«Тайны Полюса»

Тайны Полюса (fb2) - Тайны Полюса (пер. Ирина Яковлевна Волевич,Юлия Марковна Рац) 1593K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Кристель Дабо

Кристель Дабо Тайны Полюса

© Gallimard Jeunesse, 2015

© Christelle Dabos, текст, 2015

© Издание на русском языке. ООО «Издательский дом «КомпасГид», 2018

Краткое содержание первого тома

После Великого Раскола уцелевшие части планеты Земля стали ковчегами, летающими в пространстве. Офелия счастливо жила вместе с семьей на Аниме, одном из таких ковчегов. Девушка обладала двумя волшебными свойствами: умением читать руками прошлое предметов и проходить сквозь зеркала. Первое свойство позволило ей стать заведующей музеем доисторических вещей, и она очень любила свою работу. А вот второе свойство чуть не стоило Офелии жизни. В детстве, во время своего первого зеркального путешествия, она застряла между двумя зеркалами, и ее едва вызволили оттуда.

Уютный, маленький мир Офелии разлетелся вдребезги, когда девушке пришлось согласиться на дипломатический брак. Торн, таинственный и угрюмый жених Офелии, увез ее с Анимы на свой далекий Полюс.

Дух этого ковчега Фарук – полубог, получеловек. Знатные обитатели Полюса, наделенные разными опасными волшебными свойствами, могли совершить любую подлость, чтобы удостоиться милостей властителя. В довершение несчастий, Торн оказался сыном изгнанницы и вдобавок суперинтендантом Фарука, за что все его ненавидят вдвойне.

В ожидании свадьбы Торн спрятал Офелию – сначала в доме своей тетки Беренильды, а потом в замке Лунный Свет. Там девушка, скрываясь под личиной простого лакея, познакомилась с закулисным миром ковчега, где ее считали нежеланной гостьей. Именно в Лунном Свете она узнала о существовании древнейшего загадочного текста – Книги Фарука, – расшифровка которого стала подлинным наваждением властителя Полюса.

Офелии открылась ужасная правда: Торн собирался жениться на ней лишь ради ее чудесных рук чтицы. После свадьбы ему передастся от жены умение читать вещи, и он сможет расшифровать Книгу!

Оскорбленная Офелия решила больше ни в чем не доверять Торну. Когда обстоятельства все-таки вынудили его показать всем невесту и официально представить ее Фаруку, Офелия поклялась себе: при Дворе она сама найдет свое место.

Предисловие

Вначале мы были единым целым.

Но Богу это не нравилось. Он развлекался, пытаясь нас разъединить. А потом, наскучив этими играми, забывал про нас. Бог был до того жестоким в своем равнодушии, что пугал меня. Но порой Он бывал добрым, и тогда я любил Его так, как не любил никого на свете.

Я думаю, мы все могли бы жить вполне счастливо – Бог, я и остальные, – не будь этой проклятой Книги. Она внушала мне отвращение. Я знал, чтό меня связывает с ней (и как ужасно связывает!). Но в полной мере я осознал это позже, много позже. А тогда я ничего не понимал, я был слишком глуп.

Да, я любил Бога, но ненавидел Книгу, которую Он раскрывал по всякому поводу и без повода. Это Его забавляло. Когда Бог приходил в доброе расположение духа, Он писал. Когда гневался, Он тоже писал. А однажды, в ярости, Он совершил чудовищную глупость.

Бог расколол наш мир на куски.

Post scriptum

Теперь я вспомнил: Бог был за это наказан. В тот день я понял, что Он не всемогущ. С тех пор я Его больше никогда не видел.

Рассказчица

Игра в гусёк[1]

Офелия была ослеплена. Стоило ей выглянуть из-под зонтика, как солнце осаждало ее со всех сторон. Оно палило с неба, отражалось от лакированных деревянных мостков для прогулок над водой, сверкало искрами на поверхности моря до самого горизонта и на драгоценностях придворных кавалеров и дам. Однако Офелия успела заметить, что ни Беренильды, ни тетушки Розелины поблизости не было.

И ей пришлось признать очевидное: она заблудилась.

Для человека, явившегося ко Двору с твердым решением найти здесь свое место, начало было, скорее, неважное. Ей назначили встречу, чтобы официально представить Фаруку. А если на свете и есть кто-то, кого нельзя заставлять ждать, то это, несомненно, Дух Семьи.

Но где же он? Может, там, в тени высоких пальм? Или в одном из этих роскошных дворцов, что выстроились вдоль морского берега? Или в какой-нибудь из пляжных кабинок?

Офелия опять выглянула из-под зонтика, но тут же стукнулась о фальшивое небо. Потом попыталась нагнуться над парапетом, чтобы высмотреть Фарука хоть где-нибудь. Море оказалось всего лишь огромной колыхавшейся фреской, такой же иллюзорной, как шум волн и запах влажного песка. Офелия поправила сползавшие очки и вгляделась в окружающий пейзаж. Похоже, здесь почти все ненастоящее: фонтаны и пальмы, море и солнце, небо и палящая жара. Даже за фасадами дворцов, наверно, одна только пустота.

Иллюзорный мир…

Да и чего ждать, находясь на шестом этаже башни Фарука, если эта башня возносится над Небоградом, а сам Небоград парит в воздухе над полярным ковчегом?!

Офелия побаивалась всех этих обманок, но еще больше она опасалась тех, кто ими пользовался, чтобы манипулировать остальными. Именно поэтому сейчас ей стало не по себе среди придворных, которые толкали ее на ходу, стараясь обогнать.

Все они были Миражами, мастерами иллюзии.

Офелия – тщедушная, черноволосая, близорукая – чувствовала себя незваной гостьей среди этих рослых людей с их льняными волосами, пронзительными взглядами и татуировками на лицах – знаком клана. Они то и дело пристально смотрели на нее, видимо, недоумевая: кто она, эта девушка, которая так старательно прячет лицо под зонтиком? Но Офелия твердо решила не выдавать себя: она здесь одна и беззащитна; распознай они в ней невесту Торна, самого ненавидимого из всех чиновников ковчега, – никто не дал бы и гроша за ее жизнь. Или за ее рассудок. Хватит и того, что у нее трещина в ребре, синяк под глазом и расцарапанная щека; не стоит усугублять ситуацию.

Но в одном отношении Миражи оказались полезны Офелии. Вглядевшись в даль, куда все они так спешили, она поняла, что яркий блеск на другом конце дорожки исходил от гигантского сооружения из стекла и металла. Значит, эти мостки – не обман зрения, они ведут к настоящему имперскому дворцу.

Скорее всего, Офелия встретится с Фаруком, Беренильдой и тетушкой Розелиной именно там, и нужно идти туда.

Девушка зашагала следом за придворными, стараясь держаться как можно незаметнее. Но ей ужасно досаждал шарф: один его конец обмотался вокруг лодыжки Офелии, а второй волочился следом, по земле, весело извиваясь, – ни дать ни взять влюбленный удав. И хозяйка никак не могла призвать его к порядку. Она, конечно, была очень довольна тем, что они снова встретились после долгой разлуки, но остерегалась подавать голос: ей вовсе не хотелось, чтобы из-за акцента все узнали в ней гостью с Анимы. По крайней мере, до тех пор, пока она не отыщет Беренильду.

И Офелия опустила свой зонтик еще ниже. Но тут ей попался на глаза газетный киоск. Крупные жирные заголовки гласили:

«Конец Драконов!»

«Кто охоты не страшится, тот и головы лишится!»

Офелия сочла это глумлением над мертвыми, притом глумлением весьма вульгарного толка. Драконы были роднёй ее жениха, а значит, и ее собственной, и все они погибли на охоте в лесу, при самых драматических обстоятельствах. Однако в глазах Двора это означало всего лишь исчезновение вражеского клана, не более того.

Офелия прошла в конец дорожки на сваях, и то, что издали выглядело загадочным источником света, преобразилось в архитектурный фейерверк. Дворец оказался намного больше, чем она думала. Его золотой купол, чей острый шпиль вонзался в небо, как молния, соперничал своим блеском с солнцем, хотя был всего лишь кровлей монументального здания, украшенного по углам восточными башенками.

«И все это, – подумала Офелия, обводя взглядом дворец, море и толпу придворных, – все это умещается на одном только шестом этаже башни Фарука!»

Ей и впрямь становилось страшновато.

Однако ее страх перерос в настоящую панику, когда она увидела двух белых псов, громадных, как полярные медведи. Пристально глядя на девушку, они шли прямо на нее. Но Офелию испугали не собаки, а их хозяин.

– Добрый день, мадемуазель. Прогуливаетесь в одиночестве?

Офелия не верила своим глазам: она узнала эти золотистые кудряшки, очки с толстыми стеклами и пухленькое ангельское личико.

Шевалье! Тот самый Мираж, без которого Драконы были бы сейчас живы и здоровы!

Внешне он выглядел обычным маленьким мальчиком – только чуть более упитанным, – но под этой личиной таился безжалостный злодей, с которым не мог совладать ни один взрослый и которого боялась его собственная родня. Как правило, Миражи довольствовались тем, что создавали иллюзии вокруг себя; шевалье же внедрял их прямо в мозг своих жертв. Извращенная власть над людьми была его главным пристрастием. Он воспользовался ею, чтобы свести с ума юную служанку, заключить тетушку Розелину в кокон воспоминаний, натравить на Драконов свирепых зверей во время охоты, – и проделал все это так ловко, что его ни в чем невозможно было уличить.

Офелия никак не могла понять, почему никто из придворных не запретил ему появляться здесь.

– Вы, по-моему, заблудились, – объявил шевалье необычайно учтивым тоном. – Хотите, я буду вашим проводником?

Офелия молчала, не в силах определить, какой из ответов – «да» или «нет» – станет ее смертным приговором.

– Ах, вот вы где! Ну, куда же вы пропали?

К своему великому облегчению, Офелия увидела Беренильду. Грациозно придерживая пышную юбку, та раздвинула толпу придворных и проплыла между ними спокойно и плавно, как лебедь, скользящий по глади озера. Однако, взяв Офелию под руку, красавица изо всех сил прижала к себе ее локоть.

– Здравствуйте, мадам Беренильда, – робко сказал шевалье.

Его щеки вспыхнули багровым румянцем. Он неловко вытер вспотевшие ладошки о свою матроску.

– Нам нужно спешить, моя дорогая, – сказала Беренильда, не удостоив шевалье ни взглядом, ни ответом. – Партия почти окончена. Ваша тетушка следит, чтобы никто не занял наши места.

Выражение глаз шевалье трудно было определить за толстыми линзами, искажавшими его взгляд, но Офелии показалось, будто он растерян. Она не могла постичь этого мальчишку: неужели он рассчитывал, что его похвалят за убийство целого клана?!

– Вы больше не хотите со мной разговаривать, мадам? – спросил он, и в его голосе послышалось беспокойство. – У вас не найдется для меня ни одного словечка?

Беренильда заколебалась, потом взглянула на него с самой сияющей из своих улыбок:

– Ну, если вам так угодно, шевалье, то вот вам от меня целых семь слов: ваш юный возраст недолго будет защищать вас.

Бросив ему это предостережение, сделанное почти бесстрастным тоном, Беренильда направилась к дворцу. Офелия оглянулась и похолодела от того, что увидела: шевалье пожирал ее глазами – именно ее, а не Беренильду, – и его лицо было искажено злобной ревностью. А что, если он натравит на них своих собак?

– Из всех людей, с которыми вы никогда не должны оставаться наедине, шевалье – самый опасный, – прошептала Беренильда, еще сильнее стиснув локоть Офелии. – Неужели вы так и не научились следовать моим советам? Идемте быстрее, – добавила она, ускоряя шаг. – Партия скоро закончится, мы не должны заставлять ждать монсеньора Фарука.

– Какая партия? – задыхаясь, спросила Офелия.

У нее все сильнее болел поврежденный бок.

– Произведите на нашего властителя хорошее впечатление, – приказала Беренильда, не переставая ослепительно улыбаться. – Теперь у нас гораздо больше врагов, чем союзников, и его покровительство станет решающим в этой неустойчивой ситуации. Если вы не понравитесь ему при первой встрече, то погубите нас.

И Беренильда притронулась к животу, словно включая в число будущих жертв ребенка, которого она носила.

Офелия шла, прихрамывая, и это раздражало шарф, обвивавший ее ногу. Слова Беренильды только усугубляли нервозность девушки. Боязнь была тем более сильной, что у нее в кармане лежала телеграмма от родных. Вся семья Офелии – мать и отец, дядья и тетки, брат, сестры и кузены, – встревоженные отсутствием писем, решили ускорить свой приезд на Полюс и прилететь на несколько месяцев раньше условленного срока. Они даже не подозревали, что их безопасность также зависит от доброй воли Фарука.

Офелия и Беренильда вошли в главную ротонду дворца, еще более роскошную внутри, чем снаружи. Из нее расходились в разные стороны пять галерей, и каждая из них выглядела величественной, как церковный неф. Под высоченными стеклянными сводами каждый шепоток или самый тихий шелест платья повторялся оглушительным эхом. Здесь собрался цвет общества: министры, консулы, артисты, художники и их временные музы.

К Беренильде подошел мажордом в расшитой золотом ливрее.

– Нижайше прошу дам следовать за мной в Сад для игры в гусёк. Монсеньор Фарук примет вас по окончании своей партии.

И мажордом повел их по одной из пяти галерей, предварительно освободив Офелию от ее зонтика. Он вознамерился забрать у нее и шарф, но девушка вежливо возразила:

– Простите, я предпочитаю держать его при себе. Поверьте, он не оставляет мне выбора.

Беренильда с тяжким вздохом удостоверилась, что лицо Офелии полностью скрыто кружевной вуалеткой.

– Старайтесь не демонстрировать раны, это признак дурного вкуса. Запомните: если вы сегодня хорошо проявите себя, то сможете считать Парадиз своим вторым домом.

Офелия подумала: а где же мой первый дом на Полюсе? С момента прибытия сюда она успела пожить в замке Беренильды, в посольстве Лунного Света, побывать в интендантстве своего жениха, но нигде не почувствовала себя дома.

Мажордом впустил их в просторный зал, нечто вроде внутреннего сада под стеклянным куполом, в тот самый момент, когда там раздались громкие аплодисменты и крики «Браво!», «Прекрасный ход, монсеньор!». Офелия никак не могла разглядеть сквозь белые кружева своей вуалетки, что происходит между пальмами этой оранжереи. Толпа придворных в высоких париках скучилась на лужайке вокруг какого-то странного лабиринта. Офелии, при ее малом росте, не удавалось выглянуть из-за спин впереди стоящих людей, но Беренильда с легкостью проложила среди них путь в первые ряды: узнавая ее, придворные сами уступали ей дорогу, не столько из учтивости, сколько желая оказаться на безопасном расстоянии. Они предпочитали сперва услышать вердикт Фарука, а уж потом определить собственное отношение к этой особе.

Увидев Офелию вместе с Беренильдой, тетушка Розелина скрыла облегчение за недовольной гримасой.

– Тебе придется объяснить свое поведение, – прошипела она. – Ну как я могу опекать девицу, которая то и дело сбегает от меня?!

Теперь Офелия разглядела игровое поле во всех подробностях. Это был лабиринт, состоявший из пронумерованных плит. На некоторых из них сидели живые гуси, привязанные к колышкам. Тут же, на извилистой дорожке, стояли двое слуг, словно в ожидании приказов.

Офелия посмотрела туда, куда были устремлены в этот момент все взгляды, – на эстраду рядом с лабиринтом. Там, за красивым столиком, белым, как и сама эстрада, сидел игрок. Он что-то сжимал в кулаке и с явным удовольствием медлил, испытывая терпение публики. Офелия узнала его по дырявому цилиндру и наглой усмешке до ушей. Это был Арчибальд, посол Полюса, доверенное лицо Фарука.

Наконец он разжал кулак, и в мертвой тишине зала раздался дробный стук игральных костей.

– Семь! – объявил церемониймейстер.

Тотчас один из слуг передвинулся на семь плит вперед и, к ужасу Офелии, рухнул в открывшийся люк.

– Нашему послу ужасно не везет в игре, – иронически бросил кто-то за спиной Офелии. – Это его третья партия, а ему почему-то все время выпадает люк.

Присутствие Арчибальда отчасти успокоило Офелию. Конечно, у него были свои недостатки, но он явился сюда, что свидетельствовало о его благосклонном отношении к ней, а главное – он принадлежал к клану Паутины. Почти все придворные, за небольшим исключением, были Миражами, и атмосферу зала пронизывала такая враждебность, что впору задохнуться. «Если все они так же коварны, как шевалье, – подумала Офелия, – то мне предстоят поистине веселые деньки».

Но тут придворные впились глазами в другого игрока, сидевшего на эстраде, и девушка посмотрела туда же. Сначала, из-за своей вуалетки, она приняла увиденное за скопище бриллиантов. Но, присмотревшись, поняла, что они украшают многочисленных фавориток, окружавших Фарука: одна расчесывала его длинные белоснежные волосы, другая прильнула к груди, третья примостилась у ног… Фарук сидел, облокотившись на столик, слишком низкий для его роста. Казалось, ему безразличны и ласковые прикосновения дам, и партия, которую он разыгрывал. Во всяком случае, Офелия сделала такой вывод, увидев, как он зевает во весь рот, бросая кости. Со своего места она не могла как следует разглядеть его лицо.

– Пять! – звучно пропел церемониймейстер под громкие аплодисменты присутствующих.

Второй слуга тотчас начал перепрыгивать с клетки на клетку. Всякий раз, как он приземлялся на плиту, занятую гусем, тот яростно шипел и пытался ущипнуть его за ногу, но лакей успевал прыгнуть дальше, пока не достиг последней клетки в центре лабиринта. Придворные приветствовали его радостными криками, точно олимпийского чемпиона. Фарук выиграл партию. Что же до Офелии, то она сочла эту забаву неприличной. И надеялась, что кто-нибудь поскорее займется первым лакеем, вытащив беднягу из люка.

Какой-то человечек в белом костюме воспользовался концом игры, чтобы поднести Фаруку нечто похожее на письменный прибор. Затем с широкой улыбкой он стал что-то нашептывать правителю на ухо. Изумленная Офелия увидела, как Фарук небрежно приложил печать к поданному документу, даже не заглянув в него.

– Берите пример с графа Бориса, – шепнула ей Беренильда. – Он дождался удобного момента, чтобы получить еще одно поместье. Приготовьтесь, сейчас наш выход.

Но Офелия ее не слушала: она во все глаза смотрела на другого человека там же, на эстраде. Он стоял неподвижно и был бы совсем незаметен в своем темном костюме, если бы внезапно не щелкнул крышкой карманных часов. При виде его Офелию охватил жар, от которого у нее даже уши запылали.

Торн.

Его черный мундир с высоким жестким воротом и тяжелыми золотыми эполетами был явно неуместен в душной жаре помещения – конечно, тоже иллюзорной, но вполне ощутимой. А застывшая, несгибаемая, как само правосудие, фигура и молчание призрака противоречили блестящей, беззаботной атмосфере Двора.

Офелия отдала бы все на свете, лишь бы не видеть его здесь. Он верен себе: сейчас возьмет контроль над ситуацией и начнет диктовать ей линию поведения.

– Госпожа Беренильда и дамы с Анимы! – провозгласил церемониймейстер.

Все головы повернулись к Офелии в наступившей тягостной тишине, прерываемой только гусиным гоготом. Девушка сделала глубокий вдох. Вот он, наконец, момент ее вступления в игру.

И она найдет в ней свое место – без Торна, вопреки Торну.

Малышка

Офелия подошла к эстраде, чувствуя на себе взгляды, горевшие таким жгучим интересом, что она подумала: «Как бы мне сейчас не вспыхнуть!» Она сделала вид, будто бы не заметила фамильярное подмигивание Арчибальда, которым он приветствовал ее со своего места игрока, и стала подниматься по белым ступеням, сосредоточившись на одной-единственной мысли: «Мое будущее зависит от того, что будет разыграно здесь и сейчас».

Вероятно, из-за волнения, охватившего ее при виде Торна, из-за кружевной вуалетки, застившей ей глаза, из-за шарфа, обмотавшего лодыжку, и всегдашней своей неуклюжести Офелия споткнулась на последней ступеньке. И наверняка рухнула бы всем телом на пол, если бы Торн не поймал ее на лету, схватив за плечо и силой поставив на ноги. Тем не менее эта оплошность ни для кого не прошла незамеченной: улыбка Беренильды на миг погасла, тетушка Розелина в ужасе закрыла лицо руками, а поврежденное ребро тут же отозвалось яростной, пульсирующей болью.

В игорном зале раздались смешки, но они мгновенно стихли, когда придворные заметили, что сам Фарук вовсе не находит ситуацию забавной. Он не шевельнул и пальцем с момента окончания игры и продолжал сидеть, облокотившись на столик, все с тем же выражением глубокой скуки на лице, словно не замечая фавориток в бриллиантах, так тесно прильнувших к нему, как будто они были естественным продолжением его тела.

Офелия даже забыла про Торна в тот миг, когда Дух Семьи устремил на нее непроницаемый взгляд бледно-голубых, почти белых глаз. И в самом деле, у Фарука все было белым: длинные гладкие волосы, молодая неувядающая кожа, роскошное одеяние, – но в этот момент Офелия видела только его глаза. Духи Семей по самой своей природе поражали воображение. Каждый ковчег, за редким исключением, имел своего властителя. Всемогущие и бессмертные, они были корнями огромного всемирного генеалогического древа, общими прародителями всех больших Семей. В тех случаях, когда Офелия видела на Аниме свою прародительницу Артемиду, она чувствовала себя перед ней жалкой букашкой. Но это было несравнимо с тем ощущением, которое сейчас внушал ей Фарук. Хотя их разделяла протокольная дистанция, мощь Духа Полюса буквально довлела над девушкой, пока он смотрел на нее немигающими глазами статуи.

– Кто это? – вопросил Фарук.

Офелия никак не могла упрекнуть его в забывчивости: во время их единственной встречи она стояла слишком далеко, была переодета лакеем, и они не перемолвились ни единым словом. Но она совсем растерялась, когда поняла, что вопрос касается одновременно и Торна, и Беренильды, на которых Фарук обратил свой бесстрастный взор. Офелия знала, что Духи Семей обладают скверной памятью, но чтобы до такой степени!.. Торн был суперинтендантом Небограда и всех провинций Полюса и в качестве такового отвечал за финансы и основную часть судебной системы. Что же до Беренильды, то она носила ребенка от Фарука.

– Где мой референт?

– Я здесь, монсеньор!

Молодой человек, с виду примерно ровесник Офелии, вынырнул из-за кресла Фарука. Он носил на лбу татуировку Паутины, и его белокурая красота делала честь этому клану.

– Монсеньор, господин посол испросил у вас аудиенцию для вашего интенданта Торна, его тетушки Беренильды и его невесты мадемуазель Офелии.

Референт изъяснялся мягко и терпеливо, поочередно указывая Фаруку на каждую упомянутую особу. Первым к нему подошел Арчибальд – в цилиндре, лихо нахлобученном на взъерошенные волосы. Офелия не сомневалась, что он нарочно побрился так небрежно: чем торжественней был момент, тем более дерзко посол нарушал приличия.

– По какому поводу? – спросил Фарук, явно изнывая от скуки.

– По поводу уничтожения клана Драконов, монсеньор, – с ангельским терпением напомнил референт. – Речь идет о прискорбном несчастном случае, стоившем жизни вашим охотникам. Господин Арчибальд уже докладывал вам об этом сегодня утром. Извольте прочесть, монсеньор, вы сами записали это в вашем ежедневнике.

И референт вручил Фаруку блокнот-памятку с обтрепанными страницами – видно было, что его непрерывно листали. Фарук оторвал локоть от игорного столика и перевернул несколько страниц. Фаворитки приноравливались к каждому движению его тела, отодвигаясь, когда их руки ему мешали, чтобы тут же снова приникнуть к нему. Офелия наблюдала за этой сценой со смесью восхищения и брезгливости. Эти красавицы в бриллиантовых диадемах, бриллиантовых колье и бриллиантовых кольцах мало походили на нормальных женщин.

– Драконы погибли? – спросил Фарук.

– Да, монсеньор, – ответил референт. – Вы записали это на последней строчке.

– «Драконы погибли», – повторил Фарук, на сей раз читая запись. Он помедлил, застыв, как мраморный истукан, затем перевернул страницу. – «Беренильда принадлежит к клану Драконов». Это я записал вот здесь.

Фарук говорил медленно и раздельно, подчеркивая каждый слог. В его устах акцент Севера был подобен голосу урагана. Отдаленному, едва слышному, но от этого не менее грозному. Когда он оторвался от блокнота и поднял глаза, Офелия уловила в них гневные искры, которых не было еще миг назад.

– Где Беренильда?

Не произнеся ни слова, не сделав реверанса, Беренильда подошла к нему и поцеловала в щеку с нежностью любящей супруги. На сей раз Фарук мгновенно узнал ее. Он ответил ей безмолвным взглядом, но Офелия почувствовала, что в их молчании было куда больше смысла, чем во всех речах на свете.

И тут о себе напомнил Торн: он громко щелкнул крышкой часов, разрушив очарование момента. Фарук зашевелился с медлительностью дрейфующего айсберга, взялся за перо, услужливо протянутое референтом, и добавил новую запись в свой блокнот. Офелия подумала: уж не пишет ли он «Беренильда жива», чтобы ненароком не забыть о ней?

– Итак, мадам, – заговорил Фарук, – вы потеряли всю вашу семью. Выражаю вам свои соболезнования.

В его глухом голосе не чувствовалось ни малейшего волнения, как будто он не сознавал, что в этой кровавой бойне погиб целый клан его собственных потомков.

– К счастью, я не единственная выжившая, – поспешила уточнить Беренильда. – Моя матушка в настоящий момент проходит лечение в санатории и ничего не знает об этом прискорбном событии. Что касается моего племянника, то он здесь, с нами, и вскоре собирается жениться. Так что продолжение рода Драконов нам обеспечено.

Офелии стало не по себе. Когда-нибудь позже она попытается объяснить Беренильде, что этот брак будет фиктивным и останется бездетным.

Из толпы придворных, стоявших вокруг эстрады, донесся протестующий ропот; особенно отчетливо прозвучало слово «бастард». Но Торн не снизошел до защиты своей чести. С его лба струился пот, а он пристально смотрел на циферблат часов, словно хотел подчеркнуть, что напрасно теряет время.

– Вот почему я испросил аудиенцию, – с широкой улыбкой сказал Арчибальд. – Хотите вы того или нет, дорогая Беренильда, но ваш племянник никогда не считался своим у Драконов, а ваша матушка очень немолода. Через какое-то время вы останетесь единственной представительницей своего клана. Это ставит под вопрос ваше положение при Дворе. Надеюсь, вы со мной согласны?

Его тирада была встречена тихими аплодисментами. Арчибальд, как достойный представитель посольского сословия, ясно выразил вслух то, о чем втайне думал каждый из присутствующих. Офелия обернулась, услышав за спиной стук пишущей машинки: секретарь фиксировал все, что здесь говорилось.

– Именно по этой причине, – звонко продолжал Арчибальд, – я и предложил мадам Беренильде и мадемуазель Офелии официальное покровительство и дружбу моей семьи.

Это заявление ошеломило аудиторию; аплодисменты тотчас стихли. Прежде Миражам было неизвестно, что Беренильда и клан Паутины заключили союз.

– Разумеется, речь идет о дипломатической дружбе, а не о военном союзе, – уточнил Арчибальд так весело, словно отпускал забавную шутку. – Паутина намерена заботиться о том, чтобы с обеими дамами не случилось ничего дурного, но при этом будет соблюдать политический нейтралитет и обязуется не участвовать во всяких «нечаянных» убийствах из-за угла. Итак, мы официально заявляем, что не намерены посягать ни на чью жизнь или препоручать это третьим лицам.

Офелия была поражена той небрежной легкостью, с которой Арчибальд затронул столь важную тему. И еще она отметила, что он умолчал о главном залоге так называемой дружбы – о том, что Беренильда официально назвала его крестным своего будущего ребенка.

– Однако сила моего клана имеет определенные границы, монсеньор, – объявил Арчибальд, обращаясь к Фаруку. – Не соблаговолите ли вы взять этих дам под свое покровительство здесь, при Дворе?

Фарук едва слушал посла. Он сидел в расслабленной, скучающей позе, вяло перелистывая блокнот и не обращая внимания на окружающих.

Офелия вдруг обнаружила, что не может двинуть рукой; тут же она поняла, что ее плечо крепко сжимает Торн. Он так и не ослабил хватку с того момента, как она споткнулась, и сжал ей плечо еще сильнее, когда Фарук перестал листать блокнот, и его белые брови медленно поползли вверх.

– Чтица. Я написал здесь, что Беренильда приведет мне чтицу. Где же она?

– Она здесь, монсеньор, – сказал референт, указав на Офелию. – Здесь, рядом со своим женихом.

«Вот оно», – подумала Офелия, стиснув руки, чтобы унять их дрожь.

– Так, – сказал Фарук, закрывая блокнот. – Значит, это она.

В оранжерее воцарилась мертвая тишина, когда он подошел к Офелии и присел перед ней на корточки, как взрослый перед маленьким ребенком. Девушка не была готова к такой аудиенции – лицом к лицу.

Фарук бесцеремонно поднял ее кружевную вуалетку. Он долго, внимательно изучал ее черты, а она боролась с желанием вырваться и удрать подальше. Духовная магнетическая мощь Фарука так властно подчинила себе тело и душу девушки, что у нее помутилось в глазах, а голову пронзила дикая боль.

– Она поранена, – разочарованно констатировал он, словно обнаружил изъян в купленном товаре.

Секретарь усердно забарабанил по клавишам машинки, фиксируя эти слова.

– И, кроме того, – продолжал Фарук, – я не люблю таких малышек.

Теперь Офелия начала понимать, почему никто не намекнул Фаруку на беременность Беренильды. И девушка набрала побольше воздуха в грудь: если сейчас она смолчит, все ее будущее окажется под угрозой. Бросив быстрый взгляд на тетушку Розелину, которая знаками приказывала ей говорить откровенно, она посмотрела прямо в лицо Фаруку, в это нечеловечески красивое лицо, заставляя себя не отводить глаза.

– Меня, наверно, нельзя назвать большой, монсеньор, но я уже не малышка.

Тоненький голосок Офелии звучал так слабо, что ей часто приходилось повторять сказанное, но сейчас она напрягла его, сколько хватило сил. Эти слова были обращены не только к Фаруку, но и к Торну, и к Беренильде, и к Арчибальду, ко всем, кто имел скверную привычку обращаться с ней как с неразумной девчонкой.

Фарук задумчиво потер нижнюю губу, потом раскрыл свой блокнот на первых страницах. Офелия стояла достаточно близко, чтобы разглядеть – правда, в опрокинутом виде, – его неуклюжий почерк и великое множество рисунков. Фарук задержался на изображении человечка с тоненькими ручками-палочками, ярко-оранжевыми кудрями и в больших очках.

– Это Артемида, – протяжно пояснил он. – Поскольку она моя сестра и ваш Дух Семьи, вы, видимо, доводитесь мне двоюродной пра-пра-пра-пра-правнучкой. Да, именно так, – заключил он, поглядывая на рисунок, – я полагаю, что вы слегка напоминаете мне ее. Особенно из-за очков.

Офелия подумала: интересно, когда Фарук видел свою сестру в последний раз? Артемида совсем не походила на этот беспомощный рисунок и не носила очки. Духи Семей никогда не покидали свои ковчеги. Вероятно, они провели вместе детство – в давние времена, еще до Раскола – но вряд ли сохранили об этом ясные воспоминания. Они не были наделены памятью – возможно, в силу своего невероятного долгожительства, – и это окружало таинственным ореолом их прошлое, которое было и прошлым всего человечества. Даже Офелия, при всем своем таланте чтицы, ничего не знала об их личной истории. Иногда она спрашивала себя: да были ли у них самих родители в ту древнюю эпоху?

– Итак, малышка Артемида, – продолжал Фарук, – вы умеете читать прошлое вещей?

– К сожалению, это единственное, что я умею делать, монсеньор, – вздохнув, сказала Офелия.

Да, она это умела. А еще умела проходить сквозь зеркала, однако второе было как-то трудно уложить в рамки профессиональных достоинств.

– Вы об этом не пожалеете.

Глаза под нависшими веками Фарука вдруг живо блеснули. Невыносимо медленным движением он сунул руку за пазуху своей роскошной мантии и извлек оттуда книгу в переплете, украшенном драгоценными камнями. В руках Фарука она выглядела крошечной, как записная книжка; в сравнении же с ростом Офелии была огромной, как энциклопедия.

– Значит, вы сможете прочитать мою Книгу.

При виде этого предмета Офелия испытала одновременно и страх, и острое любопытство. Прежде она считала, что существует только одна такая Книга, на Аниме, в личном Архиве Артемиды. Это был столь необычный и древний документ, что лучшим чтецам ковчега, в том числе и Офелии, так и не удалось его расшифровать. Очутившись на Полюсе, девушка обнаружила, что Книги существуют и на других ковчегах. Но она также узнала еще одно: Книга Фарука – главный залог ее брака.

Когда Офелия своими глазами увидела Книгу, от которой зависела ее судьба, руки девушки инстинктивно к ней потянулись. Может быть, раскрыв эту тайну, она вырвется на свободу?

– Нет, не она!

Мрачный возглас прозвучал как похоронный колокол. Торн впервые с самого начала церемонии подал голос. Он словно ждал именно этого момента.

– Не она! Я!

Фарук, все еще сидевший на корточках с Книгой в руках, поднял глаза на Торна, недоуменно мигая, словно внезапно разбуженный человек.

– Я прочту вашу Книгу, – повторил Торн непререкаемым тоном. – И это произойдет, когда мне передастся дар моей жены и когда я научусь им пользоваться. Так записано в нашем договоре.

Торн спрятал свои часы, сунул руку во внешний карман кителя и резким взмахом развернул бумагу с печатью. Вторая его рука по-прежнему крепко сжимала плечо невесты. Офелия знала, что этот жест свидетельствует вовсе не о любви или заботе. Торн недвусмысленно дал понять Фаруку и придворным: он, и только он имеет исключительное право на ее дар чтицы.

Офелия содрогнулась всем телом. Из множества открытий, сделанных ею на Полюсе, это оказалось самым отвратительным. Церемония передачи Дара была частью свадебного ритуала, во время которого супруги обменивались своими волшебными свойствами. Торн сознательно скрывал от Офелии, что организовал их свадьбу с единственной целью – перенять от нее свойство читать вещи и самому выступить перед Фаруком в роли чтеца. От матери он унаследовал сверхъестественную память и надеялся, что она, в сочетании с даром Офелии, поможет ему пройти вспять по времени достаточно далеко, чтобы расшифровать Книгу Фарука.

Торна не интересовала историческая ценность этого документа, он заботился только об удовлетворении собственных амбиций.

– Возьмете ли вы под свое покровительство мою невесту и мою тетку до самого дня свадьбы? – настойчиво повторил Торн. – А также всех жителей Анимы, которые прилетят на Полюс, дабы укрепить добрые дипломатические отношения между нашими ковчегами?

Северный акцент в устах Торна сейчас звучал еще более резко, чем обычно. Чувствовалось, что ему невыносимо трудно просить Фарука о милостях. Беренильда же хранила спокойное молчание. Нужно было уж очень хорошо знать эту женщину, чтобы уловить в ее медовой улыбке скрытую тревогу.

Офелии казалось, что все они вместе разыгрывают комедию на сцене театра, перед публикой, которая только и ждет малейшей оплошности, чтобы освистать их. Каждое слово, каждая интонация, каждый жест приобретали здесь особую значимость. Но на этой театральной сцене Торн был самым главным ее соперником. По его вине она всегда будет выглядеть всего лишь бледной тенью супруга.

Фарук с мрачной миной перечитал статьи договора, который вручил ему Торн, потом спрятал Книгу за пазухой и стал медленно, мускул за мускулом, сустав за суставом, распрямляться, пока не поднялся во весь рост. Уж на что Торн был великаном, но Фарук рядом с ним выглядел гигантом.

– Раз она только и умеет, что читать, а я не могу заставить ее читать, – сказал он раздельно, – то чем она может быть мне полезна? Я держу в своем окружении только тех, кто умеет меня развлекать.

Вот он, решающий момент: теперь или никогда! Офелия шагнула вперед, заставив Торна отпустить ее плечо, и подняла глаза, принуждая себя смотреть Фаруку прямо в лицо. Это причиняло невыносимую боль – ну и пусть, тем хуже!

– Монсеньор, я не умею развлекать, но могу быть вам полезной иначе. На Аниме я заведовала музеем и могу открыть такой же здесь. Музей – это как память, – многозначительно сказала она, подчеркнув последнее слово. – Почти как ваш блокнот.

Офелия не могла видеть выражение лица Торна – он стоял позади нее, – но зато хорошо разглядела лицо Беренильды, с которого сошла улыбка. Попросив девушку произвести хорошее впечатление на Духа Семьи, она уж точно подразумевала не это. Офелия постаралась не обращать внимания на перешептывание шокированных придворных, теснившихся вокруг эстрады. Своим предложением она, вероятно, нарушила добрую половину правил этикета.

– Что это за музей, которым вы заведовали? – спросил Фарук.

– Музей древней истории, – объяснила Офелия, радуясь тому, что разбудила его любопытство. – Все, что имело отношение к прежнему миру. И я, разумеется, могу адаптировать его к вашим историческим источникам.

Фарук и впрямь выглядел заинтересованным, и на какой-то момент Офелия вообразила, что ей удалось завоевать себе музей, независимость и свободу. Она не поверила своим ушам, когда услышала ответ, тотчас запечатленный пишущей машинкой секретаря:

– Значит, истории… Прекрасно, малышка Артемида, вы будете рассказывать мне истории. Такова цена покровительства, которое я согласен вам оказывать – вам и вашей семье. Назначаю вас своей вице-рассказчицей.

Договор

Офелия спустилась с эстрады, волоча за собой шарф, обмотавший ногу, и тут же зажмурилась от яркой вспышки: ее сфотографировали впервые в жизни, причем именно в тот момент, когда она, оглушенная всем случившимся, выглядела вконец растерянной. Фотограф, выскочивший из-за своего черного аппарата, окутанного дымом магния, кинулся ей навстречу. Это был один из Миражей, с лысой, гладкой, как яйцо, головой; он возбужденно пыхтел – ни дать ни взять кипящий котелок.

– Мадемуазель анимистка! Я Чернов, шеф-редактор «Nibelungen», самой читаемой газеты Небограда. Не могли бы вы ответить на несколько вопросов? Наш монсеньор только что назначил вас вице-рассказчицей, – затараторил он, не дожидаясь согласия Офелии на интервью. – Чувствуете ли вы себя способной соперничать с блистательным Эриком, нашим прославленным рассказчиком? Вам понадобится огромный талант, чтобы выступать на одной сцене с автором таких потрясающих пантомим. За сорок лет представлений никому не удалось затмить этого артиста! Какой же стратегии вы намерены придерживаться, чтобы отвоевать свое место под солнцем?

Офелию тут же бросило в жар. Значит, вдобавок ко всему ей придется выступать на сцене, перед публикой?!

Паника девушки усугублялась еще и тем, что придворные смотрели на нее с холодным презрением, ожидая ответа. Но через минуту, к великому ее облегчению, все они мгновенно утратили к ней интерес: на эстраде Фарук возложил диадему на голову Беренильды, и Миражи приветствовали эту коронацию вежливыми протокольными аплодисментами.

Глядя на Беренильду в сверкающем уборе, с зардевшимся лицом и блестящими глазами, Офелия подумала: она похожа на восточную царицу. Впрочем, на царицу ли? Нет. На фаворитку.

– Мне ее жаль! – объявила тетушка Розелина, которой наконец удалось протиснуться к Офелии сквозь толпу. – Наверно, трудно любить человека, которому требуется обвешать женщину бриллиантами, чтобы не забыть о ней.

– Она согласилась на это ради меня, – прошептала Офелия. – Монсеньор Фарук оградит меня от своих придворных, а Беренильда оградит меня от монсеньора Фарука.

– Честно говоря, тебя я жалею еще больше, чем ее. Я и прежде знала, что господин Торн не очень-то чувствителен, но нужно быть бессердечным истуканом, чтобы видеть в тебе всего лишь пару рук. Ты почему так побледнела? – встревожилась тетушка Розелина. – У тебя болит бок?

Офелия сорвала со шляпы вуалетку: ей надоело смотреть на мир сквозь кружева.

– Нет, у меня болит душа от собственной глупости. Наши родственники должны прилететь со дня на день, а их безопасность будет зависеть от моего выступления на сцене. Вы можете представить меня в роли рассказчицы?

Озадаченная этим вопросом, тетушка Розелина захлопала глазами, а потом схватила Офелию за плечи.

– Давай сбежим от придворных, пока они пялятся на церемонию, и подождем Беренильду где-нибудь снаружи. Только ради бога, смотри, куда ставишь ноги, – твой шарф что-то совсем взбесился.

Офелия бросила последний взгляд на эстраду, куда ринулись придворные, спешившие поздравить Беренильду. Там же стоял и Торн, который, в отличие от всех, не обращал никакого внимания на свою тетку: он тщательно изучал напечатанный протокол, который поднес ему секретарь. Офелия отвернулась, когда Торн поднял глаза, блеснувшие как сталь, и взглянул на нее поверх печатного листа.

– Что-то не похоже на пылкую любовь, не правда ли?

Женщина, проворковавшая эти слова, подошла к Офелии, выйдя из-за пальм оранжереи. Ее массивное тело было окутано полупрозрачным покрывалом с золотыми подвесками, вероятно, ужасно тяжелыми. Офелии стало не по себе, когда она увидела на ее веках татуировку Миражей. И совсем уж она испугалась, когда та бесцеремонно обхватила руками ее лицо и впилась взглядом в ее раны.

– Неужто господин Торн вас так разукрасил, голубка моя?

Офелии очень хотелось ответить, что это единственная вещь на свете, в которой Торн неповинен, но вместо ответа она, не удержавшись, чихнула: от женщины исходил резкий навязчивый запах духов.

– С кем имеем честь? – осведомилась тетушка Розелина.

– Меня зовут Кунигунда, – представилась женщина, не отрывая взгляда от Офелии. – Я просто в восторге от того, что вы попытались сделать на эстраде, голубка моя. Мы с вами очень похожи.

Золотые подвески Кунигунды зазвенели как колокольчики, когда она подняла руку и указала на одного из Миражей, который заметно выделялся в толпе придворных своей дородной фигурой и величественной осанкой. Благодаря умелой иллюзии его редингот[2] переливался всеми цветами радуги. Офелия легко узнала в нем барона Мельхиора. Она не раз встречала его в коридорах Лунного Света, когда служила там Беренильде под личиной лакея.

– Вам ненавистен господин Торн, – прошипела Кунигунда на ухо Офелии, – а мне – мой братец Мельхиор, барон-золотые-руки! Великий иллюзионист-кутюрье! Министр элегантных искусств! Он даже награжден орденом Искусств и Иллюзий за свои заслуги перед правящей Семьей. Мельхиор всегда был на виду и в почете, тогда как меня вечно задвигали в тень. И знаете почему, голубка моя? Потому что эти господа полагают, что лишь они, и только они способны управлять всем на свете там, наверху.

– И что мы должны сделать, чтобы выйти из тени? – спросила Офелия, пораженная в самое сердце откровениями Кунигунды.

– Объединить наши силы, голубка моя. Ну зачем нам враждовать из-за дурацких клановых различий? Мы прежде всего женщины. Более того, женщины решительные и предприимчивые!

– Ну наконец-то я слышу разумные речи, – вмешалась тетушка Розелина. – Я с вами полностью согласна, милая дама. Я вернулась бы на Аниму со спокойной совестью, если бы знала, что моя племянница способна самостоятельно управляться со своими проблемами. А каким видом искусства занимаетесь вы сами?

Пунцовые губы Кунигунды искривила загадочная усмешка.

– Я владею «Иллюзионами», заведениями развлекательных иллюзий, если это что-нибудь вам говорит. Иллюзии такого рода я называю «приятными усладами». И, поверьте, они предназначены не только для мужчин.

По тому, как испуганно тетушка Розелина вытаращила глаза, Офелия поняла, что Кунигунда уже перестала быть для нее «милой дамой».

– В окружении нашего монсеньора Фарука есть только два вида женщин: те, кто готов оказывать любовные услуги, и те, кто готов на все другие услуги. Если вы не сможете его развлечь, вам здесь не выжить. Могу ли я взглянуть на ваши ручки, голубка моя?

Растерянная Офелия, поколебавшись, сняла перчатки чтицы. Кунигунда провела своими багровыми, острыми, как лезвия бритвы, ногтями по линиям ее ладони.

– Какие маленькие ручки и какие… обыкновенные! Подумать только, ведь они наводят страх на весь Небоград!

– Из-за Книги монсеньора Фарука? – удивилась Офелия.

Кунигунда хитро сощурилась, показав целиком татуировку на веках.

– Для вас ни один предмет не составляет тайны. Иначе говоря, вы способны прочесть все дворцовые секреты, а их тут несметное множество, можете мне поверить.

Теперь Офелия уже внимательней посмотрела на придворных, наполнявших Сад для игры в гусёк: даже издали было заметно, что на нее бросают враждебные взгляды. Особенно нервничали дамы, тревожно проверяя детали своих нарядов, словно какая-нибудь потерянная булавка грозила им разоблачением.

– Я предлагаю вам сделку, голубка моя, – продолжала Кунигунда, сжимая руки Офелии. – Я подарю вам свои лучшие иллюзии и гарантирую зрелища, с которыми не сравнятся даже представления нашего знаменитого рассказчика. А вы за это, – сказала она, понизив голос, – поработаете для меня, когда понадобится, своими волшебными пальчиками.

Кунигунда стояла так близко к Офелии, что у той першило в горле от запаха ее духов, как от серных испарений вулкана.

– Благодарю вас за предложение, – ответила девушка, подавляя кашель, – но я вынуждена его отклонить. Я никогда не читаю предметы без согласия их владельцев.

Усмешка Кунигунды стала еще шире, а ее ногти больно вонзились в ладони Офелии.

– Вы отказываетесь?

– Отказываюсь, мадам.

– Что ж, похоже, я в вас ошиблась. Мне-то показалось, что я видела на эстраде честолюбивую особу. Позвольте дать вам совет, голубка моя. – (Кунигунда еще глубже вонзила ногти в руки Офелии, и встревоженная тетушка Розелина невольно дернулась, чтобы вмешаться.) – Никогда не говорите «нет» Миражам.

– Это что, угроза?

Вопрос исходил от незаметно подошедшего Арчибальда. Он стоял, сунув руки в дырявые карманы своего редингота, в небрежно нахлобученном цилиндре. Его сопровождали две старухи в робронах[3] с широкими черными юбками, походившими на пару погребальных колоколов.

Кунигунда тотчас выпустила руки Офелии.

– О, нет, всего лишь совет, господин посол, – ответила она, обращаясь больше к старухам, чем к Арчибальду. – Просто совет.

С этими словами Кунигунда удалилась под звон своих подвесок, бросив на Офелию многозначительный взгляд.

– Я смотрю, вы времени даром не теряете, невеста Торна! – со смехом воскликнул Арчибальд. – Не успели явиться ко Двору, а уже нажили себе врага в лице этой дамы. И еще какого врага! На свете нет никого страшнее уязвленной артистки.

Офелия снова натянула перчатки, морщась от боли: Кунигунда безжалостно расцарапала ее ладони своими ногтями.

– Почему уязвленной? – спросила она.

Арчибальд вынул из кармана редингота красивые голубые песочные часы. Офелии уже было знакомо назначение этого предмета, хотя сама она никогда им не пользовалась. Стоило потянуть за колечко, как механизм приходил в действие и переносил владельца часов в райские кущи на все время, что песок сыпался вниз. «Представь себе самые волшебные краски, самые дурманящие ароматы, самые прекрасные видения! – объяснил ей когда-то Ренар. – В общем, царское удовольствие, иллюзия, которой никогда не насладишься сполна, по которой будешь тосковать всю оставшуюся жизнь».

– Дела мадам Кунигунды идут неважно, – объяснил Арчибальд. – Ее «Иллюзионы» разоряются один за другим, с тех пор как наша дорогая Хильдегард ввела в обиход эти голубые часики. Ну какой аристократ рискнет у всех на виду посещать ее сомнительные заведения, если ему достаточно дернуть за колечко незаметно, у себя дома?! А теперь позвольте мне представить вам ваш эскорт, – сказал он, внезапно сменив тему. – Я обещал нашей дорогой Беренильде обеспечить вашу защиту. Вот она!

И Арчибальд театральным жестом указал на пару безмолвных старух, стоявших сзади. Их выцветшие глаза, между которыми красовалась татуировка клана Паутины, были устремлены на Офелию с профессиональным бесстрастием.

– И вот эти дамы будут нас защищать?! – вознегодовала тетушка Розелина. – Разве жандармы не были бы более эффективны?

– Вам предстоит жить в Гинекее[4], как и всем фавориткам нашего монсеньора. – объяснил Арчибальд. – А мужчинам вход туда запрещен. Не волнуйтесь, мои Валькирии – самые надежные гаранты вашей безопасности.

Офелия во все глаза смотрела на старух. Она слишком долго прожила в Лунном Свете, чтобы не знать о них из разговоров слуг. Эти женщины в обязательном порядке присутствовали в свитах дипломатов: примечали каждую мелочь, внимательно слушали каждое слово. У них была телепатическая связь с другими членами Паутины, и некоторые из этих последних обязаны были бодрствовать круглые сутки, записывая все, что видели и слышали Валькирии. Особы, состоявшие под наблюдением Валькирий, могли чувствовать себя в полной безопасности. Но такой охраны удостаивался далеко не каждый аристократ.

Офелия поправила очки и внимательно посмотрела в глаза Арчибальду. Это было все равно что смотреть через два окошка в лазурное небо.

– Боюсь, что я стала жертвой ужасного недоразумения. Я не способна рассказывать истории. Господин посол, вы предложили мне свою дружбу, так не могли бы вы исправить эту ошибку?

Арчибальд с полуогорченной, полуиронической улыбкой замотал головой. Если забыть о его всклокоченной шевелюре, недобритой щетине и драной, небрежно заплатанной одежде, он был красив до неприличия.

– Простите за выражение, невеста Торна, но – что посеешь, то и пожнешь. Особенно в случае с Фаруком.

– Да я просто не успела объяснить ему все как следует. Если бы я могла подробно рассказать о моих планах…

– О ваших планах? – усмехнулся Арчибальд. – Вы имеете в виду эту смехотворную затею с музеем? Забудьте об этом сию же минуту, вам никогда не удастся заинтересовать наших придворных такой скукотищей.

Тетушка Розелина едва не задохнулась от возмущения:

– Да вы… вы просто неотесанный грубиян!

Арчибальд со смехом повернулся к ней. Оскорбление его только развеселило.

– Нет, тетя, он прав, – сказала Офелия.

В ярком свете оранжереи стал виден налет пыли на ее очках. Она сняла их, вытерла о красивое платье – подарок Беренильды, – не заботясь о том, что помнет этот роскошный наряд, и начала размышлять, кляня себя за глупость. У нее было столько недель, чтобы измыслить новые планы, новые возможности, а она продолжала цепляться за свою прошлую жизнь! Но тут Арчибальд прервал ее размышления.

– Я хотел бы, чтобы вы внимательно взглянули на это, – предложил он. – Я «одолжил» их у церемониймейстера.

Он вынул из кармана две красивые игральные кости, которыми пользовался во время игры в гусёк, и протянул Офелии. Но тетушка Розелина успела выхватить их, прежде чем они попали в руки племянницы. Старушка видела достаточно непристойностей в покоях Арчибальда и не могла допустить, чтобы он коснулся ее хоть пальцем.

Офелия взглянула на кости: на них не было ни одной цифры.

– Теперь понимаете, невеста Торна? Они не настоящие. Церемониймейстер – член клана Миражей, и он сам решает, какие цифры должны появиться на костях, которые бросают игроки.

– Значит, по его вине ваш слуга всякий раз падал в люк? – прошептала Офелия, пораженная этим открытием.

– Фарук всегда выигрывает. Предложи вы ему открыть сырную лавку, он тут же превратил бы ее в кондитерскую.

В эту минуту из оранжереи донесся радостный гомон. Офелия не видела игровую площадку – ее заслоняли фонтаны и пальмы, – но поняла, что игра возобновилась. Новая партия с новыми фальшивыми костями.

– Будь я похитрее, – заметила она, вспоминая маневр графа Бориса, который дождался победы Фарука, чтобы выпросить имение, – мне следовало бы предложить ему прочитать его Книгу, вместо того чтобы просить о музее. А я так глупо позволила Торну обойти меня!

Арчибальд изумленно раскрыл глаза и рот.

– Постойте… неужели вам не рассказали, что случилось с чтецами, которые побывали здесь до вас?

– Мне сообщили, что все они потерпели неудачу и что монсеньор Фарук был очень разгневан. Но я могла бы попытать счастья. Я плохо разбираюсь во многих вещах, но что касается экспертиз, делаю их прекрасно.

– Так вот, откажитесь от этой затеи, – решительно сказал Арчибальд. – Я только что наблюдал за вами там, на эстраде. Вы чуть не упали в обморок от одного лишь взгляда Фарука. А теперь представьте себе, что с вами будет, если он обрушит на вас свой гнев. Я часто видел, как люди истекали кровью и впадали в безумие после того, как разочаровали его. Наш Дух Семьи не способен контролировать свою силу.

Офелия попыталась стряхнуть с ноги шарф, который упрямо обвивал ее лодыжку. Если Арчибальд хотел напугать девушку, то он достиг цели.

– Откажитесь от Книги, – настаивал посол. – Моя семья чуть не разорилась, оплачивая услуги лучших экспертов, призванных ее расшифровать, – филологов, чтецов и всех прочих. Из чего я сделал один, но окончательный вывод: Книга не поддается разгадке. Ее невозможно датировать, поскольку она не сопряжена со временем. Ее невозможно перевести, поскольку ее язык не имеет аналогов.

– Артемида, наш Дух Семьи, хранит такую же Книгу в своей личной коллекции, – вставила Офелия. – Значит, подобными Книгами владеют все Духи Семей?

– Трудно сказать, у каждого ковчега есть свои маленькие секреты, – ответил Арчибальд, загадочно улыбаясь. – Но послушайтесь моего совета: предоставьте Торну сломать себе шею на этой задаче. Из вас получится очаровательная вдовушка.

Несмотря на жаркое искусственное солнце, Офелия содрогнулась. Она поочередно взглянула на каждую из Валькирий, которые с холодным спокойствием, очень внимательно слушали их, и спросила, понизив голос:

– А почему монсеньор Фарук настолько одержим своей Книгой?

Арчибальд разразился таким хохотом, что его цилиндр свалился на лужайку.

– Этот вопрос, невеста Торна, – сказал он, отдышавшись, – вероятно, единственное, что объединяет вас со всеми обитателями Полюса. Книга Фарука – навязчивая идея Фарука. Я уже сказал вам и повторяю еще раз: никогда – вы слышите? – никогда не заговаривайте с ним об этом.

Арчибальд поднял свой цилиндр, повертел его на пальце и нахлобучил на голову шутовским движением клоуна. Тем не менее Офелия отнеслась к его словам вполне серьезно. Пусть он был провокатором или фигляром, но хотя бы говорил с ней искренне.

– Я встретила здесь не так много людей, которые пекутся о моих интересах. Благодарю вас, господин посол.

– О, не спешите с благодарностью. Чем больше я вас просвещаю, тем больше вы мне обязаны. И в один прекрасный день я смогу предъявить вам счет.

– Чем обязана? Какой счет? – удивилась Офелия. – Вы ведь предложили мне свою дружбу.

– Вот именно. А счет дружбы не портит. Но не беспокойтесь: вы получите такое удовольствие от расплаты, что поспешите снова залезть в долги.

Офелия была шокирована: единственная искренняя помощь, на которую можно было рассчитывать при Дворе, исходила от такого корыстного человека! Он проводил время, флиртуя с замужними дамами; не будь Офелия обручена с Торном, он даже не взглянул бы на нее.

– Я тебя предупреждала: берегись сомнительных знакомств! – вскричала тетушка Розелина, пожелтев от возмущения еще больше, чем обычно. – Господин посол, отныне я прослежу за тем, чтобы вы держались подальше от моей племянницы!

Улыбка Арчибальда, словно резиновая, стала еще шире.

– Не хочу вас огорчать, мадам Розелина, ибо я уже оценил ваши достоинства, но вам не всегда удастся быть рядом с этой юной особой. Так же, как и вам, господин интендант.

Офелия обернулась так резко, что у нее перехватило дыхание от боли в поврежденном ребре. Прямо за ее спиной посреди лужайки стоял Торн. Он высился над ней, как монумент; в руке у него был лист бумаги с печатным текстом. Офелия никогда не видела его в благостном настроении где бы то ни было – ни в одном доме, ни за одним столом, ни в одной компании, – но сейчас констатировала, что в этом экзотическом саду он выглядит особенно мрачным. Резкий свет подчеркивал два шрама на его лице, светлые волосы взмокли от пота. Вероятно, он задыхался в своем плотном мундире, но вместо того чтобы разомлеть от жары, напротив, казался застывшим, как лед, с головы до ног.

Торн протянул лист Офелии, высокомерно игнорируя Арчибальда, словно его здесь и не было.

– Я пришел вручить вам ваш договор.

– Только избавьте меня от своих комментариев, – сердито сказала Офелия, почти вырвав бумагу у него из рук.

Она боролась с Торном и позорно проиграла. Теперь ей хватило бы малейшего упрека, малейшей насмешки, чтобы дать волю обуревавшему ее гневу.

Но Торна слова невесты ничуть не смутили.

– Хочу также сообщить вам, что я наладил телеграфную связь с вашими родными. Мне удалось всех успокоить и перенести их приезд на более поздний срок.

Вот это оказалось самой приятной новостью за весь день. Тем не менее Офелия восприняла ее как еще одно оскорбление:

– А вам не пришло в голову, что я была бы счастлива присутствовать на этом сеансе связи? Со дня нашего отъезда мои родные не получили ни одного письма. Вы хоть понимаете, в какой изоляции мы с моей тетей очутились тут по вашей милости?

– Я принял срочные меры, – ответил Торн, по-прежнему не обращая внимания на Арчибальда, который прямо-таки наслаждался перепалкой. – Присутствие ваших родных на Полюсе в настоящий момент было бы крайне опасным как для них, так и для нас. Я прослежу за тем, чтобы в дальнейшем ваши письма доходили по назначению.

– А где же ваш собственный договор? – осведомилась Офелия. – Имею ли я право ознакомиться с ним, или это тоже не мое дело?

Торн и до того говорил, хмурясь, но последний вопрос Офелии заставил его помрачнеть еще больше. Он вынул из внутреннего кармана кителя конверт.

– Я приготовил для вас дубликат. Держите его при себе постоянно и предъявляйте Фаруку при любом удобном случае.

Офелия распечатала конверт, тут же выронила лист бумаги, который в нем лежал, подобрала его с травы и внимательно прочитала. Это была копия договора Торна с Фаруком. В нем было зафиксировано всё: обязательство обручения с чтицей Анимы (имя Офелии там предусмотрительно не указывалось), дата свадьбы (3 августа) и даже запланированная на ноябрь дата чтения Книги. Из этого документа следовало, что невеста, выбранная Торном, не имеет никакого отношения к данному договору. Очки Офелии потемнели, когда она дошла до параграфа «Вознаграждение за чтение Книги»:

«В случае успеха г-н Торн официально получит титул знатной особы, а его статус бастарда будет аннулирован и признан не имевшим места».

У Офелии сжалось сердце. Все амбиции Торна заключались в этих строчках. Он оторвал ее от семьи и подверг ее жизнь опасности лишь для того, чтобы выбиться в аристократы. О Беренильде в контракте не было ни слова: он даже не подумал о своей родной тетке, которая много раз рисковала собственным положением, лишь бы помочь ему добиться успеха.

Торн ни о ком не заботился – что ж, Офелия решила больше не заботиться о нем.

– Когда-нибудь я уплачу по счету, – объявила она Арчибальду. – Дайте мне только время, чтобы выбрать способ отблагодарить вас, и я постараюсь расплатиться сполна.

У Арчибальда имелся в запасе целый набор всяких улыбок, но Офелия никогда еще не видела такой растерянной, словно его крайне смутило ее обещание. Однако это длилось всего один миг, после чего он лихо щелкнул по своему цилиндру.

– Мне не терпится дожить до этого, невеста Торна! А пока позвольте откланяться. Я слишком долго отсутствовал в Лунном Свете, – пояснил он, ткнув пальцем в татуировку на лбу. – А без кота, знаете ли, мышам раздолье.

Под мышами он разумел своих сестер, которых заботливо оберегал от светских соблазнов. Лихо развернувшись, он чуть не сбил с ног тетушку Розелину, стоявшую у него на дороге. Сейчас всё в ней: надменно вздернутый подбородок, суровое выражение длинного лошадиного лица, крошечный пучочек волос, торчащий на макушке, и руки, чопорно сложенные на строгом платье, – делало ее воплощением оскорбленного женского достоинства.

– Господин посол, вы похотливы, как мартовский кот. Я солгала бы, сказав, что питаю расположение к господину Торну, – заявила она, бросив взгляд на означенного господина, который в данный момент интересовался только своими часами, – но он все-таки ее законный жених. Назовите хоть один убедительный довод, чтобы я могла позволить вам встречаться далее с моей племянницей.

– Ручаюсь, что вы позволите мне встречаться с вашей племянницей, – самоуверенно ответил Арчибальд, – более того, вы первая попросите меня об этой встрече.

И пока возмущенная тетушка Розелина подыскивала слова для отпора, он нагнулся и чмокнул ее в щеку. Офелия затаила дыхание. Ее тетка даже поцелуй руки расценивала как непристойность, и уж, конечно, сейчас ответит на такую фамильярность здоровенной пощечиной.

Однако ничего подобного не произошло. Офелия не поверила своим глазам, когда желтое лицо тетушки Розелины окрасил нежный румянец, а суровость сменилась бурным волнением. Она смотрела на Арчибальда так, будто он вознес ее в райские кущи.

Тем временем Арчибальд отдал прощальный поклон тетушке Розелине, Валькириям и Офелии, а затем исчез за пальмами, весело крутя на ходу свои голубые часики на цепочке.

– Тетя, вы… хорошо себя чувствуете? – испуганно спросила Офелия.

И в самом деле, Розелина как будто помолодела сразу лет на двадцать.

– Что? – пробормотала она. – Ну разумеется, я прекрасно себя чувствую, что за глупый вопрос! – И добавила, нервно обмахиваясь веером: – В этой оранжерее задохнуться можно от жары. Давай выйдем.

Офелия растерянно глядела ей в спину. Понятно, что все придворные дамы уступают обаянию Арчибальда, но чтобы ему поддалась ее родная тетка!..

– Я думаю, брать в союзники Арчибальда – плохая идея, – объявил Торн, заводя свои часы.

Офелия подняла голову и спросила, стараясь собрать последние остатки вежливости:

– Предположим. Это все, что вы хотели мне сказать?

– Нет.

Теперь, когда они остались одни, стальной взгляд Торна совсем оледенел. Офелия ждала чего-то подобного. После того как девушка публично, перед самим Фаруком, встала на пути у жениха, она не надеялась избежать упреков и внушений.

– Так объяснитесь же! – нетерпеливо потребовала она. – И давайте сразу покончим с этим.

– Ваш поступок там, на эстраде… – глухо сказал Торн, – был храбрым.

Он сунул часы в карман кителя и ушел, даже не оглянувшись.

Обрывки воспоминаний

Вначале мы были единым целым.

Но Богу это не нравилось. Он развлекался, пытаясь нас разъединить…

Стена. Колеблющийся язычок фонаря. Детские каракули на листках, прикрепленных кнопками к цветным обоям.

Это воспоминание можно назвать довольно четким. Вероятно, он провел десятки часов, не меньше, созерцая стену с рисунками. Зато ему трудно вспомнить, что представляла собой остальная часть комнаты. В настоящий момент для него не существует ничего, кроме той стены, фонаря и детских каракулей.

Огонек внезапно колеблется, потом опять начинает светить ровно. Ему пришлось поставить фонарь на стол, чтобы он продолжал освещать стену. Но нет, стол слишком далеко от нее. Лучше уж стул или кровать. Кажется, он находится в спальне. В своей спальне?

Его тень, сперва огромная и расплывчатая, становится более четкой по мере того, как он подходит к кровати. Что же в них такого интересного, в этих листках, почему они так притягивают его? Особенно один рисунок: разноцветные фигурки, изображающие их вместе, его и остальных. Он осторожно откалывает кнопки, одну за другой.

За рисунком – дыра в стене. Именно в этом месте нет ни обоев, ни штукатурки. Что здесь – тайник?

Он заглядывает в дыру. Там темнота. Он не видит, чтό находится по другую сторону стены. И вдруг слышит собственный шепот:

– Артемида?

Он не узнаёт свой голос – дребезжащий, странно прерывистый, но это его голос, он звучит из его уст. Неужели он именно так говорил прежде?

– Артемида! – повторяет он снова, тихонько стуча в стену.

Еле различимый звук шагов, шорох отодвигаемого кирпича – и наконец-то глаз, мигающий глаз в глубине дыры. Глаз Артемиды?

– Я смотрела на звезды в чердачное окошко. Это интересно. – (Артемида говорит спокойно, монотонно, ее голос звучит глуховато из-за толстой стены.) – Ты должен положить кирпич на место, как я. Вспомни: нам больше не разрешили разговаривать друг с другом.

Конечно, ему хотелось бы вспомнить. Он прекрасно помнит глаз Артемиды, голос Артемиды, слова Артемиды, доносившиеся до него из дыры в стене, но никак не может вспомнить, почему их разлучили. И снова слышит собственный шепот:

– А другие? Ты не знаешь, как они?

– Другие послушнее тебя, – сообщает глаз Артемиды. – Я не говорила через стену с Янусом уже много дней. Он скучал в одиночестве, но, в общем, с ним все в порядке. Янус передал мне новости от стены Персефоны, у нее тоже все хорошо. Ну а ты как? А стена Елены?

– Она никогда не отвечает.

– Да она все слышит, эта Елена, – говорит глаз Артемиды. – Она услышала бы даже мигание века на другом конце дома. И если не отвечает, значит, подчинилась запрету. Давай последуем ее примеру. Иди спать.

На этот раз он не слышит своего ответа. Может, воспоминание ускользнуло от него? Нет, тут что-то другое. Он не ответил глазу Артемиды, потому что ему помешало что-то непредвиденное.

Тень Бога.

Он ясно помнит, как эта тень легла на стену, перекрыв его собственную. Бог находится в его комнате, прямо за его спиной. Глаз Артемиды исчезает в глубине дыры, она торопливо закладывает ее кирпичом.

Вот теперь он вспомнил: это Бог разлучил их – его, Артемиду, Елену, Януса, Персефону и всех остальных. Он вновь явственно ощущает страх и гнев, что охватили его в тот миг, когда он увидел тень Бога на стене. Когда понял, что нужно обернуться, перестать смотреть на стену и взглянуть Богу в лицо.

И вот он, наконец, поворачивает голову, но память упрямо отказывается вернуть ему лицо, силуэт, голос Бога, который медленно подходит к нему.

Здесь воспоминание обрывается.

Nota bene [5] : «Обуздывай свою силу».

Кто произнес эти слова, и что они означают?

Письмо

Первые недели придворной жизни Офелии протекали совсем не так, как она себе представляла. Девушку вместе с тетушкой Розелиной поселили в Гинекее на седьмом этаже башни, как раз над Парадизом, и с тех пор она ни разу оттуда не выходила. Каждое утро главный камергер открывал позолоченную решетку лифта, разворачивал список и вызывал, одну за другой, придворных дам, избранных для свиты Фарука. Но если имя Беренильды постоянно значилось в списке, то имя Офелии не прозвучало ни разу.

А ведь Гинекей был таким местом, где женщина, забытая Фаруком, считалась самой разнесчастной на свете.

Эта роскошная женская обитель выглядела точным подобием восточных гаремов. Покои фавориток, со множеством ковров, диванчиков и подушек, в полосатом солнечном свете, сочившемся сквозь жалюзи, казались подлинным апофеозом сладостной неги.

Однако сладость эта была весьма обманчивой. Почти все фаворитки, жившие в Гинекее, принадлежали к клану Миражей и весьма враждебно отнеслись к вторжению новых соперниц в их уютное гнездышко. Едва за спиной Беренильды задвигáлась решетка лифта, как начинались боевые действия. Однажды утром Офелия обнаружила, что покрыта с головы до ног прыщами. На следующий день от нее стал исходить мерзкий запах навоза. А еще через день, стоило ей шевельнуться, как у нее начиналась громкая отрыжка. Это были всего лишь иллюзии, которыми коварные обитательницы Гинекея исподтишка награждали девушку; они рассеивались уже через несколько часов, но их разнообразие ясно доказывало, что козням нет и не будет конца.

– Это невыносимо! – взорвалась однажды вечером тетушка Розелина, когда Беренильда вернулась из Парадиза. – К чему нам ваши Валькирии, если каждый может сколько угодно измываться над бедной девочкой?!

И она гневно ткнула пальцем в старух, которые в ответ даже глазом не моргнули. Валькирии, безмолвные и ненавязчивые, как тени, сопровождали Офелию и Беренильду на каждом шагу, ночью спали в одной комнате с ними, ели за одним столом, но никогда не вмешивались в их повседневные дела.

– Ну, пока еще всё это детские игры, – утешила Беренильда Офелию в тот день, когда ее «украсили» свиным рылом. – Главное, сделать так, чтобы эта ситуация не длилась вечно. Я хорошо знаю здешних дам: их попытки запугать вас будут все более и более наглыми, но лишь до того момента, пока наш монсеньор не обратит на вас внимание. Если вы его разочаруете, то нарушите условия вашего договора, а нарушив, лишитесь его покровительства. Я пыталась замолвить ему словцо о вас, но в таком виде вы никогда не попадете в список главного камергера!

Офелия, сидевшая за чайным столиком в гостиной, не ответила: она ломала голову над письмом к родителям. Торн обязался доставлять ее почту на Аниму, но как описать здешнюю жизнь, не напугав их до смерти, – вот в чем заключалась главная задача.

Девушку тревожили не столько иллюзии, которые ее обезображивали, сколько пресловутое назначение вице-рассказчицей. Она понимала, что рано или поздно ей придется выступить в этой роли. В Гинекее не нашлось ни одной книги, из которой Офелия могла бы почерпнуть какой-нибудь интересный сюжет, и она, чтобы не терять времени даром, занялась фонетическими упражнениями, стремясь улучшить дикцию. Ей очень хотелось разузнать, какие именно истории было бы приятно послушать Фаруку. На свою беду, она даже не знала, какие понравились бы ей самой. Наконец Офелия решила написать двоюродному деду, работавшему на Аниме архивариусом:

«Дух Семьи Полюса попросил меня рассказывать ему истории. Не могли бы вы посоветовать мне что-нибудь стόящее?»

Двоюродный дед также приходился Офелии крестным. Она считала старика самым близким человеком, но даже ему не посмела поведать обо всем, что здесь творилось.

Ей все больше и больше не хватало Ренара и Гаэль. Они оказались единственными настоящими друзьями, которых Офелия встретила на Полюсе, но принадлежали к совсем другому миру. Их жизнь и без ее проблем была достаточно трудной. Здесь, в Гинекее, она пользовалась золотым туалетом, пока они чистили и чинили унитазы в Лунном Свете.

Теперь Офелия нередко сожалела о ливрее Мима, которая так долго скрывала ее истинный облик. Особенно она помогла бы ей здесь, в Гинекее, при встречах с Кунигундой. Эта дама поставляла фавориткам соблазнительные иллюзии и знала тут все входы и выходы. Офелия каждый раз вздрагивала, заслышав бренчание подвесок на ее покрывале или ощутив запах ее духов за ближайшим поворотом галереи. Кунигунда больше никогда не заговаривала с девушкой, но не упускала случая пронзить ее красноречивым взглядом, ясно говорившим, что она не забыла оскорбление, нанесенное ей в Парадизе.

Впрочем, если Кунигунда и внушала Офелии боязнь, то это чувство не шло ни в какое сравнение с тем страхом, который охватывал ее при виде шевалье. А видела она его, к сожалению, слишком часто.

В Гинекее существовали специальные часы посещений для детей. Они не являлись прямыми потомками Фарука, но некоторые фаворитки были прежде замужними женщинами и матерями семейств. Шевалье пользовался этой возможностью, чтобы осыпáть Беренильду подарками. Он создавал для нее самые прекрасные иллюзии из цветов и духов, но она упорно отвергала все его подношения.

– Никогда не впускайте его сюда в мое отсутствие, – наставляла она Офелию и тетушку Розелину. – Этому мальчишке впервые кто-то дал отпор, и его реакции могут оказаться непредсказуемыми.

Беренильда и не подозревала, насколько она права. Шевалье был так одержим ею, так уязвлен ее презрением, так болезненно ревнив, что однажды отыгрался на другом мальчике, которому она имела несчастье улыбнуться. Бедняга начал метаться по двору, как безумный; он катался по земле и звал на помощь мать, крича, что его сжигает невидимое пламя. Впрочем, никаких последствий, по крайней мере явных, месть шевалье не имела, а сам он уверял, что сделал это «просто для смеха». Но Офелию увиденное привело в ужас. Каждую ночь она просыпалась и вскакивала с постели: ей мерещился рядом с собой зловещий блеск его толстых очков.

– Не понимаю, как вам удается сдерживать себя, – ворчала тетушка Розелина, нервно выглядывая в окно. – У меня от одного вида этого малолетнего Миража все шпильки на голове встают дыбом. Это же не ребенок, а наказание божье! Кстати, может, вы когда-нибудь объясните мне, почему все величают его «шевалье»?

– Он сам так назвался, – со вздохом ответила Беренильда. – И, что самое смешное, сделал это в мою честь, возомнив себя моим верным рыцарем[6].

– Да неужели ни один взрослый не способен его обуздать?! Не можем же мы всю жизнь прятаться от него!

– У него есть дядя и опекун – граф Харольд. Но он уже стар, глуховат и редко показывается в обществе. Его больше занимает разведение собак, чем воспитание племянника. Должна признаться, я и сама отчасти виновата в том, что он вырос таким своенравным, – прошептала Беренильда, поглаживая свой округлившийся живот. – Вот он и позволяет себе всё что хочет.

– Чем же вы виноваты? – спросила Офелия.

Беренильда не ответила. В ее прекрасных глазах блеснула печаль, совсем ей не свойственная, что навело Офелию на глубокие размышления. Вероятно, эта история была связана с замком Беренильды, который она унаследовала от родителей шевалье. Офелия хорошо помнила свое удивление при виде этого странного дома, его искусственной осени и таинственной детской, казалось, застывшей в ожидании того, кто здесь некогда жил. У Беренильды были все основания ненавидеть шевалье, но в глубине души она, видимо, побаивалась слишком резко отвергать его.

Во всяком случае, все было именно так – вплоть до того вечера, когда шевалье чересчур близко подобрался к Офелии.

Он проскользнул в Гинекей в неположенное для визитов время и, обнаружив, что дверь не заперта, тихонько вошел в покои Беренильды. В это время Офелия принимала ванну и вдруг с ужасом увидела его на пороге туалетной комнаты, а он с самым невинным видом завел с ней разговор.

К счастью, как раз в этот момент Беренильда вернулась от Фарука. Застав шевалье облокотившимся на край ванны, она побелела от ярости и, не в силах сдержать свое негодование, вышвырнула его в коридор. Когда потрясенный шевалье поднялся с пола, выяснилось, что его толстые очки разбиты.

– Если вы еще раз осмелитесь подойти к этой девушке, – прошипела Беренильда, – я разорву вас на части собственными когтями. Убирайтесь вон, и чтобы ноги вашей здесь больше не было!

Шевалье выбежал из Гинекея, вне себя от горя и злобы. Он не вернулся ни назавтра, ни в последующие дни. Офелия никогда еще не видела Беренильду в таком бешенстве. Эта женщина, которая нередко весьма круто обходилась с ней, сейчас встала на ее защиту, как родная мать.

– Вы поступили великолепно! – одобрила ее тетушка Розелина. – Наконец-то мы сможем жить спокойно!

Однако последующие события опровергли ее уверенность.

Одним апрельским утром в Гинекей пришло письмо. У Офелии заколотилось сердце, когда она увидела на конверте свое имя. Но она тут же поняла, что это не был долгожданный ответ ее родителей:

«Мадемуазель вице-рассказчица,

Ваша свадьба с господином интендантом назначена на 3 августа.

С сожалением извещаю Вас, что Вы умрете гораздо раньше, если не последуете моему совету. Покиньте Полюс как можно скорее и больше никогда сюда не возвращайтесь.

БОГУ НЕУГОДНО ВАШЕ ПРЕБЫВАНИЕ ЗДЕСЬ».

– От кого письмо? – спросила тетушка Розелина.

– Кто-то ошибся адресом, – солгала Офелия, сунув листок в карман. – Так над какой фразой, вы считаете, я должна поработать, чтобы улучшить дикцию – «Дракон дружил с драгуном, драгун дразнил дракона» или «Свиристели на свирели семь секунд в саду свистели»?

Офелия дождалась ночи, чтобы в спальне несколько раз перечитать полученное письмо.

«БОГУ НЕУГОДНО ВАШЕ ПРЕБЫВАНИЕ ЗДЕСЬ».

Она и прежде не раз получала угрозы, но никогда – в таком тоне. Может, это просто шутка? Религия и богословие были на Аниме предметом насмешек, как и на многих других ковчегах, где Духи Семей заменяли собой Богов. Так, может, под «Богом» в этом письме подразумевается Фарук?

Подписи там, конечно, не обнаружилось, а на конверте отсутствовало имя отправителя. Офелия сняла перчатки чтицы, которые всегда надевала на ночь, и прощупала каждый сантиметр бумажного листа. В этом не было ничего предосудительного, поскольку она использовала свои возможности, чтобы прочесть письмо, адресованное ей лично. Тем более что в нем ей угрожали смертью.

Вначале она даже растерялась: письмо ни о чем ей не говорило – никаких сильных ощущений, никаких образов. Оно было напечатано на машинке, но ведь автор обязательно должен был дотронуться до него, так или иначе. Внимательно обследовав конверт и бумагу, Офелия заметила на них крошечные впадинки, словно и то и другое держали пинцетом.

Офелию пробрала ледяная дрожь. Она не могла читать предметы, которых не касались их хозяева. Видимо, неизвестный отправитель прекрасно знал, на что способны и на что не способны ее руки.

Девушку привело в смятение не то, о чем говорилось в письме, а то, о чем там умалчивалось. Почему кто-то хотел любой ценой помешать ей выйти замуж за Торна? Что под этим крылось – обычная война кланов, нескончаемая борьба за власть, ведущаяся вокруг Фарука?

Офелия соскочила с постели и стала рыться в беспорядочно раскиданных вещах, пока не разыскала копию контракта Торна.

«В случае успеха г-н Торн официально получит титул знатной особы, а его статус бастарда будет аннулирован и признан не имевшим места».

Поразмыслив, Офелия решила, что это смехотворное условие. Торн и без того был чиновником высшего ранга, которого все боялись, и знатное положение ничуть не ослабило бы ненависти его врагов. Тогда напрашивался один-единственный вывод: противников беспокоило не возвышение Торна, а само прочтение Книги Фарука.

И тут возникал вопрос: почему?

«Торн, в какую ловушку вы меня заманили?»

Гнев Офелии дошел до предела на следующей неделе, в тот день, когда она твердила очередную скороговорку: «Архиепископ и архиерей сушат архивы свои архаичные, чтобы их высушить поскорей», а заодно развешивала на балконе, с помощью тетушки Розелины, и свое белье, «чтоб его высушить поскорей».

И тут в будуаре зазвонил телефон.

– У меня сообщение для мадемуазель Офелии, – сказал женский голос, когда девушка сняла трубку.

– Э-э-э… это я.

– Вы мадемуазель Офелия?

– Да. С кем имею честь?

– Вас вызывают из интендантства, будьте любезны подождать минуту.

Офелия уже раскрыла рот, чтобы отказаться от разговора – у нее не возникло никакого желания беседовать с кем бы то ни было из интендантства, – но тут ее отвлек какой-то странный перестук, словно горох рассыпался. Оказывается, она уронила коробку с бельевыми прищепками. Девушка начала собирать их, как вдруг в трубке, зажатой между ее плечом и ухом, раздался мрачный голос:

– Алло?

Это был Торн. Один только звук его голоса так взбудоражил Офелию, что она чуть не выронила трубку.

– Алло! – повторил он.

– Вы что, сменили секретаря? – спросила Офелия, сидя на полу среди прищепок.

– Нет. Почему вы спрашиваете?

По этому неприязненному тону Офелия легко могла представить себе нахмуренные брови Торна.

– Со мной только что говорила какая-то женщина.

– Телефонистка на коммутаторе, – объяснил Торн. – Башня Фарука и интендантство пользуются разными телефонными подстанциями, и между ними нет автоматической связи.

Офелия ни слова не поняла в этой зауми. На ее родной Аниме все телефоны прекрасно связывались между собой, вот так-то!

– Что вы хотели мне сообщить?

– Мне кажется, скорее вам следовало бы что-нибудь сообщить мне, – произнес монотонный голос. – Я не получал от вас никаких известий со дня вашего переезда в Гинекей.

Последняя прищепка, которую Офелия клала в коробку, внезапно взбесилась, зараженная гневом хозяйки, и больно прищемила ей палец. Девушка подумала: не рассказать ли Торну об анонимном письме, чтобы он понял, какой опасности ее подвергают он сам и его амбиции? Но что это изменило бы? Торн и прежде знал, чем она рискует, и все-таки не отменил свадьбу.

– Нет ничего такого, что вам следовало бы знать.

– Вы все еще сердитесь на меня, – бесстрастно заключил Торн. – А ведь я думал, что мы с вами поняли друг друга, признали, что оба – и вы, и я – пошли не тем путем.

Офелия закрыла глаза: ее душило возмущение. Бельевая прищепка, совсем распоясавшись, впивалась в ее палец, как разъяренный краб.

– Нет, Торн. Вы признали это один, без меня.

– Но вам следовало бы подумать…

– Слушайте меня внимательно! – оборвала его Офелия. – Я искренне сочувствовала вам, потому что считала, что Беренильда заставила вас жениться на мне и мы были марионетками в ее руках. Но теперь я знаю, что с самого начала в этом деле была всего одна марионетка – я. Вы решили жениться на мне ради моих рук – ладно, с этим я еще могу примириться, потому что вижу, в каком мире вы росли. Но то, что я услышала об этом из чужих уст, – закончила она упавшим голосом, – этого я вам никогда не прощу.

В трубке внезапно наступила мертвая тишина. Офелия задохнулась, не успев излить весь свой гнев. Она сидела, упорно глядя на цветастые обои будуара и стараясь не обращать внимания на прищепку, злобно раздиравшую шов на ее перчатке.

– Вы слышали, что я сказала, Торн, или мне повторить?

– Не стоит.

Северный акцент так искажал голос Торна, что было трудно понять, когда он сердится, а когда спокоен.

– Ладно. У вас ко мне еще что-нибудь, или разговор окончен?

Рука Офелии дрожала так сильно, что она боялась выронить тяжелую, отделанную перламутром трубку.

– Я думаю, вам лучше прийти, – ответил Торн, помолчав. – И желательно одной.

– Что-что?

Слышимость была довольно скверной, в трубке все время что-то потрескивало, и Офелия боялась, что плохо поняла Торна.

– Я назначаю вам встречу. Официальную встречу, как будущий муж будущей жене. Вы меня хорошо слышите?

– Да-да, слышу, – пролепетала Офелия. – Но… зачем нам встречаться? Я ведь вам уже сказала…

– Затем, что мы не можем позволить себе роскошь быть врагами, – отрезал Торн. – Вы сильно усложняете мне жизнь, поэтому мы просто обязаны помириться. Я не имею доступа в Гинекей – приходите ко мне в интендантство. Оскорбляйте меня, награждайте пощечинами, разбейте тарелку об мою голову, если вам угодно, и покончим с этим. Выбирайте любой день. Лично меня устроил бы ближайший четверг, ну, скажем… – (В трубке послышался шелест торопливо переворачиваемых страниц.) – …от одиннадцати тридцати до двенадцати. Итак, я записываю встречу в ежедневник?

Задыхаясь от ярости, Офелия повесила трубку с такой силой, будто разбивала ее об голову Торна.

– Местное солнце – чистое жульничество! – объявила тетушка Розелина, когда девушка вышла на балкон. – Простыни оказались умнее нас, они сразу поняли, что это фальшивка. Так что «архаичные архивы архиепископа» высохнут не скоро.

Бешеный гнев, в котором Офелия пребывала со времени телефонного разговора с Торном, рассеялся в тот вечер, когда слуга доставил в их покои два письма и три посылки. Девушка сперва испугалась, решив, что это новые угрозы, однако тут же увидела на почтовом штемпеле слово «АНИМА».

– Ну что, что там пишут? – жадно спрашивала тетушка Розелина, пока Офелия неловко вскрывала первый конверт.

– Мама пришла в ярость, но потом утешилась, – читала Офелия. – Обвиняет меня в том, что я чуть не убила ее своим молчанием. Просит, чтобы я прислала ей фотографии в ответном письме – из моих описаний она ничего не поняла. Очень удивляется, что у нас такое жаркое солнце в разгар полярной зимы, и спрашивает, не ошиблась ли я ковчегом. Да, вот еще: она прислала мне в подарок новое пальто, но, кажется, оно такое же злющее, как и портниха… наверно, это вон тот большой сверток, который шевелится. И, наконец, она выражает надежду, что я произвела хорошее впечатление на свою новую семью.

– Лучше бы она выразила надежду, что твоя новая семья произвела хорошее впечатление на тебя, – пробурчала тетушка Розелина. – Ну и что дальше?

– А дальше пишет Агата. У нее скоро будет еще один ребеночек.

– Как, уже? Твоя сестра даром времени не теряет.

– Она пишет, что это не помешает ей приехать на мою свадьбу. И что она уже сшила платье под цвет глаз, специально для торжества. Оно приспособлено к ее шестимесячной беременности. А для наших младших сестренок она закажет белые платьица.

– Это все?

– Нет. Еще она упрекает меня в том, что я не прислала им список свадебных подарков. Ей хотелось бы заменить мой старый шарф шалью, но она не знает, какой цвет я предпочту.

– Пальто, платья, шали… – закатив глаза, перечислила тетушка Розелина. – Что дальше?

– Дальше пишет папа. Спрашивает, хорошо ли я поладила со своим женихом и его родными, говорит, что ему не терпится увидеть меня под венцом, и просит у меня…

– Просит что? Повтори, я не расслышала.

Офелия молчала. «Я прошу у тебя прощения» – вот что там было написано. Девушка почувствовала, как у нее сжалось горло, защипало в носу, увлажнились глаза. Ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы более или менее спокойно продолжать чтение.

– В конце – приписка Гектора. Он спрашивает, почему на Полюсе одновременно и ночь, и светит солнце, почему наш город называется Небоград и почему я пишу обо всем и обо всех, кроме Торна. Он посылает мне волчок, который сам оживил и который вертится не переставая. Наверно, это вон тот жужжащий сверточек.

– Твой братец умнее всех остальных, – заключила тетушка Розелина.

И, пока Офелия распечатывала второе письмо, тетушка потихоньку высморкалась, стараясь сдержать слезы. А Офелия, со своей стороны, крепилась, надеясь, что тетушка не заметит ее дрожащие губы.

– Это от крестного, – радостно улыбнувшись, сказала она. – Он пишет, что по первому моему слову готов сесть в дирижабль и прилететь ко мне на Полюс.

Разумеется, Офелия не собиралась обращаться к нему с такой просьбой. Хватит и того, что она подвергает опасности тетушку Розелину, – больше ни один член ее семьи не должен рисковать жизнью. Однако эти несколько слов принесли ей несказанное утешение.

– Третья посылка от него, только он не пишет, что в ней, – видно, хотел сделать мне сюрприз.

Офелия разорвала плотную обертку и обнаружила довольно толстую книгу с иллюстрациями, слегка пахнувшую плесенью. Заголовок на обложке гласил:

«Сказки о предметах и другие истории Анимы

(вольный пересказ притчей древнего мира)»

На титульном листе, сверху, было написано наклонным почерком крестного: «С надеждой, что тебе это пригодится, девочка. Артемида хранит такую же в своей личной коллекции; может быть, это понравится и ее брату?»

Если бы старый архивариус сейчас оказался рядом с Офелией, она бы его расцеловала от всей души.

– Ваш крестный прислал ее очень кстати.

Это сказала Беренильда: дождавшись, когда Офелия прочтет все письма, она подошла к ней в своем пышном платье и протянула приглашение на глянцевой карточке. Стоило Офелии взять карточку, как у нее перед глазами вспыхнул миниатюрный фейерверк – разумеется, иллюзия.

«Вечер-сюрприз!

Монсеньор Фарук приглашает весь Двор

на представление в Оптическом театре “Сплендид”.

Спектакль состоится сегодня, начало ровно в полночь.»

– Весь Двор, – повторила Офелия. – Как вы думаете, я тоже приглашена?

– А вы дочитайте до конца, – посоветовала Беренильда.

Очки Офелии побледнели у нее на носу, когда она увидела программу вечера:

«Первое отделение:

Оптические пантомимы рассказчика

Второе отделение:

Неизданные истории вице-рассказчицы»

– Это что, шутка?

– Если и шутка, то она начнется ровно через час, – невозмутимо заверила ее Беренильда. – А ведь я только что вернулась из Парадиза! И теперь едва успею переодеться.

Театр

Офелия в двадцатый раз перечитала первую строчку «Сказок о предметах и других историй Анимы», так и не поняв ни слова. Болтовня и смешки окружающих отнюдь не помогали ей сосредоточиться. Лифт, спускавшийся с седьмого этажа Башни на шестой, был набит до отказа. С трудом примостившись на диванчике между робронами обеих Валькирий, еще более суровых и молчаливых, чем обычно, Офелия лихорадочно листала книгу, присланную крестным. Какую сказку ей выбрать – эту? Или вот эту? Девушку непрерывно теребили фаворитки, желавшие ей успеха; в их голосах звучала неприкрытая ирония. Беренильде пришлось призвать на помощь все свое дипломатическое искусство, чтобы оградить Офелию от насмешек.

– Ох уж эти клуши! – выругалась тетушка Розелина. – С самого нашего приезда они не удостоили нас ни единым словом, зато теперь, когда нам нужно собраться с мыслями, кудахчут без умолку. А ты перестань дергаться, – велела она, шлепнув Офелию по руке, – успокойся, выбери какую-нибудь одну сказку и прочти ее целиком несколько раз.

Офелия послушно выполнила приказ тетки. Открыв книгу наугад, она попала на историю под названием «Кукла», прочитала ее всю до последней строчки, не запомнила ни слова и вернулась к началу. Она продолжала читать даже тогда, когда решетка лифта отодвинулась, выпустив всех под ослепительное солнце; когда ее провели в толпе придворных по дорожкам Парадиза; когда у нее развязался шнурок ботинка, грозя ей падением, и когда она поднималась по мраморной лестнице, устланной красной ковровой дорожкой.

И оторвалась от книги лишь в тот момент, когда мажордом, деликатно кашлянув у нее над ухом, прошептал:

– Мадемуазель вице-рассказчица, благоволите пройти за мной.

Офелия подняла было глаза, но тут же зажмурилась: она стояла в главном вестибюле театра, чьи белые плиты пола и белые статуи искрились, как снег, под слепящим солнечным светом, лившимся в окна. Вокруг нее толпились придворные с бокалами шампанского и с голубыми песочными часами в руках. Здесь собрался весь цвет высшего общества Небограда. Дамы щеголяли узкими сверкающими платьями и длинными жемчужными ожерельями; мужчины вырядились в белые костюмы с черными бабочками и в канотье[7] с голубыми лентами. Музыкант наигрывал легкую джазовую мелодию на клавесине. Офелия, в своем сиреневом платьице, застегнутом до подбородка, со старым истрепанным шарфом на шее и взлохмаченными волосами, которые забыла уложить в прическу, никогда еще не чувствовала себя такой старомодной.

– Прошу сюда, мадемуазель вице-рассказчица, – терпеливо повторил мажордом и указал ей на низкую дверцу в глубине вестибюля. – По правилам мадемуазель вице-рассказчице следует пройти через артистический вход.

– А монсеньор Фарук здесь?

– Да, монсеньор уже занял свое место. Ему не терпится послушать истории мадемуазель. Простите, мадам, – обратился мажордом к тетушке Розелине, которая вознамерилась пройти следом за Офелией, – публика туда не допускается.

– Что за глупости! – возмутилась старушка. – Это же моя племянница!

– Может быть, но не в «Сплендиде», мадам. Здесь мадемуазель – только вице-рассказчица монсеньора Фарука. Доступ на сцену строго ограничен из соображений безопасности.

– Но послушайте, вы же не думаете, что у меня под платьем спрятана бомба!

– Не волнуйтесь, тетя, все будет хорошо, – заверила ее Офелия, ни минуты не веря в собственные слова. – Постарайтесь найти место поближе к сцене. Если я буду вас видеть, это придаст мне храбрости.

– Ладно, – шепнула тетушка Розелина, сунув расческу в руку племянницы. – Выбери там свободную минутку и приведи в порядок свою гриву.

– А что вы мне посоветуете, мадам? – спросила Офелия, обращаясь к Беренильде.

В улыбке, которой ответила ей красавица-вдова, впервые не было того сладкого притворства, которым она владела, как опытная актриса. Это была слабая, искренняя улыбка на дрожащих губах обеспокоенной матери.

– Постарайтесь быть эффектной, произвести впечатление, – сказала Беренильда, коснувшись щеки Офелии рукой в бархатной перчатке. – Я знаю, вы сможете, вы уже не раз нам это доказали.

Увы, Офелия никак не чувствовала себя «эффектной», когда неуверенно прошла в низкую дверцу, и совсем уж оробела, когда на ее пути встала Кунигунда, грозно ткнув в нее своим длинным багровым ногтем.

– Ну и ну, голубка моя, неужели это весь ваш арсенал? – поинтересовалась она, указав на книгу девушки. – Хочу напомнить, что мое предложение остается в силе: ваши руки в обмен на мои иллюзии. Соглашайтесь, – добавила она воркующим голоском, – и я сегодня же вечером обеспечу вам такие грандиозные эффекты, что они сделают из вас главную рассказчицу Фарука.

– Ваше предложение меня не интересует, – отрезала Офелия.

Кунигунда сокрушенно тряхнула головой, и золотые подвески на ее покрывале зазвенели, словно колокольчики.

– Вы упрямы, как ослица! – бросила она и, нагнувшись к Офелии, прошептала ей на ухо: – Неужели до вас еще не дошла последняя новость? Один из гостей вашего дорогого Арчибальда бесследно пропал в посольской резиденции при самых загадочных обстоятельствах. Подумайте хорошенько: может, вам стоит поменять друзей, голубка моя?

Но Офелия решительно прервала этот разговор, направившись за кулисы. Она знать не знала, что Кунигунда имела в виду, и сейчас это ее волновало меньше всего.

Умирая от страха, с колотящимся сердцем, девушка присела на первый попавшийся стул. И не сразу заметила, что рядом сидит старик, заботливо протирающий платком расписную стеклянную пластину. На его веках чернела татуировка Миражей.

– Добрый вечер, – шепнула она ему. – Меня зовут Офелия. А вы, наверно, господин Эрик, главный рассказчик?

Старик неторопливо развернулся на стуле и взглянул на Офелию. Для своего возраста он был еще вполне крепок и мускулист. Его волосы и борода, окрашенные в голубой цвет, сплетались в длинную, почти до пола, косу. Какое-то мгновение он удивленно смотрел на голову Офелии – видимо, на ее растрепанную шевелюру, – а потом, насупив брови, также окрашенные голубым, ответил рокочущим басом:

– Надеюсь, вы очень вдохновенная рассказчица, мадемуазель. Ибо что касается меня, я приложу все усилия к тому, чтобы наши имена никогда больше не фигурировали вместе на пригласительных билетах.

С этими словами он взял в одну руку коробку со стеклянными пластинами, в другую – «волшебный фонарь»[8] и направился в дальний конец закулисья.

Офелия осталась одна, если не считать ее верного спутника – взволнованного шарфа, и тут у нее затряслись коленки. Она была совершенно не готова к выступлению, начисто забыв половину истории о кукле, но чувствовала, что просто сойдет с ума, если еще хоть раз перечитает ее. Ей вспомнилась головная боль, испытанная в ту минуту, когда Фарук удостоил девушку взглядом на эстраде Парадиза. Интересно, что же бывает с людьми, вызвавшими его разочарование? И что ждет Офелию в случае неудачи: дадут ли ей второй шанс, или все ее будущее окажется под угрозой?

Она провела расческой тетушки Розелины по своим густым волосам, лишь бы чем-то занять руки, но от расчески сразу же отломился один зубец.

– Выпейте это!

Офелия недоуменно воззрилась на стакан, появившийся перед самым ее носом. Его держал Арчибальд, со своей неотразимой улыбкой.

– Напрасно беспокоились, – буркнула девушка, отвернувшись.

Вообще-то у нее пересохло горло, но Беренильда так долго перечисляла ей все виды ядов, имевших хождение при дворе, что Офелия усвоила главное: никогда ничего не пить из чужих рук. А посла девушка почти не знала, хотя провела достаточно много времени в Лунном Свете.

– Клянусь вам, что это просто вода, – сказал он вкрадчиво. – Смотрите, я отпиваю из стакана.

И он подтвердил свои слова действием, нарочито громко втянув в себя воду, после чего снова протянул стакан Офелии. На сей раз она его приняла, но по-прежнему упорно не смотрела на Арчибальда.

– Что вы здесь делаете? – холодно спросила она. – Публике запрещен вход за кулисы.

Арчибальд развернул стул, на котором только что сидел старый Эрик, и сел на него задом наперед, опершись локтями на спинку.

– Не зря же я состою в ранге посла! Именно поэтому я вхож почти во все двери. И, кроме того, мне кажется, вы должны быть в курсе…

– В курсе чего?

Арчибальд взял небольшое зеркало, прислоненное к стене, стер с него рукавом пыль и театральным жестом протянул Офелии. После приезда в Гинекей девушке ни разу не довелось летать сквозь зеркала, но сейчас ей безумно захотелось нырнуть в это, протянутое ей Арчибальдом, – нырнуть и никогда больше не возвращаться назад.

Ее голову украшала пара больших ослиных ушей.

Она попыталась сорвать их с макушки, но ее рука прошла сквозь них, как сквозь дым. Ну разумеется, очередная иллюзия. «Вы упрямы как ослица», – сказала ей Кунигунда. Одни только Миражи умели претворять свои слова в такие вот видения.

Арчибальд пристально разглядывал Офелию, судорожно сжимавшую в руке стакан.

– Вы у меня вызываете непонятное любопытство, невеста Торна. Это какое-то новое чувство, я такого еще никогда не испытывал.

Он наклонился вперед вместе со стулом и вытянул шею, стараясь поймать взгляд Офелии. При слабеньком огоньке свечи она успела разглядеть его вкрадчивую улыбку, большие небесно-голубые глаза и всклокоченные белокурые волосы, но тут же резко отвернулась, заслонив рукой свои очки.

– Мне почудилось, или вы и вправду боитесь смотреть на меня? – прыснув со смеху, осведомился Арчибальд.

– Я не знаю, какими способами вы очаровываете здешних дам, но у меня нет никакого желания попасть в их число. Особенно нынче вечером.

Со времени происшествия в Парадизе тетушка Розелина густо краснела при любом упоминании об Арчибальде. Офелия не раз пыталась выяснить, в чем дело, но та всякий раз уклонялась от объяснений.

– Здесь не очень-то удобно обсуждать такие вещи, – благодушно заметил Арчибальд.

– А я вообще ничего не желаю обсуждать. Вы меня отвлекаете.

Арчибальд с ловкостью жонглера подхватил на лету стакан, который выронила Офелия.

– Вот именно, отвлекаю. Отвлекаю от вашего страха. Жаль, что я могу вас отвлечь только беседой, и ничем больше, – вздохнул он. Затем поставил стакан на ближайшую консоль, подцепил свой цилиндр, нахлобучил его и, прихлопнув сверху, опустил до самого носа. – Ну, вот теперь вы можете не бояться моего взгляда.

Он выглядел так забавно, со своими шутовскими манерами и пучками волос, торчавшими из-под дырявого цилиндра, что Офелия невольно улыбнулась.

– Ну побудьте же хоть минуту серьезным, господин посол. Зачем вы сюда пожаловали? Ведь не только для того, чтобы принести мне стакан воды?

Арчибальд опустил подбородок на руки, скрещенные на спинке стула. Теперь из-под полей цилиндра была видна лишь его широкая улыбка.

– Я ведь уже признался вам, невеста Торна: из любопытства. Или я должен напомнить, что вы официально признали меня своим другом? Я с самого начала наблюдал за вами, вначале не очень регулярно – так, время от времени, желая убедиться, что вам не грозит смертельная опасность, ну а потом… потом я вошел во вкус. Ваша работа над дикцией, ваши неуклюжие ухватки, ваши анимистские привычки, ваша стойкость в любых испытаниях и даже ваша тетушка – все эти части вашего повседневного существования мне очень симпатичны. А уж от недавнего чтения вашей корреспонденции у меня прямо-таки сердце защемило.

Офелия пришла в изумление, но не от слов Арчибальда, а от собственной глупости. Валькирии! Как она могла упустить из вида, что эти старухи связаны с каждым членом Паутины, включая Арчибальда?! Все это время Офелия разговаривала, ела и спала на виду у целой толпы. Девушка так расстроилась, что почти забыла о зрительном зале, где все громче гомонили придворные, занимавшие свои места.

– Но это же очень нескромно!

– Почему? – удивленно спросил Арчибальд из-под цилиндра.

– А вас разве не смущает тот факт, что вы никогда не остаетесь наедине с собой и разделяете все увиденное, все сделанное вами с остальными членами вашей семьи?

Арчибальд беззастенчиво ухмыльнулся, все так же вслепую раскачиваясь на стуле.

– Таким способом мы экономим на телефонных разговорах. Но я развею ваше заблуждение, невеста Торна. Вам, вероятно, кажется, что даже в настоящий момент вся Паутина жадно слушает наш разговор? Нет, все происходит несколько иначе… как бы вам объяснить… Ага, знаю! Представьте себе, что вы и вся ваша семья сидите в одной комнате, и каждый из вас занят своим делом, отчего там стоит неумолчный шум и неразбериха, понимаете? И если вам захочется узнать, что делает в этот момент ваша матушка или сестра, вам придется повернуть голову и присмотреться. Но тогда вы не сможете проследить за другими членами семьи. Вот примерно нечто подобное и происходит у нас в Паутине!

– Но монсеньор Фарук… – прошептала Офелия, пораженная неожиданной мыслью. – Разве он не обладает всеми способностями своих потомков? Я хочу сказать… разве он не может слушать все ваши разговоры? А что, если он сейчас слышит нас с вами?

– Его способности? Да они слова доброго не стоят, – презрительно бросил Арчибальд. – Он не способен уследить даже за самой невинной беседой. Поверьте мне, я уже побывал на множестве других ковчегов и нигде еще не встретил Духа Семьи, так мало достойного собственной власти.

Что ж, если нынешнее выступление Офелии грозило ей провалом, она, по крайней мере, узнала кое-что новое, хотя это было слабое утешение. И она, внезапно решившись, сказала:

– Я получила анонимное письмо.

– Какого рода письмо?

– Угрожающее. Я думаю, это связано с Книгой Фарука.

– Что ж, у нас тут угрозы в моде. Держитесь поближе к Валькириям.

Нахлобученный цилиндр скрывал от Офелии взгляд Арчибальда, но она могла бы поклясться, что он весь напрягся на своем стуле, хотя и продолжал улыбаться. И тут девушке вспомнилось то, что шепнула ей Кунигунда.

– А правда ли то, о чем сейчас говорят? Что вы… гм… лишились одного из своих гостей?

– Я не способен лгать, – сказал Арчибальд. – Так что позвольте мне не отвечать на этот вопрос.

Послышались три удара жезла, возвестивших о начале представления; гомон в зрительном зале постепенно утих.

– Монсеньор! Дамы и господа! Настала полночь! – объявил торжественный голос. – Спектакль начинается!

Внезапно театр погрузился в непроницаемую тьму. Один только слабый огонек свечки на консоли рядом с Арчибальдом позволял различать контуры предметов за кулисами.

Офелия затаила дыхание, услышав бас старого Эрика, провозгласившего под звуки аккордеона:

– Монсеньор, сегодня вы узнаете о том, как один кривой бродяга изменил судьбу трех героев!

В его голосе по-прежнему звучало рокочущее «р», но тон разительно отличался от того, которым он угрожал Офелии. Теперь это был голос талантливого рассказчика: внушительный, звучный, завораживающий, он располагал к себе с первого же слова. Слушая его, Офелия охотно выпила бы второй стакан воды, чтобы прочистить собственное горло. Встав со стула, она на цыпочках подошла к театральному занавесу и увидела в узкую щелку между черными полотнищами кусочек сцены.

То, что предстало ее взгляду, ясно доказывало, как был прав старый Эрик. Идея объединить в одном спектакле его и ее рассказы была в чистом виде оскорблением этой профессии.

Огромный белый экран на сцене скрывал от девушки бόльшую часть зала. Эрик расхаживал перед экраном, виртуозно играя на аккордеоне и продолжая свое повествование, а яркий луч стоявшего неподалеку «волшебного фонаря» посылал со стеклянной пластины на экран иллюзорную анимацию. Высокий герой в плаще пробирался в пещеру, где карлик ковал меч. Офелия, затаив дыхание, восхищенно отмечала всё новые и новые невероятно правдоподобные детали: искры, вылетающие из-под молота малютки-кузнеца, радужные блики на ледяных стенах грота, колыхание плаща одноглазого бродяги. Трудно было поверить, что все это лишь плоское, двумерное изображение.

Девушка попыталась разглядеть ту часть зрителей, которых не заслонял экран. То, что она увидела в полутемном зале, привело ее в полное недоумение. Ни один из придворных не смотрел на сцену. Люди, сидевшие сзади, аплодировали, восклицали и смеялись лишь в тех случаях, когда аплодировали, восклицали и смеялись в первых рядах. Это напоминало круги на воде, расходившиеся от брошенного камня, и эпицентром такого странного явления был, несомненно, Фарук, сидевший в первом ряду. Офелия не видела его из-за экрана, но была уверена, что он находится именно там. Все происходило в точности как на Весенней опере: публика зевала, когда зевал Фарук, и аплодировала, когда он аплодировал.

Офелия зачарованно наблюдала, как старый Эрик меняет свои пластины с иллюзиями, не прерывая при этом игры на аккордеоне и своей героической эпопеи, где сражались монстры и гиганты, где мертвецы и живые встречались в единой мрачной фантасмагории, где герои в бесконечной череде волнующих эпизодов мстили за поруганную честь, за отвергнутую любовь и за убитых друзей.

Теперь Офелия понимала, как убого она будет выглядеть на этом фоне со своей сказочкой о кукле и вдобавок с ослиными ушами.

– Он великолепен, – прошептала девушка, вернувшись к своему стулу. – Просто великолепен!

– Ну разумеется, это же главный придворный рассказчик, – со смехом ответил Арчибальд, – а вы чего ожидали?

Он по-прежнему сидел верхом на стуле, в цилиндре до самого носа, но теперь уже не казался Офелии шутом. Она покосилась на обложку своих «Сказок о предметах и других историй Анимы» так, словно все еще уповала на чудо, и призналась:

– Мне никогда в жизни не было так страшно, как сейчас. Разве я могу сравниться с господином Эриком?!

– Да, вы правы, – ответил Арчибальд со свойственной ему откровенностью.

– Оставьте меня одну, господин посол! – взмолилась Офелия. – Пожалуйста, прошу вас!

Арчибальд встал, так и не приподняв цилиндр, потом наклонился к Офелии и прошептал с широкой, как у огородного пугала, улыбкой:

– Да, вы не сможете сравниться с Эриком. Но вы должны отличиться от него.

Офелия смотрела, как Арчибальд ощупью, с протянутыми руками, пробирается к выходу: ни дать ни взять чучело в дурацкой шляпе.

Кукла

– Отличиться, – повторила Офелия, ласково поглаживая надпись крестного на титульной странице книги. После ухода Арчибальда девушка мысленно составила список всех различий между собой и старым Эриком – увы, ни одно из них не свидетельствовало в ее пользу. История о кукле была далеко не такой увлекательной, а голос рассказчицы – далеко не таким завораживающим, как у него; кроме того, она не умела играть на аккордеоне и пользоваться «волшебным фонарем».

А вдобавок (спасибо Кунигунде) ее голову украшали ослиные уши.

Услышав громкие аплодисменты, Офелия почувствовала, как у нее скрутило внутренности. Сколько же пластин Эрику осталось показать? И словно в ответ на этот немой вопрос, из-за кулис выглянул мажордом:

– Через десять минут очередь мадемуазель!

Офелия обвела свой закуток паническим взглядом в надежде отыскать хоть что-то, способное ее подбодрить. На ближайшей консоли она увидела только свечку, пустой стакан и несколько газет – вероятно, старый Эрик заворачивал в них свои пластинки. Офелия жадно схватила одну из них. Это был номер «Nibelungen», вышедший несколько недель назад:

«Внимание: тараканы!

Они вездесущи. Они проникают повсюду: в наши жилища, в нашу жизнь, в самое сердце нашей власти. Они могут принимать человеческий облик. Кто такой наш суперинтендант? Бастард. Кто такая его тетка? Представительница жалкого клана, близкого к исчезновению. И вот теперь еще одна такая особь – безграмотная девица с Анимы – проникла в святая святых, добившись представления ко Двору! Не доверяйте ее невинному виду – эта интриганка вполне способна усыпить вашу бдительность и, улучив подходящий момент, прочитать своими цепкими ручонками ваши вещи. Запомните, дорогие читатели: чужаки подобны тараканам. Впустите к себе хоть одного, и вскоре они заполонят весь дом. Но мало того, эти вредоносные твари вознамерились добиться равенства с нами! Неужто они забыли ошибки своих собственных родичей?! Так давайте же сплотимся и будем держать тараканов подальше от нашего сияющего Небограда!»

К статье была приложена карикатура на Торна. Художник бессовестно утрировал худобу его ног, длину носа и горькую линию рта. Подпись гласила:

«Напоминаем, что мать господина интенданта, ныне одна из Отверженных, еще недавно считалась самой гнусной из заговорщиц. Видно, яблочко от яблони недалеко падает: какова мамаша, таков и сынок».

Офелия яростно изорвала газету в клочья. Она была так возмущена, что начисто забыла о страхе. «Жалкий клан, бастард, вредоносные твари»… да по какому праву в этой газетенке смеют так охаивать людей?! Офелия ничего не знала об Отверженных, она никогда их не встречала, но хорошо помнила слова Беренильды, объяснявшей ей устройство здешнего мира: «Одни кланы пользуются милостями нашего Духа – Фарука, другие их уже лишены, а третьи и вовсе никогда не были их удостоены». Офелии и самой довелось увидеть, как легко лишиться милостей Фарука и как легко их добиться.

Значит, Фарук желает послушать какую-нибудь историю? Хорошо же, он ее услышит.

– Мадемуазель вице-рассказчица! Кхе… кхе… Мадемуазель вице-рассказчица! – повторял мажордом.

– Что, уже? Иду!

Зажав под мышкой книгу крестного, Офелия шагнула в проем между черными занавесями и… столкнулась со старым Эриком, несшим свой «волшебный фонарь» и аккордеон. Его длинная голубая коса взмокла от пота.

– Ваш чер-р-ред, – презрительно бросил он, форсируя свое «р».

Офелия вышла на авансцену, и ее страх бесследно испарился. Как ни странно, она больше вообще ничего не чувствовала, словно все эмоции остались за кулисами. Белый экран убрали, и теперь девушка могла оглядеть целый зал, от партера до балконов. Интересно, присутствовал ли здесь автор того письма с угрозами?

Выход Офелии был встречен возмущенным перешептыванием, несомненно, вызванным ее ослиными ушами. Появление девушки приветствовал аплодисментами только один человек: Офелия его не видела, но знала, что это хлопает тетушка Розелина, игнорируя многозначительные покашливания окружающих. Больше никто не осмелился хоть как-то выразить рассказчице свою симпатию – все ждали реакции Фарука.

«Они хотят внушить ему, что это он кукловод, – подумала Офелия. – А он всего лишь их марионетка».

Девушка подошла к краю сцены. Как она и предполагала, Фарук сидел в первом ряду. Хотя слово «сидел» было не совсем точным: он скорее лежал на шести стульях сразу. Голова властителя покоилась на коленях у Беренильды, которая с материнской нежностью гладила его волосы. Глаза Фарука были прикрыты, словно он дремал, большая белая рука вяло держала стакан с молоком, грозившим вот-вот выплеснуться на пол. Другие фаворитки примостились как попало к его гигантскому телу, так что он выглядел идолом, усыпанным бриллиантами. Кроме Беренильды, которая подбодряла Офелию, неслышно шевеля губами, все остальные смотрели на нее с презрением.

«Отличиться…»

Офелия опустилась на колени, задула несколько свечей на рампе и под негодующий ропот публики неловко уселась на край сцены, свесив ноги, как на качелях. Фарук – вот кто был единственным ее зрителем, и она хотела быть как можно ближе к нему.

– Добрый вечер, – сказала девушка так громко, как только позволял ее слабый голос. – Я принесла с собой сборник сказок Анимы, который недавно получила по почте, и успела прочесть только одну из них, поэтому мой рассказ будет коротким и не очень точно соответствующим оригиналу. Заранее прошу меня за это извинить.

Офелия устремила пристальный взгляд на колени Беренильды, вернее, на зрителя в первом ряду, на его сонное лицо, на слегка приподнявшиеся веки, под которыми блеснула едва заметная искорка – свидетельство того, что ее слушают, – и начала свою историю:

– У одной девочки жила-была кукла – самая обыкновенная кукла, каких много на Аниме. Она открывала и закрывала глаза, поднимала руки или вертела головой по желанию своей хозяйки.

Из последних рядов, где было совсем темно, какая-то зрительница крикнула: «Громче!»

– Как и многие игрушки на Аниме, эта кукла с течением времени стала проявлять свой собственный характер. Она закрывала глаза, когда хотела, чтобы ее оставили в покое. Она махала ручками, когда ее платьице пачкалось. Она мотала головой, когда была с чем-то не согласна. И даже научилась самостоятельно ходить на своих шарнирных ногах.

– Громче! – донеслось из другого конца зала.

– Но в один прекрасный день кукле надоело быть куклой. Ей стало неуютно на своей полке. Она больше не желала быть игрушкой девочки. У нее появилась мечта. Ее собственная мечта. Она захотела стать актрисой.

– Громче! – закричали хором многие зрители, ободренные молчанием Фарука.

– И вот однажды ночью кукла спрыгнула со своей полки и ушла из комнаты, ушла из дому. И побрела по дороге куда глаза глядят на своих шарнирных ногах. Она мечтала только об одном: стать настоящей актрисой. И спустя какое-то время ей встретился бродячий театр марионеток.

Теперь крики «Громче!» неслись со всех концов зала, так что Офелия едва слышала собственный голос. В довершение этой суматохи тетушка Розелина встала со своего места в середине партера и начала бурно аплодировать.

Но Офелия твердо решила, что не позволит себя сбить: она еще не донесла послание искорке в глазах Фарука.

– Владельцы театра ужасно обрадовались: они уже предвкушали роскошное представление, которое даст такая умная кукла, и богатую выручку. Они вовсю льстили кукле, убеждали ее, что она прирожденная актриса и что они помогут ей осуществить мечту. И кукла поверила им. Ей было невдомек, что именно сейчас она стала обыкновенной марионеткой в чужих руках.

Офелия замолчала. Она редко произносила такой длинный монолог и безумно устала. Теперь уже весь зал кричал: «Громче!»

Фаворитки, льнувшие к Фаруку, присоединились к этому хору. Беренильде уже не удавалось скрывать под улыбкой смятение. И когда Офелия увидела, как погасла искорка под упавшими, точно занавес, веками Фарука, она поняла, что проиграла эту битву.

«Громче! Громче! Громче!»

Но тут случилось два происшествия. Сначала фаворитки в первом ряду посыпались на пол, как бриллиантовый дождь. Затем над головами зрителей пролетел стакан, забрызгав молоком орущие лица в задних рядах. И все это произошло так быстро, что Офелия не сразу поняла, что именно случилось.

Фарук стоял во весь рост, возвышаясь над зрителями, как гигантский монумент. Офелия видела со сцены только спину в длиннейшей царственной мантии, чей белый мех был неотличим от белоснежных волос Духа Семьи. Она и представить себе не могла, что Фарук способен так быстро двигаться. И, услышав громовые раскаты его голоса, порадовалась, что не сидит в зале:

– Посмейте только еще раз прервать ее, и я…

Фаруку не понадобилось продолжать: мертвая тишина, мгновенно воцарившаяся в театре, была прямо-таки оглушительной. Обрызганные молоком зрители даже не смели отряхнуться.

Голова Фарука с какой-то завораживающей медлительностью повернулась к сцене, при том что его тело оставалось в прежней позиции, спиной к ней. Одному лишь Духу Семьи были под силу такие повороты, при которых обычный человек сломал бы себе шею. Когда Офелия полностью увидела лицо Фарука, она нашла его таким же бесстрастным, как обычно. Но едва его взгляд остановился на Офелии, как девушке показалось, что ей в голову ударила молния.

– Что же случилось с куклой?

Офелию так поразила реакция Фарука, что она напрочь забыла продолжение истории. Все эмоции, оставленные за кулисами, разом нахлынули на нее. Она испытала изумление, смешанное со страхом и лихорадочной дрожью. Шарф, напуганный не меньше хозяйки, почти душил ее, судорожно обвившись вокруг шеи.

– Продолжение я расскажу вам в следующий раз, монсеньор.

Фарук нахмурился. Офелия не могла определить, что это означает – недовольство или размышление, – но в томительно долгой тишине, которая за этим последовала, ее сердце едва не выпрыгнуло из груди. Если она добьется «следующего раза», значит, ей удалось одержать свою первую победу.

– Ваша история… – промолвил наконец Фарук, медленно выговаривая каждое слово, – я не уверен, что она мне так уж понравилась.

– Но вы все-таки желаете услышать конец, монсеньор. Вам ведь хочется узнать, останется ли кукла марионеткой, не правда ли?

Офелия надеялась, что дрожь в ее голосе не слишком заметна окружающим. Она по-прежнему всем телом ощущала враждебность публики, но теперь никто не смел крикнуть «Громче!».

Фарук двинулся к сцене такой неторопливой поступью, что чудилось, будто время на его пути остановилось и застыло. Чем ближе он подходил, тем сильнее Офелию мучила ужасная головная боль. Он остановился вовремя: боль уже пронизывала все тело девушки острыми, невыносимыми приступами.

– Нет, я не хочу знать продолжение. Мне не нравится эта сказка. Но вы, – добавил он задумчиво, – вы говорили искренне.

По изумленным шепоткам, донесшимся из зала, Офелия заключила, что это было нечто вроде комплимента.

– Я назначаю вас вице-рассказчицей, – объявил Фарук.

– Но я и есть вице-рассказчица, монсеньор.

– Ах, так? Прекрасно, значит, мы избежим лишней бумажной волокиты.

Офелия из последних сил вцепилась обеими руками в свою книгу: Фарук причинял ей такую дикую боль, что она уж было собралась умолять его говорить побыстрее и отойти подальше. Он поднял руку небрежным жестом, который Офелия поняла лишь тогда, когда к нему подскочил юный референт с блокнотом-памяткой. Фарук обмакнул перо в чернильницу, протянутую тем же референтом, вставшим на цыпочки, и начал что-то прилежно записывать.

– Завтра вечером вы расскажете мне другую историю, мадемуазель вице-рассказчица.

Офелия и ее шарф вздрогнули, когда на них обрушился шквал аплодисментов из зала. Люди, только что вопившие «Громче!», встали с мест, приветствуя ее криками «Браво!» и воздушными поцелуями.

В зале начали медленно зажигаться газовые лампы, но Офелия уже не видела ни Фарука, лениво закрывавшего свой блокнот, ни Беренильду, которая спешила к ней, грациозно придерживая пышные юбки, ни тетушку Розелину, восторженно махавшую ей зонтиком.

Она видела только одного человека – Торна, в парадном черном мундире, в самой глубине зала, в ложе, ограждавшей его от нескромных взглядов. Он не аплодировал.

Сказки

Перемены в жизни Офелии начались с почтового ящика. Каждый божий день «мадемуазель вице-рассказчица» получала пригласительные песочные часы всех цветов радуги. Костюмированный бал иллюзий, место в ложе на очередном спектакле, литературный салон, и прочее, и прочее – колокольчик почтового ящика звенел не переставая.

Офелия глубоко уважала Матушку Хильдегард, но ей очень не нравились часы-приглашения, изобретенные старой дамой.

Однако это устройство было не лишено достоинств: потянув за колечко, включавшее отсчет времени, человек тут же переносился в желаемое место развлечений, которые длились до тех пор, пока весь песок не пересыпался из верхней колбочки в нижнюю. Размеры часов и количество песка соответствовали рангу приглашаемого лица: утехи могли длиться от нескольких минут до многих дней.

Возможно, Офелия и примирилась бы с таким количеством приглашений, если бы не голубые часы. Их присылали так много, что она опасалась нечаянно задеть колечко. А если она чего-то и хотела избежать, то именно этого. При дворе голубых часов было великое множество: на подносах лакеев, на столиках с бокалами шампанского, в автоматах. Сколько раз Офелия видела, как придворные вдруг исчезают из виду, а спустя несколько минут возникают на том же месте в состоянии полного экстаза. Но когда она спрашивала, куда их уносят эти голубые часики, ответ был один: «Ну конечно, в рай!» – что отнюдь не вселяло доверия.

– Я больше не хочу отвечать на приглашения! – объявила она как-то утром, решив не вставать, а почитать в постели сказки крестного. – Мне нужно готовиться к выступлению, а все эти празднества выбивают меня из колеи.

Но едва она раскрыла книгу, как Беренильда захлопнула ее и заставила девушку подняться, сказав:

– Напротив, я вам советую все приглашения принимать.

– Зачем? Я себя чувствую там не на своем месте. Мне кажется, я должна в первую очередь угодить монсеньору Фаруку.

– Я согласна с девочкой, – вмешалась тетушка Розелина. – Эти часы обслуживают лишь одного человека, а она тут единственная, кто их получает. Как же мы сможем охранять ее в таких условиях, скажите на милость?

– Я знаю, – со вздохом ответила Беренильда. – Но дело в том, что Офелия прибыла на Полюс в рамках дипломатического соглашения. И, отклоняя любезные авансы наших придворных, она нанесет им глубокое оскорбление, а за каждое оскорбление рано или поздно приходится платить. Впрочем, вы напрасно волнуетесь, – заверила она Офелию самым своим бархатным тоном, – сейчас на вас мода, но эта мода быстро пройдет. А пока нашему монсеньору будут нравиться ваши сказки, никто не посмеет вам вредить.

Офелия поневоле признала, что, вопреки опасениям, она нашла в лице Фарука самого благодарного слушателя. При каждом своем выступлении девушка боялась, что оно станет последним, что Фарук заметит, насколько она бесталанна. Однако ее страхи были напрасны: он каждый вечер требовал все новых и новых сказок.

На его мраморном лике никогда не отражались никакие эмоции; он не улыбался, слушая забавные истории, не хмурился, если они были грустными. А когда Офелия закрывала книгу в знак того, что выступление окончено, никак его не комментировал и не задавал никаких вопросов. Он просто распрямлял свое гигантское тело и, перед тем как уйти, медленно и раздельно объявлял:

– Завтра вечером вы поведаете мне новую историю, мадемуазель вице-рассказчица.

И только после этого зал, как хорошо смазанный механизм, взрывался аплодисментами.

– Никак не могу понять, действительно ли монсеньор Фарук получает удовольствие от моих сказок, – призналась Офелия тетке. – Да и слушает ли он меня вообще?

– Не знаю, слушает ли он тебя, – ответила та, – но факт остается фактом: он на тебя смотрит.

Вот именно это и смущало Офелию. Она всей кожей чувствовала взгляд, которым Фарук, сидевший в первом ряду, пожирал ее во время выступления. Это не имело ничего общего с жадными взглядами собственника, которые он устремлял на Беренильду, или с тяжелыми скучающими взглядами на всех остальных. Нет, его взгляд, обращенный к Офелии, был одновременно и отрешенным, и пронизывающим, словно он пытался изучить все стороны этого нового существа, обнаружить в ней кого-то другого. Девушке страстно хотелось внушить правителю ковчега, что в его Семье не все ладно. Но стоило ли прилагать такие усилия, если он ее не слушал? Однажды вечером Офелия два раза подряд рассказала одну и ту же историю – в надежде, что он хоть как-то отреагирует, – но он ровно ничего не заметил.

Единственной сказкой, которая произвела на него впечатление, была «Кукла», но он почему-то больше не желал ее слушать.

«Чего же именно Фарук ждет от меня?» – спрашивала себя Офелия ночь за ночью, лежа без сна и поглаживая шарф, свернувшийся клубочком на ее подушке.

Возможно, она заблуждалась, но ее почему-то преследовала мысль, что он ищет в ней то же, что прежде надеялся найти с помощью своей Книги. Любопытно, что он больше никогда не упоминал о ней в присутствии Офелии, как будто начисто забыл о ее существовании.

А вот Офелия не забыла.

Прошел уже месяц после получения того странного письма с угрозами, а девушка все еще ломала голову над этой загадкой: почему некоторые люди так боятся, что Книгу расшифрует Торн? Артемида владела такой же Книгой, но, насколько Офелия знала, никто на Аниме не был убит из-за попытки прочитать ее. Так что же делало Книгу Фарука такой особенной и такой опасной? Может быть, в ее загадочном тексте крылись какие-то разоблачения? И, может быть, Фарук некогда знал это, но теперь был неспособен вспомнить?

«Мне достаточно предложить ему свою помощь один раз, – думала Офелия, барабаня пальцами по одеялу. – Всего один только раз…»

Она была чтицей – и сгорала от профессионального любопытства. Она была невестой – и сгорала от желания взять верх над Торном.

– Я вице-рассказчица, – объявила она наконец своему шарфу. – Поэтому моя главная задача – сконцентрироваться на историях и при этом остаться в живых. А там будь что будет!

На ее беду, господин Чернов, шеф-редактор «Nibelungen», не упускал случая пропечатать ее имя крупными буквами на первых страницах своей газетенки.

И нынешнее майское утро не стало исключением:

«Вице-сказительница или вице-обличительница?»

– Вы затеяли опасную игру, моя милая, – сказала Беренильда, прочтя всю статью. – Ваша уловка никого не обманула. Вы используете свои сказки, чтобы обличать Двор, и наши аристократы этого не потерпят.

– Но я обращаюсь не к аристократам, а к монсеньору Фаруку, – ответила Офелия.

– Вы надеетесь перевоспитать Духа Семьи?

Казалось, Беренильда, в своем розовом шелковом пеньюаре, не столько сердится на эту ситуацию, сколько забавляется ею. По своему обыкновению, она с утра расположилась в кресле, чтобы просмотреть газеты, пока тетушка Розелина сооружала прическу из ее великолепных золотистых волос. Беренильда уже не могла скрывать от посторонних свою беременность, и тетушка Розелина теперь ревностно опекала ее: конфисковала сигареты, ликеры и запретила участвовать в новомодных буйных танцах, которые считала слишком опасными в ее положении.

– Если уж вы так расхрабрились, – продолжала Беренильда, – то метили бы лучше в моего племянника. Вы под любыми предлогами избегаете телефонных разговоров с ним: вчера у вас болело горло, позавчера – уши… Вам не кажется, что у бедного мальчика слишком много других забот, чтобы бегать за вами?

Офелия съежилась. Ее последний разговор с Торном отбил у нее охоту повторять этот опыт.

– Вот именно. У него теперь столько забот, что я не хотела бы докучать ему своими.

И тут она была права. Со времени гибели Драконов Небоград переживал тяжелый продуктовый кризис. Лишившись опытных охотников, Двор остался без дичи, и кладовые опустошались с опасной скоростью. Миражи попытались было освоить искусство охоты, но это закончилось плачевно: привыкшие к своим невинным забавным иллюзиям, далеким от суровой действительности, все они едва не погибли от когтей свирепых хищников. Гипнотические чары Миражей не действовали на зверей Полюса. Эти горе-охотники только еще больше разъярили их. В результате интендантство призвало общественность, пока не будет найден выход, туже затянуть пояса.

– Хочу вас предупредить, – добавила Беренильда, благодушно поглядывая на Офелию поверх газеты, – если вы разобьете то, что заменяет моему племяннику сердце, я вас растерзаю.

Офелия поперхнулась и пролила кофе на скатерть. Она знала, что это не пустая угроза: Беренильда уже не раз «выпускала когти» за ее куда более легкие прегрешения.

– О, только не стройте такую скорбную мину! – потребовала Беренильда. – Поверьте, что жизнь в обществе уроженок Анимы тоже далеко не сахар, особенно для беременной женщины. Двери растворяются сами собой, часы показывают любое время, только не реальное, вода бьет из кранов, стоит подойти к раковине, а уж это пальто, Великие предки, это пальто – предел всему! – воскликнула она, негодующе глядя на упомянутый предмет одежды, яростно извивавшийся на вешалке. – Мне иногда кажется, что мы живем в доме с привидениями!

В последнем пункте Офелия была с ней согласна: мать прислала ей пальто с мерзейшим характером. Как только с него сняли обертку, оно стало отбиваться как сумасшедшее. Тетушке Розелине пришлось схватить его за ворот и хорошенько встряхнуть, чтобы повесить на крючок. И теперь все обитательницы покоев, включая Валькирий, взяли за правило обходить угол комнаты, где пальто злобно размахивало тяжелыми рукавами с пуговицами.

Офелия выбрала «Nibelungen» из пачки газет, стараясь не смотреть на многочисленные карикатуры, изображавшие в нелепом виде ее и Торна. В этой газетенке трудно было найти материалы, достойные внимания: шеф-редактор Чернов довольствовался тем, что без конца печатал статьи, дышащие ненавистью к семействам, попавшим в опалу, к иностранным «выскочкам» и всем прочим, кто не принадлежал к клану Миражей. Его любимой мишенью стала Матушка Хильдегард: на каждой странице он призывал читателей объявить бойкот ее голубым часам, пряностям, апельсинам и новым архитектурным творениям.

Наконец Офелии попалась на глаза статья, в которой не было ни карикатур, ни антирекламы. Она вполголоса прочитала ее:

«Браконьерство: снова эти Отверженные!

В то время как голод уже стоит у ворот нашего прекрасного Небограда, Отверженные торжествуют, занимаясь браконьерством. Они присваивают мясо, предназначенное для наших столов, и раздают его незнатному люду. Такие наглые манипуляции преследуют лишь одну цель – разукрасить свой поблекший герб. Отверженные объявили, что они заполнят пустоту, образовавшуюся в наших кладовых после гибели охотников, но мы не поддадимся на провокации этих самозванцев!»

– Господи, сколько злобы! – сердито заметила Офелия, сложив газету. – Отверженным удалось то, чего не сумели сделать придворные охотники. Хотела бы я услышать о них и что-нибудь доброе…

– Да чем же вас заинтересовали эти ничтожные люди? – раздраженно спросила Беренильда. – Они принадлежат прошлому, а мы – будущее Полюса.

– Но ведь они отчасти и мое будущее, – возразила девушка. – Некоторые из них скоро станут членами моей семьи. Вы как-то сказали мне, что мать Торна принадлежала к клану Летописцев и после стала одной из Отверженных. А я так ничего о них и не знаю.

Беренильда опасливо покосилась на Валькирий, которые сидели на диване гостиной и, как всегда, молча, но внимательно слушали: она явно считала неудобным вести разговор при таких свидетелях.

– Отверженные, моя милая, – это знатные люди, совершившие тяжкие проступки. Настолько тяжкие, что были осуждены вместе со всеми потомками на вечное изгнание. Их лишили привилегий, имений и доступа в города.

– Иными словами, – нахмурившись, подхватила Офелия, – они обречены на жизнь в первобытном состоянии, рядом со зверями, даже не имея права охотиться на них? Но ведь это попросту смертный приговор!

– О, не беспокойтесь, – сказала Беренильда с иронической усмешкой, поднося к губам чашку чая. – Они прекрасно умеют выживать даже в таких условиях.

– И моя будущая свекровь тоже?

Улыбка Беренильды мгновенно погасла. Она резко отставила чашку, словно чай показался ей горьким.

– Разговоры о вашей будущей свекрови строго запрещены. Одно лишь упоминание ее имени на публике может сильно повредить репутации Торна.

– Но почему? – настаивала Офелия. – Ведь не могут же потомки вечно расплачиваться за грехи предков. Что такого ужасного она совершила?

– Торн скоро станет вашим мужем, и все свои вопросы вы будете задавать ему, – отрезала Беренильда.

Офелия не скучала по Торну. Зато ужасно скучала по зеркалам.

И в один прекрасный день она твердо решила отказаться от голубых песочных часов, переполнявших почтовый ящик. Ей уже достаточно хорошо были известны места, где собирались аристократы и где висели зеркала. Поэтому она быстро восстановила свою способность использовать их как средство передвижения и нередко вызывала переполох среди придворных кокеток и кавалеров, когда высовывалась из зеркала, в котором они любовались своим отражением.

Эта свобода доставляла Офелии такую радость, что она забыла об осторожности. Полет из одного зеркала в другое требовал, чтобы человек одновременно был предельно собран и находился в гармонии с самим собой. Так что Офелия, из-за регулярных недосыпаний, непрерывных празднеств и боязни попасть не туда, изрядно рисковала во время своих путешествий.

И вот случилась беда: однажды днем, в начале июня, она застряла между зеркалами.

Ее голова и правая рука высунулись из зеркала в каком-то зале, а все остальное отказалось за ними следовать. Девушка попыталась вернуться назад, туда, где ее правая нога все еще стояла на цыпочках, но левая нога и левая рука уже барахтались в непонятном новом пространстве. Офелия не сразу поняла, что ее конечности угодили в разные зеркала. И тщетно она рвалась вперед – ей не удавалось продвинуться ни на один сантиметр.

Застыв в нелепой позе, девушка стала звать на помощь, и ей показалось, что прошла целая вечность, пока кто-то наконец не подошел и не потянул ее за руку. Она изо всех сил старалась содействовать неведомому спасителю, пересиливая боль и чувствуя, как ее вырывают из разных миров. Миг спустя Офелия вывалилась на паркет.

В полуобмороке девушка едва видела вокруг себя смутные силуэты, издававшие крики ужаса и разъяренный лай. Она стала шарить по полу в поисках очков; какая-то добрая душа протянула их ей и помогла встать на ноги. Но неуверенное «благодарю вас» замерло на ее губах, когда она узнала в своем благодетеле Торна.

– Что вы здесь делаете?

Это был первый вопрос, который пришел ей в голову. Торн, высившийся над ней, сурово нахмурился, отчего его мрачное лицо не стало приветливей. Он держал под мышкой пачку бумаг, и они вполне ясно означали, что он занят работой.

– Уж скорее я должен вас спросить, что ваша рука делала в зеркале, – буркнул он. – Наши дамы привыкли к самым экстравагантным выходкам, но от такого их чуть удар не хватил.

Только тут Офелия заметила, что приземлилась в самом центре собачьей выставки. Толпа старых аристократок с лорнетами и упитанные собаки, разукрашенные бантами, возмущенно взирали на незваную гостью.

– Простите меня, сударыни, я нечаянно застряла в зеркале, – пробормотала она, откинув с лица длинные пряди, выбившиеся из ее пучка. – Со мной давно ничего подобного не случалось.

В подростковом возрасте Офелия застряла между двумя зеркалами. В результате у нее полностью нарушилась координация – она забыла, где у нее левая рука, где правая. Она даже не помнила, что побудило ее проделать этот зеркальный путь среди ночи, но зато у нее остались в памяти долгие сеансы реабилитации. Ее неуклюжесть была следствием именно того прискорбного случая, и сейчас она очень надеялась, что вторая оплошность не сделает ее совсем уж ни на что не годной.

Торн с размеренной точностью автомата повернулся к старым аристократкам.

– Прошу прощения, – заявил он тоном, в котором не было и намека на просьбу. – Благоволите заполнить бланки, я вернусь за ними через пять минут.

С этими словами жених бесцеремонно взял Офелию за плечо и повел в пустую переднюю, где между иллюзорными лианами порхали иллюзорные экзотические птицы.

– Итак, – произнес Торн своим бесстрастным бухгалтерским тоном, – когда мадемуазель вице-рассказчица осчастливит своим присутствием все праздники на Полюсе, не согласится ли она наконец уделить мне немного своего драгоценного времени?

Офелии показалось, что в его волосах, как всегда, тщательно зачесанных назад, поблескивают нити седины. И даже стальной взгляд стал каким-то тусклым. Может, это было следствием продуктового кризиса?

– Что ж, раз вы мне помогли выбраться из зеркала, я полагаю, что смогу уделить вам минутку.

– Не здесь и не сейчас, – возразил Торн, метнув подозрительный взгляд на дверь. – Приходите завтра в интендантство. В любое время, я отменю все встречи.

– Хорошо, я поговорю с Беренильдой, – вздохнула Офелия. – Мы постараемся…

– Мне не нужна ни моя тетка, ни ваша, – отрезал Торн. – Вы придете одна. Так продолжаться больше не может; я требую, чтобы вы со мной помирились.

Офелии очень не понравился этот категорический тон. И если бы у Торна не было такого измученного лица, она наверняка отказала бы ему.

– А чем вы занимались там, на выставке? – полюбопытствовала она, взяв у него из рук бланки.

– Я организовал перепись всех домашних животных на Полюсе.

Офелия чуть не рассмеялась, представив себе, как Торн пересчитывает пуделей, но когда она поняла цель этой переписи, то с ужасом взглянула на него.

– Но вы же не думаете всерьез, что…

– Я рассматриваю все возможности избежать голода, – заявил он, взглянув на свои часы. – Будь моя воля, я бы в первую очередь выбрал самых жирных министров, но людоедство, к сожалению, запрещено даже на Полюсе.

Офелия выглянула в полуоткрытую дверь передней и увидела старых аристократок, которые то и дело отрывались от заполнения бланков, чтобы причесать и приголубить своих огромных собак.

– А эти дамы знают, чего вы от них ждете?

– Не знают, но узнают, когда мы с вами договоримся. Итак, пять минут истекли, я могу услышать ваш ответ? Вы придете ко мне? Да или нет?

Офелия взглянула на него со смесью отвращения и жалости.

– Не хотела бы я оказаться в вашем положении…

Торн так умело скрывал свои эмоции, что Офелия сперва приняла его скованную позу за ожидание; но, увидев, что он пристально, затаив дыхание, смотрит на нее, поняла: на самом деле он просто потрясен.

– Согласен, мое положение и в самом деле незавидно, – изрек он после долгого молчания. – Даже более чем незавидно. – (Он ощупал высокий ворот своего кителя, словно проверяя, все ли пуговицы на месте, хотя мундир был в полном порядке, затем пригладил волосы, и без того аккуратно причесанные, завел часы, которые и так показывали точное время, и откашлялся.) – Итак, из нашей беседы я заключаю, что ваш ответ – нет. Вы позволите?

И он протянул руку, чтобы забрать у девушки свои бланки, таким профессиональным механическим движением, что Офелия, как ни странно, почувствовала себя виноватой. И невольно признала правоту Беренильды: она пряталась от жениха не столько из-за злости на него, сколько из-за трусости.

Протянув Торну бланки, она посмотрела ему прямо в глаза.

– Вы правы, мы не можем избегать друг друга до конца жизни. Нам нужно вместе найти какой-то разумный компромисс. Завтра я приду в интендантство перед началом своего выступления. И приду одна.

Нужно было быть очень зорким наблюдателем, чтобы заметить почти неуловимое облегчение на мрачном лице Торна.

– Итак, до завтра, – сказал он.

Забытый

Подобно ветру, свистящему в вышине, Офелия облетала прежний мир. Это была нетронутая земля – такой она, вероятно, выглядела в древности, перед тем как необъяснимо раскололась на части. С небесной высоты девушка озирала ее города и селения, ее леса и моря там, далеко внизу, куда ей не было доступа. Насколько она помнила, ей часто снился этот сон. Но на сей раз он окончился совсем неожиданно: облака превратились в ковры, и едва Офелия ступила на них, как прежний мир бесследно растаял вместе со своими морями, городами и равнинами. Теперь она очутилась в комнате. Но не просто в комнате – это была ее детская на Аниме. Офелия стояла перед настенным зеркалом, глядя на свое помолодевшее отражение: домашний халатик, вьющиеся, еще рыжеватые волосы, обрамляющие лицо. Что она тут делает посреди ночи? Ее что-то разбудило, но что именно? Только не сестра Агата – та крепко спала на верхней кровати, – и не мебель, которая иногда потихоньку бродила туда-сюда по комнате. Нет, тут было другое. Тут было зеркало.

Офелия внезапно проснулась и широко открыла глаза. Сердце взволнованно колотилось у нее в груди. Она с недоумением посмотрела на полосатого котенка, который играл с ее шарфом. Он отскочил подальше, когда девушка выпрямилась на стуле. Оказывается, она заснула прямо за завтраком, перед своей книгой сказок.

– Мне привиделся странный сон, – сказала она тетушке Розелине.

– Если ты видела котенка, то это был не сон. Он забрался к нам через окно. Беренильда заперлась в ванной, пока его не выгонят. Она терпеть не может животных.

– Нет… то есть я видела котенка, но не во сне. Мне почудилось… сама не знаю… будто я что-то слышу, – пробормотала Офелия. (Теперь, когда она уже очнулась, сон становился расплывчатым, неопределенным. Она уже и не могла вспомнить, что ее так взволновало.) – Наверно, это из-за вчерашнего случая с зеркалом. Он навеял мне воспоминания…

– Да-да, об этом уже пишут в газетах, в разделе «Происшествия», – вздохнула тетушка Розелина.

И она положила на стол свежий номер «Nibelungen» с крупным ироническим заголовком:

«Иностранка разбрасывает свои конечности по чужим покоям!»

– На прошлой неделе они писали о матрасах, застрявших в лифте, – заметила Офелия, небрежно перелистывая газету. – Пора уже перестать читать эту бессмыслицу.

И девушка попыталась сосредоточиться на стопке писем и груде песочных часов, заваливших поднос со свежей почтой. Перед ней стояла непростая задача: улучить момент свободы между двумя приглашениями так, чтобы об этом не узнали ни Беренильда, ни тетушка Розелина.

Распечатав один из конвертов, она торопливо, едва не поперхнувшись, выпила кофе, заложила книгу сказок шарфом и встала так резко, что опрокинула стул.

– Извините, тетя, я должна идти. Пускай Беренильда спокойно принимает ванну, вы ее известите, когда она выйдет.

– Как это?! Куда?.. Почему?.. – испуганно пролепетала тетушка.

Оставив вопросы без ответа, Офелия подошла к двум Валькириям в пышных черных платьях, восседавшим на своем привычном диванчике. Старухи были такими же чопорными, молчаливыми и бдительными, как и в первый день своей службы.

– Арчибальд! – позвала Офелия, наклонившись к ним. – Арчибальд, если вы меня слышите, знайте, что через минуту я подойду к вашему кабинету в замке Лунный Свет. И если вы не хотите, чтобы меня арестовали жандармы, встретьте меня там, у дверей. Приходите вместе с управляющим, я все вам объясню на месте. Заранее благодарю.

Валькирии нахмурили брови и переглянулись, явно шокированные тем, что их приняли за телефонный коммутатор.

– Да какая муха тебя укусила?! – вскричала тетушка Розелина, поспешая за племянницей с кофейником в руках.

Вместо ответа Офелия протянула ей записку с несколькими торопливо написанными словами, которую только что извлекла из конверта:

«Р. попал в беду. Ты его должница, выручай.

Г.»

– Кто это – Р.? И кто такой Г.?

– Мои друзья из Лунного Света, – ответила Офелия, поспешно одеваясь.

До сих пор девушка твердо держалась правила никогда и ни с кем не говорить о Ренаре и Гаэль. Она была уверена, что ее интерес к слугам принесет им больше вреда, чем пользы. В Башне дружеские отношения с простыми людьми запрещались, и репутация слуг пострадала бы куда больше, чем ее собственная. Однако в тот момент, как Офелия прочитала послание Гаэль, ее словно огнем опалило. Она была неспособна хладнокровно взвешивать последствия своих слов и поступков. Ренар помогал ей, как никто в Лунном Свете. И для Офелии уже не существовало приглашений, песочных часов, придворного этикета и правил приличия, осталось одно – страстное желание отплатить ему добром за добро.

Стоя посреди коридора, тетушка Розелина поочередно смотрела то на записку Гаэль, то на свою племянницу, то на дверь ванной, где Беренильда распевала арию из последней новомодной оперы.

– Мы пойдем вместе. Даже речи быть не может, чтобы ты разгуливала одна в логове этого развратника.

Офелия не могла не заметить румянец, проступивший на желтых щеках тетки. Ее смятение было более убедительным, чем любые предосторожности: общаться с Арчибальдом значило играть с огнем.

– Нет, тетя. Вы ведь не умеете летать сквозь зеркала, а лифты ходят слишком медленно. Мой друг нуждается в помощи, притом, может быть, срочной, – объяснила она, пресекая все попытки ее уговорить. – Я не запрещаю вам идти за мной следом, но прошу вас, не задерживайте меня.

Тетушка Розелина растерянно заморгала, потом с грохотом поставила кофейник на консоль.

– Я уж постараюсь как можно скорее добраться туда. А пока я не подоспею, не позволяй господину послу обольщать себя.

Не теряя ни минуты, Офелия головой вперед нырнула в большое зеркало на туалетном столике. И вынырнула наружу в зеркале коридора, ведущего в личный кабинет Арчибальда.

Не успела девушка ступить на пушистый голубой ковер этой галереи с позолоченными стенами и красивыми лампами, как увидела жандарма-охранника. Он грозно сдвинул брови под своей треуголкой и направился к ней строевым шагом. Посольство недаром считалось самым охраняемым местом Небограда.

– Вернитесь… на свой пост! Мадемуазель… приглашена… к господину послу!

Это выкрикнул человек, показавшийся в дальнем конце коридора. Офелия узнала Филибера, управляющего Лунным Светом, которого слуги прозвали Папье-Маше из-за его блеклой сморщенной кожи. Все в этом человеке – и бескровное лицо, и серый костюм, и манера держаться – было таким неприметным, что в обычное время он полностью сливался с обстановкой. Однако сейчас его багровые щеки и съехавший набок парик издали бросались в глаза. Он бежал, спотыкаясь и сипло дыша от напряжения.

– Мадемуазель! – еле выговорил он, подбежав к девушке. – Я… я примчался, как только господин посол мне позвонил. Он просил… сопроводить вас в его кабинет. Сам он обещал прибыть… очень скоро.

Офелия вошла в кабинет Арчибальда и уселась на предложенный ей стул. Она выпрямила спину, вздернула подбородок, чинно, по всем правилам сложила руки на коленях и изобразила спокойствие, хотя отнюдь его не чувствовала. Девушка впервые старательно следовала урокам хорошего тона, которыми Беренильда бесконечно изводила ее. Если для спасения Ренара требовалось изобразить идеальную светскую даму, она и на это была готова.

– Господин управляющий! – позвала Офелия, ища его глазами.

– Что угодно мадемуазель?

Филибер жался у двери, со своим журналом под мышкой. Теперь, когда он перевел дух и его лицо обрело всегдашний землистый цвет, он опять сливался с обстановкой.

– Лакей Рено состоит в штате слуг Лунного Света, не так ли?

– Я не совсем понимаю мадемуазель, – монотонно ответил Филибер. – Мадемуазель угодно пожаловаться на плохое обслуживание во время своего пребывания в нашей резиденции?

– Я ни на что не собираюсь жаловаться. Напротив, я высоко оценила манеры этого слуги и просто хочу узнать, как его дела. Обслуживает ли он по-прежнему мадам Клотильду?

– Ах, это печальная тема, мадемуазель, – пустился в объяснения Филибер, с виду нисколько не опечаленный. – Как ни прискорбно, дражайшая мадам Клотильда покинула нас много недель назад. Разве мадемуазель не присутствовала на похоронах?

Офелия лишилась дара речи. Она знала, что бабушка Арчибальда не отличалась крепким здоровьем, но все же эта новость сильно поразила ее.

– А Рено? Что с ним стало?

Теперь уже поразился Филибер. Чтобы гостья Лунного Света уделила больше внимания какому-то лакею, нежели кончине знатной дамы, – это, по его мнению, было верхом неприличия.

– Ну, если мадемуазель настаивает… – (Он надел очки в тонкой золотой оправе и открыл журнал, с которым никогда не расставался.) – Означенный Рено в настоящее время содержится в наших темницах.

У Офелии побледнели очки.

– А что случилось?

– В графе «Причина» я записал «Отсутствие ключа». Ключи у нас служат удостоверением личности. И жандармы ежедневно проверяют наличие ключей у слуг, из соображений безопасности. Ведь это вопрос престижа нашего посольства, мадемуазель.

– Послушайте, но это же нелепо! – возмутилась Офелия. – Этот лакей уже много лет работает в Лунном Свете. Как же вы могли бросить его в тюрьму лишь за то, что он забыл предъявить свой ключ?!

– Он не забыл его предъявить, мадемуазель, – возразил Филибер, разглядывая Офелию с возрастающим удивлением. – Согласно тому, что здесь записано, у него не оказалось при себе ключа. – (Управляющий повнимательней вгляделся в свои записи, словно он сам не верил в исключительность такого проступка.) – Ага, теперь я понял: после кончины мадам Клотильды Рено, согласно правилам, сдал ключ от ее покоев. Но до того как он получил новую должность и новый ключ, его проверили жандармы. Вот уж действительно, не повезло, – равнодушно заключил Филибер.

– Вы хотите сказать, что он гниет в вашей темнице лишь потому, что вы опоздали с его новым назначением?!

– Приговор может вынести только господин посол. А господин посол ужасно занят, мне до сих пор не удалось переговорить с ним по этому поводу. В любом случае мы больше не нуждаемся в услугах Рено, наш штат и без того полон. Да и слуга, побывавший в темнице, оскорбил бы своим присутствием нашу резиденцию.

Офелия была возмущена до глубины души. Она едва удержалась, чтобы не отнять у Филибера его журнал и не изорвать его в клочья. Арчибальд занят? Да это смеху подобно! Двадцать три года Ренар служил этому семейству верой и правдой, и вот благодарность – с ним обошлись хуже, чем с драной бельевой корзиной!

– А вы горазды на сюрпризы, невеста Торна!

Арчибальд вошел в свой кабинет с полусонной улыбкой разбуженного человека, в неизменном цилиндре и дырявой пижаме в красно-черную полоску. Сейчас он был еще более растрепан и небрит, чем всегда. Офелия, даже надень она платье наизнанку, выглядела бы куда пристойней, чем он.

– Я вас, кажется, разбудила, – вежливо сказала она.

И действительно, в спешке она совершенно упустила из виду, что явилась так неприлично рано, но даже не подумала извиняться. Впервые девушка разгневалась на кого-то другого, кроме Торна.

– Да, и притом разбудили, нарушив правила, – хохотнул Арчибальд, упав в свое персональное кресло. – Я отдал вас под наблюдение Валькирий не для того, чтобы вы использовали их в личных целях. – (Он потянулся, шумно зевнул и, облокотившись на ручку кресла, устремил на Офелию насмешливый взгляд.) – Спуститься так низко, в Небоград, да еще без сопровождения ваших дуэний… Вы рискуете запятнать свою репутацию.

– Я пришла просить вас о срочной услуге. И обещаю отплатить за беспокойство чем угодно.

Арчибальд ответил ей ликующей улыбкой.

– Непредсказуемая, мятежная и вдобавок предприимчивая! Берегитесь, как бы я вдруг не влюбился в вас. Так какую же услугу я могу оказать невесте Торна?

Офелия сделала глубокий вдох и постаралась согнать с очков противный багровый цвет гнева, заволакивающий стекла.

– Нам не хватает прислуги в Гинекее, и я пришла просить вас одолжить надежного человека из вашего штата. Я была бы вам очень благодарна, – добавила она после минутного колебания, со всей вежливостью, на какую была сейчас способна.

Арчибальд изумленно воззрился на Офелию:

– И вы вытащили меня из постели в шесть утра, чтобы решить проблему со слугами?!

– Я уже обсудила это с вашим управляющим. У вас есть незанятый лакей, который стал жертвой формальной ошибки. Я хотела бы взять его к нам, с вашего позволения.

– Речь идет о Рено, господин посол, – уточнил Филибер со своей бесстрастной педантичностью. – Он обслуживал вашу покойную бабушку.

Арчибальд пожал плечами, поигрывая домашней туфлей на кончике ноги.

– Хоть убейте, не помню, но верю вам на слово. Что ж, я не вижу никаких препятствий, давайте уступим его невесте Торна. Но с одним условием, – добавил он, с ухмылкой глядя на Офелию. – Вы обещали мне награду, и я хочу получить ее сейчас же.

Офелия стиснула заметавшийся шарф, пытаясь унять свое и его смятение. Она из последних сил сохраняла осанку и вежливую улыбку хорошо воспитанной девицы. Нужно поддерживать это впечатление о себе до тех пор, пока Ренара не выпустят из темницы.

– Вы застали меня врасплох. Может, не сейчас, а несколько позже…

– Нет, сейчас, – возразил Арчибальд с пугающей мягкостью.

Он вскочил с кресла, сделал эффектный пируэт и галантно протянул руку, чтобы помочь своей гостье подняться с места. Офелии и без того было не по себе, но идти неведомо куда, под ручку с господином в дырявой пижаме и тапочках… это было уж слишком.

– Боюсь, у меня нет с собой ничего, что могло бы вас заинтересовать.

– Не волнуйтесь, – объявил Арчибальд, дружески потрепав ее по волосам. – Вы здесь, и это предел моих желаний! Следуйте за мной, невеста Торна, а мой управляющий тем временем сделает все необходимое для вашего лакея.

«Что значит „тем временем“?» – спросила себя Офелия. Но Арчибальд уже вывел ее из кабинета, обняв за плечи с нежной и в то же время властной фамильярностью.

– Чего вы хотите от меня, господин посол?

– Не бойтесь, я уверен, что вы будете в восторге.

Офелия, которая в этом сильно сомневалась, отвернулась, чтобы не видеть небесно-голубые глаза Арчибальда. Однажды она уже стала свидетельницей того, как от этой лазури растаяла тетушка Розелина, и не хотела быть следующей жертвой. Посол осторожно отворил какую-то дверь и впустил девушку в бильярдную. Здесь все было зеленым: сукно бильярдных столов, бархатная обивка диванчиков, тяжелые узорчатые шторы, обои и абажуры светильников. Когда Офелия поняла, что они здесь одни, она заслонила руками очки.

– Ну и ну! – расхохотался Арчибальд. – Вы опять за свое?

– А вы можете мне обещать, что не опробуете на мне свои чары? Прошу вас, господин посол, обещайте! Это меня успокоит, и мы продолжим беседу.

Наступила долгая пауза. Офелия не отнимала рук от очков.

«Я и не подозревал, что вы меня так боитесь».

Эта фраза не принадлежала ее собеседнику, она возникла в голове у самой Офелии. Девушка забыла, что Арчибальд способен внушать ей свои мысли, и ужасно испугалась: вдруг он таким же окольным путем заставит ее поддаться его колдовским чарам.

– Пожалуйста, господин посол!..

– Вы глубоко заблуждаетесь, невеста Торна, у меня нет ни власти, ни желания завладевать сердцами женщин. Если они мне уступают, то не потому, что влюбляются, а потому, что страдают от одиночества.

Глаза Офелии широко раскрылись от удивления. На сей раз она явственно слышала голос Арчибальда извне, но тон был какой-то необычный, почти серьезный.

– Вы мне не верите? Моя семья получила от Фарука дар мысленного взаимопроникновения. Вы, вероятно, сочтете эту способность нескромным посягательством на личность человека, но зато, пока мой клан будет существовать, я никогда не почувствую себя одиноким. А этим несчастным замужним дамам я предлагаю лишь краткий миг чистого слияния, где стирается граница между их и моим «я». Мне не хочется давать вам обещание, о котором мы оба можем когда-нибудь пожалеть. Родство душ… это скорее романтично, не правда ли?

Разумеется, Офелия нашла это не романтичным, а в высшей степени бесстыдным, куда более бесстыдным, чем она себе представляла. И мысль о том, что он пытался этим способом обольстить ее тетку, приводила девушку в ярость. Он утверждал, что спасает женщин от одиночества, – какое там, он просто-напросто тешил свой эгоизм. Офелии не терпелось высказать ему все без обиняков, но она заставила себя смолчать. Нельзя было оскорблять хозяина этого дома: она пришла сюда ради спасения друга. И потому не воспротивилась, когда Арчибальд развел ее руки, чтобы посмотреть ей в лицо. Криво надетый цилиндр и бесстыжая улыбка никак не сочетались с его серьезным тоном.

– Хочу вам напомнить, невеста Торна: вы обещали меня отблагодарить. О, я начинаю понимать… Вы подумали: он привел меня сюда, чтобы обольстить! Нет-нет, если это и случится, то не сегодня. В данный момент мне хватает других проблем, так что успокойтесь. Мы здесь потому, что кое-кого ждем.

Офелия так изумилась, что позабыла о своем гневе.

– Кого?

– Меня!

И перед девушкой предстало кошмарное видение.

Трубка

Офелия растерялась вконец, узнав Матушку Хильдегард. В этом беспорядочном уродливом сочетании жира и костей, бигуди и сигар (она курила две разом) даже трудно было сразу распознать, кто перед тобой – мужчина или женщина. Ее кожу густо усеивали коричневые старческие пятна. Кто бы мог подумать, что под дряхлой оболочкой человеческой руины скрывается гениальный архитектор, знаменитая изобретательница песочных часов, женщина, способная моделировать пространство, как если бы оно было из пластилина?! Одни только крошечные черные глазки выдавали своим пронзительным блеском ее острый, незаурядный ум.

– Меня нельзя назвать ранней пташкой, – хрипло, с сильным акцентом буркнула Матушка Хильдегард. – Я пришла лишь потому, что это ты меня позвал, Огюстен.

– Арчибальд, мадам Хильдегард, Арчибальд. Но я просил, чтобы вы пришли одна.

Только теперь Офелия заметила – и тут у нее взволнованно забилось сердце, – маленькую женщину, сопровождавшую Матушку Хильдегард. Она была одета в спецовку механика, а плоская фуражка безуспешно пыталась скрыть ее темные кудрявые волосы и поразительные глаза: правый – ярко-голубой, левый – невидимый за черным моноклем.

Гаэль!

Неужели она решилась покинуть подвалы Лунного Света лишь для того, чтобы увидеть Офелию?! Но ведь это чистое безумие! Гаэль, которая была такой же работницей, как Офелия – аристократкой; Гаэль, единственная выжившая из Нигилистов – клана, по силе превосходившего все остальные кланы на Полюсе!.. Только черный монокль позволял ей ослабить действие своего «дурного глаза», как она его называла. Выходя на люди, Нигилистка рисковала быть разоблаченной и разделить судьбу погибших родичей. Ах, если бы Офелия могла объяснить Гаэль, что нельзя втягивать голову в плечи и прятать лицо под козырьком фуражки – одно это уже давало повод присмотреться к ней повнимательней…

– Она моя внучка, – объявила Матушка Хильдегард. – Все, что касается меня, касается и ее.

Офелия знала по собственному опыту, что старая дама вполне может солгать во имя спасения других людей. По скептической усмешке Арчибальда девушка поняла, что и он к этому привык.

– Да будь она даже вашей дочерью, это никак не меняет тот факт, что ее присутствие нежелательно. Но раз уж вы здесь, мадемуазель механик, – обратился он к Гаэль, – не могли бы вы проверить туалет на втором этаже? Мне доложили, что там барахлит спуск.

– Да, señor, – пробормотала Гаэль с тем же акцентом, что и Матушка Хильдегард, как будто они и впрямь состояли в родстве.

Она бочком вышла из кабинета, сунув руки в карманы и бросив напоследок беглый взгляд на Офелию. Девушка поняла его смысл так ясно, словно Гаэль шепнула ей на ухо: вперед, только ты можешь вытащить Рено из темницы!

– Значит, ты об этой малышке говорил мне по телефону? – уточнила Матушка Хильдегард. – Это она застревает в зеркалах?

Арчибальд так по-хозяйски положил руку на голову Офелии, словно она была его невестой, а не Торна.

Он не обращал никакого внимания на ее шарф, который яростно хлестал его по пальцам.

– Мадам, позвольте мне представить вам лучшую чтицу Анимы. Как только я узнал о ее визите, я решил, что настал самый удобный случай прояснить нашу… гм… ситуацию.

Он явно осторожничал, чтобы не сказать лишнего, и это все больше сбивало Офелию с толку.

– Ну, надеюсь, управимся быстро, – проворчала Матушка Хильдегард, гася свои сигары, одну за другой, в пепельнице на ножке. – Я полночи работала над планами графа Бориса.

– Главное, не двигайтесь! – шепнул Арчибальд Офелии, еще крепче надавливая на ее голову.

Матушка Хильдегард опасливо выглянула в коридор, после чего старательно заперла дверь на ключ и щелкнула пальцами. В комнате ничто не шелохнулось, ни одна лампа не мигнула, и однако у Офелии так перехватило дыхание, словно она рухнула в глубокий колодец.

– Дышите глубже, – посоветовал Арчибальд, дружески потрепав ее по волосам. – Сейчас это пройдет.

Офелия с пристальным вниманием оглядела бильярдную. Вся обстановка осталась прежней: те же зеленые шторы, тот же приглушенный свет, – и все же кое-что изменилось. Цветные бильярдные шары, лежавшие в сетках, теперь были рассыпаны по зеленому сукну, как будто игроки только что окончили партию. Да и воздух изменился: в нем витал запах табака, и не без причины, – пепельницу переполняли окурки. А Офелия могла поклясться, что несколько секунд назад, когда Матушка Хильдегард гасила в ней свои сигары, она стояла пустая и вычищенная до блеска.

Комната-двойник. Они очутились в точной копии бильярдной, но как бы ни было велико сходство, пространство сделалось иным. Офелия знала, что Матушка Хильдегард способна накладывать одно помещение на другое, – однажды девушка уже стала пленницей в двойнике библиотеки, – но проделать такую операцию, просто щелкнув пальцами… это было настоящее чудо.

Арчибальд подтолкнул Офелию к дивану, на котором кто-то забыл красивую фарфоровую трубку.

– Ну, вот он, ваш черед отблагодарить меня, невеста Торна! Прочтите мне эту трубку. Я знаю, чтό вы сейчас спросите, и скажу сразу: да, я одолжил ее своему гостю на время его пребывания в моем доме, но тем не менее остаюсь ее счастливым обладателем.

Просьба была столь неожиданной, что Офелия даже не нашлась с ответом. Она вопросительно взглянула на Матушку Хильдегард, чьи маленькие черные глазки смотрели на нее испытующе. Старуха явно желала, чтобы эта девчонка продемонстрировала свои умения. Офелии и самой хотелось завоевать уважение Хильдегард – незаурядной женщины, мятежной личности, иностранки, которая утвердилась на Полюсе благодаря своим волшебным способностям.

Офелия села на диван рядом с фарфоровой трубкой.

– Надеюсь, вы не трогали ее с тех пор, как она здесь лежит? Я должна что-нибудь узнать перед тем, как начну чтение?

– Нет, – ответил Арчибальд, метнув предостерегающий взгляд на Матушку Хильдегард. – Мы всё объясним вам потом, я не хочу влиять на вашу экспертизу.

Офелия поднесла трубку к ближайшей лампе, чтобы рассмотреть, – на ней был герб Лунного Света. Она сняла перчатки чтицы, снова взяла ее в руки, и тут девушку захлестнул такой шквал чужих эмоций, что пришлось положить трубку на колени – ей нужно было успокоиться.

«Это не мои эмоции, – повторила она себе несколько раз. – Это не я».

Офелия так давно не занималась чтением предметов, что допускала ошибки, свойственные начинающим. Она дождалась, когда ее руки перестали дрожать, и возобновила чтение с того момента, где оно прервалось. От трубки по-прежнему исходил страх, но теперь Офелия наблюдала это со стороны, как зрительница перед мрачной, пугающей картиной.

Запах табака больше не успокаивал: тщетно он вдыхал его, день за днем. И всё из-за этих двух проклятых писем! Хотя… он ведь уже целый месяц провел в Лунном Свете, и с ним до сих пор ничего не случилось. Значит, не все так плохо… Но как только запах табака рассеивался, он снова видел посиневшие тела, колыхавшиеся на поверхности озера. Разумеется, он ни в чем не раскаивался. Он просто сделал свою работу: браконьеры есть браконьеры. Не будешь же всякий раз разбираться с этим сбродом на нескончаемых судебных процессах. Верно пишут в газете: Отверженные – как тараканы. Похоже, сейчас они научились проникать повсюду – в любую щель, в города, в Небоград, даже ко Двору! И всякий раз – дурацкие письма, их письма! Они что, вообразили себя вершителями божественной справедливости, эти скоморохи?! Нет, справедливость будет вершить только он! Все налаживается, он со вчерашнего дня в посольстве, а здесь можно спать спокойно. Кстати, не мешает и трубочку покурить…

Офелия отложила трубку на диван. Ее сердце колотилось в груди, как сумасшедшее.

– Я полагаю, вы попросили меня об экспертизе, чтобы получить информацию о том человеке, который последним курил эту трубку, – объявила она, стараясь унять дрожь в голосе. – Должна ли я идти еще дальше в прошлое?

Арчибальд, присевший на бортик бильярда, смотрел на Офелию с веселым любопытством.

– А вы совсем не похожи на маленькую девочку, когда заняты чтением. Нет, идти еще дальше не требуется.

Офелия медленно застегивала перчатки, стараясь скрыть свои чувства. Это чтение потрясло ее до глубины души.

– Я разрешаю вам говорить в присутствии мадам Хильдегард предельно откровенно, – сказал Арчибальд, заметив, что девушка колеблется. – На кону стоит и ее репутация, и моя.

При этих словах Матушка Хильдегард не то усмехнулась, не то простонала.

– Тут довольно сложный вопрос… – нерешительно ответила Офелия. – Вы, конечно, владелец этой трубки, но кто мне гарантирует, что вы не используете мое чтение во вред тому, кто ее курил?

– Я не собираюсь ему вредить, – пообещал Арчибальд с обычным своим непроницаемым спокойствием. – А вам известно, что я никогда не лгу. Итак, я слушаю. Что вы можете мне сообщить?

– Ясно, что этот господин чем-то сильно напуган. У него совесть нечиста, и именно поэтому он попросил у вас убежище здесь, в Лунном Свете. Он боялся… ну, в общем… возмездия.

– Потрясающе, – пробормотал Арчибальд, по-кошачьи прижмурившись. – Вам удалось узнать, кого он боялся и по какой причине?

– Может, лучше вам расспросить его самого?

– Офелия, это крайне важно, иначе я не спрашивал бы вас об этом.

Девушке странно было услышать свое имя из уст Арчибальда. До сих пор он всегда величал ее «невестой Торна». Может, он наконец стал относиться к ней серьезнее или же надеялся таким образом сыграть на ее чувствах? Как бы то ни было, но над дилеммой – помочь Ренару выбраться из тюрьмы или скрыть от посторонних частную жизнь преступника – Офелия не стала долго раздумывать.

– Он боялся мести браконьеров. Отверженных.

Матушка Хильдегард восхищенно присвистнула:

– Да она и впрямь мастерица своего дела, эта девочка.

– Так вы уже кое-что знали? – удивленно спросила Офелия.

– Я всегда тщательно собираю сведения о своих гостях, – слащаво заверил ее Арчибальд, все еще сидя на бильярде. – И знал, что этот господин скверно обошелся с Отверженными. А также знал, что его преступление достаточно серьезно и что он не зря опасался за свою жизнь.

– Тогда зачем же вы просили меня о чтении?

– Чтобы ответить на один очень простой вопрос: что именно делал мой гость перед тем, как оставил трубку на диване?

Офелия нахмурилась. Чтобы ответить, она должна была вспомнить свое первое впечатление, когда начала читать.

– Я почувствовала, что этот господин страшно волновался в течение всего пребывания у вас. Он непрерывно курил, чтобы успокоить нервы, но трубка помогала ему все меньше и меньше. Да, вот она, его последняя мысль: «Запах табака больше не успокаивает».

– И это всё?

– Всё.

– Н-да… печально!

– Почему?

Арчибальд многозначительно переглянулся с Матушкой Хильдегард и только потом ответил:

– Потому что вы, вероятно, прочли последние минуты жизни начальника полиции.

Офелия изумленно вытаращила глаза.

– Ваш пропавший гость! Значит, это был он?

– По этому старому негодяю никто не заплачет, – усмехнулась Матушка Хильдегард. – Вот из-за таких, как он, ковчег и прогнил до самого основания.

– Мадам Хильдегард, – с ангельской улыбкой сказал Арчибальд, – я ведь просил вас воздерживаться и не высказывать своего личного мнения.

Теперь Офелия совсем по-другому смотрела на красивую фарфоровую трубку, оставленную на бархатном диване.

– Ваш гость… начальник полиции… его убили?

– Нам это неизвестно, – ответил Арчибальд, пожав плечами. – Последним его видел состоявший при нем лакей. Дело было две недели назад, он сидел на диване и курил трубку. А миг спустя исчез. Бесследно исчез. Не исключено, что по своей воле, – так уж ему вздумалось, – но слуга ничего не может сказать по этому поводу. Если злоумышленникам удалось проникнуть в Лунный Свет и похитить одного из моих гостей под самым носом у жандармов, это, как вы понимаете, жестокий удар по репутации моей Семьи. Так же как по репутации архитектора, который обязан был превратить посольство в неприступную крепость, – добавил Арчибальд, хитро подмигнув Матушке Хильдегард. – Вот почему нам пришло в голову создать на время вашего чтения зал-двойник. Это все-таки надежнее, чем просто запирать двери, да и сплетен будет поменьше. На наше счастье, у этого господина нет родственников, которые могли бы поднять шум.

– Там еще были письма, – задумчиво прошептала Офелия. – Письма, которые получал этот человек и которые не давали ему покоя. Письма с угрозами.

Едва Офелия промолвила это, как ее охватил леденящий страх. Исчезнувший гость думал о «божественной справедливости». А вдруг автор этих писем и тот, кто приказывал Офелии покинуть Полюс, – один и тот же человек?! «Богу неугодно ваше пребывание здесь». Нет-нет, это просто плод ее воображения. Что может быть общего между наказанием человека, убившего браконьеров, и запретом девушке выйти замуж? Абсолютно ничего!

– Однажды он заговорил со мной об этих письмах, – подтвердил Арчибальд, – но остерегся показывать их мне. Полагаю, он находил их компрометирующими. И это подтверждает гипотезу о его похищении.

Матушка Хильдегард щелкнула пальцами, и обстановка комнаты начала потихоньку меняться, а у Офелии опять закружилась голова. Цветные бильярдные шары снова легли в сетчатые карманы, кий аккуратно встал между своими собратьями на стойке, а на диване уже не было никакой трубки. Они вернулись в прежнюю бильярдную.

– Следовало хорошенько подумать, Огюстен, прежде чем впускать к себе продажного офицера, – проворчала Матушка Хильдегард. – Будь у тебя хоть капля благородства, ты взял бы под защиту Отверженных. Эти парни терпят настоящий холод и голод.

Офелия приветствовала бы ее слова аплодисментами, если бы не боялась рассердить Арчибальда. Ладно, она подождет, пока он освободит Ренара, а там уж позволит себе…

– Ну, вы тоже далеко не филантроп, – огрызнулся Арчибальд. – Свои пряности и цитрусы даром не раздаете.

Офелия знала, что в Лунном Свете существует особая Роза Ветров – изобретение, позволявшее сократить пространство на многие тысячи километров и связать напрямую Полюс и Аркантерру, родной ковчег Матушки Хильдегард. Все экзотические овощи и фрукты доставлялись в кладовые двора именно оттуда.

– Как будто у меня был выбор, – хихикнула Матушка Хильдегард. – Ты забыл, что у твоего управляющего есть ключ от моей Розы Ветров?

– Мой управляющий, как вы изволили выразиться, мадам, подключил к ней посольство по вашим советам.

Матушка Хильдегард ответила с загадочной усмешкой:

– Вполне возможно, Огюстен, что в ближайшие дни моя Семья прикроет эту лавочку и я исчезну из поля зрения. Воздух Полюса мне нравится все меньше и меньше, слишком уж тут пахнет спесью!

С этими словами она отперла дверь и, прихрамывая, удалилась.

– Почему она называет вас Огюстеном? – спросила Офелия.

Арчибальд ответил не сразу. Сунув руки в карманы пижамы, он задумчиво смотрел на окурки двух сигар в изящной пепельнице.

– Так звали моего прадеда, на которого, говорят, я очень похож. Сильно подозреваю, что у них была любовная интрижка. Мадам Хильдегард, знаете ли, очень старая дама. Она, конечно, способна укрощать пространство, щелкнув пальцами, но время – время берет своё. – (Арчибальд так тяжко вздохнул, что его белокурые волосы, падавшие на лицо, разлетелись в разные стороны.) – Ей не мешало бы держать язык за зубами, у нее просто талант наживать врагов. Я-то, конечно, позволяю себе только отшучиваться, но другие… кто защитит эту старуху, когда на ее пути встанут серьезные враги?!

Арчибальд умолк, и его небесно-голубой взгляд слегка омрачился. Офелия не могла понять: как он ухитряется быть одновременно циничным и бескорыстно добрым?

– Скажите, что вы сделали Торну? Почему мой жених вас так ненавидит?

Арчибальд одним щелчком сдвинул цилиндр на затылок, и его взгляд снова засиял беззаботным весельем.

– Торн – воплощение порядка, тогда как я – воплощение хаоса. Я ответил на ваш вопрос?

– Но ведь он обвинил вас в том, что вы вредили его тетке, – задумчиво произнесла Офелия, вспоминая знаменательный разговор, произошедший сразу после гибели Драконов.

– Ах, это!

Арчибальд в несколько ловких движений достал кий и выложил три шара на сукно бильярда.

– Я вижу, вы постепенно начинаете меня узнавать, Офелия. Видите ли, я одержим духом противоречия: стоит мне что-то запретить, как я стараюсь этого добиться.

– А какое отношение это имеет к Беренильде? – удивилась девушка.

– Ну, это общеизвестно. Избранница Фарука, блестящая женщина, опасная в раздорах и верная в любви… идеальный запретный плод! Я тогда был очень молод и не смог устоять. Признаюсь, я слегка злоупотребил своим даром внушения, – добавил он, многозначительно постучав по татуировке между бровями. – Беренильда так увлеклась мной, что целую неделю не посещала Башню. Фаруку это очень не понравилось, и в наказание он почти на год отлучил ее от себя. Беренильда чуть с ума не сошла от такого унижения. А ее дражайший племянник счел меня виноватым в этой истории – и, кстати, вполне справедливо.

Арчибальд уложил кий между двумя пальцами левой руки, и белый шар одним ударом послал красный в лузу. Звонкий перестук шаров вывел Офелию из задумчивости.

– Только не думайте, что я об этом не сожалею, – добавил Арчибальд, послав в лузу второй шар. – Дело зашло слишком далеко. Торн показал себя еще более несдержанным, чем я сам. Он напал на меня при свидетелях, пустил в ход кулаки и когти, так что на память от нашей схватки у меня осталась пара прекрасных боевых шрамов.

Офелия с трудом представляла себе эту сцену. Торн и впрямь редко терял самообладание и никогда ничем не проявлял своего отношения к Беренильде. Единственное свидетельство его любви к тетке, которое Офелия могла вспомнить, выразилось в том, что однажды он протянул ей за столом солонку.

– Бастард, который вдобавок является сыном Отверженной, не имеет права нападать на высокородного вельможу, – услышала она голос Арчибальда, перебиваемый стуком шаров. – Даже когда речь идет о защите поруганной чести члена его Семьи. Я не стал подавать жалобу, чтобы засадить его в тюрьму, но наш трибунал вынес ему предупреждение: если он еще раз поднимет руку на знатного придворного, ему грозит Аннигиляция.

Офелия увидела в оконном стекле отражение Арчибальда, который сделал красноречивый жест, как бы перечеркивающий лоб. Аннигиляция… Это была высшая мера наказания, когда Дух Семьи отнимал волшебные свойства у провинившегося подданного. Она никогда не применялась на Аниме, но Офелия знала, что ее практикуют на других ковчегах – правда, только в отношении людей, которые подвергли опасности всю свою Семью. Почему же тут, на Полюсе, всё доводится до крайности? Видимо, здешние правители, живя на краю света, вдали от других Семей, утратили всякое чувство меры.

«Даже не знаю, что меня больше волнует, – подумала Офелия, – тот факт, что я к этому никогда не привыкну, или, напротив, что я в конце концов с этим смирюсь».

– Господин посол?..

Офелия вздрогнула, услышав рядом с собой бесцветный голос Филибера. Серый человечек стоял в бильярдной, со своим журналом под мышкой, так, словно и не выходил отсюда.

– Ну, что там с этим лакеем, Филибер?

Вместо ответа управляющий подал знак кому-то, стоявшему за дверью, и два жандарма втащили в комнату человека, безвольно обвисшего у них в руках; его ноги волочились по полу. У Офелии упало сердце. От Ренара с его энергией, с его рыжей гривой, пылавшей как костер, теперь, можно сказать, осталась кучка пепла.

– Вы что, не могли его помыть перед тем, как вести сюда? – воскликнул Арчибальд, брезгливо зажав нос дырявым платком. – Разве можно предлагать даме такое пугало?! Уведите его и выберите другого.

– Нет, наше соглашение подразумевало мою экспертизу и именно этого человека, – твердо сказала Офелия. – Прошу вас точно соблюдать условия договора.

Изумленный Арчибальд снова сунул руки в карманы пижамы и с ухмылкой покосился на свой палец, торчащий из дыры.

– Иногда мне трудно вас понять, но, раз вы так хотите, я уступаю. Однако не могу же я доставить вам товар в таком плачевном виде. Это будет просто позором для нашего посольства. Филибер, проследи за тем, чтобы этого человека отмыли, побрили, причесали, обобрали с него вшей и прилично одели.

– Слушаюсь, господин посол.

– А пока суд да дело – вы моя гостья! – заявил Арчибальд, обратив к Офелии свою самую очаровательную улыбку. – Вам когда-нибудь приходилось играть в салонный крикет?

Офелия поняла, что возражать бесполезно – придется помучиться еще несколько часов, – и мысленно дала себе торжественное обещание: как только ей удастся вызволить отсюда Ренара, она перешлет пальто, подарок матери, в личные покои Арчибальда.

– Одну минутку, пожалуйста, – сказала она жандармам, уже готовым увести пленника.

Девушка подошла к нему, но его бессмысленный взгляд блуждал по стенам бильярдной. Сначала она подумала, что Ренар ее не узнаёт – она ведь показалась ему в своем истинном обличье всего один раз, и он не знал, кто она такая, – но затем поняла: он ее попросту не видит. Из-за долгого пребывания в темноте его ослепил свет ламп, хотя и смягченный абажурами. Ренар ничего не видел, ничего не понимал, и никто не собирался объяснять ему, что случилось. Офелия едва удерживалась от того, чтобы закричать: «Посмотри на меня, я Мим! Тебе нечего больше бояться, я верну тебе человеческое достоинство, которого тебя лишили!» Но она сдержалась, вспомнив, что на нее устремлены чужие взгляды, и сказала только:

– Здравствуйте, Рено. Я невеста господина Торна. Отныне вы будете работать у меня. Скоро я вам все объясню.

Веки Ренара под нависшими бровями слегка дрогнули, словно он пытался разглядеть сквозь туман, кто с ним говорит. На его грязном заросшем лице выразилось такое удивление, что Офелия поняла: он ее наконец узнал. Девушка ждала, что в его взгляде мелькнет хоть искорка радости, что он облегченно вздохнет или улыбнется, но вместо этого Ренар отвернулся, и глаза его померкли.

– Да, мадемуазель, – хрипло прошептал он.

И Офелия с болью в сердце спросила себя, правильно ли она поступила.

Вопрос

Офелии никогда еще не было так тягостно, как сейчас, в лифте, где царило молчание, сопровождаемое скрипом подъемника, потрескиванием мебели, музыкой из проигрывателя да покашливанием грума.

Девушка с тоской смотрела на Ренара. Он стоял между буфетом с угощением и столиком для проигрывателя, вытянув руки по швам и не двигаясь, словно и сам был предметом обстановки. Его волосы, промытые и причесанные, частично вернули себе прежнюю яркость; борода исчезла, обнажив широкой упрямый подбородок. Зеленые глаза, уже привыкшие к свету, смотрели прямо перед собой, но, казалось, ничего не видели. Исхудавшее тело наконец распрямилось, и хотя ливрея болталась на нем как на вешалке, он все же выглядел крепким и могучим. Правда, в такой быстрой метаморфозе было что-то неестественное. Офелия не понимала, отчего этот человек, наконец-то ставший похожим на прежнего Ренара, кажется ей чужим.

– Стоп! – внезапно скомандовала тетушка Розелина.

Подчинившись ее властному тону, испуганный грум нажал на ручной тормоз лифта. Кабина остановилась под скрежет металла и скрип дерева.

– Не включайте! – строго приказала старушка груму, который собрался было снова запустить механизм. – Этот лифт не тронется с места, пока я не разрешу.

И она пристально оглядела по очереди Ренара и Офелию, как двух провинившихся детей.

– Ну и ну, я гляжу, вы и тут ходите парочкой: где одна, там и другой! Мне ваши игры непонятны, но я знаю одно: когда эта дверь откроется, – (и она ткнула пальцем в золоченую решетку лифта), – мы должны выйти из нее с высоко поднятой головой. Потому что ты, моя милая, вконец загубила свою репутацию. Порядочные девушки не летают сквозь зеркала в покои развратника, пренебрегая другими приглашениями. Последствия не заставят себя ждать! Беренильда просто в ярости, и на сей раз я с ней солидарна. Конечно, я буду тебя защищать, что бы ни случилось, – добавила она уже чуть мягче, увидев, как у Офелии побледнели очки.

Ренар, на какой-то миг забывший о своей чопорной позе лакея, снова встал по стойке «смирно»:

– Если я в тягость дамам, пусть дамы не заботятся обо мне, я не хочу…

– Хватит! – отрезала Офелия. – Мне вовсе не нужен лакей. Зато я предлагаю вам должность помощника. Вы получите жилье, питание и заработок в обмен на ваши советы и суждения.

Офелия слушала себя с ощущением полной нереальности происходящего. Она сказала все, кроме самого главного. Почему же у нее никак не выговаривались единственно нужные слова? Почему она каждый вечер обращалась к знатной публике, состоявшей из ее врагов, но не могла искренне, откровенно поговорить с другом?!

– Очень сожалею, мадемуазель, – ответил Ренар. – Я всего лишь простой лакей. Разве я могу давать вам советы или высказывать свои суждения?

Каждое его слово обжигало девушку как раскаленный уголь. Иногда ей безумно хотелось открыто выразить свои чувства, по примеру Агаты и младших сестренок, но увы…

– Не спешите отказываться, обдумайте мое предложение. Сейчас мне нужно идти в театр и выступать, – добавила она, бросив взгляд на лифтовые часы. – Вы будете меня сопровождать, а после спектакля мы все обсудим.

– Слушаюсь, мадемуазель.

Эти два слова прозвучали так безразлично, что Офелия поняла: Ренар уже сделал свой выбор, он отвергал помощь, которую она ему предложила. Ах, если бы лифт застрял на полпути, если бы решетка никогда не раздвигалась, и часы остановились, и она смогла бы вывернуть время наизнанку, как перчатку! И снова стать маленькой беззаботной девочкой. И укрыться за стендами своего музея. И иметь дело только с предметами, больше ни с чем. Потому что если вдуматься, то она годилась лишь на это.

– Мы, кажется, опаздываем, – заметила тетушка Розелина, увидев пустую лестницу в театральном вестибюле. – Беренильда наверняка уже сидит в зале. Постараюсь найти себе свободное место. А ты, – велела она Офелии, – соберись с мыслями и будь внимательна. Поволноваться мы еще успеем.

– Идите за мной, – попросила Офелия Ренара. – Я должна входить в театр через заднюю дверь.

Пока они огибали роскошное мраморное здание, Офелия ни разу не подумала о сцене и зрителях, ожидавших ее там, в зале. Девушка лихорадочно подыскивала слова, которые помогли бы ей вернуть прежнего Ренара.

Но у нее все вылетело из головы при виде шевалье, сидевшего на скамье в тени пальмы, как раз рядом с артистическим входом. Он играл в бильбоке, но при всем своем усердии никак не мог попасть шариком в сетку. Его огромные собаки хаски лежали рядом, свесив языки и тяжело дыша, – их порода явно не была рассчитана на здешнюю иллюзорную жару.

– А я вас жду, – объявил он, заметив Офелию.

В устах такого ребенка эти слова прозвучали смертельной угрозой.

– Мне некогда с вами разговаривать, – решительно ответила девушка, направившись к двери. – Вы меня задержите, а я уже опаздываю.

Но тут псы преградили ей путь. Они двигались совершенно бесшумно, не проявляя агрессии, но каждый из них был ростом с быка. Даже Ренар, не знавший шевалье так, как знала его Офелия, испуганно остановился.

Шевалье поправил на носу свои круглые очки, как две капли воды похожие на те, что разбились, когда Беренильда вышвырнула его в коридор.

– О, я хочу задать вам всего лишь один простой вопрос, мадемуазель Офелия. Ответьте мне, и я позволю вам спокойно пройти к месту работы. – (Он снова подбросил шарик бильбоке и снова промахнулся.) – Не можете ли вы объяснить мне, в чем состоит главное различие между мной и вами?

Офелия прекрасно понимала, что этот разговор не сулит ей ничего хорошего. Шарф, доселе дремавший на ее плечах, уже начал волноваться.

– Не знаете? – огорченно сказал шевалье. – А ведь разгадка очень проста. Разница состоит в том, – продолжал он с самым серьезным видом, – что вас очень любит мадам Беренильда. Только не принимайте это за комплимент. Вы занимаете в сердце мадам Беренильды очень скромное место, понятно? Она просто любит вас, вот и все. А меня с мадам Беренильдой связывает совсем иное чувство. И эта связь гораздо сильнее и любви, и ненависти.

В его словах крылось нечто настолько серьезное, что трудно было поверить, как их мог произнести маленький мальчик.

– Я назвал себя шевалье именно ради нее, я стал ее верным рыцарем. И полюбил больше, чем свою маму. Я осыпал ее подарками. И даже избавил от родственников.

Офелию охватил ужас: шевалье впервые недвусмысленно признался в том, что устроил бойню на охоте и погубил Драконов.

– Значит, это сделали вы, – прошептала она, не в силах поверить, что ребенок виновен в таком преступлении.

– Они были просто ужасны, – объяснил шевалье, пожав плечами. – Они ненавидели мадам Беренильду, потому что у нее были такие благородные манеры, а у них – нет. Они не хотели, чтобы она осталась в живых после охоты. И я просто обязан был ее защитить, ведь это мой рыцарский долг. Более того, я принял все меры, чтобы пощадить ее нервы, избавив от зрелища кровавой бойни, – добавил он.

Офелия слишком хорошо помнила тот день. Шевалье натравил на нее жандармов, и он же загипнотизировал тетушку Розелину, погрузив ее в воспоминания.

– Но ведь на охоте были дети, – прошептала Офелия. – Дети вашего возраста…

Однажды ей попалась в газете «Nibelungen» фотография изуродованных тел Драконов, наполовину занесенных снегом. Среди них она узнала одного из тройняшек Фрейи; он до сих пор снился ей в ночных кошмарах.

– Они все были охотниками, – сказал шевалье, тряхнув кудрявой белокурой головкой. – А охотники всегда рискуют жизнью, когда встречаются со зверями. Будь они полюбезнее с мадам Беренильдой, я бы не стал вмешиваться. Я просто хотел ее оградить…

– А вы не подумали о том, какое горе ей причинили? – перебила его Офелия. – И обо всех неприятностях, которые продолжаете ей доставлять?

Оскорбленный шевалье нахмурил тонкие бровки, и хаски тотчас зарычали, ощерив устрашающие клыки.

Осознав свою неосторожность, девушка обернулась к Ренару, чтобы приказать ему бежать, но обнаружила, что он исчез. Она не верила своим глазам: как он мог бросить ее в такой момент, не сказав ни слова?!

– И вы смеете мне говорить – мне! – что я доставляю неприятности мадам Беренильде? – прошипел шевалье. – Да вы просто не знаете, что означает доставлять неприятности! Сейчас я вам это объясню, мадемуазель.

Он произнес последнюю фразу очень-очень медленно, и его глаза, увеличенные толстыми стеклами, пронзили Офелию до глубины души. Она испытала тошнотворное ощущение дежавю и поняла, что ни в коем случае не должна смотреть в лицо шевалье. У нее не осталось ясных воспоминаний об их предыдущих встречах, но она была твердо убеждена, что когда-то он уже стер ее память именно таким образом.

Солнце внезапно померкло, экзотическая обстановка исчезла, и Офелия почувствовала, что летит вниз, в черный, непроницаемый, ледяной мрак ночи…

– Мадемуазель вице-рассказчица, публика вас заждалась! – воскликнул вдруг чей-то веселый голос.

Шевалье вздрогнул, собаки насторожились, а иллюзия, в которую едва не рухнула Офелия, бесследно рассеялась.

К великому своему изумлению, она увидела, что к ним величественной поступью направляется барон Мельхиор. Просторный редингот, идеально сидящий на его тучной фигуре, был полностью соткан из Млечного Пути, разумеется, иллюзорного. Даже его цилиндр, и тот сверкал яркими траекториями падающих звезд. Да, он недаром звался министром элегантных искусств. Закрученные кверху светлые усы выглядели на его круглом лице парой восклицательных знаков.

– Добрый день, дядюшка Мельхиор, – поздоровался шевалье учтиво, как примерный ребенок.

– Дражайший племянник, вы забыли, что здесь вам не разрешается выгуливать собак? Кроме того, разве вы не знаете, который теперь час? – и барон указал на уличные часы. – Вам давно пора вернуться домой, к вашему дяде Харольду, и лечь спать!

– Простите меня, дядюшка Мельхиор, вы совершенно правы. До свиданья, мадемуазель Офелия, – сказал шевалье. – До скорого свидания!

От этих слов, произнесенных полушепотом, и от легкой, но многозначительной усмешки шевалье у Офелии пробежал мороз по коже.

Когда шевалье и его собаки удалились, барон Мельхиор облегченно вздохнул:

– Этот мальчишка совсем распустился! К счастью, за мной прибежал ваш слуга.

И вправду, за спиной барона в позе образцового лакея застыл Ренар. Увидев его, Офелия чуть не сгорела со стыда. Как она могла хоть на минуту вообразить, что он бросил ее в беде?!

– Мой племянник крайне огорчает всех нас! – посетовал барон Мельхиор, разглаживая усы.

– И что же вы делаете, чтобы это исправить?

В обычное время Офелия никогда не посмела бы обращаться к любому из Миражей в таком тоне. Ей следовало бы чувствовать благодарность к барону, но она была настолько взвинчена, что забыла о вежливости. К тому же девушка помнила, что Мельхиор – брат Кунигунды, а Кунигунда уж точно не питала к ней дружеских чувств.

Однако барон ничуть не обиделся. Он только опасливо оглянулся, словно боясь, что их услышит шевалье.

– Я и сам хотел бы знать, как его исправить! Однажды Станислав натравил одну из своих собак на мою маленькую племянницу только за то, что она не слишком лестно отозвалась о нашей дорогой мадам Беренильде. Сейчас девочке четырнадцать лет, мадемуазель вице-рассказчица, но она уже никогда не сможет нормально ходить. Сколько крови, сколько жестокости из-за одного-единственного слова! – воскликнул он с гадливой гримасой.

– Станислав, – задумчиво повторила Офелия. – Вот, значит, как его зовут. А вам известно, что это он погубил Драконов?

Она приготовилась к тому, что барон Мельхиор изобразит изумление или непонимание, и была удивлена, когда он кивнул, снова бросил взгляд через плечо и, убедившись, что их не подслушивают, шепнул ей:

– Я это подозревал. Мы все подозревали. Видите ли, среди Миражей очень мало таких, кто способен управлять животными. Станислав потерял родителей в несколько… гм… необычных обстоятельствах. Он состоит под опекой своего дяди, моего кузена Харольда, который, мне кажется, и наделил его этим ужасным, гибельным даром. Но сам Харольд вовсе не преступник, – торопливо уточнил барон Мельхиор. – Он никогда не поручил бы Станиславу действовать таким ужасным образом. Более того, вполне возможно, мальчишка подстроил все это, не подумав о последствиях. Как бы то ни было, весьма прискорбно, что имя Миражей фигурирует в столь печальном деле.

– Я смотрю, вы очень боитесь его? – дерзко спросила Офелия.

И в самом деле, барон непрестанно озирался, проверяя, нет ли кого-нибудь поблизости. Он был настолько тучным, что Офелия заподозрила его в нарушении режима «затягивания поясов», введенного интендантством с тех пор, как в городе стало не хватать мяса. Подобно большинству министров, Мельхиор проводил много времени в зале Высшего Семейного Совета на первом этаже Башни, где, по слухам, царило сказочное изобилие и где вельможи по любому поводу пировали вволю.

– О, тут все несколько сложнее, чем вы думаете. Ни один Мираж никогда не станет публично разоблачать другого. Но зато, – добавил Мельхиор с тонкой улыбкой, – любой из Миражей всегда может слегка подтолкнуть колесо фортуны…

– Колесо фортуны?

– …иначе называемое «господин Торн». Я слышал, что наш интендант организует перепись домашних животных. Так вот, на его месте я бы поискал их в имении Харольда. Но только учтите: я вам ничего не говорил!

– Да… конечно, – пробормотала Офелия, совсем не уверенная в том, что она его поняла. – Простите, мне уже пора идти в зал.

– Еще одну минуточку!

И барон, вплотную подойдя к девушке, начал проделывать какие-то загадочные пассы перед ее лицом. Офелия недоуменно спрашивала себя, что на него нашло, пока не заметила на своем платье крошечные иллюзорные точки. Они становились все отчетливей, все ярче, все подвижнее, и вскоре вокруг Офелии, словно ожившие узоры, запорхали бабочки. Впервые она стала свидетельницей создания иллюзии. Да, барон не зря пользовался репутацией великого кутюрье.

– По официальной версии, я прибыл сюда лишь затем, чтобы сделать вам этот подарок – скромный презент министра элегантных искусств мадемуазель вице-рассказчице. И ни о чем другом мы с вами не беседовали, не так ли?

С этими словами, обращенными и к Офелии, и к Ренару, барон Мельхиор учтиво приподнял цилиндр и удалился.

– Ну, наконец-то мадемуазель вице-рассказчица пожаловали, – с облегченным вздохом сказал мажордом, когда Офелия позвонила в дверь. – Мы совсем испереживались. Господин главный рассказчик уже давно на сцене.

– И до чего он дошел?

– Кривой бродяга изменил судьбу двух первых героев и готовится перейти к третьему эпизоду.

Значит, у Офелии было еще немного времени в запасе. Старый Эрик вечер за вечером рассказывал одну и ту же эпопею, так что девушка знала, когда ей следует приготовиться к выходу на сцену.

– Извините, – сказал мажордом, мельком взглянув на Ренара, – но публика сюда не допускается.

– Это мой ассистент, – твердо возразила Офелия, – я не могу без него обойтись. Он должен стоять за кулисами. И прошу вас не задерживать меня, – добавила она, видя, что мажордом колеблется.

– Простите великодушно, мадемуазель вице-рассказчица, – сказал он наконец и впустил их обоих.

Офелия поманила за собой Ренара и нырнула в привычную полутьму закулисья. Она уже довольно хорошо освоилась здесь, что, впрочем, не мешало ей натыкаться на лесенки, стулья и декорации, словно нарочно преграждавшие ей путь. Гортанный голос старого Эрика и скорбная мелодия его аккордеона, приглушенные плотным черным занавесом, делали этот сумрак еще мрачнее.

Но сегодня вечером особенно гнетущим было молчание Ренара, такое ощутимое, что казалось, будто оно сталкивается с каждой поверхностью и отражается от нее с удвоенной силой.

Офелия прислонилась к какому-то шкафу и постояла, пытаясь унять колотившую ее нервную дрожь. После встречи с шевалье у нее подгибались ноги.

– Мадемуазель? – раздался голос Ренара, который едва не налетел на нее в темноте.

– Погодите минутку, – шепнула Офелия. – Этот мальчик… он всегда наводит на меня ужас. Спасибо вам, что догадались сбегать за помощью.

Набрав побольше воздуха в грудь, девушка спросила:

– Вы, наверно, предпочли бы остаться в Лунном Свете?

И она медленно повернулась к массивному силуэту, под которым поскрипывал пол. Здесь, в темноте, они были тенями среди теней, безликими фигурами, бестелесными голосами. И Офелия инстинктивно почувствовала, что в этой неразличимости форм Ренару легче будет заговорить.

– Я знаю, что там вы чувствовали себя дома, – тихо продолжала она, обращаясь к стоявшей перед ней темной глыбе. – Вы со всеми ладили, знали все входы и выходы, знали, где и как прятаться. И потом… там была Гаэль, а вы ее очень… ценили. Знаете, это ведь она мне написала о вашей беде. И вот, Рено, я решила, что должна вырвать вас из темницы.

Теперь о присутствии Ренара свидетельствовало только его хриплое, взволнованное дыхание.

– Вы свободны, Рено, – шепнула Офелия, – можете уйти, можете остаться. Я не хочу заставлять вас менять одну клетку на другую – вы, наверно, уже поняли, что я веду здесь нелегкую жизнь. Я распорядилась вашей судьбой, не рассуждая, не поговорив с вами, поступила как эгоистка… да я и есть эгоистка, – призналась она после короткого раздумья. – И остаюсь таковой, ибо в глубине души хочу, чтобы вы остались рядом со мной. Я знаю, что мои извинения ничем не помогут, но все же… простите меня.

– Нет, мадемуазель.

Ответ прозвучал еле слышно, но Офелию он потряс так, словно Ренар прокричал его во весь голос.

– Нет, мадемуазель, – угрюмо повторил он. – Ни за какие песочные часы на свете я не хотел бы остаться в Лунном Свете.

Тень шевельнулась: Ренар прислонился к чему-то, похожему на лесенку. Узкий луч света, пробившийся в щель между кулисами, упал на его голову, и волосы на макушке запылали, словно охваченные огнем.

– Мадемуазель, наверно, думает, что я сержусь. Но неужели она не понимает, что я совсем сбит с толку?

– Сбит с толку?

Офелия ожидала чего угодно, только не этого. Она взглянула на Рено: он свирепо теребил свою львиную гриву, думая, что невидим в полумраке кулис.

– После того, что случилось, я никогда не смогу смотреть в глаза мадемуазель или ее высокочтимому жениху. Мадемуазель желает сделать из меня своего помощника? Хочет услышать мое суждение и мой совет? По всем правилам я недостоин даже стоять рядом с мадемуазель.

– Что вы имеете в виду? – удивилась Офелия.

В полумраке сверкнули два зеленых огонька – широко открытые глаза Рено.

– Тут такое дело, – пробормотал он, – такое дело… ну, сами знаете… – (Теперь, когда его строгая невозмутимость лакея дала трещину, он заговорил с резким северным акцентом.) – Я… я ведь однажды разделся догола перед мадемуазель.

Офелия не поверила своим ушам, но, поняв, в чем дело, облегченно вздохнула:

– Только и всего? Послушайте, Рено, да ведь я тоже была тогда лакеем! Откуда же вы могли знать?!

– Все равно это ничего не меняет, я оказал неуважение мадемуазель. Говорил ей «ты», обращался с ней вольно, забирал у нее песочные часы; хуже того, мылся у нее в комнате, нагишом. Конечно, в ту пору я знать не знал, кто такая мадемуазель; понял это, только когда гладил газету и узнал ее по фотографии. Невеста господина интенданта! Да любого лакея вздернули бы на виселице за сотую долю таких проступков!

Театр содрогнулся от бурных аплодисментов: старый Эрик закончил свою сказку. Сейчас он начнет собирать пластины.

– Поймите, Рено, – сказала Офелия, чуть повысив голос, чтобы он услышал ее сквозь шум в зале, – вы объясняли мне, как устроена жизнь в Лунном Свете, оберегали меня от жандармов, когда я была никем. И сегодня я помню только об этом. Мне очень нужен советчик, но только вы, и никто другой. Так вот, обдумайте это как следует и дайте ответ после моего выступления. А сейчас монсеньор Фарук ждет моего выхода.

Когда за кулисами зажглись газовые лампы, Офелия увидела изумленное лицо Ренара.

– Бессмертный монсеньор… Он здесь, в зале?

– Да. И это ему я рассказываю истории Анимы. Ждите меня здесь, за кулисами, – шепнула Офелия. – Я потом вам все объясню.

Девушка вышла на сцену, щурясь от ярких огней рампы, под неохотные аплодисменты публики, и только тут содрогнулась от ужасной мысли: она понятия не имела, чтό будет рассказывать Фаруку.

Оскорбление

Усаживаясь, как обычно, на краю сцены, Офелия осознала подлинный смысл того, что говорила в лифте тетушка Розелина. Сегодня в театре собралось гораздо больше зрителей, чем прежде, и ни один вельможа не зевал, ни одна дама не играла своим жемчужным ожерельем. Нет, нынче вечером в этом роскошном зале на Офелию были жадно устремлены все бинокли. Еще вчера ее считали только маленькой простоватой иностранкой, но часы, проведенные в покоях Арчибальда, безнадежно погубили ее репутацию. В глазах придворных она приобщилась к пороку, сделала первый шаг на пути к разврату – иными словами, начала уподобляться этим людям, которые отныне были готовы смотреть на нее, как смотрят на фавориток.

Но никто из знатных особ не беспокоил ее так, как Беренильда – та сидела в первом ряду, и ее бриллианты переливались в мигающих огнях ламп. Она всегда безмолвно подбодряла Офелию взглядом перед началом выступления. Однако сегодня она на нее не смотрела.

Если и был такой вечер, когда Офелии никак не следовало забывать в Гинекее свою книгу сказок, то он наступил именно сегодня.

Один лишь Фарук, судя по всему, не ощущал атмосферу зала, зловонную, как стоячее болото. Он встал с кресла и подошел к сцене. Один. После инцидента на премьере Офелии фаворитки благоразумно оставались на своих местах, издали меря девушку злобными взглядами. Фарук уселся на подушки, которые директор театра специально разложил для монсеньора перед рампой, желая сделать более комфортным этот новый ритуал. Его длинные волосы ниспадали с головы белой шелковистой рекой. Он устремил на Офелию свой застывший, немигающий взгляд. До сих пор он еще ни разу не удостоил ее похвалой.

Фарук ждал сказку. Офелия ждала вдохновения.

Молчание, воцарившееся между ними, было таким долгим, что зрители начали тревожно перешептываться, стараясь не слишком повышать голос: они еще не забыли знаменитый стакан молока. Офелия понимала: медлить нельзя. Но в голове у нее было безнадежно пусто. Даже те истории, которые она знала наизусть, не раз повторяя их со сцены, сейчас пролетали мимо ее сознания, не задерживаясь, словно бабочки барона Мельхиора, которыми он усеял ее платье.

– Монсеньор, вы не разрешили бы мне перенести мои сказки на завтра? – робко спросила она.

Придворные, сидевшие слишком далеко, чтобы ее расслышать, начали тихонько переговариваться, не отрываясь от биноклей. Сам Фарук даже не пошевелился. Он продолжал пристально смотреть на Офелию, словно тоже не услышал ее. После долгой, тяжелой паузы он наконец промолвил низким, невыносимо тягучим голосом:

– Рассказывайте свою историю.

– Простите, монсеньор, сегодня у меня что-то не получается.

Фарук слегка сощурился, его взгляд из-под тяжелых век стал пристальнее, и эта вроде бы невинная концентрация внимания всколыхнула зал, вызвав мощную волну напряжения. Офелия судорожно сжалась, когда эта волна накрыла ее. Сила Фарука напрямую поражала нервную систему, и девушка знала, что никакой защиты от нее нет.

– Не получается… – повторил он.

– Нет. Примите мои извинения, монсеньор.

Фарук медленно, очень медленно повернул голову. К нему тотчас подскочил референт и протянул блокнот-памятку.

– Вот, – внезапно сказал Фарук. – Здесь я написал: «Каждый вечер вице-рассказчица будет рассказывать мне истории».

У Офелии пересохло во рту. Ну как один человек может навязывать свою волю другому?! Окинув взглядом ряды зрителей, девушка подумала: «Этот Дух Семьи, обладающий странной властью над своими потомками, верно, передал им всем свой эгоцентризм».

И внезапно она услышала собственный голос, словно ее уста знали лучше своей хозяйки, что следует делать:

– У одной маленькой девочки на Аниме жила-была кукла. Эта кукла умела двигаться, вертеть головой, поднимать руки, ходить – и все это самостоятельно. Кукла очень любила девочку, но в один прекрасный день ей надоело быть игрушкой. Она хотела только одного – стать актрисой…

– Мне не нравится эта история, – прервал ее Фарук. – Расскажите другую.

Но девушка набрала побольше воздуха в грудь и продолжила:

– И вот однажды ночью кукла сбежала из спальни девочки и начала странствовать от ковчега к ковчегу. Она думала лишь об одном – о своей мечте – и в конце концов повстречала в дороге бродячих кукольников…

Обычно Офелия делала паузы в своем рассказе и смешивала несколько сюжетов. Но этим вечером она говорила быстро и возбужденно, словно была не в себе. Гнев, усталость и страх завладели ее устами, и она плохо сознавала, кому и от чьего имени – своего или Фарука – рассказывает эту историю.

– Они обещали кукле сделать из нее актрису. Теперь она каждый вечер выступала на сцене маленького театра. Публика валом валила на ее представления. Но все-таки после каждого спектакля кукла чувствовала себя несчастной. И все чаще вспоминала о своей маленькой хозяйке. Она не понимала, отчего ей так грустно: разве она не осуществила свою мечту, не стала настоящей актрисой?

– Хватит!

Фарук вторично прервал Офелию. По залу пронесся испуганный ропот.

Офелия понимала, что лучше подчиниться. Но конец сказки все-таки прозвучал из ее уст, словно зажил самостоятельной жизнью:

– И в один прекрасный кукла поняла, в чем дело. Желание стать актрисой было вовсе не ее мечтой, а мечтой девочки. А кукла как была, так и осталась девочкиной послушной игрушкой.

Едва Офелия произнесла последнее слово, как ее пронзила адская боль, такая сильная, что ей пришлось вцепиться в край сцены, чтобы не упасть вниз. Из носа брызнула кровь, запачкав губы и подбородок. Сила Фарука воплотилась в ударную волну. Он медленно распрямился во весь свой гигантский рост, и его лицо утратило бесстрастное выражение. Белые брови приподнялись, бледные глаза расширились, черты яростно исказились.

Но тут из-за кулис выбежал старый Эрик.

– Монсеньор, благоволите сесть, сейчас вы услышите новую вер-р-рсию сказки о кр-р-ривом бр-р-родяге! – объявил он так громогласно, что его «р» напоминали рычание.

Он схватил Офелию за руку, встряхнул, поставил на ноги и выволок со сцены.

Рабочие уже суетились вовсю, заново устанавливая большой белый экран. Эрик тащил за собой Офелию, которая еле передвигала ноги, путаясь в шарфе; она еще успела заметить искаженное яростью лицо Фарука за миг до того, как их разделил черный занавес.

– Да вы просто ненормальная! – проворчал в бороду старый Эрик, убедившись, что его никто не слышит. – Хотите навлечь громы и молнии на свою голову?

Сперва Офелия решила, что старик воспользовался удобным случаем в надежде взять над ней реванш. Но увидев, что он напуган не меньше ее самой, начала понимать: он, вероятно, спас ей жизнь.

– У меня все вылетело из головы, – пролепетала девушка, утирая сочившуюся из носа кровь. – Я и не думала, что эта история так его разъярит.

– Ладно, попробую отвлечь его, может, он забудет ваш дерзкий поступок, – буркнул старый Эрик, продевая руки в ремни аккордеона. – Главное, чтобы он не успел ничего записать в свой блокнот. А не то достанется всему нашему театру.

С этими словами он бесцеремонно затолкал Офелию подальше за кулисы, и едва девушку скрыла темнота, как завораживающий голос рассказчика утихомирил гомонившую публику. Растерянная вконец, Офелия стала на ощупь пробираться к выходу, только теперь начиная осознавать, что она наделала. И когда ее руки встретились с крепкими руками Ренара, вцепилась в них, словно в спасательный круг.

– Ну, кажется, на сей раз я и впрямь сделала глупость, – прошептала она.

– Вы все еще нуждаетесь в моих советах и суждениях, мадемуазель? Тогда послушайте мое суждение: вам срочно требуется совет. И вот мой совет: всегда прислушивайтесь к моим суждениям.

Гораздо позже, уже глубокой ночью, Офелия наконец вспомнила о Торне.

Свернувшись клубочком в постели, изнемогая от тропической жары, она безуспешно боролась с тоскливым страхом, таким сильным, что он, как это бывало на Аниме, передавался всему окружающему. Москитная сетка вздымалась, точно корабельный парус, вешалки шумно сталкивались и стучали в шкафу, очки прыгали по кровати, словно разъяренный краб, туфли яростно топали по ковру, а жалюзи сотрясались так, что иллюзорный солнечный свет, проникавший в их щели, то вспыхивал, то исчезал.

Офелия долго пыталась заснуть, но стоило ей закрыть глаза, чтобы положить конец этому переполоху, как перед ней всплывало разъяренное лицо Фарука, словно его образ запечатлелся у нее под веками. Она испачкала четыре платка, пока ее нос не перестал кровоточить, а тело все еще сотрясалось от мучительных нервных судорог. Девушка не постигала, отчего эта незамысловатая сказка так поразила Духа Семьи. Когда Фарук объявил, что история о кукле ему не нравится, ей показалось, будто он узнал в марионетках собственных придворных, и это привело его в раздражение. Но теперь ей стало ясно, что она жестоко ошиблась: в ее сказке крылось нечто другое. После злополучного представления Фарук заперся на последнем этаже своей Башни и с тех пор, как выразился его референт, изолировал себя от общества.

Офелия тоже оказалась «изолированной от общества», но по другой причине.

Вплоть до новых распоряжений она была объявлена персоной нон грата.

Ренар полночи провел у телефона, выслушивая и записывая все отмененные приглашения. Что же касается Беренильды, то она сурово, как никогда, разбранила ее, назвав наглой, глупой и неблагодарной девчонкой.

– Если мы лишимся покровительства нашего монсеньора, мы погибнем! – твердила она, прижимая руки к округлившемуся животу.

Офелия снова и снова думала об этих словах, и ей не под силу было утихомирить вещи в комнате. И только увидев, как яростно раскачивается трюмо, она вспомнила, что пропустила назначенную встречу с Торном.

Девушка вскочила. Из собственного зеркала она прежде уже не раз проходила в зеркало на двери гардеробной интендантства. Офелия погрузила руку в свое отражение и удивилась, не нащупав на другом конце никакой одежды. Это означало, что Торн оставил дверь гардеробной открытой и все еще ждет ее появления, несмотря на поздний час. Поколебавшись, она схватила очки, шагавшие боком, по-крабьи, через кровать, надела домашнее платье и ботинки.

Интендантство всегда было воплощением порядка: идеально ровные ряды папок, запертые на ключ шкафчики, этикетки на каждой дверце. Офелия решила, что ошиблась зеркалом, обнаружив в мигающем свете лампы сотни бумаг, разлетевшихся по комнате, как птички в вольере.

Ледяной вихрь с бешеной силой врывался в помещение через круглое слуховое оконце; это был настоящий ветер, а не тот иллюзорный теплый бриз, которым Офелия дышала с утра до вечера, и он превратил разбросанные листы в свирепый белый буран. Офелия осторожно переступила порог, боясь растоптать какой-нибудь документ и спрашивая себя, куда девался Торн и зачем он распахнул окно.

Только сделав несколько шагов и услышав хруст стекла под ногами, Офелия поняла, что окно попросту разбито. Но это было ничто по сравнению с тем сюрпризом, который ждал ее дальше, когда она разглядела наконец Торна в самой гуще бумажной метели.

Он целился в нее из пистолета.

Обещания

Офелию так потряс его вид, что она даже не успела испугаться. Торн был неузнаваем. Кровь текла с его лба, из ноздрей, изо рта, словно бесчисленные рукава одной большой реки. Кровь пропитывала волосы, не давала разомкнуть веки, капала с кончика носа и оставляла пурпурные разводы на белой рубашке.

– Ах, это вы, – промолвил Торн, опустив пистолет. – Вам следовало меня предупредить, я уже перестал вас ждать.

Он говорил спокойно, сдержанно, не обращая внимания на свои раны, так, будто в его интендантстве никакого разгрома и в помине не было. Быстрым движением он подкинул пистолет, взял его за ствол и протянул Офелии рукояткой вперед.

– Возьмите. Нажимайте на курок лишь в случае крайней необходимости. Они наверняка больше не явятся, но осторожность не помешает.

Офелия даже не взглянула на пистолет – она смотрела только на кровь. И прилагала все силы, чтобы не выдать свой ужас.

– Кто это сделал?

– Этот вопрос меня не волнует, они уже получили по заслугам, – равнодушно ответил Торн. – Зато я был бы им очень благодарен, если бы они поаккуратнее рылись в моих ящиках. Мне теперь понадобится много часов, чтобы все разложить по местам.

Поняв, что Офелия так и не дотронется до пистолета, Торн сунул его за пояс и схватил на лету порхавший над ним лист бумаги.

– «Просьба о субсидии для улучшения внешнего вида зданий», – пробормотал он сквозь зубы. – Это пойдет в стопку под телефоном.

Офелия изумленно взирала на Торна, который перешагнул через груды бумаг и аккуратно положил лист под то, что некогда было телефонным аппаратом. Теперь она уже разглядела такие же стопки по всей комнате – прижатые корзинкой для мусора, пепельницей, ножками стула, словно белые птичьи гнезда, спасенные от ветра. И на каждой из них была кровь Торна. Офелия невольно восхитилась этой безумной страстью к порядку: он даже не подумал сначала заняться своими ранами, вызвать жандармов или чем-то заткнуть разбитое слуховое окно, а в первую очередь бросился собирать архив. Вот и сейчас он, присев на ковер, сортировал очередную кипу листов, подобранных с пола.

Офелия подвязала шарфом волосы, которые трепал ветер, и рискнула выглянуть в окно. Под ним она увидела гребень высоченной отвесной стены, основание которой терялось в тумане далеко внизу. Если налетчики разбили окно снаружи, они, наверно, были опытными скалолазами. На какой-то миг у нее возникло подозрение, что тут не обошлось без шевалье, хотя это как-то не соответствовало его манере мстить.

Офелия повернулась к гардеробной, откуда вышла, и поняла, отчего ее дверь широко распахнута: из нее тоже грубо вышвырнули всю одежду. Девушка подобрала плащ, валявшийся на полу, и кое-как заткнула им оконный проем. Ветер перестал рваться в комнату, и бумаги мягко, как осенние листья, спланировали вниз.

Стуча зубами, Офелия повернула до отказа кран чугунного радиатора и винты газовых ламп, чтобы в комнате стало теплее и светлее. Какая стужа… и это в июне!

Торн ни словом, ни взглядом не мешал ей хозяйничать. Он сидел по-турецки на ковре, продолжая собирать, изучать и классифицировать свои бумаги. Его серо-стальные глаза блестели от напряжения под корками засохшей крови на изуродованном лице. Когда он откидывал назад волосы, видно было, что они склеились, превратившись в багровые сосульки.

– Торн, – опасливо прошептала Офелия. – Не хочу вас пугать, но вы… гм… вы не очень хорошо выглядите.

– Порез на лбу, сломанный нос, пара выбитых зубов и ушибы в нескольких местах, – перечислил Торн, не отрывая глаз от документов. – Не пугайтесь из-за крови, это только моя.

– У вас есть аптечка?

– Была. Нижний ящик письменного стола.

Офелия присела и, заметив валявшуюся под столом деревянную лакированную коробку и приняв ее за аптечку, высыпала содержимое на пол. К великому ее удивлению, там оказались игральные кости – десятки игральных костей. Самая странная и самая бесполезная коллекция на свете, какую ей приходилось видеть.

Наконец она разыскала аптечку по невыносимо едкому запаху – под креслом. Но все пузырьки оказались разбитыми. Офелия перебрала осколки, надеясь найти хоть один целый пузырек – увы, такового не было, как не было ни пластыря, ни бинтов.

– Вам нужно показаться врачу, – объявила Офелия.

– Нет, – ответил Торн, – мне нужно разобраться с документами. Интендантство откроется для посетителей, как всегда, ровно в восемь утра, ни минутой позже.

Шарф Офелии зябко подрагивал на ее плечах. Она опустилась на колени рядом со сгорбившимся Торном и протянула ему пачку собранных ею листов.

– Ну, как вам угодно. А теперь расскажите все-таки, что же тут произошло.

И Торн заговорил, рассматривая при этом на свет какой-то факсимильный текст:

– Двое субъектов в масках взобрались по внешней стене и проникли в интендантство путем взлома. Они стали задавать мне вопросы, на которые я, естественно, не пожелал отвечать, а потом начали искать то, чего я им не пожелал выдать. Моим притупившимся когтям, конечно, далеко до когтей моих родичей с отцовской стороны, но в сочетании с пистолетом они оказались вполне эффективными. В результате этим господам пришлось срочно ретироваться через окно. – (В подкрепление отчета, сделанного казенным языком протокола, Торн запустил пальцы в нагрудный карман рубашки и вынул черный бархатный мешочек.) – Нос и ухо, – пояснил он, встряхнув его. – Теперь у моих обидчиков есть отличительные признаки, которые облегчат будущее расследование.

– Но чего они хотели, эти люди? – спросила Офелия, стараясь не глядеть на мешочек. – Что им было нужно?

– Конфиденциальные сведения. Дело в том, что мне поручено одно щекотливое дело, в котором замешаны важные персоны.

Офелия затаила дыхание: ей вспомнились письма с угрозами.

– Это связано с Книгой Фарука?

– Что за ерунда! – буркнул Торн. – Ничего подобного. В настоящее время я занимаюсь реабилитацией Отверженных.

Офелии вспомнились многочисленные газетные статьи, предостерегавшие население Лунного Света от происков Отверженных. Она подумала о двусмысленном положении Торна в этом деле.

– Какая же может быть реабилитация?! Беренильда мне сказала, что преступления этих кланов слишком ужасны, чтобы их когда-нибудь простили.

– Не совсем так.

Сухопарое, согнутое в три погибели тело Торна почти не двигалось, зато его длинные руки неустанно сновали туда-сюда. Он разглаживал, складывал и разравнивал бесчисленные бухгалтерские ведомости; ни один листок ни на миллиметр не высовывался из идеально ровных стопок. Офелия заметила даже, что и сами эти стопки были разложены строго симметрично, по горизонтальным и вертикальным линиям клетчатого ковра. Девушка вспомнила странную коллекцию игральных костей, найденную под столом, и озадаченно подумала: а может, ее жених слегка не в себе?

– Отверженные – прекрасные охотники, единственные, кто способен одолеть зверей нашего ковчега и защитить от них остальные кланы, – между тем рассказывал Торн. – Если бы вы побывали в нижних городах Полюса, то увидели бы этих героев с глазами бесправных рабов. Их очень боятся здесь, наверху.

Офелия потуже обхватила руками колени и уткнулась лицом в шарф. Ее внезапно пронзил холод, куда более страшный, чем тот, что царил в интендантстве. Иногда ей казалось, что она помолвлена с роботом.

– Но как же в таком случае убедить Двор дать им новый шанс?

– Прибегнув к закону, – ответил Торн, взявшись за очередную кипу бумаг. – Наша конституция предусматривает возможность замены окончательного Отвержения временным, если затронуты интересы всего общества. И я постараюсь доказать это на ближайшем съезде Семейных Штатов, который состоится первого августа. Мое досье, содержащее весомые аргументы в пользу Отверженных, надежно спрятано в сейфе. А до этого времени интендантство представит их здешнему обществу и официально возьмет под свое покровительство, как бы там ни бесились те, кто нас запугивает.

Офелии неожиданно вспомнилась фарфоровая трубка, которую она прочитала по просьбе Арчибальда. Начальник полиции убил нескольких Отверженных за браконьерство и сейчас числился пропавшим без вести. Если бы Офелия не так строго соблюдала профессиональную тайну, она охотно посвятила бы в нее Торна. Но вместо этого спросила:

– А что такое Семейные Штаты? Я никогда о них не слышала.

– Они созываются раз в пятнадцать лет. По этому случаю Фарук возглавляет Совет министров и выслушивает жалобы представителей трех Штатов – знатных особ, Отверженных и бесправных от рождения.

– Но почему именно вы должны представлять Отверженных? Вы ведь убили одного из них.

И Офелия нахмурилась, ясно вспомнив, словно это было вчера, их первый обед в замке Беренильды, когда Торн равнодушно объявил эту новость между двумя ложками супа, как будто говорил о каком-то пустяке.

– Законная самооборона, – возразил он, ничуть не смутившись. – Если кто-то из Отверженных нанимается к знатной особе для таких грязных дел, он должен понести за это наказание. Но как бы то ни было, Отверженные не имеют права появляться при Дворе, даже на съезде Семейных Штатов, – они обязаны выбрать себе представителя. И, делая ставку на меня, поступают весьма разумно.

Офелии было горько слушать его, когда он говорил с ней так – уткнувшись в свои бумаги, не удостаивая взглядом. Сейчас этот человек в грязной рубашке, с монотонным голосом и скованными жестами, действительно походил на заржавленного робота, автоматически исполнявшего положенные действия.

Однако через несколько минут Торн взглянул на свои часы, также запачканные кровью, и сказал:

– Ну, вы покончили с вопросами? Хорошо. Теперь моя очередь.

Он уложил часы в кармашек и обхватил колени руками, давая себе отдых. Его скрюченное тело замерло, точно остановленная машина; мрачное лицо в кровавых подтеках было подозрительно бесстрастным.

Но это бесстрастие оказалось лишь маской. Офелия испуганно застыла, когда Торн наконец поднял глаза и, впившись в нее ястребиным взглядом, спросил:

– Что вы делали сегодня у Арчибальда?

Его прежде безразличный голос теперь прозвучал почти угрожающе. Офелия была застигнута врасплох: их разговор принял неожиданный оборот, коснувшись ее лично. Но главное, она не понимала, каким образом Торн обо всем узнал, сидя весь день в интендантстве.

– Ах, это… Это слишком долго объяснять.

– У нас с вами была назначена встреча, – подчеркнуто медленно произнес Торн. – Так почему же вы предпочли мне Арчибальда? Вы сочли его более гостеприимным?

– Дело совсем не в этом, – пролепетала Офелия. – Просто… случилось нечто непредвиденное.

– Ну, так что же я должен сделать, чтобы вы перестали меня избегать?

Теперь стальные глаза Торна пылали, как расплавленный металл. Офелия втянула голову в плечи, стараясь поглубже спрятать лицо в шарфе, но заставляя себя не отворачиваться. Хотя Торн внушал ей сейчас легкий страх, она не хотела, чтобы он это заметил.

– У меня была непредвиденная встреча. Честно говоря, я о вас забыла.

Услышав этот ответ, Торн впился в Офелию таким пронзительным взглядом, что ей почудилось, будто она съеживается до крошечных размеров, тогда как сам он начал вырастать до потолка. Он так нахмурился, что засохшие кровавые корки на его лице местами потрескались.

– Да, я вижу, вы меня действительно не любите.

Офелию словно током ударило. Ей уже было хорошо знакомо это ощущение: оно предшествовало тому моменту, когда Дракон выпускает когти. Девушка инстинктивно закрыла лицо руками, и этот жест немедленно ослабил напряжение Торна: его бесстрастие сменилось унынием.

– Вот, значит, до чего дошло… Неужели вы до такой степени меня боитесь?

Офелия попыталась оправдаться:

– Мне сегодня и без того пришлось выдержать тяжкое испытание. А вам невредно было бы взглянуть на себя в зеркало, когда вы гневаетесь, – в таком состоянии вы выглядите таким же устрашающим, как…

– Но я никогда не причиню вам зла.

Торн прервал ее так резко, что Офелия растерялась. Впервые за долгое время она поверила в его искренность.

– Знаете, есть много способов причинить зло. Я теперь доверяю всего нескольким людям, и в настоящее время ни вы, ни Арчибальд не входите в их число.

Торн взглянул на свои большие окровавленные руки и каким-то беспомощным, неловким движением вытер их о рубашку, словно только теперь осознал, как ужасно выглядит.

– У меня много врагов, – мрачно сказал он. – Но я не хочу относить вас к их числу. Скажите же мне, что я должен сделать. Ведь вы для этого сюда пришли, не так ли? Вы хотите предложить мне сделку; я вас слушаю.

Офелия предпочла бы вести разговор где-нибудь в другом месте, а не в этой разоренной комнате и не с этим собеседником в кровоподтеках, но отступать она не хотела.

– Мне нужна работа.

– Ра-бо-та… – повторил Торн со своим жестким акцентом, выделяя каждый слог. – Но у вас она уже есть.

– Я убедилась, что не гожусь для роли вице-рассказчицы. Мое сегодняшнее выступление провалилось. Не думаю, что монсеньор Фарук захочет еще когда-нибудь меня слушать.

Если Торн и был разочарован новостью, то никак этого не выказал.

– Фарук не лишит вас своего покровительства. Вы слишком много для него значите. В конце концов он забудет о случившемся. Он всегда все забывает.

Офелия горячо надеялась, что Торн прав. От одного лишь воспоминания о гневе Духа Семьи ее пронизывала жгучая невралгическая боль.

– Я подумала и решила, что самое лучшее – открыть кабинет чтения. Там я могла бы заняться экспертизой семейных вещей, чтобы подтверждать их подлинность, или же…

– Принято, – сказал Торн, даже не дослушав.

Офелия удивленно взглянула на него: она не ожидала, что так быстро добьется согласия.

– Только попрошу вас не демонстрировать свою работу перед Фаруком, – продолжал Торн. – Не то он вздумает испробовать ваше умение на своей Книге, а его Книга – это мое дело. Что-нибудь еще?

– Я наняла себе в помощники одного человека, но у меня нет возможности платить ему. И вообще я плохо разбираюсь в денежных вопросах. Не могли бы вы оплачивать его работу, пока я не начну делать это из своих средств?

– Принято. Что-нибудь еще?

– Э-э-э… да, – пробормотала Офелия, совсем растерявшись от такой уступчивости. – Боюсь, что, прожив так долго среди иллюзий, я утратила способность отличать их от реальности. Мне хотелось бы увидеть внешний мир за пределами Небограда.

– Принято, – ответил Торн все так же решительно. – Полярная ночь на исходе, температура повышается, скоро вы сможете там прогуляться. Что-нибудь еще?

– Со дня моего прибытия на Полюс я постоянно живу под крышей вашей тетушки. Мне хотелось бы иметь собственное жилье, хотя бы скромное и где угодно.

– Принято. Что-нибудь еще?

Офелия допускала, что Торн готов пойти на некоторые уступки, но даже представить себе не могла, что он без единого возражения согласится на все ее просьбы. Видно, он и в самом деле очень хотел помириться с ней. И девушка решила ответить ему тем же. Она развязала свой шарф, протерла очки, откинула назад густые темные кудри и взглянула ему в лицо.

– Вот моя последняя просьба, самая важная из всех. Обещайте, что всегда будете честны со мной. Я знаю, что для вас я – всего лишь пара читающих рук, и не строю больше иллюзий по этому поводу, – продолжала она, теребя свои перчатки. – Я готова исполнить эту роль, но только пусть между нами будет полная ясность – уверяю вас, мы оба на этом выиграем. Я даже готова научить вас читать вещи после Церемонии передачи Дара; а вы научите меня разумно владеть когтями. И это будет нашим единственным супружеским долгом, – сказала девушка, подчеркивая каждое слово. – Теперь, когда я опять доверяю вам, постарайтесь и вы не скрывать от меня ничего, что имеет ко мне прямое отношение.

На сей раз Торн долго хмуро молчал. Тишину нарушали только завывания ветра, пытавшегося найти лазейку в скомканном плаще, которым девушка заткнула окно.

– Принято, – наконец бросил Торн.

Они долго смотрели друг на друга, чувствуя какую-то странную неловкость. Офелия ждала любого символического жеста – протянутой руки, приветливой улыбки, – но Торн застыл на месте, как мраморная глыба.

«Что ж, если мы оба так разоткровенничались, нужно воспользоваться моментом», – подумала Офелия.

– Вы надеетесь на свою память, чтобы прочесть Книгу, верно? Неужели ваша память так феноменальна?

Торн покривился при упоминании о Книге.

– Даже более чем.

– Значит ли это, что на Церемонии передачи Дара я получу и когти, и память? – настаивала Офелия.

– Все будет зависеть от вашей восприимчивости. Это не имеет ничего общего с точной наукой.

– А как обстоит дело с вашей восприимчивостью? Ведь одной только памяти мало, чтобы стать хорошим чтецом. Кроме того, – добавила девушка, вспомнив условия договора, – вы обязались освоить умение читать за три месяца. А мне понадобились на это долгие годы.

– Что ж, неудача вполне возможна, – признал Торн.

Офелия испытующе посмотрела на него. Он как будто всеми силами стремился выполнить желание Фарука, но теперь девушке казалось, что его не очень-то заботит исход этого дела…

– А что будет, если вы разочаруете монсеньора Фарука, после того как обнадежили его? Вы надеетесь, что он все-таки пожалует вам знатность?

– Конечно нет, – ответил Торн все так же равнодушно. – Но зато вы будете избавлены от неудобного мужа.

Если это была шутка, то Офелия вовсе не находила ее остроумной.

– Вы не должны так легкомысленно относиться к этому чтению. Другие, в отличие от вас, принимают его всерьез, и в первую очередь сам Фарук. Я тут получила одно странное письмо… ну, неважно… Похоже, что Книга и тайны, в ней заключенные, кому-то очень мешают. И мешают даже больше, чем ваши Отверженные, – добавила девушка, указав на пол, усыпанный осколками стекла.

Торн тяжело вздохнул; из-за сломанных рёбер этот звук напоминал сиплый свисток чайника.

– Перестаньте вы поминать эту Книгу по любому поводу. И вообще, – сказал он, подобрав с пола очередную партию листков, – извините за бесцеремонность, но вы уже достаточно поговорили о себе. С вашего разрешения, я хотел бы продолжить разборку.

– Сегодня я встретила шевалье. Он мне во всем признался.

Прежде у Офелии не было случая поговорить с Торном о гибели его родственников. Она знала только, что его сводный брат и сводная сестра жестоко обходились с ним в детстве и что они почти не разговаривали с ним, став взрослыми. Но тут Офелию ждал сюрприз: услышав ее, Торн сжался всем телом.

– При свидетелях? – коротко спросил он.

– Нет. Честно говоря, мне кажется, он слегка поврежден в уме.

И вдруг Офелию пронзила догадка: кто же другой, если не сумасшедший, мог прислать ей угрожающее письмо, заключив его словами «Богу неугодно ваше пребывание здесь»?!

– А потом у меня была очень интересная беседа с бароном Мельхиором, – продолжала она. – Он сказал, что Миражи боятся шевалье не меньше, чем мы. И еще он попросил кое-что передать вам.

– Что именно?

– Господин барон посоветовал вам обследовать имение его кузена Арнольда… нет, Харольда. И сказал, что это вам поможет при переписи домашних животных. Вы понимаете, что он имел в виду?

– Приму к сведению, – бросил Торн, перебирая обрывки какого-то каталога.

Офелия нахмурилась. И это все? Немного же для человека, который только что обещал ничего не скрывать от нее. Офелия с трудом поднялась с пола и отряхнула платье закоченевшей от холода рукой. Она совсем обессилела.

– Пойду спать. Не забудьте о своих обещаниях.

– Не забуду. Я никогда и ничего не забываю.

Торн произнес это своим «официальным» тоном, чопорно выпрямившись, словно давал ей понять, что тема личной жизни исчерпана. Офелия подумала: господи, и вот с этим автоматом я буду через два месяца связана на всю оставшуюся жизнь!

«Если мы вообще до этого доживем», – сказала она себе, окинув взглядом разгромленную комнату интендантства. И, не удержавшись, посоветовала Торну:

– Вам следовало бы смыть кровь и застеклить окно перед тем, как принимать посетителей. Не стоит давать людям лишний повод плохо о вас думать.

Не отрываясь от своего каталога, Торн вынул из кармана часы, но не стал смотреть на циферблат, а только яростно сжал их в кулаке.

– Вы хотели, чтобы я был честен с вами? Так вот знайте, что вы для меня – не просто пара рук. И мне в высшей степени наплевать, что обо мне думают другие, если вы плохо обо мне думаете! Вы вернете мне эти часы, когда я исполню все свои обещания, – рявкнул он, протягивая часы Офелии и не глядя на ее изумленное лицо. – Мой вам совет на будущее: если когда-нибудь усомнитесь во мне, прочтите их.

И бросил вместо прощания:

– Я скоро позвоню вам по поводу кабинета чтения.

Офелия пролетела сквозь зеркало и очутилась у себя в спальне, в удушливо-жарком воздухе Гинекея. Она взглянула на часы Торна, стучавшие мерно, как механическое сердце, и поняла, что этой ночью ей снова не удастся заснуть.

Колокольчик

– Офелия, говорит мама… кх-х-х… я получила твое последнее письмо… кх-х-х… Браво, сколько бесполезных слов и ничего существенного… кх-х-х… Ты никогда не умела убедительно врать… кх-х-х… Я сразу понимаю, когда кто-то из моих детей пытается что-то скрыть от меня… кх-х-х… Ты что же, решила утаить от своих близких, как живешь?.. кх-х-х… Не выйдет, ты плохо нас знаешь, дочь моя… кх-х-х… Мы прилетаем на «Бореале» четвертого июля, в два часа пополудни… кх-х-х… Поскольку я не доверяю твоему жениху, я предпочла воспользоваться этим анимафоном… кх-х-х…

Подготовь жилье для двадцати одного человека, твой брат, сестры и кузены приедут вместе с нами… кх-х-х… Мы твердо решили присутствовать на свадьбе… кх-х-х… Офелия, говорит мама… кх-х-х… я получила твое последнее…

Офелия притронулась пальцем к звуковому цилиндру, вращавшемуся в миниатюрном фонографе, и сунула анимафон в карман платья. Цилиндр ничем не управлялся – ни ручкой, ни ключом, ни шнурком, – его мог запустить или выключить только житель Анимы. Девушка не сразу освоилась с этим устройством, которое ей доставил почтальон; пришлось повозиться, прежде чем она смогла прослушать послание матери.

– Ну вот, – заключила она, обращаясь к тетушке Розелине и Беренильде. – Что вы об этом думаете?

Офелия и сама не знала, какое чувство – радость или паника – заставило сильнее биться ее сердце.

– Я думаю, что четвертое июля – это следующая неделя, – недовольно проворчала тетушка Розелина. – Они все уже находятся на борту «Бореаля», так что на сей раз мы никак не сможем их задержать. И с твоей мамашей, девочка, мы еще хлебнем горя.

– А я думаю, – с медовой улыбкой сказала Беренильда, – что их приезд будет совсем некстати.

И она бросила многозначительный взгляд на витрину, которую художник-шрифтовик украшал надписью «Экспертиза и установление подлинности». Витрина выглядела бы прекрасно, если бы с обратной стороны ее не уродовали жуткие рожи, корчившие гримасы, – они появились на стекле ночью, стараниями неизвестных «доброжелателей». Это были, конечно, иллюзии, но они что-то не спешили рассеяться.

– Извините, сударыни!

Тетушка Розелина и одна из Валькирий посторонились, чтобы пропустить двух рабочих, передвигавших письменный стол. «Не просто стол, – подумала Офелия, – а мой стол». Торн решил обустроить кабинет чтения для своей невесты во всеми забытом уголке старой галереи Парадиза. Здесь ее кабинет не мог привлечь слишком много клиентов, а главное, обратить на себя внимание Фарука. Однако ремонт еще не кончился, а кто-то уже пытался напакостить чтице. Беренильда была права: родные Офелии выбрали не лучший момент для приезда.

Со времени скандала в Оптическом театре, случившегося по вине вице-рассказчицы, Паутина лишила девушку персональной защиты. Тщетно Арчибальд пытался ее оправдать – Семья была непреклонна. Теперь им оставили всего одну Валькирию, да и та оберегала лишь Беренильду с ее будущим ребенком. Что касается Фарука, то он уже три недели не подавал признаков жизни, запершись на последнем этаже своей Башни. Судя по сообщениям газет, такого не случалось несколько десятилетий. Список гостей Парадиза, который главный камергер составлял, сообразуясь с распорядком дня Фарука, был забыт до лучших времен. Бесчисленные залы и сады дворца тотчас заполонили аристократы всех мастей, в том числе и те, кого до сих пор никогда еще не приглашали. Теперь здесь царила полная неразбериха, где каждый был кум королю и где ежедневно происходили ожесточенные иерархические стычки. Миражи и Паутина беспрерывно оспаривали друг у друга главенство в обществе.

– Разгневать нашего монсеньора дурацкой сказкой про куклу… о чем вы только думали?! Из-за вас мы практически лишились его покровительства! – в очередной раз воскликнула Беренильда.

Офелия поостереглась возразить ей, что не видит большой разницы между своим прежним и нынешним положением. Валькирии не избавили девушку ни от унижений, ни от угроз, и само присутствие этих мрачных старух, следовавших за ними как тени, мало ее радовало. Если уж ей суждено быть убитой, то пусть лучше не у них на глазах.

– Не тревожьтесь, мадам, – сказала она вместо этого, – Фарук очень привязан к вам и никогда не лишит своей защиты.

– Ах, не утешайте меня! Мой фавор всегда был временным, я это чувствовала с самого начала. А уж когда я стану матерью, он и вовсе утратит ко мне интерес, – с горечью прошептала красавица.

Офелия виновато взглянула на круглый живот Беренильды, от которого та не отнимала рук, словно боясь, что ребенок, которого она носит, может в любой момент сбежать от нее.

– Ну, что сделано, то сделано, – заключила Беренильда, вздернув подбородок. – А жилье для вашей семьи Торн подыщет. Да вот и он!

И в самом деле, у входа забренчал колокольчик, и в дверном проеме появился Торн, согнувшийся в три погибели, чтобы не задеть головой притолоку. С аккуратно зачесанными назад волосами, в своем черном мундире с эполетами, жених выглядел сейчас гораздо презентабельнее, чем в их предыдущую встречу с Офелией, хотя полученные раны оставили на его лице темные шрамы. Он бросил быстрый взгляд на кошмарные иллюзии, обезобразившие витрину.

– Не надейтесь на большой приток клиентов, – предупредил он вместо приветствия.

Тетушка Розелина открыла было рот, чтобы возразить, но Беренильда проворно взяла ее под руку и отвела подальше.

– Пойдемте, дорогая, не будем мешать моему племяннику и вашей племяннице, пусть побеседуют наедине.

Офелия посмотрела вслед обеим дамам, пробиравшимся между рабочими. Беренильда действовала из самых добрых побуждений, но девушке стало как-то не по себе.

На первый взгляд, Торн был абсолютно спокоен, однако он нервно постукивал пальцем одной руки по запястью другой, и Офелия подумала: уж не чувствует ли он себя так же неловко рядом со мной, как я – рядом с ним? Теперь, когда они заключили между собой договор, все как будто обещало наладиться, но от их последней беседы у девушки остался странный осадок. И чем ближе был день свадьбы, тем сильней ее мучил необъяснимый страх.

– Я получила сообщение от моей матери, – сказала Офелия с места в карьер. – Она прилетит сюда на следующей неделе. Она… и еще двадцать моих родственников.

Торн стоял, заложив руки за спину, застывший и немой, как скала, – девушке даже показалось, что он ее не услышал.

– Двадцать один человек, – проворчал он наконец. – Двадцать один человек с Анимы, и всех их придется где-то размещать, кормить и охранять больше месяца. Им что, больше делать нечего, как сидеть тут?

– В нашей семье все работают хранителями древнего наследия. В летнее время такого рода учреждения закрываются. Разве у вас не бывает отпусков?

Увидев, как Торн нахмурил брови, Офелия заподозрила, что оскорбила его этим вопросом.

– Ваши родные наверняка попытаются увезти вас обратно на Аниму, – объявил он. – Они меня не любят, а ваша мать – особа крайне импульсивная. Но как бы вам ни хотелось уехать, я прошу не подавать им к этому никаких поводов. Вы не должны покидать Полюс до того, как мы поженимся. Было бы идеально, если бы вы вообще не обсуждали с ними определенные темы.

Офелия тоже помрачнела.

– Я не умею притворяться и никак не смогу найти убедительную причину, чтобы остаться здесь. Так что это ваша задача – убедить моих родителей…

– Вы связаны договором с Фаруком. И в случае его нарушения дипломатические последствия будут весьма серьезными, как для вашей семьи, так и для моей.

– Это мне уже известно, – рассердилась Офелия.

Она так тоскует по Аниме, а он прикрывается «дипломатическими последствиями»! Уловив в ее голосе раздражение, Торн соблаговолил нагнуться и посмотреть ей в лицо.

– Вам хочется, чтобы я сказал вашим родным, что вы остаетесь из-за меня? Вряд ли они в это поверят.

«…Письмо… кх-х-х… Браво, сколько бесполезных слов и ничего существенного… кх-х-х… Ты никогда не умела убедительно врать… кх-х-х…»

Офелия поспешно сунула руку в карман, чтобы заставить умолкнуть анимафон, который включился, почувствовав ее нервозность.

– Нет, – сдержанно ответила она, – я хочу, чтобы вы помогли мне успокоить моих родных, когда они сюда прибудут. Я не требую, чтобы вы изображали перед ними идеального зятя, но неужели вы не способны хотя бы улыбнуться им?!

Офелия так и не узнала, что ответил Торн: его голос был заглушен звоном дверного колокольчика. Она не поверила своим очкам, увидев посетителя, переступившего порог. Это был Лазарус собственной персоной – великий, всемирно известный путешественник, странствующий по ковчегам!

– Тук-тук, у вас отквыто? – весело спросил он, приподняв свой огромный цилиндр. – Добвый день, дважайшие дамы!

Кроме своего причудливого произношения, где не было места звуку «р», Лазарус мог похвастаться длинными серебристо-белыми волосами, пухлым, младенчески-гладким лицом, переходившим сверху в лысину, белым рединготом и парой хитро поблескивающих глазок, спрятанных за розовыми очками. Эта внешность старого фокусника скрывала, однако, неутомимого странника и гениального предпринимателя. Родиной Лазаруса был Вавилон – ковчег, славившийся своим разнородным населением и сверхсовременными технологиями, о котором Офелия слышала с детства. Лазарус впервые пожаловал на Полюс. Он был одним из тех редких туристов, которых Двор принимал с распростертыми объятиями.

– А у меня к вам дело! – объявил путешественник, с любопытством поглядывая на кривлявшиеся иллюзии в витрине.

Офелия постаралась принять вид серьезного профессионала. Лучшего посетителя для дебюта в своей новой ипостаси она и желать не могла. Лазарус собирался пробыть на Полюсе всего несколько недель, и аристократы дрались между собой за честь принять его в своих салонах. А он выбрал для посещения ее, зачумленную, и сам пожаловал к ней в кабинет!

Более того, Лазарус явился не один. За ним тяжелыми, неуклюжими шагами следовал его механический лакей Уолтер, собранный на вавилонской мануфактуре.

– Вы, кажется, утверждали, что клиентов мне не видать? – шепнула Офелия Торну.

Тот не ответил. При первом же звуке колокольчика он отошел подальше от Офелии, выражая всем своим видом бесстрастие, словно считал неприличным беседовать на людях с невестой.

– Добрый день, господин Лазарус! – воскликнула Офелия, спеша навстречу гостю.

Девушка старалась не смотреть на Уолтера, боясь показаться бестактной. Она впервые столкнулась с этим механическим слугой, о котором в Небограде давно уже ходили слухи. Если не считать его черной ливреи, в нем не было ничего человеческого. Он походил на манекен с подвижными частями, какие используют, чтобы научиться рисунку: металлическая голова без лица, руки и ноги на шарнирах, позволяющих менять позы. По словам людей – а главное, по словам Ренара, слышавшего этих людей, – Уолтер мог носить чемоданы, подавать чай и играть в шахматы, что само по себе уже было чудом, хотя он никогда не выигрывал.

– Вы мадемуазель Офелия, чтица с Анимы? – осведомился Лазарус, внимательно глядя на девушку поверх розовых очков.

– Да, месье.

– Пвелестно! – радостно воскликнул он. – Я дважды посещал Аниму, это очень живописный ковчег. Ваши кивпичные домики обладают хавактевом… я хочу сказать, буквально человеческим хавактевом, хотя и не всегда покладистым. В одном из них двевной замок пвищемил мне пальцы, потому что я забыл вытеветь ноги у входа. Итак, вы пвибыли на Полюс с двугого конца света и поселились здесь? Я уважаю людей, готовых познать культуву двугих Семей!

И пока старый Лазарус горячо тряс ее руку, Офелия молчала – ведь не говорить же ему, что на Полюс ее привел вовсе не интерес к чужой культуре. Она боялась, что, если он и дальше будет так восхищаться Анимой, ее тоска по родине только усилится.

– Вы похожи на ту потвясающую женщину-авхитектова, о котовой я столько услышал по пвибытии, – мисс Хильдегавд, кажется, – восторженно продолжал он. – Этот Небогвад – пвосто чудо из чудес, я восхищался каждым этажом! Какая идиллия, настоящая Авкадия![9] Мне не тевпится увидеть эту женщину, но она буквально неуловима! Я много путешествовал, но никогда еще не был на ее Авкантевве – этот ковчег недосягаем. Гововят, что он находится в каком-то дальнем уголке пвостванства, но его жители создали уковоченные пути ко всем остальным ковчегам! Вы ведь слышали о Возе Ветвов? – поинтересовался путешественник так пылко, словно речь шла о самом гениальном изобретении человечества. – Такая Воза Ветвов установлена на каждом ковчеге, и все они ведут к Авкантевве. Да-да, мадемуазель, на каждом, даже на вашей Аниме! Ах, если бы все люди могли пользоваться Возами Ветвов, вот была бы веволюция в твансповте! И конец дивижаблям! Но, увы, эта Семья не желает, чтобы ее беспокоили, она очень, очень заквыта. Они охотно ввозят и вывозят все необходимое, но пви малейшем беспокойстве свовачивают свои дела и заквывают Возы Ветвов. А вы уже пвобовали апельсины с Авкантеввы? Ах, какое чудо, лучше не бывает!..

– Чем я могу быть полезна? – прервала его Офелия, стараясь говорить как можно вежливее.

Лазарус произносил свою пылкую речь, не переставая трясти ее руку, и у нее уже заболели пальцы.

– Вы? – удивился он. – Да собственно, ничем, я больше не стану вас задевживать. На самом деле я ищу господина интенданта. Мне сказали, что я найду его здесь.

И, выпустив наконец руку ужасно разочарованной Офелии, Лазарус нацелился на руку Торна.

– Довогой господин Товн, наконец-то я вас вижу! Вы так же неуловимы, как мисс Хильдегавд. Я с самого пвиезда надеялся повидаться с вами, но мне не уда…

– Интендантство не намерено покупать ваши автоматы.

Торн оборвал Лазаруса на полуслове, мрачным тоном, сделав вид, будто не замечает его протянутой руки. Однако старый путешественник ничуть не обиделся – напротив, отказ даже как будто позабавил его.

– О, вы точно соответствуете описанию, котовое мне довелось услышать. Но все же уделите мне хотя бы несколько минут вашего двагоценного…

– Интендантство не намерено покупать ваши автоматы, – повторил Торн.

Офелия вздрогнула: дверной колокольчик зазвенел снова. В кабинет ворвался Ренар, торжествующе размахивая блокнотом в кожаной обложке.

– Уже четверо, мадемуазель!

Хотя Ренар не был лакеем в собственном смысле слова, он теперь носил золотисто-желтую ливрею придворных слуг, чтобы не выделяться среди них. И смотрелся в ней, да еще и в сочетании со своей рыжей гривой, настолько же празднично, насколько сумрачным выглядел Торн. Офелия приободрялась от одного лишь взгляда на своего помощника. Только благодаря Ренару три долгих недели, которые девушка прожила в полной изоляции, казались ей не такими унылыми.

– Я вам раздобыл четырех потенциальных клиентов, мадемуазель! Их служащие – мои дружки, так что дело надежное, – прошептал он, листая блокнот. – Это галерейщики, ростовщики и банкиры. Сейчас вокруг развелось столько иллюзий, что они не отличают подлинное от подделок. А ваши волшебные ручки расскажут им все, что они хотят узнать, и вы у нас станете королевой разоблачений!

– Иными словами, врагом общества номер один, – мрачно заключил Торн.

Ренар, даром что крепкий малый, испуганно отступил, встретившись с ним взглядом, – словно ледяной ветер разом выдул из него всю веселую уверенность и вернул к прежнему униженному состоянию.

– Пусть… пусть господин интендант меня простит, – пробормотал Ренар, смиренно опустив глаза. – Я никак не хотел доставлять неприятности мадемуазель его невесте. Я только пытался…

– Не оправдывайтесь, Рено! – торопливо прервала его Офелия. – Я нахожу вашу идею замечательной.

– Пвостите, что вмешиваюсь, господин помощник, – сказал с елейной улыбкой старый Лазарус. – Я хотел бы узнать, что думаете вы лично об эксплуатации человека человеком?

Озадаченный Ренар медлил с ответом, разглядывая механического лакея, на которого указывал Лазарус, но тут его выручил новый длинный перезвон дверного колокольчика. Это был барон Мельхиор, который пытался как можно грациознее протиснуть в дверь свое тучное тело. Яркий радужный наряд уподоблял его воздушному шару на ножках. При виде Торна его нафабренные усы вздернулись от широкой улыбки.

– Господин интендант! А я уж спрашивал себя: где вы обретаетесь?

– Здесь, – ответил Торн, хотя это и так было ясно.

– Сударыни! – приветствовал барон Мельхиор каждую из дам, учтиво поднимая цилиндр и стараясь не испачкать свои великолепные белые туфли в свежей краске и строительной грязи. – А, господин Лазарус, и вы тут?! Счастлив снова увидеть вас. Какая жалость, господин интендант, у нас нет газеты «Nibelungen»!

– Возьмите с пола, – посоветовал Торн, указав ему кивком на старые газеты, защищавшие паркет на время ремонта.

– Я имею в виду сегодняшний номер. Он не вышел. Шеф-редактор, господин Чернов – мой кузен, он руководит газетой более тридцати лет, и такого еще никогда не было!

– Чем же я могу помочь?

– Ничем, – добродушно ответил барон Мельхиор. – Но проблема в том, что другой мой кузен, здесь присутствующий, накануне передал в редакцию «Nibelungen» короткое объявление для дневного выпуска, предназначенное именно для вас. И, поскольку «Nibelungen» не вышел, он желает изложить его устно, вам лично.

Барон Мельхиор занимал так много места, что Офелия не заметила другого Миража, стоявшего за его спиной. Хотя заметить было нетрудно: старик был с головы до ног обвешан сверкающими украшениями, все десять пальцев унизаны перстнями, в каждую прядь светлой бороды вплетены жемчужины. Даже на его элегантной трости блестели и переливались драгоценные камни – или, вернее, иллюзии драгоценных камней. Однако его лицо, с клановой татуировкой на веках и массивными серьгами в ушах, выражало оскорбленное достоинство. Как почти все Миражи, он носил в жилетном кармане голубые песочные часы.

Офелия узнала в нем того первого Миража, которого встретила на улице, когда сбежала из замка Беренильды, чтобы обследовать Небоград. Тогда, ночью, она приняла его за короля.

– Я тр-р-ребую возмещения убытков!

Мираж объявил это так громогласно, что очки Офелии встревоженно подпрыгнули у нее на носу. А Торн даже глазом не моргнул. Он по-прежнему стоял неподвижно, заложив руки за спину.

– Спокойно, кузен Харольд, спокойно! – увещевал старика барон Мельхиор. – Мы все тут цивилизованные люди и сейчас уладим проблему ко всеобщему удовлетворению.

Офелия водворила на место свои очки. Значит, вот он какой, граф Харольд, опекун шевалье? Казалось, он был совсем не расположен следовать советам кузена, ибо закричал еще громче, колотя в пол тростью и оглушая присутствующих раскатистым «р»:

– Я не допущу, чтобы какой-то бастар-р-рд подавал жалобы на двор-р-рянина моего р-р-ранга и пр-р-роисхождения!

– Жалобу подало интендантство, а я не я лично, – парировал Торн со свойственным ему высокомерным бесстрастием. – «Нелегальное разведение многочисленных домашних животных и недозволенные эксперименты над ними», – процитировал он по памяти. – Ваши собаки подвергались постоянному гипнотическому воздействию. А это категорически запрещено законом.

– Вер-р-рните мне моих собак! И вер-р-рните моего племянника!

– Лично я не присутствовал при его аресте, – спокойно ответил Торн. – Вы можете посетить его в полицейском участке.

Офелия вытаращила глаза. Шевалье… арестован?! Тетушка Розелина смачно выругалась, а Беренильда с испуганным возгласом упала на стул, замазанный известкой.

– Вы плохо воспитали вашего подопечного, не научив его разумно пользоваться своей властью, – продолжал Торн. – Он обвиняется в нанесении тяжких увечий, повлекших за собой смерть. Интендантство решило просить власти об Аннигиляции. Как только эта просьба будет удовлетворена, вам вернут вашего племянника.

– Вер-р-рните мне моих собак! И вер-р-рните моего племянника! Слышите, вы, бастар-р-рд! – вновь потребовал граф Харольд, который явно не слушал Торна. – Если вы мне его не вер-р-рнете, – орал он, тыча тростью в Офелию, – я отбер-р-ру у вас эту убогую иностр-р-ранку!

– Граф Харольд, помилуйте! – воскликнул барон Мельхиор, не переставая улыбаться. – Как министр элегантных искусств, я не потерплю таких угроз в адрес высокопоставленного чиновника и гостьи, принятой на дипломатическом уровне. А как ваш кузен, я умоляю вас не ставить нашу семью в затруднительное положение. Ваш племянник и без того создал нам массу проблем.

Граф Харольд стиснул в украшенной кольцами руке голубые песочные часы, словно боролся с искушением исчезнуть – здесь и сейчас. Синяя вена на его виске так бешено пульсировала, что Офелия испугалась, как бы она не лопнула. Девушка подумала: хорошо бы он и впрямь дернул за колечко, исчез на несколько секунд и вернулся в состоянии сладостной эйфории!

Но граф был не намерен уступать:

– Чего вы добиваетесь, бастар-р-рд? Вы не боитесь пр-р-ровоцир-р-ровать Мир-р-ража?

– Я недавно получил интереснейшую информацию, – все так же невозмутимо ответил Торн. – Два наемника подтвердили мне, что вы наняли их с целью запугать меня и вынудить отказаться от защиты интересов Отверженных на ближайшем съезде Семейных Штатов. Благодарите судьбу за то, что я не смог получить от них письменных признаний.

– Вы ничтожество! – презрительно объявил граф Харольд, поглаживая бороду в жемчугах. – Ваш отец был вар-р-рвар-р-ром, а ваша мать – заговор-р-рщицей. Ну, и где они тепер-р-рь?

Мы, Мир-р-ражи, – вот кто здесь главный!

Лазарус, начавший было заводить ключом своего Уолтера, забыл о нем. Путешественник жадно, с почти научным интересом слушал эту перепалку, делая записи в блокноте. Офелия подумала: он похож на зоолога, изучающего поведение животных редкой породы.

Барон Мельхиор, пришедший в отчаяние, решил взять дело в свои руки. Порывшись в карманах графа Харольда, он извлек на свет красивый серебряный слуховой рожок и вставил его в ухо хозяину.

– Мы уже обо всем договорились! – прокричал он в раструб. – Теперь позвольте мне обсудить детали с господином интендантом!

Граф обиженно поджал губы, но все же успокоился и перестал терзать слух окружающих. Один из маляров воспользовался затишьем и пробрался за его спиной к стене с ведерком клея и рулонами обоев; поистине, чтобы работать в таких условиях, нужно было обладать высоким мастерством.

– Благоволите извинить слова моего кузена, господин интендант, – сказал барон Мельхиор, поглаживая отвороты радужного сюртука. – Он глубоко потрясен арестом племянника и конфискацией хаски. В отношении этих последних Миражи не станут чинить вам препятствий, – заверил барон, понизив голос, чтобы его не услышал граф со своим рожком. – Эти собаки более непредсказуемы, чем обычные псы, и наши иллюзии на них почти не действуют. Мы категорически против подпольных экспериментов, которые проводятся над животными в имении Харольда.

Офелия, зажатая между долговязой фигурой Торна и огромным животом Мельхиора, благоразумно молчала. Она понимала, что барон всеми силами старается не скомпрометировать себя. Несмотря на ласковые улыбки и щегольскую манеру непрерывно подкручивать длинные усы, он выглядел куда более встревоженным, чем в их предыдущую встречу. Его глаза бегали по сторонам, словно он опасался удара кинжалом из-за угла. Офелия не забывала – и не забудет никогда! – что именно Мельхиор, и никто иной, сделал возможным арест шевалье. Давно уже девушка не чувствовала такого облегчения.

Она ничуть не удивилась, угадав то же чувство в глазах Беренильды, сидевшей в дальнем углу. Взгляд красавицы был устремлен на свеженаклеенные обои, руки мечтательно поглаживали живот.

– Ну-с, так что вы р-р-решили насчет моей жалобы? – проворчал граф Харольд, направляя раструб рожка в сторону Торна. – Что вы намер-р-рены с ней делать, бастар-р-рд?

– И с моими автоматами? – подхватил Лазарус, размахивая ключом от своего Уолтера.

– И с нашей семьей? – раздраженно осведомилась тетушка Розелина.

Офелия просто диву давалась: похоже, все эти люди сошлись в ее кабинете, чтобы говорить о чем угодно, только не о чтении. И в придачу, как будто атмосфера была недостаточно накалена, пронзительно зазвонил телефон. Офелия впервые услышала здесь этот звук. Она стала шарить под газетами, прикрывавшими мебель от краски, и наконец отыскала новенький блестящий аппарат на последней перекладине стремянки.

– Да? – сказала она в трубку.

Из-за гомона в комнате Офелия не расслышала имя, названное телефонисткой. Она прикрыла рукой свободное ухо и только тут узнала звонкий, как медь, голос Арчибальда.

– У вас такой растерянный вид, юная особа, что я не устоял перед искушением добавить свою толику перца в эту заварушку! А заодно опробовать ваш новый телефон.

Офелия недовольно покосилась на Валькирию, надзиравшую за Беренильдой со всей строгостью дуэньи, – казалось, Арчибальд притаился за ее черным роброном. Девушке стало не по себе при мысли, что он постоянно следит за ней суровым взглядом старухи. В довершение неловкости Офелия заметила, что и Торн внимательно смотрит на нее, не обращая внимания на шумные надоедливые обвинения в свой адрес. Увидев, как потемнело его лицо, девушка повернулась к нему спиной и с притворным интересом воззрилась на газовый рожок, который рабочий привинчивал к стене.

– Момент выбран неудачно. Позвоните, пожалуйста, позже, – заявила она в трубку.

– Вам придется говорить громче, я вас плохо слышу, – хихикнул Арчибальд. – Или нет, лучше молчите и слушайте меня. Вы помните ту маленькую услугу, которую недавно оказали мне?

– Да… а в чем дело? Вы что-нибудь узнали об этом господине?

– Нет, – радостно ответил Арчибальд. – Просто это повторилось.

– Что повторилось? – пролепетала Офелия, почти прижав губы к трубке. – Что вы сделали?

– Проблема не в том, что я сделал, а в том, чему я не смог помешать. Я хотел вас попросить передать трубку Торну, но опоздал, – насмешливо добавил Арчибальд, – он и сам уже тут как тут.

Офелия даже не успела обернуться: Торн вырвал у нее трубку.

– Кто говорит? – властно спросил он.

Он был так высок, что Офелии пришлось вскарабкаться на самый верх стремянки, чтобы оказаться на уровне его головы. По тому, как судорожно сжались его челюсти, она поняла, что Торн всецело сконцентрировался на сообщении своего телефонного собеседника, перестав слушать Лазаруса, графа Харольда и тетушку Розелину, которые с упорством заезженной пластинки толковали ему об автоматах, собаках и семье.

Офелия взяла отводную трубку; она хотела знать то, что Арчибальд сообщит Торну.

– …вся разница между вами и мной. Вы предсказуемы, как астрономические часы! Вы всё хотите контролировать. Я даже заключил пари сам с собой, что вы не устоите и возьмете трубку.

– Довольно! – отрезал Торн. – Даю вам десять секунд, чтобы убедить меня не вешать ее.

– Так вот, я звоню по поводу несносного господина Чернова, шеф-редактора «Nibelungen». Сообщите его кузенам, что, судя по всему, он похищен. Я убедил вас не отключаться? – иронически спросил Арчибальд.

Сидя на стремянке, с отводной трубкой, прижатой к уху, Офелия видела вблизи глаза Торна: обычно довольно узкие, они сейчас медленно расширялись.

– Когда, где, кем и почему? – отчеканил он.

– Прошлой ночью, в Лунном Свете, не знаю кем и не знаю почему, – ответил Арчибальд так беззаботно, словно речь шла об игре в загадки.

Офелия постепенно осознавала всю серьезность события. После начальника полиции это был второй Мираж, исчезнувший в стенах самого надежно охраняемого замка в Небограде. Если уж даже посольство не могло обеспечить своим гостям дипломатическую неприкосновенность, то интригам Двора больше не будет предела.

«Но почему? – спрашивала себя Офелия, закрыв глаза. – Почему все это происходит именно сейчас, когда Драконы погибли на охоте, когда арестован шевалье? Почему старая ненависть сменилась новой?»

– А что шеф-редактор делал в посольстве? – спросил Торн, настроенный более прагматично, чем его невеста. – И почему вы думаете, что Чернова похитили?

Едва он произнес эти слова, как в комнате стихли все голоса, а рабочие замерли на своих местах. Один только граф Харольд, не обращая внимания на знаки барона Мельхиора, призывавшего его к молчанию, продолжал громогласно требовать от Торна извинений.

– Господин шеф-редактор получал угрожающие письма, – беззаботно отозвался Арчибальд. – И когда читаешь его газетенку, становится понятна причина. Он сказал мне, что опасается за свою жизнь, и попросил убежища. Я сильно подозреваю, что он воспользовался этим предлогом с целью разнюхать здешнюю обстановку. Кстати, он перевез сюда свою редакцию, вместе с печатными станками, бумагой и всем остальным.

– Покороче, – приказал Торн.

– Дело в том, что прошлой ночью я устраивал бал-маскарад… Насколько мне помнится, я пригласил и вас, но вы пренебрегли…

– Покороче, – повторил Торн сквозь зубы.

– В самом разгаре бала господин Чернов пошел в туалет и больше не вернулся. Мои жандармы обыскали весь дом сверху донизу, но нигде его не обнаружили. Если вам нужен словесный портрет, то вот он: в последний раз, когда его видели, он был в белом парике и в женском платье с голубыми воланами.

По тому, как сморщился высокий лоб Торна, Офелия поняла, что у него в голове идет бешеная мыслительная работа и что перспективы, которые уже начали перед ним вырисовываться, не очень-то радостны. Она с невольным восхищением оценила эту способность мгновенно анализировать каждую кризисную ситуацию, не теряя хладнокровия.

– Перед его исчезновением случилось что-нибудь необычное? Ссора? Угрозы?

– Не забывайте, что мы говорим о шеф-редакторе «Nibelungen», – хихикнул Арчибальд. – Ссоры и угрозы – это его хлеб насущный! Вообще-то я уже собирался выставить его вон – он без конца оскорблял Матушку Хильдегард, а я никому не позволяю оскорблять моего личного архитектора под моей крышей.

– Вы что-то говорили о письмах, – напомнил Торн.

– Ах, да, мы их нашли в его личных вещах. Потерпите минутку! Пасьенция, подай-ка мне одно из тех писем… Любое… Спасибо. – (Офелия услышала в трубке шелест бумаги, затем Арчибальд начал читать.) – «Господин шеф-редактор, вы оставили без внимания все мои предупреждения. Если вы будете упорствовать, издавая и дальше свою мерзкую газетенку, я приму надлежащие меры». Напечатано на машинке, без подписи, внизу крупными буквами фраза: «Богу угодно ваше молчание».

Торн был так изумлен, что не сразу нашелся с ответом.

Он даже не заметил, что Офелия с перепугу едва не свалилась со стремянки. Письмо… Шеф-редактор получил такое же письмо, как она. И он исчез.

– Интендантство непременно начнет расследование и заслушает всех свидетелей, – постановил наконец Торн. – Я буду на месте через полчаса, а до тех пор категорически запрещаю вам покидать посольство.

Едва Торн повесил трубку, как снова зазвонил дверной колокольчик. Офелия мысленно пообещала себе, что снимет его: она уже слышать не могла этот звук.

– Посещения закончены, – решительно объявил Торн. – Меня вызывают в другое место.

– Но я пришел не к вам, господин интендант, а к мадемуазель чтице, – произнес тоненький вежливый голосок. – Ее хочет видеть один клиент.

На сей раз Офелия кубарем слетела со стремянки. Она узнала нового гостя. Это был юный референт Фарука.

– Наш монсеньор ожидает вас в галерее, мадемуазель, – произнес он с ангельской улыбкой, учтиво распахнув перед ней дверь. – Он желает с вами побеседовать.

Клиент

Не будь витрина так густо испещрена мерзкими иллюзиями, Офелия давно заметила бы, как изменилась атмосфера снаружи. Ее кабинет разместили в самом дальнем конце заброшенной галереи Парадиза, и, чтобы попасть сюда, нужно было пройти чуть ли не километр мимо бесчисленных салонов с коврами, чайными столиками и колоннами. Поэтому Офелия чуть в обморок не упала, увидев за дверью весь Двор. Толпа была так велика, а галерея такая узкая, что некоторые аристократы вскарабкались на балконы, вооружившись театральными биноклями, чтобы не упустить ни одной подробности предстоящего знаменательного события. Но больше всего Офелию потрясло не их количество, а гробовая тишина. Ни одно выступление вице-рассказчицы не удостаивалось такого напряженного внимания.

– Какое замечательное семейное сбовище! – умилился Лазарус, надевая свой белый цилиндр (похоже, он счел все это местной традицией). – Уолтев, сфотогвафивуй эту сцену для моей фототеки.

Механический лакей вынул фотоаппарат. Вспышка, облако дыма – и он запечатлел для истории свои ботинки.

А Офелия тем временем спрашивала себя, уж не разбила ли она голову при неудачном спуске с лесенки: ее очки непрестанно меняли цвет от светлого к темному и наоборот. Девушка сняла их, но тут же убедилась, что это свихнулись не очки, а все окружающее. Солнце, прежде сиявшее круглые сутки, теперь мигало над стеклянным потолком нервно, как плохо привинченная лампочка. И эти неполадки выдавали подлинный облик дворца. Между вспышками света Офелия успела разглядеть серый бетонный потолок на месте хрустального купола и кирпичную стену там, где прежде за широкими окнами искрилось море. Парадиз, лишенный грима иллюзий, выглядел грязным сараем.

Между двумя солнечными вспышками девушка вдруг заметила Фарука. Так вот кто стал причиной неполадок со светом! Этот гигант, которого она прежде всегда видела вялым, полусонным, зевающим, теперь высился в центре галереи, как величественный монумент. Его осанка была царственной, красота – божественной, белизна – ослепительной, а выражение лица – ледяным. Он выглядел истинным олицетворением Полюса.

Офелию охватила дрожь, когда она услышала его громовой голос:

– Наконец-то я вас нашел.

Но в этот момент Торн довольно бесцеремонно вышел вперед и поклонился Фаруку, ухитрившись как бы невзначай оттеснить Офелию к себе за спину.

– Монсеньор, меня только что проинформировали о прискорбных событиях в Лунном Свете, – объявил он самым что ни на есть официальным тоном. – Позвольте представить вам мой доклад.

Офелия изумленно уставилась на черную спину его мундира. Откуда у Торна столько самоуверенности, и как он посмел отвлечь от нее внимание Фарука?! Впрочем, гипнотические волны, исходившие от правителя, были такими мощными, что ей и поодаль от него было трудно дышать.

– Кто вы? – медленно спросил Фарук.

– Ваш интендант.

– Я здесь не для этого.

– Прошлой ночью исчез шеф-редактор газеты «Nibelungen» господин Чернов, – продолжал Торн с бесстрастием пишущей машинки. – Быть может, это ложная тревога, но мы все-таки должны начать расследование…

– Я здесь не для этого.

– …и если факт исчезновения подтвердится, я намерен усилить охрану на всех этажах Небо…

Длинное тело Торна внезапно пошатнулось, словно он потерял равновесие от удара в лицо. Сила, исходившая от Фарука, была настолько грозной, что у Офелии зазвенело в ушах и она на миг перестала слышать аплодисменты придворных на балконах и испуганный возглас Беренильды. Но зато явственно увидела, как из носа Торна брызнула кровь.

– Я здесь не для этого, – повторил Фарук. – Я хочу говорить с ней.

Если бы Офелия не чувствовала, что оцепенела с головы до ног, то не задумываясь нырнула бы в первое попавшееся зеркало. Она не поверила своим глазам, когда Торн поднял золотой эполет, отцепившийся от его кителя, вынул носовой платок и утер кровь так невозмутимо, словно у него был простой насморк.

– Я наслышан о прискорбном сценическом провале моей невесты и без отлагательства займусь поисками другой работы для нее. Прошу у вас еще немного времени.

Его формулировка, конечно, грешила бестактностью, но Офелии стало бы спокойнее, если бы Фарук с ней согласился. Однако вместо этого он медленно обогнул Торна и направился прямо к девушке. Тишина вокруг них стала такой глубокой, что Офелия услышала, как хрустнули ее шейные позвонки, когда она подняла голову и взглянула в прекрасное мраморное лицо. От Фарука веяло полярным холодом, пронзившим ее до мозга костей.

– Как вы посмели? – спросил он сквозь зубы. – По какому праву вы предоставляете свои руки кому-то другому, а не мне?

Офелия и хотела бы оправдаться, но сила, излучаемая Фаруком, беспощадно подавляла ее волю. Она утратила способность думать, говорить, двигаться. Ее тело и душа неразделимо смерзлись в одну сплошную глыбу льда.

– Вы сочли себя выше меня? Вы приняли меня за свою игрушку?

Офелия не раз испытывала страх. В детстве ей случилось подавиться персиковой косточкой, получить ожог от удара током, включая электрическую лампу, раздробить пальцы упавшей оконной рамой, а уж с прибытием на Полюс девушка и вовсе потеряла счет несчастным случаям. Однако все, что она доселе пережила, не шло ни в какое сравнение с ужасом, охватившим ее в этот миг. Во взгляде Фарука не было никакого гнева, никакого презрения, вообще ничего, что можно было бы назвать чувством.

В глубине его взгляда была пустыня.

И Офелия ощутила, как эта бескрайняя пустыня засасывает ее. В мгновение ока она измерила пропасть, разделявшую их судьбы, – удел бессмертного, осужденного на вечную жизнь, и удел человеческого существа, осужденного на смерть.

Фарук сунул руку за пазуху своей необъятной мантии и вынул Книгу.

– Вы вознамерились открыть собственный кабинет чтения? Прекрасно, я буду вашим первым клиентом.

– Это противоречит нашему договору.

Офелия едва расслышала напряженный голос Торна. Она еще чувствовала себя в плену ледяной пустыни Фарука, и все, что не относилось к его взгляду, казалось ей далеким и нереальным.

– Возьмите Книгу.

– Она не готова ее читать. Вернее, я не готов ее читать, – глухо возразил Торн. – Проверьте запись в вашем блокноте.

– Я тоже не думаю, что это разумно, монсеньор, – вмешалась Беренильда, стараясь унять дрожь в голосе. – Наша дорогая малютка не способна быть вашей чтицей. Зато мой племянник очень скоро сможет это сделать.

– И вообще, кабинет моей племянницы еще не открылся, там у нас ремонт, – вставила тетушка Розелина, даже сейчас не утратившая своей врожденной практичности.

Фарук как будто не слышал обеих женщин. Офелии очень хотелось обернуться к ним, ободрить хотя бы улыбкой, сказать, что все будет хорошо, что это просто обычная экспертиза и, если она ей не удастся, ничего страшного, – она принесет извинения заказчику, как подобает любому честному профессионалу.

Но она ничего не могла сделать.

Фарук наводил на нее ужас. Она осмелилась публично возразить ему, и сейчас он публично заставит ее заплатить за это.

– Так вы согласны заняться моей Книгой, да или нет? – спросил он, пронзая ее взглядом.

– Нет.

Офелия с трудом вымолвила это слово хриплым голосом, которого сама же устыдилась. Ледяная волна мгновенно схлынула, точно море при отливе, и Фарук снова сунул Книгу за пазуху. Девушка едва устояла на ногах, когда он простер к ней свою гигантскую руку и сжал ее голову железными пальцами, словно орлиными когтями.

– Я вас напугал? Прошу прощения.

Изумленные шепотки, словно дым от порохового взрыва, разлетелись по всей галерее, но вряд ли кто-нибудь из присутствующих был в этот миг потрясен больше самой Офелии. Ее шатало из стороны в сторону, и она думала только об одном: как устоять на ногах и не рухнуть под тяжелой дланью властителя.

– Похоже, вы мне напомнили кого-то, – задумчиво объяснил Фарук. – Но нет, вы не та, о ком я думал.

Офелия не могла определить, что звучало в его голосе – разочарование или облегчение.

– Я освобождаю вас от должности вице-рассказчицы. Вы слишком нервируете меня.

Если бы Офелию не душили слезы, она бы расхохоталась от всей души.

– Я? Это я вас нервирую? – услышала она собственный сдавленный голос. – Неужели вы не понимаете, чтό я сейчас ощущаю в вашем присутствии?!

– Посмотрите на меня.

Огромная рука снялась с ее головы, скользнула под подбородок и властно приподняла его. Лицо Фарука по-прежнему было подобно прекрасной застывшей маске, но теперь в его глазах блеснуло что-то человеческое. Магнетическая сила ослабла, и Офелия снова начала воспринимать окружающий мир. Солнце перестало судорожно мигать, стеклянный потолок опять засиял небесной лазурью. Дневной свет играл на биноклях придворных, отбрасывал ажурные тени пальм на дамские платья и подчеркивал как бледность Беренильды, так и красные пятна на щеках тетушки Розелины. Но куда бы Офелия ни посмотрела, она видела только смятение и затаенный страх. Девушка думала, что самым подавленным из всех будет Торн, и не поверила своим очкам, когда он изогнулся и начал пристегивать к плечу эполет, так старательно, словно симметрия мундира была наиглавнейшей проблемой его жизни.

– Даже теперь, – прошептал Фарук, крепче сжимая подбородок девушки, – даже теперь вы мне напоминаете…

– Кого же? – удивленно вымолвила Офелия.

– Не знаю, – смущенно признался он. – Может быть, Артемиду. Но я принял решение: вы больше не будете рассказывать мне сказки.

– Однако это было залогом вашего покровительства, – жалобно напомнила девушка. – Наш договор…

– Не смейте больше надоедать мне этим договором! Я вовсе не собираюсь расставаться с вами. Просто найду вам лучшее применение, вот и все. При случае я подумаю о вас.

С этим небрежным обещанием Фарук отпустил ее подбородок и медленно зашагал прочь. Застыв на месте, Офелия долго, бесконечно долго провожала его глазами, пока он не вышел из галереи, увлекая за собой всех придворных. Лазарус бросился их догонять, окликая на бегу своего Уолтера; механический лакей покорно следовал за хозяином.

Офелия, потрясенная всем случившимся, вздрогнула, когда Торн объявил:

– Вы сегодня же покинете Небоград.

Обрывки воспоминаний

Бог развлекался, пытаясь нас разъединить. А потом, наскучив этими играми, забывал про нас.

Камешки… Они сыплются на него градом. Он смотрит, как они взлетают вверх, а потом попадают в него, отскакивая от его тела. Память подсказывает ему, что там, где он находится, их очень много. Земля сплошь усыпана кирпичной крошкой, обломками черепицы и битым стеклом. Вокруг одни черные фасады, готовые обрушиться, с зияющими дырами вместо окон. Вдали маячит силуэт подъемного крана. Здесь прошла война. Здесь одни люди восстанавливают то, что разрушили другие.

Куда же подевалась стена с рисунками? Где сама комната? И где Бог?

Он напрягает память, стараясь вернуться к тем камешкам, к точке отсчета. Маленькие дети… четверо малышей среди развалин. Хотя нет, их пятеро. Есть еще девочка, она плачет, сидя на земле. Все они растрепаны и одеты в лохмотья.

Неужели и он такой же?

Не может быть. Теперь, когда он напряг память, ему вспоминается его одежда – она безупречна. Длинные волосы аккуратно заплетены в косу, руки сияют ослепительной белизной. Малыши кричат ему какие-то слова, но он их не понимает. Все они такие крошечные, напуганные, слабенькие… Очень слабенькие.

Та девочка, сидевшая на земле… Теперь он вспоминает: она плакала из-за него. Он вовсе не хотел ее обижать, даже пальцем не тронул. Просто подошел, чтобы посмотреть на нее, из чистого любопытства, а она ударилась в слезы. Камешки… Наверно, поэтому мальчишки и кидали их в него. Они хотели, чтобы он отошел от девочки.

Он думает: «Это воспоминание совсем не интересно», – как вдруг появляется Артемида. Она здесь вся, целиком, а не только глаз в стенной дыре. Ее длинные рыжие волосы так пышны, что можно разглядеть только лаковые туфельки, кружевные оборки на платье да очки в золотой оправе. Она спокойно направляется к детишкам. Они изумленно пялятся на это чудо и тотчас перестают швырять камни, но по-прежнему насторожены.

Артемида присаживается на корточки перед девочкой. Они почти ровесницы, но одна из них рослая, нарядная и прекрасная, а другая тщедушная, грязная и жалкая. Артемида вытирает ей слезы решительным движением, лишенным нежности. Убедившись, что девочка смотрит на нее, она вытаскивает из своих кудрей ленту и оживляет. Малыши с восторженными криками взирают на пляшущую ленту. Артемида дарит им ленту, и они тотчас удирают, как кролики, что-то лопоча на своем странном наречии.

Артемида направляется к нему. Осколки кирпичей складываются на ее пути в фигурную дорожку.

– Мы не такие, как они, Óдин.

Один? Вот, значит, как его прежде называли? Это воспоминание будет не совсем бесполезным, его нужно сохранить.

– Неправда, – слышит он собственный голос, – это они не такие, как мы. Я хочу вернуться домой.

– Ты не можешь.

– За что нас так наказали? Сначала разлучили, а теперь и вовсе покинули.

Артемида снимает очки, и он видит, каким станет в будущем ее лицо – лицо, отмеченное мужской красотой.

– Вечно ты все драматизируешь, – говорит она с обычным своим непоколебимым спокойствием. – Мы обязаны жить среди людей, понять, как они устроены. Это не так интересно, как звезды, но все же очень познавательно. Считай это новым испытанием. И знай: я в последний раз помогаю тебе, Один. Ты должен сам научиться ладить с людьми.

– Но я ни слова не понимаю в их речи.

– Так научи их нашему языку.

– И они начинают хныкать, как только я к ним приближаюсь.

– Так научись обуздывать свою силу.

– Но почему я, именно я должен соблюдать это правило?

Артемида едва заметно хмурит рыжие брови, надевает очки, но тут же опять снимает:

– Они уже не годятся для моих глаз. Ты заметил, как быстро меняются наши тела? Мне не терпится достигнуть конца взросления. Эти детские кружевные платьица… терпеть их не могу.

– Но все-таки почему? – настаивает он. – Почему мы обязаны подчиняться приказам?

Артемида устремляет на него внезапно посуровевший взгляд, запускает руку в свои пышные кудри и извлекает оттуда Книгу.

– Потому что здесь так написано.

И на этом воспоминание обрывается.

Nota bene: «Обуздывай свою силу».

Кто произнес эти слова, и что они означают?

Поезд

Офелия разглядывала древний мир с высоты облаков. Ей ужасно хотелось спуститься, нырнуть в лабиринт городов, смешаться с прежним человечеством и раскрыть тайны прошлого, но все это было, увы, невозможно. Внезапно под ее ногами развернулся ковер, и Офелия очутилась в своей детской, на Аниме. Она стояла перед зеркалом, глядя на собственное отражение – совсем юная, в ночной рубашке; кудрявые волосы еще не успели потемнеть, а ясные глаза пока не нуждались в очках. Что она тут делала, в такой поздний час?

Ах, да… Ее что-то выгнало из постели. Оно находилось там, в зеркале, как раз позади ее отражения. И оно хотело о чем-то ее спросить…

– Я спрашиваю, который теперь час?

Офелия вздрогнула и проснулась. Тетушка Розелина, сидевшая рядом, в вагоне-будуаре поезда, нетерпеливо ждала ответа.

– Ой, прости, ты, кажется, спала?

– Да нет, только слегка вздремнула, – пробормотала Офелия.

Слегка вздремнула… однако это не помешало ей увидеть все тот же сон. Он стал для нее наваждением: комната, зеркало, отражение… Девушка не могла понять, что это значит.

Она вытащила за цепочку часы, лежавшие в кармане пальто, и неловким движением открыла крышку. На главном циферблате было четыре крошечных окошка: в одном – часы и минуты, во втором – дата, а назначение двух остальных для Офелии так и осталось тайной. Часы Торна. «Мой вам совет на будущее: если когда-нибудь усомнитесь во мне, прочтите их». Поистине, у этого человека была оригинальная манера завоевывать доверие!

– Скоро полночь, – сообщила Офелия, нацепив на нос очки.

– Ох уж эти поезда! – сердито откликнулась тетушка Розелина. – В них от скуки рехнуться можно. Подай мне еще один журнал, да выбери самый затрепанный, – по крайней мере, я хоть не засну.

Офелия разыскала в кипе старых номеров «Модного журнала для дам» наиболее мятый и рваный из всех. Некоторые путешествуют, листая журналы; тетушка Розелина, большая мастерица по реставрации бумаги, развлекалась тем, что возвращала им свежий первозданный вид.

«Септентрион-Экспресс»[10] нырял из туннеля в туннель; в перерывах между ними, по обе стороны путей, высились глухие неприступные стены. С момента спешного отъезда из Небограда на прошлой неделе Офелия только и видела, что эти стены. Сперва дирижабль доставил путешественников в маленький шахтерский городок, окруженный заводами, а на следующее утро, едва рассвело, они сели в поезд, идущий к Опаловому побережью – курорту, расположенному на юге ковчега. И за все это время Офелии ни разу не встретился природный пейзаж. Железнодорожные пути Полюса были настоящими крепостями, защищавшими пассажиров от диких зверей.

Офелия перевела взгляд на часы, и ее сердце заколотилось быстрее секундной стрелки. Согласно телеграмме, присланной Торном в их последний отель, все ее родные – двадцать один человек – прибыли сегодня дирижаблем на Полюс, после чего должны были сесть в поезд, также идущий к Опаловому побережью. Если этот поезд прибыл вовремя, значит, они уже там, на месте.

– Ты все-таки решила ничего не говорить матери? – поинтересовалась тетушка Розелина, словно прочитала мысли племянницы.

– Я не собираюсь лгать, но и не считаю нужным посвящать ее в подробности.

Старушка провела длинными тонкими пальцами по смятой странице. Даже утюг не смог бы разгладить ее так идеально, как эти волшебные руки.

– Мы им ничего не писали о подробностях, поскольку здешняя почта ненадежна, – напомнила она. – Я, конечно, буду молчать, как колокол без языка, раз уж тебе так угодно. И все-таки ты, моя дорогая, должна при первом же удобном случае откровенно поговорить с матерью. Конечно, очень похвально, что Торн удалил тебя от Двора до самого дня свадьбы, но это не решает главной проблемы. – (И тетушка Розелина покосилась на Офелию, которая нервно покусывала швы своей перчатки.) – А она заключается в том, что ты приглянулась Фаруку.

Офелия вздрогнула всем телом.

– Нет, это не так, я просто напоминаю ему кого-то другого. Как будто он ищет его, глядя на меня или на Книгу.

Каждый раз, когда девушка думала о своей стычке с Фаруком, ее одолевали самые противоречивые чувства. Какой-то внутренний голос – скорее всего, инстинкт самосохранения – остерегал ее: держись как можно дальше от Книги! Какова бы ни была истина, которую Фарук надеялся отыскать на ее страницах, Офелия чувствовала, что прикосновение к этой истине может стать смертельно опасным. Но другой ее голос – голос профессионала, фанатично преданного своему делу, – нашептывал: ты никогда себе не простишь, если упустишь такое чтение, самое захватывающее в твоей карьере!

– И добро бы только история с Книгой, – ворчала тетушка Розелина. – Так нет же, теперь вдобавок похищения придворных под носом у жандармов! Я тебе прямо скажу: то, что творится на этом ковчеге, мне очень и очень не нравится!

Офелия внезапно прониклась интересом к искрам из паровозной трубы, пролетавшим мимо окна. Ей нужно было собраться с мыслями. Вполне вероятно, что между исчезновением шеф-редактора «Nibelungen» и загадочными письмами, обнаруженными в его вещах, не существовало никакой связи… Девушка так и не осмелилась рассказать кому-нибудь о том, что и она получала похожие письма. И хотя до сих пор с ней ничего не случилось, угрозы не давали ей покоя.

– Мама с папой и все остальные уедут через месяц, – подумав, сказала она. – И я не намерена портить им поездку, пугая всякими ужасами. Если все пройдет благополучно, они не увидят ни Двор, ни монсеньора Фарука. Чем меньше народу будет замешано во все эти истории, тем лучше.

– Ну а я? Ты и со мной будешь играть в прятки, когда я перестану быть частью твоей жизни?

Офелия изумленно взглянула на желтый сухой профиль, склоненный над рваной страницей модного журнала.

– Тетя… я не хотела…

– Ладно, ладно, это я виновата, извини, – прошептала тетушка Розелина. – Через месяц ты станешь замужней женщиной, и моя миссия дуэньи закончится. После всего, что я пережила здесь, вместе с тобой, моя реставрационная мастерская… гм… покажется мне скучноватой.

В глазах Офелии тетушка Розелина всегда была надежной и несгибаемой, как несущая балка дома. И у нее сжалось сердце, когда она поняла, что старушка, сидящая напротив, тоже может быть слабой и уязвимой.

Девушке очень хотелось найти добрые слова, чтобы утешить тетушку Розелину и вернуть всегдашнюю ее уверенность, но она ничего не могла придумать. Вот так всегда: чем тяжелее у нее на сердце, тем безнадежней пустота в голове.

Тетушка Розелина оторвалась наконец от журнала, и ее взгляд обратился в глубь вагона-будуара:

– А кто позаботится о ней?

Офелия в свою очередь посмотрела на Беренильду, томно раскинувшуюся на подушках; рядом, как мрачная надзирательница, сидела Валькирия. Когда Торн решил отослать невесту на другой конец Полюса, его тетка тотчас взяла дело в свои руки. Она сама выбрала место пребывания, организовала сборы и на месяц забронировала целый отель для родных Офелии. Однако со дня отъезда из Небограда Беренильда пребывала в странной тоске, и чем дальше они ехали, тем больше она грустила. Уж не разлука ли с монсеньором Фаруком делала ее такой несчастной?

– Ненормальный племянник, погибший муж и весьма своеобразный возлюбленный, – вздохнула тетушка Розелина. – Обещай мне, что заберешь у нее сигареты и вино, когда меня здесь не будет.

Офелия кивнула. Она уже давно отметила, что тетушка Розелина и Беренильда сблизились, но за последнее время полностью убедилась, что этих двух вдов, вопреки всем их разногласиям, связывает искренняя дружба.

– Пойду прогуляюсь, разомну ноги, – сказала Офелия, встав с места.

– Только не уходи далеко, мы скоро прибываем.

Вип-вагоны тщательно охранялись: Офелии пришлось четырежды предъявлять билет бдительным контролерам, прежде чем она прошла в конец поезда. В отличие от вагонов первого класса, где каждая мигавшая лампочка тут же заменялась новой, здесь не было никакого освещения. Зато в вагонах второго и третьего класса, пропитанных запахами пота и табачного дыма, стоял веселый гомон. Мастеровые и сборщицы урожая, возвращавшиеся с работы, оживленно болтали.

Эти бесправные простолюдины не были связаны кровными узами с Духом Семьи и, следовательно, не обладали никакими волшебными свойствами высших кланов. Они разительно отличались от придворных, и Офелии даже не верилось, что они обитают на том же ковчеге. В Небограде, где все состояли в близком или дальнем родстве, аристократы – бледные и светловолосые – походили друг на друга как две капли воды. А здесь была представлена вся гамма красок, от светлых платиновых волос до темно-каштановых, от розовой кожи до медно-красной, от больших голубых глаз до узких черных… Лица, измазанные угольной пылью, цементной крошкой или машинным маслом, указывали на ремесло шахтера, строителя или заводского механика. И все эти разноликие люди разговаривали, спорили, пели. Но Офелия плохо понимала их простонародный говор с резким акцентом.

Она с трудом пробралась сквозь это сборище и наконец вышла на открытую площадку хвостового вагона, где увидела массивную фигуру Ренара. Ветер взметнул подол и растрепал волосы Офелии.

– Мадемуазель простынет! – крикнул Ренар, стараясь перекрыть вой ветра, когда увидел ее, ухватившуюся за поручень.

– Мне нужны ваши советы, Ренар.

– Да? А по какому поводу?

Офелия ответила не сразу. Она задумчиво смотрела на рельсы, неустанно выбегавшие из-под колес поезда, между гигантскими серыми стенами. Несмотря на поздний час, было еще светло, но этот свет не имел ничего общего с тропическим сиянием Парадиза – он походил на вечные тусклые сумерки, нечто среднее между днем и ночью.

– Я вся издергалась, – промолвила она наконец.

– Я не расслышал, мадемуазель! – воскликнул Ренар.

– Я сильно нервничаю, – повторила Офелия, напрягая голос. – Мне никак не удается полюбить эту новую жизнь. И вот теперь я скоро увижу мать, отца, брата и сестренок… и боюсь, что не сумею притвориться счастливой перед ними.

– Балда!

Офелия изумленно подняла брови; она не сразу поняла, что это слово обращено не к ней. Ренар ухватил двумя пальцами полосатый пушистый шарик, пытавшийся выбраться из-под его дорожной фуражки. Это был озорной котенок; он так привык шнырять по их покоям в Гинекее, что у Ренара не хватило духу бросить его там, несмотря на приказ Беренильды.

Ренар водворил Балду обратно, на свою рыжую гриву, и натянул сверху фуражку.

– Он такой дурачок, что, того гляди, выпадет на рельсы. Знаешь, малыш, честно говоря, мне и самому как-то не по себе! – прокричал Ренар, наклонившись к Офелии. – Я выходил из Лунного Света только на короткую побывку, какую позволяли голубые часики, и впервые очутился от Небограда так далеко. Тут даже дышится по-другому… Ой… кажись, я опять назвал вас «малышом»!

– И прекрасно, мне так больше нравится, – заверила его Офелия.

– Виноват, мадемуазель, это все из-за Мима, я привык…

Пронзительный свисток локомотива заглушил голос Ренара. Состав нырнул в очередной гулкий туннель.

– Поговорите с родителями откровенно! – надрывался Ренар, пытаясь перекричать грохот поезда. – Ужимки и притворство оставьте для Двора! Если у вас тяжело на сердце, так им прямо и скажите!

Офелия раздумывала над этим советом, как вдруг потеряла равновесие. Если бы Ренар не успел подхватить ее в темноте туннеля, она свалилась бы на рельсы.

– Что это было? – испуганно спросила девушка. – Поезд как будто накренился?

– Он поднимается, – ответил Ренар. – Склон очень уж крутой, держитесь покрепче.

Офелия обеими руками вцепилась в поручень. Подъем в кромешной тьме показался ей нескончаемым… Но внезапно рельсы вернулись в горизонтальное положение, туннель кончился, и поезд вынырнул из мрака на ослепительный свет.

– Вот это да! – выдохнул Ренар.

Офелия онемела от восторга. Стены бесследно исчезли. Теперь поезд мчался по гребню каких-то гигантских укреплений. На западе синело море и вздымались горы, на востоке уходил в небо высокий лес; казалось, здесь сошлись все необъятные просторы ковчега. Офелия откинула назад взметнувшиеся кудри, заслонявшие ей очки. Она во все глаза смотрела на этот фантастический пейзаж, стараясь запомнить каждую подробность: ослепительную белизну ледников, отражавшихся в зеркале вод, церковную колокольню посреди скопища разноцветных домиков, дурманящий аромат еловой смолы и дивный соленый запах моря.

– Оказывается, я родился на самом прекрасном ковчеге в мире! – с гордостью воскликнул Ренар. – А мне и невдомек было!

Офелия не могла налюбоваться пейзажем. Так вот он какой, Полюс, вдали от иллюзий и крепостных стен!

– Рено, я хотела бы узнать ваше мнение еще по одному вопросу.

– По какому, мадемуазель?

– Скажите, вы верите в Бога?

Ренар вздернул густые рыжие брови и потуже натянул фуражку, чтобы ветер не унес ее вместе с котенком.

– Хм-м-м… Бог, как вы его называете, – это что-то больно древнее. Лично я, как и многие другие, верю в Духов Семей.

Ну разумеется. Ковчегами правили бессмертные Духи, и люди считали их божествами. А мифы древнего мира давно изжили себя. Кто же он, этот Бог, упомянутый в анонимных письмах, если не Фарук? Или другой Дух Семьи…

Офелия так глубоко задумалась, что не заметила, как поезд начал сбавлять скорость перед въездом на вокзал. И в полном изумлении увидела свою мать, которая стояла, подбоченившись, на перроне, в облаке паровозного пара, похожая в пышном нарядном платье на торт с кремом.

– Ну конечно, я так и знала, что ты не носишь пальто, которое я тебе подарила!

Семья

Мать Офелии была тучной от природы: пухлые щеки, жирный двойной подбородок. Высокий рыжевато-белокурый шиньон на ее макушке напоминал огромный гриб. Она любила красные платья и экстравагантные шляпы, широкие, как пляжные зонты, словно стремилась занять как можно больше места. Офелия буквально утонула в этой массе пышной плоти и оборок, когда мать прижала ее к груди.

– Боже, как ты ужасно выглядишь! А что это за шрам на щеке? Ты похудела, неужели тебя здесь морят голодом? И какая же ты неблагодарная: я прилетаю ради тебя с другого конца света, а ты даже не встретила наш дирижабль! И вот я битых два часа дрожу от холода на перроне, ожидая, когда родная дочь соблаговолит наконец пожаловать! Ну как я могу спокойно тебя побранить, если я выбилась из сил?!

– Здравствуй, мама, – еле выдохнула полузадушенная Офелия.

Как только она вырвалась из материнских объятий, ее окружили остальные. Отец робко шепнул ей, что она и впрямь «немножко осунулась». Брат Гектор, в своем репертуаре, спросил, почему на Полюсе нет снега и почему солнце ни разу не заходило со времени их прилета. Бабушка Анриэтта брезгливо взглянула на ее грязные перчатки, а бабушка Сидония с сияющей улыбкой вручила ей новую пару. Младшие сестренки вцепились в ее шарф и загалдели, перекрикивая друг дружку. Дядья и тетки наперебой твердили, что придворная жизнь совсем ее не изменила, в глубине души разочарованные тем, что она не превратилась в сказочную принцессу. Что же до кузенов, закутанных в теплые пальто, они приветствовали ее издали кислой улыбкой: им явно хотелось бы провести каникулы на каком-нибудь тропическом ковчеге.

– Ну здравствуй, моя дорогая! – ликующе воскликнула дама средних лет. – Я счастлива с тобой познакомиться, и мне не терпится услышать рассказ о твоих приключениях! Наши дорогие Настоятельницы, к сожалению, не рискнули пуститься в такой дальний перелет, но поручили мне представлять их здесь. Ты наверняка слышала обо мне, я – Докладчица.

Офелия и вправду слышала об этой особе. Докладчица была, мягко говоря, непопулярной личностью на Аниме. Она обследовала каждую улицу, совала нос в каждую лавку, в каждый дом и подробно докладывала Настоятельницам обо всем, что видела и слышала.

Офелия невпопад отвечала на приветствия, пожимала руки женщинам и обнимала мужчин, отвечала одним на вопросы, заданные другими, и путала имена. Встреча с родней, после всего пережитого, казалась ей каким-то странным возвратом в прошлое.

– Сестричка моя дорогая, как же я по тебе соскучилась! – вскричала Агата, так крепко прижав к себе Офелию, что ее белокурые волосы защекотали девушке нос. – Дня не проходило, чтобы я не подумала: какая жалость, что я не здесь, на Полюсе, вместе с тобой!

– Ну… да…

– Роскошные наряды, непрерывные балы, светские знакомства – я же просто создана для такой жизни! Вот только очень уж здесь холодно…

Офелия подумала: интересно, что сказала бы Агата, если бы прилетела на Полюс среди зимы?

– А где мой крестный? – встревожилась Офелия. – Неужели он не прилетел с вами?

– Ох, у меня к тебе столько вопросов! – воскликнула Агата, не слушая ее. – Как ты думаешь, это платье подойдет для танцев? Я, конечно, привезла с собой и другие, но за последние недели меня так разнесло… А скоро ли мы увидим придворных? Я надеюсь, Двор расположен здесь?

– Нет, моя милая. Здесь всего лишь курорт.

Это сказала Беренильда своим журчащим голосом, спускаясь по ступенькам вагона. Несмотря на беременность, она выглядела настолько же грациозной и легкой, насколько громоздким и тяжелым был ее багаж.

– Знакомство с вами – для меня большая честь, – проворковала она, обращая к родителям Офелии самую сияющую из своих улыбок. – Я тетушка Торна.

– Я еще не видела ни вашего племянника, ни ваших владений, – процедила сквозь зубы мать Офелии.

Она как будто нарочно стремилась выглядеть перед светлой и нежной красотой Беренильды еще более дородной и бесцеремонной, чем обычно.

– Наш Дух Семьи нуждается в услугах Торна в своей столице, мадам Софи. Разумеется, ваш будущий зять скоро приедет сюда, чтобы приветствовать вас, как полагается. А пока я, с вашего позволения, буду его представительницей.

– Какая вы красивая и какая элегантная! – воскликнула Агата.

Стоило ей увидеть Беренильду, как она начисто забыла о сестре.

– Да и я нахожу вас совершенно очаровательной, дитя мое, – ответила та, коснувшись пальцем ее щеки. – Но у вас холодная кожа, неужели вы замерзли?

– Как на леднике, мадам.

– Уже поздно, – продолжала Беренильда, взглянув на вокзальные часы. – Ваши чемоданы все тут? Прекрасно, я прикажу, чтобы их доставили вместе с моими. А теперь едем в отель. Там будет удобнее разговаривать.

– Наша малышка Офелия не могла найти на Полюсе лучшей родственницы, чем вы, – умильно заметила Докладчица. – Надеюсь, она не уронила честь обеих наших семей?

– Конечно нет! – ответила тетушка Розелина вместо Беренильды.

Офелия в этом сильно сомневалась. Со времени ее приезда на Полюс между ней и Беренильдой произошло столько размолвок, что трудно было понять, как та относится к ней. И кроме того, она помнила о непонятной тоске, овладевшей Беренильдой с момента их спешного отъезда. Не была ли Офелия невольной виновницей этого уныния?

Девушка смотрела вслед родственникам, с веселым гомоном поспешавшим за Беренильдой. Ее не покидало странное чувство, что между ними и ею пролегла пропасть, что они живут в разных реальностях. Так где же ее настоящее место?

– Они могут болтать всё что угодно, но я-то вижу, что ты изменилась.

У Офелии заколотилось сердце. Она оглянулась, ища глазами того, кто это сказал. И обнаружила его позади себя, чуть поодаль, на перроне, в низко надвинутой фуражке, с седыми усами, которые развевались на ветру, как пара белых знамен. Офелия стремглав кинулась к крестному в объятия.

– Черт подери, да ты меня чуть не свалила, девочка!

– А я-то уж подумала, что вы не приехали. Как же я вам рада!

И это было самое малое, что она могла сказать. Едва Офелия почуяла запах древних манускриптов, въевшийся в шерстяную фуфайку архивариуса, едва она заслышала этот добрый, ворчливый голос, как у нее защипало в глазах, и пришлось несколько раз глубоко вдохнуть, чтобы не разреветься по-детски, во весь голос. Он был прав: она очень изменилась. Его тяжелая рука в перчатке ласково гладила ее спутанные волосы.

– Ну, что скажешь о Полюсе? – прошептал старик. – Неужели он так страшен, как я думал?

– Да, – всхлипнула девушка, пытаясь улыбнуться. – Он страшен.

Она с сожалением оторвалась от него, водворила на место очки, съехавшие при объятии, и озадаченно заморгала, обнаружив во взгляде двоюродного деда некоторое смущение.

– Что с вами, крестный?

– У меня тоже есть для тебя скверная новость, девочка.

Вокзал Опалового побережья располагался на вершине холма, и спуститься в город можно было только на фуникулере. Офелия и ее крестный уселись в одну из двухместных кабинок и остались наедине в этой люльке, висевшей над пустотой.

Как только кабинка начинала движение, из нее открывался великолепный обзор. С высоты было видно, что Опаловое побережье расположено на стыке двух стен: одна защищала город от леса, вторая отгораживала его от бездонной пропасти, так что пробраться дальше, на юг ковчега, было невозможно. Курортный городок находился одновременно на краю леса, моря и неба.

Облокотившись на бортик кабины, Офелия с удовольствием погружалась в реальность, которой так долго была лишена в мире иллюзий. Головокружительная высота, завывание ветра в кабелях фуникулера, сладкие и солоноватые запахи елей, морской пены и скал, прихотливая игра красок на необозримом морском просторе… Кругом – никакой подделки, никакого обмана зрения.

И Офелия насладилась бы всем этим сполна, если бы ее не одолевали новые заботы.

– Не могу поверить, что мой музей закрыт!

И девушка обернулась к старому архивариусу, который печально смотрел на нее со скамейки напротив.

– Но почему же, почему?! – гневно воскликнула она.

– Инвентаризация, так мне сказали. И то же самое написано на объявлении снаружи, его повесили сразу после того, как ты покинула Аниму.

– Нет, я хочу знать настоящую причину. Музейные фонды не менялись десятилетиями: раздобыть артефакты древнего мира стало практически невозможно… Да и кто будет проводить эту инвентаризацию? – нахмурилась Офелия. – У меня даже заместителя там нет.

Старик молча сложил руки на толстом животе; его золотистые глаза многозначительно смотрели на крестницу.

– Все ясно, – поняла она. – Это Настоятельницы! Мало им было отослать меня с Анимы! Музей принадлежит всему ковчегу, и Настоятельницы не имеют никакого права им распоряжаться. Ну за что они так ополчились на меня?!

– За то, что ты – из породы ревнителей[11].

Офелия непонимающе взглянула на деда, но он уже отвернулся от нее и устремил взгляд за борт кабины. Ветер с удовольствием трепал его волосы, взъерошивал брови и усы.

– То, что я тебе скажу, девочка, всего лишь смутная догадка. Ты выслушай, а потом уж составишь собственное мнение. Знаешь, мне почти хочется, чтобы ты со мной не согласилась.

– Не согласилась с чем?

Офелия никогда еще не слышала, чтобы старик говорил таким мрачным тоном, даром что он никогда не принадлежал к числу весельчаков, гогочущих по любому поводу.

– Видишь ли, мы живем в странном мире. Еще вчера земной шар вращался, как ни в чем не бывало, а сегодня – бац! – и он разбивается вдребезги, как тарелка. И мы вроде бы успели привыкнуть ко всему этому: к ковчегам, летающим в пустоте, к бессмертным Духам Семей с их тиранической властью – все это кажется нам вполне естественным. Но если вдуматься, все мы живем в очень странном мире.

Заходящее солнце озаряло кабину. Его вечерние лучи слепили старика, вынуждая щуриться, но он упрямо смотрел за борт. Офелия заподозрила, что он вглядывался не в пейзаж, а в самого себя.

– Когда это случилось, я был совсем желторотым архивистом. Тебя еще не было на свете, да и твоей матери тоже. Я только-только закончил обучение, но уже знал музейные фонды как свои пять пальцев. В то время Архивы располагались не там, где сейчас: семейные досье хранились на первом этаже, а частные документы Артемиды – в первом подвальном помещении.

– Значит, второго подземелья тогда не существовало?

В глазах старика блеснули искры:

– Нет, существовало. Это был мой любимый уголок. Там были собраны все архивы древнего мира. И все они относились к военному ведомству, понимаешь? – добавил он с грустной улыбкой, не замечая изумления на лице девушки. – Переписка главных штабов, хроника военных действий и личные дела офицеров. Поскольку документы были написаны на древнем языке, которому нас обучали всё меньше и меньше, никто ими не интересовался…

– Вы никогда не рассказывали мне об этих архивах, – прошептала Офелия. – Что же с ними стало?

– Я был тогда молод и глуп, – продолжал крестный, все так же погруженный в воспоминания. – Все эти письменные свидетельства будили мое воображение! Я видел в них не войну – я видел человеческую историю. И начал переводить каждый документ, частично пользуясь своим знанием древнего языка, частично читая руками. Я посвятил долгие годы этому труду. Я был горд своими переводами, и мне, что греха таить, хотелось признания, поэтому я представил свою работу на суд Настоятельниц. До сих пор не понимаю, на что я надеялся. Может, на медаль?

Офелия почувствовала по его хриплому голосу, что он разбередил рану, которая так и не затянулась.

– Ревнитель… – промолвил старик, яростно глядя в небо. – Именно так назвали меня Настоятельницы, и, поверь, в этом слове звучала отнюдь не похвала. «Болезненная одержимость войной», «некритическое отношение к прошлому», «прискорбный пример для молодежи», «посягательство на семейные идеалы», и прочее, и прочее! Мне настоятельно рекомендовали заняться обычными, незначительными документами Семьи. С тех пор я не видел ни одного из своих переводов.

– Какая жалость, – прошептала Офелия.

Старик вздрогнул и удивленно взглянул на девушку, словно только сейчас вспомнил о ее присутствии.

– Ну, это бы еще ничего. Самое страшное произошло потом. Через несколько месяцев вышел новый семейный декрет. Не знаю, какая муха укусила Настоятельниц, но в то время они непрерывно что-то реформировали. Не скажу, что все эти перемены были так уж скверны, но что касается меня, я сразу почувствовал, что встал им поперек горла. «Любой документ, не имеющий прямого отношения к потомству Артемиды, отныне должен быть представлен на экспертизу специальной службе», – процитировал он без запинки. – То есть все, что относилось ко временам до Раскола, понятно?

– Значит, архивы второго подземелья были перевезены в другое место? – уточнила Офелия. – Куда же?

– В город Великих Озер. Только они так и не прибыли по назначению. Пароход, на котором их переправляли по реке, потерпел аварию из-за технических неполадок. Никто не пострадал, зато ящики со всеми документами ушли под воду. И бесследно пропали для грядущих поколений. Позже я узнал, что мои переводы тоже находились в этих ящиках.

Офелия зажмурилась, на минуту представив себе, что было бы с ней, если бы коллекции ее музея утонули или, например, сгорели. Наверно, то же, что двоюродный дед ощутил в те давние времена. Не из-за этого ли несчастья он стал таким пессимистом?

– Потерпел аварию из-за технических неполадок, – задумчиво повторила она. – Но вы же этому не поверили?

– Да нет, представь себе, поверил, – возразил старик. – Настоятельницы были для нас святыней. Я воспринял это просто как несчастный случай. Прошли годы, я пытался забыть о катастрофе. Но в тот день, когда я увидел на двери твоего музея объявление «Закрыто по случаю инвентаризации», меня вдруг осенило: это было все равно что написать «Закрыто по случаю ревнительства». Настоятельницы избавились от тебя, девочка, из-за твоего интереса к древнему миру. Ты слишком хорошо читала прошлое, которое им хотелось зачеркнуть. Впрочем, это всего лишь мое личное мнение. Я, конечно, ни слова не сказал твоей матери, она и так любит поднимать шум по любому поводу, даже по пустякам. Но готов дать голову на отсечение, что это правда. Ну, а ты как думаешь?

– Не знаю… Ничего я больше не знаю…

И Офелия обвела взглядом Опаловое побережье с его утесами и валунами. Девственная земля, где можно гулять только в прочных дорожных башмаках. На берегу сгрудились маленькие домики, словно вместе им было легче противостоять налетавшим ветрам, холоду и сырости. Они походили на пассажиров третьего класса – такие же сплоченные, крепкие и пестрые. А дальше расстилалось море, к которому плыла кабина фуникулера, – настоящее море, с его соленым запахом, ворчливое, как живое существо.

– Ты так и не избавилась от вредных привычек, – вздохнул старик, глядя, как крестница грызет швы на перчатке. – Не порти их, это твои рабочие инструменты.

Офелия была растеряна вконец. С тех пор как Настоятельницы обручили ее с Торном, она не питала к ним добрых чувств. А теперь, когда она размышляла над услышанным, ее очки то и дело меняли цвет, отражая сомнения хозяйки.

– Да, конечно, все это очень подозрительно, – признала она, – но… в чем смысл? Как можно наказывать людей за интерес к древнему миру? Раскол произошел много веков назад, так почему же наши старухи так боятся этого далекого прошлого?

– А ты когда-нибудь бывала в Библиотеке, девочка?

– Ну… один или два раза, – пристыженно сказала Офелия. Все ее родственники работали в главной семейной Библиотеке как реставраторы или библиографы, но девушку интересовали не книжные истории, а то, что можно было узнать, читая предметы. Словом, она была хорошей чтицей, но плохой читательницей…

– Вот то-то же, – проворчал архивариус. – Ну а я в последнее время покопался там. Воспитательная литература, назидательные романы, словом, благонамеренное чтиво! Ни одной книги о преступлениях, ни одного грубого слова, ни одной скабрёзной иллюстрации. Притом я говорю не о современных произведениях, а о переводах книг древнего мира: о стихах, эссе, мемуарах, театральных пьесах. Читаешь их, и создается впечатление, будто наших предков, живших до Раскола, интересовали только лирические вирши да сердечные дела.

Шарф Офелии, недовольный тем, что она перестала его гладить, нетерпеливо хлестнул ее по руке.

– Неужели вы думаете, что мои родители… что библиотекари…

Офелия не договорила. В последние месяцы она изо всех сил цеплялась за идеалы, вложенные в нее воспитанием на Аниме, – искренность, честность, исполнительность. Так, значит, даже в ее собственной семье завелись цензоры?! Если это так, то они… предатели.

– Ну, что с них взять, – вздохнул крестный, – твои родственнички ничем не хуже всех остальных. Реставрируют то, что их просят отреставрировать, классифицируют то, что их просят классифицировать, и точка. Нет, девочка, ищи где-нибудь повыше. Все книги, попадающие в Библиотеку, сперва проходят экспертизу Комитета одобрения. А кто руководит этим Комитетом? Настоятельницы. Понимаешь теперь, к чему я веду?

– Все книги, – медленно повторила Офелия. – А Настоятельницы, случайно, не высказывали свое мнение по поводу Книги? Я имею в виду Книгу с большой буквы.

– Ту, что в личной коллекции Артемиды? – удивился архивариус. – Нет, ничего такого. В любом случае ее нельзя ни прочесть, ни расшифровать.

– А сама Артемида? – настаивала Офелия. – Она когда-нибудь просила вас или кого-то другого исследовать Книгу?

– Насколько я знаю, нет. Ее всегда интересовало бесконечное звездное пространство, а не мой бумажный хлам. Почему ты спрашиваешь?

Офелия молчала. Она и сама не могла разобраться в своих путаных мыслях, но в какой-то миг у нее возникла интуитивная догадка, что закрытие ее музея, книга Фарука, гибель дедовых архивов, библиотечные махинации и недавние исчезновения гостей посольства как-то связаны между собой.

Но она тут же одернула себя: «Нет, это полная бессмыслица. Настоятельницы не виноваты в убийствах из-за угла на Полюсе. А Фарук интересуется моим музеем на Аниме не больше, чем пылью у себя под ногами».

Впереди вырастал отель: кабина приближалась к месту назначения. Здание, стоявшее на скале, было связано длинной прогулочной дорожкой с водолечебницей. Весь этот ансамбль, с его кирпичными стенами и высокими дымившими трубами, походил скорее на завод, чем на курорт. Офелия боялась, что отель Опалового побережья будет бледной копией Парадиза, – теперь она убедилась, что между ними нет ни малейшего сходства. Здесь ей не придется без конца «изображать кого-то» или «остерегаться кого-то», и эта мысль стала для нее утешением.

– На Полюсе тоже происходят странные вещи, – призналась она наконец. – И я никак не могу в них разобраться. Надеюсь, эти каникулы на берегу моря помогут мне кое-что прояснить для себя.

Чтица

Дата

– Торн в купальном костюме! – выкрикнули хором сразу три голоса.

Офелия от неожиданности хлебнула обжигающей воды и, отфыркиваясь, сквозь брызги и густой пар оглядела термальный бассейн с его мозаичными стенами.

Разумеется, она не увидела никакого Торна – ни в купальном костюме, ни в мундире.

Офелия повернулась к трем младшим сестренкам, которые весело хохотали, барахтаясь в воде.

– Ну и шуточки у вас! – с улыбкой сказала она. – А у меня очки запотели, вот я вам и поверила.

Леонора неуклюже подгребла к ней и обняла за талию.

Растроганная и чуточку смущенная Офелия заправила за ухо сестры рыжую прядку, выбившуюся из-под ее купальной шапочки. Она вспомнила, как довольно неумело учила девочку оживлять игрушки: давно это было, а казалось, что только вчера. Леонора и Офелия, при довольно большой разнице в возрасте, почти сравнялись ростом. Иногда девушка спрашивала себя, почему она единственная в их семье уродилась такой тщедушной, малорослой, слепой как крот, да еще с этими непокорными, вечно растрепанными кудрями – словно госпожа Природа за что-то невзлюбила ее.

– А вообще-то когда мы увидим нашего нового зятя? Он еще ни разу нам не показывался! – заявила Леонора.

– Торн ужасно занят, – объяснила Офелия.

– И ужасно неучтив, – строго заметила Домитилла. – Мама ходит такая злая, и все из-за него. А правда, что он не хочет нас видеть?

Беатриса смолчала, но из солидарности с сестрами яростно выдула в воду целый рой пузырьков.

– Это вовсе не так, – ответила Офелия. – Он просто… гм… у него просто масса работы.

Три ее сестренки были похожи, как тройняшки, однако каждая из них отличалась особым нравом. Самая младшая, Леонора, любила трогать вещи, гладить их, прижимать к уху, получая от этого большое удовольствие. Средняя, Беатриса, выражала все свои эмоции бурно и непосредственно: чуть что – хохотала, плакала, кричала, ругалась, но добиться от нее связных рассуждений было невозможно. Что касается старшей, Домитиллы, – та была прирожденной опекуншей и заботилась о младших.

Торн не отвечал на телеграммы Беренильды, и гости с Анимы начинали расценивать его молчание как кровную обиду. Похоже, он пропустил мимо ушей просьбу Офелии произвести приятное впечатление на ее семью. Свадьба должна была состояться через пять дней…

– Ты как будто не понимаешь, – мрачно заявила ей Домитилла. – Уже скоро месяц, как мы здесь. Конечно, это очень приятно – вместе купаться, вместе гулять по скалам, вместе собирать ягоды, и прочее, и прочее, – но ты почему-то никогда ничего нам не рассказываешь!

– Ну… рассказывать особенно нечего, – промямлила Офелия.

Она и без того ругала себя: не нужно было сообщать двоюродному деду о шантаже и угрозах, об интригах и обманах, об иллюзиях, исчезновениях и убийствах – словом, обо всем, что омрачало ее жизнь в Небограде. Ей пришлось заставить его поклясться, что он скроет это от семьи. Пока еще старик негодовал молча, однако его гнев заражал все окружающие предметы. В отеле один из кузенов упал с лестницы из-за подножки, которую подставили ему ступеньки.

– Но Торн хотя бы ухаживает за тобой? – настаивала Домитилла. – Он заботится о тебе?

– А вы с ним уже целуетесь? – жадно спросила Леонора. – Я надеюсь, вы нам скоро народите много-много племянников!

Что касается Беатрисы, то она ограничилась многозначительным покашливанием в ожидании достойных ответов на эти вопросы. Офелия беспомощно взглянула на тетушку Розелину, плававшую тут же величавым брассом, но и та одобрительно кивнула:

– Твои сестры отчасти правы. Я была такой строгой дуэньей, что оказалась плохой крестной. Господин Торн – прямая противоположность мужу Агаты. Я полагаю… гм… в общем, посмотрим, как оно пойдет дальше.

Офелии хотелось нырнуть в горячую воду и больше не выныривать. Чем ближе был день свадьбы, тем громче и назойливее звучали супружеские советы ее теток. А девушка никому не могла признаться, под страхом скандала, что брак с Торном будет чисто номинальным.

На сей раз ее выручила служащая бассейна, которая крикнула, наклонившись над водой:

– Мадемуазель, вам пришло письмо!

Неужели это наконец прорезался Торн?!

Офелия вскарабкалась по лесенке, стащила с головы купальную шапочку, натянула перчатки чтицы и пошла по длинному коридору в холл.

– Спасибо, – сказала она портье, передавшему ей конверт.

Девушка уже начала распечатывать его, как вдруг почувствовала за спиной чье-то присутствие. Какая-то женщина – вероятно, одна из клиенток водолечебницы – пристально смотрела на нее, бесцеремонно подойдя почти вплотную. Ее наряд – красное манто, меховая шапка и высокие черные сапоги – не очень-то соответствовал обстановке. Незнакомка устремила пронзительный взгляд на конверт, словно имела право знать, что в нем. Возможно, это была игра воображения, но Офелии казалось, что эта любопытная ходит за ней по пятам с первого дня пребывания на Опаловом побережье.

Девушка вышла наружу, чтобы хоть недолго побыть одной. Присела на ступеньку лестницы и вынула письмо из конверта, но тут же сунула его обратно, даже не успев взглянуть на листок. Она заметила поблизости, на прогулочной дорожке, сестер Арчибальда, которые чинно сидели на скамье, рядком, точно коллекция из семи кукол. Все они, от старшей до самой младшей, были до того похожи, что казались одной-единственной барышней в разные периоды ее жизни. И все они – Пасьенция, Мелодина, Грациэлла, Клермонда, Фелиция, Гурманда и Дульчинетта – пристально смотрели на Офелию. Но если в глазах Арчибальда всегда отражалась сияющая лазурь летнего небосклона, то взгляды сестер сейчас были ледяными, как северный ветер.

– Добрый день, – сказала Офелия как можно вежливее.

Сестры не ответили, они никогда не отвечали. Их редко можно было увидеть гуляющими – как правило, они целыми днями сидели в отеле. Девицы, привыкшие к роскоши Лунного Света, презирали этот край, продуваемый ветрами, куда брат сослал их, чтобы уберечь от светских соблазнов. Они охотно проводили время в обществе Беренильды – по их мнению, единственной представительницы цивилизованного общества в этих местах, – зато ни разу не заговорили с Офелией, как будто считали ее лично виноватой во всех несчастьях, свалившихся на их дом.

И у девушки не было никакого желания читать письмо – письмо Торна – на глазах у такой публики.

В поисках более уединенного места Офелия спустилась с лестницы и пошла по прогулочной дорожке, ведущей от водолечебницы к отелю. Слева от нее ревело море, яростно набрасываясь на скалистый берег; справа, на опушке хвойного леса, тянулись солончаки, отражавшие облака в своей гладкой стоячей воде.

И над этим мирком воды, соли, растительности и кирпичных строений нависало неспокойное небо, посылавшее вниз то солнечные лучи, то дождь. Офелия с удовольствием вдохнула бодрящий воздух: симфония запахов, сладковатых и соленых, лесных и морских, вызывала у нее приятную дрожь… После всех иллюзий Небограда девушка наслаждалась ощущением реальности окружающего и себя самой.

Она присела на каменный бортик дорожки и снова вынула конверт. Сейчас, когда можно было спокойно прочесть письмо, она не решалась его развернуть. Ее одолевал нервный страх. Неужели Торн сообщает о своем скором приезде? Хотя… он вполне способен заявиться в отель в самый день свадьбы, ни свет ни заря, с пачкой бумаг под мышкой.

Через пять дней, всего через пять дней, третьего августа, они вступят в брак.

Офелия неотступно думала об этой роковой дате. На что будет похожа совместная жизнь с таким человеком, как Торн? Она даже вообразить этого не могла, как не могла и представить себя с охотничьими когтями Дракона, да еще и с памятью Летописца.

Девушка печально смотрела на суету своих теток и бабушек, готовившихся к ее свадьбе. Все они, как истые жительницы Анимы, пребывали в радостном возбуждении. Офелия уже представляла себе праздничное убранство зала: белые скатерти будут вздыматься, как одеяния призраков; рабочие повесят хрустальные люстры, принесут музыкальные инструменты, расставят сотни золотых канделябров. Беренильда не жалела денег, твердо решив устроить племяннику свадьбу, достойную придворной знати.

Тяжело вздохнув, Офелия отважилась наконец развернуть письмо. Ей не понадобилось много времени, чтобы понять свою ошибку: оно было написано не Торном.

«Мадемуазель вице-рассказчица,

с сожалением констатирую, что Вы не приняли всерьез мое первое предупреждение. Поэтому мне приходится выставить Вам следующий ультиматум: разорвите свою помолвку и больше никогда не появляйтесь при Дворе. Даю Вам время до 1 августа, чтобы принять все необходимые меры, иначе г-н интендант окажется вдовцом, не успев жениться.

БОГУ НЕУГОДЕН ЭТОТ СОЮЗ!»

Девушка набрала в грудь побольше воздуха, стараясь унять сумасшедшее сердцебиение. На этот раз она действительно испугалась.

Флюгер

Офелия торопливо взбежала по лестнице водолечебницы.

– Кто доставил сюда это письмо?

– Простой рассыльный, – заверил ее портье.

– И он не сказал, откуда оно?

– Нет, мадемуазель.

Офелия сунула письмо в перчатку и помчалась в отель. Ей нужно было поговорить с Беренильдой, и только с Беренильдой, – та всё поймет.

В спешке девушка расшибла нос и коленку о стекло вертящейся двери главного холла. Она торопливо прошла мимо витрин и окошек всяческих учреждений: кроме гостиничной стойки, в холле располагались конторы городской администрации и электростанции, почтовое отделение, телефонный коммутатор, газетный киоск и, конечно, магазинчики, торгующие всякой мишурой. Здесь постоянно толпились люди, и все они удивленно воззрились на Офелию: она была так взбудоражена, что забыла переодеться и прибежала сюда, как была, в купальнике.

– Прелестно, прелестно, прелестно! – раздался рядом чей-то хриплый голос. – Я гляжу, вы не так уж осторожны, какой кажетесь, голубка моя.

Офелия вздрогнула и, еще не увидев Кунигунду, с отвращением вдохнула ядовитый запах ее духов. Иллюзионистка вписывала свое имя в журнал регистрации на гостиничной стойке. Несмотря на пестрый макияж и всегдашнее покрывало с позолоченными подвесками, выглядела она довольно скверно.

– Что вы делаете на Опаловом побережье? – воинственно спросила Офелия; она уже была неспособна говорить более учтиво.

– Профессиональное заболевание, – вздохнула Кунигунда, возвращая журнал портье. – Я слишком долго занималась иллюзиями, а их последствия плохо действуют на организм. Некоторые мои знакомые утверждают, что ездят сюда лечить ревматизм. Но на самом деле все они проходят здесь курс дезинтоксикации, подальше от нескромных глаз.

Офелия мысленно согласилась с ней: если не считать Беренильду и сестер Арчибальда, те немногие аристократы, которых она здесь встретила, действительно выглядели неважно.

– А при Дворе только и разговоров, что о знаменательной сцене между вами и нашим монсеньором, – продолжала Кунигунда заговорщицким шепотом. – Похоже, вы ему приглянулись, голубка моя. Так что, когда вернетесь, будьте готовы к адским мукам.

Услышав эти слова, Офелия почувствовала, что письмо жжет ей руки. Она была готова спросить у Кунигунды, не она ли его написала, но ей помешал страшный грохот – один из носильщиков переусердствовал, схватив большой ковровый саквояж иллюзионистки и не заметив, что он не закрыт. Из него высыпалась на пол целая куча голубых песочных часов.

– Растяпа! – прошипела Кунигунда, опасливо озираясь. – Немедленно соберите все это! И не вздумайте прикарманить хоть одни из них!

Носильщик без конца извинялся, торопливо собирая часы и засовывая их в саквояж. Офелия не знала, чему больше дивиться – тому ли, что Кунигунда так всполошилась, или тому, что она оказалась владелицей всех этих часов. Для особы, решившей отдохнуть от иллюзий, это было по меньшей мере странно.

– Я понимаю, голубка моя, что подобная… э-э-э… коллекция может показаться вам несколько… э-э-э… сомнительной, но, уверяю вас, она имеет чисто профессиональное назначение. Голубые часы милой мадам Хильдегард составляют сильную конкуренцию моим иллюзиям. Вот я и решила, так сказать, ознакомиться с их действием. Ну, скоро вы их соберете? – нетерпеливо прикрикнула она на носильщика. И тут же ласково заворковала, обращаясь к Офелии: – Ах, голубка моя, в моих «Иллюзионах» дела идут из рук вон плохо. Какой-то критик обвинил меня в том, что тамошние иллюзии – низкопробный товар, представляете?

Офелия не понимала, почему Кунигунда так разоткровенничалась. С тех пор как девушка отвергла ее предложение в Парадизе, та неизменно обращалась с ней как со злейшим врагом.

– Я всё собрал, мадам, – объявил носильщик, на сей раз надежно закрывший саквояж. – Извольте следовать за мной, мадам, я провожу вас в номер.

– Умоляю, никому ни слова! – шепнула Кунигунда Офелии, многозначительно подмигивая. – Не то люди вообразят, будто я опустилась до того, что пользуюсь иллюзиями самой главной своей конкурентки.

Офелия кивнула. По правде говоря, она была слишком озабочена собственными проблемами, чтобы интересоваться чужими. И, однако, невольно пожалела Кунигунду, глядя, как та тяжело взбирается по лестнице отеля под перезвон своих золоченых подвесок.

– Извините, я ищу госпожу Беренильду, – сказала девушка, вновь повернувшись к гостиничной стойке.

– Очень кстати, мадемуазель! – воскликнул портье. – Госпожа Беренильда только что спрашивала о вас. Она сейчас прогуливается с вашей сестрой, но обещала скоро вернуться и просила вас подождать ее здесь.

Офелия присела на один из довольно неудобных диванчиков тут же, в холле. Она гадала, с чего бы Беренильде так срочно понадобилось с ней переговорить. Увидев забытую кем-то газету, девушка начала ее просматривать. Это было всего лишь местное издание, далеко не такое престижное, как «Nibelungen», но Офелия надеялась хоть таким способом унять свое нетерпеливое беспокойство.

Однако миг спустя она изумленно раскрыла глаза, увидев между двумя светскими сплетнями фотографию Торна. Броский заголовок гласил:

«Книга монсеньора Фарука скоро перестанет быть тайной для этого человека

Господин интендант, в настоящее время осуществляющий инспекционную поездку по нашим провинциям, всегда был скуп на комментарии. Однако вчера он, в порядке исключения, высказался весьма охотно и откровенно, отвечая на наши вопросы о событиях при Дворе. Правда, господин интендант избегал некоторых щекотливых тем, касающихся, например, съезда Семейных Штатов, который состоится 1 августа, или прискорбных событий, затронувших клан Миражей; зато он не стал делать тайны из той ключевой роли, которую надеется вскоре играть при монсеньоре Фаруке. Общеизвестно, что наш монсеньор придает огромное значение Книге – уникальному, единственному в своем роде манускрипту, не расшифрованному и по сей день. Возможно, старейшие из наших читателей вспомнят о предыдущих попытках перевода этого загадочного документа, попытках, которые, однако, закончились провалом. „Я преуспею там, где другие потерпели фиаско“, – весьма самонадеянно заявил нам господин Торн. Его бракосочетание с жительницей Анимы, назначенное на 3 августа, должно стать ключом к решению этой амбициозной задачи, но господин интендант не пожелал распространяться на данную тему, завершив интервью решительным „без комментариев“. Итак, будем ждать развития событий!»

Офелия пришла в полное недоумение. Почему Торн запретил ей рассказывать обо всем, связанном с Книгой, если он сам хвастается этим перед газетчиками? Какое счастье, что статейка не попалась на глаза никому из родных, иначе ее засыпали бы назойливыми вопросами…

И тут девушка вдруг увидела пышное пурпурное платье своей матери, которая вела оживленный разговор с Докладчицей Анимы. Офелия поспешно заслонилась газетой, повернув ее так, чтобы скрыть от них фотографию Торна.

– Вам следовало бы подчеркнуть этот возмутительный факт – отсутствие человека, который намерен стать моим зятем! – восклицала мать. – Через пять дней он собирается жениться на моей дочери, а сам исчез, свалив на нас все приготовления к свадьбе! Я просто не понимаю, куда мы попали!

– Успокойся, милая Софи, госпожа Беренильда объяснила нам, что это от него не зависит. У молодого человека важная работа, и я не вижу причин осуждать его за усердие.

Докладчицу нельзя было назвать пожилой дамой, но она разговаривала со всеми снисходительно, как с неразумными детьми. Вдобавок она считала своим долгом носить те же черные платья и очки в золотой оправе, что и Настоятельницы Анимы, хотя отнюдь не занимала такого высокого положения. Зато шляпа Докладчицы была единственной в своем роде – нечто вроде абажура, водруженного на круто завитые волосы и увенчанного флюгером в виде журавля, который постоянно вращался. Притом вращался не по воле ветра, а по собственному желанию, нацеливая длинный острый клюв на любой объект, достойный интереса хозяйки.

– Кстати, поговорим и об этой Беренильде! – воскликнула мать. – Она с первого дня пудрит нам мозги! Но меня не проведешь, я ей совершенно не доверяю.

– Однако нам тут оказали самый радушный прием, – возразила ей Докладчица, помахивая листком бумаги. – И это единственное, что я намерена сообщить Настоятельницам.

– Значит, только я одна и вижу все здешние козни?! – возмутилась мать Офелии, став такой же багровой, как ее платье. – Я уверена, что с моей дочерью тут плохо обращаются. А она такая слабенькая и такая скрытная! И вообще, предстоящий брак – чистейшее безумие! – сердито продолжала она, не отставая от Докладчицы, которая подошла к окошку телеграфиста. – С тех пор как я увидела этого неотесанного господина Торна, я изо всех сил сдерживалась и не протестовала. Но, может быть, теперь Настоятельницы могли бы пересмотреть свое решение, провести расследование или…

– Милая Софи, – прервала ее Докладчица умильным тоном, – уж не собираешься ли ты диктовать нашим дорогим Матерям, что им следует делать?

Выглянув из-за газеты, Офелия увидела, как грубоватый профиль матери из багрового мгновенно стал бледным.

– О, нет… конечно, нет, – пролепетала та испуганно, как девочка, пойманная на шалости, – я… я не хотела показаться назойливой, просто…

– Никто, даже наши уважаемые Матери-Настоятельницы, не должен сомневаться в необходимости этого брака. Хочу тебе напомнить, крошка моя, что свадебный контракт был одобрен лично госпожой Артемидой и господином Фаруком. Они, и только они могли бы аннулировать свое соглашение в случае, если бы наши голубки́ дали повод к разрыву, что повлекло бы за собой тяжкие дипломатические последствия… Господин телеграфист! – протрубила она, протянув в окошко свой листочек. – Пожалуйста, передайте это сообщение на Аниму. Оно адресовано Настоятельницам нашего ковчега. На-сто-я-тель-ни-цам! – повторила она во весь голос, поскольку телеграфист плохо понимал ее из-за акцента.

Мать Офелии в гневном разочаровании покинула холл. Офелии удалось скрыться от ее бдительного взгляда, но не от флюгера-журавля, который развернулся, нацелил клюв на газету и начал долбить им в шляпу Докладчицы, чтобы привлечь ее внимание к девушке.

– Ага, вот ты где, моя дорогая малютка! Ты не могла бы отложить свою газету? Мне нужно с тобой поговорить.

Поняв, что у нее нет выбора, Офелия оставила газету на диване и подошла к окошку телеграфиста.

– Вот уж совсем неподходящий костюм, – неодобрительно проворчала Докладчица, брезгливо оглядев купальник девушки. – Ты, значит, слышала мой разговор с твоей матерью?

– Так получилось… случайно.

За окошком телеграфист стучал ключом с чисто профессиональным бесстрастием.

– О, да, я тоже случайно вижу и слышу много чего интересного, – отозвалась Докладчица с многозначительной усмешкой. – Ты, верно, поняла, что мне не хотелось подливать масла в огонь, беседуя с твоей мамочкой, но я и сама несколько озадачена отсутствием твоего жениха. Ты можешь мне объяснить, почему он так упорно скрывается от нас?

Лицо Докладчицы, под густой массой завитых волос, подстриженных, как живая изгородь, выразило готовность к сочувствию, а выпученные глаза загорелись жадным интересом: ей не терпелось разузнать самые заветные тайны девушки. Но Офелия меньше всего на свете была расположена поверять их этой кумушке.

– Сожалею, госпожа Докладчица, мне это неизвестно.

Офелия не знала, куда деваться: металлический журавль, торчавший на нелепой шляпе собеседницы, не развернулся в другую сторону, а продолжал хищно целиться в нее своим клювом.

– Ах, моя дорогая малютка! – сказала Докладчица с огорченным вздохом. – Ну как я могу представлять Настоятельницам подробные отчеты, если ты мне не помогаешь? У тебя было достаточно много времени, чтобы как следует познакомиться со своим женихом. Мы с Настоятельницами не хотели мешать тебе, заранее донимая расспросами. А ведь могли бы!..

Растирая озябшие руки, Офелия мельком глянула на часы, висевшие над окошком. Когда же Беренильда вернется с прогулки? Ей вдруг ужасно захотелось вынуть из перчатки анонимное письмо и взмахнуть им, как Докладчица размахивала своей телеграммой. Настоятельницы решили не донимать ее расспросами? Вот пускай теперь и расхлебывают кашу!

– Я внимательно изучила твое досье перед тем, как пуститься в это далекое путешествие, – продолжала Докладчица с едва заметной усмешкой. – И узнала, что ты отвергла двух претендентов на твою руку, кузенов, с любым из которых могла бы спокойно жить-поживать на Аниме, будь ты сговорчивей.

– Прошлое не вернешь, – отрезала Офелия.

Усмешка Докладчицы стала заметнее.

– А почему бы и нет? Может быть, господин Торн не виноват в том, что сегодня мы его здесь не видим? Ты уверена, что сделала все возможное, чтобы ему понравиться? Так вот, моя дорогая крошка, Настоятельницы поручили мне кое-что передать тебе от их имени: если ты расстроишь этот брак, как расстроила два предыдущих, то будешь улаживать эту проблему один на один с Фаруком. Не жди никакой помощи с нашей стороны и даже не надейся вернуться на Аниму, если ты всех нас опозоришь. Ясно?

Докладчица произнесла все это мягким, вкрадчивым голосом, в котором звучало легкое сожаление, словно ей и впрямь было неприятно прибегать к таким мерам.

Офелия не знала, чтό ее терзает сильнее – возмущение или уныние. «Даю Вам время до 1 августа, чтобы принять все необходимые меры», – написал автор анонимки. Значит, у нее осталось всего три дня, чтобы отреагировать на этот ультиматум, а она так и не решила, что ей делать.

– Ваша телеграмма отослана, мадам, – объявил телеграфист. – С вас пять крон.

– Что ему нужно, этому господину? – нахмурившись, спросила Докладчица у Офелии. – Я не поняла ни слова, у этих иностранцев такой ужасный акцент!

– Вы должны заплатить ему за телеграмму, – объяснила Офелия.

– Пять крон, – уточнил телеграфист, показывая растопыренную пятерню. – Обычная цена – четыре, но сегодня были сильные помехи, значит, лишний расход ленты, а она денег стоит.

– Запишите на счет интендантства, – попросила Офелия, надеясь, что эти пять крон не разорят ведомство Торна.

Девушка вернулась на свой диванчик в надежде, что избавилась от навязчивой собеседницы, но с раздражением увидела, что та уселась с ней рядом. Если уж Докладчица с ее нравоучениями нацеливала на кого-нибудь свой флюгер, она хватки не ослабляла.

– Дорогая малютка, я знаю, здешние люди очень неприятны, – сказала она, бросив многозначительный взгляд на телеграфиста, – но ты не должна отталкивать своего жениха под тем предлогом, что он не член нашей Семьи. Знай, что даже сами Настоятельницы, с их безграничной мудростью, радушно открывают двери иностранным влияниям, и это идет на пользу всей нашей Аниме.

– Каким иностранным влияниям? – удивилась Офелия.

– Я не имею права вдаваться в подробности, – прошептала Докладчица с многозначительной миной человека, посвященного в важные государственные тайны. – То, что происходит на Совете Настоятельниц, в высшей степени секретно, и даже меня, при моем статусе Докладчицы, туда не допускают. Могу только сообщить тебе, что наши почтенные, любимейшие Матери иногда принимают у себя одного иноземца… должна сказать, очень странного иноземца. Не знаю, какой Семьей он управляет, не знаю даже, сколько ему лет. О, я, конечно, не подслушиваю под дверью, – добавила она так торопливо, что Офелия тут же в этом усомнилась, – я просто приношу им чай. Но могу поклясться, что наши дорогие Матери придают советам этого иноземца огромное значение. Он появляется нечасто, но всякий раз после его визита они обнародуют какой-нибудь новый закон или отменяют один из старых. Вот тебе прекрасный пример готовности прислушиваться к чужому мнению!

Офелия нахмурилась. Издавать законы по советам случайного гостя, между двумя чашками чая?! Это уже трудно назвать «готовностью прислушиваться к чужому мнению». Офелии хватало проблем с анонимными смертельными угрозами и с предстоящей свадьбой, но она не могла удержаться от саркастического комментария, который так и просился с языка:

– Так, может, именно по совету иноземца Настоятельницы решили перенести куда-то Архивы, устроить чистку в Библиотеке и закрыть мой музей?

Выпученные глаза Докладчицы раскрылись так широко, что она стала похожа на лягушку в кудрявом парике.

– Ты просто неблагодарная нахалка, моя милая! Этот музей, Архивы и Библиотека давно нуждаются в обновлении.

– В каком обновлении? – с тревогой спросила девушка. – Мои коллекции всегда содержались в идеальном порядке.

– Но все скопом, и нужные, и ненужные, – скорбно ответила Докладчица. – Именно это я и прочитала в твоем досье. Конечно, люди, жившие до Раскола, создали множество шедевров, но и они допускали ужасные ошибки. Ошибки, которые дошли до нас в виде оружия и вредных книг. А демонстрировать все эти вещи, пусть даже многовековой давности, нашей молодежи – значит посеять в ее незрелых, доверчивых умах ядовитые семена войны. И наши дорогие Матери приняли мудрое решение: сохранить от этого наследия лишь то, что может служить сегодня положительным примером! Но в любом случае тебя это уже не касается, – заключила Докладчица, и ее флюгер решительно отвернулся от девушки.

Офелия стиснула руки так, что ее перчатки обиженно закряхтели. Если она и достигла успехов в искусстве чтения, то лишь благодаря тому, что, держа в руках древние предметы, чувствовала себя ближе всего к правде. Да, прошлое не всегда было безоблачным, но ошибки людей, живших на земле задолго до нее, стали и ее ошибками. А Офелия выработала в себе одно твердое убеждение: если человек хочет быть личностью, он должен пройти через ошибки.

Но тут ее размышления прервал пронзительный голос, разнесшийся по всему холлу, словно пожарная сирена:

– Ах, вот ты где! А мы-то тебя обыскались!

Агата пробиралась между багажными тележками, позвякивая жемчужными ожерельями. Теперь она носила те же украшения, те же воздушные платья, те же остроконечные шляпки и газовые шарфы, что и Беренильда, которая сейчас проходила следом за ней через стеклянную дверь отеля.

– Сестренка, мы так со-ску-чи-лись по тебе! Добрый день, госпожа Докладчица! Вы позволите нам похитить у вас Офелию?

Судя по всему, Докладчица только этого и ждала. Она воспользовалась появлением Агаты, чтобы ретироваться, а ее флюгер уже завертелся, отыскивая для хозяйки новую добычу.

– Крошка моя, что ты здесь делаешь в купальнике, у всех на виду? – воскликнула Агата, подбоченившись. – Это же не-при-лич-но!

К великому огорчению своего мужа, который всюду таскался за ней с младенцем Томом на руках, Агата переняла у здешних дам их странные манеры. Она сразу начала произносить слова раздельно, по слогам, как театральная актриса, и ежедневно менять платья. Проникшись восхищением перед Беренильдой, Агата во всем рабски подражала ей, стараясь так же наряжаться, говорить и двигаться.

– Вот теперь, когда мы ее на-ко-нец-то отыскали, – возбужденно продолжала Агата, – скажите, куда вы хотели нас отвезти, мадам? Может, ко Двору? Мне не тер-пит-ся увидеть хоть что-нибудь, кроме этих утесов!

Но Беренильда, с трудом носившая свой тяжелый живот, ответила ей снисходительной улыбкой:

– Простите меня, милое мое дитя, но это будет еще не сегодня. Честно говоря, мне хотелось бы переговорить с вашей сестрой наедине.

– Как?! – обиженно воскликнула Агата. – Вы не возьмете меня с собой?

– Только не сейчас. Воспользуйтесь этим, чтобы побыть с вашим мужем и маленьким Томом, – ласково посоветовала ей Беренильда. (Она повернулась к Офелии, и ее взгляд мгновенно оледенел.) – Накиньте пальто.

Матери

Беренильда предложила Офелии сесть в сани, запряженные тройкой белоснежных коней. Там уже сидела Валькирия, такая мрачная, словно ей предстояло участие в траурном кортеже. Офелия слегка удивилась, заметив привязанный сзади большой чемодан. Неужто им предстоит долгое путешествие?

Тройка отъехала от гостиничного подъезда и помчалась через рабочие кварталы города. При виде экипажа мужчины снимали шапки, а женщины приседали в реверансах, подбирая пышные юбки. Беренильда, как святая покровительница, ласково улыбалась каждому из них. Пока проезжали по улицам Опалового побережья, Офелия узнала новую, доселе совершенно неизвестную сторону личности Беренильды. На каждой стене, в каждой витрине виднелись старые вывески: «Бесплатный суп Беренильды», «Больница Беренильды», «Воспитательный дом Беренильды». Аристократка, жившая в роскоши и приятном безделье, преображалась здесь в благодетельницу, не жалевшую сил для процветания этого курортного края.

И, однако, ее взгляд по-прежнему омрачала непонятная грусть.

– Нам нужно кое-что обсудить, – сказала ей Офелия. – Я получила…

– Не здесь, – оборвала ее Беренильда. – Поговорим, когда приедем.

И Офелии пришлось сдержать свое нетерпение. Теперь экипаж двигался очень медленно, чтобы не растрясти Беренильду. Свернув на дорогу, ведущую прочь от города, он миновал соляные болота и поднялся на скалистый берег фьорда. Здесь, на высоте, снег никогда не таял и ели выглядели великанами в изумрудно-серебристых одеяниях. Офелия поджала озябшие ноги: она не забыла взять шарф и накинуть пальто, но не подумала о туфлях.

Справа от них, вдоль прибрежных скал, простирались железнодорожные пути, а слева тянулась полоска моря. В этих краях оно было таким соленым, что в нем не водилась рыба, одни только водоросли да планктон, и, однако, именно море царило в здешних местах. Когда солнце на миг пробилось сквозь облака и заиграло на воде золотыми вспышками, блеклые пастельные краски пейзажа сменились сочной гуашью. Офелия видела это превращение изо дня в день, но не уставала им любоваться.

Однако удовольствие было недолгим: тройка проехала по еловой аллее и остановилась перед воротами здания с круглыми окнами и вывеской на фронтоне:

Санаторий

Вход для посетителей

При виде этих слов Офелии захотелось сбежать отсюда.

– Мы… мы приехали навестить вашу матушку? – обратилась она к Беренильде.

За прошедшее время девушка успела напрочь забыть о бабушке Торна. Меньше всего ей сейчас хотелось общаться со старой лицемеркой. От Беренильды она до сих пор скрывала, что эта дама ненавидела и Торна, и ее, Офелию, и всеми силами пыталась сжить их со свету. А уж в данный момент, когда над Офелией нависла новая смертельная угроза, ей и вовсе было не до разоблачений.

Беренильда в сопровождении Валькирии вошла в здание величавой поступью королевы. Офелия не постигала, как женщина с таким огромным животом может двигаться настолько грациозно. Сама она рядом с Беренильдой выглядела неуклюжей замарашкой с босыми ногами, торчавшими из-под пальто. Войдя в вестибюль, девушка зажмурилась, ослепленная безупречной белизной кафельных стен и водопадами дневного света, щедро лившегося в помещение через огромные окна. Правда, тут сильно пахло дезинфекцией, и она с сожалением вспомнила о смолистых ароматах елей.

Офелия покорно шла за Беренильдой и Валькирией по длинной галерее с рядами шезлонгов, в которых недвижно лежали дряхлые пациенты. Что она скажет бабушке Торна, когда увидит ее?

«Как ваше самочувствие, дорогая мадам? Когда вы меня убьете – сегодня или попозже?»

Беренильда прошла в другое крыло здания, на сей раз безлюдное. Или почти безлюдное: к ним подошла медсестра в белом чепце с широкими крыльями.

– Добрый день, госпожа Беренильда. Ваша матушка будет рада вас увидеть.

– Я привезла ей кое-какие личные вещи. Вы уверены, что этот визит не нанесет вреда ребенку?

– О, нет, мадам, мы лечим легочные заболевания, но ни одно из них не заразно. Не беспокойтесь, вам будет здесь очень удобно.

– Разве мы не вернемся в отель? – удивилась Офелия, пока сестра вела их по коридору.

– Вы вернетесь, – ответила Беренильда. – Я вам скоро все объясню, но сначала мне нужно поговорить с матушкой.

Сестра дважды тихонько стукнула в дверь и распахнула ее, не дожидаясь ответа. Беренильда вошла в палату, поддерживая обеими руками живот, и прикрыла за собой дверь, прежде чем Офелия и Валькирия успели за ней последовать.

– Подождите меня в коридоре, – шепнула она в щелку, – я скоро.

Офелия молча кивнула. Она успела заметить позади Беренильды то, что потом долго не сможет забыть: иссохшее старческое тело, мертвенно-бледное – белее, чем простыни, – лицо и широко раскрытые глаза, устремленные на потолок; из горла больной вырывалось хриплое, свистящее дыхание. Не будь Офелия уверена, что эта женщина – бабушка Торна, она никогда не узнала бы ее.

Потрясенная увиденным, она отошла от двери и присела на подоконник. Подумать только: еще несколько минут назад Офелия боялась, что эта старуха представляет для нее смертельную угрозу…

– Я и не знала, что она так плоха, – сказала девушка Валькирии, которая тоже подошла к окну, шелестя платьем. – Мне было известно, что у нее слабые легкие… но не настолько же…

Внезапно она начала чихать так неудержимо, что даже не смогла закончить фразу.

– Возьмите.

Офелия изумленно взглянула на носовой платок, протянутый Валькирией. Они прожили бок о бок уже много месяцев, но сегодня девушка впервые услышала ее голос. Она робко высморкалась в платок, стыдясь того, что запачкала такую красивую вещь: ей показалось, что он сделан из той же черной, искусно вышитой материи, что и роброн.

– Спасибо, мадам.

Но ее изумление перешло в столбняк, когда Валькирия лукаво улыбнулась, отчего по всему ее лицу разбежались морщинки.

– Оставьте церемонии, прошу вас, не нужно больше никаких «мадам». Это ведь я, Арчибальд.

– Что-о-о?

Хорошо воспитанные девушки не должны так говорить, Офелии постоянно внушали это, но сама она считала, что бывают обстоятельства, извиняющие любую неучтивость. «Валькирия» присела рядом с ней. Занятная вышла картина: старая дама, обычно в высшей степени достойная и чопорная, сейчас устроилась на подоконнике, неуклюже комкая свое пышное платье.

– Я его одолжил всего на минутку. Оно очень неудобное, но мне нужно было приватно побеседовать с вами.

Увидев, какой бесстыжий взгляд «Валькирия» устремила на ее босые ноги, Офелия рассталась с последними сомнениями: так смотреть мог только Арчибальд, и никто иной.

– Значит, вы способны еще и на это? – пролепетала девушка, стараясь прикрыть ноги полами пальто. – Вы можете присвоить себе чужое тело?

– Конечно, – ответил Арчибальд со щербатой ухмылкой Валькирии. – Но только если его владелец – член Паутины и если он на это согласен. Однако мне нельзя долго в нем задерживаться, так что слушайте меня внимательно. Я сейчас веду свое частное расследование по поводу исчезновений в Лунном Свете. И то, что я успел поразведать, очень скверно пахнет.

– Но что именно? – с тревогой спросила Офелия. – Кого вы подозреваете?

– Дело обстоит так: я, кажется, нащупал верное направление, но предпочитаю заниматься этим лично. И пока у меня не будет полной уверенности в своей правоте, не скажу ни слова никому, даже моим родным.

Офелия подумала: не очень-то удобно играть в прятки с людьми, которые постоянно следят за каждым вашим шагом. Внезапно морщинистое лицо Валькирии судорожно перекосилось, не теряя улыбки; это была самая фантастическая гримаса, которую Офелия когда-либо видела у человека.

– Я рекомендую вам быть крайне осторожной. И старайтесь избегать Двора – чем дольше, тем лучше.

Офелия съежилась. После анонимного письма она только об этом и мечтала. К счастью, пока что Фарук ничего не сообщил ей по поводу обещанной новой работы. Впрочем, жизнь вдали от Двора все равно не решала ее проблему. Могла ли она довериться Арчибальду и рассказать ему о шантажисте, который угрожал ей смертью?

– И пусть Беренильда хорошенько заботится о своем будущем ребенке, – добавил он, пока девушка колебалась. – Я желаю стать крестным здорового, красивого младенца! Да, еще о моих сестрах: старайтесь не терять их из виду.

– Но они здесь лишь потому, что вы заставили их приехать. А я не имею на них никакого влияния, они и разговаривают-то со мной сквозь зубы.

– Ну еще бы, они ведь ревнуют, – ухмыльнулся Арчибальд.

Да, странно было слушать, как Валькирия говорит, но еще более странно выглядела эта ее ухмылка.

– Ревнуют?

– Мои сестры не понимают, отчего вы меня так занимаете. Они-то считают вас довольно скучной непривлекательной особой.

– Ну и ладно, – спокойно ответила Офелия. – А у вас есть какие-нибудь новости о Торне?

«Валькирия» зловеще ухмыльнулась:

– Откуда мне знать? Он ведь помолвлен с вами, а не со мной. Одному богу известно, чем занят господин интендант и где он пропадает. Не хочу вас обидеть, но, по-моему, он интересуется моими пропавшими гостями не больше, чем вашей свадьбой.

Офелия сунула руку в карман пальто, где тихонько тикали часы Торна. Сколько уже раз она их роняла, царапала и разлаживала, однако их тончайшая механика все же устояла перед ее неловкостью. Девушка объясняла молчание жениха его расследованием в Лунном Свете, но если даже Арчибальд не знает, где он находится… Ей почему-то вспомнились разлетевшиеся бумаги в кабинете Торна и сам он, окровавленный, с нацеленным на нее пистолетом. Что, если он тоже получал письма с угрозами?!

– Здесь у нас нет телефонной связи с Небоградом, – сказала она. – Господин посол, не могли бы вы позвонить в интендантство? Просто чтобы узнать… э-э-э… не случилось ли чего плохого.

«Валькирия» так недоуменно подняла брови, что ее лоб стал похож на гармошку.

– Вы это серьезно? Неужели вы беспокоитесь за Торна?

– И за вас тоже, – вздохнув, нехотя призналась Офелия. – Хотя не уверена, что вы оба это заслужили. А теперь мой вам совет: будьте осторожны в своем расследовании и не суйте нос, куда не надо.

Она подскочила, когда «Валькирия» нагнулась к ней, поцеловала в лоб и хитро подмигнула:

– А вы не суйте нос ко Двору, малышка Офелия. И главное, держитесь подальше от иллюзий.

– От иллюзий? При чем тут иллюзии?

Но тут лицо Валькирии сурово замкнулось, глаза перестали искриться, а морщинистые руки аккуратно расправили смятый роброн.

– Ваш корреспондент отключился.

– Но я не поняла… что Арчибальд имел в виду?

– К великому моему счастью, я не разделяю его мысли, – объявила Валькирия. – Меня наняли, чтобы охранять Беренильду, а не развлекать вас разговорами.

С этими словами старая дуэнья погрузилась в чопорное молчание. Офелия вцепилась зубами в свои перчатки. Наверно, ей все же следовало рассказать Арчибальду о письме. Свяжется ли он с интендантством, как она просила? Небоград парил в высях слишком далеко от Опалового побережья, чтобы Офелия могла добраться до него сквозь зеркало. Обернувшись, она посмотрела в окно, на хвойный лес. Всякий раз, как солнце выглядывало из-за облаков, оно заливало Офелию ярким светом, и на стекле появлялось ее отражение: хрупкая девушка со встрепанными волосами, унылым выражением лица и шарфом вокруг шеи, который уже начинал нетерпеливо подрагивать.

В коридоре отворилась и захлопнулась дверь. Офелия вскочила как ужаленная. Беренильда шла, вцепившись в свой живот, как в спасательный круг, такая бледная, словно из нее выкачали всю кровь.

– Мадам?.. – окликнула ее Офелия.

– Мне… мне хотелось бы выйти на воздух, – с трудом выговорила Беренильда, опершись на протянутую руку девушки. – Пойдемте со мной, прошу вас. А вы, – обратилась она к Валькирии, – следуйте за нами, пожалуйста, но поодаль, нам нужно поговорить с глазу на глаз.

Озадаченная Офелия вывела Беренильду из здания, и они молча пошли через парк. Влажная трава липла к босым ступням, но Беренильда так тяжело опиралась на девушку, что той было не до жалоб.

– Вы не хотели бы присесть, мадам?

– Нет, давайте пройдемся еще немного, если вы не против.

Беренильда озиралась на ходу, пристально разглядывая пациентов санатория, принимавших солнечные ванны. Казалось, она кого-то ищет.

Офелия почувствовала, как ее спутница вздрогнула, когда поблизости раздался смех. Какая-то женщина в промокшем от росы белом платье, стоя на коленях, собирала морошку под бдительным надзором сиделки. Она внимательно, с детским восхищением рассматривала на свет каждую ягоду, потом клала ее в рот и разражалась веселым смехом, как будто в жизни не пробовала ничего вкуснее. В ее длинных белокурых волосах поблескивала седина, на вид ей было лет пятьдесят. Офелия никогда еще не встречала такой диковинной татуировки: лицо незнакомки, ото лба до подбородка, от виска к виску, рассекал большой черный крест.

Офелии стало ясно, что Беренильда искала в саду именно эту женщину, впавшую в детство. Однако она смотрела на нее издали, не проявляя желания подойти ближе.

– Я никогда не была хорошей матерью.

Девушка ожидала любых откровений, но не этого. Она подняла глаза на Беренильду, надеясь поймать ее взгляд, но та стояла неподвижно, и Офелия видела только ее чистый, надменный профиль мраморной статуи.

– Я с большим интересом наблюдала за вашей матушкой, – бесстрастно продолжала Беренильда. – Могу поспорить, что, когда вы были маленькой, она стремилась держать вас возле своей юбки. А на Полюсе, при Дворе, нравы несколько иные. Мы отсылаем своих детей в провинцию, поручаем заботу о них кормилицам, затем учителям, а позже, когда они вырастают, возвращаем их домой, чтобы ввести в общество. Именно так меня растила моя мать, и точно так же я растила своих детей. Томас был первым, кого я лишилась. Меня не было с ним, когда это произошло, – он умер от яда на руках у кормилицы. Вы, верно, думаете, что после этого я изменила своим привычкам? – спросила она с олимпийским спокойствием. – Разумеется, нет. Я скрыла свое горе и оставила Пьера и мою маленькую Марион в той же далекой провинции, убедив себя, что там они будут в большей безопасности, чем при Дворе. Я обещала им, что, когда немного приду в себя, мы будем жить вместе…

Офелии был уже известен конец этой истории, но она ни за что на свете не стала бы сейчас прерывать Беренильду. Ведь та открывала ей душу после долгих недель умолчаний.

– И теперь я каждое утро просыпаюсь с одним и тем же вопросом: остались бы мои дети в живых, если бы я не медлила и выполнила свое обещание?

Солнце скрылось за облаками, над лужайкой пронесся холодный ветер, оледенивший босые ноги Офелии. Он сорвал с Беренильды широкополую шляпу, и та вспорхнула в воздух, как большой цветок. Женщина, собиравшая морошку, зачарованно проводила ее глазами и, бросив свое занятие, помчалась за ней следом, несмотря на протестующие оклики сиделки. А сама Беренильда даже не шевельнулась. Ее прекрасные золотистые волосы разметались по плечам.

– Но я за себя отомстила. Как только мне стали известны виновники преступления, я доставила себе удовольствие вызвать их на поединок и разорвала на части. Обоих: и его, и ее.

Обоих? Офелия содрогнулась, вспомнив слова барона Мельхиора: «Станислав потерял родителей в несколько… гм… необычных обстоятельствах».

– Отец и мать шевалье, – прошептала Офелия. – Так вот кто погубил ваших детей! И поэтому вы унаследовали их замок?

– Да, и несу ответственность за то, что так преступно потворствовала этому юному Миражу, – подтвердила Беренильда своим обычным мягким тоном. – Он считал, будто я обязана заполнять пустоту, которая образовалась в его жизни. Мне сообщили телеграммой, что решение по поводу Аннигиляции скоро вступит в силу, после чего, вероятно, его сошлют куда-нибудь подальше от Двора. Только тогда закроется самая грустная страница моей жизни. – Беренильда помолчала, затем продолжила: – А самые прекрасные воспоминания о моих детях связаны с этим городком, затерянным в лесах, рядом с пляжами. И это единственное, что я хочу сегодня сохранить от разрушения.

Теперь Офелии стали ясны и печаль, одолевавшая Беренильду со дня приезда на юг ковчега, и привязанность к Опаловому побережью. Путешествие сюда было паломничеством в прошлое.

Рука Беренильды, лежавшая на ее животе, судорожно сжалась.

– Вам плохо? – испугалась девушка.

– Нет-нет, все в порядке. Просто роды уже близко. И потом… моя мать скоро умрет. Это вопрос ближайших дней, если не часов. И я должна быть рядом с ней.

– Мне очень жаль.

Слова сожаления вырвались у Офелии непроизвольно, она и сама не знала, к чему они относятся. Близившаяся кончина старухи была очень некстати: Беренильде хватало своих забот.

– О, вам не о чем сожалеть, – возразила Беренильда уже более жестко. – Мама во всем призналась мне. Вспомните апельсины, из-за которых мадам Хильдегард чуть не отправилась на тот свет, а вас приговорили к смерти. Во всем этом виновата моя мать. Но она вовсе не намерена просить у вас прощения, – тут же добавила Беренильда. – Более того, даже сожалеет о том, что ей не удалось вас опорочить. Тем не менее она сочла своим долгом рассказать мне все это.

– Ах, вот что… – пролепетала Офелия, потрясенная до глубины души. – Я… ох…

Беренильда, обычно умевшая сдерживать свои когти, наслала на нее ужасную головную боль. Но внешне ничто не указывало на ее раздражение, напротив: она по-прежнему с рассеянным интересом наблюдала за больной женщиной, которая наконец догнала улетевшую шляпу и теперь стояла в недоумении, не зная, что с ней делать.

– В молодости моя мать была очень жестокой, – продолжала Беренильда. – Для нее существовали одни только Драконы – клан Драконов, будущее Драконов, честь Драконов. Я надеялась, что с годами она станет добрее, но меня обмануло ее лицемерие. Я никогда не прощу ей беду, которую она на вас навлекла… да и себе самой тоже не прощу.

Взгляд Беренильды наконец обратился к Офелии.

– Простите меня за всё. За все мои придирки, выговоры и попреки. В тот вечер, когда вы так храбро противостояли на сцене Фаруку, я поняла, что вы гораздо сильнее меня. Я воображала, будто вы нуждаетесь в моем покровительстве, а на самом деле это мне скоро понадобится ваша помощь.

– Помощь… в чем?

Беренильда настолько превосходила Офелию в душевной стойкости, обаянии и умении властвовать, что девушке трудно было понять, чем она может ей помочь. Между тем Беренильда ласково взяла ее руку и прижала к своему животу.

– Подберите имя младенцу.

– Я?! Но разве не крестный…

– Нет. Я не хочу, чтобы это сделал Арчибальд. Мне нужен только ваш выбор, Офелия. И я прошу вас стать крестной матерью моего ребенка.

Очки Офелии налились багровым цветом, почуяв ее смятение. Девушка изо всех сил старалась скрыть, как ее напугала эта просьба. Впервые кто-то решился возложить на нее столь ответственную миссию. Даже Агата предпочла в свое время обратиться к тетке, побоявшись, что Офелия, с ее неловкостью, уронит младенца перед купелью.

– Имя для девочки, – уточнила Беренильда, нежно поглаживая живот. – Я всегда заранее знала, кто у меня родится. Надеюсь, вы понимаете, что это значит?

Офелия не ответила. У нее в голове бушевало столько мыслей разом, что она была неспособна сосредоточиться на какой-нибудь одной.

– На Полюсе главными наследниками являются дети мужского пола, – объяснила Беренильда. – И, поскольку у меня родится девочка, потенциальным владельцем всего достояния Драконов отныне будет считаться Торн. А официально он им станет после аннуляции статуса бастарда, то есть после того, как выполнит свою часть договора с монсеньором Фаруком.

– А как же вы, мадам? И ваша дочка?

– О, это меня не волнует. Торн, конечно, обеспечит нам достойное существование. Кроме того, я останусь хозяйкой своего замка в Небограде. Так как же, Офелия, вы согласны стать крестной моего ребенка?

– Я не решаюсь, мадам… это такая ответственность…

– Вы самый ответственный человек из всех, кого я знаю. Пожалуйста, милая моя Офелия, помогите мне стать лучшей матерью, а Фаруку – лучшим отцом! Но самое главное, помогите Торну, – взмолилась Беренильда внезапно дрогнувшим голосом. – Этот мальчик меня очень тревожит. Иногда мне кажется, что я его совсем не знаю. Понятия не имею, о чем он думает, но все-таки я разбираюсь в его чувствах даже лучше, чем он сам. И поверьте, на самом деле ему нужно ваше сердце, а не ваши руки.

Офелия что-то невнятно пробормотала в ответ. Она, которая так боялась не заслужить уважения Беренильды, теперь со страхом ощущала тяжкий гнет ее ожиданий и надежд.

– В настоящее время я, к сожалению, не могу быть вам поддержкой, – вздохнула Беренильда, погладив Офелию по щеке. – Мне предстоит опустить в землю мать и произвести на свет дитя. А вы пока оставайтесь в отеле и никуда не выходите. Я бы очень хотела, чтобы моя Валькирия охраняла вас, но Паутина поручила ей наблюдать только за моим ребенком. Тем не менее обещаю вам, что буду рядом в день вашей свадьбы. Скоро вы получите, вдобавок к вашему анимизму, когти Торна. И мы научим вас пользоваться ими для защиты от врагов.

Офелия выдавила из себя улыбку, но, видимо, не очень убедительную: Беренильда положила руки ей на плечи, словно взрослая, утешающая маленькую девочку.

– Если бы закон позволял, я бы сама наделила вас этим семейным свойством. Вы, верно, думаете, что эта сила дана мне от природы, но нет: мои когти до свадьбы ничего не стоили, пока не соединились с когтями моего мужа. Церемония передачи Дара тем и славится, что удваивает природные способности человека. Сейчас вам трудно оценить преимущества соединения ваших свойств со свойствами Торна, но ручаюсь, что результат вас приятно удивит.

Офелия вздрогнула, когда ее лица почти коснулось лицо, перечеркнутое крестом. Это была та самая больная, которая, подчиняясь терпеливым подсказкам сиделки, протянула девушке шляпу Беренильды.

– Благодарю вас, мадам, – сказала Офелия, робко взяв у нее шляпу.

Вблизи татуировка этой женщины производила еще более сильное впечатление. Вертикальная полоса была такой широкой, что полностью покрывала нос, а горизонтальная выглядела карнавальной маской. Не будь их, ее лицо стоило бы назвать безупречно красивым. Но мрачный крест на фоне белокурых серебрящихся волос, бледной кожи и белого платья выглядел как могильный. Однако женщину это, видимо, нисколько не огорчало. Она отвела глаза от Офелии, мгновенно забыла о ней и побежала через лужайку к чему-то новому, что вызвало ее интерес.

– Ах да, совсем забыла, – сказала Беренильда окрепшим голосом. – Офелия, эта женщина – ваша будущая свекровь.

«Караван Карнавала»

Нелегко заснуть на ковчеге, где целых полгода стоит полярная ночь. Однако сейчас у Офелии, лежавшей без сна на узкой гостиничной кровати, были другие причины для бессонницы. Она слышала море, слышала ветер, а иногда и уханье совы или попискивание леммингов[12], как будто все силы природы сошлись воедино здесь, у нее в номере. Вдобавок девушке было трудно дышать из-за сильного насморка. Она слишком долго ходила босиком, и вот результат – сильная простуда.

Все то время, что Офелия маялась бессонницей, перед ней всплывало в темноте лицо, перечеркнутое крестом. «Ни вы, ни я никогда не узнаем ее», – сказал Торн, когда она пыталась расспросить его о матери. Теперь ей стал понятен ужасный смысл этих слов. Мать Торна подверглась Аннигиляции, и татуировка в виде креста была знаком страшной отверженности, который не могли скрыть ни макияж, ни иллюзия.

«Как у всех Летописцев, власть ее клана заключалась в памяти, – объяснила Беренильда Офелии в парке санатория. – А лишившись этой власти, она утратила и память. Но не стоит так уж ее жалеть, милое дитя, – на ее совести не одна смерть».

Однако девушка не могла себе представить, что столь безобидное создание, заключенное в вечном настоящем, без прошлого и будущего, когда-то было таким грозным. Беренильда рассказала Офелии, что пятнадцать лет назад мать Торна в своем падении увлекла за собой весь клан Летописцев. Главная миссия членов клана заключалась в сохранении и передаче потомкам коллективной памяти общества, как это делала на Аниме семья Офелии. В результате долгого судебного процесса было доказано, что Летописцы использовали свои свойства, чтобы исказить прошлое и приписать себе высшие его достижения, принадлежавшие другим.

Суд мог бы ограничиться формальным порицанием, если бы мать Торна не уличили в тяжком проступке: воспользовавшись своим положением фаворитки, она подделала записи в блокноте Духа Семьи. В результате на всех придворных градом посыпались самые страшные кары, а Фарук перестал доверять собственным потомкам. Дело могло зайти слишком далеко, поэтому мать Торна обвинили в государственном преступлении, и суд приговорил ее к Аннигиляции.

«Лично я никогда не прощу ей того, что она навредила Торну, – призналась Беренильда с плохо скрываемой ненавистью. – Соблазнив моего брата и родив от него ребенка, она хотела тем самым возвысить свой собственный клан, передать Летописцам силу наших охотников. Но, заметив, что ее сын слаб и тщедушен, бросила его на произвол судьбы».

Офелия подумала: интересно, есть ли в ее будущей семье хоть один человек, которого она могла бы представить своим родственникам, не боясь привести их в ужас? Поразмыслив еще, она спросила себя: в какой мере действия Настоятельниц на Аниме схожи с манипуляциями памятью, в которых обвиняли Летописцев?

В ночной тишине раздавалось тиканье часов Торна, и скоро вместо лица, перечеркнутого крестом, Офелии стали мерещиться песочные часы, в которых час за часом неумолимо сыпался вниз песок.

Часы ее жизни. С датой 1 августа в конце.

Девушка решилась сжечь анонимное письмо после долгих бесплодных попыток раскрыть его тайну: видимо, автор был прекрасно осведомлен о ее возможностях чтицы и не оставил никаких отпечатков на бумаге. Офелия ничего не могла противопоставить его ультиматуму. Если она разорвет помолвку, ей придется взять на себя все последствия этого решения, и на сей раз она уже не сможет надеяться на благосклонность Фарука. Если же не откажется от брака, то ее, вполне возможно, постигнет та же участь, что начальника полиции и шеф-редактора «Nibelungen». Трудно было назвать это выбором. Для принятия решения девушке оставалось всего сорок восемь часов. Сорок восемь песчинок в часах ее жизни.

«Богу неугоден этот союз!»

Офелия зарылась лицом в подушку. Почему кто-то так боится этого брака? Почему Торн не дает о себе знать? Почему именитые гости посла пропали без вести? Почему Арчибальд вдруг стал опасаться иллюзий? И почему…

– Почему ты совсем не занимаешься мной?

Офелия рывком села на кровати, нацепила очки и увидела Гектора, который укоризненно смотрел на нее в полумраке комнаты. На нем была его любимая пижама, голубая с белым воротничком, – она росла вместе со своим хозяином. В отличие от Офелии, Гектор всегда выглядел ухоженным: его ботинки шнуровались сами собой, прорехи в одежде затягивались самостоятельно, а из карманов, битком набитых всякими дурацкими мелочами, никогда ничего не торчало. Ему беспрекословно подчинялись все предметы его гардероба… и любые двери любого отеля, даже запертые на ключ.

– Ты ходила с сестрами в бассейн, ты гуляла с мадам Беренильдой. А почему не со мной?

– Я тебя внимательно слушаю, – ответила Офелия, демонстративно глядя на часы Торна. – Какое предложение господин Почемучка намерен сделать мне в пять часов двенадцать минут утра?

– Смотри, что я нашел вчера вечером на доске объявлений отеля.

И Гектор развернул перед сестрой большую смятую афишу:

«Караван Карнавала»!

Наконец-то он вернулся на Полюс!

Спешите увидеть самые прекрасные представления всех ковчегов!

Офелию захлестнули воспоминания. «Караван Карнавала» был бродячим цирком, перелетавшим с ковчега на ковчег; в нем работали артисты со всего света. Когда он в последний раз посетил Аниму, Офелия была маленькой школьницей, но это ослепительное зрелище навсегда запечатлелось в ее памяти.

– Я еще не родился, когда вы видели это представление, – объявил Гектор с таким упреком, словно он был жертвой вопиющей несправедливости. – Так почему бы тебе не повести меня туда?

Офелия нерешительно помолчала и вдруг поняла, что ей хочется не только повести в цирк брата – ей хочется пойти туда самой.

– Ладно, договорились! – обещала она. – Только ты и я, больше никого.

«Караван Карнавала» расположился рядом с городом Асгард, в устье соседнего фьорда. От Опалового побережья туда можно было доплыть на пароходике за каких-нибудь полчаса. В первый момент эта эскапада – поход в цирк с младшим братом – показалась девушке весьма заманчивой. Но теперь, когда Офелия бегала от павильона к павильону в поисках Гектора, она уже начала жалеть, что не взяла в качестве охраны всех знакомых взрослых. Этот мальчишка ускользал от нее, как угорь! Он ухитрялся пробраться в гондолу ясновидящей с Серениссимы, исчезал в фотоателье алхимиков с Пломбора, прятался под пианино дуэта Фараонов-джазменов и взмывал к небу в кресле психокинезиста с Циклопа[13]. «Караван» демонстрировал широкую гамму семейных свойств жителей всех ковчегов, и Гектор с ненасытным любопытством засыпáл вопросами всех, кто готов был ему отвечать.

Когда Офелия проходила мимо шатра некромантии[14], ее кто-то окликнул. Обернувшись, она с облегчением узнала Ренара.

– Ну, как дела? – бодро спросил он. – Я гляжу, вы тоже решили повеселиться?

Сам он в это время болтал с дрессировщицей, стоявшей у клетки с химерами.

– Мне не до веселья, – ответила девушка. – Я не способна уследить за собственным братом… Он опять потерялся! А Беренильда еще воображает, что из меня получится хорошая крестная мать.

– Ну-ну, не переживайте, – успокоил ее Ренар с широкой улыбкой. – Кстати, вон он, ваш братишка, около колосса с Титана.

И он указал на эстраду, где низенький тщедушный человечек поднимал огромный зеркальный шкаф одной рукой, легко, как пушинку. Гектор и вправду стоял среди зрителей, восхищенно аплодируя вместе со всеми.

Вообще, посетителей было немного. Вокруг павильонов и повозок толпились в основном пестро разодетые актеры в сверкающих масках.

– А вы пользуетесь успехом, – сказала Офелия Ренару.

Девушка приметила красноречивый взгляд, устремленный на него хорошенькой дрессировщицей.

– Ну, ясное дело, малыш, а ты что думал? – усмехнулся Ренар. – Я знаю только одну красотку, которая до сих пор не поняла, чего я стόю. Сколько уж лет я за ней ухлестываю, за этой упрямицей! Ну да ничего, когда-нибудь и она сдастся.

Офелия уныло посмотрела на бледный солнечный диск, едва просвечивающий сквозь облачную завесу. С тех пор как Ренар покинул Лунный Свет, он писал Гаэль письмо за письмом, но ни разу не получил ответа.

– Да, мне тоже ее не хватает, – призналась она.

Девушка не решилась добавить, что стала тревожиться за Гаэль с тех пор, как Арчибальд затеял свое расследование. Исчезновения гостей в Лунном Свете могли в конечном счете заставить его начать проверку персонала. А вдруг он обнаружит, что женщина-механик, помощница Матушки Хильдегард, имеет все основания ненавидеть аристократов и, более того, наделена властью, способной лишить их могущества?! Ее, конечно, тут же сочтут виновницей обоих исчезновений. Офелии очень хотелось поделиться своими опасениями с Ренаром, но она обещала Гаэль никому не выдавать ее тайну.

– За вами следит какая-то Отверженная, – сообщил ей Ренар, не переставая широко улыбаться. – Вон та женщина в красном манто, что стоит перед ширмами Зефиров, – продолжал он с нарочито беспечным видом. – Она давно уже ходит за вами по пятам.

– Значит, я не ошиблась, – ответила Офелия, боясь обернуться. – А почему вы думаете, что это Отверженная?

– Она не прячется, но стоит обратить на нее внимание, как тут же исчезает. Если это не Невидимка, то я не Ренар.

– Она может становиться невидимой?

– Нет, это иллюзия невидимости. Нам просто кажется, будто ее нет.

Офелия кивнула. Она уже давно поняла, что на Полюсе проявление волшебных свойств порой подобно радиоволне, идущей от передатчика к приемнику и не изменяющей материальные объекты.

– Надеюсь, эта Невидимка будет соблюдать должную дистанцию.

– Пусть только попробует к вам подступиться, – буркнул Ренар. – Я, может, и бесправный, но не бессильный.

У Офелии снова потекло из носа, она вынула платок и, уткнувшись в него, бросила быстрый взгляд на ширмы. Но увидела только девочку в платьице с блестками, которая кидала кусочки сахара в какой-то маленький вихрь. Если это и была Невидимка, значит, она блестяще владела своим искусством.

– Вообще-то Отверженные не имеют доступа в город, – сказала Офелия. – Тем не менее я видела мать Торна в санатории, да и эту даму в красном встречаю на каждом шагу.

Ренар привычным жестом схватил за шкирку Балду, который медленно слезал по его штанине, и водворил на место – в мягкое гнездышко своей шевелюры.

– Я, конечно, не очень-то в этом разбираюсь, но с тех пор, как мы прибыли на Опаловое побережье, замечаю кое-какие странности. Возьмем, к примеру, местного сапожника. Я зашел к нему всего лишь поставить набойку, а в результате не успел опомниться, как купил две пары новых башмаков. Слушайте дальше: сел я перекинуться в картишки со здешними ребятами, и один из них усыпил меня аккурат в тот момент, когда я выиграл и потребовал у него денежки. А он как уставится на меня, этот парень, да еще с такой странной улыбочкой, и я – хоп! – уронил голову на стол и вырубился. Да что там, я мог бы вам порассказать еще столько диковинных историй…

Офелии хотелось бы его послушать, но тут она обнаружила, что ее младший брат снова испарился.

Она огляделась и увидела перед соседним павильоном… не одного, а двух Гекторов, которые с удивленными улыбками разглядывали друг друга.

Они повернулись к Офелии одновременно, потом вдруг у правого Гектора отросла пышная темная шевелюра, он вырос на несколько сантиметров и стал точной копией Офелии. Девушка сразу поняла, что это проделки Тысячеликого – лучшего из всех мастеров Метаморфозы.

– Это у него самый шикарный номер! – радостно объявил Гектор. – Он может скопировать любого, кого хочешь. Слушай, а почему у тебя такой вид?

– Потому что я устала за тобой бегать, – упрекнула его Офелия. – Нам пора садиться на обратный пароход, так что не уходи далеко.

В детстве ей уже довелось наблюдать метаморфозы Тысячеликого. И сейчас это снова было потрясающе – увидеть собственного двойника!

Внезапно ее ослепила фотовспышка. Офелия оглянулась: рядом стоял Гектор с громоздким аппаратом в руках.

– Где ты его взял? – сердито спросила девушка, оттаскивая брата от павильона Тысячеликого и почти ничего не видя перед собой.

– У алхимика с Пломбора, в обмен на один из моих волчков с вечным движением. Этот аппарат умеет печатать фотографии – вот, смотри! – Гектор предъявил сестре снимок, который шумно выплюнула черная коробка, и поморщился. – Ну почему у меня никогда не получается, как надо?!

И в самом деле: вместо двух Офелий на снимке было четыре, две на лицевой стороне, две на обратной.

– Это из-за помех, – объяснила девушка. – Телеграфист в нашем отеле сказал мне, что разразилась магнитная буря или что-то в этом роде.

Офелия взглянула в небо, чтобы проверить, действительно ли им что-то угрожает. И ей показалось, что на нее нашло помрачение, когда вместо туч она увидела над собой суровое лицо Торна.

Отверженные

– Что вы здесь делаете?

Торн задал этот резкий вопрос без всяких предисловий. Его черный плащ, худая фигура, темные круги под глазами и суровое выражение лица производили куда более мрачное впечатление, чем некроманты из соседнего шатра. В руке он сжимал внушительную кипу бумаг.

Офелия была застигнута врасплох. Она настолько не ожидала увидеть его здесь, среди аттракционов и детей, что механически ответила:

– Я привела брата в цирк.

– Моя тетка с вами?

– Нет, она осталась на Опаловом побережье, – пролепетала Офелия. – Ваша бабушка в очень плохом состоянии.

Она поколебалась, не зная, стоит ли ей упомянуть о матери Торна, но он не дал ей времени на размышления и скомандовал, даже не взглянув на Гектора:

– Возвращайтесь в отель. Эти бродячие артисты находятся здесь незаконно. У меня не хватает еще восьмидесяти восьми удостоверений личности и официального разрешения на профессиональную деятельность в трех экземплярах. Не говоря уж об их животных.

Говоря это, он пытался засунуть бумаги в портфель, что было нелегко из-за ветра, трепавшего их во все стороны. За его спиной виднелся фургон, над которым развевался флажок с надписью «Дирекция», – оттуда, видимо, и вышел Торн. Девушка испытала одновременно облегчение, разочарование и возмущение, осознав, что ее жених не просто жив, здоров и стоит перед ней, но еще и намерен испортить людям праздник.

– Разве так уж необходимо докучать им вашими формальностями? – укоризненно спросила она.

Торн нахмурился, глядя на разноцветные дирижабли, парившие над пляжем.

– Проверка личных документов обязательна, и сегодня более, чем когда-ли…

Торн не успел договорить: его ослепила яркая вспышка. Он яростно заморгал и завертел головой в поисках источника этого агрессивного света; наконец его взгляд упал на Гектора.

– А почему у вас на лице шрамы?

– Замолчи, – шепнула Офелия, схватив брата за плечо. – Ты забыл, что твои «почему» неуместны, если они касаются внешности людей?

Гектор сунул в карман испорченный снимок и устремил невозмутимый взгляд на Торна, ничуть не напуганный его ростом.

– Ладно. А почему вы такой отвратный?

Офелия ужаснулась: она впервые слышала такое от своего брата. Что касается Торна, его это ничуть не шокировало. Он стоял с портфелем в руке, скучающе глядя куда-то в пространство.

– Вы не могли бы узнать у своего брата, покончил ли он с расспросами?

– Спросите у Гектора сами, – отбрила его девушка. – Он вас прекрасно поймет.

Теперь она уже решительно не могла вспомнить, почему ее так тяготило отсутствие Торна.

– Я не разговариваю с детьми, – возразил тот, игнорируя безжалостный взгляд Гектора. – Но зато хотел бы переговорить с вами. Это ненадолго. Велите своему брату поиграть где-нибудь в сторонке… Эй, вы, подойдите сюда! – внезапно скомандовал он.

Его оклик относился к Ренару, с блаженным видом выходившему из Комнаты смеха. Вероятно, он еще не стряхнул с себя эйфорическое наваждение, потому что ничуть не удивился при виде Торна, более того, ответил ему сияющей улыбкой.

– Возьмите этого мальчика и прогуляйтесь с ним где-нибудь.

– Ладно, мы будем тут, неподалеку, – заверил Ренар и добавил, многозначительно подмигнув Торну: – Господин интендант может не беспокоиться, я подглядывать не стану. Любовь – она такая штука, сладкое безумство; уж коли ты им заразился, сердцу не прикажешь! – И он смачно поцеловал кончики пальцев.

Офелия скрыла свое замешательство, уткнувшись в носовой платок. Когда они остались наедине, Торн устремил на нее ледяной взгляд. Взлохмаченные ветром волосы придавали ему еще более агрессивный вид, чем обычно.

– Я делаю все возможное, чтобы оградить вас от опасности, и был бы вам очень признателен, если бы вы облегчили мне эту задачу и больше не покидали отель.

– Облегчить вам задачу? – скептически переспросила Офелия. – Нет, это вам следовало облегчить мне задачу, постаравшись произвести хорошее впечатление на моих родных. А вы даже не соизволили их встретить. Хочу вам напомнить, что через четыре дня наша свадьба.

– Я не могу быть одновременно в нескольких местах, – ответил Торн, кивнув на свой портфель. – В данный момент я совершаю ежегодную инспекционную поездку по провинциям. Вот что, давайте не будем здесь стоять, – прошептал он вдруг.

Офелии было трудно поспевать за Торном – на каждый его шаг девушке приходилось делать два. Он выбрал момент, когда они проходили мимо гигантского пневматического пианино, чтобы остановиться и спросить:

– Что было в том письме?

– В каком письме?

– В том, что вы получили вчера.

– Откуда вам это известно?

– У меня свои источники информации. Так что в нем?

– Я не должна ни выходить за вас замуж, ни возвращаться ко Двору.

– И кто вам его прислал? – настойчиво спросил Торн, никак не отреагировав на это сообщение.

Офелии приходилось делать усилия, чтобы расслышать своего жениха и в ответ докричаться до него сквозь оглушительную бравурную музыку и щелканье рычагов пианино.

– Я не знаю. Письмо напечатано на машинке, и к нему прикасались только пинцетом. Это уже второе такого же рода. Там было написано крупными буквами «Богу неугоден этот союз», – добавила она, пытаясь проглотить комок в горле.

После короткого молчания Торн пошел дальше, и Офелия поспешила за ним.

– Вы не замечали еще чего-нибудь подозрительного?

Как это было на него похоже – вести допрос на манер следователя. Он шагал своей размеренной походкой, держа в руке портфель, так, словно находился в государственном учреждении, а не посреди циркового сборища.

– Женщина… в красном манто… – пролепетала Офелия, задыхаясь от бега. – Рено думает, что она из Отверженных. Он видел ее здесь. Послушайте, я не хочу далеко уходить от брата. Вы слишком быстро идете.

Торн милостиво сбавил скорость, не переставая озираться по сторонам. Он был так насторожен, словно подозревал, что за ним следят.

– Знаете, я тут прочитала о вас в газете… – добавила девушка. – Скажите, почему вы решили похвастаться, говоря о Книге Фарука? Вы ведь просили меня молчать, а сами…

– А сам таким образом избавляю вас от других смертельных угроз, – договорил за нее Торн. – Все внимание, которое я привлекаю к себе, таким образом обойдет вас.

Офелия была захвачена врасплох, она не нашлась с ответом. Впрочем, Торн его и не ждал; он заговорил первым:

– Теперь исчез граф Харольд.

– Опекун шевалье? – воскликнула Офелия. – Тот самый человек, который устроил вам скандал из-за своих собак?

– Да. Вчера вечером он буквально испарился, принимая ванну. Слуги решили, что ему стало плохо, им пришлось взломать дверь, и вот…

– То есть его похитили из ванной комнаты, запертой на ключ?

– И это еще не самое странное. Он явно мылся в ванне, но пол остался совсем сухим. Иными словами, вероятно, из ванны граф так и не вышел. И его одежда лежала на месте. Пришлось возобновить следствие в Лунном Свете, как будто у меня мало других дел.

Офелия вздрогнула.

– Значит, похищение произошло в Лунном Свете?

– Да, граф Харольд попросил убежище у посла, – объяснил Торн. – Он чувствовал, что ему грозит опасность, и боялся, что без своих псов будет беззащитен. Наверно, он был единственным аристократом в Небограде, кто еще не понимал, что посольство стало самым ненадежным местом на ковчеге.

Офелия испугалась всерьез. Ведь Арчибальд еще вчера предостерегал ее! Мог ли он тогда предполагать, что под его крышей произойдет еще одно преступление?!

– Скажите, а граф Харольд тоже получал письма с угрозами? – спросила она.

– Да, верно. Их нашли в его вещах, – неохотно ответил Торн. Он пристально смотрел на очки Офелии, посиневшие от смятения хозяйки.

– Такие же письма, как мои? – допытывалась девушка. – Письма с упоминанием Бога?

– Да, но с вами ничего подобного не произойдет.

Торн объявил это с твердым убеждением. Офелия хотела бы разделить его уверенность, но сейчас ей казалось, что у нее внутри все заледенело от страха.

– А вы? – спросила она. – Вы получали такие письма?

– Такие – нет.

– Но где логика? Если вся проблема в нашей свадьбе, почему меня шантажируют, а вас оставляют в покое?

– Не знаю.

Внезапно Офелия устремила на Торна проницательный взгляд.

– Вы ведь будете представлять Отверженных на съезде Семейных Штатов?

– Да, верно, – подтвердил он слегка удивленно.

– А начальник полиции, шеф-редактор «Nibelungen» и господин граф были против этого проекта, каждый по своим причинам. Я хочу сказать, – пробормотала Офелия, ежась под пронизывающим взглядом Торна, – что начальник полиции убил нескольких Отверженных, господин Чернов напечатал множество статей против них, а граф Харольд… ну… это же он подослал двух наемников в ваше ведомство?

Торн кивнул, но не произнес ни слова.

– А вы не боитесь… – (Офелия шумно чихнула посреди фразы и так же шумно высморкалась, сама того устыдившись.) – Вы не боитесь, что вас будут рассматривать как главного подозреваемого?

Тонкие, крепко сжатые губы Торна дернулись не то в попытке улыбнуться, не то в брезгливой гримасе – Офелия не смогла этого определить.

– Вы полагаете, что я организовал похищения, желая избавиться от недругов? Вы думаете, что я автор анонимных писем? И что я намерен расстроить собственную свадьбу?

– Нет, конечно, – сердито ответила Офелия, – но другие на моем месте именно так и подумали бы.

– Вряд ли. Что касается Отверженных, я представляю их абсолютно бескорыстно.

Устав стоять с запрокинутой головой, Офелия отвела взгляд от Торна и посмотрела на далекую серебристую полоску моря, еле видную между цирковыми павильонами. Она вспомнила позорный крест, заклеймивший лицо матери Торна, и в ее душе вскипел гнев. Девушка не понимала, каким образом один и тот же человек внушает ей столько противоречивых чувств разом.

– Вы снова за свое!

– Что вы имеете в виду? – пробурчал Торн.

– Вы снова кривите душой. Ведь вы наполовину Летописец, разве нет? И, пытаясь реабилитировать Отверженных, защищаете тем самым интересы вашей семьи. Имейте же мужество признаться в этом!

Торн так сильно нахмурился, что у него на лбу прорезалась глубокая морщина.

– Вы и впрямь плохо думаете обо мне. Летописцы не фигурируют в моем досье.

– И очень прискорбно, дорогой кузен!

Офелия вздрогнула и обернулась. Этот медоточивый голос принадлежал высокой стройной женщине, чьи глаза хитро поблескивали из-под густой белокурой челки. Она была одета в розовое платье с оборками и держала над головой зонтик того же цвета. Ее сопровождали четверо мужчин, и их разительное сходство с дамой ясно говорило о том, что они родственники.

– Ты меня не узнаёшь, милый кузен? – проворковала женщина.

Торн промолчал.

– А вот я тебя узнаю, – с усмешкой продолжала она, – хотя, должна сказать, ты сильно вырос с тех пор, как я тебя видела в последний раз, – ты был тогда четырехлетним малышом. Не хочешь представить нам эту юную особу? – спросила она, фамильярно подмигнув Офелии. – Это она и есть твоя несчастная суженая?

– Вам здесь нечего делать.

Торн говорил сдержанным тоном, но его пальцы, стиснувшие ручку портфеля, побелели от напряжения. А Офелия удивленно подняла брови: значит, вот они какие – Летописцы?

– Ну почему же, кузен! – жеманно протянула женщина, указав зонтиком на укрепления Асгарда, высившиеся на дальнем конце пляжа. – Мы держимся от города на расстоянии километра с лишним, как и предписывает статья номер одиннадцать «Закона об условиях жизни Отверженных». И ведем себя в высшей степени примерно вот уже четырнадцать лет, пять месяцев и шестнадцать дней!

– Что вам от меня нужно? – бесстрастно спросил Торн.

Дама обиженно надула губки, такие же яркие, как ее платье и зонтик. Она выглядела чуть старше Торна, но манерами напоминала девочку-подростка.

– Как, разве ты не читал наши письма?

– Те, которые вы стали мне присылать, как только я вступил в должность интенданта? Нет, не читал.

– Ну, честно говоря, мы так и думали, – вздохнула женщина, печально переглянувшись со своими четырьмя спутниками. – Но когда мы увидели, сколько дирижаблей сегодня приземлилось на берегу, нам сразу стало ясно, что ты скоро пожалуешь сюда с инспекцией. Об этом нетрудно было догадаться, дорогой кузен! Так вот, мы с тобой должны кое-что обсудить.

Офелия чувствовала себя неловко, не зная, что лучше – заговорить или смолчать. Дама в розовом подошла к Торну еще ближе. Волочившийся следом шлейф платья оставлял за собой борозду на влажном песке. Порыв ветра взметнул ее светлую челку и на мгновение обнажил на лбу татуировку в виде спирали.

– Почему ты отказался представлять свой клан на Семейных Штатах?

– Потому что таков закон, – отозвался Торн бесстрастным тоном образцового чиновника. – Представлены могут быть лишь те кланы, чей срок осуждения превысил шестьдесят лет: статья двадцать четвертая, параграф третий. Вы можете подать прошение о реабилитации через сорок пять лет, шесть месяцев и пятнадцать дней.

– Ты верен себе! – усмехнулась дама. – Как всегда, прикрываешься цифрами, чтобы избежать конфликта. Но ты просто трус, дорогой кузен, трус и лжец. Ты специально держишь нас вдали от двора, как твоя мать всегда держала нас подальше от своих личных тайн. А, может, она доверила тебе одну-две из них? – вдруг просюсюкала она, кокетливо строя глазки. – Или даже больше, чем две? Кому, как не единственному сыну, женщина из рода Летописцев могла передать свою память – и какую память! – прежде чем навсегда лишиться ее?! Мне было бы интересно, очень интересно узнать, что скрывается за этим высоким лбом…

Офелия затаила дыхание. Женщина встала на цыпочки и провела пальцем по шраму на лбу Торна. Ее спутники бесшумно окружили их, готовые пресечь любую попытку к бегству. Наступила томительно долгая пауза, во время которой Офелия почувствовала себя крошечной и беззащитной. Может, пора звать на помощь? Торн и женщина в розовом пристально смотрели друг другу в глаза, словно это был поединок взглядов.

– Так нечестно, кузен! – вздохнув, сказала наконец дама в розовом. – Ты непроницаем, как бронированная дверь! Но в любой двери, какой бы крепкой она ни была, все-таки можно найти хоть крошечную щелочку, – протянула она с недоброй усмешкой. – И, кажется, я знаю, где она у тебя!

Офелия не успела опомниться, как дама резко повернулась к ней, вихрем взметнув свои оборки.

– Вы только посмотрите на эту невинную крошку! – прощебетала она, потрепав девушку по щеке. – Ну-ка, расскажи нам все, милочка… Какими мрачными, ужасными тайнами этот человек делится с тобой?

Офелия и хотела бы ответить, но не могла ни моргнуть, ни пошевелить губами, ни двинуться с места. Даже ее шарф, миг назад нервно извивавшийся у нее на шее, вдруг обвис и замер, как маятник остановившихся часов. Офелия видела перед собой только одно – большие глаза, обведенные розовыми тенями, почти у самых своих очков. Ее охватило сонное оцепенение, она смутно слышала где-то вдали пронзительный голос, а из глубины памяти всплывали, как пузыри на поверхность воды, воспоминания: Торн, вырвавший у нее из рук телефонную трубку, Торн, нацеливший на нее свой пистолет среди бумажной метели, Торн, отдавший ей часы в залог доверия, и, наконец, Торн, схвативший за руку даму в розовом.

Офелия растерянно заморгала. Нет, последнее было уже не воспоминанием: Торн действительно схватил за руку свою кузину. Он сделал это без гнева, хладнокровно отталкивая ее, сантиметр за сантиметром, от Офелии.

– Проникновение в чужую память, – спокойно сказал он, – строго запрещено «Законом о злоупотреблении семейными свойствами», статья пятьдесят третья, параграф второй. Не усугубляйте свое положение, мадам.

Дама отдернула руку с такой яростью, что выронила зонтик.

– Не смей говорить со мной свысока, мерзкий бастард! Мне было тринадцать лет, когда меня вышвырнули на улицу, как последнюю шваль, – меня, молодую, красивую, богатую… я все потеряла по вине твоей матери! Да ты хоть знаешь, сколько наших погибло в первую же зиму? Знаешь, через какие испытания нам пришлось пройти, мне и моим младшим братьям, чтобы жить более или менее пристойно? Наши родители принадлежали к придворной элите, а умерли, как затравленные крысы, не сумев даже передать нам свою память! Зато ты теперь пляшешь перед Фаруком, а твоя мать живет в роскошном санатории… Ну, скажи, какие тайны она тебе открыла? – неожиданно взмолилась женщина, вцепившись в черный плащ Торна. – Ты должен нам передать эту память! Это наше единственное наследие!

Офелия, еще не успевшая опомниться, слушала ее тираду с ощущением нереальности происходящего.

– Я ничего вам не должен, – невозмутимо отчеканил Торн.

Женщина с отвращением выпустила его плащ, словно это была грязная тряпка.

– Тем хуже для тебя. Я вырву твои воспоминания силой, если понадобится. А ну-ка, братья, разберитесь как следует с нашим дорогим кузеном. И, главное, не забудьте про его крошку-невесту!

Четверо мужчин двинулись вперед. На руках у них поскрипывали кожаные перчатки с железными шипами.

У Офелии заколотилось сердце, кровь застыла в жилах. «Бежать!» – мелькнуло у нее в голове.

Но Торн ее опередил. Одним взмахом руки он бросил девушку наземь и объявил спокойным, деловым тоном:

– Они ваши.

Приглашение

Офелия лежала на песке, с трудом переводя дыхание после падения и смутно различая перед собой, на фоне облаков, гирлянду с флажками. Изморось стала пощипывать ей глаза, и она поняла, что потеряла очки. Девушка окончательно пришла в себя, когда услышала крики боли, которые не смог заглушить даже духовой оркестр, возглавлявший карнавальное шествие. Она повернулась набок, но увидела только смутные силуэты. Ей казалось, что один из них, в чем-то красном, то появлялся, то исчезал, словно языки пламени, раскидывая всех вокруг страшными ударами. Офелия стала шарить вокруг себя в поисках очков. Ее смятение передалось шарфу, он нашел ее очки и водрузил их ей на нос. Как только девушка смогла ясно видеть, она посмотрела на Торна. Он возвышался над ней – бесстрастный, как статуя, по-прежнему держа в руке портфель. Жених был невредим и даже не запыхался.

– Не вставайте, – приказал он.

Офелия увидела, что трое братьев лежат на песке и стонут, а четвертый, припав на одно колено, прижимает рукав к носу, пытаясь унять кровотечение. Пышные белокурые челки братьев были взъерошены.

Дама в розовом выглядела ошеломленной не меньше Офелии. И не без причины: какая-то женщина держала у ее горла кинжал, не давая ей двинуться. Офелия перестала что-либо понимать, узнав в ней Отверженную в красном манто. Из-под черной меховой шапки мерцали ее холодные, беспощадные глаза. Значит, это благодаря ей, Невидимке, братья имели такой жалкий вид? На чьей же она стороне, в конце концов?

Но у Торна как будто не было сомнений.

– Предлагаю на этом закончить, – сказал он официальным тоном, словно закрывая заседание.

Побелев от гнева, дама в розовом злобно закусила губу, но тут же замерла, ощутив прикосновение кинжала Невидимки к своему трепещущему горлу. Вид двух слившихся женских фигур – одной женственной, в розовом, другой воинственной, в красном – наводил на мысль о каком-то эффектном цирковом номере.

– Прекрасно, – выдавила наконец дама в розовом и вымученно улыбнулась. – Пусть будет по-твоему, кузен.

Четвертый брат, который до сих пор молча вытирал нос, внезапно распрямился и выбросил сжатый кулак в сторону Торна. От неожиданности Офелия открыла рот, но не успела произнести ни звука: голова Летописца вдруг резко запрокинулась назад, и он рухнул на спину, словно получил чудовищный удар прямо в лицо. Однако Торн при этом и пальцем не шевельнул. Он по-прежнему не выпускал из руки портфель, с усмешкой глядя на нападавшего. Офелия впервые увидела, как жених использует когти, и была поражена тем, с какой неохотой он прибегнул к своему дару.

– Значит, вы готовы пожертвовать сестрой, чтобы заполучить мою память? – сказал Торн, презрительно глядя на тело, скорчившееся от боли у его ног. – И вы еще удивляетесь, почему ваш клан обречен на исчезновение? Печально.

По его знаку женщина в красном манто отпустила даму в розовом и приказала братьям подняться с земли. Ее голос был под стать ее твердому и холодному взгляду.

Бросив ненавидящий взгляд на Торна, дама в розовом вскинула зонтик на плечо и поспешила уйти, а за ней, прихрамывая, побрели братья. Вскоре все пятеро растворились в пестром море карнавала.

– Возвращайтесь на свой пост, – приказал Торн. – В ближайшее время мы их уже не встретим.

– Слушаюсь, месье.

С этими словами женщина в красном манто щелкнула каблуками и начала пятиться. При первом шаге она еще была видна, на втором – исчезла. Все произошло так быстро, что ошеломленная Офелия даже не успела встать.

– Вы должны были предупредить меня, что она у вас на службе. Я считала ее нашим врагом. Полагаю, это и есть ваш «источник информации»?

– Я нанял Невидимку, чтобы она глаз с вас не спускала. Ее клан – один из тех, кого я собираюсь защищать на съезде Семейных Штатов. Я достал ей пропуск, чтобы она могла беспрепятственно ходить по городу.

Офелия подумала, что если бы Отверженным вернули дворянские грамоты, то при дворе возник бы объект для многочисленных шуток.

А до тех пор они были бы отличными охотниками.

– Она уже несколько недель меня охраняет, – сказала Офелия, озираясь в поисках Невидимки, – а нас даже не познакомили. Как ее зовут?

– Владислава, – неохотно ответил Торн, которому вопрос явно казался неуместным.

– Она делает свое дело, но Невидимкой ее не назовешь.

– В этом нет нужды. Ее присутствие рядом с вами должно устрашать.

– Я не поняла, что сейчас произошло, – пробормотала Офелия смущенно. – Ваши кузены… они что, охотятся за вашей памятью?

Торн досадливо поморщился.

– Летописцы могут внушать воспоминания, а могут проникать в чужие. А некоторые из них даже способны их подделывать.

– Вы тоже?

– Никогда не пробовал, но я умею защищаться от чужих проникновений. Играть с памятью других не только непорядочно, но и опасно для душевного равновесия.

От Офелии не ускользнуло, как тщательно Торн подбирал слова. Он не отрывал взгляда от карнавального шествия, сопровождаемого оглушительной музыкой духового оркестра, словно все его проблемы были заключены именно в цирковом представлении.

– Ладно, скажу иначе, – продолжала Офелия, поправляя очки. – Я хотела узнать: вы на самом деле унаследовали воспоминания вашей матери, и они стоят того, чтобы из-за них люди убивали друг друга?

– Я обещал вам говорить всю правду и ничего кроме правды, – пробормотал Торн, – но при условии, что она имеет к вам прямое отношение. Вы и так знаете слишком много.

Офелия привыкла считать жениха честолюбивым и расчетливым, но ей пришлось признать очевидное: он оказался наименее продажным чиновником в правительстве Полюса. Возможно, у него и имелись какие-то свои – тайные и замысловатые – причины защищать Отверженных, но Офелия догадывалась, что их дело было чревато опасностями для него самого. Торн сильно рисковал, защищая людей другого клана, которые не обладали никаким влиянием в высшем свете и увеличивали и без того довольно значительное число его врагов. Возможно, он думал, что в случае оправдания Отверженных их позиция при дворе упрочится; они вспомнят, что он помогал им, и отплатят тем же? Но если Офелия, при всей ее наивности, не могла в это поверить, то уж Торн – тем более.

Нет, напрасно она приписывала своему жениху какие-то сложные соображения: та сила, которая чувствовалась в огромной фигуре Торна, питалась своеобразно понятым чувством долга.

Офелия зябко потерла руки: они совсем окоченели от ветра, ледяной измороси, а больше всего – от холода, который угнездился в ней самой. Гнев исчез, уступив место странной печали.

– Эта кузина, должно быть, плохо вас знает, если считает, что я – ваше слабое место. Ведь на самом деле вы никому не доверяете.

Торн мгновенно потерял интерес к шествию и бросил на Офелию хищный взгляд.

– Вы хотите решать свои проблемы в одиночку, – продолжала она решительно. – Вы используете людей как разменную монету, и вам безразлично, если они вас за это ненавидят. Даже я, – добавила она, помолчав.

– А вы все еще меня ненавидите?

– Кажется, нет. Уже нет.

– Тем лучше, – процедил Торн сквозь зубы. – Потому что я никогда еще не прилагал столько усилий, чтобы избежать ненависти кого-либо…

Но Офелия уже не слушала его. Пестрая толпа, разбрасывающая серпантин и конфетти, прошла мимо, и теперь девушка видела Гектора. Он пытался вскарабкаться на какую-то высокую металлическую конструкцию, а Ренар бурно жестикулировал, призывая его спуститься.

– Нам пора возвращаться, – забеспокоилась Офелия. – Мы уже опоздали на двенадцатичасовой пароход, и моя мать ужасно рассердится.

Она с облегчением вздохнула, увидев, что выходка Гектора благополучно завершилась. И вдруг заметила, что Торн тоже чрезвычайно внимательно наблюдал за ним, как будто юный шурин впервые перестал быть абстрактной веточкой на генеалогическом древе. Глаза жениха ярко блестели при изменчивом дневном свете, и в них была странная смесь горечи и любопытства.

– Я действительно мало что понимаю в этих семейных заботах, – сдержанно сказал он.

Вот когда Офелия догадалась, почему Торн так медлил с приездом на Опаловое побережье. Он всю жизнь провел среди лицемерия, мошенничества, шантажа и предательства. И не знал, как вести себя в семье невесты.

Девушка схватила Торна за рукав:

– Поедем вместе с нами!

Она тут же испугалась собственной фамильярности, но это не шло ни в какое сравнение с реакцией Торна, который выглядел совершенно потерянным. Он вдруг показался ей очень неловким: держа портфель в одной руке, другой он по всегдашней привычке рылся в кармане плаща в поисках своих часов, но безуспешно – ведь они были в кармане у Офелии.

– Прямо сейчас? Но мне… надо идти… у меня встречи…

Офелия прикусила губу, чтобы не рассмеяться: такого Торна – заикающегося, взъерошенного, обсыпанного конфетти – ей повезло увидеть только сейчас, в «Караване Карнавала».

– Останьтесь хотя бы на обед, – предложила она. – Считайте это требованием дипломатического этикета, если вам так надо успокоить свою профессиональную совесть.

Губы Торна снова свела судорога, природу которой Офелия не могла себе объяснить. Когда он наконец вынул руку из кармана, в ней оказались не часы, а связка ключей.

– Ну, раз уж речь идет о требованиях этикета, – чопорно сказал он, – полагаю, что могу воспользоваться универсальным ключом интендантства. На таможенном посту, при въезде в Асгард, есть Роза Ветров. Сходите за вашим братом.

Довольная Офелия кивнула.

– Обещаю вам, что это будет не так страшно, как вы думаете.

Головокружение

Осторожно отпивая воду из стакана, Офелия думала о том, что ей не следовало бы так легко давать обещания.

Семейные трапезы обычно проходили очень оживленно. В прямом смысле: солонки летали от одной тарелки к другой, пробки в графинах дребезжали от нетерпения, а ложки устраивали настоящие дуэли, когда на блюде кончался десерт. И если вначале служащие отеля были шокированы тем, что вытворяют жители Анимы с вещами, то теперь их это не удивляло. Они даже прониклись симпатией к клиентам, способным мгновенно починить сломанный дверной замок или свихнувшиеся часы с маятником.

Сегодня, однако, и сами обедающие, и кухонная утварь вели себя поразительно чинно, и Офелии показалось, что, если не считать далекого ворчания моря, она слышит только звенящее гудение комаров, облепивших окна в столовой.

Офелия опасливо поглядывала на силуэт матери в красном платье, просвечивающий сквозь хрустальный графин. Ее молчание не обещало ничего хорошего, примерно как кастрюля, забытая на огне… Младшие сестры Офелии стали подталкивать друг друга локтями, когда одна из них уставилась на Торна и до неприличия долго таращила на него глаза.

Крестный, напротив, смотрел на гостя, нимало не смущаясь, непрерывно отщипывая кусочки от ломтя хлеба, как будто это было тело, которое он метафорически расчленял. Кузены, дядья и тетки обменивались многозначительными взглядами, чинно жуя рагу. Докладчица скромно держалась в тени своей шляпы-абажура, зато ее металлический журавль, как флюгер, все время поворачивался в сторону Торна.

Офелия перевела глаза на жениха, который сидел в конце стола. Впрочем, сидел – не то слово: он согнулся в три погибели – вот так будет точнее. Стул оказался слишком низок для его роста, и он прилагал неимоверные усилия, чтобы справиться со столовыми приборами и не попасть локтем в глаз ближайшему соседу по столу. Каждый кусок он жевал с нескрываемым отвращением, как будто ему был противен сам процесс еды. Через равные промежутки времени он вынимал из кармана кителя носовой платок, промокал им уголки рта, протирал ручки вилки и ножа, размещал их строго симметрично с точностью до миллиметра по бокам тарелки, тщательно складывал платок и возвращал его на место. Ему ни разу не пришло в голову воспользоваться салфеткой отеля.

Офелия вздохнула. У Торна было свое собственное представление о том, как нравиться людям. После того как он заставил себя ждать столько времени, ему надлежало бы принести извинения будущей семье, сказать хотя бы несколько любезных слов. Следовало очень хорошо его знать, чтобы понять: то, что он сидит здесь, за этим столом, – лучшее доказательство уважения, на которое он только способен.

– В цирке было интересно, – пробормотала Офелия, обернувшись к Гектору. – Ты показывал свои фотографии?

Младший брат приподнял брови и ответил с полным ртом:

– А жачем мне их покаживать? Они же не получились иж-жа помех.

И разговор увял.

Офелия с сожалением посмотрела на два соседних пустых стула. Беренильда все еще ухаживала за матерью, а тетушка Розелина поехала в санаторий, чтобы привезти ей чистое белье. Они единственные могли помочь Торну предстать в более благоприятном для него свете или хотя бы создать непринужденную атмосферу.

– Девять и четыре.

По обеим сторонам стола все медленно и дружно, с застывшими вилками в руках, повернули головы к говорившему.

Это, ко всеобщему удивлению, прозвучал посреди тишины замогильный голос Торна.

– Вы не могли бы повторить, господин Торн?

– Девять, – повторил он, не поднимая лица от тарелки. – Это число наших фамильных поместий. В основном замки, и почти все они великолепны. Три возведены в Небограде, и один из них я предназначаю вашей дочери в качестве свадебного подарка. – (Тут Торн поднял свои полуприкрытые глаза, похожие на две серебряные щели, но посмотрел он только на мать Офелии.) – Я предлагаю вам посетить наши владения. И если вы найдете там что-нибудь, что вам хотелось бы увезти на Аниму, – добавил он равнодушно, – прошу вас, не стесняйтесь.

Офелия так широко раскрыла глаза, что очки чуть не свалились у нее с носа. Почему из всех возможных тем для разговора Торн выбрал именно такую?

Эффект, который эти слова произвели на родных Офелии, не заставил себя ждать. Одни с отвращением отодвинули от себя тарелки, другие бросили свои салфетки, крестный раскрошил остатки хлеба, а самые юные, поняв, что объявлена война, начали строить Торну ужасные рожи. Только Агата, державшая на руках ребенка, взволнованно затрепетала при слове «замок». Тем не менее никто не осмеливался заговорить.

Все лица повернулись теперь к родителям Офелии – только они имели на это право. Отец побледнел и съежился на стуле, а мать, наоборот, напыжилась и побагровела.

– Господин Торн, – казалось, у нее заныли зубы от одного звука его имени, – если я правильно поняла, вы сейчас пытаетесь купить наше прощение?

– Да.

Торн обвел всех присутствующих ледяным взглядом, от которого одни поморщились, а другие нахмурились. Он всячески избегал смотреть на Офелию, и все же она старалась привлечь его внимание в немой мольбе остановиться.

– Я никогда не буду идеальным зятем, – продолжал он спокойно, словно констатируя общеизвестный факт, – и не рассчитываю на свое обаяние, чтобы убедить вас в обратном. Мои владения – все, чем я могу похвастаться перед вами.

– И это все? – прорычал крестный, и его лицо налилось кровью. – Все, что ты можешь нам сказать? Похоже, ты нарочно ищешь ссоры с нами!

– Послушайте меня, – прервала его Офелия. – Я хотела бы…

– Нет, – перебил Торн, твердо выдержав взгляд крестного, который смотрел на него с другого конца стола. – Я еще не все сказал. «Девять» был мой первый аргумент, чтобы расположить вас к себе. «Четыре» – второй.

– «Четыре» чего, господин Торн?

Офелия пристально посмотрела на отца: неужели он обрел наконец собственный голос? Заговорил он, как всегда, неуверенно, но при этом встал и, опершись руками на столешницу, впился глазами в Торна. Его необычайная серьезность заставляла забыть про облысевший череп и бесцветную физиономию.

– Четыре дня, – ответил Торн, набрасываясь со своим ножом на новый кусок пирога. – Через четыре дня будет наша свадьба. И сейчас неважно, насколько мое поведение по отношению к вашей дочери вас шокирует или вам не нравится; я прошу вас в это не вмешиваться.

– Торн, может быть, не надо…

И снова Офелии не удалось окончить фразу. Ее мать, как вскипевший суп в кастрюле, вскочила со стула, взметнув свои оборки и драгоценности.

– Я участвую в жизни моих детей так, как могу! Увы, я не в силах воспротивиться вашему браку, – призналась она, бросив взгляд на Докладчицу, чей журавль-флюгер снова начал вращаться. – Вы абсолютно бессердечны, месье, говорю вам прямо в лицо.

– Через четыре дня, – повторил Торн, не повышая голоса. – После свадьбы вы сможете приглашать свою дочь навещать вас на Аниме когда угодно и на сколько угодно.

При этих словах мать обрела прежний цвет лица, отец снова сел, а дядья и тетки изумленно переглянулись. Офелия не верила своим ушам.

– Мне кажется, – начала она, решив проявить терпение, – что я могу хотя бы…

– Вы даете мне слово? – перебила ее мать. – Я смогу приглашать дочь домой так часто, как захочу?

Терпение Офелии лопнуло. Что за невыносимая манера – говорить о ней так, словно ее здесь нет! Она десятки раз выступала перед публикой в Оптическом театре, но не могла заставить собственную семью слушать себя! Девушка набрала в грудь воздуха, чтобы наконец высказаться, невзирая на заложенный нос, но твердый ответ Торна пресек ее порыв.

– Я вам это обещаю.

– И никогда не будете мне препятствовать?

Мать Офелии отчеканивала каждое слово, стуча указательным пальцем по скатерти. Испуганная перечница поспешила убраться подальше, отпрыгнув в сторону.

– Нет, – сказал Торн, – препятствовать не буду.

Его взгляд, острый как бритва, прошелся по присутствующим и остановился на очках Офелии. Заскрипели стулья: родители, бабушки, брат, сестры, дядья, тетки и кузены заерзали, поворачиваясь к ней по очереди.

– Если вас еще интересует мое мнение, – сердито заявила Офелия, – то я думаю…

Но на сей раз ее перебила Докладчица:

– Вы слишком сговорчивы, господин Торн.

Она говорила, держа в руке чашку с чаем и снисходительно улыбаясь, а металлический журавль на ее шляпе согласно кивал клювом.

– То, что вы хотите нас успокоить, делает вам честь, – продолжала она. – Но вы не должны давать такие обещания. Место нашей маленькой Офелии здесь, рядом с вами. Если вы предоставите ей такую свободу, она никогда не воспримет серьезно свой супружеский долг и превратит в посмешище этот дипломатический брак.

Торн презрительно фыркнул. Его взгляд медленно перешел от Офелии к ее матери, не задерживаясь на Докладчице, которая наставила на него свой флюгер.

– Подвожу итоги, – заключил он, сплетя длинные пальцы. – Я дарю вам самое выгодное из того, чем владею, – мое имущество, и освобождаю от наименее полезного – от собственного общества. В свою очередь я требую, чтобы в течение этих четырех дней вы не вмешивались в мои дела.

Докладчица перестала улыбаться, оскорбленная тем, что на нее не обращают внимания. У матери напряглось лицо: сморщив веки, нахмурив брови и сжав губы, она так сосредоточенно искала подвох в словах Торна, что булавки в ее высоченном шиньоне задвигались в такт ее мыслям.

Но наконец лицо расслабилось, и на губах заиграла торжествующая улыбка.

– Я бы с удовольствием вернулась к десерту. Положить вам еще пирога, господин Торн?

В кабине фуникулера Офелия молча смотрела на Торна через потемневшие стекла очков. Кое-как усевшись на скамейке напротив и пристроив портфель на коленях, он тоже молчал. Сидевшая рядом с сестрой Агата предпринимала попытки завязать разговор:

– Девять замков, это не-ве-ро-ят-но! А на Аниме вообще нет замков, правда, сестренка? Только уродливые домишки, в лучшем случае – аб-со-лют-но безликие! Ой! Наша кабина что-то сильно скрипит, вам не кажется? Мне так не терпится увидеть что-нибудь гран-ди-оз-ное, месье Торн! Я обошла Опаловое побережье вдоль и поперек: ничего, кроме серого моря, зловещих скал да заводов, и все такое мра-а-ачное… Чертова люлька; нас не слишком сильно качает? Дело в том, что я не понимаю, почему ваша тетя заставляет нас безвылазно сидеть в этой глуши, месье Торн. Мне ужасно хотелось бы встретить настоящих светских дам – например, таких, как сестры посла: красивых, изящных, у-тон-чен-ных! Правда, они какие-то странные. Я сегодня встретила их на гулянье и подумала: не злоупотребляют ли дамы местными водами – вид у них был со-вер-шен-но потерянный. Ах, наконец-то мы на месте!

Болтовня Агаты сопровождала Торна и Офелию во время всего подъема и звучала потом в кирпичных коридорах вокзала. Агата замолчала на полуслове лишь тогда, когда Торн, вместо того чтобы спуститься на перрон, направился к какой-то непонятной двери в крепостной стене.

– Куда мы идем? – пролепетала Агата, придерживая шляпу с пером. – Разве месье Торн не уезжает на поезде? Он же не пойдет пешком?

– У него есть особое помещение, но не на вокзале, а прямо здесь, – ответила Офелия. – Мы только что вернулись через него из цирка.

– Помещение… в стене? Я не понимаю…

– Как интендант, Торн владеет особыми ключами. Они открывают доступ к Розе Ветров, а Роза Ветров… как бы тебе объяснить… в общем, она позволяет путешествовать кратчайшим путем. Но хоть он и кратчайший, легко ошибиться, когда ищешь нужную дверь в этом лабиринте.

Агата вытаращила глаза, и Офелия поняла, что она полностью запутала ее своими объяснениями.

– Не бойся, тут недалеко, – заверила она ободряюще.

Агата испуганно вскрикнула и вцепилась в свою шляпу обеими руками. Пройдя по коридору, открывшемуся за дверью, они оказались снаружи, на уходящей вдаль узкой полоске крепостной стены. С этой высоты открывался головокружительный вид. Взглянув направо, можно было любоваться барашками пены на серебристой поверхности моря. Отель с водолечебницей, расположенный вдалеке, на мысу, казался отсюда миниатюрной фабрикой. Но зрелище по другую сторону стены впечатляло еще больше. С левой стороны не было ничего, кроме воздушного пространства. Облака то сгущались, то рассеивались, непрестанно меняя свои очертания. Сквозь них иногда проглядывало голубое небо, луч солнца, но никогда – земля. Здесь заканчивался ковчег, и начиналась пустота. Даже самые отчаянные из самоубийц никогда не бросались с этой стороны стены.

Торн спешил вперед между двумя бесконечностями с таким невозмутимым видом, словно шагал по городскому проспекту. Он ни на минуту не останавливался, и его черный плащ, развевавшийся в воздушном потоке, как флаг на ветру, быстро удалялся от них. На полпути он все-таки обернулся, заметив, что рядом никого нет.

– Я больше не могу, – объявила Агата умирающим голосом. – У меня нет сил. Давай попрощаемся с месье Торном прямо сейчас.

– Тогда оставайся здесь, это недолго. Я провожу Торна и вернусь, ты будешь все время меня видеть.

– Я… согласна. Только ты не говори маме, что я оставила вас одних, ладно? Ты же знаешь, как она держится за свои принципы.

– Обещаю.

Пошатываясь от ветра, который яростно трепал ее платье и волосы, Офелия нагнала Торна. Даже для нее, не страдающей головокружением, эксперимент оказался незабываемым. Увидев ее, Торн, пошел вперед, но уже медленнее.

– Теперь я лучше понимаю, почему из всех возможных спутниц вы выбрали эту болтушку.

В его голосе прозвучала уважительная нотка, но сама Офелия не видела, чем тут гордиться. Она, конечно, рассчитывала на то, что сестра испугается вида бездны, и не ошиблась.

– Я хотела кое о чем вас попросить, – сказала она, – но наедине.

– О чем же?

– Чтобы вы извинились.

Волосы по-прежнему хлестали Офелию по лицу. Она стянула их шарфом и постаралась не заметить косого взгляда, который Торн бросил в ее сторону.

Девушка пыталась говорить сурово, разжечь в себе праведный гнев, который Торн, несомненно, заслужил, но у нее ничего не получалось. Странная грусть, захватившая ее на пляже в Асгарде, не исчезала.

– Почему я должен извиняться? Вы попросили дом, я предлагаю замок. Я выполняю все данные вам обещания.

– Я говорю о своих родителях. Вам следовало их успокоить, достаточно было какой-нибудь час говорить с ними полюбезнее, Торн. Всего один час. Но вместо этого вы устроили торг с моей матерью.

– И она успокоилась.

– Она ликует, да. Вы дали ей право полностью распоряжаться моей жизнью.

– Я обещал не препятствовать ее воле. Мое обещание касается только меня.

Поразмыслив и сделав еще несколько шагов по крепостной стене, Офелия пришла к выводу, что Торн действительно очень обдуманно выдвинул свои условия во время обеда. Странно, что это не принесло ему никакой выгоды. Получается, что только от нее зависит, уехать или остаться? Не может быть, чтобы все оказалось так просто.

– Ловлю вас на слове, – тихо сказала она. – Предположим, я покину Полюс сразу после церемонии передачи Дара и больше не вернусь. Ведь вы станете всеобщим посмешищем!

– Для начала я сделаю все возможное, чтобы вы дожили до этой церемонии, – мрачно ответил Торн. – Вы передадите мне свое умение читать, я освобожу вас от супружеских обязанностей, и никто никому не будет должен. Что вы станете делать дальше – касается только вас.

Офелии показалось, будто он хочет еще что-то добавить, но тут оглушительно прогремели два пушечных выстрела, один за другим, заглушив монотонный вой ветра. Далеко внизу, за промышленными кварталами, из бойниц повалил дым. Эти залпы не предвещали ничего хорошего: как правило, они означали, что к городу приблизился зверь. Несколько дней назад гигантская росомаха пыталась перепрыгнуть через крепостной вал, и только яростная орудийная пальба смогла обратить ее в бегство. Она рычала так громко, что ее слышали даже в водолечебнице. И если сотрудники и отдыхающие не слишком беспокоились, привыкнув к этим голосам дикой природы, то родные Офелии пришли в ужас. Такова была жизнь на Полюсе: куда ни пойди, что ни делай – опасность сопровождала ее ежечасно.

«И однако, – подумала Офелия, – я вовсе не чувствую ненависти к такой жизни».

– А как же дипломатический брак? Вы с Беренильдой все время напоминаете мне о нем, чтобы я молчала. Вы думаете, монсеньор Фарук согласится отпустить меня на другой конец света?

– Он и не вспомнит о вас, если вы не будете постоянно у него на глазах, – уверил ее Торн. – Для него главное – Книга, а Книга…

– …а Книга – исключительно ваше дело, я знаю. – (Насморк все-таки брал свое, Офелия шумно высморкалась и продолжала, стараясь, чтобы ее голос звучал сурово.) – Вы отвели себе всего три месяца, чтобы научиться читать. Неужели вы надеетесь один, без посторонней помощи, освоить дар нашей Семьи? Может, хватит уже брать на себя все на свете?

Говоря это, Офелия завороженно смотрела на гигантские вихри облаков, но по тому, как опасливо поглядывал на них Торн, она догадалась, что он очень озадачен.

– Что там случилось со стеной? – спросила девушка.

И, облокотившись на каменный парапет, указала вдаль, на продолжение крепостной стены, едва видимое в серебристом тумане. Линия укреплений тянулась по краю Ковчега, между морем воды и морем облаков, но в одном месте, на краю бездны, внезапно обрывалась. Весь вид напоминал декорацию с огромной дырой посередине, в которой вихрем кружились облака.

– Она обрушилась, – пояснил Торн, который гораздо внимательнее смотрел на Офелию, чем на крепостную стену. – Здесь четыре года назад оторвалась часть ковчега.

Офелия испуганно отпрянула от парапета, подумав, что и он может упасть под ее весом.

– Обрушилась? – недоверчиво спросила она. – Стена такого размера?

– Она не так уж велика, – заметил Торн. – Два года назад от ковчега поменьше, Гелиополиса, оторвалась глыба в несколько километров. Разве вы не читаете межсемейные газеты?

Офелия покачала головой. Она всегда думала, что ковчеги представляют собой маленькие, но прочные осколки Земли, и им ничто не грозит. И была потрясена, узнав, что такая огромная часть ковчега может в любой момент вот так рухнуть в пустоту.

«Знаешь, мы живем в престранном мире», – сказал ей когда-то крестный.

Как только тот давний разговор всплыл в памяти Офелии, ее захватил круговорот вопросов. Действительно ли Раскол завершился? Что стало его причиной? Может быть, одна из войн, о которых Настоятельницы не хотели говорить? А Духи Семей – знали ли они об этом что-нибудь важное, прежде чем забыть навсегда? Рассказывается ли в их Книгах о том, что произошло? А вдруг такие сведения окажутся для кого-то опасными?

Из размышлений Офелию вывел дождь. Одна капля упала ей на лоб, другая – на нос, и спустя несколько секунд на стену обрушился холодный ливень.

– Мы действительно живем в загадочном мире, – подтвердила она, прикрывая очки рукой. – Я уже много лет читаю самые разные предметы, а мне кажется, что я ничего не знаю. О земле, разлетевшейся на куски. О Духах Семей, которые все забывают. О Книгах, которые невозможно расшифровать. И о вас.

В глазах Торна что-то блеснуло, и на какое-то мгновение Офелии показалось, будто он наконец готов ей довериться.

Его губы дрогнули, когда вдали прогремел новый залп – канониры, должно быть, имели дело с особо упорным зверем, – и этот звук словно вернул Торна к реальности.

– Надо торопиться, – заметил он хмуро. – Я не могу больше задерживаться, а вы, чего доброго, простудитесь.

Торн быстро зашагал к будке часового, старая луковичная крыша которой вырисовывалась на фоне облачного неба. Офелия впервые с волнением ощутила его одиночество. «Помогите Торну», – умоляла ее Беренильда. Как она могла совершить этот подвиг, имея дело с таким упрямцем?

Позади Агата отчаянно размахивала руками: с ее места, сквозь завесу дождя, сестру можно было различить только по белому пятну платья и рыжему пятну волос. Офелия сделала ей знак потерпеть и побежала вперед, нагнав Торна под навесом будки. Убежище оказалось очень хлипким: сквозь прорехи в черепице текла вода, а близость бездны создавала сильнейший сквозняк.

– Когда вы вернетесь? – спросила Офелия.

– Мне предстоит еще много инспекционных поездок по провинции.

В очках, залитых водой, Офелия уже видела не Торна, а лишь громадный неясный силуэт. Ей показалось, что его голос прозвучал глуше, чем обычно, и причина этого крылась не только в особой акустике под навесом будки.

– А когда вы хотите, чтобы я вернулся?

– Я? – удивилась Офелия, которая не ожидала, что он поинтересуется ее желанием. – Я думаю, это зависит в основном от ваших обязательств. Просто постарайтесь не забыть о нашей свадьбе.

Конечно, она пошутила, но Торн ответил со своей обычной серьезностью:

– Я никогда ничего не забываю.

– А я как раз забыла сообщить вам о новой причуде вашей тети, – заявила Офелия. – Беренильда попросила меня стать крестной ее ребенка!

Торн высоко поднял брови, и его неприглядный шрам тоже пополз вверх.

– Здесь нет никакой причуды. Вы теперь член семьи.

У Офелии заныло под ложечкой. К чему такие торжественные заявления?

– Ее предложение меня не удивляет, – продолжал Торн. – Моя тетка произведет на свет прямого потомка Фарука. Родственникам этого ребенка будут гарантированы любые места при Дворе. И мое положение тоже упрочится.

Офелия вдруг поняла, что если бы Арчибальд не навязал себя в качестве крестного отца, то эта роль могла бы принадлежать Торну.

– Но я считаю, что вам надо отклонить ее предложение, – прибавил он после некоторого размышления. – Вы никогда не жили при Дворе, и вам там не место.

«Мое место там, где я сама решу», – чуть было не возразила Офелия, порядком раздраженная, но вместо этого сказала:

– Я встретила вчера вашу мать.

Сказала и тут же испуганно подумала: господи, что я делаю?! Конечно, сейчас не время для таких разговоров, но она чувствовала, что в этой запретной теме заключалась разгадка поведения ее жениха.

Если бы ей удалось распознать глубинную природу его связи с матерью, она, вероятно, смогла бы наконец его понять. И может быть, даже ему помочь.

– Беренильда рассказала мне, что с ней случилось, – продолжила она уже менее уверенным тоном, увидев, как потемнело лицо Торна. – Я спрашивала себя… если вы действительно унаследовали память вашей матери до того, как она ее утратила, то, вероятно, могли бы… когда-нибудь… вернуть ей ее? Я не имею в виду, что она заслуживает такого благородного поступка с вашей стороны, – поспешно добавила она, видя, что лицо Торна на этот раз каменеет. – Я знаю, что от вашей матери вы ничего хорошего не видели. Просто у меня возникло ощущение, что ее память стала для вас дополнительным грузом.

– Вы ничего не знаете.

Он произнес эти четыре слова с ледяным спокойствием. Вокруг него воздух был наэлектризован; чувствовалось, что стальные когти, безжалостные, как и его взгляд, готовы растерзать жертву.

Столь враждебная реакция произвела на Офелию такой же эффект, как холодный дождь, который продолжал струиться сквозь дырявый навес.

– Действительно, – неохотно призналась она. – Я ничего не знаю.

И однако, она кое-что начинала понимать. Мать Торна входила в ближний круг Фарука и владела каким-то секретом; не потому ли Торн так упорно хотел расшифровать Книгу? Связь между этими двумя обстоятельствами казалась очевидной.

Торн достал из кармана связку ключей от интендантства и, перебрав их все, вставил один в замочную скважину. Внутри караульная будка выглядела так же, как все Розы Ветров, которые Офелия уже видела: круглая комната со множеством дверей, и каждая из них вела в какое-нибудь отдаленное место. Некоторые Розы Ветров часто доставляли людей в другие Розы Ветров, что давало широкий выбор маршрутов.

– Больше не выходите из отеля, – приказал Торн, обернувшись на пороге. – До моего приезда будьте крайне осторожны с теми, кто посещает вас, с едой, которую едите, даже с воздухом, которым вы дышите. Невидимка вас охраняет, постарайтесь не усложнять ей работу. Если станете точно следовать моим инструкциям, с вами ничего не случится.

Офелия огляделась, думая, что Владислава тоже здесь, вместе с ними, но не увидела ничего, кроме сплошной стены дождя. Ветер облеплял девушку намокшей одеждой, и она всем телом дрожала от холода. Сейчас она не могла разглядеть ни собственную сестру, ни бездну под ногами, и у нее начала кружиться голова.

– Подождите, – пробормотала Офелия, вынимая часы из кармана пальто. – Прежде чем вы уедете, я хочу их вам вернуть. Вам они нужнее, чем мне, и в любом случае я не буду их читать. Я решила доверять вам – вам, а не вашим часам.

Разумеется, эти слова произвели бы больший эффект, если бы голос Офелии не замер на последних словах. Она увидела, что секундная стрелка не движется.

– Я… не понимаю… – пролепетала она, глядя, как Торн с каменным лицом берет у нее с ладони часы. – Я только сегодня утром завела их… Наверное, в них попала песчинка.

Офелия чувствовала себя полной идиоткой. Она хотела его задобрить, а в результате разозлила окончательно.

– Мой крестный может починить любую вещь, – неловко сказала она. – Позвольте мне оставить их ненадолго у себя.

Торн наклонился к ней с высоты своего роста, но не для того, чтобы вернуть часы. Вместо этого он прижался губами к ее губам.

Офелия широко открыла глаза, у нее прервалось дыхание. Поцелуй был такой неожиданный, что она остолбенела. Думать она не могла, зато с особенной остротой почувствовала все, что происходит вокруг: дождь стучал по камням, ветер раздувал ее платье, очки вдавились ей в переносицу, мокрые волосы Торна касались ее лба, и его губы неловко прижимались к ее рту. Внезапно осознав, что с ней происходит, она почувствовала сильнейшее головокружение.

Ее охватила паника, и рука сама взлетела вверх.

Впервые в жизни Офелия дала мужчине пощечину, и хотя ее движение было скорее инстинктивным, чем агрессивным, собственная реакция ее потрясла. Однако Торна, похоже, это не слишком смутило. Он быстро выпрямился, задумчиво потирая щеку и глядя в сторону, как будто заранее приготовился к такому повороту.

– Послушайте, – пробормотала Офелия, нарушая напряженное молчание. – Я не хотела… Вам не следовало…

– У меня оставались сомнения, – перебил ее Торн, по-прежнему глядя в сторону. – Вы развеяли их.

Шарф Офелии пришел в страшное волнение, его невозможно было унять. Что, если она действительно повела себя нелепо? В полном замешательстве девушка смотрела, как большое тело Торна сложилось при наклоне почти пополам, чтобы пройти в дверь караульной будки.

– До свадьбы я позабочусь о вашей безопасности, – пообещал он во второй раз, по-прежнему не глядя в ее сторону. – Потом возвращайтесь к своей семье. А посмешищем я стать не боюсь.

С этими словами Торн закрыл за собой дверь. Лязгнул замок. С горящими ушами, сквозь побагровевшие стекла очков Офелия неотрывно смотрела на полустертые буквы, вырезанные на старой деревянной табличке: «ТОЛЬКО ДЛЯ ПЕРСОНАЛА», словно ожидая, что Торн вот-вот вернется как ни в чем не бывало и отдаст ей часы, как она ему предложила. Ее раздумья прервали истерические крики Агаты:

– А-а-а, сестренка! Вернись не-мед-лен-но!

Выйдя из-под навеса, Офелия быстро поняла, что же произошло. Сестра, возбужденно жестикулируя, указывала ей куда-то вниз, и это выглядело очень странно при ее боязни высоты. Вдобавок пушки на стене дали еще один залп. Офелия наклонилась над парапетом. Ливень прекратился так же внезапно, как и начался; солнце пробилось сквозь облака, освещая солончаки Опалового побережья. На улицах царила необычная суматоха, и Офелия сначала подумала, что дикий зверь все-таки прорвался в город.

Но, подняв глаза к горизонту, девушка побледнела: над морем, среди несущихся облаков, парило гигантское, хаотичное переплетение башенок, лестниц, витражных окон и дымовых труб. Канониры возвестили не о нападении зверя; это было пришествие Небограда.

– Госпожа Владислава, вы здесь, со мной? – позвала Офелия.

– Да, мадемуазель, – донесся издалека голос с характерным металлическим тембром.

Офелии почудилось, будто рядом мелькнула красная тень, но, обернувшись, она никого не увидела. В другое время ее, возможно, смутила бы мысль о том, что Невидимка стала свидетельницей сцены с Торном, но сейчас ее ждали более срочные дела.

– Вы можете предупредить Торна, что случилось непредвиденное?

– Конечно, мадемуазель.

Обрывки воспоминаний

Бог был до того жестоким в своем равнодушии, что пугал меня. Но порой Он бывал добрым, и тогда я любил Его так, как не любил никого на свете.

– Почему?

Воспоминание начинается с этого вопроса. Когда он сосредотачивается на нем, память постепенно возвращает голос и силуэт, который все отчетливее вырисовывается на освещенной лампой стене. И тогда он понимает, что свет исходит от Артемиды.

Она сильно изменилась по сравнению с предыдущим воспоминанием – ведь с тех пор прошло несколько лет. Она больше не носит очки, в ее голосе появилась глубина, а тело, несмотря на нелепую мужскую одежду, принадлежит уже не девочке, а юной девушке. Очень крупной девушке: ее рост и размеры значительно превышают обыкновенные. Артемида сидит на подоконнике, узковатом для нее. Глобус, лежащий у нее на коленях, медленно вращается, повинуясь ее волшебной силе. Солнце освещает серьезный профиль девушки и длинную рыжую косу.

– Почему ты задаешь мне этот вопрос – «почему»?

Его голос тоже изменился: стал еще глубже, чем у Артемиды, как будто грудная клетка в несколько раз увеличилась в объеме.

– Почему все шкатулки, которые ты мне даришь, пусты? – спрашивает Артемида. – Каждый раз, когда я тебе помогаю, ты мне даришь пустую шкатулку. Если хочешь отблагодарить, делай это как положено.

В ее голосе нет ни тени упрека. Просто старшая сестра дает совет младшему брату. Она продолжает вращать глобус, не прикасаясь к нему. Круглый мир, еще не тронутый Расколом. Мир прошлого?

– Думаю, что пустая шкатулка – идеальный подарок, – слышит он свой голос после недолгой паузы. – Если бы в ней что-то лежало, какова вероятность, что оно не обмануло бы твоих ожиданий? Ты была бы разочарована. Я дарю тебе вместилище, а ты можешь заполнить его всем, чем захочешь.

Произнося эти слова, он говорит себе, что есть еще одна причина. Правда состоит в том, что он начисто лишен воображения. Иногда он чувствует себя таким же пустым, как шкатулки, которые он дарит сестре.

– Всё думаю: куда мне поехать жить, когда я стану взрослой? – размышляет вслух Артемида, вяло рассматривая глобус. – Если бы я могла выбирать, то предпочла бы звезды. Здесь есть какая-то ирония, не находишь? Мне подвластна только искусственная материя, а меня интересует небесный мир. Но как знать, может, звезды разочаруют меня еще больше, чем твои пустые шкатулки? Единственный способ это проверить, – добавляет она задумчиво, – подробно их изучить. Когда я вырасту, я первым делом выберу высокую гору и построю на ней обсерваторию, лучшую в мире. А ты?

Он? Неотрывно глядя на глобус Артемиды, он молчит. Потому что не знает. Его совсем не радует перспектива однажды покинуть отчий дом, как уже бывало во время его вынужденного ученичества у людей.

– Тебе надо тренироваться подобно другим, а ты ленишься, – заявляет вдруг Артемида, перестав вращать глобус. – Ты еще не умеешь как следует владеть своей силой, Один.

Другие? Он опускает глаза, и теперь его лицо опять наполовину скрыто рукавами. Он сидит у стола, сгорбившись и опершись подбородком на скрещенные руки. В такой же позе он сидел перед тем, как Артемида задала свой вопрос «почему». Сквозь белые волосы, падающие на лоб, ему виден только туман, неясное пятно – все, что осталось после потери памяти. Наблюдатель, живущий в нем, – сознание, которое сейчас пытается воссоздать головоломку прошлого, – без конца блуждает между Артемидой и «другими», от окна к двери зала, в надежде зацепиться взглядом за какую-нибудь подробность, запустить механизм, который позволит ему воссоздать прошлое.

Оловянные солдатики…

Он видит их, выставленных в ряд на соседнем столе. Это не его солдатики, они принадлежат его брату Мидасу. Мидас как раз пытается превратить своего оловянного полковника в золотого. Пока что тот больше похож на медного.

Итак: слева от него Артемида с глобусом; справа – Мидас с его оловянными солдатиками. Что дальше?

Разноцветные пастельные мелки. Они парят в воздухе, но их движение не хаотично… Как миниатюрные спутники, они вращаются по орбите вокруг другого его брата, Урана – художника в их семье, – который сидит чуть дальше.

Итак: слева Артемида со своим глобусом, справа – Мидас с оловянными солдатиками; чуть дальше – Уран с его пастельными мелками. Что дальше?

Поле его обзора расширяется, когда он снова представляет себе ту сцену. Теперь ему видны силуэты близнецов – Елены и Поллукса, они занимаются акустическими экспериментами с камертоном. А потом он видит Венеру, которая пытается заколдовать скарабея, сверкающего на солнце как драгоценный камень. Где все это происходит? Он не помнит ничего, кроме столов и светлых окон.

Понимают ли неумелые великаны-подростки, увлеченные своими опытами, как усердные школьники, что однажды они станут королями и королевами мира – мира, который не будет иметь ничего общего с глобусом, лежащим на коленях Артемиды?

Он задает себе этот вопрос, пытаясь одновременно разглядеть тень в глубине комнаты, там, где туман, застилающий его память, еще не рассеялся.

Кто есть Бог? Чего хочет Бог? Как выглядит Бог?

Воспоминания вращаются вокруг этой центральной фигуры и, однако, не позволяют увидеть его лицо. Он смотрит на Бога сквозь упавшие на глаза пряди волос, уронив голову на стол, на скрещенные руки, и от волнения у него перехватывает дыхание.

Ему страшно.

Он не понимает, он никогда не понимал, чего Бог ждет от него. Для его братьев и сестер все так просто: они принимают свою власть, следуют правилам. Они делают то, что написано в их Книгах, не задавая вопросов. А он, Один, боится стать таким, каким его хочет видеть Бог. Но еще больше боится, что никогда не станет таким. Эти переживания слишком сложны для него.

Внезапно вихрь пронизывает его память, и все тело сотрясает дрожь. Бог зашевелился, он направляется к нему! Ему становится так страшно, как никогда в жизни… Но почему же Бог, приближаясь, остается неясной тенью? Он обязательно должен вспомнить лицо Бога, это главное.

Бог приближается очень медленно, как бывает во сне. Бог проходит мимо стола Елены и Поллукса с их камертоном, мимо скарабея Венеры, мелков Урана, оловянных солдатиков Мидаса. Бог направляется к нему, именно к нему. Бог видел, что он не учится управлять своей силой, как другие. Бог разочарован. Бог отберет у него Книгу. Бог отвергнет его, он будет изгнан из дома.

Бог поднимает руку.

Рука Бога – это первое, что ему удается вспомнить. Неужели у того, кто приближается, кто пугает его все больше и больше, есть обычная рука?

Он думает, что рука Бога поднята для удара, но она шутливо взъерошивает ему волосы.

Бог отходит без единого слова, по-прежнему оставаясь неясной тенью, а его бросает в жар. Страх уступает место безумной любви. В его голове возникает сознание, важнее которого нет ничего в мире: сегодня ему можно остаться дома с Богом и остальными.

Здесь воспоминание заканчивается.

Nota bene: «Обуздывай свою силу».

Кто произнес эти слова, и что они означают?

Пропавшие

Хотя Небоград казался неподвижным – этакий архитектурный улей, висящий в облаках, – на самом деле он находился в непрерывном движении. Гонимый ветрами и подталкиваемый множеством пропеллеров, он передвигался в пространстве довольно беспорядочно. Сейчас летающий город уже накрыл своей тенью промышленные кварталы Опалового побережья. Прижавшись к окну кабины, медленно скользившей по канатной дороге вниз к отелю, Офелия не спускала глаз с Небограда. Она надеялась, что появление столицы в здешних местах – чистая случайность и, как только ветер переменится, город быстро отнесет обратно к северу.

– Ради бога! – простонала Агата. – Только не говори мне, что Двор находится там, наверху!

– Видишь самую высокую башню? В ней и располагается Двор, – объяснила Офелия.

– Это просто немыслимо! Сначала бес-ко-неч-ный полет на дирижабле, затем поездом по туннелям, потом пешком по скалам, дальше подъем и спуск по канатной дороге, а теперь еще и тащиться на башню? Я уже начинаю жалеть о нашей уютной долине… Великие предки! – вскрикнула она, прижав ладонь в кружевной перчатке к окну кабины. – Смотри, там люди падают вниз!

И она указала на запряженные северными оленями огромные сверкающие сани, которые скользили по воздуху.

– Они не падают, – успокоила ее Офелия. – В Небограде созданы очень удобные воздушные коридоры. Они похожи на Розу Ветров. Их изобрел местный архитектор, который умеет изгибать пространство, как пластилин.

– Ой, сани приземлились как раз перед нашим отелем! – воскликнула Агата, которой это событие казалось гораздо интереснее объяснений сестры. – Из них выходят мужчины. На них по-тря-са-ю-щи-е мундиры! Если бы только Шарль мог так одеваться, в белое с золотом! Интересно, это принцы?

– Нет, – пробормотала Офелия без всякого воодушевления. – Всего лишь жандармы.

– Надеюсь, они пришли не за нами?

Едва они вышли из кабины фуникулера, как Агата получила ответ на свой вопрос. Жандармы, которые сейчас допрашивали их семью, пригласили Офелию в свои огромные позолоченные, обитые мехом сани, стоявшие перед отелем.

– Монсеньор Фарук желает вас видеть, мадемуазель.

– Меня? Зачем?

– Затем, что он хочет вас видеть, – ответили ей с бесстрастной вежливостью. – Мадам Беренильда не с вами?

– Нет, – коротко ответила Офелия.

– Очень жаль. Садитесь, мадемуазель.

Офелия старалась скрыть от родных свою тревогу. Неужели Фарук окончательно потерял терпение? Может, он все-таки захотел, чтобы она прочитала его Книгу? Торн, скорее всего, находился на другом конце ковчега, а Беренильда еще не вернулась из санатория. От одной только мысли, что ей придется одной предстать перед Фаруком, у Офелии начинались спазмы в желудке. Она удивилась и одновременно утешилась, увидев, что вместе с ней в санях на покрытых мехом скамейках сидят сестры Арчибальда. Они выглядели непричесанными и ненакрашенными, платья были застегнуты кое-как, наспех.

– Что случилось, мадемуазель Пасьенция? – шепотом спросила Офелия, садясь напротив старшей сестры. – Чего они от нас хотят?

Вместо ответа Пасьенция, совершенно неожиданно для такой благовоспитанной барышни, зевнула ей прямо в лицо.

Подняв глаза, Офелия заметила крупную фигуру Кунигунды, которая наблюдала за ними из окна своего номера. Та сразу задвинула шторы, как будто не хотела, чтобы ее видели. Была ли у этой дамы из клана Миражей нервная болезнь или нет, но вела она себя очень подозрительно.

– Мадемуазель может сопровождать только один человек, – строго объявил жандарм, когда все семейство бросилось к саням.

– Поеду я! – решила мать. – Месье Фарук – прежде всего мужчина, Дух он Семьи или не Дух. Если он хочет видеться с моей дочерью, то должен сначала спросить у меня разрешения.

Офелия предпочла бы, чтобы ее сопровождал Ренар. Он перегнулся через спинку саней и начал засыпать ее советами и совать в руки документы:

– Вот это – ваше удостоверение личности. Вы оставили его в кармане другого пальто, оно вам понадобится. Это – копия контракта вашего жениха с монсеньором Фаруком, а это – ваша профессиональная лицензия на открытие кабинета чтения, но не показывайте ее, пока монсеньор Фарук сам не попросит. Я сообщу мадам Беренильде и вашей тетушке. И будь осторожен, малыш!

Придерживая шляпу с перьями, мать Офелии с видом герцогини уселась возле дочери. Впрочем, через несколько секунд шляпа все равно улетела – полицейские сани взмыли в воздушный коридор со скоростью ветра.

После приземления на Центральной площади Небограда последовал нескончаемый подъем через все этажи Башни под конвоем жандармов. Каждый раз, когда приходилось пересаживаться в другой лифт, а их было много, офицер в бело-золотом мундире проверял их удостоверения личности и лишь потом делал знак перейти в следующую кабину. Никогда еще Офелия не видела такое количество охраны, и никто не давал себе труда хоть что-нибудь им объяснить.

Ее мать от этажа к этажу багровела все больше и с возмущением спрашивала:

– Что вам нужно от моей дочери?

И жандарм каждый раз невозмутимо отвечал:

– Монсеньор Фарук желает ее видеть, мадам. Ее и этих молодых особ из посольства. Он также спрашивал о мадам Беренильде, но так как ее сейчас нет…

– Все равно, что это за обращение с молодыми дамами! – наконец возмутилась мать Офелии. – Ты бы мне сказала, если бы сделала какую-нибудь глупость, ведь правда же, дочь моя? Ах, ну если бы я знала, что путь так долог, я бы сначала зашла в туалет. Сколько еще лифтов нам нужно сменить?

Девушка не ответила, она и сама была растеряна.

– Великие предки! – вскрикнула вдруг мать Офелии и тут же прикрыла рот рукой с накрашенными ногтями.

Позолоченная решетка лифта открылась на шестом этаже, и Офелия, привыкшая к тому, что солнце всегда стояло в зените, изумленно ахнула: сейчас оно погружалось в море, отбрасывая на поверхность воды длинный огненный шлейф. В небе разыгрывалась фантастическая симфония цветов – розового, голубого, фиолетового и оранжевого. Даже воздух изменился: он стал приятным, теплым и сладковатым, как в лучшие летние вечера.

– Так ты здесь проводишь время, дочь моя? – спросила мать Офелии изменившимся голосом, пока они вслед за жандармами шли по променаду над морем.

– Большей частью – да, – рассеянно ответила Офелия. Она не отрывала глаз от парившего в небе дворца, чьи окна отражали заходящее солнце. Что же здесь затевалось? И почему, спросила она себя, глядя на сестер Арчибальда, почему их вызвали всех вместе? Семь девушек шагали как сомнамбулы, полузакрыв глаза и не глядя на дворец, от которого Арчибальд всегда старался держать их подальше.

– Ты должна была мне сказать! – воскликнула мать Офелии. – Если бы я знала, что ты вхожа в такое шикарное место, у меня не возникло бы никаких претензий к господину Торну! Вы только гляньте, вид прямо как на открытке! А что там делают эти люди?

Она только что заметила мужчин во фраках, стоявших на мостках. Все они размахивали руками, как дирижеры, но управляли не оркестром, а наносили последние мазки на закат, в одном месте удлиняя облака, в другом – добавляя ореол света, делая оттенки еще контрастнее. Ни дать ни взять художники-импрессионисты, только вместо кистей им служили собственные пальцы.

– Эти художники – из клана Миражей, мама. Они доводят иллюзию до совершенства.

По восторженному взгляду матери Офелия поняла, что та теперь совсем иначе смотрит на брак дочери. Сама же Офелия уже тосковала по настоящему серенькому небу.

Редкие прохожие, встретившиеся им на пути, явно принадлежали к низшим слоям аристократии, что было тревожным знаком: вероятно, вся знать уже собралась там, куда их ведут. «Богу неугодно ваше пребывание здесь», – говорилось в анонимном письме. Если его автор принадлежал к тому кругу людей, перед которыми Офелия скоро предстанет, он сразу поймет, что она ослушалась. Девушка огляделась, спрашивая себя: по-прежнему ли ее сопровождает Владислава, или она сейчас выполняет ее персональное задание – предупредить Торна? Все-таки телохранитель-невидимка – это не очень удобно: никогда не знаешь, с тобой он или отсутствует.

Жандармы провели их к Парадизу. В главной ротонде дворца толпилась знать, стоял гул разговоров. Мать Офелии, которая была совсем не готова мериться туалетами с элегантными придворными дамами, нервно поправляла свой огромный шиньон, как будто без шляпы чувствовала себя голой.

– Добрый вечер, мадам, добрый вечер, мадемуазель, – приветствовала она каждую встречную, стремясь произвести хорошее впечатление. – Как тут у них принято говорить – «здравствуйте» или «добрый вечер»? – прошептала она Офелии. – День в разгаре, но с этим заходом солнца я совсем запуталась и, кажется, шокировала всех этих расфуфыренных дамочек.

Девушка отметила опасный блеск в обращенных на них взглядах. «Когда вернетесь, будьте готовы к адским мукам», – вспомнилось ей предупреждение Кунигунды.

– Они не говорят ни «здравствуйте», ни «добрый вечер», – сказала Офелия, беря мать под руку, чтобы не потерять ее в толпе. – Вежливыми здесь бывают только слуги.

Жандармы помогли им пробиться сквозь толпу и повели по одной из пяти главных галерей, соединявших ротонду с игровыми залами. Офелия нередко бывала там, но ни один из них не производил на нее такого тяжелого впечатления, как тот, в который их впустили.

Зал рулетки.

Это было огромное помещение с бесчисленными рядами скамеек и стульев перед возвышением, на котором в кресле восседал Фарук. Вернее, с которого он едва не падал. При одном лишь взгляде на его гигантскую фигуру в вялой позе, на его белые волосы, струившиеся до самого пола, Офелия почувствовала дрожь в ногах. У нее снова, как во время их предыдущей встречи, возникло неудержимое желание бежать.

– Так это он, тот самый месье Фарук? – спросила мать с легкой тревогой. – Красавец, ничего не скажешь, но что-то неважно выглядит.

Своим названием Зал рулетки был обязан потолку с огромным вращающимся диском, разделенным на пронумерованные сектора, по которому безостановочно бегал белый шарик. Стоило каждому посетителю поднять глаза на потолок, как у него возникало ощущение, будто бы на кону его жизнь. Именно здесь Фарук разрешал споры, выносил вердикты и раз в месяц исполнял приговоры. Его решения были настолько противоречивы и непредсказуемы, что на них делали ставки, и это еще больше убеждало: правосудие на Полюсе – такая же игра, как и все остальное.

Текущее дело касалось министра центрального отопления, в ведении которого находились все обогреватели Небограда. Стоя на возвышении перед Фаруком, он жаловался на доклад Торна.

– Да, так уж вышло, что я являюсь счастливым обладателем угольной шахты! – говорил он дрожащим голосом с видом оскорбленной невинности. – Да, я смиренно предложил себя в качестве официального поставщика топлива для Двора. Но в чем здесь конфликт интересов, в котором обвиняет меня интендантство? Если мое предприятие может обслуживать мое министерство, то, не воспользовавшись этим, я бы нарушил свой долг!

Фарук, с трудом сохранявший сидячую позу на золоченом кресле, обитом бархатом, был похож на ребенка, которого усадили туда насильно. Он читал доклад по этому делу с видом смертельной скуки. Его фаворитки держались за троном, неподвижные и безмолвные, как статуи, усыпанные бриллиантами. Секретарь печатал на машинке, фиксируя все, что здесь произносилось.

Офелия, зажатая на неудобной скамейке между матерью и сестрами Арчибальда, разглядывала зал. Она знала большинство собравшихся: всё это были судьи, министры и чиновники высшего ранга. Барон Мельхиор, одетый в простой белый костюм, барабанил толстыми пальцами в перстнях по набалдашнику трости, которую держал между коленями. Вопреки обыкновению, сегодня улыбка ни разу не приподняла его закрученные кверху усы, а светлые волосы не были набриолинены, что выглядело так же странно, как и смиренное выражение лица.

Офелия разочарованно вздохнула, увидев, что Торна в зале нет. Однако она с удивлением обнаружила, что все первые ряды заняты членами Паутины. Сложив руки на груди, они слушали речь министра центрального отопления, явно ничего не понимая. Офелия нахмурилась, наблюдая за ними. Они с трудом подавляли зевоту, без конца терли веки, незаметно для себя засыпали и, вздрагивая, просыпались. Что же это за странная сонливость, которая охватила все семейство? И почему Арчибальда не вызвали вместе с его сестрами? А может, он даже не знал, что они здесь?

– Я могу сформулировать ситуацию в одной фразе, монсеньор, – вкрадчиво заметил министр, видя, что Фарук колеблется. – Если вы признáете справедливость этих обвинений, готовьтесь к лютой зиме.

Фарук небрежно порвал доклад интенданта. В Зале рулетки начался обмен голубыми песочными часами между проигравшими и выигравшими пари. Офелия очень надеялась, что на съезде Семейных Штатов все будет происходить иначе.

– Слушается следующее дело! – объявил секретарь, стукнув молотком по столу.

Офелия встала и сразу села. Ее черед еще не пришел: к великому удивлению девушки, двое полицейских ввели в зал шевалье. Так как он был слишком мал ростом, его поставили на стул. Он тут же начал грызть ногти и разглядывать свои лаковые ботинки. Без огромных псов Харольда он выглядел совсем беззащитным.

– Что здесь делает этот мальчик? – спросила мать Офелии, и на нее неодобрительно покосились сидевшие рядом придворные. – Он же ровесник нашего Гектора! Бедный ребенок, он, наверное, очень испуган!

Офелия не знала, что ответить, но ее вывел из затруднения барон Мельхиор. Заметив девушку, он встал со стула и, несмотря на свою тучность, на цыпочках, стараясь быть как можно незаметнее, направился к ней.

– Как они себя чувствуют? – с беспокойством спросил он, внимательно глядя на сестер Арчибальда.

– Не знаю, – прошептала Офелия. – Они не отвечают и ни на что не реагируют. Господин барон, что происходит? Почему нас вызвали? Где Арчибальд?

– Как?! – удивился Мельхиор. – Вам ничего не сообщили?

Он не успел договорить: прокурор начал зачитывать протокол.

– Господин Станислав, здесь присутствующий, обвиняется в злоупотреблении своими способностями, каковое злоупотребление выразилось в воздействии на зверей во время охоты, что привело к нанесению увечий, несовместимых с жизнью и повлекших за собой гибель двенадцати охотников, членов клана Драконов и ваших подданных. Заявление направлено в суд интендантством.

Мать Офелии икнула от удивления, услышав слова об увечьях, и несколько Миражей негодующе посмотрели в сторону скамьи, где она сидела.

– Прошу обратить внимание, – продолжал прокурор, многозначительно взглянув на Фарука, – факты указывают на участие в этом деле мадам Беренильды.

– Это ложь! – запротестовал шевалье, впервые подав голос.

– Вот как? – пробурчал прокурор. – Вы отрицаете факты?

– Я их не отрицаю, – пробормотал шевалье, вертя свои громоздкие очки в неловких руках. – Я только хочу сказать, что госпожа Беренильда никогда ни о чем меня не просила. Все, что я делал, я делал для нее, но без ее ведома.

Он обернулся и, вцепившись в спинку стула с риском его опрокинуть, начал осматривать присутствующих в зале, пока не увидел Офелию. На таком расстоянии она не могла разглядеть его глаза, к тому же скрытые за толстыми стеклами очков, но заметила, как он в растерянности кусает губы. «Он надеялся, что Беренильда со мной, – догадалась Офелия, сжимая пальцами шарф. – Он напуган, и напуган по-настоящему».

– Оказывается, госпожу Беренильду расстроило мое поведение, – пролепетал шевалье неуверенно, но достаточно громко, чтобы быть услышанным всеми.

Офелия не могла сдержать удивления. Неужели разговор, который состоялся у нее с шевалье, потряс его больше, чем она ожидала?

– Это… больно? – произнес шевалье дрожащим голосом, слезая со стула.

– Снимите очки, – коротко приказал Фарук, вставая с кресла с медлительностью хищника перед прыжком.

Шевалье покорно вновь снял очки, беспомощно прищурился и тут же издал пронзительный крик. Фарук наклонил свое огромное тело вперед и сгреб рукой лицо мальчика, запустив пальцы в его белокурые локоны. Шевалье сжался, судорожно вцепившись в рукав Фарука. Его скрюченное тельце, кажущееся совсем крошечным рядом с гигантской фигурой Духа Полюса, извивалось не переставая. И невозможно было понять, что служило тому причиной – боль, удушье или ужас.

Офелия не любила шевалье, но сейчас она за него испугалась. А среди Миражей, членов его Семьи, никто и глазом не моргнул, глядя на эту жуткую сцену. Девушка инстинктивно вскочила, мимоходом ударив локтем барона Мельхиора в живот.

– Не вмешивайтесь, – прошептал он. – Все будет хорошо, обещаю вам.

И действительно, произошло то, чего Офелия никогда не видела раньше: из тела шевалье поднялся серебристый пар, как будто от него отделилась какая-то субстанция. Его покидала сила Семьи, как душа покидает тело умершего. Наконец Фарук небрежно выпустил мальчика, и тот, задыхаясь, рухнул на помост. Его лицо было заклеймено большим черным крестом от прикосновения руки властителя.

– Отныне, – медленно сказал Фарук громовым голосом, снова усаживаясь в кресло, – вы не причините вреда Беренильде.

Удивление в глазах матери Офелии сменилось волнением. Оно передалось даже украшавшим ее драгоценностям: профиль Артемиды, вырезанный на розовом фоне ее любимой камеи, испуганно разинул рот.

– Господин Станислав, – продолжал прокурор монотонно, не дожидаясь, когда шевалье встанет на ноги, – вы обвинялись в измене вашей семье. Поэтому вы лишаетесь своей силы. Где ваш законный опекун? – спросил он, мрачно глядя на собравшихся.

– Он исчез в ванной, – ответил шевалье слабым голосом, шаря по полу в поисках очков. Его лицо, едва видное сквозь знак позора, приняло зеленоватый оттенок, как у человека, которого сейчас вырвет.

Офелия была поражена, увидев в зале оживленный обмен голубыми песочными часами. Теперь, когда шевалье лишился силы, которой он так злоупотреблял, присутствующие явно испытывали огромное облегчение.

Что же касается таинственного исчезновения графа Харольда, то прокурора, казалось, это больше раздражало, чем тревожило.

– В самом деле… в моем досье это указано, – проворчал он, проглядывая разложенные перед ним документы. – Итак, господин Станислав, раз ваш опекун предпочел внезапно исчезнуть, вы сегодня же будете отправлены в Хельхайм.

– О нет, – взмолился шевалье, продолжая шарить по полу в поисках своих очков; еще никогда он не выглядел таким жалким. – Я хочу остаться с мадам Беренильдой, я буду слушаться. Ну пожалуйста!

– Что это – Хельхайм? – шепотом спросила Офелия у барона Мельхиора, пока публика аплодировала.

– Специализированное учреждение, – пояснил тот. – Оно находится на спутнике Полюса, совсем маленьком ковчеге. Туда высылают провинившихся детей, чтобы убрать их с глаз долой.

Полицейские унесли шевалье, а он все звал Беренильду, и издалека еще долго доносились его крики. Офелия должна была испытать облегчение при мысли, что больше ей не придется иметь с ним дело. Однако она лишь порадовалась отсутствию Беренильды – эта сцена надорвала бы ей сердце.

– Слушается следующее дело! – объявил прокурор, обводя взглядом зал. – А, вы здесь? – добавил он уже мягче, увидев Офелию. – Подойдите сюда, дорогая мадемуазель, сейчас ваша очередь. И пригласите сюда сестер господина посла! – приказал он жандармам.

Пока они все вместе поднимались по ступенькам на помост, Офелия чувствовала себя еще хуже, чем на сцене Оптического театра. Кунигунда не преувеличила: глаза Миражей горели ненавистью.

Фарук внимательно изучал Офелию, подперев рукой подбородок. От него исходили такие мощные волны, что ее нервы напряглись до предела. Юный референт, встав на цыпочки, шепотом напоминал ему о необходимости заглянуть в блокнот-памятку.

Офелия встревожилась, заметив, что это не тот молодой человек, которого она привыкла видеть рядом с Фаруком: у новенького не было знака Паутины между бровями.

– Зачем нас вызвали? – спросила она, волнуясь все больше и больше.

Прокурор сочувственно ей улыбнулся. Офелия удивилась, что этот человек в парике проявляет такую деликатность; улыбка явно не предвещала ничего хорошего.

– Очень необычное дело, дорогая мадемуазель! Мы вам чрезвычайно признательны за то, что вы прибыли незамедлительно…

– Где Беренильда?

Фарук прервал прокурора своим тягучим, низким голосом; его огромная рука отмахнулась от референта, как от назойливой мухи. Он был явно раздражен, но, к счастью для Офелии, остался в кресле. От его взгляда у нее даже на расстоянии раскалывалась голова, и ей казалось, что она видит мир через разбитые очки.

– У Беренильды много разных обязанностей, монсеньор, – ответила она, тщательно подбирая слова.

– А вы? Какие обязанности обременяют вас до такой степени, что я больше ничего о вас не слышу?

Офелия очень хотела сказать, что не получала от него никаких распоряжений (и слава богу!), но она вовремя удержалась.

– У меня гостят мои родные, монсеньор. Мы лечимся на водах.

– Я предоставил бы в ваше распоряжение свои ванны, если бы вы меня об этом попросили, – протянул Фарук. – Вместо этого вы меня вынуждаете переезжать к вам.

Значит, Фарук перенес весь столичный город на юг, чтобы найти ее и Беренильду? Офелия начала понимать, почему атмосфера в зале буквально пропитана ненавистью.

Вдруг она увидела, как ее мать направилась к Фаруку, шурша своим платьем. Девушка хотела ее удержать, но мать только шлепнула ее по руке.

– Мы не были представлены друг другу, дорогой монсеньор, – объявила она торжественно. – Предполагаю, вы питаете интерес к моей дочери, но хотела бы сделать несколько замечаний. Во-первых, я не могу одобрить то, как на вашем маленьком собрании относятся к женщинам, – сказала она, указывая на мужскую аудиторию, которая в это время смотрела на нее оценивающим взглядом. – Во-вторых, я считаю, что вы чрезмерно суровы с вашими юными потомками. И в-третьих, – заключила она, обращаясь на этот раз к фавориткам, – вам, сударыни, нужно научиться одеваться поприличнее. В вашем возрасте не подобает так оголяться, прикрываясь бриллиантами… Какой пример вы подаете моей дочери! Таковы мои замечания, – сказала она уже спокойнее, повернувшись к Фаруку. – А теперь окажите нам любезность, объясните, почему ваши жандармы оторвали этих юных особ от их дел? Ах, кто-нибудь может дать мне таблетку аспирина? – спросила она, прижимая ладонь ко лбу. – Не знаю, говорили ли вам уже это, дорогой монсеньор, но от вашего взгляда начинает болеть голова.

Придворные так изумленно воззрились на мать Офелии, что из глаз у них попáдали монокли. Прокурор уронил свой молоток, фаворитки нервно кусали губы, а Дульчинетта, самая младшая из сестер Арчибальда, широко зевнула посреди наступившего напряженного молчания.

Глядя на бочкообразную фигуру матери, Офелия была вынуждена признать, что никогда еще так не гордилась ею. Вот только бы остаться в живых после этого судебного заседания.

Фарук сидел, барабаня по подлокотнику кресла. Он не удостоил мать Офелии ни ответом, ни взглядом.

– Малышка Артемида, у меня есть для вас занятие. Я… – (Он замолчал и, нахмурив брови, начал перечитывать последнюю страницу блокнота, как будто это был наискучнейший роман.) – Ах, да… Я хочу, чтобы вы нашли моего посла. Он исчез, – добавил Фарук, поняв, что забыл об этом сказать.

У Офелии замерло сердце. Арчибальд исчез? Нет, Арчибальд не мог исчезнуть. Он принадлежал к той категории назойливых людей, от которых не так-то просто избавиться.

Уткнувшись носом в документы, прокурор начал излагать факты, которые Офелия выслушивала с возрастающим недоверием.

– Ни для кого не секрет, что за последние несколько недель произошли таинственные похищения. Двадцатого апреля в бильярдном зале Лунного Света исчез начальник полиции. Двадцать пятого июня там же, во время бала-маскарада, исчез шеф-редактор газеты «Nibelungen». Двадцать девятого июля там же, из ванной комнаты, исчез граф Харольд, о котором мы только что упоминали. А теперь исчез господин посол, находившийся в своей спальне. Итак, четыре исчезновения, – заключил прокурор, захлопывая папку, – и ни требований выкупа, ни следов взлома или борьбы. Все жертвы пропали, не выезжая из Лунного Света – резиденции, которая всегда славилась своей безопасностью; и, за исключением господина посла, все они – Миражи. Тише, господа! – вздохнув, потребовал прокурор и вяло постучал молотком.

Пока он говорил, Миражи вскакивали с мест, взывая к правосудию, но взгляд Фарука заставил их умолкнуть. Он по-прежнему барабанил пальцами по подлокотникам кресла и явно начинал скучать.

– Так вот, – сказал он, все так же бесстрастно. – Маленькая Артемида, я прошу вас найти всех этих людей, и побыстрее.

– Меня? – поперхнулась Офелия.

– Ее? – подхватила мать.

Фарук медленно перелистал страницы блокнота.

– У меня записано, что вы хотели иметь свой собственный кабинет чтения.

– Но это же совсем другое, – разволновалась Офелия. – Я читаю предметы, а не расследую уголовные дела. К тому же, – сообразила она вдруг и показала на сестер Арчибальда, – не лучше ли спросить о местонахождении господина посла у его родных?

Офелия начала подозревать, что исчезновение Арчибальда и сонливость членов Паутины связаны между собой, и ее подозрение сменилось уверенностью, когда прокурор повернулся к девушкам.

– Сударыни! – позвал он громко, точно обращаясь к глухим. – Вы слышали, о чем здесь говорилось? Кому-нибудь из вас есть что сказать?

Мелодина, Грациэлла, Клермонда, Фелиция, Гурманда и Дульчинетта молчали. Только Пасьенция недоуменно поморгала, как будто инстинкт старшей сестры требовал от нее отклика, и опять впала в оцепенение. С остекленевшими глазами, безвольно повисшими руками и восковыми лицами, сейчас девушки больше обыкновенного походили на коллекцию хрупких фарфоровых кукол.

– Оставьте их в покое!

Это вмешался дипломат из Паутины, сидевший в первом ряду. Он так неловко встал со стула, что опрокинул его. Офелия встречалась с ним два-три раза в игровых залах Парадиза. Раньше это был человек с живым умом и галантными манерами, но сейчас его словно одурманили. Он стоял, изумленно подняв брови, и, казалось, вообще не помнил, зачем вмешался, однако вскоре его взгляд за стеклами пенсне немного прояснился.

– Оставьте их в покое, – повторил он. – Их телепатическая связь с господином послом сильнее нашей, но они расстроены еще больше, чем мы.

– Расстроены чем? – нетерпеливо спросила Офелия.

Мать удивленно посмотрела на нее, но Офелия была так возбуждена, что и думать забыла о приличиях. Ее охватил гнев. Еще вчера она советовала Арчибальду быть осторожнее. Почему же этот дурень ее не послушался? В какую передрягу он угодил?

– Единственное, что мы чувствуем, – это то, что господин посол погружен в сон, больше похожий на обморок, – объяснил дипломат, а его соседи по ряду вяло закивали. – По крайней мере, это значит, что он еще жив, и, возможно, другие пропавшие – тоже. Однако это неестественный сон, и он не дает нам никаких указаний на место, где находится господин посол, как он туда попал и по чьей вине.

– А самое главное – он нас всех сейчас заражает! – проворчал его сосед, непрестанно зевая. – Своими оргиями, распутством, неприятностями – этот гуляка ничем нас не обошел!

– Референт нашего монсеньора тоже вышел из строя, – подчеркнул прокурор, словно речь шла о том, чтобы заменить негодные детали в юноше, которого сейчас подменил при Фаруке другой. – Эту функцию разрешено выполнять только члену клана Паутины. Теперь вы осознаете всю серьезность ситуации, мадемуазель?

Да, Офелия начала понимать всю важность того, что ей говорили. В опасности была не только жизнь Арчибальда, но и благополучие всего клана, а значит, и всего Двора.

– Я сделаю все, что от меня зависит, – пообещала она, стиснув руки, – но у меня нет соответствующих полномочий.

– Они у вас есть.

Фарук сказал это своим грозным голосом, после чего в Зале рулетки снова наступила почтительная тишина.

– Я назначаю вас Главной семейной чтицей, – объявил он, и его перо заскрипело по странице блокнота. – Ваша единственная задача – найти пропавших. Даю вам срок… – (Фарук надолго замолчал, перечитывая свои записи.) – До завтрашней полуночи, – сказал он наконец, продолжая упорно скрипеть пером. – После полуночи начнется съезд Семейных Штатов, а я не могу заниматься всем сразу.

По залу прокатились вынужденные аплодисменты. Градус ненависти среди присутствующих нарастал. Особенно злились Миражи, видя, что судьбу их Семьи вручили иностранке.

У Офелии дрожали колени. Это заседание стало для нее настоящим кошмаром. Она не могла поверить, что еще утром водила в цирк младшего брата…

– Послушайте, вы не можете требовать такое от моей дочери! – возмутилась мать Офелии. – Она еще девчонка, да к тому же недотепа! Она не способна найти даже пару чулок в комоде, не то что ваших бедняг-придворных…

– В этом моя мать совершенно права, – перебила ее Офелия. – Это слишком большая для меня ответственность.

– Вы – Главная семейная чтица, – повторил Фарук, кладя перо на шляпу секретаря. – Ничего трудного для вас здесь нет. Но для вашего спокойствия я назначу вам помощника.

Полузакрытые глаза Духа Семьи пробежались по рядам дворян, и каждый вдруг с увлечением начал разглядывать свои туфли, часы, табакерку. Звание заместителя Офелии казалось им таким же постыдным, как публичная казнь. Взгляд Фарука остановился на бароне Мельхиоре, возможно, потому, что тот был самым заметным среди присутствующих и походил на ослепительно белый воздушный шар.

– Вы кто?

– Ваш министр элегантных искусств, монсеньор.

Несмотря на свою тучность, барон Мельхиор встал и поклонился с бесконечной грацией.

– Поручаю вам помогать малышке Артемиде в поиске пропавших.

– Сделаю все, что в моих силах, монсеньор.

Барон Мельхиор вряд ли пришел в восторг от такой перспективы, но, как образцовый министр, не подал вида. Сама Офелия ничего не имела против него, но не очень понимала, чем он может ей быть полезен.

– А если, несмотря ни на что, у меня не получится?.. – спросила она. – Если завтра к полуночи я не найду никого из пропавших?

– Тогда мы больше не будем их искать.

В словах Фарука не было ни угрозы, ни шантажа, и, однако, этот ответ показался Офелии наихудшим из всех возможных.

– Я прошу вас дать мне больше времени.

– Увы, мы не можем себе этого позволить, мадемуазель.

Это сказал дипломат, сидевший в первом ряду. Он перекладывал свое пенсне из одной руки в другую и энергично растирал веки, чтобы не заснуть.

– Мы не сможем долго находиться в таком положении. То, что случилось с Арчибальдом, влияет на целостность всей Паутины, а мы должны быть в форме на съезде Семейных Штатов. Если к этому часу вы его не найдете, связь между ним и нами прервется. А это необратимый процесс, который, скорее всего, приведет к его смерти.

Офелия почувствовала, как у нее заколотилось сердце. Фарук с ужасающей медлительностью встал и поднял бледные глаза к гигантской рулетке на потолке.

– Будь я на вашем месте, мадемуазель Главная семейная чтица, я бы не стал терять ни минуты.

Печать

Паркет сиял, как лоснящаяся поверхность скрипки, и издавал мелодичные звуки под шагами Офелии и Хранителя печатей. В коридоре Лунного Света повсюду искрились хрустальные люстры, позолотой сверкали книги, настенные часы, картинные и оконные рамы.

– Мы пришли, мадемуазель Главная семейная чтица! – объявил Хранитель печатей скорбно и торжественно, как будто перед ними стоял гроб. – Вот покои нашего несчастного господина посла.

Офелия кивнула и вошла, не в силах вымолвить ни слова. Она сотни раз проходила перед этой дверью, когда здесь, на последнем этаже Лунного Света, жила Беренильда, но ей никогда не доводилось в нее входить.

– Придется еще немного потерпеть, мадемуазель Главная семейная чтица, – проворковал Хранитель. – Я должен получить разрешение родных на снятие печати.

И он указал на красную восковую печать размером с тарелку в центре двери, ведущей в спальню. Она должна была устрашить любого, кто захотел бы войти, хотя не соединялась с замком ни ленточкой, ни шнурком.

– Не открывайте дверь, пока я не сниму печать, – предупредил Хранитель. – Иначе вам придется пережить очень неприятную иллюзию. Могу я предложить вам взглянуть на детали расследования? – и он передал Офелии толстую папку. – А я тем временем выполню последние формальности, мадемуазель Главная семейная чтица.

В устах Хранителя печатей титул Офелии звучал как насмешка. Этот Мираж компенсировал свой малый рост напыщенной речью и внушительным париком с лентами. Он вышел из приемной, звонко стуча по паркету высокими серебряными каблуками.

Офелия села за маленький столик, позолоченный, как и вся остальная мебель, и открыла папку. Она сразу отказалась от мысли прочитать длинный протокол заседания – текст так изобиловал юридическими терминами, что она не поняла даже первую строчку. Зато ее очень заинтересовали письма, напечатанные на машинке. Одни были адресованы начальнику полиции, другие – шеф-редактору «Nibelungen», третьи – графу Харольду. Все письма заканчивались одинаковыми угрозами: БОГУ УГОДНО ВАШЕ МОЛЧАНИЕ; БОГ ОСУЖДАЕТ ВАШЕ ПОВЕДЕНИЕ; БОГ ТРЕБУЕТ ВАШЕГО НАКАЗАНИЯ.

Сомнений больше не оставалось: и пропавших Миражей, и Офелию шантажировал один и тот же человек. Ее тревога возросла, когда она заметила на всех письмах одинаковые следы от пинцета. Опытный аноним все предусмотрел, не оставив Офелии ни малейшей возможности провести экспертизу.

– Вот регистрационная книга, мадемуазель Главная семейная чтица.

Увидев перед собой Филибера, Офелия подумала: сколько же времени он стоял так, протягивая ей журнал посещений в кожаном переплете? У этого скучного управляющего с невыразительной физиономией был просто талант заставать Офелию врасплох.

– Спасибо, – сказала она, листая журнал.

– Как может убедиться мадемуазель Главная семейная чтица, – пояснил Филибер, – в Лунном Свете уже давно не принимали гостей, за исключением злосчастного графа Харольда. Теперь господа придворные делают здесь только короткий переход между двумя лифтами.

– Думаю, они тоже боятся исчезнуть, – заметила Офелия, возвращая журнал. – Значит, Арчибальд… я имею в виду, господин посол вошел в эту дверь и уже не вышел?

– Именно так, мадемуазель Главная семейная чтица. Месье объявил, что хочет отдохнуть, и велел разбудить его к ужину. Когда слуги вошли, его кровать была пуста.

– А он… гм… отдыхал один?

– Один, мадемуазель Главная семейная чтица.

– А он… мог выйти незамеченным?

Офелии было не по себе: насколько легко она читала предметы, настолько же стеснялась, опрашивая людей.

– Нет, мадемуазель Главная семейная чтица, охрана замка постоянно обходит коридоры.

Офелия вздрогнула от неожиданности: при этих словах дежурившие в холле жандармы все как один щелкнули каблуками.

– Э-э… а он не мог выйти через другую дверь?

– Нет, мадемуазель Главная семейная чтица. Других дверей, ведущих в спальню господина посла, нет.

У Офелии мелькнуло подозрение, что Филибер подсмеивается над ней, отвечая на вопросы подчеркнуто официально, со всей серьезностью. Но, взглянув в лицо управляющего, девушка поняла: Филибер потрясен исчезновением Арчибальда даже больше, чем она могла от него ожидать.

– Вы не знаете, господин посол получал письма, похожие на эти? – спросила Офелия, указывая на папку, лежащую на столе.

– Насколько мне известно, нет, мадемуазель Главная семейная чтица.

Легкая дрожь в голосе управляющего навела Офелию на мысль: он говорит не все, что знает.

– Давайте забудем про формальности, – предложила она. – У вас есть своя гипотеза того, как это произошло?

Филибер взглянул на нее с изумлением.

– Мадемуазель намекает, что я похитил собственного хозяина?

– Нет, конечно же нет, – смущенно пробормотала Офелия.

– Тем лучше, – сказал Филибер, кланяясь. – Тогда, с разрешения мадемуазель Главной семейной чтицы, я пойду узнать, не требуется ли моя помощь еще где-нибудь.

С подчеркнутой поспешностью он вышел из приемной в коридор. И, наверное, плохо прикрыл за собой дверь, потому что Офелия вдруг услышала:

– Ради бога, Филибер, не ходите с таким похоронным видом! Насколько я знаю, мой брат еще не умер.

Брови Офелии поползли вверх, когда она узнала суровый голос Пасьенции. Из семи сестер Арчибальда она первой оправилась после исчезновения брата благодаря чудо-кофе – изобретению министерства гастрономии. Это была просто горячая вода, но специально созданная для нее ярчайшая вкусовая иллюзия бодрила сильнее настоящего кофе.

– Как мадемуазель себя чувствует? – спросил Филибер. Со своего места Офелия с трудом различала его голос.

– Чувствую, что я сознательнее моих сестер. В доме все распустились, должен же кто-то показать пример.

– Есть ли у мадемуазель какие-то новости о месье?

– Филибер, вы без конца об этом спрашиваете. Повторяю вам еще раз: у меня сейчас нет связи с Арчи. Мне и без того тяжело: когда я пытаюсь думать о нем, меня неудержимо клонит в сон.

– Но, возможно, у мадемуазель всплыло какое-нибудь воспоминание… вспомнилась какая-нибудь подробность?

– Все произошло так быстро, что я ничего не успела понять. Вот что, сделайте милость: приготовьте мне еще чашечку чудо-кофе.

Молчание нарушало лишь позвякивание фарфора. Вощеные и позолоченные деревянные поверхности комнаты обладали великолепными акустическими свойствами, усиливая каждый звук. Даже если бы Офелия не хотела слушать этот разговор, она не могла бы его не слышать.

– Что сейчас делает наша Главная семейная чтица?

– Она ждет, мадемуазель Пасьенция.

– Пусть еще подождет. Я не буду принимать решение в спешке, тем более что делаю это первый раз в жизни. Обычно подобными вещами занимается Арчи… Так вы советовали мне, господин Хранитель печатей, не давать согласие на чтение?

Папка, которую Офелия просматривала, чуть не выпала у нее из рук.

– Берегите себя, дорогая мадемуазель, – раздался елейный голос Миража. – Судя по всему, мы имеем дело с типичной дилетанткой. Дождемся лучше господина интенданта. Он, конечно, тоже некомпетентен, но в меньшей степени.

– Я никому не позволю, даже вам, дорогой кузен, называть господина Торна некомпетентным. Да, ему не хватает хороших манер. Но он самый сведущий человек из всех, кого я знаю.

Судя по мягкому тембру, в разговор вступил барон Мельхиор. Подавленная новыми обязанностями, Офелия порадовалась бы, если бы назначенный Фаруком помощник защищал и ее с таким же жаром.

– Мне было бы спокойнее в присутствии господина интенданта, – добавил барон Мельхиор озабоченно, – но никто не знает, где он сейчас и когда вернется. К тому же наш монсеньор Фарук сильно разгневается, когда узнает, что мы, Миражи, чиним препятствия расследованию. Не забывайте, отныне я имею к этому делу прямое отношение. И вы тоже, дорогой кузен.

– Расследование? Какое расследование, господин министр элегантных искусств? Эта маленькая иностранка не имеет никакого понятия о том, как нужно действовать.

– Возможно, господин Хранитель печатей, – согласился барон Мельхиор, – но именно ради встречи с этой маленькой иностранкой наш монсеньор Фарук приказал перенести весь Небоград на Опаловое побережье. Кстати, об иностранках: вы не знаете, где госпожа архитектор? Она всегда состояла в дружеских отношениях с господином послом и знает Лунный Свет лучше, чем кто-либо. Ее помощь была бы незаменима.

– Матушка Хильдегард – дама очень независимая, месье. Вот уже несколько недель она не появляется на строительных площадках Лунного Света… Я уж не говорю о перепланировках, которые она должна была сделать еще несколько месяцев назад! Стоит нам увидеть ее в конце коридора, как она исчезает в первой же Розе Ветров.

Офелия нахмурилась. Даже на расстоянии она слышала неприязнь в голосе Филибера.

– Очень странное поведение, – заметил барон Мельхиор. – Вот только знает ли она, что случилось с господином послом?

– Понятия не имею, месье. Мой хозяин очень сожалел, что не может поговорить с собственным архитектором.

– Нет никого неуловимее аркантерровца, который не хочет, чтобы его нашли, – ухмыльнулся Хранитель печатей. – Между нами, все это мне кажется довольно подозрительным.

– И потом, есть еще кое-что, месье. Роза Ветров, связывающая Полюс и Аркантерру… Я заведую ключом от нее, а доступ туда строго контролируется.

– И что дальше, Филибер?

– По неизвестной мне причине, месье, переход закрыли. Я это обнаружил час назад. Теперь за дверью обычная комната.

– Очень досадно, – помолчав, откликнулся барон Мельхиор. – Если госпожа Хильдегард вернулась на свой родной ковчег и закрыла за собой переход, мы не скоро ее увидим.

– Никогда не могла понять, почему мой брат так привязан к этой старухе, – резко сказала Пасьенция. – Госпожа Хильдегард – карьеристка и интриганка. И я полагаю, что наша Главная семейная чтица – того же поля ягода, – прибавила она, к изумлению Офелии. – Изображает из себя недотрогу, а сама проникает в нашу жизнь, как архитекторша проникала в наши дома… – (Зевок прервал Пасьенцию посреди фразы.) – Еще чашечку чудо-кофе, пожалуйста. Иностранка заполучила такое место при дворе, потому что сумела воспользоваться доверием моего брата. А что, если она начнет раскапывать дела нашего посольства?

Офелия была ошеломлена. «Карьеристка»? Она не просила взваливать на нее ответственность за пропажу четырех человек!

Все придворные возненавидели ее за это назначение и возненавидят еще больше, если она не найдет пропавших, а Фарук откажет в покровительстве ей и ее семье. Хуже того, она получала такие же угрозы, как те, кого ей поручили спасти. На самом деле ее единственной «амбицией» было желание как можно дольше оставаться в живых.

– Подозреваю, что чтица влияет даже на вас, господин министр, – продолжала Пасьенция с некоторым раздражением в голосе. – Я не имею в виду вашу должность помощника.

– На меня? – запротестовал барон. – Помилуйте!

– Мадемуазель Пасьенция права, дорогой кузен. Вас уже несколько раз ловили на том, что вы заключаете сделки с этим бастардом интендантом и его маленькой иностранкой. Вам надо следить за своим кругом общения. Вы пренебрегаете интересами вашего собственного клана.

Офелия вздрогнула, услышав голос барона Мельхиора. Всегда учтивый и сдержанный, сейчас он разносился по коридору громовыми раскатами:

– Клан, клан, клан! Я министр правительства, а не клана! Я посвящаю свою жизнь только одному, господин Хранитель печатей: создать из нас всех цивилизованное общество, а вы не облегчаете мне эту задачу! Закройте дверь, Филибер, – прибавил он неожиданно более спокойным тоном. – Не хватало еще, чтобы мадемуазель Главная семейная чтица нас услышала.

Голоса затихли, и Офелия снова оказалась в тишине приемной. От безысходности она начала размышлять, яростно грызя швы своей перчатки. Пока все собравшиеся строили догадки о ней, где-то погибал Арчибальд.

«Держитесь подальше от иллюзий».

Это были его последние слова, обращенные к Офелии. Но что он имел в виду? Почему Арчибальд ничего не сказал ей прямо, а ограничился недомолвками?

Офелия еще яростнее принялась грызть перчатку. У нее было двадцать четыре часа. Двадцать четыре часа перед открытием съезда Семейных Штатов. Двадцать четыре часа перед тем, как прервется телепатическая связь с Арчибальдом. Через двадцать четыре часа наступит черед предъявленного ей самой ультиматума. Она смотрела на отчет, который лежал перед ней. Появится ли скоро в нем и ее имя?

Офелия поправила на носу очки. Когда она просила о собственном кабинете чтения, разве не хотела она, чтобы ее руки служили поиску истины? Итак, сейчас или никогда! Если у нее есть хоть малейший шанс узнать, кто этот искусный шантажист, использующий имя Бога, чтобы запугивать людей, она должна его найти.

– Три раза!

Офелия обернулась. Ее мать с громким топотом ворвалась в приемную.

– Пока я шла сюда из туалета, меня три раза чуть не арестовали жандармы! А тебе, конечно же, все равно! Уже поздно, – добавила она, взглянув на настенные часы. – Заканчивай скорее читать, дочь моя, и вернемся в отель.

– Мама, возвращайтесь без меня, – посоветовала Офелия. – Это так быстро не делается.

Мать направилась к ней, взметнув вихрь своими юбками, и остановилась, только подойдя к дочери вплотную.

– Мы обе прекрасно знаем: ты не способна сделать то, чего ждет от тебя этот странный господин Фарук. Не принимай эту комедию близко к сердцу. Играй по их правилам, пока не наступит день свадьбы, пусти им пыль в глаза, прочитай одну-две вещи, а потом я отвезу тебя домой.

Пускать пыль в глаза? Неуместней такого совета Офелия и представить себе не могла – тем более от женщины, всегда ей объяснявшей, как важно хорошо делать свою работу.

– Мама, пожалуйста, первый раз в жизни прошу вас: доверьтесь мне. Так надо.

– А это что за чепуха?

Мать склонилась над столиком, но Офелия поспешно убрала папку, опасаясь, что ей на глаза попадутся строки с угрозами.

– Совершенно конфиденциальные сведения, мама.

Мать не могла устоять на одном месте и устремилась к двери, за которой находилась спальня Арчибальда.

– Здесь происходит твое чтение?

– Нет, мама, не трогайте эту…

Офелия не услышала своих последних слов. Едва пальцы матери коснулись ручки двери, как тревожно завыла сирена и печать на двери побагровела будто расплавленный металл. Это была самая оглушительная слуховая иллюзия в жизни Офелии. Она увидела, как мать заткнула уши и что-то ей кричит, но ни один звук не достигал ее слуха. Ей казалось, что в голове у нее гудит колокол.

В приемную тут же вбежали барон Мельхиор, управляющий Филибер и Хранитель печатей. Последний просеменил к двери, простым щелчком заставил печать замолчать и в заключение проверил, не покосился ли парик у него на голове.

– Вы не должны были открывать эту дверь, мадемуазель Главная семейная чтица, – проворковал он сладким голосом. – Наше совещание еще не закончилось. Почему вы не изучаете документы, как я предлагал вам, а?

– Может быть, мадемуазель Главная семейная чтица хочет поторопить меня с решением?

В приемную вошла Пасьенция с фарфоровым блюдечком в одной руке и изящной чашечкой в другой. Молодая женщина походила на лебедя своей длинной тонкой шеей, белым платьем и белокурыми с серебристым отливом волосами, шелковистыми, как оперение. Пасьенция была самой уравновешенной и рассудительной среди сестер. Выглядела она утомленной, хотя и пыталась это скрывать.

– Или, может быть, – продолжала она, сделав глоток чудо-кофе, – мадемуазель вице-рассказчица хочет решать за меня?

Офелия напряглась, услышав эти слова. «Мадемуазель вице-рассказчица»? Конечно, это могло быть совпадением, но именно так называл ее автор последнего анонимного письма.

– За нее решаю я, – вмешалась мать Офелии, выпятив внушительный бюст. – Я понимаю, вы потрясены несчастьем, которое на вас свалилось, но заставлять нас заниматься пустяками просто неприлично! Пойдем, дочь моя, пусть эти люди сами справляются со своими проблемами.

– Нет.

Офелия вынула из кармана платья носовой платок в горошек, высморкалась в него несколько раз, чтобы заложенный нос не помешал ей высказаться, и решительно подняла голову. В Оптическом театре она умела заставить себя слушать, и сейчас был самый подходящий случай воспользоваться этим опытом.

– Я слышала то, что вы обо мне сейчас говорили.

Хранитель печатей и барон Мельхиор смущенно переглянулись, а невозмутимая Пасьенция лишь сделала еще глоток чудо-кофе. Офелия сосредоточила все свое внимание на ней и указала на запечатанную дверь:

– Вы считаете меня ни на что не способной? Если в спальне есть хоть одна вещь, ставшая свидетельницей того, что произошло с вашим братом, я заставлю ее говорить. Вы называете меня амбициозной? Я – профессиональная чтица, а значит, соблюдаю профессиональную этику. Внутренние дела посольства не выйдут за его пределы. Я не уеду, пока не выполню то, ради чего приехала, но и без вашего согласия не стану ничего делать. Мадемуазель Пасьенция, велите сейчас же снять печать с двери. У меня есть только одни сутки, чтобы найти вашего брата. Сделайте это не для меня, а для него.

Мать Офелии, прижав руку к груди, изумленно смотрела на дочь. Однако ответить никто не успел: заскрипел паркет, и все головы повернулись ко входу в приемную. В позолоченной дверной раме появилась огромная фигура Торна.

Он стоял, тяжело переводя дыхание.

Кольцо

У Офелии застучало в висках, неизвестно отчего – то ли от внезапного облегчения, то ли, наоборот, от возросшего напряжения. Памятуя о том, что произошло между ними на крепостной стене, она несколько раз глубоко вздохнула, чтобы ее голос предательски не задрожал, и приветливо обратилась к Торну:

– Вы появились как раз вовремя. Мы все вас ждали.

Но улыбка тут же сошла с ее губ. С плаща Торна ручьями текла вода, и камердинер Лунного Света, который шел позади, незаметно вытирал за ним лужицы. Глаза Торна сверкали, как молнии.

– Не разрешайте чтение, – приказал он Пасьенции. – Я беру расследование на себя. Что же до вас, – сказал он, повернувшись к Офелии, – вы освобождены от своих новых обязанностей. Немедленно возвращайтесь в отель.

Очки на носу Офелии побледнели. Не такой поддержки она ждала от Торна.

– Вы не можете требовать этого от меня.

Торн выпрямился перед Офелией, и она инстинктивно встала на цыпочки, храбро выдерживая его горящий взгляд.

– Конечно, могу. Я интендант и ваш будущий муж.

– Но я должна читать, хотите вы того или нет!

Торн задыхался, но было непонятно отчего: то ли оттого, что ему пришлось в спешке добираться сюда через весь Небоград, то ли от гнева. Какая муха его укусила? Офелия могла понять его раздражение, но почему он так зол на нее?

– Я запрещаю вам читать все, что связано с исчезновениями, – проговорил Торн сквозь зубы. – Они вас никоим образом не касаются, понятно? А вы замолчите, – прибавил он резко, отмахнувшись от матери Офелии, которая уже открыла рот, чтобы высказать свое мнение. – Напоминаю наш уговор: до свадьбы вы ни во что не вмешиваетесь. Ни во что.

Офелия вспомнила, как ее мать однажды прищемила пальцы дверцей фиакра. Сейчас у нее было точно такое же выражение лица.

Но тут, смущенно покашливая, вмешался барон Мельхиор:

– Послушайте, господин интендант, в принципе, вы не можете запретить вашей невесте выполнить миссию, которая ей поручена. Сам монсеньор Фарук назначил ее Главной семейной чтицей, а меня – ее помощником. Поскольку эта должность ранее не существовала, никто не может в полной мере знать соответствующих ей полномочий. Наш министр протокола как раз изучает данный вопрос.

Торн испепелил взглядом барона Мельхиора, но тот лишь улыбнулся и повернулся к Пасьенции, колыхаясь всем телом, как воздушный шар.

– Решение остается за вами. Даете ли вы разрешение мадемуазель Главной семейной чтице?

Все устремили взгляды на Пасьенцию. Молодая женщина долго изучала дно своей пустой чашки, затем подняла глаза к Торну:

– До сих пор вы были неспособны найти хоть кого-нибудь из троих пропавших, а сейчас речь идет о моем брате. Неприятно признаваться, но, если бы он находился здесь, он доверил бы чтение вам, – добавила она, обращаясь уже к Офелии. – Я даю вам разрешение. Пусть снимут печать.

Торн смотрел на Пасьенцию с таким видом, как будто хотел заткнуть ей рот ее же фарфоровой чашкой.

Хранитель печатей взмахнул рукой, и печать, которая выглядела толстым куском воска, исчезла с поверхности двери, как след мела с доски.

– Спасибо, что доверяете мне, – пробормотала Офелия.

Пасьенция сама открыла дверь, и луч света из приемной рассек темноту спальни, как золотой клинок.

– Я вам не доверяю. Попробуйте не найти моего брата, и я превращу вашу жизнь в ад.

С этими словами, сказанными бесстрастным тоном, Пасьенция повернула электрический выключатель. Офелия застыла в изумлении, впервые увидев спальню Арчибальда. Если бы ее попросили представить себе домашнее гнездышко такого человека, она бы живо нафантазировала себе горы подушек, разбросанные безделушки, картины с игривыми сюжетами – короче, запретные утехи и творческий беспорядок.

Она совершенно не ожидала, что увидит пустую комнату.

В самом центре стояла лишь старая кровать кованого железа. Стены и потолок были сплошь в трещинах. Спальня Арчибальда имела неряшливый вид, вполне соответствующий его стилю одежды. Несмотря на то что в приемной было тепло, в комнате стоял полярный холод, как будто тепловая иллюзия здесь не действовала.

– Не понимаю, – призналась Офелия, озираясь по сторонам. – Где лежат личные вещи Арчибальда?

– Нигде, мадемуазель Главная семейная чтица, – объявил с порога Филибер. – У господина посла комната всегда была в таком виде.

– Ничего себе, – вздохнул барон Мельхиор, обводя покои критическим взглядом великого кутюрье. – Слишком уж… концептуально, на мой вкус. Неужели господин посол не мог заказать себе одну-две иллюзии? Небольшой штрих в стиле рококо, и интерьер сразу бы заиграл.

Все столпились на пороге спальни, чтобы не мешать поискам. У Офелии возникло чувство, что ей предстоит оправдываться перед судом присяжных. Ее уверенность понемногу испарялась. Комната без личных вещей? Более сурового испытания нельзя было и придумать. Но девушка храбро расстегнула перчатки, решив не отчаиваться раньше времени.

– Обязаны ли вы читать кровать? – уточнила Пасьенция. – Это неприлично для девушки вашего возраста.

Ее равнодушное лицо не имело ничего общего с выражением лица Торна: он не сводил с Офелии глаз, как будто она могла в любую минуту сотворить какую-нибудь непоправимую глупость. А ее мать, прищурившись, переводила взгляд с Пасьенции на Торна, словно не могла решить, кто из них двоих оскорбил ее сильнее. Как ни странно, из всех присутствующих, похоже, больше других ждал от этого чтения Филибер.

– У меня нет выбора, – ответила наконец Офелия.

– А пол? – спросила Пасьенция. – А стены? Они ведь не сильно отличаются от того, что вы обычно читаете?

– Очень отличаются. Эти поверхности гораздо обширнее, и отпечатки на них смазаны. Мы оставляем следы на объекте только при непосредственным контакте с ним. Стены люди трогают редко, по полу ходят в обуви. А подошвы, как правило, мешают контакту.

Офелия подошла к кровати, не очень-то представляя, с какого места начнет ее читать. Постель даже не была разобрана. Только по центру кровати пролегала неглубокая вмятина – видимо, Арчибальд просто лежал поверх покрывала.

Офелию интересовали только последние минуты перед похищением, а не все те ночи, которые посол провел под одеялом – один или с кем-то. Она положила руку на покрывало и сразу ощутила легкое покалывание в подушечках пальцев, пока еще слишком слабое, чтобы оно могло ей помочь. Девушка медленно провела по ткани ладонью, словно волшебной палочкой, в поисках мест, которые больше всего пропитались эмоциями Арчибальда. Внезапно Офелия погрузилась в пучину скуки. И чем больше она старалась забыться в праздниках, чем больше упивалась наслаждениями и нарушала приличия, тем сильнее становилась тоска.

Это были не ее чувства, а чувства Арчибальда, скрывавшиеся за его обычной беспечной улыбкой. Теперь Офелия поняла, что, проходя мимо него каждый день, не давала себе труда узнать его по-настоящему. Она продолжала неторопливо, сантиметр за сантиметром, ощупывать покрывало в надежде найти что-нибудь необычное, неожиданное, уловить хоть какой-то импульс, любую мелочь, которая нарушила бы эту бездонную скуку, пронизавшую каждую ниточку ткани.

И когда Офелию захлестнула паника, а ее очки пожелтели, она поняла, что на этот раз эмоции родились в ней самой. Кровать ничего, абсолютно ничего не сообщила ей об исчезновении Арчибальда!

– Я знаю, что у вас уже нет связи с вашим братом, – сказала Офелия, обернувшись к Пасьенции. – Но, может быть, вы способны переместиться в его тело? Я однажды видела, как Арчибальд… э-э… позаимствовал тело Валькирии. Вероятно, вы бы могли…

– Нет, – отрезала Пасьенция. – Член Паутины может воспользоваться телом другого человека только с его согласия. Дело не в принципах: если мой брат не открывается мне, я физически не могу занять его место.

– Надо ли это понимать так, что ваше чтение потерпело неудачу?

Офелия холодно посмотрела на Торна. Хищный взгляд, черный плащ и треугольник крупного носа – все делало его похожим на зловещую птицу. Она не ждала от него поддержки, но он мог хотя бы не делать таких заключений.

– Нет. Я еще не закончила.

Офелия спросила себя, не распространить ли чтение на подушки, простыни и матрас, но тут к ней подошел барон Мельхиор.

– А вот это – вовсе не плод моего воображения! И может пролить некоторый свет…

Позолоченным набалдашником своей трости он ткнул в лежавшее на покрывале металлическое колечко, которое Офелия, к своему стыду, не заметила раньше. Она осторожно взяла его рукой в перчатке, чтобы рассмотреть поближе. Что это? Кольцо? Брелок для ключей? Серьга?

Офелия сделала глубокий вдох, чтобы унять возбуждение. Этот предмет – может быть, последний шанс понять, что же произошло с Арчибальдом, и она не должна его упустить. Она сняла перчатку, сосредоточилась и осторожно коснулась кольца.

В голове у нее как будто вспыхнула молния. Мгновенно возник образ, и на какую-то долю секунды Офелия стала Арчибальдом. Она видела, чувствовала и думала то же, что и он.

Песочные часы. Ликование. Угроза.

– Это не серьга и не брелок, – тихо сказала она, скорее себе, чем другим.

Перед ней было кольцо от песочных часов. Посол лежал на кровати и смотрел на потолочный светильник сквозь прозрачную голубую колбу. На часах виднелась пластинка с указанием производителя: «Семейная мануфактура M. X. & Co».

Арчибальд задумчиво погладил пальцем колечко. Он все-таки нашел эти часы. Внешне они были неотличимы от любых других, за исключением одной детали: в устройство для опрокидывания был встроен крохотный механизм, едва заметный глазу. Посол увидел его, потому что специально искал в каждых песочных часах в течение нескольких недель. И теперь, найдя его, не знал, как поступить.

Подняв глаза, Офелия обнаружила, что все собрались вокруг нее в напряженном ожидании.

– Ну что? – спросила Пасьенция, впервые в жизни теряя хладнокровие. – Что это? Что вы видите?

«Держитесь подальше от иллюзий».

– Голубые часы, – выдохнула девушка. – Они похитили пропавших. И Арчибальд это знал.

Мануфактура

Офелия беспрерывно чихала в шарф. Зловонные лужи растекались по брусчатке, и чем старательнее она их обходила, тем чаще ступала в них. Ее чулки пропитались водой. Впрочем, она даже не была уверена, что это вода, но продолжала идти так быстро, как только могла. Девушка едва поспевала за жандармами в подбитых гвоздями сапогах, чей дружный топот разносился по всей улице.

– До мануфактуры песочных часов еще далеко? – спросила Офелия.

– Еще два лифта, мадемуазель, – ответил один из жандармов, не оборачиваясь и не замедляя шаг.

Девушка посмотрела вдаль, ища глазами лифтовую решетку – место их следующей пересадки. Она еще никогда не бывала в подземелье Небограда. Чем ниже они спускались, тем больше ей казалось, что она погружается в колодец с нечистотами. Здешний воздух был так густо пропитан тошнотворными испарениями, что поглощал свет редких фонарей. Иногда за запотевшими окнами заводских цехов и мастерских Офелия замечала лица. На подземных этажах Небограда сотни рабочих, механиков и ремесленников чинили нагреватели и трубы, отводили сточные воды за пределы города, изготавливали столовое серебро, фарфоровую посуду, позументы и галуны для одежды придворных.

Офелия посмотрела на Торна, который молча шагал справа от нее.

– Чем больше я размышляю, тем меньше понимаю, – шепнула она ему. – Какой интерес матушке Хильдегард использовать собственные часы для похищения придворных? Ее, конечно, недолюбливают, – признала она, вспомнив, что начальник полиции, шеф-редактор «Nibelungen» и граф Харольд искренне ненавидели иностранцев, – но я не верю, что она дошла до такой крайности. Здесь явно что-то другое.

Торн смотрел куда-то в сторону. Слушал ли он ее?

– С другой стороны, – рассуждала Офелия уже громче, – Арчибальд чуял ловушку. Это я сразу прочитала. Но тогда почему же он попался на удочку?

– Откуда я знаю? – пробурчал Торн.

Офелия решила не настаивать. У нее раскалывалась голова – то ли от насморка, то ли от недосыпания, то ли от когтей Торна. Он мог даже не отдавать себе в этом отчета, но излучаемый им гнев проникал в спинной мозг Офелии, давая о себе знать болезненной пульсацией.

С тех пор как они ушли из Лунного Света, девушка не могла сделать и шага в сторону, не выслушав какой-нибудь резкости от Торна. Он следовал за ней повсюду, как тень, видимо, считая, что патруля жандармов недостаточно. По нахмуренным бровям было видно, как сильно он рассержен на нее, особенно с тех пор, как она прочитала колечко от часов.

Но неужели Торн думал, что невеста воспользовалась его отсутствием и кинулась к Фаруку, умоляя назначить ее Главной чтицей, чтобы хвастаться потом оказанным ей высоким доверием? На самом деле она умирала от страха при мысли, что найдет трупы или, что еще хуже, вообще никого не найдет. И в довершение всего, вместо того чтобы рассердиться на Торна за его непонятливость, она чувствовала себя действительно виноватой, как будто отчасти заслужила его гнев.

Офелия знала: все дело в том поцелуе на городской стене, при одном только воспоминании о котором у нее снова начинали гореть уши.

– Не могли бы вы… остановиться на минутку… прошу вас! – послышалось сзади.

Жандармы повернулись одновременно, и Офелия с Торном чуть не налетели на них. Отставший барон Мельхиор вытирал кружевным платочком свой тройной подбородок под дрожащим светом уличного фонаря. Его лицо блестело от пота.

Он остановился прямо перед входом в заведение «Иллюзион». Гирлянда из красных лампочек, обрамлявшая вывеску, уже давно не горела. Витрины были оклеены рекламными афишами и покрыты пылью.

– Уж не вознамерились ли вы… ускользнуть… от вашего наставника? – не без лукавства спросил барон Мельхиор, обмахиваясь шляпой.

Это была последняя причуда матери Офелии. Она согласилась вернуться в отель только при условии, что министр элегантных искусств будет выполнять роль «наставника» ее дочери. Как будто Офелии мало было его участия в роли помощника!

– Мы должны как можно скорее нагрянуть в мануфактуру, – проворчал Торн. – Если они узнают, что мы идем туда, никакой внезапной инспекции не получится.

– Я не привык столько ходить пешком, – оправдывался барон Мельхиор. – И боюсь испачкать свои новые туфли.

От того, как бездарно тратилось драгоценное время, Офелия испытывала невыносимые муки. На каждом этаже, при каждой пересадке, на каждом углу всё новые жандармы требовали предъявить документы, а также разрешение на их присутствие в коридорах, закрытых для простых смертных. При таких мерах безопасности даже мышь, вздумавшая перебежать улицу, была бы немедленно поймана.

– Дело очень щекотливое, – объявил барон Мельхиор. – Не так ли, господин интендант?

Барон Мельхиор все время озирался, высматривая что-то сквозь густые уличные испарения. Офелия уже не впервые замечала это. Несмотря на внешнюю невозмутимость и постоянное присутствие охраны, он, похоже, страшно боялся внезапного нападения.

– Конечно, меня, как представителя Миражей, беспокоит исчезновение моих кузенов, и я хочу, чтобы правосудие свершилось, – продолжал он, понизив голос. – Но как министр, хочу напомнить, что мы были обязаны матушке Хильдегард Розой Ветров, соединявшей наши ковчеги, а теперь этот переход закрыт. Если мы плохо обойдемся с кем-то из жителей Аркантерры, они никогда не откроют переход, и нам придется распрощаться с их специями и вкуснейшими апельсинами. Сейчас след голубых песочных часов ведет нас к матушке Хильдегард, но пока ее вина не доказана, с ней нужно обращаться крайне учтиво, – пропел барон Мельхиор, повернувшись к жандармам и особо подчеркивая два последних слова. – Если нам повезет и мы найдем ее в мануфактуре, я предлагаю взять ее под арест и поместить в камеру, из которой она не сможет выйти, несмотря на все свои таланты, – но только на время расследования и не применяя насилия. Мы поняли друг друга, господа?

Не обменявшись ни взглядом, ни словом, жандармы щелкнули каблуками, что, видимо, означало согласие.

– Если Матушка Хильдегард замешана в похищении Арчибальда, – пробурчал Торн, – я лично пошлю ей в тюрьму цветы.

– Считайте, что я этого не слышал, – меланхолично заметил барон. – Ну вот, я уже отдышался и готов идти дальше. А вы идете, мадемуазель Главная семейная чтица?

Офелия бросила последний взгляд на «Иллюзион», на его запыленные витрины и потухшие красные лампочки. И когда вся инспекция, после очередной проверки документов, вошла в лифт, девушка задала барону Мельхиору вопрос, который не давал ей покоя:

– Это заведение принадлежало вашей сестре?

Барон Мельхиор, поправлявший волосы перед зеркалом кабины, явно смутился.

– К моему великому стыду, да. Слава богу, его закрыли. Кунигунда – прекрасный художник, но ей следовало поставить свой талант на службу прекрасному, а не пошлости.

Офелия покачала головой. Это было не то, что она хотела узнать.

– Ваша сестра утверждала, что ее «Иллюзионы» разорились из-за конкуренции. Из-за конкуренции с песочными часами Матушки Хильдегард, – уточнила она.

Барон Мельхиор вынул из кармана изящную металлическую баночку, достал из нее шарик душистого воска и тщательно умастил свои длинные усы, придав им почти вертикальное положение.

– Суровые законы рынка, – вздохнул он. – Признаться, я и сам приобрел несколько акций мануфактуры Матушки Хильдегард. Впрочем, я уже сомневаюсь, что это была хорошая сделка, – добавил он, поразмыслив. – Если мы получим убедительные доказательства, что голубые часы опасны, можете себе представить, какой разразится сканда…

– Последний раз, когда я видела мадам Кунигунду, у нее было много голубых часов, – перебила его Офелия. – Гораздо больше, чем нужно одному человеку. Она просила меня никому не говорить об этом, но, учитывая то, что сейчас происходит, я не могу больше молчать.

От изумления усы барона Мельхиора разом поникли.

– Боже, как неприятно! Моя сестра, конечно, не ангел, но, клянусь своими новыми туфлями, она не занимается незаконной торговлей.

Офелия вопросительно взглянула на Торна, ожидая его реакции, но он нахмурился и отвернулся, словно по-прежнему был зол на нее. Неужели она опять допустила оплошность?

Спустившись в лифте последний раз и подвергшись еще трем проверкам документов, они оказались у ворот здания, на которых висела большая поблекшая вывеска:

Семейная мануфактура Хильдегард & Co

Фабрика оказалась огромной. Она занимала весь цокольный этаж здания, однако, вопреки внушительным размерам, производила печальное впечатление: грязно-серые стены без окон выглядели зловеще, а во дворе на мокрых плитах валялись грудой старые матрасы.

Торну пришлось несколько раз стукнуть дверным молотком, прежде чем им открыла привратница.

– Ну, что вам надо?

– Я интендант, – объявил Торн. – Мне нужно срочно увидеть мадам Хильдегард.

– Матушки здесь нет.

– Когда она ушла? Когда вернется?

В ответ привратница только пожала плечами.

– Кто отвечает за мануфактуру, когда мадам Хильдегард отсутствует? – настаивал Торн.

Привратница ушла, не сказав ни слова. Через несколько минут в дверях появился старик. Задрав голову, он посмотрел на Торна и присвистнул от восхищения.

– Господин интендант собственной персоной! – воскликнул он с кривой усмешкой, коснувшись форменной фуражки. – Я управляющий. Чем могу служить?

– Дайте мне возможность обследовать здание, – потребовал Торн, вручив ему ордер на обыск.

Даже если старик удивился или встревожился, он не подал виду. Офелия подумала, что для человека, к которому пожаловал целый отряд жандармов, он не особенно нервничает. Девушка заметила на его фуражке эмблему в виде апельсина. Этот фрукт был талисманом и условным знаком Матушки Хильдегард.

Изучив ордер, управляющий с любопытством оглядел каждого из пришедших: Торна, барона Мельхиора, Офелию.

– Смотри-ка, узнаю маленькую мадемуазель! Я никогда не бывал в верхах, но читаю газеты. Вы рассказчица, та, что приехала с Анимы. А вы, – продолжал он, повернувшись к барону Мельхиору, – вы министр. Министр высокой моды или что-то вроде этого. Я смотрю, к нам знатные гости пожаловали! Входите, входите!

Торн сделал знак Офелии войти первой.

– Будьте у меня на виду, – прошипел он сквозь зубы. – Никаких выходок, никакой самодеятельности, никаких катастроф. Ясно?

– Я буду делать все, что считаю необходимым для расследования, – рассердилась Офелия.

Она начинала злиться всерьез, и стекла ее очков стремительно краснели.

Тем временем барон Мельхиор тщательно вытирал ноги о коврик, бормоча: «Министр высокой моды… нет, ну надо же… Чего только не услышишь!»

– Могу я хотя бы узнать причину обыска? – вежливо осведомился старый управляющий.

– Посол потянул за колечко ваших песочных часов и затем исчез.

– Но они так и работают, господин интендант.

– Посол с тех пор не появлялся, – проворчал Торн.

– А вот это уже неприятно, – отозвался управляющий, не переставая иронически улыбаться. – Тут какое-то ужасное недоразумение. Полагаю, вы хотите осмотреть Песочницы? Обычно мы никому такого не разрешаем, но раз у вас есть ордер…

У Офелии возникло неприятное чувство, что старик произносит – впрочем, довольно неискусно – заранее заготовленный текст.

– Я хочу осмотреть всё, – бросил Торн.

Внутри мануфактура не имела ничего общего со своим мрачным фасадом. Из вестибюля вел внутрь помещения безупречно чистый коридор. По стенам тянулись бесчисленные ряды деревянных ячеек. Каждая ячейка была снабжена изящной этикеткой: «счастливый шанс», «глоток свежего воздуха», «дамское общество», «красный будуар», «делайте ваши ставки», «экзотический вечер» и прочие в том же духе, указывающие на предназначение часов.

– Вот здесь и собирают наши часы, – объявил управляющий, входя в цех, освещенный яркими потолочными светильниками. – На данном этапе это самые обычные песочные часы, они вас не заинтересуют. И только потом Матушка Хильдегард придает им свойство переносить человека в другое пространство.

В первую очередь Офелию поразили застекленные полки с десятками, сотнями, тысячами маленьких песочных часов; они тянулись вдаль, насколько было видно глазу. И каждый экземпляр часов был настоящим произведением ювелирного искусства.

Во-вторых, Офелию поразили рабочие, трудившиеся за столами, несмотря на то что стояла ночь. Ни один из них не прервал своего занятия: вооружившись лупами, они продолжали орудовать отвертками или работать на шлифовальных станочках, не обращая внимания на жандармов, которые обходили все столы. Здесь были только старики и старухи, и у всех на рабочих фартуках была нашита эмблема в виде апельсина. Казалось, их совершенно не волновал тот факт, что из-за их песочных часов исчез посол, а в мануфактуру заявились с обыском жандармы.

Третье, что поразило Офелию в самое сердце, – голубой глаз, блеснувший под спутанной гривой черных волос. В самом дальнем и темном углу цеха на высоком табурете сидела Гаэль. Бретели ее рабочего комбинезона были спущены на поясную сумку для инструментов; она делала вид, что полностью поглощена починкой какого-то устройства, похожего на радиоприемник. Монокль на ее лице блестел как маяк благодаря отраженному свету ламп, но этот блеск не шел ни в какое сравнение с ее сверкающим голубым глазом.

Офелии пришлось призвать все свое самообладание, чтобы не броситься к Гаэль и не вытрясти из нее правду. Что она здесь делает именно сейчас? И где, в конце концов, Матушка Хильдегард? И почему, черт возьми, никто их не замечает и не удивляется их вторжению? Офелия с трудом удерживалась от вопросов, которые рвались у нее с языка. Ведь она рисковала навлечь на Гаэль большие неприятности, если бы обратила на нее внимание жандармов.

– К Песочницам – сюда, – указал управляющий, открывая нужную дверь. – Не угодно ли следовать за мной?

Гаэль оторвала взгляд от радиоприемника и подняла голову. На ее лице промелькнуло удивление. Но причиной его стали не Офелия, не Торн, не барон Мельхиор и не жандармы: она смотрела на что-то поверх их голов.

Офелия съежилась под своим шарфом. Она совершенно забыла о Владиславе! Получается, Невидимке все-таки удалось проникнуть на фабрику вслед за ними? Гаэль была Нигилисткой, а значит, волшебство других потомков Фарука на нее не действовало. Неужто она и вправду обнаружила телохранительницу? Понимала ли она, что не должна ее видеть? И способна ли вообще отличать реальность от иллюзии? Одно неверное слово могло выдать Нигилистку с головой. И поэтому Офелия с облегчением вздохнула, когда Гаэль вновь уткнулась в свой радиоприемник, а жандармы покинули цех, ничего не заметив.

Цех сменился конторским помещением, которое Торн придирчиво осмотрел сверху донизу. Офелия тоже огляделась, ища что-нибудь, связанное с песочными часами, – запасы песка, пустые колбы. Но не увидела ничего, кроме бухгалтерских документов.

– Это я конфискую, – объявил Торн, забирая стопку папок.

– Сомневаюсь, что вы найдете в них что-нибудь интересное, но как вам будет угодно, – заметил управляющий со своей неизменной улыбочкой. – А наши Песочницы находятся здесь, – добавил он, открывая следующую дверь.

За дверью располагался гигантский ангар. Здесь было гораздо холоднее, чем в конторе. Офелия чихнула, и в тишине этот звук, отразившийся от стен бесконечным эхом, напомнил гром. Они вышли на металлический мостик, перекинутый на большой высоте через весь ангар. Мостик освещался фонарями с синими стеклами, и при такой «морской» подсветке с трудом можно было различить внизу множество больших ящиков. Ящики выглядели очень странно: элегантные резные крышки, а по бокам – шторы из белого муслина. Офелия не сразу поняла, что на самом деле там стоят кровати. Увидев за занавесками силуэты людей, она не поверила своим глазам: неужели они спят?

– Это и есть Песочницы, – пояснил управляющий, которого явно забавляло ошеломленное лицо девушки.

Песочницы

– Клянусь оптической иллюзией! – воскликнул барон Мельхиор. – Так вот куда ведут ваши хваленые голубые часы? Но какая чудовищная антисанитария! – возмутился он.

Торн, однако, даже ухом не повел: он был целиком поглощен изучением документов мануфактуры.

– Вы просто видите Песочницы снаружи, – спокойно ответил управляющий. – Могу вас заверить, что каждая из них полностью соответствует гигиеническим требованиям. Мы каждый день подметаем здесь, – подчеркнул он с едва уловимой иронией. И направился к металлической лестнице, которая вела на мостик. – Спускайтесь тут, господа. Правда, у нас есть грузовой лифт, но он на ремонте.

– Смотрите под ноги, – приказал Торн.

Офелия не боялась высоты, однако отнеслась к предупреждению всерьез. Ступенек было много, они были узкие и освещались слабо.

На каждой лестничной площадке девушка наклонялась вниз, разглядывая ящики-кровати и тени людей, которые то появлялись, то исчезали за муслиновыми занавесками в зависимости от времени, заданного в песочных часах. Она спрашивала себя: как эти люди не замечают того, что их окружает? Неужели они спят так крепко, и никому ни разу не захотелось откинуть занавеску и выглянуть наружу?

Спускаясь по очередной лесенке, Офелия почувствовала сзади, на шее, горячее дыхание. Она обернулась и пролетом выше увидела Торна. Значит, она ощутила не его дыхание, он был слишком далеко. Неужели Владислава шла за ней вплотную? Едва она об этом подумала, как от сильного удара в спину у нее перехватило дух. Удар оказался таким неожиданным, что девушка не сразу поняла, почему перила выскользнули у нее из-под пальцев, ноги оторвались от земли, а волосы залепили стекла очков.

С чувством, будто все происходит в дурном сне, она обернулась, пытаясь за что-нибудь ухватиться, но успела только заметить Торна, переворачивающего новую страницу в папке. Ее сдавленные легкие лишились воздуха, а жестокий удар о перила пронзил локоть дикой болью, словно электрическим током. Она падала вниз и вот-вот должна была переломать себе все кости от бесчисленных ударов о ступеньки…

Но в этот миг к ней бросился жандарм. Он едва успел подхватить девушку на руки. Сквозь треснувшие стекла очков Офелия смутно видела склонившееся над ней усатое лицо.

– К-к-как вы, м-м-мазель? Я хотел сказать… как вы, мадемуазель? Ничего не сломали?

Жандарм и разговаривал, и выглядел странно. Его вздернутые усы походили на велосипедный руль, а глаза слегка косили. Офелия подумала, что теперь едва ли сможет забыть лицо этого человека, ведь он спас ей жизнь.

Торн нахмурился, оторвавшись от бумаг и увидев, как жандарм помогает девушке встать на ноги.

– Я же вам сказал: смотрите, куда идете.

– Я смотрела, – принялась оправдываться Офелия. – Меня толкну…

Девушка замолчала, не окончив фразу, и взглянула на ступеньки, о которые едва не сломала себе позвоночник. Она была убеждена, что ее толкнула Невидимка, но отказывалась верить, будто Владислава сделала это специально. Отверженная охраняла их от Летописцев, а Торн готовился защищать ее клан на съезде. Нападать сейчас на Офелию не было никакого смысла. «Больше никогда не появляйтесь при Дворе». А если ее толкнула не Владислава?..

Офелия старалась держаться поближе к жандармам, особенно к тому, который подхватил ее на лету, пока управляющий вел их по ангару.

– Наш принцип – «дерни за кольцо и наслаждайся!», – радостно объявил он, и его голос эхом прокатился по всему помещению. – Долгое время мы производили только классические часы – это красная и зеленая коллекции. Был у нас стандарт, вот мы его и штамповали: красный – зеленый, красный – зеленый. Но однажды Матушка Хильдегард сказала нам: «Эй, старички, а что, если нам придумать часы, которые переносят людей прямиком в их мечту?» Матушка – она такая. Идеи у нее всегда безумные, но она умеет претворять их в жизнь.

Ледяной ветер гулял по ангару, пронизывая их до костей, когда они шли вдоль рядов кроватей. Вблизи те поразили Офелию еще больше: настоящие корабли! Деревянные бортики, украшенные резьбой, походили на борта кораблей, а широкие белые занавеси – на паруса. Единственный способ сориентироваться в этой неподвижной флотилии состоял в том, чтобы следовать стрелкам-указателям: «СТАНДАРТНЫЕ ИЛЛЮЗИИ ДЛЯ ДАМ», «СТАНДАРТНЫЕ ИЛЛЮЗИИ ДЛЯ МУЖЧИН», «ИЛЛЮЗИИ ДЛЯ МОЛОДЕЖИ», «СПЕЦИАЛЬНЫЕ ИЛЛЮЗИИ ДЛЯ ДЕТЕЙ», «ИЛЛЮЗИИ ДЛЯ ПРИСЛУГИ», «ИЛЛЮЗИИ – БОНУСЫ ПО ПРОГРАММЕ ЛОЯЛЬНОСТИ» и многое другое.

– Чтобы создать Песочницу, – продолжал управляющий, – матушка Хильдегард просто берет частицу пространства с кровати и заполняет им колбу часов.

– Частицу пространства? – переспросила Офелия.

– Да, мадемуазель. Я бы затруднился объяснить вам подробнее, но Матушка Хильдегард еще ни разу не потерпела неудачу. Мануфактура производит песочные часы, а ей остается только зафиксировать крышку и надеть кольцо. Затем мы вставляем матрас в красивую деревянную раму, стелим абсолютно чистое белье, – подчеркнул управляющий, улыбнувшись барону Мельхиору. – После этого профессиональный иллюзионист идет на склад, – добавил он, указав на большую двустворчатую дверь в глубине ангара. – И превращает обычные кровати в островки удовольствий. Предоставляю вам самим оценить результат.

Офелия внимательно разглядывала Песочницы. За муслиновыми занавесями возникали и исчезали тени: здесь какая-то дама в платье с кринолином корчилась от хохота; там старикашка прыгал на матрасе, как школьник; а рядом щеголь в парике рыдал в подушку от восторга. Офелия впервые в жизни была свидетелем такого нелепого зрелища, и ей стало стыдно за всех этих людей. Жандармы, проводившие проверку, раздвигали занавеси кроватей, но, казалось, безумцы ничего не замечают вокруг себя.

– Как подумаю, что еще вчера находился тут, среди них! – воскликнул барон Мельхиор, тоже пораженный увиденным.

– Но вы же сами из Миражей! – удивилась Офелия. – Разве вы не можете противостоять наваждению?

– Мираж защищен только от своих собственных иллюзий, мадемуазель Главная семейная чтица. И только он один может их отменить. Поэтому все творения Миражей исчезают после их смерти. Наше искусство эфемерно, – объяснил он, и улыбка под его торчащими усами стала печальной. – Каждый раз я очень расстраиваюсь, думая о том, что мои музыкальные галстуки, ароматные украшения и платья-калейдоскопы меня не переживут!

– Иллюзии нужно дать импульс, чтобы она начала действовать, понимаете? – продолжал управляющий. – Другими словами, необходимо послать ей сигнал. Сначала этот сигнал ловят глаза, а затем он поступает в мозг. Пока вы не получили от нас импульс, вы не видите иллюзию, и она на вас не действует.

– Вы слишком все упрощаете, – возразил барон Мельхиор профессорским тоном. – Наши иллюзии преимущественно зрительные, но есть также слуховые, осязательные и обонятельные. Мы можем создавать очень сложные произведения искусства, хотя у всех нас разная специализация. В зависимости от того, являетесь вы ландшафтным дизайнером, декоратором или портным, одни иллюзии получатся у вас ярче других. Тем не менее я признаю, что глаза играют ведущую роль.

Офелию подумала о черном глазе Гаэль, на который иллюзии не действовали.

– Могу я узнать имя коллеги-иллюзиониста, работающего у вас? – осведомился барон Мельхиор. – Мне самому довелось наслаждаться такими иллюзиями, и, уверяю вас, они чертовски действенны. После них я всегда чувствовал себя потрясенным, но никогда не мог объяснить себе почему. Это все равно что внезапно очнуться посреди чудесного сна: просыпаешься под сильным впечатлением от увиденного, но не помнишь, что именно видел.

Управляющий хихикнул и поправил фуражку.

– Понятия не имею. Мы никогда не встречались с иллюзионистом в цеху, он бывает только на складе. Одна лишь Матушка Хильдегард могла бы назвать вам его имя.

Офелия вздрогнула. Жандарм, проверявший очередную Песочницу, вдруг зашелся в безумном хохоте. Он подбросил свою треуголку в воздух, сделал несколько танцевальных па и начал посылать воздушные поцелуи воображаемой публике, громко восклицая: «Жизнь прекрасна, дамы и господа!»

– О, вот этот уже получил наш импульс, – прокомментировал управляющий.

Торн был так погружен в свои папки, что не обратил никакого внимания на жандарма, который пытался закружить одного из своих коллег в бешеном вальсе.

– Из-за ваших бумаг мы еще никого не нашли, – шепнула ему Офелия. – Что именно вы в них пытаетесь обнаружить?

Вместо ответа Торн что-то сердито пробормотал, и девушка подумала, что тоже хотела бы что-нибудь прочитать, неважно что, лишь бы ускорить расследование и не чувствовать себя такой беспомощной.

– А часы с нефиксированным временным интервалом? – спросила она, обернувшись к управляющему. – Рено… один друг мне о них как-то говорил. Он сказал, что они в точности как голубые, но их можно переворачивать туда и обратно сколько угодно. Вы их изготавливаете здесь?

– Конечно нет, – уверил тот. – Это было бы очень опасно. Представьте себе, что вы застряли в одной из таких иллюзий, – и он указал на жандарма, который теперь блаженно улыбался. – Вы бы смеялись дни и ночи напролет, не имея возможности сделать глоток воды, и умерли бы от обезвоживания! И тем не менее любой человек, обладающий самыми скромными познаниями, может переделать часы под свои нужды, – заключил он, и глаза его насмешливо заблестели.

Офелия задумчиво кивнула. Может, кто-то поменял механизм действия часов? Может, Арчибальд обнаружил какую-то хитрость, рассматривая часы, кольцо от которых она прочитала?

– Мы проверили все Песочницы, месье, – доложил жандарм Торну и щелкнул каблуками. – Пропавших здесь нет.

– На складе их тоже нет, – объявил второй жандарм.

У Офелии сжалось сердце. Конечно, она ожидала такого ответа, но все-таки надеялась, что увидит, как Арчибальд, зевая, появляется из-за очередной занавески.

Управляющий, однако, совсем не казался разочарованным. Он расплылся в улыбке, продемонстрировав удручающее состояние своих зубов.

– Вот и отлично! Как видите, наша мануфактура никак не замешана в вашем деле.

– Ложь.

Торн сказал это совершенно спокойно, как будто констатируя очевидный факт.

Тупик

Торн подошел вплотную к управляющему, заставив того задрать голову, и показал ему папки, которые он только что листал.

– Вот в этих документах, – буркнул он, раскрывая первую папку, – учитывается количество песочных часов, ежедневно выпускаемых вашей мануфактурой, и количество ежедневно доставляемых к вам кроватей. А этот документ, – заключил Торн, потрясая второй папкой, – регистрирует количество принятых в работу часов и количество кроватей, подключенных к иллюзии.

– И что из того?

– А то, что цифры не сходятся. Четверо часов и четыре кровати потерялись по дороге, в какой-то момент между их появлением на мануфактуре и вводом в эксплуатацию.

– О, это как раз объясняется очень просто, – ответил управляющий, не переставая насмешливо улыбаться, – все изделия сначала доставляются на склад. Наш иллюзионист работает над кроватями, когда у него есть время, и мы не продаем часы, если кровати еще не готовы.

– Вы регистрируете кровати, которые еще не подготовлены для клиентов, – упрямо сказал Торн. – Разумеется, я учел это. И все равно общая сумма не сходится. Четверо часов и четыре кровати исчезли со склада.

Впервые за все время разговора управляющий, похоже, отнесся к словам Торна серьезно. Он достал из фартучного кармана очки, такие же старые, как он сам, и начал изучать колонки цифр.

– Вы уверены в своих расчетах? – спросил он, переворачивая страницы. – Может быть, часы разбились, и их списали в связи с непригодностью. Мы ведем отдельный учет испорченной продукции.

– Абсолютно уверен. Я искал, в каком месте произошло расхождение в ваших цифрах, и нашел дату: двадцать третье марта. Посмотрите сами, – сказал Торн, кладя перед управляющим папку. – В графе «Количество пар „часы-кровать“», произведенных Матушкой Хильдегард в этот день, цифра «девять» исправлена на «пять». Чернила разного цвета, значит, исправление было сделано позже.

– Неужто кто-то подделал наши данные? – недоверчиво спросил управляющий. – Но позвольте, кто же мог такое сделать?

– Коллега, злоумышленник, вы сами или Матушка Хильдегард, – спокойно перечислил Торн. – Ваша мануфактура – настоящий проходной двор, сюда кто угодно может войти и так же незаметно выйти.

– Но все-таки… выносить кровати прямо у нас под носом…

Торн раздраженно фыркнул.

– Если бы вы правильно вели учет, присваивая инвентарный номер каждой кровати и каждым часам, эта ошибка не ускользнула бы от вас.

Офелия недоверчиво смотрела на Торна. Как ему удалось так быстро найти такую неприметную ошибку?

– Итак, подготовленные кровати исчезли из вашей мануфактуры вместе с часами до того, как над ними поработал иллюзионист, – заключил Торн. – Похититель планировал использовать их, чтобы навевать конкретным людям видения по своему выбору. Должно быть, он сам изменил механизм часов, чтобы сделать их возвращение невозможным.

– Четыре кровати, четверо часов и столько же пропавших, – подвел итог барон Мельхиор. – Мы не знаем, где они, но теперь хотя бы можно не ожидать следующего похищения.

Он с явным облегчением пригладил свои усы, как будто Торн уверил его, что ему уже не надо бояться за собственную жизнь.

– Но почему похититель не сомневался, что с часов будет снято кольцо? – спросила Офелия. – Просто подарить часы – мало. Надо знать наверняка, что их используют как надо.

– А вот здесь промаха быть не может, – уверил ее барон Мельхиор, похлопывая по карману редингота, набитого песочными часами. – Если при Дворе какая-то вещь входит в моду, уверяю вас: все придворные начинают пользоваться ею, не зная меры. Да я первый…

Управляющий продолжал листать отчет, сравнивая его с другими. Он уже не улыбался.

Продрогнув до костей, Офелия завернулась в шарф до самого носа и тоже стала подводить итоги, что же им удалось выяснить. Если не брать во внимание особую ситуацию с Арчибальдом, все остальные пропавшие до исчезновения испытывали тревогу и, следовательно, особенно нуждались в порции удовольствий. Разве каждый из них не просил убежища в Лунном Свете, опасаясь за свою жизнь? Все они получили письма с угрозами. Автор писем вполне мог пользоваться их состоянием, чтобы оказывать давление на своих жертв: чем больше они боялись, тем сильнее был соблазн потянуть за кольцо голубых часов и забыться в эйфории. Преступник оказался ловким манипулятором.

– И все-таки, – громко сказала Офелия, – я не могу представить себе шеф-редактора «Nibelungen», балующегося этими часами. Он всегда выступал против них и убеждал своих читателей никогда к ним не прибегать.

– Ох уж мой противоречивый кузен! – вздохнул барон Мельхиор с горькой улыбкой. – Будь вы с ним близко знакомы, вы бы знали, что он страстный любитель часов. Самые отчаянные противники соблазнов порой являются величайшими их приверженцами.

– Но Арчибальд не должен был стать четвертой жертвой, – напомнила Офелия. – Когда я прочитала кольцо, то увидела, что он воспользовался чьими-то чужими часами.

«А может, они предназначались мне?» – вдруг мелькнуло у нее в голове, и она замерла, пораженная своей догадкой.

После минутного колебания барон Мельхиор испустил такой тяжелый вздох, что его тело слегка опало, как сдутый воздушный шар.

– Увы, это были мои часы.

– Ваши? – удивилась Офелия.

Даже брови Торна поползли вверх.

– Мои, – подтвердил барон. – Я непостижимым образом потерял их во время последнего посещения Лунного Света. Должно быть, господин посол улучил минуту, когда я отвлекся, и порылся у меня в кармане.

– Возможно, он спас вам жизнь, – заметила Офелия. – Но почему хотели похитить именно вас? Начальник полиции, шеф-редактор «Nibelungen» и граф Харольд отличались, скажем так… крайне реакционными политическими взглядами.

На лице барона появилась такая слабая улыбка, что его усы даже не дрогнули.

– Вы пытаетесь меня успокоить, мадемуазель Главная семейная чтица, но вы ошибаетесь, полагая, что я святой.

Тут Офелия вспомнила, с каким испугом он оборачивался назад, словно боясь собственной тени. Он и сейчас не выглядел спокойным.

– Вы получали письма с угрозами?

Барон отвел глаза, и Офелия вдруг остро ощутила его одиночество. Такое же, как у Торна.

– Простите меня, мадемуазель Главная семейная чтица. При всем уважении к вам, я не могу ответить на ваш вопрос.

Для Офелии это было равно признанию.

Она хотела спросить иначе, но Торн так посмотрел на нее, что стало ясно: лучше не настаивать. Шарф Офелии бился, как хвост рассерженного кота. Что за секреты все скрывали за семью печатями? Разве не проще было бы довериться друг другу?

– Господин барон, прошу вас, будьте осторожны, – сказала Офелия, не обращая внимания на недовольную гримасу Торна. – Мне кажется, вам грозит опасность.

Барон перевел взгляд на Офелию; его усы смущенно дрогнули. С присущей ему элегантностью он оперся руками, унизанными кольцами, на свою трость и склонился к Офелии всем телом, круглым, как луна.

– Опасность – часть нашей жизни! – торжественно изрек он. – Я борюсь за лучшее будущее и думаю, что вы тоже; каждый из нас это делает по-своему и в меру своих сил. Я не уйду с должности, так же, как и вы не уйдете со своей. Мы должны нести свою ношу до конца, разве я не прав?

Офелия молча смотрела на него в неверном свете лампы и не могла не признать, что он великолепен.

– Простите мою настойчивость, – возразила она мягко, – но если вас шантажируют, было бы лучше сказать нам об этом. Я тоже получила…

– Хватит, – перебил ее Торн угрожающим тоном. – Если господин министр захочет сделать заявление, он обратится в интендантство.

Уязвленная Офелия замолчала, и барону Мельхиору, видимо, тоже стало неловко.

– Можем ли мы исключить мою сестру из списка подозреваемых? – тихо спросил он. – В сущности, количество голубых часов, которое вы у нее нашли, – это ее личное дело, не так ли? Возможно, Кунигунда сделала заказ надлежащим образом, как остальные клиенты Матушки Хильдегард. Конечно, – поспешил он добавить, – господин интендант может проверить каждый экземпляр, если сочтет нужным.

Торн достал из внутреннего кармана блокнот.

– Юридическая ответственность лежит на мануфактуре. И неважно, была Матушка Хильдегард инициатором похищений или нет, – она все равно обязана как можно скорее явиться и дать показания в суде. А до тех пор, пока в деле не появится ясность, я останавливаю производство. Без моего дальнейшего распоряжения часы любого цвета запрещены к продаже и применению.

– Эта мера не добавит вам популярности, господин Торн, – вздохнул барон Мельхиор. – Вы собираетесь отнять у многих людей их невинные радости.

Торн подписал распоряжение, вырвал листок из блокнота и передал его управляющему.

– Что касается вас, вы будете помещены в камеру предварительного заключения.

– Я?

– Матушки Хильдегард нет, а вы ее заместитель, – сказал Торн, как будто это все объясняло.

Управляющий, казалось, совсем растерялся, и Офелия почувствовала к нему острую жалость. Торн бесцеремонно забрал у старика папки и передал их косоглазому жандарму, который уставился на них, явно не зная, что ему делать.

– Теперь это вещественные доказательства. Если госпожа Хильдегард захочет получить их обратно, ей придется подать в интендантство официальный запрос.

– Торн, пожалуйста!

Офелия настойчиво потянула его за рукав, чтобы он взглянул на управляющего. Тот стоял, не отрывая взгляда от протокола, и пошатывался, как будто земля уходила у него из-под ног.

– Вот только без обмороков, они вам не помогут, – рассердился Торн. – Это приказ о предварительном заключении, а не приговор. Вас освободят, как только госпожа Хильдегард будет найдена и расследование покажет, что вы не представляете угрозы общественной безопасности. Если госпожа Хильдегард – честный предприниматель, как вы утверждаете, она сама предстанет перед правосудием вместо вас.

– Ну, предположим, – бросил управляющий, почесывая седую голову под фуражкой. – Но моя жена устроит мне нагоняй. А мои мастера – им-то что делать, пока меня не будет?

Глаза Торна метали молнии.

– Пусть наймут достойного бухгалтера и наведут здесь порядок. К вашему сведению, у вас четырнадцать штук бракованных часов, двадцать три кровати в ряду плохо выровнены по прямой, и в лестничных пролетах разное количество ступенек.

Глаза Офелии широко раскрылись от удивления. Она не знала, какие мысли скрываются за широким лбом Торна, но с ним явно было что-то не так. Ей-то вообще не приходило в голову считать ступеньки лестниц, ведь они в любом случае вели к цехам. Девушка прижала больную руку к груди; ей хотелось надеяться, что она не полетит во второй раз кубарем вниз. Но пока не станет ясно, замешана ли в этом Владислава, ей не будет покоя…

Если все дни Торна похожи на ее сегодняшний день, то понятно, отчего у него такие запавшие глаза.

Офелия была слишком взбудоражена, чтобы думать об отдыхе, и почувствовала раздражение, когда по возвращении в контору Матушки Хильдегард Торн властно указал ей на стул, как непослушному ребенку.

– Я должен провести детальную проверку бухгалтерских счетов. Оставайтесь здесь и ничего не трогайте, пока я не закончу, – проговорил он сквозь зубы. – А вы, – обратился он к жандармам, – конфискуйте все песочные часы, в том числе и те, что находятся в процессе изготовления.

Жандармы дружно, с громким топотом, устремились в цех. Барон Мельхиор шел сзади и от имени министерства элегантных искусств умолял их не зверствовать.

Настроение Торна было настолько скверным, что Офелия решила не усугублять его. Она сидела подавленная, не зная, что делать дальше. Бросив взгляд на часы, девушка поняла, что через восемнадцать часов связь между Паутиной и Арчибальдом исчезнет. А она так и не узнала, где посол находится; хуже того, у нее не появилось ни одной зацепки, ни одного следа.

Она снова оказалась в тупике.

Пока Торн изучал бухгалтерские книги, девушка начала осматривать комнату. Не будь здесь хозяйкой Матушка Хильдегард, это была бы типичная бухгалтерия – с металлическими шкафчиками, кассовым аппаратом и тремя телефонами. Но все шкафчики и ящички оказывались гораздо глубже, чем выглядели снаружи: Офелия видела, как глубоко погружается каждый раз рука Торна, проверяющего их содержимое. Повсюду на стенах красовались одинаковые натюрморты, изображавшие корзину с апельсинами. Офелия никогда еще не встречалась с такой одержимостью одним фруктом.

– Немсье… меньсе… месье? – попытался что-то сказать косоглазый жандарм.

Он стоял в конторе, с трудом удерживая папки, которыми нагрузил его Торн, и шевелил своими загнутыми вверх усами, словно подавлял желание почесать ими нос.

– Вы мне мешаете! – пробурчал Торн, перекладывая ему на руки новую груду папок.

Если сначала Офелия испытывала благодарность к этому жандарму, который все-таки спас ей жизнь, то теперь она чувствовала себя очень неуютно в его присутствии. И причиной было не косоглазие, а устремленный на нее пристальный, холодный взгляд, в котором не читалось и намека на дружелюбие – словно он изучал какое-то нелепое существо в музее диковинок.

Офелия встала со стула и подошла к стеклянной перегородке, отделявшей контору от цеха.

Было видно, как жандармы бросают часы в большие мешки согласно приказу Торна. Пожилые мастера смотрели на них, не смея протестовать. Управляющий сидел на табурете, закованный в наручники.

Только Гаэль, посреди всеобщего оцепенения, возмущенно стучала кулаком по столу. Офелия смогла легко прочитать по ее губам слово «невиновна», с которым она обращалась к барону Мельхиору. Останутся ли они подругами? Офелию мучило неприятное чувство вины, ей казалось, что она заняла не ту сторону, как будто истинным виновником было правосудие. Может, в этой истории служащие Матушки Хильдегард были жертвами, а не соучастниками?

Девушка решительно повернулась к Торну и ударилась коленом об стул.

– Документы теперь принадлежат интендантству, ведь так?

– Я не разрешаю.

– Что?

Громовой ответ Торна ошеломил Офелию. Он быстро листал страницы записной книжки Матушки Хильдегард, мгновенно запоминая контакты.

– Вы собирались попросить у меня разрешение читать документы, – сказал он, не глядя на нее. – Я не разрешаю. И точка.

Офелия не верила своим ушам.

– Даже если чтение позволит определить похитителя? Даже если оно поможет одним людям спасти жизни, а другим – сохранить работу?

Торн усталым движением захлопнул очередной шкафчик.

– Если вы прочитаете запись от двадцать третьего марта, которая позже была фальсифицирована, то сможете ли вы однозначно определить автора подделки?

– Нет, – пришлось признать Офелии. – Когда я проникаю в душу человека, мне только изредка удается определить его имя, лицо и день, в который он вошел в контакт с объектом. Но я могу попытаться установить личность по совокупности признаков.

Торн распахнул следующий шкафчик и, поднеся к нему лампу, заглянул в глубину. Вооружившись носовым платком, он осторожно извлек из него несколько заплесневелых апельсинов, которые тут же наполнили комнату отвратительным запахом.

– Вы представляете, сколько людей с марта месяца могло побывать в конторе и поработать с цифрами в отчете? Должен ли я считать виновными всех, чьи личности мадемуазель Главная семейная чтица посчитает «установленными»? Вы предлагаете мне доказательства, не имеющие юридической силы, – прибавил он торопливо, даже не посмотрев на Офелию. – Нам нужны объективные факты, а не предположения, из-за которых мы потеряем драгоценное время.

Офелия не страдала гордыней, но никогда еще не чувствовала себя такой униженной. Тем более что в глубине души она понимала: Торн прав. Чем больше разных людей в разное время держало документы в руках, тем труднее они поддавались экспертизе. Регулирующее колечко в часах и бухгалтерский отчет требовали совершенно разного чтения. А ведь на кону стояли человеческие жизни…

– Я просто хотела вам помочь, – сказала она.

– Вы и так мне уже очень помогли, если хотите знать. Я с нетерпением жду нашей свадьбы, после которой вы со всем вашим семейством наконец уедете с Полюса.

В цеху кто-то включил радио, и хрипловатый голос замурлыкал: «Зачем, зачем нам спать, если можно до утра танцевать?! Зачем, зачем нам спать, если лучше в карты играть?! Зачем, зачем нам спать, если лучше чудо-кофе смаковать?!»

Офелию затрясло, в глазах у нее помутилось, в висках запульсировала кровь. Несмотря на заложенный нос, девушка заставила себя глубоко дышать, чтобы справиться с волнением, но плотину прорвало, и все не высказанные до сих пор слова хлынули неуправляемым потоком:

– Со мной произошло очень много событий с тех пор, как я стала вашей невестой. Мне бесконечно угрожали смертью и почти так же часто оскорбляли непристойными предложениями. Меня держали в заключении, заставляли изображать мужчину, обманывали, унижали, усмиряли, относились ко мне как к неразумной девчонке, освистывали, пытались подчинить с помощью гипноза, и на моих глазах мою тетю лишили разума. И однако, я никогда не боялась так сильно, как сейчас. Я боюсь за свою семью, за себя, за Беренильду, за Арчибальда я тоже боюсь. И всем этим я обязана вам, Торн. Так может быть, хватит винить меня во всех ваших проблемах?

От удивления брови Торна взлетели вверх, и его шрам угрожающе натянулся.

Офелия была ошеломлена не меньше, чем он. Он дрожал всем телом; ей даже показалось, что у него сейчас хлынут слезы. Она не могла понять, что с ним происходит, но ей стало ясно: нужно взять себя в руки и не устраивать сцену в такой неподходящий момент.

Торн смотрел на нее застывшим взглядом, словно впал в ступор. Только его губы на мгновение приоткрывались, будто он силился что-то сказать, но и сам не знал, чтό именно. Косоглазый жандарм был настолько увлечен этой сценой, что не замечал, как груда папок в его руках предательски наклоняется, грозя в любой момент рухнуть на пол.

Посреди неловкого молчания из цеха донесся голос радиоведущего:

– …Сегодня ночью, в санатории недалеко от курорта Опаловое побережье, над которым сейчас пролетает Небоград. Медсестры глухи к нашим вопросам, но нам удалось стать свидетелями их встревоженных разговоров. У них нет уверенности в благополучном исходе родов. Будем откровенны, дамы и господа: первая фаворитка Полюса не так молода, как ей хотелось бы думать, и то состояние, в котором она покинула Двор, никого не обмануло. Кстати, если вы покидаете Двор, Двор придет к вам! Дело в том, что назревает крайне важное событие, дорогие радиослушатели. Этот младенец (при условии, что он родится здоровым) будет первым прямым потомком нашего монсеньора Фарука за последние триста лет. Возникает вопрос: ждет ли его светлое будущее? Ни в чем нельзя быть уверенным, зная, какое отвращение к детям питает наш монсеньор. Оставайтесь с нами, дамы и господа! «Светские сплетни», ваша любимая программа, будет держать вас в курсе самых свежих новостей.

Офелия вскочила как ужаленная. Беренильда рожает! Она рожает, а репортеры уже дежурят у дверей ее палаты!

Торн мгновенно овладел собой. Он распахнул стеклянную дверь, отделяющую контору от цеха, и отдал жандармам приказание:

– Реквизируйте все, что годно для транспортировки, и подготовьте дирижабль. Мне требуются шесть добровольцев, чтобы остаться здесь и проверить с лупой каждый сантиметр в этом помещении. Если вы обнаружите хоть что-нибудь необычное: запонку, след ботинка, перо от подушки, неважно что – сразу телеграфируйте мне в санаторий Опалового побережья. Я буду отсутствовать недолго, ровно столько, сколько необходимо.

Торн давал указания четко и хладнокровно, но Офелию это не ввело в заблуждение. По обыкновению он нервно достал из кармана часы и, похоже, не сразу вспомнил, что они не ходят. У человека, который никогда ничего не забывает, такая рассеянность выдавала глубокое внутреннее смятение: «Светские сплетни» и их зловещие намеки сыграли свою гнусную роль.

– А ваш универсальный ключ? – спросила Офелия, пытаясь унять разбушевавшийся шарф.

– Ни одна Роза Ветров не ведет к санаторию, а если мы пойдем через железнодорожный вокзал, то потеряем кучу времени, – объяснил Торн. – Самый быстрый способ туда добраться – на дирижабле. Я распоряжусь, чтобы нам выдали пропуск.

Торн снял телефонную трубку и отчеканил телефонистке на коммутаторе свои указания, словно она служила жандармом под его началом.

– Я доберусь сама, – решилась Офелия. – Служба безопасности меня не волнует. На Полюсе нет закона, запрещающего проходить сквозь зеркала.

Она подошла к зеркалу, висевшему на стене, и взглянула на свое отражение. Мысленно сосредоточилась на знакомом ей зеркале в холле санатория. Но проход не открылся – видимо, пункт назначения находился слишком далеко.

Впрочем, Небоград сейчас парил над Опаловым побережьем, и расстояние как будто не было таким уж большим. Тревога Офелии возросла, когда она попыталась попасть в более близкие места: на посадочную площадку для дирижаблей, в зеркальную галерею рядом с главной площадью, в кабину ближайшего лифта, где они недавно ехали. Ей не удалось попасть даже в зеркало, висевшее в коридоре мануфактуры в нескольких метрах от конторы, хотя она была уверена, что отразилась в нем по дороге сюда.

– Итак, – пробурчал Торн, положив трубку. – Вы еще здесь?

– Ничего не понимаю, – пролепетала Офелия, глядя на свое растерянное отражение. – Я больше не могу проходить сквозь зеркала.

Обрывки воспоминаний

Я думаю, мы все могли бы жить вполне счастливо – Бог, я и остальные, – не будь той проклятой Книги. Она внушала мне отвращение. Я знал, чтό меня связывает с ней (и как ужасно связывает!). Но в полной мере я осознал это позже, много позже. А тогда я ничего не понимал, я был слишком глуп.

Да, я любил Бога, но ненавидел Книгу, которую Он раскрывал по всякому поводу и без повода. Это Его забавляло. Когда Бог приходил в доброе расположение духа, Он писал. Когда Он гневался, Он тоже писал…

Воспоминание начинается с детской книжки.

Видение не дает никаких подсказок о месте, в котором он находится, однако изобилует подробностями о самой книге.

Значит, это важно.

На больших цветных картинках изображены роскошный восточный дворец, оазис, затерянный посреди песков, обнаженные женщины, скрывающие наготу под покрывалами бирюзового цвета, и везде один и тот же персонаж – всадник с золотисто-загорелым лицом.

На первый взгляд, ничего интересного.

Сквозь толщу воспоминаний ему удается расшифровать чувства, которые он испытывал, глядя на картинки. Очарование и зависть.

Когда-то давно Один хотел походить на всадника из детской книжки. Он не нравился себе таким, каким был в действительности.

Неужели все дело в этом?

Картинки ничего не могут ему рассказать, и тогда он решает сосредоточить все силы памяти на тексте. Он написан древним языком – на одном из таких люди говорили до Раскола. Это не тот язык, на котором говорит Один. Бог обучал их дома другому языку, и на нем когда-нибудь, с разными акцентами, будут изъясняться потомки. Бог, видимо, пытался приспособить язык книги к детскому восприятию: он помнит, как разбирал без особого труда буквы, составлявшие ее название: «НЕОБЫКНОВЕННЫЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ ПРИНЦА ФАРУКА».

Так вот оно что. Теперь он понимает глубинную причину воспоминания. Он хотел, чтобы эта книга для детей стала его личной Книгой.

Впервые с тех пор, как он углубился в извивы памяти, он наконец видит ее – свою Книгу. Не Книгу Артемиды, и не кого-то другого – свою собственную. С превеликой осторожностью он достает ее и переворачивает плотные страницы. И чувствует отвращение. Книга написана на языке, которому Бог никогда его не учил. Этот язык понимал только сам Бог. Говорить на нем было нельзя, только писать. Бог пользуется им каждый раз, когда его охватывает желание творить.

Он ставит рядом прекрасную книгу о принце Фаруке и свою отвратительную Книгу. Одна рассказывает о жарких странах, другая готовит его к миру холода.

Внезапно всем своим телом он чувствует зов, который гонит его на север, в мир такой же белый, как он сам, мир без оазисов и восточных дворцов. Настанет время, и ему придется отправиться туда, как приходится возвращаться домой перелетным птицам. Потому что так записано. Почему? Почему он должен повиноваться указаниям, написанным на языке, которого он даже не знает? Он не принимает судьбу, что навязана ему Богом, историю, которая ему не принадлежит, и силу, которой не может управлять. Он не хочет покидать дом, покидать Бога и остальных, не хочет становиться тем, кем он должен стать. Он не хочет быть тем, кем обязан быть. Он не хочет даже называться своим именем:

Один.

Воспоминания вдруг принимают интересный оборот. В тот день что-то произошло, что-то очень важное. Что же это было?

Ах да. Нож. Теперь он вспоминает. Он размахивает ножом. Он переводит взгляд с «Необыкновенных приключений принца Фарука» на свою отвратительную Книгу.

– Меня зовут Фарук, – слышит он свой шепот.

Он вонзает нож в корешок своей Книги, и его тело тут же охватывает острая боль.

На этом воспоминание обрывается.

Nota bene: «Обуздывай свою силу».

Кто произнес эти слова, и что они означают?

Крик

Солнце за окном преображалось на глазах. Всю ночь оно висело низко над землей, так и не закатившись за горизонт, а только сузившись, как огонек свечи, и едва освещало скалы и воды фьордов. Зато сейчас оно медленно вставало над лесом, полыхая, как олимпийский факел.

Но Офелия даже не глядела на него. Сидя на неудобной откидной скамейке, она приникла к иллюминатору, лихорадочно ища глазами санаторий, как будто это помогло бы дирижаблю быстрее долететь до него. Но расстояние было слишком велико. Они только что взлетели, и пилот осторожно маневрировал над Опаловым побережьем, стараясь обогнуть Небоград.

Зажатая между Торном и бароном Мельхиором, Офелия с трудом превозмогала ломоту в теле. Роды Беренильды, судя по последним новостям, протекали тяжело; жизнь Арчибальда висела на волоске, а все зеркала вдруг закрылись перед ней наглухо. Девушке казалось, что вся твердая материя ее привычного мира, того и гляди, разлетится на куски.

Внезапно порыв западного ветра сильно качнул дирижабль, и Офелию резко отбросило назад; потом она со всей силой врезалась в живот барона Мельхиора, а затем в бок Торна. Локоть снова пронзила такая дикая боль, что у нее потемнело в глазах. Маленький дирижабль не был предназначен для такого количества пассажиров. Как истинные профессионалы, жандармы не прерывали работу даже в салоне, словно находились в полицейском участке. Одни просматривали материалы, изъятые на мануфактуре, другие вели допрос мастеров. Эти бедолаги, вырванные из привычной обстановки своего цеха, были растеряны, но демонстрировали удивительное единство в своих ответах: ни один из них не заметил ничего подозрительного в действиях Матушки Хильдегард или товарищей.

Гаэль, которую задержали вместе с другими работниками, сидела в углу салона на корточках, обхватив колени руками. Ее ярко-голубой глаз метал молнии из-под козырька фуражки.

Прикрыв нос кружевным платочком, барон Мельхиор переводил взгляд с карманных часов на Офелию и Торна.

– Я не собираюсь подвергать сомнению ваши методы, но вы уверены, что визит к госпоже Беренильде не повредит расследованию? У нас времени всего до полуночи. Наша единственная зацепка – Матушка Хильдегард, и я очень сомневаюсь, что мы найдем ее в палате роженицы.

Офелия не знала, что на это ответить. Ей казалось, что она вообще не сможет думать, пока не увидит Беренильду и ее малыша в добром здравии. Девушка обернулась к Торну и сразу же поняла, что он тоже ничего не скажет. Скрючившись на узком откидном сиденье, подняв воротник плаща, он смотрел перед собой отсутствующим взглядом. На его лице уже пробивалась щетина. С самого взлета он не произнес ни слова и только без конца щелкал крышкой часов. Казалось, его гнев полностью угас, а вместе с ним – и вся жизненная сила.

– У вас по-прежнему ничего не получается? – вежливо поинтересовался барон Мельхиор.

Он заметил, как нервно Офелия барабанит пальцами по ручному двустороннему зеркальцу, которое ей одолжил один из мастеров.

– Не получается.

– Не хочу вас обидеть… мадемуазель Главная семейная чтица, но вы по-прежнему умеете… читать? – тихо спросил он.

– Я проверяла… – пробормотала Офелия. – Я могу читать, могу оживлять предметы, но по какой-то непонятной причине больше не могу проходить сквозь зеркала. Каждый дар требует определенного настроения. А я не способна его вернуть.

«Чтобы проходить сквозь зеркала, – сказал ей однажды крестный, – нужно смотреть на себя самого, видеть себя таким, каков ты есть. И это требует большого мужества. Те, кто прячет лицо, те, кто льстит себе и считает себя лучше, чем на самом деле, никогда не смогут этого сделать».

Воспоминание о словах старика мучило Офелию. С каких же пор она перестала видеть себя такой, какая есть, перестала быть честной перед собой?

Дирижабль начал спускаться, и все пассажиры попáдали друг на друга, как костяшки домино, отдавливая чужие ноги и отбивая локтями чужие ребра. Наконец подали трап.

Свежий воздух, пропитанный солью и запахом смолы, придал Офелии бодрости. Однако в первый миг, когда ее ноги коснулись лужайки и платье всколыхнулось от ветра, поднятого пропеллерами, она подумала, что пилот дирижабля ошибся пунктом назначения.

В парке санатория, где она прежде видела больных, лежавших в шезлонгах, теперь ей попадались только Миражи. Они оживленно сновали между буфетами с икрой и напитками, под веселую музыку танцевального оркестра. Гирлянды цветов, пиротехнический балет, благоуханные фонтаны – все эти иллюзии создавали впечатление, что здесь отмечают чью-то свадьбу.

На роскошной эстраде, больше похожей на театральную сцену, радиоведущий описывал все, что происходило за круглыми окнами санатория.

– Я снова вижу медсестру, – прозвучал его сладкий голос в микрофоне. – Она подошла к окну на третьем этаже. Может быть, она объявит нам новость? Увы, надежда оказалась ложной, дорогие радиослушатели, она зашторила окно. Интересно, в этой ли палате находится сейчас госпожа Беренильда? К чему такие предосторожности, если роды проходят нормально? Какое напряжение, какая интрига! Оставайтесь с нами, дорогие друзья, и «Светские сплетни» по-прежнему будут вашими глазами и вашими ушами!

– Но что здесь делают придворные? – удивилась Офелия. – Разве жандармы не контролируют передвижения за пределами Небограда? Нам оформляли пропуск целый час.

Барон Мельхиор указал ей на зависший в небе аэростат с позолоченным корпусом, пришвартованный к часовой башне. Ослепленная сверканием этого летающего ювелирного изделия, Офелия не сразу рассмотрела фамильный герб на его корпусе. Сюда пожаловал Фарук собственной персоной!

– А я-то думала, что ему нет дела до ребенка…

– Отец есть отец, – философски заметил барон Мельхиор. – Особенно если он – Дух Семьи.

Торн угрюмо взирал на внезапный праздник.

– Немедленно приступайте к конфискации всех песочных часов, которые найдете здесь, – приказал он жандармам. – И никаких объяснений. Двое из вас останутся при мне – охранять работников госпожи Хильдегард. Что бы ни случилось, приказываю молчать: расследование ведется в строжайшей тайне. Первый, кто нарушит мой приказ, будет делить камеру с управляющим мануфактуры.

Гаэль сунула руки в карманы комбинезона.

– Короче говоря, мы открываем и закрываем вентиль по вашему приказу?

Торн как будто не слышал ее. Он прошел сквозь веселый вихрь танцоров, как тень, прокладывающая себе дорогу в мире света. Группа старых мастеров мануфактуры не осталась незамеченной: их ошеломленные лица и рабочие фартуки вызывали взрывы смеха. Но веселье быстро сменилось возмущением, когда жандармы начали обходить Миражей и реквизировать у всех песочные часы.

– Обычная проверка, дамы и господа, – объясняли они с чисто профессиональной вежливостью.

Торн никого не удостаивал взглядом – ни министров, которые яростно требовали объяснений, ни слуг, предлагавших ему гастрономические иллюзии, ни фотографов, слепивших его вспышками магния.

Трижды обмотав голову шарфом, чтобы не привлекать взгляды, Офелия шла вслед за Торном. Девушка с тревогой отметила про себя, как ссутулилась его спина в последнее время. Напрасно она считала жениха невыносимым – теперь ей было немного стыдно за слова, которые она бросила ему в лицо в приступе гнева. Она явно выбрала неудачный момент.

Среди вальсирующих Офелия заметила нескольких дипломатов из Паутины, с супругами. Они танцевали, сильно пошатываясь, и их растерянный вид свидетельствовал о том, что Арчибальд продолжал цепляться за жизнь где-то между двумя мирами – иллюзорным и реальным.

Офелия воспользовалась всеобщей сумятицей на лужайках санатория и подошла к Гаэль.

– У вас есть какие-нибудь предположения о том, где может находиться госпожа Хильдегард? Я ни в чем ее не обвиняю, но то, что она знает, могло бы нам помочь.

Гаэль высморкалась в рукав. В ее плебейских манерах и взгляде исподлобья трудно было разглядеть девушку из знатного рода.

– Я тебе уже говорила однажды, – прошептала она. – Как ты думаешь, почему Хильдегард называют Матушкой? Потому что она никогда не бросает в беде своих детей.

Офелия ничего не поняла. Она хотела переспросить, но ее заглушил голос комментатора «Светских сплетен»:

– Делайте ваши ставки, дорогие радиослушатели, дамы и господа! Какие способности проявит новорожденный? Может, он наследует только материнские когти? А может, у него разовьется новый талант? Прямые потомки могут быть наделены аб-со-лют-но любой властью! О, позвольте! – воскликнул вдруг комментатор, оторвавшись от микрофона. – Кого я вижу, кто это прячется в тени нашего господина интенданта? Неужто Главная семейная чтица почтила нас своим присутствием?

В одно мгновение журналисты, преследовавшие Торна, бросились к Офелии. Они окружили ее, забрасывая вопросами о пропавших. Ей ни за что не удалось бы от них избавиться, если бы барон Мельхиор не отвлек их внимание на себя:

– Как заместитель Главной семейной чтицы, я с удовольствием отвечу на все ваши вопросы! – важно пообещал он, легонько подталкивая девушку тростью в сторону санатория. – Во всяком случае, на те, которые не повредят расследованию. Я вас слушаю, господа!

Офелия смешалась с толпой работников Матушки Хильдегард и вместе с ними торопливо поднялась на крыльцо. Торн закрыл за всеми массивную двустворчатую дверь, и болтовня радиоведущего сразу стала звучать приглушенно, как ветер в верхушках сосен. Санаторий, с его ослепительным кафелем, широкими окнами и колоннами, был построен вполне надежно, чтобы защищать пациентов от посягательств внешнего мира.

Дежурная медсестра отправляла кому-то телеграмму. Увидев вошедших, она сняла наушники, надела белую шапочку и выскочила из-за конторки.

– Повторяю: вам вход воспрещен, – взволнованно зашептала она. – Нашим пациентам нужен покой. Посещения разрешены только близким род… Ах, это вы! – успокоилась она, узнав Торна. – Господин интендант никогда не приводил такое количество сопровождающих…

– Где моя тетка?

– Мадам Беренильда уже скоро родит. Но все-таки, – продолжала сестра, смущенно глядя на старых мастеров, заполонивших вестибюль, – такое количество посетителей неприемлемо для медицинского учреждения. Не могли бы вы…

– Эти люди – свидетели очень важного события, – отрезал Торн. – Я не хочу оставлять их без присмотра.

Сидя под охраной двух жандармов, мастера равнодушно поглядывали на роскошный белый зал санатория. С тех пор как их управляющий был арестован, они стали абсолютно безучастны ко всему.

Только Гаэль, не в силах сдержать злость, плюнула на белоснежный пол:

– Давайте называть вещи своими именами. Мы ваши заложники, а не свидетели!

– Здесь запрещено кричать, – тихо, но сердито сказала сестра. – И если вы намерены здесь плеваться, я промою вам рот антисептиком.

– Где моя тетка? – невозмутимо повторил Торн.

– Сейчас вам нельзя с ней увидеться, господин интендант. Предлагаю вам подождать в приемной… Ах нет, – добавила медсестра со вздохом, – это помещение только что подготовили к визиту монсеньора Фарука. Понимаете, мы совершенно не ожидали, что монсеньор лично посетит госпожу Беренильду…

– Как она себя чувствует? – перебила ее Офелия.

– Не могу вам сказать, мадемуазель. Я сейчас здесь, а не в палате, как видите.

– Но мне-то можно ее увидеть? Я – крестная мать ребенка.

Только теперь, произнеся эти слова, Офелия поняла, что готова взять на себя такую ответственность. Если есть на свете человек, за будущее которого она готова отвечать, то это ребенок Беренильды.

– Вы замужем?

– Простите? – удивилась Офелия. – Ну… пока нет.

– В таком случае вы не можете ее увидеть. У нас строгое правило: мужчинам и незамужним женщинам присутствовать при родах запрещено. Здесь находится монсеньор Фарук, понимаете? – снова сказала она, как будто ее не прерывали. – У наших сестер нет ни минуты покоя! Пациентам велено оставаться в своих палатах, пока мы не получим новые указания. И, кстати, позвольте выразить вам соболезнования, господин интендант. Ваша бабушка скончалась этой ночью. У нее были слабые легкие. Я понимаю, сейчас неподходящий момент, но не могли бы вы помочь нам выполнить некоторые формальности: зарегистрировать смерть, организовать похороны, вызвать вашего нотариуса и так далее. Мы не можем обращаться к госпоже Беренильде, учитывая ее теперешнее состояние, а так как вы внук…

– Где моя тетка?

Что-то в голосе Торна заставило сестру ответить:

– На втором этаже, в восточном крыле, палата номер двенадцать.

Ноги сами понесли Офелию в указанном направлении. Она стала подниматься по правой лестнице и услышала сзади, сквозь эхо своих шагов, голос Торна.

– Мастеров держать в холле, – приказал он жандармам. – Никого не впускать и не выпускать из здания без моего разрешения.

Лестница вела в ротонду, где толпа придворных ждала новостей. Офелия с Торном, укрывшись за колоннадой, прошли незамеченными. Окна были занавешены, отчего на всем этаже царил мягкий полумрак. Здесь установили огромный бархатный диван, на котором в томных позах раскинулись фаворитки. Холл санатория теперь выглядел как гарем.

Офелии не составило труда найти здесь Фарука. Дух Семьи устремил невидящий взгляд на движущиеся картинки, которые передавал на экран «волшебный фонарь». Он выглядел растерянным и, казалось, не отдавал себе отчета в том, где он и что тут делает.

«И, однако, он здесь, – подумала Офелия. – Несмотря на равнодушие и слабую память, инстинкт безошибочно привел его сюда».

Она пошла за Торном по коридору, который вел в восточное крыло санатория. Они миновали множество пронумерованных палат и круглых окон и наконец оказались перед личными покоями Беренильды. На двери висела табличка: «ТОЛЬКО ДЛЯ АКУШЕРОК, ЗАМУЖНИХ ЖЕНЩИН И ВДОВ». Торн схватил стул и уселся рядом с палатой, с явным намерением остаться здесь до конца.

Возбужденной Офелии не сиделось на месте. Она прижалась ухом к двери и сквозь толстый слой дерева расслышала повелительные возгласы.

Громче всех звучал голос тетушки Розелины:

– Дышите глубже… Вот так, хорошо, продолжайте…

Офелия старалась не пропустить ни слова. Но почему не слышно самой Беренильды? Девушка с трудом сдерживалась – так ей хотелось нарушить правило и войти. Мысль присутствовать при родах ее пугала, однако еще хуже было оставаться в коридоре. Но тут дверь задергалась на петлях, и Офелия поняла, что должна отказаться от своего намерения, чтобы не возбуждать предметы обстановки; к тому же Беренильде сейчас меньше всего нужна рядом перепуганная девчонка.

Девушка посмотрела вглубь длинного коридора. Выкрашенные белой краской двери, обшитые белыми панелями стены, пол, выложенный белой плиткой, белые шторы на окнах: от этой монотонной белизны веяло холодом. На Аниме, когда женщина рожала, атмосфера была совсем другой. В комнатах толпился народ, соседи забегали справиться о роженице. Мебель ходила ходуном. Весь квартал пребывал в волнении.

Офелия начала прохаживаться по коридору, несколько раз протерла очки, погрызла швы своих перчаток, раздвинула шторы на окне и тут же задернула их обратно, потому что ведущий «Светских сплетен» с эстрады указал на нее пальцем и что-то прокричал в микрофон, после чего девушку ослепили десятки фотовспышек.

Часы в санатории пробили десять ударов, потом один короткий получасовой и наконец одиннадцать.

Офелия спрашивала себя, как Торну удается сохранять спокойствие.

– Ваша тетя почему-то молчит, – сказала она ему.

Торн очнулся от своих мыслей и едва заметно кивнул.

– Она не закричит даже под пытками.

Офелия вдруг вспомнила, что дежурная сестра заговорила с ним как с хорошим знакомым. Значит, Торн бывал здесь раньше, и бывал часто. На каком-то этаже этого санатория, в палате за закрытыми дверями, заклейменная черным крестом, находилась его мать, женщина, которая отвергла его как результат неудачного эксперимента и к которой он, несмотря ни на что, был привязан.

Офелия задумалась. Существовала ли связь между воспоминаниями матери Торна, книгой Фарука и преступлениями, совершенными в Небограде? Ей очень хотелось воспользоваться усталостью Торна и задать ему этот вопрос, но, подумав, она рассудила, что такой способ примирения едва ли можно назвать удачным.

Поэтому она сказала:

– Вы не ухόдите. Думаете, Беренильда в опасности?

– Во всяком случае, в уязвимом положении. Если мне удалось проникнуть сюда, значит, то же самое может сделать кто угодно. Паутина сейчас не в состоянии обеспечить ей защиту.

Офелия без труда поверила в это. Если Валькирия находилась сейчас в таком же состоянии, как дипломаты, дремавшие в холле, то в случае покушения на Беренильду помощи от нее ждать нечего.

– У нас осталось только тринадцать часов, чтобы спасти посла, – сказала она, нервно массируя себе локоть. – У меня такое чувство, что я его предаю, когда не занимаюсь его поисками. И однако, – объявила она, помолчав, – я уверена, что наше место здесь.

Торн отвел взгляд. Это было простое движение глаз, и ни один мускул на его лице не дрогнул, но от него повеяло таким отчуждением, будто он отошел в другой конец коридора.

– Я не знал, что вы так привязаны к моей тетке.

Офелия чуть не сказала, что думала о нем то же самое. Торн приучил ее к мысли, что Беренильда – взрослый человек и способна сама за себя постоять. И все же он прервал расследование и прилетел сюда на дирижабле.

– Вы заблуждаетесь, думая, что мы тормозим поиски, – продолжал Торн. – У нас нет ни одного шанса обнаружить Хильдегард в стенах Небограда. А здесь такой шанс есть.

– Матушка никогда не бросает своих детей, – повторила Офелия, которая только теперь поняла, что хотела сказать Гаэль. – Мастера… Они действительно ваши заложники?

– Хильдегард никогда не покинет Полюс без них. Я уверен, что она не воспользовалась межсемейной Розой Ветров и скрывается где-то поблизости. Она скоро высунется из своей норы. Мне просто надо подождать.

Офелия скривила губы; опять эта странная мания Торна все делать самому!

– Матушка Хильдегард мастерски управляет пространством, – напомнила ему девушка. – Разве она не могла одним щелчком освободить мастеров и исчезнуть вместе с ними?

– Хильдегард и вполовину не так сильна, как вы воображаете.

Торн говорил с подчеркнутым спокойствием. Офелия же не находила себе места и снова начала ходить по коридору. Несмотря на бессонную ночь, а может быть, именно благодаря ей она не могла помешать течению своих мыслей. У нее рождались всё новые и новые догадки. Даже если Торн найдет Матушку Хильдегард, даже если окажется, что она замешана в похищениях, где гарантия, что она им поможет? И что делать, если она не способна им помочь, а люди будут продолжать исчезать? В конце концов, барон Мельхиор был бы следующим в списке, если бы Арчибальд не оказался в ловушке вместо него. Не говоря уж о ней, Офелии. И что, если автор анонимных писем придумает другой способ вместо голубых часов?

Разволновавшись, она разорвала зубами шов в перчатке. И почему же, почему ей больше не удается проходить сквозь зеркала?!

– Расстегните платье.

Офелия остановилась и посмотрела на Торна. Сплетя пальцы, тот бесстрастно наблюдал за ней. Девушка подумала, не ослышалась ли она.

– Достаточно одного рукава, – спокойно уточнил Торн. – Кажется, вас беспокоит рука. Позвольте мне взглянуть.

Офелия расстегнула пуговицы на манжете и закатала рукав. Локоть сильно распух, а кожа приобрела синюшный цвет. Офелия привыкла к постоянным ушибам, но не ожидала такого зрелища.

– Наверное, я ударилась о перила, когда падала с лестницы. Если бы жандарм меня не подхватил, я бы сломала шею.

Торн ощупал опухшее место.

– Вывиха нет, даже частичного, – пробормотал он сквозь зубы. – Можете вытянуть руку?

– С трудом.

Офелия закрыла глаза, чтобы не видеть, какие манипуляции проводит Торн с ее рукой. То ли от боли, то ли от голода ее желудок судорожно сжался.

– А что мадам Владислава… она по-прежнему нас охраняет?

– Нет, – ответил Торн. – Она меня предупредила, когда вас вызвали к Фаруку, что не смогла попасть в Небоград. Я не знаю, где она сейчас. Когда я нажимаю в этом месте, вы чувствуете боль? А покалывание?

– И то и другое.

Офелия по-прежнему не открывала глаза, надеясь, что Торн скоро закончит свой осмотр. Теперь жгучая боль в желудке распространилась по всему животу.

– На лестнице я не споткнулась. Меня сбили с ног.

Пальцы и голос Торна напряглись одновременно:

– Кто? Невидимка?

– Во всяком случае, тот, кого я не видела. И вы, судя по всему, тоже. Я не говорю, что меня сбили нарочно, но и неловкость госпожи Владиславы здесь ни при чем. Автор письма запретил мне появляться при Дворе, – добавила она вполголоса. – А я не послушалась.

У Офелии мелькнула мысль о шевалье. От этого ребенка можно ждать худшего; он вполне способен посягнуть на ее жизнь даже теперь, когда его лишили дара внушения и изгнали. Но сейчас они наверняка имели дело с человеком, чьи намерения были куда более изощренными.

– Семейные Штаты соберутся сегодня после полуночи, – объявил Торн. – У Невидимок нет никаких поводов меня провоцировать, пока я их защищаю.

– Я знаю. Ничего не меняйте в своих планах.

Девушка открыла глаза, когда Торн отпустил ее руку. Одна из фавориток только что оставила Фарука и, крадучись, шла по коридору. Увидев Торна с Офелией, она остановилась как вкопанная. Дело было главным образом в Торне. Даже не пытаясь скрыть злость, она так резко повернула назад, что на ней зазвенели все бриллианты.

– Вот у кого совесть нечиста, – пробормотала Офелия. – Вы были правы, некоторые действительно хотят воспользоваться уязвимостью Беренильды.

Торн невозмутимо согнул руку Офелии в локте.

– Не думаю, что у вас перелом, но, пока это неизвестно, держите руку в таком положении и старайтесь на нее не опираться.

Офелия с трудом застегнула пуговицы на манжете. Она решила не спрашивать Торна, откуда у него медицинские познания.

Сейчас он снова сидел ссутулившись, и, несмотря на его молчание, Офелия видела, как он потрясен тем, что с ней случилось.

Легким щелчком она заставила шарф ослабить кольца; тот соскользнул с ее плеч и обмотал локоть как повязка. Боль немного утихла.

– Торн, по поводу того, что я вам недавно сказа…

Она осеклась на полуслове. На лице у Торна не дрогнул ни один мускул, но его взгляда оказалось достаточно, чтобы она замолчала.

– Я отвечаю за вас, и, похоже, плохо с этим справляюсь. Вы были абсолютно правы, и давайте больше не будем об этом говорить.

– Я хотела бы понять, что вас так сильно рассердило.

– Вы хотели бы понять, что меня рассердило…

Торн медленно повторил эти слова; из-за его северного акцента звук «р» скрежетал, как шестеренки в механизме. Он немного помолчал, словно подыскивая формулировку для ответа. К удивлению Офелии, он достал из внутреннего кармана игральные кости. Они были сделаны очень искусно и мало походили на те, что вырезал в детстве сводный брат Торна, но Офелия не могла не увидеть их сходства.

– Я не верю ни в удачу, ни в судьбу, – объявил Торн. – Я полагаюсь только на теорию вероятностей. Я изучал математическую статистику, комбинаторику, случайные величины, и нигде в них нет места неожиданности. Вы, кажется, не способны осознать свое дестабилизирующее влияние на такого человека, как я.

– Я не понимаю, – пролепетала Офелия, действительно не понявшая ни слова.

Торн подкинул кости на ладони и убрал их в карман.

– Стоит мне на минуту от вас отвернуться, как вы оказываетесь в самых неподходящих местах. Я думаю, что у вас… как бы так сказать… предрасположенность ко всяким бедам.

– И это все, что вас разозлило?! – недоверчиво воскликнула Офелия. – Из-за этого вы хотите, чтобы я уехала с Полюса?

Торн промолчал, только пожал плечами и снова задумался. Молчание было таким глубоким, что стали слышны голоса медсестер в палате Беренильды и приглушенные звуки вальса за окнами.

Офелия больше не сдерживалась:

– Вы сердитесь, потому что я вас оттолкнула?

– Нет, – ответил Торн, не глядя на нее. – Я сержусь на себя, потому что вообразил на минуту, что вы этого не сделаете. Вы вели себя вполне определенно, я все понял. Не будем больше вспоминать тот эпизод.

И он вновь погрузился в размышления, словно в глубину вод.

Офелия не знала, что сказать. Она вдруг остро почувствовала, сама не зная почему, что именно Торн, а не она, шел навстречу беде. Было ли это связано с похищениями? С воспоминаниями о матери? С Книгой Фарука? Офелия не знала, она лишь смутно предчувствовала, что в конце концов Торн будет раздавлен силой гораздо более могущественной, чем его собственная. И от этой силы, чья природа была ведома лишь ему, он с самого начала пытался оградить ее, Офелию.

– Торн… с кем вы сражаетесь?

– Я обещал вам, – пробормотал он, словно говоря сам с собой. – Обещал ничего не скрывать от вас. Во всяком случае, до тех пор, пока не буду полностью уверен, что есть прямая связь между тем, что я знаю, и тем, что вам угрожает.

– Мадемуазель Офелия?

В коридоре появилась медсестра с подносом в руках. На подносе стоял телефон, а его провод змеился за ней по коридору.

– Э-э… да.

– С вами хотят говорить, мадемуазель.

Офелия обменялась быстрым взглядом с Торном и взяла трубку.

– Слушаю?

– Рада убедиться, что «Светские сплетни» в кои-то веки не врут. Итак, вы в санатории, голубка моя.

– Мадам Кунигунда? – удивилась Офелия.

Торн сделал ей знак продолжать.

– Я могу быть вам чем-то полезна?

– Нет-нет, голубка моя. Скорее наоборот: это я вам могу помочь. Давайте встретимся через час возле маяка на Опаловом побережье. Наш милый господин Торн, конечно, тоже может составить вам компанию, только постарайтесь не встретить жандармов и журналистов.

– Я… что, простите? – пролепетала Офелия, окончательно сбитая с толку. – Дело в том, что сейчас мы не можем никуда уйти.

– Через час, голубка моя. Я уверена, вы ни под каким видом не захотите пропустить встречу с Матушкой Хильдегард.

С этими словами Кунигунда повесила трубку. И в ту же минуту звонкий крик огласил санаторий. Крик младенца. Крик новой жизни.

Убежище

У Фарука родилась дочь! Новость в несколько минут разнеслась по всем этажам, облетела сады и парки вокруг санатория и полностью завладела радиоэфиром. Придворные начали штурмовать санаторий, несмотря на отчаянные протесты медсестер. Каждый хотел первым принести поздравления отцу и высказать комплименты матери; больше всех торопились те, кто еще час назад хоронил Беренильду.

Хоронить Беренильду? Как бы не так! Сидя у колыбели, с красиво убранными волосами, с улыбкой на сияющем лице, она уже готовилась принимать посетителей. Во всяком случае, это все, что успела увидеть Офелия, когда акушерки отворили дверь в палату. Придворные появились так быстро и в таком количестве, что сразу оттеснили девушку вглубь коридора, не дав и взглянуть на младенца. Стиснутая со всех сторон кринолинами и шубами, кашляющая от сопровождающих фотовспышки паров магния, Офелия окончательно задохнулась бы, если бы Торн не вытащил ее из толпы.

– Идемте, – пробурчал он. – Моя тетка теперь в состоянии защитить себя сама, а нас ждут в другом месте.

Им понадобилось много терпения, чтобы пробраться по узкому коридору сквозь встречный поток знати. Наконец Офелия с Торном вышли в холл, где было полно народа, а придворные стояли в очереди к дивану, на котором восседал Фарук. Не успела его дочь появиться на свет, как на него уже сыпались, одно за другим, предложения породниться семьями: одни превозносили свое богатство, другие – достоинства своих сыновей. Глядя на всех пустыми глазами, Фарук явно не понимал, чего хотят от него все эти отцы семейств.

Офелия вслед за Торном протиснулась на лестницу. Здесь они встретили мастеров с мануфактуры в сопровождении жандармов. Гаэль взобралась на перила, как матрос на бушприт корабля, покуривая сигарету; рядом с ней на стене висела табличка «КУРИТЬ СТРОГО ВОСПРЕЩАЕТСЯ».

Наконец Торн и Офелия выбрались на улицу. Барон Мельхиор, которому его шарообразное тело не позволило пробраться сквозь толпу в санатории, сразу подошел к ним, постукивая по циферблату своих красивых часов.

– Не хочу вас пугать, но уже полдень. У нас осталось двенадцать…

– Звонила ваша сестра, – перебил его Торн. – Она договорилась о встрече с госпожой Хильдегард. Не спрашивайте меня, как ей это удалось, – прибавил он, видя, что барон Мельхиор от удивления уронил часы. – Где наш пилот?

Не считая нескольких слуг, наводивших порядок на столах и буфетах, в саду было пусто. Пошел дождь, и праздничные иллюзии начали размываться.

– Я поведу дирижабль!

И Гаэль тоже выбралась из санатория, придерживая фуражку за козырек.

Не дожидаясь ответа, она раздавила каблуком сигарету, взобралась по трапу в кабину и махнула им, приглашая на борт.

– Хозяйка назначила вам встречу, не заставляйте ее ждать.

Через несколько минут зашумели пропеллеры, и дирижабль поднялся в воздух. Офелия в последний раз взглянула на роскошный фасад восточного крыла, на двенадцатое окно на втором этаже – туда, где зародилась новая жизнь, за которую она уже чувствовала себя в ответе.

– Я даже еще не выбрала ей имя, – прошептала она.

Дождь, барабанивший по фюзеляжу, прекратился, когда дирижабль пролетал над Опаловым побережьем. Гаэль приземлилась на самом большом скалистом участке пляжа, в сотне метров от дамбы, и спустила трап. Ветер, насыщенный солью и водяной пылью, мгновенно ворвался в кабину.

– Выходите, мне надо пришвартовать дирижабль.

– Надеюсь, это не ловушка, – с беспокойством заметил барон Мельхиор, спускаясь по лесенке и придерживая шляпу. – Вы абсолютно уверены, что слышали по телефону голос моей сестры?

Офелия откинула назад волосы, которые все время цеплялись за очки, и бросила взгляд на берег, к подножию белой башни маяка. Там виднелась какая-то странная фигура в причудливом одеянии.

– Это Кунигунда, – сказал Торн и пошел вперед.

Вокруг них море ревело так, будто в нем разбушевалась гроза. Чем ближе подходили они к маяку, тем явственнее становилась эксцентричность наряда ожидавшей их женщины. Тюрбан, украшенный перьями, водопад ожерелий, черная вуаль и платье из золотистой парчи…

– Я знала, что могу положиться на вашу неизменную пунктуальность, господин интендант! – проворковала Кунигунда, когда они подошли ближе. – Видите ли, наша дорогая Хильдегард совсем не располагает временем.

С этими словами Кунигунда достала из-под вуали внушительную связку черных песочных часов.

– Послушайте, может, вы объясните мне, что все это значит? – потребовал барон Мельхиор, чьи великолепные усы сильно пострадали от ветра. – С каких пор вы водите дружбу с госпожой Хильде… Так это были вы! – воскликнул он вдруг, вытаращив глаза. – Анонимный творец иллюзий с помощью песочных часов – это вы!

Большой красный рот Кунигунды растянулся в улыбке.

– Мои «Иллюзионы» обанкротились, братец, и я предложила свои услуги той, кто способна их оценить по достоинству. Хильдегард – не только моя конкурентка, она еще и настоящая бизнес-леди. Конечно, я знала, что наше сотрудничество будет плохо воспринято, поэтому помалкивала, – вздохнула она. – Но надеюсь, что теперь это не так важно. Песочные часы уже в прошлом.

– Я столько раз наслаждался иллюзиями, даже не зная, что они ваши! – воскликнул барон Мельхиор, как будто его неведение было страшным грехом.

– Значит, я не такой плохой мастер, как вы обо мне думали.

– Где Хильдегард? – резко вмешался Торн.

Кунигунда отцепила от связки трое черных часов и раздала их Торну, Офелии и барону.

Девушка с трудом взяла часы рукой, обмотанной шарфом.

– Это что, шутка? – возмутился барон Мельхиор, брезгливо держа свои часы кончиками пальцев. – Вы серьезно полагаете, что мы пустим в ход эти сомнительные предметы, учитывая нынешние обстоятельства?

– Мы не воспользуемся часами до тех пор, пока не получим объяснений, – заявил Торн. – Вам пора рассказать о своей собственной роли в деле о похищениях.

Кунигунда напустила на себя оскорбленный вид. Перья на ее тюрбане задрожали, бесчисленные ожерелья закачались, и она торжественно поднесла руку к пышной груди:

– Я не имею никакого отношения к…

Но Офелия так и не услышала конца фразы. Кунигунда, Торн, барон Мельхиор, маяк, ветер, небо внезапно исчезли, море затихло.

А Офелия очутилась в полутемной комнате.

Она растерянно посмотрела вниз, на пол, потом перевела взгляд наверх, к потолочным балкам, и наконец взглянула на черные часы, которые по-прежнему держала в руке. Несмотря на сумрак, она разглядела, что в них начали пересыпаться песчинки: колечко зацепилось за шарф и тем самым нечаянно привело часы в действие. И, конечно, это произошло в тот момент, когда на нее никто не смотрел… Сколько времени понадобится Торну, чтобы заметить ее исчезновение?

Офелии пришлось несколько раз зажмуриться и открыть глаза, чтобы привыкнуть к полумраку и оценить размеры комнаты. Дощатые стены сильно пахли сосной, наводя на мысль о старом, заброшенном доме в лесу. Насколько Офелия могла судить, в комнате не было ни окон, ни дверей. В тусклом свете лампы она различила неподвижную фигуру за письменным столом.

Пол чудовищно заскрипел, когда девушка сделала шаг вперед. Фигура за столом зашевелилась, словно очнувшись от сна.

– Ты можешь подойти, niña[15], – послышался гортанный голос Матушки Хильдегард. – Можешь подойти, но не переступай границу.

Офелия положила часы в карман, подошла и остановилась у ленты, натянутой поперек комнаты на большом расстоянии от стола. Матушка Хильдегард больше не была тенью. Теперь стали видны ее морщинистое лицо и глубоко посаженные черные глазки, которые смотрели на девушку с пристальным вниманием. Перед ней лежал запечатанный конверт, а рядом стояла пепельница, наполненная окурками.

– Добро пожаловать в мое убежище. Ты одна, niña?

– Скоро появятся остальные, – ответила Офелия, горячо надеясь, что так оно и есть.

– Ты нервничаешь, – заметила с удовлетворением Матушка Хильдегард. – Не пытайся разбить свои часы, чтобы сократить наш разговор. Это небьющееся стекло из Пломбора; ты останешься здесь, пока не пересыплется весь песок.

Офелия решила идти ва-банк:

– Вы знаете, где сейчас находятся пропавшие?

– Нет, но я знаю, почему они пропали.

Ответ Матушки Хильдегард глубоко разочаровал Офелию.

– Это не очень поможет нам в поисках. Мы также знаем, что…

– Нет, – перебила ее Матушка Хильдегард. – Вы знаете как.

А я знаю почему.

Деревянные стены комнаты вдруг яростно затрещали, и одна доска треснула пополам прямо за спиной Хильдегард. Но Офелия была слишком поглощена разговором, чтобы тревожиться из-за капризов помещения.

– И почему, на ваш взгляд?

Матушка Хильдегард задвигала пальцами, изображая, будто управляет марионетками:

– Правой рукой освобождаем Двор от главных смутьянов. Левой рукой сваливаем вину на песочные часы, иными словами – на Матушку Хильдегард.

– Так это было спланировано заранее? – недоверчиво спросила Офелия.

– Угу. Фактически совершен государственный переворот.

Внезапно опять раздался страшный треск. Девушка на секунду подумала, что за ней пришел Торн, но оказалось, что рухнула вниз полка, сорвавшаяся со стены.

– Вы знаете пространство как свои пять пальцев, – заметила Офелия, глядя на Матушку Хильдегард. – Так помогите нам разыскать Арчибальда и Миражей! Для вас нет лучшего способа снять с себя подозрения.

– А как ты думаешь, niña, что я делала все это время? Я искала его повсюду, твоего Огюстена. Только он затерялся, как иголка в стоге сена. Увы, я слишком хорошо сделала свою работу архитектора: Небоград теперь – настоящий термитник.

– Я слышала, что коридора в Аркантерру больше нет.

– Ну да, я тоже слышала.

– А разве это не ваших рук дело? – удивилась Офелия. – Значит, ваша семья бросила вас здесь?

Матушка Хильдегард равнодушно пожала плечами.

– Таковы правила. При малейшей опасности таможня закрывает Розу Ветров. Я их заверила, что замок Лунный Свет – самое безопасное место на Полюсе. Но меня предали мои собственные песочные часы. Должна сказать, я не видела, как это происходило.

– Но как же пропавшие? – настаивала Офелия. – А что, если кто-то отправил их на Аркантерру, прежде чем закрыть коридор? Что, если они сейчас все там, на другом конце света, пока мы их ищем здесь?

– Тогда можно сказать, что им не повезло.

Офелия чуть было не переступила ленту-ограждение. Доски паркета выгнулись у нее под ногами, а деревянные стены раскалились докрасна. Но это прекратилось так же внезапно, как началось. Казалось, что-то давит на дом извне, стремясь раздавить его, как орех.

– Вы говорили, что против вас строят козни, – пробормотала Офелия, потирая руку, безвольно висевшую в петле шарфа. – Не могу понять: какому клану выгодна такая сложная интрига? И кто же вас так сильно ненавидит?

– Не ищи причин в эмоциях, niña. Здесь нет места ни для любви, ни для ненависти. – (Матушка Хильдегард отрезала кончик сигары, поднесла к ней спичку, и вспыхнувшее пламя озарило ее морщинистое лицо.) – Это больше похоже на игру в прятки. И я проиграла, потому что так и не увидела лица противника. Я старею. Ты только посмотри на эту хибару, – сказала она, выдохнув облачко дыма. – Мое последнее изобретение, и оно съеживается на глазах. Я нарушила слишком много физических законов и не смогу долго здесь прятаться. Вокруг кишат жандармы, и стоит мне высунуть нос, как меня тут же арестуют. Я в ловушке, девочка. Это только вопрос времени. Тот, кто меня переиграл, в конце концов найдет и доставит меня хозяину, которому служит.

– О каком хозяине вы говорите? – поразилась Офелия.

Матушка Хильдегард указала сигарой на ленту-ограждение.

– О том, кто жаждет пройти за нее.

– «Бог» из писем?

– Этому парню, милая моя, лучше не переходить дорожку, – ухмыльнулась Матушка Хильдегард. – Видишь, что происходит с теми, кто слишком настойчиво интересуется Книгами?

– Книгами? – повторила Офелия. – Но ведь вы тоже…

Черные глазки Матушки Хильдегард загорелись как угольки, а от улыбки по всему лицу разбежались морщины.

– Нет, я не имею никакого отношения к этим книжным историям. Меня разыскивают по совсем другой причине, но я не могу тебе ее открыть. Это, скажем так, семейное дело. Если хочешь жить тихо-спокойно, позволь дать тебе совет: не задавай вопросов и не суй всюду свой нос. Видишь, что случилось с Огюстеном? А скоро случится и с господином Торном.

Офелию проняла ледяная дрожь. Она с тревогой посмотрела на Матушку Хильдегард, а потом на конверт, лежащий на столе.

– Почему вы назначили нам встречу?

– Я тебе уже сказала, niña. Я устала, и я стара.

Доски пола оглушительно затрещали. Теперь это действительно был Торн, внезапно появившийся в комнате с песочными часами в руке. Сощурившись, он озирался по сторонам, пока не заметил Офелию.

– И давно вы здесь? Вы что, не могли меня подождать?

Так же внезапно из ниоткуда появился барон Мельхиор и волчком закружился на месте. Прямо под его модными белыми туфлями раскололся пол, и барон подпрыгнул как ужаленный.

– Где мы? А, мадам Хильдегард, вот и вы, наконец! – сказал он с облегчением, увидев ее за столом.

Даже не пошевелившись в своем кресле, Матушка Хильдегард раздавила сигару в пепельнице и тут же закурила новую.

– Только не переходите линию, господа, por favor[16].

– Матушка Хильдегард рассказала мне ужасные вещи, – торопливо заговорила Офелия. – Вам надо ее послушать.

– Девочка права, не будем больше терять время. Вот здесь, – Хильдегард похлопала по запечатанному конверту на столе, – моя исповедь. Я признаюсь во всех своих преступлениях. Я использовала мануфактуру для похищения Миражей и скрылась, как только дело приняло плохой оборот.

– Что? – пролепетала Офелия. – Но…

– Я с начала до конца действовала в одиночку, – уточнила Матушка Хильдегард, метнув Торну конверт жестом дискобола. – Здесь все написано. Заранее благодарна вам за то, что вы освободите моего управляющего, оставите в покое мастеров и не будете придираться к Кунигунде.

Офелии казалось, будто она видит дурной сон. Она знала, что Матушка Хильдегард способна ломать комедию, чтобы защитить своих, но такого сюрприза не ожидала.

– Клянусь честью, это решает дело, – с явным облегчением произнес барон Мельхиор, поглаживая себя по животу. – Может быть, мадам, вы будете так любезны и скажете, где прячете пленников?

Матушка Хильдегард глубоко затянулась сигарой.

– Там, где они сейчас, им очень хорошо. Так что пускай там и остаются.

– Не слушайте ее, – взмолилась Офелия, хватая Торна за руку. – Она мне только что говорила совсем другое!

Торн ничего не ответил. Девушка почувствовала под тканью рукава его напрягшиеся мускулы. Он пристально смотрел на заградительную ленту, которая отделяла его от стола Матушки Хильдегард. С самого начала он не отрывал от нее взгляда, словно ничего увлекательнее на свете не было. Казалось, Торн не замечает, с каким треском раскалываются деревянные стены и как поминутно, сантиметр за сантиметром, сжимается пространство.

Наконец Торн положил запечатанный конверт во внутренний карман плаща.

– Мадам, вы арестованы. Учитывая всю серьезность обстоятельств и ваше намерение бежать, вас поместят в сверхнадежную тюремную камеру. Я лично буду следить за тем, чтобы к вам не проник ни один посетитель, пока идет следствие.

Офелия была поражена решением Торна. А Матушку Хильдегард оно, напротив, как будто позабавило.

– Это вряд ли, мой мальчик. И не вздумай перейти границу, – предупредила она, увидев, что Торн схватился за ленту. – Ты только ускоришь то, что и так неизбежно.

Она с наслаждением сделала последнюю затяжку и раздавила окурок в пепельнице. Новую сигару она закуривать не стала.

– Хочу сказать пару слов о пространстве, которое я здесь изменяла в последние сто пятьдесят лет. Коридоры-двойники, кратчайшие пути, расширения и защищенные переходы будут функционировать по-прежнему. Я хорошо потрудилась, это надежная система. А вот на межсемейной Розе Ветров вы можете поставить крест. Проход на Аркантерру не откроется больше никогда.

При этих словах усы барона Мельхиора печально поникли.

– Значит, прощайте, специи, цитрусовые, кофе и какао? Что же с нами будет?

Офелии не понравилось, что разговор принял такой оборот, но Матушка Хильдегард невозмутимо продолжала:

– Небоград еще провисит в небе несколько веков. Я в свое время заключила контракт с ребятами с Циклопа. Они вам добавят невесомости, если понадобится. Что касается этого убежища, – сказала она, обведя помещение своими черными глазками, – оно скоро исчезнет. Но раньше вас эвакуируют отсюда ваши песочные часы. – (Матушка Хильдегард хмыкнула.) – Это моя первая в жизни неудача; значит, пора на пенсию.

Рука Торна судорожно вцепилась в заградительную ленту; казалось, он прилагает все усилия, чтобы не перейти за нее. В его голосе послышалась угроза:

– Мадам, я прошу вас проявить благоразумие и следовать за мной.

Матушка Хильдегард с трудом поднялась с кресла, и ее суставы заскрипели так же громко, как ломающееся вокруг дерево.

– Теперь я вижу, во что ты играешь, парень. Ты, конечно, великан, но, поверь мне, кишка у тебя тонка. А ты, niña, передай моей Гаэлите, что ей пора научиться выращивать свои собственные апельсины.

С этими словами Матушка Хильдегард опустила руку в карман. Жест мог бы показаться вполне банальным, но вдруг туда же, вслед за кистью, ушел локоть, потом плечо, шея и наконец голова; затем со страшным хрустом сломался позвоночник, оставшаяся часть тела начала изгибаться, съеживаться, и ее с жутким всасывающим звуком поглотила пустота.

От Матушки Хильдегард не осталось ничего, кроме большой пуговицы, которая долго прыгала по полу.

Это случилось так быстро, что Офелия даже не успела закричать. Когда она осознала, что произошло, у нее все поплыло перед глазами. Офелия схватилась за спинку стула. Желудок сводило судорогой. Еще никогда в жизни она не испытывала такого ужаса.

Барон Мельхиор тростью отбросил защитную ленту, подобрал пуговицу и с упреком обратился к Торну:

– Вы запугали эту даму своими угрозами, господин интендант.

Торн не ответил. Его рука по-прежнему сжимала ленту. Словно окаменев, он не отрывал взгляда от того места, где еще миг назад стояла Матушка Хильдегард.

Офелия не успела заговорить с ним: песок в ее часах уже полностью пересыпался в нижнюю колбу. Полумрак комнаты разлетелся в клочья, порывистый соленый ветер пробрался девушке в волосы и под платье. Она оказалась на прежнем месте, у маяка, одна. Кунигунда исчезла, а Торн и барон Мельхиор не могли вернуться, пока в их часах не пересыплется весь песок.

Это конец. Одна только Матушка Хильдегард способна была до полуночи найти пропавших, но она обратила время против себя самой. Кто же он – этот Бог, из-за которого она предпочла такую ужасную смерть?

Офелия взглянула на дирижабль, пришвартованный неподалеку. Несколько зевак толпились у трапа. Один из них, со странным помпоном на голове, явно больше интересовался пилотом, чем аппаратом, и Гаэль знаками объясняла ему, чтобы он проваливал. Хватит ли у Офелии мужества передать ей последние слова Матушки Хильдегард?

Но она не успела это обдумать. Невидимая сила швырнула ее об стену маяка, а потом бросила лицом в землю. Электрический разряд пронзил больной локоть, а потом и все тело, но эта боль была ничто по сравнению с паникой, охватившей ее, когда она поняла, что не может дышать.

– Теперь вам конец, – прошептал знакомый голос прямо у нее над головой.

Тьма

Искры в глазах. Гром в ушах. Лишившись воздуха, Офелия ничего не видела и не слышала. Сидя у нее на спине, Невидимка давил на нее всей своей тяжестью и крепко стискивал горло.

– Простите… у меня нет выбора… Ради господина Арчибальда…

Это бормотание достигало сознания Офелии сквозь густой туман. Голос был знакомый. Но силы покидали ее с каждой секундой.

Офелия уже теряла сознание, когда ее легкие вдруг наполнились воздухом. Она втянула его, захлебнулась и раскашлялась. По какой-то причине невидимый враг ослабил хватку, но продолжал прижимать девушку к земле. Опершись на здоровую руку, Офелия попыталась перевернуться на бок, чтобы сбросить с себя нападавшего, но смогла лишь слегка повернуть голову. И через плечо увидела своего спасителя.

Шарф… Он обвился кольцом вокруг пустоты и сжимал ее, как удав.

– Отпустите меня, тогда и он вас отпустит, – пообещала Офелия сиплым голосом.

Однако шантаж не удался. Судя по изгибам шарфа, нападавший боролся отчаянно и вот-вот должен был одержать верх. Офелия лихорадочно озиралась в поисках какого-нибудь оружия. Камень из брусчатки? Но как его достать? Позвать на помощь сторожа с маяка? Но летом его здесь нет. И тут она заметила белый баллон, соединенный с большим красным раструбом. Это был туманный горн[17].

Шарф начал растягиваться, петли искривились, как будто чьи-то пальцы стремились их разорвать. Офелия вытянула руку так далеко, как только могла, и нажала на насос горна. Мембрана завибрировала, сирена взвыла, но лишь на долю секунды. Невидимая рука сдавила пальцы Офелии и захлестнула шарфом ее шею.

– Зачем вы заставляете меня это делать? – прошептал знакомый голос, стягивая шарф вокруг шеи девушки. – Мало вам было падения с лестницы? Я не преступник, просто вам следовало уехать с Полюса. Я бы выполнил свою миссию, а господина Арчибальда освободили бы, как и предполагалось. А теперь вы сами приговорили себя к смерти.

Шарф сопротивлялся всеми петлями, чтобы не задушить хозяйку. Офелия пыталась отбиваться наугад, но ей снова не хватало воздуха. И когда она уже почти смирилась с неизбежным, вдруг почувствовала, что кто-то навалился на ее врага, и тот ослабил хватку.

Сквозь огненные точки, прыгавшие у нее перед глазами, она наконец разглядела Ренара. Он тяжело дышал – наверно, услышав сигнал туманного горна, помчался со всех ног по пирсу. Стоя на коленях, он яростно лупил воздух. В трех случаях из четырех его кулак ударял по камням пирса, но когда он попадал в невидимку, тот громко вскрикивал от боли.

Офелия и хотела бы помочь Ренару, но затекшие ноги ее не слушались. Она только хрипло застонала.

– Он уйдет! – закричала подбежавшая Гаэль. – Убей его!

– И как это сделать, по-твоему?! – взревел Ренар, неистово колотя по воздуху своими ручищами. – Я даже не знаю, где у него башка! Ох…

Он сложился пополам, как будто получил жестокий удар в живот. Внезапно из ниоткуда возникла фигура. Плюгавый человечек в растерзанном сером сюртуке, задыхаясь, прислонился к стене маяка. Офелия с трудом признала в нем Филибера – респектабельного управляющего Лунным Светом. Заметив устремленные на него взгляды, он, казалось, больше всех удивился тому, что стал видимым.

Ренар изумленно разинул рот и, схватив Филибера за лацканы сюртука, приподнял его над землей.

– Вам мало, что вы меня чуть не сгноили в своей тюряге, Папье-Маше? Теперь вы взялись за барышню? И вообще, с каких пор вы стали невидимкой? Похоже, вашей управляющей работенке пришел конец, а?

Филибер отчаянно пытался вырваться из рук Ренара, но, потеряв невидимость, он утратил и преимущество над противником. Теперь Офелия лучше понимала, почему ей всегда казалось, что этот человек сливается с окружающей обстановкой. Но сейчас он был неузнаваем. Пряди волос из парика торчали во все стороны, а глаза, обычно бесцветные, яростно сверкали.

– Ты предал меня! – прошипел он сквозь зубы. – Ради иностранки и жалкой Отверженной!

Офелия поняла смысл сказанного, только когда увидела подошедшую Гаэль. Ветер снес у нее с головы фуражку и разметал черные кудри, как будто хотел обнажить ее лицо, которое она постоянно прятала.

Но сейчас Гаэль не скрывалась.

Она вынула монокль, показав свой глаз Нигилистки, настолько же черный и непроницаемый, насколько второй глаз был голубым и прозрачным. Гаэль смотрела на Филибера. Пока она держала его в поле зрения, ее власть делала его бессильным.

– Это ты нас предал, – грозно сказала она. – С каких пор иностранцы и Отверженные стали врагами? Я давно заметила, как ты крался за иностранкой, и, если бы знала твои намерения, разоблачила бы тебя гораздо раньше.

– Погодите, погодите, – прервал ее Ренар, – я чего-то не понимаю…

Он изумленно смотрел на Гаэль, переводя взгляд с ее разноцветных глаз на монокль, который она держала в руке. Затем схватил Филибера за ворот и начал его трясти так яростно, словно хотел, чтобы тот опять стал невидимым, но отступился и тяжело вздохнул:

– Я думал, Нигилисты все померли. Вот повезло-то! Столько лет ухлестывать за этой женщиной и вдруг узнать, что она аристократка!

Щеки Гаэль вспыхнули от смущения и гнева.

– Не надо оскорблять меня, Рено! И не вмешивайся в дело, которое касается только этого предателя, маленькой чтицы и меня. Матушка предлагала нам свою защиту не для того, чтобы мы ее позорили, – сказала Гаэль, повернувшись к Филиберу. – Когда-то ты предпочел отречься от родного клана – что ж, это твое право. Ты хотел начать новую жизнь – Матушка дала тебе эту возможность. А теперь пользуешься семейными способностями, чтобы сводить счеты? Так не пойдет.

Филибер перестал сопротивляться. Он висел в огромных ручищах Ренара безжизненным мешком и смотрел вниз, стараясь ни с кем не встречаться взглядом. Сейчас он и впрямь походил на куклу из папье-маше, а не на живого человека. Однако по лицу управляющего было видно, что его раздирают самые противоречивые человеческие чувства: ярость, тоска, стыд, горечь.

– Защита Матушки Хильдегард ничего не стоит, – сказал он мрачно. – Она не смогла спасти моего молодого хозяина, а он и был моей новой жизнью. Эта встреча с передачей черных песочных часов – ты не хуже меня знаешь, что она означает.

По лицу Гаэль прошла тень; ее голубой глаз потемнел и почти сравнялся цветом с черным.

– Это был ее выбор, – пробормотала она. – Матушка умерла так же, как жила, – защищая нас до последней минуты.

– Она бросила нас, – мрачно возразил Филибер. – Мне пришлось выпутываться самому. Вчера я получил письмо. Господин Арчибальд будет освобожден, если я избавлюсь от чтицы.

– Письмо?! – взорвалась Гаэль. – И ты готов убить из-за какого-то письма?!

У Офелии так кружилась голова, что ей стоило больших мучений следить за происходящим, но она чувствовала, что должна вмешаться. Однако, когда она попыталась встать, ее локоть опять словно пронзило током. Хрипло дыша, девушка бессильно привалилась к стене маяка.

– Этот шантажист… это он… я тоже…

Офелия несколько раз глубоко вздохнула, стараясь вернуть себе голос. Из носа потекло – но теперь причиной был не насморк, а сильное кровотечение. Истерзанный шарф извивался на земле, как раненое животное: Филибер безжалостно обошелся с ним.

– Гдо авдор эдого письба? – спросила Офелия, прижимая рукав к носу. – Если вы чдо-дибудь о дем здаеде, скажиде.

– Что происходит?

Это появился Торн в своем черном плаще. Ему хватило одной секунды, чтобы оценить ситуацию, и еще одной – чтобы выхватить пистолет и прицелиться в Гаэль, Ренара и Филибера.

– Кто из них сделал это с вами? – спросил он Офелию. Его голос звучал так подозрительно спокойно, что Офелия решила не спешить с ответом.

– Убериде сдачала ваш бисдолед, – предложила девушка, по-прежнему прижимая рукав к носу. – Бы божеб обо всеб договоридься.

В этот миг третьи песочные часы вернули в исходную точку барона Мельхиора. Министр материализовался прямо среди присутствующих и тем самым прервал визуальную связь между Гаэль и Филибером. Тот воспользовался общим замешательством и снова стал невидимым в руках Ренара.

– Что за манеры, мадемуазель! – возмутился барон Мельхиор, обращаясь к Гаэль, которая бесцеремонно его оттолкнула.

Но было уже поздно. Ренар держал в руках пустой серый сюртук – он стал видимым, как только владелец его сбросил. Напрасно Гаэль, разразившись проклятиями, оглядывала все вокруг своим черным глазом – Филибер бесследно исчез.

– Дело дрянь, – сказал Ренар, со злостью отшвырнув сюртук. – То ли он невидим, то ли где-то прячется.

– О ком вы говорите? – спросил барон Мельхиор, недоумевая все больше и больше. – Клянусь своими усами, я ничего не понимаю!

И тут он заметил Офелию, которая сидела, привалившись к стене маяка, – взлохмаченная, в покривившихся очках, с окровавленным лицом.

– На меня напал господин Филибер, – ответила она хрипло, – управляющий Арчибальда.

– Какое варварство! – поморщился барон Мельхиор.

Он всегда говорил таким тоном, когда сталкивался с неэстетичной иллюзией. Офелии хотелось встать на ноги, чтобы выглядеть пристойнее, но у нее всё плыло перед глазами.

– Это Филибер толкнул меня на лестнице, – сказала девушка Торну. – Только его клан здесь ни при чем. Он тоже жертва шантажа. Я его не оправдываю, но виновен не только он.

Офелия надеялась, что ее объяснения заставят Торна убрать оружие. Но и опустив дуло вниз, он продолжал держать пистолет обеими руками, готовясь пустить в ход в любой момент. Его ястребиный взгляд метался из стороны в сторону, как будто враг находился сразу в нескольких местах. Развевающиеся на ветру волосы и полы плаща придавали ему еще более свирепый вид.

– Гаэль и Рено спасли мне жизнь, – сказала Офелия. – Вы можете им доверять.

Это утверждение имело бы больший эффект, если бы Гаэль в ту же секунду не отвернулась, чтобы избежать вопросов, а Ренар не опустил глаза, замкнувшись в сердитом молчании.

Тем временем барон вынул из кармана часы и посмотрел на дирижабль, вокруг которого собиралось все больше зевак. Поникшие усы и морщины на лбу свидетельствовали: министр пребывает в глубоком унынии. Офелия заметила, что его пальцы, унизанные перстнями, дрожали, когда он закрывал крышку часов. По-видимому, он тоже был потрясен неожиданным самоубийством Матушки Хильдегард.

– Я думаю, придется остановить расследование, – вздохнул барон с обреченным видом, убирая часы в карман. – У нас есть письменное признание, а в остальном мы бессильны. Или у вас имеются другие соображения, господин интендант?

Торн не ответил. Он стоял, по-прежнему сжимая рукоятку пистолета, с широко раскрытыми глазами, в которых читалась бешеная работа мысли. Офелия нахмурилась. Прежний Торн, которого она знала, уже взял бы дело в свои руки, разработав новый план действий, дав подчиненным указания и сделав необходимые распоряжения по телефону.

– Мадемуазель Главная семейная чтица, – обратился к ней барон Мельхиор. – Может быть, вы нам что-нибудь под-

скажете?

Офелия чувствовала, что у нее есть почти все части головоломки. Если бы только голова перестала кружиться хоть на минуту, она бы смогла их сложить…

– Я знаю! – объявил вдруг Торн.

Тень улыбки, именно улыбки, а не гримаса, не усмешка тронула его губы, пока он рассматривал свой пистолет.

– Это заняло у меня некоторое время, – продолжал он спокойно, – но теперь я знаю, что делать.

К Торну не только вернулось его хладнокровие – теперь весь его вид выражал твердую решимость. Офелия готова была поклясться, что он даже стал выше на несколько сантиметров, но потом поняла: он просто перестал сутулиться.

– Вы действительно знаете, что делать? – спросила она с надеждой.

– Мне достаточно вывести вас из этого уравнения, – ответил он.

Офелия порывисто встала. В следующую секунду земля задрожала, и на девушку обрушилась кромешная тьма.

Заявление

Офелия протянула свою чашку Арчибальду. Налив ей чаю, он сел напротив нее, улыбаясь весело и беспечно, что показалось девушке несколько неуместным.

– У вас работает телефон? – спросила она, помешивая сахар в чашке.

Арчибальд опустил руку в свой бездонный цилиндр и вынул оттуда телефонную трубку. Шнур был отрезан.

– Похоже, здесь поработали чьи-то ножницы! – расхохотался он.

Офелия не разделяла его веселье: перерезанный шнур – это дополнительные сложности. Как нерастворимый сахар. Она безуспешно мешала его чайной ложкой – он так и не растаял. Может, из-за того, что в ее чашке было полно песка.

– Надеюсь, вы захватили монокль, – сказал Арчибальд, небрежно облокотясь на стол. – Начинается дождь.

Офелия тоже взглянула в окно: с неба метеоритным дождем падали матрасы. Девушка поднесла чашку с песком ко рту, чтобы смочить губы. Ощущение было очень странное, но она не могла выразить его словами.

– Вы поменяли интерьер?

Офелия только сейчас заметила, что в комнате нет ни стен, ни пола. Стол, за которым они сидели, парил высоко в небе, а далеко внизу был виден старинный город. Девушка надеялась, что падающие матрасы никому не причинят вреда.

– Это идея славной старушки Хильдегард, – объяснил Арчибальд, подсыпая песку в чашку Офелии. – Она все перекроила в памяти.

– Вы хотите сказать, «по памяти»?

– Нет, именно «в памяти». Память – материя гораздо более прочная, чем вы думаете.

– Это зависит от того, чья память, – заметила Офелия с профессиональным апломбом. – Память Торна или Фарука?

Арчибальд перегнулся через стол и хлопнул ее цилиндром по голове.

– Ваша, маленькая зануда.

Потеряв равновесие, Офелия упала на спину. Все куда-то исчезло: Арчибальд, стол, матрасы, старинный город. Она стояла в ночной рубашке перед зеркалом в своей детской на Аниме. Ее отражение шевелило губами. Она прочла по ним: «Освободи меня».

Офелия проснулась от сумасшедшего сердцебиения.

Однажды она выпала на ходу из трамвая и, очнувшись в больнице, испытала неописуемую смесь боли и стыда. Но это мало походило на то, что она чувствовала сейчас. У нее болело все: голова, горло, спина, живот, руки, колени, – но не сохранилось ни малейшего воспоминания о том, что же с ней произошло.

Не отрывая головы от подушки, Офелия обвела близоруким взглядом комнату. Она была залита оранжевым светом, который пробивался в щели между ставнями. Море снаружи грохотало, как вулкан, да и воздух был насыщен запахом местной сернистой воды. Офелия поняла, что находится в отеле, в своем номере.

Стараясь не двигать головой, она посмотрела на дверь. Та была приоткрыта, и ей показалось, что она слышит голос Торна, доносящийся откуда-то с нижних этажей, – такой же далекий и глухой, как шум моря.

– Проснулась?

Офелия скосила глаза в противоположную сторону и смутно различила худощавую фигуру человека, который сидел на краешке стула рядом с ее большой кроватью. Узнав отца, она улыбнулась. Он был не из тех, кого называют назойливыми родственниками; никогда не задавал нескромных вопросов и очень робел, если ему приходилось вмешиваться в личную жизнь дочерей. Однако стоило им заболеть или набить шишку, как он не отходил от них.

Офелия попыталась заговорить, и наконец ей удалось произнести более или менее членораздельно:

– Ты ведь тоже умел проходить сквозь зеркала, папа.

Отец смущенно почесал лысину.

– Э-э… В юности я действительно несколько раз проходил через зеркальные дверцы шкафа, но у меня не было таких способностей, как у тебя.

– А почему ты перестал? Ты никогда мне не рассказывал.

– Ну, не то чтобы я так решил, – застенчиво прошептал он. – Скорее… как бы объяснить… я стал иначе на это смотреть. Мы вырастаем, потом стареем и в один прекрасный день ссоримся со своим зеркалом.

Офелия перевела взгляд на потолок и погладила шарф, который лениво просыпался под ее пальцами. В молчании она прислушивалась к далекому голосу Торна, к его низкому и монотонному тембру, но не могла разобрать ни слова. Интересно, с кем он мог разговаривать таким тоном?

– Недавно я несколько раз застревала в зеркалах, – призналась Офелия. – Наверное, ты удивишься, но эти неудачи напомнили мне мой первый опыт. Вернее, то, что тогда со мной произошло. Как будто… как будто, войдя в зеркало, я позволила кому-то из него выйти. Но ведь это невозможно, да? У проходящего сквозь зеркало нет власти провести с собой живое существо, даже если он сильно захочет, правда?

Офелия смутно увидела, как отец покачал головой.

– Той ночью мы обнаружили только тебя. Вернее, твои половины, застрявшие в разных зеркалах, но и этого было достаточно. – (Он поскреб лысину и, с минуту поколебавшись, наклонился над кроватью.) – Скажи, дочка, господин Торн плохо с тобой обращается?

– Торн? – удивилась Офелия.

– Когда он привез тебя в отель, выглядела ты неважно… Он ничего нам не объяснил. Знаешь… ваш брак… если ты захочешь, мы с твоей матерью сделаем все, чтобы его отменить. Настоятельницы рассердятся, конечно, – прибавил он боязливо, – но мы… в общем… мы рассердим их вместе.

Преодолевая боль, Офелия кое-как села на постели и тут увидела вокруг себя невероятную путаницу рук, ног, ночных рубашек и пижам, принадлежавших Гектору, Домитилле, Беатрисе и Леоноре. У Офелии гудело в голове, но она постепенно приходила в себя. Если брат и сестры решили спать рядом с ней, значит, они очень волновались за нее. И давняя неудача с зеркалом отступила на второй план.

– Что я здесь делаю, папа? И с кем это Торн сейчас разговаривает?

– Так ты ничего не помнишь?

И отец протянул ей очки, как будто они могли вернуть память. Как ни странно, это помогло. Едва она увидела собственный шарф – его спущенные петли и залоснившуюся бахрому, – она сразу все вспомнила.

Несмотря на яростные протесты своего тела, Офелия встала с кровати и надела платье прямо поверх ночной рубашки.

– Тебе надо отдыхать, – осторожно заметил отец. – Уже поздно, поговорим завтра утром.

Теперь Офелия ясно увидела, как он встревожен. Ей хотелось его успокоить, но сейчас она сама была слишком расстроена. Каминные часы показывали три часа ночи – этого не могло быть, Фарук дал ей время до полуночи, чтобы найти пропавших… чтобы найти Арчибальда. Как же Торн посмел оставить ее спать?

Она накинула на шею шарф и схватила ботинки.

– Я и так слишком много отдыхала.

Девушка опрометью выбежала из комнаты, миновав Ренара, дежурившего перед ее дверью. Он стоял как бдительный часовой, с черным моноклем в одном глазу. Неужели он охранял ее?

Офелии надо было многое сказать Ренару, но он приложил палец ко рту. Голос Торна на лестничной клетке звучал словно раскаты грома:

– …Представительство в Совете министров должно быть пропорционально численности каждого клана. В настоящее время Совет насчитывает пятерых депутатов от клана Миражей, троих депутатов от клана Паутины и одного депутата от Отверженных. Клан Драконов со смертью господина Владимира потерял своего единственного депутата. Эти цифры не отражают социальных реалий ковчега и способствуют монополизации…

Озадаченная Офелия шла на голос Торна, переходя с одной лестницы на другую, из одного коридора в другой. Отец бережно поддерживал ее под руку, опасаясь, что она снова потеряет сознание.

– Провожу-ка я вас, – проворчал Ренар у них за спиной. – Папье-Маше может вернуться, чтобы довершить свое грязное дело. У меня только один монокль, чтобы вас охранять.

– Это Гаэль вам его дала? – спросила Офелия. – Где она сама?

– Улетела на дирижабле. У нее дела…

Офелия посмотрела на Ренара. Он был не на шутку расстроен.

– Вы сердитесь на нее за то, что она оказалась той, кто она есть?

– Нет, – проворчал Ренар, – я сержусь на нее за то, что она это от меня скрыла. Аристократка… сами понимаете, куда мне до нее…

Отец Офелии озадаченно почесывал лысину: истории с моноклем, папье-маше и аристократами были ему абсолютно непонятны.

Они спустились на первый этаж и вышли в просторный холл. Несмотря на поздний час, там было полно народу. Все взрослые члены семьи Офелии и часть служащих отеля собрались около большого радиоприемника и приглушенно перешептывались. Анимисты были так возбуждены, что заразили все предметы вокруг: ковры дрожали, стулья отбивали чечетку, а рекламные стойки сбрасывали на пол туристические проспекты.

Офелия почти не удивилась, увидев здесь Беренильду. Та сидела в бархатном кресле с младенцем на руках, свежая, как роза. Словно это не она родила всего несколько часов назад.

Девушка искала глазами Торна, пока не поняла, что его голос звучит из огромных динамиков радиоприемника:

– …И это привело к нынешнему дефициту наших продовольственных запасов. Факты таковы: межсемейная Роза Ветров упразднена, а импорт продуктов воздушным путем вызовет их удорожание. Пожалуйста, раздайте эти материалы – по экземпляру на чело-

века.

Послышался шорох бумаги, поднялся гул нетерпения – и в динамиках, и в холле отеля, – но Торн невозмутимо продолжал:

– Как свидетельствуют документы, которые вам розданы, обменный курс нашей валюты упал до минимума. Мы должны рассчитывать только на собственные ресурсы. Интенсивное рыболовство в последние годы истощило наши озера. Скоро начнется охотничий сезон, а должность обер-егермейстера по-прежнему вакантна. Поскольку Отверженные – опытные охотники…

– Да он совсем спятил… Когда уже он сделает свое идиотское заявление?! – раздраженно воскликнул крестный, ударив ладонью по радиоприемнику.

– Какое заявление? – спросила Офелия. Все дружно повернулись к ней. Наступило неловкое молчание, и девушка подумала, что родных, должно быть, шокировали ее синяки, всклокоченные волосы, дырявый шарф, торчащая из-под платья ночная рубашка и ботинки, которые она держала в руке.

Первой опомнилась тетушка Розелина. Она усадила племянницу на стул и сунула ей кусок хлеба.

– Ты пропускаешь обеды, не ночуешь дома, стала раздражительной и после этого удивляешься, что падаешь в обморок? Тебе нужна целая армия крестных, девочка моя.

В мгновение ока все родственники, окружавшие приемник, собрались вокруг Офелии. Бабушки принесли пальто, муж Агаты протянул ей стакан с ликером из кленового сиропа, а дядья, тетки и кузены забросали девушку вопросами, которых она не слышала. Агата осторожно коснулась кончиком пальца ее спутанных, словно водоросли, волос и вздохнула:

– Ох, сестренка! Вид у тебя про-сто у-жас-ный!

Мать раздвинула толпу родственников своим широким кринолином и встала перед Офелией.

– Жуй как следует и рассказывай, – потребовала она. – Господин Торн сообщил тебе что-нибудь важное?

Офелия с усилием проглотила хлеб и укоризненно взглянула на радиоприемник. Голос, несущийся из динамиков, долго и нудно перечислял какие-то параграфы, и девушка злилась на него, как будто это был Торн собственной персоной. «Мне достаточно вывести вас из уравнения». Вот единственное признание, которым этот человек ее удостоил, и, кажется, он уже осуществил свое намерение.

– Ничего, – ответила Офелия ко всеобщему разочарованию. – А что случилось?

– Мы слушаем прямую трансляцию из Небограда, где сейчас проходит съезд Семейных Штатов, – отозвалась Беренильда из своего кресла. – В начале съезда Торн сообщил, что после выступления в защиту Отверженных сделает заявление. Заявление личного характера, – уточнила Беренильда, поглаживая пальцем щечку спящего младенца. – Вы уверены, что он ничего не сказал вам, дитя мое?

У Офелии замерло сердце.

– Может быть, он имел в виду пропавших?

– Вот это меня интересует еще меньше, чем прошлогодний снег! – раздраженно воскликнула мать, воздев глаза к потолку. – Посмотри на себя: в каком ты состоянии! Вся в синяках с головы до ног! Рено рассказал нам, как на тебя напали из-за господина Торна!

Ренар смущенно вертел в руках монокль.

– При всем уважении… я не говорил, что «из-за господина Торна».

– Торн здесь ни при чем, – подтвердила Офелия.

У крестного яростно встопорщились усы. Он схватил за спинку стул, на котором сидела Офелия, и с неожиданной для своего возраста силой повернул его к Докладчице.

– Взгляните-ка на ее лицо! Вы здесь, чтобы докладывать, да? Вот и доложите это Настоятельницам!

Докладчица, сидевшая рядом с приемником, промолчала. Сейчас она выглядела очень смущенной; флюгер-журавль на ее шляпе беспорядочно вращался, ни на ком не останавливаясь, что свидетельствовало о его замешательстве.

– Моя дочь была совершенно здорова, когда я доверила ее господину Торну! – подхватила мать Офелии, возмущенно тыкая пальцем в сторону приемника. – Этот низкий человек вернул мне ее избитую и как ни в чем не бывало уехал по своим делам!

– Съезд Семейных Штатов – отнюдь не «свои дела», мадам Софи! – возразила Беренильда. – Он созывается один раз в пятнадцать лет, и каждый вопрос, который на нем обсуждают, необычайно важен. Мой племянник в качестве интенданта участвует в нем впервые. Это очень большая ответственность, и я заранее вам признательна за понимание.

Голос Торна неутомимо продолжал:

– …Что касается Невидимок и некоторых других категорий Отверженных, то все давно признали их полезность для общества. Если мы обратимся к тексту закона о Реабилитации, к статье шестнадцатой, пункт четвертый…

Офелия придвинулась вплотную к приемнику и стала внимательно слушать. Какое личное заявление Торн собирался сделать?

– Наверное, он что-то узнал, – пробормотала девушка. – Может быть, у Паутины появились новости об Арчибальде?

Беренильда обменялась взглядом с тетушкой Розелиной и повернулась к Офелии, грациозно тряхнув белокурыми локонами.

– Паутина отозвала Валькирию, которая меня охраняла. Причину я узнала два часа назад по радио. Сестры Арчибальда сделали заявление о своем брате. И очень печальное заявление, – предупредила она, вглядываясь в очки Офелии. – Я не знаю всех подробностей, но определить местонахождение Арчибальда невозможно. Его психическое состояние действовало разрушающе на всю семью, поэтому Паутина приняла решение прервать с ним связь посредством специальной процедуры. И боюсь, моя дорогая, – прибавила Беренильда, увидев, как побледнела Офелия, – что мы больше никогда не увидим нашего экстравагантного посла.

Офелия зябко поежилась: ее вдруг охватил озноб. Она вспомнила свой сон: Арчибальд махал ей обрезанной телефонной трубкой. «Если вы его не найдете, связь между ним и нами прервется. А это необратимый процесс, который, скорее всего, приведет к его смерти», – предупредил ее дипломат в Зале рулетки.

Сначала Матушка Хильдегард. Теперь Арчибальд. Офелии было холодно, очень холодно.

– Почему вы не разбудили меня?

– Тебе не в чем себя винить, дорогая, – мягко заметила тетушка Розелина. – Твоя мать нам все рассказала. Господин Фарук не должен был взваливать на тебя такой груз.

– А пока нам нужно подобрать нового крестного для моей дочки, – вздохнула Беренильда, целуя ребенка в лоб. – Как и имя, моя милая Офелия, когда вы успокоитесь. Ну возьмите же себя в руки, – прибавила она с грустной улыбкой. – Я тоже немного привязалась к этому бесстыднику, но мы должны думать о собственном будущем.

Дрожа от внутреннего холода, Офелия прижалась ухом к динамику. Она все еще ждала от Торна чуда и ничего не могла с собой поделать. Он выглядел таким решительным, таким уверенным там, на берегу, у подножия маяка. Наверняка у него уже созрел какой-то план…

Между тем Торн завершал свое выступление цитатой из Межсемейной конституции, напоминая о правах каждого члена Семьи. Офелия старалась не пропустить ни одного слова, сам звук его голоса вселял в нее надежду.

– Всё! – объявил телеграфист отеля. – Интендант закончил свою речь!

Толпа, окружившая радиоприемник, затаила дыхание. Голос Торна сменился скрипом стульев и невнятным гулом. Но когда откуда-то из глубины раздался голос Фарука, снова воцарилось молчание.

– Благодарим вас за столь обстоятельный доклад. Ваша просьба о… э-э…

– О реабилитации, монсеньор.

Офелия узнала характерный шепоток юного референта.

– Именно так, – сказал Фарук. – Ваша просьба о реабилитации принята к рассмотрению и зарегистрирована в книге… э-э…

– Жалоб, монсеньор.

– Именно так. Мы ее обсудим, а затем поставим вопрос на голосование… э-э…

– Депутатов, монсеньор.

– Именно так. Вы свободны.

– Я хотел бы сделать заявление, – прозвучал голос Торна.

Послышался шелест бумаги. Офелия ясно представляла, как Фарук листает свой блокнот-памятку.

– Оно включено в повестку дня?

– Нет, – ответил Торн. – Я прошу вас дать мне три дополнительных минуты к моему выступлению. Этого достаточно для того, что я собираюсь объявить.

– Будьте кратки.

Раздался звук воды, льющейся в стакан, – видимо, у Торна пересохло горло. Сделав глоток и откашлявшись, он сказал:

– Монсеньор, у меня в руках договор, который мы с вами заключили. Согласно этому документу, я обязался жениться на чтице с Анимы, объединить ее семейный дар со своим и представить вам расшифровку вашей Книги в обмен на дворянский титул.

– Что еще за бред? – воскликнула мать Офелии. – Какой такой договор?

Офелия сделала ей знак замолчать и еще плотнее прижала ухо к приемнику. Даже Беренильда застыла в кресле, став похожей на фарфоровую куклу.

– Да, – отозвался Фарук после некоторого колебания. – Я помню. Кстати говоря, ожидание слишком затянулось.

И вдруг из приемника донесся треск разорванной бумаги под негодующие восклицания собравшихся.

– Вот, – прозвучал спокойный голос Торна. – Я уничтожил договор. Я отказываюсь от женитьбы, я не буду читать вашу Книгу и подаю в отставку. Хочу подчеркнуть, что это решение я принял самостоятельно, а значит, и за все последствия буду отвечать сам. Благодарю за внимание.

Удивление сменились возмущенными криками, но ужаснее всего было молчание Фарука. Раздались удары молотка, кто-то потребовал тишины, а потом заиграла музыка.

Оцепеневшие слушатели продолжали стоять вокруг приемника.

– Почему?

Все взгляды обратились к Беренильде. Расширенные глаза, дрожащий подбородок, сморщенный лоб, искривленный судорогой рот – сейчас красавицу невозможно было узнать. От безупречной светской дамы не осталось и следа.

– Почему? – повторила она безжизненным голосом. – Почему он так поступил? Он просто сошел с ума!

Ее тело сотрясли такие бурные рыдания, что испуганная Агата поспешила взять младенца у нее из рук. Беренильда скрючилась в кресле, как после жестокого удара в живот, и умоляюще взглянула на Офелию.

– Прошу вас, не бросайте моего мальчика!

Офелия застыла, будто окаменев, но миг спустя почувствовала, как в ее теле завибрировала каждая клеточка. Заявление Торна словно отпустило внутренний тормоз, и какая-то темная сила, давившая на ее сознание уже много дней, внезапно улетучилась, как облако пара. Офелия сделала глубокий вдох.

Ситуация вдруг стала предельно ясной.

Девушка встала и подошла к Беренильде, которая устремила на нее растерянный взгляд.

– Даю вам два обещания, мадам. Я не откажусь от Торна и придумаю достойное имя для вашей дочери.

– Я могу узнать, что, собственно, ты собираешься делать? – поинтересовалась мать, подбоченившись. – Ты слышала, что сказал господин Торн. Этот дурацкий фарс закончился, и мы возвращаемся домой.

– Без меня, мама. Я возвращаюсь наверх!

Заявление Офелии было выслушано с недоверием: родные хмурились, ворчали, возмущались, доходило даже до нервного смеха, но никто, похоже, не думал, что девушка говорит серьезно.

Никто, кроме Ренара.

– Наверх? – испуганно переспросил он. – Вы хотите сказать, в Небоград? Но из-за съезда Семейных Штатов не осталось ни свободных дирижаблей, ни саней. Даже людям из «Каравана Карнавала» в Асгарде, – Ренар показал пальцем в окно, – пока не разрешают взлетать. В любом случае ваш жених… ваш бывший жених предупредил меня, чтоб я не выпускал вас за порог отеля. Это слишком опасно, – заключил он, скрестив на груди могучие руки.

– Вам не придется нарушать приказание Торна, – успокоила его Офелия. – Я не выйду из отеля. Я пройду здесь.

Она указала на зеркало в холле. Всем своим существом девушка чувствовала, что теперь сможет это сделать. Ей стала ясна причина прошлых неудач: раньше она себя обманывала, но теперь все будет иначе.

– Ну нет! – запротестовал Ренар, хватая ее за плечи. – Я ведь не смогу пройти вместе с тобой, малыш!

Офелия попросила у портье ручное зеркальце и карандаш с блокнотом. Зеркальце она отдала Ренару, а письменные принадлежности оставила себе.

– Постоянно заглядывайте в это зеркало. Я буду слать вам письма, и вы сможете следить за моими передвижениями.

Ренар нахмурил рыжие брови, похожие на два горящих куста, и вынул из глазницы монокль.

– Возьмите тогда эту штуку. И будьте очень осторожны, чтобы вас опять не придушили, ладно? Вы мой босс, а мне не хотелось бы потерять работу.

– Спасибо, – сказала Офелия, с трудом сдерживая улыбку. – За монокль и за то, что спасли меня там, у маяка.

Мать Офелии разинула было рот, но тетушка Розелина не дала разразиться буре:

– Я думаю, что выскажу общее мнение: твой план очень неразумен. Куда ты собралась? На съезд Семейных Штатов? Сомневаюсь, что тебя туда пустят. Там на каждом шагу жандармы.

– Я не собираюсь появляться при Дворе.

Тетушка Розелина растерялась:

– Я ничего не понимаю. Куда же ты собралась?

– Вы помните статью в «Nibelungen» о матрасах? Там говорилось о том, что из-за перевозки матрасов лифты работали с перебоями. Тогда мне это показалось бессмыслицей, но сейчас я все поняла. С мануфактуры Матушки Хильдегард были украдены четыре матраса и четверо песочных часов. Мы знаем, что их использовали для похищений. Именно эти матрасы и вызвали перебои с лифтами, понимаете? Если я найду матрасы, то найду пропавших. Если найду пропавших, то смогу спасти Торна. Я приняла решение, – заключила Офелия твердо, чтобы положить конец протестам родственников. – Я ухожу, и неважно, согласны вы со мной или нет.

– Моя дочь сошла с ума! – завопила мать Офелии. – Ты так и не поняла, что он публично тебя отверг, твой драгоценный господин Торн! Я запрещаю тебе снова рисковать ради него!

Офелия крепко стянула волосы шарфом, чтобы они не лезли ей в лицо, и посмотрела матери прямо в глаза:

– Это вы ничего не поняли, мама. Вы считаете Торна чудовищным эгоистом, но вы неправы… Я тоже раньше так думала, – неохотно призналась она. – Убедила себя, что он хочет прочитать Книгу Фарука из честолюбия, но причина в другом, совсем в другом. А сейчас Торн отказался от женитьбы, чтобы защитить нас, и мы не можем бросить его на произвол судьбы.

– О чем вы говорите? – с тревогой спросила Беренильда. – Что за другая причина?

– Я пока не знаю, – ответила Офелия, – но узнáю обязательно.

Она инстинктивно чувствовала: существует связь между тем, что открыла ей Матушка Хильдегард, и Богом, упоминавшимся в письмах. «Этому парню, милая моя, лучше не переходить дорожку. Видишь, что происходит с теми, кто слишком настойчиво интересуется Книгами?» Чем больше девушка думала об этих словах, тем очевиднее становился для нее ответ: Торн с самого начала вел собственное расследование. Желая поместить Матушку Хильдегард под арест, он тем самым пытался ее защитить.

Когда Офелия решительно направилась к зеркалу в холле, мать властным жестом попыталась ее остановить. Но тут вмешался отец:

– Дорогая, я думаю, мы должны позволить нашей дочери самой принимать решения. Мы слишком долго навязывали ей свою волю.

Докладчица, которая до сих пор старалась держаться незаметно, не вытерпела. Она так резко встала на пути Офелии, что подол ее черного платья угрожающе заколыхался. Выпученные глаза поверх золотых очков холодно уставились на девушку.

– Поскольку твои родители, по-видимому, не имеют на тебя никакого влияния, я вынуждена вмешаться. Ты больше не будешь помогать этому человеку. Если бы я знала раньше, что он занимается такими сомнительными делами, я бы написала о нем в отчете нашим дорогим Настоятельницам. Он обманул их и оскорбил всю нашу Семью. Я запрещаю тебе проходить сквозь зеркала ради него; слышишь меня, девочка?

Офелия твердо выдержала ее взгляд. Ей ужасно хотелось дать Докладчице отпор, но тут вмешался крестный.

– Если вы собираетесь ей помешать, вам придется сначала иметь дело со мной. Давай, девочка, – пробормотал он в усы. – Похоже, твой парень – тоже ревнитель в своем роде, верно? За одно это я помогу тебе помочь ему.

– Спасибо, крестный.

Не обращая внимания на оскорбленную мину Докладчицы и изумленные взгляды родственников, Офелия подошла к зеркалу вплотную и посмотрела на свое отражение. Она увидела решительное лицо в синяках и царапинах и почувствовала, что готова наконец признать ту правду, которую сама от себя скрывала.

Она не нужна была Торну. Это ей нужен был Торн.

И зеркальная гладь расступилась, поглотив душу и тело Офелии.

Матрасы

Офелия вынырнула из зеркала в конторе «Семейной мануфактуры Хильдегард & Co». Здесь было тихо и темно. Включив лампу, она стала рыться в бездонных ящиках стола Матушки Хильдегард и через несколько минут нашла то, что искала: проспекты со схемами общественного транспорта. Она видела их среди папок и бухгалтерских книг, которые совсем недавно здесь изучал Торн.

Схему с Розами Ветров Офелия сразу отложила как ненужную: эти переходы располагались только на верхних этажах Небограда и были слишком узки, чтобы проносить через них матрасы.

Девушка развернула схему городских лифтов.

Мануфактура находилась на нижнем уровне города, между канализацией и бесчисленными машинными цехами. Эти подвалы обслуживались несколькими лифтами, но Офелия не располагала временем, чтобы все их осматривать. Нужно было максимально сузить зону поиска. На этаже, где располагалась мануфактура, останавливался только один лифт, и шел он только на верхние этажи.

Значит, похитители матрасов могли в нем только подниматься.

Итак, можно было начинать поиски.

Девушка открыла дверь, ведущую в ангар, и оказалась на лестнице, с которой ее столкнул Филибер. С высоты она видела, что Песочницы пусты – за шторами больше не мелькали тени, поскольку все голубые часы были изъяты из обращения. Офелия наклонилась над ограждением и поискала глазами грузовой лифт, о ремонте которого упоминал управляющий. Она не сомневалась, что четыре украденных матраса покинули мануфактуру именно в нем. Оставалось выяснить, на какой этаж их доставили.

Офелия вернулась в контору, прошла через цех и вестибюль и очутилась в просторном дворе. Там она увидела груды старых отсыревших матрасов – явно не тех, что интересовали воров. Девушка двинулась вдоль серой стены мануфактуры и наконец нашла важную улику. В стене обнаружилась лифтовая решетка, а возле нее валялись обломки кроватей и лоскутки муслина – из этой ткани были сшиты занавеси для Песочниц. Значит, именно сюда поднялся лифт, и похитители выгрузили украденные кровати именно здесь. Оставив себе матрасы, они предпочли избавиться от деревянных рам, кроватных сеток и балдахинов в укромном месте двора, а не перед окнами мануфактуры.

Девушка расстегнула перчатки. Она не привыкла читать предметы без разрешения их владельцев, но сейчас речь шла о никому не нужном мусоре, и долг Главной семейной чтицы требовал сделать это ради общего блага.

Офелия поочередно ощупала обломки деревянных рам. Как она и предполагала, последними, кто держал их в руках, были сами воры. По мере того как она читала руками их ощущения, в ее голове возникали яркие образы. Кожаные перчатки. Бородатые, заросшие лица. Прерывистое дыхание. Быстрые взгляды в сторону цеха на другом конце двора. Их было не меньше трех, а может, и четверо. Офелия не могла прочесть мысли этих людей, но точно угадывала их состояние: они были насторожены, действовали по заранее продуманному плану и сильно нервничали. Наконец-то у нее появился след!

Неожиданный шум заставил ее вздрогнуть. В мусоре в поисках чего-нибудь съедобного рылся горностай. На всякий случай Офелия достала из кармана монокль Гаэль и приложила к очкам. Убедившись, что рядом нет Невидимок или коварных иллюзий-ловушек, она направилась к единственному лифту на этом этаже.

Сверившись со схемой, Офелия поняла, что лифт поднимается только на два пролета. На одном из этажей находился угольный склад. Воры, без сомнения, доехали до следующего этажа и там пересели на другой лифт.

Девушка повернула рычаг, поднялась на два пролета и очутилась на зловонной улице, куда машины и трубы мануфактуры выбрасывали струи горячего пара. Теперь ей предстояло сделать сложный выбор: она оказалась на пересадочном узле. Здесь останавливались пять лифтов. Воры могли выбрать любой из них. Офелии ничего не оставалось, как прочитать каждую кабину, чтобы найти их следы.

Она порылась в карманах, нашла блокнот, нацарапала на листке записку и приложила ее к своему зеркальцу. Если Ренар смотрел сейчас в то зеркало, которое она оставила ему, то мог прочесть следующее: «Все в порядке, расследование продвигается». Конечно, более чем лаконично, но достаточно, чтобы успокоить семью.

Офелия подошла к ближайшему лифту и дернула за шнур. На нижних этажах Небограда не было грумов, которые подавали лифт по сигналу. А значит, она могла действовать по своему усмотрению.

Войдя в кабину, девушка сделала глубокий вдох и взялась за рычаг голой рукой. Офелия надеялась, что, погрузившись в прошлое, рано или поздно наткнется на какой-нибудь след, оставленный ворами. На нее нахлынула волна ощущений. Поочередно она испытала раздражение, усталость, возбуждение, озабоченность, изнеможение, тревогу, волнение, нетерпение, разочарование – хотя ни одна из этих эмоций не была ее собственной. Офелия и раньше читала предметы общего пользования, но совсем не такие, как этот рычаг – его поворачивали вверх-вниз несколько десятков раз, и так каждый день, каждую неделю, каждый месяц и каждый год. Когда она выпустила рычаг, так ничего и не узнав, ей понадобилось несколько минут, чтобы вспомнить, кто она такая и что здесь делает.

Девушка вышла из кабины и, вдохнув горячий уличный пар, дернула шнур следующего лифта. Еще одно безрезультатное чтение.

В третьем лифте Офелии пришлось сделать передышку. Ее рука дрожала, а стекла очков помутнели. Чужие эмоции пронзали ее, словно электрические разряды, испытывая на прочность сознание и тело. Она уже начала сомневаться, не закралась ли ошибка в ее расследование, когда наконец в четвертом лифте напала на след воров. Тот же букет ощущений: настороженность, сосредоточенность на четком выполнении плана, напряжение.

Теперь нужно было прочитать подробности и уточнить, на каком этаже они вышли. Она опять взялась за рычаг, постепенно возвращаясь из прошлого: день за днем, неделя за неделей, месяц за месяцем. И, уловив сигнал, постаралась как можно глубже проникнуть в сознание похитителей.

Наконец-то, последний… до чего же они тяжелые, эти матрасы… лучше думать о премии… осталось три… опять рабочие… ворчат, что мы их задерживаем… думать о премии… осталось два…Черт, рабочие… Нет места, чтоб поднять все разом… Думать о премии… Давай, первый… Надо пользоваться, пока путь свободен… Думать о премии…

Офелия выпустила рычаг. От мысленного напряжения заболела голова, зато теперь у нее было достаточно материала, чтобы расставить все по местам. Воры сделали четыре ходки, каждый раз перевозя по одному матрасу на тринадцатый подвальный этаж. Девушка захлопнула решетку лифта и повернула рычаг, чтобы повторить их маршрут.

Судя по схеме, на тринадцатом этаже была только одна пересадка. Но когда Офелия прочитала кабину следующего лифта, сигнал исчез. Характерное сочетание ощущений – настороженности, сосредоточенности и напряжения – бесследно пропало; это могло объясняться только резкой переменой настроения у воров.

Они избавились от матрасов здесь, на тринадцатом этаже.

Офелия почувствовала, что ее сердце бьется как метроном: один удар от радости, другой – от страха. Она осторожно вышла на улицу, осматривая замызганные витрины. Местность вызвала у нее ощущение дежавю: знакомые мрачные проулки, вонючие канализационные трубы, влажные испарения… В ночной тьме, среди облаков дыма и вспышек огня девушка различала силуэты работающих людей. Куда же воры доставили матрасы? В этот литейный цех? В ту мастерскую по изготовлению фарфора? Вон на тот газовый завод?

Офелия остановилась перед фасадом здания с потухшими красными лампочками; его окна были залеплены старыми афишами. Значит, предчувствие ее не обмануло, она здесь и вправду была. «Иллюзион» – заведение, которое Кунигунда закрыла по причине банкротства…

Идеальный тайник.

Окутанная туманом улица была безлюдна. От мысли, что ей придется войти в здание одной, у девушки пересохло во рту, но приходилось спешить. Ее рука дрожала, когда она писала новую записку Ренару:

«13-й подвальный этаж, заведение “Иллюзион” с красными лампочками. Я только взгляну и сразу вернусь.»

Офелия готовилась к тому, что придется взламывать дверь, и растерялась, когда та открылась от первого же толчка. Никогда прежде она не переступала порог такого заведения. От лампочек под потолком шел слабый красноватый свет – вероятно, это была иллюзия аварийного освещения. Красные ковры, красные шторы, красная бархатная обивка мебели, красные лестницы – девушке показалось, что она очутилась не в холле, а внутри человеческого организма.

Пока что Офелия не видела ни матрасов, ни пропавших.

Она бесшумно подошла к телефону на стойке при входе и сняла трубку. Трубка молчала. Офелия успокаивающе погладила шарф, концы которого нервно трепетали в воздухе. Что бы там ни было, им – ей и шарфу – придется во всем разбираться самостоятельно.

Таблички-указатели, оформленные в виде длинных красных перчаток, вели на второй этаж. Надписи гласили:

ДВОРЯНИН С ВЕЕРОМ

ИГРА В ЧЕТЫРЕ РУКИ

ЧУЛКИ ИЗ ЧЕРНОГО БАРХАТА

ТРИ ЗАГАДОЧНЫЕ ДАМЫ: ВИД СО СПИНЫ

Офелия пошла по левой лестнице: правая, обвалившаяся от сырости, была огорожена. На втором этаже царила такая же полутьма, как внизу, но обстановка оказалась совершенно иной. Большие мраморные статуи – женщины в масках – стояли парами у каждой из четырех черных дверей.

Офелия проскользнула в центральную галерею; вдоль ее стен тянулись экраны. Каждый из них представлял живую картину, на которой иллюзорные красотки подмигивали посетителям, оголяя плечи или посылая им кончиками пальцев воздушные поцелуи. Девушка подошла к двери с табличкой «ДВОРЯНИН С ВЕЕРОМ». Дрожь охватила ее, когда она заметила, что глаза статуй в прорезях масок неотступно следят за каждым ее движением. Она снова воспользовалась моноклем Гаэль. Иллюзия сразу исчезла, а статуи превратились в обычный элемент интерьера.

Спрятав монокль, Офелия бесшумно отворила дверь и вошла.

Полутемная комната представляла собой скопище драпировок, круглых столиков, ковров, непрерывно меняющих свои очертания из-за игры света и тени, и валяющихся на полу подушек. Едва Офелия переступила порог, как у нее нестерпимо разболелась голова. Мысли смешались, как нитки в кудели. Девушка тут же запуталась ногами в подушках и, чтобы не упасть, схватилась за столик, опрокинув стоявшую на нем вазу с искусственными цветами.

Офелия уже не могла вспомнить, зачем она пришла сюда, но интуиция подсказывала ей, что лучше уйти.

Опершись на столик, который с каждой минутой все больше приобретал под ее рукой консистенцию студня, она высматривала дверь, через которую вошла, но не могла ее найти. Комната вдруг оказалась абсолютно непроницаемой.

Офелия стала искать зеркало, пробираясь сквозь горы подушек, как сквозь зыбучие пески. Споткнувшись, она рухнула на пол и от неожиданности даже не обратила внимания на резкую боль в руке.

Повернув голову, Офелия поняла, что виной ее падения на этот раз стала вовсе не подушка. Рядом с ней лежал мужчина с длинной бородой, в атласном халате. Почему граф Харольд выбрал для сна такое неудобное место?

Хотя, в сущности, он был прав. Эта гора подушек – зыбкое ложе, пол гораздо комфортнее…

Офелия еще долго лежала бы так, глядя в потолок, если бы шарф не начал шлепать ее по очкам, и шлепал до тех пор, пока они не соскользнули у нее с носа.

«Монокль, – вяло подумала Офелия. – Надо посмотреть в монокль».

Она достала его из кармана и вставила в левую глазницу, зажмурив правый глаз. В голове все прояснилось. Это место было комнатой-ловушкой!

Офелия опустилась на колени рядом с графом Харольдом и постаралась внимательно его рассмотреть, несмотря на окружающий сумрак. Татуированные веки Миража были сомкнуты.

– Господин граф! – негромко окликнула его Офелия.

Но граф пребывал в глубочайшем сне. Не отнимая от глаза монокль, Офелия осмотрелась и пришла к заключению, что он пользовался здесь всеми удобствами: на столиках высились стопки книг, громоздились табакерки, бонбоньерки, графины с водой и флаконы с духами. В интерьере чувствовалась какая-то чрезмерная утонченность, и она казалась Офелии жутковатой.

Девушка заметила тюфяк, лежавший прямо на полу, – возможно, это был один из украденных матрасов. Она поняла, что не ошиб-

лась, увидев голубые песочные часы, подвешенные над головой графа, точно игрушка над детской люлькой. Дотянуться до них и разбить смог бы лишь тот, кто не находился под действием одурманивающей сонливости.

Что касается двери, то теперь, благодаря моноклю, Офелия поняла, почему не увидела ее: она была скрыта за иллюзорной стеной.

Верх коварства!

– Господин граф, – повторила Офелия. – Вы меня слышите?

В длинной белокурой бороде Миража не дрогнул ни один волосок. Может быть, он был туговат на ухо, но девушку встревожило это молчание. Придерживая монокль, она наклонилась и приложила ухо к его рту.

Он не дышал.

У Офелии тоже перехватило дыхание. Неужели она пришла слишком поздно? На теле графа не было никаких признаков травмы или агонии. Неужели его убил шок от иллюзии? Девушка торопливо расстегнула перчатки и пощупала пульс графа – сначала на запястье, потом на шее. Ей пришлось признать очевидное: старый опекун шевалье был мертв… и умер он недавно – тело еще не успело остыть.

Офелия встала. Помочь ему она уже не могла, но могла попытаться спасти других.

Девушка направилась во вторую темную комнату, называвшуюся «ИГРА В ЧЕТЫРЕ РУКИ». На этот раз, прежде чем переступить порог, она осмотрелась, придерживая монокль под очками. Здесь не осталось никаких следов увеселений, ни иллюзорных, ни реальных; такая же изысканная обстановка, как у графа Харольда: изобилие цветов, табакерок, подушек, книг, флаконов и… снова висящие над матрасом, так высоко, что не дотянуться, голубые часы. Несмотря на монокль, рассеивающий иллюзии, девушка почувствовала гнетущую тяжесть, от которой у нее загудело в голове. Она оказалась во второй комнате-ловушке. Попасть в плен нескончаемых горячечных иллюзий – такая пытка была хуже любых телесных страданий.

Офелия заметила мужчину, который лежал с запрокинутой головой, и бросилась к нему. На закрытых веках незнакомца она увидела татуировку Миражей. Возможно, это был начальник полиции – первая жертва похитителей.

Он тоже уже не дышал, несмотря на отсутствие ран и следов борьбы, – этакая марионетка, у которой просто перерезали нити.

И однако, его тело было еще теплым.

Офелия медленно отошла, зажав ладонью рот, чтобы не закричать от ужаса. Теперь она понимала, что дверь внизу оставили открытой неслучайно. В «Иллюзионе» вместе с ней сейчас находился еще кто-то. Кто-то, пришедший специально, чтобы прикончить пленников.

Девушка выскочила из «ИГРЫ В ЧЕТЫРЕ РУКИ», проскользнула через галерею с экранами и вышла к лестнице. Ноги сами несли ее к выходу, подальше от этого заведения, но она не могла убежать – теперь, когда была так близка к цели. Отступиться сейчас – значило погубить и Торна, и Арчибальда.

Еще две комнаты. Только две комнаты – и она уйдет отсюда.

С бесконечными предосторожностями, готовясь кинуться прочь при первом подозрительном звуке, Офелия толкнула дверь с табличкой «ЧУЛКИ ИЗ ЧЕРНОГО БАРХАТА» и огляделась, не вынимая монокля. Эта комната была точной копией двух предыдущих. Офелия похолодела, обнаружив посреди подушек и столиков полулежащего в кресле человека. Голова его бессильно свешивалась набок.

Арчибальд!

В спешке Офелия чуть было не опрокинула проигрыватель. Ей пришлось присесть перед креслом, чтобы рассмотреть лицо Арчибальда, скрытое тусклыми спутанными волосами. Оно было ужасно. Офелия так сильно тряхнула Арчибальда, что чуть не выронила монокль.

– Пожалуйста, прошу вас, не умирайте, – прошептала она.

Его рука упала с подлокотника и бессильно повисла в воздухе. Арчибальд не просыпался. Офелия лихорадочно нащупывала его пульс. Если она и сюда опоздала, то никогда себе этого не простит.

Но вот она вздохнула с облегчением: сердце посла билось. Очень слабо, но еще билось. Арчибальд уцелел, несмотря на козни убийцы и прерванную связь с Паутиной.

– Я вытащу вас отсюда, – пообещала Офелия.

Она поискала среди подушек матрас. Удерживать в глазнице монокль, закрывая второй глаз, становилось все труднее. Наконец матрас обнаружился, но пришлось отыскивать и песочные часы. Они оказались на ковре. По-видимому, повесить их над матрасом похитители просто не успели.

Изо всех сил Офелия наступила на колбу часов и раздавила ее. Тело Арчибальда исчезло из кресла.

Оставалось надеяться, что посла сразу обнаружат в его спальне в Лунном Свете и окажут необходимую помощь. Если повезет, показания Арчибальда позволят вычислить шантажиста, автора анонимных писем. Офелия сунула осколки часов в карман, чтобы прочитать их потом. Может быть, с их помощью она сможет размотать клубок преступлений.

Но сейчас нужно было уходить, и как можно быстрее.

Офелия на цыпочках пересекла темную комнату и выскользнула на лестницу.

Но все эти предосторожности оказались тщетными: дорогу ей преградил силуэт, похожий на воздушный шар.

– Мадемуазель Главная семейная чтица, – сказал со вздохом барон Мельхиор. – Поверьте, мне очень хотелось бы избежать этой ситуации.

Искусство умирать

Барон Мельхиор шел Офелии навстречу, постукивая по паркету тростью с золотым набалдашником. На нем был редингот, расшитый павлиньими перьями, и девушке показалось, что за ней наблюдают десятки выпученных глаз. Что касается глаз барона Мельхиора, то в них читалось глубокое сожаление.

– Держите руки на виду, – ласково сказал он.

Офелии пришлось выпустить блокнот, который она нащупала в кармане. Ей следовало предупредить Ренара об опасности, когда еще была такая возможность. Сейчас уже слишком поздно.

– Вы пришли одна?

– Нет, – выдохнула Офелия.

Барон Мельхиор улыбнулся, и кончики его усов слегка приподнялись. В этой улыбке была не ирония, а сожаление.

– Вы пришли одна. Не хочу вас обидеть, но вы не умеете лгать.

Офелия почувствовала, как в ней просыпается гнев. Она считала этого человека жертвой, а он оказался преступником!

– О вас так не скажешь, вы отличный комедиант.

– Не судите слишком строго. Мои намерения всегда были благородными.

– Ваша сестра знает, как используется ее «Иллюзион»?

– Ее бывший «Иллюзион», – подчеркнул барон Мельхиор. – Нет, Кунигунда не знает, что здесь происходит. Это заведение, с его устаревшими иллюзиями, такое убожество! – и он брезгливо сморщился, показав на экран, где в этот момент из воды вынырнула нимфа и поманила их к себе. – Я придал ему более достойный и современный вид.

По мере того как барон к ней приближался, Офелия отступала. Барон преграждал ей путь к лестнице. Спрыгнуть вниз через перила означало переломать себе все кости. И, насколько Офелия могла заметить, вокруг не было ни одного зеркала. Положение выглядело безнадежным.

Рукой, обтянутой черной перчаткой и унизанной золотыми перстнями, барон Мельхиор указал на табличку с надписью «ТРИ ЗАГАДОЧНЫЕ ДАМЫ».

– Я как раз приканчивал нашего дорогого господина Чернова, когда услышал шум в соседней комнате. Не ожидал встретить вас. Как вы сюда попали? И как смогли пройти комнату-ловушку? Должен признаться, мадемуазель Главная семейная чтица, вы застали меня врасплох.

Девушку охватило леденящее чувство безысходности. Барон Мельхиор не даст ей выйти отсюда живой.

– А я полагала, что вы ненавидите насилие.

– Да, я его ненавижу. Если бы я знал, что Филибер так грубо с вами обойдется, то никогда бы не прибег к его услугам.

Офелия внимательно смотрела на барона Мельхиора в красном свете лампочек. Он казался искренним. Это могло бы сбить ее с толку, если бы она не заметила, что он медленно, но неуклонно перемещается, чтобы отрезать ей путь к отступлению и как можно дальше оттеснить от лестницы.

– Я придаю большое значение искусству жить, мадемуазель, но не меньше внимания уделяю искусству умереть. Цивилизованные люди должны уходить из жизни достойно, и именно такого способа устранить вас я ждал от Филибера. Я мог взять эту миссию на себя, – уверил ее барон Мельхиор, пожав плечами с видом фаталиста, – но господин Торн всегда держал вас в поле зрения… До сегодняшнего дня, по крайней мере.

– И все это для того, чтобы он не смог прочитать книгу Фарука? – прошептала Офелия.

– Мне крайне прискорбно, что столь компетентный человек сует свой нос куда не следует. Брак с вами был его ошибкой – ошибкой, которую я пытался исправить. Конечно, я мог бы убить господина Торна, а не вас, – благодушно добавил барон Мельхиор. – Не обижайтесь, но вы, на мой взгляд, куда менее значительная особа, чем он.

– Однако это не объясняет, почему вы так боитесь Книги.

Барон Мельхиор задумчиво покачал головой.

– Боюсь? Бросьте, вы ничего не понимаете.

– Вы боитесь, – настаивала Офелия. – Боитесь осуждения кого-то другого. Боитесь вашего Бога. Боитесь не оправдать его ожиданий. Вы все время толкуете о человеческом достоинстве, а сами похожи на раба, который только и думает, как угодить хозяину.

Наступила тишина, в которой Офелия слышала лишь стук своего сердца.

– Судя по вашему лицу, – пробормотал барон Мельхиор, – вы боитесь гораздо больше меня.

Двигаясь с величавой неспешностью, подобно огромному павлину, он продолжал ловко и незаметно оттеснять ее от лестницы, как будто ждал, что Офелия сдастся добровольно. Девушка отступала все дальше и наконец уперлась спиной в экран. А вдруг барон бросит ей в лицо какую-нибудь отвратительную иллюзию? Офелия крепко сжала в руке монокль, готовясь воспользоваться им в любую минуту. Нужно было выиграть время, чтобы найти путь к отступлению.

– Кто такой Бог?

– А это, дорогая мадемуазель, я не вправе сообщать вам.

– Вы убили своих кузенов, чтобы угодить ему, – сказала Офелия.

Барон Мельхиор состроил оскорбленную мину.

– Все было в высшей степени благопристойно. Никакой крови, никаких ран. Обещаю, что, если вы не будете мне мешать, вас ждет такой же эстетичный конец. Пожалуйста, уймите ваш шарф, – потребовал барон. – Для драной шерстяной тряпки у него слишком много энергии.

И в самом деле, шарф так метался, что Офелия с трудом его удерживала.

– Вы его нервируете.

– Он меня тоже. Привяжите его к чему-нибудь, прошу вас.

И барон Мельхиор указал тростью на ножку экрана. Офелии пришлось побороться с шарфом, при этом она старалась не выронить монокль. На мгновение у нее возникла мысль опрокинуть один из экранов на барона, но все они оказались привинченными к полу.

– Не понимаю, – пробормотала она. – Как вы могли опуститься до убийства?

Барон Мельхиор слегка поник, став похожим на сдувшийся шар.

– Мне очень жаль, что вы так это воспринимаете. Я уже сказал, что борюсь за иное будущее. Вон там лежат убийца, проливший кровь невинных, и клеветник, манипулировавший общественным мнением, – пояснил он, указав на двери, за которыми находились начальник полиции и шеф-редактор «Nibelungen». – Что касается этого ненормального графа Харольда – мало того, что он превратил ребенка, находившегося под его опекой, в злодея, а своих собак – в свирепых зверей, так он еще позволил себе публичные скандальные высказывания. Эти трое слишком долго компрометировали клан Миражей. Семейные Штаты собираются не чаще одного раза в пятнадцать лет – вы понимаете, что это значит? Возможность открыть перед Двором новые горизонты! А мои кузены мешали бы своей инертностью, и я счел своим моральным долгом устранить их.

– И заодно Арчибальда? Держать его здесь, разрушив семейные связи, тоже было вашим моральным долгом? Вы его чуть не убили.

Барон Мельхиор обиженно покачал головой, словно сам стал жертвой несправедливости.

– Господин посол поставил нас обоих в весьма затруднительное положение. Песочные часы, которые он так ловко у меня выкрал, были моим единственным средством уходить из реальности и возвращаться, когда мне вздумается. А у меня, знаете ли, очень искусные руки. Я установил на часы механизм собственного изобретения, чтобы использовать их повторно по своему желанию, не ломая кольца. А этот бездельник творил с ними что хотел! Конечно, я учел, что кто-то посторонний может случайно или умышленно дернуть за кольцо моих часов, поэтому и устроил здесь комнаты-ловушки. Но не предусмотрел только одного: что «посторонним» окажется посол собственной персоной. Из-за его исчезновения были приняты повышенные меры безопасности, и в каждом коридоре появились жандармы. Мне пришлось дожидаться съезда Семейных Штатов, чтобы наконец нанести визит моим гостям без боязни подвергнуться проверке документов и утомительным расспросам! Я надеюсь, ваш шарф привязан надежно, – неожиданно добавил барон Мельхиор любезным тоном. – Прошу вас, держите руки все время на виду! Ах, поверьте, эта ситуация не нравится мне так же, как и вам!

Привязанный шарф извивался, как угорь, растягивая свои и без того огромные дыры. Офелия отошла, делая вид, что уворачивается от его яростных взмахов. Этот шаг в сторону позволил ей переместиться: она больше не была прижата к экрану, и перед ней открывался проход слева от барона Мельхиора. Он был грузен и неповоротлив; если Офелии удастся его обогнуть, она окажется на лестнице раньше него.

– А вот я думаю, что эта ситуация, напротив, вам нравится.

Усы барона Мельхиора поникли.

– С чего вы это взяли?

– Обстановка комнат. Тон ваших писем. Манера изображать образцового чиновника. Вы цинично обсуждали со мной и с Торном ход расследования прямо перед «Иллюзионом», в двух шагах от своих жертв. – Слово за слово, сантиметр за сантиметром, Офелия увеличивала расстояние между ними. – Вы сказали, что не одобряете наш союз? Помнится, вы предлагали сшить мне свадебное платье. На самом деле вы играете с нами, как ребенок с куклой. И, вероятно, от этого меньше чувствуете куклой самого себя?

Барон Мельхиор оставался внешне спокойным, но Офелия могла бы поклясться, что павлиньи перья на его сюртуке задрожали. Он так сильно сжал трость обеими руками, что она скрипнула.

– Вы были обо мне лучшего мнения, когда я сделал все возможное, чтобы остановить нашего безрассудного шевалье. Если хотите знать, мадемуазель, я вообще не собирался никого убивать. Я планировал продержать кузенов здесь, пока не кончится съезд Семейных Штатов. Так же и с вами, моя дорогая: я надеялся, что вы проявите благоразумие и добровольно покинете Полюс. Поэтому каждому из вас я послал дружеское письмо, чтобы избежать болезненного противостояния. Вы не представляете, к каким предосторожностям мне пришлось прибегать в последние месяцы, чтобы не попасться в ваши проницательные ручки. Признаюсь, я взял на себя риск и позволил вам прочитать кольцо от моих часов, но знал, что этого ничтожно мало.

– Если убийство не было необходимой мерой, почему же вы предпочли именно его? – спросила Офелия.

Грусть, светившаяся в глазах барона Мельхиора, погасла, как огонек свечи.

– Помните, что я вам сказал вчера? «Мы должны нести свою ношу до конца». Не приняв во внимание мои письма, вы все свыклись с мыслью, что можете быть убиты. Поэтому я свыкся с мыслью стать вашим убийцей.

Внезапно шарф резко взмыл вверх и на какую-то секунду отвлек барона. Офелия поняла: другого шанса не будет, – и бросилась к лестнице.

Она рассчитывала на неповоротливость противника. Однако он ловким, почти небрежным движением схватил ее за запястье и опрокинул на пол. Офелия вскрикнула от боли, когда он хладнокровно выкрутил ей руку; локоть, уже пострадавший при падении с лестницы, издал жуткий хруст.

– Я сломал вам руку, – огорченно констатировал барон Мельхиор. – Вы могли этого избежать, если бы вели себя разумно.

Сквозь навернувшиеся слезы Офелия увидела черный монокль, который катился по полу, как монета. Не выпуская запястья Офелии, барон разбил его ударом трости.

– Монокль Нигилистки, – произнес он удивленно. – Я не знал, что они еще существуют. Так вот с чьей помощью вы разгуливали по моим комнатам-ловушкам! Итак, мадемуазель Главная семейная чтица, – проворковал он, прижимая Офелию к полу, – вы все еще думаете, что мне страшно? Признаюсь, что в одном пункте вы, возможно, были правы. – (Он наклонился к ней, и его усы защекотали ей ухо.) – Пожалуй, эта ситуация мне не так уж не-

приятна…

– Позвольте вас прервать.

Прижатая к полу, с выкрученной за спину рукой, Офелия с трудом подняла глаза и увидела тень, поднимающуюся по лестнице.

Сердце

Офелия смогла разглядеть лишь отблеск красных лампочек на пуговицах мундира. Действительно ли на лестнице был Торн, или она стала жертвой иллюзии?

Барон Мельхиор, должно быть, задался тем же вопросом, потому что прошло несколько секунд, прежде чем он опомнился:

– Для такой неудачной пары вы прямо неразлучны. Я полагал, господин Торн, что вы сейчас этажей на десять выше. Как вы нас нашли?

Торн спокойно, неторопливо преодолел последние ступеньки. Лежа на полу, Офелия не видела его лица, зато могла хорошенько рассмотреть его сапоги.

– Благодаря этой женщине, которую вы прижимаете к полу, – прозвучал над ней невозмутимый голос Торна. – Она сообщила о своем положении помощнику, а тот прислал мне телеграмму-молнию. Мне пришлось отменить встречи с целой когортой чиновников и руководством жандармерии, чтобы прийти сюда. Не волнуйтесь, я пришел один. И хочу поговорить с вами без лишних свиде-

телей.

Офелия не верила своим ушам. На съезде Семейных Штатов присутствует столько жандармов, а Торн решился прийти один? Она стиснула зубы, когда барон Мельхиор потянул ее за руку, заставляя встать и даже не беспокоясь о том, какую невыносимую боль ей причиняет. Он прижал Офелию к своему павлиньему наряду, словно партнершу в вальсе.

– Так нам будет удобнее вести переговоры. Слушаю вас, господин Торн.

Разметавшиеся волосы заслоняли лицо Офелии, но она все-таки увидела сквозь них, что Торн старается на нее не смотреть.

– Почему?

– Что означает ваш вопрос? – настороженно отозвался барон.

– Я пользуюсь вашей поддержкой с самого начала своей карьеры. Возможно, я никогда не стал бы интендантом, если бы вы не шепнули нужное слово в нужный момент нужному человеку. Вы часто помогали мне в судебных тяжбах и делах, которые не затрагивали ваши личные интересы. И никогда, ни разу вы не потребовали ответной услуги. Почему?

Барон Мельхиор смягчился, и на его лице появилось выражение отеческой благосклонности, что не мешало ему теребить многострадальную руку Офелии.

– Потому что я всегда чувствовал, что вы способны вершить чудеса. Я верю в вас, мой мальчик, больше, чем все остальные Миражи.

– Вы верите в меня, – повторил Торн.

По-прежнему сохраняя дистанцию и не двигаясь, он посмотрел на экраны, с которых иллюзии бросали на него призывные взгляды, потом на статуи в масках. Офелия догадалась, что он пытается понять, не затаились ли где-нибудь сообщники барона.

– Это кольцо от песочных часов, которое вы таким чудесным образом нашли на кровати Арчибальда… – произнес Торн после паузы. – Вы нашли его, потому что знали, что оно там есть. И воспользовались им, чтобы заставить меня устроить обыск на мануфактуре. А не будь кольца, вы придумали бы другую уловку. Вы были уверены, что я обязательно обнаружу подделку документов и установлю, что мануфактура причастна к похищениям. Любой ваш поступок провоцировал меня на определенные действия, вплоть до обвинения госпожи Хильдегард. Вы не предъявили мне счет, когда я сделал карьеру, но не потому что верили в меня, – заключил он спокойным, деловым тоном. – Вы сделали это, потому что собирались манипулировать мной, когда придет время.

– Помилуйте, – вздохнул барон Мельхиор. – Вы что же, хотите сказать, господин интендант, что я вас разочаровал?

– Я больше не интендант. А эта женщина, – (при этих словах Торн даже не взглянул на Офелию), – больше не моя невеста. Родители ждут ее, чтобы увезти на Аниму. Наши семейные дела отныне ее не касаются. Поговорим между собой, вдвоем, согласны?

Барон Мельхиор размышлял, не переставая теребить руку Офелии, и ей казалось, что она слышит хруст своих костей.

– Вы действительно отказались от женитьбы?

– Да, и от чтения Книги тоже. Ведь вы этого и хотели от меня, не правда ли? Вам больше нечего бояться анимистки.

– Отлично! – радостно воскликнул барон Мельхиор. Однако он не выпустил Офелию, а еще сильнее прижал ее к своему кружевному жабо, чуть не задушив. – У вас есть три главных достоинства, господин Торн. Вы стремительны, честны и миролюбивы. Ваше выступление по делу Отверженных было бе-зу-преч-ным! Эти клановые войны, бесконечная месть, вся эта кровь, пролитая из-за пустяков, – перечислял он, и его голос звенел от негодования, – мы должны положить им конец. Нам нужны такие люди, как вы, способные решать самые сложные проблемы цивилизованными административными мерами.

– Я больше не интендант, – напомнил Торн. – И навсегда останусь бастардом.

Барон Мельхиор так энергично замахал тростью, что перед носом у Офелии засвистел рассекаемый воздух.

– Позвольте возразить! Я предлагаю вам новую жизнь! Вернее, новые полномочия, которые поставят вас над монсеньором Фаруком и оградят от его болезненной одержимости Книгой. Вы будете пользоваться надежным покровительством, и вам больше никогда не придется опасаться ни за себя, ни за вашу тетушку. Вы хорошо меня поняли, господин Торн? Я не предлагаю вам быть пешкой. Я предлагаю вам стать моим партнером.

– Моя мать точно так же пользовалась этими полномочиями и покровительством. И вам известно, что с ней стало. Я хотел бы знать, – продолжал он чрезвычайно серьезно, – кто делает мне это предложение: вы или Бог, которому вы служите?

Барон Мельхиор так затрясся от смеха, что все его павлиньи перья заколыхались. Офелия прикусила губу, чтобы не закричать: при каждом толчке ей казалось, что ее локоть сейчас разлетится на тысячи осколков.

– Ах, господин Торн, если бы ваша мать была хоть вполовину так дальновидна, как вы, она не доживала бы свои дни изгнанной и умалишенной, – горячо возразил барон Мельхиор. – Так, значит, слухи верны, и вы унаследовали ее память? Что ж, лучшего кандидата нам не найти. Мы добьемся успеха – то есть вы добьетесь успеха – там, где она потерпела неудачу. Мы с вами избавим Полюс от коррупции, которая разъедает его, как гангрена. И даже больше: мы спасем монсеньора Фарука от дурных влияний. –

(Говоря это, он постукивал по плечу Офелии набалдашником трости.) – А сейчас, господин Торн, вот вам вопрос, который задают лишь немногим избранным: вы хотите встретиться с Богом?

– Это мое самое сильное желание.

Офелия настойчиво смотрела на Торна, пытаясь поймать его взгляд. Он ответил барону так пылко, и в его глазах загорелся такой живой интерес, что она сразу поняла, как он взволнован.

– Я устрою вам встречу, – пообещал барон Мельхиор. – Так я хотя бы компенсирую то, что не смог устроить ее госпоже Хильдегард. Ну, а сейчас нам надо заняться нашей юной особой, – вздохнул он, задрав подбородок Офелии набалдашником трости. – Убийство претит мне так же, как и вам, но, боюсь, она слишком много видела и слышала.

Торн задумчиво потер указательным пальцем нижнюю губу. В отличие от Офелии, у которой стекла очков заметно посинели от страха, он нисколько не беспокоился.

– Я согласен с вами, но предлагаю просто изменить ей память. Я наполовину Летописец и могу сделать так, что она забудет все здесь случившееся.

Офелия знала: это ложь. По собственному признанию Торна, он никогда не делал ничего подобного, но сейчас его слова звучали очень убедительно. Барон Мельхиор, казалось, тщательно обдумывал предложенный вариант, поигрывая тростью. Наконец он оставил в покое локоть Офелии, положив конец ее пытке, и даже в приступе галантности поцеловал ей руку.

– Польщен знакомством с вами, мадемуазель.

С этими словами он театрально распростер руки и освободил ее с таким видом, как будто выпустил в небо птицу из клетки.

Офелия даже не испытала облегчения, она была на грани нервного срыва. Шатаясь, девушка направилась к Торну, который невозмутимо ждал ее у лестницы.

Чем дальше отходила она от барона Мельхиора, тем больше боялась, что сейчас он передумает и раздавит ее одним ударом трости, как монокль Гаэль.

Однако он не двинулся с места.

Увидев искаженное лицо Офелии, Торн схватил ее за плечи:

– Что вы с ней сделали?

– Может быть, в вашей власти стереть ее воспоминания, но вам не удастся изменить ее натуру, – пренебрежительно ответил барон Мельхиор. – Эта девочка слишком любопытна и упряма, что рано или поздно очень осложнит нам жизнь. Не обижайтесь, дорогой партнер, но я предпочитаю свои методы.

Офелия его почти не слышала. Ее охватил странный жар, постепенно сменившийся острой болью, которая, как лезвие ножа, медленно входила под ребра. Девушка выскользнула из рук Торна, упала на колени и сжалась в комок.

– Это иллюзия моего собственного изобретения, – спокойно объяснил барон Мельхиор, неторопливо подходя ближе. – Я создаю ее прямо внутри тела. Сердце начинает биться как сумасшедшее, а потом останавливается. Безупречная смерть – без насилия, без спазмов, достойная и приличная. Разумеется, потом, во избежание проблем, мы объясним, что это был несчастный случай. Большой межсемейный трибунал с такими вещами не шутит.

Офелия лежала на полу, в холодной испарине, прижимая руки к груди и тщетно стараясь унять сердцебиение.

«Это иллюзия, это просто иллюзия, – твердила она себе. – Мне только кажется. Мое сердце в порядке. Это иллюзия, иллюзия, иллюзия…»

Но боль была нестерпимо реальной.

– Ну-с, а что вы скажете насчет моего предложения? – спросил барон Мельхиор, протягивая Торну руку. – Согласны, дорогой партнер?

И вдруг на очки Офелии брызнул фонтан крови. Она увидела, как на паркет, прямо рядом с ней, упали пять отсеченных пальцев, унизанных перстнями.

Барон Мельхиор, не веря своим глазам, уставился на изуродованную руку.

– Я… в чем дело?

– Отмените свою иллюзию.

Голос Торна шел откуда-то изнутри, как звериное рычание. Он не шевельнул и пальцем, но Офелия почувствовала, что он весь заряжен электричеством.

Изумленный барон Мельхиор выпучил глаза и побледнел при виде собственной крови, льющейся потоком по его сюртуку, брюкам и туфлям.

– Вы пустили в ход когти? – выдохнул он. – Вы сошли с ума! Я собирался исполнить ваше самое…

Торн схватил его за кружевное жабо и рванул с такой силой, что барон задохнулся.

– Я отказался от своего желания в тот самый миг, когда подал в отставку, – прошипел он сквозь зубы. – Отмените свою иллюзию!

Бледное лицо барона стал багровым, и он яростно ударил Торна тростью по лицу.

– Вы никогда не собирались вступать со мной в союз, никогда! Вы пользовались мной, чтобы спасти эту маленькую замарашку. А ведь я предлагал вам встречу с Богом! Смотрите, как из меня хлещет кровь! – возмутился он, потрясая искалеченной рукой. – Фу, как это грубо! Вы глубоко разочаровали меня, господин Торн.

Барон Мельхиор снова замахнулся тростью, но она упала на пол вместе с пальцами другой руки – Торн снова воспользовался своими когтями. Потеряв равновесие от боли и неожиданности, барон зашатался и упал на ограждение лестничной площадки; перила опасно прогнулись под его тяжестью.

Офелия смотрела на эту сцену сквозь упавшие на лицо волосы и забрызганные кровью очки. В глазах стремительно темнело, а сердце не выдерживало безумной скачки.

– Отмените свою иллюзию! – снова приказал Торн.

Барон Мельхиор разразился злобным смехом и приподнялся.

– Бросьте, вы же не собираетесь убивать министра элегантных искусств и представителя Бога!

Ударом ноги в живот Торн снова отбросил барона на ограждение, и на этот раз оно не выдержало. Услышав звон металла и хруст ломающихся костей, Офелия зажмурилась.

Она лежала на полу, не поднимая век, в темноте, чувствуя, как по всему ее телу разливается спокойствие. Бешеная пульсация крови замедлилась, пожар под кожей постепенно угасал. Боль утихала, а вскоре исчезла совсем. Удар за ударом выравнивался сердечный ритм. «Все творения Миражей исчезают после их смерти». Сердце Офелии снова стучало ровно, потому что сердце барона Мельхиора остановилось.

Когда она вновь открыла глаза, Торн стоял около нее на коленях.

Не говоря ни слова, он откинул с ее лица спутанные волосы, снял с нее очки и пристально посмотрел в глаза. Потом грубоватым, но опытным движением заправского врача повернул ее подбородок сначала в одну сторону, затем в другую, проверяя, может ли она фокусировать взгляд.

Офелия надеялась, что Торн не заметит, с каким трудом она сдерживает рыдания. Даже без очков она видела кровавую рану через все его лицо, пересекающую старый шрам, – след, который оставила трость барона Мельхиора. Глядя на Торна, на его насупленные брови и плотно сжатый рот, Офелия подумала, что лучше бы он дал волю своему гневу, а не сдерживал его.

Торн коротко спросил:

– Как сердце?

– Все хорошо, – пролепетала она. – Иллюзия кончилась. Я чувствую…

Офелия не успела договорить. Торн обнял ее и прижал к себе с такой силой, что у нее прервалось дыхание. Широко раскрыв глаза, но ничего не видя в темноте, она слушала учащенные удары его сердца и не понимала: почему он не обвиняет ее, не трясет яростно за плечи?

– Когда я сказал, что вы притягиваете беды, я не предлагал это доказывать.

Офелия больше не могла сдерживать слезы. Руки Торна дрогнули, когда она уткнулась лицом ему в грудь и зарыдала так, как не рыдала никогда в жизни; вопль рождался в самой глубине ее существа и рвался вверх, как торнадо. Торн терпеливо ждал; наконец девушка перестала всхлипывать, икать и вздрагивать – она выплакала все слезы. Потом они долго молчали, сидя на полу в красном свете лампочек.

– Я только хотела вам помочь, – наконец хрипло выговорила Офелия. – Но сама же все испортила.

– Вы о чем-то жалеете? Я – нет.

Теперь, когда в голосе Торна не было холода, его акцент звучал совсем по-другому.

– Вы восстановили против себя наши семьи и только что убили человека, – тихо сказала Офелия. – И все из-за меня.

Она почувствовала, что пальцы Торна касаются ее волос, шеи, спины так несмело, словно впервые. Похоже, ему не часто случалось кого-то утешать.

– Я не имел права вовлекать вас в свои дела. Я знал, что это опасно, но был убежден, что владел ситуацией, и эта ошибка чуть не стоила вам жизни. – Торн сделал длинную паузу, и по тому, как он задержал дыхание, Офелия решила, что он хочет в чем-то признаться, но не решается. – Я несколько раз пытался сказать вам одну вещь. Я не очень-то в ладах с формальностями, поэтому давайте закончим с ними и больше не будем об этом говорить. – Он прочистил горло, словно избавлялся от застрявших в нем слов, и пробурчал: – Я прошу у вас прощения.

Офелия сидела в уютной темноте под защитой рук Торна. И ей вдруг стало ясно, где ее истинное место в жизни. Оно было не на Полюсе и не на Аниме. Оно было рядом с Торном.

Девушка спросила, сама удивившись тому, как изменился ее голос:

– Кто такой Бог?

Торн промолчал, но Офелия ощутила, как напряглись его мускулы.

– Все дело в памяти вашей матери, – ответила она за него. – Передав вам свои воспоминания, она сделала вас очевидцем прошлого, да? И это прошлое вы тайно расследуете? Вы узнали, что существует кто-то могущественнее Духов Семей? Об этом сказано в Книге монсеньора Фарука?

– О том, что вы услышали сегодня, – прервал ее Торн, – не говорите никому и сами постарайтесь скорее забыть. Мельхиор был всего лишь звеном в длинной, очень длинной цепочке. Я уверен, что такие звенья есть на каждом ковчеге, в каждой Семье.

Пораженная Офелия вдруг вспомнила о «странном иноземце», про которого однажды говорила Докладчица, – человеке, способном влиять на решения Настоятельниц. Значит, интуиция ее не обманула: у событий, происходивших на Полюсе и на Аниме, были общие причины.

– Вы обещали мне… – начала Офелия. – Обещали не скрывать ничего, что касается меня напрямую. Вы должны сказать правду.

– Я беру свои слова назад, – объявил Торн без малейших колебаний. – Это гораздо серьезнее, чем какая-нибудь дворцовая интрига, – прибавил он веско. – Очень сложный механизм, в котором малейший сбой может привести к тотальной катастрофе, – поверьте, я знаю, о чем говорю. Вы еще можете отступить.

Офелию не интересовала такая возможность. Однако ей пришлось прекратить расспросы, когда она услышала, как ее шарф, привязанный к ножке экрана, нетерпеливо бьется о пол.

Отстранившись от Торна (рука сразу напомнила о себе резкой болью), Офелия надела очки. Ее распухшие от слез глаза видели плохо, зато в голове наступила полная ясность.

– Нам нельзя здесь оставаться. В «Иллюзионе» три трупа, вместе с бароном – четыре. Я успела спасти Арчибальда, но он находится под воздействием песочных часов и не сможет дать показания. Нам нужно бежать.

– Нет, – ответил Торн.

– Нет? У нас есть другой выход?

Взгляд Офелии сквозь испачканные кровью очки встретился с решительным взглядом Торна.

– «Нас» больше не существует. Брак отменен. Вы возвращаетесь к семье и живете своей жизнью, в которую я никогда не должен был вмешиваться. Что до меня, то я отдамся в руки правосудия и отвечу за свои действия. Собственно, я так и собирался поступить, когда получил телеграмму от вашего помощника. Что касается барона, – добавил Торн, глядя на провал, зиявший в ограждении, – я сделал то, что и должен был сделать. Мне уже случалось убивать людей в рамках необходимой самообороны, и это никогда не мешало мне брать на себя ответственность.

– Здесь совсем другое дело, и вы это прекрасно понимаете! – возразила Офелия. – Речь идет о Мираже, а для всех этих людей вы всего лишь… всего лишь…

У Торна скривились губы в гримасе, которую трудно было истолковать.

– Бастард, именно так. Я не строю никаких иллюзий и не рассчитываю на беспристрастный суд. Я всегда боролся со знатью, которая ставила себя выше законов, – отрезал он категорическим тоном, когда Офелия хотела возразить. – И сегодня я тоже не собираюсь скрываться от правосудия. – (Он взял ее за плечи и заглянул в глаза.) – Вы обещаете повиноваться моему решению?

После долгого упрямого молчания Офелия ответила:

– Обещаю.

Сделка

Смута при Дворе достигла предела. Где бы ни собирались придворные – в висячих садах, в термах, в ложах семейного театра или в игровых залах Парадиза, – они не находили себе места от возбуждения. У газетных киосков постоянно толпились любопытные в ожидании новых обстоятельств в «Деле „Иллюзиона“». Торна объявляли то предателем, то убийцей, то лжецом. Миражи, потрясенные больше других, жаждали подробностей, но у них не было времени носить траур. Их мир менялся, и менялся стремительно.

Вдруг, в одночасье, в нем появились новые лица. Невидимки и прочие Отверженные – те, кого давно уже считали бесправными, – расхаживали с гордо поднятыми головами. Новые кланы, новые соперники оспаривали друг у друга благосклонность Фарука. Это была знать совсем иного склада – поколение за поколением терпевшая муки холода и голода. Новоиспеченные аристократы не обладали ни утонченностью Миражей, ни дипломатическими свойствами Паутины, предпочитая шпагу – кружевам, действие – разговорам и охоту – светским салонам. Едва появившись при Дворе, они тут же проявили деловую хватку и заявили права на семейное имущество, которое давно уже было перераспределено в пользу других аристократических кланов.

И словно для того, чтобы еще больше накалить атмосферу, в Небограде высадился «Караван Карнавала», приглашенный неизвестно кем. В богатых кварталах невозможно было сделать и шагу, чтобы не наткнуться на взбешенного вельможу, доведенного до истерики адвоката или дрессировщика химер.

Отсутствие Фарука бросалось в глаза. После завершения съезда Семейных Штатов он закрылся в своих апартаментах, приказав никого к себе не пускать.

И, однако, именно к нему отправилась сегодня Офелия.

Она шла к Парадизу, где фальшивое солнце без конца садилось в фальшивое море. Каждый раз, когда ее руку, обвязанную шарфом, задевал в толчее прохожий, она испытывала мучительную боль, но, невзирая на это, продолжала идти быстрым шагом и, стоило какому-нибудь придворному пристать к ней с вопросами, сразу ныряла в толпу. Девушка уже не раз повторила свою версию случившегося родным, полиции, судьям и прессе и теперь не хотела терять ни секунды.

Тетушка Розелина появилась в тот миг, когда грум уже собирался закрыть решетку лифта. Офелия удивилась: она-то была уверена, что старушка находится в отеле вместе со всей семьей.

– Тебе, может, и удалось сбежать от родственников, но не от меня. Сейчас тебе больше, чем прежде, нужна наставница, девочка моя.

– Монсеньор Фарук хочет видеть меня одну, – возразила Офелия.

– Это мне не помешает проводить тебя до его дверей.

Кабина лифта медленно ползла вверх, хрустальные люстры на потолке качались и звенели.

– Докладчица настроила на тебя свой флюгер, – предупредила тетушка Розелина. – Она послала Настоятельницам отчет и ждет их ответа с минуты на минуту. Семейный совет Анимы не одобрит то, что ты собираешься сделать. И я не уверена, что сама одобряю твое намерение.

– Пока от них не придет телеграмма, я не обязана никому подчиняться, – решительно заявила Офелия. – Вот почему я попросила Фарука срочно меня принять.

– Господин Фарук согласился чересчур быстро, и мне это совсем не нравится. Беренильда много раз просила его о встрече, а он даже не удостоил ее ответом. Подумать только, мать его собственного ребенка! Она вынуждена бегать по салонам с младенцем на руках в поисках поддержки! Ты можешь представить себе Беренильду, которая что-то выпрашивает? Я еще никогда не видела ее в таком отчаянии. – (Тетушка Розелина вдруг осознала, что Офелия упорно молчит, придерживая обмотанный шарфом локоть и глядя куда-то в пространство.) – Я не питаю большой симпатии к господину Торну, – добавила она, смягчившись, – но то, как с ним поступают, просто возмутительно. Ему запретили общаться с родственниками, выступать в свою защиту в суде, а само заседание провели так поспешно, что судьи и сесть не успели. Даже Отверженные… бывшие Отверженные, я хочу сказать, – все от него отдалились. Я понимаю, как это тебя расстроило.

Офелия не ответила, предоставив заполнять паузу музыке, звучавшей из проигрывателя.

«Расстроило»? Нет, она испытывала совершенно другое чувство. Ей не часто приходилось кого-то ненавидеть, но ее отношение к барону Мельхиору, пусть даже мертвому, с каждым часом все больше походило на ненависть.

Никто при Дворе не хотел верить, что такой миролюбивый человек организовал похищение и убийство своих кузенов и покушения на молодую девушку; зато все сходились во мнении, что Торн на это вполне способен. К тому же он произвел плохое впечатление, объявив Фаруку об отставке и отказавшись от дипломатического брака с жительницей Анимы. Торн был признан главным обвиняемым не только в убийстве министра элегантных искусств, но также в убийствах графа Харольда, шеф-редактора «Nibelungen», начальника полиции и даже в странном исчезновении Матушки Хильдегард. К тому же ее письменное признание таинственным образом пропало.

Офелия сразу же заявила, что хочет быть свидетелем, но ей не разрешили выступить в суде. Секретарь просто записал ее показания, и было очевидно, что они так и останутся в ящике стола, куда он их убрал.

Вердикт был быстрым и беспощадным, как нож гильотины. Торна объявили предателем своего клана и приговорили к Аннигиляции свойств, унаследованных от обеих семей, с последующим изгнанием из города. Без когтей и без памяти, на растерзание зверям. И, словно посчитав заседание слишком затянутым, судьи решили его компенсировать быстрым исполнением приговора, которое назначили уже на следующую неделю.

Офелия с трудом сдерживала охватившие ее панику и гнев. Она этого не допустит! Когда Торн решил сдаться правосудию, она сказала, что подчинится его решению, но никогда не обещала, что будет безучастно стоять в стороне.

– Гинекей! – объявил грум.

Офелия хотела попросить его подняться выше, но кто-то дернул за шнур, чтобы войти в лифт.

Это был Арчибальд.

– Мое почтение! – сказал он с поклоном, приподняв потертый цилиндр.

Он выглядел как бродяга: такой же лохматый, небритый и неряшливо одетый. Даже грум нахмурился, глядя, как тот входит в ка-

бину.

– Вид у вас неважный, – заметила ему тетушка Розелина. – Как вы себя чувствуете?

– Примерно так же, как выгляжу, мадам.

На лице Арчибальда больше не появлялась озорная улыбка, его взгляд потух. Он был похож даже не на бродягу, а на призрак бродяги. Паутина не только разорвала с ним связь – она упорно носила по нему траур, считая, что телесное присутствие не делает его живым. Родные сестры относились к нему как к чужаку, управляющий бесследно исчез, а Матушка Хильдегард, бывшая неотъемлемой частью всей его жизни, умерла. Его привычный мир рухнул в одночасье. Офелия попыталась выразить ему сочувствие, но не смогла – у нее не было времени подбирать нужные слова. Вместо этого она коротко спросила:

– У вас есть новости?

Арчибальд снова надел цилиндр, щелкнул по нему и утвердительно кивнул, наливая себе бокал шампанского, которое достал из лифтового бара.

– Я только что беседовал, если можно так выразиться, с госпожой Фридой. Сначала она держалась довольно холодно, узнав, чтό меня к ней привело. Торн никогда не был так непопулярен, как сейчас. Слава богу, у меня все иначе: никто не может устоять перед Арчибальдом!

Офелия охотно ему верила. Ни один мужчина, кроме него, не мог безнаказанно входить в Гинекей Фарука и выходить из него, как он только что сделал.

– Госпожа Фрида – очень интересная фаворитка, – продолжал Арчибальд, сделав глоток шампанского. – У нее не только самые красивые ноги при дворе, но и необыкновенно длинная рука. Сделав несколько телефонных звонков, она смогла устроить мне пятиминутную встречу в комнате для свиданий. Для государственной тюрьмы это неслыханная удача.

– Значит, мы сможем поговорить с Торном?! – воскликнула Офелия, у которой от волнения сжалось сердце.

Тетушка Розелина посмотрела на нее с легким испугом, но промолчала.

Арчибальд слегка усмехнулся и покачал головой.

– Вы – нет. Госпожа Фрида согласилась оказать эту услугу только мне. Но я постараюсь максимально использовать свои пять минут, – пообещал он, стараясь сохранять серьезность. – Если Торн напишет записку, обязуюсь передать ее вам.

– Скажите ему, что мы его не бросим, – шепнула Офелия, сжав руку Арчибальда. – Это так благородно с вашей стороны! Торн это оценит.

Арчибальд недоуменно поднял брови. В его глазах вспыхнули искорки – такие же, как в бокале с шампанским, на мгновение превратив его в прежнего Арчибальда, – но тут же потухли.

– Торн оценит? – повторил он. – До сих пор я даже не думал, что два таких слова можно ставить рядом. Давайте развеем все недоразумения: я стараюсь не ради него. Я в долгу перед вами, Офелия, а я этого терпеть не могу. Гораздо приятнее самому иметь должников.

С тех пор как Арчибальд пришел в себя, они с Офелией редко беседовали. Девушка догадывалась, что ему стыдно. О своем пребывании в «Иллюзионе» он сохранил лишь смутные воспоминания, похожие на бред. Последний раз он имел дело с бароном Мельхиором в Лунном Свете, когда украл у него часы. Арчибальд смотрел на барона как на следующую жертву Матушки Хильдегард, ошибочно считая ее виновницей всех исчезновений. И решил использовать часы втайне от всех – в полной уверенности, что они приведут его к Хильдегард. Он надеялся, что при встрече сможет уговорить ее разрешить эту ситуацию тихо и мирно. А теперь расплачивался за свое заблуждение.

– Последний этаж! – объявил грум, открывая золоченую решетку лифта. – Личные апартаменты монсеньора Фарука. Входить разрешено только мадемуазель.

Тетушка Розелина придержала Офелию за плечо.

– Я ошиблась, ты уже не ребенок… Иди, – прибавила она сурово, – и покажи господину Фаруку, на что способна девушка с Анимы.

Как ни тяжело было Офелии, но она не смогла сдержать улыбку.

– Можете быть спокойны, тетушка.

Она шагнула на мраморный пол приемной.

Грум задвинул решетку, и лифт поплыл вниз, унося с собой Арчибальда, поднявшего бокал в честь Офелии, и тетушку Розелину, которая ободряюще махала ей рукой.

Девушка впервые оказалась на последнем этаже башни. Войдя в покои Фарука, она ожидала увидеть сочетание комфорта и экстравагантности. Однако приемная оказалась пустой, прохладной комнатой с высоким потолком; единственным ее украшением служила огромная золотая дверь. Поскольку здесь не было никого, кто мог бы объявить о ее приходе, а Офелия не хотела ждать, она сама открыла дверь и вошла.

Апартаменты Фарука удивили ее еще больше, чем приемная. Невообразимо длинные стеллажи с книгами, разделенные широкими, как улицы, проходами, тянулись в глубину зала. Шаги Офелии отзывались гулким эхом, пока она шла вдоль полок, высота которых в три раза превышала ее рост. Эта личная библиотека почти не уступала большой семейной Библиотеке на Аниме, где работали ее родители. Некоторые книги, несмотря на очевидные следы реставрации, были так ветхи, что, казалось, вот-вот рассыплются в прах.

Девушка чувствовала себя потерянной в этом мире вертикальных и горизонтальных линий.

– Есть кто-нибудь? – позвала она.

Ее голос, отразившись от мраморных плит, улетел в потолок, и снова наступила тишина.

В конце концов Офелия обнаружила Фарука в самой дальней книжной аллее. Он стоял, глубоко погруженный в чтение, так тихо и неподвижно, что Офелия сначала приняла его за мраморную фигуру.

– Монсеньор…

С невероятной медлительностью Фарук оторвал бледные глаза от книги и устремил их на Офелию. Исходившая от него невидимая сила мгновенно обрушилась на нее, как ледяной дождь.

– Спасибо, что согласились меня принять, монсеньор.

Фарук ничего не ответил, и Офелия почувствовала, как шарф нервно стянул ее сломанную руку.

– Вашего референта здесь нет? – уточнила она, огляды-

ваясь.

– Я его отпустил. Хотел быть с вами наедине.

От вялого голоса Фарука Офелию пробрал озноб, но она не позволила страху завладеть ею. Только не сейчас.

– Монсеньор, я пришла к вам, чтобы…

– Посмотрите.

Прервав ее, Фарук показал книгу, которую держал в руках. Офелия увидела, что это его блокнот-памятка. На последней странице Фарук довольно неумело приклеил фотографию, вырезанную из газеты. На ней был младенец с бледной кожей и закрытыми глазами. Внизу почерком Фарука была сделана краткая запись между двумя чернильными кляксами: «Дочь Бере-

нильды».

Такого Офелия от него не ожидала.

– Монсеньор, я пришла…

– Я хотел бы забыть об этом ребенке, – снова прервал ее Фарук и погрузился в созерцание фотографии. – Дети такие шумные, надоедливые, все время плачут, – вяло посетовал он. – Я всегда с трудом их выносил, но эту девочку мне особенно хотелось бы забыть. Она заняла мое место в жизни Беренильды и, чувствую, доставит мне много неприятностей. Я действительно хочу ее забыть, но почему же она не выходит у меня из головы?

Фарук закрыл блокнот и положил его на полку. Только тут Офелия увидела, что вся библиотека состоит из записных книжек: из сотен, тысяч записных книжек. Этот зал был письменной памятью

Фарука.

– Монсеньор, – не сдавалась Офелия, – я пришла, чтобы предложить вам…

Конец фразы замер у нее на губах. Фарук бесконечно медленно склонялся над ней, и так же медленно приближались его белые меха и белые волосы. Девушке почудилось, будто над нею нависла снежная лавина. Приподняв одним пальцем очки Офелии, Фарук пристально, с любопытством вгляделся в ее лицо. Теперь его магнетическая мощь стала такой гнетущей, что у девушки заложило уши, словно она прошла по туннелю под железнодорожным мостом.

– Так же и с вами, маленькая Артемида, – медленно произнес Фарук, выделяя каждый слог. – Мне уже не удается выбросить вас из головы… У вас сердитый вид, – вдруг объявил он.

Офелия судорожно втянула воздух, она слишком долго удерживала дыхание.

– У человека, за которого я должна была выйти замуж, через неделю отнимут его силу и беспомощного выбросят за пределы Небограда, на расправу зверям. Торн всегда служил вам верой и правдой, а вы даже не позаботились о справедливом судебном разбирательстве для него.

Фарук выпустил очки Офелии, и они снова упали ей на нос. Его ангельское, идеально гладкое лицо окаменело.

– Я незлопамятен по одной простой причине: у меня очень плохая память. Этот неблагодарный человек нарушил данное мне обещание так дерзко, – проворчал он, и в голосе его послышалась угроза, – что я не собираюсь его прощать. Надеюсь, маленькая Артемида, вы пришли сюда не с целью просить за него. Я не настолько дорожу вами, чтобы снизойти до этого человека.

Угроза Духа Семьи, произнесенная почти шепотом, сопровождалась таким выбросом энергии, что все тело Офелии охватила жгучая боль. Она знала: Фаруку бесполезно объяснять, что Торн порвал брачный контракт не для того, чтобы бросить ему вызов, а чтобы защитить ее, Офелию.

– Нет, – храбро ответила она. – Я просто хочу предложить вам сделку. – Еще более неловко, чем обычно – из-за сломанной руки, – она развернула лист бумаги, который бережно сохранила у себя. – Это копия контракта Торна, – объяснила она, – по которому он обязался жениться на мне, получить способности моей Семьи и расшифровать вашу Книгу. Я пришла, чтобы выполнить последнее условие вместо него.

Фарук слегка нахмурился, как будто изо всех сил пытался сосредоточиться. Он томительно долго читал документ, словно искал ошибку в формулировке или какую-нибудь скрытую каверзу. Когда он поднял глаза на Офелию, она увидела, что взгляд Духа Семьи загорелся опасным блеском.

– Вы хотите прочитать мою Книгу?

– Я хочу выполнить условия контракта, – уточнила Офелия. – А за то, что я прочту вашу Книгу, вы назначите свадьбу на сегодняшний день.

– И у вас нет других требований?

– Нет, монсеньор.

Губы Фарука дрогнули и начали медленно, очень медленно растягиваться в улыбке. Однако она не смягчила черты его лица – оно стало еще суровее, чем прежде.

– Договорились.

Чтение

Со старческой медлительностью Фарук провел Офелию через огромную дверь в свои личные покои.

Упорядоченный и прямолинейный мир библиотеки уступил место чудовищному беспорядку. Пестрые ковры едва виднелись под нагромождением разномастных предметов: мебели гигантских пропорций, пирамид из шкатулок и кальянов, длинных, как древесные стволы… Стены были сплошь залеплены картинками, грубо вырванными из книг.

Офелия несколько раз поскользнулась на огромных частях какого-то пазла, а подошвы ее ботинок то и дело прилипали к липкой массе – раздавленным карамелькам. Теперь девушка понимала, почему Фарук видел в новорожденной дочери соперницу. Он и сам был как ребенок…

– Садитесь, – сказал Дух Семьи. – Здесь вам будет удобнее.

Он поднял опрокинутое кресло и решительным движением смахнул со стола все, что на нем стояло: заварочный чайник, сахарницу, сливочник, блюдца; содержимое чашек пролилось на ковер, а фарфор разбился вдребезги.

Офелия с трудом взобралась на огромное кресло, и Фарук положил перед ней на стол Книгу. Словно стирая пыль, он провел рукой по переплету, инкрустированному драгоценными камнями, и тот оказался всего лишь иллюзией, которая исчезла как дым. Из-под него проступила простая гладкая кожа.

Офелия сосредоточенно поправила очки и несколько раз сжала и разжала пальцы, чтобы размять кожу своих перчаток чтицы – она как раз надела новую пару для такого необычного случая. От волнения ее бросило в жар, но она решила не поддаваться эмоциям, пока не выполнит свою часть контракта. Судьба Торна была в ее руках, и на этот раз – в буквальном смысле слова.

Осторожным, профессиональным жестом девушка приподняла за уголок первый лист. Страницы были сделаны из странного материала, больше всего походившего на человеческую кожу. Книга Фарука напоминала Книгу, которую Артемида хранила в семейном Архиве Анимы. Обе они насчитывали уже несколько веков, однако от них не доносилось даже самого легкого запаха гнили, а на гладких страницах не было ни пятнышка плесени. При свете настольной лампы страницы в Книге Фарука казались светлее, чем в Книге Артемиды, но такое отличие не стоило внимания.

Офелия наклонилась, чтобы рассмотреть текст. Впрочем, текст ли?.. Алфавит, выгравированный на кожаных страницах подобно татуировке, состоял из замысловатых орнаментов с надстрочными значками и не походил ни на один из тех, что она видела раньше. Некоторые символы повторялись в начале строк, но это был единственный признак логики посреди хаоса таинственных знаков.

Перевернув страницу, Офелия нахмурилась.

– Что такое? – поинтересовался Фарук.

Он сидел в конце стола; перед ним лежал новый блокнот. В руке он держал перо, готовясь записывать все, что не сможет удержать его память. Зрелище было удивительное: огромная царственная фигура в позе школьника. Длинные белые волосы, струившиеся вдоль лица, как молочная река, частично скрывали пронизывающий взгляд Фарука.

– С этой Книгой что-нибудь делали, с тех пор как она принадлежит вам? – спросила Офелия.

Фарук не ответил. Девушка провела пальцем в перчатке по всей длине корешка, там, где проходил еле различимый след разрыва.

– Здесь не хватает одной страницы. Я несколько раз осматривала Книгу Артемиды, и там была такая же странность в том же месте. Согласитесь, удивительное совпадение.

Фарук бесстрастно молчал; наконец его перо начало медленно царапать по бумаге блокнота.

– И больше вам нечего мне сообщить? – спросил он голосом, таким же тягучим, как движение его пера. – В таком случае я разочарован, и очень сильно.

– Это всего лишь простое наблюдение. Я еще даже не начи-

нала.

Офелия сняла перчатку и положила ладонь на Книгу, кожа к коже.

Ничего.

Книга Фарука была так же нечитаема, как живые организмы. Нельзя сказать, что это стало для девушки полной неожиданностью, ведь Книга Артемиды отличалась тем же свойством. Офелия изо всех сил старалась скрыть свою неудачу от Фарука, который с пристальным вниманием наблюдал за ней с другого конца стола. Она переворачивала страницы одну за другой, прощупывала каждый сантиметр кожи, но ничего не чувствовала, кроме собственной тревоги. Торн никогда не взялся бы прочитать Книгу, если бы это было невозможно в принципе. Видно, была какая-то ошибка в самом подходе к чтению.

Наконец, перевернув последнюю страницу, Офелия заметила в корешке острый обломок металла, заржавевший и потемневший от времени.

– Этот обломок был здесь всегда? – удивленно спросила она.

Фарук смотрел на нее сквозь белые пряди волос, держа перо наготове.

– Я жду ответа от вас.

– Хорошо. Не стану обещать вам, что переведу текст, но я могу прочитать прошлое этого кусочка металла.

Фарук молчал так долго, что Офелия испугалась: вот сейчас он откажет, и тогда всему конец. Однако его ответ прозвучал неожи-

данно:

– С моей Книгой связано что-то такое, чего я не должен был забывать, но забыл. Что-то, имеющее первостепенную важность. Если вы поможете мне это вспомнить, маленькая Артемида, я буду считать, что вы исполнили свою часть договора.

Офелия сняла шарф, который мешал ей сосредоточиться, и постаралась получше пристроить сломанную руку – боль не должна была ее отвлекать до конца чтения.

– Вы не могли бы не смотреть на меня, монсеньор?

Фарук медленно поднял брови.

– Почему?

– Ваша сила слишком велика. Каждый раз, когда вы на меня смотрите… мне труднее сосредоточиться, – объяснила Офелия, тщательно подбирая слова. – Если вы хотите получить качественную экспертизу, ослабьте немного ваше внимание.

После неловкой паузы Фарук повернул голову так, что у любого нормального человека сломались бы шейные позвонки.

Как только Офелия положила палец на металлическое острие, она сразу поняла, что это чтение станет самым долгим и самым трудным в ее жизни. У большинства предметов были периоды бездействия: их забывали на полках, в ящиках, на дне чемоданов, и длинные зоны безмолвия позволяли чтецам делать передышки в путешествиях в прошлое. С Книгой все обстояло иначе. Из-за того, что Дух Семьи носил ее у сердца, день за днем, месяц за месяцем, год за годом, десятилетие за десятилетием, век за веком, металлический осколок вобрал в себя все прожитое Фаруком, спрессовав его опыт наподобие плотных геологических слоев.

«Кто я есть? Что я есть?»

Чем дальше Офелия уходила в прошлое, тем глубже погружалась в пучину, в мутные воды неудовлетворенности. Как будто она была обречена на что-то незавершенное, как будто ее навсегда обрекли быть никем и ничем… Да, сейчас Офелия чувствовала отчетливо, всем своим существом: в головоломке Фарука не хватало центрального фрагмента, и пустота отчаянно хотела быть заполненной.

Иногда, на короткие мгновения, ее ощущения менялись. Научное любопытство, надежда на успех, глубокая тревога – все это были мимолетные ощущения предыдущих экспертов.

«Кто я есть? Что я есть?»

Офелия двигалась вспять во времени, и ей казалось, будто прошла уже целая вечность. Вдруг, без всякого предупреждения, ее захлестнула невыносимая боль, от которой перехватило дыхание. Ощущение было мучительным, словно невидимая рука вытащила из нее внутренности. «Моя страница!» – подумала Офелия, полная чьим-то чужим ужасом. «Страница Книги!» – поправила она себя, опомнившись. Фарук жил с болью из-за вырванной страницы, как будто он сам подвергся Аннигиляции. Офелия тщетно пыталась представить себя сторонним зрителем, мысленно твердя, что эти муки и ужас испытывал Фарук, к тому же очень давно… Она уже почти признала себя побежденной, но подумала о Торне. И представила, как огромная рука Фарука высасывает из головы Торна семейную силу, опустошая его память, лишая воспоминаний даже о самом себе, и бросает, беспомощного, как ребенка, в лапы гигантского полярного медведя.

Она сжала зубы и продолжила чтение.

Боль прекратилась так же внезапно, как и возникла, и Офелия вдруг с изумлением поняла, что ее внутреннее зрение словно озарилось светом. Туман, окружавший жизнь Фарука в течение веков, рассеялся: был один век до – и один после оторванной страницы. Офелия увидела красивую белую руку Фарука, мечтательно поглаживающую металлический осколок в корешке Книги, еще совсем не ржавый. Она чувствовала, что ее переполняют сильные эмоции, смелые идеи. Ей не удавалось увидеть лицо Фарука, потому что прошлое проживалось через призму его восприятия, но пока он разглядывал Книгу, она читала его молодость, его надежды, сомнения и вопросы.

«Кто я есть? Что я есть?»

Сознание Офелии заполонили яркие картины из далекого детства. Безголовый солдат, стоящий под ярким солнцем. Звонкие голоса в коридорах школы. И аромат, аромат, который Офелии был незнаком, но который она уверенно смогла определить: так пахла золотистая мимоза.

Прыжок во времени – и Офелия снова увидела Фарука. Но теперь Фарука-подростка, на полпути между детством и зрелостью. Он стоял, обратив к ней лицо, на котором запечатлелась борьба противоречивых чувств: вызова и страха, возмущения и обожания, гордости и смятения. Она видела его, потому что перестала быть им. Книга сменила владельца, и этот новый персонаж разглядывал то блестящий кусочек металла в ее плоти, то Фарука у своих ног. Офелия никогда не испытывала такого потрясения…

– Почему? – спросил Фарук, глядя на нее с вызовом. – Почему я должен делать то, что там написано? Что я есть для тебя, Бог?

«Бог?» – удивился внутренний голос Офелии. Ей хотелось перемотать сцену к началу, но ее повлекло еще глубже в прошлое – в ту ночь, когда Фарук проткнул собственную Книгу кухонным ножом, оставив в ее корешке кончик острия. Боль пронзила его тело, и он ясно понял, кто он и что он. И осознал, что никогда, никогда этого не примет.

Офелия сняла палец с кусочка металла и медленно, сдерживая дрожь в руке, натянула перчатку чтицы. Она выполнила свое обязательство. И знала, что ее жизнь больше никогда не будет прежней.

Девушка откашлялась. Фарук повернулся к ней, по-прежнему держа перо наготове над раскрытым блокнотом.

– Я вас слушаю.

Офелия выдержала его тяжелый взгляд, даже не моргнув. И не вернула ему Книгу, как делала обычно после экспертизы, предпочтя оставить ее на столе. Теперь, когда она узнала, с чем имеет дело, прикосновение к Книге означало вторжение в чужую сокровенную тайну.

– Я нашла «что-то очень важное», связанное с Книгой, о чем вы забыли. И я это расшифровала.

– Я вас слушаю, – повторил Фарук.

Слова были те же, но его голос полностью изменился: он стал ниже на несколько октав, почти на грани слышимости.

Разумеется, Офелии следовало принять меры предосторожности, постепенно подготовив Фарука к тому, что она собиралась ему объявить, но у нее не было ни времени, ни умения приукрашивать факты.

– Эта Книга – продолжение вашего собственного тела. Ее кожа – ваша кожа, ее история – ваша история. Она описывает в мельчайших подробностях, кто вы есть и кем станете.

Она слышала собственный голос с таким чувством, будто за нее говорил кто-то другой. Фарук не шевельнулся, и на его лице не дрогнула ни одна черточка. Он ничего не записал у себя в блок-

ноте.

– Иными словами, – настаивала Офелия все с тем же странным чувством, что ее голос доносится издалека и принадлежит кому-то другому, – вы не были зачаты естественным путем. Вероятно, так же, как и все остальные Духи Семей.

На другом конце стола царило упорное молчание. Офелия сама с трудом верила, что говорит вслух о прочитанном.

– Возникает вопрос о недостающей странице. В какой-то момент, в прошлом, у вас отсекли часть вашей личности. У меня есть все основания полагать, что эта страница содержала… э-э… инструкции, относящиеся к работе вашей памяти. Но это не затронуло ваши семейные свойства, так как вы смогли передать дар запоминания многим своим потомкам.

Казалось, Фарук окончательно превратился в статую. Офелия же превратилась в фонограф, и ее диск продолжал крутиться сам по себе:

– Я пытаюсь объяснить вам, монсеньор, что ваша проблема с забывчивостью создана намеренно. Так же как и проблема

Артемиды, у которой в Книге не хватает той же страницы. Думаю, не ошибусь, утверждая, что все Духи Семей стали жертвами одной и той же операции. В прошлом кто-то решил обречь всех вас на полную потерю памяти.

Фарук по-прежнему никак не реагировал.

– Я не знаю, кто это был, – продолжала Офелия. – Может быть, тот же, кто создал Книги… и кто создал вас, Духов Семей. – Она запнулась, потом добавила: – Тот, кого вы называли

Богом.

Девушка чуть не вскрикнула от страха: лицо Фарука придвинулось вплотную к ее лицу. Он схватился за спинку кресла, на котором сидела Офелия, и резко отклонил его назад. Как этот медлительный гигант мог двигаться так стремительно? Деревянная спинка затрещала под его пальцами, но это было ничто по сравнению с той силой, которая давила на Офелию. Ей казалось, что ее череп сейчас лопнет, как ореховая скорлупа.

– Скажи мне хоть что-нибудь утешительное, чтобы я не убил тебя прямо здесь, на месте! – Фарук уже не бормотал, в его голосе звучала ярость, а в прищуренных глазах появился звериный блеск. Он придвинулся так близко, что очки Офелии запотели от его дыхания. – Ты украла мою память, – прошипел он. – Ты отняла у меня сущность. Кто я для тебя?

– Вы принимаете меня за кого-то другого, – испуганно пролепетала Офелия.

Зловещий блеск во взгляде Фарука на миг потускнел, но тут же вспыхнул с новой силой.

– Вы рассказали мне совсем не то, что я хотел услышать, маленькая Артемида. Должно быть что-то еще.

– Вы хотели узнать тайну, скрытую в вашей Книге. Я вам ее открыла.

Деревянная спинка ее кресла снова затрещала под пальцами Фарука. Близость Духа Семьи так подавляла, что Офелия поняла: долго ей не выдержать. В ушах у нее стоял гул, в глазах двоилось, а в мозг словно вонзалось острое лезвие. Она пережила падение с лестницы, попытку удушения и остановку сердца, но все-таки возможности ее тела были не безграничны.

– Вы делаете мне больно, – твердо сказала она.

Фарук резко отпустил спинку кресла, и Офелия подумала: сейчас он ее прикончит. Вместо этого Дух Семьи отвернулся и начал медленно, методично крушить все предметы в комнате. Вазы, лампы, шкафы, каминные часы, кушетки, кальяны, бонбоньерки, шкатулки разлетались на тысячи осколков. Когда Фарук остановился, уцелели только стол и кресло Офелии.

– Что-то не так, монсеньор? – спросил тихий вежливый голос.

Это был референт, чей хрупкий юношеский силуэт вырисовывался на фоне дверного проема. Он с невозмутимым спокойствием смотрел на образовавшийся хаос. Никогда еще Офелия так не радовалась встрече с членом Паутины.

– Проводите маленькую Артемиду, – буркнул Фарук.

Он решительно отвернулся к стене, облепленной картинками, и стоял там, сжав кулаки. Длинные белые волосы скрывали его профиль. Офелия была уверена, что любого, кто в этот миг встретился бы с ним взглядом, он испепелил бы на месте.

Она кое-как замотала руку перепуганным шарфом и выбралась из огромного кресла. У нее подгибались ноги, но она не могла уйти, не убедившись, что добилась своего.

– Вы сдержите обещание? – спросила она.

Голова Фарука слегка качнулась, но он не обернулся.

– Какое обещание?

– Наш договор, монсеньор, – напомнила Офелия со всем терпением, на которое только была способна. – Вы согласились одобрить мой брак с Торном в обмен на чтение Книги.

Послышался шорох бумаги. Фарук достал из белого мехового плаща документ и стал снова читать его. Это длилось довольно долго. Офелия ждала решения с таким страхом, что перестала дышать.

– Выходите замуж за господина Торна, – наконец объявил

Фарук.

Днвушка облегченно вздохнула.

– Спасибо.

– Выходите замуж за господина Торна, – повторил он, по-прежнему не глядя на нее. – И передайте ему ваши способности. К завтрашнему утру он должен научиться ими пользоваться.

– Научиться ими пользоваться? – повторила ошеломленная Офелия.

– Ваше сообщение, – ответил Фарук, тщательно выговаривая каждый слог, – меня не удовлетворило. Есть что-то еще. Таким образом, вы исполнили условия договора лишь частично. Я поручаю вашему супругу исполнить их до конца к завтрашнему утру. Если ему это удастся, я его помилую. Если нет – приговор будет приведен в исполнение. Референт!

– Да, монсеньор?

– Позаботьтесь о том, чтобы мое решение было выполнено в точности. А теперь уходите.

Офелия пришла в ужас.

– Вы требуете невозможного! Моя экспертиза и так была достаточно полной! Торну никак не удастся стать профессиональным чтецом за одну ночь. Вы не можете…

– Я могу всё, – отрезал Фарук непререкаемым тоном, не допускавшим никаких возражений.

Но Офелия возразила:

– Вы лучше всех в мире знаете, каково это – лишиться памяти. Как же вы можете обрекать Торна на такую участь?

– Еще одно слово, маленькая Артемида, и он лишится ее немедленно. Уходите.

Офелия долго смотрела в спину Фаруку, потом на Книгу, лежавшую на столе… Но референт ждал ее, чтобы проводить к лифту. Он сообщил груму о решении Фарука, поручив тому распространить эту новость по всем этажам, затем учтиво поклонился

Офелии.

– Встретимся в тюрьме, мадемуазель. Я займусь формально-

стями.

Офелия была так потрясена, что не заметила, как задвинулась за ней позолоченная решетка и кабина, вздрогнув, поехала вниз. Девушка даже не замечала резких рывков, связанных, вероятно, с тем, что новичок-грум еще не научился управлять рычагом. Пока длился этот нескончаемый спуск, Офелия стояла, слепо глядя в пространство и чувствуя, как ею все больше овладевает невыразимый ужас.

Грум отодвинул перед ней решетку, и она вышла, механически переставляя ноги.

– Обуздывай свою силу.

Помедлив, Офелия обернулась и посмотрела на грума. Это был тот же самый человек, который поднимал на последний этаж ее и тетушку Розелину, и, однако, теперь она с трудом его узнала. Он держался за рычаг, так странно вывернув руку, будто в ней вообще не было суставов, а его губы кривились в странной, не подобающей его должности усмешке.

– Простите?

– Обуздывай свою силу, – повторил грум. – Я хочу сказать, не надо плакать. Что сделано, то сделано, а чему быть, того не миновать.

Он задвинул решетку, и лифт тронулся вниз, оставив Офелию в полном недоумении.

Обрывки воспоминаний

А однажды, в ярости, Бог совершил чудовищную глупость.

Хлопает дверь. С этого начинается воспоминание. Он мысленно пересматривает эту сцену несколько раз, снова слышит, как хлопает дверь, опять и опять, надеясь заметить какую-нибудь подробность, которая вызовет новый виток воспоминаний. Кто хлопает дверью? Он сам? Нет. Он наблюдает со стороны. Значит, кто-то другой.

Дальше.

Дверью хлопают очень сильно. В гневе? Да, воспоминание становится четче. Бог вне себя от гнева. Это он хлопает дверью. Что же рассердило Бога? Он не помнит.

Дальше.

Надо действовать последовательно, разрешая вопросы один за другим. Когда Бог хлопнул дверью – приходя или уходя? Ответ напрашивался сам: уходя. Да, теперь он ясно помнит. День, когда дверь захлопнулась, стал днем их разрыва. И после этого жизнь уже не была прежней.

Дальше.

Куда ушел Бог? Вышел ли Он откуда-то или, наоборот, вошел куда-то? Этого он не помнит. И, однако, чувствует, что это самое главное. Ему надо абсолютно точно знать, что находится за этой дверью.

Дальше.

Нужно подойти к воспоминанию с другого конца. Где он, Один, находится сейчас? Ответ опять-таки очевиден: в доме. Едва у него возникла эта мысль, как за ней потянулись образы. Осколки стекла на полу. Разбитые зеркала и окна. Разбросанные по полу ложки. Даже вода отключена. Почему? Что здесь произошло?

Он должен открыть дверь.

Сейчас он откроет дверь.

Он открывает дверь.

Ничего.

По другую сторону двери, там, куда ушел Бог, насколько хватает взгляда, нет ничего, кроме неба. Небо без земли. Расколотый мир.

На этом воспоминание заканчивается.

Nota bene: «Обуздывай свою силу».

Кто произнес эти слова, и что они означают?

Память

Выйдя из апартаментов Фарука, Офелия сразу же попала в руки жандармов. Они не разрешили ей ни позвонить по телефону, ни послать телеграмму, ни что-либо рассказать окружившим ее любопытным. В толпе Офелия отчаянно искала глазами тетушку Розелину, но видела только придворных, которые разглядывали ее в свои лорнеты.

Девушку собирались выдать замуж в тюрьме, в отсутствие ее собственной семьи. И доставить туда под конвоем.

Дворец правосудия представлял собой величественное здание с фасадом, достойным античного храма. Оно находилось в центре Небограда и было оснащено восемью лифтами, достаточно просторными, чтобы вместить несколько отрядов полиции. В сопровождении такого отряда Офелия поднялась по широкой главной лестнице и прошла через приемную. Референт Фарука оказался чрезвычайно толковым: девушка видела, как перед ними без лишних вопросов открываются все двери.

Офелию привели в подвальное помещение, где содержались государственные преступники. Сначала какая-то пожилая дама обыскала ее, а потом ей предложили подождать в тюремной приемной под неусыпным оком четырех жандармов. Она села на мраморную скамью, холодную как лед, и стала рассматривать большие настенные часы с маятником – единственный предмет обстановки в этой комнате. Через триста семнадцать минут появился полковник вместе с молодым судьей в черной мантии и белом парике.

– А вот и наша счастливая избранница! – воскликнул судья, увидев совершенно закоченевшую Офелию. – Пожалуйста, следуйте за мной, дорогая мадемуазель, я зарегистрирую ваш брак.

О, я вижу, у вас повреждена правая рука – надеюсь, вы пишете левой? У меня целая кипа документов, которые вам нужно будет подписать. – И он похлопал по портфелю из красной кожи, зажатому у него под мышкой. – Я прошу нас извинить за эту маленькую задержку: мы должны были подготовить заключенного, вызвать церемониймейстера и свидетелей, ну, вы сами понимаете. Свадьба есть свадьба, а закон есть закон! – весело воскликнул он.

Офелия прошла несколько коридоров, разделенных бронированными дверями, и наконец оказалась перед камерой Торна. Ее дверь была самой впечатляющей, Офелия раньше никогда таких не видела. Круглой формы, метра три в диаметре, она казалась отлитой из золота такой высокой пробы, что в нее можно было смотреться, как в зеркало; замόк представлял собой сложный механизм из задвижек и зубчатых колес. Создавалось впечатление, что за дверью находится главный враг общества.

Охранники замерли как статуи. Офелия с изумлением увидела среди них Арчибальда, который стоял с видом туриста, беспечно засунув руки в карманы. Вероятно, его привели сюда через другой коридор.

Судья почтительно поклонился ему.

– Благодарю вас, господин посол, за то, что согласились почтить нас своим присутствием. Вы беседовали с заключенным несколько часов назад и вернулись для заключения этого непредвиденного брака, что делает вам честь. Вы – истинно светский человек! А теперь наш черед; мы всегда готовы к сюрпризам. Господин полковник, – заключил он торжественно, обращаясь теперь к главному полицейскому, – вы можете отдать приказ отпереть дверь.

Для того чтобы открыть дверь в бронированную камеру, понадобились три тюремщика, каждый из которых орудовал одним ключом и одним колесом. Громкий металлический лязг отразился эхом на всех мраморных поверхностях коридора.

– Что вы здесь делаете, господин посол? – прошептала Офелия под грохот открывающихся замков.

Арчибальд прижал к груди свой потрепанный цилиндр.

– Я ваш церемониймейстер и ваш свидетель.

– Вы один?

– Я один. Если вы мечтали о более пышной свадьбе, то, боюсь, будете разочарованы.

– Я рада, что вы здесь! – воскликнула Офелия так пылко, что Арчибальд удивленно поднял брови. – Но… как же Церемония передачи Дара? Вы сможете ее провести?

Арчибальд улыбнулся, но от этого, как ни странно, его взгляд стал еще более пустым.

«Моя связь с Паутиной прервана, – услышала Офелия его голос у себя в голове, – но я еще не полностью лишился своей семейной силы. Скоро вас с Торном объединят узы поинтереснее, чем узы брака».

Бронированную дверь толщиной в несколько десятков сантиметров наконец открыли. За ней была позолоченная решетка, которую полковник отпер своим ключом.

Стены камеры тоже были мраморными и позолоченными, как все помещения на подземном этаже. У Офелии сжалось сердце, когда посреди комнаты она увидела Торна. Он сидел за низким столом, его запястья были стянуты кожаными ремнями, привязанными к столу и заставлявшими его сильно сутулиться. Даже нарядная белая рубашка, в которую его обрядили, была ему мала, и расстегнутые рукава еле-еле прикрывали локти, обнажая старые шрамы. На лице проступали следы ударов, которые не удалось скрыть даже нескольким слоям пудры.

И это называлось «подготовить заключенного»?

– Прошу вас сесть, мадемуазель, – сказал судья, придвигая ей стул. – Мы можем начинать.

Он старался держаться подальше от Торна, словно боясь, что тот обезглавит его одним взмахом когтей. Их окружали жандармы с дубинками наготове. Что касается Арчибальда, тот в это время косился на большой палец ноги, который выглядывал из его дырявого башмака. Для человека, который принял на себя роль свидетеля, он был не слишком серьезен.

Офелия села за стол напротив Торна. Они встретились глазами, и она увидела его взгляд – непроницаемый, как у хищной птицы. Свет в камере шел только от лампы, стоявшей на столе; она бросала на его лицо зловещие тени.

Судья начал свою речь:

– Мы собрались здесь, чтобы заключить брак господина Торна, потомка нашего монсеньора Фарука, хотя это родство не совсем законно, с мадемуазель Офелией, потомком госпожи Артемиды. Брак – не просто семейный праздник, это одновременно и основа общества, и торжество любви!

Судья пустился в бесконечные рассуждения о супружеских обязанностях, затем продолжил длинным изложением законодательных актов. Он не жалел сил, чтобы его речь заняла как можно больше времени.

Поймав свое отражение в глазах Торна, Офелия подумала, что никогда еще не чувствовала себя так неловко. Мало того что она нарушила данное ему обещание, – она к тому же никак не исправила ситуацию. Когда наступил момент подписания документов, девушка так разволновалась, что сломала перо, надорвала бумагу и дважды опрокинула чернильницу. Торн, со своей стороны, машинально подписал каждый документ, почти не обращая внимания на ремни, не прерывая молчания и по-прежнему не спуская глаз с Офелии.

– Объявляю вас мужем и женой! – провозгласил судья. – Предлагаю господину послу приступить к Церемонии передачи Дара.

Арчибальд непринужденно подошел к столу.

– Придвиньтесь к вашему супругу, мадемуазель Офе… госпожа Торн. Вот так, прекрасно. Я буду мостом между вами, чтобы ваши семейные свойства могли объединиться. Возможно, у вас появятся несколько неприятные ощущения, но они быстро пройдут.

Офелия заерзала на стуле. Все последние месяцы она со страхом ждала этого момента и сейчас надеялась на чудо. Если Фарук говорил правду и в Книге действительно скрывалось «что-то другое», чего она не смогла найти, то Торну предстояло стать лучшим чтецом, чем она. И стать им очень быстро: затягивая время, чиновник уже украл у них часть ночи.

Арчибальд положил одну руку на голову Офелии, а другую – на изуродованную голову Торна. Офелия вздрогнула, когда большой палец Арчибальда нажал ей на то место между бровями, где у него самого была татуировка. Сначала она почти ничего не почувствовала, затем постепенно ее тело охватил жар; ей показалось, что через нее пропускают электрический ток, чья сила росла с каждой минутой. Офелия подняла глаза на Торна. Чувствовал ли он то же самое? Сидя напротив нее, с прикрученными к столу руками, согнувшись в три погибели, он не проявлял никаких эмоций. Офелия сжалась, по всем ее венам словно побежали мурашки, как будто в теле менялась кровь. Покалывание сосредоточилось на лбу, как раз в том месте, куда давил палец Арчибальда. Странные, непонятно откуда взявшиеся картины проносились в ее голове с такой головокружительной скоростью, что не удавалось сосредоточиться ни на одной из них.

Когда Арчибальд отнял наконец руку, Офелия почувствовала, как в висках пульсирует острая боль.

– Ну, отлично, отлично, – мурлыкал судья, складывая документы в портфель. – Полагаю, все в порядке. Теперь мы уходим и оставляем вас… так сказать… на ваше усмотрение. Господин полковник придет за вами в шесть часов утра, дорогая мадам, – добавил он, повернувшись к Офелии.

– В шесть часов? – возмутилась она. – Но нам нужно гораздо больше времени!

– Порядок есть порядок, дорогая мадам, – ответил судья и зашагал прочь в своей развевавшейся мантии.

Арчибальд приподнял цилиндр, также собираясь откланяться.

– Я уведомлю ваших родителей и Беренильду. Мои поздравления, господин бывший интендант! – обратился он к Торну, сжав в своих руках его привязанную к столу руку. – Наслаждайтесь вашим кратким медовым месяцем!

– Держитесь подальше от заключенного, господин посол, – посоветовал полковник. – Он опасен.

Полковник подождал, пока Арчибальд и жандармы выйдут в коридор, затем освободил запястья Торна от ремней, вышел сам и запер решетку на ключ. Бросив соболезнующий взгляд на Офелию, словно ее обрекли на растерзание чудовищу, он указал на телефонный аппарат, висевший на стене камеры.

– Если что-то случится, звоните охране, мадам.

Тяжелая бронированная дверь захлопнулась, и после долгого грохота многочисленных запоров наступила оглушительная тишина.

Офелия осталась наедине с Торном и его тяжелым взглядом. Хотя ремни были сняты, он по-прежнему держал руки на столе и сутулился; свет от лампы подчеркивал кровоподтеки на его напудренном лице.

– Это совсем не то, чего я хотела. Вернее, да, я настаивала на браке, но не хотела торопить вынесение вам приговора. Я твердо рассчитывала на неделю задержки, чтобы подать апелляцию, понимаете? – торопливо заговорила Офелия. – Барон Мельхиор говорил о Большом межсемейном трибунале… и у меня возникла идея. Теперь вы связаны не только со мной, но и со всеми жителями Анимы. Клянусь вам, что, если бы господин Фарук дал мне время, я бы добилась, чтобы ваше дело рассматривал другой суд. Вы бы имели право на беспристрастный процесс, никто бы вас не мучил, я бы дала показания, и… и… Торн, – прошептала она, придвинувшись к нему, – то, что я прочитала в этой Книге… я даже не знаю, с чего начать.

И Офелия сбивчиво рассказала обо всем, что произошло на последнем этаже башни. О договоре, который она заключила с Фаруком. О погружении в далекое прошлое. Об истинной природе Духов Семей и об их Книгах. О вырванных страницах, ставших причиной провала в их памяти. А еще о безголовой статуе солдата, о бывшей школе и об аромате мимозы: она была убеждена, что даже эти глупые подробности имеют значение.

Торн слушал молча. Он даже бровью не повел, когда Офелия поведала ему о своем видении «Бога».

– Я не могу объяснить себе то, что видела тогда, – призналась она. – У меня такое чувство, будто я прошла мимо чего-то важного, того, что вы должны найти вместо меня. Как думаете, это связано с тем, о чем вы говорили с Мельхиором?

Офелия вздрогнула, когда Торн наконец выпрямился, и швы на его тесной рубашке затрещали.

– Можно попросить стакан воды?

– Ах да… конечно, – пролепетала Офелия.

Она запуталась ногами в проводе лампы, ударилась коленом о железную раму кровати и налетела на фарфоровый умывальник. От головной боли девушка стала еще более неуклюжей, чем всегда. А может, причина в том, что ей передали чужой семейный

Дар?

На стене из того же полированного золота, что и бронированная дверь, отразилось ее потерянное лицо. У очков был не слишком здоровый цвет, но, не считая этого, она чувствовала себя почти как обычно.

Обернувшись к Торну, Офелия чуть не выронила стакан. Только сейчас она увидела, что его левая нога, хотя и скрытая под брючиной, чудовищно искривлена.

– Что… что они с вами сделали?

Торн с трудом пошевелился на стуле, и его нога согнулась под совсем немыслимым углом.

– У барона Мельхиора много друзей, – ответил он спокойно. – Если бы вы не «торопили вынесение мне приговора», как вы выражаетесь, такую обработку прошли бы все мои кости. Не смотрите на меня так, – проворчал он, – у меня высокий болевой порог.

Офелию пробрала дрожь: она боялась даже думать о том, как выглядит его обнаженная нога.

– Мне не хотелось бы вас торопить, но нам пора начать ваше обучение, – встревожилась девушка, бросив взгляд на настенные часы.

Торн неторопливо, глоток за глотком, пил воду. Офелию поражало, как он мог сохранять спокойствие в такую минуту; ей самой приходилось стараться изо всех сил, чтобы не впасть в смятение.

Закончив пить, Торн стал разглядывать дно стаканчика. Казалось, он погружен в глубокие раздумья.

– Вначале мы были единым целым, – сказал он внезапно. – Но Богу это не нравилось. Он развлекался, пытаясь нас разъединить.

– Что, простите? – растерянно пролепетала Офелия.

– Пятнадцать лет назад мою мать лишили памяти, – бесстрастно продолжал Торн. – Это произошло вскоре после предыдущего съезда Семейных Штатов. Я пришел к ней сюда, в тюрьму. До сих пор не могу понять, почему она захотела увидеть именно меня, хотя я для нее ничего не значил. Думаю, у нее просто не было выбора. Но факт остается фактом: она воспользовалась разрешенным ей трехминутным свиданием, чтобы передать мне часть своей памяти. Совсем небольшую часть, – подчеркнул он, не отрывая взгляда от пустого стакана, – но этого оказалось достаточно, чтобы полностью изменить мою жизнь. – Он поднял на Офелию глаза, сверкавшие металлическим блеском. – Личные воспоминания Фарука. По крайней мере, некоторые обрывки – я потратил годы, чтобы расшифровать их. То, что вам стало известно благодаря вашему чтению, я знал уже давно. Может быть, я знаю даже больше, чем вы.

Потрясенная Офелия жадно втянула воздух; слушая Торна, она затаила дыхание.

– Больше, чем я?

– Бог – разрушитель мира. Он расколол мир.

Торн произнес эти слова таким будничным тоном, словно говорил о погоде. У Офелии закружилась голова, и она оперлась о стол.

– Раскол… значит, это оказалось под силу ему одному?

– Я не знаю как, но Бог расколол мир, – повторил Торн с величайшим спокойствием. – И с тех пор он обладает абсолютной властью над этими осколками. Мельхиор продал ему душу, и он далеко не единственный. Некие мужчины и женщины тайно следят, чтобы Духи Семей, так же, как все их потомки, действовали согласно плану Бога. Моя мать была одной из них, и это развратило ее до мозга костей, так что даже Бог отрекся от нее. Я ничуть не удивлюсь, если ваши Матери-Настоятельницы, а может, даже и члены вашей собственной семьи играют ту же роль, и призываю вас быть очень осторожной.

Офелия закрыла глаза. В голове у нее бушевала мигрень, и казалось, что в глубине боли вызревает что-то новое, прежде неведомое.

– Так кто же он, этот Бог?

– Правильнее было бы спросить: ЧТО он собой представляет? – поправил ее Торн, ставя стакан на стол. – Я задаю себе тот же вопрос с того дня, как унаследовал память моей матери, и у меня до сих пор нет удовлетворительного ответа. Я знаю только, что он владеет знанием, совершенно не похожим на наше. Он создал Духов Семей, расколол мир на куски и установил опеку над человечеством. Он наделен невероятным долголетием и по неизвестной нам причине не желает, чтобы мы знали его истинное лицо. К сожалению, те редкие воспоминания, которые я делю с Фаруком, очень туманны в той части, что связана с Богом.

– Так вот почему вы так хотели прочитать Книгу? – прошептала Офелия.

Торн нахмурился. Возможно, в этом была виновата настольная лампа, но его свинцовые глаза угрожающе вспыхнули.

– У каждого человека должно быть право сыграть в кости, поставив на кон свою жизнь. Кости выдают случайные результаты, на которые нельзя повлиять никакими расчетами. Но игра теряет смысл, если кости фальшивые. Весь Двор мошенничает. Иначе и быть не может, потому что наш Дух Семьи, основа нашего общества, – сплошная фальшь. Фарук милует и карает по настроению, вместо того чтобы соблюдать закон. Вот худшее, что придумал Бог, – прошипел Торн сквозь зубы. – Он украл у людей подлинные кости, ни разу не выйдя из тени.

Офелии стало страшно. Торн впервые был так откровенен. Наконец-то он заговорил с ней серьезно, глаза в глаза, как с равной.

– Значит, вы с самого начала вели расследование, связанное с Богом, – сказала она. – А потом? Что вы собирались делать потом?

Торн пожал плечами, как будто ответ лежал на поверхности.

– Вернуть кости обратно, в мир. А уж как мир распорядится ими дальше, меня не касается.

Изумление Офелии росло с каждой минутой.

– Вы хотите сказать, что… вступили бы в открытую борьбу с Богом?

– У Бога наверняка есть слабое место, оно есть у всех. Если бы я его обнаружил, дело было бы сделано. Но Мельхиор всячески мешал мне прочитать Книгу Фарука. И неспроста: у Фарука и Бога общее прошлое. Я втайне надеялся, что добьюсь встречи с Богом, вторгаясь в его историю. Чего только я ни делал, чтобы привлечь его внимание!

– Но почему вы? – настаивала Офелия. – Почему именно вы, вы один должны заботиться о судьбе мира?

Торн поморщился, пытаясь изменить позу. На его лбу выступили бисеринки пота.

Что бы он ни говорил, нога доставляла ему невероятное му-

чение.

– Профессиональный перекос, – наконец произнес он. – Можете считать это дурацким чувством долга или неизлечимой упертостью.

Офелия завороженно рассматривала Торна в слабом свете лампы. Никогда еще она не ощущала себя такой маленькой, а его – таким огромным; и то обстоятельство, что она стояла, а он сидел сгорбившись, ничего не меняло. Торн не верил в людей, но мыслил гораздо шире и глубже, чем другие, выходя за пределы своих личных интересов.

– И вы всё знали и держали в себе пятнадцать лет?

Торн кивнул, его глаза сузились и засверкали.

– Я категорически отказываюсь вмешивать в это мою тетку. Знание опаснее, чем незнание. Хотя не для вас – с тех пор как вы прочитали книгу. Тем не менее помните, что истина имеет цену, и цена высока. Не забывайте, что случилось с Хильдегард. Она, по-видимому, знала больше меня и предпочла покончить с собой, не доверяя моей защите. Я постоянно спрашиваю себя: почему Мельхиор так хотел устроить ей встречу с Богом? – добавил он задумчиво. – Этот секрет он тоже унес с собой в могилу.

Внезапно яркая вспышка озарила измученный мигренью мозг Офелии. Семейная сила Торна ожила в ней и раздула угольки ее собственной памяти. Она увидела стоящего перед ней на коленях юного Фарука, его жадный взгляд, словно он ждал от нее, и только от нее одной, что она раскроет ему смысл его жизни. «Почему я должен делать то, что написано? Что я есть для тебя, Бог?» Бесчисленные подробности приходили ей на память, подробности, которые, как теперь ей стало ясно, она не заметила во время чтения: окна с выбитыми стеклами, зеркала, завешенные тканью, и она – Бог в ее лице, – говорящая Фаруку что-то очень важное.

Звон часов вернул Офелию в реальность.

– Мы не должны больше терять время.

– Я никогда не теряю время, – возразил Торн, подняв брови. – Я сказал вам все, что должен был сейчас сказать. И вы лучше меня воспользуетесь моим знанием.

С этими словами он разжал кулак: на ладони лежал карманный пистолет. Увидев его, Офелия вздрогнула. Она могла поклясться, что в момент подписания бумаг руки Торна были пусты.

– Арчибальд! – осенило ее. – Когда он вас поздравлял…

– Он уже не забавен, зато полезен. Я попросил его об этой услуге в комнате для свиданий.

Офелию бросало то в жар, то в холод.

– Зачем вы попросили его принести оружие?

– У меня нет ни малейшего желания кончить как моя мать, – объявил Торн категорическим тоном. – Я сам хочу решать, когда и как мне умереть.

– Вы не кончите как ваша мать, обещаю вам это, так что выбросьте его немедленно.

Она говорила с такой горячностью, что напряженное лицо Торна смягчилось.

– Вы ничего не можете мне обещать. Есть одно обстоятельство, связанное с этим предметом, которое, безусловно, вас заинтересует. – Торн взглянул на пистолет, поблескивающий в свете лампы. – С той минуты, как я держу его в руке, я так его и не прочитал.

– Что вы хотите сказать?

– Я не могу его прочитать, – повторил Торн. – Я касаюсь его, но не чувствую ничего особенного. Я, конечно, не специалист, но подозреваю, что это недобрый знак.

Офелия взглянула на пустой стакан на столе и подвинула его к Торну. Торн взял его, повертел в пальцах и поставил обратно.

– Ничего.

– Сосредоточьтесь получше, – посоветовала Офелия, стараясь скрыть панику. – Читать предмет – это как снять телефонную трубку. Надо прислушаться к тому, что он вам скажет.

Торн повторил манипуляцию, но теперь с ручкой от лампы, которую он крутил сначала в одну сторону, потом в другую, то увеличивая, то уменьшая яркость света.

– Ничего.

– И никаких образов? Никакого особенного ощущения? Даже смутного впечатления?

– Нет.

Офелия сняла очки.

– Возьмите их. Легче прочесть предмет, который еще не пропитан вашим собственным настроением.

Торн потрогал очки и вернул их Офелии.

– По-прежнему ничего. Как ни смешно, но, кажется, я не очень способен к чтению. А сейчас постарайтесь быть очень внимательной. Я хочу попросить вас об одной услуге.

– Нет!

Ответ вырвался у Офелии непроизвольно, но Торн невозмутимо продолжал:

– Увезите мою тетку с собой на Аниму. Ни вы, ни она не должны пострадать вместо меня от гнева Фарука. Не говорите никому о том, что вы знаете, и живите как раньше. Правда, это слишком тяжелое бремя, и не каждому оно по плечу.

– Нет, – повторила Офелия.

Она поискала вокруг себя предметы, которые можно было бы прочитать, но тюремная камера не предоставляла особого выбора.

Торн убрал пистолет в карман рубашки.

– Я не воспользуюсь им в вашем присутствии. Позовите охрану и уходите.

Офелия так отчаянно замотала головой, что ее пучок распался, и волосы рассыпались по плечам. Ужас овладевал ею все сильнее.

– Нет, нет, нет, – лепетала она, отказываясь верить происходящему. – Вы должны попробовать еще раз… Мы должны попробовать. Я смогу убедить Фарука дать мне еще одну попытку прочитать Книгу. Решение обязательно найдется, решение есть всегда.

– Офелия…

Торн обхватил ладонями ее лицо, заставив посмотреть ему в глаза. Неловко, боком сидя на стуле, он глядел на нее пристально и серьезно. В тусклом свете лампы шрамы, покрывавшие его руки, напоминали полумесяцы.

– Не нужно усложнять мне задачу. Мы с вами не можем выполнить желание Фарука, и вы это знаете. Он уничтожит мою память, а вместе с ней и меня самого. Я не хочу лишиться разума, как моя мать, понимаете? – Его ладони крепче сжали щеки Офелии. – Я не буду страдать, – пообещал он ей.

– Прошу вас…

Голос Офелии превратился в умоляющий шепот. Торн смотрел на нее озадаченно, и губы у него дрогнули – то ли в улыбке, то ли в гримасе страдания. Он осторожно притянул Офелию к своему стулу – так, чтобы им не мешали ее сломанная рука и его изувеченная нога. И, когда она подошла вплотную, положил голову ей на плечо.

– Когда я впервые вас увидел, вы показались мне какой-то… жалкой. Я подумал, что у вас нет ни здравого смысла, ни характера и вы не продержитесь до замужества. Это навсегда останется моей самой большой ошибкой.

Сердце Офелии разрывалось от горя и ярости. Он не имел права! Не имел права вот так ворваться в ее жизнь, все в ней перевернув, а потом исчезнуть как ни в чем не бывало.

Торн обнял ее, и в душе у нее что-то надломилось.

– Не падайте с лестниц, избегайте острых предметов, а главное, держитесь подальше от сомнительных личностей, хорошо?

По щеке Офелии скатилась слеза. От слов Торна в ней разверзлась пустота. Она была твердо уверена, что с той минуты, как расстанется с Торном, ей уже никогда не суждено испытать жара любви.

Торн коротко вздохнул у ее плеча.

– Да, и еще: я люблю вас.

Офелия задохнулась от рыданий. Говорить она не могла, да и дышать тоже было больно.

Руки Торна утонули в ее густых кудрях, его дыхание стало прерывистым. Он привлек ее к себе так близко, насколько было возможно, но тут же резко отстранился и хрипло произнес:

– Это… оказалось труднее, чем я думал.

Он откинул назад свои тусклые волосы и решительно отвел глаза от Офелии. Его веки покраснели, и это больше всего потрясло девушку.

– А теперь уходите, – пробормотал Торн. – Я не выношу слез при прощании.

Он отвел руку Офелии, вцепившуюся в его рубашку. Если бы не больной локоть, она держалась бы за него обеими руками.

– Уходите же, – глухо повторил Торн, видя, что она не двигается с места. – Чем дольше вы не уходите, тем труднее мне будет…

Слова замерли у него на губах. Он широко открыл глаза, и шрам на его брови пополз вверх. Офелия стремительно обернулась. И тоже увидела…

Из глубины золотой бронированной двери выступила чья-то нога.

Прародитель

Нет, Офелия не грезила. На ее глазах кто-то выбирался из сорокасантиметровой толщи золота. Поверхность двери светилась, как расплавленная лава, и, однако, на человеке не было никаких следов ожога. Проникнув в камеру, он стряхнул с одежды золотые песчинки. У него была черная кожа, и он носил костюм из шотландки – типичный наряд клана алхимиков с Пломбора. Металл двери уже затвердел, но в одном месте, там, где минуту назад сияла гладкая поверхность, образовались некрасивые бугры.

Человек спокойно взглянул через решетку на Офелию и Торна, как будто в том, чтобы проникнуть сквозь бронированную дверь, как сквозь масло, не было ничего особенного. Его кожа начала светлеть, глаза сузились, а одежда приобрела восточный характер. За одно мгновение незнакомец совершенно преобразился. Он пролез между прутьями решетки со сверхъестественной гибкостью, словно его тело было резиновым.

– Вот мы и встретились снова, маленькая анимистка, – мелодично протянул он.

Офелия открыла рот, но смогла беззвучно произнести лишь одно слово:

– Тысячеликий!

Чтобы фокусник из «Каравана Карнавала» очутился в таком месте, как тюрьма… Это было выше ее понимания. Но ее растерянность не шла ни в какое сравнение с изумлением Торна. Он оперся о стол, пытаясь встать на здоровую ногу, и от такого усилия рубашка на нем взмокла от пота. Стиснув зубы, он смотрел на Тысячеликого сверкающими глазами.

С царственным спокойствием Тысячеликий взял стул. Пока он усаживался, его эластичное тело раздалось в ширину. На лице, как грибы из-под земли, начали пробиваться большие, загнутые кверху усы; восточные одежды превратились в военную форму с бранденбурами[18], а взгляд съехал к переносице. Офелия с изумлением признала в нем косоглазого жандарма, который подхватил ее на лестнице в мануфактуре.

Он закинул ногу на ногу, обхватил руками колено и совсем перестал походить на военного.

– Я с большим интересом следил за боследними побытиями… за последними событиями, – сказал он совершенно другим голосом, на этот раз с северным акцентом. – Особенно за вами обоими.

С некоторых пор вы меня очень интересуете.

У Офелии замерло сердце. Торн едва слышно шепнул то, о чем она и сама уже догадалась:

– Вы – Бог.

Тысячеликий улыбнулся, и кончики его усов вздернулись кверху. Это была самая нечеловеческая улыбка из всех, когда-либо виденных Офелией, и девушка содрогнулась, поняв, что она адресована ей.

– Итак, ты прочитала Книгу моего сына. По крайней мере, попыталась. Потому что созданное мной недоступно пониманию первой попавшейся чтицы.

Тысячеликий обвел камеру косым взглядом и устремил его на Торна. Тот из последних сил пытался устоять на ногах; он так судорожно вцепился в край стола, что казалось, суставы пальцев вот-вот треснут.

– Зато ты – далеко не последний из чтецов. Использовать свою память – смелая идея.

Тысячеликий громко икнул, поднес руку ко рту и с самым непринужденным видом достал из него кусочек ржавого металла.

Офелию захлестнула волна страха и ярости. Последний раз она видела этот обломок острия в корешке Книги Фарука. Если пришедший завладел им, то неважно, зовется он Богом или Тысячеликим, он – враг, сделавший окончательно невозможным любое чтение.

– У меня больше знаний, чем во всех библиотеках вместе взятых, – объявил Тысячеликий и задумчиво повертел в пальцах ржавое острие. – Сущая безделица, но должен признать, что она ускользнула от моего внимания.

И он снова проглотил его, громко причмокнув.

– Грум, – пробормотала Офелия. – Это ведь были вы, в лифте? И пошли к Фаруку после меня.

Тысячеликий прикрыл глаза; на его лицо падала тень от треуголки.

– Обычно я стараюсь не вмешиваться в дела своих детей, но Один создавал мне проблемы с самого момента издания… создания. Он никогда не отличался усердием, в отличие от его братьев и сестер. Думаю, сегодняшний урок пошел ему на пользу: отныне он будет делать все, что я ему предпишу.

Он поднял косой взгляд на Торна, который цеплялся за стол, подтягивая к себе мертвый груз перебитой, искореженной ноги. Казалось, сейчас для него не было ничего важнее, чем сохранять вертикальное положение.

– Пока мы с вами беседуем, Один направляется сюда. Он готов привести в исполнение твой приговор, мальчик мой. Ты чудил уловека… убил человека. И не абы кого.

Пока Тысячеликий произносил это, его тело раздулось, усы заострились и стали похожи на восклицательные знаки; треуголку сменил цилиндр, а мундир жандарма уступил место элегантнейшему сюртуку. Офелия почувствовала, как к горлу подступает тошнота, – барон Мельхиор, сидящий перед ними, представлял собой эффектное и жуткое зрелище.

– Здесь возникает два интересных вопроса, – продолжал Тысячеликий, на сей раз воркующим голосом барона Мельхиора. – Первый: заслуживал ли этот человек жизни? И второй: а заслуживаешь ли ты смерти? На самом деле я думаю, что ты будешь гораздо лучшим Попечителем, чем он.

Офелия затаила дыхание и подняла глаза на Торна. Он упрямо молчал, с трудом удерживая равновесие на одной ноге. Под кожей у него ходили желваки. Он стиснул зубы так сильно, что, казалось, уже не способен их разжать.

Тысячеликий вывернул голову с тройным подбородком назад, под смертельно опасным углом, чтобы посмотреть в лицо собеседнику. Офелия поражалась сходству его уродливых, диких поз с позами Фарука, как будто они оба были лишены костей.

– Колеблешься? Похоже, ты плохо осознаёшь, какой чести удостоен. Попечители – избранные среди избранных, только им я оказываю доверительное совершенство… совершенное доверие. Но на этом ковчеге я еще не нашел детей, достойных меня представлять. Они все ужасно меня разочаровали! Мельхиор нарушил свой долг, беззастенчиво используя мое имя, выдавая себя за меня. Что касается твоей матери… – Произнеся эти слова, он вдруг стал резко терять объем. Его тело стремительно принимало женские формы, пока наконец перед ними не возникла красивая женщина с резкими чертами лица и вытатуированной на лбу спиралью – знаком Летописцев. – Твоя мать, – продолжил он женским голосом, – тоже пренебрегла своим долгом.

Офелии на мгновение показалось, что Торн теряет равновесие и сейчас рухнет на пол. Его лицо стало иссиня-бледным; он не отрываясь смотрел на свою молодую мать, еще не изгнанную, не лишенную памяти.

– Будь Попечителем моего сына, – сказал Тысячеликий. – Стань на Полюсе моими ушами и глазами. Помоги мне вывести эту Семью на дорогую порогу… на правильную дорогу. Стань моим любимейшим сыном среди всех.

Офелию обуяла ярость. Произносить такие слова, приняв образ матери, было слишком жестоко. Тысячеликий улыбнулся, но в этом изгибе красивых женских губ не было ничего человеческого.

– Ну, что скажешь, мой мальчик? Должен ли я просить Одина помиловать тебя? Готов ли ты отдать мне свою жизнь или предпочитаешь смерть?

– Что я скажу? – переспросил Торн.

Офелия широко раскрыла глаза, увидев, как он достает из кармана пистолет и целится в Тысячеликого. Другой рукой он ухватился за стол, который задрожал под его напряженными пальцами.

– Я думаю, что для человечества настал момент вернуть себе игральные кости.

Тысячеликий, не мигая, смотрел на ствол пистолета.

– Значит, ты не понял, мой мальчик? Человечество – это я.

– Чушь! – выдавил Торн сквозь зубы. – Вы воспроизводите внешность и силу других, чтобы лучше скрыть свое собственное лицо и свою слабость. Теперь я понял, почему Хильдегард отгородила себя лентой безопасности, – добавил он яростным шепотом. – Вы зарились на ее власть над пространством, ведь так? Вы ей завидовали, потому что сами этого не умеете. Вы не все-

сильны.

Офелия отпрянула, услышав грохот. Торн выстрелил прямо в лицо своей матери. Оцепенение девушки сменилось ужасом, когда Тысячеликий скосил глаза к татуировке посреди лба – туда, куда вошла пуля. Из отверстия не вытекло ни одной капли крови, и оно мгновенно заросло.

– Ты разочаровываешь меня так же, как твоя мать. Так же, как Один.

Торн пришел в бешенство. Он выстрелил второй раз, потом еще и еще, пока не кончились пули. Каждый раз он целился в Тысячеликого, но пули тонули в его теле, как в воде.

Когда Торн перестал стрелять, Тысячеликий встал со стула; несмотря на платье, в его движениях уже не было ничего женского.

– Значит, война, – вздохнул он. – Вечная война. Что же мне делать, чтобы избавить свое потомство от этой пагубной страсти?

Торн отшвырнул пистолет, схватил Офелию за шарф и оттолкнул ее изо всех сил.

– Уйдите!

Не дав Тысячеликому опомниться, Торн оперся обеими руками о стол и выпустил когти – самое грозное свое оружие. Через несколько секунд лицо, шея и руки «матери» покрылись зияющими ранами, как будто десятки невидимых ножниц искромсали кожу в тех местах, где она не была прикрыта одеждой. Едва одна рана затягивалась, как рядом тут же возникала другая, из которой ручьями текла кровь. Когти Торна наносили такие глубокие порезы, что местами рассекали даже мышцы. Но способность Тысячеликого к регенерации была настолько сильна, что его тело непрерывно восстанавливалось.

Прижавшись к стене, Офелия короткими незаметными шажками пробиралась к телефонному аппарату. Она впервые видела смертоносную силу Драконов и не могла бы сказать, кто ее больше пугал – Торн или Тысячеликий. Сейчас она казалась себе ничтожным созданием, угодившим в клещи между силами творения и силами разрушения.

Наконец Офелии удалось добраться до телефона. Она сняла трубку, чтобы позвать на помощь и упросить надзирателей открыть дверь, но услышала в трубке лишь звук собственного голоса. Телефон не работал. Сердце ее замерло, когда она посмотрела в глаза своему отражению на золотой поверхности стены. Она видела себя и Торна, больше никого. Неужели у Тысячеликого не было отражения?

Офелия не успела задуматься об этом. Какая-то сила, похожая на жестокий шквал, прижала ее к стене. Она уткнулась щекой в холодный металл. Очки погнулись. Рука, обернутая шарфом, уперлась в живот. Девушка вдруг почувствовала себя булавкой, прилипшей к магниту. Телефонную трубку в ее руке тоже прижимало к стене, и она расплющивала ей пальцы.

Вся мебель разлетелась по углам, с металлическим лязгом опрокинулась кровать, стулья намертво прилипли к потолку, а стол застрял ножками в решетке. Только настольная лампа, вращая абажуром, плыла в воздухе на своем электрическом шнуре, как воздушный шар на праздничном гулянье. Она отбрасывала дрожащий свет на Тысячеликого, который теперь превратился в ребенка с выбритой головой, характерной для Циклопов, повелителей магнетизма.

Но куда делся Торн? Прижатая к стене, Офелия с трудом разглядела его длинное тело, скорчившееся под умывальником. Он ударился головой о фарфоровую раковину, разбив ее, и теперь из трубы на него лилась струя воды, смешанной с кровью. Он был обездвижен силой Тысячеликого, который пригвоздил его наполовину к стене, наполовину к полу.

– Разрушитель мира.

Офелия задрожала, увидев, как Тысячеликий подошел к Торну и присел перед ним на корточки. Лампа послушно следовала за ним, колыхаясь в воздухе, словно медуза.

– Я не расслушал мирт… не разрушил мир, – сказал тоненьким голоском Тысячеликий. – Я его спас. Я Отец и Мать Духов Семей, я ваш прародитель. Я всегда хотел вам только добра. Ты неправильно выбрал себе врага, дружок.

Торн уперся локтями в стену, пытаясь оттолкнуться от нее, но Тысячеликий щелкнул пальцами, и Торна отбросило назад.

– Ты все еще считаешь меня слабым?

В эту минуту Тысячеликий действительно стал похож на ребенка – на мальчишку, который поймал кузнечика и сейчас оторвет ему ножки.

Офелия попыталась высвободить сломанную руку; прижатый к телу локоть грозил проткнуть ей ребра. Магнетизм все перевернул с ног на голову, и она уже не отличала пол от потолка. Девушка взглянула на свое отражение в золотой поверхности. Зеркало. Гладкие стены бронированной камеры были, в сущности, зеркалами.

Поглощенная этим открытием, Офелия не заметила, что отразилась в стене напротив, как раз рядом с Торном. Ее сразу же захлестнула такая волна ненависти, исходившая от Тысячеликого, что стало трудно дышать.

– Довольно, – выдохнула она. – Вы сделали предложение, и Торн от него отказался, остановитесь на этом!

Офелия почувствовала на себе суровый взгляд Торна, но она неотрывно смотрела только на ребенка, сидевшего перед ним на корточках. Тысячеликий обернулся к ней со скучающим видом, как смотрят в поезде на однообразный пейзаж за окном. Однако постепенно его взгляд изменился. Веки, брови, лоб, вся его бритая голова вдруг задвигались, на лице впервые выразилось непритворное волнение.

– Ты зеркалишь сквозь проходы… проходишь сквозь зеркала. Я это знал. Я чувствовал в тебе что-то очень знакомое. На тебе Его знак.

Офелия чувствовала, что ей уже легче дышать. Тысячеликий снова преображался. Не отводя глаз от девушки, он превращался в нее. Внезапно бритая голова обросла пышными темными кудрями, а на детском лице появились очки. За его спиной вся мебель, прижатая к стене и потолку, обрушилась на мраморный пол, как метеоритный град. Лампа упала и погасла, погрузив камеру в темноту; затем, помигав, загорелась снова.

– Это ты позволила Ему выйти из зеркала, – глухо сказала вторая Офелия. – Ты освободила Другого. Из-за тебя в мире нарушилось равновесие.

Торн почувствовал, что магнетизм ослабел, схватился за умывальник и попытался встать, но, услышав слова Тысячеликого, буквально окаменел, и вода из трубы продолжала извергаться на его ошеломленное лицо.

У Офелии бурно забилось сердце; она не сразу поняла, о чем говорит Тысячеликий.

Освободи меня!

– Мой первый проход сквозь зеркало… – прошептала она. – Значит, мне не привиделось. В ту ночь с другой стороны действительно кто-то был.

Офелия хотела встать, чтобы посмотреть своему двойнику в лицо, но поскользнулась на мокром мраморе и ушибла сломанную руку.

– Предположим, вы правы, – сказала она, сморщившись от боли, – но кто этот Другой, и что он делал в моей комнате?

Тысячеликий, казалось, напряженно думал. Офелии было не по себе, пока она ждала ответа от себя самой.

– Другой вызовет коврушение обчегов… обрушение ковчегов. Оно уже началось, а дальше будет еще хуже. Чем дольше Другой останется на свободе, тем быстрее мир разлетится вдребезги.

В первую секунду Офелия подумала, что Тысячеликий блефует, но тут же содрогнулась от ужаса, а вместе с ней задрожал и шарф. Она вспомнила часть Полюса, которая обрушилась четыре года назад. «И она была не так уж велика, – сказал ей тогда Торн. – Два года назад от Гелиополиса оторвалась глыба в несколько кило-

метров».

Нет!

Неужели это случилось из-за ее первой попытки пройти сквозь зеркало?!

Неужели это случилось из-за нее?!

Тысячеликий медленно повернулся к настенным часам, чудом уцелевшим посреди всеобщего хаоса. Для предсказателя скорого конца света он выглядел не слишком взволнованным. Превратившись в смуглокожего старика, Тысячеликий холодно взглянул на Торна.

– Сейчас придет Один. Я предоставлю ему решать твою судьбу, как он решил судьбу твоей матери пятнадцать лет назад. А тебе, – добавил Тысячеликий, обращаясь к Офелии, – тебе придется воссоздать то, что ты разрушила. Отныне вы связаны – ты и Другой. Рано или поздно, хочешь ты этого или нет, но ты приведешь меня к нему. А до тех пор я не спущу с тебя глаз.

С этими пророческими словами Тысячеликий превратился в красное облако. Оно поднялось к потолку и исчезло в вентиляционной решетке.

Приговор

Офелия больше не слышала в камере ничего, кроме стука собственного сердца и бульканья воды, льющейся из трубы. На полу мигала перевернутая лампа; повсюду валялась опрокинутая мебель. Девушка была до глубины души потрясена произошедшим; ей казалось, что понадобятся месяцы, годы, целая жизнь, чтобы вновь обрести душевное равновесие. Но первый свой шаг она знала уже сейчас.

– Я должна поговорить с монсеньором Фаруком.

Офелия повернулась к Торну, хранившему странное молчание. Он судорожно обхватил лицо рукой, похожей сейчас на большого паука, и она не видела его глаз.

– Торн! – с тревогой окликнула его Офелия.

Он еще сильнее стиснул лицо своими костлявыми пальцами. Его плечи затряслись, будто в приступе кашля, и внезапно он разразился хохотом, горьким, безумным хохотом, – казалось, вырывавшимся из самых недр его существа.

Офелия со страхом подумала, не лишился ли Торн рассудка. Однако когда он отнял руку от лица, она увидела его пронзительный взгляд. Взгляд человека, который все понял.

– Этот божественный фокусник преподал мне очень поучительный урок. – Глаза Торна лихорадочно блестели сквозь намокшие от воды и крови пряди волос. – И вы тоже, – объявил он. – Вы тоже многому меня научили.

Усмешка исчезла с его лица, когда он попытался встать, и раны напомнили ему о себе.

– Не двигайтесь, – сказала Офелия. – Я пойду за помощью. Я хочу поговорить с монсеньором Фаруком.

Она поскользнулась на мокром полу, но Торн успел схватить ее за платье.

– Нет. Пусть приходит сам. Теперь это неважно. – Он закрыл глаза, глубоко вздохнул, затем его веки приоткрылись, и из-под них снова блеснул пронзительный взгляд. – Послушайте меня: за вами будет наблюдать не только Бог.

Офелия не поняла, что это значит, но она и не хотела понимать. Потрясенная всем случившимся, она вдруг почувствовала, как где-то внутри нее растет и крепнет решимость. Она резко выдернула край платья из руки Торна.

– Мы вернемся к этому разговору после того, как вам окажут помощь, не раньше. Я не позволю Фаруку расправиться с вами.

Обещаю вам. А вы дайте мне слово, что не будете действовать опрометчиво до моего возвращения.

Торн устало прислонился к стене, и она увидела его отсутствующий взгляд. Вода из трубы по-прежнему смешивалась с его кровью и лилась на мраморный пол. Торн вдруг напомнил Офелии брошенную куклу-марионетку, и ей стало страшно оставлять его одного.

– Обещайте же мне, – настаивала она.

Торн вздохнул.

– Я никогда не действую опрометчиво.

Не теряя больше ни минуты, Офелия погрузилась в толщу золотой двери и прошла сквозь нее, как сквозь зеркало. Увидев неровную расплавленную поверхность в том месте, где проник в камеру Тысячеликий, девушка спросила себя: как же охрана могла это допустить? И тут же наткнулась на тело жандарма, лежащего на полу. Офелия заметила, что он дышит, но не смогла его разбудить. По-видимому, Тысячеликий погрузил его в глубокий сон.

Офелия прошла через все бронированные двери, которые встретились ей на пути. Если Тысячеликий не солгал, Фарук был уже на полпути к тюрьме. Осталось выяснить, где именно он находится сейчас.

Она получила ответ, поднимаясь из подвала по мраморной лестнице. С верхней площадки ей навстречу шумно спускался кортеж придворных – настоящая лавина париков, сюртуков и платьев. Все они следовали за Фаруком, который с бесконечной медлительностью шествовал впереди. Жандармы попытались остановить эту толпу, но она попросту смела их с дороги.

– Прошу вас, монсеньор!

Мелодичный голос Беренильды выделялся на фоне остальных голосов. Придерживая длинный шлейф своего платья, скользящего со ступеньки на ступеньку, она умоляюще смотрела на Фарука:

– Отложите исполнение приговора моему племяннику. Вспомните, как много он сделал для вас, находясь на службе.

Ее брови страдальчески сдвинулись, глаза умоляюще посмотрели на Фарука.

Никогда еще Офелия не видела, чтобы Беренильда так открыто показывала придворным свою уязвимость.

Но если Беренильда не помнила себя от волнения, то Фарук воплощал собой полное безразличие. Не удостаивая ее ни единым взглядом, он бесстрастно спускался по лестнице, словно сам был сделан из мрамора.

Заметив стоящую внизу Офелию, Беренильда застыла на месте, за ней остановился и весь кортеж. Топот утих. В задних рядах раздались недоуменные голоса: «Что случилось? Почему мы остановились?» Но нетерпеливый ропот скоро угас, и на лестнице воцарилась мертвая тишина.

Только Фарук продолжал медленно спускаться. Его глаза были полузакрыты, длинные белые волосы развевались, как и белая мантия.

Офелия поднялась на несколько ступенек ему навстречу. Она выглядела жалкой в своем намокшем платье, со спутанными кудрями и сломанной рукой, но это ей было безразлично. Она высоко запрокинула голову, чтобы встретиться со взглядом Фарука, скрытым под полуопущенными веками.

– Я тоже встретила Его, – громко объявила Офелия, и ее голос разнесся гулким эхом от мраморных стен. – Я знаю, чего Он ждет от вас, но вы не обязаны Ему подчиняться.

Придворные обменялись изумленными взглядами, и даже Беренильда озадаченно приоткрыла рот. Офелия сознавала, что здесь мало кто понимает, о ком и о чем она говорит. Фарук продолжал спускаться ей навстречу, медленно переставляя ноги со ступеньки на ступеньку, как гигантский лунатик. Он был теперь совсем близко, и она удивилась тому, что все еще не чувствует его давящей силы. Плохой признак: значит, она не смогла завладеть его вниманием.

– Докажите Ему, что вы свободны, – настаивала она. – Докажите это, освободив Торна.

Чем ближе Фарук подходил к ней, тем яснее Офелия чувствовала, что мыслями он очень далеко. Она не могла уловить направление его взгляда, а когда он наконец ответил, его надтреснутый голос прозвучал как погребальный колокол:

– Я должен делать то, что написано.

И тут Офелия поняла, что Фарук не только не перестанет спускаться, но даже не попытается ее обойти. Ее жизнь могла бы закончиться прямо на лестнице, у него под ногами, если бы Беренильда вовремя не оттолкнула девушку в сторону.

Придворный кортеж продолжал следовать за Фаруком. Фаворитки дрожали под своими бриллиантовыми украшениями, не защищавшими их от ледяного холода. Даже референт, несущий блокнот Фарука, поеживался и испуганно озирался.

Беренильда оттеснила Офелию в уголок лестничной площадки, где не было толчеи, и схватила ее за руки движением утопающего, который цепляется за спасительный плот.

– Я не узнаю нашего монсеньора! Он сегодня сам на себя не похож. Все время повторяет: «Я должен делать то, что написано». Такое впечатление… такое впечатление, что он только и думает о том, как наказать моего бедного мальчика. Что означают ваши слова? Вы понимаете, что с ним происходит? И что будет с Торном?

– Я их вижу! – раздался возбужденный голос. – Дайте мне пройти! Там моя дочь!

К изумлению Офелии, из толпы придворных, расталкивая всех вокруг, вырвалась ее мать в своем огненном, как факел, платье. За ней спешили ее отец, крестный, тетушка Розелина и сестра Агата.

– Так это не шутка?

– Они действительно зарегистрировали твой брак с господином Торном?

– Прямо в тюрьме?

– Без нас?

– Без всякой церемонии?

– Без белого кружевного платья?

За ними из толпы вышел Арчибальд. Сдвинутый на затылок цилиндр, казалось, вот-вот свалится с его головы; в вытянутой руке он нес младенца Беренильды с таким видом, будто это хлопушка для фейерверка, которая вот-вот взорвется огнями.

– Нам нельзя здесь оставаться. Торн просил меня увезти вас отсюда, если дела примут плохой оборот. – Арчибальд поглядывал на поток придворных, перетекающий в подвальный этаж. – На мой взгляд, хуже не придумаешь.

– Давай вернемся домой, сестренка! – умоляла Агата, дергая Офелию за шарф. – При Дворе совсем не так хорошо, как я думала!

Оглушенная Офелия повернулась ко всем спиной, закрыла глаза, постаралась отрешиться от гомона и собраться с мыслями. Неужели Фарук больше ее не слышит?

Она повернулась к крестному, который ругался на древнем наречии каждый раз, как его толкал какой-нибудь придворный.

– Из всех сказок, что вы мне прислали, одна очень рассердила Фарука – сказка о кукле.

– О кукле? – пробормотал крестный в усы. – О кукле, которая мечтала стать актрисой?

Офелия кивнула – больше себе, чем ему. В конце сказки кукла обнаружила, что мечта, которую она хотела осуществить, на самом деле была мечтой ее хозяйки.

– Монсеньор Фарук смешивает свою собственную историю с историей из сказки. Мне следовало придумать для него другой конец.

В тот момент, когда Офелия произнесла эти слова, вспышка боли прожгла ее лоб от виска до виска. Благодаря семейной силе Торна она вспомнила, как читала Книгу. Безголовый солдат. Старая школа. Аромат мимозы. Выбитые окна. Завешенные зеркала. Офелию затягивал вихрь прошлого, и она снова увидела юного Фарука; он стоял на коленях, не спуская с нее жадного, пытливого взгляда. Почему я должен делать то, что написано? Кто я для тебя, Бог?

– Я знаю, – прошептала Офелия, обернувшись к Беренильде. – Теперь я знаю, что должна сказать ему. Унесите ребенка подальше отсюда, я вас догоню.

Она уже начала торопливо спускаться вниз, как вдруг мать схватила ее за рукав.

– Постой, торопыга!

Офелия с вызовом посмотрела на нее, давая понять, что не позволит себя удерживать, но мать с обреченным видом поправила шарф, поддерживавший сломанную руку дочери, и откинула с ее лба спутанные волосы.

– А он тот еще фрукт, твой господин Торн. Ну что ж, теперь он твой муж, и твое место – рядом с ним. А мое дело – ждать тебя здесь. Главное, будь осторожна!

Офелия торопливо сжала руку матери.

– Спасибо, мама.

Пробираясь сквозь толпу придворных, девушка думала о том, что послание Духу Семьи, сложившееся у нее в голове, идет вразрез со всем тем, что в эту ночь она слышала от Бога. Однако она была абсолютно уверена, что ошибки быть не может. Да, она должна сказать Фаруку именно эти слова.

Наконец она заметила его в конце коридора. Он возвышался над морем париков, как заснеженный горный пик. Фарук стоял перед камерой Торна и ждал, когда ее откроют. Здесь царила суматоха: охранники только что обнаружили на полу своего заснувшего товарища и увидели поврежденную поверхность бронированной двери. Слово «побег» уже передавалось из уст в уста, но полковник заявил:

– Камера закрыта, монсеньор! Видна попытка взлома, но дверь по-прежнему заперта с внешней стороны. Чтобы ее открыть, требуется три ключа, и один из них я держу при себе.

Протиснувшись в первые ряды, Офелия увидела полковника, который гордо демонстрировал цепочку с ключом, поблескивающую у него на шее. Она могла бы объяснить ему, что есть множество способов входить и выходить из камеры без ключей, но это не отвечало ее интересам.

– Откройте дверь, – вяло приказал Фарук.

– Подождите!

Работая одним локтем, Офелия выбралась из толпы и встала между Фаруком и бронированной дверью, не обращая внимания на осуждающий ропот вокруг. Она подняла голову, чуть не вывихнув себе шею, и встала на цыпочки, надеясь встретиться глазами с Фаруком там, на высоте его огромного роста. Но надежда оказалась напрасной. Он смотрел прямо перед собой и обращал на нее внимание не больше, чем на коврик под ногами.

– Извольте освободить проход, мадам, – вмешался полковник.

Приказ прозвучал вежливо, но властно. На мгновение его брови удивленно поднялись – очевидно, он спрашивал себя, каким же образом Офелия вышла из камеры, – но, рассудив, что сегодня охрана и без того опозорилась, не стал заострять на этом внимание.

– Вчера я не выполнила свое обязательство по договору, – сказала Офелия, обращаясь исключительно к Фаруку. – Вы хотели вспомнить одно обстоятельство из вашей Книги, а я не смогла вам помочь. Но теперь я знаю то, о чем вы забыли.

Фарук по-прежнему не удостаивал ее взглядом. Он продолжал созерцать огромную круглую дверь, снабженную зубчатыми механизмами и замками.

– Я должен делать то, что написано, – произнес он все так же медленно и монотонно.

Очки Офелии потемнели. Она уже поняла, каким образом Тысячеликий смог парализовать волю Фарука. С помощью Книги. Офелия не понимала одного – почему он так поступил. Ведь это противоречило той правде, которую он некогда пытался открыть

Фаруку.

Набрав побольше воздуха в грудь, Офелия с трудом выговорила:

– Вы не кукла. Вы не обязаны исполнять чужую мечту.

– Я должен делать то, что написано, – бесстрастно повторил Фарук. – Откройте дверь.

Трое сержантов, на которых была возложена обязанность открывать и запирать камеру, двинулись было к Офелии, но она выпрямилась, и слова вырвались из ее уст, словно всегда таились где-то в глубине ее существа в ожидании своего часа:

– Книга – это только начало твоей истории, Один. И только ты можешь дописать ее до конца!

Вокруг раздались удивленные возгласы. Слова Офелии произвели фантастический эффект. Фарук отшатнулся и прижал руку к груди, к тому самому месту, где он хранил Книгу; казалось, у него разбилось сердце. Он упал на колени, разметав свои белоснежные волосы и меха на мраморном полу. Его безразличие растаяло, как дым, глаза широко раскрылись от волнения, и он устремил на Офелию потрясенный взгляд, словно наконец-то увидел ее.

Она должна была испугаться – испугаться того, что сделала с ним, того, что мог с ней сделать он. Но страха не было. При чтении она так глубоко прониклась личной историей Фарука, что уже не могла сказать, его ли это прошлое или ее собственное.

Она подошла к нему, и, повторив жест своей матери, который возмутил всю свиту, откинула с его лба длинные белые волосы. Фарук стоял на коленях, судорожно прижимая к себе Книгу, и на его лице было написано безграничное смятение. От него снова стали исходить мощные невидимые волны. Офелия чувствовала, как боль вспыхивает то тут, то там, по всему ее телу, но держалась стойко. Фарук перестал быть бессмертным небожителем – сейчас перед ней был просто растерянный ребенок, который без помощи взрослых мог бы погибнуть.

– Маленькая Артемида, – растерянно пробормотал он, – что… что я должен делать?

– Это вы должны нам сказать.

Офелия знаком подозвала референта; после короткого колебания молодой человек подошел, держа наготове блокнот. Стоявшие вокруг них охранники и придворные настороженно переглядывались, не зная, что им делать – вмешаться в происходящее или сбежать.

Стоя на коленях на мраморном полу, Фарук открыл блокнот и начал медленно перелистывать страницы. Здесь был протокол судебного заседания по делу Торна, контракт с его обязательством прочитать Книгу и много каких-то неразборчивых каракулей. Фарук растерянно перечитывал свои заметки; казалось, его раздирают противоречивые чувства. Не считая шуршания страниц и нервных покашливаний в толпе, в коридоре царила гробовая тишина.

Внезапно рука Фарука, перелистывающая страницы, замерла. Его взгляд остановился на вырезке из газеты. И хотя Офелия видела газету вверх ногами, она сразу узнала на фотографии Беренильду, сидящую возле колыбели.

Все вздрогнули, когда Фарук вдруг захлопнул блокнот и встал.

– Откройте дверь, – приказал он.

У Офелии замерло сердце. Она почувствовала, как огромная рука Фарука всей своей тяжестью опустилась ей на голову, но не властно, а успокаивающе. Их роли в этот миг поменялись: он был родителем, а она – ребенком.

– Вы выполнили свою часть договора, маленькая Артемида. Я жалую господину Торну дворянское звание и снимаю с него клеймо бастарда. Его дело будет снова рассмотрено судом, на сей раз в надлежащей форме. Откройте дверь, – повторил Фарук охранникам.

Среди Миражей поднялся возмущенный ропот, но ледяной взгляд Фарука задул его, как пламя. Сердце Офелии учащенно забилось: она впервые увидела в Фаруке настоящего Духа Семьи. От волнения у нее подкашивались ноги, и ей пришлось собрать остаток сил, чтобы не упасть. Сейчас она увидит Торна. Его вылечат и будут судить по справедливости; а потом они вместе начнут новую жизнь.

Офелия думала только об этом, пока трое сержантов с грохотом и лязгом отпирали тяжелую золотую дверь. Ей не хотелось думать ни о Тысячеликом, ни о Попечителях, ни о непонятном Другом – разрушителе ковчегов, которого она якобы освободила.

Нет, сейчас она не хотела думать ни о ком из них. Она мечтала насладиться вместе с Торном хотя бы минутой чистой, ничем не замутненной радости.

Бронированная дверь наконец открылась, Офелия вошла первой, и у нее кровь застыла в жилах.

Перевернутая мебель была раскидана по углам камеры.

На полу слабо мигала опрокинутая лампа.

Из трубы безостановочно текла вода.

А Торн исчез.

Сквозь зеркала

Ветер развевал шарф Офелии, как флаг. С чемоданчиком в руке она шла через посадочную площадку и не могла наглядеться на пейзаж вокруг. Причал для дирижаблей был расположен на верхнем уровне Небограда, на самом краю, откуда открывался роскошный вид на ковчег. Офелия не знала, увидит ли она еще когда-нибудь эти еловые леса и заснеженные горы, и теперь жадно дышала, наполняя легкие ветром с запахами смолы, снега и угля.

А Торн? Где он теперь?

«Вы тоже, – сказал он ей. – Вы тоже многому меня научили».

Не сразу, но в конце концов Офелия поняла смысл этих слов. Ей не удалось сделать из Торна чтеца, зато она передала ему умение проходить сквозь зеркала. И он покинул тюремную камеру так же, как она, – воспользовавшись отражающей поверхностью стен. Через какое зеркало он вышел из Дворца правосудия и как сумел скрыться со сломанной ногой – оставалось загадкой.

Диспетчер дал свисток, и Офелия вернулась к реальности. Она отдала чемодан младшему брату, который все порывался его нести, и подошла к трапу; члены ее семьи уже поднимались в дирижабль.

На краю площадки она увидела друзей, пришедших ее проводить, и от волнения у нее сжалось сердце.

Арчибальд подошел первым, приветственно помахивая цилиндром, чье оторванное дно открывалось и закрывалось, как клапан.

– В следующий раз, когда меня похитят, я первым делом обращусь к вам, мадам Торн, и, прошу вас, не надо грустить, – сказал он, наклоняясь к ней и подмигивая. – Если в ближайшее время вы не вернетесь на Полюс, Полюс сам пожалует к вам, даю слово посла!

Офелия улыбнулась, не слишком веря этим словам. Затем протянула руку Ренару, который стоял рядом, мрачно хмурясь.

– Пожалуйста, Рено, давайте не будем ссориться при расста-

вании.

Ветер взъерошил все рыжее, что в нем было: волосы, брови, бакенбарды, – и это придало ему еще более мрачный вид.

– Ладно уж, не требуйте от меня слишком многого, – пробурчал он. – Ведь вы моя хозяйка, забыли? На что теперь будет похожа моя жизнь, малыш, если я не смогу сопровождать тебя всюду – куда вы, туда и я?

– Я ненадолго, – пообещала ему Офелия.

И почувствовала, что вот-вот расплачется. По правде говоря, она не могла бы объяснить, что значит «ненадолго».

Девушка бросила тревожный взгляд на Докладчицу, которая стояла в нескольких шагах от нее, в своем черном платье – ни дать ни взять сама богиня Правосудия. Флюгер на ее шляпе был бдительно нацелен на Офелию. Когда Матери-Настоятельницы узнали о последних событиях, они приказали девушке немедленно вернуться на Аниму. Торн, исчезнув из тюремной камеры, больше не давал о себе знать и даже не воспользовался телеграфом. Официально он все еще считался преступником, и Семейный совет Анимы ухватился за этот предлог, чтобы отозвать Офелию домой. Девушке пришлось подчиниться, чтобы не вызвать обострения дипломатических отношений между ковчегами. Увы, она знала, что, вернувшись на попечение Настоятельниц, станет объектом их пристального наблюдения.

«За вами будет наблюдать не только Бог».

Может быть, предостерегая ее, Торн имел в виду Настоятельниц?

– Ваше место здесь, – добавила Офелия, по-прежнему протягивая руку Ренару. – Скажите Гаэль, что я задолжала ей монокль.

Пальцы девушки утонули в его огромной ручище.

– Нет. Вы должны вернуться и сказать ей это сами.

Диспетчер дал второй свисток. Офелия обернулась к Беренильде, стоявшей рядом с красивой белой коляской, и сразу же забыла все заготовленные для такого случая слова.

– Мадам, я… Мне будет вас…

Беренильда крепко обняла девушку, и запах ее духов окутал Офелию, как плащ.

– Я знаю, – прошептала она ей на ухо, – знаю, что вы рассказали мне не всё, и знаю, что для остального еще не пришло время. Я не всё понимаю, Офелия, но доверяю вам полностью, так же как Торн.

– Вы действительно не хотите лететь со мной на Аниму?

– Долг требует моего присутствия здесь. Наш дорогой монсеньор сильно изменился под вашим влиянием, но он так забывчив!

Я и моя дочь – мы должны оставаться рядом с ним и напоминать ему то, что вы ему открыли. И кроме того, – добавила Беренильда совсем тихо, – я должна остаться ради Торна. Я не знаю, где он сейчас, но не волнуйтесь за него: мой мальчик болезненно пунктуален. Когда придет время, он вернется к нам. А до тех пор, пожалуйста, не забывайте его!

Офелия вытерла глаза и невесело рассмеялась.

– Торн сказал мне: «Я никогда ничего не забываю». И раз уж мы об этом заговорили, о своем обещании я не забыла. Я должна дать имя моей крестнице.

Диспетчер дал третий и последний свисток. Офелии пора было подниматься в дирижабль. Не обращая внимания на все более нетерпеливые покашливания Докладчицы и на мать, зовущую ее с трапа, она склонилась над детской коляской. У ребенка была такая же белая кожа, как у Фарука.

И Офелия мысленно дала своей крестнице обещание. Она найдет Торна. Даже если для этого придется бросить вызов Настоятельницам, Богу или неведомому разрушителю мира, ее ничто не оста-

новит.

– Я нарекаю тебя Викторией.

Обрывки воспоминаний: постскриптум

Теперь я вспомнил: Бог был за это наказан. В тот день я понял, что Он не всемогущ. С тех пор я Его больше никогда не видел.

«Обуздывай свою силу». Теперь Торн понимает, что они значат, эти последние слова, произнесенные Богом перед тем, как исчезнуть из его жизни. Обуздывай свою силу. Утри слезы. Бог управляет миром, но допускает промахи.

В головоломке Торна теперь не хватает лишь одного кусочка, а без него невозможно постичь всю правду. Почему Фарук убедил себя, что Бог был наказан? И если он не ошибся, это влечет за собой следующий вопрос, бесконечно более важный:

Наказан кем?

Вместо послесловия

Дорогие читатели, я писала эту историю, вкладывая в нее все, что чувствовала: волнение, сомнение, возбуждение, растерянность, эйфорию… Для вашего удобства предлагаю держать эту книгу в перчатках для чтения. Если же вы почувствуете, что меры предосторожности не помогают (книга покалывает пальцы, страницы переворачиваются слишком быстро и пр.), приглашаю вас посетить мой сайт

-miroir.com.

Благодарности

Моему дорогому, заботливому Тибо, чью поддержку я ощущала в каждом слове, в каждой фразе, на каждой странице этой книги. Нашим семьям, его и моей, которые были для нас настоящими ангелами-хранителями. Моей единомышленнице Стефани Барбарá, моим друзьям по конкурсу «Серебряное перо», а также всем друзьям во Франции и Бельгии. Всей команде издательства «Галлимар для юношества», благодаря которой роман «Сквозь зеркала»

появился на свет. Лорану Гапайяру, автору самых красивых книжных обложек на свете. И, наконец, всем моим читателям и читательницам, каждый день вдохновлявшим меня своим энтузиазмом, обсуждениями и вопросами. Без вас всех эта книга была бы совсем иной.

Сноски

1

Гусёк – старинная игра на прохождение маршрута. Расстояние, на которое игрок мог передвинуть по игровому полю свои фишки, определялось бросанием игральных костей. – Здесь и далее примеч. переводчика.

(обратно)

2

Редингóт – длинный сюртук широкого покроя.

(обратно)

3

Робрóн (ист.) – женское платье с очень широкой юбкой на обручах.

(обратно)

4

Гинекéй (ист.) – в Древней Греции – женская половина в задней части дома, закрытая для всех мужчин, кроме хозяина.

(обратно)

5

Nota bene (лат.) – возьми на заметку. Пометка, служащая для того, чтобы обратить внимание на какую-либо особо примечательную часть текста.

(обратно)

6

Шевалье (фр. chevalier – рыцарь, кавалер) – старинный дворянский титул для младших сыновей в знатных семьях.

(обратно)

7

Канотьé – летняя соломенная шляпа с плоской тульей.

(обратно)

8

«Волшебный фонарь» – старинный аппарат для просмотра изображений, прототип кинопроектора.

(обратно)

9

Аркадия – историческая область Древней Греции, ставшая поэтическим образом места счастливой и беззаботной жизни.

(обратно)

10

Септентрион (поэт.) – север.

(обратно)

11

Ревнитель (устар.) – человек, который искренне, изо всех сил старается принести пользу какому-нибудь делу, поборник чего-нибудь.

(обратно)

12

Лемминги – небольшие грызуны семейства хомяковых. Внешне напоминают мышей.

(обратно)

13

Серениссима, Пломбор, Циклоп – названия ковчегов.

(обратно)

14

Некромáнтия (от греч. νεκρός, «мертвый» и μαντεία, «прорицание») – способ гадания, который предполагает общение с душами умерших.

(обратно)

15

Niña (исп.) – девочка, малютка; девушка.

(обратно)

16

Por favor (исп.) – пожалуйста.

(обратно)

17

Туманный горн – сирена для подачи сигналов в непогоду, в условиях плохой видимости на море.

(обратно)

18

Бранденбуры – петлицы, обшитые шнуром.

(обратно)

Оглавление

Краткое содержание первого тома

Предисловие

Рассказчица

  Игра в гусёк[1]

  Малышка

  Договор

  Обрывки воспоминаний

  Письмо

  Театр

  Кукла

  Сказки

  Забытый

  Трубка

  Вопрос

  Оскорбление

  Обещания

  Колокольчик

  Клиент

  Обрывки воспоминаний

  Поезд

  Семья

Чтица

  Дата

  Флюгер

  Матери

  «Караван Карнавала»

  Отверженные

  Приглашение

  Головокружение

  Обрывки воспоминаний

  Пропавшие

  Печать

  Кольцо

  Мануфактура

  Песочницы

  Тупик

  Обрывки воспоминаний

  Крик

  Убежище

  Тьма

  Заявление

  Матрасы

  Искусство умирать

  Сердце

  Сделка

  Чтение

  Обрывки воспоминаний

  Память

  Прародитель

  Приговор

  Сквозь зеркала

  Обрывки воспоминаний: постскриптум

  Вместо послесловия

Благодарности Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg