«Так становятся звёздами. Часть вторая»

Так становятся звёздами. Часть вторая (fb2) - Так становятся звёздами. Часть вторая [publisher: SelfPub.ru] 1569K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Екатерина Александровна Оленева

Глава 1

Свадьба – финал большинства сказок. То, что следует за ней, мало кому интересно. Муж и жена, связанные неразрывными узами, в восьмидесяти случаев из ста напоминают двух скорпионов, заключённых в одну банку.

Правда, в случае с Гаитэ и Торном банка оказалась достаточно просторной, чтобы им не сталкиваться слишком часто.

После свадьбы из императорского дворца молодожёны сразу же перебрались в личный дворец Торна. Запустение и бесхозность поджидали здесь Гаитэ с первых шагов. Сквозь мозаику плит во дворе пробивалась трава, из просевших дверей клочьями вываливалось сухое и трухлявое сено. Штукатурка сыпалась со стен, в некоторых окнах не было стёкол.

Дворец нуждался в ремонте, но, кажется никого, кроме новой госпожи, это не беспокоило. Челядинцы, столпившиеся вокруг, выглядели довольными и счастливыми и радостно гомонили, приветствуя возвращение господ.

Придерживая шлейф, Гаитэ поднялась по широкой лестнице с каменными быками, к широким дверям. За ними открывалась галерея с круглыми колонками, соединёнными наверху пологими арками со старинной каменной резьбой.

За галереей находился большой зал. Залитый потоками света, вливавшегося через большие окна, он казался пустынным.

Полы покрывали гладко отполированные белые плиты, но огромный камин давно не чистили, на потолочных балках чернела копоть, а на панелях и жирандолях белели, как сталактиты, наросты из воска.

Пустота – ни мебели, ни ковров, но Гаитэ решила не унывать. То, что хозяйственным Торна не назовёшь, она поняла давно и была полна решимости превратить запущенный замок, больше напоминающий берлогу зверя, в уютный и гостеприимный дом.

Торн не мешал молодой жене поступать по своему усмотрению и не стеснял в средствах. Окрылённая новыми возможностями и перспективами, Гаитэ распорядилась закупить у городских торговцев ковры, перины, постельное бельё, полсотни серебренных канделябров, мебель. По её приказу верный Кристоф нанял стекольщиков, столяров, резчиков по дереву, каменщиков.

Поднявшись на второй этаж, она обнаружила, что спальные комнаты обставлены гораздо лучше, чем общие залы. Было видно, что ими часто пользовались. Здесь стояли резные скамьи, круглый столик на массивной подставке, напольные вазы-амфоры.

Центром, безусловно, являлась кровать из чёрного дерева. Необъятное ложе покоилось на деревянных фамильных быках и было окружено полированной балюстрадой. Панели, окружающие ложе, украшали рельефы с изображением листьев и винограда.

– Как находишь мой дворец? – с улыбкой поинтересовался Торн, обнимая молодую жену со спины и глядя на её отражение в зеркале поверх её плеча.

– Думаю, – с улыбкой отозвалась Гаитэ, – что пока он мало походит на уютное гнёздышко, – она сжала руку Торна в своей маленькой ладошке. – Господь избрал вас, муж мой, для особенной участи. Придёт время, и вы станете управлять империей! Поэтому ваш дворец должен быть вас достоин.

– Вот как?

– Император без дворца – это не император! – смеясь, договорила Гаитэ. – Я давно мечтаю о рае – семейном рае. И хочу выстроить его по моему вкусу.

– Делай, как хочешь, любимая! – подхватил Торн Гаитэ на руки, укладывая на огромную кровать.

То была незабываемая ночь – ночь из тех, о которых мечтаешь и потом вспоминаешь долго-долго. Они упивались друг другом, жадно ловили капли наслаждения и неги.

Утро Гаитэ встретила в отличном настроении, была полна энергией. Памятуя о том, что у хорошей хозяйки всё начинается с кухни, она лично нанесла туда визит и осталась довольна ревизией. Если большая часть дворцовых покоев пребывала в запустении, то кладовые и закрома ломились от изобилия. Всё здесь содержалось в образцовом порядке. Повар знал своё дело.

Первые дни в новом доме прошли шумно, неспокойно, суетливо, но весело. Слышался стук молотков, клубилась пыль. Стены покрывались слоями извёстки. Гаитэ в простом шерстяном платье и переднике сама следила за всеми приготовлениями, переделками и ремонтом.

Мало-помалу дворец наполнялся чудесной мебелью, инкрустированной серебром или позолоченным орнаментом, массивными настенными подсвечниками из чистого золота. Стены украшались гобеленами с искусно вытканными сценами охоты, фресками, шпалерами, драпировками.

По утрам вместе с Торном они отправлялись на соколиную охоту. Охотничьим азартом, в отличие от мужа, Гаитэ не страдала, но ей нравилось совершенствоваться в верховой езде, с которой она совсем недавно освоилась.

Поскольку за охотой к ним зачастую присоединялся кто-то из мелкой знати, под конец во дворец возвращалась довольно шумная кавалькада. По вечерам, когда стояла хорошая погода, во дворцовом парке играли в кегли или шары, иногда – в жмурки. Одному из играющих завязывали глаза чёрной лентой, и он должен был кого-нибудь поймать. Обязательным условием игры являлся поцелуй.

Гаитэ, как по своему положению, так и по характеру не была склонна участвовать в столь легкомысленных развлечениях. Она обычно сидела на высоком стуле и слушала лютниста, пощипывающего струны у её ног.

Её нейтральное отношение к игре изменилось, когда водить пришлось Катарине Калуччо. Лукавая, если не сказать, коварная фрейлина, направилась прямо к Торну, делая вид, что это чистая случайность. Тот не слишком сильно увёртывался и скоро оказался в ловушке девичьих рук.

Играющие с шумным хохотом требовали поцелуя.

Гаитэ едва не задохнулась от злости и ревности, когда Катарина подставила её мужу улыбающиеся губы, а Торн жадно впился в них, словно изнывал от страсти.

Кто-то отводил смущенно глаза, кто-то хихикал, кто-то бросал в сторону Гаитэ взгляды – любопытные, злорадствующие, сочувственные. Все в равной степени унизительные.

Чтобы не было причиной такого поведения Торна, оно было оскорбительно! И оскорбление это было неожиданным в столь же равной степени, как и незаслуженным.

Гаитэ в первый момент растерялась, не зная, что делать. Но, в любом случае, сносить прилюдное оскорбление, пусть и замаскированное игрой, она не собиралась.

Передав поднос с кусочками яблочного пирога, которым лакомилась, поднялась и направилась в замковый сад. Она надеялась, что Торн, заметив её отсутствие, поспешит догнать и исправить ошибку, как-то загладив случившееся или, хотя бы, принесёт извинения. Но, кажется, ничего подобного он делать не собирался. Что тому было причиной, слишком ли сильное увлечение молоденькой фрейлиной или то, что он попросту не осознавал вины – неизвестно, но настроение было испорчено.

Кликнув Кристофера Гаитэ вышла из дворца через боковую калитку и направилась к реке.

Верный слуга следовал за ней, как тень. Он обладал удивительной способностью, был ненавязчивым и надёжным. Гаитэ чувствовала себя в его присутствии спокойно.

Расстелив свой плащ на траве, она устроилась на склоне холма, намереваясь наблюдать за заходом солнца.

Вечер был удивительно тих. Небо сделалось зеленовато-лиловым. Над городом, лежащем чуть поодаль, розовели последние отблески заката, в его лучах кровли домов напоминали темнеющие стога. Над водой клубился лёгкий туман. В камышах у реки горланили лягушки.

Одиночество Гаитэ было недолгим. Хотя последней, кого она хотела бы сейчас увидеть, была её мать, именно она решила составить ей компанию.

Стелла по приказу Алонсона последовала за дочерью с зятем в новый дворец. Подразумевалось, что она будет тут на положении необъявленной пленницы. Впрочем, Гаитэ делала всё от неё зависящее, чтобы матери было комфортно, всё же отношения у них были натянутые. Обе держали нейтралитет, придерживались дипломатической линии, встречаясь лишь на людях и разговаривая на нейтральные темы.

– Гаитэ, не время и место сейчас выказывать гнев и ревность, – подсев рядом, сказала Стелла. – Ссоры не принесут добра, лишь настроят Фальконэ против тебя. А тебя нет выбора, кроме как терпеть выходки мужа.

– В этой жизни выбор есть всегда, другое дело, что не у всех есть желание этим воспользоваться. Всегда проще придумать себе бессилие.

– Благоразумие всегда было твоим коньком. Оно и в этот раз уж точно тебе не навредит. Ну же? Ты же понимаешь, что произошедшее чистый вздор? Торн предан тебе. Всем очевидно, что он глаз с тебя не сводит. Спешит выполнить любую твою прихоть.

– И готов целоваться с первой же поманившей его вертихвосткой у всех на виду. Боюсь, матушка, с таким мужчиной, как мой муж, мне ничто не поможет.

Стелла засмеялась:

– О чём тебе беспокоиться? На земле нет мужчины, который смог бы пройти мимо моей дочери.

Гаитэ в задумчивости теребила пучок сухой травы, прислушиваясь к весёлому гуду из дворца.

– Послушай, прими совет женщины, повидавшей на этом свете вдвое больше тебя, Гаитэ. Не следует идти наперекор такому мужчине, как Торн. Ты этим ничего не добьёшься. Нужно искать окольные пути. В душе можешь не смиряться, но играй роль покорной жены иначе потеряешь всё.

– Всё – это возможность дорваться до власти?

– Счастья с Торном тебе всё равно не достичь. А вот власти с его помощью добиться можно, – равнодушно пожала плечами Стелла.

Гаитэ почувствовала, как у неё болезненно сжимается горло.

– Довольно, матушка! К чему все эти разговоры? Оставим их.

– Оставим, – со странной лёгкостью согласилась Стелла.

В сгущающихся сумерках волосы матери мерцали светлым пятном. При воспоминании о поцелуях Торна с той фрейлиной Гаитэ вновь захлёстывал гнев.

Играть роль покорной супруги? Да как бы не так! Если до Торна у неё руки коротки дотянуться, то эта-то девушка у неё в услужении? И за своб выходку она заплатит.

– У тебя есть новости о Сезаре Фальконэ? – вопрос матери прозвучал внезапно.

– Нет, – нахмурилась Гаитэ. – Почему вы заговорили о нём?

– Я слышала, битва у Тиоса начнётся со дня на день.

Это известие заставило Гаитэ протяжно вздохнуть.

Мать продолжала:

– Если победит король Руал, станет уже неважно, что думает Алонсон и кого целует Торн. Сезар будет мёртв. А мы, Рэйвы, так или иначе, по-прежнему останемся хозяевами своих земель.

– Вы до сих пор лелеете надежды на падение Фальконэ? – яростно повернулась Гаитэ к матери.

В сгустившихся сумерках, в полусвете, она с трудом могла разглядеть лицо Стеллы.

– Но почему вы упрямо держите сторону наших врагов?

– Я не держу сторону врагов или друзей. Я всегда держу лишь свою собственную сторону. И тебя пытаюсь научить тому же. Да видимо, поздно!

– Вы же не можете не понимать, что не всё так просто! Как вы можете так легко говорить о смерти Сезара? О падении Торна? Если хоть один из двух братьев умрёт, я буду вечно об этом жалеть, но мои чувства – разве они когда-нибудь хоть что-то для вас значили?

– Ты женщина из дома Рэйвов! – властно проговорила Стелла. – Ты живёшь в стране, разделённой на двое. Ты не смеешь влюбляться в наследников Алонсона! Если это только не принесёт тебе выгоду.

Смотреть на мать с ненавистью не имело смысла. Темнота сведёт на нет все усилия.

– Твоя жизнь не может быть лёгкой, Гаитэ. Тебе страшно? Конечно же, страшно, – невесело усмехнулась Стелла. – Ведь в тебе течёт настоящая королевская кровь. А если бы этот мир способен бы был заговорить, чтобы преподать людям урок, он заключался бы в том, что с королями происходят ужасные вещи. Тебе придётся пройти через кровь и познать утраты. Ты должна быть сильной.

– Такого счастья вы мне желаете, матушка? Ну, спасибо! – порывисто поднялась с места Гаитэ. – Довольно с меня ваших уроков! Я – не вы! Я не жажду власти.

– Ты моей крови, – бросила ей в спину Стелла. – В своё время ты это узнаешь.

Но Гаитэ больше её не слушала. Откровенно говоря, речь матери пугала, сбивала с толку.

Гаитэ не хотела больше разрываться, пугаться, метаться или сомневаться. Её устраивал тот маленький мирок, что удалось выстроить во дворце, отгородившись высокими стенами.

Пусть вдалеке грохочет гром, может быть страшен кошмар, да милостив бог? Может быть, всё уляжется? И, прости Добрые духи, но сейчас её куда больше заботит Катарина Калуччо, чем очередные интриги в попытках завладеть престолом.

Когда Гаитэ поднялась в спальню, оказалось, что Торн уже ждёт её.

– Выглядишь замёрзшей.

Сбросив плащ на пол, не отрывая взгляда от его тигриных, опаловых глаз, Гаитэ медленно приблизилась.

– Гаитэ? – негромко, словно чеканя каждое слово, проговорил Торн.

Гаитэ поняла, что он тоже злится.

– Что-то не так? Ты не здорова?

– Не здорова? – вскинула брови Гаитэ. – Ты, не стесняясь, прилюдно целуешь другую женщину и, как ни в чём не бывало, приходишь ко мне в спальню за ласками? И спрашиваешь, здорова ли я? Нет, Торн, я не здорова. Моё сердце разрывается, от боли и обиды. Разве я в чём-то проявила неуважение к тебе? Была с тобой непочтительна или холодна? По какому праву ты оскорбил меня сегодня? Почему думаешь, что я стану с этим мириться?

Торн глядел на ней в растерянности и вдруг, откинув голову, принялся хохотать.

– Гаитэ, любовь моя! Сколько драмы из-за простой игры!

– Я не понимаю таких игр, Торн. Уверена, поменяйся мы местами, тебе бы они тоже не пришлись по вкусу.

– Не выставляй себя на посмешище. Кажется, ты не в себе Гаитэ, не пытайся испытывать моё терпение.

– Нет, это не ты испытывай моё терпение, Торн! И не надейся, что обретёшь во мне одну из тех безвольных, покорных мужу женщин, что скорее рабыни, чем спутницы. Нет! Я пойду ради тебя на всё и всё снесу: клевету, опасности, ссылку. Моя преданность, моя верность, моя жизнь могут принадлежать тебе и только тебе одному. Но в ответ мне нужна твоя любовь, Торн.

– Моя любовь и так принадлежит тебе. Разве тебе это неизвестно?

– Докажи это.

Торн нахмурился:

– Чего ты хочешь?

– Подвергни дерзкую девчонку ссылке. Покажи всем, чем может вылиться желание вбить клин между нами.

Гаитэ с холодной яростью увидела, как взбугрились желваки под кожей скул, а блеск в глазах Торна сделался нестерпим.

– Гаитэ, довольно этой чуши. Я не стану выбрасывать девчонку из дворца из-за шалости.

– Шалости?! Скажи, зачем в этом дворце фрейлины? Чтобы служить мне? Или ублажать тебя?

– Гаитэ…

– Отвечай!

– Ты прекрасно знаешь ответ.

– Либо эта девица покинет дворец завтра, либо я.

– Гаитэ, берегись! Ты уже переступила опасную черту.

– Плевала я на твои опасные черты! Переступала и переступать их буду! – сорвалась на крик потерявшая над собой контроль Гаитэ. – Самым дорогим я ни с кем не делюсь. И, если я решу уйти, ничто и никто меня не удержит – ни стража, ни страх, ни обычаи, ни даже данные клятвы! Так что решай, кто из нас уйдёт – эта женщина или я?

Торн повёл плечом:

– Успокойся. То, что произошло, не стоит гневных слов или слёз. Я и подумать не мог, что ты всё так воспримешь.

– Ты удалишь эту женщину от моего двора или нет? – стояла на своём Гаитэ.

Торн какое-то время задумчиво глядел на неё, потом пошёл на попятный:

– Возможно, девушка действительно перегнула палку. Её выходка была неуместной, – нехотя признал он.

– Выходка? Я считаю это недопустимой дерзостью.

– Хорошо. Можешь объявить девушке о том, что отказываешь ей от места. Ты в своем праве это сделать. Ты вправе сделать всё, что пожелаешь, моя дорогая жёнушка, – с улыбкой договорил Торн, заключая Гаитэ в объятия. – Не надо волноваться по пустякам и вести разговоры о разлуке. Обещай мне?

– Обещаю, – улыбнулась Гаитэ, потянувшись к нему за поцелуем.

Его губы были мягкими, а руки чуткими, нежными.

Привычным жестом он освободился от одежды, помогая и Гаитэ обрести свободу от пышного тяжёлого платья. Расплетая паутину шнуровок, миллиметр за миллиметром спуская лиф с плеч, покрывая поцелуями нежную, белую, как атлас, чувствительную к прикосновениям, кожу.

Она отдавалась ласкам, отвечая на поцелуи. Словно вплавляясь каждой клеточкой тела в его плоть – грудь к груди, дыхание к дыханию, ладонь к ладони.

Дыхание с каждым движением становилось отрывистей и короче, судорожней и прерывистей. Они плыли к волшебным берегам любви до тех пор, пока не достигли самой острой её вершины, чтобы обессиленными и в то же время счастливыми не упасть рядом, всё ещё крепко держась за руки.

Лежа в объятиях Торна, прислушиваясь к его выравнивающемуся дыханию, Гаитэ не могла не задумываться о том, что будет дальше. Кто из них раньше смирится с преобладающей волей другого? В глубине души она не могла не осознавать, что кажущаяся лёгкость победы обманчива. Им предстоит долгая борьба. И вся сложность её в том, что Гаитэ намерена бороться не с Торном, а за него – за его улучшенную версию самого себя. Но есть ли у неё шанс?

А где-то там, далеко-далеко находится человек, о котором она всеми силами души старалась не думать. Того, кто так и остался для неё сумеречной тайной.

Сезар Фальконэ. Самая глубокая рана в душе. Несбывшаяся мечта, искушение из ада. Одно его имя заставляло на глаза наворачиваться слёзы.

Но о чём плакать? Жизнь всё расставила по местам. Она жена Торна, а у Сезара, как она слышала, есть новая любовница. Как и Гаитэ, девушка знатного рода. Прославленная красавица.

Смешно ведь было думать, что он будет помнить её дольше мгновения. Зачем ему это?

***

Гаитэ не стала тянуть с выполнением решения. В послеобеденное время, когда слуги суетились, убирая со столов, она знаком велела Катарине приблизиться.

– Сеньорита Калуччо? – с каменным лицом произнесла она. – Хочу сообщить вам, что больше не нуждаюсь в ваших услугах. Вы можете покинуть двор.

– Но, Ваша Светлость, почему меня отсылают? Разве я в чём-то провинилась? – дерзко выставила подбородок опальная фрейлина.

Чёрные глаза с откровенным вызовом смотрела на Гаитэ.

– Вы мне не нравитесь, – сказано было с ледяной учтивостью. – А я хочу видеть при своём дворе лишь приятные мне лица.

Среди фрейлин раздались смешки. Судя по выражению их лиц, не только Гаитэ наглая девица перешла дорогу.

Девушки с интересом наблюдали за перепалкой и явно болели за госпожу, надеясь, что та поставит нахалку на место.

– Не смею вас больше задерживать, – кивнула Гаитэ. – Можете собирать вещи сейчас. Если вам потребуются рекомендательные письма, обратитесь к секретарю. Ему дано распоряжение оформить все надлежащие к случаю бумаги.

Хорошенькое личико фрейлины перекосилось от злости. Она продолжала стоять, с ненавистью глядя на Гаитэ.

– Что-то ещё?

– Его Светлость знает о том, что вы отправляете меня в ссылку?

В зале стало так тихо, что муха пролетит – услышишь.

Гаитэ медленно поднялась со стула на котором сидела и спустилась по ступенькам, приближаясь к зарвавшейся девице.

– Хочешь, чтобы все здесь услышали, за что тебя высылают из дворца? – вскинула она голову, останавливаясь рядом с ненавистной фрейлиной. – Мне не понравилось твоё легкомысленное поведение. Я не одобряю фривольного и безответственного поведения.

– Ваша Светлость…

– Говори – госпожа! – прикрикнула на неё Гаитэ.

Девушка сменилась с лица и опустила голову, но промолчала.

– Сейчас же убирайся, – велела ей Гаитэ.

Девушка продолжала стоять, глядя на Гаитэ с вызовом.

– Ты не поняла? – повысила она голос, теряя терпение. – Вон!

Привыкшие к ровному, даже ласковому, обхождению госпожи, фрейлины затихли, как вспугнутая стая птичек.

Девушка всё ещё ждала, что кто-то вступится, но всё молчали. Ей не оставалось ничего другого, как покинуть зал.

Гаитэ торжествовала. Она чувствовала себя победительницей. Очень приятное чувство.

Недовольное выражение лица Стеллы вновь заставило закипеть в сердце не до конца остывший гнев.

– Судя по всему, вы не одобряете моего поведения, матушка?

– Не одобряю.

– Мне не привыкать. Это обычное положение вещей. Но мне всё же любопытно, что конкретно вызвало ваше неудовольствие?

– Ты нажила себе врага – раз. Показала свою слабость – два. Глупо действовать на эмоциях.

– Глупо, знаю. Но чертовски приятно.

– Осторожнее, Гаитэ. Ты ещё даже не приблизилась к власти, а уже начинаешь злоупотреблять ею.

– Я никому не позволю перейти мне дорогу, матушка. Особенно когда дело касается моих мужчин. Я не могу контролировать Торна, но я могу запугать этих глупых куриц в достаточной мере, чтобы заставить их со мной считаться.

– Вряд ли. Возможно, твоё послание дошло до адресата. А возможно, что и нет, – пожала плечами Стелла, надкусывая пирожное. – Но забавно наблюдать иногда метаморфозы, происходящие с людьми. Пожалуй, самое интересное в мире зрелище.

Намёк матери Гаитэ отлично поняла, и он ей не понравился.

Глава 2

– Что там такое? Что происходит? – поинтересовалась Гаитэ, различив характерные звуки, влетающие в распахнутые окна – бряцание металла, щелчки подков по плитам, громкие голоса.

Подойдя к окну, она увидела въезжающую во двор карету и по гербам узнала экипаж принцессы Эффидель. Рыжая лисичка следовала первой, а её свита, не отставая ни на шаг, двигалась за ней.

Гаитэ была искренне рада визиту новой родственницы.

– Приятно видеть тебя, дорогая, – расцеловала она Эффи в обе щёки. – Очень рада, что ты решилась нанести мне визит.

– Мне было любопытно узнать, как ты устроишься на новом месте, – простодушно заявила Эффи. – Ты, конечно, не в курсе, но всем известно, что хозяин из Торна не самый лучший и дворец, пожалованный ему отцом, несмотря на всё его богатство, пребывает в ужасном запустении.

– Я справлюсь, – улыбнулась Гаитэ. – Подобные хлопоты доставляют лишь удовольствие.

– Понимаю. Приятно иметь собственное хозяйство и управляться им по своему усмотрению.

Эффидель как бы между прочим увлекла Гаитэ в оконную нишу, подальше от любопытных глаз и ушей.

В окно ворвался порыв ветра, раскидав занавески.

– В Жютене слухи расходятся быстро, так что сплетни о том, как ты выгнала фрейлину уже пошли ходить по городу.

– Ты меня осуждаешь? – удивилась Гаитэ.

– Осуждаю? Нет! Я тобой восхищаюсь! На самом деле, я на стороне любого, если он стоит против Торна.

– И в мыслях не было. И с чего ты так не любишь старшего брата?

– Все, кто близко сталкивался с Торном, имеют основания его не любить. А после новости, которую я тебе привезла, ты тоже вряд ли будешь относиться к нему с теплом.

– Тогда оставь свои новости при себе, – нахмурилась Гаитэ.

– Не оставлю. Не хочу, чтобы ты выставляла себя на посмешище. Да и ссора с тобой Торну будет как нож в сердце, а мне любое его расстройство в радость.

– Не собираюсь я ссориться с мужем. Ты не устаёшь меня удивлять.

– Хотелось бы приятно, но – увы! – вздохнула Эффи, передёргивая округлым плечиком. – В общем, ты совершенно напрасно выгнала Катарину. Она лишь ширма, должна была отвлекать внимание от другой девушки и, судя по всему, успешно с этим справилась. Взгляни туда. Осторожней, как бы невзначай.

Гаитэ, проследив за взглядом Эффи, увидела высокую статную красавицу, с блестящими чёрными глазами, пышным нимбом волос, отливающих в медь, полногрудую и чувственную, обжигающую страстью словно огонь.

– Её зовут Азина Солеро. У них с Торном давняя связь. Брат вынужден был прервать её, когда Азино отдали замуж за графа Солеро и тот увёз жену в поместье. Но недавно старый граф скоропостижно скончался, а его вдова тут же поспешила пребыть ко двору.

– И всё это правда?

– Чистейшая. Впрочем, можешь мне не верить, если не хочешь.

– Ну, почему же? Я верю. Однако эта связь всё в прошлом. В то, что Торн может возобновить старые отношения я не верю.

– Скорее всего, брат и сам не знал о прибытии Азино, внезапно согласилась Эффи. – Штат подбирал его секретарь, а не брат. Но будь начеку. Старая любовь не забывается, – предупредила Эффи.

– Спасибо за вести, пусть и недобрые, но принесённые с благими намерениями.

– Кто предупреждён – тот вооружён, – подытожила Лисичка.

Какое-то время девушки молчали, погружённые каждая в свои мысли.

– Отец недавно получил известия от Сезара. А я подслушала и не нахожу себе места, – кусая губы, проговорила Эффи. – Мне нужно поделиться хоть с кем-то, кому на брата не наплевать.

Это «наплевать» резануло слух. Неправильное выражение для императорской дочери.

– Пять дней назад король Линтон Руал высадился у местечка неподалёку от Тиоса.

Зрачки Гаитэ расшились:

– О, духи! Значит, снова будет война? – Ей хотелось сжать ладонями пылающее виски. – И что же Сезар?..

– Сезар ничего не мог сделать, чтобы помешать высадке войск Валькары. В тот день на море разыгралась страшная буря, разогнавшая не только сторожевые суда, но даже мелкие рыбацкие лодки. Ветер и дождь заставлял прятаться по углам сторожевые дозоры.

– Врагу не помешали?

– Нет, – опустила руки Эффи. – Напротив, в чём-то буря помогла нашим противникам, разъединив суда их флотилий, благодаря чему высадка произошла на разных участках побережья и войска Сезара попали в двухвостку.

– Мы потерпели поражение?

– Отбились, но изрядно измотаны. Сезар требует подкрепления, а у отца нет возможностей хоть чем-то ему помочь. Казна пуста.

«Сезар предвидел всё это заранее, ещё около двух месяцев назад», – вспомнила Гаитэ. – «И, к сожалению, не ошибся».

Что же теперь будет?

В зал вместе с другими фрейлинами вошла Катарина. Она выглядела притихшей и глаза у девушки были красные, опухшие от слёз.

– Это она? Та самая роковая метресса, из-за которой ты утратила своё прославенное самообладание? – насмешливо фыркнула Эффидель. – Девушка явно не из родовитых. Конечно же то, что ты отказала ей от места, для неё личная трагедия. При дворе можно надеяться хоть на какую-нибудь партию, а в той глуши, куда ей придётся вернуться, ей светит разве что какой-нибудь младший сын сквайра?

– Ах, какая жалость! – с сарказмом протянула Гаитэ. – Возможно, бедняжке при таком плачевном состоянии нужно было намечать жертвы пониже рангом, чем мой муж?

– Возможно, ты слишком серьёзно восприняла то, что воспринимать всерьёз не следовало? – пожала обнажёнными плечами Эффи.

– Вероятно это так, раз все мне только об этом и твердят. Давай немного пройдёмся? Погуляем в саду. Здесь воздух какой-то… слишком спёртый.

Новость, принесённая Эффи, Гаитэ расстроила. Сезар, где-то там, один, отбивается от бешенной своры иноземцев, не подпуская войну к их порогу, чтобы они здесь могли танцевать, менять наряды, переживать из-за возможного романа мужа с очередной любовницей.

Эффидель не стала дожидаться возвращения Торна, она упорхнула через одну калитку, как только нелюбимый её брат появился в другой.

Гаитэ пожалела, что не сможет сделать то же самое. Торн был не в духе. Наверняка известие о нападении Валькары уже достигло и его слуха.

– Уже знаешь? – хмуро буркнул он, подходя к столу и наливая из кувшина полный кубок вина, игнорируя недовольный взгляд Гаитэ. – Наверняка, знаешь. Мне доложили о том, что к тебе приезжала Эффи. Как сорока на хвосте, принесла новую сплетню?

– Если ты о высадке войск валькарийцев в Тиосе, то да, я в курсе.

– В последнее время мы не были добрыми соседями, но никто не думал, что Руал поднимет против нас армию. Сейчас вся надежда только на Сезара. Но где гарантия, что он нас не предаст?

– Он так не поступит, – возмутилась Гаитэ.

– Почему? В прошлый же раз женился на сестре Руала против воли отца. А сейчас, если валькариец пообещает ему мой трон, почему бы Сезару и не переметнуться?

– Если бы Сезар планировал нас предать, он бы не требовал подкреплений для дальнейших сражений. У нас сейчас совсем другая беда – этого подкрепления взять неоткуда.

– О, духи, Гаитэ! Не думаешь же ты, что в этом деле разбираешься лучше меня? Поверь, гораздо проще, чем вести войны, переманить к себе противника. И король Руал рассуждать будет именно так. Не забывай, официально Сезар женат на его, и королю Валькары гораздо приятней будет видеть на троне Сезара, чем меня. Если наследников у Сезара не окажется (а, учитывая склонности его дражайшей супруги к девочкам, откуда им взяться?) Линтон сможет со временем претендовать на трон Саркассора.

– Думаю, тебе не о чём волноваться. Вряд ли Сезар разделяет планы Руала, даже если последний их и вынашивает.

– Я не верю, что Сезар останется мне верен.

– Духи, Торн! Существуешь же не только ты один. Есть ещё семья, есть государство. Твой брат не настолько беспринципен, чтобы предать всё, чем дорожит. И вообще, пока твой отец жив, разговоры о престолонаследии вести рано. Это почти измена. Лучше успокойся. Следует думать совсем о другом.

– А о чём же, по-твоему, мне следует думать? – с иронией вопросил он, вновь потянувшись за кувшином.

– Перестань, пожалуйста, пить. Сейчас как никогда, требуется твердость и трезвость мышления. Нам нужно войско. И деньги. Не исключено, что тебе придётся выдвинуться на восток, к морю, на помощь брату.

– Мне?!

– Да, тебе! Нужно собрать войско и раз и навсегда уничтожить осиное гнездо ещё до того, как они начнут наползать на наши земли, словно саранча. Помнишь, что говорил ваш отец? Вы должны быть едины – два солнца над Саркоссором.

– Ты согласишься отпустить меня на войну? – усмехнулся Торн, прищурившись глядя на жену. – Не боишься за мою жизнь, женщина?

– Погибнуть можно везде. И чем топить жизнь в вине, лучше использовать её с пользой и славой. Я не хочу, чтобы люди говорили, будто победой мы целиком и полностью обязаны Сезару. Одним титулом править не получится. Тебе нужна реальная власть. А её не получишь на блюдечке с голубой кайомочкой.

– Да, власть – это женщина. Её нужно суметь добиться. В твоих речах есть смысл. Завтра отправимся к отцу и обсудим всё с ним. А пока – иди ко мне, дорогая жёнушка и я в очередной раз докажу, какой желанной ты можешь быть.

– Почти такой же, как власть?

– Желанней, – притянул её к себе Торн. – Тебе ли бояться какой-то жалкой фрейлины? При дворе и так все знают, что я безумно влюблён в мою прекрасную колдунью, что она полностью завладела моим сердцем.

Гаитэ натянуто улыбнулась, прилагая титанические усилия, чтобы не заговорить об Азино. Не хотелось затевать очередную перепалку, а этим бы неизменно всё закончилось.

Нет, не стоит упоминать о прошлом. Может быть, тогда оно, как сорная трава, не прорастёт в будущее?

В чём-то Торн прав. Они проводили в опочивальне столько времени, что придворным не оставалось ничего другого, как перемигиваться и шушукаться. Большую часть времени Торн выглядел утомлённым и счастливым, и все ожидали со дня на день известие о том, что герцогиня понесла. А Гаитэ каждый месяц с затаённым облегчением убеждалась, что пока этого не произошло.

Хотя, чем тут радоваться? Долг королевы родить наследников своему королю. Так почему одна мысль о возможности появления ребёнка на свет пугала её до оторопи? Кто-то, кто будет зависеть от тебя столь полно, с кем ты будешь связан столь тесно? Нет, Гаитэ не желала стать матерью. По крайней мере, пока.

Когда Торн заснул, она долго глядела прямо перед собой застывшим пустым взглядом.

Последние месяцы она только и делала, что пыталась примириться с окружающей её действительностью. Игра в счастливую супругу ужасно выматывала. На самом деле Гаитэ не была ни спокойна, ни довольна, ни, тем более, счастлива.

Когда она была обычной девушкой из толпы, никому не было до неё дела, но теперь, чтобы она не делала, куда бы ни шла, на неё устремлялось тысячу любопытных взглядов. Каждые слово становилось поводом для тысячи пересудов.

На актёра, играющего на сцене, публика любуется час-два, от силы. На королей же взоры подданных глядеть не устают никогда. Ты всегда должен быть эталоном, примером для подражания, небожителем, не имеющим право на ошибку.

Но Гаитэ никогда не считала себя какой-то особенной. Ей было в тягость её положение.

На следующий день, как и было договорено, отправились в императорский дворец.

Там всегда было шумно. К Его Величеству всегда прибывали люди, и все, начиная от посыльных до нищенствующих младших братьев в захудалых саркассорских родах, толпились в просторных залах.

Несмотря на уже преклонные годы, Алонсон прекрасно справлялся с делами. Он всегда был собран, внимателен, скор в принятии решений и редко отказывал кому-либо в аудиенции, неважно, кто добивался встречи, лорд, духовное лицо или мелкий сквайр из отдалённых поместий. Никто не мог сказать, что Его Величество их не выслушал.

Эта повседневная рутина была для императора столь же любимым занятием, как фехтование или соколиная охота для его сыновей.

Встретив сына и невестку, Алонсон предпочёл уединиться с ними в личном кабинете.

– Я ждал тебя ещё вчера, – суховато заметил Алонсон, недоброжелательно касясь на Гаитэ. – Думал, ты приедешь один и мы сможем поговорить о делах.

– Отец, Гаитэ моя жена и у меня нет от неё секретов. Она в курсе происходящего и, заметьте, вовсе не от меня – от Эффи. Вертихвостка слишком много болтает.

– Все вы слишком много болтаете, – угрюмо отозвался Алонсон.

– Что ходить вокруг да около, подбирая выражения, отец? – пожал плечами Торн. – Дела идут хуже некуда.

– Тут ты ошибаешься, мой мальчик. Пока ты жив, в любом момент плохое положение вещей может сделаться ещё хуже.

– Оптимистично, нечего сказать! – фыркнул Торн, остановившись у камина и уставившись в огонь. – Ещё каких-то полгода назад можно было с уверенностью сказать, что трон наш прочен, как никогда. А сегодня мы можем потерять и власть, и королевство, и даже саму жизнь. А Сезар только тем и занят, что старается занять моё место – в вашем сердце, в сердце моей жены, на троне!

Алонсон устало поморщился:

– Прошу тебя, сын мой, не начиная старую песню снова. Нас это изрядно утомляет. Присядьте, – веле Алансон Гаитэ.

Она покорно села.

– Что касается ваших обвинений, сын мой, – продолжил император, –спешу напомнить, что мы верим вашему брату, который нам такой же сын, как и вы. Сейчас Сезар не подпускает войну к нашему порогу. Если он потерпит поражения, вражеские войска просочатся вглубь страны и тогда беды, настоящей беды, боюсь, не миновать. Нужно придумать, где взять деньги. Мы должны помочь нашему маршалу деньгами и оружием.

– Отец, возможно, будет лучше, если я сам отправлюсь в непокорные графства, чтобы усмирить их?

– Этого не требуется. Мы не можем допустить, чтобы оба наших сыновей подвергались смертельной опасности. Если вы оба займётесь внешними врагами, наши внутренние враги, словно волки, накинутся со всех сторон. Сезар будет охранять рубежи Саркоссора, а ты, Торн, будешь хранить его изнутри. Но, чтобы справиться со всем этим, необходимо пополнить казну. А как это сделать? Из-за прошлогоднего неурожая лорды отказались платить пошлину, простолюдины выжиты до предела.

– Возможно, стоит уменьшить вес монеты? – выступила с предложением Гаитэ.

Торн фыркнул, насмешливо глянув на жену:

– Я и не знал, что ты что-то понимаешь в делах монетного двора, моя милая.

Алонсон нетерпеливо дёрнул плечом:

– Невозможно! Это может вызвать взрыв недовольства.

– Ну, всегда приходится чем-то жертвовать, – с философским видом пожал плечами Торн. – Может попробовать ввести налог на вывоз шерсти?

– Сделано трижды, – отмахнулся Алонсон.

– Тогда разрешите иностранным гильдиям торговать в Жютене и других крупных городах Саркосора, – выступила Гаитэ с новым предложением.

– А что скажут наши купцы? – приподнял брови Торн.

– Они ничего не посмеют сказать, если их устраивают те налоги, что существуют на сегодняшний день, – отозвалась Гаитэ. – А ещё можно попробовать продавать титулы мелкопоместным дворянам и младшим сыновьям.

Торн с возмущением поглядел на Гаитэ:

– Правду говорят, что у женщин долгий волос и короткий ум! Гаитэ! Как можно озвучить такие святотатственные речи? Ты предлагаешь смешать благородную реку крови с грязью?

– Эта ваша благородная река обмелела – дно видно. К тому же, либо пятно на роду, либо – враг у ворот. А нам и вовсе на руку всё это смешение, с учетом того, в чём упрекают род Фальконэ. Титулы можно продать за хорошие деньги, а казна стоит того, чтобы кто-то мог свой гонор и поубавить. И уж лучше продажа титулов, чем сдирать последнюю кожу с бедняков.

– Гаитэ, то, что ты говоришь ерунда…

– Вовсе нет, – перебил в задумчивости Алонсон. – Я нахожу предложением юной сеньоры разумным. Мы как следует обдумаем его и, возможно, претворим в жизнь.

Гаитэ счастливо улыбнулась, очень довольная собой.

– Духи послали тебе рассудительную супругу, – улыбнулся Алонсон сыну.

– Я счастливейший из смертных, – в свой черёд улыбнулся Торн. – Думаю, следует выпить за принятое решение? Эй, человек! Вина!

Служка с поклоном поставил на стол серебряный поднос с кубками и глиняном кувшином, не спеша наполнив каждый бокал. Вино с тихим шелестом стекало по стенкам, влажно булькая.

По обычаю, пригубив то, что принёс сам, он с поклоном подал напиток господам.

Торн и Алонсон отсалютовали кубками.

– А ты, Гаитэ? Не выпьешь с нами? – добродушно поинтересовался император.

– Благодарю, Ваше Величество, но я не терплю вкуса вина. Предпочитаю что-то более лёгкое и сладкое.

– Как пожелаете, – Алонсон сделал несколько маленьких глотков. – Сын мой, мы счастливы вашим счастьем. Небо даровало вам лучшую супругу, какую только может пожелать смертный. А нашим поданным со временем достанется добрая и мудрая королева.

Слова вдруг застыли у него на устах. Император застыл, простирая руки вперёд в странном жесте.

Гаитэ замерла, с удивлением глядя на Алонсона. Потом перевала взгляд к Торну, ища поддержки и с ужасом увидела, как муж судорожно схватился за горло, словно пытаясь вздохнуть прямо через трахейную трубку.

Из глаз его потекли две узкие, тонкие алые дорожки крови.

Поражённая ужасной догадкой, она зачем-то схватила кубок, заглядывая в плещущееся, алое вино, словно по его виду и запаху можно было определить яд.

Но жидкость оставалась просто жидкостью.

Гаитэ с досадой швырнула кубок на пол.

Из горла Алонсона кровь хлынула фонтаном, и он повалился на пол, забившись в конвульсиях.

– Нет! – неистово закричала Гаитэ.

Впрочем, она не осознавала, что делает, словно флюгер на ветру поворачиваясь то в сторону отца, то в сторону сына.

– О, нет… Помогите! Кто-нибудь! Стража!

Глава 3

Гаитэ колебалась недолго. Она бросилась к мужу, не сумевшему удержаться на ногах и оседающему на пол.

– Виночерпай, подлец! – хрипел Торн, бессознательно цепляясь за Гаитэ.

Распахнулись двустворчатые тяжёлые двери. Гаитэ как сквозь вату слышала, как кто-то кричал: «Лекаря! Быстрей!».

Но что такого мог сделать врач, чего не могла она?

Как же страшно! Как страшно, когда помощь приходится оказывать самым близким. Ноги подгибаются, руки и голос не слушаются. Но если не помочь, если промедлить, испугаться, дать слабину, через минуту-другую будет поздно. Счёт идёт на секунды.

Дар применять бесполезно. Она не может тягаться с отравляющим веществом, поднимающимся по венам и артерия. Сначала нужно остановить его токсичное действие.

– Потерпи! Потерпи, любовь моя! – всхлипывала Гаитэ. – Возьми там подушку, подложи ему под голову, – распорядилась она, отдавая приказ одному из стражников.

Бросившись к камину, она рывком отодвинула тяжёлую решётку.

– Немедленно нужно промыть им желудки, или они погибнут! – пояснила она свои действия.

Насыпав в миску несколько совков угля, Гаитэ прикрикнула на растерявшегося стражника:

–Не стой столбом! Неси воды!

Тот со всех ног бросился выполнять распоряжение.

Гаитэ, тем временем, залив уголь водой, принялась руками разминать его в мелкую черную кашицу, приговаривая:

– Потерпи! Потерпи, Торн! Я сейчас!

Самое страшно, что он оставался в полном сознании, изо всех сил борясь, цепляясь за жизнь. Впади он в беспамятство, мучился бы меньше, но и шансов выжить у него бы уменьшились. Люди во сне умирают чаще.

Слив полученный раствор в пустующий серебряный кувшин, Гаитэ отдала новый приказ:

– Откройте ему рот! Пусть глотает, пока может! Вырвет – дайте ещё!

– Но это же колдовство?! – с ужасом проговорил стражник.

Гаитэ хотелось задушить его голыми руками.

– Это – медицина!

Гаитэ и сама бы сделала всё, если бы могла, но ей не хватало физических сил, поэтому приходилось прибегать к помощи этих олухов.

Как только организм Торна отринул яд, она применила свой дар. Как ни странно, это оказалось сложно. Яд был сильнее, чем она рассчитывала. Возможно, и тот эмоциональный шок, который Гаитэ испытала, наложил отпечаток на её способности.

Торна она вытащила, но в случае с императором всё было гораздо хуже. Его куда более изношенный организм был ослаблен, и, хотя Алонсон сопротивлялся, Гаитэ понимала, что шансы его невелики.

– Госпожа? – подняв взгляд, Гаитэ увидела склонившегося к ней Кристофа.

Она полагала, что он остался во дворце, дома.

– Я рада, что ты здесь. Видишь, какое несчастье свалилось на нас?

– Да, моя госпожа. Но…

– Что?

– Прошу прощения, вы были заняты, а ваш муж и Их Величества… я осмелился отдать приказ от вашего имени.

– Какой приказ? – вскинула она на слугу непонимающий взгляд.

– Приказ закрыть городские ворота и усилить стражу. Когда Жютен услышит, что император мёртв, толпа взбунтуется. Случившееся нужно держать в тайне как можно дольше.

– Судя по тому, что ты здесь, не особенно-то это удаётся, с горечью простонала Гаитэ. – Действуй, как знаешь. Только никому не навреди.

– Ещё, госпожа…

Гаитэ не терпелось подняться к мужу, которого она велела отнести в его прежнюю опочивальню. Платье на ней взмокло от пота, ноги ломило от тесных туфель. Вокруг было слишком много огня, людей, крови на полу.

– Что? – в нетерпении обернулась она и, прочитала жалость в глазах Кристофа. – Ещё плохие новости? Дайте мне силы, Добрые Духи!

– Ваша мать, воспользовавшись поднявшей суетой сбежала из Жютена.

– Что?! – потрясённо протянула Гаитэ.

Ей хотелось добавить: «Не может быть!». Но какое там – не может? Вот же оно, происходит, прямо здесь и сейчас, с ней. Внезапно и без всякого предупреждения.

– Как только я понял, что эта сучка сбежала, пустил за ней погоню и велел закрыть ворота, чтобы мышь из города не проскользнула. Но, боюсь, слишком поздно.

– Кристоф! Ты должен вернуть её! Это же катастрофа! Если Торн узнает… вернее, когда он узнает, он мне этого не простит. Последуй за ней и верни любой ценой. Но, пожалуйста, живой.

Кристоф выглядел так, словно намеревался оспорить её приказ:

– Вы уж простите, госпожа, но я не могу вас оставить в такой момент. Вам кроме меня рассчитывать не на кого, а сейчас, не дай бог оба Фальконэ помрут, такая заварушка начнётся!

– Верни мою мать!

– Вы хотите, чтобы ваш муж отрубил ей голову?

Гаитэ сникла, окончательно пав духом. Как бы там не было, а смерти Стеллы она не хотела.

– Мы недооценили наших врагов, – печально взглянула она на Кристофа. – Но нельзя думать обо всём и сразу. Что мне делать, чтобы удержать ситуацию под контролем?

– Нужно, чтобы сила была на вашей стороне, госпожа.

– То есть?

– Нужно выбрать самые верные войска для охраны императорского дворца.

– Так и сделай. И пошли людей на виллу Рокора для эскорта Эффидели. Пусть она немедленно прибудет сюда.

– Будет сделано.

– Найди верного и смышлёного человека, чтобы послать его к Сезару с известием о случившемся. Дальше пусть сам решает, как действовать.

Гаитэ понимала, что нужно думать о государственных делах, но всё, на что её хватало это страх за жизнь Торна. Жизнь эта походила сейчас на тонкий язычок пламени, что в любой момент мог погаснуть.

– Какие-то новости? – спросила она, поднявшись в комнату мужа, где хлопотали доктор и слуги.

– Он дышит, госпожа. Уже за одно за это следует благодарить добрых духов. Ваша Светлость, принц вернулся к жизни, но впал в бессознательное состояние.

– Отойдите! – потребовала Гаитэ. – Он должен жить! Любой ценой!

– Не могу поручиться за это, госпожа. Будем ждать. Нужно запастись терпением…

– Если оба Фальконэ, отец и сын умрут, то что же с нами будет? – выдохнул кто-то из людей, окружающих одр.

– Он не умрёт! Я не допущу этого, – заявила Гаитэ, садясь рядом с мужем и беря его за руку. – Духи этого не допустят.

Жилистая сильная мужская ладонь была сейчас безвольной, как у ребёнка.

– Торн – великий воин, – сказала она с уверенностью, которой на самом деле не испытывала. – Мой муж победит смерть, он не сдастся. А потом мы найдём предателя и заставим его заплатить за всё!

При мысли о том, что к предателям, так или иначе, наверняка относилась и её родная мать, что заговор, может статься, готовился под её чутким руководством, на сердце упала ещё одна льдинка.

«А что, если он умрёт?», – упрямо задавал вопрос внутренний голос.

Этот вопрос светился и в глазах окружающих людей – челяди, ближнего круга, доктора.

«Что, если он не встанет? Что будет со всеми нами? Что делать мне?», – с ужасом думала Гаитэ, понимая, что, если мужа не станет, бремя власти во всей его тяжести падёт на неё.

Ей придётся принимать решения. Возможно, важные, судьбоносные решения. Но, Духи! Она к этому не готова.

Ей никогда, даже на час, не нужна была реальная власть!

Горе диктует желание закрыться от всех и рыдать, заламывая руки, но положение, проклятое положение, обязывает быть отважной и не терять достоинства и контроля.

Кто-то должен оставаться хладнокровным и знать, что делать дальше. Или хотя бы делать вид.

Она, Гаитэ Рейвдэйл, возлюбленная жена Торна Фальконэ, которой судьбой уготовлено пройти по пути, усыпанному розами, шипами и золотом. И не в её силах изменить это. Нужно принять предначертанное.

Никому не дано попасть в рай, оставаясь на земле. И звездой на небосклон не подняться, если не вспыхнуть ярко и не прогореть дотла.

Дверь распахнулась. В опочивальню, и без того переполненную людьми, вбежала Эффидель.

– Гаитэ? Что происходит? В покои отца меня даже не пустили!

Лисичка впервые со дня их знакомства выглядела бледной, утратившей природную жизнерадостность. Будто маленькое солнышко, проглядывающее сквозь её, ещё такую юную, оболочку, забежало за тучку, и та пригасила сияние яркой души.

Гаитэ молча смотрела на девушку, не находя в себе силы сказать правду.

Поднявшись, она взяла Эффидель за руку, увлекая в сторону от остальных, так, чтобы их не могли слышать:

– Мы сделали всё, что в наших силах, но у человеческих возможностей есть предел. Иногда он наступает раньше, чем нам бы того хотелось. Боюсь, ваш отец при смерти и нам ещё повезёт, если выживет Торн. Если нет, то да поможет нам всем Бог. Сезар вряд ли успеет добраться до столицы, чтобы успеть предотвратить беспорядки.

– О чём ты говоришь? – потрясённо выдохнула Эффи.

– Надежда не должна оставлять нас, но следует готовиться к худшему. Нам, женщинам, с горсткой людей, предстоит противостоять слишком многим.

– Такое страшное горе обрушилась на нашу семью, а ты говоришь… о чём, Гаитэ?!

– Страшное горе обрушилось на всю страну, Эффи. Когда падает огромная башня, она погребает под собой огромную толпу. Заговор гораздо обширнее, чем мы предполагали. Моя мать… она сбежала. И наверняка вместе с нашими врагами сделает всё возможное, чтобы подогреть беспорядки и бунты. Мы все в опасности. Не только власть, пойми – сама наша жизнь.

Глаза Эффидель широко распахнулись. До неё только сейчас стало доходить вся тяжесть их положения.

– Даже если Торн выживет, он сейчас не сможет ничего сделать, – покачала Эффи головой. – Действовать придётся тебе. Есть план?

– Откуда ему взяться?

– Тогда его следует придумать! Потому что, если ты права, а я подозреваю, что это именно так, на нас обрушится сам ад.

Лица, лица, лица – все обращены к ней. Все ждут… чего? Что они все хотят, чтобы она сделала?

Как много вокруг людей и как одиноко и страшно рядом с ними. Ты словно заточена на оторванном ото всех острове своей души. Во рту горький вкус печали, в переносице колются непролитые слёзы. Стены, будто сердце, то сжимаются, то вновь встают на место и кажется, будто дворец поднимается вместе с тяжёлой волной перед штормом.

Гаитэ вернулась к кровати и вновь села рядом с неподвижным телом Торна.

Нет, пока ещё не телом! Он ещё дышал, но черты его лица словно начали застывать, приобретая симметричную завершённость какую можно встретить только у мёртвых в первые часы перед кончиной.

Картины прошлого, которого было совсем немного, поплыли перед глазами.

Тепло его тела, вкус поцелуя, аромат кожи. Сила и странный надлом в душе – всё обрушилось в одно мгновение вместе с осознанием, что это уходит, может оборваться вот прямо здесь и сейчас.

И человека не будет. Нигде и никогда.

Как Гаитэ не крепилась, как не старалась сдержаться – не получилось. Боль, уже не помещающаяся в теле, вырвалась всхлипами и слезами. Прижав кулак к губам, погружая в пальцы зубы, чтобы не завыть в голос, как волчица, она судорожно стонала, будто и впрямь стала раненным животным, без сознания, лишь с обнажёнными нервами и инстинктами.

Будто камень, тяжёлый, неподъёмный, упал на грудь. Ни сдвинуть, ни вздохнуть – такая беспросветная тяжесть.

«Он ещё не умер! Он жив», – шептали духи разными голосами. – «Рано оплакивать. Надо бороться».

– Частица души моей! Любовь моя, не покидай меня! – прошептала Гаитэ, вновь беря Торна за руку. – Свет очей моих, останься со мной!

Она перестала видеть людей вокруг – видела только его. Заострившийся профиль, чернеющие провалы глаз и неровное, еле различимое дыхание, бьющееся у губ.

Гаитэ, вцепившись в руку Торна, физически ощутила тот момент, когда темнота вокруг стала густеть, как воздух перед грозой. Нечто огромное, мощное и чёрное медленно наползало, пронизанное грозными зарницами. Нечеловеческая, мощная сила, которую не сокрушить.

Гаитэ ощущала жестокие порывы ветра, неудержимые, неукротимые.

С ней случилось видение. Она стоит на пике горы, и видит, как на неё движется чёрный смерч. Чёрные пики скал со всех сторон, свет гаснет прямо над ней, в узком просвете между густых туч и у ног разверзается пропасть.

Пропасть всё ширилась и в какой-то момент Гаитэ поняла – ветер движется не с небес, как обычно бывает, а из этого чёрного, бескрайнего, расширяющегося провала.

«Я не отдам его тебе», – сказала она мысленно тому непонятного Нечто, что шло со всех сторон. – «Я не отдам его тебе!».

Пропасть, как водой, заполнялось поднимающееся белой дымкой, подвижной, словно ртуть. На душу снисходил покой, но это не было связано со смирением или принятием происходящего – лишь с решением стоить до конца.

Если она вместе с Торном рухнет в эту бездну, так тому и быть, но одного Гаитэ его не отпустит, не разожмёт рук.

Слух наполнился неприятным клёкотом и шумом крыльев, тревожным, волнительным. Так не могут шуршать крылья голубей – только воронов. Зловеще, по-чёрному.

Потом все стихло.

Слабый полустон-полухрип сорвался с губ Торна.

– Любовь моя! – склонилась над мужем Гаитэ.

Медленно, с усилием он открыл глаза, ещё сохранявшие потусторонний блеск.

Взгляд его скользнул в сторону жены.

– Гаитэ, – медленно проговорил он.

– Я здесь, любовь моя! Я рядом с тобой! – сжала она его ладонь в своей руке, прижимая к мокрой от слёз, щеке. – Слава добрым Духам! Ты не покинул меня! Боже милостивый! Благодарю тебя! – возвела она очи горе. – Муж мой! Я так рада, что ты одержал победу над смертью…

– С твоей помощью, жёнушка. С твоей помощью, – отозвался Торн со слабой улыбкой.

Он притянул Гаитэ к себе, цепко, с привычной для него хваткой, которую даже яд не в состоянии был ослабить.

– Мой отец?… Что с ним? Он в порядке?

Что было делать? Лгать ему во имя спокойствия? Гаитэ никогда не была сильна в криводушии.

– Их Величество, в его годы, учитывая то, что он успел выпить больше вина, чем ты…

– Почему ты здесь?! Почему ты не помогла ему?!

– Я не всесильна. Мне пришлось выбирать между твоим отцом и тобой… и выбор мой очевиден.

– Мой отец мёртв?

Глаза Торна ярко заблестели, как бывает только тогда, когда они полны слёз.

– Вот демон! Как же такое могло произойти! Как такое допустили?! Змея подобралась слишком близко…

– Боюсь, что ты прав. И… – Гаитэ заколебалась, не уверенная в том, что эту новость следует сообщать сейчас. Но как умалчивать о таком?

– Что?

– Бюсь, моя мать может быть замешена в заговоре. Она сбежала сразу же, как всё началось.

Торн поднял на Гаитэ тяжёлый, придавливающие взгляд.

– Ты не стала пить вино, – с горечью, почти с ненавистью, проговорил он.

– Я никогда не пью. Ты же знаешь.

– Наша смерть с отцом была тебе выгодна!

– Если так, то зачем я сделала всё возможное, чтобы спасти вам жизнь?

Гаитэ не была удивлена подозрениями Торна. Зная его нрав и характер она к этому готовилась.

– Я на вашей стороне. Сейчас слишком много всего навалилось, чтобы нам ссориться. Мы должны быть едины. Все.

– Ты права. Ворота во дворец заперли?

– Кристоф посоветовал мне сделать это, как только мы поняли, что вас отравили. Эффидель с мужем здесь.

– Отлично. Всех посетителей гнать прочь! Болезнь мою и отца следует держать в тайне. Это поможет выиграть время.

– Мы можем попытаться, но вряд ли получится, – вздохнула Гаитэ.

Передав приказ Торна секретарю, она, напоив мужа целебным отваром из трав, которые должны были нейтрализовать остатки токсинов в его организме, направилась в покои императора.

Лекарь передал тревожное сообщение. Их Величества пришли в себя, но, скорее всего, не проживут до рассвета.

К собственному удивлению, Гаитэ не застала царственного свёкра в постели. Он велел отнести себя в тронный зал. Всё это было странно, нереалистично, жутко. Высокий зал, неровные всполохи факелов, эхо шагов, тени.

И умирающей в высоком кресле.

Рядом с Алонсоном стояли его дочь и любовь последних лет его жизни, красавица Франческа.

Жозе Рокор, муж Эффидель, стоял в отдалении.

– А, вот и ты, последняя из Рэйвов, – тихим, ровным голосом проговорил Алонсон. – Подойти ближе. Скажи, как мой сын?

– Пришёл в себя, Ваше Величество.

– Он будет жить?

– Вне всякого сомнения.

– Мы рады это слышать, – откинулся на спинку кресла император. – Известие скрашивают нашу боль, которую мы почти не в силах выносить.

Гаитэ, не говоря ни слова, приблизилась к императору и, присев у его ног, положила свои руки на его. Исцеление было невозможным, процесс интоксикации зашёл слишком далеко, но облегчить его муки она всё-таки могла. Правда, в изрядной степени разделяю их.

– Благодарю, дитя, – мужчина отнял ладони, покачав головой. – Но не стоит. Слишком поздно, – тяжело вздохнул он. – Слишком поздно для многого.

– Нет! – всхлипнула Эффидель. – Нет, папочка. Не покидайте нас! Мы не готовы…

– Дитя моё, к смерти нельзя подготовиться. В такой час, как мой, нужно быть благодарным за жизнь, которую прожил. А мы прожили интересную жизнь, о которой немногие могли бы мечтать. В этом дворце я видел и рай, и ад, вкусил сполна и любовь, и предательство. Здесь я видел смерть и не раз сам был её причиной. И все же, пусть на душе моей много грехов, я не жалею ни о чём. Люди могут говорить что угодно, но всё, что я делал, я делал для будущего процветания моей страны и воцарения нашей династии.

Императору каждое последующее слово давалось труднее предыдущего. Он тяжело дышал.

– До этого часа из всех войн, в каких довелось участвовать, я выходил с надеждой. Даже если проигрывал, всегда находил способ вновь начать игру с преимуществом в положении. Но в этот миг сердце наше не спокойно. Наши сыновья недостаточно сильны и мудры для того, чтобы править. Торн слишком самовлюблён, а Сезар… – дыхание императора всё учащалось, делаясь прерывистей. – Сезар слишком амбициозен. Оба слишком легко идут на поводу страстей. И единственная надежда, которую я даже сейчас храню в своём сердце, что ты сумеешь примирить непримиримое, найти равновесие там, где его изначально не было. Я должен был бы передать этот перстень тому из сыновей, кто займёт моё место на престоле. Но вокруг меня нет сыновей. Лишь женщины. Ты, как будущая королева и мать моих внуков, передашь этот символ власти вашему новому королю.

Тяжёлый перстень с кровавым рубином лёг в ладонь Гаитэ.

– Нет, отец, нет! – сжала руку отца, рыдая Эффи. – Не говорите так. Мы вылечим вас! Спасём. Правда же, Гаитэ? Ну скажи ему!

Но Гаитэ и без дара было видно, как душа Алонсона медленно, но верно покидает его бренное тело, отходит.

– Папочка! Как же мы будем жить без тебя?! – причитала, всхлипывая, Эффи.

– Если ты любишь меня по-настоящему, дитя моё, будь щедра, не держи меня больше здесь. И не плачь. Мне пора в последний, самый трудный бой, моя девочка. Пообещай позаботиться о них, – обратил он последний взгляд на Гаитэ.

– Обещаю, – кивнула та.

– Мой день подошёл к концу. Ночь близка… – выдохнул, угасая, Алонсон перед тем, как в последней смертной судороге упасть на руки плачущих женщин.

Спустя четверть часа Гаитэ была вынуждена войти в опочивальню мужа с тяжёлым известием:

– Ваш отец, Их Величество император Саркассора, Алонсон III, умер. Король умер. Да здравствует король!

С этими словами она надела оставленный кровавый перстень на руку мужу.

Какое-то время Торн хранил молчание, откинувшись на подушки, прикрыв глаза рукой. Потом тихо произнёс.

– Нам всем следует готовиться к худшему. Власть мало получить. Её нужно завоевать. А Бог свидетель – врагов у нас немало.

Глава 4

– Ваша Светлость, – подошёл к Гаитэ премьер-министр. – Мы не можем больше ждать. Наша обязанность перед поданными сообщить о смерти императора.

– Так делайте то, что должны.

– Откройте ворота! Откройте ворота! – гудела толпа, заполнившая всю площадь.

Стемнело. Среди ночи леденящим ужасом наполнял душу этот рёв, что страшнее звериного.

Факелы в руках толпы будили в душе Гаитэ, наблюдавшей с верхней галереи, застарелые, укоренившиеся фобии – её самым большим страхом было сгореть на костре.

Самые отчаянные из смутьянов сделали из бревна таран и теперь тащили его к воротам, что гвардейцы изнутри заперли на тяжелый засов. Те ходили ходуном на массивных петлях.

Толпа ревела и бесновалась. Мужичьё держало в руках импровизированное оружие от вертелов, на которых обычно жарили рябчиков, до заржавевшей сабли, неизвестно как попавшей в лачугу простолюдина.

– Что будем делать, Ваша Светлость? – вытирая пот с бледного лица проговорил кто-то из мужчин.

Судя по форме, один из военных. Кажется, капитан?

– Они вот-вот прорвутся.

– Чем можно противопоставить толпе, чтобы привести её в чувства? – вопросительно поглядела на него Гаитэ

– Нечто более действенное, чем простая алебарда и аркебуза.

– Тогда велите приготовиться мушкетёрам, – распорядилась Гаитэ. – И пусть готовят пушечные жерла. Раскалите до красна прутья. Если убедить толпу словом не удастся, нам придётся думать о наших жизнях и жизнях тех, за кого мы в ответ.

– Вы правы, мидели. Мы должны быть готовы дать серьёзный отпор, – одобрил её решение капитан.

Гаитэ плотней запахнула на себе плащ, подбитый волчьим мехом. Ночь была прохладной, да и страх, поднимавшейся в душе, порядком вымораживал.

– Что с нами будет? – услышала она рядом с собой встревоженный голос Эффидель, подошедшей неслышными, мягкими, как у кошки, шагами. – Что с нами со всеми будет, Гаитэ? Брат должен что-то сделать.

– Торн очень слаб, он едва дышит. Толку от него сейчас будет меньше, чему ему вреда от подобной активности.

– Как назло, от моего муженька никакой пользы! – с досадой притопнула ногой Эффи. – Знаешь, что он делал, когда я покинула наши покои? Он – молился! Представляешь? Молился!

– Иногда молитва бывает животорящей.

– Сомневаюсь, что она возымеет волшебное действие, если не предпринимать ничего больше.

– Мы отобьёмся, – постаралась успокоить Гаитэ девушку. – Дворец – неприступная крепость. Даже если чернь прорвётся во внутренний двор, это ещё не конец. В опасности не столько мы, сколько все эти люди. Если бы только можно было избежать большой крови, – вздохнула она.

Тем временем солдаты, вооружённые мушкетами, выстроились в два ряда напротив ворот в прямоугольное каре. После первого залпа первая шеренга должна была уступить место второй.

Если первые два огневых залпа не остановят людей, дальше сцепиться придётся в рукопашную.

Пролившаяся кровь могла либо испугать людей, либо окончательно превратить их в кровожадных зверей.

– Их голоса, – нервно передёрнула плечами Эффидель. – Похоже на рёв океана.

– Они вот-вот выбьют ворота. Нужно спуститься вниз.

– Зачем? – Эффидель посмотрела на Гаитэ, как на сумасшедшую.

– Чтобы в последний раз попытаться поговорить с людьми нормальным языком перед тем, как заговорим на языке оружия.

– Думаешь, с ними можно нормально разговаривать?

– Нужно попытаться хотя бы понять, чего они от нас требуют? Чего им надо?

Спустившись, Гаитэ встала перед воротами.

– Отворите! – велела она страже.

Все вокруг смотрели на неё с явным сомнением в её умственных способностях.

– Открывайте! – настаивала Гаитэ.

Гвардейцы, подчинившись, отошли в стороны. Тяжёлые деревянные воротины разошлись в стороны и в образовавшийся проём хлынул поток дубин, колов, топоров.

Всё, как кровью, залито багровым светом факелов.

Пока толпа с дикими воплями заполняла внутренний дворцовый двор, военные стояли молча, кто, положив руки на эфес клинка, кто, держа мушкет на мушке, кто, готовый запалить фитиль. Все бездействовали в ожидании приказа начать атаку.

– Вперёд! Бей! – кричали люди и лица их искажались, словно они были одержимы бесами.

Гаитэ ощущала присутствие тёмных духов так же явственно, как чувствуешь запах крови на скотобойне.

Она стояла в этом диком водовороте и не чувствовала страха – лишь печаль и решимость идти до конца, чего бы не стоило.

Вся предыдущая жизнь отдалялась от неё в этот момент, словно берег, от которого отчалил корабль, уходя в открытое море.

Она никогда не была маминым любимым ребёнком, папиной ненаглядной дочкой, деревцем, свежим цветком, который все холили и лелеяли. Её с детства жизнь приучила к бурям. Но то, что разворачивалось сейчас было хуже всего.

Последние остатки детства, последние пылинки невинности слетали с Гаитэ в этот страшный миг, когда она стояла один на один со Смертью, и только от её решения зависели дальнейшие события.

Она, Гаитэ, урождённая Рэйв, ставшая Фальконэ, познала тоску и боль в окружении величайших богатств этого мира. Тьму, скрывающуюся за блеском великолепием драгоценностей и богатством одежд. Дьявола, прячущегося за самыми прекрасными лицами.

Большинство людей уверены, что быть королём значит быть в безопасности ото всего, даже от капель дождя. Но вот она стоит, сжимая в кулаки руки с такой силой, что на ладонях остаются лунки от ногтей.

Одна.

На неё движется бессмысленная, из-за чего-то восставшая толпа. И никто и ничто не спасает её от участи быть разорванной в клочья и зарубленной топорами.

При виде женской фигуры, с ног до головы закутанную в белое, неподвижно замершей у высохшего фонтана, словно добровольная жертва, выступившая вперёд, толпа сбавила шаг.

Гаитэ бесстрастно и свысока глядела на людей.

Сегодняшний день, или, вернее, ночь, должны подвести черту под годом жизни, в котором Гаитэ столько тосковала, теряла и обретала, надеялась и разочаровывалась. Сейчас ей предстояло пройти через Врата Смерти.

В этот длинный, бесконечный, ужасный день они словно танцевали вместе, в паре. Или, скорее не танцевали – сражались. Пока счёт шёл один – один.

Но ведь это только разминка?

Две женщины в белом. Королева и Смерть. Тет-а-тет.

Гаитэ либо падёт, либо выживет. Прощай, прошлое! Прощай, маленькая, скромная, наивная, чистая монашка-чародейка, с душой, как лепесток лилии. Жизнь оставляет сальные пятна на всём. Чем чище полотно, тем ярче пачкающий его мазок.

Порвать связующие нити, расправить крылья, лететь сквозь бурю, чтобы поздороваться с Небом.

Гаитэ почувствовала, как кровь начала бурлить в жилах, как звёзды засверкали в её глазах и шагнула навстречу готовой разорвать её толпе.

На стоявших за её спиной воинах была броня. В их руках было оружие.

Её единственной бронёй были невинность и красота, единственным оружием – слово.

Выпрямив спину, продираясь через собственный страх и людскую глухую ненависть, как по горячим углям, она шла, чтобы вершить судьбы и определять будущее.

– Мушкетёры! – прогремел командный голос. – Артиллерия! На изготовку!

– Нам сказали неправду! Нас обманули! – скандировала толпа, потрясая в воздухе кто импровизированным оружием, а кто просто зажатым кулаком. – Император мёртв! Император мёртв! Вперёд!!!

– Если не остановитесь, по вам будет открыт огонь! – взревел капитан мушкетёров.

– Стойте! – обычно нежный и мягкий голос Гаитэ звенел, как натянутая струна, пронзительно и громко. – Я – жена Его Светлости принца Торна Фальконэ, Гаитэ, урождённая Рэйв! Я совсем недавно была подле Его Величества императора и к величайшей моей скорби вынуждена сообщить, что великий правитель умер! Был отравлен недругами!

При таком известии толпа взревела вдвое громче.

– Так бывает! Смерть приходит равно за всеми – за большими и за малыми. Смерть – повод для скорби, но не для драки. Опустите топоры! Воины – вы опустите мушкеты! Все послушайте меня! Император мёртв, но его сын, мой муж Торн – он жив, он дышит. Он всё ещё болен, это правда, но при нём лекари. Не сегодня, так завтра принц встанет на ноги. Из Тиоса вернётся его брат Сезар. И чем тогда обернутся для вас сегодняшние беспорядки? Снова смерти, казни, репрессии? Прошу вас! Разойдитесь по-хорошему. Для смуты нет причины. Чтобы не произошло сейчас во дворце, для вас, ваших жён и детей ничего не изменится. Тот, кто подстрекает вас к бунту, попросту хочет вашими руками вытащить каштаны из огня. Вас используют. Не позволяйте им сделать это. Не заливайте всё вокруг кровью, своей и чужой. Прислушайтесь к голосу разума.

– Не слушайте эту лживую шлюху! – прокричал кто-то из безликой благодаря множествам ликов, толпе.

И прежде, чем охранники Гаитэ успели среагировать, в неё метнули нож.

Время замедлилось, пространство вокруг уплотнилось, уши заполнились резким звуком вращающегося предмета, рассекающего воздух и нож застыл, будто наткнувшись на невидимую стену, в нескольких дюймах от груди молодой женщины. Завис на секунду, словно удерживаемый невидимой рукой, потом вошёл в песок у ног Гаитэ.

– Этого не может быть! – испуганно охнула толпа. – Ведьма! Ведьма! Она заколдована!

В суеверном ужасе толпа, медленно раскачиваясь туда-сюда, словно и впрямь её гнала невидимая волна, стала медленно отступать назад, к воротам.

– Ведьма! Ведьма! Убейте её! Убейте!

– Мушкетёры! – прогремел голос капитана. – Становись! Цельсь!..

– Нет!!! – прокричала Гаитэ, вскидывая руки над головой, а потом разводя их в стороны, словно пытаясь одну часть безумцев защитить от других, готовая грудью встретить натиск с обеих сторон.

– Никто не умрёт этой ночью! Я – ваша новая королева и я приказываю – расходитесь по домам, к тем, кто вас любит и ждёт! К своим матерям, отцам, жёнам, детям, братьям и сёстрам! Сейчас не время бунтовать. И если впереди грядут трудные времена, мы должны быть едины, а не разобщаться. Пусть никто не пострадает. А если вы всё ещё сомневаетесь в том, как поступить, вспомните старую мудрость: «Для тех, кто верен своему долгу у Духов найдётся благодарность, а для тех, кто нет – секира!».

Толпа притихла, все ещё не спеша расходиться, но уже порядком поистратив воинственный пыл.

– Ну же? Расходитесь по домам! К любящим вас людям! Вернитесь к ним живыми! – прокричала Гаитэ. – Идите! Идите же! – взмахнула она руками, словно прогоняла надоедливых, крикливых гусей.

– Мы возвращаемся в казармы! – прокричал кто-то из толпы.

Медленно-медленно, но люди отступали. Они уходили.

Гаитэ стояла, прижимая руки к груди, где испуганно металось и билось, как раненая птичка, сердце.

Она сделала это! Без угроз, без насилия, без пушечного грома – она совладала с толпой. Впервые пригубила пьянящей кубок власти и ощутила её пряный, ни с чем не сравнимый вкус.

Не дожидаясь, когда последний мятежник покинет двор, Гаитэ медленно развернулась и побрела во дворец.

Двери за её спиной закрылись, отделяя от возможной опасности.

У лестница её ждала Эффидель.

– Ты была великолепна. Даже здесь я чуть от ужаса сознание не потеряла! Как же ты справилась? Ты же словно пожар водой погасила? Они совсем притихли. Сначала рычали, как львы, а потом стали кроткие, как овечки. Ты, верно, и вправду ведьма?

– Нам на счастье.

– Ладно, пойдём, – обняла её за плечи Эффи. – Тебе нужно отдохнуть.

– Нет, – покачала головой Гаитэ. – Я должна идти к Торну.

– Ты должна отдохнуть! – настаивала Лисичка. – И это не обсуждается. День был тягостный и длинный, а завтра – кто знает? Может станет ещё тяжелее? Нужно беречь силы.

– Ты права, – согласилась Гаитэ. – Я отдохну. Только сначала навещу Торна. Мне нужно убедиться, что он в порядке, иначе я не смогу уснуть.

Пока она поднималась на третий этаж, в крыло, где находились покои мужа, всюду натыкалась на стражников.

Некогда мирный дворец, блистательный и великолепный, сейчас походил на казарму в осадном положении. Но сетовать на это не приходилось. Гаитэ прекрасно отдавала себе отчёт в том, что, если бы за её спиной не темнели фигуры воинов, державших оружие на изготовку, её речи оказали бы на толпу куда меньшее воздействие.

Торн спал, сладко, как младенец. Дыхание его было ровным. Лихорадка спала. Всё это было хорошим знаком. Он шёл на поправку.

«Какое счастье проспать весь этот ужас», – подумала Гаитэ.

Глядя на спящего Торна, она не могла не задаваться вопросом, что он будет чувствовать, придя в себя: печаль из-за смерти отца или радость, что вот-вот станет обладать полнотой власти? И как изменится, получив то, о чём мечтал всю жизнь?

Наверное, если бы Гаитэ устала меньше, она была бы испугана. Торн, ничем не ограниченный и никому не подотчётный – это по-настоящему пугающий вариант.

Наверное, будь Гаитэ чуть больше королевой и чуть меньше женщиной, она должна была в первую очередь спасать жизнь императора. Но, повторись бы всё сначала, она сделала бы тот же выбор.

«А если бы отравленными оказались не отец и сын, а брат и – брат, – ехидно вопросил голос, неизвестно кому принадлежащий, – к кому бы ты кинулась? Кого бы вырвала из власти смерти? Своего мужа? Или – Сезара?»

Гаитэ оставалось только мысленно возблагодарить судьбу за то, что перед таким выбором та её не поставила.

Она не помнила, как забылась сном. Но, видимо, спала чутко. Стоило Торну пошевелиться, Гаитэ сразу же очнулась.

– Милый, всё в порядке? Как ты?

– Всё тихо, – прошептал он потрескавшимися губами. – Толпа разошлась?

– Мы убедили её сделать это.

– Мы это, значит, ты? – слабо улыбнулся он.

– Мы – это я с твоими охранниками за моей спиной, взведшими курки пищалей, мушктов и натянув стрелы арбалетов, – улыбнулась она в ответ. – И да, судя по всему, аргументы произвели впечатления. Не думай пока об этом. Поправляйся. Набирайся сил. Нам они определённо понадобятся.

Торн опустил пушистые ресницы, прикрывая лихорадочный блеск янтарных глаз:

– Отец?.. Он сказал мне что-нибудь напоследок?

– Он просил вас обоих, тебя и твоего брата Сезара, бороться со своими страстями во благо государство.

– И больше ничего?

Торн в задумчивости покрутил кольцо, символ власти в длинных пальцах, покачав его в ладони, словно взвешивая.

– Мне жать, что император Алонсон III умер, – наконец вымолвил он. – Он был хорошим властителем. Да будет земля ему пухом. – Торн с усилием приподнялся, опираясь на подушки. – Мне нужно как можно быстрее подняться. До того, как наши враги ударят первыми. Если Запад во главе с твоим братом и матерью двинутся на столицу, у меня не хватит сил, чтобы сдержать их.

– Я послала весточку Сезару, – с некоторым страхом в сердце призналась Гаитэ. – Его войска будут нам кстати. И к тому же, он имеет право знать о смерти Алонсона. Он ему такой же отец, как тебе или Эффи.

– Разве я обвинил тебя в неправильно принятом решении? – выгнув бровь, холодно процедил Торн. – Зачем оправдываться?

– Я не оправдываюсь. Я объясняю.

– А следовало бы!

Гаитэ не могла поверить своим ушам. Очень логично.

– Уверен, твоя мать причастна к убийству моего отца. Как я могу тебе верить? Вдруг ты тоже замешена?..

– Торн, я невиновна. Даже твой отец, умирая, ни в чём меня не обвинил! Напротив, просил помогать тебе…

– Довольно, Гаитэ! Я не готов сейчас говорить об этом.

Гаитэ чувствовала себя так, словно ей взяли и плюнули в душу. Весь этот тяжёлый, бесконечный день она дралась за каждого из Фальконэ, как за себя и даже с большим ожесточением, чем за себя. И вот её награда – новые упрёки? Такова мужнина благодарность?

– Мне жаль, что ты не доверяешь мне, Торн. Но всё равно тебе придётся терпеть моё общество. Потому что ни у кого другого, кроме меня, нет желания терпеть твой склочный нрав.

– Я хочу тебе верить, Гаитэ. Но мысль о том, что даже ты можешь вонзить нож в спину, невыносима!

– Тогда не думай об этом! Идея оставить мать при императорском дворе не мне принадлежала, если помнишь. Да и доказательств тому, что мать причастна к отравлению твоего отца пока нет. Она ведь могла просто воспользоваться суматохой и сбежать. Организатором заговора мог быть кто угодно.

– Это-то и пугает, Гаитэ. Это и пугает. Наверняка лорды собирают очередное собрание пэров. Но первыми в линии после нас, как не крути, это Рэйвы! Чёрт, они первые в линии перед нами!

– Я – Рэйв. И я твоя жена. Я на твоей стороне. Сюда спешит Сезар с армией. Если вы не перецапаетесь между собой, если будете действовать слажено и мудро, мы удержим корону за собой.

– Сорхэ и их сторонники наверняка уже объединили войска и движутся к нашему городу, – словно не слушая её, в полузабытьи рассуждал вслух Торн. – Нужно действовать. Нужно срочно действовать, а я лежу тут, беспомощный, как младенец!

– До рассвета ты вполне можешь себе это позволить. До рассвета мы в безопасности.

– Ты права. И – ещё одно…

– Да?

– Кто-то должен позаботиться о похоронах отца. Несмотря на все обстоятельства, мы должны похоронить его со всеми полагающимися почестями. Я могу на тебя рассчитывать?

– Безусловно.

– Эффи поможет. Впрочем, от этой глупой вертихвостки никогда не было никакого прока. Только и может, либо смеяться, либо слёзы лить. А я завтра должен сам возглавить собрание.

– Но ты не готов.

– Я – должен! А теперь оставь меня, женщина. Мне нужно побыть одному.

Гаитэ вышла из комнаты.

В сердце её было темно, как в печной трубе. Душа была полна отравляющим угарным газом разочарования и тоски.

Глава 5

Торн рвался в бой, не желая оставаться в постели. Ему не терпелось побеседовать с лордами.

– Если я не могу помешать им напасть на нас, по-крайней, мере сделаю всё, чтобы разобщить и настроить друг против друга.

Гаитэ молчала, всё ещё обиженная после вчерашнего с мужем разговора.

– Может быть, стоило бы сначала похоронить вашего отца?

– Похороним! – рявкнул Торн, отталкивая от себя брадобрея. – Мёртвое тело никуда от нас не убежит, в отличие от короны. Нужно выковывать меч, пока металл горяч! Время не ждёт.

С явным усилием он поднялся из кресла, собираясь направиться в тронный зал.

– Эй, олухи! – прикрикнул он на слуг. – Помогите мне!

Те поспешили подставить плечо, чтобы с трудом державшийся на ногах принц смог добраться куда ему надо.

Гаитэ беззвучной тенью скользила рядом. Отчасти она хотела быть рядом с мужем на случай, если его состояние внезапно и резко ухудшится. Но ещё больше хотела быть в курсе происходящего.

– Бездари! Осторожней! Вы угробить меня хотите?!

Гаитэ с трудом держалась, чтобы не сказать мужу какую-нибудь колкость. Он вёл себя словно капризная девица.

Видимо, прочитав по выражению лица её настроение, Торн нахмурился:

– Гаитэ? – позвал он недовольно. – Не могла бы ты подойти поближе?

Она исполнила его просьбу, опасаясь новых упрёков, но Торн, видимо, решил начать утро с сюрпризов:

– Я хотел извиниться за вчерашнее – прости меня. Когда я бросался подозрениями, я не знал о твоём вчерашнем героическом поведении. Всё проспал и вёл себя как глупец. Мне жаль, что я снова причинил тебе боль. Если это и случилось, то только потому, что я сам страдаю не меньше. Ты последний человек на земле, кого я хотел бы ранить. Скажи, что прощаешь меня? – заглянул он в глаза Гаитэ. – Я вчера был сам не свой и, конечно же, бы не справедлив к тебе. Мир?

Что остаётся ответить на такое? Конечно, мир. Конечно, прощаю. И да – люблю.

Но есть некоторые слова и действия, после них остаются следы, от которых не так просто избавиться. Кроме того, Гаитэ не могла отделаться от мысли, что будь её поддержка нужна Торну чуть меньше, он был бы склонен усматривать за ней вину большую, чем сейчас.

Всё же она молча встала рядом с троном мужа, по правую сторону от его руки, как и полагается любящей, верной жене.

В зал вошло десять представителей самых родовитых семей Саркаросса.

– Доброе утро, лорды! – приветствовал их Торн. – Надеюсь, вы не в обиде за то, что я приветствую вас не вставая?

– Конечно, мы не в обиде, – ответил щеголеватого вида молодой человек с хитрыми рысьими глазами и тонкими усиками над чувственным ртом. – Большинство из удивлены уже тем, что ты вообще способен говорить. Хотя, возможно, разговоры о поразившем тебя недуге всего лишь слухи, Фальконэ?

– Ты забываешься, Феранцо Соколь! Да кто ты такой, чтобы говорить так с будущим императором?

– Ну, это ещё бабушка надвое сказала, – задрал голову герцог.

Гаитэ мысленно поставила напротив этого имени галочку. Если завтра муж решит отрубить наглецу голову она не станет отговаривать.

– Всем известно, что Рэйвы, объединившись с Руланом, вот-вот войдут в Жютен.

Гаитэ увидела, как судорожно сжались руки Торна на подлокотниках.

– Было время, когда мы всерьёз не ладили с королями Запада, но сейчас у Тигрицы с Гор нет повода для вражды со мной. Её внук и без дополнительных войн займёт престол. Так что мы союзники, а не враги.

– Прости, но люди говорят…

– Люди путают свои мечты с реальностью. Вопрос в том, как будут дела обстоять с вами, господа? Не стану отрицать, что заговорщики, так и не пожелавшие выйти из тени и открыть лица, нанесли нам тяжёлый удар. Мне сейчас вовсе не лишней будет поддержка. И я не забуду тех, кто её окажет. Как, не стану кривить душой, не забуду и тех, – понизил голос Торн, – кто этого не сделает. Я бы хотел, чтобы, как в старые давние времена, мы правили вместе. Привычней опираться на поддержку людей, которых знаешь многие годы. И служба ваша, по обычаю, будет хорошо оплачена землями и растущим богатством.

– Мы принимаем ваши щедроты, Ваше Величество, – поклонился мужчина в годах, со шрамом на лице от сабельного удара. – И готовы обновить старый альянс с Фальконэ. Пришло время забыть обиды, закрыть счета и начать всё сначала.

– Приятно слышать разумные речи, – демонстрируя довольный вид, проговорил Торн.

– Но нам необходимо прекратить валькаросское нашествие на наших земли. Остановить войну с королём Линтоном Руалом.

– Я учту ваши пожелания, – кивнул Торн. – Никто не желает мира больше меня, поверьте. Клянусь сделать всё возможное, чтобы добиться его.

– Даже если валькарийцы потребуют голову вашего брата? – с усмешкой поинтересовался Феранцо Соколь.

– Я сделаю всё, для того, чтобы создать будущее, в котором главенствующую роль на мировой арене станет играть Саркоссор. Могу я надеяться на вашу поддержку, лорды?

– Да, наш король! – склонили они головы.

Гаитэ едва не стошнило от всей этой приторной лжи, которой так и сочились обе стороны.

– Откройте окна. Здесь слишком душно, – велела она слугам, как только закончился совет.

Торн, обессиленный приёмом, потребовал отнести его в постель.

Напоив мужа куриным бульоном и тонизирующим отваром, она присела рядом, с тревогой вглядываясь в его осунувшееся лицо.

Он вдруг усмехнулся своей привычной, кривой улыбкой:

– Это становится нашей семейной традицией. Я болею – ты меня выхаживаешь.

Она улыбнулась в ответ.

– Как ты думаешь, лорды согласятся проголосовать за твою кандидатуру на императорском престоле?

– Надеюсь на это. Имею наглость считать, что отлично впишусь в императорский образ. А уж корона никогда ни на ком не сидела так стильно, как будет смотреться на мне. Разве что мой брат смотрелся бы не хуже? Но я скорее собственноручно отрублю его буйную голову, чем позволю украситься её венцом.

Гаитэ так и не научилась ценить грубые, часто жёсткие, если не сказать, жестокие, шутки мужа.

– Не говори глупостей, Торн. Без помощи Сезара трон тебе не занять. Даже я это понимаю.

– Я, увы, тоже. У него в запасе есть не меньше пятнадцати лордов, которые проголосуют, как он скажет. А у меня – только десять. Да, его помощь и поддержка необходимы. Если, проклятье! – его присутствия не пугало бы меня больше его отсутствия.

– Ты ему не доверяешь?

– А должен?

– Сезар будет действовать в интересах семьи. Он не может, минуя тебя, сесть на трон, а действовать иначе, значит, раскачивать и без того неустойчивую политическую лодку. Если ты не станешь провоцировать вражду, Сезар будет на нашей стороне.

– Ты так говоришь… проклятье, Гаитэ! Ты всё ещё любишь его?! Признайся! Не думай, что я такой дурак, что не вижу и не понимаю, что творится между вами.

– О, духи! Торн, сколько можно? Всё висит на волоске, а ты даже сейчас пытаешься устраивать сцены ревности? В чём ты меня подозреваешь?

– В том, что в душе ты хочешь его. Я знаю. Сезар во многом подходит тебе меня.

– Я твоя жена и ей останусь. Если ты готов сцепиться с братом из-за своих смутных, ничем не оправданных подозрений, нажить себе вместо верного союзника непримиримого врага, боюсь, я не в силах тебе помешать. Но подумай, Торн. Хорошенько подумай, прежде чем совершить подобный шаг. Он будет глупым и опрометчивым.

– Даже так?

– Ты и сам это знаешь. Чтобы стать императором нужно победить свои страсти. Такими были последние слова твоего отца.

– Приплетая сюда имя моего отца ты пытаешься меня утешить и дать понять, что сочувствуешь моей потери? Или любым путём стараешься выгородить моего брата?

Гаитэ посмотрела на мужа почти с ненавистью:

– Ты прав. Я действую в интересах всех, за исключением твоих, милый Торн. Я стараюсь ради моей матери и моего брата, ради твоей сестры и твоего брата. Боюсь, моё присутствие не идёт вам на пользу, любимый муж. Будет лучше покинуть вас.

– Стой, Гаитэ! Я не разрешал тебе уходить.

Но, игнорируя его гневные выкрики, Гаитэ вышла из опочивальни, понимая, что ещё немного, и она, не в силах больше сдерживаться, наговорит ему лишнего.

«Как же я устала, – повторяла она про себя, – как устала. А ведь облегчения моим мукам не предвидится. На самом деле всё только начинается».

Было бы облегчением дожидаться хоть чего-то. Например, прибытия Сезара в столицу. Но Гаитэ, хоть и не поднаторела в дворцовых интригах, была достаточно разумна, чтобы на интуитивном уровне понимать – прибытия второго Фальконэ не разрешит, напротив, лишь сильнее запутает ситуацию. Да и уверенности в том, что Сезар встанет на их сторону, а не начнёт собственную игру, не было.

«Мы в одном шаге от катастрофы, а ведь тело Алонсона ещё даже не предано земле,», – не грустить с такими мыслями не получалось.

Но как не скорби, таковы правила игры – одна жизнь заканчивается, другие продолжаются и нужно двигаться вперёд. Сейчас не время поддаваться чувствам. Чувства – роскошь; действие – необходимость. Несмотря на печальные, даже трагические события, в управлении государством не должно быть перерывов.

Что у них есть? С каких карт ходить? Сестра, ненавидящая брата; братья, готовые в любой момент вцепиться друг другу в глотки; муж, подозревающий жену и жена, не в состоянии справиться с любовью к человеку, что любить не должна. Ах, да! Есть ещё мать, готовая в любой момент пожертвовать дочерью в угоду высоким амбициям.

Страна на грани развала, а вокруг лишь гиены, жаждущие поживы, и, чтобы исправить положение, нужно всю свою жизнь посвятить этому дворцу, этим людям. А что получишь в ответ? Торн вчера вечером наглядно и ярко продемонстрировал.

Власть! Власть, что ты такое по сути? Правитель либо вурдалак, накачивающийся на жизни поданных, либо раб, запутанный клубком чужих жизней. А может быть, каждый из них и то, и другое.

Гаитэ не готова обладать властью. Она хотела свободы, хотела жить по велению сердца, без страшного груза ответственности. Она хотела бы… но уже давно понятно, что из того, что хочется, не сбывается ничего.

Так что на алтарь власти придётся положить всё – молодость, любовь, способность искренне смеяться и плакать, мечты о счастье. А для того, чтобы сосуществовать с Торном, придётся пожертвовать ещё и гордостью, а возможно, и совестью.

Гаитэ хотелось остаться одной, чтобы выплакаться, но теперь, в одиночестве, слёзы словно скипелись внутри. Глаза оставались сухими, как пески пустынь, ни капли лечебной влаги.

Нужно идти вперёд. Только знать бы правильный путь? За какой звездой идти? В каком направлении?

И почему она должна думать о власти и об ответственности? Большинство её сверстниц грезит лишь о любви. А её жизнь, так или иначе, заставляет всё время брать на себя непосильную ношу. Сначала толпы больных и страждущих, к которым даже лекари в чумных масках боятся подходить, теперь вот – благо государства.

Когда-то она хотела быть идеальной, без малейшего изъяна, нравиться всем. Но живые люди от идеала так далеки, как земля от неба. И чем выше она поднимается, тем больше искушений и грязи, тем меньше света.

В городе за упокой души императора звонили колокола. Под их монотонный печальный гуд Гаитэ вспомнила об Эффидели, о том, что со вчерашнего дня не виделась с рыжей Лисичкой. Она нашла её в часовне, перед алтарём. Подошла тихими шагами и встала рядом на колени.

– Скорбишь по отцу? – тихо спросила Гаитэ, чтобы не разрушать сакральную тишину храма.

Эффи подняла лицо с воспалёнными от слёз глазами и печально поглядела на старшую подругу:

– Как я могу не скорбеть о нём? Это конец, Гаитэ! Конец для всех нас! Если бы отец прожил чуть дольше, может быть… а сейчас мне так страшно! Я не могу не бояться. Что мы сможем сделать, если Торн прикажет убить Сезара?

– Он этого не сделает, – уверенность в голосе Гаитэ вовсе не подкреплялась уверенностью в её сердце.

– Ты не знаешь, что он сделает, а чего нет! – вспылила Эффи. – Ты даже не можешь быть уверена в том, что теперь, когда отец не довлеет над Торном, он не отошлёт тебя в какой-нибудь дальний монастырь, чтобы вернуть ко двору свою шлюху Азино!

– Эффи! Как ты можешь? Твой брат ещё одной ногой в могиле, трон под ним качается! Думаю, сейчас ему не до шлюх. И кроме того, я нужна ему. Особенно теперь, когда моя мать снова на свободе и вновь плетёт интриги.

– Что?!

– Не знаю, стоит ли упоминать об этом, но я молюсь, чтобы к смерти твоего отца она не была причастна – лишь воспользовалась ею, чтобы сбежать. Нет, дорогая. Торну сейчас не до фавориток. У него пока есть проблемы посерьёзней.

***

Тело императора готовили к погребению. В тяжёлых алых одеждах его уложили в гроб.

Храмовники распевали свои псалмы:

«Даруйте, добрые духи, вечный покой рабу твоему. И да воссияет душа его над нашими головами новой звездой на небосклоне. Да будет свет её вечным. Его Величество будет всегда жить в наших сердцах и в нашей памяти».

Гаитэ стояла рядом с Эффидель. Лица молодых женщин скрывала густая чёрная вуаль. Было очень душно от большого скопления людей и тысячи горящих свечей, от густого запаха ладана.

Всё это с того дня в сознании Гаитж прочно стало ассоциироваться со слезами – чёрный креп, свечи и ладан.

На хорах затянули песнопение служки. А свечи всё мерцали, как маленькие звёздочки.

Генералы отдали честь, отсалютовав обнажёнными мечами.

Когда гроб забивали гвоздями, Гаитэ даже не сразу поняла, что это за странные звуки. В первый момент подумалось – что это? Внезапно пошёл дождь? И только когда рядом качнулась Эффи и Рокору пришлось поддержать жену под локоть она поняла, что эти звуки на самом деле значат.

«Сезар не успел на похороны отца», – отвлечённо подумала Гаитэ, сжимая в руке вялую ладошку Эффи. – «Он был так предан ему. Какая жалость».

Когда гроб выносили из храма тревожно был в набат колокол. Стройная, длинная вереница придворных и стражников, охраняющий особ королевской крови, высокородных герцогов, потянулась по улицам Жютена.

Торн шёл за гробом. Он ещё недостаточно окреп и Гаитэ, несмотря на недавнюю ссору, тревожилась о нём.

Раздавшийся тревожный барабанный бой резко диссанировал с меланхоличным голосом колокола. Ритмичный стук копыт и тяжёлых шагов походил на звук сердцебиения. И ещё до того, как Сезар показался в конце улице на своём массивном вороном коне, в полном боевом облачении, Гаитэ поняла, что он рядом.

Он тяжело опустился на землю и широкими шагами направился в сторону похоронной процессии. Подойдя к гробу, опустил ладони на знамя с изображением быков, держащих на острых рогах солнце, склонился и поцеловал тяжелую массивную крышку.

Выпрямившись, что-то сказал Торну, понять, что – сложно. Ни единый мускул не дёрнулся на лице мужа, но Гаитэ сердцем чувствовала, что слова, сказанные Сезаром, не были добросердечными. И всё же, хвала небесам, братьям хватило благоразумия пойти за гробом вместе.

Может быть, это было неправильно, но присутствие Сезара, осознание того, что он рядом, действовало успокаивающе. В присутствии брата мужа Гаитэ чувствовала себя в безопасности хотя, и сама не могла бы дать себе полного отчёта, почему так происходит, ведь и Сезара на её памяти преследовали неудачи. Но само его присутствие делало мир устойчивей.

Гаитэ не ожидала, что он поспешит поздороваться с ней. Она не ждала со стороны Сезара никаких шагов, считая, что то, во многом мимолётное увлечение, что он испытал по отношению к ней, давно осталось в прошлом. Тем более, что молва упрямо приписывала ему отношения с именитой красавицей Николетой Тесла, урождённой Форсева. Одной из представительниц многочисленного рода мятежников, недавно столь жестоко убитых в Тиосе жестокосердным маршалом.

Красавицу это не остановило. Не остановил её ни муж, ни маленький сын, которых она оставила, чтобы отправиться следом за обозом прекрасного, как бог войны, маршала.

Когда до Гаитэ дошли эти слухи, она несколько дней не находила себе места от ярости. Сложно было сказать, на кого она сердилась больше. На вероломного ветреного маршала, так легко забывшего о ней? Или на себя, что не смогла, подобно прекрасной тиоской красавице, презреть всё, и отважно следовать зову собственного сердца.

В итоге Гаитэ успокоилась. Было бы гораздо печальней проявить храбрость и оказаться преданной.

Хотя, поостыв, она пришла к выводу, что глупо ждать верности от мужчины, которого ты отвергла. К чему ему проявлять преданность? К сожжённым руинам того, что никогда не было домом?

Обида прошла в след за злостью, оставив по себе грусть.

Теперь, наблюдая за Сезаром со стороны, Гаитэ нашла, что он возмужал, похудел и стал ещё больше походить на полудикого леопарда.

Она никак не ожидала, что Сезар поспешит подойти:

– Гаитэ, – выдохнул он, приближаясь. – Безумно рад тебя видеть! Я скучал. – Чёрные глаза грустно смотрели на неё из-под густых ресниц. – Позволь поблагодарить тебя.

– За что?

– За то, что почти голыми руками остановила толпу. За то, то известила о смерти отца. Если бы не ты, на его похороны я бы не попал, а для меня важно было проститься.

– Не благодари, – покачала головой Гаитэ. – Тебе делать это не за что. Прости, что не смогла спасти Алонсона.

– Ты выбрала Торна, – понимающе кивнул Сезар. – Как верная жена.

Улыбка сошла с его лица, и оно стало суровым и жёстким, превращаясь в грозный лик воина, что, не задумываясь, лишал людей жизни.

– Я найду того, кто это сделал. И заставлю ответить. Кто бы он не был.

Гаитэ заметила, как тревожно оборачивается в их сторону Торн и поспешила поставить точку в короткой встрече, несмотря на желание побыть с Сезаром ещё немного.

– Рада видеть тебя, Сезар. В такие тяжелые времена, как это, семья должна быть вместе. А сейчас иди к сестре. Эффидель нужна поддержка.

По лицу Сезара тенью скользнула досада, но об беспрекословно подчинился.

Глава 6

Гаитэ понимала, что рано или поздно Торну и Сезару придётся столкнуться, один на один, без свидетелей. Она страшилась этого момента. Пока некоторые слова не сказаны, некоторые поступки не совершены, ещё можно надеяться на лучшее. Потом – уже нет.

– Что сказал тебе при встрече Сезар? – не утерпев, поинтересовался Торн у жены.

– Поблагодарил за то, что я известила его о смерти отца.

– И больше ничего не сказал? – усмехнулся муж, лихорадочно блестя глазами. – Впрочем, можешь не отвечать. Правды ведь я всё равно от тебя не услышу, – добавил он с налётом пренебрежения.

Потом повертелся у зеркала, раскинув руки в стороны:

– Скажи, оружие видно?

– Какое оружие? – не поняла Гаитэ.

– Если спрашиваешь, значит – не видно. Отлично! Ну, что, любимая моя жёнушка? Готова к семейному ужину? Пришла пора обсудить будущее в тесном семейном кругу. Ничего не хочешь мне посоветовать? Ты ведь это любишь?

– Нет. К чему, раз ты всё равно не намерен ничего слушать?

– Я тебя выслушаю, а уж решение приму сам. Хотя тут, скорее всего, мы придём к соглашению. Я, как и ты, считаю, что с Сезаром нужно помириться. Он нам нужен.

– Так ему и скажешь? – поинтересовалась Гаитэ с иронией.

– Конечно, нет, – радужно улыбнулся Торн в ответ. – Идём, дорогая. Ужин стынет.

Опираясь на его руку, Гаитэ спустилась вниз, к покоям, которые раньше принадлежали лично Алонсону.

– Мы желаем поужинать в узком семейном кругу, – проговорил Торн, обращаясь к стражникам. – Никого не пускать.

Комната ярко освещалась. Казалось, огни были повсюду, как на большом празднестве. Канделябры на столах, стенах, на полу. Блики свечей отражались в многочисленных зеркалах, увеличивающих размеры помещения почти до бесконечности.

Чёрный цвет никогда не шёл Гаитэ. Чёрные траурные одеяния делали её похожей на высохшую мумию. Она словно тонула в фижмах, чёрном чепце и траурной вуали.

За дверью раздался шум.

– Что там такое? А! Это кажется, Сезар? – неприятно засмеялся Торн. – И судя по голосу, чем-то ужасно недоволен? Стража! В чём дело?

Дверь распахнулась. Один из громил, державших алебарду, отрапортовал:

– Ваш брат желает войти, невзирая на ваш приказ, Ваше Величество.

– Как это понимать, Торн?! – пророкотал Сезар. – Сначала ты приглашаешь меня, а потом не велишь пускать?!

– Это стоит понимать так, что нам прислуживают идиоты, брат. И охраняют – тоже. Когда я говорю: «никого не пускать, потому что мы ужинаем в тесном семейном кругу, моего брата, принца Саркаросса и первого маршала это, конечно же, не касается, олухи! Дорогу Его Высочеству!

Пики в мгновение ока разошлись в стороны, и Сезар получил возможность войти.

– Мою сестру тоже пропустить незамедлительно. И её мужа не велю оставлять за порогом. Вам это понятно?

Стража прищёлкнула шпорами и опустила алебарды, скрещивая древки, словно отрезая путь к отступлению всякому, кто решился бы пойти на попятный.

Судя по тому, как обернулся Сезар, как настороженно, словно у рыси, примеряющейся к прыжку, блеснули его глаза, та же мысль, о невозможности отступления, пришла в голову и ему.

– Теперь я уже Высочество, брат? Меня повысили в ранге?

– Увы! Но, как только я стану Величеством, ты превратишься в Высочество. И прибудешь им ровно до тех пор, пока Гаитэ не подарит мне наследника. Что, смею надеяться, случиться очень скоро.

– Значит, кроме тебя, меня и Гаитэ никого больше не будет?

– Я послал приглашение Эффи. Возможно, она придёт. Но, откровенно говоря, не удивлюсь, если откажется. Сестрёнка устала и нуждается в отдыхе. А политические разговоры, сам знаешь, никогда не были ей по нраву.

– Не припомню такого, – небрежно пожал плечами Сезар. – Эффи с детских лет проявляла смекалку и интерес ко всему.

– Я же сказал, что пригласил её. Не хочешь же ты, чтобы я приволок её силой? Что поделать, брат мой? События последних дней столь печальны, что выбивают почву из-под ног. Но нас ждут великие дела. Признаться, мне стоит некоторых усилий вкушать эти яства. Слишком свежи воспоминания о яде, о предательстве. Но нельзя ведь прожить всю жизнь в страхе? Мы мужчины. А мужчина должен уметь обуздать свой страх.

– Весьма мудрое наблюдение, – хмыкнул Сезар. – Стоило твоему заду сесть на отцовский стул, часть его мудрости переместилась тебе в голову?

Торн неприятно улыбнулся:

– Прошу к столу, брат. Но прежде, как верный вассал, засвидетельствуй своё почтение сюзерену.

С этими словами Торн поднял руку. На безымянном пальце алой звездой сверкнул императорский перстень.

Гаитэ понимала, что этот момент может состояться. Или, наоборот, не состояться. Стоит Сезару проявить непочтительность, отказаться, как Торн, не задумываясь, велит бросить брата в темницу. Польза его, как союзника, была сомнительной, а вот неприятностей от него, вздумай Сезар стать врагом, сомнениям не подлежат.

Торн не станет колебаться.

«Пожалуйста! – взмолилась про себя Гаитэ, не сводя глаз с каменного лица Сезара. – Пожалуйста, смири свою гордыню – покорись!».

Сезар смерил брата взглядом:

– Вижу, ты успел уже произвести себя в императоры, брат? – с нарочитой ленцой в голосе проговорил он, растягивая слова. – Или совет пэров уже состоялся, проголосовав за твою кандидатуру?

– Ты не хуже меня знаешь, что голосование лишь формальность. Я старший сын и власть перейдёт ко мне. Вопрос в том, брат, со мной ли ты? Или против меня?

Пауза, повисшая после этого, была настолько наполнена грозовыми эмоциями, что создавалось ощущение – ещё немного и воздух можно будет разрезать ножом.

Потом Сезар демонстративно приблизился и склонился на протянутой рукой Торна. Но, как ни странно, этот его жест, выражающий покорность, не то что не рассеял – словно бы сделал атмосферу ещё тягостней.

Торну ничего другого не оставалось, как изобразить удовольствие.

– Прошу к столу, брат, – проговорил он, поспешив усесться первым, как будто и здесь играя на опережения, продолжая негласное соревнование. – Если честно, будь моя воля, я бы, наверное, даже спал бы на троне, – деланно засмеялся он.

Сезар ничего не ответил.

Поколебавшись мгновение, явно пересиливая самого себя, Торн протянул руку к бокалу с вином:

– Выпьем за покойного отца? Он был хорошим королём и прекрасным человеком, – провозгласил он. – Мир его праху и мир его душе!

Вскинув бокалы, братья осушили бокалы.

– Есть время скорбеть и время утешиться, – добавил Торн, поставив опустевший бокал на край стола. Мы похороним прошлое в жирной земле будущего. Близится наше время, брат. Твоё и моё. Пусть для нас оно будет, как и хотел отец, совместным. Я, как старший брат, стану правой рукой, а ты – левой. Мы должны совместно справиться с нашими вероломными врагами. Доложи, какова обстановка в Тиосе?

– Сам как думаешь? Я был вынужден выдвинуться в Жютен, передав командование армией генералу Корнезо. Валькарийцы, к моему великому сожалению, не планируют прекращать нападение. А теперь, насколько я понял, нам следует ожидать возобновление союза между Валькарой и Рэйвом? – стрельнул Сезар быстрым взглядом в сторону Гаитэ и тут же отвёл его.

– Боюсь, что так, – задумчиво кивнул Торн. – Думаешь, лучший способ прекратить продвижения валькарийцев вглубь страны – дать немедленный бой? Но, чтобы повести гвардию, нужны деньги. Я потребовал доложить королевским казначеям о состоянии финансов. Увы, судя по последнему разговору с отцом, сундуки почти пусты.

– Разве нет способов заработать?

– Для этого потребуется время. Враг же уже, практически, у ворот?

– И что же ты мне предлагаешь?

– Тебе придётся управляться лишь с теми войсками, что сейчас в твоём распоряжении, Сезар.

– Этого мало, – нервно потёр ладонь о ладонь Сезар. – С теми силами, что есть сейчас, я не могу гарантировать оборону Саркассора.

– Иными словами, твоя военная компанию против Валькары обречена на провал? Тогда нам следует заранее подумать о контрибуции. Чем мы можем откупиться от Линтона, а, Сезар? Тиос, однозначно, не вариант. Выход к морю нужен нам самим. Может быть, бесполезный муженёк Эффи хоть на что-то сгодится? – засмеялся Торн.

– Сомневаюсь, чтобы Руал согласился взять его хоть в каком-нибудь качестве, – ухмыльнулся в ответ Сезар. – Нам нужно искать союзников, брат.

– Где?

– Рэйв прекрасно подошёл.

– Да, с этим не поспоришь. Увы! Не исключено, что именно моя драгоценная прекрасная тёща отправила нашего отца в могилу! Ты предлагаешь об этом забыть?! Даже если бы я согласился, сомневаюсь, что Рэйвдэлы сделают то же самое.

– Почему нет? Нужно пообещать Тигрице что-то, что будет ей по вкусу. Нечто, от чего она не найдёт в себе силы отказаться.

– Ей по вкусу только власть. У дамы непомерные аппетиты.

– А её дочь вот-вот станет королевой Саркассора. Торн! Нам нужны войска Рэйва.

– Но Торн прав! – не выдержав, встряла в разговор Гаитэ. – Моя мать не вариант. Она наш враг. И ждать он неё чего-то, кроме неприятностей, наивно.

– Нам необходима лояльность Рэйва, – настаивал Сезар. – Любой ценой. Хотя бы на время. Одни, против всех разом, мы не выстоим. Никто не выстоит. Если с Рэйвом не объединимся мы, с ним вступит в союз Валькара.

– И что ты предлагаешь? На какой крючок нам ловить упрямую рыбку? – хмыкнул Торн. – Может быть, воспользуемся твоим непревзойдённым мужским обаянием, а, брат? Один раз это сработало. Вдруг сработает снова? – засмеялся Торн, заметив, как передёрнуло обоих его собеседников. – Ладно, я всего лишь пошутил. Есть ещё идеи, как умаслить развоевавшегося соседа?

– Может быть, предложив ему сундуки с золотом, купить мир?

– Было бы отлично. Но, как я сказал, золота у нас нет. А пустым сундуком мира не купишь. Разве что, пообещав, не отдавать? Но это уж как-то совсем некрасиво получается, да? – вновь с издёвкой засмеялся Торн. – А главное, Рулан вернётся разгневанный, а гарантий, что к тому времени у нас дела станут обстоять лучше, чем теперь, нет. Есть другая идея.

– Какая?

– Как только взойду на престол, стану вести переговоры. Будем тянуть время и обещать то, что выполнять не собираемся. По крайней мере, для осуществления этой идеи не придётся потрошить казну. Нужно лишь понять, чего хочет Руал?

– Всего, – коротко ответил Сезар. – И, по возможности, сразу. Можешь поверить моему опыту, переговорами ты его не остановишь.

– Тогда хотя бы задержу. А тебе тем временем придётся придумать, каким образом нейтрализовать угрозу. Будем пытаться заключать союзы и договоры как с Рэйвом, так и с Валькарой, а там посмотрим, что получится.

– И когда ты только успел стать таким дипломатом? – сузил глаза Сезар.

Торн в ответ снова рассмеялся.

– Я далеко не так глуп, как некоторые привыкли считать и как некоторым хотелось бы думать. Я прекрасно понимаю, что Рулан хочет захватить часть юга и выжать нас с моря. Было бы приятнее вести переговоры, опираясь на силу, но сейчас у нас таковой нет. Значит, будем блефовать и хитрить, но… нам нужно будет выложить нарядный фасад. Пусть, если настоящей силы не будет, будет хотя бы её видимость. Эту часть работы я поручаю именно тебе, Сезар. Мы никому не можем позволить окружить нас смертельным кольцом.

– Но как вы планируете это сделать? – не удержалась Гаитэ от вопроса. – Это же невозможно!

Она сразу сникла под строгим взглядом мужа.

Во взгляде его сквозило недовольство:

– Любовь моя! Я всего лишь хотел оказать вам уважение, но понимаю, наши скучные разговоры, скорее всего, вас утомили?

– Вовсе нет!

– Советую забыть о том, что вы дочь своей матери и не забывать о том, что вы моя жена, Гаитэ. Ни министр, ни советник – жена! И в ваши обязанности не входят оценки моих действий. А вот подарить мне наследника ваш прямой долг.

Сезар метнул в сторону брата едкий, колючий взгляд. Было видно, что он едва сдерживается, чтобы не вмешаться в эту семейную перепалку. Но всё же воспитание взяло вверх, он сдержался.

– Совсем не обязательно было снова унижать меня, Торн, – не скрывая обиды, ответила она. – Ладно, великие принцы, не стану досаждать вам своим присутствием. К чему выслушивать многозначительные речи, раз понять в них я всё равно ничего не могу? Доброго вечера.

– У моей жены в последнее время появилась крайне дурная привычка, – откинулся Торна на спинку стула и глядя на Гаитэ сквозь прищуренные ресницы. – Она всё время срывается с места и обиженная, убегает. Ладно, беги, моя милая лань. Сегодня вечером обещаю догнать тебя и засвидетельствовать своё почтение. Супружеский долг превыше всего, не так ли?

Гаитэ с трудом подавила желание его придушить.

Ну почему порой с людьми так сложно? Почему почти невыносимо их терпеть?

Любые слова после такого вступления казались лишними. Гаитэ поднялась и, отдав дань уважения, не мужу, а будущему императору, направилась к выходу.

Девушки помогали ей готовиться ко сну. Торна Гаитэ не ждала, но он счёл сегодняшний визит вполне уместным. И явно был настроен на выполнение супружеского долга, судя по тому, что на нём кроме тяжёлого алого бархатного халата ничего не было.

Скривил губы в ставшей уже привычной усмешке, в которой в равных пропорциях смешивалось мальчишеское лукавство и коварное ехидство, он промурлыкал, как кот:

– Вижу, дорогая моя жёнушка, вы не ждали, что я решу выразить сегодня моё глубочайшее почтение и любовь? – обнял он её за плечи.

Гаитэ мягко, но решительно уклонилась:

– Признаться – нет. Я полагала, события последних дней вызовут в вас желание провести дни в смирении и в молитве.

– Ты правда так думала? – сощурился Торн. – Ай-яй-яй, Гаитэ моя! Ты становишься лицемеркой. Впрочем, – подошёл Торн ближе и, обойдя Гаитэ, обнял её со спины, прижал к себе с силой, так, что вырваться уже не было возможности.

Играя её локоном и лаская пальцами шею, насмешливо зашептал:

– Все монашки заядлые лицемерки.

Его пальцы умело расстёгивали ряд мелких пуговок на воротке ночной рубашки. Губы нашли чувствительную впадину на шее, легко дразня кожу лёгкими укусами.

– Гаитэ! – выдохнул он, осторожно спуская ткань с округлых плеч.

Гаитэ, не удержавшись, передёрнула ими – слишком контрастными были горячие мужские губы и овевающий кожу прохладный сквозняк.

– Я знаю, ты считаешь любовь в такое время не совсем уместной, но не отказывай мне, прошу, – шептал он неистово. – Ты нужна мне. Сейчас! Нужна, как никогда. Будь со мной. Скажи – да! Мы слишком много времени уделяем политике, вражде, ненависти. Так мало остаётся на жизнь, на любовь. Так мало нас. Тебя и меня.

Гаитэ выскользнула из его рук, оправляя одежду. Его нежность – она словно сдирала с неё кожу.

– Как ты там можешь?!

Он удивлённо смотрел на неё:

– Как?.. Могу – что?

– Ты унижаешь меня, обвиняешь, подозреваешь – а потом приходишь и осыпаешь ласками? Кто я для тебя, Торн? Наложница? Шанс выиграть в противостоянии с врагами? Разменная монета?

– Ты – моя жена! Единственная женщина, которую я люблю. Единственная свеча в беспросветной тьме. Если ты погаснешь, ничего не останется, кроме угара и чада. Я отчаянно боюсь утратить твой лёгкий, неясный свет. И ещё сильнее меня страшит возможность однажды узнать, что ты – всего лишь мираж, фантазия, что на самом деле в этой мгле не встретить близкой души. Несчастных на земле больше других, но, когда я обнимаю твои плечи, целую твои губы, вижу отблеск твоей души в прекрасных ясных глазах, я, несмотря на все печали этого мира, счастлив. Ты мой небесный лучик, пролитый на грешный мир. Путеводная нить в запутанном лабиринте жизни. И я отчаянно боюсь утратить это.

Слова Торна бальзамом лились в душу, им так хотелось верить. Его руки, протянутые к ней, притягивали, манили утешиться на его груди, раствориться в тепле, в чуть горьковатом, знакомом запахе.

Любовь – родная сестра печали. Истинная любовь куда ближе к слезам, чем к радостному смеху потому что нельзя не бояться потерять, того, кого любишь. Страх потерять любимых ранит сердце.

В случае с Торном Гаитэ почти всё время боялась разочароваться в нём. Он всегда ходил по той грани, за которой просто проступок может стать чем-то большим, непростительным, разрывающим связи, вымораживающим. И то, что рано или поздно, Торн эту черту перейдёт, Гаитэ чувствовала интуитивно.

Стоит ли позволять себе любить, зная, что всему придёт конец?

Правильно ли отказываться от любви из страха?

Вот парадокс, без любви не бывает счастья – ты словно живёшь в сером сне без красок. А когда любишь, мир ярок и светел, но душа то и дело режется об острые края, исходя слезами. Может быть, потому большинство людей и предпочитать вместо настоящего чувства некий суррогат из полу-дружбы-полу-страсти, которая вроде бы как не совсем всерьёз?

Когда губы Торна встретились с губами Гаитэ, её руки обвили его шею. Его пальцы впивались ей в плечи, словно он всё ещё боялся, что она станет его отталкивать.

Но бежать было некуда. От себя всё равно не скроешься. Как и от судьбы ещё никому не уйти.

Несмотря на все ссоры, на горе и неопределённость последних дней, губы Торна оставались по-прежнему сладкими, по-прежнему желанными. И Гаитэ уступала его несравненному аромату, теплу и твёрдости. Правил этого притяжения ничто не отменяло.

Она медленно погружалась в гамму уже хорошо знакомых, но от этого не менее острых, приятных ощущений. Он так крепко прижимал её к себе, что его желание обладать ею стало очевидным и кружило голову, как дорогое вино.

Ночная сорочка быстро уступила напору неутомимых пальцев. Упругие, мягкие холмики грудей Гаитэ были встречены искусными в любовных ласках пальцами и губами Торна. Откинув голову, полузакрыв глаза, Гаитэ оказалась не в силах сдержать стон.

Вцепившись в воротник его жёсткого бархатного халата, она скользила рукой по его гладкой груди, поджарому и плоскому животу, потом ещё ниже, пока пальцы не коснулись члена, жарко пульсирующего под ладонью.

От её прикосновений Торн задохнулся, тихо роняя:

– Гаитэ…

И когда он овладел ею, Гаитэ задрожала всем телом от взрыва удовольствия.

Она инстинктивно приподнималась ему навстречу, когда он со стоном входил, вонзался в неё, быстро, порывисто и глубоко.

Их губы слились так же, как слились тела, сцеловавывая глухие стоны страсти, разделяя их и тем самым умножая.

Каждый дюйм её тела пылал под его пальцами, горя от наслаждения. Задыхаясь от страсти, они вместе взлетели на вершину блаженства.

А потом лежали рядом, вдвоём, в полутьме. Их тела блестели от испарины.

Но сквозь угли прогоревшей страсти вновь пробивались былые сомнения и страхи.

Глава 7

Сложно быть женщиной, стоящей в шаге от власти.

Гаитэ не терпелось узнать, чем всё закончится, хотелось присутствовать на этих бесконечных «мудрых» собраниях, где мужчины за множеством витиеватых и долгих фраз прятали простые, часто довольно эгоистичные намерения. Они будто нарочно шли к простой цели окружным путём вместо того, чтобы пройти короткой дорогой.

Но женщинам быть на собраниях, где мужчины играют во власть, не дозволялось. И это правильно. Проще всего сохранять веру в то, чего доподлинно не знаешь. Мол, спи спокойно, прелестная дурочка, отважные мужи справятся со всеми неприятностями – твой дом не сгорит, корова не сдохнет, дети останутся накормлены-напоены, чума в город не придёт. Как приятно почивать на подобных фантазиях, да чаще всего бывает так, что стоит позволить себе расслабиться, как дом пропит, корова сдохла не кормленая, дети сбежали из дома, чума повсюду.

Но в данной ситуации у Гаитэ не было возможности влиять на ситуацию, делая хоть что-то. Оставалось только ждать. И это самое трудное.

Она больше не пыталась давать мужу советы. Торн недвусмысленно дал понять, что её место в спальне да за прялкой и, если она хочет мира в собственной семье, следует чётко придерживаться проведённых им границ. Не следовало даже думать о том, чтобы попасть на собрание пэров, утверждающих кандидатуру императора.

Гаитэ не оставляла тревога, причём за обоих братьев разом. Она больше не мучилась моральной дилеммой, как быть и что делать с противоречивыми чувствами, терзающими сердце. Её куда сильнее волновало то, что один из братьев в предстоящем противостоянии может вообще не выжить.

Она всем сердцем желала, чтобы Торн стал императором. Как иначе? И почти не сомневалась в исходе голосования. Всё же будущее не могло не тревожить. Оно было неустойчивым, смутным, неясным, как день в туманную осень.

В городе до окончания выборов было неспокойно и сердце ныло от тревоги, так что приезд Эффидель стал отличным поводом развеяться.

– Как я рада тебя видеть! – искренне обняла Гаитэ младшую сестрёнку мужа.

Эффи выглядела встревоженной:

– Решила нанести тебе визит. Ждать новостей приятнее вместе. Ты в курсе, сколько брату пришлось заплатить за голоса?

– Торн не считает нужным делиться со мной такими подробностями.

– Так нужно было спросить Сезара! Уверена, он охотно прояснил бы тебе ситуацию, посвятив во все аспекты политических игр, – тонко улыбнулась Лисичка.

– Рада буду узнать новости от тебя. Что слышно? В какую цену нам обойдётся корона, которая и без того наша по праву?

– Я слышала о девяти мулах, гружённых золотом и драгоценностями, доставленных в условленное место.

– Думаю, это не для подкупа, дорогая Эффи. Скорее всего, средства пойдут на армию.

– Может быть, – согласилась девушка, хмурясь. – Быстрее бы, что ли, всё это уже заканчивалось? Всё ждёшь да и ждёшь. Надоело! Последние нервы измотались!

– С тех пор, как ваш отец погиб, нет покоя.

– И вряд ли будет, – вздохнула Эффи.

Гаитэ решила её приободрить:

– Нужно просто немного потерпеть, скоро всё закончится. А пока велю приготовить чаю. Выйдем на балкон? – предложила она. – Там легче дышится.

На небе не было ни облачка. Солнце светило ярко, оставляя на земле чёткие, густые тени. Звонко щебетали птицы. Ветерок освежал щеки, играл девичьими локонами, шевелил тонкую материю у горловины платья, обнимая плечи.

Служанка, внеся поднос, поставила его на маленький столик. От горячего чая тонким паром струился лёгкий аромат.

– Спасибо, – кивком поблагодарила её Гаитэ.

– Приятного аппетита, госпожа, – с улыбкой ответила девушка.

– Как долго тянется ожидание, – снова вздохнула Эффи. – А спрашивается, чего мы ждём? Наш брат вряд ли станет дарить больше любви и заботы, сделавшись императором, чем дарил её, будучи герцогом.

– Но, если он не станет императором, проблем у нас будет ещё больше, – возразила Гаитэ. – Давай пока оставим политику и, как и полагается двум женщинам, поговорим о любви? Расскажи, как идут твои дела с мужем? Ты довольна браком?

Эффи откинулась на спинку стула, барабаня пальцами по подлокотникам кресла:

– Откровенно говоря, не знаю. Мой муж практически бесполезен во всём, но покорен и никогда меня не обижает. Вреда от него нет, но счастливым такой брак не назовёшь. Я не люблю мужа.

Эффидель прервала речь, зорко вглядываясь в даль.

Встревоженная, Гаитэ проследила за её взглядом туда, где густой чёрный столб дыма пачкал яркую синеву небес.

– Что это?!

Встревоженные, молодые женщины подошли к балконному бортику.

– Кажется – пожар, – медленно проронила Гаитэ.

– Пожар? – испуганно ойкнула Эффи. – И что это значит для нас?

– Вряд ли что-то хорошее. Пошлю слуг. Пусть узнают наверняка, в чём дело.

На зов Гаитэ явился личный слуга Торна, Маркелло, оставшийся во дворце за старшего.

– Госпожа? – поклонился он ей.

– Заседание палаты лордов ещё продолжается? – встревоженно спросила Гаитэ.

– Да, сеньора.

– Ты знаешь, почему поднимается этот чёрный дым? – потребовала ответа Эффи. – Что-то случилось? В чём дело?

– Гвардия Их Величества, госпожа – после последнего похода им не заплатили жалованья, вот они и подняли восстание. Грабят город.

– Как они смеют?! – округлила глаза Эффи, то ли от ужаса, то ли от возмущения. – Второй раз за месяц эти бунты!

– Боюсь, это будет продолжаться до тех пор, пока ваш брат не возьмёт власть в руки крепче. Шакалы смелеют, когда лев готов пасть.

– Мы не пали! – возмутилась Гаитэ.

– Положение серьёзное, госпожа.

Судя по всему, так оно и было.

– Гвардейцы на своём пути уничтожают всё. Дворцы некоторых лордов уже подожгли.

– Неужели никто не поддерживает порядок в столице?

– Большая часть верных нам гвардейцев охраняет Палату, а в моём распоряжении, госпожа, лишь немногочисленная охрана, – развёл руками Маркелло. – У меня недостаточно сил, чтобы вмешаться. Суметь бы оборонить дворец и вас.

– Думаешь, они осмелятся прийти сюда? – испугалась Эффи.

– Думаю, госпожи, вам лучше уйти с балкона, внутри вы будете в большей безопасности, – посоветовал Маркелло.

– Распорядитесь, чтобы никто не оставался снаружи, – приказала Гаитэ. – Заприте двери.

Время тянулось мучительно медленно. Никаких новостей не приходило – ни дурных, ни хороших. Эта глухая тишина была хуже всего. Гаитэ начали преследовать мысли о том, что с Торном или Сезаром случилось что-то нехорошее.

Когда стемнело, сделалось хуже. Стоило подойти к окну, становилось видно розовое марево – это горела столица.

– Госпожа, успокойтесь, – увещевал Маркелло, – Беспорядки скоро подавят, не сомневайтесь. Если бы восстание представляло опасность, ваш муж бы уже прислал сюда людей. Раз он не делает этого, значит, ситуацию под контролем.

Слова слуги казались разумными.

Однако ближе к полуночи Маркелло запел совсем другую песню:

– Обстановка в городе накаляется, госпожа. Нужно быть готовыми к тому, что, прорвав оцепление, восставшие гвардейцы смогут прийти сюда. И это не робкая чернь, как в прошлый раз. Это опытные воины.

– Что же нам делать?

– Гвардия подчиняется императору. Его жену и сестру они вряд ли посмеют тронуть. Но всё же следует быть наготове. Здесь, внизу есть потайной ход. Лучше спуститься ниже, чтобы при необходимости можно было в нём скрыться.

– Госпожа, – доложил слуга. – Прибыли Его Светлость герцог Рокор.

– Впустить немедленно!

Гаитэ надеялась, что муж Эффи принесёт новости от Торна.

– Жозэ? – кинулась к мужу Эффи. – Ты видел хоть кого-нибудь из братьев? Они в курсе, что происходит? Хоть что-то предпринимается, чтобы остановить этот кошмар?

– Идите скорее в комнаты, запритесь и не выходите! – сердито велел герцог Рокор, обычно такой мягкий и обходительный, что от него резкого слова не услышишь.

Глянув через его плечо в окно, Гаитэ на мгновение застыла от ужаса.

Ровные ряды военных спокойным шагом приближались к императорскому дворцу. Щетинились пики, сверкали сабли.

– О, духи! – отшатнулась Эффи.

– Уходите! – прикрикнул на них Жозэ.

Ступеньки неожиданно сделались крутыми и бесконечными, когда следом за Маркелло они спускались в ту часть дворца, которую Гаитэ не знала совершенно.

– Что мы собираемся делать? – требовала Гаитэ разъяснений.

– Нужно срочно покинуть дворец. Нужно бежать.

– Куда? На улицу? Да постойте же! – заколебалась она. – Разве там мы не будем ещё более беззащитными, чем здесь? Тут хоть стены нас охраняют.

Эффидель тоже остановилась.

– Мы не покинем дворец без крайней нужды, – поддержала она Гаитэ.

– Покидать дворец пока нет необходимости, сеньоры, – поспешил успокоить молодых женщин Маркелло. – Мы просто будем держаться поближе к потайному ходу. Им можно воспользоваться, если выход из дворца станет единственным нашим спасением.

Гаитэ и Эффи взялись за руки, ища друг у друга поддержки.

– Прошу тебя, больше не выходи им навстречу! – жарко зашептала Эффидель Гаитэ. – Самое разумное, что мы можем сейчас сделать – это ждать. Всё, что нужно – немножко терпения.

«Где же вы оба, братья Фальконэ?! Почему не торопитесь к нам помощь? Если вы даже женщин своих защитить не можете, на что же вы вообще способны?», – со злостью думала Гаитэ, прислушиваясь к звону сабель.

– Мы здесь как крысы в мышеловке, – прорычала она, вне себя от страха.

Маркелло открыл небольшое слуховое окошко в толще стены и поманил Гаитэ.

Рокор и Эффи тоже приблизились, прислушиваясь к тому, что творилась по другую сторону. Благодаря чудесам акустики, всё было отлично слышно, несмотря на расстояние.

– Добро пожаловать, Кристоф Кастанэ, – услышав имя верного слуги, Гаитэ невольно вздрогнула.

Значит, Торн жив и думает о ней, раз прислал его сюда?

А уж Кристоф справится! Он всегда справлялся.

– Рад встрече, – узнала Гаитэ его голос. – Вы уже знаете, что император избран большинством голосов в Палате? Вы вот-вот получите ваше жалованье. Надеюсь, получив благое известие вы примите правильное решение?

– А что, по-твоему, будет правильным?

– Прекращение бунта, конечно же. Император вас услышал, маршал готов пойти навстречу. Ради общего блага призываю одуматься и завершить мятеж.

– Ты не обманешь нас, Фальконесский пёс! – раздался незнакомый Гаитэ голос. – Как император – не знаю, но маршал точно наш злейший враг. Все, кто доверял ему, плохо кончил. Его Светлость пытается прослыть храбрецом, но где он сейчас? Боится и прячется! За все те злодеяния, что он совершал, пришло время получить, по справедливости. Её восстановят наши мечи!

То, что произошло дальше, Гаитэ не могла увидеть, но хрипящий звук достаточно ярко свидетельствовал о неожиданном вероломстве. Зазвенели клинки. В тот же момент ворота, отделяющие дворец от толпы, широко распахнулись и толпа опытных вояк, словно волна в полноводье, захлестнула дворец, прибывая так быстро, что противостоять не получалось.

– Господь, помоги нам! – выдохнула Гаитэ, наблюдая эту безнадежную картину.

Неизвестный воин со шрамом во всё лицо навис над ними, глядя с любопытством на Гаитэ.

– Кто из вас обеих дочь герцогини Рэйва? – рыкнул он. – Ты? – глянул он на Гаитэ. – Или ты? – взгляд стрельнул в сторону насмерть перепуганной Эффи. – Кого из вас, сеньориты, мне доставить во дворец моей госпожи?

– Твоей госпожи? Предатель! – крикнул Жозэ Рокор, опрометчиво бросаясь вперёд.

Ему раскроили череп ударом сабли – принцы маленьких королевств редко бывают сильными воинами. Рокору хватило духу (или глупости) защищать своих женщин до конца. Не самая бесславная смерть для мужчины.

Эффидель пронзительно, оглушающе завизжала, пытаясь броситься к мужу, но Маркелло толкнул девушек в чёрный провал потайного хода:

– Бегите!

И прежде, чем Гаитэ успела опомниться, он всунул ей в руку факел.

Проход закрылся с тяжёлым скрежетом петель, отсекая принцесс от начавшейся во внутреннем дворике императорского дворца мясорубки.

В первый момент казалось, что она оглохла и ослепла. Тишина, обступившая темнота подземелья, слепящий свет факела, зловещее потрескивание прогоравших смолистых щепок.

Рыдание Эффи, кинувшейся к закрывшемуся проходу, не сразу дошло до оглушённого сознания Гаитэ.

– Тише! Ради Бога, тише! – обнимая одной рукой девушку, постаралась она её успокоить.

– Жозэ! Он ранен!

– Ты ему не поможешь. Если обезумевшая толпа разорвёт тебя рядом с ним, никому лучше не станет.

Собственный голос казался Гаитэ чужим эхом:

– Нужно скорее уйти отсюда. Здесь мы не в безопасности.

– Они убили? Убили их всех?! Наших слуг? Моего мужа?

– Может быть и нет, – пыталась успокоить её Гаитэ, хотя сама не спешила верить собственным словам. – Если им не придётся думать о нашей безопасности, они смогут лучше позаботиться о самих себе. Идём, Эффи. Мы ничем не можем им помочь, в любом случае, пока отсюда не выберемся.

Эффи стихла так же внезапно, как и разрыдалась.

– Знаешь дорогу? – шёпотом спросила Гаитэ, стараясь держать факел как можно дальше от себя.

Он коптил, сыпал искрами и слепил глаза.

– Нет, – всхлипнула Эффи.

Ощупью опираясь на стены, молодые женщины осторожно пробирались вперёд. Подземный ход был глубокий. Судя по всему, он проходил под погребами соседних домов и тянулся мимо крепостных стен.

Лаз привёл их в небольшую полуразрушенную часовню.

Одним в такой час, в такое время бродить по улицам небезопасно, но выбора всё равно не было. Пришлось блуждать по улицам города, заполненного жуткими звуками – конским топотом, ржанием, людскими криками, треском пожара.

Дышалось с трудом от запахов гари.

– Постараемся пробраться во дворец Торна, – предложила Гаитэ.

– Разве это не опасно? Разве солдаты не могут прийти и туда? – безучастным голосом поинтересовалась Эффи.

И всё же они пошли. Других мест в городе молодые женщины попросту не знали.

Они миновали большое здание, выходившее двумя крыльями на улицу, стараясь прятаться в тени каменной ограды. В конце улицы их застигла толпа, состоявшая из солдат и вооружённых горожан. В руках было у кого что: шпаги, пики, аркебузы. Факелы освещали всё вокруг колеблющемся погребальным светом. Слышались пронзительные крики, громыхали выстрелы.

Заметив полуголого несчастного, двигающегося вперёд странными прыжками, как преследуемая раненая лань, Гаитэ и Эффи почти вжались в стену. Гаитэ мерещилось, что её детские кошмары материализовались и она оказалось в световому кругу, по которому мечется стая демонов.

Заслышав отчаянные вопли, девушки шарахнулись в сторону от двух бегущих мужчин. Их преследовала вереница убийц. Одного убили выстрелом из аркебузы, второго погнали дальше.

– Бей! Бей! Бей! – вопила толпа.

Эффидель округлившимися от ужаса глазами поглядела на Гаитэ.

«Что нам делать, если эта толпа заметит нас?», – беззвучно вопрошала она.

– Нужно выбираться отсюда, – шептала Гаитэ.

Но как выберешься? Кругом убитые и убийцы. Город захлестнула волна насилия, практически вышедшего из-под контроля.

– Неужели с братьями что-то случилось? Почему никто не старается взять ситуацию под контроль? – стенала Эффи.

– Тише! Не будем сейчас об этом.

– Но если они погибли, тогда…

– Я сказала: довольно! Твои братья проживут ещё долгие годы. Один станет править, а второй – завоевывать для него новые земли. А сейчас набрось капюшон на голову, спрячь лицо.

Гаитэ сделала то же самое. Она изо всех сил старалась не привлекать к ним внимание. Сделать это, будучи нарядно одетой, красивой, молодой женщиной на пустой ночной улице, полной бандитов и головорезов, очень сложно.

В стене Гаитэ заметила спасительную щель и, подхватив Эффидель под руку, потащила за собой.

Пробежав несколько шагов, они оказались между какими-то двумя строениями без окон – тупик. В нём было сыро, темно и грязно. Убежище лишь с первого взгляда казалось безопасным, но, по здравому размышлению, куда больше походило на ловушку.

Издали донёсся бой часов. Замерев, Гаитэ и Эффидель прислушались. Отстучало двенадцать раз. Полночь.

– Как здесь тихо, – содрогнулась Лисичка, кутаясь в плащ.

– Ничего! Вымершие улицы, закрытые ставни и погашенные огни мы как-нибудь переживём. Лишь бы ничего похуже не встретить.

Из-под ног неожиданно шуганула крыса, едва не заставив их закричать, но страх перед мародёрами был сильнее, чем инстинктивное отвращение перед животным из подземелий.

– Прислушайся? Что это?

– Набат, – прояснила Эффи.

Завернув за угол, они наткнулись на кое-что похуже крысы – на труп.

Повинуясь извращённому инстинкту, вместо того, чтобы отшатнуться, обе медленно приблизились, словно марионетки, управляемые чужой рукой.

Полуголый человек лежал в тёмной луже, то ли разлившегося масла, то ли собственной крови, нелепо разметав руки и ноги. В полном молчании девушки несколько секунд созерцали эту картину.

Пока они потрясённо рассматривали несчастного, не заметили, как из-за угла появились двое мужчин.

А когда заметили, было уже поздно.

Глава 8

– Гаитэ? – взволнованно позвала Эффидель, потянув подругу за руку. – Они заметили нас, идут сюда! Что делать? – сдавленно прошептала она.

– Не знаю. Возможно, придётся бежать, а может быть, обойдётся.

«Молись, чтобы всё обошлось», – додумала она про себя.

Гаитэ отчаянно пыталась придумать хоть что-то, да что тут придумаешь? Рядом с рукой убитого она приметила валяющийся кинжал и проворно наклонилась, чтобы поднять. Треск пистолетных выстрелов и злобной ругани накатывали, словно волна, на недавно совсем тихую, словно вымершую улицу.

Громкий топот и бряцание оружием приблизилось. Было страшно поднимать глаза. Свет, следуя за движениями факелоносцев, то падал на мостовую, им под ноги, то полз по стенам вверх.

– Эй, дамы! – окликнул грубым голосом тот из толпы, кто взял на себя бремя предводителя. – Кто вы такие? Что делаете в такой час одни на улице?

Отвечать нужно незамедлительно, чтобы у вопрошающего не было времени задуматься над ответами. Что ответишь? Платья девушек выдавали их высокое положение, но люди знатные или просто богатые на улице без прислуги не оказываются.

– Нашему отцу внезапно стало плохо с сердцем и, получив известие об этом, мы с сестрой поспешили к нему во дворец, но по пути нас ограбили, наших слуг убили, – дерзко врала Гаитэ, внезапно открыв в себе новый талант.

– Это ваш слуга? – бросив взгляд на тело, распростёртое по мостовой между ними, спросил мужчина.

– Да, – подтвердила Гаитэ с замиранием сердца.

– Ясно. Куда вы направляетесь?

– В Пиалло-грасс.

– В императорский дворец? С какой стати вам туда идти?

– Нас недавно приняли в штат к Её Светлости принцессе Файерской.

– От всех дворцов, принадлежавших Фальконэ сейчас лучше держаться подальше, – посоветовал мужчина. – Вокруг них самые беспорядки.

Гаитэ было перевела дух, почти поверив, что на время они в безопасности, как кто-то выкрикнул.

– Уж больно эта рыжая девка на шлюху из императорской семейки похожа!

– Да она и есть!

– Точно, она! – раздались отдельные выкрики, скоро слившиеся в общий угрожающий гул недовольства.

Разговаривающий с ними мужчина затравленно озирался. Он явно не хотел, чтобы девушки пострадали, но противостоять озверелой толпе, готовой в любой момент ринуться на жертву, не решался. Сложно его за это судить. Чтобы идти на верную смерть за незнакомца нужно быть либо героем, либо идиотом.

«Ну, вот, кажется, и всё, Ваше Величество! – странно, что в такой момент Гаитэ могла обращаться к себе с иронией. – Девяносто девять к одному, что эта площадь станет нашей могилой».

Но сдаваться так просто она не хотела. Схватив одной рукой Эффидель, во второй зажимая нож, Гаитэ бросилась сквозь пока ещё неплотные ряды толпы.

Какой-то толстяк встал на пути. Не колеблясь (на это не было времени) она вонзила кинжал в его рыхлое брюхо. Нож вошёл легко, по рукоятку, не встречая сопротивления.

Покачнувшись, мужчина стал оседать.

– Бежим! – бросила Гаитэ Эффи. – Не оглядывайся. Вперёд, чтобы не случилось! Если я упаду, беги дальше одна.

Не разжимая рук, боясь потерять друг друга, девушки мчались по улице, охваченные тем возбуждением на грани человеческих сил, когда двигаешься вперёд, лишь повинуясь инстинктам. Крики несущихся за ними следом врагов подстёгивали, почти окрыляли.

Стоило сбавить шаг, как рядом просвистела пуля, заставляя вновь ускорить бег. Пот заливал лицо, корсет сдавливал рёбра, они уже не дышали, а сипели.

– Справа река! Скорее, к ней! – задыхалась Эффи. – У реки вилла Сезара.

Собрав последние силы, они взбежали на подъёмный мост, по которому взад и вперёд сновали шлемы и панцири стражников, несущих вахту.

– Стой! Куда?!

Не слушая, они стрелой промчались к двери.

– А ну, стой! Стрелять буду! – вскинул мушкет один из солдат.

Не слушая его, Эффидель взбежала по лестнице на третий этаж и принялась стучать в запертую дверь руками и ногами.

– Кто там? – прозвучало в ответ довольно грубо.

– Я Эффидель Фальконэ! Отворите мне немедленно!

Дверь тотчас распахнулась.

Эффидель вломилась в прихожую, Гаитэ последовала за ней. Обе девушки очутились в прекрасно освещённой комнате, обвешанной со всех сторон трофеями и оружием.

– Сестра? – Сезар поднялся из кресла, где читал какую-то книгу и потягивал дорогое вино. – Что ты здесь делаешь?

Во взгляде его читалось откровенно изумление.

– Что вы обе здесь делаете? – добавил он при Гаитэ.

Гаитэ почувствовала прилив ярости. Да что же это происходит? Они ждут помощи, город захлёбывается в крови, но вместо того, чтобы спасать Жютен, своих женщин, дворец, охваченный пламенем, маршал пьёт вино?

– Что мы здесь делаем?! – накинулась она на Сезара, сжимая кулаки с такой силой, что на ладонях остались следы от ногтей. – Пытаемся спастись от толпы озверелых фанатиков! Наши слуги убиты! Дворец вашего отца захвачен, а вы?!… Вы здесь вино пьёте?!

Сезар рассеянно потрепал по взмокшим кудрям сестры, скользнув по ней взглядом, оценивая состояние, в котором пребывали обе девушки.

Обычно Гаитэ с трудом выдерживала взгляд Сезара, но сейчас ей было плевать.

Заметив кровь на её пальцах, герцог Фальконэ осторожно отодвинул от себя сестру и приблизился к Гаитэ.

– Вы ранены?

Она рассеянно глянула на руку, только тут осознав, что на её руках чужая кровь. В прямом смысле этого слова.

– Кажется, нет.

– Но кровь…

– Она не моя! – раздражённо мотнула Гаитэ головой. – Почему вы спокойно сидите тут, когда нас убивают?!

Гаитэ смотрела на Сезара во все глаза, ожидая ответа. Но либо пережитый стресс лишил её способности читать по чужим лицам, либо черты его не выражали ничего. Перед Гаитэ стоял чужак, незнакомец.

Там, где она ожидала обрести опору ничего не было – пустота.

– Почему вы ничего не делаете?! – сорвалась она на крик, с трудом удерживаясь, чтобы не наброситься на него с кулаками, лупя куда попало.

Пусть он отшвырнёт её, ударит, закричит в ответ, лишь бы не стоял с отрешённым лицом, когда мир рушится!

– Что вы хотите, чтобы я сделал?

– Да хоть что-нибудь! Там, за этими стенами, настоящий конец света! Там люди убивают друг друга!

– Люди всегда убивают друг друга Но что вы в опасности, я не знал. Клянусь вам!

– А другие невинные?..

– Гаитэ, всех спасти невозможно, – сказал он.

– Но моего мужа ты бы мог спасти, Сезар?

То, как поспешно он отвернулся, отводя взгляд, навело Гаитэ на неприятные, пока ещё смутные, догадки.

– Почему вы ни во что не вмешиваетесь? – продолжала требовать она ответа.

Сезар бросил на неё взгляд исподлобья:

– У меня не было приказа вмешиваться. Или, вернее, был прямой приказ этого не делать.

Мозг Гаитэ заработал в усиленном режиме, хотя ей казалось, что после всего пережитого сил на то, чтобы думать, на то, чтобы хоть что-то чувствовать, не останется.

Выводы, к которым она приходила, намечались не радужные. Судя по безучастному, как у куклы, виду Эффи, те же подозрения приходили на ум и ей.

– Вам нужно отдохнуть и переодеться, – стараясь переключить внимание девушек, решил изобразить гостеприимного хозяина Сезар.

И слова, и тон его плохо действовали на искрящие нервы. Они с Эффи прошли через ад, чудом выжили, а есть те, кому повезло гораздо меньше. Но, несмотря на это, мир не только не перестал вращаться – он остался обыденным. Переодеться, принять ванну, выпить горячего отвара с мёдом, отдохнуть в мягкой постели – пока жив, простые действия будут удерживать на земле до тех пор, пока дышишь.

Чтобы не случилось, не выйти за рамки простых потребностей плоти.

– Николетта, пожалуйста, позаботься о моей сестре, – потребовал Сезар, обращаясь к служанке с небрежностью, которой сам вряд ли отдавал отчёт.

Молодая женщина подчинилась беспрекословно, но от Гаитэ не укрылась ненависть во взгляде, брошенном на неё молодой женщиной.

Оставшись с Сезаром наедине, Гаитэ обернулась к нему, твёрдо намереваясь получить подтверждения своим подозрениям.

– Насколько я понимаю, мой муж теперь император?

Сезар молча глядел на Гаитэ, но само его молчание было исчерпывающим ответом.

– Эта новость не доставляет вам радости? – снова спросила она.

– Ну, почему же? Вы же видите – я праздную.

– О, да! Пир во время чумы?

– Весьма вероятно, что и это у нас впереди.

Гаитэ сделала несколько шагов, приближаясь к нему:

– Беспорядки на улице – ваших рук дело?

– Нет, конечно, начались они сами по себе. Наши люди всего лишь перенаправили его в нужное русло. Руками черни будут убраны наши конкуренты, враги и соперники.

– Вот оно что? – горько усмехнулась она. – Это объясняет ваше бездействие. Насколько я могу понять, нападение на императорский дворец тоже контролировалось?

– Разумеется. Но то, что вы оказались с Эффи на улице? – крылья носа Сезара затрепетали от ярости. – Вы подверглись опасности! За это ответят.

– Перестаньте! Вы считаете меня глупее, чем я есть. Я ещё способна сложить два и два. То, что мы не стали исключением, должно избавить Фальконэ от подозрений. Мол, мы не виновны, вы же видите, мы сами пострадали?

– Можно сказать и так, – кивнул Сезар.

Он выглядел спокойным. Но Гаитэ видела, как подрагивал бокал в его руке. Он нервничал, несомненно.

– Вы знаете, что муж Эффи погиб?

Подняв глаза, он прямо, открыто, едва ли не с вызовом посмотрел Гаитэ прямо в глаза. И в то же время в его лице было что-то просительное, будто он надеялся, что она сумеет его понять – понять правильно.

Гаитэ не была в этом уверена.

– Он должен был погибнуть.

– Что это значит?

– Присядь, – мягко велел Сезар.

– Я могу прекрасно выслушать вас стоя. Объясните, что вы хотели сказать?

– Лишь то, что вы услышали.

– Объяснитесь! – потребовала Гаитэ.

– Извольте. Хотя, предупреждаю, легче вам от этого не станет. Вам прекрасно известно, в каком бедственном положении мы находимся. Можно сказать, висим на волоске. Нам нужны союзники, армия, деньги – словом, всё! Наша корона на данный момент не более, чем видимость.

– Каким образом смута может облегчить наше положение?

– Не торопитесь, сказанное мной лишь присказка. Король Руал желает отломить кусок от нашего государства тем или иным способом. С этой целью он пытается заключить союз с вашей матерью. Её главным условием является возможный союз между её дочерью и его величеством. Если задуманное удалось бы, для Фальконэ это стало бы катастрофой. Само собой, разумеющееся, мой брат не горит желанием расстаться ни со своей женой, ни со своей территорией, поэтому нам необходимо было предложить Руалу Линтону нечто более лакомое, чем Тигрица. И этим чем-то стала моя сестра. Она так же красива, как вы, она даже моложе, по степени близости к трону Эффи ближе. В качестве мужа король второго по значимости государства в мире куда выгодней для неё, чем мелкопоместный принц. Но здесь возник нюанс: если начать бракоразводный процесс – это очень длительное мероприятие. К тому же, как ни крути, подобное действие всегда оставляет след, словно клеймо. А стать вдовой если не почётно, то не зазорно.

Гаитэ слушала его и внутри словно всё покрывалось инеем.

– Жозэ Рокор был хорошим человеком! Он до последнего пытался нас защищать! – голос её сорвался.

– Никто и не говорит, что он был плох, – пожал плечами Сезар. – Но его смерть оказалось полезней, чем жизнь. Это всё и определило.

– Идея со смертью принца Рокора принадлежала тебе? – грубо спросила Гаитэ. – В этом я не сомневаюсь. Торн слишком прямолинеен, слишком прямодушен, чтобы изобрести подобную многоходовку. С одной стороны, я понимаю вас, Сезар, – вновь вернулась Гаитэ к привычному обращению. – Вам необходимо доказать брату, что вы нужны и полезны. Но, с другой стороны, меня от вас тошнит. Страшная штука власть, она уродует душу похлеще, чем картечь – тело. Ради спасения собственной задницы вы не постеснялись пожертвовать множеством жизней? В том числе и теми, которыми якобы дорожите – моей и Эффи.

– Всё вышло из-под контроля, – холодно ответил он.

– А вы как хотели? Когда устраиваешь пожар, подливаешь в огонь масло, семьдесят шансов против тридцати, что устроенное пламя пожрёт тебя самого. Не бывает управляемого хаоса. Не бывает! Глупец тот, кто думает иначе. Впрочем, о себе-то вы, в отличие от других, позаботились. Вином вон, запаслись? И служанка хорошенькая.

– Вы всего лишь женщина, Гаитэ. Женщинам политика недоступна. Вы не можете понять, что у некоторых вещей есть цена и её приходится платить.

– Да что вы? А может быть, я понимаю куда больше, чем вам хотелось бы? Больше, чем сама желаю?! И знаете, что мне ясно даже против воли? За своё личное благополучие и безопасность вы продали родную сестру. Оставаясь под защитой слуг и толстых стен, вы заставили нас, двух слабых женщин, пройти по раскалённым углям, сквозь ночь, сквозь толпу разъярённых от отчаяния, ошалевших от крови людей. Ваша сестра видела, как от рук ваших наёмников пал её муж, тот, кого она считала слабаком, и единственный, кто остался ей верен до последнего вздоха. И всё ради чего? Чтобы вы могли создать новый союз! Чтобы получили больше денег! Чтобы дорвались, наконец, до более сладкой кормушки! Да, у всего есть своя цена. Торн, может быть, хотя и не факт, будет к вам лоялен. Какое-то время. Но моё доверие вы потеряли. И той сестры, которую вы знали до сегодняшнего дня, у вас больше нет. Эффи никогда не простит вам того, что вы сделали.

– Вы не посмеете ей ничего сказать. Только попробуйте!..

Гаитэ окинула его презрительным взглядом:

– Если бы я могла скрыть от Эффи правду, я бы сделала это. Не ради вас – ради неё. Я, в отличие от вас, очень хорошо знаю, как больно разочаровываться в том, кого любишь. Это как будто хоронят часть тебя заживо, но, в отличие от мертвеца, тебе не дано ни забвения, ни утешения. Остаётся лишь ждать, когда боль стихнет. Предательство, измена, разочарование – это гноящаяся рана из тех, что всегда оставляют после себя уродливый рубец. Душа преданного никогда не будет прежней, целостной и чистой. Предавая человека, ты навсегда лишаешь его самого важного – способности доверять людям. Предавая близкого ты всё равно что убиваешь его. Я знаю, какого пройти через такое. Поэтому, если бы могла, избавила бы Эффи от этой боли. Вы правы, Сезар – у всего есть своя цена. Вы свою заплатили – множество жизней и два разбитых женских сердца. Я не надеюсь, что выигранное вами того стоит. Напротив! Всей душой молюсь, чтобы вы о своём выборе пожалели.

Развернувшись, Гаитэ пошла к дверям.

– Вы правы во всём, дорогая Гаитэ, – понеслось ей вдогонку. – Ошиблись только в одном. Торн не так простодушен, как вам кажется. И я всего лишь исполнял его волю.

Глава 9

Дворец Сезара – защита с одной стороны, с другой – длинные переходы без окон внутри толщи кирпичных стен напоминали бесконечные лабиринты.

Стоит выбраться из одной тюрьмы как попадаешь в другую. И так словно по кругу.

Узкий коридор освещали факелы, но разогнать темноту не могли. Гаитэ чувствовала, как болело сердце. Хотелось плакать, но, когда умирает любовь всегда не хватает слёз. Словно свет оставляет тебя.

Когда тонешь, страшно только до тех пор, пока ты стараешься удержаться наплаву, но чем глубже уходишь, чем плотнее обступает тебя холод, тем меньше страха. На смену ему приходит смирение. Ты просто принимаешь как данность, что тебя, прошлого, вчерашнего и живого, больше нет.

Гаитэ казалось, что этой страшной ночью она достигла дна. Отныне ей придётся научиться жить с тем, что каждый в этом мире блюдёт только свои собственные интересы.

«Я мертва!», – хотелось с отчаянием крикнуть в немую черноту над головой, туда, куда не доходил зловещий свет факелов.

«Нет, глупенькая, – с хохотом отвечали тени, сплетённые из её собственного разума, – ты не мертва, пока не умрёшь».

Глухие шаги. Кровавые отблески факелов. Рёв толпы. Кровь на мостовых улицах. И два демона в человеческом обличье, рвущиеся на вершину острой горы власти.

О, если бы можно было распахнуть ворота и умчаться отсюда прочь. Почему у неё нет крыльев, как у той жены первого мужчины, что предпочла небытие брачным узам? Может быть, смешаться с толпой, сбежать? Начать новую жизнь? Но правда в том, что это просто пафосная, неосуществимая мечта. Никто не позволит ей шагнуть за ворота. Её отыщут и вернут не потому что любят или нуждаются в ней, а потому что место королевы во дворце-тюрьме, рядом с её королём.

Гаитэ не запомнила покоев, в которых ночевала. Она даже не ложилась в кровать, а так и провела ночь, забравшись с ногами на широкую нишу подоконника.

По стенам гуляли тени, по полу – сквозняки. Словно души невинных, заблудившиеся в эту ночь, не успевшие войти во Врата Мёртвых, застрявшие на земле явились в дом к своим убийцам.

«Вы не будете счастливы», – шептали жертвы палачам. – «Вы никогда не будете счастливы, пока небо не забудет наши слёзы, наши безвинно погубленные жизни. Счёт не будет закрыт. Вы будете прокляты».

Проклятие никогда не падает на невинных, как бы не был силён проклинающий. Проклятие – программа возмездия судьбы за неправедные поступки и преступления.

Гаитэ чувствовала, как чернота стекается ко дворцу со всех сторон. Та же чернота царила и в её сердце.

Что ей делать дальше? Как быть? Как жить?

Можно быть откровенной с мужем, иногда гневливой, иногда нежной, но и в том, и в другом случае – искренней. Нельзя играть честно с шулером, нельзя быть непосредственной с тем, в чьих руках твоя жизнь и смерть.

Сезару в сердцах Гаитэ выплеснула всё, что было на душе, но с Торном так нельзя. Полученная корона наверняка сжимает ему голову и остужает его сердце, даже Гаитэ это понимала. К услугам Торна была теперь почти любая женщина, которую ему придёт в голову фантазия назвать своей. В мире нет больше мудрого императора, способного ограничить амбиции, фантазии и дикие выходки Фальконэ, не у кого искать защиту и не на кого надеяться, кроме как на саму себя. Поэтому нужно задушить в сердце любые порывы. Отныне её жизнь – это танец на тонком льду над глубокой рекой. Один неверный шаг и лёд треснет, а последствия будут катастрофическими. Ей придётся играть роль, надев маску и спрятав своё настоящее лицо.

Гаитэ распахнула оконные створки, в лицо ударила струя ледяного ветра, расплескав волосы по сторонам. Сверху смотрели равнодушные созвездия, луна кружилась над головой, насмешливая и злая, словно подталкивая в спину, убеждала поторопиться.

Гаитэ посмотрела вниз. Темно. Очень темно.

Какого это – раствориться в полной темноте и никогда-никогда-никогда больше ничего не ощутить? У каждого при слове «смерть» возникают свои страхи. В монастыре одну из сестёр пугало то, что она не сможет дышать. А Гаитэ страшилась никогда не думать. Ничего не осознавать, пусть хоть маленькой частью себя. Ни на что не влиять и ничего не воспринимать целую вечность!

Она испуганно отшатнулась, поспешно прикрывая створку.

Мгновение назад казалось, что смерть – это избавление и спасение, но нет.

«Ты не мертва, пока не умрёшь».

Она, как выяснилось, не хотела умирать. Хотела жить! Просто не хотела – так.

«Я заставлю вас заплатить, – с внезапным ожесточением подумала Гаитэ, словно давая обет в ночь. – За всё! За то, какие вы есть. За то, что не способны думать ни о ком, кроме себя. И за смерть тех, чьей кровью вы окропили ступени, ведущие к нашей власти».

Но душу рвало на части и то, что трудно ненавидеть близких. Даже когда они не правы. Даже когда их души разлагаются у тебя на глазах; когда они прокручивают тебя на дыбе собственных ошибок или преступлений близкими быть они всё равно не перестают, вот что самое страшное. Ты страдаешь снова и снова. Ты просишь у бога ещё одного шанса для их исправления. Ты сама пытаешься их простить – раз за разом.

Такова суть любви, что, вонзая нож, даже заслуженный, в грудь любимому преступнику ты разделяешь его боль вместе с ним. Нельзя перестать любить своего ребёнка или родителя, своего друга и того, кто был не просто любовником, к кому ты прикипел душой.

Когда забрезжил рассвет, Гаитэ увидела, как поднялись ворота. Во дворец ворвалась кавалькада всадников. Она сразу узнала Торна. С ним был неизменный Маркелло и её Кристоф.

«Тонкий лёд, тонкая грань – не забывай об этом», – напомнила себе Гаитэ. – «Держи себя в руках и засунь любые искренние порывы… сама знаешь куда».

Она не могла бы точно сказать, как скоро муж появился на пороге её комнаты. Время воспринималось каким-то неоднородным. Оно одновременно и тянулось бесконечно, и в тоже время словно летело.

Со свойственной ему экспрессией и широтой Торн с рывка распахнул дверь. Качнувшись, та ударилась об стену.

В темноте словно открылся портал, откуда плясали розовые отблески пламени, обрисовывая контуры стройной мужской фигуры.

Порывисто и стремительно Торн шагнул в комнату, заключая жену в объятия:

– Гаитэ моя!

Когда он прижал её к широкой груди, на неё пахнуло конским потом, ветром, запахом копоти и железа – запахом войны.

– Когда мне донесли о случившемся, я чуть с ума не сошёл. Как они только посмели поднять руку на мою жену?

Если бы Гаитэ не говорила до этого с Сезаром, наверняка бы поверила в искренность мужа. Возможно, Сезар потому и поделился правдой? Чтобы не верила?

– Как Эффи? Она в порядке?

– Никто из нас не в порядке, мой господин. Вам уже донесли о смерти Жозе?

– Не сомневайся, виновные понесут наказание!

Гаитэ смерила мужа долгим взглядом и медленно кивнула:

– Вам не следовало блуждать по городу. Нужно было остаться в башне и подождать подкрепления, – заявил Торн.

– Как мы могли быть уверены в том, что кто-то придёт за нами? – вынуждена была оправдываться она. – Ведь последнее, что мы видели – как зарезали наших слуг.

Глаза Торна на несколько секунд забегали, потом вновь приняли искреннее и сопереживающее выражение. Гаитэ словно застыла в его объятиях. Почувствовав это, Торн медленно разжал руки.

– Прости за всё, через что тебе прошлось пройти. Мы ожидали беспорядков, но никто не думал, что всё пройдёт с таким размахом. Бедняга Рокор! Он, конечно, звёзд с неба не хватал, но он был хорошим парнем и конечно же, не заслуживал такой смерти. Бедняжка Эффидель! Сначала отец, потом муж? Ей очень нужна поддержка. Могу я в этом на тебя рассчитывать, дорогая?

Какой искренний тон, взгляд, жесты! Как же так можно?

– Конечно, я сделаю для Эффи всё, что смогу. Она мне как сестра, – пообещала Гаитэ.

– Не сомневаюсь в этом, родная. Хочешь вернуться домой? Хотя, о чём это я? Сейчас тебе лучше всего остаться здесь и отдохнуть. Уверен, под стенами этого дворца ты будешь в полной безопасности. Впрочем, если это способно тебя успокоить, беспорядки подавлены, его мелкие очаги догорят уже к утру и всё успокоится. Больше нечего бояться, клянусь! Я не допущу, чтобы с тобой случилось нечто, подобное сегодняшнему.

«Ты знал, что подвергнешь нас опасности, но согласился рискнуть. Настолько верил Кристофу и Маркелло? Или не настолько высоко дорожил нашей жизнью?», – вертелось на языке у Гаитэ, пока она терпела его ласки.

– Мне нужно перекинуться парой слов с Сезаром, но это может потерпеть. Хочешь, чтобы я остался, любимая?

– Нет, ступай. Мне нужно побыть одной и успокоиться.

– Побыть одной? Уверена в этом? Разве в одиночестве призраки не досаждают сильнее всего?

– Я не боюсь призраков. С недавних пор живые пугают меня гораздо больше. Ступайте по своим делам. Я буду в порядке.

– Обещаешь?

Торн коснулся лба жены, видимо, проверяя, нет ли у неё жара?

– Ничего, любовь моя! Тьма сгущается как раз перед рассветом, но теперь уже всё позади. Скоро весь мир станет принадлежать нам. Палата Лордов почти единогласно проголосовала за мою кандидатуру в качестве императора.

– Я не сомневалась в этом, мой господин.

– Часто бывает, что радость бок о бок идёт с бедой. Утром я был так счастлив, все мечты мои сбылись, а потом грянула кошмарная ночь. Известие о том, что на дворец напали, что вы с Эффи едва не пострадали… последние месяцы нас словно раскачивает на чудовищных качелях то вверх, то вниз. Если бы я потерял тебя, не знаю, как стал бы жить дальше. Без любви всё бессмысленно!

«Возможно, вы вскоре полюбили бы кого-нибудь ещё или вспомнили ту, кого любили раньше. Благо, она совсем неподалёку, мой господин», – мысленно ответила ему Гаитэ.

Но только мысленно. Вслух не перечила.

Только глупец станет настраивать против себя того, от кого зависит его жизнь и благополучие.

Торн прижал горячую ладонь к её щеке, глядя ей в глаза с такой нежностью и тревогой что у Гаитэ защемило сердце от боли и надежды – вдруг она ошибается? Вдруг Сезар нарочно пытается посеять между ней и мужем зёрна сомнений и раздора? Может быть Торн искренен с ней сейчас?

– Я люблю тебя, – сказал он перед тем, как оставить на её губах поцелуй, похожий на печать. – Ты мой ангел-хранитель на земле. Я не могу тебя потерять.

Он вновь притянул её к себе.

– Ложись и отдыхай. Я побуду с тобой, пока ты не заснёшь.

Она покорно позволила уложить себя в кровать. Так приятно было упасть в мягкую гору подушек и перины, спрятаться под одеялом от ужасов прожитого дня. Тепло ладони, в которой Торн держал её руку, успокаивало.

«Может быть всё ещё наладится?».

С этой мыслью Гаитэ и заснула.

Когда проснулась, Торна рядом уже не было, но у дверей дежурили девушки-служанки, то ли охраняя сон хозяйки, то ли сторожа её.

Лица девушек оказались знакомыми, они состояли в придворном штате Гаитэ.

– Доброе утро, Ваше Величество, – поспешила улыбкой приветствовать её одна из девушек. – Как вы себя чувствуете? Как спалось, госпожа?

– Хорошо.

– Прикажите вас одеть?

Гаитэ охотно бы ещё понежилась в постели. За её пределами вряд ли стоило ждать чего-то приятного. Следовало отправиться к Эффи, узнать, как у бедняжки дела, такая перспектива не могла не пугать.

Потом Гаитэ планировала серьёзно поговорить с Кристофом. Вчерашний день хранил в себе слишком много белых пятен, чтобы оставить всё как есть.

Она не успела завершить туалет, как Торн вернулся в спальню.

– Доброе утро, дорогая, – поцеловал он ей руку. – Как ты? Успокоились после вчерашних ужасов? Прекрасно! Тогда велю заложить карету. Мы возвращаемся домой, в свой дворец.

Перехватив удивлённый, даже растерянный взгляд жены, он недовольно обернулся уже с порога:

– Что-то не так? Вы чем-то изволите быть недовольной?

– Разве мы не позавтракаем?

– Если хотите есть, распорядитесь. Девушки доставят еду прямо сюда. Что-то ещё?

– Я хотела увидеться с вашей сестрой. Ей наверняка будет не лишними дружеское участие и поддержка?

Словно облако прошло по лицу Торна.

– Моя сестра сильно не в духе и вполне способна расстроить вас ещё сильнее. Однако, если вы пожелаете повидать её перед отъездом, не стану возражать.

Гаитэ застала Эффи почти в полной прострации. Девушка стояла у камина и смотрела на дотлевающие угли, над которыми время от времени взвевалось умирающее пламя.

Сделав знак фрейлинам дожидаться её у дверей, Гаитэ вошла в комнату.

– Эффи? – окликнула она девушка.

С первых дней их знакомства Лисичка всегда напоминала собой маленькое солнышко, лучащееся энергией и жаждой жизни. Сейчас же солнышко погасло.

Эффидель напоминала статуэтку, с которой слетела позолота.

– Милая, как ты?

Поколебавшись мгновение, Гаитэ всё же отважилась взять сестру мужа за руку.

– Теперь всё хорошо. Теперь мы в безопасности.

Эффидель подняла на неё взгляд и звонко, зло рассмеялась. От этого смеха мороз бежал по коже, пробирая до мурашек.

– Мы в безопасности? – с издёвкой спросила девушка. – Или – ты в безопасности? Сейчас ты станешь говорить, что всё хорошо? Всё совсем не хорошо! Когда я была маленькой, мой старший брат давил моих котят, а теперь перешёл на моих мужей!

– Что ты такое говоришь?

– Правду! Это Торн убил Жозэ! Когда-то я говорила тебе, что меня Торн продаст, брата – сотрёт в порошок. Но ты действительно в безопасности. Даже больше – ты стала королевой.

Гаитэ понимала, что ярость Эффи – это обратная сторона её боли.

– Мне очень жаль, Эффидель, что всё так получилось. И как бы не сложились твои отношения с братьями дальше, мы можем оставаться друзьями. Ты можешь рассчитывать на мою помощь…

– Чем ты можешь мне помочь? Повезёт, если самой не придётся искать поддержки. На твоём месте я бы постаралась наладить отношения с матерью. Так, на крайний случай, если брак с тобой, в итоге, не покажется Торну невыгодным. Он может решить, что на роль королевы ему нужен кто-то, за кем он получит и приданное побогаче, и выгоды получше.

– Спасибо за добрые слова, – горько вздохнула Гаитэ.

Хуже всего, что даже злиться на Эффи не получалось. Она походила на тонущего котёнка, рефлекторно выпускающего коготки, ранящего скорее по зову инстинкта, чем из злого умысла.

– Очень одобряет в трудную минуту.

Эффидель не ответила, с упрямством обиженного ребёнка продолжая глядеть в камин.

– Я должна уехать, – сказала Гаитэ. – Твой брат требует, чтобы я вернулась во дворец.

– И ты, как покорная жена, будешь делать то, что он хочет.

– Если его пожелания не будут противны логике и моей совести. Торн теперь не просто мой муж или твой брат – он король.

– И ты уже успела преисполниться доброподоннических чувств, не так ли? – вскинула голову Эффи, с вызовом глядя на Гаитэ.

Мгновение Гаитэ смотрела на Лисичку, боясь поддаться желанию отвесить той пощёчину и уйти, громко хлопнув дверью. Но поступить так означала навсегда потерять друг друга. Видит бог, потерь достаточно.

Порывисто шагнув вперёд, Гаитэ её обняла. Эффи вздрогнула от неожиданности.

– Чтобы ты обо мне не думала, я люблю тебя, – сказала Гаитэ. – В самые сложные моменты нашей жизни мы с тобой, словно два бойца, держались вместе. У меня никогда не было младшей сестры, но, если бы она была, я не могла бы любить её сильнее, чем люблю тебя. Послушайся моего доброго совета – не перечь брату. Не настраивай его против себя. Хочешь, считай это трусостью, можешь считать так, хочешь – осторожностью или хитростью, будь по-твоему, но дёргать тигра за усы плохая и очень опасная идея. Против силы мужчин у женщины ничего нет, кроме хитрости и смекалки. То, что у нас в душе – это в душе, как ил на дне колодца. На поверхности должна быть только чистая вода.

В глазах Эффи промелькнуло понимание.

– Ты тоже понимаешь, что Торн опасен? Вот если бы императором стал Сезар…

– Не думай об этом! И уж точно не смей говорить вслух! Подобные речи могут посчитать изменой, бог весть чем это обернётся.

Эффи не сводила с лица Гаитэ просящего взгляда:

– Гаитэ, поклянись мне, что не знала о заговоре против моего мужа?

– Клянусь – ничего не знала! Даже не догадывалась.

– Я могу этому верить? Могу рассчитывать на твою поддержку?

– Сделаю для тебя всё возможное, Эффи. Всё, что смогу.

Девушки обнялись, стараясь забыть о недавней размолвке.

Впрочем, обиды в их сердцах действительно не осталось.

– Мне пора, – с сожалением Гаитэ выпустила Эффи из дружеских объятий. – Скоро увидимся.

Возвращаясь в свою комнату Гаитэ не ожидала визитёров. И уж совершенно точно не ожидала натолкнуться на Сезара, который, по её расчётам, должен был держаться подальше.

Он выглядел взволнованным, бледным и измученным.

Впрочем, каким бы он не выглядел, ему совершенно нечего было делать у неё в спальне!

– Мы может поговорить? – спросил он.

В голосе его звучал жар, о котором Гаитэ успела позабыть за последние месяцы.

– Разве мы не поговорили вчера, сеньор?

– Не могли бы вы, ваше величество, отослать ваших девушек?

По горящим, как угли, глазам Гаитэ поняла, что он не отступит. Впрочем, что душой кривить? Она бы и не желала этого.

– Подождите за дверью, – кивнула она фрейлинам и дождавшись, пока те вышли, воинственно обернулась к собеседнику.

Позволить себе с нежность смотреть на Сезара она не могла. Но ничто и никто не помешает ей получать радость от стычек с ним.

– Что вам угодно, говорите быстрее. Мой муж ждёт меня. А, как нам обоим известно, ждать Торн не любит.

– Я помню чья вы жена и кто вы теперь, Гаитэ. Не стоит напоминать мне о пропасти между нами. Я так же не в силах забыть о ней, как и преодолеть. Когда-то всё могло быть иначе, но вы отвергли меня, хотя и любили. Не отрицайте правды, Гаитэ! Не нужно. Стараясь выстроить между нами стену, вы готовы бросаться обвинениями, как заслуженными, так и нет. Не перебивайте, прошу! Я не перебивал вас вчера, так выслушайте меня сегодня. Я понимаю, у вас были поводы сердиться. Не стану отрицать моей вины перед вами и моей сестрой – я виновен. Виновен в том, что, пытаясь сохранить жизнь и крохи того положения, которое имел при отце, я поступился честью, подставив под удар ваши жизни. Но, клянусь, меня заверили, что вам ничего не будет угрожать. Вы должны были скрыться в подземной ходе до того, как началась заварушка, а в часовне вас должны были ожидать люди Торна. Но вы вчера были правы – невозможно в таких случаях удержать контроль.

– Да разве вы пытались? – спесиво вскинула голову Гаитэ. – Что вы делали вчера, когда мы пришли? Пили вино, коротая время с любовницей?

Сезар бросился к ней с такой стремительностью, что Гаитэ сжалась, подумав, что он может поднять на неё руку. Но этого не случилось. Он замер рядом, глядя на неё во все глаза:

– Вы ревнуете?

– У меня нет права ревновать вас.

– У меня тоже. Но ревности на это плевать! Я не могу перестать ревновать вопреки голосу разума! Я знаю, ты не моя, никогда моей не будешь. Знаю, Торн имеет все права, но я готов проклясть брата за каждую ночь, что вы проводите вместе. Каждый раз я словно горю, но не сгораю. И мучениям нет конца. То, что ты могла почувствовать вчера лишь тень моих мук, Гаитэ. Торн всегда тенью стоит передо мной. Мне даже просто смотреть на тебя не дано. Сегодня он опять увезёт тебя в свою клетку, ты покорно последуешь за ним, как и полагается безупречной жене. Его ты во вчерашнем не винишь – только меня.

Сезар несколько секунд смотрел ей в лицо. Вдруг выражение его лица изменилось, глаза сделались колючими и злыми. Подойдя к столу, он достал два бокала, наполняя их на треть.

Один протянул Гаитэ:

– Выпьем? За новые титулы и старую любовь.

Гаитэ не шевельнулась.

– Не желаете? Тогда, может быть, за старые титулы и новую любовь?

– Я не хочу пить.

– Прошу вас! Залечим раны, телесные и душевные?

Гаитэ не пошевелилась, пытаясь понять, в какие игры он играет.

– Что же вы? Не желаете лечиться? Или на вашей душе раны не такие глубокие, как вы вчера пытались меня убедить?

– Я не пью вина. Ты же знаешь!

– Всего несколько глотков? Неужели даже этого с вашей стороны я не стою?

– Сезар, это смешно! Для вас действительно важно, чтобы я выпила это? – Гаитэ приняла бокал из его рук, слегка взбалтывая, так, чтобы вино закружилось, колыхнувшись. – Что в нём такого? Приворотное зелье? Или яд?

Не отвечая, согнув локоть, он одним глотком, залпом, осушил свой бокал до дна. Поставив его на стол, он упёр руки в бёдра, не сводя с Гаитэ прищуренных глаз:

– Не станете пить? Почему? До такой степени мне не верите? Если бы вино подал вам Торн, вы бы его уже выпили. Но ведь я не мой брат? Я тот, в ком нет ни капли добра – одно зло! Что ж?

С каждым словом он подходил всё ближе, их вновь разделяло всего каких-то несколько шагов.

– Возможно, Гаитэ, когда-нибудь я решу, что вы недостойны моего вина.

Он протянул руку, но она отвела свою в сторону.

– Верните, – потребовал он.

Гаитэ покачала головой.

– Ну же? – настаивал он.

Она снова покачала головой.

– Тогда – пейте!

Не сводя с него глаз, медленно, Гаитэ поднесла к губам край бокала и, словно целуя, потянула темно-алую, похожую на кровь, жидкость.

Незнакомый вкус дразнил язык и раздражал нёбо, растекался жаром по венам, кружил голову. Она тяжело дышала, словно после бега, и грудь её взволнованно то поднималась, то опускалась.

Гаитэ каждым нервом чувствовала остроту желания Сезара. Жар, едва ли не запах его страсти, заставляющей её кровь приливать к щекам. Казалось, воздух вокруг полон готовой разразиться грозой; казалось между ними бежит невидимый ток, в любой момент готовый дать воспламеняющую искру.

Он словно превратился в тянущий к себе магнит, а она была сделана из железа.

Как хотелось забыть обо всём, мгновение позволить себе быть слабой.

Просто быть самой собой.

Но внизу ждёт Торн. Её муж. Их король.

Человек, в числе достоинств которого милосердие и склонность к пониманию и всепрощению не числились в списке.

Её слабость может стоить Сезару жизни. Эта мысль словно ведро ледяной воды разом смыла очарование момента.

И вовремя.

Сезар как раз шагнул к ней, чтобы заключить в объятия, но рука Гаитэ с опустевшим бокалом упёрлась ему в грудь.

Она заставила себя спокойно и холодно посмотреть ему в лицо:

– Ваше вино крепкое, отлично кружит голову. Но вы правы, я – безупречная жена. И намерена оставаться такой и впредь.

Его лицо – от выражения, застывшего в этот момент на нём у Гаитэ защемило сердце. Сезар не мог не видеть, что его чувства более, чем взаимны, не чувствовать того волшебства, которым наполнялось пространство, стоило им остаться наедине.

– Гаитэ…

– Мне пора идти!

Она почти бегом устремилась к двери, обернувшись на пороге, окидывая взглядом комнату и Сезара, похожего на стройного чёрного демона в своей чёрной рубахе на шнуровке с широкими, пышными рукавами. Из-за одежды его широкие плечи казались словно бы шире и особенно ярко контрастировали с узкими бёдрами.

Он с тоской смотрел ей вслед, как и всякий мужчина, не умея понять, почему женщины так резко меняют свои настроения. Отчего они столь капризны и вероломны?

Глава 10

Гаитэ приказала Кристофу явиться к ней, как только это стало возможным.

Дел действительно навалилось немало, ведь стоило одновременно позаботиться о двух крупных мероприятиях – похоронах и коронации.

Торн с Гаитэ был сама нежность и предупредительность, уже в этом таилось несоответствие с его истинным характером. Обычно он не брал на себя труда сдерживать душевные порывы, а тут за несколько дней ни одной сцены, ни намёка на вспышку ревности? Просто пушистый зайка!

Это говорило о многом. Например, о том, что он гораздо лучше умел контролировать свои чувства, чем она думала раньше. Или о том, что, чувствуя за собой вину, предпочитал играть роль милого, верного мужа?

Торн казался оживлённым, шутил, много смеялся. Разыгрывать печаль по поводу по поводу безвременной кончины шурина даже и не думал.

Гаитэ порой с трудом удерживалась, чтобы ни сорваться, ни утратить самообладание, не выплеснуть всё то, что действительно было на душе. А там ведь не было ничего хорошего. Словно гной скапливался – то гнили их с мужем взаимоотношения.

Гаитэ не знала, на кого сердится больше – на Торна или себя? Может быть, следовало рискнуть и поговорить начистоту? Так, как она говорила с Сезаром? Иногда хорошая ссора очищает отношения, как гроза воздух. А настороженное молчание, вежливое обращение, замалчивание проблемы лишь усугубляет проблему и делает их хуже.

Но Гаитэ чувствовала, что ни к чему хорошему её очередной искренний порыв не приведёт. Как бы не стало хуже?

Войдя вслед за фрейлиной, которую Гаитэ отправила за слугой, Кристоф взглянул на неё без всякого выражения:

– Моя госпожа пожелала меня видеть?

Гаитэ приветствовала его лёгким наклоном головы.

– Оставьте нас, – приказала она фрейлине.

Девушка вышла.

– Итак, Кристоф? – проговорила Гаитэ, меряя шагами пол и подметая мраморные плиты длинным шлейфом. – Ужасно хочется задать тебе парочку вопросов. Надеюсь, ты не откажешься мне на них ответить? Слышала, ты последние дни без дела маешься?

Кристоф бросил вопросительный взгляд. Гаитэ нехорошо в ответ улыбнулась:

– Помнишь, в тот день, когда я спасла тебе жизнь, ты обещал мне служить верой и правдой. Только мне, Кристоф. Ты это помнишь?

– Конечно, госпожа.

– Посмотри на меня.

Он не поднимал глаз.

– Смотри на меня! – повысила она голос. – И скажи мне в лицо, как ты посмел? Как посмел выполнять приказы моего мужа, ставящие под угрозу мою жизнь?!

– Вашу? Никогда, госпожа! Всё, что я делал, я делал, чтобы оградить вас от беды!

– Так ты знал? Даже не отрицаешь этого? Как тогда посмел, лживая тварь, не сообщить мне о заговоре?!

– Если бы я сделал это, сеньора, вы стали бы противиться и могли бы пострадать.

– Почему ты решил всё за меня? – ядовито выплюнула Гаитэ, отступая от него с презрением. – Кем ты себя возомнил? Моим отцом? Мужем? Опекуном? Какое право у тебя принимать решения, что мне делать или нет?

– Я ваш друг. И действовал, как друг. Простите меня или нет, но вы сейчас живы. А это главное.

– Будь ты действительно моим другом, ты бы сказал мне правду.

– Прошу вас, не нужно, госпожа. Вы должны успокоиться…

– Вы все предатели. Все, до единого! Никому нельзя верить. Скажи, сколько Торн заплатил тебе за твою работу?

Кристоф молчал, но по взгляду Гаитэ видела, сумма была не маленькой.

Ярость, та самая, что копилась в ней против Торна, но которую она не могла выпустить наружу, прорвалась и, подняв руку, она залепила слуге пощёчину.

Рефлекторно голова Кристофа качнулась, и он застыл, опустив её. Потом медленно поднял и несколько минут смотрел Гаитэ прямо в глаза, часто моргая, не давая возможности пролиться подступающим слезам.

Она чувствовала, что ему больно и обидно, но извиниться не хотела. Так же больно, незаслуженно больно, сделал и он ей.

– Ладно, – послед долго паузы кивнул он. – Бейте, если хотите, госпожа. Но вы не правы. Я вас не предавал, я спасал вам жизнь. Чтобы вы не думали на этот счёт, именно это является правдой. Подумайте сами? Разве я мог желать вам зла?

– Ты ничего мне не сказал! – как не старалась Гаитэ держать себя в руках, слёзы всё-таки брызнули из глаз. – Почему ты не сказал мне о том, что задумал Торн?! Я бы смогла найти выход!

– Если бы у вашего мужа была хотя бы тень подозрений на ваш счёт, он бы вас убил! Я защищал лишь вас, госпожа! Богом клянусь!

Потрясённая, Гаитэ смотрела в лицо Кристофу, а в голове колоколом звучал его голос «Он бы вас убил».

Тонкий голос Эффи, с самого начала предупреждающий о жестком нраве старшего брата, настороженность Сезара, предостережение слуги. Как ни странно, в слова последнего больше всего верилось. Ведь у Кристофа не было, не могло быть личной заинтересованности в том, чтобы очернить её мужа.

– Ты понимаешь, что говоришь, Кристоф? – тихим, напряжённым голосом проговорила Гаитэ. – В чём и кого обвиняешь?

Она могла поверить в измену Торна, в то, что он мог бы заточить её в монастырь, сослать в дальний замок, но – убить?..

– Вам ведь неизвестно какой поддержкой пользуется ваша мать, госпожа? Много почитаемых герцогов и лордов готовы встать под её знамёна по первому зову. Недавняя резня как раз и была затеяна с целью проредить их ряды. Говорят, в Палате Лордов на Избрании люди, служащие Тигрице, грозились огласить какие-то документы, которые якобы могут стоить вашему мужу короны.

– И что с этими документами?

– Сгорели во время бунта.

– Ах, какая неожиданность! Не удивлюсь, если и к этому ты приложил руку.

Кристоф бросил на Гаитэ быстрый взгляд и принялся расправлять складки на кафтане.

– Ваш супруг, сеньора, скор на расправу. Вам не стоит об этом забывать.

– Я не забуду, – пообещала Гаитэ. – А что касается тебя, Кристоф, то тебе больше никогда не позволено входить в мои покои. Никогда. Ты меня понял?

Он поднял тяжёлый взгляд и тихо спросил:

– Вы не доверяете мне? Вы готовы отказаться от единственного человека, готового ради вас на всё?

– У меня нет в этом уверенности, Кристоф. Тот, кто хочет доверия, проявляет честность. Тот, кто лукавит, доверия не достоин.

– Я преданно служил. Я не предавал вас. Я готов за вас умереть. Убейте меня, если хотите…

– Довольно мелодрамы! Не хочу больше ничего слышать ни о смертях, не о политике, – дрожа от нервного напряжения проговорила Гаитэ. – Вы свободны, Кристоф. Можете идти.

– Госпожа! – заступил он ей дорогу и со стороны простого слуги это была невиданная дерзость.

Под удивлённым и раздосадованным взглядом юной королевы Кристоф медленно преклонил колено.

– Госпожа, простите. Я прошу, умоляю, простить меня.

Подобрав пышные юбки, Гаитэ прошла мимо, шелестя платьем.

На сердце было тяжело. С одной стороны, ей было очень жаль Кристофа, но с другой уверенности в том, что этот прохвост не станет работать на два лагеря, у неё не было.

Захочет искупить свою вину – найдёт способ, а нет, значит, всё правильно она сейчас делает.

***

Коронационный наряд Гаитэ был великолепен. Бордовый бархат был покрыт тончайшей золотой вышивкой. Платье ниспадало длинными складками и казалось негнущимся.

– Во восхитительны, Гаитэ моя! – радостно улыбнулся Торн при виде красавицы жены. – Я не в силах отвести от вас взгляда!

Гаитэ ответила улыбкой.

Две придворные дамы, согласно обычаю, накинули на хрупкие плечи императрицы тяжёлый горностаевый плащ.

– Как вы себя чувствуете, моя дорогая? – поинтересовался Торн, бросая на жену лукавый взгляд искоса.

– Так, словно у нас вторая свадьба.

Отчасти это было правда. Сегодняшнее празднество с тем роднило многое. Атмосфера, большое скопление народа, яркий солнечный день, праздничный гул.

Приблизившись, Торн взял Гаитэ за кончики пальцев и они, рука об руку, вышли на ступени, ведущие к главной городской площади.

Люди не только толпились вдоль улиц, они занимали все балконы домов, лоджии, карнизы, даже кровли домов были заполнены ими. Кто-то вопил, устраивая драку, кто-то почти висел, ухватившись за желоба водостоков.

При появлении Гаитэ и Торна, толпа выкрикивала приветствия, размахивала руками.

От обилия флагов, ковров и цветов город казался яркой фреской.

Спустившись, Гаитэ и Торн вынуждены были разделиться. Торн, как и положено императору, ехал впереди кортежа на своём прекрасном белом коне, в окружении первых лордов и сановников, облаченных в самые роскошные свои одежды.

Гаитэ везли в открытой карете, окружённую стройными рядами стражников в золочёных доспехах.

– Слава королеве! Слава императрице! Слава! – неслось со всех сторон. – Бог, сохрани императрицу!

Всюду улыбающиеся лица, вскинутые в приветствие руки. Море любви, в котором так приятно купаться.

Гаитэ была ошеломлена окружавшим её великолепием.

Они приехали в Главному Храму, чья атмосфера невольно настраивала на самый торжественный лад. Свет, струящийся через витражи, пение невидимого хора, мерцающие, словно звёздочки, упавшие с небес, свечи.

Сквозь расплывчатое сияние Гаитэ видела лицо Торна, казавшееся почти ангельским. Обманчивая, опасная иллюзия, в которую в иные дни так приятно верить.

Божественные каскады органных звуков заполняли пространство. Повсюду витали завитки ладана.

Они стояли в самом центре человеческого моря из плеч, голов, пышных головных уборов.

Гаитэ верила и не верила происходящему. Она, девочка из дикого горного края, дочь Тигрицы, теперь будет носить настоящую корону.

Ударили колокола. В синее небо взлетели тысячи белых голубей, словно надежды их подданных на новую, счастливую жизнь. Палили пушки. Шумела толпа. Многотысячная, она напоминала в этот момент один единый организм.

Торн улыбался. Его янтарные глаза сияли, словно расплавленное золото:

– Я представлю вам королеву Гаитэ. Вашу истинную королеву! – прогремел над площадью его голос.

– Боже, храни королеву! – ответила рокотом, от которого вибрировали плиты под ногами, их будущие поданные.

И снова из толпы, как совсем недавно, появился Сезар, несущий на подносе два кольца с алым рубином и два скипетра.

Гаитэ ощутила тяжесть и прохладу металла, отяготившего большой палец руки. Потом головы их с Торном украсили два золотых венца, знаменующих собой всё могущество власти.

«Я королева, – со странным волнением и неверием в происходящее, вновь и вновь думала она. – Я действительно королева?».

Гаитэ взглянула на мужа. Торн сиял. Никогда она ещё не видела его таким счастливым.

Начались торжественные мистерии и турнирные игрища. Гаитэ на них не оставалась. Она удалилась, чтобы переодеться к королевской трапезе по случаю коронации в более лёгкие одежды.

У входной двери в пиршественный зал, сверкающий роскошным убранством, стояли стройные герольды в одинаковых белых одеждах. Столы уставили золотой и серебреной посудой превосходной работы. Вереницы постоянно меняющихся слуг вносили на блюдах павлинов, лебедей, косуль. Птицу подавали на серебре, рыбу – на золоте, мясо – на эмалированных тарелках.

Порой блюда были так огромны, что их несли к столу сразу несколько человек. Церемониймейстер важно объявлял перемену каждого блюда.

Играла музыка. В зале царило оживление.

Торн обсуждал со своим ближайшим окружением маршрут королевского турне по Саркассору. Гаитэ слушать это было скучно, и она очень обрадовалась, когда на помосте началось выступление жонглёров, плясунов и акробатов.

«А ведь трудности с казной никуда не делись, – вдруг прорезалась здравая мысль. – Как же Торн расплатится за всё это великолепие?».

Но Гаитэ отмахнулась от неё, как от назойливой мухи. В последнее время немного слишком мало было поводов для радости, чтобы от них отказываться.

Музыканты старались изо всех сил. Слуги зажгли гирлянды канделябров вдоль стен. Сновали шуты, звеня бубенцами. Звенел весёлый, задорный смех. Потом полились плавные звуки паванны.

Танцующий представляли собой занимательное зрелище. Дамы в самых замысловатых головных уборах, кавалеры с длинными, до плеч, локонами. В богатых камзолах, с драгоценными кинжалами у пояса.

Медленно сходились и расходились в танце пары.

Почувствовав прикосновение к своей руке, Гаитэ повернула голову и встретилась с блестящими глазами Торна. Блеск этот объяснялся весьма просто. Он изрядно налегал на вино.

Чувствуя обязанность чем-то ответить на прикосновение, Гаитэ улыбнулась:

– Не думала, что всё будет так пышно.

– Это закроет рот всем, кто считает нашу династию выродившейся и слабой. Мы подарим людям коронацию, достойную самих Добрых Духов. Пир, конечно, великолепный. Но когда же он уже закончится? Становится скучно. Не желаете ли немного потанцевать, моя дорогая жёнушка?

– Почему бы и нет, если это доставит вам радость?

Торн бережно повёл ей вперёд, изящно обводя вокруг себя.

Гаитэ нравилось ладонь в ладонь кружить со своим королём, нравилось ему улыбаться. Они расходились, меняли партнёров затем, чтобы с поклонами и реверансами вернуться на место, друг к другу.

Гаитэ была ещё совсем молода и, вполне естественно, ей нравилось веселиться.

Пока она танцевала и улыбалась, не давая себе ни о чём задуматься, мрачные мысли отступали, дурные предчувствия сворачивали острое жало. Ей так хотелось избавиться от леденящего холода, сковывающего душу со дня смерти Алонсона, но словно сквозняки тягостные мысли напоминали о себе. За столом не было Эффидель, а стоило посмотреть на другой конец стола, и взгляд натыкался на хищный профиль Сезара. Даже роскошные одежды не могли скрыть его мрачного вида.

Всё же, в целом, это был хороший день. Обычно Гаитэ не любила толпу, но сегодня в большом количестве придворных находила своеобразное утешение. Хотя от прыгающих шутов, от задыхающихся от натужной игры на флейте и рожках, музыкантов, от обилия свечей под конец вечера у неё разболелась голова.

Она была рада возможности наконец покинуть праздник и подняться к себе в спальню. И ей было приятно, что Торн последовал её примеру, не задержавшись в пиршественной зале. Муж выглядел утомлённым, несмотря на довольный вид.

Скинув с себя верхнюю одежу, он с явным наслаждением потянулся.

В комнате было тепло, даже душно. Слишком ярко пылал камин. Но отчего-то это не казалось неуместным. Гаитэ было уютнее от танцующих на сухих поленьях языков пламени.

Торн, подойдя со спины, пропустил шелковистые пряди её волос сквозь пальцы, как воду. Уткнулся в них носом, словно вбирая в себя её запах:

– Как вышло, что я сегодня позволил тебе одеть на себя столько одежды? – шутливо протянул он, прикасаясь губами к шее. – Это упущение необходимо срочно исправить.

Его пальцы умело расплетали шнурки на спине.

– Нужно будет сменить здесь обстановку, – задумчиво проговорила Гаитэ.

– Разве ты не сменила здесь, что могла? – его руки собственническим жестом накрыли её плечи. – Меняй, если хочешь. Обосновывайся так, как считаешь нужным.

– Мы останемся жить здесь?

– А ты хотела бы обустроиться в отцовском дворце?

Вспомнив недавние ужасы, Гаитэ покачала головой:

– Нет.

– Возможно, со временем я отстрою тебе новый дворец – Дворец Любви. С ажурными башенками, беседками и мостиками через пруды, где будут водиться золотые рыбки. Что скажешь?

– Звучит очаровательно.

– Я так и надеялся.

Его руки нежно и мягко ласкали тело Гаитэ. Сразу захотелось расслабиться, закрыв глаза, что Гаитэ и сделала.

Иногда приятно почувствовать себя пушистой ленивой кошкой.

– Теперь, когда коронация состоялась, нам больше ничего не грозит? – словно в полусне спросила она.

Торн вздохнул и, словно нехотя, ответил:

– Пока твоя мать остаётся на свободе, всегда есть шанс, что она возглавит новую смуту.

– Зачем ей это? Она и так близка к трону, как никогда в жизни. Чем враждовать, не проще ли попытаться наладить отношения?

– Глупо рассчитывать, что вчерашний враг может стать другом, – в голосе Торна зазвучали холодные нотки.

Но он тут же смягчился:

– Но, если у нас с тобой родится сын, мы будем в безопасности. Любой наследник – это гарантия. Так что следует с большим рвением исполнять супружеский долг, дорогая. Вынужден признать, из всех существующих долгов этот самый приятный.

Гаитэ повернула голову и поглядела на мужа в полуоборот. Что за наваждение? Что она за женщина, если даже в такой момент её мучают подозрения: нежность или желание привели Торна в её объятия? Или планы о скорейшем получении наследника?

Но была ещё одна, тревожная, не затихающая ни на мгновение, ноющая, как зуб: мог ли муж всерьёз желать её смерти?

С другой стороны, пожелай Торн этого всерьёз, разве не была бы она уже мертва, как мёртв Жозе?

– Хватит говорить о политике, муж мой, – улыбнулась она, притягивая Торна к себе. – Потому что сейчас у меня другие планы.

– Какие же?

– Иди ко мне и узнаешь!

– Конечно, жена моя. Отметим это – взятие нашего королевства вопреки всему: смерти отца, моему отравлению, покушению на убийства наших недругов! Несмотря на все преграды я стал императором. Я чувствую кровь в своём теле, как она наполняет каждую клеточку моего тела! И ты, жена моя, чувствуешь это? – засмеялся Торн, овладевая ей без привычной прелюдии. – Мои силы бью ключом, и я готов взять любую крепость, как берут женщину. Скоро у нас будет сын, я знаю. Сегодня начинается правление императора Торна Фальконэ!

Как выяснилось, без политики в постели не получилось. Она теперь была повсюду. Что не делай – всюду интересы власти, государства, личная выгода.

И почему люди так рвутся к этому?

И почему, раз получив власть, невозможно от неё отказаться?

Итак, она, Гаитэ, стала королевой. Что изменилось в ней по сравнению с тем, что было раньше? Да по большому счёту, ничего. Хотя роскошь становится частью жизни постепенно, порабощая. Раньше Гаитэ была способна позаботиться о себе самостоятельно, сама носила воду из колодца и готовила пироги. А теперь даже упавшую книгу ей подавали другие. И это постепенно перестало казаться излишеством.

А на Саркоссор тем временем надвигался голод. Слишком дождливое в первой своей декаде лето потом иссушило землю жарким зноем. Хлеба оказались поражены какой-то дрянью. Начался падёж скота. Гибли одна за другой овцы, какая-то болезнь разъедала им ноги. Торговля замерла из-за непомерно взросших цен.

Последствия постоянных смут дали о себе знать, нигде не было твёрдой власти.

Люди старались хоть чем-то набить закрома, опасаясь голода. Многие, обнищав, подались в лес и занялись разбоем. Путешествовать стало небезопасно. Повсюду процветал разбой.

Смена власти никогда не принесла покоя.

Положение усугубили ранние и сильные морозы, ударившие с первых декабрьских дней. Беднякам не хватало денег, чтобы обогреться и вскоре вдоль обочин просёлков и на улицах города стали находить окоченевшие трупы. Их количество за одну ночь могло достигать нескольких десятков.

Страна была наполовину парализована, но это было далеко и словно не касалось двора. Среди знати по-прежнему процветала беззаботность, посещение храмов сменялось посещением балов, светских раутов, выездов на охоту.

И куда бы не пошла императорская чета, вместе или поодиночке их окружала псовая свита и подхалимы. Псы были данью моде, подхалимы – необходимость.

Приёмные обычно кишели людьми и оживлением. Двери распахивались, появлялся Торн в сопровождении своего неизменного канцлера, нахмуренного и серьёзного, в противовес императору.

Гаитэ раздражала способность мужа «не тревожиться из-за пустяков» как он это называл. Недовольство народа он считал нечто вроде национального развлечения, разновидностью спорта, не более опасным, чем партия в фехтовальной зале.

Гаитэ не разделяла его оптимизма. Коррупция и безответственность наверху, голод и озлобленность внизу – взрывоопасное сочетание, которое игнорировать крайне опасно. Но когда она пыталась поговорить на эту тему с мужем, он резко, порой даже грубо одёргивал её:

– Государственные дела не вашего ума дела, сударыня!

И в сердитом взгляде Гаитэ читала упрёк в том, что и спустя несколько месяцев не порадовала супруга известием о долгожданном наследнике.

А радость она его и не собиралась. Для этого были предприняты определённые меры, в которых Гаитэ отлично знала толк.

Даже птица не вьёт гнезда, если она не в безопасности, а Гаитэ в безопасности себя не чувствовала. Ни в малейшей степени. Даром ли тайным, прошлым жизненным опытом, но она осознавала, что очередное затишье в любое мгновение может завершиться бурей и не хотела во время неё оказаться беспомощной и неповоротливой.

А может быть, всё дело в том, что королева просто недостаточно любила своего короля?

В любом случае, с некоторыми делами лучше не спешить, если не уверен полностью.

Вот Гаитэ и не спешила.

А Торн злился.

Глава 11

Выйдя из своих покоев Гаитэ прошла через каменную галерею, прошла лабиринт узких коридоров и направилась к воротам. Лестница, ведущая в парк, была очень старой. Выщербленные ступени норовили ускользнуть из-под ног.

Утро выдалось холодное, морозное. Заиндевевшая трава превратила всё вокруг в лёд. Вода в пруду уже покрылась коркой и даже на реке держалась тонкая ледяная плёнка.

Гаитэ любила прогулки и свежий воздух. Ей нравилось шагать вдоль канала, нравилось слышать отдалённый звук колокола. Хотя ещё во время пребывания в монастыре она привыкла жить в затворничестве, всё же дворец мужа часто наводил на неё тоску. Он походил на лабиринт. В разные времена им владели разные люди и каждый переделывал и украшал его на свой вкус. В нём можно было отыскать очень уютные уголки, и всё же он казался безвкусным. Во дворце Торни не было единой линии стиля.

Несмотря на все усилия Гаитэ не поддаваться унынию, апатия часто охватывала всё её существо. Несмотря на окружающую роскошь и лесть, она чувствовала себя больше узницей, чем королевой.

Торн объявил предпринятые им в отношении Гаитэ меры предосторожностью.

– В городе чума, – небрежно бросил он.

– Чума? – насторожилась Гаитэ при таком известии.

– Не стоит делать такого встревоженного лица, дорогая, – засмеялся он. – В Жютене для этого времен года это обычное дело. Болезнь появляется каждый год в январе-феврале месяце, так, несколько случаев заболевания. Стоит ли из-за этого волноваться.

– Я знаю, что представляет собой эта болезнь. Пока отдельные очаги не слились в пандемию, распространение болезни можно остановить. Я готовила средства, помогающие больным в прошлом…

– И слышать не хочу! Гаитэ, ты – королева! Королевы не готовят снадобья для нищих.

– Нищих?..

– Конечно. Чума – болезнь бедняков. Не бери в голову. Просто, в целях предосторожности, пока есть риск заражения я запрещаю тебе ходить в город. За этими стенами мы в безопасности.

Торн очень мало знал о чуме, об удивительной способности этой болезни распространяться мгновенно. У заболевших практически не было шансов. А Гаитэ знала, как приготовить лекарство, но никто не желал её слушать.

Она должна была думать о наследнике, должна была думать о нарядах, должна была думать о чём угодно, лишь бы не о том, в чём могла быть полезна!

Эффидель, приехавшая во дворец брата по его приказу, взволнованно поведала Гаитэ, что в городе повсюду на дверях красные кресты, а над ними надпись: «Пусть смилуется над нами Бог».

Страх перед болезнью передавался от соседа к соседу, от торговца к покупателю, от служанки к хозяйке.

Там, за стеной, длинные похоронные процессии наводнили улицы. Звуки похоронного колокола не смолкали ни днём, ни ночью.

– Тебе лучше остаться здесь с нами, – просила Гаитэ сестру мужа.

Но та лишь отмахивалась:

– Моя старая нянька и верная служанка и без того весь дворец наводнили разными исцеляющими средствами.

– Что за исцеляющие средства?

– Шарики с ароматическими смолами, амулет из жабы, гусиное перо с мышьяком.

– Всё прекрасно. Только не действенно.

– Да какая разница? Если кому-то суждено заболеть, он всё равно не сможет этого избежать.

Подобный фатализм Гаитэ совсем не нравился.

– Возможно, было бы лучше уехать из города? – предположила Лисичка. – Есть ведь королевские угодья и за пределами Жютена? Уже многие знатные семьи так и сделали.

– Торн не может покинуть столицу, – покачала головой Гаитэ. – Не сейчас. В тяжёлые времена король должен быть со своим народом. Нас и так в народе не любят.

– Думаю, ты права. Пока не придут известия от Сезара, он не рискнёт переезжать.

А Сезар был на очередных военных квартирах. Или как оно там правильно называется? Саркоссорский флот вступил в бой с Валькарским и на этот раз одержал победу. Десять вражеских кораблей потоплено, пять захвачено в плен. Вражеские потери достигали почти восьми тысяч, в то время как со стороны Саркассора погибло не более пятисот воинов. Радость по этому поводу почти граничила с истерикой.

Торн ненадолго окунулся в волны народной любви, его брат-герцог был объявлен замечательным адмирал-маршалом, все вокруг страстно возжелали продолжения войны до полного изничтожения противника.

А Гаитэ, сидя у себя в комнате записывала: народна смута – раз; резня в честь восхождения её супруга на престол – два; голод и морозы – три; чума – четыре, война – пять. Если так продолжится дальше, никто не сможет сказать, что правление её мужа было счастливым.

Но её никто не желал слушать. От неё отмахивались, как от куклы, чьё главное предназначение быть нарядной и услаждать взор.

В один из дней к Гаитэ пришёл посланник. Вернее, пришёл он не к ней, но Кристоф, перехватив, приволок его к ней в покои чуть ли не силой. С тех самых пор, как слуга попал в опалу, он использовал любой случай быть полезным, стараясь вернуть расположение любимой госпожи.

– Посланник из Рэйвдела, – доложил он, подталкивая к Гаитэ молодого мужчину в солдатской форме.

Взгляд невольно зацепился за холщовую сумку, висевшую у мужчины через плечо.

– Что это? – кивнула она на его ношу.

– Послание, ваше величество.

– Кому?

– Императору Торну I.

– От кого?

– От её Светлости герцогини Рэйвделской.

– Что за послание?

– Мирный договор.

– Мирный? – поднялась Гаитэ из кресла. – Разве у нас с герцогиней война?

– Войны нет. Но чтобы так продолжалось и дальше, госпожа и прислала этот ларец.

Солдат достал нечто, похожее на резную шкатулку из красного дерева, инкрустированную золотом и изумрудами и застыл, держа её на вытянутых в руках перед собой.

– Простите, что вмешиваюсь, Ваше Величество, – сделал шаг вперёд Кристоф. – Но будет лучше, если вы прикажете ларец сжечь.

– Что? – выгнула бровь Гаитэ. – Сжечь? Зачем?

– Потому что ваша мать не из тех, кто ищет мира. Чтобы ни было в ларце, бросьте это в огонь.

– С какой стати? Учитывая создавшее положение, поражение, которое претерпел вероятный союзник матушки, она вполне может протянуть лавровую ветвь мира. Отвергнуть её с нашей стороны будет крайне недипломатично.

Кристоф недовольно сжал губы, отступая на шаг.

– Поставьте ларец вон там, – небрежно кивнула она на стол.

– Мне приказано отдать его в руки Их Величества.

– Я передам послание мужу. На данный момент он всё равно вас не примет.

Солдат явно колебался, но, перехватив взгляд Кристофа, осторожно опустил ларец на указанное место.

– Ваше Величество, – поклонился он ещё раз и было в этом вкрадчивом проявлении почтительности нечто неприятное и настораживающее.

– Можете быть свободны, – поспешила Гаитэ его отпустить.

Посланник удалился с явным облегчением.

Гаитэ подошла к шкатулке-сундучку.

– Госпожа моя, послушайтесь доброго совета – сожгите! – взволнованно проговорил Кристоф. – Вы же сами чувствуете? Добра от этого послания ждать не приходится.

Но, на свою беду, Гаитэ вовсе не склонна была прислушиваться к мнению слуги. Её мучило любопытство. Какие дела могут быть у матери к Торну? Что она желает ему предложить?

– Думаешь, там действительно может содержаться нечто, что будет способствовать миру? – невольно стала размышлять Гаитэ вслух.

– Я уже сказал всё, что думаю по этому поводу, – угрюмо откликнулся Кристоф.

Гаитэ пожала плечами. Ей не хотелось его слушать. Слишком много в последнее время приходилось подчиняться.

Пальцы легко пробежались по полированной поверхности. Гладкая, как змеиная кожа. И такая же холодная.

– Если содержимое придётся нам не по нраву, мы всегда можем поступить так, как ты хочешь. Но ларец красивый. Было бы глупо бросать его в огонь.

Она словно уговаривала саму себя.

Кристоф всё с тем же уксусным выражением на лице передёрнул плечами. Добавить к ранее сказанному ему явно было нечего.

– Он искусно сделан, госпожа. И украшен богато, – Кристоф пытался говорить то, что Гаитэ хотела услышать.

Зажав пальцами тонкий золотой ключик, она осторожно вставила его в ушко маленького замочка. Механизм мягко щёлкнул, когда ключ повернулся внутри ярко изукрашенного ларчика, но, чтобы поднять крышку, пришлось поддеть его кончиком ножа для вскрытия восковых печатей.

Сверху лежало свёрнутое прямоугольником письмо, запечатанное белым воском.

Гаитэ заколебалась. Всё-таки читать письма, адресованные не тебе – некорректно. Даже если твоя мать пишет твоему мужу, в данном раскладе подданная – сюзерену.

Тут взгляд её привлекла необычная атласная подкладка сундучка. Какая-то золотистая вышивка на алом фоне. Подхватив её пальцами, Гаитэ подняла, не сразу осознав, что это не подкладка, а носовой платок.

Платок со ржавыми пятнами засохшей крови.

Услышала, как сдавленно охнул, отшатываясь, Кристоф.

Несколько мгновений с удивлением смотрела на странное послание, не сразу осознав, что оно значит.

– Почему вы меня не послушали, госпожа моя?! – запричитал верный слуга. – Это не послание мира – это послание смерти!

Гаитэ бросила на Кристофа непонимающий взгляд и лишь потом её осенило – чума! Она в ужасе бросила платок обратно, захлопывая крышку, но сама прекрасно понимала, что уже поздно. Злой дух выпущен из кувшина.

Сердце на мгновение резануло болью. Не каждого человека за его жизнь родная мать пытается жить со свету дважды. То, что послание предназначалось Торну ничего не меняло. Заразившись сам, он непременно заразил бы и жену.

Ну почему, почему она не послушала Кристофа?! Самонадеянная идиотка!

– Госпожа моя…

– Не подходи! – вскинула она руку.

– Может быть всё ещё обойдётся?

– Это вряд ли, – сухо бросила Гаитэ.

– Не стоит сдаваться раньше времени.

– И не собираюсь. Но я не стану подвергать других тяжёлым последствиям из-за моей ошибки. Ты хотел вновь заслужить моё доверие? У тебя есть прекрасный шанс. Если выживу, этого не забуду, но только сделай всё в точности, как я велю. Ты понял?

– Что прикажите сделать?

– Мне нужен дом, куда я смогла бы переехать прямо сейчас. И обеспечь возможность перемещения.

– Как, госпожа моя?

– Не знаю – как! – повысила голос Гаитэ. – Придумай что-нибудь. После этого поднимешься в мои покои и привезёшь все компоненты для зелий, что я тебе дам. И, напоследок, объяснишься с Торном.

– Что же мне сказать Его Величеству?

– Правду. Что ещё ты можешь ему сказать? Действуй. У нас осталось в запасе не более полутора суток. Ели я не успею приготовить антидот, я буду обречена так же, как и многие другие.

– Да, госпожа моя.

Гаитэ сидела, уставившись в одну точку. Не верилось, что она так глупо попалась, подвергнув себя опасности, которой легко можно было избежать. Она дала себе слово, что, если выпутается на этот раз, никогда больше не позволит себе даже обернуться в сторону Тигрицы с Гор.

Как-то так получалось в её случае, что те, кто действительно призваны были быть самыми близкими людьми, на самом деле оказывались самыми верными врагами.

Кристоф не подвёл. Впрочем, Гаитэ в нём не сомневалась. Когда хотел, этот парень умел служить как никто другой.

Квартирка, куда он тайком вывез Гаитэ, оказалась в небольшом двухэтажном, вполне камфорном особняке. Дом стоял на узкой улице, каретная и конюшня располагались неподалёку, в конце улицы.

Пока карета передвигалась по городу, Гаитэ рассматривала проплывающий мимо окон город. День стоял пасмурный и влажный.

Воздух был наполнен болезненными миазмами и неприятными запахами.

Взгляд то и дело цеплялся за красные кресты. Из окон выглядывали печальные лица. Спешившие мимо заколоченных домов, отмеченных знаком чумы, зажимали носы, но Гаитэ знала – это не поможет. Некоторые даже запечатывали дома, забивая все щели и скважины, баррикадировали окна и двери, заранее запасаясь провизией в надежде пережить эпидемию. Так и вымирали целыми семьями.

Пока она чувствовала себя отлично и против воли в сердце начала оживать надежда, что страхи её преждевременны. Вдруг она сумела каким-то чудом не заразиться, подержав несколько секунд в руках зачумлённый платок?

«Я найду способ. Я успею приготовить зелье. Я выживу», – повторяла Гаитэ про себя как молитву.

И всё же, когда смерть подходит так близко, что видны её пустые чёрные глазницы, страх против воли объемлет душу. Такова природа человеческая.

Добравшись до места, Гаитэ не стала оглядываться, осматриваться, обживаться. Она сразу же бросилась на кухню, к горячему очагу и, не теряя времени даром, принялась готовить лекарство, стараясь не упустить не единой мелочи.

Серебряной посуды не было, но простой утвари хватало.

Разведя огонь в очаге, вскипятив воду, Гаитэ принялась разбирать травы. Отваров следовало приготовить несколько – от тошноты, от лихорадки, от головной боли. И самое главное средство, выгоняющее хворь из крови, убивающее то зло, что покрывало тело язвами.

Пламя то и дело стремилось угаснуть. Приходилось вставать на колени и хорошенько работать мехами, раздувая огонь.

Сначала показалось, что стук кареты лишь почудился, но дверь отворилась и на пороге появился Кристоф.

Гаитэ в ужасе и притворном гневе посмотрела на него:

– Что ты здесь делаешь? Я же велела тебе оставаться во дворце!

– Я не оставлю вас умирать в одиночестве.

– Я не собираюсь умирать.

– Рад видеть, что пока вы здоровы, но, если недуг до вас доберётся, вам потребуется кто-то, кто способен о вас позаботиться.

– Если я заболею, ты тоже заразишься. Кристоф, – поглядела она на него строго. – Это серьёзно.

– Не тратьте время на уговоры, госпожа, лучше продолжайте готовить ваши лекарства. Я твёрдо решил остаться с вами. Если через два дня чума не даст о себе знать, мы вместе вернёмся во дворец, а если?.. – он смерил молодую женщину долгим взглядом и тяжело вздохнул. – Если нет, у вас больше не будет сомнений в моей преданности.

– Кристоф, я и так тебе верю! – воскликнула тронутая до глубины души Гаитэ. – Мне не нужны жертвы в доказательства верности. Я не это имела в виду!

– Это не жертва, госпожа. Во всём этом грешном мире мне никогда не доводилось к кому-то привязываться, но вы дороги мне. Вы единственный человек, которого я могу назвать моей семьёй. И вы не прогоните меня. Даже не пытайтесь. Лучше расскажите, что делать, если всё станет очень плохо.

Пожаловаться на плохое самочувствие Гаитэ пока не могла, но она знала, насколько коварна чума. Утром ты можешь быть совершенно здоров, а вечером уже зашит в саван.

Огонь в очаге трещал. Наверное, от дыма воспалились веки? Бросив взгляд в зеркало, Гаитэ заметила под глазами тёмные круги. Усталость навалилась свинцовой тяжестью.

Опустив шторы, она прилегла на кушетку на минутку, а через несколько часов проснулась вся мокрая от пота, с раскалывающейся от боли головой. Казалось, что весь дом ходит ходуном, как будто началось землетрясение.

Постучав, вошёл Кристоф.

– Сеньора, вы почти сутки ничего не ели. Нужно поесть.

С этими словами он поставил перед Гаитэ тарелку с густым питательным бульоном.

– Я не хочу.

– Вы должны!

Со вздохом она подчинилась.

После ужина стало немного легче и в душе снова затеплилась надежда на то, что всё обойдётся. Но, по мере того, как усталость увеличивалась, а головная боль, напротив, нарастала, отдаваясь по позвоночнику в спину и бёдра, Гаитэ поняла – она всё-таки заразилась.

Пущенная Тигрицей стрела настигла цель. Послание принесло свои плоды.

– Ложитесь и отдыхайте, госпожа, – как сквозь вату, через подступающий бред, услышала Гаитэ.

– Отвар… он ещё не до конца готов…

– Я сам доварю. В таком состоянии вы всё равно уже ничего не сделаете.

Гаитэ казалось, что у неё начался бред. Слышался конский топот и ржание.

– Мне кажется? Кто-то приехал? – заметалась она в горячке. – Кто-то стучится в дверь? Ты ведь предупредил Торна, чтобы он не навещал меня? Не подвергал себя опасности?..

– Не волнуйтесь, госпожа. Кто бы там не был, это точно не ваш муж.

Ей, должно быть, померещилось презрение в голосе верного слуги?

– Я посмотрю, кто пришёл.

Сознание Гаитэ путалось. Она воспринимала действительность, но как-то искажённо. Всё окрасилось в неприятный серый цвет, словно было припорошено серой пылью.

Сердце испуганно билось.

Чтобы убедиться, что это не Торн, Гаитэ медленно, с трудом, подошла к двери, перебралась через порог и подошла к лестнице, убегающей вниз.

Наверное, у неё начался бред? Потому что в фигуре мужчины, о чём-то тихо и горячо спорящая с Кристофом, ей померещился Сезар, которого тут точно быть не могло.

Он поднял голову и потрясённо уставился на неё, а потом стремительно бросился по ступеням вверх.

– Сеньор, хоть лицо прикройте! – протянул ему платок Кристоф. – Вот, поднесите ко рту.

Но Сезар его не слушал.

– Гаитэ! – подхватил он её на руки, как раз вовремя, чтобы не дать рухнуть вниз.

– Не трогай меня!

Но попытки Гаитэ вырваться из его рук не имели особого успеха. Он продолжал её обнимать.

– Я сама во всём виновата! Мне не нужно было открывать ту шкатулку.

– Какую шкатулку?

Он пытался заглянуть ей в глаза, но Гаитэ опускала ресницы. Она знала, что он увидит в них – кровь.

У зачумлённых вид оживших мертвецов. Ты словно разлагаешься заживо и чувствуешь себя приблизительно так же. Тело становится хуже темницы, сборищем нечистоты, от которых не отмыться.

– Кристоф говорил мне сжечь послание матери к Торну, но я не послушалась. Я думала, там какие-то условия, предложения, может быть, угрозы? А там был запачканный кровью чумного платок. Уходи! Уходи скорее! Или ты тоже заразишься.

– Дорогая, – мягко сказала Сезар, – если этому суждено случиться, значит, так тому и быть.

– Если бы я сожгла ларец…

– Не факт, что мы избежали бы болезни. Это пандемия. Чума повсюду. Не трать силы на напрасные сожаления, прошу.

Подхватив молодую женщину на руки, Сезар осторожно отнёс её в спальню и уложил на кровать. Гаитэ старалась держаться, но ничего не могла с собой поделать – её сотрясал озноб.

– Вы должны пить приготовленный мной отвар – оба. Тогда, может быть, вам удастся не заразиться…

– Тс-с! Тихо, – приложил он прохладный палец к её потрескавшимся губам.

– Я сейчас принесу вам снадобье, госпожа, – откуда-то издалека раздавался голос Кристофа, – А пока просто лежите и отдыхайте.

– Не смотри на меня, – попросила Гаитэ. – Не смотри. Я знаю, что выгляжу ужасно. Не хочу читать в твоих глаза отвращение.

Сезар усмехнулся свой кривой улыбкой, на сей раз подрастерявшей всю свою дерзость и задор.

– Я испытывал и, наверное, испытаю по отношению к тебе множество чувств, Гаитэ, но отвращения среди них нет и не может быть. Как не стараюсь, я не могу одолеть досаду – ты вновь прикрыла моего брата собой. Не знаю, чего в твоём поступке больше – глупости или смелости?

– Глупости. Чего тут долго думать? – Слова давались с трудом. Гаитэ обессиленно откинулась на подушки. – На самом деле я никогда не была смелой…

– Конечно, была! – он мягко отёр выступивший на её лбу пот. – Ты одна из самых смелых людей, что мне довелось встречать в жизни. Смелее меня. И уж, конечно, в разы смелее Торна. Ты не сдашься, непременно выживешь. Какая-то чума? Она не отнимет тебя у меня. Никогда!

– Ты говоришь глупости, – со слабой улыбкой отозвалась Гаитэ. – Но, нужно признать, приятные глупости. Они придают мне силы.

– Правда? – оживился Сезар, нежно пожимая её слабые пальчики, прижимая их к своим губам. – В таком случае я готов говорить их без умолку. А ты слушай мой голос и борись, ладно? Не оставляй меня здесь одного. Просто не смей этого делать, слышишь?

Она слабо кивнула.

– Ты правда любишь меня, Сезар?

– Больше жизни. Больше всего на свете я хотел бы сбежать от всего, всё бросить и остаться с тобой до скончания дней. Я уже говорил это, но ты мне не поверила.

– Теперь верю, – вздохнула Гаитэ. – Только, это ничего не может изменить. Мне жаль…

– Чего?

– Жаль видеть тебя рядом. Кому будет лучше, если мы оба умрём?

– Кому? – фыркнул Сезар. – Может быть –Торну? Только не доставим мы ему подобного удовольствия, оба выживем.

– А что дальше?

– Что-нибудь придумаем.

Гаитэ чувствовала, как горячечный бред подступает всё ближе. Мысли путались, как не старалась она их удержать.

– Если я умру, сожги этот дом. Сожги всё и уезжай отсюда, Сезар. Здесь никто не будет счастлив, – в полубреде шептала она.

– Всё будет хорошо. Мы будем счастливы. Если не здесь, так где-нибудь ещё.

– Воды! – простонала Гаитэ. – Ужасно хочу пить. Воды, пожалуйста.

Когда к губам поднесли отвар, он показался ей ледяным. Она жадно осушила кружку до дна и опустилась обратно на подушки.

Было такое чувство будто она горит в огне, которого так боялась всю жизнь. Всегда предчувствовала что закончит жизнь именно в нём.

Гаитэ не слишком чётко осознавала течение времени. Чувствовала, как на лоб клали смоченную холодной водой ткань, снова и снова поправляли простыни и одеяла, отирали пот, гасили подступающую жажду и следующий за ним пожар прохладным питием.

Ей казалось, время тянется невероятно медленно. Гаитэ то горела как в огне, то замерзала. Кожа её была сухой и горячей, губы трескались. Сердце колотилось, как сумасшедшее, дышать делалось тяжело.

Она надсадно кашляла и слышала, как Сезар звал её взволнованным голосом. Чувствовала его прикосновения, хотя ответить сил не было, но голос его удерживал её, не давал уйти из жизни, заставляя бороться.

Самым мучительным была жажда. Она не проходила, не отступала, не унималась.

Следом за жаждой изнуряла тяжёлая тошнота.

Гаитэ чувствовала себя такой измученной и обессиленной, что уже и рада бы была сдаться и ускользнуть в спасительную темноту, но каждый раз от последнего шага её удерживал шёпот Сезара:

– Ты не можешь умереть! Не можешь! Это проклятая мерзкая чума не заберёт тебя у меня! Ну почему она обрушилась на нас? Почему заразилась именно ты?!

Сезар не отдавал её смерти. Звал снова и снова:

– Гаитэ, милая, подай знак, что слышишь меня? Что ты ещё со мной?

Язык распух так, что еле умещался во рту. А уж отвечать что-либо? Об этом и думать нельзя.

– Сезар… ты… ты должен… должен был уехать… – взволнованно лепетала она в забытьи.

– Уже уезжаю, Гаитэ. Не волнуйся.

Она то затихала, то снова начинала что-то невнятно бормотать.

Тело ломило, боли были почти нестерпимыми. Она металась на кровати, словно в агонии. Но не переставала осознавать присутствие Сезара.

Он неотступно находился рядом. Он старался предугадать каждое её желание. Раз за разом вновь накрывая её одеялами, которые она сбрасывала, удерживая её на кровати, когда начинались судороги. В какой-то момент мучения Гаитэ сделались таковы, что её охватила апатия и безразличие ко всему.

Нить жизни истончилась и готова была в любой момент прерваться.

Словно со стороны слышала она голоса Кристофа:

– Господин, как не больно мне это говорить, но следует приготовиться к худшему. Госпожа очень плохо выглядит. Я видел таких за полчаса до смерти.

– Заткнись! Зактнись и убирайся вон!!! – рявкнул Сезар. – Она не умрёт! Не умрёт, слышишь? Я этого не допущу..

– Смерть и жизнь не зависят от вашего желания, сеньор. Но будем молиться.

– Молись, если можешь. Я не верующий.

– Я – -тоже. Но это сейчас всё, что мы можем для неё сделать.

«Я уже умерла? – подумала Гаитэ. – Хорошо бы, если так. Я почти ничего не чувствую, но всё ещё могу мыслить. Если я сейчас мертва, значит, после смерти хоть что-то от нас остаётся».

Но в тот же момент она поняла, что не пересекла черты. И та непроглядная тьма, что всегда пугала, заставила испугаться и сейчас. Словно пловец, из последних сил бьющий по воде руками, Гаитэ оттолкнулась от того, чему нет слов и в изнеможении выплыла на мелководье – пришла в сознание.

С трудом, через силу, открыла глаза.

Стоило поднять ресницы, она увидела склонённое над собой лицо Сезара. Он улыбнулся ей светлой, лучезарной улыбкой, какой никогда раньше она не видела на его лице.

– Гаитэ?

Голос его звучал так тихо и хрипловато, что походил на шёпот.

– Сезар, – из последних сил произнесла она дорогое имя.

В глазах его свернула дикая радость:

– Милая моя, ты действительно меня слышишь? О, дорогая! Нет, нет, не говори ничего! Не отвечай. Тебе нужно беречь силы. Самое главное, что ты пришла в себя. Теперь ты поправишься. Всё будет хорошо.

Глава 12

Гаитэ лежала на кровати под тёплым одеялом, обессиленная и отстранённая. Сезар приходил часто, но остаться не мог, поэтому большую часть дня с ней находилась либо сиделка, либо Кристоф. По счастливой случайности её зелья успели сделать благое дело, никто их мужчин, ухаживая за ней, не заболел.

Её кормили завтраком, потом меняли повязку на ранах, образовавшихся после вскрывшихся язв. Она умывала руки, лицо, чистила зубы, расчёсывала волосы. Эти простые занятия доставляли удовольствие, хотя и отнимали часть сил – напоминали о том, что она выжила.

Сиделка была немногословной, очень исполнительной женщиной. Гаитэ приняла решение, что возьмёт её во дворец, если та согласится. А та, конечно же, согласится, потому что нигде за службу не платили лучше, чем в императорских покоях.

Поводов для волнения было множество. Можно было побеспокоиться о том, что Торн ни разу не осведомился о состоянии своей жены, или о том, что в городе продолжался мор, у границ война, а родная мать едва не сжила со свету. Но волноваться не было сил. Отсутствие заботы со стороны мужа не трогало, все обиды на мать умерли ещё в прошлом, вместе с любовью к ней, возвращаться во дворец совсем не хотелось.

По сравнению с его грандиозной роскошью всё в этом доме казалось миниатюрным и в то же время более настоящим. Словно до сих пор Гаитэ жила в плену миражей.

«Я не рождена для власти, – отстранённо думала она. – Власть тяготит меня так же, как тяготит брак с Торном. Во дворцах я никогда не буду счастлива».

Не то чтобы осознание этого пришло к ней впервые. Не то что, побывав на краю смерти, Гаитэ дошла до понимая этой простой истины: она просто смогла её принять – принять то, что она не желает стоять на вершине горы подобно идолу и смотреть на протянутые к ней снизу ладони поданных.

Гаитэ не может им помочь, не может контролировать Торна, а Торн не намерен отводить ей иной роли, кроме как роль красивой женщины, матери своих детей, подставки под дорогие платья.

Гаитэ не доверяла решениям мужа, не разделяла его взглядов. Рано или поздно противоречия между ними станут непримиримыми и тогда конфликт, как и противостояние, неизбежны.

Обо всём этом Гаитэ думала отстранённо, словно рассматривала картину со стороны. Иногда умирать, не умирая, полезно. Подходя к смерти слишком близко перестаёшь бояться мелочей и начинаешь отличать наносное от настоящего, подлинно важного. Жизнь одна и пережить её нужно с пользой, ни для кого-то – для себя. Недаром все религии говорят: «Спаси душу свою». Напитай её мыслями и эмоциями, которые не позволят ей разлететься в пыль вслед за телом, а сохранят сознание нерушимым перед зевом ужасающей мглы.

Нет, сидеть куклой на троне не для Гаитэ. Лгать, изворачиваться, ежедневно слушать лесть – тоже. Не потому что плохо – потому что не интересно.

«Ты ведь могла умереть? Просто умереть. Чтобы зажить другой жизнью», – нашептывал искушающий внутренний голос.

Достаточно просто открыть дверь и шагнуть навстречу новой судьбе, не предначертанной происхождением, не расписанной за тебя родителями, не продиктованной мужем.

Она способна возвращать людям здоровье и жизнь – за такое во все времена платят немало.

Гаитэ лежала, глядя то в камин, то на потолок. Иногда ей казалось, что в придуманной фантазии что-то есть, лишь нужно набраться храбрости. Иногда – что они полный бред.

Потом забывалась сном.

К вечеру вернулся Сезар. Он выглядел осунувшимся и усталым.

– Как ты? Выглядишь получше, – он старался говорить весёлым, бодрым голосом, но это только раздражало.

Гаитэ знала, что сейчас выглядит как любой чумной, то есть похожа на выходца с того света. Выздоровление бывает длительным, тяжёлым и сопровождается физический и умственной депрессией. Это норма.

– Возможно, тебе будет любопытно узнать, что Торн, таки, не уехал из города? – продолжал развлекать её беседой Сезар. – Он затаился в своём дворце, за высокими стенами и желает, чтобы ты вернулась как можно скорее. Как только опасность минует.

«Надо полагать. Боится заразиться и, как всегда, хочет таскать каштаны из огня моими руками», – подумала Гаитэ.

– Все, кто может, пытаются выбраться из Жютена.

– Этого нельзя допустить, – слабо шевельнулась Гаитэ на постели. – Если кто-то из заражённых выберется, болезнь станет распространяться дальше.

– Рад, что ты думаешь так же.

Перехватив её взгляд, Сезар пояснил:

– Я распорядился закрыть городские ворота и никого не выпускать без предъявления свидетельства о здоровье.

– О, Сезар! Насколько я успела разобраться во всех делах мэрии, подобные грамоты будут стоить немного. Стоит внести определённую сумму и мертвецу вручать свидетельство об отменном здоровье.

– Боюсь, ты права, – усмехнулся он ставшей почти привычной и почти переставшей раздражать кривой улыбкой.

Гаитэ встревожилась:

– У тебя усталый вид. Ты здоров?

– Не беспокойся обо мне, – Сезар потёр узкую переносицу. – Сегодня пришлось много работать. Я просматривал доклады со всего Саркассора. Если мы хотим удержать власть, нужно знать о каждом нарушении в империи.

– Что это даст? Ты сможешь как-то изменить это? Политика, власть, снова борьба и снова политика! Несчастье за несчастьем, предательство, смерть, потом всё заново – как по кругу. Ради чего всё, Сезар? Что стоит за твоим стремлением дорваться до власти? Хочешь ли ты как-то улучшить жизнь своих несчастных подданных? Или тобой движет только желание возвыситься и повелевать? Столько жертв, злобы, драк и ненависти! Столько смертей! А что в итоге?

– Что ты хочешь, чтобы я сделал, Гаитэ? – пристально взглянул на неё Сезар.

Она поколебалась, потом решилась высказаться до конца:

– Мы можем уйти сейчас, как ты и предлагал мне раньше.

– Каким образом?

– Чума – страшная болезнь. Императрица Фальконэ и первый герцог в государстве подвластны ей так же, как и любой из их подданных. Мир широк, в нём много дорог. Мы можем пойти по ним, куда только захотим – вместе. Если только осмелимся или захотим.

Но уже договаривая эту фразу Гаитэ поняла – Сезар не захочет. По тому, как закаменело лицо, каким уклончивым сделался взгляд.

– Всё ещё надеешься стать императором Саркассора? – как она не старалась, ей не удалось полностью изгнать обиду и горечь из голоса. – Но каким образом? Убьёшь своего брата? Я никогда не соглашусь на это!

– Гаитэ, Торн знает, что ты выжила. Наши желания – это просто мечты. Нам не уйти. Никто не позволит.

В течении нескольких мгновений Гаитэ смотрела на него с молчаливым вниманием. Потом с решительностью, которая появляется у женщин, когда они решаются высказаться начистоту о чём-то, для них очень важном, произнесла:

– Сезар, бывают минуты, когда недомолвки неуместны. Я буду говорить с тобой без страха и без опасения быть неправильно понятной. Мне кажется, мы так давно знаем друг друга – целую вечность, а ты так часто говорил мне о своей любви, что это придаёт мне смелости высказаться до конца. Я смею надеяться, что ты сможешь найти счастье в спокойной домашней жизни, с преданной и любящей женой. Давай оставим всех и уедем? В дальние края – за море, туда, где всё иначе? Где люди ещё могут надеяться на счастье?

Последовала долгая, мучительная пауза.

В общем-то Гаитэ уже не требовались слова, чтобы понять ответ. Он был заложен в самом молчании. Стыд и горечь заполнили её сердце. Она в отчаянии отвернулась, кусая губы, с трудом подавляя желание закрыть лицо руками.

– Гаитэ, ты недостаточно окрепла после болезни и потому не до конца отдаёшь отчёт словам, – Сезар старался придать голосу мягкость и тот звучал ласково и нежно. – То, о чём ты говоришь, невозможно. Как бы я не хотел того же.

Гаитэ испытала чувство жестокого унижения.

– Гаитэ?..

– Не говори ничего больше! Сказанного достаточно.

– Но я хочу, чтобы ты поняла! Я люблю тебя, всей душой и всем сердцем…

– Сейчас будет «но»?

– Я воин, Гаитэ! У меня есть обязательства. Могу ли я бросить всех сейчас, бросить всё, особенно сейчас, когда дела идут так плохо? – со страстью в голосе произнёс он, блестя глазами. – Когда-то ты говорила мне о долге женщины и, как бы не было мне тогда больно, как не было тяжело, я понял тебя и принял твой выбор. А сейчас постарайся понять меня ты. Дело не во властолюбие, хотя оно сильно, я не отрицаю – дело в том, что плох тот генерал, что бросает свою армию при поражении. Плох тот правитель, что отходит от дел в тяжёлые времена, предавая страну анархии и беспорядкам. Если отрекаться от чего-то, то лишь во времена благополучия, но не во время бед.

В течение минуты они оба молчали.

Сезар смотрел так, словно хотел прочитать, что делается на душе у Гаитэ. Он словно старался облегчить взглядом невольно нанесённую рану. Но Гаитэ не хотела утешений. Всё было уже сказано. Что ещё добавить?

– Ты прав, – со вздохом вымолвила, наконец, Гаитэ. – Пусть будет так.

– Гаитэ?..

– Сейчас я хочу, чтобы ты ушёл.

– Но…

– Уходи и не возвращайся! Опасность мне больше не угрожает. Черз несколько дней я планирую вернуться к мужу.

– Гаитэ…

– Я знаю, чего ты хочешь, чего добиваешься, на что надеешься, но бесстыдная чувственность тайного романа не для меня, а ты по-прежнему не готов ни на что большее. Мы стоим на тех же позициях, что всегда. Ничего не изменилось.

– Я не хочу тебя терять. Между нами есть то, что разорвать не получится, что не изменить. Это как болезнь, от которой нет лекарств. Как яд без антидота. Ты притягиваешь меня чем-то, что сильнее похоти и даже долга. То, что между нами стоит – оно прекрасно? Или ужасно? Такая зависимость от другого человека, такая нужда в ком-то – это дар или проклятие? Преисподняя, Гаитэ! Ты требуешь от меня слишком многого! Покинуть Саркассор – потерять одну свою половину, потерять тебя – потерять другую. Почему я должен выбирать?! Почему?! Я могу получить и то, и другое! И дать этой стране куда больше, чем способен брат!

– Но для этого тебе придётся его убить. Я не соглашусь на это никогда. Оставить Торна – да, но убить – никогда.

– А стоять в стороне и смотреть на то, как он будет убивать меня – согласишься?

Продолжать данный разговор не было смысла. Сезар выбрал власть. На самом деле Гаитэ знала, что так будет. Оставайся она в здравом уме, не будь так расстроена лихорадкой и болью, не потеряй в бреду ориентиров, наверное, не забыла бы, что характере Сезара желать получить всё и сразу – и её, и трон.

По тоскующим чёрным глазам она поняла, что он успел почти пожалеть о данном ответе. И всё же другого дать не мог – это Гаитэ хорошо понимала.

– Спасибо, Сезар, что был со мной. Спасибо, что спас мне жизнь. Теперь уходи.

– Гаитэ…

– Уходи. Пожалуйста!

***

Она не жалела, что выжила, просто не очень хорошо представляла себе, жить дальше. Гаитэ больше не сомневалась в том, что не любит Торна и не верила в то, что он когда-либо любил её. От одной мысли, что придётся вернуться во дворец, ей начинало трясти, хоть она сама не до конца понимала причины такой странной реакции. Какое-то странное осложнение после болезни.

Всё же бессмысленно избегать неизбежного.

– Кристоф, вели заложить экипаж, – распорядилась Гаитэ. – Мы возвращаемся.

– Но, госпожа моя, вы слишком ещё слабы.

– Делай то, что говорю. Не желаю большое оставаться здесь.

– Позволите известить вашего мужа?

– Не позволю. Просто вели заложить экипаж!

– Да, госпожа.

За время её болезни город успел измениться. Исчезли уличные торговцы, никто не расхваливал в полный голос свой товар. Закрылись лавки и магазины, не было петушиных боев, уличных балаганных представлений. Зато то здесь, то там тянулись длинные похоронные процессии. То тут, то там сновали «собиратели мёртвых», бредущие от дома к дому с белыми палками, чтобы проверить, есть ли в запертых домах новые умершие. В их обязанности входило сообщать настоятелям храмов о новых жертвах болезни.

Кристоф говорил, что их много. Слишком много. Столько, что невозможно хоронить мёртвых по отдельности. На окраинах Жютена рыли огромные братские могилы, туда каждую ночь свозили трупы. Некоторых, как положено, в гробах, но большинству везло меньше – просто заворачивали в простыни.

Над городом стаями кружилось вороньё.

Гаитэ чувствовала, как горечь в её сердце переплавляется в гнев. Ей хотелось крикнуть в затянутое тучами небо: «С меня довольно! Слышишь, ты! Добрый ли Дух или Высший Разум?! Кем бы ты ни был, с меня довольно несчастий, бед и бесконечных странствий! Если даже королева в этом проклятом королевстве так несчастна, то что же с остальными?».

Дворец походил на неприступную крепость, о всё же привратник распахнул ворота, когда узнал Гаитэ. Она знаком приказала опустить металлическую подножку и, опираясь на руку Кристофа, спустилась на землю, оглядывая остроконечные башни и занесённый снегом парк, окружающий дворец со всех сторон.

– Его Величество сейчас у себя? – осведомилась она.

– В своих покоях, – доложили ей.

Перед входной дверью стража её остановила.

– Его Величество не может вас принять.

– Что вы такое говорите? – возмутилась Гаитэ. – Пропустите меня немедленно!

– Мы не можем.

– Это мои комнаты! Не может же моя стража не пускать меня в мой собственный дом?!

Стражники опускали глаза в пол, склоняя голову:

– Его Величество в покоях не один.

Гаитэ почувствовала, как голову словно сжимает обруч. Холодный пот заструился по спине. А дверь перед глазами закачалась туда-сюда, словно началось землетрясение.

– Госпожа… – шагнул к ней, было Кристоф, но она остановила его взмахом руки.

Собственный голос словно звучал со стороны. Он был спокойным, даже отстранённым.

– С кем сейчас Его Величество? Кто эта женщина?

Стражники по-прежнему упрямо смотрели с пол.

– Говорите! – повысила голос Гаитэ.

– С императором графиня Азино, Ваше Величество.

Азино? Графиня Азино?

Кажется, о ком-то с похожим именем что-то говорила Лисичка Эффидель? То ли первая любовь, то ли первая любовница?

Как горько! В то время как она сражается с призраком смерти её муж развлекается с другими женщинами!

Торн отрезал ей всё пути к бегству, Сезар забрал её сердце и её решимость. Оба покинули Гаитэ.

Как жестоки бывают мужчины! Как бездушны! Крики слабых никогда не достигают слуха того, кто полон сил и обладает властью. Они не слышат стенаний – они слышат лишь голос собственных желания и прихотей.

Слабость тела и духа пеленой застилают ей очи. Можно ли связывать своё счастье с мужчиной? Можно ли доверять себя чувствам?

А с другой стороны – разве не этого она хотела? Не об этом просила у Добрых Духов? Определённости и возможности получить свободу? Хотя бы внутреннее право желать её? И вот – осталось лишь протянуть руку и взять желаемое. Только хватит ли духа восстать против традиций, собственных слабостей и закона, предписывающего жене быть вечной рабыней мужа?

В этот момент, когда вдоль улиц Жютена неслись крики: «Выносите своих мертвых!», – одним из трупов оказалась любовь Гаитэ к Торну.

Изначально она ведь правда была – любовь. Пусть несовершенная, странная, но искренняя и живая. Был момент, когда Гаитэ верила – всё у них может сложиться. Жаль, что шанс упущен.

– Откройте немедленно двери, – холодно повелела Гаитэ.

И прежде, чем стражники успели возразить, Гаитэ раскинула руки, магией отбрасывая их с дороги.

Картина, открывшаяся взору, была точь-в-точь такой же, какой когда-то пригрезилась во сне – бесстыдная, распутная, красивая женщина в объятиях обнажённого Торна.

Ярость, охватившая Гаитэ, была первородной и неистовой. Сила, которой она редко пользовалась, как сорвавшийся с поводка зверь, набросился на соперницу.

Ткань балдахина, обретя собственную жизнь, натянулась, звякнув кольцами, скрутилась в жгут и поползла к запрокинутой в экстазе женской шее. Будто невидимая рука на глазах творила удавку, толстую и прочную, как канат.

Удавка ползла вперёд, пока не достигла намеченной цели, затем мгновенно оплела шею соперницы и резко натянулась.

Не ожидавшая ничего подобного, графиня Азино широко распахнула до сих пор сомкнутые страстью глаза, интуитивно хватаясь руками за удушающий жгут, стремясь ослабить всё усиливающееся давление.

Она надсадно захрипела, совсем несоблазнительно засучив ногами по кровати, сбивая простыни и одеяла в один большой ком.

Торн отшатнулся, не сразу сообразив, что происходит. Потом резко обернувшись к двери, увидел жену, похожую на собственный злой призрак.

– Гаитэ?.. – выдохнул он. – Прекрати это! Прекрати! Сейчас же!

Гаитэ не видела себя со стороны, не понимала, как выглядит.

Вокруг неё словно шла гроза. В комнате резко пахло озоном, волосы и одежда колыхались от невидимого урагана. Само несоответствие между хрупкой женской фигурой, настолько худой, что одежда висела на ней как на вешалке, и ощущением невероятной силы, мощи и угрозы, окутывающей её коконом, ужасало.

Торн рванулся с кровати, схватил меч и рассёк удушающий любовницу жгут.

Та повалилась обратно на кровать, надсадно кашляя и бросая в сторону Гаитэ испуганные и ненавидящие взгляды.

Торн обернулся к жене с видом скорее обескураженным, чем разгневанным:

– Что ты творишь?

– Что я творю?

Гаитэ шагнула к обнажённому, как в первый день творения, супругу, нисколько, кажется, не смущённого собственной изменой.

– Я?!

Судя по тому, как блестели глаза Торна, ситуация ему нравилась – разъярённая жена, испуганная любовница, неясный, открытый финал. Он любил играть и любить рисковать. Всё это ему было явно по вкусу.

– Что делает твоя шлюха в нашей постели? – тяжело дыша спросила Гаитэ.

– Тебя слишком долго не было в ней, дорогая жёнушка. Не хочешь, чтобы твоё место занимали другие женщины, не стоит внезапно надолго исчезать.

Это было слишком! Не помня себя от ярости Гаитэ занесла руку для пощечины, но Торн вовсе не собирался сносить удары. Он парировал, перехватив её ладонь.

Она почувствовала, как пол кренится и скользит под ногами, уходит, вместе со светом сознания. Гаитэ была слишком слаба для того, чтобы сносить подобный цинизм, а последние силы она бездарно потратила на соперницу.

Торн успел подхватить жену на руки, не дав ей расшибиться об пол.

Гаитэ слышала его взволнованный голос, звавший её. Скрипнула дверь и к взволнованному голосу мужа присоединился испуганный и в то же время, разъярённый голос верного Кристофера:

– Как вы могли допустить, чтобы она стала свидетелем ваших интрижек, Ваше Величество? – зло процедил Кристоф.

– Ты помнишь, с кем говоришь?! – гневно гремело в ответ.

Но Кристофу, кажется, было безразлично – с кем.

– Вам мало показалось того, что за время болезни Её Величества вы ни разу не справились о её здоровье…

– Болезни?! О чём ты, чёрт возьми?!

На сей раз Торн, никогда не отличавшийся терпеливым и кротким нравом, сорвался на крик.

– Королева заразилась чумой. Не говорит, что не знали. Я лично велел известить вас об этом!

Казалось, ещё секунда и всё вокруг взорвётся, и сгорит в ярком пламени человеческих страстей и первобытной ярости.

– Велел известить? – на сей раз Торн шипел и голос его был едва ли различимей шёпота. – Кого ты велел известить, чёртов идиот!?

–Я передал письмо Её Величества о том, что она больна, вашему посыльному.

– Чёртов кретин!!!

Судя по всему, Торн набросился на Кристофа в надежде придушить верного слугу Гаитэ.

У него, судя по всему, не было сомнений в результатах такого противостояния, зато у Гаитэ они были. В схватке между медведем и змеёй она всегда бы ставила на змею. А змеёй в этом тандеме был не Торн.

– Хватит, – шевельнулась она, из последних сил заставляя себя поднять ресницы. – Прекратите, прошу вас.

Мужчины тут же поспешили склониться над ней. Оба.

Гаитэ почувствовала, как Торн сжимает её ладонь в своей руке.

– Гаитэ, любимая, я не знал! – с чувством выдохнул он. – Клянусь, я не знал! Я не знал, что ты больна! Мне передали письмо, в котором ты писала, что хочешь вернуться к матери, чтобы попытаться договориться с ней о перемирии. Я послал специальный отряд перехватить тебя, но, естественно, не преуспел в этом. Ты не представляешь в какой я был ярости! Я чувствовал себя преданным. Я… я не знал, что думать. Прости меня!

Гаитэ закрыла глаза.

Кто-нибудь, большой и сильный, дай силы – силы выжить и не сойти с ума от всего от этого. Какая красивая и почти правдоподобно сплетённая ложь? Может, ей ещё и прощения у него попросить?

– Кристоф? – позвала она.

– Моя госпожа?

– Оставь нас.

– Но…

– Ты же слышал, что тебе велено?! Убирайся! – гаркнул Торн.

Кристоф, позеленев от злости, всё же удалился, не забыв отвесить положенный к случаю поклон.

Дождавшись, когда дверь за верным слугой затворилась, Гаитэ повернулась к мужу, смерив его долгим взглядом.

– Не смотри на меня так, словно между нами всё кончено. Эта женщина, Гаитэ, она ничего не значит. У мужчин есть свои потребности…

– Я ничего не хочу знать о твоих потребностях. Возможно, тебя удивит, но у всех людей потребности одни и те же. Просто кто-то позволяет себе всё, а другой умеет с собой бороться. А ещё у любых поступков есть последствия. Я не знаю, что из сказанного тобой сегодня правда, знал ли ты о моей болезни и не ожидал, что я выживу и потому позволил себе привести сюда эту женщину. Или злился на меня и потому осквернил наше супружеское ложе. Я не знаю – и не узнаю, потому что правдой может быть и то, и другое. Но я видела то, что видела. И увиденное из моей памяти не сотрётся.

– Гаитэ, я не отрицаю вины. Я готов её искупить! Каковы твои условия?

Она посмотрела на него с удивлением. И ещё с большим удивлением поняла, что он всерьёз.

Всерьёз просит назвать цену за то, чтобы она посмотрела сегодня на произошедшее сквозь пальцы?

– Торн неужели ты не понимаешь? После того, как чашку разобьёшь воды из неё не напьёшься. Я больше не люблю тебя. Я, может быть, смогу остаться твоей королевой, но не твоей женщиной.

Он несколько мгновений смотрел ей в лицо, а потом, откинув голову, рассмеялся:

– Ты это всерьёз? Ну, почему женщины так любят мелодрамы? Почему им нравится падать в красивые позы и произносить красивые слова? Гаитэ, я не отрицаю своей вины за то, что поверил интриганам (кстати, нужно выяснить кто они и с какой целью действовали) и не обеспечил тебе должный уход и заботу во времяболезни. Я корю себя за то, что ты могла умереть, а я мог даже не узнать этого! Но эта женщина… я же говорю, она ничего не значит. Совершенно! Ты же не станешь ревновать меня к левой руке, давшей облегчение несчастному исстрадавшемуся от воздержания уду? Она для меня ни человек, ни личность – никто. Щель, заполненная мимолётным желанием. Ты разрушишь всё, что нас связывало, из-за чепухи? Мимолётной интрижки? Ну да, каюсь, я не прав. Не стоило приводить её сюда. Чего ты хочешь? Драгоценности, я знаю, ты ценишь не выше пыли и красивыми платьями тебя не умаслить. Так что способно смягчить твою обиду? Хочешь провинцию под собственное управление? Новенькую больницу, где лично сможешь оказать помощь страждущим? Я даже готов во имя мира в супружеской спальне попытаться примириться с твоей дьявольской матушкой! Гаитэ, не нужно смотреть на меня так, будто у меня выросла вторая голова на плечах или копыта на ногах прорезались. Я не святой – я мужчина. И моего внимания добиваются множество красивых женщин. Да все мужчины, рано ли, поздно, но изменяют жёнам. Не потому, что не любят их! А потому что в каждом из нас живёт вечный охотник, желающий поймать новую лань!

– И что, по-твоему, я должна сделать? Смириться? Этого ты ждёшь от меня, Торн Фальконэ? Что я стану одной из тех примерных жён, о которых говорится в Святых Свитках? Всё прощающие, живущие для других, на них мужья готовы молиться, но ночи проводят с другими? Такой ты видишь меня, да? Мудрой, способной на самоотдачу, готовой ради всеобщего блага отказаться от всего, и в первую очередь от того, что делает женщину женщиной – желания быть любимой и единственной? Мне, в отличие от тебя, плевать на корону. Я выброшу её и не пожалею! Но я хочу любить и быть любимой. Хочу смотреть в глаза близкому человеку и верить ему. Знать, что он не лжёт, не интригует против меня, не использует. Я слушаю тебя сегодня и не знаю, чему верить. Знал ли ты, не знал? Сам лжёшь или был обманут? Но я своими глазами видела, как ты берёшь другую женщину на нашей кровати. И ты ошибаешься, думая, что я стану с этим мириться.

Лицо Торна заострилось, сделалось хищным, как у нахохлившегося орла.

Впервые Гаитэ заметила в нём сходство с Сезаром. У того часто возникало такое же выражением на лице перед тем, как он перерезал противнику глотку.

– Ты ошибаешься, моя дорогая, если думаешь, что у тебя есть выход.

– Выход, Торн, есть всегда, – спокойно возразила Гаитэ.

– Ты моя жена. Моя королева. И чтобы ты себе не придумала, я никогда не был к тебе жесток. Твоя обида пройдёт. Ты успокоишься и поймёшь, что я прав.

– А если не пойму?

– Тем хуже для нас обоих. Я пришлю к тебе фрейлин. Они помогут тебе раздеться.

Торн вышел, оставив Гаитэ в состоянии тихой ярости.

У неё было такое чувство, что она стоит перед каменной стеной. Ни обойти, ни перелезть. Что остаётся? Остаётся взорвать её к чёртовой матери!

Глава 13

Если бы Гаитэ была собственной подружкой, а не самой собой, она бы постаралась отговорить себя от принятого решения. Это было не просто рискованно – это было глупо. Безответственно. Так близко к крайностям, которых она взяла за правило избегать.

«Если я не найду в себе силы сделать это сегодня, я не сделаю этого никогда», – сказала себе Гаитэ. – «Я снова и снова буду искать оправдание своему бессилию и своему нежеланию действовать. Получится, что в итоге Торн окажется прав – я смирюсь и стану тем, кем он желает меня видеть. Почему мы боимся делать новый шаг? Что-то коренным образом менять в жизни? Почему неизвестность страшит нас, завораживает, лишая сил, как взгляд удава завораживает мышь? Даже оставаясь на старом, хорошо известном месте, мы всё равно подвержены переменам, что точат и изменяют всё вокруг, включая нас самих? Упущенная возможность – это грядущий ад, выкованный из сожалений о том, что шанс был дан впустую. Действовать нужно сейчас, пока никто от тебя этого не ждёт. Завтра будет поздно».

Гаитэ обижала взглядом комнату. Ничто не казалось ей здесь своим. Ничто не держало. И счастливые, и страшные воспоминания жили в Императорском дворце, но не здесь. На мгновение она заколебалась, раздумывая о том, стоит ли взять с собой деньги. Искушение было велико. Оказаться на улице без гроша в кармане не совсем то будущее, о котором мечтаешь.

Разве не имеет она право на золото Фальконэ? Разве не обязан ей Торн самой жизнью, причём не единожды?

Гаитэ поднялась с кровати и решительно направилась к двери. Лишь в том, что было на ней. Не взяв ни золота, ни серебра, ни дешёвой медяшки.

На пороге она столкнулась с фрейлинами.

– Ваше Величество? – склонились они в низком реверансе.

Но Гаитэ прошла мимо них как мимо пустого места.

Стража её не задержала, но на пути, ближе к лестнице, возник Кристоф.

– Госпожа? – удивлённо глянул он на неё. – Что вы здесь делаете? Разве вам не следует находиться в покоях императора? Куда вы направляетесь?

– Прочь из дворца.

– Простите? – нахмурившись, посмотрел он на Гаитэ. – Госпожа, я не понимаю, что вы задумали?

Она на мгновение затормозила, опершись рукой о стену.

– Вы ещё слабы, вам нужно лечь…

– Перестань причитать надо мной, как нянька над ребёнком, Кристоф. Я не вернусь туда. Ни за что.

«Вы с ума сошли?», – читалась в его взгляде. Гаитэ была уверена, что, по-своему, он в чём-то прав.

– Я ухожу.

– Куда?

– От мужа. Насовсем.

– Госпожа, вы, должно быть, бредите? – ужаснулся Кристоф. – Да куда вы пойдёте? Город наводнён шпионами вашего мужа и его брата. Вам от них не укрыться.

– Увидим.

– Госпожа! Да в этом городе, без покровителя, денег, одна, всеми преследуемая, вы не выживите.

– На всё воля Добрых Духов. Будь что будет. Иногда даже интересно понять, сколько ты, в действительности, стоишь? Именно ты, а не твоё происхождение, приданное или легенда, созданная именем предков.

– Вы совершенно определённо сошли с ума.

– Иногда это единственный способ увидеть мир без прикрас, как он есть и найти, наконец, в нём своё место. Не отговаривай меня, Кристоф. Это бесполезно. Возвращайся. Уверена, Торн по достоинству оценит твою службу.

– Ну уж нет, одну вас я не отпущу. Кто-то же должен приглядеть за вами и позаботиться о том, чтобы ваше безумие не обошлось вам слишком дорого, – проворчал он.

Гаитэ усмехнулась.

– Уверен? Первое время мне будет нечем оплачивать твои услуги.

– Простите меня, Ваше обезумевшее Величество, но боюсь, далеко не первое время. Вполне возможно, служение моё будет бескорыстным и впредь.

– Тогда чего ради стараться? Твой долг жизни оплачен. Я спасла жизнь тебе – ты спас её мне. Ты свободен.

– Нельзя быть свободным от того, кого любишь. Мы больше не будем обсуждать нашу разлуку, госпожа. Скажите, лучше, как вы намерены пройти мимо стражников, охраняющих ворота?

– Очень просто. Возьму и пройду. Иногда, друг мой, полезно быть ведьмой.

Набросив на голову капюшон, Гаитэ решительно направилась к воротам, в которых ещё не заперли калитку, ведущую в город. Она старательно воображала себя невидимкой, и стражники словно бы и впрямь не заметили странную женскую фигуру. Ускользнуть, когда ты умеешь создавать лёгкий, рассеивающий внимание морок, на самом деле, не так сложно.

– Видишь, Кристоф. Мы на свободе! – улыбаясь через силу, обернулась к слуге Гаитэ.

– Вижу, что вы совершаете одну глупость за другой. Каковы-то будут последствия вашего поступка, госпожа, когда Его Величество обо всём узнает?

– Посмотри на этот город, Кристоф? Он как бездонная бочка. Как муравейник, где ежедневно суетятся тысячи муравьёв. Никому до них нет дела. Стоит сбросить с себя опознавательные знаки, вроде драгоценностей, гербов, отбросить от себя всё, что может тебя выдать, и очень легко превратиться в муравья-невидимку. Торн может искать меня здесь годами, если захочет. Но не найдёт.

– Госпожа!

– Торн не найдёт меня, если я сама того не захочу.

Осознавала ли Гаитэ, что пути к отступлению может не быть? Скорее всего – нет. Мозг её ещё был затуманен не до конца отступившей болезнью. Надеялась ли она на Кристофа? Полагалась ли на него? Несомненно, да.

– Что вы намерены сделать?

– Для начала – снять комнату.

– Хорошо. Я сделаю это для вас.

– Можешь не утруждать себя. Я найду…

– Да прекратите уже! – не выдержал Кристоф. – Вы хоть когда-нибудь это делали?

– Я могу о себе позаботиться.

– Вы думаете, что способны на это, но так ли это на самом деле? Вы слабы, едва живы, без гроша в кармане. На вас дороге платье и драгоценности, но заложить их вы не можете, если не хотите, чтобы вас вернули во дворец быстрее, чем доберёмся до конца улицы. Так что пока будет тратить мои деньги. Надеюсь, к тому времени, как эти средства закончатся, вы придёте в себя, выздоровеете и прекратите глупую демонстрацию характера.

Гаитэ усмехнулась. Возражать что-либо сейчас у неё не было сил. Голова кружилась и хотелось прилечь.

Спустя полчаса она получила подобную возможность. Кристоф ещё раз доказал, что умеет быть бесценным. Квартирка, которую он для неё нашёл, была крохотной, буквально в несколько комнат, но чистой и меблированной.

– Я бы довольствовалась и чем-то меньшим.

– Не говорите вы ерунды, Ваше Величество! – грубовато, в сердцах, проговорил он. – Вам только кажется, что вы сможете затеряться в толпе простолюдинов. На самом же деле среди них вы только больше привлечёте к себе внимание. Я уж не стану упоминать о том, что в тавернах и на постоялых дворах частенько ложе приходится делить с тараканами и клопами, что вряд ли придётся по вкусу такой чистюле, как вы. А сейчас ступайте-ка вы в спальню, да хорошенько отдохните. Может, придёте в ум-разум, так все наши беды и кончатся.

Гаитэ не нашла в себе сил перечить. Она послушно легла в постель, выпила тёплый отвар из трав.

– Ты прекрасный ученик, друг мой. Я бы не смогла приготовить лекарство лучше.

– Спасибо за похвалу, но мы оба знаем, что это не так. А если зелье получилось действительно годным, так всё только потому, что я от души хочу, чтобы вы быстрее поправились.

– Спасибо, Кристоф. За всю мою жизнь никто и никогда не заботился обо мне лучше, чем ты.

– Ошибаетесь. Сезар Фальконэ буквально вырвал вас из лап Костлявой.

– Я помню.

– Вы не одиноки, госпожа моя. У вас есть друзья. Их гораздо больше, чем врагов. Да и ваш муж, наш император – не враг вам.

– Прошу, не будем об этом, – помрачнела Гаитэ. – Я понимаю, что ты действуешь из лучших побуждений. И знаю, что ты думаешь сейчас обо мне. Считаешь мой поступок капризом избалованной девчонки?

– Что вы, госпожа моя? Разве я смею вам судить?

– Конечно, смеешь. Все мы в душе судим и осуждаем куда чаще, чем оправдываем. Я и не спорю. Я поступила трусливо, бросив королевство на непутёвого мужа, – улыбнулась она. – Но я больше не смогу жить с Торном.

– Вы его не любите?

Гаитэ отвела взгляд.

Кристоф кивнул и продолжил:

– Хуже того – вы любите его брата. Я не сужу вас. Я понимаю, как нелегко оставаться нелюбящей женой неверного мужа. Вернее, могу себе это представить. И всё же вы совершили глупость. Опасную. Вы недооцениваете Его Величество. До сих пор он был с вами очень мягок.

– Мягок?..

– Увы! Истинный свой нрав ваш муж вам никогда не показывал. Он жесток и не обуздан. Что, если оскорбившись, на этот раз он не станет вас щадить?

– Тогда и я не буду щадить его! Сбежав из дворца, Кристоф, я всего лишь держу нейтралитет. Но если меня к тому вынудят обстоятельства, я смогу вернуться в Рейвдэйл, к матери и брату.

– Или объединиться с Его Светлостью Сезаром Фальконэ.

Гаитэ откинулась на подушки. Она чувствовала, как отступившая было лихорадка снова затягивает её в свои тенета.

– Кристоф, дорогой, я здесь именно потому, что хочу избежать участия в предстоящей войне. Я не могу выступить против мужа, а выступать за него не хочу.

– Вы всерьёз полагаете, что сможете просто залечь на дно и тихонько прятаться в этом городе?

– Я не намерена сидеть без дела. У меня в Жютене будет своя война.

– Надеюсь, вы не планируете возглавить народное восстание против императорской власти?

Гаитэ тихо рассмеялась:

– Ты считаешь меня способной дерзнуть на такое? Даже не знаю, обидеться или восхититься? Но мои планы не так коварны, хотя и не менее амбициозны. Я планирую выступить против Чумы, сразиться с ней и победить. Жютен – мой! Пусть убирается прочь.

***

Если бы не Кристоф, Гаитэ могла бы замёрзнуть где-нибудь под мостом, как какая-нибудь нищенка. Подобная перспектива не пугала, слишком много смертей было вокруг. Умирали мужчины и женщины, взрослые и дети – чем она лучше?

Благодаря стараниям верного слуги у неё был кров над головой, дрова в очаге, еда в кладовой. Гаитэ была ему за это благодарна. Когда Кристоф выдвинул предположение, что ему лучше будет вернуться во дворец, чтобы продолжать служить Торну, а уж заодно быть там ушами и глазами Гаитэ, она не стала возражать, но полной уверенности в том, что она может доверять Кристофу у неё не было.

Жизнь научила тому, что предать может любой. Не из злого умысла, а просто потому, что иногда так получается. Если завтра Торн решит пытать её верного слугу, чтобы добыть информацию, Гаитэ и сама бы велела ему выложить всё, как есть.

Тайна, которую знают двое, перестаёт быть тайной поэтому Гаитэ в душе вынашивала тайный план – сбежать и от Кристофа, покинуть маленький домик, где нашла приют.

У неё был чёткий план действия. Гаитэ намеревалась, найдя одного из бакалавров медицины, предложить ему свои знания. Использовать их в его славу в обмен на убежище и плату. Называть себя Гаитэ, естественно, не собиралась. С учётом же того, что знания её были воистину бесценны, шансы на успех определённо были. Только добрести до них ей оказалось не судьба.

Через пару дней, проснувшись, она обнаружила в кресле напротив драгоценного супруга.

Торн сидел, развалившись, скрестив в лодыжках вытянутые длинные ноги и смотрел на неё со странной смесью насмешливости и раздражения. Гаитэ спросонья не сразу сообразила, что означает его появление. А потом резко села, приподнявшись на локтях.

– Выспалась? – поинтересовался муж.

Гаитэ судорожно пыталась прикинуть, к чему ей следует готовиться? Зная взрывной характер Торна, можно легко предположить, что насмешливость и спокойствие вряд ли были к добру? А последнее время она всё меньше и меньше сомневалась в том, что знает человека, с которым связала судьбу.

– Вижу, дорогая моя королева, ты не собираешься задавать лишних вопросов?

– Что с Кристофом?

– Сама как думаешь? – заломил он бровь.

– Либо он сдал меня добровольно, либо ты заставил его это сделать.

– В смысле – пытал? К счастью для всех для нас я решил быть гуманистом. Всего лишь приказал проследить за твоим очень верным, но, увы, не слишком умным слугой. Выследить кого-то при желании не так уж и сложно, особенно когда в твоём распоряжении всё королевство. И о чём ты только думала, моя дорогая, когда всё это затевала? Ладно, спишем на то, что после тяжёлой болезни ты не слишком-то хорошо соображала? К тому ж тобой двигала обида. Кстати, с радостью сообщу, что найти тебя я поручил моему брату и он прекрасно справился с задачей. Сезар всё сам порывался привести тебя обратно во дворец, но я решил не доставлять вам обоим такого удовольствия.

Торн резко поднялся, сделав несколько шагов к окну.

Гаитэ чувствовала горечь поражения и собственную беспомощность. Хотя, наверное, так и должно было быть? Честно уйти в сторону женщине в мире мужчин не позволят.

Мужчины часто сетуют на женское коварство, но что ещё остаётся? Если иначе – никакя?

– Ты сама оденешься? Или потребуется помощь? – сухо процедил Торн. – Поднимайся, дорогая моя. Пора возвращаться во дворец.

Гаитэ, подняв взгляд, тихо прошептала:

– Отпусти меня, Торн. Пожалуйста. Ничего из нашего союза хорошего не выйдет. Оставь меня. Я просто исчезну. Людям скажешь, что королева умерла от чумы. Ты сможешь снова вступить в выгодный для тебя союз.

Он резко обернулся.

Лицо Торна заострилось, губы сжались в ниточку. Он навис над ней, скрестив руки на груди и глядя янтарными, горящими кошачьим светом, глазами.

– Тебе понравилось чувствовать себя жертвой, Гаитэ? А я, конечно же монстр, третирующий больную жену, которой, к тому же, столь многим ей обязан? Я не святой, но так ли я действительно плох, чтобы бежать от меня, не оглядываясь? Я ошибся, но разве я не предложил тебе всё, что захочешь, в обмен на прощение?

– Надеюсь, ты сейчас не станешь повторять ложь о том, что считал себя брошенным и потому имеющим право на некоторую моральную компенсацию? К тому же эта женщина вовсе не случайна в твоей жизни. Вас в прошлом связывали, может быть, и не глубокие, но сильные чувства.

– Связывали, – неожиданно для Гаитэ Торн не стал отпираться. – Но если у меня и были чувства к этой женщине, то они остались в прошлом. В отличие от любви, которою ты питаешь к моему брату. У нас ведь час откровений, правда? Я признаю свой грех и прошу прощения. Я знаю, что тебе было не до романов с Сезаром, ты ведь боролась со смертью. Мой брат в тяжёлый час был рядом с тобой. В отличие от меня.

Торн говорил спокойно, не повышая голоса и даже язвительная, злая насмешливость на этот раз словно покинула его.

– Веришь ты или нет, но слуга, по чьему-то ли наущению, по собственному ли упущению, но не принёс мне нужной вести. Я не знал. Но если бы и знал, не уверен, что пришёл. Может быть я и плохой правитель, но даже плохой император лучше, чем вообще никакой. А король, заболевший чумой – это нонсенс. Конюхи, ремесленники, крестьяне болеют чумой и диареей. А королей и лордов либо убивают в бою, либо травят ядом. В общем, что тут говорить? Сезар, узнав о твоей болезни, не думал ни о ком, кроме тебя – ни об опасности, ни об ответственности. И мне сейчас его не переиграть. Я скажу тебе больше. Зная Сезара всю свою жизнь, я никогда не замечал у него привязанностей к какой-либо женщине, если исключить нашу сестру. Но ты… он, похоже, и в самом деле не просто влюблён – он любит тебя. Но всё дело в том, что я люблю тебя тоже! Может быть, моя любовь не лишена изъянов, может быть, она несовершенна. Но я люблю тебя, Гаитэ. И ты моя жена – не его! Ты шла за меня по собственной воле – даже по любви. Не отнимай у меня веры в это. Ты нужна мне. Ради тебя, из-за тебя, я ещё не отдал приказа сравнять с землёй этот рассадник вечного неповиновения – ваш Рейвдэйл. Ради тебя не отрубил голову твоему норовистому слуге. Как было бы удобно объявить меня злодеем, правда? А Сезара – этаким романтичным принцем, борцом за сердце девушки и справедливость? Но правда в том, что мы оба не герои и не злодеи, Гаитэ. А ещё она в том, что у нас, у меня и у тебя, будущее есть. А у тебя и Сезара?

Гаитэ с некоторым удивлением слушала мужа.

Часто она думала о нём, как о красивом, смелом, но что греха таить, не слишком умном человеке. А в такие моменты, как этот, она начинала понимать, что его грубоватый, прямодушный вид только маска.

Временами Торн проявлял удивительную прозорливость и даже мудрость.

– У тебя и Сезара будущее может быть только в одном единственном случае, правда? Если меня не станет. Но мне больно даже думать о том, что ты можешь рассматривать подобную возможность. Хотя исключить её нельзя. Самое горькое в жизни то, что ничьего предательства исключать нельзя. Верность – редкая жемчужина в короне жизни. Ничего нет дороже её.

– Ты говоришь мне о верности? – с горечью покачала головой Гаитэ.

– У мужчин случаются связи с женщинами, которые значат для них порою меньше, чем для женщины просто обмен взглядами с человеком, которого она считает избранником в сердце своём. Кто из нас кому изменил больше, Гаитэ? Я, когда поимел эту кобылку, тут же выкинув её из головы? Или ты, не позволившая себе даже целомудренного поцелуя, но впустившая в свои мысли и сердца другого мужчину? И какого мужчину? Моего вечного соперника во всём. Как мне больно, Гаитэ, я ведь понимаю, что твоё стремление сбежать от меня не обидой продиктовано, а совсем другими чувствами. Но я не могу так же не понимать, что Сезар и ты так же не властны над своими чувствами, как я – над своими.

Чувства я могу вам простить. А вот поступки? Вряд ли. И пусть я буду в твоих глазах ужасным тираном, но кто, обладая властью, не постарается стать счастливей, повергнув наземь врагов? Ты сейчас вернёшься во дворец, Гаитэ, и мы обо всём забудем. Ты о моей интрижке с Азино, я о твоих чувствах к Сезару. Я посмотрю сквозь пальцы на выходки Кристофа и не накажу его. Я выполню своё обещание насчёт открытия лаборатории, и даже отдам приказ о том, чтобы все доктора в городе использовали твой опыт для борьбы с чумой и другими заболеваниями. Можешь заниматься тем, чем всегда мечтала – медициной и благотворительностью. Помиримся, Гаитэ? Забудем наши разногласия во имя всеобщего блага?

Лицо Торна оставалось серьёзным и сосредоточенным. Глаза словно бы потемнели, они казались ввалившимися на заострившемся лице.

– Ты же умная женщина? Ты понимаешь, что в некоторых случаях ответа «нет» лучше избегать?

Была ли Гаитэ умной женщиной она точно не знала, но понимала, что Торн прав.

«У тебя с Сезаром нет будущего, – сказал он. – А у нас с тобой – есть».

И так оно и было.

Гаитэ решила покориться судьбе. Не стоит дерзко дёргать за хвост тигров и королей.

Той же ночью Торн нанёс ей визит, чтобы доказать, что Гаитэ по-прежнему любима и желанна. А может быть, ему не терпелось наконец-то заполучить наследника, чтобы закрепиться в новом положении? Пока у императора нет сына, он правитель-однодневка.

Что касается Гаитэ, она бы, откровенно говоря, предпочла бы повременить с исполнением супружеского долга. Её тело, иссушённое болезнью, сделалось неотзывчивым к ласкам, даже самым изысканным и нежным. Она скорее терпела их, чем получала удовольствие.

Н о насчёт медицинского симпозиума Торн не солгал. Он организовал его вскоре по возвращение Гаитэ, как только убедился, что она в состоянии выдерживать подобные мероприятия.

Признаться, впервые за долгое время, готовясь к собранию, Гаитэ почувствовала, как в ней вновь просыпается вкус к жизни и уснувший, было, боевой дух.

То, что учёные мужи королевства не поспешат принять на веру её способы лечения – факт, но необходимо заставить их сделать это. Скоро придёт весна, влажность увеличится, а в тёплом воздухе зараза распространяется куда как быстрее, чем в мороз.

Если они не хотят править королевском мертвецов, нужно срочно принять меры.

Нет ничего сложнее, чем заставить предубеждённого человека следовать правильным предписаниям. Гаитэ не обманывалась. Она понимала, что даже её высокий статус не сделает учёных господ хоть сколько-нибудь сговорчивее.

И не ошиблась. Атмосферу, царившую в Палате, доброжелательной и непринуждённой назвать было бы крайне сложно.

До сих пор ораторских талантов за собой Гаитэ не знала. Наверняка людей на самом деле было не так уж много, но у страха глаза велики. Казалось, куда не брось взгляд, со всех сторон мужи в алых мантиях, с серьёзными лицами и насмешливыми, недоверчивыми взглядами. Не нужно обладать умением читать мысли, чтобы знать то, что они думали о ней: «Что может знать эта пигалица? Но императорские причуды стоят дорого и нам придётся потратить на неё время».

Гаитэ не любила никому доказывать собственного превосходства. Слишком это занятие утомительно и малоэффективно. Мужчина, живущий в убеждении, что он умнее женщины лишь по факту наличия у него пениса так и останется при этом убеждении, потому что думает головкой вместо головы, какие аргументы не предъяви.

Но дело было не в самолюбии – дело было в человеческих жизнях. И Гаитэ была уверена, что её знания помогут спасти то, что бесценней всего – жизни. Нравится это мужам или нет, но они её выслушают. И будут действовать согласно предписаниям. Кто по совести и убеждению, кто – подчиняясь приказу.

– Приветствую вас, господа, – начала Гаитэ свою речь. – Наш город взят в осаду самым жестоким и беспощадным врагом из всех возможных. По нашим улицам гуляет в проходку Чёрная Смерть, ежедневно собирая дань, требуя отдать ей наших подданных, наших близких, знакомых и незнакомцев. Чуме всё равно, богат ты или беден, стар или молод, благороден или подлец. Чума не брезгует никем. Что же нам делать, господа? Принять со смирением свою участь, как советуют отцы-храмовники? Или бороться? Я предпочла второе. И победила. Меньше, чем две недели назад, я сражалась с Чёрной Смертью и победила её отнюдь не молитвой. И моя победа не случайна. Я и раньше имела дело с этой коварной болезнью, хотя до пандемии дело не доходило. Возможно, благодаря моим стараниям и стараниям сестёр-монахинь. Наш метод работал тогда, сработает и сейчас. Если мы с вами выступи единым фронтом, отбросив предрассудки.

Но прежде, чем бороться, нужно знать врага. Знать его повадки, привычки, слабые места. Простонародье и фанатики верят, что чума – кара божья. Она всегда приходит не одна, как правило, а в «приятной» компании. Ей всегда предшествовали такие явления, как природные катастрофы. Реже – засухи, чаще – наводнения, что и имело место этим летом. А затем обязательных три фактора: войны – обнищание население и обязательно перенаселение. Слишком много голодных людей, отсутствие чистой воды, голод. Ну и конечно же, господа – грязь! Мусор валяется где попало, нечистоты выливаются прямо на улице, отхожие места соседствуют трапезными. Мусор привлекает грызунов. А, по моему глубокому убеждению, именно они становятся первичным источником заражения. И даже не столько сами грызуны, господа. Вы сейчас удивитесь, большинство из вас объявят мену глупой женщиной, но причина столько великого, как Чёрная Смерть кроется в существе столь малом, как блоха, паразитирующая исключительно на чёрных крысах. Серые в этом отношении безвредны.

Почему блоха? Потому что многих ли людей знаете вы из тех, кого грызун укусил? А вот блохи скачут… как блохи. И переносят заразу от животных к людям. Поскольку крысы обитают большей частью среди бедноты, то именно там и вспыхивают первые очаги болезни.

Итак, примем за истину утверждение, что болезнь начинается с укуса блохи? После миазмы попадают в кровь и распространяются в организме. Дальше картина вам всем хорошо известна: озноб, лихорадка, невыносимая головная боль, от которой можно сойти с ума, черты лица меняются, под глазами появляются чёрные круги. На вторые сутки появляются язвы, так называемые бубоны, чёрные пятна, а из глаз и носа начинает сочиться кровь. Картина такова, что ошибиться в диагнозе болезни невозможно. «Чёрная смерть» меняет лицо и тело до неузнаваемости. Находя у пациента признаки чумы, вы, эскулапы, слишком быстро сдаётесь. Осматривая пациентов, вы куда больше беспокоитесь о том, исповедовался ли он, чем тратите время на его лечение. Вы говорите: «Пациент обречён». Но это не так! И я, стоящая перед вами, живая и здоровая, тому яркий пример. Врага можно победить. Врага нужно победить! Оставьте спасение души отцам-храмовникам, и займитесь телом несчастных.

Я с полной уверенностью могу сказать, что всё то, чему вас учили – бред. Больному не помогут разрезание опухолей и прижигание их калёным железом, это лишь доставит ему дополнительные страдания. Больному совершенно точно не помогут никакие противоядия. А уж магнетические магниты – подавно. Если вы не можете помочь, хотя бы не мешайте. Обеспечьте пациентам покой и полноценное питание, пусть организм справляется сам. Кровопусканием вы обрекаете заражённого на верную смерть.

Не помогут ни табуны лошадей, ни пауки, ни миска скисшего молока. Бесполезно обнажённым женщинам пахать вокруг домов, сжигать чучела, носить с собой серебро и ртуть.

Что нужно сделать? В первую очередь больного следует изолировать. Чем раньше начнётся лечение, тем лучше. Оно обязательно должно быть комплексным. В первую очередь, стараться сбить жар. Нужно поддерживать работу печени, почек и сердца. Миазмы, распространяясь в организме, действуют на него отравляюще, поэтому следует давать больным как можно больше жидкости, выводящий яды из организма.

Чумной миазм боится высоких температур. Дома и комнаты, где были больные, необходимо тщательно вымывать щёлоком, одежду кипятить, а лучше – сжечь. На улицах пусть горят костры, чем больше, тем лучше. Главное постараться не спалить сам город.

Ну а теперь, господа, доставайте ваши свитки и перья, потому что сейчас будет самое важное – рецепт лекарств против чумы и схема его применения.

Гаитэ была удивлена тем, что многие эскулапы послушались. Они действительно слушали, записывали, обсуждали между собой каким образом лучше всего организовать то или иное мероприятие. Видимо, отчаяние людей было таково, что предрассудки оказались слабее.

А может быть женщины, на самом деле, переоценивают нежелание мужчины видеть в них личность? Гаитэ не в первый раз замечала, что, чем глупее и ограниченней мужчина, тем сильнее он старается унизить свою подругу, и наоборот, те их мужчин, кто наиболее преуспел среди своих собратьев и чего-то по-настоящему стоит, всегда с уважением относятся к женщинам.

Последующие месяцы были посвящены борьбой со страшной болезнью. Наступление велось по всем фронтам.

Нужно отдать должное Торну, он во всём поддерживал начинания жены. Несмотря на общую нехватку средств, были выделены крупные суммы на открытие госпиталей, где лечение осуществлялось бесплатно. От дома к дому ходили лекари, оказывая помощь.

Благодаря полученному от Гаитэ лекарству сами доктора больше не рисковали жизнью.

Так же, впервые в городе, были организованны санитарные службы, отвечающие за чистоту улиц и городских фонтанов. Разыскать сведущих людей оказалось не так просто и всё же, благодаря стараниям Гаитэ, нашлись учёные, которые взялись за разработку схем вывоза мусора из города и даже создание примитивных канализационных систем.

В городе в спешном порядке возводились купальни для всех желающих.

Тряхнув старую аристократию, удалось подвигнуть её на меценатство. На собранные средства выстраивалось новое жильё. Гаитэ удалось убедить мужа, что нищенские трущобы являются настоящим рассадником заразы и с этим непременно нужно что-то делать.

У неё были грандиозные планы. Душа Гаитэ жаждала реформ: здравоохранение, просвещение, улучшение жизни людей хотя бы в отдельно взятом городе.

А в идеале – во всём государстве.

Планов было много. Опыта в их реализации – нет. Государство огромная, неповоротливая машина, а люди больше всего хотят не улучшений, а жить по-старому.

Но одну победу Гаитэ точно могла записать на свой счёт. Чума резко пошла на спад. Они её победили.

На пороге Жютена стояла новая весна.

И, как всегда бывает весной, с первыми соками, заструившимися внутри пробуждённых от спячки деревьев, в душе поднималась новая жажда жизни. Хотелось дарить счастье и получать его. Хотелось любить и быть любимой.

Всё пело торжественно гимн радости свету и жизни: кристально-прозрачное утро, безоблачное небо, мартовский ласковый ветерок, ласкающий лёгким дуновением ранние дикие нарциссы.

Но вместо мира все вокруг снова заговорили о войне с Валькарой. На сей раз поводом стало убийство чрезвычайного посла. Носило оно вовсе не государственный, а скандальный характер.

Чрезвычайный посол, лорд, чьего имени Гаитэ не удосужилась запомнить, влез в окно к жене одного из валькарских герцогов. Свидание было прервано мужем и терпеть такого обхождения со своей честью рогоносец не стал. Порешил обоих на месте – и супругу, и её любовника.

Вообще-то посол, по мнению Гаитэ, получил пусть и суровое наказание, но, по понятиям, царящим вокруг, вполне себе по заслугам. Хотя, конечно, валькариец переборщил. При валькорийском дворе не прелюбодействовал, наверное, только… да так на вскидку и не вспомнишь, кто воздержался – все прелюбодействовали.

Убийство вещь, мягко говоря, неприятная. Но горячие головы вновь начали вопить о войне. Хуже то, что Торн был склонен к ним прислушиваться.

На одном из собраний он заявил:

– Король Валькары в очередной раз проявил акт агрессии в нашу сторону. Мало того, что прошлой осенью он двинул на нас свой флот с целью захватить наши земли, он позволяет своим подданным убивать моих послов! Сеньоры? – обвёл он взглядом собравшихся представителей высшего цвета нации. – Полагаю, этого довольно для начала, – он выдержал небольшую паузу и потом повысил голос, – войны!

Предложение было встречено гулом. Противоречивым. Кто-то поддерживал, кто-то сомневался.

Гаитэ склонила голову, чтобы никто не прочитал на её лице раздражение и недовольство словами мужа. Королева не должна открыто восставать против короля. Вот в спальне, наедине – другое дело. Но в тронном зале только показная покорность – это она успела выучить.

– Ваше Величество, несомненно, правы, – раздался голос. – Причин для войны довольно. Ещё год назад, когда Валькара осмелилась бросить нам вызов у Тиоса, следовало как следует поджечь им пятки.

– Рад, что вы согласны со мной, лорд Санчиос. Что скажет Нарфилд?

– Я согласен с высказыванием вашего величества, – склонил голову старый лизоблюд и интриган. – Пора поставить саркассорцев на место.

Все зааплодировали.

– На сей раз мы не станем дожидаться удара. Ударим первыми. Со всей мощью!

Гаитэ переглянулась с первым-министром, служившим ещё Алонсону. Опытный мудрый политик разделял её точку зрения в спорном вопросе о войнах. Дурной мир лучше доброй ссоры.

– Вы что скажите, Берримор? – обратился к премьер-министру Торн.

Лорд Берримор опустил глаза.

Перед ним стояла сложная задача – высказать своё мнение, отличающееся от мнения большинства так, чтобы не разгневать его императорское величество.

К удивленью Гаитэ ответ был прямо противоположен ожидаемому:

– Я согласен с вашим величеством. Поводов для войны хоть отбавляй.

– Хорошо, – нахмурился Торн, поднимаясь с трона. – Решено. Я отдам приказ первому маршалу Саркассора, моему дорогому брату, готовиться к выступлению против Валькары.

Заявление потонуло в громе рукоплесканий.

– В теперь? – Торн лучезарно улыбнулся. – Я могу вернуться в бальный зал и потанцевать.

Рукоплескания участились.

Гаитэ с негодованием посмотрела на премьер-министра:

– Вы действительно думаете, что нам нужно идти на очередную войну?

– Я считаю, нужно делать то, что хочет император.

Почему Гаитэ никак не удавалось осилить эту простую науку?

Может быть потому, что она подозревала, что Торн не до конца отдаёт отчёт в том, где его истинные интересы?

Что ж? Тогда её задача помочь ему это понять.

Глава 14

Убийство посла печальное событие. Гаитэ даже наедине с собой не бралась оспаривать этот факт. Будучи по натуре миролюбивой и склонной прощать и миловать, она не одобряла насилия в любом его проявлении, особенно когда доходило до крайностей.

Конечно, объяснить и оправдать убийство не получится. С другой стороны, король Валькары и уж тем более население этой страны к убийству не причастны, а последние пострадают в первую очередь.

– Торн? – уловив момент, когда супруг после сладких разнеживающих ласк был в самом миролюбивом настроении, Гаитэ осмелилась завести этот разговор, к любви и отношениям имеющий самое последнее отношение.

Она знала, что Торн не любит политики в спальне. И за столом. И на прогулках. Он вообще предпочитал, чтобы говорили его министры, а не королева, потому что последних он затыкал без всяких колебаний, а с Гаитэ пока считался.

– Твоё заявление сегодня утром – неужели ты и правду хочешь ввязаться в очередное противостояние с Валькарой? Мы ещё до конца не оправились после прежних стычек. Я понимаю, что убийство посла не дружественный жест, но ведь король Руал не отдавал подобных распоряжений. Это было частное дело. Потребуй наказать виновных и решим это дело миром?

По лицу Торна разлилось выражение недовольства. Он подтянулся на локтях, глядя на Гаитэ снизу-вверх, не в знак презрения, а потому, что лежал выше на горе из пуховых подушек.

– Любимая, ты же понимаешь, что на самом деле это не важно? Мне нужен повод.

– Повод – для чего?

Она понимала, Торн молод и ему не терпится прославиться на поле брани. Понимала, что его сложно будет унять. Что-то такое о мужской гордости и не умении отступать говорил некогда и Сезар? Но унять сей пыл непременно нужно, иначе плохо будет всем.

– Повод для войны, любовь моя.

– При всём уважении, ты ведь это не серьёзно?

Гаитэ уклонилась от его объятий, садясь и обнимая колени руками:

– Наша страна сейчас просто не в состоянии ввязываться в очередную авантюру. Мы не можем на сто процентов быть уверены в безусловной победе. А значит, дорогой мой муж, нужно сделать всё возможное, чтобы избежать войны. Не будет от неё никакой пользы. Давай лучше останемся выше мелкой человеческой мстительности? Уверена, можно пойти другим путём.

– Ты говоришь так, будто у тебя есть план? Способ избежать войны, не потеряв при этом лица?

– Не знаю, можно ли назвать это планом, но, подумай сам? Последние годы мы только и делали, что воевали с Валькарой. Успех был то на нашей стороне, то, как мячик в игре, перелетал к ним. Но в итоге, кто выиграл? Войны разорительны, а мир помогает вести торговлю. Когда люди торгуют, они богатеют. Всегда лучше богатеть, чем умирать.

– К чему ты клонишь, изрекая прописные истины?

– Все ждут новой войны. Лорды собираются под шумок запустить руку в королевскую казну, а в сундуках мышиного помёта больше, чем золота. Не подыгрывай им, Торн. Вместо войны, предложи пакт о Мире. Давай скажем новое слово в науке дипломатии? Нужно составить документы таким образом, чтобы все стороны остались довольны. И народ возрадуется. Рать перестанет вытаптывать их поля, а разложившиеся трупы перестанут отравлять проточные воды. Пусть воцарится мир.

– Иногда мне кажется, напрасно женщинам не дают право голоса в Совете, – рассмеялся Торн. – Уверен, ты сумела бы многих склонить на свою сторону.

– Мне нет нужды говорить в Совете. Мне неважно, слышат ли меня ваши лорды, муж мой. Главное, чтобы ты слышал. Кем ты хочешь остаться в истории? Диктатором? Или гуманистом?

– Не знаю. Я хочу, чтобы меня почитали, со мной считались и мой народ жил в покое и довольстве. А любая Империя существует лишь тогда, когда идут сражения.

– Всё когда-нибудь случается впервые. Так наберись смелости и открой новую главу – встаньте во главе государства, наживающимся не на крови, а на хлебе.

– На хлебе сильно не разживёшься.

– Это смотря как к делу подойти. Глупец и трус говорят: «Невозможно!». Отважный берёт и делает. И часто достигает успеха. Не сделав первый шаг, пути не преодолеть. Война – занятие для животных. Хотя, о чём это я? Ни одно животное не истребляет себе подобных так усердно, как человек.

– Любовь моя, как гуманист, я с тобой согласен. Но как император, боюсь, согласиться не могу.

– Торн! Послушай меня! Ну, хотя бы раз? Чем тратить деньги на войну, лучше потрать их на укрепления благополучия своего народа!

Она схватила мужа за руки, глядя ему в глаза так, словно пыталась свои мысли передать ему силой взгляда. Свои мысли, свои убеждения, свои желания.

Но Торн иначе смотрел на вещи:

– Гаитэ, клянусь, я хочу быть справедливым правителем. А кто не хочет? Думаешь, на этом свете был хоть один король, желающий своим подданным построить ад на земле? Как и многие до меня я хочу остаться в народной памяти. Ответь мне, любимая, за что помнят великих правителей? За финансирование университетов? За закрытие домов презрения? За выстроенные дворцы, храмы и библиотеки? Нет! Их помнят за одержанные великие победы. Победы в войнах, а не установления мира прославляет королей, давая их именам шанс на бессмертие.

Гаитэ с трудом подавила тяжёлый вздох.

– Армия и флот уже собраны. Запасы провизии погружены. Мы можем выступить через пару недель, – заявил он.

Поняв, что на идейном содержании в беседах с Торном цели не достигнуть, Гаитэ переменила тактику.

Устроившись у мужа под боком, обняв его мягкими руками, она зашептала ему на ушко нежным голосом:

– Мой повелитель, войны так дороги. Для их финансирования придётся снова повышать налоги.

Торн тяжело вздохнул, словно подтверждая, что на этот раз жена на верном пути.

– Это непопулярно, – согласился он с ней.

– Упрочь свою власть и престиж другим способом, любимый. Послушайся меня, – сладким голосом птицы с чарующим голосом, пела Гаитэ, вспоминая старую мудрость – ночная птица перепоёт любую дневную. – Реши проблему мирным путём.

– Что? Ты опять начинаешь сначала?..

– Вот уже несколько недель ваши министры от лица вашего величества ведут активные дипломатические переговоры.

– Что?! Как они смели?!

– Не хотели вас утруждать.

– Но ты в курсе?..

– У меня есть свои шпионы. Знаю я – знаете и вы. Мы же одно целое. Но вернёмся к политике. Переговоры велись не только с посланниками Валькары, но и с представителями других государств.

– И зачем всё это? – продолжал хмуриться Торн.

– Чтобы заключить договор, о котором я говорила раньше. Договор о Мире между самыми сильными и влиятельными странами, а также снижение госпошлин на торговлю.

Молчание Торна на этот раз было куда более заинтересованным.

– Мне кажется это утопией, Гаитэ. Всеобщий мир? Этого не осуществить.

– Всё можно осуществить, если браться не за всё разом, а по ступеням, по этапам, одно за другим. Сначала состоится встреча императора Саркассора и Валькары. Поводом может стать помолвка вашей сестры и его величества Линтона Руала, как вы первоначально и планировали. В конце встречи можно будет подписать договор о ненападении и обязательства союзничества против других государств в случае возникновения опасности.

– Такого договора в истории никогда не было, – в задумчивости поглаживал верхнюю губу Торн.

– Мы наймём лучших стряпчих и составим договор так, что он обяжет всех подписавших его соблюдать правила общей безопасности. Разве это не победа, Торн? Подумай сам? Разве не большая победа добиться больших привилегий, не пролив ни капли крови, чем оттяпать какой-нибудь пронизанный всеми ветрами клочок земли в качестве контрибуции, положив сотни, а то и тысячи, жизней?

Какое-то время Торн в задумчивости молчал, наблюдая за пляшущими тенями на потолке, что порождал пылающий огонь в камине.

Наконец он кивнул:

– Твоя идея мне нравится. Пожалуй, можно попробовать.

Гаитэ опустила ресницы, чувствуя головокружение от радости.

Она одержала победу! Свою маленькую, скромную победу невидимой миру ночной птички, с блеском исполнившей свою ночную партию. И хотя до финала было ой как далеко, первый шаг в его сторону уже сделан.

Разговор с Торном оказался просто приятной беседой по сравнению с тем, что ждало Гаитэ с Эффидель.

Лисичка была в ярости от отчаяния.

– Ты такая же как все! – металась она по комнате, подметая полированные плиты дворца пышным подолом роскошного платья. – Ты притворилась моим другом! Ты обещала мне защиту! И что? Что в итоге? Вместе с Торном только и думаешь, как меня выгодней продать, чтобы подороже да повыгодней вышло?

– Эффидель, успокойся! Выслушай меня.

– Слушать тебя? Зачем? Будто я не знаю, что ты можешь мне сказать?

Гаитэ понимала негодование рыжей сестрички Торна. И всё же, прошла достаточно длительный путь, чтобы осознавать многое из того, что раньше и самой ей казалось неправильным.

– Эффи, скажи мне честно, ты любишь кого-нибудь?

– С какой стати мне перед тобой открываться?

– Можешь мне не говорить. Ответь самой себе на поставленной мной вопрос? Любишь ли ты кого-то? Хоть немного? А ещё лучше достаточно сильно для того, чтобы это стало оправданием войны, идущей к нашему порогу? Достаточно ли сильна эта любовь, чтобы терпеть ради неё ярость брата и последующие за этой яростью невзгоды и лишения?

– Да никого я не люблю! И когда бы я успела влюбиться?! Последние полгода то похороны, то мятежи, то чума!

– Не спорю. Всё так и есть. Но исходя из твоих собственных слов получается, что ты упираешься, противясь выгодному политическому союзу из чистого упрямства? Детские капризы – это не то что мы можем себе позволить.

– Мы?!

– Думаешь, я из камня? Думаешь, у меня нет сердца и сердечных предпочтений?

– Ты пошла за Торна по любви.

– Это ты так думаешь.

Эффидель с любопытством развернулась к собеседнице, но Гаитэ вовсе не собиралась развивать эту тему:

– Я вышла замуж за Торна зная, что так будет лучше для всех. Я приехала сюда с этой целью.

– Окрутить моего любвеобильного недалёкого братца?

– Не стоит недооценивать Торна, милая, – посоветовала Гаитэ. – Я никого не окручивала. Я предложила твоему отцу взаимовыгодный союз ещё до того, как встретилась с твоим старшим братом.

– Оба моих брата старше меня. Ты выбрала между выгодным братом и привлекательным в пользу первого. Не все так могут.

– Ты никогда не встречалась с королём Руалом. По слухам, он очень привлекательный мужчина. Судя по тому, что под его управлением Валькара достигла расцвета, он умён. И подвластная ему территория едва ли уступает Саркассору, а если и так, то совсем ненамного. У тебя есть шанс стать королевой, а не герцогиней. Будь я на твоём месте, Эффи, я бы меня благодарила. Если всё пройдёт как надо, тебе больше не придётся идти за моим шлейфом. Мы станем равны по положению. И ты больше не будешь зависеть от капризов брата.

– Зато я буду зависеть от капризов мужа!

– От этой печальной перспективы в нашем мире мало кому удаётся отвертеться. Не удивлюсь, если и в других мирах, если таковые существуют, правила игры те же. Муж – всегда муж. Это меч. А будет ли он висеть над твоей головой или станет тебе щитом, заранее предугадать почти невозможно. Но согласись, подчиняться королю всё же легче, чем пьяному забулдыге из-под сохи?

Эффидель слушала. Она перестала метаться, застыв посредине залы, напротив кресла, в котором сидела Гаитэ.

– Ты получишь трон, власть и, если будешь мудрой и сильной, то и любовь могущественного мужа. Ты принесёшь мир и процветание сразу в две страны. А что будет, если заупрямишься? Будь разумной, Эффи. В первую очередь, ради себя любимой. Во-вторую, не забывай о благополучии поданных. Они же как дети. Целиком зависят от нашей воли. А мужчины? Их влечёт слава и деньги. Мало кого из них заботит цена.

Эффидель фыркнула, передёрнув плечами.

– Что касается Торна – это совершенно точное наблюдение.

– Есть и ещё кое-что.

– Что же?

– Твой второй брат. Сезар. Мы же обе прекрасно понимаем, что оставаться в Саркассоре ему опасно, – медленно роняя слова, словно каждое давалось с трудом, проговорила Гаитэ. – Ему нужно уехать. Но кто осмелится дать прибежище такому, как он? Король Руал вполне может. Однако до сих пор они были противниками. Если ты станешь его невестой, а потом и женой, Валькара может стать надёжным убежищем для Сезара.

Эффидель устало опустилась на второе, пустовавшее до сего момента, кресло.

– Надёжных убежищ нет. Брата Линтом Руал ненавидит гораздо сильнее, чем может когда-нибудь полюбить меня.

– Когда борешься за любимых людей – не сдавайся, Эффидель. Не сдавайся до последнего.

– Как ты?

– Делай это по-своему, – вздохнула Гаитэ. – Но делай.

Её беседы принесли плоды. Если знать, на каких струнах правильно играть, почти всегда получаешь нужные аккорды.

Кстати, Гаитэ не кривила душой. Она и в самом деле желала Рыжей Лисичке всего самого наилучшего. А что может быть для принцессы лучше, чем королевская корона?

Переговоры прошли успешно. Даже всегда болезненный вопрос с приданным легко решился. Торн не скупился на сундуки с деньгами и ценностями, лишь бы король Руал не требовал земель.

Видимо, тоже порядком подустав от войн, тот был сговорчив. А может быть, таким его сделал портрет невесты. Эффидель, как и все урождённые Фальконэ, отличалась яркой красотой, живостью нрава, искромётным обаянием, выгодно отличавшем её на рынке невест королевской крови.

Принцессы большей частью были бледны и некрасивы. С трудом пережив первую брачную ночь, царственные супруги зачастую возвращались в объятия своих старых или новых любовниц, а в кровати отношения часто действительно были «долгом», причём тяжёлым.

Любить Эффидель было легко. Легче, чем не любить.

По условиям договора, два блистательных королевских двора должны были встретиться на границе королевства Валькары и империи Саркассор. К приезду королевских поездов построили нечто вроде походного дворца, как во время военных переходов, но со всей возможной роскошью, достойной такого случая.

Весна вошла в свои права полностью, покрыв поля первоцветами, а небо, поднявшись, играло самыми нежными и яркими красками. Облака казались мягкими пушистыми овечками, бредущими по тучным нивам. Зелень после лаконичной, чёрно-белой зимы, не уставала радовать глаз. Ветерок свободно вливался в лёгкие, лаская щёки и выбившиеся из-под венца или нарядного головного убора, локон.

Подгоняемые порывами майского ветра, они выехали из Жютена. Тяжело груженные повозки в окружении вооружённых отрядов двинулись в сторону Золотых Долин, как называли условленное место встречи.

Весь этот праздничный кортеж с лошадьми, скрипящими повозками, кричащими форейторами, слугами, служанками, музыкантами и акробатами двигался по залитым солнцем дорогам, среди цветущих садов, оставляя за собой запах свежего лошадиного навоза.

Столица вскоре осталась позади со всей её тяжёлой чугунно-каминной архитектурой и городскими нечистотами, и они словно окунулись в царство света. Вскоре тенистые рощи сменились виноградниками, к ним прибавились поля с пока ещё только-только поднимающейся кукурузой.

Всюду царила весёлая, оживлённая атмосфера. Всюду Гаитэ окружали любезные, симпатичные люди. Хотя разговоры их зачастую звучали банально, их остроумие было лёгким, как игристое вино, что подавали вечером за ужином.

Путешествие было приятным. Несмотря на дальнюю дорогу никто не чувствовал себя утомлённым.

Подъезжали к Золотой Долине Гаитэ, Торн и Эффидель верхом.

Сверху открывался чудесный вид на роскошный палаточный городок, обставленный с южной роскошью.

– Где же валькарийцы? – с усмешкой вопросил Торн одного из своих прихвостней-фаворитов.

– Скоро будут, – заверил тот.

– Как всегда опаздывают, – с насмешкой проговорил кто-то из толпы придворных.

– Смотрите, – кивнула Гаитэ в сторону показавшихся вдалеке штандартов со знамёнами. – Вот и они.

– Что ж? Вперёд! – скомандовал Торн. – Спущусь и поприветствую нашего нового друга – короля Руала.

– Ваше Величество, благоразумно ли это? А что, если воспользовавшись случаем, они захотят вас убить?

– Под страхом смерти приказываю всем не двигаться с места, – скомандовал Торн и тронул лошадь поводьями, заставляя перейти на рысь.

С лёгким волнением Гаитэ наблюдала за сближением двух королей. Её мужа Торна и того, кто мог бы стать её мужем, повернись дела иначе.

У короля Руала нервишки оказались послабее. Он выдвинулся вперёд в окружении десятка телохранителей.

Несмотря на волнение, Гаитэ втайне гордилась храбростью и удалью Торна, которых ему, при всех своих недостатках, было ни у кого не занимать.

Одежда его была соткана из жёлтого сукна, расшитого золотыми нитями. Свободно и легко развевались красивые, густые волосы.

Король Валькары был разодет в синее, расшитое серебром. Голову его покрывал берет с плюмажем, синее перо ярко переливалось на солнце.

– Лица не увидать, – разочарованно выдохнула Эффидель.

Оба молодых короля обменялись приветственными кивками и, судя по всему, парой вежливых фраз. Оба на миг застыли у ворот в потешной башне картонного замка, выставленного в поле на время встречи. А потом вместе, шаг в шаг, въехали внутрь.

– Ну что ж? – выдохнула с облегчением Гаитэ. – Начало положено. Будем надеяться, переговоры пройдут успешно.

День пролетел в хлопотах и заботах. Вечером состоялся роскошный ужин.

В огромном шатре собрался весь цвет двух государств. Каждый старался блеснуть перед другим роскошью убранства и величием манер. А Гаитэ и Эффидель полагалось во всём превосходить любых из своих поданных. Фрейлины крутилось вокруг несколько часов, помогая госпожам подготовиться к важному событию.

Гаитэ рассматривая себя в зеркале, почти себя не узнавала. Они ли это? Та дама в торжественном одеянии из тёмно-алого бархата с богатой меховой отделкой из горностая. Кожа блестит от ароматических масел. В волосах сверкают узорные сплетения бриллиантов.

Что удивительно, эта женщина напротив не вызывала в Гаитэ симпатии. Всё в ней обманчиво и лживо. Но что поделать? Высокое положение всегда обязывает вести двойную игру.

– Ну, улыбнитесь? Сегодня же великий день, госпожа, –подбадривали фрейлины.

В этом не было нужды. Она чувствовала себя непривычно спокойной.

Гаитэ подала знак, что готова к выходу. Зазвучали фанфары, полог шатра разошёлся.

Когда они с Эффидель, рука об руку, вошли в другой шатёр, всё придворные встали.

Король Валькары, молодой мужчина, не старше тридцати, с весьма приятным, но несколько капризным для мужчины лицом, благосклонно улыбался молодым женщинам.

Эффидель, с её полупрозрачной тонкой кожей того молочного оттенка, что встречается лишь у рыжеволосых людей, огромными глазами, распущенными волосами, казалась созданием из легенды, вошедшим в зал, словно фея.

И явное несоответствие её хрупкой фигурки с удушающей роскошью одеяния, как и в прошлую свадьбу, бросалось в глаза.

Во время торжественного шествия, по мере приближения к двум величественным особам короля и императора, Гаитэ и Эффидель сделали три глубоких реверанса, преклоняя колена.

Торн, поднявшись, взял обеих за кончики пальцев и, подведя к свободным стульям под пышным балдахином, помог усесться.

– Слушайте! Слушайте! Слушайте! – зазвенел герольд, зачитывающий королевский указ. – Их Величества, положив руку на Святую Книгу Древних Таинств клянутся перед Богом и всеми собравшимися, быть честными, добродетельными и уважительными в отношении друг к другу.

Возложив руки на поднесённую к ним отцом-храмовником Священную Книгу, Торн и Линтон поклялись.

После чего началась церемония помолвки Эффидель и короля Валькары.

Из фонтанов лилось вино. Не уставая, гремела музыка. Праздник удался на славу.

Глава 15

Великолепие было показным: всё вокруг вылеплено из картона, обито штукатуркой и разрисовано красками. Стены лишь выглядели камнем, но стоило приблизиться как обман делался бессмысленным и раскрашенный холст никого уже не мог обмануть – Замок Иллюзий Золотой Долины.

Иллюзорны были не только замки – фальшивы сами слова о вечной дружбе. Никто не пытался делать вид, что по-настоящему верит в провозглашённые идеи, но всем было весело, как бывает весело в начале пути, пока все тяготы не познаны, а дорога лишь манит обещанием новых возможностей и открытий.

Все вокруг слишком сильно увлекались вином, изобилие которого переходило рамки разумного с учётом того, что собравшееся общество во многом походило на сухой порох. Стоит упасть одной искре и взрыва не избежать.

Придворные, несмотря на показное добродушие, только и ловили момент, чтобы доказать своё превосходство то в одном, то в другом. У кого лучше повара и блюда? При чьём дворе больше красивых женщин и мужчин? Кто из последних искусней на поле брани?

Пока велись потешные бои, но Гаитэ не оставляли опасения, что это лишь пока. Звон оружия из развлечения в любую минуту может превратиться в поединок, а там и до общей свары недалеко.

Потешные бои между стражниками из рядов саркассорцев и валькарийев развлекали сидящую за бесконечными обедами и ужинами знать.

Торн весело аплодировал каждой победе саркассорцев. Он пребывал в отличном расположении духа если победителем оказывался из его подданных и мрачнел лицом, если выигрывал валькариец.

Фальконэ не умели проигрывать со смирением.

– У меня есть для вас подарок, – с приятной улыбкой заявил король Руан.

Он сделал знак приблизиться трём пажам. Те, торжественно выступая и забавно вертя бёдрами, поставили на стол два ларца. Осторожно откинув крышку явили взгляду блистательные ожерелья с подвесками. Гаитэ предназначалось колье с рубинами – алый был цветом Саркассора, а Эффи досталось ожерелье из изумрудов – камней Валькары.

Подарок был воистину королевский. Восхищённые ахи и охи придворных, как и их дружные аплодисменты, были вполне заслуженными.

– Какой роскошный подарок, – с усмешкой протянул Торн, заводя руки за спину по совсем недавно появившейся привычке. – Вы смутили меня.

– Не стоит смущаться, друг мой. Вы преподнесли мне подарок куда более роскошный – вашу сестру.

И снова аплодисменты отдали должное галантности и приятному нраву короля Руана.

Гаитэ он приятным нисколько не казался. Двуличным, себе на уме, опасно-умным, расчётливый и коварным – каким угодно, но не приятным. С таким соперником нужно держать ухо востро и ни в коем случае нельзя расслабляться.

Зазвучали фанфары, громко и вызывающе. Гости переглянулись между собой и принялись перешёптываться.

– Что происходит? – склонившись к мужу, шёпотом спросила она.

Торн глянул на жену исподлобья, неприязненно кривя губы. Вьющиеся волосы тёмным облаком окружали его капризное, самоуверенное лицо.

– Происходит мой любимый брат. Сезар всегда любил пышные выходы. Сегодня он в своём репертуаре. Помнишь сцену, что он устроил на нашей свадьбе? Он даже первым танцевал с невестой. Но сегодня лучше бы ему вести себя тихо. Клянусь преисподней, скандалов я не потерплю! А думаю, без скандала не обойдётся. – Торн забросил в рот виноградину. – Он уже несколько дней в лагере и ведёт себя вызывающе, устраивая оргию за оргией. Уже устал выслушивать жалобы. Видишь ту красавицу? Она одна из признанных красавиц Валькары.

Гэитэ бросила взгляд в сторону, указанную мужем.

Женщина была и впрямь хороша собой. Хотя женщина – это громко сказано, скорее – девушка. Мягкие губы, ясный взгляд узких азиатских глаз неожиданно светлого цвета. Их веки казались чуть припухшими. Умное, живое личико. Немного надменное, чуть капризное, но выделяющееся из толпы.

– Твой драгоценный Сезар трахает её ночами напролёт, – с каким-то садистским удовольствием сообщил Торн. – А на рассвете она возвращается к своему мужу, графу Бэльмонту такой измождённой, что сегодня утром наш предполагаемый будущий родственник недвусмысленно намекнул мне на то, что в свете недавнего скандала поведение моего любимого братца не кажется ему благоразумным. Что я мог ему ответить? Нырять в чужие саду и пить из всех фонтанов разом свойственно моему брату. Для него даже кровные узы не являются препятствием, ведь Сезар не постеснялся приударить даже за моей женой?

– Прошу тебя, не начиная снова, – холодно бросила Гаитэ, выпрямляя спину.

Сезар шагал по ковровой дорожке.

Он был в чёрном. Весь с ног до головы облит этим цветом словно ворон. И чёрное удивительно шло к его высокой, сильной, сухопарой фигуре.

Гаитэ никогда не встречала мужчину, который выглядел бы настолько опасным. Все они, придворные лорды, солдаты, министры были перед ним словно псы перед волком. От него веяло силой, жаждой насилия и мощью.

Он изменился. Как и все они в последнее время. Слухи о его неразборчивых любовных связях стали притчей во языцех. Скандальнее всего были упорные слухи о странном эскорте брата короля, состоящего из самых молодых и красивых женщин, которых молва упрямо нарекала проститутками, хотя в высоких слоях общества таких дам предпочитали мягко называть куртизанками. Их услуги стоили немалых денег.

Почти весь апрель придворные дамы Гаитэ только и шептались о непристойных празднествах во дворце герцога Фальконэ. Рассказывали о том, что начиналось всё вполне благопристойно и чинно, но после ужина, когда гости изрядно набрались, а сумерки сгустились настолько, что слуги зажгли канделябры, начались танцы.

Какого же было удивление гостей, когда куртизанки вышли на паркет совершенно обнажёнными! Из одежды на девушках были только маски, плюмажи и тонкие пояса на чреслах, украшенные сверкающими драгоценностями.

В итоге, танцы получились очень оживлёнными.

По знаку распорядителей пира канделябры переставили со столов на пол, а по паркету рассыпали каштаны. Куртизанки должны были собирать их, ползая на полу между зажжёнными свечами. Гостям же предложили охотиться на девушек, собирающих каштаны.

Всё завершилось свальным грехом. Причём тех из мужчин, кто показал наиболее высокие результаты Сезар лично одарил золотом.

Гаитэ не хотела этого признавать, но слухи о брате мужа больно ранили её. И дело было даже не в ревности, вернее, не только и не столько в ней, сколько в горьком, как пепел, разочаровании.

Она признавала за Сезаром право на любовь, хотя мысль о том, что в его сердце может поселиться другая женщина рвала душу на части. Но рано или поздно это было неизбежно. Гаитэ через боль могла бы с этим смириться. Но тот разврат, тот порочный образ жизни, в который он погружался всё глубже, со всем азартом своей горячей натуры, причинял ей ещё больше мучений.

Любовь, желание найти близкого человека Гаитэ могла понять и принять, но блуд всегда вызывал в ней отвращение. Для неё он имел запах падали.

С безрассудных половых связей всегда начинается распад и гниение души. Это неизбежно, как тлен тела после смерти.

Человек в чёрном был мало похож на того Сезара, которого ещё совсем недавно знала Гаитэ – настоящий бог войны, бессердечный, беспощадный, коварный, жестокий и развратный.

Он ли когда-то рассказывал ей легенды о Белом Волке бегущей по звёздному кругу за своей бессмертной любовью, уверенной, что он пытается догнать её лишь затем, чтобы уничтожить?

С ним ли она бежала через половину страны?

Он ли, дрожащий и обнажённый, сидел в клетке её брата? Он ли держал её за руку, не давая сорваться в распахнутую пасть чумы?

Гаитэ готова была бросить всё, променяв на любовь. Хорошо, что этого не произошло. В конце концов, чтобы она себе не придумывала, для таких мужчин как Сезар женщина всегда будет лишь эпизодом. А для таких женщин, как Гаитэ, эпизодов не существует – лишь серьёзные отношения. Сложно придумать пару более неподходящую.

Всё хорошо. Она королева. И стоит на самой верхней ступени власти. Торн, не считающийся ни с кем, ни слушающий никого, относится к ней с любовью, вниманием и уважением. Глупо думать, что, если бы у них с Сезаром что-то получилось, в его жизни могло быть что-то иначе, чем теперь. Что он оставался бы ей верен. Любил бы её.

Нет! Он такой, какой есть. Любящий риск, войну и удовольствия. А всё остальное лишь фантазии Гаитэ. Призрак, в который она чуть было не поверила.

Наблюдая за тем, как Сезар движется к ним с уверенной грацией хищника, Гаитэ почувствовала желание сломить этого гордеца, поставить на колени, заставить расплатиться за собственные пороки и слабости.

За то, что против воли одно его появление заставляет биться её сердце быстрей.

У неё есть всё, что только может пожелать женщина. Чёрт возьми! Торн ничем не хуже! Она любит своего мужа. Так почему?!.

Как перестать чувствовать эту горячую, животную ярость? Эту ненависть? Как заморозить душу до полного безразличия?

– Ваши Величества, – склонил голову Сезар.

– А! Вот и дорогой зять!

Акцент в голосе короля Руала зазвучал явственней. Он старался казаться добродушным, но в его голосе против воли прорезывались неприязненные нотки.

Гаитэ поняла, что взгляды и внимание всех приковано к Сезару. Он пленял в равной степени и мужчин, и женщин, вызывая у тех и у других зависть, любопытство и ненависть.

Толпа любит всё, что выделяет людей из неё, но никогда этого не прощает тому, кому удалось выделиться. Человеческая натура такова, что хочет обладать всем, что привлекает взгляд и сердце, а если этого не происходит по какой-либо причине, пытается это сломать.

«Я ничем не отличаюсь от других, – поняла Гаитэ. – Что заставляет меня с неприязнью глядеть на тебя, Сезар? То, что ты разочаровал меня своими поступками? Или то, что ты никогда не будешь моим? Что, возможно, не был бы, даже сложись всё иначе? Как горько принимать правду: всё сложилось к лучшему, потому что иначе ты меня бы бросил, как бросал, рано или поздно, всех своих многочисленных любовниц. Быть любимой самое большое желание женщины, быть разлюбленной – самой большой кошмар. Какое счастье, что волей судьбы мне было отказано и в том, и в другом».

Гаитэ с тяжело бьющимся в груди сердце украдкой наблюдала за тем, как Сезар прямиком направился к девушке в фиолетовом и золотом.

Как её там? Графине Бэльмонт?

– Онорина Бэльмонт? – словно прочитав её мысли, протянул Торн, наклоняясь к своему новообретённому другу, королю Руалу.

– Жена моего конюшего, – кивком подтвердил король Валькары. – Ваш брат называет её своей валькарийской лошадкой и скачет на ней при каждом удобном случае, наплевав на все приличия, не скрывая их связи. Вопиющее безобразие. Особенно с учётом того, что он женат на моей родной сестре, с которой после их брака не виделся, по слухам, ни разу.

– Судя по тем же самым слухам вашу сестру это нисколько не печалит, – вскинула голову Эффидель, которая не терпела, когда при ней критиковали Сезара.

– Дорогая сестра, не попробуешь ли ты вон тот прекрасный фрукт?

На губах Торна играла улыбка, а в глазах сверкала молния и явственно читалось: «Заткнись немедля!».

Заиграла музыка. Кое-кто из придворных пустились танцевать. Некоторые особенно нетерпеливые парочки покидали палатку.

И снова, расчистив площадку посредине, началась борьба. Мужчины, раздевшись до пояса, нокаутировали друг друга, а другая часть встречала это громогласными, весёлыми криками.

Одно было хорошо. Кажется, Сезар отклеился от своей подружки, и с азартом наблюдал за этим действием, громогласно рукоплеща каждой победе соотечественника.

– Браво! – кричал он, и улыбка его будто становилось ярче.

А люди, увлекаемые потоком его энергии, делали то же самое.

– Ваше здоровье, мой дорогой шурин! – на сей раз улыбка Сезара больше напоминала оскал. – И твоё, мой царственный брат! Сестра! – взгляд его задержался на Гаитэ и глаза превратились в две щелочки, наполненные острыми лезвиями. – Ваше Величество, – склонил он голову. – Празднества удались на славу.

– Рады слышать это от вас, брат мой.

Гаитэ не нравился взгляд мужа. Исподлобья, пристально, в упор. В сочетании с кривой улыбкой это ничем хорошим не грозило.

– Особенно приятно наблюдать за тем, как саркассорцы превосходят наших новых друзей во многом.

Улыбка скисла на лице Руала, как молоко после проклятья ведьмы.

– У нас лучшие художники, лучшие музыканты, лучшие архитекторы. Большинство из которых, кстати, живут при моём дворе! – перечислял Сезар.

Он словно нарочно дразнил двух венценосных особ. Зачем он это делает?

– Нам служат лучшие философские умы, инженеры, генералы, воины. И конечно же… – Сезар выдержал недлительную паузу, окинув Руала взглядом свысока своего роста. – Конечно же, самые красивые женщины! Хотя при дворе Валькара они, безусловно, куда более сговорчивые.

– Брат! – предупреждающе рыкнул Торн.

– Вы же не станете это отрицать? – ухмылялся Сезар.

До Гаитэ только сейчас дошло, что он изрядно пьян.

Настолько пьяным ей его видеть раньше не доводилось.

– Вы уверены? – холодно спросил король Руал ровным голосом.

– В чём? – вскинул львиную голову Сезар.

– В том, что ваши воины лучше наших? Последние битвы этого не доказали.

– Разве? Что же тогда заставило вернуться ваши войска домой, поджав хвосты?

– Брат! – повысил голос Торн, подаваясь вперёд. – Мы собрались, чтобы объявить мир, а не начать новую войну. Если ты пьян, пойди и проспись.

– Как прикажите, Ваше Величество.

– Подождите! – окликнул Сезара король Руал, поднимаясь с трона, заставляя всех вокруг сидеть как на иголках от волнения. – Хотите рискнуть?

К такому повороту, похоже, даже Сезар не был готов.

– Что вы предлагаете? – свёл брови он.

– Я вызываю вас на поединок!

В шатре восстановилась мёртвая тишина. Можно было услышать, как пролетит муха. Все выглядели обомлевшими.

– Что, простите?

Сезар, как и многие другие, не поверил своим ушам.

– Я вызываю вас на поединок, господин задавака. И если вы откажетесь, вы трус.

– Брат!

Торн, кажется, собрался разыгрывать недоумение по данному поводу, но король Руал предупреждающе вскинул руку:

– Не надо!

Со всех сторон, словно вскипевшая при прибое волна, зашумели взволнованные придворные.

Сезар, положив холёные руки на перекрестье меча, раздувался от важности, как петух на хозяйском дворе, на котором до сих пор он был единоправным владельцем женской половины и не намеренный и впредь терпеть соперников.

Почему столь странное сравнение пришло ей в голову, Гаитэ и сама не знала. Может быть так её психика пыталась справиться с напряжением момента?

– На кону честь страны, – вскинул голову король Валькары. – Я уже не раз доказывал, что умею одерживать победы над заносчивым Саркассором. Бросаю вызов и на этот раз!

Валькарийцы одобрительно зашумели. Кое-где раздались даже жидкие аплодисменты.

Сезар по-прежнему стоял в горделивой позе, вскинув голову и широко расставив ноги. Словно все своим видом утверждая собственное превосходство.

Эффидель, заметно волнуясь, переводила испуганный взгляд с наречённого жениха на брата, даже и не скрывая, что волнуется только за последнего.

Гаитэ бы очень хотелось верить, что опасности нет, но это было неправдой. Бросить вызов королю – это всё равно что втереться между молотом и наковальней.

Да какая муха Сезара укусила? Он совсем голову потерял? Проиграет – позор на всю страну, не отмоешься. Выиграет… и к чему тогда всё это перемирие? Недолго просуществует Нерушимый Мир, за который она столько радела.

Да он словно нарочно старается свести к нулю все её начинания! Словно бы мстит? Но это было бы слишком просто. Там, где играют ферзями, такие проходные пешки, как чувства, мало что значат.

– Сражаться с достойным противником большое удовольствие, – отвесил Сезар противнику вежливый поклон с изяществом и достоинством, по которого за милю можно было узнать большого вельможу. – Прошу?

Приглашающим жестом указал он на свободную середину в палатке.

Если бы от взгляда можно было бы воспылать, то Сезар под взглядом Руала должен был бы обратиться в пепел. Столько ядовитой ненависти!

– Слуга! – хлёстко, словно ударил плетью, позвал король.

Мужчины начали раздеваться. Зазвенели золотые цепи, затрещали шнуровки камзолов.

– Быстрее! – торопил Руал.

Эффидель потянулась пальцами к руке Гаитэ, ища поддержки. Женщины сжали в волнении руки.

Покосившись на мужа, Гаитэ с невольной вспышкой гнева в сердце обнаружила, что он спокойно поклёвывает себе виноград, довольно улыбаясь.

– Мой господин, – склонилась она к мужу, – разумно ли то, что происходит? Не правильнее ли будет вмешаться и остановить это?

– Нет.

При всей краткости ответа он был исчерпывающим. Особенно в сочетании с тоном.

Фрейлины смущённо хихикали и опускали ресницы, прикрываясь веерами. И всё же, не в силах избежать искушения, бросали игривые и восхищённые взгляды на оголившиеся торсы царственных соперников.

А посмотреть было на что.

До замужества Гаитэ вряд ли позволила бы себе столь беззастенчивое пиршество для глаз. Но раз руками коснуться она его все равно никогда не посмеет, глядеть-то ей никто не запретит?

Тело Сезара было гладким, как у женщины, но ничего женственного в линиях и пропорциях фигуры не было. Мышцы бугрились на плечах, змеились под кожей живота, обещая соблазнительную твёрдость и жёсткость.

«Да что со мной такое?», – одёрнула себя Гаитэ. – «Никогда прежде я не позволяла себе думать о нём так».

Соперники встали рядом, разминая мышцы. Прошли на середину шатра и повернулись лицом друг к другу.

– Ваше величество! Господа! Правила таковы: тот, кто первым уложит соперника на ковёр, объявляется победителем.

Эффидель, наконец, выдохнула.

– Хвала Добрым Духам! Они не станут сражаться оружием!

Гаитэ тоже испытала облегчение. Поражение в спорте удар по самолюбию, но, как последние не болезненны, от них не умирают.

– Начинайте!

Ударил гонг, обозначая начало состязания.

Мужчины стояли рядом, так близко, словно любовники и тела их пышили горячей, едва сдерживаемой яростью.

Почти соприкасаясь лбами, они двинулись по кругу.

Первым ударил Руал, резким толчком отбрасывая противника от себя. Теперь Сезара с ним разделяло расстояние в два-три фута.

– На кого поставите, ваше величество? – склонил один из фаворитов Торна голову.

У императора блестели глаза как у кошки, почуявшей валериану.

– На брата. На кого же ещё? – засмеялся он, забрасывая за щёку ещё одну виноградину.

Противники снова принялись кружить друг около друга, выжидая выгодный для нападения момент.

– Ну же! Ну же, ваше величество!

– Давайте, ваша светлость! Давайте!

Руал, наклонив голову вперёд, точно бык, ринулся на противника, вцепившись руками в широкие плечи Сезара, который, справедливости ради, был на голову выше противника. В чисто физическом плане.

Было видно, как дрожат ноги соперников, напрягаются бицепсы на обнажённых руках, играют мышцы на животе от усилия одержать победу.

– Ну же, давай! – сорвался Торн, ударяя кулаком по коленке. – Мы должны победить! Давай же!!!

Его возглас потонул в других таких же азартных выкриках.

Гаитэ подалась вперёд. Сердце колотилось, кровь стучала в ушах.

«Давай же, давай!», – кричала она про себя, кусая в нетерпении костяшки согнутых пальцев, прижатых к губам.

Руал, как обезьянка, повис на Сезаре, уцепившись одной рукой тому за шею, а второй надавливая на колено, в надежде заставить потерять равновесие.

Король Валькары был невысок, но силён и, похоже, чертовски упрям в достижении цели.

Лица мужчин побагровели. Оба лязгали зубами, как дикие звери. От напряжения, нарастающего с каждой секундой, с каждым новым мгновением, от усилий на шеях обоих вздулись жилы.

Когда, казалось, силы вот-вот оставят Сезара и победа валькарийца предрешена, невероятным усилием воли, черпающим силы в ещё более невероятном упрямстве, саркассорец, как вцепившегося клеща, сбросил с себя Линтона Руала.

Вновь расцепившись, противники мерили друг друга взглядами, тяжело дыша.

Вышедший из себя, потерявший от ярости контроль Руал, раз за разом наскакивал на Сезара, но тот так же, раз за разом, отбрасывал его от себя, словно зарвавшуюся шавку.

Когда Руал наскочил на него в четвёртый раз, Сезар сцепил руки на его шее и навалился на противника всем телом. Обхватывая за скользкую талию, клонил к земле.

От криков было больно ушам. Казалось, орали все, во всю мощь лёгких.

Внезапно, словно сломавшись, Сезар наклонил голову вниз, скользя по торсу противника к полу. И, когда уже в победе Руала никто не сомневался, одним коротким, но эффективным рывком бросил противника на пол!

Валькариец на мгновение замер, не в силах поверить в поражение. Восторженные крики саркассорцев смешались с возмущёнными, разочарованными возгласами их противников.

Гаитэ, сама не своя от радости, рукоплескала со всей силы.

– Да! – ревел Сезар, разведя руки в стороны, словно обнимая, заключая в объятия весь мир и в то же время готовый опрокинуть его вслед за поверженным противником.

Слуга уже набрасывал на стройные плечи хозяина алый, расшитый золотыми цветами, халат, чтобы, не дай добрые духи, сквозняком не продуло.

– Реванша! Я требую реванша! – вопил разъярённый Руал Линтон, пока его доверенные придворные старались увести его с поля боя. – Иди сюда, ты, саркассорский ублюдок! Или боишься?!

В шатре воцарилась тишина.

– Кого я должен бояться? – горделиво вскинул голову на стройной шее Сезар.

– Меня!

Гаитэ мысленно застонала.

Если так пойдёт дальше, к чёрту покатятся все их дипломатические усилия. Но вот ведь, казалось, всё уладилось?

– Эффи! – обернулась она к подруге. – Ты должна вмешаться!

– Я?.. Но что я могу сделать?!

– Если они снова сцепятся, и твой брат вновь победит, войны не избежать! Такого унижения Валькара не простит! А проиграть у твоего брата ума не хватит – спеси многовато.

Эффидель растерянно смотрела на неё, явно не представляя, что делать дальше.

А страсти всё накалялись. Голос Руала, раздражённый, как у злой птицы, перекрывал голос его подданных:

– Я не подпишу Договора! Они унизили меня! Унизили всех нас!

– Это был честный бой, – смеялся ему в лицо Сезар.

Придворные, переглядываясь, уже потянулись к клинкам. Ещё немного и ситуация выйдет из-под контроля.

– Прошу тишины! – поднявшись с кресла, полным голосом, стараясь, чтобы он звучал как можно громче, почти прокричала Гаитэ.

Голоса стихли. Взгляды с досадой обратились к королеве, отвлекающих мужей от ратного дела.

– Музыканты – музыку! Отважные бойцы заслужили приз за свой поединок – танец с прекрасной дамой.

Глаза Эффидель наполнились страхом, а затем восхищением уловкой Гаитэ. Как не был взбешён король Руал, но от танца с прекрасной невестой отказываться было невежливо. Оставалось только надеяться, что природное обаяние и женское очарование Эффидель заставят мужчину если не позабыть о поражении, так дадут ему повод спасти лицо – какой рыцарь станет продолжать ссору, когда дама жаждет танцевать?

Сама Гаитэ, величаво сойдя по ступенькам с импровизированного помоста, направилась к Сезару, протягивая ему руку.

– Танец, милорд, – проговорила она с улыбкой вкладывая в его раскрывшуюся ладонь свои тоненькие пальчики. – Награда победителю за победу.

Глава 16

От Сезара после рукопашной драки веяло горячим теплом, его улыбка была полна самодовольства, и всё же Гаитэ не могла избавиться от дурного предчувствия – чувства, что всё его напускное самодовольство прикрывает отчаяние, как запах цветов на похоронах прикрывает тлен.

– Ради такой награды стоило рискнуть, моя королева! – склонился он перед Гаитэ с подчёркнутой нарочитой страстностью и лёгкой издёвкой.

– Лучше бы вы не рисковали, Ваша Светлость. Своей выходкой вы почти перечеркнули всё, над чем мы трудились последние месяцы.

– Последние месяцы? – руки, обвившие её стан, были твёрдыми и слишком горячими. – Какая мелочь! Что такое труды нескольких месяцев, прекрасная дама? В жизни иногда теряют куда больше.

– В жизни чего только не случается. Например, первый маршал Саркассора начинает вести себя, как ветреный мальчишка.

Сезар засмеялся. Экспрессивно. С вызовом. Он словно и её вызывал на бой тоже.

– Вы стали прекрасной королевой. Я едва узнаю в вас ту робкую девочку, что пришла за помощью к нам в дом год назад. Как давно это было? Тогда ты была похожа на цветок. Тогда, едва взглянув на тебя, я подумал, что ты должна прекрасно танцевать. А теперь едва ли можно поверить, что ты осмелишься закружиться в танце.

– Это метафора? Неудачная, вынуждена признать. Год назад я почти не умела танцевать, зато теперь, как видите, могу быть достойным партнёром. Там что ваша проницательность терпит такое же фиаско, как и ваша дипломатия. А что касаемо цветов? Я слышала, у вашей светлости их предостаточно.

– Могу ли льстить себе надеждой, что ваше величество ревнует?

– У меня нет времени на такие глупости, – слишком поспешно ответила Гаитэ и почувствовала, как кровь сначала прилила, а потом резко отхлынула от щёк.

Сезар усмехнулся.

– Не ревнуйте, моя королева. Что значат все эти женщины? Лишь удовольствие.

– Ты хоть понимаешь, как отвратителен сейчас?

– А какое право у тебя меня в чём-то упрекать? Кто ты мне такая? Жена моего брата? Страж моей морали? Ах, да! Ты – моя добрая, нравственная, радеющая об общем благе королева! Думаю, про прошествии некоторого времени ты станешь очень похожей на свою мать.

– Что с тобой сегодня не так, Сезар? Боюсь, ты слишком много пил. Я слышала, ты вообще много пьёшь в последнее время.

– Да, мамочка, – кивнул он буйной головой. – Боюсь, в последнее время вы слишком много интересуетесь моей персоной.

– Тебя это, правда, пугает?

– Нет – улыбка из издевательской стала искренней, немного грустной, даже горькой. – Меня пугает тот момент, когда ты перестанешь интересоваться мной вовсе и станешь дышать только властью. Какой парадокс – ты получила то, что я хотел для себя и я чувствую, что потеряю тебя окончательно. Это неизбежно.

– Ну, у тебя останутся твои удовольствия, – попыталась отшутиться Гаитэ, хотя в горле неприятно саднило, как бывает, когда не проглотишь до конца слёзы. – Они останутся тебе в утешение.

– Не суди меня, Гаитэ. Боюсь, что без удовольствия, без обострения всех чувств, я бы уже давно сошёл с ума. Мы же оба понимаем, что моя жизнь может закончиться в любую минуту.

– Зачем говорить так?

– Могу не говорить, но сути ведь это не изменит? – это прозвучало не как вопрос. – Я не получу ничего из того, о чём мечтал, чего хотел. Не получу того, чем владел бы куда с большим искусством и умением, чем мой брат – власть и тебя. Он тоже это понимает и поэтому для меня часики тикают, Гаитэ. Смерть придёт в любую минуту. Но, пока её нет, я посвящу мою жизнь праздности и безрассудным удовольствиям.

– Ты так себя оправдываешь?! Безысходностью? Но ты всегда был безрассудным и неудержимым, действовал без оглядки на всё, что тебя окружает! И тебе плевать, скольким людям это причиняет страдание. Ты думаешь только о себе!

– Но ведь кто-то же должен обо мне подумать? – развёл руками Сезар, и эмоциональная окраска фразы идеально совпала с фигурой танца.

Бросив быстрый взгляд по сторонам, он резко толкнул Гаитэ в узкое пространство между двумя столбами, которые вместе с пышными фестонами ткани создавали некое подобие алькова – сомнительного рода убежища.

– Что ты делаешь? – попыталась возмутиться Гаитэ.

Но откуда взяться возмущению, если всё, что она чувствовала, это желание оказаться с ним наедине от назойливых, любопытных взглядом?

– Видишь ту женщину? – от шёпота Сезара на ухо по её телу бежали мурашки.

– Торн сказал, это твоя любовница.

– О! Он был так добр, что успел тебе доложить о моих наложницах? Когда я стану трахать её сегодня, я буду представлять на её месте тебя. А ты, сделай одолжение, подумай обо мне, когда станешь отдаваться Торну.

Его издевательский тон разозлил Гаитэ. Возможно, этого Сезар и добивался?

– Ты ведёшь себя, как животное! Уберись и дай мне пройти!

Но вместо того, чтобы послушаться, Сезар упёрся руками в столбы, заключая Гаитэ в клетку из рук, своего тела, своего горького запаха и чего-то горячего, обжигающе-порочного, что одновременно возмущало и кружило голову.

– Я хотел бы вместо неё трахать вас, ваше величество. Всю ночь. До самого рассвета. До изнеможения. Вернуть тебя твоему мужу в таком состоянии, чтобы он испугался. И возненавидел меня ещё больше.

– Ты никогда не перестанешь меня поражать, Сезар. Когда я думаю, что мы достигли дна и ты не стоишь даже прощального взгляда, ты вдруг начинаешь вести себя с благородством, которого не ждёшь. И наоборот. Когда я начинаю тебя верить, ты словно нарочно пытаешься втоптать меня в грязь. Чего ты добиваешься? За что пытаешься уязвить? Я была согласна стать твоей, бросить всё – но тебе этого было не надо. А теперь ты вываливаешь на меня всю эту грязь, пытаешься публично скомпрометировать. За что? Зачем? Что за странные, непонятные игры? А, впрочем, возможно, дело не в тебе, а во мне. Я всё пытаюсь найти глубину там, где её нет? Что ты такое? Океан? Или – лужа?

Выразительное лицо Сезара вновь изменилось. И, как ни странно, сейчас оно не выражало ничего.

А Гаитэ продолжала:

– Знаешь, я рада, что же судьба связала меня с Торном, а не с тобой! Для меня ты… слишком горячий. И непостоянный. Слишком ветреный юноша, – грустно усмехнулась Гаитэ и, не удержавшись, коснулась щеки, с какой-то щемящей болью в груди чувствуя тепло волос, мигом облепивших руку.

На мгновение маска с его лица соскользнула и в глазах Сезара Гаитэ прочитала такую же тоску, что жила и в ней. Глаза того, кто видел небо, но пал. И осознаёт, что ему вряд ли дадут подняться.

Слёзы задрожали на ресницах против воли, когда, на короткое мгновение сжав её пальцы, он прижался к её руке щекой, потом припал горячими губами, словно причащаясь к святыне.

– Если бы мне хоть однажды хватило храбрости взять то, что для меня с первой нашей встречи было всего желанней! Но ты никогда не согласилась бы добровольно нарушить данное слово. А я слишком сильно любил тебя, чтобы взять против твоей воли. Чтобы обо мне не говорили, как бы низко впредь я не пал, моя любовь к тебе не была ложью. Я любил тебя. Я люблю тебя – всем сердцем. Я буду любить тебя до последнего вздоха.

Слишком всё это походило на прощание.

Осознание это заставило Гаитэ похолодеть и одновременно с тем все акценты, все странности в поведение Сезара обрели смысл, сделались понятными. Его дерзость, его грубость, нарочитый цинизм.

Нет Сезар, конечно, был тот ещё циник и грубиян. Но никогда – по отношению к ней. С Гаитэ он старался всегда держать свои страсти на коротком поводке.

– Если мои слова ранили тебя – прости. Просто, когда доходишь до определённой черты, медленно, но верно теряешь самое ценное, – их глаза встретились и Сезар мягко улыбнувшись ей, прошептал. – Совесть!

Как в страшном сне Гаитэ увидела, как вырастают за его спиной стражники Торна, как капитан его личной гвардии, положив руку на эфес шпаги, медленно и тяжело, словно камни, роняет слова:

– Ваша Светлость, именем короля вы арестованы по обвинению в измене Его Величеству.

Сезар вновь развёл руками, как бы приглашая Гаитэ в свидетели.

Как бы говоря ей: «Вот видишь? Что и требовалось доказать».

– Прошу, отдайте оружие, Ваша Светлость, – вежливо, но твёрдо проговорил капитан.

Гатитэ кусала губы.

Она с трудом удерживалась от того, чтобы не кинуться вперёд, расставив руки с криком:

– Это какая-то ошибка, господа!

Но она знала точно – ошибки нет. Всё было очень в духе Торна. Одним ударом разрубить все узлы сразу.

Как во сне видела она, как Сезар отдаёт шпагу, как с улыбкой протягивает вперёд руки и их сковывают кандалами.

Лететь красиво может каждый, падать красиво – удел избранных. Даже падая, звезда оставляет за собой в небе серебристый свет, призрачный и недолгий, как взметнувшаяся вуаль.

Из последних сил и Гаитэ старалась держать лицо. Не показывать, что на сердце не просто шторм – верховой пожар.

Она нашла в себе силы держаться. Дошла до королевского шатра, вытерпела церемония переодевания, общество фрейлин. Дождалась, пока фрейлины набросили ей на плечи халат и только после этого подозвала одну из доверенных дам:

– Его Величество у себя?

– Могу распорядиться, чтобы узнали?

– Узнай, – кивнула Гаитэ.

Она понимала, что, скорее всего, разговор с мужем ничего не решит.

Сама внезапность удара, похожего на бросок кобры, то, что у неё даже тени подозрения не было на нечто похожее, говорили о том, что Торн хорошо подготовился и решение принято заранее, не спонтанно.

Торн не терпел соперников. Он всегда и во всём желал быть первым. И со своей точки зрения был, возможно, прав. Сезар опасный соперник и вывести такого из игры политически правильный ход.

Только Гаитэ было плевать на политику. На возможные последствия. Она хотела одного – чтобы Сезара освободили! Пусть сошлют в ссылку, пусть даже вышлют из страны, но только бы знать, что его жизни ничего не угрожает!

Это походило на ночной кошмар, когда пытаешься бежать, когда вот-вот спасительная гавань, а ноги и руки застывают и не могут двигаться, словно несчастное насекомое застывшее в смоле.

Гаитэ была готова к тому, что видеться с ней сегодня Торн откажется. Но он разрешил ей прийти.

С первого взгляда стало заметно, что он изрядно навеселе. В глазах жёсткий блеск и этот взгляд, насмешливо, в упор, исподлобья, уже не предвещал ничего хорошего.

– Так и знал, что придёшь просить за моего драгоценного братца. Всё никак не можешь выкинуть его из головы? Все вы, бабы, одинаковы.

– Почему ты велел арестовать его? – холодно спросила Гаитэ, пропустив оскорбления мимо ушей.

– Сама-то как думаешь? – криво усмехнулся Торн и, отсалютовав ей золотым кубком, опрокинул его, разом осушив почти до половины.

– Я не хочу думать. Я хочу знать.

– Изволь, – кивнул Торн. – Он оскорбил моего друга и союзника, поставив Договор, о котором ты же сама столько радела, на грань срыва. Из-за дикой выходки моего драгоценного братца всё, в очередной раз, может перевернуться с ног на голову. Там, где Сезар, там никогда и ничего не бывает просто, хорошо или правильно. Я был вынужден положить конец его безумствам. Ты же сама была там! Ты всё видела. Неужели ты считаешь мои действия неправильными? – с издёвкой протянул Торн. – Но ты можешь не переживать, дорогая. Я буду милостив. Сезара доставят в столицу в карете, ему не придётся идти босиком весь путь. И его будут хорошо кормить в пути. Ты удовлетворена?

– Прекрати, пожалуйста, паясничать.

– Как ты смеешь? – тихо прорычал Торн. – Забыла, с кем разговариваешь? – Притворное веселье соскользнуло с него, как сброшенная маска. – Да как ты смеешь говорить со мной в таком тоне?! Я – помазанник божий. Моя воля – закон. А ты? Ты, дорогая, всего лишь жена. Осмелишься мне надоедать, и я не смогу гарантировать, что тебя не повезут в соседней карете и не бросят в каземат рядом с моим братом. Хотя, может быть, тебя такая перспектива не столько пугает, сколько привлекает? Быть рядом с любимым, пусть и в рубище или узилище, разве это не мечта всех влюблённых дурочек?

– Торн…

– Как ты смеешь?! Как смеешь быть настолько бесстыдной? Настолько беззастенчивой?! Как ты смеешь, не таясь, просить меня помиловать предмет твоей вечной страсти?!

– Да что ты такое говоришь?! – возмутилась Гаитэ.

Приходилось лгать.

Она ненавидела лгать, но что делать? Не скажешь же мужу в глаза – ты прав, прав во всём. Я не могу выбросить твоего брата из головы и из сердца, чтобы не делала – это сильнее меня. И если, когда Сезар счастлив, я могу бороться со своей к нему склонностью, то сейчас, когда его жизни грозит опасность, я не могу думать не о чём другом. Ни о ком другом. И всё, кроме него, бессмысленно.

– Всё это лишь твои фантазии, – лгала Гаитэ со всей убедительностью, на какую только была способна.

Но её было мало – убедительности. Торн ей не верил.

– Сезар твой брат. Ты не можешь убить его. Подумай, что скажут об этом люди? Что сказал бы об этом твой отец? Эффидель?.. Она никогда тебе этого не простит.

– Полно изворачиваться. Плевать тебе на мнение отца, народа и на Эффидель.

– Ты не прав!

Хотя бы здесь Гаитэ не лгала. Мнение окружающих всегда много для неё значило.

– Если ты будешь жесток даже к членам собственной семьи, что скажут о тебе люди?

– Что я справедлив, невзирая на родственные связи воздаю по заслугам. Сезара ненавидят – все. Для тебя эта новость? Он не имел никакого права бросать вызов Руалу. Это скандал.

– Но ты же сам болел за него! Я видела. Ты желал брату победы!

– Конечно, желал! А что, по-твоему, я должен был желать – поражения? Но всё равно, нельзя бросать королям вызов – это карается. Любому другому я бы отрубил голову немедленно. Но с Сезаром спешить не стану.

– Что ты намерен сделать?

– Я? Да ничего. Он предстанет перед судом. Пусть Судейская Коллегия и решит, что с ним делать, назначив ему наказание.

– За спортивное состязание с королём Валькары?

– Не прикидывайся дурочкой, дорогуша. Тебе это совершенно не идёт. Список преступление моего братца довольно обширен. Я даже не помню уже всех пунктов. Но я и не должен. Пусть этим займутся адвокаты и судейские.

– Ты серьезно намерен с ним так поступить?

– Да нет, конечно. Хочу немного припугнуть тебя на ночь глядя, чтобы веселее ночь прошла, – фыркнул Торн. – Конечно, я серьёзно. Уже за одни ваши взгляды, которыми вы каждый раз обмениваетесь при встрече, мне следовало бы оторвать ему голову голыми руками! Да как смеет он смотреть с вожделением на тебя! И даже не открывай рта!!! Я не желаю слышать опровержения тому, что вижу, раз за разом, собственными глазами.

Торн пожал плечами и сменил тон с яростного на деланно-небрежный:

– Но судить его станут не за это. Вернее, не из-за моей ревности. Рано или поздно Сезар станет серьёзным противником и нужно вырвать у змеи ядовитые зубы до того, как она сумеет им воспользоваться.

– Торн…

– Не пытайся, Гаитэ. Не стоит. Кроме как к ссоре твои реплики сегодня ни к чему не приведут. Я не хочу ссориться, несмотря ни на что. Хочешь вина?

– Нет, – с отвращением отвернулась от протянутого кубка Гаитэ. – Ты прекрасно знаешь, что я не пью.

– Знаю, – кивнул Торн, разваливаясь в кресле, вытягивая перед собой длинные стройные ноги. – В общем, о своём дражайшем Сезаре можешь не переживать и успокоить Эффидель, когда она завтра с самого утра заявится к тебе посплетничать. Я отдал указание обращаться с моим братом согласно его положению – как с принцем, единственным наследником короны. Коим он и является до тех пор, пока ты не одаришь меня наследником, с чем ты, увы, не спешишь. Но рано или поздно это случится. И тогда в жизни Сезара будет не больше смысла, чем в кожуре от яйца.

– Ты напрасно наказываешь Сезара за то, что он хотел сегодня возвысить нашу семью в глазах высшей знати двух государств…

– Я же сказал – довольно, Гаитэ. Возвращайся к себе в палатку. Если, конечно, ты не хочешь остаться в моей, – с ласковостью льва, зажавшего лань между лапами, проворковал Торн.

И его глаза цвета бренди насмешливо блестели.

Он знал, что у неё на душе. И его это – забавляло.

Временами управлять Торном было так легко, а иногда, в такие моменты, как сейчас, Гаитэ понимала, что всё иллюзия. Он позволял ей ровно столько, сколько считал нужным. И ни на дюйм больше.

Глядя в светлые, как золото, глаза Торна, она в очередной раз убедилась, что в его душе слишком глубокая тьма.

В душах обоих братьев. Эта тьма то пугала, то завораживала. А сейчас так и вовсе приводила Гаитэ в отчаяние. Она понимала, что не ошиблась – никакие её слова не способны изменить то, что Торн задумал.

– Спокойной ночи, ваше величество, – присела она перед ним в реверансе.

Торн с насмешливой улыбкой смотрел на жену.

– Ты точно не хочешь остаться, любимая?

– День был слишком утомителен и шумен, мой господин. Я устала и хочу отдохнуть.

– Что ж? Тогда не смею тебя больше задерживать.

С этими неутешительными сведениями Гаитэ к себе и вернулась.

Чувствовала она себя как-то странно. Несчастье, свалившиеся на них, с одной стороны было предсказуемым и ожидаемым. Торн повёл себя именно так, как все и опасались с самых первых дней его вхождения не престол. А с другой стороны всю семью не оставляла надежда, что, может быть, даже если братья и не сумеют поладить между собой, так хотя бы установят нечто вроде перемирия, пакта о ненападении.

Гаитэ до последнего надеялась, что у Торна хватит разума пересилить застарелую вражду и обиду во имя общего дела. Но Торн решил раз и навсегда устранить вероятную угрозу. Что Гаитэ могла сделать? Чем она могла помочь единственному человеку на земле, которого по-настоящему любила?

Она призвала к себе единственного человека, на преданность которого могла рассчитывать.

Кристоф явился по первому её зову:

– Моя госпожа желала меня видеть?

– Ты в курсе ареста Сезара?

– Конечно, сеньора. Принц – знатная персона. Об инциденте говорят во всех кабаках и кофейнях.

– Ты знаешь что-то ещё, поверх того, что говорят все?

Кристоф пожал плечами и, к удивленью Гаитэ, сунув руку во внутренний карман кафтана, протянул ей смятое письмо.

Молодая женщина жадно его схватила, сверкнув глазами:

– Что это?

– Я знал, что вы захотите узнать о судьбе старого друга и позаботился о том, чтобы он сумел передать вам весточку.

– Кристоф! Ты неоценимый человек!

Вопрос: «Об этом никто не знает?», – вертелся на языке, но Гаитэ не стала его задавать.

Лихорадочно развернув послание, она быстро пробежала его глазами:

«Гаитэ! – почерк был косой, неровный и трудно разборчивый.

Письмо явно писалось впопыхах, в полумраке, на коленях. Обычно аккуратный в каллиграфии, сейчас Сезар в нескольких местах даже посадил кляксы, да и вместо привычных чернил использовали грифель.

Меня заперли в замке Святой Милетели, а вовсе не в городских подземельях, как будет объявлено черни. Я не знаю, не могу сказать, как долго продлится моё заточение. Общаться с людьми мне не дозволено, охрана лишь оставляет мне пищу, свежее бельё и одежду под дверью. Я не уверен, что это послание вообще попадёт к тебе. Не могу исключить, что эти строки будет читать мой высочайший и дражайший брат, поэтому не могу написать всего, что хотел бы сказать, невзирая на то, что это наш единственный шанс попрощаться. Но даже если мы никогда больше не встретимся в этом мире, хочу, чтобы ты знала – несмотря на то, что в мире нет более верной жены своего мужа, чем ты, я всегда буду и остаюсь твоим преданным Сезаром.

Моё сердце неизменно принадлежало до последнего стука моей семьей, моей родине и тебе, самой прекрасной, доброй и мудрой королеве.

Ваш верный раб

Сезаре Фальконэ».

Гаитэ с трудом удержалась от того, чтобы не прижаться губами к бумаге.

Слезы сами собой наполняли глаза. Приходилось украдкой смахивать их.

– Расскажи мне, Кристоф. Расскажи всё, что знаешь!

Верный слуга лишь пожал плечами:

– Что я могу сообщить вам, сеньора? Ходят слухи, что Его Величество запер своего брата потому, что тот потерял рассудок, что он вынужден был так поступить.

– Потерял рассудок?

– Если хотите знать моё мнение, принц Сезар всегда был безумен. Сейчас он потерял лишь власть. Мир между Саркассором и Валькарой был нужен вашему мужу лишь затем, чтобы уничтожить своего брата. И я считаю это разумным шагом. Его Величество делает всё возможное, чтобы удержать корону над вашими головами.

– Сезар не угрожал короне!

Её раздражало выражение лица Кристофа. Оно словно говорило: «Что может знать о власти влюблённая женщина?».

Он был не прав. Гаитэ была не влюблена – она любила. Это совсем другое. Её любовь не застилала ей глаза. Она допускала возможность того, что Сезар мог выступить против брата. Она понимала, что Торн вправе защищаться, нанося упреждающие удары.

Мужу зла она не желала. Но допустить гибели Сезара тоже не могла.

– Госпожа моя, – осторожно начал Кристоф. – Вы не должны рисковать. В данной ситуации правильно отречься от Сезара и утвердить свою преданность мужу.

– Преданность?..

– Именно так, моя госпожа. Вы не должны рисковать. Помочь вашему другу и родственнику вы не в состоянии, но один неверный шаг и вы вполне можете погибнуть сами. Наш император из тех людей, что наносят непоправимые удары с дружеской улыбкой на лице. Маска простака – всего только маска. Его Величество умны и беспощадны. Прошу вас, будьте бдительны.

– Благодарю за добрый совет, мой друг, – вздохнула Гаитэ, сворачивая письмо и пряча его в лиф, за корсаж.

– Я лишь хочу лучшего для вас, ваше величество. Здоровый наследник – вот ваша лучшая гарантия от произвола вашего мужа.

Гаитэ отвернулась. Думать о ребёнка в данных обстоятельствах она категорически отказывалась.

– Почему Торн запер брата в замке Милетелли? Почему не поместил его в тюрьму Жютена?

– Потому что Его Светлость ещё не предстал перед судом.

Гаитэ понимающе кивнула:

– Чтобы не опасаться соперничества брата Торн желает уничтожить личность Сезара Фальконэ и те мифы, что так старательно распространяют о нём преданные ему люди. Военные – в первую очередь. А что он сделает потом?

– Возможно, казнит. Даже вероятнее всего. Вы должны быть к этому готовы.

– Но почему просто не запереть?! Почему – не выслать?!

– Потому что пять провинций Саркассора остаются верны Сезару. Они не сдадутся без законной процедуры. Но даже если сдадутся, даже тогда он будет по-прежнему представлять угрозу. Сезар Фальконэ завоевывал города не только оружием и убеждением, под его протекторатом города и провинции процветали. Ваш муж боится народного недовольства и возобновления бунтов.

– Может ли народная любовь вынудить Торна освободить своего брата?

– Нет, сеньора. Сезару Фальконэ даже говорить на суде не дадут. За него это будет делать его защитник.

– Кто им будет?

– Пока не известно. Но логично предполагать, некто более, чем лояльный к королевской власти. Да и кто возьмёт на себя риск помогать брату короля по-настоящему? Всерьёз оспорить королевскую волю?

Гаитэ обессилено опустилась в кресло.

Единственным человеком во всём государстве, который разделял страдание Гаитэ и был всем сердцем на стороне Сезара – Эффидель. Но она была так же беспомощна, как и сама Гаитэ.

Со всех сторон к ней летели восторженные крики: «Будь счастлива».

И все ждали, что молодая и прелестная принцесса, став наречённой невестой одного из первых владык мира, будет на седьмом небе, а Эффидель, заплаканная и потускневшая, нервно комкая платок в повлажневших ладонях, заявила Торну:

– Пока не ясна судьба Сезара, я замуж за Руала не выйду! Как ты смеешь держать его в заключении? Чтобы бы сказал на это отец?

– Я радею о благе государства, – спокойно заявил Торн, неприятно кривя губы в недоброй улыбке. – Отец меня бы понял. Есть ещё кое-что, с чем тебе придётся смириться – мы должны публично обвинить Сезара в его преступлениях. И ты будешь свидетельствовать против него.

Глядя на брата огромными от изумления глазами Эффидель проронила только одного слово:

– Никогда.

– Я сделаю вид, что не слышал. Но учти, идя мне наперекор, ты играешь собственной жизнью.

Гаитэ взяла Лисичку за руку, взглядом умоляя ту замолчать.

Дождавшись, когда Торн выйдет, Эффидель горячо набросилась на неё, обрушивая на Гаитэ весь накопившийся гнев:

– Почему ты молчишь?! Почему не воспротивишься его мерзкой воле?! Ты обещала мне, что будешь на нашей стороне! Будешь другом!

– Я и на вашей стороне – всем сердцем. Но Эффи, сейчас ни ты, ни я ничего сделать не можем.

– И что ты предлагаешь? Сдаться?

– Ждать.

– Ждать – чего?

– Удобного случая. Не стану от тебя скрывать, положение очень скверное. И единственное, что мы можем сделать для Сезара, это устроить ему побег. Власть и положение твоему брату уже не вернуть и с этим придётся смириться. Но ещё можно попытаться спасти его жизнь. У нас будет только одна попытка. Одна единственная. Мы не можем ошибиться. И ты должна отдавать отчёт, чем мы рискуем.

– Чем же?

– Торн не пощадил брата. Не пощадит и нас.

– Только не тебя. Он тебя любит.

– Каждый человек способен любить ровно настолько, насколько глубока его душа. Пока я нужна ему, Торн будет со мной считаться, но, если стану помехой или угрозой, церемониться точно не будет. Но у тебя есть шанс, есть страховка – ты должна постараться привязать к себе короля Руала. Возможно, нам удастся использовать его, как союзника.

Глава 17

Гаитэ изо всех сил старалась убедить Торна, приводя один логический аргумент за другим в пользу того, почему Сезар на свободе будет им полезней, чем заключённый в узилище. Эффидель в письменных обращениях делала то же самое. Но ни жена, ни сестра не преуспели. И сестру, и жену заверили в безусловной любви и преданности, но с намеченного курса не свернули.

Сезара доставили к залу суда в повозке, кованной железом. Не в той клетке, в какую его когда-то засадил брат Гаитэ, чуть поизящней, но всё же клетка остаётся клеткой. Сопровождаемый стражниками, гремя кандалами, переступил он порог судебных чертогов.

Хотя бы царственных одежд Торн у брата не отобрал – Сезар выглядел подобающим для Его Светлости образом. Длинный кафтан из дорогого сукна оторачивала горностаевая опушка, шею обвивала тяжёлая, массивная цепь. Падающие на плечи локоны сияли глянцем, подбородок был чисто выбрит.

Глядя на Сезара Фальконэ можно было подумать, что тот собрался на бал. Он был ослепителен и, с виду, как никогда уверен в себе, но Гаитэ не сомневалась, что вся его самоуверенность лишь бравада и маска.

– Его Величество, император Саркассора, Торн I, собирает Трибунал для суда над милостью божьей наследником саркоссорского престола, первого маршала, Его Светлостью Сезаром Фальконэ. От обвинения выступает Хорсиа Келливан.

Пока герольд зачитывал все эти широко известные факты, стражники протянули цепи, сковывающие руки Сезара через массивное кольцо в полу, замыкая их ключом.

На середину залы, к подсудимому с чинной неторопливостью вышел озвученный Хорсиа Келливан.

– Ваше величество, – склонил он голову перед сидящем на высоком троне императором, – ваша милость, – кивок в сторону высокородных пэров, – я докажу, что Его Светлость Сезар Фальконэ действовал предательски против королевской власти и человеческой совести.

Прокурор многозначительно поднял палец с тем, чтобы не менее многозначительно тыкнуть им в потолок.

– После сегодняшнего заседания ни у кого не останется сомнений, что во имя спокойствия в государстве этого глубоко безнравственного человека необходимо срочно изолировать от общества.

Сезар, склонив голову к плечу, с насмешливым, высокомерным видом вслушивался в эту явно проплаченную речь.

– Всем известна легендарная жестокость маршала. Можно подумать, что таковы все представители фамилии Фальконэ, что он действовал сначала по приказу отца, а затем – своего брата, но делать подобные выводы было бы ошибкой. Сезар Фальконэ поступал жестоко лишь по своему желанию, действуя из вожделения к власти. Целью его всегда был трон Саркассора.

– Ваши утверждения голословны, – презрительно вскинул голову обвиняемый. – Кроме пустых фраз вам нечего предоставить в доказательство?

Зал загудел. Трудно было понять, одобряя или возмущаясь сказанным.

– Защиту предоставляет Юлий Скорбцио – возвестил герольд.

В центр к прокурору вышел судейский в алой мантии – цвета адвокатской гильдии и, одновременно с тем императорской фамилии.

– Ваше Величество, ваша милость, – елейным голосом велеречиво начал адвокат, – я от всего сердца счастлив возможностью доказать, что Его Светлость принц Саркассора чист душой и помыслами и не виновен в том, что ему вменяют. Никогда он не действовал против царственного брата или интересов страны.

Снова зал загудел.

Гаитэ с болью в сердце поняла, что симпатии публики вовсе не на стороне подсудимого. Вся эта свора – и знать, и чернь, – жаждут крови маршала, слишком удачливого как в бою, так и в любви. Все присутствующие здесь мужчины будут только рады втоптать Сезара в грязь. Ему не простят ни его высокомерного бесстрашия, ни ужасающей жестокости, ни бесчисленных и неразборчивых сексуальных связей.

В жизни Сезар не искал друзей – он искал славы и власти. А теперь, когда ни того, ни другого больше не было и в помине, желающих сострадать ему не нашлось. Оно и не удивительно. Когда не жалеешь сам, не жалеют и тебя.

Адвокат продолжал заливаться соловьём, но говорил лишь общими фразами. Этого было мало, чтобы поколебать позицию судий. Этого было мало, чтобы хотя бы заручиться симпатией публики.

Гаитэ кусала губы, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не вскрикнуть: «И это всё?!».

– Обвинение? – царственно взмахнул рукой Торн. – Можете начинать.

– Обвинение вызывает Риаро Контарио!

От внимания Гаитэ не укрылось, как при звуках этого имени надменно и пренебрежительно скривились губы Сезара.

«Какой же всё это дешёвый фарс», – отражалось на его породистом лице.

Это судилище фарсом и было. От начала до конца. Его исход был предрешён заранее, но всё же игра велась по всем правилам.

Свидетелем оказался невысокий щуплый парнишка, почти ребёнок.

Подойдя к трону, где восседала царственная чета, он с осторожностью коснулся губами рубинового камня на императорском перстне и выпрямился во весь свой незначительный рост, вопросительно глядя на прокурора.

– Клянётесь говорить правду и только правду? – с ленцой протянул Торн.

– Клянусь, – отозвался юноша.

– Герцог Контарио, – начал прокурор. – Вы были пленником Его Светлости во время осады Флосиды, во время его компании против земель Рэйва?

Гаитэ смутно припоминала, что Контарио были, кажется, вассалами её свирепой и неукротимой матери?

– Да, ваша честь. Он держал меня в казематах замка, на одной воде и хлебе и выпустил оттуда лишь дважды. В первый раз, чтобы допросить под пыткой. Во второй, чтобы отдать на поругание солдатне, когда мой отец отказался изменить вассальной клятве и не сдал вверенные ему укрепления.

Толпа возмущённо зашумела.

Признаться, Гаитэ и сама была потрясена.

Правдивы ли слова юноши? Они вполне могли быть правдой. Сезар не знал пощады к врагам.

– Ходят слухи о том, что казнённых заложников Его Светлость вместо того, чтобы достойно похоронить, отдавал своим придворным скульпторам и художникам для неизвестных целей.

– Слухи не факты, – подал голос адвокат.

– Всё же их достаточно, – не оборачиваясь, отрезал прокурор. – Всем известна нечеловеческая жестокость принца Фальконэ. Сезар Фальконэ был неистов, разоряя герцогство за герцогством, графство за графством, ввергая весь Саркассор в смятение, вселяя в сердца его жителей страх. Его тяга к крови неутолима!

Весёлый, насмешливый, громкий смех прервал эти пафосные, громогласные речи.

Внимание всех обратилось к Сезару, даже и не думавшему опускать глаза:

– Если я так ужасен, как тут живописал этот юнец, у которого на губах молоко не обсохло, – насмешливо провозгласил он, – то объясните мне, господа, почему герцогства, что я завоевал – почему они по сей день остаются верны мне? Почему по первому моему слову готовы восстать против короны? И почему, если я заговорщик и изменщик, я не воспользовался их преданностью, не попытался расколоть империю на части, не начал гражданскую войну?

Гаитэ отметила, как нервно заёрзал на троне Торн, как на его лице заходили желваки, какими гневными, ненавидящими взглядами обменялись братья.

– Мне отвечать ему, ваше величество? – кашлянул свидетель.

– Нет! – отрезал Торн гневно.

– Что ж? – не уверенно промолвил прокурор, переминаясь с ноги на ногу. – К Риаро Контарио больше вопросов нет.

– Прошу прощения! – подала голос Гаитэ, игнорируя полный ярости взгляд мужа.

Она поняла, что защита вмешиваться не собирается и решила добиться справедливости сама.

– У меня есть вопросы к свидетелю.

– У вас, ваше величество? – растерянно спросил судья.

– У меня, – решительно кивнула Гаитэ, оборачиваясь к юнцу.

Повернувшись к молодому человеку, она в течении нескольких долгих секунд не сводила с него требовательного, строго взгляда.

Потом спросила:

– Почему Сезар Фальконэ воевал с тобой?

–Что? – дёрнулся юноша.

Взгляд его испуганной птицей метнулся к прокурору, стоявшему рядом, но тот молчал.

Вмешательство королевы в процесс шло не по сценарию. Он сам не знал, что делать.

– Я спрашиваю, почему маршал Саркассора вынужден был открыть военную компанию против земель Рэйва?

Юноша продолжал хранить растерянное молчание.

– Мне повторить вопрос? – с ледяной вежливостью вопросила Гаитэ. – Может быть, вы его не поняли?

– Нет, ваше величество. Я его понял.

– Тогда отвечайте.

– Сезар Фальконэ начал военную компанию против Рэйва потому, что герцогства провинции отказались платить несправедливый налог.

– Вы отказались платить налоги и Сезар Фальконэ, действуя по указанию короны и согласно закону, возвратил в казну то, что положено? То есть, он выполнил свой долг?

Юношу молчал. Но ответа и не требовалось. Он и так был очевиден.

Гаитэ выпрямилась на своём троне, обводя взглядом продажное собрание и, откинувшись на спинку высоко кресла, взмахнула рукой, отпуская свидетеля:

– Больше вопросов нет.

Зал рукоплескал, радостно улюлюкая.

Выходка королева пришлась подданным по вкусу, в отличие от императора. И не глядя на мужа, Гаитэ кожей чувствовала жар его удушающей ярости.

Торн надеялся, что юноша, всем своим кротким видом вызывающий сожаление, вызовет сочувствие публики, но вмешательство жены выставило его свидетеля в смешном, неприглядном виде.

– Просите следующего свидетеля, – прищурившись, что у него всегда было признаком дурного расположения духа, велел он.

– Обвинение вызывает Хорхэ Лайстрина!

Второй свидетель оказался самоуверенным вальяжным толстячком. Он взял напыщенный тон с первых слов:

– Чтобы понять истинное зло Сезара Фальконэ, – глоголил он, в то время как озвученный им персонаж то со скучающим видом переминался с ноги на ногу, то прохаживался из стороны в сторону, насколько позволяла цепь, приковавшая его к полу, то замирал прислушиваясь. – Чтобы понять истинное зло, мы должны вспомнить заповеди Добрых Духов.

Говоривший помогал себя движениями рук, изнеженных, как у женщины.

– Но как нам, низким людям, определить волю Высшего Существа? Конечно же, через Святые Книги и волю его наместника, Священного Императора.

Голос свидетеля убаюкивал, словно мурлыкание кота.

– Деяния Сезара Фальконэ находились в постоянном конфликте как с людскими, так и с божественными законами. Он совершил все возможные грехи и преступления.

Торн криво усмехнулся, нетерпеливо заёрзав в кресле. Гаитэ видела, что муж с трудом удерживается, чтобы не послать оратора куда подальше. Он желал устранить брата, а не поливать того грязью.

– Можете представить конкретные примеры? – верхняя губа Торна презрительно изгибалась при каждом слове.

Вся эта трагикомедия начинала ему надоедать.

– Убийства, Ваше Величество. Список жертв принца более, чем внушителен и уже внесён в судебный реестр. Вы желаете, чтобы я перечислил их вслух?

– Сделайте одолжение, – Торн спрятал зевок в кулаке, поднеся руку ко рту.

– Я выполнял приказы отца, – вскинул непокорную голову Сезар, с вызовом глядя брату в глаза. – Сегодня ты судишь меня за то, что я хорошо служил общему делу? Убивая людей из оглашённого списка, я выполнял то, что ты сам приказывал мне сделать, брат.

– Не брат! – в ярости прошипел Торн. – Не брат! Ваше Императорское Высочество!

В зале воцарилась такая тишина, что пролети муха было бы слышно всем.

– Продолжайте, – раздражённо велел Торн. – А подсудимый пусть молчит! Или будет связан.

Гаитэ не могла поверить собственным ушам, не могла видеть происходящего, настолько всё вокруг было пронизано ложью и несправедливостью.

Неужели Торн не понимает, что унижает этим судом не столько брата, сколько самого себя?!

Но Торн, по всей видимости, этого не понимал. Он знал лишь одно – Сезар может быть для него опасен, поэтому его нужно устранить.

Многолетнее соперничество подходило к концу.

В детстве, будучи маленькой девочкой, Гаитэ свято верила, что родные, семья – самый твердый оплот, защита, место, где ты ценен потому, что существуешь. Счастлив тот, кто находится под сенью родного дома, потому что там он в безопасности. Но жизнь словно нарочно преподносила ей один жестокий урок за другим, где самые близкие предавали самыми первыми и наиболее жестоким, изощрённым образом. Сначала мать, потом – брат, сейчас брат фактически готовился убить брата.

А что потом?

Кто из них двоих первым предаст другого? Она – мужа? Муж – её?

А главное – ради чего всё это? Что мы за странные люди, что никак не умеет понять друг друга? Слышать друг друга? Любить друг друга?

– Я здесь не за тем, чтобы обвинять стоявшего передо мной принца крови в убийствах. Я обвиняю Сезара Фальконэ в похищении моей дочери, Нарини Лайстрин. Он похитил её и использовал как наложницу, развратную рабыню.

Известие об очередной любовницы Сезара острой стрелой попало в сердце Гаитэ. Торн понял это и на лице его отразилось выражение крайнего удовольствия.

Сезар, возможно по той же самой причине, помрачнел, как горизонт перед грозой.

Бросив взгляд в сторону сникшей Гаитэ, он резко шагнул вперёд, зазвенев натянувшейся цепью:

– Я прошу права защищать себя!

– Нет, – с нескрываемым, садистским удовольствием протянул Торн, наслаждаясь собственной властью и беспомощностью соперника. – Ты можешь присутствовать на суде дальше только при условии, что не издашь больше не звука.

Несколько коротких мгновений братья буравили друг друга взглядом, потом Сезар опустил ресницы, вынужденно отступая назад. Что ещё можно сделать, когда ты закован по рукам и ногам, как не совершить жалкую попытку сохранить лицо?

– Продолжайте, – кивнул Торн. – Свидетель может уйти. Зовите следующего.

Имя следующего свидетеля заставил вздрогнуть и королеву, и обвиняемого:

– Обвинение вызывает Стеллу Рэйвдэйл!

Гаитэ вцепилась обеими руками в подлокотники. Ей хотелось завыть и наброситься с кулаками и на мать, и на мужа.

Как мог Торн вызвать Стеллу свидетельствовать против брата! Как могла её мать на это согласиться?!

Стелла выглядела прекрасно. Чёрное и алое всегда было ей к лицу.

Пройдя по судейскому залу, неспешно подметая плиты подолом великолепного платья, она замерла перед королевской четой со спокойной, самоуверенной улыбкой на губах.

Первых слов матери Гаитэ не услышала из-за шума крови в ушах. Ей не хватало воздуха. Но постепенно она заставила себя успокоиться и начала вслушиваться:

– Сезар Фальконе был рождён чудовищем, – Стелла с вызовом глядела на собственную дочь. – Бесполезно пытаться спасти его, он лишь утянет тебя за собой. Сезар Фальконе – это болезнь, чума, которая не лечится.

Случайно или нет эта чертовка упомянула жуткую болезнь, из которой именно Сезар вытащил Гаитэ на свет божий?

– Болезнь и в прямом, и в переносном смысле.

– Что вы имеете в виду, леди Рэйвдэйл?

– То, что у Сезара Фальконе Ожерелье Любви, – улыбнулась Стелла. – Трудно посчитать всех шлюх, с которыми переспал этот достойный принц. Сам ты можешь это сделать?

– Из всех шлюх могу припомнить только одну, – оскалил ровные белые зубы в злой усмешке Сезар.

Зал радостно заулюлюкал, Торн лениво махнул рукой:

– Заставьте уже наконец подсудимого замолчать.

Стражники, несмотря на сопротивление пленника (а как долго можно со скованными руками сопротивляться вооружённым до зубов людям?) заткнули пленнику рот, завязав его чёрным платком.

Всё это время Стелла спокойно стояла в стороне, дожидаясь момента, когда можно будет вернуть себе утраченное внимание.

– Откуда вы знаете о болезни моего брата? – начал лить воду на нужную ему мельницу Торн.

Стелла охотно ему подыграла:

– Худший из проступков Сезара я видела своими глазами и ощутила на собственной коже. Я видела отметины и язвы на его теле. Захватив мой замок, это исчадие ада ворвалось в мою спальню в гневе и ярости. Он взял меня силой, несмотря на все законы, людские и божественные, с тем, чтобы потом кричать на всех углах о моём бесчестии, твердя о том, что свои земля я охраняла куда с большим пылом, чем собственную честь.

Всё это было сказано деловым, уверенным тоном, словно Стелла заранее отрепетировала свою речь.

– Что может сделать слабая женщина, когда жестокий воин валит её на пол, рвёт на ней одежды и жестоко насилует?

Сезар был ошарашен живописанием жестокой картины не меньше, чем публика. Он только что и сумел едва уловимо покачать головой, то ли отрицая сказанное, то ли стараясь вынырнуть из окружившего его наваждения.

Гаитэ точно знала, что мать лгала. Стелла же сама когда-то призналась в близких отношениях с сыном Алонсона, но тогда и речи о насилии не было. А Торн ловко приписал собственную болезнь, от которой Гаитэ столь заботливо и умело его избавила, брату.

Два высокородных засранца – её мать и муж. Они ей ещё за это ответят. Гаитэ заставит их расплатиться за эту грязную, вероломную ложь. Пока ещё не знает – как, но обязательно придумает. Они поплатятся.

– Я глубоко сожалею о том, что вам пришлось пережить по вине моего брата, – проникновенным голосом, полным сочувствия и искренности, молвил Торн.

Гаитэ не раз слышала у него подобные интонации. И каждый раз покупалась.

Кто теперь скажет, была ли в них хоть капля правды?

Естественно, и обвинению, и защите оказалось нечего добавить.

– Перерыв перед приговором! – возвестил герольд.

– Нет! – покачал головой Торн, с удавьим удовольствием глядя на скованного по рукам и ногам Сезара, с кляпом во рту. – Не нужно перерыва. Мы можем объявить о нашем решении сейчас.

Наклонив голову вперёд, как бык на фамильном гербе Фальконе, он устремил взгляд на брата.

– Сезар Фальконе, мы считаем тебя виновным в государственной измене и преступлениях перед нравственностью и моралью.

Сезар с ненавистью смотрел Торну в лицо. Это была не та ненависть, которая хочет убить. Его взгляд был не кинжалом, а плевком в лицо. Но Торну было плевать.

Торн торжествовал и праздновал победу.

– Ты получишь ровно столько же сочувствия, сколько проявлял его к другим. То есть – нисколько! Твоя жизнь закончится в подземельях городской тюрьмы.

Произнеся эти жестокие слова, Торн поднялся и направился к дверям, не предлагая руки Гаитэ и не дожидаясь стандартной реплики герольдов: «Суд окончен».

Глава 18

Гаитэ была опустошена. Она должна была бы чувствовать гнев на мать, на мужа, отчаяние из-за положения Сезара, но она не чувствовала ничего. Словно в груди образовалась огромная чёрная дыра и расширялась, пожирая все эмоции и чувства, как плохие, так и хорошие.

В жизни пришлось пережить многое, преодолеть немало препятствий, но каждый раз Гаитэ черпала силы в эмоциях, в любви к другим людям, в вере в справедливость и милость Благих Духов.

Но в последние месяцы в ней словно надломилось что-то. В людскую справедливость она веру утратила окончательно и бесповоротно.

Поднявшись на высоту трона, Гаитэ больше не встречалась с простыми людьми, её окружали лишь благородные, а благородным, исключительным, избранным неведомы простые человеческие радости и горести. Они понятия не имеют о том, как можно бояться голода и холода, вместе с тем такие простые, обыденные чувства, как жалость и сострадание, им также незнакомы. Совесть, целомудрие, любовь – естественные человеческие чувства здесь высмеивались и презирались, зато предательство и убийство ради собственной выгоды признавались нормой.

Казалось бы, у человека всего одна глотка, и есть за десятерых, как не старайся, не получится. Но это не значит, что многие не готовы попробывать сделать именно это.

Торну было мало власти? Ему всего и всегда было мало.

Куда делся тот горячий, порывистый, хоть порой и самодурный молодой человек, которого она полюбила? Или задатки тирана и коварного интригана всегда были в нём, но она этого попросту не замечала?

«Поменяйся они сейчас местами, что бы сделал Сезар?», – задавалась вопросом Гаитэ.

Нет, она не рисовала пленника розовыми красками, но, насколько успела разобраться в характерах братьев, Сезар не стал бы затевать церемонию с судами. Он воин, а не казуист. Он либо зарезал бы Торна в честном поединке, либо выслал из страны.

Правда, Торн, в отличие от Сезара, не был популярным полководцем, за которым готовы следовать бравые генералы. Тут и риски были бы другие.

Но, с другой стороны, Сезар не предпринимал против брата никаких шагов, напротив, всегда честно поддерживал власть.

Как ни крути, Торн поступил как трус и предатель, дав выход древней вражде и старым страхам.

– Ваше Величество, – обратилась к Гаитэ одна из статс-дам, – герцогиня Рэйвская, ваша матушка, просит аудиенции. Что прикажите ответить?

– Проси, – ледяным тоном распорядилась она, коротко кивнув.

Её мать появилась в огромном двухяросном головном уборе, расточая приветливые улыбки. Двое пажей несли за ней длиннющий шлейф фиолетового платья.

Остановившись напротив трона, где сидела дочь, Стелла сделала мальчикам знак отступить.

– Ваше величество, – присела она в самом глубоком реверансе.

Гаитэ с интересом смотрела на мать.

Любопытно, что чувствуешь, склоняя голову перед дочерью, которую ты обрекла на смерть и предала несколько раз подряд?

– Признаюсь, не ожидала вашего визита, сударыня, – негромко обронила Гаитэ.

– Я и сама не думала быть здесь. Однако же, увидев вас вчера вечером в суде не выдержала и решила свидеться перед долгой разлукой. При том, как идут дела в империи, лишь добрые духи знают, когда ещё увидиемся. Наши отношения всегда были сложными, дочь, и мне не хотелось бы так расставаться, зная, что у вас на сердце обида. Вот я первой пришла с поклоном, желая развеять ваш гнев.

Разговор, который предстоял женщинам, не пристало вести при свидетелях. Перехватив взгляд Гаитэ Стелла знаком велела пажам выйти.

Те беспрекословно, словно вышколенные псы, послушались.

Гаитэ не спешила отвечать. Она успела выучить суровый урок. Как раз, когда на устах её матери расцветают розы, в её сердце вызревают самые чёрные планы.

– Я знаю, что, когда мы встретились в прошлый раз, я была ослеплена гордыней, – продолжали Стелла. – Своё старшинство в роду я сочла достаточным, чтобы забыть, что по положению ты гораздо выше меня….

– Прекратите, – перебила мать Гаитэ. – Я не желаю выслушивать то, во что ни одна из нас не верит. Говорите прямо – зачем вы пришли?

С лица Стеллы сошло фальшивое выражение смирения. Она снова стала самой собой – коварной и решительной Тигрицей с Гор.

– Я сказала правду – я хочу помириться. Знаю, ты злишься на меня…

– Вы ошибаетесь, сударыня, я на вас не злюсь. Я вами крайне недовольна.

Выражение растерянности, проступившее на мгновение на лице матери, заставило Гаитэ на мгновение злорадно возликовать.

– Недовольны?..

– Вы правильно расслышали – недовольна. И как матерью, и как подданной – в первую очередь. Вчера вы поклялись говорить правду, а затем поступили по вашему обыкновению – солгали.

– У меня не было выбора, Гаитэ! Ваш супруг и наш император приказали мне лжесвидетельствовать. И я лжесвидетельствовала.

– Приказал?

Стелла передёрнула плечом, глубоко вздохнув, отчего перья на её головном уборе плавно качнулись:

– Он дал слово, что не станет выдвигать против Рэйва, меня и твоего брата обвинения в государственной измене. Не станет высылать против нас войска, если я…

– Конечно, он не станет высылать войска! Ведь ему попросту некого выдвинуть!

– Времена переменчивы. Милость королей и императоров неплохая гарантия будущего.

– Напомнить о временах, когда вы думала иначе?

– Ну, тогда на троне сидел другой король. И он не был женат на моей дочери.

– Дочери, которую незадолго до этого, вы пытались сжить со свету чумной заразой?!

– Никогда! Я пыталась сжить со свету твоего мужа, а не тебя. Откуда мне было знать, что ларец попадёт в твои руки? Виноватый уже понёс наказание.

– Сначала вы пытаетесь убить Торна, потом заключаете с ним союз? Вы непоследовательны, сударыня!

– Только для недальновидных, ваше императорское высочество. У меня нет друзей и врагов – у меня есть союзники, то есть те, с кем сотрудничать в данный момент взаимовыгодно. И сегодня подчиниться Торну Фальконэ мне удобней, чем враждовать с ним.

– Ясно. Ваши мотивы понятны, сударыня. Вы можете быть свободны.

По глазам матери Гаиэ видела, что той не терпится сказать что-то ещё.

С одной стороны, её тошнило от этой женщины. С другой хотелось узнать, что у той сейчас на уме? Какие интриги она намерена плести на этот раз?

– Хотите высказаться, матушка?

– Я знаю, ты считаешь меня плохой матерью.

Гаитэ многозначительно приподняла брови.

– Но я беспокоюсь о тебе, – сказала Стелла. – Особенно теперь, когда любой неосторожный шаг способен тебя погубить. Не позволяй своей склонности к Сезару оказаться сильнее разума. Я знаю Фальконэ лучше, чем кто-либо, знаю, какими беспощадными они бывают – все, без исключения. Оступишься – Торн тебя уничтожит. А я не смогу тебя защитить.

– Знаю, сударыня.

– Не смогу, даже если захочу.

– Вы не захотите, это я тоже знаю. Но не беспокойтесь. Я буду осторожна.

Гаитэ говорила спокойно и холодно.

– Прости меня, Гаитэ, если я была резка с тобой.

– Я не сержусь, матушка. Пусть в наших сердцах царит согласие и мир.

Но ни мира, ни согласия в сердце Гаитэ, естественно и близко не было.

После визита Торна всё стало только ещё хуже.

Обычно муж проявлял хотя бы вежливость, но на этот раз всё было очень плохо.

Стоило ему перешагнуть порог, Гаитэ сразу поняла – скандала не избежать.

– Что это было? – рявкнул он, приближаясь. – Что ты себе позволяешь?! Ты забыла своё место, женщина? Ты забыла, чья ты жена?! Как ты посмела пред всеми пойти поперёк моей воли?! Как посмела выгораживать изменника?!

Гаитэ, сжав пальцами ручки кресла, молча смотрела как Торн приближается к ней.

– Я твой муж! Твой король! Жена обязана почитать волю своего мужчины!

– Даже если муж совершает откровенную глупость и подлость?

Подлетев к Гаитэ, Торн сдёрнул её с трона.

– Не твоего ума дело оценивать мои решения! Твой долг – подчиняться! Быть покорной и верной. Ты пример для подданных, эталон для подражания. И я не потерплю своеволия ни от кого.

– Иметь своё мнение, значит, проявлять своеволие?

– Да! Если твоё мнение не совпадает с моим. Жена – мужнина тень, она следует за ним безмолвно…

– Для меня новость, мой дорогой супруг, что вы рассматривается семейную жизнь в подобном ключе.

Они с ненавистью и отвращением глядели друг на друга

Куда делась их страсть? Куда делась былая нежность, доверие и влечение? Их словно и не было никогда.

Торн первым отвёл взгляд:

– Услышь меня, пожалуйста, Гаитэ, потому что повторять ещё раз я не буду. Или ты, как и все в этом королевстве будет почитать меня, либо…

– Либо? – вскинула голову Гаитэ, тяжело дыша.

– Либо в Саркассоре будет другая королева. А если посмеешь применить свое ведьмовские штучки, я не просто тебя казню – я сожгу тебя заживо.

Гаитэ дёрнулась, чувствуя, как тонко натянутая в её душе струна безмолвно оборвалась, навеки утратив первозданную целостность. Этой струной были те чувства, что ещё удерживали её рядом с мужем.

Торн, развернувшись, вышел, оставив Гаитэ стоять посредине пустого зала.

Она сердцем чувствовала – его слова не пустая угроза.

Гаитэ неторопливо прошлась по залу, прислушиваясь к гулу, рождённому шагами.

Этот дворец никогда не был ей домом. Ни один из дворцов.

Торн живо описал перспективы будущего – ей предрешено стать мебелью, сонной тенью, безголосой статуей.

Королева при любом короле жалкая фигура, если только власть не сосредоточена в её руках.

Она умнее и сильнее Торна, так же, как умнее и сильнее его Сезар. Поэтому она будет следующей жертвой. Это неизбежно, если только Гаитэ не понесёт наследника, превращаясь в нечто вроде племенной лошади, чья ценность заключается исключительно в её способности производить на свет потомство. Но и тогда, кто поручится, что завтра какая-нибудь другая принцесса и другой наследник не встанут на её пути? Тогда придётся трястись ещё и за жизнь своего ребёнка?

Гаитэ дошла до стены и пошла в обратном направлении. Когда она двигалась, ей всегда мыслилось яснее.

У неё есть два выхода. Можно попытаться избавиться от Торна. Это не так сложно сделать, если живёшь с мужчиной бок о бок, но сама мысль об этом претила Гаитэ.

Самый простой путь – отравить Торна, освободить Сезара и способствовать его возведению на престол.

Эту мысль Гаитэ отвергла сразу. Слишком подло. И слишком глупо.

При Торне она хотя бы номинально носит корону, но что достанется ей при Сезаре? Гаитэ доверяла второму брату едва ли больше, чем собственному мужу, но знала одно – умереть она ему не позволит.

Второй выход – организовать побег Сезару, убедив его покинуть Саркассор.

Гаитэ необходимо было увидеться с узником. Увидеться – лично. Обратиться с этим она могла лишь к одному человеку – к Кристофу.

В день, на который было назначено свидание, Гаитэ сказала всем, что отправляется помолиться святыням в Духов Храм. Она отдавала себе отчёт, что выследить её несложно, но выхода не было. Гаитэ решила совершить этот дерзкий поступок, а дальше будь, что будет. Как Добрые Духи пошлют.

Гаитэ волновалась перед встречей с Сезаром словно молоденькая девчонка, спешащая на первое свидание. Хотя свиданием в прямом смысле слова предстоящую встречу было назвать нельзя.

– Ты уверен, что всё пройдёт гладко? – в очередной раз с волнением спросила она у Кристиана.

– Госпожа, разве я могу подвести вас? Одних заставит молчать жадность и корысть, других – страх. Я умею его внушать. Вам не о чем волноваться, – заверил её верный слуга.

Гаитэ молча кивнула.

На всякий случай, выходя их кареты, она скрыла лицо под вуалью, прячась от случайного любопытного взгляда.

Кристоф был прав. Каким образом он договаривался с тюремщиками и что им говорил, она и знать не хотела, удовлетворившись тем, что к пленнику её пропустили без лишних разговоров и с полным к ней почтением.

Гаитэ ожидала увидеть Сезара сломленным, раздавленным, но в тот момент, когда она переступала порог, опальный принц Фальконэ подтягивался на одной из перекладин, поддерживающие арочные переходы. Заметив посетителей, он с некоторой досадой был прервал своё занятие, вопросительно глядя на коменданта.

– К вам посетительница, Ваша Светлость.

Сезар без особого энтузиазма бросил взгляд на Гаитэ. Под ворохом роскошных тряпок, что она на себя натянула, кроме пола гостьи определить что-либо было сложно.

Но стоило двери затвориться, она приподняла вуаль и Сезар, нахмурившись, сделал несколько шагов вперёд:

– Ваше Величество?.. Гаитэ – ты?.. – сказал он с такой искренней радостью, что сердце молодой женщины затрепетало, как цветок, оживающий с первыми каплями дождя, пролившегося после долгого иссушающего зноя. – Ты пришла?

В первый момент ей показалось, что он заключит её в объятия, но, увы, Сезар сдержался.

Лишь глаза его радостно блестели. Лишь взглядом позволял он себе целовать её глаза, губы, руки.

– Кто бы мог подумать, что придётся встречаться при подобных обстоятельствах? – горестно вздохнула она. – Тебя обвиняют в…

– Я не виновен в том, в чём меня обвиняют. Я никогда не придавал интересов семьи и короны.

– Я знаю.

На лице Сезара было написано столько чувств, но над всем преобладала радость.

Он был счастлив видеть Гаитэ и счастье так и переливалось через взгляд и улыбку.

– Ты получила моё письмо?

– Да.

– Прости, я знаю, что не должен был, но… я боялся, что никогда не увижу тебя больше. Мне было важно сказать это последнее «люблю». Я и надеяться не мог на встречу. Но ведь ты рискуешь?..

– При правлении Торна все рискуют. Даже тем, что дышат.

Сезар нахмурился, вопросительно глядя на Гаитэ:

– Он груб с тобой?

– Всего лишь холоден и на данный момент моему обществу предпочитает общество очередной фрейлины. Но это пустяки. Я пришла сюда не затем, чтобы обсуждать его.

Сезар выпрямился. В глазах его блеснула молния:

– Есть много способов справиться с распутными мужьями.

– Я не буду спрашивать о чём ты говоришь. Я понимаю твои намёки.

– Что тут понимать?! Когда ты жив, ты можешь быть, по-своему усмотрению, живым полностью или наполовину. Когда ты мёртв – ты полностью мёртв. Ведь так?

– Я не стану убивать моего мужа, будь он неверен мне хоть десять тысяч раз. И мне всё равно. Правда, мне уже безразлично, где он проводит свои ночи, лишь бы не со мной. Я больше не люблю твоего брата.

Сезар жизнерадостно захохотал. Этот полный жизни и огня смех странно было слышать в такое безнадёжном и мрачном месте, как тюремная крепость.

– Не любишь? Как будто ты когда-нибудь его любила?

– Конечно, любила!

– Тебе, наконец, достаёт храбрости признать очевидное. Впрочем, ты делала это и раньше, когда предложила бежать. И нужно было тогда тебя послушать, – с горечью добавил Сезар.

– Мы можем сделать это и сейчас.

Сезар замолчал, внимательно глядя на Гаитэ, щуря лисьи глаза.

– Сбежать отсюда? Это безнадёжно.

– Нет.

– Поверь мне, я знаю, о чём говорю. Стоит мне сделать одно неверное движение как меня казнят.

– И ты предпочитаешь, ничего не делая, прожить здесь до конца дней? Я тебе не верю. Это не в твоём характере. Ты не можешь просто сидеть и ждать.

– Я не хочу вмешивать тебя в это, любовь моя. Это слишком опасно.

– Хочешь или нет – я уже в этом увязла. Так или иначе, ты постараешься бежать. Но если надеешься поднять очередное восстание – ты обречён на поражение. Стране не нужна очередная гражданская война. Мы должны бежать. Бежать из Саркассора в Новый Мир.

Сезар с грустью смотрел на Гаитэ, чем только сильнее злил.

– Оставь свои мечты триумфально въехать в Жютен! – раздражённо сказала она. – Этого никогда не будет.

– Трудно оставить мечту, лелеемую с детства, – усмехнулся он без малейшего намёка на веселье. – Чернь сначала славила меня за победы, а теперь за то же порицает. Но ведь ты понимаешь, что Торн – пустоцвет? Только мне под силу осуществить мечту отцу, сохранив Сарокассор под властью Фальконэ.

Гаитэ вдруг остро ощутила приступ бессилия. Казалось, что они говорят на разных языках и не способны понять друг друга:

– Меня не интересуют сейчас твои мечты, Сезар. Меня интересует твоя жизнь. Никогда раньше она не висела на таком тонком волоске…чему ты улыбаешься?! Разве я говорю что-то весёлое? Иногда твоё поведение удивляет, иногда – обескураживает, а порой откровенно пугает. Я никогда не могу предугадать твоё поведение заранее.

– Я не хотел напугать тебя. И, если тебе станет от этого легче, мне тоже порой не удаётся тебя понять.

Гаитэ не шелохнулась, не двинулась с места, когда он приблизился почти вплотную. Сердце её билось быстро-быстро, от испуга и одновременно предвкушения… чего?

– В начале нашего знакомства ты относилась ко мне с безразличием и пренебрежением. Потом стала меня слушать и слышать, мы сделались союзниками. Потом на моё признание в чувствах ты открылась в своих, но тут же сказала, что это ничего не значит. Ты то отвергала, то вновь и вновь смотрела в мою сторону с нежностью…

– К чему эти речи? Разве об этом сейчас надо беспокоиться?

– Кого из нас двоих ты хочешь больше – меня или Торна?

– Не честно задавать мне такие вопросы.

– Честно. Скажи мне – ты меня хочешь?

Он стоял рядом и от этого было трудно дышать.

– Я не…

Поддев её подбородок пальцами Сезар заставил Гаитэ запрокинуть голову:

– Ты меня хочешь?

Их глаза и губы оказались близко – так близко, что притяжение сделалось непереносимым. Гаитэ с трудом сдерживала себя, чтобы испуганно ни отпрянуть, ни убежать.

Она пришла сюда не за этим!

Но с другой стороны, другого раза может никогда не быть. Один поцелуй, всего один поцелуй!

Отрицать правду бессмысленно – её тянуло к Сезару с неистовой силой, тянуло с самой первой их встречи. А разве не естественно отдавать тело тому, кому принадлежит душа?

Поняв, что его не отталкивают с привычной для Гаитэ решительностью, Сезар поддался вперёд и коснулся её губ так просто и естественно, что все сомнения отпали сами собой.

Его губы были горячими, влажными, слегка солёными, когда он легко и безмерно нежно касался губ Гаитэ.

Её ладони замерли на его груди. Она расслабилась, испытывая наслаждение от одного только простого прикосновения к его сильному телу. Гаитэ даже не отвечала на его ласки, просто принимала поцелуи.

Наверное, это было к лучшему, потому что Сезар и так с трудом сдерживал собственную страсть. Чтобы потерять голову, ему вполне хватило очаровывающей покорности и мягкого, податливого женского в его руках.

Гаитэ чувствовала, как, теряя голову, он, весь дрожал от охватившего его вожделения, притягивая её к себе, сжимая ладонями её бёдра. Столь ярко выраженное плотское вожделение не оскорбляло, наоборот, вызывало прилив отчаянной смелости, редко ей свойственной.

Голос здравого смысла призывал к немедленному отступлению. Реши она сейчас уступить Сезару это будет скандальным нарушением всех заповедей. Не достаточно ли их? Она – жена его брата, он был любовником её матери.

Сезар сам воплощённый скандал! Она понимала, что играет с огнём, но всё равно не хотела останавливаться.

Да, возможно, несмотря на все его уверения, она для него будет одной лишь из многих. И да, наверняка, не последней.

Гаитэ отдавала себе отчёт в том, что всё может случиться не так, как в затаённых, запрятанных мечтах, но она любила Сезара. И если счастье, пусть даже мимолётное, это решение – она была готова стать счастливый на краткий миг. Она этого заслужила.

Впереди у них у всех слишком мало надежды на счастливый исход. Возможно, счёт уже идёт на дни? Так что к чёрту мораль, осторожность и доводы рассудка!

Сезар обнимал её сильнее и Гаитэ охватывало жаром. Она целиком и полностью отдавалась во власть его жарких рук, умелых губ. Ноги подгибались и хотелось, чтобы поцелуй длился вечно.

От каждого движения ласкающих её ладоней по телу разливалась сладкая истома.

Услышав непроизвольно сорвавшийся с её губ стон, Сезар прошептал ей на ухо:

– Ты уверена, что хочешь этого?

– А ты? – не осталась она в долгу, ответив вопросом на вопрос.

– Ничего на свете для меня нет более желанного, чем ты. И нет никого дороже. Но если бы ты знала, как я боюсь тебе навредить. Ведь после меня ты вынуждена будешь вернуться к Торну. Люди боятся дьявола, а Фальконэ – нет. Знаешь почему? Потому что мы сами – дьяволы. Я очень хорошо понимаю Торна. Понимаю его чувства. Я точно знаю, что он почувствует, когда посмотрит в твои чистые глаза.

– Он не станет смотреть. У него есть другие дела, поважнее.

– Станет! Он всегда будет смотреть в твою сторону. Я знаю. Потому что и сам, чтобы не делал, всегда смотрел. Торн тебя не забудет. И не оставит. Любовь, обернувшаяся ненавистью, может быть очень опасна.

– Ну так оставим всё, как есть, – попыталась отстраниться Гаитэ, уязвленная его словами, почти разбившими очарование момента.

– Нет-нет! Я не смогу так просто отпустить тебя. Я же говорю – сам дьявол живёт в наших душах. Я стараюсь стать лучше, но, боюсь, что, как и Торн, заблудился. Я люблю тебя по-настоящему. Гаитэ, ты единственная женщина, которую я действительно люблю. Ты всё для меня. Так могу ли я принять твою помощь, зная, что за неё ты можешь расплатиться жизнью? Я не хочу тебе навредить ни моей любовью, ни моей страстью.

– Я не останусь с Торном в любом случае… я пыталась быть верной женой, но Торн не мой человек. Нам сложно рядом друг с другом. Ты ведь не презираешь меня за это?

– Презирать? Тебя? Самого светлого и чистого человека, которого я встречал? Ты всегда поступаешь смело и честно, иногда даже в ущерб здравому смыслу, но именно по этой причине я так тебя и люблю.

Сезар наклонился к самому её уху:

– Все вокруг шепчутся, что мы с тобой любовники. Так сделаем ложь правдой?

Его слова отозвались сладкой дрожью внизу живота.

Гаитэ тихо вскрикнула, когда, коснувшись её губ своими, он раскрыл их своим языком, проникая внутрь, настойчиво ища ответа.

Её пьянила властная сила его страсти. Кровь в теле будто кипела. Гаитэ дрожала от тока блаженных ощущений, по всему тел бежал мучительный и сладостный огонь. Чем сильнее Сезар прижимался к ней, тем жарче разгорался он в лоне.

Она жаждала ласки, жаждала его прикосновений, сердце неистово колотилось, в голове стоял туман.

– Я хочу тебя, Гаитэ… почувствуй меня, отдайся мне, – глухо стонал он.

Его грудь под её ладонью не могла быть такой горячей, но она была.

Они оба пылали, как пламя.

Гаитэ не могла сдержать стона, когда один из её сосков оказался в плену его рта, заставляя наслаждаться поразительными ощущениями. Ощутив, как нечто большое и твёрдое входит в неё, заполняя, она задрожала всем телом. Движения его бёдер рождали в её теле уже знакомые, тугие волны удовольствия и наслаждения, поднимающиеся всё выше и выше, пока, затопив, не подбросили её тело к вершинам разрядки.

– Я люблю тебя, – прошептал Сезар, погладив и нежно поцеловав её плечо. – Подумать только, что иногда стоить потерять всё, к чему стремился, чтобы почувствовать себя, наконец, счастливым?

Глава 19

Поэты воспевают любовь как чувство, приносящее радость.

Но жизнь не поэзия. Конечно, всё дело в обстоятельствах – преступная, запретная любовь и не должна приносить счастье. В случившемся Гаитэ не раскаивалась, она ни о чём не жалела, однако последствия их с Сезаром связи могли стать катастрофическими.

Трудно даже предположить, что предпринимает Торн, узнав о состоявшемся свидании. В том, что он всё узнает – возможно, уже узнал, – она не сомневалась.

Огромный императорский дворец был, как всегда, заполнен людьми, но мужа Гаитэ увидела сразу. Он поджидал её на самом верху гранитной лестницы, обрамлённой наклонившими голову с острыми рогами, быками.

Какое-то время супруги пристально смотрели друг другу в глаза, не слыша гремящих вокруг торжественных кликов.

Торн слегка повернул голову. Пламя близко стоящих канделябров ослепляло его и на какое-то время Гаитэ созерцала его без маски, воочию видя дьявола, живущего в его душе.

«Он меня не пощадит», – холодея, поняла она. – «Он никого из нас не пощадит, как не щадил несчастных котят Эффи».

Торн улыбнулся и стал, наконец, спускаться по лестнице.

«Успокойся, – уговаривала себя Гаитэ. – Он ничего не знает – не может знать. Лишним волнением ты лишь выдашь себя раньше времени, заставив его заподозрить неладное. Это подставит под удар не только тебя, но и Сезара».

Они встретились на середине лестницы.

– Рад приветствовать вас, возлюбленная моя королева.

Они вместе дошли до стола и началось привычное пиршество. Они сели с Торном на противоположные концы стола, как того требовал этикет. В ходе всего ужина, муж ни разу не посмотрел на Гаитэ, но Гаитэ до судорог на губах старалась держать приветливую улыбку.

Ближе к ночи, когда Гаитэ уже вернулась в свои покои, её обуял панический страх. Дурные предчувствия кружили голову. Нечистая совесть сводила с ума. Душа горела в огне, почти как недавно тело, только теперь этот огонь сводил с ума от ужаса, а не от неги.

Скрипнула дверь. В комнате затрепетали свечи от дуновения сквозняка. К ним добавился алый свет факела.

Торна держал факел в руке и огненные блики неровно ложились на его красивое лицо. Обычно светлые янтарные глаза в этот миг казались бездонными впадинами.

Он был весь в чёрном. С ног до головы. Ни единого светлого пятнышка.

«А ведь раньше он любил яркие одежды», – вздохнула про себя Гаитэ.

Мысль мелькнула и тут же растворилась в напряжённом страхе, в тягостной атмосфере, царящих в комнате. Она едва удерживалась от того, чтобы не броситься ему в ноги и не начать молить о прощении.

Гаитэ пришлось собрать в кулак всю волю и благоразумие, чтобы сохранять хотя бы видимость спокойствия – даже когда она одна стояла против восставшей черни ей и в половину не было так тяжело.

– Вижу, ты ждала меня?

Каменное спокойствие Торна внушало больший страх, чем привычные вспышки гнева. Хотя в последнее время они перестали быть привычными.

Гаитэ поймала себя на мысли, что за последние полгода Торн стал чужим человеком.

Может быть всё дело не в том, что он перестал скрываться? Может испытание и власть изменили его до неузнаваемости? Как и её – ни в лучшую сторону?

– Как вижу, ты не готова с радостью исполнить супружеский долг? Что ж? Не будем заниматься любовью. Давай лучше поговорим. Может быть, расскажешь мне, для чего таскалась в замок Миллетели?

Войдя в комнату, Торн подошёл к креслу и сел, расстегивая тесный ворот.

Он не сводил с жены вопрошающего взгляда.

– Не отрицаешь, что была там?

– Нет.

– Это хорошо. Я уже как-то привык думать о тебе, как о честном человеке. Ложь ни к лицу праведникам, дорогая моя. Поинтересоваться, как я обо всём узнал, ты тоже не хочешь? Вижу, что нет, но всё равно расскажу. В назидание, так сказать. Этот олух, комендант крепости, принёсся ко мне сразу же, как твой идиот Кристоф дал ему взятку. Надо было бы запомнить, как его зовут, этого коменданта, хотя, с другой стороны, на что мне это? Его имя мне без разницы… Ну, так вот, приносится он ко мне, весь в соплях и в слезах, уже чуть ли не готовый под топор сам голову положить. Говорит, мол, я ваш верный сторонник и всё такое прочее. Как на духу выкладывает всё, что нужно и не нужно.

Торн пожал плечами:

– Сначала я ему не поверил. Такая наивная глупость – это слишком. Ты же всегда была разумной женщиной? Но когда во дворце тебя не нашли, у сестры – тоже, всё, что мне оставалось, это отправить шпионов к замку, что легко, – он взглянул на неё, прищурившись. – Садись, дорогая. А то неловко как-то мне, погрязшему в скверне, сидеть в присутствие столбом застывшего ангела.

Гаитэ села, оправив складки платья.

– Итак? Пленник нуждался в утешении, и ты его утешила?

– Да, – коротко ответила она мужу, оставляя мужу право как угодно интерпретировать собственные слова.

– Какое поразительное благородство! Какая отвага! – Торн открыл было рот, чтобы добавить что-то ещё, но лишь с шумом выдохнул, а потом грязно выругался. – Как ты можешь! Как смеешь поступать так со мной! Сейчас, когда нам как никогда нужно быть едиными, когда мне необходим крепкий тыл, ты не нашла ничего другого, как наставлять мне рога с моим братом?!

Гаитэ понимала что нужно всё решительно отрицать, но молчала. Что-то в ней всегда противилось грязной лжи. Лучше правда, какой бы та не была.

В тишине слышалось тяжёлое дыхание Торна.

– Скажи, положа руку на сердце, разве я был таким уж плохим мужем? Разве я не любил тебя? Не оберегал? Чего тебе не хватало?! Что заставило связаться с Сезаром? Жалость?

По спине бежал холодок.

Хотела того Гаили или нет, но она испытывала невольный трепет перед проницательностью мужа.

Пламя свечей отражалось в его жёлтых тигриных глазах с застывшим взглядом, когда, резко поднявшись, он шагнул к ней, рывком поднимая с кресла:

– Змея! Ты настоящая змея! Даже чума тебя не берёт! Думали, сумеете меня обмануть?! Обвести вокруг пальца? Вы оба дорого заплатите за измену. Сначала мой брат, потом ты, – улыбнулся он, жутко блеснув зубами. – Раз уж ты уподобилась мифической деве, открывшей ларец с несчастьями, получишь их сполна! Клянусь, я заставлю горько пожалеть о каждом поцелуе, о каждой предательской мысли, посетившей твою глупую голову!

Схватив жену за шкирку, Торн, намотав её волосы на руку, он бросил Гаитэ к своим ногам. На короткое мгновение показалось, что сейчас начнёт избивать её ногами. Гаитэ попыталась обратиться к той потусторонней силе, что всегда её оберегала, но, к её удивлению, там, где раньше текла река, сейчас не бил даже маленький родничок.

Заметив удивление и растерянность на её лице, Торн глумливо рассмеялся:

– Даже и не думай! Слуги давно подмешивают тебе в еду травы, отбивающие все связи с тёмными духами. Сейчас ты просто женщина, Гаитэ. Обыкновенная баба – неверная жена и дешёвая шлюха! Ничего больше нет в тебе ценного или особенного. Таких, как ты, словно грязи на мостовой. Даже твоя родословная мне больше не нужна. Ты отравила мою душу яростью, предав мою любовь к тебе? Так получи за это по заслугам.

Казалась, ядом, что источал Торн, пропиталась вся комната.

– Я сдержу клятву. Ты знаешь, Фальконэ никогда не произносят пустых обещаний. Например, мой брат, когда впервые тебя увидел, предложил мне пари на то, что настанет миг, когда он отымеет тебя как последнюю сучку. Так и случилось. Но я даю тебе слово – ему отрубят за это голову прямо на днях.

– Торн…

– Не смей! – прорычал он сквозь сцепленные зубы. – Не смей даже просить меня о милосердии! У меня его нет. Твои муки по поводу его безвременной кончины мне будут только в радость!

Торна трясло от сверхчеловеческой ярости и ненависти.

– Я отомщу вам обоим и отомщу жестоко. Твой верный идиот Кристоф уже познакомился с моим гневом. Он – первая жертва на твоей совести. Возможно и Сезара я бы пощадил, если бы не ты, моя добрая и прекрасная жёнушка.

Торн смотрел на неё с невыразимой брезгливостью, как на смердящий труп.

Гаитэ закрыла глаза, чтобы не видеть мужа. Упоминание о Кристофе причинило её израненной душе ещё больше муки.

– Зря ты забыла, что жена всего лишь собственность мужа, ты же принадлежишь мне вдвойне – ведь ты ещё и моя подданная. Я могу поступить с тобой, как захочу.

– Да будет так. Но и вы, Ваше Императорское Высочество, тоже знайте, что с этой минуты я не считаю вас своим супругом и не имею никаких обязательств по отношению к вам.

Размахнувшись, со всей силы, Торн ударил.

Это не была оплеуха – это был настоящий, полноценный удар в лицо.

Боль была резкой и жёсткой. Перед глазами всё потемнело.

– Заткнись! Заткнись! Не доводи меня до греха! Иначе я убью тебя прямо здесь и сейчас, собственными руками, лживая тварь! Изменница! Мразь!!!

Вцепившись ногтями в ладонь, Гаитэ старалась сдержаться. Не показать ни своей боли, ни страха, ни отчаянья.

Никогда, никогда она не думала, что дойдёт до такого – что он посмеет поднять на неё руку снова.

Теперь не было Алонсона, способного призвать сына к порядку. Связаны оказались и её метафизические силы, способные держать его в узде. Она была беззащитна. Как любой тиран, понимающий, что жертва бессильна, Торн пьянел от своей безнаказанности и был омерзителен в этот момент, как пиявка.

Гаитэ задыхалась. Проклятые каменные стены! Собственное тело вдруг показалось ей невыразимо тяжёлым, словно налитым свинцом.

– Чего ты от меня хочешь? – с отчаянием прошептала она разбитыми губами.

Торн с довольным видом поправил тяжёлую цепь на груди:

– Я требую от тебя полной, безоговорочной покорности. Во всём. После того, как я отрублю голову твоему драгоценному Сезару, ты останешься моей доброй и покорной королевой, которой я мог бы гордиться. Будешь жить там, где я прикажу, и так, как я прикажу, будешь терпеть женщин, которых я захочу, и никогда не осмелишься отказать мне от ложа.

Голос Торна гремел медью в голове Гаитэ, отдаваясь саднящей болью.

– Ты будешь делать то, что предписано законом или обычаем и никогда больше не обратишься к своей проклятой силе.

– Не могу тебе этого обещать.

Против воли Торн задержал яростный и одновременно с тем восхищённый взгляд на бледном лице жены:

– Женщина, говоря так со мной, ты не боишься потерять жизнь? Не опасаешься потерять свою бессмертную душу?

– Я давно перестала верить в то, что кто-то, кроме всемогущего бога может судить мою душу.

– Ладно, к чёрту душу, дорогая. Остановимся на том, что Сезара ты больше не увидишь. Никогда. Охранник, если ты вновь постараешься его подкупить, столкнётся с моей местью. Деньги бесполезны для мертвецов. И тебе не удастся найти наёмников, чтобы спасти моего брата, как ты планировала. Смирись, милая жёнушка. Не всех можно спасти. Некоторые, – ноздри Торна раздувались от гнева, черты лица были искажены злой судорогой, – некоторые обрекают на гибель себя сами. И ничего нельзя сделать, кроме как помнить их.

С этими словами он, повернувшись к ней спиной, трижды ударил в дверь дождавшись, пока охрана распахнёт перед ним двери.

– Спокойной ночи, любимая, – голосом, сладким, как патока, в котором как всегда звучала издёвка, проговорил он.

Не успел Торн покинуть Гаитэ как столкнулся с Эффидель.

Лисичка запыхалась и выглядела взъерошенной. Взгляд её метнулся к Гаитэ, сидящей на полу и держащейся рукой за щёку и остановился на брате. В первый момент Гаитэ показалось, что девушка сошла с ума, такой довольной она выглядела:

– Вы уже слышали?!

– О чём? – нахмурился Торн.

Эффидель внезапно фыркнула и захохотала, как безумная:

– Сезар бежал!

У Гаитэ перехватило горло болезненным спазмом. Она дышала с трудом, в ушах стоял гул.

– Что ты сказала?! – зарычал Торн.

– Он бежал, как только по твоему приказу из крепости Милетелли его доставили в городскую тюрьму! Поисковые отряды уже наводнили город, но безуспешно – найти его не могут. И не поймают. Ни за что! Уж я-то знаю своего брата!

Не говоря ни слова, Торн отшвырнул с дороги сестру и устремился в глубину коридоров, утопающих во мраке.

Эффидель поспешила подойти к Гаитэ. Она присела рядом, прикладывая прохладную ладошку к горящей щеке подруги:

– Больно? Сама виновата. Когда же ты, наконец, поймешь, что в отношении с моими братьями честность и порядочность лишнее?

Лисичка помогла Гаитэ подняться, усадила в кресло и, смочив платок в прохладной воде, приложила к рассеченной скуле:

– Будет синяк, – расстроено констатировала она.

– Расскажи лучше всё, что знаешь о побеге Сезара, – попросила Гаитэ, отмахиваясь.

– Всё, что знала, я уже рассказала.

Под пристальным, тяжёлым взглядом Гаитэ Эффидель закатила глаза, сдаваясь:

– Ладно. Брат сам хотел попасть в городские казематы. Он подозревал, что рано или поздно Торн не устоит перед искушением и отдаст приказ об его аресте. Под правлением Сезара архитектор переделал там каждый каземат, каждый переход и подвёл новые потайные ходы. Сезару отлично известны все подземные ходы, все тайные катакомбы под городом. Несмотря на то, что весь Жютен его ищет, у него есть шанс прорваться. Не знаю, чем ты так разозлила Торна, что он совершил этот опрометчивый шаг – перевёл Сезара из надёжной цитадели в дырявый сыр. Это ты спасла моему брату жизнь!

Гаитэ испытывала двоякое чувство. С одной стороны – триумф. У Сезара был шанс спастись. С другой – что с ней самой-то теперь станет?

Предположений о том, куда мог бы направиться Сезар было не так много. и большинство упиралось в Валькару. Три к одному, что он отправится к жене, с которой не виделся много лет. Но у той были проблемы с братом, как и у Сезара. Вместе они могли заключить союз не столько брачный, сколько политический.

Ещё он мог попытать счастье в одном из своих герцогств, всё-таки начав гражданскую войну, которую все так боялись. У младшего Фальконэ были сторонники. Всё, что ему нужно – выбраться из столицы, снять деньги со счетов и собрать армию.

Самое сложная задача, стоявшая перед узником – это найти способ покинуть город, так щедро наводнённый императорскими соглядатаями, что без верных Торну глаз муха не пролетит.

Видимо у Его Светлости нашлись верные люди. Как не старались его схватить императорские ищейки, всё без толку. Возможно секрет неуловимости Сезара был прост – он просто никому больше не доверял и рассчитывал только на себя. Когда дела идут плохо, самый лучший способ действия.

После стычки с Торном Гаитэ была готова ко всему. И то, что пока ничего в отношении её не менялось, не обманывало молодую женщину.

Эффидель удалось разузнать, что Кристофа арестовали.

Спустя несколько дней последовало ещё несколько арестов. Арестованные, так или иначе, были связанны с домом Рэйвов или имели неосторожность выказать лояльность королеве. Всё это было плохим предзнаменованием.

– Тебе нужно бежать, – твердила Эффи.

Но куда бежать? У неё не было ни средств, ни сторонников, ни замков и земель. По сути королева Саркассора была ненамного богаче любого бедняка с улицы, если не считать королевского титула. Даже продать собственные драгоценности, стоявшие, безусловно, целое состояние, Гаитэ не могла – все они были на веду у придворных дам. А те, в свою очередь, были шпионками Торна.

Оставалось ждать.

Ждать неприятностей каждый день, каждый час. Это ужасно изматывало – это походило на пытку. Возможно, так и было задумано?

Можно было подумать, что Торн оттягивает с окончательным решением, даёт возможность Гаитэ сделать шаг к примирению, но она в это не верила. Просто играть у неё на нервах доставляло ему удовольствие. Загонять жертву, заставлять её чувствовать себя беспомощной – любимое развлечение азартного охотника.

Доставлять ему дополнительную радость видом собственным унижением Гаитэ не собиралась.

Она ждала, что разразится буря, ждала день за днём и всё же, когда буря грянула, оказалась к ней не готова.

Вечер начался обыденно. В окружении придворных дам королева занималась рукоделием – вышивала шёлком, когда в зал, словно два чёрных ворона, вошли верные Торну дворяне.

Мужчины поклонились, как того требовал этикет, но вид у них был мрачный.

Гаитэ отвела взгляд от неровных стежков, что ложились из-под дрожащих пальцев и спросила приветливо:

– Сеньоры, зачем вы здесь?

Лорд Гарич раскрыл свиток, что держал в руках, и безликим, безупречно вежливым голосом промолвил:

– Вот предписание на ваш арест, ваше величество. Вас обвиняют в половой связи с Сезаром Фальконэ, Кристофом Кастанэ, придворным скрипачом Люком Спиноза и графом Джеремо Тоймсаном. Спиноза и Тоймсан уже признались в своём тяжком преступлении, у нас есть показания, подтверждённые их личными подписями. По приказу императора мы должны препроводить вас в Милетелли, где вы будете ожидать решения Его Величества о вашей дальнейшей участи.

Зачитав документ, лорды в вопросительном ожидании глядели на королеву.

Гаитэ царственно поднялась со своего кресла. Она казалась спокойной даже себе:

– Раз таков приказ его величества, я рада подчиниться.

Как будто она могла сказать что-то другое? Будто от неё хоть что-то зависело?

– Леди Форсео, – обратилась она к одной из фрейлин, – помогите мне собраться.

Но всё тем же неживым, бездушным голосом было произнесено:

– Нет времени на перемену одежды и на сборы, ваше величество. В Милетелли вам дадут всё необходимое.

– Даже так? – усмехнулась Гаитэ. – Ну что ж? – пожала она плечами.

Отвечать что-либо на очередное унизительное оскорбление бессмысленно. Королева молча передала пяльцы одной из девушек, смолкших, словно испуганные птицы и пошла за своими стражами и тюремщиками.

Её провели коридорами, которыми во дворце почти не пользовались. Запустение, пыль и тишина царили здесь. Место идеально отражает состояние её души.

Отчего-то вспоминались первые дни знакомства с Торном, его грубоватая нежность и страстность. Был ли он тогда искренен? Или ему просто нужен был тот самый брак, от которого теперь он пытается избавиться? Ревность или расчёт заставляют его быть сейчас столь с ней жестоким?

Как всегда, одним выстрелом Торн старался поразить несколько целей: избавиться от жены, получив возможность совершить новый, куда более выгодный для себя с политической точки зрения, брак и причинить боль Сезару.

При воспоминании о Сезаре в сердце Гаитэ шевельнулись обида и боль, которых Торн уже не мог вызвать. Ловко воспользовавшись случаем для побега, младший Фальконэ больше никак не давал о себе знать.

С рациональной точки зрения Гаитэ всё понимала – он сам был беглецом, преследуемым узником. Попади он в лапы Торна, лучше не будет никому.

Но вопреки рассудку то, что Сезар предпочёл поступить рационально, оставляло её в полном отчаянии.

Да, отдавшись Сезару она поступила опрометчиво, возможно безнравственно, но Гаитэ не жалела о своём поступке, о сделанном ею выборе.

Лучше умереть чем терять себя с каждым шагом, с каждой новой жёсткой сделкой с совестью, чем видеть, как человек, которого ты любишь, готов сделать тебя разменной монетой без малейшего угрызения совести.

Торн в своём праве карать. Она обещала ему быть верной женой и данного слова не сдержала. Возможно, в чьих-то глазах он прав? Гаитэ примет кару из его рук, раз так надо.

Если, чтобы освободиться от постылого мужа, которого не можешь больше ни уважать, ни желать, придётся умереть – так тому и быть. Свобода имеет определённую цену.

Она вырвется. Ни тем, так другим способом, но жить с тем, кого не уважает, не станет. Ни за что.

Торн надругался над её любовью, доверием, над её даром. Гаитэ не станет молить его о милости. Будь он трижды императором, упади его тень хоть на целый мир – Гаитэ ему дать нечего. Ничего для неё у него нет.

Душа холодна и пуста, как эти запылённые переходы, по которым они идут. Здесь больше не живёт любовь. Ворохом опавших листьев с сухим шорохом по ледяным плитам судьба таскает никому не нужные останки того, что раньше жило и пело – память о разбитых надеждах, веру в любимого человека, вымерзшую нежность.

Пусть она не была идеальной женой, пусть душа её висела на распятии любви к двум братьям, но всё же…

Всё же её чувства к Торну изначально были живыми и настоящими! Может быть оно и хорошо, что всё скоро закончится?

Гаитэ устала. Устала надеяться и разуверяться. Ну, поехала бы она на другой конец света – что дальше? Сезар как никто другой похож на Торна. Рано или поздно его страсть к ней угаснет, появятся другие женщины, а у неё не останется даже возможности обманывать себя возможностью счастья, которого на самом деле быть не может. Лучше уйти до того, как последние лучи солнца договорят и всё погрузится в бесконечный мрак.

Лучше прогореть огнём, чем стать обычной серой пылью.

Шаги звучали зловеще и скучно, отдавались гулким эхом в пустых переходах.

Этот мир принадлежит мужчинам. Что остаётся женщинам? Только выживать в бесконечно циничном, жестоком мире, пытаясь урвать для себя жалкие крохи любви и нежности. Красть любовь, точно изголодавшаяся воровка – кусок хлеба.

Крепость оказалось серой и грозной, как и полагается настоящей тюрьме.

Гаитэ не собиралась просить о милосердии никого. Она не рассчитывала быть услышанной и потому не собиралась говорить.

Вокруг только тюремщики, только королевские слуги. Они боятся смотреть ей в лицо из жалости, переполняющий их сердца, потому так и суровы их лица, потому так немногословны речи.

Они за презрением прячут свой страх, за силой – свою трусость.

Жалкие тени, достойные серого существования, которое наверняка ждёт их всех под управлением такого короля, как Торн.

– Меня посадят в каземат?

– Нет, сеньора. У вас будут специальные покои.

Только оставшись одна, дождавшись, когда тяжёлую массивную дверь запрут на замок, Гаитэ сползла по стене, беззвучно рыдая.

Стены были ледяными, как и сердца тех, кто окружал её.

Она заканчивает там же, откуда начала этот долгий пусть – в преддверии казни.

Глава 20

Понять разницу между мнимой неволей и неволей реальной можно только оказавшись в заточении. Хотя такого опыта лучше избегать любой ценой, одному он учит жестко и действенно – ценить свободу, заставляя задуматься об её истинной ценности. Большинство людей, оказавшись в одиночной камере взаперти рано или поздно ломаются.

С Гаитэ не разговаривали, хоть и держались почтительно. Ей не приносили новостей, не давали книг, к ней не допускали посетителей. Лишь изредка приходила прислуга, чтобы сделать уборку, принести да унести еду.

Дни тянулись монотонно и бесконечно.

Гаитэ понятия не имела о том, удалось ли сбежать Сезару, как отреагировала её мать на заточение дочери, как идут приготовления к свадьбе Эффи и идут ли вообще? Лишь одного Торн не мог лишить жену – её собственных мыслей и силы духа.

Пару раз к ней заходил комендант.

– Ваше Величество, – обращался он к ней неизменно вежливым голосом, в котором не было ни тени сочувствия или неприязни. – Желаете ли вы написать письмо Его Высочеству?

– Зачем мне писать ему? – безразлично пожимала она плечами.

– Вы могли бы молить его о милосердии. Возможно, он сжалился бы над вами?

– Благодарю за заботу, но у меня нет ни малейшего желания заниматься корреспонденцией.

– Как пожелаете, – равнодушно кланялся он.

Всё же в один момент самообладание едва не изменило Гаитэ. Это случилось, когда на Миллетельской Площади казнили Люка Спиноза и Джеремо Тоймсана.

Окружённые толпой озверевшей черни, трясущиеся от страха, замученные пытками, затравленно озираясь всходили они на эшафот. Чернь радостно вопила и бесновалась, осыпая осуждённых отборной бранью заодно понося и королеву-прелюбодейку.

Никто из этих людей не вспомнил, что обязаны «прелюбодейке» либо собственной жизнью, либо жизнью близких. Никто не вспомнил, что это по инициативе проклинаемой ими королевы зимой бесплатно развозили бедняками дрова и провиант, проводили новые системы коммуникаций. Сейчас все ненавидели прелюбодейку, осмелившуюся «оскорбить» неверностью короля, в которого совсем недавно они сами готовы были швырять камнями.

Гаитэ следила за происходящим через окно, затянутое толстыми металлическими решётками. Её, обычно кроткое и мягкое сердце, наполнялось ненавистью и презрением не только к мужу, но и к его подданным. Казалось, этим людям глубоко плевать на вину или невиновность, лишь бы был повод поорать, изощриться в глумливом остроумии да насладиться чужими страданиями.

В разыгрывающемся фарсе некому было сопереживать. Здесь не было положительных героев. Приговорённые к казни мужчины, признавшие несуществующую вину, тряслись, рыдали, молили о пощаде и выглядели откровенно жалко, вызывая брезгливую жалость.

Возможно, держись они с большим достоинством, толпа не была бы столь категорична в суждениях, а имя Гаитэ – смешено с грязью.

Но если Гаитэ и испытала на краткий миг недобрые чувства к оговорившим её под пытками мужчины, всё её негодование как рукой сняло, когда казнь стали приводить в исполнение.

Воистину, Торн зверь! При Алонсоне никого из осуждённых никогда не колесовали. И если раньше Гаитэ считала сожжение самой жестокой казнью, но Торну, несомненно, удалось расширить её кругозор.

Она хотела заставить себя смотреть на это. Отчасти потому, что косвенно была причастна тому, что творилось на площади. Наблюдением за страданиями молодых людей она желала искупить свой грех.

Чем дольше Гаитэ смотрела на казнь, тем больше ненавидела Торна. Не было ни малейшего сомнения в том, что он прекрасно знал – ни один из молодых людей не виновен в том, в чём их обвиняли.

«Ненавижу! Ненавижу! Ненавижу тебя!», – шептала Гаитэ.

Её решимости не хватило. Она не смогла досмотреть казнь до конца. Вид чужих страданий всегда действовал на неё разрушающе, а здесь страдания были незаслуженными, а потому бессмысленными. Молодых людей принесли в жертву трудно даже определить – чему. Они были глупы, безобидны, никому не причиняли вреда, за ними никто не стоял. Их, как сухие ветки, просто бросили в топку – и всё!

Даже милосердной быстрой смерти у Торн для невинных не нашлось. Он словно упивался своей жестокой безнаказанностью.

Гаитэ забилась в уголок на кровати, укрывшись одеялом, затыкая руками уши, чтобы не слышать душераздирающих криков жертвы и довольного урчания толпы.

«Ненавижу! Всех ненавижу!».

Жутко было думать о собственном будущем. Если Торн так поступил с ни в чём невиновными, безразличными для него мужчинами, что за участь он уготовил ей? Гаитэ впервые испытала страх, животный и сильный настолько, что развеял апатию последних недель. Она вдруг поняла, что дать убить себя как овца на бойне ни готова, ни готова сдаться, что она хочет жить. Пусть без власти, без славы, без любви – но жить! Пока длится жизнь, ничто не потеряно. Она ещё так молода.

Нужно только придумать, как выбраться отсюда. Нужно вернуть Силу, вероломно отнятую мужем.

Гаитэ попыталась нащупать ниточку, связующую её с духами, но там, где раньше били родником ключи, теперь царила безводная пустыня.

Когда у тебя что-то есть, ты редко задумываешься о том, как это для тебя важно. Сколько раз Гаитэ мечтала избавиться от своих «странностей», отличающих её от других людей? А теперь, когда Силы нужны ей, когда это вопрос жизни и смерти, они тоже предали её – иссякли!

«Не сами по себе, – впервые за долгое время пришла здравая мысль, – плотина, прикрывающая им путь, создана искусственно. Они продолжают что-то мне подсыпать».

Чтобы прекратить воздействие препарата, необходимо убрать то, что могло его содержать. Но, чтобы они там ей не подмешивали, скорее всего это добавляли и в питьё, и в воду. Как ей отказаться от этого, чтобы не потерять последние остатки сил?

Разбив одну из глиняных чаш, Гаитэ припрятала у себя осколок побольше. Ставя его у стены, она собирала воду. Благо, в замке было скорее прохладно, чем жарко и нестерпимой жажды она не испытывала. Ссылаясь на отсутствие аппетита, Гаитэ едва прикасалась к еде. Подобный подход должен был если не полностью прекратить доступ токсинов, блокирующих доступ к её дару, так существенно уменьшить их.

Методика оправдывала себя. Дар по крохам, по капельке стал возвращаться. Но палка была о двух концах – голодание отнимало физические силы.

В один из серых дней, которым Гаитэ, чтобы не потерять счёт, отводила линию, выцарапывая ту на стене черенком ложки, бесстрастный, как всегда, комендант, зашёл, чтобы сообщить «хорошую» новость.

– Сеньора, – с тех пор, как её арестовали, Гаитэ ни от кого не слышала обращение «Ваше Величество», – Его Императорское Высочество решил, что вы не будете сожжены. Вместо этого вас ждёт быстрая, мгновенная смерть от руки палача. Для вашей казни выбран один из лучших палачей. Вынужден сообщить, что он уже направляется сюда из провинции Турселя.

– Вот даже как? Правосудие не дремлет. И когда я умру?

– Завтра, в девять утра.

Против воли Гаитэ почувствовала, как испуганно забилось сердце. Ноги подкашивались. Приходилось прилагать усилия, чтобы стоять.

– К вам пригласили Духовного Отца для последней исповеди.

Гаитэ знала, что на Той Стороне что-то точно есть. И это «что-то» совершенно не похоже на то, во что заставляют верить Святые Отцы, торгуя Небесами словно бражкой. Деньгами можно откупиться лишь от людского суда, но Закон Звёзд исполнен справедливости. В жизни и в смерти ты получишь ровно то, сколько заслужил, не больше, но и не меньше. Содержание души касается только тебя и создателя, любое посредничество здесь не уместно.

– Мне не нужен духовник, – холодно взглянула на тюремщика Гаитэ.

– Так положено. Таков обычай. Как бы не закостенела душа во грехе, ей всегда можно дать шанс.

Спорить с мужчинами глупо – этот урок Гаитэ из жизни вынесла. Что ж? Если Духовному Отцу не жаль своего времени, ей тем более не на что его тратить.

Оставшись в одиночестве, Гаитэ в очередной раз опробовала свою силу. Она заставила капли воды, тихо стекающие по стенам, в два счёта наполнить её импровизированную чашу и от души напилась. Правда это окончательно её измотало. Чтобы пополнить запас энергии, раз есть невозможно, придётся спать.

Но спать не пришлось. Следом за комендантом пришёл какой-то стряпчий из юристов. Гаитэ встречала его при дворе, но запомнить не удосужилась.

Важно усевшись перед ней, сложив руки на объёмном животе, мужчина с вкрадчивой мягкостью сообщил:

– Мне очень жаль приносить вам дурные новости, сеньора, но я вынужден донести до вас, что ваш брак с Его императорским высочеством признан недействительным.

Гаитэ давно желала свободы. Даже сейчас мысль о том, что она ничего больше Торну не должна была словно гора, упавшая с плеч.

И всё же она с горечью подумала о том, что невозможно действовать так быстро, если только заранее все ходы и выходы не просчитал. Выходит, как и предупреждала Эффидель, Торн действительно вынашивал в сердце возможность устроить более удачный, с политической точки зрения, брак?

– На каком основании это произошло? – спросила она.

– На основании вашей противоестественной связи с братом императора, – был ответ.

Что ж? Это правда.

Почему Торн должен был простить ей измену? Он действует так же, как на его месте поступило бы большинство мужчин: можешь уничтожить изменницу, не оценившую тебя по достоинству – уничтожь. Насладись местью.

Гаитэ испытывала облегчение. Прояви Торн милосердие и благородство, её жизнь превратилась бы в ад, но каждое его жестокое деяние лишь укрепляло её в уверенности, что, изменив ему, она поступила правильно. Отомстить недостойному мужчине даром из ветвистых украшений в виде рогов, которые он зачем-то с гордостью продемонстрировал всей стране – утончённое наслаждение.

Выковать из близких людей самых лютых врагов – вот предел человеческой глупости.

***

Молчаливые женщины, прислуживающие Гаитэ, помогли молодой женщине переодеться к встрече с духовником, который должен был явиться в шесть часов вечера. Покорно отдавшись в их руки, Гаитэ апатично ждала появление Святого Отца.

В какой-то момент ей показалось, что за дверью слышится странная возня. На её вопросительный взгляд служанка пожала плечами:

– Мышь, госпожа.

«Размером, наверное, со слона?», – насмешливо подумала Гаитэ.

Дверь распахнулась, являя вместо мыши высокого плечистого монаха. Такая фигура куда больше подошла бы воину.

– Пройдёмте, сеньора. Его Преосвященство ожидает вас.

– Разве исповедовать меня будут не здесь?

– Его Преосвященство будет ждать вас в тюремной часовне, в исповедальне. Подайте даме плащ. В переходах слишком много сквозняков, – распорядился монах.

– Благодарю за заботу, – саркастично протянула Гаитэ.

Как будто возможность схватить насморк накануне казни может кого-то волновать?

Стоило шагнуть в коридор, дверь за спиной крепко затворилась.

– Прошу, сеньора, сюда.

Гаитэ, мгновение поколебавшись, решила, что постарается сбежать тогда, когда выйдет из крепости, как только окажется на внутреннем дворике. Плутать по тюремным лабиринтам у неё не было ни малейшего желания.

Но стоило завернуть за угол, как она замерла – по полу было распростёрто тело, скорее всего уже успевшее стать трупом.

Прежде, чем Гаитэ пришла в себя, кто-то сзади схватил её, зажимая рот рукой. Протестующе замычав, она не стала долго думать и вонзила зубы в мягкую плоть ладони.

– Тише!

Кусаться сразу же расхотелось, как только она узнала голос Сезара.

– Не бойся. Не кричи. Это я.

Радость, охватившую Гаитэ, невозможно описать словами. Сезар не бросил её! Не оставил! Не стал спасаться сам, один – вернулся за ней!

Она бы сделала для него то же самое, но жизнь жестоко учит тому, что, если ты всё готов сделать для кого-то это, увы, не означает, что получишь в ответ такую же верность и преданность.

Как только Сезар ослабил хватку, Гаитэ, развернувшись, бросилась ему на шею:

– Сезар!

– Любовь моя, – в ответ обнял он её порывисто и нежно, – увы, но на объятия нет времени. Я покрою поцелуями каждый дюйм твоей кожи, как только выберемся отсюда.

– Да! Да! Конечно! – закивала Гаитэ.

От радости она была близка к истерике. Хотелось одновременно и плакать, и смеяться. Нужно было немедленно взять себя в руки.

– Прикрывай спину, – почти беззвучно отдал Сезар приказ «монаху», чьё лицо по-прежнему наглухо закрывал капюшон.

Гаитэ вздрогнула, увидев, как на пол легла длинная тень. Подняв глаза, встретилась с обычно бесстрастным комендантом, на сей раз вмиг растратившего всю свою невозмутимость.

– Лорд Фальконэ?.. – растерянно вздрогнул он при виде Сезара.

Не узнать принца было невозможно. Свет от факелов ярко освещал его хищное, характерное лицо с резкими чертами.

Угрожающая и в то же время весёлая улыбка осветила лицо Сезара:

– А, вот и вы? Приятно поздороваться.

Комендант попятился и завопил во всё горло:

– Охрана!

Наступая на него, не переставая улыбаться, Сезар произнёс:

– Вашего стражника зовёте? Он вон там лежит. Я убил его, – услужливо пояснил он, выразительно опуская ладонь на эфес шпаги, выступающей из-под монашеской рясы.

Тюремщик выхватил свой клинок, продолжая пятиться.

– Нет, я не хочу драться, – с усмешкой произнёс Сезар.

– Боишься? – храбрился комендант.

Однако Гаитэ видела, как ему страшно. Слава о Сезаре, как о непревзойдённом дуэлянте и мастере шпаги распространилась по всей стране. Именно за его дерзкую, порой даже безумную отвагу и умение владеть оружием он и пользовался такой популярностью у военных.

– Боюсь, безусловно. Боюсь ещё больше запачкать свою совесть.

Противник с криком бросился вперёд.

Перебросив шпагу с одной руки в другую Сезар одним сильным ударом в висок вырубил его, заставляя рухнуть на пол.

– Он выживет? – с сомнением протянула Гаитэ.

– Если повезёт, – равнодушно пожал плечами Сезар, вкладывая шпагу в ножны перед тем, как взять её за руку.

Не успели они дойти до лестницы, как им навстречу выдвинулся ещё один стражник.

– Бегите! – крикнул Сезар, метнув шпагу во врага словно копьё, каким-то чудом угадив в щель между доспехами.

Гаитэ почувствовала, как неизвестный под монашеской рясой схватил её за руку и потянул за собой. Она не сопротивлялась. Какой смысл? Полностью и беспрекословно доверила себя пришедшим за нею мужчинам.

По счастливой случайности до лестницы им больше никто не встретился.

– Сюда! – прошептал Сезар, снимая факел с держателя и потянув металлический рычаг вниз.

Со скрипом отворился очередной потайной ход. Скрыться в нём было уже просто. Тёмный и низкий лаз вывел их к подземному каналу, где, покачиваясь на цепях, их дожидалась лодка.

Всё происходящее напоминало Гаитэ события годичной давности. Тогда точно так же они были вынуждены спасаться и точно так же – по воде.

Мужчины гребли молчаливо и слажено. Каждый новый гребок отдалял их от тюрьмы, но расслабляться было рано.

Они были ещё в самом начале пути и до того, как достигнут безопасного места всякое могло случиться.

Да и есть ли оно теперь для них – безопасное место?

Гаитэ осознавала, что в любой момент их могут схватить, но, как ни странно, её это мало волновало. В данный момент смерть её не страшила совершенно.

Сезар был рядом. На свой самый важный вопрос Гаитэ получила ответ вместе с которым её душа обрела покой. А может быть странное блаженное забытьё объяснялось гораздо проще – просидев взаперти почти месяц, да ещё на добровольной голодовке, теперь, на свежем, прохладном воздухе Гаитэ с трудом держалась, боясь потерять сознание.

– Как ты? – обеспокоенно взглянул на молодую женщину Сезар. – Гаитэ, ты в порядке?

– Выглядишь, как оживший мертвец, – хмыкнул «монах» из-под капюшона.

– Могу я узнать ваше имя? – обратилась Гаитэ к незнакомцу. – Кого мне следует поминать в молитвах как одного из своих спасителей?

Вместо ответа «монах» отбросил капюшон, открывая молодое, но волевое, несмотря на тонкие черты, лицо. В сгущающихся сумерках оно было видно отчетливо. Закатывающееся за горизонт солнце бросало на него багровый отблеск, как от танцующего пламени.

– Микиэл? – потрясённо выдохнула Гаитэ, узнав брата.

– Привет, сестрёнка, – усмехнулся он в ответ.

Увиденное не укладывалось в голове.

Каким образом эти два человека, Сезар и Микки, могли оказаться рядом? Что за сила могла свести их вместе?

– Как?.. – только и сорвалось с губ.

– Удивлена? Так кому же спасать прекрасную королеву, как не её первым рыцарям? Сезар, как теперь всем хорошо известно, твой возлюбленный, а я – твой брат и глава клана, герцог Рэйвский. Если жалкий трус Фальконэ полагал, что сможет безнаказанно оскорбить наш дом, отвергнув и казнив тебя, он ошибался.

Всё это было сказано со злой иронией.

Гаитэ перевела вопросительный взгляд на Сезара. Наверное, если он пошёл на очередную сделку с её матерью, у него на то были весомые причины? В тяжёлые годы приходится объединяться с тем, кому вряд ли можешь доверять. Но чего не сделаешь, чтобы выжить?

– Вижу, ты не рада нашей встрече, сестрица?

– Отстань от неё, – одёрнул его Сезар. – Разве не видишь, она совсем без сил.

– Вижу, – зашипел в ответ Микиэл. – Очередная помеха. Нам придётся ехать верхом. В седле сможешь удержаться?

Лодка пристала к берегу под раскидистым ракитником, в тени которого их дожидалось двое всадников, удерживающих в поводе коней для беглецов. Лошади фыркали, нетерпеливо перебирая копытами.

Гаитэ с опаской покосилась на животное, что предназначалось ей.

Верховой езде за истёкший год она худо-бедно выучилась, но полной уверенности в том, что сможет осилить дорогу в седле у неё не было. Но пути назад не было тоже.

– Справишься? – с беспокойством заглянул в её бескровное лицо Сезар, помогая поставить ногу в стремя и подсаживая в седло. – Может, лучше сядешь у меня за спиной?

– Не говори ерунды, – натягивая поводья, процедил сквозь зубы Микиэл, – под вами двоими лошадь пойдёт вдвое медленней. А если на нас нападут, Гаитэ сможет скакать дальше, пока мы с тобой будем отбиваться.

Сезар кивнул, признавая правильность, пусть и с явной неохотой.

– Он прав. Если хотим оторваться, нужно гнать.

– Не беспокойся. Я справлюсь, – успокоила его Гаитэ.

Кони вместе с всадниками полетели вперёд. Перемахнув через канаву, они углубились в Жютенский лес.

Лошадь Гаитэ была вышколена идеально. Даже не приходилось пускать в ход поводья или колени. Благородное животное само шло вперёд, будто само знало дорогу, бережно неся на себе всадницу.

Из глубины леса раздалось лошадиное ржание, на мгновение, заставившее Гаите испугаться засады. Но вслед за Сезаром и Микиэлом выехав на небольшую поляну, она увидела с десяток всадников. Блики луны играли на их кирасах.

–Что это означает? – обернулась она к брату.

– То, что мы теперь в безопасности, – выдержал он её испытывающий взгляд. – Матео! Подай свежих лошадей. Нужно проскакать ещё с дюжину миль.

– Куда мы направляемся? – шёпотом спросила Гаитэ у Сезара.

– В Рэйвдэйл, родная. Больше ехать некуда.

– Ты уверен? – с беспокойством спросила она. – В том, что Микки можно довериться?

– Эй, сладкая парочка? – окликнул юный герцог Рэйвский. – Позже намилуетесь. В конюшнях императора лошадей больше, чем у нас. Он может загнать их с дюжину, а мы себе такого позволить не можем. Так что нужно спешить.

Гаитэ не знала, откуда нашла в себе силы одолеть дорогу. Конский топот, луна и тени всадников, какой-то полусон от усталости. Тело ломило от долгой скачки. Чувство было такое, что вся она превратилась в один сплошной синяк. Но плакаться на отсутствие удобств не приходилось. Всё эти люди рисковали ради неё жизнью, в любой момент могла начаться погоня. Возможно, уже началась?

Ещё дважды меняли они коней на переправах где их дожидались верные люди.

На второй переправе Гаитэ подали карету. Почти без сил заползла она внутрь и распростёрлась на подушках, проваливаясь в глубокий сон.

Они въехали в Рэйвдэйл под громкий звук трубы и фанфары. Над башнями подняли флаги. Гаитэ оказали достойный приём, встретив с парадного входа, а это означало, что мать не собиралась скрывать от Торна, которому совсем недавно клялась в верности, её присутствия.

Значит, знамя мятежа поднято вновь?

– Добро пожаловать домой, дитя моё! – обняла Стелла дочь. – Какое счастье наконец видеть тебя рядом с собой и больше не испытывать страха за твою жизнь.

Стелла и вправду выглядела измученной. Вокруг глаз чётче пролегли тонкие морщины. Кто знает, может быть она и не лгала? Может быть, искренне переживала?

Хотелось бы верить в лучшее. Родные, близкие люди, любящие тебя искренне, от всего сердца, а не из выгоды или славы, самое большое богатство в нашем мире. Его невозможно купить за деньги, невозможно взять властью или силой. Невозможно даже заслужить. Любовь либо есть, либо нет.

– Идём, дорогая моя. Тебе нужно отдохнуть и поужинать. – сказала Стелла. – Добро пожаловать домой.

Глава 21

Вопросов у Гаитэ накопилось множество. Союзы маменьки с Фальконэ каждый раз становились для неё открытием и чаще – неприятным. С одной стороны, то что Рэйвы оказались замешены в её спасении более, чем логично, ведь они одной с нею крови. С другой, не привыкшая ждать чего-то хорошего от кровников, Гаитэ предпочла бы держаться от них подальше.

– Мне надо поговорить с Сезаром, – потребовала Гаитэ как только они остались с матерью наедине.

На лице Стеллы отразилась злая ирония:

– Разве вы ещё не наговорились? Разве я не просила тебя быть осторожней? Но каждый раз ты предпочитаешь действовать по-своему и каждый раз это не заканчивается ничем хорошим.

– Вы намерены читать мне нотации? Для них слишком поздно. У меня тоже есть к вам вопрос. Скажите, маменька, вы снова собираетесь разжечь небольшой костерок бунта и мятежа?

– Развести? Я? – возмутилась Стелла искренне. – Нет. Я всего лишь постараюсь не сгореть в том пламени, что вот-вот поднимется. Оставить Торна на престоле – преступление.

– Совсем недавно вам ведь так не казалось?

– Точно! Меня устраивало то, что ты была его женой. Я считала, что вдвоём, может быть, при удачных обстоятельствах, вам удастся провести огромный корабль под названием «Саркассор» не разбив его о рифы. Но тут тебе совсем некстати пришла фантазия раздвигать ноги! Этого показалось мало! Ты зачем-то решила исповедаться мужу. Гаитэ, ты совсем обезумела?

– Значит, вы верите тому, что говорят? Вы допускаете мысль о том, то меня могли оговорить?

– А тебя оговорили?

– Нет. Я люблю Сезара. Это правда. Но я вовсе не жажду ещё раз вступать в гонку за трон. И если вы намерены выдать меня замуж за Сезара, чтобы…

– Нет, – решительно мотнула головой Стелла.

Гаитэ смолкла, изумлённо глядя на мать:

– Нет?

– Упаси меня Добрые Духи от того, чтобы мечтать о воцарении на троне Саркассора ещё одного Фальконэ. Достаточно с нас этой династии. Пришла пора посадить на трон того, в ком течёт не часть, а истинно королевская кровь.

– Я вас не понимаю, – покачала головой Гаитэ. – Вы о ком говорите?

– О Микиэле.

Гаитэ, широко распахнув глаза:

– Вы шутите?

– Это наш шанс – час Рэйвов близок. Оставленный всеми, без поддержки своей правой руки, которым был для него брат, Торн мало чего стоит. Жалкий гуляка, дебошир и пьяница – да кому нужен такой король? Твоему брату всего семнадцать, но ты сама видела его в деле. Даже твоего драгоценного Сезара он положил на обе лопатки, а ведь тогда даже меня не было рядом с ним. Отважный, хитрый как лис, со временем он станет тем мудрым правителем, в котором все так нуждаются.

– Боже мой! Матушка! Сколько же можно?! Вы никогда не сдаётесь? Раз за разом, снова и снова, вы идёте с цели то в обход, то напролом?

– И знаю, что придёт час, когда я получу желаемое. Я рождена для власти.

– Вы?! А я думала речь идёт о Микки?

– Это одно и тоже. Я – всего лишь женщина, а твой брат – он мужчина во мне. Он – мои возможности, мои руки, моя воплощённая мечта.

– Да вы словно одержимая! Нет во власти ничего такого, что стоило бы столько загубленных жизней. Разве вы не боитесь, что, поставив на карту всё, в одну ужасную ночь потеряете вашего любимого сына? Я знаю Торна куда лучше вашего. Он далеко не глуп и вовсе не слаб. Это лишь маска, что он носит напоказ, обманывая легковерных. В действительности Торн изворотлив, как змей, хитёр, как лис, жесток, как волк и упёрт, как бык. Он любил меня, мама! Но стоило мне единственный раз пойти ему наперекор, и он раздавил меня, как пустую скорлупу, не дрогнув и не колеблясь. Вы хотите бросить ему вызов? Отнять у него то, что ему дороже всего – его корону? За то, что я хотела всего лишь уйти, он приговорил меня к смерти. Подумайте, на что вы обрекаете вашего сына?

– На победу.

– Уверены?

– Неужели ты не понимаешь? – всплеснула руками Стелла. – У меня нет выбора! Рано или поздно (но скорее рано) Торн обезглавит нас всех. Или отравит – по настроению. Клонить голову, принимать судьбу с покорностью я не стану – я буду драться. Фальконэ – быки, но мы, Рэйвы, тигры. Вряд ли их рога окажутся острее наших зубов и когтей. Не быки охотятся на тигров, Гаитэ – тигры на быков. Мы выиграем, я знаю. Круг всегда заканчивается там же, где берёт начало. Рэйвам суждено стать королями.

Гаитэ покачала головой.

– Ладно, – кивнула она. – Что за роль отведена в вашей игре Сезару?

– В качестве союзника он бесценен, особенно сейчас. Одного у младшего Фальконэ не отнять – он умеет вести за собой людей.

– Вы полагаете, Сезар согласиться выступить против брата?

– Который приговорил его к пожизненному заключению, а его любимую женщину к смертной казни? Да! Он выступит против него, – сузила глаза Стелла. – Хотя бы для того, чтобы отомстить.

– У Торна было право казнить меня. Королева, изменившая своему королю, совершает государственную измену.

Стелла взглянула на дочь с тревогой и в то же время с презрением:

– Ты готова оправдать того, кто отправил бы тебя три назад на смерть?

– Он имел на то право.

– Ну, а Сезар имеет право с его правом не согласиться, – иронично усмехнулась Стелла.

– С трудом могу представить себе, чтобы Сезар согласится работать на вас.

– Уже согласился.

– Быть не может.

– Он дал слово, что мы выступим единым фронтом под одним флагом. Такова была моя цена.

– Цена за что?

– Ему не у кого было просить помощи в твоём спасении кроме меня. А я потребовала в обмен на убежище, людей и деньги, лояльности и верности Рэйвам.

Гаитэ потрясённо смотрела на мать, потом горько рассмеялась:

– Вы неподражаемы! Воистину бесподобны! Да что вы за человек такой? Что за женщина? Я – ваша дочь! По-вашему, это Сезар должен быть вам благодарен за моё спасение?! Да у него любовниц, как грязи, на каждой улице – с десяток. Почему вы считаете, что для него я стою хоть на монету дороже, чем для вас?

– Потому что он ведёт себя так, словно стоишь. А что касается торгов, душа моя, так торгует тем, чему назначают цену. Он, не торгуясь, купил то, что я продала. И не делай такого лица. Я всё равно нашла бы способ вытащить тебя из лап Торна.

– Сомневаюсь, что хоть палец о палец бы ударили!

– Чтобы ты обо мне не думала, Гаитэ, я никогда – никогда! – не действовала против тебя. Как могла я всегда тебя защищала. Пойми уже наконец, что расчёт не отменяет чувств. Ты – моя дочь, моя плоть и кровь и этого не отменить. Но правда так же и в том, что я не гнушалась и не погнушаюсь использовать тебя для достижения моих цели, если того потребуют обстоятельства. У этого есть красная черта, я не согласна платить твоей жизнью. Но неудобствами, чувствами и слезами – да. Мы играем в жёсткую игру, здесь слишком высоки ставки, однако я всегда была на твоей стороне и на стороне твоего брата, потому что он и ты – это и есть я.

Гаитэ не сомневалась, что сейчас мать говорит искренне. Они – тигрица, и чувства её – хищные, жестокие и беспощадные, жгут огнём, но не дают тепла.

– Я хочу поговорить с Сезаром, – повторила она.

– Говори, с кем хочешь, – с досадой взмахнула рукой мать, перед тем, как выйти.

Гаитэ с трудом сдерживалась, чтобы не начать истерично хохотать. Или рыдать. Да что же это такое?! Она раз за разом проходит через одну стену, чтобы лбом упереться в другую? Сомнений в том, что мать расправится с Сезаром при первом же удобном случае у неё было. Нужно бежать. Бежать отсюда. Если они хотят выжить – прочь, без оглядки. Эта земля жжёт пятки. И если не покинуть её, от них обоих останется один лишь пепел.

«А что будет с Торном?», – шепнул далёкий голос, заваленный пеплом от недавнего кострища.

– А Торн пусть сам о себе позаботится.

Год назад она согласилась стать для него охранным амулетом и, несмотря на всё коварство матери, этот амулет действовал, сберегая ему жизнь. Но он сам выбросил его в помойку и теперь будь что будет. Как и сказала Гаитэ – они ничем больше не связаны.

Сезар в тот вечер так и не явился. То ли его не пустили, то ли он сам пока не был готов к разговору. Тот, кого ждали не пришёл, зато явился тот, кого не ждали – посланец от Торна. Мужчина с большим животом в красном офицерском мундире, лысый, как коленка, с крючковатым носом и вороватым, жёстким взглядом.

– Могу ли я представиться, Ваше Величество?

«Моё Величество? – отметила про себя Гаитэ. – Кажется, мой брак уже не под таким сомнением, как в тот момент, когда меня пытались казнить? Что ещё придумал Торн?».

– Сделайте милость, – кивнула она холодно.

– Я – маркиз Корилис. Через меня Его Высочество велел передать вам приказы и решения, что он имеет относительно вас.

Кашлянув, прочищая горло, маркиз зачитал императорское послание:

«Моей жене, Её Величеству императрице Саркоссора, человеку, вызвавшему моё неудовольствие. Мы, милостью Добрых Духов, император Саркассора, доводим до её сведения, что она не имеет права игнорировать наши требования, и указать место и условия её дальнейшего существования и пребывания.

Ваша милость, велико было наше огорчение, когда вы осмелились не посчитаться с нашим решением и бежать из крепости».

Гаитэ едва сдержала смешок. Ну, конечно, Торн был бы очень доволен, отправься она как корова на бойню, а она, видишь ли, сбежала! Неприятностей теперь не оберёшься. Их Величества в огорчении. Плохая ему досталась жена, несознательная.

Если мужу вы в тягость по той или иной причине, будьте любезны скончаться по первому его требованию, иначе какая вы, к чёрту, леди?

«Мы приказывали Вам не покидать столицу, но вы пренебрегли приказом и сознательно встали на путь опасности».

Ага! А починись бы она, была бы сейчас в полной безопасности. В могиле. Уже несколько дней как прикопали бы.

«Вы будете наказаны за ослушание. Учитывая высокое имя, которое Вы носите и степень нашего родства с изменником, поддерживающего Вас, мы даём вам время одуматься и явиться с повинной в любую тюрьму, где вы должны будете оставаться до тех пор, пока мы не соизволим изъявить нашу волю по поводу вашей дальнейшей участи.

В случае, если вы не подчинитесь, мы придадим людей, живущих на земле Рэйва, огню и мечу, не пощадив никого. Все члены герцогской семьи будут арестованы и помещены в крепость по Нашему выбору, поместья будут переданы в королевскую казну, а городские и сельские дома проданы».

Наступило молчание.

– Это шутка? – нахмурилась Гаитэ. – Или издевательство?

– Ваше Высочество, – шагнул вперёд маркиз. – предоставьте доказательство своего послушания, и вы увидите, что избавитесь от худшего. Император проявит к вам милосердие.

– Это всё? Вы закончили?

– Нет, Ваше Величество. Я должен передать вам личное послание императора. Вот оно.

Приняв послание из рук гонца, Гаитэ сломала красную печать.

«Моя дорогая, незабвенная Гаитэ…»

Буквы расплылись перед глазами. В мозгу мелькнул образ и исчез.

Неужели он думает, что она ещё способна купиться на его «дорогую»?!

Гаитэ резко смяла письмо в руках.

– Что это значит, Ваше Величество?! Это письмо – послание любви…

– Откуда вы знаете? Читали личную корреспонденцию? Или сочиняли её вместе с моим мужем?!

– Его Величество желал бы прийти к соглашению, неразумно с вашей стороны…

– Передайте Его Величеству, что никаких соглашений между нами не будет. С той минуты, как он приговорил меня к смерти, его покорная и верная супруга Гаитэ Фальконэ мертва, отныне я – Рэйв! А с Рэйвами у Фальконэ может быть только война. Не на жизнь, а на смерть. Передайте так же Его Высочеству что мои земли он получит пересыпанными солью и пеплом в таком количестве, что земля эта будет рождать только воронов, способных выклёвывать глаза любому чужаку. Он утонет в реках крови, которые пытается пролить. Так и передайте.

Лицо маркиза стало пепельным. Одна мысль о том, чтобы повторить слова женщины императору Торну приводила его в трепет.

***

Гаитэ медленно поднялась по ступеням на площадку, откуда, ка на ладони, открывался прелестный вид. Ниже Рэйва располагался лес, перед ним – деревни с их обитателями. Розовые холмы казались ранами на теле земли. Во многих холмах (Гаитэ ещё не успела этого забыть) были пещеры, а дальше, за холмами, невидимая отсюда между холмов бежала дорога на Жютен.

Видение возникло перед глазами Гаитэ. Она увидела человека, галопом скачущего к замку, порывисто спрыгивающего с седла. Он заключал её в объятия и шептал: «Дорогая моя». Но прошло время, когда император Жютена несся без остановок к возлюбленной. Теперь он ждал, когда она придёт к нему сама, когда покорится. А этого не случится никогда.

Сегодня Гаитэ спешила не к Торну – она спешила к его брату Сезару.

Как только она оказалась в лесу, сердце Гаитэ успокоилось. Иногда лес прерывался полянами, где росла высокая трава. Гаитэ уверенно двигалась по прогалинам с приятным запахом свежей зелени.

Она отряхнула юбку от травы и листьев, пригладила волосы, растрепавшиеся во время быстрой ходьбы перед тем, как свернуть в узкий проход среди зелёных зарослей, ведущий к реке, шум которой слышался издали.

Не успела молодая женщина остановиться, как в деревьях раздался треск и из зелени плюща и дикой шелковицы выпрыгнул мужчина. Преклонив колено, он поцеловал край платья Гаитэ, который почтительно взял дрогнувшей рукой.

Гаитэ распахнула объятия, и они сошлись так тесно, что между ними не проскользнул бы и волос.

– Наконец-то! Наконец мы наедине! Наконец одни! Наконец я могу видеть твоё лицо и говорить о своей любви, не опасаясь любопытных глаз и чужих ушей, – шептал Сезар, осыпая Гаитэ ласками. – Признаться, я рассчитываю на благодарность в виде поцелуя.

Его взгляд скользил по её волосам, губам, одежде. Он притянул Гаитэ к себе, нельзя сказать, что неожиданно, но резко, с силой сжимая в объятиях.

– Гаитэ! – смотрел он голодным взглядом, его пальцы запутались в её волосах. – Я хочу тебя.

Он даже не шептал, а хрипел эти слова так, словно они обдирали ему горло, словно ему больно было говорить их вслух.

Гаитэ шла на свидание с целью обсудить их положение, будущее, узнать его планы, но, застигнутая врасплох его агрессивным желанием поняла, что не желает сопротивляться. Да и зачем? Кто знает, сколько им обоим осталось жить, дышать и любить? Почему отказывать себе и ему в том, что столь радостно и желанно?

Она хотела ощутить на себе его руки. Хотела испробовать вкус его чувственных поцелуев. Хотела, чтобы он бесстыдно и бездумно овладел ей прямо здесь и сейчас. И если, по той или иной причине всё вскоре закончится, у неё останется хотя бы ещё одно воспоминание, полное наслаждения и неизменно следующего за ним раскаяния, горького, как пепел.

Она сама прижалась губами к его рту, сама безрассудно предложила ему себя.

Сезар отвечал с жаром, почти рыча от охватившего его желания, острого до муки. Это было безумие, но безумие пьянящее.

Глаза Гаитэ сверкали от страсти, волосы вились вокруг лица, губы были влажными и припухшими от поцелуев.

Они наслаждались близостью, паря на волнах страсти. Тела чутко воспринимали друг друга, как два тонких инструмента, играющих в унисон, ощущая желание другого как своё собственное.

Он входил в неё до отказа, на всю глубину. Она в ответ вскрикивала. И каждый удар был как исступлённый восторг, а каждое отступление как мука. Её тело извивалось под ним в сладострастном танце до тех пор, пока наслаждение одновременно не пронзило обоих.

– Это даже лучше, чем в прошлый раз, – простонал Сезар, обмякнув телом, но не выпуская Гаитэ из объятий. – Господи! Я знал столько женщин, но понятия не имел, что на свете существует подобное блаженство! Ты словно создана для меня. Ты – моя!

В ответ Гаитэ удалось улыбнуться улыбкой такой нежной, что Сезар ещё крепче прижал её к себе.

– И я хотела бы принадлежать тебе как можно дольше. Наверное, ты прав и всё это было неизбежно с первой нашей встречи. Бог мне свидетель, я сопротивлялась самой себе – сопротивлялась изо всех сил. Всё бесполезно. Стремиться к тебе, призывать тебя стало нечто вроде моей религией. Но как ни крути, это прелюбодеяние, Сезар. Я – неверная жена и, как любая неверная женщина, несу на себе вину, а другим – неприятности. Жить с ощущением вины очень тяжело.

– Что ты такое говоришь, Гаитэ?

– Правду! Я имела права отказать Торну в моей любви и преданности, он сам довёл меня до этого. Но право отдаваться тебе у меня не было. Одаривая тебя своими ласками, отнимая их у твоего брата, который, вопреки всему, является моим господином, разве не совершаю я величайший грех?

Сезар терпеливо выслушал её бред.

– Теперь моя очередь говорить, и я буду говорить со всей откровенностью. Всё, что ты говоришь мне идёт не от сердца, любовь моя. Лишь от головы. Все эти общие места морали, оторванные от реальности – да кому вообще они нужны? С самого начала ты Торна не выбирала – ты подчинилась обстоятельствам, что сильнее тебя. А после того, как он велел казнить тебя, о какой верности и каком предательстве вообще может идти речь? Я не понимаю!

– Но Сезар, скажи честно, разве тебя не мучают сомнения сейчас, когда ты решился выступить против брата?

– Я не собираюсь выступать против моего брата.

Гаитэ смерила любовника удивлённым взглядом:

– Нет?.. Но мать сказала, что вы заключили союз?

– Да. И смысл его в том, что я стану держать нейтралитет.

– Думаешь, тебе позволят?

Сезар сузил глаза, задумчиво покусывая травинку:

– Говорят, по другую сторону океана, есть другой мир. В нём люди с красной кожей и восходы ярче, чем над Саркассором. Ты хотела бежать? Мы можем уплыть туда и построить свой мир – наш мир – твой и мой. Без Торна, без твоей матери. Это будет наше королевство – твоё и моё. Мы отстроим его с нуля, по своему вкусу и разумению.

– Ты серьёзно? – Гаитэ была обескуражена тем, что это предложение, наконец, прозвучало от Сезара, а не от неё. – Ты правда согласишься оставить всё?

– Чтобы занять трон, мне нужно сначала убить последнего представителя своей семьи, а потом методично перерезать всю твою родню. Я сомневаюсь, что кто-то из нас сможет быть после этого счастлив. Противостояние между Рэйвом и Фальконэ слишком далеко зашёл. Здесь нам никогда не быть по-настоящему вместе. А в Новом Мире есть шанс.

– Ты согласишься? – всё ещё не верила услышанному Гаитэ. – Ты пойдёшь на это ради меня? Откажешься от трона?

– Я подошёл к нему достаточно близко, чтобы понять – это не такая уж большая жертва. К тому же, я всегда и везде найду небольшую, но победоносную армию, которой смогу командовать в полное удовольствие, – усмехнулся Сезар.

– Это правда? Я не сплю сейчас? О! Если всё это развеется, как ночной мираж, это будет слишком жестоко, Сезар!

Он посерьёзнел. Взяв её за руку и заглянул в глаза:

– Господь знает мои намерения. Я беззаветно люблю тебя, Гаитэ. Я знаю, что ты любишь меня. Я желаю счастья для нас, а здесь… здесь мы навеки останемся в рабстве у нашего прошлого.

– Благодарю! – сжала его руку Гаитэ в избытке чувств. – Благодарю тебя за этот выбор. Но ещё одно – скажи мне честно, сможешь ли ты любить меня до самой смерти, как обещаешь? Не окажусь ли я очередной прихотью? Не заставишь ли ты меня однажды горько пожалеть, что сейчас я предаю Торна?

– Клянусь душой, сердце моё навсегда принадлежит тебе одной. Ты – моя жизнь. Ты – душа моя, свет мой. Я стану оберегать тебя до последнего вздоха.

– Тогда, по закону любви, я сдаюсь в твой сладкий плен. Я твоя. И мне всё равно куда следовать за тобой – на край земли или даже за край. Лишь бы за тобой. Лишь бы вместе.

Их руки переплелись над луговым разнотравьем.

– Мы не станем дожидаться окончания войны. Сбежим, как только зафрахтованное мною судно будет полностью подготовлено к плаванию. Я хочу, чтобы на первое время, пока мы будем там обосновываться, у моей любимой было всё самое необходимое. Поэтому не будем торопиться.

– Не будем. Ведь война не завтра, – счастливо улыбнулась Гаитэ.

Глава 22

Носящих императорские цвета в Рэйве ненавидели все. С возвращением молодой герцогини эта ненависть набрала силы и разлилась в разные стороны тысячами ручейков. Людей в военной форме находили повешенными на перекрёстке дорог – их товарищи не осмеливались снять трупы, медленно раскачиваясь, как жутко поднятое знамя мятежа.

– Это добром не кончится, – хмурилась Гаитэ. – Не может кончится.

– А это не конец, дорогая сестрица – это начало. Наше начало!

Гаитэ ничего не ответила Микки.

Он так рвался к власти, а Стелла его в этом поддерживала правдами и неправдами. Ему невдомёк, что каждый рыцарь убивший дракона сам рано или поздно превращается в дракона. Уничтоживший злодея займёт его место, ибо для того, кто не мог помиловать милости тоже не найдётся.

У судьбы много ролей, а быть ли святым или стать карающим палачом, мы выбираем сами. Жаловаться позже не на что. Вся беда в том, что мы, создавая себе миражи в мечтах, отказываемся видеть действительность и потому так часто плачем, когда мечта сбывается во всей своей жестокой последовательности.

Сегодня освободительную войну готов возглавить Мики. Он даже убеждает себя, что действует во благо своему народу. Но действует он лишь во имя осуществления своих дешёвых амбиций. И никакой он на самом деле не герой.

– Что в данной ситуации большая храбрость, дорогая? Отказаться сейчас от власти или взять её?

– Для людей ты мало что можешь сделать, Сезар, а для тебя – для нас, будет лучше, если мы поступим, как решили. Тут уже так всё разгорелось, так полыхает, что ничем не залить, пока не сгорит. Можно лишь попытаться спастись или храбро сгореть со всеми вместе.

Гаитэ понимала Сезара Её тоже мучала совесть.

Имеют ли они право бросить всех? Имеют ли право думать только о себе? Нет, совершенно точно нужно уезжать. Нельзя оставаться. Гаитэ знала, что в тайне ото всех, готовящихся к войне, Сезар готовился к бегству. И боялась только одного – что в последний момент он передумает, что его гордыня и желание власти окажутся сильнее здравых помыслов.

У неё были и свои собственные демоны. Она всё-таки прочла послание Торна и читая его, отчего-то не могла сдержать слёзы, хотя и сама толком не понимала, в чём их причина:

«Моя дорогая Гаитэ, я знаю, что виноват и что сам спровоцировал несчастья, обрушившиеся на мою семью и страну. Я знаю, что просить прощения и снисхождения низко с моей стороны и всё же не могу не взывать к твоему великодушному сердцу, столь чистому и доброму, что его хватит на то, чтобы преодолеть всё и всё выдержать.

Возвращайся ко мне, дорогая моя, любимая, несравненная. Твой одинокий и несчастный император ждёт тебя. Все прегрешения будут забыты, и твои, и мои, и мы начнём всё с чистого листа. Клянусь честью и жизнью, что никогда больше не обижу тебя ни словом, ни делом. Тебе нечего бояться.

Я всегда знал, каким верным другом вы можете быть. А теперь знаю, что можешь стать опасным врагом.

Во имя всеобщего блага, во имя благополучия наших подданных, заклинаю – вернись.

Повинуйтесь мне, и я буду повиноваться вам

Твой император

Торн Фальконэ».

Гаитэ закрыла глаза. В сердце её делили место жалость, брезгливость и досада. Он действительно верил, что сможет вернуть её, взывая к её чувству долга? Он считал её глупее, чем она есть на самом деле. Или лучше.

С досадой забросив смятое письмо в ларец, Гаитэ собиралась лечь в постель, как ей показалось, что по каменным плитам подвесного моста, ведущему к замку, кто-то скачет во весь опор.

Она замерла и прислушалась.

Стук копыт раздавался всё ближе и ближе. Вдалеке раздался звук охотничьего рога, но сейчас близится полночь. Какая охота?

Чувство, что надвигается что-то непоправимое и жуткое, наполнило сердце Гаитэ.

Набросив на плечи халат, завязав его поясом, она спустилась в холл.

Звуки переклички охотничьих рожков нарастали. Глубокие и ясные в тишине ночи они холодили сердце, многократно повторяясь раз за разом.

– Что происходит? – встревоженно спросила она.

– Королевские гвардейцы идут на приступ и уже прорвались сквозь тонкую цепь наших отрядов. Уже успели захватить замок Форсеров! Совсем обезумевшие от безнаказанности и выпивки, боюсь, подожгли всё, до чего дотянулись. Кругом пожары!

– Где Сезар?!

– Собрав небольшой отряд, двинулся в сторону замка Форсеров.

– Зачем? – в отчаянии всплеснула руками Гаитэ.

– Чтобы помочь тем, кто в этом нуждается, – отрезала Стелла. – Идём, своими глазами оценим масштабы катастрофы.

Поднявшись на вершину зубчатой башни, женщины с тревогой взглянули вниз.

Масштабы впечатляли. Лес светился тысячами огней. В багровых отблесках метались тени всадников.

– Это Форсеры, – щурясь, чтобы лучше видеть, проговорила Стелла. – Кажется, собираются укрыться за стенами Рэйва. Очень плохая идея, ведь острие атаки ударит именно сюда.

Мост опустился, чтобы пропустить беглецов и едва-едва успел подняться снова, как из леса, похожие на адские духи, вынеслись всадники, держа на перевес длинные копья:

– На пики! На пики!

Стелла, бледная, но решительная, отдала приказ приготовить всё необходимое на случай, если придётся укрыться в лесу, спасаясь бегством.

Букет огней приближался. Королевские гвардейцы подъезжали к замку. Всему мужскому населению замка был отдан приказ браться за оружие. Даже служанкам раздали пистолеты.

В очередной раз возбуждённо выглянув в окно, Стелла и Гаитэ смогли увидеть группу пеших и конных солдат. Казалось, те раздумывают, что предпринять. Тягачи стягивали к воротам пушки чьи жерла, выставленные вперёд, были до отказа набиты картечью.

Гвардейцев было много. Как саранча они заполнили лес.

«Жив ли Сезар?», – как колокол, билось в голове.

Замок был окружён со всех сторон и любое сопротивление казалось бесполезным. Как и в прошлый раз, Фальконэ ударили раньше, чем Рэйвы оказались способны отвести удар.

Ничто в жизни не меняется.

– Ступай, оденься. Вот-вот начнётся пальба. В брюках в таком аду бегать удобней, – как бы между прочим сказала Стелла.

– Не плевать ли, в чём тебя убьют? – фыркнул Микки.

– Не плевать, если собираешься выжить, – осадила Стелла сына.

Глухой гул крепчал, становится всё громче. Потом ударили пушки – с одной стороны и шквалом пошли выстрелы с другой. Дождь смертоносного огня поднялся повсюду, превращая ночь в день. Стреляли отовсюду и разом.

Гаитэ оглушило пальбой, дальше всё как во сне – душераздирающие крики, хрипы, стоны.

Дымом заволокло весь замок. В горле от него першило, глаза слезились.

Бой кипел, безжалостно ломая судьбы и забирая жизни. Везде раздавались пронзительные крики насилуемых женщин и хрипы умирающих мужчин.

Гаитэ увидела, как в окно, открытое в ночь, выбрасывали тела убитых.

Увидела свою горничную, лицо которой было всё в слезах. Та была в кольце пятерых расстёгивающих брюки солдат.

Даже когда ей объявили о казни, Гаитэ не испытывала такой животной паники.

Она понимала, что разумнее всего было воспользоваться моментом и постараться бежать. Но оставлять свою беспомощную горничную? Но бежать, когда истребляют её людей?..

Она потом сама не могла вспомнить, где взяла оружие. Помнила только, как поднимала его, невероятно тяжёлое, как нажимала на курок, отстреливая одному из насильников причинное место.

Солдат взвыл диким голосом, и на месте гениталий у него появилась чёрная дыра.

Разъярённые мужчины оставили служанку, бросившись к госпоже. Но прежде, чем они достигли цели, кто-то с молниеносной быстротой бросил между Гаитэ и её врагами скамейку для молитв, подтащил громоздкий стол и швырнул поверх стул, образуя нечто вроде оборонительного вала.

– Осторожней, неразумная моя любовь!

– Сезар?.. Сезар! – кинулась ему на грудь Гаитэ, не помня себя от радости.

– Сейчас не до объятий. Давайте-как попробуем выбраться из этого проклятого ада.

Ружейный огонь не умолкал ни на секунду. Гремели пушечные выстрелы, свистели заряды картечи.

– Пригнись, чёрт возьму! – рявкнул Сезар, толкая Гаитэ к стене и прикрывая собственным телом.

Она почувствовала, как пролетел осколок над их головами с шипением впиваясь в деревянную обшивку стен и застревая в ней.

– Где мама и Микки?!

– Прости, любовь моя, не знаю, – крикнул Сезар в ответ.

Пол под ногами вздрагивал. С потолка сыпалась штукатурка.

Раздался второй сокрушительный залп. В рассеивающимся дыму скрежет сабель и шпаг звенел даже громче выстрелов.

– Нужно прорываться к лестнице!

Гаитэ поглядела на него дикими глазами. Там лежали груды трупов, своих и чужих. Страшно было узнать кого-то конкретного. Она непроизвольно шарахнулась в сторону, но грубо схватив Гаитэ за запястье, Сезар с такой силой толкнул её вперёд, что она ударилась плечом о стену.

– Беги! Через четверть часа отсюда уже будет не выбраться!

– Бежать?.. А ты?!

– Я постараюсь их задержать.

Бледный, с искажённым лицом, в этот момент он был поистине страшен.

– Ты хочешь, чтобы я оставила тебя?! Ты с ума сошёл?!

– Беги, Гаитэ! Ты же не хочешь, чтобы тебя изнасиловал целый полк? Ну?!

– Я не дамся им в руки живой. Но и тебя не брошу. Вместе, до последнего, до конца – или спасёмся, или погибнем. Мне не куда и не зачем бежать, Сезар!

– Дьявол! – взревел он, вновь толкая её к лестнице. – Нет времени препираться.

Полуслепые от дыма, не останавливаясь ни на миг, они спускались по скользким от крови ступеням, иногда переступая, а иногда наступая прямо на трупы, уже не обращая внимание на шальные пули.

Страх закончился. Его не осталось. Только какая-то странная, отупляющая тело усталость и пустота.

Что-то прогрохотало с такой яростью и громом, будто молния ударила рядом.

Ступеньки зашатались, лестница рухнула.

Послышался душераздирающий женский визг и всё на миг утонуло во мраке.

***

Когда Гаитэ пришла в сознание она лежала на каменном полу. Все тело саднило от множества кровоточащих царапин. Низкий туман с запахом дыма расстилался вокруг.

Память возвращалась медленно.

Гаитэ перевернулась на четвереньки и постаралась встать, опираясь на обе руки. Волосы падали на лицо, мешая видеть. И, может быть, это было к лучшему.

Держась рукой за стену, она медленно поднялась.

Трупы, трупы – всюду трупы. Враги и друзья, вповалку, вперемешку – вместе.

Гаитэ узнала собственную мать в женщине с ребёнком на руках. По инерции она кинулась вперёд, склоняясь, надеясь помочь хотя бы ребёнку. Но он только казался сладко спящим. Он был, как все вокруг, мёртв.

«Если бы я не сбежала, если бы не пришла сюда, эти люди сейчас бы дышали», – с каким-то отстранённым равнодушием подумала она.

Она прошла между трупами и вышла в сад.

Солнце начинало медленно подниматься над горизонтом. И на его багровом фоне она увидела Сезара. Он стоял, наблюдая за рассветом.

«Жив», – только и подумала Гаитэ.

Организм отработал на пределе и не был способен больше ни радоваться, ни огорчаться. Прошлая ночь нанесла её душе незаживающую рану.

Она смотрела на неподвижно застывшего Сезара. Бледность его щёк могла соперничать только с бледностью его рубашки.

Она медленно подошла и встала рядом, обнимая его за талию и положив голову ему на плечо.

Сезар вздрогнул и отвернул лицо. Гаитэ с удивлением поняла, что он плачет:

– Я ничего не мог сделать! – прорычал он хрипло. – Ничего! Я оказался не в состоянии защитить ни тебя, ни себя – никого! Я всегда хотел быть ни на кого не похожим! Считал себя лучше других! Я всегда был так горд тем, что я – Фальконэ! А что я такое на самом деле? Кто я? Мой сумасшедший брат решил предать Рэйв огню, мечу и ядру, и я не смог помешать. Взгляни, чем всё закончилось? Попав в бурю, я не сумел ей управлять. Я ничуть не лучше жалкого попрошайки.

– Сезар, – погладила его по плечу Гаитэ. – Ты не лучше других и не хуже, ты такой же, как все. Обыкновенный, из плоти и крови. Так же как другие, ты способен любить, так же как другие, способен страдать. Так же, как любого другого тебя могут убить. Смирись с этим и найди в этом утешение. Будучи всего лишь человеком, не полубогом, ты не мог вчера изменить ничего. Слышишь этот звук, Сезар? Это звон лопат могильщиков. Люди готовят погребение. Люди страдают – и это объединяет всех – и их, и нас. Пойдём туда. Будем вместе.

– Тебе от этого станет легче?

– Мне – нет. Но, возможно, от этого станет легче им.

Гаитэ пошла к краю леса, куда выжившие после ужасной ночи, сносили трупы. Без удивления, со странным смирением, она узнала среди мёртвого и своего брата Микиэла.

«Вот ты и получил своё Царство, брат мой», – с болью подумала она.

Сорвав букет голубых незабудок, перевязала их лентой и положила брату на грудь.

Глава 23

Гаитэ провела несколько дней в хижине у воды, зализывая душевные раны. Несмотря на внешнюю неприглядность, жилище было вполне комфортабельным. Специальный слой соломы и мха поглощал влагу и не пропускал прохладу, внутри было тепло и сухо.

Пару дней она пробыла в каком-то странном забытьи. А на третий Сезар заставил её подняться.

– Гаитэ, нам нужно поговорить. Это очень важно. Рад сообщить тебе, что новые отряды императорских войск, попытавшихся вступить на эти земли, отброшены. У нас есть время, но его очень мало.

– Время для чего? Чтобы собрать ополчение?

– Если ты хочешь именно этого – то да, Гаитэ. Ты можешь стать тем знаменем, что объединит многих. Торн не популярен ни у старой, ни у новой аристократии. Заставить пламя ненависти разгореться и возглавить его будет несложно, – Сезар откинул волосы с лица и, в свойственной ему резкой, стремительной манере, опустился на табурет. Крестьяне, ремесленники, аристократы – мы всех можем собрать и поставить к ружью. Мы обойдём каждый замок, каждый дом в провинции. Я найду подход к гордым аристократам, ты найдёшь общий язык с простыми людьми – мы сможем убедить людей присоединиться к мятежу. Но что дальше, Гаитэ? Снятое со стен оружие прошлых лет недолго продержится против новейших орудий в руках настоящих солдат. Будем реалистами? Наш мятеж доставит Торну несколько неприятных минут, но шансов на победу в прямом противостоянии у нас нет. Мы можем какое-то время поддерживать пожар безумия, но финал заранее предрешён – мы сгорим в этом пожаре, любовь моя. Это противостояние будет не большим, чем смертельный прыжок раненого зверя.

– Что ты пытаешься до меня донести? Ты хочешь сдаться?

– Я хочу придерживаться первоначального плана. Гаитэ, нам нужно бежать.

– И бросить всех этих людей?

– Да. Ты сама знаешь, что наше присутствие среди них несёт им большие беды, чем наше бегство. Кому нужен простой крестьянин? Его убьют только если не успеет увернуться от клинка. Другое дело принцы. Одним своим существованием мы несём угрозу друг для друга. И потому наши сражения столь жестоки. Убей или умри – таковы правила. Стоит отрезать у туловища голову, и оно становится никчёмным. Простым людям нужен лидер. Без лидера они безопасны. Даже Торн не станет без нужны уничтожать. Никому не хочется быть королём пыли.

– Я обещала Торну вернуться. Я хочу отомстить. За его вероломство и жестокость. За его обман.

– Хорошо. Тогда останемся и станем сражаться на смерть. Если ненависть к Торну и привязанность к прошлому в тебе сильнее, чем желание двигаться дальше. Чем любовь ко мне.

Гаитэ подняла глаза:

– Ты сейчас пытаешься мной манипулировать?

– Я сейчас пытаюсь воззвать к твоему благополучию. Твоя мать не сдавалась – никогда. Даже когда терпела поражения, раз за разом, поднималась и снова бросалась в бой. Она не умела уступать и не хотела этому учиться. Да, в последний раз её можно понять, она защищала свою дочь. Нужно быть справедливым даже к врагам, которым для меня была твоя мать большую часть жизни – она ушла, как герой. Жила – Тигрицей, умерла – звездой. Ты можешь сделать тот же выбор – пойти по её дороге. И в итоге окажешься там же, где твоя мать. Ну, давай на миг допустим невозможное – мы уничтожим Торна. Убьём его, захватим его власть. Ты будешь счастлива, вновь надев корону Саркассора? Будешь счастлива вновь стать женой нового императора – братоубийцы?

Гаитэ вздрогнула, в ужасе отпрянув от протянутой к ней руки:

– Нет.

Сезар правильно истолковал её жест и слово. Оно относилось не к нему, оно относилось к нарисованному им будущему. От одной мысли о Жютене, об императорском дворце Гаитэ начинало тошнить.

– Я знаю, любимая, знаю. Я понимаю, что тобой движет даже не желание отомстить – боль. Погибли люди, связанные с тобой кровью, те, кто верил в тебя, ждал защиты. Ты не смогла их спасти. Такова жизнь – в ней никого не спасти. Мы сами уцелели лишь чудом. Но разве это не судьба? Гибель твоей матери и брата ужасная трагедия. Но, положа руку на сердце, если бы мы успели осуществить свой побег раньше, можешь ли ты быть уверена в том, что исход не был бы в итоге таким же, и даже хуже. Если бы их пленили, по нашим законам изменников такого уровня ждало четвертование или дыба. Что же тогда? Мы бы вернулись ради мести? Конечно, нет! Мы бы продолжили наш путь. Что же теперь мешает нам сделать то же самое? Выбрать будущее, выбрать жизнь, выбрать нас и нашу любовь, не отягощённую смертью Торна. Возглавив мятеж, чего мы с тобой добьёмся? Что можем ожидать? Проиграв – станем жертвами, войдём, может быть, в легенду – но посмертно. А победив, превратимся в убийц и преступников. Жена, предавшая мужа; брат, убивший брата. Преступления Торна забудутся, а наша, такая горькая и светлая любовь, останется в памяти людей одним из громких прелюбодейств. Только одно может нас спасти от Судьбы, Гаитэ – бегство. Сейчас, пока ещё не все дороги перекрыты. Пока наших врагов можно легко убедить в нашей смерти и запутать следы. Отринь сковавшую тебя апатию, прошу тебя! Борись вместе со мной – борись за нас. Ведь мы оба достойны счастья.

– Думаешь, у нас получится?

– Должно получиться. Ведь на этот раз мы не хотим ничего не обычного, кроме простого человеческого счастья, которое достигается трудом и взаимопониманием.

Его голос, его уверенность потихоньку вливали в скованную льдом душу капельки тепла. Сезар прав. Ещё не всё потеряно. Они должны бороться.

– Корабль уже готов. Кристоф будет ждать нас…

– Кристоф жив?! – вскричала Гаитэ. – Он жив?!

– Ты не знала? – удивлённо поглядел на неё Сезар.

– Я думала, Торн казнил его.

– Мне удалось его выручить в последний момент.

– Почему же ты сразу не сказал мне об этом?! С моей души свалился хоть один камень. Я оплакивала его, считая себя виновной и в этой смерти!

– Рад сообщить, что ты ошибалась. Мы покинем Рэйвсдэйл, прикинувшись мёртвыми. Мертвецов не станут искать.

– Разве это не рискованно?

– Не рискованней, чем остаться и продолжить идти старым путём.

Какое-то время они сидели рядом молча, наблюдая, как в печи тепло горит огонь.

– Я не могу не гадать, всё время думаю, как бы сложилась наша жизнь – всех нас, твоя, моя, Торна, Эфиддели, – если бы отца тогда не убили? Если бы вместо Торна ты спасла его?

– Я любила мужа. Может быть и не так, как следовало, но всё же…

– И всё же, умри Торн тогда, я бы стал императором. Чтобы тогда было бы? С одной стороны, все эти «если» не более, чем игра философов. Я не император. Никогда им не буду. Раньше я думал, что ничего не боюсь, но теперь знаю – боялся. Ещё как! До дрожи боялся неудачи и неизвестности. Ужас сковывал мои чувства, и именно он порождал во мне жестокость. Как всякий загнанный зверь, я скалил зубы и точил когти. То же самое делает сейчас и Торн. Ужас заставляет его проливать кровь. У него есть весь Саркассор, который он отчаянно боится потерять так же, как уже потерял тебя – из-за меня. Раньше я ненавидел Торна так же сильно, как он меня. А теперь…

– Теперь перестал ненавидить?

– Я готов его почти пожалеть. Я знаю демонов, с которыми он стоит лицом к лицу не понимая, что они уже овладели им. Я помню его почти младенцем, хоть он и был старшим. Мы оба всегда действовали с отчаянной настойчивостью во всём. Он, как и я, хотел всего и сразу. У Фальконэ много талантов – очарование, физическая удаль, умение нравиться людям и вести их за собой. Но у меня, как и у Торна всегда была одна слабость. Она, увы, перечёркивает все наши добродетели – мы слишком влюблены в самих себя. Я, как и брат, отказывался понимать, что наша любовь к себе наш главный грех перед теми, кого мы любим. Всю мою жизнь гордость была моим щитом. Но меч любви, той любви, Гаитэ, что зажгла в моём сердце ты, оказалась сильнее. Теперь я выживаю потому, что ты со мной. Ты – моя! Знаешь, зачем я говорю тебе это? Хочу, чтобы ты поняла – тебе нет нужды в дополнительной мести. Ты уже отомстила Торну, отняв у него свою любовь и отдав её мне. Для его гордыни это тяжелее всего. Так ссудили высшие силы – каждый из нас получит что-то одно из самого желанного на свете. Торн – власть и гордость, я – любовь и новый путь. Я никогда не вернусь в Жютен, Торн никогда не увидит больше твоего лица. И тогда между нами будет достигнут паритет, и мы оба сможем двигаться дальше. Но если ты захочешь, чтобы мы пошли назад… я пойду за тобой. Потому что, потеряв и власть, и тебя я всё равно лишусь смысла жизни.

Какое-то время они прислушивались к треску поленьев в печи и лёгкому шелесту волн, почти омывающей стены хижины.

– Я пойду за тобой, Сезар. Я давно сделала свой выбор. А своих мертвецов я успела оплакать.

– Что ж? – усмехнулся он. – Значит, будем жить. Остаётся одно: мы должны как можно скорее попасть на корабль. Только море может подарить нам чувство свободы и безопасности.

Гаитэ была склонна согласиться с мнением Сезара. Он был прав. Нет дара большего чем жизнь и нет жертвы большей, чем смерть. Месть не стоила того, чтобы из-за неё умирать. Нужно ловить момент и бежать. И даже если они не смогут осуществить свой план они хотя бы будут бороться до конца. Если гибель неизбежна, лучше погибнуть на ногах, чем загнанной в угол крысой. Или на дабе.

Пришли свежие новости. Повстанцы заняли ещё один город в Рэйве. Гаитэ не запомнила его название, она никогда раньше об этом городе не слышала. Они винили императора за голод, непрекращающийся вот уже в течение года. А может и больше.

– Рассчитывать на их верность может только глупец, – раздражённо отбросил волосы с лица Сезар, выслушав гонца. – Их гнев произрастает не из патриотических чувств или убеждений, а из пустых желудков. С другой стороны, привлечь таких людей на свою сторону довольно легко. Опустошим кладовки и накормим их.

Гаитэ немного покоробило от таких рассуждений. Слишком цинично, слишком жестокого. Народ всегда ждёт героя и избавителя, но кто бы не рвался к трону, он действует лишь во имя своих собственных интересов, а не ради того, чтобы спасать.

– Мы накормим людей, укрепим их тела и вольём в душу воинственный пыл.

Сезар готовился к новому бою, в котором планировал «умереть» так, чтобы сомнений в его гибели ни у кого не осталось. Для Гаитэ планировалось разыграть собственный спектакль.

Гаитэ привыкла видеть Сезара сильным. Возможно потому, что никогда не подходила к нему на достаточно близкое расстояние для того, чтобы он делился с ней сокровенными мыслями и чувствами. Видеть его сомнения было в новинку и немного жутко.

Торн никогда не сомневался. Ни в чём.

– Если я сяду на коня, я должен буду выступить. Должен буду повести за собой людей. Но я поведу их на верную гибель. Могу ли я? Имею ли на это право?

– Нет. Будет лучше, если мы попытаемся сбежать отсюда до того, как прольётся большая кровь. Лучше стать никем, чем вести людей на убой, как скот, без всякой надежды на победу в битве.

Он кивнул. Но он её не послушал.

И через несколько дней по землям Рэйва пронесся привычный клич:

– Вперёд!

И с мечом наголо Сезар повёл за собой отряд повстанцев.

Последними словами, обращёнными Сезаром к Гаитэ было: «Если сегодня я умру, дорогая, я умру благодарным за каждый момент, что провёл подле твоих колен. Ты научила меня верить правде, не заботясь даже о том, если этот момент последний. Ты научила меня любви. И если в мире есть ангелы, добрые духи послали мне такого на моём пути, наверное, затем, чтобы я не сомневался в существовании бога. И я не сомневаюсь. Знай, я ни о чём не жалею. Если бы всё вернуть назад, я повторил бы всё сначала и вновь был бы у твоих ног, прекраснейшая из женщин, моя добрая повелительница».

С замиранием сердца смотрела Гаитэ на ровные ряды мятежников, вышагивающий под яркими штандартами. И истово молилась им вслед, и молитва её была краткой: «Вернитесь живыми! Только вернитесь живыми. О большем не прошу».

Ожидание – самое тягостное, что может быть, особенно когда речь идёт о жизни и смерти. Гаитэ решила использовать время с пользой. Попрощаться со своим врагом, которого она планировала любить до самого гроба.

Обмакнув перо в чернила, она вывела на белом пергаменте:

«Мой венценосный супруг!

Вы наверняка уже знаете, что ваш брат возглавляет восстание, которое вы вынудили нас поднять против Вас вашими же необдуманными действиями. Вы окружили нас своими воронами, устроив настоящий смерч, несущий смерть на крыльях и всё же нам пока удалось выжить.

Нескончаемая буря продолжается по сей день, и я не могу не понимать, что дни наши сочтены. Так или иначе приговор, который вы принесли вашей неверной жене будет приведён в исполнение. Как не силён человек, он может убить пять или десять, пусть даже двадцать человек, но ту рать, что вы послали против нас, нам не одолеть. И всё же ваш брат будет сражаться до последнего, и я не оставлю его, ибо так повелевает мой долг и мои чувства. Я останусь сильной и не проявлю больше слабости, недостойной той, что носит оба гордых имени – Рэйв и Фальконэ. Жизнь готовила меня к подобному исходу каждый день моей жизни, и я приму его со смирением.

Это послание моё последнее обращение к тебе, Торн. Было время, ты значил для меня больше, чем любой человек на свете. Мой первый мужчина, научивший меня радости любви и семьи.

Я буду от всей души молиться о том, чтобы ваш следующий брак был основан на чувствах, а не на необходимости, страхе и расчёте. Я буду молиться так же и о том, чтобы у вас получилось исполнить мечту вашего отца и брата – объединить Саркассор, примирив его с давними врагами. Покажите вашим подданным, как может править человек ваших амбиций, не только с перспективой, напором и дальновидностью, но и с добротой и милосердием – качеств, которых пока, о, супруг мой, вам так не хватает.

Наша любовь могла стать уникальной и прекрасной, но увы, стала причудливой. Найдите в своём сердце простить ту, что всем сердце пытается простить вас перед тем, как шагнуть в бездну неизвестности.

Я возвращаю кольцо, что ты подарил мне в день нашей свадьбы. Моя смерть освободит тебя от всех связей прошлого, как ты того и хотел.

Живи. Будь счастлив. Неси счастье другим.

Не забывай, всё, что мы сеем в этой жизни, произрастает, чтобы вернуть к нам утроенным. Пусть плоды, что ты оставишь после себя, будут добрее тех, что породила наша умершая любовь.

Прости меня, прости своего брата – в последний раз. Прости, что бы мы могли обрести покой, прости, чтобы обрести его самому.

Я знаю, что умру, и я прошу простить меня за всё. Я прошу тебя лишь об одном – будь милосерднее к своим подданным, как бывает милосерден отец к неразумным детям.

Гаитэ»

Слухи о том, что император читал письмо от сбежавшей жены, запершись в своей комнате и не выходил несколько часов никогда не дойдут до ушей Гаитэ. И никто не узнает о том, что он чувствовал в тот момент.

В любви не бывает только солнечной погоды. Любовь как жизнь. Любовь и есть жизнь. Не бывает бессмертной, безоблачной и безгрешной любви на земле, может быть на Небесах всё иначе. Если Небеса есть.

Любовь рождается. Любовь умирает. И с этим ничего нельзя поделать, только оплакав – отпустить.

***

Та ночь выдалась бурной. Заранее подкупленные люди изображали бегущих повстанцев, а Сезар якобы погнался за ними в горячке оторвавшись от своих людей. Было ли сражение имитацией или на месте произошли незапланированные события, но позже на поляне были найдены множество трупов, их количество, по разным свидетельствам, варьировалось от двух до пяти десятков.

Императорские представители добрели до места сражения через пару недель, когда тела были изрядно тронуты разложением. Брата императора опознали лишь по одежде – голова была размозжена камнем.

По слухам, получив печальное известие об участи своего любовника, несчастная королева утопилась в маленьком пруду у подножия замка. Её тело, так же как и тело любовника нашли через пару недель. И так же, как и тело Сезара, его преступную сообщницу опознали по платью.

Их так и похоронили вместе, преступных и прекрасных в жизни, обезображенных смертью в маленькой, никому неизвестной часовне.

Белый волк наконец поймал свою Зайчиху. История вражды Фальконэ и Рэйвов обрела второе дыхание в творчестве менестрелей, слагавших прекрасные баллады о королеве-ведьме и бесстрашном воине, променявших верность и честь на любовь в которой обрели покой и бессмертие.

С веками имена влюблённых были утрачены. Они стали просто ещё парой звёзд в длинном ожерелье прекрасный сказок, обретя бессмертие. И люди, слушая лунными ночами красивую сказку о любви не осуждали влюблённых за измену, не видели в них недостатков. В этом преимущество сказок над жизнью – они сглаживают шероховатости и не имеют морщин.

***

Корабль поднял якорь под сильный скрежет стальных цепей. В тот же момент матросы на мачтах подняли паруса, и они наполнились ветром. Корабль готовился к отплытию.

Лодка поднималась на палубу специальными тросами. Почувствовав под ногами твёрдую палубу, Гаитэ оглядела вокруг в поисках Сезара.

Скалы уже удалялись. Ветер дул на запад с большой силой, и корабль под всеми парусами развивал большую скорость.

– Поднять таксель! Опустить стаксель!

Гаитэ опустилась на колени. Глаза её наполнились слезами. Прощай, Саркассор, Жютен! Прощай, Рэйв! Прощай, прекрасный император с тигриными глазами, в руках которого она так часто чувствовала себя мышкой. И мышкой, тенью, водой сквозь пальцы ей удалось ускользнуть, уйти живой из лап свирепого хищника, которого она больше не любила, но и ненавидеть в той мере, в какой должны бы была – не могла.

– Дорогая? – обернувшись, Гаитэ увидела подходящего к ней Сезара. Лицо его было светлым, возможно, то была иллюзия – свет заходящего за горизонт солнца ярко освещал его резкие, твёрдые черты, напоминающие хищную птицу. – Что ты делаешь? Тебе не к лицу ползать по палубе. Моя женщина должна твёрдо стоять на ногах, даже тогда, когда палуба грозится опрокинуть всё к чертовой матери, – с усмешкой проговорил он, протягивая ей руку.

– Разве тебе не больно смотреть на родную землю, покидая её навсегда?

– Нет, – мотнул головой Сезар. – Она вызывает во мне лишь горькие воспоминания. Моя единственная ценность здесь, со мной, – сказал он, обнимая Гаитэ, прижимая её к своему сердцу. – Моё единственное сокровище. Вопреки всему, ты здесь, со мной, любовь моя, – пробормотал Сезар, целуя Гаитэ с нежностью, на которую, глядя на этого сурового воина, циничного политика, коварного придворного, вряд ли считаешь его способным. – Плоть от плоти, сердце от сердца – жена моя.

Гаитэ чувствовала движение корабля. Чувствовала, как ветер, несущий перемены, наполняет не только паруса, но и её сердце. Радость и облегчение, заполнившие душу, сделались почти болезненными.

Мечты о любви, о своём месте под солнцем в этом зыбком мире грозились стать реальностью.

Вздохнув солёный воздух, Гаитэ ответила улыбкой на улыбку возлюбленного, подставляя лицо под его поцелуи.

– Люблю тебя, – прошептала она. – Только тебя – тебя одного.

***

Каждый в этой жизни получает то, к чему стремится. Кто-то считает любовь слишком зыбкой, недолговечной, эфемерной основой для счастья. Кто-то верит, что узнавший настоящую любовь на земле при жизни попал в рай.

Что касается Гаитэ, она верила, что подлинная история её жизни оказалась лучше сказки, про неё сочинённой.

Быть по-настоящему любимой тем, кого любишь сама – чего же большего может желать на земле женщина?

Разве только того, чтобы это длилось как можно дольше. В идеале – всегда.

Но «всегда» это слишком долго.

Но здесь, сейчас, нежась в объятиях Сезара, подставляя лицо ветру и вечернему свету, Гаитэ была впервые в жизни безусловно и безоблачно счастлива. И к этому больше нечего добавить.

КОНЕЦ КНИГИ

Автор обложки: neangel

Сток /

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg