«Госпожа ворон»

Госпожа ворон (fb2) - Госпожа ворон (Змеиные дети - 4) 2069K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Анастасия Машевская

Анастасия Машевская Змеиные дети — 4. Госпожа ворон

ГЛАВА 1

В зеленовато-черных волнах еще трепетала ночь и плескалась угасающая луна. Дул не по сезону холодный ветер. Впрочем, важнее, что он был попутным: под резкими порывами красный парус ласбарнского судна пузырился, метался и трепетал, бился глухими ударами, как и сердце путника, застывшего посреди ночи на корме. Оставалось всего ничего — наверняка, прибудет еще засветло. Мужчина усмехнулся под нос: кажется, это прямо примета какая — заявляться к женщинам в темноте. Набраться смелости для встречи при свете дня никак не удавалось. А, может, просто тьма Нанданы и неопределенность Кровавой Шиады по привычке придавала сил.

Мужчина сошел на берег и поглядел вслед удалявшемуся паруснику. Погода менялась, рваные клочья тумана наползали с Великого моря, ложась на плечи пробирающим до костей плащом. Они взвивались под дерзким повелением ветра, складывались в привычные и родные очертания лиц людей, которые были дороги сердцу — по пальцам перечесть, — и особенно той, встретиться с кем он уже столько времени не мог нахрабриться. А потом вскруживались, растворялись и таяли.

Он повернулся и направился к высоким воротам, вставшим непреодолимой стеной над берегом между его домом и всем миром. Говорят, дорогу на легендарный Ангорат преграждает завеса меж сведенных копий каменных исполинов. Если так, должно быть и здесь, на этом острове, тоже когда-то жили исполины: людям просто не под силу взвести такую громадину.

Стражники патруля, заприметив путника, склонились и привычно спросили, кто идет. Мужчина назвался. Ворота отворили без запинки, но скрывая изумление: давненько не видели, не слышали этого путника. Кроме старшего гарнизонного охранника о прибывшем остальные знали только понаслышке да, особо внимательные, по записи в ранговой комнате.

Он двигался тихо и уверенно. Все-таки, опыт действовать в тени у него более чем богат. У самых дверей пирамиды обратился к дежурившему стражнику и попросил пригласить одного из мастеров на главную боевую арену храма, на верхнем этаже. Мальчишка потоптался, не узнавая просящего, призадумался, кого это пустили на воротах, но потом путник продемонстрировал перстень, и, разглядев узор, дежурный поторопился с поручением.

Стоило подняться по боковым лестницам пирамиды на верхний этаж и сделать шаг между зрительских рядов вокруг арены, как сбилось дыхание. Сколько лет он провел здесь? Мальчишкой, потом подростком. Здесь он возмужал, испытал друзей, понял, о какой женщине хочет заботиться. В этой зале, в этом смертоносном круге, откуда каждый день уносят малолетних бойцов, избитых и изрезанных до того, что и не знаешь наверняка, выживут или нет, и где, стоило ступить, в груди трепетно задрожала старая струнка.

А потом вошла она — и в сердце вовсе оборвалась каждая жила.

"Скоро я буду с тобой. Скоро я примчусь к тебе".

Разве он не говорил себе это все время с тех пор, как решил снова приехать в Храм Даг? Разве не обещал себе пасть перед ней на колени, пока помогал то одной, то другому, шпионя в аданийской столице? И вот теперь — она здесь, перед ним, сонная, чуточку неуклюжая и недовольная, но все та же, статная и дерзкая, — а он только и может, что стоять, оцепенев, и слушать бешенный стук собственного сердца где-то поперек горла.

Женщина надолго замерла, проглотив даже вздох удивления. Потом с трудом разлепила губы, глубоко вдохнула, и ей показалось, что легкие болезненно слиплись. Она обхватила руками плечи, ежась, и, придя в чувство, шагнула на арену.

— Подобные выходки скорее в духе Бану. Честно признаться, больше всего я ожидала увидеть здесь ее.

Голос звучал спросонья ниже обычного, даже чуточку скрежетал. Впрочем, собственное горло мужчины наверняка вообще ни звука не выдавит. Поэтому он просто раскрыл объятия и поглядел, чуть наклонив голову: можно просто обнимемся? Я так устал…

Молодая женщина замерла в паре шагов всего на мгновение, хмурясь, улыбнулась и, преодолев оставшееся расстояние, обняла путника в ответ.

— Давно не виделись, — шепнула она в ухо мужчине.

— Точно, — хмыкнул он, издевательски подмечая, что собственный голос и впрямь — будто кто-то тревожит ступнями гравий.

— Я не сразу узнала тебя. Но тебе будут рады все. Особенно Астароше, — женщина все еще улыбалась, понимая, что мужчина не может этого видеть, потому что его голова лежит у нее на плече. Но тот неожиданно взял ее за руки, немного отстранился и, напряженно вглядываясь, спросил:

— А ты, Шавна?

Та только усмехнулась, и лишь привычные видеть в ночи Клинки Матери Сумерек смогли бы разглядеть задорные искорки в аметистовых глазах:

— Я тоже рада видеть тебя, Рамир.

Тот, не веря услышанному, тупо уставился на Шавну, позволяя сказанному обрести в его голове смысл. Наконец, осторожно улыбнулся, потом шире, и, оголив оскал, облегченно выдохнул.

* * *

— Думаю, рассказ о твоих путешествиях будет длинным? — они сели бок о бок на нижнем ряду для зрителей поединков. Сквозь огромное отверстие люка в потолке арену заливал бледный свет неясного цвета и происхождения: звезды уже мерцали едва-едва, полумесяц в небе стремительно тускнел, а рассветное солнце едва набиралось сил еще где-то за горизонтом.

Рамир смущенно пустил голову, посмеявшись.

— Пожалуй.

— Тогда расскажешь потом сразу нам двоим — мне и Асту.

— Хорошо.

Нужно было бы встать и пойти хоть куда-нибудь, где можно поспать, но тело неожиданно отяжелело, и Рамиру казалось, что он совершает над собой немыслимое усилие просто удерживая себя сидя. Встать — сейчас это явно из числа сверхчеловеческих возможностей.

Шавна опытным глазом верно оценила масштаб катастрофы.

— Выглядишь хуже некуда.

— Нет, думаю, хуже все же бывало. Но ты права — я зверски вымотался.

— Откуда приплыл?

— Адани.

Шавна вскинула бровь:

— Неожиданно. С ним у нас никогда не было особых дел. Что ты там забыл?

— Помогал Тиглату, — отозвался Рамир, запрокидывая голову.

— Ти… Тиглату? Виделся с ним?

— Больше того, — мужчина снова выпрямился, — я виделся с Бану.

Шавна заметно оживилась:

— Бану? Я давно не получала от нее вестей. Они что, сейчас вместе что ли? — брюнетка выгнула брови, не доверяя собственным предположениям.

— Нет, но насколько я знаю, они не так давно пересекались в Орсе. А вестей ты не получала, потому что с позволения Бану в большинстве случаев, тебе писал я. Пока она стояла во главе войска, лишняя переписка могла вылезти боком.

Шавна только открыла рот.

— Похоже, много всего случилось, — протянула она, наконец, понимая, что на рассказ Рамира потребуется намного больше, чем последний осколок ночи перед зарей. — Ладно, пойдем, тебе надо отдохнуть, — женщина помогла бойцу подняться. Но стоило ей потянуть, увлекая Рамира по проходу в сторону выхода, как тот задержал ее за запястье.

— Постой.

Шавна обернулась с вопросом в глазах.

— Бану просила передать тебе кое-что.

— Ну, если это не для посторонних ушей, говори сейчас.

Рамир мгновение потупился, потом поднял решительный взгляд и напоследок оправдался:

— Она правда передала его, — и, потянув Шавну на себя, тронул ее губы своими.

Сложно сказать, кого это прикосновение сковало сильнее. Шавна напряглась, и Рамир чувствовал ладонями, как сжались все ее мышцы. Секунды убегали безжалостно, а мужчина так и не мог ни отстраниться, ни решиться шагнуть дальше.

Шавна тихонько выдохнула, улыбаясь прямо в этот целомудренный поцелуй, и попыталась отодвинуться. Только тогда будто что-то проснулось в Рамире, он перехватил инициативу и углубил поцелуй, придержав Шавну за затылок. Молодая женщина не сопротивлялась, отвечая с готовностью и приязнью. Но спустя какое-то время все-таки мягко положила Рамиру на грудь ладони, и тот, повинуясь почти невесомому жесту, отступил, заглядывая в глаза с необъяснимым чувством.

Шавна сделала глубокий вдох.

— Ну, не думаю, что Бану передала его именно так.

Рамир, усмехнувшись, окончательно отпустил женщину, глянул себе в ноги и поднял голову:

— Прости, я увлекся немного.

Шавна закусила губу.

— Ты всегда увлекался, — в ее голосе не было упрека, одна лишь печаль.

— Я причинил тебе вред, — Рамир оглядел Шавну всю, с головы до ног, потом уставился на горло. Да, однажды в дороге с очередного задания, когда она попыталась отказать ему, Рамир, заламывая ей руки, оставил на них набухшие кровоподтеки; едва не задушив, изуродовал женскую шею глубокими багряными пятнами. Его не отрезвили тогда ни мольбы, ни звонкая и жгучая, как аданийский красный перец пощечина. Только привкус ее крови из прокушенной губы — в собственном рту.

— Ты мог причинить еще больший, если бы не остановился вовремя.

— Прости, — искренне повинился Рамир, опуская голову. Нет смысла вспоминать, что был пьян. Он и тогда не искал себе оправданий. Скот.

Рамир вздрогнул, когда подбородка коснулись теплые женские пальцы. Повинуясь ненавязчивому жесту, мужчина поднял голову и посмотрел женщине в глаза.

— Я простила тебя куда раньше, чем ты вернулся.

Рамир пропустил выдох, чувствуя, как на дно души упало зерно надежды.

— Скажи, — он взял ее руку в свою, — если бы не тот случай, если бы я был более терпелив и не пытался насильно перейти границы дружбы, у меня был бы шанс?

— Да, — не кривя душой, отозвалась Шавна. Рамир шагнул чуть ближе, прижимая ладонь женщины к груди. Нет слаще мига, чем тот, когда многолетние надежды сбываются.

— А сейчас? Сейчас есть?

Шавна чуть шевельнула пальцами под мужской ладонью, высвободилась, провела по груди. Потом убрала руку и сделала шаг назад:

— Тебя не было пять лет, Рамир. Если в тебе еще не все умерло ко мне — это просто фантазии. От настоящих чувств за такой срок ничего не остается.

Рамир качнул головой, сжав опустевшую ладонь в кулак.

— Только настоящие чувства и могут пережить такой срок, Шавна.

Женщина на миг отвела глаза, подбирая ответ.

— В любом случае, — размеренно проговорила она, — мне жаль.

— У тебя кто-то есть? — быстро смекнул мужчина. Шавна качнула головой: Ион.

— Ион? Ты… ты про того лысого бугая, который учился у Тиглата? — неожиданный прилив сил вызвенил мужской голос от возмущения.

Шавна в ответ хмыкнула:

— Он, конечно, не красавец, но не надо так уж прям.

Рамир не изменился в лице и обеспокоенно спросил:

— Он не обижает тебя?

Шавна тихонько засмеялась: нет.

— Тогда… может позволишь остаться рядом с тобой на правах друга?

Сможешь ли ты держаться лишь этих прав? — вопрос так и застрял у Шавны в горле, стоило взглянуть Рамиру в глаза. Сможет. Что-то его переменило. Вот только к чему такая жертва? Он что думает, Шавна со временем оценит подобный бессмысленный жест?

Женщина прикрыла глаза: такое лучше не говорить вслух.

— Да. Пожалуй, друг — это можно. В конце концов, — будто напоминая себе, продолжила Шавна, — было время, когда мы и впрямь дружили: ты, я, Астароше и Бану.

— Он, поди, тоже все еще любит ее.

— Аст? Трудно сказать, мы не касаемся таких тем.

— Уверен, — оскалился Рамир. — За Клинками Праматери, во всяком случае, наших поколений, известна привычка привязываться почему-то только к таким же, как мы сами, женщинам, и почему-то надолго.

— Скудоумие? — поиздевалась Шавна.

— Болезнь, — хмыкнул Рамир.

— Гор тоже все еще не остыл к Бансабире?

Рамир только махнул рукой, и стало очевидно, что он уже едва соображает и еле стоит на ногах.

— Ладно, потом поговорим, — решила Шавна и подхватила мужчину под плечо. — Пойдем, отведу тебя пока к Асту, поспишь у него. Утром подберем комнату.

— Ага, — расслабляясь, отозвался мужчина.

Какое-то время шли молча.

— Слушай, насчет дружбы, — протянул Рамир уже в боковом коридоре пирамиды, с усилием передвигая ноги.

— А?

— Когда я уходил, и вы провожали меня, мы…

— Угу, — Шавна перебила, кивнув: мгновенно сообразила, о чем речь. Рамир, тем не менее, продолжил:

— …мы дали слово съехаться здесь, по меньшей мере, еще хотя бы раз, живые и целые.

— С целыми у нас уже проблема.

— В каком смысле?

— Перед уходом Гор сломал Астароше ногу.

— Он не может ходить?

— Может.

— Тогда… все в порядке.

* * *

Бану встречали торжественно. Теперь было можно: не препятствовали траур, спешка, неясность военного положения. Длинные ряды "меднотелых", выстроенных в идеальные порядки, приветствовали полководца и госпожу глубоким коленным поклоном. За ними стройными рядами, как скошенные умелой рукой колосья пшеницы, падали ниц служащие замка, пивовары и кузнецы, ювелиры и пчеловоды, кухарки и повара, мастера над кораблями и осадными орудиями, зодчие, каменщики, плотники и оружейники. Музыканты били в барабаны и дудели в рожки, и сопровождавшие командиры, охранники и приветствующие родственники, улавливая тон, с восхождением Бансабиры на крыльцо тоже склонялись в почтении до земли.

Бану встречали торжественно — и смущали несказанно. И трогательно, и радостно, и до покалывания меж лопаток приятно, и до страшного невовремя. С другой стороны — чем не повод отвлечься. Из академии прибыли наставники и Адна, с которой Бану вдруг захотелось перекинуться словечком и, может даже, спросить совета; с заснеженных склонов Астахира спустился немного выцветший и как всегда сконфуженно-молчаливый Бугут, в судьбе которого неожиданно захотелось принять участие; смотрители псарен сдерживали несколько здоровенных волкодавов поодаль, и у этих мохнатых тварей захотелось найти пушистого уюта. Словом, просто порадоваться, принять как должное, отбросить всякое раздражение, может, даже выпить и… и в процессе всей этой бессмысленной, но приятной ерунды узнать новости и решить несколько дел.

Бансабира усмехнулась над собой в душе и, возвысившись на парадной лестнице, поприветствовала родню.

Когда первый официальный запал чуточку угас, Русса быстренько растолкал локтями остальных и сграбастал сестру, едва не погребя под собственными руками. Через пару мгновений Бану выбралась из объятий, скомкано бросила: "Ладно тебе" и обернулась к поднявшимся с колен подданным танаара. Было в ней что-то, что располагало их — простых бойцов с грубыми шутками и укладом, заботливых матерей с привычными хлопотами, обычных землепашцев с несложными представлениями о жизни. Возможно, вырасти она здесь, в родных просторах, Бансабира не шептала бы причеты Праматери, а пела трудовые запевки и орала солдатские песни. Может, и Сабир их пел?

* * *

Когда все расселись в замке чертога за роскошным ужином в один из последних теплых дней лета, Тахбир сообщил племяннице, чуть отводя глаза, что осмелился без ее спроса расходовать средства из казны и устроить народное гуляние. Бану только улыбнулась и чуть повела плечом — так и должно. А то все не до этого было.

Компания танши и сопровождающих ее в Орс друг другу взаимно надоела. Поэтому Бану махнула рукой, давая всем "идти куда вздумается в пределах этого города". А завтра утром Серт наверняка сообщит что-нибудь ценное, о чем умолчат в докладах всякие важные командиры и смотрители. Тахбир и Русса поведали, что ей пришла уйма писем с печатями разных домов и "еще кое-что". Следом подсел Ном-Корабел и пояснил, что "кое-что" пригнали на главную верфь, посему завтра он вернется восвояси, покуда его "обормоты не разворотили соседский подарок в щепки". Комендант военной академии и дальний родич Бирхан, носивший с дедом Бану одно имя, поведал, что обучение новобранок проводится строго согласно указаниям, которые тану дала в самом начале: небольшими группами, избегая огласки. Кажется, кухарка Адна, с которой все началось, и сама стала намного ловчее с мечом. После отбытия из танаара Раду и Гистаспа, Бирхан выделил офицера, который поселился в чертоге, чтобы тренировать местных женщин и кузин госпожи. Отзывы были положительные.

Кстати о кузинах, всполошилась Бансабира. Бирхан, заметив непонятную озадаченность танши, заверил, что с Иттаей и Ниильтах офицер, которого он отрядил, тренировался особо старательно, стараясь не уступать в мастерстве командующему Гистаспу.

— Хорошо, — только и ответила Бану.

Потом позвала сестер. Несмотря на то, что Ниильтах, младшей из дочерей Тахбира шел уже шестнадцатый год, ее до сих пор нельзя было назвать до конца оформившейся. Видно было, как в ней все еще что-то "приходит в норму", "встает на место", изменяется. Если она вытянется еще хотя бы на полдюйма, то перерастет Бансабиру. Иттая отличалась разительно: суше, мельче, может, даже кряжистее. Ей были свойственны скорее не изящество, но гибкость, не красота, но обаяние, не бессмысленная прелесть весны, а ум. Ее грудь меньше, чем у сестры, но выше вздернута, и это больше пригодно в искусстве поединка. Они с Бансабирой быстро сошлись, когда познакомились. Поэтому сейчас проболтали на пустячные темы добрую половину часа. Прежде Бану в жизни бы не поверила, что способна на такое продолжительное общение не о делах с женщиной, если только это не Шавна Трехрукая.

Новый наставник военного искусства, присланный из академии, со слов сестер оказался хорош, но предыдущий казался более опытным. Бансабира хмыкнула:

— Тогда скажи ему, чтобы на днях приступал снова. Нечего отлынивать.

Иттая невидимо вздрогнула и видимо подобралась. Поднялась, приосанилась, поправила украшенные пурпурной вышивкой манжеты кремового платья, одернула расшивной пояс в тон и с гордым видом шагнула в угол зала к Гистаспу. Тот вальяжно откинулся на спинку стула и тихонько похихикивал над чем-то, что в метре от него оживленно обсуждали Дан и один из сотников "меднотелых".

— Генерал, — обратилась Иттая. Альбинос встрепенулся не сразу, повел бровью, обернулся.

— Госпожа? — он тут же принял серьезный вид. Хотя чувствовалось, что разговор о делах ему сейчас неинтересен.

— Моя сестра велела напомнить, — Иттая чуть вздернула подбородок, — что с завтрашнего дня вы должны вновь приступить к нашим с Ниильтах тренировкам.

— Хорошо, — Гистасп безмятежно пожал плечами и снова обратился вниманием к беседующим. Дан со всей присущей ему горячностью рассказывал об ужасных варварских обычаях чужой страны.

— Да ты не понимаешь, — яростно размахивал руками. — Они то голодают, то лупят себя плетьми. А иногда вообще, знаешь…

Иттая деловито кашлянула, украдкой оглянулась, будто тревожась, не увидит ли кто, и присела на свободное возле Гистаспа место.

— О чем они говорят?

Мужчину больше волновало не что, а как. Но он учтиво отозвался:

— О религии орсовцев.

— О религии? — не сдержалась Иттая. — Что за бред — обсуждать это здесь?

Гистасп кивнул, соглашаясь.

— Я тоже так подумал, но Дана, похоже, не сильно волнует уместность подобной беседы, вон как изгаляется.

— Праздники — грех, песни — грех, — буйствовал Дан Смелый, заполняя собой все пространство вокруг, — а сами, между прочим, поют, когда молятся.

— То есть, — уточнил нетрезвый собеседник, — молитва у них — грех?

— А я о чем, — заорал Дан, шарахнув по столешнице и чуть приподнявшись от избытка чувств. — Понимаешь, да? — вопил он с таким багровым лицом, что было неясно, радует его наличие, наконец, единомышленника, или он попросту злится. — Любовь — тоже грех.

Иттая начала понимать, над чем посмеивался Гистасп. Она тоже усмехнулась и, чуть наклонившись к альбиносу, с любопытством шепнула:

— А что тогда не грех?

— Трудно сказать, — философски заметил Гистасп, не оборачиваясь к девушке, но чуть придвинувшись в ответ.

— Ну как любовь может быть грехом? Или как грехом могут быть распущенные волосы?

Собеседник явно затруднялся ответить, зато подхватила Иттая.

— То есть? — она спросила громко, чтобы сидевшие неподалеку мужчины услышали.

Дан дергано обернулся и дал железное объяснение:

— А то есть.

— Они все зачем-то прячут волосы, — пояснил Гистасп, будучи вынужденным тоже включиться в беседу.

— Что за бред, — подивилась девушка. — Это же не грудь.

— Вот име… — снова заорал Дан и вдруг умолк. Мимо проплыла какая-то густая черная копна, ниже которой вихлялись крутые женские бедра. Дан развернулся вслед красотке всем телом, всполошился, залпом опрокинул недопитые прежде полстакана эля и гаркнул:

— Я пошел.

Бывший собеседник Смелого облегченно выдохнул: тысячнику просто так не поперечишь, да и не заткнешь, а слушать какую-то ерунду сил уже не было. Иттая, проводив Дана глазами, вытянулась в лице. Гистасп сложился вдвое.

* * *

Бансабира, свесив голову набок, с неподдельным интересом наблюдала, как Дан Смелый строит страшные рожи, машет руками и что-то орет, игнорируя особое внимание Гистаспа и утомленную физиономию кого-то из сотников. Бедолага, посочувствовала Бану. Он явно не по своей воле нарвался на Смелого, который с известных пор озаботился установлением доверительных отношений с подчиненными.

На соседнее кресло подсел Шухран.

— Звали, тану?

Бансабира чуть поморщила носик совершенно забавным образом: от Шухрана тянуло алкоголем, и Бану, которая не притронулась к выпивке за время праздничного обеда, хорошо улавливала даже несильный запах. Впрочем, ей это никак не мешало, даже наоборот — на душе становилось чуточку приятнее оттого, что удалось позволить своим людям ходить в подпитии днем. Днем эль особенно хорош.

— Ну как любовь может быть грехом? — где-то посреди зала Дан громыхал так, что слышала даже Бану с помоста. Шухран тоже на мгновение вскинул голову, повинуясь рефлексу, и метнул на тысячника несколько растерянный взгляд.

— Точно.

— Слушаю вас, — Шухран подобрался со всей готовностью выпившего совершить любой подвиг. За время пребывания в южной полосе посреди лета он отчаянно загорел, сделавшись совершенно бронзового цвета, так что вкупе со счастливыми осоловелыми глазами и бритой головой, выглядел точь-в-точь могучим невольником из ласбарнских бойцовских ям. Почему, собственно, и нет, размышляла Бану, если его отец был беглым ласбарнским рабом, и, скрываясь, так далеко забрался на север, что однажды встретил мать Шухрана, коренную северянку из-под астахирских круч? Хорошо, что так вышло: благодаря опыту безвестного беглеца, Шухран Двурукий вырос умельцем, которым отряд телохранителей Бану гордился особенно.

— Послезавтра поедем на верфь, — пояснила танша задачу. — Поэтому разыщи Одхана, а то он куда-то запропастился, и сообщи. Кроме того, соберешь в отряд Вала, Ниима, Маджруха и Ри.

— Им сейчас сказать? — уточнил Шухран. Парни явно не обрадуются, едва повылазив из седел, снова в них лезть.

К удивлению мужчины, танша махнула рукой:

— Завтра.

Шухран нахмурился: от такого ответа что-то в его голове не сложилось в одну цепочку с другим чем-то.

— А почему не сейчас? — с недоумением спросил он.

— Там Дан опять безумствует, — вдумчиво протянула танша, рассматривая рослого брюнетистого красавца поодаль. Гистасп и Иттая, сидевшие недалеко от Смелого (хотя сейчас Бану была склонна окрестить его Особенно Наглым), время от времени переглядывались, вздрагивая плечами и явно сдерживаясь. — Иди-ка угомони его.

Шухран задумался. Он знал всего один способ привести Смелого в чувство, но тану вряд ли его одобрит. Тот все же тысячник.

— Э… как? — озадаченно спросил мужчина.

Бансабира скосила на здоровяка полный легкого презрения взгляд: неужели нужно объяснять такие простые вещи?

— А то сам не знаешь, — снизошла до объяснения.

Шухран еще какое-то время соображал, чего ему сказали, а потом счастливо разулыбался. Можно, значит.

— О, ну раз так, — он выпрямился. Да, хорошей простой драки на кулаках сегодня не хватало. Чтобы потом смотреть друг на друга заплывшими глазами и пихаться локтями.

Бансабира в душе посмеялась. Шухран оказался отличным приобретением — крепкий, сильный, верный, без особых сложностей в характере, он был надежным и даже вполне предприимчивым. Правда, пил много реже остальных, и хмель, несмотря на здоровое могучее тело бойца, в голову бил быстро. В такие моменты Шухран казался Бансабире трогательно потешным мальчишкой: немножко растерянный, доверчивый, с глазами щенка.

Шухран старался и зачастую умел во всем соблюдать меру. Как и его равноразвитая симметричная спина, его одинаково хорошо тренированные руки, он выглядел уравновешенным в большинстве ситуаций. Бану никогда не корила Вала, который как-то незаметно стал ответственным за рекомендации людей в ближайшее окружение, что в свое время тот Шухрана пропустил. Так бывает часто: когда долго ищешь аметисты и смарагды во всех уголках страны, перестаешь замечать алмаз, что сияет в твоем собственном перстне.

Шухран успел сделать четыре шага, прежде чем Дан взвился с места, опрокинул бокал эля и размашисто зашагал вслед какой-то красотке. Телохранитель обернулся на помост поинтересоваться, что делать теперь, но Бану уже, закрыв лицо руками, хохотала, как безумная.

Шухран постоял немного, тоже посмеиваясь. Затем осмотрелся и плюхнулся в ближайшее свободное кресло, подтянул блюдо с едой, оторвал кусок жареного кабана, съел, следом сжевал еще какой-то пищи. А потом почему-то потихоньку облокотился на столешницу, сполз ниже и, наконец, вовсе улегся головой на стол. Шум в зале дремать Шухрану не мешал.

* * *

Дан любил чернявеньких.

И рыжих тоже.

И светленьких — очень сильно.

Дан любил всех женщин, особенно тех, чьи бедра напоминали ему о всеобщем мужском счастье. Тех, чьи ямочки на спине становились чуть глубже, если слегка надавить на ягодицы, и сводили с ума. Тех, чья нежная кожа казалась легкой простыней из прохладного мирассийского шелка. И когда его огрубевшие пальцы осторожно касались ее, немножко царапая — Дан знал наверняка — женщины тоже сходили с ума.

Они любили Дана Смелого — чернявенькие, рыжие, особенно — светленькие. Весь чертог и город вокруг него знали, что из себя представляет Дан Смелый, и насколько ужасна его репутация. Отчаянный юбочник, от которого не стоит ждать хорошего — ему нельзя верить, с ним не следует даже заговаривать или, тем более, оставаться наедине. Все одинокие женщины замка давно заучили эти запреты, как молитвы, но на каждой попойке непременно отыскивалась хотя бы одна, то ли от хмеля, то ли от одиночества, готовая рискнуть — в надежде, что удастся сделать великолепного богатыря с одурманивающими глазами и блестящим будущим только своим.

Вот и сейчас, сопротивляясь изо всех сил, женщина уступила натиску, позволив тысячнику увести себя из залы.

* * *

Когда Иттаю зачем-то подозвал отец, к Гистаспу подошел Гобрий (он прибыл для приветствия танши), который в-точь перед этим перекинулся парой слов с Бану. Судя по тому, что седоусый генерал сиял одним глазом сильнее, чем Дан Смелый при виде хорошенькой женщины — обоими, приветствие, а потом и разговор с тану у Гобрия прошел замечательно. Наверняка, танша не забыла снисходительно подчеркнуть, что она и в самом деле рада видеть Гобрия в стенах фамильного чертога. И сейчас даже Гистасп бы не взялся сказать с точностью, было ли это делом условности или отражало истинные чувства Бану.

— Распоясался он, — разочарованно протянул Гобрий, усаживаясь рядом с соратником.

— Рад видеть тебя, — пошире улыбнулся Гистасп, по-дружески коротко сжав плечо собеседника.

— Ой да, — буркнул Гобрий, скосив глаз на альбиноса. Впрочем, недоверия во взгляде было совсем чуть-чуть.

— Да ладно тебе, Гобрий, давно не виделись.

— Ей стоит быть строже, — сообщил зачем-то Гобрий Гистаспу, зыркнул на тану, наконец, оставшейся наедине с семьей наверху помоста, и снова уставился на дверь, за которой недавно скрылся Дан.

— Совершенно точно, — авторитетно заявил подоспевший к беседе лысеющий Отан. За его спиной, отставая на шаг, приближался Видарна. — Безалаберность тану опьянила мальчишку. Из него мог бы получиться отличный полководец, а он что? Только за юбками таскается. Разве я не прав, Гобрий?

Гобрий помрачнел. Было время, он бы, не раздумывая, ответил на такой вопрос, поддерживая, что во всем виновата танша. Но сейчас ситуация уже не выглядела такой уж однозначной. Обучение — это всегда лишь половина дела. Мало научиться владеть мечом — следует понять, когда и зачем следует доставать его из ножен. Мало вдохновлять людей, чтобы быть вождем — нужно уметь их поддерживать, когда не вдохновляет ничего. Дан не смог поддержать даже себя. Гобрий видел это, и теперь слабости бывшего воспитанника больше не скрывались в тени сияния его достоинств.

Так что, может, танша и виновата в разгульных нравах мальца, но внушительным полководцем ему не стать по своей вине.

— Что скажешь, Гобрий? — с нажимом подтолкнул к ответу Видарна.

Гобрий приосанился: он не проявит черт, которые осуждает в людях. Да, он не самый находчивый из генералов танши, но в его верности не приходилось сомневаться еще ни одному Яввузу.

— Дана опьянил успех и отсутствие мозгов, чтобы извлекать опыт из неудач, — значительно заключил одноглазый генерал.

— Не ты ли только что говорил обратное? — Отан возмутился.

— Никогда не думал, что до подхалимажа опустишься ты, Гобрий, — упрекнул Видарна.

Гобрий побагровел мгновенно.

— Что ты сказал?

Гистасп поспешно положил руку соратнику на плечо — мало ли что. Смешливость смыло, хотя губы альбиноса по-прежнему были растянуты в улыбке: довольные люди всех раздражают. Если Отан и Видарна не угомонятся, то, на крайний случай, хотя бы спровоцируются на необдуманную выходку, и можно будет свалить все шишки на их головы.

— Ты сам только что распинался, что танше бы быть построже, — опять вмешался Отан. — Она распоясала солдат, этого нельзя не замечать.

— Ты, похоже, мало знаешь, о дисциплине в ее рядах, — буркнул Гобрий.

— Да, конечно, — съехидничал Отан. — То оруженосец устраивает в лагере бордель, то…

— И где теперь этот оруженосец? — спокойно поинтересовался Гистасп.

Возразить было нечего, но Отан попытался:

— Ей следует это пресечь.

Трое полководцев увлеклись спором, но Гистасп самоустранился от беседы. Он не мог сообщить присутствующим, что Юдейр жив, однако быстро сложил в голове одно к одному. Отан верно подметил: на выходки Юдейра Бансабира тоже закрывала глаза. Якобы. А на деле своей рукой столкнула в пропасть, на дне которой протянула на ладони новую жизнь. С Юдейром трюк прошел на "ура", но Гистасп сомневался, что и из Дана удастся сделать что-то похожее. Или танша обещала брату Смелого, который помогал ей с разведкой в годы войны? Вот и приходится мучиться? Будь же неладна ее танская честность, всерьез укорил Гистасп таншу про себя.

А, может, тану потворствует слабостям подчиненных с тем, чтобы попросту проверить, на кого можно положиться? Гистасп никогда бы не подумал, что, потворствуя Юдейру в свое время, Бансабира не ошибется, и малец и впрямь окажется достойным всякого доверия храбрецом. Если предположение верно, то чем на поверку окажется Дан, альбинос тем более затруднялся ответить.

Пока Гистасп всерьез путался в измышлениях, три генерала горячо спорили о поведении молодой тану Яввуз. Наконец, Отан, утратив самообладание, гаркнул:

— Да напрямую сказать ей и делу край, — от выкрика Гистасп вздрогнул и опомнился.

— Ну, — Видарна наоборот немного остыл, — она все же тану. Так прямо в лоб может плохо кончиться. Но, конечно, следует убедить ее быть строже, — тоном наставника закончил генерал. Гистасп с интересом перевел на него глаза:

— Правда?

— Ты что, ослеп, Гистасп? — сокрушенно вздохнул Отан, и стало ясно, что именно сейчас Гистасп потерял последнюю толику уважения этого человека.

Альбинос давно приметил, как резко переменился к нему Отан. И прежде родич тана Яввуза был высокомерен к безродному полководцу без племени, а уж с тех пор, как Бансабира выказала последнему расположение при отходе на север по окончании войны, вовсе стал до неприличия заносчив.

А не мог ли он, Отан, иметь отношение к погрому в покоях Гистаспа? Столько времени прошло, что и вспоминать кажется глупым, но ведь было…

— Гистасп? — Отан скрипнул зубами.

Альбинос был сама сговорчивость:

— Конечно-конечно. Таншу надо убедить обязательно, — отозвался он. Тут уж во весь голос расхохотался Гобрий. Так, что неожидавший Гистасп уставился на товарища с крайним недоумением.

Гобрий зачерпнул в легкие побольше воздуха и пробасил:

— Только без нас, — и с самодовольным видом, выпятив грудь, пошел к танскому помосту, где уселся рядом с Тахбиром. На его место тут же подоспел Мард — Гистасп отлично запомнил мальчишку с того раза, когда он выручил альбиноса от серьезной ссоры с Бану сообщением о прибытии в чертог тана Маатхаса.

— Командующий Гистасп, — Мард коротко поклонился. — Тану хочет переговорить.

— Я сейчас подойду, — тут же отозвался Гистасп, перевел глаза на помост и глубоко кивнул, давая понять, что поспешит.

Мард исчез среди пирующих и вскоре мелькнул рядом с Бану. Гистасп какое-то время наблюдал за ним. Насколько альбинос знал, Серт не так давно сграбастал Марда в карательную сотню на освободившееся место. Мард, конечно, был хорош в обращении с копьем, но что-то подсказывало Гистаспу, что Серт пригрел этого малого не за воинские навыки. Мард был не просто красив, как, например, тот же Дан — он был самым натуральным образом смазлив. Такой без труда затащит в постель любую девчонку, а уж там вытрясти важные сведения — дело одного хорошего раза. Репутация у него пока не в пример лучше Дана, так что осведомитель может выйти отличный, если умело взять в оборот. Серт поступил, ни дать, ни взять — мудро, оценил Гистасп: чтобы карать, стоит понять за что.

Пока Гистасп шел к танскому помосту, помрачнел. Врагов у него куда больше, чем он привык думать. Мирные времена сулили проблем больше военных: когда существует внешний враг, внутренние распри утихают, но, когда враг оказывается среди своих, подозрение ложится на каждого, и сон не приходит вовсе.

Прежние товарищи по оружию превратились в соперников за место под солнцем.

Или под луной.

* * *

Гистасп уже почти и забыл, к чему был учинен погром его комнаты несколько месяцев назад. Однако, по возвращению в танаар пришлось вспомнить. На другой день после прибытия, тану отослала генерала в военную академию с требованием контроля и личного отчета о состоянии дел от коменданта — ее троюродного дядьки.

— Бирхан останется пока здесь, нам надо обсудить кое-что. Его помощник предоставит сведения, я отправила вчера гонца с предупреждением. Он все распишет подробно, — и о "меднотелых", взращенных из сирот, и о женщинах, в числе наставников которых должна была фигурировать Адна. Бансабира сунула письменное требование в руки Гистаспу. — Надеюсь на твою проницательность, — заглянула прямо в глаза.

— Как прикажете, госпожа, — привычно отозвался командир и, наскоро собравшись, отправился в конюшню.

В стойле на примятом тяжелой тушей сене лежал конь, с которым Гистасп проделал весь путь в Западный Орс и обратно. Лежал тихо, не фыркая, не посапывая во сне, не двигаясь и не дыша.

Зверство, — Гистасп скрипнул зубами. Животное-то чем не угодило?

Гистасп опустился на колени, ощупал морду, погладил бок, отошел. Облизнул пересохшие губы, огляделся. Ни одного конюшего — он сразу приметил, как вошел. Альбинос ощутил, как напрягся каждой мышцей: удара или стрелы стоит ждать отовсюду и в любой момент. Он осторожно потянул рукоять меча, вытаскивая осторожно-осторожно, чтобы ни звуком не выдать себя. Ступал бесшумно, на полусогнутых, озираясь.

Замер.

Но время шло, а ни подвоха, ни нападения не следовало. Может, стоит подождать еще чуть-чуть? Гистасп подождал, однако становилось очевидно, что на убийстве коня выпад врагов и закончился. Хм, это все?

Гистасп осмелел настолько, что убрал меч и принялся ходить вдоль стойл туда-сюда, что-то разглядывая. Враг, кем бы он ни был, упускал отличный шанс свести с ним счеты: выстрели в такой тишине поближе к породистому жеребцу или развей под огнем щепоть серы — и вся конюшня вздыбиться, взбеситься, переломает могучими телами ограждения — и пиши пропало. Идеальный несчастный случай. А так получается, что враг или глуп, или труслив, или непредсказуем. Лучше думать последнее, решил Гистасп: нет ничего опаснее, чем недооценить противника.

Странно, что после первого инцидента злоумышленник не передумал и не отступил. А, едва Гистасп стал, наконец, приходить к мысли, что, может, разваленная комната оказалась чьей-то несмешной и глупой шуткой, взялся за старое.

Командующий принялся снова перебирать в уме потенциальных недругов или злопыхателей. Кандидатур отыскивалось ненамного больше, чем в прошлый раз.

Правда, участие Каамала исключалось само собой. Явно кто-то из местных, потому как в путешествии никаких нападок в адрес Гистаспа не случилось. Значит, соотечественник. Завистник, вероятнее всего. Неужто все же Отан? Или Гобрий? Или Дан? Да быть такого не может.

А, может, это все-таки Каамал? Может, Яфур просто действует через поверенных, специально, намереваясь сбить альбиноса со следа. И тогда выходит, что сейчас Гистасп размышляет именно так, как задумал Серебряный тан? Гадство. Мужчина совсем запутался, где начало, где конец в поиске, что черное, а что белое. Из омута смятения командира выдернул голос той, кто единственно в представлении Гистаспа, при всей сложности поступков, находился за рамками оценочных суждений.

— Ты еще не уехал? — недовольно осведомилась танша, заходя в помещение.

— Я… — Гистасп проглотил ком в горле, приходя в чувство. — Я уже собираюсь, — отозвался мужчина, всеми силами скрывая растерянность.

— А, по-моему, ты копаешься, — веско заметила танша, углубляясь в полумрак помещения. Сквозь узкие окошки под настилом потолка в конюшню заглядывало утреннее солнце, и освещение казалось очаровательным и свежим.

— Видите ли, — размеренно начал Гистасп, чтобы успеть придумать какую-нибудь причину задержки, поскольку говорить об истинной не казалось ему хорошей затеей.

— Почему здесь так тихо? — бесцеремонно перебила Бансабира.

Она огляделась и повысила голос — совсем не сильно, но угроза прозвучала отчетливо:

— Неужели то, что меня не было несколько недель или то, что вчера было гуляние — такой заманчивый повод отлынивать от работы? — с этими словами она решительно вышла на воздух, всматриваясь в соседние служебные помещения. Гистасп поспешил следом. Хорошо, что тану отвлеклась. Но плохо, что никто не торопится навстречу, осознал Гистасп, а потом, выпучив глаза, уставился Бану в спину: и когда пятнадцатилетняя девчонка, о каждом слове которой доносили ее отцу, каждый приказ которой вызывал неугомонные пересуды в рядах, превратилась в женщину, чьи мельчайшие оттенки интонаций уже выучило все окружение, и теперь от них внутренне поджимается даже он, бывалый воин и лицедей, прошедший больше других командиров именно бок о бок с тану Яввуз?

— Где старшие? — громко спросила Бансабира, не меняясь в лице, поскольку толку шептать не было. Тану начинала злиться.

Наконец, из каморки поодаль заспешил мужчина, и танша быстро признала в нем управляющего замка.

— Тану, — запыхавшись, приблизился мужчина средних лет, глубоко поклонился, будто сам был конюхом. — Госпожа, я…

Бансабира обернулась к альбиносу и с легким снисхождением спросила:

— Ты чего увязался? Не помнишь основ седловки?

Гистасп опешил, потом, не удержавшись, усмехнулся: по привычке.

— Нет-нет, я еще не в том возрасте, чтобы жаловаться на память.

Бану в ответ улыбнулась краешком губ, но голос звучал строго:

— Поторопись. Я надеюсь, ты вернешься затемно или, самое позднее, завтра.

— Сделаю все возможное, — Гистасп поклонился и исчез в конюшне. Бану тем временем обратилась к управляющему и велела собрать на этом месте через час старших конюхов. Стоило бы разобраться.

Управляющий, сонный, ежащийся от утренней прохлады, скомкано отозвался и поспешил убраться с глаз госпожи вон. Утро явно не задалось. А Бансабира, дождавшись отъезда Гистаспа, обвела открывающийся вид пронзительным взглядом и решительно шагнула к стойлам. Прошла взад-вперед, осматриваясь в обе стороны. Так и есть — конь командующего мертв.

Кажется, по мирному небу над родным чертогом поползло первое облако.

* * *

Устроив знатную выволочку конюхам, от которых исходил почти неправдоподобно сивушный запах, Бану заторопилась на завтрак — после утренних упражнений есть хотелось зверски.

По дороге из бокового крыла выскользнул Дан, надеясь прошмыгнуть никем не замеченным. Он воровато огляделся и, не приметив таншу, побежал ко входу в донжон. Бансабира хмыкнула — надо будет вскользь намекнуть сегодня, что, когда у него краснеют уши, видно издалека.

За завтраком собрались все Яввузы, от мала до велика, от танши до далеких троюродных представителей. Бану явилась в простом убранстве из черного платья с тонким пурпурным поясом и с привычной косой набок. За госпожой неотступными тенями шли Лигдам, Раду и Вал. Ей подвели маленького растерянного Гайера, и Бану, крепко обняв сына, велела няньке с ребенком расположиться рядом. Устраиваясь во главе стола, молодая женщина улыбнулась:

— Рада видеть вас всех.

Она обвела глазами родственников: Руссу, Тахбира со все еще миловидной женой Итами, двумя сыновьями и двумя дочерьми; кузена Махрана, сына покойного Ран-Доно; малышку Иввани, младшую из детей покойного Ванбира, которая всего через полгода-год войдет в брачный возраст и уже вряд ли может считаться малышкой; ее горделивую, но горестную, потухшую мать Сивару; единокровного брата Адара, троюродных братьев по отцу (сыновей покойной Фахрусы), прибывших почтить, наконец, свою высокую державную кузину-таншу, Бирхана, коменданта военной академии Пурпурного дома, Гайера, наконец — и поняла, что и впрямь рада всем. Хорошо иметь большую семью, если стоишь во главе ее.

Ведь помимо прочего — это отличный способ заручиться поддержкой других танов. Воистину: брак меняет не только людей, но и судьбы народов.

— Мне было бы приятно видеть всех чуточку дольше, поэтому приехавших специально призываю пригласить семьи и погостить в чертоге пару недель. Не могу обещать свою компанию все время, но завтракать или ужинать точно будем вместе. Надо бы нам всем познакомиться ближе.

Стареющий Бирхан, улыбаясь, отозвался первым:

— Это отличная мысль, тану. С радостью приму ваше предложение.

— Располагайтесь, — Бансабира сделала широкий жест рукой. — Это — родовой чертог семьи Яввуз. И все вы, — она снова посмотрела на родню, ближнюю и дальнюю, — Яввузы. Надеюсь, со временем нас станет еще больше.

— Пусть, — Бирхан поднял бокал. И хотя за завтраком пили воду, чай и молоко, мужчину поддержали все.

— Пусть.

Когда все немного выпили, Бану продолжила:

— Я намерена воздать памяти отца, тана Сабира Свирепого, матери Эданы Ниитас, ахтаната Лаатбира, и предков, что роднят нас всех, здесь сидящих, в третьем, четвертом и пятом колене. Если кто захочет присоединиться, буду рада.

Поднялся гвалт голосов: идея казалась правильной. Бану снова прошлась взглядом по длинным рядам за тяжелым дубовым столом и остановилась на одном лице:

— В таком случае, Итами, — обратилась танша к жене Тахбира, — я попрошу тебя заняться подготовкой ритуалов. Договоритесь со жрецами, скажем, на ближайшее полнолуние.

— Как скажешь, Бансабира.

— Так нескоро? — удивился Бирхан. Луна едва родилась — до полноты диска еще дней десять, не меньше.

— Ну, как раз в чертог успеют съехаться ваши семьи, — Бану пожала плечами. — А я успею уладить несколько ключевых дел. Лигдам, — танша обернулась через плечо, — собери после завтрака генералов, к полудню — тысячников, к двум — позови Нома-Корабела. Раньше не буди — пусть отоспится. В пять собери отряд охраны, но не в малой приемной зале, а на площадке, разомнемся немного. Остальное поручу позже.

— Слушаюсь, — Лигдам поклонился и выскользнул за дверь, минуя телохранителей.

— А как быть с нашими тренировками, уважаемая сестра? — подала голос Иттая. — Хотелось бы приступить, как можно скорее, но… — Иттая почти незаметно скомкала ткань синего платья на бедре, — командующий Гистасп, кажется, уехал сегодня.

— Да, — деловито отозвалась танша. — Я отправила его с поручением, поэтому, Бирхан, когда Гистасп вернется с докладом, надо будет поговорить еще разок.

Мужчина кивнул.

— Что до тренировок, — Бансабира снова оглянулась через плечо, — Вал, — немного подняла брови.

— Почту за честь, — поклонился тот, обращаясь в большей степени к дочерям Тахбира, нежели к госпоже Пурпурного дома.

— Дядя, — Бану обратилась к Тахбиру, — тебя попрошу организовать встречу с хатами. Помниться, у них было важное задание. Чуть позже назначу срок.

Глядя на происходящее, можно было сказать, что все приходило в норму и наконец-то минувшая Бойня Двенадцати Красок перестала напоминать о себе так остро.

Если бы не целый перечень бесконечных "но".

Лучший ее генерал подвергается нападкам кого-то из своих; сын растет, не зная матери; кровный брат недолюбливает всех Яввузов и больше держится Отана и родни по неизвестной матери из лаванской семьи, а сама она, Бану Яввуз, все еще выставлена на все-Ясовские торги. И в сложившейся ситуации ее армия, ее влияние, ее союзники ценны не сами по себе: таким добром не запасаются безо всякой цели.

* * *

Когда уляжется первая волна дел по возвращению и разъедутся Яввузы, Бану пригласит погостить деда, решила танша. И вместе с ним посетит могилу матери. Сколь бы противным характером ни обладал Иден Ниитас, отцом он выглядит вполне искренним.

А потом — стоит узнать, что значит и в самом деле быть северянкой.

* * *

Закончив с тренировкой, Бану заперлась в кабинете, веля Шухрану "не впускать никого даже через свой труп". Наконец, добралась до бумаг. Но сосредоточиться никак не удавалось: утреннее происшествие с Гистаспом не шло из головы. Надо назначить человека, который мог бы тайно разузнать что к чему. Осведомителя лучше Серта не сыскать, но, учитывая, что карательная сотня тоже под его рукой, станет очеваидно, кто, что и для чего ищет. Злопыхатель запрячется в кусты на время, и концп у этой истории ик не найдет. Даже если в один день Гистаспа найдут мертвым. А, может, и Серта.

Словом, Серта его лучше не впутывать. А вот Вал вроде как известен другими обязанностями. Да и, кажется, неплохо спелся с Шухраном, надеясь компенсировать тот факт, что некогда упустил его из виду.

— Шухран, — кликнула танша. Воин заглянул в дверь.

— Госпожа?

Бансабира окинула мужчину взглядом — почему бы и нет. Сама она Шухрана в курс дела вводить не будет, но в качестве помощника к Валу назначит. Вал и Гистасп — два наиболее знающих бойца в ее стане, и оба молчаливы достаточно, чтобы даже между собой не обсуждать то, что каждому говорилось без свидетелей. Так что будет понятно, насколько сочтет разумным разоткровенничаться Вал, и насколько в итоге можно доверять Шухрану.

— Закрой дверь, есть разговор…

* * *

Выехав за ворота Кольдерта, Гор взял привал в глубине близлежащей рощи. Ох уж эта сентиментальная жалость женщин, которые ничего не смыслят в элементарных вещах. Единственный способ заставить человека молчать — лишить его языка и рук. При таком раскладе, гуманнее попросту снести бедолаге голову.

Что Гор и сделал.

* * *

Сомнения относительно судьбы священника посещали его неоднократно в дороге: в конце концов, его свидетельство могло что-то значить в случае разбирательства. Но потом Гор решил, что для подобных обстоятельств у Стального царя имеются письма от королевы Гвен, так что надобности в архиепископе Иландара Ликандре — никакой.

* * *

Все в ее жизни было бы иначе, выиграй отец войну с Адани, — в тысячный раз прокляла Алая Джайя. Или если хотя бы Замман выжил. Пусть бы его взяли в плен, пусть бы ее взяли в плен, убили Халия, в конце концов, но только не так, как случилось…

Если бы Бог оставил ей Заммана, не приходилось бы сейчас краснеть за постыдную связь со Змеем. Впрочем, разве можно назвать это связью? Она искала утешения и была слаба, а он оказался надежен и сговорчив. Не задавал вопросов, не требовал, а, отдавая, был до того сокрушителен, что вскоре все терзания совести остались позади. Глядя на него, Джайя быстро убедилась, что о происходящем не узнают за дверями его спальни.

Правда, после знакомства с Маленькой таншей, Джайя засомневалась, действительно ли никто не знал об их романе?

Ох. Выиграй отец войну, никогда бы ей, Джайе, не познакомиться с неуправляемой, как говорит Тахивран, Матерью лагерей.

И уж точно не стоять тут, трясясь от ожидания, как знамена высоко над утесами Великого моря. Если Тахивран узнает, что она мялась под дверью… А ей же непременно донесут.

Джайя мотнула головой, прогоняя картины возможной расправы, и кивнула страже, чтобы открыли.

Ахрамад, облаченный в потертые штаны и несвежую рубаху, стоял спиной, уставившись в проем окна, в которое свежестью врывалось солнечное утро. Не услышав ничего, ахрамад обернулся и, к удивлению, застал невесту в поклоне.

— А, — протянул он, — даже так. Ну ладно, — и кивнул в ответ. — Но можно было без этого, раманин.

— Поприветствовать жениха, как полагается, делает честь женщине в моей стране, — с достоинством сообщила Джайя. Он же выглядит, как кабачный выпивоха, а не наследник громадной державы. Кабачник, а не царевич.

Кхассав, темногривый, взъерошенный, с обросшей щетиной, с интересом взглянул на невесту, и та быстро спрятала лицо, понимая, какое гневно-недовольное выражение застыло на нем сейчас. Чтобы сказала ее мать, увидев, как она дерзит будущему супругу?

— В твоей стране, — скептически добавил ахрамад через несколько секунд, — принято смотреть на человека, с которым говоришь.

— Простите…

— А в стране, откуда ты приехала, — нарочито сухо подчеркнул Кхассав, — может быть, как угодно. Мне нет дела.

Вот, значит, как. Ему нет дела, мысленно с обидой повторила раманин. Никому в этой треклятой стране нет до нее дела, кроме озлобленной Тахивран.

— Великая Мать, — воскликнул Кхассав, разведя руки. — Да посмотри ты уже на меня.

Джайя закусила губу, вздрогнув от его окрика, но голову подняла. Кхассав замер с открытым ртом.

Красивая.

Красивая как божество.

— Пойдем, — тут же протянул руку и, не дожидаясь реакции невесты, сам поймал женскую ладонь. — Пойдем, — сказал настойчивее и потащил Джайю к дивану в гостиной, где Тахивран предложила им встретиться.

— Как думаешь, — шутливо осведомился ахрамад, едва они сели, — на этом диване хватит места для нас двоих?

Джайя сжалась и с ужасом уставилась на жениха. Всеблагой Боже, он же не всерьез сейчас? Неужели он прямо тут удумал… и вот так сразу?

Наблюдая за краснеющим и возмущенным лицом, ахрамад расхохотался в голос.

— Так долго думаешь над ответом из пары букв?

Джайя смогла только выдохнуть. Резко вскочила, выдернув руку из мужской ладони.

— Можете сколько угодно игнорировать обычаи моей родины, находя их нелепыми, хотя по мне они просто вежливые, но не смейте топтать честь моей семьи, предлагая…

Кхассав быстро перестал скалиться и твердо пресек.

— Сядь, раманин. Завтра нас поженят, и другого случая познакомиться нам не дадут.

Раманин очевидно колебалась, разгневанная и смущенная одновременно.

— Странно, не находишь? Я прибыл в столицу сегодня ночью, и уже знаю, сколько ты здесь, кто тебя привез, как тебя восприняли в семье. А я вот он, только-только явился в столице, и тебе совсем неинтересно, где я был и что делал. Я думал, брак — это иначе.

Кто он такой, этот нахал, чтобы читать ей нравоучения после похабных намеков?

— Мы пока не женаты.

У двери ее снова нагнал смех ахрамада: циничный и обжигающий. Но не имело смысла.

Выиграй отец войну, ей бы в жизни не испытывать унижения рядом с этим твердолобым мужланом. А теперь ей придется переживать акт унижения каждую ночь, отдаваясь язычнику.

Что ж, пожалуй, к лучшему, что она уступила всем своим слабостям прежде, разделив ложе с Замманом от любви и со Змеем — от горечи. По крайней мере, ей будет, чем досадить этому ублюдку в ответ.

* * *

Свадьба была непозволительной. Все слова, которые ее заставили изрыгнуть перед алтарем Лже-Богини и Лже-Бога, жгли гортань и грудь адским пламенем.

Но выбора не было.

Что ж, утром, когда раскроется тайна ее прошлого, и злобной Тахивран достанется чистая простыня, ее наверняка казнят, а, значит, весь этот сущий кошмар закончится.

И когда она предстанет перед Всевышним, ей будет не так уж и стыдно за былой позор от осознания того, что, по крайней мере, она не променяла Его Святое Писание на непонятные песни язычников.

Да и умереть будет не так уж страшно, если помнить, что и Тахивран, и тем более отец, с ее, Джайи, смертью, лишиться всех тех шансов, которые надеялся купить сим браком.

* * *

Но к вопиющему удивлению, казнить ее никто не стал, а тайна не была раскрыта. Закончив, Кхассав с пониманием хмыкнул и, переведя дух, поднялся с супружеской постели. Нашел в сброшенных на пол вещах кинжал, коротко мазнул лезвием по косточкам пальцев и обтер выступившую кровь о простыни. Вполне правдоподобно, прикинул он опытным взором.

Джайя, подобравшись на кровати, только недоуменно переводила глаза с красных следов на мужа.

— Я не понимаю, — высказалась она, наконец.

— Ну а я — очень даже могу понять и тебя, и мужчину или мужчин, которые не слишком долго ждали. Слышал, ты была помолвлена. Наверняка это был он, так ведь? — наблюдая за вспыхнувшим лицом жены, Кхассав рассмеялся, отринув все возможные возражения. — Не трудись объяснять. Ты не создана для одиночества, а условности вроде девственности можно обойти с легкостью.

— И тебя не возмущает?.. — все еще не могла свыкнуться с мыслью Джайя, даже не в силах разобрать, разочарована она отменой предстоящей казни за прелюбодеяние и торжеством от краха всех замыслов отца, или же наоборот, испытывает облегчение.

— Что? Что нашелся умник, который залез тебе под юбку? — Джайя покраснела еще гуще. — Хочешь, покажу лично всех красоток, под чьими юбками я бываю регулярно?

Джайя подавилась — и воздухом, и словами. Как это вообще понимать? Прекрасное лицо перекосила гримаса растерянности, какую всегда видно у человека, потерявшего представление о жизни.

— Милая, — подал голос ахрамад, напоминая о себе, и потешаясь в душе над физиономией и наивностью невесты, — в какой стране ты вообще выросла?

* * *

Бумага в руках мужчины затряслась.

Утром они с молодым Стансором обговаривали снабжение. Из-за последних дождей дороги страшно размыло, и подводы с провиантом не было уже больше недели. Злоупотреблять охотой король здесь, в северном герцогстве, не хотел: неудачное время, если вспомнить, что оленихи едва разрешились, с молодняка проку нет, а без матерей он не выживет. Если это допустить, к зиме Стансорам будет нечем прокормиться. В другом регионе Нирох бы не колебался, но вредить племяннику, который держит оборону от племен с севера, не хотел.

Все это было таким важным еще утром, еще пару часов назад…

Но теперь Нирох сжимал кулаки, бессознательно стараясь сдержать дрожь. Перечитывал раз за разом строку за строкой, и в итоге со злости разорвал депешу пополам. Треск бумаги вывел короля из транса: вперив в гонца немигающий взгляд, Нирох, белый, как молоко, спросил еле слышно:

— Как?

Несчастного гонца скрутило страхом до немоты.

— Как? — повторил Нирох.

— Го… го… — заикаясь, попытался ответить, — говорят, ей п… пе…

— Иди отсюда, — приказал король. Жестом велел оруженосцу налить воды.

— Позови Тройда.

Принц явился быстро. Дернул полог и замер перед отцом. Тот оглянулся на сына испуганно, тревожно: как о таком скажешь? К тому же, скажешь сыну, которого потащил с собой разбираться с разрушенными после войны укреплениями на севере с фразой, что, мол, нечего столько времени сидеть у женской юбки и пора бы проветриться.

— Звал, отец? — напомнил о себе Тройд, устав наблюдать, как отец сверлит в нем дыру взглядом.

— Отошли всех от шатра на тридцать шагов и садись: новость плохая. Скверная, — он отвернулся в сторону, собрался с силами.

— Твоя жена, мать наследников, принцесса Виллина, убита.

Тройд ощутил, как онемело в горле и бессмысленно звякнуло в голове.

— Что?

— Мне очень жаль, сын. Видит Всеединая Мать, Виллина была достойной молодой женщиной: и женой, и матерью, и стала бы прекрасной короле…

— Замолчи, — прошипел Тройд, сжав челюсти и уставившись на отца так, будто тот собственными руками придушил невестку. Тройд задышал тяжело, прерывисто, со странными призвуками. Наконец, застонал, вскочив, отвернулся от отца и заметался по шатру, как раненный, агонизирующий медведь. Вдруг резко обернулся и рыкнул:

— Дети?

Нирох растерялся: об этом в депеше ни слова не было. Тройд расценил молчание отца, как самый худший из знаков.

— Что с ними? — заорал он.

— Про них не сказано, — быстро, чуть заикаясь, отозвался Нирох. — Полагаю, невредимы.

Тройд рвано мотнул головой, остановившись на мгновение, и снова зашагал по шатру в разные стороны, как загнанная добыча.

— Кто посмел?

— Гвен пишет, староверы.

— Староверы? — Тройд загоготал, сотрясаясь всем телом. — И за что?

— Виллина планировала принять крещение, и староверы не стали этого терпеть. Убили ее, Ликандра и несколько слуг.

— Крещение? — Тройд расхохотался еще страшнее. — И ты в это веришь? — спросил резко, внезапно остановившись.

— Важно, поверят ли в это Тандарионы, — хмуро протянул король.

Да, не нужно быть знатоком шарад, чтобы понять, чем грозит гнев Архона.

— Сомневаюсь, — оборвал Тройд таким тоном, словно Нирох был повинен во всем. Впрочем, он и был. Разве Тройд не сказал ему перед отъездом, что ему на севере нечего делать и лучше побыть с семьей? Но когда Нирох слушал кого-то, кроме себя?

Нирох сделал вид, будто не слышал нервный всхлип сына и тяжело вздохнул.

— Племена на севере, пираты на западе, Архон на юге и, не дай Праматерь, гражданская война внутри… — сокрушенно покачал головой. И ведь все первые вместе взятые не так страшны, как последняя.

— Мне плевать, отец, — Тройд отвернулся. Нирох мотнул головой, как от пощечины. Не обращая на отца внимания, принц оскалился повторно. — Мне на все это плевать.

У Нироха затряслась челюсть.

— Королю не может быть…

— Я не король.

— Но будешь им.

— Мне плевать.

Нирох не мог найти слов от возмущения. Чертов недоносок. Кидаться короной вздумал?

— Если мы ничего не сделаем, и впрямь не будешь, — процедил король. — Агравейн загонит нам меч под ребра с юга, а тут и северные племена подключаться — в воду не гляди. Я напишу в столицу, прикажу немедля удвоить городскую стражу и сейчас же поговорю с Ронелихом, ему придется продолжить одному и поторопиться с укреплениями. А ты свяжись с остальными герцогами. Нам надо немедля…

Тройд махнул рукой:

— Я нужен своим детям, — и вышел.

Нирох заорал вслед, что королева Гвен непременно приглядит за внуками. Потребовал немедля вернуться, даже кликнул стражу… а потом выгнал всех и замер.

Он не понимал чувств сына. Он пытался представить, как изменилась бы его жизнь без Гвен, и не мог, потому что она не изменилась бы вообще. Конечно, люби он ее всем сердцем, выл бы от одиночества. Наверное. Но ведь он давно принял, что смог бы любить Гвен, только если бы та не была такой фанатичной христианкой. Ему так мешала ее вера. Вот если бы он с самого начала женился на дочери своей религии и потерял ее, тогда, быть может… хотя, если подумать, горевать об утрате женщины, которую толком не знаешь… Любить женщину, с которой тебя не связывает ничего, кроме постели… Этого Нирох вовсе не мог понять. Семью создает женщина, но женщину создают ее дети, и вот, наверное, для ребенка, например, Тройда, потеря матери была бы совершенно невыносима. Тогда ему бы точно требовался отец. Да, наверняка. Но, правда, не сейчас. Тройд давно взрослый, он бы смог пережить такую потерю и сам.

Впрочем, тут бы Нирох тоже не поручился, ведь о потере собственной матери мог говорить с трудом. Нилиана, родившая его черт-те когда, уже тогда была Второй среди жриц, а позднее стала храмовницей Ангората. Разумеется, ей дела не было до собственных детей, когда дети ей — весь мир. Особенно — до мальчика. Долгое время о нем заботилась Нелла, старшая сестра, так что нет удивительного в его почтении к ней. Потом, правда, и Нелла стала храмовницей, и Нирох нашел семейное утешение в младшей сестренке, о которой когда-то немного заботился сам, но которая сторицей вернула брату любовь. Они вместе росли бастардами то при матери, ненужные ей, то при отце, который им не совсем доверял. Нирох подружился с мужем Мэррит, когда сестру выдали замуж. Нирох охотно привечал в столице Ронелиха и заступался за Шиаду. Разве странной была бы для остальных, знай они правду, его особая приязнь к детям покойной Мэррит?

Но, если подумать, ее тоже забрали у него слишком быстро, и с этой утратой боль потери матери ему была бы сопоставима, будь Мэррит старшей сестрой. Но она была младшей, и только в случае, если…

Нирох вздохнул и понял, что запутался. Как ни старался понять чувства сына, не мог он одновременно напредставлять так много всего.

* * *

Закончив с делами, и наказав сворачиваться, Нирох остался в одиночестве шатра в подножии крепостного укрепления и всерьез схватился за грудь. Зря он высказал опасения вслух — произнесенные, они напугали короля. Племена на севере, пираты на западе, Архон на юге, и гражданская война — везде…

Отходные пути должны быть готовы в любом случае, решил король. Но если он воспользуется этими путями, ему больше никогда не отвадить от своих земель северные племена. Да и Стансоры его возненавидят, отдай он варварам кусок земель в знак мирного договора. Остальные подданные проклянут его по девятое колено, а последующее правление сломленного Тройда только усугубит ненависть армии и крестьян. Как же быть?

Истерзавшись раздумьями, Нирох, наконец, решил начать хотя бы с очевидного, и, запросив перо, бумагу и чернила, написал несколько срочных депеш с приказами о поиске ублюдка, убившего невестку короля. Потом позвал Тиранта.

— Где твой брат?

Тирант уселся на дорожный табурет. За время работы на укреплениях (а его, как завидного бугая с недюжей силищей, эксплуатировали нещадно) он оброс и обветрился, став сам чем-то похожим на дикаря с севера.

— Э… — отозвался бастард.

— Где Гленн?

Тирант демонстративно пожал плечами и сделал большие честные глаза. Нирох рыкнул. Терпением сейчас он явно похвастать не мог.

— Я дал вам положение при дворе только потому, что ты — золотой меч, а он — золотой язык. Ты со своим мечом здесь, так где твой брат?

— Не знаю.

— Не смей врать, Тирант. Вы в жизни не расставались, сомневаюсь, чтобы перед первой долгой разлукой Гленн не сказал тебе, куда едет. В противном случае, ты бы сам сбежал из окопов и искал его по всему Этану.

— Дядя, клянусь, я не знаю. Мы не виделись с возвращения из Гудана…

Нирох шарахнул по походному столу раскидистой узловатой ладонью.

— И как назло эта сука Линетта куда-то пропала перед нашим отъездом.

У Тиранта дернулся глаз: как королю удалось так легко узнать, куда делся Гленн?

— Я не понимаю, — начал блондин осторожно.

— Потому что ты дурак, — жестко констатировал Нирох. — Что тут понимать? Мне нужен человек, который знает дорогу на Ангорат и может снять завесу Часовых, чтобы лично за шкирку привести твоего брата.

Тирант потерял нить дядиных размышлений.

— Но… разве он на Ангорате?

— Это я у тебя спрашиваю, где он, — король поднялся и зашагал по шатру. — Другой мысли, кроме той, что Гленн прохлаждается на Острове среди девок, вина и песнопений, у меня нет. Мне нужен этот проклятый змееуст, Тирант, и сейчас ты расскажешь мне, где он, а иначе я не посмотрю на то, что ты лучший воин страны — кнут и клетку тебе по размеру подберут.

Если бы Нирох был более внимательным, он бы уже давно заметил, как бегали глаза племянника.

— Итак. Где. Твой. Брат?

Тирант молчал: чтобы ни было, выдавать Гленна нельзя.

— Тирант. Где? — взревел король.

— Пусть будет клетка и кнут, ваше величество. Я не знаю, где Гленн.

Нирох клацнул зубами, попытавшись сжать дрожавшую челюсть.

— Пошел вон, — гаркнул Нирох, вне себя от злости.

Громадина сморщено кивнул, вышел… и, ухмыляясь, отправился пить.

* * *

Тиранта после третьего безрезультатного допроса действительно усадили в клетку, как военного пленника или преступника и уже в этом виде повезли в столицу. Король, оставив бесплодные попытки добраться до жречества через Гленна, пошел на решительный шаг.

Решительный и самоочевидный, хотя в пылу гнева король вспомнил о нем не сразу. В конце концов, титул Второй среди жриц дан не для того, чтобы разыскивать кузенов.

Но, с другой стороны, обнадежился Нирох, как Сирин, Шиада непременно должна откликнуться на несчастье дома Тандарион. Вот только как именно она откликнется…

Теперь делом мира становилось связаться и заручиться поддержкой Второй среди жриц и голосом Верховного друида раньше, чем это сделают архонцы.

— Мой король, — ворвался в шатер гонец, пав на колено не столько из почтения, сколько из устали. — В Утсвоке началась эпидемия.

Нирох побелел.

* * *

Гленн остановился в придорожной гостинице на пути в Иландар. Отсюда, из архонского княжества Рыб, до герцогства Ладомара оставалось менее дня пути. Но стемнело, и нужно было пристанище.

Друид попросил у трактирщицы похлебки, хлеба и темного эля. За соседним столом и на весь зал, разя потом, дерьмом и перегаром, галдели мужики. По мнению Гленна, перепились еще пару часов назад, но каким-то чудом до сих пор продолжали пить. Гленн поморщился, но уселся за соседний стол — других мест все равно нет.

Трактирщица принесла еду, спросив, не хочет ли гость еще чего. Гленн спросил за Линетту, описав девушку, как мог подробно.

— Да тут каждая вторая с каштановой косой и серыми глазами, милорд, оглянитесь сами.

— Я не лорд, — бросил друид несдержанно. Каждая вторая. Линетта одна.

— Как скажете, — пожала женщина плечами, не обидевшись. — Только знайте, что все мужики считают своих зазноб первыми красавицами, даже если те страшные, как моя жизнь. А будь у вашей немного побольше ума, она бы не стала путешествовать в одиночку.

Трактирщица ушла, и Гленн принялся за еду. Почти сразу из-за соседнего стола поднялся пьяный мужик и, пошатываясь, упал на скамью рядом с друидом.

— Тебе нужна… краса'иса шатенка? — невнятно выговорил он, с самым сосредоточенным видом держась за стол. — Я знаю одну, — внушительно сообщил пьяница.

Гленн постарался быть вежливым.

— Не думаю, что это она.

— А ты не думай, — сам не заметив, заорал мужик неожиданно бодро. Он выпучил глаза в честном выражении и убедил друида как мог. — Краса'иса, каких с'ет не 'идел, — и парни за его столом в голос заржали. — Мой жеребец торщал каждый раз, — с трудом разжимая зубы, поделился опытом мужчина, — когда она проходила мимо. Но я не мог насадить ее, — с досадой осведомитель развел руками. — Потому что, — он возвел к потолку перст, подчеркивая важность сведений, — она была принцессой, и наш отряд ее ох… ранял.

Вблизи от мужика разило еще страшнее, и жрец подергивался всякий раз, как весельчак выдыхал. Скандалить было дурной затеей: в драке пьянчуги все разнесут, а бедной трактирщице потом всыплет придурок-муж, что не уследила. Поэтому Гленн сдерживался, терпел и ел.

— Мы отвезли ее в Ил… Ила… — слово не поддавалось, — эдар. Папаша Удгар выдал девку замуж, чтобы на ней ездил какой-то местный хорек. Ездил и ик… ездил, и езди… А теперь не ездит, — вдруг погрустнел мужик. Гленн загрустил тоже, глядя на такое убожество. — Знаешь почему? — он приблизился к друиду лицом к лицу, сведя глаза у переносицы и втянув щеки.

Гленн качнул головой, стараясь не дышать.

— Потому что она сдохла, — тут пройдоха высунул язык и загоготал прямо так. — Ха. Ха-ха-ха.

Дружки за столом рядом поддержали.

— Христиане ей всадили нож в брюхо. Разрезали вдоль. От так, — показал еще один недоумок за столом во всю длину туловища. — От мохнатки до сисек. Ха, — он обернулся к своим, взмахнув руками в призыве и дальше поддерживать его.

— Они и того парня… как их там… — влез еще один выпивоха, — который у них ходит с дымящимся дерьмом… тоже зарезали. Ы.

— Представляешь? — с энтузиазмом спросил невменяемый сосед за собственным столом.

— Лучше не буду, — буркнул друид.

Мужик задвинул ему в плечо с такой силой, что у Гленна клацнули зубы.

— Экий ты… — душевно воззвал пьяница, так и не придумав, какой Гленн именно. — Поднимем, — в опасном жесте он повел в воздухе кружкой.

— За смерть Виллины? — не понял жрец.

Сосед заржал, ткнул пальцем в Гленна и высказался: "Дебил"

— За то, что принцесскин Папаша-конь со дня на день соберет войско. Порвем задницы иланд… ил… ик'дарсам.

— Порвем, — загремели его собутыльники.

Гленн только немного возвел кружку с элем, вроде как поддерживая общий настрой. Сосед шарахнул по его кружке своей, полупустой, так, что часть эля расплескалась жрецу на одежду.

— За Старого короля, — проорал кто-то за соседним столом.

— За Железную Гриву, — поддержал кто-то еще.

— За Железную Гриву, — завторил весь зал.

Гленн не отставал и внезапно подключился к восславлению Агравейна Железногривого с особенной прытью: мало ли, их тут много, а он, кажется, впервые начал искать свой путь.

Мужик по соседству по-братски обнял его за плечо, и, напевая какую-то пошлую ересь, зашатался из стороны в сторону. Наконец, допев последний куплет без прежнего энтузиазма (эль опять закончился. Что за мелкие кружки у этой толстухи-трактирщицы?), встал. Попытался дойти до соседнего стола, но упал прямо на пол и под хохот дружков через пару секунд смрадно захрапел.

Гленн помог трактирщице перетащить его в сарай, за что получил словесную благодарность, и тут же, улучив момент, обратился с вопросом.

— О чем они говорили? — кивнул в сторону кабака. — Принцесса Виллина мертва?

Женщина пожала одним плечом:

— Так говорят. Где ты был в последнее время?

— Сложно сказать, — отозвался друид себе под нос.

— Болтают, ее убили наши, в смысле, староверы, или как там они нас называют. Мол, узнали, что принцесса собралась… сменить Богов, и за это перерезали глотку ей и их главному жрецу. Но в Архоне в это никто не верит. А особенно Старый король и Железная Грива.

— Откуда толки, знаешь? — спросил жрец. Трактирщица расхохоталась.

— Если ты знаешь, с кого началась хотя бы одна сплетня, ты Сын Праматери, — заявила она. — А насчет принцессы… Мой муж отвозит в дом здешнего князя кукурузу, а племянница прислуживает его младшей дочери. Они слышали, как кто-то из солдат обсуждал это.

— Может, они слышали, что будет дальше?

— Нет, — женщина мотнула головой. — Но, говорят, будет война.

Гленн поджал губы. В отличие от тех упитых вандалов он воевать сейчас не стремился. Попросив провести его черным ходом, он оказался снова в таверне и по боковой лестнице забрался на ночлег этажом выше.

Друид ослабил пояс дорожного одеяния, стянул тунику, размял шею. Сел на кровать и оглянулся — на хлопоты позади. Как жрец, он предположил единственное место, где имело смысл искать Линетту — Ангорат — и просчитался. Как жрец, он не мог злиться на храмовницу, которая отказала ему в минимальной помощи. Голос-и-Длань-Той-что-Дает-Жизнь не должна никому и ничего объяснять. Но ведь Нелла еще и мать. Его мать, в конце концов. И наверняка могла бы понять чувства сына. А она что? "Не смей трогать Линетту пальцем". Будто на Ангорате не сыскалось бы других жриц, чтобы делать какие-то важные дела, которые храмовница вверила Линетте.

Но нет. Нелла наверняка все просчитала на двадцать лет вперед, как она это любит, — со злобой подумал друид. И ей нужна непременно Линетта. Конечно. Видела ли его мать в людях хоть когда-нибудь людей, а не пешек в игре?

Храмовница обладала непомерной гордыней, и ее жизнь складывалась так, что этот порок креп день ото дня. Она говорила, что нужно смиренно подчиняться Праматери, но уже давно утратила границу, где заканчивался промысел Всесильной и начинался ее собственный.

Благо, он, Гленн, не рыцарь и не лорд, и даже не законный сын, и у него нет обязательств, дома, семьи, если на то пошло. Никого, кроме Тиранта, которого он оставил во имя поиска. И он не Сайдр, не преемник, вынужденный ставить долг и подчинение храмовнице впереди себя. Интересно, Нелла и на него, на Гленна, сделала ставку, посоветовав продолжить поиск в княжестве Рыб? Наверняка, надеялась, что здесь сын услышит о Виллине, из любопытства бросится в другие поиски — начнет алкать сведений о планах Тандарионов, а узнав их, ринется сообщать Нироху. Может, конечно, это паранойя, признал Гленн, но, если его мать и впрямь надеялась на что-то подобное, пусть узнает, что не все и вся будут слепо следовать ее слову. Если ей нужно, пусть она сама сообщает Нироху. Как бы он не был благодарен дяде за кров и положение, он не подданный никакого короля и никакой царицы. И если есть на свете промысел Богини, то для каждого он — свой. И в каждом бьющемся сердце, преданном Великой Матери, Ее голос может зазвучать сам, безо всяких прочих храмовниц.

Гленн принял решение — к демонам Нироха, Виллину, храмовницу и всех остальных. К демонам долг, честь и прочую чушь. Он поехал искать Линетту. Поехал по наитию, словно тот самый Голос звучал в нем и вел к нужной в жизни тропе. И он, Гленн, будет искать, пока не найдет. Во всяком из миров.

Наутро Гленн двинулся в путь. Взяв у трактирщицы немного еды в дорогу, друид улыбнулся и протянул золотой. За все.

— Повезло твоей зазнобе, — проговорила женщина ему в спину, когда Гленн уже попрощался. Фраза заставила его оглянуться через плечо.

— Мой муж никогда бы не стал искать меня так. Я не родила ему ни одного сына.

Гленн нахмурился, пожал плечами и вышел. Если ей в мужья досталась грубая скотина, роди она хоть десять сыновей, он скотиной и останется.

* * *

В знойном Аэлантисе стояла глубокая ночь.

Роскошные гобелены дворца выглядели дешевыми простынями из комнаты слуг. Белый и розовый мрамор гладких стен казался щербатым валуном у дороги. Витражные стекла из многоцветной смальты потухли, как угли, и даже днем чернели, как зола.

В зале малого совета Агравейн тер руки. Удгар стоял у распахнутого окна и глядел в непроглядный сумрак Нанданы. Уже третий с того дня, как они получили послание от шпионов в Иландаре.

Старый король и Железногривый просиживали здесь дни и ночи. Весь Этан ждал их действий. Иландар — они знали — трепетал в страхе. От следующего шага Тандарионов зависело слишком многое: Архон был оплотом старой веры среди всех стран на континенте, и взгляд на архонцев остальных, от кочевников на юге до грозных варваров на севере, мог измениться от одного решения. Чем больше проходило времени, тем сильнее нервничали Тандарионы: бездействие — тоже действие.

Первый порыв был прост — месть. Помятуя, что первая мысль нередко самая верная, Старый и Железногривый короли не отказывались от нее. Как не мстить, если единственно, о чем мечтали короли в день прибытия скорбной вести — разодрать ладони в кровь и насадить головы Страбонов на пики над крепостными стенами Аэлантиса?

Советники предостерегали от столь решительных шагов: в смутные времена лучше держаться старых союзов.

— Старых? — повторил тогда Агравейн, обругав советника последними словами. — Старым союзом был альянс с Адани, который не отверг архоновской дружбы, когда, не дождавшись Майи Салин, король Удгар женил меня на другой, — проорал Молодой король таким басом, что, казалось, дрогнули стены залы.

А союз с Иландаром в сравнении с аданийским — двухнедельный щенок в руке воина: раздавишь, и не приметив.

Удгар с трудом тогда угомонил сына, но после собрания, на котором было решено обдумать решение о вторжении в Иландар до сорокоднева по принцессе, пообещал сыну непременно спросить со Страбонов. Размозжить их ко всем демонам и забрать детей Виллины в Аэлантис. Даже хорошо, что до их ответа на подобное оскорбление пройдет время. Месть требует к себе уважения именно в виде времени. Ей, как пирогу с миногами, нужен срок, дабы остыть и обрести подлинный вкус.

А сейчас — пусть все думают, что они предоставили шанс Иландару уладить дело переговорами и особым почитанием покойной Виллины в день сорокоднева, с соблюдением всех-всех ритуалов. Поэтому случаю, Удгар обратился к жрецам в столице, попросив переговорить с храмовницей Ангората и запросил со Священного острова право присутствия на проводах Виллины Верховного друида Таланара.

Королю ответили жрицы со слов Неллы, что Вторая среди жриц будет присутствовать в Кольдерте в этот срок. Но поскольку речь идет о личном оскорблении дома Тандарион, Сирины и Тайи не могут остаться стороне, и, конечно же, Таланар проведет обряд прощания вместе с Шиадой.

Получив ответ, Удгар предложил сыну отправиться с переговорами в Кольдерт. Но тот решительно отказал:

— Я хочу, чтобы Нирох сгорел в пламени. Если я когда-нибудь ступлю на землю Иландара, то только с мечом наголо.

В дверь робко постучали, и в комнату, слегка отогнув от тяжести живота спину, вошла Ришильда. Было далеко за полночь, и мужчины обеспокоились — отчего она не в кровати в такое время? Только с ней, упаси Мать, не хватало сейчас забот.

— Ришильда, ты почему не спишь? — спросил Агравейн сразу. — Что-то случилось?

— Да, — незначительно кивнула она. — И с тех пор, как это случилось, ты тоже совсем не спишь. Я не могу позволить себе тревожиться из-за того, что мой муж себя не бережет.

"Твой муж сам знает, что делать" — устало подумал Агравейн, но вслух огрызаться не стал: веки и впрямь наливались такой тяжестью, как если бы весь дворцовый мраморный свод свалился на Молодого короля в одно мгновенье. Да и прошлый опыт показал, что пренебрегать спокойствием Ришильды в беременность нельзя.

Агравейн окинул взглядом жену. Сегодня ей было уже шестнадцать, но, как ни крути, перед ним стояла та же маленькая тринадцатилетняя девочка, на которой он когда-то женился, только чуть более оформившаяся. Невысокая, даже ниже Шиады. Худые руки были нарочито вытянуты вдоль тела. Худые ноги, казалось, едва выдерживали вес остального туловища. Нормальные женщины раздавались от беременности, но Ришильда тощала на глазах. У Агравейна при каждой с ней встрече возникало чувство, будто весь вес супруги переползает на живот. Пока она спит. Как дюны в пустыне, песчинка за песчинкой. А вместе с весом переползают и все ее крохотные силы. Со стороны отца было неразумно настаивать на их свадьбе, в бесконечный раз покостерил Железногривый Старого короля. Ришильда ни дать, ни взять, ребенок.

Агравейн поднялся, подошел к жене. Осторожно положил руку на живот. Этот ребенок вынашивает его собственное дитя, и в стране, которой нужен наследник, оправдываться детством не приходится.

— Ты права, пойдем спать.

Агравейн кивнул отцу — "Потом договорим" — и вывел супругу в коридор.

Ришильда сглотнула слезы: в детстве она мечтала, что ее мужем будет высокий, молодой красавец, браво восседающий на гарцующем коне и воздевающий острие стального клинка к небу, так, чтобы в нем переливались ослепительным блеском солнечные лучи. Такой муж сражался бы за ее честь, носил бы ее на руках и благодарил за детей, которых она бы ему родила…

Мечта сбылась: она замужем за Агравейном Железногривым, которого алчет всякая девушка и женщина в Этане. Он как во сне красив, несмотря на шрам на лице, сделавший его еще желаннее; он силен, и лучший воин из всех; он многократно носил ее на руках; он даже поблагодарил за того ребенка, что не прожил и дня. Но она как была для него никем, так и осталась. Роди она ему даже пять, даже десять детей, это ничего не изменит.

Добравшись до лестницы, Агравейн, как делал часто в последний месяц, подхватил Ришильду на руки и поднялся на два этажа. Вошел в спальню, уложил жену, укутал одеялом и лег рядом. Что ж, хорошо, что он так давно измотан и печален: сейчас от усталости он, кажется, впервые за много дней просто отключится.

Когда Агравейн заснул, Ришильда, неуклюже елозя, поднялась с ложа и, закутавшись в плед, села поближе к камину. Хотя было тепло, в последние дни ее знобило: не то от перемен в организме, не то от страха предстоящего разрешения, не то еще почему.

Ну, вот, с грустью усмехнулась молоденькая женщина, Агравейн опять пронес ее на руках, да только что толку, если не любит ее ни на грош? В мечтах девочки из княжества Водолея верхом на белоснежном жеребце навстречу ей гарцевал Герой. Но герои любят славу, битвы и кровь. А девочкам, мечтающим о счастливой семье, нужен любящий муж. Ришильда усмехнулась — правы жрецы Праматери: мы создаем окружающий нас мир собственными надеждами, страхами и мечтами.

И мечтать надо правильно.

* * *

Глубокой ночью, завершив ритуалы поклонения Нандане, Шиада зашла в гостевую, куда расселила Линетту.

Гостья снова металась по кровати, призывая то Гленна, то Праматерь, то Неллу, то ее, Шиаду. Или не ее, а божество? Пожалуй, уж так. В последние дни жрица все время бредила во сне. А, может, и видела что-то.

Линетта оказалась слабее, чем следовало ожидать: слишком сильно переживала происходящее. Ее обижала несправедливость по отношению к староверам в столице. Она всей душой мечтала остаться в объятиях Гленна, но запрет Первой среди жриц был неукоснителен и непреложен, и этот мучительный выбор терзал ее. Ей отчаянно не хватало единственной подруги, о смерти которой сообщили несколько дней назад. Она мало знала о жизни, и даже сбежав из столицы по приказу Неллы, не сразу нашла нужный путь. Она не Вторая среди жриц, и у нее нет привычки (пусть даже позабытой) путешествовать. Праматерь отвела ей скромную участь умереть в том углу, где родилась или выросла — как и большинству людей. Поездки утомили Линетту и напугали. Ее жреческие силы не так велики, чтобы обездвиживать людей или скрываться из виду, когда это нужно. Она говорила, что, судя по всему, ухитрилась заехать во владения барона Одоара, потом в Утсвок, а потом вообще к границам графства Гудан, и только там ей указали, куда следует двигаться.

Узнав о смерти Виллины и исчезновении Гленна, Линетта перестала есть, почти все время дрожала и закусывала губы, как если бы хотела расплакаться. Она казалась одичавшей от странствия — мало ли что с ней сделали в дороге? — и не подпускала к себе никого из слуг, чтобы помочь помыться или переодеться. И даже когда Шиада предложила собственную помощь, с перепуганными глазами Линетта схватилась за горловину платья и отступила на несколько шагов.

Бедный ребенок.

Шиада присела на кровать рядом с гостьей: у нее холодные руки и их касание успокаивало многих. Жрица провела Линетте по лбу…

И бесшумно вскочила с постели. Замерла, нахмурилась. В душу мало-помалу закрадывалось самое страшное подозрение.

Осторожно, чтобы не потревожить, потянулась к молодой жрице, невесомо коснулась одеяла и чуть отодвинула край, распустила шнуровку сорочки и чуть оголила грудь. Ей не кажется ведь?

Шиада поднесла чуть ближе к женщине свечу, которой освещала себе путь ночью. Так и есть: сыпь.

— Гленн, — Линетта дернулась в кровати, и от неожиданности Шиада едва не выронила подсвечник. — Гленн. Не уходи. Постой, Гленн.

Шиада поднесла к лицу жрицы светильник. Разумеется, невозможно заставить человека высунуть язык, но Шиада все равно подчинилась нелепой затее. От огонька Линетта открыла глаза, морщась.

— Ши… Шиада?

Шиада с силой дернула ворот сорочки, бегло оглядев грудь гостьи. Вскочила, отступила на несколько шагов от кровати и металлическим голосом спросила:

— Зачем ты приехала?

— Что? — не поняла жрица. — Шиада, я…

Вторая среди жриц мотнула головой.

— Тебя сожгут. Стража.

Линетта попыталась вскочить с кровати и выбежать в дверь, а заслышав топот солдат, бросилась к окну, как вдруг замерла в нелепой позе. Шиада стояла, не сводя с нее глаз, пока не подоспела стража.

— Заколотите окно и заприте дверь. Не давайте ей выйти отсюда и не приближайтесь. Она заразна.

— Как прикажете, — отозвался солдат, с опаской отодвигаясь от Линетты.

Шиада смогла удержать жрицу недвижной, пока окно не заколотили широченными досками.

— За что, Шиада, — Линетта кинулась жрице в ноги, едва та сняла заклятие.

— Тебе следовало сказать о болезни в день приезда, и я нашла бы путь исцеления.

— Шиа…

— Ты отвергла Праматерь, если решила, что можешь звать по имени Вторую среди жриц.

— Шиа…

Женщина больше не слушала.

— Поднимите всех лекарей в замке, какие есть, пусть сейчас же начнут осматривать всех слуг и стражников. Как оповестите и проверитесь, начинайте готовить на дальнем берегу озера костер.

Подавая пример, Шиада вышла первой.

* * *

Зараженных гнилой горячкой в замке у Бирюзового озера оказалось меньше, чем Шиада опасалась. Чуть больше двадцати человек: сын главного псаря, несколько стражников, младший конюх, старая прачка, мясник Тэд и его жена, кое-то из рабочих в полях. Судя по всему, часть скота тоже оказалась заражена, и всех мало-мальски подозрительных особей Шиада велела вырезать тут же и сжечь.

Задушить заразу практически удавалось в корне, до того, как эпидемия разрастется лесным пожаром, и, хотя Шиада до нельзя устала за несколько дней, бодрствуя сутками напролет, от сердца ощутимо отлегло.

Пока не сообщили, что служанка по время купания нашла мелкие розеолы на теле Тайрис.

* * *

Агравейн подскочил с рассветом от надрывного вопля Ришильды — и тут же бросил приказ стражам звать повитух. Праматерь Всеблагая. Казалось, после нескольких бессонных ночей сейчас его ничем не поднимешь, но, увидев залитую кровью постель, Молодой король взбодрился моментально. Удгара тоже разбудили быстро. Железногривого наскоро выставили за дверь, а Ришильда осталась один на один с судьбой.

Не к добру.

Не к добру это все, тревожился Агравейн. Откуда же столько крови? Явно не к добру. Только бы повитухи справились с ситуацией. Только бы…

Часы текли невыносимо медленно. И чем больше Удгар настаивал на молитве вместе с сыном, чем больше они призывали Иллану в помощь роженице, тем медленнее тянулось время.

* * *

Гор, наконец-то, добрался до Аттара.

И добрался не один.

Избавившись от Ликандра, Гор вернулся в таверну "Солдатский фонарь" за дочерью. Ссора с кабачной девкой Нанулой, матерью Намарны, была затяжной и трудной. Бить ее не следовало на глазах у девочки, а терпеливостью Гор никогда не славился. Нанула долго и в ярких выражениях настаивала, что жизнь, полная пота, крови, дерьма и убийств ничуть не чище той, что ведет она. Гор опровергал, угрожал, требовал — и в оконцовке попросту предоставил возможность выбрать, с кем быть, самой Намарне. Девочка деловито осведомилась у отца, правда ли он ее отец и, получив подтверждение, не раздумывая выбрала Гора.

Нанула заявила, что речи не может быть об отцовстве Тиглата. Она же шлюха, даже она точно не скажет, кто отец Намарны. Гор не отступался. Даже если забыть, что в свое время Нанула была его рабыней, выкупленной в личное и неоспоримое пользование из богатств Храма Даг, даже если забыть, что она родила Намарну еще там, в Храме, и только когда девочке было полтора Гор, не желая для дочери рабской участи, дал Нануле денег и отослал с острова с эскортом охраны за Великое море, сейчас, мгновением раньше, Намарна сделала выбор, с кем будет дальше. Так что препятствовать теперь бессмысленно.

— Но у меня нет ничего, кроме нее, — взмолилась несчастная женщина.

— Я дал тебе достаточно, чтобы купить маленький дом и вести честную жизнь. Ты предпочла спустить их на воду. Если Намарна окажется умнее, я смогу дать ей больше.

— Да что ты можешь?.. — зашлась женщина с новой силой. — Ноги ее не будет в этом треклятущем Храме Даг, Гор.

— Не будет, — согласился воин и вкрадчиво объяснил, что его нынешняя должность имеет целую кучу достоинств для воспитания маленькой девочки.

Нанулу это не убедило. Нельзя отнимать у матери дитя. Тем более — единственное. Тиглату ничего не осталось, как легким ударом по загривку вырубить стонущую женщину и, выслушивая протесты дочери, покинуть таверну.

* * *

Солнце описало круг и зашло снова.

Невиданно долгие роды — как отец четверых детей, Удгар мог подтвердить это.

Невиданно долгие и мучительные. Хвала Иллане, Ришильда отмучалась. Смотреть на это, слышать это было невыносимо. А каково пришлось ей?

Агравейн стоял перед их кроватью — и был белее свадебного полотна.

— Мне очень жаль, Агравейн, — сочувствуя, Удгар положил ладонь сыну на плечо. Его внук, новорожденный, маленький и сморщенный, лежал на столе, за которым Агравейн обычно решал дела. Его синее тельце услужливо накрыли простыней.

— Может, ты был и прав, сказав, что Праматерь не благословила ваш брак, — с глубокой печалью произнес Старый король.

Агравейн не ответил ничего, наблюдая, как его жену вслед за сыном прячут под полотном.

* * *

— Зеркала всегда удваивают силу.

Таланар, Верховный друид Этана, Посланец Праматери, Всевидящий защитник, зашел к храмовнице.

Нелла сидела в покоях, опустив прислужниц из числа младших жриц, и неотрывно смотрела в серебряное зеркало. На себя смотреть ей не было смысла — к чему Нелле беспокоиться в ее годы, хороша ли она еще? Но друид прав, зеркало удваивает силы, и в последние несколько недель она стала все чаще им пользоваться в ритуалах или чтобы просто заглянуть в происходящее в мире.

Женщина, поседевшая и задумчивая, оглянулась на жреца, улыбнувшись усталыми глазами из-под всегда нахмуренных бровей.

— Светел твой день, храмовница, — Таланар прошел вглубь комнаты и присел на кровать. С годами он стал все сильнее опираться на посох из орешника, который был с ним с ранней юности. Сейчас брови его обросли и разлохматились. Зато глаза под ними были столь же сини, как прежде, и не было никакой власти у времени, чтобы ослабить их зоркость или растворить цвет. Нелла заглянула в них и улыбнулась: может, поэтому она так сильна? Может, потому лишь неутомима в трудах, что, когда бы ни взглянула в глаза Таланара, всегда находила нечто столь глубокое и спокойное? Воистину, нет большей силы, чем постоянство и большего мастерства, чем всегда быть тем, кто ты есть.

— Я думаю, — заметил друид вслух, — все посвятившие жизнь культу и Праматери, становятся постоянны и неизменны.

— Странно, правда? — с пониманием отозвалась жрица.

— Мы стареем, — подхватил мысль Таланар, — но время для нас останавливается.

— Иногда я прихожу к мысли, что мы, жрецы Праматери, единственные в Этане люди, которые довольствуются тем, что их настигает старость.

Таланар засмеялся, и Нелла прикрыла в удовольствии глаза: никакой костер не согревает, как смех родного человека.

Нелла знала с каким вопросом пришел друид, и друид знал, что теперь настал срок спросить. Но они не торопили момент столько, сколько было возможно. Когда каждый последующий может оказаться последним, стоит особенно ценить предыдущий. Наконец, Таланар глубоко вдохнул и изрек:

— Что ты будешь делать теперь?

А что? — подумала жрица. Линетта мертва, сожжена как разносчик заразы. И кем? Той, что должна была помочь девочке исполнить волю храмовницы? Вряд ли такое Нелла могла рассчитать или предвидеть. Возможно, ей следовало позаботиться о том, чтобы по дороге к Шиаде Линетта знала путь, и тогда примчалась бы здоровая. Все пошло бы тогда, как Нелла планировала: к сорокодневу по Виллине Шиада и Линетта прибыли бы в Кольдерт, и очень быстро Линетта, столь непозволительно похожая на покойную принцессу, заняла бы нужное староверам место в сердце Тройда. Гвен давно рассчитывала поженить сына на христианке, но вначале питала серьезные надежды перевоспитать Виллину. Теперь, хотя душа Виллины еще не вошла во Врата Загробных Залов Великой Нанданы, Гвендиор уже привезла в столицу следующую невестку, которая взрастит детей Виллины в христианской вере. Именно для этого так нужна была Линетта — заменить убитую мать детям, рожденным под сенью Праматери и ее Достойных детей-Владык.

— Теперь все будет иначе, — проговорила женщина очевидную истину. — Думаю, для начала надо вернуть Ангорату то, что было у него отнято и то, что будет у него отнято, если мы не вмешаемся.

— Со смертью Виллины наши позиции в Иландаре ослабли. Мне, будь я хоть десять раз Верховный друид, не отдадут даже Инну. О Норане можно и не мечтать.

— Тебе — не отдадут, — согласилась Первая среди жриц. — Но ее законному деду отдадут непременно, если вспомнят, чем грозит ослушание.

Таланар, осмысливая, покусал губы.

— Нирох тебя не простит.

— Нирох проиграл, — сухо заключила Нелла. — От того, что случится в Иландаре теперь, зависит, будет ли он навсегда утрачен для Праматери, или нет.

— Будет война.

Нелла высоко подняла голову в решительном жесте — будет.

— И или от страны не останется ничего, или страна найдет нового вождя, рожденного от христианского отца и венценосной матери.

— Пока трудно загадывать.

Нелла улыбнулась: точно. Таланар глубоко вздохнул — снова — и, с силой оперевшись на посох поднялся, с хрустом разогнув уставшие колени.

— Позвать Сайдра? — уточнил Посланец Праматери.

Нелла покачала головой:

— Думаю, ты знаешь, что ему сказать.

— В таком случае…

— Светел твой день, — закончили они одновременно.

* * *

Алай, выслушав доклад Гора, остался непозволительно доволен.

— Что ж, Змей, я надеялся, что ты выживешь.

— Признаться, я тоже, — солидаризировался Гор.

Алай скептично поднял брови:

— Неужели переживал за жизнь?

Гор в долгу не остался:

— Неужели придумали очередное дело, за которое, кроме меня, опять никто не возьмется?

Алай растянул губы в подобии улыбки. Поверить, что ли, разнообразия ради в какого-нибудь Бога? Как иначе объяснить, что какой-то там тщедушный выходец из его подданных оказался настолько умелым и, главное, настолько доверху набитым желанием послужить царю?

* * *

Ахиль встретилась со Змеем в коридоре, сообщив, что распорядилась о его дочери, и той выделили комнатку вблизи покоев отца. Змей счел нужным уточнить, все ли в порядке, и Ахиль, смеясь, сказала, что Намарна долго расспрашивала ее, "откуда у госпожи такой необычный цвет волос?" и "они что, правда настоящие?".

Змей, посмеявшись в ответ, поблагодарил и простился с молодой женщиной. Ахиль Далхор, в девичестве молодая герцогиня дома Хорнтелл, скрылась за поворотом, и Гор проводил ее глазами.

Жалко девчонку.

Он, Гор, в свое время присягнул царю Алаю по доброй воле. Сначала — потому что идти особо было некуда, а возвращаться в Багровый Храм без Бану было слишком болезненно. Потом — остался ему верен, потому что признал, что затеи и замыслы царя достойны того, чтобы им послужить. Достаточно широки и увлекательны, чтобы пожелать быть причастным к их осуществлению. Всегда ведь хочется быть частью чего-то большего, разве нет?

Но вот что будет потом, прикинул Гор. Весь Орс нынче наивно полагает, будто Змей, первый советник царя, пожизненно предан стране. Однако Гор присягал не стране: он выбрал сюзерена, который по счастью оказался владыкой его родины и был готов принять его силу. И когда Алай ослабнет или умрет, когда его место займет этот рыжий неуправляемый мальчик, Халий, что удержит Гора здесь?

А вот Ахиль, придется остаться с полоумным мужем навсегда. Она не может сбежать к отцу из-за страха войны между Орсом и Иландаром, если Халий обидится на выходку. Она не может убить его, ибо едва ли умеет управляться даже с луком, да и решимость убить человека обретается все сложнее с каждым прожитым годом.

О том, что Халий никак не может набаловаться с женой только потому, что она до сих пор не беременна, Гору доносили регулярно: дворцовая стража давно превратилась в его личную сеть шпионов. Царевича не останавливали ни лунные кровотечения супруги, ни мольбы о милости: он брал, наваливался, вдавливал в ложе грубыми ручищами и насиловал. А с тех пор, как в лихорадке погибла его любимица-шлюха, стал совсем неуправляем, и все неудачи срывал на жене. Алай, как ни был к нему уважителен Гор, в ус не дул о семейных делах сына и только упрекал последнего за отсутствие необходимых для династии новостей.

Выслушав укоризны отца, Халий врывался в покои Ахиль и с утроенной прытью пытался исправить ситуацию, избивая девчонку повсюду, кроме лица, и обвиняя в бесплодии и ереси.

Гор пару раз порывался поговорить с царем, но в последний момент одергивал себя: семейные дела Далхоров не имеют к нему отношения. Хватило того, что он безнаказанно имел Джайю незадолго до ее отъезда. Рисковать, отвечая на вопросы в духе "А почему тебя это интересует?" — нет уж, его жизнь и без того вполне интересна.

* * *

Даже черствое сердце Гора, отдававшего распоряжения страже недалеко от покоев царевны, дрогнуло от надрывного срединощного женского крика.

Довольно быстро царевич вывалился из спальни Ахиль и как ни в чем не бывало свернул в мужское крыло. Змей поколебался и, немного выждав, без приглашения зашел к девчонке.

Ахиль сидела на кровати, обливаясь слезами. Она плакала тихонечко, чтобы никто не слышал. Зажимала рукой рот, стремясь подавить всхлипы. Плечи вздрагивали, на простынях виднелись пятна крови. Рядом с кроватью валялся нож для фруктов.

— Что… Что вы здесь делаете? — Ахиль заметила незваного гостя только несколько секунд спустя, когда услышала звук закрывшейся двери. Тут же попыталась утереть слезы и повысить голос, но лишь сорвалась на шипение:

— Немедленно покиньте мою комнату. Не то я… Не то я… — и зарыдала еще горче.

А что она? Она просто женщина — в стране, где быть женщиной означает быть мужской собственностью вроде лошади или стула. На нее свалили все хозяйственные обязанности, и теперь Ахиль командовала поварами и лакеями, но правую руку Стального Царя ей не обрубить, даже если Змей сейчас сам влезет на нее, изнасилует и изобьет повторно. Самое большее, его прилюдно выпорют, однако наедине Алай слова не скажет. Сейчас Змей куда ценнее бесплодной невестки, а ей за подобное потом еще и достанется от Халия, да так, что…

— Госпожа, — позвал Гор.

Молодая женщина вздрогнула и сдавленно попросила:

— Я умоляю вас, Змей, уходите. Если нас увидят…

— Даже если увидят, меня они боятся больше, чем вашего свекра, — перебил он, поднял с пола шелковый плед, накинул женщине на плечи. Она вздрогнула, озираясь, пока он укутывал ее, и все еще просила выйти из комнаты.

— Тише, — проговорил он, обняв ее, и Ахиль затрясло еще сильнее. — Тише.

Дьявол, он стал добрее… ну да ладно, он все равно уже здесь, обнимает невестку царя.

— Чт… что вы делаете? — выдавила Ахиль еще более затравленно, сжавшись в измученный комок несчастья.

— Не бойтесь, это объятие совсем другого рода. Я не претендую на вас, — успокоил Гор не столько словами, сколько голосом.

— То… тогда п-почему? — она впервые посмотрела на него — по-прежнему напугано.

Гор пожал плечами:

— Потому что мы рождаемся в крови и умираем в крови, — совсем непонятно объяснил он. — Но если умереть в крови — всегда честь, оказанная тем, кто удостоился эгиды Матери Войны и Сумерек, то родиться в крови — едино для всех. Чтобы Шиада могла призвать на войну тех, кто ей верен, Иллана должна истечь кровью и привести в этот мир жизнь. Поэтому я здесь.

Ахиль запуталась окончательно. Так он язычник? Как ее сестра? Как такое вообще возможно в стране со столь радикальной верой в Христа?

— Я не могу заботиться о вас, как велит Промысел Всеединой, это долг другого рода. Но я могу объяснить, что мной движет.

Ахиль закусила губу. Все равно это ничего не меняет и от нее едва ли требуется как-то реагировать. Да и сил на это просто нет: пульсирующая боль наплывала во всем теле с каждым следующим ударом сердца.

— Халий наследник, — продолжил Гор, — не в моих силах ему препятствовать. И я совершенно не могу облегчить вашу участь. Велите служанкам сменить простыни, чтобы не видеть этого, и постарайтесь поспать. Пусть скажут, что вы больны. В конце концов, не соврете, — он оглядел царевну и поднялся.

— Спасибо, — услышал он хриплый и влажный голос Ахили уже у двери. Гор вдруг замер, нахмурился и, решившись, обернулся.

— Почему у вас нет детей?

Ахиль подняла голову и уставилась на Змея в упор.

* * *

Высоко над столицей Адани Шамши-Аддадом взвился старинный причет, когда Сафира, первая жрица страны, поднесла факел к погребальному костру царицы.

"Эйя поправится, ты же обещала" — свирепел Тидан, царь, когда ему доложили о смерти супруги. Сафира никак не оправдывалась. Эйя, конечно, слабела с возрастом, но в ее простуде не было ничего опасного. Она должна была поправиться. А теперь — уходит к Нандане. Замыслы Праматери недоступны людям, пора признать.

Майя держалась младшего брата Салмана, который прибыл для погребения венценосной матери. Старший, Сарват, был до того озлоблен, что к нему страшно было подойти. Отец от горя перестал замечать детей. Таммузу вовсе отвели место в третьем или четвертом ряду среди присутствовавших на проводах. А Данат, жених, при всем его благородстве и сочувствии, вызывал у Майи непреодолимое раздражение и злость, особенно отвратительными ей казались его уродливые шрамы.

Тидан был безутешен. Стоя ближе всех к костру, он мог без труда прятать слезы от остальных. Тридцать лет назад он презирал отца, запретившего ему жениться на плебейке, в которую Тидан тогда был по уши влюблен, и женившего его на Эйе, девице тоже не самого высокого, но, безусловно, знатного происхождения. Следующие три года он терзал жену равнодушием и связями с другими женщинами, подрывая ее авторитет, потакая прихотям. Но шло время, и вот сейчас Тидан осознал, насколько изменился.

Когда Тидан спешил в покои царицы в день ее угасания, задавался вопросом "Как?". Но едва сегодня полыхнул костер, все утратило смысл. Какая разница, как и от чего Эйя умерла, если это знание все равно не вернет царицу к жизни?

* * *

Ни ее, ни младшую из детей Тидана и Эйи — девочку, что родилась пару лет назад, которая подхватила болезнь от матери и угасла еще быстрей.

* * *

В мрачные двенадцать дней траура по умершей царице Тидан отказывался выходить из царского покоя. Никакие заботы государства его не занимали, никакие дела не беспокоили. Сколько раз пытался Сарват пробиться к отцу, чтобы, хотя бы сообщить опасения Сафиры насчет яда, повинного в смерти ее величества. Сколько раз другие дети пытались поговорить с отцом. Результата не было никакого, и, когда Тидана, наконец, убедили выглянуть из комнаты, стало очевидно, что царь Адани взошел на прощальный костер вместе с женой.

А то, что осталось совсем скоро передаст власть одному из сыновей.

Этим и следовало воспользоваться.

Если бы отец, государь Западного Орса, был в те дни рядом, Таммуз мог бы, вздернув подбородок, сказать ему: "Вот видишь. То, что ты отвернулся от нас, ничего не значит. Сам Господь на нашей стороне". Но государственные дела достались теперь Сарвату, и это осложняло все. У молодого царевича твердая рука, крепкая хватка и непомерная гордыня. Еще бы, двадцатилетним недоумком (пусть даже в содружестве с Железной Гривой и командующим Данатом) выиграть войну у Стального Царя. Такое кому хочешь, вскружит голову. Когда Сарват всецело возьмет власть в свои шрамованные руки, планы Таммуза провалятся в адово пекло, да и сам пленный царевич, видимо, отправится туда же. День близок, так что действовать сейчас — самое время.

* * *

Берад и Кэй послали гонца вперед в родовой замок Лигар предупредить о возвращении. Тем больше было их удивление, когда Шиада с дочерью не показалась ни во дворе, ни в гостиной.

— Где герцогиня? — насупился Берад, спрашивая Ганселера.

Начальник замковой стражи Ганселер, приставленный к Шиаде едва ли не личным телохранителем, как редкое доверенное лицо, обычно приветливый, теперь был угрюм.

— С обратной стороны озера, — мрачно отозвался мужчина. — Я провожу, если хотите.

При том, что Берад и сам прекрасно знал дорогу, отказываться не стал. Если Ганселер предлагает проводить, значит, Шиада там не потому что, сбежала. А значит, что-то случилось. Мешкать нельзя, а в дороге можно будет вызнать, что к чему.

— Гнилая горячка, — пояснил Ганселер, когда все трое мужчин подстегнули лошадей.

Берад перепугался ни на шутку, побелев, как снег.

— Герцогиня жива, — поспешил успокоить Ганселер. — Но она лично следит за сожжением зараженных. Может, вам удастся убедить ее вернуться в замок. Она постоянно там и, естественно, почти не ест и не пьет, чтобы не заразиться.

Фух, выдохнул мужчина. Главное жива, а с очередной жреческой придурью всесожжения или жертвоприношения Праматери, или что там опять пришло ей на ум, он как-нибудь справится.

— Я думал, гнилая горячка свирепствует в Утсвоке, — заметил Кэй. — Королю докладывали о напасти в тех землях.

— К нам прибыла одна гостья…

Берад поджал губы еще до того, как Ганселер рассказал подробности.

Взору герцога вскоре предстала картина прибрежного пустыря, вздернутого рытвинами. Лагерь с лазаретом и котловинами для сожжения простирался за пару миль от озера — видимо, чтобы не заразить воду. Здесь лекари заботились о тех, у кого, по их мнению, еще был шанс выжить. Могильные ямы дымились от затухших пожарищ в явном ожидании пожрать кого-нибудь еще.

Герцогиня, облаченная в простое грязное платье, стояла у одной из таких ям. Перед ней был сложен костер, на котором лежало многократно завернутое в плотное полотно тело. Увидев его, Ганселер содрогнулся и отвернулся: его сына тоже сожгли.

— Шиада.

Берад широко шагнул к супруге, распахивая объятия. Но Шиада, измученная и худая, перевела на него полный растерянности взгляд, а на объятие никак не отреагировала. Подоспел один из лекарей, завидев лорда, поклонился и, хмурясь, сообщил, что все готово. Берад уставился на знахаря суровыми глазами поверх головы жены, не совсем понимая, о чем речь.

— Что готово? — вслух уточнил Кэй, видя, что отец, кажется, теряет чувство происходящего.

— Мне очень жаль, — Ганселер, наконец, взял себя в руки. — Ваша дочь, милорд, Тай…

— Заткнись, — одернул Берад, сжав жену в руках до синяков.

Шиада вздрогнула и с невиданным остервенением вцепилась в одежду мужа в немом непроглядном отчаянии.

ГЛАВА 2

Ном-Корабел пожаловал в кабинет танши раньше назначенного срока и, потоптавшись в дверях, напросился "побыстрее закончить с вопросами". Бану отвлеклась от разговора с братом и перевела глаза на старого моряка.

— Да вопрос у меня пока один, Ном. Что там за соседский подарок?

— А толку-то говорить? — корабел вмиг разулыбался до того лукаво и по-стариковски обворожительно, что у Бансабиры не осталось выбора. Она оглянулась на Лигдама, сидящего в углу:

— Перенеси все оставшиеся встречи на завтра.

— Бану? — протянул Русса с вопросом.

— Поехали, сопроводишь меня, поболтаем о чем интересном, — она поднялась с места, а Лигдам, подскочивший тут же, уже протягивал легкую накидку. Скоро осень, а с моря всегда дует настойчивый ветер решимости.

— Куда? — Русса тоже подобрался.

— И так понятно же, — буркнул Ном, расплываясь в улыбке. Он обожал людей, легких на подъем, поэтому танша понравилась ему с первой минуты.

— Поглядим на подарок Маатхаса, — она накинула покрывало на плечи и уже шла к двери.

— Кто сказал, что он от Маатхаса? — спросил Русса чуточку восхищенно и не надеясь на ответ. Бану оглянулась, толкая входную дверь, и чуть вздернула брови:

— Право, ну не Яфур же Каамал и, тем более, не Этер удумали слать мне подарки. К тому же на верфь. Яфур вообще сам хоть раз выходил в море? — спросила уже в коридоре.

— А как, вы думаете, он сколотил свое состояние, если не морским грабежом? — отозвался Ном, ехидничая.

— А… рудники? — нахмурилась Бану. — У него же серебряные рудники во всю центральную полосу…

— Ага, как же, рудники, — буркнул Ном. — У вас они, между прочим, тоже есть, и что?

Хороший вопрос, подумала Бану, вытаращив глаза и уставившись перед собой. Благо, компания поспевает позади и ее изумленной физиономии никому не видать.

* * *

От огромного фрегата о четырех мачтах, присланного Маатхасом, у Бансабиры перехватило дух. Он был великолепен и неповторим, раздуваясь лазурным, как бескрайнее небо, парусом, который трепетал и колотился о воздух, как влюбленное сердце.

Молодая женщина непроизвольно положила ладонь на грудь, пропустила выдох, потом вдох — и поняла, что там, под ладонью, откликается на статного красавца со всей силой.

На которого из них, в душе улыбнулась Бану: на фрегат, бизань-мачта которого украшена резным изображением владычицы севера, или на мужчину, что спустил его на воду?

* * *

— Тану, — подковылял Ном-Корабел. Пока Бану, затаив дыхание, разглядывала подарок "друга", у старика в руках откуда-то появился небольшой серебряный ларец. — В каюте капитана было это. Вам, как пить дать, но я забрал до поры до времени: матросы ленивы, как крысы, а вот нюх, как у собак.

Бансабира прошлась по старику заинтересованным взглядом.

— Открой.

Ном немного растерялся, помешкал — невежливо как-то — но подчинился. Внутри ларца лежала небольшая записка за нетронутой печатью из темно-голубого сургуча. Бану решительно взяла бумагу, коротко оглядела брата и корабела.

— Я прогуляюсь.

Мужчины поклонились вслед уходящей госпоже.

Бансабира направилась к пристани. На верфях было прохладно. Сильный северный ветер бил в лицо, разметал волосы и выдувал страхи. Женщина сломала печать и развернула лист.

"Говорят, труднее всего — искать своего счастья. Но еще труднее, найдя, раз за разом искать повод, чтобы приблизиться к нему. На этот раз я так и не сумел ни отыскать таковой, ни придумать.

Все они сводятся к Вам".

Бану замерла над сиротливыми строчками посреди листка, не зная, куда себя деть, чем отозваться, что решить и кого выбрать. Слова деда не шли из головы. Доверие — самое важное, доверие, доверие… Не любовь, не прихоть или страсть, не родство и даже не единство целей. Доверие, доверие, доверие. Насколько может она, урожденная тану Яввуз, третий номер в сто девятом поколении Клинков Матери Сумерек, Бансабира Изящная довериться хоть кому-нибудь?

Женщина скомкала лист непроизвольным отчаянным жестом. Сильный северный ветер разметал все дельные мысли в голове, бил в грудь и разил прямо в сердце.

Оборотная сторона свободы — ответственность за нее.

* * *

Заместитель коменданта в военной академии Пурпурного дома, среднего роста и невыразительного облика, узнав, что готовить отчетность о проделанной работе предстоит ему самому, увидел в сложившейся ситуации предзнаменование и благоволение Судьбы. Какой отличный представился шанс показать все, на что способен.

Взявшись со всем рдением за исполнение поставленной задачи, замкоменданта принялся с настораживающей дотошностью копошиться в бумагах, гонять офицеров-наставников и обучающихся, и стремился отразить в докладе великой госпоже Пурпурного дома самую распоследнюю мелочь. Гистасп, принимая доклады, поначалу утомленно вздохнул — ничего не поделаешь, придется заночевать. Отправив гонца в чертог с донесением танше, альбинос расположился в предоставленном покое. Генерала армии встречали с почестью, так что комнату он занимал ту же, что в дни посещений занимала и Бану.

Когда, однако, и на второй день замкоменданта сообщил Гистаспу, что отчет пока не готов окончательно, тот, чуть дрогнув в лице, изогнул вопросительными дугами брови и умиленно протянул:

— Да ты что. В самом деле?

Не знавший Гистаспа старший офицер академии воспринял его расположение как добрый знак и принялся с утроенной прытью выполнять вверенное дело. Но когда на третий день пребывания в стенах академии Гистаспа, замкоменданта опять несколько виновато сообщил, что "тайное женское подразделение находится под прямым ведомством ахтаната Бирхана, а потому, чтобы собрать хоть какие-то сведения, тщательно скрываемые начальством, требуется больше времени", альбинос рассвирепел:

— Знаешь, какой главный девиз у нашей танши? — вкрадчиво поинтересовался Гистасп посреди утренней трапезы.

— Снежный оскал, — самодовольно выпалил замкоменданта семейный девиз Яввузов.

Бровь на лице Гистаспа в очередной раз угрожающе надломилась.

— Вообще, стоит признать, что правил у госпожи много. Но одно гласит: "Лучше сделать один раз вовремя, чем два раза правильно".

— Да? — в удивлении замкоменданта бесцеремонно перебил генерала, будто так и надо. — Никогда не ду…

— Конечно не думал, идиота кусок. Ты…

Гистаспу хватило обронить всего пару крепких выражений, чтобы замкоменданта сообразил, чего от него хотят. Видать, от Бирхана Яввуза этому недотепе доставалось за то же самое много-много раз. По крайней мере, по степени суетливости офицера, Гистасп понял, что давно надо было так.

Сразу после полудня недовольный и с примятым видом замкоменданта выпроводил светлокожего генерала из академии обратно в чертог.

* * *

— Что значит, пропала? — заорал Русса.

— Господин, — Лигдам не знал, куда деть глаза.

Сначала Бансабира не явилась к завтраку. Русса забеспокоился первым и послал за Лигдамом. Того на месте не оказалось (и вообще нигде не оказалось), и бастард затревожился еще сильнее. Потом Бану не пришла к обеду. Родственники и гостившие генералы стали вопросительно поглядывать друг на друга с немым вопросом: "Может, хоть ты что-то знаешь?". Тахбир послал за Лигдамом повторно, но тот не отыскался снова. Наскоро перебросившись идеями, Яввузы отправили по гонцу смотрителям рудников, верфей, военной академии, осадных и военных мастерских. Кузены и кузины принялись обыскивать псарни, конюшни, окрестные рощи.

Результат был тот же.

Назначенную встречу с представителями двух лаванских семей тану Яввуз, разумеется, тоже не посетила. Потом не удостоила вниманием прибытие семьи одного из кузенов и тренировку с короткими мечами, которые любила особенно. Тут-то и примчались телохранители вкупе с Лигдамом, который сообщил, что:

— Тану Яввуз сегодня не ночевала в покоях.

— Что?

Растерялись все. Что значит, не ночевала? Но ведь вчера вечером, как всегда, именно он, оруженосец, готовил госпожу ко сну, и наверняка заметил бы неладное, случись что.

Лигдам качал головой:

— Тану отослала меня задолго до полуночи. Я не имел представления, что она куда-то запропастится.

Русса перевел на блондина багровые глаза:

— Куда-то запропастится? — сбивчиво переспросил он. — Куда-то запропастится? Она не собака, не письмо и не солдат на страже у кабака. орал Русса. — Единоправная защитница Пурпурного дома, чтоб ты знал, недоносок. Она не может запропаститься. Ее похитили. Украли. Или, того хуже, убили и выбросили в Тарху. Точно. Отан, — Русса размашисто ткнул пальцем в генерала. — Это точно ты, не так ли? Ты ведь с первых дней по смерти отца заришься, как бы усадить в кресло своего племянника-недомерка, — безумными глазами Русса огляделся в поисках Адара, но мальчонку видать не было.

— Русса, ты бредишь, — не повышая голоса, осадил Тахбир. Впрочем, в голосе его звучало скорее понимание, чем упрек.

— Да ты ведь и сам так думаешь, дядя. Она… Она, должно быть мертва. Это Отан, я знаю. Или… ГДЕ ЭТОТ УБЛЮДОК ГИСТАСП? — взревел мужчина. — Куда он пропал? ЭТО ЕГО РУК ДЕЛО. А-а-а-а.

Русса горестно взвыл, схватился за голову и повалился на колени прямо посреди малой залы советов. За что ему это? СКОЛЬКО ЕЩЕ ОН БУДЕТ ХОРОНИТЬ ЛЮДЕЙ, КОТОРЫХ КЛЯЛСЯ УБЕРЕЧЬ ЦЕНОЙ СВОЕЙ НИКЧЕМНОЙ И ЖАЛКОЙ ЖИЗНИ?

Жена Тахбира Итами, переглянувшись с мужем, приблизилась к племяннику, положила на подрагивающее и точно судорогой сведенное плечо мягкую теплую руку, ласково подхватила подмышки и чуть потянула. Русса подчинился не сразу, но все-таки дал себя уволочь. Женщине помогли сыновья. Когда Русса вышел, Тахбир обвел оставшихся взглядом и тяжело нахмурился.

— Не будем паниковать, — примирительно сказал он. — Подождем до вечера.

Остальные согласились с облегчением: как здорово, когда кто-то берет течение событий в свои руки и взваливает бремя ответственности на свои плечи. Ведь, в глубине души, понимали все, даже Отан, чьи глаза и впрямь светились недобрым алчным огнем: тану Яввуз — не тот человек, который может позволить себе "запропаститься".

К вечеру вернулся посыльный с верфи — Ном-Корабел сообщал, что танша не появлялась, и присланный ей Маатхасом фрегат стоит целехонек, где ему и положено. Когда тану Яввуз не появилась и за ужином, Тахбир решился на отчаянный шаг: велел принести письменный принадлежности, наскоро написал послание и вручил очередному гонцу. Делать нечего: мало вероятно, но, если есть хоть один шанс из тысячи, что Бансабира сорвалась ни с того, ни с сего, и тайком уехала к Маатхасу, стоило спросить соседа, так ли это. Пусть, окажись Бану у него, он сообщит об этом тайно, никто в родном уделе не восставит госпоже в вину исчезновение. Но хотя бы отляжет от сердца: с ней все в порядке, спокойствие в танааре пока не грозит разрушаться, а то, что самовольно поехала к соседу… Ну в конце концов, она совсем еще молодая, да и их отношения идут туда, куда идут. Всем и так все понятно, сколь бы Бансабира ни отгораживалась от Сагромаха за неприступными стенами фамильного чертога.

В трапезную на ужин спустился немного оклемавшийся Русса, который имел вид до того убитый горем, что становилось ясно: затею с письмом Сагромаху он одобрил без всякой надежды на успех.

К этому сроку подоспел Гистасп. Чуточку более добродушный и довольный, чем обычно, хотя, учитывая задержку и особливую важность для Матери Лагерей пунктуальности, мужчине наоборот следовало выглядеть поскромнее. Он с поклоном вошел в трапезную и, уловив витавшую в воздухе недосказанность и напряженность, замер у порога. Услышав новости, альбинос впал в недоумение. Что значит "пропала"? Как — "пропала"?

Он ничего не сказал вслух и принялся лихорадочно соображать. Неужели те, кто злоумышляет против него, на самом деле таким образом просто хотели припугнуть таншу? Что, если расчет был сделан на то, что Гистасп, как особо приближенный, непременно поделится случившимся с госпожой, а та, в свою очередь сделает какие-нибудь весомые выводы. В конце концов, как много он знает о ее делах на самом деле?

Многие урожденные аристократы были недовольны и дележом добычи после войны, и политикой в отношении хатов. Кто знает, сколько у нее врагов на самом деле? Гистасп успел в праздности позабыть, но ведь еще совсем недавно было совершенно нелепым и даже абсурдным представить, чтобы он знал о ней все или хотя бы больше половины. Путешествие в Орс должно было наглядно убедить: сколь бы близко ты ни подошел к Матери Лагерей, о подлинном расстоянии между вами знает только она.

Но, если предположить, что в таких измышлениях альбинос был прав, это означало, что в сложившейся ситуации виноват он один. Не нашел времени переговорить, не поставил в известность, не уберег и попросту подставил. Предал доверие, как в тот день, когда она вошла в шатер, а он вместо поздравления с успехом был вынужден передать ей тело покойного отца.

Внезапное открытие, всполошило мужчину.

— Гистасп? — Тахбир выжидающе осматривал генерала, хмурясь и силясь понять, что тот удумал.

— Есть одна мысль, — внезапно сообщил мужчина. — Я проверю.

Тахбир, не отзываясь, продолжал ощупывать генерала взглядом: да что у него на уме? Но Гистасп имел вид столь решительный, какого прошедшим годы войны в лагере Бану не приходилось видеть с памятной обороны в землях дома Ююл, когда шансы победить были совсем не велики, и напористость солдат стоять насмерть превосходила все мыслимые пределы.

* * *

Во избежание неудач, все родственники старше четырнадцати лет, все командиры, солдаты, телохранители, без числа "меднотелых", сотня Серта, даже Лигдам — все приняли участие в поисках: не только окрестности и места, где таншу видели чаще всего; не только отдаленные мастерские и кузницы — следовало проверить каждый закоулок в чертоге и прилегающем городе. Каждую храмовую подсобку, прачечную и склад.

Когда большинство разбрелось, Гистасп подозвал пару помощников, дошел до нужного места, приказал открыть дверь. Потом поднял повыше факел и мужественно шагнул в непроглядную тьму склепа.

Гистасп продвигался осторожно, чувствуя, как недостойно и постыдно от каждого стороннего призвука где-то внутри вздрагивает червячок тревоги. Он ли это, генерал армии? Гистасп имел уйму в жизни достоинств, умел выглядеть непринужденным и бесстрашным в любой ситуации, но никому никогда бы не сказал, что всерьез побаивался кладбищ и склепов. Составлять компанию местным всегда представлялось ему самой незавидной в жизни участью.

Наконец, вдалеке мелькнула оранжевая точка. Это явно догорал факел, принесенный сюда кем-то накануне. Система вентиляции в огромной фамильной усыпальнице была сооружена так же давно, как и сам склеп, и уже тогда, на заре времен, хорошо отлажена. Когда Гистасп впервые оказался здесь в числе провожающих в путь к перерождению Эдану Ниитас, сразу признал: древние люди были мудры и искусны. Гораздо больше, чем его современники. Несмотря на то, что склеп уходил несколько под землю, прячась в недрах минувшего во тьме времен отрога Астахирского хребта, подача воздуха здесь была продумана идеально. Поэтому и посетители не задыхались, и воздух никогда не казался застоявшимся (разве что немного — в дни сырости), и факелы горели до победного.

Раздался тихий шелест дыхания. Гистасп неприятно поежился и чуть прибавил шагу. У захоронения Сабира Свирепого, зябко кутаясь в плотный плащ, подбитый соболем, спала его достославная дочь. Она сидела на вымощенном тяжелой гранитной плиткой полу, застеленном специально принесенным одеялом. Спиной Бансабира опиралась на боковую плиту могилы, запрокинутая голова молодой женщины была лишена надежной опоры и время от времени неустойчиво перекатывалась с плеча на плечо.

Факел, освещавший для Бану дорогу к захоронению отца и закрепленный теперь над ним, легонько трепетал от сквозняка.

От появления где-то поблизости тусклого света, Бану нахмурилась, заморщилась, попыталась отвернуться, отчего несильно стукнулась головой о камень, и в итоге проснулась. Увидев факел, снова нарочито крепко зажмурилась и отвернулась — глаза внезапно заболели: будто она снова была ученицей в Храме Даг и впервые вышла на солнце.

Гистасп расценил жест как проявление усталости, растерянности и протеста и, поколебавшись, наклонился, аккуратно положив свободную руку на плечо Бансабиры. Легонько встряхнул и позвал:

— Тану.

Бансабира отозвалась не столько на прикосновение, сколько на голос.

— Ги… стасп? — по слогам выдохнула она, не открывая глаз, и не отрываясь от сна. Светленькая голова снова свесилась на плечо и неожиданно повлекла за собой всю Бану — танша начала заваливаться. Гистасп поймал вовремя. За плечо, совсем не аккуратно.

Бансабира разлепила глаза.

— Что-то стряслось? — недовольно отозвалась она. И тут же, медленно просыпаясь, добавила:

— Уже вернулся?

— Да, госпожа, — Гистасп опустился на колени, чтобы сравняться с таншей, и попытался привести ее корпус в строго горизонтальное положение.

— Вы опять себя измотали, — строго упрекнул мужчина, видя, какими трудами дается Бану возвращение к бодрствованию. — Сколько раз говорить, что высыпаться лучше в своей кровати?

— Не причитай, — протянула танша уже более членораздельно. — Так чего тебе?

— Чего мне? — честно изумился генерал. — Весь чертог с ног сбился, выискаивая вас, а вы спра…

— С какой стати? — Бану нашла силы нахмуриться.

— А с какой? — Гистасп внезапно прикрикнул. — Задевались куда-то, никому ничего не сказав. В донжоне настоящий переполох, никто места себе не находит. Некоторые, правда, от надежд, — тут же пробормотал Гистасп, — но какая разница.

— С чего ты решил, — медленно проговорила Бану, вглядываясь в лицо соратника, — что я не предупредила?

— С того, что все безумствуют? — светским тоном осведомился Гистасп. — Как мне успели сказать — я вернулся недавно — Русса едва волосы на себе не рвал.

— Русса? — танша отвела глаза, так вдумчиво уставившись в черноту, будто и впрямь могла в ней что-то разглядеть.

— Что-то не так? — заволновался и Гистасп. — Русса…

— …знал, что я иду к отцу.

Сегодня Бану была особо щедра в том, чтобы бесцеремонно перебивать его, подумал Гистасп. Вид он имел растеряный, и Бану пришлось пояснить.

— Я рано отпустила Лигдама вчера — он какой-то загнанный совсем. Подумала, пусть поспит подольше. Чтобы не будить, оставила на столе записку, зная, что утром он точно явится. Раду тогда был на страже, — тут Гистасп изумился, вспоминая не столь давние выходки старшего телохранителя, и Бану поспешила заявить:

— Ну а куда было его деть с такой неугомонной прытью доказывать всем собственную важность? Уже спустившись к парадной, наткнулась на Руссу и сказала, что намерена заглянуть в склеп.

Бансабира вконец озадачилась и надолго ушла в размышления.

— Значит, и Лигдам должен был знать. И Раду. — Гистасп высказался вслух. — Все это имеет скверные концы.

Бану быстро уловила тон мужчины.

— К чему ведешь? — альбинос услышал те же интонации, к каким привык в дни ее командования.

Гистасп потер щеку.

— Дверь склепа была закрыта, когда я спустился.

Бансабира откровенно вытаращилась. Мерзкий, слякотный холодок пополз по позвоночнику. Воздух в склепе будто одномоментно засмердил падалью и отчаянием, и все самые страшные картины минувшей осады всплыли в услужливой памяти. Бансабира безотчетно вцепилсь в тунику на груди, едва не сломав при этом пальцы об грудину.

Гистасп проследил этот жест подробно, и отлично понял его. Поэтому промолчал.

— Чтобы он выиграл? — шепнула Бану, справляясь с собой и разжимая одежду.

— Танское кресло? — предположил Гистасп. — Для себя, а, может, и для брата.

Бансабира, хмурая, замотала головой:

— Они не настолько глупы.

Гистасп не согласился.

— Не все понимают, что если сейчас вы пострадаете, то первым на Яввузов нападет даже не Маатхас — этот будет вторым — а Иден Ниитас. А за ними придется отозваться и Каамалу, хотя бы потому, что тогда у Гайера больше не будет прав на ваше кресло, что совсем не подходит планам Яфура. А даже если и понимают, — Гистасп измученно вздохнул, — вы правда думаете, что людям вашего положения так свойственно беречь чужую жизнь?

"Вспомните Аамута" — допрочла Бану в глазах соратника. Да, кому какое дело до солдатни? Ей, выбившейся из рабов Храма Даг, ясно, как много может сделать человек, но тот, кто ничего не терял и все имел, не дает другим шансов.

— Но чтобы Русса бился за танское кресло? Или, того хуже, ратовал за Адара? — Бану окончательно сникла. — Да он же места себе не находил… Так винился передо мной. Его совесть…

Гистасп вздохнул, и Бансабира замолчала сама, всматриваясь в лицо подчиненного. Языки пламени от факела выплетали на белоснежной коже Гистаспа причудливые тени, и, казалось, что Госпожа Войны и Сумерек сейчас сильнее воплощается в нем, никогда не переступавшем порог Храма Даг, чем в Бану Изящной.

— Госпожа, — тихо и очень просто позвал мужчина, — вы так уверенны в брате, что готовы поручиться за его совесть? Откуда вы знаете, что им движет и кому он верен на самом деле?

— Но ведь не Адару, в конце концов, — не выдержала Бану. — Они же на ножах. Будь таном Адар, а не я, Русса бы давно нужники чистил, а не гвардию "меднотелых" возглавлял.

— Кто знает, тану, — Гистасп заговорил вкрадчиво, — какие отношения у него установились с братом? Да хотя бы сейчас, пока мы были в Орсе? Тем более — много раньше. Вас не было восемь лет, вы свалились на голову Адара, как та лавина в Сиреневых землях, когда мы потеряли лекарей. А о существовании Руссы Адар знал всегда. Даже если прежде Акбе больше времени провел с таном Сабиром, когда главой Пурпурного дома стали вы, Русса оказался Адару много ближе.

— Он в жизни бы не сошелся с Адаром у меня за спиной, — Бану упорствовала.

— Он — нет, — согласился Гистасп. — Но Русса мягок, достаточно банального красноречия, чтобы сдвинуть его с места.

Бансабира подавилась воздухом.

— Адар — самый замкнутый молчун из всех, что я знала. Он угрюмый, несговорчивый и надменный. Он в жизни не смог бы убедить Руссу действовать в его интересах.

— Не смог бы, — снова согласился Гистасп. — Но Отану это не составит труда.

Бансабира бесшумно вздрогнула.

— Они близки? — сестринское сердце не желало допускать самого худшего, но рассудок подсказывал, что готовиться надо именно к такому. И горький опыт без конца подкидывал памяти известные дни Бойни Двенадцати Красок.

— Не могу знать. Они ведь не пленные, — усмехнулся Гистасп и пустился в рассуждения, — чтобы быть под моим попечительством. Это скорее работа по руке Серту. В любом случае, госпожа, прошу, не верьте никаким заверениям и мольбам о прощении на коленях, о которых вы говорили. Вам ли, распознавшей талант Юдейра в неприметном сопляке, не знать, что такое лицедейство? К тому же, если наши опасения небеспочвенны, может, Отан просто пытается использовать Руссу?

Бансабира, бледнея от каждого слова генерала, задрожала всем телом. Это его опасения, а не их. Стараясь унять чувства, Бану закусила губу, но это не помогло.

— Ты, — она настойчиво искала что-то в почти бесцветных от света факела глазах альбиноса, — ты пытаешься рассорить меня с братом?

Гистасп помедлил с ответом, подбирая слова.

— Я пытаюсь убедить вас сохранять бдительность.

Бану растерялась окончательно.

— Не забывай, ты наставлял Руссу. И если сомневаешься в его преданности, значит, мне следует сомневаться в твоей.

Гистасп не дрогнул ни одним мускулом:

— Тогда сомневайтесь.

— Гистасп, — ошеломленно выдохнула танша.

— Вы и так доверяете слишком многим, тану, — непреклонно продолжал Гистасп.

Бану молча мотнула головой.

— Да, — настойчиво опроверг альбинос. — Как минимум двум — Юдейру и Гору. А еще, судя по всему, дяде и деду. Тану, — Гистасп внезапно умолк и, ничего больше не говоря, смотрел госпоже прямо в глаза.

— Ты хочешь, чтобы я доверяла только тебе, — также не отводя глаз, ответила танша.

Гистасп содрогнулся, пронзенный откровением, которого не осознавал так долго. Тем не менее, было бы ошибкой сейчас подтверждать его.

— Я хочу, — дрожащим голосом поведал он, — чтобы вы жили и правили.

Видя, как на лице танши колеблются тени огня, выдавая внутреннее смятение женщины, Гистасп продолжил:

— У каждого под небесами своя роль. Ваша — владычествовать. Моя — оберегать ваше владычество.

Бансабира переменилась в лице: краски отлили от щек, глаза приобрели голодное выражение.

— И как давно, — холодно осведомилась танша, — ты вбил себе это в голову, Гистасп?

Альбинос затянул с ответом. Раздумывая, медленно блуждал глазами по темноте, будто она могла подсказать или помочь вспомнить. Наконец, мужской взгляд остановился на лице госпожи.

— Я не помню, — честно ответил генерал.

Бансабира громко выдохнула и откинулась на каменную плиту за спиной. Не о чем говорить, — гласила ее поза.

— Проваливай.

— Госпожа…

— Вернись к остальным и скажи, со мной все в порядке, — с нажимом повторила танша. — Пусть с этого вечера Серт тайно следит за братом, Лигдамом и Раду. Дадим возможность проявиться и, либо оправдаем, либо… — Бану опустила взгляд. Решимости вынести приговор заведомо не доставало, и весь пыл воинственности в грозной "защитнице" угас.

— Понял, — Гистасп еще хотел что-то спросить (Бансабира видела по мерцанию зрачков в пляшущих отблесках огня), но проглотил все вопросы.

— Факел свой оставь, — Бансабира перевела дыхание и вернулась к привычному, чуть снисходительному и бесстрастному тону высказывания. Кивнула на металлический обруч в стене над могилой отца, где торчал источник света. — Возьми мой, он уже догорает. Выйти отсюда — тебе хватит, а я посижу пока. Чтобы разобраться в происходящем, надо больше света.

— Хорошо, госпожа, — Гистасп, встав, глубоко поклонился.

— Не вздумай сеять панику. Я скоро.

Гистасп второй раз за встречу усмехнулся:

— О, так и передам, — улыбнулся альбинос в ответ. Бану кивнула на проход:

— Иди давай.

Мужчина поменял факел над головой госпожи и двинулся обратно, надеясь, что его словам поверят просто так: в конце концов, у него уже был горький опыт иметь пятно на совести и репутации. Если что-то случится еще и с его дочкой, Гистаспа попросту заклеймят и колесуют.

Если сама танша не сделает чего-нибудь раньше.

Прежде Гистасп частенько одергивал Гобрия от привычки высказываться в присутствии тану, о чем и как вздумается. Сейчас подобный совет "держать язык за зубами" был как никогда нужен ему самому.

Где-то на середине тракта к выходу из склепа Гистасп замер. Неужели все эти годы он и правда, как наивный мальчишка, жил в иллюзии? Он всегда поддерживал дистанцию между Бану и подчиненными: Гобрием, Раду, Юдейром и всеми другими. Но когда, подумав, что уже можно, попытался сам сократить ее, стало очевидно, что это не он, а Бансабира всегда держала подчиненных на расстоянии. В том числе его, Гистаспа.

Сердце альбиноса упало: чтобы их ни связывало генерала и госпожу, Гистасп ничем не отличался от остальных ее подданных. Когда придет время, тану пожертвует им без раздумий, как пожертвовала в свое время Юдейром. Что было бы, откажись Юдейр принять предложенную роль убийцы из тени, навеки безвестного и мертвого для всех? Что будет, если от выбранной ею роли откажется он, Гистасп?

Невольно мужчине вспомнилось приветственное торжество в Орсе. В тот вечер, поддавшись хмелю, он отчаянно желал овладеть Бану. Сейчас подобная затея казалось не столько постыдной, сколько абсурдной. Как только в голову пришло? Невозможно ведь ни подойти, ни дотронуться до женщины, что стоит на противоположном краю карьера.

Почему она стоит там, не подпуская никого? Даже его, Гистаспа, который, спустя всего год под началом Бану Яввуз, стал ей верен больше, чем себе. Почему на вершине только одно место?

Потому что на деле она глупее, чем кажется, и ни о чем не догадывается? Или потому, что Бансабира Яввуз непростительно умна и знает все?

* * *

Спустя несколько секунд Гистасп осознал, что не дышит. Он судорожно вскинул руку к горлу, потер кадык, будто проверяя, способен ли вообще дышать, цело ли еще горло. Начал оглядываться, поддаваясь приступу паники. Тени тревог накинулись со всех сторон: склеп, злопыхатели, танша, обученная убивать и видеть в темноте… Да, Бансабира видит в темноте, со злой иронией признал мужчина. Видит и все знает. О нем, о Гистаспе, знает.

Справившись со страхом кое-как, Гистасп постарался восстановить дыхание и заставил себя сделать следующий шаг.

Воздух. Надо просто выйти на воздух.

* * *

Бану сидела, чуть запрокинув голову и уставившись в темноту, скромно озаряемую угасающим огнем надежды. Голову ломило. Женщина распустила хвост на затылке, принялась перебирать волосы, надавливая на череп, растирая виски и темя. Да, намного приятней, когда это делают чужие руки. Но чужое присутствие мешает всякий раз, когда надо всерьез задуматься. Здесь ее не должны были беспокоить.

Вокруг покоились предки: почтенный неизвестный дед Бирхан и державная бабка Бануни, любящая мать Эдана и заботливый отец-тан Сабир, и множество тех, чьи имена с трудом всплывают в мутной воде беспамятства. Здесь когда-нибудь упокоится и она, и ее брат Адар, и ее сын или сыновья, дядя Тахбир с детьми. Минет тысяча весен, и места в склепе закончатся. Тогда какой-нибудь далекий ее, Бансабиры, потомок велит начать с первой могилы заново: он развеет прах давно почившего предка по ветру с вершин Астахирского хребта или у берегов Тархи. Душа умершего к тому сроку уже неизменно преодолеет Круг рождений и перерождений и вновь шагнет за порог этой, земной жизни, чтобы снова быть таном, а, умерев, опять возлечь в фамильном склепе Яввуз. В той из могил, откуда, дабы освободить место, накануне его захоронения извлекут останки предшественника и также развеют по ветру.

Так делали уже много раз, и Бансабира, вдыхая черный запах забвения, часто думала, что фамильный склеп дома Яввуз наверняка много старше самого чертога.

Этому убежищу шла ночь. Беспросветная тьма Старухи Нанданы, Матери Упокоения, лучше всего выражала древность каждого камушка в каждой гробнице: бескрайнее прошлое северных владык Яса уходило корнями в несказанную глубину Колодца Времени, столь бесконечного, что в пору называть его бездонным. Гора, в утробе которой, если верить хроникам, был когда-то сооружен фамильный склеп Яввузов, истаяла, облетев, как дерево в осень, превратившись в отрог, который Время пригладило до холма, а после и вовсе сравняло с окрестными долами и низинами и пересыпало пылью эпох. А подземелье склепа стояло по-прежнему. Боги, жрецы, Праматерь — что-то или кто-то хранил память Пурпурного танского дома и с ней — память всех северян.

Удерживая голову с обоих висков, Бансабира, поджав колени, оперлась на них локтями. Масштабы древности посмертного узилища дома Яввуз наполняли ее спокойствием.

И отягощали шею и плечи непосильным ярмом.

Помнить — всегда значит долг перед временем.

Тысячи лет Боги хранили северный удел, ибо Яввузы всегда помогали Божественной Длани своею собственной. Теперь и ей, Бансабире, придется сохранить себя и все, что до нее оказалось в Колодце Времени, для будущего. Положение не только Пурпурных, но и всех северян обострялось в стране с каждым днем, Бану ощущала кожей. Наставал переломный момент между свободой и рабством, победой и поражением.

Вчера ночью она пришла в этот склеп неспроста: на ее глазах из крепости, ведомые гонцами-южанами и в компании солдат, уходили обозы с сундуками монет, руды, китовьихшкур и жира, и прочих товаров, которые не будут проданы, но налогом перейдут в казну Яасдуров.

Ради этого что ли она воевала три года? Ради этого ли северяне воевали больше десяти лет? Они сами не простят ей, если так будет и впредь, ведь, выходит, все было — зря.

Бансабира глубоко вздохнула и поднялась на ноги. Распрямилась, потянулась. Прежде она нечасто утрачивала решимость, но, когда так случалось, оа могла позаимствовать ее у смертоносных ножей в руках, у Гора, у отчаяния солдат и генералов или просто у ответственности за их жизни. Сейчас Бану, кажется, научалась заимствовать решимость у прошлого и самой себя, ибо весь род Яввузов, преставший перед Праматерью, здесь и сейчас сходился в ней, Бансабире, и отражался в ее облике и деяниях, как в зеркале. Может, отец не смог научить всему, чему Бану бы хотела. Может, мать, прекрасноликая Эдана Ниитас, не смогла любить дочь так долго, как Бану мечтала об этом. Но оба они, как положено родителям, придавали Бансабире сил, продолжаясь в ней самой и составляя часть ее сущности.

Бану оглянулась на могилы родителей и возблагодарила их, сглатывая комок слез в горле. Взяла факел. Вздохнув, смело шагнула к выходу. Завтра утром Тахбиру придется разослать приглашение всем хатам танаара, а танша пригласит самых мастеровитых зодчих. Неспроста Бансабира поручила "владетелям" приумножать золото торговлей и развлечениями. Не бесцельно она грозила расправой непроворным и непредприимчивым. Если будут нападать с юга, если предадут свои и начнут зажимать с обеих сторон на севере — останется пережидать в убежищах.

* * *

Через двенадцать дней, когда трясущиеся перед великой госпожой хаты докладывали об успехах, Бану жестоко и немилосердно принимала решения о смене глав хатских домов, о переразделе семейного имущества между теми, кто оказался более ловок. Охрана и "меднотелые" выглядели угрожающе. Хаты дрожали и повиновались.

Вопреки ожиданиям, своим и чужим, Бансабира почти отказалась от тренировок, свиданий с семейством, не считая трапез, на которые являлась с опозданием и с которых удалялась раньше остальных. Тану отбросила все посторонние дела и полностью сосредоточилась только на деньгах и строителях.

И, когда еще через две недели, родичи разъехались, а хаты, отвалив уйму золота и пообещав пересылать регулярно еще больше, убрались восвояси, Бансабира в очередной раз вызвала специально отобранных зодчих. Один в молодые годы руководил воздвижением крепости Ванн на границе с домом Раггар; другой — заложил фундамент и поднял стены двух твердынь среди Астахирских круч; под рукой предка третьего поднялась к небесам великая Стена Всевидцев, коронующая один из западных мысов Астахирского хребта. Говорят, потомок был столь же даровит и руководил ремонтными работами по всей Стене.

* * *

Строители предоставили подробные карты, Бану одобрила.

Потом снарядила тайный кортеж дальше, на север, к нынешним владениям командующего Бугута. Мало-помалу, Бансабира снабдила строителей путями снабжения, провиантом и материалами, охраной, шпионами, которые доносили о состоянии дел через Юдейра, собственно, надзором командира Бугута с его тысячным подразделением, тысячей рабочих рук, собранных со всего танаара, а также — одним-единственным заданием на ближайшие десять лет.

Проложив сообщение с Северным морем, без излишеств и во имя убежища во чреве одной из гор предстояло построить подземный город.

* * *

Гистасп со всем рвением взялся за исполнение возложенных обязанностей — от мала до велика. Он, казалось, никогда никуда не торопился, немного командовал и много ехидничал, но всюду поспевал и, в целом, вел себя самым безупречным образом. Захочешь — не подкопаешься.

Бансабира чувствовала в нем перемены. И в их отношениях. Червь сомнения, родившийся в груди молодой танши после разговора в склепе, окреп по мере того, как, вернувшись в чертог, она не встретила ни тени раскаяниях в глазах брата, оруженосца или телохранителя. Все выглядело так, будто ничего не произошло: Русса был радушен, Раду почтителен, Лигдам незаносчив и мочлалив, и ничто наводило на мысль, что они или кто-то из них запрели ее в склепе заживо. Бансабира пыталась придумать всевозможные версии происходящего, но не выходило ничего. В пору было думать, что эти трое не понимали или не помнили, что натворили, как если бы их зачаровал какой-нибудь жрец Праматери.

Правда в том, что на Ангорате, если верить друидам при Храме Даг, как и в последнем всегда существовало две стадии обучения. Все пришлые служители культа могли пройти только первую, если намеревались вернуться на родину. Их навыков и знаний хватало, чтобы нести свет Праматери и заставить Часовых на страже Священного острова развести копья, но они не могли ни читать в умах людей, ни воздействовать на них. Те, кто мог, навсегда оставался в числе служителей культа на Ангорате. Единственным известным исключением была сестра рамана Кхазара, но она, согласно договоренности с Неллой, была странствующей жрицей: три месяца в году она проводила на Ангорате, три — на Бледных островах, один — в Гавани Теней, а остальное время уходило на дорогу. Умение управлять разумом других — и вовсе таинство, доступное лишь лучшим из служителей храма Матери Воздаяния, соправителям Тайи и владычицам Сирин.

Словом, поверить в возможность зачарования Бану не могла, и версия Гистаспа о предательстве близких приобретала дополнительный вес. Как и версия, что их попросту пытаются подставить. Ведь кто еще был сегодня опорой большей, чем самый верный друг, самый острый меч и воистину незаменимый помощник?

* * *

Укрепление должно было быть простым, просторным, прочным, и оснащенным всем необходимым для жизни. И, тем не менее, требовало колоссальных усилий и затрат. Сколь бы ни было у Бану рудников, как бы проворны ни были хаты и сколько бы золота она ни вывезла из владений Аамутов, ей ни за что не удастся совместить это строительство с подготовкой к следующему серьезному военному походу.

Луна полнела и таяла. А Бансабира засыпала и просыпалась с одной мыслью: нужно больше золота.

* * *

На сорокоднев Виллины Тиранта доволокли уже в клетке, как военнопленного. Сколько король ни тряс племянника, Тирант ничего не говорил о местонахождении Гленна. А между тем, сразу после сорокоднева Тандарионы вступят в переговоры — Удгар прислал депешу с этим неукоснительным требованием.

И потому Нирох переживал все сильнее: он, скорее, командующий, чем дипломат, а лучший из таковых мотается где попало. Если в Гленне есть хоть толика жреческой силы, он должен почувствовать, что с единокровным братом неладное и, может, хотя бы это убедит его поторопиться в Кольдерт.

А то от Тиранта в клетке никакого толка. Нирох всегда чувствовал себя спокойнее в дороге, когда этот увалень скакал рядом, и чтобы рукоять меча — под ладонью.

* * *

Шиада, ведомая мужем, зашла в часовню королевского замка. Когда, после сожжения Тайрис, Берад сказал ей о необходимости четырех герцогов присутствовать на сорокодневе покойной принцессы Виллины, жрица не проявила ни тени интереса. Кэй переживал тоже, и чтобы хоть как-то справляться с ситуацией, Берад велел сыну оставаться дома. Его терзало собственное горе, чтобы бороться еще и с чужим.

Вся знать Иландара собралась проводить в последний путь мать наследников короны. И хотя здесь были братья, и Ронелих с женой Элайной, Шиада едва замечала их.

— Что произошло? — шепотом спросило Ронелих Берада во время крепкого рукопожатия, когда после объятий с сестрой стало ясно, что та переменилась. Берад отозвался кратко и сухо.

Растаг, Элайна и Ронелих обратили на Лигаров все сочувствие, на которое были способны. Им было хорошо знакома любовь к детям, и представить себя на месте жрицы казалось непостижимо страшным. Ронелих тут же с готовностью предложил сестре приехать в родной чертог погостить, а когда та не отреагировала, настойчиво повторил это Бераду, сказав непременно поразмыслить над идеей.

Они проговорили бы еще дольше, но в помещение часовни со свитой вошли Нирох и Гвендиор, а за ними — Шиада впервые встрепенулась — мужчины и женщины в церковном облачении. И когда короли расположились, слово взяла Гвен.

— Все знают, как безжалостно была убита принцесса Виллина, новообращенная Христа, и священник, очистивший ее от языческой скверны. Потому мы воздали ей по последней воле Отца Небесного, захоронив здесь, в усыпальнице дворцовой часовни. И потому именно в этой часовне мы проведем службу памяти нашей новой сестры в вере так, как того бы желала сама Виллина.

Не дожидаясь протестов, пришедшие священники затянули "Покой вечный". Шиада вздрогнула, почувствовав острую нехватку воздуха. Вскинула голову, начала пристально оглядываться. Лигар дернул жену за руку: чем не отповедь их собственной безвременной ушедшей дочери? Но Шиада выдернула руку, продолжая оглядываться.

— Шиада, — шикнул Берад, снова схватив за руку. На этот раз женщина не сопротивлялась, замерев в оглядке через плечо.

Берад, понаблюдав за женой, не удержался от любопытства и с тревогой тоже обернулся. Неужто Агравейн прибыл на прощание с сестрой? Или чтобы вести переговоры?

Но Агравейна здесь не было: в дверях часовни, пораженный увиденным, стоял Верховный друид Таланар.

* * *

Лицо жреца, темное и грозное, как никогда, не предвещало ничего хорошего.

* * *

"Я буду ждать тебя у себя" — прочла Шиада в синих глазах друида. Им не стоит быть причастными к скандалу в Иландаре, так что пусть жрица достоит службу до конца.

* * *

Когда, наконец, прозвучало последнее "Амен", и Шиада, было, вздохнула с облегчением, вперед снова вышла королева Гвен, и на этот раз за ней след в след выступила незнакомая девица. Невысокая, справедливо плоскогрудая брюнетка с испуганными глазами.

Шиада откровенно усмехнулась. Берад шикнул, обернулся на жену, но узрев непривычно циничное выражение лица, спросил:

— Что?

— Ангорат этого не простит. И Архон тоже.

— Чего не простит? — не понял герцог. Гвендиор ответила вместо жрицы, громко возвестив:

— Все мы знаем, что Христос был распят и восстал в третий день. Он возродился из ночи, чтобы принять на себя жертву раскаяния всех людей и дать нам надежду. Так разве не следует нам следовать Божьему примеру, страдая, как он страдал, любя ближних, как он любил и отыскивая надежду даже в самые скорбные дни? Все знают, что детям нельзя расти без матери, и чтобы Норан и Инна, главная драгоценность рода Страбон, не познали этой тяжелой участи, мы принесем в жертву память прошлого. Лорды и леди Иландара, сегодня принц Тройд дал согласие обвенчаться с леди Лоре из дома Ладомар.

Зал взорвался в неоднозначном шепоте. Не хорошо, конечно, вот так, на костях покойной, но с другой стороны, оно и правильно, зашелестело в рядах. Сейчас нельзя допускать неясности будущего. Да и дети, прав что, будут при матери. Но какая мать из девчонки, которой самой едва ли больше двенадцати?

От одного взгляда на сияющую и самодовольную физиономию Лорена Ладомара у Шиады подступил отвратительный ком к горлу. Как вышло, что совсем недавно она была в их наделе и даже не заподозрила неладного? Как давно самом деле существует сговор между Лореном и Гвен?

Поняв, что тут ответов не найти, Шиада посмотрела на короля. Пытаться понять, почему на подобный брак согласился Тройд бессмысленно — ее кузен был хорошим семьянином, но никогда не отличался сильным характером. Зато Нирох мог бы ответить на эти вопросы.

"Как ты допустил это, дядя?" — услышал Нирох посторонний голос в голове и поежился — не так уж это приятно, надо сказать. Нарочито, как мог, Нирох мысленно проскандировал:

"На кого бы я ни согласился — староверов, якобы убивших Виллину, или христиан, убивших ее взаправду — другие поднимутся с мечами наголо. Так какая мне разница, с кем будет спать мой сын, если у меня уже есть Норан? Я отдам его тебе, Второй среди жриц, которая делит ложе с христианином, доказывая всем, что мы можем жить в мире. Так я смогу уберечь страну от гнева Тандарионов, не обидев при этом христиан".

— Шиада, — шикнул Берад, подтолкнув жену локтем. — Хватит таращиться на короля.

Женщина не сразу перевела глаза на мужа, будто впервые вообще его здесь увидев.

— Прости, мне надо на воздух.

— Не вздумай, — Лигар схватил жену за локоть. — Мы должны поприветствовать невесту Тройда.

— Я сожгла собственную дочь, Берад Лигар, — зло прошипела Шиада. — И мне трудно стоять среди огней и этого тлетворного запаха. Мне надо на воздух. — Жрица вырвала руку из мужской хватки.

Берад поджал губы, но угомонился. Раздувать скандал при всех ни к чему, да и часть правды в словах Шиады есть: сейчас ей можно простить многое.

* * *

Шиада шла по наитию, не зная наверняка, где расселили Таланара, но дверью не ошиблась и застала друида стоящим у окна. Верховный жрец Праматери, облаченный в свежевыкрашенную синюю мантию, опирался на посох сморщенными руками, и когда женщина вошла, не шелохнулся.

— Светел твой день, Вторая среди жриц.

— Праматерь в каждом из нас, в сердце и разуме, на земле и на небе, владыка.

— И она не даст мне солгать, сказав, что никогда еще я не был так рад видеть тебя, — старец осторожно развернулся через плечо. Его волосы были так же седы, как жрица помнила, а глаза так же сини. Но голос звучал тысячекратно горче, чем прежде.

— Да и весь я чувствую себя не лучше, — подтвердил друид мысли жрицы.

Шиада прошла вперед и замерла в паре шагов от друида. Удивительно, но расположенность, которую жрица питала к Таланару, в разы превосходила ту, что когда-то связывала ее и Неллу. Храмовница заменила ей мать земную и помогла постичь замыслы Матери Вселенной, но в итоге все равно оказывалась гнетущей обязанностью, которой в один день должна была стать сама Шиада. Таланар был просто родным.

Странно, что это осознание пришло только сейчас, когда Ангорат в памяти жрицы постепенно истерся до облачного воспоминания.

— Но не тебе мне говорить о горечи.

Шиада отвернула лицо. Уголки ее губ неизменно смотрели вниз, а промеж бровей на прекраснейшем из всех женских лиц, созданных Праматерью, залегла тяжелая складка утраты.

— Она родилась в ночь Ангела Мудрости. Я верила, что Праматерь призовет ее, и так боялась не успеть побыть с ней подольше, — скрипучим и ослабленным от мук голосом обронила жрица.

Таланар ничего не сказал: он сам хорошо знал, что значит потерять дитя. Но он — не мог быть матерью девочки, обещанной его божеству. Друид сократил дистанцию меж ними и положил Шиаде руку на грудь. От его пальцев, от ладони разлилось удивительное, неповторимое тепло священного источника, вверенного в охранение всем Сирин и Тайи. То самое тепло жизни, которое поднимает на ноги уже представших перед Праматерью одной ногой. То тепло, роднее которого только молоко взрастившей матери. То тепло, которое единственно убеждает, что даже когда ты одинок, есть Те, кто тебя любит, даже если ты об этом позабыл.

Впервые со дня смерти Тайрис дыру в груди Шиады наполнило — светом и добротой. Впервые она ощутила, как на самом деле велика эта дыра — и как много потребуется света и доброты, чтобы заполнить все ее пустоту.

Шиада дернула плечиками и, закусив губу, заплакала.

— Тише, — Таланар отнял руку от женской груди и обнял жрицу, поцеловав в лоб.

Он более ничего не добавлял и не торопил, и совсем скоро Шиада отстранилась, утирая лицо ладонями.

— Помнишь, как мы говорили с тобой здесь несколько лет назад? — спросил друид.

— Помню, о, почтенный.

— Многое начертала Праматерь щедрой рукой среди звезд, сказал я тогда.

— И горек удел тех, кто умеет читать, — закончила жрица.

Они прошли к кровати друида и сели бок обок. Губы Шиады все еще дрожали от слез, и редкая капля еще нет-нет, скатывалась по щеке.

— В небесах воцарился Единый, что извит Переменами — и вот результат: все меняется.

— Нирох правда думает, что это лучшее из всех решений.

Таланар усмехнулся.

— Кажется, он надеется, что я уговорю всех, в том числе и тебя, отдать Норана Второй среди жриц на воспитание. Но я приехал не за этим.

Шиада, поняв мгновенно, обернулась на старца:

— Неужели она ждала, когда я похороню дочь? — без тени упрека спросила жрица.

— Она ждала многого, и не дождалась. Дай руку, дитя, и я покажу тебе все куда быстрее, чем мог бы рассказать.

Жрица протянула ладонь, и неожиданно крепкими пальцами Таланар поймал ее, сдавил. Шиада всхлипнула, вздрогнула — и в одно мгновение перед закрытыми глазами пронеслись все замыслы храмовницы, как если бы были ее собственными.

— Я не знала, — отозвалась жрица, когда видение закончилось. — Если бы Нелла только предупредила меня, я бы попыталась помочь Линетте.

— Нелла не винит тебя. Ты сделала то, что считала правильным, и этого достаточно. Ты не хуже меня знаешь, Шиада: начертанное Праматерью можно отсрочить, но нельзя изменить.

Жрица кивнула, впервые легонько улыбнувшись: сколько лет она не слышала этой простой, но такой непреложной истины?

Таланар меж тем поднялся с кровати, подошел к окну, возле которого прислоненным к стене стоял еще один посох. Обращая все внимание на друида, Шиада заметила его только сейчас. Удивленно наблюдая за жрецом, Шиада тоже поднялась и с готовностью приняла магическое орудие.

Древко было намного тоньше, чем посох самого Таланара — видно, что сделано под женскую руку. Да и дерево другое — достаточно коснуться, чтобы понять, насколько другая сила наполняет его. Во всю длину древка были нанесены ромбовидные насечки — знаки змеиной чешуи — промеж которых проглядывали символы бесконечности и солнца. Навершие и вовсе представляло собой голову древнего Змия-Дракона с черными бусинами глаз из обсидиана, в пасти которого переливался идеально круглый отполированный малахит.

Не посох — шедевр, — восхитилась жрица. Лишь один человек мог позволить себе отправить подарок такой формы и с такими узорами.

Шиада перевела глаза на друида, и Таланар впервые заметил в них проблеск чувства. Жрец улыбнулся и медленно кивнул:

— Нелла передает свое благословение и вручает его тебе. Мне нет нужды объяснять тебе значение всех элементов узора, но я все-таки скажу, что сам посох для тебя лично вытесал Артмаэль из сосны в чаще Наина Моргот.

Шиада вздрогнула.

— Священная чаща храма Матери Сумерек и Госпожи Воздаяния, где проходят состязания инициации для посвященных Ей, — проговорила она вслух, будто распробовая на вкус то, что прежде было близким. Она служила когда-то в этом храме под началом друида Артмаэля и много раз помогала ему готовить состязание для мальчиков и помазание для посвящения. Из сосновой смолы, это обязательно, ведь сосна символизирует верность долгу, так Артмаэль всегда учил. Неужели он по-прежнему возглавляет его?

— А что тебя удивляет? — посмеялся Таланар. — Артмаэль даже моложе твоего мужа и полон сил и знаний, — Шиада никак не отозвалась, продолжая беззвучно переводить взгляд со жреца на дивный дар в руках. — Ты можешь вернуться, Шиада. Двери дома открыты, когда бы ты ни пришла.

Шиада жадно вскинула глаза:

— У меня есть вариант поехать к ним с тобой?

— Конечно. Но есть и выбор.

— Я не вернусь с Берадом, если ты об этом. Я… — взгляд друида заставил женщину замолчать на полуслове и осторожно уточнить. — Ты не Берада имел в виду?

— Его тоже, если ты захочешь. Но находиться в Иландаре теперь небезопасно для тебя, Вторая среди жриц, — Таланар заговорил тем тоном, который от него можно было слышать только в обрядах, и Шиада строго подняла голову, внимая словам мудреца. — Сайдр передал мне твой вопрос, дитя. Протяни руку и взгляни, похожа ли та, кого я помню, на ту, что ты ищешь?

Шиада послушалась, и спустя мгновение ей открылось видение из прошлого Верховного друида, который давным-давно, путешествуя по Этану, встретил бойцов Храма Даг — Тиглата и Бансабиру, отмеченную рукой Матери Воздаяния. Едва Шиада сама увидела их, с трудом воскрешенных в памяти Таланара, как содрогнулась и выпустила руку старца. Со сбившимся дыханием она уставилась на друида с вопросом:

— Ты знаешь, где она, о, всемудрый?

— Нет, — покачал головой Таланар.

Шиада вдумчиво кивнула, осмысливая пережитые во видении впечатления.

— Но есть тот, кто знает? — пробормотала Шиада, и Таланар кивнул, хотя понимал, что вопрос адресован не ему.

— Я даже не понимаю, зачем она мне нужна, — растеряно прошептала жрица.

— Тем более этого не могу знать я, — усмехнулся друид. — Но раз Праматерь ведет этот разговор с тобой, тебе и выяснять.

Друид замолчал, оставляя все дальнейшие решения Шиаде. Она перебирала в голове доводы — так лихорадочно, как не могла соображать уже несколько недель со смерти Тайрис. Наконец, жрица собралась с духом.

— Мне поговорить с ним? — спросила она, и Таланар понял, что речь не о Тиглате.

— Решать тебе, Вторая среди жриц, — со всем почтением отозвался старец.

Таланар глядел в лицо Шиады и, наконец, узнавал в ней Сирин. Никогда человек не бывает столь решителен, как в минуту, когда нашел свой путь.

— Будь уверенна, как сейчас, всегда. Не отчаивайся — для отчаяния нет в жизни ни места, ни поводов. В противном случае, всю жизнь стоило бы считать отчаянием и всю жизнь стоило бы страдать, как страдал распятый христианский Бог. А у людей нет на это права — они выжидали сотни и тысячи лет, чтобы воплотиться и прожить эту жизнь. Эту, и никакую другую, — и, переложив руку на щеку молодой женщины, друид закончил. — Нельзя отчаиваться в собственном выборе.

— Хорошо, — с болью в сердце согласилась жрица.

— Так ты поедешь со мной? — напоследок уточнил друид. Шиада качнула головой. — Тогда вот, — он приобнял посох из орешника локтем, чтобы высвободить обе руки, и из-под рукава снял с запястья массивный золотой браслет. Не мешкая, надел Шиаде на предплечье, ибо с тонкого женского запястья украшение непременно свалилось бы. — Вот, — повторил друид. — Много или мало, но в нем сохранилась часть моих молитв. Надеюсь, в час крайней нужды их хватит, чтобы уберечь тебя. Но не рискуй лишний раз, дитя. Твой долг перед всеми верующими в Всеединую Мать Богов и людей — жить.

"Хорошо" — Шиада пристально посмотрела в синие глаза старика. Тот еще ненадолго задержал руку на женском предплечье, будто обнимая напоследок, а потом отступил и снова всем весом оперся на свое орудие колдовства.

— Иди.

Шиада ощупала взглядом каждую складку на лице друида и каждую — на его одежде.

— Светел твой день, — проговорила жрица с достоинством, выделяя каждое слово, — о, почтенный.

Она поклонилась и, плотнее взяв древко посоха, повернулась к двери. Голос старца настиг ее тут же.

— Нелла дала тебе меч. Я — дал щит. Но, кажется, Праматерь тоже приберегла дар.

Шиада замерла, не оборачиваясь: эти слова не должны быть услышаны ею с глазу на глаз.

— Я слышал, Молодой король Архона потерял не только сестру, но и супругу. Бедняжка скончалась родами вместе с ребенком, к сожалению.

— Да благословит ее Нандана, Царица упокоения, — вежливо отозвалась жрица, ощутив как никогда полную грудь воздуха — и сил.

* * *

Берад сбился с ног, выискивая Шиаду по всему замку, да еще с таким видом, будто совсем не обременен ее отсутствием и вообще не ее ищет. Даже то, что Ладомар обставил его, выдав дочь, которую обещал Кэю, за Тройда, не злило его так сильно. Он спрашивал явившегося Таланара, Элайну, Ронелиха, Растага, даже Тройда и Нироха терзал вопросами. Но Шиады нигде не было, и Берад вконец извелся.

Наконец, к нему подбежал один из мальчишек-слуг и передал, что герцогиня Лигар просит его встретиться с ней на холме за крепостной стеной. Миледи также сказала, поведал мальчик, что лорд герцог может взять любое количество охраны, если сомневается, не западня ли это Лорена Ладомара (тараторил мальчишка слово в слово), но поговорить им будет лучше все-таки наедине.

Берад, в сердцах прокляв жену сто раз, потом списав все на расшатанные нервы измученной матери, все же последовал за мальчонкой, кликнув по дороге Ганселера, которого на этот раз пожелал взять с собой.

Шиаду он увидел заодаль. Одинокая фигура на холме в черном не то платье, не то плаще, и почему-то с какой-то клюкой.

— Шиада, — махнув мальчишке и Ганселеру ждать позади, Берад спешился (пришлось воспользоваться лошадьми, иначе дорога заняла бы не один час) и решительно направился к жене, из которой давным-давно пора было выбить всю дурь. Мальчишка тут же поспешил вернуться, не его это дело. А Ганселер поймал поводья кобылицы господина и теперь придерживал.

— Что опять происходит?

Она обернулась, и Берад, поймав за руку, с силой встряхнул.

— Разве я не говорил, чтобы ты не смела позорить меня? Почему всякий раз, когда мы оказываемся в столице, ты ведешь себя, как последняя шлюха? Милостивый Боже. Ганселер, кидай ее поперек лошади и вези домой, раз ей так претит столица. Клянусь, отныне если хоть раз ты покинешь родовой замок Лигар, я отрублю тебе руку.

— Не вмешивай в это Ганселера, — произнесла жрица тихо.

— Тогда объясни, что стряслось на этот раз? Опять Агравейн? Или предзнаменование Богини? Что, Шиада?

— Ты знаешь, что, Берад. Пришло время сказать тебе спасибо.

— Я не поним…

— Ты все прекрасно понимаешь. Ганселер, — обратилась женщина, — не подождешь чуть подальше? Нам стоит поговорить наедине.

— Сожалею, миледи, — отозвался Ганселер тоном, по которому даже Берад понял, что тот и впрямь сожалеет. — Но я своими глазами видел, как вы обездвижили человека на добрые полчаса, не сделав ничего. Мне следует держаться поближе к лорду.

Шиада кивнула, принимая их выбор.

— Мы и поговорим наедине. В замке, — заорал Берад со всей злобой усталого и замученного человека.

И вдруг замер, ощутив, как по позвонку пополз ледяной пот. Откуда бы? Берад не отводил взор от лица Шиады, которое, преображаясь, менялось до неизвестных прежде выражений.

— Ты не заставишь меня делать то, чего я не хочу, Берад. Мы можем поговорить сейчас, потому что другой возможности у нас не будет.

Берад поджал губы. Посмотрел в любимые и истерзавшие его чернильные глаза. Она серьезно?

— Что произошло? — спросил он женщину.

— То, чего нельзя было избежать. Ты же знаешь, что такое долг.

— Какой еще долг? — взмолился Берад, едва не валясь на колени от усталости.

— Долг перед культом, который я выбрала на заре лет.

— Но ведь я принял тебя со всем твоим культом. Господи, Шиада, — в отчаянии взревел Берад. — Разве я не выделил комнату тебе для святилища, чтобы ты могла совершать свои ритуалы? Разве не выбрал тебя от того, что принял твой дар видеть будущее? Разве не смирился с твоей бесцеремонной привычкой лезть к другим в головы или с твоим кошмарным талантом отбрасывать туманы движением руки? Или в моем замке тебе не говорили благодарности за целительское мастерство и за талант из ничего разжигать костер в стуженые зимы, когда не хватало дров? Разве я не превратил, против воли отца, свой дом в рассадник старой религии, в конце концов?

Закончив, он тяжело дышал и смотрел в упор, обиженный несправедливостью, с разбитым сердцем и мечтами. Ну неужели она уйдет вот так просто? Будто ничего не было? Будто вместе они не похоронили дитя?

Шиада подошла к мужу вплотную, положила руку на щеку и посмотрела в глаза, принимая на свою совесть вес мужской горечи и боли — от такой безвременной и двукратной потери. Он, конечно, все понял. Порой он понимал очень быстро.

— Берад, милый, я не умею из ничего разжигать костры или призывать дождь. Я не умею видеть будущее или прошлое, не умею отбрасывать туманы движением руки, не могу, как сказал ты, Ганселер, обездвижить человека на добрые полчаса, и тем более, я не могу читать чужие мысли.

— Ты теперь издеваешься? — зло усмехнулся Берад, отбросив с лица женскую руку. Шиада не стушевалась.

— Все, что мне дано — это знать, что пространство и время лишь иллюзия. И зная это, я могу преображать их.

— Шиа…

— Я не разжигаю костры, Берад. Я делаю так, что условия, в которых никак не может разгореться пламя, сменяются условиями, в которых огню есть место. Я не могу заставить небеса изливать воду — я всего лишь могу взять дождь там, где он есть и через завесы миров перенести, куда нужно. Поэтому нам всегда говорили, что закрыть завесу в одном месте и открыть в другом — не трудно, но трудно понять, когда это можно сделать, а когда нет. Что, если дождь, который я призову, должен был спасти деревню от засухи или затушить лесной пожар? Что, если костер, который я развела для себя, должен был согреть обездоленную семью на далеком севере? Скольких я обреку на смерть, решив неверно? Ведь мне не дано знать, где именно истончится завеса между мирами и откуда придет ливень или огонь.

— Шиада, — позвал Берад. Все это — слишком много слов, и слишком много того, о чем он не готов думать сейчас. Но жрицу было не остановить.

— Как мне не дано знать будущее, — продолжила Шиада.

— Госпожа, лет шесть назад и лорд, и я были свидетелями…

— Ганселер, это не будущее. Это последствия выбора, который могу сделать я или кто-нибудь другой. Я могу посадить неизведанное зерно и отправить часть себя туда, где станет ясно, какое дерево из него вырастет. Но что, если зерно посажено без моего ведома или если торговец, у которого я купила зерно, сказал мне, что это яблоня, а на деле — ива? Что я смогу изменить, когда посажу это якобы яблочное семя в саду и буду ждать урожай? Сколько в будущее ни смотри, его не изменить, когда поступок уже совершен. То же самое в прошлом: я могу лишь узнать, но не изменить. Я не могу слышать, о чем ты думаешь, но могу отослать часть себя в то измерение, где мысль это и есть единственное возможное слово, и только так я могу понять, что происходит в другой голове. Праматерь, Берад.

Шиада всплеснула рукой и заходила из стороны в сторону, опираясь на подаренный посох так, будто делала это всю жизнь.

— Вы же оба знаете эти безумные легенды, будто Ангорат находится в Летнем море и только посвященные знают дорогу. Но разве ты, Берад, в молодости не переплывал Летнее море?

Берад только молча кивнул.

— И там ничего нет, не так ли?

— Так, — признал мужчина.

— В Летнем море нет ни одного острова — это все знают, как и то, что для моря оно слишком уж маленькое, и чаще его зовут озером. И ты ведь давно уже знаешь правильный ответ? — Шиада сама кивнула головой. — Правильно, Ангорат находится не в Этане. Его нет в Этане, он за нашим миром, и чтобы попасть в него нужно всего лишь на мгновение истончить завесу. Это можно сделать где угодно, но в Летнем море это сделать легче всего, потому что Тандарионы и племена из Ургатских степей тысячелетиями верили, что проход именно там и тысячелетиями для посещения острова отверзали завесу у Часовых. Там она истерлась, как истирается любая ткань. Видишь, как все просто?

— Это ни черта не просто, — шепнул Берад, растерянный окончательно.

— Мы ведь сами видели, как вы заставили замереть ту жрицу.

— А Сайдр, — признался Берад, — тот тип, твой знакомец, однажды заставил замереть меня.

— Никто из нас не может изменить природу человека или заставить его замереть. Но время — не природа человека, это иллюзия, и я могу остановить его вокруг человека, не давая ему пошевелиться. Хотя человек продолжает думать и чувствовать.

Наблюдая за мужчинами, жрица тоже сникла:

— Вот вся моя сила, и другой у меня никогда не было.

— Ведь если бы ты была властна над людьми, — наконец, уловил Берад, — наша дочь…

Шиада сглотнула, отведя заблестевшие глаза. Да, будь у нее власть над человеком, Тайрис сейчас стояла бы рядом, рука в руке.

— Наше время закончилось, Берад, — сказала жрица вслух. — И это было хорошее время. Поэтому я говорю тебе спасибо. Как и тебе, Ганселер.

— Да зачем ты вообще жила со мной? — лицо Берада перечеркнуло ладонью ненависти.

— Потому что никто другой не был бы ко мне так заботлив, а вернуться на священный остров я не могла, — честно отозвалась женщина. — Поэтому — спасибо.

— На черта мне твое спасибо? — крикнул Берад, срываясь. Подлетел, ударил, встряс.

— Ты прав, тебе оно ни к чему, — ответила жрица, приходя в себя от звона в ушах. — Поэтому, если ты захочешь, я сотру себя из твоей памяти и памяти твоих людей. Тайрис, — жрица вздохнула, — больше нет, и ничто не напомнит обо мне. Но я не могу сделать это без твоего согласия.

— А к чему оно тебе? — разошелся Берад. Всплеснул руками, отстранился от жены, как от чумной. — Сколько раз ты спрашивала согласия, перед тем как залезть мне в голову? И к чему ты вообще спрашиваешь теперь? Могла бы все сделать, как хочешь сто раз, разве нет? Откуда я знаю, что ты и так этого не делала? Откуда я знаю, что Тайрис, которую я помню, не плод моей измученной фантазии, навеянной твоими демонами? Что ты сделала со мной, Шиада?

Берад схватился за голову.

Шиада сжала дрожащие губы. Под столь же дрожащими ресницами влажнели красивые черные глаза. Жрица набрала полную грудь воздуха — и Берад понял, что его опять настигло омерзительное чувство полной бездвижности.

— Не смей, ведьма, — заорал он. Шиада подошла очень близко. — Расколдуй меня немедленно, — и надолго приложилась к губам Берада. Потом отступила на шаг и широко раскрыла глаза.

— Тебе, — она облизнулась, — не нужно меня прощать. И не нужно даже пытаться, Берад Лигар.

Она сделала шаг назад, потом еще и еще. А потом развернулась спиной, накинув черный капюшон плаща, и, опираясь на посох, побрела вперед, в неизведанный сумрак. Одна. Без всего и всех. Хотя заклятие пало вместе с поцелуем, Берад так и не мог пошевелиться, наблюдая, как в закатных лучах удаляется одинокая фигура.

— Кажется, — хрипло шепнул герцог, — она все же наколдовала дождь.

— Разве? — переспросил Ганселер, поглядев в небо. — Я не вижу туч, да и сухо как — то. Милорд?

Милорд коротко всхлипнул и быстро, рваным жестом стер с лица слезы обиды.

Обдуваемая ветрами фигура на вершине холма не сбивалась и все шла. Но вот случился какой-то странный шаг, и еще один — будто женщина повисла над воздухом или ее ноги стали невидимы. Потом в воздухе растворились туловище и плечи. Хотя мгновением раньше жрица была не так уж далеко (Берад мог поклясться, что с легкостью подстрелил бы ее из лука даже в подпитии), ее вдруг стало не видно.

И Берад понял, что вот теперь жрица исчезла вовсе.

Истаяла, как наваждение.

Растворилась, как аромат.

Развеялась, как дым.

А была ли она вообще?

ГЛАВА 3

Ожесточились ветра, охолодели ночи и дни, зазолотились деревья. Воздух наполнился легкими облачками пара на каждом выдохе. Хвоя, густым ковром устилавшая склоны ближайших вершин и подножья Астахирского хребта, стала темнее и ярче, как древний драконий панцирь. Белоснежные вершины над склонами и скалистыми взъемами сияли как опаловые зеркала на Вратах в Залы Праматери. Бездонное море, омывавшее Пурпурный танаар за хребтом и на северо-востоке, помрачнело, приобретя леденящий душу цвет железа.

Бану позвала с собой Гистаспа, не думая, уже по привычке. Как бы нагло он ни поступал временами, Бансабира вынуждена была признать: генерал стал ее тенью. Белой, как призрак, и неотступной, как возмездие. Гистасп по сей день внушал тревогу (и не без причин) — и Бану по сей день полагалась на него, как в начале. Даже сильнее, чем в начале. Кажется, ей становилось ясно, почему Сабир Свирепый так надеялся на нее, а, наблюдая, как надежды сбываются, гордился. Покойному тану несказанно повезло: он повстречал человека столь же прозорливого, как он сам, и как он сам, принадлежащего клану Яввуз. Первое гарантировало успех, а второе — единство целей. И, чтобы наверняка заручиться верностью дочери, Сабир Яввуз предложил в обмен то, что мог: кресло тана и время владыки.

Бану не сомневалась в Рамире, когда тот был на ее стороне — его вела память о былой дружбе. Она доверяла Юдейру — его вело сердце, повзрослевшее за один день, обветрившееся в непогодах военных шатров. Маленькая танша давно верила Гистаспу, но что двигало им, разобрать не могла никак. И от этого — переставала доверять себе. Привычка и тревога в ней сходились внахлест, как два светила в небесах в минуты затмения.

— А, эт' вы? Заходите, нечего стоять на ветру, — перекрывая свист ветра, приветствовал корабел и снова, как бывало нередко, потащил Мать лагерей за руку. Гистасп только в недоумении поднял брови: вот так просто?

Они поднялись на старый фрегат, бывший флагманом Пурпурного флота еще в годы правления тана Бирхана, деда Бану, и устроились в просторной каюте капитана. Судно давно стояло на мели и было облюбовано старым корабелом, как родные пенаты. На заре лет Ном продал душу Морскому Богу Акабу, только годы неумолимо делали свое дело, и в минувшей Бойне корабел оказался не участник. Впрочем, может, оно и к лучшему? Вон у него какая семья здесь, на море: удальцы-фрегаты, красавицы-тартаны, сестры биремы и триремы, совсем непохожие близнецы — дромоны и галеи… Да и эти морские крысы, матросы, чтоб их, тоже ему как семья. Того вон Ном знал мальчишкой и по кабакам шлялся еще с его отцом, а вот этого — своей рукой вытащил из вод, когда их судно проходило в месте недавнего крушения. Все они его дети, всем еще предстоит окунуться в волны крови и железа — и повзрослеть.

А Ном уже вырос, хотя все еще изредка любопытничал, что будет завтра. Завтра вот этот сгинет в пучине, а вон тот даст подзатыльник дочери и скажет, что уж лучше — баба на корабле, чем в борделе. Хорошо, что Бойню Красок Ном пережил в тылу. Морских сеч было не так уж много, никакого тебе подвига перед смертью. Да и если хочешь увидеть внуков, стоит дожить до почтенных лет.

* * *

Матросы и морские офицеры, приветствовавшие таншу принесли горячего вина со специями, сыра из козьего молока, вчерашнего хлеба — танша как всегда без предупреждения, знали бы, подготовились. Прибывшие немного поболтали, а когда согрелись, Бану отослала Гистаспа пройтись.

Корабел тут же забавно поджал плечи, вздернул брови, улыбаясь, потер перечерченные венами ладошки.

— А, — оживился он. — Говорим наедине? — Ном заерзал на стуле и как-то весь расположился. — Ну-с, что привело нашу госпожу?

Да он флиртует, — с усмешкой осознала Бансабира и чуточку развеселилась сама. Будто бы приехала сюда попросту поболтать, о том, о сем, а не обсудить одно гнусное предприятие. Похоже, когда у Серта будет полно дел, а Гистасп начнет мозолить глаза, она, Бансабира, будет частенько наведываться сюда. Да и почему нет?

Танша потерла ладошки в ответ. Глаза сверкнули смарагдами.

— Есть одна затея.

— Затея — это отлично. Ну так, делитесь, милая.

Пожалуй, и стоило бы ему сказать, что даже вдвоем не стоит фамильярничать, да язык не поворачивался.

— Думаю, тебе известно, где и как я выросла.

— А, ну да. Болтали всякое, — Ном махнул рукой с таким видом, что стало ясно: знать он знал все, но сплетничать не привык. Да и какая разница, где, что и как было когда-то там в прошлом, если сейчас явно намечается нечто стоящее? Она всегда делает нечто стоящее, давно смекнул Ном.

— С четвертого года обучения в Храме Даг все воспитанники выходят в море ловить пиратов. Так мы приобретали опыт, приноравливая то, что выучили наедине с наставником, к ситуации, которую нельзя предугадать.

— Дурь. Еще прибавляется дури — без нее трудновато в пятнадцать ловить пиратов.

— Мне было поменьше, но это детали, — улыбнулась Бану и добавила немного вдумчиво. — Ты ведь знаешь, корабел, как переменчива погода на море.

— Да-да, — почти нараспев согласился Ном. — Сегодня ветер дует с юга, а завтра с востока. Сегодня звезды подглядывают за рыбами, а завтра — рыбы за звездами. Так?

Мгновенно сообразил, уловила Бану.

— Так.

Бансабира согласилась, замолчала и облизнулась, размышляя.

— Да вы спросите, госпожа, — посоветовал Ном. — Вы же все равно здесь главная, так чего колеблетесь?

Женщина усмехнулась.

— Какими качествами должен обладать пират? Где мне их найти и сколько? И что можно ограбить?

Ном всплеснул руками:

— Вот это другое дело. Больше похоже на вас.

— Так что насчет пиратов? — Бану, конечно, льстили такие выпады, но она все еще не знала, как реагировать на похвалы.

Ном принялся загибать кривые пальцы:

— Сноровка, отчаянная голова и любовь к выпивке, — со знанием дела подытожил он.

— То есть, — вздернула брови Бану, — все мое войско может сгодиться?

Ном потер подбородок, посмеялся.

— Ладно, я подберу команду.

Бансабира покачала головой:

— Мне мало одной.

— Хо?

Бану развела руками: мол, что поделать, понятия не имею, как так получилось.

— И сколько нам надо? — старик в предвкушении воодушевился несказанно. Вино зарумянило ссохшиеся щеки, зажгло глаза, предвестие авантюры расшевелило кровь и воображение.

— Надо спустить на воду половину кораблей.

— С… сорок?

— И построить еще двадцать, — Ном вытянулся в лице. Бану добила:

— А потом еще двадцать.

— Не думал, что вам так нравится золото.

— А мне и не нравится.

Старик смекнул. Чуть наклонился к столешнице и, глянув влево-вправо, заговорщески прошептал:

— Наделали шума за войну на суше, теперь собираетесь и на море? Что ж, если хотите…

— Никакого шума, — осекла танша. Ном выпрямился и даже отстранился от стола.

— Тогда я ничего не понял, — сообщил старик.

— Мне нужно построить город, о котором не будут знать за пределами чертога.

— Хо…

Ном, играя бровями, похмурился, поджал уголок губ, потом другой, причмокнул, будто обсасывая мысль, и заявил:

— Мне кажется, это не так уж много денег, между нами. Уж на один город маленькая танша награбила.

— Только строить его некому.

Ном впервые на памяти Бансабиры нахмурился и так надолго умолк.

— Вы серьезно? — уточнил он, наконец.

— Мир велик, мы найдем все, что нужно.

— Мы отнимем все, что нужно? — в голосе корабела зазвучала ирония.

— Мы возьмем, — настояла Бану.

— И заплатим кровью? Это хотите сказать?

— Кровью можно рассчитаться даже с Богами. То ли дело — с людьми? — философски заметила танша.

— И сколько вы хотите?

Бансабира неторопливо выпила вина. Все сомнения на этот счет — хотя бы на этот — она смогла отбросить за недели раздумий по возвращению из странствий.

— Я пообещала зодчим десять тысяч рук. Но я не могу позволить себе отправлять на строительные работы солдат из армии.

— И это значит…

— Две тысячи есть.

— Остается еще восемь… Восемь… Куда ж вы денете восемь тысяч рабов, когда они закончат? Если хотите удержать рабство в тайне, надо что-то придумать.

— А о чем тут думать? — подивилась Бансабира. — Северное море велико, и в нем полно хищной рыбы. Да и, знаете ли, наших собак тоже надо кормить.

Было непохоже, что корабел как-то смущен, скорее озадачен тем, как быстрее решить задачу.

— А те две, которых вы насчитали в поселениях вокруг чертога? Вы что, верите, что они не проболтаются?

— Проболтаются еще как, — усмехнулась Бансабира. — Даже при том, что им будут платить за работу, и они не являются рабами. Но, когда это случится, все будут думать, что рабов прислал Ранди Шаут из Алого танаара в обмен на свою свободу. Алых на севере по сей день ненавидят все, так что вряд ли кто-то расстроится.

Ном признал справедливость танского замечания и попросил минуту еще поразмышлять. Бансабира взмахнула рукой и велела стражнику снаружи каюты принести еще сыра. И меда, если вдруг отыщется.

Прошло минут пять, принесли сыр, отыскался мед, а вот Ном с комментариями не торопился.

— Октябрь начался два дня назад, — наконец, заметил старик. — И дело к зиме. В Северное море сейчас лучше не выходить.

— Именно поэтому у тебя есть срок до лета: собрать команду, подготовить имеющиеся корабли и изыскать способ сделать так, чтобы о поставке рабов с моря не узнал никто. Зодчие за это время изучат все возможные места и выберут одно, наиболее подходящее.

— А вы? — поинтересовался Ном. — Что вы планируете сделать к этому сроку?

Бансабира замерла от удивления с куском сыра на полпути ко рту. Вот это наглость.

— Да ладно вам, — подначил старичок, к которому вернулась привычная веселость.

Кажется, если бы Ном сидел не напротив, а рядом, именно сейчас ткнул бы ее локтем в бок. Вот вроде и надо одернуть, а совсем не хочется.

— Понятия не имею, — с усмешкой отозвалась женщина. — Что-нибудь придумаю.

— Хотите совет?

— Пожалуй, нет. Я и сама прекрасно испорчу себе жизнь, — с искренней улыбкой отозвалась женщина.

— Да что вы, танша. Я умный, — поведал корабел, — я хорошо посоветую. Знаете, — он взял доверительный тон, — на море все легко. Если шторм — сиди в порту, если погода хороша — поднимай парус, — Ном волнообразно повел в воздухе рукой, не очень уверенно изображая паруса. — Видите?

— Нет, — честно призналась Бану.

— Все легко, — не унывал Ном. — Человек, лишенный сомнений — счастлив. Вы не сомневаетесь насчет восьми тысяч людей, которых пригоните сюда рабами и которых скормите через десять лет каторжных работ рыбам или волкам. Я даже готов поспорить, вы уже знаете, откуда их везти.

Бансабира поперхнулась, не зная, смеяться или плакать. Пока получалось нечто близкое к первому.

— Ты что, всерьез считаешь, что это делает меня счастливой?

Ном снова махнул рукой, будто утомленный необходимостью говорить очевидное:

— Аааа. И так ясно, что всяких рукастых, умных, каких-нибудь хороших торгашей или сказителей вы и в шахты-то не погоните. Кого-то наверняка завербуете шпионом и пошлете обратно, оставив пару заложников. Речь о том, что, сделав выбор поступить так, вы больше не беспокоитесь о нем. Он вам не докучает, и вы — спокойны. Поверьте старику: счастье — это когда тебя ничто не тревожит. А вы явно чем-то замучены.

— Так заметно?

— На самом деле, не очень, — сознался Ном и попытался объяснить, жестами указывая на свое лицо. — У вас кожа белая, поэтому, когда все плохо, особо не ви…

— Заткнись, — беззлобно перебила Бану.

— Тогда — обещайте, — тут же перестроился Ном. Мальчишка, ей-богу. А у самого — уже и зубы, и волосы повыпали.

— Торгуешься? — Бансабира поддержала тон беседы.

— Приходится, — пожаловался Ном, пожав сухими плечиками.

— Чего тебе?

— Хочу помереть с родней, — самодовольно сказал Ном. Бану изобразила в лице озадаченность. — Я, знаете, женат на волнах. Морской бриз мне — как детский смех. Когда пойму, что время пришло, сам выйду по пиратские души. Ну, если, конечно, какая другая морская заварушка не подвернется до той поры. Тут — пообещайте, что возьмете меня в авангард, несмотря на возраст. Море для меня — как мамкино пузо, а на суше я видал мало хорошего. На суше — все сомневаются.

Бансабира присмотрелась: кто бы мог подумать, что за извечной широтой улыбки кроется такая тихая и такая большая печаль?

— Какой еще возраст? — с легким пренебрежением спросила танша, откидываясь на кресло. — Ты самый опытный корабел и твое участие не обсуждается. Вздумаешь спорить — вывезу весь эль с верфи.

Ном подобрался мгновенно. Его лицо засияло так, будто где-то внутри старичка кто-то зажег большой праздничный фонарь.

— Тогда куда путь держим, а, танш'?

— Да есть одно место. Если обогнуть земли Маатхасов и дать немного на юго-запад, выходя в пролив Великайни Рог, будет самое оно.

— Вы про Орс что ли?

Бансабира явно заинтересовалась:

— Бывал там?

— Ха, — заявил Ном. — Да я, когда молодой был, даже на том свете бывал. Про этот и говорить нечего, — похвастался старичок.

— Тогда доверяю это тебе. Держи меня в курсе. Откуда планируешь брать людей?

— Ну, для начала — из кабаков. А частью — из вашей академии. Поэтому мне б хорошо какую-нибудь бумагу, чтобы они могли выдать мне парочку обученных надсмотрщиков, и чтобы не отказывались погонять оболтусов, которых я соберу.

Бансабира захохотала:

— Ох, чую, как Бирхан будет недоволен. Я без конца сваливаю на академию все новые заботы. Ладно, это временно — переживет.

— Жизнь вообще — перечень временных неудобств. Так что все всегда лучше, чем кажется.

— Я запомню, — рассмеялась Бану и поднялась. Ном встал тоже. — Заеду в академию по пути в чертог и отдам нужные распоряжения. Перво-наперво, раз уж знаешь, что да как, наметь, где достать больше дерева, камня, железа, золота и рабов. Потом раскинем приоритеты и решим, что нужнее первым.

— Вы не тревожьтесь, — Ном обошел стол и принялся провожать госпожу. — Я все сделаю, как надо. Меня пинать морских крыс еще ваш дед поставил, так что соображу уж. Да и, — Ном чуточку отошел, приосанился, выпятив сухощавую грудь и закинув голову, чтобы смотреть Бансабире прямо в глаза, — мужчина я или нет, в конце концов? Все будет. А вы лучше пока побудьте маленькой девочкой и передохните. И если все еще сомневаетесь в чем-то, поезжайте на север. Дальше, к хребту, и не сейчас, а где-нибудь к зиме. Взберитесь на вершину, осмотритесь. Вы хоть знаете, как много вам принадлежит?

Бансабира, не отвечая, молча улыбнулась.

— Там, конечно, непросто, среди круч Астахира. Уже в ноябре плевок застывает, не долетая до земли, вам поди уже это говорили, и не зря. Ближе к небу ветры сильнее, воздух колючее и жжется страшнее самой ядреной крапивы. Но, знаете, при всем этом там дышится легче, чем в любом южном порту.

— Потому что все сомнения застывают от холода и осыпаются ледяной крошкой?

Старик захихикал:

— Ну, я не такой поэт. Но сомнения от холода позвякивают тоже.

Бансабира рассмеялась в ответ.

— А до тех пор займитесь чем-нибудь обычным. Хватит подвигов без отдыха. Побудьте с сыном. Когда я бываю в чертоге по делам, всегда вижу, как одинок этот ребенок. Он растет без вас, а без матери трудно. Вы ведь сами знаете.

Бансабира снова улыбнулась — грустной улыбкой горького опыта.

— Ну, ладно, — Ном не то, чтобы смахнул слезу, но по глазу зачем-то мазнул пальцем. Потом приблизился к танше вплотную, коротко поклонился, бесцеремонно развернул от себя.

— Идите уже, — и напутственно потрепал по плечу. Бансабира коротко оглянулась, поблагодарив взглядом, и пошла к ожидающему Гистаспу. Хватит болтать.

* * *

Выслушав очередную проповедь от Тахивран по поводу своего потенциального бесплодия, Джайя, проглотив обиды, отправилась к царевичу. То есть ахрамаду, мысленно поправила себя женщина.

Кхассав быстро обнаружил, что ему нравится беседовать с молодой женой. Ее, мягко сказать, интересный взгляд на вещи слишком отличался от его собственного, и, будучи жадным до всего нового, Кхассав с увлечением ловил Джайю по всем коридорам и садам и тащил болтать о ерунде. Особое, конечно, удовольствие доставляло подтрунивать над законченной моралисткой.

Его жизненный путь был совсем не похож на ее. Начало юности ахрамада пришлось на начало Бойни Двенадцати Красок. Поэтому Тахивран всячески оберегала его и, как главную надежду государства, быстро спровадила за море. Усадила на корабль и под охраной отправила изведывать земли дальше на западе. Мы — Тени Богов, сказала Тахивран, и должны нести их свет и тьму. Потому езжай дальше, открывай земли и неси культ Праматери и Владыки вод Акаба, Ее Достославного Сына, как тот, кто однажды станет первым в стране жрецом Их обоих. В конце концов, напутствовала госпожа-мать, наведайся в Мирасс, освой законы торговли с этой страной. Потом держи путь к архипелагу Великого моря. Бледные острова присягали в разное время Ясу именно так: всегда находились ахрамады или раманы, которые отправляли сначала танов с мечами наголо, а потом — дипломатов и жрецов.

И Кхассав послушно пустился в плаванье с отборными морскими силами Гавани Теней — заядлыми знатоками всех театров, таверн и борделей за Великим морем. Он многое узнал, многому научился. Привез себе из странствий несколько отборных красоток, которых, увы, мать тут же распределила в столичные кабаки. Он видел разных мужчин и разных женщин и бывал и с теми, и с другими. Он боролся в бойцовских ямах и насмотрелся на верблюжьи бега, заставал выступления выдающихся акробатов и видел лучших объездчиков лошадей, слышал самые древние сказания Ангората — и не где-нибудь, а на Ангорате, куда самым неожиданным образом был приглашен Верховной жрицей как следующий раман великодержавного Яса.

Теперь Кхассаву нравилось говорить с Джайей. Побывав на западе, он не заходил в порты восточного континента и знал, что в мире еще масса того, что ему незнакомо, даже в собственной стране. Например, он повстречал немало разных богов с разными именами, но почти всегда есть Праматерь мира и Ее Достойный Сын и Отец сущего. Почти у всех хотя бы один из них — Змей, а нередко — оба, рассказывал он Джайе. Но ведь наверняка есть что-нибудь еще?

Когда жена говорила Кхассаву о своей религии, тот слушал увлеченно и даже представить не мог, что где-то существует настолько ортодоксальная держава. Несколько раз, посмеиваясь, он откровенно намекал, что той строгостью к себе, которую описывает раманин, отличалась только его благоверная, тогда как остальные наверняка смотрели на мир проще. И уж наверняка, как минимум ее шальные братцы, успели покувыркаться и девками, и с парнями.

— А я бы на их месте и тебя за сиськи полапал, — ухмылялся мужчина. — Наверняка эти два оболтуса подглядывали, когда ты купалась. Ну? Подглядывали же?

Джайя в такие моменты страшно краснела, забавно вспыхивала, говорила что-нибудь умилительно-ругательное и заявляла со всем презрением, что с такими привычками и манерами все, чего он достоин — тискать кабацких шлюх.

Кхассав не обижался. Он был совершенно согласен, что вполне достоин тискать шлюх. И не только шлюх, уточнял мужчина, скалясь.

Как-то до Кхассава дошли слухи, что путешествие Джайи в Яс было первым и единственным в жизни, а к тому же — морским, и далось оно ей непросто. Мать лагерей, говорят, хихикала всю дорогу.

— А вот и неправда, — оправдывалась раманин. — И чтоб ты знал, Бану не хихикает. Она вообще… вообще производит такое впечатление, будто всю жизнь только и обжималась с солдатней.

— О. С воительницами всегда интересно, — завелся тогда Кхассав. — Она же северянка, да? Говорят, на севере сохранилась память о древних Богах, как в некоторых землях на западе. О Богах-Драконах. И если во всем Ясе два Бога, то у Яввузов есть еще Астахирский Снежный Змей. Надо как-нибудь съездить посмотреть.

— Ну и езжай без меня, — еще одно приключение в такую даль не сулило ничего хорошего.

— Само собой, без тебя, — отозвался ахрамад. — Слышал, Мать лагерей не любит мою мать, так что и тебя наверняка принимает, как продолжение раману Тахивран. Зачем мне портить отношения с дельным полководцем только потому, что я не могу помирить своих женщин?

— Она — не твоя женщина.

— О, оставь это мне, — с легким пренебрежением Кхассав повел рукой.

— Да она уродина, — не удержалась Джайя. — Вся в шрамах…

— Значит, смелая.

— …и с выцветшими волосами.

— Блондинка?

— А ее голые ноги видела все моя родина.

— У меня уже встал, — самодовольно сообщил Кхассав.

— Да катись ты к черту.

— Хм… Тот парень, который благоволит блудницам и ворам? Мы сработаемся.

Джайя надулась и хлопнула дверью.

И тем не менее, Кхассав любил болтать с Джайей. Его веселила ее застенчивость, вспыльчивость, наивность. Веселила и умиляла, и даже зачастую приводила к тому, что штаны делались малы и нужно было срочно перевести дух где-нибудь. На письменном столе, на диване, даже стоя, там, где они были, ну разве что свернув в ближайший закуток.

И вот этого Джайя одобрить никак не могла. Есть ночь для греха, есть супружеское ложе. И он, Кхассав, не может принуждать ее делать это, как ему вздумается, против ее воли. Ортодоксальные орсовские привычки и взгляды противоборствовали ее счастью слишком сильно. Ведь, чтобы ей ни сказали здесь, разве в Библии не сказано, что зов плоти — всегда греховный зов и уступать ему — не достойно раба Божьего?

Кхассав нравился Джайе, но эта его привычка совокупляться по первому желанию… Кхассаву нравилась Джайя, но ее фанатичная мораль за три недели брака встала ахрамаду поперек горла. Какое-то время после этого он еще заводился от преодоления ее сопротивления, как от увлекательной игры, но когда шансы на победу всегда на нуле, кому захочется играть?

— Эх, — разочарованно протянул он в очередной раз. — Такая красота пропадает.

Что ж, стоило признать. Джайя, скорее всего, станет хорошей раману, если примет обычаи Яса хотя бы внешне, но вот любовниц явно придется искать на стороне. Когда-то Кхассав надеялся, что сможет устроить свой брак так, как это представлялось связью между друидами и жрицами: чтобы дружба, желание и преданность в паре шли рука об руку. Увы.

Впрочем, горевал ахрамад недолго: сотня хорошеньких женщин готовы были в любой момент составить ему компанию. Не то, чтобы Кхассав был как-то неотразимо красив, хотя, конечно, все признавали его обаятельным, но ведь знающие не скрываясь трещали на всех углах, что ахрамад хорошо знает, что делать в постели.

Джайя в отличие от мужа имела странный опыт: болезненный — с любимым мужчиной. Чуть менее болезненный и очень досадный — со Змеем — всего несколько раз и всегда в кромешной тьме. Привычки Кхассаава вызыали в ней неразберимую бурю эмоций, из которых ни одна не была радостной. Он просил чего-то совсем другого, и, хотя бы какое-то время им придется искать компромисс. Ведь право же, не болтовней родятся дети.

* * *

Переговоры с Архоном терпели полный крах, как и поиски убийцы принцессы Виллины. Нирох приказал немедля созвать войска со всей страны, и четыре герцога разъехались.

Для Берада это был шанс хоть немного отвлечься от того. Что с ним сделала Шиада. Но Ганселер, как позднее и Кэй, знал, как отчаянно терзается герцог ночами.

Он то впадал в неистовство, то бредил, то страдал бессонницей. А когда, наконец, снова засыпал, мучился кошмарами, извиваясь в корчах так, будто ему разом ломали сразу все кости. Замок Лигара опустел без Шиада, а для Кэя — особенно без Тайрис. Спрашивать отца о произошедшем в столице молодой герцог не решался. И даже когда отец, сдавшись, запил, Кэй не лез.

Он взвалил бремя подготовки войск на собственные плечи и лишь надеялся, что молитвами епископа Ваула и других подданных герцогства отцу скоро полегчает.

Только когда настало время встать во главе воинства, Кэй отхлестал отца по щекам, насильно потащил к брадобрею и цирюльнику, потом к оружейнику и конюшему. Но когда Кэй попытался сжечь одежду, которую Шиада выткала для Берада своими руками, тот взвился, обозленный и велел "знать свое место". В бордели он тоже не захаживал, а шлюх, которых Ганселер и Кэй на двоих приволакивали в замок, выпроваживал: молча и непреклонно, без излишней грубости выставлял за дверь со словами:

— Я женат.

Пожалуй, Кэй даже радовался, что ситуация в стране ухудшалась день ото дня. Как ни посмотри, но необходимость собирать армию в первую очередь помогает собрать себя.

* * *

На обеде Кхассава не было, и Тахивран не упустила случая поиздеваться над невесткой. Раман Кхазар IV никак и никогда за невестку не вступался и вообще практически всегда вел себя как немой. Его Джайя могла чаще встретить в храме Двуединства, нежели за семейной трапезой. Так что помощи от него ждать было бессмысленно. Рами Яасдур, золовка, вовсе не смела перечить матери и даже больше, чем отец напоминала рыбу.

Не все же ей одной слушать Тахивран, — в сердцах взъелась Джайя после сегодняшней выволочки и размашисто направилась в приемную Кхассава, анфиладой соединенную с его спальней с одной стороны и с кабинетом — с другой.

Звук был странным. И даже понимая, что может найти, Джайя из приемной уверенно шагнула в кабинет. На столе, обхватив грудь ладонями, тихонько постанывала какая-то рыжая девка. Абсолютно нагая.

Наверняка, стонала бы голос, со злостью подумала Джайя, если бы не кляп в виде сочного, текущего сладким соком инжира, который, чуть нагнувшись, Кхассав изредка ухитрялся надкусить. Так вот, что нравится этому…

Джайя не смогла подобрать слово, наблюдая, как ее муж во всю молодецкую прыть старается между раздвинутых женских ног. Неужто, он ждет, что и она, царская дочь, будет вот так же бесстыдно… как эта… эта…

Раманин застыла, большей частью прячась за боковой дверью, как зачарованная, боясь даже моргнуть, чтобы не выдать себя. Но когда Кхассав отстранился и рывком перевернул пассию, она вскрикнула.

— Джайя? — Кхассав с большим удивлением обернулся в сторону двери.

У Джайи затряслись губы. Она отступила на шаг. Кхассаву это увеличение дистанции не показалось разумным и он, отвлекшись от рыженькой перед ним, обернулся к жене полностью, демонстрируя всю готовность зачать их первенца.

Джайя с трудом сглотнула ком омерзения.

— Не подходи.

— О, раманин? — подала голос женщина на столе, выплюнув недожеванный инжир. — Она присоединится к нам, Кхассав?

Джайя с непреодолимой брезгливостью, сглатывая обиду и тошноту одновременно, отступила еще.

— Не подходи ко мне.

— Увы, — когда Джайя убежала, Кхассав снова обернулся к любовнице и развел руками. — Моя жена редкостная скромница.

— И ты никак не можешь исправить ситуацию? Ты-то?

— Ну не заставлять же ее.

— Не знает, чего лишается, — усмехнулась рыжая, подходя к ахрамаду вплотную.

— Продолжим с того же места? — Кхассав выгнул бровь.

— У меня есть идея поинтереснее… — прищурилась женщина.

* * *

— Ты поговоришь с ней? — спросила любовница Кхассава, когда все закончилось и влюбленные примкнули друг к другу плечами, сев прямо на пол.

— О чем? — Кхассав пренебрежительно поглядел в ответ.

* * *

— Убирайся.

В ночь того же дня Кхассав зашел в спальню Джайи и недвусмысленно развязал пояс.

— Я сказала, убирайся.

Повел плечами, стянул через голову тунику.

— Не смей раздеваться, ты, гнусный выродок, — она швырнула в него первое, что попалось — серебряный кубок, стоявший у графина с водой, а следом еще парочку.

Кхассав лениво увернулся, сел на кровать и принялся снимать сапоги.

— Я не лягу с тобой. Ни за что.

С высокомерным видом ахрамад оглядел жену с головы до ног:

— Тебе помочь, или сама разденешься?

— Я не лягу с тобой, — заверещала Джайя и швырнула в мужа и сам графин. Вода расплескалась по дороге, а сосуд так и не долетел.

— Отчего? — осведомился Кхассав тем тоном, каким говорил с ней в их первую ночь. Он справился с сапогами и по мокрому настилу подошел к жене. — От того, что ревнуешь или от того, что такой недостойный я трахал любовницу средь бела дня в кабинете, отослав стражу, и любой мог войти и увидеть, какого я низкого мнения о твоих возможностях?

Джайя влепила мужу звонкую пощечину.

— Хы, — оскалился ахрамад. — Давай еще разок.

Джайя злобно сцепила зубы и ударила снова.

— Давай, представь, как я позорю тебя, — провоцировал Кхассав. — Как все перетирают твое чудесное и гордое имя Далхор.

Джайя ударила в третий раз.

— Замолчи.

Но едва замахнулась для четвертого удара, Кхассав поймал запястье и сдавил до хруста.

— Я без полшага — владыка целого континента в числе двенадцати танских домов, — грозно рыкнул Кхассав. — И если ты не можешь дать мне то, чего я хочу, я найду тех, кто сможет.

— Тогда иди и ищи, — Джайя вздернула голову. — Здесь ты ничего не найдешь.

— Здесь, — гаркнул Кхассав еще страшнее, дернув женщину так, что она оказалась спиной к кровати, — мне нужен наследник. И в этом месяце мы сделаем его, — Кхассав угрожающе шагнул вперед, заставляя Джайю пятиться.

— Ты не можешь принуждать меня.

— Я могу позвать сюда десять солдат из моего окружения с просьбой кончить тебе на спину, и с удовольствием посмотрю, как они помогут тебе стать чуточку раскрепощеннее.

— Если твое уважение ко мне настолько невелико, — глотая ужас, чтобы не показывать слабости мужу, отозвалась Джайя. Кхассав оскалился.

— Я уважаю только тех людей, которые отлично знают свое дело.

— То есть шлюх? — злобно бросила Джайя со слезами в голосе.

— Да, если они — хороши в том, что должны уметь. Я уважаю жрецов Ангората, которых встречал, потому что видел то, что мало кому доводилось, и знаю: они — мастера в искусстве бесед с Праматерью. Я уважаю мирассийских кузнецов, потому что видел оружие, которое они куют. Я могу, не зная, уважать Дайхатта, потому что он разбил Яввузов или во всяком случае, скрутил Старого Волка, рассказами о бешеных северянах которого меня пугали в детстве. Я могу, не зная, уважать Мать лагерей, потому что она заставила бояться мою мать, а моя мать — противник не робкий и не глупый. Хорошо, что они таковы и бились до победного — это значит, в моей стране знающие военное дело таны. Как положено. Я могу уважать рабов в Храме Даг, которые становятся бойцами с высоким рангом. Я могу уважать себя, в конце концов, потому что, забыв о рангах, бился в бойцовских ямах вместе с отрепьем, натасканным убивать с одного удара — и побеждал. Но тебя, Джайя Далхор, над которой корпит ежечасно вся моя семья, я не могу уважать. Потому что как раманин ты ни на что не годна. Роди мне хотя бы одного сына, и я отпущу тебя жить, как тебе хочется.

Джайя была уже голой, и Кхассав, обнажившийся тоже, толкнул жену к кровати.

— А ты будешь жить, как хочется тебе с той женщиной? — как могла брезгливо спросила раманин.

— Ту женщину зовут Илия, и она — бастард лавана Яхмада. Да, — кивнул Кхассав и расположился сверху супруги, — я буду жить так, как мне хочется, с той женщиной. С любой женщиной.

Понаблюдав за необъяснимой смесью обиды, слез, боли и ревности в лице жены, ахрамад снова поджал губы и перевернул ее на четвереньки.

— Танам, лаванам и хатам может наследовать кто угодно, но раманам наследуют только мальчики. В этой позе больше шансов получить одного.

* * *

Кхассав не соврал, сказав, что может получить желаемое, как и когда ему вздумается. Следующей крови Джайя так и не дождалась. Зато, только лекари подтвердили положение раманин, на другой день в храме Двуединства ахрамад Кхассав взял Илию водной женой.

Тахивран, глядя на невестку, усмехнулась: а чего она хотела? У действующего рамана шестнадцать водных жен, и он, похоже, счастлив.

* * *

Беды посыпались на Иландар со всех сторон. Недовольное посольство архонцев выдвинуло требование королей вернуть Норана и Инну на родину их матери. Если в Иландаре начались гонения верных Праматери Богов и людей, нет никакой гарантии, что эти дети не станут следующей целью для убийц. Нирох настаивал: Норан — наследник Иландара, его нельзя отдать. А Инна еще совсем кроха, ей просто не под силу пережить такое путешествие.

Послы не уступали: после смерти королевы Ришильды в родах, Норан стал наследником и архонского престола, и ему следует воспитываться там, где его воспитают положенным для этого образом. Лучше всего в Архоне, но, при особых договоренностях, короли Тандарион согласны на Ангорат.

После того, как Нирох во всеуслышанье поддержал христиан, позволив сыну свадьбу с Лоре Ладомар, отдать внука на Ангорат было самой опасной затеей. Вот так хороша будет издевка — для обоих лагерей. Его прикончат во сне — староверы или христиане, кто успеет первым.

Поэтому послам Нирох предложил компромисс: отдать в Аэлантис маленькую Инну, как только она окрепнет для столь длительного путешествия. Удгару и Агравейну вполне может наследовать девочка, разве нет?

Астальд, молочный брат Агравейна, возглавлявший посольство, злобно скрипнул зубами:

— А вы не робкого десятка, ваше величество. В вашей стране убили наследную принцессу. Няньку ее детей, посвященную ангоратскую жрицу, никто не видел несколько недель, вероятнее всего, она тоже мертва. И даже Вторая среди жриц заперта здесь, как в плену, в замке христианина. Кажется, он брат твоей королевы, я прав?

Нирох закусил губы: черт побери, почему все складывается так дерьмово?

— Шиада сама выбрала этот брак, ее никто не неволил…

— Расскажи об этом королю Агравейну, когда он придет. Как и о том, что отдашь ему только племянницу.

— Мы ведь верны одной стороне, — влез придворный дипломат. — Нирох — брат ее милости храмовницы Ангората. И друид Таланар был здесь на проводах принцессы Виллины. Давайте помнить, о том, кому мы верны, и при поддержке наших общих друзей, мы, я уверен, найдем компромисс. В эти темные времена злоумышленники намеренно стараются поссорить нас…

Переговоры не заканчивались, и в итоге решено было отложить их на время. Жрецы старых храмов в Иландаре обратились к храмовнице с просьбой направить в Кольдерт Верховного друида для улаживания конфликта. Храмовница отозвалась благожелательно, ответив, что Таланар наверняка еще не успел далеко отъехать от столицы и совсем скоро прибудет за стол переговоров.

Нирох перевел дух, но уже на следующий день Ронелих прислал весть: осведомленные о шаткой ситуации в стране, северные племена скахиров, с которыми Нирох воевал семь лет назад, начали подтягивать войска к границам Стансоров. Было уже несколько мелких стычек. Ронелих отослал Растага руководить обороной, но прогнозировать, что будет дальше, трудно.

Однако о самой страшной напасти Нироху сообщил утренний переполох в замке: двух кухарок-христианок нашли заколотыми. Как и старшего конюха — язычника.

Уголь, брошенный в сноп, набирал силы.

Нирох побелел. Оставалось надеяться только на вмешательство Таланара. Этот всемудрый старец пользовался уважением и со стороны христиан, и, само собой, у сторонников Праматери. Благослови Иллана, к нему прислушаются.

* * *

Тидан остановился у очередной статуи. Возвел глаза, посмотрел в каменное лицо, высившееся над ним еще в двух человеческих ростах.

Лайра, шестая царица династии Салин, стала регентом при новорожденном сыне и успешно правила Адани почти семнадцать лет, двенадцать из которых удерживала натиск ладдарцев с востока. Не колеблясь, она марала плаху в Шамши-Аддаде родственников мужа, претендовавших на место новорожденного мальчика — и поняла, что не ошибалась в этом, когда возвела со временем сына на трон.

Однажды враги подменили лошадей в упряжи повозки и купили возницу. С трудом Лайра взобралась на его место, поймала метавшиеся вожжи и потянула, как могла. Остановив повозку с новорожденным мальчиков внутри на самом краю обрыва, Лайра разодрала до крови конские губы и собственные ладони. Они, говорят, не зажили полностью, и до конца дней царицы поперек ладошек оставались широкие глубокие рубцы.

Ее спасло тогда провидение Праматери. Оглядевшись, Лайра узнала и обрыв, и утес: купленный возница умчал женщину в родовое имение ее отца. Тут она как-нибудь доберется до лорда, а отец предоставит дочери эскорт до столицы.

Глашатаи во всех концах Адани кричали о покушении на маленького царя и его мать. Отец карательной дланью зачищал страну от злопыхателей и предоставил охрану для дочери и внука во дворец. Советник покойного мужа-царя, влюбленный в Лайру по уши с первой встречи, лично приволок всех виновников происшествия и пытал собственными руками.

У нее были широкие ладони, это видно даже по статуе. Но свое прозвище Лайра Твердая Рука получила именно за поддержку безжалостного влюбленного советника, готового ради царицы на любую гнусность, не оспорившего ни одного приказа.

Спустя двадцать лет после того инцидента, ее сын царь Салман I приказал возвести в честь матери статую, поставив таким образом первое изваяние в ряду будущих Тринадцати Цариц Адани.

— Лайра, — проговорил царь вслух, замерев перед статуей. — Лайра Твердая Рука… Разве ты лучше? — спросил царь у статуи. — Разве ты хоть чем-то лучше моей Эйи?

Больше всего Тидан жалел, что при жизни жены не отдал приказа ваять ее высокородную статую. Если бы он был умнее, сейчас в этой аллее царствовали бы не тринадцать, а четырнадцать владычиц Адани из разных эпох, пусть бы и было их неизменно тринадцать уже добрых сто лет.

Он, в конце концов, такой же царь, как и все предыдущие. Ничуть не хуже Итрана Салина, который последним в этой Аллее воздвиг монумент — в память младшей сестры, всю жизнь исполнявшей обязанности старшей жрицы Адани и первого советника.

Кто воздвигает монументы сестрам? — раздраженно подумал Тидан. Какой идиот? Пусть бы эти сестры десять тысяч раз помогали выигрывать войны с Ласбарном и Иландаром.

Может, стоит заказать ваятелям статую Эйи по гобеленам с изображениями и, когда работа будет закончена, поставить в аллее вместо последней?

Если бы это могло вернуть Эйю к жизни, Тидан так бы и поступил. Единственный шанс быстрее воссоединиться с любимой — попросить скульптора повалить шестиметровое творение из сплошного куска мрамора на самого царя.

* * *

Сарват глядел из окна зала совета за прогулкой отца, за которым, на почтительном расстоянии, наблюдали поверенные царевича-наследника. После внезапной смерти матери все заботы об Адани достались ему, как и печальная участь наблюдать за помешательством отца.

— Ваш отец истерзан.

Старшая жрица Шамши-Аддада, Сафира, призывала Сарвата к пониманию.

— Истерзан и утомлен. Вам следует попросить совет передать власть в ваши руки.

Сарват оглянулся на жрицу, поджав губы. Вздохнул и снова уставился в окно.

— Ваше высочество, умоляю, прислушайтесь. Я прошу вас, как одна из членов совета.

— Сафира, — предостерег Сарват. Эту тему он страшно не любил.

— Владыка Тидан отдал стране все, что мог, включая семью и все силы. Он устал, его можно понять.

— Сафира.

— Тидан не проявляет интереса к делам страны, не бывает на заседаниях совета, не подписывает никаких бумаг… Ваше высочество, ваш отец был для меня дорогим другом и, смею напомнить, братом всю жизнь, но сейчас Адани нужен не друг или брат, а царь.

— И у Адани он есть, — свирепо развернулся мужчина. — Мы сто раз говорили об этом. Я не надену корону, пока жив отец.

— Никто не откажет ему в почете. Но пусть он удостоится звания Царствующего отца, а не единственного владыки. Враги с легкостью воспользуются ситуацией, и, позвольте напомнить, что некоторые из врагов живут под вашей крышей. Неужто вы думаете, Алай не узнает о происходящем в Шамши-Аддаде?

— Хватит об этом, — оборвал царевич. Умом Сарват понимал, что Сафира права, но сердцем не мог принять предложение совета. Совесть и сыновья преданность по отношению к отцу и покойной матери не позволяла переступить через тысячелетние законы и традиции. Сарват, сжав челюсти, исподлобья поглядел на женщину: она правильно сказала, что дружила с отцом и матерью. Сафира была неизменным советником многие годы, и хотя решение воссадить на трон Адани Сарвата исходило от всего совета, рассказать о нем царевичу осмелилась только она.

— Хватит об этом, — повторил мужчина.

Раздался тихий царапающий звук, и Сафира огляделась вокруг себя.

— Такое чувство, — увела женщина разговор, — будто во дворце завелись мыши.

— Да, я уже сказал сенешалю, что он бездарь.

Сафира улыбнулась, но улыбка угасла быстро. Осторожно жрица добавила:

— А Таммузу вы сказали держаться от Майи подальше.

Сарват с интересом взглянул на жрицу:

— Хочешь сказать, он настолько идиот, что дал нам повод укоротить его на голову?

Возможность обоснованно и прилюдно отрубить голову заносчивому орсовцу дурманила Сарвату голову лучше самого крепкого эля.

— Об этом не знаю. Но, выражаясь словами вашего отца, помолвка Майи с Данатом — бумажный щит.

— Что ты предлагаешь? — обозлился Сарват снова. — Устроить брак, пока дух матери еще даже не достиг Врат Нанданы? Сафира, я не могу попрать все наши устои. Кто станет подчиняться царю, который ни во что не ставит обычаи предков и волю богов?

— Ваше высочество, — протянула женщина, и по голосу Сарват вдруг понял, что она наверняка от трудов в совете устала не меньше, чем помешавшийся отец. — Вашего отца терзают видения и бессонница, ваша сестра влюблена в коварного иноверца, ваш младший брат и пока единственный наследник отослан на юг страны из соображений безопасности, и мало ли что может случиться в любой из дней; ваша кроха-сестрица и ваша мать скончались, и вы не женаты. Вы понимаете, как нестабильно сейчас состояние правящей династии Салин?

Сарват скрипнул зубами:

— И поэтому я должен отказать матери и сестре в заслуженном почтении, отдав приказ о свадьбе Майи и Даната? Потому что понимаю шаткость нашего положения?

Сафира тоже скрипнула зубами: Сарват никогда не отличался сговорчивостью и мало, чье слово, имело для царевича хоть какой-то вес.

— Боюсь, — настояла женщина, — даже замужество Майи не спасет Салинов от позора. Вы не можете отрицать, что Таммуз нравится Майе. До этого ей нравился Агравейн, и обошлось только потому, что Молодой король вовремя уехал из Адани.

— Так мне отослать Таммуза обратно Алаю в Орс?

Сафира шагнула навстречу царевичу, сдвинув брови.

— Если не хотите, чтобы однажды Данат из ревности убил Таммуза и распустил таким образом клубок кровопролития, которому не будет конца, выдайте за него Майю и отошлите их из столицы.

— Мы уже отослали Салмана. Ты сама сказала, я утратил мать, практически потерял отца, и расстался с младшим братом. У меня нет жены и детей. Майя — единственный родной человек, который у меня остался, Сафира. Я не могу отослать еще и ее.

— Тогда заприте Таммуза в темнице, изобличив в любом мало-мальски серьезном проступке.

Сарват уставился на жрицу, возвышаясь на полголовы, со всей уверенностью. Он тяжело дышал, и не сразу прочел в ясных глазах, окруженных многочисленными морщинами, готовность помочь. Если не можешь поступить правильно, замарав свое имя, будто говорила Сафира, поступись совестью и замарай чужое.

* * *

Таммуз затворил крохотное отверстие железным диском размером с монету, позволявшее подслушивать происходящее в зале совета и принялся потихонечку выбираться из укрытия. Жестяная "монетка" в очередной раз немилосердно скрипнула, и теперь орсовец думал, как, не вызывая подозрений, выпросить на кухне пару капель масла.

Пока что, конечно, все верят, что это крысы скребутся, но, когда сенешаль их изловит или не найдет, станет очевидно, что дело в слежке. Вот тебе и пожалуйста — то самое злоумышление, за которое Сарват с радостью упечет его за решетку или сразу казнит. С тех пор, как Тидан повредился рассудком, и власть сосредоточилась в руках Сарвата, Таммуз снова лишился права носить оружие, хотя когда-то Тидан позволил ему это, а все, что орсовец мог получить в замке без лишних вопросов — это еду. Да и ту теперь подавали ему в разделанном виде, чтобы не допустить никакого сообщения врага с родиной.

Ненависть Сарвата к орсовцам превзошла все воображаемые пределы. На Даната он тоже обозлился, и Таммуз предположил, что эти два фактора взаимосвязаны: в конце концов, издеваться над Далхорами в Аттаре, столице Орса, царевичу не позволил именно Данат.

Зато теперь Сарват издевается над орсовцами вволю, — скрипнул Таммуз зубами, выбираясь из тайного прохода во дворце. Благо его собственная ненависть к аданийцам превосходила чувства Сарвата, да и орсовского царя, Алая Далхора, Таммуз теперь презирал не меньше. И огненный меч Владыки Неба поможет ему свершить месть.

Таммуз выбрался из прохода в небольшом гроте за Аллеей Тринадцати Цариц, огляделся и, удостоверившись, что никого нет, направился к самой аллее.

Этот проход пленные Далхоры обнаружили еще в первые месяцы пребывания. Лаз был давно заброшен и непроходимо зарос папоротником и хвощем. Тамина довольно быстро утратила интерес, а вот Танира поддержала энтузиазм брата: если удастся вычистить хотя бы уголок, будет местечко, куда можно будет сбегать от вечных соглядатаев царя. Пока Таммузу было запрещено носить оружие, Танира за твердым корсажем потихоньку перенесла два небольших ножа из кухни, а под юбкой привязала к ногам пару перчаток. То-то во дворце быстро заговорили об удивительной выправке молодой царевны.

Таммуз и Танира методично вырезали поросль. Ножи тупились и ломались, перчатки быстро изнашивались от постоянного выдирания толстых мясистых стеблей с глубокими корнями. Танира активно налегала днем на верховую езду, говоря, что быстро протирается ткань, а потом тайком приносила им с братом новые. На чьих бы ладонях из них двоих не нашли мозоли, вопросам не будет конца. А уж если их найдут на руке царевича, который может упражняться с мечом и луком только раз в неделю и только в присутствии охраны, вопросами Салины не ограничатся.

Когда Тидан, удовлетворенный покорностью пленных, позволил Таммузу упражняться с оружием вволю и носить его при себе, стало легче, и брат запретил Танире расчищать проход. Она всегда сопровождала его, но теперь только сидела в стороне, болтала, и помогала оттаскивать выкорчеванные стебли ближе к выходу. Вход в тайный лаз должен выглядеть столь же неприметно, каким они нашли его когда-то, говорила Танира, поэтому выкидывать или закапывать растения нельзя.

Лаз оказался намного длиннее, чем они думали, и в один день Далхоры услышали голоса. А чуть позже, продвинувшись еще дальше, смогли разобрать отчетливее.

Лаз вел в крохотную коморку, откуда было слышно все дела совета.

Тот, кто построил его, хорошо знал игру во дворце и умел хорошо прятаться. Обилие растений и длина хода не позволяли звуку распространяться дальше и привлекать внимание прохожих. Расположенность вблизи Аллеи Тринадцать Цариц давала хороший повод оправдаться при любом допросе.

Посовещавшись, брат и сестра решили, что оставшуюся часть зарослей Таммуз расчистит едва-едва, чтобы мог протиснуться только один, и изоляция звука не ослабла. Поскольку всегда был и риск, и, с другой стороны, шанс, наткнуться в Аллее на кого-то из обитателей дворца, имело смысл придумать убедительную враку.

Однажды столкнувшись здесь со старшей жрицей Сафирой, Таммуз наскоро выпалил, будто заинтересовался историей Адани и в особенности достославных цариц. Сафира вздернула бровь и высказала позднее опасения насчет Таммуза в зале совета. Чтобы уберечься, Таммуз поручил сестре Танире читать историю и рассказывать ему, пока он корчует проход. В конце концов, из-за дождей и теплого климата тот постоянно зарастал снова.

Танира помогла тогда, и теперь Таммуз действительно хорошо знал историю тринадцати прославленных владычиц. Танира помогла и теперь, когда Майе запретили видеться с Таммузом. Зерно симпатии и любопытства было брошено в плодоносную почву юношества. И Танира, пока вместе с мужем гостила в столице на проводах царицы Эйи, смогла устроить брату с Майей с десяток тайных встреч.

Майя оказалась столь глупа, как Таммуз и рассчитывал, и теперь шла к нему с готовностью увлеченного авантюрой человека, не способного разгадать за игрой никакой умысел.

А вот Танира оказалась столь умна, сколь и печальна, приметил Таммуз. И намного более верна, чем он смел надеяться. Месяц назад она оказалась в постели Салмана и теперь принимала отраву, чтобы не понести. Но терпеть это было невыносимо.

Прощаясь с сестрой, Таммуз снова пообещал ей отомстить — за них обоих. И Салинам, и всем Далхорам, которые бросили их здесь.

* * *

Таммуз заторопился во дворец. Но посреди Аллеи на него обратил внимание полоумный Тидан, заимевший привычку болтать со статуями и спрашивать, чем те лучше его жены. Теперь больной царь решил осведомиться о том же у него, Таммуза. Тот невежливо отнекался, сказав, что в жизни не встречал царицы достойнее, и уклонившись от объятия Тидана, который, припадая к чужому плечу, принимался рыдать, поспешил дальше.

Сегодня как никогда время играло против него.

* * *

Таммуз уже давно в деталях продумал план, который приведет его к заветной цели. Он был до безыскусности, до обидного прост. "Не стоит усложнять простые вещи" — нередко говорила его покойная мать царица Джайния, а вслед за ней и Стальной царь. И, в отличие от Алая, Джайния любила своих детей.

Таммуз поспешил к Майе. Поймал девицу в ее же комнате, где дожидался вместо того, чтобы пойти на обед. Майю почти всегда сопровождала стража, и это был единственный путь. Зато теперь, когда на обед не явился он, наверняка его ищут днем с огнем. Перво-наперво, зная Сарвата, Таммуз предположил, что искать кинутся в оружейных и на складах с доспехами. Потом нагрянут в голубятню, потом, скорее всего, начнут прочесывать торговые кварталы города и велят запереть ворота. Только потом Сарват отправит людей сюда, а уже после — к жрецам, на случай, если пленный царевич помер.

Майя едва вошла, как Таммуз поймал ее за плечо, закрыл рот другой рукой, развернул спиной к двери, и тут же, отпустив девушку, запер дверь на засов. Приложил палец к губам: наверняка за дверью охрана и главное сейчас — не шуметь. Осторожно они прошли вглубь покоя, на цыпочках, оказались в комнате для женского убранства, и заперли эту дверь тоже.

— Сафира уговорила Сарвата играть твою свадьбу с Данатом на следующей неделе.

Лицо девицы дрогнуло:

— Нет…

— Да, Майя. Да, — отчаянно шепнул молодой мужчина. Майя, блуждая глазами перед собой, закусила губу. Сомнение — это хорошо. Это просто отлично, одобрил в душе Таммуз.

— Ты же понимаешь, — с неизбывной печалью в голосе мужчина качнул головой, — Сарват не даст нам быть вместе.

С поникшим сердцем девица кивнула.

— Неужели он не понимает, что для меня лучше? — слезно проговорила девица. — Совсем недавно мы похоронили маму и сестренку, а теперь этот ужасный брак… У брата будто совсем не стало сердца. Может, если я поговорю с ним… объясню ему, — ранить брата подлостью Майе совсем не хотелось.

— Мы уже пробовали разговаривать, Майя, — взвелся Таммуз. — И где я оказался после тех разговоров?

Майя прикусила язык: правда, снова увидеть Таммуза в темнице перебитого плетьми ей тоже не хочется.

— Но… это очень сложно… Почему он такой упрямый? — в сердцах шепнула девушка. К ее удивлению, у Таммуза был на это ответ.

— Потому что Сарват стал царем. Номинально правит Тидан, но Сарват распоряжается сейчас всеми и вся.

— Но я его сестра.

Таммуз вымученно улыбнулся: Господи Всемогущий, какая же она дура.

— У царей нет сестер, Майя. У царей и детей нет. У царя есть царица, которая должна родить царевичей и царевен. И есть царевичи и царевны, которые должны сделать то, что им скажут.

"Джайе бы в жизни не пришлось этого объяснять" — внезапно сообразил орсовец. Напротив, сестра сама объясняла это остальным детям Алая. За день до отъезда пленников, когда он, Таммуз, сидел в позорных слезах, не желая расставаться с домом и сетуя на отца. Джайя, вернувшись с казни жениха, находила силы объяснять подбадривать брата. Он не верил сестре в тот вечер, но сегодня — верил больше, чем самому себе. Каким же он тогда был ребенком…

— Я… я не верю в это, Таммуз, — Майя зажато покачала головой. — Ты говоришь ужасные вещи.

— Я говорю то, что ты и сама знаешь в глубине души, — Таммуз не был уверен, что это так, но глубокие серые, что расплавленное серебро глаза и мягкий бархатный голос, действовали на девушку убедительнее слов.

Орсовец подошел к девушке близко-близко и положил ладонь на бледную щеку. Право слово, он был достоин женщины куда более красивой и более статной, чем эта замарашка.

— Майя, — царевич посмотрел так, что у девушки сбилось дыхание. — Ты любишь меня?

Девица всхлипнула. Трусиха.

— Я, — чтобы как-то поддержать ее и направить события в нужном ключе, Таммуз принял на себя первый удар, — тебя люблю. Всем сердцем, — он поймал девичью ладонь, положив себе на грудь. — И если ты только скажешь, что хочешь быть со мной, клянусь, я переверну весь Этан, — он приблизил лицо к женскому и облизнул манящие незнакомым мужским ароматом губы, — но добьюсь нашего брака, как я и обещал тебе совсем недавно. И добьюсь уже сегодня.

— Я хочу быть с тобой, — не выдержала Майя, приникнув к юноше всем телом. — Я люблю тебя, Таммуз. Но… мне так страшно.

— Не бойся, милая моя, — улыбнулся царевич. — Тидан, твой благородный отец, поможет нам. Он позволил брак наших брата и сестры, и позволит пожениться и нам.

— Отец… очень печален… — если Таммуз делает ставку на благоволение Тидана, ничего может не получиться.

Таммуз, напротив, считал, что действовать надо до тех пор, пока Сарват не поддался уговорам совета и не стал полноправным царем. В этом случае у него не будет и шанса на успех.

— Ты веришь мне, Майя? — он приподнял девичий подбородок, приблизив ее скомканное личико к своему. Майя затравленно, как мышь, кивнула. — Этого достаточно, чтобы мы победили.

Он потянулся свободной рукой девице за спину и открыл дверь туалетной.

— Что ты делаешь?

— Выполняю свои обещания.

Таммуз потащил девушку за собой, довел до кровати, развернулся и пылко поцеловал.

— Я… мне все равно страшно, Таммуз, — девица уперлась в мужскую грудь, опустив голову, когда он отстранился.

— Ваше высочество, — донесся голос из-за двери. — Все в порядке?

Он проглотил все оскорбления, которые едва хватало сил держать в себе, выпрямился и спросил:

— Я не буду тебя ни к чему принуждать, Майя.

— Царевна Майя, там есть кто-то еще? — обеспокоенно заголосил стражник.

— Но помни, что, если ты отступишь сейчас, — неотступно продолжал Таммуз, — всего через несколько дней в этой комнате тебя будет ждать старый Данат. Разве тогда тебе не будет страшнее?

Майя выпучила на Таммуза глаза. Ведь правда. Как она могла не подумать об этом? И если путь к любимому начинается здесь, в его объятиях, разве не правильно ступить на него?

Майе оказалось достаточно только посмотреть на него по-особенному, с любовью, которую Таммуз внушил ей.

Преодолевая девичью стыдливость, Таммуз не переставал улыбался. Майе казалось, что он радуется ей. Он радовался иначе, но взаправду: Далхоры всегда берут реванш.

* * *

Стражи не долго причитали по поводу того, что происходит в покое царевны. И совсем скоро Таммуз с удовлетворением услышал топот отряда солдат. Майя под его телом рванулась, но Таммуз осторожно удержал царевну на месте.

— Лежи, — приказал он, наваливаясь на нее с новой силой.

Почти в тот же момент в комнату ворвалась дворцовая стража, а с ними Сарват и Данат.

Руки Сарвата задрожали, он кинулся на Таммуза. Майя заверещала от ужаса, натягивая спешно скомканное перепачканное покрывало до подбородка, нервно переводя взгляд с брата на возлюбленного.

Разыгралась гроза, какой никто не видел в Адани из нынешнего поколения. Крики, брань, кулаки, оковы, грозные, ужасающие глаза брата, синяки на запястьях от его грубых рук…

И только командующий Данат не двинулся с места, даже не шелохнулся, глядя на Майю в упор. Потом скривил губы, твердый как утес, вышел из комнаты. Без слов. Ибо любое из них унизит его в собственных глазах. Глазу, поправился он вовремя. У него всего один глаз, уже очень, очень давно.

* * *

Данат не станет этого терпеть, рассчитывал Таммуз. Даже если не застигнет их с Майей лично, не сможет отмыться от грязных слухов. В любом случае, он попросит о разрыве помолвки, и его пожелание придется учесть. Данат старый и почитаемый командующий, который выиграл войну с Орсом. Его любят в народе и уважают в совете. Если царская семья откажет генералу выслушать его лично, Данат не постесняется высказать на собрании остальных советников. Так что придется дать, чего он просит.

А просил он расторжения помолвки. И дать такое разрешение мог только действующий царь, которым пока оставался Тидан.

* * *

Когда Таммуза кинули в ноги царю Тидану, он ответил прямо и честно:

— Я давно хочу жениться на вашей дочери, владыка. Но вы уже удостоили браком своих пленников, разве у меня была надежда на одобрение? Поэтому я опустился до столь гнусного поступка. И все же я прошу, поговорите с дочерью. Я не посмел бы причинить ей вреда. Она хочет нашей свадьбы не меньше, чем я. И, клянусь, эта свадьба, как и брак Салмана и Таниры, поможет нашим державам, наконец, примириться. Если потребуется, я приму веру в Праматерь, сделаю, что для этого нужно. Но умоляю, позвольте мне жениться на Майе, — горячо выпалил Таммуз и, будто в последнем решительном жесте, склонил голову, отдаваясь на волю владыки.

Тидан мягко улыбнулся, и по одной это улыбке Сарват понял, что дело дрянь.

— Не делай этого, отец, прошу, — он кинулся вперед, загораживая Таммуза от трона. — Мы можем, не спрашивая, выдать ее за любого приближенного. Какая разница, девственница она или нет, она дочь царя. Быть зятем Салинов — достойная плата за жалкие капли крови.

Но Тидан качал головой:

— Милый сынок, — рассеянными глазами старик прошелся по лицу сына, — в жизни и без того слишком мало радостей, чтобы выходить замуж по принуждению. Если Майя хочет этого, разве могу я лишить дочь такого подарка?

— Нет, отец, — от безысходности Сарват почти прослезился.

— Ну-ну, — улыбнулся Тидан опять и сделал жест рукой, отпуская подданных.

* * *

Свадьба Майи и Таммуза состоялась в Опаловой крепости Шамши-Аддада.

Когда Таммуз запечатлел на губах жены знак принадлежности друг другу, демон внутри ликовал: с позволения дряхлеющего и угасающего старика он стал зятем династии и теперь мог двигаться дальше. А раз так, для осуществления планов ему больше не нужен владыка Тидан.

* * *

— Мой король, — стражник постучал в кабинет короля. — К вам прибыл ангоратский жрец Гленн.

Гленн, узнав о смерти Виллины от рук христиан, справедливо предположил, что Линетта окажется на сороковинах и потому, поразмыслив, отправился в Кольдерт. К тому же, задумался жрец, Тандарионы не оставят выпад просто так: в лучшем случае совсем скоро нагрянут послы, а в худшем — стоит предупредить Нироха о подготовке архонской армии.

Впрочем, Гленн опоздал. Нирох, услышав доклад стражника, медленно поднял глаза от писем разведчиков: если Удгар, Старый король, прислал парламентеров, Молодой король Агравейн выставил на границе с Ладомарами внушительное воинство. И собирал еще.

— Гленн, — шепнул король, мрачнея больше. — Ну что ж, — стиснул зубы, — пусти.

— Ну, племянник, — процедил Нирох сквозь зубы, едва за жрецом закрылась дверь. — что ты скажешь мне?

Гленн усмехнулся: похоже, зря он торопился. Жреческое чутье безошибочно подсказало, что крепостные ворота отныне закрыты для него навсегда.

— Где Тирант?

— А где ты был?

— Там, где мне велел долг.

— Твой долг — вести переговоры и этим служить королю.

— Я не твой подданный, я жрец Праматери Богов и людей.

— Ты земляной червь, — выдавил Нирох, угрожающе поднимаясь из-за стола. — Я кормил тебя и поил, привечал за своим столом и под моим кровом, а ты, выродок, посмел покинуть столицу в час самой острой нужды.

— Я заключил для тебя немало союзов, предотвратил несколько засух и пожаров, добыл тайные вести, Нирох. Твой час острой нужды возник от того, что ты не смог обломать руки собственным священникам. Ты же понимаешь, дядя, что не будь у них поддержки твоей королевы, христиане бы в жизни не подняли руку на Вилл…

— ЕЕ, — заорал Нирох, — УБИЛИ СТАРОВЕРЫ.

Гленн засмеялся.

— Постой, ты именно это сказал послам Удгара? Они ведь уже здесь? Иначе бы ты был мне рад, а не сыпал обвинениями будто я пропустил самое важное.

— Ублюдок, — прошипел король. — Я казню тебя сегодня же, собственными руками.

— Ты думаешь мои мать и отец простят тебе это? Я Тайи и Сирин, я охранитель Второй среди жриц, Ангорат нуждается во мне куда больше.

Нирох хлопнул в ладоши, исказившись в лице.

— Я же говорил. Значит, ты и правда прохлаждался на Ангорате среди девок и песнопений.

Разговор очевидно ни к чему не вел.

— Где мой брат? — повторил друид вопрос.

— В темнице. За укрывательство одного друида.

— Я навещу его.

— Да, — оскалился король, усаживаясь обратно. — Тебя проводят. Стража.

Гленн не стал сопротивляться. Временами до надежного порта проще доплыть по течению.

* * *

— Брат, — громадина Тирант, обросший и запашистый, кинулся вперед и заключил Гленна в медвежьи объятия, едва тот оказался за решеткой.

— Тирант, — друид со всей теплотой ответил на объятие.

Блондин принялся ведать жрецу о всех тяготах, которые настигли его с момента их расставания. Гленн не мешал и делал вид, что слушает внимательно. Убивать стражников бессмысленно: они ведь не повинны в приказах короля. Потому договариваться с ними — тоже идиотский замысел.

Тирант болтал полдня: о гостивших лордах, о кузенах и кузинах, которые, судя по всему, были здесь, в замке, пока он торчал в темнице. Говорят, отец Гленна, старый Таланар, тоже приезжал на сороковины. Может, до сих пор здесь…

Когда Тирант затих, болтать начали стражники. Никто не воспринимал узилище племянников короля всерьез, просто держались приказа.

Но когда опустилась ночь — друиду не нужно было никакое освещение, чтобы чувствовать время суток и сезоны года — он растолкал посапывающего Тиранта и шепнул.

— Мы выберемся отсюда сейчас.

Тирант затею не одобрил. Он, конечно, дико зол на Нироха, но за дядей была известна склонность драматизировать и действовать скоро, не раздумывая, в пылу гнева. Сам Тирант вполне на него похож. Но Нирох-то король, а он, Тирант, всего лишь бастард Хорнтелла.

Все эти доводы блондин привел друиду.

— Нам не нужен иландарский король, Тирант.

— Говори за себя, брат, — не согласился рыцарь, — у тебя есть твой остров, ты можешь вернуться туда. А куда деваться мне? Я воин и телохранитель короля, черт подери, мое дело махать мечом в рядах противника. Без меча я ничего не могу и ни хрена не умею. И жить мне негде. Думаешь, если я предам короля, папаша Хорнтелл позволит мне жить бастардом в его замке?

— Что ты предлагаешь, Тирант? — вплотную подошел Гленн. — Остаться здесь и ждать, пока этот параноик соизволит отрубить мне голову за какое-то вымышленное предательство?

— Не знаю, Гленн, — отозвался Тирант. — Но впереди большая бойня, и, клянусь, я больше не могу воевать без тебя.

Гленн поднял брови: вот оно что. Пожалуй, было ожидаемо, что в причинах желания посидеть в темнице еще Тирант признаться тоже побоится.

— Не можешь воевать без меня, поехали со мной, — подначил Гленн. — Поедем на Ангорат, мать примет нас.

— И что я буду там делать? Я там бесполезен, Гленн. И я не верю ни в эту вашу мать, ни в их всеблагого отца. Вон мой отец, — мужчина указал пальцем на меч одного из стражей. — И еще Клион Хорнтелл.

— Тогда поможешь мне найти Линетту. Будем путешествовать.

— Еще я не ездил по всему свету за бабами, — ощерился блондин.

Гленн раздраженно усмехнулся.

— Как выходит? Ты не можешь бросить бойню, поэтому я должен остаться здесь и снова, как раньше, сражаться с тобой плечом к плечу. Но я не хочу, а ты не можешь ради меня оставить голод, холод, горы смердящих трупов и отрубленных конечностей, которые влечет за собой война, и вернуться в тепло и уют? Ты ведь не жрец, от тебя Ангорате никто ничего не потребует, кроме порядка.

Тирант надулся и молчал.

— Как знаешь, — просто проговорил жрец спустя несколько секунд.

— Гленн, нам нельзя расставаться. Ты же сам знаешь, — заговорил Тирант не своим тихим голосом. — Давай… давай ты все-таки останешься. Пожалуйста. Я попрошу дядю. Или поговорим с Шиадой. Сестрица здесь, ее слово имеет для короля значение.

Гленн вздрогнул: Шиада.

Имя сестры прозвучало, как грохот лавины. Как он мог забыть? Друид усмехнулся над собственным ничтожеством:

— Это я должен защищать Вторую среди жриц, а не она меня.

Замысел Праматери стал ясен ему теперь, одномоментно, целиком.

— Гле…

— Мы уже расставались, Тирант, — Гленн потерял терпение. — Ты смог прожить без меня почти полгода, проживешь еще. Рано или поздно война, с кем бы она теперь ни случилась, закончится, и мы сможем увидеться на нейтральной территории. Думаю, в каком-нибудь борделе столицы я непременно тебя отыщу.

Тиранта захватила волна злости:

— Да как ты так можешь, Гленн. Мы всю жизнь были вместе.

— Мы родились и умрем братьями, Тирант. Расстояние и время, что разводит нас, на самом деле не то, чтобы существуют взаправду, — отозвался Гленн и поднялся с пола камеры. Вскинул руки и попытался настроиться на нужный лад. Делать это вне Летнего моря ему еще никогда не приходилось.

— Так и будь мне братом, — Тирант окончательно сорвался. — Линетта, Вторая из жриц… Как ты можешь из-за какой-то девки отворачиваться от меня?

— Я никогда не отвернусь от тебя, Тирант, и не променяю ни на кого, — к Гленну вернулась, наконец, его привычная манера говорить тихо и вкрадчиво, как трава шелестит перед зарей. — Слишком плохо ты меня знаешь, если думаешь, что я отворачиваюсь сейчас.

— Да, конечно, я ни черта о тебе не знаю, Гленн. Я здоровая тупая скотина, это ты у нас вечно умный.

Гленн глубоко вздохнул и развел руки, как делал всегда, проплывая в ладье мимо Часовых Летнего моря. Завеса между мирами забрезжила, как там, засеребрилась звездным светом в ночной темноте камеры и, наконец, надломилась, приоткрывая краешком тропу в междумирье. Рискованно: сколько жрецов пробовали воспользоваться этими тропами и затерялись среди них навсегда? Но выбора нет: сидеть в темнице, ожидая казни только оттого, что вдруг стал козлом отпущения для короля, друид не собирался.

Стоило Гленну попытаться шагнуть внутрь открывшегосяпрохода, как завеса, заскрежетав, закрылась. Друид вздохнул. Похоже, по-тихому не уйти. Глупо было надеется, если честно, что вот так, бе должного настроя, получится сделать в темнице то, что прежде до конца не выходило даже на Ангорате.

— Что ты делаешь? — шикнул Тирант. Он жутко не любил, когда брат начинал "куролесить".

— Ничего, — отозвался Гленн, сосредоточенный на одном из стражников. Спустя несколько минут тот без причины проснулся среди ночи и открыл дверь темницы.

— Ты идешь? — Гленн уже вышел и, обернувшись, понял, что брат не сдвинул с места.

Тирант демнстративно сложил руки на груди:

— Они все равно поймают, и тогда от короля перепадет точно.

— Тирант, от него перепадет и так. Мы не нужны ему больше.

— Ты не нужен. Потому что выпендриваешься. А я ничего не нарушал и не горю стать предателем. В отличие от некоторых.

Гленн сжал зубы: уговаривать Тиранта он не собирался. Ему и в одиночку будет сложно сделать то, что собрался. Иметь недовольного брата под боком — боком и грозило. Гленн вышел, одурманенный стражник закрыл дверь, расплываясь в бессмысленной счастливой улыбке.

— Я помолюсь за тебя Праматери, брат. — Гленн обернулся. — И передам твое почтение храмовнице, если увижу е…

— Да пошел ты, — проорал ему вслед Тирант, вцепившись в прутья решетки.

* * *

Гленн краем уха слышал, как стражники днем говорили об ожидании всемудрого старца. Видимо, Нирох попросил поддержки Ангората в переговорах, и вскоре Верховный друид Таланар прибудет в Кольдерт.

Он очень давно не видел отца, и соблазн дождаться был велик.

Но задерживаться в столице, особенно после побега из заточения, было совершенной глупостью. Что ж, поговорить с отцом, едва Гленн отыщет пристанище, можно будет и иным способом. Использовав все знания, какими владел, Гленн стащил немного золота у какого-то важного рыцаря в харчевне, взял незаметно немного еды на кухне, коня в стойле, и выдвинулся к крепостным воротам города.

* * *

Бану бледнела с каждым днем. Она терзалась угрызениями совести, ее снедали опасения, изводили домыслы и неизвестность. Танша получила немало хороших уроков, а женщина — хороших советов, но, чтобы прислушаться к доводам рассудка и к голосу сердца, нужны тишина и время.

Их не было нигде.

Слишком многое оказалось запущено с ее руки: обработка новых полей и пашен, обучение "меднотелых" с их безукоризненной верностью Яввузам, подготовка женских подразделений, усиленная разработка шахт и рудников, добыча железа, самоцветов, камня, соли и серебра, умноженное кораблестроение и работы на верфях, производство оружия, повальное разведение лошадей и псов, проведение судебных разбирательств, выслушивание жалоб, контроль городских построек и налогообложения, возведение укреплений и фортов, ремонт дорог, налаживание переправ меж берегами рек — не упомнить и половины дел, которые Бану приходилось делать снова и снова. Абсолютно все сферы жизни после войны должны были быть приведены в порядок, и когда твои земли обширны, твои обязанности действительно велики.

Бойня Двенадцати Красок закончилась больше полугода назад, позади остались и угар похорон, и торжество воссождения в танское кресло, а Бансабира, как и прежде в военном шатре, вставала первая с рассветом, и ложилась последней — за полночь. Люди должны ей верить, должны на нее полагаться. Только так, когда раману Тахивран сделает следующий шаг, Пурпурный танаар поднимется на защиту Бану и всего многочисленного клана Яввуз.

Ради этого Бансабира была готова бодрствовать сверх меры возможного. Воистину: тот, кто выбрал служение людям, не живет для себя и не знает покоя.

* * *

Необходимость тренироваться, желание следовать разумному совету Нома и больше проводить времени с семьей, а также неисчислимая груда дел неуклонно привели к тому, что усталость Бансабиры затмила остальные чувства. Развеялось уныние, притупилась тревога. Разногласия с домашними и подчиненными, казалось, сходили на нет, и даже Адар, угрюмый, неразговорчивый ребенок, стал мало-помалу оттаивать к незнакомой сестре-госпоже.

Поскольку Бансабира отличалась особой детальностью натуры, под ее началом Пурпурный танаар просыпался после невзгод войны и "обжорства" наживой очень быстро, и вскоре стал напоминать водяную мельницу: для того, чтобы вращать огромное колесо из тяжелого дуба и молоть зерно в пыль, достаточно чуть подтолкнуть ступицу и обеспечить подачу тонкой струйки воды, совсем незначительной и безмятежной в неторопливом бесконечном движении.

Этой струйкой была Бану Яввуз. И иногда казалось, что мельница огромного надела вращалась по одной ее воле.

Правда, в колесе торчала назойливая спица, которая не сходила на нет ни под какой усталостью: то ли кому-то оказалось очень нужно добраться до Гистаспа, то ли через Гистаспа — до нее, Бану, то ли сам Гистасп темнит.

Зацепок не было, но теперь Бансабира не переживала по этому поводу. Если тебе нужно открыть ворота, но нет ключа, можно довериться времени — оно источит засов. Если нужно взять город, но стены слишком высоки, можно довериться времени — оно развеет камни как вершину бархана или сморит людей голодом. Если нужно построить будущее, но нет сил забыть прошлое, можно довериться времени — оно разотрет воспоминания в труху. Время обладает удивительной настойчивостью, терпением и памятью, и, если вдруг тебе не хватает этих достоинств, имея немного знаний, ты понимаешь, где их можно взять.

* * *

Почти невидимое облачко пыли взметнулось над захлопнутой книгой. Солнце в окне почти закатилось за холм вдалеке. Темнело рано и холодало неумолимо.

Лигдам в другом углу кабинета вздрогнул, проснувшись. Привычка (или необходимость) танши жить совершенно нерегламентированной жизнью, с неконтролируемыми подъемами, ночными тренировками и прочими внережимными выходками, привела к тому, что оруженосец, вынужденный зачастую быть на подхвате, стал впадать в легкую дремоту в каждую свободную минуту, как только оказывался в сидячем положении.

— Т… тану? — Лигдам быстро проморгался, сбрасывая оковы сна. — Что делать?

Бансабира в душе улыбнулась. По первости Лигдам казался замкнутым и осуждающим каждое ее действие парнем. Лишь со временем для Бансабиры открылась присущая ему собранность, запасливость, терпеливость, некая даже дотошность. Все это делало Лигдама одним из самых надежных людей, а уж всклокоченная сейчас светлая коротенькая косичка и серьга сверху ушной раковины с начищенным сияющим рубином придавали молодому мужчине вовсе умилительный домашний вид. Думать, что он мог замышлять против нее, было за гранью танского понимания.

— Похоже, тебе пора как следует выспаться.

— Что вы, тану, — перебивая, тут же подскочил Лигдам, подбираясь и все же немного пошатываясь спросонья. — Я готов немедля…

Бану качнула головой.

— Распорядись мне насчет ужина на три человека, позови моих сестер и иди спать.

Мужчина поглядел в лицо госпожи, наспех что-то прикинул в уме и спорить не стал.

* * *

Сколько вечеров они уже провели вот так, за спокойными разговорами? Конечно, сестры по-прежнему тушуются, особенно младшая Ниильтах, и у Бану всякий раз уходит добрая четверть часа, чтобы немного разрядить атмосферу. Ниильтах трудно приспосабливается ко всему: к новой танше, тяжелым тренировкам с Гистаспом, переменам в собственном теле. Она не любит суетливость и совсем не понимает, зачем кузина-госпожа столько всего делает. Да и сколько делает, если даже на сына времени не хватает? Некоторые вещи ей вовсе не обязательно делать самой, в чем-то вовсе нет необходимости, и на взгляд Ниильтах усилия Бансабиры — пустая трата времени и сил.

В этот вечер девушка настолько осмелела, что где-то в середине беседы высказалась по этому поводу:

— Тебе просто надо выйти замуж, госпожа. Сейчас, когда война закончилась, ты можешь выбрать мужа из числа преданных тебе людей. Он никогда не будет полноценным таном, но народ будет почитать его как стоящего полководца, героя Бойни, супруга тану Яввуз. И он будет помощником во многих делах, особенно тех, которые, честно сказать, не очень для женщин.

Бансабира мягко улыбнулась, чуть наклонив голову. Спорить с Ниильтах смысла не было. Бану взяла в руку меч в шесть лет, потому что была с первых дней объявлена наследницей отца и не имела другого выбора, кроме как быть таншей Пурпурного дома. Ниильтах, как Бану узнала от Тахбира, начала учиться фехтованию всего три года назад, потому что всем носителям танской крови велено уметь держать клинок. Когда матери Бану прострелили горло, а брата едва не растерзали на части, когда девочкой Мать лагерей скиталась по Ясу, она хорошо поняла, для чего отец ее учил. А потом и Гор заявил прямым текстом: нет никакой разницы, мужчины мы или женщины. Каждый борется с судьбой и людьми так, как умеет. Так что лучше уметь получше.

Ниильтах этого не объяснили — ни жизнь, ни наставники.

Несмотря на одинаковое воспитание, Иттая отличалась от полнокровной сестры разительно. То ли дело было в том, что она родилась старшей, то ли в том, что она в сознательном возрасте узнала о начале войны и принялась тренироваться отчаянно, как никогда прежде, то ли в том, что Иттая изначально пришла в этот мир с другим опытом — Бансабиру это занимало. Сейчас важно понять, как их надежнее разлучить: сестринские узы между ними крепки, но может ли каждая хоть что-нибудь в одиночку?

— Возможно, ты права, — уклончиво согласилась Бансабира с младшей кузиной. — Но траур по отцу истечет не скоро, а до тех пор мне тоже надо как-то справляться. Поэтому сейчас я хочу попросить о помощи вас двоих. Женщины нашего рода не отсиживаются без дела. Насколько я знаю, та же наша бабушка Бануни в свое время, чтобы облегчить участь деда, принимала на себя командование восточной крепостью на границе с Раггарами, когда разгорались приграничные конфликты.

— Ты хочешь доверить нам командование крепостями? — Иттая вытянулась в лице, при этом так вздрогнув, что ее распущенные каштановые волосы заманчиво колыхнулись.

— Да нет, — Бану сделала жест, непринужденно отмахиваясь. — Все проще. К одной из вас у меня поручение, а от другой хочу получить совет.

Сестры переглянулись.

— Вчера прислали донесение из храма на северо-западе танаара. Старший покровитель храма Праматери и Акаба пишет, что в окрестностях появился какой-то иноземный жрец, который проповедовал что-то совсем отличное от заветов Праматери Богов и людей. Его удалось поймать местному гарнизону, но поскольку он служитель культа, судьбу доверили жрицам и жрецам храма. Те, в свою очередь, спрашивают как быть. Я не слишком сильна в вере в Акаба и не очень хорошо понимаю его культ. К тому же, у меня и тут дел по горло. Так что, думаю, с этим лучше справишься ты, Ниильтах. Поезжай, выясни, что за иноземный жрец, и прими решение о казни или помиловании. Только, пожалуйста, не забывай, что нет ничего хуже, чем разноверие в сердцах людей. В Орсе я это отчетливо поняла.

Ниильтах молчала, растерянно глядя на тану и временами скашивая взгляд на старшую Иттаю.

— Если это действительно жрец иных богов, и он прибыл, чтобы проповедовать нам чужие культы, придется казнить его, Ниильтах, или хотя бы выслать. И за тем, и за другим, следить будешь лично. Если он извращает то, что близко нам, оставишь его среди жрецов — пусть переучивают. Однако если он вовсе не жрец, перво-наперво разузнай, не является ли он выходцем с Бледных островов. В свое время, Ююлы в качестве поддержки в войне заключили сделку с островитянами. Войну те продули, а пограбить не отказались. Помниться, сначала трепали нервы Шаутам, но, если сейчас добрались до нас, стоит выжигать заразу на корню. В этом случае, отдай его начальнику местного гарнизона с четким распоряжением. Дальше он сориентируется.

Ниильтах пришлось сглотнуть, чтобы прочистить горло:

— Хорошо, сестра, я поняла. А… можно взять с собой…

Бансабира перебила легко:

— Конечно, я отправлю с тобой хороший отряд охраны.

— Иттая не может со мной поехать?

Ну еще бы, усмехнулась Бану. К тмоу разговор и шел.

— Нет. У нее будет другое задание.

— Какое? — оживилась шатенка. Перспектива расставания с Ниильтах не радовала, но и не удручала так сильно, как младшую.

— Разведка. Мне нужны сведения о настроениях в Алом танааре. Максимально подробные и полные. Послать кого-то из доверенных лиц я не могу: все они были со мной, когда мы разбивали Шаутов, в первых рядах. Кто-нибудь, оказавшийся за пределами Алого чертога, может их узнать и донести тану. А кампанию стоит держать в секрете.

— Я все поняла, но отчего ты не поручишь это кузену Махрану? Он один из лучших разведчиков танаара.

— Безусловно, — Бансабира не стала спорить. — Он поможет тебе подготовиться к поездке, но сам отправиться не сможет. Его ждет другое дело.

— То есть, — уточнила Иттая, — я отправлюсь не сразу?

— Именно, — снисходительно кивнула Бану. — Ни в коем случае ты не можешь проколоться и угодить в лапы алых. Ни в коем случае, — повторила танша, выделяя каждое слово. — Иначе это разрушит все. Над тобой от души поиздеваются, прежде чем выменять на кого-то из своих, а то и на всех, кого мне удалось распихать по нашим темницам. Ни при каком раскладе в случае твоего пленения я не смогу посмотреть в глаза твоему отцу и матери. А в оконцовке мы лишимся такого надежного гаранта ненападения, как пленники танского дома, и тогда пострадает союз с Маатхасом, и чтобы хоть как-то удержаться от тяжб и распрей опять длинною в десять лет, мне придется уступить натиску Каамала и отдать за его сына Этера одну из вас, а к тому времени годна будет лишь Ниильтах, и только Праматерь ведает, чем все это вообще закончится. Поэтому все ближайшее время ты посвятишь подготовке, Иттая.

Шатенка судорожно сжалась, а Бану внутренне улыбнулась: нагнала страха достаточно. Впрочем, в ее словах нет ни тени лжи. Все будет именно так. Иттая растерла собственные предплечья, чтобы как-то вернуть себе ощущение реальности и только кивнула, соглашаясь — голос не подчинялся ни в какую.

— Тогда… — Ниильтах едва подала голос.

— А тебе придется выехать уже завтра, Ниильтах. Речь идет о местности у подножия Астахирского хребта. Лучше успеть до зимы, иначе пребывание там станет для тебя очень непростым. Тахбир говорил, вы не расставались прежде, поэтому попрощайтесь сегодня как следует. Можете побыть здесь, я приказала страже никого не впускать. К утру я вернусь с Одханом, это один из первых мечей моей личной охраны, так что под его опекой ты будешь в полной безопасности, Ниильтах. И обязательно зайди к матери с отцом.

— Да, сестра, конечно, — Ниильтах посмотрела на Бансабиру затравленно и даже немного обреченно. Было бы из-за чего так убиваться, подумала Бану.

Она встала, взяла загодя приготовленный теплый плащ и направилась к выходу, спокойная тем, что все ящики стола с важными бумагами заперты на замки, а мелкие ключики — на поясе ее платья. Кузины поднялись, склонившись в провожающем поклоне, потом снова переглянулись и уселись рядышком, близко-близко. Ниильтах забормотала что-то, потом всхлипнула, потом вздрогнула и заплакала, уткнувшись лицом сестре в колени. Иттая гладила светлую голову девушки. Она любила Ниильтах всем сердцем, но сейчас была, пожалуй, рада такому повороту событий. Их совместные тренировки под руководством Гистаспа стали совершенно другими в сравнении с началом. Перво-наперво потому, что иной стала сама Иттая. Долгое отсутствие генерала-альбиноса в чертоге помогло шатенке осознать многое. Теперь во время упражнений ее не веселило общество сестры и не подбадривало: ее раздражало, что Гистасп тратит свое внимание на кого-то другого. И сегодня, когда Ниильтах советовала Бансабире поскорее определиться с мужем, явно намекая и на Гистаспа тоже, Иттая могла только прятать уколы ревности в сердце, сглатывать возмущение и всеми силами игнорировать отчаяние.

Не бывать этому никогда.

* * *

Оказавшись за дверью и отдав приказ Нииму и его товарищу-новобранцу в охране, Бансабира направилась к боковым лестницам. Накинула бордовый шерстяной плащ, подбитый соболем. Неподалеку от выхода на внутренний двор тану встретился Русса. Расцвели оба.

— Куда это ты на ночь глядя? — брат широко раскинул могучие руки, приглашая любимую сестренку в объятия защиты.

— Хочу пройтись, — она вошла и тут же почувствовала сомкнувшееся кольцо вокруг талии и плеч. — Прогуляешься со мной? — Бансабира отстранилась совсем чуточку, чтобы иметь возможность глядеть брюнету в глаза.

— Как и все, что ты попросишь, — Русса коротко чмокнул тану в лоб, расцепил руки, поймал сестринскую ладонь и повел на улицу.

Морозный воздух пахнул в грудь, выдувая из легких спертый воздух замкнутого пространства. Они добрались до одной из смотровых площадок в правом крыле и замерли, задрав головы к небу. Обычно бастард являл собой пример человека, который надеется через сколько угодно сбивчивую речь донести до собеседника все чувства, клятвы, заверения. Но сегодня он молчал, твердо и безболезненно сжимая широкую ладошку сестры.

И этого было достаточно. Бансабира ему верила.

* * *

Наблюдая за отъезжающей сестрой, Бансабира ловила себя на мысли, что хотя бы со сроками Ниильтах затягивать не стала. Люди должны уметь действовать вовремя, когда им велено, а иначе на них нельзя полагаться. Впрочем, тут, скорее всего, подтолкнул Тахбир. Он уже уяснил эту черту танши, которую та явно унаследовала от Сабира Свирепого. И тем не менее, о надежности кузины говорить рано. Вчера Бану дала ей вполне развернутые распоряжения, но на деле приказ был всего один, и он прост. Если Ниильтах не справится с собой сама, ей помогут. Неспроста Бансабира отрядила кузине охрану под началом Одхана: рука у него знает только один жест, а сердце — только одного владыку. Даже если Ниильтах будет сопротивляться, манкируя положением, Одхан исполнит волю госпожи, не колеблясь.

Что-то в душе Бансабиры отозвалось хрустальным звоном от этого осознания. Если в твоем окружении нет ни одного человека, готового за тебя и умереть, и убить — ты ничего не добился в жизни.

* * *

Гленн старался останавливаться в самых неприметных местах и по самой острой необходимости. Держаться бездорожья и лишь к вечеру выходить на дорогу, чтобы добраться до какого-нибудь ночлега.

Его путь лежал на юг, к Ангорату или хотя бы, для начала, к Архону. И однажды, спустя неделю пути или около того, Гленн спешился у очередного кабака, где планировал провести ночлег. Но едва спешился и, взяв поводья, повел коня к привязи, на плечо легла рука.

И до того, как зазвучал голос, Гленн уже знал, кого встретил. Их родство не похоже на обычные семейные узы, и то, что их объединяло, было предопределением любых Богов, какие есть независимо от человеческой веры.

— Нирох назначил награду за твою голову, брат. В этой таверне сегодня остановился Тарон Ладомар, и он наверняка помнит твое лицо.

Жрец обернулся и, не думая, не вглядываясь, сомкнул крепкие объятия. Уже отвечая на такое теплое приветствие, из воздуха соткалась фигура в черном.

— Ал твой закат, Гленн из рода Тайи.

— Праматерь в каждом из нас, Вторая среди жриц.

Они разомкнули объятия, и только теперь Гленн заметил оброненный от его хватки посох у своих ног.

— Прости, — он подал орудие женщине. — Должен признать, непривычно видеть тебя с чем-то подобным, — улыбнулся жрец.

— Как и тебя непривычно видеть изгоем. Надо наколдовать чары, чтобы все видели не нас.

— Пожалуй, а то ты слишком приметна. Молодая красотка в черном с клюкой. Больше всего напоминает беглую монашку из гуданского монастыря, которую туда упек отец из-за слишком хорошенькой мордашки, чтобы она не заделала ему прорву незаконных внуков. А девица молоденькая, так что кровь берет свое, — посмеялся жрец.

— А учитывая, что я в компании мужчины, едва ли кто поверит, что ты мой брат. Ладно, — отсмеявшись, продолжила жрица. — Я обычно делаю так, — женщина сделала глубокий вдох, проведя рукой перед лицом слева направо.

Гленн поджал губы:

— Тебе не идет быть старухой. Знавал я одну, старуху Сик, до сих пор коробит от этой мерзкой бабки.

Шиада улыбнулась и указала подбородком на друида. Тот кивнул и повторил ритуальный жест — такой простой сейчас и почти невозможный в пору обучения.

— Скажем, — низким скрипучим голосом объявила Шиада, — что ты мой непутевый сын. И чтобы ты знал, терпеть не могу мужиков с белыми волосами.

— Да-да, и ворчишь прямо как старуха Сик.

Шиада улыбнулась, и Гленн, разглядев сквозь чары настоящее лицо кузины, вознес хвалу Праматери. Первое уютное, как дом, воспоминание за последние несколько лет. Только по тому, как жадно душа встрепенулась от теплоты этой встречи, Гленн понял, как в самом деле изголодался по родным людям.

* * *

Они рассказали друг другу о переменах, пока ели густую горячую похлебку с хлебом с семенами и тертыми желудями.

О расставании с Тирантом и королевской опале, о поисках Линетты и ее смерти, о расставании с Берадом и прощании с дочерью.

Узнав о смерти жрицы, за которой гонялся по всей стране, от руки жрицы, которую клялся охранять, Гленн повел себя достойно. Он долго время молчал, потом кивнул и сказал:

— Замыслы Праматери и рожденных Ею неясны порой, но неизбежны. Я приму это.

— Мне жаль, — отозвалась Шиада, но Гленн, словно прерывая, мотнул головой: "Я приму это сам".

— Раз уж об этом заговорили, — добавил друид вслух, — вспоминая нашу встречу в замке Гудана, думаю, будет правильным сказать, что Агравейн овдовел.

Шиада-старуха улыбнулась полубеззубым ртом.

— Спасибо. Я уже знаю от твоего отца. Моя опала закончилась, — она кивком на опертую на стул клюку, которая на деле была подаренным посохом со змеем-драконом. — Твоя мать дала добро вернуться, так что теперь я могу исполнять, что действительно должна.

— Удивительно, правда? — отрешенно спросил друид, оглядывая женщину перед собой. — Я гонялся за мороком, убежденный, что так велит моя жреческая сущность, а сейчас ты говоришь мне, что Линетта мертва, и, хотя мне горестно, я понимаю, что путь только начался. И оказался совсем другим. Ты, — Гленн помедлил с продолжением, облизнул губы, готовясь к тому, что скажет, — похоронила дочь, которую, как тебе казалось, воспроизвела для посвящения Праматери, поступившись желаниями и согласившись на близость с человеком, что никогда и ничего не имел с тобой общего.

— И только теперь начался мой путь, — с горечью закончила жрица мысль брата. — Да. Начертанное можно отсрочить, но нельзя изменить.

— И что начертано для тебя? — спросил Гленн. Шиада рассмеялась — низко и даже пугающе, как не каждая бабка смогла бы.

"Если бы я умела читать среди звезд, Гленн, оказалась бы я герцогиней Бирюзового озера?".

"Пожалуй, нет".

— А что будешь делать ты?

— То, что ты скажешь мне делать, — Гленн отправил в рот последний кусок хлеба.

— Что? — Шиада вытаращилась на друида.

— Я перестал искать Линетту не сейчас, когда ты сказала мне, что она мертва, а когда поговорил с Тирантом, и вдруг вспомнил — уж прости — что я охранитель Второй среди жриц. Ты — Вторая среди жриц, и чтобы ты ни делала, мой долг следовать за тобой и защищать тебя. Разве не для этого у девочек из семьи Сирин рождаются братья?

Шиада удивленно улыбнулась.

— Гленн, это… — Шиада выглядела растерянной и растроганной. Правда ведь, он назначен ее охранителем со смерти полнокровной сестры Ринны. Она и сама забыла об этом.

— Тебе вовсе не нужно, — начала жрица, а потом вдруг осеклась: Гленн посмотрел так открыто, что любые возражения стали очевидно нелепыми. — Впрочем, ты прав. Не мне лишать тебя возможности быть верным.

Гленн прищурился.

— Так, куда мы идем?

— Куда нас ведут, — улыбнулась жрица.

ГЛАВА 4

Королева Гвендиор проснулась в холодном поту, поднялась в кровати и протерла глаза. Но сколь бы она ни всматривалась в темноту комнаты, видение не исчезало. Среднего роста женская фигура в голубоватом одеянии стояла перед ней, и след свежей крови перечеркивал ее от горла до бедер. Бесцветные, казалось, глаза смотрели на Гвен с осуждением и обидой.

— Сгинь, — сдавленно приказала королева мороку Виллины. — Сгинь.

Гвендиор перекрестилась. Не помогло. Ну же, думала она. Господь Всемогущий. Пусть призрак исчезнет, пусть исчезнет. В конце концов, во имя Господа Гвен решилась на этот отчаянный шаг.

Шаг, который перевернул с ног на голову всю страну.

Гвен горячо замолилась — как могла неистово и неустанно, читая раз за разом "Отче", "Святый" и "Благословен будь". Во имя Всеблагое, во имя Его Всесвятое, ради искоренения этой языческой скверны…

Образ покойной невестки, наконец, отступил.

Не в силах больше заснуть, королева нервно откинула одеяло, встала, запахнулась в халат и подошла к окну, отворив ставни. Пусть холодный свежий воздух изгонит всякую нечисть из комнат. Господи, чем больше проходит времени, тем труднее избавляться от навязчивого образа Виллины, который стал преследовать Гвен в день сорокоднева. В первый раз ей хватило тройного крестного знаменья, чтобы прогнать видение, теперь требовалась почти четверть часа. Будь она проклята, думала женщина, даже после смерти не дает праведным жить спокойно.

Но сколь бы королева ни поносила покойную невестку и ни посылала ей проклятий, одного было не изменить — Виллина стала ее ночным кошмаром.

* * *

Агравейн Тандарион, Железная Грива Этана, выжидал на границе с Иландаром. Военачальники и советники, разведчики и капитаны армий сообщали о готовности тех или иных подразделений, о совершенных переходах и степени вооружения солдат.

И еще о том, как шли переговоры в Кольдерте.

После смерти жены Агравейн изменился до неузнаваемости. Нет, внешне он остался тем же богатырем, к ногам которого падали девицы со всех окрестных селений, и который едва ли их замечал. Возглавив армию, пусть хотя бы на выжидающих позициях, Агравейн будто вернулся в то время, когда совсем еще не знал ни Ришильды, ни Шиады. Будто снова стал тем, о ком на всех углах королевства слагали песни, восхваляя его избранность матерью Войны и Сумерек, раз уж благоволит ему с тринадцати лет.

Бравым неутомимым Богом кровавых расправ, Агравейн метался по лагерю, поспевая всюду: в обучении, в проверке снабжения, в многочисленных поступающих и отправляемых депешах. И страшно было произнести это вслух, но даже король Удгар, не говоря об остальных, в душе признавал, что смерть королевы Ришильды придала Агравейну сил и решительности. У хорошей жены и гнилой муж человеком становится, говорили в народе. А эта маленькая девочка из такого богатыря сделала неудачника. Но вот теперь он освободился. Это промысел Богов, не иначе. Той самой Праматери, что спасла его при осаде Аттара. Того самого Бога, что вновь вложил в его руку вечно острый клинок Воздаяния.

За ним они, архонцы, шли вот уже пятнадцать лет. За его спиной врывались в гущу врагов в войнах с Ургатскими племенами. Под его началом выигрывали бои и добились мирного соглашения с давешними врагами.

В невоенное время Железная Грива "лезет" — чахнет, становится неуклюж, хандрит. Но здесь, в предвкушении ратного подвига, он источал невероятную уверенность в победе, и боевой дух солдат укреплялся день ото дня. Кто, глядя, как буграми надуваются огромные мышцы под золотыми обручами, как длинные мускулистые ноги сминают бока самого непокорного коня, подчиняя его своей воле, усомниться в успехе их дела?

Сам Агравейн действительно исполнился решимости: он всегда был прав. Всегда был прав. Праматерь Богов и людей начертала ему особенное, одно-единственное счастье, и он выдернет его из любых рук, даже если для этого придется поднять всю архонскую армию. Мертвых вернуть нельзя — это он знает точно, чтобы кто ни пел о том, будто он, Агравейн, вернулся из Залов Нанданы обратно в Этан. Но вот живых, если по ошибке отдал, вернуть можно всегда.

* * *

Ахиль стояла у двери, ведущей из оружейной к тренировочным площадкам дворцовой армии Далхоров. Перед ней тренировался Змей, и царевна невольно любовалась. Интересно, сколько ему лет? Он все еще по-своему привлекателен. И даже этот двойной рубец через все лицо не убавлял шарма.

Единственный мужчина, проявивший хоть какое-то участие к ее судьбе.

Он правильно сказал: чтобы избавиться от посягательств Халия, ей нужен сын. Но как сознаться Алаю, что после развлечений царевича она равно что бесплодна?

Ах, если бы только Халий упал с лошади и сломал шею. Или кто-нибудь из жрецов наслал на него мужскую немощь. Жаль, что здесь нет никого, вроде ее родной сестры Айхас, посвященной ангоратской жрицы. Она бы могла удавить этого Халия, не пошевелив пальцем. Хотя… лишить его мужской силы — и царевич кинется обвинять во всем жену. А одними обвинениями Халий никогда не ограничивался.

С Айхас даже связаться нет ни единого шанса. Особенно из этой твердыни женоненавистников. А вот Змей мог бы помочь. Кое-что она успела узнать о Храме Даг. Если хотя бы половина того, что говорят — правда, Змей должен неплохо разбираться в ядах и снадобьях.

Вскоре на арену вышла девочка. Милый ребенок, бастард Змея. Кажется, они могли бы быть сестрами, судя по возрасту Намарны. Девочка, как могла судить Ахиль, делала успехи в обращении с копьем. По крайней мере, и Змей, и Намарна всегда выглядели очень довольными после тренировок.

Когда упражнения подошли к концу, Змей еще раз перечислил все замечания и выепроводил девчонку вон. Приблизился к зрительнице. Ахиль приветствовала мужчину улыбкой:

— Помнится, у вас была другая ученица, Змей. Трудно поверить после того, что я слышала о пребывании здесь госпожи Бансабиры, что она тоже когда-то была такой, как сейчас Намарна, и тоже допускала промахи и ошибки. Но, я уверена, что Намарна вырастет удивительной воительницей.

Гор глубоко вздохнул и улыбнулся: все это, честно сказать, нимало ее не касается.

— Вы что-то хотели, ваше высочество?

— Да, Змей, — затушевалась Ахиль, — у меня… мы можем поговорить где-нибудь, где нас никто не услышит? — Ахиль вдруг переменилась в лице, зашептав и невольно оглядываясь.

Не к добру, подумал Змей, прежде чем ответить:

— Идите в пятую оружейную. Там в конце помещения есть коморка со старыми доспехами. Обычно туда никто не заглядывает.

Ахиль пошла вперед, а Змей сделал вид, будто еще осматривает пространство для тренировок — не обронил ли чего, а потом отправился следом.

В указанной комнатке царил полумрак — под самым потолком было всего два крохотных оконца, и света проникало мало. Пахло старой поношенной кожей, железом и застоявшимся запахом пота.

— Я слушаю вас, госпожа.

— Моя просьба крайне… деликатна, Змей. Ты говорил как-то, что смыслишь кое-то в снадобьях. Это и впрямь так?

Змей недоумевал:

— Конечно. Что именно вам нужно?

Ахиль набралась храбрости — Змей увидел, как пятнадцатилетняя женщина сжала кулачки.

— Скажи, есть средство, способное вызвать мужское бессилие?

Змей не выказал ни капли удивления.

— Есть.

— Ты можешь приготовить его для меня?

— То есть для царевича?

Ахиль молчала.

— Госпожа…

— Змей, это не детская прихоть, — Ахиль кинулась вперед не в силах слушать, как он возьмется отказывать ей, — пожалуйста, помоги мне.

— Едва ли я могу вмешиваться в ваш брак, — уклончиво отозвался Гор. Конечно, было вполне ожидаемо, что к этому все придет, но участвовать в разборках за спиной Алая не очень-то и хотелось.

— Брак? — гневно перебила Ахиль. — Что это за брак, если Халий обращается со мной по-скотски? Чем я заслужила в мужья человека, который единственно, чем может доказывать свое превосходство — втаптывать меня в грязь кулаками? И не надо твердить мне, как ваш местный архиепископ: "Христос страдал, дитя, — злобно зацитировала женщина, — и нам должно страдать". Чушь это все.

Змей пытался подобрать слова, пораженный происходящим. Однако царевна не дала ему опомниться, дернув завязки на корсаже.

— Миледи, не стоит, — назидательным тоном Змей постарался остановить неизбежное. Отчаяние царевны брало свое. Управившись с застежками, Ахиль скинула платье и потянула вслед за ним сорочку. Мужчина отвернулся.

— Посмотри на меня, — приказала женщина.

— Оденьтесь, — Змей не поворачивался.

— Посмотри на меня. Я приказываю, посмотри.

Змей, устало вздохнув, посмотрел. Это ему — за что вот это все? Делать что ли нечего, кроме как копошиться в чужой постели? Гор оглядел молодое тело, то и дело черневшее синяками и багровевшее рубцами от ножей. Увиденным Гора не удивить — на той же Бану в свое время он оставлял и страшнее. Но одно дело, когда человек ходит в побоях, потому что учится наносить их сам, а другое — когда получает в условиях, которые должны дарить радость.

Молчание мужчины только нагнетало нервное состояние Ахиль.

— Почему молчишь? — спросила, сдерживая слезы.

Змей собрался сказать, что поступки Халия чудовищны, но голос царевича внезапно настиг их из-за двери.

— Здесь кто-то есть?

Ахиль задрожала всем телом, зажав рот рукой. Не дай Бог, не дай Бог Халий войдет сюда. Ее синяки покажутся раем. Да он… да он же убьет ее. Четвертует, кожу сдерет заживо… или сожжет… он может… Халий на все способен.

— Эй, я спросил, кто здесь? — жестче гаркнул Халий.

Увидев неподдельный ужас в лице царевны, Гор приложил палец к губам и вышел в оружейное хранилище.

— А, Змей, это ты, — не выказал удивления Халий. — Какого черта здесь забыл?

— Искал среди старья что-нибудь, подходящее для Намарны. Тренироваться в рубашках небезопасно, особенно со мной, — приветливо улыбнулся Змей. — А новые доспехи еще заслужить надо.

Халий усмехнулся: вполне в духе Змея.

— А что за голос в каморке?

— Намарна, — солгал Гор. — Не могу же я вытащить доспех наугад, а в размерах для маленьких девочек, сказать честно, я мало смыслю.

— Хотя и вырастил парочку, да? — посмеялся Халий. Гор посмеялся тоже:

— Вообще-то только одну.

Халий, улыбаясь, поджал губы и вздернул брови, а потом вкрадчиво заметил:

— Я только что видел твоего бастарда, Змей.

— Да? — как ни в чем ни бывало, Гор поднял брови и оскалился. — Ладно, поймали, ваше высочество.

Ахиль за дверью на этих словах почти лишилась чувств и, с трудом нащупав где-то рядом стену, сползла на пол. Гор меж тем, положил ладонь на ремень в недвусмысленном жесте:

— Присоединитесь? — заманчиво оскалился он.

Халий самодовольно усмехнулся, в глазах зажегся блеск. А потом вздохнул:

— Я б с радостью. Но отцу наверняка донесут, чем я был тут занят и снова слушать его нудные проповеди. Он считает, что я должен подавать пример, и все свои желания непременно исполнять по ночам или хотя бы там, где нет шансов быть замеченным. А это, — Халий обвел глазами помещение, — оружейная, сюда всегда могут войти. Когда Ахиль, наконец, родит мальчишку, я буду свободнее.

— Тоже верно. Да и, думаю, девица, перепугается, едва увидит царевича. А знаете же, когда они перепуганы и скованны, никакого удовольствия.

— Кому как, — не согласился Халий. Змей не стал спорить и напомнил, что девчонка за дверью ждет его. Царевич пожелал удачи и, взяв пару клинков, пошел размяться.

* * *

Гор перевел дух и быстро вернулся в коморку.

По лицу царевны текли слезы, но она едва ли замечала. Мужчина схватил с полок какой-то старый потертый плащ и осторожно, чтобы ненароком не вызвать новую бурю эмоций, укутал женщину со спины. Гор чувствовал, как Ахиль дрожала, спазматично всхлипывая и медленно успокаиваясь.

— Держитесь, ваше высочество.

— Я не могу, Змей, — прошептала она сдавленно. Всякое достоинство осталось позади, когда Гор увидел то, что Ахиль прятала ото всех: синяки и слезы. — Вы поможете мне? — женщина повернулась, подняв на Змея синие, влажные и беспокойные, как морская пучина глаза.

Змей облизал губу, оттягивая момент ответа.

— Обещайте меня слушаться.

Ахиль, перепуганная, кивнула, не отводя взгляд с лица Гора.

* * *

Джайя отослала отцу письмо — без единого лишнего слова — о беременности. И совсем скоро получила ответ. Как только у нее будет сын, Яасдуры должны выполнить свою часть сделки и начинать вторжение в Ласбарн. Алай пришлет в Гавань Теней послов сразу после рождения внука, чтобы атака на пустынных табунщиков была максимально спланированной, точной и молниеносной. А пока — да позаботится Мария Благодатная о его дочери в родах.

Джайя с тоской поглядела на ровный отцовский почерк. Надо же, удостоил вниманием, написал сам. Раманин аккуратно сложила лист и убрала в шкатулку с драгоценностями. Если Господь пошлет ей сына, она покажет это письмо своей злонравной свекрови.

* * *

Бансабира обсуждала с Даном и Сертом важный вопрос: гарнизонные укрепления вдоль границы с Каамалами явно стоило не только проверить, но и подлатать. Пожалуй, имело смысл направить туда немного больше людей. Разговор уже вышел на финальную стадию: перебирали кандидатуры тех, кого можно отправить с помощью и инспекцией по приграничным крепостям.

Стражник за дверью доложил о гонце с посланием. Бану качнула головой, давая знак Лигдаму взять письмо, не впуская в кабинет посторонних. Оруженосец отдал бумагу госпоже, и стоило взглянуть на печать, женщина вздрогнула. Провокация что ли?

Оттиск на светлом желтоватом сургуче ясно изображал солнце, лучи которого венчали наконечники копий. "Жар ярости" — гласил фамильный девиз Золотого дома Раггар, и кажется теперь Бансабира понимала, почему. Глаза заволокло ненавистью так, что даже сидя Бансабира ухитрилась утратить чувство равновесия. Она откинулась на спинку стула, прикрыв глаза. Выдохнула так, будто судорогами сковало тело.

— Праматерь, — шепнул Серт, — что с вами, госпожа?

Даже читать письмо не нужно: весь Яс сейчас пишет ей только с одной целью. И все-таки, стоит глянуть хоть одним глазом и удостовериться, чтобы не поднимать переполох на пустом месте. Дрожащей от ярости рукой тану взломала сургуч. Все так.

— Я готова снова начать войну, только и всего, — прошипела женщина, сузив глаза. Быстро оглядела тысячников:

— Сами решите насчет подходящих людей и отчитаетесь, когда все будет готово. Сейчас идите Малую приемную и ждите там. Лигдам, — обратилась до того, как растерянные офицеры сделали хоть шаг. Да и как не растеряешься тут. Это же Бану Яввуз — девчонка, которая даже в глухом окружении Ниитасов ухитрялась сдерживать чувства, оставался бесстрастной в любых переговорах и любых опасностях. Либо все дело в отсутствии необходимости спать с открытыми глазами, либо новости и впрямь за гранью разумного.

— Госпожа? — отозвался оруженосец.

— Немедленно собери всех членов моей семьи старше двадцати лет в Малой приемной, Гистаспа и старших телохранителей. Живо.

И, хотя подгонять Лигдама надобности не было, Бану не сдержалась. Едва вышел подчиненный, глухо зарычала. Воистину, человеческая душонка нередка совсем ничтожна, а вот наглости в ней — больше, чем весь Этан.

* * *

Когда Бансабира ворвалась в приемную залу, двери распахнулись с таким грохотом, будто не женщина явилась, а лавина сошла. Размашисто она прошла к месту во главе стола — все присутствующие подскочили — и швырнула перед собой пачку писем. Рухнула вниз, обвела взглядом собравшихся. Поджали головы, хотя Итами, жена Тахбира, кажется скорее растерянной, чем напуганной. Сам Тахбир вид имеет недоуменно-виноватый, а Отан — слишком важный и горделивый. Впрочем, что он вообще тут забыл?

— Отан, выйди.

— Тану? — мужчина недовольно подобрался и поджал губы. Выходить он явно не торопился.

— Собрание для моих родственников и приближенных офицеров.

— И я — ваш родственник, — напомнил Отан.

— Ты — дядя моего брата, верно. Но для меня ты, как, впрочем, и он, и все здесь присутствующие в первую очередь — подчиненные и подданные. Тебе велено выйти.

— Тогда почему вы не прикажете выйти и Гистаспу? — взъелся Отан. И не без причин, отметили многие. Зато сам альбинос с легкой степенью безразличия в лице перевел глаза с танши на Отана и обратно, после чего принял такой вид, будто речь шла вообще не о нем. — Он вам тоже не родич. И такой же генерал, как я.

— Но Гистасп, по крайней мере, соблюдает интересы Пурпурного дома, — меньше всего сейчас Бансабира была расположена спорить по подобным вопросам.

— Раз уж речь идет о представителях дома, почему здесь нет моего племянника? — Отан поднялся с места и оглянулся на стражу у дверей. — Приведите немедленно Адара.

— Адар — ребенок. Чем он может помочь в моем брачном вопросе?

Отан завелся с пущей силой. Сидевший рядом Махран, неприметный в телосложении против генерала, вскинул голову, уставившись на вояку. Перевел глаза на кузину-госпожу, явно не зная, как поступить. И вмешаться давно пора, и Отан — явно непростой сотник или даже тысячник, чтобы заткнуть его за просто так. Разведчик огляделся: похоже, большинство мучается той же дилеммой. Гистасп, в очередной раз став предметом непосредственного конфликта, предпочел не вмешиваться. Только Тахбиру и Руссе достало мужества возразить вслух:

— Генерал.

— Отан, хватит.

— Не хватит, Тахбир. Если он ничем не может помочь в вашем брачном вопросе, тану, может, обсудим его? В конце концов, у меня есть все права представлять его интересы.

— Его брачный вопрос решен, — сказала, как отрезала.

— Без всякого участия с его стороны. Вы должны были это обсудить хоть с кем-то.

— И я обсудила это с моим дедом, — Мать лагерей поняла, что начала дрожать от ярости. Сдерживаться становилось вся тяжелее.

— И каким образом ваш дед, — подчеркнул Отан, — имеет отношение к Адару?

— Мой дед, — в тон отозвалась Бану, — один из двенадцати танов Яса и наш союзник. Если хотите убедить меня расторгнуть помолвку Адара, которую будучи тану…

— В ту пору вы не были единовластной тану.

— Но теперь являюсь, — Бану с грохотом оперлась на столешницу и вскочила. — Иден Ниитас владеет землями в самом центре страны. Его указ о запрете на пересечении границ любым таном, кроме меня, позволяет удерживать нейтралитет почти во всех землях, поскольку для каждого сейчас военные действия означают марш через Ниитасов. Союз с ним дает нам сведения обо всех перемещениях в стране. В нашем танааре после войны тоже осело несколько сотен выходцев из Сиреневого дома, и отказаться сейчас от помолвки Адара — нажить очень серьезного врага, к тому же в собственном тылу. Если ты хочешь, Отан, оспорить мое решение, предложи что-то настолько ценное, ради чего имело бы смысл рискнуть свободным проходом по стране и ордой мечей, ненавидящих Раггаров также рьяно, как и мы.

— Мы… ненавидим Раггаров? — уточнила Иттая.

Все уставились на девушку молча, осуждая, что она вообще посмела открыть рот с таким самоочевидным вопросом. Иттая невольно сжалась, а, поймав недовольный взгляд отца, вовсе сникла. Гистасп коротко окинул взглядом сложившуюся обстановку и обернулся к танин.

— Да, ненавидим, — мягко подтвердил альбинос. Иттая встрепенулась и подняла глаза на блондина, робко улыбнувшись в благодарность. Гистасп переключил внимание на обнаглевшего Отана. — Раз предложений нет, тебе лучше уйти, Отан.

— Да кто ты такой, выродок без роду и племени.

— Отан, — одернула Бану. Тот не унялся:

— Хватит уже лицемерить. Выгораживаете его только потому, что этот ублюдок залез к вам в постель?

* * *

Первым всхлипнул Серт: кому, как не ему знать, что значит заявить нечто подобное тану Яввуз Ведь именно он когда-то и донес впервые о подобных слухах. Тахбир напрягся всем телом и, наблюдая за отцом, его сыновья и супруга вздрогнули тоже. Дан собрался протянуть "Э-э-э", как обычно, но запнулся в самом начале и в итоге издал какой-то непонятный утробный звук. Раду и Русса подались вперед, напряженно вглядываясь, будто это улучшало осознание происходящего. Охрана переглядывалась, но молчала.

Гистасп, наконец, перестал безмятежно ухмыляться, выпрямился в спине и уставился во все глаза на Бансабиру. В отличие от танши, альбинос мог только догадываться о наличии подобных сплетен, но тот факт, что в свое время замолчали о Бану и Юдейре, давно убедил Гистаспа, что беспокоиться не о чем. Напрасно. Ведь прекрасно же знает, что у Бану Яввуз твердая рука. Как никто знает, и, если это обвинение будет портить ей репутацию — а оно уже портит, — перед роковым выбором тану вздрогнет только внутренне, так что никто не заметит.

Гистасп напрягся всем телом, но, как мог, старался скрыть. Иттая переводила глаза с кузины на генерала, непроизвольно закусив губу — неужели, правда?

В голову Бансабиры ударила кровавая волна гнева. Но вместо того, чтобы покраснеть, танша быстро бледнела, оседая в кресло и держась за подлокотники. Она и без того была слишком зла. Зеленые глаза почернели, как потемнело и остроскулое, все из прямых линий лицо.

* * *

— Хватит уже лицемерить. Выгораживаете его только потому, что этот ублюдок залез к вам в постель?

— А тебе бы тоже хотелось? — холодно и снисходительно осведомилась танша, сузив глаза. Среди собравшихся перекатилась неуловимая волна робкого ропота. Гистасп едва слышно облегченно выдохнул и прикрыл глаза. Могло закончится и похуже.

— Бансабира, — тихонько позвал Русса.

— Тихо, — шикнула танша на брата и взяла размеренный тон. — Ты знаешь, Отан, в моем чертоге происходят странные вещи, и я никак не могу поймать виновника. Но ничто не мешает мне — ничто, Отан — назначить им тебя. И судя по тому, как ты ненавидишь и меня, и Гистаспа, я не сильно ошибусь.

— Я не ненавижу вас, тану. Я всего лишь требую для моего племянника права голоса, которое он имеет как законный ахтанат дома. Но вы настолько ослеплены этим лисом, — убедительности ради багровый от ярости Отан ткнул пальцем в сидящего напротив Гистаспа, — что все делаете, как он хочет. Уж простите, но если женщина не относится к числу слабовольных дур, то я знаю только один способ вертеть ею, как вздумается.

Гистасп в свою очередь снова принял всем довольным, но немного отсутствующий вид: что поделать, все эти склоки, разговоры, известность… Такова участь сильных людей, быть объектом пристального внимания — говорила вся его расслабленная поза. И глядевшая на альбиноса Иттая восхищалась в душе, не в силах побороть блеск собственных глаз. Он всегда на высоте.

Правда, стоило случайно отвлечься и взглянуть на одного из братьев, как пришлось уставиться в собственные ладони на коленях. Кажется, он заметил, если расскажет отцу, добра не жди.

Зато, когда на вот такого Гистаспа глянула Бансабира, даже немного успокоилась. Гистасп и правда, как змей: всегда прохладный и чуточку скользкий, всегда не у дел, но всегда в центре событий, всегда опасен, но вроде не напрягается и остужает пыл окружающих, будто камень в пустыне, от которого под солнышком змей вытягивает тепло.

— Раду, — просто позвала госпожа. Тот вскочил немедля, будто только приказа и ждал. — Отведи Отана в темницу.

— Что? Вы не можете так просто…

— Могу, — обрубила Бану. — Серт, через десять дней заберешь Отана под свое командование и вверишь одну сотню.

— Сотник? СОТНИК? — Отан принялся вырываться, когда Ниим и Маджрух скрутили его с обеих рук. — Твой отец произвел меня в генералы, когда ты еще в пеленки гадила.

— Не припомню, — безразлично отозвалась Бансабира. — По мне, отец вверил тебе командование только потому, что ты был братом женщины, родившей Адара.

— Сука.

Бансабира проигнорировала, махнув рукой. Судьба Отана больше не волновала ее.

— Вал, можешь быть свободен. Подготовь доклад о тех, кто способен занять его место во главе десяти тысяч.

Брюнет поклонился коротко и вышел поспешно.

Бансабира откинулась на спинку стула и протяжно выдохнула. Надо же, этот выродок ухитрился так переключить внимание на себя, что Бану уже почти забыла, чего ради собрала родню и приближенных. О цели напомнил Тахбир.

— Бану, что случилось-то?

Молодая женщина поглядела на дядю искоса и, пригнувшись к столешнице, толкнула к центру стола пачку принесенных вскрытых писем.

— Прочти верхнее, Тахбир.

Все еще зла, отметили присутствующие: к брату и дяде по именам обращается, только когда страшно недовольна.

Ахтанат развернул послание, принялся читать, но сбился на середине фразы. Уставился на племянницу: точно не розыгрыш? Остальные вопросительно поглядели на этих двух, и Бану пояснила вслух:

— Все вы знаете, что наш танаар сегодня является самым выдающимся и желаемым приданным в стране. Начиная с Дайхатта, который не счел нужным дождаться даже, когда мы похороним отца, несколько танов уже начали запрашивать, в какое время мне удобнее принять сватов. А сегодня, — танша перевела дух, — о себе заявил и Раггар.

Дан взвился, как безумный, и сейчас Бансабира даже не думала называть его Наглым:

— Да какого хрена? — Иттая и Итами даже немного отстранились от стола, таким взбешенным казался молодой мужчина. — ТАНУ. Позвольте я лично отправлюсь в Золотой танаар и оторву этому козлу руки, ноги и голову. Лично четвертую.

— Давайте лучше я, — тихо попросил Серт, краснея и запинаясь. — Проберусь тихо и вырежу к чертям и Раггара, и всю его семью.

— Клянусь, — протянула Бану, — сделай мне предложение сам Шаут, это выглядело бы не так безумно. Тахбир, сообщи об этом деду.

— Тан Ниитас? Думаешь, ему стоит знать, Бану?

— Непременно. И узнать он должен не просто так. Переговорите между собой. Кто-то из офицеров или моей охраны, кто уже был у Ниитасов, должен поехать к тану лично.

— Это еще зачем? — подала голос Итами.

— Дед любит нарочитое внимание. Нужно послать за ним доверенных людей, а с ними — несколько человек из сиреневых, которые остались в наших землях.

— Почему ты не хочешь решить письмом? — настаивал Тахбир. Затея не казалась ему хорошей: покойный брат всерьез недолюбливал своего тестя.

— Потому что у нас с Иденом слишком много вопросов, которые надо обсудить: брак Адара, мой брак, необходимость разгромить Раггаров, когда война снова войдет в активную фазу.

— Война? — переспросил Тахбир.

— Война закончилась, Бану, — заявил Русса.

— Разве? — танша вскинула брови в легком презрении, как, пожалуй, делала она одна. — В войне не всегда ясен победитель, но проигравший есть всегда. Наличие проигравшего — единственный верный признак того, что война завершилась. Я не проиграла, и раману Тахивран тоже. И когда ее не станет, Джайя, наша новая раманин, ведомая несмышленая девчонка, которая все еще принимает черное за белое, хитрость за правду, а вожделение за любовь, вступит в игру против нас, перехватив поводья также, как я перехватила свои у отца.

Бансабира обвела глазами собравшихся: Гистап легонько покачивал головой, вдумчиво глядя перед собой; Русса, нахмурившись, бессмысленно таращился на столешницу, Дан обхватил руками голову и тупо мычал время от времени.

— Ничего еще не закончено. И на данный момент тан Иден Ниитас — наш самый верный союзник.

— Разве он? — спросил один из кузенов Тал, брат-близнец Иттаи. — Мне казалось, есть некто, гораздо более верный твоим целям, сестра.

Бансабира выдохнула. Стало быть, разговор начистоту? Рано.

— Тахбир, Гистасп, останьтесь. Остальные могут идти. Решите меж собой, кто из вас отправится к Ниитасам и как скоро будет готов выехать. Итами, тебя я попрошу заняться тем, в чем ты разбираешься лучше нас всех: надо подумать о подарке для деда и дяди. Как управитесь, дайте знать. Махран, ты организуешь разведку в Золотом танааре. Дан, Серт, ваше поручение тоже в силе. Вечером жду.

Когда собравшиеся поклонились и разошлись, когда страже было велено никого не впускать и стоять по ту сторону двери, Бану жестом пригласила оставшихся мужчин сесть на ближайшие к ней стулья.

— Вы все, — медленно ощупывала глазами мужчин, — и Яввузы, и бойцы, считаете, что наибольшую пользу принесет мой брак с Маатхасом. Верно?

Мужчины затушевались: как-то неловко было обсуждать такой вопрос с собственным сюзереном. Тахбир, как ахтанат и член семьи, обладающий большим правом голоса, попытался сгладить момент:

— Просто, Бану, дорогая, ценным может быть только брак с северянином. Внутренняя знать в виде сословия лаванов, сколь бы знатны ни были, не годится для высокого брака. Нас всего три клана, и с Каамалами ты уже в родстве.

Бансабира снова качнула головой и вальяжным жестом указала на письма в центре стола.

— Просмотрите их. Вахииф, Дайхатт, Ююл, даже Аамут и Раггар — все они подсуетились. Но Сагромах Маатхас ничего не предлагал мне и ничего не просил. По сей день. Так что, если выбирать из имеющегося, очевидно, что самым перспективным становится Дайхатт. К тому же, есть еще один момент, связанный с этим, о котором, в первую очередь тебе, дядя, следует знать. Если сейчас ты велишь Гистаспу выйти, мы обсудим это наедине, если готов довериться ему, поговорим вместе.

Тахбир напрягся и долго изучал лицо племянницы. Неспроста ведь она так рьяно защищает Гистаспа. И все же… дела семейные — это дела семейные, негоже в них лезть посторонним. Тахбир рискнул.

— Без обид, Гистасп.

Тот, не выглядя особо расстроенным, мимолетно улыбнулся, встал и с поклоном простился с таншей. Тахбир поглядел на Бану с недоумением.

— Не думал, что я его выставлю?

Тахбир слегка закашлялся — потянуть время и подобрать слова.

— У тебя… очень доверительные отношения с ним.

Бансабира, наконец, расслабилась.

— А какими еще они могут быть? Он не подвел меня ни разу. Он всегда действовал вовремя, и принимал лучшие решения. Когда он не мог дать совет, он признавал это, когда мог, он советовал, а не требовал. Он поддерживал меня у Ниитасов, как мог и умел. Прошел рядом всю Бойню, ни разу не пожаловавшись. Чтобы я ни поручила ему, он ухитрялся выполнять почти невозможное. И, в конце концов, — шепнула Бану в заключении, — Гистасп фактически принял мои роды.

Тахбир, совладав с некоторой степенью удивления, улыбнулся. Он знал еще от Сабира, какую важную роль неожиданно сыграл Гистасп в появлении у Свирепого единственного внука. Но и подумать не мог, что однажды, Бану сознается в этом сама.

— Только этого не знают все, Бану. Поэтому все выглядит так, как выглядит.

— И все же он не забывает, кто он. Ты, ахтанат, повелел ему выйти, и он вышел без запинки.

— Только потому что ты здесь. Гистасп становится верным тебе до страшного, но не забывай: сколь ни бейся, северного волка никогда не сделаешь ручной собачонкой.

— То же самое я могла бы сказать и о себе. О всех Яввузах.

— Думаю, о ком-то из них ты и хотела поговорить? — подвел Тахбир.

— Точно. Когда здесь был Каамал он прямым текстом заявил, что никогда не поддержит брак с Маатхасом, отдав предпочтение Дайхатту. Но даже не это составляет главную дилемму моего замужества. Поклянись, что то, что я скажу, останется только в этой комнате.

Тахбир поклялся.

Бансабира поднялась с кресла и подошла к окну, чуть приоткрыв ставню и впустив свежего воздуха — для смелости. А потом рассказала о сговоре Этера и Тахивран и о требовании Яфура Каамала опять поженить детей.

— Выходит, — протянул Тахбир после рассказа, облизывая губы, — чтобы сохранить жизнь твоему сыну, мне придется пожертвовать дочь?

Бану, все еще не поворачиваясь к дяде, коротко вздрогнула. Все так, как он сказал. Ужасно звучит. Бансабира попыталась ответить, но голос отчего-то не подчинился. Тогда она растерла немного шею, прочистила горло и, обернувшись, как можно тверже постаралась заверить:

— Только в самом крайнем случае. Если мне удастся…

Тахбир перебил ее сам:

— Впрочем, этого следовало ожидать. Ты, твой брат, твой отец — все вы делаете то, что требуется. И мне тоже довелось сыграть роль в интересах клана, в свое время женившись на кузине Маатхаса. Правда, она скончалась, ты помнишь, почти сразу после свадьбы. Когда Сабир, потеряв тебя, не находил места от горя, он в порыве безразличия или слабости, уж не знаю, позволил мне жениться на Итами, которая к тому времени уже родила мне троих детей. Ты ведь знаешь, она дочь обычного рыболова.

Бансабира кивнула.

— То, что она ни разу не забыла этого, делает ей честь, дядя, большую, чем знакома почти всем из людей.

— Твой отец тоже это знал, и другие наши братья. Ванбир в свое время предложил Сабиру в обмен на свадьбу и признание моих детей законными заставить меня подписать клятвенный договор, согласно которому ни я, ни кто-либо из моих потомков не имеет права претендовать на танское кресло Яввузов. Когда пришли вести о твоем возвращении, Сабир велел повторно обнародовать этот договор, сделав столько копий, сколько возможно и развешав их на всех углах танаара.

— Ненавидишь меня за это? — спросила Бансабира в лоб.

— Честно? Вначале злился, когда только подписывал. Я думал, что я второй и единственный из земных братьев Яввуз, и кому, как ни мне, возглавлять наш клан, если со Свирепым что случится. А сейчас понимаю, что все сложилось к лучшему. Мне довелось пережить счастливое время в семье, увидеть, как выросли мои дети, в свободе и равенстве, не будучи приниженными, как Русса, или обещанными, как ты и Адар. Знаешь, Бану, Каамал впервые прислал сватов, когда тебе было четыре.

Едва выдохнула Бансабира. Тахбир по-доброму улыбнулся и продолжил.

— Сабир отказал Яфуру. Через год тот прислал сватов снова, Сабир отнекался. Сколько себя помню, Каамал жаждал увидеть тебя женой Этера. Еще бы, старший ребенок Сабира Свирепого, его кровь и наследница. Лучшая партия для родственных связей. Потом ты пропала, Этер, будучи еще юнцом, женился на ком-то из Раггаров во имя союза. Поговаривали, что невесте было всего девять, и брак не был консумирован. В любом случае, она погибла через пару лет после начала войны во время какого-то сомнительного пожара. И только когда тебе исполнилось шестнадцать и союз стал клониться к распаду, Сабиру не осталось выбора, кроме как уступить.

— Каамалы чем-то угрожали отцу? — взметнулась Бану.

— Нет, что ты, — неторопливый, мягкий тон мужчины успокоил встревожившуюся женщину. — Но для цели, которую Сабир преследовал всю жизнь, ему нужен был этот брак. Ты ведь знаешь, что это за цель?

Бансабира молча кивнула пару раз — как тут не знать?

— Он верил в тебя, Бану. Всегда, с самого твоего рождения, верил, что ты — солнце нашего клана. Каждый из нас, его братьев, вслед за Сабиром начал относиться к тебе, как к звездочке. Особенно Доно-Ранбир, — Тахбир улыбнулся ностальгически. — Его сыну Рандоно не было года, когда ты родилась, вы часто на пару с этим мальчишкой переворачивали все вверх дном. А с Иттаей ты часто ссорилась.

— Правда? — на глаза Бансабиры навернулись слезы.

— Ага. Не помнишь?

Женщина закусила губу и отрицательно качнула головой, боясь, что еще одно произнесенное слово наверняка смоет остатки самообладания соленым ручьем.

— И как они любили тебя, тоже не помнишь, верно? Твои отец и мать…

— Дядя, — Бану зажмурила глаза, отчего по щекам скатились тяжелые крупные капли, и зажала ладошкой рот, чтобы не зарыдать в голос.

— Сабир любил говорить о тебе. Он говорил всегда, он гордился всегда, а когда ты пропала, он рыдал по тебе как мальчишка.

— И я по нему, — она все-таки разрыдалась. Бану попыталась отвернуться, чтобы скрыть покрасневшее лицо, но Тахбир поднялся, приблизился вплотную и прижал девчонку лицом к груди. Бану ухватилась за мужчину крепкими длинными пальцами, безжалостно смяв ткань рубашки, и залилась жгучими слезами.

— Мне так не хватает его, — всхлипывая, едва разборчиво пробормотала Бану.

— Мне тоже, — согласился Тахбир. — Мне тоже не хватает его, Бану. И я остался ему должен. Поэтому, если тебе потребуются мои дети, чтобы достичь твоих целей, ты можешь воспользоваться ими, как нужно. С Итами и Ниильтах я сам поговорю. Ты — тан этого дома, Бансабира. Защитница, которую оставил после себя Сабир Свирепый. И ты не обязана спрашивать моего мнения, если тебе нужна моя дочь.

Бану немного отстранилась, утерла влажные щеки, поглядела на Тахбира снизу-вверх:

— Обязана. Очень важно спросить отца.

Тахбир опять улыбнулся и прижал Бансабиру к себе. Горько слышать, как плачет женщина. Но если она плачет на твоем плече или твоей груди, значит, ты что-то значишь для нее.

* * *

Гистасп, покинувший зал советов позже остальных, спокойно прошел мимо стражи и отправился к себе по уже пустому коридору. Правда, свернув в следующий коридор, альбинос замер.

— Вы заметны, госпожа.

Из небольшого углубления в стене, ведущего к боковой лестнице, вышла Иттая.

— Не хотела столкнуться с отцом или братьями. Но и не спросить не могла. Может, вы ответите мне, за что моя сестра так ненавидит Раггаров.

— Знаете ли, — Гистасп обернулся к девушке. Сегодня на ней было светло-синее платье, и цвет хорошо оживлял ее естественные краски, — не только ваша сестра.

— Расскажете?

— Не думаю, что вам будет интересно это узнать. В истории мало приятного.

— А я спрашиваю не для удовольствия, — Иттая подняла голову, чтобы смотреть Гистаспу прямо в глаза, и подошла ближе. Мужчина чуть отвел взор в сторону, почесал кончик носа, хмыкнул.

— История довольно длинная, — намекнул он.

— Я вас не тороплю, — отозвалась девушка, и, скосив на нее недоуменный взгляд, Гистасп сначала замер, а потом засмеялся. Да, всесильная Мать Сумерек, она и впрямь чем-то похожа на Бану.

Гистасп успокоился, после того, как Иттая недовольно нахмурилась и тихонько шикнула — услышат ведь. Сделал приглашающий жест.

— Во время войны мы оказались в крайне сложном положении, в первую очередь по милости Раггара. Он помог Шаутам загнать нас в крепость, где не оставил ни капли воды, ни крохи хлеба. Из четырех тысяч солдат погибла половина.

Иттая видела: воспоминания даются не без труда. Кажется, зря она залезла в их прошлое. Но любопытство разбирало, и девушка не могла удержаться.

— С чего все началось?

Гистасп на миг замер. Он не был мнительным, но ситуация казалась ему странной. Ладно, нечего выдумывать, одернул себя генерал, и, снова двинувшись вперед, принялся рассказывать, каким образом они угодили в ту роковую осаду.

* * *

Когда Бансабира немного пришла в себя и успокоилась, она отослала дядю заниматься делами казначея, а сама, подождав, пока окончательно спадет краснота с лица, отправилась прогуляться по внутреннему двору.

Итак, тех, кто знал о письмах раману Тахивран уже трое: она, дядя и дед. Остается надеется, что ни один из последних ее не предаст. Или по крайней мере, Иден Ниитас умрет от старости раньше, чем ей придется заткнуть единственного выжившего брата отца путем отсечения головы.

* * *

Отан вышел из темницы, как и было обещано, через десять дней и перешел под командование Серта обычным сотником. Невиданное унижение.

Понижение в чине любимого дяди вбило клин в едва начавших налаживаться отношениях Бансабиры и Адара и заставило последнего искать снисхождения для провинившегося. Бану осталась непреклонна: нельзя спускать с рук неповиновение защитнику танаара. Ведь если бы ситуация была иной, его вольнодумство, его привычка оспаривать приказы и тратить на это драгоценные минуты, могла бы стоить несчетного количества жизней.

* * *

Таммуз был исполнен благодарности Тидану до приторного. Он улыбался царю, как полоумный все время, соглашался со всеми его доводами, и всегда прилюдно сокрушался по поводу того, то никакая из Тринадцати цариц Аллеи не сравниться и с частью добродетелей покойной царицы Эйи. Разумеется, нет смысла даже сравнивать. Он, Таммуз, который успел лично познакомиться с великодушием царицы, вообще не может понять, почему до сих пор не создана статуя в ее честь.

И Тидан, обнаруживший понимающего слушателя, таял. Его переубеждали во все голоса Данат, Сарват, Сафира: молодой прихвостень просто втирается в доверие. Тидан благодушно улыбнулся, заявив, что нет постыдного в том, чтобы добром платить за добро, и отдал приказ лучшим ваятелям в столице по изображению на гобеленах и портретах изготовить девятиметровую статую покойной супруги. Доводы о затратах Тидана не волновали, а Таммуз, как мог поддерживал начинание царя.

Молодой зять сопровождал тестя в ежедневных прогулках по Аллее, рассуждая, кого из предшественниц можно убрать из ряда, а чьи заслуги забывать, все же, не следует. Порой они размышляли, можно ли поставить Эйю четырнадцатой, а вход в Аллею сделать с другой стороны, чтобы она получалась первой. И как тогда будут называть это место, если все в стране привыкли к Тринадцати Царицам.

Майю молодой царевич всегда брал с собой: Тидану очень нужна поддержка семьи в такое трудное время. Он, как пленник на чужбине, хорошо знал, что значит утратить очень близкого человека. Не дай Праматерь пережить такую потерю никому.

Сарват от этой близости отца с иноземным выродком зеленел от злобы, но воле царя открыто не перечил. Сафира и Данат вместе с другими членами совета принялись активнее убеждать Сарвата принять правление, и Таммуз понял, что это неизбежно в любом варианте. А раз так…

* * *

Семья Салин собралась в царском покое Тидана. Он лежал недвижно, накрытый простыней. Майя рыдала на груди мужа. Таммуз тоже выглядел убитым горем.

— Если бы я только знал, что так все случится, я бы никогда не поддержал его затею с этой статуей, — шепнул орсовец.

— Каменщики говорят, это был несчастный случай. Но если я узнаю, что рука у статуи обломилась над головой моего отца не сама по себе, и я зазря казнил ваятеля за оплошность, клянусь, смерть будет самым милосердным, что ты знал в жизни.

— Я видел от вашего отца, ваше величество, только добро, — Таммуз не стал мешкать и первым обратился к Сарвату в новом титуле. — Скорее, я мог бы желать кончины вам, но вы были дорогим его сыном, и чтобы меж нами ни было, вы брат Майи. Я едва ли смогу причинить ей боль подобной выходкой.

Майя на этих словах прижалась к мужу крепче, зарыдав неистовее. Он такой замечательный, ее муж. Должен же уже Сарват это понять. Но нет. Он только и может, что ссориться. Даже у постели мертвого отца. Честное слово, будто мало им бед на головы.

* * *

Ахиль сдвинула ноги, села на постели и оправила юбки. Врач, сидевший рядом на стуле, омыл руки, отер о тканое полотенце, не торопясь с вердиктом. Затем выглянул к остальным из-за ширмы, специально установленной в покоях царевны на время осмотра, и попросил прислугу удалиться. Оставшись наедине с царевной, со всем участием произнес:

— Бедное дитя. То, что он сделал чудовищно. Государь не видел ничего, верно?

Молодая женщина покачала головой: конечно, нет, это ведь свекор, и не абы какой, а Стальной царь.

— Что ж, вам это не на руку, девочка. Вам следовало сказать царю с самого начала.

— О личном не принято говорить, — уклончиво ответила Ахиль.

— Вы — царская невестка. Если ваш муж, прости Господи, грубая скотина, ваш свекор таким не был. Я служу Далхорам свыше сорока лет и знаю наверняка. Да что я, всем в стране известна целомудренная любовь Алая Далхора и леди Джанийи. Царь теперь должен воздействовать на сына.

— А что толку? — спросила женщина, отворачиваясь.

— Это решать не вам. Я поговорю с царем.

— Не смейте, — запаниковала Ахиль.

— Увы. Я подчиняюсь только царю и, если его нет, его брату. Подождите.

Ахиль зажала ладошкой рот, наблюдая, как уходит врач. Что она наделала? Зачем открылась Змею? Что теперь будет?

* * *

В приемной палате Стального царя сидели двое — Алай и Змей.

— Ваше величество, — поклонился лекарь. — Я осмотрел царевну.

— Ну, Змей был прав? Она беременна?

Целитель поклонился снова:

— Я просил бы о приватном разговоре.

— Говорите так.

Лекарь повиновался:

— К сожалению, у царевны не может быть детей.

Алай вскинул глаза на врача в немом вопросе.

— Объяснитесь.

Врач объяснил.

— Что-то ведь можно сделать?

— Боюсь, моих знаний не хватит.

"Значит, ничьих не хватит", — домыслил царь. Этого лекаря он помнил еще ребенком.

— Займитесь ее здоровьем. С царевичем я поговорю сам. Идите, — дождавшись, когда врач выйдет, царь продолжил. — А ты, Змей, проследи, чтобы мой сын отныне спал отдельно от жены.

Змей только молча встал и поклонился, стиснув челюсти. О да, он проследит за этим, с большой охотой.

* * *

— Ваше величество посылали за мной?

Царь опустил все формальности:

— Я хочу лично увидеть то, о чем говорил врач.

Ахиль в ужасе вскинула глаза, отодрав взгляд от пола.

— Мой государь, прошу, это лишнее.

— Просто приподнимите подол.

Ахиль не двигалась, и Алай сам приблизился к ней. Задрал юбку чуть выше колена, поглядел. Выпрямился и чуть отодвинул высокий ворот платья, заглядывая в вырез. Все, как сказал врач: измучена.

Царь снова уселся за бумаги, дабы не смущать царевну еще сильнее.

— С этого дня вы и мой сын будете спать отдельно.

"Пока я не решу, как быть дальше".

Ахиль в душе вспомнила Змея: она просила совсем не о таком унижении. Но… но если теперь ей не придется терпеть Халия, остальное не так уж важно.

* * *

Сыну Алай не стал ничего объяснять, передав приказ со Змеем. За столами военного совета и семейных трапез ему больше не место. Если бы он, Алай, позволял себе хоть половину подобного, Халий и его браться и сестры никогда не родились бы.

* * *

Жизнь Ахиль резко наладилась. К лицу вернулись краски, снова заблестели волосы — самые необычные из всех.

Царь постоянно был в курсе событий осведомлением Змея, царевна не беспокоилась. Теперь с ней обращались внимательнее, только Халий при встречах смотрел, как на шлюху из борделя. Она тушевалась, вздрагивала всем телом и поскорее старалась скрыться с глаз царевича, а если такой возможности не было — пряталась за спину Гора.

Ахиль часто ловила себя на желании поговорить со Змеем — прежде он чертовски умело вытягивал из нее признания, объяснял, что действительно страшно, а что она напридумывала. Но, несмотря на расположенность Змея, Ахиль всерьез его побаивалась.

Нередко ночами Ахиль просыпалась в холодном поту. Не только от воспоминаний: "Халий все еще наследник, — тревожно говорил ей внутренний голос. — Если Алай умрет, он изувечит тебя окончательно и убьет. Хотя бы за то, что ты донесла Стальному Царю". Впрочем, думала Ахиль, Халий вполне может убить ее и до кончины отца, ведь их брак сохранен исключительно по приказу Стального царя, который не допускал и мысли о скандале или сплетнях со своим именем в главной роли.

* * *

Вопрос наследования в Западном Орсе обострился всерьез. Затягивать смысла не было.

— Халий — позор моего рода, — заявил Алай брату Таю и Змею. При том, что у Стального царя был комитет советников, которым ежемесячно выплачивалось солидное жалование за их труды, на деле советы Стальной царь слушал только от этих двух. Змей никогда не отказывался делать то, от чего отказывались все остальные. Тай был единственным верным другом. А те… После того, как мальчишка Салинов, Сарват, перебил всех его генералов после штурма Аттара, весь нынешний совет — чистой воды фикция. — Таммуз потерян и теперь, будучи зятем врага, потерян безвозвратно. Как и три мои дочери.

— Остается Аман? — уточнил Тай.

— Да.

— Халий просто так не отступится, — напомнил Змей.

— Верно. Его жену мы оставим во дворце, как невестку династии. Но самого Халия придется изгнать.

— Не поможет, — влез Тай. — Со временем Халий поднимет бу…

— Я не глупец, — гаркнув, оборвал Алай. — Его лишат всех прав наследования и отправят аббатом в монастырь. Постриг будет публичным.

Тай вытянулся в лице. Даже Гор ненадолго отвел взгляд: порой забываешь, почему он Стальной.

* * *

Указ Стального царя не вызвал у Халия ни капли понимания. Он кинулся объясняться с отцом, но Алай отверг все доводы и в красноречивых тонах объяснил сыну, что подумать о последствиях следовало до того, как уродовать жену.

— Она сама виновата, — кричал Халий. — Без рода и племени, заносчивая и жирная.

— Она чертовски похожа на твою мать в молодости и столь же знатна, не более и не менее, — обронил царь, жестом велев страже вывести сына из покоя.

Взбешенный обстоятельствами, Халий кинулся искать поддержки у дяди Тая, у членов совета и даже написал письмо сестре в Яс, полагая, что, может, ее слово хоть что-то будет значить для царя.

Хотя, кого он обманывает?

Тем не менее, на кону было царство, и пренебрегать методами он не мог. А потому отослал в Яс самого резвого гонца на самом быстроходном судне: все равно, чтобы подготовить указ о назначении нового преемника и подготовить Амана к торжественной присяге потребуется, по меньшей мере, три-четыре недели. И хотя за это время и в одну-то сторону не добраться, если Джайя заступиться и будет услышана, еще ничего не поздно будет изменить.

* * *

Голову отосланного гонца привезли на четвертый день.

Алай рассвирепел и назначил публичный постриг сына на конец сентября — через два дня.

* * *

— Милорд, быстрее.

Стражник обратился коротко, и Гор понял, что срочно. Не одергивая и не спрашивая, он стремительно помчался в направлении, куда вел страж, на пути оголяя клинок. И только повернув в последний на их пути коридор, Гор сообразил, что произошло.

— Охрана? — гаркнул он.

— Ранены, — отозвался стражник. — Мы не подходили близко: я помчался за вами, а Ральт за командиром дворцовой стражи.

Гор кивнул:

— Не наделайте шума, чтобы царь не узнал, — Гор ускорился и уже через пару шагов услышал знакомый голос:

— Я докажу ему, что способен продолжать династию. И ты, чертова сучка, не помешаешь мне. Иди сюда, тварь.

— Бегом за лекарем, — Гор отдал приказ и, не думая, толкнул дверь. Накинулся на Халия, заведя клинок. Не рискнет — знал царевич и не отступал. Ахиль пыталась отползти, по кровати, сбежать, но Халий поймал и, задрав юбку, снова принялся вдалбливать жену в кровать, одновременно пытаясь придушить.

Гора обступили с обеих сторон — подручные царевича, те, кто перебил охрану Ахиль у комнаты. В душе Тиглат оскорбился: уж кому, а ему не составит труда. Он управился за пару минут, и Халий, краем глаза отмечая происходящее, недовольно цокнул, удвоив усилия в попытке овдоветь. Гор между тем отбросил клинок и оттащил Халия вручную.

— ДА Я ВЕЛЮ УКОРОТИТЬ ТЕБЯ НА ГОЛОВУ, — он замахнулся, но промазал. ПОШЕЛ ВОН.

Перебежал, подобрал меч Гора, и кинулся вперед. Тиглат лениво повел бровью, сделал несколько движений, уходя с линии атаки, потом широко шагнул на клинок, поднырнул под замах. Но вместо ожидаемого удара снизу, продолжил движение, зашел за спину, вбил одну из ног точным ударом под колено. Другой ногой толкнул запястье, удерживающее рукоять его меча, повалил Халия на пол лицом вниз. Заломил руки за спину и уселся сверху.

— Это ведь не без тебя вышло, да? Эта сучка тебя попросила? Отец в жизни бы не отстранил меня. Особенно после войны, — кряхтел Халий снизу. — Ты трахал ее, да? С чего бы тебе ей помогать?

— Держите себя в руках, — Гор клацнул зубами: не долго у него прежде жили подобные уроды. А уж из поднявших руку на Гора до сих пор живы лишь те, с кем он оказался дружен в Храме Даг.

— Отец тебя четвертует, ублюдок, — с ухмылкой, красный, как щеки лгуна, прошипел Халий из-под Змея. Его глаза горели совершенным безумством. — Спал с моей женой. Ха. Это из-за тебя эта сучка бесплодна. Это ее надо в монастырь. Когда отец узнает, какую мразь пригрел, он…

— Что я сделаю? — донесся голос. Халий, хоть Гор и повалил его лицом к двери, не мог из этого положения посмотреть вверх. Но необходимости и не возникало.

Алай прошел вперед, встал перед сыном:

— Ну же, Халий, скажите, что я сделаю? Я ведь обожаю, когда решают за меня.

— Изгоните ее, отец, — приподняв все же голову, зарычал Халий передавленным горлом от излома шеи. — Заприте ее в монастыре. Эту сучку.

— Вы позволите, государь? — раздался голос семейного лекаря Далхоров.

Алай смотрел на сына и не понимал, как от его достославного рода и от его благочестивой и непогрешной супруги могло уродиться такое ничтожество. Царь сделал шаг чуть в сторону, будто позволяя доктору пройти, хотя пространства и без того хватало, чтобы тот стремглав кинулся к своим обязанностям.

Халий продолжал шипеть, изрыгая проклятья на голову Ахиль и Гора, и призывая отца сохранить его право наследования. Он продлит род Далхор. Он невиданно силен во всем. И если отец предоставит шанс, он в самом скором времени разобьет наголову проклятый Адани, вернув сестер и брата.

Алай смотрел молча и брезгливо. Потом кивнул Змею, сделал знак страже. Гор передал солдатам скрученного царевича.

— Если бы одной силы хватало, чтобы выиграть войну и стать царем, всем миром правил бы Змей, Халий.

Царевич рванулся из рук солдат, но Гор уверенно ткнул его под дых. У молодого мужчины вылезли глаза, он принялся как выброшенный на берег карп хватать ртом воздух. Змей оглянулся на остальных: при том, что приказ скрутить был, приказал бить не было, и Гор предпочел взять это на себя, прекрасно понимая дилемму стражников.

— Она будет жить? — бросил царь через плечо.

— Должна выкарабкаться, — пообещал лекарь, и будто в подтверждение его слов, Ахиль закашлялась, приходя в себя.

— Когда окрепнет, облачите ее во вдовьи одежды и пришлите ко мне. Я назначу ее штатгальтером на востоке.

— Слушаюсь, государь.

— Вдовьи? — выхрипел Халий, все еще задыхаясь от удара.

— Как закончите с Ахиль, — продолжил царь, обращаясь к лекарю, — переговорите со Змеем. Халий отправится в монастырь уже не будучи мужчиной.

— ЕЙ — ГОРОД В УПРАВЛЕНИЕ, А МНЕ ЕВНУХОМ БЫТЬ? — Халий снова попытался вырваться из рук стражников, несмотря на боль в ребрах.

— Ахиль неплохо управлялась с замком Далхоров, а на востоке Орса проходит граница с Иландаром, откуда она родом. Думаю, я прав в выборе.

* * *

Халий не верил до последнего.

* * *

В день, когда Аман принял присягу всего дворянства и рыцарства Западного Орса, Ахиль официально была назначена на должность штатгальтера приграничного к Иландару утеса Ваамар и, с благословения лекаря и дозволения царя Алая, отправлена под надзором Змея осваиваться в новой должности.

Ахиль и Змей не разговаривали вплоть до прибытия в доверенную молодой женщине крепость. Прошлый штатгальтер был смещен с должности без объяснений, но одного упоминания о родне царя было достаточно, чтобы все понять. Алай во многом и Гора отослал с Ахиль для того, чтобы тот подчистил замок от несогласных со сменой руководства.

За исключением того, что крепость была заложена на вершине утеса, с которого открывался невообразимый вид, остальное показалось Ахиль, выросшей в замке на Излучине Тарса, вполне обычным. Типичные стены, переходы, башни с бойницами, донжон — не особо большой, но, когда речь идет об удержании приграничного города, едва ли нужен больше.

Добравшись до места назначения, Ахиль перевела дух и после ночлега попросила Змея завтракать с ней вместе. В трапезной, как и у нее дома, над камином висело распятие. Это успокаивало.

— Я хотела поблагодарить вас за помощь.

— Рад стараться.

— Могу я узнать, как вам удалось убедить доктора солгать?

Гор оскалился:

— А разве я не обаятелен?

Ахиль усмехнулась: все ее тело надолго, до конца дней запомнит ужас, пережитый в замужестве с Халием. Но сейчас кошмар остался позади и можно было вздохнуть спокойнее.

— Еще как, — улыбнулась Ахиль. — Но это не ответ.

— Халия при дворе любили не многие, — уклончиво ответил Гор. — Лекарь Далхоров в числе тех, кто не любил.

— Змей, я мало пробыла при дворе, но успела понять, что симпатии там мало значат. Конечно, слава Богу, что кончилось, как кончилось, но давайте не будем забывать, что мой свекор не дрогнув растоптал сына, так что его и сыном теперь не назвать.

— То есть вы не верите, что я по доброте душевной взялся помочь? А ведь я что-то частенько стал помогать незнакомым женщинам в последнее время, — призадумался Гор.

— Змей. Хватит подтрунивать, — Ахиль смутилась, чувствуя себя неловко в атмосфере его непринужденной насмешки.

— Ахиль, — он обратился по имени, прекрасно зная, что может позволить себе это. — Я не очень люблю разговоры начистоту. Если вам станет легче: да, я помог вам потому, что ваши интересы в чем-то совпали с моими. Я присягнул Алаю, потому что нашел в нем ту неукоснительную принципиальность, которой, как полагал, кроме меня обладали слишком немногие в мире люди. Но Халий ничем не примечателен, и даже наоборот. Я своими руками перерубил тыщи с две таких или больше. Так что, если мне не удастся добиться того, чего бы я хотел, мне придется остаться в Орсе. А перейти под начало Халия со смертью Алая было бы, по крайней мере, глупо, раз уж я мог как-то на это повлиять.

— Вы же могли просто его убить.

— Чтобы быть арестованным или убитым? Извините, — наигранно повинился Гор, — я уже побывал в темницах Алая, и ничего увлекательного там не нашел, чтобы желать повторно их осмотреть.

— Вы могли бы сбежать, если бы кто-то вообще вас заподозрил.

— Бежать мне некуда, — улыбнулся Гор и налил себе полный стакан свежего утреннего молока. — Даже когда я его пью, — указал мужчина на бокал, — я вспоминаю слишком многое о местах, в которых вырос, а уж если туда вернуться… Ха, — Гор расхохотался. — Пожалуй, нет. Убить незаметно — можно, конечно. Но ведь Алай бы наверняка назначил меня искать виновника, а вас, кстати, отослал бы в монастырь.

Теперь разулыбалась Ахиль:

— А так вышло, что царь все сделал сам, а я еще и получила пода… Это вы его надоумили? Как и лекаря?

— Ахиль, я ведь уже просил вас, — вздохнул мужчина. — Думаю, мне лучше не давать вам ответы, которые можно использовать против меня.

Ахиль обиделась:

— Вы думаете, я способна?..

— Я думаю, что теперь, когда у вас есть отличный шанс начать новую жизнь, вам, в случае, если надумаете завести любовника, надо и впрямь не забеременеть. Хотя бы пока Алай не умрет.

— А мало ли желающих его убить? — раздался в дверях трапезной мужской голос. Гор и Ахиль вскинули головы и увидели незнакомца в плаще с капюшоном. Ничего впечатляющего, быстро оценил Гор опытным взглядом физические возможности мужчины. А потом нахмурился: мужчина скинул капюшон, и заплетенные волосы открыли высокий лоб с изображением орлиных крыльев у правого виска. Он встречал людей с такими знаками.

— Как ты сюда попал? — Господи, так тихо вошел.

— О, так просто и не скажешь, как. Честное слово, я исходил пол-Этана.

— Да хватит тебе, — женский голос расхохотался звонко, на всю залу, но никого, кроме путника видно не было.

— Что это значит? — вскочила Ахиль. — Стража.

— Дай ребятам поспать, — посоветовал женский голос.

Ахиль испуганно взглянула на Гора. Тот оголил меч. Еще бы: безоружным он позволял себе быть только в исключительных случаях.

Мужчина в дверях поднял ладони в примирительном жесте.

— Мы не воины и пришли не для того, чтобы вредить тебе.

— Вот, — донесся женский голос возле закрытой двери. — Теперь никто не войдет.

Ахиль вздрогнула и перекрестилась, поняв, что дверь всего на миг блеснула везде, где в ней было хоть что-то металлическое. А потом — перекрестилась еще трижды, зашептав "Верую", когда из воздуха, будто снимая с себя пелену чар, соткалась женская фигура в черном траурном платье и плаще.

— Змей, — шепнула Ахиль, отступая назад, готовая спрятаться, куда угодно и где угодно, но перво-наперво — за спиной Тиглата.

Однако Тиглат не шевелился, пристально разглядывая путников.

— Я помню это чувство.

Женщина улыбнулась:

— Я — Вторая среди жриц.

* * *

— Вторая среди… жриц? — переспросила Ахиль. Подобный титул был ей хорошо знаком. Ее старшая сестра Айхас — одна из старших жриц Ангората, помощница Первой среди жриц, с которой ее отец в дни, когда еще был язычником, зачал сына.

— Верно, Тиранта, — подтвердил Гленн. — Я бывал с братом в вашем доме, госпожа Ахиль. Может, вы помните меня.

Когда первый приступ паники отступил, и Ахиль перестала задыхаться, она и впрямь начала вспоминать визиты Тиранта и Гленна, ангоратского друида.

Молодая женщина медленно кивнула.

— Да, вы с Тирантом не очень-то близки, да и были, пожалуй, слишком юны, когда мы виделись в последний раз, — с пониманием отнесся Гленн.

— Мне было двенадцать, — с достоинством сообщила Ахиль, будто ее утверждение в корне противоречило сказанному друидом.

Шиада на все это настойчиво не обращала внимание. Она и Гор одновременно уставились друг на друга и подошли вплотную. Шиада осторожно, не сводя глаз с ледяных глаз воина, коснулась его рук — и Гора насквозь пронзило чувство, будто все его тело от волос до пят превратилось на миг в молнию: быструю, разящую, требующую разрядки. А когда жрица взяла широкие мозолистые ладони в свои, разрядка настала. Гор расслабленно выдохнул и с благоговением посмотрел вниз, на пришелицу. Шиада меж тем, развернул кисти Тиглата ладонями вверх, провела большими пальцами, будто что-то изучая, подняла голову и заявила:

— Это ты.

Гор с интересом изогнул бровь: не то, чтобы он сомневался в сказанном.

— Ты убил Виллину.

Гор молниеносно дернулся в попытке выхватить клинок, но не успел даже высвободить руки. Дернул снова, изо всех сил — и с ужасом понял, что не может двигаться. Память принялась услужливо подкидывать не менее удивительные воспоминания.

— Читать мысли это одно, — пробормотал он. — Но такие трюки под силу далеко не каждому жрецу.

— Точно, — одновременно отозвались Шиада и Гленн.

— Он убил наследную принцессу? — взметнулась Ахиль.

— И не только ее, — добавил Гленн.

— Я здесь не за тем, чтобы спрашивать с тебя за смерть Виллины, хотя она и была одной из редких женщин, с которыми я была дружна, и приходилась сестрой человеку, который мне дорог. Думаю, нам стоит присесть, — Шиада даже не посмотрела на Ахиль — и так было ясно, кто здесь реашет все.

Мужчины и женщины расселись, Ахиль предложила еды.

— Перво-наперво, что с моими людьми? — Гор особенно ответственно подошел к выбору сопровождающих Ахиль, зная, что придется со временем оставить девчонку на попечение своих солдат. Поэтому взял весьма неплохих и смышленых, на которых, самое главное, можно было положиться во многих делах.

— Они просто спят, — успокоила Шиада.

— Видишь ли, — объяснил Гленн, — в отличие от Шиады я не могу заставить других полностью меня не видеть. Я могу только изменить внешность, что я и сделал. Все думают, что к тебе пришел старый монах. Как мы поняли, жрецам Праматери в этих землях особенно никто не радуется.

— Как и много где теперь, — с грустью добавила жрица.

— Шиада? — Гор расплылся в ухмылке. — Вторая среди жриц нынче носит имя Матери Сумерек? Серьезно? — он расхохотался. — Уж не знаю, чье чувство юмора страшнее, жрецов, которые тебя нарекли, или Праматери, что создала Вселенную.

— Шиада Сирин, Вторая среди жриц? — снова переспросила Ахиль с явным недоумением.

— Мне кажется, это мы уже выяснили, — напомнил Змей. Ахиль проигнорировала.

— Я слышала о тебе, когда жила в Иландаре. Ты жена Берада Лигара, — заявила царевна таким тоном, будто только что публично приговорила Шиаду к повешенью.

Жрица дрогнула в уголке губ.

— Да, я была герцогиней Бирюзового озера.

Ахиль нахмурилась:

— Бе… — она покусала губы, раздумывая, как спросить лучше. — Берад Лигар умер?

Шиада вздохнула и перевела взгляд на Гора.

— Когда ты был в Иландаре ты убил не только принцессу, но и, судя по переполоху в Кольдерте, духовника королевы. Я понятия не имею, зачем ты поехал с ним на юг, но я неделю промоталась в Гуданском графстве, потому что след убийцы вел меня туда. Потом ты поехал сюда, в Орс, и заехал в какой-то трактир на западе. Потом добрался до столицы и был во дворце, так что нам пришлось ждать удобного случая, потому что в царский дворец просто так не пустят даже старого священника. И, наконец, следуя за мороком убийцы Виллины — да успокоится дух, что вел меня — мы прибыли сюда. Так вот, — Шиада снова посмотрела на Ахиль, вздернув голову, — мы проделали этот путь не для того, чтобы обсуждать герцога Бирюзового озера. У нас с Берадом разные судьбы, и на этом все.

— Но ведь ты почему-то не с ним. Что-то случилось? — уточнила Ахиль.

— Убита наследная принцесса Виллина, дочь короля Удгара, и духовник королевы Гвен — как ты думаешь, что случилось? — обозлился Гленн. — Староверы и христиане винят друг друга, архонцы начали вторжение в земли Ладомара, а северные племена, прознав о ситуации в Иландаре, начали атаковать Стансоров. Страну рвут на куски.

Ахиль побелела.

— Мама… отец и братья, — она приложила пальцы к губам, будто самой себе веля замолчать, чтобы не накликать беду еще большее.

— В последний раз в Кольдерте я видела Клиона Хорнтелла, если тебя утешит, — сообщила Шиада. — Он был здоров. Но это было довольно давно.

— А он…

— Я, — осекла Шиада. — проделала длинный путь, потому что у меня есть цель. И это — не беседы с тобой. Твоя судьба заканчивается здесь, но если когда-нибудь ты захочешь увидеть сестру или найти место, где можно в спокойствии дожить век, преклоняя голову перед Матерью Сущего, на Ангорате тебя встретят. А сейчас, — Шиада посмотрела на Гора, — мы можем пройтись? Кажется, с утеса прекрасный вид.

— Если позволите, — Гор кивнул Ахиль, раздосадованной и расстроенной. У него и самого возникло несколько вопросов к жрецам.

До вершины добрались тихо. Шиада наложила чары на все троих, и троица без лишних помех добралась до поляны неподалеку от замка.

— Если ты это можешь, — спросил Гор, — почему все-таки вы не нашли меня во дворце Алая. В смысле в столице Орса. Если я и правда был вам нужен…

— Магия плащей, будь то сокрытие или величие, самая тонкая из всех. Когда ты находишься в движении, ею очень трудно управлять, и главное в ней — быть безмятежным. В противном случае плащ может пасть в самый неподходящий момент.

Гор и сел на брошенный валун. Отряхнул запыленные штаны, широко расставил ноги.

— Я так понимаю, бегство с любовником-жрецом всерьез взволновало кровь? — улыбнулся он жрице. Шиада осталась стоять, опираясь на посох. Он скосила усталый взгляд на Гора, и тот вдруг запнулся. Будто только сейчас он заметил, как на самом деле удивительно прекрасна его собеседница — и как устала и измучена чем-то.

Видимо, это и есть магия плащей.

Шиада посмотрела еще глубже — и Гор будто наяву услышал: "Именно".

— Лет шесть назад ты встретил Верховного друида.

— Откуда ты…

— С тобой, — перебила жрица, — была девочка. Тогда девочка. Правда, когда она приходит ко мне сейчас, она кажется почти такой же древней, как и я.

— Что? — Гор перестал понимать происходящее.

— Ты помнишь ты встречу и ту девочку? — твердо спросила жрица, не сводя глаз с лица Гора.

— Даже захочу — Бану мне не забыть никогда.

— Ты знаешь где она? — мгновенно отозвалась жрица.

— Хотел бы знать, — отшутился Гор. Шиада поглядела на него с интересом, сузив глаза и чуть хмурясь.

— Боюсь, — медленно произнесла женщина, — ты хотел бы не только этого.

— Это не твое дело, жрица.

Шиада по-прежнему неотрывно смотрела на Гора.

— Я вижу тебя и ее из видения Таланара, но если тогда была девочкой, то ты был взрослым мужчиной. Сколько тебе? Тридцать пять? Тридцать шесть? — перебирала жрица.

— Тридцать шесть, — повторил Гор, понимая, что, кажется, заворожен, ибо по своей воле уже прекратил бы разговор.

— Не поторопишься — ее уведут.

— Это не твое дело, — по слогам отчеканил Гор.

— Если ты поможешь мне и принесешь клятву, что всегда будешь биться во имя Матери Сумерек, как бился прежде, я сделаю так, что еще до наступления следующего лета вы встретитесь.

Тиглат чуть подался вперед, во взгляде мелькнула жадность.

— Сделаешь?

— Если это не нужно — могу и не делать, — пожала плечами Шиада и, наконец, отвернулась от бойца.

— Ты издеваешься что ли? — не выдержал Гор.

— Ни капли, — размеренно отозвалась Шиада. — Но я не умелый делец, и торги веду с трудом. Так что? Поможешь мне?

Гор задумался. Внимательно оглядел Шиаду, потом Гленна.

— Я должен знать, — наконец, со всей серьезностью отозвался мужчина, — что ей ничто не угрожает. Зачем тебе Бану?

Шиада усмехнулась:

— Потому что по ту сторону Великого моря тоже должен быть человек, до мозга костей верный Праматери.

Гор с интересом поднял брови.

— Не все люди понимают то, что говорил отец Ахили, что человеком человека делает в том числе и вера, но не так уж важно, во что ты веришь, пока твои поступки не приносят отчаяния.

— Это говорит мне женщина с именем "Шиада", — хмыкнул Тиглат.

Поднялся сильный ветер, и жрецам пришлось подойти ближе к Гору, чтобы иметь возможность лучше слышать друг друга.

— Мать Сумерек не несет хаос, а обуздывает его, — спокойно протестовала жрица. — На востоке есть Агравейн. Никто из последователей старой веры не сомневается в силе его меча и твердости руки. Он поцелован Илланой, и будет защищать ее детей, сколько потребуется.

— Но?

— Но его страну осаждают племена из Ургатских степей, — ответил Гленн, — и он не всегда сможет возносить меч, чтобы защитить тех, кого будут рубить и жечь с именем Бога на устах.

— И за этим вам нужна Бану? — Гор поочередно посмотрел на жрецов.

— Но ведь на тебя Праматерь больше не может полагаться, — усмехнулась Шиада, уставившись в раскинутую даль равнин под утесом. — Ты служишь человеку, который поддерживает христианскую религию из политических соображений. Но его детям вера не дает пасть духом, и они всерьез хотят изменить мир.

— А ты хочешь им помешать?

— Я делаю то, что от меня ждет Праматерь, — Шиада устала от бессмысленного спора. — Богам нужны люди, чтобы в них верить. И нам тоже, если мы хотим сохранить древнее знание и силу, нужен человек.

Гор продолжал разглядывать жрицу с интересом, и Шиада вынуждена была продолжать, чтобы он понял, наконец.

— Христиане боятся чародейства, с которым не могут справится, и знаний, которые не хотят обрести, ибо те противоречат их учению о мученике. Веру Праматери они называют кощунством и ересью, в первую очередь потому, что Всеединая четырехлика, тогда как их истинный Бог един. Правда, он отчего-то тоже существует в трех лицах, но христиане не хотят этого замечать. Слепец не говорит, что видел мир лучше, чем кто бы то ни было, а человек, лишенный слуха, не хвастает, какие красивые слышал сказания. Но люди, лишенные знания, не желающие и даже не способные им овладеть, больше всех верят, что знают, как правильнее всего прожить жизнь. Вот только когда ты ведешь человека во тьму, настойчиво повторяя, будто ведешь к свету, мрак не развеется сам по себе. Божественный свет истины, о котором столько твердят христиане, существует. Но он не валится с небес без причины — к нему идут, и дороги порой извилисты.

Тут расхохотался Гленн.

— Воистину, они говорят, мы заносчивы, потому что в чародействе пытаемся состязаться с Богом. Но, по-моему, эта их убежденность куда заносчивее. Боги проявляют волю в знаках и протягивают руку, помогая человеку в пути, но, когда люди ждут, что свет истины, который есть всякий Бог, свалится на них просто так, они смешны.

Резкий порыв ветра заставил Гленна замолчать. А Шиада, не сводившая глаз с Гора, померкла:

— Он не знает, где она. Он любит ее, но никогда не видел места, в котором она живет.

— Не смей лезть ко мне в голову.

— С Таланаром ты был почтите…

Шиада осеклась, схватившись за грудь.

— Эй. Что с тобой?

Шиада ловила губами воздух, вытаращив глаза, пораженная происходящим до глубины сердца, которое, казалось, вот-вот остановится.

— Шиада, — бросил Гленн. — Шиада, что сл…

Жрец поймал женщину за предплечье и приобнял другой рукой, чтобы помочь удержаться на ногах, и содрогнулся сам:

— Аххгрр, — прорычал он как от острой боли во всем теле. Гор подскочил и отступил на шаг, наблюдая. Что, Всемилостивая, тут происходит?

Гленн смотрел в небо, высоко задрав голову и широко раскрыв глаза, но видел совсем не туманную горную синь. Чудовищный порыв ветра ободрал щеки, приводя друида и жрицу в чувство, обрывая видение, открывшееся Шиаде и переданное в одно касание Гленну.

— Мне так жаль, — надрывно сообщила жрица и, вцепившись в одежду друида, уткнулась в его грудь поникшей головой. Все мгновенно стало ясно и понятно: почему он говорил так с ней в последний раз. Почему отдал браслет. Почему был так рад встрече…

Гленн зарычал еще более утробно и неразборчиво.

— Какая тварь посмела? — заорал он и, до хруста сжав предплечья Шиады, медленно сполз перед ней на колени, уткнулся в живот и зарыдал. Гор оглянулся вокруг себя испуганно: "Кто здесь?". Какие-то голоса, шепчущие неразборчиво, окружили, кажется весь холм. И едва Гор начал разбирать слова, Шиада сдавленно подхватила древнейшую песнь плача, которая в этот миг пронзила пространство Этана — повсюду, где жрецы Ангората оплакивали Вестника Богов.

О, Праматерь людей и Богов, — завела жрица архаичный напев.

Вездесущая владычица черных снов,

Из которых нет дороги иной, чем младенчество

Через пламя, и прах, и развенчанность.

Гленн немного отстранился от ног жрицы и окончательно уселся на землю, согнув под собой колени. Со сбившимся дыханием друид, немного запинаясь меж слов, подхватил песнь и повел с самого начала, вторя Шиаде с отставанием, чтобы, как ворсинка цепляется к ворсинке в прядении, сплелась погребальная нить по Верховному жрецу, опоясывающая весь мир.

О, Нандана.

Древнейшее имя Ночи, — Шиада судорожно вздохнула, но продолжила.

Обойми Богов покрывалом своим всепрочным.

Ибо нет у Ночей ни пороков, ни добродетелей,

Ибо нет у спящего Сном — свидетелей.

Гор попытался шагнуть к жрецам, хотя, спроси его кто, затруднился бы ответить зачем. И вдруг осознал, что не в силах пошевелить даже пальцем.

О, Всеведующая Мать мудрости, Смерть и Верность.

Обойми покрывалом из вод уповающего на бренность.

Пусть из моря вернется всепамятный, мал с лица,

Уходящий средь красно-огненного кольца.

Они пели схожие мелодии. Начало причета в обоих устах звучало одинаково, но продолжение оказалось разным, и голоса жрецов переплетались столь причудливо, что, хотя это был плач, Гор понял, что едва ли слышал что-то прекраснее. Жрецы Храма Даг, провожавшие Клинков Матери Сумерек в путь крови и огня, не могли сплести и вполовину так же изысканно и так же по-древнему просто.

О, Единая, служителю веры пой Свой причет.

Молодая Иллана родит, а Шиада взыщет.

Таланар из седого рода заклятой стали,

Не однажды восставший средь ветви священной Тайи,

И отец, и сын, наставник, судья, палач,

Принимай, возносясь, твоих отпрысков скорбный плач.

Жрецы одновременно перевели дух и дальше запели вместе, голос в голос — тихо, бессильно.

Разгорайся лучиной из уст в уста, из лица — в лице,

Как горел твой всевидящий глаз в огненном кольце.

Как вкушали еду Познанья с твоих осветленных рук.

О, Праматерь людей и Богов, замыкай свой священный Круг.

Они допели совсем тихонечко, так что Гор едва смог разобрать слова последней строчки. Хотя — обнаружил с удивлением — ветер стих и выглянуло солнце, сияющее и слепящее, как чистота уходящей души.

Гленн все еще вздрагивал, сидя у ног Шиады. Женщина провела ладонью по лицу, стирая влажную каплю. А Гор, зачарованный, понимал, что затихло только здесь, совсем рядом, и неведомая песнь, окружавшая его сотканными вдалеке причетами жрецов со всего Этана, простирается дальше.

— Я… — подал голос жрец, — мне надо пройтись.

Он поднялся. Шиада кивнула:

— Не уходи, не простившись.

Гленн дрогнул и пошел вперед. Шиада глядела ему вслед, не торопясь разрушать тишину утеса.

* * *

— Таланар… умер? — Гор подал голос, подойдя к жрице плечо в плечо. Она, оказывается совсем небольшая. А когда зашла в зал выглядела величественной, как сама Праматерь.

— Умер или был убит — не знаю, — шепнула женщина. — Во всяком случае, я видела его лежащим у подножия лестницы в замке короля Нироха.

Гленн впереди шел надломленными шагами, будто колени не держали вес, и с каждым шагом он норовил упасть. Гор просто указал в спину друида подбородком, и Шиада ответила:

— Гленн был младшим из сыновей Таланара.

— Он сын Верховного друида? — удивился Гор. Он имя-то жреца узнал только что. Предположить подобную связь, разумеется, было не с чего.

— И Первой среди жриц. Последнее совместное их дитя.

— То есть он твой брат? Выходит, ты правда Вторая среди жриц.

— Ты сомневался?

— Жрицы не бывают замужем. А от Ахиль я сегодня узнал другое.

Шиада усмехнулась:

— Жрицы тоже допускают ошибки. И, кажется, сейчас, я могу допустить еще одну.

Гор проявил интерес, обернувшись к Шиаде.

— Его матери, храмовнице Ангората, — жрица указала на фигуру удаляющегося друида, — сейчас нужна поддержка. К тому же, мне следует приветствовать следующего Верховного друида на восхождении. Но повернуть сейчас, когда я забралась так далеко…

— Я смотрю, жрецы вообще любят путешествовать без умысла, — вспомнил Гор встречу с Таланаром.

— Разве, когда тот, кому ты всецело веришь, предлагает тебе путь, тебе так уж интересно, куда именно и зачем он ведет тебя?

Гор усмехнулся:

— Вряд ли в моей нынешней жизни остались такие люди.

Шиада присмотрелась к нему: изучающе скользила по лицу с двумя продольными шрамами, по сине-серебристым глазам, пугающим, как холодная смерть.

— Путь той девочки, которую ты привез, — заговорила жрица отрешенно, — закончен здесь. Она правильно поступила: ей не удалось бы стать матерью царя, даже останься она в столице. Но ты — другой. На твоем пути было лишь два предначертания, и оба уже случились. Ты можешь изменить все, в том числе и людей вокруг и внутри себя.

Гор открыл, было, рот — не то спросить, не то возразить — потом отвернулся, хмурый. Обо всем этом не очень-то хотелось думать. Вспоминая встречу с Таланаром, он теперь мог сказать, что встречи с ангоратскими служителями никогда не проходят для него бесследно.

— Благослови меня на встречу, и я скажу то, что знаю.

Шиада кивнула, вознесла прекрасную молодую голову, призывая Гора преклонить колени. И когда тот присел, Шиада не своим голосом, с интонациями, присущими женщине, которую никогда не встречала, произнесла:

— Да благословит тебя Кровавая Мать Сумерек, Гор.

Мужчина вздрогнул и, вскинув голову, поймал запястье, простертое над своей головой. Вскочил.

— Ты знаешь о ней столько всего, но не знаешь, где искать?

— Я ведь не гончая. Я могла попросить призрак Виллины вести меня за тобой, потому что Виллина видела тебя, умирая, а ты на мое счастье знал, где эта женщина. Но я не могу идти по следу человека, которого никто из знакомых мне людей никогда не видел.

— Ее зовут Бансабира Яввуз. Она тану Пурпурного дома в великодержавном Ясе, — Гор смотрел прямо и уверенно. — И она делец. Бану едва ли сделает хоть что-то без умысла или выгоды, будь к этому готова.

Шиада, сузив глаза, поглядела на Гора несколько секунд, и спросила:

— Можешь отвести меня или дать карты?

— Увы.

— У нее есть хоть какое-то напоминание о тебе? — не сдавалась жрица.

— Должно быть, если она не выбросила.

— Дай мне свой кинжал, — попросила жрица.

— Зачем?

— Если не выбросила, найти дорогу будет проще по притяжению того, что принадлежит тебе.

Гор, колеблясь, вытащил из-за пояса кинжал и передал жрице.

— А действуешь совсем как гончая, — вручил он кинжал.

— Если мне удастся сохранить свет и тьму Праматери в Этане, я готова действовать даже как заразная холерой мышь. Светел твой день, — простилась жрица, последовав в сторону, где поодаль остановился Гленн.

Гор поймал Шиаду за руку.

— Подожди, — он заглянул в красивое и светлое, как мрамор, лицо. — Ответь на один вопрос.

Шиада встала в пол-оборота и чуть повела головой, давая согласие спрашивать.

— Я прожил среди христиан немало времени и, должен признать, в их учении есть своя притягательность. Я знаю немало достойных людей, проповедующих заповеди Христа. Так почему нельзя допустить, что христианство — лишь то, во что преобразуется вера в Праматерь?

Шиада впервые посмотрела на Гора с уважением.

— Как тебя зовут? — спросила жрица. Тиглат назвался.

— А почему, ты думаешь, христиане далеки от тех способностей, которые называют магией? Что есть магия и чародейство, присущее ангоратским жрецам? Ответь на эти вопросы, и ты ответишь на свой.

— Я не понимаю, — сказал Гор прямо. — Помоги мне, — настоял он.

Шиада вдумчиво кивнула и обвела глазами вид с утеса.

— Оглянись, Тиглат. Что ты видишь?

Гор обернулся, поглядел, перечислил: желтеющие осенние долы под холмом, небо, утес, деревеньки вдалеке. Шиада согласно кивнула.

— Да. А почему ты можешь их видеть? Почему все сейчас могут их видеть?

— Из-за солнца?

— Именно. Потому что день. Откуда ты знаешь, как выглядит день? Откуда ты знаешь, как сияет солнце?

Гор немного нахмурился, а потом, быстро сообразив, улыбнулся.

— Точно, — ответила Шиада в ответ на домыслы мужчины. — Потому что есть ночь. Мы различаем свет, потому что есть тьма. Мы радуемся равноденствию и летнему солнцестоянию, потому что, наконец-то, солнце и свет становятся также могущественны, как первозданная тьма. Мир был замешан из тьмы, и день — лишь краткий миг в бесконечной ночи того, что находится за Этаном. Христианский мир признает только солнце и свет. Если верить тому, что они говорят, ночь тоже создал Бог, но они отрицают всю силу ночи и сумерек и всю мудрость тьмы, в сравнении с которой свет дня — лишь осколок очевидного знания, который удалось выхватить без усилий.

— Я понимаю, о чем ты говоришь, но все еще не слышу в этом ответа на мой вопрос, — сказал Гор на редкость учтиво. — Объясни еще.

Шиада улыбнулась:

— В памяти Таланара ты тоже его расспрашивал. Видишь, ты действительно хочешь познать природу вещей, в то время как большинство фанатичных христиан, хотят, чтобы к ним прислушивались, признавая их знающими. Претендовать на уважение, отпущенное мудрецу, и быть мудрецом — совсем не одно и то же.

Пожалуй, мысленно согласился Гор.

— Мир существует столько, что нельзя назвать наверняка, но для христиан история Этана началась с рождения пророка. Бог — это свет, каждый священник скажет. И разве это противоречит тому, что ты узнал, поклоняясь Праматери? Бог — это свет, Бог — это солнце, которое в Нэлейм из бездонности небытия рожает Праматерь. Когда крепнет Достославный Сын Той-что-Дает-Жизнь, мир воскресает после ледяной стужи Нанданы. Тогда Бог-Солнце возрождается в полной силе и, обогревая и освещая землю, помогает Иллане плодоносить. Но чем больше проходит времени, тем слабее становится его свет, голова Бога-Сына клонится вниз, и он погибает, чтобы в Нэлейм быть рожденным снова и снова набраться сил и возмужать весной. Он всходит и увядает, но Праматерь существует всегда. Она рождает его снова и снова, и принимает его назад, во тьму, снова и снова, год за годом, чтобы беречь созданных Ее детей. Оглянись, Тиглат, разве в жизни людей иначе? Разве мужчины не умирают раньше большинства женщин?

Тиглат слушал, как заколдованный, и действительно не знал, есть ли ему, что возразить.

— Ты взращен во тьме Храма Даг, единственного подлинного в своем роде Храма Матери Сумерек за пределами Этана. Я права?

Гор кивнул.

— Разве ты не обучился видеть во тьме?

Тиглат подтвердил, что действительно может видеть незримое для большинства людей.

— А разве тебе не было страшно жить в темноте три долгих года? — Шиада смотрела мужчине в глаза и, кажется, видела разом всю его жизнь от рождения до момента смерти, не ведая тайн.

Тиглат молча кивнул.

— Как было и мне, и всем жрецам, которые приносили обет молчания и теперь тоже могут видеть ночью. Ты преодолел страх, Тиглат. Ты преодолел себя, стал сильнее себя, чтобы научиться видеть обе стороны: тьму и свет. Ведь только когда ты знаешь, что одна и та же дверь ведет в обе стороны, ты понимаешь, что это — дверь. Обучаясь в Храме Шиады, ты обрел силу не страшиться сумерек и ночи — времени, когда все меняется и не то, чем кажется. Христиане боятся их, утверждая, что ночь полна демонов и греха. Но для нас ночь — это священное время, когда в недрах тьмы зачинается жизнь. Они говорят, что дети — от плоти и крови, но мы говорим, что ребенок — это душа, которая помнит и знает стократ больше, чем мы и, зачиная, вынашивая и рожая, мы позволяем душе из мира духов оказаться здесь.

— Потому что, когда душа не приходит, — домыслил Гор вслух, — дети рождаются мертвыми.

— Да, — усмехнулась Шиада. — Плоть, кровь, кости — и ничего больше. Наконец, — продолжила Шиада, — они безумно страшатся Матери Сумерек потому, что она велит рождаться в крови и умирать в крови. Им нравится говорить, что старая вера варварская, потому что велит убивать. Ты — дитя Храма Даг. Скажи мне главное правило Шиады.

— Что взял — отдай.

И хотя Гор запоздало подумал, что, в общем-то, назвал один из девизов Храма Даг, а не правило Матери Войны, в душе он понял, что не ошибся.

— Точно, — подтвердила жрица. — Если тебя оскорбили, ты имеешь право на месть, и Богам не осудить тебя. Выбор вершить воздаяние или простить остается за тобой. Но если ты причинил зло человеку — он тоже волен выбирать, воздать тебе по заслугам или нет, и, если он мстит, Богам тоже не взыскать с него. Разве не это во все времена люди мечтали называть справедливостью?

Тиглат сглотнул: никогда прежде он не смотрел на веру Матери Сумерек с подобного угла.

— Христиане, — продолжила Шиада, — ненавидят нас потому, что наши Боги, рожденные Праматерью, дают нам право выбора, Тиглат. И тот, кто распоряжается выбором мудро, чаще всего оказывается посвящен храму Нанданы. Ибо нет мудрости больше той, которой владеет тьма, всерождающая и всепожирающая, дарующая успокоение и отнимающая страсти, вершащая предопределение и ослабляющая предначертание. И если идти во Тьму все дальше, вглубь и вглубь, то на обратной ее стороне найдешь свет, которому настает время возродиться из ночи. Посмотри, — Шиада подбородком кивнула на валун, на котором прежде сидел Гор.

Мужчина послушно повернулся.

— Разве он не обтекаем?

— Что? — Тиглат с недоумением воззрился на жрицу.

— Он обтекаем, он, как и все в природе, имеет форму круга. Солнце, Луна, ствол дерева, голова человека, небо, каким бы оно ни было — мы видим его как круг в вышине. Все похоже на круг или несколько кругов, слепленных вместе, потому что круг лежит в основе Вселенной и в основе перерождения. И только христианский крест — лишь угловатый крест. В нем нет ничего от истинной природы вещей.

— Но у них есть рыба. Рыба… эмм… обтекаемая рыба, — с чувством прозрения воскликнул Гор.

— Именно. У них был символ, который имел смысл, но им не хватило терпения осознать его. А еще у них есть девственница, которая в Нэлейм рожает Бога, и мужчина к этому едва ли причастен, и змей, совративший женщину знанием. Змей, Тиглат, — жрица улыбнулась и тряхнула посохом. — Совсем как этот, правда?

Тиглат посмотрел на посох, ощущая, как в голове неполная картина, взращенная Храмом Даг, наконец, обретает все недостающие детали.

— Христиане имели все шансы быть мудрецами, но не дали себе труда распознать ни одного знака. А может, нарочно извратили знаки так, как оказалось проще управлять людьми. Они признают лишь одну сторону из двух, как если бы дом имел только половину стен или люди имели только половину тела. Они презирают нас за возможность выбирать и творить свою жизнь, чего Христос, страдая, их лишил, завещав и им страдать по его примеру. Нет, — Шиада качнула головой. — Если для того, чтобы сберечь знание Праматери нужно проливать кровь тех, кто хочет втоптать в грязь Ее имя, Шиада меня простит. И если я сама не научена убивать людей, я найду тех, кто может сделать это за меня.

— Не очень это добродетельно — убивать чужой рукой, — заметил Гор. Шиада не осталась в долгу.

— Не очень внушительно звучит подобное заявление из уст наемника, убившего безоружную женщину. К тому же, то, что я не держу в руках меч не делает меня, как бы сказали христианские священники, безгрешной.

Гор молча поджал губы. Едва ли он был сейчас способен что-то сказать.

— Надеюсь, я ответила на твой вопрос.

— Более чем, — шепнул Гор.

— Не теряй веры, Тиглат, — посоветовала жрица на прощание. — Отец Ахиль говорил правду, утверждая, что до тех пор, пока ты порядочен и честен, как и положено человеку, не так уж важно, которому из Богов ты предан. Но без веры в Богов ты едва ли вообще человек и не так уж сильно отличаешься от рыбы.

— Рыбы?

— Ну, собаки обычно верят в то, что хозяин будет рядом и защитит их. Коты — в собственное превосходство. Пчелы — в служение королеве. А в рыбах я мало понимаю, чтобы утверждать что-то подобное.

— Наверняка, больше чем я, — буркнул Гор.

— Светел твой день, Тиглат, — попрощалась Шиада, отворачиваясь.

— Я хотел еще…

— Нет, — оборвала жрица, не оборачиваясь. — меня ждет Гленн.

— Я просто хотел попросить тебя передать кое-что Бану… Бансабире, если найде…

Шиада все-таки замерла и, не отнимая руки от посоха, на который опиралась, глянула через плечо.

— Ты же понимаешь, что такие важные вещи надо говорить лично, Гор? — спросила женщина раздраженно и, совладав с собой, уже спокойнее обронила:

— И тебе в любом случае представился бы этот шанс, даже если бы ты ничего не сказал мне.

Гор открыл рот, но промолчал, не в силах сказать ничего, хотя и хотел сказать все сразу. Это что же выходит? Их встреча, очередная встреча, предрешена? Неужели опять, неужели снова ему, человеку, который по-своему служил Матери Сумерек, но никогда не верил ни в какие предначертания, необходимо поверить, что они возможны?

* * *

Шиада достигла Гленна только через десять минут.

— Ты как? — спросила жрица.

Друид стоял, запахнувшись в плащ, и смотрел вперед. Он обернулся, взглянул на Шиаду, и повел плечом.

— Пойдем? — спросил он разбито.

Шиада кивнула, наколдовала чары скрывающего плаща, так что кроме Гленна ее не видел никто, да и он видел скорее морок или силуэт, чем полноценного человека. Но все же так будет верно: Гленн пришел сюда, как странствующий монах-отшельник, и возвращаться по тропе через утес, от вершины в долы, должен так же.

Друид тоже наколдовал себе иной облик.

— Куда теперь? В Адани? В Архон? В Яс? — спросил он тихонько.

— Обратно, в Иландар.

— Что?

Гленн остановился и уставился на женщину.

— Что? — повторил он. — Та, кого ты ищешь, живет в Иландаре?

— В Ясе. Но сейчас мне нужно на Ангорат. В день сороковин по Таланару Сайдр взойдет как Охранитель Тайи, и мне следует приветствовать его. Нельзя пренебрегать.

Гленн поднял брови: чтобы добраться до Ангората отнюдь не нужно заходить по пути в Иландар. Можно пойти на юг напрямик. Сейчас так даже безопаснее.

— Верно, — согласилась вслух Шиада. — И ты не пойдешь на Ангорат.

— Мой долг следовать за Второй среди жриц.

Шиада глянула на брата. Пожалуй, в такой момент быть верным долгу для него особенно важно — хотя бы потому, что это позволяет отвлечься от невиданной печали. Разве сама она не поэтому столь увлеченно взялась искать Бансабиру Яввуз, что жить собственной жизнью казалось невыносимым?

И тем не менее, сейчас Гленн должен был вернуться в Иландар.

— Ты обязан следовать воле Второй среди жриц, — исправила Шиада. — И сейчас моя воля в том, чтобы ты вернулся в Кольдерт. Ты видел то же, что и я, — теперь остановилась Шиада, вынуждая друида сбавить шаг. — Нет никаких оснований думать, что Таланар упал сам. Как и оснований думать, что его убили.

— Но то, что это случилось в Кольдерте, спустя столь долгое время после начала переговоров говорит за себя, — еще мрачнее отозвался Гленн.

— Именно. Если это Гвен, то ее уверенности пора положить конец.

Шиада почуяла, как в этот момент безудержное, злорадное возбуждение захватило друида. Он не верил ни во грош, что отец навернулся с лестницы сам. И попросту жаждет отомстить.

Жрица спрятала улыбку трагического понимания, ощущая чувства друида как свои.

— А если нет? — спросил жрец вслух, и они пошли дальше.

— А если нет, Гленн, в Иландаре остался человек, которого следует привезти на Ангорат любой ценой. Если потребуется — силой, обманом, чем угодно.

Гленн заинтересовано повел головой.

— Мы увезем единственного человека, способного однажды стать королем.

Гленн цинично хмыкнул.

— Предлагаешь умыкнуть из-под носа Гвендиор малыша Норана? Да она наверняка приставила к нему кавалькаду охраны. А я, знаешь ли, не ты, чтобы исчезнуть полностью.

— Норана попытаются забрать Тандарионы, как и Инну. Если им не удастся, попробуй забрать и их тоже. Но Норан не станет королем Иландара, — шепнула Шиада.

Гленн скосил взгляд: она сама хоть понимает, как пугающе звучат ее внезапные прозрения даже для жрецов?

— Кто тогда? — уточнил друид.

Вместо ответа Шиада положила ладонь друиду на плечо. Гленн вздрогнул, сотрясенный нахлынувшим видением, и только успел поймать ртом воздух, прежде чем жрица отняла руку.

— Как это возможно?

— Пока — никак. Но он единственный может однажды объединить и христиан, и верных Праматери, если нам удастся сделать так, чтобы в ближайшей бойне первые не вырезали под корень вторых.

ГЛАВА 5

Нирох схватился за голову.

* * *

По его приказу граф Гай Гудан бросил все силы, какие имел, на выручку сюзерену Тарону Ладомару. При том, что официального объявления войны со стороны Архона все еще не последовало, ситуация на границе начинала казаться чудовищной. Нирох пытался убедить Удгара, который принял на себя переговоры, рискнув прибыть в самое сердце Кольдерта, отныне враждебного оплота, не рубить с плеча.

Тот был упрям. Удгар слышать ничего не хотел о воспитании его внуков в стране, где христиане попрали основы "истиной веры", тем более — среди убийц его матери. Нирох и целая орда дипломатов с трудом уговорили Удгара дождаться для переговоров Таланара Тайи, который мог бы выступить примиряющей стороной в конфликте двух стран. Но, хотя тот выехал из столицы в день сороковин Виллины и должен был быть не так уж и далеко, чтобы гонцы, посланные за ним, уже пять раз успели сопроводить друида обратно в Кольдерт, Таланар куда-то запропастился.

Когда, наконец, старый мудрец явился ко двору Нироха, спокойный и немного улыбающийся, как всегда, король перевел дыхание. Хвала Богам, всем, какие есть, теперь уж, при поддержке Ангората, убедить Удгара будет проще. Для Тандарионов мнение Сирин и Тайи во все времена значило столько же, сколько их собственное.

Друид сказался уставшим стариком, и с дороги предпочел отдохнуть. Нирох был для Таланара всего лишь братом храмовницы, но вот Удгар был давним другом, еще со времен давней молодости. И в ту ночь старики расселись в покое короля Удгара, потирая бороды, печалясь на двоих. На Ангорате в священных обрядах трудно было позволить себе быть просто людьми, но, когда выдавался шанс, Таланар всю жизнь заезжал в Аэлантис на пару-тройку дней.

Удгар долго расспрашивал жреца, известно ли тому хоть что-нибудь о смерти дочери. Но Таланар не знал ничего, и единственный ответ, который смог дать, поразил Удгара до глубины души:

— Вторая среди жриц пошла по его следу. Но едва ли человек, поднявший руку на Виллину, и есть убийца.

— Вторая среди жриц? Я наслышан о ней, и боюсь, намного больше, чем просто о следующей храмовнице из династии Сирин.

Таланар посмеялся:

— Шиада удивительный человек, Удгар. И если быть до конца честным, я всерьез сомневаюсь, что она человек.

Удгар, все еще привлекательный, хоть и пожилой, вскинул брови.

— Что это значит?

Таланар рассказал о прошлом воплощении, когда приходился сыном Шиаде и Агравейну. Удгар выглядел впечатленным, но все равно постарался скрыть удивление.

— Мало ли тех, кто раз за разом восставал, особенно в родах Сирин и Тайи, чтобы служить Праматери?

— Нет, не мало, — качнул головой Таланар. — Но сколько из них было названо именем Праматери? Мы все знаем, что Мирландрия, восставившая исполинов у прохода к Ангорату, была матерью священных родов Сирин и Тайи, и, возглавив храм Творящей-Жизнь, назвалась Илланой. Шиада, именем которой мы почитаем Мать Сумерек, была одной из первых жриц, кто возглавил контратаку против захватчиков из Этана и отбил ее в дни, когда исполинов вроде Мельхасара уже не было в живых. Что, если Шиада, которая сегодня Вторая среди жриц, и Шиада, возглавившая храм Матери Сумерек на заре времен — одно создание?

Удгар замер, вытаращив глаза. В его возрасте удивляться не принято, но, кажется, сейчас самое время.

— Жрицы, заложившие храмы для поклонения воплощениям Праматери, принадлежали к давно утерянной расе змеемудрых.

— И змеерожденных.

В пору было усомниться в здравом смысле друида, но синие глаза старца были теперь даже яснее и серьезнее, чем в дни его расцвета.

— И что? Вторая среди жриц, как Иллана из легенд? Со змеиным хвостом? — Удгар предпринял последнюю попытку поставить под сомнение домыслы друида.

Тот, впрочем, не стал спорить.

— Это вряд ли. Но ее рождение было особенным: никто из Сирин и Тайи не приходил так. И если будет шанс, не упусти его.

— Что ты хочешь сказать?

— Я? — переспросил Таланар. — Я — ничего. Я просто почувствовал, что было бы правильно сообщить тебе это.

— Таланар, не смей прикрываться именем Праматери.

— Ух, Удгар, ты так любишь причитать и бубнить, знаешь? — Таланар чуть приподнял косматые брови, длиннющие и белые, а потом взял и улыбнулся неполной, но удивительно обаятельной улыбкой, которая, казалось, сквозь бороду и усы осветила весь покой.

— Улыбающийся принц, — не удержавшись, шепнул Удгар, и Таланар завеселился пуще прежнего, как неопытный мальчишка, не ведавший ни печали, ни усталости.

— Да, было время, меня называли и так.

— Девицы падали перед тобой рядами, — Удгар пригладил пышную бороду. Она была не так длина и отнюдь не так уж бела, как борода друида, и много больше подходила Старому королю.

— Да-да, а ты в то время таскался по Ангорату сопливым мальчишкой, которого отец отослал обучиться главному, и страшно завидовал.

— Точно, — засмеялся Удгар, и медленно затих. — Страшная вещь — предначертание. Я никогда не спрашивал, но всегда хотел, Таланар: знаете ли вы, Сирин и Тайи и все другие жрецы и жрицы, час собственной смерти?

— Многие из нас могут это узнать. Для иных этот час предрешен, у других их несколько, и в твоей воле выбрать любой, редким не предписано никакого. Вот только почти никто, кто хоть раз бывал в Храме Нанданы, не стремится заглядывать в собственное будущее.

— Но ведь в чаще Богини Смерти бывают все.

— Точно, — улыбнулся Таланар.

— И что, никто и никогда?

— Как я могу сказать за всех, Удгар? — Таланар пожал плечами, ссохшимися от лет и постоянной привычки искать опору в посохе. — Но, если тебя это утешит, обычно даже старшие из жрецов бывают лишь в основной чаще. В святая святых Царицы Упокоения, где обитает глава храма, на моем веку едва ли бывало хотя бы человек десять.

— И им удалось узнать или выбрать свой последний час? — не сдавался Удгар.

— Думаю, они окончательно поняли, что он далеко не последний.

На другой день Таланар, приветливо встреченный Нирохом за столом переговоров, к вящему удивлению короля Иландара заявил, что либо в столице остаются дети Виллины и одна из жриц Ангората — вероятнее всего, дочь Хорнтелла, если тот согласиться — либо в Кольдерте остается новая христианская жена Тройда.

Нирох побледнел: если Нелла прислала Таланара, значит, он в праве был надеяться на поддержку Ангората и теперь не совсем понимает происходящее.

Переговоры предложили перенести на послеобеденный час, ибо они все равно ни к чему не вели. Но когда подошел срок собраться снова, Таланара нашли на полпути к тронной зале короля Нироха — у подножья лестницы со сломанной шеей.

Удгар затребовал немедленного возвращения вместе с телом Таланара в Архон.

Такой монетой Нирох разменяться не мог. В сложившейся ситуации, ему не осталось ничего, кроме как отдать приказ взять Удгара под стражу.

— Ты в своем уме, Нирох?

— Да, — отозвался король Иландара. — Если у меня будешь ты и твои внуки, твой полководец-сын не посмеет перейти рубежи и напасть.

Удгар помрачнел, как грозовая туча.

— То-то ты так долго оттягивал переговоры, а я еще шел навстречу. Идиот.

— Прости, Удгар, — отозвался Нирох. — Если Ангорат не готов мне помочь, у меня нет выбора.

Удгар, обезоруженный и захваченный с обеих сторон стражей, сплюнул под ноги.

* * *

Шиада и Гленн вздрогнули одновременно — за обедом в таверне.

Прокормиться было все труднее. Спасало то, что в одном из городов по пути Гленн сумел выгодно продать все украшения, какие у Шиады были при себе, кроме ритуального ожерелья Второй среди жриц. Тем не менее, на скромный ночлег и еду им хватало, а остальное едва ли чего-то стоило.

Они вздрогнули, переглянулись, и одномоментно услышали голос, на который Гленн был зол и который сотряс Шиаду до слез, ведь были времена, когда она разуверилась, что услышит еще.

"Светел ваш день"

Оба жрецы обернулись в одну сторону — морок храмовницы Ангората, Неллы Сирин, дрожал, как тень.

"Вы воспели Таланара, как велело сердце, а теперь нужно спасти Удгара, как велит долг"

Шиада приложила пальцы к губам — чтобы не закричать, не кинуться к призраку, пытаясь ухватить ее за прозрачную руку. Нелла ощупала облик Шиады мягким взором и вдруг шепнула:

"Я жду тебя, — бесплотная рука морока чуть вытянулась вперед, и, будь она осязаемой, Нелла коснулась бы щеки преемницы. — Если Гленн сможет справиться в одиночку…"

Шиада, прикрыв глаза, мотнула головой, перебивая:

"Мы справимся вместе, и я успею в срок".

"Так будет правильнее всего" — согласилась Нелла.

Шиада несколько раз мелко кивнула.

"Что с Удгаром?"

Храмовница перевела взгляд с Шиады на сына и обратно. Морок приоткрыл рот, собравшись с ответом… и вдруг схватился за грудь. Время — безошибочно определили жрецы. В ее возрасте чары даются с трудом.

— Пленник Нироха, — шепнула жрица и растаяла, как туман после дождя.

Шиада, недоумевая, посмотрела на кузена из-под насупленных бровей.

— Надо поторопиться, — решительно заявил Гленн. Шиада плотнее сжала челюсти.

* * *

Иттая пропустила очередной выпад, и Гистасп замер с деревянным мечом в вытянутой руке, задержав оружие у девичьего горла. Госпожа танской крови, отвернувшись, цокнула в недовольстве на себя.

— Соберитесь, танин. Давайте еще раз.

Иттая ничего не ответила и, отойдя от наставника на пару шагов, снова заняла оборонительную стойку. Гистасп мысленно вздохнул: даже позицию занимает не без огреха, пробить — на один удар. Мужчина нанес несколько ударов в полсилы, давая девушке шанс войти во вкус и все-таки втянуться в поединок. Но Иттая даже не думала перехватывать инициативу. В оконцовке она дважды подставилась совершенно глупым образом, Гистаспу всерьез надоело происходящее. Раздраженный, альбинос нырнул под скрещенные клинки, разворачиваясь и дезориентируя движением девчонку, толкнул локтем под дых, выбил меч и просто толкнул на землю.

Иттая не стала делать вид, что как-то торопится вернуться к сражению. Она попросту развалилась на земле, даже не собираясь подниматься.

— Где витаете, танин? — вздыхая, спросил мужчина. Смысла продолжать очевидно не было. Поэтому Гистасп сделал шаг к лежавшей девушке и протянул руку, помогая встать.

Иттая на мгновение отвела глаза, явно смущаясь, потом схватилась за запястье Гистаспа и оперлась.

— Простите, генерал, — встала, отряхнулась.

— Ничего, — мужчина жестом предложил дойти до стеллажей с оружием, коль уж тренировка не удалась. — Беспокоитесь о сестре?

— М-м, — непонятно протянула Иттая. — Месяц прошел, а от Ниильтах ни весточки.

— Не переживайте. С ней Одхан и три дюжины "меднотелых". Это серьезное подспорье.

— М-м, — снова неопределенно согласилась девушка.

— Что ж, с вашего позволения, танин, — убрав меч, Гистасп вежливо поклонился и сделал шаг к двери, ведущей с тренировочного поля к одному из боковых помещений чертога, как вдруг услышал женский голос:

— Меня беспокоит не Ниильтах.

Как интересно, цинично усмехнулся Гистасп в мыслях. В душевные друзья он явно негоден. С чего бы ей заявлять такое? Мужчина обернулся:

— Да? — не слишком заинтересованно поднял брови. Иттая вздрогнула от безразличия генерала, но не сдалась.

— Бансабира дала мне одно поручение, связанное с разведкой. Вскоре я буду вынуждена уехать, чтобы выполнить приказ. Можете дать совет?

Гистасп заинтересовался чуть больше и полностью обернулся к девчонке.

— Если дело касается разведки, то вам лучше обратиться к кузену. Ахтанат Махран, насколько я знаю, необычайно хорош в деле шпионажа.

Хотя, если сравнивать с известными малыми Юдейром и Рамиром, то в нем ничего особенного, прикинул Гистасп.

— Сестра отослала его еще вчера в Золотой танаар.

Разумеется, подумал Гистасп: он присутствовал, когда Махрану давали указание.

— В таком случае, поговорите с братьями или с самой госпожой.

Иттая замотала головой.

— Не могу. Вы же понимаете, генерал, что эти поручения кузина раздала нам сейчас неспроста. Та из нас, кто справится хуже, выйдет замуж первой. А я… — Иттая снова отвела взор: страшно неловко сознаваться в таком, — я совсем не хочу расставаться с домом.

Гистаспу не понравилось такое откровение.

— Ваша сестра, танин, вообще едва ли хоть раз делала то, что хотела. Именно поэтому ее сегодня уважает весь Яс.

— Ее боится весь Яс.

— Не без этого, — улыбнулся мужчина, потеплев взглядом. От Иттаи это не укрылось, и недоброе предчувствие, распаленное и прежними слухами на их счет, с новой силой закралось в душу. Тем не менее, девушка попыталась отбросить ненужные домыслы.

— Вот поэтому, прошу, посоветуйте мне, — горячо попросила танин.

Ох и сложность, прикинул Гистасп. Была же всего одна Яввуз, которая нет-нет, просила у него рекомендации. Откуда взялась вторая-то?

Пока Гистасп размышлял о возникновении неожиданности и о том, что с ней делать, Иттая принялась уточнять:

— Подскажите, что для Бану самое главное, сведения о каких моментах для нее принципиально важны и обязательны, в чем мои самые большие слабости…

В том, что ты болтаешь без умолку, мысленно нахамил Гистасп. Но вслух промолчал: не так уж это и похоже на Иттаю — словоохотливость. Видать, и впрямь изводится.

— Послушайте, танин, — мягко перебил Гистасп. — Я не могу рассказать вам, что нужно делать, хотя бы потому, что вы и сами в состоянии составить хороший план действий. Мое дело здесь невелико — объяснить, с какой стороны за меч браться. Так что лучше сами, а потом обсудите детали с тану. Уверен, даже если выходить вам уже со дня на день, успеете.

Мужчина снова поклонился и сделал шаг к двери в здание. Тогда Иттая набрала полную грудь воздуха:

— Гистасп, — и обеими руками вцепилась ему в запястье.

* * *

Тот замер.

Замер с таким видом, будто его с макушки до пят пронзила молния из чистого безоблачного неба. Что еще за… "Гистасп"?

Иттая и сама, краснея как маков цвет, сглотнула ком ужаса: вот так запросто назвать его по имени? Но отступать было некуда, и девушка попробовала позвать чуть более уверенно.

— Гистасп, — вышло, кажется неплохо, — пожалуйста, помогите мне.

Гистасп стоял огорошенный, и все, о чем мог думать, что со своим близнецом Талом Иттая, кажется, не очень-то и похожа.

— Вы же понимаете, я не могу подвести сестру. И даже не потому, что иначе не смогу оправдать своего имени, а потому, что из-за меня может пострадать весь танаар.

Иттая припомнила разговор с Бану, когда последняя дала поручение, и постаралась в точности воспроизвести все доводы, которые упоминала сестра. В конце концов, лучшая защита — нападение.

Со всем воодушевлением Иттая пересказала пламенную речь Бану о возможной катастрофе. Гистасп, слушая и наблюдая, даже немного отступил — насколько позволяла длина сцепленных рук. За последние годы из всех женщин ему чаще всего доводилось иметь дело с Матерью лагерей, а она всегда говорит скорее скользко, бесстрастно и высокомерно, чем как-то еще, поэтому все это обескураживало.

Наконец, Иттая стала говорить спокойнее, а Гистасп немного пришел в себя.

И похолодел от ужаса: тану на него иногда злится, это правда, но, в целом, держит накоротке — исключительно потому, что принципиального нарушения в поведении подчиненного он либо не позволяет себе вовсе, либо, в крайних случаях, не допускает при свидетелях. Развитое в сражениях периферийное зрение подметило, что у Гистаспа проблемы. Лопатки свело судорогой: плохо. Все это очень-очень плохо.

— Вы не можете не понимать важность этой… — не унималась девушка.

— Танин, — позвал Гистасп. — Разумеется, я все понимаю.

"Гораздо больше, чем тебе кажется. Ведь если ты попадешься, Юдейр или кто-нибудь еще, вызволит тебя и доделает остальное. Только законченный кретин поверит, что Бансабира Изящная постоянно рискует, полагаясь на удачу. Она сама лепит свое везение, просчитывая все до мелочей, и всегда действует наверняка. Даже сейчас: Одхан отправился с Ниильтах явно не для защиты. Всеединая. Права была молва: таншу в пору было назвать Хитрющей или Кошмарной. Впрочем, изящество тут тоже имеет место".

— Я все понимаю, госпожа, — повторил Гистасп чуть холоднее, чем обычно. — В особенности то, что я не тот человек, которого вы могли бы взять за руку.

Мужчина взглядом указал на их ладони: Иттая все еще удерживала запястье генерала и явно не намеревалась отпускать так просто.

— Я не отпущу, пока вы не согласитесь помочь, Гистасп.

— И не тот, к кому вам стоит обращаться по имени, танин.

"Госпожа, — мелькнуло в девичьей голове. — Госпожа танской крови. Это меньше, чем танин".

Вслух девчонка не сказала ничего. Зато ее взгляд, вся поза красноречиво утверждала: мне нужна помощь. Гистасп вздохнул раздраженно и обреченно одновременно. Сделал шаг навстречу, приблизившись почти вплотную, и сдавленным шепотом произнес:

— Танин, будь здесь только стражники по периметру, я мог бы поддержать ваше рвение. Но за парапетом второго этажа, справа от площадки, тану Яввуз разговаривает с Валом, и наверняка уже несколько минут недоумевает над тем, что видит здесь. Если вам так нужен мой совет, подготовьте план, приходите завтра с рассветом на двор за оружейной и, всех богов ради, отпустите мою руку.

Иттая приободрилась, и Гистаспу, наконец, удалось отстраниться. А Иттая вдруг перепугалась: если сестра заметила, что… Великая Мать, и подумать страшно, что может быть.

Иттая облизнулась, наблюдая за Гистаспом. Он все решил и готов уйти. Надо его задержать чем-то.

— Разве не разумнее, — севшим голосом спросила девушка, — встретиться поздним вечером или даже после полуночи?

Гистасп мотнул головой:

— Нам вообще не разумно видеться вне тренировок, танин. К тому же, если речь идет о чертоге вашей сестры. Тану Яввуз имеет совершенно неконтролируемый распорядок дня. Она способна обходиться без сна или еды долгое время, может лечь спать за час до рассвета, а с рассветом уже заняться делами, и даже оруженосца Лигдама спрашивать бесполезно, — Иттая озлилась в душе: с какой стати он так много знает о Бану?

— Поэтому единственное, что нам остается, — продолжал Гистасп, — надеяться, что в отсутствии военного положения тану, закончив ночные тренировки, мирно пойдет отдыхать.

Иттая смотрела, как зачарованная темным колдовством: почему этот альбинос говорит о танше с такой теплотой в голосе?

— Может, тогда лучше во время ее упражнений? Пока она будет занята…

Гистасп самодовольно и откровенно хмыкнул, и Иттая примолкла.

— Нет, — просто отозвался генерал, — не лучше.

Иттая сглотнула, облизнула губы, по которым тут же скользнул всполох холодного ветра.

— Вы хорошо знаете мою сестру.

Гистасп, по-прежнему ухмыляясь, распрямился и степенно кивнул.

— Насколько это возможно.

Лицо Гистаспа приняло умиротворенное выражение, какое бывает на лице торговца, вернувшегося из долгого-долгого странствия, наконец, в родные стены — с их семейным уютом и запахом домашней горячей пищи. Иттая собралась с духом и, выдохнув на короткое мгновение страх, спросила в лоб:

— У вас… вы испытываете чувства к моей сестре? — заявила громче, чем планировала.

Гистасп, посмотревший, было, куда-то перед собой, опять скосил взгляд на молодую госпожу:

— Да, — ответил он. Иттая почти незаметно вздрогнула.

— Одно-единственное чувство.

Иттая попятилась.

— Глубокое и искреннее.

Девушка, уже не таясь, уставилась на одухотворенного мужчину круглыми глазищами и, дабы удержать судорожный вскрик, обвинение, вопрос или еще что-нибудь (Иттая совсем не могла поручиться за себя сейчас), прижала ладонь к губам.

Гистасп поглядел с откровенным весельем. Да, не Бану. Но именно поэтому с ней легче иметь дело. Он чуть приблизился к Иттае и доверительно поведал:

— Имя ему — преданность.

И, не дожидаясь, пока шатенка ляпнет еще что-то, альбинос простился:

— Буду ждать вас завтра в пять часов за оружейной. Не опаздывайте.

Иттая смотрела в удаляющуюся спину еще несколько секунд, размышляя о том, что по мнению Бану военное положение никто не отменил, и битвы только предстоят. А потом девушка глубоко вздохнула, отбросила грусть и прижала к груди ладонь, из которой октябрьский ветер сдувал отголоски чужого тепла.

* * *

Весь день Иттая ходила сама не своя: переживая из-за предстоящей встречи с Гистаспом, она старалась всячески подготовиться и предложить наиболее продуманный план действий разведки под ее началом (опыта в которой не имела вовсе), учесть все детали, предусмотреть риск. Кажется, Гистаспу нравились смышленые женщины. Но вместе с тем, не следовало забывать, что генерал все-таки мужчина, и являться неряшливой нельзя ни в коему случае — Иттая перемерила все платья дважды.

К закату девица извелась до того, что ходила теперь прямая и скованная, как топор. Говорила сбивчиво и оглядывалась в откровенной панике. Тал, близнец Иттаи, рослый шатен с абсолютно черными глазами, завидев сестру в таком затравленном состоянии, забеспокоился и собственноручно отвел Иттаю отдыхать, пообещав перед уходом ничего не говорить матери и отцу. К чему им тревожиться, настаивала девушка.

Тал чмокнул Иттаю куда-то в челку и ушел, наказав заснуть пораньше. Но едва за ним закрылась дверь, девушка выпрямилась на кровати: как тут уснешь. А если и уснешь — вдруг проспишь? Ни в коем случае нельзя опаздывать. Пусть лучше она завтра скажется больной, но до рассвета нужно досидеть без сна. Иначе… иначе Гистасп никогда больше не взглянет в ее сторону. Будучи правой рукой кузины-госпожи, генерал многому у нее обучился, в особенности — не давать людям второго шанса. Так что…

Сердце Иттаи упало: да он и прежде-то не особо на нее смотрел. Весь его мир сосредоточен на одной Бану и ее делах. И то, что он проводит время с ней, Иттаей, — не более, чем желание безукоризненно выполнить приказ.

Девушка закусила губу: Бану, конечно, хорошая, но чересчур жадная. Зачем ей еще и Гистасп? У них же явно ничего не может быть.

И у нее, Иттаи, с генералом тоже ничего не получится. Хотя, не просто же так альбинос позвал ее встретиться тайно от Бансабиры.

* * *

Когда Бансабира вернулась в покой за полчаса до рассвета после ночных упражнений, идея, которая прежде казалась проявлением паники, превратилась в осознание необходимости.

Лигдам помог госпоже наскоро принять ванну и переодеться.

— Можешь идти, — поспешно отослала оруженосца спать. Едва закрылась дверь, женщина накинула теплый халат до полу, затянула тесемки, выпростала отросшие влажные волосы, взяла со стола лампу, мешочек с разноцветными камешками и выскользнула в коридор.

На втором этаже западного крыла чертога Бансабира расселила охрану. Места здесь хватало, но как бы ни разросся отряд телохранителей, кров в самом чертоге уготован только тем, кто с ней прошел Бойню.

Женщина вошла без стука, почти неслышно затворила дверь.

— Вал, — позвала Бансабира.

— Тану? — тот подобрался мгновенно. В личной охране Матери лагерей нельзя просыпаться со второго оклика.

Вал принялся подбираться на постели, но Бансабира остановила мягким жестом.

— Не суетись, — прошла внутрь, поставила лампу на прикроватный столик.

Комната была маленькая, но Вал с самого возвращения танши в чертог занимал ее один. Всем было ясно, что этот парень знает больше остальных и ответственен за что-то, помимо охраны.

В нос Бану ударил острый сивушный запах. Женщина поморщилась:

— Пил вечером, что ли?

Вал, расслабленный позволением танши, просыпался неспешно. Выбрался из-под одеяла, огляделся, чтобы накинуть поверх голого торса. Бану махнула рукой: мол, брось, что я там в походе не разглядела?

— Да, госпожа, простите, — скинул ноги с постели и быстрыми движениями попытался разгладить смявшиеся во сне штаны. Эффекта не дало. — Раду вчера проспорил Дану дюжину пинт эля. Здорово нахлестались. Извините, — еще раз протянул мужчина.

Бану оглядела его оценивающе и немного брезгливо — сугубо в воспитательных целях. Право, милые мальчишки.

— И о чем спорили? — тану расположилась на стуле возле тумбы и спросила без особого интереса. Вал затушевался, отведя глаза и почесав затылок.

— Э… да как сказать…

— Интригующее начало, — бесцветно отозвалась госпожа.

Вал облизнулся, потер подбородок, подбирая слова.

— Словом, спорили о том, что будет, если напоить элем коня: начнет он неугомонно ржать и бегать или сразу завалится.

Бансабира впервые в подобной ситуации подумала, что, наверное, спит.

— Ч… чего?

Вал счел, что повторять смысла нет. И так ясно. Бану просто схватилась за живот и беззвучно согнулась пополам, сотрясаясь от молчаливого хохота всем телом.

— Вс… Все… Всесильная. Ох. Ах-ха-ха. Вал… Серьезно?

Мужчина улыбался, но с ответами не лез.

— Погоди-ка, — вдруг угомонилась танша. — То есть они действительно проверяли, что будет с конем? Рисковали порядком на конюшне? Здоровьем животного? Да?

— Не уточнял, — Вал быстро сориентировался и ответил очень уклончиво. — Меня сграбастали пить уже по дороге в кабак.

Бану прощупала подчиненного взглядом прищуренных глаз. Наверняка врет, но по лицу ничегошеньки не скажешь. Берет удар на себя, дурень. Ладно, если все обошлось, Бансабира сделает вид, что все в порядке. Она театрально вздохнула:

— Похоже, Раду готов спорить с кем угодно и по какому угодно поводу просто для того, чтобы спорить.

Вал ухмыльнулся: да, есть доля правды. Все время с кем-то соперничает.

— Или выпить, — поддакнул телохранитель.

— Того же эля, которым поили коня? — уточнила танша. Вал молча пожал плечами.

— И на что уходит мое добро, — пожаловалась женщина.

— Э… простите…

"Еще один" — мелькнуло в голове безотчетно.

— Забудь. Я почему тебя подняла…

Вал изобразил крайнюю степень готовности — насколько мог в состоянии серьезного подпития.

— Насколько я знаю, среди моих людей есть те, кто держит внутреннее сообщение всей разведки?

Вал деловито кивнул. Сон окончательно отступил.

— Конечно.

— Подними одного, пока чертог спит, — Бансабира протянула руку с мешочком и высыпала на поверхность тумбы цветные камешки, которые в скупом освещении выглядели совершенно других оттенков, чем были на самом деле. Вал заинтересованно посмотрел на камни, на госпожу — он уже знал, чего от него хотят. Но Бансабира озвучила.

— Мне нужен Юдейр.

Вал кивнул и, приблизившись, стал собирать камушки обратно в маленькое кожаное вместилище.

— Сообразишь с порядком или подсказать?

— Не разберусь сам, разберется посредник, — заверил Вал.

— Надеюсь, он всего один?

— Само собой, — легко ответил мужчина.

— Тогда поторопись, пока тебя никто не увидел. Скажите Юдейру, я буду ждать его в любую тренировочную ночь. Времени рассиживаться нет.

— Слушаюсь.

* * *

Гистасп внимательно дослушал сбивчивый рассказ Иттаи и пока молчал.

Они сидели непосредственно в оружейной, у боковой стены со стеллажами с тяжелыми длинными луками, над которыми было пробито продолговатое окно. Ранний рассветный луч был в эту пору тусклым и едва освещал собравшимся их собственные очертания. Поэтому Гистасп намерено приказал стражникам снаружи принести побольше света и караулить изнутри помещения: полноценно скрыть встречу с госпожой танской крови ему все равно не удастся, как ни старайся. Так пусть хотя бы будут свидетели, что они не делали ничего предосудительного. Хватит с него сплетен и об отношениях с одной Яввуз.

Девушка волновалась всерьез: мало того, что изводилась весь день, так теперь и Гистасп зачем-то приволок сюда охранников. В один миг, стоило их увидеть, пропасть между генералом и госпожой танской крови, которую девушка пыталась сократить в последние недели, разрослась до невиданных размеров. Она больше не смела и думать о том, чтобы назвать его по имени или приблизиться больше необходимого для соблюдения вежливости. Боялась сделать лишнее движение, чтобы ненароком не привлечь внимание посторонних. Ее скованность бросалась в глаза, и кто-то из охраны посмеивался под нос.

Иттая, как могла, ловила каждое изменение в лице Гистаспа, каждый его выдох или задумчивый кивок в тишине.

— В целом, — наконец, генерал подал голос, и Иттая вздрогнула, не удержав эмоции, — вы подготовились основательно, танин, — в привычной доброжелательной манере заговорил Гистасп, выбирая мягкие деликатные интонации. — И особенно важен расчет по времени — в деле разведки нельзя пребывать на территории врага ни слишком мало, ни слишком долго. Самый главный и очевидный недостаток — слабая маскировка. Как госпожа танской крови, вы имеете ухоженную внешность.

Иттая, дабы не подавиться воздухом, вовсе перестала дышать на этих словах, несмотря на то, что Гистасп говорил о ней сейчас с тем же выражением, с каким соглашался выполнить приказ Бану, упрекал в излишней распущенности Дана Смелого, когда тот волочился за очередной юбкой, болтал о ерунде с Маатхасом, пока тот гостил в чертоге. Словом, говорил без всякого выражения вообще.

— Простолюдинки в толпе, — продолжал альбинос, не подозревая о состоянии собеседницы, — никогда не имеют ни таких волос, ни такой кожи. Их руки — иные, и даже то, что вы упражняетесь с мечом, не делает их столь же избитыми и деревянными, как у прачки или столь же мозолистыми и узловатыми, как у гончарки. Да и люди, которых вы хотите взять в подспорье, частью имеют знатные корни из лаванских и хатских домов. Они тоже не годны для этого. Если хотите, я подберу вам несколько опытных "меднотелых" из низов, которым уже неоднократно доводилось скрываться в тылах врага.

В глазах Иттаи промелькнуло оживление: возможно, они еще увидятся вне тренировочного поля, вот так. И может, хотя бы тогда, Гистасп сообразит отослать стражников?

* * *

Когда с наставлениями было покончено, Гистасп, глянув в зарешеченный просвет под потолком на восходящее солнце, заявил, что госпоже пора отдыхать.

— К полудню вам следует явиться на тренировку, танин. Не опаздывайте, — добавил он в конце, и таким образом пресек все возможные протесты.

Стража по настоянию генерала проводила госпожу до покоев. Воодушевленная минувшим разговором, но утомленная бессонной ночью, Иттая, вся в предвкушении дневных упражнений, быстро заснула.

Ведь, чтобы ни было, начало их сближения — всего несколько простых бесед за пределами отведенных регламентом Бансабиры занятий — положено. Теперь и тренировки будут совсем иными. И уж там хотя бы в непосредственной близи никогда не бывает никого лишнего.

Однако на тренировке, как бы Иттая ни пыталась подвернуться под удар или выпад, чтобы оказаться вплотную к генералу, чтобы быть поваленной или еще как-нибудь сблизиться с ним, Гистасп вел себя как обычно — непринужденно, расслабленно, чуточку с неохотой и чуточку — с благосклонностью. Подавая руку, чтобы помочь девице встать, ни разу не задержался рядом дольше необходимого; заставляя отрабатывать удары или объясняя траекторию замаха, держался на почтительном расстоянии. Словом, вел себя так, будто ничего не случилось.

И сколь бы внутренний голос здравомыслия не настаивал, Иттая отказывалась признавать: ничего не случилось.

* * *

Бансабира снова уединилась с Валом и велела принести обед. В последние дни она проводила с ним особенно много времени, и все знали причину: место генерала, которому следовало бы возглавить десять тысяч мечей, пустовало уже третью неделю.

— Еще кто-то? — поинтересовалась Бансабира, кивнув, чтобы Вал разлил эля. Это был первый случай за годы их знакомства, когда ему приходилось день за днем обедать в обществе танши, и подобное обстоятельство все еще казалось мужчине жутко неловким.

— М-м, — скованно отозвался Вал. — Лаван Аюн прислал мне предложение на два сундука серебром, если я буду настаивать на его кандидатуре для вас.

Бансабира оглядела подчиненного. Неприметный, незаносчивый, он будто терялся на фоне большинства других телохранителей, но неизменно знал многое о каждом из них, и представить сегодня отряд охраны без него было немыслимо. Если подумать, этот отряд и сформирован весь вокруг него одного: своими рекомендациями Вал день ото дня "лепит" личную охрану Бану. Только первые десять человек, да еще Шухран были выбраны самой таншей. В этом смысле он напоминал Бансабире несущую стену чертога: сама стена груба и непривлекательна, ее постоянно завешивают гобеленами, полотнами, замазывают картинами и фресками, закладывают мозаикой. И тем не менее, никем не возносимая, в отличие от работ ткачих, художников и стеклодувов, стена стоит и мужественно несет на себе безразмерные своды здания, оберегая находящуюся подле нее таншу от всех невзгод погоды.

Таким был и Вал. Бансабира, вернувшись в чертог после войны, многое прознала о его семье: о погибших родителях, о дружбе с покойным Энку, которая началась между мальчишками в военной академии, о сбереженной сестре. За отдельную выслугу в годы Бойни Бансабира лично выбрала с Валом для девушки дом и дала добро, чтобы ежедневно Вал назначал по паре рядовых — сторожить безопасность сестры.

Сама Бансабира давно уже доверила Валу чуть больше, чем одну только безопасность.

Он подобрал ей оруженосца, учтя недостатки, которыми на этой должности отличился Юдейр, а сейчас, получив указание подобрать и генерала, не таясь, выдавал попытки дать взятку тех, чьи руки следовало укоротить. Ведь те, от кого ей ничего не грозит, не стал бы пытаться купить его, Вала.

— Вот оно что, — протянула Бану с безмятежной физиономией. — Кто еще?

— Дан дозрел, наконец, — преодолев сомнения, сознался Вал. — Но золота он не предлагал.

— А что предлагал? — всерьез заинтересовалась тану.

Вал поджал губы и развел руками:

— Да ничего, собственно.

Бансабира захохотала.

— Воистину, Дан Наглый. Ладно, кто-то еще?

Вал затянул с ответом, восхищенно оглядев сидевшую перед собой женщину. Из всего отряда охраны, не Раду, который официально по положению имел право беспокоить ее в любое время суток, не Одхан, который был главным посредником между таншей и телохранителями, а он, Вал, был к госпоже ближе всех. И потому знал отлично: Бансабира Яввуз и впрямь ничего не делает без умысла.

— Нет, — ответил мужчина. — Больше смельчаков пока не было.

— А с этими что сделал?

— Ну, Дана попытался осадить, но он, знаете ли, немного гадкий тип, а лавану пока ничего не ответил.

— И не отвечай, — махнула рукой Бану. — Пусть думает, что ты, если уж не помогаешь, то хотя бы молчишь. Просто придумай на досуге причину, по которой, если вдруг что, мы могли бы изъять у него два лишних сундука с серебром.

Они принялись в молчании обедать: сегодня повара приготовили одну из трех здоровенных рыбин, которые на днях ей отослал Ном-Корабел. Свежий теплый хлеб, слабый охлажденный эль и мягкий сливочный сыр вносили даже какую-то дольку уюта в такое непринужденное решение дел.

Правда, непринужденной выглядела только Бансабира. Вал, как ни пытался скрыть, все всматривался в лицо госпожи, надеясь хотя бы там распознать ответы на вопросы, терзавшие его уже несколько дней.

— Спрашивай.

Вал вздрогнул и недоуменно уставился на Бансабиру.

— Ты весь обед хочешь у меня что-то спросить. Спрашивай, я отвечу.

Вал мимолетно усмехнулся — чего и стоило ждать от нее.

— Я хотел узнать вот что: вы ведь отстранили генер… бывшего генерала Отана не просто так?

Танша улыбнулась в душе: он проницательнее, чем привыкаешь думать, этот Вал.

— А беспокойства за мое кресло недостаточная причина?

— Кресло, на котором сидите вы, госпожа, — не растерялся Вал, — из-под вас просто так не вытащишь.

Бансабира усмехнулась:

— Намекаешь, что я растолстела после войны? — с озорством спросила она.

Вал усмехнулся тоже.

— Скорее, раздобрели, — с ноткой двусмысленности отозвался подчиненный.

Бану отхлебнула эля и, откинувшись на спинку кресла, спросила:

— Вы с Шухраном что-нибудь выяснили о нападках на Гистаспа?

— Пока нет, — покачал Вал головой, насторожившись по неясной причине. — Мы следим и за ним, и за его людьми, и за покоями, когда только можем.

— И тебе нечего рассказать?

— Нечего, — покачал он головой. О встрече генерала с Иттаей ей пока лучше не знать.

— Ясно, — она снова глотнула эля, закрыв глаза. — Ты прав, когда говоришь, что дело не только в опасениях насчет претензий Адара на танаар, которые бы со временем Отан непременно поддержал. Я задумывалась об отставке Отана уже давно, но просто сместить его с должности было глупо. В жизни не так уж много возможностей, Вал. Ими стоит пользоваться с умом, чтобы извлекать максимум выгоды.

— Отчуждение вас с братом трудно назвать выгодой, госпожа.

— К сожалению, да. Но это поможет тебе в твоем расследовании. Видишь ли, выбирая между младшим братом и генералом, Гистасп для меня и был, и, вероятнее всего, будет куда полезнее. Если на него покушались с целью освободить место генерала, так я освободила одно, и сейчас, благодаря этому могу получить развернутое представление, кто и на что ради него готов. Если Гистаспа хотят прикончить из-за самого Гистаспа, у них еще будет возможность. А заодно и пример, что за спиной этого генерала по сей день расправлены мои крылья, и не стоит их недооценивать. Если же Гистаспа желал порешить сам Отан — а это не лишено причин и свидетельств — тогда все просто встало на свои места.

Вал показался себе деревянным: кажется, у него отнялось небо, где-то в середине трохеи замерло дыхание, онемели конечности. Что же там все время происходит, у нее в голове?

— Как ни посмотри, — заключила танша, — отставка Отана только на руку.

Бансабира уставилась на стол отсутствующими глазами и непроизвольно начала стучать пальцами по столешне.

— Значит ли это, что на самом деле уже давно решили, кого поставите на освободившееся место?

Бансабира взметнула брови и вздохнула:

— Увы, нет. Есть пара предположений, но я не тороплюсь. Опрометчивые поступки сейчас недопустимы.

Как и всегда. Но сейчас — особенно. После войны все происходящее кажется не более, чем муравьиной возней: браки, местные козни, жалкие опасения. Но именно от того, как Бансабира решит все эти вопросы, зависит исходная расстановка фигур на шахматной доске, когда настанет время сыграть последнюю партию с раману Тахивран. И недооценивать их нельзя.

— А… — Вал вдруг задумался, — вы не думали назначить на этот пост ахтаната Тахбира?

Дерзкий вопрос, понял мужчина. Впрочем, Бану, кажется, не сочла его за рамками компетенции Вала.

— Думала — не то слово. Но дело в том, что я не могу назначить дядю и казначеем, и генералом. И если войска я могу поставить под начало кого-то еще, то мое золото беречь явно придется ему. Кроме него на эту роль сгодился бы только Гобрий, но он тоже уже генерал, и там он, честно сказать, на своем месте.

"Я бы даже сказала, — додумала Бансабира, — это самый подконтрольный генерал из всех, если вдуматься".

— Ибо как казначей, — осторожно начал Вал.

— Да, — кивнула Бансабира, — рано или поздно он присвоил бы себе немалую часть денег, которым уготована иная участь, нежели пылиться в его сундуках.

— Но кто тогда? — спросил Вал, всем видом показывая, что уразумел сказанное ранее.

— Если б я знала, не поручила бы искать кандидата тебе.

Тут Вал окончательно обалдел.

— Так вы это что… серьезно, что ли?

— Что серьезно? — не поняла танша.

— Всерьез решили спросить моего мнения в вопросе выбора самого генерала?

Бану молча состроила такую физиономию, будто спрашивала: а что тебя, собственно удивляет?

— Ну, я думал, — Вал немного порозовел от смущения, отвел глаза и почесал затылок, — что вы это так просто. Отвлечь внимание остальных, да пошпионить немножко.

Бансабира засмеялась:

— Не без этого конечно. Но вопрос с генералом на самом деле изначально открыт. У меня нет итогового решения.

— Тогда, может, господин Русса подойдет?

Бансабира подняла на Вала глаза, безмолвно призывая продолжать.

— Он хороший военачальник и ладит с солдатами. За ним пойдут и пять тысяч "меднотелых", и десять — обычных пехотинцев. К тому же… вы же знаете, как дороги брату, он не предаст вас.

И опять разговор о доверии, подумала Бансабира. Тяжелый вопрос, и думать о нем сейчас не было никакого желания. Маленькая танша перевела тему в более проблемное русло:

— Скажи, Русса не приходил к тебе, чтобы ты попросил у меня за Раду на должность генерала?

Вал кивнул:

— Было дело.

— А чего ты не сказал?

— Рассудил, что кровный брат тану Яввуз наверняка в первую очередь пошел бы к ней сам и, кажется, не ошибся.

Бану тоже кивнула в ответ и поглядела в окно. Просто так, размышляя о чем-то. Резче проступили в лице молодой женщины скулы и желваки.

— Что-то не так с Раду? — поинтересовался Вал, заглядывая в напрягшееся лицо танши.

— С ним изначально было что-то не так, — отозвалась Бансабира. — Он силен, могуч, как дюжина быков. Но в остальном — мало-помалу становится абсолютно бесполезен. До сих пор Раду возглавляет мою личную охрану не оттого, что его назначил еще мой отец, а лишь потому, что пока его буйство и размеры затмевают тебя, я могу на тебя полагаться. Как руководитель охраны в мирное время он совершенно безнадежен. Если я назначу на его место Одхана, тот не сможет скрывать своим присутствием твою роль в отряде, — Бансабира поглядела на подчиненного оценивающе и заявила в лоб. — Назначить тебя — вовсе лишено смысла. Думаю, согласишься, ты не годишься в официальные лидеры, особенно над кем-то вроде того же Раду. И вместе с тем, ты единственный среди телохранителей, который мог бы разумно использовать привилегии человека, ответственного за мою безопасность.

Вал улыбнулся немного горько:

— Ну что вы, госпожа. Не переоценивайте меня.

— Я и не переоцениваю, — одернула Бану. — Не скромничай.

"Пока это имеет смысл, Раду будет во главе вашего отряда. В конце концов, именно то, что он так отчаянно привлекал внимание, позволило в свое время максимально эффективно использовать Юдейра".

— О Юдейре нет вестей? — спросила тану, вовремя вспомнив о разведчике.

— Со дня на день, — отозвался брюнет. Бансабира кивнула молча: хорошо.

* * *

— Что с вами, Змей? — спросила Ахиль за ужином.

С визита жрецов прошла почти неделя, и все это время Гор был сам не свой. Обычно насмешливый и собранный, теперь мужчина все время казался задумчивым и немного рассеянным, будто постоянно думал о чем-то еще. Змей активнее взялся за заботы, порученные Стальным царем — осмотреться в городе, помочь Ахиль разобраться в делах и бумагах, познакомить ее с командой помощников, обнаружить среди них, обездвижить и обессилить недоброжелателей, ведь наверняка многие выкажут неудовольствие от подчинения женщине.

В делах Змей был неутомим и строг, но, когда наступал час перевести дух за ужином, обсудив успехи и отложив хлопоты, мужчина только и мог говорить, что о бесконечном перечне забот и проблем, которые еще предстоит решить.

Он никогда не задерживался после ужина и шел к себе. К ночи Змей выходил тренироваться, и Ахиль позволяла себе наблюдать за ним из окна. У Тиглата уже засеребрились виски, но то, как он управлялся с оружием по-прежнему восхищало до остановки дыхания — и сердца. Наблюдать за виртуозом своего дела — значит быть чуточку свидетелем божественного участия.

Потом Гор возвращался к себе, стаскивал в усталости одежду и падал на кровать. Иногда он засыпал сразу, но чаще лежал, размышляя над встречей со жрецами.

Снова увидеть ее, снова встретиться и коснуться. Правильно ли он поступил, рассказав то немногое, что мог о нахождении Бану Яввуз? Правильно ли поступил, согласившись на сделку с таким посулом? Он почему-то больше не сомневался, что Шиада не причинит вреда Бансабире и что жрица сдержит слово, хотя никаких очевидных поводов к доверию не было.

И тем не менее, теперь Гор был всерьез озадачен. Он пытался отвлечься, как мог, но все эти муравьиные хлопоты не отвлекали, а тренировки без достойного противника или хотя бы дюжины просто хороших бойцов, которыми он заменил себе бойцов Храма Даг, когда оказался в Орсе, делали его слабее с каждым днем. Гор кожей чуял, как терял в скорости реакции, в молниеносности и натиске атаки. Все время, когда Гор не был занят делами, он размышлял, что, пожалуй, есть лишь один способ ему теперь и вернуть былую мощь, а заодно — отвлечься от размышлений о природе веры, над которой прежде не задумывался никогда, и дождаться вожделенной встречи, не свихнувшись при этом.

Никогда человек не бывает так собран, как в ситуации, когда надо спасать жизнь. Кажется, Джайя беременна, а значит, можно мало-помалу готовить почву для вторжения в Ласбарн. Навалиться одновременно с востока и запада — можно. Ласбарн содрогнется под натиском двух держав — но так ли это увлекательно, как могло бы быть? И так ли это необходимо, если, действуя всего лишь немного изощренней, можно свести жертвы к минимуму? А ведь это необходимо: Ласбарн — всего лишь способ Стального царя обезопасить себя с фланга и не допустить повторения ситуации, случившейся при штурме Аттара. На союз с Иландаром, учитывая их связи со староверами, Алай согласился по той же причине. И больше того, с подсказки Гора, Алай сам выступил инициатором союза, первым написав королеве Гвен, единственному тогда в Кольдерте серьезному оплоту христианства, что воины Христа готовы поддержать Иландар в борьбе с любой ересью, при условии, что трон страны-союзника никогда не займет язычница.

Это было едва ли не лучшим его, Гора, решением, объяснить королеве Гвен, сколь малая потребуется уступка для обретения могущественного друга. Шпионы хорошо делали свое дело, и о трениях меж женщинами в семье Нироха Страбона Далхоры знали хорошо. Разумеется, было очевидно, что убийство наследной принцессы и дочки короля Удгара в стране, расколотой на два лагеря, не пройдет бесследно. Но шансов уладить дело миром все равно представилось бы немало. В Кольдерте полно миротворцев, и многие из них на короткой ноге со жрецами Ангората. Он, Тиглат, выросший в Храме Даг в знакомстве с такими жрецами, мог подтвердить, что воевать с этими людьми вряд ли сулит мало проблем.

Однако если убедить королеву Гвен сделать вид, будто язычницу убили язычники, результат может оказаться совершенно иным, шепнул царю Змей.

Это оказалось не так уж сложно: кто из них убийца и больше понимает, как не привлекать внимание стражи? — заявил он королеве Гвен по прибытии. Лучше всего воспользоваться фигурой священника, ведь, если выставить виновниками смерти Виллины язычников, как и предлагал ее величеству в переписке Алай Далхор, всем будет ясно, что они — корень всех зол в стране. Это идеальный способ раз и навсегда до последнего червя вырубить нечестивую заразу на теле Иландара и обратиться к истинному свету Господа.

Гвен согласилась, не колеблясь, и вышло даже лучше, чем планировали орсовцы. Легче всего воспользоваться чувствами фанатика, чтобы в массовом кровопролитии сохранить чистыми собственные руки.

Вот теперь Старый король, оскорбленный до глубины души, действительно поднимет воинство. Вот теперь Удгар, который за спиной Стального царя сберег якобы убитого сына, на самом деле потерял дочь. Вот теперь сам Иландар взорвался изнутри неудержимым безумством гражданской войны. А значит, когда Алай начнет осуществлять свой замысел, ничто не будет угрожать ему ни с востока, ни с юга, и он беспрепятственно вторгнется в Адани. Никто тогда не поможет аданийцам, потому что у Архона будет полно своих собственных забот, а от Ласбарна останется пепелище даже большее, чем то, которое оставила на руинах древнейшей империи иссохшая от времени пустыня.

В Багровом храме он, Гор, был не больше, чем наставником и убийцей. Но когда лучшее его творение оказалось воссоздано, и Гору остался лишь удел наемника с разбитым сердцем, он покинул храм. Никогда в тех стенах ему, Тиглату, не удалось бы ввязаться в игру вроде той, что он вел теперь. Кажется, сейчас он был по-настоящему на своем месте и по-настоящему доволен.

Если бы не одно "но".

О котором сначала напомнила сама Бану, а теперь и ангоратская жрица. Неужели при всей его силе и невозмутимости, Бансабира Яввуз, сопливая девчонка, которую он подобрал черт знает когда, навсегда останется его слабостью?

* * *

— Что с вами, Змей?

У мужчины почти не было аппетита.

Гор не сразу отозвался на голос Ахиль. Сегодня молодая женщина была особенно хорошо убрана, и даже тяжелые траурные одежды вдовы не могли скрыть молодое буйство красок янтарно-медных волос, сливочной кожи и темных, насыщенно-синих глаз.

— Я думаю, госпожа, мне стоит вернуться в Аттар.

— Так скоро? — разочаровано удивилась царевна. Вечера в компании Тиглата полюбились ей, к тому же, она с самого начала всерьез побаивалась оставаться одна в совершенно чужом месте без всякого знакомого лица.

— Вы уже достаточно освоились, — отозвался Гор. — За безопасность можете не волноваться, я оставлю лучших бойцов для вашей защиты.

— А как быть с бумагами? Я все еще не уверена в обращении со всякими договорами.

— Вы справитесь. К тому же, чем дольше я здесь остаюсь, тем больше подозрений это вызовет у царя Алая.

— В моей комнате вместе со мной все время спит кто-нибудь из служанок. Царю наверняка докладывают, что не о чем волноваться.

— И все-таки сплетни еще никому не приносили пользы, — отозвался Гор, в душе понимая, что это не совсем так.

— Вам просто скучно здесь со мной, признайтесь, — улыбнулась Ахиль.

— Ну как сказать, — Гор улыбнулся в ответ. — Я почти все время чем-то занят, так что едва ли мне есть время тосковать.

— Значит, хотите отдохнуть? — упорствовала Ахиль. — Я не спрашивала вас, понимая, что это не мое дело, но, может, скажите, что наговорила вам Шиада Лигар?

— Право, — уклончиво ответил Гор, — вам это вряд ли будет интересно.

Хотя, не будь интересно, прекрасно понял Гор, вообще не спросила бы.

— Это как-то связано с вашей дочерью?

Гор молчал.

— Кем была ее мать?

— Рабыней, — коротко отозвался Гор, осушил залпом бокал разбавленного вина и поднялся. — Простите, госпожа. Думаю, мне стоит немного поспать.

— Тиглат, — одернула женщина. — Если Намарне что-то грозит, вы ведь можете привезти ее сюда, чтобы быть спокойным за участь дочери. Разумеется, если у девочки нет матери, то и без отца ей…

— Мать Намарны стала трактирной шлюхой, после того, как я вывез ее из Багрового храма, — отрезал Гор.

Ахиль с интересом посмотрела на мужчину, и тень понимания отразилась в ее быстро повзрослевшем лице.

— Вы поэтому помогли мне? Потому что поняли, что однажды кто-то может обойтись также с Намарной?

— Госпожа, — вздохнул мужчина, пытаясь дать понять, что разговор ни к чему не ведет.

— Вы растеряны, Змей. После встречи с Шиадой не находите себе места. Или все дело в том, что жрица вам приглянулась? Вы хотели уйти с ней?

Змей поджал губы. Пожалуй, именно сейчас хотелось влепить тяжелую пощечину, чтобы царевна заткнулась. На мгновение, Гор даже пожалел, что предложил Алаю назначить ее штатгальтером Ваамара.

— В Аттаре все женщины дворца болтали о вас, Змей, на каждом углу. Так почему вы одиноки? — Ахиль тоже поднялась и сделала осторожный шаг к мужчине. — Настолько, что забрали к себе ребенка от трактирной девки.

— Может, потому, что среди всех этих женщин нет того, что мне нужно? — оскалился Змей, посмотрев на молодую женщину свысока.

— А что вы ищете? И как давно ищете, Змей? Сколько вам лет? — Ахиль подошла ближе.

— Тридцать шесть, госпожа. И я хорошо понимаю, к чему вы ведете.

— Разве?

— Я всегда считал, что могу получить любую женщину, какую захочу. Но со временем в этом отпала нужда. Предложения, вроде вашего, преследуют меня всю жизнь.

— Поэтому вы больше не цените их.

— Вы сами сказали, что в вашей спальне всегда ночует кто-то из служанок, а мне уже доводилось спать с царевной, и, честно сказать, вряд ли вам удастся меня удивить. Особенно вам, — подчеркнул Гор, — девочке, которая в душе страшится даже подойти к мужчине, — и чтобы подтвердить слова, Гор увесисто шагнул к Ахиль, так, что плиты каменного пола дрогнули под ним. Навис над царевной и заставил пяться, окружая могучей, пугающей аурой владычества.

Ахиль отошла на пару шагов, сглотнув. Гор цинично усмехнулся: что я говорил.

— Вы не знаете, о чем просите, Ахиль, — он редко звал царевну по имени, и сейчас женщина вздрогнула. — Поверьте, я тысячекратно страшнее вашего бывшего мужа.

Ахиль судорожно выдохнула, закусив дрожащие губы, и попробовала сделать еще один шаг навстречу. Когда ей доводилось видеться с сестрой, та часто говорила, что близость с мужчиной всегда придает сил и приносит удовольствие. Когда Ахиль видела пример своих отца и матери, понимала, что такие доверительные отношения не могли выстроиться на насилии. Но собственный опыт настолько противоречил ближайшим примерам, что Ахиль и впрямь тряслась от страха.

В Аттаре, прислушиваясь к разговорам "на каждом углу", она начала признавать, что Змей притягателен взаправду. А, попросив у него помощи, обнаружила, что Змей участлив, и, будучи свидетелем того, что с ней делал Халий, вряд ли позволит себе насилие.

Насмелившись, Ахиль сделала еще один шаг и подняла голову, глядя прямо Гору в глаза.

— И ты думаешь, человек, вроде тебя еще способен удивляться хоть чему-нибудь? — шепнула женщина, положив руки Гору на грудь.

— Ахиль, — Гор повел головой. Праматерь, как он вообще оказался в подобной ситуации? Как он все время ухитряется в них оказываться?

Женщина чуть развернула мужчину на себя, прислонившись ягодицами к столу.

— В моей спальне совершенно точно нельзя и пытаться, — она провела руками вверх, коснулась теплыми ладошками широкой мужской шеи, потянула ближе и уже почуяла несравнимый запах мощного тела.

Гор поймал оба запястья, встряхнув, отстранил Ахиль и строго спросил:

— Зачем это вам?

— Затем что, когда ты уедешь, я стану ничем, — честно ответила Ахиль. — Безликим созданием, отправляющим Стальному царю отчеты о порядке или беспорядках в отдаленной провинции. Мы соврали Алаю, будто я не могу иметь детей, а значит, я никогда больше не получу возможности быть женщиной. Позволь мне это хотя бы сейчас, Змей, — она открыто посмотрела на мужчину.

Гор глубоко вздохнул, разглядывая девичье лицо из-под сведенных бровей. Ахиль осторожно повела кистью, высвободив руку, и аккуратно, словно приручая дикого зверя, провела тыльной стороной по твердой скуле. Спустилась пальцами чуть ниже, обогнув продольный шрам, осторожно провела по шершавым обветренным губам.

— Спаси меня, — немного раздраженно шепнул Гор, прикрыв глаза. Он полностью отпустил Ахиль и перевел дыхание. — Утешь меня, — Гор, будто насекомое, с легкостью смахнул с лица женскую руку, и почувствовал, как судорожно, сдерживаясь, выдохнула молодая женщина перед ним.

— Ты не многого просишь? — уточнил Гор, потянув ремень. Наблюдая за этим жестом, Ахиль, охваченная трепетом, слабо улыбнулась.

Сдернув ремень, Гор твердыми руками обвил талию Ахиль и провел вверх, сжал полушария пышной высокой груди. Одной рукой отбросил назад медную копну тяжелых волос, другой обхватил стан, склонившись к женскому плечу. Вдохнув, Гор жадно оскалился: у нее до сих пор молодой, сладко-сливочный запах. Сухими горячими губами Гор поймал нервно забившуюся жилку на шее женщины, чуть прикусил, услышав утробный стон и почувствовав, как тонкие руки обвили его шею.

Приподняв, Гор усадил Ахиль на стол, но даже так ему было немного неудобно наклоняться к ней. Он завел руку женщине за голову и, чуть отстранившись, чтобы самодовольно смотреть в глаза царевны, потянул завязки платья. Какой смысл загонять зайца в силок, если не видишь при этом его ужас?

Когда-то именно этот инстинкт заставлял его преследовать Бану, но, пожалуй, сейчас, он, представься шанс, поступил бы с ученицей совсем иначе.

Непрошенное воспоминание о танше со светлыми волосами, что облако, всковырнуло ту часть в душе Гора, которой мужчина сам начинал побаиваться. Не время сейчас о ней думать. Обозлившись на себя, Гор не совладал с телом и, утратив терпение, рванул корсаж, чтобы поскорее высвободить молочно-белую грудь. Он ощутил, как вздрогнула женщина в его руках, не ожидавшая резкой перемены к безумству. Но Гор, даже осознав собственный жест, не переменился. Едва ли Ахиль ждет, что он смягчится, а если и ждет — что ж, думать следовало раньше. Он предупреждал.

Больше терзаниям совести внутри Гора места не нашлось. Столкнув со стола все лишнее, он, надавив на грудь обеими руками, повалил Ахиль. Наклонился следом, поймал губами розовый, как цветки повилики, сосок, прикусил и потянул в рот, чувствуя, как девчонка вся прогибается навстречу, как тянет его за волосы. Гор чуть приподнялся, надавливая, провел рукой по плоскому животу вверх, с силой, до боли, обхватил налитые груди, сжал округлую и тонкую, как стебель белой лилии, шею. Ахиль пасовала, хотя и справлялась с собой. Потянула в разрывающем жесте тунику Гора, но так его было не раздеть, и мужчина рывком стянул одежду через голову.

Ахиль задохнулась. Вылепленное тысячами тренировок могучее тело вздувалось от накопленной годами силы. Казалось, тронь только, дунь — и она обрушится, разотрет в пыль камни, раздерет в нити железо. Могучие мышцы под кожей переплетались, как змеи, опасные, словно последний час.

— Нравлюсь? — осведомился Гор, вздернув бровь и еще больше расправляя прямые широкие плечи, перечерченные рубцами и шрамами.

— Не то слово, — выдохнула женщина, приложив к губам пальцы.

Гор не ждал, пока Ахиль справится с восхищением. Он задрал подол, повел сразу обеими руками вверх, вычерчивая большими пальцами линии по внутренней стороне бедра. И чем выше он забирался, тем сильнее дрожали у Ахиль ноги. Когда Гор положился на чуткость пальцев, Ахиль притянула его ногами. Змей ощерился: так все просто. Свободной рукой он припустил штаны, и Ахиль, готовая к любой боли, знакомой по объятиям бывшего мужа, замерла в недоумении от того, насколько легко Гор оказался внутри.

Мужчина, наблюдая за замешательством женщины, скривил в усмешке рот.

— Неожиданно? — и не дожидаясь ответа, даже не желая его слышать, взял настойчивый ритм.

Ахиль вцепилась в запястья, сжимавшие ее бедра хваткой, какой в роковом поединке держат меч, закусила губу, но не протестовала, ощущая, как блаженство, накопленное, свернувшееся узлом в глубине живота, разливается свинцовой истомой по всему телу, раскаляя, обжигая, мучая. Гор застонал первым, и почти сразу, урча, как зверь, выгнулась на лопатках Ахиль.

Гор перевел дыхание и, отстранившись, быстро оправил одежду. Ахиль, ослабшая, с бессильными ногами, попыталась приподняться на столе, но Гору пришлось подать ей руку, чтобы помочь. В том, как Гор накидывал тунику и вообще собирался, даже не оглядываясь в ее сторону, сквозило безразличие.

— Я думала, — шепнула она, — будет немного иначе.

Гор облизнулся собственной издевке. Он обернулся и бросил на женщину раздевающий взгляд.

— Можем попробовать еще разок, — сказал он, шагнув вперед.

— Тиглат…

Мужчина скривился:

— Не люблю, когда женщины зовут меня так, — он дернул Ахиль за талию, рывком повернув к себе спиной и наклонив на стол, твердой рукой удерживая шею. Груди, которые женщина еще не успела спрятать за платьем, заманчиво качнулись, и Гор чуть потянулся вперед, поймав пальцами сосок. Это начало Ахиль знала очень хорошо.

— Прекрати, Змей, — как могла, Ахиль пересилила панику, чтобы приказ не прозвучал истерично. Но дрожащий голос выдавал все равно.

Гор ничего не ответил и просто отстранился, продолжив одевание. Оставалось только затянуть потуже пояс и заправить тяжелый меч.

— Что с тобой, Змей? — спросила женщина, одевшись и оглядываясь.

— Ничего. Просто ты надеялась, что все будет иначе. А как, Ахиль? Я не орудие, призванное воплощать фантазии высокородных дев, чтобы они там ни надумали. Ты сказала, что все дело во мне, и это я не способен удивляться в силу возраста. Так вот, просто чтобы ты поняла: удивляет не постель, удивляет человек. Все, что я нахожу в любых объятиях — это ложь. Да, я расслабился, спасибо, иногда очень полезно скинуть напряжение последней недели. Но ведь это было не так, как ты надеялась, — зло бросил Гор.

— Ты… ты что… обижен на мои слова? — Ахиль подошла ближе, встав перед Гором лицом к лицу. — Но ведь я не имела в виду, что мне не понравилось, просто…

— Просто это вранье, — Гор грубо поймал протянутую к нему руку. — Он так одинок, как и я, — заговорил Гор не своим голосом. — Я окружу его заботой, он будет нежен, я научу его… Ахггггррр, — взревел Гор, отпихнув девчонку и отвернувшись. — Это всегда одинаково. Вы все всегда думаете одинаково. Что мне чертовски нужна забота. Что каждая из вас — одна-единственная на всем свете, способная возродить мою покинутую душу. Вас всех одинаково пугают и восхищают зазубрины на моем теле, как одинаково все урчат, в итоге наслаждаясь тем, что я, как вам кажется, груб. Потом клянчат еще, а потом, когда я даю себе на каплю больше свободы, все дрожат, перепуганные, как курицы, и смотрят, как на чудовище.

Впервые на памяти Ахиль Змей выглядел по-настоящему свирепым и рассерженным. Он зашагал по комнате широкими шагами, озлобленный и раздраженный, в его глазах плескалась лютая ненависть.

— На всем белом свете есть только одна женщина, которая доподлинно знает, что я такое, и ни никогда, никогда не дрожит, если я касаюсь ее. Никогда она не боялась подходить ко мне, хотя я обращался с ней много хуже, чем Халий с тобой.

— Змей, — шепнула Ахиль, но мужчина уже был рядом и, запустив палец за ворот женского платья, потянул на себя, заглядывая безразлично-льдистыми глазами в выпученные испуганные.

— Я вырос из дерьма, Ахиль. И я ненавижу страх. Особенно страх людей, которые понятия не имеют, что это такое на самом деле.

Он оттолкнул ее брезгливо и взглянул — презрительно.

— Чтобы принадлежать сильному мужчине, нужно самой иметь достаточно сил, чтобы не дать ему упасть под тяготами, которые он принял на себя, как твой щит. Это я выучил. Да благословит вас Кровавая Мать, ваше высочество.

— Змей, — Ахиль ничего не поняла и шагнула вперед, поймав край туники. Не оборачиваясь, Гор дернулся из хватки и ушел.

* * *

Отдав распоряжения охране, он выехал в Аттар, назад к царю, еще до полуночи.

* * *

"Есть лишь один путь сделать это незаметно, — мысленно шепнула Шиада. — И выбора нет".

Гленн молча кивнул.

Он по-прежнему прикидывался странствующим монахом-отшельником, который — на сей раз — покинул монастырь, сожженный язычниками, а Шиада скрывалась за теневым плащом Матери Сумерек. Сейчас это решение было самым верным: в Кольдерт мало-помалу стекались беженцы со всей страны: измученные староверами, набегами дезертиров-разбойников из приграничных армий Стансоров и Ладомаров, пиратами с запада, племенами с севера. Затеряться в толпах незнакомцев было легко.

Вызволять короля Удгара жрецы тоже решили в час Матери Сумерек, на закате: когда все не то, чем кажется, обман удается легче всего.

Но даже это решение не давало никаких шансов на успех. Чтобы найти короля Удгара в подземельях под столицей понадобиться время и ключ. И даже при том, что Шиада может полностью скрыть свое присутствие, не позволяя никому из людей видеть ее облик, слышать ее шаг или дыхание, чувствовать ее при случайном касании и даже ощущать ее запах, она не могла стащить ключи у стражника так, чтобы он ничего не заметил. Но заставить их освободить Удгара она могла.

Однако Удгара мало освободить — его надо вывезти из столицы, и это задача посложнее других. Здесь потребуются не только время, чары и лошади, чтобы как можно скорее сопроводить короля к военному лагерю сына, где он окажется в безопасности. Чтобы выйти из столицы незаметно, придется заставить всю столицу обратить внимание на нечто совсем иное и столь ужасающее, что смолчать будет нельзя.

Жрецы остановились у входа в королевский замок. Стражникам Гленн внушил твердое убеждение, что явился по приглашению королевы Гвен, которая после смерти архиепископа Ликандра настойчиво искала духовника, и он, якобы настоятель сожженного еретиками монастыря, лишенный паствы, мог бы попробовать. Шиада неотступно следовала за братом и стражниками, которые вели в покои королевы.

И, как только они свернули в пустынный коридор, где обитали женщины королевской семьи, друид — невиданно прытко для немощного ссохшегося старика — рванул из-за пояса (которого на монашеской рясе не было в помине) кинжал и всадил стражнику в живот. Тот попытался вскрикнуть, но невидимая рука с силой зажала рот. Второй стражник попытался рвануться, но невиданным образом замер. Попытался снова — но не мог шевельнуть и пальцем. От ужаса он не сумел даже пискнуть и будто онемел.

Гленн обернулся к нему и наотмашь рассек горло.

"Ал наш закат, Гленн, — обратилась Шиада. — Мы будем ждать тебя в первом овраге у ладомарского тракта до полуночи".

"Да направит нас Мать Сумерек" — собранно отозвался Гленн и шагнул вперед, мимо истекающих кровью стражей. Теперь самое время стать стражем самому, как они и договаривались. Гленн провел ладонью по лицу, тряхнул головой и преобразился нужным образом.

Шиада ужом скользнула по переходам вниз, в подземелья, к темницам. Только береги себя, думал Гленн, торопясь в нужные покои. Там уже ждала стража.

— Ты еще кто? Новенький?

— Точно, — отозвался Гленн чужим голосом. — Ее величество приказала привести внука. Старый Удгар отказывается приказывать сыну отвести войска от границ Ладомаров. Королева Гвендиор предложила его величеству воздействовать так.

Стражники переглянулись: кажется убедительным, вот только…

— С какой стати королю объяснять тебе, к чему ему внук? — спросил один из них.

И правда, это ему, племяннику, Нирох мог многое объяснять и о многом советоваться. Большинству просто отдают приказы. Дыхание богов, привычки прошлого всегда портят настоящее.

— Отвечай, — потребовал стражник, потянувшись к мечу. Но Гленн особенно честными глазами взглянул на стражей с каким-то необычным выражением — и те послушно открыли комнату.

Тут будет сложнее, мгновенно осознал жрец, окинув взглядом двух детей, двух нянек и еще девочку из числа прислуги, которая возилась у очага. Держать в подчинении разум пяти человек разом чертовски нелегко.

— У нас приказ ее величества привести Норана в тронную залу, — возвестил один из стражей принца.

Женщины переглянулись, старшая кивнула остальным. Гленн помнил ее хорошо.

— Мы пойдем с вами, — сообщила она. Христиане или язычники, а она этого мальчика обихаживала еще при живой Виллине, вместе со жрицей Линеттой. И чтобы кто ни говорил, добродетелью и порядочностью девушка могла подавать пример всему двору, а о принце и принцессе заботилась со всем рдением.

Стражники переглянулись тоже:

— Хорошо.

Женщина помоложе подхватила на руки Норана. После смерти матери и Линетты мальчик стал угрюм и почти все время молчал. Молодая смотрительница поудобнее перехватила мальчика — он был уже довольно большим и тяжелым, и стоило бы держать его за руку, чтобы шел сам. Но сердце подсказывало, что лучше на руках.

Что ж, выдохнул Гленн. Сейчас.

— Секунду.

— Чего еще? — спросил страж.

Гленн приложил все силы, и один из стражей закрыл дверь покоя принцев.

— Ты что делаешь?

— Ты же сам сказал ее закрыть, — уставился один на другого. — Я ничего не…

Старая нянька зажала рот, чтобы не закричать, и ткнула пальцем в Гленна: управляя разумом других, он не удержал завесы перед собой, и на мгновение проступил его истинный облик.

— Ты… же…

— Мне жаль, — шепнул один из стражей и рванул меч из ножен.

Девочка у камина завизжала, и Гленн наскоро бросил в нее нож. Прицельно, в горло. Она схватилась за рукоять, булькая и хрипя, и с закатившимися глазами сползла на пол. Молодая женщина с Нораном на руках прижала мальчика крепче и отступила к окну. Старая нянька кинулась вперед, успев выхватить откуда-то кинжал. Гленн, наконец, оголил меч и с плеча вспорол горло второму стражнику. Старая нянька уже замахнулась, но Гленн ловко поймал руку и, провернувшись, всадил женщине в живот ее же кинжал ее же рукой. Он не хотел причинять ей никакого вреда. Но оставлять свидетелей было недопустимо.

Наконец, Гленн обернулся к молодой женщине с Нораном на руках. Ребенок мычал, хмурясь, но не плакал. Женщина прижимала его одной рукой, понимая, что не сможет долго удерживать такой вес, а другую вытянула перед собой, сжимая небольшой нож.

— Не подходи, — она сделала широкое рассекающее движение. И Гленн, убрав меч, остановился чуть поодаль. — Как ты можешь? Ты ведь… ты ведь Гленн, племянник короля, который увивался за Линеттой. Я узнала тебя. Неужели для тебя ничего не значит, что твоя любимая привечала этих детей, как собственных? Это ведь всего лишь дети.

— Напротив, — Гленн подошел к убитой девочке, вытащил кинжал, отер об одежду убитой, и заправил за пояс. Потом обернулся к женщине с ребенком и в миротворческом жесте поднял ладони. Он имел теперь собственный облик, включая заплетенные со лба назад темные каштановые волосы и жреческие штаны с туникой характерного синеватого окраса. — Именно потому, что их воспитывала Линетта, именно потому, что они — дети моего друга и кузена, я позволю тебе сохранить жизнь одной из них.

— Что? — ужаснулась женщина. — На помо…

Голос вдруг отказал. И, понимая, что жреческие силы ему еще пригодятся, Гленн быстро ослабил заклятие, подлетев вперед, уведя со своего пути руку с ножом, и зажав женщине рот ладонью.

— Ты думаешь, Гвен напрасно женила сына на христианке? Думаешь, когда эта девчонка родит Тройду сына, Норана оставят жить?

— Но… я слышала, союз с Архоном…

— Король Архона заперт в темнице, — прошипел Гленн. — О каком союзе еще можно говорить?

— Но… я…

— Я не желаю зла тебе или другим. Но здесь и сейчас или умрете вы трое или только он, — Гленн кивнул на Норана. — Думаешь ты сама останешься в живых после того, как найдут мертвого принца?

Женщина закусила губу.

— Я…

— Я не смогу позаботиться об Инне. Ей нужна женщина. Бери ее, и я отведу тебя в Архон.

— Но… но я христианка… что мне там…

Гленн быстро осмотрелся. Он и так потратил тут кучу времени на милосердие, которое к нему христиане проявили едва бы. А что до Норана… Как посвященный древней вере в Праматерь, как восстававший в ней и уходивший, он имеет душу, готовую пасть снова во имя Праматери.

— Жаль, — шепнул Гленн и всадил кинжал Норану в грудь. Лезвие прошло насквозь. Перепуганная женщина разжала руку, его держащую, отпрянула, не справившись с первой реакцией отвращения перед кровью. Гленн сам подхватил ребенка и аккуратно положил на пол. Женщина начала пятиться, пока не уперлась спиной в колыбель навзрыд кричащей Инны. Плач ребенка неизменно привлечет массу внимания, успел подумать Гленн.

Женщина заверещала, схватившись за голову. Но прежде, чем успела что-то понять, Гленн возник перед ней и твердым жестом, обхватив голову, повернул до рокового хруста.

Потом опустился перед Нораном на пол. Несчастный ребенок с трагической судьбой. Гленн прижал к губам тыльную сторону ладони, ощущая, как к горлу подкатывает непреодолимая тошнота, а к глазам — слезы.

Милый маленький Норан… крохой, он сидел на коленях Линетты, болтая ножками, и улыбался им, когда они гуляли вместе, полубеззубым ртом и самыми лучистыми и счастливыми в мире глазами. Именно в те моменты Гленн ловил себя на мысли, что в его идеальном будущем они с Линеттой вот также сидят на скамье внутреннего двора Кольдерта, на руках у нее их солнышко-дочка, а сын с Нораном чуть поодаль, упражняются на мечах или просто дурачатся. Когда-нибудь, может, их с Линеттой сын стал бы для Норана таким же другом, каким был для Тройда сам Гленн. А может, с их дочерью Норан в Нэлейм в день посвящения, принятого из рук деда-друида Таланара, провел бы первую ночь с женщиной. Почему нет, в Нэлейм случается священный брак…

Сколько тогда было мечт, сколько надежд…

Таланар больше не посвятит в служение Всеединой ни одного мальчика, а Линетта никогда не возьмет за руку, не подарит дитя. И Норан никогда не станет королем-другом ребенку, которого он, предатель Тройда, мог бы иметь.

Гленн глубоко вдохнул и стер с лица слезы. Он вытащил кинжал из маленького тельца, вытер о рукав, и убрал за пояс. Нащупал на шее Норана подвеску из сосновой смолы, какую надевают мальчику при посвящении Наина Моргот — обряда защиты и верности долгу. Хотя Норан был слишком мал, чтобы пройти инициацию, Таланар подарил когда-то ему этот знак, а Шиада вплела молитвы. Удгар заслужил право иметь хоть что-то от первого и единственного внука на память.

Чувствуя себя последним ничтожеством, Гленн спрятал подвеску запазуху, взял, осторожно, как мог, на руки розовощекую Инну и, применив все жреческие силы, заставил ребенка уснуть. Дети очень чувствительны, а потому не только видят и понимают больше, чем все взрослые, и легче поддаются чарам.

Гленн принял вид тучной уставшей женщины, ищущей пристанища и работы, чтобы прокормить единственную дочь, отец которой — торговец глиняными горшками — был убит каким-то бородатым старовером на перекрестке по дороге. Их дом разграбили и даже то немногое, что она могла бы продать после смерти мужа — разгромили все… Да снизойдет карающий огненный меч Господень на головы тех, кто…

* * *

Шиада плыла мимо темниц тенью.

То, что никогда прежде она не видела короля Удгара, ни капли ее не смущало. Отыскав тюремщика, она подобралась со спины, и будто собственными призрачными руками подняла с насиженного места. В подпитии, заносчивый, с отвратительным смехом, начальник тюремной стражи поднялся под недоуменные взгляды подчиненных.

— Эй, ты чего?

— Пойду отолью, — чужим голосом произнесла Шиада.

— В чью-то камеру?

— А то.

— Я с тобой.

— И я. Хочу посмотреть, как кто-нибудь помочится в миску папаши Удгара.

Остальные тоже поддержали: шутка показалась достойной.

Шиада рукой начальника стражи схватила за грудки ближайшего парня:

— Хорошего понемногу. Ты со мной, остальные достаньте еще эля. И приведи ту толстушку с кухни, — Шиада быстро нашарила в памяти тюремщика образ зазнобы, — у меня, кажется, встает.

Убедительности ради, Шиада заставила мужчину, чьим сознанием управляла, подержаться за промежность, демонстрируя правдивость слов.

— Расскажешь потом, какая будет рожа у Удгара, когда командор нассыт ему в чашку.

— Точно, — отозвался парень — совсем щеголь, с обветренной красной кожей.

Они двинулись к нужной камере — Шиада настойчиво внушала, что нужно открыть именно камеру короля Удгара и никого другого. Ни голоса отвратительных желаний в головах спутников, ни запах сырости в тюремном тоннеле не могли сбить ее с цели.

Удгар шевельнулся, переведя взгляд на возникающий вдалеке источник света. Глаза привыкли к темноте, Удгар болезненно щурился тем сильнее, чем ближе были люди с факелами. Когда начальник тюремной стражи и его моложавый прихвостень остановились напротив, Удгар, все еще чуть отворачиваясь к тьме, с пониманием спросил:

— Настало время для пыток?

И, разумеется, было ясно, что отвечать ему никто не станет. Удгара не удивило, что вместо ответа тюремщик открыл камеру, чуть отойдя, чтобы вышел пленник.

— Эй, — толкнул командира щеголь. — Вы чего? Чего бы вам выпускать папашу Удгара?

И до того, как услышать ответ, мальчишка, словно оглушенный, осел. А следом опустился и начальник стражи. Удгар отступил в тень.

— Ох, праматерь… — оглядывая произошедшее, пятился Удгар.

— Меня направила Нелла Сирин, — обронила она до того, как проявилась из полумрака, освещенного одиноким факелом тоннеля.

Удгар вздрогнул, но потом, наконец, попытался взять себя в руки.

— Я отведу тебя к сыну. На выходе из темницы сейчас еще шестеро. Возьми меч капитана, король Удгар. Не переживай, я могу замедлить их, и ты успеешь всех перерезать. Потом нам надо будет найти лошадей и ждать в овраге на ладомарском тракте.

— Кто…

— Ты запомнил? — Шиада встряхнула короля за грудки. — Первый овраг на ладомарском тракте. Там тебя будет ждать Гленн, сын Неллы Сирин и Таланара Тайи. Ты ведь знаешь его?

— Гленна-то? Конечно, — Удгар с трудом укладывал происходящее в голове, даже не пытаясь понять.

— Я преображу твой вид под королевского гонца, придется действовать прытко, как они. Я сама буду держаться в тени, как сейчас. Ты не будешь меня видеть и слышать, но неукоснительно делай, что нужно. Иногда у тебя в голове будут возникать мысли, куда идти, что сказать. Следуй им, так ты доберешься до оврага. За Гленна назначена награда, он приговорен, поэтому не пытайся искать его. Он тоже скрывается, и я не знаю, под какой из личин. Если что-то пойдет не так и со мной что-то случится, главное, дождись его. Ты все запомнил, король Удгар?

Король смог только кивнуть.

— Ал наш закат, владыка. А теперь бери меч, пока они не проснулись, и пошли.

Удгар подчинился. Совсем скоро послышались голоса остальных, и когда он появился, напряженный, плотно сжавший губы, с ладонью на рукояти меча, кто-то из тюремщиков гаркнул:

— Йо, командир. А где Дрок?

"Они видят тебя, как командира стражи".

"Это я уже сообразил", — огрызнулся Удгар и по взглядам остальных понял, что огрызнулся вслух.

— Чего?

— Говорю, сам не сообразил, — безотчетно ответил Удгар, не понимая, как такое возможно. — Только пристроился к чашке папаши Удгара, глядь, а Дрока и нет. Подумал, может, что я свой причиндал достал по его задницу, да удрал обратно?

"Всеединая, что я говорю?"

— Эй, — сладко пропела толстушка с налитыми щеками, — а мне сказали, ты меня искал. Я принесла эля, — качая пышными бедрами, приблизилась женщина.

"Сейчас" — велела Шиада.

Удгар медлил.

"Давай".

И король выхватил меч, совершенно непривычный, чтобы командовал не он, а им.

"Мне в жизни не поспеть против шесте…"

Удгар оборвался посреди мысли, когда понял, что солдаты тюремной стражи и толстушка с кухни с перекошенными от ужаса физиономиями силятся пошевелиться и не могут. Удгар от недоумения тоже замер.

"Шевелись же. Я не могу делать это вечно, а Гленн не сможет долго нас ждать".

Удгар сглотнул, кивнул, и перерезал солдат.

— Мать Сумерек, — шепнул король.

"Быстрее" — велела Шиада.

На конюшне Удгар, вбежавший туда, как самый настоящий всполошенный гонец, заявил, что ему нужно четыре лошади: король отсылает депеши четырем герцогам. На вопрос, почему тогда он здесь один, Удгар сообщил, что еще двое тащат на всех снедь и воду, а один отправился добывать шерстяной плащ: ему ехать к Стансорам, а у них на севере в это время года, говорят, пробирает до костей.

Конюший мог бы задать вопросы, но отчего-то не стал, и Удгар, кажется, уже понимал, почему. Конюший взялся помочь довести коней до городских ворот, и потом едва ли мог вспомнить, как очутился там, где очутился, с одной-единственной лошадью в руках.

Удгар, оперевшись в стремя, перекинул вторую ногу через седло, но не торопился, не зная, здесь ли Шиада, на коне ли она, и что вообще происходит. Он не слышал ее с самой конюшни, а дорога через толчею беженцев и скитальцев заняла почти час. Но то, что кони ее чуяли, было очевидно — они пофыркивали, поводили головами, и пытались, отбрыкиваясь, отодвинуться от неведомого духа — и это успокаивало Старого короля, который все еще с трудом разбирал происходящее. Наконец, в голове короля мелькнула краткое "Трогай", и, удерживая поводья обеих лошадей, Удгар пустил свою шагом. Гонцы так не едут, они мчатся, прикинул стражник на воротах и пустил стрелу. В Удгара не попал, но кони взвились, и Удгар понесся со всеми тремя.

Только тогда стражники на воротах вдруг задумались, почему единственный гонец выезжает с тремя лошадьми.

Но было поздно:

— Принц Норан убит, — в Кольдерте занялся переполох.

* * *

Срок Нанданы давно настал, но Гленна все не было. Кони, притомившись, разлеглись на траве, Удгар от беспокойства удерживал поводья. Шиада, наконец, скинула теневой плащ, однако обычный, из ткани, оставила, и капюшон с глаз не сдвинула. То, что сейчас с ней был отец Агравейна, скорее, дезориентировало, чем как-то ободряло. К тому же, томительное ожидание подтачивало всякую выдержку и, мало-помалу, Шиада начала заламывать руки, шагая туда-сюда.

— Ты слишком суетлива для жрицы, — обронил Удгар. Шиада никак не отозвалась.

Взошла луна. Опустевшая, утратившая, серебряным росчерком пера перечеркнувшая небо. Группа разбойников подошла — и прошла мимо, не найдя ничего. Хотя уговор был ждать до полуночи, а сейчас уже подходил к концу первый час, Шиада все еще боялась сдвинуться с места. Он придет, твердила жрица, придет.

И, наконец, вдалеке показалась тучная фигура женщины. Жрица облегченно вздохнула и вышла из укрытия оврага, заросшего кустарником, на дорогу.

— Отчего так долго? — она подошла к женщине с ребенком, и почти сразу путница преобразилась в друида, которого Удгар в очертаниях ночи мог признать за знакомца.

— Дыхание Праматери, — шепнул король. — Слишком много чародейства для одного дня.

— Рад вас видеть, владыка, — Гленн приветственно поклонился Удгару.

— Почему так долго? — спросила Шиада снова.

— Неудачный образ. Едва я зашел на кухни, и меня заставили стряпать пирог с морковкой и печенью. Едва отделался.

— Гленн? — Шиада уже не слышала объяснения, не сводя глаз с малютки, которая при снятии чар никуда не исчезла.

— Я не мог не взять ее. Владыка, думаю, вы узнаете дочь своей дочери? — Гленн немного развернул девочку спящим личиком к старику.

— Что? — Удгар дрожащими руками потянулся к малютке. — Инна?

Гленн молчал.

— Но с чего бы?.. — не понимал король. — Почему она тут?

Гленн достал из-за пазухи подвеску. В скудном освещении убывающей луны, сосновую смолу было не разглядеть и не признать, и Гленн объяснил:

— Ваш внук Норан убит церковниками королевы Гвен. Я надеялся выкрасть их обоих, но опоздал на то самое, фатальное мгновение. Простите, — сочувственно попросил Гленн. — Этот камень мой отец передал Норану при посвящении, я взял на себя смелость передать его вам.

Удгар облизал дрожащие губы и не менее дрожащими пальцами коснулся камешка. Еще несколько дней назад, до приезда Таланара и в день его визита он заходил в покои внуков и провел там немало времени. С тем шкодливым мальчуганом было очень весело. А у девочки, Инны, крохотной внученьки, были ямочки на щечках, как у… у Виллины…

Удгар опустил голову, понимая, что за последние пару месяцев потерял больше, чем за всю жизнь до этого. И едва старческие слезы покатились по сморщенным щекам, на плечо легла женская ладонь.

— Девочка очень мала и задержит нас в пути. Ее будет труднее спрятать. Так что нам ни в коем случае нельзя медлить. К тому же, мне нужно прибыть на Ангорат до сороковин Таланара.

— На Ангорат? — тупо переспросил Удгар.

Шиада подняла на ноги коней, начала прилаживать небольшую поклажу, которую по замыслу Гленн, принявший облик стряпчей, ухватил с кухни. Притороченный к седлу ангоратский посох несколько мешал, и седельную сумку пришлось вертеть так и эдак, прежде чем удалось все надежно закрепить.

— В день сорокоднева титул Верховного друида перейдет к Сайдру. Я обязана приветствовать его. Гленн, что ты говорил насчет пирога с печенью? Я голодна.

— Подожди минуту. Вот, съешь пока лепешки.

Шиада, чье чародейство обходилось особенно большими силами, наскоро закинула в рот кусочек недавно выпеченного теста. Она забралась в седло первой.

— Инну будем вести по очереди, — распорядилась жрица. — Идти придется шагом. Я постараюсь выдать нас за семейную пару, путешествующую с отцом, но лошадей у нас отнимут, едва мы спешимся. Поэтому ехать будем только ночью. Остается придумать, где и как ночью достать для ребенка хоть какой-то еды, которую можно детям.

— А… ты… — начал Удгар.

— У меня нет молока, — отрезала женщина. Гленн вложил в ее руки девочку. — Она не будет спать вечно, Гленн, — пробормотала женщина, понимая, почему Инна такая тихая. — Всеблагая, ребенок в пути…

— Но ведь он сказал, что хотел забрать обоих детей, отчего ж вы не продумали, как будете выбираться с детьми.

— В самом деле, — проговорил Гленн, — отчего?

— Мы надеялись вывезти только Норана, — подала голос Шиада. — Он был достаточно взрослым, чтобы ехать, сидя впереди в седле, даже если бы лошади плелись. А Инна… с ней бы ничего не случилось. В самом худшем случае, если война затянется, ее бы отдали в монастырь, но оттуда ее всегда можно было бы забрать силой.

— Как-то все… — начал Удгар.

— Мне правда жаль, — Шиада, наконец, нашла силы на сострадание. Потом завела поводья в сторону, разворачивая коня, и выбралась на тракт.

Удгара затрясло — от горя и от вопросов, ибо самое немыслимое из предположений закралось в душу. Неужели та, из-за кого он претерпел столько ссор с родным сыном, вытащила его из лап предателей Страбонов? Неужели та, кого он невзлюбил заведомо, отказываясь признавать, что однажды ей стать храмовницей, провела его мимо всех стражников и невзгод, пряча и потворствуя?

Шиада никак не отзывалась и до конца пути больше не сказала Старому королю ни слова.

* * *

Колдовать другие лица больше не могло помочь. И, чтобы пройти границу Ладомаров и Архона, Шиада заставила себя растянуть завесный покров сокрытия на всю компанию. В середине продвижения по краю вражеского лагеря, Шиаду начало откровенно мутить от расхода сил: четыре человека, один из которых — плачущий ребенок, и три лошади в неустанном движении — такое не каждый день приходится прятать в завесном мире и вести потайными тропами. Внучку на этот раз вез сам Удгар, потому что было сразу ясно, что перво-наперво, Шиаде было бы хорошо усидеть в седле самой. И хотя они пробирались по обыкновению ночью, жрица всерьез переживала за успех.

Только когда Ладомары остались позади, Шиада смогла стянуть Скрывающий плащ и перевести дух. Жрица беспомощно цеплялась ослабевшими пальцами за поводья, кренясь все сильнее, пока, наконец, не выпала из седла на заботливо подставленное плечо кузена. Со лба градом катился пот, и разномастно-медные, сверкающие, как солнечные искры волосы, темнели, влажнея, и липли к вискам.

— Держись.

Жрица беззвучно шевельнула губами, ощущая, как тонкой струйкой сила перетекает в нее откуда-то еще. Укладывая женщину на землю, Гленн понял, что женское предплечье как в огне. Чуть отодвинув полы плаща, жрец увидел до боли знакомый браслет, который слегка подсвечивался необъяснимым мерцанием.

* * *

Весь путь Шиада и Гленн поддерживали связь, не говоря вслух. Это была особая ее просьба — не открывать себя владыке Удгару, и Гленн помог без вопросов.

* * *

Солнце стояло уже высоко, когда им удалось преодолеть вражеский лагерь. Ведь, хоть они вошли в него с часом Нанданы, путь на другую сторону занял немало времени.

Гленн отыскал укрытие — какое-никакое — в очередном овраге и до вечера решено было не беспокоить жрицу. В двадцати минутах верхом лежала крохотная деревушка, где Гленн смог купить немного молока.

К ночи Шиаду начало лихорадить, и стало очевидно, что до утра по-прежнему придется остаться в овраге, хоть бы это и доставляло массу очевидных неудобств.

Однако на следующее утро жрице стало существенно лучше и, собравшись с силами и расстреножив лошадей, Шиада, мелькая вокруг своего скакуна, как черная хищная птица, прощалась.

— Здесь наши пути расходятся, Гленн.

Друид кивнул.

— Я доставлю владыку Удгара в целости его сыну.

— Хорошо, — кивнула Шиада. — Вот, — она потянула массивный золотой браслет с предплечья. — Твой отец отдал мне его в день нашего прощанья. Он был мне неплохим оберегом. Надеюсь, тебя защитит также.

— Отец… отдал его те…

— Пожалуйста, Гленн, — попросила Шиада совсем по-сестрински. — Вернись на Ангорат живым. И если сможешь — с ней, — улыбнулась жрица, подбородком указав на Инну в руках короля. — Думаю, в память об ее матери, будет верным вырастить Инну среди жриц Илланы.

— Это не нам решать, — улыбнулся Гленн, надевая браслет отца. Он полюбовался им пару минут и с тоской поглядел на жрицу. — Спасибо.

Гленн коротко поцеловал Шиаду в губы.

— Светел твой день, — отозвалась Шиада, а потом впервые за дни пути посмотрела на Удгара открыто и прямо — с той решимостью, за которой видна готовность переступить через все препятствия одним широким шагом.

— Да убережет Всеблагая и Всевластная Молодого короля.

— Ш… — Гленн одернул сам себя, но Шиада обернулась из седла. — Передай ей поклон.

"Во славу Всеблагой".

Шиада накинула капюшон черного плаща, с которым не расставалась несмотря на то, что в этой полосе в подобной одежде было очевидно слишком жарко. Пришпорила животное и понеслась в бескрайнее море Ургатской степи, отделяющей архонские земли от Летнего озера.

* * *

— Не сердитесь на нее, владыка, — произнес, наконец, Гленн, глядя вслед удалявшейся всаднице. Надо было хоть как-то разрядить обстановку. — Она понимает ваше горе лучше многих, — добавил Гленн вслух для пущей убедительности.

— Думаешь? — как мог, Удгар удобнее и аккуратнее пристроил внучку, прижимая к себе одной рукой, а второй удерживая поводья. Но если конь рванет… Нет, Удгар даже думать не хотел о последствиях.

— Не стоит задерживаться, — приказал король. — Лагерь Агравейна неподалеку. Сможешь изменить нас на время?

— Стереть нас совсем я не могу, но преобразить наверняка получится.

Агравейн Тандарион, огромный, как утес, твердый, как алмаз, непоколебимый, как железо, и собранный, как навостренная гончая, перемещался по лагерю, как стрела. Напористо, уверенно, целенаправленно и не отклоняясь ни под каким ветром. За время расквартировки на границе с Иландаром архонцы воздвигли укрепления и по-прежнему занимались тем же, уплотняя стены, углубляя рвы, заостряя обтесанные колья. Фуражиры под охраной самых отчаянных и безбашенных головорезов вторгались в ладомарские и гуданские приграничья, разграбляли запасенное на зиму зерно, сырные головы, вяленое мясо и рыбу, бочками вывозили свежий эль, гречишную муку и мед, тащили редис и репы, тыквы и яблоки, телегами переправляли в лагерь изловленный скот и отъевшихся за лето кур и уток. Все мало-мальски ценное и съестное отнималось у врага. Не жалея жизней, солдаты Архона под знаменами с тремя скакунами, обдирали иландарцев до нитки. Сейчас набеги особенно выгодны — убранный урожай едва успели припрятать по амбарам.

В золотистых и облетающих цветах средней осени, хорошая жирная пища была особенно желанным даром.

Больше половины армии, однако, было расставленно по всем архонским границам, а частью — собрано в княжествах, граничащих с Иландаром. От каждой тысячи бойцов были направлены люди, налаживающие сообщение и подводу провианта из не сильно отдаленных провинций. Хотя, разумеется, первое правило войны Агравейн не забыл: людей бери у себя, еду для них — у врага.

Когда ему сообщили, что прибыл отец, Агравейн бросил все дела и кинулся отцу на грудь. Двое рослых, могучих мужчин обнялись, когда крохотная Инна была передана в руки заботливых сестер милосердия, обеспечивающих армию лечащими припарками и снадобьями. То не многое, что осталось им после смерти Виллины, трагически сообщил Удгар, когда вместе с сыном и Гленном расположился в главном шатре командования и склонился над колыбелью внучки. В отличие от Гленна и Шиады Удгар отчетливо понимал, что на переговоры едет за внуками, и несколько нянек и колыбелей ждали своих обитателей.

Захватив Удгара в плен, Нирох прислал Агравейну немало требований к капитуляции. Несговорчивость Молодого короля Нирох преодолевал, раз за разом отсылая ему вести о смерти сопровождавших Удгара архонских бойцов. Последней каплей стало убийство иландарцами Астальда. Но Железная Грива Этана и тогда не подумал внять угрозам Нироха, о чем сейчас счел нужным сообщить отцу.

— Верно, — Удгар кивнул. — Сейчас будущее страны — ты, и будь необходимость, я скончался бы. Пусть даже под пытками, — заверил Старый король, после чего шепотом добавил, — как твой Астальд.

Агравейн плотно сжал жесткие губы: Астальд был самым лучшим другом в его жизни. Мать Астальда выкормила их обоих, и, равные возрастом, с раннего детства эти двое шли рука об руку сквозь все кручи военного и мирного времени.

Железногривый скрипнул зубами:

— Я спрошу с Нироха за всех них. За Виллину, за Норана, за Астальда. Особенно — прости, отец — за Астальда. Я сравняю Кольдерт с землей, если потребуется.

— И если позволите, — влез Гленн, — я помогу вам, ваше величество.

Агравейн, бушующий, как Великое море в шторм, метался по шатру, горланя так, что, всхлипывая, вздрагивала маленькая Инна в колыбели, пока сестры милосердия вместе с няньками не увезли девочку. На другой день, с утра, ребенка под охраной было решено доставить в Аэлантис, во дворец высокородных родственников.

Сейчас Агравейн дернул головой — раздраженно, с бешенством, будто спрашивая Гленна: кого интересует твое мнение?

Но жрец настоял на своем:

— Вам пригодится опытный и талантливый жрец, способный к любому обману в час Матери Сумерек, который, ко всему прочему, прожил в королевском замке Кольдерта семь лет и столько же колесил по стране, выведывая все тайные тропы и закутки.

Агравейн, практичный и расчетливый во всем, что касалось ведения войны, утихомирил ярость, пытаясь внять голосу рассудка.

— Пожалуй, — обронил он кратко, потому что на большее сейчас просто не был способен.

— Разве тебе не надо на Ангорат? — уточнил Удгар, справедливо полагавший, что Гленн из двух жрецов вызвался сопровождать Удгара поскольку не был "Вторым среди жрецов". Однако, когда восходит новый Верховный друид, всем следовало бы преклонить головы.

— Нет, — Гленн мотнул головой. — Мой долг перед Ангоратом — это долг перед Храмовницей и Второй среди жриц. Шиада дала мне свободу делать то, что я считаю правильным, и вернуться живым. И, честно, я подчинюсь с радостью.

Гленн видел, как Агравейн при упоминании Шиады нервно, измученно, как если тревожить старую рану, которая нет-нет через шрамы сочится сукровицей, дернул головой. Все верно, с печалью посочувствовал жрец Молодому королю: в жизни каждого настоящего мужчины есть женщина, которой ему не забыть.

Агравейн вдруг облизнулся, как если бы хотел что-то сказать, потом снова плотно сжал губы, обернулся к друиду всем телом и уже вознес руку с указующим перстом, как вдруг опять осекся. Гленн взял на себя смелость.

— Все правильно, мой король. Сейчас, когда владыка Удгар спасен, когда Инна в безопасности, когда по-прежнему не отмщены ни принцесса Виллина, ни принц Норан, ни ваш брат Астальд, ни сотни других староверов, имен которых нам не дано знать или помнить, сейчас, государь, вы можете сделать все, что хотите. И если вам удастся смять иландарцев, если вы сможете победить Нироха и его безудержную фанатичную жену, вы сможете потребовать любых условий, — Гленн сделал навстречу Агравейну шаг и повторил. — Любых.

Всепожирающее пламя праведного гнева взметнулось в блестящих, как алчущее пожара солнце, янтарных глазах Агравейна — и Гленн узрел перед собой в полный рост человека, измученного жаждой до того, что сам он готов был обратиться в сокрушительный речной поток, размывающий до основания города.

* * *

Следующим рассветом Агравейн Железногривый, гроза всего Этана, богатырь, побеждавший в боях, если верить бардам, с тринадцати лет, дал приказ архонской армии занять ладомарские укрепления.

ГЛАВА 6

У Летнего моря, которое многие называли озером, бескрайние пустоши поросли вереском и бурьяном. Вдалеке то там, то там вспыхивали всполохами зеленого пламени рощи. Позади простиралась безбрежная Ургатская степь с ее гостеприимными к мудрецам племенами. И хотя в этот раз Шиада не остановилась у кочевников ни разу, бывали годы, когда она прибегала к их поморщи и занимала почетное место гостя во многих шатрах.

Приблизив коня к берегу, жрица спешилась — и едва не задохнулась. Пять долгих лет она не видела этот берег. Пять бесконечных, вымученных лет она грезила им наяву и во сне, призывала в сновидениях его запах и краски травяного ковра. Пять непонятных, ошибочных лет чаяла прийти сюда хотя бы пешком и найти, как вот сейчас, пришвартованную ладью с гребцами.

Увидев их, жрица сжала кулаки. Они прибыли за жрицей — и получат жрицу, которой достанет силы и власти над собой, не зарыдать от счастья: там, куда она возвращалась, ее ждали.

Иначе, ждала бы ее тут ладья?

Бесшумно, как умели немногие, жрица поднялась на борт, опираясь на молчаливо предложенную истертую твердыми мозолями ладонь гребца. Веслами мужчины оттолкнули лодку от берега и, глядя на одинокое брошенное животное, Шиада чувствовала, как оставляет позади собственное молчаливое одиночество.

Она обернулась смотреть вдаль, вперед, куда ее везли. Бескрайнее море, которое и впрямь скорее озеро, потому что таинственно и пугающе бесшумно, как жрец, принесший обет молчания, обступало со всех сторон. Шиаде нравилось чувствовать, как вокруг нее мягко смыкается стихия, готовая предложить все, что может потребоваться человеку: от жизни до смерти, от тишины до буйства, от памяти до забвения.

Достанет ли ей сейчас силы и памяти развести копья Часовых, приоткрыв завесу в междумирье, и выйти по другую сторону Мировой Двери? Ведь много лет она выполняла лишь часть того, чему обучилась прежде, и значит, сумела и сохранить лишь часть былого могущества. Их путешествие с Гленном и Удгаром это подтвердило…

Когда над озерной гладью возвеличились каменные истуканы древности, вонзающие в небо копья, Шиада чуть устойчивее расставила ноги, чтобы не потерять равновесие. Может, она многое утратила, но знания точно приобрела. И, пожалуй, именно теперь могла сказать, что все возможности мира развеиваются, как сон от рассветного луча, когда за руку их берут страх и неуверенность.

Женщина не стала откладывать посох, опираясь на него для пущей надежности, хотя знала, что ритуал всегда требовал определенного широкого жеста обеих рук. На этот раз она не делала ничего из того, что прежде назвала бы обязательной частью происходящего. Нащупав внутри себя и вокруг себя Необъятное и Первопричинное слово Силы, жрица круговым движением от сердца — к сердцу заставила знакомый до скрежета в груди другой, каменный скрежет копий, разнестись над невозмутимым водным царством.

И когда, дрогнув, великаны эпох развели могучие копья, Шиада, наконец, разулыбалась, ощущая, как бесконечным ручьем текут слезы радости.

Никакие красоты Вселенной не бывают столь прекрасны, как дом.

* * *

— Храмовница ждет вас, Вторая среди жриц, — Айхас, правая рука Неллы Сирин в отсутствии Шиады, поклонилась почти до земли, едва Шиада ступила на берег.

И вслед за ней те, кто был на берегу в числе приветствующих, поклонились тоже.

Шиада до треска в грудине вдохнула священного воздуха острова. Все здесь другое, совсем не такое как в Этане. Другими языками говорили звери, плескались волны, шелестела листва. Стоило поставить на другой, особенный, как хруст спелого золотого яблока, берег обе ступни, как две молнии взобрались по ногам до бедер и пронзили тело женщины до макушки. Так ей, во всяком случае, казалось.

Шиада сделала осторожный шаг, а в следующий миг очнулась уже где-то посреди тропы к дому храмовницы. Ноги вели сами, будто никогда не покидали острова и всегда знали дорогу. Это Ангорат, другой мир для всех людей Этана, и здесь не нужно было ничего, чтобы донести до остальных значимость возвращения Шиады на остров: когда по тропе ступала Сирин, сам воздух вокруг искрился, преображаясь изнутри, будто переставая быть обычным воздухом, и природа словно улыбалась в приветствии, увлекая всех встречных людей опустить головы.

Домик храмовницы, как и прежде стоял чуть поодаль от основного здания единого храма Праматери, где проходили всеобщие обряды, собрания, а порой и трапезы. Шиада неслышно ступала по тропе, обвивающей холм острова окружность за окружностью, как бесконечные кольца Первородного Змея, готового обогреть, спрятать, задушить.

Невысокое здание, напоминающее деревянную усадьбу скромного старосты, предстало взору совсем скоро. Не убавляя шаг ни на миг, Шиада приблизилась, сбрасывая капюшон с сияющих рыжих волос и даже не замечая расступающихся перед ней жриц и жрецов, которые выполняли здесь, в обители Неллы Сирин, прямые обязанности.

Когда Шиада переступила порог деревянного дома, Нелла обернулась сразу, будто только и ждала, когда племянница явится.

Она была среднего роста, как сама Шиада, но всегда выглядела статной и горделивой из-за осанки и манеры держаться. Это было врожденным. И это всегда притягивало Шиаду к Нелле, в особенности в дни, когда пятилетним ребенком будущая Вторая среди жриц впервые увидела остров Величественного Змея Праматери.

Их взгляды — орехово-каштановый и обсидианово-черный, равно сильные и равно гордые — встретились мгновенно. И на мгновение еще успела подумать Нелла, как удивительно, что Сирины так редко походят друг на друга внешностью, но всегда узнаются среди всех прочих по особенной густоте окружающей их силы.

А потом Шиада шагнула вперед и, уже почти встретившись с представленными объятьями, пала на колени, опустив голову.

— Я приветствую и преклоняюсь перед Голосом-и-Дланью-Той-Что-Дает-Жизнь.

Нелла замерла, потом на мгновение коснулась ладонью запыленных дорогой медных с переливами волос. И наконец, ответила на это приветствие так, как полагалось:

— Богиня в каждом из нас, Шиада Сирин, в сердце и разуме, на земле и на небе, — прошептала храмовница, опускаясь на колени напротив племянницы и обхватывая в молчаливом, божественно теплом жесте женские плечи.

* * *

Они не размыкали объятий так долго, как храмовнице только могли позволить бездействовать ее многочисленные дела.

Они не размыкали объятий и не обменивались репликами.

Каждая взяла из урока то, что было нужно — понимали обе. И сейчас, когда все, наконец, позади, можно прильнуть к груди единственного человека, способного разделить твою участь.

Никто из женщин не плакал.

* * *

— Рада тебя видеть, — Бану радушно привечала возвратившуюся сестру. Женщины обнялись, а когда разорвали объятие, Бану украдкой перевела взгляд на "медонотелых" за ее спиной. Те замерли в поклоне и ждали. — Надеюсь, все хорошо? — танша снова поглядела на кузину.

— М-м, — утвердительно кивнула девушка и тут же, краснея, отвела глаза. — Я… Одхан рекомендовал мне отдать приказ о казни, но… — девушка оглянулась через плечо, найдя упомянутого Одхана. — Он рекомендовал, — повторилась Ниильтах, — но я не сочла нужным, и оставила того жреца в Храме Двуединства. Вот увидишь, он сможет поверить в наших богов.

"Да уж конечно" — подумали одновременно и Бану, и Одхан.

— Ты отлично справилась, — улыбнулась танша.

"Лучше некуда", — подумал Одхан, вслушиваясь в разговор сестер.

— Я знала, что могу на тебя рассчитывать.

"Ничего вы не знаете, госпожа"

— Разумеется, ты не могла решить иначе. Ты слишком юна, чтобы принимать иные решения.

Тут Одхан, да и некоторые другие, прошедшие с Бану весь путь, в душе возмутились: Мать лагерей была еще младше, когда велела закрыть ворота перед женщинами и детьми и перестрелять тех, кто не уйдет сам.

— Ты скверно выглядишь, — танша оглядела кузину. — Это твое первое затяжное путешествие?

— Первое, — кивнула Ниильтах.

— Тогда иди отдыхать. Тебе нужно поесть, отогреться и выспаться. Позаботьтесь о ней.

И как только Итами увела дочь в здание чертога, Бану, стерев улыбку с лица, уставилась на Одхана. Тот коротко кивнул.

Когда эти двое остались в кабинете Бану, телохранитель подтвердил более развернуто:

— Я все сделал, госпожа.

Бану задумчиво повертела меж пальцев перо в чернильнице.

— Она совсем безвольна?

— Скорее, эм… мягкосердечна, — Одхан, непривычный к деликатным суждениям, с трудом подобрал слово. — Ей не достает решимости.

— Твердость характера закаляют невзгоды. Откуда ей взяться, если Ниильтах за всю жизнь ни разу не вышла за стены чертога?

Одхан не мог сказать, откуда. Поэтому просто молчал.

— Ладно, иди. Вот ты — и впрямь отлично справился.

— Я всего лишь убил безоружного фанатика с вонючей дымящейся коробкой в руках. Ну и парочку его сопроводителей.

— Так он был с дымящейся коробкой? — переспросила Бану, внезапно заинтересовавшись.

— Да. Железной такой штуковиной, вроде кистеня, только там внутри дымилась какая-то гарь.

— Вот как, — протянула женщина.

Одхан кивнул:

— Я тоже подумал, что похож на какого-то орсовского прихвостня. Думаю, он высадился явно не один.

— Это точно, — рассеянно согласилась тану. — Ладно, подумаю об этом попозже. Позови Тахбира, коль уж ты принес такую весть, есть разговор к нему.

* * *

Когда Ниильтах вернулась из северо-восточного храма, единокровные сестры успели только обняться, поделиться новостями и пообедать вместе: сразу после обеда Иттая в сопровождении сорока отборных бойцов, разбитых на четыре обособленные группы, отправилась в земли Ранди Шаута.

Чем дальше посланники отходили от родного чертога, тем сильнее зрела решимость Иттаи: если она провалится, не сможет взглянуть ни в глаза матери и отца, ни в лицо Бансабиры. Крути ни крути, а она является подданной Бану Яввуз и обязана служить ей со всем рдением. К тому же, судя по словам Ниильтах, она не смогла отдать приказ казнить иноземного жреца, а раз так, есть шанс, что ее задание является проваленным. И если ей, Иттае, удастся справиться со своим лучше, может быть, именно ее Бансабира сочтет возможным оставить подле себя подольше. Или… или в качестве благодарности предложит исполнить какую-нибудь просьбу, и тогда Иттая напроситься сама.

Сердце девушки в очередной раз рухнуло, когда вспомнился тихий голос Гистаспа: "Ваша сестра, танин, едва ли хоть раз делала то, что хотела". Бансабира очень похожа на отца, Иттая знала не из чужих уст: дядю Сабира Свирепого помнила отлично. Как и то, за какие свои черты покойный тан получил прозвище.

Внутренний голос все еще терзал грудь и сознание, и игнорировать его больше не удавалось: какая разница, насколько успешной окажется эта разведка? Иттае почти двадцать два, ее брак — дело наверняка решенное.

* * *

— Иттае почти двадцать два, — заявила Бансабира, едва Тахбир устроился за столом напротив. — Ее брак — дело первоочередное.

— Стало быть, Иттая? — Тахбир сообразил мгновенно.

— Да. Как бы я ни пыталась, я не могу придумать иного способа удержать Каамалов на поводке, кроме этого брака. Ниильтах не подойдет, она слишком… мягкосердечна, ее легче ввести в заблуждение.

— Словом, ею легче управлять. Хорошо, я поговорю и с Иттаей, и с Итами, — Тахбир не выглядел довольным, но сопротивляться не смел.

Бансабира улыбнулась.

— Тогда полагаюсь на тебя.

— Что-то еще?

— Нет, — Бансабира качнула головой. — Хотя… Ты бы мог при необходимости занять место во главе армии?

Тахбир усмехнулся:

— Если ты прикажешь, то, конечно, я бы мог. Но очень бы не хотел. Мирное время нравится мне много сильнее.

— Ясно, — улыбнулась Бану.

— Подумай насчет Бугута, — посоветовал Тахбир, уже уходя. — Он хороший командир. И предан Яввузам с пеленок.

— Я подумаю, — пообещала танша.

* * *

В тот вечер Бансабира отослала Лигдама спать задолго до тренировки. К полуночи она принялась переодеваться в форму, пошитую по примеру одежды из Храма Даг. Сколько времени прошло? У нее за плечами — брак, у нее на плечах — танаар. Она уже не так ненавидит платья, и — совершенно невиданно — почти не ненавидит Гора. Каким же могуществом обладает время?

Закончив с упражнениями, Бану приволокла в комнату кувшин с водой, чтобы наскоро обтереться. Подготовила халат и сорочку, дабы побыстрее укутаться в тепло, как смоет пот. Вылила воду в таз, скинула одежду. И едва собиралась распутать стягивавшие грудь бинты, услышала охрипший голос у двери:

— Позвольте мне.

Сердце оборвалось. Как давно она не видела его? Не слышала голоса — заматеревшего, как и обветренное остроскулое лицо? Как яркие глаза удивительного бирюзового оттенка, которые в своем выражении — Бану задохнулась, обернувшись и взглянув в них — стали так чертовски похожи на глаза Гора.

Юдейр все еще ждал позволения, и Бансабира молча кивнула. Мужчина приблизился — неторопливо, но твердо. Не поднимая глаз на лицо госпожи, развязал концы ленты и принялся сматывать ее, оголяя высокую белоснежную грудь танши. Его руки не дрожали, как когда-то раньше. И хотя он по-прежнему не поднимал глаз, Бансабира чувствовала, что теперь румянец не перечеркивает его переносицу, а заливает ее щеки.

Так просто снять с нее бинты — Лигдам занимается этим каждый день. Но, когда сейчас это взялся делать Юдейр, земля почему-то ушла из-под ног. Годы минули с тех пор, как он выполнял такую обязанность. И то ли от ностальгии по временам шатров и огней, то ли почему еще действия молодого мужчины приобретали особо интимный характер. Безразмерное сердце Бансабиры, привязавшееся к ее стыду ко стольким мужчинам, заколотилось как сумасшедшее под руками бывшего оруженосца. Дыхание отяжелело.

У обоих.

Дрожа, Бансабира закрыла глаза. Надо справиться с собой, перестать краснеть и бояться. Все это бессмысленно — она просто слишком давно не была с мужчиной.

Юдейр первым взял себя в руки: он принялся делать то, что раньше делал сотни раз: растер Бансабиру от пыли и пота влажным полотенцем, нигде не задерживаясь дольше, чем нужно. Потом вытер сухим. Подал сорочку, помог надеть, а затем подошел со спины спрятал женщину в теплых объятиях халата. И только когда Бансабира сама затянула завязки, Юдейр решительным жестом развернул женщину к себе, притянул за плечи и поцеловал.

* * *

Бансабира замерла. С открытыми глазами и выбитым из груди воздухом.

Она могла бы оттолкнуть Юдейра, попытаться отбиться или хотя бы залепить затрещину. Гарантий, что, сцепись они, Бану выиграла бы, у нее больше не было — перед ней стоял не сопливый мальчишка, заикающийся через слово и извиняющийся — через два, но мужчина, закаленный скитаниями и обязанностью совершать невозможное.

Однако бездействовала Бану не поэтому.

Юдейр придвинулся чуть ближе, переместил руку Бансабире на шею, слегка путаясь в волосах с намокшими кончиками. Сухие твердые губы напряглись сильнее. Бансабира не отвергла мужчину и теперь: знала каким-то неведомым образом — дальше этого поцелуя Юдейр не зайдет. Во всяком случае, не сегодня.

Поэтому Бану мягко коснулась тыльной стороны ладони, лежащей на ее щеке и закрыла глаза, поощряя Юдейра задержаться у ее губ еще ненадолго, но не позволяя ни себе, ни ему углубить поцелуй.

Когда мужчина отстранился, он не стал извиняться.

— Не делай так больше, — попросила Бансабира, посмотрев в бирюзовые глаза.

— Обещать не могу, — отозвался мужчина, глядя в ответ столь же прямо.

— Я… — Бансабира с трудом могла подобрать слова. — Я думала, с годами твои чувства угаснут.

— Вы вообще не думали о моих чувствах, — отрезал Юдейр, глядя сверху-вниз и стоя все еще очень близко. — Но вы правы: они угасли.

Бансабира нашла в себе силы на маленькую усмешку:

— Что-то тут не сходится.

— Как угасают все костры — с золой горечи на пепелище.

— Юдейр… — с тенью ужаса прошептала Бану, отступая еще на шаг.

— Не стоит делать удивленный вид, тану. Вы знаете, что были самым дорогим человеком для меня, но чем больше проходит времени, тем отчетливее вы становитесь болезнью. Пусть это, — взглядом указал Юдейр на губы женщины, — станет моим целебным бальзамом, госпожа.

Бансабира, чувствуя себя неловко, облизала губы.

— Пусть это будет той костью, за которой я, верный пес, буду раз за разом прыгать в обрыв по велению хозяйки.

Все в Бансабире сжалось от этих сравнений — и этого прямого взгляда бирюзовых глаз. Она не находила слов и вообще с трудом понимала, что их все же надо искать. В голове пульсировало, в груди — едва билось, и женщине казалось, что она замерла где-то между сном и реальностью, просыпаясь на рассвете после особо тяжелого рабочего дня.

— Так о чем вы хотели поговорить? — Юдейр, наконец, совладал с собой. Он не дождался ответа танши и потому взял деловой тон.

Бансабире потребовалось полминуты, чтобы подстроиться под лад блондина. Похоже, невзгоды командующего разведкой залегли в его лице не только печатью первых молодецких морщин. Куда делся мальчишка, находчивый и потешный, который боялся показать ей, что схлопотал синяк во всю скулу?

— Тану? — напомнил о себе блондин.

— Да, — встряхнув головой, Бану вытряхнула оттуда все ненужные сейчас трогательные воспоминания. Предаться ностальгии можно и потом.

— Как дела в Алом танааре и Алом чертоге?

— О, новостей немало накопилось. С чего начать?

— С того, что произошло после того, как Ранди Шаут добрался до дома в безопасности. Мне нужны все сведения, Юдейр.

— Разве вы не отослали за ними в Алый дом свою сестру?

Бансабира отошла от мужчины, расположилась за письменным столом, от тлеющей в лампе свечи зажгла еще несколько, прибавляя света. Юдейр, не дожидаясь приглашения, сел по обратную сторону.

— Кончай издеваться, — спокойно осадила Бану. — Иттая старательная и неглупая, но неужели ты думаешь, я могла бы доверить нечто столь ответственное девчонке без всякого опыта? Она, конечно, может меня удивить, вернувшись с ценными сведениями…

— Вы не полагаетесь на удачу, — оборвал Юдейр, подведя итог женским размышлениям. — Поэтому вам нужны достоверные сведения.

Бану кивнула:

— А заодно — понимание того, на что и впрямь Иттая годится сама по себе.

— Как всегда, — Юдейр поленился даже улыбнуться. В мистических огнях освещения его глаза выглядели свинцовыми, кожа — бронзовой, и даже в воздухе вокруг мужчины, кажется, повис тяжелый запах железа. — Как всегда вы всех проверяете. А кто проверял вас?

— Мой отец, — не растерялась Бану. — Выкладывай.

Юдейр хмыкнул, чуть кивнул и принялся повествовать о том, о сем, доводя до сведения госпожи мельчайшие детали и не утаивая ничего. Да, Ранди и впрямь не так силен, как прежде, болен, да и потеря орды родственников его подкосила. Его сын и наследник обозлен выздоровлением отца и упущенной возможностью стать таном. Единства среди алых нет и не будет, пока Ранди не помрет. Но, кажется, для тану Яввуз как раз особенно интересно, чтобы он жил подольше?

— Именно, — кивнула Бану. — И еще мне надо, чтобы кто-то из твоих людей пустил в Алом танааре слух, будто в обмен на одного живого Ранди Шаута, его жены пообещали мне восемь тысяч невольников.

Брови Юдейра поползли вверх: а не многовато?

— Представляю размах грядущего скандала, — ехидно протянул он. — Топоры в семье Шаутов уже не зарыть так просто, а вы хотите, чтобы теперь их ненавидели все подданные.

Что за глупые вопросы? — спросила тану одним взглядом.

— Разумеется. Если вокруг тебя нет людей, готовых пожертвовать жизнь, ты ничего не достиг.

Юдейр возмутился до кончиков волос:

— Конечно, — цинично отозвался он, — кому это знать, как не вам.

"И не тебе", — безотчетно подумала женщина.

— Кроме того, — Бансабира, не зная, что сказать, не нашла ничего лучше, как продолжить разговор о делах, — мне нужно несколько верных людей в чертоге Каамалов.

— В каких именно кругах? — уточнил Юдейр.

— В страже и на кухне.

Юдейр вытянулся в лице:

— Хо. Ладно стража — явно, чтобы или защитить, или убить. А кухня-то к чему? Кого-то будем травить?

— Точно, — без тени сомнения подтвердила Бансабира. — Этера.

— Готов поклясться, он велит проверять еду.

— Да и пусть. Мне нужно лишь, чтобы Этер стал бесплодным.

Блондин ухмыльнулся.

— Расчищаете путь бескровным методами? Это так на вас не похоже, — снова ядовито заметил разведчик.

— Юдейр, — бесцветно позвала Бану.

— Ладно-ладно, — в примирительном жесте мужчина вскинул ладони. — Но чрево его жены вытравить было бы легче.

Бансабира покачала головой: это не одно и то же.

— Этер хоть опрометчив и импульсивен, но он решителен. Да и Яфур не дурак. Если одна женщина не сможет родить Каамалам наследника, родит другая. Не родит законная жена, земная или водная — неважно, Этер наплодит бастардов, а потом узаконит одного из них.

— Да он уже, я уверен, наплодил несколько.

— Их всех надо перебить.

— А я-то думал, хотя в этот раз обойдемся без крови, — пригорюнился Юдейр.

— Мы бы и обошлись. Но к своему сожалению, Яфур Каамал очень долго настаивал на брачных узах с Яввузами, не думая о том, что брак заключается не только между домами, но и между людьми, и иногда стоит узнать, что они из себя представляют, прежде, чем лезть с предложениями.

— Может, поэтому Маатхас никогда не торопился звать вас замуж? — поехидничал блондин.

Бансабиру задело за живое — багром ткнуло в самую грудь.

— Это не твоя забота, — тихо и еще более безразлично отозвалась она, всеми силами сдерживаясь. Юдейр стал совершенно неуправляем.

— Верно, — беспечно улыбнулся Юдейр, — моя забота — сделать так, чтобы у Этера Каамала больше ни разу не встал.

— Лучше все-таки, чтобы встал, — уточнила Бану. — Но был бесполезен. Иначе однажды его жена костей не соберет.

— Гляжу, вы всерьез беспокоитесь за эту несчастную.

Сказав это, Юдейр замолчал и надолго вгляделся в лицо госпожи. Кому другому оно не сказало бы ничего, но разведчик мог вычитывать самые тонкие интонации по одному только движению ее зрачков.

— Полагаю, — предположил он наконец, — именно поэтому будущую супругу Этера Каамала тренирует командующий Гистасп?

Бансабира не ответила — только отвела глаза в сторону, приняв максимально надменный вид.

— И именно поэтому, в первую очередь, вы не хотите, чтобы я вытравил плодовитость женщины, хотя это сделать проще, — поскольку Бансабира все еще не удостаивала подчиненного хоть какой-то реакцией, Юдейр продолжил. — Вы не думали, что могли бы сами выйти за него? Этер сильно отличается от покойного младшего брата, вы многое могли бы сделать вместе.

Ресницы Бану дрогнули. Собравшись с духом, она перевела глаза на мужчину:

— Пожалуй.

Встреться они сейчас, Бансабира могла бы об этом подумать. Но она познакомилась с Этером, когда тот больше всего напоминал ей наставника, которого женщина презирала всей душой. Поэтому ничего, кроме обоюдной ненависти, меж ними не родилось, и все, что они могли сделать вместе — поубивать друг друга.

— Постарайся управиться с распределением людей в течении пары недель. Затем будет празднование в Гавани Теней, так что потом надо будет всерьез подготовиться, — Юдейр, принимая указание, кивнул. — Если нужны еще разведчики — поговори с Валом, он порекомендует подходящих.

— С Валом я поговорю только в крайнем случае, — отозвался Юдейр. Синяк в пол-лица он не забыл. — Подобрать людей я успею к зиме, а вот внедрение требует времени.

— Само собой, — кивнула Бану, поднимаясь из-за стола. Она подошла к окну и чуть приоткрыла его, впуская свежий ночной воздух. — Полгода хватит для начала?

— Думаю, да. А что у нас намечается через пару недель? — полюбопытствовал мужчина.

Бансабира обернулась к нему и улыбнулась — неожиданно светло.

— Сразу после моего дня рождения я уеду дальше на север. Я уже написала Бугуту, чтобы нашел мне небольшой домик в пределах крепости, но подальше от посторонних глаз. Можешь присоединиться на денек-другой и проветрится.

Юдейр хмыкнул — зло и цинично — и встал тоже:

— Не стоит так изощренно издеваться, тану. Я мог бы присоединиться к вам в уединении только на одном условии. Но увы: у вас все еще нет власти над собой, а у меня — надежды, что она появится.

— У меня такой надежды тоже нет, — шепнула женщина, отвернувшись к приоткрытой ставне.

— Не прибедняйтесь, — бросил Юдейр. — Вы всегда можете уйти со мной и стать свободной женщиной.

Бану попыталась отшутиться, по-прежнему не глядя на мужчину.

— Праматерь, ты не заслужил такой скверной участи. У меня ведь непростой характер.

— Я прекрасно знаю, — твердо пресек Юдейр, чуть повысив тон, — каков ваш характер, и как никто знаю, что за чудовище сидит у вас внутри. И тем не менее, я все еще здесь, хоть вы и не можете больше мне солгать.

В тишине комнаты было слышно, как Бансабира скрипнула зубами.

— Не провожайте, — попросил Юдейр. Бансабира не отозвалась никак.

Нечем.

* * *

Как и обещала, Бансабира изо дня в день думала о командующем на освободившееся место во главе почти десяти тысяч копий. Тахбир — верен, но его способностей в искусстве тактики и стратегии Бану не знает. Бугут… Бугут неплох, но его таланты куда ценнее в другом. Дан и Серт — хороши, но один — слишком заносчив, еще большее повышение в столь молодом возрасте окончательно вскружит Наглому голову, сделав его бесполезным гулякой и пьяницей. А Серт — слишком скромен и слишком уж "свой в доску" во всех рядах: приобрести необходимый десятитысячнику авторитет ему будет почти невозможно.

Вал приносил все новые вести о желающих купить его рекомендацию, и почти никогда — собственно рекомендации. Кузены, офицеры академии, морские капитаны — претендентов было не мало, но как выбрать из них достойного? Точнее, сразу двух достойных, ведь и до второго генерала очередь вот-вот дойдет…

* * *

Нелла сидела в домике храмовницы и неотрывно глядела в потрескивающие угли.

То, что ей открывалось, трудно было считать видением, но жрица определенно видела. После смерти Таланара обретение Шиады было непременным условием, чтобы не дать знанию пасть в тьму глубин забвения.

Сайдр, занявший место Верховного друида и Вестника Богов, был давно не молод и хорошо справлялся, но вместе с тем пройдут годы, прежде чем он сможет сравниться с Таланаром во всем. В то время как Шиада уже сейчас могла бы оставить Неллу далеко позади, и единственное, что препятствовало — это именно недостаток нужного опыта.

И нужного знания, со вздохом признала Нелла.

Сейчас ей придется наверстать то многое, что Шиада упустила за годы жизни в Этане. И наверстать быстро.

Линетта мертва, Гленн приговорен, Шиаде закрыты двери. Голос Праматери отныне утрачен для Иландара, и если они, жрецы культа, надеются сохранить хотя бы призрак присутствия Древней Силы в этой стране, рассиживаться некогда.

Единственный шанс сейчас — поддержать победу Архона. И тем меньше прольется крови, тем быстрее будет одержана эта победа, чем большую поддержку двум королям окажет Ангорат.

Сейчас она, Нелла, — старший из голосов служения во всем Этане. К ее совету прислушиваются, ее решения ждут. И в том, как она решит, непременно узрят волю Праматери. Чем лучше и вернее ее поступки, тем больше вера тех, кто следует Зову Всеединой, тем больше новообратившихся, утративших поддержку других Богов. Быть храмовницей, значит, воплощать все четыре облика Праматери разом и исполнять чаяния тех, кто молится им всем. Есть ли у нее право на саму себя?

Нелла посмеялась: давно такие мысли не приходили в голову. Это все отсутствие всемудрого старца, который давал ей силы и уверенности, никогда не позволяя ослабить власть над собой.

Нет, конечно. Нет у нее никаких прав для себя и никакого выбора.

Нелла поднялась, слегка потянулась — маленькая прихоть старого тела — и позвала Шиаду и Сайдра.

* * *

— Королям Архона потребуется вся помощь, какую мы способны оказать, — заявила женщина, когда преемники расселись.

И Шиада, и Сайдр, были в черном и опирались на посохи — словно два кондора, рдеющие над холмами и озерами, чтобы отнять жизнь. Глядя на них, Нелла, скрывая мысли, улыбнулась в душе. Пожалуй, они смогут быть также близки между собой, как была она с Таланаром. Духовная близость непременна, чтобы работать и служить Госпоже Вселенной вместе и хорошо.

— С ними, если верить Шиаде, сейчас Гленн, — произнесла Нелла, поднявшись из кресла и подойдя к очагу с тлеющими углями. — И хотя я не сомневаюсь в способностях вашего брата, еще большая помощь Тандарионам тоже пригодится. У Гленна счеты и к королеве Гвен, и к королю. В конце концов, он сильно привязан к Тиранту, а тот сейчас пленник Нироха. И если один раз ему достало мужества отбросить любовь к брату и сделать ровно то, что было необходимо для спасения Удгара, то теперь за это поручиться нельзя.

Внимающие жрецы кивнули одновременно и одинаково вдумчиво к их всеобщему удивлению.

— Я думаю, вы оба поймете мой выбор. Сайдр, — Нелла обернулась и величаво взглянула на друида. — Я не могу сейчас, после всего, рисковать Шиадой. К тому же, есть то, что ей еще нужно постичь здесь и есть Зов Всеблагой, которому она не может противиться.

— Разумеется, — отозвался жрец.

Сразу по прибытии Шиада открыла Нелле правду о смерти Виллины и о некой танше Пурпурного дома, которая уже который год терзает жрицу, являясь в видениях. Когда восхождение Сайдра как Охранителя Тайи состоялось, вопрос о дальнейших действиях Ангората встал углом.

— Ты Вестник Праматери, — продолжала Нелла. — Отдай нужные распоряжения и, я думаю, возьми с собой несколько жрецов. Ты будешь находиться в основном лагере вблизи Тандарионов, но потребуются еще друиды, опытные и способные, чтобы помогать и напутствовать другие части армии и помогать в лечении раненых.

— Я услышал тебя, храмовница. И все же спрошу: почему мы вклиниваемся в дела Этана сейчас, ведь случаи, когда до этого доходило, единичны?

— Потому что это случай ничем не отличается других. Просто раньше мы вклинивались, когда правители планировали уничтожить наш остров, а теперь они стали умнее и попросту решили уничтожить само упоминание о нем. Долго ли просуществует любой культ, если некому его будет нести? Долго ли продержится Ангорат, если не найдется молодого поколения, способного развести копья Часовых?

Сайдр только улыбнулся. Это было очевидно, но не пришло ему в голову. Не удивительно — он едва-едва примерялся к новой роли Верховного жреца и во многое вникал, глядя теперь на привычные вещи с непривычного угла. Самые простые элементы мира теперь порой вызывали вопросы. Важные вопросы, которые отныне он должен уметь объяснять своим собственным сыновьям, один из которых однажды займет его место.

Сайдр поднялся, распрямился. Новая роль шла ему, подумала Шиада, но все еще была не уютна, как сшитое не по мерке одеяние. Сайдр, уловив эту мысль, в скромной улыбке поджал губы: нужно время, как всем.

— Я услышал тебя, — повторил он храмовнице. — Если нет иных поручений, я займусь делом.

— Будь благословен, Сайдр, — пожелала Нелла.

— Светел твой день, о, почтенный, — кивнула Шиада.

— Светел твой день.

Они глядели мужчине вслед молча несколько минут — подойдя к окну и наблюдая, как он бесшумно идет по тропе.

Затем храмовница вздохнула и обернулась к жрице с улыбкой:

— Не думала, что его ты тоже будешь звать почтенным.

— Я не могу звать его мудрейшим, потому что это еще не так. Но если он Вестник Богов, не имеет значения, сколько ему лет. Он почтенен уже тем, что избран и обучен быть вестником.

Нелла поглядела на молодую женщину покровительственно и великодушно.

— Ты стала мудрее, Шиада.

— Надежда превращает печаль в мудрость, — отозвалась жрица. Родные стены всегда дают надежду, подумала жрица следом, смолчав.

— Артмаэль просил тебя, как раньше, сделать помазание для Наина Моргот. В этом году мы проведем ритуал посвящения позже, в день восхождения Рогохвоста, что жалит до смерти.

— Почему позже? Разве обычно мы не проводим Наина Моргот в срок Чаш, что указывают спокойствие? Ведь, воплощая клинок Воздаяния, нельзя склоняться ни на одну из сторон, чтобы на них ни было, сохраняя ясный ум.

— Потому что в этом году Наина Моргот, вопреки ожиданиям Артмаэля, проведет Сайдр, а для него это впервые, и ему надо больше времени, чтобы подготовиться. И помазание, увы, я доверю сделать Айхас. А, может, — пустилась в рассуждения Нелла, — и сама возьмусь.

— Что-то случилось?

— Ты, наконец, постигла сущность нашей силы, Шиада, — Нелла смотрела прямо и говорила твердо. — Немногие из жрецов понимают, как происходит то, что они научены делать. А те, кто понял, нередко обретают подобное знание много позже. Ты же смогла осознать природу Завесы, и теперь необходимо не только осознать ее силу, но и почувствовать в себе.

Шиада степенно кивнула.

— Я могу спросить?

Нелла позволила.

— Когда жриц растят, им часто говорят о сложности выбора и об осторожности использования своих способностей, но никогда не говорят почему. Так ли необходимо держать это в тайне?

Нелла улыбнулась — впервые на памяти Шиады по-настоящему широко и открыто.

— Когда ты справишься с моим поручением, ты найдешь ответ на этот вопрос сама, Шиада.

Жрица вновь послушно кивнула.

— Скажи мне, что такое Наина Моргот?

— Священный обряд Матери Сумерек, в котором юноши, прошедшие испытания Силы, посвящаются как защитники Ангората и дев Праматери, верные вере и долгу до конца дней и крови.

— Верно, — стоило ли ждать другого ответа? — А что такое То'он Надара?

— Священный обряд Старой Нанданы, когда, избравшие путь ведуний старицы проходят по тропе испытания мудрости, чтобы навсегда удалиться в Храм Нанданы. И если в Наина Моргот неудачное испытание можно пройти снова и снова, каждый последующий год заново, если не удалось прежде, то То'он Надара проходят единожды.

— Почему? — Нелла сощурилась.

— Потому что лишь немногим удается найти тропу сквозь болота Храма Нанданы.

— Верно. Так Праматери-Земле приносится величайшая жертва. Множащая ее силы плодоносить. Именно поэтому в То'он Надара участвуют только женщины и именно поэтому Храм Нанданы никогда не бывает полон. Тем не менее, все Верховные друиды тоже проходят этот путь перед посвящением и, конечно, каждая из храмовниц знала эту дорогу. Сегодня ты, Шиада, без еды и питья отправишься на тропу То'он Надара и принесешь свою жертву Нандане. Будет это твоя жизнь или твоя сила нести древнее знание — решать тебе.

Шиада сглотнула, но не сказала ничего. Она поступит, как велено.

— Путь к святая святых Нанданы всегда одинаковый, но то, что ты находишь по ту сторону болот, всегда разное. И я не могу знать, когда ты вернешься. Поэтому Наина Моргот в этом году доверен не тебе.

Шиада закусила губы, чтобы храмовница не видела, как те дрожат. Поднялась с кресла гостьи, приблизилась.

— Таково повеление. Да хранит тебя Праматерь, о, всеведущая.

Шиада поклонилась и вдруг почувствовала женские руки на плечах, а женские губы — на челе.

— Тот, кто постиг таинство Завесы, проходит То'он Надара. Если ответ, который ты нашла, верен, ты пройдешь.

Шиада молча поклонилась еще раз и вышла, оставив в доме Неллы подаренный посох с драконом.

* * *

Жрица шла бесшумно, не сбавляя шаг. Вокруг, вдоль троп приветствовали люди — друиды и жрицы, мальчики и девочки, едва начавшие обучение или завершающие его. Но чем дальше на север холма удалялась Шиада, тем меньше ей встречалось служителей Праматери и тем сильнее дрожали колени. У Чащи Нанданы ее встретило несколько служительниц храма. Но Шиада знала, что эти женщины сами никогда не проходили тропы То'он Надара и лишь поддерживали чащу для ежедневного свершения ритуалов перед Царицей Умертвия. Удивительно ли? Нисколько, если помнить, что мертвые не рады живым.

Чаща Нанданы росла близ болот и сплошь состояла из лиственницы и сосны — спокойствия и ясности перед необходимостью принять свой долг.

Пожалуй, перед Смертью у человека самый великий долг, подумала Шиада: войти бесстрашно и бесстыдно за то, что оставил позади.

Шиада пробиралась вглубь чащи, чувствуя, как сердце мало-помалу начинает колотиться в самом горле. Всеблагая, можно ли явиться в обитель невозмутимости в таком напряжении? Но как не бояться, подумала Шиада, когда память так щедро подсовывает картины прошлого, в которых женщины, завершившие жизненный путь, избирали участь ведуний — и не справлялись? Женщина припала спиной к одной из лиственниц. Ну же, священное древо, поделись спокойствием и бесстрашием, об отсутствии которого Шиада никогда не сможет сказать Нелле Сирин…

* * *

Прошли часы, прежде чем Шиада, поднявшись с земли, где сидела, припав спиной к дереву, смогла относительно спокойно посмотреть вперед, перестав задыхаться от ужаса воспоминаний. Здесь, в глубине чащи, вдалеке от всех остальных жриц и друидов, женщина могла быть откровенной перед собой, признавая собственный страх.

Она с трудом сглотнула ком в горле, и сделала осторожный шаг, уже здесь, в поросшей деревьями и мхом чаще, ощущая, как затягивает вглубь ноги, хотя до этого было еще далеко и пока что единственное, что затягивало ее — все более густое и непроходимое сплетение хвощей, бурьяна, хвои и листвы, и болотного подбела высотой в половину человеческого роста.

Повеление таково, мысленно приободрила себя жрица. И чтобы ни случилось, она выполнит его. В конце концов, она ведь, если верить Нелле, смогла распознать природу жреческих сил.

Наконец, сквозь чащу начал доноситься приглушенный свет с заболоченного пустыря, в который на нет сходила марь храма Нанданы. Выбравшись к нему, Шиада неожиданно распрямилась и выдохнула. Вот оно — место начала ее испытания.

Торфяные кочки вырастали из грунтовых глубин повсюду, и повсюду зарастали морошкой и осокой. Кругловатые и сплюснутые, как морские камни, плоды подбела постепенно сменялись стеблями столь же высокого и зеленого, но не в пример более горького, вяжущего аира. А чем дальше видели глаза, тем настойчивей мочажины между кочками превращались в раскидистую топь, непроходимую ни с какой из сторон.

Бессчетные тысячи жриц разлагались на дне этих трясин.

* * *

Шиада замерла, обводя глазами топь. Мало, кто знал, где у нее конец.

Жрица прикрыла глаза, выискивая в глубине сердца то самое чувство, которое помогало ей проходить мимо Часовых на озере, и, когда удалось, накинула теневой плащ сокрытия. Незримая, неслышимая, она осторожно шагнула на край трясины.

И тут же мягкая приливная волна обхватила ногу по самые бедра.

Одернув ногу, как было возможно быстро, Шиада отбежала на несколько шагов. Сердце колотилось как безумное. Но если не так, то как?

Разве тайна Завесы не в том, чтобы переместить ее из мира, где она находится сейчас, в какой-то еще? Не в том, чтобы перемещать предметы между мирами?

Шиада схватилась за грудь и, отбежав до границ мари, снова припала спиной — на этот раз к сосне.

Нужно просто подумать, говорила себе жрица. Просто подумать…

* * *

Солнце склонилось за горизонт.

Все, что смогла распознать Шиада — что, будучи в Этане, надевая плащ сокрытия, она оказывается в том измерении, где находится Ангорат. Но что, если, находясь на Ангорате, чародейство плаща переносит ее куда-то еще? В тех, других мирах, Шиада не была никогда и не может знать, что там. А если плащ переносит ее назад, в Этан, то здесь, в этом месте, в Этане вовсю плещется Летнее море. И то, что она провалилась по бедро, а не пошла ко дну вся, как утопленница — просто чудо.

Жрица перебирала в памяти все знания и заклинания, которые освоила на священном острове за все годы преклонения перед Той-что-Дает-Жизнь, перед охранительницей Пруда и Дуба и Охранителями Тайи. Жрица вспоминала последний разговор с мужем: именно в тот момент ей впервые открылась тайна Завесы, и, пожалуй, именно там можно было бы поискать разгадку испытания.

Но на ум не приходило ничего. Она не знала, в какой из миров может попасть, чтобы найти там твердую почву, путь, который проведет через топь. Возможно ли, что на срезе всех миров в этой точке пространства нет тверди?

Шиада усмехнулась вслух: усталость играла злую шутку, превращая и без того никчемные мысли в совсем бредовые.

Октябрьская ночь была холодна, и вымоченная в невидимой морской воде нога стремительно стыла. Если в скором времени она не доберется к огню, может кончится очень плохо.

И все-таки, если она не может уйти из этого мира, выхода и стоит искать здесь. Кажется, Шиада сызмальства знала, что исчезнуть полностью невозможно. А значит, даже если тебя не видит никто, ты имеешь тело, разум, голос, вес. И только Праматерь-Иллана и Праматерь-Нандана в одном лице на своей широкой груди может нести тебя.

Шиада замерла посреди оборванного вдоха.

В этом был ответ.

В земной тверди, способной нести человека.

Но где взять ее? И как посметь взять ее? Если дождь или пламя, человеческий разум или туман можно протащить через Завесу, то как пронести саму твердь? Если дождь, изъятый где-то еще, мог спасти кого-то от засухи, то что случится, если изъять из-под ног человеческих землю?

Если б такое было возможно.

Да и надеяться стать жабой, чтобы перебраться вплавь, как они, тоже абсурдно: человеческая душа — это человеческая душа, и никакой Завесой этого не сменить.

* * *

Луна поднималась высоко.

Шиада старалась не поддаваться отчаянию, но остуженная, дрожащая нога не давала покоя. Пальцев женщина уже не чувствовала, и всякие мысли о безысходности настойчиво бились в голову.

О том, что ей больше не встретить жрецов. О том, что больше ей не увидеть Агравейна и, запретное, сладкое, давно загнанное вглубь души чаяние насладиться его объятиями, отныне точно не осуществиться никогда. Теперь, на пороге кончины, в этом постыдном и прекрасном желании принадлежать герою из легенд можно было признаться самой себе — и Хозяйке Ночи. Что ж, по крайней мере, об этом еще можно помечтать напоследок. Жаль только, не удалось найти Бансабиру Яввуз и поблагодарить Артмаэля за посох. И еще — приготовить для него помазание для Наина Моргот…

Шиада, утомленная, прикрыла глаза.

И вдруг вздрогнула, пронзенная открытием.

Наина Моргот.

Каждому мужчине на острове, как и в других обстоятельствах каждой девочке (но только из храма Шиады), в Наина Моргот полагается помазание из сосновой смолы и можжевельника, клятва перед Праматерью и символ их готовности защищать веру Древнего народа до последней крови.

Шиада подскочила. Каким бы ни был успех затеи, другой у нее все равно нет.

Закатав подол платья и заткнув край за широкий кожаный пояс, жрица подошла к краю топи и разулась. Негоже по священным местам стучать подметками.

Если даже ей не удастся перевернуть болото с ног на голову, если даже не получится поднять из глубины трясин каменистое дно, то там ведь есть руда. Недаром ножи для Наина Моргот, о котором столько говорила сегодня Нелла, делают из руды этих пород. Мать Сумерек велит рождаться в крови и умирать в крови, если эта кровь помогает спасти верных Праматери и Богам, рожденным Ею без отца.

Шиада нашла глубоко в сердце свое слово Силы и, вздохнув, сделала шаг.

Под самой ступней расползлось темное пятно каменистого дна, перечерченного рыжими, как ее волосы, прожилками окисленного болотного железа.

Шиада с трепетом перевела дух, стараясь не сбиться с настроя и не упустить трансовое состояние колдовства, и сделала следующий шаг.

Все верно.

За владычеством Нанданы всегда наступает возрождение Тинар. За тьмой всегда приходит Свет. Богиня рожает Бога, а Бог помогает плодоносить Богине. И в час сумерек все всегда преображается, становясь не тем, чем кажется. По другую сторону от земли всегда есть влага, по другую стороны от воды — почва. По обратную сторону тверди найдешь небо, по обратную сторону Небес снова начнется твердь. По обратную сторону всегда и есть обратное. В этом суть Круга.

В этом суть разворота со дна болот.

Троп Нанданы не существует. Их создают.

* * *

Не будь Шиада жрицей, она утратила бы счет времени. Впрочем, она и утратила счет, но чувство времени не подводило хозяйку никогда.

Наступил холодно-серый предрассветный час, когда вдалеке трясины показался огонек. Удерживая собственные эмоции от всплеска, Шиада настойчиво продолжала идти. Покуда раскидывалась ее сила, следы в форме вздзернутых на поверхность глубинных твердых пород, еще виднелись. Но там, где жрица прошла давно, снова стояла непролазная устрашающая топь.

Огонек становился все ближе, и постепенно Шиада смогла различить вдалеке очертания грота. Такой грот можно было бы найти в утесе посреди моря, но вряд ли среди заболоченных низинных лугов. Шиада пошла увереннее, стараясь не терять концентрации на собственных шагах.

В нескольких метрах от входа в грот Шиада, сделав очередной шаг, вдруг почувствовала, как земля вытолкнула ее, не отозвавшись на чародейство, и жрица поняла, что дальше может ступать, не колдуя. Болото осталось позади.

В гроте, стоило зайти, в нос ударил настойчивый запах сосновой смолы, явно разогретой, как если бы…

Оглядевшись, Шиада вдруг поняла, что не ошиблась: как если бы она оказалась в одной из ремесленных Ангората с их особенными жаровнями, выделанными в каменных плитах столов и скамей. Жрица прошла вглубь, осматриваясь дальше, и вдруг увидела, как юная рыжевласая красавица готовит помазание для Наина Моргот, замешивая смолу с медом и ядом гадюк.

Это была она. Сама Шиада, пять лет назад, в день их первой прогулки с главой храма Матери Воздаяния. На скамье в тот день сидел сам Артмаэль: с заплетенными на ангоратский манер волосами со лба и с понятной ей теперь тоской в глазах. Шиада вспомнила тот день отчетливо, до мелочей, хотя, казалось, давно забыла его. Когда она расставит чаши на жаровни, Артмаэль поднимется, подойдет близко-близко и склонится для поцелуя. А потом замрет в середине и отступит, уверенный, что поступает правильно.

Жрица положила руку на грудь и перевела дух. Прежде такого не бывало никогда: одно дело увидеть прошлое или будущее, но совсем другое — в него попасть.

Вдруг вдали ремесленной появилась темная фигура в плаще и с посохом. Человек стремительно приближался и в нескольких шагах от Шиады мягко повел ладонью, будто по безмятежной поверхности озера в штиль.

И краски картины перед ними расплылись. Исчезла ремесленная, исчезла семнадцатилетняя Шиада и Артмаэль. Вокруг оказались высокие своды пещеры, обглоданные временем почти до гладкости камня. Вдалеке, за фигурой вышедшего к ней с посохом человека, сидела, не шевелясь, у очага незнакомая Шиаде женщина. И что-то в ее фигуре подсказывало, что она не совсем человек.

— Где я? — спросила Шиада подошедшего чародея. Сейчас, когда он стоял вблизи, не было сомнений, что это мужчина.

— Там, где хотела быть перед тем, как ступила в топь. В ремесленной, где в последний раз готовила помазание для Наина Моргот. Ты ведь сожалела, что не удалось сделать этого снова? — спросил мужчина знакомым голосом.

Шиада, не справляясь с голосом, кивнула, все еще недоверчиво осматриваясь.

— Поэтому я пришел сюда сам, чтобы сказать, что еще будет время, — мужчина снял капюшон и мантию и протянул Шиаде посох, который теперь она знала хорошо.

— Артмаэль, — выдохнула жрица, не веря глазам. — Как ты оказался здесь? И где, здесь?

— Там, куда ты шла, Шиада, — улыбнулся друид. Его каштановые волосы совсем не поблекли за минувший срок, а плечи были также прямы и упрямо развернуты. Зеленые, как чешуя змеедев, глаза смотрели, как и в том воспоминании, мягко и с тоской.

— Кто эта женщина? — Шиада взглядом указала за спину Артмаэля.

— Возьми, — настоял мужчина, чтобы жрица приняла посох. Шиада протянула руку, и на мгновение друид положил вторую руку поверх женских пальцев. Шиада почувствовала себя до жуткого неловко под его прямым, убаюкивающим, как нежный змеиный шепот, взглядом.

— Спасибо, — но взгляд отвести не посмела. Голос дрогнул от этой встречи. — Спасибо, что сделал его, — поблагодарила жрица, совладав с собой.

— Во славу великой Матери Сумерек, — шепнул друид и отпустил ладонь Шиады. Он развернулся спиной и раскинул руки, будто показывая пространство пещеры.

— Это и есть святая святых храма Нанданы.

— Но… я не понимаю, где те женщины, которые приходили сюда, чтобы служить Нандане?

— Кто-то в храме, а кто-то там, где можно постичь много больше.

— Где это?

Артмаэль не дал прямого ответа. Он обернулся:

— Если ты здесь, значит, знаешь, что такое междумирье. То самое, в котором прячешься, когда надеваешь покров тени, и через которое ты подняла дно трясины, чтобы пройти через топь. То самое, благодаря которому в Ангорат можно попасть из любого места, а не только из проема в Летнем море.

Шиада кивнула: да, это она постигла.

— Междумирье — место, где все жрецы оказываются тысячи раз, пытаясь увидеть будущее или прошлое, или то, что происходит сейчас, но далеко. Междумирье — место, где единственный способ общаться с другими людьми — это думать, и чтобы ты ни подумала, оно осуществиться немедленно. И междумирье — это Тропы Духов, или Дороги Нанданы — незримые пути, которыми среди обычных людей перемещаются только мертвые, уходя от живых к другим мертвым.

— То есть?.. — не уловила жрица. Артмаэль улыбнулся и приблизился.

— Пойдем, — Артмаэль протянул руку, и Шиада, поглядев на нее лишь долю секунды, вложила свою.

Артмаэль провел Шиаду к женщине у очага, которая так и сидела, не шевелясь.

— Это глава храма Нанданы — Нилиана Сирин.

Шиада перевела взгляд на друида.

— Что? Но…

— Она же давно умерла? — тут же спросил друид, предвосхищая возражение. — Верно. Нилиана, мать Неллы, Нироха, и Мэррит, твоей матери, бывшая Первая среди жриц, удалилась в святая святых, передав кольцо священного змея старшей из дочерей, чтобы вести за собой ведуний Старицы. А потом скончалась здесь. Вдохни глубже, Шиада, — попросил Артмаэль.

Шиада набрала полные легкие, и воздух показался ей, как после грозы, только в тысячу крат легче.

— Чувствуешь?

Шиада прислушалась к себе и кивнула.

— Время не существует здесь. Это место и есть тот самый предрассветный час, когда все уже случилось, но возрождение Тинар еще не настало. Час, когда владычество Нанданы стирает все грани и пределы, растворяет пространство.

Шиада застыла, опуская голову и с усилиями восстанавливая сбивающееся дыхание.

— Мне трудно, — честно призналась она Артмаэлю, подняв на друида черные, поистине бездонные в полумраке грота глаза. Друид ощутил, как крепко вцепилась в его руку женщина, и с пониманием остановился тоже.

Обернулся в полный рост, прижал к себе и поцеловал в волосы, ощущая, как сердце в женской груди приходит к спокойствию.

Она давно уже не девочка, но рядом с ним может быть снова обычной, еще только начинающей жрицей, какой и была когда-то в храме Воздаяния. И даже став Второй из жриц, Шиада могла быть такой рядом с Артмаэлем. Он сам ей это позволил тогда, в чаще.

Шиада вздернула голову, уставившись на друида:

— Я только что видела наш разговор в лесу. В ту первую прогулку. Как ты это сделал? — черные глаза забегали, выискивая в лице друида хоть какой-то ответ.

Артмаэль улыбнулся, коснулся лица жрицы тыльной стороной ладони и с теплотой в голосе сказал:

— Ты научишься этому быстро. Пойдем дальше, — он снова подал руку, и Шиада также вложила свою, следуя за друидом.

— Нилиана, как дух, — продолжил Артмаэль, — могла бы путешествовать Тропами Духов, но может и не делать этого, ибо находится там, где оказываются все духи, отделенные от тел. Это место управляется единственно силой сознания тех, кто приходит сюда. Нилиана выбрала своим жребием беречь род Сирин после смерти и более не возвращаться в Круги рождения.

Шиада кивнула.

— Почему ты здесь? — внезапно спросила жрица.

— Потому что я хотел быть здесь, и храмовница позволила быть твоим провожатым в этом месте.

— Провожатым? — тупо переспросила жрица, не сводя глаз с друида.

— Если на Ангорат можно попасть из любой точки Этана, то и из Ангората можно попасть в любую точку Этана. Сюда будут приходить те немногие, кто еще принадлежит этому месту из числа живых, и будут снова уходить. Десять дней они будут приносить тебе еду и воду, но потом тебе придется научиться находить их самой.

Шиада, дрожа, сглотнула.

— Не бойся. Я останусь с тобой на этот срок, Вторая среди жриц, — он встал к Шиаде совсем близко и ладонью приподнял женское лицо — прекраснейшее из тех, что когда-либо создавались Праматерью. Друид улыбнулся одними глазами и снова, сбоку от себя, повел в воздухе рукой, будто приоткрывая Завесу между мирами.

Повинуясь его ладони воздух в гроте захрустел и, содрогнув землю под ногами, до каменных сводов вверх поднялось мерцающее, полупрозрачное отражающее зеркало — точно такое, которое висело меж копий Часовых и скрывало дорогу между мирами.

Дорогу Нанданы.

* * *

Гор не задерживался нигде и по возвращению в Аттар сразу велел доложить царю о себе. Наскоро отчитался о состоянии дел в Ваамаре, о благополучии Ахиль, а потом о новой своей затее.

Алай глядел на Гора с изумленным лицом и даже, вопреки привычке, перестал прокручивать вокруг запястий массивные браслеты.

— Я не стану уточнять, — осторожно начал Стальной царь, дослушав план Тиглата, — считаешь ли ты, что уже подходящее время. Я даже не стану спрашивать, насколько мы сможем положиться на Яс, если Джайя родит девочку. Но я все же спрошу: у тебя и там есть какие-то связи?

— К сожалению, мой царь. — отозвался Гор на удивление легко. — Пара стражников, торговцев и шлюх — не то, что сгодилось бы вам для этого замысла. Но связи, — Гор предупредил готовый сорваться с уст Алая вопрос, — не всегда нужны в том объеме, который вам кажется необходимым. Отношения Храма Даг и этих кочевников несколько особенные, и даже если они не помнят меня самого, что, поверьте, многим выходцам из Храма Даг только сделало бы честь, многим известно мое имя. А этого, поверьте, достаточно.

Алай поглядел на Гора по-настоящему пронзительно, до глубины тиглатовой сущности, и, кажется впервые испугался. Гор эти моменты ловил инстинктивно, как самый многоопытный хищник из всех.

— Ну вот только давайте без этого.

— Что? — не понял царь. Гор никак не отозвался, и тогда Алай просил сам. — Я все гляжу на вас, Змей, и пытаюсь понять, что же вами движет? Почему вы служите мне?

— Я уже отвечал вам на этот вопрос, — Змей напрягся.

— И тем не менее, разве ничего не изменилось с тех пор?

— И уже говорил, что далеко не поклонник откровенных разговоров.

— Змей…

— Мой царь, — одернул Тиглат. — Я не люблю тех, кто сомневается и тех, кто дрожит. Я выбрал государя, способного признать собственные несовершенства и склонного прислушиваться к тем, кто понимает в некоторых делах больше, чем он, чтобы сыграть в игру, до которой бы не дотянулся никогда в одиночку или имея другого сюзерена.

Стальной царь кивнул, ощущая, как неприятно задел человека, послужившего ему лучше большинства его подданных вместе взятых.

— Я прошу вас, ваше величество, не поднимать этих тем. Если однажды я захочу вас предать, поверьте, вы узнаете столь же неожиданно, как и о том, что я захотел к вам примкнуть. И никакие заблаговременные разговоры здесь не помогут.

— Не думал, что тебя можно оскорбить, — Алай был удивлен. — Ты всегда казался мне бесстрастнее даже меня самого, несмотря на куда большую пылкость натуры.

Уточнять, что пребывает в раздражении еще от разбирательств с Ахиль и что измотан бесконечными размышлениями от встречи со жрицей религии, которую в Орсе почитают самой клятой ересью, Гор не стал. Но отчетливо понимал, что чем скорее он вернется в русло бесконечной ответственной работы, тем проще будет жить и ему, и окружающим.

Жажда деятельности всерьез обуяла мужчину, и сейчас Алай впервые видел Змея, как на иголках.

Что ж, раз так, стоило уважить столь преданного сторонника.

— Когда ты готов отправиться?

— Сегодня, если с моей дочерью все хорошо.

— Отлично. Я назначил новых управляющих замком, можешь отдать им любые распоряжения относительно Намарны.

Змей коротко кивнул и размашисто зашагал к выходу.

— Змей, — окликнул Стальной царь подданного. Тот замер, но не обернулся. — Я полагаюсь на тебя. Не забывай о высоте ставки.

Гор демонстративно усмехнулся и, также не удостоив царя взглядом, покинул его кабинет.

* * *

Убийство наследного принца и исчезновение Инны сотрясло весь Иландар. Как ни пытались Страбоны скрыть правду, она просочилась за стены королевского замка, и вскоре со скоростью пожара объяла всю страну.

В гибели детей Тройда и Виллины староверы нашли непреложный завет Праматери отомстить тем, кто пытается навязать им свою волю, кто лишен перед Небесами и Землей всего святого, покушаясь на жизнь ребенка, кто поклоняется распятому Богу единственно из желания распинать других. Повторный и скоропостижный брак Тройда с Лоре Ладомар лишь подливал масла в огонь. Король Нирох, Нирох-Предатель, собственноручно и целенаправленно разорвал союз с Архоном, повергнув страну в пучину хаоса. Если бы он только смог предотвратить убийство принцессы, если бы смог уследить за напастями в собственном доме…

Христиане, напротив, восприняли убийство Норана и предположительную погибель Инны, как благоволящий знак Небес. Наконец-то, правящая семья целиком обратилась к истинной вере. Наконец, королеве Гвендиор удалось убедить мужа принять свет Христа и отказать от приюта идолопоклоннику Гленну, бастарду Тиранту, и подобным жестом — убийством внуков — освободить место в престолонаследии для законных христианских потомков.

Во всех углах Иландара среди христиан пели хвалу благочестивой королеве Гвен.

Во всех углах Иландара проклинали безумного Короля-Предателя.

Обоюдная ненависть староверов и христиан достигла невиданного размаха. По всем углам королевства с особым остервенением убивали, насиловали, мучали. Многие приверженцы старой веры, имевшие родственников среди друидов и жриц, безрезультатно просили убежища на Ангорате. И все же горе близких мало кого оставляло равнодушными: некоторые старшие и младшие жрицы и жрецы тайком пробирались за пределы острова и ввязывались в иландарские распри, скрывая убежища староверов от озлобленных христианских фермеров и вооруженных вездесущих солдат короля и королевы.

Ободренные помощью жрецов, староверы воспряли духом и предприняли массовую, охватившую всю страну, партизанскую контратаку. Схватки ожесточались. Ад, которого так страшились христиане, неожиданно настал на земле. И из самых глухих уголков страны, не защищенный никем и ничем христианский люд, сокрушительным потоком хлынул в Кольдерт.

В воротах крепости стало не протолкнуться. В случае любой осады город с таким перенаселением не продержался бы и недели. Грызля и склоки за место во дворе, на конюшне, в хлевах, свинарнях — где угодно — шли повсюду. Стражники больше не пытались никого успокаивать, особо буйных тут же выставляли за ворота, которые все равно со временем пришлось наглухо запереть. Но и тогда начальники замковой стражи всерьез опасались, что королевский замок Кольдерта, как муравьи — яблоко, возьмут штурмом не язычники, а беженцы.

От разбоя прятались все.

Милосердие Христово требовало размещать страждущих и подавать нуждающимся, и дабы не идти вразрез с учением, королева Гвен, победоносный символ христианского движения, распорядилась размещать бездомных в монастырях по всей стране. Монастырские стены в очень скором времени начали ломиться тоже, а потом, на юге, рухнули вовсе, когда близ укреплений гуданского монастыря раздался первый залп архонской артиллерии.

* * *

Лагерь армии расположился плотными рядами на землях гуданского графства, опустошая пашни и склады при гуданском монастыре. Агравейн не сдерживал людей и позволял им делать, что вздумается. Гнев Молодого короля совпадал со всеобщим желаниям разбоя и разгулом ярости в рядах.

Когда к воинству Тандарионов присоединился Сайдр, Гленн дал ясно понять, что намерен покинуть армию и двинуться не куда-нибудь, а вглубь страны.

— Страны, которая обещала баснословные деньги за твою голову, — напомнил Агравейн.

Гленн был упрям.

— Я полагаю, что Тирант в дни такой сумятицы больше других при деле с его-то силищей. Но я все-таки попробую вытащить его. К тому же, я едва ли годен в серьезные бойцы на передовой.

Агравейн посоветовал друиду не скромничать.

— Я видел тебя в деле, Гленн.

Друид дослушивать не стал.

— Ты рожден для великих совершений, Железная Грива, а для меня размах серьезных битв недоступен. Но, — друид обвел остальных серьезными глазами, — я мог бы взять на себя несколько партизанских вылазок и любой сложности диверсию.

Удгар вскинул брови.

— Человек двадцать было бы отличным подспорьем, — добавил Гленн. — Для начала.

— Но этого слишком мало, — заметил Сайдр.

— Для диверсии больше и не надо, — опытным тоном заявил Агравейн, задумчиво потирая подбородок. — В случае успеха, Гленн сможет набрать еще людей среди иландарцев.

— Думаю, если дать староверам Нироха понять, что им ничего не грозит, и мы идем только по головы убийц принцессы Виллины, это поможет привлечь людей, — рассудил Удгар.

— Хорошо, — Гленн деловито кивнул, сложив на груди руки. — Сделаю, что смогу.

— Тогда и я тоже, — обмолвился Старый король. Агравейн взглянул с интересом. — Даже притом, что сейчас успех на нашей стороне, чем более устрашающими мы будем, тем скорее Нирох капитулирует, а, значит, тем больше староверов удастся спасти.

— Что ты задумал? — спросил сын напрямую.

— Иландар еще со времен свержения династии Хроггов имел сложные отношения с племенами из Ургатской степи. А у нас как раз завалялось несколько альянсов с ними.

— Думаешь, они отзовутся? — спросил Агравейн, нахмурившись.

— В них больше чести, чем в Нирохе Страбоне, убивающем детей. К тому же речь идет не о том, чтобы биться за мою дочь, хотя этого повода уже достаточно, чтобы поднять на поверхность все дружественные соглашения. Политика Иландара это угроза всем религиям, кроме христианства, дерзновение отнять у людей богов и веру, которую они унаследовали от предков.

Агравейн с полным недоумением вытаращился на отца: это-то как раз доказать сложнее.

— Ты хочешь использовать смерть Нора…

Сайдр его демонстративно перебил:

— Вестника Богов и Верховного друида Таланара знали и уважали многие в Этане. То, что теперь верховный друид — я, доказывает опасность Иландара для иноверцев.

— Думаешь, причина убедительна?

— Убита половина правящей семьи Тандарион и Вестник Богов, а ты спрашиваешь, убедительная ли это причина, — Удгар взмахнул руками. — Я не могу состязаться с собственным сыном в военных вопросах, это так. Но вот дипломатию, Агравейн, оставь мне.

Железногривый усмехнулся:

— С радостью. Да, отец, — Агравейн привлек внимание Старого короля, сделав необъяснимый жест рукой, — я написал Тале.

Удгар кивнул:

— Хорошо, твоя сестра сможет позаботиться об Инне до нашего возвращения.

* * *

В ночь того дня Агравейн зашел в шатер Гленна.

— Если уж ты едешь на север, — начал король сразу, — есть еще одно дело.

— Мой король? — отозвался Гленн.

— У Архона есть дружественные договоры не только с саддарами в степи, но и со скахирами на севере. Ты сын Таланара и храмовницы, Гленн, — добавил Агравейн и вдруг затих, будто впервые осознав, сколь велика его просьба.

— Сделаю, что смогу, — повторил дневные слова жрец и положил широкую ладонь на плечо необъятного и непреклонного, как утесы, на которых гнездятся кондоры Ангората, Молодого короля. Тот поглядел на друида золотисто-янтарными глазами, и Гленн вздрогнул, вдруг ощутив, сколь велика могучая архонская ненависть.

* * *

С рассветом другого дня, обговорив шаги, которые следует предпринять Гленну, чтобы облегчить продвижение архонцев вглубь страны, набросав план поездок короля Удгара, выбрав отряд и назначив охрану, Сайдр, Агравейн, Гленн и Удгар наскоро простились.

Агравейн лишь на мгновение задержал поводья отцовского коня, шепнув: "Пообещай тем из вождей, кто будет неуступчив, западные земли Иландара". Удгар подивился, но не ответил ни согласием, ни отказом.

Оставшись вдвоем, Агравейн и Сайдр переглянулись. Помолчав, друид вздохнул и озвучил то, о чем неистово колотилось сердце Молодого короля:

— Когда я заберу Шиаду, герцогство Лигара можно будет стереть с лица земли.

— Это промысел Праматери, — твердо и убежденно шепнул воин. — Мы обещаны друг другу с того дня, как Праматерь впервые родила Бога и породила все миры.

С таким напором Сайдр спорить не стал, даже если и видел на Дорогах Нанданы нечто совсем иное. Сейчас он мог бы сказать, что Шиада вернулась на Ангорат, но предпочел не лезть в дела этих двух: один был королем, вторая наследовала храмовнице — и без него обойдутся.

— Мой король, — еще один давний друг, Вальдр, подошел к мужчинам со спины. — Пришли вести от разведчиков. Надо как можно скорее обговорить дальнейшие действия и раздать указания. Затягивать с экспансией нельзя.

Агравейн усмехнулся. Когда в последний раз они собирались вчетвером: он, Лот, Вальдр и Астальд, дорогой друг и брат, именно эти слова Железная Грива сказал остальным, заявив, что смерть его сестры не останется без отмщения.

Затягивать с экспансией нельзя.

* * *

Сарват примерялся с ролью вестника так и эдак, и едва ли мог даже сообразить, как именно ему, царю, следует реагировать на происходящее. Алай отстранил старшего сына от наследования, изгнав оскопленным в монастырь на востоке страны, и объявил наследником маленького Амана. В обход Таммуза, прикидывал Сарват. К добру или к худу? Следовало ли поддержать возможные притязания зятя на трон Орса и сделать его царем вражеской державы? Ну, должен же быть хоть какой-то толк от их брака с Майей.

Сарват не находил места. Сейчас бы ему всерьез пригодился хороший совет. Но где его взять? Сафира — всемудрый дипломат, но ее интересы в области жречества все равно дают о себе знать, а, значит, считать ее мнение беспристрастным, глупо. Данат с того дня, как застал Майю в пикантной ситуации вовсе в штыки воспринимает любые разговоры о ней или Таммузе. Разумеется, внешне он старается поддерживать безразличный деловой тон, но случившееся настолько стало для старого генерала личным оскорблением от правящей семьи, что единственный глаз командующего регулярно заходится тиком. Давние приятели, с которыми Сарват возрос сызмала и воевал, кузены и кузины — все они были слишком далеки, никому в жизни не примерить его опасения и его ношу. Им не объяснить, не рассказать…

В эти дни Сарват Колченогий впервые всем сердцем пожалел об отсутствии душевного друга — и впервые всерьез подумал о женитьбе.

Треклятые орсовцы, пленные царевич и царевны, развалили его драгоценную семью: рядом больше нет младшего брата и по-настоящему любимой сестры — ни на кого нельзя положиться, никому больше нельзя довериться. Брак Майи и вовсе стал для Сарвата предательством, и теперь Колченогий царь твердо вознамерился создать другую семью и бросил все силы на поиск невесты из самых достославных родов Адани.

А о проблеме Таммуза как-то на время даже позабыл.

Зато сам Таммуз не забывал о предательстве отца ни на миг. Если прежде его вела одна лишь неукротимая жажда мести за Таниру и Джайю, которых отец продал врагам, за них всех — Далхоров, брошенных Стальным царем в откуп еретикам, то теперь негодование царевича достигло поистине устрашающего предела. Услышав новость от Сарвата, Таммуз не сказал ни слова, но, оказавшись в уединении покоя, дал такой неуправляемый выход ярости, что покраснел от белков глаз до внутренностей собственного позвонка.

Надо что-то делать. Надо хоть как-то изменить ситуацию в свою сторону. И перво-наперво ему нужна армия. А чтобы получить ее, необходимо пустить царю пыль в глаза, убедить в собственной лояльности, и, конечно, выпроводить на тот свет человека, который возглавлял армию сейчас.

Несколько провальных операций в какой-нибудь непредсказуемой компании, и дело в шляпе, прикинул Таммуз. Задача не из простых, но и он вылеплен не из ребра. На свете пока еще есть человек, способный ему помочь. Если он осведомлял его так долго о происходящем в столице Орса Аттаре, то, может, не откажется поучаствовать и теперь.

* * *

Нирох драл на себе волосы не менее нещадно, чем внутренние распри раздирали страну. Он клял, на чем свет стоит, четырех герцогов, неспособных навести порядки в собственных землях, не говоря о том, что все столичные военные ресурсы были направлены на защиту членов королевской семьи, крепости, и окрестностей, в которых беженцам было велено с зари до заката искать съестное. Амбары и склады охранялись денно и нощно и за малейшую попытку пробраться или украсть карали скоро, вырезая всех членов семьи до малышей. Некоторые семьи отчетливо видели в этом избавление от настигшей участи: потерять дом, близких, надежду на будущее и ютиться среди тысяч таких же обездоленных по вине выродков-еретиков.

Поскольку именно герцоги не справлялись с необходимостью спасать население, обвинял Нирох в депеше за депешей, они должны были немедля организовать бесперебойную поставку провианта и свежей воды. Излучина Тарса, писал Нирох, богатейшая провинция Иландара, могла бы прислать и больше, а Ладомары, снимающие по два урожая в год, должны поставить еще и часть армии.

Нирох не хотел ни видеть, ни слышать новости, которые ему приносили со всей страны: что по указу королевы Гвен все монастыри на их землях переполнены, а когда трещат монастыри, следующими лопаются от натуги стены герцогских укреплений; что народу в Иландаре в десятки раз больше, чем тех, кто обложил и занял столицу, и ни одному из герцогов сейчас не до столицы. Хорнтелл занял позицию нейтральную: он не мог открыто поддерживать староверов хотя бы потому, что его сын и наследник Клиам находился в Кольдерте в охране короля, и при малейшем неподчинении отца был бы лишен головы. Но и убивать староверов, к которым когда-то относился сам и которым отдал старшую дочь, тоже не мог. Поэтому Клион выставил на подступах к излучине стражу, переодетую разбойниками, и таким образом создал видимость, будто не один из гонцов короля просто не может пробиться к герцогскому донжону. Все это отлично убеждало, что Хорнтеллу в текущей ситуации отчаянно нужна помощь и самому. Что в прочем, едва ли противоречило истине, ведь его угодья действительно обильно плодоносили, и чтобы мародеры, партизаны, браконьеры и спекулянты не разорили его земли и леса приходилось постоянно усиливать множественные патрули. Хотя благодаря беженцам-староверам нехватки в охранниках пока не возникало.

Лигар делал, что мог. Поговаривали, он даже запер под сто замков свою языческую шлюху-жену, и теперь с особой ревностью преследовал всех староверов. Действительно, всячески поддерживая христиан, озлобившись, Берад был единственным из герцогов, который, как мог, отсылал помощь в столицу, хотя и сам едва справлялся. Отношения брата и сестры в разворачивающихся событиях быстро пошли на лад, и, поникшая и подавленная прежде Гвен, воспряла духом, продолжая вдохновлять христиан на святую борьбу с ересью.

Его двенадцатилетняя невестка Грета Гудан трудилась днем и ночью наравне с обычными кухарками и собирательницами, чтобы внести хоть какую-то лепту в спасение от лап еретиков. Берад едва ли ее замечал, но не мог отделаться от мысли, что брат девчонки, граф Гай Гудан, наверняка был чертовски счастлив сейчас, зная, что хоть кого-то успел отослать из особо опасных территорий вовремя.

Ронелих Стансор, на которого Нирох возлагал особенные надежды, в ответ на запросы короля присылал ответные депеши с не менее отчаянными просьбами о помощи. К нему на север забиралось меньше беженцев из округ, но это и не требовалось. В землях Стансоров люди привыкли терпимо относиться к разноверию еще во времена Рейслоу и Мэррит, и сейчас худо-бедно сплочались против врага более серьезного и опасного: скахиры, выждав удобный момент, начали массовое вторжение в Иландар вдоль всего северного рубежа. Ронелих, Роланд и Растаг, три брата, и с десяток поверенных полководцев метались по всему герцогству, отбивая атаку за атакой, но поспеть всюду было невозможно, а запасы провианта и военных сил стремительно таяли.

От Ладомаров в очень скором времени вовсе перестали поступать какие-либо вести. Нирох отсылал все новые требования помощи, ничего не получая взамен. Только когда в Кольдерт прибыл, наконец, гонец с ответом, Нирох перевел дух: значит, хотя бы пробиться к Ладомарам еще можно.

А пока внучка Тарона Лоре — жена Тройда, на него можно и воздействовать.

Гонец отстегнул седельный мешок и бросил королю в ноги. Нирох прищурился — вот выродок, как задирается, — потом дал знак страже, чтобы вывернули содержимое и, когда те подчинились, едва не исторг всю желчь полупустого желудка.

На давно не скобленных плитах тронного зала Страбонов валялась посеревшая, уже начавшая разлагаться голова Тарона Ладомара, незыблемого утеса на юге, об который в свое время многократно разбивалось море племен из Ургатской степи. Стражник, между тем, рванул сумку по шву и развернув, понял, что держит зеленое полотнище, на котором, встав на дыбы, угрожающе поводят шеями белоснежный, рысак и вороной.

* * *

Урожай был убран по амбарам месяц назад, и наступление зимы только отягощало участь страны, вверенной Нироху предками. Те, кто всем родом не погибал у амбара за воровство, умирал от голода. И хотя королевский замок не был осажден, ситуация превращалась в еще даже более плачевную, чем если бы был.

К началу декабря непреодолимым кольцом беженцы обложили даже окрестности замка. Сейчас, куда ни глянь, в стране творилось одно и то же, еды не было нигде, и люди, озверевшие и безумные, убивали друг друга, чтобы только что-то снять, стащить, укрывшись от холода, и поесть.

К наступлению холодов уже есть человечину не угнетало никого.

ГЛАВА 7

Астахирский хребет изогнулся вдоль далеких северных рубежей Пурпурного танаара, как могучий дракон древности, вспарывая небо шипами белоснежных вершин. На крайнем северо-западе Яса дракон переговаривался с грохочущим, как молот судьбы, Ласковым морем, отверзая пасть высоких укреплений из черного камня. На крайнем северо-востоке Яса Северное море било дракону в роговины хвоста — и рассыпалось от ударов об него миллионами ледяных обжигающих искр.

Астахирский хребет был живым обликом божественного величия. Он был недостижим, не знал ни пощады, ни милосердия, был равно суров летом и зимой, не давал и намека на возможность договориться с ним или сторговаться — как всякий истинный Бог.

Все ясовцы знали, что Загробные Залы Нанданы лежат далеко на севере. Сова видит в ночи и делает скрытое явным, и это — Глаза Нанданы. Конь несется за душой умершего быстрее света по узкой дороге сквозь жестокие ветры, и это — Крылья Нанданы. Волк указывает дорогу по ту сторону жизни и охраняет Врата Возрождения, и это — Страж Нанданы.

Так верил весь Яс, но только на севере знали наверняка: у Хозяйки Ночи есть еще один священный зверь, воплощающий силу Матери Мудрости — великий Снежный Змей Астахир, чей грозный рык заставляет лавинами сходить снег и держит в узде демонов ночи. И это — Голос Нанданы.

* * *

Девятнадцатый день рождения Бану прошел торжественно и шумно — с подарками от родичей, подчиненных, союзников и танов, заинтересованных в ее руке. И как только праздничный день минул, Бансабира велела собираться в дорогу — Лигдаму, Гистаспу и первой десятке охраны, которую когда-то выбрала сама. Правда вместо Раду, который остался за старшего с остальными, женщина взяла с собой Шухрана.

Пробираясь сначала к крепости, пожалованной некогда Бугуту, а потом и дальше, Бану ощущала безграничную радость всем сердцем. Почему-то именно так, именно с этими людьми и в подобном месте, она чувствовала себя дома в кругу семьи. Так, будто не сугробы лежали вокруг и не заросшие щетиной северяне стояли за спиной, а укутанные пледами мать и отец сидели рядом, позволяя Бану припасть головой к коленям.

Бугут принял делегацию со всем теплом, какое было только возможно в этих краях в середине декабря. Бансабира бросила затею поселиться в отдельном доме в окрестностях замка и расположилась под кровом подчиненного, но настояла — ей нужно взобраться на одну из вершин. Ей нужно подняться туда, где воздух чище всего, а ветры беспощаднее, чем где бы то ни было.

* * *

Гора красовалась, выставляя напоказ роскошные меха снегов.

Гора была высокомерна, упираясь в небеса блестящей короной чистоты.

Гора призывала смотреть на нее — и бросала вызов осмелиться оседлать великого Змея.

Когда Бансабира неотвратимо и неуклонно взобралась на вершину одного из утесов на этой горе, стало ясно, о чем прежде говорил Ном-Корабел.

Здесь не было никакой поэзии. От холода коченели руки и ноги. Безудержный ледяной ветер обдирал щеки и выстуживал до хрипоты голос. Глаза стекленели, а легкие жгло от морозного воздуха.

И только до слуха по-прежнему доносился скрипучий скрежет снега под сапогами.

Укутанная поверх теплых одежд в плащ из цельной шкуры белого медведя, Бансабира стояла на вершине и смотрела в воющую даль, одинаково белую и безразличную на многие мили. Тропы, хвойные леса, озера — все было занесено снегом вплотную, и мало какие очертания угадывались под панцирем Снежного Дракона. Только другие вершины вокруг иногда блестели до того нещадно, что, преломляя солнечный свет, приобретали даже не оранжевый или красный, а лиловый оттенок.

Вот почему ее владения называют Пурпурным танааром.

Никогда прежде ей не приходило в голову подобное откровение. Да и откуда, если в такой близи в сознательном возрасте она видела Астахир впервые?

По легенде Астахир действительно был дракон, и там, далеко на западе, где у змея голова, в давние времена часто слышали грохот и рев, видели, как из беспощадной пасти вырывается жидкий огонь. Он заливал все вокруг и застывал под жгучими северными ветрами. Бансабира могла разглядеть даже отсюда, как в той стороне еще собирался густой дым, вырывавшийся из ноздрей стародавнего чудовища.

На белоснежных боках Астахира чернели пятна безродных скал. Словно бы дракон пошевелился во сне, и припорошивший его снег немного спал, оголяя чешуйки панциря. Местами, чуть ближе к ней, застывшей на высоком утесе где-то в восточной половине хребта, рокоча, будто духи гор, били водопады подтаявших ледников. Они уходили по обе стороны круч — на север и на юг — нестынущими быстринами, срывались в долы и разветвлялись там, как голубые вены под самой тонкой белой кожей.

Бансабира закрыла глаза и сглотнула. Облизала губы совсем непроизвольно — и тут же ощутила, как их сковала ледяная корка. Вдохнула, прислушиваясь, и почуяла дремлющую силу севера. Она спала где-то глубоко внутри, под ногами, перетекая огнем, который однажды снова вырвется из могучей пасти, и была готова однажды высвободиться и захватить весь мир. Снежный змей жил, и не был известен никому уготованный час его пробуждения.

Сопровождавшие, включая Бугута и несколько человек из его крепости, остановились от госпожи чуть поодаль. Никто не говорил.

Бану стояла прямо. Она была высокомерна, как самый сияющий ледник среди шипов Снежного Змея. Она призывала служить ей — верой и правдой, как только можно служить человеку, оседлавшему Дракона Нанданы. Она была, как гора — и больше ни в чем не сомневалась.

* * *

Не ведая никаких причин, Гистасп глядел на Бансабиру и понимал, что гордится. Чем или кем, за что или за кого — затруднялся ответить. Понимал только, что чувство гордости заполняет его целиком.

* * *

Бану гостила у Бугута, покуда Праматерь не родила Акаба в черные дни солнцестояния, и вернулась в фамильный чертог уже на исходе декабря. Только оказавшись за письменным столом кабинета, молодая танша позвала Гистаспа говорить о делах.

— Кто бы мог подумать, что такое путешествие пойдет вам на пользу. Вы похорошели, — заявил тот, располагаясь.

Бансабира реагировала удивительно спокойно:

— Ты тоже. Есть какие-нибудь новости о происшествиях в наше отсутствие?

— Нет, — спокойно солгал Гистасп. Рассказывать о мешке перебитых птиц, обнаруженном на кровати по возвращению, генерал не счел нужным. Как и о записке, затерявшейся среди тушек.

"Не приближайся к моей сестре" — гласила надпись, прочитав которую Гистасп озадачился всерьез. Со сколькими важными сестрами он имел дело с момента возвращения из похода? Бансабира, Ниильтах, Иттая — всего трое.

Остерегаться быть подле сестры, если бы разговор шел о тану Яввуз, мог требовать, разве что Адар, и то — по наущению отстраненного Отана. Ибо все происходящее напоминает больше всего детское мелкое пакостничество, но никак не серьезный настрой взрослого человека с намеченной целью. А уж если исходить из того, что выходки недоброжелателя настигают Гистаспа исключительно в стенах чертога, то вовсе выходит, что негодник живет здесь и особо часто за стенами не показывается.

С другой стороны, размышлял Гистасп, пока шел к Бансабире, его неприятности начались с того момента, как танша наказала ему тренировать дочерей Тахбира, и, если вспомнить, какими злющими глазами смотрел на него Тал на собрании, когда отстраняли Отана, версия не кажется такой уж бессмысленной. Вероятнее всего, дело именно в Иттае, решил генерал. Она… если предположить, что она стала проявлять к нему, Гистаспу, интерес, все становится на свои места. Неважно, чем происходящее было на самом деле (вполне возможно, девчонке и впрямь требовались его советы), Тал мог воспринять события в лирическом ключе. Особенно, если каким-нибудь случаем видел ту сцену на тренировочной площадке. Вдруг, приметив таншу с Валом, Гистасп настолько растерялся, что не заметил еще парочки зрителей?

Словом, пока эта версия была наиболее правдоподобной, но без доказательств Гистасп не торопился озвучивать подозрения. Один раз бездоказательно он уже обвинил родственника Бансабиры, и окончание того диалога помнил хорошо. Как бы Бану ни относилась к родственникам сама, безопасность и интересы клана Яввуз в спорах со сторонними она отстаивала отчаянно.

— Уверен? — уточнила танша.

— Да, все, как и до нашего отбытия. У вас будут какие-то указания? — альбинос заторопился сменить тему.

— Да ты прозорлив, — без усмешки усмехнулась Бану, и Гистасп повеселел. — Скажи, ты ведь понимаешь, почему я назначила именно тебя тренировать кузин?

— Потому что я не задаю вопросов? — отозвался Гистасп с таким выражением лица, что было ясно: опять подшучивает.

— А смысл их тебе задавать? Я же сама все рассказываю, — буркнула танша совсем по-свойски.

— Ну, я полагаю, дело в сознательности? — Гистасп вернулся к нужному руслу. Бансабира кивнула едва заметно:

— Именно. Я всегда считала, что ты осознаешь разницу между должностью и титулом.

Гистасп предпринял героические усилия, но не подал виду, что существенно напрягся каждой клеткой. Неужто это и правда Тал пытался намекнуть ему держаться подальше от сестры-близняшки? И уже успел нажаловаться? Да уму не постижимо. Взрослый мужчина в первую очередь поговорил бы с самим Гистаспом, имей он к нему дело.

Тем не менее, сдаваться было рано, решил Гистасп. К тому же, танша, кажется, говорит совершенно спокойно…

Но когда и кого спасало ее спокойствие?

— Поэтому сейчас ты особенно ценен.

Хм. Все же не похоже на предвестие катастрофы.

— Дело в Иттае.

Или похоже?

— Мы с Тахбиром обговорили ее брак.

Слава Праматери.

— В отличие от Ниильтах, она довольно враждебно настроена к Каамалам. И, мне кажется, ты имеешь на нее некоторое влияние. Поэтому за оставшиеся до годовщины отца два месяца тебе надо сделать из нее хоть немного уверенного бойца, особо преданного нашей семье. Постарайся, насколько сможешь.

В мыслях Гистасп только что выклянчал у Старухи Нанданы обратно свою душу. Вот оно что. Иттая выходит замуж за Этера. Незавидная участь, зато почетная роль, рассудил генерал.

— Сделаю, что смогу.

— Единственная сложность в том, что тебе надо подобрать доверенного человека, который, в случае чего, мог быть подменить тебя на какое-то время. Непродолжительное.

Гистасп состроил замученную физиономию:

— Мы что, опять куда-то едем? Вы издеваетесь? — добавил он, не дожидаясь ответа.

Бансабира усмехнулась краешком губ и показала альбиносу сверток бумаги:

— Раман Кхазар Четвертый и раману Тахивран собирают всех действующих танов Яса на юбилей государя. Думаю, даже такой безразличный ехидина, как ты, не отпустит меня в логово этой старой стервы в одиночестве.

Гистасп развел руками:

— Как же я могу? — притворно ужаснулся он и тут же стал самим собой. — Там ведь будет столько интересного.

Бансабира негромко рассмеялась.

— И когда нам выдвигаться? — Гистасп улыбался, не теряя серьезности в тоне.

— О, время пока есть. Через три недели.

— Ну хоть какая-то передышка, — посетовал генерал.

— Да ты стал неженкой, — заметила с подколом Бану.

— Я окоченел в сугробах Бугута, — оправдательно буркнул Гистасп.

— Вот и отогреешься на югах.

— Лучше бы мне отогреваться в объятиях какой-нибудь красотки. Но знаете, у меня столько дел, столько дел, что совсем не остается возможности. Моя госпожа страшно не любит отдыхать сама и другим не дает.

Бансабира окончательно расхохоталась. А Гистасп, улыбаясь, почему-то подумал, что здорово заставить ее вот так посмеяться.

— Кстати об Иттае и путешествиях. Слышал, она вернулась?

— Сегодня утром, — подтвердила тану. — С полным ворохом вестей. Осталось правильно использовать их и все-таки убедить весь Алый танаар том, что в обмен на Ранди Шаута его семья пообещала мне восемь тысяч невольников.

— Праматерь. Чего?

Бансабира, не колеблясь, объяснила, чего. Гистасп слушал, недоумевая и хлопая глазами.

— А откуда они возьмутся на самом деле? — спросил мужчина по итогу.

Бану рассказала и это.

— Но почему именно Орс? — осведомился генерал в конце. И лишь тогда, не теряя благожелательности во взгляде, Бану заметно посерьезнела.

— Потому что в Орсе Гор. И он служит Алаю, который заслал в наши земли какого-то священника. Который хочет получить Ласбарн. Который неспроста добивался того, чтобы усадить на наш трон свою безмозглую дочь.

— Думаете, в один прекрасный день, Змей будет вашим противником?

— Этого не избежать. И поединком мы ничего не решим. Поэтому, когда время настанет, на доске с его стороны не должно быть фигур, кроме короля.

— Короля, говорите? Почему мы с вами не играем в шахматы, тану? Я весьма неплох, знаете ли.

— Серьезно? Надо как-нибудь попробовать, — поддержала Бансабира затею и, задумавшись, потерла подбородок.

— Так что насчет короля? — напомнил альбинос.

— Ничего. Ты и сам знаешь, как велика его значимость и как ничтожна сила.

— Я знаю, что у бессильных королей всесильные королевы, — заметил мужчина.

Бану усмехнулась:

— Именно. Но одну Алай похоронил, а вторую, по глупости, отдал Яасдурам.

— Так что теперь в Ясе сразу две ферзи, — разумно подытожил альбинос.

— О, не беспокойся на этот счет, Гистасп, — самодовольно оскалилась Бану, сделав благоволящий жест. — Я одна — стою тысячи.

И впрямь, в мыслях отозвался генерал и оскалился в ответ.

* * *

Желтые горящие глаза окружали их. Шиада попыталась отступить в перелесок, но сугробы были столь глубоки, что ноги почти не слушались. И как бы ни старались они идти быстрее, лишь глубже утопали в снегах. Краем глаза Шиада заметила, как за спину ей зашла еще одно кровожадная, с оскаленными клыками волчица. Легкие свело судорогой — от ледяного воздуха и безумного неконтролируемого страха быть сожранной заживо. Жрице казалось, что сердце сейчас выскочит через горло. Кто вообще может жить в такой дремучей непроглядной северной мгле? Праматерь Всеблагая. Надо возвращаться. Немедленно.

Тропа… где-то справа должна быть тропа. Шиада оглянулась, но справа были только желтые горящие глаза и оскаленные клыки неминуемо приближавшейся пасти. Как и слева, и спереди, и сзади… отовсюду…

В следующий миг до Шиады донесся отвратительный хруст собственных разрываемых мышц, клацанье клыков, собственный ужасающий крик.

Шиада вздернула голову, оперевшись на плечо Артмаэля, задыхаясь. Вскинула огромные глаза. Взгляд был полон безысходности и застывшего ужаса. Она схватилась за перекушенное горло и сипло пыталась поймать ртом воздух. И хотя пещера полнилась им, жрице так и не удавалось сделать вдох.

— Тише, — позвал Артмаэль. — Тише, — он положил ладонь женщине на грудь. Сердце Шиады колотилось едва-едва. — Ну же, Шиада, — шептал друид. — Вдыхай.

Наконец, с хрипом продрав легкие, Шиада вдохнула, и едва легкие заполнились, жрица обрела способность закричать от ужаса так, что дрогнули стены грота.

Артмаэль поцеловал жрицу в лоб, и указав жестом, пригласил сесть на расстеленную шкуру оленя. Шиада тряслась всем телом, обхватывая себя руками, разминая плечи, чтобы хоть как-то вернуть реальность происходящего. Артмаэль сел рядом и больше не трогал жрицу, давая ей время прийти в себя.

— Как? — наконец, выдохнула женщина.

— Я вытащил тебя за мгновение до того, как они бросились.

— Но откуда они вообще взялись? — не своим голосом крикнула Шиада, вспоминая пережитый кошмар.

— Отсюда, — жрец снова коснулся женской груди. — И отсюда тоже, — переложила ладонь на женский затылок.

Кусая дрожащие губы, уже шершавые от постоянных покусываний, Шиада отвернулась.

— Я никогда не научусь.

— И это оттуда же, — отозвался Артмаэль терпеливо. — Отчаяние из сердца, а страх проиграть — из головы.

Шиада, прикрывая ладошкой рот, кивнула, стараясь взять себя в руки.

На другой день, начиная очередное путешествие по Тропам Нанданы, Артмаэль подал руку и сказал:

— Не забудь посох. Сегодня я пойду с тобой.

Шиада заметно приободрилась. Прошлая неудача залегла меж бровей глубокой складкой собранности и решимости справиться. Артмаэль глядел на жрицу и сильнее сжимал вверенную ему руку.

Друид провел свободной ладонью перед собой, на мгновение задержал руку вытянутой, прикрыв глаза, а когда отодвинул, от контура ладони до пола и потолка расползлась мерцающая золотистая завеса. Не спрашивая, он шагнул, и повел за собой Шиаду.

* * *

Тропы Нанданы не напоминали Шиаде ничего. У нее не было ни одной ассоциации, где бы она видела нечто подобное. У переходов междумирья не было стен, тоннелей, не было никаких ориентиров и не было даже никаких дорог. Они просто шагали в мерцающую Завесу, и под ногами оказывался только тот материал, какой приходило в голову создать себе под ногами. Как при переходе топей, под стопами возникали и исчезали островки опоры, а выход из троп оказывался с той стороны, с какой жрица успевала его придумать и тогда, когда она готова была встретиться с тем, что находится по ту, другую сторону Завесы.

Тропы редко выглядели одинаково: за первые два дня Шиада встретила множество духов и призраков людей, которые когда-то были ей дороги и которых она не знала никогда. На четвертый Артмаэль пошел с ней и весь день они простояли на Тропах Нанданы, не выходя никуда. Лишь наблюдая, как проходят из одного мира в другой души тех, кто скончался и шел теперь дальше, искать мудрости или угла.

Потом Артмаэль сказал, что ей не следует отвлекаться, и тропы очистились, опустели. Стали безвременным и бесконечным вместилищем Ничего. Теперь Артмаэль заставлял Шиаду пребывать на Тропах-из-Ничего и Тропах-из-Тени, и мало-помалу, Шиада начинала понимать смысл слов, заученных с раннего детства: окружающий нас мир мы создаем помыслами — мечтами и страхами. Когда мысли все-таки одолевали жрицу, ее неизменно настигало напоминание, которое она привыкла считать зовом Праматери о таинственной северной танше Яса. И тогда воображение вело ее неконтролируемо: надо найти Бансабиру Яввуз, надо найти ее. Настойчивое, неутолимое желание превращалось в назойливую идею, в мгновение ока Шиада оказывалась окруженной северными холмами. Следом накатывался страх, что она сделала что-то не то. Шиада оглядывалась, видела леса и холмы, из которых надо выбраться. Но ведь можно и не выбраться, не суметь. Так поднимались выше сугробы, так приходили волки. И хотя в жизни Шиада могла бы усмирить почти любое животное, там, на Тропах не удавалось ничего.

Как если бы на Хозяйку Ночи вовсе не действовало никакое на свете чародейство.

Сегодня, на шестой день, Артмаэль решил пойти снова вместе с Шиадой, напомнить несколько моментов, способных прояснить природу вещей.

Пока Шиада шла вместе с друидом, тропы под их ногами были устланы облетелой хвоей. Это его тропы, поняла жрицы, Артмаэля.

— Точно, — улыбнулся жрец, и Шиада поняла, что здесь никому из служителей Праматери невозможны скрыть помыслы, и всякая мысль звучит вслух.

— И это тоже правильно. Именно здесь мы слышим чужие мысли, не зная этого. — Здесь пространство не создано, Шиада, — размеренно шел друид, ни на секунду не выпуская женской руки. — Здесь его можно творить. Я — глава храма Матери Сумерек, мой удел — перемены. Моя чаща — смешанная, но там много сосен и елей. Мне спокойно среди них, и они — здесь.

Шиада кивнула.

Они вышли совсем скоро, и перед ними раскинулся знакомый Шиаде до комка в горле зал.

— Помнишь это? — спросил Артмаэль.

Как же ей забыть? — с горечью подумала Шиада. Если бы в тот день она не предложила свою помощь Бераду Лигару, может, всего того, что случилось позже, не произошло бы вовсе.

Артмаэль с силой дернул за руку

— Не смей думать так. Ты прошлая всегда чувствуешь себя будущую. Это и есть таинство интуиции. И сейчас твоя интуиция не должна подсказать тебе передумывать.

— Прости, — только и нашлась жрица.

Перед ней раскинулась столовая родового замка Лигар, где во главе длинного стола сидел Ганселер, а она, в образе бесплотного призрака, висела над столом и предупреждала об опасности на всех дорогах Иландара, захваченных дикими племенами.

— Ты тогда передала им кольцо Берада. Как ты это сделала?

— Перенесла за Завесой мира, — тут же отозвалась Шиада.

— Правильно. Так что мешало тебе воспользоваться тем, что ты уже умела, чтобы найти Пурпурную таншу в обличии призрака?

Вопрос застал Шиаду врасплох. Она нахмурилась, уставившись на Артмаэля, будто впервые видела.

— У меня нет ответа.

— Ты его найдешь, — пообещал жрец. — Пойдем дальше.

Шиада собранно кивнула, спросив:

— Могу на этот раз я попробовать создать Тропы такими, какими их вижу.

— Не в этот раз.

— Почему?

— Сейчас они просто нам не нужны, — мягко отозвался друид и повел в воздухе рукой.

Краски смешались, закружившись вокруг пары неразберимым вихрем пестроцветья. Шиада на миг задохнулась — она никогда не привыкнет, — и вдруг равновесие вокруг снова восстановилось, а Шиада и Артмаэль опять очутились посреди чащи при храме Матери Воздаяния в день их первой прогулки.

— Зачем мы здесь? — Шиада огляделась.

— За правдой.

Артмаэль больше ничего не сказал и последовал по тропе сквозь чащу вслед за их прошлым. Шиада из настоящего поглядела на проводника с интересом: казалось, будто Артмаэль намерено перенес их сюда, чтобы подольше погреться в лучах зародившейся меж ними в тот день приязни. Сейчас жрица была уверена, что спутник слышал ее домыслы, но намеренно молчал.

Они следили за действиями жрица и друида в собственном прошлом, будто проживая заново ту осеннюю встречу. До тех самых пор, пока жрецы не уединились в ремесленной. Артмаэль-из-прошлого наблюдал за работой Шиады-из-прошлого, а его будущее обращалось к спутнице:

— Ты спросила меня в тот день, что я делал на той же дороге, что и ты. Я сказал, что пришел проверить, все ли в порядке и можно ли начинать готовить состязания для юношей. Я не соврал тогда, Шиада. Но и не сказал всей правды. Я искал тебя тогда намерено. Вряд ли был на Ангорате друид, который, наблюдая, как ты расцветаешь, не тосковал о тебе. Я ничем не отличался от других…

— Артма…

— Дослушай, — он твердо дернул за руку, и Шиада притихла. — Ты вошла в храм Шиады служительницей в четырнадцать лет. Невиданно ранний срок, и о том, чтобы просить твоего участия в священной свадьбе Нэлейма я не мог и помыслить. Слишком юный и слишком ранимый возраст. Сколь бы талантливой жрицей ты ни была, ты все равно оставалась девушкой, и все твои знания не могли помочь тебе повзрослеть быстрее, чем требует время.

— Но ведь Нэлейм принимает дев и более раннего возраста.

— Конечно, — согласился Артмаэль-из-настоящего. — Но я ведь был главой храма Шиады уже тогда, и знал, какая радикальная перемена тебя ждет. Мог ли я позволить себе стать причиной этой перемены в создании, к которому питал слабость? Я долго говорил, что время все изменит, и все забудется, ведь тебе всегда будет назначен тот, кого выберет Нелла. И мне нет места рядом, это не согласно воли Праматери. Но время проходило, и ничего не менялось. Когда ты отправилась в Этан на свадьбу кузена, я решил, что в день твоего возвращения я поговорю с Неллой о праве на тебя.

— Что? — удивилась Шиада, отвлекшись от картины перед собой и уставившись на друида.

— Впрочем, — хохотнул Артмаэль, — Нелла опередила меня. Она сама сказала, что предпочла бы видеть твоим первым мужчиной Агравейна Архонского — молодого короля. Но увы, Удгару уготована долгая жизнь, а Агравейн рожден в ночь Ангела Удачи и вершит сам свой путь, так что ему не отпущено предначертания, и прочесть его судьбу невозможно. А раз нет никаких гарантий и шансов, я был бы идеальным вариантом. Таланар приходился мне двоюродным братом по линии Тайи через мать, а Агравейн — троюродным по линии Тандарионов через отца. Я был достоин тебя в любом случае, насколько можно быть достойным любой из дочерей династии Сирин, будь это даже храмовницы.

Артмаэль закинул голову назад, прикрыв глаза и поджав губы.

— В тот день я был счастлив. И даже когда ты вернулась Второй среди жриц, я был спокоен на свой счет. Я все еще был достойным тебя мужчиной. Нелла сказала, что отныне ты не принадлежишь храму Воздаяния и сначала должна преобразиться, как положено Второй из жриц. Ибо отдать щит первой крови можно лишь единожды, и он должен быть отдан сообразно ритуалу, означенному для наследницы Сирин. Я не противился ничему: ты по-прежнему приходила в храм, и я мог наблюдать за тобой, иногда помогая и подшучивая.

— Мне нравилось это время, — не смогла скрыть Шиада.

— Я знаю, — отозвался Артмаэль. — Я чувствовал, и это придавало мне решимости. В день этой встречи, — друид снова подбородком указал на картину, в которой они находились, — я говорил с Неллой. В любой из Нэлеймов или даже вне его, сказала мне храмовница, но только на прибывающую луну. Я был окрылен. Видишь?

Артмаэль-из-прошлого, наконец, поднялся со скамьи и приблизился к жрице. Их разговор тогда был коротким. Друид поцеловал символ змей на лбу Шиады, а потом и наклонился к губам — и замер.

— Я сказал тогда, что пока ты не позволишь, я не дотянусь до тебя.

— И был верен слову, — вдруг поняла жрица. Артмаэль отозвался добродушным смешком.

— Точно. Ты была со мной аккуратна и учтива, но едва ли что-то большее. Я решил, что смогу расположить тебя к себе, и это случилось, не так ли?

Боясь ответа, Шиада чуть отстранилась. Картина снова сменилась, и Шиада увидела их с друидом на какой-то другой прогулке в чаще Матери Сумерек, и вздрогнула: кажется, впервые на Тропах Нанданы она создала что-то, что не грозило ее сожрать или раздавить.

— В тот день ты сказал, что уедешь и, скорее всего, пропустишь Нэлейм зимнего солнцестояния, — пробормотала женщина, чтобы как-то скрыть неловкость и смущение. Всеблагая. Она думала, что уже никогда не вспомнит, что эта за чувства такие. Неловкость и смущение.

Артмаэль расхохотался от души, наблюдая за метаниями женщины.

— Пойдем отсюда, — он протянул руку. — Тебя явно тревожат эти события.

Едва Шиада коснулась пальцами руки друида, и вокруг снова воздвиглась молчаливая пещера. Покойная Нилиана, окруженная звездной дымкой, так что сама казалась прозрачной, бездвижно сидела у разожженного очага. Наконец, Шиада увидела в пещере двух других женщин, одну — старицу, вторую — едва ли преодолевшую порог сорока лет. Было странно встретить нечто столь молодое здесь.

Услышав мысль, женщина обернулась, поглядев на Шиаду, и улыбнулась:

— Ты все еще веришь, что здесь можно состариться?

— Но Нилиана…

— А вот умереть можно, — низко усмехнулась женщина. — На любой из Троп мирозданья тебе поджидаешь ты — самый опасный враг, клянусь головой Этана.

— Митаба, хватит ее пугать, — посмеялся Артмаэль.

— Она Сирин, не так ли?

Шиада кивнула. Кажется, здесь она только это могла делать с успехом.

Женщина, названная Митабой, расхохоталась.

— Покажи мне ту, которая могла с первого дня ступать по Дорогам Нанданы и не дрожать при этом, как осиные крылья. Аха-ха-ха.

Шиада так и не поняла, что развеселило старшую жрицу, но предпочла смолчать.

— Присядь, — попросил Артмаэль, указав на знакомую оленью шкуру. Шиада мотнула головой.

— Хорошо, я пока поговорю с остальными, — ответил друид.

Во второй из дней Шиада обнаружила, что пещера больше всего напоминает гигантского червя или змея, хвост которого выходит к песчаной косе на берегу Летнего моря. А, значит, здесь можно сделать те вещи, которые жрица бы никогда не рискнула делать в присутствии друида. В том числе, и помыться.

Прежде ей не приходило в голову, отчего Летнее море называют Летним, ведь едва ли оно в стуженную пору отличалось от других водоемов. Говорили, что нередко теплые течения врываются в него из-под земли, перечеркивая стынь, как кометы небо. Здесь, на Ангорате в любую из зим вода Летнего моря была теплой, и даже местами горячей, как если бы ее нагревали в жаровнях, и байки про теплые течения становились Шиаде ясны.

Когда дневные скитания по Тропам Нанданы не только выматывали, но и разочаровывали в себе, жрица приходила сюда и садилась у берега, опуская голые ноги в воду. Потом вставала, снимала одежду, и пряталась в море вся — от собственных неудач и воспоминаний, которые находила в путешествиях по тропам и которые всеми силами старалась забыть.

* * *

— Ты в порядке? — спросил Артмаэль, когда жрица вернулась. Никого, кроме Нилианы, в пещере снова не было.

Шиада улыбнулась и присела к очагу. За дни пребывания здесь она перестала побаиваться своей покойницы-бабки, чей морок, кажется, вообще никогда не шевелился.

— Да нет, иногда она встает, ходит и даже колдует, — Артмаэль протянул лепешку из цельного зерна и пару кусочков вяленой рыбы. Еду, как обычно принесли Митаба и та, другая жрица, имени которой Шиада так и не узнала. Встретившись глазами с Артмаэлем, Шиада поняла, что он мог бы назвать второе имя, но смысла делать этого не находит.

Шиада принялась за еду.

— Нелла говорила, мужчины здесь редкие гости. Отчего ты так легко управляешься с Тропами?

Артмаэль прошелся взглядом по лицу женщины: давно хотела спросить.

— Потому что мужчины отличаются от женщин, — улыбнулся Артмаэль такой очевидной истине. — Мужчины приходят и уходят быстрее и чаще, чем женщины. Мужчины добиваются, воюют, стремятся и все, что они делают, они делают, чтобы сохранить женщин. Мужчина стабилен и неизменен. В этом — мужская суть. Женщины — создают: и порядок, и хаос. Женщины изменяют все. Женщина творит великую перемену в балансе сил мира, проводя душу из мира духов в мир людей, и необратимо меняется при этом сама. Поэтому тропами То'он Надара чаще всего ходят именно женщины. Из мужчин здесь действительно бывают лишь те, кто постиг изменение Шиады, Ее оборотистость и Непостоянство.

— Но значит ли это, что есть огромное множество женщин, кому недоступна эта тропа? — спросила Шиада.

Артмаэль довольно кивнул.

— Значит. Жрицы храма Тинар, избравшие путь вечных дев, никогда не претерпевают изменений и не могут оказаться там, где все состоит из перемен. Посвященные Иллане преображаются в родах, посвященные Шиаде преобразуют себя и мир вокруг. Но Тинар неизменна, как навсегда застывший ручей, и нет момента, когда она встречается с итогом изменения в лице Нанданы.

— И впрямь, — только шепнула жрица.

— Когда Тинар отвергает себя и плодоносит, она становится Илланой. Когда Иллана преображается, увядая, она становится Нанданой. Чтобы Тинар отвергла себя, Шиада проливает ее кровь, чтобы Иллана плодоносила, Шиада проливает ее кровь, чтобы Нандана смогла взойти на трон Ночи, Шиада гасит день Илланы, а чтобы Тинар могла возродиться в заре, Шиада разгоняет тьму Нанданы. Нет часа, когда бы Тинар и Нандана встречались рука в руку. Между жизнью и Смертью всегда неотвратимо стоит перемена, и тот, кому недоступно изменение, не способен создать что-либо.

Шиада только молча выдохнула.

Когда они закончили, Артмаэль отправил ее снова изучать Тропы Нанданы самостоятельно. Конечная цель Шиады хорошо известна друиду — место обитания неведомой северной танши из Яса по имени Бансабира. Насколько могла, нахрабрившись, Шиада протянула руку ладонью вперед. Чувство, будто ладонь насквозь пронзали тысячи невидимых молний до самых кончиков пальцев, потрясало Шиаду до глубины сердца. Она задержалась так, а когда отняла руку, по силуэту ладони вверх и вниз расползлась мерцающая Завеса.

Что ж, усмехнулась над собой жрица, по крайней мере, этому она и впрямь научилась быстро.

* * *

— У меня никогда не выйдет пройти туда, — закричала жрица в ярости. Который уж день ее обучения угасал закатом.

Свирепая, как никогда прежде, Шиада отошла от Артмаэля который в очередной раз выдернул ее из глубин ужаса перед смертью в десятке волчьих пастей.

— Никогда, Артмаэль. Никогда, — жрица обхватила свои запястья в каком-то непонятном желании не то выкрутить, не то сломать.

— Всеблагая.

— Шиада, успокойся, — Артмаэль протянул руки в стремлении обнять женщину. Шиада отмахнулась, и Артмаэлю пришлось быть настойчивей. Он поймал женщину и сжал крепко. — Послушай, тебе надо поспа…

— Я не могу спать. Я не смогу пройти этих волков. С какой бы стороны я не зашла, все всегда одинаково. Они приходят из ниоткуда, и их всегда десятки. И эти сугробы, и…

Шиада не нашла слов.

— Завтра ты попробуешь еще.

— Чем больше я пробую, тем страшнее мне становится, а чем страшнее мне становится, тем больше волков приходит. Я же никогда не боялась волков, Артмаэль, никогда даже не думала, что буду их бояться.

Артмаэль сжал женщину еще крепче и попытался медленно и осторожно подвести к оленьим шкурам, на которых они если, спали, разговаривали.

— Я не буду сейчас спать, — снова выкрикнула Шиада, сама не своя. — Я просто не смогу сей…

Артмаэль чуть передвинул одну из обнимавших рук и повернул голову женщины в сторону, чтобы поймать ее губы было возможно.

Шиада осеклась посреди слова, потрясенная и обескураженная. Артмаэль замер тоже. Он не шевелился, не углублял поцелуй и даже немного ослабил объятие. И только когда почувствовал, что Шиада, кажется, немного остыла, отступил.

Жрица отступила, прошла вперед, застыла, обернулась. Происходящее никак не укладывалось в голове. Артмаэль был само терпение: он тоже когда-то постигал таинство Троп Духов и ему было, пожалуй, не менее страшно и непонятно все вокруг.

— Почему ты остановился тогда и сейчас? — спросила женщина, наконец.

Артмаэль присел.

— Что ты хочешь услышать?

— Ответ.

Не правду, а ответ, подумал друид, зная, что соврать в этом месте все равно невозможно.

— Сядь рядом, Вторая из жриц, я покажу тебе ответ.

Шиада с опаской покосилась на мужчину, неуверенно приблизилась и села. Артмаэль тут же схватил ее ладонь. Жрица хорошо знала этот способ передать видение, но здесь, в святая святых Царицы Погребений, видение непременно восставало вокруг. К этому она тоже уже привыкла.

Однако сейчас пещера почему-то почти не изменилась. Вот только огней стало намного больше, Нилиана как будто исчезла, а издалека донеслась ритуальная дробь котлобарабанов. С болота сильнее запахло белоснежными цветками подбела, и стало ясно, что происходящее скорее случалось насыщенным средним летом.

Перед ними на расстеленных оленьих шкурах в любовном объятии сплелись двое, в которых Шиада, разинув рот признавала себя и Артмаэля.

Наблюдать за самой собой в такой момент, видеть в удовольствии лица — и свое, и мужчины, которого держала за руку, ощущать ее блаженство, как собственное — это все оказалось чересчур. А то, что и Артмаэль видел происходящее, окончательно вгоняло в краску.

— Что это? — она обернулась к друиду, попытавшись вырвать ладонь. Артмаэль не пустил и безотрывно смотрел на соитие.

— Прошлое, которое так и не случилось. Все варианты событий, которые произошли, произойдут или могли бы случиться, но не случились, можно найти на тропах.

— Прекрати это, — Шиада, стирая пространство, махнула рукой, но видение отказывалось исчезать.

— Ты еще не способна развеять чары, который наложил я. Во всяком случае здесь, Шиада, — спокойно возразил друид. — Я хочу, чтобы ты досмотрела, к чему это приведет.

Шиада сделала еще один отчаянный жест, разгоняя магию друида, но ничего не вышло. Смирившись, жрица снова уставилась на пару, к происходящему меж которой чувствовала себя причастной. Артмаэль усмехнулся:

— Жизнь с христианином не пошла тебе на пользу, если ты краснеешь от того, что составляет силу человеческого рода.

Шиада ничего не ответила, чувствуя, как огонь, наполняющий женщину в видении, тугим узлом затягивает в ее собственной утробе. И, когда, наконец, блаженство достигло предела, Шиада испытала облегчение — хвала Всеблагой, эта пытка закончилась. Она оглянулась на друида, но тот продолжал сосредоточено смотреть на пару. Шиада перевела взгляд на влюбленных, картина начала стремительно меняться. В кружащихся вокруг красках до нее донесся голос Артмаэля.

— Для верных Праматери священные свадьбы Нэлейма — это жреческий долг. Иногда приятный, иногда не очень. Когда я получал благословение храмовницы, я знал, что меньше всего хочу быть для тебя долгом. От долга ты бы не уклонилась: Вторая среди жриц знает, куда ее ведут, и следует. Но я желал быть для тебя не жрецом, который воплотит Бога, а мужчиной, который преобразит твой мир.

— Этого не могло быть, — не слишком уверенно отозвалась жрица.

— Ты знаешь историю Илланы и Мельхасара, ты помнишь свою прошлую связь с Агравейном…

— Откуда ты…

Друид не стал отвечать.

— И ты только что видела себя. Не сказать, что ты вела себя как женщина, которой движет долг. К тому же…

Цветной вихрь вокруг, наконец, остановился, и в открывшейся картине Шиада снова признала себя: лежащую навзничь, с раздвинутыми ногами и нестерпимой болью во всем теле. Вокруг собрались старшие жрицы, Нелла и Таланар молились. А девочку, появившуюся на свет, держал за крохотную ручку беспримерно высокий призрак в темном одеянии.

Восемь других фантомов ростом выше всякого из людей, кто в светлом, кто в темном, стояли в комнате, встречая дитя.

— Ты помнишь их, Шиада, — настоял друид.

Жрица мотнула головой, хотя уже доподлинно знала, что жрец прав.

— Ты помнишь их, — требовал Артмаэль. — Ну же, вспомни. Вспомни, откуда ты их знаешь.

И, все пронзительнее, насквозь вглядываясь в незнакомые и незримые другим фигуры, Шиада чувствовала, как преобразуется картина вокруг, и девочкой, которую встречали духи, теперь была она сама.

— Ну же, Шиада, — раздался шепот Артмаэля так близко, что ухо опалило дыханием и царапнуло недельной щетиной.

Будто не по своей воле и не своим голосом, слыша себя издалека, Шиада заговорила:

— Страж плодородия, Страж исцеления, Страж силы, Страж милосердия, Страж убеждения, Страж всеведения, Страж мудрости, Страж баланса и Страж перемен.

Последний названный подавал руку родившейся девочке и, услышав свое имя, обернулся к зовущим. В его глазах, обсидианово-черных, плескалась безмятежность и странная, необъяснимая любовь.

— Нелла любила Таланара, а Иллана Мельхасара, — голос Артмаэля, казалось, раздался в самом центре женского сердца. — Да, мы жрецы, друиды и жрицы, и несем культ Праматери. Мы живем в мире пограничном между мирами живых и мертвых, знающих и неведающих. Мы вершим недоступное простому человеку, но мы все-таки люди, нам не чуждо ничего из человеческой природы.

Шиада положила ладонь на грудь.

— Что вообще может дать вера, в которой нет места любви? — спросил друид.

Жрица обернулась. Лицо мужчины было слишком близко, и травяного цвета глаза горели колдовским пламенем. У Шиады не было ответа.

— Этот ребенок, наша дочь, — с трудом выговорила жрица, и друид подхватил:

— Была благословлена теми же Небесными Стражами, что и ты. Но если ты рождена под луной Ангела Мудрости, то она была бы рождена под луной Ангела Совести, разгоняющего мрак. Того, кого христиане назвали Архангелом Михаилом.

— Если бы я попала сюда раньше, — Шиада облизала губы в непостижимом отчаянии. Скольких ошибок можно было избежать… — она закусила губу. Положив руку на женское плечо, друид ободряюще шепнул:

— Мы служим Праматери и можем многое: знать, уметь, создавать. Но мы все-таки люди, и ошибаться мы можем тоже.

Артмаэль в очередной раз стер видение, замешав краски незримого, и Шиада содрогнулась всем телом.

— Включая, — еще тише шепнул Артмаэль, — самые роковые ошибки.

Еще до того, как вокруг воцарилась картина очередного воспоминания, Шиада уже поняла, куда повел ее друид.

— Нет, — закричала жрица, пытаясь вырваться. — Я не хочу, — однако мужская рука лежала на плече неумолимо твердо и не давала дернуться. — Пусти меня, Артма…

В глазах друида высветилось темное торжество, когда Шиаду скрутило неуправляемой судорогой агонии. Женский вопль настиг жрицу до того, как она признала в очередной роженице себя, а в девочке, которая появлялась — Тайрис.

— Прекрати, — заплакала Шиада. Видеть дочь, измученную, изувеченную скорой хворью, сожженную собственной рукой, было невыносимо. Но Артмаэль даже не думал отпускать. Напротив, он крепче обхватил Шиаду обеими руками, требуя, чтобы она видела последствия собственного выбора.

Шиада вырывалась, но Артмаэль двумя руками скручивал сильнее, чем целое гнездовье огромных удушающих змей. И выбора не оставалось. Шиада смотрела, корчась в родовых муках, как ее прошлое сейчас, и терзаясь безудержной болью матери.

Наконец, девочка оказалась на руках у повитух. Малышку не встречал никто.

Шиада задрожала: нет, невозможно. Таланар рассказывал ей когда-то, что всех храмовниц Сирин, приводят Небесные Стражи. Если Тайрис осталась одна, значит, она не была нужна Праматери, так выходит?

— Тайрис могла жить дольше и стать образцовой христианской женой какого-нибудь иландарского лорда, если бы судьба этой страны была иной, чем она есть, — отозвался Артмаэль. — Но Ангорат не принял бы ее никогда. Сила династии Сирин в том, что жрицы и друиды, рожденные в ней, всегда зачинаются меж теми, кому покровительствуют Небесные Стражи. Даже обычный старовер не годится для продолжения династии. Разве твой брат Тирант, рожденный от старовера Клиона Хорнтелла, не был тебе примером?

Шиада едва слышала друида: в обновившемся видении она видела себя с фатальным факелом в руке у погребального костра девочки.

— Благословение Древних Духов, — продолжал Артмаэль, — обязательная плата за ваше могущество. Человек — то, во что он верит, Шиада.

Шиада замотала головой, наблюдая, как пламя прошлого охватывает тело горячо любимой и безвременно ушедшей дочери.

— Замолчи, Артмаэль, — Шиада рыдала навзрыд.

— Поэтому, — размеренно продолжал друид, сдерживая метущуюся женщины, — нарушить чистоту единственной в своем роде династии верховных жриц примесью любой другой религии — проступок, заслуживающий наказания.

— Замолчи, я прошу, — в конец разрыдалась жрица, пав на колени. Артмаэль, не выпуская женщину из рук, осел с ней вместе и, теперь сочувственно наблюдая за Шиадой, ослабил хватку.

Видение вокруг рассеялось, но Шиада, раскачиваясь, стенала, разрываемая надвое болью, которой не нашлось выхода в Этане.

Артмаэль больше ничего не говорил и не просил успокоиться, как бывало обычно. Но Шиада сама завалилась к нему на грудь, содрогаясь всем телом от утраты.

— Зачем? — рыдала женщина. — Зачем ты потащил меня туда? Зачем вытащил это? Зачем? — она с силой ударила в грудь мужчины обоими кулаками, потом еще и еще, пока Артмаэль не поймал ее, сжав до полной неподвижности.

"Затем, чтобы ты поняла, что волки — не страшные".

Друид не извинялся и молчал, не обращая внимания на затекшие ноги, он дождался, пока жрица хоть немного успокоится, а потом положил ладонь на затылок и шепнул какое-то слово.

Проснулась жрица только утром.

* * *

Когда она открыла глаза, вокруг не было никого, а от выхода из пещеры тянуло теплым бризом. Шиада поняла, что находится у того выхода из пещеры, который вел к теплому водоему. Шиада подобралась на ложе, провела по волосам — сегодня их пора была вымыть. Поднялась и вышла к берегу. Дул ветер.

— Зачем ты перенес меня сюда?

Артмаэль оглянулся: она осунулась и похудела за минувшие дни. Она больше не сияла, как драгоценный камень под солнцем, а тускло поблескивала, как дымчатый кварц, тронутый лунным светом. И, пожалуй, именно сейчас, черное смотрелось на ней, как положено ведуньям.

— Нилиана была недовольна шумом, — ответил друид, оборачиваясь назад к морю.

Шиада, ничего не сказав, подошла к береговой линии, встав поодаль от мужчины. И хотя она ни о чем не спрашивала, Артмаэль снова начал говорить. Ей казалось, ее вывернет от одного голоса друида, который издевался над ней. Но отчего-то, услышав голос жреца, Шиада испытала облегчение, как если бы после серьезной ссоры ей было сказано, что все позади и все хорошо.

— Одна из опасностей Троп Нанданы в том, — проговорил Артмаэль, — что, проходя по ним раз за разом, я имею в виду, по самым драгоценным воспоминаниям, ты забываешь дорогу назад, — друид говорил так, будто делился чем-то сокровенным и даже постыдным, и Шиада безошибочно поняла, что тот говорит о себе. — Ты теряешься на этих тропах, и исчезаешь навсегда. Ты хватаешься за воздух, надеясь разверсть Завесу, но ничего не происходит, — будто в доказательство слов Артмаэль повел в воздухе рукой, как всегда — левой, и лишь рассек пустоту.

Он замолчал, опустив руку, и не сводя глаз с моря.

— Это был твой страх? — Шиада осторожно подошла к друиду.

"Да".

— Когда Митаба вела меня по Тропам, я все время не мог вернуться. На меня нападали стаи кондоров, и я не мог отбиться. Мне выклевывали печень, глаза, сердце, и я не знал, как выбраться назад. А иногда на меня никто не нападал, иногда я вообще никого и ничего не видел, и только шел к выходу, которого, как мне казалось, не было. И чем больше я боялся, что мне не открыть Завесу, тем сложнее было открыть ее на самом деле. На десятый день я застрял окончательно, и Митаба сказала, что больше не станет вытаскивать меня. Было решено, что я неспособен к управлению Завесой и зря полез.

— Как ты справился? — спросила Шиада.

— Я подумал, что самое страшное уже случилось: я застрял на Тропе Нанданы и не могу выбраться. Больше боятся нечего.

— И вышел?

— Совершенно случайно. Просто подумав, что было бы здорово поболтать с Митабой. Она очень любит насмешничать, знаешь?

— То есть, ты подумал и оказался там, где надо?

Артмаэль улыбнулся.

— Вроде того. Потом я пристрастился путешествовать здесь. Когда ты уехала в Этан во второй раз, я пришел сюда и несколько недель раз за разом погружался в будущее, которое так и не наступило, наблюдая наше с тобой воссоединение. И вскоре я снова начал утрачивать чувство реальности и чувство Завесы. Тогда мне помогли в последний раз. Нилиана выдернула меня сучковатой рукой, сказала, что я дурень, а через пару дней умерла.

Шиада не знала, что сказать на это.

— Я… я думала, Нилиана умерла раньше.

Хоть Нилиана и приходилось Шиаде бабкой, родственной связи меж ними жрица не могла чувствовать. Она ведь не видела ее никогда, думала молодая женщина.

— Но всегда знала, — добавил Артмаэль. — Шиада, то, где мы находимся — это Тропы Нанданы, Дороги Умерших, Дороги Духов. Об этом следует помнить всегда. И то, чего мы боимся здесь больше всего, это смерть. Там, в Этане, страх смерти отринуть легко. Но здесь ты можешь увидеть мир, который найдешь после смерти, и пугает именно он. Мир, которым не знаешь и не можешь управлять. Единственный способ, который я нашел, чтобы преодолеть этот страх — уступить ему.

— Я не понимаю, — шепнула женщина.

— Застрять на Дорогах Старицы — значит умереть для всех остальных. Быть съеденной волками на Дорогах Старицы — значит умереть для остальных. Чтобы ходить Тропами Духов надо испытать то, что испытывает всякий человек перед тем, как становится духом, и в конце концов, научиться быть им, — Артмаэль, наконец, обернулся к жрице и взял за руку.

— Все здесь, все, Шиада, до последней песчинки и капли, принадлежит Нандане. И то, что мы находим на Тропах, может и должно вести нас к ней, к Хозяйке Ночи и Царице Мудрости. Запомни это.

— Так мне надо позволить им сожрать меня? — запаниковала Шиада, видя, как Артмаэль снова приоткрывает Завесу между мирами.

— Тебе надо найти путь к танше Пурпурного дома, Вторая среди жриц, — он чуточку подтолкнул Шиаду вперед, в мерцающее зеркало между небом и землей, и отпустил. Жрица вздрогнула, обернулась, надеясь успеть сказать, что не справится одна, но светящаяся, как звездная пыль, Завеса уже заклубилась золотистым дымком, скрывая друида.

Впереди раскинулся бескрайний север, хотя все, чего хотела Шиада — найти Бансабиру Яввуз. Она не могла знать, что Пурпурный дом — один из северных домов Яса, но, если Тропы Нанданы всегда приводили ее в снег, значит, так должно было быть.

Слова друида стояли в ушах всю дорогу, и Шиада твердила их про себя раз за разом. Все здесь, в междумирье принадлежит Нандане. Владения Нанданы беспредельны и велики, и чтобы управлять ими Всеблагая Старица возлагает обязанность на тех, кто верен только ей. Совы и филины приносят ей вести о том, что творится в беспросветный час ночи, и это Глаза, или Мудрость Нанданы, — вспоминала жрица уроки из времен, когда была еще ребенком. Этими глазами Она находит тех, чей час настал. Кони — это сила и неодолимая волна, приносящая во все уголки мира волю Старицы, согласно которой приходит час сменить жизнь смертью, и это — Крылья, или Вестники Нанданы. Чтобы никто из тех, чей срок совершился, не сбился с пути, угодив в лапы демонам, чью добычу Нандана и Шиада определяют вместе, умерших, остерегая от бед, ведут волки, указывая дорогу далеко на север, сквозь ветра, холод и сумрак, туда, где, восстав по обе стороны, два Великих Волка с красными глазами стерегут врата Загробных Залов. И это — Проводники, или Стражи Нанданы.

Шиада огляделась: все, как всегда. Волчица уже зашла ей за спину, оскалив голодную пасть. Что ж, сегодня Артмаэль тоже не будет ее вытаскивать, он дал понять. А самое страшное случилось еще раньше, поняла жрица. Когда в воздух, влекомый ветром, взвился пепел ее дочери. Протянув в мольбе руку, она шагнула вперед, к десятку оскаленных морд, голодных и жадных до еще одной души. В конце концов, если это Стражи Нанданы, они все делают верно: стерегут царство мертвых от посягательства живых, к которым жрица принадлежала по сей день.

* * *

Оценив серьезность поручения, Гистасп пришел к мысли, что тренировки Иттаи с этого дня должны приобрести особо зверский характер. Хотя, судя по тому, что он мог видеть в Орсе между Змеем и таншей, до подлинного зверства ему далеко. Поэтому на следующий день после возвращения Иттаи в чертог принялся за дело.

— Пожалуйста, танин, — взывал альбинос, нанося удары, — соберитесь.

Иттая старалась, как могла. Но в мыслях настойчиво бились ненужные мысли:

"Он… так внимательно смотрит".

"Он слишком близко".

"Праматерь, отчего так стыдно".

"Сосредоточься же ты, дура".

Но сосредоточиться как раз не удавалось. Пропустив очередной удар, Иттая свалилась на землю, и Гистасп не выдержал.

— Это невозможно, танин, — бросил он, швырнув на землю деревянный меч. — Ладно, перед отъездом вы оправдывали собственную неуклюжесть тревогой за предстоящую кампанию, но теперь-то что?

Иттая сконфуженно отвела глаза, принимая сидячее положение.

— Переживаете, что не справились? — продолжал злиться Гистасп.

Не зная, как оправдаться, Иттая все еще прятала глаза и молчала. И ее молчание раздражало генерала все сильнее.

— Тану довольна вами, она же сказала. Возьмите себя в руки уже.

Да с какой стати она вообще оправдывается? Она — госпожа танской крови, и вообще.

Иттая поднялась:

— Гист… Генерал, — как бы она ни надеялась перехватить в споре инициативу, смелости произнести его имя не нашлось. — Вы не можете повышать на меня голос, — прикрикнула девушка. — Не забывайте разницу между нами.

Гистасп не смутился ни капли:

— Знаете, может, я и перейду допустимые границы, но я обещал госпоже, что смогу научить вас защищать себя. Так что, если придется пару раз наорать на вас, я рискну, — мужчина уставился на девушку, глядя прямо, сверху вниз.

Вспоминая тренировки Бансабиры и Змея, Гистасп справедливо полагал, что, даже если до тану дойдет, что он позволил себе некоторые словесные вольности в обращении с Иттаей, госпожа не придаст значения. Сила не рождается из обходительности.

— Обещал госпоже? — тупо переспросила Иттая, ощущая, как глаза заволакивает от ревности. — Неужели весь мир для тебя сходится на моей сестре?

Гистасп скрипнул зубами.

— Думайте, что говорите, госпожа, — он нервно улыбнулся, стараясь смягчить назидательный тон.

— Смеешь мне указывать?

— Ну, видите ли…

Ох уж этот острый угол. Как бы обойти?

— Мать лагерей не терпит сплетен на свой счет, особенно среди близ…

Иттая взбесилась окончательно, встав вплотную и вскинув голову:

— Чем я хуже? — она внезапно толкнула генерала в грудь.

Гистасп открыл, было, рот, чтобы ответить, но тут внимание его привлек кто-то за плечом девушки. Альбинос прикусил язык, сдержанно поклонился и, подобрав меч, отправил в ножны и пошел в сторону оружейной. Иттая сжалась, всеми силами стараясь казаться меньше, чем она есть.

— Посмотри на меня, — раздался суровый голос. Девушка только сильнее зажмурилась и поджала плечи. Тогда за одно из них схватилась твердая мужская рука.

— Ты что творишь? — Тал, брат-близнец, развернул сестру к себе, возвышаясь на полголовы.

Иттая вскинула голову, надеясь, что в ее лице брат прочтет все ответы. Но наткнулась на такой уж упрямый, как собственный, взгляд и высокомерно отвернулась.

— Не твое дело.

Тал встряхнул девушку:

— Не мое дело? Ты из ума выжила, Иттая. Если Бану узнает?

— Ты ведь не скажешь ей, — вскинулась сестра, зашипев и прижавшись к шатену вплотную. — Пожалуйста, брат, — смотрела во все свои карие глаза.

— Да ей и не надо говорить, — вздыхая протянул Тал, прижав Иттаю за затылок одной рукой. — Она глазастая. И каждый стражник может оказаться ее осведомителем, о котором никто не подозревает.

— С Сабиром было спокойнее, правда? — с пониманием сестра подняла глаза на Тала.

— Пожалуй, — улыбнулся Тал. И тут же взял серьезный тон. — Но и он не одобрил бы твоих выходок.

— Тал, я… — Иттая попыталась объясниться.

— Влюбилась? — в лоб спросил мужчина. Сестра снова закусила губу и уставилась брату в ноги.

— Я не хотела, — невнятно пробормотала девушка, понимая, как глупо звучит подобное заявление.

— Влюбляются всегда нехотя, — тоном эксперта заключил Тал. Потом глянул на сестру — Иттая, нервно кусая дрожащие губы, напряженно сдерживала слезы, оглушенная собственными чувствами и тем, что их, наконец, кто-то назвал своим именем. Крепко обняв, мужчина поцеловал сестру в макушку. — Яды Шиады, Иттая, — негромко протянул Тал. — Как же так?

Девушка улыбнулась — скомкано и печально:

— Думаешь, он совсем никчемный?

Тал качнул головой:

— Неважно, каков Гистасп. Важно, что твое будущее не связано с ним.

Иттая улыбнулась снова — до того горько, — и смежила веки. Крупные набухшие капли стекли по щекам, не удержавшись в уголках глаз. Всхлипнув, девушка снова подняла лицо.

— И кто это?

Тал с любовью поглядел на близняшку. Утер большими пальцами слезы. Кажется, он единственный мужчина, который не заставит ее плакать.

* * *

— Значит, Каамал? — глухо переспросила Иттая. Слегка краснеющие веки выдавали недавнюю печаль, но Тахбир и Бану, не сговариваясь, нарочно не акцентировали на этом внимания. Не стоит принижать достоинство девчонки.

Не дождавшись словесного ответа, Иттая растерянно кивнула.

— Как скажете.

Стоявший в кабинете Бану за спиной сестры Тал положил девушке руку на плечо.

— Прогуляйтесь немного, — попросил Тахбир. — Нам нужно кое-что обсудить, и потом мы поговорим с тобой, Иттая. Я зайду.

Та отозвалась все также растерянно:

— Хорошо, отец.

Тахбир перевел глаза на Тала. Сын кивнул и, ласково приобняв Иттаю, пошел вместе с ней. Лучше бы снова оказаться на воздухе. Но так чтобы не видел никто.

— Стало быть, — с грустью протянул Тахбир, когда они с Бану остались наедине, — к весне придется прощаться с дочерью.

— Да, — по-деловому бесцветно отозвалась Бансабира. — Ты поговорил с Итами?

Тахбир кивнул: все хорошо, Итами подобная судьба для старшей радует.

— Таким образом, хотя бы одну проблемы мы решили, — с облегчением вздохнула Бансабира. — Должна признать, дядя, сама Мать Сумерек надоумила отца позволить тебе жениться на Итами и узаконить ваших детей. Иначе сейчас у меня были бы просто связаны руки.

Тахбир улыбнулся — с глубоким пониманием всей ситуации:

— Значит ли это, что для остальных моих детей ты тоже уже уготовила участь союзнического брака? — и, не дожидаясь ответа, Тахбир тут же предположил. — Полагаю, следом надо прощаться с Ниильтах, а потом и с сыновьями?

— Сначала с сыновьями, — с чувством предвкушения чего-то увлекательного и невиданного возвестила Бану с непререкаемой интонацией. — Точнее, с одним.

Судя по выражению лица ахтаната, Бансабире удалось удивить его.

— Что ж, — Тахбир прочистил горло, — думаю, я здесь именно за этим сегодня?

Женщина кивнула, оскалившись, и поднялась:

— Я позвала тебя обсудить будущее наших земель, — Бансабира обошла стул, на котором сидела, и положила ладони поверх высокой спинки, глядя в упор на Тахбира. Лицо того выдавало напряженную сосредоточенность в намерении слушать внимательно.

— Я долго думала над твоим советом поставить во главе десяти тысяч Бугута.

Тахбир покачал головой, медленно и вдумчиво, хоть уже и понимал, что последует за этой репликой. Кажется, ему все же не отвертеться от ненужного поста.

— Он и впрямь опытный командир, знаком солдатам, командовал "меднотелыми", а теперь защищает одну из крепостей среди утесов Снежного Змея. Он предан, а возможность полагаться кажется мне наиболее важной чертой любого подданного.

— Но? — подсказал Тахбир, когда Бану на секунду умолкла.

— Но он не годится для этой роли. Бугут — выдающийся проходец. Он может собрать множество сведений о местности, спеться с любым проводником, подготовить отличную засаду или распознать таковую. Но дай ему десять тысяч вооруженных до зубов солдат и пусти в бой — и он потеряет всех. А потом, снедаемый совестью, еще и себе воткнет нож в сердце.

— Звучит так, будто ты жалеешь, что отстранила Отана.

Бансабира махнула рукой и, слегка оттолкнувшись, оставила в покое стул и подошла к окну.

— Жалеть о принятых решениях мне не по карману.

"Я заметил", — подумал мужчина, но вслух предпочел промолчать.

— Нет, Отан там, где ему следует быть. Но в моем клане и моем окружении есть люди, способные возглавить две десятитысячных армии.

— Две? — переспросил Тахбир, глядя племяннице в спину.

— Две, — обернулась Бансабира, скалясь.

— Я чего-то не знаю о численности наших войск?

Бансабира качнула головой:

— Их по-прежнему едва-едва наскребается сорок тысяч.

— Значит, ты решила поделить части на меньшее количество солдат в каждой?

— В них также, как и прежде будет по десять тысяч, без учета "меднотелых" и женского состава.

— Тогда…

— Один из генералов, — перебила Бансабира, — должен возглавить пехоту вместо Отана, — она пронзительно уставилась на растерявшегося Тахбира, и тот сглотнул.

— Да понял я, что мне не отверте…

— Это будет Бирхан.

Что? Тахбир подавился.

— Бирхан? — бессмысленно повторил он.

— Именно, — Бансабира вернулась за стол, потирая ладони. — Я перебрала всех, кого могла, и лучшего на эту роль не вижу.

— Бирхан, конечно, хорошо обучен, но он — военный наставник, а не полководец.

Бану кивнула снова:

— Поэтому его правой рукой станет Серт.

Тахбиру идея явно не нравилась:

— Серт слишком уж простоват для такой роли.

— В этом его достоинство, — поведала танша.

— Бану, лучше подумай насчет Руссы. Он бы больше подошел.

— Русса — командир "меднотелых", и будет им пока я живу, дядя. Никому другому я не доверю такую орду убийц.

— Раду…

— …будет возглавлять мою личную охрану. Им нельзя разбрасываться: как бы в мирное время он ни был никчемен, на поле боя он незаменим. Один, сам по себе, не как командир, а как боец. Но чтобы Раду ударил пальцем о палец, ему позарез нужно особое положение. И оно у него есть. Если на то пошло, можешь считать, должность старшего телохранителя я завела специально для него.

Тахбир вздохнул. С ней трудно.

— Я гляжу, ты все решила, — в голосе ахтаната слышалось неприкрытое недовольство. — Если так, зачем я здесь? Распоряжайся и я пойду.

— Второй, — Бансабира полностью проигнорировала тон родича. Перебесится и успокоится, — должен быть адмиралом. Поэтому этот пост займет Ном-Корабел.

Недовольство Тахбира и впрямь вышибло — крайним изумлением:

— Корабел? Бану, ему под семьдесят.

— Верно, и у него богатый опыт.

— Ты не понимаешь…

— Дядя, — резко осадила Бансабира. — В ближайшие десять лет Ном вряд ли потребуется нам на передовой. А, может, и умрет. За это время Тал обязан обучиться всем тонкостям кораблестроения и управления матросами. Он станет морским волком Яввузов, а до тех пор Ном придержит для него место.

Тахбир потерял дар речи.

— Правда, с назначением придется подождать, — видя замешательство дяди, Бансабира вела мысль дальше. — В скором времени мне опять придется покинуть чертог и отправиться в Гавань Теней, но когда вернусь, расстановка сил в танааре существенно изменится. Тал, тем не менее, должен отправиться на верфи к Ному уже на этой неделе. Тот сейчас занят весьма важным делом, лучшей возможности постичь науку морского управления изнутри не придумаешь. Заодно Тал разберется, чего я жду от своего адмирала. Поговори с сыном.

Тахбир ошеломленно кивнул, с трудом осмысляя услышанное.

— Но для начала, — оценив бессмысленный взгляд дяди, направленный куда-то сквозь нее, танша подумала, что, может, стоило быть тактичнее, — поговори с Итами. Тал ваш старший сын, не думаю, что она готова расстаться с ним так внезапно.

— Точно, — глухо отозвался Тахбир, поднимаясь из-за стола.

Бансабира, наблюдая, улыбнулась в душе: лучший способ отвлечь человека от горестных чувств — огорошить делами.

— Я тогда пойду, — хмурясь, кивнул Тахбир и, выслушав прощание племянницы, направился к двери. Взявшись за ручку, он вдруг замер и оглянулся на Бансабиру.

Танша не провожала глазами дядю. Она снова переменилась в лице, став непринужденно-надменной и безучастной к происходящему.

— Так ты и не сказала, — заговорил мужчина. Бансабира подняла голову от каких-то бумаг, безмолвно спрашивая, что он хотел, — под каким предлогом сместишь Видарну, чтобы освободить генеральское место.

Бансабира Изящная усмехнулась самым хитрющим образом:

— А разве я сказала, что это будет Видарна?

* * *

Иттая померкла, как осенних красок шаль под октябрьскими дождями. Итами частенько звала дочь подышать свежим ледяным воздухом и поболтать о предстоящей свадьбе. Могла ли она, дочь обычного рыболова, в свое время хотя бы представить, что ее собственное дитя однажды станет тану Серебряного дома? Итами была на седьмом небе и щебетала без умолку, давая Иттае советы по всем поводам и без. Девушка молча кивала, сбивчиво с чем-то соглашалась, и чувствовала, как от подобных разговоров слабеют ноги.

Ниильтах холодными ночами пробиралась в кровать старшей сестры, как в детстве, пошептаться о ерунде — что сегодня услышала на кухнях, куда задевался какой-то щенок, какое пошила платье дочка смотрителя псарен, как сын скорняка Мукс ждет лета и ярмарки в чертоге… Иттая слушала, ощущая, как вся прежняя любовь к сестре перебивается неуместным раздражением, граничащим с истерикой. "Убирайся" — хотелось ей закричать. Пошла прочь. Но Иттая знала, что Ниильтах ни в чем не повинна и, как могла, сдерживалась. Не она причина бед.

Бансабира, как и раньше, звала на обеды и ужины, приглашала на совещания клана и генералов. Тахбир, нет-нет, звал дочь прокатиться. Ничего как будто не изменилось и шло, как всегда. Но Иттая померкла.

Находится рядом с Гистаспом стало совершенно невыносимо. Иттая задыхалась от одного его присутствия, и вместе с тем сходила с ума вдалеке от генерала. Предчувствуя скорую разлуку, девушка пыталась запомнить все: поймать каждый выдох и каждое слово командующего, отдающего приказы; уловить каждую интонацию голоса, рассуждающего по разным вопросам на собраниях окружения танши; запечатлеть каждый оклик и, порой, даже случайный удар, чтобы сберечь в сердце если уж не тепло объятий, так хотя бы силу руки.

Скоро все это закончится, понимала девушка, ощущая, как сердце замирает от ужаса и отвращения предстоящего замужества. Она прекрасно помнила Этера. В другой ситуации, он мог бы даже сделать ее довольной. Но он не был Гистаспом, и это определяло все. Иттая таяла, мрачнела и умолкала с каждым днем. И даже Тал, лучший друг и самый родной человек, единственный, с кем Иттая могла позволить себе быть искренней, покинул чертог по приказу Бану почти три недели назад.

Бану.

Меньше всего Иттая ожидала, что ее так ранит кровная сестра. Сейчас, наблюдая, как танша раздавала указания командованию и родственникам на время своего отсутствия, девушка думала, как скрыть обиду. Конечно, какое дело Бансабире до ее, Иттаи, обид? Весь ее надменный вид будто говорил: "Поглядите, мне плевать на свои чувства. Естественно, плевать и на ваши". Возможно, тан и должен так рассуждать, ведь, если подумать, будь на ее месте Сабир Свирепый, он поступал бы также. Но в конце концов. Бансабира еще и женщина, и ее кузина. Могла бы понять. Или хотя бы спросить.

Иттая обвела стеклянными глазами собравшихся: Гистасп, Дан, Серт, Русса и Раду, отец и мать, Махран и еще одна тетка, головорезы из охраны Бану — все они внимают ей с тошнотворной серьезностью в глазах. Праматерь Небес и Земли, почему Бансабира такая жадная. Ее и так окружает орда мужиков, каждый из которых раболепно выполнит любой приказ. Ей и так предлагает руку и сердце каждый второй тан или ахтанат страны. Да на что ей еще и Гистасп?

— И напоследок. Ты отправил письмо, которое я отдала тебе утром? — поинтересовалась Бану, обращаясь к Тахбиру.

— Отослал с самым надежным гонцом, велев передать прямо в руки Яфуру Каамалу. Думаю, — Тахбир перевел короткий косой взгляд на дочь с двусмысленным намеком, — он будет рад получить наши вести.

— Отлично. В таком случае, на время нашей поездки в Гавань Теней, Тахбир остается за главного. В конце концов, тебе, дядя, поддерживать порядок в чертоге уже многие годы удается отлично.

Тахбир хохотнул, но было видно, что он польщен.

— Ладно тебе, Бану.

— Гистасп, ребята, — обратилась танша к охране и извечным попутчикам-командирам, — думаю, вам есть, о чем переговорить в подготовке к странствию. Можете задержаться здесь. Остальные свободны.

Подавая пример, танша поднялась и простилась: к портнихам по поводу формы и одежды для путешествия лучше заглянуть самой. К зиме Бансабира немножко поправилась, так что кое-что из одежды оказалось необходимым подогнать заново. К тому же, портнихам было велено проверить и при необходимости починить дорожные плащи для команды. Выезжать со дня на день, так что стоит поторопить мастериц.

* * *

Закончив с обсуждением подготовки — а о чем говорить? Сколько уж они промотались по свету за своей таншей, — мужчины принялись расходиться. Гистасп, будучи лицом доверенным, покинул Малую залу последним, сдержанно кивнул стражникам у двери и отправился искать Лигдама: перво-наперво, распоряжения стоит узнать ему.

Однако за ближайшим поворотом Гистасп остановился:

— Я же вам уже говорил, госпожа: вы заметны в этой нише.

— Ответьте, Гистасп, — сдавленно позвала Иттая.

— И я говорил, что вам не следует звать меня по имени, — альбинос обернулся к выходящей из алькова девушке.

— Почему вы идете за ней? Все вы?

— Хороший вопрос, — Гистасп пожал плечами. — Думаю, потому что ей удалось купить наше доверие.

— Купить? — миловидные черты хорошенького личика исказились. — Что это значит? Моего отца нельзя купить, разве то, что он ведет казну Бансабиры это не доказывает?

Гистасп улыбнулся и благосклонно кивнул: доказывает, конечно.

— Генерал Гобрий в вопросах золота принципиальнее любого казначея.

Гистасп кивнул снова: ох уж этот старина Гобрий. Как он там?

— Я всю жизнь знаю Руссу. Он тоже не падок до богатств. Да и есть у него все. Этому чернявому кобелю Дану нужны только женщины, плевал он на деньги. Раду лишь бы напиться, а Бану терпеть не может, когда много пьют. Так что не надо говорить, что она смогла купить доверие.

Гистасп снова улыбнулся — добродушно и примирительно, как умел только он.

— Я и не говорил про золото или выпивку, — напомнил он.

— Но вы сказали, что она купила доверие, — упрямо настояла Иттая.

— Танин, — в лице Гистаспа отразилось вселенское терпение человека, объясняющегося с ребенком, больным от природы. Впрочем, против него Иттая и впрямь дитя. — Чем честнее и сложнее устроен человек, тем легче он продается за убеждения.

Иттая отшатнулась, как от удара.

— И вы тоже?

— Как видите, — ощерился мужчина.

Иттая закусила губу. Что, что Бану могла пообещать ему такого, чего не может Иттая? Если уж на то пошло, если ей все равно выходить замуж за отвратительного Этера, то неужели хотя бы с юностью она не может проститься в объятиях дорогого человека? Да как заставить его взглянуть на нее как на женщину хоть раз?

— И… И чем она купила вас? — спросила Иттая в лоб.

Гистасп хмыкнул:

— Я солдат, госпожа. А на войне для всех бойцов только одно убеждение звучит громче остальных: надежность командира.

— Что? — она ослышалась, что ли? О чем он тут толкует?

— Надежность и умение ставить интересы солдат впереди собственных, — Гистасп счел необходимым пояснить.

— Да с чего вы взяли, что она была искренна? Что доказывает вам, что Бану — надежный командир?

Гистасп прикинул в уме несколько вариантов ответа, но в итоге резюмировал их все:

— Время.

— А что делать, если у меня нет этого времени? — Иттая, нервно кусая губы, приблизилась к мужчине почти вплотную. — Как быть, если я не могу этим путем убедить тебя в своей надежности?

Гистасп оторопел. Он облизнулся, подбирая слова. На ум не шла ни одна шутка и ни одна колкость. Поэтому мужчина облизнулся снова и просто шепнул:

— Надежные соратницы не предлагают свое девичество первому встречному лишь для того, чтобы досадить сюзерену.

Вопреки ожиданиям, Иттая вздрогнула, но не отступила:

— А если я…

— Не нужно, — одернул Гистасп, отстраняясь. — Не говорите того, о чем будете корить себя потом. Лучше пойдите к себе, выспитесь, и приходите завтра на тренировку, как всегда. Вам не следует забивать голову лишними переживаниями, госпожа.

Не дожидаясь ответа, Гистасп поклонился и направился дальше по коридору, к боковой лестнице. Иттая хотела еще что-то сказать, потянулась за мужчиной рукой, но поймала только воздух, глядя в удаляющуюся спину. Зажав рот рукой и ссутулив плечи, девушка зажмурилась, скрывая слезы.

— Он что, тебе нравится, Иттая? — зашипела Бану из-за спины, и девица содрогнулась всем телом.

Великая Мать Богов и людей, только не это.

Паника сковала все тело, передавила горло, вытрясла душу. Ее не удивило то, откуда Бану здесь взялась, и не заинтересовало то, как много она видела или слышала и знал ли о присутствии танши Гистасп.

— Н… не… — Иттая, сжимаясь всем туловищем, попыталась помотать головой, не оборачиваясь и лихорадочно стирая слезы. — Не т-то, чтобы о… оч…

Проклятье. И так же все ясно. Бану нагрянула вихрем, схватила сестру за руку и жестко поволокла за собой.

— Пошли, — стальным голосом приказала Мать лагерей. Через несколько секунд Бансабира бесцветно бросила стражникам у двери Малой залы:

— Можете идти, — и, едва они скрылись, почти швырнула кузину в кабинет. Иттая похолодела от ужаса. Конец.

* * *

Бансабира прошла к высокому креслу во главе стола, оставив Иттаю посреди залы — вздрагивать от предвестия беды. Танша ощупала кузину взглядом с головы до ног — стоит, трясется, не то от безысходности, не то из страха — и боится поднять глаза. Переспрашивать было бессмысленно.

— И давно? — прикрикнула Бану, с трудом сдерживаясь.

Иттая не находила слов, чтобы оправдаться.

— Бану, я…

— Я спросила, давно ли?

От властного голоса и тона, каким возвещают о скорой расправе, Иттая зарыдала. Рухнула на колени — под давлением ситуации и тяжестью собственных чувств.

— Я н… не знаю, — всхлипывая и запинаясь, пробормотала девушка. — Я поняла это, только когда вы уехали.

Она, наконец, решилась поднять на Бансабиру глаза. Та выглядела по-настоящему взбешенной.

— Я не хотела, честно, я…

— ТЫ МОГЛА МНЕ СКАЗАТЬ, — заорала Бансабира, заставляя сестру на полу сжиматься еще сильнее. — ПРАМАТЕРЬ, ИТТАЯ. У ТЕБЯ БЫЛО ДЕСЯТЬ МЕСЯЦЕВ, ЧТОБЫ СКАЗАТЬ ЭТО МНЕ. ДА ХОТЯ БЫ ТЕ ПОЛГОДА, КАК МЫ ВЕРНУЛИСЬ. ИТТАЯ, — Бансабира громыхнула кулаками по столу, не зная, что делать.

— Прости, я, — затараторила Иттая, утирая лицо рукавами и все еще всхлипывая, — я боялась. Я же знала, что мне уготован политический брак, как я могла?

— А подставить меня, значит, у тебя вышло?

— Но я же ничего… Я ничего не сделала. Ничего такого, — взметнувшись лицом, повысила она голос в ответ.

— Ты промолчала, Иттая, — Бану кулаками оперлась на стол и вскочила. — Только этим утром твой отец отослал гонца к Каамалам. Неужели так трудно было набраться смелости за полгода? — вздохнула танша и повалилась обратно в кресло. — Иттая, — протянула она. — Как ты могла? — Бансабира прикрыла глаза ладонью.

— Бану…

— Мы провели вместе столько вечеров. Мне показалось, мы поладили, а ты так и не смогла сказать мне нечто столь важное?

— Прости, Бану, — на измученную терзаниями девушку накатилась волна усталости. Сколько можно, и впрямь? А вслед за утомлением настигла и безысходность. — Прости. Я знаю, что нельзя подводить ни тебя, ни отца. Я сделаю, как велено, но…

Она поднялась, подошла к танше, опустилась на пол у нее ног и, моляще взирая снизу-вверх, произнесла:

— Но прошу, пожалуйста, позволь мне и дальше учиться у Гистаспа до самого отъезда.

— Это мазохизм, — со знанием дела отозвалась Бансабира.

— И прошу, — не унималась Иттая, — позволь перед замужеством побыть хотя бы одну неделю с Талом.

Бансабира покачала головой.

— Нет.

— Бану, умоляю, — взвыла Иттая, но танша даже не глядела на сестру. — Прошу, пожа…

— До нашего возвращения, — не своим голосом заявила Бансабира, рассеянно скользя взглядом по противоположной стене комнаты.

— Что? — всхлипнула Иттая, не уловив, что сестра имела в виду.

— Если до нашего возвращения из Гавани Теней, Иттая, твои чувства не утихнут, — собравшись со способностью ясно выражаться, Бансабира, наконец, перевела глаза на ищущее лицо кузины, — я поговорю с Тахбиром.

— Что? — еще тише и недоуменнее выдохнула Иттая.

Бансабира раздраженно рыкнула.

— С ними обоими — и Тахбиром, и Гистаспом.

На этот раз Иттая выдохнула совершенно беззвучно. Она уцепилась за бедро Бану, с жадностью вглядываясь в лицо госпожи.

— Ты… хочешь сказать, что…

Бансабира положила сестре на щеку ладонь — чуть прохладную и мозолистую.

— Ты — моя сестра, Иттая, и на тебя, как на всех Яввузов распространяются законы клана. Будь ты сестрой человека попроще или хотя бы будь Гистасп человеком меньших способностей, чем он есть, все это было бы легче. И, тем не менее, если твои чувства и впрямь серьезны, если они переживут еще одну разлуку, я поддержу ваш брак. Но ты должна дать мне слово.

— Что угодно, — не думая, пообещала Иттая.

— Я не стану давить на Гистаспа в таком вопросе. Поэтому тебе придется самой как-то расположить его, не допустив при этом ни-од-ной ошибки, Иттая, — подчеркнула Бану. — Ты не можешь сокращать дистанцию больше допустимого, иначе разговор с твоим отцом впоследствии закончится семейным скандалом.

— Я поняла, — с готовностью кивнула Иттая. — Я буду осторожна. Я не допущу ни сплетен, ничего… близкого.

Бансабира молча кивнула — едва уловимо. В глазах танши залегла серьезная озадаченность.

— Спасибо, — горячо поблагодарила девушка. — Спасибо огромное, Бану.

— Пожалуйста, — отозвалась Бансабира слабым голосом, переложив руку сестре на плечо, будто напутствуя идти.

— А… можно, можно я еще так побуду? — внезапно попросила Иттая, взглядом указывая на колени Бану. Танша молча улыбнулась одними губами и приподняла руку над ногой так, чтобы между ладонью и ногой примостилась голова сестры.

* * *

— А как быть с Каамалами? — спросила девушка госпожу, уходя спустя почти час времени.

Бансабира, приходя в себя, улыбнулась без тени улыбки в глазах:

— Это не твои заботы, Иттая. Иди.

И когда дверь за кузиной затворилась, танша рухнула за стол, уронив голову на руки. А как быть с Каамалами?

* * *

Полагаться на Юдейра Бансабира не столько не могла, сколько теперь побаивалась. В свое время она сделала из него то, что сделала, потому как обстоятельства давили все сильнее и требовали решить острую сиюминутную проблему — найти замену начальнику тайной разведки. Но теперь, после того, что случилось в их встречу, оказалось, что принятое прежде решение привело к новой проблеме. И на этот раз не сиюминутной, а чудовищной.

Бансабира обошлась с Юдейром именно чудовищно, жестоко до страшного, но иначе было нельзя. Таков был единственный путь сделать из него того, кем он стал — многоопытным бойцом, разведчиком, убийцей, способным затеряться в толпе, залезть в любую постель и притвориться носителем знания из храма Праматери, изъясняющимся на ласбарнском и совсем чуточку даже на ангоратском. Надо признать, Юдейр оказался много талантливее ее самой, с тоской улыбнулась Бансабира — так быстро обучиться всему. Так быстро выбрать сторону. Так быстро постичь свое равенство… Сколько времени пройдет, прежде чем Юдейр осознает и свое над ней превосходство? И что она, Бансабира, сможет сделать тогда?

Женщина закрыла глаза, прижала руку к груди, и тихонько расхохоталась — почти до слез.

Гор.

Гор был прав во всем.

Вот что он чувствовал, глядя, кем становится Бану. Вот, почему он вынужден был ее бросить, когда понял, что удерживать под контролем, не убив, больше не удастся. А убить… Как поднять руку на то, что сам создал? На то, что так дорого и напоминает о временах, с которыми связано слишком много? На то, что и по сей день не только дорого, но и необходимо, как та самая, собственная карающая из темноты рука?

* * *

Гистасп по-прежнему всячески скрывал от тану Яввуз, что житья в чертоге ему отчаянно кто-то не дает. Так что, когда генерал обнаружил в пенале для письменных принадлежностей нож, он по-прежнему ничего не сказал танше. Только попросил стражника у двери принести ему со двора какой-нибудь камень величиной с кулак. Получив, положил на стол вместе с ножом и вышел из комнаты, предпочтя провести ночь где-нибудь в городе.

Вал и Шухран к делу относились серьезно, поэтому Бансабира была в курсе и этого инцидента, и предыдущих. Всерьез задумавшись, не в силах самой себе объяснить причины, танша отстранила Гистаспа от тренировки кузин, назначив на его место Шухрана. А заодно, велев начать тренировать и двенадцатилетнюю дочку покойного Ванбира. Нечего сидеть, пора бы браться за сталь.

Однако, в остальном в ситуации Гистаспа Бансабира бездействовала, оставляя раскрытие тайны на усмотрение самого альбиноса. В конце концов, как тану она обязана обеспечить защиту жизни своего подданного, но заставлять его демонстрировать то, что генерал старается скрыть, не могла. Раз так решил — пусть так будет, это его дело и его честь. Ей не следует вмешиваться.

Правда, когда Вал сообщил, что под подушку генералу кто-то подкинул ворох дохлых крыс, Бану шепотом выругалась. А потом велела наскоро выдраить комнату альбиноса и "не валять дурака, а дознаться уже".

Посему выходило, Вал и Шухран на время поездки в Гавань Теней оставались в чертоге. Возможно, в отсутствие самого Гистаспа им удастся выведать что-то большее. А дабы отстранение от участия в кампании двух опорных бойцов охраны не выглядело подозрительным, Бансабира отрядила еще половину охраны, оставив им из начальной дюжины в качестве старших товарищей Маджруха и Ри. Кто-то должен находиться рядом с женщинами клана Яввуз. Им нужна защита. Как и казне.

Так Бану объявила.

ГЛАВА 8

"Эй, — подумала Шиада, — куда вы?"

Жрица смотрела перед собой и по сторонам, и понимала, что огромная стая волков, которая вела ее несколько часов, начала таять прямо в воздухе. Самка за самкой, самец за самцом, они исчезали, превращаясь в дымку: кто в белесую, как зимний туман на Ангорате, другие в черную, как плащ Нанданы в крыльях кондоров. Совсем скоро рядом со жрицей остались только тройка особей с альфа-самцом во главе.

Проведя жрицу еще немного вперед, он вдруг замер, оскалился, зарычав на все вокруг. Шерсть на загривке вздыбилась, глаза от желтого покраснели до неистового багрянца. Утробно зарычав, самец кинулся куда-то вперед, вцепившись могучими челюстями в невидимого врага. А, растерзав, вскинул голову, гортанно взвыл и преобразился. Он стал тоже исчезать, как многие до него, но в последний миг Шиада различила силуэт человека, высокого и статного мужчины с длинными белыми волосами. Он обернулся в полный рост, взглянул на жрицу. На лице, высеченным лучшим из скульпторов Праматери, с идеально правильными чертами, женщина заметила необычный знак — синюю поперечную черту от скулы до скулы, через переносицу.

А в следующий миг растаял и он.

Шиада заозиралась, больше никого из стаи не осталось. Только бескрайние заснеженные долы, вздернутые местами хвойными чащами. Зато там, где исчез мужчина, теперь, колеблясь, дрожала какая-то неясная тень. Дрожала оттуда, из Этана, и не напоминала ничего. Шиада сердцем шепнула "спасибо" и, протянув руку, сдвинула завесу.

* * *

В продолговатой зале, напоминавшей тронную, за столом на помосте для танской семьи, за ужином расположилась танша высокого дома Яввуз, Гистасп, отборная дюжина телохранителей, Ул, Дан и Серт. Несмотря на то, что недостатки некоторых порой ввергали Бану в пучину неуемного раздражения, она привыкла полагаться на них и, что скрывать, любила смотреть за милыми перепалками. А еще, признаваясь в душе, понимала, что была бы непрочь видеть за столом и парочку других генералов — Гобрия и Бугута. Впрочем, за последним был загодя отправлен гонец, и сейчас от выхода в столицу таншу задерживало именно отсутствие последнего командира в этой кампании. Его отборные офицеры, следопыты и проходцы должны были составить особенную часть надвигающегося мероприятия.

Последние указания казначею, управляющему и старшим над всеми хозяйственными, вспомогательными и торговыми помещениями и заведениями, были отданы заранее. Теперь оставалось напоследок проверить, все ли хорошо представляют, что от кого требуется в путешествии и в охране крепости в дни отсутствия танши. Готовы ли картографы и кони, собран ли провиант и отборное оружие. Отличный способ все обсудить за сытным домашним ужином.

— Кто назначен твоим заместителем, Серт? — осведомилась танша, сделав жест стоявшему у стола Лигдаму подлить молока. Вопрос командования в тысяче, где содержался отстраненный от внушительного командования Отан всерьез беспокоил тану.

Серт ответил, что сотник Гаил наверняка отлично справится с задачей, и отрекомендовал означенного сотника как образец воинской исполнительности и преданности.

Вскоре, разобравшись с перестановками в составе на время отсутствия верховного командования, принялись еще раз разбираться с маршрутом, сверяя намеченные ранее планы с последними данными незнающих отдыха шпионов Ула. Зная замысел госпожи, Ул на противоположном конце стола выдвигал некоторые предложения по маршруту. Дослушав краткие замечания тысячника, Бану потянулась вперед, через стол, чтобы принять переданные карты и чертежи, как внезапно замерла на полпути, сбившись в дыхании.

— Тану? — обеспокоенно Раду и Лигдам первыми подались к госпоже.

Бансабира положила ладонь на грудь, будто пытаясь снова нащупать собственное сердцебиение. Придя в себя от случившейся неожиданности, женщина постепенно выправила ритм дыхания, привыкая к новым, совершенно необычным ощущениям внутри — уникальным, до того непохожим ни на что, что забыть их было бы невозможно и на смертном костре.

— Что с вами? — глядя в растерянное лицо танши, спросил Гистасп, вместо Бану принимая переданные бумаги и подкладывая их на стол перед госпожой.

Вместо ответа Бансабира вскинула голову. Никого не было, но она усиленно искала глазами перед собой.

— Покажись.

Ничего не происходило.

— Я знаю, как ты прячешься.

— В самом деле? — под изумленные взгляды собравшихся прямо из воздуха посреди залы деталями возникло черное одеяние, как если бы владелец снимал с мантии еще какой-то невидимый плащ. Несколько уверенных движений, и перед северянами в полный рост показалась пришелица. Лигдам приметил, как Бансабира сложила на столе перед собой руки — кисть к кисти, сделав при этом едва уловимое движение, которым обычно подталкивает зарукавные ножи, чтобы в нужный момент ловко вытянуть их из ножен.

* * *

Женщина, опираясь одной рукой на темный посох с навершием в форме головы дракона, не скромничая осматривалась, водя головой влево-вправо. Скудный свет кадил от свеч и жаровень по периметру залы. За столом, установленном на помосте, сидели несколько мужчин, а с места во главе стола, облаченная в тяжелый меховой плащ, на пришелицу взирала блондинка с пронзительными глазами цвета спелых халцедонов.

Остановив взгляд на хозяйке замка, Шиада скинула капюшон — под всеобщий выдох восхищенных мужчин.

— Ну еще бы, — с легким цинизмом выдохнула Бану, наблюдая за вытянувшимися физиономиями подчиненных.

Тану встала. Окинув ее взглядом, Шиада начала понимать, почему искала именно эту женщину. На Бану по воинской привычке были плотные штаны из черной шерсти, рубашка на запах до бедер, широкий кожаный пояс и портупея. Шиада принялась дотошно всматриваться в каждую деталь в облике Бансабиры, и последнюю это изрядно задело.

— Чем могу помочь? — спросила танша сухо. Шиада, будто опомнившись, вздернула голову и увидела, как на стене за спиной танши, высоко над самым танским креслом, горя кровавыми глазами с белого полотнища, пурпурный волк обнажал грозный, снежный оскал.

Шиада облизнулась — и вдруг расхохоталась во все горло. Праматерь Всеблагая. Она больше трех лет видела днем и ночью образ этой светловолосой воительницы. И… ох. Шиада задохнулась от чувства признательности: это ведь Нелла. Нелла Сирин позволила ей узнать Дороги Нанданы, изучить их, чтобы Шиада могла найти то, к чему призывала ее Праматерь денно и нощно. Нелла назначила провожатого, который, когда Шиада освоила перемещение по Тропам Духов и смогла добывать себе пропитание, почти три месяца просидел с ней в пещере храма Нанданы, объясняя, рассказывая, показывая, обучая. Да благословит Праматерь и его, Артмаэля, за терпение, которым он поделился и мудрость, двери которой помог приоткрыть. Который провожал, встречал, сопровождал, прятал и раз за разом подсказывал, как и куда идти на Дорогах. Ведь сколько раз пришлось ей, Шиаде, начинать путешествие с волками заново, чтобы, наконец, добраться до этого чертога. Ох, Великая…

— Вот почему меня вели волки.

Бансабира удивленно вскинула брови, но пока предпочла не отвечать.

— Это герб твоего дома, да? — Шиада подбородком указала в сторону гобелена с изображением головы с оголенными клыками. — Какой необычный цвет. Разве волки бывают пурпурные?

"Хозяева и стражи лиловых вершин — вот, что значит герб", — подумала танша, и ответ жрицы не заставил ждать:

— Воистину. Я все гадала, что означают лиловые змеи у тебя на руках, но мне и в голову не могло прийти… — растерянно шепнула жрица. — Снежный Змей Астахира, о котором остались воспоминания только в самых древних ангоратских песнях, он ведь принадлежит тебе?

Бансабире все это нравилось мало: при том, что перед ней совершенно точно была жрица древней веры, к приверженцам которой танша причисляла и себя, начало к диалогу не располагало.

— О, не переживай, я не причиню никому вреда, — тут же подхватила жрица. Бансабира поджала губы.

— Лезть в чужие головы — не лучшая идея расположить к себе незнакомцев, — порекомендовала танша. — Ты стоишь в моем замке, и я до сих пор не знаю, кто ты.

— О, прости, — живо откликнулась жрица. От восторга, что, наконец, после скитаний с Гленном по Этану и с Артмаэлем между мирами она нашла северную таншу, Шиада едва помнила собственное имя. — Прости, мне следо…

Однако Бансабира восторга гостьи не разделяла. Танша жестко перебила:

— Твое решение удерживать от действий моих людей тоже вряд ли говорит о благочестивых намерениях.

Шиада опомнилась снова:

— Я прошу прощения, — она чуть повела рукой, и Раду, рассвирепевший так, что, казалось, каштановые волосы вздыбились на затылке, перемахнул через стол и рванулся вперед с мечом наголо, слетая с лестницы, как неудержимый обвал в горах. Не успев понять, что делать, Шиада, испуганно глядя на бугая, отступила на несколько шагов.

— Раду, — тихо скомандовала танша, когда телохранитель уже навис над пришелицей. Тот застыл. Шиада тоже замерла, перевела взгляд с мужчины на таншу, поняв, что телохранитель не стремится нападать и лишь занял боевую позицию.

— Итак? — предложила Бансабира гостье.

Шиада немного пришла в чувство и вскинула подбородок:

— Я Шиада Сирин, Вторая среди жриц и следующая храмовница Этана.

Бансабира изумленно замерла: едва ли был в Этане человек, не знавший имени священной династии Ангората, в которой воплощалась Великая Воля древней веры.

— Я приветствую тебя, — не зная, что еще сказать, безразлично отозвалась танша. — Полагаю, кто я, ты и так знаешь, раз пришла.

Шиада осторожно пошла вперед, поднимаясь к помосту и не сводя глаз с женщины в мехах.

— Да, знаю, — с устрашающей убежденностью в глазах подтвердила жрица. — Ты — Длань Той-что-Дает-Жизнь.

* * *

Бансабира прыснула: чего?

— Это я-то? — хохотала танша. — Мне казалось, Голос и Длань Той-что-Дает-Жизнь это что-то сродни титулу храмовницы, и значит, твой будущий титул, нет?

Шиада, огорошенная подобным пренебрежением к собственным словам, собралась с духом. Не для того, она проделала такой путь, чтобы отступить сейчас.

— Да, это титул храмовницы, — она, отмерев, подошла еще ближе, встав вплотную к столу, за которым сидела танша. Раду с мечом наготове неотступно следовал за непрошенной гостьей. Остальные мужчины за столом тоже держались напряженно. — Титул, смысл которого в его святости для всех приверженцев старых культов. Но сейчас все по-другому. Я действительно Голос Праматери, я вижу Ее волю, я предвещаю Ее начертания, я пою Ее причет по судьбам Этана. Но ты — Ее рука.

Бансабира выглядела теперь даже более обескураженной, чем прежде:

— Ну, в некотором смысле да. В Храме Даг все бойцы с рангом от третьего и выше называются Рукой Праматери, но…

Шиада, усмехнувшись, качнула головой:

— Я говорю не о Храме Даг, — Шиада чуть наклонилась к Бану. — Каждой вере нужен рыцарь с мечом, который встанет на ее сторону и будет защищать ее сторонников.

— Я не рыцарь, — повела головой Бану, давая понять, что разговор бессмысленный и никуда не ведет. — В Ясе вообще такого нет. А все танские дома, включая мой, являются стражами Праматери и Акаба, которых воплощают государь и государыня. Так что, — Бансабира вздернула бровь и, утыкаясь снова в карты, сделала жест Лигдаму проводить гостью. — Я не могу отказать от приюта будущей храмовнице. К тому же, если ты — Вторая среди жриц, значит, знаешь Верховного друида. Он в свое время дал мне надежду, и было бы гнусно не помочь той, кто тесно с ним связан. Но — это все, что я могу предложить. Лигдам проводит тебя и назначит охрану. Ты можешь располагать моим гостеприимством, сколько нужно, а сейчас извини. У меня впереди дальняя дорога, нам надо готовиться.

Что значит, готовиться? Она что ли для того три месяца скиталась по Тропам Духов, чтобы сейчас быть гостьей в каком-то северном захолустье?

— Не надо так угрожающе смотреть, — вдруг посоветовал Гистасп, в отличие от других не сводивший глаз с незнакомки. Бансабира тут же откликнулась: коротко глянула на альбиноса, перевела глаза на жрицу.

— Верховный друид, если ты имеешь в виду Таланара, — жестко заговорила жрица, уперев ладони в столешницу перед Бану, — мертв. Он убит приверженцами новой веры, и чтобы сохранить древний культ Праматери и рожденных Ею Богов, Ангорату нужна твоя помощь, — отколотила Шиада каждое слово. В своем грозном богоборческом гневе она была невиданно хороша, по мнению Дана, который с придурковатой физиономией таращился на Шиаду. Сидевший по левую руку Ниим поглядывал на товарища с опасением.

Бансабира долго перебирала в голове давние воспоминания из обучения в Храме Даг и, наконец, удалось.

— Мне казалось, оплотом древней веры в Этане является Архон. И его герой-наследник Агравейн Железногривый. Кажется, я ничего не напутала?

Ниим, сегодня более бледный, чем обычно, ткнул Дана локтем в ребра. Хвати уже. Дан шикнул и, подняв взгляд на остальных, вдруг заметил, как посмеиваются глаза ребят. Даже Лигдам, дыхание Праматери, дергался в плечах, явно сдерживаясь. Много они понимают.

Шиада между тем злорадно усмехнулась:

— Велика шутка Праматери, если Ее надежды связаны с женщиной вроде тебя. Ты, северная танша, сидишь в своих сугробах, не понимая, куда катится мир и насколько необходимо твое участие.

— Я… — Бансабире все меньше нравилось, как с ней разговаривают в собственном доме.

Шиада перебила, чарами усилив голос так, что его звук раскатился до потолка и стен, как гром, запертый в храме.

— У Праматери всегда две руки.

Дан, очарованный прежде, вдруг вздрогнул, как обиженный ребенок, которого неожиданно ни за что, ни про что наругали няньки.

— Одна из них — правая, яркая и сиятельная, как Сын-Солнце, которого Она родила. И сегодня это — Агравейн Железногривый, Молодой король и соправитель Архона. Он действительно рыцарь веры, герой. И как всякий герой он, потерпев неудачу, сломается. Вторая рука — левая, та, что всегда тянется из тени и бьет наверняка, и это ты. Агравейн — дитя Илланы, он сокрушителен во всех атаках, которые может предугадать. Но Агравейн, как дитя света, видит только днем. Ты — чаяние Шиады и Нанданы одновременно, глаза и руки Хозяйки Ночи, и твое царство длиннее.

— Иными словами, мне Праматерь уготовила участь прибирать всякий раз, как этот богатырь облажается? — уточнила Бану. — Когда я росла в Храме Даг, толков о Железной Гриве, который с тринадцати лет побеждал в битвах, было на всех углах. Но выходит он — блестящий рыцарь для отвода глаз, а мне делать всю работу? Неужели для выходцев из Храма Даг всегда так? — с философским скепсисом спросила танша.

— Да Всесильная и Благая, — неожиданно вскипела жрица и обернулась лицом к Дану Смелому. — Даже если ты скажешь, что я прекрасна, как богиня, имя которой ношу, я не лягу с тобой. Ни сегодня, ни завтра, ни когда еще, — рявкнула жрица и перевела глаза на таншу. — Он что, всегда только об этом и думает?

Серт, Раду и Ул расхохотались во все горло. Дан, как пристыженный нагадивший щенок, сначала прижух, а потом, будто решив, что открытые и честные намерения — это повод для гордости, распрямился, выкатил грудь и разулыбался во все ровные белые зубы. Гистасп, наблюдая, деликатно посмеивался. Бансабира, поглядывая на рассерженную жрицу, оказалась не в силах что-либо ответить, тоже содрогаясь от смеха. Ниим теперь толкнул локтем другого соседа — Шухрана, но тому и без напоминаний было весело. И даже молчун-Одхан, обычно серьезный и смурной, забавно похрюкивал в пышные усы.

Шиада поняла, что заливается краской. Праматерь, что за дикие люди.

— Ты не слышишь меня, — вздохнула жрица, стараясь совладать с ситуацией. Отсмеиваясь, Бансабира провела по лицу ладонью. — Три с половиной года Праматерь вела меня за женщиной, отмеченной дланью Матери Сумерек, которой подвластны волки и которую стережет Ледяной Змей. Нравится тебе или нет, ты отмечена Матерью Сумерек, — Шиада ощупала проницательным взглядом Бану с головы до ног, будто не обращая внимания на разделявший их стол. — Здесь, — Шиада уверенно ткнула себя в бедро точно в том месте, где у Бансабиры была белая отметина.

Бансабира повела головой и сделала жест, указывая на пустующее место за столом:

— С чем бы ты ни пришла, если собираешься долго болтать, сядь. У меня нет привычки смотреть на людей снизу-вверх: шея быстро устает. Лигдам, принеси еды гостье. А ты, Вторая среди жриц, садись и объясни обстоятельно, как, откуда и зачем тебя прислала Праматерь или дурная голова.

Шиада оскорбилась, но села. Что ж, возможно, стоит и правда немного переждать и попробовать снова.

* * *

— Таланара убил христианин, — обмолвилась Шиада, присаживаясь. Посох она поставил рядом, прислонив древком к столу.

Дан Смелый самолично принялся ухаживать за жрицей и смотрел настолько пристально, что безотчетно поставил перед ней четыре тарелки, две из которых попросту отнял у товарищей. Шиада поглядывала на суету мужчины с прежним интересом, но без комментариев.

— И его смерть оказалась всего лишь звеном длинной цепи. Тот мужчина, с которым когда-то встретила Таланара, убил сестру Агравейна и наследную принцессу Иландара, защищая интересы христиан…

Бану подавилась молоком:

— Гор? Защищая интересы христиан? — мысль казалась до того абсурдной, что, дабы убедить себя в реальности момента, Бану ущипнула себя за бедро. Гистасп покосился на этот жест с легким интересом.

— Да, — Шиада усмехнулась — Он был верен Праматери, но теперь служит христианскому царю и горло принцессы разрезал лично. В смерти обвинили нас, сторонников древней религии, и это породило гражданскую войну в Иландаре между христианами и староверами. Большинство друидов объявлено вне закона…

— И ты хочешь, чтобы тану вмешалась в войну, которая не имеет к ней никакого отношения? — слушать развернутые монологи Раду нисколько не увлекало, по крайней мере, пока это не несло существенных сведений.

— К сожалению, эта война имеет отношение ко всем староверам, — невозмутимо отозвалась Шиада. — Неразберихой в Иландаре мастерски воспользовались кочевые племена с севера и с юга, а архонцы мстят за убитую принцессу.

— И? — уточнил Ниим. Все эти разговоры, по его мнению, не вели никуда.

— Насколько я знаю, наследница вашей короны — дочь царя, которому служит этот Гор? — не отступала Шиада.

В качестве ответа Бансабира повела бровью.

— Несколько лет назад отец раманин Яса проиграл трех своих детей в войне с Адани. У меня было очень мало времени, чтобы поговорить с Гором, но я точно знаю, что он как-то связан с одним из них.

— И чем это грозит староверам? — вклинился Серт.

— Тем, что однажды Гор возьмется помогать нашей раманин, а поскольку та в душе до конца дней, видимо, будет верна распятому Богу, у всего Яса могут возникнуть трудности? — предположила Бансабира, не сводя глаз с Шиады. Хотя последней предложили пищу, она пока только пила.

— Верно. Мы можем вернуть в Иландар сердце Праматери, только если снова воссадим на престол человека нашей веры, а сейчас это абсолютно невозможно. Но если мы отдадим Иландар христианам, следующим падет Адани, а потом Архон задавят с севера и запада.

— И тогда Яс останется единственным оплотом древней веры? — подхватил Серт.

Шиада поглядела на мужчину молча, присматриваясь, потом перевела глаза на Бансабиру:

— Если проиграешь ты, проиграем мы все.

— Я все еще не понимаю, что, по твоему мнению, должна выиграть, — безмятежно выдохнула Бану.

— Время, — строго отозвалась Шиада, не моргая, так что всем присутствующим сделалось не по себе. — Ты должна выиграть время.

Бансабира деловито поджала губы, блеснув глазами:

— Наконец, что-то по делу, — шепнула она.

— Агравейн Железногривый рожден под звездой Удачи, и ему везло непозволительно часто. Легенды о том, что он побеждает в битвах с тринадцати лет, сводятся к тому, что он с десяток раз чудом избегал гибели или даже возвращался обратно от врат в Загробные Залы. Но если ничего не изменится, не пройдет года, как орсовский орел воссядет в Адани и следом развернет крылья в сторону Архона. И Гор — хотя, его же зовут Тиглат, верно? — неожиданно спросила жрица, и Бану неопределенно мотнула головой. — Гор убьет Агравейна.

Первым глаза выпучил Раду. Потом присоединился Дан:

— Чего?

— Я правильно понял, — непринужденно уточнил Гистасп, — что нас должна беспокоить судьба королевства, на которое нам… как бы поточнее выразиться… плевать?

— У Агравейна нет наследника, — не сдавалась жрица. — С его смертью Архон будет потерян, а вместе с ним и весь восточный континент.

— И христианские орды, рано или поздно перекинуться на те места, где… как это они говорят?.. Слово Божие? Короче, где слово их Бога еще не звучит, — закончила Бансабира.

— Именно, — с торжеством отозвалась жрица. Наконец, до этих варваров дошло, чего она от них хочет.

— Предположим, — обронила Бану, откидываясь на спинку кресла, — я соглашусь с необходимостью сдерживать натиск христиан. Хотя бы потому, что одного орсовского священника уже поймала близ берегов Северного моря. Но подобные захваты — все, что я могу гарантировать.

— Этого мало, — не колеблясь запротестовала Шиада. — Я ведь уже сказала, что у Праматери две руки, и, если мы хотим сохранить древние культы наших предков, прежде всего, необходимо удержать для староверов Архон.

Бансабира засмеялась:

— Ну нет, — подняла она перст в предостерегающем жесте. — Это ты, жрица с именем Матери Сумерек, хочешь сохранить древние культы предков.

Шиада переменилась в лице: как могла Праматерь избрать для своих целей человека, который не предан ей ни на грош? Бану, тем не менее, бесстрастно продолжала.

— Мне, в общем-то, все равно, во что верят люди, если это не препятствует мне делать то, что следует, чтобы моим подданным жилось проще. Я знаю, кому из Богов верна и почему, знаю, что могу и умею, и мне этого хватает.

Шиада отставила бокал разбавленного меда с глухим стуком.

— Но если не остановить этого Тиглата…

— Что ты мне предлагаешь? — с иронией спросила тану и по привычке пригубила молока. — Убить Гора? — усмехнулась она.

Шиада смотрела на таншу широко раскрытыми ониксовыми глазами, не моргая, поджав губы, со всей возможной строгостью, и Бану поняла, что жрица отнюдь не видит шутки в подобной затее.

— Пф, — хмыкнула Бансабира. — Ты в своем уме?

— Если мы не спасем Архон, ни ты, никто другой потом не отобьется от вездесущей христианской угрозы, — жрица поднялась из-за стола. — Гора надо отвлечь.

— Отлично, — оживилась Бану с видом, в котором опытное око видело хорошо скрытую насмешку. — Есть план? — деловито осведомилась танша.

Шиада растерялась. Так, что даже снова расположилась за столом.

— Надо… что-то придумать, как-то занять его, на другом фронте.

Бансабира расплылась в ухмылке, и подданные единодушно признали это выражение в лице: добра не жди.

— Это я уже слышала, — заявила танша. — Я спросила, есть ли у жрицы, которая хочет свалить на мою голову свои проблемы, идеи, как это сделать.

— Напасть на Аттар, столицу Орса, — со всей внушительностью объявила Шиада.

Бансабира даже отвечать не стала — просто расхохоталась до слез.

— Аттар надо атаковать.

— Нет, — отсекла, успокоившись.

— Спасение Агравейна — не моя прихоть, а непременное условие. Если Гор…

Танша хмыкнула, ощерившись.

— Ты не первая женщина, которая боится Гора, — мелодично пропела танша. — Но мне удивительно, что его боится та, которая представления не имеет, что он такое.

— Я знаю больше, чем ты можешь представить, — отозвалась жрица. — Ты даже не в силах понять, зачем нужна Прамат…

— Это не понимаешь, — неожиданно жестко оборвала танша. — Давай я объясню, — Бансабира немного подалась вперед. — Ты сказала, Гор как-то связан с одним из детей своего царя, который сейчас пленник в Адани, я верно услышала? — Шиада в подтверждение кивнула. — Не сомневаюсь. Гор не из тех, кто разрывает старые узы, если они по сей день не принесли выгоды. Ты сказала, что он лично убил сестру Железной Гривы. Если и правда так, и ты уверена, значит, и надоумил на убийство девчонки тоже он. Стального царя или кого еще — не имеет значения.

— С чего ты?..

— Больше того, — продолжала танша. — Наша раманин — исключительно его выбор и его решение. Он это затеял — и добился.

— С чего ты взяла?

Бансабира засмеялась в голос.

— Я, конечно, не жрица, но хорошо знаю ход его мыслей. Колоссальная сила Гора в том, — доверительно шепнула Бану, — что он с легкостью умеет внушать мысль, будто шаг, который ты делаешь, ты решил сделать сам, тогда как на деле ты всего лишь следуешь его воле. В свое время я покинула Храм Даг и вернулась в родной чертог, будучи искренне убежденной, что таков промысел Праматери и мой дочерний долг. Но чем больше проходит времени, тем очевидней: Гор решил, когда мне стало пора уйти, и не куда-нибудь, а домой. Если бы тогда он не сломал ногу Астароше, я осталась бы в Храме Даг с мужчиной, который, скорее всего, сделал бы меня несчастной. Видишь, что получается? — совсем тихонько спросила танша. — Два континента на карте Этана стравлены между собой по воле одного человека. И ты просишь меня его убить?

Шиаду, впрочем, тирада никак не впечатлила.

— Хотя бы задержать, — отозвалась жрица жестко.

Бансабира не выдержала. Она демонстративно откинулась на спинку кресла и приняла брезгливо-высокомерный вид.

— Скажи, ты ведь встречалась с Гором?

Шиада нахмурилась и кивнула: к чему вопрос?

— Тогда что тебе помешало убить его самой?

Шиада выкатила глаза:

— Я жрица культа, а не убийца.

— Но ведь это на благо культа, — запротестовала Бану, рассуждая. — А то, что ты носишь имя Матери Воздаяния, только доказывает, что тебе не чуждо ни укрощение хаоса, ни его воцарение.

Шиада не могла найтись с ответом, и Бану продолжала:

— Когда ты появилась, осознанно или нет — неважно, ты обездвижила всю мою охра…

— Как, кстати, ты поняла? — переспросила Шиада тут же. Бансабира демонстративно и самодовольно усмехнулась.

— За этим столом, — оскалилась танша, — нет никого, кто не оголил бы меч хотя бы на ладонь, когда ко мне приближается незнакомец, будь то мужчина или женщина. И то, что они не шевелились, означало чары. При встрече с Таланаром я видела действие некоторых и вполне могла предположить. Так вот, что мешало тебе обездвижить Гора и разрезать ему брюхо от паха до подбородка?

— Я уже сказала, я не убийца. Во всяком случае, не убийца староверов, — признала Шиада, закрыв глаза и с новой горячностью продолжила. — Но ты другое дело. Ты — Длань Матери Сумерек, а я — Ее Голос.

— Ты не в себе, — заключила Бансабира.

— Ты не можешь мне отказать, — жестко пригвоздила Вторая среди жриц. — Это вопрос веры и клятвы, которую ты, как дитя Матери Сумерек и Госпожи Войны, принесла дважды, родившись в семье танов и вступив в Багровый храм.

Что ж, доля истины есть, признала Бану. Но едва ли эта доля меняет что-то.

— Шиада, я не жрица, — спокойно констатировала Бансабира. — Я — тан, военачальник и управитель. И моя задача — защищать вверенных мне людей и стараться, как могу, делать лучше их жизнь. Если у тебя есть план, достойная цель и награда, за которую мои люди могут пойти на войну, мы можем поговорить. Но если ты предлагаешь мне бросить сорок тысяч солдат на корабли, поплыть на восток и затеять войну с Орсом, чтобы отвлечь на себя Гора и тем самым спасти легендарную Железную Гриву единственно из стремления защитить религию Ангората…

— Эта религия — начало начал всего Этана, — Шиада поднялась рывком, упираясь в столешницу. — Таково повеление Праматери, Бансабира Яввуз. И если для спасения нашей веры потребуется начать войну, пусть будет так, в конце концов, как еще мы можем принести великую жертву Кровавой Матери Сумерек?

— Кровавая Мать Сумерек, — размеренно проговорила Бану, тоже неспешно поднимаясь, — как и все другие лики Праматери, дает нам выбор. Но решение отнять или сохранить чью-то жизнь принимает человек. И если ты намерен перепачкаться в чужой крови, имей мужество не прятаться за именами Богов.

Гистасп, сглотнув, прикрыл глаза. А следом — непроизвольно и все остальные за столом.

Шиада подошла к Бансабире. Жесткие плотно сжатые губы вытянулись, как змея.

— Если когда-нибудь ты сможешь мне в чем-то помочь, я в ответ помогу тебе. Услуга за услугу. Может быть, мне даже удастся хоть как-то задержать Гора от убийства Агравейна по какой-нибудь счастливой случайности, а тебе, скажем, удастся сделать невидимыми, как ты делаешь себя, тысяч пять моих бойцов в самый необходимый момент… — порассуждала танша. — Но просто так переплыть половину Северного моря, выйти в пролив Великаний Рог и напасть на столицу Орса, — Бансабира покачала головой. — Так дела не ведут.

— У Праматери Богов и людей не бывает никаких дел с обычными смертными. Если бы ты видела хотя бы половину того, что в прошлом и будущем видела я, ты бы поняла, что этот отказ будет стоит жизни гораздо большему количеству людей.

Бансабира впервые с настоящим интересом поглядела жрице в глаза, а затем ощупала взглядом с головы до ног.

— Если бы ты хоть раз видела не одиночную смерть, а целое ратное поле, усеянное десятками тысяч трупов, которые нужно похоронить, обезоружив; если бы хоть раз сама отдала приказ убить тысячи невинных женщин и детей только для того, чтобы еды в твоем лагере хватило немного дольше; если бы хоть раз видела, как от голода, заморенные, словно последние крысы, умирают один за другим давние боевые товарищи, ты не просила бы жертвы из сорока тысяч жизней. Такое подношение мне никакой Бог не простит.

Шиада разочарованно посмотрела на таншу. Досаду во взгляде было не скрыть, даже если бы Шиада пыталась.

— К сожалению, Праматерь ничего не дает просто так. И, видимо, ты — очередное испытание в претворении Ее воли, — жрица с трудом проглотила неудачу.

Бансабира не нашла, как на это отозваться. Она просто пожала плечами с невозмутимым выражением на лице.

— Я не смыслю в Богах и мне неведома Воля Праматери. Ты, Шиада — жрица, ты читаешь в небесах Ее замыслы и вершишь предначертания. Я — тан, — повторила Бану, — и забочусь о своих людях.

— Жаль, — шепнула жрица, вернувшись за посохом. — Не провожай.

Она наскоро спустилась с помоста, на ходу накидывая капюшон и клацая об каменные плиты пола посохом через шаг. А потом, прямо посреди залы, вытянула руку и размашистым жестом, как занавеску на высоком окне, оттолкнула в сторону мягкий поток воздуха. Тот заискрился золотым светом, задрожал, и в следующий миг Шиада, деталь за деталью пропадая из поля зрения, скрылась в мерцающем свете.

— Не каждый день увидишь, — шепнул Гистасп.

— И ни каждый бы хотелось, — обронила в ответ Бану. — Вернемся к картам. Ул…

— Вы правда знали Верховного друида Таланара? — взревел Дан. Бансабира в ответ поглядела с сочувствием и даже как-то странно повела плечом:

— Да, — ответила она терпеливо. — Встретила однажды, когда мне было тринадцать. Так что о своей избранности Матерью Сумерек слышу не в первый раз. Но как бы я ни верила Госпоже Вселенной, Дан, я сказала правду: у нас полно своих забот. Что там с картами? Надо еще раз просмотреть маршруты через Сиреневый танаар — мало ли, вдруг деду опять придет в голову все на свете?

— Ну нет, — влез Серт, и Бану выкатила на тысячника глаза от изумления. — Так просто вы не отвертитесь.

— Что? — опешив, спросила танша.

— Что это сейчас такое было? Откуда она взялась?

— Куда делась? — подал голос Вал.

— Что за? — поддержал Шухран.

— Что за? — вторил тут же Дан Наглый.

— Действительно, — согласился обычно молчаливый Одхан.

Бансабира перевела глаза на Гистаспа: ну хоть ты осади их. Не время же.

Но Гистасп сидел, злорадно ухмыляясь и явно наслаждаясь ситуацией, в которой ей, танше дома Яввуз, приходилось уступать подчиненным, а не требовать обратного. Вот же, — в сердцах Бансабира скрипнула зубами и отодвинула пачку бумаг перед собой подальше. Откинулась в кресле, вздернула голову, всем видом заявляя: так и быть, в пекло дела, спрашивайте, что вам там надо.

Ниим изумленно переглянулся с Шухраном, потом с Сертом. Одхан довольно потер усы. А Гистасп даже не пытался прятаться: прикрыл лицо ладонью и хохотал.

* * *

Утром следующего дня делегация выехала в столицу. Двигались чертовски медленно, ведь, вслед за таншей с ее небольшим эскортом, по главному тракту тащился огромный обоз собранного со всего танаара налога. Четыре раза в год, хочет она или нет, ей приходится обдирать своих людей, чтобы содержать неуемную роскошь столицы.

* * *

Несмотря на то, что выехали Пурпурные с запасом времени, в Гавань Теней они прибыли последними — Бансабира едва успела привести себя в порядок с помощью опытного Лигдама (Вал, все-таки молодец, думала Бану, отыскал такого рукастого парня) и явиться к поздравлению. Ведь по дороге пришлось выполнить множество запланированных предприятий: дождаться и позднее на перекрестках расположить Бугута с отборной полусотней проходцев, как было оговорено, пока танша гостила у подданного. Ехать наобум по землям, где многие ее ненавидели, Бансабира опасалась, к тому же со столь небольшим количеством вооруженных людей за спиной. Да и ценность этих людей велика, рисковать ими нельзя. Так что на Бугута по обыкновению легло прокладывание безопасного пути. Дальше по замыслу, когда Бансабира вплотную подойдет к столице, часть помощников Бугута войдет в город с ней и раствориться в толпе, а часть разбредется сначала по югам и будет медленно-медленно возвращаться домой. Разведчики Юдейра — это хорошо, но лишь половина успеха. Проходцы Бугута способны к иному: Бансабире нужны подробнейшие карты из каждой местности, со всеми возможностями для засад и маневров, и со всеми опасностями — болотами и трясинами, обрывами, скалами…

* * *

Струны цитр дрожали, и звенящие высокие ноты, сливались в одновременно нежные и бодрящие напевы, от которых, казалось, пестрыми красками волшебства искрился воздух. Зовущие напевы зурн вплетались в темы цитр, как виноградные лозы, а чистый тембр поющих флейт освежал подобно утренней прохладе, с которой начался этот солнечный день. Красавицы играли на музыкальных инструментах, отчего хрустальное кружево бокалов с вином дрожало в унисон, заставляя пространство звенеть. Танцовщицы появлялись и уходили, сначала исполняя танец-поздравление в синих с желтым платьях, теперь лирический танец в костюмах цвета спелого персика, потом будет что-то еще…

Все двери тронной залы Яасдур были открыты настежь, открывая вид на зеленеющие лаврами сады, устланные шалфеем и тюльпанами, прибранные вдоль тропинок остриженными кустами роз — и света у празднующих было много. Вся зала наполнялась радужным мерцанием: вздымающиеся на фресковых стенах волны из герба династии сверкали сапфировой крошкой, примешанной к краске безымянным от времени мастером; короны морских владык и хвосты чудищ — осколками аметистов и топазов, а короны Светлейших рамана и раману, восседавших в окружении семьи на высоком помосте сияли изумрудами.

Гавань Теней торжествовала в самом сердце. Праздновали всюду — в огромной зале дворца, на огороженных полукруглых лоджиях и продольных балконах, пристроенные к которым боковые лестницы, изящные, с высокими перилами, вели в сады; под перекрытиями галерей и боковых выходов, под открытым небом. Официальная часть поздравления и вручения подарков состоялась ранним утром, так что теперь многочисленная правящая семья, приглашенные таны со свитами, лаваны и хаты столицы, родственники домов и приближенные к тронам развлекались в свое удовольствие. За исключением высокого помоста, где был установлен стол и высокие кресла для правящей семьи, все гости располагались на бесчисленных мягких подушках и низких скамьях, обтянутых дорогой парчой, украшенной разноцветным крашенным стеклом, золотистыми и серебристыми нитями, жемчужинами размером с горох и по углам — кистями с бусинами самоцветов. Большинство столов и подушек были разноцветными, яркими и светлыми одновременно. Но по всей зале можно было сосчитать двенадцать уголков, где все подушки были, например, зеленые или оранжевые. И глядя на это пестроцветие, любой признал бы, что за бойней наступило Буйство Двенадцати Красок.

Гарнизонные и их командиры тоже находились в приподнятом настроении, хоть и несли службу вместо того, чтобы предаваться праздничному разгулу. Даже раман Кхазар IV Яасдур, главный виновник случившихся растрат и разъездов, вопреки обыкновению имел не отсутствующий и безынтересный ко всему вид, а вполне веселился: подшучивал над водными женами, мило болтал о чем-то с законной дочерью и невесткой, потешался над сыновьями, отмахивался от командира дворцовой стражи, нарочито вздыхая — отнекивался от предложений Тахивран и, нет-нет, трепал по загривку одного из трех отборных породистых волкодавов, подаренных ему дочкой Сабира Свирепого. Надо же, в прошлый раз он не обратил должного внимания на девчонку. Кажется, север еще крепок? Кажется, жизнь в Ясе кипит все также, как и во времена, когда страна, вверенная великой династии, свалилась ему, чудовищно молодому, в неумелые руки?

Если бы не Тахивран, много ли он смог бы? Если подумать, власть никогда не влекла его. Вот Праматерь и послала ему супругу, способную уладить любую неприятность в стране. Он — любил семью, ему в свое время слишком остро не хватило ни матери, почившей на родильном ложе вместе с младшей сестрой, ни отца, погруженного в дела государства и обучавшего Тахивран, которой в двенадцать лет пришлось занять трон раману Яса. Если бы не они…

* * *

На званном обеде собрались представители уже всех домов, только Яввузы, как всегда выделялись: хотя сопровождение маленькой танши было здесь, самой Бану не было. Тахивран, скрипела зубами — любит, несносная, привлекать внимание. Раману быстро выцепила глазами Джайю: та стояла в нескольких шагах лицом к государям, беседуя с одной из дворцовых дам. Поймав взгляд невестки, Тахивран подозвала ее жестом. Дерганным жестом, оценила раманин.

— Ты послала за ней, как я сказала? — спросила Светлейшая гневным шепотом.

— Да, государыня, — Джайя опустила взгляд. Она округлилась в талии, руки и щеки тоже приобрели от беременности более округлые очертания, и строгая отцовская красота Далхоров, прежде выделявшая ее среди всех, отныне не так сильно прослеживалась в лице молодой женщины.

— Так пошли еще, — приказала Тахивран, чуть повысив голос. Кхазар обернулся к креслу супруги, не разобрав слов и лишь откликаясь:

— Да что же ты, милая, в такой день бранишь доченьку? Глянь, как притихла. Ну, раманин, ты же женщина нашей династии, подними свою прекрасную голову, — он улыбнулся старческими обвисшим лицом, и оно тоже засветилось.

Джайя коротко кивнула и поспешила убраться прочь. Дай Бог здоровья раману Кхазару, что отвел от нее безумный норов Светлейшей. И вообще дай ему Бог здоровья, подумала Джайя, направляясь в неопределенном направлении (лишь бы убраться с глаз нервной Тахивран подальше), ведь, когда его не станет, раманом станет ее муж, а значит, что в стране вообще не останется владык, кроме беснующейся от власти свекрови.

Кхассав в этот день активно увивался за водной женой Илией и другими женщинами, которые в любой степени казались ему интересны.

— Ты какая-то дерганная, Тахивран, — с мягким упреком заметил раман. — Что-то случилось?

У них тридцать лет что-то случается, только вот она, Тахивран, все делает, чтобы беречь покой этого никчемного идиота на троне.

— Не хотела огорчать тебя, повелитель: на Перламутровом острове снова бунт. Доверишь это мне?

— Ну конечно, — не размышляя, согласился раман и тут же потерял всякий интерес к разговору.

Как всегда, с привычной горечью в душе усмехнулась раману, ощутив на языке мерзкий вкус разочарования. Как все эти тридцать с лишним лет. Ладно, чего она ждала? Что в шестьдесят человек, не обремененный умом, вдруг возьмется за него? Так даже лучше, что все делает она одна. Деловито поджав губы, раману пальцем поманила из-за спины командира дворцовой стражи, попутно обводя глазами собравшихся.

— Светлейшая?

— Позови-ка ко мне Дайхатта, — подбородком указала на стоящего поодаль тана Черного дома.

— Слушаюсь, — воинским жестом кивнул он и скрылся из виду.

* * *

Дайхатт, чернявый и обаятельный, облаченный в удлиненную безрукавку цвета тьмы, с изображенным во всю грудь фамильным гербом из вдернутых остриями вверх клинков, вел непринужденную светскую беседу с молоденькой танин Наадал. Оголенные мускулистые руки со вздувшимися венами были украшены широкими агатовыми наплечьями.

Кажется, он понравился девчонке — с чего бы ей тогда тут отираться? А, может, ее дядя-тан в поисках крепкого союза после войны велел взяться за столь ценного южанина, как Аймар Дайхатт, со всем очарованием. В любом случае, все это мало интересовало мужчину — у него давно готов замысел по объединению с севером, и даже если что-то идет не так, результат будет такой, какой ему нужен. Сильные и целеустремленные люди не меняют планов из-за их сложности. Так что сейчас Аймар вежливо кивал и краем уха слушал диалог Каамала и Ниитаса, разговаривавших буквально в двух шагах.

— Дорога нынче такая неблизкая из наших сугробов, скажу я вам, — пожаловался Яфур по-свойски. — Очень непросто было добраться.

— Ох, да? Хм-хм-хм, да уж, пожалуй-пожалуй. Непросто было добраться, я думаю.

— Тогда, — вкрадчиво подвел Каамал, — может, вы могли бы помочь? Ваш запрет на пересечение границ Сиреневого надела любым таном, кроме Бану, без нарушения мирного положения невозможен, и если бы вы могли…

— Ах, если бы я мог, — вдруг театрально вскинулся Иден, закатив глаза к потолку.

Дайхатт, подслушивающий и краем глаза подглядывающий через голову юной и невысокой танин Синего дома, дрогнул плечами, с трудом подавив смешок. Увлеченно рассказывающая что-то девушка, напрягшись, притихла:

— Я сказала что-то не то? — спросила высоким голоском.

— Нет-нет, — принимая участливый вид, отозвался тан. Вот же дурень, этот Иден.

— Но вы, как раз и можете, — подсказал Каамал, потихоньку теряя терпение. — Не только мне, но и остальным танам очень трудно перемещаться по стране, огибая крюками ваш дом. Яс ведь не какой-нибудь маленький островок, который можно проехать вдоль и поперек за пару дней.

— О, это весьма досадно, — посочувствовал Иден всем сердцем. — Но, сами посудите, Яфур, Сиреневый танаар — мой дом, а не придорожная гостиница для остальных защитников. Согласны? Согласны ведь, да?

Каамал, блистающий дорогущими камнями и толстенными браслетами, как статуя Праматери на восточных воротах столицы, и пуговицами на камзоле, как опаловая статуя Акаба — на западных, надулся, выдыхая раздражение на это коротконогое несговорчивое демоново отродье.

— Но, может, вы могли бы открыть свои рубежи для прохода хотя бы некоторым? Мне и, скажем, тану Дайхатту, ведь, как ни крути, мы оба с вами родня тану Яввуз, а Аймар, как все знают, мой…

— Хи-хи-хи-ах-ха, — отозвался Ниитас. — Ох, и сочинитель вы, Яфур. Ой, выдумащик. Вы Бану такая же родня, как мне — лань, убитая на охоте прошлой весной.

Каамал едва не схватился за кинжал, заткнутый за широкий пояс камзола, но в последний момент сделал вид, что гладит объемистый живот. Пожалуй, к этому приезду, в центральном обхвате тан Каамал обогнал всю знать страны.

— А уж с каких пор черная сталь стала родней пурпурному волку я вовсе не вспомню. Хотя я давно живу, да? Давно ведь? — поинтересовался тан-коротышка.

Яфур искренне считал, что Иден живет чересчур давно и пора бы и честь знать.

А потом Иден и вовсе пожаловался.

— Знаете, Яфур, такая плохая память уже. Я ведь старик совсем. Но при этом отлично помню, что однажды отказался помогать собственному зятю, а вы хотите, чтобы я помог тому деду моего правнука, который — не мой сын. А заодно и еще какому-то мальчишке, которого я знать не знаю.

На этих словах Иден внезапно широко раскрыл глаза и, чуть обернувшись, в упор глянул на Аймара. Тот, игнорируя собеседницу, внезапно подобрался и, сам себе удивляясь, распрямился, будто его кто-то только что укусил за ягодицу. Понаслаждавшись чуточку произведенным эффектом, Ниитас обратился к тану Серебряного дома:

— Вы сами себя слышите? — спросил он, снова безобразно щурясь и скалясь.

Яфур сейчас слышал только шум собственной крови в ушах.

— Так что, — подытожил Ниитас, — сами понимаете, люди в моем возрасте такие капризные и не любят… нет, совсем не любят менять привычки. Границы. Ха-ха, границы. Ох, сочинитель тан-филин. Фантазер.

Заключив оное, Иден по-идиотски потряс рукой и удалился куда-то в толпу.

Каамал побагровел и все-таки схватился за кинжал, но, скорее, для того, чтобы удержаться на поверхности сознания, как если бы рукоять клинка была бревном, оседлавшим бушующие волны ярости. Верно оценив ситуацию, наблюдавший за танами Дайхатт, наскоро отделался от надоедливой девчонки из Синего дома, и в два шага оказался рядом с родичем, тут же схватив его за плечо.

— Дядя, — позвал он, надеясь образумить Яфура.

— Кретин. Он законченный кретин, а не тан. Чтоб он сдох, — гневно плюнул Каамал.

— Тише, — округлив глаза от неожиданности, Дайхатт нервно огляделся. — Тише, прошу.

— Чтобы. Он. Сдох, — сдавленно, но непреклонно прошипел Яфур снова. — И сучка эта пусть тоже подохнет с ним вместе.

— Чего? — не понял Дайхатт, а потом сообразил. Отпустив дядю, отступил на полшага. — И что вам даст смерть Маленькой танши?

— Отсутствие у Яввузов лидера с мертвой хваткой. Кто бы ни стал регентом при моем внуке, сопливый Адар или бесхребетный Тахбир, договориться с ним будет проще. Сучка. Подмяла под себя даже этого упертого лиса. Впрочем, у самой лисья морда. И будь Яввузы волками на самом деле, давно бы разодрали вшивую дрянь.

Дайхатт оглядел дядю с головы до ног и отошел еще на полшага. Вот, значит, как?

— Я думал, мы добиваемся того, чтобы я женился на ней, нет?

— Так женись уже, — рявкнул Каамал в ответ. — Женись. И заткни ей рот или кулаком, или членом.

Аймар изумленно вытаращился на тана, а потом нашелся:

— Маленькая танша — клыкастая. Того гляди — откусит, — посмеялся он.

— Маленькая танша — заносчивая, а все почему? Потому что за ее спиной полно вооруженных мужиков. Она что, без своих собак даже из дома выйти не может? — бросил Каамал, неопределенно дернув головой в сторону, где, поодаль, стояло несколько человек из охраны Бану.

Дайхатт с ответом затруднялся. Его опыт общения с Бансабирой ограничивался всего одной встречей (ведь даже здесь, на праздновании, раман, по традиции, призывал с поздравлениями танов по одиночке, дабы каждый преподносил дары от сердца и ума, а не из кичливости перед соседом), которой явно не доставало, чтобы оценить боевые умения танши.

— Ну чего ты притих? Что, за одну встречу она и тебя скрутила в портки?

Аймар подавился воздухом. Дрогнув в лице, так что привлекательные черты исказились, и шагнув на Яфура снова, Дайхатт собрался ответить, как герольд объявил о появлении недостающего звена.

* * *

Сияя до кончиков серебристых волос, Гистасп, одетый в синие торжественные одежды, искоса поглядел на госпожу. В откровенном наряде сродни платью, которое одевала на приветственный ужин в Орсе, Бансабира ухитрялась держаться с беспримерным достоинством. Струящееся дымчато-лиловое платье из тончайшего мирассийского шелка, с разрезом почти во всю длину юбки и одним обрезным плечом, так, что крой подчеркивал плавность женских очертаний, подпоясанное мягким широким поясом, делало Бансабиру похожей на помощницу Праматери из мира духов. Белокурая коса, распушенная и украшенная золотой ниткой с изумрудами, и длинные серьги из тех же материалов выдавали в танше приближавшуюся весну и надежду на новую жизнь. Золотой кинжал — изысканный и совершенный, тонкий, словно длинная шпилька, в ножнах, украшенных узорным литьем — выдавал высокое происхождение женщины и ее статус, но не прямую угрозу. Шрамы, многочисленные, не прикрытые одеждой, недвусмысленно говорили: весна следует за зимой, а возрождению всегда предшествует погибель. Прямые черты лица и глаза глубокого оттенка, очерченные черным, скрывали тайну — как и положено тем, кто несет на себе печать Матери Сумерек.

Ей, должно быть, очень идет ночь. Не бессонные бдения полководца в шатре, а сладкие стоны на любовном ложе.

"Сегодня ты роскошна как никогда" — с теплом в сердце подумал Гистасп.

А потом внезапно почувствовал, как в самый центр груди впилась заноза. В самом деле, вот, вот, что это такое. Альбинос так долго не мог понять, какие чувства привязывают его к танше — пока не увидел наглядно, не осмыслил, не сообразил на чужом примере.

Гистасп не приходился Бансабире братом, отцом, наставником, другом, любовником, советником. Он находился где-то посередине между всеми этими качествами, не принимая до конца ни одно.

Как и Гор.

С того самого дня, как Гистасп принял собственную верность тану Яввуз как бесповоротную данность, он хотел стать для нее тем, чем прежде был Гор. Гистасп желал занять его место, получить его право безоговорочного голоса хотя бы в некоторых вопросах. Хотел стать незаменимым и единственным в смысле, многократно превышающем привычные нормы отношений мужчины и женщины, чем-то большим, чем принято думать. Как был этот чертов ублюдок, изувечивший молодое прекрасное тело госпожи.

Пожалуй, это выход, вдруг осознал мужчина. Гор — прошлое, давнее, как Бойня Двенадцати Красок. Гор — начало Бойни и сущностный корень Бансабиры Изящной. Он, Гистасп, стал будущим — корнем не какой-нибудь маленькой танши, но Матери Лагерей. Не одиночной убийцы без племени, но главы великого клана и верховного главнокомандующего над сорока тысячами бойцов. И если у Клинка Праматери хватило сил закрыть глаза на прегрешения бывшего наставника и принять его науку, то у Гистаспа достанет сноровки скрыть то, чего не сможет простить даже грозная тану Яввуз.

Генерал оглядел спутницу снова — мягко ощупав взглядом почти бесцветных глаз. Такими должны быть глаза человека, не осуждающего и не оценивающего. Улыбнулся — вежливо-добродушной улыбкой, по которой Гистаспа знали все и подлинный смысл которой разгадала только она. Потом чуть приблизил к стоявшей по правое плечо женщине раскрытую ладонь и обратился глазами вперед — перед ними высились дубовые двери тронной залы дома Яасдур, открытые и охраняемые горделивой стражей в сияющих латах. Первый раз эти двери были открыты для них сразу.

— Запертые двери на наших дорогах встречали нас, конечно по-разному, но не было ни одной, которая не отворилась бы впоследствии, — не обращаясь конкретно к женщине, произнес Гистасп.

Бану, неуловимо усмехнувшись, не стала напоминать, что была одна дверь, которая в некотором смысле не открывалась с внутренней стороны — ворота замка, где Шауты с Раггарами морили их голодом.

— Чем бы меня ни встретила эта дверь, я спокойна, пока за моей спиной есть люди, в которых я верю, — также обезличено отозвалась Бансабира, вздернув голову.

Она кивнула герольду в дверях, чтобы тот, одетый в светлый праздничный камзол, украшенный вдоль шва горловины яркими кусочками разнокрашенного стекла, возвестил о ее появлении. Неслышно набрала полную грудь воздуха, прикрыв глаза — и пропустила момент, когда Гистасп кратко и трогательно улыбнулся уголками губ.

* * *

Командира дворцовой стражи и Аймара Дайхатта, препирающегося с дядей, разделяло еще около пяти шагов, когда герольд объявил о появлении тану Яввуз. Наконец уж.

— Господи, — едва слышно выдохнула Джайя. Так, оказывается, в Аттаре во дворце Далхоров, Бансабира еще была одета как святая…

— Явилась, — выдавила сквозь зубы Тахивран, игнорируя невестку с ее "Господом".

Дайхатт поперхнулся словами, которые хотелось бросить в лицо Каамалу просто потому, что он достал со своей вселенской неприязнью ко всем, кто не хотел следовать его планам и делать, что он задумал. Аймар застыл, уставившись на молодую таншу. Кто мог представить, что та измочаленная войной и тяготами новоиспеченная тану Пурпурного дома, которую он встретил в утро погибели Сабира, окажется не только деловитым командиром, но и такой соблазнительной женщиной?

Надо… Надо обязательно поздороваться. В числе первых, решил Аймар, явственно ощущая, как где-то с обратной стороны позвоночника зачесалось и засвербело от всякого нетерпения сделать что-нибудь значимое, проявить себя, всерьез взяться за дело. Интересно, куда она пойдет перво-наперво?

Он уже сделал шаг навстречу Бансабире, совершенно не зная, что скажет, как его окликнул посланник Тахивран.

— Светлейшая просит вас на разговор, тан, — сообщил командир. Дайхатт даже не сразу оторвался от наблюдения за Бансабирой. Если сейчас он не подойдет к ней, потом не выцепишь, но пропустить мимо ушей приказ государыни нельзя.

Сжав зубы и со всем недовольством гортанно рыкнув, Аймар проводил Бансабиру взглядом в распахнутые объятия деда и, бросив: "Иду", зашагал к помосту династии. Надо покончить с неприятными делами поскорей.

* * *

Дан ткнул локтем под ребро Серта и кивнул в сторону стоящего на шаг впереди Маатхаса. Соратники и близкие помощники Пурпурного и Лазурного танов уже столько раз пересекались по разным поводам и столько бед пережили вместе, что на сей раз, встретившись, кинулись обниматься, как лучшие друзья. Только их таны, по общему мнению, до сих пор занимаются ерундой.

Серт на маневр товарища отвлекся нехотя — он только что проследил недвусмысленный порыв Дайхатта кинуться к тану. Впрочем, отвлечься стоило — Маатхас замер, как заколдованный, так и не донеся до губ бокал с вином. А потом сосуд будто стал непомерно тяжелым, и рука, его держащая, обвисла плетью.

Бокал из чистого серебра выпал, звякнув, и покатился, заливая глянцевый пол. Хабур, верный друг и соратник, не растерялся и тут же навалился плечо в плечо на Сагромаха.

— Ой, тан, простите, — спохватился он, — я как медведь, честное слово. Вон, бокал из-за меня выронили. Простите.

— Д… да ладно тебе, — даже не посмотрев на мужчину, отозвался Маатхас.

О, Великая, почему она такая красивая? И почему такая откровенная? Зачем позволяет видеть все это, все, что должно быть только его, каким-то убогим извергам? О, Акаб. Чтобы их всех смыло…

Подоспела прислуга, но Маатхас тем более не удостоил взглядом и ее, наблюдая, как Бану целуется в щеки с дедом. Сморщенный, словно залежавшаяся редиска, Ниитас казался до того торжественно настроенным, будто собирался спеть какой-нибудь гимн.

Он, Маатхас, тоже бы спел. Но для начала надо вырвать Бану из лап всех других рвачей. Пока она не замужем — она только его. А когда окажется замужем — тем более будет только его, — ревностно в груди Сагромаха поднял голову Собственник и повелел ему идти к Матери Лагерей, не мешкая ни секунды.

Когда Маатхас удалился на приличное расстояние, Хабур упер руки в бока и обернулся к остальным — и лазурным, и пурпурным:

— Эти два идиота вас же тоже достали?

— Я вот, что предлагаю, — тут же зажегся идеей Ниим, будто продолжая мысль Хабура. — Надо их уже свести.

Хабур кивнул молча: это он и имел в виду.

— Да, — поддержал Дан Смелый. Он тоже мгновенно завелся от осознания предстоящей авантюры. — Надо свести, — потряс он кулаком, изображая жестом всю готовность к действию. — Затащить в одну постель, а потом застукать.

— У танши траур не кончился, — напомнил Серт. — Добром не обернется.

— Вот потому они и тянут, — назидательно сообщил Хабур. — Из-за траура по Свирепому. Все из-за порядочности нашего тана и принципиальности — вашей.

— Да ладно траур, мы бы их не выдали, зато всем было бы ясно, что будет через месяц-другой. А то треплют мозги всем вокруг, — поразмышлял Ниим.

Раду, немного мрачнее остальных, попытался напомнить, что вообще-то, это не их дело, но его нарекли занудой, и слушать никто не стал. Тогда увалень сдался и, усмехнувшись, опустил голову, принимая любые затеи соратников как план действий.

— Принципиальность, порядочность… Пусть себе отнекиваются, как хотят. Если в этой ситуации тем более затащить их в одну постель, не отвертятся, и нас мучать не будут, — решительно заявил Ниим. — Не знаю, как тан Маатхас, танша, когда не знает, что делать с их отношениями, с нас по три шкуры спускает.

Свита Сагромаха единодушно закивала. Один из воинов Лазурного дома выразил общую мысль:

— Это да. Наш тоже все решает нырком в работу. И нас за собой тащит — на самое ее дно, — а потом вдобавок тихонько буркнул. — Идиот.

Осуждать его никто не стал. Даже посмеялись немножко.

— Итак, где, когда и как? — Дан в предвкушении хлопнул ладонями, потер.

И тут-то все и притихли — так запросто и не решишь. Надо бы пообстоятельнее подумать.

— Пожалуй, нигде и никак, — резюмировал Раду.

— Почему это?

— Что-то точно придумать получится, — сказал Ниим. — Просто надо собраться.

Хабур переглянулся с Сертом, и последний ответил за него:

— Потому что, если за этим делом их застукаем мы, нас попросят молчать, а если откажемся, велят заткнуться. А если застукает кто-то еще — работа будет наименьшим, чем все мы сможем отделаться. Плохо, что ли, знаете, как эти двое любят укорачивать людей на голову? Всеобщий скандал хороший к этому повод.

Буйный настрой угас даже в глазах Дана Смелого.

— Да, надо что-то другое придумать. Не такое радикальное, — подтвердил Ниим.

— Вот сами и думайте, — отозвался Дан, всем телом разворачиваясь вслед проплывшей мимо чернявенькой красотке. — А я, пожалуй, пойду. И, ежли кто захочет, можете меня застукать с ней. И присоединиться, — мужчина снова блеснул глазами и скрылся в толпе.

— Акаб, — тихонько воззвал Ниим.

— Кретин, — безапелляционно заключил молчавший до той поры Одхан, и сподвижники обоих танов засмеялись.

— Вообще, — сказал Хабур, — можно подумать. Празднования продлятся еще три дня, время пораскинуть мозгами есть. Все в деле? — обвел он глазами оскалившихся мужиков.

* * *

— Погостить говоришь? — протянул Иден. — Погостить дело хорошее. Да, можно и погостить ведь. Отчего не погостить у родной внученьки? Правда, — Иден оглядел женщину с ног до головы, — у тебя там холодно. Не знаю, как моя Эдана жила на севере, ах. Но, думаю, ты ходишь там в более теплой одежде, да ведь? Ведь да?

— Точно, — усмехнулась Бансабира.

— А тут вам, северянам, поди чересчур жарко. Оно и понятно, что ты такая голенькая, — если Иден и осуждал Бансабиру за внешний вид, то только в словах: и Бансабира, и Гистасп слышали в его голосе, что вызов, который танша бросила Тахивран и "недалекой", как повелось считать в Ясе, раманин, таким банальным женским способом считал достойной присяги дерзостью. Отличный ход.

— Дело не в жаре, — посмеялась Бану. — Просто явиться так, — она развела руки, демонстрируя себя, — единственный для меня способ доказать остальным, что я безоружна.

Ниитас повеселел и изумился одновременно, отчего брови его поползли вверх, перечерчивая лоб гусеницами морщин, а глаза широко-широко открылись.

— Вот оно что. Ну раз так, Гистарх, — обратился Иден, — раз так, ты уж хорошенько защищай внученьку. Хорошенько, да…

— Не беспокойтесь, тан, — кивнул Гистасп. — Госпожа — солнце нашего танаара.

— Ой да ладно, ладно, — помахал пожухшей ручонкой Иден и простился. — Поговорим еще Бану, хорошо? Да, поговорим, — тут же решил сам. — А пока я еще к раману схожу. В молодость мы с ним столько дел натворили, рассказать-то и стыдно, а уж вспомнить. Или наоборот? Хм-хм-хм…

* * *

Дайхатт согласился выполнить поручение государей и подавить бунт на Перламутровом острове — кто знает, когда он увидит Яввуз снова. Ясность их грядущего супружества надо вносить уже сейчас, а если танша почему-то будет колебаться, стоит намекнуть, что раману пообещала награду большую, чем может предложить Бансабира.

* * *

Когда Иден отошел, Гистасп широким жестом провел по лицу от линии волос, собранных сегодня в светлый хвост, к подбородку, словно меняя маску потешного радушия на маску усталой благосклонности.

— Сумасшедший дед.

— Не то слово, — согласилась Бану. — Пойдем-ка, поймаем кого-нибудь с выпивкой. Проводи меня.

Гистасп молча подал руку и, выцепив в толпе острым взглядом тана Каамала, повел женщину в противоположном направлении. Длинная полоска молочно белой кожи с еще более светлым родимым пятном на бедре сверкала в разрезе платья, когда танша шла, но и без него на нее бы смотрели неотрывно, думал Гистасп по дороге. Бансабира — из тех людей, на которых смотришь просто так, потому что не можешь не смотреть, когда они этого хотят.

— Кажется, все эти таны таращатся на вас с совершенно наглыми рожами, — заметил генерал вполголоса.

— Ты тоже так думаешь? — почти безынтересно осведомилась танша.

— Ну, не совсем, — лукаво улыбнулся Гистасп. — Уверен, рожи у них наглые независимо от вас. К сожалению.

Бансабира чуть покосилась на генерала: подшучивает?

— А мне казалось, самой наглой из всех ты считаешь мою.

— Что вы. Я никогда не позволил бы себе считать, что можно связать в одном предложении вас и "рожу", — деликатно отозвался Гистасп.

Они прошли еще несколько шагов, приветственно кивая встречающимся, прежде чем перед ними возник слуга с подносом, заставленным бокалами с вином.

— Благодарю, — кивнул Гистасп, взяв два. Один потянул танше, но та замерла, уставившись на слугу.

— Серьга Рамира, — сказала она тихо. Гистасп тут же напрягся и тоже уставился на прислужаника. Тот слегка качнул головой, и яркое полуденное солнце вспыхнуло на поверхности серьги бронзовым огоньком. Парень улыбнулся:

— К сожалению, у командира Юдейра нет серег, да и мы присягали Храму Даг. Так что ходим с этими.

Похоже, оценила Бану, он хорошо освоился с ролью местной прислуги: благожелательный, с виду скромный — будто бы всю жизнь на этом месте.

— Новости? — деловито осведомилась танша, понизив голос. Не время для лирики. На этот праздник она во многом ехала за новостями, которые в чертоге ждала бы еще месяц.

— Одну из новостей вы прочтете на воротнике герольда, госпожа. Вторую увидите в волосах главной танцовщицы в номере про весну. В ней, кстати, не будет первой позиции.

Описание номера не показалось Бану говорящим. Она скривила брови со скептическим выражением в лице.

— И когда будет этот танец?

— Думаю, ближе к концу празднования. Еще ведь зима, а танец про весну.

Бану потом чуть поджала губы:

— Досадно. Я надеялась смыться отсюда через полчаса. Видимо, придется торчать до победного. Неужели было трудно назвать цвета вслух? — посетовала Бансабира.

— Ну вдруг вы не запомните? Все-таки праздник, хмель, — уклончиво отозвался разведчик-слуга.

— А так я что ли буду записывать? — не без любопытства огрызнулась Бану.

— Моя задача только сообщить вам, где искать, об остальном — не знаю.

Бансабира кивнула в признательность и танским жестом позволила парню и дальше заниматься работой прислуги. Она улыбалась в душе и глядела в пол, стараясь скрыть торжество в глазах: даже ей не к чему подкопаться. Юдейр все делает правильно, распределяя роли и ограничивая сведения. Возглавляя разведку, нельзя позволять шпионам иметь доверительные отношения между собой.

Когда слуга исчез, Бану, посерьезнев, уставилась на Гистаспа и качнула головой:

— Давай в двери, мне нужен четкий порядок цветов на воротнике герольда.

Альбинос изменил направление движение мгновенно, не сказав ни слова. А Бансабира пригубила вино в высоком хрустальном бокале, каких отродясь не водилось в чертоге Яввузов, и нахмурилась: новостей должно было быть четыре.

— Госпожа? — позвал за спиной до боли во всех ребрах желанный голос, и сердце Бану пропустило удар. Из-за плеча Маатхас, возвышаясь, видел, как напряглись длинные пальцы Бану, сжимавшие края бокала. Дерганным движением Бансабира обернулась через плечо, будто, замедлись она на мгновение, и Сагромах испарится куда-нибудь.

— Тан?

Он поймал ее взор и прожег насквозь, одним выражением глаз заставил обернуться к нему полностью.

Бану задохнулась — и Маатхас услышал, по движению губ уловил, как отчаянно ей не хватило сил вдохнуть.

Здесь, среди всего южного пестроцветья, Маатхас выглядел совсем не таким, каким танша привыкла его видеть. Заливающий помещение свет неровными пятнами накладывал тени на резкое, будто отлитое из светлой бронзы лицо. На фоне изнеженных придворных, тан Лазурного дома выдавался ростом, широким разворотом плеч, прямым стержнем позвоночника — и такой же линией носа. Весь облик Сагромаха вдруг стал для Бану грубым — и непередаваемо, до дрожи в коленях выразительным. Казалось, он вобрал в себя всю суровую красоту северных круч, силу и живость океана, блеск солнца — и всех огней. Черные, как угли, глаза теперь не смеялись, но светились задумчивостью из-под открытого лба. Тело — мощное, устойчивое к любой жаре и нечувствительное к холодам ночи, в чем Бансабира за годы Бойни имела множество случаев убедиться — несмотря на развитые мышцы было гибким. Могучие руки были обнажены до плеч кроем темно-синей безрукавки из тонкого шелка. Длинные крепкие ноги скрывали белоснежные штаны и высокие сапоги из облегченной кожи.

Она и забыла, насколько он по-мужски притягателен. И, похоже, ему тоже здесь не по себе от духоты и спертости воздуха, со смешком подумала Бану.

Сагромах тем временем нежно ощупал взглядом таншу, от косы до стоп, тяжело сглотнул, с трудом поднимаясь обратно к лицу женщины. Мужчина вцепился обеими руками в очредной бокал вина, пальцы напряглись сильнее, казалось, от одной только ее близости под кожей рук вспухли буграми мышцы, грозя разорвать золотые обручи на предплечьях.

— Вы прекрасны, — выхрипел Сагромах с дрожью в голосе. Судорожно отер лицо, будто от пота и зашептал. — Бансабира…

— Тану Яввуз, — позвал слуга. — Светлейшая просит вас.

Маатхас подавился словом, Бану — отчаянием. Прикусив дрожавшую губу, Сагромах выдохнул и кивнул:

— Идите, я обязательно найду вас после.

Бансабира деловито качнула головой, но Сагромах видел, насколько растерянное выражение затмило зеленые глаза.

Что за проклятье, — вознегодовала Бану, удаляясь и заставляя себя не оглядываться. Почему именно сейчас? Ради того, чтобы эту встречу никто не воспринял предвзято, она полчаса строила приветливую физиономию со встречными второсортными Наадалами, высокомерным Вахиифом, коротко — даже со старшим сыном Ранди Шаута (поскольку тот пока официально держался в плену Матери Лагерей и не должен был появляться на людях) и Иденом Ниитасом. И именно теперь, когда Сагромах, как она надеялась, достиг ее, чтобы приветствовать… Тахивран нарочно издевается что ли?

Бансабира сцепила зубы: трон близко. Танша немного встряхнулась, как если бы сбросила чары, наложенные Маатхасом, пока тот был рядом: не время предаваться эмоциям. Разговор с Тахивран один на один не может быть простым. И его никак не отсрочишь, даже если хочется ну чересчур сильно.

— Светлейшая, — ирония читалась не только в голосе, но и в каждом жесте Бансабиры: в наклоне головы, дрогнувшем уголке губ, едва заметно вздернутой брови. Естественно, ее на разговор раману позвала только, когда раман, государь и именинник, на время покинул помост династии.

— Маленькая танша, — не менее ядовито ответила Тахивран, и сидевшая в соседнем кресле от свекрови Джайя кожей почуяла, что ее собственная неприязнь к северной танше в сравнении с этим — сущий пустяк. — Смотрю, ты не потрудилась одеться и явилась в одном исподнем, — протянула женщина.

Бану не осталась в долгу:

— Право, лучше ходить в исподнем, чем тратить добро империи на бессмысленную роскошь, — она глазами проследила наряд раману от волос до пят: украшенная изумрудами и бриллиантами, каждый с ноготь большого пальца, корона; шелка и атласы тяжелого травяного цвета наряда, прошитого золотыми нитями и усыпанного бриллиантовой крошкой, выдававшего в Тахивран не только Тень Илланы, но и урожденную дочь Зеленого танаара; тяжелые браслеты с выгравированными узорами в форме морского змея среди волн, и мягкие туфли на каблуке с плотными и немного загнутыми носками — все это по определению стоит бешеных денег. На один такой наряд Бансабира могла бы обеспечить годовое пропитание для всех рабочих в подземном городе.

— И потом, для кого, как не вас, особенно тяжкое преступление транжирить золото, учитывая, что приобретено она за счет работорговли, — как бы между прочим заметила танша.

Стоявший за плечом государыни командир дворцовой стражи с готовностью оголил рукоять меча на поясе и сделал угрожающий шаг вперед. Бансабира со скучающим видом глянула на этот отчаянный жест.

— Кажется, ваш помощник несколько нервный. Неужели вы продали Шаутам в качестве мяса кого-то из его родни?

— Закрой рот, сучка, — прошипела раману, сузив глаза. Джайя облизнулась, напряженно вглядываясь и вслушиваясь, не зная, как быть и что делать. Надо же то-то сказать. Но… раману не из тех, кто нуждается в защите других. Кажется… Как поступить?

— У тебя нет прав заявлять такое, Бансабира, — выпалила Джайя, наконец.

Бану перевела взгляд на девчонку лениво и нехотя, будто ее всерьез заставили обратить внимание на то, что под ногами ползет какой-то жук.

— Именно у меня есть все права и все основания.

— А ты не боишься? — пока Джайя искала ответ для зазнавшейся танши, раману, с трясущейся от негодования челюстью, оперевшись на подлокотники, поднялась. Сейчас, когда она была на каблуках ей почти удалось сравняться с Матерью лагерей в росте.

— Чего именно? — очерченные сурьмой глаза сверкнули изумрудным огнем ярче, чем любой из камней в короне государыни. — Раману, — Бансабира шагнула государыне навстречу, — в шестнадцать лет я брала и обороняла крепости, пока вы отсиживались в столице и размышляли над супругой для сына. Выбери ваш покойный свекор в качестве невестки любую другую из танин, вы бы сейчас и смотреть на меня боялись. А вы вон как заноситесь, — без выражения высказала танша.

— Закрой рот, тану, — грозно выговорил командир стражи.

Тахивран побагровела, сильнее оттеняя золото и зелень украшений.

— Бансабира, я, конечно, признаю твою силу, — влезла Джайя, — но еще одно слово против Светлейшей, и я сама прикажу отрубить твою дерзкую голову.

Бансабира перевела на раманин глаза с явным интересом — как если бы жук под ногами внезапно зажужжал и попытался ужалить ее сквозь толстую кожу походного сапога.

— Светлейшая, — примирительно, словно обращаясь за маленького гневного ребенка, заговорила Бану, — ваша невестка очень плохо знает историю страны, на владычество в которой претендует с годами. Займитесь ее образованием, а то мало ли, каким глупостям ее научили на родине.

— Бансабира, — подскочила Джайя. Может, ее родные земли и не отличаются особым пиететом к женщинам, но ее царское достоинство никогда не умалял ни один подданный.

— Сходите в библиотеку, раманин, — усмехнувшись, порекомендовала Бану, — перелистайте пару страниц о создании Яса. Северные таны присягнули Яасдурам в последнюю очередь, у нас есть определенные свободы. Но даже независимо от этого, власть казнить действующих танов принадлежит только повелителю Яса. А если Кхазар Четвертый вдруг надумает отсечь мне голову, мало ли, что ему могут рассказать некоторые мои союзники, — лукаво улыбнулась Бансабира, посмотрев на Тахивран.

Джайя сжала кулаки, командир стражи побагровел тоже, но молчал, боясь привлечь лишнее внимание. Раману, в лице бледнее обычного, только вздохнула и медленно осела обратно в высокое кресло. Потом набрала грудь воздуха, выпрямилась и глянула на невестку так, что Джайя, тоже быстренько сев, сдавленно вжала голову в плечи и спрятала взгляд в собственных коленях.

— Прежде согласно традиции, в столице всегда находился один из прямых представителей танских домов — как его представитель на случай переговоров, и как его заложник на случай танского вольнодумства, — поучительно сообщила Бансабира. — Но разве кто-то осудит меня, что после предательского покушения на дядю Доно-Ранбира во дворце, из-за которого он вынужден был бежать и в итоге погиб в безвестном проулке, я отказываюсь следовать столь ненадежным правилам? К тому же, у меня нет единокровных родственников, годных для такой миссии…

— У тебя есть брат…

— Который по закону не имеет права быть представителем танаара в Гавани Теней до четырнадцати лет. Признайте, раману, — улыбнулась Бану, свесив голову набок, — вам нечем мне угрожать.

— Я все еще могу обесценить все твои труды в браке с Каамалами через Этера, — прямо ответила Тахивран, вздернув голову. Хотя теперь она смотрела на Бану, сидя, снизу-вверх, лицо ее имело до того высокомерное выражение, что выглядело наоборот.

— Разве? — дрогнув в душе, Бансабира не выдала себя снаружи. — Раману, право, не теряйте достоинства, — посоветовала танша. — Если вы всерьез хотите победить, вам нужно просто стать сильнее. Вы обрастаете иноземными помощниками, — Бану подбородком указала на притихшую Джайю, — подкупаете подданных, ищете помощи у Бледных островов. Вы прикрываетесь ими всеми, как щитом, в надежде отсидеться и спрятаться за высокими стенами Гавани Теней. Но правда в том, что тот, кто не может воевать сам по себе, не может и побеждать сам по себе. Вся верность танов держится на преклонении перед способностью раманов понимать волю Богов. Когда вы отодвинули эту обязанность на второй план, вы отпили одну из ног кресла, на котором сидите.

— Для устойчивости ему хватает и трех опор, — вздорно ответила Тахивран.

— А когда приволокли в Яс иноземную девчонку, спрятавшись за ней от необходимости искать выход, удовлетворивший бы всех танов, вы выпилили и вторую.

— Не сыпь угрозами понапрасну, Бану. Хочешь что-то делать — делай, и посмотрим, чья возьмет.

— О, — Бансабира расплылась в издевательской ухмылке, — неужели в женщине может быть столько огня в ваши-то годы? Да благословит вас Мать Сумерек, — не дожидаясь ответа Бану коротко качнула головой и исчезла в толпе.

Самая пустая трата времени в ее жизни, цокнула в мыслях Бансабира. Даже спать с Нером Каамалом не было так безрезультатно и бессмысленно, как эта беседа.

Сейчас было дело много важнее, чем думать о вздорной раману и ее новой игрушке Джайе. Разгадывать их умыслы Бану будет потом, а пока следует отыскать Гистаспа.

Бану уже выцепила его глазами в толпе — было несложно: белокожий блондинистый Гистасп сильно выделялся на фоне собеседника — как ее окликнули:

— Мать лагерей, полагаю.

Бану обернулась. За ее спиной, как сияющий обелиск, вырос ахрамад Кхассав, наследник трона. С необычным разрезом глаз от отца и неуемной жаждой деятельности от матери, облаченный во все синее и золотое, он протягивал Бансабире золотой, украшенный сапфирами и алмазами, кубок — один из тех, которые танша видела на помосте.

— Подношение со стола династии? — спросила она с интересом, принимая напиток.

Кхассав дождался, пока танша пригубит, а потом вознес и свой кубок, жестом указывая, что пьет за нее.

— Неужели и вам, ахрамад, для чего-то имеет смысл проявлять любезность по отношению к маленькой танше? — бесстрастно поинтересовалась женщина, всеми силами сопротивляясь сокрушительному обаянию наследника.

— Ну, во-первых, я могу делать это из уважения: вы заставили понервничать мою мать, это достойная причина для гордости.

Бану усмехнулась, взглядом указав за плечо ахрамада, где именинник раман Кхазар болтал о чем-то с одной из водных дочерей.

— Вот если бы мне удалось заставить понервничать вашего отца, я бы и впрямь гордилась.

Кхассав засмеялся, оценив шутку.

— Пожалуй, тут любой был бы горд. Признаюсь, ни разу не видел его с каким-нибудь другим выражением лица, кроме этого, — улыбнулся ахрамад и сделал жест, приглашающий пройтись.

— Так чем могу быть полезна? — вежливо поинтересовалась женщина.

— Честно сказать, хотел познакомиться с той, кого мои мать и жена с таким пренебрежением зовут Маленькой таншей.

Бансабира поглядела на мужчину с интересом и, прикинув ситуацию, пожала плечами: мол, вот она я, знакомься. Вместо продолжения диалога Кхассав почему-то неотрывно таращился на тану, глядя чуть искоса, и Бансабире пришлось взять беседу в свои руки.

— И как? Сильно отличаюсь от кошмаров, которые досточтимая раману рассказывает обо мне?

— Не то слово, — оживился ахрамад. — Перво-наперво, по рассказам вам меньше сорока не дашь.

Бану не удержалась и хохотнула.

— Мне девятнадцать, — шепнула она.

Кхассав замер, внезапно развернувшись к танше и раскинув руки, будто спрашивая: вот и как так вышло? Бансабира отвела пораженный взгляд в сторону.

— А во-вторых, — твердо заявил ахрамад, воздев указующий перст, — в рассказах вы всегда страшнее любой портовой беззубой шлюхи.

— О, ну это невежливо, — обронила танша, и Кхассав расхохотался.

— Выйдете за меня? — спросил он, отсмеявшись. Бану посмотрела на мужчину, как на умалишенного. — А что? — тут же спохватился он. — Сейчас же все гоняются за вашим приданным.

— А вам-то, наследнику Яса, оно к чему?

Кхассав махнул рукой.

— Даром не нужно. Но возможность владеть женщиной, которую побаиваются другие таны и за которую они спорили меж собой, прельщает, — улыбнулся Кхассав.

— Но вы же не тан, — заметила Бану.

— Детали, — отверг ахрамад.

Пожалуй, сегодня впервые Бансабира чувствовала себя сродни тем женщинам, которых раз за разом очаровывает Дан Наглый.

— Ну так что? Поженимся сегодня? — убедительности ради Кхассав придержал запястье той руки, которой Бану держала кубок. — Вы к тому же одеты так, что я хоть сейчас бы отправился с вами делать нашего первого сына.

Не выдержав, Бансабира расхохоталась вконец.

— Послушайте, даже если забыть, что закон Яса запрещает раману иметь в водных женах урожденных танш, раманин Джайя и без этой свадьбы ненавидит меня достаточно.

— Да, — обреченно вздохнул Кхассав, — с законом придется обождать, пока не займу трон. Уж там я внесу пару поправок.

— Право, ахрамад. К чему вам менять закон, если в вашей власти и так получить любую женщину.

— Так уж и любую, — надулся Кхассав. — Вы вон уже четверть часа отказываетесь.

Бансабира посмеялась снова: не стоит, конечно, забывать, что он Яасдур, но в конце концов, собеседник неплохой.

Пока танша рассуждала о натуре наследника, тот уже непозволительно сократил расстояние между ними и чуть наклонился, доверительно зашептав:

— Ну пожалуйста, тану Яввуз, подыграйте мне немного. Джайя ухитрилась приревновать меня к вам, даже зная, что мы не встречались ни разу. Знаете, как досаждают такие выходки?

Бансабира совсем по-девчачьи прыснула.

— Судя по всему раманин в положении, будьте снисходительны, — отстраняясь, посоветовала танша.

— То есть подыгрывать мне вы не будете?

— О, просто нет нужды. Ваш план сработал, и раманин уже идет сюда с самым свирепым своим видом, — улыбнулась Бану. — Мое почтение, ахрамад.

— Зовите меня Кхассав, Мать лагерей.

— Что ты делаешь, Кхассав? — зашипела Джайя, подойдя к мужу. — Ты же знаешь, как твоя мать…

— Моя мать — дура, — жестко, без тени улыбки оборвал мужчина, и Джайя попятилась, безошибочно узнав перед собой того свирепого и неуступчивого хозяина, который однажды настиг ее в спальне. — Как и ты, — он оттолкнул жену в плечо, привлекая внимание окружающих.

— Кхассав, — Джайя потянулась рукой и, понимая, что устраивать скандал — ужасная затея, засеменила за мужем. — Да подожди.

Но Кхассав не ждал, решительно приближаясь к помосту, где восседала державная и такая глупая мать.

— Что ты собираешься…

Кхассав обернулся, больно схватив Джайю за руку. Та поежилась, отводя глаза вниз: сил смотреть в лицо ахрамада, свирепое, жадное, опасное, как у зверя, не нашлось.

— Исправлять ваши ошибки.

Он, отбросив руку супруги, снова размашисто зашагал к помосту, а потом вдруг остановился, оглянулся:

— Это ведь она привезла тебя сюда? Почему вы не подружились?

— Что? — недоуменно воззрилась раманин. — С Бансабирой? Но раману Тахивран…

Кхассав почернел в лице от одного имени матери и махнул рукой.

— Заткнись.

* * *

Бансабира на любезность уже не отозвалась, теряясь в толпе празднующих и принимая вид скорее задумчивый. Где-то тут она видела Гистаспа с Сагромахом. Куда они делись?

— Тану Яввуз, — раздался деловитый голос сбоку. Бансабира обернулась:

— Тан Дайхатт, — вежливо склонила голову на полдюйма.

Аймар улыбнулся Бану в ответ, а потом непроизвольно сполз взглядом с лица женщины на оголенные шею, плечи, покатые бедра и обнаженную кожу ноги. Сглотнул, взметнул взор снова вверх и вышептал безотчетно:

— Вы чудесны сегодня.

Краем глаза он глянул на дочь рамана и раману, сидевшую недалеко от матери. За успех в подавлении бунта Тахивран пообещала ему, Дайхатту, руку дочери. Девушка вполне симпатичная, признал Аймар сразу, но почему сейчас кажется настолько невыразительной?

— А вы слишком расчетливы, чтобы я поверила, будто вы выловили меня только затем, чтобы сказать это, — беззлобно отозвалась Бансабира. Ее привычка видеть врагов во всех, порядком изматывала, особенно сейчас, когда голова была занята посланиями от Юдейра и оборванной встречей с Сагромахом.

— Напрасно, — в тон ответил Аймар. Кажется, не обиделся. — Я вполне искренен. — Здесь очень шумно. Прогуляетесь со мной в саду? — он подал руку. Бансабира облизнулась, медля с ответом. Огляделась, словно это могло помочь с решением. Ох, не до него сейчас. Но ведь ее выбор должен определяться и между ним тоже. С его-то тридцатью тысячами под стягами…

Женщина вложила руку, украшенную по запястью тонкими нитями золотых браслетов, исключительно в форме жеста. Едва Дайхатт расценил его, как согласие, Бану, шагнув к ближайшему выходу в сад, сцепила руки перед собой.

* * *

— О, танши нет? — Гистасп почему-то подошел к Маатхасу.

— Как видишь, — протянул тот весьма философским тоном, глядя, как Бану разговаривает с Тахивран.

— Умыкнули из-под носа, — вполголоса прокомментировал альбинос взгляд Маатхаса. Тот усмехнулся. — Собственно, это даже неплохо, — вдруг не по-своему деловым тоном добавил Гистасп. — Давно хотел поговорить с вами, тан…

Сагромах испытал серьезное недоумение и страшно заинтересовался. К чему бы это?

— На трезвую, так сказать, голову, — чуть тише добавил Гистасп, скосив взгляд куда-то в бок.

Сагромах засмеялся.

— Так чем обязан, Гистасп?

— Ну, с вами я явно не политику обсужда…

— Тану идет, — вдруг обронил Сагромах, а потом вдруг нахмурился: едва удалось встретиться с ней взглядом, Бану перехватил ахрамад.

— Пойдемте на лоджию, — позвал Гистасп и намеренно вывел Маатхаса на балкон, с которого открывался вид на сад. Дорогой альбинос обновил выпивку на подносе у слуги, так что, остановившись у парапета, какое-то время Гистасп и Сагромах пили молча. Вскоре в саду показалась Бану в компании Аймара Дайхатта, и Маатхас помрачнел. Он оглянулся, проследив выражение лица собеседника, и, желая отвлечься, облизнулся:

— Не знаешь, с чего начать?

Гистасп опустил бесцветно-серые глаза, блуждая взглядом во влаге вина. Да, так сразу и не скажешь.

— Гистасп, — позвал Маатхас, — мы взрослые люди, говори, как есть.

Гистасп запрокинул голову к небу — солнечному, безудержно светлому и чистому, как намерения благородного мужчины — оскалился, собираясь с духом. Потом выдохнул, пригубил вина и, указав бокалом на гуляющих по парку танов, заключил:

— Она должна быть с вами.

Маатхас замер с вином у губ. Если признаться в душе, он ожидал чего-то подобного, но все равно сейчас на лице застыла неминуемая печать напряжения. Пусть бы Гистасп и был старше, пусть бы и находился подле Бансабиры все время, выслушивать советы по такому поводу Сагромах находил неловким. Любовь — дело двоих, не меньше, не больше.

Видя колебания собеседника, Гистасп чуть улыбнулся: второе слово всегда дается легче первого.

— Она должна быть с вами, — настоял генерал. — И знаете почему?

Маатхас с одной стороны хотел сказать Гистаспу, что тот лезет не в свое дело, и лучшим для него будет заткнуться вовсе. Но с другой, больше всего на свете Сагромах желал, чтобы альбинос продолжил говорить, сказал то, что Маатхасу нужно услышать, и — чего таить греха — дал уже, в конце концов, какой-нибудь дельный совет.

Не зная, что выбрать, Маатхас обернулся на Гистаспа и молча посмотрел на него, надеясь, что тот увидит в его взгляде чего-нибудь такое, что заставит генерала самого принять решение: продолжать или умолкнуть. Тот усмехнулся неуловимо, уставился перед собой на гуляющих вдалеке госпожу и Дайхатта, и изрек:

— Вы любите ее.

Маатхас задохнулся — но не мешал.

— Любите без памяти, — горячо заверил Гистасп, как если бы Маатхас сам был не в курсе. — Глубоко и истово, так что я не сразу даже понял, насколько вы серьезны.

Маатхас немного пришел в себя и с помрачневшим в отчаянии лицом тоже отпил вина — большими глотками.

— Как вообще понял, — пробурчал вслед.

— Бросьте, — вдруг посмеялся Гистасп, — ваши чувства очевидны. Достаточно хоть раз увидеть, как вы смотрите на тану. Не говоря о большем.

— А как я смотрю на нее? — вдруг заинтересовался Сагромах.

— Хм, — Гистасп покрутил в пальцах хрустальный бокал с вином, размышляя над ответом. — Как это ни тривиально, но, если бы тану Яввуз была луной, вы выли бы волком на ее свет.

Теперь с горькой иронией хмыкнул Маатхас.

— А разве сейчас все не как ты сказал?

Гистасп обернулся к парапету балкона спиной, прислонился поясницей, пригубил вина и, удерживая бокал несколькими пальцами, вознес перед собой указующий перст той же руки.

— Не совсем. Танша любит собак, в том числе волков. И, знаете, немало из них воет на нее. Но в отличие от Юдейра, от ее наставника (не уверен, но встреча с ним навела меня на эту мысль) и всех других, у вас есть то, что позволяет вам, тан Маатхас, — Гистасп подчеркнул титул Сагромаха, — прыгнуть в небо за этой луной — и поймать.

Маатхас вопросительно вздернул бровь, прямо уставившись на собеседника.

— Статус, — пояснил Гистасп. — Право по рождению составить ей пару.

Маатхас перевел глаза вдаль — на Бану и Аймара.

— Вся гнусность в том, — продолжал Гистасп, — что у остальных танов оно тоже есть. Положа руку на сердце, тан: вы всерьез считаете, будто какой-нибудь Аймар Дайхатт или, того хуже, Мураммат Раггар заслуживает таншу больше вас? — Сагромах с недоумением воззрился на альбиноса: это озлобленные нотки мелькнули сейчас в его голосе?

— Бансабира Яввуз должна быть с вами, — непререкаемо заявил Гистасп. — Вы можете этого добиться, хотя бы потому, что желаете ее — ее всю, — больше остальных. Но вместо этого вы все время отходите в тень, уступая дорогу предприимчивым, заносчивым, и подлым.

Гистасп, похоже, не на шутку озлился, удивился Сагромах, впервые застав такое настроение альбиноса.

— Я не представляю, как можно заставить ее сделать хоть что-то, — наконец, сдавшись, поведал Сагромах. Если здесь можно получить совет, почему нет?

— Ее и нельзя заставить, вы прекрасно знаете. Но тану можно убедить. — Взгляд Гистаспа вдруг сделался, как перед отличной охотой или партией в шахматы со стоящим противником.

— Тан, — воззвал Гистасп не по-своему патетично, — вы заслуживаете Бансабиру не потому, что вы — северянин, и вас поддержит наш танаар. Не потому, что соседские земли ценнее каких-нибудь других. Не потому, что ваши неполные пятнадцать тысяч якобы могущественней тридцатитысячной орды Дайхатта или ваши сундуки будто бы больше запасов жадного Каамала, — Гистасп чуть подался вперед и доверительно поведал:

— Вы заслуживаете Бансабиру больше всех других претендентов потому, что любите ее. Будь тану защитницей самого слабого и малого танаара, будь она танин Пурпурного дома и просто дочерью действующего владыки, — разве в этом случае вы не хотели бы быть ее мужем? — в лоб спросил Гистасп.

Маатхас, наконец, отвел глаза. Непростая беседа, как ни глянь. Трудно, очень трудно сознаваться в чем-то настолько личном. К тому же, в общем-то, чужому человеку.

— Хотел бы, — тихо отозвался Сагромах, не встречаясь с Гистаспом взглядом.

— И она бы хотела.

Маатхас, откликаясь, дернул головой на звук генеральских слов. Гистасп улыбнулся — благожелательно и искренне, так, как Маатхас прежде очень-очень редко за ним замечал.

— Потому что в глубине души знает, — продолжал генерал, — вам нужны ни ее армия или надел, ни ее связи или союзы. Вам нужна она, — Маатхас чувствовал, как от слов альбиноса начинает покрываться пятнами дикого смущения. — И тану ждет, хоть никогда и не сознается, когда вы сделаете предложение, от которого ей не захочется отказываться. При этом сделаете так, что выбора отказаться у нее и не будет.

Сагромах вдруг напрягся снова, озадаченно уставившись на Гистаспа: с какой стати он говорит так уверенно? От лица ли Бану? Или почему вообще?

— Тебе-то до этого что за дело, Гистасп? — спросил тан, надеясь прочесть в лице генерала хоть что-то, уловить, почуять подвох, поймать на вранье или уловке. Но ничего такого и не было в замыслах, осознал Сагромах, когда Гистасп в повествовательном тоне ответил:

— Знаете, тан, я прошел с ней хороший путь. Не слишком уж длинный, но и далеко не короткий. Наблюдая, как нещадно взрослела девочка, я понимал: она заслужила право быть счастливой, даже если пока еще не до конца представляет себе, что это значит. Сколько ей выпало, а? А ведь танша, великая и ужасная Мать лагерей, — с деланной важностью акцентировал Гистасп, — вдвое младше нас обоих. Нам, ее подданным, приближенным, родичам, не позволено в ней сомневаться, а ей — разочаровывать нас или принимать нашу помощь как равную. Танша во всех отношения полагается на регламент и достаточно сильна, чтобы всегда принимать решения вместе с последствиями, о которых обычно знает заранее. Но и сильным людям нужна любовь, тан Маатхас.

Потом помолчал, давая Сагромаху время осмыслить услышанное, и добавил:

— Я бы даже сказал, сильным людям любовь нужна особенно.

Маатхас отвернулся от сада, оперевшись на парапет по примеру Гистаспа. Цокнул, поджал губы.

— Бансабира всерьез верит, что любовь превращает человека в ничтожество. Вы можете доказать ей обратное.

Маатхас сначала кивнул, будто соглашаясь взяться за дело, уже обдумывая детали, а потом вынырнул из глубины измышлений:

— Давно ты зовешь ее по имени?

— В общении с ней — никогда, — просто ответил Гистасп. — Если бы я мог звать ее по имени, я бы не искал помощи у вас. Но Бансабира — тану одного из двенадцати великих военных домов, а я лишь пес у нее на поводке. Собака может быть лучшим другом, если вы не знали, но собака не греет ночами простыни.

Маатхас повернул голову, всматриваясь в Гистаспа озадаченно. Насколько серьезно от сам относится к Бану? Насколько серьезно и насколько иначе, не так, как он, Сагромах? Сколько времени размышлял обо всем этом? Почему размышлял обо всем этом? Столько усилий не тратят на человека, который ничего не значит.

— Хватит быть порядочным, тан, — наконец, посоветовал Гистасп, наблюдая за Маатхасом, в лице которого читалась самая бурная смесь чувств — от восхищения и озабоченности до негодования и недоверия. — Вы храните уважение к покойному тану Сабиру, но разве не он был причиной вашего одиночества? Сама судьба дала вам шанс, который бы никогда не представился, будь Свирепый жив.

Маатхас вздернул бровь и, будто осознав, выпрямился, развернулся, сделал шаг, встав четко напротив Гистаспа и заставив, тем самым, выпрямиться и его. Альбинос оттолкнулся от парапета, вытягиваясь нехотя. С видом, будто спрашивал: что такое? Неужели то, что я сказал, не самоочевидно?

Непроизвольно Сагромах повел головой: пожалуй, теперь ясно, отчего Гистасп так внимателен к Бану. И хорошо, что он на ее стороне, а не против, ведь помимо этой невыносимой привычки издеваться над собеседником с невозмутимой или высокомерной физиономией, присущей им обоим, Гистасп превосходит Бансабиру опытом прожитых лет. С таким воевать было бы еще сложней.

— Как давно ты задумал этот разговор? — наконец, спросил Маатхас, не столько из интереса, сколько просто для того, чтобы что-то сказать.

Гистасп облизнулся, потер губу пальцем, глядя немного в сторону, и оскалился без ответа.

* * *

Дайхатт, болтая на самые разные пустячные темы, не давал Бансабире отделаться от него до того самого танца весны: потащив таншу за руку, Аймар позвал смотреть его вместе. Подал женщине вина, хотя Бансабира уже краснела в щеках и старалась больше не пить.

Они расположились на нейтрального — не черного и не пурпурного — цвета подушках, за столом, заставленным сладостями. Музыканты перегруппировались и теперь расселись в две строгие линии, образуя прямые углы по отношению к помосту раманов. Все притихли.

Затянула двойная флейта — ноту тихую, в среднем регистре, как первое слово в длинной песне сказителя. Потом флейтист взял несколько тонов подряд вверх, выплел музыкальный узор, подобно тому, какой очерчивает сорванный ветром лепесток каштана, опадая на землю. Раздался двойной щелчок трещотки, и несколько барабанов ворвались в звуковое кружево гулкой дробью четкого ритма. Перед празднующими, сияя и высвечиваясь в лучах проникающего дневного солнца, яркими огнями вспыхнули цветастые платья танцовщиц. Они закружились, и по залу прокатился вздох изумления. Они сделали мягкий выпад назад — и зал замер от красоты. Они прогнулись в стороны, акцентируя впереди выступающую солистку — и Бансабира затаила дыхание.

Волосы девушки были перетянуты жемчужной нитью так, что на лбу меж одинаковых бусин красовались самоцветы тех же размеров: лазурит, опал, малахит, гранат и чароит.

Синий, белый, зеленый, красный, фиолетовый. И свободная первая позиция, быстро прокрутила в уме Бансабира, нахмурившись. От Дайхатта это не укрылось.

— Госпожа? — он мягко положил ладонь поверх ее руки, но едва успел задеть, прежде чем танша отстранилась. Не до него сейчас.

— Простите, тан…

— Вам не хорошо? — участливо поинтересовался Аймар, не сумев скрыть в голосе некоторую раздражительность.

— Немного, — отозвалась Бану и выцепила глазами Гистаспа. Тот болтал с соотечественниками и северянами Маатхаса в углу зала, но, почувствовав на себе взгляд, что-то бросил Хабуру, поспешил навстречу.

Они пересеклись где-то в середине пути. Бану быстро забыла про брошенного Дайхатта, только кивнула в сторону ближайшего выхода, и Гистасп с готовностью, уступив танше первый шаг, пошел следом в сад. Оказавшись на улице, Бансабира не стала идти далеко.

— Пошли за тем слугой, — бросила через плечо. — Быстро.

Гистасп исполнил, ткнув стражнику у дверей пальцем в мелькавшего среди гостей посланца Юдейра.

— Что такое? — генерал мгновенно уловил настроение госпожи и тоже нахмурился. На всякий случай.

— Что-то не так, — невнятно объяснила Бансабира, ощущая, какую злую пакость играет вино с ее способностью мгновенно соображать. — Расскажи пока про герольда.

— Слева направо были зеленый, фиолетовый, белый, красный, синий и черный, — отрапортовал Гистасп собраннее, чем можно было ожидать от захмелевшего. — Что это значит?

— Потом обсудим, — отозвалась Бану: подоспел слуга с разносом — и серьгой Рамира в ухе.

— Первая степень важности? — строго спросила Яввуз. — Где новости о предмете первой степени важности? О четвертой? И где Юдейр?

Слуга отвел взгляд, поджав уголок губ с беспокойством в лице.

— Это все, что нам удалось донести до вас, — сказал он, наконец. Помрачнел, поднял на Бану тяжелый взор.

— Что это значит?

Мужчина украдкой огляделся:

— С Тиглатом, думаю, понятно: следить за перемещениями первого номера Храма Даг, не попавшись, почти невозможно. Если только ты не сам семи пядей во лбу.

Бансабира не удержалась, отступив на шаг и зажав рот рукой, чтобы ненароком не выдать лишнего звука.

— Не говори, что Юдейр сам отправился в Орс, — прошипела она.

Слуга качнул головой.

— Нет, посланник из Орса, передав весть, которую мы передали через герольда, больше не давал о себе знать. Думаю, советник царя Алая поймал его за руку. А вот командир, — протянул мужчина, неодобрительно косясь на Гистаспа. Бансабира, проследив взгляд, кивнула, и разведчик закончил:

— Командир взял на себя задачу первой степени важности, и, к сожалению, мы потеряли с ним свзяь.

Бансабира угасающим взором прошлась по лицу разведчика, кустарникам и деревьям за его спиной, фигурам каких-то людей, не разбирая ничего. Как бы ни обнаглел Юдейр, как бы ни было проблематично сейчас его использование, он был незаменим. В прошлый раз у Бану ушло полтора года, чтобы подготовить замену командиру разведки при том, что изначально Юдейр был "меднотелым", а, значит, обладал особой преданностью и отличными боевыми навыками. Кроме того, Юдейр был удивительно талантлив сам по себе: имел склонность к языкам, хорошо видел причины и следствия многих вещей и, главное, — будучи оруженосцем и прислугой в одном лице, прекрасно знал образ мысли Бансабиры.

Даже захоти Бану сейчас провернуть что-то похожее, не вышло бы. Без подходящего человека невыполнима ни одна задача. Разве что Гистасп мог бы справиться, но в сравнении с альбиносом Юдейр был сама бесхитростность и ему танша все равно верила чуточку больше.

Точно, Гистасп. Бану опомнилась:

— Пошли, — кивнула она деловито. — Можешь идти, спасибо, — обронила разведчику.

Когда Бану с Гистаспом остались в комнате, которую Пурпурной танше отвели во дворце династии на время праздника, Яввуз завалилась за стол и откинулась, бездумно уставившись в потолок. Она сделала несколько глубоких вдохов и выдохов.

— Тану? — позвал Гистасп, и женщина, взбодрившись, потянулась в стол за бумагой. Открыла чернильницу, быстро записала цвета, какие видела сама.

— Назови еще раз цвета у герольда.

Мужчина назвал. Танша наскоро набросала, просмотрела обе строчки еще раз. Задумалась, закусив самый кончик пера, будто в перечислении цветов был удивительного толка сакральный смысл.

— Что это значит?

Бансабира вглядывалась в бумагу до того дотошно, что слова, обозначающие краски, начали попросту расплываться перед глазами сплошным черным пятном. Тогда женщина покопалась недолго в ящике стола, достала маленькие коробочки с цветными камнями и, убрав лист с записями в сторону, выложила два ряда посланий.

— Что это значит? — настойчивее повторил Гистасп, наблюдая за манипуляциями госпожи.

— Это, — безотчетно Бансабира указала на сообщение, которое увидела в волосах танцовщицы, — означает, что аданийцы заключил брачный союз с представителем Далхоров с целью достижения нейтралитета по совету семьи или приближенных.

Гистасп, не стесняясь, отбросил челюсть: она издевается что ли? Это же просто камни. Как то, что она сказала, можно было умозаключить из того, что она выложила?

— А это, — продолжала танша, указывая на новость, вызнанную Гистаспом, — значит, что орсовцы выдвинули какой-то очень скромный состав в Адани или Ласбарн с целью подготовить условия для аннексии по наущению внутреннего голоса царя Алая.

— Как? — не выдержав, вздохнул альбинос. — Как это работает? Например, вот синий — это Адани? А зеленый — Орс что ли?

Бансабира усмехнулась: да нет, все не совсем так. Гистасп закусил губы, чтобы удержаться от вопроса: "Можете рассказать?", в котором прозвучало бы все его ребяческое и неуемное любопытство.

— Объяснить, говоришь? — шепнула Бану, наблюдая за Гистаспом. Тот широко улыбнулся и кивнул.

Бансабира выпрямилась вдоль спинки стула.

— Хм, — вздохнула, задумавшись. — В целом, все довольно просто. В посланиях существует шесть позиций и шесть цветов, каждый из которых на отдельно взятой позиции имеет закрепленное значение. Позиции принято перечислять от последней к первой, чтобы дезориентировать шпионов. Первая — это состав: отдельные люди и армии, целиком или их часть. Вторая — степень важности, которую командир разведки обычно согласовывает с хозяином. Третья позиция — источник события, она обозначает, чей приказ или какое обстоятельство привело к действию. На четвертой располагается намерение, цель совершаемого действия — заключить союз, например, занять местность, собрать ресурсы. На пятой — обычно указывают направление движения или соучастников действия, а шестая позиция характеризует само событие: перемещение армии, свадьба, оборона, атака, разведка и шпионаж и убийство лидера. Исходя из условий и обстановки, в которых находишься изначально, позиции и цвета приобретают смысл.

Дослушав, Гистасп помолчал с умным видом. Потом спрятал лицо в ладони:

— Как все запутано.

Бану повела головой:

— Привыкаешь быстро. Сложнее становится, когда какой-то позиции не хватает, и ты не знаешь, какой именно. Или, еще хуже, когда в сообщении отсутствует белый цвет — значит, сообщающий где-то умышленно солгал. И мало, что надо сообразить где, — неожиданно развела руки Бану, — поди пойми, почему он не смог сказать всю правду.

О последнем Гистасп предпочел вообще не задумываться. Пока, по крайней мере. Он распрямился, чуть склонился над столешней с посланиями, ткнул длинным узловатым пальцем сначала в фиолетовый камушек, потом в синий, и спросил, в чем запутался не столь сильно.

— Стало быть, это степень важности, — мужчина на месте покатал камушек подушечкой пальца. — Фиолетовый — это какая?

— Вторая.

— А синий — третья? — повинуясь не столько логике, сколько чутью, угадал Гистасп. Бану кивнула:

— А Ласбарн был первой.

— Я думал, первой был Гор, — усмехнулся альбинос.

Бансабира мотнула головой:

— Разведчик прав: следить за первым номером Храма Даг почти невозможно. Даже за мной непросто шпионить, не попадаясь. Так что, Тиглат с самого начала был в разведке желательным дополнением, но не больше. И так ясно, по чьей подсказке Джайя оказалась нашей раманин.

Гистасп призадумался.

— Что-то похожее вы сказали и той жрице, которая приходила в чертог. Вы правда думаете, это его рук дело?

— Это очевидно. Не знаю, насколько была права Вторая среди жриц, и какое отношение ко всему этому имеют христиане, но то, что Гор всегда любил щедрой рукой рассыпать семена войны и смотреть, как они прорастут, правда. Я никогда не ладила с другими его учениками. И сейчас происходит то же самое.

Гистасп изобразил в лице крайний интерес.

— Весь переполох начался из-за того, что владыка Орса задумал взять реванш в войне с Адани и для этого — вернуть господство в Ласбарне. Гор нашел способ вплести в эту игру Яс. Глупо думать, что, имея возможность пограбить, особенно после Бойни красок, Яс не попытается отбить львиную долю. Гор воспользовался случаем. Теперь если я подчинюсь Тахивран и буду действовать в интересах династии, то, может, со временем мы примиримся, и Бойня Красок забудется. Но если нет, однажды все объединенное воинство Орса, южных земель Яса и Ласбарна придет по мою, а, значит, и по ваши головы. Не знаю, будет их воодушевлять вера в Праматерь или Христа, но я клянусь, Гистасп, — с надрывной нотой в голосе заявила Бану, — что вести это воинство будет Гор.

Гистасп глубоко вздохнул: вот тебе и все причины. Вот тебе и весь смысл жизни — выжить.

— Ты сам все видел, — подытожила Бансабира, наблюдая за сменой выражений в лице собеседника. — Ты знаешь, каковы мои шансы против него. Я понятия не имею, как скоро все случится, но нутром чую: не начну готовиться сейчас, и к моменту, когда к воротам чертога явятся орды, опоздаю.

— Вы думаете, они придут так далеко? — изумленно спросил Гистасп, оглушенный не то ее дальновидностью, не то мнительностью.

— Тем, кто, подчинившись, ограничил собственную свободу, никогда не дает спокойно жить чужая.

Генерал задумался на минуту.

— Но если вы все же пойдете на встречу планам династии? Вы никогда не были человеком, который из-за личных обид мог поставить под угрозу мир в стране.

— Дело не в обидах, Гистасп. Отец мечтал объединить всех северян под одним знаменем, и, надо признать, был не так уж неправ. Почему нас не беспокоили столько десятилетий? Потому что все знали: напади на одного — ответят трое. Но Тахивран сумела разобщить нас за годы Бойни, и расколотые мы не особо страшны. Собрать сейчас остальных воедино можно лишь одним способом.

— И чем объединение северян мешает перемирию с династией? — не столько возмущался, сколько недоумевал Гистасп. В конце концов, кто как не он особенно уважал Бану за принципиальность позиций, одна из которых гласила: делай все по дороге и бери все, до чего можешь дотянуться, если оно имеет цену.

— Тем, что из-за альянса Орса и Яса, династия предложит мне вести людей в Ласбарн — пустыню, со сложностями которой никто из вас не сталкивался прежде. У нас нет проводников, и чтобы сделать хоть одного, способного провести нас мимо трясин и паучьих гнезд, придется угробить несколько сотен бойцов. Что до меня… Мне, может, при определенной удаче и удастся пройти Ласбарн самой, но я никогда не смогу провести в песках войско. Я хочу объединить север, Гистасп, а не потерять его.

Альбинос не стал ничего спрашивать. И так ясно: стоит Бансабире отказать династии, и, как минимум столица и ее союзники ополчатся против севера. А едва начнется конфликт, на стороне Тахивран выступят все, у кого когда-то был повод отомстить Бансабире. Гистасп никогда не питал иллюзий насчет своего сюзерена: у танши полно врагов.

Женщина поднялась, подошла к окну комнаты — светлой, небольшой, почти без убранств. Бану настояла на этом покое, хотя изначально, как одной из танов Яса, ей была выделена роскошная комната. Но стражу предполагалось селить отдельно, и Мать лагерей, намереваясь поселиться вместе со свитой на одном этаже, попросила "какие угодно условия, но для всех". В конце концов, всяко же не хуже ее затхлой коморки в подземельях Храма Даг.

Танша чуть отодвинула занавеску — из дешевого атласа кремового цвета — придвинулась к воздуху открытых ставень. Она ничего не говорила, обдумывая сложившуюся ситуацию, и Гистасп не мешал ей.

— В любом случае из двух, — произнесла, наконец, Бансабира, — будь то проводники или диверсия, чтобы силы Ласбарна не стали еще одной угрозой для северян, нам нужна серьезная разведка. Я надеялась, Юдейр сможет что-то придумать, и отдала соответствующие указания. Но он отправился сам и, к сожалению, он не Рамир.

— В каком смысле?

— В прямом. Ласбарн — не то место, где можно выжить в одиночку, не побывав там ни разу прежде.

Гистап, размышляя, качнул головой:

— И что…

— Тану, — раздался из-за двери голос запыхавшегося Серта. — Разре…

— Заходи, — Бану развернулась всем телом и переменилась мгновенно: не каждый день рассудительный и невозмутимый Серт так встревожен. — Что?

— Раману Тахивран, — невнятно сообщил блондин, переваливаясь за порог, спотыкаясь и едва не падая. Он удержался за дверной косяк, распрямился, вздохнул:

— Раману Тахивран. Она купила Дайхатта.

Бану подалась вперед.

— Заграбастала на свою сторону тридцать тысяч копий. Я сейчас услышал, что на Перламутровом острове на днях начался бунт против Яасд…

— Ясно, — сухо перебила Бансабира. Молниеносно в ее голове сложился замысел Тахивран. Мужчины увидели, как в спокойном с виду лице мелькнул расчет.

Бану села за стол — неспешно и с достоинством. Куда теперь торопиться?

— Тахивран предложила подавить его Дайхатту и в случае успеха, видимо, руку своей дочери? Что-нибудь в духе: зачем тебе, Аймар, танша забытых богами земель, когда можно породниться с династией, а через нее — с Зеленым домом? Зачем тебе север, если ты можешь объединить юг? Зачем вдова, когда под боком ждет девственница? Тьфу, — искренне отплюнулась Бану, — дешевка. А Аймар битый час нес какую-то чушь, но словом не обмолвился о предложении, подонок. Это важная новость, Серт, — искренне поблагодарила танша. — Возвращайся на праздник, и, если еще что узнаешь, сообщишь вечером.

— Слушаюсь, — отозвался Серт и, уловив нужную ноту во взгляде тану, оскалился. Кивнул и вышел.

— Ну, дешевка или нет, — осторожно начал Гистасп, когда за блондином закрылась дверь, — а помолвка Дайхатта и рами меняет многое.

— Ничего это не меняет, — отмахнулась госпожа. — На данный момент ничего нет страшнее исчезновения Юдейра, — поведала Бану, и Гистасп прочел в ее лице не сетование, а готовый созревший план.

— Что мне делать? — с готовностью генерал встал вплотную к столу, за которым стояла танша.

— Тебе? — Бану глянула на него с интересом. — Праздновать, — ответила вдумчиво, поднялась.

* * *

Глаза попросту заволокло от одной этой фразы. Генерал сглотнул, стараясь совладать с голосом.

— Вы что задумали?

— Найти опытного разведчика, пока ты отводишь моих людей обратно в чертог. Обычно, конечно, Гобрий у нас отвечает за отход, но раз уж его нет, — непринужденно поразмышляла танша.

— Где вы будете его искать?

— Думаю, в Храме Даг.

— Я поеду с вами, — выпалил безапелляционно.

— Тебе приказано отвести людей в чертог, генерал, — спокойно отказала Бансабира. Гистасп скрипнул зубами: снова эта чертова пропасть. Снова танша напоминает о дистанции между ними. В пекло ее.

— Великое море в январе не щадит никого, — впервые в жизни Гистасп повысил на Бансабиру голос, надвигаясь почти угрожающе.

— Гистасп, — Бану от неожиданности остолбенела с какой-то бессмысленной улыбкой.

— Я не для того зашел так далеко, чтобы позволить вам сгинуть среди бурь.

Бансабира затаила дыхание, отступила на полшага.

— А как далеко? — нехорошее предчувствие закралось в душу. Она положила ладонь на рукоять кинжала.

Гистасп прикусил язык, озлившись на себя. Бесхребетный сопляк, разболтался. Не дайте Боги узнает, что он говорил с Маатхасом, проблем не оберутся они с Сагромахом оба. Надо срочно что-то предпринимать.

Но ничего, кроме самого тривиального, пошлого и примитивного варианта в голову не шло, а танша, между тем, хмурилась все сильнее и рукоять кинжала за поясом платья сжимала все тверже.

Мужчина в один решающий шаг обошел стол, положил руку Бану на плечо, чуть потянув на себя, наклонил голову. Бану не отодвигалась, и Гистасп успел ощутить на губах теплое дыхание, прежде чем:

— И что ты собираешься делать? — замер, остановленный вопросом.

И впрямь, что? Он усмехнулся бы над собой вслух, но ситуация сейчас складывалась так, что смелости хватало только на мысли. Что он будет делать? Поцелует Мать лагерей? А потом что? Потянется руками, подтолкнет к кровати, сбросит платье, от которого вообще-то можно просто раздвинуть полы по разрезу? Сколько он проживет, прежде чем Бану остановит его? Сколько он проживет, снедаемый собственной совестью и попранной гордостью, если она не возьмется его останавливать?

Гистасп отпустил руку госпожи и теперь сам отступил от нее на шаг. Их отношения совсем другие. Он принял их такими, создал их такими, устранил все преграды, мешавшие им. Потому что радовался с первой минуты, как осознал: эти отношения делают его душу благороднее, возвышают над обыденной интимной верностью, цена которой не так уж и велика.

Альбинос не опускал ни головы, ни глаз, глядя в лицо владычицы прямо, ибо знал: она уважает в нем свойство не прятаться от собственных ошибок.

— Глупости, — ответил Гистасп.

— Я вижу, — отозвалась танша и, отвернувшись, снова пошла к окну, не подавая более вида, что чем-то обеспокоена.

* * *

— Будь я на месте Тахивран, — как ни в чем ни бывало, продолжила Бану, стоя у окна, — я бы поступила таким же образом.

— О чем это вы? — Гистасп облегченно выдохнул, ничем не показывая этого, и расположился за столом без приглашения.

— Может, бунт на Перламутровом и впрямь имел место. Но будь я на месте раману, я бы сделала так, чтобы другие попросту в это поверили.

— Хм? — с любопытством протянул Гистасп. Бану оглянулась через плечо, прищуриваясь.

— Любой мятеж можно спровоцировать, а его видимость спровоцировать еще легче. Я бы заслала человек двести или триста с харизматичным лидером, которые подбили бы на смуту без всякой действительно значимой цели какое-нибудь поселение. Хотя, в целом, обойтись можно и без этого, но так убедительнее и правдоподобнее, если мы говорим о приказе Тахивран, которая никогда не видела поля сражения и не имеет представления о ценности человеческой жизни.

— Тогда мятеж организуют доверенные лица и вообще можно свести жертвы только к недалекому местному населению, которое повелось на какое-нибудь вранье, — смекнул Гистасп.

— И до которого раману дела нет, — подтвердив, кивнула Бансабира. Вернулась к столу и, вытащив из-за пояса кинжал, чтобы рукоять не утыкалась в ребро, расслабленно уселась в кресло. — Единственная ее задача — заставить Дайхатта сделать выбор самостоятельно, при том, что выбрала она фактически за него. Она обещает ему куш за устранение проблемы, существующей ровно настолько, чтобы заставить Аймара поверить, что он не зря ходил по Великому морю.

Гистасп про себя согласился: действительно, лучший способ активизировать молодого амбициозного тана — заставить его думать, будто решение занять активную позицию он принял сам.

— Очевидно, что именно он выберет, но для других и для самой себя, обеспечив бунт, Тахивран оказывается образчиком справедливости. Проклятье, — неожиданно выругалась Бану, сжав кулак, отчего Гистасп на мгновение перестал дышать. — Я хороший лидер для вояк, но все еще проигрываю Тахивран в политике.

Гистасп поводил губами, раздумывая и надеясь все-таки разобраться, что происходит в голове у госпожи.

— Поэтому в качестве претендента на свою руку вы рассматривали Дайхатта?

Бану воззрилась на генерала исподлобья.

— Мать Сумерек, нет, конечно. Я понятия не имею, насколько Дайхатт хорош в политике. Поэтому, — подчеркнула танша, — я стараюсь скрепить союз с Иденом Ниитасом. Его военная мощь после Бойни невелика, но моя — могущественна. Однако, с моими нынешними способностями в невоенном управлении за Тахивран, а порой и за Каамалом, мне не поспеть в одиночку. Зато дед, играя на этом поле, явно наслаждается.

Гистасп, притушив взгляд, усмехнулся куда-то в пол: правда, почему бы еще она так стремилась восстановить отношения с дедом, как не из-за выгоды? В душе Гистасп посмеялся — не стоило даже ждать от танши чего-то иного.

— На мое счастье, — продолжала тану, — мы с Иденом в родстве, у нас был официальный повод к перемирию, чтобы это не вызывало лишних вопросов.

"Но единственная причина нашего союза — во взаимопомощи" — домыслил Гистасп вывод, который Бану предпочла не озвучивать.

— А что, — альбинос постарался увести разговор в чуть иное русло, чтобы окончательно во всем разобраться, — если вы ошибаетесь, и раману и в помине ничего такого не выдумывала? Что если на Перламутровом в самом деле бунт, которым Тахивран просто сумела ей воспользоваться?

— Значит, она не лишена ловкости. В любом случае, надо проверить, и для этого пурпурная разведка не сгодится.

Гистасп поднял брови. Бану откинула голову назад:

— Я уже давно посматривала на Багровый Храм, чтобы изменить кое-что в танааре, а теперь и шпионаж, в том числе на Перламутровом, имеет смысл доверить знакомым головорезам. Пора заехать на огонек.

Бансабира ощерилась — довольно до неприличия и едва ли не урча от удовольствия. Соскучилась, значит, с изумлением уловил Гистасп.

— Посему, — заключила она, наконец, — возвращение остальных в чертог оставляю на тебя.

— Постойте, — Гистасп не собирался заканчивать разговор. — Если все-таки ваши подозрения подтвердятся, и Тахивран устроила с бунтом настоящий фарс?

Бансабира заинтересовано пожала плечами: что "если"?

— Думаете, ей под силу подобный замысел?

— Понятия не имею. Если мятеж показной, человек, его сочинивший, не лишен воображения и воинской смекалки. Не поручусь за воображение, но со смекалкой у Тахивран беда.

— Тогда, ее отец, тан Аамут?

— Не знаю, — снова пожала плечами Бану, поднимаясь: нет смысла продолжать разговор, в котором она не имеет ответов на вопросы даже для себя.

Бансабира качнула головой в сторону двери:

— Иди к остальным, мне надо подумать в одиночестве.

Генерал кивнул, но, не сдвинувшись с места, спросил еще:

— Напоследок: вы сказали, что знаете лишь один способ объединить север. Я вас правильно понял?

Бану улыбнулась снисходительно и мягко:

— Только ты всегда и понимал меня правильно.

Гистасп разулыбался всего на мгновение, поклонился и вышел. Бану, оперевшись локтями в стол, закрыла ладонями лицо. Если мятеж на Перламутровом разыгран, как балаганная пьеса, с единственной целью заграбастать армию Дайхатта под столичные знамена, в окружении Тахивран есть весьма дальновидный и мужественный командир с серьезным боевым опытом, без которого невозможно провернуть подобное с уверенностью, что все получится.

Стало быть, после возвращения Бансабиры в Яс, первой степенью важности для разведки станет шпионаж в Гавани Теней, второй будет Ласбарн, третьей — Серебряный дом, а четвертой — собственный чертог: возможно, есть кто-то, кто регулярно доносит о замыслах Бану в столицу за какую-нибудь обещанную награду, помогая Тахивран обставлять таншу на шаг вперед. Может, отстраненный Отан? Но Серт вроде как присматривает за ним в оба. А вот его семья, да и другие сторонники Адара…

Впрочем, возможно, старается Яфур Каамал. Хорошо, что Юдейр успел расставить своих людей в его доме. Надо решить, как с ними быть и как поддерживать теперь связь со всей разведкой.

Бансабира решительным жестом сгребла камушки в ладонь, не глядя, кинула в ящик стола все разом и встала. Пусть пока разведку возглавит тот парень, что нынче разносит напитки на празднике. Если ей удастся встретить в Храме Даг Рамира, она попросит его вернуться на пост. В конечном счете, он возвращался в храм ради Шавны, и даже если блажь прожить с Трехрукой жизнь не оказалась иллюзией, с их расставания минуло пять лет. Чувства Шавны никогда не были столь сильны, чтобы пережить подобный срок. У Рамира нет поводов задерживаться в Храме Даг, ибо жить рядом с женщиной, желаемой всей душой без права коснуться ее, невыносимо.

Кому, как не Рамиру, знать это по собственному опыту.

* * *

Это будет непростая ночь, поняла Бану, поглядев в темноту из окна предоставленной комнаты.

Танше следовало хорошенько отдохнуть и утром пуститься в дорогу.

Но женщина хотела отослать охранников, отправить Вала выведать, куда расселили Лазурных, и явиться среди ночи к Маатхасу. В чем-то простом, вроде сегодняшнего платья, чтобы быстро пятнуть за шнурок на поясе — и остаться обнаженной. Бансабира облизнулась, прикрыв глаза: Сагромах совсем не меняется, только притягательность его растет с каждой встречей. Или, хихикнула Бану, все дело в том, что со времен связи с Астароше ей больше не доводилось делить постель с сильным мужчиной? Как ни посмотри, нигде женщина не чувствует себя настолько женщиной, как под простынью, обвитая горячими руками, с силой которых ее собственные никогда не сравнятся.

Им так и не удалось сегодня нормально переговорить. Похоже, Гистасп о чем-то беседовал с таном. Хорошо бы узнать, о чем. Но спрашивать напрямую Бану не решится даже у Гистаспа — что говорить про Сагромаха. Какой бы заносчивой она ни казалась, но в отношениях с мужчинами — стоило признать хотя бы себе — смущалась несказанно.

Когда это было, улыбнулась танша в душе, вспоминая их с Сагромахом поездку за стены чертога.

Бансабира вздохнула.

Чтобы ни случилось, к Маатхасу она не пойдет. Он не принял ее тогда, и сейчас невозможно залезть под его одеяло, не оскорбив его чувств, и не потеряв своей гордости, которую вопреки всем мнениям Сагромах в ней настойчиво ценит.

Она не пойдет.

* * *

После разговора с Гистаспом Сагромах битый час ходил из угла в угол, просчитывая количество шагов от одной стены до другой. Даже, когда расстояние было уже хорошо известно, тан не останавливался — стоит перестать считать, и в голову мгновенно неудержимым вихрем ворвутся все сладкие и опасные мысли. Идеи, которые захочется сейчас же притворять в жизнь.

Значит, она, Бансабира, хочет, чтобы Сагромах отбросил сомнения? Чтобы был решительнее? Чтобы утратил благочестие, а вместе с ним и самоконтроль?

Маатхас не был уверен, что поступил бы правильно, но чувствовал, краснея до ушей, что и впрямь ведет себя как мальчишка. Мужчина бы давно уже взял все, что ему причитается, но… разве ж мужчина состоит только из этого?

Сагромах схватился за голову — он совсем запутался. Он так старался быть достойным восхищения, так старался все сделать правильно…

Но ведь лучше один раз вовремя, чем два раза правильно, прозвучал в его голове альтовый насмешливый голос. Маатхас повел шеей: решено. Если сегодня Бансабира придет, если хотя бы пошлет записку или того же Гистаспа, он, Сагромах, больше не остановится.

* * *

— Ты не можешь так обращаться со мной при всех, — бросила Джайя, врываясь в спальню ахрамада, когда торжество подошло к концу. Кхассав был гол по пояс и, кажется, целенаправленно напивался. Хотя, когда он заговорил, Джайе подумалось, что алкоголь и впрямь не берет его, если он может говорить настолько твердо.

— Я — наследник трона Теней, нахожусь в своем дворце, и ты говоришь мне, будто я не могу разговаривать со своей женой так, как вздумается?

Джайя попятилась: а, может, алкоголь действует на него, как на всех.

Кхассав отставил высокий кубок, поднялся, тяжелой поступью сократил расстояние между ними. Джайю тошнотворно обдало облаком хмельного угара, отчего беременная женщина едва не исторгла все съеденное на празднике. В позыве она зажала рот рукой, но Кхассав тут же отнял тонкие пальчики.

— Ты… — Джайя растерялась. — Иллана, Мать сущего, — нашлась молодая женщина, — велит мужчинам защищать женщин, а не унижать их при всех.

Она вздернула голову: а что? Должен же быть хоть какой-то толк оттого, что она целыми днями слушает нотации в храме Двуединства, куда со дня прибытия гоняет ее раману Тахивран.

— Хо, — скалясь, протянул Кхассав с интересом. — Заморская дурочка, наконец, начала понимать суть вещей? Похвально.

— Отпусти, — Джайя вырвала руку и отступила еще. Кхассав не преследовал — ухмыляясь, раскачивался, где стоял.

— Но видишь ли, Иллана — лишь одно из воплощений Всеблагой. А вот Шиада дает мне право выбора: воздавать по заслугам или простить. Как думаешь, следует ли мне простить, что женщины, которые призваны помогать мне блюсти в стране мир, подначивают распри среди ее танов?

— Я тут ни причем, — выпалила Джайя мгновенно.

— Серьезно? — он опять сделал шаг к супруге. — А разве не ты заявила, что не смогла подружиться с Бану Кошмарной?

Джайя самым нецарским образом насупилась, цокнув:

— Опять эта Бану.

— Для тебя — только Бану, — загрохотал Кхассав, схватив жену за руки. — Моя мать заимела по дурости во врагах Сабира Свирепого. Бойня закончилась и — вот удача, — он сдох. Отличный шанс начать с чистого листа. По крайней мере, тебе и мне, ведь моя мать принадлежит поколению Старого Волка и невечна. Но почему-то я возвращаюсь и нахожу, что в жены мне привезли девчонку, которая и без того ничего не зная, хватается за ошибки прошлого, как за пример.

— Откуда мне было… — зашлась от возмущения Джайя. Кхассав, высоколобый, с орлиным зрением и змеиной гибкостью, встряхнул жену и тут же перебил:

— Я здесь почти полгода. Полгода, Джайя. Что мешало прийти ко мне хотя бы с одним вопросом?

Джайя молчала, нервно сглатывая: что ему на эту сказать?

— Почему до тебя не доходит, что твое правление совпадет с моим, а не с царствованием раману Тахивран? — не унимался Кхассав. Он тряс жену так сильно и смотрел так непререкаемо требовательно, что теперь раманин всерьез тошнило от страха.

— Потому что, — с трудом насмелилась Джайя, — с окончанием Бойни Двенадцати Красок…

— С окончанием, — заголосил ахрамад еще громче и еще более угрожающе, — Бойни Двенадцати Красок, Бансабиру Яввуз надо было наречь не только Особенно Мудрой, но и Великодушной. Клянусь, если бы я добрался до дворца династии с возможностью взять ее штурмом, имея сорок выставленных тысяч вдоль главного тракта и союзников во всех четырех сторонах, я бы не оставил династию в покое и сам взобрался на трон. Но она оказалась куда умней, — почти с досадой выплюнул Кхассав. — Куда дальновидней и куда великодушней… Это же надо так, — в сердцах вскинул руки ахрамад, оттолкнув при это супругу.

— Великодушнее? — обозлилась Джайя, положив руку на живот. — Бансабира Хитрая вывезла из столицы и из дома твоей матери все золото, — с праведным гневом в глазах заявила Джайя.

— Все золото, — передразнил Кхассав немедленно. — Это что ли было твое золото, что ты так переживаешь? А мать хороша, как всегда. Всю войну пособничала собственному отцу, вместо того, чтобы приказать отрубить голову ему и Шауту, и, тем самым, пресечь Бойню на корню. Если бы раману не выслала меня… — со всей злостью, на какую был способен, Кхассав впечатал тяжелый кулак в одну из подпор высокого кроватного балдахина, отчего дерево жалобно скрипнуло. Джайя, перепугавшись, вжала голову.

— Золото, Джайя, бесполезно, если им некого купить. Твой отец ведь тоже не бедный человек? — не спрашивая, поинтересовался он. — Давай проверим, как ему поможет богатство, если я разрежу его надвое?

— Не смей угрожать моему отцу, — вскипела женщина.

— Отчего это? Что он такого мне дал, чтобы я отнесся к нему с уважением? Дочь, которая не способна видеть дальше собственного носа?

— Я сказала…

— ЗАКРОЙ РОТ, — Кхассав окончательно стал сам не свой. — Замолчи, — он в два громадных шага преодолел расстояние между ними, нависнув над женщиной тенью самого смертоносного из Богов. — Своим отказом сменить власть, — зашипел ахрамад, наклоняя лицо к женскому и удерживая Джайю за подбородок, чтобы не могла отвести взгляд, — и забрать лишь золото, Бансабира будто заявила на весь Яс, что она не предательница короны и узурпаторша, как всем внушала Тахивран, а лишь справедливо мстящая дочь своих предков и преданная союзница отцу и Маатхасу. Если мне не соврали, Бану была одержимой местью за мать, не так ли? Кто начал войну Джайя? Кто не прекратил ее, хотя был обязан перед Богами, волю Которых воплощает на троне Яса? Из-за кого погибла мать Бану Комшарной? Ее и без этого молва уже нарекла Избранной Шиадой, а после такого шага… АГРХХХХ, — зарычал Кхассав совсем утробно.

— Кхассав, успокойся, прошу, — пискнула Джайя, но тот только побагровел от наглости его успокаивать и, отпустив жену, размашисто зашагал по комнате:

— Девочка, выросшая без отца и матери, заматеревшая в боях Храма Даг, возвращается на родину спустя почти десять лет отсутствия и — по мановению пальца возвращает титул наследницы крупнейшего танаара. Девочка не оглядываясь выходит замуж за соседа и рожает сына в полях вражеских земель, отчего все союзники начинают испытывать желание пожать ей руку. Девочка доходит до столицы и — оп, — делает благородный жест, который внезапно показывает всем в Ясе, что раздор двух домов два дома и решают, и не было никакой надобности втягивать в это остальных.

Кхассав всплеснул руками, улыбаясь цинично и восторженно одновременно.

— Может, ход неосмотрительный, но он мгновенно прибавил к ее чести в глазах всех танов. Я читал все донесения разведки и все хроники, которые остались в столице и которые успели накропать наши летописцы. И да, Джайя, Бану — Хитрющая и Коварная, но она заставила всех поверить, будто никогда никому не врала относительно намерений. И ты глянь. Сегодня Бану Кошмарная самый честный тан, к слову которого стоит прислушиваться, поддержкой которого стоит заручиться.

— Это потому, что ее боятся, а вовсе не из-за честно…

— Ты думаешь это лучше? — с нескрываемым ехидством спросил Кхассав, вскинув к потолку голову. — Хорошо, — пресек он протесты, — давай посмотрим дальше. Хотя к последующему перемирию всех домов Бансабира Яввуз не имеет отношения, выглядит наоборот, и становится ясно, что северная танша превосходно чувствует время перемен. Потом она хоронит отца, встает во главе северной угрозы и, наконец, привозит тебя в Яс. Ты же говорила, она, кажется, знакома с кем-то из твоей страны, да?

— Д… да, — дрожа подтвердила Джайя, потому что Кхассав опять уставился на нее угрожающе-требовательно.

— И всего этого, — заорал ахрамад так неистово, что задрожали каменные плиты пола и стен, — тебе не хватило, чтоб понять, что Бансабиру надо иметь на своей стороне? Ее влияние в вопросе нашего брака тоже не убедило, что с ней придется считаться? Ладно моя мать — она, сколько помню, помешана на безоговорочной поддержке деда, но тебе-то что мешало посмотреть хоть немного вперед? — голос ахрамада сорвался, он едва не заплакал. — Неужели ты не понимаешь, Джайя, что в следующий раз Бансабира не остановится и, раз мы настроены враждебно, будет воевать с нами?

— А почему ты спрашиваешь у меня, если сам боишься ее? — вскрикнула в ответ Джайя дрожащим голосом. Все, все эти склоки очень вредны для ребенка. Она не должна волноваться. И почему до этого дурня не дойдет…

От слов супруги Кхассав почернел.

— Боюсь? БОЮСЬ? — Он не выдержал и тяжелой рукой съездил Джайе по щеке. Она натужно вскрикнула, но ахрамад проигнорировал. — За десять лет скитаний по западным землям я видел больше, чем тебе может присниться даже в самом смелом сновиденье, — прошипел мужчина. — Я знаю, как велик мог бы быть Яс, и как многого мог бы добиться, какие захватить земли, какими овладеть богатствами, как далеко завести торговые и культурные связи, с какими империями мог бы построить крепкие союзнические отношения.

Джайя кусала губы, держась за припухшую красную щеку, и вся тряслась.

— Это мое будущее, таким будет Яс при моем правлении — так я думал. Я вернусь домой, соберу своих танов и все смогу. Я найду лучших воинов и заручусь их поддержкой. Знаешь, куда я поехал, когда все решил? Я поехал в Багровый храм. Среди моих охранников, нанятых матерью десять — или сколько там? — лет назад, было как раз два Клинка Матери Сумерек. В Храме Даг — представь себе, — я узнал об урожденной танин Яввуз, первой благородной госпоже за последнюю чертову сотню лет. Живая легенда, как и человек, который ее воспитал.

Джайя схватилась за голову: происходящее все больше напоминало непробудный кошмар.

— Я вернулся так быстро, как смог, Джайя, как мне позволила державная раману. И что нашел? Выдающийся боец, потрясающий генерал, переломивший весь ход войны, ненавидит мою мать и мою семью, и даже моя невеста, которая могла бы завязать необходимые дружественные связи, обозначила враждебный настрой. Худшего не придумаешь, не так ли? — усмехнулся Кхассав ядовито.

— Откуда мне было знать, — щека все еще горела, и весь скандал уже доводил Джайю до слез. Она всхлипывала.

— Конечно, откуда? — наигранно закривлялся Кхассав. — Мы ведь не могли поговорить ни разу. Мы ведь женаты не для того, чтобы разговаривать. Где это видано, чтобы женщины лезли в дела страны…

Джайя схватилась одной рукой за грудь, а другой — закрыла в ужасе рот. Эти же слова она скандировала в собственных покоях, когда ее едва привезли и заставляли учиться днями напролет непонятно какой ереси. Где у этого изверга еще припрятаны шпионы? Почему, если его не было столько лет, ему доносит каждый второй? Или это соглядатаи Тахивран поделились по доброте души?

Джайя поймала пальцами скатившиеся слезы, шепнув:

— Замолчи.

— Хо? — интерес в голосе ахрамада смешивался с кислотой.

— Замолчи, — рявкнула женщина. — Как я могла к тебе прийти, если ты вечно то с одной потаскухой, то с другой?

— Ах да, к тебе-то я точно не приходил? От кого же тогда твой ребенок? — Кхассав взглядом указал на округлившуюся талию женщины.

От злобы Джайя схватила первый попавшийся под руку предмет — серебряный кувшин с водой — и швырнула в мужа. Тот уклонился с легкостью и посмеялся.

— Как я могла вообще на тебя смотреть и с тобой разговаривать, если знала, что даже до того, как прийти ко мне, ты всегда… всегда… с ними… — Джайя скривилась, не находя слов в явном желании опорожнить желудок рвотой.

— Так вот, что тебя смущает? — Кхассав натуральным образом побелел. — Что я сплю с кем-то, кто не является раманин, в любое время и в любом количестве? Тебе кажется поводом считать меня последним недоноском, недостойным и одного твоего слова, то, что я стал другим дарить радости, которые ты отвергла? Джайя, — позвал он осторожно, чуть протягивая. Подошел ближе, от чего женщина пугливо попятилась. — А ты вообще знаешь, что такое государство?

Вопрос стал для раманин ударом даже большим, чем пощечина.

— Я знаю побольше твоего, Кхассав. Мой отец — Стальной царь, а моя мать…

— Какая разница, какое у кого прозвище? Джайя, правитель обязан в первую очередь быть хорошим правителем, а все остальное — потом. То, что для этого надо иметь хоть какую-то широту взглядов — к сожалению, да. Но в остальном, — Кхассав качнул головой, — у меня могут быть недостатки обычного человека, и тебе их не исправить, — потом вдруг тяжело нахмурился и ощупал женщину придирчивым взглядом. — Ты знаешь, почему на трон раману всегда претендуют девочки из танских домов?

Джайя молча хмурилась, понимая: чтобы она ни сказала сейчас, ответ будет не верен. Для тех, кто не в себе, существует только их правда.

— Потому что Праматерь велит биться за жизнь, будь ты мужчиной или женщиной. А ты знаешь, что такое битва? А, заморская царевна?

Джайя молчала, и Кхассав презрительно поглядел на нее сверху-вниз:

— Если ты хочешь почтения, которое положено раманин, будь раманин — тем же, чем являются дочери танов, которые не дрожат от каждого шороха за дверью.

— Я не…

Джайю перебили: в спальню тихонько проскользнуло несколько женщин и пара мужчин. Джайя с ужасом и негодованием посмотрела сначала на них, потом на Кхассава. Тот неожиданно разулыбался и, забыв о жене, уже расстегивал пуговицы на парадных штанах.

— Останешься? — предложил он вполне искренне.

— Ты чудовище, — шепнула Джайя, пятясь в двери.

— Я просто не боюсь своей матери, милая, — улыбнулся Кхассав. — Если не хочешь повеселиться, оставь нас, пожалуйста, — попросил ахрамад.

— С радостью, — презрительно выплюнула раманин и вскочила за дверь.

* * *

Бансабира проворочалась без сна почти всю ночь. Лишь под утро удалось подремать пару часов, и все равно поднялась она до завтрака.

Трудно откладывать действие в долгий ящик, если ты все решил.

Приказала Лигдаму собрать обильный провиант и седлать коня, взяла большую часть золота, что имела, подготовила легкий плащ, чтобы прятаться от пыльных бурь. Облачилась в привычное боевое одеяние — штаны и тунику. Вооружилась до зубов, припрятав всего пару ножей. Кажется, они становятся все более громоздкими на ее острую быструю руку и начинают тормозить движения. Пора идти дальше.

Будет время поразмыслить об этом в дороге.

Сразу после завтрака она наскоро простилась перед отъездом с раманом, которому сказала, что заболел ее сын, с дедом, которому сказала правду, и с собственной охраной, которая в один голос уговаривала госпожу "не делать глупостей". На переднем дворе у парадного входа женщина проверяла седловку, убеждаясь, насколько крепко затянуты все ремни. Солнце светило не так ярко, как днем раньше, и небо заволакивали тяжелые набухшие облака, которые взревут грозой через пару дней там, куда унесет их восточный ветер.

— Уезжаете? — Маатхас запыхался, но успел сбежать по ступенькам до того, как, облаченная в самый привычный ее облику походный вид (тот самый, в котором Сагромах впервые увидел Бансабиру и полюбил) танша поднялась на коня.

— Тан? Да, пожалуй, — потерявшая, было, дар речи, Бансабира справилась с чувствами. Прощаться с ним было бы невыносимо, и она предпочла избежать этого вовсе. — Простите, что так внезапно: я надеялась, мне удастся вернуться на север в вашей компании.

— Так возвращайтесь, — Маатхас протянул руку, и Бану, украдкой оглядевшись, вложила свою. Сагромах воспрял и расцвел.

— Я бы с радостью, но возникли неотложные дела в Багровом храме.

— Вот оно что. В таком случае, — с новой силой сжал он вложенные в его ладонь пальцы, не поддаваясь грусти, — как только вернетесь в чертог, пошлите за мной. Я ждал достаточно долго, — непреклонно настоял Маатхас тоном, будто все решил, и от Бану уже ничего не зависит. Стараясь выразить взглядом, что только она знает, насколько долго он ждал, Сагромах давил волей. — Нам надо поговорить.

Бансабира всегда немного терялась от этого чуточку сердитого вида, когда Маатхас переходил к главному в его чувствах. Она попыталась от неловкости отстраниться, но стоило немного пошевелить пальцами, зажатыми в руке Маатхаса, тот надавил еще сильнее. Пока она не даст слова, он не отступит, с замиранием сердца поняла женщина.

Бансабира набрала полную грудь воздуха и гордо распрямилась:

— Непременно, тан Маатхас, — с достоинством ответила она. — Я пошлю к вам гонца, как только переступлю родной порог.

— Я буду ждать, — Сагромах внимательно следил за малейшими изменениями в лице Бану. — Надеюсь, ваше путешествие…

— Прошу прощения, — подал голос подоспевший Гистасп, которому велено было проводить таншу и получить последние распоряжения. — Я задержался, потому что перехватил письмо для вас из дома, — альбинос протянул бумагу госпоже, которая, наконец, освободилась от захвата Сагромаха, а потом обратился к последнему с приветствием, — доброго утра, тан Маатхас.

— Доброго, Гистасп.

Бансабира отошла на пару шагов, разворачивая лист и вглядываясь в каждую строчку.

— А, вот вы где, — по ступенькам сбежал Дайхатт. — Утра тебе, Маатхас, — кивнул южанин Сагромаху. — Наконец, удастся поговорить с вами без бесконечного вмешательства дяди Яфура, а то от него…

— Чтобы у него руки отсохли, — гневно вышептала Бану, смяв лист.

— Тану? — одновременно позвали два тана. Дайхатт, которого перебили самым бесцеремонным образом, немножко подпрыгнул на пятках. Гистасп молча сделал шаг по направлению к госпоже, надеясь предотвратить бурю.

— Потери в разведке, — шепнула Мать лагерей, — шпионаж на Перламутровом, новости из Адани и Орса, Багровый храм, — заговорила она громче, — где мне надо убедить бойцов примкнуть, подготовка Тала, строительство…

— Тану, — еще раз, успокаивающим тоном позвал Маатхас, видя, что Бану заходится, не видя ничего перед собой.

— …поиски достойного генерала, какие-то орсовские жрецы со своим лже-богом на моих землях, атаки исподтишка в адрес Гистаспа… — голос Бансабиры стремительно набирал силу.

— Что-то случилось? — всерьез встревожился Аймар. Он все еще не решил, как поступить лучше: ухлестывать за Бану или за раманской дочкой.

— …Каамал со своими запросами, Тахивран — с угрозами, сестры — с обидами, таны — со свадьбами, а теперь еще и это. Проклятый Отан все-таки замыслил усадить в танское кресло Яввузов малолетнего Адара, гори он в пекле, — прогремела Бану, трясясь от ярости.

— Госпожа, умоляю, не волнуйтесь напр… — начал Аймар.

Маатхас только переглянулся с Гистаспом: что делать? Тот качнул головой: не лезть под руку.

— Или он заткнется раз и навсегда, — грохотала Мать лагерей, — или я по уши вобью его в землю. Гистасп, — гаркнула Бану, — забудь обо всех заданиях в чертоге. Возвращайся и хоть заживо сдирай с Отана кожу, но заставь его замолчать и опустить руки. Не понимает по-хорошему, выбей всю дурь из его головы дубиной.

— Как прикажете, — Гистасп намеренно постарался ответить не особо серьезно, а так, как всегда отвечал в шатрах — мол, да, согласен, раз уж выхода нет. Только подобная стабильность в мелочах позволяет раскаленному от тревог сознанию удерживаться на поверхности ясности. Бану коротко кивнула альбиносу, взором простилась с Сагромахом, потом развернулась назад и шагнула к оседланной лошади.

— Что стряслось? — настойчивее потребовал ответа Аймар, встав на пути. Поскольку без ответа Дайхатт пропускать не хотел, Бану приблизилась вплотную, выждала мгновение, давая тану время сообразить и поступить верно. Дайхатт соображать не желал, поэтому Бану, положив правую руку на правое мужское плечо, как занавеску, вытолкнула Аймара в сторону:

— С дороги.

Мать лагерей с силой потянула лошадь за уздцы, прилаживаясь, оперлась на луку и перекинула ногу через седло.

— Реши это, Гистасп, — велела, разворачивая лошадь. — Когда вернусь, дам знать — пусть меня встретят, — подбила пяткой и пустила резвой рысью.

— Слушаюсь, — замер Гистасп со склоненной головой. Есть моменты, когда перечить ей нельзя. Даже если она опять замыслила какую-то гнусную авантюру, от которой лучше поберечь седалищное место.

— Гадство, — вышипел Дайхатт, сжал кулаки и, заходясь под нос отборной бранью, взлетел обратно по лестнице в парадную дворца, злой, как демон из старых легенд. Что за ерунда тут творится. Похоже, с этой своенравной ведьмой хрен сладишь. Надо быстрее собираться в дорогу, поторопить командиров, чтобы пригнали отборные части армии — и на Перламутровый. Нечего засиживаться: быстрее устранит бунт — быстрее станет зятем династии Яасдур. Какой-то Матери лагерей близко с этим не стоять, даже если у нее орда, а у столицы — только имя.

Да и потом, додумал Дайхатт немного позже, успокаиваясь, бракосочетание Бансабиры Яввуз определиться в самое ближайшее время. Если он чуточку задержится на островах, будет даже лучше: когда вернется, станет ясно, действительно ли Мать лагерей так умна, как о ней говорят, или на деле оказывается просто недалекой Маленькой таншей, выгребшей в Бойне Двенадцати Красок за счет находчивости подчиненных командиров? Дайхатт самым недвусмысленным образом обозначил свои намерения — их брак станет самым грозным союзом в стране, и если Бану не выберет его, Аймара, разговор будет короток.

* * *

— Что стряслось? — теперь спросил Маатхас, едва Бансабира скрылась за воротами дворца, размашистым шагом настигая Гистаспа и разворачивая его за плечо. Тот молчал. — Что происходит? Куда она поехала? Что задумала?

Благие боги, будто это он виноват в том, что Бану куда-то там смылась. Быть с ней, конечно, интересно, вдруг устало осознал Гистасп, но, великое небо, это такая заноза в заднице.

— Вы что, — тихим голосом и изможденным лицом обратился он к Сагромаху, — и впрямь всерьез полагаете, будто я знаю, что творится у нее в голове?

* * *

— Вот как значит? — спросил Хабур у Серта. Тот в ответ цокнул. — Ну, и как теперь затащить их в одну постель и застукать? — перевел глаза на стоящего тут же Дана. Тот развел руками.

— Почем мне знать?

Гистасп недоро прищурился: про какую такую постель речь? Пока охраны двух танов спорили, альбинос поманил Хабура пошептаться наедине.

— Что это вы задумали? — недобро осведомился генерал.

— А, это…

Хабур коротко поведал об их задумке. Они неспешно вышли во внутренний двор дворца. Прибывшие на праздник таны и придворные мало-помалу заполняли сад.

— Так что речь не совсем про постель, но мы надеялись как-то их сблизить за дни празднования. Прилюдность их симпатии обязала бы их со временем вступить в брак.

Гистасп в невольном изумлении сверкнул глазами.

— Ладно охрана — мальцы азартные, но ты-то как оказался в числе авантюристов?

Хабур, размышляя, погладил лицо от скул к подбородку широкой загорелой ладонью.

— Я нахожу это верным, — отозвался он коротко. — Мы все замечали, как трепетно тан относится к твоей госпоже, но лишь я один видел, как он держался за сердце, проиграв в споре с Сабиром. Как рвал на себе волосы от известия, что она родила сына. С каким безумством светились его глаза, когда Нер подох, и когда тан собирался в Пурпурный танаар на сороковины Свирепого. Я знаю, что за последний год он ни разу не взял женщину лицом к себе, — добавил Хабур почти шепотом. Увидев оглушенное лицо Гистаспа, добавил:

— Около года назад Сагромах доверил мне подбирать ему шлюх, и я же забираю их из его спальни спустя совсем короткое время. Одна как-то спросила, почему он делает так и осталась без зубов. Семья без устали подбирает невест, таны присылают письма с предложениями для своих дочерей и племянниц, Сагромах отвергает всех. Родня считает, что тан попросту выпендривается, надеясь вместо какой-то танин заграбастать Мать лагерей с ее ордой. Кто-то его одобряет, мол, верно, к чему размениваться на мелочи, надо попытаться. Другие говорят, что она не дура и выберет Дайхатта.

— А как считаешь ты? — не удержался Гистасп.

Хабур пожал плечами:

— Этот союз был бы поистине небывалым. У него было бы немало сложностей, но в конечном счете, он бы перевернул все основы ясовского сословного уклада, не нарушая ни одной традиции и закона.

— Но тебя это, кажется, не трогает? — уточнил Гистасп, правильно оценивая тон собеседника.

— А с чего бы меня трогали танские союзы? Меня беспокоит только счастье Сагромаха. За тридцать с лишним прожитых зим я ни разу не видел, чтобы он любил так глубоко. Если уж по-честному, не сказать, что я сразу воспринял его чувства всерьез или с восторгом. Что в ней такого? Она же совсем ребенок еще, — Хабур усмехнулся. — Помню, много ему наговорил.

Видя смурную физиономию Гистаспа, Хабур положил ему на плечо руку.

— К моему счастью, тан полюбил Бану Яввуз, женщину более, чем достойную.

Гистасп похолодел и сбросил руку Хабура:

— Не много на себя берешь?

Хабур не стушевался:

— Будь я простым подданным, рта бы не раскрыл, Гистасп. Но я его молочный брат, я хочу, чтобы жена Сагромаха видела в нем не только тана, но и человека, который, между нами, весьма неплох.

— Тогда поговори с ним, — тут же сориентировался Гистасп, рассудительно кивнув. — Я уже поговорил, попытался подтолкнуть, но мое мнение для Маатхаса невелико. Ты убедил бы лучше. А я, как только тану вернется, поговорю еще с ней.

Теперь, наконец, изумился Хабур:

— Я слышал, твоя танша не терпит вмешательств в личную жизнь. Да и плаха в Пурпурном чертоге все время грязная. Думаешь, влезешь — и тебе сойдет с рук?

— Не узнаю, если не влезу, — не растерялся Гистасп.

Хабур хмурился.

ГЛАВА 9

К задуманному мероприятию Гор подготовился со всем рдением: потряс шпионов, кто чего знал, где был, что видел; всколыхнул волны давно забытого имени — Тиглат Тяжелый Меч, чтобы заручиться свободным проходом по землям; разобрался с провиантом и транспортом. И двинулся в путь, чтобы сделать следующий шаг и посмотреть, в первую очередь, так ли прав был Рамир, помогавший Змею шпионажем в Адани, когда сказал, что Таммуз, сын Стального царя, заслуживает внимания.

В любом из двух вариантов — заслуживает или нет — а результат будет один, прикидывал Гор. Для дальнейших успехов настал срок отвлечь внимание аданийцев какой-нибудь угрозой, и путь, который избрал для этого Гор, идеален. Остается только увидеть, достаточно ли Таммуз проворен, чтобы воспользоваться шансом, который Тиглат создаст.

В течение первого месяца Змею удалось собрать вокруг себя чуть больше сотни сторонников. Немного, но уже что-то — в его деле главное начать. А дальше как с золотом или временем в умелых руках: чем больше находишь, тем больше набегает поверх само по себе.

Собирая свой первый партизанский отряд, Змей вернулся к одному из прежних имен и стал зваться Хртахом. Будучи правой рукой Алая, он давно расставил, как многоопытный рыбак, развернутую сеть шпионов, и теперь оставалось только потянуть за нужные нити. Сотни более чем хватало, чтобы удерживать маленькую точку на карте на рубеже Адани и Ласбарна, регулярно совершая крохотные набеги на деревни — с одной стороны, и настойчиво сообщаться со шпионами — с другой. Гор совсем не зверствовал, и скоро отпущенные на волю пленные принялись упоенно рассказывать по всему аданийскому царству о приграничной напасти.

Самое главное, внушал Гор сподвижникам, получить доступ к ресурсам Адани. Сколько они вывезли золота из Орса в дни победы, сколько в погожий год было собрано еды во всех провинциях. А Сарват, молодой царь, тратит богатства страны куда попало. Правда в том, убеждал Гор, Змей, Хртах или как бы еще он ни назывался, что Далхоров надо сокрушать сейчас. Уже — поздно, лучше всего было сразу после поражения этих горных варваров, пока те вовсе не успели восстановиться. Но Тидан, особо миролюбивый от старости, упустил отличный шанс, а теперь и Сарват не торопится. Не видит очевидного: если не прижечь орсовцев сейчас, как взрезанный и опустошенный гнойник, он вскоре нарвет снова — и снова обрушится всей своей державной мощью сначала на Ласбарн, а потом — на Адани.

Сарват ничего не понимает, хором соглашалась ласбарнская молодежь. Разве мало ласбарнская и аданийская история помнит случаев, когда Далхоры со своими ордами, скатываясь с круч, как обвал, вспарывали брюхо Матери-Земли в их исконных владениях? И если вдруг аданийцы позабыли, то ласбарнцы могут с легкость напомнить народу-побратиму, что в свое время именно Западный Орс развалил до основания господство Ласбарнской Империи. Когда рожденный Праматерью Бог был распят, орсовцы поклонились Ему, восславив его жертву. Бог умер за них, настояли орсовцы, и раз даже Бог готов был умереть, значит, каждый солдат на поле брани, созданный по образу и подобию Всевышнего, тоже должен был биться на смерть за свое правое святое дело.

Когда битва за веру превратилась в последовательную политику аннексии соседних государств сегодня не могли сказать и самые маститые летописцы. Но полтора столетия назад Орс окончательно смял Ласбарн, колонизировав его.

Адани хорошо помог своим праотцам разгромить историческую родину: за несколько десятилетий до развала несколько удельных князей, предчувствуя ситуацию, совершили незначительную миграцию на восток, вырезали местных и обозначили себя отдельным самодержавным царством.

Орс не одобрил: Далхоры, на пике могущества, запросили дань и присягу, и Салины, установившаяся в молодом царстве династия, не стали сопротивляться.

Уже через шестьдесят лет с данью и верностью было порвано. И обиды между Салинами и Далхорами потекли рекой. Порой наступали годы и даже пару раз десятилетия напряженного затишья, но взаимная ненависть наглухо закрепилась в сердцах жителей обеих стран.

Древний как мир спор за земли, способные кормить, Гор использовал против обеих стран. Народы-побратимы обязаны сплотиться для решающего удара по господству Далхоров. В конце концов, настолько удобного случая может не представиться еще лет триста. Адани запас хороший урожай, а на юге страны можно не только взращивать зерно и добывать железо для оружия, но и забивать стада скота. Закупая у Архона лес, можно было строить тяжелые осадные орудия. Одна беда у Адани: война с Орсом отняла половину поколения, а новое еще не подросло. Но ничего, твердили собравшиеся за спиной Гора сподвижники, у Ласбарна людей хватает. Орс предпочел не мараться о работорговлю, оставляя это Ласбарну и лишь вытрясая из него дань солью, железом, медью, золотом, драгоценностями. Поэтому людей для решающей битвы у них, ласбарнцев, хватает.

Змей, услышав речи новообретенных товарищей, ухмылялся.

* * *

Чем больше ласбарнцев, проникнутых трогательной речью Гора о народах-побратимах, присоединялось к наемнику, тем больше он понимал, что расположить к себе без исповедальной легенды не удастся. Люди всегда охотнее идут за тем, чьи желания и проблемы понятны во всем. Поэтому в скором времени он всерьез взялся за сочинение таковой. А тем временем, отборная пара сотен головорезов, ведомая им, совершила серьезный грабеж на южных рубежах с Адани. Через пару недель после этой успешной вылазки за провиантом и оружием, к Гору под видом ценного осведомителя пожаловал один ласбарнский торгаш с парочкой карт и двумя дюжинами телохранителей в придачу. Прикинув ситуацию, Гор не только снабдил новой порцией заданий аданийских лазутчиков, но и бросил все силы, чтобы убедить приграничье Ласбарна во враждебном проникновении аданийцев на исконные земли пустыни. Парочка диверсионных вылазок в награбленной аданийской одежде лишь добавили реалистичных красок в историю.

Адани всерьез решил партизанской техникой занять в Ласбарне освободившееся место Орса. Они не для того сбросили одно иго, переговаривались в лагерях у костров, чтобы тут же натянуть другое. Если аданийцы не готовы помочь Ласбарну уничтожить Орс, значит, придется силой завоевать его ресурсы для борьбы с давним и неуправляемым врагом.

Гор, наблюдая, торжествовал.

* * *

В конце концов, Хртах сочинил убедительную байку и пустил ее меж доверенных людей, которых взял частью из Орса, а частью из доверенных шпионов Адани, чтобы те пустили нужные слухи в собиравшихся рядах. Разумеется, он, Хртах, не чистый ласбарнец, врать в мыслях не было, но его семья обосновалась в этих местах, вблизи от Адани лет тридцать назад. Старшая сестра говорила, что самому Хртаху тогда было года три. Пока с ними жил его дед, опытный боец былых времен, Хртах обучался от него воинской науке, но с его смертью пришлось оставить мечты о военном будущем. Примерно два года назад на рубежах Ласбарна и Адани случилось несколько мелких стычек, но его семью, семью простых рабочих на соляных шахтах одного из местных князей, угнали в плен. В Адани его, как более крепкого и способного мужчину взял к себе на службу какой-то мелкий сир, таскавший за собой с турнира на турнир. Так у Хртаха появилась возможность исследовать столицу, часть южных земель и совсем незначительную часть восточных. Он с трудом узнал, что его старенькая мать погибла еще по дороге до Адани, отец скончался от непосильного труда на фермах в окрестностях Красной башни, главной твердыни аданийского юга, а обеих сестер забрали прислуживать во владения какого-то лорда Амада.

С невообразимыми усилиями сбежав, Хртах попытался найти сестер, но не удалось: обеих их прошлый хозяин проиграл в нарды какому-то орсовцу. И с тех пор вся правда мира стала для него очевидной.

История была не без огрехов, Змей признавал, но звучала убедительно, да и он сам обладал хорошим даром внушения. К началу января Змея активно принимали за своего во всех восточных оазисах Ласбарна, вот правда заходил он туда либо как аданиец, не осведомляя тех, кого собрал за плечами для атаки на Адани, чтобы спровоцировать удельных князей пустыни; либо заходил в оазисы ночью, как голодранец-ласбарнец, которого в силу ничтожности рождения никогда не поддержат вельможные князья в борьбе с жадными иноземцами.

Февраль начался для Гора с постепенного продвижения от рубежей Ласбарна и Адани на северный северо-восток. Шел Хртах медленно, подбадривая и вербуя в ряды желающих и нежелающих. И в скором времени семена войны, разбросанные Гором, дали о себе знать: с юга Адани Гору донесли весть о спонтанном нападении ласбарнцев на Красную башню, совершенном без всякого его участия. Воодушевленный успехом, он повел пять сотен человек грабить вражеские караваны. И если вдруг кто-то начинал спрашивать, говорил, что с богатых лицедеев не убудет, поддержать тех, кто начал священную борьбу за порабощенных родственников, за свободу против угнетения, которое рано или поздно настигнет не с одной, так с другой стороны. К началу весны Гор собрал в своем лагере почти тысячу человек и начал вести переговоры с удельными князьями в ближайших к ласбарно-аданийской границе оазисах. Пришло время, наедине, припугнуть давним страхом, назвавшись именем Храма Даг.

Добыв оружие и провиант для новобранцев, Хртах возглавил захват нескольких укреплений на юге Адани, и, имев успех, начал принудительную вербовку мужчин и мальчиков в захваченных поселениях — под угрозой смерти и насилия для их матерей, дочерей и жен. Восхищенное приближение смотрело, как из ничего командир создал силу, способную взять несколько серьезных укреплений, и часть этой силы, как и провианта на ее содержание, Хртах заимствовал у врага.

Никогда Гор, бывший в свое время наставником Храма Даг, не пренебрегал обучением рекрутированных солдат. Многие его последователи были наемниками, разбойниками, головорезами, особенно в начале. Но чем дальше, тем больше под его несуществующими стягами оказывалось разоренных купцов, пастухов, землепашцев. Со временем стали появляться и беглые рабы. Толку от толпы, неспособной управляться с оружием, не было. Зато к началу весны те, кто в его лагерях сумел обучиться военным основам, с гордостью говорили, что, когда раздавят окончательно орсовскую угрозу и вернутся домой, больше не отдадут никого из семей в рабство удельным князьям. Теперь, каждый из них сможет защититься, теперь никакой солдат не бросит брезгливо, чтобы он, вонючий погонщик верблюдов, не лез в дела князей.

Гор в ответ на такие заявления с уверенностью подбадривал, в душе посмеиваясь: сколько надо положить сил на постижение искусства войны, чтобы быть уверенным в собственной неприкосновенности. А ведь и в этом случае, даже в поединке, всегда все может решить нелепая случайность.

Но вслух Хртах воодушевлял собиравшихся беспризорников, как мог — от золотых обещаний до неукоснительного личного примера. И поскольку посулы были действительно впечатляющи, а регулярность их обретения беспримерной, ласбарнцы со всей пустыни стекались в лагеря Хртаха.

Гор подал стремление найти несуществующих сестер как одержимость, мнимую ненависть к орсовцам и аданийцам — как навязчивую болезнь. Он разорял Ласбарн, как мог, и уже к середине марта, менее, чем за полгода, несколько разбойничьих атаманов из пустыни примкнули к нему с серьезными силами. Человеку всегда хочется быть частью чего-то значительного. Поэтому, припорошив собственные замыслы иллюзией смысла, Гор получал свежие подкрепления регулярно.

Как и новости о самостоятельной партизанской войне на юге Адани из числа ласбарнцев и — тут Гор был особенно удивлен — примкнувших к грабежу свободных саддарских племен из Ургатской степи. Это последнее обстоятельство особенно питало горовское самодовольство.

А следом за этими новостями привезли еще одну, особенно важную: Сарват, царь Адани, назначил младшего брата Салмана подавить в зародыше угрозу с юга и запада.

Оскалившись, Гор раздал указания алчным до власти наскоро назначенным заместителям, осадить Красную башню теми силами, какие есть. Сам он отправился обратно в Ласбарн — за подкреплениями, которых муштровал в это время доверенный капитан, и теми, кого еще удастся найти в дороге.

— Держите осаду, — велел Хртах, уезжая с небольшим отрядом. — Грабьте, заставляйте пленных собирать еду. Но самое главное — доберитесь до аданийских амбаров. Если удастся захватить неприкосновенный запас, башня наша.

С этим роковым напутствием, Гор вскочил на коня, дал знак полудюжине сопровождающих и выехал в Ласбарн.

* * *

Нелла застала Шиаду в ремесленной при храме Воздаяния. Вторая среди жриц, облаченная в перепачканное синее платье, закатав рукава, вываривала в огромном котле на жаровне одно из тех ядовитых снадобий, без которых не обходится ни один пророческий транс обучающихся жриц. Все необходимые молитвы уже были вплетены и сейчас, нахмурившись, Шиада неустанно и сосредоточенно перемешивала отвар.

— Судя по запаху, — подала голос Нелла, — в этом уже нет необходимости.

Она приблизилась к преемнице со спины, заглядывая в котел. Цвет тот, что нужен, как и густота. Идеальный отвар, чего не скажешь о поваре. В замкнутом помещении ремесленной, перевитой каменными плитами столов с установленными то внутри, то на поверхности жаровнями, стоял пахучий смоляной туман. Он оседал на стенах и столах, на волосах и плечах Шиады, впитывался в ткань одежды и кожу, покрытую испариной. Даже ее черные, как вороньи крылья, глаза светились в этом тумане по-особенному.

— Ал твой закат, — обронила Вторая среди жриц, приветствуя храмовницу.

— Богиня в каждом из нас, — отозвалась Нелла, присаживаясь неподалеку от котла, у которого стояла Шиада. — Мне кажется, — напомнила Первая среди жриц, — отвар готов.

Шиада вдруг замерла, неотрывно глядя в котел, а потом снова продолжила помешивать. Нелла вздохнула: с ней никогда не было просто.

— За последнюю неделю ты приготовила столько отвара для погружения в транс, что нам бы хватило на три месяца ежедневных упражнений всем обучающимся жрицам и друидам, если бы он не имел свойства приходить в негодность со временем.

— Прости, — шепнула жрица.

— А еще замешала целебного бальзама столько, что хватило бы на лечение всех жителей острова при атаке из Этана.

— Прости, — снова смиренно попросила жрица, неотрывно продолжая помешивать. Нелла перевела дух, подошла, положила ладонь на руки ученицы в останавливающем жесте.

— Это не поможет тебе, Шиада.

Вторая среди жриц замерла. И только набравшись смелости, ответила: "Я знаю".

— После возвращения из святая святых ты сильно изменилась, — Нелла отошла от преемницы и присела на скамью, чуть поодаль от жаровень.

Шиада перевела дух, понимая, что разговора не избежать, отошла от котла и, вытерев руки прямо о подол, присела рядом.

— Я не могу отделаться от мысли о возмездии, — созналась молодая женщина. Смотреть на Неллу было отчего-то стыдно.

— О чем ты?

— Когда-то ты пыталась убедить меня, говорила, что я противоречу замыслу Всеблагой, а я из упрямства сопротивлялась, как дура, — в сердцах бросила Шиада, держась по обе стороны от бедер за край каменой скамьи.

— Ну, скорее не из упрямства, а из неведения. Отсутствие знания зачастую убеждает людей в своей правоте.

Шиада отерла губы тыльной стороной ладони, как если бы на них осело самое тяжелое признание, озвучить которое не хватало смелости.

— Чтобы я преодолела неведение, тебе потребовалось терпение, а потом и решимость отправить меня дорогой То'он Надара. Но не могла же я и ее, непосвященную, провести по Дорогам Нанданы, чтобы показать, как Артмаэль мне, к чему ведет ее упрямство и ее неведение.

— Вот, что тебя беспокоит, — усмехнулась Нелла. — К тебе не прислушались?

— Не прислушались или я не смогла убедить? Дыхание Всеблагой, если Агравейн умрет, все развалится. Весь культ Праматери, камень за камнем, обвалится, как гора, всего за несколько лет. А этой северянке нет никакого дела. Ни до чего, кроме своих обмороженных бородатых варваров.

Нелла засмеялась, и Шиада, уставившись на наставницу, развернулась к ней всем телом — до того редкое было зрелище.

— То, что очевидно для тебя, увы, — заговорила храмовница, — неведомо для других, Вторая среди жриц. И то, что важно для тебя, нередко безразлично другим. И даже если речь идет о благе для всех — редко, кто из людей знает, что для него по-настоящему хорошо. К сожалению, даже голодные кошки в этом умнее людей.

Шиада вскинулась:

— Но ведь я пыталась ей объяснить. Я говорила, в чем ее благо. И не только ее. Она отмечена Матерью Сумерек не для себя. Нелла, — воззвала жрица совсем по-женски, — я битый час распиналась…

Нелла в успокаивающем жесте коснулась подвижных рук преемницы:

— Мы, жрицы, тоже не всегда знаем, в чем благо для людей, Шиада. Какими бы знаками ни были отмечены люди, Ею призванные, подлинный их смысл лишь Всеблагой и доступен.

Шиада не сдавалась.

— Но я же видела. Отчетливо видела, куда идет будущее, пущенное со всех… — слова никак не приходили на распаленный, измученный неудачей ум, — со всех… легких рук этой эпохи.

— И что? — спросила Нелла. Со смертью Таланара Первая среди жриц тоже всерьез изменилась и, кажется, приобрела некоторые его привычки — улыбаться, говорить, смотреть — неосознанно, чтобы те не умерли вместе с ним.

— Вернувшись ко мне из Иландара, ты сказала, что надежда превращает печаль в мудрость. Но что толку от мудрости, если она не защищает от гордыни?

Шиада вздрогнула: от кого не ожидала подобных слов. Нелла в ответ на подобную мысль засмеялась:

— Все мы чему-то учимся.

— Это определенно возмездие, — буркнула Шиада, перестав убежденно жестикулировать и отвернувшись. — Я ведь сейчас переживаю то же, что и ты, когда я ушла.

Нелла повела плечом.

— Может, и возмездие.

Может, и возмездие? Шиада поняла, что темнеет в глазах от возмущения. Что Нелла опять придумала?

— Зачем ты вообще отправила меня на Тропы Духов, если не для того, чтобы я поняла тебя? Поняла, почему и для чего ты хочешь изменить грядущее?

Нелла только молча смотрела на преемницу, ощущая ее боль, как свою.

— Неужели промысел Праматери в том, чтобы дать людям забыть о ней? — "ведь, когда в горе у людей не остается ничего, остается Она, Та-что-Дает-Надежду-и-Силы".

Храмовница прикрыла глаза: Шиада определенно повзрослела. Пожалуй, ее жизнь в Этане оказалась даже полезнее, чем Нелла могла предположить. Первая среди жриц одернула себя: вероятнее всего, теперь Шиаду удерживает от прочтения ее, Неллы, домыслов лишь давняя привычка и привитое с раннего детства почтение.

— Я не знаю, Шиада, — спокойно отозвалась храмовница, чтобы продолжить беседу. — Но тот, что постиг таинство Завесы не может отказаться от То'он Надара. Все мы восстаем по воле Праматери многократно, раз за разом, случай за случаем, до тех пор, пока не достигаем Всематери и Всеотца, Ее Сына, и того вечного Света, который образуют Они вместе. Так зачем тебе проходить заново то, что ты уже прошла, потому лишь, что не дошла до конца?

Шиада на это никак не отозвалась. Только поджала губы: конечно, храмовница права в том, что говорит. Но для чего-то же Праматерь терзала ее видениями о северной танше три чертовых года.

— Ты ведь и сама была в святая святых, — шепнула Шиада. Нелла подтвердила. — Ты же сама видела, к чему все идет.

— Видела, — кивнула Нелла. — И пыталась предотвратить, как могла. Нирох бы в любом случае женился на дочери старого Лигара, и я всего лишь выставила дело так, будто это волеизъявление Праматери. Я пыталась сберечь от потери тебя, я послала в Кольдерт Линетту, чтобы она заменила Виллину, когда для той настанет час изменения. И что у меня вышло?

Шиада, стыдясь, опустила голову.

— Так, может, мне просто не следовало лезть в высочайший промысел?

— Тогда для чего? — обреченно упрямилась Вторая из жриц.

Нелла пожала плечами:

— Может, чтобы предотвратить то, что видишь. А может, чтобы, смирившись, принять неотвратимое, бездействуя и наблюдая. Ты постигла великую силу Завесы, Шиада. Скажи, к чему она сводится?

— К тому что по обратную сторону лежит обратное, — безотчетно, но всем сердцем отозвалась жрица.

— Именно. По ту сторону великой силы лежит не менее великое бессилие. Мы можем узнать, что случится завтра, через год, через десять или даже двадцать лет. И само по себе умение это знать обрекает жриц Сирин до конца дней тащить огромную ответственность.

— Ведь любая наша позиция — вмешаться или выжидать — преображает судьбу эпохи, — шепнула Шиада, наконец, понимая, о чем речь.

— Или не преображает, если выбор сделан неверно, но уносит порой тысячи жизней. Быть жрицей Сирин всегда означало нести обе стороны знания и принимать за них ответственность, — Нелла ободряюще положила руку на плечо преемницы, и та вздрогнула, как от разряда молнии.

— И мне жить с этим до своего костра? — обернулась она ликом к храмовнице. Та мягко улыбнулась и провела большим пальцем по напряженному, перечерченному складками лбу:

— Знаешь, не надо недооценивать веру христиан. Они правы, говоря, что многие знания сулят многие печали, и женщина, постигшая горькую истину Знания, была вынуждена оставить благословенные сады счастливого неведения. Наш, женский удел — знать всю печаль мира и нести ее, оберегая от нее мужчин, даже если они верят, что сами защищают нас. На самом деле, все женщины знают таинство Завесы: зачиная, мы берем умершее, и рождаем его, как живое. Просто немногие это помнят.

Шиада закусывала губы, боясь крикнуть, что все, что ей сейчас сказали — вообще не ответ на ее вопрос. А Нелла меж тем продолжила:

— Если ты уверена, что действуешь правильно, не отступай. Если сомневаешься — выжди, ибо в сомнениях любое действие будет еще более пагубным. Но так или иначе, если хочешь быть чистой перед Праматерью или любыми другими Богами, никогда не опускай руки.

Нелла приложилась губами к челу преемницы, будто благословляя на что-то, ведомое только им.

— И помни, — поднимаясь, добавила храмовница совсем отстраненно, так что было ясно: теперь речь о чем-то другом, и не кровная тетка, а Первая среди жриц дает преемнице дельный совет. — Никто из нас не может принадлежать в полной мере людям. Даже если это лучший человек, которого ты встречала. Ты — обещана Всеблагой.

Шиада молча кивнула с мысленным "Хорошо".

"Ал твой закат" — простилась храмовница.

"Праматерь в каждом из нас, в сердце и разуме, на земле и на небе" — не менее отстраненно и абсолютно непроизвольно ответила Вторая среди жриц.

* * *

Агравейн сплюнул. Клятый Нирох, вздумал шутить с ним? И это после того, как Агравейн, отослав голову герцога Ладомара, дал ясно понять: пленных он брать не намерен.

Следуя собственному девизу не затягивать, Молодой король уверенно продвигался вглубь Иландара. Убийство Тарона Ладомара хорошенько подбодрило ряды: Праматерь помогает своим сынам — Мать Сумерек затачивает их клинки, а Нандана бережет от гибели. И вовсе не обязательно другим знать, что на двести лиг вперед возглавляют разведку Ангоратские друиды, которые могут до того сливаться с местностью, что их не отыскать.

Воистину, Нелла Сирин, верная тысячелетним связям с королевским домом Тандарион, оказала лучшую поддержку, какая только возможна, послав друидов. Не только разведка — эта горстка колдунов перевернула военные действия с ног на голову, дав Агравейну редчайшую возможность наотрез отказаться от осад.

— Я слышал много древних легенд об успешных быстрых войнах, — говорил он в окружении военачальников, как только те начинали причитать о превосходящих силах противника. — Но не знаю ни одной о выгодах затяжной войны. Останавливаться нельзя.

Отбросив всякое благородство, Агравейн использовал все возможности, которые открывали перед ним захваченные местности, погода, жрецы. Разграбив до основания гуданский монастырь, он отдал приказ поделить половину золотой и серебряной утвари из местного собора между бойцами, еще четверть переплавить в оружие и наградить им особо отличившихся, включая друидов и собственный отряд, а еще четверть выслал королю Удгару с пометкой раздарить дружественным вождям саддар, чтобы поддержать их стремление помочь в войне.

Другим приказом Молодой король повелел захватить всех монахинь моложе сорока лет и тащить рабынями в лагерь. Каждый волен иметь столько рабынь, сколько сможет захватить сам, а по окончании войны, объявил Железная Грива, каждый волен поступать с ними по собственному выбору. Напрасно старухи пытались уберечь молодых девиц — им все равно перерезали горла и животы. Напрасно девицы взывали к милосердию захватчиков, просили пощады, говорили об обещании Христу — их все равно насиловали: многократно, по очереди, все, кто оказывался поблизости и еще был полон сил. Напрасно некоторые благородные отцы присылали к Агравейну послов, умоляя отпустить плененную и поруганную дочь за выкуп — Агравейн отправлял ответные письма, что такая-то девица теперь от и до во власти какого-нибудь солдата, который добрался до нее первым. Или последним. Он, Агравейн, никак не возьмет в толк, по какому принципу его бойцы делят добычу…

Сам Железногривый редко опускался до насилия. Он и без этого всю жизнь мог получить сколько угодно и каких угодно женщин. А бывали дни, когда он даже всячески пытался отделаться от тех, кто сам приходил к нему — не только потому, что они не нравились ему лицом, грудью, бедрами, но и потому, что прискучило. Ко всему прочему, в этой войне Агравейн отчетливо понимал, в чем, помимо всего прочего, лежит его интерес, и шел к нему со всей неудержимостью. Поэтому, когда одна из монахинь посмела сказать, что Праматерь, которой поклоняются захватчики, запрещает им издеваться над женщинами, Железногривый рассвирепел.

— Скажи это христианину, который отнял то, что принадлежит мне, — бросил он молодой девчонке чуть ли не в половину собственного роста, а потом поднял одной рукой за платье и швырнул, как тюк с пухом, в ноги солдат.

Родовая крепость Ладомаров сдалась отвратительно быстро. Проверка поступающего снабжения была усилена до невозможных пределов, и всякого, проходящего через ладдарские ворота, обыскивали даже под исподним. Перебрав в уме все варианты, Сайдр подготовил обряд и ночью попросту разверз Завесу от Троп Нанданы прямо из лагеря.

— Я не могу провести по ним армию или даже одного непосвященного, но выйти за стеной — дело не хитрое, — объявил он Агравейну.

Невидимый, он сделал как сказал, а там внушил страже, что прибыли подкрепления из столицы. Ворота крепости были открыты.

Архонцы ворвались и заполонили крепость, как глина при оползне. Железногривый уже к рассвету взял донжон. Однако, вопреки ожиданиям, кроме старого герцога никого в крепости не оказалось. Было ясно, что молодые герцоги — Лоран и Миран, сын и внук действующего — были высланы загодя.

— Хм, — с достоинством хмыкнул Агравейн, когда ребята сообщили, что кроме Тарона никого из герцогской семьи нет. — Опыт ничем не заменишь, да? — спросил он напоследок старика. — Из уважения к твоей воинской мудрости, — обронил король и взял из рук сподвижника тяжелый двуручник.

Тарон, разделенный с собственной головой, не мучился ни мгновения.

Заняв хорошо укрепленную крепость, Агравейн перевел дух и осмотрелся по окрестностям. Прямая дорога к Кольдерту опасна возможностью быть зажатым с востока и запада двумя другими герцогами, пока он столкнется в лобовой с армией Нироха. Пойти на запад или восток — и кончится тем же самым, едва Ладомары обратно отобьют свою твердыню. Вариант окопаться в крепости и ждать удобного случая Агравейн отвергал в принципе.

— Если знаешь, что можешь победить, нечего сидеть на месте, — грозно грохотал король.

Он приказал нескольким командирам занять важные стратегические точки в округах крепости и устроить несколько засад вдоль западного и восточного тракта на случай, если начнется атака от двух других герцогов. Тем временем друиды его армии продвинулись дальше вперед, по всем возможным направлениям, чтобы выведать планы врага и вернулись с ободряющими новостями. По крайней мере, один из герцогов, Клион Хорнтелл, сам сидит в засаде, и вряд ли снимется с места на помощь Ладомару.

Агравейн двинул армию вперед, напрямую к Кольдерту — заходить к Бирюзовому озеру он не стал. Свербело в душе до мук, как хотелось размазать именно владения Берада Лигара, но, во-первых, лакомые куски всегда лучше оставлять напоследок, во-вторых, в случае атаки на герцогский замок такая красавица, как Шиада, наверняка не останется не замеченной, а в-третьих, если придется отдать этот кусок иландарских владений как взятку саддарам, он должен выглядеть заманчиво.

Через пару дней вернулся очередной друид-проходец и пришел не один. С ним вместе к Агравейну примкнуло почти триста человек староверов, которые убеждали, что бежали из-под крыла Хорнтелла.

— Лорд Клион хороший малый. Только у него мы смогли укрыться от этих извергов с крестами, — сообщил предводитель компании. — Но по зиме запасы тают, как мед на огне. Мы подумали, тут нам перепадет не больше и не меньше, чем у него. Но у тебя, Железная Грива, можно хотя бы принести пользу спасению тех, кто нам дорог. Или хотя бы упиться местью.

Сайдр подтверждал слова пришельцев: Хорнтелл был известен своей приверженностью обеим религиям, и наверняка попросту не могу выступить ни на одной из сторон. Но то, что он давал убежище тем и другим, давало ему шансы в глазах Агравейна.

— Добро пожаловать, — приветствовал Молодой король прибывших.

А еще спустя неделю весть прислал король Удгар: Агравейну следовало задержаться там, где он был. На помощь, собрав военную мощь шести тысяч копий, выступили объединенные силы трех кочевых племен из Ургатской степи, союз с которыми Архон заключил несколько лет назад.

"Тот, кто не дает жить другим, — писал один из дружественных вождей, отправивший, как и двое другим, две тысячи бойцов, — недостоин жить и сам".

— Твой вождь — мудрый человек, — приветствовал Агравейн оного из командиров во главе союзников, который передал послание степей. — И безусловно, честный правитель и верный друг, когда прислал в помощь таких доблестных воинов.

Мужчины крепко обнялись.

Агравейн всю юность и молодость имел дело с племенами и наверняка постиг одно: нельзя связывать им руки. Поэтому всем трем командирам он, выслушав их предложения, дал по заданию и разослал в разные стороны. Если у них есть дело, они или справятся, или умрут. Но если справятся — то желают достигать целей так, чтобы им никто не мешал и не указывал, чего можно, чего нельзя.

Идеальный вариант для поддержки, рассудил Агравейн и благословил на переговоры с Хорнтеллом, на осаду Бирюзового озера и на массовый разбой в окрестностях столицы. А сам тем временем неторопливо и методично двинулся к Кольдерту прямой дорогой, зачищая местность и пересыпая земли пеплом.

* * *

Одинокий волк иной раз способен растерзать жеребца: желая полакомиться сочным конским мясом, бесстрашно он бросается на животное, превосходящее его и весом, и ростом. Нападает в прыжке, впиваясь клыками в обтянутое мышцами горло, и изо всех сил дергает вниз. При успехе, несчастное животное, заржав от ужаса и боли, покорно опускается на колени. Хозяин положения, довольный собой волк деловито перепрыгивает добычу и заходит сзади, вгрызаясь в круп и с удовольствием терзая живое мясо. А конь лежит и уже не пытается встать, терпя невыносимую боль и ощущая наступление смерти.

Но если одинокий, отбившийся от стаи волк сталкивается с конским табуном, он нередко обходит стороной полчище грозных копыт, потому что знает — ну зарвет он одного коня, а дальше? Растопчут, сметут, забьют мощными узловатыми ногами.

Староверы в Иландаре напоминали табун, взбудораженный присутствием одинокого дерзкого хищника, осмелившегося по несвойственной волкам глупости показать клыки. Суровые — неважно гнедые ли, вороные; степные или горные; рысистые или скаковые; иноходцы или мерины — они ополчились на врага, встали в плотный круг морда к морде и высоко подняли в стойке задние ноги, защищая молодняк…

Сколько уже христианских селений, деревень и городов осталось позади?

Гленн глубоко выдохнул и огляделся. Селение перед его глазами объято бедствием разбоя; небольшая церквушка на вершине холма полыхает красным и рыжим. Среди охваченных паникой людей с двенадцать десятков староверов — все под его рукой. Что ж, так тому и быть, думал Гленн, не стоит отзывать партизанский отряд, чинивший произвол. Да, это вовсе не промысел Богини, ведь даже Кровавая Мать Сумерек Шиада не велит такого. Нет, это воля людей — тех, кого намеренно заставили защищаться.

Всем, кто принадлежал крылу Великой Матери, нечего было опасаться — стоило доказать свою преданность Богине, и староверов оставляли в покое. Слухи о небывалой выборочности разбойников приводили к тому, что среди приверженцев Матери-Церкви появлялись отступники, стоило соглядатаям на воротах ударить в колокол и возвестить о приближении отряда язычников.

Под началом Гленна собралось несколько отрядов, которые возглавили несколько верных людей. Кто-то примкнул к жрецу, когда стало известно, что месть за Виллину возглавил друид из Ангората и сын Храмовницы Неллы, другие дезертировали из армий Страбона, Ладомара и особенно — из герцогства Лигар. Прознав — а Гленн не прятался — что староверов Иландара ведет брат бывшей госпожи, при которой жилось спокойнее, те, у кого хватало духу, бежали из владений Берада. Те, кому не хватало, погибали на плахах, вздернутые за иноверство и предательство, едва Берад узнавал об очередном бегстве. Отряды под началом Кэя начали массовое преследование староверов у Бирюзового озера. Поэтому вскоре отряд Гленна серьезно распух.

Это жрецу было совсем не на руку. Чем больше людей, тем больше мнений, и тем сложнее искать мотив, который бы убеждал их идти за ним. Больше всего пересудов было о возмездии и справедливости. Гленн чувствовал себя угнетенным: он плевал на справедливость — ему нужно было спасти брата, переговорить с вождями скахир и выполнить поручение Шиады. В скором времени, перебрав все варианты, он оставил руководство отрядом тем, кто больше всех жаждал христианской крови, и, прихватив пару сторонников, отправился в Кольдерт, выдавая их за тройку монахов.

Однако попасть в столицу не удалось: от переизбытка беженцев король Нирох повелел наглухо запечатать ворота, и теперь те, кому некуда было деться, как саранча выедали все окрестности столицы. К весне падеж за стенами крепости разгорелся, как чума.

Хмурый и разочарованный, Гленн отправился на север.

* * *

Гистасп возглавил отряд для возвращения в чертог Яввузов, кратко сообщив остальным ситуацию. Маатхасу перед выездом он счел нужным сообщить тоже: негоже обижать такого хорошего соседа недоверием, рассудил генерал. В чертоге полно хороших бойцов, поэтому Раду он оставил в лагере на юге Яса, а вместе с ним "полдюжины меднотелых" и Дана Смелого, чтобы был тот, кто сможет всем руководить. Этой горстке поселенцев одного столичного кабака было велено дождаться вестей от Бугута и, как только связь с проходцами, собирающими сведениями для Матери лагерей, будет установлена, выдвигаться домой. А сам с остальными помчался на север сразу, как смог.

Искренне убежденный, что если не в мировую, то хотя бы силой Тахбир и Русса уже давно уладили ситуацию.

Впрочем, то, что депешу о притязаниях Адара и Отана на танское кресло, доставили так далеко, в Гавань Теней, не могло не наводить на мысли, что либо у Руссы и Тахбира возникли серьезные сложности (мать Адара имела корни в богатой купеческой семье), либо — что присланная депеша не более чем ловушка, целью которой было заставить Бансабиру второпях снятся с места и рвануть в приготовленную засаду.

Вероятно, Отан решил сыграть на высокомерии Матери лагерей, а потому заполонил северный тракт, по которому от столицы до чертога Яввузов добраться было быстрее всего. Потому Гистасп повел свой небольшой, но отборный отряд бездорожьями, окрестностями, вплоть до того, что в неожиданном месте свернул сильно на восток и на лодках двинулся вверх по Тархе, через владения союзника Маатхаса напрямую к чертогу.

* * *

Бансабире попался хороший капитан из ласбарнских торгашей. Перекинувшись парой фраз, мореход, длинный, сухой и изрядно пропитый после пребывания в порту, уяснил, что Бану — третий номер в сто девятом из Храма Даг, и не стоит пытаться сделать из нее очередной товар на поставку на невольничьих рынках.

Море, вопреки всем опасениям Гистаспа, было спокойным.

Спустя девять дней Бансабира, заслышав знакомый звук, взвилась из каюты на корму. Припала к борту и уставилась вперед, воодушевленная, как не бывало давно. В небо, от носа до кормы, поднимался ни с чем не сравнимый портовый гул.

Корабли заходили в бухту, другие, снимаясь с якорей, выходили в Великое море. С пришвартованных судов бросали сходни. По уже брошенным, переругиваясь на двух языках, катили бочки с ромом и заморскими винами. Кидали, сгружая, тюки со специями и благовониями из Адани, которые, всегда думала Бану, особенно нужно было бы жечь здесь, в порту, насквозь пропитанном солью, потом, свежей и подтухшей рыбой, грохотом стамесок и молотков, звоном цепей и отборной руганью, кабацкими шутками и перегаром.

Аданийские суда также привозили перекупленные у архонцев легчайший белоснежный хлопок, без которого было не обойтись в засушливых землях юга, и мягкую, но необычайно прочную выдубленную кожу, которая спасала от мечей разбойников и холода ночи. Предметами особой роскоши для женщин и мужчин считались товары из далекой империи Мирасс — многоцветные шелка, что в руках портного превращались в волны богатых одеяний, такие же мягкие, как весеннее море; и удивительно крепкое оружие из легендарной мирассийской стали с многослойными узорами тончайшей работы, которое, если верить рассказам, разрезало, как масло, любые другие клинки.

Драгоценные камни всех мастей всегда дополняли наряды богатых и особо важных горожан и всегда с избытком поступали в лавки зажиточных торговцев с Бледных ясовских островов — Яшмового, Перламутрового, Кораллового, Изумрудного, Опалового, и, по меньшей мере, десятка других, каждый из которых, независимо от названия, добывал с пригоршню разноцветных минералов. Когда Бансабира жила в Храме Даг, все эти сокровища нисколько не прельщали ее, и если и случалось облачаться в драгоценности, то только ради роли, личины, под которой можно было бескровно подобраться к тем, за чью голову храм получал деньги. С тех пор изменилось немногое, и, в отличие от большинства женщин своего сословия, Бансабира всегда оставалась сдержанна в блеске. Но один камень нравился танше с детства — жемчуг, и на Перламутровом острове его доставали особенно качественным.

Рассекая плеск моря, седым кружевом разбивавшегося о суда и верфи, взвивались в небо звонкие крики чаек и белоснежных, как панцирь Снежного Змея Астахира, альбатросов, гнездовья которых раскидывались на пологих холмах и отвесных скалах Бледных островов. Обилие рыбы плодило множественность этих неугомонных и неутомимых птиц, чей помет большими бледно-зелеными оспинами щедро усыпал деревянные подпоры и перекрытия пирсов и булыжники набережной. Вдоль последней, уводя вглубь города, тащили ободранных, тощих, напуганных людей. После первого же торга они превратятся в бездушные вещи хозяев, и лязг цепей, неотъемлемый атрибут любого порта в этих краях, станет для них столь же привычным, сколь и ненавистным.

Бансабира сошла на берег. Улыбнулась, услышав в некотором смысле родную речь — иноземную и порой такую бранную, что хотелось краснеть — и наскоро затерялась в толпе, стараясь держаться поближе к берегу, чтобы не мешать работникам доков и рабам таскать груз для очередной отправки.

Вслед за рабами, отдавая короткие гортанные команды, державные торговцы велели тащить под особой охраной кованные сундуки с редчайшими товарами в этих краях. Теперь Бансабира знала, что их доставляют из ее собственных владений и из надела соседа Маатхаса: моржовьи и китовые кости, жир и шкуру здесь, как и в большинстве других мест Этана, можно было продать за баснословные деньги. Кости были раритетным и очень прочным материалом для дорогих кресел высокопоставленных людей, рукоятей оружия, амулетов и украшений, как женских, так и мужских. Жир применяли для лечения сложных заболеваний лучшие врачи, им натирали кожу и волосы первые красотки — от высокородных дам до нахальных портовых шлюх, которым только по большой удаче удавалось стащить немножко у пропитых и сонных посетителей-купцов. Толстой грубой шкурой гигантов Северного моря обшивали суда, чтобы уберечь от царапин, трещин и износа самой неукротимой силой из всех — воды и времени. После длительной и особо аккуратной выделки из этих шкур получались веревки, которым всегда особенно радовались корабелы: такелаж из такого материала выдерживал самые свирепые штормы, а рыболовецкие сети, разбросанные с добывающих судов вдоль всего берега и причала, позволяли вытаскивать здоровенных рыбин с глазами размером в персик. Десятки сетей были развешаны по столбам, раздуваясь, как флаги и паруса. Зацепившиеся за ворс плетения крохотные остатки добычи, подгнивали до того, как сети успевали развешать по реям. От этого над пристанью, окруженной в небесах сотнями чаек, разносился сильный тухловатый запах, перемешанный с запахом йода, водорослей, и промокшей от моря и пота кожи.

Бансабира вдохнула глубоко: странный запах и не сказать, что приятный. Но на душе от него становится свободнее. А разве не во имя свободы она затеяла свою войну с Тахивран или кто там будет после нее?

Бледная для здешних мест, неприметная под капюшоном песочного цвета, который выменяла на корабле у старпома, предложив свой, Бансабира шагнула вглубь портового квартала, растворяясь среди людей, криков, запахов, брани, приближаясь шаг за шагом к торговым рядам рыночной площади. Она слилась быстро: с плащом такого цвета действительно легко исчезнуть из виду и стать невидимым пятном, распластанным по бархану.

Быстро продвигаясь по внутренностям города, Бану с теплом вспоминала, как много было прежде памятных встреч здесь, в красных песках Ласбарна.

* * *

Если и была в Этане страна, с которой у Багрового храма были тесные и весьма радушные отношения, то это Ласбарн. Потому ли, что оба они были своего рода изгоями на карте мира, непредсказуемыми и не донца ясными для остальных; потому ли, что каждый из них был предан какой-то особой кровожадной древности или почему еще — не имело значения. Они просто держались дружественного нейтралитета, а это значило, что выходцы из Храма никогда не отнимали "щедрот" Ласбарна для себя, будь то соль или рабы, и никогда не вмешивались в битвы за влияние в пустыне, а Ласбарн оставлял право неприкосновенности для всех Клинков Матери Сумерек с рангом выше двадцатого.

На рынке, поторговавшись, Бансабира обменяла добротный серебряный браслет на верблюда, докинув его хозяину серебряник и еще два — за второй плащ из длинной верблюжьей шерсти, погуляла вдоль крайних торговых рядов, вслушиваясь в речь ласбарнцев и безмолвно катая в гортани и на языке характерный мягкий горловой выговор. День, самое большое два, и ее горловые части снова привыкнут к произнесению этих интонаций и слов, чтобы речь звучала без акцента. Одна из причин, по которой крупная и яркая Бансабира Изящная всегда была хороша в разведке была связана именно с тем, что имела склонность к языкам и всегда могла потушить отблеск любой эмоции в лице и жестах, а, значит — с легкостью затеряться в толпе.

На другой день по прибытию, освоившись, поболтав о том, о сем с хозяином таверны, Бансабира, с трудом опять приноравливаясь к столь необычному созданию, как верблюд, уселась в седло, подняла животное и пустила его неспешным шагом вглубь страны на юг, следуя от одного оазиса к другому маршрутами, указанными на приобретенной на всякий случай карте. Пожалуй, стоит начать с работорговцев, с которыми доводилось иметь дела прежде.

* * *

Призванные из Черного танаара силы для подавления мятежа с четырьмя командующими во главе, прибыли в порт Гавани Теней через шесть дней. Погода ухудшалась стремительно и, следуя настойчивым тирадам Тахивран (которой было, куда спешить), с якорей снялись, не задерживаясь. Вскоре Аймар окружил Перламутровый остров, выделив три корабля для удара с севера и два, включая собственный флагман — с юга. Но когда суда попытались занять оговоренные позиции, разыгрался самый страшный шторм из всех, какие Аймар видел.

* * *

Шторм тянулся вторые сутки. Казалось, он кое-как миновал. Но юго-западный ветер не отступил, а с севера налетела новая буря.

Ветер постепенно менялся с одного на другой, волны вздымались на шесть, а то и семь метров и шли внахлест. Пытаясь хоть как-то удержать управление и вести судно вдоль волн, рулевой всем весом наваливался на штурвал. Матросы из последних сил дрожащими руками держались за рангоут. Некоторые путались в такелаже, и их либо забивало стеной воды, так что разрывалось сердце или текла кровь из ушей, либо разрывало под порывами ветров на части, когда корабль, пытаясь перестроится, встраивался в течение. Так что теперь в петлях тросов и среди безумствующих вод Морской Владыка Акаб трепал ошметки человеческих тел.

Почти половину моряков смело морем. От силы бортовой качки, цепляясь за дерево на особенно крутых маневрах, трещал такелаж, и закрепленные в трюме бочки, оружие и припасы теперь свободно летали меж бортами, давя матросов, которые прятались от кошмара на палубе. У всех тряслись мышцы. Бессильные руки вытягивались, окоченевшие пальцы разжимались, отпуская канаты и части рангоута — и с ними надежду на спасение.

Не справившись с управлением, один из кораблей налетел на риф, разбившись пополам. На флагмане Черного дома чуть позже Аймар Дайхатт, криком призвав в помощь утомленного борьбой со стихией рулевого, попытался развернуть штурвал. Но подводное течение оказалось настолько велико, что тот треснул, став бесполезным обрубком изношенного дерева.

В следующий миг волна вздернула корабль на самый гребень. Душа всех оставшихся в живых матросов вылетела из тела на фатальную секунду, сердца замерли вместе с неполным вдохом. Аймар еще успел отдать себе отчет в том, что они последние оставались на плаву.

А потом, вытолкнутое силой внутреннего сопротивления глубинных толщ, гонимых бурей, судно подпрыгнуло, с треском свалилось на следующий гребень, и под натиском третьей волны с оглушительным грохотом раскололось надвое.

* * *

Дайхатт с трудом разлепил глаза. Во рту было мерзкое чувство сухости, стянутости и противный привкус соли и земли. Он попытался подняться, опираясь на локти, но руки не держали. Упал лицом в грязь, смежив веки.

Спустя какое-то время с трудом повернул голову на бок, открыл глаза. Повсюду ровной покатостью лежала сырая земля. Перевел взгляд себе в ноги: о них что-то плескалось. Берег, понял тан и опять потух в беспамятстве.

Когда пришел в себя в следующий раз, был уже в чьей-то кровати. Все тело саднило и ныло, а страшное разрывающее чувство жгло грудь. Наглотался воды, должно быть. Кто ж его спас? Он снова огляделся, насколько мог лежа: деревянные стены, полумрак, лучина на облезлом столе размером со стул… Неужели уже ночь? Когда он приходил в себя прежде был день. И берег.

Послышался звук отворяющейся двери. К Дайхатту подошла молодая девушка — до неприличия худая, невысокая, в затертом платье и платке. Она ничего не говорила — присела на приставленный к кровати стул и принялась кормить чудом выжившего Аймара бульоном. Тот все ждал, что девушка хоть что-нибудь скажет, но, похоже, напрасно.

— Кто ты? — спросил, наконец, сам, и вздрогнул от того, насколько собственный голос был чужим.

Девушка молчала.

— Где я?

Девушка поглядела высокомерно и снисходительно, словно выбирая, отвечать или нет, и явно с неудовольствием останавливаясь на первом.

— Ты в доме Барга-кователя. Я его дочь Зира.

Хвала Праматери и Акабу. Заговорила.

— Как я попал сюда? — нельзя упускать ее настрой поболтать.

— Тебя выбросило на берег Великое море. Один из моих братьев приволок тебя.

— Выбросило? — недоуменно выдавил Аймар. — А мое оружие? Где оружие?

— Если б на тебе было еще оружие, ты бы утонул. Тебя прибило к берегу в сплошном дранье.

Дайхатт ослабленно кивнул. Он спросил бы еще много чего, если бы у него хватало сил и если бы рот ему не затыкали регулярно ложкой с бульоном.

— Что это за место? — кое-как сумел вставить Аймар.

Девушка его разговорчивость расценила как исполненность силами и решила больше Дайхатта не кормить. Поднялась, отодвинула стул, забрала остатки еды и ложку.

— Фиргиш.

— Фиргиш? — скривился Дайхатт. Что еще за Фиргиш? У девушки его замешательство вызвало только улыбку, свойственную людям, заносчивым и озлобленным на цену жизни.

— Поселение на северо-западе Ласбарна.

— Ласбарн? — не сдержался тан. Каким образом его вообще могло выбросить к Ласбарну?

— Ты не похож на ласбарнца, — заметила девушка, прищурив миндалевидные глаза. — И не знаешь здешних мест. Из Храма Даг ты быть не можешь — твои руки крепки, но чисты. Островитянин?

— Нет, я из Яса, я т…

Не слушая его ответ, девушка направилась к двери. Если не из Храма, можно не беспокоиться.

Зира вернулась в основную комнату: в сравнении с коморкой, где лежал Аймар, здесь было чище и светлее. В открытом очаге тлели угли, над которыми висел котелок с томящимся куриным бульоном. В левом углу стоял небольшой грубо вырезанный стол и шесть схожих стульев вокруг. На стене висела некоторая кухонная утварь. Остальное, необходимое в хозяйстве, громоздилось на маленьком неприглядном комоде у дальней стены.

В другой стороне помещения находились кровать и маленький, древний как сам Ласбарн, сундучок с обветшалым, облупившемся в половине мест лаковым покрытием. Поверх него, аккуратно сложенные, лежали три льняных полотенца. Здесь пахло копотью, воском и молоком. В комнату вошел один из братьев — угрюмый с лица парень лет двадцати внушительного сложения, а через минуту его сшиб в спину близнец — улыбчивый до неприличия.

— Отец не возвращался? — спросил он у девушки, принимаясь расставлять тарелки на стол.

— Мм, — отрицательно промычала Зира, ловко выудив из бульона двумя ножами сухонького цыпленка. Крошечный, как ни крути, но иметь такого в зиму по два раза в месяц уже хорошо.

— А что наши гости?

— Который чернявый — бледный и немощный, но жить будет точно. Я добавила ему снотворного, пусть спит. Остальные еще не приходили в себя, но, похоже, они островитяне, так что проблем не возникнет.

Братья согласились, издав какой-то гортанный звук. Девушка тем временем добавила в бульон чечевицы и каких-то трав. Мрачный из братьев принес из курятника пару яиц, которые Зира, взболтав, влила туда же. Добавила немного соли и муки, попробовала на вкус и опустила деревянный черпак обратно. Вполне годно.

* * *

Дайхатт поправлялся быстро, и уже через четыре дня стал клянчить у кузнеца Барга меч, чтобы немного поупражняться на пару с пятью выжившими подданными-соратниками, которых пригрели под навесом за домом, где Зира обычно сушила выстиранное белье. Компанию пострадавшим составлял один из сыновей Барга, наблюдавший, чтобы те не переутомлялись. Дайхатт, несмотря на боль во всем теле, прерывался нехотя: из трех выведенных из столицы тысяч выжило шесть человек… Акаб. За что?

Спустя еще три дня Барг, необъятный в плечах хозяин кузницы и отец Зиры, за ужином сообщил:

— Я сегодня видел мальчишку из порта с новостями. Завтра здесь будет Молдр, мой давний знакомый, один из погонщиков караванов Фарнэ. Они следуют торговыми городами Ласбарна, и в Квиххо отправляют груз в Гавань Теней. Я могу договориться с ним, чтобы он взял вас собой, — улыбнулся кузнец.

— Мы будем признательны, — тут же отозвался Аймар. — У меня и так нет слов, как благодарить вас.

— Брось ты, — махнул рукой Барг. — Праматерь велит помогать пострадавшим. Да и потом, Мать Сумерек рождает нас в крови и забирает из крови — это тебе любой скажет. А какая ж честь помереть на берегу, заеденным гиенами?

Дайхатт и его помощники благодарили особенно горячо.

* * *

Молдр оказался довольно мерзким малым: тучный, с лоснящейся кожей, верхом на коренастом скакуне, весь в пестрых тряпках, грубый и высокомерный со своими людьми. И того хуже — с теми, кто шел с обозами в конце процессии. Зира боялась этого человека — его гнусных взглядов и гадких рук, которые он в свое время посмел распустить, пока старший брат не приставил ему нож к горлу. С тех пор Молдр стал более благоразумным и сосватал Зиру за своего племянника и наследника, назначив торжество на ближайшее лето.

Барг пригласил к столу Молдра и его охранников. Зира в тот день расстаралась на славу: наварила много похлебки с овощами, мучного супа, напекла вкусного хлеба из белой муки, запекла яйца под соусом, достала из припасов немного меда и засахаренных ягод. Молдр радушно радовался знакомству с ясовцами — ох они и хороши, и крепки, отличные, должно быть воины. Дайхатт с соратниками мрачно благодарили — трагедия бессмысленной и беспричинной потери трех тысяч давила плечи тяжелее, чем мог бы весь небесный свод.

Дюжие молодцы из охраны расхваливали блюда, сыновья Барга улыбались, Зира сидела молча.

Наблюдая за купчим, Аймар думал, что Молдр, может, и чересчур жесток временами, но в целом, тверд и решителен. Такие люди нравились предприимчивому тану Черного дома. Поэтому, когда погонщик передал Баргу мешочек с деньгами, тот не удивился. Сам ведь точно также среди праздника пытался наладить деловой вопрос с замужеством Бансабиры.

Барг вытряхнул деньги на стол и пересчитал: двадцать серебряных монет по четыре с половиной грамма серебра в каждой и еще малый золотой весом третью от обычного. Ни за кого Барг еще не получал так много.

— Вот так сделка, — разулыбался кузнец и тут же кивнул сыновьям и молодцам Молдра. Тем махом соскочили, обступили Дайхатта и его людей, скрутили им руки. Тан дернулся, даже не успев осознать произошедшее, кто-то из его соратников вскрикнул, но охранник Молдра вынул из-за пазухи кинжал и приставил к ключице ясовца. Молдр елейным голосом процедил:

— Я не люблю, когда товар проявляет строптивость, запомни.

По кивку купца охранник каравана задвинул легкий удар в скулу Дайхатту. Для обучения смирению, не больше, объяснил он. Завязалась борьба, но поскольку ласбарнцы существенно давили числом, шансов не было. Не сейчас, когда силы еще подводили и под скрученной рукой не было никакого клинка.

Молдр поглядел на сопротивление, поджав губы так, будто вляпался в навоз.

— Выведите их, — неспешно приказал он, — эти рожи портят мне аппетит.

Молодые парни поволокли сопротивлявшихся к выходу. Дайхатт, в уме не способный уложить, что может быть рабом, ругался последними словами.

— Ну поторопитесь, — сладко тянул Молдр. — А то так шумно. Впрочем, не утихнут, языки можно вырезать — их же на арену продали, рук и ног вполне хватит.

Когда ясовцев вывели, Молдр со светлейшим лицом благотворца вернулся к трапезе и заговорил о погоде на западе Ласбарна.

* * *

Сарват влетел в зал советов последним. Таммуз здешний зал советов недолюбливал: все не так, как в родном аттарском дворце: пышнее, торжественнее и как-то белее. Столичный дворец Шамши-Аддада, резиденцию царей Салинов, не зря называли Опаловой башней — все важные и парадные помещения здания блестели светлыми перекрытиями мрамора, сверкали перламутровым орнаментом утвари, блестели опаловыми и бриллиантовыми инкрустациями в высоких статуях, царской одежде, рукоятях оружия царской семьи. И даже гобелены с изображениями памятных событий из истории страны были на вкус Таммуза чересчур выбелены и бесцветны.

Вот и стол из монолитной мраморной стеллы, украшенный крупными бусинами в центре, тоже выглядел чересчур помпезно для решения вопросов о судьбах людей, которые за всю жизнь едва ли могут заработать на одну жемчужину.

Салины и лорды-советники поднялись, приветствуя царя. Падая в царское кресло, Сарват спросил:

— Все уже знают новость? Данат, вы рассказали?

Командующий покачал головой: нет, не успел.

— О чем, брат? — спросила Майя, поглаживая немного округлившийся живот. Сарват нехотя перевел глаза на сестру — светлый наивный ребенок. Если кто и виноват в том, что Таммуз совратил ее, то скорее, брат и отец, которые не уберегли. Впрочем, Майя никогда не жаловалась на свой брак, но это отнюдь не повод доверять сыну врага.

— Ситуация на юге ухудшается. Амад, один из знаменосцев царя на юге, разгромлен, — сообщил одноглазый лорд-командующий.

— Они взяли крепость, — прогремел Сарват, так что Майя вздрогнула. Таммуз демонстративно положил руку поверх ладони супруги и улыбнулся. Сарват понял, что готов стошнить прямо на стол.

— И не одну, — поддержал Данат, видя, как сбился настрой государя.

Таммуз подался вперед:

— Как кочевники могли взять крепость?

— Не имеет значения, как, ваше высочество, — ответил Данат. — Важно, что одна из южных крепостей захвачена сбродом, который мы прежде ни во что не ставили.

— Ласбарнцы и саддары никогда не были друзьями, — протянула Сафира. — Не верю, что у них закончились междоусобные распри и наконец проявились зачатки дисциплины. Что у тех, что у других.

— Но просто так крепость не взять, — отказал Таммуз. — Я вырос на книгах, оставленных нашими предками, которые воевали со скахирами веками. Думаю, эти знания могут пригодиться теперь. Скахиры ведь тоже кочевники.

— Ты что, хочешь, чтобы я назначил тебя ответственным за оборону юга? — Сарват не поверил ушам: вот так наглость.

— Почему нет? Там моя сестра и кровный брат женщины, которую я люблю, — твердо настаивал царевич. — Воодушевленные успехом, эти варвары могут осадить Красную башню, а без нее юг…

— Уже осадили, — коротко вставил Данат.

Все уставились на него. Майя — напугано, Таммуз — злобно, мол, кто тебя вообще просил лезть с разговорами? Сарват — угрожающе, Сафира — с тревогой.

— Продолжай, — мрачно потребовал царь.

— Депешу доставили прямо перед собранием, — добавил Данат в мертвецкой тишине. — И то, что варвары, пусть бы сто раз маневренные, но разобщенные, заняли несколько укреплений и обложили крепость, означает, что у них появился стоящий лидер. Против дельного полководца нужно выставлять другого, или как в народе говорят, клин вышибают клином. Вам нужен опытный командир, — полководец поднялся, с достоинством вознес голову. Во всем его облике читалась отчетливая готовность умереть за родину.

То, что нужно, прикинул Таммуз, прислушиваясь к разговору дальше.

— Данат, — позвала Сафира, — в твоей верности Адани нет сомнений, но твоя жизнь слишком ценна для короны, чтобы отправить тебя на огневой рубеж без всякой достоверной информации о происходящем. К тому же, случись что, вы потребуетесь здесь.

Сарват перевел глаза со жрицы обратно на командующего: что скажет? Однако слово взял Таммуз:

— Ее светлость права. Если дело незначительно, оно не стоит вашего времени. Если же это враг, о котором ничего не известно, вами лучше не рисковать. Поэтому, уважаемый брат, — обратился Таммуз к Сарвату, и того перкосило от подобного обращения, — я еще раз прошу вас отправить на юг меня.

— Ты останешься здесь, зять, — осадил Сарват. — Амад был опытным командиром, и если уж он потерпел поражение, чего мне ждать от царевича, который познал науку войны только в теории?

— Мой царь, — сохраняя, как мог, терпение продолжил Таммуз. Ему нужен этот чертов шанс показать себя и добиться расположения солдат.

В дверь заколотили также неожиданно, как летом среди ясного неба случается гром. Вошел стражник, кланяясь, с грохотом ударил себя кулаком в грудь, изрек:

— Прошу прощения, мой царь, гонец со срочным донесением из Красной башни.

Сарват вскинул глаза: проводить немедленно. Гонец, взмыленный и почти без сил, задыхаясь сообщил, что первый штурм Красной башни был отбит, но, судя по всему, осаждающие варвары ждут подмоги.

— Они отошли на пару лиг и разбили лагеря. Людей для обороны крепости не хватает, и, если не решить в скором времени вопрос со снабжением, крепость возьмут измором.

Сарват побелел, как мраморный стол перед ним.

— Мой брат? — шепнула Майя.

— Не могу знать, ваше высочество. Но лорд Амад, разославший гонцов и пришедший на выручку в обороне, был тяжело ранен при штурме. Думаю, сейчас он уже мертв.

Сарват медленно сжимал-разжимал кулак.

— Мой царь, — обратился Данат, — я могу готовиться?

— Выступишь сегодня же, — рявкнул Сарват. — Возьмешь две тысячи воинов из столицы, лорды по дороге присоединятся к тебе. Я вышлю депеши… — Сарват, ощутив, как тяжелеет в висках, сжал зубы.

— Мой царь. Эти варварские выродки посмели напасть на нашу династию, — Таммуз тоже встал, пылая гневом. — Позвольте мне помочь шурину и зятю. Позвольте пойти на помощь сестре. К тому же, если вдруг лорду Данату потребоваться помощь — любая, пусть самая никчемная — я готов…

Сарват вскочил:

— Это ты выродок. Сядь на задницу и помалкивай, когда речь идет о моем брате. МОЕМ БРАТЕ. А ты, — он ткнул пальцем в Данат, — чтобы к закату тебя в замке не было. И двух тысяч охраны тоже.

Царь дышал до того шумно, что воздух в зале советом совсем скоро отяжелел, как в парной. Данат наскоро поклонился и вышел. Таммуз, проглотив оскорбление, вывел трясущуюся жену на воздух.

— Он несправедлив к тебе, — шепнула царевна.

— Не думай об этом, — отозвался царевич, безотчетно увлекая Майю к Аллее Тринадцати Цариц. С течением времени у Таммуза выработалась привычка приходить сюда всегда, когда надо было подумать о том, как свершить свой замысел.

— Но…

Господь Всемогущий, в сердцах вздохнул Таммуз. Почему всякий раз, когда ему надо подумать, Майя принимается болтать?

— Тш, — успокоил он жену, положив руку на живот. Майя счастливо поглядела на мужа и улыбнулась.

* * *

В зале царского совета остались только Сарват и Сафира.

— Государь, — обратилась жрица.

— Не сейчас, Сафира, — гаркнул Сарват. — Мне надо поду мать в одиночестве. Иди.

— Государь, — жрица явно не собиралась уходить.

— Я сказал не сейчас.

— Именно сейчас, — твердо настояла женщина.

Сарват вскочил и в два шага навис над советницей.

— Не смей пререка…

Сафира поднялась тоже, чтобы сравняться с царем в росте.

— Вы обязаны жениться.

Лицо Сарвата перекосило:

— Ты себя слышишь? Траур по отцу едва завершился. Мой брат в осаде. Сейчас не время для этого.

— Сейчас — самое подходящее и самое необходимое время, государь. Если… не дай Шиада, но если с царевичем Салманом что-то случится при осаде…

— Не смей даже думать о таком, — пригрозил царь. — Не смей, слышишь.

— Тогда подумайте об этом сами, мой царь, — твердо потребовала жрица и, видя метания царя, продолжила чуть мягче. — Сарват, — рискнула она обратиться по имени, — вы ведь не просто для меня государь и владыка, вы — мужчина, для которого покойные царь и царица избрали меня быть охранительницей при рождении. Вы не чужой мне человек, и я не посоветую вам дурного.

— Я знаю, Сафира, — нетерпеливо бросил Сарват. Все эти напоминания о прошлом только морочили ему голову и тревожили сердце. Он и сам прекрасно помнил, кем приходится ему жрица — стал бы он иначе терпеть ее постоянное своеволие?

— Тогда прислушайтесь, ваше величество. У вас нет наследника, и если Салман хоть как-то пострадает, первым претендентом на трон будет ребенок, которого носит ее высочество. Неужели вы допустите, чтобы рядом с троном династии Салин оказался ее заклятый враг?

— Не говори такого, — заорал Сарват. — Никогда далхорский мальчишка и близко не подойдет к нашему трону.

— Но он уже подошел, — Сафира со всей убедительностью глянула в глаза мужчины. — Он — ваш зять и отец вашего будущего племянника или племянницы. Вам необходимо найти супругу и зачать законного…

Сарват схватился за голову, вскинув лицо к выбеленному потолку.

— Праматерь, не сейчас, Сафира, — заорал он совсем чудовищно, и Сафира попятилась.

Неужели он так слаб? Или просто безумен?

* * *

Как Гистасп и предрек, послание в столицу о претензиях на танское кресло со стороны Адара и на регентство — со стороны Отана, оказались уловкой. Потому, велев всем держаться непринужденно, Гистасп въехал в главные ворота чертога, бессмысленно болтая о чем-то с Сертом. Такой он, оказывается, хороший собеседник, этот Серт, — сообщил альбинос обитателям замка с таким видом, как будто не знал этого прежде. На вопрос почему прибыл один, да еще с неполной охраной, Гистасп ответил, что тану Яввуз отсутствует ныне под самым благовидным предлогом: ее осадили толпы потенциальных женихов в столице, после чего, в день общего отъезда из Гавани Теней, тан Сагромах Маатхас пригласил таншу погостить немного. Правда, кажется, еще ее дед просил о чем-то подобном, поэтому сказать наверняка, когда танша вернется, никак нельзя.

Вольнодумство, конечно, еще то, сошлись во мнении все члены семьи, но попробуй что-то запретить Матери Лагерей. Посмеялись, разошлись.

Сразу после окончания приветствия, Гистасп поймал за руку Иттаю, и та расцвела, как лилия, оттого, что генерал впервые обратился к ней сам.

— Ги… — она осмотрелась, не слышит ли кто, — Гистасп? — позвала девушка по имени, улыбаясь лучезарно, как звезда.

Тот, тоже украдкой оглядевшись, с серьезным видом наклонился к девушке и шепнул:

— В танааре предатель. Мне нужно срочно переговорить с вашим отцом, танин, кузеном Махраном и лордом Руссой. Соберите сегодня всех после захода солнца в своих покоях. Я буду не один, не пугайтесь.

И с этими словами пошел дальше, опять натянув безмятежную и ко всему безразличную улыбку расположенности.

Иттая зажглась: вот он, ее шанс доказать ему свою надежность. Неважно, что она ничего не поняла из замысла генерала — Праматерь послала ей шанс добиться своего.

Тахбир, услышав сообщение дочери, недоверчиво вздернул бровь. Впрочем, если Гистасп избрал полем разговора личные покои танской кузины, значит, скандал — не самая большая беда из надвигающихся. Вечером, когда все собрались, и в означенную комнату пожаловал Гистасп, Тахбир убедился. Гистасп сообщил то немногое, что знал наверняка: Отан затеял неладное.

— Перво-наперво, надо выяснить есть ли вокруг чертога и города засады. И, думаю, самым эффективным шагом будет удивить их ударом не с юга, а с севера, в тыл, — объявил Гистасп в конце.

Махран, сын покойного Доно-Ранбира, возглавлявший официальную разведку Пурпурного дома, деловито кивнул:

— Согласен. Думаю, мы управимся с этим за пару недель. Хотя, если засады достаточно далеко, может потребоваться много времени.

— В любом случае, думаю, проблем не возникнет, — добавил Русса. — Я выведу на прикрытие несколько сотен "меднотелых" арбалетчиков.

Гистасп кивнул.

— Тогда я постараюсь всеми силами выяснить, кто помогал Отану в подразделении или вне его, — пообещал Серт. — Не думаю, что проблема так велика, как кажется.

— Пока нет, — согласился Гистасп. — Но если таншу пристрелят по дороге домой, это отразиться на нас всех, — убедительности ради он обвел собравшихся непривычно серьезным и строгим взглядом. — И самое неудачное обстоятельство для нас заключается в расположении этих засад.

— Я смогу распознать их издали, — пообещал Махран. Гистасп качнул головой, и Серт быстро уловил опасения генерала.

— Генерал не сомневается в вас, ахтанат, — заявил блондин. — Но если засады ждут в той части тракта, которая вплотную прилегает к владениям Ниитасов, могут быть сложности.

— Но мы, как подданные Бану, можем там находиться, разве нет? — уточнил Русса.

— Официально, да, — подтвердил Гистасп. — Но когда я уезжал из столицы, Иден был все еще там, а в Сиреневом танааре пока управляется его сын Энум, который ненавидит таншу. Разумеется, на выполнение указа действующего тана его слово повлиять не может, но Иден Ниитас стар и мало ли что…

— Давайте не нагнетать, — посоветовал Тахбир. — Для начала разберемся с возможными засадами. Если они есть — скрутим Отана до лучших времен, а сами попробуем выяснить, чьей поддержкой он заручился, чтобы все это провернуть.

С ахтанатом согласились все.

* * *

Бансабира поклонилась, положив ладонь на сердце:

— Спасибо, удельный князь, за гостеприимство.

— Да ладно тебе, Бансабира, — отвечал мужчина на ласбарнском. — Давненько у нас не было гостей из храма. Передавай привет мастерам.

— Конечно, — улыбнулась Бану, утягивая верблюда лечь на землю.

— А все-таки, — вдруг подмигнул князь, постаревший знакомец из прошлого, но все такой же толстощекий, приторный и довольный, — как вы там с Астароше-то, а? Помнится, когда вы были тут в последний раз, выглядело так, что вы только и ждали возможности убраться из храма, чтобы… хм-хм, — лукаво заметил князь, — развлечься в волю.

Бансабира засмеялась:

— Что было поделать? В Храме нам совсем не давали возможности уединиться. Да и я тогда была еще ученицей, Тиглат все время следил за мной коршуном.

— Но сейчас-то трудностей нет?

— Нет, — улыбнулась Бансабира. — Сейчас все хорошо, — залезла в седло, оперлась на луку, пока верблюд распрямил задние ноги и выровнялась вместе с животным.

— Вот и хорошо, — согласился князь. — Астароше мне сразу понравился. И до сих пор нравится. Он был у нас года два назад, так мило побеседовали. Кстати, он говорил, ты ушла из Храма, — пристально следя за Изящной, заметил мужчина.

Бансабира улыбнулась одновременно доверчиво, широко и невозмутимо:

— Так и было. Тиглат всерьез вызверился тогда, и мне пришлось уйти, чтобы он просто не убил Астароше, надеясь занять его место в моей постели. Когда представился шанс — чуть меньше года назад — я вернулась в надежде, что Астароше еще не забыл меня, и — мне повезло, — сияя заявила Бансабира с немыслимым скрежетом в сердце. Меньше всего ей хотелось лгать об Астароше. Имена тех, с кем она дружила в храме Бану всей душой желала сохранить в чистоте от вранья.

— Эх, горячность молодых мужчин, — со странной нотой в голосе распел князь. — Ладно, Бансабира, будешь еще в Ласбарне, заглядывай. Рад повидаться.

— И я, князь, — улыбнулась Бану, заматывая черный длинный платок вокруг головы и лица. — Спасибо за новости, — подстегнула верблюда, с трудом с ним справляясь и пуская легкой рысью. Удельный князь, его сухощавый помощник и служанки вокруг, среди которых были и те, что заплели ей когда-то косы, расплетенные Астароше в их первую ночь, захихикали. Заматерела Изящная.

— Тебе спасибо за предложение, — шепнул князь под нос.

* * *

Отъехав от оазиса на несколько лиг, Бансабира придержала поводья, заставляя верблюда по кличке Шант замедлить шаг. Распахнув полы плаща, достала из-за пояса карту, присмотрелась, пальцем прослеживая по рисунку обозначения пути. Подняла голову вверх. Небо — чистое, солнце — высокое, светит ярко. Дальше, пожалуй, следует дать немного на восток, к оазису Мусфор — он недалеко от границы с Орсом, там можно будет вызнать немало полезного. А заодно предложить еще одному князю, если найдет нужного светловолосого раба, обменять его на сотню других.

* * *

Воздух плавился и искрился от зноя, растекаясь перед глазами, как горячее стекло в стеклодувном цеху. Верблюд, нагруженный поклажей, шел мерно, глубоко погружаясь в песок по мощные узловатые щиколотки. Поводил длинной шеей, потрясывал головой, отгоняя назойливых насекомых, в привалах жевал колючку твердыми, как щербатый валун, губами.

Бансабира щурилась, оглядывая из прорези обмотанного вокруг головы платка бескрайние солончаки на многие мили во все стороны. Барханы дрожали и шелестели — то ли жизнью в песчаных норах, то ли первым весенним змеиным движением, то ли просто гонимые ветром. Бансабира пыталась вдохнуть — глубоко и полно, и продышаться, однако, освоившейся, наконец, во льдах родины танше не доставало не только свежести, но попросту воздуха. Мокрая от пота одежда липла к телу днем, отчего все время чесалось тело, и застывала колом холодными ночами, от чего женщину колотил озноб. Едкий запах пота и собственных выделений из-за редкой возможности освежаться со временем въелся, и Бану с трудом могла разобрать, кто воняет сильнее — она или верблюд.

Шант нередко вяз в песках, горбы его обмягчались и падали. Бану все время обсасывала маленький камушек, чтобы жажда была не такой острой. Голова под платком зудела страшно, и Бансабира понимала, что, скорее всего, нацеплялась от Шанта вшей.

Пустыня душила со всех сторон маревом горящих песчаных дюн, и даже ночью, когда женщина куталась в два плаща от холода, легкие заполнялись едва-едва.

Пожалуй, плохих воспоминаний в Ласбарне у нее тоже полно.

* * *

Прежде, чем делать очередной ворох дел, следует хорошенько отдохнуть. Он дал знак подручным поворачивать в город на одном из оазисов Ласбарна и в скором времени велел спешиться у знакомого по старой памяти борделя. Бывал здесь пару раз еще будучи наставником Храма Даг.

— Сто лет прошло, — гаркнул, смеясь, один из товарищей — рыжий, с бородой до ключиц.

— Точно, — подтвердил Змей, бросая поводья рабу. — Будем надеяться, они успели обновить всех шлюх.

— Это же Ласбарн, — заявил еще один — громила на голову выше Гора. — Тут столько рабынь, что каждый день можно отыскать девственницу.

Гор покосился на умника со скепсисом.

Хозяйка борделя, высокая полная дама, сладко надушенная с красивыми пухлыми губами, спросила, чего хотят господа. Господа больше всего хотели смыть дорожную пыль, а потом вина, еды, и самых сладких и молодых девочек и мальчиков.

— Самых молодых? — уточнила женщина, окидывая Гора томным взглядом. — Или можно поопытнее?

Гор усмехнулся:

— Можно не настолько юных, чтобы пачкаться, и опытных, — отозвался Гор. — С девственницами скучно.

— Кому как, — заметил бугай.

— А, ну да. Вот ему, — Гор качнул головой в сторону товарища, — ему девчонку без опыта.

— Такие дорого стоят, — улыбнулась женщина. Бугай поглядел на Гора, скалясь, и выудил из кармана мешок с монетами. Не открывая, тряхнул на ладони:

— Если золотом, то насколько девственниц мне хватит?

Хозяйка заведения, заманчиво покачивая бедрами, подошла к мужчине ближе.

— Каких ты любишь? — по-деловому спросила она. — Высоких, маленьких, рыжих, светлых? С большой грудью или похожих на мальчиков?

— Мальчиков можно нам. И девочек посмелей, — заявил Гор и вместе с ним вперед вышел рыжий.

— Как господа пожелают, — приняв пригоршню монет, заявила женщина. — Эй, Эльми, проводи гостей. Идите за ней, она вас отведет и обиходит. А чуть позже я приведу на выбор…

Гор прервал ее жестом:

— Я хочу быть удивленным вашим чутьем, госпожа, — хищно оскалился он. — Вы ведь уже поняли, что было бы мне интересно? И что ему, не так ли? — указал он на рыжего.

Женщина облизнулась:

— Среди всех, кто у вас будет, я очень рекомендую черненькую с татуировкой на шее и светлого мальчика с серьгой. Наш новенький, очень подтянутый, сухой, и спрос на него… — она блеснула глазами.

* * *

Сбросив напряжение с чернявенькой девчонкой с татуировкой на шее, Гор перевалился на спину, ощущая кожей шелковистость дорогих подушек. В воздухе стоял удушливый дым раскуренных благовоний и запах потных ублаженных тел. Рыжий вел ладонью по бедру смазливой рыженькой шлюхи, а Гор, вздохнув, подвинулся к рекомендованному мальчику и провел шершавой от мозолей и царапин ладонью по ягодице. Тот весь поджимался и явно не был в восторге от того, что здесь с ним сделают в скором времени.

— Значит, новенький, — обронил Змей.

— Неделю как, — буркнул молодой человек.

Гор хмыкнул:

— Известная байка. Поймали на берегу, после кораблекрушения, пригляделись, поняли, что смазливый и продали в бордель. Поверь, быть рабом здесь проще, чем сдохнуть на шахтах.

— Быть рабом не просто нигде. Особенно если никогда им не был, — бросил мужчина.

— Не скалься, — от усталости мягко выдохнул Гор. Он поймал любовника за бедро, дернул, развернув на спину. Подлез, опираясь на руки, навис. — Я тоже когда-то был рабом, — сообщил Гор и запустил руку блондину в волосы. Потянул в сторону, приподнял голову для поцелуя…

И вдруг замер. Блондин, уже закрывший глаза, перевел от ожидания дух и уставился на посетителя.

— Что?

— Откуда у тебя эта серьга? — неожиданно строго спросил Гор. Глубокая морщина недоверия перечеркнула переносицу вдоль.

— Долго рассказывать.

— Я заплатил за ночь. Пошли, — Гор быстро поднялся и протянул руку. — Выпьем.

По дороге к выходу он поймал полотенца и обмотал вокруг бедер.

— Эй, — чернявенькая шлюха потянулась Гору вслед — таких умелых, как он, встретишь не каждый день и даже не каждый месяц. Но тот лишь оглянулся, подмигнул и, подталкивая блондина в плечо, вышел вон.

* * *

Князь Мусфора, меднокожий и подтянутый, но скованный в каждом жесте, оказался не столь радушен — сказывались встревоженность и даже паранойя, вызванные бесконечным отловом в окружении шпионов из Орса и Адани. Бансабира предложила помощь Багрового храма:

— Можно отрядить к вам парочку патрулей в качестве очередного полевого задания для юнцов последних двух лет обучения. Вы бы, я уверена, нашли им применение: пошпионить в ответ или заняться какой грязной работенкой.

Видя сомнение в остроскулом лице собеседника, Бану добавила:

— Как одна из старейшин Храма Даг, я могла бы это устроить.

Князь потер потеющую оголенную грудь, перевитую четкими линиями мышц.

— Ты думаешь, я поверю, что тебе ничего не надо взамен? — прищурил глаза.

— О, безусловно, нет смысла в это верить. А мне нет смысла об этом врать. Я сама заинтересована в том, чтобы пошпионить за Орсом и Адани.

Князь прищурился еще сильнее. Он принимал путницу, сидя под тентом, с голой грудью и в белых штанах, не позволяя Бансабире сесть за стол и удерживая ее под солнцем.

— И с какой стати мне верить в это?

— Помнишь Тиглата? — посерьезнев, спросила Бану.

— Тиглат Тяжелый Меч известен каждому ласбарнцу старше двадцати лет, при условии, что у него есть хоть какие-то деньги. А может и просто каждому ласбарнцу. Так что с ним?

— Он вернулся на родину, — самым мрачным тоном объявила Бансабира. — В Орс, — князь вскинул голову, вперив голодный взгляд в Бану. Та добила окончательно:

— Стал правой рукой Стального царя и теперь отвечает за всю военную подготовку по захвату Ласбарна. Алай хочет подавить Адани, и без Ласбарна ему не справиться. Так что естественно, что первый шпион был заслан именно к вам.

— То есть ты? — князь облизнул губы. — А иначе откуда ты знаешь о планах Стального царя?

Бансабира вздернула светлую голову гордо, так, что в лице отразилась сухая, выжженная злоба:

— Потому что Гор, то есть Тиглат, предлагал мне играть на его стороне. Мы виделись прошлым летом.

— Хочешь сказать, отказалась? — князь вздернул брови. Охрана за его спиной единодушно нахмурилась, уложив ладони на рукояти оружия. Прежде, чем, взяв размеренный тон, ответить, Бансабира всерьез подумала.

— Мы были тогда в Ласбарне по твоему обращению, удельный князь. Мне начался четырнадцатый год, и я прибыла в связке, которую вел Тиглат. Здесь, — она огляделась, будто припоминая что-то, — да, именно здесь, во время праздника по завершению дел, он в очередной раз избил меня так, что я харкала кровью. Твоя сестра тогда вступилась за меня, владыка Мусфора, а потом и ты сказал, что так нельзя. Припоминаешь?

Князь кивнул — да, впрямь, было такое.

— Что, по-твоему, я могла ответить Тиглату на его предложение? Со временем я полюбила, и, чтобы испортить нам жизнь, этот гнусный выродок сломал колено моему любовнику. А потом просто повернулся и ушел из Храма. Сейчас он хочет захватить Ласбарн, и я понимаю, что лучшей возможности поквитаться мне не представиться. Можешь считать меня глупой мстительной девчонкой, но я не смогу успокоиться, не отрубив его гнусную голову. Я не обещаю тебе денег, князь, у меня их и нет толком, но я обещаю, что могу прислать несколько Клинков Матери Сумерек, чтобы решить твои проблемы было легче.

Князь поглядел на Бану, снизу до верху ощупывая взглядом. Поджал губы — может, стоит и попробовать. Он кивнул на соседнее подле себя место под тентом, пригласив, тем самым, Бансабиру к столу. Усмехнувшись краешком губ, Бану присела. Ей подали взбитого верблюжьего молока, вяленого мяса, лепешек и ячменя. Вслед поставили поднос с финиками и изюмом.

Князь сделал жест, приглашая угоститься с дороги. Бану, поблагодарив, с удовольствием принялась за питье и еду. Они обговорили детали довольно быстро, и Бансабира пообещала князю шесть человек в распоряжение на три месяца. В вопросе разведки выходцы из Храма Даг особенно хороши, а, значит, могут не только стать шпионами, но и распознать таковых.

— Предложение не плохое, — наконец, одобрил князь. Услуги Багрового храма всегда стоили недешево. Получить в личное пользование шесть умелых бойцов и шпионов, не заплатив ни гроша — отличная сделка.

— И обоюдовыгодное, — кивнула Бану. — Мне очень важно знать, что и, главное, когда, творит Тиглат, а иначе и я, как женщина, нанесшая ему обиду отказом, в один день не досчитаюсь головы.

Князь улыбнулся.

— Хорошо, тогда как только ты пришлешь разведчиков, я пришлю своего человека с вестями и буду менять посланца раз в месяц, чтобы ты всегда оставалась в курсе.

— Благодарю. Но можно поступить проще: дай мне письменные принадлежности и сургуч, — Бану воздела указующий перст, украшенный кольцом из Храма Даг. — Я напишу в храм, чтобы мастера подобрали группу как можно скорее. Твой человек может отвезти его в Квиххо и там дождаться помощи из Храма: в конце концов, ребятам может понадобиться проводник до Мусфора.

— Твоя правда, — согласился князь. — В таком случае, ешь досыта, а потом располагайся на пару дней. Сделай перерыв в странствии. Тебе и твоему верблюду стоит набраться сил, а то вон, — хмыкнул мужчина в сторону животного на привязи чуть вдалеке, — у него уже оба горба свесились.

— Да, — отозвалась Бансабира голосом чуть хриплым, — мы давно не были в оазисах.

— Зачем ты вообще путешествуешь в Ласбарне? — князь, наконец, расслабился, взяв непринужденный тон. — К тому же одна, даже при том, что, будучи одной из старейшин Храма Даг, ты можешь позволить себе такую привилегию.

— Время и золото требуют опытных рук, вы, ласбарнцы, знаете этот закон не хуже нас. Если мне удастся верно воспользоваться сведениями, которые я здесь найду, можно обернуть планы Орса против него самого и втянуть в это массу сторон, например, Яс, и на общей грызле выиграть большой куш, — жадно оскалилась Бану.

Золото всегда распаляло вражду, такой мотив всем понятен, рассудила Бансабира. Так что мужчина, скорее всего, поверит в него с готовностью.

Князь действительно кивнул с явным намерением перебить, соглашаясь, но Бану не позволила:

— В зависимости от деталей и союзников в подобном деле, растет или уменьшается выгода, которую можно приобрести. Так что перво-наперво я путешествую ради сведений.

— Но есть и другая причина, — князь провел пальцами по губам и подбородку, как если бы приглаживал бороду, которой у него не было, отчего отчаянно напомнил Бану Шухрана.

— Точно, — намеренно погрустнев, добавила танша. — Я ищу одного человека.

— Из храма? — деловито осведомился князь.

— Если бы.

— Тогда кто?

— Мой друг, — нашлась Бану, не задумываясь. Князь вздернул брови с каким-то скучающим видом: только и всего? Серьезно? — спрашивал его взгляд.

— Если у него нет метки Багрового храма, вероятнее всего, он труп. А даже если выжил — искать раба в Ласбарне сложнее, чем жемчужину в куче верблюжьего навоза.

— Но, если я обменяю его одного на сто других, думаю, у меня есть шансы? — со знанием дела спросила Бану. — При условии, что я соглашусь на обмен на территории нашедшего.

Князь прищурился:

— А у тебя есть деловое чутье, — с легкой иронией заметил он. — Пожалуй, я бы тоже тогда поучаствовал в поимке мальца. Только вот пока голова забита шпионами из Орса, будь они прокляты. Но ты на всякий случай опиши своего друга.

Бансабира, смеясь в душе, описала Юдейра, как могла.

— Красавец, говоришь? А точно друг? — подшутил ласбарнец, и Бану посмеялась в ответ. — Ладно, если смазливый, найти проще. Я скажу своим ребятам, если встретят похожего, вести ко мне, там разберемся. Не думаю, конечно, что у тебя что-то выйдет из этой затеи, но я бы на твоем месте поговорил еще с Фарнэ.

Бану, щурясь, задумалась:

— Фарнэ… Фарнэ, — перебирала она знакомое имя в памяти, но ничего не вспоминалось.

— Князь Зобора. Крупнейший хозяин арен в центральном Ласбарне. Если тот твой парень не только смазливый, но еще и боец, как ты говоришь, дороже, чем Фарнэ за него никто не заплатит. Так что, имеет смысл поискать там.

Хозяин арен, точно, сообразила Бансабира. Она виделась с ним дважды — в двенадцать и в четырнадцать лет, оба раза в компании Гора.

— И впрямь. Если напрямик отсюда — сколько? Дней десять?

— Около того, — подтвердил мужчина.

— А если в обход, если я заеду в близлежащие оазисы?

— Месяц, — подсказал князь, понимая, что Бансабира просто не может помнить все маршруты в Ласбарне и представлять время на их прохождение.

Уяснив, Бану поблагодарила ласбарнца. Тот кивнул и гаркнул кому-то из охраны, повелев поставить для гостьи шатер и принести воды освежиться.

— Как только напишу в Храм, отправлю стражника к тебе, князь.

— Хорошо.

Бану улыбнулась и поблагодарила за приют.

— Брось, степняки и пустынники никогда не закрывают ворот для гостей. Кому как не нам знать, насколько ценно стойбище.

* * *

Бансабира, наученная Храмом Даг и горьким опытом осады, восстанавливалась быстро и теперь, снова приноровившись к условиям, была рачительна и бережлива и в воде, и в пище.

У Шанта путалась шерсть, его одолевали жуки и притороченная поклажа, но он шел непреклонно, сквозь зной и холод, пески и солончаки, пережидая вместе с Бану под плащами песчаные бури и настигая рассеивающиеся миражи.

* * *

Достойный Сын Праматери, рожденный Ею в ночь зимнего солнцестояния, к весеннему равноденствию набирался сил, и, приветствуя Солнце и возрождение Тинар, Ангорат заходился в экстатической пляске огней. Сделать ночь светлой как день — казалось, смысл был в этом: так много горело факелов и костров. Только приверженцы храма Нанданы воздерживались от полноценных гуляний в этот день, но и они, празднуя, ели, пели и пили, торжествуя начало Круга.

Шиада почувствовала, как сердце пропустило удар, когда в огнях ночи, из круга танцующих вокруг пламени ее выхватила твердая мужская рука. Она знала, что именно потребуется от нее в эту яркую ночь. Она обернулась к мужчине, взглянула, вздрогнув: на полторы головы выше и почти незнаком. Она видела его в обрядах каждый день, но не знала даже имени. Незнакомец отпустил жрицу и развернул руку ладонью вверх, делая предложение. Ощущая, как поджался в теле каждый нерв, Шиада сглотнула: у нее нет причин отказывать, хочет она или нет. С трудом вдохнула, выдохнула — и согласилась.

Незнакомый друид повел ее к чаще Илланы, устланной сегодня множеством оленьих шкур и тканей для всех таких пар. Через несколько шагов он остановился — перед ним выросла фигура, которую теперь Шиада узнавала с легкостью.

— Сегодня я претендую на Вторую среди жриц, — тихо сообщил Артмаэль.

— Уйди, глава храма, — отозвался незнакомец. — Даже ты не можешь нарушать наши традиции.

В этом была правда, скрепя сердце признала Шиада. И, кажется, Артмаэль, тоже понял свою неправоту, потому что отступил в сторону и дал паре пройти в лес. Но всего спустя пару минут Шиада почувствовала знакомый до боли хруст Завесы, и поняла, что задумал друид. Что ж, как бы они ни решили это, она вмешиваться не станет. Артмаэль приблизился к ним со спины в несколько длинных шагов, положил друиду ладонь на спину в области сердца, и, как тогда в пещере, шепнул в затылок незнакомца какое-то слово. Тот обернулся, рассеянно глядя перед собой, зашатался и с грохотом свалился на землю, увлекая за собой и Шиаду. Жрица рухнула с писком, кое-как высвободила ладонь из твердой лапищи, поднялась и встретила взглядом протянутую ладонь Артмаэля.

Знакомый жест с известным смыслом.

— Пойдем, — позвал друид.

Шиада почувствовала дрожь во всем теле — от волнения и страха. Она смотрела на ладонь, и сомнения залегли на ее прекрасном лице.

— Ты ведь знаешь, — в стремлении поддержать шепнул друид, — сегодня долг в этом.

Да, конечно, она знает. Шиада вложила ладонь в предложенную руку и, ни в чем не уверенная, шагнула на Тропы Духов, едва Артмаэль повел рукой.

Оказавшись в святая святых, Шиада затревожилась:

— У нас не будет проблем?

Артмаэль уверил, что нет. Похожие случаи нередки.

— Но мы в храме Нанданы, в то время как…

— Ее служительницы не вступают этой ночью в связь? Мы всего лишь воспользуемся Законом обращения и по обратную сторону смерти свершим то, что больше всего означает жизнь.

Шиада кивнула, отвернулась, оглядевшись. Мало, что в этой пещере изменилось с дня, когда она покинула ее.

— Нилиана, — шепнула жрица.

— Она давно мертва, ей до этого дела нет. Только когда нарушается покой этого места или страдают Сирин, она пробуждается как охранительница.

Артмаэль приблизился к жрице со спины, но обнимать не торопился. Взгляд жрицы упал на знакомые оленьи шкуры. Что ж, дороги Праматери всегда прямы, даже если люди, идущие по ним, петляют где попало.

"Точно" — подумал Артмаэль.

Шиада обернулась и подняла на друида глубокие, как Колодец Прошлого, глаза. В свете нескольких факелов ее рыжие волосы искрились, как ночное огненное солнце, которое чествовали сегодня. Артмаэль приподнял лицо жрицы за подбородок, склонился. Замер, ощущая на коже мягкое теплое дыхание. Коснулся ее уст пальцами, потом наклонился еще ниже и потерся губами.

Шиада улыбнулась: назначенное можно отсрочить, но нельзя отменить, — и закрыла глаза.

* * *

Рабство оказалось совершенно кошмарной вещью.

Никогда прежде Дайхатт не был в столь жалком состоянии.

В считанные дни он сбил ноги до кровавых мозолей. Одетый в латаное рванье, предназначавшееся всем рабам, по щиколотки утопал в жгучие пески. Обветренная горячим воздухом кожа сохла и трескалась. Щетина и волосы отрастали, засаливались, чесались, в них заводились вши. От духоты и зноя силы стремительно таяли, не давая нормально переставлять ноги. Аймар валился, поддерживаемый соратниками и подбиваемый кнутами вставал и плелся дальше.

Кожа на запястьях от канатов, соединявших рабов в связку, ободралась до мяса; раны кровоточили, распухли и болели. Ноги заплетались, временами от духоты плыло и темнело в глазах. Однажды они остановились в каком-то карьере, и Дайхатт понадеялся, что эта пытка закончилась. Но там Молдр оставил около двадцати рабов и приказал идти дальше, углубляясь на юго-восток.

Их дороге не было конца, отчаянно думал тан, перебирая ногами, которые уже даже не старался разгибать в коленях. Матерь Всеединая, ему всего-то и надо-то — пару дней посидеть на заднице и дать отдохнуть ногам…

За две недели перехода ничего не осталось в Аймаре от прежде гордого предприимчивого тана-кандидата в мужья государевой дочке и самого достойного претендента на руку Матери лагерей. Как вышло, что он оказался здесь, в таком плачевном состоянии?

КАК?

* * *

Изнурительный от жары, отвратной каши-размазни и плетей путь сливался в воображении Дайхатта в единое песчано-гадкое пятно. В первые дни пути он с охраной пытался бежать, но телохранители Молдра детально объяснили Аймару, где бывает больно за непослушание. Попытки договориться с работорговцами тоже ни к чему не приводили, пусть бы он и обещал несметный выкуп за собственную жизнь.

Когда тан гнушался серо-бурого варева, раздаваемого дважды на дню, амбалы купца, поднимая его на смех, издевались, будто играючи запихивая еду в рот. К тем, кто звучит слишком громко, малодушные люди всегда относятся по-свински.

— Ну чего же ты? — молодцы Молдра регулярно не отказывали себе в удовольствии посмеяться над Аймаром. — А? — говорили они, впихивая ему ложку за ложкой, пока парочка других держала ясовца со скрученными руками и фиксированной головой здоровыми мозолистыми лапищами. — Ты кажется кричал, будто тан, да? Денег обещал. Ну, давай. Ты нам деньги — мы тебе еду.

Молдр запрещал серьезно калечить рабов — черта с два их продашь потом. Оплеухи, не больше, велел купец. Но что такое оплеуха, давно рассудили молодцы Молдра, и с удовольствием давали Аймару и остальным под зад.

Однажды утром рабов по привычке разбудили пинками.

— Вставайте, шлюхино отродье, — кричали телохранители Молдра со всех сторон, распинывая, кто попадался под ноги. — Отдирайте свои немытые задницы и шевелитесь.

Шевелиться пришлось действительно быстро. Без привалов Молдр прогнал в тот день рабов с зябкого рассвета до четырех часов по полудни, и лишь тогда, неподалеку от огромного оазиса дал указ остановиться.

— Стоянка.

Дайхатт с отчаянием повалился, где стоял. Мышцы, переведенные в другое положение, непроизвольно сокращались, мелко подрагивая, и нещадно ныли.

Разбили лагерь.

— Сейчас раздадут еду, — командовал один из телохранителей Молдра. — Всем есть и сидеть тихо. Увижу, кто болтает, выколочу.

Крикливого никто не слушал: хватало того, что рабы сидели. Вскоре зашкрябали деревянные ложки о плошки, а еще чуть позже на фоне оазиса показалась группа приближающихся верблюжьих всадников.

— Эй, — гаркнул, видимо, лидер отряда, натянул поводья, остановив верблюда неподалеку, а потом быстро-быстро заговорил по-ласбарнски. — Высокого солнца, Молдр. Кто тут для Фарнэ?

— Человек двадцать наберется, — вкрадчиво ответил Молдр, обмахиваясь тростниковым веером. — Высокого, Мехи.

— Прям-таки двадцать? — спешиваясь, оскалился Мехи, отчего у него получилась совершенно страшная квадратная физиономия, перекошенная в районе губ.

— Ну, — Молдр, отведя взгляд чуть в сторону и почесав блестящую от пота и сала щеку, — князь Зобора умный человек, сам разберет, кто из них хорош для арены, а кто в прислугу сгодится.

— Прислугу не втюхивай. Надо будет, князь Фарнэ отдельно купит. Ну, показывай, что тут.

Сопровождавшие Мехи ласбарнцы спешились с верблюдов тоже. Молдр щелкнул пальцами и дернул головой, указывая своей охране выстроить рабов в ряд. Один из бойцов выдернул из рук Дайхатта миску, отчего оставшиеся там полторы ложки бурды, от одного вида которой еще месяц назад Аймар исторг бы все, что съел накануне, трагично свалились под ноги.

— Живее, скоты, — заворчал Молдр, потея еще сильнее. — Стройтесь живее.

Мехи пошел вдоль рядов, и Молдр своей рукой выталкивал вперед тех, кто, на его взгляд, был достоин биться на аренах Фарнэ. Вытолкал и Дайхатта с пятеркой измочаленных сподвижников. Спустя четверть часа, когда была осмотрена треть рабов, один из караульных лагеря крикнул:

— Эй, всадник, — и ткнул рукой куда-то в северо-восточном направлении.

Из рабов почти никто не обернул голову в указанном направлении, но Дайхатт все же кинул быстрый взгляд: привычка смотреть исключительно под ноги еще не поглотила его до конца. Действительно, приближался еще один верблюжий всадник. Когда он приблизился и, уложив верблюда, спешился, стало ясно, что это женщина.

Почему на нее не кидаются с мечами? — с тупым возмущением подумал Дайхатт.

— Это ведь владения князя Фарнэ? — спросила незнакомка, укутанное в черное.

— Из Храма Даг? — коротко и гортанно спросил кто-то из охраны Молдра.

И как они определяют? — с еще более тупым укором подумал Аймар. У нее же на лбу не написано.

— О, Мехи. Ты же Мехи, — вдруг воскликнула женщина. Упомянутый ласбарнец, с тяжелыми бровями, квадратной челюдстью и грудью, могучей, как у быка, с интересом вздернул брови, присмотрелся, скользя по незнакомке взглядом. Та усмехнулась, потерла нос и потянула платок с лица вниз, давая себя узнать. Мехи и еще парочка его сопровождающих нахмурились — кто изумленно, кто с сомнением, кто с трудом вспоминая.

Дайхатт вытаращился в ужасе.

— Ты же Бану Изящная, — наконец, выпалил один, и Мехи стукнул себя лопатообразной ладошкой по лбу:

— Точно. Помню, что ты была с Тиглатом, а имя вылетело. Бансабира, — с гордостью подытожил Мехи по слогам. Дайхатт все еще смотрел на таншу во все глаза, однако Бансабира сконцентрировалась на том, чтобы произвести нужное впечатление и попросту не вляпаться в передрягу, так что соотечественника не видела в упор.

— Странствуешь? — незатейливо поинтересовался Мехи.

— Вроде того. Фарнэ, полагаю, у себя? Я к нему, — озорно добавила женщина, не дрогнув, когда в ряду рабов все-таки увидела, наконец, Дайхатта, и тот с жадностью попытался передать лицом всю плачевность своего положения.

— Да, он у себя, — заговорил Мехи на всеобщем наречии, — Поезжай, тебя пропустят и без сопровождающих. А нам тут надо закончить.

Неужели, у него появился шанс, с дрожащими ресницами думал Аймар, не сводя глаз. Всемилостивая. Это же Бану. Бансабира. Надо поговорить с ней. Надо как-нибудь проглотить ком восторга и ужаса в горле и сказать хоть что-нибудь.

— О, — внезапно заинтересовалась женщина тоже на всеобщем, оглядывая рабов, — пополняете бойцовские арены? — поскольку вопрос был риторическим, Бану тут же продолжила. — Рада видеть. Я немного измоталась в песках, так что планировала передохнуть у Фарнэ, расслабиться да поглядеть пару зрелищ, — светским тоном заговорила Бану. — Надеюсь, дадите мне повод спустить десяток монет на место в княжеской ложе?

Ласбарнцы и Бану разулыбались друг другу. Гости из Храма Даг не приезжают в Ласбарн совсем уж просто так — это знали все купчие и все князья в пустыне. Гостей из Храма Даг не убивают просто так, но чуют за версту — это знали даже рабы.

— Тогда с вашего позволения, ребят. Надеюсь, вечером выпьем вместе, — ответила Бансабира, возвращаясь к верблюду.

— Бансабира, — наконец, справился с чувствами Дайхатт и заорал. Бансабира надменно поглядела, остановившись на полпути в седло.

— Знакомец? — сразу же смекнул Мехи, пристально наблюдая за двумя танами. Бансабира только состроила туповатую физиономию и пожала плечами:

— Ну, может, он меня и знает.

— А ты его что ли нет? — все еще с интересом спрашивал Мехи. Не без умысла.

— Бансабира Яввуз, это же я, Дайхатт. Тан Дайхатт.

— Похоже, вы все же знакомы, — заключил Мехи по итогу. — Так он тан?

— Возможно, и тан, — так же безынтересно отозвалась Бану. — Рожа у него знакомая, припоминаю. Может, он был рабом в Храме Даг, но, право, Мехи, не могу же я упомнить всех рабов.

— Да нет, — ласбарнец качнул головой, пока Бансабира продолжила забираться на верблюда. — На раба он явно непохож.

— Ну, значит, встречались где-то в заданиях. А может, и шашни какие крутила. Ох, Мехи, давай ты потом позадаешь такие вопросы, ладно? Пока я была под началом Тиглата, мне чего только не доводилось делать и с кем только не приходилось обжиматься по углам. Если он не Клинок Матери Сумерек, хоть кастрируй, мне все равно. Я поеду, ладно? — с явной усталостью в голосе от глупого диалога проговорила танша, и Мехи удерживать не стал.

Аймар еще недолго кричал ей вслед, пока не схватил кулак Мехи в щеку, чтобы заткнуться, и пока не повалился в отчаянии на колени. Все кончено.

* * *

Убежище князя оазиса Зобора Фарнэ представляло собой небольшой двухуровневый дворец из высветленного гранита с полукруглыми крышами, крытыми галереями и большим садом с прудом, разбитом в центре внутреннего двора. Именно здесь князь был сейчас и, по сообщению стражи, играл в нарды. Его главное достояние — бойцовские арены, а также комплекс сопутствующих обслуживающих помещений (клеток для диких зверей, казарм, кухонь и купален) был возведен всего в миле от дворца и окружен плотным кольцом охраны. А вот кузница, оружейная, дом охраны, и женский дом с прислугой и девками находились на территории дворца, на заднем его дворе.

Когда Фарнэ, расположившегося в саду за игрой с одним из командиров охраны, в компании выпивки, закуски, телохранителей и парочки хорошеньких служанок, сообщили о прибытии гостьи, тот сначала недоумевал, потом хмурился, а потом, вспомнив, впал в неуместное радушие и велел пустить.

— Бансабира Изящная.

Фарнэ, подтянутый, невысокий сорокадвухлетний ласбарнец с залысинами у висков, облаченный традиционное пестрое ласбарнское платье, встал с подушек и, раскинув руки, вышел из тени тента поприветствовать женщину.

— Или, лучше звать "Черная госпожа"?

Бансабира, веселясь, махнула рукой. Вошла в объятия. Не касаясь друг друга, Фарнэ и Бану изобразили поцелуй в щеки. Разумеется, ее ничего не связывало с этим работорговцем, кроме того, что именно он дважды заказывал услуги Тиглата и был в некотором роде учителем Бану.

— Как угодно, Фарнэ.

— Неожиданно встретить тебя здесь. Каким ветром?

Разговор не из коротких, предупредила Бану. И вообще, надеялась бы сначала передохнуть. Само собой, не за так просто.

* * *

Когда хозяина арен отвлекли в следующий раз, он сидел под тем же тентом в компании Бансабиры Изящной — освежившейся, в легком платье, одолженном одной из свободных женщин во дворце Фарнэ, вроде того, в каком была на юбилее рамана. Ее волосы все еще были еще мокрыми после мытья. Бану и Фарнэ играли в шахматы, о чем-то переговариваясь и постоянно переходя с ласбарнского на всеобщий.

— Зачем оно тебе? Я же вполне сносно говорю по-ласбарнски, — говорила Бану. — Или мой акцент все-таки жутко тебя бесит?

— Нет у тебя акцента, — пока Бансабира размышляла над следующим ходом, Фарнэ потягивал шубат. — В песках стали все чаще появляться аданийцы и орсовцы, а они по-нашему почти не говорят. Даже аданийцы, — едва слышно Фарнэ прицокнул. Бансабира передвинула ладью. — Так что, во имя выгоды приходиться болтать на всеобщем, а среди своих, как ты понимаешь, практики маловато.

— Еще бы, — ответила Бану, и оба поняли, почему она замолчала дальше.

Ласбарн долгое время был колонией Орса, где насильно насаживалась орсовская культура с их всеобщим наречием и нелепой верой в распятого и воскресшего бога. С такими трудами сброшенное иго привело к тому, что теперь всякого, кто не по делу начинал говорить на чужом языке убивали свои же. Лидеров восстания перерезали обманом и сразу же — удельные князья с окружавшей их местной знатью, не пожелавшие сменить одного деспота на другого. Так что теперь каждый был сам по себе и регулярно пытался отбить у соседа рудник, шахты, арену. Иногда это удавалось, но иногда оазисы находились друг от друга так далеко, что и на своем месте князьям сиделось вполне комфортно. В конце концов, разве нет счастья в довольстве тем, что имеешь?

— Так ты еще ухитряешься вести дела с аданийцами, которые вас предали, и орсовцами, которые поработили? — спросила женщина в лоб. Глаза Фарнэ сверкнули недобро, но ответил он с пониманием происходящего:

— Тебе ли, девчонке из Храма Даг, не знать, что золото не нажить эмоциями. Неважно, как сильно я их ненавижу: пока эти сволочи орсовцы вынюхивают информацию о нас, мы можем вынюхивать через купцов и о них, и пока аданийцы готовы платить, чтобы мы сдавали орсовцев, я буду торговать с ними. Эти сучьи потроха еще дешево откупаются от меня — деньгами, за то, что ходят живыми по моим пескам, — без всякой агрессии в лице сообщил Фарнэ и сделал-таки свой ход.

Бану краем глаза следила за собеседником и восхищалась — ей далеко до такой невозмутимости. Хотя, если подумать, Ранди Шаута она отпускала из подобных соображений, так что, может, она уже ближе к мастерству, чем кажется.

— О, — вдруг отвлекся Фарнэ и поднял голову. Сидевшая спиной ко входу под тент Бану, обернулась. — Вот и рабы, которых ты встретила. Ну что? — крикнул Фарнэ Мехи. — Есть что годное?

— Восемь я взял на арену и шесть в прислугу, — отчитался Мехи.

— Вот как. Кинь им по деревянному мечу, пусть порубятся двое на двое, посмотрим, что они могут, — распорядился хозяин и вернулся к Бану и шахматам. Предложил ей "сделать рокировку": сесть справа и слева от стола, чтобы боковым зрением видеть рабов.

Пока Мехи выполнял приказ, Дайхатт молча пялился на Бану, надеясь, что, просверлив взглядом дырку в ее виске, заставит посмотреть на себя. Он бы уже бросил затею достучаться до танши, но не сдаваться требовали четверо соратников: одного Мехи покупать отказался, и давний товарищ и подданный Аймара отправился дальше в безвестность пустыни, чтобы затеряться в ней навсегда.

Раздались первые глухи удары дерева, Дайхатт смотрел на Бану, а та, играя с Фарнэ в шахматы, беззаботно болтала с ним на пустячные темы, снова переходя с ласбарнского на всеобщий и обратно. Оба прекрасно понимали, что Бансабира явилась в Ласбарн не просто так, сколь бы ни убеждала, что в отличие от большинства высших номеров Храма Даг, тратит время не на воспитание учеников, а на путешествия. Но говорить о делах, вот так сразу, в первый же день у ласбарнцев было не принято. Именно поэтому танша задерживалась повсюду, кроме Мусфора, князь которого попросту был взвинчен. А с остальными торопиться не следовало: хорошие дела наспех не делают.

Фарнэ стал спрашивать за храм и за Тиглата. Бансабира непринужденно сочиняла легенды, даже не думая, что лжет. Фарнэ лез не в свое дело, замечая, что Тяжелый Меч в свое время смотрел на нее алчущими глазами, но Бану только, посмеиваясь, соглашалась — да, Гор такой настойчивый.

— Все еще зовешь его Гором?

Всегда, говорила Бану. Да, он, по существу, не оставил ей выбора, кроме как быть с ним.

— Может, оно и к лучшему, а? — Фарнэ вздернул брови. — Тиглат Тяжелый меч, — опять перешел на всеобщий, — самый удивительный боец из всех, кого я знал. Девчонке, вроде тебя, другой и не подойдет.

Бану покраснела: от смущения, решил Фарнэ, краем глаза наблюдая за очередным поединком рядом. От возмущения, подумала танша. Дайхатт, уже закончив со своим показательным поединком, сидел на земле и как мог вслушивался, но понимал обрывочно. Например, когда Фарнэ сказал, пройдясь по лицу Матери Лагерей изучающим взором:

— Впрочем, ты как-то уже не очень-то и девчонка.

Бану хмыкнула:

— Ну да, у меня уже есть сын.

— От Тиглата? — да что ему сдался Гор, в сердцах возмутилась танша, расплываясь в улыбке.

— От кого еще? Этот идиот назвал его Гайером.

— Гайером? — подивился Фарнэ. — Похоже на имя какого-то тухлого ясовца.

— Так и есть, — раздраженно цокнула Бансабира. — Заявил что-то про то, что встретил меня в Ясе, и я сама оттуда и что это было бы символично, и жрец воспел его как Гайера. Тьфу.

Дайхатт чуть не подавился воздухом. Ее сын от Нера Каамала же. От Нера же. Даже подумать невозможно, что от кого-то еще, просто потому, что при ней постоянно находилась толпа соглядатаев Свирепого Волка. Есть ли предел ее вранью?

— Ну, шах и мат, — финальным ходом Бансабира переставила слона, разулыбалась самодовольно, потянулась.

— Как всегда, — улыбнулся Фарнэ. — С первой нашей встречи отлично играешь.

— Ну, можем сыграть в нарды, если хочешь, — пошла на уступку Бану. — Ты же сам меня научил, когда мы гостили здесь.

— Ты что, так и не выиграла ни разу с тех пор?

— Ни у кого, — наигранно сокрушаясь, призналась Бансабира.

— Прискорбно, — в том же тоне посочувствовал работорговец. Потом гаркнул Мехи. — Ладно, достаточно. Этих четырех, — ткнул в Дайхатта, одного его товарища и еще двух неизвестных, — отмыть и в казармы. Кузнецы среди вас есть?

Рабы, дрожа, мотнули головами.

— Тогда остальных в расход на разогрев толпы. Отправь с прислугой, самого криворукого отдадим на растерзание в первом же бою. Что с объявлением, кстати?

Мехи утвердительно кивнул:

— Наши герольды снуют по всему Ласбарну с вестями о грандиозных боях на апрельской ярмарке.

— Вот и хорошо, — одобрил работорговец.

— Гляжу, время решать деловые вопросы. Я пройдусь, Фарнэ, — заявила Бансабира, поднимаясь. — Как освободишься и захочешь выиграть у меня в нарды, дай знать.

Фарнэ пожал плечами:

— А я думал показать тебе ярмарку в апреле.

— Я вряд ли задержусь до того времени, да и, если что, Мехи расскажет мне вечером. Сегодня будут бои?

— Как всегда, — сообщил Мехи.

— Тогда готовьте выпивку. Я плачу, — улыбнулась женщина и пошла в сторону дворца, где ей уже подготовили скромную, но хорошо проветриваемую комнату в теневом крыле. Лучшего не придумаешь.

* * *

Оказавшись в отведенном покое на первом этаже здания, Бансабира огляделась. Было светло: каменная кладка стен была сделана из гранита, облицованного известняком; в двух, соединенных арочным проходом комнатах строители древности пробили на старый манер два продолговатых окна, а поскольку покой был угловым в правом крыле, в каждой из комнат присутствовала дверь во внутренний двор, так что в помещение проникало действительно много света. Оба выхода было завешано тонкими летящими при малейшем дуновении ветерка занавесками из мирассийского льна цвета топленого молока. В зимние месяцы на прикрепленные петли вешали деревянные двери, дабы спастись от пронизывающих ветров пустыни, однако к концу февраля их снимали, привешивая перекладину с занавеской, чтобы в согревающихся стенах не было слишком душно.

Поскольку дворец князя охранялся круглосуточно, никаких опасностей бояться не следовало, ведь в случае чьей-то погибели или пропажи, первыми летели головы державших ночной патруль стражей и той боевой десятки, в которую они входили. В том, что рука на сей счет у Фарнэ твердая, Бансабира никогда не имела повода сомневаться: человек, сколотивший состояние на бойцовских ямах, соляных и медных шахтах, верблюжьих бегах, работорговле и борделях; человек, поддержавший золотом сброс орсовского иго, подгадавший момент для атаки с помощью неустанной разведки в тылы врага через купчих; наконец, человек, умевший с должным почтением и потому успехом пользоваться лучшими выходцами Храма Даг, способный благодаря этому добыть многие секреты хорошего вооружения, просто не мог быть слабаком. Да и плаху в его дворце, как Бансабира помнила по первому пребыванию в Зоборе, мыли куда чаще, чем в ее собственном чертоге.

Первая из двух комнат покоя соединяла гостиную и кабинет с его необходимой писчей мебелью, в то время как вторая, дальняя, была местом для отдыха. Здесь стояла кровать, на которой с легкостью поместился бы Раду, комод с вещами, кувшин с водой и блюдо для умывания, ночной горшок и скромная лохань для купания, куда рабыни приносили воду из озера — одного из пяти водоемов, некогда позволивших в этом оазисе обосноваться людям.

Бансабира скинула сапожки — короткие, лишь до щиколоток, из многократно проколотой кожи, чтобы воздух не давал ноге потеть — и разлеглась на кровати. Более странного расклада и предположить нельзя, подумала танша — каким образом в числах рабов Фарнэ нарисовался Аймар Дайхатт? Неужели, на Перламутровом и впрямь был бунт, и заносчивый тан так просчитался с собственными силами, что попал в плен и был продан обычным рабом? Вряд ли: плени его наместник Перламутрового острова, выменял бы на громадный выкуп у родни, нежели на жалкие гроши, предназначенные за жизнь раба. Тогда что? Неудача в море? Шторм? Или предательство кого-то из своих? В конце концов, на часть особо хитроумного плана это не слишком похоже…

Знать бы, что привело его сюда. И знать бы, что с этим теперь делать, думала Бансабира. Оставить здесь, устранив претендента на свою руку, который, если она откажет, перейдет на сторону врага с армией в тридцать тысяч? Или задержаться в Зоборе подольше и под благовидным предлогом забрать с собой? Денег у нее не так уж много, так что, если задерживаться, надо не прогадать и оставить на обратный путь с запасом. Конечно, здесь, в компании Фарнэ, принимая гостей, общаясь с местной "знатью", у нее все шансы выведать что-нибудь ценное о происходящем в Ласбарне, но стоит ли это битвы за жизнь Аймара Дайхатта?

Помучавшись размышлениями некоторое время, Бану решила, что стоит. Шанс, что спасенный и обязанный ей жизнью Аймар Дайхатт хоть сколько-нибудь отзовется благодарностью и в качестве "спасибо" откажется от брака с рами Яасдур, ценен. Но если он сгинет, и его место займет племянник, водный или двоюродный брат — никакой возможности воздействовать на ситуацию у Бансабиры не останется. Тахивран нужен не Аймар, ей нужен Черный дом, и кто бы его ни возглавлял, раману не отступится от своего предложения.

* * *

Вечером на арене, окруженной несколькими ярусами сидячих мест для свободных жителей оазиса, и правда были бои. Новичков пока не выставляли, и шансов увидеть Дайхатта не было. Впрочем, это даже к лучшему, думала Бану, удаляясь со скамеек. Не то опять выкинул бы какой-нибудь фортель с просьбой о помощи. Будет много болтать, она не только не смоет помочь ему, но и сама окажется в кандалах. В конце концов, уважение ли удерживает Фарнэ от подлости? Или Мехи, чей отец сам был выходцем из Храма Даг? Или память о Тиглате по прозвищу Тяжелый Меч, который висит неотступной расправой над головами тех, кто посягнет на мать его вымышленного сына?

Бои еще не кончились, но Бансабира покинула главную ложу, в которой сидела, как личной гость Фарнэ вместе с последним и его нынешней фавориткой — роскошной маленькой женщиной с длинными густыми смоляными кудрями и заманчивыми пышными формами в белоснежном платье с золотыми нитями.

— Освежусь немного, — ответила она на вопросительный взгляд женщины. Надо бы осмотреться, решила танша.

* * *

Спустя неделю — Бансабира не выиграла в нарды ни разу — гостья попросила Фарнэ показать ей устройство казарм, заявив, что, в общем-то, довольно странно: рабов при Багровом Храме во все времена было множество, а бойцовских ям там нет.

— Если можно, я бы глянула, как там все устроено, намотала бы на ус. Багровый Храм — закрытая территория, так что конкуренции мы тебе явно не составим. А так — не все же нам проливать на аренах кровь, — посмеялась она.

— Вообще, это удивительно, — внезапно ответил Фарнэ, — вы ведь отличаетесь от рабов только тем, что носите эту метку, — взглядом указал на черную саблю Бану. Не считая первого дня, когда ее одежда находилась в стирке у рабынь, Бансабира одевалась привычным военным образом, только тунику сменила на безрукавку с вырезом в форме глиняного кувшина.

— Так и есть, — невозмутимо согласилась Бану. — Мы входим в Храм Даг рабами. И чтобы перестать ими быть, нам приходиться оттачивать свое мастерство, убивая других рабов, таких же как мы, теряя их в заданиях, вытравливая или клинком. Потому что мест под солнцем куда меньше, чем под луной, — улыбнулась хитро и безжалостно одновременно.

Фарнэ кивнул и удовлетворил просьбу Черной госпожи.

Это были самые обычные казармы с той только разницей, подумала Бану, оглядываясь, что содержали в них не просто солдат, а рабов. Главные светила арены, вечные победители, жили в дальнем крыле с более человеческими условиями. Новобранцы, не выходившие на арену еще ни разу, напоминали забитый скот, отличаясь от него только тем, что им позволяли брать в руки оружие, еду бросали, скорее, как собакам, и давали мыться раз в неделю — чтобы не померли от заразы и не заразили других.

Бану гуляла по баракам, оглядываясь. Большинство рабов, чуя силу, отползали с ее дороги. Но были и те, кто таращился во все глаза: неужто хозяева шлюха решила поразвлечься с кем еще?

Бану игнорировала любой шепот и вела себя заносчиво как никогда: у одного выпнула из рук обеденную плошку, другого толкнула сапогом, чтобы поторопился убраться с дороги по примеру остальных. А рядом с Дайхаттом едва не оступилась сама, выставив все так, будто споткнулась о его ногу. Тогда наклонилась, твердой рукой взялась за мужское горло и зашипела:

— Слушайте меня.

— Тану, пообещайте им золото, умоляю, я все верну, — захрипел пережатым горлом Аймар в ответ, выпучивая глаза.

Бану надавила на горло чуточку сильней, встряхнув:

— Не нужны мне твои извинения, — громко крикнула она, опускаясь ниже, чтобы проклясть жалкого раба в самое ухо.

— Хотите выжить, забудьте о наших титулах, молчите, и не вздумайте мне мешать. И еще — выиграйте на арене всего один раз. Не больше. Ты меня понял? — громче добавила женщина, сдавливая горло Аймара еще крепче. Тот, уже сине-багровый, кивнул.

— Тц, — цокнула Бану, отшвырнув мужчину.

— А ты все та же неуправляемая девчонка, — с неким злобным восхищением протянул Фарнэ. Бану зыркнула на него двусмысленно:

— Разумеется. Меня воспитал Тиглат Тяжелый Меч. Так что и меня следовало назвать Бану Смертоносный Нож, а не этим нелепым прозвищем — Изящная.

Она пожаловалась совсем невнушительно, но Фарнэ почему-то не стал спорить. В их с Тиглатом последний визит эту ее вертлявую штуку с ножом у горла, приставленному из-за спины сбоку, он видел трижды.

* * *

В тот же день Бансабира повела с Фарнэ разговор о двух вещах: во-первых, объяснила ситуацию с Юдейром. Фарнэ посмеялся — найти раба в Ласбарне. Затея, достойная хорошей трактирной байки. А потом пообещал сделать, что возможно, и даже перебрать новичков в собственных борделях.

Во-вторых, Бану заинтересовалась кузней. Ей давно приходила в голову мысль сделать что-то с ножами. Тягать шесть ножей не столько трудно, сколько попросту проблемно — их сложно прятать, они постоянно мешают, сковывая движения, несмотря на то, что, кажется, Бансабира давно срослась с этими лезвиями. Она не планировала отказываться от столь надежных "товарищей", но больше не нуждалась в таком количестве. Да и облик их пришло время сменить.

Ласбарн идеально подошел для цели: пусть новые клинки станут для тех, кто постоянно имеет дело с Бану, серьезной новостью. Спрятать их будет легче, а, значит, и без привычной формы Храма Даг она сможет чувствовать себя защищенной.

Фарнэ не протестовал — какое ему дело? Если б Бану замышляла что-то против него, давно бы уже сделала — шансов был миллион. Да и к чему оно ей? Он, Фарнэ, ей нужен, чтобы найти какого-то пропавшего белобрысого засранца со смазливой физиономией.

* * *

Дайхатта впервые выпустили на арену за неделю до начала апрельской ярмарки в Зоборе. Аймар победил. О том, что он себе надумал, как себя вел, чем жил то время, пока Бансабира его не видела, она не могла знать. Все ее дела в Зоборе закончились, Шант раздобрел, горбы его окрепли. Деньги Бану таяли, и все, что еще удерживало ее здесь — судьба Дайхатта. Нельзя упускать такого союзника. Праматерь дала ей шанс заграбастать его без брака. Так что имеет смысл хотя бы попытаться.

* * *

— Слушай, — позвала Бану как-то за завтраком Фарнэ. — Вчерашний победитель, это же тот гавнюк, который мне под ноги тогда вылез?

— Хм, — хмыкнул работорговец, — запоминаешь лица рабов?

Бансабира постаралась зардеться:

— Он ничего так.

— Э-э? — тупо промычал Фарнэ с лицом, будто ребенок, нашедший тысячу разных приключений на все части тела. А ведь ему за сорок, с усмешкой подумала Бану.

— Можешь отдать его мне?

— О-о? — лицо Фарнэ озарилось вовсе неудержимым интересом. — С чего это?

Бансабира отвела глаза.

— Вот оно что, — посмеялся князь. — И тебя не смутит, что он раб?

— А почему это должно меня смущать, если учесть, что обязанность раба — заботиться об удовольствие хозяина? — невозмутимо спросила Бану. — Он чем-то напоминает мне Гора, то есть Тиглата. Когда тот таскается по Этану, выискивая приключений на задницу, должна же я с кем-то спать. Этого отмой, и вполне ничего. А надоест — в храме найдется полно работы для него.

— Ну, сегодня он победил, — уклончиво ответил Фарнэ. — Если окажется хорошим бойцом — прости, я буду зарабатывать на нем, пока не сдохнет.

— А если нет? — с надеждой спросила Бану.

Фарнэ махнул рукой:

— Забирай тогда. За четвертную стоимость, разумеется, — тут же добавил торгаш, — если он тебе приглянулся.

— Ну уж, — повеселела Бану. — С тебя и полутора хватит. Я тебе и так плачу за жилье.

— Эта услуга не входит в выкуп мальца. Слушай, может, я лучше тебя в публичный дом отправлю? В самый лучший, и даже бесплатно, — поманил Фарнэ. — Мальчики для важных дам у нас тоже есть.

— Не уходи от темы, — с азартом настояла Бансабира, явно увлекаясь торгами. — Полторы цены.

— Четыре, — почему бы и не поддержать, решил Фарнэ.

— Не больше двух.

— Две, и ты хоть раз обыграешь меня в нарды, — Фарнэ был сговорчив. Ну, что, у него рабов что ли мало? Хотя, конечно, чемпионы арены — дело другое. На них съезжается смотреть весь Ласбарн, а это невиданные деньжища.

— Две и я позволю тебе один раз обыграть меня в шахматы.

— Так не интересно, — отнекался Фарнэ. — Давай три цены за мальца, если он продует два боя из первых трех. А играть с тобой мы и дальше будем по-честному, из принципа.

— По рукам, — согласилась Бану.

Фарнэ не выдержал и захохотал:

— Тьфу, Бану, как девчонка сопливая. Очевидно же, что он хорош.

— Пусти меня к нему сегодня, и увидишь — он продует следующий бой. Только если ему будет грозить смерть, ты все же останови поединок, ладно? А то… Словом, Гор давно уже таскается, где ни поподя. Месяца четыре.

Фарнэ заржал еще громче, уже смахивая слезы:

— Что, молодая кровь в голову лупит? Ты, пока следующего боя ждешь, все же сходи в бордель, развлекись. Или приходи ко мне, я не откажусь помочь женщине вроде тебя, — улыбнулся Фарнэ. — Ну или Мехи — тоже крепкий, коренастый…

— Да на быка похож твой Мехи.

— Неуправляемая, — все еще весело заявил Фарнэ. — Разумеется, тебя туда никто не пустит, и этот новичок выиграет, вот увидишь.

Бансабира только по-детски надулась и, отвернувшись в сторону, пригубила верблюжьего молока.

* * *

Следующие бои Дайхатт проиграл.

* * *

Поверил, значит? — прищурившись, подумала Бану, наблюдая за исходом поединка. Победитель ждал позволения нанести решающий смертельный удар.

Бансабира едва успела напомнить Фарнэ, чтобы тот приостановил зрелище, и тот отказал в убийстве.

* * *

— Ты с ним еще тогда, что ли договорилась? Когда казармы осматривала? — недоверчиво спросил Фарнэ, пересчитывая выплаченные деньги.

— Да ну тебя, Фарнэ. Тогда я думала, что заплачу тому, кто первым убьет этого идиота на арене. О чем ему и сказала. Знаешь, когда сам был рабом, либо начинаешь сочувствовать этим ребятам, либо ненавидишь всем сердцем. Я, видимо, из вторых. Просто он… он такой, каких я люблю, — с жадностью Бансабира оскалилась, сморщив носик. — А большего от него и не требуется.

— Женщины, — вздохнул работорговец. — А еще говорят, у мужиков голова между ног.

— Конечно, — вдруг деловито согласилась Бану. — Между женских.

Фарнэ на секунду замер, потом заржал от души. В этот момент Мехи приволок Дайхатта. Избитого на арене, измусоленного и помятого. Бансабира оглядела его и внезапно добавила:

— Продашь еще парочку. Обычных, из слуг.

— Что, с ними ты тоже собралась изменять Гору? — шутя спросил Фарнэ с таким лицом, что Бансабира понимала: за шуткой ребром стоит серьезный вопрос. На что ей еще двое слуг?

— Ой, брось, Гор сам спит направо и налево, с кем вздумается. Я ему как собственность и только. Этот тип скверно выглядит, — кивнула она в сторону Аймара. — Если он загнется по дороге от ран и жары, мне что ж его, на себе тащить? Сам раб, пусть рабы и тащат. А мне как-то несподручно тягать громил больше себя.

— Ты уж определись, громила он или ничего так, — недовольно буркнул Фарнэ. Но довод показался ему убедительным, и работорговец уступил. В конце концов, со своей несносной ученицей и любовницей Тяжелый Меч пусть сам разбирается.

* * *

Бану купила у Фарнэ Дайхатта, одного дополнительного верблюда, и еще двух слуг, которых выбрала по описаниям Аймара. Он клятвенно молил спасти всех его сподвижников, но Бансабира отказала бескомпромиссно: если она заклянчит второго ясовца из вновь прибывших бойцов, ее вздернут. Фарнэ и так чует ложь. Поймает на вранье — пиши пропало, будет официальный повод загнать саму Бану на арены или бросить на растерзание охране. Он и без этого наверняка послал в Храм выяснять, насколько правдивы ее слова. Оставалось надеяться, что Храм прикроет спину своего Клинка, как это было во все времена, фразой о том, что происходящее в стенах Храма Даг не может быть вынесено за его пределы ни под каким предлогом.

Так что спасать оставалось только тех, кто был в прислуге. Правда, и там их было трое, а танша выкупила только двоих. Дайхатт умолял: не дай Праматерь собственным соратникам остаться здесь. Но Бансабира осталась непреклонна: если потратить хоть на полмонеты больше, чем она может себе позволить сейчас — они вообще не выберутся из Ласбарна.

Дайхатту пришлось смириться, а Бану — выбрать. Не глядя.

* * *

Для виду, что все идет своим чередом, Бансабира погостила у Фарнэ еще четыре дня, а потом заявила, что у того уже вот-вот начнется ярмарка и надо готовиться всерьез. Больше обременять его своим присутствием смысла нет. Бану рассыпалась в благодарностях, обещалась еще не раз выпить с Мехи и его ребятами, сетовала, что так и не переспала с Фарнэ, но только шутила.

— Флирт тебе идет, — бросил напоследок Фарнэ. Они обнялись, как в начале, и Бансабира поднялась в седло. Второго верблюда подвязала удилами к первому, а рабов, всех трех, связкой Мехи привязал к седлу второго верблюда. Ну право, не усаживать же раба вровень себе, заявила Бансабира и, простившись напоследок, легонько тронула Шанта в бока.

Он зашагал мерно, пересыпая неугасающую тревогу в сердце Бану — что ее вранье раскроют, что за ними будет погоня, что их перебьют и отправят к другим рабам — горами древности, истертыми сегодня в песок, обволакивающий толстые, в полторы ладони шириной щиколотки Шанта.

* * *

Только отъехав на две фарсанги, Бансабира остановилась, спешилась, отвязала ясовцев и передала поводья Аймару.

— Ничего не говорите. Взбирайтесь на верблюда. Это не конь, вдвоем просто так не усядешься, нужно двухместно седло, так что пока будем ехать по очереди.

Дайхатт прикусил язык — действительно, все вопросы потом. А потом подошел к вверенному верблюду — и до него дошло.

— Куда, говорите, взбираться? — Дайхатт, наконец, оклемался и вздрогнул. Тут, оглядевшись, замерла и Бану.

— Вы не ездили на верблюде? — без вопросительной интонации осознала танша.

— Ты сообразительнее, чем выглядишь, — позволил себе один из сопровождающих Дайхатта, но тот тут же одернул:

— Перед тобой Мать лагерей, дурень. Вежливей.

Тот поспешно вжал голову в плечи и принялся извиняться. Бансабира поглядела на преклонение его головы лишь долю секунды, после чего снова уставилась на Дайхатта:

— Выяснять отношения будем потом. Сейчас вам главное залезть на это животное и двинуться вперед. Надо отойти от Зобора как можно дальше и убираться из Ласбарна. Вероятнее всего, ночью тоже будем идти, будьте готовы.

Бансабира спустилась с Шанта, помогла Дайхатту впервые в жизни залезть на двугорбого нара. Когда она передавала поводья в руку Аймара, тот удержал ее ладонь и замер, не зная, что сказать. В его глазах отражалось куда больше, чем приходило на ум.

— Потом, — помогла Бану, отстраняясь, и снова расположилась в седле. — Упирайтесь в луку, — посоветовала она и чуть потянула поводья. Шант разогнул задние ноги, затем и передние.

— А лошадей у них не было? — недовольно пробурчал сподвижник Дайхатта Атти, вместе с компаньоном идя около сюзерена.

— Лошади у Фарнэ есть, — размеренно ответила Бансабира. — Он иногда устраивает неплохие забеги, в том числе лошадиные. Однако в пустыне конь не товарищ. Он хорош на коротком яростном броске, но перейти красные пески верхом на лошади можно только при великой удаче.

— А вы в свою не верите? — спросил Дайхатт чуть бодрее.

Бансабира покосилась на Аймара. Совсем не тот, каким был в Гавани Теней. Но все еще со стержнем внутри.

— Я на нее не полагаюсь. Стала бы я Матерью лагерей, если бы не могла сотворить чудо собственными руками?

Она отвернулась от Дайхатта, вперив взгляд в беспредельное желтое марево впереди, и вздернула голову. Воистину: какие бы глупости ни делала Бансабира Яввуз и какой бы потешной ни казалась, она всегда осознает свою неумолимую силу. И ее осознают другие.

— Главное — верблюда не раздражать. Действовать рядом с ними ритмично, но не суетливо, чтобы вы ни делали, — танша начала давать советы. — Если мешкать, они плюются, и довольно гадко. То, что они выплевывают далеко не слюна, советую поверить на слово. И ни в коем случае не становитесь у верблюда со стороны хвоста.

— Можно как от коня схватить копытом?

— Боюсь, хуже, — усмехнулась Бану. — На привале продолжим.

На привале и впрямь Бансабира дала еще несколько рекомендаций. Потом помогла Дайхатту растереть его раны бальзамом, который замешала в гостях у Фарнэ. Несмотря на всеобщее обезвоживание, пить больше рассчитанного Бансабира запрещала даже Дайхатту, над которым, если подумать, власти не имела. И уже перед тем, как снова забираться в седло, вложила каждому из мужчин в ладошку по маленькому камушку.

— В рот, — подав пример, танша кинула гальку за щеку. — Жажду терпеть проще.

Верблюды были повязаны, так что держались рядом весь путь. Следующий привал, а вместе с ним и ночлег случился уже перед рассветом следующего дня. Бансабира осталась на страже и подняла мужчин через три часа.

Дайхатт улучил минутку, пока остальные справляли нужду поодаль, и упал в песок рядом с сидевшей Бансабирой:

— Признаться, я утратил всякую надежду, когда вы сказали, что не знаете меня. Но когда в казармах вы сказали выиграть и проиграть, я подумал: Мать лагерей ничего не делает просто так. Я делился между страхом, что вы оставите меня гнить в тех ямах, в конце концов, вы просто дали совет, как прожить подольше; и надеждой, что ваши слова все-таки значили что-то большее. Как ни посмотри, оставить меня там было бы выгоднее, если вы не собирались отвечать на мое предложение.

Ох, гнусный тип, — в сердцах подумала Бану. Едва рабский балахон снял, а уже торгуется.

— И раз уж вы спасли меня, я… — Аймар опустил глаза. — смею надеяться… Поверьте, я не разочарую вас, — с горячностью заверил тан.

— Тан, — перебила Бану, — хотите поблагодарить, скажите просто "спасибо".

Дайхатт подавился воздухом — это не совсем то, к чему он думал свести разговор.

— Спасибо, — скомкано сказал он, сбитый с размашистого настроя.

— Надо ехать, — бессмысленно заметила Бану, желая пресечь разговор, от которого чувствовала бы себя неловко. Сейчас явно не до этого.

Дайхатт встрепенулся:

— Как вы вообще оказались в оазисе этого Фарнэ?

Бану, поднявшись, оглядела Дайхатта не без интереса. Что за каша у него в голове?

— Ну сначала на корабле, потом на верблюде, — бесцветно ответила она, устраиваясь в своем седле.

Большего ждать бессмысленно, понял Дайхатт и вдруг с ужасом осознал, что танша совсем не отдыхала.

— Тану, вы же…

— Оставьте, тан. У вас на лице все написано. Едем.

Она железная что ли?

* * *

Знакомство ясовцев с верблюдом оказалось весьма необычным. Животное и впрямь плевалось зверски много и густо (перепало всем). Шерсть путалась, торчала клочками во все стороны, выпадала, раздуваемая ветром. У одного из сподвижников Дайхатта обнаружилась к этому делу аллергия, и он непрестанно чихал, вздыхал, краснел, жаловался. Вокруг двугорбых без конца кружили жуки и оводы; верблюд проваливался в песок, не имея такого твердого основания, как подкова или хотя бы копыто. Обильно испражнялся, беспрестанно вонял и истошно вопил — время от времени.

— Не животное, а сюрприз, — без конца бурчал Аймар, поджимаясь и вздрагивая всякий раз, как верблюд под ним чуть оступался или проседал в каком-нибудь колене.

Ясовцы забеспокоились в первый раз, когда услышали треск змеиной трещотки и поняли, что Шант едва не наступил на гюрзу. Когда вдалеке всплыл мираж, затревожились сильнее. Но когда от долгого перехода (путь к следующему оазису занял больше десяти дней), у верблюдов стали дряблеть и обвисать горбы, Дайхатт запаниковал всерьез.

Однако — молчал.

Мужчина не жаловался ни на страшный холод ночами, ни на жажду. Сказывался боевой опыт.

Только вечером следующего дня Бансабира подняла руку, останавливая остальных. Измочалены были все, а сама танша, не знавшая отдыха слишком долго, просто зашаталась в седле.

— Зачем так загонять себя? — подсаживаясь к танше на биваке, спросил Аймар.

— Несколько причин, — отозвалась Бану, принимая из его рук мех с водой. Двое других принялись доставать из запасов вяленое птичье мясо. — Во-первых, уезжая из Зобора я взяла еды чуть больше, чем только на себя. Иначе стало бы очевидно, что я планирую обходиться с вами лучше, чем с рабами. А это — слежка, погоня и рабство. Видите ли, тан, Фарнэ был прав, сказав как-то, что мы, Клинки Богини, не так уж отличаемся от рабов. Действительно, наше отличие в том, что мы выгрызли свою свободу у всех, кто надеялся нас ее лишить. Но, в некотором смысле, нам не привыкать биться на аренах, а все выходцы Храма Даг с номером выше двадцатого, делают это неплохо. Так что заработать на нас можно очень хорошо.

Дайхатт деловито кивнул и тоже приложился к питью.

— А во-вторых? — спросил после.

Бансабира уставилась на мужчину проницательным взглядом:

— С вашего верблюда тоже ведь шерсть лезет клочьями?

Дайхатт нахмурился — и как это связано? — и изрек:

— Ну да.

— Через пару-тройку недель, и у этих молодцов начнется срок размножаться. Поверьте, безумного нара по весне не остановит и бравая сотня, не то, что один человек.

— Тогда почему вы не купили верблюдиц?

Бану поглядела с озорством в глазах:

— То есть самок, которые регулярно приумножают стада и ежедневно приносят бидоны свежего молока? В Ласбарне верблюжье молоко на вес золота. Так что шансов купить верблюдицу не представлялось ни у Фарнэ, ни там, где я купила Шанта. Да и к тому же: будь тут самка, Шант бы уже одурел. Словом, надо поскорее достичь той полосы, где можно будет снова обменять двугорбых на лошадей. Рассиживаться нет времени.

Будто давая понять, что разговор окончен, Бансабира наскоро перехватила пару кусков мяса, влезла на Шанта и, прежде чем пустить его вперед, обвязала голову черным платком, скрыв все, кроме глаз.

— Ветер усиливается, — обронила она, оставляя решение следовать примеру остальным. — Но до наступления темноты надо пройти еще хотя бы фарсангу.

Аймар не стал уточнять, что за фарсанга такая и просто влез в седло.

* * *

Той ночью сторожевое охранение взяли на себя мужчины. Бансабира проспала девять часов.

* * *

Путешествие было молчаливым.

Да и о чем говорить, думал Дайхатт, глядя, как Бану, ловко орудуя обычным боевым ножом потрошит одну из змей, убитую этим утром. Ей казалось, она и не вспомнит, что делать с гадюками, но пальцы будто все делали сами, по старой памяти.

У них нет ничего общего, продолжал размышлять Аймар, никаких дел, связей. Расспрашивать ее о чем-то бессмысленно, а, может, даже рискованно. С ним, таном Дайхаттом, она всегда отстраненно-вежлива, бесстрастна, безынтересна. Даже, когда он настиг ее после смерти Сабира, Бансабира выглядела более собранной и более дружелюбной.

Но дыма без огня не бывает, и народ нарек Бану и Хитрющей, и Злосчастной, и Кошмарной, и Матерью лагерей не просто так. Аймар видел и чувствовал это на себе — синяки от ее хватки на горле сходили дней десять. Хуже всего, что теперь он, Аймар, ей обязан. Да и прежние планы со свадьбой никто не отменял. Прежде он мог полагаться только на слухи и донесения разведки, теперь — сам начал догадываться, насколько твердая у Бану Изящной и рука, и воля. Это ценный союзник, и такими не размениваются ни по каким причинам.

Стало быть, решил, наконец, мужчина, надо наводить мосты.

Он поднялся с земли, а Бансабира как раз распрямилась над разделанными четырьмя змеями.

— Надо немного пересыпать их солью, в вашей сумке еще осталась, — сказала соратникам Дайхатта. — Полежат пару дней, и можно будет есть.

— Прямо так? — ужаснулся один из подданных Аймара.

— Я думала, после чечевицы Фарнэ вам все уже ни по чем, — спокойно заметила танша и принялась вытирать с перчаток голубую кровь.

* * *

Мужчины регулярно менялись в седле второго верблюда, справедливо рассудив, что Шанта Бансабира уступать не должна никому. Впрочем, на третий день Бану повелела идти всем четверым, чтобы "дать кораблям отдохнуть".

Отдохнули не только "корабли" — мужчинам тоже требовался перерыв. Сидеть между горбов было не удобно, и как бы гордо ни рассекал пустыню верблюд могучей махнатой грудью, от его раскачивающегося шага плохо сработанное седло подбивало зад. Кроме того, пустынный проходец оказался гораздо крупнее и шире лошади, и чтобы все время обхватывать его ногами требовалась хорошая растяжка, некоторая привычка и серьезная сноровка.

А когда скачешь — еще и виртуозная ловкость, понял один из сподвижников Аймара, Лув, когда, оглядываясь по сторонам, вдруг всполошился: стена песка, точно вздыбленная стотысячной кавалерией, стремительно надвигалась с востока. Не отдавая себе отчета, мужчина коротко взвизгнул, заорал: "Тану" и помчался вперед. Шант, связанный со вторым верблюдом, вынужденно помчался следом, сбиваясь с ног, с гнусавым ревом. Неготовая к подобному Бансабира едва не свалилась, как и перепуганный путник.

— Пр-пра-а-а-матерь, — заикаясь от толчков под ягодицы от верблюжьей рыси и хватаясь за поводья, завопил мужчина еще более истошно, чем сам верблюд.

Дайхатт и Атти со всех ног попытались угнаться за скакунами, с трудом переставляя ноги, увязали и задыхались. Бансабира, вернув равновесие, не знала, приглядывать ей за паникером впереди, или смотреть, чтобы не потерялись отставшие сзади.

Глянув через плечо, Бану смекнула, в чем дело, и прокричала останавливаться. Удержать взбесившегося ясовца оказалось нелегко, тем более поймать поводья верблюда. Бану сказала спешиваться. Ее перебивали, галдели, суетились. Песчаную бурю не обогнать в их положении, ответила танша. Только прятаться.

Верблюдов стреножили, заставили лечь, сели вплотную и как смогли укрылись пледами. Теперь главное переждать, и чтобы за стеной пыли не обнаружились какие-нибудь головорезы.

* * *

К верблюдам ясовцы привыкли вскоре. Воистину, корабли песков, согласился в мыслях Дайхатт. Но вот к пустыне привыкнуть оказалось нелегко.

Ей не было ни края, ни конца. В ней невозможно было ориентироваться, ибо, куда ни глянь — все кругом выглядело одинаково. Полагаться на солнце и звезды — все, что оставалось путникам, из которых одна Бану могла знать наверняка, куда идти.

Атти укусила песчаная эфа, и, следуя указанием Бану, Аймар с трудом успел высосать из взрезанной раны яд. Второй верблюд надолго стал "носилками" для пострадавшего; с кое-как прилаженных на дряблые горбы опор, чтобы бессильный Атти не вывалился, все время норовил сползти крепеж. Приходилось задерживаться. Шанта Бансабира тоже большую часть времени вела под уздцы, поскольку к его седлу приторочили большую часть разделенной прежде поклажи.

Питаться ящерками или, когда везло, змеиным мясом, просоленным, а после слегка обжаренным на раскаленных солнечным теплом лезвиях ножей становилось все труднее. Энергии не хватало, светило пекло, ночи пробирали до костей, и Бансабира понимала, что в ближайшем оазисе надо хоть как-то раздобыть дерева для костров. Воды оставались считанные глотки, несмотря на то, что никто не пил больше положенного. Последние капли влаги берегли для Атти, чтобы, когда мужчина метался в бреду от обезвоживания, было, чем смазать ему губы. Из-за условий, перепада температур и сухости, организм никак не желал восстанавливаться, и Атти слабел с каждым днем.

Дайхатт чувствовал, что надо попросить у Бану оружие и убить товарища, чтобы они могли продолжить путь дальше. Ведь если не поторопиться, от отсутствия влаги умрут они все. Аймар неоднократно на биваках поднимал голову, набрав полную грудь воздуха и храбрости, ловил взгляд Бану, открывал рот, чтобы сказать… и снова сжимал губы. Атти его друг с детства. Если помирать, так с ним вместе. Даже если Атти не имеет такой ответственности перед танааром, даже если Бансабира Яввуз не должна ничего никому из них, убить Атти было нельзя.

Несмотря на то, что путники по примеру Бану, обматывали головы и лица платками и даже спали в них, чтобы в ухо не заполз какой-нибудь жук, у ясовцев начала облазить кожа. Галька во рту больше не приносила пользы: ни капли слюны не выделяли сухие рты с потрескавшимися губами. Пить кровь верблюдов Бансабира запрещала зверски, и стала спать вплотную к Шанту, чтобы, если вдруг что, отогнать измученных жаждой ясовцев. Однажды Дайхатт взялся спорить с Бану о направлении движения, криком вбивая ей в голову, что север, а значит, порт, в другой стороне, и они делают лишний крюк на запад. Бансабира соглашалась, устало подняв глаза. Да, порты там, и крюк лишний. Вот только идти надо туда, куда сейчас ведут верблюды. Надо дожить до ближайшего оазиса, а корабли пустыни в пустыне всегда отыщут воду с большим успехом, чем чужаки.

Дайхатт, когда мог соображать, ловил себя на мысли, насколько глупым было пытаться заговорить с Бану в странствии: в песках даже дышать не хочется, а уж говорить… Правда, один вопрос вертелся на языке: куда и какими тропами ведет их Мать Лагерей? Ведь путь к Фарнэ казался намного проще.

Однажды Бану назвала причины: они двигались совсем иным маршрутом, более длинным и сложным из-за редких оазисов и скудности запасов влаги и провианта. Останавливаться в ближайших поселениях — и Фарнэ наверняка узнает, что Бану ему соврала. Как пить дать, Фарнэ донесут, он же пол-Ласбарна знает. Да и местные заинтересуются, что это за ситуация такая.

Жирное, калено-белое или сочно-желтое солнце перекатывалось по небу, падая за горизонт раз за разом. Позади оставались руины крепостных стен из глубокой древности и шепчущиеся барханы невиданных величин. Впереди вырастали до небес дрожащие в мареве раскаленного воздуха несуществующие дворцы почивших владык некогда великой империи Этана, к которым, ведомый воображением, Дайхатт неоднократно тянул трясущиеся пальцы.

И пустыне не было конца.

ГЛАВА 10

— Вы не можете запретить мне, — сказала Джайя, как отрезала. Тахивран подскочила за столом, как ужаленная. Завтрак в семье определенно не задался.

— Ты носишь ребенка, раманин. И жрецы храма Илланы утверждают, что это наследник. Ты не имеешь права так рисковать.

— Это мой ребенок, и как его мать…

— Это ребенок династии Яасдур, — пресек Кхассав.

— Решено, — оборвала Тахивран, — шагу не сделаешь за порог дворца.

Джайя со слезами в глазах обвела огромную трапезную: все шестнадцать водных жен рамана с многочисленными детьми были здесь, заполняя помещение. Все они, с ненавистью подумала Джайя, ясовцы. Все — пресловутые, заносчивые, развращенные, как ее похабный муж, себялюбцы и бахвальные гордецы. Ничего в них нет от людей.

— Да ну впрямь, — помощь пришла неожиданно. — Постижение и знание — великое благо, Тахивран, — заметил раман Кхазар IV с блаженной физиономией. — Пусти ты ее, пусть едет.

— Она беременна, — безапелляционно заявила раману.

— Но в познании — радость, — бессмысленно улыбнулся правитель. — Решено, улыбнулся он Джайе, — раманин вольна ездить по стране и знакомится с танами, и моим указом ей должны быть открыты все крепости. Но… Эм, когда ей рожать?

— Через пять месяцев, — напряженно, с тайной надеждой в голосе выпалила Джайя.

— Но через три месяца раманин должна вернуться, — еще лучезарнее улыбнулся государь.

— Благодарю, Светлейший, — раманин встала и поклонилась.

— Ты не посмеешь, Кхазар, — взвилась Тахивран. — Это безумие. Рисковать жизнью наследника.

— Ничего, — вдруг оскалилась сама Джайя. — Если с нами что-то случится, вам будет только на руку. Его высочество будет вдов и сможет жениться на Матери лагерей, о которой только и может говорить.

— Да в огне я видал твою тупую ревность, — вскочил Кхассав, но Джайя, не оглядываясь, заторопилась к выходу.

— ЧТО? — Тахивран уставилась на сына, потом на невестку и снова на сына, и опять — на Джайю. — А ну стой, — заорала вслед раманин, но та уже ушла.

— Ну что ты, Тахивран, — ласково позвал Кхазар. — Я очень не люблю ссоры, не кричи. Сядь.

Скрипнув зубами, Тахивран взглянула на мужа и села, злая как никогда.

— Мы еще поговорим, — грозно бросила сыну.

— Тахивра-ан, — пропел раман.

— Я ее раздавлю, — выкрикнула женщина. — Эту гнусную орсовку. Раздавлю. Куда ты смотришь? — снова выплюнула в лицо Кхассава. — Делает, что вздумается.

— А чем вы не довольны, Светлейшая? — с легким безразличием осведомился ахрамад. — Это же вы ее для меня выбрали.

* * *

Джайя, сопровождаемая эскортом из прислуги и трех сотен человек охраны, выехала из дворца в тот же день, еще до вечера. Едва ли она представляла, зачем ей вообще нужно то, что она затеяла, но отступить женщина не могла. Как больше не могла выносить общества ненавистной свекрови, безразличного ко всему свекра, который самим фактом своего царствования очернял священный долг правителя. Но особенно сильно Джайя не могла терпеть глубоко презираемого мужа. Может, он и прав в чем-то, может, когда он станет старше и перестанет волочиться за всякой юбкой и — об этом Джайя и помыслить-то едва решалась, — за всякими штанами, они смогут воссесть на трон Яса, как правители. Тогда, пожалуй, она сможет внести настоящий свет в страну, где государи именуются Светлейшими, являясь на деле грязью. Но пока здесь правят безумие, вольнодумство и разврат, находиться среди них невыносимо.

Джайя смотрела в окошко, медленно покачиваясь в повозке, и думая, что непременно сможет преодолеть это все и дождаться своего часа. Сможет вырастить сына, правильно воспитав, и сможет усмирить тех, кто желает ей зла. Хотя бы для того, чтобы однажды очистить всю эту чернь светом истиной Христовой веры, в Чистоте и праведности которой равных — нет.

* * *

А раз так, рассуждала женщина день за днем, стоит начать с малого. Для начала, выяснить, с кем ей там придется бороться и чего так опасается ахрамад. Бансабира Грозная, значит, наделала много шума? Отлично. Джайя своими глазами увидит, что же такого особенного в проклятущей танше, разберет по камушкам всякое укрепление в ее владениях, заглянет под каждый камень. И все-все выведанные новости сообщит отцу и отдельным письмом — Змею. Ее первая и единственная любовь, Замман, ее драгоценный казненный жених, многое ей объяснил, и ей хватит знаний разобраться, как устроены крепости и как сформированы отряды Бану, чтобы отец и Змей могли начинать свержение этой бессовестной танши.

* * *

Агравейн расхохотался во все горло:

— Да. Да, да, да-а-а-а. Да, Сайдр, — он вцепился обеими руками в плечи друида и сотряс, и такова была сила могучего тела, что у жреца хрустнули позвонки в шее. — Ох, прости. Но, дыхание Небес, да. Хорнтелл согласился держать нейтралитет между староверами и христианами, и заявил, что не поддерживает никакую из сторон.

— И вас это так радует, мой король? — потирая шею, спросил друид, искоса глядя на депешу в руках одного из генералов Железной Гривы.

— Не только это. Северный надел в Иландаре атакован. Партизанский отряд сумел перехватить караван со снабжением от союзного Орса из Ваамара и разграбить до последней крохи. Но самое главное, — прекрасное даже со шрамом лицо засияло, глаза осветились злорадным торжеством. — Лигар, эта старая крыса, отбив атаку саддар, вышел на помощь Кольдерту.

Сайдр улыбнулся. Он многое смыслил в жизни, но никто из друидов не был полководцем, и сейчас жрец нуждался в уточнениях.

— Я все же не понима…

Железногривый отмахнулся ладонью с ширококостными узлами фаланг.

— Он понес потери. Он наверняка понес потери и отправился теперь с меньшими силами помогать своему ничтожному и бесчестному королю.

— А значит, — начал понимать Сайдр, — его герцогство сейчас почти беззащитно, и его можно захватить вместе с герцогиней?

Агравейн нахмурил длинные густые брови и глянул на друида коротко: что за дрянь он сморозил?

— Ну нет, — гаркнул Агравейн. — Я хочу лично увидеть лицо Лигара, когда скажу ему, что выиграл не только войну с его бесхребетным королем, который только и может, что прятаться за стенами обглоданной столицы. Я хочу видеть, как он искривиться, когда я скажу, что мстил не только за брата, сестру и племянника, но и за святую древнюю веру Праматери Богов и людей, которой были принесены в жертву Верховный друид, Вторая среди жриц и даже старший жрец Гленн, кровный, — Агравейн вознес в небо указующий перст, — родич короля. Не спорю, — тут же добавил Молодой король, — в иных ситуациях приходится рубить головы родне, но, если промахнуться с выбранной стороной в семье, всегда можно получить по лбу ложкой и лишиться обеда.

Экое сравнение, отметил друид.

— Так что прикажете делать, мой король? — спросил генерал в шатре. — Выдвигаться к Бирюзовому озеру? Послать вперед кавалерию, чтобы выманить назад в чертог знаменосца Лигара?

Агравейн настойчиво замахал рукой, призывая сподвижника заткнуться:

— Кавалерию, ха. У нас пол-армии — кавалерия. Строй конников. Строй пехоту и колесницы. Сто метров шагом, полста — бегом. Выходим сегодня же. Живо. Живо. Вперед к столице, — глаза Агравейна, всегда золотисто-янтарные, теперь горели, как угли. — Надо дойти туда как можно скорее. Все свернуть. Живей, — он вышел из шатра и низким глубоким голосом кричал команды, делая подгоняющие движения руками, чтобы поскорее всех снять с лагеря. — К Кольдерту, друзья, — он шел среди рядов. — К этой затхлой крепости, окруженной рвом беженцев, которые обглодали окрестности, как саранча и майские жуки. Берите провиант, тащите живее обозы. Киньте всех лошадей пока на тягу поклажи. Шевелитесь же, ну. Шиада направит нас и поможет нам. Воины.

Сайдр шел, глядя украдкой на Молодого короля, и сияя с ним в единстве. Скорее даже, сияя его светом. Агравейн определенно обладал удивительным умением внушать людям уверенность в своих силах.

— Вот увидите, — шепнул Молодой король Сайдру потише, не переставая лучезарно улыбаться всем, кто встречался по пути, — когда станет слышно, что мы идем, этот Берад засунет задницу в донжон, ради чего Нирох выставит из крепости всех беженцев силой. Кто не уйдет сам — свалят уже трупами с городских стен. Ненависть кольдертцев к голодранцам и в половину не так велика, как будет ненависть беженцев, когда их погонят на смерть. Я клянусь, — еще тише шепнул Агравейн в кровавом угаре, — разбой и мародерство начнется в Кольдерте задолго до того, как мы войдем в город. И поделом, — снова гаркнул Агравейн. — Тот, кто отвернулся от своих подданных, кто пренебрег жизнью вверенных ему людей, кто обманом истребил безвинных и попрал всякие законы справедливости, не достоин стоять над другими. Иландарских деспотов уже забивали камнями свои же жители и забьют еще, — орал Агравейн, обращаясь к лагерям и то тут, то там пособничая в элементарных сборах.

Люди повсюду — Сайдр терял дар речи, как в первый день, когда увидел это, хотя и провел в лагере Железной гривы уже несколько месяцев — коротко кланялись, а то и вовсе просто улыбались королю, жадно внимая его словам.

Что ж, думал друид, слушая воззвания Молодого короля, может он в чем-то и прав в отношении Нироха. И все-таки легко вести справедливые войны и сражаться честно, если от природы имеешь больше двух метров роста и одним ударом сносишь голову взрослому архонскому шайвру, который с легкостью галопом умчит двух таких, как Агравейн.

* * *

Оазис оказался как никогда к сроку.

Тощая, покрытая, казалось, двадцатифутовым слоем пыли, Бансабира лишь слегка тронула бока Шанта, и тут рухнул на ослабевших коленях. Скатилась из седла и поползла к воде. Верблюд поднялся и раньше всех других оказался у водоема. Второй, везший Атти, рванул из последних сил, и мужчина попросту свалился на землю, чудом ничего не сломав.

Пили жадно. Запойно. Бансабира даже посмеялась в душе: и кто, интересно, пьет больше — они или верблюды? Ответ, конечно, очевиден, и все-таки…

Вода в пруду пребывала из глубоких подземных ключей и прогревалась на солнце, но на отвыкший желудок казалась ледяной, и у ясовцев крутило кишки судорогами. Бансабире невольно вспоминался трагичный опыт осады. Тогда, в момент, когда все было кончено и угасла всякая надежда вообще, явился Маатхас, герой, сумевший изменить все.

Если бы он пришел и сейчас. Да только откуда ему тут взяться?

Перевалившись на спину, раскинув руки и ноги прямо на берегу, Бансабира скосила глаза, где пил Дайхатт. С Сагромахом молчание никогда не было таким удручающим.

* * *

Когда смогли немного прийти в себя, поднялись на ноги, огляделись. Верблюды, напившись, принялись методично и целенаправленно поглощать подножную растительность, набираясь сил. Потом завалятся спать, знала Бану. Надо бы поскорее избавиться от них — вон как уже, водят головами, вон, как нервно вздрагивают ноздри.

В оазисе — Бансабира не знала, что это за место, оно было совсем небольшим и необитаемым — густо росли финиковые деревья, и ясовцы смогли подкрепиться. Когда Бансабира и Аймар набрались сил, удалось даже добыть несколько змей, ящериц, местных грызунов. Атти оставили под присмотром Лува, второго сподвижника Аймара. Позднее, когда он занимался разделыванием тушек, Бану и Дайхатт по очереди смогли освежиться. Подтащили измочаленного Атти, снова напоили его водой прямо из ладошек, отерли пот, промыли заветревшуюся (как ни прячь) ранку от укуса и небольшого прореза.

Когда добыча была разделана, оказалось, что закончилась соль.

— Жаль, — сказал Дайхатт опечаленно.

— Ясно, — сказала Бансабира сурово. Прежде в пути они нередко кормили солью верблюдов, чтобы те дольше сохраняли запасы воды. И сами для этого же ели соленое. Теперь идти будет сложнее. Благо, кажется, не очень далеко их завели верблюды в поисках питья и, если Праматерь позволит, выйдут к порту через неделю или около того.

Надо поторопиться.

* * *

Ясовцы продолжили путь только на через два дня: окрепнув и запасясь. Вскоре им встретился караван. С них нечего было взять, и купцы не проявили агрессии, веря в ту беззаветную ложь, которую с вопиющим правдоподобием рассказывала Бану. Зато, судя по бахвальству лидера каравана, сами торгаши имели очень солидный куш для всех грабителей — драгоценности, золото, слоновья кость. Что такое слоновья кость Аймар представлял с трудом, но показывать ему никто не спешил.

Через пару дней под ступнями верблюдов застелились молодые и сразу сохнущие под солнцем крохотные растения, покрывающие солончак, как легкий пушок детские щеки. Позднее окреп, наконец, Атти, и смог идти сам сначала несколько часов, потом весь день. Еще спустя ночь в поле зрения стали мелькать саксаулы, алоэ, и даже появился первый дикий тюльпан. Похоже, думала Бану, глядя одним глазом на Аймара, он в жизни не радовался ни одной победе так, как этому цветку. Впрочем, это сражение посуровей тех, что Дайхатт видел прежде.

* * *

На песчаные гряды ласбарнской пустыни, высотой в четыре человеческих роста, опускались блаженные сумерки. Они расположились у основания одной из дюн и принялись ужинать. Неподалеку спутанные верблюды с удивительным и завидным умиротворением пережевывали листья карагача. Ко сну приготовились быстро; совестливый Атти сел дозорным первым, но довольно скоро задремал: сказывались последствия недавней болезни.

Они вздрогнули все одновременно, когда затрубил потревоженный Шант. Бану открыла глаза мгновенно, схватила лежавший под рукой меч, взвилась и ощетинилась. Дыхание ее почти замерло и было совсем не слышно, она вся подобралась, напружинилась, готовая к удару. Часто моргала, старалась как можно быстрее проснуться, оглядывалась. Похоже, рассвет, видно хорошо, хотя темнота сейчас сыграла бы на руку больше, успела сообразить Бансабира, как вдруг…

Со спины к шее, сбоку, сквозь тонкую ткань черного платка осторожно прижалось тонкое лезвие.

— Даже не думал, что получится появиться так эффектно, — насмешливо заявил родной голос с самой пронзительной хрипотцой. — Знаешь, тебе, конечно, чертовски — так говорят в Орсе — идет черный, но сколько платков ни надевай, тебя, Бану, я даже в мешке узнаю.

Женщина выдохнула, опустив голову. Выронила меч, вздрогнула в плечах, усмехнувшись. Аймар с товарищами напрягся от этого только сильнее, ощущая себя как никогда бессильными из-за отсутствия оружия.

— Не думала, что со временем ты станешь таким разговорчивым, — проворчала Бансабира, медленно оборачиваясь, — Гор.

Ничуть не изменился, подумала танша. Только обветрился и запылился, как и она, но все тот же.

— Все также ворчишь, как старуха?

— Все также преследуешь меня, сколько тебя ни гони?

— О, и правда ворчишь, — весело усмехнулся Гор и убрал меч в ножны. — Ну, — он пошел мимо Бану и тяжелой рукой, которой славился, потрепал ее по плечу, — как ты?

Гор был одет по местному обычаю: в легких штанах цвета морских глубин, заправленных в сапоги длиной до середины голени; в бордовой рубахе, заправленной за завязки штанов, и в широченном кожаном поясе из двойной дубленой кожи, чтобы защитить жизненно важные органы при ударе.

Мужчина подошел к своему верблюду, отстегнул мех с водой. Потянул верблюда вниз, укладывая. Принялся пить. В общем, действовал так, будто ничего необычного не происходило.

Однако Бансабира, как и остальные, считала иначе. Вытянувшись в лице, она застыла намертво, осознавая происходящее, а потом вскинулась, подлетела к бывшему наставнику и размашистым жестом развернула к себе лицом. Гор подобного хамства не ожидал и даже облился драгоценной водой.

— Твой важный царь тебя выслал что ли?

— Хм, — Гор призадумался, — ну, скорее, отправил по делам.

— Ой ли? — Бансабира хмыкнула. — Не ври прямо в глаза, Гор. Все стоящие идеи в Орсе за последнюю пару лет появились в твоей голове, и ты здесь за тем же, за чем и я, разве нет?

Тиглат в душе одобрил, как быстро она смекнула происходящее, но состроил недовольную физиономию:

— Вот так сразу о делах? Бану, — заткнув пробку меха, Гор сделал шаг на женщину и заговорил, используя назидательные интонации, — ты ведь столько раз была в Ласбарне, а так и не выучила, что о делах раньше второго дня говорить не положено. Невежливо.

Бану от подобной наглости едва не подавилась теплеющим воздухом.

— Думаешь, встретив здесь тебя, я буду два дня тереться рядом?

Гор — Тиглат Тяжелый Меч, грозный воин, легенда легенд среди всех бойцов Этана — состроил теперь физиономию жалостливую и даже обиженную. В конце концов, она одна, одна-единственная из всех женщин и мужчин этого мира, рядом с которой можно одновременно быть и мужчиной, и ребенком, и хитрющим уродом, и простодушным растяпой, и суровым бойцом. И, главное, ей можно позволить быть той, кем хочет быть она, улыбнулся в душе Гор.

— Неужели ты не передумала, и мне все так же ничего не светит?

Бансабира поглядела на Тиглата, как на безумного.

— Да что происходит-то? — взревел, наконец, Дайхатт, сумевший уяснить, что, кажется, нападать незнакомец внушительной наружности не собирается, и особой опасности нет.

Бану оглянулась:

— Потом расскажу.

Гор уставился на ясовцев, будто только их увидел. Мужчины были безоружны и, мягко говоря, скверно одеты. При этом они все-таки были с Бану, и она почему-то вела их с собой. Выводы напрашивались сами, а ситуация принимала весьма пикантный оборот. Гор помрачнел, но снаружи это чувствовалось не так сильно, как внутри. Вспомнились их тренировки в Орсе, вспомнилась душевная беседа — первая за всю их длинную историю, — в ночь свадебного торжества царевича Халия, когда они, спрятав оружие, выпили вина, как равные и как близкие люди.

Мужчина потемнел еще больше и, чтобы как-то это скрыть, снова приложился к меху. Отпив, вытер губы.

— Это он? — мотнул подбородком в сторону Дайхатта.

— Кто? — Бану свела брови. Гор взял себя в руки и предпочел уточнить молча — запрокинул голову, издевательски вскинул бровь, чуть усмехнулся. Но потом, наслаждаясь заинтересованным взглядом Дайхатта все же не удержался и произнес:

— Мужчина, который тебе дорог.

Дайхатт обалдел окончательно, перестав что-либо понимать, и все-таки безотчетно подался вперед — может, неизвестным для него образом, Бану и правда решила выбрать его?

Бану сама на миг изменилась в лице, но чуть откинувшись, деловито рассудила:

— Если я скажу "нет", ты не заткнешься; скажу "да" — ты его убьешь; скажу, что единственный дорогой мне мужчина — мой сын, ты заявишь, что это несерьезно; скажу, что это ты, лишь бы отделаться — ты расхохочешься, потом подсыпишь мне в питье снотворного, как в прошлый раз, и проснусь я, вероятнее всего, или связанная, или голая, неизвестно где, как и с кем.

— Ну как же, со мной, — с нарочитой ответственностью в голосе заявил Гор и уселся спиной к лежащему верблюду.

— Я не закончила, — Бану предпочла постоять.

— Извини, продолжай.

Дайхатт и его компания переводили полные ужаса взгляда с одного на другого, не решаясь влезть.

— Так вот: тебе что, серьезно до сих пор не надоело задавать такие дурацкие вопросы?

Гор поглядел на бывшую воспитанницу, коротко усмехнулся, повесил голову на плечо и разулыбался колдовски:

— Ну ты же так и не придумала, что на них отвечать? — сказал мужчина без тени вопроса в голосе. Потом облизнулся и добавил нараспев: — Эх, Бану-у.

У Дайхатта вытянулось лицо и отвисла челюсть от интонации этого обращения.

— Ох, Гор, — сетуя, отозвалась танша, сделав сердитое лицо. — Хватит тут уже комедии играть. Пошли поговорим.

— Как мужчина с мужчиной? — уточнил Тиглат, поднимаясь.

— Ну уж нет, драться с тобой сегодня в мои намерения не входит.

— Но я не умею разговаривать с женщинами, — пожаловался Гор. — Все мои дипломатические таланты в твоем обществе сходят на нет, — он развел руками.

— Да ладно? — Бану вкопалась в землю, обернулась на пятках и состроила уязвленную издевательством физиономию. — Столько лет тебя знаю, и не припомню, чтобы они вообще у тебя были.

Бану смотрела немного с негодованием, Гор с самой шкодливой рожей едва ли не подпрыгивал на пятках от нетерпения, явно ожидая чего-то еще. Потом попериминался и, не дождавшись, спросил сам:

— А… а ты не станешь говорить, сколько я оставил на тебе шрамов в доказательство этого? — несколько разочарованно протянул Гор. — Не предложишь посмотреть на них и убедиться, какой я на самом деле гадкий и подлый?

Тиглат изобразил полное непонимание в глазах. Глумится ведь, с удовольствием подумала Бану и даже тихонько рыкнула. Если закрыть глаза на их прошлое…

— Гор, ты такой идиот, знаешь?

— Раньше я был ублюдок и подонок, — с видом оскорбленного достоинства напомнил Змей.

— И как твое сомнительное происхождение и склочная предательская натура мешают тому, что у тебя нет мозгов? — светским тоном осведомилась танша, изобразив на лице легкую снисходительную заинтересованность.

— Ну, во-первых, мое происхождение не вызывает сомнений, — веско заявил Гор. — Я третий сын…

Гор осекся: Бансабира затряслась всем телом, а потом вдруг сложилась пополам, хохоча во все горло.

— Старый за-за-зануда, — сквозь слезы смеха выдавила она. С трудом распрямилась, все еще держась за живот, развернулась и помахала свободной рукой над плечом, мол, шевелись, чего встал.

Дайхатт и его люди смотрели с откровенным ужасом, недоумением и тысячей вопросов во взглядах. Сам тан еще пытался сохранить лицо, но и его челюсть отвисла — в который раз? — когда в глазах Гора, обращенных в спину Матери Лагерей, расцвела нежность, и он, не колеблясь, шагнул, куда его звали.

* * *

Что это за выродок такой? Что происходит? Тану что, заранее задумала это и оказалась в Ласбарне из-за него?

— Тан, — позвал Атти.

— Тц, — заткнул друга Аймар. Кто она вообще такая?

* * *

— Расскажешь, что к чему? — Гор мотнул головой, указывая себе за плечо.

Бансабира призадумалась:

— А тебе не все равно?

— Мне интересно, чем парень оказался так хорош, что ты выкупила его из рабов? Выкупила ведь?

— Ты же сам все понял, не о чем говорить.

Гор поглядел снисходительно: да, пожалуй. Они уселись на песок, вытянув ноги. Ветер тихо шелестел песком с ближайших дюн. Сколько эпох видел этот песок? Сколько раз переползали горбы пустыни с места на место…

Бансабира не смотрела на Гора.

Гор.

Гор.

Гор.

Никакой он не Тиглат. У него тяжелая рука, тяжелый меч и тяжелый характер. Его трудно предугадать и сложно быть его другом. Но, пожалуй, иногда, совсем чуточку, ей бы очень хотелось быть его другом. В конце концов, где бы она была, если бы не Гор? А все то, что случилось в прошлом… Теперь Бансабира понимала наставника куда лучше, а когда тебе ясна суть вещей, признавать их не так уж и страшно.

Если бы Гор не был безродным орсовцем — или кто он там есть? — если б она не была ясовской таншей, сейчас все могло бы сложится иначе. Когда-то она слишком устала от человека, который должен был быть извергом, чтобы выполнить данное ей обещание. Должно было пройти время, и переждать его было негде, кроме родных краев. Ослеплявшая идея мести направляла каждое действие, как огонь маяка направляет суда в Великом море. Сейчас… Бансабира не знала, как поступила бы сейчас. Но, возможно, будь прошлое иным, сейчас можно было бы взять Гора за твердую и надежную мозолистую руку.

— Давно это было, правда? — произнес Гор, тоже глядя вдаль.

Правда, подумала Бансабира. И теперь совсем не хочется вспоминать, какие там были сложности. Воистину, власть времени неодолима.

— Жизнь минула с тех пор, — согласилась Бану. — Не думала, что встречу здесь тебя.

— В смысле, что я лично отправлюсь с разведкой?

— Ага.

— Отчего? Ты же поехала сама, — с непонятным намеком заметил Тиглат.

Да, им только и осталось, что говорить о делах, опечалилась танша в душе.

— На самом деле, нет, — призналась Бансабира. — Но человек, которому я доверила собрать новости в Ласбарне, пропал.

— Беленький? — тут же отозвался Гор.

Бансабира покачала головой: нет, не Гистасп. И хотя мужчина по-прежнему глядел в сторону поднимающегося солнца, уловил это движение.

— А ты почему взялся сам? У Стального царя нет больше подходящих людей?

— Иногда я думаю, у него нет глаз, — внезапно сокрушился Тиглат.

Бансабира скосила на наставника глаза и коротко усмехнулась:

— После того, как подчинялся напрямую Праматери, подчиняться Ее Сыну через физиономию царя стало разочарованием?

— Алай вообще не верит в богов, — с досадой возмутился Гор.

— Значит, он верит в тебя, — Бансабира поджала губы. — Верит, что ты сможешь натравить Ласбарн на Адани.

— Я? — возмутился Тиглат. — Как тебе такое в голову пришло?

Бансабира не повелась на его недоумение.

— Я не слепая, Гор. Раньше в солончаках за каждым карьером сидела разбойничья засада. А сейчас тихо, как в болоте, и ни одна ленивая рыбина не мутит воду.

— Ну, одна все-таки мутит, — Гор самодовольно оскалился.

— Тц, — цокнула танша.

Тиглат, улыбаясь, подогнул ноги, положив на колени руки, и посмотрел куда-то в песок между ними.

— Ты поступила бы также.

Бансабира не нашлась с ответом. Да. Поступила бы. И, будет надо, поступит.

Неважно, как все могло бы сложиться между ними. Неважно, насколько ей хочется считать Гора другом или кем еще. Сделанный выбор развел их по разные стороны Великого моря, и в следующий раз они встретятся или как самые надежные соратники, или как заклятые враги, не имеющие выбора действовать так, как велит Тиглату — клятва царю, а Бансабире — клятва крови.

Нет в мире власти большей, чем у времени, которое все расставляет по своей воле, не считаясь с запоздалыми желаниями или сожалениями людей, и легкое колыхание крыльев чайки над одним берегом океана через половину луны способно опрокинуть судно — на другом.

* * *

— Прокатишься с нами денек-другой? — позвала Бансабира, поднимаясь. Гор запрокинул голову, посмотрев на воспитанницу снизу-вверх.

Удивительно ясными холодными серо-голубыми глазами, обжигающими здесь, в пустыне, как самая неприступная наледь Астахирских вершин.

Он все понимал. Видел в том же цвете. И, как и Бану, Гор хватался за последний шанс побыть вместе.

— Ты же сказала, что не намерена тереться возле меня два дня? — мужчина поднялся тоже с незаметной улыбкой в краешках губ.

— И когда это для тебя имели значения мои слова? — скучающим тоном спросила Бансабира, возвращаясь к остальным.

— Когда тебе было семь, на берегу Бенры, — не глядя на женщину, непринужденно ответил Змей.

Бану застыла. Гор, как ни в чем ни бывало, шел впереди, враскачку, самодовольно ухмыляясь и безумно раздражая этим пристально следившего за происходящим Дайхатта. Бансабира свесила голову на плечо, прищурилась, и снова заторопилась вперед.

* * *

Бансабира и Тиглат непринужденно болтали о чем-то до самого обеда, переходя со всеобщего на ласбарнский и обратно, так что Дайхатт с его спутниками не всегда понимал, о чем речь. Орсовец нет-нет намекал, что Бансабире, на его взгляд, после их предыдущей встречи непременно надо заявиться в Багровый храм. Бану поводила бровью, но только отшучивалась.

Тиглат весь путь старался держаться как можно ближе к Бану и ревностно оберегал ее компанию от посягательств Дайхатта. К вечеру они притихли и почти не разговаривали, оставив за плечами громадный путь длиною в двенадцать фарсанг. И тем не менее, от слаженности с которой Клинки Матери Сумерек действовали на ночлеге, стреножа верблюдов, разделяя вяленое змеиное мясо, раскатывая плед, Аймар с досадой понимал, что они — почти родня.

Сторожевое охранение поделили поровну, но, когда Бану легла спать, Гор просидел на час дольше, и, поднимая на смену Аймара потребовал, чтобы каждый из мужчин сделал также. Четыре здоровенных мужика, а Бану должна сидеть на стороже? — сквозь зубы прошипел он Дайхатту в лицо, и тот не стал спорить.

На следующий день путники добрались до мелкого оазиса, где с облегчением в сердце обменяли верблюдов на лошадей, снова доплатив неуемным ласбарнским торгашам (расщедрился Гор). Шанта и двух других посадили на двойную привязь до самого лета. Дайхатт с помощниками ликовал особенно очевидно.

Чтобы не задерживаться, Гор и Бану не стали наносить визит удельному князю — ведь это, по меньшей мере, двое суток впустую — и просто оставшуюся половину дня провели на местном рынке, выторговываясь из кожи вон, чтобы выгоднее пополнить запасы, а потом на окраине чествуя себя похлебкой из убитого рябчика и местных трав.

Еще на следующий день Гор продолжил двигаться в том же направлении, что и Бану, но, кажется, несмотря на оговоренные "пару дней", никто из них двоих не оглядывался, недовольно размышлял Дайхатт. Будто так все и надо, укоризненно думал тан, понимая, что Гор не оставит их, покуда они не доберутся до Великого моря.

Однако к обеду того дня уверенность, что все будет именно так, у Дайхатта дрогнула. Полдень настиг путников очередной песчаной бурей, а когда песок осел, и странники выбрались из укрытия вокруг столпилась банда пустынных головорезов.

Дайхатт сглотнул: Атти еще слаб, Лув, второй компаньон, вовсе был скорее опытным кормчим, чем выдающимся рубакой. Да и потом: как оборонятся, если при них все еще нет оружия. Как ни уговаривал он Мать Лагерей в том оазисе купить им хоть что-то, хотя бы по простому кинжалу, Бансабира ссылалась на скромность запаса денег и отказывалась. А когда Аймар, не выдержав, повысил голос, Гор молниеносно приставил ему к горлу нож и заявил, что, если Дайхатту так нравится сталь, он почтет за честь уважить его здесь и сейчас.

И что теперь делать? — думал Аймар, напружинившись и оглядываясь. Их пятеро, из которых к бою готовы двое, а врагов — дюжины две, с ужасом осознал тан.

— Так-так-так, что тут у нас, — судя по всему, вперед шагнул главарь. — Кажется, парочка Клинков из Храма Даг перегоняет ласбарнских рабов? — он кивнул в сторону Гора: тот был в безрукавке, и вбитая сабля на его плече выдавала путника с головой. — Неужели вы первый раз затесались в наши пески, а? — сладко пел главарь, пока кольцо окружения все сжималось и сжималось. Перепуганные лошади нервно ржали, взбивая копытами песок, потряхивали гривами и хвостами.

— Слушай, не похожи они на мальцов, — подал голос кто-то из бандитов.

— Заткнись, — велел главарь. — Опытные Клинки знают, что перегонять ласбарнских рабов им запрещено, если они хотят неприкосновенности.

— Но что, если эти рабы купленные? В их храме, я слышал полно рабов, — еще один злопыхатель засомневался, глядя на Гора и Бану.

Женщина держалась ровно, даже надменно, чуть запрокинув голову, и сделала совершенно скучающее выражение лица, будто происходящее нисколько ее не касалось. Мужчина-боец, чьи мышцы под блестящей кожей перекатывались витыми, как змеи, мускулами, и вовсе имел до того угрожающую ауру, что кто-то из головорезов наверняка бы уже припустил отсюда со всех ног, если бы не воля командира.

— Кретин. Когда это храмовники с острова покупали рабов? Наверняка прибили кого-то из торговцев, да заграбастали себе, кого покрепче. А ведь наше соглашение держится на том, что они не трогают нас, а мы их. Нехорошо нарушать соглашения, — поведал главарь и для убедительности со свистом обнажил меч. — То-то наш князь порадуется.

— Точно? — сомнением спросил третий.

— Да вы достали, трусливые шакалы. Конечно, порадуется. Если они и правда из Храма, будут отличным приобретением для бойцовских…

Бану и Гор переглянулись кратко. Человек двадцать, не меньше четверти конные, вожак — на верблюде. Старый двугорбый нар с безумными глазами ронял хлопья пены с удил, поводя длинной шеей, предчуя запах крови. Гор коротко глянул назад — собственные кони стреножены, чтобы во время бури не сорвались со страху бежать. Делать нечего.

Он снова глянул на Бану и коротко кивнул. В следующий миг блеснули мечи. Клинки Матери Сумерек взвились со скоростью молнии. Дайхатт с ребятами, вздрогнув отступили и тут же шагнули вперед, чтобы спинами не насадиться на клинки врагов за спиной. Головорезы, кто успел, оскалились жадно — до денег и крови. Главарь сделал шаг назад, позволяя подчиненным встретить удары Бансабиры и Тиглата.

— Если их номера хороши, добудьте их серьги. Если нам удастся захватить их, — прокричал вожак, — сможем войти в Храм Даг. Ни одному человеку еще не удавалось оказаться захватчиком по ту сторону белых стен. Мы будем первыми. Эти багровые крысы по всему морю награбили столько, что век будем в золоте плавать. Вперед.

Дайхатт, Атти и Лув заняли позицию для кулачного боя, насторожившись, напряженно вглядываясь в окружение, надеясь не угодить под лезвие. Но клинки Праматери довольно быстро стянули весь удар на себя.

Бансабира и Гор рубились безжалостно, мгновенно разделив цель атаки. Не сговариваясь, Гор вышел вперед и кинулся на конных бойцов, стремящихся их окружить. Двумя беспримерно могучими руками, каждая из которых была не тоньше ноги нара вожака, Тиглат обхватил меч и, взводя в роковом замахе, разил вражеских скакунов, прикрывая собой Бану. Молодая женщина, проявляя чудеса проворства, шла след в след, уворачиваясь от скошенных конских туш, заваливающихся под ударами Гора, и наносила стремительные и смертельные раны. Гнавшиеся за ними разбойники уже были готовы вот-вот перерубить малолетнюю воительницу напополам, но та исчезала из-под лезвия в последний момент, и погоня спотыкалась об поваленные крупы ржущих в последней агонии лошадей.

Аймар с соратниками замер, вглядываясь восхищенно: он с тем же Атти не всегда мог биться плечом к плечу столь же слаженно, а тут… Чувство такое, будто они только и делали, что всю жизнь сражались бок о бок. Но на ее подданного этот Гор не похож.

Когда рядом просвистел вражеский клинок, и Атти успел вовремя толкнуть Дайхатта из-под удара, тот сообразил, что не время для размышлений. Стоит помочь Клинкам Богини, чем можно. Коротко раздав указания, Дайхатт постарался растянуть линию атаки врага, уходя в сторону. Атти и Лув разошлись в других направлениях, заставляя часть банды разбойников преследовать их.

— Забейте их, — взревел вожак. — Забейте как скот.

Конных головорезов уже не осталось. Оба Клинка Богини врезались в самую гущу рубки. Гор не оглядывался на Бансабиру, позволяя самостоятельно крошить врагов, но всегда держался где-то рядом на случай чего. Играючи проворачивал в одной кисти тяжелый двуручный меч, отчего гранитные мускулы буграми вспухали под кожей, перекатывались, выталкивая налитые вены. Левой рукой перехватывал направленное оружие противника, другой, ныряя под удар, пронзал туловища насквозь, с треском разрезая мышцы и внутренности.

Плохо дело, сообразил лидер. Номера, поди, и впрямь выше десятого, у обоих. А то и в первой пятерке. Он-то думал, баба с воином так, как постилка удостоилась сидеть вровень, но нет, мечи у нее на поясе оказались не для вида.

— Захватите отрепье, — крикнул вожак, тыча пальцем в Дайхатта, Атти и Лува. — Живо.

— Бану, — рявкнул Гор, и Дайхатт с парнями отвлекся, оглянулся. Клинки Богини переглянулись снова, теперь кивнула Бансабира, и взведя два коротких меча, рванула биться в одиночку. Гор метнулся к Дайхатту и остальным, встав в оборону.

Вожак скрипнул зубами и, обнажив саблю, втянулся в бой тоже. Бансабира напряглась: слишком трудно следить за всеми, когда их столько и, к тому же, один из них верхом на здоровенном верблюде. Она крутилась, как бестия, вертелась, как смерч, уходя от ударов, подпрыгивала, цеплялась за плечи и шеи врагов. Искрой рассек воздух короткий меч, который танша метнула в приближавшегося вожака, надеясь сразить верблюда. Но из-за тесноты окружения врагами, промахнулась с точностью угла, и вожак успел чуть развернуть скакуна, пригнуться. Бану нанесла короткий режущий мах по горлу пешего врага, чьи плечи смогла оседлать, тонким ножом. Увернулась от чужого меча, опускаясь вместе с обмякшим телом неприятеля, и тут же успела перекинуться на следующего, захватив его в треугольник. Удерживая ласбарнца ногами, откинулась назад, утягивая за собой, переложила ногу и сломала шею. Подскочила с земли, всыпав следующему врагу в глаза горсть земли, чтобы дать себе немного времени.

Бансабира прокручивалась под смертоносными объятиями, прикрывалась одним ласбарнцем от ударов другого, не отзывалась ни на какие царапины. Было больно, но против тяжелой руки Гора, происходящее было сущим пустяком. И постоянно маневрировала, уходя с линии атаки рассекающего верхом на верблюде вожака банды.

— Не хочешь ей помочь? — взревел Дайхатт, когда Гор помог мужчинам расправиться с их частью окружения.

— Нет.

— Выродок, — гаркнул Аймар и попытался выхватить из рук Тиглата тяжелый двуручный клинок, но тот отмахнулся, а когда Дайхатт тупо рванул вперед, удержал железной лапищей за плечо.

— Пока я рядом с вами, она может сражаться, не оглядываясь, — прорычал Гор. — Не вздумай ей мешать.

— ОНА ЕДВА УСПЕВАЕТ, — Дайхатт взревел в ответ.

Гор изумился и с долей скепсиса оглядел тана.

— Значит, ты все-таки не ее подданный. Иначе бы знал, что именно сейчас Бансабира Изящная радуется, как девчонка.

Гор перевел глаза на мечущуюся в сражении Бану, подавая пример остальным и остужая их пыл собственным оледенелым величием.

— Она должна это сделать, — в неконтролируемом восторге шепнул Гор под нос. — Должна это сделать.

— Что сделать? — не понял Атти.

Гор не ответил, вглядываясь в происходящее. Бансабира управлялась быстро, и, даже зная о ней многое, трудно было ожидать такого мастерства.

— Она и правда не уступает даже лучшим из мужчин, — нахмурился Дайхатт, все еще ощущая тяжелую руку Тиглата на плече. — Я думал, это преувеличение.

— Она превосходит большинство мужчин, — отозвался Гор. — Бану редкое исключение, которым положено восхищаться.

— Да, — кивнул Дайхатт, — ее боевая мощь потрясает.

Тиглат скосил на Аймара полный презрения взгляд.

— Боевая мощь? Мощь — самое слабое ее место, — непререкаемо заявил Гор. — Она просто не зная знает, куда бить, и сила ее удара достаточно, чтобы убивать сразу. Но, между нами, Бансабира всегда понимала, что именно в силе ее превзойдет любой стоящий мужик. В конце концов, я объяснил ей это с малых лет.

Бану взялась за ножи, когда один из противников выбил второй меч из ее руки. Подскочила, стремясь ударить правой голенью в основании шеи, но ласбарнец успел прикрыться твердой рукой и перехватить ногу женщины. Та не растерялась: развернув тело вслед за плечами, обернулась вокруг оси и с размаху заехала левой ногой мужчине по хребту, выбивая его из равновесия. Он согнулся, падая, и уже "скатываясь" по его правому плечу, Бансабира коротко всадила нож в артерию на шее.

Ее едва не настиг тяжелый удар сверху. Наскоро развернувшись под вражеской дланью, Бансабира замахнулась для удара в бедренную артерию. А в следующий миг оказалась за спиной неприятеля с другой стороны, под прямым углом вонзила нож-стилос в горло ласбарнца и отчаянно потянула на себя, раздирая гортань и кожу. Сноп кровяных искр обагрил женское лицо, заставив мотнуть головой и прикрыть глаза. Через секунду, вооруженная двумя тонколезвенным ножами, Бану распрямилась.

Гор светился счастьем:

— Я же говорил, она должна это сделать, — с восторгом сообщил он. — Она становится лучше, и ее ножи тоже.

Кровавая Мать Войны, с ужасом подумал Дайхатт. Так вот она какая, Мать лагерей? Недаром говорят, что она избранница Шиады.

Бансабира тем временем успела схватиться за ближайший из двух мечей, убрав ножи обратно за пояс и в рукав, и только рванулась за вторым мечом, как озверевший вожак разбойников с истошным ревом бросил верблюда в ее сторону. Попробуй обогнать двугорбого. Бану тихо выругалась, сделала недостающие два шага за вторым мечом, двигаясь навстречу верблюду.

— С ума сошла? — заорал Дайхатт и рванулся к ней снова, но Гор не пустил и сейчас, одномоментно помрачнев в твердом лице. Вокруг начинали приходить в себя те, кто был ранен несмертельно. Их немного, но в сложившейся ситуации — это проблема.

— Назад, — скомандовал Гор и занял стойку перед атакой.

Как вдруг Бану обернулась и побежала с оружием прямо на них. Гор сообразил мгновенно и отбросил меч. Клинки в руках Бану тормозили ее движения, не позволяя бежать в полную скорость. Нар настигал стремительно, расстояние сокращалось пугающе быстро.

— Всем стоять на месте, — не своим от напряжения голосом велел Тиглат. — По моей команде кидайтесь в стороны, а до тех пор — стоять.

Громадная верблюжья туша неслась, и тень ее уже полностью скрадывала ставший вдруг незначительным рост Бансабиры Яввуз. Главарь разбойников обезумел от восторга мести и отчаяния поражения сильнее, чем одуревший от весны зверь и, вторя утробному носовому реву животного, одержимо хлестал его по бокам. Их разделяло всего несколько шагов, когда Гор сложил руки ладонь в ладонь и чуть присел.

Бансабира влетела в его "объятие", оперлась ногой, как на лестничную ступень, следующим шагом — оттолкнулась от плеча Гора и тот, полагаясь на инстинкты, отточенные их совместными походами в давние времена, дополнительно вытолкнул Бансабиру вверх, взмывая прыжком.

— ДАВАЙ, — гаркнул он остальным.

Мужчины кинулись в рассыпную. Верблюд со всадником, преследовавшие женщину, не успели среагировать и лишь на мгновение отвлеклись на рассеивание врага. Бансабира, сгруппировавшись, описала в воздухе дугу назад, оказалась над верблюдом, занося оба меча, и поочередно сделала два рубящих росчерка, усилив силу удара скоростью свободного падения.

Вожак успел пискнуть, прежде чем отлетела его голова, а вот второй меч застрял в шее верблюда. Держась за рукоять, Бансабира потащилась за раненным зверем по песку на вытянутой руке, приходя в чувство.

— Бросай, Бану, — крикнул Гор, подаваясь к воспитаннице.

Та выпустила рукоять, сползла по залитой кровью шерсти и, ведомая инерцией, еще несколько раз перекатилась по земле, собирая пыль. Верблюд, заходясь остервенелым истошным воплем, спотыкаясь, переставлял ноги, путаясь в конечностях, оседая, поводя раненой шеей, не в силах больше держать ее прямо. А потом, наконец, упал. Тут-то его и настиг Гор с громадным двуручником и, вложив всю силу могучего тела, отрубил несчастному зверю голову.

Дайхатт перевел дыхание, Атти и Лув облегченно вздохнули, исказившись гримасами напряжения. Нет ничего хуже для воина, чем встретить опасность безоружным.

— Ну, — выдохнула Бану, чуть прогибаясь в спине с болезненным видом, — теперь каждый из вас может взять себе оружие.

— Точно, — поддакнул Гор. — Надо пройтись, посмотреть, что у них есть, да убираться поскорее.

— Мы займемся, — деловито кивнул Дайхатт. Бансабира глянула одним глазом: кажется, былая уверенность возвращается к нему.

Бансабира провела по лицу рукой, размазывая капли крови.

— Красотка моя, — определил Гор.

Бансабира покосилась на наставника, поджав губы. Потом нагнала стреноженную ковыляющую кобылу, уловила за уздцы и натужно замычала: боль разлилась пятном от бока куда-то к лопаткам.

— Тану? — отозвался Дайхатт.

— Что с тобой? — напрягся Гор.

Бансабира подвела и его лошадь тоже.

— Царапина, наверное, — отозвалась женщина.

— Садись, — велел Гор.

Бансабира послушно села. Он покопался в седельной сумке, выудил какой-то сверток, напоминающий мех размером с ладонь. Откупорил, принюхался. Вроде, все хорошо. Подошел к Бану.

— Подними руки.

Она смиренно, закусив от боли движения губу, вытянула конечности вверх, и Гор принялся распускать ряд внутренних завязок туники вдоль правого бока — от подмышечной впадины до конца рубахи. Дайхатт, заметив происходящее, замер неподалеку. Гор тоже вовремя вспомнил, что они не одни и спросил:

— Ты в повязках?

— Само собой.

Он снял с воспитанницы одежду, и Дайхатт не выдержал.

— Тану? — он бросил свое мародерское занятие, подошел к Клинкам Богини и спросил напряженным голосом.

Танша никак не отозвалась, болезненно сморщившись — Гор мягко надавливал по контуру наплывающего кровоподтека.

— Задели, сволочи. Синяк крупный, но, кажется, неглубокий. Быстро рассосется, — прокомментировал Гор. — Еще пара царапин на спине, но тоже ничего опасного. Замажу, и обойдешься без проблем.

Он действительно уверенными жестами выдавил из маленького меха какую-то пахучую мазь, растер, накинул на плечи женщину распахнутую тунику.

— Знакомый запах, — заявила Бану, одеваясь. — И жжет тоже знакомо. Травяной бальзам на гадючьем яде?

Тиглат в ответ только приподнял брови и прошелся языком по зубам, будто счищая остатки еды.

— Тебе надо умыться, милая. Эй, Атти или как тебя там, у бродяг же наверняка была вода? Тащи сюда.

Когда ясовец подал халявный мех с водой, Гор оторвал от одежды ближайшего трупа кусок ткани, намочил и принялся вытирать Бансабире лицо. Та внезапно заартачилась: у нее есть руки.

— Ну милая, — заканючил Гор.

— Перестань уже звать меня милой, — озлилась Бансабира.

— Я имею все права звать тебя так, как захочу, — осадил Гор и снова потянулся к лицу женщины. Та оттолкнула его руку размашистым ударом.

— Только ты так думаешь.

— Потому что это правда.

Бансабира взвилась на ноги:

— Ты доконал уже, Гор. Сколько можно мнить себя моим хозяином?

— Я не считаю себя твоим хозяином, — примирительно сказал Тиглат. — Я считаю себя твоим творцом. Согласись, даже твое тело — не что иное, как один сплошной след моего влияния. Так что, думаю, будет справедливо…

Бансабира со всей силой толкнула мужчину в грудь.

— Да катись ты в пекло со своей гнусной справедливостью, ублюдок.

Гор заинтересованно поднял бровь.

— Ты ничего не знаешь обо мне. Вбил себе в голову невесть что, а на деле понятия не имеешь, чем я живу, чего желаю, за что бьюсь. Кто за мной идет и какие я люблю сказания…

Бансабира не договорила: побагровев, Гор размашисто шагнул ей навстречу, заставляя пятиться и тут же ухватил железными пальцами женское горло. Бану охрипла, но не опустила ни головы, ни глаз.

— Гор, — подался Аймар.

Бансабира вцепилась в руку наставника длинными пальцами, но больше никак не показывала ни страха, ни жалости к себе.

— Ничего не знаю, говоришь? — злобно прошипел Тиглат. — Я знаю, кого ты ненавидишь больше всех и кого ненавидишь больше меня. Я знаю, в какой позе ты спишь и с кем лишилась невинности. Я знаю, какова твоя кожа на вкус с того дня, как впервые высосал яд из твоей ноги, — он вызверился окончательно, оторвав Бану от земли одной рукой. — Я не знаю о тебе ничего?

— Прекрати сейчас же, — влез Дайхатт, но Гор не глядя оттолкнул его, а затем отшвырнул от себя Бансабиру.

— Я знаю, с каким восторгом ты берешься за меч и как тебе весело, когда противник не прост, — загремел Гор, наступая. — Я знаю, как ты любишь чувствовать силу. Я знаю, какое чудовище сидит у тебя внутри и как оно, рыча, поднимает голову по ночам, если представляется шанс убивать из тени. Твою мать. Я. Один. Тебя. Знаю, дерзкая ты дрянь. Я и только я.

Гор встал вплотную и, грубо схватив за плечи, встряхнул, нависая, как грозовая туча.

— Только я принимаю тебя такой, какая есть.

В другой ситуации Бансабира съязвила бы, что далеко не он один, но сейчас даже не вспомнила о Юдейре.

— Думаешь, хоть один из них, — продолжал орать Гор, кивнув в сторону озадаченного и вооруженного Дайхатта, который не вмешивался хотя бы потому, что сама Бансабира никак не сопротивлялась напору орсовца, — хоть один из твоих сопливых ухожеров, примет тебя с кровавым ужасом, который ты так чтишь? Думаешь, хоть один отогреется в руках, по плечо умазанных кровью? Спроси этого недоумка, женские ли это руки. Ну. Ну спроси же, Бану, — Гор все тряс ее и тряс, непрестанно чего-то требуя.

— Этот твой ясовец едва в штаны не наложил, глядя на тебя — и остальные тоже. Ты дура, Бану Изящная, если веришь, что кто-то, кроме меня, может полюбить тебя всю.

Бансабира содрогнулась от его слов, шаря по искаженному ненавистью и болью лицу немигающим взглядом. Гор, мрачный, как коса Старухи Нанданы, тяжело дышал полной грудью, раздувая крупные ноздри.

— Все строишь из себя великую таншу, — бросил он Бану, — а правда в том, что только мне ты нужна целиком. Без всех своих богатств и со всем твоим дерьмом.

Бансабира силой выдернула плечо из грубых лапищ Тиглата и, задетая за живое, от всей души влепила ему пощечину.

— Астароше, — с черным от злобы лицом бросила женщина. — Астароше меня любил.

Она отступила на шаг, едва не рыдая от досады: почему всегда, когда она находит в себе силы забыть, какой Гор подонок, он неизменно считает своим долгом напомнить ей? Как она могла так заблуждаться на его счет? Этот изверг по-прежнему твердит о чувствах, будто намерено играясь с ней.

Гор не повелся: едва Бану отошла, он окинул ее взглядом и снова сократил дистанцию:

— Астароше попросту велся на юность и перетрахал свору молоденьких баб, пока ты не повзрослела, — жестоко заявил Гор. — И только я, осознав, никогда не врал, что любил тебя одну.

Проглотив ком слез, Бансабира опустила голову.

— Ты знать не знаешь, что такое любовь, Тиглат, — шепнула она. — Мы выяснили это очень давно.

Женщина оттолкнула его в грудь, пошла к кобылице и, распутав животное, взобралась в седло. Гор, сжав кулаки, больше не удерживал.

* * *

Клинки Богини расселись по лошадям, оставляя остальным закончить с мародерством. Лошадей держали шагом, и ясовцы поспевали с легкостью. Только Аймар украдкой переводил глаза с Бану на Гора и обратно, недоумевая над случившейся сценой и особенно над тем, почему танша не гонит его после всего сказанного, а Гор не уходит сам. Ведь за весь последующий день они слова друг другу не сказали. И тем не менее, расстаться не поторопились тоже.

Есть такая форма ненависти, такая форма неприязни, которая, как ни крути, становится частью сущности. И, как часть, она становится слишком ценной, как рука или нога, которую человек не в силах отринуть. Проходит время, и эта неприязнь перерастает в зависимость. А зависимость — в прощение.

* * *

По дороге им встретилось небольшое поселение, где в обмен на украденное у разбойников золото, путники купили трех недостающих лошадей. Невысоких и скорее пахотных, но всяко не идти пешком.

* * *

Бансабира ни с кем не говорила в тот день пути и не гнала Гора от себя. Она первой завалилась спать на ночлеге, жестом указав, что сторожевое охранение сегодня несут без нее. Наблюдая за спящей ученицей, Гор невесомо касался ее тонких засаленных походом светлых прядок, раскиданный по песку от того, что стянутые долгое время узлом волосы уже тянули голову.

Дайхатт подсел к Тиглату, надеясь внести ясность. Но, опережая все вопросы, Гор пресек:

— Все это касается только нас.

* * *

Действительно, утро началось, как ни в чем ни бывало, будто ночная мерзлота пустыни остудила пыл Клинков Матери Сумерек, а утренний ветер развеял остатки гнева. Мало, что ли, ссор выпало на их долю, подумала Бансабира, наблюдая за наставником. Чувства Гора, если они в самом деле есть, никогда не мешали ему действовать независимо от них. Так что, не стоило так заводиться. Наверное, поэтому и сама Бансабира выросла такой: готовой поступиться симпатиями, чтобы достичь желаемого или попросту сделать то, что считает правильным.

За завтраком Бансабира и Гор говорили немного и спокойно. Закончив с едой, мужчина проверил седла и седельные сумки, пока Бансабира, все еще устроившись на песке, проверяла крепления ножей. Оглянувшись на воспитанницу, Тиглат подошел и положил Бану ладонь на плечо. Та на миг затаила дыхание, а потом окончательно расслабилась и возвела на мужчину глаза. Чтобы взять доверительный тон, Гору пришлось немного нагнуться.

— Не знаю, что ты собиралась делать дальше, Бану, — заговорил он по-ласбарнски, — но тебе непременно надо заехать в Храм Даг.

Танша нахмурилась почти незаметно:

— Ты что-то говорил про это все дни, — ответила на том же языке. Гор улыбнулся:

— Там сейчас есть то, что весьма тебе пригодится.

Он не просил ему поверить, но смотрел так, что Бансабира верила невольно. Да, даже если бы изначально это не было ее планом, минуя Ласбарн, она бы непременно поехала в Храм Даг.

— И еще, — продолжал Гор на непонятном для Дайхатта диалекте, — я действительно натравил Ласбарнских разбойников на аданийские приграничные поселения. Сколотив войско, я пойду дальше рубежей. Ты — прирожденный сюзерен, Бансабира, а я всего лишь рубака, и до сих пор ищу владыку, которому хотел бы служить, выбирая пока между проигравшим отцом и заносчивым сыном.

Бану посмотрела на него с недоумением: вот, какова его форма извинений за вчерашнюю ссору. Воистину, он знает ее лучше всех, раз в качестве примирения подтверждает сведения разведки.

Льдисто-голубые глаза вдруг потеплели, как подтаявшие недоступные вершины. Бансабира едва не поддалась на сентиментальный настрой, но тут же спохватилась:

— Неужели уже уходишь? — ядовито спросила на всеобщем. — Какая досада.

— Змея, — с удовольствием протянул Гор, распрямляясь и за руку поднимая Бану.

— Я училась у Змея, — отозвалась на ласбарнском.

— Ты училась у Гора, солнце мое. А вот Змей и в самом деле слишком задержался. Нельзя больше затягивать с поручениями Алая. Впрочем, одно твое слово, и я возьму тебя с собой.

— После того, как ты бросил меня в лесу, с трудом верится, — беззлобно напомнила женщина, подходя к лошади.

— Ненавидишь меня за это? — в лоб спросил Гор.

— Я ненавижу, когда ты думаешь, будто все, что есть во мне, отражение тебя самого, — спокойно и честно призналась молодая женщина.

Гор к ее удивлению захохотал.

— Бансабира, — качнул он головой и заговорил на всеобщем, — ты никогда не думала, отчего я не всыпал тебе ни разу за то, что ты обзывала меня подонком? Оттого, что я и впрямь подонок. И будь ты лишь моим отражением, я бы давно выпотрошил твои кишки.

— Как романтично, — отозвалась Бансабира из седла. Гор влез в свое. Оставшиеся ясовцы тоже уже сидели верхом.

— Скажи, Бану, — продолжал Гор на понятном наречии, — ты хоть иногда вспоминаешь обо мне там, на своей северной родине?

Бансабира отвела глаза и улыбнулась. Можно бы съязвить, но не хочется.

— Ну разве что совсем изредка.

Тиглат похорошел от ее откровения.

— Ну, тогда я поеду, — сказал он и не тронулся с места. Они глядели друг на друга так, будто ничего больше не существовало в солончаках вокруг. Бансабира медленно облизнулась и набрала грудь воздуха.

— Да благословит тебя Мать Сумерек, Гор, — простилась Изящная.

Тиглат вздернул в изумлении брови и засмеялся.

— А я-то думал, ты хотела, чтоб я сдох.

Ты такой идиот, знаешь, опять подумала в душе женщина.

— Да благословит тебя Мать Сумерек, — повторила она вслух.

— Что ж, — не по традиции ответил Гор, — значит, ты и впрямь иногда скучаешь по мне, Изящная.

Он запустил два пальца себе за пояс, выудил оттуда какую-то мелочь, с ясным звоном подбросил с ногтя в воздух, поймал и кинул Бану. Та ловко поймала нагретый пустынным солнцем и человеческим теплом кусочек металла и только успела поднять глаза на наставника, как тот, не прощаясь пришпорил коня.

"Гор" — вслед орсовцу в душе Бану мысленно потянулась невидимая рука. Но на деле она лишь разжала кулак.

На раскрытой ладони лежала до боли знакомая бронзовая серьга Храма Даг с вензелем первого номера и именем "Тиглат".

* * *

Она никогда ее не наденет — никогда больше не станет чьей-то вещью.

Она никогда ее не выкинет — никогда не откажется от того, что, будучи частью Гора, проросло в ней самой.

* * *

Бансабира сделала глубокий вдох, и раскаленный воздух солончаков прожег легкие до самого дна, очищая от всякого хлама. Она прицепила серьгу на нижнюю из внутренних петель для завязок на краю туники, чтобы не потерять и распрямила и без того круто развернутые плечи.

— Тану Яввуз, — устало позвал Дайхатт.

— Да, — оглянулась на Аймара Бану, — хвала Праматери, он уехал.

— Мне, конечно, многое уже понятно, но я бы хотел услышать от вас, кто этот человек, — учтиво попросил Дайхатт, как и положено тану Яса.

Бану одним глазом поглядела на серьгу у края туники, потом вдаль, вослед взметающейся из-под копыт коня пыли, и улыбнулась Аймару:

— Призрак из прошлого.

Бансабира пришпорила кобылу, чувствуя, как в груди разливается тихая волчья тоска: это действительно была последняя их встреча.

* * *

Ясовцы достигли порта Квиххо к обеду второго дня, после расставания с Гором. Незначительные ранения Бансабиры быстро заживали.

В торговых кварталах Квиххо почти никто не говорил на всеобщем наречии, и подданные Черного дома оказались ограничены в общении. Бансабира привела попутчиков в таверну, близ которой у торговца когда-то купила Шанта. Обменяла кое-какие трофеи из схватки с разбойниками на запасы воды и пищи. Потом договорилась с каким-то высоким худощавым мужчиной сорока с небольшим лет с желтыми зубами и красными волосами об отправке нескольких писем. Дайхатт, узнав, что можно отослать на родину послание с просьбой встретить его в Гавани Теней, оживился и воспользовался предложением. Бансабира и сама отослала в Пурпурный дом требование, чтобы отряд охраны во главе с Гистаспом ожидал ее у северных ворот столицы не позднее первого июньского утра. В том, что альбинос уладил все необходимые дела с Отаном и его узурпацией власти для племянника, Бансабира не сомневалась ни секунды. В конце концов, Тахбир, Русса, Гобрий наверняка на ее стороне, а верные Вал, Шухран, Маджрух и Ри, как пить дать, скрутили бунтовщика еще до того, как Гистасп с заданием вернулся в чертог.

Закончив с письмами, Бансабира с Дайхаттом и его подданными отправилась к докам — вызнать график отправления судов в нужных направлениях. Среди меднокожих и чернобровых мужчин и женщин с громкими голосами оказалось немало тех, кто говорил на всеобщем наречии, правда, в основном, с чудовищным акцентом. Из всего сказанного Аймар с огромным трудом уловил, что завтра утром выходит корабль в Яс, и его капитан готов взять путников на борт за умеренную плату.

Мужчины от этой новости засверкали, как бриллианты и изумруды в коронах раманов Яасдур и воззрились на Бансабиру, наконец, с неуемной благодарностью и почтением. Вечером того дня, Дайхатт зашел в комнату Бансабиры в таверне — крохотную и с ободранной мебелью — чтобы выразить признательность.

— Огромное вам спасибо, тану Яввуз. Клянусь, я никогда не забуду вашей помощи. Я верну вам все сторицей и…

Аймар не нашелся со словами, переполняемый чувствами.

— Бросьте, тан, — с долей усталости обратилась Бану. — Это приключение было для вас не из приятных.

— Это приключение закончилось бы для меня в бойцовской яме Фарнэ, если бы не вы.

— Отрадно видеть человеческую благодарность, — отстраненно отозвалась Бансабира и, пересчитав оставшиеся монеты, протянула Дайхатту два медяка и два серебряника. — На дорогу без личной каюты вам хватит, однако на ночлег в столице нет. Но, думаю, в случае чего, раману Тахивран приютит во дворце будущего зятя.

Аймар побледнел.

— Вы знаете?

Бансабира поглядела молча: разумеется.

— И тем не менее, вы спасли меня.

Бану пожала плечами:

— Каждый из нас в праве выбирать спутников жизни по своему усмотрению.

Он оглядел лицо женщины, сузив глаза: она действительно читается с трудом или не читается вовсе. Но ее позиции, кажется, определены давно. Аймар облизнулся и изрек:

— Для меня не имеет значения ничего из вашего прошлого, госпожа. Ни отголоски, ни призраки, — с уверенностью сказал он. — Как только мы вернемся в Яс, я попрошу своих лаванов подготовить договор о союзе между нашими домами, и мы подпишем его еще до того, как вы вернетесь на север.

На известных условиях, домыслила Бану. Она ничуть не обольщалась насчет танских намерений.

— Боюсь, нам не представиться эта возможность, тан Дайхатт.

Аймар пронзительно взглянул на женщину:

— Тогда я совершенно ничего не понимаю, — пожаловался он раздраженно. — Стало быть, вы выбрали не меня? А зачем тогда…

— Я не еду в Яс.

* * *

Сказала, как отрезала.

Дайхатт поперхнулся.

— Что?

— Завтра утром, — рассудительно поведала Бансабира, — вы отправитесь домой, а у меня остались дела в Великом море.

Дайхатт вытянулся в лице, не зная, что сказать и как спросить.

— Слишком много накопилось поводов заехать в Багровый храм, — помогла ему Бану. — Да и, наконец, представился такой шанс.

— Но… как же, госпожа?

— Мне нужно проверить, как выполнили две мои просьбы, предпринять меры, способные изменить облик моего надела, узнать, о чем говорил на прощание Гор, да и попросту исполнить давнее обещание. Знаете, я всегда верила, что очень важно держать данное слово. И потом, может, и правда, пришло время бросить вызов старейшинам Храма Даг за второй ранг?

Дайхатт не понял, что Бансабира имела в виду, но по голосу уловил, насколько для танши это важно.

— Тогда, возможно, мы могли бы поехать с вами?

— Куда? — Бану так растерялась от нелепости предложения, что даже не поняла. — В Багровый храм?

— Ну да, — кивнул Дайхатт.

— Ха, — выдохнула Бану, и Аймар услышал циничную ноту. — Поверьте, идея так себе.

— И тем не менее, я прошу, тану Яввуз.

— Тан Дайхатт, — терпеливо заметила Бану, — в Багровый храм могут войти только трое: Клинок Богини, гость и раб. Вы не первое и явно не стремитесь снова стать третьим. Что до гостя… Как старейшина храма я могу позволить себе поселить только одного в стенах обители, но остальным надлежит селиться в городе. Оплачивать комнату для ночлега ваших людей мне попросту не из чего, а те деньги, что удалось отвоевать у разбойников уйдут в уплату обеих моих просьб. Простите, но собственные планы мне важнее ваших прихотей.

— Тогда, — не унимался Дайхатт, — пожалуйста, раз вы можете поселить только одного гостя, возьмите меня. Атти и Лува я утром отправлю в Яс.

Так будет даже лучше, домыслил тан про себя.

— Зачем вам это? — спросила танша в лоб, устав от бессмысленных пререканий.

— Вы сказали Гору, — без промедления отозвался тан, — что он совсем не знает вас. Не хочу, чтобы и мне вы однажды сказали подобное — и оказались правы.

Бансабира вскинула голову к потолку: стоило снять рабские кандалы, и Аймар ни на день не усомнился, что их брак с Бансабирой — дело решенное.

— Ладно, — ответила Мать лагерей. — Так и поступим.

* * *

На утро Атти и Лув явились к Бану со словами благодарности, оповещенные собственным таном о дальнейших планах. Тайком от Яввуз, Аймар дал подданным несколько указаний, где и когда его следует ждать и что иметь при себе. Поблагодарив северную таншу, мужчины поднялись на корабль и отчалили. Аймар, вздернув чисто вымытую голову, долго смотрел, как ветер раздувает паруса уходящего судна, и подставлял раннему майскому солнцу гладко выбритое лицо.

* * *

Капитаном галеи, которая на следующий день выходила в Храм Даг, была стройная и жилистая женщина невысокого роста с кожей насыщенного бронзового оттенка. Она говорила только по-ласбарнски и так быстро, что даже Бансабира понимала с трудом и нередко просила повторить еще раз и помедленнее.

Очутиться в море после нескольких месяцев песчаного знойного заточения оказалось для Дайхатта сущим блаженством. Родная качка под ступнями возвращала силы жить. И даже отдаленный страх, что вокруг то самое Великое море, которое чуть не поглотило его однажды, через пару дней отступил.

* * *

Морское странствие оказалось для Аймара отличным средством, чтобы прийти в себя и осмыслить случившееся. Рабство, отчаяние, арена, восторг освобождения, надежда совершить то, что планировал прежде, непонятный Гор, какая-то странная Мать лагерей, путь, благодарность, снова путь… Собственные слова и поступки теперь казались ему иллюзорными, будто и не он их говорил и совершал, и все они были не более, чем миражи, настигавшие его в пустыне повсюду.

Но волны качали, судно шло, и мысли Дайхатта приходили в привычное русло — то самое, которое с молодых лет делало из него неукротимого и легкого на подъем тана Черного дома.

* * *

Бансабира под порывами морского ветра потихоньку оттаивала. Делалась дружелюбнее и приветливее, но, к сожалению, не разговорчивее. Иногда, конечно, она перекидывалась с Аймаром несколькими вежливыми фразами, нет-нет, поднималась к рулю вместе с капитаншей и подолгу беседовала с ней и кормчим на беглом ласбарнском, явно что-то спрашивая и указывая руками на части корабля. Но чаще Мать лагерей впадала в задумчивость, стоя на палубе и наблюдая, как раскатистая волна плещется о борт.

В один из таких моментов, когда уже четвертый день со всех сторон кипело Великое море, Аймар не выдержал и нарушил уединение Маленькой танши. Он подошел ближе и заметил, что женщина осторожно вертит в руках серьгу Гора. Дайхатт не знал, что сказать, и в итоге полюбопытствовал над тем, чем пугали его еще в детстве.

— Что это за место такое, Храм Даг?

Бансабира молча перевела взор с серьги на кольцо на собственном пальце, потерла узор третьего ранга, уставилась в свинцово-синюю даль.

— Простое такое место.

Дайхатт не нашелся с ответом.

ГЛАВА 11

Нирох с дрожащей челюстью провел ладонью по губам. Он ссохся, как и другие кольдертцы, почти до неузнаваемости, помрачнел и озверился, словно дикий голодный пес, брошенный собратьями и побитый людьми.

— Стансор? — без всякой надежды спросил он, обводя глазами рассевшихся на скамьях вдоль трапезных столов. Его странная семья: жена, на которой платье болталось, как на чучеле, что в поле пугает ворон; невестка, бесцветная, тихая, что полевая мышь; сын, который едва смог встать с постели от слабости и бессмысленности жить. Цветущий род Страбонов угас на глазах по вине какого-то ублюдка, покусившегося на жизнь Виллины. И все… все с той минуты полетело под гору.

Берад, старый и давний друг — да, пожалуй, больше друг, чем шурин — тоже сидел здесь. Его судьба оказалась трагичной в браке со Второй среди жриц, но, по прибытии в Кольдерт Лигар ни разу не обмолвился об этом и словом. Похоже, в сложившихся обстоятельствах массового гонения староверов, исход его истории с Шиадой был наилучшим. А остальным можно будет сказать, что, как праведный христианин, он, отбросив чувства, повелел убить прекраснейшую из женщин своей эпохи. Да, потомки могли бы равняться на пример его воли. И вовсе неважно, что там случилось на самом деле.

Он прибыл не один — с ним лучшие мечи, и даже сын, которого в количестве меньшей охраны Лигар побоялся оставлять на обороне родового замка, доверив дело начальнику стражи.

Еще здесь — новые командиры королевской охраны, их подручных Нирох толком не знал. Они тут недавно — сменили Клиама Хорнтелла, которого бросили в темницу, и его ближайшим соседом в подземелье теперь был сводный брат Тирант. Похоже, Хорнтелл не простил ему, Нироху, подобного решения, раз так и не прислал войска на помощь. А ведь уже давно известно, что он разыграл фарс с блокадой излучины. Хорошо окопался, чертов предатель. Выродок, в сердцах подумал Нирох, выродок, который за спиной государя сношался с врагом, поддерживая клятых дезертиров, язычников, христиан — всех, кто отказывался воевать за короля, но был согласен воевать за Хорнтелла, когда король посылал к герцогу солдат с наказом привести армию Клиона.

Не говоря о том, что по всей стране расползлись партизанские отряды, и теперь всякая дорога, вдоль которой располагалось хоть какое-нибудь мало-мальски ценное укрытие, полнилась убийцами из тени.

Просить о помощи старшую сестру, Неллу, было бессмысленно: если бы она хотела, давно помогла бы. Но даже она отвернулась от него, хотя родство с ней по-прежнему могло помочь в переговорах с Тандарионами. Оставались только северяне — сыновья любимой почившей сестры Мэррит. И они были последней надеждой короля.

— Что со Стансором? — повторил Нирох вопрос.

— Мне жаль, — один из командиров охраны качнул головой. — В депеше сказано, они едва сдерживают натиск с севера. Несколько приграничных областей уже потеряно.

— Итак, — горько усмехнулся король, не рискуя продолжить вслух. Север разбит, юг — смят, центр раздроблен, запад брошен, восток — предал, а к столице вплотную подошла и беснуется армия грозного врага. Нирох всерьез надеялся на высокие стены: против кавалерии и колесниц, которыми особенно славились архонские орды, они были серьезным препятствием.

Но предали свои же.

Когда на помощь подошел Берад и пришлось чем-то кормить обученных солдат, когда пришлось куда-то их расселять и снабжать оружием, в переполненном городе возникла паника. Ни еды, ни мест. Промаявшись дилеммой, Нирох отдал приказ под страхом смерти выводить всех больных, немощных, женщин и детей, чтобы дать возможность продержаться боеспособным мужчинам. Уходить из-за стен, где все ненавидели всех, где ежедневно умирали тысячи людей, которых съедали другие тысячи, но где хотя бы их не пытались убить вооруженные солдаты, желающих почти не оказалось. Их пришлось выводить силой, освобождая место для подкрепления армии, и теперь, эти ободранные, обессиленные люди, живым морем трупов встречали кавалькадные орды архонцев, их страшные тяжелые колесницы с торчащими боковыми серпами, поперек разрубающими человеческие тела надвое. Впрочем, сейчас большинство беженцев давили колесами и затаптывали копытами, сбивая в неразберимую красную кашу кровь, мясо, кости, кишки, даже глаза и зубы.

А еще — души.

От теплого красного ковра под ногами и копытами порой заходились рвотой даже самые опытные из архонских бойцов.

Когда по сдавленной куче проехали высоченные артиллерийские орудия, хруста костей слышно почти не было.

* * *

— Велите поднять белый флаг? — переминаясь с ноги на ногу, спросил начальник охраны.

Нирох сделал безвольный жест.

* * *

Поработителей, захватчиков и извергов из Архона в тронной зале короля Нироха за столом переговоров встретил тот же состав. Терять уже нечего, и стоило хотя бы попробовать поговорить.

— Король Нирох, — начал Сайдр, входя с залу. Он шел рядом с королем и его генералами. Лот и Вальдр, как командующие двух других армий, получили депеши об атаке уже в пути и сейчас наверняка, с небольшим опозданием от основной армии, врезались в бока Кольдерта, как волки в стайной охоте на жеребца.

Следом за королем и первыми приближенными шли отборные части для охраны молодого государя, чьим воинским талантом и доблестью восхищался весь Архон. Солдаты Тандарионов быстро заполонили всю залу, перевесив в количестве охранников Страбонов.

В нос с первого шага ударил острый запах мочи и пота. Озлобленные на короля за решение выгнать на голодные пустоши или перебить, люди уходили толпами под крыло Хорнтелла, староверы примыкали к завоевателям, и слуг для уборки огромного королевского замка почти не осталось.

— Посмели все-таки явиться, — буркнул Берад, поднимаясь. Он оброс и откровенно измучился.

— Не сочли все-таки нужным убраться по тайному ходу? — нагло бросил Агравейн вздергивая брови.

— И куда бы мы пошли? — влезла Гвен. — Повсюду еретики-головорезы или ты со своими убийцами, — выплюнула королева.

— Странно, — произнес Агравейн, — на подходах к городу я не встретил ни одного старовера, кроме своих ребят. Впрочем, когда мы сминали людей колесницами и копытами, узнать их приверженность шансов не было, — сухо констатировал Молодой король. — Но даже за стены донжона вы теперь не показываетесь, верно?

— Что происходит в городе? — шепнул Нирох.

— Разбой, — ответил Сайдр.

— Прежде, чем вы продолжите, — раздался голос, и все обернулись в самую неожиданную сторону. С трудом, опираясь на столешницу, встал Тройд.

— Ваше высочество, — с удивлением поднял брови друид, но Тройд обратился напрямую к Железной Гриве.

— Ты знаешь, как я ее любил. Ты был здесь и видел все.

Агравейн дрогнул в лице, но перебивать не торопился: возразить сейчас ему и впрямь было нечего, и — король понял только сейчас — мысли, что к смерти сестры причастен е собственный муж, у него и не возникало никогда.

— Сейчас не время, Тройд, — одернули одновременно Нирох и Гвен.

— Тихо, — гаркнул Агравейн. Он мотнул головой, и один из солдат подошел к Тройду, чтобы поддержать принца. Тот был намного худее остальных и пошатывался. Да он просто не ест, — понял Сайдр.

— Говори, пожалуйста, — сказал Агравейн, глядя Тройду в глаза.

— Вся моя жизнь была в ней и детях. Кто хорошо служит семье, хорошо служит родине — так она говорила мне каждый день.

Агравейн поджал губы, сдержав гортанный вскрик: да, эту поговорку особенно любили в его семье. Он тоже с раннего детства внял эту мудрость от матери.

— Я не обвиняю в смерти Виллины тебя, Тройд, — заговорил Молодой король, но Тройд, сделав усилие, невысоко повел рукой, чтобы показать, что его перебили.

— Я не собираюсь оправдываться, Агравейн. Моя жена мертва, мой наследник убит, и дочь, вероятнее всего тоже. Поэтому я прошу, брат, — с нажимом обратился Тройд, делая ударение именно на их родственности, — убей и меня. У меня ничего не осталось, и я хочу умереть от руки ее брата, чтобы наверняка и как можно скорее встретить свою любовь.

В Агравейне всколыхнулось уважение.

— Инна жива. Она у нас, — он даже не думал таится.

— ЧТО? — Нирох вскочил.

— Как это понимать? — Гвен разошлась, а Берад положил твердую опытную ладонь на рукоять меча.

— Вы выкрали королевскую внучку? — орал Нирох.

— Да и Норана поди тоже вы убили. Проклятые еретики, — бросила Гвендиор.

— Думай, что говоришь, — тут же осадил Молодой король.

— Как так вышло? — растерянно спросил Тройд.

Не сводя взгляд с лица королевы Гвен, Сайдр усмехнулся:

— Лже-Богиня, которую вы так ненавидите, помогла жрецам вынести последнее живое дитя принцессы Виллины невредимым. Она в Аэлантисе.

Впервые за весь последний год в глазах Тройда мелькнула капля жизни.

— Инна… жива? — он будто не слышал. — Она в Аэлантисе?

— Да, — коротко отозвался Железная Грива. — Хочешь увидеть ее?

Всплеск эмоций оказался не по силам измученному телу, и Тройд, задыхаясь воздухом и давясь словами, сумел только кивнуть.

— Мы сможем договориться, — уверенно заключил Агравейн. Тройд кивнул снова и медленно попытался сесть, опираясь на беспомощные, не по-мужски тонкие руки. Солдат-архонец поддержал принца.

— В таком случае, — протянул Сайдр, — можно переходить к главному.

И, не дожидаясь приглашения, несколько подданных Архона расселись за стол, сталкивая с него то немногое и ненужное, что стояло. В считанные мгновения в помещение вошли другие сподвижники Агравейна, внося огромные, уже исписанные пергаментные листы и чернила с перьями. Приготовился заранее, мрачно понял Берад и сжал рукоять меча еще крепче. Кэй положил отцу руку на напряженные пальцы, но тот только дернул рукой, скидывая сыновью длань.

— Кон-три-бу-ци-я, — по слогам протянул Агравейн, и ни от кого не укрылось наслаждение победителя, захватившего страну, и торжество убийцы, свершившего месть.

— Наши земли выжжены, люди убиты или предали нас, что тебе еще нужно? — взвилась королева Гвен. Агравейн на нее даже не взглянул.

Нирох уронил голову на руки:

— Разве в моей стране еще есть что-то, чего ты еще не взял, Молодой король? — с ненавистью процедил король Иландара.

— Разумеется, — еще чернее протянул Железногривый. Не по себе становилось даже Сайдру. Подданные Архона смотрели на своего господина с трепетом, замешанном из благоговения и ужаса.

Агравейн широким росчерком руки казал на бумагу, вокруг которой расселись опытные дипломаты и воины его страны. Сам Молодой король предпочел стоять, чтобы иметь возможность смотреть на поверженных сверху-вниз.

— Земли. Все земли герцогства Ладомар отныне принадлежат Архону.

— Неужели тебе своих мало? — всхлипнула юная, почти маленькая Лоре. — Это же наши земли.

— Уже нет.

— Но в Архоне все наделы имеют названия княжеств по знакам Зодиака, их всего двенадцать, — вдруг заметил кто-то из охраны Нироха.

— В солнечном круге среди Небес тринадцать знаков, и давно пора Архону завести княжество Змееносца, — заявил Сайдр. Агравейн о подобной стороне вопроса и не задумывался, но сейчас нашел решение Сайдра идеальным.

— Второе, — продолжил Агравейн, глядя прямо на Нироха. — Дань, — Нирох сглотнул. — Ежегодно по триста мер камня, леса, тысячу лошадей, пятьдесят тюков разной ткани и шестьсот тысяч золотом.

— Это грабеж. Ты же выжег все земли и перебил всех людей. Где нам взрастить посевы? Кто будет растить эту тысячу лошадей? С чего и с кого собирать налог? — вскипятилась Гвен.

— Из уважения к стране, которая была причастна к появлению моих племянников я предложил такую низкую дань. И ты недовольна?

— Из какого еще уважения? — прошипела Гвен. — Из насмешки сильного над слабым? Из издевательства?

— Третье, — продолжал Молодой король еще суше и жестче, чем раньше. — Ежегодная дань людьми для святой веры праматери Богов и людей…

— Никогда… — шепнула Гвен.

— …по десять мальчиков и девочек для обучения на Ангорате, выбирать которых будут друиды и жрицы по способностям к колдовству.

— Только через мой труп, — Гвен заверещала. Для чего тогда вообще было… это все?

— Если это точная просьба, я не заставлю ждать, — отозвался Агравейн. — Но возьмите меч, королева, я не убиваю безоружных.

Лицо Гвендиор перекосило; Агравейн лишь скривил губы в болезненной, как при нервной горячке, усмешке надломленного человека, и продолжил.

— Четвертое…

— …еще не все? — влез Берад, встав со скамьи и выпучив глаза на Молодого короля в упор.

— …требование выдвинул Верховный друид Сайдр, и я, как приверженец старой веры, — скабрезно подчеркнул владыка, — не смог отказать.

Взгляды обратились на друида: какая теперь напасть?

— Мне нужен посох Таланара.

— Чего? — Нирох, явно не ожидавший, нахмурился, как если бы сомневался, что услышал верно.

— Верховный друид Таланар был моим отцом, и он умер в этих стенах, — продолжил Сайдр. — Я хочу получить его посох. Он завещал его Гленну.

— У нас его нет, — злобно отозвалась Гвендиор.

— Значит, найдите, — приказал Агравейн. — У вас год. Иначе мы придем и найдем сами. Пятое, — продолжил король, перекрывая протестующий гомон, — требование тоже не мое, и, хотя меня даже не просили, я внес его в договор. Сыновья Клиона Хорнтелла должны быть свободны сегодня же. И законный, и бастард.

— Вас проводят к темницам, но что вы там найдете — я понятия не имею, — лая, произнес Нирох. — Это все?

Агравейн загадочно улыбнулся, оттягивая ответ и явно наслаждаясь замешательством, которое его бездействие рождало среди иландарцев. Наконец, он едва облизнулся, чтобы ответить, как опять подал голос Тройд.

— Агравейн, если сейчас ты убьешь моего отца, я автоматически стану королем и подпишу любой договор подобного содержания. После этого можешь распорядиться моей жизнью, как хочешь. Но, пожалуйста, раз ты сказал, что Инна в Аэлантисе, пусти меня встретиться с ней хотя бы раз, — горячо попросил принц.

— ТРОЙД, — зашипели и заорали все иландарцы. Подобное заявление переходило все границы, но самого Тройда, кажется, никак не смущало.

Нирох всплеснул:

— Что ж, хорошо, как скажешь. Вот. Доволен, — он нагло выхватил перо у писчего и поставил на пергаменте подпись. — Обобрал нищих, передавил колесницами женщин, детей, вдов, стариков. Ничего не сказать — герой Этана.

Агравейна слова Нироха ничуть не задели:

— Не я сделал так, что они оказались под колесами.

— Ты изверг, — шепнул Берад, видя, как Нирох поставил именной вензель в соответствии с условиями соглашения о последующем ненападении на оговоренных условиях. — Столько жертв в угоду твоему властолюбию, — с глубоким и презренным сожалением протянул Берад.

Агравейн перевел на герцога полный уничижения взгляд:

— Это далеко не все жертвы, — и, не сводя глаз с потрясенного лица Берада, Агравейн восторжествовал:

— Я хочу Шиаду, — триумфально произнес он.

О, хоть поклянись Праматерью, он смаковал в воображении этот момент сотни, нет, тысячи раз. Тысячи раз представлял, как скажет эти слова и увидит дрогнувшего неудачника. Как Берад зайдется отчаянием, искривится, как линия судьбы на руке старца. И он действительно меняется в лице так. О, Праматерь. Момент блаженен.

В груди Агравейна взбунтовался, как во время весенней течки у самок, древний и беспощадный зверь.

— Что ты сказал? — Берад подошел ближе к врагу, медленно вытягивая меч из ножен.

— Я. Хочу. Шиаду. — не менее твердо повторил Агравейн, не сводя глаз с лица Берада.

Нирох как будто взбодрился. Он быстро встал на ноги, переглянулся с Сайдром, Кэем, потом с Тройдом, от которого никак не ожидал подобного предательства. Но если сейчас пустить все на самотек, будет еще хуже.

— Это невозможно, — твердо заявил Нирох, когда Бераду уже сделал пару шагов к Агравейну. Тот со скабрезным вопросом в глазах уставился на иландарского короля.

— Это невозможно, — обретая уверенность повторил Нирох. — Шиада замужем.

Агравейн плотно сжал жесткие губы, выпрямив их в линию, параллельную четкой линии подбородка, и увесисто шагнул вперед:

— Ты не понял меня, король Нирох, — заключил Молодой король. — Сейчас я прошу только Ладомар и дань, и, получив уйду. Но без Шиады, мы вытопчем здесь все, — шепнул он зловеще. — Даже наши кони изнасилуют твоих женщин. Я клянусь собственной кровью, я не оставлю камня на камне, и сотру не только династию, но надвое с северянами поделю твою страну, — голос богатыря поднялся до самого потолка, окутав всех присутствующих облаком угрозы и отбиваясь волнами от стен.

— Угрожай, сколько вздумается, — подал голос Берад, без страха сделав ответный шаг в сторону архонца. — Шиада была и остается моей женой, герцогиней Бирюзового озера.

— По традициям и обычаям староверов она никогда и не приходилась тебе женой.

— Нас венчал архие…

— Мне плевать, — они сошлись грудь в грудь, и Берад даже не думал отступать, сколь бы сильно противник ни превосходил его. — Без Шиады никакая дань не позволит вам избежать растерзания страны.

— Шиада. Моя. Жена. — повторяя недавние интонации архонца, заявил Лигар.

— Хочешь, — Агравейн потянул из ножен двуручный меч в шесть футов длиной, — сделаю ее твоей вдовой, раз уж вопрос настолько принципиален.

— Засунь. Свои. Угрозы. Себе. В задницу, — сухо тихо, почти по слогам прочеканил герцог. — Уверен, в троне твоего отца как раз есть для них дырка.

Берад толкнул Агравейна в грудь и выхватил свой клинок. Тот не терялся и сделал выпад.

— Отец, — вскинулся Кэй.

— Берад, — осек Нирох, отталкивая друга.

Глаза Гвен зловеще блеснули: наконец-то, она отмщена. И не кем-нибудь, а всего лишь случайностью, за которой непременно стоит воля Единого Владыки небес и тверди.

* * *

— Нирох, — Берад позвал по имени, отбросив все условности. — Нирох.

— Нирох? — скорее, спросила королева Гвен.

Герцог подхватил оседающее, неожиданно тяжелое для такого худого и изношенного организма, тело и увидел полное изумления лицо.

— Государь, — спохватились, наконец, иландарские солдаты.

Агравейн выглядел пораженным тем, что случилось. Унижение — да, но убийство Страбона в его планы не входило. Солдаты Нироха кинулись вперед, но архонцы существенно брали числом, и через несколько минут горячей схватки стало очевидно, что еще больше жертв Иландара ничего не изменит.

— Что ж, тем лучше, — сказал Агравейн вслух, вытирая меч о штанину. Тройд на его стороне, с ним договориться будет легче. — Дело незакончено.

— Мой король умирает, — гневно, сквозь зубы выдавил Берад, сидя на полу в обнимку с телом Нироха.

— Шиада поедет со мной, — архонец, будто не слышал.

— Мой король… — заорал Берад, но Агравейн перекрыл его:

— И ты проводишь меня в замок за ней, а иначе, если мне никто не откроет, я войду сам, — с кровожадными глазами Агравейн уставился на герцога.

Берад, наконец, утратив чувство реальности, покачал головой:

— Что же ты за чудовище, Агравейн Железногривый? — шепнул он. — Мой король, мой дорогой друг…

— Астальд тоже был моим другом. И Нирох приказал пытать его, когда захватил в плен отца, а потом прилюдно казнил то, что осталось.

Молодого короля окончательно вывела из себя вся случившаяся тягомотина. Он оттолкнул Берада от трупа короля — нечего разводить здесь поминальные причеты.

— Договор о перемирии на означенных условиях подписан. Веди меня за Шиадой.

Берад, повинуясь требованию тяжелой руки, поднялся на ноги. Не слушая Агравейна, перевел глаза на Тройда.

— Он же был твоим отцом, — шепнул Берад. Но Тройд не вел даже бровью:

— И чему он научил меня? Предавать тех, кто ему верил? Ежедневно ныть, что женился по указке отца на женщине, которую не знал? Винить во всем, кого угодно, кроме себя? — выплюнул Тройд Бераду. — Всю жизнь мои отец и мать ненавидели друг друга и пытались перетащить меня каждый на свою сторону. И все, чего я хотел, было дать своим детям ту любовь, которую так и не дали мне.

Тройд, обессиленный и поддерживаемый все тем же солдатом Агравейна, обратился к Молодому королю:

— Полагаю, мне тоже следует подписать эту бумагу, но мне трудно ходить. Пусть ее принесут, Агравейн.

Железногривый молча кивнул.

— Я принимаю условия контрибуции и заявляю о разводе герцога Берада Лигара. Не думаю, что в моей власти решать судьбу Второй среди жриц, но я гарантирую, что в Иландаре больше нет мужчины, который посмел бы назвать ее супругой.

— Кто позволил тебе это решать, Тройд? — вспылил Берад.

— Он король, — загвоздил Агравейн. — Законный король Иландара.

Тройд собранно кивнул и, получив, наконец, под руку договор о контрибуции, вписал:

"Согласен.

Я, король".

— Принесите королю свежей воды и еды, — распорядился Агравейн.

— Как король, — он повернул голову к стражникам и, устав стоять, сел, — моим первым указом я отправляю Лоре Ладомар, которая никогда не была мне женой, назад в герцогство Ладомар. Я отдаю герцогство Архону, но прошу королей Архона дать ей возможность наследовать ее отцу, выйдя замуж за верного архонской короне князя.

Агравейн, слушая, хмурился, но не отрицал.

— Если же эта просьба неприемлема, я прошу тебя, Агравейн, устроить ее судьбу благородно. Ее вина не больше моей в том, что делали наши родители.

— Тройд, ты с ума сошел, — Гвен взвилась, вскочила, красная, как закат. Она схватила сына за грудки, и бессильный Тройд почувствовал, как плывет перед глазами. Солдат Архона быстро оторвал королеву от сына. — Ты — предатель отца.

Тройд не обращал внимания и, восстановив равновесие, которое утратил даже сидя, посмотрел на Железную Гриву с вопросом в глазах.

— Хорошо. Лоре Ладомар может наследовать покойному деду, отцу и брату, и стать во главе княжества Змееносца, если принесет публичную присягу Архонской короне и отречется от всяких претензий на корону Иландара.

Тройд кивнул вместо девчонки:

— За этот год я пальцем ее не тронул. Если почему-то она больше не девственница, я не принимал в этом участия. А без ребенка королевской крови у нее нет никаких претензий на мое место. Лоре, — он обратился к девочке, которую, казалось, вот-вот вывернет наизнанку от того, что ее жизнью распоряжаются, как вздумается, люди, перебившую ее семью. — Послушай, Лоре, — Тройд привлек внимание. Видеть его девушке не хотелось, но даже сейчас она не могла сказать, что Тройд обидел ее хоть чем-то, кроме холодности, за что в большей степени была признательна. Поэтому Лоре обернулась к новому королю. Тройд продолжил:

— Ладомары — старейший род Иландара, и даже в нашем названии есть об этом память. Ты не можешь пасть духом или наложить на себя руки или как-то себя опорочить и заслужить казнь. Ты должна жить как Ладомар. Просто теперь у тебя другой сюзерен.

Девочка кивнула, не будучи уверенной, что прислушается.

— Далее, — промолвил Тройд и от усталости перевел дух. — Я приказываю отослать мою мать в самый глухой монастырь, какой есть в Иландаре, и под страхом смерти не выпускать ее оттуда никуда.

Гвен побелела, как белеет кожа на месте ожога, когда взбухает волдырь.

— Ты не посмеешь, — шепнула она, снова кидаясь к сыну и снова останавливаясь от того, что ее удержал солдат-архонец. Правда, на этот раз еще парочка подошли к нему в помощь.

— Это же твоя мать, — вступился за сестру Берад.

— Я не посмею убить женщину, которая дала мне жизнь. Но видеть тебя я больше не хочу. Если что-то и омрачало жизнь Виллины здесь, то только ты. Агравейн, — Тройд посмотрел на родича и попросил, — пожалуйста.

Агравейн, с тяжелым взглядом из-под насупленных бровей, сдержанно кивнул.

— Выведите, — и его люди уволокли сопротивляющуюся, бьющуюся в истерике женщину. Кто-то из иландарских солдат пообещал показать дорогу до королевского покоя.

— Наконец, последнее. Агравейн, я согласен, чтобы несколько лет Инна воспитывалась на Ангорате. Это правильно. Но до тех пор… Дай мне слово, что как только я уплачу первую дань, ты вернешь мне дочь. Я вдовец, и у меня нет других наследников, — заявил он и чуть тише добавил. — И я отец, и у меня… — Тройд не постеснялся единственной скупой от обезвоживания слезы. — Агравейн, у меня больше ничего нет. Дай слово, прошу.

Агравейн, все еще мрачный и тяжелый как грозовая туча, подошел к Тройду и положил массивную ладонь на плечо, отчего новый король согнулся даже сидя. Но твердости его взгляда, отметил Железногривый, сейчас следовало бы учиться многим.

— Нет, — отказал Агравейн. — Я верну тебе дочь, как только на дорогах Иландара будет спокойно. Будет это в день, когда ты уплатишь первую дань или раньше — неважно.

Тройд облегченно перевел дух и затих.

— Твоего отца надо похоронить, — напомнил Берад избитым голосом.

— Зачем? И как? — устало поглядел Тройд на герцога.

— Что? — ужаснулся Лигар. — Конечно, с королевской почестью.

— Мой отец мог поддерживать христиан, но не был христианином. Он мог быть посвящен Праматери, но не был старовером. Бросьте его в общую гору трупов на улице. Пусть его склюют вместе с остальными.

— Выродок, — шепнул герцог. — Ты не сын своих родителей… Чем хороша эта твоя древняя вера, если учит предавать отца и бросать мать? — зашелся Берад.

— Тебя не должны беспокоить особенности нашей религии, — напомнил Агравейн. — Я еще не вывел войска с территорий Иландара, и только в твоей власти убедить меня.

— Боюсь, — вступил Сайдр, — его величество Тройд сказал правду. Мы не в праве распоряжаться судьбой Второй среди жриц, Агравейн. Даже ты, Молодой король-старовер, не можешь претендовать на то, чтобы отбить ее, как обычную женщину, и взять в жены.

— Но я хотя бы могу забрать ее и увести от него, — бросил Агравейн. — Отвезти на Ангорат и быть спокойным за будущее династии Сирин, дружественней которой архонцы не знали со дня основания. И… и просто быть спокойным за нее, — шепнул он тише, возведя лицо к потолку.

Сайдр усмехнулся, положив Агравейну ладонь на лопатку:

— Правильно, мой король. Честность перед собой достойное качество. Вот только, если ты намерен увезти Шиаду на Ангорат, то Берад никак не может тебе помочь в этом.

Лигар тут же с ненавидящим выражением на лице уставился на друида: посмей сказать.

Сайдр улыбнулся мысленной угрозе.

— Шиада уже на Ангорате.

— Что? — Агравейн обернулся молниеносно, поймав за руку жреца. — Ты видел ее?

— Не только я. Странно, что владыка Удгар не сказал тебе: это Шиада и Гленн вызволили из плена твоего отца и забрали из Кольдерта Инну, когда Таланар и Норан были убиты.

— Но отец словом не обмолв… — Агравейн заозирался растерянно. Берад обреченно скрипнул зубами, сжав челюсти до судорог в желваках.

— Может, она не назвалась? В конце концов, она вызвалась помочь Гленну в задании, которое дала ему храмовница, и не более. Ну, во всяком случае, эту версию я слышал от самой Шиады на острове.

Агравейн, кажется, все еще не улавливал смысл сказанных друидом слов. Он зашагал из стороны в сторону, прижав к губам кулак. Он ходил туда-сюда, будто что-то мямля себе в руку, то отводил ее, то прижимал снова, то хватался за волосы. А потом вдруг вырос прямо перед друидом:

— Она точно там?

— Ну, — немного растерялся Сайдр, — она была там, когда я уезжал. Храмовница говорила что-то об особом задании для Второй среди жриц, но, наверняка, чтобы там ни было, Шиада уже снова на Ангорате.

Агравейн осторожно, недоверчиво улыбнулся — самыми краешками губ. А потом внезапно расхохотался — непосредственно и радостно, как самое чистое дитя.

Будто это и не его сверкающие некогда латы перемазаны кровью и грязью.

— Тогда остался последний вопрос, — обратился он к Сайдру. — Покажи мне, кто убил мою сестру.

Сайдр качнул головой.

— Показать?

— Да, — энергично закивал Молодой король. — Ты же можешь передать мне видение. Ты Верховный друид, — убежденно заявил Агравейн.

— Могу, — размеренно согласился Сайдр. — Но только то, что сам видел или знаю наверняка.

Агравейн замер, будто складывая в голове услышанные слова в какой-нибудь понятный смысл. Потом снова уставился на друида и переспросил:

— И что? Ты не знаешь?

Отвечать было глупо, и Сайдр лишь качнул головой.

— Но… как же тогда… — Агравейн расстроился.

— Есть один способ узнать наверняка, — заговорил Сайдр. — Но здесь это сделать невозможно — только на Ангорате.

Агравейн воссиял, и друид поторопился сбить его радужный настрой.

— Но не стоит питать больших надежд. Разрешение на проведение такого… ритуала может дать только действующая храмовница. Я могу попросить Неллу, но я не гарантирую, что она согласится.

Агравейн пронзительно поглядел на друида, будто выискивая подвох или лазейку, шанс, о котором друид умолчал. Сайдр в ответ смотрел просто и открыто, и у Агравейна не осталось выбора, кроме как заявить:

— Ладно. Это все больше, чем ничего. Я использую любой шанс. Пошлите гонца моему отцу, скажите, что я буду ждать его у Летнего моря для отправки на Ангорат по важному делу. А у меня, — Агравейн улыбнулся, — у меня их там, всесильные небеса, теперь два. Договор у нас, — заорал он намного громче. — Всем расположиться на отдых. Завтра утром возвращаемся в Архон. Я дойду с вами до княжества Рыб, дальше пойдете за Вальдром. Ты же проведешь меня на остров? — обернулся Молодой король к жрецу, без особенного вопроса в лице. Он все уже решил.

Однако Сайдр удивил и теперь:

— Увы. Я на Ангорат не еду, владыка. Но, как во все времена, вас проведут туда.

— А ты? — ревностно спросил Железногривый, как если бы Сайдр был обязан лично следовать его воле. Друид скептически поджал губы: власть имущим всегда кажется, что боги обязаны помогать им, а уж если те руками жрецов улыбнуться хотя бы единожды, у королей и вовсе пропадает рассудок. Не поэтому ли храмовница всегда предлагает сбивать спесь таким образом?

— Я сопровожу сыновей Хорнтелла в дом отца для начала. А потом поеду на север. Гленн отправился куда-то туда, и я беспокоюсь. К тому же, саддарам, которые откликнулись на призыв, надо сказать спасибо. За моего отца.

Агравейн задумался и кивнул.

* * *

После ночного отдыха на костях и пепле, Агравейн развернул армию домой. Невиданная по скорости война, невиданная стремительность в атаке и невиданная жестокость в конце… Что ж, у каждого свои подвиги.

А Сайдр в то же утро, подлатав за ночь, как мог, и покормив, повез герцогу Клиону Хорнтеллу его сына Клиама.

Тирант, брат Гленна, брошенный в темницы несколько месяцев назад, истлел от голода, сгнил и был заеден мышами и крысами.

* * *

Товары из Ласбарна жители Храма Даг испокон веков принимали и обменивали на верфях и в доках перед крепостными стенами под надежной охраной выдающихся бойцов с номерами во второй десятке и надзором гарнизонных лучников. Потому, простившись с торговцами из песков и поблагодарив капитаншу и золотом, и теплым словом, Бансабира свела по сходням лошадь, указывая путь Дайхатту, и пошла к запертым воротам.

Завидев непрошенных гостей, стражник в мягком кожаном нагруднике на воротах немного наклонился и заявил, что всем иноземным торговцам вход воспрещен.

— Я не торговка, — крикнула Бану. — Попроси у меня права голоса.

Стражник переглянулся с соседом-охранником и проорал поставленным голосом:

— У кого из вас есть право голоса?

Предвкушая собственный ответ, Бансабира едва не задохнулась от трепета и тоски. Всеединая Мать Богов и людей. Сколько жизней минуло с детства и юности?

— У того, кто служит Матери Сумерек, — так же громко ответила Бансабира, стараясь говорить так, чтобы не дрожал голос.

— Как ты служишь Ей?

— Воздевая сталь.

— От кого ты получила свою?

— От того, кто известен в этих стенах как Тиглат Тяжелый Меч.

— Что ты возьмешь здесь?

— То, что отдам.

— Откройте ворота, — приказал стражник.

С трескучим скрежетом ворота медленно разъехались — и сердце Бансабиры Изящной пропустило несколько ударов сразу.

Вот, как звучит заклинание, позволяющее вернуться в прошлое.

* * *

Город пестрел красками и шумел наречиями. Яркий, совсем не такой угрюмый, каким рисовали детские сказки Храм Даг — черным гнетущим логовом убийц и отравителей. Остров, на котором возвышались крепостные стены Храма Даг не был пологим, он поднимался и оседал, как кручи бушующих волн. Рядом с воротами располагалось несколько крытых каменных помещений, которые Аймар определил как склады и мастерские. Чуть дальше, ближе к главному корпусу громадного здания в форме ступенчатой пирамиды, раскинулся торговый квартал с самыми разномастными товарами: цветастыми тканями, камнями, кинжалами, рыбой, керамическими плошками и горшками. Он насквозь пропах маслами, выжимками из редких цветов, эфиров из заморского дерева, воском, цветами и специями.

Бансабира шла, олглядываясь с щемящей болью в сердце. Квартал был исчерчен узкими улочками, где с трудом могли разминуться две небольшие повозки, многочисленными загогулинами-проулками, глинобитными домиками и лавками. Кажется, вон за той они с Астароше якобы искали кошку, когда, вернувшись из Ласбарна никак не могли найти место для уединения, а их за ласками застукал мастер Ишли. А вон той корявой дорожкой со сбитым временем брусчаткой Бану несла на верфь парусину для починки какой-то галеи в день, когда застала Гора с другого конца острова по колено в море и с кнутом. Тиглат Тяжелый Меч никому бы не сознался, но с кнутом обращаться не умел вовсе и, когда ученица попросила учить ее этому, сам принялся тренироваться. Гор в тот день огрел себя раз пять, высек море и выматерился на всех языках, какие знал, но с кнутом так и не подружился.

Там, в левую диагональ от храма, виднелись возделанные пашни. За ними — отсюда пока не видать — содержались пасеки, куда однажды Ирэн Безликая загнала мастера Ишли собирать мед — в качестве желания за его очередной проигрыш в нарды. Когда Ишли узнал, что Бансабире эта игра тоже никак не дается, потрепал по затылку, сказав, что этот талант присущ только рыжим.

Бансабира, не таясь, улыбнулась: хорошее было время.

— Бансабира Изящная, — вдруг донеслось до слуха ясовцев, и Бану улыбнулась еще шире. Да, это она. Так ее называли здесь.

— Это Бансабира Изящная, ребят.

— Серьезно? Это она? Это ты точно знаешь?

— Говорят, она была восьмой уже в тринадцать лет.

Кто-то улыбался в ответ на приветливость Бану и ее пожелания благословений Праматери, кто-то, в особости, кто знал только по значкам в ранговой комнате и не встречался лично, следуя подсказке толпы, тыкал в Бану пальцем.

— Вас здесь знают, — зачем-то заметил Дайхатт, когда, минуя толпу, ясовцы выбрались к центральному входу в пирамиду храма. Бансабира не отозвалась и спешилась, передав поводья подоспевшему мальчишке лет двенадцати. Аймар ловко выпрыгнул из седла и отдал свои тоже.

— Отведи-ка их в конюшни, парень, — сказал тан.

Бансабира глянула на него с ноткой осуждения и ревности.

Они вошли внутрь, двигаясь вдоль бокового перекрытия до нужной Бану двери, и Аймар не удержался от замечания.

— Никогда бы не подумал, что Багровый храм может быть таким ярким оживленным местом.

— Даже самые мастеровитые убийцы храма здесь всего-навсего обычные люди с необычными талантами, которые налаживают торговлю, охраняют покой горожан, помогают жрецам, охотятся на дичь, выходят в море, удят рыбу и, когда надо, пригоняют рабов. Чтобы стать Клинком Богини, в храм надой войти последним ничтожеством — рабом, и стать со временем тем, на ком держится вся основа острова. Я раньше не понимала этого, но теперь знаю: в том, как неуклонно мы превращаемся из рабов в хозяев человеческих судеб, проявляется власть времени.

— Власть времени? — тупо переспросил Дайхатт.

— Да, — кивнула Бансабира. — Вся человеческая жизнь слагается из терпения и времени. И все те, кто дошел до конца этого пути, не сгинув, начинают ценить людей исключительно по их силе.

Аймар нахмурился и сделал страшные глаза. Бансабира сообразила, что он понял ее мысль совершенно кособоко.

— Рабов пригоняют из пленных пиратов, островитян, южных ясовцев и реже с севера Ласбарна и с Востока. Но в конечном счете, никто из нас не разбирает, кто откуда: мы все говорим на трех языках и судим людей по тому, как они смогли распорядиться своим временем.

Стараясь уразуметь сказанное, Аймар предпочел свернуть беседу в нейтральное русло:

— А что там, на Востоке? Я никогда не заходил дальше Бледных островов.

"Орс", — подумала танша.

— Ну так сходите, у вас в танааре наверняка не меньше сорока кораблей под… рукой. Нам сюда, — Бансабира повернула в третью дверь по левую руку.

Перед ними оказалось продолговатое прямоугольное помещение вровень с коридором. Под потолком зияли открытые люки полукруглых и овальных окон. Две дюжины столов из темного дерева с письменными принадлежностями и пергаментами стояли в три ровных ряда. Еще один стоял против всех на возвышении, и сейчас он один не был пуст. Склонившись над бумагами, там сидел человек с посеребренным теменем и висками. Его кожа наверняка была алебастровой, но в скудном освещении приобретала нездоровый восковой оттенок. На правом ухе отсутствовал крупный кусок; нос явно был сломан, возможно, не раз. Заслышав гостей, человек вскинул голову и тут же встал. Одежда на нем была старая и воинская; движения, которыми он расправил ее, точными и сдержанными, шаги — тихими. Голос оказался надломленным и низким, в кареоком взоре засияла ясность и скрытое безумство, а в улыбке — восторг узнавания.

— Я уж думал слух подводит меня, а, значит, не соврали горожане. Бансабира Изящная вернулась в обитель Матери Сумерек и Госпожи Войны.

— Мастер Ишли, — Бану шагнула в предложенные объятия, и жилистые руки в кожевенном поддоспешнике сдавили ее теплотой. Только, когда объятие закончилось, Дайхатт с удивлением заметил, что старик одного с Бану роста.

— Мы получили твои просьбы и ждали тебя. Но, если позволишь, оставим по ласбарнской традиции разговор о делах на завтра. Сегодня очень многие захотят встретиться с тобой, — он положил женщине ладонь на плечо и внимательно изучил лицо. — Ты повзрослела.

— Наверное, — бессмысленно отозвалась Бану.

— Наверное, не без причин, — поправил Ишли. — Впрочем, сейчас это не важно. Поверь, тебя ждет нынче много сюрпризов в этом храме. Ты вернулась поистине в хорошее время. Но все это — чуть позже, — спохватился Ишли, — а сейчас, как одна из старейшин храма, не составишь компанию на главной арене? Ион и Аннамара представляют третьегодок. Состязание начнется через треть часа, но раз уж прибыла Бансабира Изящная, стоит пойти заранее, а не то, обнимаясь с давними знакомцами, опоздаем с началом боев.

Бансабира засмеялась: ей бы не хотелось доставлять трудности близким людям.

— Брось, Бану. Ты заслужила свое право голоса и право ночлега. Да, надо сказать рабам, чтоб подготовили комнату. Твой спутник, судя по всему, не раб, а, стало быть, гость. Вы спите вместе?

Аймар вздрогнул от бестактности вопроса. Бану, однако, просто отрицательно прицокнула языком.

— Просто оказались в одном путешествии по стечению обстоятельств. Мастер Ишли — мой земляк тан Дайхатт, — кратко представила Бану. Ишли кивнул:

— Да благословит тебя Мать Сумерек, тан, — пожелал мастер. — Пойдемте со мной.

* * *

Казалось, она уже и не вспомнит, что здесь и как, но ноги сами вели знакомыми коридорами и лестницами. Бансабира шла с Ишли плечо в плечо, не думая и не глядя, где поворачивать, какую толкать дверь. Они болтали на ангоратском и ласбарнском, чтобы не посвящать Аймара в происходящее. И только, когда оказались на арене, Ишли на всеобщем пригласил располагаться удобнее.

Большое ристалище было окружено цельнокаменными лестничными уступами, каждая ступень которых служила скамьей. По диаметру арены к потолку росли стройные колонны-опоры, расставленные так, чтобы выдерживать свод и не мешать обзору. Огромный круглый люк в потолке был отворен, пропуская солнечный свет.

Один в один, ласбарнские бойцовские ямы, понял Дайхатт. Только в здании.

Несмотря на значительность зала, на скамьях с трудом можно было насчитать пару дюжин человек. Ишли поздоровался первым, громко, привлекая внимание, но этого уже и не требовалось: все головы обернулись в их сторону.

— Бансабира.

Шавна Трехрукая, восьмой номер сто восьмого поколения, удивительно красивая и стройная, кинулась на грудь Бану первой. Ее блестящие черные волосы взметнулись волной мирассийского шелка, чувственные губы изогнулись в недоверчивой, трогательной радости, а сияющие аметистовые глаза вспыхнули слезами счастья.

— Бану.

Они обнялись крепче, чем сестры: черная и белая, гордая северянка с гор далекого Астахира и желанная южанка из красных песков Ласбарна. Совсем не похожие, они прижимали друг друга — и прижимались друг к дружке, ощупывая пальцами плечи, спины. Потом чуть отстранились, не размыкая объятий, и, выждав минуту, поцеловались в губы.

— Праматерь, Бану, — Шавна заплакала, и безжалостная и бескомпромиссная Мать лагерей тоже почувствовала, как защипало глаза. — Я верила, знала, что ты приедешь, — горячо шепнула Трехрукая, заглядывая в глубокие зеленые глаза с расширившимися зрачками.

— Разумеется, она приехала, — чуть поодаль поднялся мужчина. — Бану Яввуз всегда держала слово.

Он развернулся всем телом и, выглядывая через Шавну, Бансабира узнала Рамира. Одними глазами, чуть указав на подругу, она спросила все ли хорошо, а Рамир отозвался поджатием губ. Ладно, они еще поговорят об этом.

— Ты взаправду вернулся сюда, — стараясь сдержаться, Бансабира закусила губу.

Шавна оглянулась через плечо на Рамира. Тот пошел им навстречу. Трехрукая отошла, пуская его к Бану. Шавна знала об их истории — им есть, что почтить.

Рамир приблизился, пронзительно взглянул в глаза Бансабиры, чуть приподнял за подбородок и тронул губы своими. Без всякой ненужной ласки, как это мог бы сделать брат. Сейчас они не были высокородной таншей и подданным или командующим и подчиненным, а только лишь давними знакомцами и друзьями, и Рамир мог позволить себе такой поцелуй. Он отодвинулся, поймал благодарный взгляд:

— Здравствуй, Мать лагерей.

— Я стала ею только с твоей помощью, — беззвучно ответила танша одними губами.

Их объятие встряхнуло Бансабиру, как электрический разряд в грозу. И, окруженная теплыми надежными руками соратника, танша, наконец разревелась. Забыв обо всем, кроме воссоединения с этой семьей, которой ничего не нужно доказывать, которая знает ее не только как дочь Свирепого или воспитанницу Тиглата, но как Бансабиру Изящную, вылепившую себя из рабской глины ничтожества и вознесшуюся к вершинам собственной неукротимой волей и неодолимым упорством.

— Значит, мы действительно собрались все вместе, — раздался в дверях залы еще один родной голос, и плечи Бану, обвитые рукой Рамира, вздрогнули. Танша подняла голову и оглянулась.

— Бансабира Изящная.

"Астароше просто велся на юность и перетрахал кучу молоденьких баб, пока ты не повзрослела" — прозвучал насмешкой в памяти голос Гора.

— Астароше Великодушный.

Он подошел к ним, и из-за узости проходов вдоль скамеек, Рамиру тоже пришлось отступить, а Дайхатту — вжаться в сиденье, чтобы пропустить бойца.

— Ты стала красавицей, — польстил Астароше.

— Я и была красавицей, — усмехнулась молодая женщина шатену в глаза.

— Мне ли не знать, — прошептал Астароше и потер подбородок. Он возмужал и изменился, но где-то внутри Бансабира опытным глазом полководца нашла надлом: незаросший, затянутый и замазанный наспех. Это не нога — колено ему сломал Гор. Это душа — жизнь ему сломала Бану.

Он мог встать, упрямо возразил внутренний голос главнокомандующего, без колебаний отдавшего тысячи приказов. У него сломана нога, напомнила мягкая женская совесть, а без ноги встать трудно.

Они ничего не могли сказать друг другу и, тупо уставившись глаза в глаза, стояли на вытянутой руке. Дайхатт, проникнутый трогательностью и теплотой встреч Бансабиры, мгновенно уловил печальную молчаливую ноту: мол, что тут скажешь? "Астароше любил меня" заявила Бану с неделю назад. Похоже, так и было.

Ситуацию спас Рамир, попросив представить спутника Изящной. Бану указала на земляка, назвав его. В подробности никто не лез.

Дайхатт осознал, что Бансабира не знает, что значит, обсуждать принятые решения. По понятным причинам.

Они расселись и разговорились — теперь уже все. Болтали о всяком, расспрашивая, как у нее дела, где Бану побывала, что делала. Танша отвечала далеко не на все вопросы, но о последней встрече с Гором обмолвилась.

— Серьезно? Тиглат? Как он и где? — решительный альт перекрыл гомон, и Бану узнала тембр Ирэн Безликой. Смуглая, жилистая, маленькая, с множеством мелких морщин и шрамов, как на лице, так и на оголенных до плеч руках. Следом шла Аннамара — с тем же живым васильковым глазом и заволоченным выцветшим. Следы пожара на ее лице не стерло даже время, и широкая прядка волос надо лбом по-прежнему отрастала седой.

Бансабира расцеловалась с обеими.

С противоположной стороны арены поднялся Ион — долговязый и мускулистый. Он махнул Бану рукой и сказал пару равнодушно-учтивых фраз. Они, хоть и учились у одного наставника, никогда не были близки. Потом заявил, что время начинать и велел третьегодкам готовиться. За мгновение до начала в зал забежала Габи. Приметив Бану, она успела только улыбнуться, а после ударили в гонг.

Когда Астароше, взявший роль герольда, объявил о цели их собрания, и состязания начались, Дайхатт замер с отвисшей челюстью. Не мог оторвать глаз от происходящего и вспомнить — был ли он сам в двенадцать-тринадцать лет способен выделывать такие штуки, как, например, вон тот парень? Был ли так находчив, как та девчонка? А вот хотя этим двум, наверняка бы сумел даже дать фору.

— Тану Яввуз, — тихонько позвал он, расположившись слева от Бану, хотя его и стремились оттеснить те, кто скучал по женщине не один год. В контексте происходящего собственное обращение к Бану казалось ему из рук вон нелепым, но зайти дальше он не смел.

— Да?

— Все эти люди, не на арене, а среди наблюдателей, они выпускники храма?

Бансабира отозвалась не сразу, обведя всех собравшихся внимательным взором. Все так.

— Наставники Храма Даг, — ответила вслух, — бойцы, удостоенные за мастерство мест в первой десятке.

Аймар о рангах Багрового храма имел представление предельно смутное, но выяснить решил позже: Яввуз сейчас явно нерасположена к долгим объяснениям. Ее глаза светились радостным азартом предвкушения чего-то чудесного.

* * *

Бои закончили только через пару часов. Некоторых из ребят наставники, Ион и Аннамара, растаскивали не живых, не мертвых.

Когда все поднялись, Шавна уцепила подругу за руку, заявив, чтобы немедля готовили для Бану ночлег и обед. Все, кто знал ее, кто воспитывал и учил, с кем она путешествовала и набиралась опыта, все должны были явиться, если были на острове. А до тех пор Бансабира, заявила Шавна, принадлежит только им, и утащила прочь. Рамир и Астароше переглянулись и поспешили вслед. Дайхатт остался стоять, оглашенный произошедшим, не понимая, куда теперь себя девать. В окружении незнакомых убийц даже он, полноправный тан, чувствовал себя загнанным зайцем. Неожиданно Ишли взял его под крыло, заявив, что займется его устройством, и "это быстро".

Бытовой вопрос действительно был улажен мгновенно. Аймара поселили за соседнюю от Бансабиры дверь, прислали раба с небольшой порцией еды до праздничного обеда, и оставили на собственное попечение.

Бансабира переглянулась с Аймаром в каком-то из коридоров, когда с Шавной, Рамиром и Астароше, шла к выходу из пирамиды, обронила что-то о том, что не сможет ближайшее время быть с ним внимательной и исчезла за следующим поворотом. Аймар вздохнул, отогнал приступ паники, вызванный очередными надсадными стонами откуда-то из-под земли и из центра пирамиды и тоже пошел на улицу. Там, в городе, было хотя бы ярко и оживленно. А здесь, в пирамиде, смертью пропах каждый угол, ибо стены Храма Даг приветливы только к тем, кто говорит на их языке.

В боковой галерее Аймара поймала за плечо Ирэн:

— Кажется, ты гость Бану, — утвердила она. — Не слоняйся в одиночестве. У тебя нет опознавательных меток о том, кто ты. Не успеешь моргнуть, окажешься в кандалах. Давай-ка, пошли со мной. Поможешь с малолетками. Бану сейчас все равно не до тебя.

Таким образом, Дайхатт оказался пристроенным.

* * *

Четверо давних друзей расположились на пустыре за кузницей, как нередко бывало в былые времена, когда они вместе тренировались или мотались по Бледным островам, Ласбарну, Восточным землям, вместе отлавливали пиратов и гоняли перепуганных мальцов. Рамир многое знал о том, чем Бану жила после ухода из храма, что-то знала и Шавна, но распространяться об этом совсем не хотелось.

Они просидели почти три часа, прежде чем их позвали в открытую трапезную — место сбора Клинков с номерами выше двадцатого. Там собралось множество людей, которых Бану называла по имени, и Аймар, присутствовавший как гость Изящной, дивился, какой огромный мир оставила за плечами Маленькая танша, чтобы вернуться в чертог отца.

Габи Бансабира говорила благодарности за науку хорошо выглядеть. Человеку, по имени Шухран сказала, что в ее охране есть могучий полукровка — на одну ногу северянин, на другую ласбарнец — с таким же именем по прозвищу Двурукий. Еще кому-то вспомнила забавный случай с кузнецами…

Как на небе есть два светила для дня и ночи, так и в танше Пурпурного дома было две Бану.

* * *

После обеда воодушевленная Бансабира предложила вместе прокатиться верхом, но Шавна качнула головой.

— Я бы не была так настойчива поболтать с тобой до обеда, родная моя, без причины и, поверь, дала бы тебе с дороги перевести дух. Но я ж не знаю, сколько ты пробудешь тут еще, а у меня заказ на Коралловом Острове, надо прибыть завтра утром, так что сегодня с вечерним отливом мне выходить в море. Надо готовиться и торопить компанию.

— Кого берешь? — полюбопытствовала Бану.

— Там ничего особо сложного, так что шестнадцатый, двадцать третий и двадцать седьмой номера.

— А ничего сложного — это как надолго? — спросила Изящная.

Шавна блеснула огнями глаз:

— Учитывая, что Коралловый Остров к нам ближе всех остальных, думаю, дня на три.

— Я дождусь, — клятвенно заверила Бану, даже не думая.

Еще бы, — улыбнулась Трехрукая. Рамир и Астароше переглянулись: будь один из них решительней, а другой сильнее духом — это могли бы быть их женщины. Но судьбе было угодно оставить их друзьями, несмотря ни на какие чувства.

* * *

Жизнь в Храме Даг всегда шла своим чередом. Поэтому к вечеру, когда зашло солнце, и корабль Шавны отчалил, настало время ночных тренировок. Астароше имел собственных учеников и потому был занят. Рамир вел групповые занятия упражнений. Получив толику времени, Бансабира выцепила мастера Ишли и разговорилась о делах. Перво-наперво, он сообщил, что мятеж на Перламутровом острове имел место. Не назвать серьезным бунтом на весь остров, скорее, обычный местный переворот с целью захвата полномочий другим наместником, но провокатора предали свои же. Это спровоцировало волну недовольства, однако с утверждением в роли наместника прямого наследника предыдущего все вернулось на круги своя, и Перламутровый снова принес присягу династии Яса.

Во-вторых, несколько молодых бойцов пятого и шестого года обучения по просьбе Бану были отправлены в Мусфор, как она и пообещала удельному князю, на два месяца. Постигать служение в песках — хороша наука для Клинка Праматери, так что подобная просьба не вызвала особого недовольства. Он, Ишли, одного из своих учеников сбагрил вообще с радостью — у парня разгар возраста созревания, надоел со страстью к приключениям страшно. Бансабира поблагодарила от души — и от кошелька, вытряхнув на стол мастера несколько дорогущих сапфировых и рубиновых бус.

— Немного, но, что есть.

Ишли поотнекивался для вида, но оплату принял с удовольствием.

Кроме того, заговорила дальше Бану, ей бы хотелось взять около десяти человек с номерами от пятого до пятнадцатого, кто согласиться уйти с ней из храма, в Пурпурный танаар в качестве наставников военной академии под своим крылом.

— По существу, это означает вывести систему обучения Храма Даг за пределы этого острова, но, если подумать, по одиночке десятки тысяч его бойцов уже растащили эту традицию. Я же всего лишь хочу взрастить из своих "меднотелых" настоящих зверей, из своих разведчиков — закоренелых проныр, из своих проходцев — ужей, способных вывернуться из любой трясины. Подобная просьба, будь я хоть трижды Рукой Праматери и старейшиной храма, требует обсуждения с другими старейшинами, так что, ваше мнения будет для меня важно.

Чистой воды лесть — знала Бану. Рука Праматери или старейшина Храма Даг — ничто иное, как боец, постигший провидение Матери Войны, а, значит, уразумевший, как обращаться с великим знанием обучения и смерти по своему решению. Быть Рукой Праматери — значит, продолжать Ее волю, а, стало быть, самому следовать ей. Если идешь тропой, проложенной для тебя Богом, невозможно ошибиться с направлением. Так что никаких обсуждений не требовалось, но дипломат в Бану повелел учтиво отнестись к тем, кто помог ей стать Избранницей Шиады.

Ишли одобрил и это. И когда поток вопросов Бансабиры иссяк, начал спрашивать про Гора. Тиглат Тяжелый Меч — лучшее его творение. Разумеется, ему дорога судьба такого сокровища…

* * *

Бансабира заглянула к Дайхатту ближе к ночи. Сообщила, что намеревается погостить здесь какое-то время и помочь некоторым из мастеров в обучении. Свежий взгляд на привычные действия учеников, сказала танша, всегда помогает продвинуть застой в развитии бойца, который происходит регулярно. Ей ли не знать?

Дайхатт ничего против не имел (хотя и понимал, что, даже имей он что против, Бансабиру не остановило бы). Только попросил таншу составить ему компанию и поболтать немного.

— Этот храм довольно мрачное место. Все время раздается откуда-то лязг оружия, ржание лошадей, грохот хозяйственных работ и стоны бойцов. Думал, к ночи утихнет, но тут, кажется, никогда не спят.

Верно, посмеялась Бану, так и есть. Тренировки в разном распорядке ведутся днем и ночью. Это в некотором роде позволяет отдыхающим приучаться спать в любом месте и в любое время, как только представляется возможность, или подолгу не спать вовсе, если такой возможности нет.

— В любом случае, здесь довольно неприветливо для чужака. Скрасьте мое одиночество, тану Яввуз, — Дайхатт улыбнулся обворожительно. Его черные глаза блеснули в сумраке пары сиротливых лампад призывно и напомнили Бансабире глаза Маатхаса. Добрые смешливые глаза человека, о котором она никогда не вспоминала нарочно, но не забывала ни дня.

— Хотя бы на полчасика, — упросил Аймар.

Ладно уж, раз Рамир занят, подумала Бану. Аймар засиял и принялся расспрашивать. Сказать можно немного, решила Бансабира. Еще неясно, на чьей стороне тан будет играть, когда придет время, но пару историй из их одуревшей юности в стенах храма — почему бы и не поведать?

* * *

На другой день Рамир освободился, и Бану провела все время подле него. Дайхатт, наущенный Ирэн не слоняться в одиночку, ходил за Бану по пятам и был неприглашенным и непрогнанным гостем в любых делах. Бану наблюдала за групповой тренировкой с копьями, за которую Рамир был ответственен — Дайхатт сидел рядом с ней на скамье вокруг арены. Бану помогала другу и его ребятам с починкой одного из судов на верфи (Рамир всегда стремился поддержать учеников личным примером) — Дайхатт тоже был на подхвате. К тому же постоянное общение в эти дни с легендарной Бансабирой Изящной из сто девятого поколения только больше заводило мальчишек и подзадоривало девчонок под началом Рамира. Вот она какая, женщина, чье имя они высматривали в ранговой комнате с восхищением перед фактом и тайной. Да и мастер как-то по-особому светился и глядел на соратницу с теплотой, шептались молодые бойцы, и Аймар слышал краем уха их шепот, толкуя неверно.

После пяти вечера Рамир и Бану принялись дурачиться, оставив поприще важных дел: сновали, как в старину, по проулкам и торговым улочкам, подтрунивали над встречными горожанами и торговцами, подначивали патрульных. Сделав вид, что украли пару молодых и еще зеленых яблок, принялись удирать от стражи, толкаясь, сбивая с ног, внося настоящую сумятицу, как безумные беспризорники-отроки. А потом с ногтя со звоном подбрасывали в воздух половину серебряной монеты — в десятки раз больше положенного — извинялись и принимались хохотать.

Они ушли через пашни и пасеки в сады. Рабы гнули спины нещадно, надсмотрщики были жестоки. Если бы не этот опыт, говорила Бану, не быть бы ей решительным командиром, не быть бы ей способной к пыткам, к дипломатической выдержке, к распоряжению подчиненными, как фигурами на шахматной доске. Драть рабов — беспощадный навык кровожадности, и он тоже бывает нужен.

Дайхатт, глядя на происходящее и вслушиваясь, только вздрагивал. Так значит, у Фарнэ его ждала бы еще стократно завидная для раба участь.

В саду Бансабира выклянчивала у Рамира твердых недозрелых груш и, чтобы она уже угомонилась, Рамир подсадил молодую женщину, обхватив ее бедра и придерживая над собой под ягодицы. Дайхатт бесился страшно: если он женится на этой женщине, надо будет сразу и навсегда оговорить, что ее не будут лапать какие-то посторонние мужики.

Впрочем, размышлял Аймар, судя по ее общению с Рамиром, последний знает о Бансабире куда больше и куда лучше, чем другие ее приятели и друзья. В конце концов, он назвал ее при встрече Матерью лагерей, а это что-то, да значило. Зато Астароше, который "ее любил" и "трахал молоденьких баб", с ними пересекся только к ужину, и тон их с Бану общения был натянуто-тосклив, как если бы два дорогих человека старались дотянуться друг до друга через стекло.

Может, Бансабира ошиблась, и это Рамир любил ее, а Астароше, как правильно заметил Гор, только желал?

Спрашивать подобные вещи Аймар не стал.

Бансабира в компании тана и Рамира разглядывала вечерние звезды, раскинувшись на пустыре за кузницей, вслушивалась в жужжание насекомых и шелест клевера вокруг, и с горечью на языке признавала, что ее чувства к Астароше остались далеко позади. Сейчас она была совсем другим человеком, и их больше ничего не связывало. Возможно, Русса был когда-то прав, сказав, что она слишком юна, чтобы постичь суть любви. Или недостаточно мудра, чтобы принять: любовь стареет.

Бансабира заметила это вслух. Рамир в ответ коротко улыбнулся и отрицательно цокнул.

— Только то, что по-настоящему является любовью, не стареет никогда.

— Думаешь? — нахмурилась Бану.

— Знаю. Разве я — не живое тому доказательство? Ты ведь все знаешь о моих чувствах.

— О да, — протянула Бансабира. — Как все прошло? Ты передал ей поцелуй по возвращении?

— Конечно, — расцвел Рамир. — Еще раз спасибо, — он облизнулся, явно вспоминая те тревожащие чувства. — Но эффекта это не дало, увы.

— Мне жаль, Рамир.

— Она не допускает и мысли о том, чтобы что-то вернуть. Говорит, что нельзя так просто забыть ее отношения с Ионом, в которые вложено столько трудов. Нельзя закрыть глаза на минувшее время, будто ничего не было.

— Мой брат, — поразмышляла Бансабира вслух, — сказал мне как-то, что любовь на деле намного проще, чем нам кажется, и для нее надо не так уж много.

Невидимо для остальных Рамир, раскинувшийся на земле также, как Бану и Аймар, кивнул:

— Может, Русса и прав. Скорее всего, он прав, — тверже произнес Рамир. — Но не все думают также.

— Жалеешь о чем-то? — уловила Бансабира задумчиво-печальное настроение друга.

— Пока не знаю. Как думаешь ты, Дайхатт-молчун? Любовь проще или сложнее, чем кажется?

Аймар, не моргая, глядел на звездную россыпь в ночном бархате неба.

— Я думаю, что не могу представить причины, по которой боец Храма Даг, если только это не Бансабира Изящная, знает бастарда Сабира Свирепого, — честно сознался Дайхатт.

Рамир сообразил, что сморозил лишнего. Лежавшая рядом Бансабира мимолетно накрыла пальцы друга и подданного ладонью: все нормально.

Больше они не говорили.

* * *

Вскоре Дайхатта отрядили спать, а Бансабира, отдохнув четыре часа, по просьбе Рамира взялась помогать ему в предутренней тренировке шести- и семигодок.

* * *

Бансабира не торопилась заходить за Аймаром перед завтраком, и тан решил сам заглянуть за спутницей. Однако соседняя дверь оказалась заперта, а настойчивый стук никак не способствовал открытию. Дайхатт кинулся по коридору искать Бану, у всех спрашивая, не видел ли ее кто. Хорошенькая Габи тащила за ухо кого-то из мальцов, побитого и скулящего, и о местоположения Бансабиры могла только догадываться. Астароше, разбитый и измученный сумрачной тренировкой, ночным патрулем берегов и отловом пиратов, сказал, что слишком устал, чтобы сейчас искать Изящную и, шатаясь, пополз по коридору, опираясь на стены, в неизвестном Дайхатту направлении. Ишли вообще не стал слушать вопрос Аймара и только гаркнул, чтобы тот поскорее притащил Бану к завтраку. В конце концов, Шухран, имени которого ясовец и не помнил, с интересом глянул на гостя и сказал, что, кажется, слышал голос Бану с арены второго этажа, когда проходил мимо.

— Выход на нее будет с лестницы такой же, как на последнем этаже на ту арену, где ты уже был. На втором ристалище просто поменьше. Ты без труда найдешь, — напутствовал мастер.

Аймар хотел ответить, что он не знает даже, с какой стороны пирамиды находится нужная ему лестница, поскольку внутри здания все коридоры и подъемы выглядят совершенно одинаково, но смолчал и пошел на удачу.

Вопреки ожиданиям, он действительно быстро отыскал нужную дверь, ведущую в центральный зал пирамиды на втором этаже, ориентируясь на звук рубки. Это помещение не меньше главной арены напоминало бойцовские ямы Ласбарна с расположенными по периметру каменными скамьями для зрителей, но было скромнее и темнее. В отличие от верхнего помещения, здесь не было ни люка, ни окон, и все освещение составляли несколько развешанных в чугунных кольцах факелов.

Бансабира сидела под одним из них, в привычной форме Багрового храма, которую добыла в складском помещении. Она опиралась локтем в колено и, легко касаясь пальцами подбородка, не отводила глаз от боевой площадки, где Рамир пытался натренировать трех парней и одну девушку из числа седьмого года обучения. На сиденье уровнем ниже лежало два копья — длинное и покороче.

У Рамира было много талантов, это правда, думала Бану. Но наставником от природы он не был. К этому моменту на тренировку явилась последняя из отведенных ему групп для упражнения с копьем, уже третья по счету, и тренировать их полагалось не менее двух часов.

— Тану? — позвал Дайхатт, подсаживаясь рядом.

— Тан, — Бансабира приметила гостя краем глаза, но ответила, не оборачиваясь.

Два воспитанника храма сцепились на арене под надзором Рамира и Бану. Аймар приветственно поднял руку, приветствуя мужчину, сидящего в ближайшем к боевой площадке ряду с противоположной стороны, но Рамир не обратил внимания, пристально наблюдая за сражающимися.

Два юноши, ощетинившись копьями, наносили друг другу размашистые стремительные удары. Не без огрехов, но в каждом жесте, как и в выражении лиц, мелькала та заносчивая циничная горделивость, присущая только выпускникам, претендующим на место выше двадцатого. Что-то выглядело вполне хорошо, на взгляд Дайхатта, что-то в поединке волновало и захватывало, что-то было очевидным просчетом или слишком уж предсказуемым маневром.

Вторая пара бойцов — парень и девушка — выглядели почти также, разве что парень, казалось, несколько проигрывал, и неоднократно под натиском девчонки, кряжистой и крепкой, как росомаха, оставался зажат к краю поля.

Бансабира, наблюдая за боем, порой облизывала губы, хмурилась, вздергивала одну бровь с каким-то брезгливым выражением на лице, но ничего не говорила. Смотреть на ее лицо становилось для Аймара даже более увлекательным, чем за происходящим на арене. Странно, безумно странно и не по себе обращаться к ней по титулу, вдруг подумал тан. Такое чувство, будто весь Багровый храм, весь Ласбарн и тот задиристый Гор общались с Бансабирой Изящной, а он один вынужден иметь дело с тану Яввуз. Эти два абсолютно разные человека все меньше представлялись тану единым целым. Но поднимать разговор на сей счет Аймар и не думал.

Ребята бились остервенело, все чаще пропуская удары, подставляясь и падая на пол. Мастера Храма Даг и тогда не вмешивались.

— И в чем суть обучения? — не выдержал, наконец Аймар.

Бансабира откликнулась не сразу — через пару мгновений перевела на соседа взгляд а, отвечая, уже снова смотрела на бойцов.

— В том, что нет никакого смысла учить чему-то, пока ученик без труда стоит на ногах.

Аймар вскинул брови и опустил губы:

— Вот как, — только и смог он выдать.

— Когда ты можешь поднять руку, в которой нет ни капли сил от усталости, ты — непобедим.

Аймар не ответил ничего.

Первым не смог подняться юноша, тренировавшийся в паре с девушкой. К ней в пару встал Рамир, и вскоре и она повалилась от удара. Дайхатт вздрогнул и с легкой долей недоумения глянул на Бану. Та коротко повела головой, так и не обернувшись в полной мере:

— Он еще сдерживается, — сказала она, верно уловив вопрос.

— Она же совсем подросток, — Аймар не удержался от комментария.

Бансабира не стала отвечать.

Когда выдохлись все четверо, Бану и Рамир вытянулись — каждый со своего места. Бану наклонилась, взяв оба копья — в правую длинное, в левую короткое — и легко сбежала по ступенькам вниз. "Начнем" — говорил ее взгляд.

* * *

От очередного удара, размашистого, с разворота, у наиболее перспективного из учеников опасно треснул хребет. Уловив за спиной движение воздуха, Рамир развернулся с очередным роковым выпадом и встретил блок Бану. Они сцепились просто по инерции, кратко, всего в несколько решительных агрессивных атак. И остановились одновременно, когда меж наконечниками копий мелькнули рассыпавшиеся искры.

Бану отвела копье, Рамир тоже. Каждый провернул оружие в руке.

— Какой у тебя ранг? — хмурясь спросила Бану. Для дружеской схватки все прошло гладко, но в реальном бою — Бансабира поняла с первого удара — ей пришлось бы всерьез попотеть. — Это отнюдь не девятый.

Рамир еще в годы Бойни Двенадцати Красок, будучи разведчиком Сциры Алой, отучился носить перстень со своим узором и лишь, чтобы завербовать стоящих и знающих людей, демонстрировал его. Поэтому сейчас он улыбнулся Бансабире: сама посмотри.

Женщина усмехнулась.

* * *

Оказавшись в ранговой комнате, Дайхатт с интересом принялся изучать доску. Бану стояла рядом, вглядываясь в надписи и, наконец, приглушенно ахнула.

Рамир стал вторым в сто шестом поколении Клинков Матери Сумерек. Бансабира нахмурилась: выбора нет.

* * *

Отыскав запись о Рамире, Бансабира резко развернулась на пятках и рванулась к выходу. Дайхатт, замерший у надписи об "урожденной танин Яввуз", тыкал в отличительный знак пальцем, надеясь что-то спросить, а, когда Бану устремилась прочь, бросился следом. Было далеко за полдень, они по-прежнему не завтракали, но Аймар задавался только одним вопросом:

— Куда мы идем, тану?

Бансабира только сильнее торопилась. Толкнув на первом этаже дверь кабинета, где обычно заседал мастер Ишли, она застала его одного.

— Ишли, — начала с порога на ходу, опустив привычное вежливое обращение "мастер". Седоусый боец даже вздрогнул — так непривычно это звучало из знакомых уст.

— Бану? — совладал с удивлением воин.

— Сколько сегодня в храме первых номеров?

Ишли изумился вопросу, но вида не подал:

— Номинально — четыре.

— А по факту?

— Два. Фатаир тяжело болен и даже не встает с постели. А Тиглат — ты сама знаешь.

Бансабира распрямилась, вздернула голову высокомерно и нагло.

— Вели трубить на весь город, Старейшина храма. Я, Бану Изящная из сто девятого, хочу потягаться за первый ранг.

Ишли вытянулся в лице. Дайхатт побледнел.

* * *

Посмотреть на великое состязание первых номеров собралось полгорода. Первых номеров за последние тридцать лет было — по пальцам одной руки. Когда еще увидишь подобное зрелище? Ведь всем известно: претендент в первые номера Храма Даг проходит суровое и простое испытание: он должен одолеть, выведя из поединка, одновременно по одному бойцу с номерами от пятого до второго, а затем победить один из действующих первых номеров или не дать ему победить себя в течении шестидесяти минут. При желании последний час могли поделить между собой несколько бойцов с первым рангом, чтобы их натиск был максимально разрушителен, и претендент не мог воспользоваться преимуществом возраста. Так поступили и на этот раз: в конце концов, и Ишли, и Ирэн уже не молоды.

В оружии не был ограничен никто. Поэтому желающему подняться на вершину умения в Багровом храме нужно было продемонстрировать серьезные тактические решения, позволяющие одолеть любого противника с лучшими из его клинков.

И, наконец, любой из участников состязания оставлял за собой право нанести смертельный удар.

— Что? — ужаснулся Дайхатт, услышав условия проведения состязания, когда они с Бансабирой шли к главной арене в день испытаний.

— Ну, я тоже могу по своему усмотрению лишить жизни любого из соперников.

— Да какая разница? — взревел Аймар. Это же не шутка, выставлять свою жизнь на кон, — Если не думаете о себе, вспомните, что за вами танаар, который без вас сейчас попросту осиротеет. Как и ваш сын, тану.

— А вам нравится попричитать, я смотрю, — шепнула Бансабира, не обращаясь к Дайхатту.

— Тану, — Аймар завелся: нельзя вести себя с ним так пренебрежительно.

— Праматерь, это всего лишь жизнь — стоит ли так цепляться?

Аймар подавился воздухом, и Бансабира, глянув коротко, цинично усмехнулась в душе. Разумеется, все они так отреагировали бы: Аймар, Маатхас, Русса, даже покойный отец или Гистасп. Только Гор и дед поняли бы, как следует.

Бансабира и Аймар вошли в помещение состязаний, и участницу боев встретил радостный рев. Бойцы храма и горожане широко улыбались и потрясали над головами кулаками в знак приветствия и пожелания удачи. Оставив Дайхатта самого решить, что делать, Бану ловко спустилась вниз, кивая с ответной улыбкой всем встречным, и распрямилась посреди арены.

Волна страха взметнулась от колен до сознания, ударом крови шарахнулась о череп и растеклась по собранным в косу волосам, наэлектризовав каждый.

Впереди стоял мастер Ишли. Они с Ирэн решили, что будут сменять друг друга каждую четверть часа, чтобы натиск был чертовски свирепым. Но, прежде чем до этого дойдет, Бану должна отвоевать право биться с первыми номерами у тех, кто тоже метит на это место. Женщина огляделась: с разных концов трибуны на площадку под люком, куда проникало яркое майское солнце, приближались Аннамара, вооруженная одноручником и щитом, пятый номер; Астароше с двумя камами — четвертый, Шухран с глефой — третий, и Рамир с полновесным двуручным — второй среди Клинков Всеубивающей Матери Сумерек. Каждый из них стоит десятков бойцов на поле боя, и разом…

Бансабира вскинула голову к потолку, встряхнула головой, отчего золотистые волосы блеснули в солнечном луче. Она не только научилась у луны владычествовать — она обучилась у солнца лгать. И пришла сюда не сомневаться.

— Копье, — огласила выбор танша.

Рамир вскинул брови: умеешь удивить, Изящная. Бансабира, получив от подручного оружие, осмотрела его, проверила, прокрутила в руке пару раз и заняла стойку.

К бою.

* * *

Первыми вывести из борьбы нужно было Рамира и Шухрана: один Внезапный чего стоит. Оставь на конец — костей не соберешь. Разумеется, соперники поймут, что первыми Бану нацелится именно на второй и третий номера и предпримут меры. Сейчас четверка противников встала перед Бансабирой, но ударит гонг — и они окружат. Аннамара и Астароше, как бойцы с наименьшими номерами, возьмут инициативу, начав со стремительной атаки. Это позволит двум другим с решающим ударом подойти сзади или с флангов. У Шухрана — глефа, у Рамира — двуручник, и оба позволяют наносить удар на приличном расстоянии. У Аннамары и Астароше оружие с меньшей дистанцией атаки. Они используют это, чтобы заставить Бану свести поединок к тесному контактному бою, перехватив копье ближе к наконечнику. Если потерять баланс, на первом же приеме древко выбьют из ладони — и песня спета.

Единственный шанс, хмыкнула в мыслях Бану, стар как мир: отдать врагам инициативу в атаке и использовать силу одного против другого.

Началось все в точности, как Бану и представила: опыт ничем не заменишь.

Первый удар нанесла Аннамара. Бансабира, поймав копьем клинок, вывернула на Шухрана. Тот отступил. Бану раскрутила оружие над головой, чтобы разогнать окружение хотя бы на шаг с каждой стороны, со всей силы ткнула тупым концом копья назад, как если бы нарочно метила сопернику поддых. Она пронзила лишь воздух, но непонятный жест привлек внимание напряженных соперников, и тут же Рамир гортанно рыкнул: над коленом торчал тонкий узкий нож.

Еще одно драгоценное мгновение, улыбнулась в душе Бану, отбивая двойную атаку Аннамары и Шухрана. Сейчас противники искренне верят, что она или добьет Рамира, или примется за Шухрана. Но Рамир замедлен, и этого пока достаточно.

Внезапный и впрямь недоуменно оглядывал нож в ноге, стараясь прислушаться и понять, насколько глубоко он вошел. Похоже, дело неважно — вынь, и хлынет кровища. Но и так не оставишь…

Рамир рванул. Один из присутствующих жрецов-лекарей тут же бросил бойцу жгут.

Бансабира вывернулась из-под атаки Астароше, толкнув Аннамару и, нацелясь, на Шухрана, который загородил собой Рамира, вовсе отскочила назад. Все знали, что Изящная владеет оружием с обеих рук, потому никого не удивило, что сейчас она заняла позицию, будто левша.

— Я цел, — заявил Рамир.

Шухран, не менее других удивленный, что Бану не воспользовалась шансом выигранного времени, шагнул в сторону — зайдет за спину. Астароше кинулся более опрометчиво. Бансабира попросту пропустила его. У Рамира, который действовал медленнее остальных, начало возникать смутное паршивое чувство, что их водят за нос. Он смотрел за тем, что происходит, и не мог уловить, почему Бану тянет, чего добивается, упуская шанс за шансом. Или это ее давняя привязанность к Астароше сейчас не дает действовать, как стоило бы?

Чушь, — опроверг Рамир сам себя. Чтобы она, Мать лагерей, проигрывала кому-то из-за чувств? Или… или здесь она позволяет себе не быть Матерью лагерей?

Рамир пошел в лобовую атаку вместе с Аннамарой. Бансабира разбежалась в их сторону, ощущая, как в спину кинулись оставшиеся двое. В последний миг оперлась на копье и, перемахнув через него, приземлилась за спинами Рамира и Аннамары. Внезапный с рыком выгнулся в спине, когда удар Бану рассек ему кожу от плеча до поясницы. В последний момент он улыбнулся самым краешком губ и осел на пол.

Аннамара рухнула с диким воплем, когда тот же самый нож, ранивший Рамира, застрял у нее между почками, в опасной близости от позвоночника.

Зал ахнул. Бану подхватила брошенное копье.

Подоспели Шухран и Астароше, и Бансабира встретила их лицом к лицу. Шухран раскрутил глефу, предостерегая Бансабиру. Танша попятилась, Астароше настиг — отбежала в сторону, наступила на лежавшую Аннамару, чтобы взять чуть выше, нанесла колющий с верхней диагонали в Шухрана, тот ловко поймал и отвел. Астароше тем временем настиг сбоку, Бансабира блокировала, ощутив, как опасно хрустнуло древко, потянула со всей силы на себя, заставляя Астароше потерять равновесие и, дабы его удержать, сделать пару нетвердых шагов вперед. Аст загородил ее как раз в тот момент, когда атакованная сверху, Бану должна была быть открыта снизу. Глефа Шухрана прошлась по сухожилию Астароше насквозь. По его правому коленному сухожилию.

Аст взвыл дурным голосом на всю арену, и вместе с ним — ползала. Из-за боли, из-за отчаяния: неужели его судьба такова, чтобы вообще больше не опереться на это злосчастную ногу? Но Шухран, с которым Бану переглянулась поверх головы оседающего Астароше, только сглотнул: это не судьба, это Бансабира Изящная. Та сопливая девчонка, которая получила прозвище в походе под его началом.

Многие поняли, что произошло: кто понимал, с какой стороны браться за меч, и кто знал, какие отношения связывали Бану и Астароше. Подробности не расходились даже в пору, когда все случилось, но о соперничестве за Бану Изящную между Астароше и ее наставником слыхал весь остров.

Исход был очевиден, но отступить Шухран не мог: участники первого турнира в состязании определяются жеребьевкой среди всех присутствующих в храме Клинков Богини соответствующего ранга. И если Великая Мать избирает бойца, он обязан или победить, или пасть в крови под натиском врага, как повелела Мать Тени.

У Шухрана было отличное оружие против копья, но и оно ему не помогло: от серьезного удара по челюсти тупым навершием копья едва не сломалась шея, в голове зазвенело, в глазах померкло. Для пущей надежности Бансабира ткнула древком Шухрану в солнечное сплетение, когда тот завалился на пол, но это было излишним.

Чуть попружинив на ногах, Бану прикинула свои силы. Порядок, на двух всепризнанных извергов должно хватить.

* * *

Три ножа были разбросаны по арене, четвертый остался у Бану в руке. Ишли сидел поверженный: в свое время Ишли Бушующий был велик и могуч, но теперь возраст взял свое, и боец, восстанавливая дыхание, позволял кому-то из местных жрецов суетиться над ранами. Он выбыл из схватки через полчаса от начала, и когда это случилось, Ирэн Безликая не пожелала отдавать первый ранг Бану Изящной просто так. Почти час после поражения Ишли — превосходя положенное для состязания время — Бансабира сдерживала Ирэн, и, наконец, та, отскочив, выпрямилась и бросила собственное копье к ногам Бану.

Бой окончен.

Измочаленная, как ни разу в жизни, Бансабира, кажется, с двумя поломанными ребрами и порванным сухожилием в голеностопе от особо отчаянного рывка против инерции движения, задрала голову к верху. Колени, съехавшись, затряслись, и вскоре задрожало все исполосованное утомленное тело. Бансабира измученно и счастливо, как ни одна мать в момент первого объятия новорожденного малыша, улыбнулась, мысленно возблагодарила Госпожу Сумерек, и повалилась.

Многострадальные колени хрустнули безжалостно, но падение выдержали. Все еще глядя вверх, Бансабира молча улыбалась. Кровь в голове от загнанности дыхания гремела так, будто само сердце колотилось о виски. Переутомленные мышцы медленно, дюйм за дюймом расслаблялись, и на тело наваливалось странное состояние, какое бывает у воздуха после грозы. Отяжелевшая, без сил, Бансабира чувствовала, что парит. Может, ей не одолеть Гора по сей день, но этот гад оказался в свое время прав, сказав, что среди сто седьмого, сто восьмого и сто девятого поколений Храма Даг в числе претендентов на первый ранг есть ее имя.

Глубоко вдохнув, Бансабира медленно, опираясь в пол кулаками, поднялась на шатающихся ногах, по пути захватывая копье. Оно не было ее коньком, но позволяло выигрывать время и перехватывать инициативу, чтобы создать шанс, когда можно приблизиться к противнику вплотную и оголить нож. Кто бы подумал, что первый ранг ей принесет это оружие.

Ирэн выглядела не менее помятой и потрепанной и также едва стояла на ногах. Она отошла к ограждению, за которым сидели восторженные и утомленные сопереживанием зрители, и облокотилась на него, запрокинув голову.

Глашатай ударил в гонг. Состязание окончено.

Со скамей взметнулись люди. Они вскидывали обе руки вверх, раскрытыми ладонями вперед, в ритуальном жесте приветствия в кругу избранных.

— Ра. Ра. Ра, — кричали они с каждым взмахом древнее ласбарнское заклятие славления. — Ра. РА.

Дайхатт обводил сборище недоуменным взором и дивился.

— Ра. РА, — кричали люди. И никого не смущало, что арена залита кровью, что одна из бойцов умирает здесь и сейчас, что все участники этой бойни разбиты и измучены, и что совершенно непонятно — чего ради?

Подлатанный Ишли поднялся, опираясь на ограждение перед зрителями:

— Послезавтра к ночи кузнецы выкуют Бансабире Изящной новое оружие, тонких дел мастера перекуют серьги, перстень и знак, и участники состязания немного придут в себя. Тогда мы и проведем священный обряд Почитания Железа. А до тех пор, есть одно нерешенное дело. Бану, — Ишли оглянулся, и танша, посерьезнев, кивнула несколько раз.

Подошла к Аннамаре, отбросила копье, кое-как склонилась над измученной женщиной:

— Прости.

Аннамара, вымученно поднимая глаза на тану Яввуз и едва-едва мотнула головой:

— Так повелела Мать Сумерек, выбрав меня в участники.

— Но удар нанесла я, — винилась Бану.

— Я послужила твоему возвышению. Разве не так определила Госпожа Ворон, если я умираю?

— Ты желаешь жить?

— Конечно, — улыбнулась Аннамара. — Но я не чувствую ног, и я не готова. В конце концов, я ухожу, как велено, а твои руки — не самые плохие. Не заставляй меня мучиться. Это твоя обязанность, — потребовала Аннамара и добавила мягче:

— Мы ведь дружили когда-то.

Бансабира со всем уважением и признательностью взялась за последний нож.

— До благословит тебя Кровавая Мать Сумерек.

Лезвие прошлось по горлу.

Жрецы и слуги занялись остальным: вопящего от боли Астароше увезли в лазарет сразу после ранения, Шухран решил сидеть рядом с ним. Рамир предпочел досмотреть, но и его раны, и повреждения самой Бансабиры требовали немедленного вмешательства лекарей. А проводы Аннамары будут ночью. Как и положено, возвестил Ишли.

* * *

С Дайхаттом Бану не стала говорить в тот день: по ее просьбе к лазарету его не подпускали и близко.

* * *

В главной зале состязаний почти никого не осталось. Кликни Праматери и горожане разошлись по делам, обсуждая с горящими глазами увиденное зрелище. Проиграй Бану Изящная — о ней бы помнили потом только потому, что она была в первой тройке через семь лет учения, но она победила, и через вечер будет грандиозное ритуальное празднество.

Ирэн Безликую выпустили из дазарета почти сразу. Она поднялась на арену и ничуть не удивилась, обнаружив там единственного оставшегося зрителя, не снимавшего капюшона все время присутствия. Ирэн окинула залу взором, удостоверяясь, что никого другого и впрямь нет, и, приблизившись, подсела рядом со странником.

— Будешь так долго тут сидеть, тебя раскроют.

Мужчина сцепил руки в замок, оперся на них, не сводя глаз с бойцовской площадки.

— Что поделать, — вздохнул он наконец.

— Мне казалось, ты не хотел, чтобы Бану узнала о твоем присутствии.

— Мое присутствие не идет ей больше на пользу, — еще мрачнее поведал мужчина.

— Она изменилась, — обронила Ирэн.

Мужчина кивнул и подтвердил вслух: прежде Бансабира никогда бы не подставила под удар Астароше самым уязвимым его "боком", да и с Аннамарой, с которой была дружна, наверняка действовала бы мягче.

— Я только не понимаю, зачем она это затеяла, — протянула Ирэн. — Первый ранг хорош, когда живешь в храме или в Ласбарне. Но, насколько я знаю, Бану вернулась на родину.

— Точно, она руководит нынче больши-и-им наделом, — Гор улыбнулся совсем незаметно под капюшоном темно-синего плаща.

— Тогда зачем она тут? Явно же не за рангом, — не унималась Безликая.

— Бану приехала за Рамиром.

Ирэн нахмурилась, внезапно обернувшись к собеседнику: ему что-то известно? Гор, поглядев в ответ, объяснил.

— Недавно Бану лишилась лучшего разведчика, я посоветовал ей поговорить с Рамиром. Но он достиг второго ранга, и чтобы иметь над ним хоть какое-то влияние, ей не оставалось выбора.

Ирэн вздернула брови, молча изучая лицо Тиглата, потом усмехнулась:

— В таком случае, у нее ничего не выйдет. Могу ошибаться, но Рамир все время трется возле Шавны, как и раньше. А, значит, пока своего не добьется, не уедет отсюда.

— Пожалуй, — протянул Гор. — Ты нормально себя чувствуешь?

Ирэн отмахнулась: вполне сносно…

* * *

Ночью сжигали Аннамару. Клинки Богини и местные жрецы воспели ей причет, и каждый бросил в огонь, кто полено, кто хворостинку. Аннамару Ясную провожали все.

Гор стоял поодаль и одним глазом искоса поглядывал на Ирэн. Он не скажет ей, что прекрасно осведомлен о чувствах Рамира. Не скажет, что Шавны, которая задержала бы у своих ног Внезапного и навредила его драгоценной Бану, больше нет в живых. Что никакого заказа с Кораллового острова не существовало никогда, и это он ложным заказом выманил Трехрукую в нужном направлении на самую короткую дистанцию, где по пути из Ласбарна успевал поймать.

Он ничего не скажет Ирэн, дабы поберечь ее чувства: все-таки Безликая взрастила Шавну. Но, даже при том, что Ирэн была его единственным другом в жизни, собственная ученица для него, Гора, стократ важнее.

* * *

Следующим утром Бансабира, перемотанная с головы до ног, отпросилась из лазарета под честное слово. Ребра оказались все-таки целы, так что ничего опасного не было, если не браться ближайшие дни за меч и спать вдвое больше обычного.

Она постучала в соседнюю дверь рядом с отведенной комнатой и позвала изумленного Дайхатта на завтрак. Самое время восполнить силы. За завтраком она надеялась увидеть Рамира, но он отсутствовал, муштруя учеников. Бану попросила раба передать мастеру, что будет ждать на парадной лестнице, как только Рамир освободится.

А пока компанию в ожидании вызвался Аймар, и Бансабира не возражала. Им по-прежнему не находилось тем для беседы. Похвалить ее мастерство? Повосторгаться увиденным? Хуже повода открыть рот не придумаешь. Поздравить? После вчерашнего ликования он со своим "поздравляю" будет выглядеть глупо.

— О чем задумались, тан? — спросила Бану, пока они шли круг вокруг пирамиды храма. Майское солнце поднялось высоко, и перемотанная, неторопливо ступающая Бану, светилась, как ландыш.

— Почему празднование вашего триумфа отложено на два дня?

Его и впрямь занимал этот вопрос, так что Дайхатт не соврал. Сегодня он, наконец, выглядел полностью воспарявшим от всех случившихся невзгод. Блистая шевелюрой в свете ярких лучей, он шел твердым шагом, готовый в любую минуту поддержать ослабевшую таншу рядом, и в его походке снова появилась легкая "подпрыгивающая" особенность.

— Для траура по погибшей воительнице мало, а для того, чтобы смастерить несколько серег да перековать одно кольцо — слишком много.

— Это из-за ритуала, — отозвалась Бансабира. — Там положены серьезные приготовления, быстрее не поспеть, — Бану подняла взгляд на голубое, как глаза Юдейра, небо, прогнулась в спине, будто откинувшись, и с наслаждением глубоко вдохнула. — Вот уж не думала, что первый обряд Почитания Железа, который я увижу, будет моим собственным, — счастливо пропела она и расхохоталась, отчего боль в подреберье вспыхнула, как молния.

— Должен сказать, теперь ясно, почему он проходит так редко, — произнес Дайхатт тоном, от которого ничего не хочется добавлять.

— О чем вы? — все-таки спросила женщина.

— Ваша соперница. Я понимаю, вы были в хороших отношениях?

Бансабире не хотелось об этом говорить. Она взяла отстраненный холодный тон:

— Клинки Праматери зачастую не выбирают, когда умирать.

— И разве от этого не печальнее? — они обогнули кривой пригорок и теперь пробирались к очередном повороту, за которым их снова ждала парадная лестница.

— Такова была ее обязанность. Рамир и Астароше вызвались сами, чем спасли от жеребьевки остальных бойцов такого же ранга, но у Шухрана и Аннамары выбора не было.

— Но у вас он был, — шепнул Дайхатт. Эту сторону Бансабиры, открывшуюся ему вчера, он оказался не готов принять.

— Право, вы бы еще вспомнили, как наши родственники убивали друг друга в Бойне Красок. Мне не интересно прошлое, — сообщила Бану, останавливаясь в нескольких шагах от парадного входа. Рамир, уставший и явно не спавший полночи, уже стоял тут. Хвала Праматери.

— Это было вчера, — напомнил Дайхатт, как можно мягче. — Всего лишь вчера, не так давно.

— И что? Чего вы ждали? — ледяным тоном спросила женщина. — Прежде, чем делать предложение сорокатысячной армии, стоило поинтересоваться, кто ее ведет, — отрезала и шагнула навстречу Внезапному.

Аймар скрипнул зубами и сжал кулаки: как ни заносись, Маленькая танша, улизнуть не удастся. Он, тан Черного дома, получит и ее сорок тысяч воинов, и бескрайние земли, и ее чертовски непокладистый нрав, и силу, и избитое тело. Праматерь спасла его руками, или, вернее, деньгами этой женщины. Неблагодарностью будет не воспользоваться вторым шансом. В конце концов, он выпадает раз в жизни.

* * *

— Надеюсь, Шавна успеет вернуться, — обмолвилась Бану, подходя к Внезапному.

— Она уже должна была вернуться, — Рамир обеспокоенно поднял голову к небу, будто там был ответ, которого он не находил в собственных домыслах. "Я беспокоюсь" — прочла Бану в лице безмолвного друга.

— Благословит тебя Мать Сумерек, — опомнился Рамир и поприветствовал.

— Благословит Мать Сумерек. Выглядишь совсем скверно. Зачем ты тренировал сегодня, если вчера был ранен?

Рамир не стал говорить, что тренировка была лишь отговоркой, и ночь напролет он проболтал с давним приятелем Тиглатом, который тайком поселился в его комнате.

— Какой из меня второй номер, если я после пары царапин не в состоянии выполнять работу? — пожал он плечами.

— Тоже верно, — надменно усмехнулась Бану. — Уверенна, ты спал со Сцирой и при более серьезных проблемах.

Рамир оскалился, качнув головой:

— Ой, не напоминай. Как вспомню, — мужчина притворно пожал плечами.

— Что? Неужели Бестия Яса была настолько неуклюжей? Если так, в этот раз я предоставлю тебе выбор из сотни красоток.

Рамир в миг озадачился.

— Я… — растерянно протянул мужчина, — я верно услышал?

— Если ты не жалуешься на слух, — отстраненно ответила Бану. — Я проведаю Астароше, а ты поспи: вид совсем помятый. Ты точно тренировал, а? — двусмысленно спросила танша.

Рамир не разделил ее настроения:

— Не думай даже, Бану.

Мать лагерей уже отошла на несколько шагов вглубь проходной пирамиды, когда оттуда донесся смешливый ответ:

— Хвала Богам, в этот раз думать придется тебе.

* * *

Она просидела рядом с Астароше почти полчаса, но кроме приветствия и пары вежливых фраз сказано ничего не было. Да и что скажешь? Бансабира не считала себя виноватой — взяв клинок, нужно быть готовым не только умереть, но и убить. Оба понимали.

Астароше ни в чем не упрекал, но Бану чувствовала, как он разочарован: их встреча обязана была быть другой.

Шавна и Рамир ошибались, полагая, что Астароше не говорит с ними о Бану потому, что не хочет выставлять на обозрение собственную душу, по сей день страждущую по давней пассии. Правда была в том, что в сердце Астароше потеря Бансабиры давно изжила себя. Он пережил ее глубоко внутри, никому не рассказывая и не жалуясь. Праматерь знает, как он страдал. Так, что любовь выжгла в груди вечное клеймо печали. А когда стало очевидно, что его колено никогда не будет служить, как раньше, когда стало ясно, что Бану оставила его в самую трудную минуту, печаль сменила бессильная злоба, ее — досада, а ее — горючая, как маслянистое топливо, обида.

И он сгорел в этой обиде.

Только сейчас, пока Бану сидела рядом с его постелью, не в силах даже взять за руку, Астароше осознал это.

Бану уловила тихую перемену в душе давнего и бывшего друга и поднялась. Больше ей здесь не место. Больше ей здесь, в его жизни, и впрямь делать нечего.

* * *

Затея, принятая к действию в Пурпурном танааре, дала успех. Атакованные в спину по подсказке Махрана, убийцы Отана, расставленные по засадам, терпели поражение. Разумеется, среди "меднотелых", которых Русса отрядил для наведения безопасности на тракте, по которому будет возвращаться сестра, тоже были потери, но Махран был хорошим разведчиком и мог предотвратить большинство тайных атак.

Убийцы, кого удалось взять живьем, под пытками сознались, и в скором времени Отан был схвачен. Самым неожиданным образом его судьба легла в руку Гистаспа.

Альбинос был обескуражен. Регентом назначен Тахбир, говорил он, но тот настаивал оставить решение за генералом. Гистасп оповестил об угрозе и устроил эту облаву, ему лучше знать планы танши, отвечал регент. Русса предлагал разделить Отана с его бедовой головой, но Гистасп боялся рубить с плеча. К тому же, если все так хотят, чтобы ответственность за решение он взял на себя, с Руссы, случись что не так, танша потом и не спросит. Пораскинув мозгами, Гистасп бросил Отана в темницу и утроил охрану из числа самых преданных людей.

Всерьез в деле помог Вал, подумал Гистасп и вовремя поблагодарил товарища. Они стали неплохо понимать друг друга, особенно теперь, когда делали что-то без ведома Матери лагерей.

Через несколько дней за дядю вступился Адар. Древнее право узурпации власти, заявил мальчишка, позволяет ему претендовать на танское кресло посредством поединка.

— Но такой поединок ведется между действующим таном и претендентом, — заявил Гистасп.

Не совсем, — ответил за мальчишку Тахбир. Если соперники отсутствуют или не могут в силу возраста отбиваться сами, они могут выбрать бойца. Со стороны Адара выступил первый меч среди бойцов Отана, которых тот, долгое время будучи десятитысячником пурпурной армии, мог навыбирать с лихвой.

Поджав губы на собрании, Русса шагнул вперед: он сразится за честь и достоинство сестры. Никто не должен сомневаться в ее праве на танское кресло. Тахбир предостерег, а Гистасп подлил масла в огонь, шепнув:

— Ты любимый из всех ее родичей, Русса. Если тебя покалечат, представляешь, как велико будет ее горе? Или, того хуже, представляешь, как она посмотрит на тебя с жалостью?

Русса скрипнул зубами, но отступил. Не из-за слов Гистаспа, но потому, что, обводя глазами собравшихся, понимал, что все разделяют мнение генерала.

— Но Раду здесь нет, — в последней попытке напомнил Русса, чтобы иметь шанс показать всем свою преданность танше, в которой по сей день кто-нибудь да сомневался.

— Оно и к лучшему. Я сделаю, — вызвался Шухран Двурукий. Остальные переглянулись, и Вал позволил себе порекомендовать его повторно: Шухран сделает.

* * *

Шухран действительно "сделал", разбив соперника на турнире, где собрались половина чертога и те из горожан, кто желал посмотреть. Открытость поединка способствовала бы утверждению власти больше остального, перекрывая пересуды, и на ней настаивали обе стороны.

У Шухрана оказался рассечен лоб в опасном вражеском замахе. Но Двурукий успел вовремя увернуться, и отделался царапиной, которая, когда зарастет, вряд ли в шраме будет отличаться от обычных морщин. Глаза остались целы, только голова кружилась. Да еще — это переносилось сложнее — два ребра оказалось сломаны.

После массового поздравления и гуляния Тахбир, как регент, велел запереть Отана в темнице снова (по настоянию ахтаната Адара его выпустили на время поединка), посадить под домашний арест Адара и всячески лечить и обихаживать Шухрана, героя всего танаара. Многие прочили бойцу большие награды от танши, но молодой мужчина скромничал.

Однако ранение вывело его из строя в тренировках танин — Иттаи, Ниильтах и Иввани. По старой памяти Гистасп дал слово сменить бойца в этой работе.

* * *

Как и прежде, когда в более ранние времена Гистасп тренировал кузин тану Яввуз, после тренировок он шел проверять патрули на южном парапете донжона: с северной стороны подобраться к нему труднее, с западной, со стороны псарен, почти невозможно, а с восточной его защищала бьющая с отрогов водопадом Тарха, служившая сокрушительным природным рвом. Южная же часть укреплений по мнению генерала постоянно нуждалась в надзоре.

Гистасп привязался ходить по парапетам по той же причине, почему и танша любила высоту — запах был несравнимо чище. Правда, сегодня как-то непривычно доносился запах камфары и более дешевого масла, которым в ночное время разжигали жаровни, лампады, факелы. Но в целом, сейчас, в позднюю весну, нежный, как луговой мед, аромат "славы снегов" перебивал все остальные.

Укрепления по-прежнему не нуждались во вмешательстве каменщиков, как, наверное, и тысячу лет назад, смеялся про себя альбинос. Поэтому, перебросившись парой фраз со старшим в патруле, Гистасп позволил себе задержаться тут ненадолго и насладиться моментом. Интересно, все люди возрастом ближе к сорока начинают оглядываться назад, размышляя, что успели сделать, и перебирая драгоценные воспоминания? Кажется, он начинал скучать. Последний раз они расставались, когда танша выехала вперед к отцу, засевшему в чертоге тана Наадала на югах. И добром ведь не кончилось, правда?

Может ли человек предать то, чему сознательно посвятил несколько лет жизни?

Хорошо бы этим вопросом задавались почаще те, кто мнит, будто он, Гистасп, идет за Бану только из корысти.

Улыбнувшись собственной сентиментальности — а что, пока танши нет, можно и расслабиться немного — Гистасп обычными тропами двинулся по лестницам вниз. Через внутренний двор, где расположен дозор из отборной сотни Серта и где последний регулярно тренировал и себя, и эту сотню, и составлял в поединках пару самому Гистаспу, когда представлялся случай — к основному зданию цитадели. Назойливый запах факельного масла усиливался по мере того, как генерал удалялся с вершины парапета, и Гистасп все больше склонялся к идее сделать умникам ночного дозора выговор. Если сейчас Серт не занят, они разомнутся, а потом наведаются к тем, кто нес охранение: к чему в мирное время жечь столько факелов, что запах за полдня не выветривается? Или лучше к каптенармусам, которые, видать, приторговывают приличным маслом на стороне, раз эта дрянь так воняет, и не сама по себе, а вперемешку с приличной камфорной эссенцией. Или пихтовой? Праматерь, он, похоже не выспался, раз путает все запахи на свете, разозлился на себя Гистасп.

И, поскользнувшись на огромной масляной луже, полетел вниз.

* * *

Прямо на подставленный к подножью лестницы обломок старой тюремной решетки штырями вверх.

Гистасп успел это заметить, прежде чем окончательно смешалось в глазах мельтешение темно-серного камня длинного лестничного спуска.

* * *

Гистасп чувствовал, как мокрая штанина липнет к бедру, но не мог пошевелиться. Он с трудом разлепил глаза, приходя в себя после падения, попытался приподняться и оглядеться, но дикая боль в ноге пронзила до сердцевины позвонков, и Гистасп отбросил попытки. Надо хотя бы позвать на помощь, подумал он, но в глазах вновь стремительно темнело.

Яды Шиады, а ведь только вчера пришло сообщение, чтобы тану Яввуз встретила доверенная группа лиц. Кто именно, танша не написала, но Гистасп сразу решил для себя, что возглавит отряд. А тут так подставился, дурень…

* * *

Сквозь бессознательность Гистасп почувствовал, как кто-то легонько тронул сапогом его голову, проверяя, жив ли. Странно, что еще жив.

— Экая случайность, — заметил чей-то голос.

Гистасп почуял спиной опытного бойца легкое дрожание каменных плит под шагами незнакомца, и, судя по весу, явно мужчины. Хм, можно подумать, он хоть когда-то подозревал в этих посягательствах женщин.

Стемнело снова.

Гистасп не знал, сколько прошло времени, но совсем скоро услышал над собой душераздирающий крик. Прямо… как в древних… сказаниях…

* * *

Иттая, воодушевленная шансом, кратким, но таким необходимым, снова в полную силу тренироваться с Гистаспом — ведь сколь бы хорош ни был Шухран, он не мог заменить драгоценного генерала по очевидным причинам — сразу после тренировки пошла к себе.

Измаялась, извелась. Надо было придумать хоть какой-нибудь повод как можно дольше оставаться с ним наедине. Какую-то важную тему, в которой без помощи Гистаспа ей не обойтись. Он ведь еще не знает, но, когда Бану вернется, они поженятся. Если, конечно, быстро спохватилась девушка, она сможет достучаться до этого ледяного, белоснежного демона.

Жаль, что их не связывает ничего, кроме воинской необходимости, погрустнела девушка. Гистасп редко говорил, но его речь обладала для Иттаи магическим эффектом. Надо… надо попросить его что-нибудь рассказать. Такое, из воинской жизни. Или попросить его обучать ее не только искусству меча, но и искусству командования. А что? Махран, значит, может командовать разведкой, а ей что, нельзя возглавить и какую-нибудь сотню? Тут Шухран, отличный боец, военный наставник и телохранитель, ей не помощник. Тут нужен маститый генерал, с огромным боевым опытом и из числа близких сестре-госпоже, чтобы знал, как она мыслит.

Точно.

Воодушевленная этой идеей, Иттая, лучезарная, как никогда, побежала за Гистаспом. Все знали об этой его привычке после тренировок танин (он ставил их одну за одной, все три, в один день, как всегда) подниматься на южные укрепления донжона. Найти будет несложно.

* * *

Иттая не ошиблась с поиском. На ее крик сбежалась все окрестная стража, включая и дозорных с парапета.

— Кто это поставил сюда? — пнул командир патруля обломок решетки.

Даже, если бы вопрос адресовали ей, Иттая вряд ли бы ответила. Она приподняла тело Гистаспа, положив голову себе на колени, и схватилась длинными пальцами за теплую кровившую рану. За лекарями уже отправились, а пока командир патруля быстро стянул широкий ремень и перетянул генералу артерию.

— Вопрос скорее в том, кто налил сюда это? — ответил командиру один из патрульных, стоя несколькими ступенями выше. Он очень осторожно перепрыгнул две вымазанные ступени и дальше благополучно спустился на землю.

— Какая разница, — гаркнула Иттая. Все эти голоса и разговоры раздражали ее. Какая и впрямь разница, кто это сделал?

Какая, если Гистасп умирал?

* * *

— Что стряслось? — Тахбир заторопился в покой генерала, куда Гистаспа донесли на носилках, как только врач повторно перевязал равную рану. — Праматерь, — шепнул ахтанат.

Гистасп был без тени красок в лице. Белый, как снежная сова Каамалов.

Не жилец.

* * *

— Дядя, — Русса влетел в покой Гистаспа, уставился расширенными глазами, потом с вопросом посмотрел на Тахбира и замер. Словно не хотел слышать ответ, что шансов нет. Да и захочешь тут, если всю воинскую науку постиг из его, Гистаспа, рук.

— Русса? — Тахбир напомнил, что племянник пришел явно непросто так.

— Да, — оклемался тот. — Беда.

— Еще? — вставил Вал.

Русса кивнул, обводя собравшихся взглядом. Он едва набрал воздуха в грудь, чтобы сообщить весть, как в комнату вбежал Серт и, запыхавшись, тут же выпалил:

— Кортеж под знаменем Яасдур. Они въезжают в ворота.

Иттая подняла напуганное лицо на отца, и тот понял все. Облизнулся, растягивая время, чтобы просто собраться с мыслями. Потом с той же целью провел по губам ладонью — вниз, к подбородку. Яасдуров здесь, на севере, не любил никто. Даже те, кто не знал и не видел их никогда. С легкой ли руки танши, но так повелось.

— Иттая, — обратился ахтанат. — Останься с Гистаспом и лекарями. Русса, давай к Итами, пусть начнет приготовления для приема гостей. Серт, где там твоя отборная сотня? Нужна постоянная охрана всем членам клана и Гистаспу тоже. Как только хоть что-то узнаем, пошлем с Ри и Ниимом весть Ному на верфь и Бирхану в академию, пусть будут готовы к любым военным действиям и созывают людей. Вал, найди Ула и Махрана, вам втроем надо распределить между собой шпионаж и дознание. Что за ерунда происходит здесь? Чего ради приперлись Яасдуры? Что удумали? Кто удумал? Узнайте хоть что-нибудь.

Вал с понимающим видом кивнул.

— И кто-нибудь, — Тахбир быстро обвел глазами остальных, — пришлите вниз Адара, моего сына Ортаха, Ниильтах, Иввани и Сив. Надо встретить врага.

Пурпурные разошлись мгновенно.

* * *

На парадной лестнице раманин Яасдур с важным видом сообщила, что прибыла по высочайшему дозволению рамана Кхазара IV, чтобы, как и полагается будущей раману, постичь устройство, силу и обычаи безграничных владений династии. И, раз так, то начать следует именно с воинского мастерства и искусства, о котором никто не знает больше, чем легендарные северяне Матери лагерей.

Вал, подоспевший с остальной охраной, чтобы видеть, за кем придется следить, подумал: танша бы точно нашла, что сказать на такое беспринципное льстивое вранье.

Джайя едва ли знала тех, кого видела. Бойцов охраны Бансабиры она, конечно, помнила, но даже в родном Орсе едва ли обращала внимание на прислугу госпожи непонятно каких земель. Всяких прочих встречавших, которые назвались Яввузами, вообще видела впервые. А насупленный, с пронзительными черными глазами Русса и вовсе напоминал ей Кхассава в самые неприятные минуты их ссор.

Наконец, за головами остальных, появилась сияющая чернявая макушка, и раманин перевела дух. Этого юбочника она запомнила на всю жизнь, в конце концов именно он, Дан Смелый, неоднократно держал ее подальше от поединков Бану и Змея.

Улыбка красавца приободрила Джайю и та, вздернув красивенькое, но немного отекшее от беременности личико, спросила:

— Почему тану Яввуз не встречает меня лично?

— Потому что ее нет в чертоге, — мрачно отозвался Русса, выходя вперед.

— Сестрица в отъезде, — с не менее важным видом заявил Адар.

— Но ведь я прислала весть, что еду с визитом, — не растерялась раманин, выказывая недовольство. — Я предупредила заранее, что мешало сообщить ей? Или она намерено игнорирует мой визит? Смею напомнить, я представляю династию…

— …из-за которой началась Бойня Двенадцати Красок, отнявшая жизнь у большей части нашего клана, — не поскупился Тахбир. — Вы должны понимать, какого рода радушие в наших землях ждет любого Яасдура, урожденного или приобретенного.

— Вы, кажется, забываете, что однажды я стану раману этих земель, — напомнила Джайя с достоинством. — Я раманин и ношу под сердцем наследника короны.

— Именно поэтому я велел жене подготовить вам хорошие покои в тихом крыле. Видите ли, это чертог танов, здесь все время куют оружие и упражняются с ним, поэтому довольно шумно. Не место для беременной женщины.

Лицо Джайи перекосило на мгновение от негодования:

— Но ваши же женщины как-то рожают здесь.

— Это наши женщины, — заметил младший сын Тахбира Ортах. — И наш чертог, Яввузов: здесь всегда грохочет Тарха и воют псы.

— Прикажете отрубить голову, раманин? — с нажимом поинтересовался отряженный в трудное странствие капитан дворцовой стражи Яасдуров, который во все серьезные церемонии не отходил от Тахивран ни на шаг.

— Проводите меня, — велела раманин, делая шаг вперед. Тахбир преградил дорогу:

— Ваш покой пока не готов. Моя жена скоро закончит, и вас проводят.

— Уж это можно было сделать за две недели, — бросила Джайя.

— Но я не получал никаких посланий, — развел руками Тахбир.

— Я получил, — невозмутимо сообщил Русса. — И подумал, что, если кому-то из Яасдуров всерьез захочется приехать сюда, значит, он идиот.

— Как ты смеешь? — несколько солдат династии кинулись вперед с мечами наголо.

— Аин, — остановила Джайя командира.

— Еще одно, — как ни в чем ни бывало продолжал Тахбир. Он не хотел говорить этого при всех, но выбора не было. — Все здесь знают, что династия покушалась на жизнь Гайера Яввуза.

Только Русса на этих словах уставился на Тахбира безумными глазами. Остальные смогли сдержать эмоции. Вал решил, что поговорит об этом с Тахбиром ночью, наедине и, если Тахбир даст добро, сообщит остальным.

— И сейчас, когда его матери нет в чертоге, я не могу пустить никого внутрь до тех пор, пока клинки не будут сданы. При выезде ваше оружие непременно вам возвратят.

— С какой стати? — вклинился командир, названный Аином. — Не слушайте его, раманин.

— Придется послушать, если вы хотите войти. И больше того, придется ходить и с нашей охраной, потому что есть множество мест, которые вы наверняка захотите изучить в первую очередь в постижении воинского искусства, но куда я не могу пустить вас хотя бы потому, что даже моя, кровного дяди Матери лагерей, голова полетит с плеч, если я позволю. В остальном, чувствуйте себя как дома, госпожа, — радушно улыбнулся Тахбир, — если Праматерь позволит, тану Яввуз прибудет в чертоге к началу лета. До ее возвращения можете свободно располагать нашим гостеприимством, библиотекой, конюшней и в известном смысле даже людьми. Мы будем всегда рады составить вам компанию.

Вал смотрел на Тахбира разинув рот: неприметный и благочестивый казначей оказывался не так им уж скромным и чуждым лицедейства ахтанатом. Да уж, не стоило думать, будто Мать лагерей могла родиться в семье ягнят.

ГЛАВА 12

Юдейр сошел на берег. При нем было хорошее оружие, отличные связи и грязная совесть.

В Гавани Теней у него полно осведомителей, а серьга в ухе с именем "Бансабира" всерьез располагала к общению на нужные темы с нужными людьми. Денег, правда, гроши — но он со всем справится.

После того, как его продали в ласбарнский бордель бывали вещи намного хуже того, чем в одиночку перебраться из столицы до самого северного танского чертога. В конце концов, разве та, которой он присягнул, не сделала то же самое, когда ей было всего семь? Или восемь?

Юдейр вздохнул: присяга.

Он присягал танше, которая с раннего детства оказалась сильнее многих, даже не имея никаких действительных сил в собственном теле. А ведь ей тогда помог Гор, известный также — теперь Юдейр мог сказать наверняка — как Тиглат Тяжелый Меч, Змей и Хртах. Странно было вот так встретить человека, с которым состоял в редкой переписке по наущению Рамира. Зачастую он осведомлял Гора по общим вопросам в жизни Бану: она замужем, она родила, она овдовела. И получал такие же, но чуть более ценные сведения: Орс проиграл Адани, Орс вмешался в дела Иландара, умер Агравейн Железногривый, потом воскрес. Юдейр понятия не имел, кто это такой, но исправно сообщал танше то, что приходило с восточного континента.

Его дело малое, всегда говорил себе Юдейр, заставляя себя не задумываться об этом. У Рамира он тоже не рискнул спросить, когда тот только объяснил Юдейру, что значит такая за переписка и к чему она.

Теперь они знакомы. Вот так встретились, на ложе борделя в оазисе, и Гор помог ему также, как когда-то — помог танше, которой он, Юдейр, присягнул.

— Любишь меня? — вспомнил он судьбоносный вопрос, заданный тану Яввуз в одной из захваченных крепостей Оранжевого танаара. Ее голос звучал в голове по-прежнему звонко, как в тот вечер.

Которую любил.

— На что ты готов ради меня? — вспомнил другой, не менее фатальный вопрос в шатре. На все, он на все был готов за свою таншу.

Ради которой пожертвовал всем.

— Хочешь выбраться отсюда и жить? — вспомнил он вопрос Гора в обители удовольствий, когда рассказал тому о злоключении в бушующем и грозном декабрьском Великом море. — Хочешь вместо того, чтобы подставлять задницу незнакомым мужикам, снова стать незаменимой левой рукой из тени для тану Яввуз?

— Да, — ответил он, Юдейр.

— Тогда шпионь.

— За кем? — не понял Юдейр.

— За таншей, которой ты присягал.

Которую предал.

— Хорошо.

* * *

Такова была цена его жизни.

Гор спас то, что осталось от нее, подарив утраченную свободу в обмен на предательство. Он выкупил Юдейра из борделя за дикие деньжищи, отправил с двумя из своих людей в ближайший порт, и те, дождавшись знакомого Гору капитана, для которого последний даже передал записку и монет, посадили блондина на борт.

Можно, конечно, сделать вид, будто он и в самом деле умер, затерялся, погиб. Что угодно можно придумать. Но Юдейр понимал, что его собственная разведка во многом подчиняется не ему, а либо Бансабире, либо Гору — через него, Юдейра, и они же первыми выдадут, что Юдейр солгал. В том, что Гор дотянется своими могучими руками на любой конец света, Юдейр не сомневался.

И дал добро: он будет шпионить за Бансабирой Изящной. Он будет оповещать его, Гора, не только о событиях ее личной жизни, но и обо всех экономических и военных передвижениях, решениях, указах.

Выродок.

Раду в свое время любил повторять, что он, Юдейр выродок.

Ха. Он хуже стократ.

* * *

Не добившись успеха в спасении Тиранта, Гленн добился его в другом. Северные свободные племена, скахиры, в некотором количестве откликнулись на призыв с юга. Двое из вождей были в союзе с Архоном, и неблагая весть о смерти Верховного друида, Вестник Богов, тоже имела свой отрицательный, но огромный вес. Правильно было сказано: Таланара знали и уважали многие, его безвременная смерть многим обозначила нестабильность иландарцев. Вот сейчас они выжгут у себя "истинно верующих", как называли скахиры староверов, а потом что? Целая тьма разрозненных головорезов под рукой короля, которые вечно грызутся. Разве есть лучший способ их объединить, чем дать единую цель, например — выжечь раз и навсегда тех, кто столетиями не давал Иландару спокойно жить? Отличный путь, говорили вожди и соглашались выступить на стороне староверов-иландарцев и архонцев.

Другие из племен просто чуяли момент — когда еще представится настолько удобный шанс отодрать огромный кусок земель южнее собственных владений, а, значит, кусок более плодородный и теплый, где можно было бы прятаться от суровых скахирских зим? Да и когда удастся безнаказанно награбить сокровищ, которые можно выгодно выменивать в Орсе, за Северным морем в Ясе и в другой стороне, на востоке? Или просто держать при себе, пользоваться, любоваться?

Словом, любителей легкой добычи нашлось немало. Кто-то хотел отвоевать собственный кусок славы, будучи вписанным в историю союзником и победителем, кто-то довольствовался меньшим, не имея амбиций. Так или иначе, несколько вождей организовали дисциплинированное вторжение при поддержке ангоратского друида с необычными талантами, который, ко всему прочему, был сыном Таланара Почтенного. Кто не пожелал двинуться под общими знаменами — в конце концов, несколько вождей боролись за первенство и лидерство в этой внезапно возникшей на волне удачи кампании — действовал сам, организуя собственные незначительные, но маневренные отряды.

И чем больше был успех северного вторжения, чем больше приходило вестей из центральных областей Иландара о продвижении войск Агравейна, тем воодушевленнее становились бойцы и тем безбашеннее рвались в бой.

К началу мая ведомые вождями и друидом скахиры подошли к одной из основных Мэинтарских крепостей. Именно на нее с самого начала нацеливался Гленн, и именно тут, он знал, закончится его задание. Несмотря на то, что убийство командира всегда означало скорейшую победу армии, в этот раз Гленн умолял именами всех Богов, какие есть: командира надо взять живым. Это один из знаменосцев войск герцогства Мэинтар. Он нужен священной династии Сирин, он может принести скахирам не только сданную крепость, но и много золота, еды, лошадей и оружия в качестве выкупа, если написать герцогу Мэинтара о пленении командующего.

Вожди отвечали, что приказ отдан, и все сделают, что возможно для взятия вражеского командира живым, но гарантий на поле боя нет никогда. Гленн и сам это прекрасно знал и понимал, что его роль в предстоящей атаке будет особенной.

* * *

Гленн с ней справился.

* * *

Он — не Вторая среди жриц, он не знает и не владеет таинством Завесы в полной мере, хотя и ищет его, как может. Но он сын храмовницы Неллы Сирин и Верховного друида Таланара Тайи, и он может изменять природу вещей, как самые лучшие из жрецов.

Он менял обличье в глазах других людей так часто, как приходилось, порой задыхаясь от колдовского бессилия, но добрался до командира. Окружение принимало Гленна за своего и только сам командир, бьющийся со скахирами рука в руку и плечом к плечу, внутренним чутьем мгновенно понял, что перед ним враг.

— Мразь, — замахнулся, предвосхищая атаку. Но Гленн не атаковал. Выставив вперед руку и ударив сосновым посохом о землю, он сковал защитника крепости, вырубил одним ударом руки и, натянув Плащ изменения и чародейства на них обоих, потянул внутрь крепостного донжона.

Бой закончился до того, как Гленн успел покинуть твердыню. Вожди скахир поблагодарили его за новости о падении Иландара и помощь во всех боях, которые провели вместе с друидом прежде. Они высказали последние соболезнования по Таланару и отдали командира крепости друиду в качестве трофея.

— Здесь мы соберем куда больше, чем выкуп за этого малого, — уверенно произнес высокородный скахирец. — Перед нами — весь Мэинтар.

* * *

Когда командир, овеянный чародейством, наконец, очнулся, он нашел себя перекинутым через седло породистого рысака. Местность вокруг казалась незнакомой. Зато с друидом, что вез его, они встречались десятки раз.

— Гленн? — ужаснулся мужчина.

— Да, и ты — мой пленник, — ровно, как гадючий шелест в песке, отозвался жрец.

— С какой стати? Что ты творишь? — взвился он тут же, но в голове от малейшего движения замутнилось также, как всплывает илистое облако на дне мелкой речки, когда в ней со дна всполошивается рыба.

— Чары, — отозвался друид. — Я не могу нас спрятать, но могу видеть, на каких тропах сейчас безопасно. По крайней мере, на расстоянии одной-двух лиг. Главное, выбраться с земель Иландара — и будет спокойнее. Пойдем через Орс, пожалуй.

— Куда пойдем? — вскричал путник. — Верни меня назад. Это герцогство — мой дом, у меня жена, дети.

— У тебя будет другая жена и другие дети, — отозвался друид совершенно отстраненно. — Или не будет. Такое тоже возможно. Как повелит Всеблагая.

— Заткнись и верни меня…

— Вторая среди жриц дала четкое распоряжение привезти тебя на священный остров. А я, ты прости, слушаюсь лишь ее, храмовницу и верховного друида. Если ты против или у тебя есть вопросы, задай их сам, когда доберемся. Пока поспи.

Путник-пленник не нашелся с ответом. Черти что происходит. И в голове полный дурман… Может, и правда, лучше просто поспать? Почему-то очень, очень трудно соображать и даже спрашивать и…

Гленн вздохнул: было бы лучше, если б пленник засыпал сейчас без его помощи.

Но сила задетых чувств всегда тянет нас бодрствовать.

* * *

Стояла глубокая, густая, как свежий майский мед, ночь. Жалящая, как шершень, безмолвная, как скромное свечение маяка вдали моря. Звуки возникали из ниоткуда, медленно, по случайному скрежету, присвисту, гнусавому мычанию с разных улиц и концов острова. Огни факелов мало-помалу вспыхивали в непроглядной тени и вскоре отовсюду задвигались к пирамиде, как всезрящие глаза Нанданы.

И когда из-за туч, гонимых морским ветром, выглянул молодой, новорожденный месяц, к парадному входу в Храм Даг, подобно огненной реке, стеклись все жители, которые могли уместиться на этой площади. Все пространство вокруг стало напоминать расплавленное звездным дождем озеро, а по мере того, как, не влезая на огороженное пространство площади, горожане заполняли прилегающие к храму улицы, огненное пятно расползлось до формы солнца с редкими лучами.

День среди ночи. Солнце под покрывалом Луны. Свет — под плащом у Тени.

У парадного входа показались Клинки Матери Сумерек, и тогда люди с факелами в мгновение расступились, сделали проходы по улицам, встав живым коридором. По ним из отдаленных уголков острова стекались горожане и рабы, ведущие на заклание жертвенный скот. Чтобы собрать его, потребовалось двое суток.

Все свободные жители острова или некогда сами были учениками Храма Даг, или приходились им потомками. Потому и порядок ритуала знали почти все, хоть бы и исполнялся он порой раз в несколько десятков лет.

Дайхатт стоял рядом с Астароше, который не мог принимать активного участия в том, что происходило, и наблюдал — с восторгом и трепетом, время от времени сглатывая слюну от необъяснимого напряжения.

От обилия огня было светло, как днем.

Из недр храма, с главной арены наверху пирамиды, сквозь отворенный для освещения люк донесся глухой рокот барабанов. Горожане при помощи закованных рабов один за другим вывели в центр площади сопротивляющихся, гнусаво и истошно мычащих животных, ощущающих близкую смерть.

— Да направит наши умы и руки Всесильная Госпожа Войны, Мать Сумерек.

Одну эту фразу возвестил Ишли, как старший из действующих мастеров храма, и целая сотня жертвенных быков в один миг вздернула головы в последней фатальной конвульсии. Каждого зверя держали по нескольку человек, другие подставляли глиняные чашки, собирая вытекающую кровь. Пораженные в сердца и горла, здоровенные туши валились наземь с грохотом, увлекая удерживающих их людей. Поводя могучими шеями, быки в последний раз насаживали на рога тела обидчиков, и многие рабы хрипели, падая поверх убитых туш.

Воздух задрожал от половодья звуков смерти.

Казалось, что рев и хрип смертного ужаса заполонил все вокруг…

Когда животные утихли, горожане растащили еще теплые, кровоточащие умирающие тела. Клинки Богини пошли по освобожденному центру площади сбрасывая под ноги по кинжалу или мечу. Так, чтобы образовать почетный Железный путь. Бросив меч, каждый из Клинков Праматери на том же уровне отходил в сторону, сменяя горожанина и принимая из его рук чашу с жертвенной кровью.

Звякнул последний клинок. Ирэн, бросившая его, обернулась лицом к храму: по обе стороны Железного пути выстроился живой коридор из Клинков Праматери с глиняными чашами. В тот же миг, словно по сигналу, со ступеней пирамиды сошла Бансабира Изящная. Нагая, оглядывая мир полными черного достоинства глазами. Бронзовые всполохи огненного "солнца" плясали по всему ее телу, будто сжигая издалека. Ритм гудел, Бану шла, Аймар потерял счет времени и оттого не смог счесть пропущенных выдохов.

Какая-то старая женщина из горожан, прислуживающих в храме, затянула древний мотив без всяких слов, распевая только "А-а-а", надрывное, будто призывающее неведомые силы, из которых сложился мир. Участники обряда — бойцы Храма Даг и почетные горожане, выстроились вдоль дороги из клинков. Наконец, танша ступила на дорогу из мечей. Рамир был в числе первых у этой тропы войны. Он сделал вперед полшага, чтобы достать наверняка и плеснул жертвенной крови в Бану. Багряные росчерки легли в несколько полос на голые ребра, плечо, щеку.

— Это дикарство, — обронил Аймар и прикусил язык: не удержал мысль.

— Это таинство, — отозвался Астароше с досадой и завистью.

Плошку за плошкой выплескивали в Бансабиру бойцы Матери Сумерек, пока она шла меж рядов и, перекрывая поющую старицу, читала клятву Багрового Храма, которую уже не надеялась вспомнить:

Скроется солнце за гранью миров,

Угасшей надеждой слепя.

Встанет Праматерь людей и Богов,

Скажет: "Взнуздай коня".

Кинет отрубленный солнца хвост,

Скажет: "Бери свой меч".

Стан распрямит и во весь свой рост

Крикнет: "Головы — с плеч".

Несколько голосов подхватили клятву: сегодня она дробью барабанов из пирамиды отзывалась в груди каждого Клинка Богини.

Я поклонюсь и пойду по рядам,

Чтоб покарать глупцов.

С саблей в руке я раздам по долгам,

Гордо восстав на Зов.

Дайхатт принялся невольно озираться. Их все больше, тех, кто самозабвенно вторит словам Бансабиры. Он глянул в сторону — губы Астароше тоже двигались в ритм с остальными. Сначала почти беззвучно, но вот уже все громче. Да они же тут все, как один.

Гарканье ворона будет мне петь

В радости дни и в горе.

Душу свою протяну, как плеть,

Матери Тьмы и Крови.

Вспоротым горлом спою молебн,

Спрятав за спину кнут.

Кинусь, забыв о земле и небе,

В бурю кровавых смут.

Бану громко декламировала слова, то ли клятвы, то ли баллады, и понимала, что именно сейчас, когда по телу стекают потоки жертвенной влаги, каждое из них звучит совсем по-другому.

Шрамы исчертят мой лоб и спину,

Грянет последний бой.

И содрогнет небеса звериный,

Чудовищ из Тени — вой.

Каждое из них — звучит по-особенному, думала танша, слегка вздрагивая всякий раз, когда обнаженной кожи ее рук и ног, спины и живота, касались капли бычьей крови.

Треснет копье, разойдутся латы.

Болью сведет ладонь.

Вздрогнет — и тут же умрет крылатый,

Прежде бесстрашный конь.

Так громко, так значимо, думала Бану, ощущая, как от особости момента к горлу подкрадываются слезы. Нельзя. Голос не должен ни срываться, ни дрожать. Ведь… ведь именно это — клятва всей ее жизни.

Рухну я следом с истертых ног,

Немощь свою кляня.

Клятва, ради которой все, попавшие в Храм Матери Сумерек, и проживают жизнь…

Грудью пробитой приму клинок:

И Шиада примет меня

— продекламировал весь остров. Дайхатт оглядывался испуганно и с неугасимым трепетом. Казалось, где-то внутри у него тоже появился барабан, который звук в звук, слово в слово, совпадал с дробью клятвы Клинков.

Солнце родится из жертвы моей,

В воскресшей надежде дня.

И вновь Всеблагая Богов и людей

— НА БОЙ ПРИЗОВЕТ МЕНЯ, — хором дочитал весь остров Храма Даг, и с последним словом Ирэн, стоявшая в конце пути, плеснула в грудь Бану последнюю чашу жертвенного багрянца.

Остров взревел.

* * *

И содрогнулся, как если бы на этот звук утробным рыком отозвался сам ясовский Владыка Вод Бог Акаб. Как если бы христианский Архангел Михаил вострубил в трубу мира. Как если бы все боги и все богини, каких когда-либо видел Этан в раз вскинули громадные головы, благословляя великую силу.

Бансабира не чувствовала руки и ног. От глубокого дыхания кружилась голова, морской ветер прохладной ночью продирал насквозь. И вместе с тем, тело казалось разряженным и наполненным до чувства необъяснимого опустошения.

Бансабира облизала губы. Как будто не ее вовсе. Только тогда, от прикосновения к влажным губам стылой ночи, опомнилась. Железный путь позади.

Рамир, признавая власть, вынес ей копье. Ишли, приглашая в ряды своих, приблизился и укрыл теплым плащом из верблюжьей шерсти. Ирэн, приветствуя в рядах хозяев острова, поцеловала в запачкнные кровью губы.

— РААААААААА, — заголосили горожане и бойцы, и в следующий миг смолкли барабаны в пирамиде.

Среди мастеров Багрового храма с первым рангом стало на одного больше.

— Костры, — распорядилась Ирэн, сияя глазами. Обряд позади и теперь дело за праздником.

Бансабира оглянулась в начало Железного пути: Рамир глядел на нее с братской нежностью. Танша хихикнула: а вот Дайхатт выглядел совершенным идиотом с таким выражением лица.

Но Аймар не думал, как выглядит. Он встретил глазами лицо Бану и понял, как долго обходился без воздуха.

* * *

В излюбленной форме Храма Даг, Бансабира хохотала, как сумасшедшая, чувствуя, как горячее вино со специями растекается по жилам. По всему городу горели костры, дудели в рожки и били в барабаны те, кто умел это делать. Простые ритмы, примитивные мотивы: здесь, на острове Храма Даг искусство музыки было совсем не так изысканно, как в столице великодержавного Яса или даже на родном яввузовском севере, где сказители не знали равных в пении легенд и саг о событиях и героях древних лет. Клинки Богини могли немного. Те, кому доводилось путешествовать в разных землях, кто делал своей сильной стороной шпионаж и ради него годами проживал на чужбине, стараясь усвоить иноземные традиции как свои, кто имел врожденную склонность к искусствам, пели мелодичнее и за струны цитр дергали с большим чувством. Но их было намного меньше, чем простых горожан, да и их степень умения в редком случае можно было назвать мастерством.

И все же скромных возможностей хватало, чтобы до одури в глазах веселиться. Там, где не удавалось хорошо петь, удавалось брать громкостью. Там, где в танце не удавалось достичь изящества, удавалось взять высотой прыжка. А уж пиратские песни и пляски в Храме Даг и вовсе знали все: уж сколько этих крыс отловлено за века. Уж сколько эти крысы понавезли отовсюду причуд, привычек, суеверий. О, рабская сила в Храме Даг была сплошным пестроцветьем. И именно из-за этого здесь полноценно не прижилась ни одна из привезенных культур.

Однако это не мешало празднующим распевать на все лады.

Летит корабль, измученный в просторах,

Сквозь мглу на скалы, потеряв штурвал.

Во весь опор несется в бурном море,

Безумств которого я прежде не видал,

Но и тогда тем странникам неведом

Мой трепет перед Имире прекрасной:

Хоть я и был корыстно ею предан,

Огнем любви терзаюсь ежечасно.

Ирэн прислушивалась к пению, глядя на моложавого перспективного Клинка с восемнадцатым рангом по имени Рактан с легким недоумением. Сидевший у нее под боком Ишли спьяну наваливался на Ирэн плечом и лез с объятиями. Та его только отталкивала, посмеиваясь.

— И где этот малец только набрался такого?

— Всеблагая, Ирэн, ну зачем тебе этот малец, когда есть я? — обижался Ишли, разворачивая Ирэн. Та то отнекивалась, то отшучивалась, то целовала Ишли играючи, кусаясь и хихикая, как девчонка.

Поодаль на балконе второго яруса пирамиды храма одиноко стоял Гор, наблюдая за ними и, когда Ирэн внезапно выхватила его глазами из освещенной факелами ночи, поманил рукой.

— Мне пора, — заявила Ирэн, бросая Ишли. Тот, замычав, повалился на траву. В штанах теснило, а в голове мутнело от выпитого. С годами он стал пьянеть так быстро, проклятье…

— Ты чего это тут делаешь? — Тиглат стоял, не приближаясь вплотную к парапету.

— Любуюсь, — отозвался он подошедшей Ирэн.

— Заметила я, заметит и она.

— Ты знаешь, что я здесь, а она нет. Ей же в голову не может прийти, что это я тут стою.

— И впрямь, — обронила Ирэн. Представить, чтобы Тиглат Тяжелый Меч явился куда бы то ни было в обычном городском платье ярко бирюзового цвета с красным поясом и насыщенно синим платком на ласбарнский манер, было за гранью возможного. — Но если ты хотел затеряться с таким нарядом в толпе, — Ирэн снова снисходительно окинула друга взглядом, — то на всякий случай напомню, толпа — это вон та, внизу, масса людей. А здесь ты один-одинешенек и яркий, как попугай.

— Неважно, — Гор качнул головой и глянул в глаза Ирэн.

"Я не мог пропустить такой день" — прочла женщина.

Прямо под балконом, где стоял новообращенный первый номер среди Клинков Матери Сумерек, прошли несколько ребят из горожан, орущих один громче другого:

Чтобы любимую спасти,

Йо-хо, йо-хо.

Мне надо за море идти,

Йо-хо, йо-хо.

— Пойдем внутрь, здесь шумновато, — пригласила Ирэн вглубь пирамиды.

Тиглат мотнул головой:

— Я хочу смотреть на нее.

— Тиглат, — с пониманием в голосе позвала женщина.

— Ирэн, — злобно прорычал Гор.

Бану, услышав знакомую песню, потянула за рукав Рамира, коротко оглянулась на Дайхатта, и понеслась за поющими ребятами, подпевая.

Скорей везти на острова,

Йо-хо, йо-хо.

Чтоб закружилась голова.

Йо-хо, йо-хо.

Гор, наблюдая, скрипнул зубами. "Пошли" — сказал его дерганный жест головой, и Тиглат скрылся в темноте прохода вглубь здания.

Мальчишка, со смехом в душе огрызнулась Ирэн и пошла следом.

Ну еще бы, огляделась она парой минут спустя. Куда еще ее мог привести Тиглат, как ни сюда, в ранговую комнату? Если уж он не может смотреть на Бану, будет смотреть на то, чему сам помог состояться.

"Бансабира Изящная, первый номер сто девятого поколения Клинков Матери Сумерек. Действующая тану Яввуз. Наставник: Тиглат Тяжелый Меч".

Гор провел шершавыми огрубевшими пальцами по обновленному пергаменту, осторожно коснулся нового знака под ним. Ирэн долгое время наблюдала за другом молча. В свете одинокого факела Тиглат выглядел постаревшим. Ирэн давно не видела его. Пока он жил в храме, воспитывая Бану, Безликая привыкла видеть его таким, каким запомнила в расцвете сил — моложавым, статным, всесильным и непобедимым героем возрастом в четверть века. Но на деле ему пошел тридцать седьмой год, и хотя от этого он стал только еще более привлекательным зрелым мужчиной, сейчас Ирэн видела насколько он утомлен.

То ли борьбой с собой, то ли — с судьбой. Ирэн вглядывалась в его лицо и не верила тому, что видела. Многие сердечные дела молодых поколений мелькали у нее перед глазами, вспыхивая и угасая, как уголья в кострище от малейшего дуновения ветра или мгновения штиля.

Рамир искренне любил Шавну, но долгие годы разлуки сделали свое дело, и даже если сейчас он думал, что по-прежнему влюблен, ошибался. Рамир Внезапный рассказал о странствиях в Ясе, Орсе и Адани без утайки, и из истории Ирэн безошибочно определила: Рамир не влюблен — Рамир растерян. Утратив расположение Шавны много лет назад, он так и не смог найти новый смысл жить: притыкался к каким-то ясовским кланам, пользуясь самой сильной своей чертой — незаметности и умения наблюдать. Потом услышал о Бану Изящной и пошел на зов "родной крови". Не прижился и там, и откликнулся на призыв давнего друга, в лице которого, судя по всему, увидел надежду. Гор был оптимистом и верил, что сможет еще получить Бансабиру. Зажженный его примером, Рамир тоже поверил, что можно вернуть прошлое, и прибыл на остров. А толку? Как только он примирится с тем, что Шавна холодна к нему, почувствует пустоту. И не пожалеет об этом нисколько. Ведь, люби он ее всерьез, Ион, с которым Шавна спит нынче, уже давно был бы мертв. Сделать так, чтобы Трехрукая не догадалась о подлинной кончине Иона Рамир бы всяко сумел, если бы хотел. Но он бездействовал, и это его выдавало.

Астароше с его любовью угас от досады и разочарования, снедаемый собственным эгоизмом. Бану должна была остаться с ним, так он думал, а иначе это никакие не чувства. Бану обязана была быть с ним, он ведь попросил. Но Бану ушла, ведомая собственной целью, которой не скрывала никогда и которую он, Астароше попросту не хотел видеть и замечать.

Тиглат — Ирэн только сейчас начала понимать всю глубину этого — оказался другим. Он с самого начала знал о целях Бану и планах. Вел ее к ним и помогал достичь так, как мог. Он был до того безумно привлекательным, что сотни женщин вешались ему на шею и падали в ноги и в прежние времена, и — Ирэн была уверенна — теперь. Чего греха таить — было время, и при взгляде на Тиглата даже ей в голову закрадывались крамольные мысли. Но, если верить им обоим, он никогда не посягал на Бану и только помогал из-за кулис. Так неужели? Об этом и подумать смешно, а уж чтобы такое оказалось правдой…

Ирэн не знала, как себя вести, а Гор все молчал, измученно глядя на новый мастерский знак Бану.

— Молва твердит, — попробовала Ирэн вспомнить строки старинного сказа, — и опыт знает,

Любви сомненья все растают,

Когда залягут меж сердец

Дороги, боги и венец.

Тиглат в ответ опустил голову, усмехнувшись под нос, но не сказал ничего. Ирэн отошла к западной стене и уселась на одну из скамей, расставленных, как и в прежние времена, по периметру комнаты.

— В твоей постели — не знаю, конечно, наверняка, но уверена — перебывали сотни женщин и, думаю, большая часть по доброй воле. Так почему, Тиглат? — тихо спросила Ирэн.

— А ты думаешь, я знаю? — также тихо огрызнулся Гор. — Назови это судьбой, если хочешь, или проклятьем. Я проклят Праматерью за нее. И каждый раз, когда надеюсь все отринуть и забыть, я нахожу Бану снова. Снова и снова встречаю ее где-нибудь, — сорвался Гор.

— В этот раз ты сам ее искал.

— Верно, — с упавшим сердцем признал Тиглат. Некого винить, кроме себя. — Может, не встреться мы в Орсе, я не зажегся бы снова, но… Какое там "бы".

Мужчина раздраженно вздохнул и отвернулся от Ирэн к противоположной стене.

— Тогда почему ты не скажешь все прямо? — строго спросила Ирэн.

— Скажу прямо? — резко обернулся Гор. — Скажу прямо? Ты серьезно, Ирэн?

Безликая даже побледнела от такого выпада и чуть подалась назад, когда Тиглат размашистыми шагами стал приближаться к ней.

— Я говорил ей прямо. Я сказал ей все, как есть в ее пятнадцать лет. И знаешь, что? Она зарыдала, как если бы ее уложили в одну постель с прокаженным. Встретив Бану в Орсе, я сказал снова, с шуткой, чтобы не видеть, как от моих признаний она опять возьмется рыдать, но она отмахнулась, словно я был мухой. Меньше месяца назад я попросту наорал на нее, в надежде, что Бансабира, наконец, услышит, поймет, но… — Гор запнулся, вспомнив то ее выражение лица. — Ирэн, она даже бровью не повела. Я схватил ее за горло, а она смотрела на меня так, будто… — он не нашел слов. — Я искренне верил, что момент, когда я не смогу вывести ее из себя, стерев с лица эту непроницаемую физиономию, не настанет никогда. И… и…

— Тиглат, — дрожащими от испуга губами протянула Ирэн. Перед ней кто угодно, но не Тиглат Тяжелый Меч. Она впервые всерьез забеспокоилась за друга, приложив пальцы к губам.

— Почему, Ирэн? — взмолился Тиглат. — Почему она всегда… почему все время моя Бану выбирает кого-то другого? Отца, какого-то Нера, еще какого-то мужика и, кажется, еще этого… которого притащила с собой… Почему она достается всем, но не мне? — он спрашивал тихо и искренне. Так, будто Ирэн действительно могла ответить. — Почему, Ирэн?

Гор повалился перед подругой на колени, схватив голову широкими ладонями.

— Она же только моя, с первого дня нашей встречи…

Ирэн, не выдержав, протянула руку к другу и, притянув, прижала мужскую голову к коленям. Гор дышал тихо и неровно.

— А почему ты, Гор, — нарочно назвала его этим именем, — служишь кому угодно, но не ей, если она — единственный сюзерен, рядом с которым ты действительно хотел бы быть?

Потому что она никогда не полюбит его, если будет думать, что обязана ему чем-то еще, подумал Тиглат. Потому что она не полюбит его, сглотнул мужчина.

* * *

У Праматери все-таки есть чувство юмора — невыносимое и непосильное ни для кого из людей, подумала Ирэн, ненавязчиво гладя Гора по волосам. Этого легендарного, даже среди первых номеров Храма Даг беспримерного бойца не удавалось одолеть никому. Никакие обстоятельства не могли его сломить, никакие ветра не гнули. Он был сиротой, рабом, учеником Ишли Бушующего, или, правильнее, Безумствующего, который обходился с ним ненамного лучше, чем сам Гор — с Бану, был долгие месяцы узником, если верить его рассказу — и вынес все. Чтобы сейчас склонить голову к коленям друга и закрыть глаза от усталости. Чтобы быть сточенным молодой непримечательной блондинкой из далеких северных земель, до которой он не сможет дотянуться никогда.

* * *

От многочисленных костров и факелов и горячего вина было жарко, и многие мужчины уже скинули рубашки, а женщины из числа Клинков Богини, закатали форменные штаны до колен и избавились от туник, оставшись в нагрудных повязках. Бану свою выбросила тоже где-то в середине пути, когда к ней подошел один из рабов и сообщил: все оружие с Железного пути перенесли в ее новый покой на вершине пирамиды. Просторный и светлый — тот самый, который прежде занимал ее удивительный наставник Тиглат Тяжелый Меч. Бану только махнула рукой, с трудом улавливая смысл сказанного не столько из-за вина, сколько из-за неповторимости этой ночи, и, потянув за руку Рамира, помчалась за поющими юношами из городка.

Они с Рамиром и Дайхаттом и сейчас шли с ними, распевая:

Девиц ответная любовь

Йо-хо, йо-хо.

Не согревает больше кровь.

Йо-хо, йо-хо.

— Ох, — сладостно раздалось из-за угла, и Бану, прыснув, как девчонка, покраснела до ушей, приложив палец к губам. Они заглянули в подворотню — кто-то из патрульных тискал прехорошенькую девицу, задрав подол цветастого платья. Бансабира разулыбалась во весь рот, сморщив носик. В этом тоже должно быть счастье, — внушительно сообщил ей внутренний голос.

А потом другой голос, Рамира, позвал обратно, вытащил из подворотни, заявив, что подглядывать в такие моменты — пошло и недостойно великой танши, и они снова присоединились к поющим.

Придет заря, придет прибой

Йо-хо, йо-хо.

Взметнется парус голубой.

Йо-хо, йо-хо.

Какой-то молоденький патрульный лет тринадцати налетел на них вихрем, перепуганный и запыхавшийся, ударив Бану в ребра выпирающим нагрудником.

— Вы же мастер Храма Даг? Да? Старейшина, да? — с паникой в глазах заявил он. — Где старейшина Ирэн Безликая, вы знаете? Она оче…

Боевой опыт отозвался в голове Бансабиры мгновенно: усиленно прогоняя хмель, она нахмурилась.

— Что стряслось?

Рамир подключился к ней столь же быстро, стараясь слушать внимательно и осознавать услышанное. Мало, конечно, вероятно, что случилось что-то воистину серьезное, поди перетрусил сопляк, да и всех делов. Видать, первый год как стал выходить на патрули ночью.

Но выслушать стоило — для очистки совести, да чтобы гаркнуть на этого юнца и сказать, что в его годы пара бы уже и девок лапать.

— Там… — ткнул пальцем в сторону главных ворот и верфи. — Там корабль прибыл…

— Хооо, — протянул Рамир с раздражением, — и из-за этого ты дрожишь, будто в штаны наложил перед любимой? Иди выпей, малец, да повеселись…

— Вы не понимаете, — взвизгнул мальчонка. — Это корабль с Кораллового острова.

Дайхатт приметил, как внезапно серьезно переглянулись Рамир и Бану. И прежде, чем хоть один из них успел что-то спросить, патрульный сообщил сам:

— Нам срочно нужна помощь. Двое ранены и не могут ходить. Им надо в л-лазарет, — заикнулся юнец. Но несколько человек из близ стоявших уже кинулись в порт, чтобы оказать посильную помощь, а кто-то побежал искать среди празднующих "жрецов" Храма Даг, в которых от истинного жречества было только знание языков и умение петь молебны.

— И нужны носилки для Шавны Трехрукой, — крикнул парень, завидев суету. — Она погибла, и тело уже снова мягкое и багровое снизу.

Загомонили все вокруг. Засуетились, забегали.

Рамир оглох и пошатнулся. Растерянно, с трудом перевел взгляд на Бансабиру, но она не менее растерянно подняла на него глаза и поплыла куда-то в сторону, где ее поймали руки Дайхатта. Почувствовав прикосновение, Бану немного пришла в себя, но отвергать помощь земляка не торопилась. Только облизывалась не в силах что-то сказать.

— Что? — выдохнул Рамир, и не услышал из двигающихся губ мальчонки ответа.

* * *

Немного придя в себя, Бану молча, плечо в плечо с Рамиром с одной стороны, и Дайхаттом — с другой, прошла на верфь, то и дело срываясь на бег. Толпа каких-то подростков в сопровождении гомонящих жрецов и кого-то из Клинков Богини семенила следом с факелами. С невиданной прытью они поднялись по сходням галеры и замерли. На трясущихся ногах, отдалившись от поддерживающих рук Аймара, Бану осторожно подошла к корме, где в грубо сработанном коробе лежало завернутое в ткань тело.

Шавна Трехрукая — высокая брюнетка ласбарнских кровей с пленительными аметистовыми глазами — вернулась бледная, неподвижная и мертвая.

Бану приблизилась к телу вплотную, потянула ткань и тут же зажала рот от ужасного невыносимого запаха. Все съеденное жареное бычье мясо с перцем и травами и выпитое с кровью и специями вино попросились обратно, и Бану едва не стошнило прямо на труп ближайшей подруги. Она крепче прижала ладонь к лицу, уцепилась за край короба другой рукой и свалилась на колени, чувствуя, как глубоко в ладонь от ее хватки заходят занозы сырого кедра.

Не будь Шавна мастером Храма Даг из первой десятки, ее бы попросту запихали в мешок и скинули на корм рыбам Великого Моря. Но ее полагалось сжечь, ибо только очистительный огонь Нанданы соединяет землю и небеса, сопровождая души выдающихся бойцов в Загробные Залы Праматери.

Вокруг по-прежнему суетились люди, помогавшие с выгрузкой пострадавших во время задания. Кто-то спрашивал, кто они, откуда, почему взялись помогать Клинкам Богини. Капитан корабля ответил скупо, что ему заплатили за эту помощь, и большего не надо. Нужен только другой корабль, потому что этот всяко уже провонял смердящим разлагающимся туловищем.

Бансабира только бессильным взглядом смотрела на Рамира, и видела, как он дрожит, глядя на тело дорогой женщины. Они задыхались оба, кусая губы. Как же так…

Как же так?

— КАК ЖЕ ТАК? НЕЕЕЕТ, ШАВНА, — до небес взвился женский голос, обладательница которого некогда нашла в Трехрукой нерожденную дочь.

— ИРЭН, — крикнул ей вслед Ишли.

— НЕТ, ШАВНА, — Безликая взлетела по сходням, не обращая внимания на Бану, вцепилась в короб обеими руками, затрясла, всеми силами крича на безжизненное, бездыханное тело.

— ШАВНА. ШААААВНАААА.

Стоило подойти ребятам из лазарета с носилками — Безликая как никогда злобно гаркнула:

— НЕТ. Не смейте, — подняла глаза на капитана. — Как умерла моя Шавна? КАК?

Без понятия, отозвался капитан. Ее и двух раненных приволокли на корабль какие-то незнакомые люди, заплатили за перевозку к Храму Даг, и делу край. Капитан, будучи опытным мореплавателям в здешних водах, предпочел не ссорится с Храмом из-за невыполнения обязательств, и вот он тут. Нет, у него нет идей, ни хороших, ни плохих, почему их трое, когда из храма вышло четверо, отвечал капитан. Его дело малое — доставить пострадавших. Остальное, если выживут, расскажут двое других.

Ирэн зашлась рыданиями, которые не могла выпустить наружу, пока не решилась участь ее девочки.

— Дайте им новый корабль, — приказал Ишли. — Спасибо за услугу, и перебирайтесь. Перенести сейчас тело будет практически невозможно. Наверняка она уже мягкая.

Капитан кивнул.

— Тогда спускайтесь. Мы выделим вам судно, утром отчалите, — мрачно возвестил Ишли. — А Шавну Трехрукую полагается сжечь как можно скорее.

Всем было велено покинуть судно, ставшее последней пристанью для выдающейся воительницы. Дайхатт осторожно свел Бансабиру вниз, хотя она не очень-то и сопротивлялась.

Огней в городе было много, оружия еще больше. Пока одни рабы готовили стрелы с горящими паклями, другие стаскивали сухую солому и хворост, обкладывая ими тело убитой.

Это должна была сделать Ирэн — понимали все. Но ту била такая крупная дрожь, что участь быть палачом и последним провожатым из этого мира взял на себя Ишли. Все-таки для Шавны будет по достоинству честь — сгореть от стрелы первого номера Храма, которому она отдала жизнь.

Морской ветер разносил искры во все стороны мира, взметая, выталкивая, унося. Треск горящего хвороста и хруст переломанной веры был слышен даже в небесах. Ирэн рыдала на плече Ишли. Бансабира и Рамир стояли по колено в воде и, не сговариваясь, тянулись друг к другу ладонями. Взялись за руки, не глядя и не утирая с лиц тяжелых, как весь мировой океан, слез.

Где-то неподалеку доносился похоронный причет жреца, но и сквозь него оттуда, из далека празднующего города доносилось проклятое пение:

Придет луна, придет прибой.

Йо-хо, йо-хо.

Взметнется парус роковой.

Йо-хо, йо-хо.

И от заката до зари

Йо-хо, йо-хо.

Пир правят вороны Твои.

Йо-хо, йо-хо.

* * *

Солнце взвилось в небеса неукротимым красным лучом, как если бы уже был закат. Но была лишь заря. Гор обнимал дрожащие плечи Ирэн в ее комнате. Рамир и Бану сидели на самом краю берега, прямо на песке, держась за руки, как и ночью. Кожу лица тянуло от холодной ласки влажного морского ветра и слез. Бансабира продрогла и явно заболевала, хоть бы Аймар и принес ей плащ перед рассветом. Время от времени Бансабира и Рамир кусали губы — безжалостно и больно. Но говорить было нечего.

* * *

Только к вечеру Бану и Рамир вернулись в пирамиду храма. Аймар все это время был предоставлен самому себе, хотя какую-то часть заботы о нем взял на себя Шухран, который был не так уж близок с покойной Шавной. Он приставил к нему пару рабов в услужение и наказал проверить качество оружия в пятой оружейной, коли уж он тан и разбирается в этом. Аймар управился быстро, попросил перетащить в комнату Бану вторую кровать. Сам перенес вещи и, приведя себя в порядок, всерьез задумался над ситуацией.

* * *

Сайдр, получив горячую, сердечную благодарность от Клиона Хорнтелла за спасение сына, переданную без единой монеты, но со всем искренним теплом, поехал, как планировал дальше. Узнав о взятии северных крепостей, он прибыл к вождям скахиров, заселившим одно из мэинтарских укреплений, через несколько дней после ухода Гленна. И поскольку Сайдр теперь был новым Верховным друидом, все военные действия развернутого вторжения с севера были приостановлены. Великие обычаи предков требовали привечать Вестника Богов, как полагается, не меньше трех дней. Выставив стражу и караулы, усилив оборону захваченной крепости, они приветствовали и потчевали Верховного друида, как полагается: с состязаниями, длинными сказаниями далеких лет, священными кушаньями и пряными отварами, благословленными друидом, приглашенным на почетное место за столом вождя, на здоровье и силу, на победы в войне, на многих и крепких детей, которые не посрамят честь рода.

И только Ронелих, герцог Мэинтара, в эти дни выдирал на себе волосы, выслушивая новости о взятии еще одной, весьма важной, между прочим, пограничной крепости.

* * *

Бансабира, плотно сжимая бледные губы, отколупывала ножом знак под пергаментом, надпись на котором гласила:

"Шавна Трехрукая, восьмой номер сто восьмого поколения Клинков Матери Сумерек. Наставник — Ирэн Безликая".

Когда вместе с принесенными знаком и надписью она вернулась в покой, бессильная, голодная и измученная, ее ждал Дайхатт. Собранный, хорошо вычищенный, причесанный и деловитый, как в тот день, когда они встретились впервые. Бансабира прошлась по нему безразличным взглядом и, огибая земляка, добралась до стола ее новой обширной комнаты: со всеми удобствами, высокими окнами во всю длину стен, дорогой мебелью из черного дерева. Споткнулась по дороге об очередной клинок из тех, что приволокли с Железного пути.

На столешнице лежали новехонькие пять серег, отличительный знак и кольцо с таким же узором по размеру перста. Бану дрожащими пальцами положила рядом знаки отличия Шавны Трехрукой. Какой теперь во всем этом был смысл?

Она приехала сюда за Рамиром, но сегодня при расставании они переглянулись, и стало все понятно. Бансабира не решилась снова озвучивать просьбу, а Рамиру не нужно было ничего говорить. Бану, Гор, Ирэн, Храм, Бледные острова — не было на свете человека и места, не напоминавшего Рамиру о ней, Трехрукой. Но в Храме Даг пришлось бы особенно тяжело. Он не останется здесь — и не поедет с ней. Он больше не Клинок Матери Сумерек, но и не подданный тану Яввуз. Он посмотрел на нее как равно утративший брат, но не был братом. Как столь же надрывно скулящий волк — но не был волком.

Увидев, как дрожат пальцы молодой женщины, Дайхатт решительным шагом подошел ближе, сел на соседний от Бану стул. Без колебаний накрыл пальцы Бансабиры своими:

— Послушайте, тану, — заговорил тот самый Аймар Дайхатт, который первым сватался к наследнице Свирепого. — Так нельзя.

— Это не ваши хлопоты, тан, — без всяких эмоций отозвалась Бану.

— Ошибаетесь. Вы не можете так истязать себя, хотя бы потому, что я все еще надеюсь на наш союз, — безжалостно раздавил ее доводы Аймар. — Я переговорил с Ишли, — мужчина отпустил пальцы танши, поднялся и принялся расхаживать по комнате. — В двух словах он объяснил мне, что вы хотите взять себе несколько ребят в охрану из местных бойцов.

"Соврал" — мгновенно оценила Бану с благодарностью.

— И я в ответ попросил его устроить все сегодня-завтра. Захотите принять участие — еще не поздно. Но Ишли обещал переговорить с бойцами сам. Кажется, он не так был привязан к погибшей и сейчас в состоянии заниматься обычными делами.

Бансабира озлилась:

— Не смейте говорить со мной в таком тоне, — предостерегла танша: намек на то, что она ничего не делает, кроме как страдает, изрядно взвинтил и без того разнузданные нервы.

— А вы не смейте вести себя, как маленькая девочка, тану Яввуз, — не менее жестко осек Аймар, чем раздраконил Бану еще сильнее. — Не помню, чтобы Мать лагерей с таким пылом оплакивала собственного отца, когда я впервые встретил ее.

Бансабира вскочила со стула, уставившись на Дайхатта с абсолютной ненавистью в глазах:

— Кем вы себя возомнили, Дайхатт? Решили, мы уже женаты и у вас есть право указывать мне, где черное, а где белое? Вы в своем уме?

— А вы? — не менее пылко отозвался мужчина. — Сидите здесь, обливаясь слезами по женщине, которую иначе, чем призраком прошлого не назвать. И это вы? Женщина, которой я восхищался за талант не оглядываться на вчерашний день и переступать через все дерьмо Бойни Двенадцати Красок ради будущего?

— Плевать я хотела, чем вы там восхищались, — отрезала Бансабира, чем окончательно вывела из себя Черного тана.

— Бану, — гаркнул он.

— Аймар, — отозвалась она, и оба даже не заметили, что перешли на имена. — С чего вы решили, что знаете обо мне больше других? Только потому, что сопровождали какое-то время? Вы просто…

— Я видел достаточно, — нагло перебивая, отчеканил Аймар каждое слово. — Мать лагерей…

— Здесь я никакая не Мать лагерей.

— Так это Бану Изящная потащилась через полмира за разведчиком, который ей, как старейшине Храма Даг, элементарно не нужен? Это Бансабира Изящная, первый номер Храма Даг, которой нет иной потехи, чем избивать рабов и ловить пиратов, таскалась по Ласбарну, собирая новости?

— Не лезьте не в свое дело.

Слишком это все трудно сейчас, слишком непросто признавать его правоту. Она ткнула пальцем в сторону двери, сверкая изумрудными глазами, и ее голос сорвался:

— Убирайтесь прочь, Аймар.

— А вот теперь вы не смейте говорить со мной в таком тоне. Вы — Бансабира Яввуз, танша крупнейшего надела в Ясе, и вы не можете горевать тут, как какая-то безродная бродяжка. Ваши обязанности требуют от вас вполне решительных действий.

— В огне я видала эти обязанности, — процедила Бану сквозь зубы.

— А я нет. Скажите, что от меня требуется, чтобы наш союз состоялся? Заключить мир с Маатхасом? Предать Каамалов? Убить вашего деда или вывезти с этого проклятого острова, который не дает вам шагу ступить и вырваться из оков прошлого? ЧТО, Бану?

— Убраться с моей дороги, — проорала в ответ, пытаясь оттолкнуть Дайхатта в сторону. И, неожиданно для обоих, отхватила серьезную пощечину.

В голове прозвенела высокая, пронзительная нота, Бану даже утратила чувство реальности на несколько секунд. Что происходит? Где она? Кто с ней? Но потом постепенно прояснилось, и она уставилась на оглушенного собственным поступком Дайхатта, открыв рот.

— Следовало оставить вас рабом у Фарнэ, — обронила она, отворачиваясь.

Аймар не медлил. Стиснул ее плечо клещами длинных пальцев, развернул, другой рукой притянул за затылок, запрокинув голову женщины назад, и впился в губы неистово, жестко, не допуская противоречий. В нем не было ни нежности, ни даже осторожности. Тан открыто выражал намерения и не скрывал, зачем ему нужен этот брак: сила.

Все решала сила.

С замершим на пике бешенства сердцем Аймар отстранился от Бану на несколько дюймов. Его губы странно дрожали, время от времени чуть оголяя ровные белые зубы в голодном оскале. Мужчина тяжело дышал, не сводя глаз с лица Бансабиры. Его собственный лик темнел по мере того, как он находил в глазах танши все новые выражения. Вот она зла, в ярости и гневе, не знает, как лучше его убить. Вот скорее озадачена, и не знает, как реагировать. Вот утомлена и разбита. Вот попросту хочет отдаться на волю судьбы, власть которой видит в нем. А вот она чуть вздернула голову, и Дайхатт понял, что Бансабира совсем не против того утешения, которое он может и хочет ей предложить.

Он не стал ничего говорить — снова крепко схватил женщину за плечи, встряхнул, наклонив голову, поймал ее губы своими, коснулся языком, и Бансабира встретила его ласку, не сопротивляясь. Мозолистыми настойчивыми ладонями гладил по спине и волосам — и Бансабира дрожала, сотрясаемая ударами собственного сердца. Да, пожалуй, именно сейчас ей нужны такие сильные объятия человека, который никогда не был ей другом или союзником, и вряд ли им будет. В необъяснимом хаосе Аймар целовал лицо, глаза, губы, шею, ощущая на плечах ее не по-девичьи крепкие руки — Бансабира держалась за Аймара с рвением потерпевшего крушение моряка в открытых водах. Бескомпромиссным жестом рванул тунику, а потом и повязки. Налитая грудь качнулась, освобождаясь от стягивающих оков. Обезумевший Аймар вздрогнул, увидев страшные гематомы и отеки на теле женщины. Сглотнул и… почти отступил. Но это был его шанс добиться много большего, чем одна ночь. Аймар с прежним пылом притянул Бансабиру снова — и та сдавленно охнула.

Потревоженные ребра не зарастают так быстро.

Это отрезвило ее и привело в чувство его: стоит быть осторожнее.

— Прости, — выдохнул Аймар и потянулся опять.

Праматерь, как силен, оказывается, его голод. До сего момента Аймар даже не понимал, насколько измучен жаждой молодого женского тела. О, Бансабира невиданно желанна. Только такой и могла бы быть его супруга — страстной, неудержимо требовательной, с радостью в сердце понял он. Когда Аймар только вознамерился жениться на Бану Яввуз — в день смерти собственного отца и задолго до кончины Сабира — он уже знал: Мать лагерей бы в жизни не наделала столько шума в стране, будь она тихой закостенелой корягой, скромной как мышь и бесшумной как рыба. Он уже ждал, что у нее будет непростой и непокладистый нрав. Конечно, это нередко хлопотно, но это всегда значит чувствовать жизнь во всем великолепии. И она не подвела — оказалась, какой он хотел ее видеть.

Аймар провел ладонями по плечам Бану вверх, стараясь быть нежнее. Горячим дыханием обжег, склонившись, шею, подул на плечи, предвкушая сладостную дрожь.

Но Бану стояла недвижно. Упрямица, улыбнулся Дайхатт. Сейчас ему полагается поуговаривать ее. Что ж, будь посему. Аймар поднял голову… и едва не подавился воздухом.

Бансабира смотрела на него, вздернув бровь, с легкой заинтересованностью, как если бы была на приеме в столице и ей кровь из носу требовалось соблюдать условности вроде бессмысленных разговоров с людьми, на которых ей плевать. Словом, с той самой снисходительной степенью интереса, за которой в полный рост торчало полное безразличие к происходящему.

Аймар сглотнул.

— Ба… Бану? — позвал он настороженно.

Бровь на женском лице чуточку шевельнулась, выдавая, что собеседница не заснула посреди диалога:

— Отчего вы замерли, тан Дайхатт? — спросила Бану. — Я только приготовилась смотреть, что пришло вам на ум…

Что за ерунду она несет? — взревел в Дайхатте раздосадованный монстр.

— Ну же, тан Дайхатт, — колко поддела Бану. — Продолжайте. Мне крайне любопытно, чем кончится.

— Тану, что случилось-то? — искренне недоумевал Аймар.

"А то, кретин, что ты сам напомнил и был прав: не сейчас".

— Вы тут что-то говорили про Мать лагерей, я подумала, что стоит вам для начала познакомиться.

Аймар хмыкнул: вот оно что. Да, женщины на то и женщины, чтобы сочинять проблемы, где их нет, и забавляться играми на краю огненной пропасти. Даже если речь идет о таких великих женщинах, как Мать лагерей. Ладно, впереди ночь, можно и подыграть.

— Бану, — со снисходительным пониманием отозвался Аймар, снова приближаясь вплотную.

— Я уже давала вам совет, тан, — жестко оборвала танша, оттолкнув руки мужчины. — прежде, чем делать предложение армии, следует побольше узнать о полководце.

Не подвязывая грудь, она накинула тунику. Наскоро, давно приловченными движениями начала протягивать завязки вдоль внутренних швов через спрятанные петли формы.

Дайхатт поморщился: в штанах было тесно, на душе гадко.

Но иначе было нельзя, поняла Бансабира. Он — не Маатхас, не попятится сам, дабы поберечь ее гордость и танскую честь. Скорее наоборот, возьмет желаемое и будет всеми силами потом давить на Бану. Да и попросту Аймар — не Сагромах. Это немаловажно.

Подхватила копье — первое попавшееся — и решительно шагнула к двери. Аймар зашагал следом.

— Тану, — протянул он тоном, в котором слышалось понимание, что в могилу она сведет его быстрее, чем он на ней женится.

— Отдыхайте, — по привычке скомандовала, как солдатам и толкнула дверь, на ходу поправляя полы безрукавки Храма Даг.

* * *

Дайхатт замер, прошелся языком по зубам, вспомнил губы Бансабиры — красноватые и припухшие от его ласк, потаращился на закрытую дверь и со всей силы вколотил в нее кулак.

— Сука, — заключил он.

* * *

Она подоспела к главной арене меньше, чем за минуту. Ишли действительно взял организацию ее отъезда на себя, и Бансабире вмешиваться не пришлось. Она показалась перед остальными, хотя надобности не было: все прекрасно знали, для кого было забито сто отборных быков со всего острова.

* * *

Спать в ту ночь Бану ушла к Рамиру. Он никого не хотел видеть, и Бану предложила закрыть глаза им обоим. Ей ведь ничуть не лучше, если она едва не пала до близости с Дайхаттом.

Впрочем, и это оказалось на благо: теперь Бану отчетливо знала, чего требует ее сердце, и могла взвешивать хотя бы это.

* * *

Поздним утром Маленькая танша стояла на парадной лестнице. Обернулась через плечо.

За спиной, внизу, перед храмом ожидало шестнадцать человек с рангами от пятого до двадцатого — кто был согласен пойти за Бансабирой Изящной и сменить судьбу бесславного убийцы на судьбу массового военного наставника в военной академии Яввузов. Никому из воспитанников Багрового храма практически не доведется командовать по-настоящему большими армиями. А если ты знаешь, как убивать людей и обладаешь серьезными амбициями, встать во главе орды рано или поздно захочется — Бансабира знала по себе. Хороший материал в виде учеников тоже не частое явление, а, хотя рангов в Храме Даг и существует сорок восемь, Бану с трудом могла вспомнить из своего поколения хоть кого-нибудь с номером ниже тридцатого. Просто потому, что, если за семь лет, ты не стал лучше этого, значит, наверняка попросту где-то помер. Да и чтобы брать учеников самому надо быть в первой десятке.

В этом ключе ребята из второй десятки в Храме Даг — самые несчастные люди: они слишком уж хороши для обычных заданий, но недостаточно умелы, чтобы доверить им персональное обучение новичков в храме. В итоге деть себя было им некуда. А ведь они способные и отлично обученные ребята.

Эту истину понимала не только Бану, так что многие с рангами именно с одиннадцатого по двадцатый всерьез откликнулись на призыв. За ранней трапезой Бансабира познакомилась с каждым из шестнадцати, выслушала несколько рекомендаций от Ишли и Ирэн, кого-то помнила сама. Трое идеально подходили для помощи в обучении подразделений Бугута. Еще четверо — бывалые морские волки, отличное подспорье для Нома на верфях и в пиратских кабаках. Двое хороши в разведке и шпионаже, один довольно долго имел дела с аданийцами, сможет затеряться среди них. Остальные все — идеальная находка для наставников в военной академии Яввузов.

Вот только без последнего звена картина оказывалась незавершенной и лишенной главной детали. Бансабира посмотрела перед собой, встав к ожидавшим спиной.

— Ты точно уверен? — она все-таки решилась уточнить.

Рамир, не улыбаясь, обхватил своими пальцами ее.

— Если я когда-нибудь смогу успокоиться и не найду при этом причин жить дальше, я непременно снова примкну к тебе, Бансабира Яввуз. А пока… Думаю, стоит посмотреть на Ласбарн, — улыбнулся он с лицом человека, из последних заставляющего себя быть оптимистом.

— Тогда Мать Сумерек да благословит тебя, — улыбнулась Бану.

— Да благословит тебя, — повторил Рамир, раскрыв объятия.

Стоило обняться, как из-за плеча Рамира раздался голос приближающегося Дайхатта:

— Тану.

Она подняла голову: первая встреча со вчерашней неловкой сцены, сообразила Бану.

— Тан, — кивнула она, отстраняясь от друга. Рамир в последний миг удержал пальцы Бану, задержав взгляд на изумрудных глазах северянки и госпожи.

И лицо Бансабиры расцвело. Как много на свете проявлений любви.

— Береги себя, — сказали они одновременно.

Расцепив пальцы, Бансабира обернулась к остальным. Время выдвигаться.

На плечо легла твердая морщинистая рука Ишли Бушующего. Мгновением позже на другое опустилась легкая, но не менее крепкая и не менее опытная ладонь Ирэн Безликой.

— Не оглядывайся, — шепнула Ирэн не своим от печали голосом. — Только тогда ветер будет попутным.

Бансабира прониклась, кивнув, и шагнула на первую ступень уходящей вниз лестницы. И в самом деле было, или ей показалось, будто меж лопаток скользнули еще чьи-то пальцы?

Когда она села на лошадь, и Дайхатт воссел на соседнюю, Гор уже снова скрылся в тени проходного коридора пирамиды храма Матери Сумерек.

— Да направит наши умы и руки… — шепнул в тишину Рамир.

* * *

Бансабира и впрямь не оглянулась. Но Дайхатт, скакавший рядом весь путь до причала, видел, что женщина плакала и с отчаянием, сминая ткань туники и плаща, вцеплялась в собственную грудь напротив сердца.

* * *

Ветер был попутным.

Оглавление

Анастасия Машевская Змеиные дети — 4. Госпожа ворон

ГЛАВА 1

ГЛАВА 2

ГЛАВА 3

ГЛАВА 4

ГЛАВА 5

ГЛАВА 6

ГЛАВА 7

ГЛАВА 8

ГЛАВА 9

ГЛАВА 10

ГЛАВА 11

ГЛАВА 12 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg