«Проклятие победителя»

Проклятие победителя (fb2) - Проклятие победителя (пер. Вера Борисовна Анисимова) (Трилогия победителя - 1) 1026K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Мари Руткоски

Мари Руткоски ПРОКЛЯТИЕ ПОБЕДИТЕЛЯ

1

«Не стоило поддаваться искушению» — так думала Кестрель, сгребая выигранное у матросов серебро с импровизированного игорного стола, стоявшего в укромном уголке рынка.

— Не уходи, — попросил один из моряков.

— Осталась бы! — воскликнул другой, но Кестрель решительно затянула шнурок бархатного кошелька, который носила на запястье.

Солнце клонилось к закату, окрашивая все в карамельный оттенок. Значит, она уже довольно долго просидела здесь, играя в карты, и наверняка успела попасться кому-нибудь на глаза. Кому-нибудь, кто доложит отцу о ее похождениях.

Не сказать, чтобы она так уж любила играть в карты, да и выигрыш не шел ни в какое сравнение с испорченным платьем: щербатый ящик, на котором она сидела, оставил затяжки на шелковом подоле. Но играть с матросами было куда интереснее, чем с аристократами. Они лихо тасовали карты, могли крепко выругаться и в случае проигрыша, и в случае победы и безжалостно вытряхивали последний серебряный клин даже у лучшего друга. А еще они жульничали. Кестрель это нравилось больше всего. Так было намного сложнее их обыграть.

Она улыбнулась и зашагала прочь. Но вскоре ее улыбка померкла. За этот час, принесенный в жертву азарту, непременно придется расплачиваться. Игра на деньги, как и общество матросов, ее отца не смущала. Но генерал Траян обязательно потребует объяснить, почему его дочь разгуливала по городскому рынку одна.

Люди вокруг задавались тем же вопросом. В глазах прохожих читалось недоумение, пока она пробиралась между прилавков с мешками специй, чей аромат смешивался с соленым запахом моря, доносившимся из порта. Кестрель могла легко угадать слова, которые люди не смели даже прошептать, когда она проходила мимо. Разумеется, не осмеливались — они ведь знали, кто она такая. А Кестрель знала, о чем они думают: «Где же свита леди Кестрель?», «Если никто из друзей или родственников не смог сопровождать ее на рынке, почему с ней нет раба?». Что ж, ответ был прост: рабы остались на вилле. Они ей не нужны.

Что касается свиты, Кестрель сама хотела задать тот же вопрос. Они с Джесс разделились, когда та пошла разглядывать товары. Тогда-то Кестрель и видела ее в последний раз: Джесс, как пчела, привлеченная нектаром, кружила возле прилавков. В лучах летнего солнца ее светлые волосы казались белыми. На самом деле Джесс, как и Кестрель, поступала неосмотрительно. Молодым валорианкам, которые не служили в армии, не полагалось гулять без сопровождения. Но родители Джесс души в ней не чаяли, да и представления о дисциплине у них были совсем не те, что в семье одного из самых высокопоставленных валорианских военачальников.

Кестрель пробежала взглядом по рядам прилавков и наконец увидела блеснувшие в толпе светлые косы подруги, уложенные в модную прическу. Джесс разговаривала с торговкой украшениями. Та нахваливала серьги, которые сверкали на солнце золотистыми капельками.

Кестрель подошла ближе.

— Топазы, — объясняла пожилая женщина, — подойдут к вашим чудесным карим глазам. Отдам за десять клиньев.

Улыбка торговки казалась искусственной, застывшей. Кестрель взглянула на ее лицо и невольно заметила, что морщинистая кожа женщины темная, как у человека, который долгие годы работал под палящим солнцем. Торговка была гэррани, но клеймо на запястье указывало на то, что она получила свободу. «Интересно, — подумала Кестрель, — как ей удалось это заслужить?» Господа редко отпускали рабов.

Джесс посмотрела на подругу.

— Ой, Кестрель, — выдохнула она. — Чудесные сережки, правда?

Если бы выигрыш в кошельке не оттягивал руку, Кестрель, возможно, промолчала бы. Если бы тяжесть серебра не наполняла душу дурным предчувствием, Кестрель, наверное, несколько раз подумала бы, прежде чем открывать рот… Вместо этого она с ходу выпалила:

— Это не топазы. Это стекляшки.

В этот же миг вокруг них образовалась тишина, похожая на мыльный пузырь. Он все разрастался, а люди вокруг замерли и прислушались. Серьги задрожали в костлявых пальцах торговки.

Кестрель только что обвинила ее в попытке обмануть валорианку.

И что же теперь ее ждет? Что сделают с любой гэррани, оказавшейся в такой ситуации, офицеры городской стражи? Тщетные заверения в невиновности. Морщинистые руки, привязанные к позорному столбу. Хлыст, рассекающий кожу. Площадь, обагренная кровью.

— Дайте мне взглянуть, — потребовала Кестрель властным тоном, который легко ей давался. Она взяла серьги и притворилась, что рассматривает их. — Ах нет, полагаю, я ошиблась. И правда топазы.

— Бесплатно забирайте, — прошептала торговка.

— Мы не бедствуем. Нам не нужны подарки от таких, как вы. — Кестрель положила монеты на прилавок.

Пузырь тишины лопнул, и люди вновь принялись обсуждать интересующие их товары.

Кестрель отдала серьги подруге и потянула ее за собой. Сережка в руке Джесс покачивалась, как маленький колокольчик.

— Так, значит, они настоящие?

— Нет.

— Откуда ты знаешь?

— Они однородные, — пояснила Кестрель. — Без вкраплений. Десять клиньев за такие топазы — слишком низкая цена.

А десять клиньев за стекляшки — это чересчур дорого, могла бы возразить Джесс. Но вместо этого она лишь отметила:

— Гэррани решили бы, что тебе покровительствует бог лжи. Ты так ясно все видишь!

Кестрель вспомнила испуганные глаза торговки.

— Гэррани слишком любят сказки.

Народ мечтателей. Отец всегда говорил, что именно поэтому их удалось так легко завоевать.

— Все любят сказки, — ответила Джесс.

Кестрель остановилась, взяла серьги и продела их в уши подруги.

— Тогда вот так и отправляйся на следующий званый ужин. Скажешь всем, что купила их за бешеные деньги, и никто не усомнится, что это драгоценные камни. Все как в сказке: правда становится ложью, а ложь — правдой, да?

Улыбнувшись, Джесс покрутила головой. Серьги засверкали на солнце.

— Ну как? Я красавица?

— Дурочка. Конечно, красавица.

Теперь уже Джесс повела Кестрель за собой. Они прошли мимо прилавка, уставленного медными чашами с разноцветными порошками.

— Теперь моя очередь что-нибудь тебе купить, — заявила Джесс.

— У меня все есть.

— Ну что ты как старуха! Можно подумать, тебе не семнадцать, а семьдесят!

Толпа вокруг все нарастала. Людской поток напоминал расплавленное золото: у всех валорианцев волосы, глаза и кожа были светлых тонов — от медового до орехового. Лишь кое-где мелькали темные макушки хорошо одетых домашних рабов, которые по пятам следовали за своими господами.

— Не хмурься, — уговаривала Джесс. — Идем, я придумаю, чем тебя порадовать. Хочешь браслет?

Кестрель снова вспомнила торговку украшениями.

— Нам пора домой.

— А ноты?

Кестрель задумалась.

— Ага! — воскликнула Джесс, хватая подругу за руку. — Держись крепче!

В эту игру они играли с детства. Кестрель закрыла глаза, и Джесс, смеясь, потянула ее за собой. Вскоре и сама Кестрель уже хохотала точно так же, как много лет назад, когда они только познакомились.

…В тот день генералу Траяну надоело смотреть, как дочь страдает.

— Твоя мать умерла пол года назад, — сказал он тогда. — Хватит горевать.

После этого он послал за жившими неподалеку сенатором и его восьмилетней дочерью, ровесницей Кестрель. Взрослые ушли в дом, а девочек оставили на улице.

— Играйте, — приказал им генерал.

Джесс болтала без умолку, но Кестрель не обращала на нее внимания. Наконец Джесс заскучала.

— Закрой глаза, — велела она.

Из любопытства Кестрель послушалась. Джесс схватила ее за руку.

— Держись крепче!

Девочки побежали по лужайке перед генеральским особняком, скользя, спотыкаясь и смеясь…

Теперь все было так же, если не считать окружавшую их толпу. Джесс перешла на шаг, а потом и вовсе остановилась. Кестрель открыла глаза и обнаружила, что они стоят возле невысокого деревянного ограждения, от которого открывается вид на арену.

— И ты решила привести меня сюда?

— Я не нарочно, — стала оправдываться Джесс. — Я увидела женщину в шляпке — ты слышала, что шляпы сейчас в моде? — побежала следом, чтобы рассмотреть получше, и…

— …и привела меня на невольничий рынок.

Толпа сомкнулась вокруг них и зашумела в предвкушении. Вот-вот должен был начаться аукцион.

Кестрель сделала шаг назад. Тут же раздались приглушенные ругательства — она наступила кому-то на ногу.

— Нам теперь не выбраться, — сказала Джесс. — Придется подождать до конца аукциона.

У ограждения, которое шло широким полукругом, столпились сотни валорианцев. Горожане были в шелковых платьях. У каждого на поясе висел кинжал, хотя некоторые — как, например, Джесс — использовали его в качестве украшения.

Арена пока пустовала, если не считать большого деревянного помоста, сооруженного для аукционов.

— По крайней мере, отсюда все хорошо видно, — пожала плечами Джесс.

Кестрель была уверена: Джесс догадалась, зачем нужно во всеуслышание называть стекляшки топазами. Знает, почему их пришлось купить. Но последние слова подруги напомнили ей о том, что некоторые моменты она никогда не сможет с ней обсудить.

— А, — воскликнула женщина с острым подбородком, стоявшая слева, — наконец-то!

Прищурившись, незнакомка следила за коренастым мужчиной, вышедшим на середину арены. У него были черные волосы, как у большинства гэррани, но светлая кожа, которая означала, что ему удалось заслужить расположение господ и они давали ему легкую работу. Этот человек быстро научился угождать завоевателям.

Распорядитель торгов остановился перед помостом.

— Покажите любую девчонку! — громко, но без особого интереса выкрикнула женщина слева от Кестрель.

Тут же со всех сторон посыпались другие предложения. Кестрель стало трудно дышать.

— Девчонку! — снова закричала остролицая, на этот раз еще громче.

Аукционист, который то и дело взмахивал руками, словно пытаясь охватить всеобщее воодушевление, замер, посмотрел на женщину, чей голос прорвался сквозь шум, а потом заметил Кестрель. На секунду на лице его промелькнуло удивление. Но поскольку он тут же перевел взгляд на Джесс и других валорианцев, собравшихся у ограждения, Кестрель решила, что ей показалось.

Вдруг распорядитель поднял руку. Воцарилась тишина.

— Сегодня я приготовил для вас нечто особенное.

Акустика арены позволяла расслышать даже шепот, да и сам распорядитель знал, что делать. Его бархатный голос приковывал внимание.

Он махнул рукой в сторону невысокого крытого загона, сооруженного за ареной. Жестом поманил кого-то к себе — раз, потом другой, и наконец в тени под навесом что-то зашевелилось.

На арену шагнул юноша. По толпе пробежал смутный шепот. С нарастающим изумлением все смотрели, как невольник прошел по желтому песку и поднялся на помост. На первый взгляд ничего особенного в нем не было.

— Девятнадцать лет, и здоровье отменное, — распорядитель хлопнул раба по спине. — Вы поглядите, для домашней работы — что надо!

По рядам зрителей прокатился хохот. Валорианцы подталкивали друг друга локтями и хвалили распорядителя. Развлечь публику он умел.

Раб был никудышный. Кестрель он показался настоящим дикарем. На скуле у него красовался синяк: видимо, парень недавно подрался, — стало быть, с ним будут проблемы. С такими мускулистыми руками он скорее подошел бы на роль погонщика скота — это понимали все. Сложись его жизнь иначе, из него получился бы хороший домашний раб. Светло-каштановые волосы всегда нравились валорианцам, и, пусть на таком расстоянии трудно было разглядеть лицо юноши, в его осанке чувствовалось достоинство. Однако к домашней работе он явно не привык. Судя по бронзовому загару, он годами трудился под солнцем, его кожа приобрела бронзовый оттенок, и в ближайшее время ему, без сомнения, предстояло вернуться к работе на улице. Наверняка его купит кто-нибудь, кому нужен носильщик или строитель.

Распорядитель торгов продолжал ломать комедию:

— Возьмите его прислуживать за столом!

Снова раздался смех.

— Или лакеем!

Валорианцы схватились за бока и принялись махать распорядителю, мол, прекрати же, и так уморил.

— Давай уйдем, — попросила Кестрель подругу, но Джесс притворилась, что не слышит.

— Хорошо, хорошо, — ухмыльнулся распорядитель. — На самом деле парень не такой уж бесполезный. Честью клянусь, — добавил он, положив руку на грудь. В толпе вновь раздались смешки: всем известно, что у гэррани чести нет. — Этот раб обучен кузнечному делу. Пригодится любому военному, особенно офицеру, у которого есть личная охрана и много оружия.

Послышался заинтересованный шепот. Среди гэррани редко встречались кузнецы. Будь здесь отец Кестрель, он бы, наверное, сделал ставку. Его охрана часто жаловалась, что городской кузнец работает спустя рукава.

— Ну что, приступим? — крикнул аукционист. — Пять пилястров. Начнем с пяти бронзовых пилястров за мальчишку? Дамы и господа, наемному кузнецу вы заплатите намного больше!

— Пять, — отозвался кто-то.

— Шесть.

И ставки посыпались одна за другой.

Толпа за спиной у Кестрель напоминала каменную стену. Ни пошевелиться, ни посмотреть в лицо. Внимание Джесс привлечь не получалось. Поэтому — и только поэтому! — Кестрель не сводила глаз с раба.

— Ну же! — не унимался распорядитель. — Он стоит никак не меньше десяти!

Плечи раба напряглись. Торги продолжались.

Кестрель прикрыла глаза. Когда цена дошла до двадцати пяти пилястров, Джесс спросила:

— Кестрель, тебе нехорошо?

— Да.

— Сейчас все закончится, и мы уйдем. Уже скоро.

Новых ставок не появлялось. Похоже, раба продадут за двадцать пять пилястров. Жалкая сумма, но кто согласится отдать больше за работника, который будет трудиться на износ и очень скоро утратит силы и здоровье?

— Досточтимые валорианцы, — снова заговорил распорядитель. — Я забыл кое-что упомянуть. Вы уверены, что вам не нужен домашний раб? Парнишка умеет петь.

Кестрель открыла глаза.

— Вообразите, музыка на званом ужине, гости будут в восторге! — Распорядитель торгов бросил взгляд на раба, который стоял с гордо поднятой головой. — Давай, спой нам.

Только тогда раб пошевелился. Движение было едва заметным, но Кестрель услышала, как Джесс шумно выдохнула: обе почувствовали, что на арене вот-вот может начаться драка.

Аукционист что-то прошипел на гэрранском — Кестрель не разобрала слов. Раб тихо ответил на том же языке:

— Нет.

Возможно, он не знал, как хорошо все слышно на арене. Возможно, ему было все равно, что такое простое слово может понять любой валорианец. Сейчас это уже неважно — аукцион можно считать законченным. Ставок больше не будет. Тот, кто предложил двадцать пять пилястров, уже наверняка жалеет об этом. Никому не нужен упрямый раб, который не слушается даже своих.

Но Кестрель тронула его непреклонность. В том, как гордо юноша расправил плечи, она узнала себя в те моменты, когда отец требовал от нее невозможного.

Распорядитель торгов пришел в ярость. В такой ситуации нужно либо закрывать аукцион, либо еще раз предложить поднять цену. Но он стоял как вкопанный, сжав руки в кулаки, — вероятно, пытался решить, как лучше наказать непослушного юнца, прежде чем тот отправится в пыльные каменоломни или в жаркую кузню.

Рука Кестрель поднялась сама собой.

— Один клин.

Аукционист обернулся и пробежал глазами по толпе. Когда он увидел Кестрель, на его лице блеснула хитрая улыбка.

— А-а, — воскликнул он, — другое дело! Госпожа знает цену товару!

— Кестрель, — Джесс потянула ее за рукав. — Ты что творишь?

Голос распорядителя разнесся по арене:

— Один клин — раз… Один клин — два…

— Двенадцать клиньев! — закричал мужчина, стоявший в конце полукруга, прямо напротив Кестрель.

Распорядитель торгов изумленно раскрыл рот.

— Двенадцать?

— Тринадцать! — послышалось с другой стороны.

Кестрель мысленно выругалась. Если уж она решила предложить ставку — и зачем только она это сделала? — нужно назвать сумму поменьше. Все вокруг смотрели на нее, дочь генерала, светскую пташку, которая, по их мнению, только и делает, что порхает с одного шикарного приема на другой. Они решили…

— Четырнадцать!

Решили, что раз она захотела купить этого раба, значит, он того стоит. Вероятно, в нем есть что-то особенное.

— Пятнадцать!

Жгучее желание узнать, что именно, заставляло их все повышать и повышать цену.

Раб теперь смотрел прямо на нее — неудивительно, ведь именно она начала это безумие. Невидимый маятник в душе Кестрель качался между возможностью выбора и предопределенностью.

Она подняла руку.

— Двадцать клиньев.

— Во имя небес, милочка, — сказала остролицая женщина. — Отступитесь! Зачем на него ставить? Потому что он певец? Зачем вам их пошлые застольные песенки?

Кестрель даже не взглянула на нее. На Джесс она тоже не смотрела, хотя чувствовала, что подруга в волнении ломает руки. Кестрель не сводила глаз с раба.

— Двадцать пять! — раздалось сзади.

Цена уже вышла за рамки суммы, которой располагала Кестрель. Распорядитель торгов окончательно растерялся от неожиданности. Ставки продолжали расти. Голоса доносились со всех сторон и будто подхлестывали друг друга. Казалось, толпу валорианцев связывает невидимая нить азарта.

Среди всеобщего воодушевления голос Кестрель прозвучал безжизненно:

— Пятьдесят клиньев.

От внезапно наступившей тишины зазвенело в ушах. Рядом ахнула Джесс.

— Продано! — воскликнул аукционист. Его лицо сияло от восторга. — За пятьдесят клиньев! Победитель торгов — леди Кестрель!

Рабу велели спуститься с помоста, и лишь тогда он потупил взгляд. Он смотрел себе под ноги так внимательно, будто на песке была начертана его судьба. Распорядитель подтолкнул юношу к навесу.

Кестрель с трудом вдохнула. Руки и ноги совсем не слушались. Что же она наделала?

Джесс подхватила ее под локоть.

— Ты, похоже, заболела!

— Нет, просто знатно раскошелилась, — снова встряла остролицая. — Ваша болезнь называется проклятием победителя.

Кестрель обернулась.

— Что это значит?

— А вы, я смотрю, редкий гость на торгах? Проклятие победителя — это когда выигрываешь аукцион, заплатив непомерную цену.

Толпа редела. Распорядитель торгов расхваливал нового раба, но невидимая нить, которая притягивала валорианцев к арене, уже ослабла. Представление закончилось. Теперь ничто не мешало Кестрель уйти, но она почему-то не могла пошевелиться.

— Я ничего не понимаю, — пожаловалась Джесс.

Кестрель и сама не понимала. О чем она только думала? Что и кому хотела доказать? «Нечего тут доказывать», — сказала она себе. Кестрель повернулась спиной к арене и заставила себя сделать шаг вперед, оставляя все, что натворила, позади.

2

Зал ожидания для покупателей представлял собой террасу, с которой открывался вид на улицу. Внутри стоял стойкий запах пота. Джесс ни на шаг не отходила от подруги, опасливо поглядывая на железную дверь в углу. Сама Кестрель изо всех сих старалась не смотреть в ту сторону. Она никогда раньше здесь не бывала. Покупкой домашних рабов занимался либо ее отец, либо управляющий.

Аукционист стоял возле мягких кресел, поставленных для валорианцев.

— Ага! — заулыбался он при виде Кестрель. — Вот и победительница! Я боялся, что заставлю вас ждать, поэтому ушел с арены, как только смог.

— Значит, вы лично встречаете всех покупателей? — удивилась Кестрель его услужливости.

— Только избранных.

Кестрель стало любопытно: слышен ли их разговор через решетку окошка в двери?

— В остальных случаях, — продолжил распорядитель, — оплату принимает моя помощница. Она сейчас на арене, пытается пристроить близнецов к господам. — Он закатил глаза, всем своим видом показывая, как хлопотно продавать родственников вместе. — Ну, — пожав плечами, добавил он, — может, кому-то нужен комплект.

В зал вошли еще двое валорианцев, муж и жена. Распорядитель улыбнулся, предложил им присесть и заверил, что вот-вот освободится.

— Это знакомые моих родителей, — прошептала Джесс. — Ты не против, если я пойду поздороваюсь с ними?

— Конечно! — ответила Кестрель.

Она понимала, что Джесс не хочет лишний раз сталкиваться с грубой изнанкой рабовладения, хотя каждый день пользуется трудом рабов: ранним утром одна рабыня готовит ей ванну, а поздним вечером другая распускает ее волосы перед сном.

Как только Джесс ушла к своим знакомым, Кестрель выразительно посмотрела на распорядителя аукциона. Тот кивнул, достал из кармана большой ключ, открыл дверь и сделал шаг внутрь.

— Ты, — приказал аукционист на гэрранском. — На выход.

Послышался шум, после чего распорядитель снова появился в дверном проеме. За ним шел раб. Он поднял голову и встретился взглядом с Кестрель. Глаза у него были серые, как холодная сталь.

Кестрель вдруг испугалась. И дело не в серых глазах, которые были не редкостью среди гэррани. Пугающее впечатление скорее производила разбитая скула. Так или иначе, Кестрель почувствовала себя неуютно. Мгновение — и юноша отвел взгляд и уставился в пол, спрятав лицо за длинными прядями волос. Кестрель успела заметить следы побоев — одна щека распухла.

Раба как будто ничто вокруг не интересовало. Для него попросту не существовало ни Кестрель, ни тюремщика, ни его самого.

Распорядитель торгов запер железную дверь.

— Ну вот, — хлопнул он в ладоши. — Осталась мелочь — оплата.

Кестрель протянула ему кошелек.

— Здесь двадцать четыре.

Аукционист помедлил.

— Двадцать четыре — не пятьдесят, госпожа.

— Вечером я пришлю остальное с управляющим.

— А если он, скажем, заблудится по дороге?

— Я дочь генерала Траяна.

Распорядитель улыбнулся.

— Я знаю.

— Для нас это не деньги, — продолжила Кестрель. — Просто сегодня у меня нет с собой пятидесяти клиньев. Или вам недостаточно моего слова?

— Разумеется, достаточно.

Аукционист не предложил забрать покупку в другой день, а Кестрель, в свою очередь, не стала спрашивать, почему он с такой злобой посмотрел на юношу, когда тот проявил непослушание на арене. Она подозревала, что, если молодой раб останется здесь хоть ненадолго, распорядитель не упустит возможности отомстить ему.

Аукционист задумался. Выбор был непростой. Можно отказаться отдавать товар, пока не будет полной суммы, но тогда покупательница, чего доброго, оскорбится, и сделка сорвется. А можно прямо сейчас забрать чуть меньше половины денег, рискуя так никогда и не получить остаток.

Однако он был хитер.

— Позвольте проводить вас домой. Я хотел бы сам посмотреть, как Коваль устроится на новом месте. А ваш управляющий как раз сможет расплатиться.

Кестрель взглянула на раба. Когда прозвучало его имя, он открыл глаза, но головы не поднял.

— Ладно, — согласилась она.

Кестрель подошла к паре валорианцев и спросила, не смогут ли они проводить Джесс домой.

— Разумеется, — ответил мужчина. «Это сенатор Никон», — вспомнила Кестрель. — А как же вы?

Она кивком указала на двоих гэррани, стоявших у нее за спиной.

— Со мной пойдут они.

Джесс понимала, что распорядитель аукциона и непокорный раб едва ли годятся на роль сопровождающих. Кестрель тоже это знала, но нелепое положение, в котором она оказалась по собственной вине, разозлило ее настолько, что она махнула рукой на правила приличий.

— Ты уверена? — спросила Джесс.

— Да.

Супруги посмотрели на нее с удивлением, но решили, что дело их не касается. Правда, сплетня выйдет хорошая.

Кестрель покинула невольничий рынок и отправилась домой. Распорядитель и Коваль шли следом.

Район, разделявший грязную рыночную площадь и Зеленый квартал, она пересекла быстрым шагом. Здешние улицы, построенные валорианцами, были проложены под прямым углом. Кестрель знала дорогу, но теперь ее не оставляло ощущение, будто она сбилась с пути. Сегодня все казалось ей незнакомым. Проходя мимо казарм Воинского квартала, где она часто бывала в детстве, Кестрель вдруг представила, как против нее поднимаются легионы.

Разумеется, на самом деле живущие здесь воины готовы были защищать ее до последней капли крови и с нетерпением ждали ее в своих рядах. Нужно было просто покориться воле отца и пойти в армию.

Когда улицы запетляли, Кестрель наконец вздохнула с облегчением. Над головой зашелестели кроны деревьев. За каменными оградами слышался шум фонтанов. Она остановилась перед массивными железными дверями. Один из гвардейцев отца заглянул в смотровое окошко и тут же открыл ей.

Кестрель молча прошла мимо охраны и направилась к вилле. Распорядитель и раб следовали за ней. Это был ее дом, но звук шагов за спиной напоминал Кестрель о том, что до нее здесь жили другие люди. Поместье, как и весь Зеленый квартал, построили гэррани. Раньше это место даже называлось иначе.

Кестрель свернула на лужайку. Спутники последовали за ней, правда, их шаги стали тише — теперь они шли по траве.

Желтая птичка, порхающая с дерева на дерево, залилась трелью. Кестрель остановилась и прислушалась. Вскоре птичье пение растаяло вдалеке, и она вновь зашагала по направлению к вилле, где поднялась по мраморному крыльцу и зашла в холл, украшенный рисунками животных, растений и неизвестных ей богов. Шорох ее шагов сливался с журчаньем воды в небольшом декоративном фонтане.

— Красивый дом, — заметил аукционист.

Кестрель метнула на него испытующий взгляд, но не услышала горечи в голосе. Она попыталась уловить на его лице хоть какое-то доказательство того, что он бывал здесь — в роли почетного гостя, друга или родственника — до Гэрранской войны. Но нет, это маловероятно. Виллы Зеленого квартала принадлежали гэрранским аристократам, и, если бы распорядитель был из их числа, сейчас он бы занимался совсем другим делом. Стал домашним рабом, например, или учителем. Если он и знает этот дом, то, скорее всего, потому, что уже провожал сюда рабов, которых купил ее отец.

Помедлив, Кестрель перевела взгляд на Коваля, но тот упрямо смотрел в пол.

Из коридора, который тянулся от фонтана, вышла экономка. Кестрель велела позвать управляющего и попросить его принести двадцать шесть клиньев. Харман пришел очень скоро, хмуря светлые брови и крепко держа в руках небольшой сундучок. При виде аукциониста и раба его пальцы сжались еще сильнее.

Кестрель открыла сундучок, отсчитала двадцать шесть клиньев и отдала их распорядителю. Он спрятал серебро в карман и вытряхнул остаток из отданного ему кошелька. Слегка поклонившись, отдал опустевший мешочек Кестрель.

— Приятно было иметь с вами дело. — Он повернулся к выходу.

— Надеюсь, на нем нет свежих синяков, — бросила Кестрель ему вслед.

Взгляд распорядителя упал на раба, скользнул по его рваной одежде и грязным рукам, покрытым шрамами.

— Если хотите, можете его осмотреть, госпожа.

Кестрель нахмурилась. Сама мысль о том, чтобы подвергнуть насильственному осмотру человека, тем более такого, была ей неприятна. Но сказать она ничего не успела: распорядитель ушел, не дожидаясь ответа.

— Сколько? — спросил Харман. — Сколько в итоге вы ему заплатили?

Кестрель назвала сумму. Управляющий тяжело вздохнул.

— Ваш отец…

— Отцу я сообщу сама.

— Ну а с ним что прикажете делать?

Кестрель взглянула на раба. Тот ни разу не пошевелился, не сдвинулся с места, будто все еще стоял на арене. К разговору на валорианском он не прислушивался. Возможно, он вообще плохо знал этот язык. Его взгляд остановился на изображении соловья на стене.

— Это Коваль, — сказала Кестрель управляющему.

Харман немного успокоился.

— Значит, ковать умеет? — Господа нередко давали рабам имена по ремеслу. — Тогда он нам пригодится. Отправлю его в кузницу.

— Постой. Я еще не решила, куда его определить.

Она перешла на гэрранский, обращаясь к рабу:

— Так ты умеешь петь?

Тот наконец посмотрел на нее — с тем же выражением, что и раньше, в зале ожидания. Серые глаза по-прежнему отдавали холодом.

— Нет, — ответил Коваль по-валориански. Акцента у него почти не было.

Затем он отвернулся. Темные волосы снова упали на лицо, закрывая его профиль.

Кестрель сжала руки так, что ногти впились в ладони.

— Проследи, чтобы он помылся, — велела она Харману, стараясь не выдать разочарования. — И одень как подобает.

Кестрель сделала несколько шагов по коридору, но потом остановилась. Слова сами сорвались с языка:

— И отрежь ему волосы.

Кестрель спиной почувствовала ледяной взгляд раба. Теперь она наконец-то поняла, что прочитала в его глазах, — презрение.

3

Кестрель не знала, что сказать.

Отец разбавил вино водой. Он целый день провел в казармах и пришел только вечером, едва успев принять ванну перед ужином. Подали третье блюдо: тушеную курицу с изюмом, специями и миндалем. Но Кестрель совсем не чувствовала вкуса.

— Ты занималась сегодня? — спросил отец.

— Нет.

Генерал Траян замер.

— Я потренируюсь, — тут же добавила Кестрель. — Потом. — Она сделала глоток и провела пальцем по стенке бокала. Стекло было красивое, с зелеными переливами. Вся посуда досталась им вместе с домом. — Как твои новобранцы?

— Зеленые юнцы, но ребята неплохие, — пожал плечами отец. — Они нам пригодятся.

Кестрель кивнула. Варвары все время тревожили валорианцев на границах. Поскольку за последние пять лет империя успела разрастись, набеги приходилось отражать все чаще. Гэрранский полуостров был вне опасности, но генерал Траян нередко готовил бойцов к походам на дальние рубежи.

Он наколол кусочек моркови на вилку. Серебряные зубцы блеснули, отражая пламя свечи. Это было изобретение гэррани, которое валорианцы позаимствовали давным-давно. Теперь уже с трудом верилось, что когда-то они ели руками.

— Ты ведь собиралась сегодня на рынок с Джесс, — вспомнил генерал. — Почему она не осталась на ужин?

— Домой я вернулась не с ней.

Он отложил вилку.

— А с кем?

— Отец, я сегодня потратила пятьдесят клиньев…

Он отмахнулся, показывая тем самым, что сумма ему безразлична. Его голос прозвучал пугающе спокойно:

— Если ты опять ходила по городу одна…

— Не одна.

Кестрель рассказала, кто ее сопровождал и почему. Генерал устало потер переносицу и прикрыл глаза.

— И это, по-твоему, подходящая свита?

— Мне вообще не нужна свита!

— Поступила бы на службу и ходила бы одна.

Вот они и вернулись к вечному спору.

— Я ни за что не пойду в армию!

— Это я уже слышал.

— Почему женщине можно сражаться за империю, но нельзя гулять одной?

— В этом и суть. Женщины-воины уже показали свою доблесть в бою, поэтому защита им не нужна.

— Как и мне.

Генерал хлопнул ладонями по столу. В этот момент вошла рабыня, чтобы убрать пустые тарелки, но генерал прогнал ее.

— Ты же не думаешь, что Джесс сможет меня от кого-то защитить! — воскликнула Кестрель.

— Женщины, которые не служат в армии, не могут выходить одни. Таков обычай.

— У нас вообще глупые традиции. Валорианцы гордятся, что могут обходиться почти без еды, но если на званом ужине подали меньше семи блюд, это считается позором. Меня научили драться, но если я не служу в армии, то все мои навыки сводятся к нулю.

Отец холодно взглянул на Кестрель.

— Ты ни разу не была в настоящем бою.

Иными словами, генерал считает, что дерется она неважно.

— Ты стратег, а не боец, — добавил он мягче.

Кестрель пожала плечами.

— Ну а кто посоветовал мне заманить дакранских варваров в горы, когда они напали на империю с востока? — продолжил он.

На самом деле тогда Кестрель всего-навсего озвучила очевидную мысль: варвары слишком полагались на конницу. Это было так же ясно, как и то, что в засушливых восточных горах лошадей нечем поить. Если кто тут и был стратегом, так это ее отец. И прямо сейчас он приводил в исполнение очередной хитрый план — льстил, чтобы добиться своего.

— Подумай, какую пользу ты принесла бы империи, — не отступал генерал, — если бы присоединилась ко мне и использовала свой талант в деле, защищая наши земли, вместо того чтобы сидеть здесь и критиковать наши порядки.

— Все эти устои сплошная ложь. — Кестрель сжала хрупкую ножку бокала.

Отец взглянул на напряженную руку дочери, накрыл ее своей ладонью, а потом тихо и спокойно произнес:

— Правила придумывал не я. Таков закон империи. Сражайся — и обретешь независимость. Не хочешь сражаться — мирись с ограничениями. Так или иначе, живи по закону. — Он поднял указательный палец. — И не вздумай жаловаться.

«Тогда просто буду молчать», — решила про себя Кестрель. Она резко убрала руку и встала. Ей опять вспомнился купленный раб, который превратил молчание в оружие. Его выставили на продажу, толкали, разглядывали и заставляли подчиняться. Потом насильно отмыли, остригли и переодели. И, несмотря на это, он не позволил себя растоптать.

Кестрель умела чувствовать внутреннюю силу духа в других людях, как и ее отец. Светло-карие глаза генерала Траяна недобро сощурились.

Она развернулась и вышла из комнаты. Стремительно прошагав по коридорам северного крыла виллы, Кестрель остановилась перед большой двустворчатой дверью и распахнула ее. В темноте она легко нащупала маленькую серебряную шкатулку и масляную лампу, которую без труда зажгла вслепую. Пальцы сами знали, что делать. Играть вслепую Кестрель тоже умела, но сейчас ей особенно не хотелось промахнуться мимо клавиши. Весь день она только и делала, что совершала ошибки.

Кестрель обошла стоявшее в центре комнаты фортепиано и провела ладонью по его гладкой полированной поверхности. Этот инструмент был среди немногих вещей, которые семья привезла с собой из столицы. Пианино принадлежало матери.

Кестрель распахнула стеклянные двери в сад и глубоко вдохнула ночной прохладный воздух. Пахло жасмином. Она представила себе раскрывшиеся в темноте маленькие соцветия с острыми совершенными лепестками и снова почему-то вспомнила про раба.

Она взглянула на свою руку-предательницу, которая так своевольно поднялась на аукционе, заставив сделать ставку. Покачав головой, девушка отвернулась от окна. Хватит об этом думать.

Кестрель села за инструмент и окинула взглядом ровный ряд черных и белых клавиш. Когда отец велел ей позаниматься, он, разумеется, имел в виду не это. Речь шла о ежедневных тренировках с капитаном стражи. Но Кестрель не хотела сейчас брать «иглы»[ «Иглы» — маленькие ножи, которыми можно биться в ближнем бою или метать издалека.] или другое оружие, которое отец требовал освоить.

Руки легли на клавиатуру. Кестрель совсем легко пробежалась пальцами по клавишам, так, что спрятанные внутри инструмента молоточки даже не коснулись металлических струн.

Она глубоко вздохнула и начала играть.

4

«Она про меня забыла…»

Прошло три дня, а хозяйка дома, похоже, так и не вспомнила о своей покупке, которая увеличила число слуг генерала до сорока девяти. Новый раб сам не понимал, рад он этому или нет.

Первые два дня прошли в блаженстве. Он уже не помнил, когда ему в последний раз позволяли сидеть без дела. Приготовленная ванна была горячей, а на мыло он и вовсе уставился в неприкрытом изумлении. Оно чудесно пенилось и имело давно забытый запах.

После бани кожа была как новая. Коваль упрямо вздернул подбородок, когда другой раб подошел остричь ему волосы, и потом время от времени пытался по привычке поправить пряди, однако на второй день понял, что без них не так уж и плохо. Лучше видно мир вокруг.

На третий день за ним явился управляющий.

До его прихода Коваль, не приставленный ни к какой работе, свободно бродил по поместью. Коричневато-желтые стены виллы вспыхнули на солнце, потом медленно потускнели. В дом попасть было нельзя, но он пока осматривал его снаружи, считал окна и двери. Юноша лежал на траве, чувствуя, как теплые стебельки щекочут ладони, и радовался, что руки еще не окончательно огрубели. Он запоминал, в каких комнатах раньше всего темнеет; разглядывал кроны апельсиновых деревьев; иногда ненадолго проваливался в сон.

Другие рабы делали вид, что не замечают его. Поначалу они бросали недовольные взгляды, полные непонимания и зависти. Ковалю было все равно. После того как его отвели в невольничий барак, внешне напоминавший конюшню, он быстро понял иерархию, сложившуюся у здешних гэррани: тут ему отвели последнее место.

Кормили Коваля так же, как и всех, и когда кто-нибудь интересовался, почему ему не дали работы, он только пожимал плечами. На все вопросы молодой раб отвечал односложно, чаще слушая, что говорят другие.

На третий день он начал мысленно составлять карту хозяйственных построек: невольничий барак, конюшни, казармы генеральской стражи, кузница, несколько небольших сараев, маленький домик у сада. Поместье было большим, особенно для города. Повезло, решил Коваль, что ему позволили столько времени гулять без дела.

Он сидел на пригорке возле сада и с возвышения издали заметил управляющего, который направлялся к нему. Отлично! Значит, он верно предположил, что дом генерала Траяна трудно будет оборонять, если знать, откуда атаковать. Вероятно, это поместье досталось генералу, потому что было самым большим и красивым в городе. Здесь могли расположиться личная охрана и много лошадей. Однако поросшие деревьями холмы, окружавшие дом, давали преимущество нападающим. Раб удивился, как сам военачальник этого не заметил. С другой стороны, валорианцам еще не приходилось встречать врага в собственном доме.

Коваль резко оборвал размышления, которые едва не пробудили воспоминания. Усилием воли он превратил свою память в скованную морозом землю, твердую и бесплодную.

Раб сосредоточил внимание на управляющем, который, тяжело дыша, поднимался на пригорок. У генерала было мало слуг-валорианцев. Однако должности управляющего и экономки слишком важные, чтобы доверить их гэррани. Должно быть, этому человеку платили немало. По крайней мере, на нем была дорогая одежда из золотистой ткани, которую так любили валорианцы. Когда управляющий подошел ближе, Коваль расслышал, как тот бормочет валорианские ругательства, и понял, что адресованы они ему.

— Ты, — управляющий говорил по-гэррански с сильным акцентом. — Вот ты где, ленивый бездельник!

Раб вспомнил имя управляющего — Харман, но промолчал, дав тому возможность выместить злобу. Харман очень забавно коверкал гэрранский язык: произношение у него было просто смехотворное, а грамматика и того хуже. Он преуспел только в том, что освоил обширный словарь ругательств.

— Идти со мной. — Управляющий резко махнул рукой, показывая, что нужно следовать за ним.

Коваль быстро сообразил, что его ведут в кузницу.

У входа их ждала служанка-гэррани. Коваль узнал ее, хотя видел всего несколько раз, в столовой и перед сном. Девушку звали Лира, она работала в доме. Она была хорошенькая и настолько юная, что, наверное, даже не помнила войну.

Харман заговорил с ней по-валориански. Коваль терпеливо слушал, как Лира переводит.

— Леди Кестрель не до тебя, так что я, — девушка покраснела, — в смысле, он, — Лира указала на Хармана, — решил дать тебе работу. Обычно стражники генерала сами занимаются починкой старого оружия, а для изготовления нового приглашают валорианского кузнеца из города.

Коваль кивнул. Валорианцы редко обучали своих гэрранских рабов кузнечному делу. Достаточно было заглянуть в кузницу, чтобы понять почему. Нужна недюжинная сила, чтобы управляться с тяжелыми инструментами и мехами.

— Теперь этим будешь заниматься ты, — продолжила Лира, — если докажешь, что годишься для такой работы.

Коваль промолчал, и Харман продолжил. Лира перевела:

— Сегодня ты будешь делать подковы.

— Подковы? — Это было слишком просто.

Лира сочувственно улыбнулась. Она снова заговорила, и на этот раз ее голос прозвучал иначе, более естественно, чем когда она переводила слова Хармана:

— Это испытание. До заката нужно сделать как можно больше подков. Подковывать лошадь ты тоже умеешь?

— Да.

Судя по лицу Лиры, ответ ее расстроил. Она перевела слова раба Харману.

— Тогда завтра он этим и займется, — решил управляющий. — Нужно перековать всех лошадей. — Он издал смешок. — Посмотрим, как одно животное поладит с другими.

Прежде валорианцы восхищались гэррани, а то и завидовали им — да, завидовали! Но после войны, как бы трудно ни было в это поверить, чары вдруг развеялись. Необъяснимым образом откуда-то появилось слово «животные», которым их теперь обзывали. Коваль впервые столкнулся с этим десять лет назад, но так и не смог привыкнуть. Казалось бы, после тысячи повторов реакция должна была притупиться. Однако юноша по-прежнему всякий раз испытывал болезненное изумление. В душе было пусто — остался лишь бессильный гнев.

Лицо Лиры не дрогнуло — ее этому научили. С той же улыбкой она показала рабу ящик с углем, печь, кучи руды и старого железа. Управляющий положил коробок спичек на наковальню. Потом оба ушли.

Коваль окинул кузницу взглядом и задумался, как лучше поступить: пройти испытание или провалить?

Потом он вздохнул и развел огонь. Отдых закончился. За первый день, проведенный в кузнице, раб сделал более пятидесяти подков — достаточно, чтобы показать, что он не лентяй и знает свое дело, но не настолько много, чтобы привлечь внимание. На следующий день он перековал всех лошадей, даже тех, кого подковали совсем недавно. Конюх предупредил, что с некоторыми работать опасно, особенно с генеральскими жеребцами, но у нового раба трудностей не возникло. Он, однако, специально растянул работу на весь день. Ковалю нравилось слушать тихое фырканье лошадей и чувствовать их нежное, теплое дыхание. К тому же в конюшнях можно было услышать важные новости, если бы туда заглянул кто-нибудь из стражи. Или сама госпожа.

Кузнеца сочли полезным приобретением. Харман нехотя признал, что у леди Кестрель глаз наметан, и рабу наконец поручили починить оружие, а также сделать новое.

В сумерках, когда Коваль шел из кузницы в барак, в окнах виллы еще горели огни. Для слуг наступал отбой, но неугомонные валорианцы не спешили ложиться, так как всю жизнь приучали себя спать не больше шести часов в сутки, а то и меньше. Во многом благодаря этому они и сумели выиграть войну.

Коваль одним из первых падал на койку. Каждый раз перед сном он перебирал в голове события, произошедшие за день, и пытался найти среди них хоть сколько-нибудь интересные. Но не мог вспомнить ничего, кроме изнурительного труда. В конце концов он устало закрывал глаза. Быть может, те два дня, полные безделья, не пошли ему на пользу. За это время раб успел забыть о своем положении. Иллюзия свободы сыграла с ним злую шутку.

Иногда в полудреме Коваль слышал музыку, доносящуюся с виллы.

5

Вилла всегда казалась Кестрель заброшенным, пустоватым зданием с красивыми, но необжитыми комнатами. Вокруг дома стояла гулкая тишина, которую лишь изредка нарушали едва уловимые звуки: то в саду скрежетали мотыги, то глухо стучали копыта лошадей на выгуле далеко за домом, то вздыхал в кронах деревьев ветер. Раньше Кестрель это нравилось: в пустоте и безмолвии все ощущения обострялись.

Но в последнее время в стенах дома ей было неспокойно. Кестрель попыталась найти утешение в музыке, но обнаружила, что постоянно выбирает самые сложные пьесы. Ноты теснились на нотном стане, заставляя пальцы в бешеном ритме мчаться по клавишам. После занятий Кестрель охватывала усталость. Запястья и поясница ныли, правда не так сильно, но, едва она прекращала играть, не замечать боль становилось невозможно. Каждое утро Кестрель обещала себе, что на этот раз не будет надрываться. Однако к наступлению сумерек, задыхаясь в замкнутом пространстве собственного дома, где она была заперта как пленница — а скорее пряталась как преступница, — Кестрель вновь садилась за фортепиано и мучила себя трудными пассажами.

Однажды после обеда, примерно через неделю после злополучного аукциона, пришла записка от Джесс. Кестрель с нетерпением вскрыла конверт, радуясь возможности отвлечься. Подруга, чей почерк всегда отличался витиеватостью, а предложения — краткостью, желала знать, почему Кестрель прячется. Сможет ли она навестить Джесс сегодня? Срочно нужна помощь с выбором платья для пикника у леди Фарис! Внизу был постскриптум, написанный мелкими буквами и как будто второпях, словно Джесс не смогла удержаться от столь прозрачного намека, но в то же время боялась, что подруге будет неприятно: «Кстати, мой брат о тебе спрашивал».

Кестрель потянулась за сапогами для верховой езды. По пути к выходу она случайно посмотрела в окно. На краю сада виднелся домик с соломенной крышей. Она остановилась. Домик стоял недалеко от барака рабов, который делал вид за окном еще более мрачным. Кестрель почувствовала смутное беспокойство. Еще бы!

Она вновь перевела взгляд на хижину, где жила Энай. Кестрель уже несколько дней не навещала старую няню. Неудивительно, что ее обеспокоил вид домика, который она некогда сама приказала построить для своей воспитательницы. Что ж, можно зайти к Энай по пути на конюшню.

Однако, пока Кестрель зашнуровывала сапоги и спускалась по лестнице, слух о том, что леди куда-то идет, разнесся по дому и достиг управляющего. Харман подстерегал ее у дверей.

— Собираетесь на прогулку, госпожа?

Кестрель натянула перчатку.

— Как видишь.

— О свите можете не беспокоиться. — Управляющий щелкнул пальцами, подзывая пожилого гэррани, который мыл полы. — Возьмите этого.

Кестрель медленно выдохнула.

— Я поеду верхом в гости к Джесс.

— Уверен, он умеет держаться на лошади, — сказал Харман, хотя обоим было очевидно обратное. Рабов не учили верховой езде. Если они не освоили этот навык до войны, то не освоят уже никогда. — Ну а если не умеет, — добавил управляющий, — так берите карету. Генерал не пожалеет пары лошадей, чтобы обеспечить дочери подобающую свиту.

Кестрель кивнула и сделала шаг к дверям.

— Госпожа, и вот еще…

Кестрель сразу же поняла, о чем пойдет речь, но не могла приказать Харману замолчать. Тогда она выдала бы себя. Ей же, напротив, не хотелось показывать, что она об этом думает.

— Прошла уже неделя с тех пор, как вы купили того молодого раба, — начал управляющий. — Вы так и не дали ему работы.

— Я забыла, — солгала Кестрель.

— Разумеется. У вас много других забот. И все же, я полагаю, вы покупали его не затем, чтобы он прохлаждался без дела. Поэтому я определил его в кузницу и поручил подковывать лошадей. Он неплохо справляется. Мои поздравления, леди Кестрель. Вы отлично разбираетесь в рабах.

Она смерила Хармана вопросительным взглядом. Управляющий тут же начал оправдываться:

— Такая работа как раз для него, потому я и отправил его в кузницу.

Кестрель повернулась к двери. Хорошо, что с этой стороны дома росли только деревья — не видно ничего, что могло бы нарушить ее душевное равновесие.

— Все правильно, — бросила она напоследок. — Поступай с ним как знаешь.

Кестрель вышла наружу. Раб, назначенный для сопровождения, молча последовал за ней.

К няне она так и не зашла, так как прямиком направилась в конюшню. Там, как всегда, кроме старого конюха, не было больше никого. Кестрель подошла погладить своего коня. Мощного боевого жеребца выбрал для дочери сам генерал.

За спиной послышались шаги: кто-то вошел в конюшню. Кестрель обернулась и увидела двух солдат, которые велели конюху оседлать для них лошадей. Чуть поодаль, у входа, ее терпеливо дожидался раб, которого Харман выбрал ей в спутники.

Кестрель решила не тратить время, выясняя, умеет ли пожилой гэррани держаться в седле. Ей хотелось уехать немедленно. Когда они доберутся до дома Джесс, можно будет отослать раба на кухню и забыть о нем до конца визита.

— Сперва приготовь мне карету, — приказала Кестрель конюху, с вызовом глядя на солдат. Те не посмели возразить, хотя явно злились. Ей было все равно. Главное — уехать. Чем скорее, тем лучше.

… — Может, это?

Кестрель подняла взгляд. Она сидела на диванчике, заваленном платьями.

— Кестрель, — с укором сказала Джесс, — ты меня не слушаешь.

Кестрель моргнула. Черноволосая рабыня затянула пояс на талии своей госпожи, и расшитая цветами юбка приобрела форму колокольчика.

— Разве ты его еще не мерила? — удивилась Кестрель.

— Да нет же! — Джесс выхватила пояс из рук гэррани и бросила его в гору шелков, скопившуюся на диване. — Ну вот, тебе не нравится!

— Неправда, — возразила Кестрель, но подруга уже принялась стягивать с себя платье. Рабыня бросилась помогать ей с пуговицами, опасаясь, что они оторвутся. Розовое платье упало в руки Кестрель.

— А ты в чем пойдешь? — вздохнула Джесс, оставшись в нижней юбке. — Пикник у леди Фарис — главное событие летнего сезона. Все должны выглядеть сногсшибательно.

— Для леди Кестрель это не составит труда, — произнес стройный, красиво одетый молодой человек, который стоял, прислонившись к косяку. Девушки заметили его только сейчас. Брат Джесс посмотрел на Кестрель с улыбкой.

Кестрель усмехнулась Ронану в ответ, показав, что уловила в его словах модный нынче пустой флирт и не придала им никакого значения. Но, в конце концов, именно за этим она и приехала. Примерка платьев, ни к чему не обязывающие комплименты — Кестрель хотелось забить голову пустяками так, чтобы невозможно было думать о серьезном.

Ронан пересек комнату, сбросил платья на пол и уселся рядом с Кестрель. Черноволосая рабыня, замученная капризами госпожи, наклонилась, чтобы подобрать роскошные наряды.

Внезапно Кестрель охватило желание сказать какую-нибудь колкость, неважно кому. Тем временем из коридора послышалась музыка, поэтому Кестрель не успела поставить всех присутствующих в неловкое положение.

— Ноктюрн «Сенест», — выдохнула она, тут же узнав мелодию.

Ронан откинул белокурую голову на спинку дивана, украшенную резьбой. Расслабленно вытянув ноги, он окинул Кестрель взглядом.

— Я специально приказал Олену — так зовут раба-музыканта — сыграть эту пьесу. Я знаю, как ты ее любишь.

Кестрель прислушалась. Гэррани играл старательно, однако ноты звучали как-то странно. Когда начался трудный пассаж, Кестрель напряглась. Разумеется, то, что она услышала, было далеко от идеала.

— Давайте я сыграю, — предложила Кестрель.

Брат с сестрой переглянулись.

— В другой раз, — ответил Ронан. — Родители дома.

— Они не заметят.

— Ты слишком талантлива. — Он накрыл ее пальцы своими. — Заметят.

Кестрель убрала руку. Ничуть не смутившись, Ронан подобрал с дивана ленточку и пропустил ее между пальцев.

— Итак, — вновь заговорил он, — что за слухи ходят о том, сколько ты потратила на аукционе? Все только об этом и говорят.

— Точнее, говорили, — перебила Джесс, — пока кузены Тренекс не вызвали друг друга на дуэль.

— Они погибли? — ахнула Кестрель.

Император запретил дуэли, но искоренить старый обычай оказалось не так-то просто. Служители закона, как правило, закрывали на все глаза, если дуэлянты оставались живы. Впрочем, даже в случае смерти одного из участников наказание сводилось к денежному штрафу.

— Нет, — затараторила Джесс, — но кровь все-таки пролилась.

— Расскажи!

Джесс, вдохнув, приготовилась обрушить поток сплетен, но Ронан осуждающе ткнул Кестрель в бок указательным пальцем, обмотанным лентой.

— Ты, — заявил он, — нарочно меняешь тему. Нет уж! Раскрой нам тайну пятидесяти клиньев.

— Нет никакой тайны.

Кестрель решила, что даст самое разумное объяснение, которое, однако же, не имело ничего общего с правдой. А почему она поступила так на самом деле? В чем была настоящая причина? Жалость, наверное. Странное чувство духовного родства.

Или, может, банальное, постыдное стремление обладать?

— Этот раб обучен кузнечному делу, — объяснила Кестрель. — А у отца целый отряд стражников. Нам давно нужен был оружейник.

— Распорядитель торгов так и сказал, — подтвердила Джесс, надевая новое платье. — Как раз то, чего не хватало в поместье Кестрель.

Ронан в удивлении приподнял брови.

— Допустим, но за пятьдесят клиньев?

— Какое мне дело до денег? — Кестрель очень хотелось поскорее закончить этот разговор. — У меня их полно. — Она прикоснулась к рукаву рубашки Ронана и сжала шелковую ткань двумя пальцами. — А за это сколько ты отдал?

Ронану, изысканная одежда которого стоила никак не меньше пятидесяти клиньев, нечего было возразить.

— Раб прослужит дольше твоей рубашки. — Кестрель разжала пальцы. — Значит, это выгодная покупка.

— Верно, — признал Ронан с несколько разочарованным видом, то ли из-за того, что она убрала руку, то ли потому, что разгадка оказалась слишком прозаичной. Кестрель предпочла бы второй вариант: она хотела, чтобы про купленного раба забыла и она сама, и все остальные тоже.

— Кстати об одежде, — перевела тему Джесс. — Мы так и не выбрали, что мне надеть.

— Может, это? — Пользуясь случаем, Кестрель встала с дивана, подошла к шкафу и вытащила оттуда бледно-сиреневое платье, край которого заметила еще издалека. Кестрель приподняла рукав и отпустила, любуясь блеском струящейся ткани, отливающей серебром. — Очень красивое.

— Кестрель, ты с ума сошла? — Джесс в недоумении уставилась на подругу.

Ронан рассмеялся, и Кестрель поняла, что он воспринял ее слова как шутку.

— Не знаю, откуда у меня вообще это платье, — продолжила Джесс. — Такие цвета сейчас никто не носит. Посмотри, оно почти серое!

Кестрель повернулась к подруге с испуганным лицом: перед ее мысленным взором стояли глаза раба, злые и прекрасные.

6

Раб достал из огня брусок раскаленного докрасна металла и положил на наковальню. Не разжимая клещи, он взялся за молот, расплющивая и выравнивая заготовку. Потом, пока металл не остыл, кузнец пристроил деталь на рог наковальни и принялся гнуть подкову. Вот и сам он должен стать таким же податливым, как кусок железа. Быть готовым принять любую форму, какую потребуют новые господа, лишь тогда удастся достигнуть цели.

Закончив работу, раб ссыпал подковы в деревянный ящик. Взяв одну в руки, Коваль провел пальцем по отверстиям под гвозди. В каком-то смысле подкова — совершенное приспособление. Надежное и почти незаметное на лошадином копыте.

Раб отнес подковы на конюшню. Молодая госпожа была там и возилась с одним из боевых жеребцов. Хотя девушка вернулась домой в карете, она, похоже, собиралась еще прокатиться верхом по поместью: на ней были сапоги. Раб держался в стороне, укладывая подковы на полку рядом с другим снаряжением. Госпожа сама подошла к нему, ведя коня в поводу. Несколько секунд она стояла в нерешительности, хотя никаких видимых причин для этого не было.

— Похоже, Ланс потерял подкову, — произнесла она наконец по-гэррански. — Посмотри, пожалуйста.

Госпожа говорила вежливо, но «пожалуйста» прозвучало фальшиво. Это была ложь, приказ, замаскированный под просьбу. Точно ровный слой яркой краски на стенах темницы.

Кроме того, девушка слишком хорошо говорила по-гэррански, будто на родном языке. Это и сбивало с толку. Раб сосредоточился на единственном валорианском слове.

— Ланс, — повторил он, словно пробуя имя на вкус.

— Это такое оружие, — объяснила госпожа. — Вроде копья.

— Я знаю, — ответил раб и тут же об этом пожалел: здешние обитатели, тем более генерал и его дочь, не должны знать, что он прекрасно понимает по-валориански.

Но госпожа, сосредоточенно поглаживая лошадиную гриву, не обратила внимания. В конце концов, какое ей дело до того, что говорит раб? Конь прижался к девушке, как огромный котенок, просящий ласки.

— Когда я придумывала коню имя, то была совсем маленькой девочкой, — пробормотала она.

Раб посмотрел на госпожу.

— Вы и сейчас молоды.

— Тогда я была настолько наивна, что мечтала об отцовском одобрении, — ответила она с затаенной грустью.

Раб пожал плечами. Он понял, что девушка поделилась секретом, но решил этого не показывать.

— Имя ему подходит, — сказал он, хотя конь едва ли напоминал копье, когда так ластился к хозяйке.

Госпожа перевела взгляд с лошади на раба.

— А Коваль тебе не подходит.

Наверное, эти слова застали его врасплох. Или, может, безупречное произношение девушки лишило его бдительности. Уже потом он решил для себя, что просто-напросто испугался: как часто бывало с рабами, ему вновь могли дать новое имя. В таком случае он бы непременно сделал или сказал какую-нибудь глупость, разрушив все планы.

Но на самом деле раб не знал, почему следующие слова слетели у него с губ:

— Ковалем меня назвал мой первый господин. Это не настоящее имя. Меня зовут Арин.

7

Хотя генерал был человеком занятым, не заметить, если дочь решит проигнорировать его приказ, он не мог. После аукциона Кестрель чувствовала, что за ней все время следят, поэтому не оставалось ничего, кроме как исправно ходить на тренировки к Раксу, капитану личной стражи отца.

Сам Ракс, пожалуй, не расстроился бы, если бы Кестрель не явилась на очередное занятие в тренировочный зал при казарме. Когда она была совсем маленькой и отчаянно пыталась заслужить похвалу, Ракс был к ней добрее. Да, он сразу сказал, что Кестрель прирожденным бойцом не назвать. Но ее рвение вызывало у капитана стражи улыбку, и он следил за тем, чтобы девочка по мере сил осваивала необходимые для воина навыки.

Однако шли годы, и со временем терпение Ракса иссякло. Кестрель стала невнимательной. На уроках фехтования она все чаще пропускала удары. В глазах девушки появилось мечтательное выражение, и даже суровые окрики не действовали на нее. Стрелы летели мимо мишени, а Кестрель стояла, наклонив голову набок, будто прислушиваясь к звукам, которые улавливала только она.

Ракс заподозрил неладное. Кестрель помнила, как это началось. Он стал делать замечания, требуя, чтобы она не прятала руки. Кестрель слишком осторожно держала меч, уклоняясь от ударов, которые угрожали ее пальцам, и подставляясь под те, которые могли оказаться смертельными, будь оружие настоящим.

Однажды, когда Кестрель было пятнадцать, Ракс выбил у нее щит и ударил по пальцам плоской стороной меча. Кестрель упала на колени, побледнев от боли и страха. Она знала, что этого делать нельзя, но все равно заплакала, прижимая руки к груди. Опасения Ракса подтвердились. Он пошел к генералу и сказал, что если тому нужен музыкант, то лучше купить раба на рынке.

Кестрель запретили играть. Но кое в чем она преуспела: она умела обходиться почти без сна лучше любого воина, не уступая даже самому генералу. Поэтому, когда рука зажила и Энай сняла жесткую повязку, Кестрель начала играть по ночам. И попалась.

Она живо помнила, как бежала за отцом в темноте, хватая его за рукава и пытаясь удержать за локоть. Генерал шел в казармы за боевым молотом. Никакие уговоры на него не действовали. Кестрель не могла помешать ему сломать фортепиано. Она была слишком мала, чтобы закрыть инструмент своим телом. Можно было вцепиться в крышку, под которой прятались клавиши, но тогда отец разбил бы весь корпус, раскрошил молоточки и оборвал струны.

— Ненавижу! — кричала Кестрель. — Мама бы тебя не простила!

Ни жалобный голос, ни слезы не тронули бы ее отца. Генерал много раз, не дрогнув, смотрел, как плачут и взрослые люди. Нет, не поэтому он отбросил молот в ту ночь. Кестрель до сих пор не знала, остановился отец из любви к ней или в память об умершей жене.

— Ну, что на этот раз? — лениво произнес Ракс, который ждал Кестрель, сидя на скамье в дальнем конце тренировочного зала. Капитан провел рукой по волосам, тронутым сединой, потом по лбу, будто пытаясь стереть с лица нестерпимую скуку.

Кестрель собралась уже было ответить, но засмотрелась на фрески, украшавшие стены. Она знала их наизусть — там изображались игры с быками. Фрески были валорианские, как и само здание. Светлые, рыжеватые, даже каштановые волосы нарисованных девушек и юношей развевались, как знамена. Атлеты перескакивали через рога быков, упирались ладонями в их спины и, сделав сальто, спрыгивали на землю. Так проходил обряд инициации. Император запретил его одновременно с дуэлями, но раньше ритуал был обязательным для всех валорианцев, которым исполнилось четырнадцать лет. Кестрель успела его пройти. Она прекрасно помнила тот день. Отец ею очень гордился и пообещал любой подарок на день рождения, какой она только пожелает.

Кестрель опять вспомнила раба… Арина. Видел ли он эти фрески? Что бы он о них подумал?

Капитан стражи вздохнул.

— Стоять и пялиться в пустоту можно и без тренировки. В этом ты мастер.

— «Иглы», — ответила Кестрель, решительно выбросив из головы назойливые мысли. — Поработаем с «иглами».

— Какая неожиданность!

Ракс не стал напоминать Кестрель, что тем же самым они занимались и вчера, и позавчера. Когда дочь генерала тренировалась с «иглами», капитану стражи было хотя бы не противно на нее смотреть. Он поднял тяжелый меч, а Кестрель закрепила небольшие ножи на икрах, талии и предплечьях. Незаточенные тренировочные «иглы» легко помещались у нее в ладони: держа их в руках, Кестрель порой забывала, что это оружие.

Капитан стражи легко парировал первый бросок. Мечом сбил «иглу» на лету. Но у Кестрель их было много. И когда дело дойдет до ближнего боя — а именно этого всегда добивался Ракс, — ей, возможно, удастся победить.

Не удалось. После тренировки, прихрамывая, Кестрель побрела к домику Энай. В качестве подарка на четырнадцатилетие Кестрель попросила отца освободить няню. По закону рабы являлись собственностью главы семьи. Энай все время проводила с Кестрель, но не принадлежала ей. Отец был страшно недоволен, но согласился, ведь уже пообещал исполнить любую просьбу дочери.

Сейчас Кестрель была благодарна няне за то, что та осталась в поместье: в такую тяжелую минуту ей, избитой и подавленной, было к кому пойти. Но она до сих пор помнила тот день, когда рассказала Энай о своем подарке. Старая гэррани испуганно уставилась на свою воспитанницу, и воодушевление, охватившее Кестрель, мигом улетучилось.

— На свободу? — Энай в нерешительности коснулась запястья, куда ставили клеймо.

— Да. Разве ты… не хочешь? Я думала, ты обрадуешься.

Энай уронила руки на колени.

— Куда же я пойду?

И тогда Кестрель впервые осознала, как трудно придется одинокой пожилой гэррани — пусть даже свободной — на завоеванной родине. Где найти кров? Как прокормиться? Кто даст ей работу, если гэррани сами ничем не владеют, а у валорианцев есть рабы? В итоге Кестрель потратила часть наследства, оставленного матерью, чтобы построить домик у сада…

Энай встретила ее сердитым взглядом.

— Ну и где ты была? Совсем ты меня не любишь, раз так легко обо мне забыла.

— Прости…

Энай смягчилась и поправила выбившийся из прически Кестрель локон.

— Как не простить, когда у тебя такой жалкий вид. Проходи, дитя мое.

Слабый огонек плясал в очаге. Кестрель опустилась на стул рядом и отказалась, когда Энай предложила перекусить. Гэррани пристально на нее посмотрела.

— Что случилось? Тебе ведь не впервой возвращаться от Ракса в синяках.

— Мне нужно тебе кое-что сказать, но я боюсь.

Энай отмахнулась.

— Брось, или ты не знаешь, как я умею хранить тайны?

— Это не тайна. Уже весь город знает.

Какими несущественными, обыденными показались Кестрель собственные слова, когда она наконец призналась:

— На прошлой неделе я ходила на рынок с Джесс. Мы случайно попали на аукцион.

Гэррани насторожилась.

— Ох, Энай, — прошептала Кестрель. — Я совершила страшную ошибку.

8

Арин был доволен. Заказы на новое оружие и починку старого продолжали поступать, и, поскольку стражники ни на что не жаловались, он пришел к выводу, что его работу ценят. Управляющий, правда, то и дело требовал изготовить все больше и больше подков — столько не нужно было даже для больших генеральских конюшен. Но Арин не возражал, ему даже нравилась эта простая, однообразная работа: она не давала думать. Безжизненная тундра, в которую превратилась память Арина, покрылась снегом.

Остальные рабы постепенно перестали его сторониться, начали заговаривать с ним в столовой и уже не так осторожничали в его присутствии. На конюшне к Арину настолько привыкли, что солдаты даже перестали его замечать. Время от времени он узнавал новости об учениях за стенами города. Как-то раз речь зашла о событиях десятилетней давности. Арин стоял, сжимая уздечку побелевшими пальцами, пока стражники обменивались рассказами о том, как генерал Траян, в ту пору еще лейтенант, прошел с отрядом от гор до побережья, сметая все на своем пути, и положил конец Гэрранской войне. Потом Арин медленно разжал пальцы и вернулся к работе.

Однажды во время ужина Лира села рядом с ним. Она долго смущалась, искоса поглядывая на Арина, прежде чем спросила:

— Кем ты был до войны?

Он приподнял бровь.

— А ты?

Лира помрачнела.

— Не помню.

— Вот и я тоже, — ложью на ложь ответил Арин.

Правила он никогда не нарушал. Другие рабы порой поддавались искушению сорвать апельсин в роще между кузницей и бараком. Фрукт торопливо чистили и съедали, а яркую кожуру закапывали в землю. Временами за ужином, неизменно состоявшим из хлеба и порции рагу, Арин тоже об этом подумывал. Когда приходилось идти через рощу, он с трудом сдерживался — от цитрусового запаха в горле пересыхало. Но Арин не притрагивался к господским апельсинам. Он отводил взгляд и шел своей дорогой.

Наверное, он прогневил кого-то из богов. Может быть, бога смеха? Беззаботный и лишенный чувства сострадания, тот увидел примерное поведение Арина, усмехнулся и решил, что дальше так продолжаться не может.

Наступали сумерки. Арин возвращался из конюшни и вдруг услышал эти звуки. Музыка. Он замер. В первую секунду Арину показалось, что сны, приходившие к нему каждую ночь, необъяснимым образом настигли его наяву. Но мелодия все лилась, прорываясь сквозь шум деревьев и звон цикад, и Арин понял, что слышит ее на самом деле.

Музыка доносилась из господского дома. Ноги точно заколдованные сами понесли его туда, и, прежде чем Арин успел осознать, что происходит, его разум тоже оказался под властью чар. Чистые, прозрачные звуки мчались один за другим, сливаясь, как морские течения. Потом все стихло.

Арин поднял голову. Он стоял на поляне. В просвете между деревьями виднелось темнеющее небо. Приближалось время отбоя. Арин почти пришел в себя и готов был повернуть назад, когда ветер вновь принес несколько тихих нот. Теперь музыка звучала медленно и в другой тональности. Ноктюрн. Арин зашагал дальше, к саду. На первом этаже виллы за стеклянными дверями горел свет. Время отбоя давно подошло, но Арину было все равно.

Он увидел, кто сидит за фортепиано. На лицо девушки падал свет. Она нахмурилась, склонившись над инструментом на особенно сильном, тревожном пассаже, а потом легко коснулась нескольких высоких нот.

Незаметно наступила ночь. Арин знал, что рано или поздно девушка поднимет взгляд, но вовсе не боялся быть замеченным. Всем известно: глаза, привыкшие к свету, не сразу заметят, что творится в темноте.

9

Управляющий вновь поймал Кестрель у дверей.

— Собираетесь в город? — спросил он, встав у нее на пути. — Не забывайте, госпожа, что вам нужна…

— …свита. Я знаю.

— Так приказал сам генерал.

Кестрель решила, что будет справедливо в отместку немного позлить Хармана.

— Тогда можешь послать за кузнецом.

— Зачем?

— Он будет меня сопровождать.

Управляющий ухмыльнулся было, но потом понял, что она не шутит.

— Он не годится.

Кестрель и сама это прекрасно знала.

— Он угрюмый, — продолжил Харман, — строптивый. Я слышал, он вчера явился после отбоя.

Кестрель было все равно.

— Да и с виду он сущий дикарь…

— Так вели его причесать и переодеть.

— Леди Кестрель, он опасен. Вы неопытны, вот и не понимаете. Не замечаете очевидных вещей.

— Вот как? Зато тебя я вижу насквозь. Как и то, что по твоему приказу кузнец за две недели наделал сотни подков, в то время как покупали его, чтобы ковать оружие. А еще я вижу, что в конюшне хранится лишь малая часть тех подков. Непонятно только, куда подевались остальные. Полагаю, они отправились прямиком на рынок, где их выгодно продали. А полученные деньги могли превратиться, скажем, в часы из драгоценного металла.

Управляющий запоздало потянулся к золотой цепочке, свисавшей из кармана.

— Делай, как я говорю, Харман, иначе пожалеешь.

Арина можно было отослать на кухню, как только они добрались до поместья Джесс. Находясь в доме, Кестрель имела полное право отпустить свиту. Но она велела рабу остаться в гостиной. Подруги пили прохладный чай с листьями османтуса и ели пирожные с гибискусом и апельсиновыми дольками. Арин неподвижно замер у дальней стены. В темно-синем наряде он почти сливался со шторой, но Кестрель ни на секунду не забывала о его присутствии.

На нем была, как положено, рубашка с высоким воротничком — так одевались гэрранские аристократы до войны, а теперь носили все домашние рабы мужского пола. Только вот обычно они не смели смотреть на господ с таким неприкрытым презрением. По крайней мере, длинные рукава закрывали сильные руки Арина, покрытые шрамами, которые сразу же выдали бы род его занятий. Кестрель, однако, подозревала, что Арин скрывает кое-что поважнее. Краем глаза она все время следила за ним. У Кестрель появилась теория, которая требовала подтверждения.

— Кузены Тренекс опять взялись за старое, — поделилась новостью Джесс и стала в подробностях описывать недавнюю дуэль.

Лицо Арина выражало невыносимую тоску. Разумеется, любой, кто не говорит по-валориански, заскучал бы в такой ситуации. Впрочем, Арин наверняка выглядел точно так же, даже если бы все понимал. А Кестрель подозревала, что так оно и было.

— Честное слово, — воскликнула Джесс, теребя те самые сережки, которые купила для нее Кестрель, — в конце концов один из них убьет другого и заплатит откуп!

Кестрель вспомнила тот единственный раз, когда Арин обратился к ней по-валориански. Как он произнес слово «нет» — совсем без акцента! Еще он знал, что значит имя «Ланс». Может, в этом и не было ничего особенного: кузнецу наверняка приходилось ковать для валорианцев самое разное оружие. И все-таки Кестрель показалось странным, что Арин знает это слово. Хотя скорее то, как легко он уловил его в потоке речи.

— Поверить не могу, до пикника у леди Фарис осталось несколько дней! — продолжала щебетать Джесс. — Давай ты заедешь за час и отправишься с нами на прием? Братец просил тебя пригласить.

Кестрель представила, как неловко будет сидеть в одной карете с Ронаном.

— Пожалуй, я лучше доеду одна.

— Какая ты зануда! — Джесс замолчала в нерешительности, но потом добавила: — К слову, Кестрель, когда мы будем на пикнике, ты не могла бы вести себя менее… странно?

— Менее странно?

— Ну, ты же знаешь, все считают тебя немного эксцентричной…

Об этом Кестрель была осведомлена прекрасно.

— Ты не подумай, тебя все равно любят. Просто когда ты дала свободу своей няне, было столько разговоров. Все бы уже забыли, но ты вечно норовишь выкинуть что-нибудь подобное. Все ведь знают, например, что ты играешь на пианино… Не то чтобы я осуждала, но все-таки.

Об этом они уже говорили, и не раз. Беда была в том, с каким упорством Кестрель занималась музыкой: играй она время от времени, как ее мать, никто бы не обратил внимания. К тому же до войны гэррани невероятно высоко ценили музыку. Если бы не этот факт, возможно, сейчас к ней относились бы по-другому. Но валорианцы полагали, что музыкой следует наслаждаться в расслабляющей атмосфере, слушая чужую игру. Большинству почему-то не приходило в голову, что играть и слушать одновременно может быть еще приятнее.

Джесс все не умолкала:

— И теперь этот аукцион… — Она с недоверием посмотрела на Арина.

Кестрель тоже перевела взгляд на кузнеца. Его лицо по-прежнему выражало безразличие, но ей показалось, что раб прислушивается к разговору.

— Так ты меня стыдишься? — спросила Кестрель у подруги.

— Ну как ты можешь такое говорить? — воскликнула Джесс с искренней обидой в голосе.

Кестрель тут же пожалела о своих словах. Джесс ничем этого не заслужила, тем более она только что пригласила поехать вместе на пикник.

— Ладно, я постараюсь к вам присоединиться, — пообещала Кестрель.

Джесс явно обрадовалась такому исходу. Чтобы сгладить неприятное впечатление от разговора, она начала в деталях расписывать, какие блюда ожидаются на приеме и какие влюбленные парочки непременно дадут повод для сплетен.

— Там будут все самые очаровательные молодые люди!

— Мм, — протянула Кестрель, крутя в руках бокал.

— Я тебе уже говорила, что Фарис планирует представить свету своего малыша?

— Что? — Кестрель замерла.

— Ну да. Мальчику уже шесть месяцев, да и погода будет хорошая. Прекрасная возможность показать ребенка. Что тебя так удивляет?

Кестрель пожала плечами.

— Не ожидала такой наглости.

— В каком смысле?

— Ребенок явно не от мужа.

— Не может быть! — в притворном ужасе прошептала Джесс. — Откуда ты знаешь?

— Ну, знать-то я не знаю. Но недавно я была у Фарис и видела малыша. Он слишком красивый, да и на старших детей ни капли не похож. А вообще, — Кестрель задумчиво постучала пальцем по краю бокала, — если я права, то Фарис очень хитро все придумала. Никто не поверит, что светская дама осмелилась показать незаконнорожденного ребенка на главном приеме сезона.

Джесс смотрела на нее приоткрыв рот, а потом рассмеялась.

— Говорю же, Кестрель, бог лжи тебя обожает!

Кестрель не столько услышала, сколько почувствовала, как Арин на другом конце комнаты резко вздохнул.

— Что вы сказали? — прошептал он по-валориански, уставившись на Джесс.

Та озадаченно взглянула на подругу, ища поддержки.

— Бог лжи. Гэрранский. У валорианцев ведь нет богов.

— Разумеется, у вас нет богов. У вас и души нет.

Кестрель поднялась. Арин теперь стоял ближе, и она невольно вспомнила, как на арене ему приказали спеть. Его гнев казался почти осязаемым.

— Довольно, — произнесла Кестрель.

— Говорите, мой бог вас любит? — Арин недобро прищурил серые глаза. Он тяжело вдохнул и выдохнул, стараясь справиться с нахлынувшим приступом злости. По его взгляду Кестрель поняла: Арин уже понял, что выдал себя. С пугающим спокойствием раб обратился к Джесс: — С чего вы это взяли?

Кестрель хотела ответить, но Арин остановил ее жестом. Джесс в изумлении повернулась к подруге:

— Кестрель!

— Отвечайте, — потребовал раб.

— Ну… — Джесс издала нервный смешок. — А разве нет? Кестрель так ясно видит суть вещей…

Губы Арина злобно искривились.

— Сомневаюсь.

— Кестрель, это же твой раб. Сделай что-нибудь!

Призыв к действию отчего-то окончательно парализовал Кестрель.

— Вы вообразили, что всегда знаете истину, — обратился Арин по-гэррански к Кестрель, — а на самом деле все вокруг просто с вами соглашаются. Если вы обвините гэррани во лжи, думаете, он посмеет вам возразить?

Страшная догадка мелькнула в голове у Кестрель. Она побледнела.

— Джесс, дай мне свои сережки.

— Что? — Та окончательно растерялась.

— Одолжи их мне. Пожалуйста. Я верну.

Джесс сняла серьги и протянула их подруге. Золотые стеклянные капельки блеснули на ладони. Но стеклянные ли? Торговка уверяла, что это топазы, пока Кестрель не накинулась на нее с обвинениями. Для стекла цена была слишком высока, но настоящие камни обошлись бы намного дороже. Может, это все-таки топазы, а старая гэррани просто побоялась спорить с валорианкой?

Кестрель стало стыдно. В комнате повисла тишина. Джесс теребила кружевную оборку на рукаве, во взгляде Арина читалось мрачное торжество. Он знал, что попал точно в цель.

— Мы уходим, — решила Кестрель.

На этот раз раб не воспротивился ее приказу, но вовсе не потому, что испугался наказания. Напротив, теперь Арин убедился в том, что у Кестрель не хватит смелости его наказать.

Кестрель выскочила из кареты и почти вбежала в лавку самого уважаемого валорианского ювелира в городе. Арин шел следом.

— Мне нужно знать, настоящие ли это камни. — Она с громким стуком положила серьги на стол.

— Топазы? — спросил ювелир.

У Кестрель перехватило дыхание.

— Вот вы мне и скажите.

Ювелир навел лупу на серьги и нахмурился.

— Трудно сказать. Мне нужно сравнить их с образцами, это займет какое-то время.

— Я подожду.

— Госпожа, — произнес Арин по-гэррански. Он говорил вежливо, будто напрочь забыв о том, что произошло в гостиной у Джесс. — Вы не позволите мне пройтись по рынку?

Кестрель удивилась. Просьба была необычной, к тому же Арин уже успел провиниться. Непонятно, на что он рассчитывал?

— Вы ведь в помещении, — продолжил раб, — значит, свита вам не нужна. А я бы хотел навестить друга.

— Друга?

— У всех есть друзья. Я вернусь, — добавил он. — Вы же знаете, далеко мне все равно не убежать.

С пойманными беглецами разговор был короткий. Им отрезали уши и нос. Наказанный таким образом невольник по-прежнему оставался пригодным для работы.

Кестрель вдруг поняла, что рада будет избавиться от Арина. Она, пожалуй, даже надеялась, что рабу повезет сбежать, и она его больше не увидит.

— Возьми. — Она сняла с пальца перстень с печаткой, на которой были вырезаны когти хищной птицы. — Без клейма или моего знака тебя арестуют.

Арин жаждал остричь ее золотые кудри. Хотел отправить ее на работу в поле. Мечтал запереть ее в темнице, а ключ, холодный и тяжелый, спрятать в карман. И хотя тогда, в гостиной, она даже не стала с ним спорить, в тот момент он ненавидел ее ничуть не меньше.

Торговец у прилавка зазывал покупателей. Его резкий голос разорвал темный водоворот мыслей, затянувший Арина. Нельзя отвлекаться от дела. Нужно попасть на невольничий рынок. А прежде привести мысли в порядок.

Ничто теперь не испортит ему настроения, даже отголосок гнева, оставивший во рту горький привкус. Арин подставил лицо солнечным лучам и вдохнул пыль, повисшую в воздухе на площади. Этот глоток воздуха показался ему свежее, чем прохладный ветер в цитрусовой роще, потому что здесь можно было на мгновение притвориться свободным. Арин шел, размышляя о том, что услышал сегодня. Он перебирал сведения, точно бусины на нитке, рассматривая их со всех сторон.

На секунду он задумался над одной деталью: оказывается, его новая госпожа дала свободу рабыне. Неважно. Бусина скатилась по нитке, звякнула и затихла. Эта информация ни на что не влияла.

Многое из произошедшего пока оставалось для Арина загадкой. Он понятия не имел, что так обеспокоило девчонку и как это связано с сережками ее подруги. Он знал только, что это каким-то образом дало ему преимущество. Но за все приходится платить. Теперь госпожа уже не станет так свободно говорить при нем по-валориански.

Городская стража остановила Арина всего один раз и тут же его отпустила. В итоге он довольно быстро добрался до арены, где сказал, что хочет видеть Плута. Тот обожал свою валорианскую кличку и пользовался исключительно ею, так что никто уже не помнил, как его звали до войны. «Плут — прекрасное имя для аукциониста», — посмеивался он.

Наконец Плут появился в приемной. Увидев, кто к нему пришел, он широко улыбнулся. Хищный оскал сразу напомнил Арину о том, что распорядитель торгов обычно старался скрыть. Имея невысокий рост и плотное телосложение, Плут любил прикинуться добродушным увальнем. Мало кто догадывался, что этот человек — прирожденный боец. Но улыбка выдавала его.

— Как же ты умудрился? — Он махнул рукой, указывая на Арина, который стоял перед ним один, хорошо одетый и причесанный.

— Чувство вины сыграло мне на руку.

— Повезло.

Распорядитель шагнул в камеру для рабов, Арин последовал за ним. Внутри была еще одна дверь, которую не видели валорианцы, приходившие сюда забирать покупки. Гэррани прошли в темную комнатку без окон. Аукционист зажег лампу.

— Кто знает, когда еще тебе удастся выбраться, — сказал Плут, — так что говори все, что знаешь, и побыстрее.

Арин изложил все, что выведал за последние две недели. Он описал устройство генеральской виллы и, вооружившись угольком, набросал ее примерный план на листке бумаги. Вокруг он дорисовал хозяйственные постройки и отметил особенности рельефа.

— В доме я был только однажды.

— Сумеешь попасть туда еще пару раз?

— Возможно.

— Что знаешь о передвижениях генерала?

— Пока ничего особенного. В основном он проводит учения за стенами города. Дома его почти не бывает, но он всегда где-то поблизости.

— А что девчонка?

— Ездит в гости. Сплетничает. — Арин промолчал о том, что его насторожили чрезвычайно меткие замечания дочери генерала о ребенке леди Фарис. И о том, что молодая госпожа как будто вовсе не удивилась, когда ее раб вдруг заговорил по-валориански.

— Об отце она не говорит?

Арин подумал о разговоре в конюшне, но это не считается. Никакой полезной информации. Он покачал головой:

— О военных делах она вообще не упоминает.

— Возможно, еще скажет. Генерал может поделиться с ней планами. Всем известно, что он готовит дочь в армию.

Арин не собирался об этом говорить, но слова, подозрительно напоминающие обвинение, вырвались сами:

— Почему ты не сказал мне, что она занимается музыкой?

Плут посмотрел на него прищурившись.

— Это не имело значения.

— Неужели?! Поэтому ты попытался продать меня как певца?

— И благодарю бога удачи за эту мысль! На кузнеца она не клюнула. Ты хоть знаешь, как долго я пытался пристроить своего человека в поместье генерала? А ты чуть не испортил все своим упрямством. Я тебя предупреждал, что на арене нелегко. И потом, я всего-то попросил тебя спеть. Так трудно было сделать как велено?

— Ты мне не хозяин.

Плут взъерошил короткие волосы Арина и улыбнулся.

— Конечно нет. Ладно, парень, так и быть, в другой раз, прежде чем подослать тебя шпионом в дом знатных валорианцев, обязательно расскажу, что нравится молодой госпоже.

Арин закатил глаза и повернулся к выходу.

— Эй, — бросил вдогонку Плут, — а что насчет оружия?

— Я над этим работаю.

Краем глаза Кестрель увидела, что Арин входит в лавку ювелира как раз в тот момент, когда старик произнес:

— Очень жаль, госпожа, но это подделка. Просто красивые стекляшки.

Кестрель вздохнула с облегчением.

— Но вы не расстраивайтесь, — добавил ювелир. — Можете всем говорить, что это топазы, никто ничего не заметит.

Вернувшись в карету, Кестрель потребовала:

— Теперь я хочу знать правду.

Раб побледнел.

— Правду?

Она удивилась его замешательству, но потом осознала, что он не так ее понял. Кестрель почувствовала укол обиды: как мог Арин подумать, что она станет требовать у него отчета о встрече с другом? Она испытующе посмотрела на раба. Тот поднял руку и провел по лбу, словно пытаясь что-то смахнуть с лица.

— Твои личные дела меня не интересуют, — пояснила Кестрель. — Можешь не бояться, я не полезу в твои тайны.

— Значит, вы хотите, чтобы я доносил на других рабов, — решил Арин. — Чтобы я вам рассказывал об их проступках. Кто украл хлеб из кладовых, кто съел апельсин в роще. Я не стану этого делать.

— Нет, я прошу вовсе не об этом. — Кестрель на секунду задумалась, прежде чем продолжить: — Ты прав. Люди говорят мне только то, что я, по их мнению, желаю слышать. Но надеюсь, что ты будешь со мной честен, как сегодня у Джесс. Мне нужно, чтобы ты говорил что думаешь.

— Так вот чего вы хотите, — медленно протянул он. — Честности.

— Да.

Арин помолчал.

— Трудно говорить свободно, когда ты во всем ограничен, — сказал он наконец.

Кестрель поняла, что ей ставят условие.

— Я могу обеспечить тебе свободу передвижений в пределах поместья.

— Дайте мне привилегии домашнего раба.

— Хорошо.

— И позвольте мне одному ходить в город. Хотя бы изредка.

— В гости к другу?

— К возлюбленной.

Кестрель задумалась на мгновение.

— Договорились.

10

— О нет! — воскликнула Кестрель с улыбкой. Она и еще трое человек играли в «Зуб и жало» на террасе. Отсюда открывался вид на лужайку, где расположились остальные гости леди Фарис.

— Это очень плохая идея, — сказала Кестрель юноше, сидевшему напротив нее.

Пальцы лорда Айрекса застыли над костяшкой. Он только что выложил ее лицевой стороной вниз и собирался перевернуть. Его губы сжались, а потом искривились в усмешке.

Ронан, который сидел сбоку, взглянул на Кестрель. Айрекс славился своей жестокостью, которая не раз пригодилась ему в жизни — и особенно в бою. Этой весной он победил на турнире, который устраивали для валорианской молодежи. Там свое искусство могли показать те, кто еще не поступил на службу.

— На вашем месте я бы ее послушал, — посоветовал Ронан, лениво перемешивая свои костяшки — небольшие пластинки из слоновой кости.

Беникс, четвертый игрок, промолчал. Они не знали, что после победы на турнире Айрекс подошел к Кестрель с недвусмысленным предложением. На приеме у губернатора он зажал ее в углу. Кестрель помнила его глаза, в которых поблескивало высокомерие. Но она рассмеялась Айрексу в лицо и ускользнула.

— Я понимаю, у вас есть две лисицы, — усмехнулась Кестрель. — Но их недостаточно.

— Я уже сделал ход, — холодно произнес Айрекс. — Выложенную костяшку нельзя забрать.

— А я вам разрешаю. Сделаем исключение.

— Значит, вы хотите, чтобы я ее забрал?

— Ага! То есть я права насчет лисиц.

Беникс заерзал. Изящный стул заскрипел под его весом.

— Переворачивайте, Айрекс, и дело с концом. А ты, Кестрель, перестань его дразнить.

— Я просто дала дружеский совет.

Беникс хмыкнул.

Айрекс смотрел на Кестрель с нарастающей злобой и явно не мог решить, говорит ли она правду или лжет и на что она рассчитывает — на то, что он поверит ей, или все-таки нет. В конце концов он открыл костяшку. Лисица.

— Какая жалость! — улыбнулась Кестрель и перевернула одну из своих дощечек, добавив третью пчелу к уже открытым двум. После она сгребла четыре золотые монеты — ставки игроков — на свою сторону стола. — Вот видите, Айрекс? Я искренне желала вам добра.

Беникс отрешенно вздохнул, откинулся на спинку скрипучего стула и пожал плечами с видом добродушного безразличия. Он принялся тасовать костяшки, не поднимая головы, но Кестрель видела, как он с опаской взглянул на Айрекса. Значит, Беникс тоже заметил, что тот буквально окаменел от ярости.

Айрекс резко отодвинул стул, встал и гордо удалился на лужайку, где собрался цвет валорианского общества.

— Необязательно было его злить, — с укором заметил Беникс.

— Обязательно, — ответила Кестрель. — Он мне надоел. Приятно вытрясти из Айрекса немного денег, но долго терпеть его я не могу.

— Хоть бы обо мне подумала, прежде чем его прогонять! Может, я тоже хотел выиграть пару золотых!

— Да, лорд Айрекс не обеднеет, — подхватил Ронан.

— Нет уж, мне не нравятся те, кто не умеет проигрывать, — отрезала Кестрель. — Поэтому я играю с вами.

Беникс издал стон разочарования.

— Она просто изверг, — согласился Ронан, широко улыбаясь.

— И зачем же ты тогда играешь?

— Мне нравится ей проигрывать. Пусть Кестрель забирает у меня все, что хочет.

— А я все еще лелею надежду победить, — признался Беникс и по-дружески похлопал Кестрель по руке.

— Знаю, знаю, — ответила она. — Льстецы вы отменные. А теперь делайте ставки.

— Нет четвертого игрока, — возразил Беникс. В «Зуб и жало» играют либо вдвоем, либо вчетвером.

Взгляд Кестрель невольно обратился к Арину, который стоял неподалеку, разглядывая то ли сад, то ли господский дом. Оттуда он наверняка рассмотрел расклад на руках у Айрекса и Ронана. Но пластинки Кестрель он видеть не мог. Интересно, что бы он сказал о сыгранной партии, если, конечно, за ней следил?

В это мгновение Арин посмотрел на Кестрель, словно почувствовав ее взгляд. Раб выглядел спокойным и безразличным. Выражение его лица не выдавало ровным счетом ничего.

— Ну тогда игра окончена, — бодро объявила Кестрель. — Пойдем к остальным?

Ронан помог ей собрать выигрыш и надел кошелек на руку. Его пальцы задержались на несколько лишних секунд, разглаживая бархатную ленту на запястье. Потом Ронан взял Кестрель под локоть: ее ладонь легла на прохладный шелк рукава. Беникс тоже встал, и трое молодых людей отправились на лужайку, где остальные гости вели оживленную беседу. Кестрель, не оборачиваясь, почувствовала, что Арин последовал за ней. Так тень на солнечных часах следует за перемещениями светила. Он лишь выполнял обязанности сопровождающего, но у Кестрель возникло неприятное ощущение, будто за ней шпионят.

Она тут же отмела эту мысль. Дело скорей в ее настроении, испорченном игрой с Айрексом. Что ж, здесь она не виновата. Терпеть его наглую навязчивость Кестрель не желала. К тому же лорд Айрекс явно утешился обществом Джесс и хорошеньких дочерей сенатора Никона. В этом сезоне в моде были розовые, красные и оранжевые оттенки и пышные тюлевые юбки. Издалека могло показаться, что на лужайку к леди Фарис опустились закатные облака.

Кестрель и ее спутники подошли к хозяйке вечера. Та сидела, потягивая лимонад. За младенцем, который ползал по траве у ног матери, пристально следила рабыня. Вокруг леди Фарис собрались ее восторженные поклонники, и Кестрель принялась сравнивать их черты с лицом малыша, пытаясь найти сходство.

— Ужасный скандал, просто ужасный! — воскликнула Фарис.

Кестрель навострила уши. Скандал? Если речь шла о чьих-нибудь романтических эскападах, Кестрель готова была восхититься Фарис. Надо иметь редкостное самообладание, чтобы сплетничать о чужих проступках, когда свидетельство твоей неверности резвится на травке у всех на виду.

— Обожаю скандалы, — заявил Ронан, когда все трое уселись рядом.

— Еще бы, — отозвался Беникс. — Ты сам в них активно участвуешь.

— Только скандалы всё не те. — Ронан с улыбкой взглянул на Кестрель.

Фарис стукнула его веером по плечу, будто желая пожурить. Но всем было ясно, что она вовсе не против шутливого флирта, которым отличался удачный светский прием, — при условии, что комплименты будут адресованы хозяйке вечера.

Ронан поспешил выразить свое восхищение нарядом леди Фарис: глубокое декольте и рукава с прорезями смотрелись чудесно. Он также похвалил украшенную драгоценными камнями рукоятку кинжала, как и у всех других дам висевшего на поясе.

Кестрель вслушалась, но вновь не нашла в комплиментах друга ничего, кроме пустой лести. Его слова напоминали искусно сложенных бумажных лебедей, которые держатся в воздухе секунду-другую. Иллюзия, и ничего больше. У Кестрель внутри будто разжался невидимый кулак. Только она сама не знала, что чувствует — облегчение или разочарование?

Кестрель сорвала цветок, который прятался в траве, и протянула ребенку. Малыш схватил его и с восторгом уставился на нежные лепестки, которые смял пальчиками. Он заулыбался, и на щеке у него появилась ямочка.

Вслед за Ронаном и остальные юноши рассыпались в комплиментах, так что разговор на время превратился в состязание льстецов. Кестрель терпеливо ждала момента, когда можно будет вернуться к теме скандала.

— Господа, вы меня отвлекаете! — воскликнула Фарис. — Вы разве не хотите услышать новость?

— Я хочу, — ответила Кестрель и вручила малышу еще один цветок.

— И правильно. Ваш отец едва ли обрадуется.

Кестрель подняла взгляд и тут же увидела Арина. Он стоял довольно близко и явно прислушивался к разговору.

— При чем здесь мой отец? — Кестрель ни за что не поверила бы, что генерал ввязался в любовную интрижку. — Его даже в городе нет. Он на учениях в сутках езды отсюда.

— Пусть так, но когда он вернется, сенатору Андраксу точно не поздоровится.

— Почему?

— Потому что он продал восточным варварам бочонки с черным порохом.

Повисла тишина.

— Андракс продал порох врагам империи? — изумленно переспросил Беникс.

— Он клянется, что бочонки украли. Но разве это похоже на правду? Ему поручили охранять порох. Порох пропал. Всем известно, что Андракс — заядлый взяточник. Отчего бы ему и с варварами не торговать?

— Вы правы, — сказала Кестрель, — отец будет в бешенстве.

Леди Фарис принялась с восторгом перечислять возможные наказания, ожидавшие сенатора: до распоряжений из столицы его пока посадили в тюрьму.

— Мой муж поехал на аудиенцию к императору, чтобы лично обсудить это дело. Ох, что же сделают с Андраксом? Думаете, казнят? В лучшем случае сошлют на север, в тундру!

Поклонники леди Фарис присоединились к ней, выдумывая новые и новые наказания. Жестокость некоторых идей граничила с нелепостью. Только Ронан молчал, наблюдая за младенцем, который вскарабкался к Кестрель на колени и уже обслюнявил рукав ее платья.

Кестрель приобняла ребенка, рассеянно глядя на белый, как у одуванчика, пушок на макушке. Она с ужасом думала о возвращении отца. Новости сулили ей новые беды. Генерал, возмущенный предательством сенатора, непременно попытается убедить Кестрель в том, что теперь империи, как никогда, нужны верные воины. Последние события дадут ему отличный повод надавить на дочь. Кестрель стало трудно дышать.

— У тебя так хорошо получается, — заметил Ронан.

— Что?

Он погладил малыша по голове.

— Играть роль матери.

— К чему это ты?

Ронан смутился, но ответил с напускной веселостью:

— Да ни к чему, забудь. — Он бросил взгляд на Беникса, Фарис и остальных, но те увлеченно обсуждали пыточные тиски и удавки. — Я просто так сказал. Беру свои слова назад.

Кестрель сняла ребенка с колен и усадила на траву.

— Слова нельзя просто так забрать.

— Сделаем исключение, — улыбнулся Ронан, вспомнив, как она ответила Айрексу за игрой.

Кестрель встала и зашагала прочь. Ронан догнал ее.

— Да ладно тебе! Я ведь правду сказал.

Они остановились в тени кадамбовых деревьев, кроны которых уже окрасились в багряный цвет. Скоро листья начнут опадать.

— Не подумай, что я вообще не хочу детей, — ответила Кестрель.

— Это хорошо, — обрадовался Ронан. — Империи нужны люди.

Кестрель знала, что он прав. Валорианская империя разрасталась по материку. Все сложнее было удерживать под контролем завоеванную территорию. Чтобы решить проблему, нужно совершенствовать армию и увеличить численность валорианцев. Поэтому император и запретил обычаи, которые без особой надобности ставили под угрозу жизнь граждан, то есть дуэли и игры с быками. Валорианцев, которые не служили в армии, обязали вступить в брак к двадцати годам.

— Просто я… — Кестрель замолчала и попыталась высказать мысли снова: — Ронан, я словно в западне. С одной стороны, отец с его армией, с другой…

Ронан выставил руки ладонями вперед, словно пытаясь оправдаться.

— Я вовсе не хочу загонять тебя в ловушку. Я же твой друг.

— Я знаю. Но когда выбор невелик — либо в армию, либо замуж, — невольно задумываешься: неужели нет другого выхода?

— Выход есть всегда. Да, по закону ты должна выйти замуж в ближайшие три года, но мужа выберешь сама. Да и времени еще много. — Он игриво подтолкнул ее в плечо. — Во всяком случае, я успею убедить тебя выбрать правильного человека.

— И этот человек — Беникс, — рассмеялась Кестрель.

— Беникс? — Ронан вскинул руку, сжатую в кулак. — Беникс! — закричал он. — Я вызываю тебя на дуэль! Где ты, несчастный болван?

Ронан удалился, комично изображая взбешенного обманутого поклонника. Кестрель улыбнулась ему вслед. Может, за его дурачеством и впрямь скрывается что-то настоящее. Когда дело касается чувств, нельзя знать наверняка. Разговоры с Ронаном напоминали игру в «Зуб и жало»: не поймешь, то ли это ложь, похожая на правду, то ли правда, похожая на ложь.

Допустим, это правда, что тогда? Кестрель оставила свой вопрос без ответа. Ей хотелось сберечь теплое чувство, оставшееся в душе после того, как Ронан ее рассмешил.

Вдруг кто-то подошел к ней со спины, и мужская рука обвила за талию. Не игриво — агрессивно. Кестрель быстро сделала шаг в сторону, увернулась и выхватила кинжал из ножен.

Айрекс. Он тоже сжимал в руке меч.

— Сразу в драку, милая Кестрель? — Айрекс легко принял боевую стойку. Хотя играть в «Зуб и жало» он не умел, бойцом был намного лучше Кестрель.

— Не здесь, — процедила она.

— Согласен, — ласково произнес лорд. — Мы можем найти другое место, если хотите.

— Чего вы добиваетесь, Айрекс?

— В смысле, чего я хотел, когда обнял вас? Ох, даже не знаю. Наверное, я пытался залезть к вам в карман. — Его тон подчеркивал грубую двусмысленность.

Кестрель вернула оружие в ножны.

— Значит, вы поняли, что в честной игре вам не получить мое золото.

Она вышла из тени деревьев и очень обрадовалась, когда увидела, что гости по-прежнему сидят на лужайке. До Кестрель донеслись тихий звон серебряных ложек и фарфоровых чашек и приглушенные голоса. Никто ничего не заметил.

Никто, кроме Арина. Он дожидался неподалеку. Кестрель стало неприятно — пожалуй, даже стыдно — при мысли о том, сколько он услышал за этот вечер. Она испугалась, что раб видел, как к ней подошел Айрекс, и неправильно истолковал ситуацию. Или дело в чем-то еще? Быть может, ее задела мысль о том, что Арин понял все правильно, но не попытался вмешаться?

«И правильно сделал», — сказала себе Кестрель. Рабам не положено лезть в дела господ. Тем более помощь ей не понадобилась.

— Мы уходим, — бросила она Арину.

В карете Кестрель долго молчала. В конце концов она устала от своих безрадостных мыслей, которые бежали по кругу и все время возвращались к Айрексу. Как глупо она поступила, решив унизить его за игрой!

— Ну? — обратилась Кестрель к Арину.

Тот даже не поднял взгляд, хотя сидел прямо напротив.

— Что «ну»? — переспросил он, разглядывая свои руки.

— Что скажешь?

— О чем?

— О приеме. О чем угодно. Хотя бы притворись, что выполняешь свою часть договора.

— Вы хотите посплетничать о прошедшем вечере? — устало произнес Арин.

— Я хочу поговорить с тобой!

Теперь он все же посмотрел на нее. Кестрель вдруг заметила, что вцепилась в свою шелковую юбку мертвой хваткой. Она разжала пальцы.

— Например, я знаю, что ты слышал разговор про сенатора Андракса. По-твоему, он заслуживает пыток? Смерти?

— Не мне судить, — коротко ответил Арин и снова умолк.

Кестрель поняла, что от него ничего не добьешься, и продолжила злиться молча.

— Вас другое беспокоит. — Голос Арина прозвучал неуверенно, будто он сам не мог поверить, что произнес эти слова.

Кестрель не ответила и ждала продолжения.

— Этот человек осел.

Ясно, о ком идет речь. По-хорошему, раб не имел права говорить такое о валорианце. Но как же приятно было слышать эти слова! Кестрель издала смешок.

— А я дура. — Она закрыла лицо руками. — Знала же, что не стоит играть с ним в «Зуб и жало». Или, по крайней мере, не следовало его обыгрывать.

Арин улыбнулся уголками губ.

— А мне понравилось, что он проиграл.

На какое-то время воцарилась тишина. Хотя слова Арина немного утешили Кестрель, она убедилась, что тот прекрасно понял, что произошло на пикнике. Он действительно стоял рядом и слышал, о чем Кестрель говорила с Айрексом. Вмешался бы Арин, если бы дело зашло слишком далеко?

— Ты умеешь играть в «Зуб и жало»? — спросила она.

— Возможно.

— Так не бывает. Либо умеешь, либо нет.

— Это не имеет значения.

Он просто испытывал ее терпение.

— Почему?

Угасающее вечернее солнце осветило лицо Арина как раз в тот момент, когда он широко улыбнулся.

— Потому что играть со мной я вам не советую.

11

Когда генерал вернулся с учений и услышал новости о сенаторе Андраксе, то даже не стал заходить в дом, чтобы смыть с себя дорожную пыль. Он снова вскочил на коня и погнал его к тюрьме.

На виллу он вернулся только к вечеру. Кестрель из своей комнаты услышала стук копыт во дворе, спустилась по лестнице и увидела отца возле фонтана. Генерал плеснул водой себе в лицо и пригладил мокрые от пота взлохмаченные волосы.

— Что будет с сенатором? — спросила Кестрель.

— Император — не сторонник смертной казни, но думаю, в этом случае он сделает исключение.

— А что, если бочонки и впрямь украли, как утверждает Андракс?

— Ключ от склада есть только у меня и у него. Следов взлома нет. Мой ключ все время был при мне, а я три дня провел на учениях.

— Порох, возможно, все еще в городе. Я полагаю, все корабли задержали в порту и обыскали?

Отец поморщился.

— Даже тебе ясно, что нужно было сделать, а вот губернатору ума не хватило. — Он помолчал. — Кестрель…

— Я знаю, что ты скажешь. — Именно поэтому Кестрель сама решила заговорить с отцом о предательстве сенатора. Она не хотела, чтобы генерал использовал эту новость против нее. — Империи нужны такие люди, как я.

Он приподнял брови.

— Значит, ты согласна? Ты пойдешь в армию?

— Нет. Я хочу предложить кое-что другое. Ты все время говоришь, что у меня талант к разработке стратегии.

— Ты умеешь добиться своего, — осторожно ответил генерал.

— Тогда почему вся моя воинская подготовка уже много лет сводится к тренировкам с оружием? Хорошего бойца из меня все равно не вышло. — Кестрель вспомнила Айрекса, который держал оружие так, будто оно было продолжением его руки. — Этого мало. Ты должен учить меня истории, обсуждать со мной сценарии битв, преимущества и недостатки тактик. Тогда я, возможно, пересмотрю свое мнение насчет армии.

В светло-карих глазах отца блеснул огонек, но губы оставались по-прежнему сжаты. Он задумался.

— Тебе не нравится мое предложение?

— Зависит от того, что ты потребуешь взамен.

Кестрель собралась с духом. Теперь нужно сказать самое трудное.

— Я больше не хочу тренироваться. Даже Ракс понимает, что я уже освоила все, что могла. Он только зря тратит время.

Генерал покачал головой.

— Кестрель…

— И еще я хочу, чтобы ты перестал на меня давить. Я сама решу, идти ли мне в армию.

Отец потер руки, с которых капала вода, грязно-коричневая от пыли.

— Вот тебе встречное предложение. Я буду учить тебя стратегии по мере возможности. Ракс продолжит с тобой заниматься, но только раз в неделю. И к весне ты должна будешь принять решение.

— Но мне еще не скоро исполнится двадцать.

— Кестрель, чем раньше ты определишься, тем лучше для нас обоих.

Она уже готова была согласиться, когда генерал поднял указательный палец и назвал еще одно условие:

— Но если ты не захочешь пойти по моим стопам, весной ты должна будешь выйти замуж.

— Ты загоняешь меня в ловушку.

— Нет, я делаю ставку. Ставлю на то, что твоя любовь к независимости заставит тебя присоединиться ко мне.

— Надеюсь, ты понимаешь, как смешно это прозвучало.

Генерал лишь улыбнулся в ответ.

— Значит, ты оставишь попытки меня убедить? — уточнила Кестрель. — Не станешь больше читать мне нотации?

— Не стану.

— И я буду играть на фортепиано, когда захочу. Ты мне ни слова не скажешь.

Его улыбка померкла.

— Ладно.

— И еще, — голос Кестрель дрогнул, — если я решу выйти замуж, то сама выберу за кого.

— Разумеется. Выбирай любого достойного валорианца.

Справедливо, решила она.

— Я согласна.

Генерал потрепал дочь по щеке мокрой рукой.

— Вот и умница.

Кестрель в задумчивости брела по коридору. В ночь перед приездом отца она не спала. Перед глазами стояли три костяшки с пчелами, кинжал в руке Айрекса, кинжал в ее собственной руке. Кестрель вспомнила, какой могущественной она чувствовала себя в одной ситуации и насколько беспомощной оказалась в другой. Она изучила свою жизнь, точно расклад в игре, и наконец решила, что нашла верную стратегию. Но Кестрель забыла, что играть в «Зуб и жало» ее научил отец. Теперь она начинала понимать, что, кажется, согласилась на очень невыгодную сделку.

Кестрель прошла мимо открытой двери библиотеки, но потом остановилась и вернулась назад. Внутри две рабыни вытирали пыль. Услышав шаги, они оглянулись и посмотрели… нет, уставились на молодую госпожу, как будто у Кестрель на лбу были написаны все ее промахи.

Лира, хорошенькая зеленоглазая рабыня, обратилась к ней:

— Госпожа?

— Ты не подскажешь мне, где найти Коваля? — Кестрель сама не знала, почему назвала Арина не настоящим именем. Лишь мгновение спустя она поняла, что до сих пор никому не рассказала, как его зовут на самом деле.

— Он в кузнице, — сразу же ответила Лира. — Прошу прощения, но…

Кестрель развернулась и пошла к двери, ведущей в сад.

Ей хотелось отвлечься. Но когда она услышала звон металла и увидела, как Арин выкладывает кусок железа на наковальню и проходится по нему молотом, Кестрель поняла, что зря сюда пришла.

— Да? — произнес Арин, не оборачиваясь. Его рубашка намокла от пота, а руки были покрыты сажей. Он оставил готовый клинок остывать на наковальне, а сам положил в печь новый кусок металла. На мгновение Кестрель увидела его профиль, очерченный неровным светом.

— Я подумала, что мы могли бы сыграть. — Она старалась говорить непринужденно.

Арин нахмурился.

— В «Зуб и жало», — уточнила Кестрель. Потом добавила чуть более уверенно: — Ты вроде знаешь эту игру.

Он поворошил угли щипцами.

— Верно.

— И еще ты намекнул, что сможешь меня обыграть.

— Я лишь сказал, что валорианке не следует играть с гэррани.

— Нет, ты специально подобрал слова так, чтобы понять можно было как угодно. Но я знаю, что ты имел в виду.

Арин повернулся к ней, скрестив руки на груди.

— Мне не до игр — много работы.

Кестрель невольно обратила внимание на угольную пыль, набившуюся ему под ногти.

— Я могу тебя освободить от нее.

Он отвернулся.

— Я предпочитаю доводить дело до конца.

Надо было уйти. Оставить его здесь, в шумной и жаркой кузнице. Кестрель не собиралась ничего больше говорить, но в последний момент все же не удержалась.

— Все равно тебе меня не обыграть.

Арин бросил на нее уже привычный взгляд, полный презрения, но потом усмехнулся, чего раньше не бывало.

— И где мы будем играть? — он обвел рукой кузницу. — Здесь?

— В моих покоях.

— В ваших покоях? — Арин недоверчиво покачал головой.

— В гостиной. Или в приемной, — прикинув, добавила Кестрель, хотя предпочла бы не играть с ним в комнате, где их может увидеть кто угодно.

Арин задумался, облокотившись на наковальню.

— Гостиная вполне подойдет. Я доделаю последний меч и приду. В конце концов, не зря же вы разрешили мне ходить в дом. Надо пользоваться привилегией.

Он хотел сказать что-то еще, но замолчал, вглядываясь в лицо Кестрель. Ей стало не по себе. Почему он так на нее уставился?

— У вас грязь на щеке, — коротко сказал Арин.

Затем он взял молот и снова принялся за работу.

Только добравшись до ванной, Кестрель поняла, в чем дело. Наклонив зеркало под нужным углом, она поймала янтарный отблеск закатного света и увидела то, о чем сказал Арин и о чем пыталась предупредить ее Лира. Бледное пятно тянулось от скулы к подбородку. Этот след оставила рука отца, когда он напоследок коснулся щеки Кестрель, словно скрепив договор печатью.

12

Арин успел помыться и переодеться. Когда он появился на пороге гостиной, Кестрель отметила, что держится раб непринужденно. Не дожидаясь приглашения, Арин прошел в комнату, отодвинул второй стул и уселся напротив Кестрель. Он расслабленно, почти небрежно положил руки на стол и по-хозяйски откинулся на обитую парчой спинку стула. В господской гостиной он смотрелся на редкость органично.

С другой стороны, Арин и в кузнице смотрелся ничуть не хуже. Кестрель отвела взгляд и сгребла рассыпанные игральные костяшки. Наверное, это особый талант — легко вписываться в любое окружение. Она сомневалась, что смогла бы так же.

— Это не гостиная, — сказал Арин.

— Вот как? — Кестрель перемешала маленькие пластинки. — А я-то, дурочка, гостей здесь принимаю.

Губы Арина изогнулись в полуулыбке.

— Это комната для письма. Вернее, — он вытянул шесть костяшек, — была когда-то.

Кестрель тоже набрала нужное количество пластинок. Она решила не выдавать своего любопытства. Нельзя позволить себя отвлечь. Кестрель разложила костяшки лицом вниз.

— Подождите, — остановил ее Арин. — На что мы играем?

Об этом Кестрель позаботилась заранее. Она достала деревянную коробочку из кармана юбки и поставила на стол. Арин тут же взял ее в руки и потряс. Раздался тихий стук.

— Спички. — Он бросил коробок обратно на стол. — Не больно-то высокая ставка.

А на что еще играть с рабом, которому нечем расплачиваться? Она долго ломала голову над этим вопросом и ничего лучше не придумала.

— Может, я просто боюсь проиграть, — ответила Кестрель, пожав плечами. Затем она высыпала спички на стол и поделила поровну.

— Мм, — отозвался раб, и они сделали первую ставку.

Арин расположил свои костяшки так, чтобы видеть изображения на пластинках, не показывая их Кестрель. Он быстро пробежался по ним взглядом, после чего отвернулся и принялся рассматривать роскошный интерьер. Кестрель почувствовала, что злится: во-первых, Арин лишил ее полезной информации, которую дало бы выражение его лица, а во-вторых, он явно проявил галантность, позволяя ей спокойно рассмотреть свой расклад. Как будто ей нужны поблажки!

— Откуда ты знаешь? — спросила Кестрель.

— Что именно?

— Что здесь была комната для письма. Я никогда об этом не слышала.

Кестрель начала выставлять костяшки. Едва увидев, что ей досталось, она вдруг подумала, что Арин мог отвернуться вовсе не из вежливости. Возможно, он как раз хотел ее спровоцировать.

Она сосредоточилась на раскладе и с облегчением обнаружила, что тот весьма удачен. Тигр (самая сильная кость), волк, мышь, лиса и два скорпиона — неплохая подборка, за исключением мыши. Кестрель любила играть «жалящими»: их часто недооценивали.

Неожиданно она осознала, что Арин все еще медлит с ответом. Он пристально следил за ней.

— Я понял это, — ответил он наконец, — по расположению комнаты, кремовой расцветке интерьера и рисункам лебедей. Так выглядели комнаты, в которых гэрранские аристократки писали письма и вели дневник. Посторонних сюда не пускали. Я не имею права здесь находиться.

— Что ж, — ей стало неловко, — все уже не так, как прежде.

Арин сделал первый ход: волк. Стало быть, шансы Кестрель добавить волков в свой расклад уменьшились. Она выложила лисицу.

— И откуда ты знаешь, как выглядят комнаты? — продолжила допытываться Кестрель. — Ты раньше был домашним рабом?

Пальцы Арина дрогнули. Она явно расстроила его, хотя вовсе этого не хотела.

— Во всех богатых гэрранских домах устраивали комнаты для письма, — пояснил Арин. — Это общеизвестный факт. Любой раб мог бы рассказать вам то же самое. Спросите Лиру, к примеру.

Кестрель никогда не задумывалась о том, что он знает Лиру, — по крайней мере, она не ожидала, что они настолько хорошо знакомы, что Арин может упомянуть ее в разговоре. С другой стороны, удивляться здесь нечему. Теперь Кестрель вспомнила, как быстро Лира подсказала ей, где искать Арина. Будто ответ все время находился на поверхности ее сознания, готовый вспорхнуть, точно стрекоза над водой.

Какое-то время Кестрель и Арин молча выкладывали костяшки, сбрасывали старые и набирали новые, лишь изредка называя ставки.

Потом руки Арина замерли.

— Вы переболели чумой.

— Ой! — Кестрель не заметила, как ее широкие рукава с прорезями соскользнули вниз, открывая предплечья. Она потрогала короткий шрам на сгибе левой руки. — Во время колонизации полуострова многие валорианцы заразились.

— Но не многим повезло лечиться у гэрранского лекаря, — возразил Арин, уставившись на шрам.

Кестрель поправила рукава, затем взяла спичку и покрутила ее пальцами.

— Мне тогда было всего семь. Я мало что помню.

— Но вы определенно знаете, что произошло, хотя бы в общих чертах.

Она помолчала в нерешительности.

— Тебе эта история не понравится.

— Это не имеет значения.

Кестрель отложила спичку.

— Мы тогда только приехали. Отец не заболел. Видимо, его организм оказался невосприимчив к заразе. Он всегда был таким… неуязвимым.

Губы Арина сжались.

— Но мы с матерью подхватили чуму. Я помню, как лежала рядом с ней. Кожа у нее пылала как огонь. Рабам велели отнести нас в разные кровати, чтобы легче было справиться с жаром, но я все равно каждый раз просыпалась возле нее. Отец заметил, что гэррани почти не болеют, а если и заражаются, то легко выздоравливают. Он разыскал местного врача.

На этом следовало остановиться. Но Арин не сводил с нее серых глаз, и Кестрель почувствовала, что не сможет так просто оборвать свой рассказ. Это все равно что солгать. Он бы сразу заметил.

— Отец пригрозил лекарю смертью, если тот нас не вылечит.

— И он согласился. — В голосе Арина слышалось отвращение. — Чтобы спасти свою шкуру.

— Нет, не поэтому. — Кестрель взглянула на костяшки, лежавшие на столе. — Я не знаю почему. Потому что я была ребенком? — Она покачала головой. — Он сделал мне надрез, и зараза вышла вместе с кровью. Полагаю, так лечили все гэрранские врачи, раз ты узнал шрам. Потом лекарь остановил кровь и зашил мне рану. А после взял нож и покончил с собой.

Странная тень промелькнула в глазах Арина. Возможно, он пытался представить Кестрель семилетним ребенком, как часто делала она сама, глядя в зеркало. Пытался понять, что особенного увидел в ней врач, раз спас ей жизнь.

— А ваша мать?

— Отец попытался повторить то, что сделал лекарь. Я помню, как он порезал ей руку. Было очень много крови. Мама не выжила.

В наступившей тишине Кестрель услышала, как падающая ветка царапнула по стеклу. За окном темнело. Погода стояла теплая, но лето уже подходило к концу.

— Ваш ход, — резко бросил Арин.

Кестрель перевернула костяшки. Четыре скорпиона. Но неизбежная победа ее совсем не обрадовала.

Арин открыл свои пластинки из слоновой кости, которые с громким стуком легли на стол. Четыре змеи.

— Я победил, — объявил он и смахнул спички в ладонь.

Кестрель уставилась на костяшки, чувствуя, как все тело впадает в оцепенение.

— Что ж… — Ей пришлось откашляться. — Достойная игра.

Арин сухо улыбнулся.

— Я предупреждал.

— Верно.

Он встал.

— На этом я вас покину, пока удача мне не изменила.

— Я надеюсь отыграться в следующий раз. — Кестрель не сразу осознала, что по привычке протянула ему руку. Он посмотрел с удивлением, но руку пожал. От этого прикосновения сковавшее Кестрель оцепенение отступило, сменившись другим чувством, столь же неожиданным.

Арин отпустил руку.

— У меня много дел.

— Это каких же? — Кестрель старалась говорить непринужденным, шутливым тоном.

Арин ответил ей в том же духе:

— Например, поразмышлять о том, что делать со свалившимся на меня богатством. — Он широко раскрыл глаза, изображая восторг, и Кестрель улыбнулась.

— Я тебя провожу, — предложила она.

— Думаете, я сам не найду дорогу? Или боитесь, что я что-нибудь украду?

Лицо Кестрель приняло надменное выражение.

— Я все равно иду на прогулку, — заявила она, хотя до этой секунды никуда не собиралась.

Они молча прошли по коридорам и спустились на первый этаж. Кестрель заметила, что Арин чуть замедлил шаг, проходя мимо дверей, за которыми находилось фортепиано.

Она остановилась.

— Чем тебя заинтересовала эта комната?

Арин бросил на нее колкий взгляд.

— Ничем. Какое мне дело до музыкального зала? — и зашагал прочь.

Кестрель, прищурившись, смотрела ему вслед.

13

Первый урок по стратегии прошел в библиотеке. Это было темное помещение, по всему периметру которого стояли полки с тяжелыми томами в красивых переплетах. Лишь немногие из них были написаны на валорианском: литературная традиция в империи развивалась слабо. Книги в большинстве своем были гэрранские. Надо отметить, что мало кто из валорианцев хорошо говорил на языке покоренного ими народа; читать же не умел почти никто, поскольку гэррани пользовались другим алфавитом. Тем не менее завоеватели не тронули библиотеки. Без гэрранских книг они бы смотрелись не так впечатляюще.

Генерал встал у окна — он не любил сидеть. Кестрель расположилась в кресле — исключительно из чувства противоречия.

— Идея создания Валорианской империи зародилась двадцать четыре года назад, когда мы захватили северную тундру, — начал отец.

— Ее было нетрудно завоевать. — С мечом в руках Кестрель ни на что не годилась, но по крайней мере она могла показать генералу, что хорошо знает историю. — Малочисленное население представляло собой разрозненные кочевые племена, которые жили в чумах. Мы напали летом, потери с обеих сторон оказались незначительные. Но это была лишь первая вылазка. Мы хотели понять, как посмотрят соседи Валории на наше стремление к расширению территории. Кроме того, эта победа была призвана поднять дух народа. Но пашен в тундре нет, пастбищ тоже, и рабов оттуда много не возьмешь. Так что сама территория практически бесполезна.

— Бесполезна? — Генерал открыл один из ящиков под книжными полками, достал оттуда свиток с картой и развернул его на столе, придавив края стеклянными гирьками. Кестрель встала и подошла поближе, чтобы рассмотреть контуры континента и границы империи.

— Хорошо, не совсем, — согласилась она, обводя пальцем зону тундры, которая узкой полосой простиралась вдоль северных рубежей империи. Она тянулась вплоть до того места, где южнее спускалась вечная мерзлота, доходя до восточных валорианских границ. — Она выполняет роль естественного барьера, защищая нас от варваров. В тундре воевать непросто, особенно теперь, когда мы там хозяева.

— Верно. Но эта территория нужна нам не только поэтому. Есть еще одна причина, которую на карте не увидишь. Это государственная тайна, Кестрель. Пообещай, что сохранишь ее.

— Конечно! — Она невольно испытала прилив жгучего любопытства и гордость по поводу оказанного ей доверия, хотя понимала, что именно этого и добивался отец.

— Задолго до нашего похода в тундру мы заслали туда шпионов. Мы всегда делаем это, прежде чем атаковать те или иные земли. Так было и в тот раз. Наши шпионы нашли кое-что очень важное: месторождения минералов, в том числе серебро, добыча которого до сих пор помогает нам содержать войско. Но ценнее всего — огромные запасы серы, необходимой для изготовления пороха.

Отец улыбнулся, увидев, как округлились глаза Кестрель. Затем он подробно описал приготовления к походу, первые столкновения и, наконец, завоевание тундры генералом Дараном, который заметил отца Кестрель, тогда еще молодого офицера, и обучил его искусству войны.

Когда отец закончил рассказ, Кестрель коснулась очертаний полуострова на карте.

— Расскажи мне о Гэрранской войне.

— Мы давно засматривались на полуостров. Когда мне удалось завоевать Гэрран, сюда потекли толпы валорианских переселенцев. До войны гэррани кичились богатством своей страны, плодородием и красотой здешних земель. Гэрран считался идеальным место для жизни, в том числе благодаря выгодному географическому положению. — Генерал обвел контуры полуострова. Почти со всех сторон его окружало море, если не считать узкого перешейка, где располагалась горная цепь, отрезавшая полуостров от материка. — Гэррани считали нас тупыми, кровожадными дикарями. Но они не гнушались нашим золотом и часто отправляли к нам торговые суда, нагруженные предметами роскоши. Они не догадывались о том, как дразнили императора алебастровые чаши и мешки специй.

Кестрель и так все это знала. Но история, которая отложилась у нее в памяти, напоминала грубо высеченную скульптуру, и сейчас отец, будто мастер с резцом в руках, вытачивал детали, придавая мрамору задуманную форму.

— Гэррани были уверены в своей неуязвимости, — продолжил он. — Что ж, не без основания. Они считались опытными мореходами. Их флот превосходил наш и численностью кораблей, и уровнем подготовки моряков. Но даже если мы ничуть бы им не уступали, море было не на нашей стороне.

— Зеленые шторма, — догадалась Кестрель. Сезон ураганов как раз приближался и обычно длился всю зиму. В этот период бури терзали морские пути и побережье, возникая из ниоткуда и окрашивая небо в жутковатый зеленый оттенок.

— Вторжение с моря было бы равносильно самоубийству. Подобраться по суше не представлялось возможным: как провести войско через горы? Там был только один проход, но в него пришлось бы протискиваться чуть ли не по одному. Мы бы стали легкой мишенью для гэррани.

Кестрель и раньше знала, что сделал отец, но теперь ее осенила новая догадка.

— Так вот откуда ты взял столько пороха — из тундры!

— Да. Мы заложили порох по обе стороны ущелья. Взрыв расширил проход, и наша армия быстро проникла на полуостров. Гэррани оказались не готовы к нападению с суши, а их сильной стороной был флот. А главная ошибка заключалась в том, что они слишком рано сдались. Разумеется, когда я захватил город, у них почти не осталось шансов. Но флот все еще был в их распоряжении: около сотни быстроходных кораблей с пушками. Едва ли они смогли бы отбить город. Для этого морякам пришлось бы высадиться на суше, где у нас было численное преимущество, не говоря уже о коннице. Однако их корабли могли бы серьезно осложнить нам жизнь. Набеги на побережье и пиратство в наших водах нанесли бы нам немалый ущерб, и тогда-то гэррани смогли бы заключить мир на более выгодных условиях. Но у меня был город со всеми жителями и репутация человека, который не станет церемониться.

Кестрель отвернулась, взяла с полки сборник гэрранской поэзии и принялась листать его. Отец давно не смотрел на нее: его взгляд был обращен в прошлое.

— И гэррани сдались, — продолжил он наконец. — Согласились стать рабами, чтобы выжить. Они отдали нам свои корабли, и теперь во всем мире нашему флоту нет равных. Все валорианские солдаты обучены мореходству. Вот и ты в свое время освоила эту науку.

Кестрель нашла строки, которые искала. С них начиналась песнь о путешествии на волшебные острова, где время теряет смысл. Моряки готовились к выходу в открытое море. «Навстречу волнам повернем мы парус, — прочитала она, — и устремимся к сердцу вод соленых».

— Можно долго перечислять причины нашей победы, — произнес отец. — Со временем я помогу тебе во всем разобраться. Но в конечном счете все сводится к тому, что они оказались слабее, а мы — сильнее.

Он забрал у Кестрель книгу и вернул ее на полку.

14

Генерал редко успевал позаниматься с дочерью. Дела не оставляли ему много свободного времени. Кестрель была этому только рада. Порой она сама не понимала, какое чувство вызывают у нее рассказы отца — восторг или отвращение.

Листья продолжали опадать. Летнее тепло таяло. Но Кестрель этого почти не замечала, поскольку нечасто выходила из дома. Чтобы поскорее забыть все, чему ее учил отец, она играла на фортепиано. Теперь, когда никто ей не мешал, Кестрель проводила за инструментом каждую свободную минуту. Музыка становилась в ее руках волшебной лампой. Там, куда не доставал свет, по-прежнему ждали дела и другие люди, однако Кестрель их не видела. Огонь музыки, горевший в груди, ослеплял ее.

Однажды Кестрель пришла в музыкальную комнату и обнаружила, что ей оставили послание. Точно по центру клавиатуры лежала маленькая пластинка из слоновой кости, повернутая лицом вниз. Пустая оборотная сторона костяшки смотрела прямо на Кестрель.

Словно знак вопроса.

Словно приглашение.

— Я уже подумал, что вы не хотите больше играть с тем, кого не смогли победить, — усмехнулся Арин.

Кестрель оторвала взгляд от фортепиано и посмотрела на Арина. Он стоял в дверях, которые она оставила открытыми. На столике у окна лежали игральные кости.

— Вовсе нет, — возразила она. — Просто я была занята.

Арин бросил быстрый взгляд на инструмент.

— Я заметил.

Кестрель пересела за стол.

— Кстати, почему ты выбрал эту комнату?

Арин ответил не сразу, как будто готов был отречься от своего выбора и притвориться, что костяшку на фортепиано оставил кто-то другой. Но потом он шагнул внутрь и закрыл за собой дверь. Кестрель вдруг показалось, что комната резко уменьшилась в размерах. Арин подошел к столу.

— Мне не понравилось играть в ваших покоях, — объяснил он.

Кестрель решила не обижаться. В конце концов, она ведь сама попросила его говорить правду. Кестрель перетасовала костяшки, но когда она выставила на стол коробок спичек, Арин предложил:

— Давайте сыграем на кое-что другое.

Ее рука замерла над крышкой коробка. Кестрель в очередной раз попыталась представить, что он может ей предложить, но так ничего и не придумала.

— Если я выиграю, — сказал Арин, — я задам вам вопрос, а вы на него ответите.

Кестрель охватило волнение.

— А если я солгу? Так многие делают.

— Я готов рискнуть.

— Значит ли это, что я могу рассчитывать на такой же приз?

— При условии, что выиграете.

Кестрель все еще не готова была согласиться.

— Играть в «Зуб и жало» на вопросы и ответы — это очень странно, знаешь ли, — недовольно произнесла она.

— То ли дело спички. Отличная ставка — лучше не придумаешь.

— Ладно. — Кестрель скинула коробок на ковер. Ворсинки приглушили звук удара.

Ее согласие не произвело на Арина никакого впечатления. Он просто набрал нужное количество костяшек и приготовился играть. Кестрель сделала то же самое. Оба сосредоточились на партии. Кестрель была настроена выиграть.

Но победа снова ускользнула.

— Я хочу знать, — начал Арин, — почему вы до сих пор не служите в армии.

Кестрель сама не понимала, какого вопроса ждала, но точно не этого. Ей сразу же вспомнились бесконечные споры с отцом, о которых так хотелось забыть. Поэтому она ответила коротко:

— Мне всего семнадцать. По закону у меня есть еще три года.

Арин откинулся на спинку стула, вертя в руках одну из костяшек. Он постучал пластинкой по столу, перевернул ее, снова постучал.

— Это неполный ответ.

— В условиях не было ничего о том, насколько полным должен быть ответ. Сыграем еще раз.

— Если вы победите и я отвечу так же, вам это понравится?

— Война — удел моего отца, — помедлив, произнесла Кестрель. — Такая жизнь не для меня. Я даже драться толком не научилась.

— Правда? — искренне удивился Арин.

— Ну, я не хуже многих. За себя постоять могу. Но боец из меня никудышный. Мне есть с чем сравнить.

Арин взглянул на фортепиано.

— С музыкой тоже проблемы, — призналась Кестрель. — Пианино с собой возить не станешь. Я не смогу взять его в поход.

— Музыка — рабское занятие, — заметил Арин. — Все равно что готовка или уборка.

Кестрель услышала в его словах отголосок гнева, спрятанного за небрежным тоном.

— Так было не всегда.

Арин молчал, и, хотя Кестрель изначально не собиралась вдаваться в подробности, теперь она почувствовала, что обязана назвать главную причину.

— И еще… Я не хочу убивать.

Услышав это, Арин нахмурился. Кестрель рассмеялась и попыталась обратить разговор в шутку:

— Бедный отец, я его совсем его замучила! Но с дочерьми всегда непросто, верно? Поэтому мы заключили перемирие. К весне я должна либо стать солдатом, либо выйти замуж.

Пальцы Арина, продолжавшие крутить костяшку, замерли.

— Значит, вы выйдете замуж.

— Да. Но сначала шесть месяцев поживу спокойно.

Арин бросил костяшку на стол.

— Сыграем еще.

На этот раз победила Кестрель. Она давно уже не испытывала такого триумфа. Арин уставился на свой расклад, сжав губы. Тысячи вопросов завертелись в голове у Кестрель. Они толкались, точно люди в толпе, и каждый пытался пролезть вперед. Но то, что сорвалось с губ Кестрель, удивило не только Арина, но и ее саму:

— Почему тебя обучили кузнечному делу?

На секунду ей показалось, что он откажется отвечать — так напряглись его скулы. Потом Арин сказал:

— Меня выбрали потому, что я меньше всех подходил для этого ремесла. Я был тощим девятилетним мальчишкой. Вечно витал в облаках и всего боялся. Вы видели, какие в кузнице инструменты? Молот, например? Кому попало их не доверишь. Мой первый владелец посмотрел на меня и решил, что я не из тех, кто поднимет руку на господина. Поэтому он выбрал меня. — Арин холодно улыбнулся. — Ну что, понравился вам мой ответ?

Кестрель не могла произнести ни звука.

Арин отодвинул от себя костяшки.

— Я хочу сходить в город.

Кестрель сама ему обещала, да и в желании раба повидаться с возлюбленной не было ничего предосудительного. Но почему-то ей не хотелось отпускать Арина.

— Так скоро? — пробормотала она.

— Месяц прошел.

— Ох, — выдохнула Кестрель. Наверное, тяжело прожить месяц без любимого человека. — Конечно, ступай.

— Я выковал около тридцати клинков, — доложил Арин распорядителю торгов. — В основном кинжалы, сгодятся для ближнего боя. Есть несколько мечей. Я упаковал все в мешок. Сегодня ночью, за четыре часа до рассвета, я сброшу их с юго-западной стены поместья. Пусть твои люди ждут там.

— Отлично, — ответил Плут.

— Я продолжу работу. Что с пороховыми бочками?

— Они в надежном месте.

— Не попытаться ли мне завербовать кого-то из рабов генерала? Они могут нам пригодиться.

Плут покачал головой.

— Слишком опасно.

— Если бы у нас не было шпионов в доме Андракса, мы бы никогда не добрались до пороха. Но наш человек сумел незаметно выкрасть ключ и так же аккуратно вернуть его на место. Что, если и в поместье генерала подвернется похожая возможность?

— Говорю тебе, нет.

Сердце Арина гулко стучало от злости, едва не вырываясь из груди. Но он понимал, что неправ. В том, что Арин не в духе, не виноват никто, кроме него самого. И девчонки. Он сам не знал, что бесит его больше: то, что он подыграл ей, или то, что она поддавалась ему.

— А что генеральская дочка? — спросил Плут.

Арин предпочел бы услышать любой вопрос, кроме этого. Помедлив, он ответил:

— Слухи о боевой подготовке леди Кестрель сильно преувеличены. С ней проблем не будет.

— Держи. — Кестрель протянула старой няне глиняную чашку. — Это сироп от кашля.

Энай тяжело вздохнула и тут же закашлялась. Она откинулась на подушки, которые Кестрель подложила ей под голову, и уставилась в потолок.

— Проклятая осень. И бог здоровья, будь он неладен.

Кестрель присела на краешек кровати.

— Бедная амма, — прошептала она, называя няню гэрранским словом «мать». — Рассказать тебе сказку? Ты всегда так делала, когда я болела.

— Не надо. Вы, валорианцы, плохие рассказчики. Знаю я ваши сказки: «Мы сражались. Мы победили. Конец».

— Ты меня недооцениваешь.

Энай покачала головой.

— Есть вещи, которые нельзя изменить, дитя мое. Лучше не пытайся.

— Ладно. В таком случае, когда поправишься, приходи на виллу, и я для тебя сыграю.

— Да. Мне нравится тебя слушать.

Кестрель пошла в другую комнату, чтобы разобрать принесенную корзинку с едой и немного прибраться.

— Я встретила Коваля, — крикнула Энай из спальни.

Кестрель замерла и вернулась к постели няни.

— Где?

— А ты как думаешь? В бараке, разумеется.

— Я думала, ты там не бываешь, — удивилась Кестрель. — И вообще тебе лучше посидеть дома, пока не поправишься.

— Без тебя знаю. Я туда ходила несколько дней назад, когда еще не заболела.

— И что скажешь?

Энай пожала плечами.

— Мы обменялись всего парой слов. Но, по-моему, его хорошо приняли. У него есть друзья.

— Это кто же?

— С новым конюхом — все забываю, как его зовут, — они вроде ладят. А за обедом он сидит с Лирой.

Кестрель сосредоточила свое внимание на краешке одеяла. Как можно аккуратнее она расправила его на груди няни, вспоминая хорошенькое овальное лицо Лиры и ее приятный голос.

— Лира — добрая девушка. Хорошо, что он с ней подружился.

Энай взяла Кестрель за руку.

— Я знаю, ты не рада, что купила его. Но Коваль мог попасть и в худшее место.

В это мгновение Кестрель осознала, что давно не жалеет о покупке, и нахмурилась. Когда она успела так измениться?

— Я разрешила ему ходить в дом, — призналась она. Голос прозвучал так неуверенно, будто Кестрель оправдывалась. — И он часто сопровождает меня в поездках в город.

Энай сделала глоток сиропа и скривилась.

— Да, я слышала. И как на это смотрит общество?

— На что?

— На свиту. Они не обсуждают твой выбор сопровождающего?

— Я ничего не слышала. Поначалу ходили сплетни о том, сколько я за него заплатила, но все давно забыли об этом.

— Об этом, может, и забыли, но, боюсь, он все равно привлекает внимание.

Кестрель всмотрелась в лицо няни.

— Энай, к чему ты клонишь? С чего кому-то обсуждать Коваля?

Гэррани покрутила в руках чашку с сиропом. Наконец она ответила:

— С того, что выглядит он необычно.

— Ах, это! — с облегчением выдохнула Кестрель. — В одежде домашнего раба он выглядит совсем иначе, да и держится подобающе. — Эти слова натолкнули ее на другие мысли, но она прогнала их и покачала головой. — Нет, сомневаюсь, что кого-нибудь может смутить его вид.

— Тебе виднее.

Видно было, что Энай волновал и другой вопрос, но она решила не поднимать тему.

15

Слова Энай встревожили Кестрель, но не настолько, чтобы заставить изменить положение дел. Она продолжила брать Арина с собой, когда выходила в свет. Кестрель нравился его живой ум, пусть даже к нему прилагался острый язык. Однако она понимала, что на самом деле их беседы на гэрранском создают лишь иллюзию дружеского общения. Скорее всего, дело было в самом языке. Кестрель всегда казалось, что гэрранский лучше, чем валорианский, подходит для обсуждения личных тем. Возможно, такое впечатление сложилось у нее потому, что после смерти матери отцу было не до нее, и тогда Энай помогла заполнить оставшуюся пустоту. Чтобы отвлечь Кестрель от горя, няня стала учить ее гэрранским словам.

Кестрель то и дело приходилось напоминать себе о том, что Арин знает валорианский не хуже, чем она — гэрранский. Иногда она замечала, что он прислушивается к глупой болтовне на приемах, и удивлялась тому, как хорошо он освоил валорианский. Обычно рабам это не удавалось.

Вскоре после того, как они с Арином во второй раз сыграли в «Зуб и жало», Кестрель отправилась в гости к Джесс.

— Кестрель! — подруга заключила ее в объятия. — Ты нас совсем забросила.

Джесс явно ждала объяснений, но Кестрель, перебрав в уме все свои дела за последние недели — уроки стратегии, игру на фортепиано и две партии в «Зуб и жало», которые надолго заняли ее мысли, но не отняли много времени, — смогла ответить лишь:

— Ну, теперь-то я пришла.

— С извинениями, я надеюсь? Если нет, то я тебе жестоко отомщу.

— Вот как? — Кестрель прошла в гостиную. Шаги Арина у нее за спиной стихли, когда он ступил на мягкий ковер. — Мне уже страшно.

— И правильно! Если я сейчас же не услышу мольбы о пощаде, я не пойду с тобой к портному заказывать платье на Зимний губернаторский бал!

Кестрель рассмеялась.

— Зимы еще лет сто ждать.

— Как и твоих извинений, судя по всему.

— Прости меня, Джесс, мне очень-очень стыдно.

— Ладно, так и быть. — В карих глазах Джесс блеснули задорные искорки. — Я дарую тебе прощение при условии, что позволишь мне выбрать для тебя платье.

Кестрель беспомощно посмотрела на подругу, а потом взглянула на Арина, стоявшего у стены. Его лицо, как всегда, ничего не выражало, но Кестрель была убеждена, что он над ней посмеивается.

— Ты слишком скромно одеваешься. — Не слушая протестов, Джесс сжала руку Кестрель в своих, словно скрепляя договор. — Значит, решено. Так и сделаем. Валорианка не станет отступаться от своего слова.

Кестрель сдалась и опустилась на диван рядом с Джесс.

— Ронан расстроится, что не застал тебя, — сказала та.

— Он не дома?

— В гостях у леди Фарис.

Кестрель приподняла бровь.

— В таком случае, даже если он и расстроится, очарование Фарис послужит ему утешением.

— Только не говори мне, что ревнуешь! Тебе все известно о чувствах Ронана.

Кестрель сразу вспомнила о том, что в комнате они не одни. Она оглянулась, ожидая увидеть на лице Арина скуку, которую неизменно вызывала у него болтовня Джесс. Но увидела она совсем другое: раб внимательно прислушивался к разговору.

— Ступай, — велела ему Кестрель.

На секунду ей показалось, что Арин не послушается. Потом он развернулся и вышел из комнаты.

Как только за ним закрылась дверь, Кестрель повернулась к Джесс.

— Мы с Ронаном просто друзья.

Джесс только недовольно фыркнула в ответ.

— А молодые люди ходят к леди Фарис только с одной целью, — продолжила Кестрель, вспоминая ямочки на щеках малыша.

Она попыталась представить, что ребенок Фарис от Ронана. Эта мысль ее ничуть не обеспокоила, что само по себе было поводом для тревоги. Почему ей все равно? Разве она не рада вниманию Ронана? Однако мысль о том, что он стал отцом чужого ребенка, скользнула по поверхности ее сознания и тихо опустилась на дно — без ряби, без всплеска.

Что ж, если ребенок от него, то их роман продолжается уже больше года. Учитывая, что Ронан все еще бывал у Фарис, на что вообще могла рассчитывать Кестрель?

— У Фарис дурная репутация, — добавила Кестрель. — К тому же ее муж сейчас в столице.

— Молодые люди ходят к ней, потому что ее муж — один из самых влиятельных людей в городе и они надеются, что Фарис поможет им пробиться в сенат.

— И чем же они расплачиваются за ее помощь?

Джесс уставилась на подругу в возмущении.

— В конце концов, что тут такого? — добавила Кестрель. — Фарис красивая дама.

— Ронан не такой.

— Джесс, не пытайся меня убедить, что твой брат — воплощение целомудрия и никогда не был с женщиной. Я все равно не поверю.

— Если ты думаешь, что Ронан может предпочесть Фарис тебе, ты просто свихнулась, — покачала головой Джесс. — Он ждет от тебя хоть малейшего намека на взаимность. Сам он только и делает, что оказывает тебе знаки внимания.

— Все это пустые комплименты.

— Ты просто не хочешь ничего замечать. Разве он тебе не нравится?

Без сомнения, Ронан был бы идеальным выбором. Он отличался красотой, остроумием и добрым нравом. И ничего не имел против музыки.

— Разве ты не хочешь, чтобы мы стали сестрами? — обиделась Джесс.

Кестрель протянула руку к волосам подруги, заплетенным в мелкие косички и собранным на макушке. Она погладила одну из прядей и заправила ее за ухо Джесс.

— Мы и так почти сестры.

— Мы могли бы стать одной семьей.

— Да, — тихо согласилась Кестрель. — Было бы замечательно.

Ей всегда, с самого детства, нравилась семья Джесс. У подруги был замечательный старший брат и добрые родители.

Джесс восторженно взвизгнула. Кестрель бросила на нее строгий взгляд.

— Только попробуй ему об этом сказать.

— Кто, я?! — воскликнула Джесс с видом оскорбленной невинности.

Вечером Кестрель снова пригласила Арина сыграть. Они сидели в музыкальной комнате. Кестрель перевернула костяшки: два волка и три мыши.

Арин, обреченно вздохнув, открыл свои. У него был не самый плохой расклад, но все же слабоватый, особенно в сравнении с тем, как он играл раньше. Плечи Арина напряглись в ожидании вопроса.

Кестрель еще раз посмотрела на его костяшки. Она не сомневалась, что он мог бы собрать более сильный расклад, чем пара ос. Кестрель вспомнила, какие еще символы он открывал за время игры и какие из них сбросил. Если бы она не знала, как Арин не любит ей проигрывать, то заподозрила бы, что он специально поддался.

— Ты сегодня какой-то рассеянный, — заметила Кестрель.

— Это ваш вопрос? Вы хотите знать причину моей рассеянности?

— То есть ты признаешь, что я права?

— Вы и впрямь изверг, — вздохнул Арин, видимо вспомнив, как назвал ее Ронан на летнем пикнике у леди Фарис. Потом, будто разозлившись на себя самого, добавил: — Я жду вопроса.

Кестрель действительно могла бы обратить свое замечание в вопрос, но одна тема интересовала ее намного больше, чем странное настроение Арина. Она подозревала, что он не тот, за кого себя выдает. Он выглядел как выходец из низшего сословия, привыкший к тяжелой работе, однако умел играть в валорианскую игру, да так, что обыгрывал валорианку. Он слишком хорошо говорил по-валориански, как человек, который сознательно учил язык. Он знал, если верить его словам, о жизни гэрранских аристократок и о расположении их комнат. Он нисколько не боялся Ланса. Конечно, в седле Кестрель не видела Арина, так что само по себе это ничего не означало. Но она знала, что до войны только высшие слои гэрранского общества ездили верхом.

Кестрель подозревала, что война сбросила Арина с очень больших высот. Но напрямую спросить не могла. Он разозлился, когда Кестрель пожелала узнать, почему его обучили кузнечному делу. И хотя этот вопрос был сравнительно безобидным, он все же задел Арина. Кестрель не хотела больше причинять ему боль.

— Как ты научился играть в «Зуб и жало»? — спросила в итоге она. — Это ведь валорианская игра.

На лице Арина отразилось облегчение.

— Были времена, когда гэррани любили вашу страну. Нам нравился ваш народ. А еще мы обожали искусство, поэтому наши моряки привезли «Зуб и жало» в Гэрран.

— «Зуб и жало» — это игра, а не произведение искусства.

Арин скрестил руки на груди, с ухмылкой глядя на госпожу.

— Как скажете.

— Я и не знала, что валорианцы вам чем-то нравились. Говорят, вы называли нас тупыми дикарями.

— Детьми природы, — пробормотал он.

— Что? — Кестрель решила, что ослышалась.

— Ничего. Да, вы были необразованными. Ели руками. Драки со смертельным исходом считали развлечением. Но, — он на мгновение встретился с Кестрель взглядом, — о вас говорили и другое.

— Другое? Это что же?

Арин покачал головой и сделал жест, который Кестрель уже видела однажды: провел пальцами возле лица, будто смахивая что-то со лба. Потом он скрестил руки на груди, помолчал, а затем начал перемешивать костяшки.

— Довольно вопросов. Хотите знать больше — придется выиграть еще раз.

Его рассеянность как рукой сняло. На этот раз Арин не реагировал на попытки Кестрель отвлечь его или рассмешить.

— Я знаю ваши уловки, — сказал он. — Со мной это не пройдет.

Он выиграл. Кестрель с волнением ожидала вопроса, размышляя о том, что чувствовал Арин, когда оказывался на ее месте.

Наконец он пробормотал срывающимся голосом:

— Не могли бы вы для меня сыграть?

— Сыграть?

Арин нахмурился и ответил чуть увереннее:

— Да. То, что я выберу.

— Я не против, просто… Обычно никто не просит.

Он встал из-за стола, поискал что-то в шкафу у стены и вернулся с нотами.

— Произведение для флейты, — пояснил Арин. — Наверное, нужно время, чтобы переложить пьесу для фортепиано. Я могу подождать. Или в другой раз…

Кестрель нетерпеливо отмахнулась:

— Это не так уж трудно.

Он кивнул и опустился на стул, который стоял дальше всего от фортепиано, возле стеклянных дверей, ведущих в сад. Кестрель была этому рада. Она села за инструмент и полистала ноты. Название и пометки были написаны по-гэррански. Бумага пожелтела от старости. Кестрель поставила ноты на пюпитр и тщательно расправила страницы. Волнение пронизывало ее до кончиков пальцев, как бывало всегда, когда она начинала играть, только на этот раз к нему добавилась металлическая нотка страха.

И зачем только Арин выбрал ноты для флейты? Прелесть этого инструмента заключалась в простоте, в его сходстве с человеческим голосом, флейта всегда звучала чисто и одиноко. Фортепианная же музыка сплеталась из многоголосия партий. Инструмент напоминал корабль, струны — снасти, а поднятая крышка — парус. Кестрель всегда казалось, что фортепиано не один, а скорее два инструмента-близнеца. Во время игры верхняя и нижняя партии то сходились, то расходились.

Раздосадованная выбором Арина, Кестрель решила, что не станет смотреть в его сторону. Первые ноты прозвучали неуверенно. Она остановилась, потом сообразила, что мелодию лучше полностью передать правой руке, а левой импровизировать, на ходу подбирая аккомпанемент. Низкие, глубокие ноты сложились в красивые фразы. Кестрель почувствовала, как многозвучие сливается в единое целое. Тогда она перестала думать и начала просто играть.

Это была нежная, проникновенная мелодия. Когда она закончилась, Кестрель стало грустно. Она взглянула на Арина. Кестрель не знала, смотрел ли он на нее во время игры, но сейчас он как будто вовсе ее не замечал. Его невидящий взгляд обратился к саду, черты лица смягчились. Арин выглядел как-то иначе, хотя Кестрель не могла сказать, что именно изменилось. Потом раб посмотрел на нее. Вздрогнув, Кестрель уронила руку на клавиши. Раздался некрасивый аккорд.

Арин улыбнулся по-настоящему, и только теперь Кестрель поняла, насколько неискренними были все прошлые улыбки.

— Спасибо, — поблагодарил он.

Кестрель вспыхнула, затем повернулась к инструменту и заиграла что-то наугад — выбрала незатейливую мелодию, желая отвлечься от мысли о том, что обычно заставить ее покраснеть не так-то легко.

Через пару мгновений она поняла, что играет в диапазоне тенора.

— Так ты не поешь?

— Нет.

Кестрель представила тембр его голоса и спустилась ниже.

— Совсем?

— Совсем, Кестрель.

Она убрала руки с клавиш.

— Очень жаль, — вздохнула она.

16

Когда Кестрель получила от Ронана записку с приглашением покататься верхом с ним и Джесс, то сразу вспомнила слова отца о том, как важно правильно оценить врага.

— На войне все зависит от того, насколько хорошо тебе известны возможности и сильные стороны противника, — недавно объяснял дочери генерал. — Да, определенную роль сыграет удача. Ландшафт и численность войска тоже на многое повлияют. Но в конечном итоге исход битвы зависит от того, что ты знаешь о преимуществах врага и что сможешь им противопоставить.

Кестрель не считала Арина врагом, но после игры в «Зуб и жало» стала видеть в нем достойного соперника. Поэтому она тщательно обдумала слова отца.

— Противник будет до последнего скрывать от тебя свои главные преимущества. Хорошо, если получится подослать шпионов. Но если нет, то как же заставить врага выдать нужные тебе сведения? — спросил генерал и сам же ответил: — Нужно задеть его гордость.

Кестрель отправила домашнего раба к Арину с просьбой встретиться в конюшне. Когда он явился, Ланс уже стоял оседланный, а сама Кестрель дожидалась Арина в костюме для верховой езды.

— Зачем вы меня позвали? — удивился раб. — Я думал, вам нужна свита.

— Нужна. Выбирай себе лошадь.

— Если я еду с вами, — осторожно начал он, — то вам придется взять карету.

— Не придется, если ты умеешь ездить верхом.

— Я не умею.

Она вскочила в седло.

— В таком случае поедешь один в карете.

— Вам нельзя покидать поместье без сопровождения.

Она молча взяла в руки уздечку.

— Куда вы едете? — спросил Арин.

— Ронан пригласил меня прокатиться по поместью, — сказала она и пустила коня в легкий галоп.

Она выехала из конюшни, доскакала до ворот и сообщила страже, что следом за ней поедет раб.

— По крайней мере, надеюсь, — добавила она и, пришпорив Ланса, покинула поместье, пока стражники не заподозрили неладное. За воротами она свернула на одну из конных троп, проложенных валорианцами через оставшиеся в городе пустыри и парки. По ним ездили только верхом и только на большой скорости. Кестрель не стала придерживать коня, как бы сильно ей этого ни хотелось. Она поскакала дальше, слушая шуршание огненно-рыжих листьев, усыпавших землю.

Лишь спустя какое-то время позади раздался быстрый стук копыт. Теперь Кестрель все же натянула уздечку, заставляя Ланса повернуться. По тропе галопом мчался всадник.

Догнав ее, Арин придержал коня и остановился рядом. Лошади фыркнули. Арин взглянул на молодую госпожу, которая не смогла сдержать улыбки, и на его лице отразилась смесь досады и веселья.

— Врать ты не умеешь, — заключила Кестрель.

Он рассмеялся. Кестрель вдруг стало неловко. Она перевела взгляд на жеребца, и тут же ее глаза распахнулись от изумления.

— Другого коня ты выбрать не мог, конечно?

— Этот самый лучший, — серьезно ответил Арин.

— На нем ездит мой отец.

— Ну, конь-то не виноват.

Теперь рассмеялась уже Кестрель.

— Едем. — Арин сжал бока жеребца ногами, и тот тронулся с места. — Опаздывать нехорошо, — добавил он, однако оба они не сговариваясь поскакали по тропе чуть медленнее, чем полагалось.

Кестрель уже не сомневалась, что десять лет назад положение Арина мало чем отличалось от ее собственного: он тоже жил в роскоши и праздности, получил образование. Она понимала, что еще не выиграла право задать этот вопрос, и вообще не слишком хотела озвучивать причину своего беспокойства, однако не смогла промолчать.

— Арин, — произнесла она, вглядываясь в его лицо. — Мой дом… В смысле, вилла… Это там ты жил до войны?

Он резко потянул уздечку на себя. Конь остановился. Когда Арин заговорил, то его голос напомнил Кестрель мелодию, которую он недавно попросил сыграть:

— Нет. Из той семьи никого не осталось.

После этого они какое-то время ехали молча. Потом Арин вдруг сказал:

— Кестрель.

Она подождала продолжения, но вскоре поняла, что он вовсе не пытался обратиться к ней. Арин просто произнес ее имя, вслушиваясь в его звучание, словно хотел получше изучить каждый слог.

— Только не притворяйся, будто не знаешь, что это значит по-валориански.

Арин бросил на Кестрель слегка насмешливый взгляд.

— Это переводится как «охотничий ястреб».

— Да. Прекрасное имя для юной воительницы.

— Что ж… — Он едва заметно улыбнулся. — В каком-то смысле мы оба не оправдали надежд родителей.

Ронан ждал в дверях конюшни. Поигрывая перчатками, он следил за приближением Кестрель и Арина.

— Я думал, ты приедешь в карете, — удивился Ронан.

— На прогулку верхом? Ты шутишь?

— Но твоя свита… — Его взгляд метнулся к Арину, который спокойно сидел на лошади. — Я не знал, что кто-то из твоих рабов умеет держаться в седле.

Кестрель заметила, как Ронан принялся с удвоенной силой теребить перчатки.

— Что-то не так?

— Теперь, когда ты здесь, все в порядке. — Однако его голос звучал натянуто.

— Потому что если тебе что-то не нравится, то в следующий раз можешь сам явиться на виллу, приехать вместе со мной сюда, потом проводить меня домой и тогда уже возвращаться назад.

Ронан ответил Кестрель так, будто принял ее слова за флирт:

— С превеликим удовольствием! Кстати об удовольствии. Не пора ли нам прокатиться? — Он вскочил в седло.

— А где Джесс?

— У нее голова болит.

Кестрель не поверила, но не стала ничего говорить. Ронан направил лошадь к выходу из конюшни. Кестрель развернула своего коня следом, и Арин отправился за ними.

Ронан оглянулся, встряхнув светлыми волосами, доходившими до плеч.

— Ты же не собираешься брать его с собой?

Конь Арина, который до этого беспрекословно подчинялся ему, теперь начал перетаптываться и упираться. Он почувствовал перемену в настроении всадника, которую сама Кестрель не сумела бы разглядеть. Арин смотрел на нее равнодушно, делая вид, что не понял слов Ронана.

— Жди здесь, — приказала она Арину по-гэррански.

Он повернул обратно к конюшне.

Кестрель не знала наверняка, кто именно подстроил все так, чтобы она осталась наедине с Ронаном, — брат или сестра. Она бы поставила на Ронана — в конце концов, это он прислал приглашение, да и Джесс не пришлось бы уговаривать остаться дома: она бы легко пожертвовала прогулкой, чтобы дать брату возможность побыть с Кестрель. Но дурное настроение Ронана ставило эту теорию под сомнение. Он вел себя как человек, которого сестра-сводница втянула в дурацкую затею.

День, который только что казался чудесным, утратил свою прелесть. Однако, когда они спешились, чтобы отдохнуть в тени дерева, Ронан снова заулыбался. Он достал из седельной сумки корзинку с едой, красиво расстелил одеяло и устроился на нем, вытянув ноги. Кестрель села рядом. Ронан налил вина в кубок и протянул ей. Кестрель удивленно приподняла бровь.

— Не многовато ли вина для этого времени суток?

— Просто я планирую напоить тебя, чтобы узнать твои секреты.

Кестрель сделала глоток, глядя, как он наполнил второй кубок.

— А за себя не боишься? — усмехнулась она.

— Чего мне опасаться?

— Может, это ты напьешься и наговоришь чего не следует. Я так понимаю, ты зачастил в гости к леди Фарис?

— Ревнуешь, Кестрель?

— Нет.

— А жаль, — вздохнул Ронан. — На самом деле все довольно прозаично: я езжу к ней за самыми свежими сплетнями.

— Которыми ты, разумеется, поделишься со мной.

Ронан прилег, опершись на локоть.

— Ладно. Сенатора Андракса отправили в столицу, где его будут судить за продажу пороха нашим врагам. Сам порох не нашли, сколько ни искали. Ну, тут удивляться нечему, его наверняка давно переправили за восточную границу. Так, что еще? Дочь сенатора Линукса неплохо развлеклась с матросом на одном из кораблей, стоящих в гавани, и теперь родители заперли ее дома на всю осень, а то и до конца зимы. Мой друг Ханан продул все свое наследство. Но не беспокойся, он отыграется. Только уж, пожалуйста, не играй с ним в «Зуб и жало» месяц-другой. А, и еще капитан городской стражи покончил с собой. Но это тебе уже известно.

Кестрель чуть не пролила вино.

— Нет! Когда это случилось?

— Позавчера. Ты правда не знала? Видимо, твой отец опять уехал, а сама ты целыми днями сидишь на вилле. Я бы от скуки на стену полез.

Кестрель была знакома с капитаном. Оскар не раз ужинал с генералом. Он дружил с отцом и, в отличие от большинства его друзей, имел веселый нрав, за который его все любили.

— Он ушел с честью, — добавил Ронан. Это означало, что капитан бросился на собственный меч.

— Но почему?

Ронан пожал плечами.

— Устал от ответственности?

— Он командовал городской стражей с самого начала колонизации. Капитан свое дело знал, не зря его все уважали.

— Тогда, может, какие-то личные проблемы? — Ронан развел руками.

— Если честно, понятия не имею. И зачем я вообще поднял эту жуткую тему? Сегодня все идет наперекосяк. Давай поговорим о чем-нибудь другом, ладно?

На обратном пути Арин спросил:

— Ну и как прошла ваша прогулка?

Кестрель подняла взгляд, испугавшись его язвительного тона. Потом она осознала, что слишком сильно задумалась и отключилась от происходящего.

— Очень неплохо. Меня просто встревожили новости.

— Какие новости?

— Капитан городской стражи совершил самоубийство.

— Это вас… расстраивает? Вы его знали?

— Да. Или нет. Мы были знакомы, но не настолько хорошо, чтобы его смерть стала для меня утратой. Он дружил с моим отцом.

— Тогда не понимаю, почему это вас так взволновало.

— Его смерть коснется всего города. Пока губернатор не найдет нового капитана, могут начаться беспорядки, да и потом все наладится не сразу. Благодаря Оскару город всегда был под жестким контролем. Но меня не это беспокоит. — Кестрель покачала головой. — Просто это уже второе событие за последние месяцы, которое не укладывается у меня в голове.

— А какое первое?

— Сенатор Андракс. Да, он любит деньги, но они нужны ему только для того, чтобы обеспечить себе роскошную жизнь. Он предпочитает брать взятки: это легко и безопасно. Он ни разу не сел со мной за игорный стол, до того боялся проиграть. Разве мог он рискнуть всем, чтобы продать порох варварам?

— Возможно, вы просто чего-то о нем не знаете. Да и как это связано с самоубийством капитана?

— Никак, если не считать того, что оба случая необъяснимы. У Оскара не было причин покончить с собой. Даже император хвалил его за хорошую службу. Стражники им восхищались. Мне казалось, он счастлив.

— И что из того? Вы не можете знать всего. Люди несчастны по разным причинам. — Арин говорил нетерпеливо, и Кестрель показалось, что речь идет уже не о капитане. — Что вам известно о горе? — бросил он. — С чего вы взяли, что видите всех насквозь?

Он пришпорил коня, и Кестрель, выбросив из головы загадочные поступки сенатора и капитана, сосредоточилась на том, чтобы не отстать.

17

Отец Кестрель, в отличие от Ронана и Арина, согласился, что смерть капитана выглядит подозрительно. На очередном уроке стратегии он, нахмурившись, выслушал мнение дочери.

— У Оскара были враги? — спросила Кестрель.

— Враги есть у всех.

— Возможно, кто-то отравлял ему жизнь.

— Или он не сам упал на меч. — Когда Кестрель удивленно посмотрела на отца, тот пояснил: — Не так уж сложно выдать убийство за самоубийство.

— Я об этом не подумала, — тихо призналась она.

— А что ты думаешь теперь?

— Если это убийство, то капитана мог убрать кто-то, кто рассчитывает занять его место.

Генерал положил руку дочери на плечо.

— Возможно, мы зря сомневаемся, и он действительно покончил с собой. Но я поговорю с губернатором о наших подозрениях. Тут есть о чем подумать.

Однако это происшествие недолго занимало мысли Кестрель. Энай все никак не поправлялась.

— Меня беспокоит твой кашель, — сказала Кестрель, сидя у очага в домике няни.

— А мне кашель даже нравится. С ним не так одиноко. Да и ты стала чаще заходить… Когда не занята игрой в «Зуб и жало».

Недоверчивый взгляд, который бросила Энай, не понравился Кестрель. Ее злило, что на вилле невозможно ничего ни от кого скрыть. Их с Арином общение никого не касалось.

Поэтому слова Кестрель прозвучали резче, чем она планировала:

— Давай я пошлю за лекарем.

— От старости меня никто не вылечит.

— Энай…

— Не нужен мне врач. Перестань мной командовать.

Кестрель замолчала и решила, что не будет настаивать. В конце концов, лихорадочный блеск в глазах Энай уже давно исчез. Чтобы сменить тему, Кестрель задала няне вопрос, который мучил ее после недавней беседы с Арином и, точно иголка, спрятался на изнанке сознания, вышивая там не видимые глазу узоры.

— А правда, что до войны гэррани с удовольствием торговали с валорианцами?

— О да! Вы всегда не скупясь выкладывали золото за товары из Гэррана. Валория была нашим главным покупателем.

— А что еще о нас говорили? Кроме того, что мы богатые необразованные дикари.

Энай сделала глоток чая, поглядывая на свою воспитанницу поверх чашки. Кестрель забеспокоилась, как бы та не догадалась, откуда взялись эти вопросы. Но старая няня лишь ответила:

— Еще мы восхищались вашей красотой. Но только до войны, конечно.

— Разумеется, — тихо произнесла Кестрель. — Я понимаю.

Из окна будуара открывался вид на сад. Однажды утром, еще не причесавшись после сна, Кестрель увидела, как Арин с Лирой разговаривают возле грядок с поздними овощами. Арин был в рабочей одежде и стоял спиной к окну, так что Кестрель не могла видеть его. Зато лицо Лиры походило на открытую книгу.

Кестрель вдруг заметила, что слишком близко подошла к окну. Холодное стекло коснулось ее кожи, а пальцы вцепились в подоконник. Она сделала шаг назад. Кестрель не хотелось, чтобы ее заметили. Она поплотнее запахнула бархатный халат и посмотрела на розовое рассветное небо. Но перед глазами все равно стояло лицо Лиры, выражавшее искреннее обожание.

Кестрель села за туалетный столик и тут же решила, что не стоило этого делать, потому что теперь увидела свое отражение. Из зеркала на нее смотрело недовольное лицо. Отчего ее так встревожило происходящее в саду? Почему она увидела в этом какой-то обман?

Отражение нахмурилось. А почему нет? Долг госпожи — заботиться о благополучии своих рабов. Со стороны Арина нечестно принимать внимание Лиры, в то время как у него уже есть возлюбленная. Вряд ли Лира знает о существовании женщины, с которой Арин встречается на рынке.

Кестрель отвернула овальное зеркальце к стене и уставилась на его перламутровую заднюю сторону. Хватит об этом думать. Она не из тех, кто следит за каждым шагом собственных рабов и сплетничает о них за неимением более интересных тем для разговора.

Ближе к вечеру Арин пришел в музыкальную комнату и попросил отпустить его в город. Кестрель проявила редкостное великодушие. Она вручила ему кольцо с печаткой и разрешила гулять сколько захочет при условии, что он вернется до отбоя. Арин как будто хотел еще ненадолго задержаться, но Кестрель села за фортепиано, всем своим видом показывая, что он может идти. Но играть она начала только тогда, когда убедилась, что Арин ушел — не только из комнаты, но и из дома — и успел отойти подальше.

Когда Плут увидел Арина, то поприветствовал его по-гэррански, прижав ладонь к щеке. Арин улыбнулся и повторил жест. Они с Плутом познакомились много лет назад. Арин был тогда совсем мальчишкой и только что перешел к своему второму господину. Они работали в каменоломне за пределами города. Арин помнил, как серая каменная пыль превращала всех в стариков, придавая волосам серебристый оттенок и высушивая кожу. И только Плут, будто всем назло, неизменно оставался энергичным и жизнерадостным, так что рабы тут же признали его своим лидером.

— Дела идут прекрасно, — заявил Плут. — Почти в каждом доме у нас есть свои люди среди гэррани, и теперь благодаря тебе у них есть оружие.

— Сегодня ночью я сброшу новую партию, но не знаю, удастся ли сделать еще, — предупредил Арин. — Пока никто ничего не заметил, потому что я всегда вовремя выполняю заказы управляющего, но если кто-нибудь решит проверить, то сразу увидит, что часть железа и стали куда-то пропала.

— Тогда хватит. Ты нам нужен, так что не стоит рисковать. Я лучше подошлю воров на городской склад, пока не назначили нового капитана стражи.

До войны Плут сам служил в городской страже. Когда он впервые увидел двенадцатилетнего Арина, то обозвал его щенком с большими лапами и сказал: «Ничего, подрастешь». Каждый вечер после отбоя он учил Арина драться. Благодаря ему тоска Арина немного отступила. Правда, он вновь захандрил, когда Плут, который никогда не стеснялся льстить и пресмыкаться, покинул каменоломни всего через два года работы. Но то, чему он научил Арина, навсегда осталось с ним.

— На склад лучше пробраться уже после назначения нового капитана, — посоветовал Арин. — Если пропажу заметят, мы выставим его редкостным болваном.

— Хорошая идея. А тем временем продолжай держать меня в курсе. Нам нужно не упустить шанс, когда он подвернется. Все зависит от тебя.

Здесь Арину следовало бы упомянуть, что Кестрель начала о чем-то догадываться. Нужно было рассказать, что она сочла смерть капитана подозрительной, пусть и не могла знать о том, что умереть ему помогли три раба, два из которых крепко держали капитана, в то время как третий готовил меч. Арин должен был предупредить своего предводителя. Но он промолчал.

Арин старался держаться подальше от виллы. В присутствии Кестрель слишком легко совершить ошибку.

Однажды в кузницу пришла Лира. Арин решил, что госпоже снова нужна свита, поэтому его охватила смесь страха и нетерпения.

— Тебя зовет Энай, — сказала Лира.

Арин положил молот на наковальню.

— Зачем? — С Энай он разговаривал редко и по возможности старался ее избегать. Раба пугал ее пронзительный взгляд.

— Ей очень плохо.

Арин немного подумал, затем кивнул и последовал за Лирой.

Когда они вошли в домик, из спальни раздавалось лишь сопение спящего человека. Потом Энай закашлялась во сне. Судя по звуку, в легких у нее скопилась жидкость.

Кашель прекратился, сменившись хриплым дыханием.

— Нужно позвать лекаря, — сказал Арин.

— За ним поехала леди Кестрель. Она очень расстроена. Надеюсь, скоро вернется. — Запнувшись на секунду, Лира добавила: — Я бы осталась, но мне пора возвращаться на виллу. — Арин почувствовал, как она едва заметно прикоснулась к его руке, прежде чем уйти.

Не желая будить Энай, Арин осмотрелся. В домике было уютно и чисто. Половицы не скрипели. Все вокруг говорило о том, что его обитательница живет неплохо. В углу стояли тапочки, у очага лежали сухие дрова. Арин провел рукой вдоль полки над камином. Его пальцы наткнулись на фарфоровую шкатулку. Внутри лежала маленькая косичка светло-русых волос с рыжеватым отливом, связанная в колечко золотой лентой. Арин знал, что поступает неправильно, но все же не удержался и погладил косичку пальцем.

— Это не твое, — произнес чей-то голос.

Арин отдернул руку и повернулся. Кровь прилила к щекам. С кровати, видневшейся через дверной проем, на него смотрела Энай.

— Простите, я не хотел. — Он закрыл шкатулку.

— Сомневаюсь, — пробормотала женщина и поманила его к себе.

Арин медленно приблизился. Он подозревал, что впереди неприятный разговор.

— Ты много времени проводишь с Кестрель, — проговорила старая няня.

Арин пожал плечами.

— Я делаю что прикажут.

Энай посмотрела ему в глаза. Раб сдался первым и отвел взгляд.

— Обещай, что не причинишь ей вреда, — потребовала она.

Нарушить обещание, данное умирающему, — большой грех.

Поэтому Арин ушел не ответив.

18

После смерти Энай Кестрель сидела у себя в комнате и вспоминала, как няня учила ее рисовать дерево, дуя в трубочку и разгоняя чернила по бумаге. Перед мысленным взором стоял чистый лист. Ее легкие напряглись до боли, и сейчас она словно наяву увидела, как растекаются чернильные ветви. Вот так и горе расползалось по телу, врастая в нее корнями.

Когда-то у нее была мать. Ее не стало. Потом появилась новая мать. Но теперь не стало и ее.

Солнце вставало и заходило, но Кестрель не замечала хода времени. Она отказывалась от еды, которую приносили рабы. Она не читала писем. К фортепиано даже близко не подходила, ведь именно Энай не давала ей забросить инструмент после смерти матери. В ушах звучал голос няни: «Какая красивая мелодия, Кестрель! Сыграй еще». Это воспоминание все крутилось у нее в голове, повторяясь как рефрен. Оно то отзывалось гулким эхом, то затихало, то возвращалось с новой силой. А потом перед глазами возникало осунувшееся лицо няни, капли крови на платке, и Кестрель понимала, что во всем виновата сама. Это она упустила момент, когда нужно было вызвать лекаря. Из-за нее Энай умерла.

Приближался вечер. Кестрель сидела одна в своей утренней столовой, невидящим взором уставившись в окно, за которым бушевала непогода. Вдруг она услышала быстрые шаги.

— Хватит плакать. — Голос Арина прозвучал почти грубо.

Кестрель прижала пальцы к щеке. По ним действительно катились слезы.

— Тебе сюда нельзя, — хрипло произнесла она. В утреннюю столовую мужчин не пускали.

— Мне плевать. — Он резко потянул Кестрель за руки, заставляя ее встать. Пораженная этим, она подняла взгляд. Зрачки Арина расширились. Он был в ярости.

— Хватит! Не притворяйтесь, что скорбите о ней. Она вам даже не родня.

Его пальцы железными тисками сжимали запястье Кестрель. Она вырвалась. Эти жестокие слова снова довели ее до слез.

— Я любила ее, — прошептала Кестрель.

— Вы любили ее лишь за то, что она вам во всем потакала.

— Неправда.

— А она вас не любила. Она бы никогда вас не полюбила. Где ее семья, а, Кестрель?

Кестрель не знала. Она всегда боялась спрашивать.

— Где ее дочь? Где внуки? Если она вас и любила, то лишь потому, что ей не оставили выбора. У нее больше никого не было.

— Убирайся отсюда, — велела ему Кестрель, но он и так уже ушел.

Стемнело. Небо за окном стало изумрудным. Приближался первый зеленый шторм. Порывы ветра обрушились на виллу. Арин неправ. Он просто давно искал случай ей отомстить. За то, что она купила его. За то, что распоряжалась им. И теперь подходящий случай представился — вот и все.

Дождь колотил по подоконнику. Комната погрузилась во мрак. Кестрель снова задумалась о словах Арина и вдруг почувствовала досаду. В них была доля истины, пусть даже она не сомневалась в своей любви к Энай.

Она не заметила, как раб вернулся. За окном бушевала буря, а в комнате было совсем темно. Кестрель резко вдохнула, когда увидела, что Арин стоит рядом с ней. В эту секунду она впервые по-настоящему его испугалась, но тот лишь зажег спичку и поднес ее к фитильку лампы. Кестрель увидела, что он весь промок. На его коже поблескивали капли.

Арин почувствовал ее взгляд и вздрогнул.

— Кестрель, — вздохнул он и провел рукой по влажным волосам. — Мне не следовало говорить вам такое.

— Ты сказал то, что думаешь.

— Да, но… — Он выглядел усталым и растерянным. — Я бы точно так же разозлился, если бы вы не стали о ней плакать.

Арин вытянул руку, и на мгновение Кестрель показалось, что он хочет прикоснуться к ней, но потом заметила зажатые в его ладони волосы. Свои волосы.

— Она хранила их у себя в доме, — пояснил Арин.

Кестрель как можно осторожнее взяла заплетенный в косичку локон, но ее мизинец все равно коснулся влажной ладони Арина, и тот тут же отдернул руку. Кестрель уставилась на косичку, понимая, что это ничего не меняет. Да, Энай сберегла ее, но это еще ничего не значит. Однако все же немного утешает.

— Мне пора, — сказал Арин, но продолжил стоять на месте.

Его лицо сияло в теплом свете лампы. Кестрель вдруг заметила, что они стоят совсем близко — она почувствовала ступнями, как сильно ковер пропитался водой вокруг ног Арина. Кестрель вздрогнула и сделала шаг назад.

— Да, — согласилась она. — Ступай.

На следующее утро отец появился в ее кабинете, остановился прямо перед Кестрель и решительно произнес:

— Твое затворничество затянулось. Я знаю, ты была очень привязана к няне, и, принимая во внимание обстоятельства, тебя можно понять. Но ты уже пропустила тренировку и урок стратегии. Я не для того тебя воспитывал, чтобы ты падала духом, встретившись с трудностями.

— Все в порядке, отец. — Кестрель налила себе чаю.

Только тогда генерал наконец посмотрел на нее внимательнее. Кестрель думала, что ее глаза опухли и выглядит она неряшливо, но на самом деле была опрятна, а лицо не выдавало горя.

— Что ж, — произнес он. — Прекрасно. Потому что я уже пригласил Джесс. Она ждет внизу.

Кестрель поставила чашку на блюдце и встала.

— Кестрель. — Генерал коснулся ее плеча. В его голосе слышалась странная неуверенность. — Долг каждого ребенка — пережить своих родителей. На службе я часто сталкиваюсь с опасностью. Я бы не хотел… Кестрель, когда я умру, не плачь обо мне.

Она улыбнулась.

— Ты не сможешь мне запретить, — ответила Кестрель и поцеловала его в щеку.

Джесс была в своей стихии. Усадив Кестрель к себе в карету, она отвезла ее в город. Позже они остановились возле лавки лучшей портнихи.

— Ты обещала, — напомнила Джесс, выходя из кареты.

Кестрель пристально посмотрела на нее.

— Я обещала, что позволю тебе выбрать ткань для моего платья.

— Не ври. Ты разрешила мне выбрать все.

— Ну ладно, так и быть. — Воодушевление Джесс было заразительным, и Кестрель почувствовала, что ее собственная печаль немного отступила. Да и потом, ничего такого страшного подруга, наверное, не предложит.

В лавке Джесс сразу же отвергла те ткани, которые предпочла бы сама Кестрель, и сделала для портнихи примерный набросок платья. Кестрель с ужасом посмотрела на рисунок.

— Джесс, это же для Зимнего бала. Я замерзну. Можно мне платье с рукавами?

— Нет.

— И вырез…

— Помолчи. Тебя не спрашивают.

Кестрель сдалась. Она послушно стояла, пока портниха закрепляла ткань булавками, слушая указания Джесс. Потом эти двое оставили Кестрель одну и скрылись в соседней комнате, где на полках поблескивали рулоны дорогой материи. Джесс что-то прошептала, портниха тоже ответила шепотом. Кестрель прислушалась к голосам заговорщиц и по обрывкам слов догадалась: похоже, Джесс просит сшить не одно, а два платья.

— Джесс, — крикнула Кестрель, — я правильно поняла, что ты заказала мне вышитое вечернее платье и однотонное бальное?

— Разумеется. К тому же тебе нужно новое вечернее платье для приема у лорда Айрекса.

Булавка больно впилась в бок Кестрель.

— Он устраивает прием?

— Давно пора. Если уж он надеется стать сенатором, самое время показать свету свое гостеприимство. И потом, его родители на всю зиму уехали в столицу. Дом в его полном распоряжении.

— Я не пойду, — решительно сказала Кестрель.

— Придется.

— Меня там не ждут.

— Глупости! Конечно, ждут. Ты дочь генерала Траяна и ничего не слышала про прием только потому, что уже неделю не читаешь писем.

Кестрель вспомнила угрожающий оскал Айрекса.

— Нет. Я не пойду.

— Ну почему?

— Мне он не нравится.

— Какая разница? Там будет полно гостей, ты сможешь запросто держаться от него подальше. Весь город соберется. Что подумают люди, если ты не придешь?

Кестрель представила, как бы поступила, если бы это была игра в «Зуб и жало». Будь приглашение Айрекса игральной костяшкой, а не запечатанным листком бумаги, она бы точно знала, что делать.

Джесс подошла к Кестрель и взяла ее за руки.

— Мне не нравится, когда ты грустишь. Поедем с нами. Мы с Ронаном Айрекса и близко к тебе не подпустим и вместе над ним посмеемся. Ну же, Кестрель. Я не отстану, пока ты не согласишься.

19

Когда доставили платье, сшитое к приему у лорда Айрекса, Арин принес посылку, завернутую в муслин и перетянутую бечевкой. Кестрель не видела его с первого зеленого шторма. Ей было неприятно вспоминать о том дне. Она решила, что просто хочет забыть о своем горе или научиться жить с ним. Она снова начала играть, позволяя повседневности — музыке, поездкам, урокам — облегчить боль утраты.

Кестрель мало времени проводила дома. Она больше не приглашала Арина сыграть с ней в «Зуб и жало». Если она выходила в свет, то брала с собой других рабов.

Когда Арин вошел в гостиную, которая на самом деле была комнатой для письма, Кестрель отложила книгу на диван, повернув ее так, чтобы корешок не было видно.

— Мм, — протянул Арин, поворачивая посылку в руках. — Что тут у нас?

— Ты и сам уже догадался.

Он помял сверток пальцами.

— Полагаю, своего рода оружие, только очень мягкое.

— И почему же ты взялся доставить мне платье?

— Я увидел его у Лиры и предложил отнести посылку.

— И она, конечно, согласилась.

Удивленный ее тоном, он приподнял брови.

— У нее и так много дел. Я подумал, что она будет рада, если кто-то сделает это за нее.

— Что ж, очень мило с твоей стороны, — сказала Кестрель, но не смогла скрыть свое недовольство и от этого еще больше разозлилась.

— О чем вы? — помедлив, произнес Арин.

— Ни о чем.

— Вы хотели, чтобы я говорил вам правду. Я выполнил вашу просьбу?

Она вспомнила его жестокие слова во время шторма.

— Да.

— Разве я не имею права попросить вас о том же?

Ответ был «нет». Раб не имеет права ни о чем просить. Если ему хочется выведать ее сокровенные мысли, пусть ждет возможности обыграть ее в «Зуб и жало». Но Кестрель, сглотнув, справилась с волнением и признала, что ценит честность Арина. Рядом с ним она и сама становится честнее. Нет ничего плохого в том, чтобы говорить правду.

— Мне кажется, ты нехорошо поступаешь с Лирой.

Он нахмурился.

— Не понимаю.

— Это неправильно — давать ей надежду, в то время как твое сердце занято.

Арин резко вдохнул. Кестрель подумала, что сейчас он попросит не совать нос не в свое дело — ведь оно и впрямь ее не касалось. Но Арин, похоже, вовсе не обиделся, а просто очень удивился. Он, как всегда, по-хозяйски, ничуть не стесняясь, пододвинул стул и сел, уронив посылку себе на колени. Потом пристально посмотрел на Кестрель. Она не позволила себе отвести взгляд.

— Я ни о чем таком не думал. — Арин покачал головой. — Не знаю, о чем я вообще думаю. Надо быть осторожнее.

Пожалуй, этого было достаточно, чтобы успокоить Кестрель. Арин отложил сверток на диван.

— Новое платье означает, что приближается какое-то событие?

— Да, прием. Его устраивает лорд Айрекс.

Арин нахмурился.

— И вы пойдете?

Она пожала плечами.

— Значит, вам нужна свита?

Кестрель собиралась отказаться, но забыла об этом, когда увидела лицо Арина, полное решимости. Его губы были сжаты. Он как будто… хотел защитить ее. Кестрель этого не ожидала и совсем растерялась. Наверное, именно это заставило ее ответить:

— Если честно, я буду очень рада, если ты пойдешь со мной.

Несколько мгновений Арин смотрел ей в глаза, а потом перевел взгляд на книгу, лежавшую на диване. Она не успела его остановить. Он быстро схватил томик и прочитал название. Это была история Валорианской империи и ее завоеваний.

Арин изменился в лице. Он положил книгу и вышел.

… — Куда мы едем? — Арин уставился в окно кареты. Вдоль дороги тянулись деревья. В сумерках их голые ветви казались сиреневатыми и совсем тонкими.

Кестрель расправила складки юбки.

— Арин, ты же знаешь, что мы едем к Айрексу.

— Да, — коротко ответил он, но продолжил внимательно следить за вереницей деревьев за окном.

И хорошо. Лучше пусть смотрит на деревья, чем на нее. Бархатное платье было глубокого красного цвета. Швея собрала ткань юбки в замысловатые складки, подчеркнутые вышивкой: золотые листья тянулись от подола к корсажу, переплетаясь и поблескивая. В этом платье Кестрель непременно привлечет к себе внимание. Она еще сильнее забилась в угол кареты, чувствуя, как впивается в бок рукоятка кинжала. Вечер будет тяжелый.

Арин, похоже, был с ней согласен. Он сидел неподвижно, будто вырезанная из дерева фигура. В воздухе чувствовалось напряжение.

Темноту за окном осветили факелы, и возница придержал коней, вставая в очередь за другими каретами, которые выстроились у поместья Айрекса.

— Может, поедем домой? — предложила Кестрель.

— Нет, — отрезал Арин. — Я хочу посмотреть дом. — Он открыл дверь кареты.

Оба молча пошли по тропинке к вилле. Особняк был поменьше, чем дом Кестрель, но тоже изысканно красивый, как вся гэрранская архитектура. Арин шел чуть позади, как и положено рабу, но Кестрель отчего-то стало неприятно. Ей не нравилось, что она не видит его лица.

Они вошли в дом вместе с остальными гостями и вскоре оказались в зале, стены которого были украшены валорианскими клинками.

— Им здесь не место, — прошептал Арин.

Кестрель обернулась и увидела, что он с ужасом смотрит на стены.

— Айрекс — прекрасный боец, — объяснила она. — И скромничать не любит.

Арин не ответил, поэтому Кестрель тоже больше ничего не сказала, готовясь к моменту, когда подойдет ее очередь и придется поблагодарить хозяина за гостеприимство.

— Кестрель! — Айрекс взял ее за руку. — Я думал, вы не придете.

— С чего бы?

Он притянул ее к себе. Хотя его рука больно сжимала ее пальцы, Кестрель не стала вырываться. Вокруг стояли люди, и она решила, что не стоит позорить Айрекса при гостях.

— Давайте забудем старые обиды, — прошептал он с улыбкой. Ямочка на левой щеке придавала его лицу какое-то детское выражение, но голос звучал недобро. — Вы знаете, зачем я решил сыграть с вами в «Зуб и жало»?

— Знаю. Вы хотели выиграть. Но не смогли. — Она накрыла сжимавшие ее пальцы свободной рукой. Со стороны это выглядело как дружеский жест, и только Айрекс почувствовал, как Кестрель ущипнула его, так что его пальцы невольно разжались. — Однако вы устроили чудесный прием! Мое восхищение так же безгранично, как ваше гостеприимство.

Улыбка исчезла с его лица. Но следующей в очереди была леди Фарис, которая жаждала внимания, поэтому Кестрель просто отошла в сторону, пропуская ее к хозяину вечера. Фарис поспешила сообщить, что ее муж, к сожалению, никак не смог прийти.

Домашний раб подал Кестрель бокал вина и проводил ее на веранду, где журчал небольшой фонтан. Повсюду были букеты тепличных цветов. Музыканты, спрятанные за ширмой, играли легкую мелодию, в то время как гости приветствовали друг друга. Одни продолжали разговор на месте, другие предпочитали тихо поговорить о чем-то, расположившись на мраморных скамейках по краям фонтана.

Кестрель повернулась к Арину, который стоял, сжав руки в кулаки и едва сдерживая гнев.

— Арин, — произнесла она, обеспокоенная его видом, но он тут же отвел взгляд, уставившись в другой конец залы.

— Ваши друзья уже здесь, — сказал он.

Кестрель увидела Джесс и Ронана, которые смеялись над шутками Беникса.

— Отошлите меня, — потребовал Арин.

— Что? — удивилась она, хотя все остальные гости действительно были без свиты. Все рабы в зале принадлежали Айрексу.

— Идите к друзьям. Я не хочу больше здесь находиться. Отошлите меня на кухню.

Кестрель вздохнула, но отпустила Арина, и тот, развернувшись, ушел.

Ей сразу же стало одиноко. Она не ожидала этого, но когда спросила себя, а чего, собственно, ожидала, то представила совершенно нелепую картину: они с Арином разговаривают, сидя на скамейке.

Кестрель запрокинула голову и посмотрела на фиолетовое небо сквозь стеклянный потолок зала. Она увидела острый серп месяца и вспомнила слова Энай о том, что некоторые вещи не изменить.

Пора было поздороваться с друзьями.

За ужином Кестрель почти не ела, а пила и того меньше, хотя Ронан, сидевший рядом, исправно следил за тем, чтобы ее тарелка и бокал не пустовали. Она вздохнула с облегчением, когда подали последнее блюдо и гости перешли в бальный зал. За столом она чувствовала себя как в ловушке, а болтовня Ронана была слишком предсказуемой. Музыка намного приятнее. Даже окруженная толпой, Кестрель с удовольствием слушала игру флейтиста. Она невольно подумала, что Арину музыка тоже понравилась бы.

— Кестрель. — Ронан коснулся ее длинной сережки, и та закачалась. — Ты сегодня задумчива. Тебя что-то тревожит?

— Нет, ничего, — отозвалась она и очень обрадовалась, когда Беникс подбежал к ним с просьбой о помощи.

— Близняшки Рауль, — умоляюще прошептал он, покосившись на двух сестер. — Одна отказывается танцевать без другой. Так что, Ронан, прошу тебя…

Ронан бросил на него взгляд, полный негодования.

— Что? — не понял Беникс. Потом он посмотрел на Кестрель. — Да ладно тебе, — сказал он, махнув рукой. — Мы же старые друзья. Уверен, Кестрель не станет возражать, если ты покинешь ее на один танец.

Кестрель не возражала. Но она прикинулась недовольной, давая понять, что отпускает кавалера нехотя. На самом же деле ей было все равно. Она сказала юношам, что найдет Джесс и посплетничает с ней в каком-нибудь укромном уголке.

— Помни, ты сказал «один танец», — предупредил Ронан Беникса, и они отправились приглашать близняшек.

Танец начался, но Кестрель не стала искать Джесс. Она просто нашла свободный стул в тени колонны, присела и закрыла глаза, слушая флейту.

— Леди Кестрель? — раздался испуганный голос.

Она открыла глаза и увидела гэррани, одетую так же, как все рабы Айрекса.

— Да?

— Не могли бы вы пройти со мной? С вашим рабом проблемы.

Кестрель встала.

— Что случилось?

— Он кое-что украл.

Кестрель последовала за рабыней. Коридоры виллы казались бесконечными, а гэррани шла слишком медленно. Здесь какая-то ошибка. Арин слишком умен, слишком осторожен, он бы не решился на такое. Всем известно, как наказывают рабов за кражу.

Гэррани привела Кестрель в библиотеку. Там их ждали два сенатора, которые удерживали Арина за руки, и Айрекс, не скрывавший своего торжества. Он выглядел как человек, которому выпал удачный расклад в игре.

— Леди Кестрель, — ухмыльнулся он, — зачем вы привели в мой дом преступника?

Кестрель посмотрела на Арина, но тот отвел взгляд.

— Он бы не стал красть. — Ее голос выдавал отчаяние.

Айрекс явно это заметил и улыбнулся.

— Мы сами видели, — сказал один из сенаторов. — Раб попытался спрятать вот это за пазухой. — Он кивком указал на книгу, которая лежала на полу.

Нет. Это неправда. Любой раб знает, что его высекут, если он попадется. Никакая книга того не стоит. Кестрель постаралась взять себя в руки.

— Я взгляну? — спросила она у Айрекса, указывая на книгу.

Тот великодушно разрешил, и Кестрель наклонилась за книгой. Вдруг она поймала взгляд Арина. Ее сердце пропустило удар: глаза раба были полны муки.

Она осмотрела закрытую книгу в кожаном переплете. Название было ей знакомо: всего лишь сборник гэрранской поэзии, даже не редкий. Такая же книга хранилась и в ее библиотеке. Кестрель сжала томик в руках, не в силах понять, что толкнуло Арина на этот поступок. Во всяком случае, зачем ему красть книгу здесь, в доме Айрекса, когда она есть в любой библиотеке?

Вдруг ей в голову пришла пугающая догадка. Она вспомнила, как Арин спросил еще в карете: «Куда мы едем?» Он произнес это изумленно, хотя прекрасно знал, куда они направляются. Уже теперь Кестрель поняла, что он мог узнать виды за окном, которые ей самой ни о чем не говорили. Возможно, этот вопрос невольно вырвался у него в момент осознания.

Она открыла книгу.

— Не надо, — попросил Арин. — Пожалуйста.

Но Кестрель уже увидела надпись: «Арину от аммы и этты с любовью».

Это был родной дом Арина. Его дом, его библиотека, его книга, подаренная родителями лет десять назад.

Кестрель медленно выдохнула. Ее пальцы коснулись страницы прямо под строчкой, выведенной чернилами. Она подняла взгляд и, увидев ухмылку Айрекса, заставила себя не поддаваться панике. Оценила ситуацию, как ее отец оценивал предстоящее сражение. Она видела свою цель, знала, чего добивается враг, и понимала, чем можно пожертвовать, а чем нельзя.

Кестрель закрыла книгу, отложила ее на стол и отвернулась от Арина.

— Лорд Айрекс, — произнесла она дружелюбно. — Это всего лишь книга.

— Но она моя.

За спиной Кестрель раздался сдавленный звук. Не оборачиваясь, Кестрель спросила по-гэррански:

— Хочешь, чтобы тебя вывели из комнаты?

— Нет, — тихо ответил Арин.

— Тогда молчи. — Она улыбнулась Айрексу и продолжила по-валориански: — Уверена, он и не думал ничего воровать. Кто бы осмелился обокрасть вас? Я полагаю, он просто хотел посмотреть. Роскошь вашего дома не может не вызвать любопытства.

— Он не имел права даже находиться в библиотеке, не то что трогать книги. К тому же у меня есть свидетели. Любой судья встанет на мою сторону. Это моя собственность, так что я решу, сколько плетей ему назначить.

— Разумеется. Но не будем забывать, что речь идет также и о моей собственности.

— Вам его вернут.

— Да, но в каком состоянии? Я не хочу, чтобы его увечили. Он стоит дороже, чем книга на непонятном языке, которую к тому же никто не читает.

Айрекс посмотрел на Арина, потом снова перевел взгляд на Кестрель. Его темные глаза недобро сверкнули.

— Я вижу, вы очень беспокоитесь о здоровье своего раба. Интересно, на что вы готовы пойти, чтобы избавить его от заслуженного наказания? — Айрекс положил руку ей на плечо. — Быть может, вы согласитесь решить этот вопрос один на один?

Кестрель услышала, как Арин резко вдохнул. Он тоже понял, на что намекал Айрекс. Кестрель разозлилась. Почему она так внимательно прислушивается к каждому звуку за спиной? Ее бесило, что уязвимость Арина так легко сделала уязвимой ее саму. И еще раздражала торжествующая ухмылка Айрекса.

— Да. — Кестрель решила вывернуть его слова наизнанку. — И пусть судьба решит, кто прав.

Эта фраза означала вызов на дуэль. Кестрель сделала шаг назад, вынула кинжал из ножен и выставила его вперед, чуть наклонив, будто проводя черту между собой и Айрексом.

— Кестрель, — опешил тот. — Я вовсе не это имел в виду, когда предлагал решить вопрос один на один.

— Мне кажется, так будет намного лучше.

— Значит, вызов. — Айрекс недовольно щелкнул языком. — Предлагаю вам забрать свои слова назад, пока не поздно. Сделаем исключение.

— Не могу.

Услышав ее ответ, Айрекс тоже достал кинжал и повторил традиционный жест. Они замерли друг напротив друга, потом убрали клинки в ножны.

— Я даже позволю вам выбрать оружие, — усмехнулся Айрекс.

— «Иглы». Назовите время и место.

— Мое поместье. Завтра, за два часа до заката. Так у меня будет время подготовить откуп за вашу смерть.

Его слова привели Кестрель в замешательство. Но она все равно кивнула и наконец повернулась к Арину. Тот уже не вырывался и выглядел так, будто его сейчас стошнит. Теперь сенаторы скорее не давали ему упасть.

— Можете отпустить, — сказала им Кестрель и, когда они послушались, приказала Арину следовать за ней.

Когда дверь библиотеки закрылась, Арин начал:

— Кестрель…

— Молчать. Ни слова, пока не дойдем до кареты.

Они быстро пошли по коридорам дома, где когда-то жил Арин. Кестрель искоса посмотрела на раба и увидела, что он по-прежнему ошеломлен. Ему было дурно. Когда Кестрель только училась ходить под парусом, она страдала от ужасной морской болезни. В море глаза видят горизонт, но желудок сбит с толку качкой. Возможно, Арин сейчас чувствовал что-то похожее, видя вокруг стены родного дома.

Молчание закончилось, когда они оказались в карете.

— Вы с ума сошли. — В голосе Арина слышались отчаяние и ярость. — Это моя книга. Я с ней попался. Вы не имели права вмешиваться. Думаете, я боюсь наказания?

— Арин… — Только теперь Кестрель осознала, что натворила, и ее охватил страх. Она постаралась говорить спокойно. — Дуэль — это всего лишь ритуал.

— Все равно! Это не ваш бой.

— Ты сам не можешь вызвать его на дуэль. Айрекс не станет с тобой драться, а если ты все же попытаешься, на тебя накинутся все валорианцы, что окажутся поблизости. Меня Айрекс не убьет.

Он окинул ее скептическим взглядом.

— Вы же сами знаете, что он дерется лучше.

— Поэтому мы сразимся до первой крови и он победит. Айрекс будет доволен, и мы оба выйдем из этого положения с честью.

— Он упомянул откуп.

Закон предполагал откуп в случае гибели кого-то из дуэлянтов. Победитель выплачивал большую сумму семье убитого противника. Но Кестрель лишь отмахнулась.

— Если он убьет дочь генерала Траяна, деньгами он не отделается.

Арин спрятал лицо в ладонях и принялся бормотать ругательства, перебирая все нелестные выражения, которыми гэррани называли валорианцев, и проклиная завоевателей именами всех богов.

— Ну что за глупости, Арин.

Он поднял голову.

— А вы чем лучше? Вы вообще думали, что творите? Зачем вы это сделали? Это же глупо! Зачем?

Она вспомнила слова Арина об Энай.

— Ты можешь относиться ко мне как угодно, — произнесла Кестрель, — но я считаю тебя своим другом.

20

Этой ночью ей хорошо спалось. Кестрель сама не понимала, что чувствует к Арину, до того как назвала его своим другом. Тогда, в карете, он замолчал, услышав ее слова. Его лицо приняло странное выражение, как будто он был уверен, что в кубке вода, но сделал глоток и вдруг понял, что это вино. Но спорить не стал. Он бы не постеснялся ей возразить, если бы захотел.

Друг. Эта мысль ее успокоила и многое объяснила. Она закрыла глаза и вспомнила, как в детстве отец часто говорил ей то же, что своим солдатам в ночь перед битвой: «Во сне бояться нечего». И сейчас сон укрыл ее бархатным покрывалом.

А потом пришел рассвет, ясный и холодный. Спокойствие Кестрель улетучилось. Она натянула халат и начала перебирать вещи в шкафу в поисках парадного боевого костюма. Отец каждый год заказывал ей новый. Купленный в этом году наряд давно затерялся среди платьев. В конце концов она его нашла: черные штаны, рубашку и плотную куртку. Кестрель подумала, что вряд ли будет чувствовать себя уверенно в этом, и на время отложила костюм.

Она захлопнула дверцы шкафа. На самом деле ее пугала не дуэль. Раны были не страшны: едва ли будет хуже, чем на тренировках. Она не боялась проиграть Айрексу. Поражение в дуэли не считалось позором. Но вот причина дуэли вполне могла вызвать всеобщее осуждение. «Как на это смотрит общество?» — спрашивала ее Энай.

Кестрель положила ладонь на дверцу шкафа и прижалась лбом к тыльной стороне руки. Если раньше общество еще могло не замечать Арина, теперь о нем точно пойдут разговоры. Она представила, как весть о дуэли молниеносно распространилась среди гостей Айрекса, как все изумлялись и жаждали подробностей. Госпожа сразится на дуэли, чтобы спасти от наказания раба, попавшегося на краже! Такое вообще бывало? Конечно нет. Толпы зрителей соберутся посмотреть на это. Что она им ответит? Что она хотела защитить друга? Вчера вечером все казалось простым и понятным. Только теперь она осознала серьезность своего положения.

Кестрель выпрямилась. Она бросила вызов, Айрекс его принял — и при свидетелях. Если она потерпит поражение в дуэли, никто ее не осудит, а вот трусость ей не простят.

Собираясь в казармы стражи, Кестрель надела простое платье. Там она хотела убедиться, что отец вернется с учений не раньше чем послезавтра. Она понимала: рано или поздно он обо всем узнает. О дуэли пойдет столько разговоров, сплетни дойдут даже до генерала. И все же Кестрель предпочла бы, чтобы он приехал после того, как все случится.

Когда она вышла из своих комнат, у дверей ее ждала рабыня, которая с трудом удерживала тяжелый сундучок.

— Леди Кестрель, — сказала она. — Это прислал лорд Айрекс.

Кестрель взяла у нее посылку, но внезапно руки отказались ее слушаться. Она поняла, что находится внутри. Ее пальцы разжались, а сундучок упал, и его содержимое посыпалось на мраморный пол: золотые монеты покатились в разные стороны, звеня, как колокольчики.

Айрекс прислал ей откуп. Кестрель, не считая, знала, что в сундучке было пятьсот монет. Она вспомнила, как обыграла Айрекса в «Зуб и жало», и подумала, что у него есть все шансы однажды стать сильным игроком, раз он додумался запугать ее, прислав откуп до начала дуэли.

Кестрель стояла неподвижно, охваченная жгучим страхом. «Дыши, — приказала она себе. — Успокойся». Но по-прежнему не могла пошевелиться. Рабыня кинулась собирать монеты, к ней присоединилась вторая, и они вместе начали укладывать деньги обратно в сундук.

Кестрель сделала шаг, потом второй, третий и готова была побежать прочь от места, где рассыпалось золото, когда в панике вспомнила улыбку Айрекса, ямочки на его щеках и прикосновение к руке. Она увидела оружие на стенах, потом вспомнила, как он перевернул костяшку, как его сапоги топтали лужайку в поместье леди Фарис, как его каблуки смяли мягкий дерн. Она вспомнила его глаза, темные до черноты. Кестрель поняла, что нужно делать.

Она спустилась в библиотеку и написала два письма: одно для отца, другое для Джесс и Ронана, сложила их, запечатала, потом убрала перо и чернила. Она держала письма в руке, дожидаясь, пока воск окончательно застынет, когда услышала звук шагов в коридоре. Они приближались.

Арин вошел в библиотеку и закрыл за собой дверь.

— Не смей, — сказал он. — Не ходи на дуэль.

Вид Арина потряс ее. Она не сможет сосредоточиться, если он не замолчит и не перестанет так на нее смотреть.

— Ты мне не указ, — ответила она и сделала шаг к выходу.

Он преградил ей путь.

— Я знаю, что он тебе прислал. Откуп за твою смерть.

Сначала платье, теперь это!

— Арин, ты что, следишь за всем, что я отправляю и получаю? Это не твое дело.

Он схватил ее за плечи.

— Ты такая хрупкая!

Кестрель поняла, чего он добивается, и разозлилась. Как не стыдно ему попрекать ее физической слабостью — тем, что всегда отмечал отец, когда приходил посмотреть на ее тренировки.

— Отпусти.

— Заставь меня!

Она посмотрела ему в глаза, и это подействовало: он ослабил хватку.

— Кестрель, — сказал он чуть тише. — Меня сто раз секли. Порка и смерть — разные вещи.

— Я не умру.

— Пусть Айрекс меня накажет.

— Ты меня не слушаешь. — Она хотела сказать что-то еще, но вдруг заметила, что его руки по-прежнему лежат на ее плечах. Большие пальцы Арина касались ее ключиц.

Кестрель прерывисто вздохнула. Арин вздрогнул, словно очнувшись ото сна, и отстранился. Как он смеет! Кто дал ему право сбивать ее с толку! И это сейчас, когда ей особенно важно ясно мыслить!

А прошлым вечером казалось, что все очень просто.

— Тебе нельзя прикасаться ко мне, — сказала Кестрель.

В улыбке Арина сквозила горечь.

— Так, значит, мы больше не друзья?

Она не ответила.

— Вот и хорошо, — продолжил он. — В таком случае дуэль можно отменить.

— Ты не понимаешь.

— Чего? Ваших дурацких законов чести? Или того, что твой отец готов смириться со смертью дочери, но не потерпит, если она откажется от дуэли?

— Ты в меня совсем не веришь, раз не сомневаешься, что Айрекс победит.

Арин провел рукой по коротко остриженным волосам.

— А у меня, стало быть, чести нет?

Кестрель встретилась с ним взглядом и тотчас узнала выражение, которое увидела в его глазах. Точно так же он смотрел на нее, когда они играли в «Зуб и жало». Такое же выражение было на его лице, когда распорядитель торгов велел ему спеть на арене.

Упорство. Твердая решимость, холодная, как железо в морозный день. Кестрель поняла, что Арин намерен ей помешать. Возможно, он даже применит хитрость. Он может пойти к управляющему и рассказать ему все. Разумеется, раба тут же отправят к Айрексу для суда и наказания. Или Арин придумает еще какой-то план. В любом случае с ним будут проблемы.

— Ты прав, — сказала Кестрель.

Арин удивленно моргнул, потом уставился на нее, прищурившись.

— На самом деле, — продолжила она, — если бы ты дал мне возможность все объяснить, то уже знал бы, что я решила отказаться от дуэли.

— Неужели?

Она показала ему письма. То, что предназначалось генералу, лежало сверху. От нижнего был виден только краешек.

— Одно для моего отца с рассказом о произошедшем. Второе для Айрекса. С извинениями и предложением забрать высланные мне пятьсот золотых, когда ему будет удобно.

Арин по-прежнему смотрел на нее с недоверием.

— Разумеется, он заберет и тебя. Подозреваю, он будет сечь тебя до потери сознания и даже после этого не остановится. Когда ты очнешься, то, конечно, будешь очень рад, что я поступила по-твоему.

Арин лишь хмыкнул.

— Если не веришь, можешь сходить со мной в казармы и посмотреть, как я отдам письмо для отца и прикажу доставить его как можно скорее.

— Пожалуй, я так и сделаю. — Он открыл дверь библиотеки.

Они вместе вышли из дома и пересекли двор. Кестрель дрожала от холода. Она не решилась зайти в свою комнату за плащом, опасаясь, что Арин передумает.

Когда они дошли до казарм, Кестрель окинула взглядом шестерых солдат, которые оказались на месте. Она и не надеялась увидеть их всех здесь. Среди них был Ракс, которому она доверяла больше всего. Кестрель подошла к капитану. Арин остановился у нее за плечом.

— Доставьте это генералу как можно скорее. — Она вручила Раксу первое письмо. — А с этим пошлите гонца к Джесс и Ронану.

— Что? — начал Арин. — Стойте…

— И посадите этого раба под замок.

Кестрель отвернулась, чтобы не видеть, как это произойдет. Комната погрузилась в хаос. Началась потасовка, раздался крик, глухие удары кулаков.

Дверь захлопнулась за спиной Кестрель.

Ронан ждал у ворот поместья. Похоже, он уже давно приехал. Его конь жевал побуревшую траву, а сам Ронан сидел на придорожном валуне и кидал камешки в стену, окружавшую имение генерала. Когда Кестрель верхом на Лансе выехала за ворота, он выбросил оставшиеся камни на дорогу, однако остался сидеть, опершись локтями на колени и внимательно уставившись на Кестрель. Его лицо казалось усталым и бледным.

— Я почти готов скинуть тебя с лошади, — сказал он вместо приветствия.

— Значит, ты получил мое письмо.

— И тут же прискакал сюда, но твои стражники заявили, что госпожа приказала никого не впускать, даже меня. — Он окинул Кестрель взглядом, осматривая ее наряд. — Я ведь даже не поверил сначала. Я и сейчас не могу поверить. Когда ты сбежала вчера, все вокруг обсуждали вашу дуэль, но я решил, что Айрекс нарочно распускает слухи, уж не знаю, что вы там не поделили. Но, Кестрель, как ты могла так подставиться?

Она сжала повод в руках. Теперь ее ладони пропахнут кожей и потом. Она постаралась представить этот запах. Так было проще отвлечься от тяжелого, неприятного чувства в груди. Кестрель знала, что сейчас скажет Ронан, и попыталась сменить тему. Если она заговорит о самой дуэли, возможно, удастся избежать вопросов о ее причине. Стараясь выдержать беззаботный тон, усмехнулась:

— Почему-то никто не верит, что я смогу победить.

Ронан соскочил с валуна, подошел к ней и положил ладонь на луку ее седла.

— Я знаю, ты всегда добиваешься своего. Только вот не понимаю, что тебе нужно на этот раз. Или кто?

— Ронан. — Кестрель сглотнула. — Думай, что говоришь.

— Я говорю то, что слышал: «Леди Кестрель завела любовника».

— Это ложь.

— Он ее тень, вечно где-то поблизости. Слушает, следит за ней.

— Неправда! — выдавила Кестрель и с ужасом осознала, что ее голос дрогнул. Глаза защипало. — У него есть возлюбленная.

— А это ты откуда знаешь? И что из того? Это ничего не значит. Люди все равно будут говорить.

Чувства Кестрель дрожали, как знамена на ветру, готовые сорваться с древка. Они переплетались и опутывали ее. Она заставила себя сосредоточиться и когда заговорила, то ее слова прозвучали презрительно:

— Он всего лишь раб.

— Он мужчина, такой же как я.

Кестрель соскользнула с коня, повернулась лицом к Ронану и солгала:

— Для меня он пустое место.

Это немного остудило гнев Ронана. Он молча ждал, что она скажет дальше.

— Я зря вызвала Айрекса на дуэль. — Кестрель решила, что ложь будет убедительнее, если перемешать ее с правдой. — Но у нас с ним непростые отношения. Весной он подошел ко мне с недвусмысленным предложением. Я ему отказала. С тех пор он… ведет себя агрессивно.

Она поняла, что сумела завоевать сочувствие Ронана, и за это была ему благодарна: без него и Джесс, без их поддержки она бы не знала, что делать. Они были нужны ей — не только сегодня. Всегда.

— Айрекс разозлил меня. Раб просто неудачно подвернулся под руку. — Ах, если бы это было правдой! Но задуматься об истинной причине Кестрель себе не позволила. Сейчас она не хотела смотреть правде в глаза. — Я поступила глупо и опрометчиво, но расклад уже у меня на руках, придется играть с тем, что имею. Ты готов помочь мне, Ронан? Сделаешь так, как я просила в письме?

— Да. — Он все еще был расстроен. — Хотя, как я понимаю, от меня требуется просто стоять и смотреть, как ты дерешься.

— А Джесс? Она придет на дуэль?

— Да, как только закончит рыдать в три ручья. Мы так за тебя испугались.

Кестрель открыла седельную сумку и отдала Ронану кошелек, в котором лежал присланный Айрексом откуп. Ронан понял, что это за деньги, по тому, каким тяжелым был мешочек. К тому же Кестрель предупредила его в письме.

— Я за тебя испугался, — добавил он.

Она обняла его. Ронан мягко обхватил ее за плечи. Его подбородок коснулся ее макушки. Кестрель почувствовала, что он простил ее. Она постаралась не думать об Арине, о том, как он стоял на арене, как он смотрел на нее недавно в библиотеке, как он осыпал гэрранскими ругательствами скрутивших его стражников. Кестрель обняла Ронана покрепче и прижалась щекой к его груди.

Ронан вздохнул.

— Я поеду с тобой к Айрексу, — пообещал он, — а потом провожу тебя домой — живую, здоровую и с победой.

Дорога к дому Айрекса была забита каретами. Весь высший свет собрался посмотреть на эту дуэль: сотни красиво одетых мужчин и женщин взволнованно переговаривались. Их дыхание превращалось в облачка пара в холодном осеннем воздухе. Кестрель спешилась вслед за Ронаном, и они отпустили лошадей пастись.

Она окинула взглядом толпу, которая собралась вокруг поляны между деревьями. При виде Кестрель люди улыбались, но это были недобрые улыбки. На нее поглядывали искоса, на лицах некоторых читался нездоровый интерес, будто они пришли смотреть не на дуэль, а на повешение и вся интрига заключалась лишь в том, как быстро сломается шея осужденного. Еще неизвестно, кто из них уже слышал о том, что Айрекс прислал ей откуп заранее.

Тело словно окоченело. Ей показалось, что она похожа на ходячий скелет. Ронан обхватил ее рукой за плечи. Кестрель понимала, что этим жестом он хотел не только утешить, но и показать обществу свое отношение. Он прикрыл ее репутацию своей собственной, хотя она не просила об этом. То, что он обнаружил упущенную деталь ее плана, с одной стороны, успокоило, а с другой — еще больше напугало.

— Я не вижу отца. — Пальцы Кестрель задрожали.

Ронан сжал ее руки в своих и, хотя в его глазах она заметила сомнение, широко улыбнулся, так, чтобы все видели. Его голос прозвучал громко:

— У тебя руки замерзли! Ну что, разберемся с этими глупостями и пойдем греться?

— Кестрель! — Беникс выбрался из толпы и помахал друзьям. Он держал за руку Джесс.

Беникс подошел к ним с уверенным и веселым видом, но Джесс притворство не давалось. Она выглядела ужасно. Ее глаза покраснели, лицо пошло пятнами.

Беникс заключил Кестрель в крепкие объятия, а потом они с Ронаном принялись изображать дуэль. Окружающих это позабавило, а вот глаза Джесс вновь наполнились слезами.

— Это не шутки, — всхлипнула она.

— Ох, сестричка, — посмеиваясь, отмахнулся Ронан. — Ты слишком серьезно ко всему относишься.

Интерес толпы постепенно угас, когда все увидели, что ближайшие друзья ведут себя так спокойно. Люди расступились, и Кестрель увидела Айрекса. Высокий, одетый в черное, он стоял в центре площадки, подготовленной для дуэли. Он улыбнулся, и это настолько взбудоражило Кестрель, что она даже не заметила отца, пока тот не положил руку ей на плечо. Он был весь в дорожной пыли, от него пахло лошадью.

— Отец, — прошептала Кестрель и хотела обнять его, но он отстранился.

— Сейчас не время.

Она покраснела.

— Генерал Траян, — бодро поприветствовал его Ронан. — Рад вас видеть. Беникс, мне кажется, или там стоят близняшки Рауль? Вон, в первом ряду, видишь? Да нет же, слепая ты курица! Вот они, рядом с леди Фарис. Почему бы нам не посмотреть бой оттуда? И ты давай с нами, Джесс. Ты поможешь нам притвориться, что мы подошли к близняшкам только потому, что ты хотела поболтать о шляпках с перьями.

Джесс сжала руку Кестрель, и все трое повернулись, чтобы идти. Но генерал задержал их.

— Спасибо, — произнес он.

Друзья Кестрель отбросили показное веселье, тем более у Джесс изначально не слишком хорошо получалось. Генерал посмотрел на Ронана оценивающим взглядом, будто перед ним был новый рекрут. Потом он сделал то, чего не делал почти никогда: одобрительно кивнул. В ответ Ронан слабо улыбнулся уголком рта и увел остальных с собой.

Отец повернулся к Кестрель. Увидев, что она прикусила губу, он одернул дочь:

— Сейчас не время для слабостей.

— Я знаю.

Он проверил ремни у нее на предплечьях, на поясе и на икрах, потуже затягивая кожаные крепления с шестью маленькими ножами.

— Держись подальше от Айрекса, — посоветовал отец.

Он говорил негромко, хотя люди и так отошли от них, оставив генерала наедине с дочерью в знак уважения к нему.

— Ставь на то, чтобы превратить все в соревнование по метанию ножей. Уклоняться ты умеешь, бросок у тебя неплохой, кто знает, возможно, тебе удастся первой пролить кровь. Вымани у него все клинки. Если вы оба лишитесь всех шести ножей, объявят ничью. — Он поправил ей куртку. — Главное, чтобы не дошло до ближнего боя.

Генерал смотрел весенний турнир вместе с ней. Он видел, как хорошо дерется Айрекс, и даже попытался убедить его пойти в армию.

— Я хочу, чтобы ты был в первом ряду, — попросила Кестрель.

— Разумеется, как же иначе? — На переносице отца появилась складочка. — Помни: не подпускай его к себе.

Кестрель кивнула, хотя вовсе не собиралась следовать его совету. Она повернулась и пошла навстречу Айрексу.

21

Поговорить с Айрексом с глазу на глаз было невозможно. Похоже, он был этому рад. Ему хотелось, чтобы все его слышали, а не только видели, и он отошел от зрителей лишь тогда, когда дуэлянтам пришло время занять свои места, отмеченные черной краской.

— Леди Кестрель! — Айрекс явно говорил на публику. — Вы получили мой подарок?

— Да, и привезла его с собой.

— Значит, вы сдаетесь? Ну же, пришлите раба ко мне и дайте вашу руку. Я уколю вам мизинец, первая кровь будет пролита, наши друзья поедут по домам, а мы с вами вместе поужинаем.

— Нет уж, пусть все останется как есть: вы на своем месте, я — на расстоянии пятидесяти шагов от вас.

Айрекс прищурил темные глаза. С его губ, которые многие находили красивыми, исчезла улыбка. Он отвернулся и прошагал на отмеченное место. Кестрель встала на свое.

Поскольку вызов бросила Кестрель, Айрексу досталось право назначить того, кто объявит начало поединка. Когда его друг крикнул «Начали!», Айрекс тут же выхватил кинжал с предплечья и сделал бросок. Кестрель ловко уклонилась, поскольку ожидала, что он сразу перейдет в наступление. Клинок засвистел в воздухе и воткнулся в дерево. Зрители отступили на шаг от круга. На дуэлях не раз бывали случайные жертвы, а «иглы» в этом отношении особенно опасны.

Айрекса не смутила первая неудача. Он нагнулся, достал вторую «иглу» из ножен на икре и, взвешивая нож в руке, следил за Кестрель. Он сделал ложный выпад, но она легко предугадала уловку. Айрекс не слишком-то старательно притворялся. В это же мгновение он побежал на нее и метнул нож.

Его скорость ужасала. Кестрель упала на землю, мазнув щекой по земле, и тут же вскочила, чтобы Айрекс не успел воспользоваться ее уязвимым положением. Поднявшись, она заметила под ногами что-то блестящее. На земле лежал кончик ее косички. Кинжал отсек его на лету.

Кестрель тяжело дышала. Айрекс пока держался шагах в тридцати от нее.

Она перенесла вес вперед, готовая сорваться с места, и продолжила следить за ним. Кестрель заметила, что его обида на нее давно прошла или настолько перемешалась с удовольствием битвы, что он был в хорошем расположении духа. Его первый бросок оказался неудачным и непродуманным: он лишился одного из удобно расположенных клинков. Когда дело доходило до ближнего боя, большое количество ножей давало преимущество, особенно если они были на руках или хотя бы на бедрах. Айрекс сразу осознал свою ошибку. Кестрель поняла это по тому, что второй кинжал он взял из ножен на икре. Несмотря на самоуверенность, он умел проявлять осторожность. Значит, Кестрель придется непросто.

Она почти физически ощущала недовольство, которое излучал отец. Зрители забрасывали ее советами, но голоса генерала она не слышала. Наверное, ему тяжело было молчать, когда так хотелось крикнуть ей, чтобы она не теряла времени. Кестрель знала: он ждет от нее броска. Это был разумный выход для более слабого бойца: попытаться закончить дуэль как можно раньше.

Но ей нужно было подобраться поближе к Айрексу и поговорить с ним, не боясь быть услышанной. Когда они сойдутся на расстояние вытянутой руки, ей потребуется как можно больше ножей.

Айрекс наклонил голову набок, то ли озадаченный тем, что Кестрель отказалась от единственной разумной стратегии, то ли разочарованный ее бездействием. Вероятно, он ожидал от нее большего. Кестрель тщательно скрывала, как посредственно она дерется, а все вокруг просто решили, что дочь генерала — такой же великолепный боец, как он сам.

Айрекс медлил, не желая больше терять клинки. Сокращать дистанцию он тоже не спешил, и это было плохо: если не удастся его выманить, ей придется самой подойти к нему.

Крики зрителей переросли в бессвязный шум. Кестрель показалось, что это уже не звук, а глубокая, ревущая тишина.

Отец в этой ситуации велел бы ей любой ценой держаться на расстоянии. Но она выхватила кинжалы из ножен на икрах и бросилась вперед. Она метнула один клинок. Мимо. Однако этот бросок отвлек Айрекса, позволяя ей сделать второй, который достиг бы цели, если бы ее противник не пригнулся. Айрекс ответил ей броском третьей «иглы».

Кестрель уклонилась от ножа, но ее ноги заскользили по засохшей траве. Она упала на бок, а клинок воткнулся в землю возле ее ноги. Кестрель испугалась, и разум ее будто заледенел от страха. Быстрота Айрекса не оставляла ей шансов. Она даже не заметила движения его руки.

Айрекс пнул ее сапогом в ребра. Кестрель ахнула от боли, однако заставила себя подняться и достала клинок из ножен на руке. Она полоснула им прямо перед собой, но Айрекс отскочил, выбил у нее нож и, перекатившись, забрал себе.

Грудь Кестрель тяжело вздымалась. Было больно дышать, больно думать. Она на мгновение представила, как отец разочарованно прикрывает глаза. «Ни за что не отдавай противнику оружие», — всегда повторял он.

Но она добилась своего. Они с Айрексом стояли в центре круга, так далеко от зрителей, что их точно никто не услышит.

— Айрекс. — Ее голос звучал слабо. — Нам нужно поговорить.

Он ударил ее ногой по колену, и она упала на траву. Кестрель вскрикнула. Она не знала, как поднялась, но Айрекс не стал ей мешать.

— Ты мне никогда не нравилась, — прошипел он. — Столько высокомерия!

Все вокруг тонуло в молоке. Она подумала, что идет снег, но, когда белизна начала заволакивать лицо Айрекса, Кестрель поняла, что никакого снега нет. Она просто вот-вот потеряет сознание.

Айрекс отвесил ей пощечину. Боль была дикая. Кестрель услышала, как кто-то ахнул — то ли зрители, то ли она сама. Нужно было говорить сейчас, и говорить быстро, иначе Айрекс добьет ее без всяких «игл». Она с трудом вдохнула и достала еще один нож. Сжав твердый металл в руке, Кестрель почувствовала себя немного увереннее.

— Ты — отец ребенка Фарис.

Он замер.

— Что?

Кестрель очень боялась, что ошибается.

— Ты переспал с женой сенатора Тирана. Ты отец ее ребенка.

Айрекс оправился от удивления и встал в стойку. Его кинжал сверкнул в свете закатного солнца. Но Кестрель заметила, что он прикусил щеку изнутри. Это едва уловимое проявление беспокойства дало ей надежду.

— С чего ты это взяла? — бросил он.

— Нанеси удар, который мне будет легко парировать, и я отвечу.

Он послушался, и звук, с которым ее клинок оттолкнул его, придал ей сил.

— У ребенка твои глаза, — начала она. — У него такие же ямочки на щеках, когда он улыбается. Фарис побледнела, когда мы начали поединок, и я вижу: она в первом ряду. Сомневаюсь, что она так волнуется за меня.

— То, что ты знаешь нашу тайну, — сказал он, помедлив, — лишь дает мне еще один повод убить тебя.

Она прерывисто вдохнула, обрадованная тем, что оказалась права, и тем, что Айрекс не спешил выполнить свою угрозу, несмотря на нетерпеливые крики толпы.

— Ты не убьешь меня, — ответила она, — потому что я все рассказала Ронану и Джесс. Если я умру, они расскажут остальным.

— Им никто не поверит. Люди подумают, что друзья пытаются отомстить мне за тебя.

— А что подумают люди, когда им придет в голову сравнить лицо ребенка с твоим? Что подумает сенатор Тиран? — Она обошла его по кругу, прихрамывая. Айрекс остался на месте, хотя достал вторую «иглу». Он переступил с ноги на ногу, пока Кестрель изо всех сил старалась не споткнуться. — Если у Ронана не выйдет раздуть скандал, он прибегнет к помощи денег. Я отдала ему пятьсот золотых. Он подкупит друзей, чтобы те поклялись, будто слухи не врут и они видели тебя с Фарис, а ты носишь с собой локон детских волос. Они скажут что угодно. Неважно, правда это или нет. Не все так богаты, как ты. У Ронана хватает друзей вроде бедняги Ханана. Такие не откажутся от денег и возможности погубить репутацию человека, который никому не нравится.

Айрекс опустил руки. Ему как будто стало дурно. Кестрель продолжила свою действенную речь:

— Ты переспал с Фарис, чтобы она замолвила за тебя словечко перед мужем-сенатором. Может, у тебя были и другие причины, но сейчас нас интересует именно эта. Ты ведь понимаешь, что, если у Тирана появятся подозрения, он не просто лишит тебя поддержки. Он обратит весь сенат против тебя.

Кестрель увидела, что Айрексу все меньше хочется драться.

— Даже если эта дуэль пройдет по правилам, все поймут, что дело нечисто, — добавила она. — Ссору начал ты. Общество осудит тебя еще до того, как Ронан и Джесс испортят тебе репутацию.

— Это меня-то общество осудит? — оскалился Айрекс. — У тебя репутация тоже не белоснежная. Учитывая твою любовь к рабам.

Кестрель покачнулась. Ей потребовалось мгновение, чтобы собраться с силами. Она сама не знала, правда ли то, что она собирается сказать.

— Что бы ни говорили люди, мой отец станет твоим врагом.

Взгляд Айрекса был полон ненависти, но он сдался.

— Так и быть. Живи. — В его голосе послышалась неуверенность: — Ты рассказала генералу про Фарис?

Кестрель подумала о своем письме отцу. Оно было простым. «Я вызвала лорда Айрекса на дуэль, — говорилось в нем. — Поединок состоится сегодня в его поместье за два часа до заката. Прошу тебя приехать».

— Нет. Иначе какой смысл?

Айрекс взглянул на нее с таким же выражением, какое она часто видела на лицах соперников за игрой в «Зуб и жало».

— Какой смысл? — настороженно переспросил он.

Кестрель охватило чувство триумфа, которое помогло забыть о боли в колене.

— Отец должен думать, что я по-честному победила в дуэли. Сейчас тебе придется проиграть. Ты поддашься и уступишь мне победу. — Она улыбнулась. — Я хочу пролить первую кровь, Айрекс. Мой отец смотрит. Все должно выглядеть безупречно.

22

После дуэли генералу пришлось помочь Кестрель сесть на коня. Но уже спустя пару минут она покачнулась в седле — заболело колено. Отец придержал Ланса.

— Можем взять карету.

— Нет. — Что толку в том, что она победила Айрекса, если после дуэли она не может усидеть на лошади? Кестрель не ожидала от себя такого гордого упрямства. Может, она и не собиралась идти в армию, но, похоже, по-прежнему мечтала добиться отцовского одобрения.

Генерал как будто хотел возразить, но не стал.

— Ты одержала решительную победу, — похвалил он. Потом вскочил на своего жеребца и пустил его шагом, задавая темп.

Кони шли медленно, но Кестрель морщилась от боли при каждом движении. Она обрадовалась, когда опустилась ночь, ведь в темноте генерал не сможет разглядеть ее осунувшееся лицо и страх, написанный на нем.

Кестрель ждала, когда он спросит, почему она вызвала Айрекса на дуэль, но отец молчал, а вскоре все мысли улетучились, и она уже думала лишь о том, как бы не упасть с коня. Когда они доехали до поместья, во рту у нее был солоноватый привкус крови, потому что она прикусила губу.

Кестрель не заметила, как проехала через ворота и как перед ней вдруг возник дом. Ей показалось, что яркие огни в окнах подрагивают. Она услышала, как отец сказал что-то какому-то человеку, а потом почувствовала его руки у себя на талии. Он снял ее с коня, будто ребенка.

Кестрель почувствовала под ногами землю. Колено подогнулось. Из горла вырвался стон, и она потеряла сознание.

Когда Кестрель открыла глаза, то обнаружила, что лежит в своей постели. Кто-то развел огонь в камине. На потолке плясали оранжевые отблески. На прикроватном столике горела масляная лампа, отбрасывая на лицо отца тень. Он сидел в кресле у постели Кестрель — возможно, даже успел подремать, но сейчас его глаза внимательно следили за дочерью.

— Придется проколоть тебе колено, — сообщил он.

Кестрель перевела взгляд на свои ноги. Кто-то (может быть, отец) отрезал ее правую штанину от середины бедра, открыв воспаленное колено, которое казалось вдвое больше обычного. Распухший сустав горел огнем.

— Не знаю, что это значит, — ответила Кестрель, — но, судя по всему, ничего хорошего.

— Айрекс выбил тебе коленную чашечку. Она встала на место, но от удара, видимо, порвались мышцы. В суставе скопилась кровь. Поэтому так больно. — Он помедлил. — Я встречался с таким на поле боя. Я знаю, как выпустить жидкость из колена. Тебе станет легче. Но для этого придется сделать надрез.

Кестрель невольно вспомнила, что случилось с ее матерью. Как отец пытался остановить кровь, а она все текла по его рукам. Сейчас он внимательно смотрел на дочь, и ей показалось, что он вспоминает о том же или догадался, что она об этом вспомнила. Словно зеркала, поставленные друг напротив друга, они бесконечно отражали один и тот же кошмар.

Отец перевел взгляд на свои усыпанные шрамами руки.

— Я послал за лекарем. Можешь подождать его, если хочешь. — Его голос звучал ровно, но Кестрель все равно заметила слабую печальную нотку, которую никто другой, наверное, не расслышал бы. — Я бы не предложил, если бы не был уверен в своих силах. Я считаю, что это нужно сделать как можно скорее. Но выбор за тобой.

Он посмотрел ей в глаза. Его взгляд заставил ее поверить: он не позволил бы Айрексу убить ее, он сорвался бы с места и всадил нож ему в спину, если бы увидел, что дочери грозит смерть. Он бы наплевал и на ее честь, и на свою собственную.

Разумеется, Кестрель сомневалась. Но она кивнула. Рабыня принесла отцу чистые тряпки, которые он подложил под распухшее колено. Потом генерал подошел к очагу и подержал лезвие небольшого ножа над огнем, чтобы он не вызвал заражения крови. Затем вернулся к ее постели, держа почерневший клинок в руке.

— Я обещаю, — произнес он, но Кестрель так и не поняла, что он имел в виду. Что ей станет легче? Что он знает, что делает? Что он бы спас ее на дуэли, если бы это потребовалось? Нож воткнулся ей в ногу, и Кестрель снова лишилась чувств.

Отец оказался прав. Когда Кестрель открыла глаза, ей уже было намного лучше. Перевязанное колено ныло, но воспаление исчезло, а вместе с ним и жгучая боль.

Генерал стоял спиной к ней и смотрел в темноту за окном.

— Наверное, нам стоит расторгнуть договор, — сказала Кестрель. — С больным коленом я в армии никому не нужна.

Он повернулся и ответил на ее слабую улыбку.

— И не надейся. Рана болезненная, но не опасная. Скоро ты встанешь на ноги, а через месяц будешь ходить как ни в чем не бывало. Никаких серьезных повреждений. Если не веришь мне и думаешь, что меня ослепила надежда однажды увидеть тебя в рядах офицеров, спроси врача. Он сидит в гостиной.

Кестрель бросила взгляд на закрытую дверь спальни, удивившись тому, что врач ждет снаружи.

— Я хочу задать тебе один вопрос, — объяснил отец. — Лучше, чтобы никто не слышал.

У Кестрель так кольнуло в груди, что она забыла о больном колене. Как будто ей воткнули нож в сердце, а не в ногу.

— Какую сделку ты заключила с Айрексом? — спросил генерал.

— Что?

Он пристально посмотрел на нее.

— Дуэль складывалась не в твою пользу. Потом Айрекс вдруг перестал нападать, и у вас, похоже, состоялся интересный разговор. Когда поединок продолжился, Айрекса будто подменили. Он не мог проиграть — по крайней мере, не так. Ты убедила его поддаться.

Кестрель не знала, что ответить. Когда отец задал вопрос, она ужасно обрадовалась, что он не касался причин дуэли, и прослушала половину из того, что сказал генерал.

— Кестрель, я просто хочу убедиться, что Айрекс не сможет тебя этим шантажировать.

— Нет. — Она вздохнула, разочарованная тем, что отец разгадал ее уловку. — Скорее наоборот.

— Вот как? Хорошо. Так ты расскажешь мне, как ты это сделала?

— Я знаю одну тайну.

— Прекрасно. Нет, тайну можешь мне не рассказывать. Знать ничего не желаю.

Кестрель уставилась на огонь. Пляшущие язычки в очаге зачаровывали ее.

— Думаешь, мне есть дело до того, как ты победила? — мягко добавил отец. — Ты победила. Это главное.

Кестрель подумала о Гэрранской войне. О том, сколько страданий она принесла этой стране, и о том, как действия отца привели к нынешнему положению вещей: Кестрель стала госпожой, Арин — рабом.

— Ты правда так думаешь?

— Да, — ответил генерал. — Правда.

Арин услышал, как скрипнула дверь казармы. Этот звук заставил его вскочить. Только она могла прийти сюда так поздно. Но потом раздались шаги, и пальцы Арина, вцепившиеся в решетку темницы, разжались. Это не ее походка. Ночной посетитель был гораздо крупнее — его шаги тяжелые и медленные, явно не женские.

Пятно света приближалось к темнице Арина. Увидев, кто это, он отшатнулся. Кошмар его детства ожил. Генерал закрепил факел на стене и уставился на раба, оценивая его с ног до головы, изучая его лицо и свежие синяки. То, что он увидел, заставило его еще сильнее нахмуриться.

Генерал был совсем не похож на Кестрель, но Арин нашел сходство с ней в гордо вздернутом подбородке и в глазах — их взгляд выдавал такой же острый ум, как у дочери.

— Она жива? — Ответа не последовало, и тогда Арин повторил то же по-валориански. Этим вопросом он уже навлек на себя немилость, поскольку не имел права его задавать, поэтому решил добавить слово, которое поклялся никогда не говорить: — Господин.

— Она в порядке.

Арин словно избавился от давно мучившей его боли.

— Будь у меня выбор, я бы убил тебя на месте, — произнес генерал, — но тогда поползет еще больше сплетен. Я тебя продам. Не сразу, чтобы никто не подумал, что это связано со скандалом. Но скоро. В ближайшее время я не буду уезжать из дома. Знай: я слежу за тобой. Если хоть раз увижу тебя возле моей дочери, могу и передумать. Прикажу разорвать тебя на куски. Ты все понял?

23

Начали приходить письма. В первый же день после дуэли Кестрель кинулась вскрывать их, надеясь отвлечься от своей болезни и желая узнать, что теперь думают о ней в обществе. Ведь после того, как она победила лучшего бойца в городе, ее должны зауважать!

Но оказалось, что письма в основном от Джесс и Ронана. Друзья не слишком умело пытались ее подбодрить. А потом пришла записка — маленький, плотно сложенный квадратик бумаги с гладкой печатью. Почерк был женский, подписи не было.

«Думаешь, ты одна такая? Первая валорианка, которая додумалась затащить в постель раба? Дурочка!

Позволь объяснить тебе правила игры.

Не выставляй все напоказ. Как ты думаешь, почему никто не осуждает сенатора, который в поздний час вызывает к себе в покои хорошенькую горничную? Почему никто не обращает внимания, когда генеральская дочка подолгу катается в карете с красивым рабом, который якобы служит ей свитой?

Подобные связи в принципе возможны. Просто мы делаем вид, что они невозможны. Это позволяет нам закрывать глаза на то, что каждый пользуется своими рабами, как ему угодно».

Лицо Кестрель вспыхнуло, а потом исказилось, точно лист бумаги, который она смяла в кулаке. Сейчас же надо бросить письмо в огонь и забыть о нем. Обо всем забыть.

Но когда Кестрель попробовала пошевелить ногой, колено отозвалось болью. Она спустила ноги на пол, посмотрела на очаг, потом на свои босые ступни. Задрожав, попыталась успокоить себя: это происходит из-за того, что ноги ее не держат и она не в состоянии даже подняться и дойти до другого конца комнаты.

Кестрель разорвала письмо на мелкие клочки.

Когда она в очередной раз проснулась в ночь после дуэли, отца рядом не было. На стуле у кровати сидела рабыня. Вид у нее был очень уставший, и она дремала, но Кестрель пришлось ее разбудить.

— Нужно кое-что сделать.

Рабыня поморгала, уставившись на госпожу сонными глазами.

— Сходи к стражникам, скажи, чтобы Коваля выпустили. Его заперли в казармах. Он…

— Я знаю, — ответила женщина. — Его уже освободили.

— Правда? Кто?

Рабыня отвела взгляд.

— Ракс приказал. Велел передать вам, что можете пожаловаться ему же, если вы против.

Кестрель показалось, что рабыня лжет. Все это было слишком странно. Но та лишь погладила ее по руке и добавила:

— Я сама видела Коваля в бараке. Он в порядке. Не волнуйтесь, госпожа. — Женщина, чьего имени она даже не помнила, посмотрела на нее с таким сочувствием, что Кестрель не выдержала и велела ей уйти.

Кестрель посмотрела на обрывки письма, и перед глазами у нее как наяву встали выведенные чернилами строки. Фальшивые, снисходительные. Они не понимали. Никто не понимал. Все они ошибаются.

Кестрель укрылась одеялом, а через несколько часов позвала рабыню и попросила открыть окно. В комнату ворвался холодный воздух, и Кестрель услышала звон вдалеке: это молот стучал о наковальню.

Арин наверняка знает, что она не может прийти к нему, так отчего же не пришел сам? Она могла бы заставить его: если прикажет, раб послушается. Но Кестрель не хотела приказывать. Он должен прийти по собственной воле.

Кестрель поморщилась: думать об этом было больно. Люди ошибались на ее счет, но в то же время она понимала, что ложь, в которую все поверили, не так уж далека от истины.

— Почему ты не позвала меня раньше? — спросила Джесс. Ее лицо разрумянилось от холодного воздуха. — Уже неделя прошла после дуэли.

Кестрель откинулась на подушки. Она догадывалась, что общество Джесс сегодня ее не обрадует. Подруга напомнила о том, что за пределами спальни жизнь все еще идет своим чередом.

— Только Ронана ко мне не пускай.

— Ни в коем случае! Он тебя не увидит, пока не поправишься. Ты выглядишь ужасно. Кому захочется целовать живой труп?

— Спасибо, Джесс. Ты меня очень утешила.

Джесс закатила глаза. Она хотела что-то ответить, но потом ее взгляд упал на прикроватный столик.

— Кестрель, ты что, совсем не читаешь письма?

Их скопилась уже целая куча. Они напоминали гнездо.

— Зачем мне их читать? — пожала плечами Кестрель. — Чтобы убедиться, что моя репутация окончательно погублена?

— Все не так уж страшно.

Кестрель догадывалась, что сейчас скажет Джесс: она должна пойти на Зимний бал с Ронаном. Он непременно согласится и будет только рад. Нынешние слухи поутихнут, поползут новые. Пожалуй, это был выход. Кестрель слабо улыбнулась и покачала головой.

— Ты такая верная подруга.

— И умная к тому же. У меня есть идея. Скоро будет бал, и…

— Мне так скучно сидеть здесь одной. Помоги мне отвлечься, Джесс. Или нет, давай лучше я для тебя что-нибудь сделаю. Я тебе многим обязана.

Джесс пригладила волосы Кестрель, смахнув непослушную прядку со лба.

— Глупости.

— Ты меня не бросила в трудную минуту. Я хочу тебя отблагодарить. Когда я поправлюсь, ты выберешь, как мне одеться.

Джесс в шутку положила ладонь ей на лоб.

— Да ты бредишь! У тебя нет жара?

— Я научу тебя играть в «Зуб и жало», и никто не сможет тебя победить.

Джесс рассмеялась.

— Да брось! Я все равно не люблю игры.

— Знаю. — Улыбка Кестрель померкла. — Меня всегда это в тебе восхищало.

Джесс бросила на нее озадаченный взгляд.

— Ты никогда не притворяешься, — объяснила Кестрель.

— А ты, значит, мастер притворства? Ты же понимаешь, что меня не проведешь? Ты попросила, чтобы я отвлекла тебя, но на самом деле ты пытаешься отвлечь меня.

Кестрель поморщилась.

— У тебя не всегда так плохо получается, — добавила Джесс. — Просто сейчас ты больна. И очень несчастна.

Кестрель сжала ее руку в своей.

— Но я сказала правду.

— Так оставь игры. У всех твоих проблем есть очень простое решение.

Она осознала, что Джесс имеет в виду не только бал, и выпустила ее руку.

Подруга вздохнула в ответ.

— Ладно. Не будем обсуждать Ронана. Не будем говорить о свадьбе. И о том, что ты, хоть и любишь побеждать, на этот раз как будто упорно добиваешься поражения.

Арин подкинул дров в печь. Не ради тепла, а чтобы пламя разгорелось. В холодные месяцы ему всегда не хватало ярких красок. Он рос болезненным ребенком, и это время года особенно сильно напоминало ему о доме, о том, как он целыми днями страдал взаперти, не зная, что однажды ему останется лишь мечтать об этих расписных стенах, о шторах глубокого синего цвета, о голубом платье матери. На улице серо, а дома — радужно. Такой он запомнил зиму.

Огонь в очаге вспыхнул алыми язычками. Арин вышел из кузницы и окинул взглядом поместье. Сквозь облетевшие деревья было хорошо видно, что вокруг ни души. Можно отдохнуть пару минут.

Потом он вернулся в кузницу и облокотился на наковальню. Одной рукой вытащил книгу, которую прятал за ящиком с растопкой, а другой взялся за рукоять молота. Если кто-то войдет, будет проще притвориться, что он работает.

Арин начал читать. Это была книга, которую он видел у Кестрель: история Валорианской империи. Он взял ее из библиотеки несколько недель назад, после того как Кестрель вернула ее на место. Он не знал, что бы она сказала, если бы увидела, как он читает книгу о завоевателях, написанную на языке завоевателей. Но знал, что сделает: она окинет его оценивающим взглядом, и ее мнение о нем изменится. Так едва заметно меняется солнечный свет в течение дня, заставляя тени расти или укорачиваться. Он уже не раз наблюдал такую перемену с тех пор, как оказался здесь.

Иногда он жалел о том, что оказался здесь. Так или иначе, в кузнице Кестрель все равно его не увидит и не узнает, что он взял книгу, ведь она не может встать и выйти из своей комнаты.

Арин захлопнул книгу и сжал в руке. Он готов был бросить ее в огонь.

«Я прикажу разорвать тебя на куски», — пригрозил ему генерал.

Но Арин не пошел к Кестрель вовсе не потому, что испугался угрозы генерала. Дело было в другом…

Он заставил себя выбросить эти мысли из головы, спрятал книгу и принялся за тихую, монотонную работу, смешивая в тигле железо с углем, чтобы получилась сталь.

Арин не сразу заметил, что напевает печальную мелодию, которую Кестрель сыграла для него много месяцев назад. Обычно он не позволял себе такого, но на этот раз песня рвалась наружу, а ему так хотелось отвлечься. Мелодия казалась почти осязаемой. На секунду он представил, что это не музыка, а сама Кестрель коснулась его губ. От этой мысли у него перехватило дыхание, и мелодия оборвалась.

24

Пока никто не видел, Кестрель заново училась ходить по своим комнатам. Ей часто приходилось останавливаться и опираться о стену, но вскоре она смогла самостоятельно добираться до окна.

Она так ни разу и не увидела Арина и не знала, вышло ли это случайно или он нарочно избегал ее, так что даже не ходил по тем тропинкам, где мог попасться ей на глаза.

Спуститься по лестнице пока не получалось, поэтому в музыкальную комнату на первом этаже ее пришлось бы нести на руках. Это было бы слишком унизительно. Однако Кестрель то и дело ловила себя на том, что играет на воображаемых клавишах, постукивает пальцами по столу, подлокотнику кресла или по собственным бедрам. Ей мучительно не хватало музыки. Если Арин и впрямь был певцом, она не понимала, как он живет без пения.

Кестрель представляла себе длинные лестничные пролеты и с удвоенным упорством заставляла свои ослабевшие мышцы работать.

Она стояла в своей приемной, держась за резную спинку стула, когда в комнату вошел отец.

— Узнаю свою дочь, — похвалил он. — Только пришла в себя — и уже на ногах. С таким сильным характером ты быстро станешь офицером.

Кестрель села и слабо, иронично улыбнулась, а он улыбнулся в ответ.

— Я пришел сказать, что надеюсь на твое скорейшее выздоровление, и хотел извиниться за то, что не смогу пойти с тобой на Зимний бал.

Кестрель была поражена.

— Зачем ты вообще собирался на бал?

— Я планировал сопровождать тебя.

Она уставилась на отца.

— Я подумал, что ни разу не танцевал с собственной дочерью, — продолжил он. — К тому же это был бы сильный ход.

Демонстрация, которая напомнила бы всем о том, что к семье генерала следует проявлять уважение.

— Значит, до тебя дошли слухи, — тихо произнесла Кестрель.

Он жестом велел ей замолчать.

— Отец…

— Довольно.

— Это неправда! Я…

— Я не хочу об этом говорить. — Он на секунду прикрыл глаза ладонью. — Кестрель, я не за этим пришел. Я пришел сказать, что уезжаю. Император отправляет меня в поход в земли восточных варваров.

Кестрель не единожды доводилось провожать отца на войну, но каждый раз она испытывала страх.

— Надолго?

— До победного конца. Я уеду утром, перед балом, и заберу с собой солдат.

— Весь полк?!

По тону ее голоса отец понял, что она имеет в виду. Он вздохнул.

— Да.

— Получается, что в городе и во всей округе не останется солдат! Если что-то случится…

— Для этого есть городская стража. Император полагает, что, если возникнут трудности, стражники справятся или, по крайней мере, продержатся до тех пор, пока не придет подкрепление из столицы.

— Значит, император глупец. Новый капитан городской стражи ни на что не годится. Ты сам говорил, что он редкостная бестолочь и занял этот пост только благодаря протекции губерна…

— Кестрель, — остановил ее отец. — Я уже поделился своими сомнениями с императором. Но приказ есть приказ. Через несколько дней мы отправляемся в поход.

Кестрель уставилась на свои руки, на переплетенные между собой пальцы. Она не стала говорить отцу: «Будь осторожен», а он не ответил: «Я всегда осторожен». Как полагается валорианке, она лишь пожелала ему:

— Сражайтесь с честью.

— Непременно.

Уже в дверях он оглянулся и добавил:

— Я уезжаю, надеясь на твое благоразумие.

И Кестрель поняла, что он ей не доверяет — по крайней мере, не до конца.

Чуть позже Лира принесла ей обед. Рабыня ни разу не взглянула на Кестрель. Она поставила поднос на столик у дивана и принялась торопливо наливать чай. Ее руки дрогнули, и вода пролилась.

— Не нужно так спешить, — сказала Кестрель.

Движения рабыни замедлились, но ее дыхание стало громким и неровным. По щеке скатилась слеза. Внезапно Кестрель поняла, отчего Лира так спешит: ей невыносимо находиться в одной комнате с госпожой. Если верить слухам, госпожа сделала своим любовником того, о ком мечтала сама Лира.

Кестрель следовало ее пожалеть. Возможно, даже попытаться объяснить ей, что все то, в чем так уверена Лира, а заодно и весь город, — неправда. Но Кестрель лишь уставилась на красивое лицо девушки, на ее зеленые глаза, которые еще ярче заблестели от слез. Насколько же привлекательной должна быть эта загадочная возлюбленная Арина, если даже Лира не смогла заставить его забыть о ней?

Кестрель попыталась представить эту девушку, с которой Арин встречался на рынке, и вдруг ей в голову пришла запоздалая догадка: что, если Арин избегает ее, потому что слух о скандале дошел до его возлюбленной?

От злобы у Кестрель сжалось горло. Она ненавидела ее. Ненавидела эту безликую, безымянную незнакомку.

— Принеси мне зонтик от солнца, — велела она Лире. — А потом убирайся.

В качестве трости зонтик был плох. Он постоянно зарывался в замерзшую голую землю и поскрипывал, пока Кестрель, прихрамывая, ковыляла по поместью. Но так или иначе, она сумела дойти туда, куда хотела.

Она нашла Арина. Он шел через облетевшую апельсиновую рощу и нес за плечом конскую упряжь. Увидев Кестрель, раб остановился, и пряжки на сбруе нестройно звякнули. Арин замер как вкопанный. Кестрель подошла ближе и заметила, что его губы сжаты, а на теле не осталось ни синяка после драки со стражниками. Они сошли. Еще бы, ведь все случилось почти месяц назад.

— Я навлекла на тебя позор?

Что-то странное мелькнуло в его глазах.

— Позор? — повторил Арин. Он поднял голову и посмотрел на голые ветви, как будто ожидая увидеть на них плоды. Как будто на улице все еще лето.

— Я видела твою книгу и прочитала надпись. Я сражалась за тебя на дуэли. Обманула, приказала запереть. Я тебя опозорила, да?

Он скрестил руки на груди и покачал головой, по-прежнему не глядя на Кестрель.

— Нет. Богу долгов все про меня известно.

— Тогда в чем дело? — Она изо всех сил сдерживалась, чтобы не спросить о слухах и его возлюбленной, но то, что она сказала, было еще хуже: — Почему ты не смотришь мне в глаза?

— Нельзя. Мне лучше вовсе уйти, — пробормотал он.

Кестрель вдруг поняла, почему ее смутили слова рабыни о том, что Ракс выпустил Арина.

— Отец! — догадалась она. — О нем можешь не беспокоиться. Он уедет в первый день зимы. Весь полк отправляется на восток на войну с варварами.

— Что? — Он наконец посмотрел на нее.

— Все будет как прежде.

— Не думаю.

— Но… Мы ведь друзья. — Его лицо приобрело странное выражение, но Кестрель не понимала, что оно означает. — Просто скажи мне, в чем дело, Арин. Скажи правду.

Его голос прозвучал хрипло:

— Я раб. Собственность. Как можно мне верить? С чего мне говорить правду?

Зонтик задрожал в руках Кестрель. Она открыла рот, чтобы ответить, но поняла: если заговорит, не сможет вовремя остановиться.

— Я могу сказать только одно, и это чистая правда. — Арин взглянул ей в глаза. — Мы не друзья.

Кестрель сглотнула.

— Ты прав, — прошептала она. — Не друзья.

Нож застыл в паре сантиметров от горла Арина.

— Во имя бога жизни! — ахнул Плут. Он отшатнулся. Нож тускло блеснул в полутьме тесной спальни. — Ты что здесь забыл? Вломился в мой дом как вор, среди ночи! Забрался в окно! Тебе повезло, что я успел разглядеть твое лицо.

— Мне нужно кое-что тебе сказать.

— Для начала объясни, почему нельзя было прийти днем на рынок. Я думал, у тебя с этим все в порядке. Ты же мог просто взять у девчонки кольцо.

— Не мог.

Плут прищурился и в задумчивости постучал плоской стороной клинка по ноге. В тусклом свете уличного фонаря Арин увидел, как по его лицу медленно расползается улыбка.

— Поругался с госпожой, значит? Милые бранятся?

Лицо Арина помрачнело, губы сжались.

— Ну тише, парень. Просто скажи, правду говорят или нет?

— Нет.

— Ладно. — Плут поднял руки, как будто сдаваясь, небрежно держа нож в одной из них. — Нет так нет.

— Послушай, Плут. Я сбежал после отбоя, перелез через стену поместья и пробрался в охраняемый город, чтобы поговорить с тобой. Думаешь, я хотел обсудить валорианские сплетни?

Плут приподнял одну бровь.

— Генерала отправляют воевать на восток. Он уводит с собой полк. Утром, прямо перед Зимним балом. Это наш шанс.

Плут отбросил нож на стол. Он выдохнул, потом тихо рассмеялся.

— Прекрасно! — воскликнул он. — Просто великолепно!

Перед глазами у Арина возникло лицо Кестрель, его хрупкие черты. Забинтованное колено. Побелевшие костяшки пальцев. Он вспомнил, как надломился ее голос.

— Революция случится ночью, во время бала, — начал объяснять Плут. — Бочонки с порохом будут на местах. Я поведу наступление на поместье генерала. Он оставит дома личную охрану, так что нам окажут сопротивление. Но мы справимся. Благодаря тебе у нас есть оружие, а захватить его дом для нас особенно важно. Богатые валорианцы тем временем отведают отравленного вина на балу. — Плут нахмурился. — Ну что ты так смотришь, Арин? План идеален. Все пройдет как нельзя лучше. Мы отвоюем наш город. — Он положил руку Арину на плечо. — Вернем себе свободу.

Эти слова рассекли запутанный узел сомнений в душе Арина. Он медленно кивнул и повернулся к окну.

— Ты куда? — удивился Плут. — Сам знаешь, как тяжело было добраться сюда. Возвращаться ничуть не проще. Оставайся. Я тебя спрячу.

«Почему ты не смотришь мне в глаза?» — спросила Кестрель в апельсиновой роще. Ему больно было слышать, как дрожал ее голос. Он до сих пор чувствовал эту боль. Давным-давно, на восьмые именины, отец подарил ему стеклянную лошадку. Арин вспомнил ее заостренные книзу ножки и выгнутую шею. Игрушка была вся прозрачная, как звездный свет. Арин случайно уронил ее, и она разбилась об пол.

— Нет, — сказал он Плуту. — Я пойду обратно. Когда все случится, я должен быть там.

25

После прогулки в апельсиновую рощу колено пошло на поправку Исчезла скованность, и Кестрель с каждым днем заставляла себя ходить все больше и больше. Вскоре хромота сошла на нет, а потом и вовсе исчезла. Кестрель вернулась к музыке, позволяя пальцам порхать по клавишам, забивала голову сложными пассажами, чтобы ни о чем больше не думать. Не вспоминать холодный день в апельсиновой роще и все, что она сказала, сделала, о чем попросила. О том, чего ей так хотелось.

Кестрель играла и забывала обо всем, кроме музыки, которая раскрывалась вокруг нее, как цветок.

В последний день осени экономка принесла ей завернутую в муслин дорогую ткань, блеск которой видно было видно даже сквозь него.

— Это от портнихи, — пояснила она.

Кестрель отложила посылку.

Вечером пришла рабыня с запиской от отца: «Кое-кто желает увидеться с тобой». Может быть, Ронан. Эта мысль оставила ее равнодушной. Потом Кестрель подумала, что это неправильно, и тогда уже расстроилась.

С ней что-то не так. Она должна радоваться возможности увидеть друга. Должна надеяться, что их с Ронаном дружба перерастет в нечто большее.

«Мы не друзья», — сказал Арин.

Но про Арина лучше не вспоминать.

К ужину Кестрель принарядилась.

Голос, который доносился из столовой залы, определенно был ей знаком, но она не сразу вспомнила, кому он принадлежит.

— Спасибо, что не стал реквизировать мой корабль, — говорил мужчина. — Я бы потерял кучу прибыли, а то и само судно, если бы империя забрала его на войну.

— Меня не благодари, — ответил генерал. — Если б он мне потребовался, я бы долго думать не стал.

— Что, Траян, маловата для тебя моя посудина? — усмехнулся голос. Кестрель, которая подслушивала у дверей, наконец узнала гостя. Она вспомнила, как была совсем маленькой, а этот седой человек улыбался и пачками привозил для нее ноты из дальних стран.

— Как раз наоборот, капитан Венсан, — ответила за генерала Кестрель, заходя в комнату. Мужчины встали. — Полагаю, мой отец не стал забирать ваш корабль, потому что он самый лучший и оснащен пушками. Он не хочет оставлять гавань без защиты.

— Кестрель. — Вместо рукопожатия капитан положил ладонь ей на голову, как ребенку. Она совсем не расстроилась, что их гостем оказался Венсан, а не Ронан. — Ты меня переоцениваешь. Я всего лишь купец.

— Может, это и так, — согласилась Кестрель, когда все трое уселись на свои места: отец во главе стола, она справа, а капитан слева. — Но сомневаюсь, что две палубы десятифунтовых пушек у вас для красоты.

— Я перевожу ценные товары. С такими пушками пиратов можно не бояться.

— И с такой командой. Ваши матросы слывут отличными бойцами.

— Хорошие ребята, — согласился отец, — хотя память у них так себе.

Капитан пристально посмотрел на него.

— Не думал, что ты и об этом знаешь.

— О том, что твои матросы не в состоянии запомнить пароль даже под страхом смерти?

Пароль нужен был в тех случаях, когда кто-то из команды возвращался на корабль ночью. Оставшиеся на палубе матросы требовали назвать кодовое слово, желая убедиться, что в шлюпке их товарищи.

— Я проверил каждый корабль и их команды, когда выбирал, какие суда взять с собой, — объяснил отец Кестрель. — Я всегда серьезно подхожу к делу. — Он посмотрел на свою тарелку. Она была пуста, первое блюдо еще не подали. Генерал провел пальцем по белой каемке, потом повернул тарелку так, что рисунок птицы оказался наверху. Его жест явно что-то означал.

Венсан проследил за его движением, потом взглянул на свою тарелку, на тарелку Кестрель и на другие три, которые были поставлены в память об умерших членах семьи.

— Это верно, — ответил он и зачем-то добавил: — Я согласен.

Кестрель поняла, что эти двое обменялись каким-то зашифрованным сообщением. Очевидно, отец не просто так выбрал этот сервиз для сегодняшнего ужина. В доме было множество посуды с самыми разными узорами. Эти тарелки сделаны валорианцами. На каждой изображена хищная птица: сокол, коршун, орел, сова, скопа и ястреб. Они перечислялись в известной строевой песенке, которую учили валорианские дети.

— Вы что, выбираете в качестве пароля названия птиц из «Песни об оперении Смерти»? — спросила Кестрель у капитана.

В лице Венсана лишь на секунду мелькнуло изумление. Отец и вовсе не удивился. Кестрель всегда легко разгадывала загадки.

Венсан печально вздохнул:

— Похоже, ничего другого мои ребята запомнить не в состоянии. Видишь ли, пароль нужно менять каждую ночь. Порядок птиц в песне заучить довольно легко.

Генерал звонком колокольчика отдал рабам приказ подавать первое блюдо. Венсан принялся рассказывать истории о своих путешествиях, и Кестрель подумала: наверное, отец для того и позвал его, чтобы немного развеселить ее. Но потом она повнимательнее взглянула на тарелку капитана и поняла, что дело не только в этом.

На его тарелке был изображен охотничий ястреб — кестрель.

Разумеется, отец не стал забирать корабль Венсана вовсе не потому, что капитан был его старым другом. И даже не потому, что гавань нуждалась в защите. Это был обмен. Отец оказал ему услугу, за которую капитану предстояло расплатиться. Недаром он сказал «Согласен», глядя на свою тарелку.

Он согласился присмотреть за Кестрель, пока отец будет в отъезде. Она замерла и подняла взгляд на генерала, который сообщил:

— Капитан Венсан пойдет на Зимний бал.

В зал вошли рабы. Они начали раскладывать кушанья. Кестрель посмотрела на три пустые тарелки: две были для брата и сестры отца, которые погибли в бою, и одна, с совой, — для его умершей жены. Что бы изменилось, останься она жива? Возможно, Кестрель с отцом не пришлось бы общаться зашифрованными посланиями и играть в стратегию друг с другом и друг против друга. Возможно, тогда Кестрель могла бы поговорить с ним начистоту.

Что бы она сказала? Что ей все ясно? Что отец попросил капитана не только защитить ее в случае опасности, но и проследить, чтобы она больше не совершала проступков и не навлекала гнев общества на себя? Что прощает его за недоверие (в конце концов, она и сама себе не доверяла). Она сказала бы, что видит не только его опасения, но и его любовь.

— Я рада за капитана Венсана, — улыбнулась она, взяв в руки нож и вилку. — Уверена, ему понравится на балу. Однако сама я идти не собираюсь.

На рассвете Кестрель села в карету и отправилась в городской порт. Генерал не хотел, чтобы дочь его провожала, поэтому она не видела, как корабли готовились к отплытию в серых предутренних сумерках. Но теперь она все же приехала сюда посмотреть на опустевшие доки. Пронизывающий ветер трепал ее плащ. Морской воздух пах солью.

Флот из двух сотен кораблей уже направлялся к выходу из залива. Только шесть купеческих судов, включая судно капитана Венсана, по-прежнему стояли на якоре. К берегу жались рыбацкие лодки, которые не пригодились войску, поскольку были слишком малы. От нечего делать Кестрель сосчитала их. Кто знает, возможно, генерал сейчас стоит на палубе одного из кораблей и даже видит ее на пристани.

Флот удалялся. Корабли двигались плавно, как танцоры, но не прикасаясь друг к другу.

«Для счастья нужна свобода, — любил повторять отец, — а для свободы нужна смелость».

Кестрель подумала о своем бальном платье, по-прежнему завернутом в муслин. Почему бы и не пойти на бал? Чего ей бояться? Косых взглядов? Пусть смотрят. Она умеет за себя постоять, и защиты ей не нужно — ни от отца, ни от капитана Венсана.

Кестрель долго болела, но теперь она выздоровела.

Ткань казалась жидкой на ощупь. Платье приятно холодило кожу. Крой был простым, а золотистая материя поблескивала, как зимнее солнце. Рукавов не было, вырез открывал ключицы.

Надевалось платье легко: она лишь попросила рабыню застегнуть жемчужные пуговки на спине. Закрепить украшенный камнями кинжал на поясе Кестрель могла и сама. Но, оставшись одна, она поняла, что справиться с прической будет непросто. Обычно ее волосами занималась Лира, но звать ее Кестрель не хотела.

Она села за туалетный столик, настороженно разглядывая свое отражение. Ее распущенные локоны лежали по плечам. Они были чуть темнее, чем платье. Кестрель отделила прядку и начала плести косу.

— Мне сказали, что ты собираешься на бал.

Она посмотрела в зеркало и увидела, что за ее спиной стоит Арин. Кестрель тут же перевела взгляд на собственное лицо. Под глазами у нее лежали глубокие тени.

— Тебе сюда нельзя, — бросила она. Даже не глядя, она знала, что на его лице застыло выжидающее выражение. Сама Кестрель тоже ждала, пытаясь собраться с силами и прогнать его.

Потом она вздохнула и продолжила плести косу.

— Лучше не ходи на бал, это плохая идея, — снова заговорил Арин.

— Мне кажется, ты не в том положении, чтобы указывать мне. — Она вновь взглянула на его отражение. При виде его лица нервы Кестрель, и без того натянутые до предела, едва не зазвенели от напряжения. Косичка выскользнула из рук и расплелась. — Ну что? — сорвалась она. — Что смешного?

Он ухмыльнулся, и в это мгновение он снова стал похож на того Арина, которого она знала.

— Смешного — ничего.

Тяжелые локоны скользнули вперед, заслоняя лицо Кестрель.

— Обычно меня причесывает Лира, — пробормотала она.

Арин вдохнул, будто собираясь ответить, но тишина затянулась.

Потом он тихо сказал:

— Я могу.

— Что?

— Я могу тебя причесать.

— Ты?!

— Да.

Кестрель почувствовала, как на шее у нее забилась жилка. Она открыла рот, но не успела возразить. Арин подошел к ней и собрал волосы руками. Его пальцы задвигались.

В комнате стояла странная тишина. Казалось, каждое движение должно отзываться каким-то звуком: вот кончик пальца задел кожу на шее, вот шпилька закрепила туго натянутый локон, вот тоненькая косичка выскользнула из рук Арина и коснулась щеки Кестрель. Каждый жест напоминал музыку, и было странно не слышать нот, ни высоких, ни низких. Кестрель медленно выдохнула.

Руки Арина замерли.

— Больно?

— Нет.

Шпильки быстро исчезали со столика. На глазах у Кестрель мелкие косички соединились в большие и сплелись в замысловатые узлы. Пальцы Арина нежно потянули какую-то прядку, изогнули ее. Кестрель ощущала даже малейшее движение воздуха.

Хотя Арин прикасался не к ней, а лишь к неживой ее части, Кестрель показалось, что на нее накинули полупрозрачную сеть, которая дрожала и переливалась на свету.

— Ну вот, — сказал Арин.

Ее отражение в зеркале подняло руку и потрогало волосы. Она не знала, что ответить. Арин отошел назад и спрятал руки в карманы. Однако его взгляд был устремлен на ее отражение, а лицо его смягчилось, как тогда, в музыкальной комнате, когда она сыграла для него на фортепиано.

— Как… — начала Кестрель.

— Как кузнец умудрился выучиться такому искусству?

— Ну… Да.

— В детстве моя старшая сестра заставляла причесывать ее.

Кестрель чуть было не спросила, где теперь его старшая сестра, потом представила самый худший вариант ответа. В глазах Арина отразилась та же мысль, и по его выражению Кестрель поняла, что худший вариант оказался правдой. Но его улыбка не исчезла.

— Я, конечно, злился, — продолжил Арин. — Меня раздражало, что она вечно мной командует. И что я ей это позволяю. Но теперь… приятно вспомнить.

Кестрель встала и повернулась лицом к нему. Между ними стоял стул, и она сама не знала, рада она этому или нет.

— Кестрель, раз уж ты идешь на бал, возьми меня с собой.

— Я тебя не понимаю, — устало выдохнула одна. — Не понимаю твоих слов, твоих постоянных перемен настроения, твоего непредсказуемого поведения.

— Я и сам себя не всегда понимаю. Но я знаю, что хочу пойти с тобой.

Эти слова эхом разлетелись в голове Кестрель. Голос Арина звучал одновременно мягко и решительно. Мелодично. Знал ли он, что каждым словом неизбежно выдает свой певческий дар? Знал ли, каким пленительным казался Кестрель звук его голоса?

— Если ты считаешь, что мне не стоит идти на бал, — сказала она, — то наверняка прекрасно понимаешь, как глупо с моей стороны будет взять с собой тебя.

Он пожал плечами.

— Или, наоборот, очень мудро. Подобный шаг даст всем понять, что тебе скрывать нечего.

Жена губернатора, Нериль, замешкалась лишь на секунду, когда увидела Кестрель среди гостей, пришедших на бал. Но губернатор очень уважал генерала Траяна и, что немаловажно, во многом от него зависел. Соответственно, они были союзниками, а это, в свою очередь, означало, что Нериль придется быть любезной с дочерью генерала. Кестрель это прекрасно понимала.

— Милочка! — воскликнула Нериль, когда подошла очередь Кестрель поздороваться с хозяйкой. — Вы чудесно выглядите!

Однако ее взгляд не задержался на Кестрель. Она уставилась на Арина, который стоял чуть позади.

— Благодарю, — отозвалась Кестрель.

Нериль сухо улыбнулась. Она не сводила глаз с Арина.

— Леди Кестрель, могу я попросить вас об одолжении? Видите ли, половина моих рабов заболели.

— Так много?

— Они, конечно, прикидываются, но, если я прикажу их высечь, толку все равно не будет. В таком состоянии они не смогут прислуживать гостям, а уж тем более держаться подобающе.

Кестрель поняла, к чему клонит Нериль, и ей это не понравилось.

— Леди Нериль…

— Одолжите мне вашего раба на вечер?

Кестрель почувствовала, как Арин напрягся. Казалось, они стояли плечом к плечу, хотя на самом деле Арин держался на достаточном расстоянии от нее.

— Он еще может понадобиться мне.

— Понадобиться вам? — Нериль перешла на шепот: — Кестрель, если вы не поняли, это я вам оказываю услугу. Отправьте его поскорее на кухню, пока бал еще не начался и не все его заметили. Едва ли он будет против.

Кестрель для виду перевела Арину просьбу Нериль. Все это время она внимательно следила за его лицом. Она была убеждена, что он-то как раз будет против. Однако, когда он заговорил, его голос был полон покорности. Он ответил по-валориански, как будто ему было уже все равно, что этим он выдаст себя.

— Госпожа, — обратился он к Нериль. — Я не знаю, где у вас кухня, и боюсь заблудиться в таком большом доме. Я бы попросил ваших рабов проводить меня, но вижу, они все заняты…

— Ладно, ладно, — нетерпеливо отмахнулась Нериль. — Я пришлю за тобой раба. В ближайшее время, — добавила она, обращаясь к Кестрель, после чего обернулась к следующим гостям.

Дом губернатора был построен уже при валорианцах. Двери холла вели в трофейную залу, где на стенах, поблескивая в свете факелов, висели выпуклые щиты. Здесь гости могли поболтать и выпить.

Домашний раб подал ей бокал с вином. Кестрель поднесла его к губам.

Спустя мгновение кто-то выбил его у нее из рук. Бокал разлетелся на мелкие осколки, вино разлилось по полу. Разговоры вокруг смолкли.

— Прошу прощения, — пробормотал Арин. — Я споткнулся.

Кестрель почувствовала на себе тяжесть чужих взглядов. Люди уставились на Арина и на нее. Она увидела, как Нериль, стоявшая на пороге зала, обернулась. Хозяйка дома закатила глаза, поймала за локоть одного из рабов и подтолкнула его к Кестрель и Арину.

— Кестрель, не пей сегодня вина, — прошептал Арин.

— Что? Почему?

Раб Нериль приближался к ним.

— Тебе нужна ясная голова, — ответил Арин.

— Она у меня и так ясная, — как можно тише прошипела Кестрель, чтобы не слышали люди вокруг. — В чем дело, Арин? Сначала ты говоришь, что мне лучше никуда не ходить, потом просишься со мной. В карете ты всю дорогу молчишь, а теперь…

— Просто пообещай, что не будешь пить.

— Ладно, не буду, если тебе это так важно. — Возможно, его поведение было связано с каким-то детским воспоминанием, как тогда, в доме Айрекса. — Но что…

— Арин, — прервал их раб, присланный хозяйкой дома. Казалось, он был удивлен и одновременно рад видеть Арина. — Следуй за мной.

Когда Арин вошел в кухню, все гэррани разом замолчали. Выражения их лиц изменились, и Арину почудилось, будто его кожа измазана чем-то липким. Они смотрели на него как на героя, но он не сказал ни слова, просто пробрался через ряды лакеев и горничных к тому месту, где повар жарил на огне свинину, насаженную на вертел, и схватил его за руку.

— Которое вино? — спросил он. Когда отравленный напиток подадут, все валорианцы в доме будут обречены.

— Арин! — повар заулыбался. — Я думал, ты сегодня будешь в генеральском доме.

— Которое вино?

Повар моргнул, наконец-то заметив, с какой тревогой и настойчивостью Арин требовал ответа.

— Яблочное со льдом, самое сладкое. Так проще замаскировать яд.

— Когда?

— Когда его подадут? О, сразу после третьего танца.

26

В бальной зале раздавался смех и громкие голоса. Даже стоя в коридоре, можно было ощутить жар, идущий оттуда. Кестрель переплела пальцы. Она волновалась, но не хотела, чтобы это кто-то заметил, поэтому расцепила руки и вошла в залу.

Внезапно наступила тишина. Если бы окна были открыты, то Кестрель, наверное, услышала бы, как звенит хрусталь на люстрах, покачиваясь на ветру. Тишина была абсолютная. Она окинула взглядом толпу в поисках друзей и выдохнула лишь тогда, когда заметила Беникса. Улыбнувшись, сделала шаг в его сторону. Беникс увидел ее, однако его глаза будто смотрели мимо, словно она была прозрачной, как лед или стекло.

Кестрель замерла. Друг отвернулся и отошел на другой конец залы. Послышался шепот. Айрекс, который стоял далеко, но не настолько, чтобы она не услышала, рассмеялся и прошептал что-то на ухо леди Фарис. Щеки Кестрель вспыхнули от стыда, но пути назад не было. Она просто не могла пошевелиться.

Сначала Кестрель увидела улыбку, а потом уже все лицо: к ней на выручку спешил капитан Венсан, пробираясь через толпу. Он пригласит ее на первый танец и спасет от позора хотя бы на время, пусть даже репутация уже погублена. И ей придется принять помощь капитана, предложенную из жалости.

Жалость. Мысль о ней согнала румянец с лица.

Кестрель еще раз осмотрела гостей. Прежде чем капитан успел добраться до нее, она подошла к сенатору, который стоял один. Сенатор Каран был вдвое старше Кестрель. Лысеющий и тощий, он имел безупречную репутацию, поскольку был слишком труслив, чтобы хоть раз пойти против общественных устоев.

— Пригласите меня на танец, — тихо велела ему она.

— Прошу прощения?

По крайней мере, он ответил ей.

— Пригласите меня на танец, — повторила Кестрель, — или я всем расскажу вашу тайну.

Каран изумленно раскрыл рот, потом закрыл его. Кестрель не знала никаких тайн. Может, у сенатора их и вовсе не было. Но она понадеялась, что он будет слишком напуган и не станет рисковать. И действительно — Каран пригласил ее.

Разумеется, будь ее воля, она бы его не выбрала. Но Ронан еще не приехал, а Беникс даже смотреть на нее не желал. Либо что-то изменилось за месяц, прошедший после дуэли, либо он струсил без поддержки Ронана и Джесс. Или же он просто не желал больше рисковать своей репутацией ради Кестрель.

Начался танец. За все время Каран не сказал ей ни слова.

Когда инструменты смолкли и лютня вывела последние легкие ноты, Кестрель сразу же отстранилась. Каран неловко поклонился и ушел.

— Да уж, выглядело это так себе, — раздался голос за ее спиной, и она обернулась. Ее тут же охватила радость — это был Ронан.

— Мне стыдно, — признался он. — Ужасно стыдно. Я опоздал, и тебе пришлось танцевать с этим скучным Караном. Как так вышло?

— Я его запугала.

— А-а. — Теперь в глазах Ронана появилось беспокойство. — Значит, дело совсем плохо?

— Кестрель! — Джесс пробралась к ним сквозь толпу. — Мы думали, ты не придешь. Надо было предупредить нас. Если б мы знали, то приехали бы к началу.

Она взяла Кестрель за руку и увлекла ее в сторону от танцующих пар. Ронан последовал за ними. Тем временем в зале начался второй танец.

— А так, — продолжила Джесс, — мы вообще еле собрались. Ронан не хотел никуда ехать, мол, какой смысл, если Кестрель не будет.

— Сестренка, — перебил ее Ронан, — не пора ли и мне поведать всем твои секреты?

— Дурачок, у меня-то никаких секретов нет. И у тебя тоже, по крайней мере от Кестрель. Верно? — Джесс бросила торжествующий взгляд на них обоих. — Ведь нет же, Ронан?

Тот потер переносицу, страдальчески наморщив лоб.

— Теперь точно нет.

— Чудесно выглядишь, Кестрель, — сказала Джесс. — Видишь, как хорошо я подобрала платье? А цвет отлично подойдет к яблочному вину.

Кестрель испытала головокружительную легкость — то ли от того, что была рада видеть друзей, то ли от невольного признания Ронана. Она улыбнулась.

— Ты выбрала мне материю под цвет вина?

— Это особенное вино. Леди Нериль очень гордится тем, что достала его. Она еще несколько месяцев назад сказала мне, что закажет несколько бочонков из столицы. И я подумала: сделать так, чтобы платье сочеталось с украшениями, оружием и обувью, может каждый. Другое дело — бокал вина. Он тоже своего рода украшение, как драгоценный камень, только большой и жидкий.

— Что ж, тогда мне точно нужен такой бокал. Иначе мой образ будет неполным.

Кестрель не то чтобы забыла об обещании, данном Арину, просто она постаралась выкинуть из головы все, что касалось его.

— О да! — воскликнула Джесс. — Непременно. А ты что думаешь, Ронан?

— Ничего не думаю. Я лишь пытаюсь угадать, чем заняты мысли Кестрель, и надеюсь, что она согласится потанцевать со мной. Если не ошибаюсь, остался еще один танец до того, как подадут это ваше драгоценное вино.

Радость Кестрель померкла.

— Я бы с удовольствием, но… Что скажут твои родители?

Ронан и Джесс переглянулись.

— Их здесь нет, — ответил Ронан. — Они уехали в столицу на всю зиму.

Следовательно, будь они здесь, они бы не одобрили, как и любые родители, после такого-то скандала.

Ронан заметил, как изменилось ее лицо.

— Мне все равно, что они скажут. Давай потанцуем.

Он взял ее за руку, и впервые за долгое время она почувствовала себя в безопасности. Они вышли в центр зала и начали танец.

Какое-то время Ронан молчал, потом дотронулся до тоненькой косички, которая касалась щеки Кестрель.

— Красиво.

Она вспомнила, как руки Арина перебирали ее волосы, и напряглась.

— Великолепно! — поправил сам себя Ронан. — Невероятно! Кестрель, нет таких слов, чтобы описать тебя.

Она попыталась отшутиться:

— Что же будет с дамами, когда такой бессовестный флирт выйдет из моды? Вы нас совсем избалуете.

— Ты же знаешь, что это не просто флирт, — возразил Ронан. — Ты всегда знала.

Да, это правда. Она знала, хотя и гнала от себя это знание, притворялась, что ничего не видит. В душе тускло блеснула искра дурного предчувствия.

— Выходи за меня, Кестрель.

Она задержала дыхание.

— Я знаю, тебе было нелегко в последнее время, — продолжил Ронан. — Люди были к тебе несправедливы. Тебе пришлось стать сильной, гордой, хитрой. Но все пройдет, как только мы объявим о помолвке. Ты сможешь снова быть собой.

Но ведь она всегда была такой — сильной, гордой, хитрой. Как он не понимает? Это и есть она — та, что раз за разом хладнокровно побеждала его за игорным столом. Та, что вручила ему откуп за собственную смерть и рассказала, что с ним делать. И все же Кестрель промолчала. Она откинулась на его руку, которая придерживала ее за талию. Танцевать с ним было легко. Так же легко сказать «да».

— Твой отец будет доволен. На свадьбу я подарю тебе лучшее фортепиано, какое только можно найти в столице.

Кестрель взглянула ему в глаза.

— Или оставь свое, — поспешно добавил он. — Я знаю, как ты его любишь.

— Нет, просто… Ты слишком добр.

Он издал нервный смешок.

— Доброта тут совсем ни при чем.

Танец замедлился. Музыка подходила к концу.

— Ну? — Ронан остановился, хотя другие пары еще кружились рядом с ними. — Что… Что скажешь?

Кестрель не знала, что сказать. Ронан предлагал ей все, о чем она могла только мечтать. Так почему ей стало грустно? Почему ей кажется, что она что-то теряет?

— Для того чтобы вступить в брак, нужно нечто большее, — осторожно ответила она.

— Я люблю тебя. Разве этого недостаточно?

Наверное, достаточно. Пожалуй, ей этого хватило бы. Но когда музыка стихла, Кестрель увидела Арина в толпе. Он смотрел прямо на нее, и в его глазах она увидела отчаяние. Как будто он тоже почувствовал близость утраты — или уже пережил ее.

Она взглянула на него, не понимая, почему прежде не замечала, как он красив. Теперь его красота поразила Кестрель, как удар в солнечное сплетение.

— Нет, — прошептала она.

— Что? — голос Ронана разорвал тишину.

— Прости.

Ронан резко развернулся в ту сторону, куда был устремлен взгляд Кестрель. Он выругался.

Кестрель выскользнула из его рук и пошла к выходу из зала, с трудом обходя рабов, которые несли подносы с золотистым вином. Глаза щипало, огни и люди казались размытыми. Она покинула бальную залу, пересекла холл и вышла на улицу, в холодную ночь. Кестрель ни разу не обернулась, но, даже не слыша ничего и не чувствуя его прикосновения, она знала, что Арин идет за ней.

Кестрель не понимала, почему сиденья в карете всегда расположены лицом друг к другу. Почему нельзя было поставить их по-другому? Сейчас ей больше всего на свете хотелось спрятаться. Она украдкой взглянула на Арина. Фонари в карете не горели, но луна светила ярко, окутывая Арина своим серебряным сиянием. Он напряженно всматривался в особняк губернатора, пока тот не остался далеко позади. Тогда Арин резко отвернулся от окна и откинулся на спинку сиденья. На его лице отразились одновременно изумление и облегчение.

Кестрель невольно почувствовала слабую вспышку любопытства, но потом с горечью напомнила себе о том, до чего ее довело это самое любопытство. Она отдала пятьдесят клиньев за певца, который отказался петь; за друга, который отказался быть ее другом; за того, кого она сделала своей собственностью, но никогда не сможет назвать своим. Кестрель отвела взгляд. Она поклялась себе, что больше никогда на него не посмотрит.

— Почему ты плачешь? — тихо спросил Арин.

От его слов слезы полились еще сильнее.

— Кестрель…

Она прерывисто вздохнула.

— Потому что, когда отец вернется, я скажу ему, что он победил. Я пойду в армию.

Арин помолчал.

— Я не понимаю.

Кестрель пожала плечами. Какая ей разница, понимает он или нет?

— Ты откажешься от музыки?

— Да. Придется.

— Но ведь он дал тебе время до весны. — Голос Арина по-прежнему звучал растерянно. — Ты еще можешь передумать. Ронан… Ронан ради тебя готов молиться самому богу душ. Он сделает тебе предложение.

— Уже сделал.

Арин не ответил.

— Но я не могу.

— Кестрель…

— Не могу.

— Кестрель, прошу тебя, не плачь.

Он осторожно прикоснулся к ее лицу, провел большим пальцем по щеке, мокрой от слез. Это еще сильнее ранило Кестрель. Больно было понимать, что его жест — в лучшем случае проявление сочувствия. Наверное, Арин волнуется за нее. Но этого мало.

— Почему ты не можешь выйти за него? — прошептал он.

Она нарушила данное себе обещание и посмотрела ему в глаза.

— Из-за тебя.

Рука Арина дрогнула. Он опустил голову, и его лицо скрыла тень. Потом он соскользнул со своего сиденья и опустился на колени перед Кестрель. Потянувшись к ней, мягко раскрыл ее сжатые в кулаки пальцы и вложил ее руки в свои ладони, словно держа воду в горсти. Сделал глубокий вдох.

Она хотела остановить его, готова была оглохнуть, ослепнуть, превратиться в дым. Она бы заставила его замолчать, охваченная в равной мере страхом и желанием, которые уже невозможно было отличить друг от друга. Но он сжимал ее руки в своих, и она ничего не могла поделать.

— Я хочу того же, что и ты, — прошептал Арин.

Кестрель отшатнулась. Это невозможно. Наверное, она не так поняла его слова.

— Мне тяжело было в это поверить. — Арин поднял голову, чтобы она могла видеть его лицо и глаза, исполненные чувства. Надежды.

— Но ведь твое сердце уже занято, — возразила она.

Он нахмурился, на лбу появились морщинки, но потом снова разгладились.

— О нет, все совсем не так. — Он коротко рассмеялся, и этот смех показался Кестрель мягким и неожиданно сильным. — Спроси меня, зачем я ходил на рынок.

Это была жестокая просьба.

— Мы оба знаем зачем.

Он помотал головой.

— Представь, что ты выиграла у меня в «Зуб и жало». Зачем я туда ходил? Ну же, спроси. Не затем, чтобы встретиться с девушкой, которой нет.

— Как… нет?

— Я солгал.

Кестрель ошеломленно моргнула.

— Тогда зачем же ты ходил на рынок?

— Мне просто хотелось свободы. — Арин невольно провел пальцами вдоль виска, потом, спохватившись, неловко убрал руку.

Внезапно Кестрель поняла, что значит этот жест, который она видела уже много раз. Это была старая привычка. Он пытался смахнуть с виска призрак своих длинных прядей, которые Кестрель приказала отстричь.

Она наклонилась и коснулась его виска губами. Арин мягко обнял ее одной рукой. Его щека прижалась к ее щеке. Потом он поцеловал ее в лоб, в закрытые веки, в шею. Их губы встретились. Кестрель почувствовала соленый привкус собственных слез, потом поцелуй стал глубже, и она поняла, что, должно быть, испытывал Арин, когда рассмеялся минуту назад. Это было нежное безумство… и безумная нежность. Она чувствовалась в движении его рук, которые скользили по ее платью. Жар его тела проникал сквозь тонкую ткань, заполняя Кестрель изнутри. Она все крепче прижималась к Арину.

Он слегка отстранился.

— Я еще не все тебе рассказал, — торопливо произнес он.

Карета качнулась, и на мгновение они вновь невольно прижались друг к другу.

Кестрель улыбнулась.

— У тебя есть еще какие-то воображаемые друзья?

— Я…

Тишину ночи нарушил грохот взрыва, прозвучавшего вдалеке. Послышалось испуганное ржание, одна из лошадей взбрыкнула. Карета затряслась, и Кестрель ударилась головой об оконную раму. Раздался крик кучера, свист хлыста. Карета остановилась. Рукоять кинжала больно ткнула Кестрель в бок.

— Кестрель? Ты цела?

Наполовину оглушенная ударом, она потрогала голову. На пальцах осталась влага.

Прозвучал второй взрыв. Карета снова вздрогнула — это дернулись в упряжке лошади. Но на этот раз Арин крепко держал Кестрель. Она посмотрела в окно на город и увидела странное свечение в небе.

— Что это?

Арин помедлил.

— Порох, — ответил он. — Первый взрыв был в казармах городской стражи. Второй — на оружейном складе.

Он мог просто высказать свою догадку, но по тону его голоса Кестрель поняла, что это не так. Она уже знала, что все это значит, но одновременно отчаянно не желала принимать это знание, позволяя себе задуматься лишь над тем, что сейчас происходит в городе: на них напали. Спящие стражники погибли. Враги растаскивают оружие со склада.

Кестрель выскочила из кареты. Арин бросился следом.

— Кестрель, вернись!

Она его не слушала.

— У тебя кровь, — сказал Арин.

Кестрель бросила взгляд на кучера-гэррани, который изо всех сил натягивал поводья, осыпая ругательствами непослушных лошадей. Свет над городом разгорался: начинался пожар. Она посмотрела на дорогу. До виллы оставалось всего несколько минут пути.

Кестрель сделала шаг по направлению к дому.

— Нет! — Арин схватил ее за руку. — Мы должны вернуться вместе.

Лошади притихли. В тишине раздавалось лишь нестройное фырканье и перестук копыт. Разум Кестрель зацепился за одно-единственное слово: «должны».

Знание, от которого она отвернулась, больше невозможно было игнорировать.

Почему Арин просил ее не пить вино? Почему нельзя было пить вино?

Она подумала о Джесс и Ронане, обо всех, кто остался на балу.

— Кестрель… — Арин говорил тихо, но настойчиво, словно собираясь ей что-то объяснить. Она ничего не хотела слышать.

— Пусти.

Он убрал руку и понял, что она обо всем догадалась. То, что ждало ее дома, было не менее опасно, чем порох и отравленное вино.

И Арин, и Кестрель понимали, что сейчас — посреди дороги, ночью, без помощи — у нее мало выбора.

— Что происходит? — К ним подошел кучер. Он тоже уставился на сияние, разливавшееся над городом. Потом он взглянул Арину в глаза и выдохнул: — Пришел бог возмездия.

Кестрель выхватила кинжал из ножен и приставила его к горлу кучера.

— Будь проклят ваш бог, — бросила она. — Отвяжи мне лошадь.

— Нет! — крикнул Арин кучеру. Тот испуганно сглотнул. — Она тебя не убьет.

— Я валорианка. Убью.

— Кестрель, теперь… многое изменится. Но позволь мне все объяснить.

— Не позволю.

— Тогда подумай вот о чем. — Челюсти Арина напряглись, резко очерченные тенями. — Что ты станешь делать, когда убьешь кучера? Набросишься на меня? И к чему это приведет?

— Я могу убить себя.

Арин отшатнулся на шаг.

— Ты этого не сделаешь. — Однако в его глазах она увидела страх.

— Я уйду с честью. По достижении совершеннолетия нас всех учат, как это делается. Отец показал мне, куда колоть.

— Нет, ты не можешь покончить с собой. Ты ведь не откажешься доиграть партию до конца.

— Гэррани попали в рабство, потому что не умели убивать и побоялись умереть. Я говорила, что не хочу убивать. Я не говорила, что не умею. И я никогда не говорила, что боюсь смерти.

Арин посмотрел на кучера.

— Отвяжи обеих лошадей.

Кестрель твердо сжимала в руке нож, пока гэррани снимал с лошадей упряжь.

Когда она вскочила на спину коня, Арин попытался схватить ее. Кестрель ждала этого и воспользовалась тем, что сидит верхом, и тем, что у ее башмачков есть деревянный каблук. Она ударила Арина ногой в лоб, и он пошатнулся. Тогда она вцепилась в гриву коня свободной рукой и погнала его галопом.

Луна светила достаточно ярко, и Кестрель хорошо видела глубокие выбоины на дороге. Она сосредоточилась на том, чтобы не попасть в них, стараясь не думать о боли предательства. Эта боль жгла кожу, клеймом горела на губах. Башмаки потерялись по дороге, косы растрепались и хлестали ее по спине.

Вскоре она услышала стук копыт за спиной.

Ворота поместья были распахнуты, вдоль дороги лежали мертвые стражники. Среди них Кестрель увидела Ракса. Из его живота торчал короткий меч.

Ее конь несся к дому, когда арбалетный болт просвистел по воздуху и вонзился в бок животного. Конь заржал и сбросил Кестрель на землю. Какое-то время она лежала не шевелясь. Потом пальцы правой руки почувствовали пустоту, и она принялась шарить вокруг в поисках кинжала.

В то мгновение, когда ее рука сомкнулась вокруг рукояти, Кестрель увидела перед собой чужой сапог. Каблук воткнулся в грязь, а подошва нависла над ее пальцами.

— А вот и молодая госпожа, — произнес распорядитель аукциона. Кестрель уставилась на него снизу вверх и увидела арбалет, который он так непринужденно держал в руках. Аукционист окинул ее оценивающим взглядом, от босых ног и изорванного подола до окровавленной макушки. — Та самая, что играет на фортепиано. — Его нога слегка придавила ее руку. — Выпусти нож, или я переломаю тебе пальцы.

Кестрель послушалась.

Распорядитель ухватил ее за загривок и заставил подняться. От страха она часто, прерывисто дышала. Он улыбнулся. Кестрель вспомнила, как он стоял на арене и пытался продать Арина. «Этот раб обучен кузнечному делу, — сказал аукционист. — Пригодится любому военному, особенно офицеру, у которого есть личная охрана и много оружия».

Во всем городе личная стража была только у генерала Траяна.

Кестрель вспомнила, как распорядитель встретился с ней взглядом в тот день. В какой восторг он пришел, когда она сделала ставку, и как переменился в лице, когда к ней присоединились другие. Теперь она поняла, что он вовсе не обрадовался растущей цене. Он испугался, как будто изначально собирался продать Арина именно ей.

Земля затряслась от стука копыт. Аукционист еще шире заулыбался, когда Арин остановил коня рядом с ними. Распорядитель подал знак рукой. Из тени деревьев появились вооруженные гэррани. Они навели оружие на Кестрель.

Арин спешился. Аукционист подошел к нему и положил руку ему на щеку. Арин ответил тем же. Они замерли, являя собой картину, которую Кестрель встречала лишь на старых гэрранских рисунках. Так приветствовали только самых близких друзей и родных.

Арин взглянул на нее.

— Ты и есть бог лжи, — прошипела она.

27

Кестрель повели к дому. Камни и ветки впивались в ее босые ноги. Она молча терпела. Когда аукционист толкнул ее на крыльцо, на мраморной плитке остались кровавые следы.

Но от боли ее отвлекла ужасная картина. Тело Хармана, управляющего, лежало в фонтане лицом вниз. Вода покачивала его светлые волосы, точно водоросли.

Рабы генерала столпились в коридоре за фонтаном, засыпая вопросами вооруженных гэррани. Те снова и снова повторяли одни и те же ответы: «Мы захватили город», «Губернатор мертв» и «Вы свободны».

— Где экономка? — спросил аукционист.

Рабы засуетились. Вместо того чтобы вытолкнуть пожилую валорианку вперед, они просто расступились. Аукционист схватил ее за плечи, придавил рукой к стене и достал нож.

Женщина начала всхлипывать.

— Стойте! — закричала Кестрель. Она повернулась к рабам. — Нельзя так. Она хорошо с вами обращалась.

Рабы не пошевелились.

— Хорошо обращалась? — усмехнулся распорядитель. — Когда это? Когда заставляла вас чистить уборную? Когда била вас за разбитую тарелку?

— Неправда, она никому не причиняла вреда! — Голос Кестрель задрожал от страха, справляться с которым больше не было сил, и она совершила роковую ошибку, добавив: — Я бы не позволила.

— Ты здесь больше не командуешь, — бросил аукционист и перерезал экономке горло.

Та сползла по расписанной цветами стене, захлебываясь собственной кровью, прижимая руки к шее, как будто надеялась закрыть рану. Аукционист не сдвинулся с места, хотя на него брызгала кровь, пока женщина не упала на пол.

— Но она ведь ничего не сделала, — не сдержавшись, воскликнула Кестрель, хотя понимала, что ей лучше всего молчать. — Она делала только то, за что я ей платила.

— Кестрель, — резко одернул ее Арин.

Аукционист повернулся к ней. Он снова занес нож. Кестрель успела вспомнить стук молота по наковальне и подумать о том, сколько оружия выковал Арин. Он ведь легко мог наделать еще клинков без ведома управляющего.

Распорядитель шагнул к ней.

— Нет, — произнес Арин. — Она моя.

Аукционист замер.

— Что?

Арин подошел к ним, прошагав через лужу крови. Он остановился рядом со своим предводителем, спокойный и безразличный.

— Она моя. Мой приз. Плата за мою помощь. Трофей. — Он пожал плечами. — Как хочешь, так и назови. Хоть моей рабыней.

Кестрель охватил стыд, ядовитый, как вино, которое подали на балу ее друзьям. Аукционист, помедлив, ответил:

— Я начинаю беспокоиться на твой счет, Арин. Мне кажется, ты не совсем ясно понимаешь суть происходящего.

— Я хочу, чтобы она испытала, каково это — оказаться на моем месте. Что в этом плохого?

— Ничего, но…

— Валорианская армия еще вернется. Это дочь генерала. Ее нельзя лишиться.

Распорядитель убрал нож, но страх не оставлял Кестрель. Ей была уготована судьба намного хуже смерти.

— Не забывай, что случилось с твоими родителями, — сказал аукционист. — Как валорианские солдаты поступили с твоей сестрой.

Арин посмотрел на Кестрель.

— Я помню.

— Неужели? И где же ты был во время захвата поместья? Ты — моя правая рука. Я рассчитывал увидеть тебя здесь. А ты пошел на бал.

— Потому что узнал, что там будет раб начальника порта. Он передал мне ценные сведения. Плут, нам еще нужно разобраться с купеческими кораблями. Отправь меня туда. Я справлюсь. — Лицо Арина выдавало жгучее желание добиться одобрения предводителя.

Плут тоже это заметил и вздохнул.

— Ладно, возьми небольшой отряд. В гавани будут еще бойцы. Корабли нужно захватить или сжечь. Если хоть один успеет выйти из залива, в столице узнают, что мы захватили город, и наша революция закончится так же быстро, как началась.

— Я все сделаю. Из гавани никто не выйдет.

— Возможно, это уже произошло. Матросы наверняка услышали взрывы.

— Тем больше у них причин дожидаться товарищей, которые остались на берегу.

Плут кивнул. Его лицо выражало смесь оптимизма и настороженности.

— Ну, ступай. Я подчищу все в доме губернатора.

Кестрель подумала о своих друзьях, уставившись на кровь на полу. Она не заметила, как Арин подошел к ней. Потом аукционист произнес:

— Руки.

Она подняла взгляд. Арин посмотрел на ее сжатые кулаки.

— Верно, — согласился он, и Кестрель поняла, что они обсуждают, как лучше ее устрашить.

Она не сопротивлялась, когда Арин схватил ее за руку. В памяти снова всплыл летний день на арене. «Парнишка умеет петь», — сказал тогда аукционист. Кестрель вспомнила, как он надавил ботинком на ее пальцы. Весь город знал о ее любви к музыке. «Вот что больнее всего», — решила она, послушно следуя за Арином.

То, что она любила, использовали против нее.

Она пообещала себе, что не станет ничего говорить Арину, но он первым обратился к ней:

— Ты поедешь со мной в гавань.

От изумления она не сдержалась:

— Зачем? Не проще ли запереть меня в казарме? Твоему трофею там самое место.

Арин ответил, продолжая идти вперед по коридору:

— Плут может и передумать.

Кестрель с ужасом представила, как распорядитель открывает дверь ее темницы.

— Полагаю, живая я вам нужнее.

— Я бы не позволил убить тебя.

— Какая трогательная забота о жизни валорианки. Это странно, учитывая, что ты спокойно смотрел, как убивают бедную женщину. Учитывая, что ты в ответе за смерть моих друзей.

Они остановились у дверей в покои Кестрель. Арин повернулся к ней лицом.

— Да пусть хоть все валорианцы в городе умрут. Лишь бы ты жила.

— Даже Джесс? — Ее глаза внезапно наполнились слезами. — И Ронан?

Арин отвел взгляд. У него над бровью начал расцветать синяк — след от удара каблуком.

— Я десять лет прожил в рабстве. Я больше не мог терпеть. То, о чем мы говорили в карете, — как ты себе это представляла? Ты хотела, чтоб я так и жил, боясь к тебе прикоснуться?

— Это здесь ни при чем. Не держи меня за дуру. Ты с самого начала собирался меня предать.

— Но я тогда не знал тебя. Я не знал, что ты…

— Ты прав. Ты и сейчас меня не знаешь. Ты мне никто.

Он ударил ладонью по двери.

— А дети валорианцев? — продолжила она. — С ними вы что сделали? Тоже отравили?

— Нет! Конечно нет, Кестрель. О них позаботятся. Они в безопасности, с ними няньки. Никто не собирался их убивать. По-твоему, мы звери?

— Да, вы звери.

Арин сжал руку в кулак и толкнул дверь, потом отвел Кестрель в будуар, открыл шкаф и начал перебирать вещи. Наконец он достал черную рубашку, штаны, куртку и вручил ей.

— Это парадный боевой костюм, — холодно бросила она. — Мы едем в гавань на дуэль?

— Тебя легко заметить. — Его голос звучал странно. — В темноте. Ты… Ты похожа на пламя. — Он нашел вторую черную рубашку и разорвал ее. — Вот. Повяжи на голову.

Кестрель застыла, держа в руках ворох черной ткани. Она вспомнила, когда на ней в последний раз был боевой костюм.

— Переодевайся, — велел ей Арин.

— Выйди за дверь.

Он покачал головой.

— Я не буду смотреть.

— Да, не будешь. Потому что выйдешь за дверь.

— Я не могу оставить тебя одну.

— Глупости. Что я, по-твоему, сделаю? В одиночку отвоюю город, не выходя из будуара?

Арин провел рукой по волосам.

— Ты попытаешься покончить с собой.

Она горько усмехнулась.

— Ты же видишь, я беспрекословно подчиняюсь тебе и твоему дружку. По-моему, я довольно ясно дала вам понять, что хочу выжить.

— Ты можешь передумать.

— И что тогда?

— Повесишься на ремне.

— Так забери его.

— Для этого и одежда сгодится. Штаны, например.

— В любом случае это недостойная смерть.

— Разобьешь зеркало и зарежешься осколком. — И снова его голос зазвучал как-то непривычно. — Кестрель, я отвернусь.

Наконец она поняла, что именно показалось ей странным. В какой-то момент она перешла на валорианский, и Арин сделал то же самое. Это акцент придавал его голосу необычное звучание.

— Даю слово, — добавил он.

— Твое слово ничего не стоит.

Кестрель отвернулась и начала раздеваться.

28

Он забрал ее коня.

Кестрель прекрасно понимала почему. Ее карету пришлось бросить на дороге, да и конюшни были почти пусты, поскольку большинство лошадей увез с собой отец. Ланс был лучшим из тех, что остались. Во время войны собственность переходит к тому, кто сумел захватить ее, так что жеребец по праву принадлежал Арину. И все же ей было обидно.

Арин принялся седлать коня, с опаской поглядывая на Кестрель. В конюшне стоял шум: другие гэррани тоже готовили для себя лошадей; животные фыркали и ржали, чувствуя повисшее в воздухе напряжение; стучали по деревянному настилу копыта и подошвы сапог. Но Арин молча следил за Кестрель. Как только они вошли в конюшню, он схватил первую попавшуюся упряжь, отрезал кожаный повод ножом, связал своей пленнице руки и приставил к ней охрану. Кестрель ничего не могла сделать, но он все равно следил за ней так, будто она была опасна.

А может, он просто прикидывал, удастся ли ему спокойно провезти пленницу верхом через город и добраться до гавани. Кестрель, пожалуй, даже позлорадствовала бы, если бы не понимала, как мало у него вариантов решения проблемы. Можно ударить ее по голове, чтобы она лишилась сознания. Тогда легко будет взять ее с собой. Можно убить, если не нужна, или запереть, если не хочется с ней возиться. Наверняка он сам понимал это.

Кто-то позвал Арина по имени. Кестрель тоже обернулась и увидела гэррани, которая стояла, прислонившись к двери и пытаясь отдышаться. Ее блестящее от пота лицо показалось Кестрель знакомым. Мгновение спустя она поняла, откуда знает эту женщину и зачем та пришла.

Это была одна из рабынь губернатора. Ее прислали с рассказом о том, что произошло на балу после того, как они ушли.

Арин подошел к женщине. Кестрель попыталась последовать за ним, но ее удержали. На мгновение тот обернулся, и ей очень не понравилось, как он на нее посмотрел. Это был взгляд человека, у которого только что появились дополнительные преимущества.

— Поговорим наедине, — сказал он женщине. — Потом пойдешь к Плуту, если ты еще у него не была.

Арин и рабыня губернатора вышли из конюшни. Дверь за ними захлопнулась.

Вернулся он один.

— Скажи, мои друзья погибли? — потребовала Кестрель. — Я хочу знать.

— Я скажу, когда усажу тебя в седло, сяду сам и ты не попытаешься меня спихнуть или заставить коня сбросить нас обоих. Скажу, если мы благополучно доберемся до гавани.

Арин подошел ближе. Она не ответила, и он, вероятно, воспринял это как знак согласия. Или, может, он просто не горел желанием лишний раз слышать ее голос, потому что ответа дожидаться не стал. Арин поднял Кестрель и посадил на коня, потом сам ловко вскочил в седло позади и прижался к ее спине.

Его близость поразила ее. Но Кестрель решила, что будет делать как велено. Она не подала Лансу знак встать на дыбы. Она не попыталась ударить Арина затылком в лицо. Она будет вести себя хорошо. Сейчас нужно сосредоточиться на том, что действительно важно.

Поцелуй в карете ничего не значил. Ничего. Но расклад уже у нее на руках, и поменять его нельзя. Придется играть с тем, что есть.

Всадники тронулись и поспешили к городу.

Кестрель почувствовала, как Арин облегченно выдохнул, едва перед ними открылся вид на гавань. Все оставшиеся купеческие суда были на месте. Кестрель расстроилась, хотя и не удивилась. Обучаясь мореходству, она поняла, что каждая команда считает свой корабль отдельным островом. Матросы никогда не видели для себя угрозы в том, что происходит на суше, а товарищеский долг вынуждал их дожидаться оставшихся на берегу моряков до последнего. Что касается рыбаков, большинство из них сейчас были в своих домах на берегу, окруженные пороховым дымом, пожарами и трупами, которые то и дело попадались на пути, пока Кестрель везли через город. Те же, кто спал прямо в лодках, едва ли рискнут отправиться в столицу в штормовой сезон. Прямо сейчас в темном ночном небе собирались тучи. Маленькому судну труднее всего выдержать бурю в открытом море.

Пока Кестрель рассматривала лодки, ей в голову пришла идея: нельзя, чтобы суда сгорели, особенно рыбацкие лодки. Одна из них может ей пригодиться.

Арин спешился и снял Кестрель с коня. Она поморщилась, но притворилась, что дело не в прикосновении Арина, а в том, что ее изрезанным ступням больно в сапогах.

— Теперь говори, — потребовала она. — Расскажи, что случилось на балу.

Его лицо освещали отблески огня. Горящие казармы городской стражи находились далеко, но полыхали так, что небо над центром города окутало пепельно-рыжим заревом.

— Ронан в порядке, — ответил Арин.

Кестрель задержала дыхание. То, как он сказал это, могло значить лишь одно.

— Джесс…

— Жива. — Арин потянулся к связанным рукам Кестрель.

Она отшатнулась.

Арин помедлил, потом оглянулся на других гэррани, стоящих вокруг. На Кестрель они смотрели с неприкрытой ненавистью, а на него с подозрением. Арин решительно схватил ее за руки и покрепче затянул узлы.

— Джесс в тяжелом состоянии, — отрывисто сообщил он. — Выпила отравленного вина.

Эти слова дрожью прокатились по телу Кестрель. Она не хотела выдавать своих чувств никому, и особенно Арину, но не справилась с голосом.

— Она выживет?

— Не знаю.

Джесс жива. Кестрель постаралась зацепиться за эту мысль. Джесс не умрет.

— А Беникс?

Арин покачал головой.

Кестрель вспомнила, как Беникс отвернулся от нее на балу, тем самым предав ее, но она также помнила, какой он был хороший друг, и его добродушный смех. Если бы она успела поговорить с ним, он бы признал свою вину. Она бы ответила, что понимает, как страшно нарушить правила и навлечь на себя порицание. Так и было бы, не отними у нее смерть шанс спасти старую дружбу.

Но Кестрель не станет плакать. Довольно слез.

— А капитан Венсан?

Арин нахмурился.

— Хватит. Ты начинаешь хитрить. Ты уже не спрашиваешь о своих друзьях, а просто тянешь время или пытаешься выведать какую-то ценную информацию.

Кестрель хотела что-то ответить, но передумала.

— Мне некогда зачитывать тебе полный список погибших, если бы даже он у меня был, — добавил Арин.

Он еще раз бросил взгляд на вооруженных гэррани и подал им знак идти за ним. Те, кто еще сидели верхом, спешились и направились к небольшому зданию возле центрального причала. Там жил начальник порта. Приблизившись, они увидели кучку гэррани в одежде портовых рабов. Они окружили дом. Валорианцев вокруг не было, если не считать трупов на земле.

— Где начальник порта? — спросил Арин у человека, который, судя по всему, возглавлял этот отряд.

— Внутри, — отозвался гэррани, — под охраной. — Его взгляд упал на Кестрель. — Надеюсь, это не та, о ком я думаю.

— Не обращайте внимания. Она со мной, а вы подчиняетесь мне.

Арин толкнул дверь дома, но Кестрель успела заметить, что он поджал губы, а на лице его собеседника отразилось недовольство. Вероятно, слухи об их с Арином связи вызвали неодобрение не только среди валорианцев, но и среди гэррани, но только теперь она сообразила, что это может сыграть ей на руку. Пусть гэррани думают, что Кестрель — любовница Арина. Возможно, это заставит их усомниться в человеке, которого Плут назвал своей правой рукой.

Кестрель вслед за Арином шагнула в дом. Внутри пахло дегтем и пенькой, поскольку начальник порта занимался торговлей в дополнение к своим обязанностям государственного служащего, которые заключались в ведении журнала. Там он отмечал, какие корабли входят в порт и выходят из него и у каких причалов швартуются. Дом был забит бочками смолы и канатами. Их аромат перебивал даже запах мочи, пятно которой расползлось по штанам начальника порта.

Валорианец дрожал от страха. Хотя за эти несколько часов Кестрель уже устала от потрясений, она испытала еще одно, увидев страх на лице этого молодого и сильного солдата. Если он так напуган, то утверждение о том, что валорианцы не ведают страха, ложно. Почему их так легко оказалось застать врасплох и победить? Так же, как ее саму.

Арин — вот кто виноват. Арин, которого подослали шпионом в дом генерала. Арин, каждую минуту выстраивающий хитрый план, укрепляющий восстание оружием, которое он ковал украдкой, добывающий сведения, случайно оброненные Кестрель. Арин отмахнулся от ее сомнений по поводу самоубийства капитана стражи — вовсе не самоубийства, конечно, а убийства, которое стало шагом на пути к революции. Арин уверял ее: нет ничего странного в том, что сенатор Андракс продал порох варварам, — разумеется, ведь он знал, что порох вовсе не продали. Его украли рабы.

Арин, который вонзил в ее сердце тысячи крючков и привязал к себе, чтобы она не видела ничего, кроме его глаз. Ее враг. А за врагом нужно следить. «В войне все зависит от того, как хорошо тебе известны возможности и сильные стороны противника» — так учил отец. Нужно благодарить судьбу за то, что в эту минуту она оказалась здесь, в домике начальника порта, куда набились около двадцати гэррани, в то время как еще пятьдесят ждут снаружи. Арин уже показал себя хорошим шпионом и игроком. Теперь Кестрель попытается выяснить, выйдет ли из него сильный предводитель. И — кто знает? — возможно, ей удастся наконец получить преимущество.

— Мне нужны имена, — сказал Арин, — всех моряков, которые сейчас находятся на берегу, и названия их кораблей.

Начальник порта дрожащим голосом перечислил имена. Арин задумчиво потер щеку, явно размышляя о том же, о чем подумала Кестрель: неважно, решит он захватить корабли или сжечь. Ему потребуется как можно больше людей. Не стоит оставлять кого-то на берегу стеречь начальника порта, который уже выдал все нужные сведения. Проще и быстрее убить его.

Арин ударил валорианца кулаком по голове. Удар был нацелен точно в висок. Пленник упал лицом в стол. От его слабого дыхания задрожали страницы журнала.

— У нас есть два варианта, — объявил Арин. — Пока что мы неплохо справляемся. Мы захватили город. Представители правящей верхушки устранены или в плену. Теперь нам нужно время. Чем позже в империи узнают о случившемся, тем лучше. Путь через горы охраняют наши люди. Новости могут достичь столицы только по морю. Нужно либо захватить корабли, либо сжечь. Решаем сейчас. В любом случае план примерно одинаковый. С юга идут штормовые облака. Как только они закроют луну, мы сядем в шлюпки и проплывем вдоль залива, чтобы обогнуть корабли и подойти к ним с кормы. Носы кораблей обращены к огням города. Мы подойдем с теневой стороны, в то время как все матросы собрались в носовой части и смотрят на пожар в городе. Чтобы захватить все корабли, нам нужно разделиться на два отряда. Первый отряд возьмет на себя самый большой и опасный корабль — судно капитана Венсана. Второй отряд будет ждать возле соседнего крупного корабля. Мы захватим корабль Венсана и используем пушки, чтобы помочь второму отряду. Имея в своем распоряжении два судна, заставим сдаться следующий корабль и постепенно отобьем все суда. У рыбаков нет пушек, так что после захвата кораблей мы просто заберем их лодки. Если кто-то попытается выйти из залива, затопим корабль. Таким образом мы не только выиграем время. Корабли станут нашим оружием в борьбе с империей, а все товары, что есть на борту, мы заберем себе.

Похоже, Арин был не так уж умен, раз начал обсуждать свой план в присутствии Кестрель. Либо считал, что она все равно ничего не сможет сделать с этой информацией. Может, он и вовсе не видел в ней угрозы. План, однако же, был неплох… за исключением одной детали.

— И как мы захватим корабль Венсана? — спросил кто-то из гэррани.

— Взберемся по веревочной лестнице.

Кестрель рассмеялась.

— Ребята Венсана вас по одному перестреляют, как только поймут, что к ним кто-то лезет.

В комнате повисла тишина. Люди напряженно выпрямились. Арин, который стоял лицом к задавшему вопрос гэррани, обернулся и уставился на Кестрель. Его взгляд метал молнии.

— Тогда мы прикинемся валорианскими матросами, которые остались на берегу, — предложил он, — и попросим, чтобы наши шлюпки подняли на палубу.

— Притворитесь валорианцами? О да, вам поверят.

— Будет темно. Лиц они не увидят, а нужные имена у нас есть.

— А как же акцент?

Арин промолчал.

— Полагаю, вы надеетесь, что ваш акцент унесет ветром, — усмехнулась Кестрель. — Но у вас все равно спросят пароль. Так что ваш чудесный план полетит на дно морское вместе с вашими трупами.

Никто не ответил.

— Пароль, — повторила она. — Кодовое слово, которое обычно есть на каждом корабле. Члены команды никому его не сообщают, чтобы наглецы вроде вас на сумели напасть на судно.

— Кестрель, что ты делаешь?

— Даю тебе совет.

Он недовольно хмыкнул.

— Ты хочешь, чтобы я сжег корабли.

— Неужели? С чего бы мне этого хотеть?

— Без них мы будем слабее.

Она пожала плечами.

— Что с ними, что без них, против империи у вас нет шансов.

Должно быть, Арин почувствовал, как изменилось настроение в комнате, когда слова Кестрель указали на очевидную, но неприятную истину: революция была обречена. Когда в ущелье войдет войско империи, присланное на замену ушедшему полку, оно легко раздавит повстанцев. Город окружат, гонцов отправят за подкреплением. И на этот раз гэррани уже не попадут в рабство. Их всех убьют.

— Погрузите в шлюпки бочки с дегтем, — приказал Арин. — С их помощью мы подожжем корабли.

— В этом нет необходимости, — снова встряла Кестрель. — Я знаю кодовое слово капитана Венсана.

— Ты? — выдохнул Арин. — Ты знаешь пароль?

— Да.

Она не знала. Но у нее была догадка. Выбор невелик: названия птиц из «Песни об оперении Смерти». И еще она помнила, как капитан Венсан посмотрел на стоявшую перед ним тарелку. Она бы не задумываясь поставила золото на то, что в день бала он выбрал ястреба — кестрел. Она умела читать мысли по выражениям лиц, будто смотрела на каменистое дно водоема сквозь рябь. Вот так же она видела решение, которое принял Венсан. И недоверие в обращенных на нее глазах Арина.

Эта мысль поколебала ее уверенность.

Арин. Разве он не доказал ей, что она вовсе не видит людей насквозь? Ведь она была уверена, что тогда, в карете, он говорил искренне. Прикосновение его губ показалось ей исполненным благоговения. Но она ошиблась.

Арин вытолкал Кестрель на улицу, и дверь дома захлопнулась за ними. Он отвел ее к краю пустого причала.

— Я тебе не верю.

— Полагаю, ты был курсе всего, что происходило в моем доме. Посылки, письма. Посетители. Ты должен знать, что капитан Венсан ужинал у нас прошлым вечером.

— Он был другом твоего отца, — помедлив, произнес Арин.

— Он привез фортепиано из столицы для моей матери. Он всегда был таким добрым. А теперь он мертв. Верно?

Арин не стал отрицать.

Лунный свет слабел, но Кестрель знала, что Арин разглядел печаль в ее глазах. Пусть видит. Ей это выгодно.

— Я знаю кодовое слово, — повторила она.

— Мне ты его не скажешь. — Облака заволокли луну, и на лицо Арина упала тень. — Ты только дразнишь меня. Ты хочешь, чтобы я возненавидел себя за то, что сделал. Ты меня никогда не простишь и уж точно не станешь мне помогать.

— У тебя есть то, что мне нужно.

Холодная тьма постепенно заполняла все вокруг.

— Сомневаюсь.

— Мне нужна Джесс. Я помогу тебе захватить корабли, а ты отдашь мне ее.

Правда порой может обмануть не хуже лжи. Кестрель и правда хотела выторговать шанс спасти Джесс — или хотя бы возможность быть рядом с ней, когда придет ее час. Но Кестрель также надеялась, что за этой правдой удастся скрыть другую цель: ей нужно было, чтобы в гавани оставалась хотя бы одна рыбацкая лодка.

— Я не могу так просто отдать ее тебе, — возразил Арин. — Судьбу выживших пленников решает Плут.

— Да, но у тебя, похоже, особые привилегии. Одну девушку ты уже забрал, почему бы не попросить и вторую?

Его губы покривились, выражая отвращение.

— Я договорюсь, чтобы тебе позволили с ней увидеться как можно скорее. Ты поверишь моему слову?

— У меня нет выбора. А теперь к делу. Ты сказал Плуту, что отправился на бал, чтобы узнать какие-то сведения от раба начальника порта. Расскажи мне, что ты узнал.

— Я поехал не за этим.

— Что?

— Нет никаких сведений. Я солгал.

Кестрель приподняла одну бровь.

— Изумительно. А ты еще что-то обещаешь и ждешь, что я тебе поверю. Честное слово, Арин, скоро ты сам не сможешь отличить, где правда, а где ложь.

Молчание. Неужели это его задело? Кестрель надеялась, что да.

— Твой план по захвату кораблей неплох, — снова заговорила она, — но некоторые детали нужно доработать.

Она изложила ему свой замысел. Принимая от нее помощь, Арин усиливает недоверие своих людей. Интересно, понимает ли он это? Гэррани лишь еще больше поверят в их любовную связь и не слишком обрадуются тому, что он слушает советы валорианки, которая наверняка имеет свои мотивы. Знает ли он, что победу, одержанную сегодня, обесценит средство, к которому он решил прибегнуть? Наверняка ему известно: побед без потерь не бывает.

Но едва ли он догадается, что капитан Венсан научил ее ходить под парусом. А если даже Арин это знает, сейчас его голова забита другими заботами. Вряд ли он задумывается о том, что ей проще простого сбежать отсюда в рыбацкой лодке.

Как только появится шанс, она им воспользуется и натравит гончих империи на этот город.

29

Арину ранее доводилось работать в гавани. Из каменоломни он снова попал в кузницу. Потом его господин умер, и Арин достался одному из наследников. В бумагах он по-прежнему значился как Коваль, но ему удалось скрыть свои навыки от новых владельцев, и в итоге его невыгодно продали на верфи. В море он никогда не ходил, но умел отличить гэрранские корабли от валорианских. Ему не раз приходилось ставить суда в сухой док. Он и другие рабы с помощью канатов укладывали корабль на бок во время отлива, а потом, стоя по колено в грязи, обдирали прилипших к днищу моллюсков. Осколки раковин летели во все стороны, оставляя на коже ярко-красные царапины. Арин помнил соленый привкус пота во рту. Морская вода плескалась, облизывая его икры, а работать требовалось очень быстро: нужно было успеть обработать весь корпус до прилива. Очистив одну сторону, рабы опять брались за канаты и переворачивали корабль на другой бок.

Потом на этих кораблях, некогда украденных у гэррани, валорианцы снова уходили в море.

Сейчас, направляясь в шлюпке к гэрранскому кораблю Венсана, оснащенному валорианскими пушками, Арин вспоминал, как тяжело ему было в доках. Однако эта работа укрепила его тело, сделав мышцы твердыми, как камень. Он был благодарен валорианцам за то, что они сделали его сильнее. Если ему хватит сил, он переживет эту ночь и сможет вернуть то, что осталось от его прошлой жизни, и найти нужные слова, чтобы объяснить все Кестрель.

Она молча сидела рядом с ним в шлюпке. Остальные гэррани налегали на весла и с недоверием посматривали на нее. Кестрель пыталась снять с головы черную ткань. Со связанными руками у нее получалось плохо, но это необходимая часть плана: моряки должны были заметить и узнать Кестрель.

Гэррани безучастно смотрели на ее мучения. Арин бросил весло и потянулся к ней, желая помочь. Она отшатнулась, и лодка дрогнула — совсем чуть-чуть, но все это почувствовали.

Стыд охватил Арина.

Кестрель наконец справилась с тряпкой. Хотя облака уже заволокли небо, поглотив луну, волосы и бледная кожа валорианки засияли в темноте. Она как будто излучала свет.

Арин не мог больше на нее смотреть, отвернулся и снова взял весло в руки. Он знал гораздо лучше, чем другие гэррани, сидевшие с ними в шлюпке, что от Кестрель можно ждать чего угодно. Например, того, что ее план может оказаться такой же хитростью, как те, что она использовала за игорным столом. Ловушкой, вроде той, в которую он попался в утро перед дуэлью.

Ее план по захвату корабля был неплох. Лучшего все равно не придумаешь. Но Арин вновь и вновь пытался пересмотреть его, как осматривал только что сделанную подкову в поисках неровностей и трещин.

Он не мог найти слабое место, но потом понял, что дело в нем самом. Сражение, которое он постоянно вел сам с собой, разрослось в чудовищную войну: невозможно любить валорианку и при этом не изменить своему народу.

Слабым местом был сам Арин.

Кестрель смотрела, как шлюпки идут по чернильно-темной воде. Их было четыре, в пятой сидела она. Две шлюпки подошли к кораблю Венсана с кормы и остановились возле веревочной лестницы, скрытые тенью и изгибом корпуса, который сужался книзу. Чтобы увидеть шлюпки, матросам на палубе пришлось бы перевеситься через борт.

Тревогу никто не поднял. Еще две шлюпки приблизились ко второму судну, двухмачтовому, с пушками в один ряд, уступавшему по мощи лишь трехмачтовому кораблю Венсана с двумя рядами пушек.

Гэррани посмотрели на Арина. Он кивнул, и они начали грести быстрее, отбросив всякую осторожность. Весла стучали в уключинах, с плеском разрезая воду. Когда шлюпка подошла к кораблю, моряки уже стояли вдоль борта, вглядываясь в темноту внизу. Их лица трудно было разглядеть.

Кестрель встала.

— В городе бунт! — крикнула она, хотя матросы прекрасно видели, что творится на берегу. — Поднимите нас на палубу!

— Вы не из наших, — ответил голос сверху.

— Капитан Венсан — мой друг. Я Кестрель, дочь генерала Траяна. Капитан отправил со мной ваших матросов.

— Где капитан?

— Я не знаю. Мы потерялись в городе.

— А кто с вами?

— Терекс, — крикнул Арин, тщательно выговаривая рычащий валорианский звук «р».

Другие гэррани в шлюпке тоже назвали имена отсутствующих матросов. Они произнесли их быстро, глотая слоги, но вполне правдоподобно. Так, как научила их Кестрель, прежде чем сесть в шлюпку.

Матрос на палубе крикнул:

— Назовите пароль.

— Пароль — это я, — уверенно ответила Кестрель, пряча свои сомнения. — Мое имя. Ястреб.

Повисла тишина. Кестрель так и не поняла, на что она надеется: на то, что угадала, или на то, что ошиблась, но она в любом случае ненавидела себя за свой поступок.

Что-то лязгнуло наверху. Стук металла о металл. С палубы спускали канаты с крюками. Обрадованные гэррани прицепили их к шлюпке.

Арин не пошевелился. Он уставился на Кестрель. Возможно, он до последнего не верил, что она знает пароль, или сомневался, что предаст валорианцев. Кестрель же смотрела сквозь него. Его мнение теперь не имеет значения.

Крюки в пазах заскрипели. Шлюпка поднялась над водой. Она дернулась и покачнулась — это матросы на палубе взялись за канаты. Шлюпка поползла вверх.

Отсюда Кестрель не видела веревочную лестницу на корме и гэррани в других лодках. Они слились с ночной мглой. Но она заметила, как вверх по корпусу корабля, словно рябь, движутся тени. Гэррани поднимались по лестнице.

Она еще могла предупредить матросов на борту. Она еще могла отказаться от предательства. Кестрель не понимала, как ее отец с такой легкостью принимает подобные решения и приносит жизни людей в жертву высшей цели.

Стоит ли губить людей ради шанса доставить вести в столицу? Вероятно, ответ на этот вопрос зависит от того, сколько валорианцев погибнет при захвате корабля.

Такой холодный расчет вызывал у Кестрель отвращение. Во многом именно поэтому она отказывалась идти в армию: она знала, что в состоянии принимать подобные решения. У нее и впрямь талант к стратегии. Люди слишком легко могут превратиться в ее руках в игральные костяшки, которые она разменяет на пути к победе.

Шлюпка поднялась выше. Кестрель сжала губы.

Арин бросил взгляд на тряпку, которую она сняла с головы. Наверное, он хотел заткнуть рот Кестрель кляпом, ведь она уже сказала все, что требуется. На его месте она бы так и поступила. Но он этого не сделал, и от этого ей почему-то стало еще противнее. Какое лицемерие — притворяться благородным, когда Кестрель уже видела, на какую жестокость он способен. Как и она сама.

Шлюпка поравнялась с палубой. Кестрель лишь на мгновение увидела шок в глазах матросов. Гэррани соскочили на палубу, выхватывая оружие. Опустевшая лодка закачалась, Кестрель осталась одна.

Арин уклонился от ножа моряка, выбил оружие у него из рук и ударил в шею. Матрос попятился. Арин сделал подсечку, одновременно нанося еще один удар. Его противник упал.

Драка шла по всей палубе. Гэррани легко разделывались с валорианцами, многие из которых не успели даже достать оружие. Пока моряки пытались отбиться от врагов, которых сами же подняли на борт, к ним подкралась новая угроза: на палубу высыпали те, кто взобрался по веревочной лестнице. Как и рассчитывала Кестрель, новая волна нападающих атаковала моряков со спины. Зажатые в тиски, матросы сдавались, бросая оружие. И хотя им на подмогу подоспели моряки с нижних палуб, они выбирались из узких люков, как мыши из нор. Гэррани расправлялись с ними по одному.

Доски палубы залила кровь. Многие матросы погибли на месте. Но Кестрель, сидя в шлюпке, слышала, как хрипит моряк, которого ударил Арин. Валорианец хватался за горло, задыхаясь и издавая жуткие звуки. В гуще драки она увидела и самого Арина. Он наносил удары, которые не всегда оказывались смертельными, но неизменно причиняли боль и оставляли раны.

Кестрель заметила в нем жестокость еще в день аукциона. Потом она успела забыть о ней, разглядев его острый ум, привыкнув к его нежным прикосновениям. И вот он снова тот, каким был на самом деле.

А что же она? Помогла врагам захватить валорианский корабль! Кестрель сама с трудом в это верила. Она не могла поверить, что это оказалось так легко. Валорианцев никто не мог застать врасплох. Они не сдавались. Они храбро сражались и плену предпочитали смерть.

Шлюпка перестала качаться. Кестрель встала и посмотрела на воду далеко внизу. Когда она впервые сказала, что покончит с собой, то не задумывалась об этом всерьез. Ей просто нужно было чем-то пригрозить Арину, и она нашла чем.

А потом Плут придавил ее пальцы ботинком. После смерти музыки не будет, поэтому Кестрель предпочла жизнь.

И теперь она стояла в шлюпке, зная, что, прыгнув с такой высоты, непременно разобьется о воду или просто утонет, потому что у нее связаны руки.

Что бы предпочел отец? Чтобы его дочь умерла с честью или чтобы она выжила и стала пленницей Арина? Она закрыла глаза и представила лицо генерала. Как бы он посмотрел на нее, если бы узнал, как она сдалась Плуту? Если бы видел ее сейчас?

Кестрель прислушалась к плеску волн за бортом, к крикам сражающихся и умирающих. Она вспомнила, как ее сердце развернулось, точно свиток, когда Арин поцеловал ее, как открылась ему. Но если ее сердце и впрямь свиток, тогда его стоит сжечь. Оно превратится в горстку пепла. Тайны, записанные в нем, сгинут. Никто ни о чем не узнает.

Если бы отец знал, он бы предпочел, чтобы его дочь утонула. Но она не прыгнула — не из холодного расчета, не из уверенности в победе. Ее сковал страх: Кестрель не хотела умирать. Арин прав: она доиграет эту партию до конца.

Внезапно Кестрель услышала его голос и открыла глаза. Арин кричал, звал ее по имени. Расталкивая дерущихся, он бежал от главной мачты к борту. В его глазах отражался такой же ужас, какой она испытала, глядя в воду.

Кестрель собралась с силами и спрыгнула на палубу. Удержаться на ногах не вышло, но за время тренировок она хорошо научилась защищать руки, поэтому прижала связанные кисти к груди, упала на плечо и перекатилась.

Арин поднял ее на ноги и, хотя видел, как Кестрель сделала выбор, все равно встряхнул ее, повторяя слова, которые кричал, пока бежал к борту корабля:

— Нет, Кестрель. Не надо.

Его пальцы обхватили ее лицо.

— Не смей ко мне прикасаться.

Арин отдернул руки.

— Боги, — хрипло прошептал он.

— О да, будет очень досадно, если ты лишишься своего козыря в переговорах с генералом. Но не бойся. — Она нервно улыбнулась. — Как видишь, я трусиха.

Арин покачал головой.

— Покончить с собой проще, чем жить.

Да. Это верно. Кестрель и сама понимала, что сегодня она не сможет сбежать, и едва ли такая возможность представится в ближайшее время.

Ее план отлично сработал. Пушки на захваченном корабле уже поворачивали на второе судно, которое будет атаковано отрядом, как только моряки отвлекутся на открытый по ним огонь. Когда гэррани захватят второй корабль, остальные сдадутся.

Начался дождь. Капли были мелкими и ледяными. Кестрель не дрожала, хотя стоило бы: от страха, если не от холода. Она предпочла остаться в живых, и теперь ей оставалось лишь с ужасом ждать, что принесет ей жизнь в новом мире.

30

Кестрель привели в зал для приемов в доме Айрекса… Точнее, в доме Арина. Валорианское оружие смотрело на нее со стен, будто спрашивая, почему она до сих пор не ударила ближайшего охранника и не выхватила у него клинок. Даже со связанными руками она успела бы это сделать.

Арин первым вошел в дом. Он шагал впереди, так что Кестрель видела лишь его спину, но его походка выдавала его взволнованность. В таком состоянии она смогла бы застать его врасплох, вонзив кинжал между лопаток, но даже не попыталась. У нее есть план, и, чтобы все получилось, ей нужно выжить. Если она убьет Арина, в живых ее не оставят.

Гэррани повели ее дальше по коридору. В атриуме у фонтана стояла молодая темноволосая женщина. Когда она увидела Арина, ее глаза наполнились слезами радости. Он почти бегом преодолел разделявшее их расстояние и заключил ее в объятия.

— Сестра? Или любовница? — спросила Кестрель.

Женщина подняла взгляд, ее лицо приобрело суровое выражение. Она отстранилась.

— Что?

— Ты ему сестра или любовница?

Она подошла к Кестрель и наотмашь ударила ее по лицу.

— Сарсин! — Арин схватил женщину за руки.

— Его сестра умерла, — бросила Сарсин. — Надеюсь, ты будешь страдать так же, как она.

Кестрель прижала пальцы к щеке, чтобы унять боль от пощечины, а заодно спрятать улыбку за связанными руками. Она вспомнила синяки, которыми был покрыт Арин, когда она только купила его. Его угрюмый, презрительный взгляд. Она никогда не понимала, зачем рабы упрямствуют, навлекая на себя гнев господ. Но теперь она сама испытала это сладкое ощущение превосходства. Несмотря на боль, на мгновение Кестрель почувствовала себя хозяйкой ситуации.

— Сарсин — моя кузина, — начал объяснять Арин. — Я не видел ее уже много лет. После войны ее сделали домашней рабыней, а меня отправили в кузницу, так что…

— Мне плевать, — оборвала его Кестрель.

Она посмотрела ему в глаза. Такого же цвета была вода за бортом корабля в ту минуту, когда Кестрель посмотрела вниз, думая о самоубийстве.

Он первым отвел взгляд и сказал своей кузине:

— Я прошу тебя присмотреть за ней. Отведи ее в восточное крыло, пусть свободно ходит по покоям…

— Арин! Ты с ума сошел?

— Забери все, что можно использовать как оружие. Дверь в покои всегда держи закрытой. Проследи, чтобы она ни в чем не нуждалась, но не забывай, что она пленница.

— В восточное крыло, — повторила Сарсин с отвращением.

— Это дочь генерала.

— О, это мне известно.

— Ценная пленница, — добавил Арин. — Мы не должны опускаться до уровня валорианцев. Мы не дикари.

— Думаешь, если запереть эту пташку с подрезанными крыльями в золотой клетке, то валорианцы нас зауважают?

— Нет, но иначе мы сами не сможем себя уважать.

— Лучше подумай о том, кто после этого станет уважать тебя.

Он покачал головой.

— Она моя, и я могу делать с ней все, что захочу.

Остальные гэррани настороженно зашептались. Сердце Кестрель сжалось. Она так пыталась забыть об этом — о том, что она теперь собственность Арина. Он схватил ее за плечо и потянул к себе. Подошвы ее сапог шаркнули по мраморной плитке, когда она сделала шаг. Он достал нож и одним движением освободил ее запястья. Кожаная уздечка упала на пол с неожиданно громким звуком: здесь была хорошая акустика. Сарсин протестующе вскрикнула.

Арин отпустил Кестрель.

— Прошу тебя, Сарсин. Уведи ее.

Кузина уставилась на него. Наконец она кивнула, но по выражению ее лица было понятно, что она не одобряет решение Арина.

— Следуй за мной, — велела она Кестрель и пошла к выходу из атриума.

Они не успели далеко уйти, когда Кестрель поняла, что Арин вернулся в зал для приемов. Она услышала, как оружие срывают со стен и бросают на пол. Грохот эхом разнесся по всему дому.

Все помещения в отведенных ей покоях по спирали расходились от спальни, которая находилась в центре. Это была очень тихая комната, залитая тусклым светом серых предрассветных сумерек. Своим изяществом, чистотой и приглушенными цветами эти покои напоминали жемчужину. Кестрель помнила, как Арин рассказал ей, что выбор цвета не случаен. Несмотря на изобилие валорианской мебели, было понятно, что некогда здесь располагались покои знатной гэррани.

Сарсин молча подняла подол фартука и принялась укладывать в него зеркала, колпачок для тушения свеч, тяжелую мраморную чернильницу… Фартук начал провисать и уже грозил порваться.

— Принеси корзину, — посоветовала Кестрель, — или ящик.

Сарсин бросила на нее свирепый взгляд, поскольку обе они понимали, что в конце концов именно это ей и придется сделать. В покоях было слишком много вещей, которые при необходимости можно превратить в оружие. Кестрель не хотела, чтобы их забирали, но теперь, по крайней мере, ей можно притвориться, что она сама отдала приказ, а Сарсин его выполнила. Однако та лишь подошла к двери и позвала помощников. Вскоре гэррани забегали по комнатам, вынося оттуда все, что могло быть опасно: кочергу, медный кувшин, часы с острыми стрелками.

Кестрель молча наблюдала. Ничего, всегда можно открутить ножку стола. Но побег все равно маловероятен: окна покоев находятся слишком высоко, прыгать вниз опасно. Выйти можно было только через одну комнату, через одну дверь, и эта дверь закрывалась на довольно крепкий с виду замок.

Когда гэррани закончили выносить вещи и Сарсин снова осталась с ней наедине, Кестрель произнесла:

— Постой.

Сарсин держала наготове большой ключ.

— Я должна увидеться с подругой, — сказала Кестрель.

— О светских визитах тебе пора бы забыть.

— Арин обещал. — Кестрель почувствовала ком в горле. — Моя подруга больна. Арин говорил, что меня к ней пустят.

— Мне он об этом ничего не сказал.

Сарсин захлопнула за собой дверь в покои, и Кестрель не стала умолять ее вернуться. Она не желала унижаться перед своей тюремщицей, но все-таки ей невыносимо больно было слышать, как повернулся ключ и щелкнул язычок замка.

— Ну и что ты делаешь, Арин?

Тот сонно потер глаза и взглянул на Сарсин. Он случайно задремал в кресле. Уже рассвело.

— Я не смог уснуть в своей старой комнате. Здесь, в покоях этты, я хотя бы…

— Я сейчас говорю не о твоем выборе комнаты, хотя она, если задуматься, находится подозрительно близко к восточному крылу.

Арин поморщился. Разумеется, обычно победители забирают себе пленниц только с одной целью.

— Все не так, как ты думаешь.

— Да неужели? Ты при всех назвал ее своим трофеем.

— Но это неправда.

Сарсин вскинула руки.

— Тогда почему ты так сказал?

— Потому что я не знал, как еще мне спасти ее!

Сарсин замерла. Потом наклонилась к нему и потрясла его за плечо, будто пытаясь разбудить.

— Спасти валорианку? Зачем?

Арин схватил ее за руку.

— Прошу тебя, выслушай меня.

— Обязательно, как только начну понимать хоть что-нибудь из того, что ты говоришь.

— Помнишь, я делал за тебя уроки в детстве.

— И что?

— Я велел Анирэ заткнуться, когда она смеялась над твоим носом. Помнишь? А она меня толкнула.

— Красота сослужила твоей сестре дурную службу. Но все это было давно. К чему ты это вспомнил?

Арин взял ее за обе руки.

— Сейчас мы вместе, но это ненадолго. Придут валорианцы, будет осада, — пробормотал он, с трудом подбирая слова. — Прошу тебя, во имя богов, просто послушай.

— Ох, Арин. Разве ты еще не понял? Боги тебя не услышат. — Она вздохнула. — Но я, так и быть, выслушаю.

Арин рассказал о том дне, когда Кестрель купила его, и обо всем, что произошло потом. Он ничего не утаил.

Когда он договорил, глаза Сарсин смотрели совсем по-другому.

— Какой же ты все-таки дурак, — вздохнула она, но ее голос звучал нежно.

— Ты права, — прошептал он.

— И что ты будешь с ней делать?

Арин беспомощно откинулся на резную спинку отцовского кресла.

— Не знаю.

— Она просила о встрече с больной подругой. Говорит, ты ей обещал.

— Да, но это невозможно.

— Почему?

— Кестрель ненавидит меня, но пока она еще со мной разговаривает. Когда она увидит, что стало с Джесс… я больше ни слова от нее не услышу.

Кестрель сидела на лоджии. Там было тепло и повсюду стояли цветы в горшках, распространяя свой солоновато-молочный аромат. Солнце уже высоко поднялось над горизонтом. Оно подсушило капли, которые остались на стекле после ночной бури. Ливень потушил пожар в городе. Кестрель все утро смотрела из южного окна и видела, как пламя угасало.

Ночь была длинной, утро тоже. Но ей не хотелось спать.

Ее взгляд упал на одно из растений. Гэррани называли его девичьим шиповником. Это был большой куст с толстыми стеблями, посаженный, наверное, еще до войны. Его листья напоминали цветы, потому что на солнце они из зеленых становились огненно-красными.

Кестрель невольно вспомнила о поцелуе Арина, о том, как от прикосновения его губ у нее внутри вспыхнул яркий свет и ей показалось, что сама она обратилась в пламя.

Кестрель распахнула дверь лоджии и вышла в сад на крыше, обнесенный высокой стеной. Она вдохнула холодный воздух. Ее окружали мертвые растения: их бурые листья, стебельки, которые сломаются, стоит только притронуться к ним. На земле были выложены замысловатые узоры из гальки. Серые, синеватые, белые, по форме камни напоминали птичьи яйца.

Кестрель провела рукой по холодной стене. Ни сколов, ни выступов — не за что зацепиться. Перелезть не получится. В дальней стене она увидела закрытую дверь, но не знала, куда та ведет.

Кестрель задумалась, кусая губы. Потом вернулась на лоджию и, вытащив на улицу девичий шиповник, разбила горшок о камни.

Время шло. Кестрель смотрела в окно. Солнечный свет приобрел золотистый оттенок. Пришла Сарсин и увидела разбитые горшки в саду. Она собрала керамические осколки и прислала других гэррани обыскать комнаты.

Кестрель специально спрятала несколько острых и опасных с виду осколков там, где их непременно найдут. Но самый лучший, тот, которым можно было легко перерезать горло, висел за окном. Она обвязала его тканью и повесила среди листьев вечнозеленого плюща, который плелся по стене возле ванной. Потом она закрыла окно, зажав краешек материи между рамой и подоконником.

Его не нашли, и Кестрель снова оставили в покое.

Глаза закрывались, а руки и ноги казались свинцовыми, но она все не ложилась спать. Наконец Кестрель попыталась сделать то, чего больше всего боялась: начала расплетать волосы. Изо всех сил дергала себя за косички и ругалась, когда они путались еще больше. Ей не давали уснуть боль и стыд. Она постоянно вспоминала, как руки Арина перебирали ее волосы, как его пальцы касались шеи.

Вернулась Сарсин.

— Принеси мне ножницы, — попросила Кестрель.

— Ты же знаешь, что я тебе их не дам.

— Потому что боишься, что я ими зарежусь?

Женщина не ответила. Кестрель подняла взгляд, удивленная ее молчанием и тем, что Сарсин отчего-то стала смотреть на нее с задумчивым интересом.

— Тогда отрежь мне волосы, — сказала Кестрель. Она бы и сама это сделала самодельным ножом, который спрятала в плюще, но тогда у ее тюремщиков могли возникнуть вопросы.

— Ты же светская дама, потом еще пожалеешь.

Кестрель почувствовала, как на нее накатывает невыносимая усталость.

— Пожалуйста, — произнесла она. — Я больше не могу.

Арин плохо спал, а когда проснулся, удивился тому, что находится в покоях отца. Однако он чувствовал себя счастливым. Может, его удивило не место, где он проснулся, а ощущение счастья, от которого он успел отвыкнуть. Оно было старым и каким-то скованным, будто больной сустав.

Арин провел рукой по лицу и встал. Пора было идти. Плут, конечно, дал ему время отдохнуть в родном доме, но нужно было продумывать дальнейший план.

Арин спускался по лестнице западного крыла, когда заметил Сарсин этажом ниже. Она несла в руках корзину, которая была наполнена чем-то, похожим на золотую пряжу. Он сбежал вниз по лестнице, догнал кузину и схватил ее за руку.

— Арин!

— Что ты наделала?

Сарсин вырвалась из его хватки.

— Она сама попросила. Возьми себя в руки.

Но Арин вспомнил, какой была Кестрель в день перед балом. Как ее волосы золотом сияли в его ладонях. Он вплел свое желание в каждую косичку, мечтал и в то же время боялся, что она его поймет. Он встретился с ней взглядом в зеркале, но не знал, не мог угадать ее чувств. Он знал лишь о том, какой огонь горит в его собственной груди.

— Это всего лишь волосы, — попыталась утешить его Сарсин. — Отрастут.

— Да, — вздохнул Арин, — но есть вещи, которых уже не вернуть.

День плавно превратился в вечер. Почти целые сутки прошли с Зимнего бала и еще больше с тех пор, как Кестрель в последний раз спала. Она не смыкала глаз, уставившись на входную дверь ее покоев.

Дверь открылась. Арин шагнул внутрь и тут же отшатнулся, будто испугавшись Кестрель. Он схватился рукой за косяк и уставился на нее, однако ничего не сказал по поводу того, что она до сих пор одета в черный боевой костюм. Не спросил о неровно остриженных волосах, которые теперь доходили ей до плеч.

— Вставай, идем со мной, — велел он.

— К Джесс?

Он поджал губы.

— Нет.

— Ты обещал мне. Видимо, правду говорят, что у гэррани чести нет.

— Я отведу тебя к ней, как только будет возможность. Сейчас я не могу.

— Когда?

— Кестрель, пришел Плут. Он хочет поговорить с тобой.

Она сжала руки в кулаки. Арин вздохнул.

— Я не могу ему отказать.

— Потому что ты трус.

— Потому что, если я ему откажу, будет хуже для тебя.

Кестрель вздернула подбородок.

— Я пойду, — заявила она, — если ты перестанешь притворяться, что делаешь что-то ради меня.

Арин не стал говорить то, что и так было очевидно: она ничего не решает. Он просто кивнул.

— Будь осторожна, — попросил он.

Плут был одет в валорианский камзол, который Кестрель уже видела прошлой ночью, только на губернаторе. Он сидел по правую сторону пустого обеденного стола, но встал, когда увидел Арина с Кестрель, и подошел поближе.

Окинув ее взглядом, произнес:

— Арин, у твоей рабыни совершенно дикий вид.

От усталости мысли Кестрель путались, как блестящие осколки зеркала, подвешенные на ниточках. Слова Плута беспорядочно завертелись у нее в голове. Арин, стоявший рядом, насторожился.

— Ну не обижайся, — усмехнулся Плут. — Хвалю твой вкус.

— Чего ты хотел, Плут? — произнес Арин.

Тот потер нижнюю губу большим пальцем.

— Вина. — Он посмотрел прямо на Кестрель. — Принеси.

Важен был не сам приказ. Важно было то, как Плут его произнес: он первый отдал его валорианке. В конечном итоге этот приказ означал одно: подчиняйся.

Кестрель справилась с собой только потому, что знала: если она станет упрямиться, Плут только обрадуется, но она по-прежнему не могла сдвинуться с места.

— Я принесу, — сказал Арин.

— Нет, — остановила его Кестрель. Она боялась оставаться наедине с Плутом. — Я пойду.

На секунду Арин замер в нерешительности. Потом подошел к двери и подозвал служанку-гэррани.

— Пожалуйста, отведи Кестрель в винный погреб, а потом проводи ее обратно.

— И смотри, выбери самое лучшее, — бросил Плут вдогонку Кестрель. — Ты-то разбираешься.

Его блестящие глаза следили за ней, пока дверь не закрылась.

Кестрель вернулась с бутылкой валорианского вина. На этикетке был написан год Гэрранской войны. Она поставила бутылку на стол перед мужчинами. Челюсти Арина напряглись, и он еле заметно покачал головой. С лица Плута исчезла улыбка.

— Это самое лучшее, — сказала Кестрель.

— Наливай. — Плут резко пододвинул к ней свой бокал.

Она вынула пробку, наклонила бутылку и продолжила лить до тех пор, пока вино не потекло через край, по столу и вниз.

Плут вскочил, отряхивая красные капли с краденой одежды.

— Будь ты проклята!

— Ты сказал наливать, но не сказал, когда остановиться.

Кестрель не знала, что бы произошло, если бы не вмешался Арин.

— Плут, прошу тебя, перестань играть с тем, что принадлежит мне.

Ярость Плута улетучилась с пугающей скоростью. Он снял забрызганный камзол, оставшись в простой рубашке, и промокнул вино дорогой тканью.

— Нестрашно, у меня их теперь полно. — Он отбросил камзол в сторону. — Столько людей умерло. Но давайте перейдем к делу.

— Да, был бы весьма признателен, — ответил Арин.

— Нет, ты его послушай, — дружелюбно обратился Плут к Кестрель. — И дня не прошло, а наш Арин уже снова вылитый аристократ. В глубине души он всегда им оставался, даже в каменоломнях. То ли дело я, простолюдин!

Кестрель промолчала, и Плут продолжил:

— У меня для тебя небольшое задание, милочка. Я хочу, чтобы ты написала письмо отцу.

— Полагаю, я должна сообщить ему, что все в порядке, чтобы ваша революция как можно дольше оставалась в тайне.

— На твоем месте я бы радовался. Ради таких писем мы оставили в живых многих валорианцев вроде тебя. Хочешь жить — приноси пользу. Впрочем, я вижу, что ты полезной быть не желаешь. Помни: чтобы написать письмо, все пальцы не нужны. Трех на каждую руку вполне хватит.

Дыхание Арина превратилось в шипение.

— Чтобы я залила бумагу кровью? — холодно возразила Кестрель. — Сомневаюсь, что генерал поверит в рассказы о моем прекрасном самочувствии. — Плут хотел что-то ответить, но она его перебила: — Да, знаю, ты с удовольствием придумаешь еще целый список разнообразных угроз. Не стоит труда. Я напишу письмо.

— Нет, — сказал Арин. — Ты его напишешь под мою диктовку. Иначе ты можешь предупредить отца с помощью шифра.

Сердце Кестрель оборвалось. Именно это она и собиралась сделать. Когда ей дали чернила и бумагу, Арин начал:

— Дорогой отец.

Перо в ее руке дрогнуло. Горло сжалось, и ей пришлось задержать дыхание. Ну и хорошо, пусть буквы будут неровные. Отец сможет обо всем догадаться по почерку.

— Бал прошел лучше, чем я ожидала, — продолжил Арин. — Ронан сделал мне предложение, и я его приняла. — Он помедлил. — Полагаю, это тебя расстроит, но тебе придется послужить империи за нас обоих. Я знаю, ты справишься. Я также знаю, что ты не удивлен. Я сразу дала тебе понять, что не выберу армию, а в чувствах Ронана ко мне давно не было сомнений.

Кестрель оторвала перо от бумаги, задумавшись о том, когда Арин понял то, что она сама так долго отказывалась видеть. Где теперь Ронан? Наверное, ненавидит ее? Что ж, она и сама себя ненавидит.

— Надеюсь, ты порадуешься за меня, — закончил Арин. Кестрель не сразу поняла, что он все еще диктует. — Теперь подпиши.

В обычных обстоятельствах она написала бы все именно так. Как же она подвела отца! Арин видел ее насквозь, понимал, что творится у нее на душе и в голове, знал даже, как она разговаривает с близкими ей людьми. А вот Кестрель его совсем не знала.

Арин забрал у нее письмо и просмотрел.

— Перепиши, чтобы было чисто.

Ей пришлось сделать это несколько раз, прежде чем его все устроило. Последнее письмо было написано твердой рукой.

— Отлично, — сказал Плут. — И еще кое-что.

Кестрель устало потерла чернильное пятнышко на руке. Сейчас она бы с удовольствием легла спать. Во сне можно ослепнуть и оглохнуть и больше не придется находиться в этой комнате и терпеть этих людей.

— Скажи нам, когда должно подойти подкрепление из столицы, — потребовал Плут.

— Нет.

— Я, пожалуй, все-таки изложу тебе свой список угроз.

— Кестрель сама все скажет, — перебил его Арин. — Она поймет, что это мудрое решение.

Плут приподнял брови.

— Она все расскажет, как только увидит, на что мы способны. — Лицо Арина выдавало мысль, которую он предпочитал не говорить вслух. Кестрель сосредоточилась и поняла. Осторожный блеск в его глазах означал, что Арин пытается заключить сделку. — Я отвезу ее в особняк губернатора, и она сама все увидит. Увидит, что стало с ее друзьями.

31

— Не зли Плута, — сказал Арин, когда они вышли из кареты на тенистую дорожку, ведущую к особняку губернатора.

Было что-то жуткое в том, что огромный фасад дома выглядел почти так же, как прошлым вечером, но огней в окнах почти не осталось.

— Кестрель, ты меня слышишь? Не дразни его.

— Он первый начал.

— Какая разница! — Гравий на дорожке скрипел под тяжелыми сапогами Арина. — Ты хоть понимаешь, что он хочет твоей смерти? Он только обрадуется, если ты дашь ему повод, — пробормотал Арин, спрятав руки в карманы, склонив голову, как будто говорил сам с собой. Он шел быстро, его ноги были длиннее, чем ее. — Я не могу… Кестрель, пойми, я бы никогда так не сказал. Про трофей. Я не считаю тебя трофеем, это просто слова. Главное, что это сработало. Плут не причинит тебя вреда, клянусь, но ты и сама должна… Поменьше привлекать к себе внимание. Немного помочь. Просто скажи нам, сколько осталось времени до подхода войск. Докажи ему, что тебя лучше оставить в живых. Поступись самолюбием хоть немного.

— Может, мне не так легко растоптать свою гордость, как тебе.

Он резко остановился и обернулся.

— А кто сказал, что мне было легко? — процедил он сквозь зубы. — Ты же понимаешь, что это не так. Знаешь, сколько обид я проглотил за эти десять лет? Знаешь, сколько всего мне пришлось сделать, чтобы выжить?

Они стояли перед входом в особняк.

— Если честно, — бросила она, — не знаю и знать не желаю. Свою печальную историю расскажешь кому-нибудь еще.

Он вздрогнул как от пощечины. Его голос прозвучал тихо:

— Ты умеешь унизить человека.

Кестрель окатило горячей волной стыда — и в то же мгновение она устыдилась собственных чувств. Кто он такой, чтобы она перед ним извинялась? Он использовал ее. Солгал ей. Его слова ничего не значили. Если ей и должно быть стыдно, то только за то, что позволила себя обмануть.

Арин провел рукой по волосам. Его гнев растаял, сменившись чем-то другим. Он не смотрел на нее. Его дыхание облачком повисло в холодном воздухе.

— Со мной можешь делать все, что хочешь. Можешь говорить что угодно. Но меня пугает, что ты не видишь, как опасно злить других. Может, хотя бы теперь поймешь. — Он открыл дверь и шагнул внутрь особняка.

Сначала ее поразил запах: пахло кровью и разложением. У Кестрель внутри все сжалось. Она с трудом сдержала тошноту.

Тела были свалены в холле. Леди Нериль лежала лицом вниз почти на том же месте, где еще прошлой ночью встречала гостей перед балом. Кестрель узнала ее по шарфику, зажатому в кулаке. Дорогая ткань ярко сверкала в свете факелов. Здесь были сотни трупов. Она увидела капитана Венсана, леди Фарис, всю семью сенатора Никона, Беникса…

Кестрель опустилась на колени возле его тела. Его большие руки были холодными, как глина. Слезы покатились по ее щекам и упали на его одежду, капельками собрались на коже.

Арин тихо сказал:

— Его похоронят сегодня вместе с остальными.

— Его нужно сжечь. По нашему обычаю. — Она больше не могла смотреть на тело Беникса, но встать не было сил.

Арин помог ей подняться, осторожно придерживая ее.

— Я прослежу, чтобы все сделали как подобает.

Кестрель заставила себя пройти мимо тел, сваленных в кучи, как щебень. Ей начало казаться, что она все-таки заснула и видит страшный сон.

Она замерла, когда увидела Айрекса. Его губы тоже были лиловыми от яда, но на его боку остались липкие порезы. На шее виднелась последняя, смертельная рана. Даже ослабленный отравой он пытался сражаться.

Слезы снова подступили к горлу.

Арин сжал ее плечо и решительно повел ее дальше.

— Не смей плакать о нем. Если бы он не умер, я бы сам его убил.

Выжившие лежали на полу в бальной зале. Здесь вонь была еще хуже: пахло испражнениями и рвотой. Гэррани ходили между подстилок, на которых положили валорианцев, вытирая лица больных влажными полотенцами, убирая за ними. Здесь они по-прежнему вели себя как рабы. Странно было видеть жалость в их глазах и понимать, что лишь это чувство заставляет их ухаживать за людьми, которых они сами пытались погубить.

Одна гэррани подняла голову, заметила Кестрель и начала что-то спрашивать у Арина. Кестрель не слышала ее слов. Она пошла вперед, торопясь и спотыкаясь, ища среди умирающих лицо с большими карими глазами, курносым носом и маленьким ртом.

Кестрель едва узнала ее. Губы Джесс почти посинели, опухшие веки не открывались. Она по-прежнему была в бальном платье. Воздушное зеленое одеяние смотрелось теперь пугающе неуместно.

— Джесс, — прошептала Кестрель. — Джесс.

Дыхание больной изменилось, потом превратилось в хрип. Лишь это указывало на то, что она в сознании.

Кестрель поискала взглядом Арина. Он стоял у дальней стены и упорно не желал смотреть ей в глаза. Она подошла к нему, схватила его за руку и потянула туда, где лежала Джесс.

— Скажи, что это? — потребовала она. — Какой яд?

— Я не…

— Должно быть, его легко достать, можно найти поблизости. Какое-нибудь растение?

— Кестрель…

— Его нужно было собрать заранее, высушить и стереть в порошок. Бесцветное, чтобы его можно было смешать с белым вином. — Кестрель перебрала в уме все, что Энай рассказывала ей о местных растениях. — Сименика? Нет, у нее не такое быстрое действие…

— Ночной локон.

— Я не знаю, что это.

— Корнеплод. Его собирают по весне, сушат на солнце и растирают в порошок.

— Значит, есть противоядие, — воскликнула Кестрель, хотя из слов Арина нельзя было сделать подобного вывода.

Он помедлил.

— Нет.

— Должно быть! Гэррани — лучшие лекари в мире. Не может быть, что вам известен яд, но вы не придумали противоядие.

— Нет противоядия. Есть только… средство, которое немного поможет выздоровлению.

— Так дайте им это средство!

Он развернул ее за плечи так, чтобы она не смотрела на ряды умирающих.

— У нас его нет. На выживших никто не рассчитывал. Эту лекарственную траву собирают осенью. А сейчас зима. Все травы померзли.

— Нет, не все! Еще не было снега. Не было мороза. Большинство растений живут до первых морозов. Энай мне говорила.

— Да, но…

— Найди эту траву.

Арин не ответил.

— Помоги ей. — Голос Кестрель надломился. — Пожалуйста.

— Это очень нежное растение. Наверняка уже ничего не осталось, и я не знаю, смогу ли…

— Пообещай, что хотя бы попытаешься, — попросила Кестрель, как будто это не она совсем недавно утверждала, что не поверит больше ни единому его слову.

— Я постараюсь, — ответил он. — Обещаю.

Арин настоял на том, чтобы отвезти ее домой.

— Я тоже могу поехать в горы, — возразила она, — и поискать вместе с тобой.

Он сухо улыбнулся.

— Сомневаюсь, что в детстве ты часами сидела над книжками по ботанике, пытаясь понять, почему у деревьев разная форма листьев.

Карета покачивалась, и Кестрель начала засыпать. Часы, проведенные без сна, давили ей на веки. Она упрямо не позволяла себе закрыть глаза. За окном сумерки уже превратились в ночь.

— У вас меньше трех дней, — пробормотала она.

— Что?

— Через три дня придет подкрепление.

Когда Арин не ответил, Кестрель озвучила то, о чем он сам наверняка успел подумать:

— Полагаю, тебе сейчас некогда бегать по горам в поисках целебной травы.

— Я дал слово, и я его сдержу.

Глаза Кестрель закрылись. Она то проваливалась в сон, то снова просыпалась. Когда Арин опять заговорил, он, возможно, и не рассчитывал, что она его услышит.

— Я помню, как сидел с матерью в карете. — На несколько секунд воцарилась тишина. Потом голос Арина зазвучал снова, медленно, мелодично, как у настоящего певца. — Помню, я был маленьким и хотел спать, а она делала что-то странное. Каждый раз, когда карета поворачивалась боком к солнцу, мама поднимала руку, как будто тянулась за чем-то. Как сейчас вижу ее пальцы, очерченные солнцем. Карета оказывается в тени — мама опускает руку. Солнце снова появляется в окне — мама поднимает руку. Как будто солнечное затмение.

Кестрель слушала, и ей казалось, что этот рассказ сам похож на затмение. Он словно погружал ее в тень.

— И перед тем как уснуть, — закончил Арин, — я понял, что она защищала мои глаза от солнца.

Кестрель услышала, как он пошевелился, и почувствовала, что он смотрит на нее.

— Кестрель. — Она представила, как он выпрямился, потом наклонился вперед. Как его лицо освещает фонарь в карете. — Нет ничего плохого в том, чтобы выжить. Можно продавать свою гордость по мелочам, главное — остаться собой. Можно послушно налить бокал вина, смотреть, как его пьют, и думать о мести. — В это мгновение он, скорее всего, слегка наклонил голову. — Ты, наверное, и во сне строишь какой-нибудь коварный план.

Повисла пауза длиной в улыбку.

— Думай о мести, Кестрель. И живи. Если бы я не выжил, некому было бы помнить мою мать такой, какой помню ее я.

Кестрель не могла больше сопротивляться усталости. Сон завладел ею.

— И еще я бы никогда не встретил тебя.

Кестрель смутно осознавала, что ее подняли и куда-то понесли. Она обвила чью-то шею руками и уткнулась лицом в чье-то плечо. Послышался вздох, но Кестрель не знала, кто вздохнул: она или тот, кто ее нес.

Потом она почувствовала, как ее несут вверх по лестнице, кладут на что-то мягкое, снимают обувь с ее ног. Теплое одеяло укрывает ее плечи, и кто-то желает ей добрых снов по-гэррански. Энай? Кестрель нахмурилась. Нет, голос совсем не похож, но кто, кроме няни, мог ей такое сказать?

Кестрель решила, что отложит эту загадку на потом, и уснула.

Конь поскользнулся на осыпи. Арин едва удержался в седле, когда животное споткнулось и уперлось копытами в землю, чтобы не упасть.

На обратном пути будет только хуже, когда придется спускаться. Арин почти целый день провел в поисках. Надежды найти растение почти не оставалось.

Наконец он спешился. Его окружали серо-коричневые скалы. На них не росло деревьев, и отсюда легко просматривался проклятый разлом, в который хлынуло войско валорианцев десять лет назад. Блеснул металл — оружие одного из замаскированных гэрранских дозорных, поставленных охранять проход.

Арин спрятался за выступом скалы, уводя за собой коня. Он затолкал поводья в щель между камнями. Его не должны видеть — а значит, нужно спрятать и лошадь.

Лучше бы он стоял там, охраняя ущелье, или хотя бы попытался придумать, как защитить свою страну.

Свою страну. Эта мысль неизменно вызывала у него восторженный трепет. За это стоило умереть. Он пошел бы на все, чтобы вновь стать человеком, которым был до Гэрранской войны. Но теперь, вместо того чтобы идти к своей цели, он продолжал испытывать судьбу. Он искал растение.

Что бы подумал Плут, если бы видел его сейчас ползающим по земле в поисках хотя бы одного вялого стебелька? От насмешек Арин бы отмахнулся, гнев он мог вытерпеть и даже понять. Но картина, которую он представил, была невыносимой.

Взгляд Плута остановится на Кестрель. У него появится еще одна причина ее ненавидеть. И чем больше Арин будет пытаться защитить ее, тем сильнее будет становиться неприязнь Плута.

Пальцы Арина совсем закоченели. Он подышал на них, спрятал руки под мышки и пошел дальше.

Нужно ее отпустить. Незаметно отправить за город, на далекую ферму, где никто даже не слышал о революции. Но что потом? Кестрель предупредит отца. Она найдет способ. И тогда вся мощь империи обрушится на полуостров — а ведь Арин не знал даже, как справиться с одним-единственным батальоном, который будет здесь в лучшем случае через два дня. Если он отпустит Кестрель, то подпишет смертный приговор своему народу.

Он зацепился мыском сапога за камень и с трудом справился с желанием пнуть его. Когда Арин продолжил идти, настойчивые мысли мучили его, каждое возможное решение влекло за собой новые проблемы, и он все больше убеждался в том, что в конце концов потеряет все. И вдруг он нашел то, что искал, — стебелек целебного растения рос на клочке земли. Кустик был совсем маленький и вялый, но Арин выдернул его с корнем, охваченный надеждой.

Когда он оторвал взгляд от своих запачканных ладоней, то перед ним снова открылся вид на ущелье. Внезапно у него перехватило дыхание: в голову пришла идея. Арин понял, что делать с приближающимся валорианским батальоном.

У Арина есть шанс победить.

32

Когда Кестрель проснулась в постели, ей совсем не хотелось думать о том, как она там оказалась. День прошел незаметно, будто ускользнул сквозь пальцы. Холод начал проникать в дом, давящие сумерки опустились на плечи Кестрель, и она подумала об Арине и о Джесс. В замке повернулся ключ. Кестрель вскочила на ноги и только в это мгновение поняла, что просидела много часов, уставившись в пространство. Она пробежала по комнатам к входной двери своих покоев. Дверь открылась. Сарсин.

— Где Арин? — спросила гэррани.

Лучше ей ничего не говорить.

— Я не знаю.

— Это плохо.

Молчание.

— Плохо для тебя, — пояснила Сарсин, — потому что пришел Плут. Он хочет видеть Арина, но коль скоро моего непутевого кузена нет дома, Плут потребовал привести тебя.

Сердце Кестрель забилось медленнее. Так бывало на тренировках, когда она видела, что Ракс готовится к молниеносной атаке, или когда отец задавал ей вопрос, а она не знала ответа.

— Откажи ему.

Сарсин издала смешок.

— Это твой родной дом, — сказала Кестрель. — Он у тебя в гостях. Как он может тебе приказывать?

Сарсин покачала головой, но уголки ее губ печально опустились: она понимала, почему Кестрель не хочет идти. Когда она снова заговорила, в ее голосе не было угрозы, но вот Плут, чьи слова передала Сарсин, явно угрожал:

— Если не пойдешь к нему, он сам к тебе придет.

Кестрель окинула взглядом стены, думая о планировке комнат в этих покоях. Они напоминали раковину улитки, как будто специально созданные для того, чтобы укрыть свою обитательницу в безопасном, уютном домике.

Или загнать ее в ловушку.

— Я пойду, — прошептала она.

Сарсин привела ее в атриум. Плут сидел на мраморной скамье у фонтана. На стенах горели факелы, красно-рыжее пламя которых отражалось в воде.

— Я хочу поговорить с ней наедине, — заявил Плут.

— Арин… — начала было Сарсин.

— Арин здесь не главный. Главный — я.

— Посмотрим, как долго ты продержишься, — бросила Кестрель и тут же прикусила губу.

Плут заметил это, и они оба поняли, что это означает: она совершила ошибку.

— Все в порядке. — Кестрель повернулась к Сарсин. — Можешь идти.

Сарсин ушла, напоследок бросив на нее беспокойный взгляд.

Плут наклонился вперед, уперся локтями в колени и уставился на Кестрель. Он пристально рассматривал ее: длинные руки, переплетенные между собой пальцы, складки платья. Одежда Кестрель чудесным образом возникла в ее шкафу. Видимо, ее принесли, пока она спала, — это радовало. Боевой костюм был удобным, но, одевшись в платье, подходящее для выхода в свет, Кестрель почувствовала, что готова к сражению другого, более привычного ей рода.

— Где Арин? — спросил Плут.

— В горах.

— И что он там делает?

— Не знаю. Полагаю, осматривает ущелье, через которое придет валорианское войско, ищет недостатки и преимущества поля боя.

Плут довольно ухмыльнулся.

— И каково это — быть предательницей?

— Я не предательница.

— Ты только что подтвердила, что подкрепление придет через ущелье. Спасибо.

— Благодарить тут не за что, — пожала плечами она. — Почти все корабли ушли на восток, следовательно, в город никак иначе не попасть. Это понятно любому, у кого есть мозги. Именно поэтому Арин сейчас в горах, а ты здесь.

К лицу Плута начала приливать краска.

— У меня ноги в пыли, — произнес он.

Кестрель не знала, что на это ответить.

— Вымой, — велел он.

— Что?

Он снял сапоги, вытянул ноги и откинулся на спинку скамьи. Кестрель, которая и до этого стояла не шевелясь, теперь совершенно окаменела.

— Есть такой гэрранский обычай: хозяйка дома должна вымыть ноги особо важному гостю, — сказал Плут.

— Даже если такой обычай существовал, он исчез десять лет назад. А я в любом случае здесь не хозяйка.

— Да, ты рабыня и будешь делать, как я говорю.

Кестрель вспомнила слова Арина о том, что можно продавать свою гордость по мелочам. Но мелочь ли это?

— В фонтане полно воды, — добавил Плут.

Гнев охватил Кестрель, но она решила не выдавать своих чувств и, сев на край фонтана, опустила ноги Плута в воду, быстро помыла их, вспоминая рабов, которые стирали белье. Будь она рабыней с самого рождения, отнеслась бы к этому занятию равнодушно. Но она никогда ничего не мыла, кроме собственного тела, поэтому отчетливо осознавала, что ее руки прикасаются к чужим ступням. Ей было противно.

Кестрель достала ноги Плута из воды. Черные зрачки его следили за ней из-под полуприкрытых век.

— Теперь вытри.

Кестрель встала.

— Ты никуда не пойдешь.

— Мне нужно полотенце. — Она была рада возможности поскорее уйти отсюда и больше не возвращаться.

— Вытри юбкой.

На этот раз ей было намного труднее справиться с чувствами. Кестрель наклонилась и обтерла ноги подолом платья.

— Теперь натри их маслом.

— У меня нет масла.

— Оно хранится под плиткой с изображением бога гостеприимства. — Плут указал на пол. — Надави на край. Она откроется.

Кестрель послушалась и увидела пузырьки с маслом, покрытые десятилетней пылью.

— Они есть в каждом гэрранском доме, — сказал Плут. — Даже на твоей вилле. Точнее, на моей вилле. Знаешь, тебе не обязательно оставаться здесь, если не хочешь. Можешь вернуться домой.

Кестрель плеснула масло ему на ноги и втерла его в грубую кожу.

— Нет. Мне там больше нечего делать.

Она почувствовала, что он уставился на ее макушку, на руки, растирающие его ступни.

— Арину ты тоже ноги моешь?

— Нет.

— Тогда что ты для него делаешь?

Кестрель выпрямилась. На ее руках осталось масло. Она вытерла их юбкой, хотя понимала, что Плут лишь порадуется, видя ее отвращение.

Зачем, зачем ему это?

Она повернулась к выходу.

— Мы не закончили, — остановил ее он.

— Закончили, — отрезала Кестрель, — если только ты не хочешь узнать, как хорошо отец обучил меня рукопашному бою. Я утоплю тебя в фонтане. А если не получится, закричу. Все гэррани в доме сбегутся сюда. Пусть гадают, что за человек их предводитель, раз он не устоял перед валорианкой.

Она ушла, и он ее не стал ее удерживать, но его взгляд следил за ней, пока та не скрылась за углом. Кестрель нашла кухню, где было больше всего людей, и встала у огня, слушая звон котелков и чайников. Все вокруг смотрели на нее с удивлением, но она не обращала внимания и спустя пару мгновений вся задрожала от ярости.

«Надо рассказать об этом Арину», — подумала она, но затем отмахнулась от этой мысли. Что толку говорить Арину?

Он черная шкатулка, спрятанная под гладкой плиткой. Ловушка, в которую Кестрель провалилась. Она все время ошибалась в нем.

Может, Арин догадывался, что это случится. Может, он даже не возражал.

33

Арин перескочил через порог собственного дома, пробежал по коридорам, потом резко остановился в изумлении, когда увидел, что в атриуме, злобно уставившись в фонтан, сидит Плут.

Внезапно Арин вновь почувствовал себя двенадцатилетним мальчишкой, который, захлебываясь пылью, изо всех сил долбил камень, чтобы показать этому человеку, на что способен.

— Я боялся, мы разминемся, — выдохнул Арин. — Я поехал к тебе на виллу, а мне сказали, что ты здесь.

— И где ты был? — Он явно пребывал в дурном настроении.

— Осматривал ущелье.

Плут еще больше нахмурился, и Арин поспешил добавить:

— Ведь через него пойдет подкрепление.

— Разумеется. Это очевидно.

— И я придумал, что нам делать.

Арин послал за Сарсин, а когда та явилась, он попросил ее привести Кестрель.

— Я хочу послушать ее мнение.

Сарсин помедлила.

— Но…

Плут пригрозил ей пальцем.

— Я вижу, ты хорошая хозяйка, но, видишь ли, твоему кузену не терпится поделиться планом, который, возможно, спасет наши шкуры. Не трать время на рассказы о домашних склоках и жалобы на упрямство вашей пленницы. Просто приведи ее.

Тем временем Арин сходил в библиотеку за картой, а потом отправился в столовую, где его ждали Плут, Кестрель и Сарсин. Последняя сердито посмотрела на него, сказала, что отказывается с ними возиться, и ушла.

Арин развернул карту на столе и придавил ее камнями, которые принес в карманах.

Кестрель молча села.

— Ну, рассказывай, парень, что ты придумал, — велел ему Плут. На Кестрель он не смотрел.

Арин испытал радостное волнение, как в тот далекий день, когда они только задумали поднять восстание.

— Мы уже убрали валорианских стражников по эту сторону гор. — Он провел пальцем по линии, обозначавшей ущелье. — Теперь нужно отправить небольшой отряд на ту сторону. Мы выберем четырех человек, которые лучше всего сойдут за валорианцев издалека, хорошо знают горы и не будут бояться погибнуть в случае обвала. Они перебьют имперских часовых, встанут на их место, кто-то спрячется у подножия. Нужен будет гонец, чтобы в нужный момент предупредить наших бойцов о походе батальона, которые ждут здесь по обе стороны, — Арин указал на середину прохода, — с бочонками пороха.

— У нас не так много осталось пороха, — возразил Плут. — Его стоит поберечь до прихода основных сил.

— Мы не доживем до их прихода, если сейчас пожалеем порох. — Арин уперся ладонями в стол и склонился над картой. — Большая часть нашего войска, около двух тысяч, будет ждать с нашего конца ущелья. В валорианском батальоне всегда примерно одинаковое количество бойцов, значит…

— Всегда?

Кестрель сидела прищурившись.

— Я смотрю, ты многому научился, работая в поместье генерала, — похвалил Плут.

Научился он, разумеется, не от генерала, но не стал вдаваться в подробности.

— Итак, наши силы будут примерно равны количественно. Но в том, что касается опыта и вооружения, мы им уступаем. К тому же у валорианцев есть луки и арбалеты. Однако пушек у них не будет, ведь они не ожидают, что их встретят с оружием. И здесь у нас будет преимущество.

— Арин, у нас тоже нет пушек.

— Есть. Просто нужно выгрузить их с кораблей, которые мы захватили, и втащить на склон.

Плут уставился на Арина, потом хлопнул его по плечу.

— Гениально!

Кестрель откинулась на спинку стула и скрестила руки на груди.

— Когда весь батальон войдет в ущелье и начнет выходить с другой стороны, наши пушки откроют огонь по первым рядам. Мы застанем их врасплох.

— Застанем врасплох? — Плут покачал головой. — Валорианцы вышлют вперед разведку. Кто-нибудь увидит пушки, и они обо всем догадаются.

— Ничего они не увидят, потому что орудия и бойцов мы спрячем под полотном вот такого цвета. — Он указал на белесые камни, которыми прижал карту. — Холщовые мешки из гавани сгодятся, и еще можно снять льняные простыни с кроватей валорианцев. Мы сольемся со склоном горы.

Плут ухмыльнулся.

— Так вот, наши пушки ударят по первым рядам, — продолжил Арин, — а это конница. Будем надеяться, что лошади запаникуют, а если нет, им все равно трудно будет удержаться на склоне. Тем временем бочонки с порохом взорвутся и обрушат камни в ущелье. Это разделит батальон пополам. Тогда наши бойцы, которые ждут по ту сторону ущелья, выбегут из укрытия и разделаются с попавшей в ловушку половиной батальона. Мы сделаем то же самое со второй половиной. И все, победа за нами.

Плут какое-то время молчал, хотя выражение его лица говорило само за себя.

— Ну? — Он повернулся к Кестрель. — Что скажешь?

Она на него даже не посмотрела.

— Почему она молчит, Арин? — возмутился Плут. — Ты позвал ее затем, чтобы узнать ее мнение.

Арин, который внимательно следил за реакцией Кестрель и видел, что она все больше и больше злится, сказал:

— Она думает, что у нас может получиться.

Плут посмотрел на них обоих. Потом его взгляд задержался на Кестрель. Наверное, он пытался понять, что именно привело Арина к такому выводу. Затем он с улыбкой пожал плечами, как делал еще на арене, будучи распорядителем аукциона.

— Ну, другого плана у нас нет. Я поеду к остальным, раздам указания.

Кестрель покосилась на Арина. Он не знал, что она хотела этим сказать.

На прощание Плут приобнял Арина одной рукой и удалился.

Оставшись наедине с Кестрель, Арин достал из кармана добытое растение: горстку зелени с тонкими стебельками и острыми листьями и положил на стол. Глаза Кестрель засверкали от радости как алмазы. Ее благодарный взгляд был для Арина дороже всех сокровищ.

— Спасибо, — выдохнула она.

— Мне следовало сделать это раньше, — покачал головой он. — Еще до того, как ты попросила.

Арин прикоснулся тремя пальцами к ее кисти — этим жестом гэррани показывали, что принимают благодарность или просят прощения. Она оказалась мягкой на ощупь и блестела, как будто ее натерли маслом.

Кестрель отдернула руку, ее взгляд изменился: радость исчезла.

— И что я тебе за это должна? — спросила она.

— Ничего, — поспешил ответить Арин, сбитый с толку ее вопросом. Разве не он перед ней в долгу? Ведь это именно она сражалась за него на дуэли, а он предал ее доверие.

Арин всмотрелся в ее лицо и понял, что она не столько переменилась, сколько просто вернулась в то же состояние, в котором пребывала, пока Плут был здесь, — похожая на обозленного, загнанного зверька.

Конечно, Кестрель не могла не злиться, слушая, как враги замышляют уничтожить ее народ. Но как только Арин решил, что в этом все дело, он вспомнил тот непонятный взгляд, который она бросила на него в конце разговора. Он прокручивал этот момент в голове, будто вертел в руках ракушку, пытаясь понять, что за моллюск живет внутри.

Он припомнил выражение ее лица: чуть нахмуренные брови, поджатые губы.

— В чем дело? — спросил он наконец.

Арин уже решил, что Кестрель не ответит, но она произнесла:

— Плут всем скажет, что твой план — его идея.

Арин и сам это знал.

— Какая тебе разница?

Она презрительно хмыкнула.

— Нам нужен предводитель, — пожал плечами Арин. — Нам нужно победить. Каким образом — не имеет значения.

— Я вижу, ты много читал, — догадалась она, и только тогда он сообразил, что невольно процитировал одну из книг по стратегии. — Ты брал книги из нашей библиотеки, изучал боевые построения и тактику валорианской армии.

— А как бы ты поступила на моем месте?

Она нетерпеливо отмахнулась.

— Нашему народу давно пора чему-нибудь у вас научиться, — добавил Арин. — Ведь вы завоевали полмира. Как думаешь, Кестрель, выйдет из меня валорианец?

— Нет.

— Почему? Видишь, я придумал настолько гениальный план, что мой собственный предводитель захотел его присвоить.

— А ты ему позволил. И кто же ты после этого? — Кестрель встала, прямая и тонкая, как клинок.

— Я лжец, — медленно произнес Арин, зная, что именно это сказала бы она сама. — Трус. Бесчестный человек.

Вот опять, опять она бросила на него этот взгляд, в котором скрывалась ярость.

— В чем дело, Кестрель? Что с тобой?

Ее лицо стало суровым, и Арин понял, что больше ничего от нее не добьется.

— Я хочу поехать к Джесс.

Смятое, увядшее растение лежало на столе.

На что вообще рассчитывал Арин, когда искал эту несчастную траву?

Снег накрыл тропинку, по которой они шли к карете. Кестрель была благодарна Арину за то, что он успел найти лекарственную траву, но события этого вечера натолкнули ее на невеселые размышления. Внутри все сжималось от дурных предчувствий. Из головы не шло странное поведение Плута и план Арина. Он был пугающе хорош. Ей как можно скорее нужно сбежать, но во дворе ее сразу окружили вооруженные гэррани, которые с каждым днем все меньше походили на оборванцев-бунтовщиков и все больше — на солдат хорошо обученной армии.

Если она сбежит, что будет с Джесс?

Сарсин, которая несла растение, села в карету. Кестрель собиралась сделать то же самое, но в последнее мгновение оглянулась на дом. Его очертания тускло мерцали в сумерках, подернутые дымкой снегопада. Кестрель увидела снаружи свои похожие на ракушку покои в восточном крыле здания. За высоким каменным прямоугольником, должно быть, находился сад, но отсюда стена казалась вдвое шире.

Дверь!

Кестрель вспомнила запертую дверь в конце сада и кое-что поняла. Судя по всему, она ведет в другой сад, зеркально отражающий ее собственный. Вот почему снаружи стена кажется шире. Из этого сада можно попасть в западное крыло. Его ярко освещенные окна большие и с такими же ромбовидными решетками, как в ее покоях.

Кестрель увидела покатую крышу западного крыла. Она заканчивалась прямо над комнатой на первом этаже, где могла располагаться библиотека или гостиная. Кестрель улыбнулась. Теперь у нее тоже был план.

— Только для Джесс, — сказала Кестрель лекарю.

Ей было плевать на других. Она по пятам следовала за врачом, желая убедиться, что все лекарство будет истрачено на ее подругу, хотя она то и дело видела знакомые лица под лиловой маской яда.

Когда напиток приготовили и поднесли к губам больной, та подавилась. Отвар потек у нее по подбородку. Лекарь спокойно поймал капли краем чашки и снова попытался влить напиток ей в рот. Ничего не выходило.

Кестрель взяла чашку в свои руки.

— Выпей, — велела она подруге.

Джесс застонала.

— Выпей, или пожалеешь.

— Я смотрю, ты прекрасная сиделка, — усмехнулась Сарсин.

— Ты пожалеешь, если откажешься пить, — продолжила Кестрель, — потому что никогда больше не сможешь меня дразнить, не увидишь, как я делаю глупости, чтобы добиться своего. Ты больше не услышишь, как я скажу, что люблю тебя. Я так люблю тебя, сестренка. Выпей, пожалуйста.

В горле Джесс что-то щелкнуло. Кестрель приняла это за знак согласия и снова приложила чашку к ее губам. Подруга сделала глоток.

Прошло несколько часов. И когда наступила глубокая ночь, Джесс все еще не становилось лучше. Сарсин уснула в кресле, а где-то далеко Арин готовился к битве, которая могла начаться уже с рассветом.

Вдруг Джесс сделала вдох. Он был слабым, едва слышным. Но все же лучше, чем раньше. Ее глаза приоткрылись, она увидела Кестрель и хрипло проговорила:

— Я хочу к маме.

То же самое однажды сказала ей сама Кестрель, когда они были совсем маленькими и спали в одной кровати. Теперь уже Кестрель взяла подругу за руку и начала бормотать слова утешения, которые больше напоминали музыку.

Она почувствовала, как Джесс в ответ слабо сжала ее пальцы.

— Держись, — прошептала Кестрель.

Джесс послушалась. Ее взгляд стал осмысленным, глаза открылись шире. Она очнулась.

— Нужно рассказать Арину, — посоветовала Сарсин, когда они вернулись в карету.

Кестрель понимала, что та говорит вовсе не о Джесс.

— Я ничего не скажу. Как и ты. — И презрительно добавила: — Ты слишком боишься Плута.

Она не стала говорить, что сама боится его ничуть не меньше.

Этой ночью Кестрель снова попыталась открыть дверь в саду. Она изо всех сил дергала ручку, но та была слишком тяжелой и даже не скрипнула.

Шел снег. Кестрель задрожала от холода, потом вернулась в комнату, принесла столик и поставила его в дальний угол. Она надеялась, что, взобравшись на него, сумеет упереться руками в стены и как следует оттолкнуться, но даже не смогла дотянуться до верхнего края. Тогда Кестрель принесла стул, поставила его на стол, но стена все равно оказалась выше.

Кестрель спустилась обратно и окинула взглядом сад, освещенный фонарем, который горел на лоджии. Она закусила щеку, размышляя, что будет, если положить стопку книг поверх стула, и вдруг услышала какой-то звук. Подошвы сапог заскрипели по гальке. Звук раздавался за дверью, по ту сторону стены.

Кто-то ее услышал. И все еще был здесь.

Кестрель как можно тише сняла стул со стола и вернулась внутрь.

Перед тем как уехать к ущелью в самый холодный ночной час, Арин успел отдать приказ, чтобы из покоев Кестрель вынесли всю мебель, которую она была в состоянии поднять.

34

Бойцы расположились внутри и по обеим сторонам ущелья. Глядя на них, Арин подумал, что, кажется, ошибался насчет валорианцев и их пристрастия к войне. Раньше он был уверен, что дело в жадности. В грубом чувстве собственного превосходства. Но теперь ему пришло в голову, что к завоеваниям валорианцев могла подтолкнуть любовь.

Арин влюбился в часы ожидания перед боем. В напряженную тишину, сверкающую, как молния. В город, что раскинулся внизу у него за спиной. Арин положил руку на ствол пушки, прислушиваясь, вглядываясь в проход между гор. И хотя он чуял страх людей вокруг, его самого охватил приятный трепет. Он чувствовал себя живым. В это мгновение жизнь напоминала ему свежий, полупрозрачный плод с тонкой кожурой. Он бы не задумываясь разрезал его. Ничто больше не вызывало у него таких чувств. Но у войны было еще одно полезное свойство: она помогала Арину забыть о том, о чем думать нельзя.

Послышались быстрые шаги. Они эхом отозвались в ущелье, все приближаясь. Появился гонец. Он подбежал к Плуту. Арин стоял поблизости, но будь он намного дальше, все равно услышал бы, как мальчишка выдохнул:

— Идут! Они идут.

Тут же все ожило и засуетилось. Гэррани проверили заряд в пушках, приготовили фитили из кусков тонкой, легковоспламеняющейся бечевки, а потом торопливо забились под холщовые полотна. Арин приник к надрезу в ткани и не мигая вглядывался в ущелье.

Разумеется, он услышал их раньше, чем увидел. Топот тысячи марширующих ног. Первые ряды валорианцев вышли из ущелья. Арин напряженно ждал, когда Плут отдаст приказ.

Прогремел выстрел. Пушечное ядро прорвало полотно, пролетело по воздуху и ударило в конницу. Люди и лошади разлетелись как щепки. Арин услышал крик, но велел себе не обращать внимания.

Полотна цвета камня исчезли — в них больше не было нужды. Арин забил в пушку ядро, выстрелил, снова зарядил ее, схватив ядро почерневшими от пороха руками. Внезапно рядом с ним появилась какая-то женщина.

— Плут ранен, — сообщила она.

Валорианцы начали отстреливаться. Полетели стрелы и арбалетные болты. Точность выстрелов устрашала. Арин втянул воздух сквозь зубы и побежал. Стрелы свистели рядом с ним. Он нырнул под укрытие валунов, возле которых стояла пушка Плута. Предводитель гэррани лежал на спине, его лицо было засыпано порохом. Пораженные бойцы столпились вокруг него.

— Нет! — закричал им Арин. — Не на него смотрите, а на валорианцев!

Они вздрогнули и вернулись к делу. Нужно было проредить конницу.

— Все, кроме тебя. — Арин схватил за рубашку ближайшего к нему гэррани. — Расскажи, что случилось. — Он склонился над телом Плута, ощупывая его руки и грудь в поисках крови. — Ран нет. Почему нет ран?

— Он просто упал, — ответил боец. — Когда пушка выстрелила, его отбросило. Должно быть, ударился головой.

Арин нервно усмехнулся. В первую секунду битвы их главнокомандующий потерял сознание. Недоброе предзнаменование. Он отволок Плута подальше за валуны, потом отыскал в его кармане подзорную трубу, которую они нашли на вилле генерала. Смотря в нее, Арин увидел, что валорианская конница по большей части удержалась в седлах. Лошади не разбежались и не попадали на крутом склоне, несмотря на пушечный огонь. Валорианцы наступали.

Затем Арин заметил нечто более ужасающее: на его глазах несколько солдат, шедших за первыми рядами, запрокинули головы и осмотрели края ущелья. Блеснула крага на руке валорианского лучника, тетива натянулась, стрела взмыла вверх.

Один из четырех гэррани, отвечавших за взрыв пороха, сорвался вниз с утеса. Арин выругался. Ему оставалось лишь бессильно смотреть, как на оставшихся троих гэррани посыпались арбалетные болты.

Вот и все. Все кончено. Если не удастся отрезать две части батальона друг от друга, то им не устоять против более опытных валорианцев, которые уже начинали понимать, что происходит. Последняя гэррани на краю ущелья каким-то образом выжила и все еще цеплялась за скалу, но вскоре сорвалась и перевернулась в воздухе. На мгновение Арин заметил маленький бочонок у нее в руках. Она упала, раздался взрыв. Огонь перекинулся на валорианцев.

Арин понял, что другого шанса у него не будет.

— Цельтесь в лучников, — велел он бойцам возле пушки Плута. — В арбалетчиков. И передайте другим. Весь огонь по тому отряду.

— Но валорианцы уже близко…

— Это приказ!

Арин отсыпал в мешок пороху — столько, сколько влезло. Потом схватил кусок фитиля, взвалил мешок на плечо и побежал к подножию скалы.

То, что он задумал, было чистым сумасшествием, будто кто-то еще в колыбели проклял его именами богов смерти и безумия. Арин мчался к узкой козьей тропе на склоне утеса. Когда добежал до нее, начал карабкаться, рискуя переломать ноги раньше, чем успеет добраться до кучи валунов, которую приметил возле почерневших кустарников.

Его подстрелили. Боль обожгла бедро. Теперь из ноги торчало, мешая, древко стрелы. Еще одна пролетела рядом, оцарапав ему шею. Он замер на мгновение, потом снова изо всех сил рванулся вперед. Кровь стучала в ушах громче, чем пушечные выстрелы.

Арину удалось добраться до выступа скалы, который и скрыл его. Он пробежал вдоль этого выступа и выбрался на нужное место. Потом пригнулся, дрожа и бормоча ругательства, заливая кровью мешок с порохом. Арин бросил его возле кучи камней и кое-как прикрепил фитиль, зажег спичку и держал ее, обжигая пальцы, пока шнур не загорелся.

Теперь вверх. Вверх! Он весь целиком превратился в это слово, судорожно пытаясь забраться как можно выше.

Раздался взрыв. Скала вздрогнула. Валуны полетели вниз.

Арин почувствовал, как земля уходит из-под ног. Он полетел вниз вместе с осыпью камней.

35

Кестрель издалека услышала радостные возгласы победителей.

Она совсем пала духом. Валорианцы никогда не кричали после победы. Они пели. План Арина сработал.

Кестрель подошла к окну, которое выходило во двор. Вдалеке виднелся город. Она открыла створки, и морозный зимний воздух хлынул в комнату. Колючие снежинки впились в кожу. Кестрель выглянула наружу, перегнувшись через подоконник.

К дому приближалось несколько верховых. Они шли шагом. Впереди был Ланс, и Арин ехал, привалившись к его шее.

Но ведь не стали бы гэррани веселиться, если бы знали, что он мертв или смертельно ранен?

«Дура, — сказала себе Кестрель. — Мертвецы верхом не ездят».

В ее душе поднялся вихрь чувств, и она сама не понимала, правильные ли это чувства, потому что не могла подобрать им названия. В голове не осталось мыслей.

Лошади остановились. Арин соскользнул с Ланса, и со всех сторон ему на помощь бросились гэррани. Каждый хотел первым добраться до него, подать руку, подставить плечо.

Лицо Арина побелело от боли. Он был покрыт грязью и синяками. Рваная одежда пропиталась кровью, ее пятна напоминали алые знамена. На одной ноге не было сапога.

Арин запрокинул голову, заметил Кестрель в окне и улыбнулся.

Она захлопнула створки окна и дверь в свое сердце. При виде Арина, который, прихрамывая, пошел к дому, ее охватило совершенно неожиданное чувство. Это неправильно, так не должно быть.

Она испытала невероятное, головокружительное облегчение.

— Наш герой. — Плут уставился на Арина, который лежал на постели.

Тот попытался покачать головой, но тут же поморщился от боли.

— Просто повезло.

— Да уж, повезло по-крупному. Если бы не зацепился за кусты, то полетел бы с обрыва. И ты даже ничего не сломал, хотя тебя засыпало целой грудой камней.

— А чувствую себя так, будто сломал все до последней косточки.

В глазах Плута мелькнуло странное выражение.

— Тебе тоже повезло, — добавил Арин.

— Я позорно свалился в самом начале битвы. Это, по-твоему, везение? Сомневаюсь. — Плут пожал плечами, сел на край кровати, похлопал Арина по плечу, покрытому синяками, и усмехнулся, услышав, как тот сдавленно выругался. — Ладно, у меня еще все впереди. Лучше расскажи, что было, когда тебя вытащили из-под завала.

— План сработал. Когда валорианские офицеры поняли, что обвал разделил войско и похоронил под собой немало их бойцов, они сдались. По-моему, мы не выпустили никого из ущелья, так что они не смогут предупредить империю. Раненых я отправил в особняк губернатора. Все равно он уже больше похож на госпиталь.

— Наших раненых, конечно?

Арин приподнялся, опершись на локоть.

— И тех и других. Я взял пленников.

— Арин, Арин. У нас так не хватит клеток на этих зверушек. Мало нам аристократов? От них хотя бы есть польза, их письма держат столицу в заблуждении. И еще они забавные.

— А что мне было делать? Не убивать же их.

Плут развел руками, будто ответ лежал у него на ладонях.

— Это недальновидно, — возразил Арин. Сейчас он был не в состоянии следить за языком. — И недостойно.

Молчание Плута стало почти угрожающим.

— Взгляни на это с другой стороны, — примирительно сказал Арин. — Однажды нам могут понадобиться пленные для обмена. Это не последняя битва. В следующий раз кто-нибудь из нас может оказаться в плену.

Плут поднялся.

— Обсудим это позже. А сейчас не буду лишать нашего героя заслуженного отдыха.

— Прошу тебя, не называй меня так.

Плут щелкнул языком.

— Вот увидишь, люди начнут тебя боготворить.

Но, судя по его тону, ничего хорошего он в этом не видел.

Будущее наконец перестало казаться им хрупким и неопределенным. До сражения в ущелье гэррани по большей части оставались в тех же домах, где жили рабами, если не могли вернуться в родные жилища. Теперь в опустевшие валорианские кварталы начали переезжать новые жильцы. Прежде чем занять дом, гэррани приходили за разрешением к Плуту. Но иногда их взгляд невольно обращался на Арина. В таких случаях Плут всегда отказывал.

Арин занялся организацией армии. Он составил список бойцов, которые особенно отличились в сражении, и предложил сделать их офицерами. Он также записал воинские звания, которые носили в гэрранской армии до войны.

Прочитав список, Плут нахмурился.

— Я смотрю, дай тебе волю, так ты и монархию вернуть готов.

— Королевская семья погибла, — медленно произнес Арин.

— А ты у нас, значит, следующий в очереди на трон?

— Я такого не говорил. Как это вообще связано с назначением офицером?

— Как связано? А ты посмотри на свой список. Там половина — голубых кровей, вроде тебя.

— А вторая половина — нет. — Арин вздохнул. — Я просто предложил, Плут. Решать тебе.

Плут смерил его взглядом, затем вычеркнул несколько имен, заменил их другими и размашисто расписался.

Арин заговорил о том, что нужно начать захват земель за городом. Зерно и другие припасы с ферм пригодятся во время осады.

— Этира — подходящее поместье, стоит начать с нее.

— Ладно, ладно, — отмахнулся Плут.

Арин помедлил, потом протянул ему небольшую, но увесистую сумку.

— Прочитай эти книги, пригодится. Здесь валорианская история и военное искусство.

— Я уже слишком стар для школьной скамьи, — сказал Плут и ушел, даже не взглянув на протянутый ему мешок.

Кестрель начинала ненавидеть свои комнаты. Что за семья была у Айрекса? Дверь в покоях, принадлежавших, судя по роскошной обстановке, матери семейства, запиралась на замок, который открывался только снаружи. Прочный, он был изготовлен из валорианской латуни. Кестрель уже успела с ним познакомиться, пытаясь взломать его или хотя бы выбить.

Если бы ее спросили, что она ненавидит в своих покоях больше всего, то она бы долго выбирала между этим замком и садом на крыше. Хотя в последнее время особенно сильно невзлюбила занавески.

За ними Кестрель пряталась, когда подходила к окну посмотреть, как Арин уезжает из дома или возвращается, часто верхом на ее коне. Несмотря на его тяжелое состояние после битвы, раны оказались несерьезными. Постепенно он перестал хромать, повязку с шеи сняли, синяки постепенно проходили.

За несколько дней он ни разу не пришел поговорить с Кестрель, и это ее раздражало. Она не могла забыть его улыбку — усталую, счастливую. Не могла забыть нахлынувшее облегчение, когда узнала, что он жив.

Кестрель написала ему письмо, в котором попросила свозить ее к Джесс, и попыталась узнать, нельзя ли ей увидеть Ронана, заключенного в городской тюрьме. Арин ответил короткой запиской: «Нет», и тогда она решила не настаивать. На самом деле Кестрель боялась встречи с Ронаном, а ее просьба была продиктована скоре чувством долга. Увидеть друга — все равно что лицом к лицу столкнуться с собственной ошибкой. Она всех подвела. Она даже не сумела полюбить правильного человека.

Во дворе генеральского дома, который превратился в военный штаб, Арин увидел мужчину средних лет, который выпрямился и отдал ему честь. Это был Тринн, один из новоиспеченных офицеров. Он осматривал валорианских лошадей, пойманных после сражения в ущелье.

— Отлично подойдут для похода на Метрею, — сказал он, указывая на животных.

Арин нахмурился.

— Что?

— Плут отправляет нас в поход на Метрею.

Арин не сдержался:

— Что за чушь? В Метрее выращивают оливки. Вот ты готов грызть оливки во время осады?

— Мм… Нет.

— Тогда идите на Этиру, где есть запасы зерна и скот.

— Прямо сейчас?

— Да.

— Может, спросить Плута?

— Нет. — Арин потер лоб. Ему ужасно надоело осторожничать, боясь обидеть Плута. — Просто идите.

Тринн послушался.

Когда Арин встретился с Плутом на следующий день, тот ничего не сказал о своем вчерашнем приказе. Он был в хорошем настроении и предложил Арину проведать «валорианский скот» — так он называл пленных.

— Оценишь условия, в которых их держат, — усмехнулся Плут. — Почему бы тебе не съездить туда завтра после обеда?

Плут давно ни о чем его не просил. Арин решил, что это хороший знак.

Он взял с собой Сарсин. Она проявила организаторские способности, умело превратив особняк губернатора в неплохой госпиталь. Арин надеялся, что она поможет ему решить проблему переполненных камер. Но, как оказалось, этой проблемы уже не стало.

Пол тюрьмы был залит кровью. В камерах лежали трупы. Всех валорианских солдат перебили — застрелили через решетку или закололи во сне. Когда Арин это увидел, внутри у него все сжалось. Рядом ахнула Сарсин. Они стояли в луже крови.

В тюрьме еще оставались пленники. Те, кого схватили в первую ночь, были живы и сейчас в ужасе уставились на Арина. Наверное, боялись, что скоро их постигнет та же участь. Но один из них, стройный и красивый, подошел к решетке. Двигался он с невыразимым изяществом. Когда-то Арин ненавидел его за это и завидовал ему.

Ронан ничего не сказал, да и не нужно было: его испепеляющий взгляд говорил красноречивее всяких слов. Он как будто выносил Арину приговор, клеймил его, мысленно называя кровожадной тварью.

Арин отвернулся, прошел по длинному коридору, тщетно пытаясь выбросить из головы взгляд Ронана, и подозвал охрану.

— Что случилось? — спросил он у подошедшей к нему женщины, хотя уже догадывался, какой его ждет ответ.

— Нам дали приказ.

— Кто? Плут?

— Ну да. — Она пожала плечами. — Он сказал, давно пора.

— И вы не возразили? Убить сотни людей — это, по-вашему, в порядке вещей?

— Но нам же приказали, — ответил еще один стражник. — Это валорианцы.

— Вы превратили тюрьму в бойню!

Один из гэррани презрительно сплюнул на пол.

— Плут так и говорил, что ты устроишь скандал.

Сарсин схватила Арина под локоть и вывела из тюрьмы, пока он не наделал глупостей.

— Плут переходит все границы, — покачала головой она.

«Дыши», — велел себе Арин.

Сарсин сцепила пальцы, потом быстро произнесла:

— Нужно было тебе раньше сказать.

Арин удивленно посмотрел на нее.

— Плут ненавидит Кестрель, — пробормотала Сарсин.

— Что тут странного? Она дочь генерала.

— Нет, не в этом дело. Это другая ненависть. Ненависть человека, который не может получить то, чего хочет.

И Сарсин объяснила, чего именно хочет Плут.

Ее слова обожгли Арина изнутри. В его душе забурлила смесь ярости и отвращения. Он должен был сам догадаться, заметить. Почему же он только теперь узнает о том, что Плут не раз пытался остаться наедине с Кестрель? Что он преследовал столь мерзкую цель?

Арин жестом попросил Сарсин замолчать, потому что вслед за последней мыслью ему пришла в голову ужасная догадка. Что, если Плут устроил резню в тюрьме не только для того, чтобы проучить Арина? Что, если он пытался его отвлечь?

Кестрель прижалась лбом к окну в гостиной, уставившись на пустой двор. Ах, если бы холодное стекло могло превратить ее мысли в лед! Она устала бесконечно думать о своем бессилии. Почему она до сих пор не сумела сбежать?

Кестрель сидела, проклиная свою слабость, и вдруг чья-то рука легла ей на затылок.

Ее тело среагировало быстрее, чем разум. Она надавила каблуком на ногу незваного гостя, ударила его локтем под ребра, нырнула ему под руку… И в это мгновение Плут схватил ее за волосы, потянул на себя, с силой оттолкнул от окна и придавил к стене. Его рука зажала ей рот. Она попыталась отвернуться, но негодяй схватил ее за подбородок и снова развернул к себе.

Другой рукой он поймал ее пальцы и сдавил.

— Не сопротивляйся, — прошипел он. — Не то будет хуже.

36

Он попытался повалить ее на пол. Кестрель вырвала руку и ударила его в нос. Что-то хрустнуло. Кровь брызнула на ее пальцы. Плут захрипел. Он зажал нос руками, заглушая собственные стоны и пытаясь остановить кровь. На мгновение Кестрель оказалась свободна и оттолкнула его. В голове крутилась одна только мысль: взять самодельный керамический нож, который был по-прежнему спрятан в плюще.

Плут ударил Кестрель по лицу и сбил с ног. Секунда — и она уже лежала лицом на ковре, но, когда попыталась подняться, он снова толкнул ее. Лязгнул кинжал, вынутый из ножен. Плут начал что-то говорить, но Кестрель не могла понять ни слова.

Вдруг раздался грохот. Кестрель не разобрала, где он раздался. Плут придавил ее так, что она едва дышала, но внезапно вскочил на ноги, уставившись на Арина. Тот выбил дверь и, появившись на пороге, вошел в комнату. В его руке был меч. Его лицо побледнело и осунулось от ярости.

— Арин, — ласково произнес Плут. — Ничего не было.

Плут говорил это так, будто речь шла об игре и они просто запутались в правилах. Мол, нечестно, что у Арина больше меч, и вообще старым друзьям не пристало драться. Валорианка сама на него набросилась.

Арин замахнулся и снес бы Плуту голову, если бы тот не уклонился.

— Ты посмотри на меня, — воскликнул Плут. — Видишь, что она натворила?

Арин вонзил меч Плуту в грудь. Тот издал полузадушенный хрип, хлынула кровь. Арин всадил меч глубже, по самую рукоять. Острие прошло насквозь. Плут осел на пол, заливая все вокруг кровью, но лицо Арина не дрогнуло. На нем по-прежнему читалась твердая решимость.

Плут на мгновение широко раскрыл глаза, словно не веря в происходящее. Потом его взгляд потух. Арин разжал руки. Он опустился на колени рядом с Кестрель и потянулся окровавленной рукой к ее ушибленной щеке. Она вздрогнула от прикосновения его мокрых пальцев, но потом позволила себя обнять. Арин прижал ее к груди, в которой бешено колотилось сердце. Кестрель вздохнула. Это был судорожный глоток воздуха. Резкий. Неглубокий. И снова, снова.

Ее начало трясти. Зубы громко стучали. Арин бормотал: «Тише, тише», будто плачущему ребенку, и вдруг она поняла, что действительно плачет. А потом вернулась в реальность: ведь это Арин посадил ее в клетку. Кестрель вырвалась из его объятий.

— Ключ, — прошептала она.

Арин опустил руки.

— Что?

— Ты дал Плуту ключ от моей комнаты!

Как иначе он смог так тихо подкрасться? Арин сам позвал его, впустил в свой дом, позволил пользоваться своим имуществом, своей пленницей…

— Нет. Ни за что. Ты же знаешь, я бы этого никогда не сделал!

Кестрель сжала зубы.

— Подумай, Кестрель. Зачем мне давать Плуту ключ от твоих покоев? Ты же видишь, я убил его.

Она покачала головой, не зная, что и думать.

Арин вытер лоб рукой, и кровь размазалась по лицу. Он попытался стереть ее рукавом, но, когда снова посмотрел на Кестрель, над серыми глазами все равно оставалась красная полоска. Злоба, исказившая его лицо, когда он ворвался в комнату, исчезла. Он выглядел совсем мальчишкой.

Встав, Арин вытащил из тела Плута меч и ощупал карманы мертвеца. Ему попалось железное кольцо с дюжиной ключей, которую он повертел в руках. Ключи зазвенели друг о друга, и Арин зажал их в кулаке.

— И это в моем доме, — глухо произнес он, а потом посмотрел на Кестрель. — С ключей можно сделать дубликаты. — Его взгляд умолял ее поверить. — Я понятия не имею, сколько их было у Айрекса. Плут мог добыть ключи еще до Зимнего бала.

Кестрель понимала: вполне возможно, что так оно и есть. Он помнила неподдельный ужас на лице Арина в ту секунду, когда он увидел ее на полу. Никто бы не смог так хорошо притвориться. И сейчас он смотрел так, будто вместе с ней пережил произошедшее.

— Поверь мне, Кестрель.

Она верила и в то же время нет. Арин снял с кольца два ключа и протянул их Кестрель.

— Они от твоих покоев. Оставь себе.

Металл тускло блеснул в ее ладони. Один ключ она знала. А вот второй…

— Это от двери в саду?

— Да, но… — Арин отвел взгляд, — тебе он вряд ли пригодится.

Кестрель и раньше догадывалась, что Арин живет в западном крыле, где, должно быть, находились комнаты его отца, в то время как она жила в покоях матери. Но лишь теперь она поняла, для чего нужны эти два сада: через них муж и жена могли ходить друг к другу незаметно для всех.

Кестрель встала вслед за Арином. Корчиться на полу она больше не желала.

— Кестрель… — Арину явно не хотелось задавать этот вопрос. — Ты сильно ранена?

— Как видишь. — Глаз уже начал опухать, а на щеке осталась ссадина. — Лицо. Это все.

— Я мог бы убить его тысячу раз, и все равно этого было бы мало.

Она посмотрела на тело Плута. Кровь уже начала впитываться в ковер.

— Надеюсь, кто-нибудь это уберет. Потому что я не стану. Я тебе не рабыня.

— Конечно нет, Кестрель.

— Я бы поверила, если бы ты отдал мне всю связку ключей.

Уголок его губ дернулся.

— Нет уж, тогда ты решишь, что я глуп, и совсем перестанешь меня уважать.

Когда стемнело, Кестрель вышла в сад и открыла дверь в стене. В саду Арина, окруженном гладкими стенами, тоже не росли цветы. На лоджии было темно, но коридор, который вел в покои, походил на сверкающий туннель. Где-то там, в освещенных комнатах, среди смутных силуэтов двигалась длинная тень.

Арин не спал.

Кестрель скользнула обратно в свой сад и заперла дверь. Дрожь, охватившая ее днем после случившегося, вернулась. Она пошла в сад, мечтая о побеге, но, увидев тень Арина, поняла, что на самом деле просто искала его общества. Ей было страшно одной.

Кестрель принялась мерить шагами сад. Галька разлеталась у нее под ногами.

Если она не будет останавливаться, то, может, забудет, как Плут навалился на нее всем своим весом, дал пощечину и то мгновение, когда она поняла, что ничего не может поделать. За нее все сделал Арин.

Позже он взвалил труп на плечо, куда-то унес и пропитанный кровью ковер тоже убрал. Наверное, он хотел починить и выбитую дверь, которая едва держалась на петлях, но Кестрель велела ему уйти.

Арин постепенно превращался в человека вроде тех, каких всегда ставил в пример ее отец: безжалостного, способного принять решение, привести его в исполнение и пойти дальше не оглядываясь. Кестрель подумала, что Арин стал ее собственном отражением, точнее, отражением той, кем она должна была стать.

Дочь генерала Траяна не оказалась бы в таком положении. Она бы не испугалась.

Кестрель споткнулась о камень и, внезапно услышав какой-то звук, замерла, не сразу поняв, что это такое. Чистый, глубокий, прекрасный звук. Она подождала, и он раздался снова.

Песня. Она лилась как древесный сок, что стекает по коре золотыми капельками. Потом, словно освободившись от оков, зазвучал и взмыл над стенами сада голос Арина. Он коснулся страха, заполнившего грудь Кестрель, и вытеснил его. Это была колыбельная. Кестрель вспомнила, как в детстве слушала пение Энай перед сном.

Наверное, он увидел ее в саду или услышал ее беспокойные шаги. Как он догадался, что ей нужно утешение? Как понял, что, когда их разделяет каменная стена, ей легче всего будет принять именно такое?

Когда песня затихла и все вокруг окутала ночная тишина, тоже похожая на музыку, Кестрель перестала бояться и поверила Арину. Он готов ждать по ту сторону стены целую вечность, если будет нужно.

Когда Кестрель ушла в комнаты, то унесла его песню с собой. Она, точно свеча, освещала ей путь и оберегала во сне.

Арин проснулся. Музыка по-прежнему рвалась из груди.

Потом он вспомнил, что убил своего друга и оставил гэррани без предводителя. Попытавшись найти в себе хоть крупицу раскаяния, он ничего не почувствовал, только глухое эхо остывшего гнева.

Он встал и умылся, пригладил волосы. Лицо, которое смотрело на него из зеркала, показалось ему незнакомым.

Арин аккуратно оделся и пошел осматривать свои владения.

Люди в коридорах поглядывали на него с осторожностью. Среди них встречались и бывшие рабы Айрекса, и те, кто служил здесь еще при родителях Арина. Все они продолжили жить как раньше. Когда Арин заверил их, что они больше не обязаны работать, те лишь ответили, что предпочитают убираться и готовить, а не воевать. Платить им пока не нужно, они подождут.

В доме Арина жили и другие гэррани — повстанцы, которые все больше походили на хорошо обученных солдат. Они тоже косились на Арина, но ничего не сказали о трупе, который он вчера вынес и закопал недалеко от дома.

Молчание раздражало.

Арин прошел мимо открытой двери библиотеки, потом остановился и вернулся. Он распахнул дверь, чтобы получше видеть Кестрель.

В камине горел огонь, и в комнате было тепло. Кестрель ходила вдоль полок, будто у себя дома. Арин всей душой желал, чтобы так оно и было. По-прежнему стоя спиной к нему, она положила палец на корешок книги и потянула ее на себя.

Потом, будто почувствовав его присутствие, она толкнула книгу обратно и повернулась. Ссадина на ее щеке подсохла и затянулась. Веко еще больше распухло и не открывалось, но второй глаз смотрел на него изучающе. Ее вид потряс Арина сильнее, чем он ожидал.

— Не говори своим людям, за что ты убил Плута, — посоветовала она. — Это никому не понравится.

— Мне все равно, что обо мне подумают. Они должны знать, что случилось.

— Не тебе об этом рассказывать.

В очаге громко затрещало полено.

— Ты права, — согласился Арин, — но не могу же я им солгать.

— Тогда ничего не говори.

— Меня станут спрашивать. Мне придется отвечать перед нашим новым предводителем, хотя я не представляю, кто сможет занять место Плута…

— Ты. Это же очевидно.

Он покачал головой.

Кестрель пожала плечом и снова повернулась к полкам.

— Кестрель, я не о политике пришел поговорить.

Ее рука дрогнула, и она торопливо провела ею по корешкам, надеясь это скрыть.

Арин не знал, что изменилось между ними после прошлой ночи и в какую сторону.

— Прости меня, — сказал он. — За то, что так долго позволял Плуту угрожать тебе. Ты заперта здесь по моей вине. Из-за меня ты оказалась в таком положении. Прости меня, пожалуйста.

Ее пальцы замерли — тонкие, сильные, неподвижные.

Набравшись смелости, Арин коснулся их, и Кестрель впервые не убрала руку.

37

Она оказалась права. Гэррани сразу же признали Арина своим новым предводителем, то ли потому, что всегда им восхищались, то ли потому, что им пришлась по душе жестокость Плута и они решили, будто Арин, расправившись с ним, продемонстрировал еще большую свирепость.

Соображал он уж точно лучше, чем Плут. Земли полуострова постепенно переходили под власть гэррани. Вооруженные отряды захватывали фермы одну за другой. Воды и пищи в городе теперь хватило бы на год осады — по крайней мере, так сказали стражники, чей разговор подслушала Кестрель.

— Как ты вообще надеешься выдержать осаду? — спросила она у Арина как-то раз. В последнее время он редко бывал дома, руководя вылазками за город. Но в этот раз Кестрель довелось обедать с ним с столовой. За столом ей никогда не давали ножа.

По ночам она вспоминала песню Арина. Но днем трудно было отвлечься от печальной правды. Отсутствие ножа. Охрана у всех выходов из дома, даже возле окон первого этажа. Стражники всегда с опаской поглядывали на нее. У Кестрель было два ключа, и это лишь в очередной раз доказывало, что она остается привилегированной пленницей.

Неужели ей так и придется медленно копить ключи, в которых теперь измеряется ее свобода?

А когда отец вернется с войском — она понимала, что это неизбежно, — что тогда? Кестрель представила, как станет предательницей и будет помогать гэррани советами. Нет, она не сможет. Даже при том, что Арин борется за правое дело, даже при том, что Кестрель наконец-то позволила себе это осознать. Она все равно не сможет пойти против отца.

— Какое-то время мы продержимся, — ответил Арин. — Стены у города крепкие. Их ведь валорианцы строили.

— А значит, им известно, как эти стены разрушить.

Арин повертел стакан в руках, задумчиво глядя на воду, которая оставалась на дне.

— Хочешь, поспорим? У меня как раз есть спички. Говорят, из них получаются отличные ставки. — Он улыбнулся.

— Только если играешь в «Зуб и жало».

— Так вот представь: мы играем, и я все поднимаю и поднимаю ставку. Когда она станет слишком высока и страшно будет проиграть, что ты сделаешь? Возможно, откажешься играть дальше. У нас сейчас только одна надежда — показать валорианцам, что за Гэрран придется слишком дорого заплатить. Империя не захочет вести тяжелую длительную осаду, когда ей так нужны войска на востоке. Пусть поймут, что им придется заново отвоевывать каждую ферму, теряя деньги и жизни солдат. В какой-то момент империя просто решит, что оно того не стоит.

Кестрель покачала головой.

— Не решит. За Гэрран император заплатит любую цену.

Арин взглянул на нее, положив руки на стол. У него тоже не было ножа. Кестрель понимала: он не хотел, чтобы она чувствовала, будто ей не доверяют. Но полное отсутствие ножей лишь усиливало это впечатление.

— У тебя пуговица оторвалась, — вдруг сказал Арин.

— Что?

Он протянул руку и прикоснулся к ее рукаву в районе запястья, где виднелся открытый шов. Арин провел кончиком пальца по оборванной нити.

Все мысли вылетели у Кестрель из головы.

— Почему ты не пришьешь новую?

Кестрель немного пришла в себя.

— Глупый вопрос.

— Ты что, не умеешь пришивать пуговицы?

Она промолчала.

— Жди здесь, — велел он.

Вернулся Арин с набором для шитья и пуговицей. Он продел нитку в иголку, зажал ее в зубах и обхватил Кестрель обеими руками за запястье.

Кровь в ее жилах превратилась в вино.

— Вот так пришивают пуговицы, — сказал Арин.

Он взял в руки иголку и воткнул ее в ткань.

— Вот так разжигают огонь.

— Вот так заваривают чай.

Это были короткие уроки, которые Арин преподавал Кестрель раз за разом. За ними прятались нерассказанные истории о том, как Арин всему научился. Когда они подолгу не виделись, Кестрель много думала об этих историях.

Ей пришлось ждать Арина много дней, после того как он пришил ей пуговицу к рукаву. Потом еще неделю после того, как он разжег для нее огонь в библиотеке, и еще дольше — после того, как вручил ей чашку с горячим свежезаваренным чаем. Он уехал сражаться. Так всегда отвечала Сарсин, но куда — не говорила.

Пользуясь новообретенной — пусть и неполной — свободой, Кестрель часто бродила там, где работали слуги. В некоторые комнаты ее не пускали. Например, на кухню. В тот ужасный день, когда Плут заставил ее мыть ему ноги, Кестрель не выгнали, потому что не ожидали увидеть ее. Но теперь, когда все знали, что ей разрешили ходить по дому, эта дверь была для нее закрыта. В кухне было слишком много ножей. Слишком много очагов.

Но ведь камины были и в библиотеке, и в ее покоях, к тому же теперь Кестрель сама могла развести огонь. Почему бы ей не поджечь дом и не сбежать в суматохе, пока его будут тушить?

Однажды она долго разглядывала кайму на шторах в гостиной, до боли стиснув в руке щепки, потом разжала руку: пожар — слишком опасная затея. Она сама может погибнуть. Вот почему Кестрель бросила щепки обратно в ящик у камина, а вовсе не потому, что не нашла в себе сил уничтожить родной дом Арина и опасалась, что гэррани могут сгореть. Но если она сбежит и приведет сюда имперскую армию, разве не погубит всех, кто здесь живет?

Тогда Кестрель разозлилась на то, что Арин такой доверчивый. Зачем он научил ее разжигать огонь? Она злилась и на саму себя за то, что сама мысль о смерти Арина была ей невыносима.

Кестрель захлопнула ящик с растопкой, представила, как накрывает такой же крышкой свои тяжелые мысли, и вышла из своих покоев.

Она отправилась в то крыло, где находились комнаты слуг: коридор в задней части дома с маленькими комнатками в ряд, с одинаковыми, чисто выбеленными дверями. Сегодня оттуда как раз выносили вещи. Гэррани спешили мимо Кестрель, держа в руках холсты в рамах. Она увидела, как одна женщина поудобнее перехватила радужную масляную лампу, будто маленького ребенка.

Как и все колонисты, семья Айрекса превратила комнаты слуг в склад, а для рабов был построен общий барак. Рабы не заслуживали личного пространства — по крайней мере, так считали валорианцы… И поплатились за это, ведь, заставив рабов есть и спать в одном помещении, они дали им прекрасную возможность устроить заговор против завоевателей. Кестрель порой удивлялась тому, как легко люди попадают в ловушки, которые сами же построили.

Ей вспомнился поцелуй в карете в ночь Зимнего бала. В то мгновение все ее существо устремилось к Арину. Она тоже попала в ловушку.

Кестрель спустилась в хозяйственные помещения. Здесь, внизу, всегда было тепло из-за кухонных очагов. Кестрель прошла кладовую, прачечную, где сушились на веревках простыни, похожие на паруса. Она заглянула в судомойню, где слуги складывали горшки в корыта и заливали их горячей водой, а чистые, обитые медью раковины ждали фарфоровых сервизов.

Кестрель устремилась было дальше по коридору, но вдруг застыла, почувствовав, как легкое дуновение ветерка коснулось ее подола. Сквозняк. Значит, где-то поблизости открыта дверь на улицу. Вдруг это шанс сбежать?

Она пошла, ориентируясь на поток холодного воздуха. Он привел ее в сухую кладовую, дверь которой была открыта. Внутри лежали мешки с зерном. Но источник сквозняка явно находился не здесь. Кестрель продолжила идти по пустому коридору, в самом конце которого показалась полоска бледного света и потянуло холодом.

Дверь во двор была открыта. В коридор залетело несколько снежинок, которые тут же растаяли. Кестрель сделала еще шаг. Кровь стучала в висках. Вдруг дверь со скрипом распахнулась, свет заполнил коридор, и на пороге возник Арин.

Она чуть не вскрикнула. Он тоже очень удивился, увидев ее, а потом резко выпрямился, держа на плече мешок с зерном. Его взгляд метнулся к открытой двери. Арин поставил мешок на пол и запер ее за собой.

— Ты вернулся, — сказала Кестрель.

— Сейчас опять уеду.

— Опять будешь воровать зерно из загородных поместий?

Он лукаво улыбнулся.

— Что поделать, бунтовщики тоже хотят есть.

— И разумеется, на эти разбойные вылазки ты ездишь на моем коне.

— Он рад послужить правому делу.

Кестрель фыркнула и уже хотела развернуться и пойти обратно, когда Арин предложил:

— А хочешь увидеться с ним? С Лансом?

Она замерла.

— Он скучает, — добавил Арин.

Кестрель согласилась. Арин отнес последний мешок зерна в кладовую и накинул ей на плечи свою куртку Они вышли во двор, мощенный серыми плитами, и дошли до конюшни.

Внутри было тепло. Пахло сеном, дубленой кожей, сеном и навозом, и еще здесь было светло, словно солнечный свет сюда сложили на хранение на зиму. У Айрекса все лошади были стройные и красивые. Резвые. Некоторые из них забили копытом, увидев Кестрель и Арина, еще одна начала трясти головой. Но Кестрель интересовал только один конь, и она сразу подошла к его стойлу. Конь был намного выше своей бывшей хозяйки, но, заметив ее, сразу наклонил голову и потерся о ее плечо, подышал на ее ладони и принялся жевать ее волосы. Горло Кестрель сжалось.

Ей давно уже было одиноко. Она говорила себе, что глупо страдать от одиночества, когда в мире много более существенных поводов для печали. Но сейчас перед ней стоял друг. Она вспомнила о том, как мало их у нее, и погладила бархатную морду Ланса.

Арин стоял чуть поодаль, но теперь подошел ближе.

— Прости, — вздохнул он, — но мне пора седлать его. Уже темнеет. Мне надо ехать.

— Ну разумеется, — сказала Кестрель и сама испугалась своего надломленного голоса.

Арин смотрел на нее, и во взгляде его читался вопрос. Ей показалось, что она вот-вот расплачется. В эту минуту Кестрель осознала: все это время ей было одиноко именно без него, и она бродила по дому, надеясь услышать от него очередное наставление.

— Я могу остаться, — предложил Арин. — Поеду завтра.

— Нет. Я не хочу.

— Не хочешь?

— Нет.

— А мои желания здесь никого не интересуют?

Он произнес это так мягко, что Кестрель невольно подняла взгляд. Она бы ответила, хотя сама не знала как. Но в это мгновение Ланс обратил внимание на Арина. Жеребец начал тереться об него мордой, будто любил его больше всех на свете. Кестрель заревновала, но потом заметила, что конь терся мордой о его карман, куда как раз влезло бы…

— Зимнее яблоко! — возмутилась Кестрель. — Арин, ты пытаешься подкупить моего коня!

— Я? Нет.

— А вот и да! Теперь понятно, почему он тебя так любит.

— А может, все дело в том, что я просто ему нравлюсь? — Он произнес это легко, без какой-либо злой иронии, но по его голосу Кестрель поняла, что сам он себе не нравится.

Но ведь Арин и впрямь был обаятельным. Ей нравилось проводить с ним время. Она покраснела.

— Все равно нечестно…

Арин заметил ее румянец и улыбнулся.

— Подкуп противника лакомствами. Хочешь сказать, твой отец не пользуется этой тактикой? Нет? Это он зря. А я вот думаю… Не выйдет ли и тебя подкупить?

Пальцы Кестрель сжались в кулаки. Наверное, со стороны могло показаться, что она злится. Но на самом деле пыталась бороться с искушением.

— Ну же, разожми руки, — тихо произнес он. — Взгляни. Я вовсе не увел его у тебя.

И действительно, пока они разговаривали, Ланс успел отвернуться от Арина, разочарованный тем, что у него в кармане ничего нет. Конь снова начал тереться о плечо Кестрель.

— Видишь? — улыбнулся Арин. — Он знает, кто здесь хозяйка, а кто — просто доверчивый болван, у которого можно выпрашивать яблоки.

Арин и впрямь был слишком доверчив. Он привел ее в конюшню, и теперь Кестрель знает, где лежит все снаряжение, необходимое для того, чтобы быстро оседлать Ланса. Когда она сбежит, все придется делать в спешке. Нужно только найти способ выбраться из дома в подходящий момент и ускакать в гавань, где есть лодки.

Когда Арин и Кестрель вышли из конюшни, снегопад прекратился и улица казалась кристально чистой. Кестрель показалось, что на улице похолодало. Она задрожала под курткой Арина. Одежда пахла им, а он пах землей и летом. Кестрель решила, что будет только рада, когда он заберет куртку и наденет ее сам, собираясь по своим загадочным делам. Рядом с ним Кестрель не соображала.

Она вдохнула холодный воздух и сказала себе, что ей нравится… нравится эта ледяная, безжалостная чистота.

Что подумал бы отец Кестрель, если бы узнал о ее сомнениях, о том, как порой ей почти хотелось навсегда остаться здесь пленницей? Он бы отрекся от нее. Его дочь никогда не сдалась бы по собственной воле.

Под присмотром охраны ей разрешили навестить Джесс.

Лицо подруги было совсем серым, но она уже могла сидеть и самостоятельно есть.

— Ты ничего не слышала о моих родителях? — спросила Джесс.

Кестрель покачала головой. Некоторые валорианцы — не военные — неожиданно вернулись из столицы, где собирались провести всю зиму. Их остановили в ущелье и отправили в тюрьму. Родителей Джесс среди них не было.

— А что Ронан?

— Меня к нему не пускают, — отозвалась Кестрель.

— Но ко мне-то тебя пускают.

Кестрель вспомнила короткую записку Арина и объяснила, осторожно подбирая слова:

— Думаю, Арин не видит в тебе угрозы.

— А жаль, — пробормотала Джесс и умолкла. Ее щеки совсем ввалились. Кестрель с трудом верила, что Джесс — Джесс! — могла так осунуться.

— Ты что, совсем не спишь по ночам?

— Меня мучают кошмары.

Кестрель они тоже снились. В них Плут снова клал руку ей на затылок. В конце она всегда просыпалась с криком. Ей снился младенец Айрекса, который смотрел на нее огромными темными глазами, а иногда начинал говорить как взрослый. Он обвинял ее в том, что она оставила его сиротой. Это она виновата, говорил младенец, это она не разглядела предательство Арина. «Ему нельзя верить», — шептал ей ребенок.

— Постарайся забыть о кошмарах, — сказала Кестрель, хотя сама она не смогла бы последовать своему совету. — У меня для тебя кое-что есть. — Она вручила подруге стопку платьев. Когда-то ее вещи оказались бы маловаты для Джесс. Но теперь они будут на ней висеть как на вешалке.

— Откуда они у тебя? — выдохнула Джесс и провела по тканям рукой. — Нет, не отвечай. Я и так знаю. Арин. — Ее губы искривились, будто ее опять заставили сделать глоток яда. — Кестрель, скажи мне, что это неправда, будто ты с ним, будто ты перешла на их сторону.

— Это неправда.

Джесс посмотрела по сторонам, чтобы убедиться, что их не подслушивают, а потом наклонилась к ней и зашептала:

— Обещай мне, что они за все поплатятся.

Именно это Кестрель и надеялась услышать. Именно за этим она и пришла. Она взглянула в глаза подруги, которую вырвала из когтей смерти.

— Обещаю, — сказала Кестрель.

Когда она вернулась в дом, Сарсин встретила ее с улыбкой.

— Ступай в приемную.

Ее фортепиано. Оно блестело, как жидкие чернила. Кестрель охватила радость. Она не должна ее испытывать. Арин просто вернул ей то, что в каком-то смысле сам же отнял.

Кестрель не следовало играть. Не следовало садиться на знакомую, обитую бархатом скамейку и думать о том, как трудно было провезти инструмент через весь город. Для этого нужны люди. Канаты. Лошади, которые потащат повозку. Не стоило думать о том, как Арин выкроил время и убедил своих гэррани помочь ему с доставкой пианино.

Нельзя было касаться прохладных клавиш и вдыхать это изысканное напряжение, которое отделяет тишину от звука.

Она вспомнила, как долго Арин отказывался петь. У Кестрель не было такой силы воли. Она села за инструмент и начала играть.

Кестрель легко догадалась, какие комнаты принадлежали Арину до войны. В них стояла тишина, повсюду лежала пыль. Всю детскую мебель отсюда давно убрали, так что эти покои ничем не отличались от других. На окнах висели пурпурные занавески. Видимо, последние десять лет они отводились не слишком важным гостям и отличались лишь тем, что внешняя дверь была из другого, более светлого дерева, и тем, что в гостиной на стенах висели музыкальные инструменты.

Их оставили для красоты. Видимо, семье Айрекса детские инструменты показались забавными. Над камином висела деревянная флейта. На дальней стене выстроились в ряд крошечные скрипки, каждая следующая больше предыдущей. Последняя из них была вдвое меньше взрослой скрипки.

Кестрель стала чаще сюда приходить. Однажды, узнав от Сарсин, что Арин вернулся, она пошла в его старые покои, погладила самую большую скрипку и осторожно ущипнула верхнюю струну. Раздался неприятный звук. Инструмент был совсем испорчен — как и все остальные. Неудивительно, ведь скрипки десять лет провисели без чехлов и с натянутыми струнами.

Где-то у входа в покои скрипнула половица. В комнату вошел Арин, и Кестрель поняла, что ждала его. Иначе зачем бы она приходила сюда так часто, почти каждый день? И, даже признав этот факт, все же оказалась не готова к его появлению.

Теперь он знает, что она трогала его вещи.

Кестрель опустила глаза и пробормотала:

— Прости.

— Все в порядке, — заверил он. — Я не против.

Он снял скрипку со стены и дал ее Кестрель.

— Ты помнишь, как играть? — спросила она.

Арин покачал головой.

— Нет, почти все забыл. У меня все равно никогда не получалось. Я больше любил петь. До войны я очень боялся лишиться этого дара, как часто случается с мальчиками. Когда ты мальчик, неважно, как ты поешь в девять лет. Ты знаешь, что в какой-то момент все изменится, и остается лишь надеяться, что твой новый голос тебе понравится. Мой начал ломаться через два года после войны. Поначалу это был просто жуткий скрип. Потом все наладилось, но я понятия не имел, что мне с ним делать. Я был благодарен богам за этот дар, но в то же время злился, что ему нет никакого применения. Ну а теперь… — Он пожал плечами, словно посмеиваясь над самим собой. — Теперь я порядком заржавел.

— Нет, — возразила Кестрель. — Неправда. У тебя красивый голос.

Он промолчал, но это была уютная тишина.

Кестрель сжала в руках скрипку. Она хотела задать Арину вопрос о том, что же все-таки произошло в ту ночь, когда на них напали, но никак не могла собраться с духом. Смерть его родных была, как сказал бы ее отец, «пустой тратой ресурсов». Валорианцы не щадили гэрранских солдат, но старались не допускать гибели мирного населения. Мертвеца к работе не приставишь.

— Что такое, Кестрель?

Она покачала головой и вернула скрипку на стену.

— Не бойся, спроси.

Кестрель вспомнила, как отказалась выслушать его тогда, стоя возле карты в ночь после бала. Ее снова охватил стыд.

— Можешь спрашивать что угодно.

Она никак не могла сформулировать вопрос, но наконец сказала:

— Как ты выжил во время атаки на город?

— Мои родители и сестра сражались. А я нет.

Извинения были ни к чему, ведь ими ничего не исправишь. Ее народ построил свою жизнь на чужом горе. Но Кестрель все-таки произнесла:

— Мне очень жаль.

— Ты не виновата.

Они направились к выходу из покоев. В последней комнате — приемной — Арин на секунду задержался, прежде чем открыть дверь. Пауза была едва заметной, но этого мгновения Кестрель хватило, чтобы понять: внешняя дверь светлее остальных не потому, что ее специально сделали из другого дерева. Она просто новая.

Кестрель взяла Арина за горячую и шероховатую руку. На ногтях еще оставался уголь, которым топили горн в кузнице. Его кожа покраснела от того, как часто и тщательно он пытался оттереть руки. Они переплели пальцы, а затем вместе вышли в коридор, оставляя за спиной призрак двери, которую десять лет назад выбили валорианские завоеватели.

После этого Кестрель чаще стала искать его общества под предлогом того, что она хочет научиться выполнять какие-то дела по дому, например чистить сапоги.

Теперь Арин все чаще оставался дома, а в походы за город отправлял помощников.

— Хотелось бы верить в то, что он понимает, что творит, — сказала как-то Сарсин.

— Он дает своим офицерам возможность себя показать, — пожала плечами Кестрель. — Проявляя доверие к своим людям, он помогает им развивать уверенность в себе. Это разумный ход.

Сарсин бросила на нее недовольный взгляд.

— Он просто передает своим помощникам часть полномочий, — добавила Кестрель.

— Он отлынивает. И тебе прекрасно известно почему.

Кестрель вроде бы обрадовалась этим словам, но тут же вспомнила обещание, данное Джесс. Как же не хотелось об этом думать!

Она так и не поблагодарила Арина за фортепиано, поэтому отправилась его искать и нашла в библиотеке, где он, сидя у огня, изучал карту. Поленья затрещали в камине, посыпался фонтан искр, а Кестрель вдруг снова вспомнила о своем обещании — именно потому, что так отчаянно пыталась о нем забыть.

Должно быть, именно поэтому вместо слов благодарности она вдруг ляпнула:

— Ты умеешь печь медовые полумесяцы?

— Я… — Он отложил карту. — Не хочу тебя расстраивать, Кестрель, но поваром я никогда не работал.

— Но ты ведь знаешь, как заваривать чай.

Он рассмеялся.

— Ты же понимаешь, что вскипятить воду может кто угодно?

— Ясно. — Кестрель повернулась к двери, чувствуя себя полной дурочкой. И что на нее нашло?

— Вообще-то да, — сказал вдруг Арин. — Да, я умею печь медовые полумесяцы.

— Правда?

— Э-э… Нет. Но можем попытаться.

Они отправились на кухню. Едва увидев Арина, слуги тут же вышли из комнаты, оставив их вдвоем. Откуда-то появилась мука, потом Арин нашел баночку меда в шкафу. Кестрель разбила яйцо и наконец-то поняла, зачем все это затеяла. Ей хотелось притвориться, что не было никакой войны, что нет победителей и проигравших, что она и дальше сможет жить вот так спокойно.

Полумесяцы вышли твердыми, как камень.

— Что-о ж, — протянул Арин, взяв один в руки. — Пожалуй, такими и убить можно.

Она рассмеялась прежде, чем успела сказать себе, что шутка несмешная.

— Если так посмотреть, по размеру они почти как твое любимое оружие, — добавил Арин. — Кстати, ты ведь ни разу не рассказывала мне, как прошла твоя дуэль на «иглах» с лучшим бойцом в городе.

Нельзя было ему ничего говорить. В войне главная задача — как можно дольше скрывать от противника свои сильные и слабые стороны, но все-таки Кестрель не сдержалась.

Арин прикрыл лицо испачканной в муке рукой и в притворном ужасе уставился на нее сквозь пальцы.

— Ты просто зверь! Лучше тебя не злить, не то меня и боги не спасут.

— Ты ведь уже разозлил, — заметила она.

— Но разве я тебе враг? — Арин сделал шаг к ней. — Скажи.

Кестрель не ответила. Край столешницы впился ей в поясницу, и она сосредоточилась на этом ощущении.

— Ты мне — нет, — выдохнул Арин и поцеловал ее.

Губы Кестрель приоткрылись. Все было по-настоящему, но совсем не просто. От него пахло дымом и сахаром. Сладость, покрытая золой. Кестрель почувствовала привкус меда, который Арин слизывал с пальцев, пока они готовили. Ее сердце пропустило удар, и она сама жадно потянулась к нему, прижалась теснее. Арин неровно задышал и углубил поцелуй. Он приподнял ее и посадил на стол, так что ее лицо оказалось на одном уровне с его. Поцелуй продолжился, и Кестрель показалось, что слова, крылатые бестелесные создания, кружат возле них, задевают их невесомыми перьями. Слова толпились и настойчиво гудели.

«Скажи», — шептали они.

«Скажи», — вторил им поцелуй.

Любовь задрожала у нее на кончике языка. Но Кестрель не могла произнести эти слова. Как ей сказать такое после всего, что между ними было? После того, как она отсчитала пятьдесят клиньев распорядителю аукциона; после того, как часами мечтала о том, чтобы Арин спел под ее аккомпанемент; после связанных рук, после удара в колено, после признания, которое Арин прошептал ей в карете в ночь после Зимнего бала.

Вернее, эти слова были похожи на признание. Но она ошиблась. Ведь он так ничего и не сказал о заговоре. Но даже если бы сказал, все равно было уже слишком поздно.

Кестрель снова вспомнила обещание, данное подруге.

Она предаст себя, оставшись с человеком, который поцелуем заставил ее поверить в то, что ему нужна она одна. А сам в это время строил планы, мечтая уничтожить мир, в котором она жила, чтобы он оказался на вершине, а она — у подножия.

Кестрель резко отстранилась.

Арин начал извиняться, спрашивать, что он сделал не так. Его лицо залил румянец, губы припухли. Он бормотал о том, что слишком торопится, но, может, она подумает о том, чтобы остаться здесь вместе с ним.

— Моя душа принадлежит тебе, — сказал он. — Ты это знаешь.

Кестрель подняла руку, то ли потому, что не могла больше смотреть на его лицо, то ли потому, что испугалась этих слов. Она вышла из кухни. Лишь гордость не позволила ей побежать.

Кестрель пришла к себе в покои, натянула черный боевой костюм и сапоги, вытащила из плюща керамический нож, потом обвязала вокруг себя полоску ткани, закрепив свое самодельное оружие на поясе, и вышла в сад, дожидаясь темноты.

Она всегда была уверена, что легче всего сбежать через сад на крыше, но до сих пор так и не придумала, как это сделать. Окинув взглядом окружающие ее стены, снова не увидела никаких зацепок. Что толку в двери? Она ведет в покои Арина, а он…

Нет. Она ни за что не пойдет туда! Но совершенно случайно Кестрель нашла ответ на терзавший ее вопрос. Дверь как способ пройти через стену была бесполезна. Но ее можно было использовать для того, чтобы забраться наверх.

Кестрель взялась правой рукой за ручку, а левую ногу поставила на нижнюю петлю. Левой рукой ухватилась за каменный выступ и подтянулась. Пальцы ноги уперлись в петлю, эту маленькую полоску металла. Тогда она смогла поднять правую ногу и поставить ее на ручку двери рядом с рукой. Кестрель перенесла вес, выпрямилась и ухватилась за косяк, а затем зацепилась за трещину между камнем и дверью.

В конце концов Кестрель выбралась на стену, которая отделяла сады друг от друга. Она пошла по верху, старательно удерживая равновесие, и вскоре оказалась на крыше. Тогда она собралась с духом и побежала по скату крыши — вниз, вниз, к земле.

38

Арину снилась Кестрель. Он не запомнил сон, но, когда проснулся, ощутил: что-то неуловимо изменилось. Заморгал, вглядываясь в темноту, а когда услышал легкие шаги по крыше, быстро вскочил с кровати.

Кестрель спрыгнула на крышу первого этажа, скатилась по ней на животе и почувствовала, как ноги уперлись в водосточный желоб. Она изогнулась, схватилась за него и, свесившись вниз, разжала руки.

От удара о землю не так давно зажившее правое колено заныло, но она быстро поймала равновесие и бросилась к конюшне. Ланс приветствовал ее негромким ржанием.

— Ш-ш. — Она вывела его из стойла. — Тише, тише.

Лампу Кестрель зажигать не стала: свет могли заметить из дома. Она на ощупь схватила нужную упряжь и быстро оседлала Ланса. Потом вывела коня на улицу, вдохнула холодный ночной воздух и оглянулась. Дом спал. Никто не поднял тревогу, солдаты не выбежали во двор. Только в одном из окон западного крыла горел огонек.

«Это ерунда, — решила Кестрель. — Арин просто забыл потушить лампу перед сном».

Она вдохнула запах лошади. От ее отца всегда пахло лошадью, когда он возвращался домой из похода.

У нее все получится. Она доберется до гавани.

Кестрель вскочила на Ланса и, пришпорив его, понеслась вперед.

Спустя несколько минут она стрелой летела сквозь Зеленый квартал к центру города, изо всех сил подгоняя коня. Кестрель уже видела огни, когда вдруг услышала стук копыт за спиной. Она боялась и одновременно надеялась, что это Арин.

Кестрель резко остановилась и спешилась. Лучше пробраться в гавань пешком по узким улочкам. Сейчас главное, чтобы ее не заметили. Скорость не так важна.

Среди холмов слышался стук копыт. Все ближе.

Она обняла Ланса за шею, а потом оттолкнула его, пока еще не растеряла всю решимость. Ударив коня по крупу, Кестрель приказала ему возвратиться, но не знала, куда он пойдет — в ее дом или в особняк Арина. Так или иначе, Ланс ускакал, и она надеялась, что ему удастся отвлечь того, кто гнался за ней, если ее и впрямь преследовали.

Она затерялась среди теней.

И случилось чудо. Как будто гэрранские боги обратились против собственного народа. Никто не заметил, как Кестрель кралась вдоль стен, не услышал, как треснул лед в луже под ее ногой. На ее пути не попалось поздних прохожих, которые распознали бы в ней валорианку. Никто не увидел дочь генерала. Кестрель благополучно добралась до гавани и вышла на причал… где ее ждал Арин.

Он выдыхал облачка пара на морозном воздухе. Его волосы взмокли от пота. Преимущество, которое было у Кестрель на конной тропе, в итоге не помогло. Арин мог, не прячась, пробежать через город, в то время как ей пришлось красться темными переулками.

Их взгляды встретились, и Кестрель почувствовала себя совершенно безоружной. Но ведь у нее было оружие. У Арина, судя по всему, не было. Ее рука невольно потянулась к острому краю самодельного кинжала.

Арин увидел ее движение, и на лице его отчетливо отразилась острая обида, а сама она с такой же ясностью и остротой осознала, что не сможет поднять на него оружие.

Он выпрямился. Его взгляд изменился. До этой секунды Кестрель не понимала, что он смотрел на нее с отчаянием. Она распознала безмолвную мольбу в печально опущенных уголках губ лишь тогда, когда это выражение уже сменилось другим. Он будто разом постарел.

Арин отвел взгляд, потом снова посмотрел на нее, но уже иначе, как будто Кестрель слилась с причалом, на котором он стоял, обратилась в парус на мачте, стала быстрой темной водой — как будто ее здесь не было.

Он отвернулся, вошел в ярко освещенный дом, где жил новый начальник порта, и захлопнул за собой дверь.

На мгновение Кестрель застыла, а затем побежала к рыбацкой лодке, которая стояла в отдалении. Она надеялась, что ей удастся отчалить, не попавшись на глаза морякам на других судах. Прыгнув в лодку и быстро осмотревшись, не обнаружила в крошечной каюте никаких припасов. Потом подняла якорь и отвязала лодку от причала. Она знала, что в это самое мгновение Арин разговаривает с начальником порта, отвлекая его и давая ей время для побега. Для побега зимой. Без воды и еды. Почти без сна, если она надеется выжить в путешествии, которое займет не менее трех дней.

По крайней мере ветер сильный. «Мне повезло. Повезло». Она взяла курс на столицу.

Когда лодка вышла из залива, а городские огни потускнели и растаяли вдали, Кестрель уже не видела берег, но она умела ориентироваться по звездам, которые сегодня были ясными и яркими, точно высокие ноты, сыгранные на белых клавишах.

Она плыла на запад, ни минуты не сидя без дела, закрепляя канаты и позволяя ветру наполнить парус. Отдыхать было некогда. Если Кестрель присядет отдохнуть, то замерзнет, будет мучить себя печальными мыслями или заснет. Тогда ей может присниться сон о том, как Арин ее отпустил.

Она знала, какие слова скажет, когда достигнет столицы: «Я леди Кестрель, дочь генерала Траяна. Гэррани захватили полуостров. Скорее отзовите моего отца с востока и отправьте его подавить восстание. Скорее».

На рассвете небо горело насыщенными цветами. Кестрель размышляла о том, что розовый холоднее оранжевого и желтого. Потом осознала, что думает о какой-то ерунде. В тонкой куртке она совсем продрогла и потому заставляла себя двигаться. Ее руки обветрились, во рту пересохло. Жажда и холод мучили ее гораздо больше, чем голод и усталость. Она знала, что без воды ей долго не продержаться. Но разве ее не приучали с детства переносить подобные тяготы?

Кестрель вспомнила лицо Арина в то мгновение, когда потянулась за ножом, и тут же приказала себе забыть о нем, сосредоточившись на волнах. Лодка прошла мимо голого скалистого острова. Кестрель еще раз повторила про себя слова, которые скажет через два дня, когда прибудет на место, если ветер не исчезнет.

Но ветер исчез. На вторую ночь паруса обвисли, и лодка начала дрейфовать. Кестрель пыталась не смотреть на небо. Звезды были скрыты за облаками, но время от времени ей все равно чудился их блеск.

Она слабела. Жажда была мучительной. Обыскав каждый уголок каюты, Кестрель надеялась найти где-нибудь флягу с водой, но ей попались лишь жестяные кружка и ложка. Тогда она решила спать до тех пор, пока не поднимется ветер. Закрепив паруса, Кестрель отрезала два куска бечевки, соорудила что-то вроде колокольчика из кружки и ложки и подвесила на мачту. Если ветер поднимется, ее разбудит звон.

Потом она вернулась в каюту. Стояла тишина. Ни ветра, ни волн. Лодка даже не покачивалась. Кестрель сосредоточилась на этом безмолвии и представила, как в нем, точно в чернилах, тонут все ее чувства и мысли.

Она заснула.

Это был рваный, неспокойный сон. В ее сознании бесконечно вертелись слова, которые она должна сказать, когда доберется до столицы. Перед ней вновь и вновь вставали образы: Арин сжимает в руке пучок травы, окровавленный меч, ее собственную руку. Она гнала их от себя, бежала от воспоминаний о его прикосновениях. Но они каплями выступали на поверхности ее сознания, собирались в узоры, точно жидкие драгоценные камни; выпадали, как роса; улетали и возвращались еще более насыщенными, как возвращаются пары спирта при перегонке.

Во сне Кестрель говорила себе: «Арин отпустил тебя потому, что валорианское вторжение неизбежно. Так он хотя бы примерно знает, когда его ожидать».

Кестрель услышала музыку, музыка назвала ее лгуньей.

«Лгунья», — вторил колокольчик.

Он все звенел и звенел, и наконец Кестрель проснулась и выбралась из каюты. Ложка стучала о кружку. Над головой раскинулось ядовито-зеленое небо. Приближался зеленый шторм.

Волны захлестывали палубу. Кестрель привязала себя к штурвалу. Ей оставалось лишь держаться, смотреть, как ветер рвет паруса, и надеяться, что ее все еще несет на запад. Лодка качалась на волнах, то и дело заваливаясь на бок.

«Арин отпустил тебя, чтобы ты умерла в пути».

Но даже в таком состоянии ее разум не верил в это.

Кестрель снова повторила заученные слова, соткала из них полотно, точно рабыня. Она проверила это полотно на прочность, прощупала волокна и поняла, что не сможет этого сказать.

И не скажет.

Она поклялась богами, которым молился Арин, что никогда этого не скажет.

Когда ветер утих, Кестрель почти ничего не видела, но почувствовала, как нос лодки зарылся в песок. Потом раздались голоса: она услышала валорианскую речь.

Кестрель, спотыкаясь, выбралась на берег. Ее подхватили чужие руки, ей задавали вопросы, но она ничего не понимала, пока у нее не спросили:

— Кто вы?

— Я леди Кестрель, — прохрипела она. И заученные слова — непрошеные, злосчастные, неправильные — посыпались с ее губ прежде, чем она успела понять, что говорит: — Дочь генерала Траяна. Гэррани захватили полуостров…

39

Кто-то дал ей воды, и она тут же ожила. Кестрель думала о каплях дождя, что стучат по серебряным чашам. О лилиях на снегу. О серых глазах. Она что-то сделала. Теперь она вспомнила. Что-то жестокое. Непростительное.

Кестрель приподнялась на локтях. Она лежала на большой кровати, застеленной шкурой редкого зверя, которого почти полностью истребили. Человек, подносящий к ее губам чашку с водой, оказался врачом.

— Храбрая девочка, — сказал он, улыбнувшись.

Кестрель поняла, что у нее все получилось. Она добралась до столицы, ее узнали, ей поверили.

«Нет, — хотела возразить она. — Я не нарочно», — но губы ее не слушались.

— Ты столько вытерпела, — произнес врач. — Теперь отдыхай.

Она почувствовала странный горьковатый привкус, от которого рот оцепенел. Лекарство.

Спустя мгновение она погрузилась в сон.

Ей снилась Энай.

Кестрель понимала, что мертвых не вернуть, но ей так хотелось снова стать маленькой девочкой, прижаться к няне и не видеть в ее глазах немого укора.

Что, если к ней явится призрак Арина? Как он посмотрит на нее?

Он станет преследовать ее во сне, показывать ей картины своей гибели, кривить губы и смотреть на нее с ненавистью в глазах. Так смотрят на предателей.

— Ты пришла проклясть меня, — сказала Кестрель своей няне. — Не стоит труда. Я сама себе проклятие.

— Баловница, — ответила Энай. Она всегда ее так называла, когда Кестрель плохо себя вела.

«Это совсем не то же самое!» — хотела возразить Кестрель. Да, она прятала ноты в тренировочном зале, пока Ракс не видит, и доставала их полистать, когда он оставлял ее одну отрабатывать приемы. Но то, что она совершила на сей раз, это не злой розыгрыш…

Кестрель купила живого человека, полюбила его, а потом предала.

Энай вздохнула:

— Ну давай я расскажу тебе сказку, и ты поправишься.

— Я не больна.

— Больна.

— И сказок мне не надо. Я хочу проснуться.

— И что ты будешь делать?

Кестрель не знала.

Энай начала:

— Жила-была портниха, которая умела ткать материю из чувств. Она шила платья из восторга, чистые и сверкающие. Она кроила одежды из честолюбия и страсти, безмятежности и усердия. И стала такой искусной в этом ремесле, что привлекла внимание одного из богов. Он решил заказать у нее одеяние.

— А что это был за бог?

— Молчи и слушай.

Как часто бывает во сне, Кестрель вдруг очутилась в своей детской кроватке с резным изголовьем, на котором были узоры с хищными зверями. Энай сидела рядом, распрямив плечи. Кестрель всегда пыталась ей в этом подражать. Няня продолжала свой рассказ:

— Бог пришел к портнихе и сказал: «Сшей мне рубашку из утешения». Портниха же отвечала: «Богам такие вещи ни к чему». Тогда он посмотрел прямо на нее. Его взгляд был грозен, и на сей раз девушка побоялась ему перечить.

Она сделала, как он просил. Бог примерил рубашку. Она оказалась ему точно впору, а цвет оттенил его лицо, так что оно уже не казалось таким бледным. Портниха взглянула на него, и в голову закрались мысли, делиться которыми она не стала.

Бог щедро заплатил ей золотом, хотя никакой цены она не называла. Он был доволен.

Однако этого ему стало мало. Бог вернулся, заказал плащ, который мог бы укрыть от одиночества, и ушел прежде, чем портниха успела согласиться. Оба знали, что она ему не откажет.

И вот когда девушка уже подшивала край плаща, в лавку зашла старушка. Она не могла ничего себе купить, но увидела, как портниха заканчивает работу у прилавка. Старушка потянулась своими морщинистыми руками к плащу от одиночества. Ее поблекшие глаза вспыхнули от желания обладать им. Портниха пожалела ее и отдала плащ, ничего не попросив взамен. Она решила, что успеет сшить второй к сроку.

Но не успела. Бог вернулся в деревню раньше, чем обещал. И что же он увидел? Ту самую старушку. Она спала у огня, завернувшись в плащ, который был ей велик. Бог обиделся и возревновал.

Тихо, как ночной холод, он пробрался в лавку к портнихе и возник перед ней.

— Отдай мне плащ, — потребовал он.

Портниха сжала в руках иголку. Но иголка не могла защитить ее от бога.

— Он еще не готов, — ответила она.

— Лгунья!

Даже во сне Кестрель почувствовала тяжесть этого слова.

— И кто я в этой сказке, швея или бог?

Энай продолжала, будто и не слышала ее слов:

— Бог бы убил ее, но вовремя придумал другой способ отомстить. Он понял, как причинить сильную боль. Бог знал, что у портнихи был племянник, маленький мальчик, единственный родной человек, который у нее остался. Она платила за его содержание, и сейчас он мирно спал в соседнем селении. За ним следила нянька, но бог умел усыплять бдительность хитрыми уловками.

Так он и поступил. Покинув лавку портнихи, подкрался к спящему мальчику. Маленькие пухлые ручки, румяные щеки и кудрявые локоны не могли разжалобить бога. Он и прежде не раз забирал детей.

— Это был бог смерти, — догадалась Кестрель.

— Когда бог откинул одеяло, его пальцы коснулись ночной сорочки малыша. Он замер. Никогда за всю свою бесконечную жизнь не встречал он такой красоты.

Сорочка была сшита из любви: мягкая, как бархат, легкая, как шелк, и удивительно прочная. На нее упала слеза бога. А когда та высохла, ткань разгладилась, и бог ушел.

Тем временем портниха забеспокоилась, поскольку необычный гость больше не заходил, хотя прошло уже несколько дней. Она не верила, что ей так легко все сошло с рук. Не пристало гневить богов, а тем более этого. И вдруг бедняжка сообразила: возможно, бог уже нашел верный способ довести ее до отчаяния.

Она поспешила в соседнее селение, прибежала к дому няни, дрожащей рукой постучала в дверь. А когда та распахнулась, мальчик выбежал навстречу и бросился обнимать ее, жалуясь на ее долгое отсутствие, спрашивая, для чего она так много работает. Портниха обняла его и не выпускала, пока тот не стал вырываться сам. Потом она судорожно провела пальцами по его лицу, страшась, что смерть забралась к нему под кожу и теперь выжидает до поры. И тогда портниха увидела метку на лбу ребенка.

Это был знак покровительства бога, знак его расположения. Бесценный дар.

Портниха возвратилась в лавку и стала ждать. Вопреки обыкновению, она ничего не шила. Руки ее стали словно чужими. Они тоже ждали, но бог не пришел. И тогда швея прошептала имя бога…

Он пришел молча. На нем было его обычное одеяние, а не то, что сшила она. Его одежды были красивого покроя и отлично сидели. Но лишь теперь портниха заметила, как они износились. Ткань истерлась так, что стала полупрозрачной.

— Я хочу отблагодарить тебя, — молвила портниха.

— Я не заслуживаю благодарности, — отвечал бог.

— И все-таки я бы хотела это сделать.

Бог сказал:

— Тогда сотки мне плащ из себя самой.

Портниха взяла его за руку, и после поцелуя он унес ее с собой.

Эта сказка поразила Кестрель. Глаза защипало, будто от ветра, слезы покатились по щекам.

— Ну вот, — вздохнула Энай. — А я хотела тебя подбодрить.

— Подбодрить? Портниха умерла.

— Можно по-разному понимать конец этой истории. Я думаю, что она сделала свой выбор. А ты, Кестрель, свой еще не сделала.

— Сделала. Разве ты не знаешь? Ястребы императора наверняка уже донесли вести моему отцу. Война началась. Слишком поздно.

— Уверена?

Кестрель проснулась, чувствуя голод и усталость. Сны измучили ее не меньше приключений, но она встала, зная, что нужно сделать.

Когда Кестрель оделась, к ней явились рабы. По их лицам можно было составить карту империи: один из северной тундры, второй с южных островов, третий с Гэрранского полуострова. Их число было знаком уважения императора к ней. Кестрель сделала вид, что не заметила этого знака, как и того, что полоток в ее комнате был очень высокий: не разглядеть даже, какого цвета краска. Кестрель приготовилась встретиться с императором.

Ее отвели в парадный зал и оставили наедине с человеком, под чьей властью находилось полмира.

Он был худее, чем изображали его статуи, с седыми, коротко стриженными волосами. Император улыбнулся. Улыбка императора сияла, как драгоценные камни. Он словно открывал перед Кестрель ворота крепости, протягивал меч рукоятью вперед — по крайней мере, пока.

— Вы пришли за наградой, леди Кестрель? Позвольте сообщить вам, что осада Гэррана началось еще два дня назад, пока вы приходили в себя.

— Я пришла просить вас снять осаду.

— Снять осаду? — Морщины на его лице стали заметнее. — С чего бы это?

— Ваше Императорское Величество, вы когда-нибудь слышали о проклятии победителя?

40

— Это проклятие постигло империю, — сказала Кестрель. — Ей все труднее удержать завоеванные территории. Наши земли слишком сильно разрослись, и варварам об этом известно. Вот почему они осмеливаются нападать.

Император отмахнулся:

— Они как мыши, которые потихоньку грызут зерно.

— Вы сами знаете, что я права. Вы атакуете их, чтобы показать, будто ресурсы империи бесконечны, а нашей армии нет равных. В действительности же силы тают. Они словно изношенная ткань, в которой видны дыры.

Улыбка императора превратилась в оскал.

— Осторожнее, Кестрель.

— Если вы не желаете слушать правду, то распад империи лишь вопрос времени. То, что гэррани восстали против нас, уже говорит о его начале.

— Мы решим эту проблему. Прямо сейчас твой отец подавляет восстание. Стены города падут, — император откинулся на спинку трона. — На этот раз генерал Траян ведет войну на уничтожение.

После этих слов Кестрель представила мертвого Арина. Представила, как его лицо залито кровью.

Он отпустил ее. С таким же успехом мог полоснуть себе ножом по шее.

Страх камнем застрял у нее в горле. Подавив его, она сосредоточилась и разложила свои мысли, точно игральные костяшки.

Она доведет партию до конца. До победы.

— А вы думали о том, как дорого обойдется еще одна война с Гэрраном? — спросила Кестрель у императора.

— Не так дорого, как потеря этой территории.

— Пока держатся стены города, гэррани не сдадутся. А это означает очень долгую осаду, которая будет вытягивать деньги из казны.

Император поджал губы.

— Иного выхода нет.

— Но что, если есть способ сохранить территорию и без войны?

В это мгновение император, должно быть, уловил ее сходство с отцом. Те же уверенные интонации, продуманные слова. Поза императора и выражение его лица не изменились, но он приподнял один палец и постучал им по подлокотнику мраморного трона.

— Верните Гэррану независимость.

Тот же самый палец рассек воздух, указывая на дверь.

— Убирайся.

— Прошу вас, выслушайте меня…

— Я не посмотрю на заслуги твоего отца перед империей и на твои собственные, если ты продолжишь говорить такие дерзости.

— Гэрран останется вашим! Вы сможете сохранить за собой территорию, просто дайте им самоуправление. Пусть станут подданными империи, а их предводителя заставьте принести клятву верности. Облагайте их налогами. Забирайте товары. Забирайте урожай. Они хотят лишь вернуть свои дома. По поводу остального можно договориться.

Император молчал.

— Наш губернатор все равно мертв, — продолжила Кестрель. — Пусть гэррани сами выберут себе нового.

Император по-прежнему молчал.

— Новый губернатор, конечно же, будет отвечать перед вами, — добавила она.

— И ты думаешь, гэррани согласятся на это?

Кестрель вспомнила о двух ключах, которые ей отдал Арин. Ограниченная свобода все же лучше, чем ее полное отсутствие.

— Да.

Император с сомнением покачал головой.

— Я еще не рассказала о самой большой выгоде, которую мы можем извлечь, если гэрранская революция быстро закончится, — сказала она. — Прямо сейчас на востоке думают, что мы отступили. Варвары поздравляют друг друга с победой. Через шпионов и перехваченных почтовых ястребов они прознали о трудностях, в которых вы увязли в Гэрране… — Все это были лишь догадки, которые переросли в уверенность, когда она увидела лицо императора. — Варвары понимают, что на осаду укрепленных городских стен уйдет время. Поэтому они оставили позиции и уже помчались к своей королеве, чтобы доложить радостные вести. Для видимости они оставили лишь несколько отрядов, не ожидая, что им придется защищаться. Но если вы вернете наши войска назад и застанете варваров врасплох…

— Ясно. — Император скрестил руки на груди и подпер подбородок острыми костяшками пальцев. — Но ты упускаешь из виду, что Гэрран — колония. Дома, которые гэррани хотят вернуть, принадлежат моим сенаторам.

— У варваров есть золото. Подкупите недовольных сенаторов добычей с востока.

— Даже если так, то, что ты предлагаешь, не встретит особых восторгов.

— Вы император. Какое вам дело до общественного мнения?

Он поднял брови.

— Либо ты наивна, либо пытаешься манипулировать мной. — Он окинул ее взглядом. — Но первое явно не о тебе.

Кестрель знала, что лучше промолчать.

— Ты дочь самого прославленного генерала за всю историю Валории.

Она не понимала, к чему клонит император.

— И довольно хороша собой.

Кестрель раскрыла глаза от удивления.

— А у меня есть сын.

Об этом она знала, однако какое отношение наследник империи имеет к…

— Императорская свадьба, — сказал он. — Такая, которая обеспечит мне поддержку военных и в то же время займет умы сенаторов и их семей. Они будут думать лишь о том, как попасть в список приглашенных. Мне нравятся твои планы на Гэрран и восток, Кестрель, но они понравятся мне еще больше, если ты выйдешь замуж за моего сына.

С императором следует говорить внятно. Поэтому Кестрель сделала глубокий вдох и задержала дыхание на несколько секунд, пока не почувствовала, что справится с голосом.

— Возможно, ваш сын предпочел бы другую невесту.

— Нет.

— Мы даже не знакомы.

— И что?

Глаза императора сузились, и Кестрель распознала в них жестокость. Недаром отец всегда уважал этого человека.

— Я правильно понимаю, что ты не жаждешь стать моей дочерью? Не поэтому ли ты так пылко отстаиваешь интересы гэррани? Слухи долетают и до столицы. Не я один слышал о твоей дуэли с лордом Айрексом. Нет, Кестрель, не делай невинного лица, это не сработает. Я же говорил: ты слишком умна для того, чтобы сойти за невинное дитя. Можешь радоваться, что я не требую таких качеств от невестки. Однако я требую, чтобы ты сделала выбор. Согласись выйти замуж за моего сына, и я сниму осаду, переправлю войска на восток и буду разбираться с политическими последствиями этого решения. Если откажешься, начнется новая гэрранская война, и последствия будут уже другого рода. Выбирай.

41

Когда в залив вошел многочисленный валорианский флот, Арин вздохнул с облегчением. Когда валорианцы уничтожили корабли, захваченные им в ночь после Зимнего бала, он с облегчением смотрел, как пылающие обломки падают в воду, а засыпанные пеплом остовы судов опускаются на дно.

Гэррани черпали мужество в бесстрашии Арина. Что бы они подумали, если бы узнали, что он сам навлек на них войну? Если бы поняли, почему он встретил ее с таким ликованием?

Зеленый шторм, который обрушился на побережье через два дня после побега Кестрель, мучительной болью отозвался в его сердце. Буря прокатилась по его душе и смыла все, оставив после себя пустоту и жуткое осознание того, что он натворил. Арин воображал, как рыбацкая лодка, перевернутая волнами, опускается на дно. Как Кестрель, барахтаясь, захлебывается соленой водой. Как ее тело исчезает в морской пучине.

Осада означала для Арина почти верную смерть. Но она также означала, что Кестрель выжила. А гэррани смотрели на его счастливое лицо и думали, будто оно выражает безумный восторг воина перед битвой. Он не стал их переубеждать. «Ты и есть бог лжи», — сказала ему Кестрель. Он взглянул на своих людей, улыбнулся, и улыбка эта была ложью — словно письмо, отраженное в зеркале.

После побега Кестрель Арин приказал сжечь пристань. Но валорианцы бросили якорь близко к берегу и выслали несколько лодок с инженерами. Под охраной доки быстро починили, а гэррани лишь бессильно наблюдали за этим из города. Арин поручил установить пушки вдоль стен, но гавань была слишком далеко. Открыть ворота и послать людей, чтобы они помешали восстановлению пристани, было бы самоубийством. С восходом солнца корабли вошли в гавань, валорианцы высадились и выгрузили осадные орудия. Враги тащили пушки, катили на берег бочки с порохом. Они выстраивали конницу и пехоту. Каким-то образом умудрились отправить солдат осмотреть городские стены со стороны гор. Отряд носил особые знаки отличия. Арин знал, что это элитные разведчики-диверсанты. Они мгновенно слились со скалами и голыми деревьями, и больше их никто не видел.

Еще месяц назад Арин приказал выкопать ров вокруг города. За несколько дней до зеленого шторма ветра принесли с собой теплую погоду, растопили мерзлую зимнюю почву, и гэррани бросали мусор в грязный ров: мебель, порубленные деревья, разбитые бутылки. Затем все вновь замерзло.

Арин увидел, как к краю рва подошел человек. Его лицо скрывал шлем, но Арин узнал бы его и без имперского флага на доспехах. Он хорошо знал тяжелую, размеренную походку генерала Траяна.

Тот осмотрел ров и взглянул на лошадей, которых выводили из трюмов. Арин видел: генерал понимает, как сложно будет перебросить здесь армию. Начнется беспорядок, лошади будут ломать ноги, осколки стекла воткнутся в копыта животных и сапоги пехотинцев. Генерал отошел поговорить с инженерами.

Появились деревянные доски, опоры. Спустя неделю валорианцы перешли эти самодельные мосты и подошли к самой стене.

Они держались на расстоянии после того, как гэррани в первый раз забросали их горящими комьями бумаги и опилок, обмазанными смолой. Были потери. Загорелась даже одна из повозок с припасами. Но другие солдаты быстро заполнили прорехи в рядах, а повозки теперь стояли в тылу.

Инженеры начали возводить три насыпи.

— Убить их, — приказал Арин своим лучшим лучникам.

Они были способные и успели немного отточить мастерство во время прошлых вылазок за город.

Бог войны благоволил им. Инженеры пали. Однако работу продолжили солдаты. Насыпи из земли и камней все росли, а потом валорианцы разобрали мосты и начали возводить башни. Арин понимал, что еще немного, и они сравняются с высотой городских стен, на которые перебросят мосты, и валорианцы смогут легко попасть внутрь.

— Выройте под стеной туннели, — велел Арин солдатам. — Прокопайте до башен и начинайте выгребать из-под них землю.

Через несколько дней валорианцы догадались, почему их башни все время оседают. Арин слышал, как генерал отдал приказ. Валорианцы, взяв в руки лопаты, прорыли землю до входов в туннель, и туда хлынули солдаты.

— Запечатать туннели! — закричал Арин.

Его приказ выполнили. Валорианцы не смогли пробиться к городу этим путем. Он был закрыт для них, как и для гэррани, которые не успели вернуться из туннелей и погибли.

Башни продолжили расти. У Арина был лишь небольшой запас пушечных ядер и пороха, и он извел почти все, чтобы подорвать башни.

Валорианцы выдвинули катапульты. В город полетели горящие снаряды.

Начались пожары.

Снег шипел, соприкасаясь с огнем, помогая тушить его. Со дня отъезда Кестрель прошло три недели, и Арин, измученный, покрытый сажей, вспомнил, как уверенно заявлял, что гэррани выдержат год осады.

Как будто для этого достаточно зерна и воды.

Он израсходовал последние ядра и порох на уничтожение катапульт. Теперь у гэррани для защиты оставались только стена и то, что они могли сбросить с нее.

Наступило затишье. Арин подумал, что снег усмирил решительность валорианцев или генерал обдумывает следующий ход. Но вдруг что-то взорвалось у той стены, что выходила к горам. Она затряслась, словно в лихорадке, и Арин понял, что затишье тоже было частью плана.

Диверсанты пытались прорваться сквозь стену.

Гэррани обливали разведчиков кипятком и дегтем. Те кричали и падали. Но генерал Траян не хуже Арина понимал, что победа близка. Он подвел войска к стене. Только теперь Арин сообразил, что генерал изначально ждал этого момента. Вскоре они обрушат всю свою мощь на ослабленные стены. Валорианцы раскрошат каменные глыбы и в конце концов пробьют дыру. Они расширят ее крюками с помощью осадных механизмов и войдут в город. Начнется резня.

Арин все время проводил на выходящей к горам стене. Он не видел, как в гавань вошел корабль, но заметил небольшого охотничьего ястреба, который пролетел над городом и спустился к генералу.

Тот снял с ноги птицы трубку с посланием и, вскрыв ее, замер. Дочитав послание, генерал скрылся в рядах солдат.

Валорианская армия остановила наступление.

Арин со всех ног побежал по стене на ту сторону, откуда видно было море. Он не совсем понимал, что произошло, но почувствовал, что все изменилось. Арин знал лишь одного человека, который был способен так резко все перевернуть.

Еще один ястребок ждал его на краю стены, выходившей к морю. Птица смотрела на Арина, склонив голову набок. Ее клюв был остер, когти крепко вцепились в камень стены, перья припорошило снегом.

Ястреб принес короткую записку:

«Арин, впусти меня.

Кестрель».

42

Ворота города приоткрылись перед Кестрель. Арин шагнул вперед, и тяжелые створки снова захлопнулись. За его спиной была стена, за ее — море. Он сделал шаг ей навстречу. Потом его взгляд остановился на ее лбу — буквально несколько секунд назад точно так же на нее посмотрел отец. Арин побледнел.

Ее чело украшала полоска золотой пыли, смешанной с мирровым маслом. Такую носили валорианки после помолвки.

Она заставила себя улыбнуться.

— Я так понимаю, в город ты меня пустить пока не готов? Что ж, разумно.

— Как это случилось?

Его голос звучал надломленно, и Кестрель почувствовала, как у нее внутри тоже все разрывалось от боли. Но она не позволила себе раскиснуть.

— Но Ронан… — Арин перебил сам себя: — Как же это? Кто?

— Поздравь меня, я теперь невеста наследника империи.

Она увидела, что он поверил ей. Боль предательства исказила его черты, а потом на смену ей пришло осознание. Кестрель почти слышала его мысли.

Разве не вырвалась она из его объятий? Разве не сбежала в ту же ночь, готовая даже поднять против него оружие?

Арин знал, как Кестрель любит вкус победы. Роль будущей императрицы — достойная позиция, не так ли? Жажда власти повлияла на нее там, где Ронан не смог.

Это были жестокие мысли. Но Кестрель даже не пыталась переубедить Арина. Если он узнает, какие условия поставил перед ней император, он никогда не согласится на это предложение.

— Как бы мне ни хотелось поговорить о предстоящей свадьбе, — сказала Кестрель, — сейчас есть дела поважнее. Император передает тебе послание.

Глаза Арина потемнели. Его голос звучал язвительно.

— Послание?

— Он предлагает свободу тебе и твоему народу и назначает тебя губернатором. Ты, разумеется, поклянешься ему в верности, будешь принимать его посланников и выполнять указы. А так можешь править своим народом как пожелаешь. — Кестрель вручила ему лист бумаги. — Здесь список налогов и податей, которые Гэрран будет платить за честь считаться частью империи.

Арин сжал листок в руках.

— Это просто уловка.

— Вы можете сдаться прямо сейчас на хороших условиях или подождать, пока мой отец доломает стену и уничтожит весь ваш народ. Выбор за тобой.

— Зачем это императору?

Кестрель помедлила.

— Зачем?

— Да. Если это не обман, то предложение и впрямь очень хорошее. Я не понимаю.

— Советую тебе не обсуждать лишний раз решения императора и просто воспользоваться выпавшим шансом. — Кестрель повела рукой, указывая на свой роскошный наряд: белые меха, золото, драгоценности. — Я, как видишь, воспользовалась.

Лицо Арина выдавало мучительное напряжение, и Кестрель вспомнила его детскую скрипку. Струны в его душе тоже слишком долго оставались натянутыми. Когда он наконец заговорил, его голос прозвучал грубо:

— Я согласен.

— Тогда прикажи открыть ворота. Мой отец выведет из города всех оставшихся валорианцев.

— Я согласен, — повторил Арин, — но при одном условии. Ты сказала, что мне нужно будет принимать посланников императора. Посланник будет один. Ты.

— Я?

— Тебя я хотя бы понимаю. Ты не сможешь меня обмануть.

Здесь она могла бы поспорить.

— Думаю, это можно устроить, — сказала Кестрель и не захотела даже самой себе признаться, как отчаянно она ухватилась за эту возможность видеться с ним, пусть и под таким предлогом.

— Пожалуйста, одумайся, — вдруг взмолился он. — Кестрель, ты ведь не знаешь… Ты даже не представляешь…

— Мне не раз говорили о том, как ясно я вижу суть вещей, — ответила она и пошла навстречу отцу, которому наконец-то дала повод гордиться ею.

— Это не так, — ответил Арин.

Кестрель сделала вид, что не слышит. Она уставилась в побелевшее небо, которое рассыпалось снежными хлопьями над свинцовым морем. Ледяные иголочки кололи ее щеки. Они с Арином стояли под одним и тем же снегопадом, но Кестрель знала: они уже никогда не смогут стоять под ним, обняв друг друга.

Она не оглянулась, когда он произнес:

— Это не так, Кестрель, хотя бог лжи и впрямь тебя полюбил.

ОТ АВТОРА

Идея этого романа пришла мне в голову, когда мы с моей подругой Василики Скрета сидели на темно-синих матах в детской игровой комнате нашей многоэтажки. Речь зашла об аукционах (Василики — экономист). Она упомянула о так называемом «проклятии победителя». Говоря простым языком, суть этого определения в том, что победитель аукциона в каком-то смысле вовсе не выиграл, а проиграл, потому что заплатил сумму, которой товар, по мнению большинства, не стоит. Разумеется, никто не может с уверенностью сказать, возрастет ли ценность товара в будущем. Проклятие победителя (по крайней мере, в экономике) касается непосредственно момента выигрыша, а не его последствий.

Меня заворожила эта идея: этакая пиррова победа, когда победитель в то же самое время оказывается проигравшим. Меня также привлекла красота этого термина — «проклятие победителя», который был предложен в 1971 году Э. К. Капеном, Р. В. Клэпом и У. М. Кэмпбеллом в работе «Конкурсные торги в ситуациях высокого риска» (Competitive Bidding in High-Risk Situations). Я попыталась представить себе роман, в котором кто-нибудь выиграл бы аукцион, заплатив непомерную эмоциональную цену. И я подумала: а что, если товаром на торгах будет не вещь, а человек? Какой тогда окажется цена победы?

Итак, в первую очередь я хочу поблагодарить Василики. Также стоит упомянуть некоторые источники, к которым я обращалась, пока писала этот роман. Хотя мир, созданный на страницах моей книги, напрямую не связан с реальным миром, я, несомненно, вдохновлялась Античностью, в частности греко-римским периодом.

После завоевания Греции римляне обратили ее население в рабов — распространенное последствие войны в то время. Две книги помогли мне лучше понять менталитет людей той эпохи: «Воспоминания Адриана» Маргерит Юрсенар и «История Пелопоннесской войны» Фукидида, отсылку к которой можно найти в тексте моего романа. Стихотворение, которое Кестрель читает в библиотеке, почти повторяет начало «Песни первой» Эзры Паунда (который, в свою очередь, написал эти строки под влиянием гомеровской «Одиссеи»).

Поэтому я благодарю авторов книг, которые я прочитала во время работы… а также тех, кто читал мою книгу. Многие мои друзья читали «Проклятие победителя» и высказывали ценные замечания. Кто-то прочел главу, кто-то больше, некоторые — по несколько версий. Спасибо вам, Дженн Альбин, Марианна Бейер, Бетси Бёрд, Элис Броуч, Донна Фрейтас, Дафна Грэб, Мордикай Ноуд, Кекла Магун, Кара О’Брайен, Джилл Сантополо, Элиот Шрефер, Натали Ван Унен и Робин Вассерман. Ваши советы мне очень помогли.

Также я хочу выразить благодарность тем, кто обсуждал со мной книгу, предлагал идеи или просто моральную поддержку (а чаще и то и другое): Кристине Кашор, Дженни Ноуд, Томасу Филиппону и Роберту Руткоски. Николь Клифф, Дениз Кляйн, Кейт Монкриф и Иван Вернинг много рассказали мне о лошадях. Дэвид Верчер, как обычно, консультировал меня по кораблям и мореплаванию. Тиффани Вёрт, Джорджи Маккарти и многие друзья на Фейсбуке отвечали на мои вопросы о языках.

Сейчас я воспитываю двоих чудесных маленьких сыновей, и я бы никогда не написала эту книгу без тех людей, которые помогали мне заботиться о детях. Спасибо моим родителям, родителям мужа и няням: Монике Чукурель, Шайде Хан, Джорджи Маккарти, Норе Мегетау, Кристиане и Жан-Клоду Филиппонам, а также Мэрилин и Роберту Руткоски.

Я очень благодарна всем, кто помогает мне работать. Моему агенту, мудрой и доброй Шарлотте Шиди, и ее команде: Маккензи Брейди, Карли Кролл и Джоан Розен. Моему вдумчивому редактору Джанни О’Мэлли, которая неизменно делает мои романы лучше. Саймону Боутону за внимание к деталям. Джой Пескин за то, что всегда знает, как лучше представить мои книги. Всем остальным в издательствах «Фарар, Штраус и Жиру» и «Макмиллан» за то, что с любовью и огромным талантом приносят в мир новые книги, в особенности — Элизабет Кларк, Ангусу Киллику, Кейт Ляйд, Кэтрин Литл, Карен Ниннис, Карле Реганолд, Кейтлин Суини, Эллисон Верост и Ксении Винники. Спасибо вам.

Оглавление

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

29

30

31

32

33

34

35

36

37

38

39

40

41

42

ОТ АВТОРА Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg