«Элемента.T»

432

Описание

КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ. ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНАЯ



Настроики
A

Фон текста:

  • Текст
  • Текст
  • Текст
  • Текст
  • Аа

    Roboto

  • Аа

    Garamond

  • Аа

    Fira Sans

  • Аа

    Times

Элемента.T (fb2) - Элемента.T (Элемента - 4) 1100K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Елена Лабрус (Алекс Чер)

Элемента.T Елена Лабрус

Глава 1. Заткнись!

Не так планировала провести Ева эту Новогоднюю ночь. Но утром вернувшись из больницы и упав без сил на кровать прямо на своё, так и не надетое платье, она не могла сдержать улыбку. Наверно, всему виной был выброс гормонов после перенесённых волнений, но она чувствовала себя счастливой. Феликс поправится, и всю эту долгую ночь Дэн был рядом. Просто был рядом.

Он не позволил себе к ней даже прикоснуться и старался не смотреть на неё, только на Эмму. Но Эмма так переживала, что даже не замечала его взглядов. Виктория же была так поглощена заботой о Феликсе, что не обращала внимания, куда смотрит Дэн. И только эти два голубка, Арсений и Изабелла, не отпускали друг друга ни на секунду, и на это уже было невыносимо смотреть.

Только под утро, когда все невозможно устали и Феликс пришёл в себя, Ева позволила себе прилечь на тёплое плечо Дэна. Она чувствовала, как он окаменел от её прикосновения и дышал так осторожно, что Ева только видела, как в такт дыханию поднималась и опускалась его грудь — её голова на его плече ни разу не качнулась.

Она закрыла глаза. Даже тело этой незнакомой женщины, в которое она заключена как в темницу, отзывалось на его тепло, на упругость его мышц, на едва различимый знакомый запах мыла и даже на плотную вязку его свитера. Она была уверена, что это тот самый свитер, в котором Дэн первый раз обнял её на продуваемом со всех сторон перроне. Рельефный узор отпечатался на её лице, и приятное чувство, что пусть недолго, но с ней будет что-то от Дэна, снова и снова тянуло её руку к помятой щеке.

Она приложила ладонь к лицу — он остался вот здесь. Спать расхотелось. Несчастное платье ничем не виновато, что Еве не нравилось. Это не повод его мять. Оно было великолепно, и хорошо, что не пригодилось, может быть, Анна Гард куда-нибудь ещё сходит в нём, если ушьёт в талии. Пусть висит в шкафу до этих времён!

Жаль, что ей не разрешили вместе со всеми пить литрами больничный кофе. Жаль, что, когда приехали Франкин, Клара и Альберт Борисович, её отправили домой с водителем, а свою беременную невесту Дэн повёз домой сам. Ева всё равно была счастлива — она поняла всю ту абракадабру, что в их предпоследнюю встречу наговорил ей Дэн — он не делал того, что она не сможет ему простить. И это не просто давало ей надежду, это меняло всё.

В тот миг, когда прозвучал выстрел, она ничего не поняла. Это было такое же состояние как в прошлый раз, когда выстрелили в неё — события развивались быстрее, чем мозг их осознавал. Но в тот момент, когда она увидела на полу окровавленного Феликса и поняла, что стреляли в Дэна, что-то щёлкнуло в голове, что-то отключившее её самолюбие, её упрямство, её принципиальность. Все это было таким неважным и таким глупым, если бы там на полу лежал окровавленный Дэн. Ужас от того, что она может потерять Феликса, был просто леденящим, он сковывал, он парализовывал, он не давал думать. Но осознание того, что на его месте мог быть Дэн промораживало насквозь, мёрзлым крошевом сметая всё ненужное, оголяя истинное, горячее, живое. Она пыталась забыть, сбежать, спрятаться в чужом теле от того, что единственное важно.

  — На твоём месте должен быть я! — сказал Дэн Феликсу, когда он очнулся. Серьёзно сказал, виновато. Но Феликс не зря казался Еве на одной волне с ними.

— Напьёшься — будешь, — ответил он. И эту бородатую шутку из старого советского фильма в такой важный момент оценили только Дэн и Ева.

— Почему ты не инспирировался? — спросила его раздосадованная Виктория.

— Потому что за мной был Дэн. Какой смысл был в этом рывке, если бы я просто исчез при этом? — даже после наркоза Феликс соображал лучше, чем эта курица.

— А ты почему не инспирировался? — набросилась на Дэна Изабелла.

— Потому что за Дэном была Ева, — ответил за него Феликс. Если бы мы оба исчезли, пулю получила бы она. Он сказал это таким тоном, что, если бы кто-то ещё спросил, почему не инспирировалась Ева — он пояснил бы и третий раз: "Потому что она беременная". Словно вся эта сложная комбинация ходов была им давным-давно просчитана, и он не просто сломя голову бросился под пулю, а совершил вполне себе обдуманный поступок.

Ему повезло, что Арсений в последний момент успел сбить стрелявшего, дуло направленное Дэну в грудь дёрнулось и Феликс получил пулю в живот. В левую часть живота. Наверно, все было серьёзнее, чем изображал Феликс. Он шутил, что его всего лишь второй раз ткнули прутом в ту же дырку, а дырка — это пустое место, там просто нечего повредить. Зря говорят, что снаряд в одну воронку два раза не падает — пуля действительно прошла по его старому шраму.

Как бы то ни было, врачи сказали, что угрозы жизни нет, и он поправится. А Ева поняла, что тратить свою жизнь на обиды и претензии глупо. Ей плохо без Дэна, да и он страдает. Если ли смысл мучить друг друга, когда, возможно, им и так осталось вместе так мало. Пророчество никто не отменял, и миссия все ещё определяет её жизнь. Кто знает, как всё повернётся.

Правда, миссия пока была призрачна, а вот беременность реальна. И что бы там Ева себе не надумала, тело связывало её по рукам и ногам, а Виктория по-прежнему невеста Дэна. Виктория… и ревность зацарапала когтями по стеклу.

 Ревность, заткнись!

Ева открыла планшет ни на что не надеясь, и утром первого января обнаружила письмо от подруги.

Поздравления и пожелания она прочитала по диагонали, пока не дошла до главного.

"Не думала, что проведу эту ночь столь интересно! Читала твой роман не отрываясь. Это же роман, да? Слушай, как только ты все это придумала? Честно скажу, переживала, что мне придётся говорить тебе неприятные вещи: что написано плохо и как-то тебя оправдывать или самой оправдываться. Но, черт, классно! Немного напрягало, что имена у героев такие же, как и в жизни, но потом совершенно перестала об этом думать, потому что там действительно много правды. И я потом ещё расспрошу тебя подробнее, сейчас же у меня только один вопрос: вот этот разговор, когда Дэн просил тебя дать ему ещё один шанс и просил прощения, он настоящий? Или ты его придумала? Потому что если он настоящий, то, знаешь, что-то во всей этой истории с его изменой нечисто. Вот не выглядит он с твоих слов виновным. Дэн, который ни разу не дал тебе повода сомневаться в своей искренности, своей порядочности и своём благородстве и вдруг лицемерный обманщик? Это полный бред! Да, он признался. Да, он сам признался! Но у меня сложилось стойкое ощущение, что он сделал это под давлением обстоятельств, причём настолько непреодолимых, что это меньшее, что он смог сделать. И как минимум в этом виновата Виктория. Уж кого-кого, а вот эту сучку крашеную я бы за космы потрясла! Давай пиши, что там у тебя дальше в книжке. Я жду! И позвони ему! Просто заклинаю тебя — позвони! Не дай смыть свою жизнь в унитаз. Она такая короткая."

Ева перечитала ещё раз. А потом ещё. И ещё. Удивительно, как Роза по одним только написанным словам улавливала и Евино настроение и, истину, которая от Евы всё ускользала. Она закрыла сообщение и потянулась за телефоном. «Ты хочешь позвонить ему сама?»

 Гордость, заткнись!

Её ожидало два сюрприза: звук у телефона отключён, и от Дэна пришло сообщение. Он её опередил. "Ты забыла свой шарф". Четыре слова и больше ничего. Всего лишь? — сказал бы кто-нибудь, только не Ева. Да, она действительно забыла в больнице шарф. Но это был шарф. ШАРФ! И только Дэн понимал, как много значила для неё эта скромная деталь одежды, как дорого ей это слово, и это короткое сообщение.

"Надеюсь, он не пахнет капустой?"

"Не уверен. Приходи, проверь. Он ждёт тебя в столовой."

Дэн здесь! Он отвёз Вики и вернулся! Ева металась по комнате, не зная, что ей делать. Она даже не переоделась. Как натянула на себя перед поездкой в больницу одежду поудобней — так в ней и лазила. Переодеться? К чёрту! Сойдёт и так.

Она волновалась так, словно шла на первое свидание. А ведь она была беременной матерью взрослого сына. Где эта благородная невозмутимость Анны Гард? Она бы сейчас ей так пригодилась.

Ева бегом спустилась с лестницы и все ещё торопилась, когда шла по непривычно пустому и уже чисто убранному залу гостиной. Преодолела три ступеньки, отделяющие столовую от гостиной… за столом только Алька.

— Альбертина? — Ева растерянно осматривала пустой стол, накрытый на одну персону.

— Привет! — сказала девушка, одновременно жуя торт и с кем-то переписываясь. — Слышала, у вас выдалась тяжёлая ночка?

— Да. От кого слышала?

— Дэн был здесь. Он просил передать тебе вот это. Ты же Ева, я ничего не напутала?

Она достала с соседнего стула и положила на стол шарф, с сомнением глядя на Еву.

— Да, я — Ева. А ты какими судьбами в такую рань?

— С вечерины. Дома пусто. А здесь столько вкусного осталось, жаль, если пропадёт, — она снова уткнулась в телефон.

— Я думала, ты праздновала вместе со всеми.

— Издеваешься? Я и куча пенсов? Ну, уж нет! Меня уговорили приехать покататься на коньках. А в остальном здесь была такая скукотища.

Девушка презрительно скривилась.

— Рада, что тебе понравилось, — улыбнулась Ева, опускаясь напротив неё на стул.

— Рекомендую торт! — сказала Алька, строча сообщение.

— Анна Алексеевна, чай, кофе? — словно по мановению волшебной палочки возле стола появилась экономка.

— Господи, Антонина Михайловна, вы когда-нибудь спите?

— Конечно, как все! — невозмутимо ответила женщина. — Думаю, зелёный чай будет в самый раз.

И она отправилась в кухню.

— Странно видеть тебя такой, — искоса посмотрела на неё Алька. — Но выглядишь отлично. Двадцать лет в стеклянном гробу, а как новенькая.

— Даже не знаю благодарить ли тебя за столь изысканный комплемент.

— Не благодари, — и она вновь застучала по экрану.

Ева едва сдержала тяжёлый вздох. Дэна не было.

— Кстати, знаешь, что благодаря тебе я выяснила интересную вещь, — сказала Алька, откладывая телефон. — Мне за неё даже Нобелевскую премию могут дать.

 — Серьёзно? — улыбнулась Ева. — Алисангам тоже дают Нобелевские премии? И причём здесь я?

— Ха! Да там через одного наши! Но за моё, конечно, Шнобелевскую никак. Но у нас есть похожая. За заслуги в медицине. — У Альки прямо загорелись глаза. — А ты при том, что твоя кровь натолкнула меня на это исследование.

— Что же такого выдающегося ты обнаружила? — Ева кивнула экономке в благодарность за большую кружку тёплого чая и бутерброд.

— Проси торт, — подсказала ей Алька. И Антонина Михайловна даже затормозила и обернулась, но Ева отрицательно покачала головой.

— Не люблю сладкое. Так что за исследование?

— Всегда считалось, что у алисангов четыре группы крови. У каждого своя. У кер чисто медная, у азуров с кобальтом, у мимо в ней железо, а у венетов — никель. Но я выяснила, что это не так. Кобальта нет. То есть он есть. И у азуров в крови его больше всего, но группу крови определяет не он.

— То есть групп крови всего три?

— Четыре и они абсолютно совместимы, и никак не влияют на размножение. Медь-медь, медь-железо, медь-никель и… железо-никель. Четвёртая — самая редкая! Чаще всего встречается у азуров. Но на полномасштабное исследование мне нужно сначала получить одобрение Совета и грант.

— А моя кровь? Она отличается от остальных?

Алька говорила об этом так легко, словно это был не прорыв в их медицине, а что-то сродни выхода нового сезона сериала. Она ела торт, запивала его чаем и сообщала подробности анатомии как содержание предыдущих серий сезона.

— Да, и после инициации она изменилась до неузнаваемости. Ты — универсальный донор, но твою кровь можно разделить только на три части. Грубо говоря, слить, отфильтровать, и осадок разделить на три фракции.

— И что будет в этих трёх банках? — спросила Ева, не зная, как на это реагировать.

— Жгёшь? — усмехнулась Алька, но её телефон на столе снова пиликнул, и она отвлеклась.

— Какие интересные у вас телефоны, — обратила внимание Ева, когда Алька, настрочив сообщение, снова положила его на скатерть.

— И не говори. Как он меня бесит, этот пластмассовый хлам. Но деваться-то некуда. А у тебя разве не такой? — она ревниво посмотрела, как Ева брякнула об стол тонким металлическим корпусом.

— Я же с ним не перемещаюсь, — пояснила Ева.

— Точно, у тебя же и тела то нет, чтобы перемещаться, не то, что телефона.

Подбирать слова деликатнее Алька даже не старалась, рубила с плеча как есть.

— А куда исчез Дэн? — между вопросами про кровь или про парня, Ева выбрала важнейший.

— Понятия не имею. Он сидел тебя ждал, когда ему позвонили. И видимо, звонок был важный, потому что лицо у него опять стало несчастным, он отдал мне шарф и сразу свалил. Уф! — Она отодвинула от себя пустую тарелку. — Нажралась как слон.

— Может быть, что-то выяснили про стрелявшего? — предположила Ева. — Ума не приложу, кто и зачем хотел его убить.

— Кого? Феликса?

— Нет, Аль, стреляли в Дэна.

Несмотря на постоянное показное равнодушие и презрение к брату, Ева видела, как на лице девушки появилась тревога.

— Опять в Дэна? Чёрт!

— Что значит опять?

— В тот день, когда попали в тебя, стреляли тоже в него, — она нахмурила брови и изучающе разглядывала Еву. — Хочешь сказать, что ты не знала?

— Первый раз слышу, — Ева растерянно моргала глазами.

— Да он и сам совсем недавно узнал. Наверно, вы к тому времени уже поссорились. — Алька барабанила по столу разноцветными искусственными ногтями.  —Пуля была со стирающим память веществом. Если бы не твоя человеческая кровь, ты бы тоже многое забыла. Подозреваю, что доза там была лошадиная. А Феликс, кстати, память потерял?

— Вроде нет, — пожала плечами Ева. — По крайней мере, последние события перед выстрелом он помнил хорошо, и детство тоже.

— Чёрт! — девушка беспокойно забарабанила по столу пальцами. — Это плохо.

— Плохо, что он не потерял память?

— Ева, да, плохо! Значит, стреляли, чтобы убить. Убить, понимаешь? А он что-нибудь сказал, этот стрелок?

— То же самое, что и прошлый раз. «Сдохни, сука!» Больше я ничего не слышала. Но зачем? За что? Кто?

— Ты меня об этом спрашиваешь? — Алька развела руками в ответ.

— А прошлый раз что он должен был забыть?

— Давай, ты сама у него спросишь. А то я чего-нибудь ляпну, а тебе волноваться нельзя, да и знать, наверно, многого не положено. Так что, ладно, давай! Пошла я!

Она подняла руку на прощанье.

— Пока! — сказала Ева оставшемуся от Альки пустому месту, так быстро она исчезла.

У неё не укладывалось в голове — кто-то хочет убить Дэна. И страх за него ядом проникал под кожу и ноющей болью пульсировал в груди. Зная, что Дэн не рядом, но где-то есть, ходит, говорит, дышит, Ева с трудом могла жить. О том, что его не станет, было невозможно даже думать. Её душили слёзы и бессилие, накрывали одиночество и пустота. Зачем только она влезла в это тело! «Стоп, не обо мне речь!»

Жалость к себе, заткнись!

Глава 2. Отец

Видеть отца обескураженным было странно. Феликс думал, отец знает, что в теле Евы сейчас Эмма, но, оказалось, отец был потрясён этим фактом даже сильнее, чем тем, что Дэна пытались убить. То, что Феликс ранен он воспринял на редкость спокойно. Но присутствие Эммы его просто парализовало.

Феликс отвернулся. Наверно, действие лекарств ослабевало, ему было больно, и он начинал раздражаться. Ему не было обидно, что отец поставил его на последнее место после Эммы и Дэна, но видеть трясущиеся губы отца было противно. Первый раз он видел его таким слабым, таким беспомощным, таким старым.

К несчастью, отвернулся он в сторону Клары. И презрение к отцу на её лице резануло ещё больнее. И ещё больше его разозлило. Клара тоже была сегодня сама не своя. В отличие от отца, ранение Феликса она восприняла очень близко к сердцу. Она чуть не заплакала, как тогда в детстве, когда он напоролся на этот злополучный штырь. Тогда она объяснила свою чувствительность тем, что боялась за его карьеру модели, но сегодня это уже было не актуально, но она всё равно переживала, чем очень удивила Феликса. На несколько секунд он даже поверил, что она и правда его любила, но наваждение быстро прошло. Сейчас глядя на её презрительно сморщенный нос, он снова видел свою беспощадную мачеху.

— Знаешь, Эмма, как тебе повезло, что хоть недолго, но тебя растила мама? Меня воспитала вот эта палач в юбке, — Феликсу удалось дерзко смерить Клару взглядом даже лёжа.

Клара хмыкнула, но ничего не сказала. Эмма ласково погладила его по плечу. Она была совсем не похожа на Еву, и Феликс пытался представить её такой, какая она была на самом деле — её кукольное лицо с огромными голубыми глазами очень хорошо сохранилось в его памяти.

— Я, наверно, никогда не привыкну, что мою дочь зовут Эмма, — взял себя в руки отец. — Эмма всегда была для меня женой Шейна. А мою дочь звали Сара.

Он присел к Феликсу на кровать, хоть вокруг было полно стульев.

— И видеть тебя в этом теле ещё более странно. Я даже не знаю, как к тебе обращаться, — он беспомощно развёл руками.

— Зови её дочь, — любезно подсказала Клара. — Надеюсь, от неё у нас нет секретов?

— А что тебя так взволновало? — с любопытством посмотрел на неё отец.

На этот раз хмыкнул Феликс. Разве эта женщина умеет волноваться?

— Если она в теле Евы, значит, в теле Анны Гард Ева. Я правильно поняла? — она снова проигнорировала Феликса, и обращалась исключительно к отцу.

— Странно, что я её не вспомнил, и даже не узнал. А ведь она, кажется, была твоей подругой?

— Действительно странно, ведь ещё она была твоей невестой.

— Нас сосватали заочно. Я больше общался с её матерью, — ответил ей отец.

 — Скажи, Эмма, а в тебе больше от Евы или от себя самой? — обратилась Клара к девушке. — Хотя, кого я спрашиваю! Скажи мне ты, юноша влюблённый в Еву. В ней много от Евы?

 Феликс знал, что «палача в юбке» она ему не простит. И всё же праздное любопытство было Кларе не свойственно. Если спрашивала, значит, не просто так.

— В ней мало чего от Евы, Клара. Она даже двигается иначе. Задумавшись, грызёт ногти, а не теребит волосы, то и дело заправляя их за ухо, как Ева. Чихает в сгиб руки, а не в ладошку.

— Это же я её научил! — с восторгом уставился на девушку отец. — С точки зрения гигиены — это правильнее. А ты, бестолочь, так и не научился!

Феликс улыбнулся. Он и, правда, так не делал, но скорее из чувства противоречия.

— Когда ты всё это успел заметить, Феликс? — Эмма обошла кровать и встала напротив него. — Мне казалось, ты стараешься на меня вообще не смотреть.

— Я старался, пока окончательно не убедился, что ты совсем не она. И мне только казалось, что я в неё влюблён, — он перевёл взгляд на Клару. — Просто она была моим единственным другом, и я не хотел её терять.

— Значит, личность Эммы подчиняет себе тело Евы, а Анька осталась совсем как настоящая, — свои мысли Клару явно интересовали больше, чем признания Феликса. — Её жесты, её походка, этот её хозяйский взгляд на всё. На дом, на гостей, на мужа. Я ни секунды не сомневалась, что это именно она. Живая и во плоти. Странно! Фил, я должна тебе признаться.

И тут она сделала то, чего Феликс никак не ожидал. Никто не ожидал. Она опустилась перед сидящим отцом на колени.

— Фил, я не смогла её убить. Я дружила с ней со школы. Она была моей подругой. Хорошей подругой. Не её вина, что мы влюбились в одного и того же парня. Не её вина, что он выбрал не меня. Это был единственный приговор, который я не смогла привести в исполнение. Я взяла Неразлучники. Я взяла эту злополучную сыворотку Шейна. Я подсказала Алу, что её тело можно спасти. Фил, я виновата! Я даже не прошу меня простить.

Она склонил перед отцом голову, словно он держал в руках обнажённый меч. Он посмотрел на её затылок, вздохнул, протянул руку и погладил её по голове.

— Девочка моя, неужели ты думаешь, я этого не знал? Я знал о приговоре за несколько дней до того, как тебе отдали приказ на его исполнение. И я не хотел тебя потерять, если ты не справишься. Я не просто так научил тебя пользоваться Неразлучниками. Я надеялся, что ты поступишь именно так. И я не ошибся в тебе.

— Но я не сказала тебе, Фил. Я не нашла в себе сил признаться.

— Ты всё сделала правильно. Ты дала им шанс. И, я думаю, они им воспользуются. Странно, что до сих пор не воспользовались. Ева в силах вернуть её в тело.

— И тогда казнят меня. Я не выполнила приказ. Фил, прости меня!  — она уткнулась ему в колени и заплакала.

Железная леди Кларисса Ранк плакала навзрыд. У Феликса была вторая дырка в боку, в том же самом месте, что и первая. А ещё перед ним стояла Сара, его родная сестра-близнец. Это мир сошёл с ума? Или с ума сошёл сам Феликс?

Он боролся со стойким желанием ущипнуть себя и проснуться всё время, пока отец успокаивал рыдающую мачеху. А Эмма стояла с таким видом, словно повторяла в уме таблицу умножения.

— Значит, всё это время Неразлучники были у тебя? — наконец произнесла она, несмотря на то, что Клара всё ещё всхлипывала. — Я считала, что ты искал меня только из-за Неразлучников, а они и так были у тебя?

И губы её предательски скривились. О, Боги Всемогущие! Ещё одну женскую истерику он не выдержит. Феликс и так себя чувствовал статистом на этой сцене, а ведь это его несколько часов назад чуть не убили. А за несколько минут до этого он узнал правду о своём рождении. Оказалось, на сегодняшний день это была ещё не вся правда.

— Нет, Сара, нет, — отец помог подняться Кларе, и подошёл к Эмме, явно борясь с желанием прижать её к себе. — Не всё время. Но в то время, двадцать лет назад, да, они были у меня.

— Значит, ты действительно, искал меня не из-за них? — она едва сдерживала слёзы.

— Нет, моя милая! Конечно, нет! — и она уткнулась ему в плечо и тихонько всхлипнула.

Феликс накрыл глаза углом простыни, чтобы этого не видеть. О, женщины! Он был близок к тому, чтобы принять окончательное решение никогда не жениться, когда услышал голос мачехи.

— Если двадцать лет назад они уже были у тебя, то как получилось, что потом опять пропали?

— Феликс, вылазь! — сказал отец, словно Феликс спрятался от него под кроватью. — Эту историю ты ещё не слышал.

Когда Феликс выглянул, отец заботливо рассаживал девушек вокруг его кровати.

— Тебе, может, принести чего? — приступ заботливости отца наконец коснулся и Феликса. — Водички, таблетку, обезболивающий укол?

— Приведи ему лучше какую-нибудь хорошенькую медсестру, и выйдем минут на десять, — совсем пришла в себя Клара. — Ему это всегда помогает.

— Да я бы сам сейчас от какой-нибудь медсестры не отказался, — ответил отец. — А лучше сразу от двух.

— Добро пожаловать в семью! — сказал Феликс Эмме, но она только улыбнулась в ответ.

— Сара! Ладно, Эмма, — поправился отец, видя, как болезненно искривилось её лицо в ответ на другое имя. — Дом, в котором мы сейчас живём, был выбран мной совсем не случайно. Это был дом известного купца Николая Ланца, который построил его в качестве приданого для своей дочери Евдокии.

— Евдокия Николаевна? — удивилась девушка. И Феликс понял, что у его сестры и отца совместных тайн было даже больше, чем у Ордена.

— Да, моя дорогая! Евдокия Николаевна Ланц, в замужестве Купцова, к сожалению, стала его полноправной хозяйкой после страшной трагедии, пожара, в котором сгорели не только её отец, муж и вся его семья, но и ещё много людей.

— Дама с вуалью? — в свою очередь удивился Феликс.

— Да, она самая. Только дама с вуалью не была настоящей Купцовой. В их доме в Сосновке она была всего лишь прислугой, а может приёмной дочерью купца, которая и выдала себя за его дочь после их смерти. И жила там до прихода Советской власти, а потом скрылась в неизвестном направлении.

— Но зачем тебе понадобился её дом? — Клара видимо, знала намного больше остальных. Феликс только понял, что бабка в чьём теле столько лет провела Эмма и есть та самая Дама с вуалью, легендой про которую славился их старый особняк.

— Потому что в нем был сейф, в котором она спрятала Неразлучники, когда приезжала сюда уже после смерти Эммы.

— То есть ты уже тогда знал, что эта злополучная пряжка с лебедями у неё? — Эмма снова была озадачена.

— Я знал, что она не так проста, как кажется. Я привык проверять всех людей, с которыми работаю. И уборщиц, швейцаров и садовников особенно тщательно. Самые опасные люди обычно самые незаметные.

Отец говорил без самодовольства, просто как умудренный большим жизненным опытом человек, и Феликсу как никогда он казался сейчас старше своих лет и как никогда он видел сейчас в нем Магистра тайного ордена, а не отца.

— И как её настоящее имя? — Эмма задала этот вопрос на засыпку и посмотрела на отца с интересом.

— Этого, к сожалению, мне узнать не удалось. Но она сожгла полдеревни, чтобы завладеть богатством Ланца. Я даже подозревал, что её настоящая фамилия Савина и она дочь того самого прохвоста корнета Савина, знаменитого авантюриста. Легендарнейшая, кстати, была личность! Но мои подозрения не подтвердились.

Он не оправдал её ожиданий или опять говорил не всю правду? Феликс не мог понять. Но лёгкое разочарование на лице Эммы лишь мелькнуло, и она сделала вид, что настоящее имя бабки ей неизвестно. Оба они промолчали и про беременность Анны Гард. «Что ж, а она не так уж и глупа!» — почему-то порадовался этому факту Феликс. И теперь у него действительно начинал болеть бок.

— Как же эта пряжка снова оказалась у бабки? — спросила Эмма.

— И почему ты не вернул её в Орден? — подала голос Клара.

— Потому что она никогда не принадлежала Ордену. Она была собственностью моей семьи, и всегда передавалась в наследство старшему сыну графа Тоггенбургского.

— Отлично, — простонал Феликс. Боль в боку становилась невыносимой. — Хорошо, что она состоит из двух частей, мы с Эммой поделим её поровну, хоть я и родился первым.

— Не, нормально! Не успел узнать, что он старший, и уже заявляет своё право на престолонаследие, — ответила Эмма.

— Феликс, тебе явно нужен врач, — Клара встала и, не дожидаясь его ответа, вышла в коридор.

— Боги, у тебя же повязка совсем промокла от крови, — Эмма безапелляционно откинула простынь.

 Феликс ещё пытался понять, что они обсуждают. Отец говорил, что бабка выкрала у него пряжку, а Клара ругала его за беспечность — хранить реликвию в прежнем тайнике. Но мутная пелена забытья после инъекции уже накрывала его волнами. А медсестра сделавшая укол, действительно была хорошенькая! Отец сказал, чтобы Феликс отдыхал и поправлялся. И перед тем как отключиться Феликс услышал ещё три слова. «Срочно. Орден. Собрание»

Глава 3. Безумный король и соль бессмертия

Дэн ещё держал в руках шарф, когда зазвонил телефон.

— Срочная встреча, — голосом Командора прозвучал вызов в Орден. Алекс отключился не раньше, чем получил от Дэна согласие. А Дэн так надеялся увидеть Еву!

— Спасибо, что пришёл! — поприветствовал его Командор, едва Дэн появился. Неожиданно. В Замок Ордена каждый перемещался в свою комнату, а Дэна вдруг встречал Командор.

— Значит, стреляли второй раз, — вздохнул Алекс. Он открыл дверь и взял направление к кабинету Магистра.

— Разве это не собрание? — Дэн едва успевал за его широкими шагами.

— Сначала у магистра к тебе личный разговор.

В знакомом кабинете привычный полумрак.

— Есть какие-нибудь предположения? — спросил Магистр и Командору тоже предложил присесть.

— Пока нет. А у вас? — Дэн мельком взглянул на Магистра, сидящего в мягком кожаном кресле. То, в которое сел он, ощущалось скорее каменным, чем деревянным.

— Обо мне потом. Что сказал стрелок в этот раз?

— Ничего нового. «Сдохни, сука!» Правда, добавил, что я должен умереть, потому что всё испорчу. Вы что-нибудь об этом знаете?

Магистр выслушал его, соединив подушечки пальцев и сосредоточенно глядя на них, обдумал его слова.

— Теперь да, — он опустил руки. — Подобное уже случалось. И я думаю, ты должен это знать. — Посмотрел на Дэна. — Как я понял, настоящую историю рождения Феликса ты уже знаешь?

— Если только на этот раз она настоящая, ведь Эмма передала её с ваших слов, — Дэн не во всём доверял Магистру и не скрывал этого. — История, которую рассказывали о его рождении до этого, казалась не менее убедительной.

— Потому что она тоже подлинная, Дэн. Это история моего рождения.

— Вас сочли мёртвым? — Дэн покосился на Алекса, но похоже, тот знал.

— Да, я родился недоношенным, слабым и не умел плакать. Меня почти выкинули в мусорном мешке. Но судьба распорядилась так, что я стал одним из избранных —Украденным у смерти. Единственный из прошлых избранных, что выжил и даже, как видишь, дожил до наших дней.

— И как давно была прошлая попытка? — Дэн с нескрываемым интересом посмотрел на его едва начавшее стареть лицо. Он знал, что Магистру пятьдесят шесть лет. — Ведь Дерево не просыпалось тысячу лет.

— Дерево просыпалось, Дэн. Последний раз в 1913 году. И снова неудачная попытка. Наш мир получил то, к чему был не готов. И люди будущего приняли решение всё исправить, поэтому вернулись в прошлое и убили всех избранных.

— Что же не готов был принять этот мир?

— Бессмертие, мой друг! Бессмертие, — ответил Магистр. — А ведь это казалось отличной идеей. Но мы дали нашему миру бессмертие, а его едва не поглотил хаос.

— Каким образом можно изменить прошлое, чтобы целый мир об этом забыл? — Дэн искренне не понимал.

— Это за гранью моего понимания, Дэн. Я могу только догадываться, что именно бессмертие дало им такую возможность. Они убили всех избранных и стёрли прошлое, словно его никогда и не существовало.

— Но Вы ведь его запомнили это прошлое и выжили? Почему Вы один? — Дэн посмотрел на Алекса и тот кивнул, давая понять, что да, Магистр такой один.

— Потому что я тоже был из будущего. Но из того будущего, которое родилось после отмены всех изменений. И это помогло мне не только скрыться, но ещё и сохранить воспоминания о том, что тогда произошло. К сожалению, не все.

— И как это связано с тем, что теперь кто-то пытается убить меня?

— Мне кажется, ответ лежит на поверхности, Дэн, — подал голос Командор.

— Я тоже из будущего? — он посмотрел на кивнувшего в ответ Командора, на Магистра, который лишь усмехнулся. Он, Дэн, из будущего?

— Я не уверен. И очень хотел бы сейчас ошибиться. Но это очень похоже на то, как поступили в прошлый раз, — Магистр поднялся, вышел из-за стола и медленно пошёл по комнате.

Он подвинул книгу на конторке, поправил картину, вытер пальцем пыль на эфесе висящей на стене шпаги, провёл ладонью по полотну гобелена, от чего тот ожил мягкими волнами, и металлические нити вышивки заиграли в приглушённом свете электрических свечей.

 — Они вселялись в людей, делая из них управляемых марионеток и убивали избранных их руками. Что видел ты в глазах того человека, который в тебя стрелял?

— Мне показалось безумие, — Дэн искоса следил за передвижениями магистра. Взгляд парня, одержимого ненавистью, возникший в памяти, заставил его поёжиться.

— Тебе не показалось. Скорее всего так и было. И сегодня он даже не вспомнит, что держал в руках оружие и где он его взял. Тот парень, в сумасшествии которого ты обвинял меня, был таким же. Растерянным и ничего не понимавшим.

У Командора в кармане тихонько завибрировал телефон. Он извинился и вышел.

Магистр остановился у Дэна за спиной, положив руки на спинку каменного кресла.

— Но Вы тоже заставляли его поставить мне стирающий память укол, — уверенно возразил Дэн. — Что я мог найти в памяти этой бабки такого, чего вы так боялись?

Магистр сделал короткий вдох, чтобы ответить, но передумал. Он обогнул кресло и встал прямо перед Дэном, подперев спиной стол.

— Бессмертие, Дэн. То самое бессмертие, к которому, как бабочка к огню, так стремился Шейн.

— Шейн всего лишь искал лекарство для своей больной дочери, — напомнил Дэн. — Он не хотел, чтобы она повторила его печальную участь — участь родителя, передавшего ребёнку неизлечимую болезнь. Вы отказали ему даже в этом, наложив на старушку такой блок, что он за всю жизнь не смог бы его пробить.

— Оно не спасло бы Викторию, — ответил Магистр.

— Тем более, зачем тогда это прятать? Но ведь Шейн нашёл бы там свою несчастную жену, по случайному совпадению вашу дочь. Скажите, Магистр, к смерти её ребёнка тоже приложили руку вы?

— Нет, Дэн, нет! — Магистр качал головой как китайский болванчик. — Клянусь, если бы я мог, я бы это изменил. Я бы выдернул её девочку из прошлого, как выдернул Феликса. Ведь это разрушило жизнь Сары. К сожалению, ребёнок родился с врождённым дефектом. Тогда не было УЗИ и диагностики на ранних стадиях беременности. К моему величайшему сожалению, она была не жизнеспособна.

— Даже если девочка родилась бы здоровой, такой подход ничего не изменил бы в жизни Эммы.

— Ты прав, Дэн, безусловно прав! — Магистр опустил голову и больше ничего не добавил.

Он пробовал! Точно пробовал. Он хотел её тоже украсть у смерти. Но ей выпал несчастливый билет — не всё можно изменить.

— Скажите, Магистр, почему в прошлый раз убили всех, а сейчас охотятся только за мной? И зачем вообще убивать? Почему нельзя просто всё исправить? В конце концов тоже стереть память?

— Наверно, потому, что Шейн ещё не придумал свою волшебную сыворотку. Он ещё даже не родился, — Магистр оторвался от своего излюбленного места и сел в кресло, в котором до этого сидел Командор.

— А я ничего не помню, потому что сыворотка уже существует? Если я тоже из будущего, почему ничего не помню я?

— Я не знаю, Дэн, — Магистр развёл руками. — Это моё настоящее. Я проживаю его в первый раз. И не могу знать, что будет в твоём будущем. Я могу только попытаться уберечь вас от ошибок, которые мы наделали в прошлом. Но ведь вы наделаете своих.

— А кто была Особенная в прошлый раз? — решил задать Дэн вопрос, который сидел в нём как заноза.

Спокойное лицо Магистра не изменилось, но неожиданным оказался его ответ.

— Девушка, которую я любил. Самая прекрасная в мире девушка. Её убили первой.

— А вы?

— А я сбежал, и моя жалкая жизнь стала и моим проклятием, и моим наказанием.

Дэн встал. Теперь он оперся на стол напротив него и тоже засунул руки в карманы.

— Но вы же пытались её спасти?

— Много раз.

Глупо было спрашивать получилось ли у него.

— А как же Ирма? Мать Феликса?

— Она была чудесной. Но, к сожалению, тоже погибла.

— Значит, у Эммы есть и третье имя? Имя её души? Раз вы не любили её мать.

— Да, Дэн! Но юная кера, которая её принесла не смогла назвать это имя. Также, как и имя Феликса. Никто не помнил, чтобы в нашем мире когда-нибудь появлялись близнецы.

— И всё же я не понял, Магистр, бессмертие оно в чём? Я решил, что его не существует, и наша бабка прожила сто с лишним лет только из-за того, что в ней была душа Эммы.

— Не знаю, мой друг, на счёт бабки, хоть она, отдать ей должное, и крута, — Магист поднялся и подошел к своему столу. — А наше бессмертие пусть не на кончике иглы как у Кощея Бессмертного, но тоже вполне себе материально.

Он вытащил из ящика стола небольшой бархатный мешочек и подал Дэну. Дэн потряс его — похоже на мелкие камешки — развязал, и на ладони оказалось несколько прозрачных кристаллов. Матовых и потёртых, как большие крупинки поваренной соли. Кажется, именно такие друзы они выращивали в школе на уроках химии. Только эти одинакового размера и в форме восьмигранника.

— Это — Соль Бессмертия. — сказал Магистр.

Рассматривая, Дэн поднёс кристаллы поближе к глазам, понюхал, покатал на ладони и, не смог удержаться, лизнул ладонь.

— Каждый проглоченный кристалл замедляет процесс старения ровно на год. Съел – и целый год в запасе, — пояснял Магистр.

Дэн провёл языком по зубам.

— По мне, так обычная соль, хоть огурцы соли, — сказал Дэн, всё же ощущая лёгкий холодок во рту, — А если съесть все сразу?

— По году на каждый, — повторил Магистр.

— Какое-то странное бессмертие. За каждую крупинку — всего один год.

— Да, сама по себе эта соль не очень эффективна, но, если смешать с соком из плодов нашего дерева, получится как раз коктейль «вечная молодость». Но я искренне советую тебе этого не делать, и уже объяснил почему.

— Из плодов дерева ещё можно выдавить сок? — Дэн буквально выпучил на Магистра глаза.

— Нет, мой друг, нужно! А вообще, ты знаешь, во всех этих легендах, свитках, древних книгах столько путаницы и откровенной лжи про это Дерево, что я уже не знаю, чему верить.

— А сколько лет Вы прожили в общей сложности, Магистр? — Дэн ссыпал камешки обратно в мешочек и вернул.

— Я не считал, мой друг, но, одна из попыток воскресить богов состоялась больше тысячи лет назад. В 1072 году. В только что отстроенном Замок Гарденштайн. Мне пришлось изрядно попотеть, чтобы найти способ туда попасть — практически ничего о том времени не сохранилось.

— Так Замок Гард тоже в этом замешан?

Магист сел в своё кресло, и Дэн тоже вернулся в своё.

— Конечно, Дэн! Только настоящий Замок. От которого до наших дней и руин-то толком не осталось. Мне казалось, Алекс лучше тебя подготовил. Четыре места, в которых был переход между измерениями: Гарденшайн, Замок Кер, Храм Аполлона в Дельфах и Восточные Афины.

— Восточные Афины? — это название Дэн слышал первый раз.

— Да, недалеко от Эмска, в Дальневосточной тайге. Теперь все называют это место Сосновка, — улыбнулся Командор.

— Шутите? У нас в Сосновке и есть четвёртый переход? — Дэн не верил своим ушам.

— А ты думал «чёрный фургон» спецотряда курсирует по этой деревне просто так?

Он снова сложил ладони подушечками пальцев друг к другу. Видимо, это была одна из его любимых поз.

— Сосновский Разлом образовался самым первым, Дэн. Говорят, в те времена, когда Мудрейшие Боги были живы, там стояли города, напоминавшие древнегреческие. С большими храмами, многоэтажными домами из камня, с водопроводом. На склонах гор рос виноград, в долинах созревали оливки и апельсины. Именно поэтому один из них назвали Восточные Афины. Именно его выбрали в 1913 году для очередной попытки воскресить богов.

— А где состоится наша попытка? — спросил Дэн, искренне надеясь, что Магистр знает.

— Это будет знать только Особенная, Дэн, — пояснил Командор. — После встречи с отцом. И у вас осталось не так много времени. Лишь до того, как на Дереве созреют плоды. Прошлый раз они росли полгода.

Полгода!  О, Боги! Она едва успеет родить. Он подумал про Еву, а потом вспомнил и про Вики. О, Боги! А Вики не успеет.

— Магистр, а у вас была Пророчица?  — спросил он.

— Нет, Дэн! Пророчицы не было ни у кого. Возможно, она нужна только чтобы провести ритуал воскрешения Истинных Богов. Но Души Истинных Богов так никто и не освободил. Куб из свинцового стекла, в который они заключены сделали Титаны. Древние титаны. Не существует силы способной его разрушить кроме Холодной Искры. А это загадочное оружие тоже не нашёл никто.

Магистр развёл руками.

— Также, как и Кровь Священного Цветка. Никто не знает даже, что это. Всё что было у нас — это Неразлучники и Соль Бессмертия. Все что было в Гарденштайне — это Неразлучники и Сердце Бабочки.

— Сердце бабочки?

 — Что-то вроде ярко-красного камня, который тогда же и разрушился.

— И вы, зная, что у нас нет и половины нужных вещей отправляете нас на это самоубийство? Нет, даже не так. — Дэн встал и подойдя вплотную к столу навис над Магистром. — Понятия не имея, где, не представляя себе, как, не понимая, чем, вы отправляете нас исполнять неизвестно кем написанное пророчество. Вы! Магистр этого Ордена! На что вы рассчитываете?

— Разве ты боишься умереть? — спокойно спросил его Магистр.

— Дело не том, чего боюсь лично я. Но это безответственно. Глупо, в конце концов! Вы как безумный король, который отправляет своих людей на верную гибель, чтобы поплакать на их могилах. Зная, что шансов у нас практически нет…

— Шансы есть, Дэн! — перебил его Магистр и встал. — А вот выбора нет. В конце концов, у вас есть Неразлучники. Этого должно хватить, чтобы обрести будущее и не позволить закрыться Пределу. А чтобы продолжалась жизнь у вас есть Соль Бессмертия.

— Которая уже себя дискредитировала, насколько я понял? К тому же, это всего несколько несчастных крупинок. Магистр, они вам даже не понадобятся, чтобы увидеть, как в недалёком будущем случится непоправимое. Правда, потом можете опять убежать в своё далёкое прошлое и прятаться там, и выжидать. Только чего? Новые избранные уже не родятся. Но, видимо, не вы, а я буду в этом виноват. Я один, раз убить пытаются меня одного. Может быть, моя миссия в том, чтобы не допустить этого безумия?

Магистр не прервал его гневную тираду, но едва Дэн закончил, вошёл Командор.

— Магистр, все в сборе! — сказал он.

— Кстати, да! — Магистр не торопясь обогнул стол. — Теперь тебе запрещено бродить в одиночестве. Куда бы ты не собрался, один из рыцарей обязательно будет тебя сопровождать.

И тон, которым Магистр это сказал, не подразумевал возражений. Была это забота о безопасности Дэна, или о безопасности Безумного Короля?

Он вышел, оставив Дэна вдвоём с Алексом.

— Ты поэтому встречал меня на пороге комнаты?

— Да, парень! — похлопал его по плечу Командор. — Теперь даже в сортир с охраной.

Глава 4. Ратвис

Эта вздорная девчонка в голубом платье оставила пока мысли Таэл, но зато у неё появилась привычка приходить на военные учения.

Сегодня она наблюдала, как тренируются титаны. Высокие сильные мускулистые. Рядом с ними воины Кварты казались немощными недомерками, даже Ратвис. И Ратвис это прекрасно осознавал. В спарринге ему досталась девушка-титан. И не смотря на всю его ловкость, а он прыгал вокруг неё как паук на паутинках — падая, перекатываясь, вставая и снова прыгая — она всегда одерживала победу. И всегда помогала ему подняться, по-дружески протягивая руку. И никогда над ним не смеялась, а только широко и по-доброму улыбалась, перекидывала на грудь свою толстую пшеничную косу и густо краснела, когда он восхищался её силой и мастерством.

Бабочка ревновала зелёной завистью, глядя на эти их расшаркивания, и становилась неистово-изумрудной каждый раз, когда вечером у костра Ратвис заводил разговоры именно с этой великаншей.

— Тупая дылда! — шептала она Таэл. — Все космы бы ей повыдёргивала, стерве конопатой.

Но скромная девушка в ответ на его внимание только сильнее опускала глаза в землю и молча переплетала свою косу. Нравился ли он ей? Несомненно!  Иом в порыве ревности даже, пролетая мимо, как-то намеренно плюнула ей в кружку. Но Бол даже не заметила, что выпила воду с ядовитой бабочкиной слюной. Бол — так звали эти робкую титаншу. Нравилась ли она Ратвису? Вот это был вопрос, который действительно волновал Таэл. И дни напролёт она проводила на полигоне, пытаясь разгадать эту загадку.

 Иногда их навешал Эмэн. Надо отдать должное её помешанному на войне братцу — как командующий он был хорош. Он умудрялся подбирать на учениях такие пары, чтобы обоим соревнующимся было неудобно, а значит, они выкладывались по полной. То квартанцам приходилось стоять по пояс в воде, отбиваясь от русалок голыми руками. То приземистым горным гномам приходилось уворачиваться от плотных роёв пчёл. А гномы что стоя на ногах, что лёжа на боку выглядели почти одинаково, и пчёлы жалили бы их нещадно, если бы перед ними стояла такая задача.

— Таэл, ты бы держалась где-нибудь в теньке. А то к моменту коронации станешь смуглой как рыночная торговка. Люди решат, что наша мать согрешила с арапом, — подшучивал над ней Эмэн, прекрасно зная, что солнечные лучи беспрепятственно проходят сквозь неё. Сам же он всегда появлялся на учениях в теле одного из слуг. И его армия была уверена, что именно так и выглядит их будущий главнокомандующий. И Таэл решила поступить также. Она отобрала четырёх служанок: рыжую, брюнетку, блондинку и шатенку. Одела их в одежду жриц своего храма и преподнесла их присутствие как желание богов благословить эти учения и воинов на ратные подвиги.

Ратвис не проявил интереса ни к одной из них, как бы они не старались.

— Слушай, может ему нравятся парни? — подсказала ей бабочка. — Говорят, среди людей таких полно.

И Таэл как дура нарядилась в поварёнка и полдня разливала по тарелкам какую-то бурду, подаваемую на обед. То и дело роняя ложки, потому что эта назойливая бабочка сказала, что нужно наклоняться ниже и непременно мягким местом к испытуемому. В результате заслужила несколько безобидных прозвищ, типа Растяпа и Криволапа, но Ратвису не приглянулась опять.

Строго говоря, поварёнком была коротко стриженая девочка — боги не могли вселяться в противоположный пол, но этого всё равно никто не заметил.

— Слушай, да что не так с этим парнем? — делилась она со своей подругой Капустницей, как она её звала, хотя та была Махаоном королевских кровей.

— Ну, не русалка же ему нужна? Я видела, как беспощадно он перекидывал через плечо этих скользких чешуехвосток.

— Конечно! Тем более они размножаются как рыбы, проще говорят, мечут икру в ямку. Зачем ему такой лосось? — поддержала её подруга. — Скажи, а в какой храм он ходит?

— Да, ясно в какой. В Эмэнский. К Богу войны и врачевания.

— А он у тебя странный, — отозвалась бабочка. — Даже не верится, что твой родной брат.

— Только не говори мне, что теперь тебе нравится мой бледнолицый брат.

— Я и не говорю, — хмыкнула бабочка. — Завтра все возвращаются по домам. А через неделю мы уходим в настоящий поход. Там возможно, будут настоящие люди. И возможно нам придётся сражаться по-настоящему. Поэтому на дорогу Ратвис обязательно зайдёт в один храм… — Она сделала многозначительную паузу. — Возможно, именно там тебе и откроется истина.

— Не смеши меня, Иом! Истина ясна и так. Он не любит никого, также как и я. Но мы боги просто не умеем любить. А он, возможно, пока не встретил ту самую единственную. Вот и весь секрет.

— Наивная юная богиня, не познавшая любви и мужской ласки, — фыркнула Иом. — Все вояки ходят перед походом в один и тот же храм. Там, где им дают насладиться женским телом. Думаю, в последний вечер ты найдёшь его именно там.

Вечером, может быть. Сегодня как раз был последний день перед походом. Но до вечера ещё было далеко, а её обязанности никто не отменял. И утром Таэл снова скучала в статуе, нежась в лучах утреннего солнца в пустом и открытом настежь храме.

Каково же было её удивление, когда в храме появился именно Ратвис.  В своих неизменно красных кожаных доспехах он шёл прямо к ней.  Шаги его гулко отзывались под сводами пустого зала. Он подошёл, опустился на одно колено и склонил голову.

— Моя богиня!

— Да ладно! — опешила Таэл.

Перед его носом была её огромная каменная ступня, и Таэл даже стало как-то неудобно, что она тут так неаккуратно разложила свои босые ноги такого неприлично большого размера. Она выскользнула из статуи, чтобы сесть рядом и лучше слышать его.

Он же положил руку на мраморные пальцы и не поднимая головы продолжил:

— Я знаю, ты слышишь меня!

— Хренасе! - вслух удивилась Таэл. - Откуда знаешь?

Первыми на ум вечно шли словечки, которые она цепляла от Армариуса, и о значении которых только смутно догадывалась.

Но парень, конечно, её не слышал.

— Я знаю, она придёт в твой храм. Она любит тебя больше остальных.

— А, приятно! Ну, ты продолжай, продолжай! - подбадривала она замолчавшего Ратвиса.

Он набрал воздуха в грудь, следующие слова дались ему с трудом.

— Завтра мы уходим на войну. Если со мной что-нибудь случится, она придёт в твой храм плакать обо мне. Умоляю, моя Богиня, найди способ сказать ей, чтобы не убивалась, а нашла в себе силы жить дальше. Со мной же всегда будет её светлый образ и её любовь.

Он поцеловал холодную ногу, встал и поднял глаза. Скульптор, который создал эту статую был бесспорно талантлив. Таэл нравилась её точёная фигурка и царственный наклон головы. Она даже казалась ей действительно похожей на себя. Хотя кто поймёт это по белоглазый истуканше.

И Ратвис смотрел на её мраморное лицо, но видел ли он его? Или представлял на его месте лицо той, за которую он сейчас просил?

У входа послышались чьи-то шаги. И Таэл даже не пришлось поворачивать голову. Она услышала радостный возглас Уны.

— Ратвис! Здравствуй!

— Здравствуй, ...! - и Таэл явно почувствовала паузу в том месте, где он забыл, а может никогда и не знал имя девушки.

— Я слышала, вы завтра уезжаете?

— Да, люди объявили войну титанам.

— Это ужасно!  — в голосе девушки не было ни капли ужаса.

«Лицемерка!» — разозлилась Таэл.

— А когда вернётесь?

— Если все сложиться удачно, то как раз к коронации.

Этот разговор его явно утомлял или задерживал. Он сделал шаг к выходу.

— Ратвис, в тот день, когда вы вернётесь, я буду ждать тебя здесь в этом храме. Обещай мне, что придёшь?

— Хорошо, — улыбнулся он. — Я приду, ….

В этот раз паузу вместо своего имени услышала даже девушка.

— Уна. Меня зовут Уна, — подсказала она.

— Тогда до встречи, Уна! — сказал он и вышел.

— До встречи, Ратвис! - сказала девушка ему в след и застыла, не в силах поверить в своё счастье.

— Ты слышала, слышала? Он назначил мне встречу! — закричала эта полоумная, когда немного отошла.

«Он, значит, назначил тебе встречу? Хороша!» - ворчала Таэл, выходя. Ей почему-то совсем неприятна была эта радость девушки. Подожди, ещё не вечер!

А вечером по совету своей опытной подруги-бабочки Таэл отправилась туда, где обычно проводят время все воины перед походом. В Храм Свободной Любви.

Она прошлась по всем комнатам, с интересом разглядывая обнажённые потные тела на больших кроватях, проверяя, не пропустила ли Ратвиса, потому что точно знала, что из питейного заведения с друзьями они отправились именно сюда.

Она едва успела выйти, когда они подошли и задержались на входе. В Таэл даже закралось сомнение — не откажется ли он? Но увы, увы! Он вошёл. Странно, но Таэл снова это расстроило. "Наверно, мне обидно за бабочку, а может за ту незнакомку, позаботиться о которой он просил в храме", — подумала Таэл. Но она отогнала от себя эти мысли. В конце концов, она же хотела знать о нем больше. Вот сейчас и узнает, кого он выберет.

 К восторгу Таэл в большую чистую комнату с приглушённым светом с ним отправилась стройная блондинка с шикарной грудью и узкими бёдрами. Что ж, у этой Уны, видимо, шансов действительно не много. Тостозадые брюнетки оказались не в его вкусе.

Наверно, её занудная сводная сестра Энта сочла бы Таэл распущенной, но Богиням был не свойственен стыд. И Таэл с любопытством рассматривала то, что обнаружила эта белобрысая жрица свободной любви под его одеждой.

Что ж! Кое-чему их, юных богинь, конечно учили. Ведь должны же они знать, как вести себя с мужем в первую брачную ночь. Да и во все последующие тоже. Но, честное слово, не такому! Эта сисястая скакала на нем как сливки в маслобойке. И стонала как палубные сосны на ветру. И Таэл срочно захотелось замуж или хотя бы просто узнать, что же чувствует сейчас эта насквозь фальшивая девица. И недолго думая она оказалась в её теле.

О, боги! Всемогущие боги! То, что у неё сейчас между ног и называется нефритовый стержень? А так похоже на осиновый кол! Таэл чувствовала, как девушка сжимает свои плоские ягодицы при движении вверх и расслабляет при движении вниз, и как она делает это всё быстрее и быстрее. И его пальцы, ритмично приподнимавшие её бёдра и с силой вжимавшие в себя. Она слышала его частое дыхание, она видела его приоткрытые в наслаждении губы.

О, боги! Продажной девке это тоже нравилось! Она завелась так, что не замечала ни влажно чавкающих звуков, ни своих острых ногтей, что впились в его смуглую кожу. Она заорала, словно её режут, когда, запрокинув голову, он сказал: Да! Да! Даааа! И горячая волна удовольствия затопила её. У Таэл от этого выброса гормонов даже помутилось сознание. Она смотрела, как блестят капли пота на лбу Ратвиса, и ей невыносимо захотелось прижаться к его сухим розовым губам своими губами.

Чёрт! Таэл выскользнула из чужого тела и в изнеможении прилегла с ним рядом на влажную от пота подушку. Боль в её груди сродни той, что испытывала Уна, но в разы слабее, томила её грудь.

Парень хотел прижать к себе девушку, но она не позволила.

— Ты великолепен, Ратвис, но я всего лишь жрица свободной любви. Я не имею права привязываться к клиентам.

Он обессилено откинулся назад, и кажется, ни капли не пожалел о том, что она ушла.

— Ты великолепен, Ратвис! — сказала ему на ухо Таэл. — Но я всего лишь твоя Богиня. Я не имею права любить. Я понятия не имею что такое любовь. И я до сих пор  не поняла, из-за чего все сходят по тебе с ума.

Глава 5. Прощение

Виктории нравилось жить в доме Дэна, но она невыносимо скучала по Марго, кипарисам, холмам, виноградникам и теплу. Ей казалось, она не любила Тоскану, но настоящая зимняя стужа наводила на неё такую тоску, что после трёх месяцев зимы она готова была купить билет и лететь в свою Италию как все простые смертные на самолёте. Тем более ей нужно поговорить с матерью, а мать как отца, просто так сюда не затянешь.

Разговор с отцом нельзя было назвать сложным. Он был рад её видеть, и просто счастлив, что она поправилась. Он не осуждал её за столь эгоистичный поступок, и первый раз в жизни после разговора с отцом она почувствовала лёгкость. Невыносимая лёгкость бытия. Она чувствовала себя именно так. Она больше не злится на него и не презирает. И не ревнует к бывшей жене. Она должна была простить его, но попросила прощение сама.

Он поделился, что, конечно, любил Эмму, но после её смерти его угнетало именно чувство вины и страх, что она одинока, несчастна и до сих пор блуждает в пространственном тумане. Но теперь, когда он знал, что Эмма пусть и не совсем устроена, но в порядке, понял, что чувства к ней давно уже прошли. И единственное, что сейчас беспокоит его – это беременность той женщины, что сейчас рядом с ним. Он беспокоился за её здоровье, и за своего будущего ребёнка. Это для него сейчас стало самым главным.

Он был так рад за них с Дэном, что Виктория не нашла в себе сил сказать, что их отношения липовые. Она просто созналась, что её беременность оказалась для неё тоже одним из главных событий в жизни, и она как никогда понимает чувства отца.

Они расстались лучшими друзьями.

Прижимая руку к своему слегка округлившемуся животу, она каждый день изучала расписание рейсов на Рим. Теперь ей предстоял тяжёлый разговор с матерью. Со слов бабушки мать так и жила во Флоренции, всё с тем же Лоренцо. С великолепным неутомимым трусливым Лоренцо. Отец сказал, что, судя по его скромному опыту, она действительно могла забеременеть от Дэна, ведь из его женщин только одна была настоящий азур. Странно было говорить об этом с отцом, но неловкости не было. Они вышли в своих отношениях совсем на другой, взрослый уровень. Но Викторию всё же терзали сомнения, что ребёнок может быть именно от Лоренцо. Ведь, положа руку на сердце, Дэна было так мало, а Лоренцо так много, что она боялась, что тест выдаст не то отцовство, на которое она рассчитывала. И она должна поговорить с матерью не только ради того, чтобы вымолить прощение, но и ради того, чтобы узнать – правда ли детей у них нет именно из-за проблем Лоренцо.

И вот каждый день она изучала расписание и составляла план: самолётом до Рима, а там два часа на поезде, и она во Флоренции. Конечно, гостиница. Бабушка обещала выступить послом доброй воли и организовать им с матерью встречу. Но шли недели, а она всё отговаривала Вики, утверждая, что ещё не время.

Жизнь в доме Дэна с большой натяжкой можно было назвать  приятной. София с Вики только здоровалась. Герман справлялся о её делах и самочувствии, неизменно вежливо, но редко и сдержано. Альку с её презрением она практически не видела. Бабушка с её недовольством приезжать стала редко. И Дэн дома практически не бывал.

 Бессонными ночами она слышала, как он появлялся в своей комнате за стеной, как ему приходили звонко пиликающие в тишине сообщения. Но утром его комната, как правило, снова была пуста. Это было даже к лучшему. Она даже хотела вернуть ему кольцо и разорвать помолвку, но отложила до разговора с матерью, который считала серьёзнее.

Она часто навещала в больнице Феликса, но с тех пор как его выписали, не видела больше и Феликса. По нему она скучала сильнее. По его аметистовым глазам и такой редкой, но такой завораживающей улыбке. Она полюбила глянцевые журналы и интернет. Иногда ей даже не верилось, что Феликс настоящий.

Небольшой заснеженный сад перед домом, редкие посещения доктора, одна занудная книга, которая никак не желала заканчиваться и сайт с билетами до Рима — теперь это была её жизнь.

Но в первый день весны Марго, наконец, дала добро. И пятого марта на шумном вокзале Флоренции радостно заключила Викторию в свои горячие объятия.

— Ба, как я соскучилась! — прослезилась Вики.

— И я, девочка моя, и я! Твой будущий муж, конечно, приглашал меня в гости. Он вообще хороший парень, но куда я без него, — и она красноречиво дёрнула поводок, на котором метался вокруг них большой лохматый пёс.

— Господи, Гектор! — Виктория присела на корточки, рассматривая белоснежного пса. — Ты ли это, мальчик мой?

Но пёс, одарив Викторию лишь мимолётным взглядом, рвался к выходу за какой-то сучкой, трясущейся на тоненьких ножках вслед за хозяйкой.

— Ты даже не представляешь себе, какой удачный момент для встречи с твоей матерью я выбрала. Просто не представляешь! — радостно сообщила Марго. — Всё же я у тебя непревзойдённый стратег.

— Опять нагадала?

— Ну, не без этого, конечно, — призналась бабушка. — Но я предлагаю сразу к ней.

— Нет, нет, нет! — категорически отказалась Виктория. — Двенадцать часов в дороге, девять часов разница во времени. Я устала, ба! Я надеюсь, ты сняла гостиницу?

— Обижаешь! Ещё какую! — она опять немилосердно дёрнула поводок. — С парковкой и возможностью содержания животных.

— О, боги! Я в одной комнате в этой блохастой вонючкой! — воскликнула Виктория, прогоняя Гектора с переднего сиденья бабушкиной машины.

— Не переживай! Он у меня вполне себе воспитанный парень.

— Сомневаюсь! — покосилась Виктория на капающую с большого розового языка на её новое пальто собачью слюну. — Фу, как же у него смердит изо рта!

— Так что за удачное время?

После душа и ужина они пили с бабушкой вино на небольшой закрытой террасе гостиницы, и Виктория вернулась к разговору о матери.

— Она в шоке! Лоренцо снова ей изменил! — сообщила Марго пафосно.

— Что значит снова? После меня?

— Может да, а может, нет. Я давно подозревала его в том, что он погуливает. В этот раз она застукала его на месте преступления с соседкой. И я даже не знаю, что расстроило её больше: то, что он ей изменил или то, что это была именно соседка.

 — Считаешь, это удачное время?

— Конечно, милая! Ведь она сама захотела с тобой поговорить!

Столько бессонных ночей, придуманных красивых фраз, переживаний и всё напрасно. Прямо с порога своей маленькой квартирки мать кинулась Виктории на шею с возгласом «Прости!»

— Девочка моя, прости меня! Я была так не права! Я так виновата перед тобой!

Это было нечестно. Это были слова, которые маме должна была сказать Вики. Но эта стройная блондинка рыдала у дочери на груди с истинно итальянским темпераментом и Виктории ничего не оставалась, как её утешать.

— Эта сволочь наверняка давно положил на тебя глаз! И сам затащил в койку! Скажи, он изнасиловал тебя? — она посмотрела на Вики опухшими от слез глазами и, не дождавшись ответа, продолжила строить страшные предположения. — Матерь божья, может он насиловал тебя с самого детства? А я ведь даже не подозревала! Скажи мне всю правду!

— Барбара! — не выдержала Марго. — Что ты несёшь? Неужели ты думаешь, я бы позволила ему прикоснуться к ней хоть пальцем. Тем более в моём доме.

— Мама, нет! Не было ничего такого, — наконец подала голос Виктория, которая всё это время сомневалась сказать ли матери правду или обвинить во всём Лоренцо. Сейчас это было так просто, мать бы поверила всему.

— Он не притрагивался ко мне ни разу. Даже не смотрел в мою сторону до того случая, — Вики порывисто обняла мать. — Мама, прости! Это я во всём виновата! Но он такой красивый! Я не ожидала, что зайдёт так далеко.

Мать отстранилась и посмотрела на неё внимательно. Это были самые длинные несколько секунд. Глядя на серьёзное мамино лицо с уже наметившимися морщинками, в её красные от слёз глаза, Вики не знала, чего ожидать. И ожидала худшего. Что сейчас она взорвётся проклятиями, что плюнет, отвернётся и навсегда прогонит дочь из своего дома.

И она отстранилась. Убрала руки. Достала из кармана мятый платок и высморкалась.

— Он сказал, что ты так похожа на меня. На меня в молодости, когда мы только познакомились. У тебя мои глаза, моя улыбка. У него просто снесло крышу. И ему ужасно стыдно, ты ведь совсем ещё ребёнок.

— Мам, — тихо сказала Вики, — Мне двадцать один. Я давно уже не маленькая. И у меня были мужчины до него. Но я сидела дома как затворница, коротая время от приступа до приступа, и жить мне оставалось так недолго. Прости меня, мам!

И по щекам её независимо от её желания покатились слёзы. Это была правда, чистая правда. Она так хотела жить!

— Ты меня прости. Я была плохой матерью. Я так и не смирилась с твоей болезнью. Я не хотела тебя принимать такой. Я боялась привязываться сильнее и любить больше, зная, что мне рано и поздно придётся тебя потерять. Я самоустранялась, я лишний раз боялась тебя обнять. Мне казалось, что если я буду меньше тебя видеть, то мне не так больно будет тебя потерять. Матерь божья, какая же я дура!

Вики обняла ее за худенькие плечи и прижала к себе.

— Я тоже была не лучшим ребёнком, ма. Наверно, мне большего было и не надо. Пусть мы редко виделись, зато не часто и ругались. Я знаю, что ты всегда меня любила, и этого было достаточно.

— Я и сейчас тебя люблю! — устало прислонилась к плечу Вики мама.

— И я тебя люблю, мам!

 — И хрен с ними, со всеми этими мужиками!

Белая шерсть Гектора плавала в фужере с вином. Вики раздумывала выплеснуть её вместе с вином или выловить. Вино было вкусным, а брезгливостью она не страдала. Проблему решила бабушка, забрав у неё бокал.

— На лучше мой! Хотя тебе, наверно, пить бы поменьше. Ты всё же беременная.

— Ба, — укоризненно посмотрела на неё Вики. — Я разве пью? Снимаю стресс.

— Да, непростой был денёк. Но рада, что вы помирились. А Лоренцо, вот увидишь, ещё к ней вернётся.

— Да, пусть возвращается! Мне кажется, она с ним счастлива. А он гулял, гуляет и будет гулять. Да, Гектор?

Пёс положил свою косматую морду Вики на колени и завилял хвостом.

— А почему у них больше так и не было детей? — спросить об этом у матери Вики так и не сумела.

— Олигоспермия. Ему поставили такой диагноз, когда они только познакомились. И сказали, что это не лечится. Даже странно, что у такого темпераментного мужчины вялые и недоразвитые сперматозоиды.

Вики невольно улыбнулась.

— Ты неужели ж думала, что залетела от него? — подозрительно посмотрела на неё Марго.

— Ба, Дэн — мемо. А Лоренцо — азур. Какова вероятность мне забеременеть от мемо? Нам со школы вбивают в голову эту теорию размножения и невозможность межвидового скрещивания.

— А ты знаешь, я ведь тоже думала об этом, — повернулась к ней Марго. — Может быть тому виной и этот проклятый ген пророчества. Не знаю, у твоего отца вот тоже неплохо выходит с женщинами. Но я о другом. Я тут вспомнила, что лет двадцать с лишним назад, а точнее, двадцать пять, когда тебя еще не было, я работала в Замке Кер. Произошел такой случай. Одна кера-повитуха работала, будучи беременной.

— Как это? Ты про Белых Ангелов говоришь? Про тех, что приносят Души и раздают новорожденным детям?

— Да, про них. Все они монашки и девственницы. Но, оказалось, что дело не просто в их обете. Оказалось, что кера должна быть абсолютно чиста, потому что они сливаются с душами младенцев и связаны с ними ментальной оболочкой вот как ты сейчас физически со своим малышом.

— Да, они же должны узнать, нужен ли ребёнку Дар или он рождён по взаимной любви с душой, — Вики с удовольствием почесала за ухом вновь подлизывающегося к ней Гектора.

— А эта оказалась беременной. И ведь самое удивительное, когда стали выяснять, оказалось, непорочное зачатье. Её отец был генетиком и вызвал у дочери зачатье простым вливанием гормонов. Как-то так. Она даже не знала, что беременна.

Вики протянула собаке кружок колбаски, и он заглотил её, не жуя.

— Не давай ему эту копченую колбасу, у него поджелудочная воспалится, — предупредила Марго, хотя уже было поздно.

— Не буду больше. Так что там с этим генетиком?

— С генетиком ничего. Его признания посчитали бредом и керу наказали. Побрили в Лысые Сестры.

— Жестоко. Ты-то откуда знаешь?

— Ты вообще меня внимательно слушаешь, а то я сейчас выгоню эту псину на улицу.

— Да, да, ба! — Вики столкнула с колен пушистую морду, но Гектор убежал, ни капли не расстроившись.

— Я работала тогда в Сером Суде.

— А точно! Ты же как-то рассказывала.

— Да уж, это было так давно, что я и сама уже забыла. А теперь вот видишь, вспомнила. Наказали очень жестоко, потому что, как говорили эксперты, — она прищурила один глаз, что-то мучительно вспоминая. — Не назову ни один из этих терминов ни за что, но смысл в том, что из-за этого все принятые ей дети могли быть полностью бесплодными. Или наоборот.

— Что значит, наоборот? — насторожилась Виктория.

— Активация половых клеток алисангов до пробуждения остальных. То есть сейчас инициация происходит после полового созревания и все изменения в теле начинаются только после. А вот у этих детей из-за её беременности именно половые клетки могли сформироваться по мере взросления до инициации.

— А если проще?

— Ты могла забеременеть от Дэна, потому что он был одним из этих детей. И он, и его друг Арсений. Они все с одного года.

— Ба, ты понимаешь, что только что раскрыла страшную тайну? Если бы эти повитухи все были беременными, то алисанги давно бы могли беспрепятственно размножаться независимо от вида. А нам не дают этого делать умышленно, посылая за детьми монашек.

Виктория подлила им ещё вина, но бабушка возразила:

— Я же сказала, или наоборот! Тогда все алисанги стали бы бесплодными. Вот поэтому наш Серый Суд всегда тайный.

— Не следует никому это знать? — Виктория выловила из фужера очередной белый волос.

— Вот плохая, вижу, из меня рассказчица, — расстроилась бабушка. Ты всё неправильно поняла. Всему виной была не просто беременность, а вот именно это её непорочное зачатие, где слияния разных половых клеток не произошло.

— Если же их можно беременить одним простым уколом, то в чём проблема? Пусть нас принимают непорочно беременные керы и мы все будем рожать детей от кого захотим. Правда, тогда невинных кер не напасёшься и детей этих куда девать? А кера то эта родила?

— Да, девочку. Её так бабка с дедом и воспитали.

Вики подавилась вином и долго кашляла, прежде чем смогла внятно просипеть то, что хотела сказать.

— И она родилась в тот же год, что и все эти дети?

— Наверно, немного позднее. Но, в принципе, да, год тот же.

— Кера? И училась вместе с Дэном с Арсением? — Виктория всё ещё сипела, но ей так хотелось немедленно поделиться тем, что она только что поняла. — Тогда я даже знаю, как её зовут. Изабелла Кастиниди.

— Да, точно! Кастиниди. Это была фамилия того генетика, её отца.

— Это девушка Арсения, ба! Подруга Дэна, — выпалила Виктория. Но Марго вдруг замерла как истукан. — Ба?

Марго не реагировала, и Вики потянулась и потрясла её за руку.

— Вики, ты помнишь то предсказание? В котором было сказано, что ты умрёшь?

— Ой, только не начинай! Я не умру, ба! Я жива, здорова, беременна. И судя по твоим открытиям даже от Дэна, чему несказанно рада. Ты меня слышишь?

— Иисус Христос в женском обличье — это девочка, рожденная от непорочного зачатья. Изабелла, это же, выходит она? — Марго словно подменили.

— Ба, да, не волнуйся ты так! — успокаивала её Вики. — Там сказано ещё про овцу в волчьей шкуре. Это вообще может быть кто угодно. Хотя мне кажется, на её роль подошла бы Ева. Такая вроде крутая, зубастая, особенная, а по сути овца на заклание. А вот с лекарством ты точно не угадала. Я его приняла. И даже с удовольствием. Я беременна! Лекарство принято! Ба!

— Да, да, — отвечала Марго всё ещё растерянно. — А что там было ещё?

— Обману Бога. И кого-то там убью. Полюблю и убью.

На самом деле Вики помнила пророчество Марго дословно. «Убьёшь того, кого будешь больше всех любить». Но эта фраза нравилась ей даже меньше того, что она умрёт. И Вики считала всё это чушью.

— Только в другом порядке, — не унималась Марго.

— Марго, давай забудем! У нас впереди с тобой целый месяц вместе. Если захочешь, ещё нагадаешься вдоволь. Правда, Гектор?

— Неужели твой будущий муж отпустил тебя так надолго?

— Неужели ты думаешь, я отпрашивалась? Он моего отсутствия даже и не заметит.

— Настолько всё плохо?

— Что ты! Настолько всё хорошо!

Глава 6. Руны

Каждую свободную минуту, что удавалось урывать, Агата посвящала расшифровке рун, что были написаны на стенах древней часовни. С детства она увлекалась разными древними языками, а руны были для неё всем: мечтами, друзьями, ночным сном. Вот и сейчас она думала над ними целыми сутками: когда мыла зал, несла вахту у Дерева с наливающимися плодами, помогала Тео ухаживать за Анной.

Рядом с кроватью спящей молодой женщины рассматривать рисунок с непонятными значками было приятнее всего. Можно было сидеть за столом, и никто не отвлекал. Ну, разве что горбун. Сегодня он был в особенно плохом настроении.

— Ненавижу сверчков! — с недовольным видом он ходил туда-сюда, то и дело заглядывая под стол, за которым сидела Агата, словно что-то искал. — Бестолковые создания, не сидящие на одном месте.

Агата знала, что отвечать ему бесполезно. Он сделает вид, что не слышит, а то ещё и грубо осадит, потому что её никто не спрашивал и ему не интересно её мнение. Не однажды она уже делала такую ошибку, поэтому просто молчала и даже не отрывала глаз от своей бумажки.

— Тридцать пять градусов Цельсия, мокрые тряпки, живые тараканы. А они вылетают и гибнут, не прожив даже своих положенных трёх месяцев. Чертовы канибалы! Так мне никогда не получить достаточного количества эликсира смелости!

— Эликсир смелости? — не выдержала Агата и тут же пожалела, что открыла рот.

— Я назвал его Ахетин, так как эти драчливые букашки называются Ахета Доместикус, а проше говоря, сверчки домовые и только во время полёта выделяют необходимый мне октопамин. Вылетают, выделяют октопамин, резко становятся смелыми и начинают драться. Понимаешь?

— Понимаю, — ответила Агата.

— А ты тут над чем бьёшься? — и он снова заглянул под её стол, хотя Агата явно слышала стрекотание из другого угла комнаты.

— Да, так, — махнула она рукой и хотела уже спрятать листок, но он ей не позволил, пригвоздив его к столу пальцем. — Какой-то очень древний язык.

— Да не такой уж и древний, — усмехнулся горбун. — Хотя, — и он придвинул к себе надписи. — Где-то я уже видел эти закорючки.

Он повернулся и посмотрел на спящую женщину, словно она пошевелилась.

— Да, точно! В Замке у Марты.

Агата только вздохнула. Ему всё время казалось, что Анна Гард его какая-то давняя знакомая Марта, знатная особа, предоставившая ему убежище в своём замке.

— Тогда я тоже бился над ними. Но был молод, неопытен, а потом просто о них забыл. Вот это и это гласные, — он показал крючковатым пальцем на две повторяющиеся руны. Агата поняла это и без него.

— Вот это и это тоже, — она показала на две других.

— Отлично! — обрадовался горбун. Он, казалось, совсем забыл про своих разлетевшихся сверчков. — А это лигатуры. Смотри, две буквы написаны слитно, и они повторяются.

— Если предположить, что это лигатура, то это не «стрелочка вверх», а две буквы, например, «А» и какая-то согласная.

— А это не крестик, а та же согласная в виде «вертикальной палки» и другая гласная в виде короткой «горизонтальной палки».

— Гениально! — оживилась Агата.

— Да, я знаю, — нагло принял горбун её восклицание как признание своих заслуг, но она не обиделась. — Это «М»! Я точно знаю, это «М»! Перстень с таким значком был у Марты. Три палочки, это была первая буква её имени.

— А если предположить, что кружок это «О», то три палочки с кругом — «МО», — обрадовалась Агата.

— Или «ОМ», — остудил её порыв Тео.

И тут прямо на стол приземлился большой рыжий жук. Агата взвизгнула, а горбун, забыв про девушку, снова погнался за сверчком.

— Одна вертикальная палочка — это «Тэ», — крикнул он ей с другого конца комнаты.

— Понимаю, потому что «МарТа». Далась ему эта Марта, — пробубнила Агата.

— И здесь всего четыре согласных, — сказал он, пронося мимо стрекочущее в зажатой руке насекомое.

«Т», «М». Агата чертила ногтем на краю листа буквы. Эх, если бы можно было писать!

— Возьми у меня песок! — крикнул ей горбун из-за шторы, которой была отгорожена палата от смежной с ней комнаты. — Пальцем по песку тебе же не запрещено водить?

Агата удивилась: неужели она сказала это вслух?

Но с этого дня склянка с песком и белый лист стали ее мелом и доской. И дело пошло быстрее. Даже очень быстро. Две оставшихся согласных она разгадала в тот же день, сидя рядом с Деревом. «Л», «М», «Н» и «Т». Это было так просто! Как же она раньше не догадалась! А гласные подсказала ей Лея. «А», «О», «У» и «Е» или «Э», что, в принципе, было равнозначно. ТАЭЛ, ТААЛ, ТАОЛ и ТАУЛ. Эти четыре слова были написаны под витражом с изображением одной из девушек. ЭНТА, АНТА, ОНТА и УНТА — под изображением другой.

— Лея, это что-нибудь значит? — пытала Дерево Агата.

— Это просто имена. Имена Истинных Богов. Их было четыре поколения. Всегда четыре. Когда рождалось новое поколение богов, самые старшие отдавали им свои души и умирали. И их опять становилось шестнадцать. Они подрастали, две пары близнецов, мальчик и девочка и в день их совершеннолетия родители передавали им свою власть, и они становились Коронованными Богами, то есть правителями страны. Потом справляли свадьбу. Их женили между собой, мальчика одной пары с девочкой из другой.

— Инцест какой-то, — возмутилась Агата. — разве можно жениться на ближайших родственниках, да к тому же рожать от них детей.

— У людей нельзя, — спокойно возразила Лия. — А у Богов нельзя было иначе. Они жили в своём огромном Замке, скрытом от людей Туманом и только два раза за двадцать лет являли его людям. В День Коронации и в День Свадьбы. Люди пили сок из плодов растения, которое росло только в Замке и могли видеть своих Богов. И это были великие Праздники: Коронация в День Осенней Луны и Свадьба в День Луны Весенней.

— А кто же тогда были Боги Мудрейшие? Если Истинных было целых четыре поколения, но только одно правящее. — Агата удивлялась себе, почему она до сих пор не догадалась поговорить с Лией об этом.

— Мудрейших Богов тоже было четверо. Их назвали Богами значительно позднее, а в то время, когда были Истинные, они были просто Мудрейшие, их учителя и наставники, потому что обладали редкими талантами. Армариус знал прошлое, Пророчица могла видеть будущее, Хранительница Душ отвечала за души всех людей, а Ватэс Дукс отвечал за всё остальное.

— За всё, то есть ни за что? — предположила Агата.

— Да, кто-то считал и так, — ответило Дерево. — Он всегда был загадочным и очень скрытным. Он мог принимать любой облик, и никто не знал его настоящего лица. Возможно, просто его не имел. И в этом был его талант. Он умел быть таким, каким нравился отдельно каждому.

Она говорила об этом так, словно их связывало что-то большее, чем просто служба богам.

— Ты хорошо его знала? Ведь ты была Пророчицей.

— Хорошо его не знал никто. Но да, мы были знакомы. К сожалению, я пробыла в Замке недолго. Меня изгнала последняя Белая Богиня, и это её имя написано верхним. Её звали Таэл. Я больше не имела ни права голоса, ни возможности оставаться в Замке и не знаю, что там на самом деле произошло. Оказалось, мой дар Пророчества не собственный. И сейчас я всё это вспомнила только благодаря твоим рунам. Только потому, что рядом Истинные, я могла видеть будущее. Но как только меня изгнали, я стала совершенно как все остальные люди, к тому же совершенно не приспособленной к жизни. Мне нелегко пришлось, ведь меня воспитали в Замке. И служить моим Богам – это всё, что я умела.

— А остальные Мудрейшие? Они тоже были зависимы от Богов?

— Конечно!

— Наши легенды говорят, что они все погибли. А прочитавшие пророчество верят, что можно воскресить Мудрейших.

— Глупые! Мудрейшие не могут существовать без Истинных. Скажи, Гудрун, тот ребёнок, из-за которого тебя наказали. Что помнишь ты о нём?

— Их было двое, Лия! Мальчик родился первым, но умер. Я до сих пор чувствую в себе его душу. Я едва могла её вынести, она, словно разрывала меня на части.

— Но, если он умер, кому ты отдала его душу? — взволнованно перебила её Лия.

— Она исчезла прямо у меня из рук, из хрустального шара. За это я теперь здесь и заточена.

— Но как она могла исчезнуть?

— Я долго думала об этом, Лия! Её могла забрать только другая кера, такая же Повитуха, как и я.

— Если бы тебя здесь не держали или она пришла в Замок, ведь ты могла бы её почувствовать?

– Конечно! Так же как душу того несчастного мальчика, которому она, увы, уже не пригодилась.

— Теперь я понимаю, почему вижу будущее только рядом с тобой. Он не умер, Гудрун, не умер! Но даже не подозревает о том, что в нём за душа.

— О, нет! Гудрун, ему нельзя ехать в какую-то Со… Сос… Сосновку.

— Кому нельзя? — Агата ничего не понимала.

— Феликсу. Его зовут Феликс.

— Но как, что я могу сделать? — Агата запаниковала.

— Просто скажи это Тео. Он слышит тебя, а она слышит его.

— Кто слышит? Марта? — почему-то Агате пришло на ум именно это имя.

— Просто скажи Тео, что Феликсу нельзя в Сосновку. Это будет трудно, но заставь его произнести это вслух.

Глава 7. То, чего раньше не было

Феликс!

Ева открыла глаза, не понимая, сон это был или явь. В последнее время она часто спала днём, но не потому, что стала больше уставать, хотя её беременный живот уже изрядно подрос и создавал определённые трудности. Однажды нечаянно задремав в середине дня, она услышала голос Тео, друга Анны Гард, как он утверждал, знаменитого Парацельса, которого в Замке, впрочем, держали просто за чудика. Он словно разговаривал с кем-то, хотя ответов слышно не было. Кажется, он проклинал сверчков и разгадывал вслух какой-то кроссворд или шараду. Ева не поняла, но она точно знала, что это ей не приснилось. Просто, в то время, когда она спала, она переносилась в сознание Анны Гард, которая там тоже спала, то есть прибывала в коме. «Моя Марта, ты, как и прежде, в полной отключке?» — говорил каждое утро её забавный друг.

И чтобы слышать эти его недолгие монологи Ева вставала каждый день всё позднее и ложилась спать, как только предоставлялась такая возможность. Правда, расплачивалась за это ночной бессонницей, но это казалось ей важней.

В этот раз Тео с кем-то снова спорил. Ева не знала на каком языке он произносил свои ругательства, но ругался он сильно и судя по всему грубо. Он чего-то ни за что не хотел произносить вслух, но кто-то, видимо, очень сильно настаивал, потому что он сдался и, страшно коверкая название, произнёс: «Феликс не должен ехать в Сьоснафку» Но Ева его поняла.

 «Феликс, ты не должен ехать в Сосновку» настрочила Ева сообщение. «Только не спрашивай меня почему. Считай, что мне приснилось или это прихоть беременной женщины».

«Попробую» — ответил ей Феликс и издевательски лыбящийся смайлик явно говорил о том, что он не воспринял её предупреждение серьёзно. А у неё не было ни одного аргумента, чтобы доказать, как это важно. Она и сама не сильно была в этом уверена.

 «Феликс не должен ехать в Сосновку» — написала она Дэну.

Он прислал смеющийся до слёз смайлик и два слова: «Он понял».

Эти упрямые мужики! Ведь всё равно поступят по-своему! Ева нервно колотила пальцами по подлокотнику кресла-качалки, которое ей купили, чтобы она могла разгружать спину. Честно говоря, это совершенно не помогало, спина болела, но в отличие от упрямого Дэна, Альберт Борисович выполнял любую её даже самую вздорную прихоть. Кого она ещё могла попросить ей помочь? Эмму! Ну, кого же ещё!  Евиными цепкими пальчиками она крепко держала их обоих и Дэна, и Феликса в ежовых рукавицах. Её они точно послушают!

Не знаю, как раньше обходились без телефона, но сейчас со своим животом Ева звонила даже на кухню, не то что Эмме на первый этаж.

— Эмма, может, ты тоже сочтёшь меня идиоткой, но у меня сложилось впечатление, что специально для меня через Анну Гард передали сообщение, что Феликс не должен ехать в Сосновку.

Повторяя это очередной раз, Ева уже сама не верила, что это правда.

— Тогда это очень своевременно, — совершенно не смутившись абсурдности Евиного заявления, ответила Эмма.

Она была в спортивной форме и большие мокрые пятна на груди и спине красноречиво говорили о том, что Ева сорвала её с тренировки.

 Эмма тренировалась каждый день всё то время, что была в Замке Гард. Всё остальное время она отсутствовала. И где она была, Ева не спрашивала. Но глядя на свои подтянутые мышцы, обтянутые эластичной тканью, Ева была рада, что Эмма увлеклась тренировками, а не едой.

— Своевременно? — переспросила Ева.

— Да, эти двое как раз собрались туда. Так что, можно сказать, что ты нарушила их планы, — невозмутимо ответила Эмма, вытирая тыльной стороной ладони со лба пот.

— Ты думаешь, они меня послушались?

— Однозначно, Ева! Тем более я собиралась с ними, и мне уже пришло сообщение, что планы изменились — мы едем вдвоём.

Ева облегчённо выдохнула.

— А зачем вы собирались ехать?

— Понимаешь, моя бабка сильно плоха. А ведь я провела с ней сорок с лишним лет вместе. А не прощу себе, если не попрощаюсь.

— Кэкэчэн? — сердце Евы мучительно защемило. Она посмотрела на свой странный календарь, который перестала заполнять после Нового Года. — Как жаль, что без тебя ей осталось жить так мало.

— Мне тоже жаль. Передать ей что-нибудь от тебя?

— Конечно! Скажи, что я её помню и всегда буду помнить.

— Я передам.

И Эмма уже хотела уйти, когда Ева задержала её в дверях вопросом.

— Скажи, тебе не кажется, что эти двое как-то подозрительно спелись?

— Кто? — улыбнулась Эмма, но по её улыбке было понятно, что она прекрасно поняла кто. — Дэн с Феликсом?

— Они самые.

— Да, времени с Феликсом Дэн проводит даже больше, чем со своей невестой.

Эта язвительность в ней её собственная, или моя? Еве совсем не понравилось её замечание.

— А с тех пор как Вики улетела в свою Италию, мне кажется, они с Феликсом ни днём ни ночью не расстаются.

— Эмма! — строго посмотрела на неё Ева. — Ты это специально?

— Ну, что ты! Как я могу! — и после этой плутоватой улыбки она всё же стала серьёзной. — Ева, они взяли на себя просто непосильную задачу. К тому времени как ты родишь, они решили собрать все вещи, которые вам только могут понадобиться для исполнения пророчества. А о некоторых из них остались только воспоминания и сомнительные документы. Если вдруг ты чем-то сможешь помочь… Мне кажется, важно всё.

Ева лишь кивнула с пониманием, и Эмма ушла.

Жаль, что в этом беременном теле она совершенно растеряла все свои способности. И больше всего Ева скучала по Базу.

Сколько бы она не пыталась его звать, он больше не приходил. И это могло быть связано с этим телом, но Еву мучила неизвестность и страх того, что он обиделся. Ведь она его просто выгнала. Ева даже рассказала о нём Эмме, в надежде, что он вернётся в её тело. Но Эмме он тоже не являлся. А ведь всё это время, что она качается в кресле качалке и переписывается с подругой, она могла бы потратить на свою подготовку. Наверно, Баз точно знал к чему ей готовиться. Но его не было.

И чтобы занять себя хоть чем-то полезным Ева снова достала учебники, которые все до одного Эмма припёрла ей с её квартиры.

Учебники алисангов. Ева помнила, как тяжело они ей давались по началу. Но сейчас она их перечитывала уже со знанием дела. Удивительно, что до сих пор находила в них что-то новое. Только секрет учебников, которые дала ей Виктория, ей больше не раскрывался. Не менялись слова клятвы, не дрожали курсивом буквы. Тогда Вики сказала: «Сохрани эти книги. Просто так. Как память обо мне». И Баз сказал, что только что сбылись слова безумного предсказания, что сделала её бабушка. Вики соврала, что в книгах нет ничего важного. И это слышал Баз. Она соврала Базу, а, значит, обманула Бога. Ева много думала об этом. Сейчас у неё полно было времени думать о чём угодно.

Она машинально открыла голубой учебник с серебряным корешком. Он навевал воспоминания. О тех днях, когда они с Дэном были вместе и были счастливы. «Как пришло, так и ушло» часто крутилось у неё в голове, когда она пыталась себя успокоить тем, что их роман был неправдоподобным и сказочным, что они слишком быстро и легко сошлись, и так же быстро расстались, но легко ли? Сейчас, когда она была в чужом теле, а он был помолвлен с другой, их отношения трудно было назвать романом. Но всё же он был. Роман в сообщениях. Осторожный, сдержанный, больше похожий на рабочую переписку. Но как же она ждала каждое его скупое слово! И знала, что он тоже ждал.

Наверно, Дэну трудно было общаться с ней в чужом теле, а, может он действительно был очень занят, но здесь он бывал редко. Она и сама до сих пор не могла привыкнуть к себе в зеркале. Да и не хотела привыкать. Это была не она, и она не хотела, чтобы Дэн видел её такой. И их сообщения летели друг другу порой до утра.

Но иногда он всё равно приезжал. К Арсению, к Изабелле. И сколько бы он не был, ей всегда казалось, что он уходит слишком скоро. Но он всегда уходил.

Ева закрыла учебник, а потом, чтобы не вставать, бросила. Он долетел до стола, но приземлился неудачно — столкнул с него другую книгу. Книга упала на пол и раскрылась, а из неё вывалился конверт. Как не хотелось, а вставать пришлось, меткость никогда не была её сильной чертой.

Книга, которая упала, была тем самым томом сочинений Марка Твена, которую она когда-то читала. Эмма прихватила её вместе с учебниками из Евиной квартиры. А конверт, который вывалился — тем самым письмом, что она украла из дома престарелых. «с.Сосновка, ул. Больничная, 1. Дэну Майеру.»

И снова воспоминания. Она машинально полезла в конверт, хотя прекрасно помнила, что в нём пустой лист.

«Моя милая, нежная, умная, ироничная, моя любимая Ева! Если ты читаешь это письмо, значит, будущего, в котором мы будем вместе, не существует. Потому что, если бы был хоть один шанс, хоть один призрачный, ненадёжный, сомнительный шанс его исправить, я бы сделал всё, что можно и нельзя, всё, что в силах и не в силах, всё, чтобы это изменить. Будущего, в котором тебя нет, не заслуживает того, чтобы быть.

Если ты читаешь это письмо, значит, в той временной петле, когда оно появилось, что-то пошло не так. Какое-то событие свершилось или не свершилось и повлияло на весь ход истории.

Франкин отдал мне весь запас своей Соли Бессмертия, чтобы я мог возвращаться. Я буду возвращаться столько раз, на сколько её хватит, чтобы всё исправить. Феликс погиб, открывая последний портал, через который я смог вернуться в прошлое. Если ты читаешь это письмо, то в том будущем, что нас ждёт, ты тоже погибла. Я вернулся, чтобы это изменить.

Каким бы ужасным тебе не показалось то, что я сейчас написал, знай, что будущее, которое нас ждёт, если мы совершим хоть одну ошибку, ещё ужаснее. Поэтому, умоляю тебя, не позволяй Эмме ехать в Сосновку до того, как умрёт Кэкэчен.

Люблю тебя и всегда буду любить.

Твой Дэн Майер»

Это было похоже на дурную шутку. Ева перечитала это письмо ещё раз и ещё раз. И когда вышла, наконец, из ступора, в котором никак не могла осознать происходящее, руки её тряслись. Она никак не могла набрать нужный номер и ругала себя за то, что так медленно сообразила, что нужно делать.

     Длинные гудки, бесконечно длинные и невозможно громкие, но Эмма не брала трубку. Она же была у меня всего несколько минут назад! Ева машинально посмотрела на часы: она понятия не имела, сколько времени прошло с их недавнего разговора.

— Внимательно! — ответила Эмма явно с полным ртом.

— Господи, Эмма! Слава богу, что ты ещё не уехала! — Евин голос дрожал и срывался.

— Куда не уехала? — недоумевала на другом конце провода Эмма

— В деревню. Пожалуйста, не едь туда!

— Да куда не ехать-то?

— В Сосновку!

— Ева, с тобой всё в порядке? Ты вроде просила, чтобы не ехал Феликс.

— Да, но ты тоже не должна ехать. Пока.

— Почему?

— По кочану! — Ева теряла терпение. — Если я говорю не ехать, значит, не ехать. По крайней мере, сейчас точно ехать нельзя.

— Тебе опять приснилось?

— Да, считай, что приснилось.

— Слушай, ну, ладно, Феликс. Он там никого не знает, ему по барабану. Но я не могу не поехать. Я должна попрощаться. Да ты же сама…

— Эмма, если ты мне не веришь, приходи, посмотри сама, — перебила её Ева.

— Ладно, — ответила Эмма и отключилась.

Эмма, Арсений, Изабелла, Феликс, Дэн и сама Ева все по очереди рассматривали пустой лист из конверта. И Ева чувствовала себя полной дурой. Но при этом счастливой дурой. Текст исчез. Она понятия не имела, когда он появился, но в тот момент, когда в комнату к ней ворвались Эмма с Арсением, его уже не было. По дороге Эмма позвонила Дэну и сказала, что Ева запретила ей ехать и Дэн тут же безоговорочно согласился. Когда Эмма сказала об этом Еве, та протянула ей письмо, но текста там уже не было.

Когда все собрались, разглядывая лист и ожидая объяснений, Ева мучительно выбирала между тем, чтобы сказать правду или умолчать все эти ужасные подробности, описанные ей Дэном. И всё же промолчала. Пусть она одна будет нести этот груз будущего, которое уже не произойдёт, раз письмо исчезло. И она посчитала, что ни к чему всех пугать.

— Эмма не должна ехать до того, как умрёт Кэкэчен и всё? — с сомнением очередной раз переспрашивал её Арсений.

— И всё, — в очередной раз соврала Ева.

— Ты знаешь, я даже готова была посчитать это бредом, если бы не вот это, — Изабелла протянула Дэну конверт, указывая пальцем на штемпель.

— Неразборчиво. Но, это следующий год, — подтвердил Дэн.

— Ну, и почерк у тебя! — следующим сверявшим дату был Феликс.

— Я же врач. Мне положено писать так, чтобы и при желании никто не разобрался.

— Ева, если на этой бумаге были такие же каракули, то ты уверена, что правильно разобрала? — вмешалась Эмма. — Что там было Эмма, а не Феликс и Сосновка, а не Айнзидельн, например.

— Какой ещё Айнзидельн? — вмешалась Изабелла.

— Швейцария, коммуна в округе Швиц, если я правильно понял, — ответил ей Арсений. — Где-то там родился Парацельс.

— И при чём здесь Швейцария? — не поняла Ева.

— Эмма решила, что замок Гард и Парацельс связаны и решила наведаться в Базель, а заодно и Айнзидельн посетить, — ответил Арсений.

— И для чего? — недоумевала Изабелла, сверла глазами по-прежнему молчавшую Эмму.

— И, главное, как? — Ева тоже была не в курсе.

Хитро улыбались только эти два товарища, которые теперь везде ходили вместе. Дэн и Феликс. Ева смотрела строго, то на одного из них, то на другого.

— Нет, если что, я её отговаривал, — поднял руки Дэн.

— Я тоже, — повторил за ним жест Феликс. — Но она такая упрямая. Ума не приложу в кого.

— Там находятся настоящие развалины Замка Гард, — словно она умеет перемещаться как алисанги, заявила Эмма.

— Но как ты их найдёшь? — не понимала Ева.

— По GPRS, конечно! Никто из вас там не был, поэтому всё равно придётся искать самостоятельно, так что, я считаю, план нормальный.

— Эмма, а что ты там собираешься искать? — Изабелла разве что пальцем у виска не покрутила.

— Как что! Недостающие артефакты, — изумление от того, что никто не понимает её порыв, на её лице было подкупающе искренним. — Послушайте! Если вы все родились здесь и сейчас, в этом времени, значит, и все вещи, которые вам могут понадобиться, здесь тоже есть. Есть Храм Аполлона, развалины, конечно, но ведь сохранились! Есть разлом в Сосновке, посетить который Ева вам не разрешила. Есть Замок Кер. И есть пусть почти стёртый с лица земли, но настоящий Замок Гард.

— Подожди, но мои отец с матерью там были, — откликнулся Арсений. — Я думаю, отец легко может вернуться в то место и без всяких самолётов. И думаю, он не откажется нам помочь.

— Чёрт, но тогда я ведь туда не попаду! — расстроилась Эмма.

— Теперь ты меня понимаешь? — вздохнула Ева. — Подождите, Арсений, а в вашем роду была какая-нибудь Марта?

— Конечно! Марта Гарденштейн, тогда наша фамилия ещё была полной. Это она в начале 16 века восстановила замок, который стоял в руинах после землятрясения 1356 года.

— А родилась она?

— В 1517 году, — ответил Арсений без запинки. Историю своей семьи он знал наизусть.

— То есть теоретически она могла общаться с Парацельсом? — этот друг Анны Гард в Замке не давал Еве покоя.

   — Даже, думаю, практически. Ведь он официально умер в 1541 году. Как раз в тех краях родился. И эта башня, в которой ты живёшь, думаю, не просто так названа в его честь.

— Я думаю, нам нужно поговорить в этим Тео, — выпалила Ева.

— Я не знаю насколько он настоящий Парацельс, — ответила Изабелла, — но я могу попробовать. Меня мама с ним познакомила.

— Я с тобой! — никто не сомневался, что одну её Арсений не отпустит.

Ева осторожно покосилась на всё ещё лежащий перед ней листок. Он по-прежнему был пуст. Наверно, это сделать было можно.

Глава 8. Глотая архивную пыль

Феликс чувствовал, что Ева чего-то недоговаривает. Что-то было в этом письме из будущего такого, что она не решилась сказать. Слишком тревожные взгляды бросала она на него, и это уже никак не было связано с его ранением. Но он промолчал. Возможно, он становится слишком мнительным или наблюдательным. Но этому способствовала его новая работа. Теперь он был не просто флегматичной моделью, он был телохранителем.

Как бы Дэн не возражал, а ему не удалось переубедить Магистра, что телохранители ему не нужны. Нужны, и они исправно исполняли возложенные на них обязанности. Все рыцари Ордена по очереди теперь практически не оставляли Дэна одного. Это, конечно, доставляло ему определённые неудобства, но отец был непоколебим. Куда бы ни собирался Дэн, в какое бы мрачное прошлое, его кто-нибудь обязательно сопровождал. В мрачное прошлое особенно.

С той поры как Феликса выписали, он добровольно взял на себя большую часть этих обязанностей. И хоть над ними нет-нет, а кто-нибудь посмеивался, что они практически не расстаются, Феликсу нравилось быть рядом с Дэном. Они понимали друг друга без слов, словно выросли вместе и с детства дружили. Он ощущал его как часть себя на уровне инстинктов, и первый раз понял это в день того самого покушения.

Феликс почувствовал, что Дэн собирается инспирироваться, когда в грудь ему направили пистолет, и понял, что Дэн не знает, что Ева стоит сзади него. Его решение броситься пуле наперерез было немедленным и автоматическим. Он не мог его объяснить ни Дэну, ни себе. Ему казалось, что самопожертвование и героизм никогда не были чертами его характера. Оказалось, он ошибался.

Дэн очень переживал из-за того, что неправильно оценил ситуацию и принял неправильное решение. Нет, он не стенал, не заламывал руки, не надоедал Феликсу со своим самоедством. Он просто поблагодарил его, но Феликс чувствовал его недовольство собой, и понимал очень хорошо.

— Невозможно предусмотреть всё, — сказал ему Феликс.

— Мне страшно думать о том, что произошло бы, если бы тебя там не было, — ответил Дэн мрачно.

— Но я же там был!

И теперь он старался быть рядом как можно чаще.

Прежде чем отправиться в Замок Кер было решено поговорить с отцом Арсения. И пока ждали Альберта Борисовича, Арсений притащил с подвала какие-то старые чертежи, карты, планы. Все, кто собрался участвовать в этой экспедиции с разной степенью увлеченности стали их изучать.

Феликсу было скучно. Он считал эту затею безнадёжной и глупой. Ну, что они могут там найти, в старых развалинах, давно стёртых временем с лица Земли? Что может сказать им Парацельс? Да, был, жил, работал, видел, с Мартой знаком. Очень полезные сведения! Вот если бы он знал, где найти оружие, которого им так не хватало, цены б ему не было. Но он вряд ли мог быть членом Ордена, поэтому такие вопросы ему задавать было нельзя.

Феликс обрадовался, когда Дэн, едва сдерживая зевоту за столом с этими громоздкими книгами, наконец, слинял и предложил пока смотаться ещё в одно место.

— Не уверен, что идея выгорит, но мне всё равно нужно в наш городской архив, — пояснил он свои телодвижения. А Феликсу было всё равно, куда за ним следовать.

Где-то он уже видел эту старуху, похожую на английскую королеву-мать. На новогоднем вечере? Та же благородная седина в волосах, тот же безупречный стиль. В строгом костюме с нарукавниками, которые использовали, наверно, пару веков назад, она и сама казалась призраком прошлого. И её бледность на фоне тёмных стен кабинета только подчеркивала это.

— Алиенора, — поприветствовал её Дэн.

Она посмотрела на него так, словно проверяла на прочность и едва заметно кивнула в ответ.

— Феликс Ранк, — представил Дэн. — Алиенора Кастиниди, бабушка Изабеллы.

Вот не думал Феликс, что и ему тоже достанется этот прожигающий насквозь взгляд. Было неприятно, а она ведь лишь скользнула по нему и продолжила испепелять им Дэна.

— Нора Карловна. Так зовут меня на работе. Если я скажу, что слишком занята, чтобы выслушивать ваши просьбы, вы же всё равно не отстанете?

— Мы постараемся быть не слишком навязчивыми. — Дэн отлично держался, делая вид, что не замечает её неприязнь. — Возможно, вы просто подскажете в какой отдел нам обратиться, тогда мы с Феликсом уйдём ещё быстрее.

Она деловито передвинула на своём столе какие-то пожелтевшие от времени бумаги, словно они мешали ей слушать, и освобождённый от их тяжести новенький глянцевый журнал соскользнул с края стола. Дэн подхватил его на лету.

— Есть журналы, в которых не сверкает твоя голая задница? — посмотрел он на Феликса, качая головой и возвращая журнал владелице.

— Конечно! Мурзилка, Весёлые картинки, — невозмутимо парировал Феликс, краем глаза рассматривая, какая именно реклама была на обложке.

— Сомневаюсь, что их ещё выпускают, — ответил Дэн.

— Почему же нет? Конечно, выпускают, — ответила бабка. Голос её потеплел и смягчился, и теперь она смотрела то на Феликса, то на обложку журнала, словно сверяя сходство, и осталась довольна. — Красивая задница, чем могу помочь?

Феликс слегка опешил от такого обращения. А старушка, победоносно вздёрнув подбородок, перевела свой взгляд на Дэна.

Пока Дэн объяснял про пожар в Сосновке, Феликс рассматривал заваленный старой макулатурой кабинет. На всём свободном пространстве его: на двух приставленных друг к другу письменных столах, в шкафах, на полу, на стульях высились стопки газет.

Пожилая нимфоманка, кажется, поняла, о чём её просят. Она с трудом поднялась и, осторожно переставляя ноги, пошла к выходу. Феликс покосился на стул, с которого она  встала — не сидит ли она на увесистой пачке газет? — к сожалению, просто старый обшарпанный стул.

— Алиенора, Вы не рано вышли на работу? — заботливо поинтересовался Дэн. — Вам бы отлежаться как следует.

— На том свете отлежусь, — отмахнулась она.

В хорошо освещённом помещении, размеры которого оценить было трудно из-за нагромождения перекрывавших друг друга стеллажей, бабка давала указания чётко и коротко. И судя по тому, как пара немолодых уже женщин немедленно кинулись их выполнять, чувствовалось, что её здесь слушаются безоговорочно.

Одна из женщин, та, что была в очках с толстой оправой, справилась быстрее и вручила Дэну в руки безликую коробку с длинным набором букв и цифр вместо надписи. Вторая пришла без ничего и позвала их следовать за собой.

Им выделили стол, на который Дэн поставил свою ношу, а за остальными коробками пришлось подниматься несколько раз на другой этаж.

— Приличный архивчик, — упал на стул взмокший Дэн, осматривая заставленный коробками пол.

— И вот это ещё! Лично от меня! — сказала Нора Карловна, ставя на стол очередной картонный ящик, привычным жестом смахивая с него пыль.

— Ну, надо же! — Феликс достал из ящика фотографию и громко чихнул. — Простите! Мой дом. И он совсем не изменился с 1912 года.

На обороте фотографии стоял год, название улицы и номер дома.

— Будь здоров! — ответила ему старушка. — Да, никогда точно не знаешь, что найдёшь, глотая архивную пыль.

— Если это настоящая фотография, нам нужен вен, — Дэн всматривался в черно-белое изображение.

— Здесь есть и кое-что интересней, только тогда вам понадобится кера, — Алиенора немного покопалась и извлекла из коробки изрядно попорченную водой и временем бумагу с печатью.

Феликс аккуратно перехватил её за уголки и начал вчитываться в размытые чернила. Изящные размашистые закорючки никак не хотели складываться в слова, но, всё же он разобрал, что кого-то признавали законной наследницей.

К концу записи буквы у него перед глазами стали расплываться, и Феликс увидел пожилого мужчину в старомодном костюме, пенсне, с усами и пышными бакенбардами. За массивным столом он подписывал бумагу.

— Не зря ли ты делаешь это, Николай Михайлович? — спросил его стоящий рядом элегантный джентльмен с седой раздвоенной бородой.

— Так дочь же она мне. Родная кровь. Чего ж будет в приживалках всю жизнь мыкаться? Мать её я замуж пойти не уговорил, так хоть дочь законной наследницей сделаю. А то не ровен час сгину, а это всё кому тогда останется?

— Жаль, что наследника ты так и не родил.

— Жаль, Петя, жаль. Да только что ж поделаешь. И жена родами померла, и дочь старшую не уберёг. Думал, хоть зять у меня путный будет. Эх! — Он махнул рукой и достал из нагрудного кармана часы на цепочке. — Пора!

— Так разве ж плох зять?

— Не береди ты раны, Петя! Слабый он, чувствительный как девка. А после смерти Дусеньки ещё и за воротник регулярно закладывать стал.

— Вот ведь ирония то, — сказал бородач, беря со стола и вчитываясь в бумагу. — И одна дочь Евдокия была и вторая.

— Да имя то у неё было странное, то ли гилякское, то ли нанайское, и не выговоришь ведь с первого раза. Да в перепись ей другое дали. Вот и получились обе Дульсинеями, — и он снова махнул рукой и встал.

— Кажется, у нас уже есть кера, — сказал Дэн. Феликс отвлёкся на его голос и видение пропало. Дэн выхватил у него бумагу. — Нам не обязательно туда и ходить. Купец первой гильдии Николай Михайлович Ланц признаёт своей дочерью и законной наследницей Евдокию, по матери Елагину.

— Интересно, это ж по какой такой причине? — Алиенора, несмотря на предложенный Дэном стул так и осталась стоять, пристально разглядывая Феликса.

— Она ему родная дочь, — пояснил Феликс. — Не в законном браке рождённая, но всё же родная.

— А ты, значит, кер, хоть выглядишь как стопроцентный азур?

Алиенора не ждала ответа, и Феликс только неопределённо пожал плечами. Ему задавали это вопрос так часто, что он привык.

— Вариация дабл? — она посмотрела на него так, словно что-то об этом знала, долго, внимательно. И Феликс уже готов был спросить, но она отвернулась.

— Значит, дом твой согласно этой бумаге принадлежал нашей бабке? — спросил Дэн.

— Да, отец потому его и купил. Бабка в нём кое-что прятала. — Феликс начал аккуратно доставал из ящика остальные бумаги. — Но потом вернулась и всё забрала.

— Ой, всё ли? — Дэн пересматривал всё, что подавал ему Феликс. — Судя по этим документам, неслабые были у купца активы. Опись драгоценностей?!

— К сожалению, только этот лист и сохранился, — пояснила Алиенора.

— Наша бабка хитра и умна. Не думаю, что всё хранила в одном месте.

— А тебе её богатства нужны? — Феликс посмотрел на Дэна с недоумением.

— Богатства – нет, но их народ тесно связан с нашим. Она потомственная шаманка. Они умеют прятать и призывать алисангов. В их легендах рассказывается про войну, в которой погибли Мудрейшие. Её далёкие предки хоронили тело Ватэса. И она осталась последней, хранящей эти знания. Её знания — вот настоящая ценность.

— Неужели она ещё жива? — Алиенора снова взяла в руки первый прочитанный документ. — Согласно этой бумаге ей почти сто двадцать лет. 12 апреля по старому стилю – это 25 апреля по-новому.

— Значит, скоро у неё юбилей. — Дэн вздохнул. – Я обещал, что буду рядом, когда она умрёт. А судя по её здоровью, ей осталось недолго.

— Я думаю, она тебя призовёт, когда почувствует, что пора, — ответил Феликс. — Жаль, что Ева категорически запретила быть там с тобой и мне и Эмме.

— Это не обсуждается, — ответил Дэн. — Но я вернусь в Сосновку, как только смогу. То есть, как только мы закончим с этим архивом.

Он обречённо обвёл взглядом стоящие на полу ящики.

— Что же ты хочешь в нём найти? — Алиенора всё же присела на свободный стул и с него показывала пальцем на коробки. — Это документы, что хранились в сейфе купца. Эти привезли с Сосновки. Дело о пожаре. А это, — она показала на ящик, что принесли первым, — документы, что хранятся в архиве о самом доме, все бумаги о передаче его от одной конторы другой и прочее.

— Значит, эта коробка нам точно не нужна, — Дэн переставил её на пол со стола прямо под ноги Феликсу.

И Феликс не удержался и заглянул. Он не знал, что может там увидеть, но точно не ножны с игрушечным мечом. Он достал их и с недоумением уставился на витую бронзовую рукоять и торчащий из неё недлинный штырь с резьбой.

 — Нас интересует что-то, что связывает нашу бабку и этот пожар. Что-то подсказывает мне, что не просто так он произошёл, — продолжал говорить Дэн.

Феликс понимал, что Дэн не всё может рассказать Алиеноре, но после разговора с отцом о том, что в 1912 году тоже была попытка осуществить Пророчество, Дэн был твёрдо уверен, что его бабка с этим связана.

— Что это? — спросил он Феликса, глядя на предмет в его руках.

— Понятия не имею, — пожал Феликс плечами в ответ, надевая ножны через плечо. — Для кинжала слишком длинный, для меча слишком короткий. В любом случае, он сломан.

И Дэн потерял к нему всякий интерес

— И я знаю одного бога, — он посмотрел на Алиенору, — который точно может сказать мне, было ли это связано с той миссией, что сейчас возложили на Еву.

Вроде не было в его взгляде ничего особенного, но невозмутимая до этого Алиенора вдруг занервничала.

— Даже не проси, — сказала она.

— Алиенора, я должен с ним поговорить. Это не отменяет разговора Евы с отцом. Но у меня есть к нему свои вопросы. И только он сможет мне ответить.

— Это, конечно, не моё дело, Даниэль, — нахмурилась Алиенора. — Но ты не боишься показываться ему на глаза? Он всё же отец девушки, которую ты предал и бросил. Думаю, ей очень тяжело это пережить. И он вряд ли будет с тобой любезен.

— Я не буду спорить кому из нас тяжелее, — и мрачный взгляд его был сейчас красноречивее слов. — Но если я о чём-то и беспокоюсь, то только об её счастье, и её жизни. Именно поэтому я должен поговорить с её отцом.

— Ладно, будь по-твоему, — она неожиданно согласилась и стала снимать свои тёмно-синие нарукавники. — А ты можешь пока порыться в этой макулатуре, — обратилась она к Феликсу.

 — Я бы, конечно, с радостью глотал эту архивную пыль вместо того, чтобы быть пронзённым стрелой Аполлона, но, увы! Если он решит открутить этому несостоявшемуся зятю башку, именно я должен попасться ему под руку первым.

И он браво выставил перед собой огрызок меча.

— Какая самоотверженность, — хмыкнула Алиенора. — А судя по внешности, ты должен прятаться где-нибудь в тёмном углу, боясь, как бы не повредили твою смазливую мордашку. Неужели, правда, внешность обманчива?

И она протянула Феликсу морщинистую руку.

Глава 9. Сердце

В день, когда до Кварты дошла весть, что их армия возвращается, Таэл получила самый грустный подарок в мире.

Эмэн со своей свитой вернулся первым и прямо в дорожных доспехах пришёл в спальню сестры. В такое раннее утро, когда солнце лишь слегка выглянуло из-за холмов, Таэл ещё сладко спала. Но он её разбудил.

— Эмэн! — обрадовалась она, кидаясь обнимать брата. И почувствовала, как он напряжён. Сидит как каменный истукан и ни кровинки в лице.

— Прости, что разбудил, но я не мог с этим тянуть. Это тебе!

Он протягивал ей коробочку, и выражение его лица ей не нравилось. Ой, как не нравилось!

— Здесь герб рода Королевских Махаонов, — она посмотрела на него с опаской, всё ещё боясь открывать подарок. — Это от Иом?

— Мне передала это её семья. Они сказали, что она завещала это тебе.

— Иом? Завещала? — Таэл не верила своим ушам, и глаза её независимо от её желания стали наполняться слезами. — Она умерла? Иом умерла?

Она открыла коробочку. На чёрной бархатной подкладке лежал ярко-красный предмет неправильной формы, засунутый в небольшой чехольчик, из которого он выступал наполовину.

— Это сердце. Сердце бабочки. Сердце Иом. Она погибла, но завещала его тебе.

Таэл с недоверием посмотрела на то, что держала в руках, ей показалось, что оно едва заметно бьётся.

— Такое большое сердце у такой крошечной бабочки, — и слёзы снова потекли из её глаз. — Но как? Почему?

Она смотрела на усталое лицо брата и понимала, что у него нет ответов.

— Клянусь тебе, я не знаю, — он расстроено пожал плечами. — Титаны весь основной удар приняли на себя, не позволяя сражаться на передовой никому из МоДиКа или Кварты. Но особо отчаянные, конечно, всё равно умудрились ввязаться в бой. Потери среди наших невелики, несколько человек, есть раненые. О потерях среди Свободного народа мне не докладывали. Но они тоже были. О том, что Иом погибла, я не знал.

— Титаны победили? — спросила Таэл, всхлипывая.

— Да, но силы не равны. Они были правы. Люди жестоки и совершенно безумны. Сегодня я буду делать подробный доклад на Совете, если хочешь, можешь прийти послушать.

Он встал, собираясь уйти, и Таэл лишь согласно кивнула. Она провожала его взглядом. И видела, как он устал, как мрачен, и как подавлен. Их стране грозила серьёзная опасность, но она не могла сейчас об этом думать. В ёё руках лежало сердце её любимой, самой лучшей подруги и, заливаясь над ним слезами, она ни за что не хотела верить, что её больше нет.

Она не выходила из своей комнаты весь день. Не ела, не одевалась, не вставала. Не пошла на доклад. Она всего лишь глупая девчонка, зачем ей знать про эти мрачные события, в которые теперь втянута их страна? Всего через неделю Коронация, но зачем ей эта корона в восемнадцать лет?

В полном отупении от слёз и страданий она смотрела, как на мягкой бархатной подушечке бьётся маленькое сердце.

Он всегда входил без стука. Он единственный всегда входил без стука. Она почувствовала, как прогнулась под его тяжестью кровать и не хотела поворачиваться. Кого она там увидит? Свою служанку? Или цирюльника? Или эту девку с борделя? Он мог быть кем угодно, но она точно знала, что это был Ватэс. Вездесущий и безликий Ватэс Дукс.

Она всё же повернулась, но лишь для того, чтобы тут же отвернуться обратно.

— О, боги!

В своих неизменных красных доспехах, с загоревшим обветренным серьёзным лицом и распущенным по плечам тёмными от пыли волосами на её постели сидел Ратвис.

— Ватэс! — крикнула она в сердцах и даже собиралась запустить в него подушкой, но он перехватил её руку.

— Видишь эти тёмные пятна на его груди? — от ткнул в доспехи, говоря о себе в третьем лице. — Это кровь бабочки, которая отдала за него свою жизнь.

— Не смей! — зло зашипела на него Таэл. — Слышишь, не смей шутить над тем, ценность чего не понимаешь.

— Я не шучу, моя прекрасная Богиня! Я пришёл рассказать тебе правду об её смерти. И она именно такая.

— Она погибла, защищая Ратвиса? — всё ещё не верила ему Таэл.

— Она… спасла ему жизнь. И я принёс тебе ещё кое-что, — он протянул к ней открытую ладонь.

Мерцая, по его ладони словно текла хрустальная слеза — прозрачный розовый камень. Таэл неуверенно взяла его двумя пальцами и почувствовала, как немилосердно он воткнулся в подушечку острым концом.

—Ай! — она бросила камень и машинально засунула уколотый палец в рот. — Что это?

— Это послание, которое оставила тебе бабочка. И я нашёл способ, как донести его до тебя. Видишь, с той стороны, где ты укололась, камень покраснел? Это хищный камень. Он отдаёт свои секреты только за каплю крови. Когда будешь готова узнать, просто воткни его в палец и дождись, пока он наполнится кровью.

И он исчез так же внезапно, как и появился.

Она достала крошечное сердечко из коробочки. К его кокону-чехлу был привязан кожаный шнурок. Она надела его на шею, собралась с духом и накрыла пальцем острое жало кровожадного камня.

Она дышала неровно и прерывисто, то задерживая дыхание, то делая два быстрых вдоха подряд.

— Я так рада, что именно тебя я вижу в этой жизни последней, — сказала Иом между свистящими звуками из своей груди.

— Пожалуйста, Иом, не говори так, ты обязательно поправишься, — услышала Таэл свой голос, и взгляд её скользнул по зажатой в кулак собственной руке. Она не разжимала её, хотя чувствовала, как в ладонь всю глубже впивался какой-то предмет. Таэл догадалась какой.

— Тсс! — ответила ей бабочка. — Я хочу, чтобы ты знала то, что никогда не расскажут тебе твои скучные учителя. Любовь — это единственное ради чего стоит жить. Любовь — это единственное за что стоит умереть.

Её голос прозвучал спокойно и твёрдо, и пробитая грудь на время даже перестала свистеть.

— Я любила его всем сердцем. Ни на что не надеясь, ничего не прося. И я счастлива, что мне пришлось погибнуть не от удара какой-нибудь мухобойкой, а на его груди. Я надеюсь, что он жив. И я заклинаю тебя: не отдавай его никому! Никому, слышишь! Особенно этой толстозадой!

— Какой толстозадой? — эта бабочка даже сейчас заставила Таэл улыбнуться. — Уне или титанше?

— Ни одной толстозадой его не отдавай, — улыбнулась ей в ответ бабочка. — Он достоин только тебя. Слышишь? Он самый лучший! Конечно, если бы меня так не расплющило, я бы его тебе ни за что не уступила…

Она закашлялась, и Таэл увидела, как в уголке её рта запузырилась кровь. Но Иом небрежно вытерла её и продолжила: — Но раз уж так случилось, я завещаю тебе свою любовь, а ему своё сердце. Береги его, и знаешь, что? — Она снова закашлялась. — Не скучай! Я люблю тебя!

Таэл рыдала в голос не в силах остановиться.

— И я люблю тебя! — Она нежно прижала к себе сердечко. — Я понятия не имею что это, но я тоже люблю тебя, Иом! И никогда, слышишь, никогда не забуду!

Она выдернула из пальца ставший голубым камень и позвала служанку.

— С вами всё в порядке? — забеспокоилась девушка, глядя на её лицо.

— Теперь да! — жёстко осадила её Таэл. — Отдай это ювелиру. Пусть сделает из этого… кольцо! На мужскую руку. И пошевеливайся! Ещё мне ванну с благовониями и одеваться.

Движения служанки неожиданно стали резче, когда она стала затягивать на ней корсет.

— Ватэс, если ты не хочешь меня убить, то не нужно шнуровать так сильно, — сказала Таэл, чувствуя, что ещё чуть-чуть и она не сможет вдохнуть.

— Странно, а я думал, тебе нравится, когда талия выглядит тоньше.

Она краем глаза видела у своих ног платье служанки, с которым этот мужской голос никак не вязался. Но этот голос она слишком хорошо знала.

— Я вообще не ношу корсеты. Но сегодня решила попрактиковаться для Коронации. Скажи, где ты взял этот камень?

— Ты посмотрела послание?

— Ты не имел права прикидываться мной! И ты не ответил на мой вопрос.

— Я сделал то, чего она хотела. Ты была с ней рядом до самого конца. А эта холодная искра промелькнула между вами с Элэмом на ступенях твоего храма. Но никто из вас не наклонился за ним. А я поднял. Камень оказался необыкновенным.

— Или ты его сделал таким? Я приказала сделать из него кольцо для тебя.

— Боюсь, служанка поняла тебя неправильно. И я подтвердил ювелиру, что кольцо именно для тебя. Белое золото, я ведь прав?

— Ах ты! — Она резко повернулась, но увидела только испуганные карие глаза служанки.

— Простите, госпожа! — она неловко застыла на месте, не понимая, в чём провинилась.

— Поди прочь!

Она смотрела в зеркало на своё опухшее лицо, словно рой пчёл искусал. Плевать! Он всё равно не увидит ни её глаза, ни осиную талию. Его вообще не должно быть в городе. Армия возвращается только завтра! Она прижала к себе едва вздрагивающий под её ладонью кулон. Я знаю, что мне делать, Иом! Я сделаю это ради тебя.

Глава 10. Между небом и землей

Феликс помнил с детства этот парк. И это огромное Колесо Обозрения, возле которого они стояли, немного вдалеке от людей. Правда, в его детстве оно уже было металлоломом, который готовились демонтировать. Сейчас же, давно не сверкающее свежей краской, оно ещё работало.

Пока они ждали, скрываясь от палящего солнца под старым тополем, Дэн рассказал Феликсу, что Алиенора была здесь прошлый раз с Арсением.

— Какой это год? — спросил Феликс.

— 1991, конец июня, — ответила Алиенора, обмахиваясь газетой, которую она и предъявила в подтверждение своих слов.

— Всего через полтора месяца я должен появиться на свет, — сказал Дэн.

— А мне в ноябре исполнится три, — ответил Феликс. — А может тоже в августе? В Варшаве был август, а здесь ноябрь.

— У Евы скоро день рождения, — сказал Дэн. — А вот и её родители.

 Эту парочку, что шла прямиком к очереди в кассу, трудно было не заметить. Они были красивы, молоды и счастливы.

Ева похожа на мать, решил Феликс, но чем-то неуловимым, неявным. Может быть овалом лица, или этим наклоном головы, или цветом волос. И уж точно не похожа на отца. Никто и при большом желании не признал бы в кучерявом светловолосом парне бога, тем более древнегреческого. Он не вызывал вопросов. А вот Дэн с Феликсом вызывали. Особенно Феликс, которому пришлось прятать так и оставшиеся на нём ножны за спину под ремень брюк и париться в блейзере.

Эти двое влюблённых встали в очередь и Алиенора, а вслед за ней и Дэн с Феликсом заняли место за ними.

Люди оборачивались на них со смесью восторга и удивления. Их принимали за иностранцев. Деваться было некуда, пришлось усиленно изображать акцент.

Феликсу невыносимо хотелось спрятаться за тёмными очками, но их не было.

— Напомни мне в следующий раз взять с собой очки, — пробубнил он Дэну на английском, рассматривая выщербленный асфальт под ногами.

— С твоей стопроцентной арийской внешностью тебе больше пойдёт немецкий, — ответил ему Дэн.

— А в твоём баварском не хватает мягкости, — заметил ему Феликс.

— Зато баварской самоуверенности в нём, хоть отбавляй, — вставила Алиенора по-русски.

 Мать Евы их появление не сильно взволновало. Их тарабарщину она не понимала и Алиенору не помнила. А вот Пеон к их разговору прислушивался, причём явно разобрал все языки, которые они смешали. Феликс, подняв глаза, увидел его короткий взгляд на Дэна и лёгкую полуулыбку, которой он сопроводил замечание старушки.

Феликса он удостоил большим вниманием. В его синих как летнее небо глазах была вечность, и она словно втягивала в себя Феликса. Он чувствовал эту бездну и исходящую из неё силу, но выдержал. И Пеон отвёл глаза первым.

 В этот раз на земле с мамой Евы оставили Алиенору, а парни заняли одну общую кабинку, похожую на небольшую металлическую корзину.

Дэн надеялся уложиться со своими вопросами в двадцать минут полного оборота этого огромного колеса, но отец Евы явно решил иначе. Едва их корзина медленно поплыла вверх, они оказались в плотном тумане, и Пеон придержал их обоих за руки, чтобы они не попадали на пол. На жёсткий мраморный пол, который оказался у них под ногами.

От белоснежного мрамора тянуло прохладой, и Феликс с облегчением снял свой пиджак, наслаждаясь свежестью воздуха. Огромный балкон от застывших под ним пухлых облаков, отгораживали стройные столбики перил.

— Даже так? — нагнулся через перила Феликс. — Это что? Олимп?

— Место, где нам никто не сможет помешать, — ответил парень в белом хитоне с золотой отделкой, и Феликс удивился, признав в нём Пеона.

— Серьёзно, где мы? — повторил это заглядывание за перила вслед за Феликсом и Дэн.

— Скажем так: где-то между небом и землёй, — ответил этот наряженный согласно древнегреческой традиции бог. — А вы я смотрю при оружии?

— А, это? — и Феликс, помня какой короткий его меч, небрежно дёрнул рукоять, но к своему удивлению извлёк на свет полноценный клинок. Только деревянный.

— Ксифос. Почти спартанский. Похвально, — хмыкнул Пеон.

Глядя на него Феликс отчётливо понимал, что все изображения Аполлона, что услужливо предоставляла Лулу, все статуи, картины и гравюры были просто выдуманы людьми. Светловолосый, кучерявый, с веснушками на тонком прямом носу, с серьёзным пронзительно синим взглядом, он выглядел величественно, но не столь великолепно, по мнению Феликса, как принято описывать. Но больше чем бог его интересовал сейчас этот игрушечный меч.

— Ничего не понимаю, — Феликс повернулся к Дэну, предъявляя ему оружие.

— Не советую размахивать, — предупредил Аполлон. — Страшная вещь и в вашем мире очень редкая.

— Шутишь? — Дэн рассматривал деревянное лезвие сантиметров сорока в длину, проводя по нему пальцами. Даже для детей его обтачивают сильнее. — По идее оно должно быть обоюдоострым.

— Очень редкое дерево. Можно сказать, единственное. То самое, на котором, если я не ошибаюсь, сейчас наливаются плоды.

И замолчал, не добавив больше ни слова, хотя Феликс ждал пояснений.

— Мы, — начал Дэн, делая шаг навстречу Аполлону.

— Я знаю, кто вы, — сказал он спокойно, но вытянул вперёд руку, приказывая стоять на месте. — Вы последние из избранных. И самые худшие.

— Многообещающее начало, — сказал Феликс, убирая свой незатейливый меч в ножны. — И чем же мы так плохи?

— Вы слабые. Вы слепые. Вы обделённые.

Он сказал это, высокомерно подняв голову, и Феликс подумал, что в его кудрях не хватает золотого лаврового венка.

— То есть, у нас нет шансов? — спросил Дэн.

Феликс чувствовал власть и исходящую от  бога силу.

— Тысячи лет. Несколько бесплодных попыток. Десятки избранных. И только один из них догадался со мной поговорить. Это повышает ваши шансы на успех, но не обеспечивает его. Какие из вещей дожили до ваших дней кроме этого меча?

— Неразлучники, — ответил Дэн, моментально понимая, о чём идёт речь.

— О, Афродита отдала так много! Рад, что пряжка с её пояса до сих пор жива, — он замолчал, желая слушать дальше.

— Дерево, души истинных богов, — сказал Феликс.

— Пророчица и глупые дети, погубившие свою цивилизацию, — бог недовольно нахмурился и сложил на груди руки.

— Пророчицы у нас нет, — решительно ответил Дэн. — И не будет. И мы пришли спросить, если у нас не будет Пророчицы, мы справимся?

— Есть шанс исполнить пророчество без неё? — поддержал его Феликс, тоже сделав шаг вперёд.

— Жаль, что до ваших дней сохранилось так мало. Жаль, что утеряны знания. Жаль, что люди стали столь прагматичны. То, что для нас казалось простым и естественным – вам кажется бредом и детскими сказками. Магические вещи, превращения, волшебство — от этих слов веет пошлостью и дешёвыми книгами. А нам казалось, мы создали идеальный механизм. Пару попыток назад я в него ещё верил. Но сейчас. Я стар, я слаб, я остался один из всего этого бесчисленного пантеона богов. Я больше не верю в спасение.

— Правда? — Феликс не верил своим ушам. Неужели они пришли к нему за помощью, разъяснениями и ответами, а в результате должны приводить в чувства отчаявшегося бога?

— А мы верим, — спокойно ответил Дэн и встал рядом с Феликсом. — И не важно, веришь ты или нет. Просто расскажи, что нам нужно и где это взять, и мы сами во всем разберёмся.

Дэн смотрел на него без вызова, но чуть вздёрнув подбородок. Он был выше ростом и крепче, и Феликс сейчас сильно сомневался кто из них настоящий бог.

— Наверно, я должен разозлиться, — усмехнулся этот Пеон, или Аполлон, или как там его ещё.

— Ну, выпусти пару молний или громов, чем ты там обычно проявляешь свой гнев. Нельзя держать в себе, — ответил ему Феликс, усмехнувшись. — И давай уже к делу. Время идёт.

Возможно, этот Аполлон мог бы запросто испепелить его взглядом, но в ответ на его гнев в Феликсе тоже поднималась какая-то сила, которая не уступала могуществом этому божку. И бог тоже чувствовал это. Он посмотрел сначала на Феликса, потом на Дэна — не было в нём ничего от того милого мальчика о котором рассказывала им Алиенора.

— Ваша вера похвальна, — продолжил он. — Но вы храбры как все безумцы. Я был таким же. Попав случайно в этот мир, я узнал так много, что посмел выступить против своего отца. Я уважал его, но этот меднобородый бабник всегда хотел больше, чем имел. Больше женщин, больше власти, больше храмов. Он был верховным богом, и только Гера умела держать его в узде. С детства нам говорили, что мы настоящие боги, мы произошли от самих Земли и Неба, мы можем всё. Но моя мать жила в далёкой Северной стране. Именно туда были сосланы поверженные в жестокой борьбе титаны. Меня растили последние из них. И они рассказали мне правду.

Он прошёл мимо внимательно слушавших его парней к перилам и долго молчал, стоя к ним спиной. Может, смотрел в открывавшуюся перед ним бездну, может, как простой смертный заново переживал свои воспоминания. По его прямой спине ничего невозможно было понять. Феликс рассматривал его волосатые ноги в кожаных и вполне современных сандалиях, и понимал, что это белое с золотой обстрочкой одеяние на нём не больше, чем просто нарядный антураж.

— Так вот! — резко повернулся он. — Никакие мы на самом деле не боги, а лишь потомки жрецов Истинных Богов. Древние боги наделили жрецов своих храмов силами, чтобы они могли помогать прихожанам. Боги надеялись на них, потому что земле угрожала сила более страшная, чем голод или болезни. Земле угрожали люди. И все свои силы Боги направили на эту войну. А жрецы предали их. Они сами решили стать богами для людей. Они помогли уничтожить титанов. Они погубили Свободный народ. Они упивались своей властью. Люди их боготворили. Но недолго. Люди жестоки, коварны, вероломны. Они нашли себе новых богов и стали поклоняться им.

— Но Истинных Богов они не убили? — спросил Дэн.

— Нет, иначе они бы лишились всех своих сил, — ответил Пеон, отрываясь от перил и снова переходя вглубь балкона.

Феликс вновь посмотрел на его спину и на развевающуюся белую ткань и продолжил за него: — Истинные поступили мудрее. Они сами себя убили.

— И да, и нет, — сказал, разворачиваясь к нему Пеон. — Они хотели поступить именно так, но, к своему несчастью оказались бессмертными. Они завещали свои души следующим поколениям, и я поклялся сохранить их до лучших времён.

— Ты видел эти времена. Неужели, ты до сих пор называешь их лучшими? — спросил его Дэн.

— Да, мне повезло стать пророком и ровно через неделю я вернусь в свой любимый храм и погибну. Стану пылью на сандалиях туристов. Стану легендой. Стану несбыточной мечтой женщин о мужчине, красивом как Аполлон. Разве я могу назвать это плохим?

— Как же ты погибнешь? И, кстати, куда делись все эти древнегреческие божества, о которых сложено так много легенд и мифов? — спросил Феликс.

— Своим уходом истинные боги лишили их бессмертия. И постепенно они все умерли, — Пеон смотрел на Феликса.

— Значит, алисанги произошли от жрецов? — обратил на себя внимание Дэн.

— И да, и нет. Часть народа Кварты, страны Четырех Божеств не предала своих богов и не пошла за жрецами, когда те подняли мятеж. Они хранили чистоту своей крови и скрывали свою тайну от всех.

— А остальные? Что пообещали им жрецы? — спросил Феликс.

— Конечно, людей и свободу их отношений. И людям очень нравились женщины Кварты. И женщины Кварты рожали им детей. А людские женщины рожали детей от мужчин Кварты, и больше никто не заботился о том, чтобы контролировать этот процесс. И к тому времени как они опомнились, уже было поздно. В этих кровосмесительных браках они растеряли все свои способности и стали просто людьми.

— А те, что не приняли новых богов?

— К сожалению, им тоже пришлось не сладко. Их становилось всё меньше и меньше, и чистоту крови стало поддерживать всё труднее. Их тоже постигла печальная участь кровосмешения, но иная. Способности, что когда-то мог принять в дар от богов любой человек с медной кровью, стоило ему только захотеть вступить в ту или иную гильдию мастеров, теперь передавались строго по наследству. И они стали заложниками собственной крови. Так что вы все их прямые наследники.

— Но ты сказал: и да, и нет. Значит, есть что-то ещё? — Дэн слушал очень внимательно.

— Да, всё непросто, — и Пеон снова пошёл к перилам.

«Да, что он мечется?» — посмотрел ему в спину Феликс, и в этот раз решительно пошёл за ним и тоже встал к перилам. Дэн последовал его примеру и встал с другой стороны.

— Кроме самих истинных богов, которые были правителями Кварты, у них были Мудрецы. Вы называете их Мудрейшими Богами, но они были советниками и учителями Истинных. У них были знания о будущем и о прошлом, и жрецы пронимали, что они были силой, с которой им не справиться, пока они нужны истинным. Но Пророчицу Истинные изгнали сами. Ей чудом удалось спастись. Мать Душ жрецы взяли в заложницы и заставили работать на себя. После того как Истинные сложили свои полномочия и ушли на покой, благодаря Армариусу, мой отец и все его приспешники лишились бессмертия и больше не смогли вернуться в этот мир. А Ватэс Дукс … ценой его жизни вы имеете возможность возвращаться в прошлое.

— Но не имеем возможность его изменить, — сказал Феликс, глядя на бесконечные облака.

— Да, он хотел, чтобы вы учились на ошибках людей, да и на своих собственных. И все они вместе и Истинные, и Мудрецы, и Титаны, и Свободный народ, каждый из них привнёс что-то своё в Элементу, чтобы к тому времени, когда ваша раса встанет на грань просветления, избранные могли спасти свой народ.

— Но наша раса на грани выживания, — поправил его Дэн.

— К сожалению, — услышал его бог и вздохнул. — Вы слишком долго прожили рядом с людьми.

— Почему же ты взялся им помочь, а не поддержал в этой борьбе своего отца? К тому же зная, что и тебя постигнет его печальная участь? — спросил Дэн.

— Потому что мы с Артемидой не были его настоящими детьми. Как много ты знаешь близнецов в своём мире? — обратился он к Дэну, оказавшись к Феликсу спиной.

Дэн на секунду задумался, и Феликс видел, как внимательно он посмотрел на него, стоящего за Пеоном.

— Что ты этим хочешь сказать?

— Истинные боги были близнецами. Две пары близнецов и в каждой мальчик и девочка. Аполлон и Артемида. Феликс и Эмма, — он сказал это так, словно Феликса здесь и не было.

— Ты хочешь сказать, что Феликс тоже твой сын? — Дэн смотрел теперь только на Пеона.

— Я же говорю, что вы глупы, слепы и слабы. Нет, он не мой сын. Но также, как и я, он — его прямой потомок.

— Ты говорил, что мы обделённые, а не глупые, — подал голос Феликс, словно всё остальное сказанное его не касалось. Он умел не поддаваться простым эмоциям. — И это не одно и то же.

— Но его отец, — хотел что-то сказать Дэн, но Пеон его перебил: — Также, как и мой отец, ничего об этом не знает. И на самом деле это не так уж и важно. И для вас ничего не меняет. Так же, как и для меня.

— И всё же именно тебя выбрали истинные боги исполнить их волю, — напомнил Дэн и затем повторил вопросы, которые задал Феликс. — Что значит мы слепые и слабые? И чем мы обделены? И в чём секрет этой Элементы, который за тысячи лет, видимо, был окончательно утерян.

— Хорошо, хорошо, — примирительно поднял руки Пион, — вы, я вижу неплохо спелись, работаете командой. Я отвечу. Вы обделены способностями, поэтому мой долг был дать их своей дочери. Вы слепы, потому что у вас нет Пророчицы. И вы глупы, потому что знания действительно были утеряны, вы не ведаете что творите.

— Но в этом-то ты можешь нам помочь? — настаивал Дэн. — Твоих знаний хватит?

— И да, и нет, — и это был уже третий раз, когда он так сказал.

Феликс хмыкнул и наконец, удосужился внимания этого несчастного бога.

— Ты просто истинный близнец, никогда не даёшь однозначных ответов, словно одна твоя половина всегда говорит «да», а другая «нет».

— Я мог бы тебе возразить, но это займёт так много времени, что я боюсь, мы не уложимся до того, как починят Колесо, — снисходительно пояснил он.

— Колесо Обозрения сломалось? — Дэн успел спросить раньше Феликса.

— Его заклинило как раз, когда мы находились в верхней точке, чтобы мы могли поговорить. Так что там мы тоже застряли между небом и землёй. Даже мне не под силу останавливать время. Жаль, что его после этого закроют, а потом и совсем разберут на запчасти. Но, кажется, мы отвлеклись?

Он посмотрел сначала на одного, потом на другого.

— Ты хотел поделиться с нами тем, что тебе известно, — напомнил ему Феликс.

— Да, но, к сожалению, я знаю не всё, и… — запнулся Пеон.

— Давай уже ближе к делу, — и с высоты распрямившего плечи Дэна это уже звучало как угроза.

— Свинцовое стекло, в котором хранятся души, умели делать только титаны. Оно существует только в другом измерении, невидимо для людей и нерушимо. Поэтому этот стеклянный куб до сих пор цел. Это был дар титанов.

— И что нам нужно, чтобы его разбить? — Дэн сложил на груди руки, поигрывая мышцами.

— Всё бы вам качкам бить, крушить, ломать, — кислая мина на лице бога была очень выразительной при взгляде на эти телодвижения парня. — Он откроется сам. Но только от прикосновения Холодной Искры.

— Звучит знакомо, — ответил Дэн. — Ещё бы узнать, что это такое.

— Это камень. Чистейшей воды голубой камень, который меняет цвет, когда хранит воспоминания.

— И где его искать? — спросил Феликс.

— Он у вас уже есть, поэтому пойдём дальше. Дерево. Дерево посадили МоДиКа.

— Кто? — спросили парни хором.

— Представители Свободного народа. Это был их дар. А изгнанная богами Пророчица отдала ему свою душу. И это был её дар. Без Пророчицы вы будете слепы, как кроты, и действовать наугад.

— А дар свободного народа? Кто знает, что делать с ним?

— Конечно, свободный народ. Истинные боги были с ними очень дружны. Они могли их призывать и прятать. Часть из них погибла, часть ассимилировалась с людьми. Если вы найдёте кого-то из их прямых потомков, то узнаете про Дерево.

— Мы поняли. Давай дальше, — сказал Дэн, который видимо один понял, о чём говорит этот бог.

— Мой дар – это Ева. Её кровь, её душа и её тело дадут вам способности, которые были утеряны. Афродита отдала пряжку со своего пояса. Люди наделили её пояс силой сексуальной привлекательности, но на самом деле самой ценной была в нём пряжка. Её выковал Гефест для своей неверной жены. Он так и не понял, что на самом деле она всегда его любила. Дар Богини Любви могущественен и многогранен. Главное, уметь правильно его застёгивать.

— Почему тебе так важно было любить её мать?

— Таковым было условие Армариуса. Ребёнок, рождённый в нелюбви не имел шансов выжить. И это условие было связано с его даром. Только Ева знает, что получила от него.

— Каждый из Мудрецов оставил свой дар? — спросил Феликс.

— Да, четыре дара мудрейших. Три дара современных богов. Не морщите носы, да, на тот момент мы были современными, — он гордо вскинул голову. — Третьим после нас с Афродитой был Нерей. Мудрый, добрый и справедливый старец, он был отцом пятидесяти дочерей и всегда надеялся, что у меня родится мальчик. Он оставил Еве в дар то, что берег для своего сына, который у него так и не родился.

— И что это, ты тоже не знаешь? — подсказал Дэн.

— Я мог бы сказать железные яйца, но, к сожалению, Ева тоже родилась без них. Поэтому он оставил ей тебя.

— Чёрт, — не выдержал Феликс. — Так ты значит Мистер Железные Яйца?

— Чёрт! — и это было всё, что смог ответить ему Дэн.

— Дар, который оставила Хранительница Душ тоже был для тебя. Его назвали Сердце Бабочки, — продолжал Пеон.

— И снова знакомо. Только, насколько я помню, оно погибло. Ещё в средневековье, — снова показал свою осведомлённость Дэн, и у Пеона на лице появилось такое выражение типа «Ну раз вы такие умные, то какого лешего припёрлись?», но он сдержался.

— Как мало вы знаете о бабочках, — вместо этого сказал он. — И мы, конечно, чудно поболтали, но меня ждёт девушка, которая с ума сходит от волнения. А огромное железное колесо уже поворачивают вручную, чтобы высадить людей.

— Но что оставил нам Ватэс? Ты сказал, что все мудрейшие были там, — почти прокричал Феликс, когда туман вокруг них по желанию Пеона уже стал сгущаться.

— Наверно, вот это, — и он показал на сжимавшего виски Дэна, болезненно скрючившегося в своём углу кабинки.

Огромное железное колесо невыносимо скрипело. Хотелось зажать уши. Но вместо этого он почти прокричал: — А выросшему без матери? Какой дар достался ему?

— Тот, которого тебе явно не хватает. Сообразительность!

И он ободряюще улыбнулся и помахал рукой своей девушке. И Феликс так и не понял, он пошутил над ним или сказал чистую правду.

Глава 11. Парацельс

Не нужно было быть провидицей, чтобы заметить, как похожа эта девушка с красивыми медными локонами на Беату, а этот темноволосый парень с длинной падающей на глаза чёлкой, острым подбородком и зелёными глазами на женщину, что лежала в лазарете. Это была очень красивая пара, и они пришли к Парацельсу, в истинности которого не сомневались, чем сильно польстили горбуну. Он даже как-то приосанился и вёл себя не как напыщенный индюк, а как серьёзный учёный муж, к которому пришли за помощью.

Агата с Беатой не смели присесть в присутствии посетителей, да, наверно, и не смогли бы усидеть на месте. Не сидел на месте и Парацельс, сновал туда-сюда по комнатам. За ним следом ходил Арсений, задавая свои вопросы. И только Изабелла аккуратно присела на краешек кровати к больной и нежно гладила её по руке.

— Когда Ева спит, она слышит всё, что здесь происходит. Они действительно на одно лицо, — рассказывала своим бархатистым голосом девушка и Беата не сводила сияющих восхищением глаз со своей дочери.

— Я всегда знал, что это не простой обморок, — многозначительно заявил горбун. Он размахивал руками и важно расхаживал по комнате. — К счастью, мне удалось избавиться от всех этих напыщенных идиотов, что считают себя здесь врачами. — На этих словах Агата едва заметно улыбнулась, но это заметила только девушка, а горбун гордо продолжал говорить: — И даже не спрашивайте меня, каких неизвестных современной науке болезней мертвецов я напридумывал, чтобы оградить Марту от их навязчивого внимания. Паразит, сосущий жизненную силу, кажется, был самым безобидным из всех. И самым правдоподобным! Предел не существует для насекомых и синантропных облигатных организмов, таких как голуби, воробьи, сверчки, клопы, мыши.

  — Мыши? — испуганно покосилась на него девушка. — В Замке Кер есть мыши?

— Полным-полно! — и он хотел прочитать ещё одну лекцию на эту тему, но его перебил парень: — Вы назвали маму Мартой. Вы имели в виду Марту Гарденштейн?

— Маму? Ах, да! Анна, она же Анна! У Марты была дочь. Я ненавижу детей, но это была самая чудесная малышка на свете. Марта так её любила! И она никогда не хватала без спросу мои вещи. В моей лаборатории было много веществ от одного взгляда на которые можно было отравиться, — он посчитал это удачной шуткой и сам над ней посмеялся. — Ведь, всё — яд и всё — лекарство, и то и другое определяет доза. О, это была лучшая из моих лабораторий! В ней я получил цинк. В ней я вывел лучшую из своих теорий. И Марта единственная меня поддержала.

— Какую из своих гениальных теорий Вы имеете в виду? — подал голос парень.

Агате показалось это откровенной лестью, но, кажется, парень был искренен.

— Та, которая стала самой популярной среди людей после моей смерти. И не имеет к ним никакого отношения.

Он сказал это и умолк. Молчал он даже многозначительней, чем говорил. Не говоря ни слова, он просто вышел из комнаты и пошёл, не оглядываясь, ни секунды не сомневаясь, что все заинтересованные пойдут за ним. И, конечно, все пошли!

В пустом зале с Деревом дежурила Заира. Делегация во главе с горбуном не вызвала у неё интереса, пока он не начал говорить.

— Это Дерево – живое тело. Каждое тело – это три невидимые субстанции: сера, ртуть и соль. Тогда я называл это так. Но я имел в виду только это Дерево. Ведь я видел, как оно сгорит.

— Когда сгорит? — испугалась Изабелла и Агата была рада, что она задала этот вопрос, потому что он уже готов был сорваться и с её немого языка.

— Оно сгорело в одна тысяча пятьсот сороковом. Но тогда меня, жалкого человечка, так не похожего на ваших красивых и величественных предков никто не хотел слушать.

Агата содрогнулась от очевидности его слов. Он действительно был самым безобразным алисангом, которого ей пришлось видеть на своём долгом веку. Горбатый, с непропорционально большой головой с залысинами, покрытой жидкими рыжеватыми волосами, с крючковатым носом. Даже среди людей он считался бы уродцем, а среди алисангов он был просто...

— Рара авис, — вторя её мыслям, сказал он. — Белая ворона.

Возможно, горькие воспоминания нахлынули на него, он снова замолчал и положил руку на Дерево, словно дальше собрался разговаривать именно с ним.

— Они убили всех. Марту, её малышку, меня. Они уничтожили все мои записи и разбили мне голову в надежде, что я ничего не могу вспомнить и восстановить. И я действительно многое забыл, но не это. Двадцать шесть, двадцать семь, двадцать восемь и двадцать девять.

Агата вспомнила, что уже слышала это от него в тот день, когда Дерево очнулось.

— Железо, кобальт, никель и медь. Сейчас им присвоены такие номера, но тогда даже понятия такого – химические элементы — не было. А ЭЛЕМЕНТА уже была. Они сожгли Дерево. Они хотели разделить его на серу, ртуть и соль, получить его Тело, его Душу и его Дух. Но сделали это слишком рано. Они сожгли девушку живьём. Ту, что назвали Особенной. А мои записи извратили и назвали алхимической чушью. Триста семьдесят два года понадобилось, чтобы выросло новое Дерево, и появилась новая девушка. Дерево уцелело, но девушка снова погибла.

Гробовая тишина висела в зале. Агата даже забыла, что здесь не одна, пока он не замолчал. А горбун так и стоял ко всем спиной, держась за Дерево.

— Не позволь им всё испортить в этот раз.

— Они пришли к тебе, Тео! В твоих силах не дать им всё испортить, — ответило Дерево.

И голос Лии звучал так громко и так знакомо.

— Никто не будет слушать жалкого горбуна.

— Они уже тебя слушают. Они пришли за твоей помощью. Так пусть они её получат.

Вся банка песка, что носила с собой Агата, была рассыпана по полу. Песок сметали и рассыпали уже столько раз, что от него осталось меньше половины, но Тео упорно не желал ничего писать на бумаге. Агата молилась, скрестив пальцы, только о том, чтобы этот парень всё запомнил и всё правильно понял. Потому что её знаний хватало только для работы веником.

Арсений — так кажется, правильно? Его девушка называла его то Сеня, то Семён, — убрал с глаз волосы, завязав их в хвост и Агате было чудно смотреть на этот торчащий хохолок на его затылке. Он выглядел несерьёзно, но он так много всего знал и так красиво и быстро рисовал, а ведь это был не холст и карандаш, а лишь его палец и пол. Все сестры следили за ним с восхищением. Но они с горбуном никого не замечали. На полу появлялись замки, башни, лестницы, какие-то диаграммы, формулы, один раз даже львы.

— Боже! — тихонько воскликнула девушка и привлекла к себе внимание всех сестёр.

Она стояла под кроной и, подняв голову вверх, рассматривала странные плоды, что наливались на самом странном в мире Дереве.

— Это что? Маленькие лимоны или большой виноград? — она протянула вверх руку, но, к счастью, они висели слишком высоко.

Плоды действительно были и тем и другим: маленькие лимончики, собранные в большие виноградные кисти. Они были еще зелёноватые и сморщенные, но им уже недолго осталось зреть.

— Осторожно, они ядовитые! — кинулась к ней Беата.

И девушка вздрогнула от этого окрика как от выстрела.

— Ты можешь говорить? — уставилась она на мать.

— Только рядом с Деревом.

— Боги всемогущие! Как я этому рада! — и она бросилась её обнимать.

— Прекратите орать! — строго сказала Вилла, которой эта сцена нежности была явно не по душе. — Нам и так не поздоровится, если узнают, что мы закрыли Зал в середине дня на ключ.

Агата видела, когда она пришла и заперла зал изнутри. Она сама уже хотела это сделать, но Вилла её опередила.

— Мне кажется, его вообще уже пора закрыть или отгородить Дерево от любопытных, — ответила ей Агата. — Скоро эти плоды начнут зреть и падать. И кто-нибудь непременно потянет их в руки или, что ещё хуже, в рот.

— И как мы объясним матери-настоятельнице наше решение? Откуда мы это знаем? От Дерева? — хмыкнула Вилла.

— Я знаю, как ей объяснить, — неожиданно вмешалась, обычно молчаливая Заира.

— Я всё ждала, когда они закончат, чтобы спросить у Тео про Дерево, — поделилась девушка. — Но раз вы тоже не немые.

— Ты могла бы спросить у самого Дерева. Её зовут Лея, — ответила ей Агата.

— Лея? — девушка удивилась, растерянно осматривая бархатистый ствол и мощные ветви. — Она — душа Дерева?

— Я — Пророчица, — ответила Лея сама за себя.

— Но нам сказали, что в этом мире пророчиц нет, что последней из них могла бы стать Виктория. Но она… она выбрала другой путь, — Изабелла явно старалась скрыть свою неприязнь.

— Ты думаешь, у неё был выбор?

— Но ведь её призвали и поставили ей условия, которые она должна выполнить. А она…

— Она выполнила всё, что от неё требовалось. И ей это ничего не стоило.

— Что же это были за условия? — девушка оглядывалась по сторонам, ничего не понимая, и словно ища у сестёр поддержки.

— На самом деле очень трудные, — ответила Лия. — Для любого нормального человека трудные, а для алисанга просто невыносимые. С их высокой нравственностью и принципами морали, с их благородством и гипертрофированной совестью, обостренным чувством справедливости и наследственной порядочностью. Она должна была отказаться предавать друзей, растаптывать чувства матери и использовать чувство вины отца. Но она с детства была испорченной, ей ничего это не стоило.

— Зачем же такие испытания? Ведь в ней уже был этот ген. Без него и так не стать пророчицей.

— К сожалению, это не простой ген, это ген-паразит. И он убивает своего владельца в любом случае. Разрушить личность – вот в чём суть этих испытаний. Выпустить его на волю, дать ему власть, а потом обуздать. Опуститься так низко, что дальше и падать некуда. А потом найти в себе силы подняться, — она сделала паузу, и потом только добавила: — Но у каждого — своё дно.

— А некоторые как бездонные бочки. Ты ведь это хотела сказать? — догадалась девушка. — Виктории это ничего не стоило. Она разрушила не свою, а чужие жизни. И она уже избавилась от своего паразита. Теперь он будет убивать её ребёнка.

— Да, но она не поняла этого. Она приняла условия игры, но не знает, что это не настоящее испытание. А испытание каждому даётся своё.

— В любом случае, мы будем искать способ справиться без пророчицы, — сказал парень. Никто и не заметил, как они с Тео подошли.

— Лея, но если ты тоже Пророчица, зачем нам другая? Разве ты не можешь нам помочь? — Изабелла погладила своего парня по плечу, даже без слов было понятно, как она боялась за него, а ведь он был одним из Избранных.

— Я для того и была заточена в этом дереве, чтобы вам помочь. Меня может освободить только Особенная. А как, знает только тот, кто меня здесь оставил.

— Ну, конечно! Видимо, это Евин отец, Аполлон, — Арсений вздохнул, запрокинул голову и посмотрев на зреющие плоды. — Самое странное дерево, которое я когда-либо видел.

— Это — мортан. И оно единственное в своём роде, — ответил горбун. — Ему нет места в другом мире. Оно может расти только здесь. Его древесина опасна, его зелёные плоды ядовиты, а из спелых делали «нектар богов».

— Амброзию? — спросила Изабелла.

— Можно сказать и так. Так мало правды дошло с того времени до наших дней, — он сокрушенно махнул рукой. И обратился исключительно к парню: — Мне пора, мой юный друг! Твоя мать меня уже заждалась.

— Лея, но если ты – наша Пророчица, то откуда взялась Виктория? — задала девушка вопрос, который видимо, не давал ей покоя. — Она так уверенно рассказывала нам о том, что её задача собрать Избранных и привести к Пророчице, которая ждёт нас где-то в Средневековье в старом замке. Может это всё просто её выдумка? Я ничего не понимаю.

— Не лучшее место для того, чтобы обсуждать это, — остановился на полпути горбун. — Если, конечно, ты не хочешь, чтобы тебя тоже как меня нашли с пробитой головой где-нибудь на пустой улице.

— Боги, что ты говоришь! — зашипела на него Беата, закрывая собой дочь.

— Он прав, — неожиданно вмешалась Заира. Её тяжелый взгляд умел убеждать лучше слов.

— Так расскажите нам! — почти взмолилась девушка.

— Только если вы согласитесь пойти со мной. Теперь твоя смена, — ткнула она пальцем в Виллу и достала свой собственный ключ, чтобы открыть дверь.

Глава 12. Всё тайное когда-то...

Дэн сидел на полу архива, прижав мучительно болевшую голову к коленям, и зажимал руками виски – ощущение, что голова сейчас расколется надвое — и он боялся её отпустить.

— Что это с ним? — слышал он как сквозь вату вопрос, который задала Алиенора Феликсу.

— Ваш Аполлон сказал, что дар богов, — глухо прозвучал и ответ Феликса.

— Больше похоже на проклятье, — ответила она, и вроде голос её стал громче. — Узнали, что хотели?

 — И да, и нет, — ответил Феликс и хмыкнул.

Да, определённо Дэну становилось лучше — он невольно улыбнулся вместе с ним.

— Нам ничего не понадобится в этих коробках, — сказал он, разгибаясь и щурясь от невыносимо яркого света.

— А раньше сказать не мог? Мы бы не таскали их сюда как верблюды бурдюки с водой.

— Раньше я не знал, — ответил он миролюбиво на недовольный возглас Феликса. — Я помогу!

Он поднялся, головная боль отступала, но теперь к ней добавилась тошнота. И от того, что его замутило, ему пришлось присесть на стул.

— Ладно уж, сиди! — отозвался Феликс. — Справлюсь сам!

И Дэну казалось, что он положил голову на согнутую руку лишь на секунду, но очнулся, только когда Алиенора стала трясти его за плечо.

— На-ка выпей! — Она поставила перед ним стакан с водой.

И только осушив его до дна, Дэн почувствовал солоноватый привкус какого-то лекарства.

— Спасибо! — он даже не хотел знать, что это было. — Мы, пожалуй, пойдём!

Они сидели в комнате Дэна в его небольшой комнате в доме родителей. Вернее, сидел перед ним в кресле Феликс, а Дэн полулежал на своей кровати, подложив под спину все подушки, что у него были.

Тошнота отступила. Слабость, что пришла вслед за ней, тоже шла на спад. Периодически он глубоко вдыхал, с силой выпуская из лёгких воздух, и ему становилось всё лучше.

— Нас там, наверно, потеряли? — спросил он про дом Арсения, с которого они с Феликсом слиняли в архив.

— Нет, отец его ещё не приехал. После обеда Изабелла с Арсением отправились в Замок Кер. Ева с Эммой читают какие-то средневековые байки. Так что можешь с чистой совестью отдохнуть.

Дэн посмотрел на него одним глазом из-под лежащей на лице руки.

— Как ты умудряешься сутками ничего не есть? Меня всё ещё тошнит, но ты сказал про обед и мне уже кажется, что это от голода.

— Давай принесу тебе что-нибудь с кухни. Судя по запаху, твой отец что-то готовит.

Дэн почувствовал, как желудок его мучительно свело спазмом, и решительно отказался.

— Тебя может, сменит кто? — спросил Дэн, имея в виду что телохранительство Феликса и правда несколько затянулось. — Какой день ты уже со мной безвылазно? Второй, третий?

— Вот не думал, что уже тебе надоел, — обиженно поджал губы Феликс. — Я ему, значит, как родная мать, подушки подтыкаю, еду ношу, а он мне значит, фиг-вамы рисует?

— Просто дело, которым я сейчас собираюсь заняться, как бы это помягче сказать, немного деликатное, — совершенно серьёзно ответил Дэн. — Я понимаю, что меня одного ты вряд ли отпустишь, но, то, что мы можем увидеть, тебе вряд ли понравится. Поэтому предлагаю взять с собой Крота, например.

— Что снова трупы откапывать? — насторожился Феликс.

— Скорее закапывать. Труп одного товарища, который когда-то был моим лучшим другом.

— Что ж всё тайное когда-то становится явным, — философски заметил Феликс.— Теперь я ни за что не откажусь!

Дэн сел. Да, стало намного легче. Он понятия не имел, что это было. Кроме каких-то воспоминаний, которые он раньше не помнил, никаких других изменений он в себе не чувствовал.

Он не знал, почему посчитал именно это время подходящим. Просто это тоже нужно было сделать. А если он, как и собирался, отправиться в Сосновку, то это дело снова отложится на неопределённый срок. Он надеялся, что к дню рождения Евы у него будет отличный подарок. А ещё, что Феликс вопреки правилам, отпустит его в прошлое одного. Наивный, он пытался договориться с Железным Феликсом. С тяжёлым вздохом он принял его отказ, но переживал больше за него. Дэну казалось, ему нравится Вики. А он собирался отправиться в её прошлое.

Основную подготовительную работу по возвращению в тот день, когда Вики забеременела якобы от него, Дэн провёл ещё до покушения. С момента, когда он был в доме у Вики сам, забирая её с собой в гости к друзьям, до того момента, когда с ней вернулся Арсений, Дэн уже этот временной отрезок сократил, почти сутки болтаясь в их немноголюдном доме.

Марго почти не выходила из своей комнаты. Работающие там люди его видеть не могли. Только беспокойный щенок постоянно крутился под ногами и радостно гавкал на каждое его телодвижение.

Вот и сейчас он снова радостно подскочил, безошибочно чувствуя их с Феликсом появление. Но Дэн аккуратно выпроводил его за стеклянную дверь веранды.

Уже приехала мать Вики, Барбара со своим лоснящимся от самодовольства мужем и двумя ящиками рассады. На пустой веранде им делать было нечего, поэтому Дэн не боялся, что они зайдут. А вот Вики с Арсением должны были появиться с минуты на минуту, пришлось выбирать не самые удобные места в зрительном зале: Феликс сел на пол за плетёным диваном, а Дэн в лучших традициях детективного жанра спрятался за тяжёлой портьерой.

Это был очень тяжёлый день для всех. Они слонялись по средневековью, узнали, что Избранные, и Дэн поехал с Евой домой, а Арсений пошёл проводить до дома Викторию.

И вот уставшие и потрясённые они, наконец, появились, ещё обсуждая произошедшее.

— Как странно, я никак не могу осознать, что родился каким-то избранным. Это похоже на дурной сон, — сказал Арсений, и по его нетерпеливому жесту было понятно, что он сразу собрался уходить.

— Выпьешь чего-нибудь? — невинным голоском спросила Вики. — У нас есть редкое розовое вино, с изысканным вкусом, очень дорогое.

Она говорила медленно и вкрадчиво, словно пробуя каждое слово на вкус, и произносила его так, словно проверяла, на какое из них отреагирует Арсений. Он не заинтересовался редкостью, не клюнул на изысканность, проигнорировал дороговизну.

— Дорогое не стоимостью, а тем, что оно дорого нашей семье, особенно бабушке, ведь дед назвал этот сорт винограда в её честь — Маргарита.

Это была откровенная ложь, Марго ненавидела своё полное имя, но в Арсении что-то изменилось. Да, это его зацепило.

— Я сейчас! — улыбнулась она так мягко, и Дэн увидел, как опустил глаза в пол Феликс, не в силах это видеть. Но Дэн продолжал за ней внимательно следить.

Он не зря выбрал именно это место за шторой — из него прекрасно просматривалась ниша, которую от гостиной отгораживал шкаф. Он видел, как уже тогда она приготовилась к своему возвращению: повесила халатик, проверила наличие в холодильнике вина. Всё это, видимо, было предназначено Дэну. Но он понятия об этом не имел, когда при полном параде ждал её здесь, разглядывая выставленную в шкафу коллекцию тарелок.

Сейчас тарелки в шкафу разглядывал Арсений, а она переоделась в этот халатик, открыла вино, разлила его по бокалам и в один из них капнула несколько капель зелёной жидкости из фарфорового пузырька, который достала из кармана. Замерла на несколько секунд, подумала, а потом добавила ещё пару капель. И только после этого поставила пузырёк на полку.

— Каждый раз, открывая бутылку этого вина, — продолжила Вики расставлять свои силки, подходя в прозрачном халатике с подносом в руках к Арсению, — она вспоминает как он её любил, какими счастливыми были эти дни, и какими жаркими эти ночи.

Арсений нервно сглотнул. Трудно было не заметить, что под полупрозрачной тканью на ней ничего не было. Он невольно опустил глаза, чтобы её не видеть, и вцепился в поданный бокал как в соломинку утопающий. Он выпил его одним глотком вместе с подмешанными каплями — у него не было шансов устоять перед ней. Дэн знал этот зелёный эликсир. Именно этот состав её отец, Аркадий Шейн считал главным достижением своей жизни — вещество подавляющее волю. Но Дэн обязан был досмотреть это представление до конца.

Арсений сопротивлялся яростно. Но и изобретательности Вики не было предела. Она прощупывала по-кошачьи мягко, но едва чувствовала слабину — вцеплялась когтями намертво. Она просила помощи, она предлагала помощь, она целилась в самое больное. И по мере того как этот зелёный яд всасывался в его кровь, его сопротивление слабело.

Она скинула халат и прижалась к нему. Именно в этот момент вся их жизнь рухнула к чертям собачьим…

Феликс не проронил ни слова с того момента как они вернулись. Они принесли с собой пробирку со спермой и пузырёк с зелёной жидкостью — теперь у Дэна были неопровержимые доказательства. Для себя и для Арсения. Как бы то ни было, а он по нему скучал. Теперь Дэну даже не нужен был этот ДНК-тест, что обещала ему Вики. Это был не его ребёнок.

Конечно, эти их акробатические этюды с отчимом можно было и не досматривать, но Феликс отказался уйти. Только сейчас глядя на его непроницаемое лицо, Дэн понимал, насколько сильно Феликсу на самом деле нравилась Виктория. О чём он сейчас думал? О вероломстве женщин? О коварстве, лицемерии? Дэн мог только догадываться.

— Почему все, даже сама Виктория помнят о том, что это было с тобой, и не здесь, а в замке? — неожиданно для Дэна спросил он.

— Потому что память о событии и само событие — то не одно и то же, — Дэн и сам удивился тому, что он это понял. — Ева изменила воспоминания Арсения, Виктории, возможно, даже Изабеллы, но не само событие.

— И твои воспоминания тоже уцелели. Почему?

— Потому что я проживаю эту жизнь второй, третий, может даже сотый раз. И наверно потому ещё не сошёл с ума, что каждые новые воспоминания стирают предыдущие. Но не все. Каждый раз, проходя через туман, я словно приобретаю часть этих воспоминаний обратно. И чем глубже в прошлое мы уходим, тем их больше, и они страшнее.

— Значит, хорош мотаться, — строго сказал Феликс. — А то не ровен час рванёт у тебя крышу и останемся мы без Меченного войной.

И была ли это его собственная догадка или результат последнего перехода через туман, но Дэн начал рьяно стягивать с себя футболку.

— Э, э, потише! — попятился от него Феликс.

Дэн ощупывал рукой плечо, но до всей лопатки никак не получалось дотянуться.

— Посмотри, там должен быть шрам!

Феликс обошёл его, стараясь держаться от него подальше.

— На что он похож?

— Три больших параллельных рубца. На левой лопатке.

— Уверен? Я ничего не вижу.

— А метка Ордена? На той же лопатке?

Дэн почувствовал, как Феликс подошёл и даже для пущей убедительности ткнул с него пальцем.

— Здесь?

— Да, — и он снова попытался дотянуться до них сам.

— Прости, но кроме парочки родинок там ничего нет.

Он снова обогнул Дэна и подал ему футболку.

— Если не веришь мне, можешь позвать свою сестру. Это же она поёт там сейчас в своей комнате?

Алька выдавала фальшивые трели, которые было слышно даже через две двери. По ним даже невозможно было понять, что именно она слушает сейчас в наушниках.

— Я верю, Феликс! Я только что понял, почему Ева никогда не спрашивала меня про этот шрам.

— Наверно, ты никогда не поворачивался к ней спиной, — хмыкнул Феликс, и это был хороший знак — после увиденных сцен он приходил в себя.

— Видимо, да, — согласился Дэн, натягивая футболку. — А ещё потому, что они не всегда есть. Мне рассказывали, что я получил их в школе. Мы с Арсением геройствовали на войне. Но ни я ни он не помним, что было после того как мы вернулись. Нас здорово контузило, но я не помню, как мне зашивали плечо. И эта метка Ордена. Я не знаю, когда мне её ставили.

— Считай, тебе сильно повезло. Её как встарь ставят калёным железом, — Феликс болезненно сморщился. — Обезболивают, конечно, но, сука, палёным мясом воняет до тошноты. Меня клеймил в шестнадцать лет сам Командор, хотя всем остальным метки ставит Клара. Честно говоря, я раньше не верил, что она не смогла. Мне казалось, она сделала бы это с удовольствием, если бы ей позволили. Правда, в последнее время, она как-то размякла. Моя железная мачеха даже плакала. Фу!

Дэн улыбнулся в ответ на брезгливое передёргивание Феликса — ему явно не нравился вид плачущих женщин. Дэн бы не удивился, если сегодня Феликс разочаровался в них совсем.

Глава 13. Возвращаться - плохая примета

Целый месяц она провела дома, и за весь этот долгий месяц он ни разу не позвонил. Она повторяла это себе, собирая в обратную дорогу чемодан. Она невольно ловила себя на этой мысли во время коротания времени в аэропорту. Она твердила себе это в такси. Но, ни разу она не смогла себе ответить на кого из них она обижается больше: на Дэна или всё же на Феликса. И если с Дэном всё было понятно, то Феликс. Его молчание стало для неё загадкой.

Марго не хотела её отпускать. Ей опять что-то приснилось или она гадала, но она несколько раз сказала Вики «Возвращаться — плохая примета», пока та не взорвалась:

— Ба! Я же не с полдороги возвращаюсь. И вообще, можно сказать, еду в гости. Я отдам ему кольцо и вернусь. Домой!

Но Марго всё равно дулась до самого аэропорта.

И вот она доехала. И как не убеждала она Марго, сама она прекрасно понимала, что вернулась, а не приехала в гости.

Ожидаемо холодный приём в доме Майеров. Приехала? Привет!

Ожидаемо пустая комната её будущего мужа. Впрочем, она больше не думала о нём так. Больше не примеряла к своему имени его фамилию. Виктория Шейн, а не Майер, нравилось ей намного больше.

Она по привычке покрутила на пальце кольцо – после перелёта руки опухли, и кольцо сидело на пальце плотнее обычного. И всё же она его сняла. Но оставить на столе с запиской «Возвращаю!» показалось  неприличным, хотя для себя она уже всё решила.

Пустая комната после отсутствия показалась ей могильным склепом. Она присела на краешек стула, не зная, раздеваться ей или лучше поехать в гостиницу. Гостиница казалась уютнее.

— Я только оставлю вещи, — сказала она молчаливому таксисту. Ей не хотелось его отпускать. Тот, что вёз её с аэропорта, был так навязчив, что хотелось засунуть ему в рот кляп. А этот молчал, не курил, ни о чём не спрашивал и даже музыку не включал.

— У вас есть в машине какая-нибудь музыка? — не выдержала она на полпути к замку Гард. Желание покончить с этим замужеством возникло сразу, как только она покинула дом Дэна со своими вещами.

— Только радио, — сказал таксист два слова и ни слова больше.

— Пусть будет радио, — ответила она.

Грязные улицы, серые силуэты деревьев, пятна недотаевшего снега, словно блевотина, на неровной плитке тротуаров. После цветущей Италии всё это нагоняло на неё тоску и стойкое, просто невыносимо желание вернуться.

«Надеюсь, я закончу с этим сегодня. И завтра первым же рейсом полечу обратно». Она не могла сформулировать, с чем именно она покончит, но ей было всё равно. Она не собиралась ни у кого из них вымаливать прощение. Они ей были никто. Она просто вернёт кольцо и уедет. Вернёт и уедет.

Сначала зацветут розы. Потом начнётся сезон клубники. Потом пойдёт черешня. Она даже улыбнулась, предвкушая всю эту красоту, и поймала на себе в зеркале внимательный взгляд водителя. Да, пусть смотрит!

Они всё ехали, становилось всё темнее, и лес всё не кончался. Она не помнила точно, но ей казалось, что с Дэном они доезжали быстрее. И хоть тогда была зима, но с обеих сторон дороги часто виднелись дома с горящим в них светом, и дома без света, целые дачные деревни. А сейчас весна и всё время был лес.

— Вы уверены, что правильно поняли адрес? — на всякий случай уточнила она.

— Вы же сказали замок Гард, принадлежащий семье Иконниковых?

— Да, к сожалению, ни улицы, ни номера дома я не знаю. Но вы сказали, что знаете, где это?

— Да, мы именно туда и едем, — по-прежнему спокойно ответил таксист.

— Но по моим подсчётам мы уже давно должны были приехать.

— Хорошо. Раз вы так настаиваете.

Машина резко затормозила и съехала на обочину. Вики трясущимися руками искала в сумке телефон.

— Дэн! — закричала она в трубку, когда дверь машины резко открылась, и водитель схватил её за руку. — Дэн, умоляю! Помоги мне, Дэн!

Она ещё видела, как с ярко горящим в темноте экраном её телефон полетел куда-то в кусты. И пыталась просунуть руки под сжимавший её горло тонкий трос. И кровь начала стучать сначала в висках, потом в глазах. А потом и во всей голове зазвучал этот набат, словно кто-то бил в огромный колокол. Бум! Бум! Бум!

Свет. Огоньки. Кружащиеся огоньки. Кружащиеся огоньки прямо над ней. Белые кружащиеся огоньки прямо над ней. «Это свет? Свет, в который я должна уйти? Я умерла?»

Она с трудом разлепила глаза. Белые потолок. Белые стены. «Может меня спрятали в большую коробку? В большую коробку из-под обуви. Я в большой белой коробке от обуви». Она снова закрыла глаза.

Звук. Что-то противно пишало. Сначала казалось, что это просто «Пиииииии!», но теперь ясно слышалось «Пип! Пип! Пип!», а ещё что-то хрипло жужжало.

Это «Пип!» хотелось заткнуть, а ведь она уже смирилась, что будет лежать в своей уютной коробочке и никто её здесь не найдёт. Пришлось снова открывать глаза.

Свет. Белый потолок. Белые лампы. Белые стены. Белые жалюзи. Аппарат искусственного дыхания. Она скосила глаза вниз: прозрачная пластиковая маска с трубкой. Она скосила глаза в другую сторону и вдруг всё вспомнила.

Нет! Нет! Нет! Она не могла это помнить. Это просто был сон. Плохой, очень страшный, но просто сон. Аппарат запищал так часто, что ей казалось, у неё лопнули ушные перепонки. Пи-пи-пи-пи-пи-пи-пи….

Боль. Просыпаться от боли было страшнее всего. От света невыносимо резало глаза. От писка закипал мозг. И от жёсткого с силой втискиваемого в лёгкие воздуха болела грудь. Губы пересохли и потрескались. Их невозможно было облизнуть. Хотелось пить, выключить свет, заткнуть уши и закрыть руками глаза. Но руки были так бесконечно далеко, где-то там, где она их больше не чувствовала. Она тянулась к своим рукам и никак не могла дотянуться.

Тень. Тень нависала над ней, загораживая свет. Словно только что палило беспощадное солнце и вдруг набежало облачко. Что-то скрипело. Пружины кровати или песок под её босыми ногами? И что-то шумело. Она помнила – это аппарат искусственного дыхания, а так хотелось, чтобы это было море. Она видела море. Она чувствовала его прохладу на своих лодыжках. Нет, это чьи-то холодные руки. Нет-нет, это – море! Облачко убежало, и снова безжалостное солнце.

Память. Ночная дорога. Слепящие фары на встречу. Визг тормозов. Почему я не чувствую, как бьюсь о стенки в кувыркающейся машине, почему у меня на шее удавка?

Руки. Я чувствую руки. Свои и чужие. Чужие гладят мою. Я дома! Да, я знаю, всё будет хорошо.

Вики открыла глаза. Солнце! На белой стене как картина висел отпечаток залитого солнцем окна. И цвет этих неровных квадратов был таким нежным, таким сливочным, что захотелось есть.

Щебетали птички. Так по-весеннему деловито и шумно, что верилось — у этих пташек столько дел, столько дел!

Кресло. И такая знакомая шаль на нём. Ручной вязки с кистями. Марго!

— Марго! — Вики так резко дернулась, что какой-то датчик, прикреплённый к её руке слишком коротким поводком, соврал с руки лейкопластырь и слетел. Аппарат подождал несколько секунд и издал противный как гудок поезда сигнал. Но Вики он нравился. Ей сегодня всё нравилось. Она ждала, что на этот звук придёт её ба.

— Девочка моя! — Марго плакала, вытирая морщинистой ладошкой текущие по щекам слёзы, а Вики радовалась.

— Ба, я хотела отдать ему кольцо и вернуться. Сразу первым же рейсом. Я так хотела вернуться! — её голос хрипел и не слушался, и последние слова она прошептала.

— Я знаю, знаю, — прижимала её к своему костлявому плечу ба. — Теперь всё будет хорошо. Теперь всё точно будет хорошо.

И она хотела ещё так много всего сказать, но Марго уже вышла.

И когда дверь снова открылась, она всем сердцем ждала бабушку, но это была не она.

— Дэн! — она хотела крикнуть, но у неё снова получилось только прошептать. И она шептала из последних сил. Ей так важно было ему это сказать: «Я ехала вернуть тебе кольцо. Я, я не знаю где оно, — она беспомощно оглядывалась по сторонам. — Наверно, где-то в моей одежде. Я не хочу за тебя замуж. Прости меня, я…»

Было что-то ещё. Что-то очень важное. Что-то, что меняло всё, но она никак не могла это вспомнить. Скользкая дорога. Авария. Ремень безопасности, сдавивший её шею. Всё это она помнила. Потом больница. Кажется, она чудом осталась жива. Это она тоже помнила. Но ощущение, что она забыла что-то важное, не отпускало. Но она пока отмахнулась от него.

— Прости меня! Я…— вот опять.

— Я простил, Вики. Уже давно тебя простил. — Он накрыл своей тёплой ладонью её руку, и ей так хотелось, чтобы он не уходил. С ним было так спокойно, так надёжно. Но она отпустила его. Давно отпустила. Давно?

— Ты сказал давно?

— Если ты не прекратишь говорить, то окончательно сорвёшь голос, и мы оставим тебя здесь ещё как минимум на неделю. Или тебе здесь нравится? — Он посмотрел на неё с подозрением. — Кивай головой. Не пытайся говорить. Поняла?

И погрозил ей пальцем.

И она кивала и «да» и «нет», потому что уже не понимала, на какой из его вопросов отвечать.

Наверно, её накачали какими-то препаратами. Определённо накачали. Она ни разу в жизни не чувствовала себя такой счастливой. Её не расстроили ни остриженные почти наголо волосы, ни высохшие до состояния костей ноги и руки, ни шрам на животе. Целый месяц?! Она пролежала здесь месяц?! Её не расстроило даже это. Ей придётся заново учиться ходить? Прикольно! Главное, что она жива, остальное неважно. Вот только вспомнить бы то важное, что она забыла. Но она обязательно вспомнит! Когда-нибудь обязательно вспомнит!

Глава 14. Кровь священного цветка

В тот день, когда прозвучал этот звонок, Дэн, уже несколько дней как вернулся в Сосновку. Один. Как и обещал. Конечно, кто-то из членов Ордена постоянно крутился рядом, но всё равно Дэн чувствовал себя бесконечно одиноким. Он скучал по Феликсу, по его ироничным замечаниям, по его невозмутимому лицу и даже по его чёрным рубашкам. Его не хватало как чего-то привычного, что всегда было под рукой и вдруг исчезло. И Дэн всё время ловил себя на том, что хочет поделиться с ним, по привычке протягивает руку, но натыкается лишь на пустоту.

Это угнетало, но совсем не так, как мучило его то, что рядом не было Евы. Ей и не обязательно было быть рядом, потому что всё что он делал было ради неё, во имя неё и с мыслями о ней. Она всегда была в его сердце, но здесь, в Сосновке, где время словно стояло как покрытая ряской вода в пруду, здесь её отсутствие ощущалось физически. Каждая ручка двери, к которой она прикасалась, каждый корешок книги по которому она провела пальцем — всё это хранило её след и всё это кричало о том, что она больше не рядом.

Она мерещилась ему в пустых коридорах, а перед дверью палаты, в которой она когда-то лежала, ему приходилось останавливаться и делать глубокий вдох, чтобы войти и увидеть там, на её кровати другого пациента. Он как-то справлялся с этим там, где её никогда не было, но здесь и особенно теперь он чувствовал себя одиноким, потерянным, забытым, бесполезным и никому не нужным как непарный носок, что он нашёл под кроватью. И он мучился сам с собой как с этим носком — просто выкинуть в помойку и забыть, или вернуть его домой, где может быть отыщется его пара.

 Теперь, когда он так и не нашёл способ всё исправить, он был как никогда близок к помойке.

Дэн так и не смог сказать Еве, что этот ребенок, которого носила Виктория, не от него. Что он никогда к Вики даже не прикасался. Казалось бы, так просто: «Дорогая, это не я! Вот — свидетель, вот — пробирка». Ведь он обещал Еве, что вернётся, когда ему будет что сказать. Тогда это казалось ему хорошей идеей. Но в День её рождения, глядя в её глаза, а только это ему от неё и осталось — её любящий взгляд, её верящие в него глаза — он не смог выдавить из себя ни слова. Это было неправильно! Сначала: «Дорогая, да, это я, это мой ребёнок!», а потом: «Ой, нет, дорогая, ошибочка вышла, это был мой друг, ты неправильно меня поняла!» Это было похоже на бред, на выкручивание, на что угодно, только не на настоящую правду. И он промолчал.

Он поговорил с Арсением. Это был тяжёлый разговор. Даже Арсений ему не поверил. Если бы не холодный взгляд Феликса, перед натиском которого, а ещё его стальных мышц, которыми пришлось Арсения слегка встряхнуть, чтобы привести в чувства, Дэн не смог бы переубедить даже друга. Арсений так привык полагаться на свою феноменальную память, что ни за что не хотел верить, что она может его подвести. «У тебя не было шансов!» — прозвучало для него не как оправдательный, а как обвинительный приговор.

Дэн думал, что простит его, когда подтвердит свою правоту, когда докажет кто же из них на самом деле не смог держать в штанах свой член, как бросил ему в лицо друг, но не простил. Дэн принял его таким, каким он был без остатка, испуганным, истерящим, допустившим ошибку. Принял, простил и взял на себя его вину. А Арсений… да что уже было об этом думать! Пусть он сам теперь разбирается. Сам решает, что делать, когда его ребёнок родится. Дэна это больше не касается.

И теперь это стало уже неважно. Неважно от слова «совсем». После того как Вики позвонила, умоляя о помощи, этот мир рассыпался как пазл на маленькие кусочки. Но Дэн поклялся его собрать. Собрать заново. И сложить правильно.

В тот день, когда позвонила Вики, его сопровождала Клара.

— Далеко собрался? — уточнила она, наблюдая, как он беспорядочно мечется по комнате, пытаясь одновременно одеваться и думать.

— Мы можем как-нибудь отследить телефон? Я понятия не имею откуда она звонила, она должна ещё быть в Италии.

— Да. В Ордене. Это может Тага.

Это заняло у них больше трёх часов. Найти в прошлогодней траве телефон, а потом такси, что было припарковано возле одного из законсервированных на зиму элитных домов. Это оказалось несложно, но у Дэна сложилось мнение что тот, кто это сделал, не сильно путал следы.

Дорога, на обочине которой нашли телефон, шла прямиком к реке, на живописных берегах которой и шло строительство коттеджного посёлка. Свернуть было некуда, и встретить кого-то, кроме сонного охранника на въезде тоже — строительство ещё не закончено, хозяева в начале апреля ползать по грязи и не дотаявшему снегу не спешили, ночевать никто не оставался.

За рулём был Дэн. Клара наотрез отказалась его отпустить с Тагаратом. А Тагарат наотрез отказался остаться. Он первый и увидел свет в одном из домов. По ухабам ещё не проложенных дорог они устремились к нему как мотыльки к огню.

— Оставайтесь здесь, — сказал Дэн, выпрыгивая из машины.

— Ага, щаз! — ответил ему Тага, беззвучно и мягко как кот, перепрыгивая лужи.

— Тага, меня явно здесь ждут, — остановил его Дэн.

— Так давай их разочаруем, — широко улыбнулся он, и его белые зубы сверкнули в глубине темной прихожей. — Послушай меня, — добавил он тихо и серьёзно, — мы не первый год работаем с разными ушлёпками, а что-то мне подсказывает, что это именно такой случай. И знаешь, что самое главное в такой работе? Никогда нигде не появляться вдвоём. Иначе, уже ничего не исправишь.

И в застеленную целлофаном комнату он зашёл один.

Дэн слышал его приглушенный голос и другой голос, который так же негромко ему отвечал. Кровь, стучавшая в висках, мешала слушать — слов было не разобрать.

— Клара, клиент твой, — сказал Тагарат, выводя покорно идущего парня со связанными руками.

Клара, невозмутимо стоявшая рядом с Дэном, словно всё это её не касается. Так же невозмутимо перехватила парня и повела вниз.

— Вот теперь ты можешь войти. Ты, вроде, парень крепкий. Опять же врач.

— Она мертва?

— Она жива, но то, что ты увидишь, тебе не понравится.

И Дэн вошёл. Кажется, это была кухня. Дэн подумал, что этот дом выбрали не случайно. Отливающие серебряным металлические поверхности делали эту кухню похожей на хирургический кабинет. Она и стала для Вики операционной.

— Вики! — он кинулся к девушке. Она стала первым, что он увидел.

Пульс есть. Ровный. Одна рука с заляпанным кровью запястьем свисала со стола — тот, кто это сделал, тоже проверял пульс — всё остальное, кроме лица, было накрыто простынёй. Кровь во рту. Кровь потёками на лице, на распущенных волосах. Но дышит спокойно.

Он вдруг перестал волноваться. Инстинкт врача? Он просто делал свою работу. Спокойно откинул простынь.

С неё даже не сняли одежду. Просто задрали свитер вверх, брюки спустили вниз. Густо замазанный йодом на животе красовался грубо зашитый разрез. Они вырезали ребёнка. Он огляделся по сторонам.

От увиденного его замутило. В большой стеклянной миске у раковины лежал младенец. Крошечный, с ладонь, с личиком, сморщенным как у старичка и таким серьёзным, словно он знал об этом мире всё. А Дэн понял, что он сам  до этого момента об этом мире не знал ничего.

На стене кровью был нарисован цветок. Скорее бутон. Бутон лотоса. Капающая из его стебля кровь. Даже сейчас Дэн смог оценить иронию: капли, изображающие кровь нарисованные настоящей кровью. Под рисунком надпись, но её Дэн не мог разобрать.

— Кровь Священного Цветка, — сказал Тагарат, подходя сзади.

— Это похоже на какой-то ритуал.

— Это и есть ритуал. Ритуал посвящения в Пророчицы. Кому-то очень нужна пророчица, Дэн. Ритуал провели и оставили её вам.

— Что они сделали?

— Напоили её кровью нерождённого младенца.

Дэн закрыл глаза, кое-как справляясь с эмоциями.

— Что ещё он сказал?

— Только это. Он больше ничего не помнит. Он плачет сейчас в машине, но Клара знает, как промыть ему оставшиеся мозги.

Дэн посмотрел на валяющиеся в раковине инструменты, шприцы, пустые ампулы и кровавые бинты.

— Как таксист смог провести такую операцию?

— Он бывший врач, Дэн. Уволили. Подрабатывал таксистом.

— Я должен это исправить, — Дэн посмотрел в янтарные, почти кошачьи глаза парня.

— Мы можем, Дэн! — ответил ему Тагарат и ободряюще похлопал по плечу.

Клара, не задавшая ни одного лишнего вопроса, перенесла в машину вещи Вики, закончила с таксистом и исчезла.

Судя по использованным ампулам, дозу наркоза Вики вкатили приличную, у них ещё было в запасе несколько часов. И Тагарат точно знал, что нужно делать.

Они всё убрали и отмыли. Викторию подстригли, чтобы никто не запомнил её длинные волосы, и перенесли в машину.

Дэн знал клинику, где не задают лишних вопросов и под каким именем её туда поместить. Тагарат этого знать был не должен. Поэтому по дороге они расстались: Тагарат — уничтожать улики, а Дэн — определять Вики туда, где ровно через оборот Луны её уже не должно быть. Уже ничего не должно быть.

  — Марго, я клянусь тебе, с ней всё в порядке! — в сотый раз говорил Дэн в трубку. — Да, она неважно себя чувствовала после перелёта, пришлось поместить её в клинику. Очень хорошую частную клинику. За ней там строго наблюдают, запрещают волноваться, и сотовая связь там берёт через раз, поэтому ты и не можешь дозвониться.

— Ты мог бы заговаривать зубы её матери, если бы она беспокоилась о своей дочери, но не мне. Она уезжала с таким настроением, что я была уверена, она самое большое через неделю, уже прилетит обратно. Она собиралась вернуть тебе кольцо и больше её там ничего не держало. Но она молчит вторую неделю как рыба об лёд, а ты вешаешь мне на уши такие длинные лингвини, что тебя с ними пора внести в книгу рекордов Гиннеса.

— Марго, ещё через пару недель её выпишут, и я обещаю, что лично привезу её в Италию.

— И до этого с ней нельзя поговорить?

— Будем считать, что нельзя.

— Она вернула тебе кольцо?

— Нет, но я уверен…

— Если ты не притянешь сюда свою костлявую задницу до конца дня, я клянусь, что с твоей помощью или без, я доберусь до вашего сраного Эмска и отрву тебе… в-общем, что-нибудь обязательно оторву. И не заставляй меня звонить её отцу!

Она отключилась, но Дэн был уверен, что все свои угрозы она выполнит в точности. Пришлось снова подключать Тагу.

— Это плохо, — сказал парень, которого удалось выхватить в Замке Ордена. — Чем меньше народу знает, тем лучше. Но, возможно. И вот ещё что. На всякий случай, девушке нужна какая-нибудь версия произошедшего. Пусть это будет автокатастрофа, например. Её бабке тоже лучше сказать именно это. Получится это исправить или не получиться, но правда девушку сломает. А ты не сможешь держать её целый месяц на снотворном. Поговори с Магистром. Это по его части.

— Я сделала всё, что мог, Дэн! Но стереть матери память о ребёнке выше моих сил, — Магистр устало прислонился к стене коридора, пропуская пробегавшую мимо медсестру клиники. — А симпатичный здесь медперсонал, — добавил он, провожая девушку глазами.

— Доктор Франкин, но вы же спец! — Дэн устало потёр лоб. — Если она вспомнит про ребёнка, она вспомнит всё.

— Не всё. Но там столько нюансов. Воспоминания может спровоцировать любая мелочь. А беременность, материнский инстинкт — это уже бессознательное. Я не могу вторгаться так глубоко. Это невозможно будет отменить никаким пасом руками. Даже если у тебя получится исправить прошлое.

— У меня получится, Магистр, — уверенно ответил Дэн. — И у вас получится.

Глава 15. Когда цветёт багульник

Это был самый долгий месяц в жизни Дэна. Бесконечный. Тяжелый. Трагичный.

Он едва успел успокоить Марго. Объяснил, что можно говорить и чего нельзя, как себя вести, и почему его рядом практически не будет, как Кэкэчэн стало совсем плохо.

Когда он только вернулся, ободрённая его появлением, она показалась ему не так уж и плоха.

— Кто там сегодня с тобой? — спрашивала она ежедневно, демонстративно выглядывая из-за Дэна и разглядывая его невидимое сопровождение. — Ушастенький? А голубоглазенькая когда будет? Очень уж она хороша.

Обычно его телохранители не имели привычки отвечать, но стеснительный Крот или так полюбившаяся бабке Ирис, иногда развлекали её своими историями.

— Вижу дело совсем плохо, раз к тебе тень приставили, — как-то сказала она.

— Да так, перестраховываются, — отмахнулся Дэн. — У вас как дела, Кэкэчэн?

— А, плохо! — сказала она просто. — Думала тебя и не дождусь. Как там Сарка моя? Скучаю я по ней.

— Она хотела со мной приехать, но ей не разрешили, — честно сказал Дэн.

— Это кто же? Жених?

— Нет, — хмыкнул Дэн. — Не жених. Я.

— Я с некоторых пор стал сам себе писать из будущего письма, — сознался он.

— Так почему бы и нет. Вы ж туда-сюда по времени мотаетесь, правильно себе какие заметки оставлять, чтобы не забыть.

— Я вы когда-нибудь видели двух меня одновременно?

— Так я ж со своей комнаты редко выхожу. Но вот когда Ева твоя здесь была, мне кажется, пару раз ты двоился. А может, показалось. Я за вами не слежу. Устала я за эти годы от вас.

Это был их последний разговор, потом она слегла, и Дэн понял, что дело и, правда, плохо. Он пытался её расспрашивать о её народе, о легендах, о Ватэсе, но это было трудно. Она путала прошлое и настоящее, забывала, как его зовут. И как Дэну не горько было это сознавать, но уже не дни, а часы её были сочтены.

— Позови-ка мне Райку, — сказала она в последнее утро своей долгой жизни.

— Веру Павловну? Волошинскую? — на всякий случай спросил Дэн, убедиться, что она не бредит.

— Да, её, Волошинскую, будь она не ладна.

После долгого разговора за закрытыми дверями, Вера Павловна вышла заплаканная и пошла одеваться. Бабка желала прогуляться.

Дэн нёс её на руках, закутанную в тёплый платок, в стареньком пальто, которое было ей велико на несколько размеров и простая мысль о том, что оно больше никогда не будет ей в пору, рвала на части его душу. Он боялся, что она увидит его слёзы, которые ему нечем было вытереть, но она на него не смотрела. Она как ребёнок радовалась солнцу, ещё холодному, но уже по весеннему яркому, чистому небу без единого облачка и уже кое-где пробивающейся по косогорам первой травке.

Идти оказалось далеко, за деревню. Но Кэкэчэн показывала дорогу и попутно осуждала распаханные с осени огороды.

— Наш народ считал, что земля — это дракон, и пахать землю — наносить ей раны. Они жили собирательством, охотой и рыбной ловлей. Да, и сейчас живут. Свободный народ никогда не станет другим. Да, Райка?

Вера Павловна не ответила. За всю дорогу она не проронила ни слова, но шла бойко, не отставала и не жаловалась.

— Почти пришли, — сказала Кэкэчэн и показала рукой на пологую сопку. — Нам во-о-он к тому камню.

На границе ещё чёрного леса вверху и уже заметно зазеленевшей поляны внизу лежал огромный камень. Простой серый, он был похож на треугольную пирамиду, только сильно скруглённую временем, ветрами и осадками.

— Видишь эти кусты? Через пару дней вся эта сопка станет лиловой — зацветёт багульник, — поясняла старушка, пока они поднимались. — Больше всего на свете я люблю как цветёт багульник. Мои предки говорили, если в это время загадать желание – оно обязательно сбудется.

— А это могила того, о ком ты спрашивал, — обратилась бабка к Дэну, когда он поставил её на землю возле камня.  Она прижалась к камню щекой и погладила двумя руками, словно пытаясь обнять. — Ну, здравствуй, чужой белый бог!

Дэн обошёл камень по кругу. Даже он со своим ростом едва мог дотянуться до его вершины, а старушка, распластавшись на нём, едва доставала головой до его середины.

Крот, который всё это время шёл вместе с ними, тихонько шепнул Дэну, когда он скрылся от старушек за камнем:

— Это разлом.

Дэн был здесь вместе с ними зимой, когда участвовал в спасении укушенной змеёй девушки, но не помнил этого места.

— Видишь едва заметную колею? Когда два фургона в разном времени одновременно делают полный круг вокруг камня, из прошлого человек переносится в будущее. Из фургона прошлого в фургон будущего. Так это работает.

— А я, значит, тоже переместился, хотя не должен был? — еле слышным шёпотом спросил Дэн.

— Да, — ответил Крот и замолчал, потому что к ним шла Волошинская.

Видимо, ей тоже неловко было стоять рядом с Кэкэчэн — что-то слишком личное связывало старушку с этим камнем. Но говорила она громко, поэтому они слышали каждое слово.

— Я выполнила свой долг. Я сорок лет берегла твою девочку. Я отдала её той, что ты сказал. Я отдала ей всё, что ты просил. — Она немного помолчала, словно собираясь с силами, и продолжила: — Я жила своим умом и никогда не была праведницей. Но только об одном я жалею. Что устроила этот пожар. Пусть завладела богатством нечестным путём, пусть лгала, изворачивалась, приспосабливалась. Это глупость всё, богатство — тлен. Но то, что столько жизней людских сгубила, не могу себе простить. Не прощай и ты. Но сними мой обет и отпусти меня. И пусть меня примут с миром наши древние боги.

Они не слышали, что она делала и какое время была тишина.

— Райка! Поди-ка сюда, — позвала она.

Они все вместе вышли на этот зов.

— Я привела свою внучку, — сказала она по-прежнему громко и взяла её за руку.

Волошинская не сопротивлялась. И бабка развернула её руку ладонью вверх и неожиданно полоснула ножом, зажатым в другой руке.

— Аааааа! — закричала Волошинская и стала вырываться, но Кэкэчэн с силой неизвестно откуда появившейся в этом тщедушном теле, прижала её кровоточащую руку к камню, и та словно забылась, успокоилась и медленно оседала вниз, оставляя на камне кровавый след.

Камень впитывал кровь словно губка, а бабка, не обращая внимание на всхлипывания своей престарелой внучки, не отрываясь смотрела вверх. И она увидела, что хотела. Сначала появилась одна кровавая буква. «V» Потом, пересекая её в нижней части ещё одна, но наоборот, как «А». И когда Крот уже прошептал Дэну «Это же метка Ордена!», подчёркивая вторую букву, снизу появилась горизонтальная линия. «V» и «Д». И хотя только одна из них была похожа на русскую, Дэн точно понял, что там написано.

Ватэс Дукс.

Кэкэчэн достала из кармана заранее припрятанный бинт и протянула Дэну:

— Перевяжи-ка её.

Дэна не пришлось просить дважды. Он бинтовал руку плачущей старушке, а Кэкэчэн, обессилев и привалившись спиной к камню, рассуждала:

— Он не должен был простить. Людей убивать нельзя. Я хотела дочь его привести, или сына. Родную кровь. И эту клушу не должен был выбрать, ведь у неё нет детей и никогда уже не будет, — она хмуро посмотрела на внучку.

— У меня есть, — горько всхлипнула она. — Дочь. И внучка есть.

— Что ж ты молчала, дура жадная? Думала тебе богатство или бессмертие перепадёт? Привели бы девчонку. Ей с этого только польза была бы. Сила, знания, ум. Тебе вот, дуре, они зачем?

   — Пусть растёт, маленькая она ещё! Настанет время, всё ей передам. А вы, когда пришли? — и она с недоумением уставилась на Крота.

— О! Вот я же говорю, дура! — махнула рукой бабка. — Ну, мои годы сколько не длились, а кончились. Теперь все вопросы к ней.

И она хотела встать, но уже не смогла.

Дэн донес её на руках назад, по дороге она заснула. И только когда он укладывал её на кровать, вдруг открыла глаза, встрепенулась. Но, увидела Дэна и взгляд её потеплел.

— Я прожила долгую жизнь, — сказала она тихо. — Но ни разу не видела такой любви как у вас. Однажды ты спросишь меня кое о чём, но я тебе не отвечу. Так знай, мой ответ: Никогда!

Она закрыла глаза и уснула, чтобы больше никогда не проснуться.

Через два дня Эмма приехала её хоронить.

Возле гроба на пустом кладбище они стояли вчетвером: Дэн, Эмма, Волошинская и дед Мещерский. Во всей деревне за столько лет не осталось ни одного человека, который бы помнил гилякскую девочку, дочь купца Ланца, взявшую фамилию своей сводной сестры по мужу Купцова. Она прожила трудную жизнь, наделала много ошибок, но выполнила свою клятву перед чужим богом. Они пришли проститься с ней. Они будут помнить её такой. Не боявшейся смерти. Мудрой и сильной. И пусть её примут её древние боги!

Этот апрель на кладбище так был похож на ноябрь. Тоже серо, голо, неуютно. Те же жухлые листья и среди деревьев местами снег. Но солнце припекало совсем по-летнему, и из-под неприглядной листвы уже пробивалась молодая трава. И девушка, которая плакала у него на груди, была так похожа на Еву, но это была не она.

На свежей могиле поставили простой деревянный крест из двух перекладин, написали дату смерти и две буквы: «Е.К.» Кто-то подумает: «Евдокия Купцова», а кто-то скажет: «Кэкэчэн Елагина». Её жизнь осталась тайной, пусть её смерть тоже будет загадкой.

Эмма бросила последний взгляд на могилу и, подняв голову, осмотрелась:

— Боги всемогущие, Дэн что это?

Все сопки вокруг кладбища покрылись лиловым.

— Загадывай желание! Багульник цветёт!

Глава 16. Ангел

До назначенного срока оставалось две недели. Ева и ждала этого дня с нетерпением, и боялась. Ходить по лестнице стало совсем невыносимо, и она перебралась жить в гостиную. Оказалось, там самый удобный в доме диван. А на самом деле она стала тяготиться одиночеством, вынужденным бездельем и бесполезностью. Здесь же всё время кто-то был, что-то происходило, пусть даже у повара подгорал пирог. Зато Ева узнавала это первой — сначала по нецензурной итальянской брани, потом по запаху горелого бисквита — и ей это нравилось.

Сегодня было на редкость скучно и немноголюдно. Дэн уже несколько дней как не вылазил с Сосновки. Эмма настояла на своём и полетела в Швейцарию. Буквально пару часов назад к ней присоединились Альберт Борисович, Арсений и Изабелла. Что делал Феликс, ей было неизвестно, и он, к несчастью, не обязан был ей докладывать.

«Я не поняла, — писала ей Роза в очередном своём комментарии к её «книге», — как это письмо может быть отправлено из будущего в прошлое. Ещё и Почтой России».

К счастью, на этот вопрос она знала ответ. Не всё пока мог объяснить ей Дэн, не всё понимал сам, но про штамп на конверте ответ у него был.

«Наверно, в будущем он так и остался работать в своём институте и в Доме престарелых в Сосновке. И этот лист с письмом просто вложил в конверт со штемпелем, который у него сохранился от другого письма, которое ему пришло из его института. Иначе ему бы никто не поверил. Он взял этот конверт и принёс его в прошлое. Надеюсь, ты поняла?»

Жаль, что разница во времени позволяла полноценно общаться лишь несколько часов в день. И пока эти благословенные часы ещё не настали.

Она открыла последнюю главу и дописала туда то, что только что ответила подруге. Получится ли ей дописать эту книгу? Она каждый день заглядывала в глаза Дэна, но не видела в них ту невыносимую тоску, что была в письме. Хотя в последнее время он был сам не свой. Осунулся, похудел, и Ева чувствовала — что-то его угнетало. Что-то, чем он не мог поделиться ни с кем. Ева пробовала допытаться у Феликса, который был сейчас к Дэну ближе всех, но из камня воду выжать было легче. Секреты Дэна он хранил сильнее, чем швейцарский банк сбережения клиентов.

Швейцария. Мысли снова сменили направление. Эмма сообщила, что прекрасно долетела. Ева ни за что бы ни полетела в незнакомую страну, имея на руках лишь странную легенду, найденную в архиве и примерные координаты разрушенного замка, но Эмма собиралась. Никто, конечно, и не отпустил бы её одну. Всё же она определённо сумасшедшая!

Как не хотелось вставать, а всё же пришлось — она уже третий раз за последние полчаса ходила в туалет. Вроде и продукты все были свежие, и воды много не пила, но живот тянуло и тянуло. И главное ведь — ничего. Вот и опять, дошла, посидела. Ничего, но вроде полегчало.

В последнее время малышка бушевала всё чаще. Толкалась, ворочалась. То и дело Ева чувствовала то её выпирающие локотки, то коленки. С утра она едва дала ей поесть. Но сейчас успокоилась, и Ева почти наслаждалась этим спокойствием, если бы не эти странные позывы в туалет.

После того, как доктор сказал, что будет девочка, они часто развлекались тем, что придумывали ей имена. И хотя Ева твёрдо сказала, что имя ей будет давать мать, Арсений с Альбертом Борисовичем то и дело упражнялись, придумывая имена, которых и в природе то не было. Хотя, сегодня в утра вот вспоминали Америку.

— Назовём её Небраска, — предложил Арсений.

— А может Алабама? — спросил его отец. — Ева?

Еве отводилась роль переводчика. Положив руки на живот, она должна была определять, нравится это имя малышке или нет.

— Не Алабама, — ответила Ева, делая вид, что прислушивается.

— Может Дакота? — Арсений со своими энциклопедическими знаниями всегда побеждал количеством предложений даже без Лулу.

— Южная или северная? — спросил его отец.

— Джорджия? Ева? — Арсений смотрел умоляюще.

— Нет, она не согласна, — ответила Ева.

— Каролина?

— Тоже нет!

— Когда вы уже прекратите, — возмутилась Изабелла. — Имя ей нужно давать согласно правилам.

Она открыла свой потрёпанный буклетик, который ей выдали ещё когда она хотела пойти в монашки.

— Какое тебе поставили число? Двадцать шестое мая? Смотрим. Двадцать шесть — это буква Э. В этом году разрешены: Элеонора, Эмилия, Элла и Эванс.

— Разве Эванс женское имя? — удивился Альберт Борисович.

— Не знаю, — пожала плечами Изабелла. — Здесь так написано.

— Если на «Э», давайте назовём её Энджи, — предложил Альберт Борисович.

— Может просто Анжела или Ангелина? Все они означают Ангел, — ответил Арсений.

— Нет! — очень эмоционально возразила Изабелла.

— Зачем нужен этот твой талмуд, если она всё равно будет неучтённым алисангом? — возмутился Арсений. — К тому же рождённым по любви.

— А вдруг к ней прилетит настоящий Ангел? Тогда ей понадобиться правильное имя. И она будет настоящим алисангом, а не незаконным. И она пойдёт в настоящую школу и у неё будет настоящий Бал Выпускников.

— Да, настоящее детство, настоящие друзья алисанги, — поддержала её Ева.

— И она будет счастливой девочкой, которая вырастет в счастливом мире со счастливым будущим, — ответила Изабелла, и трудно было ей возразить.

Все они так надеялись на это, и понимали, что именно от них зависит каким, оставят они этот мир маленькой девочке, которой они так самозабвенно придумывали имя.

Ева снова расчувствовалась, вспоминая, и попыталась набрать Дэна. Он был недоступен. В последнее время он был недоступен почти всегда.

«Знаешь, а ведь ты сама виновата, что всё стало так плохо, — заявила ей Роза на днях. — Ну, не в том смысле, что вот прямо ты. Я имею в виду Еву, которую ты написала. Зачем она меняла прошлое? Может быть, всё на самом деле было совсем не так? Может быть, его заставили так сказать? Может быть, он взял на себя чужую вину? Но она сказала это, зная, что обладает каким-то волшебным голосом и всё изменилось. Теперь Виктория родит Дэну ребёночка, и будут они жить долго и счастливо и умрут в один день.

— На счёт счастливо — это вряд ли, — ответила Ева, хотя ей нестерпимо хотелось сказать: «Этому никогда не бывать!»

— А так, может, родила бы девочку от Лоренцо. Ну, пожалуйста, пусть будет девочка и от Лоренцо! Ты же автор!

— Роза, даже, если это и мог быть ребёнок от Лоренцо, то это будет мальчик! Мальчик, иначе она бы не избавилась от своей Бирюзовой чумы.

— Черт! Сколько уже? Пятый месяц, а они всё помолвлены?

— Да.

«Да, да, да, да! Да! Они помолвлены, она в Италии, беременная его ребёнком, он здесь. Я в чужом теле беременная чужим ребёнком. И я изменила прошлое».

Что-то Ева так разнервничалась, перечитывая их переписку с подругой, что снова захотела в туалет.

Она почему-то ждала, что Дэн скажет ей на день рождения что-то важное. Он даже выглядел каким-то воодушевлённым. Но у них состоялся какой-то серьёзный разговор с Арсением. А Еве Дэн долго-долго смотрел в глаза, но так ничего и не сказал. Сердце тоскливо защемило. И живот тоже заболел сильнее.

Святая Либертина! Это же схватки!

— Нет, нет, нет, нет! — Ева металась по комнате, не зная за что хвататься.

Дэн недоступен, остальные в Швейцарии. Феликс! Нет, надо звонить доктору.

— Извините, доктор Морган на плановой операции, — ответил приятный женский голос. — Вы записаны?

— Да, но на двадцать пятое.

— А сегодня одиннадцатое. Ну, что же, бывает. Приезжайте, ждём вас!

Кто бы мог подумать, что в этом многолюдном доме именно в тот день, когда они больше всего нужны, рядом никого не окажется. Кроме заботливой экономки.

 Они ехали в больницу на своей машине с водителем, и Антонина Михайловна гладила её по руке, успокаивая. С той поры, как она узнала, что начались схватки, и принялась помогать Еве, Ева и правда верила, что всё будет хорошо.

Невозмутимая Антонина Михайловна одновременно отпаивала валерьянкой эмоционального Мао, который расчувствовался и снова что-то спалил, проветривала кухню, помогла Еве собрать вещи, давала указания водителю. Схватки пока были редкими, поэтому скорую вызывать не стали. Ева сомневалась, стоит ли дёргать Альберта Борисовича и Арсения, но Антонина Михайловна мягко настояла, что, наверно, им следует знать и Ева звонила прямо из машины.

И почему-то обрадовалась, что ни один из них не отвечал. Пусть экономка делает что хочет, но Ева больше никому звонить не будет. И странное чувство, что ещё несколько часов и всё это для неё закончиться наполняло её каким-то железобетонным спокойствием. Она не могла больше думать ни о чём. И она не думала.

Она чётко выполняла все команды врача. Ей говорили тужиться, и она тужилась, говорили дышать — дышала. Но прибывала в своей непрошибаемой невозмутимости словно во сне. Даже плач ребёнка она услышала не сразу. «Девочка!» — сказал ей доктор, и поднёс ребёнка. И только когда по её кривящемуся ротику Ева поняла, что она плачет, эту завесу, что отгораживала Еву от настоящего мира, вдруг прорвало. Она услышала всё: её громкий плач, голос медсестры, скрип снимаемых резиновых перчаток, стук отодвигаемого стула, даже гул лампы под потолком. И чувства, которых не было, затопили её сознание:

— Мой ангелочек! Моя малышка! Моя умница! Моя самая красивая в мире девочка!

И счастье не от того, что всё это закончилось, а от того, что она держит в руках этот тёплый живой комочек, это чудо, которое только что появилось на свет, настоящее счастье, цельное, абсолютное заполнило каждую клеточку её тела и перелилось через край, делая этот мир ярким, красивым, живым.

Врачи говорят, организм женщины так устроен, что во время родов выбрасывает в кровь просто лошадиную дозу эндорфинов, чтобы не было больно, и страшно, и запомнилось хорошее. Но было и больно, и страшно, и всё это запомнилось. Только потом, когда, казалось всё уже позади, потом вдруг хлынули в кровь эти эндорфины. Врут врачи! Теперь Ева точно знала – врут! Она смотрела в опухшие глазки своей малышки и до сих пор не верила, что это чудо — её дочь. Она родилась, и всё остальное уже действительно было неважно.

Антонина Михайловна была нарасхват. Она столько раз уже рассказала всем и как они ехали, и как у Евы отошли воды, и как всем звонили, но никто не отвечал. А потом в подробностях каждую потугу, каждое слово доктора, каждый Евин вздох, что Еве казалось, ещё раз всё по новой она уже не выдержит. Но после Альберта Борисовича Арсения сменила Изабелла, а потом примчался Дэн и она начала всё заново. Не упуская ни одной детали: ни то какой мужественной была Ева, ни то, как серьёзно заплакала малышка. Совсем не так как другие дети, а громко, чисто, требовательно. И когда к самому концу её последнего рассказа подоспел и Феликс, Ева думала, что она больше ничего не скажет. Но она откашлялась и, видя его живой интерес начала заново. Ева бесконечно была ей благодарна за всё. А за этот подробный пересказ особенно.

— Если бы не она, я бы и сама толком не знала, что на самом деле происходило, — говорила Ева в трубку Эмме, которая тоже слышала всё по громкой связи.

И когда это оживление, наконец, затихло, малышка мирно спала у Евы на груди, а охрипшая Антонина Михайловна пила горячий чай с мёдом, произошло то, чего никто не ожидал.

— Ангел! — подскочила Изабелла, оглядываясь.

— Ангела заказывали? — спросила, появляясь из ниоткуда, девочка с рыжими кудряшками. Сама ещё совсем ребёнок, с крупными конопушками на бледном лице, но как положено с большими белыми крыльями, которые норовили сползти с её узеньких плеч. И поскольку ошарашенные её появлением, ей никто так и не ответил, она продолжила, протягивая руки к малышке:

— Имя выбрали?

Еве вдруг так страшно стало передавать ей в руки ребёнка. Ей казалось, она сейчас исчезнет вместе с ним, потому что здесь не могло быть Ангела.

Но конопатая и не думала исчезать.

— Как зовут тебя, красавица? — и сонная малышка слегка приоткрыла свои глазки.

— Лили. Лилия, — сказала Ева, не понимая откуда в её голове прозвучало это имя.

— Ну, здравствуй, Лилия! — сказала Ангел, и все радостно захлопали, и Альберт Борисович даже заплакал. И Ангел передала ребёнка прямо ему в руки и со словами «Берегите её!» исчезла.

Это не могло быть правдой, просто, не могло. И растрогавшись, Ева полезла в карман за платком, а нашла письмо.

«Не отдавай ребёнка в руки Ангелу!»

О, господи! Ева бессильно откинулась на подушку. Дэн молча забрал из её рук листок, и резко очерченные скулы на его лице стали ещё жёстче. Он посмотрел на неё так, словно прощался, и ни слова не говоря, исчез.

Глава 17. Хитрая бабочка

Найти эту хвастливую пустобрешку даже на переполненных вечерних улицах города оказалось нетрудно. Жители готовились к встрече возвращавшегося с войны войска. Жгли костры, коптили колбасы, варили пиво. Девушки резали дорогие ткани на тонкие ленты, завтра их развесят по городу и улицы, украшенные яркими лоскутами, станут нарядными, разноцветными, красивыми.

Судя по кислым лицам подруг, Уна прожужжала им все уши своим будущим свиданьем.

— И он сказал, чтобы я ждала его в Храме и поцеловал на прощание. А потом уходя, всё оглядывался и оглядывался, и махал мне рукой.

«Ого, как всё запущено!» — сказала Таэл, и хотела немедленно избавить её от этой нездоровой зависимости от собственных фантазий, но передумала. Пусть ещё денёк побудет влюблённой и поспешила в поля.

Там среди утопающих в зелени холмов остановилась на ночевку их армия.

В темноте не только все кошки, но и все холмы казались чёрными. Таэл никогда не бродила по своим владеньям ночью. После полыхающего огнями, многолюдного и шумного города в лагере стояла почти гробовая тишина. Большая часть уставших вояк уже мирно посапывала в своих палатках и только единицы сидели возле костров, поддерживая огонь. Одиноко сидел у костра и Ратвис.

Тёмный след на его доспехах был заметен даже в неровном пламени затухающего костра. Таэл села напротив, всматриваясь в его лицо. Он был небрит, молчалив и печален. Ещё он, наверно, был пьян, но та жидкость, которую он отхлёбывал периодически из кожаного бурдюка и морщился, не приносила ему облегчения. О чём он думал? О чём печалился?

Таэл прижала к себе «сердечко», висящее на шее на кожаном ремешке. «Может он думает о тебе, Иом? Наверно, ты была бы рада это узнать». И словно услышав её слова, он прижал руку к тёмному пятну на груди.

Таэл сняла с груди кулон и повесила ему на шею.

— Когда ты снимешь доспехи и не сможешь больше чувствовать под ладонью её кровь, с тобой останется её сердце. Знай, она любила тебя! И умерла с твоим именем на губах. Её звали Иом.

— Иом? — он удивлённо уставился на внезапно появившийся на его груди кулон.

— Да. Я не знаю, что она в тебе нашла, — продолжила свой монолог Таэл, словно он мог её слышать. — Но её сердце всегда принадлежало тебе. Так что, бери!

Он поднёс к глазам крошечное сердечко, и Таэл показалось, что в его ладони оно стало биться сильнее и стало ярко-алым как угли в костре. И, может быть, всему виной лишь кривые всполохи огня и тёплое вино, но в его глазах заблестели слёзы.

Встречать пришедшую с победой армию оказалось весело. Музыканты играли, цветные ленточки развевались над головами, ароматные запахи возбуждали аппетит и хмельные напитки текли по улицам рекой.

Первый отряд ступил на главную площадь, едва солнце стало клониться к западу. На белом коне во главе отряда гордо восседал главнокомандующий (нет, ещё не Эмэн, а их отец Аман). Он произнёс пламенную речь, обращаясь к жителям, про то, что они одержали победу и страна под надёжной защитой, и всякое такое бла-бла-бла… А потом красиво слинял, предоставляя своей армии право на растерзание приготовленных угощений и аппетитных селянок, ради такого дела сбежавшихся в столицу со всех уголков страны. Сегодня каждый воин вправе выбрать себе жену и её признают законной, а наследника законнорождённым. И жрецы всех храмов уже с утра натирали пальцы противомозольной мазью, готовясь фиксировать браки.

Все юные некоронованные боги тоже были на своих местах. В их обязанности входило эти браки подтверждать. Сидела и Таэл в своей мраморной истуканше. Сидела и Уна в своём неизменно голубом платье у подножия её статуи. Сидела печалилась. И было чему. Ратвиса ни в передовом отряде, ни во всех остальных не было.

Таэл на всякий случай проверила, не замыкал ли он шествие. Нет, нёсший их яркое шестицветное знамя замыкающий заехал в распахнутые ворота и сдал полотнище на руки специальным людям. Те унесли его чинить и вытряхивать дорожную пыль, а Ратвис так и не объявился.

Заглядывающие в храм хихикающие подружки, которые, видимо, именно за этим и приходили — посмеяться над зазнайкой — добавляли изрядное количество масла в огонь её отчаяния. И она готова была вот-вот разразиться слезами. Целым потоком слёз. А слёзы Таэл не любила.

— Ну, что? Дохвасталась? — спросила её Таэл, чувствуя, что корсет на девушке сегодня затянут туже прежнего.

— Его, нет, моя Богиня! Нет! — её голос тонул в шуме, доносившимся с площади через распахнутые двери.

— А ты, конечно, уже заняла очередь к жрецу? — спросила Таэл, краем глаза рассматривая первые парочки, которые забежали в храм по-быстренькому пожениться.

— Ты тоже смеёшься надо мной?

— Ты сама виновата! Придумывала, хвасталась на всех углах.

— Говорят, если то, чего хочешь больше всего в жизни представлять уже случившимся, оно обязательно случится!

— Боги всемогущие, какое мракобесие! Это кто ж тебе такую глупость сказал?

— Люди говорят, а им сказали человеки! Некоторые из них приходили в дальние селения. Приехавшие девушки такое про них рассказывали! Говорят, у них железная кровь и у всех одинаково красная, хотя люди есть и с ржавыми волосами, и с темными, и с совсем светлыми. И те, что приходили, были белолицые, но есть среди них и темнокожие как закопчённые чугунки и даже жёлтые.

— Моя Богиня! — склонился жрец перед мраморной статуей, протягивая бумагу. — Изъяви свою волю!

— Погоди-ка, — сказала Таэл, выбираясь из девушки.

Она на секунду задумалась. Плюнуть на этот жёлтый пергамент? Тогда её знак расползётся по нему белым пятном. Или приложить кольцо? На этот случай ей выдали большое медное кольцо с её именем. Плевать было веселее. Но она потёрла о ткань платья перстень и приложила к бумаге. Запахло палёным и на протянутом свитке стали видны выжженные «стрелочка» и «крестик». Она ещё немного полюбовалась твореньем рук своих под радостные вопли брачующихся и хотела вернуться к девушке, когда прямо у ворот храма услышала конский топот и радостные приветствия:

— Ратвис! Ну, наконец-то! Мы думали, ты всё веселье пропустишь! Посмотри, какие аппетитные сыроежки тебя тут заждались!

— Да, да, — что-то рассеяно отвечал он друзьям, и, спрыгнув с коня прямо у ворот, вбежал в храм.

— Моя Богиня! — он упал на колени перед мраморной статуей и с его шеи свесился подаренный Таэл кулон.

— Вообще-то я здесь, — произнесла Таэл справа от него.

Он повернулся вправо, склонившись прямо к её ногам.

— Моя Богиня! Я был на её могиле. Я молил о прощении. Это я должен был её защитить, а не она меня, хрупкая нежная бабочка. Она отдала свою жизнь, чтобы я жил.

— Поверь, она ни секунды не жалела о своей жертве, — ответила Таэл, и он словно прислушался.

— Что же мне делать теперь?

— Живи!

Он поднял на неё глаза. И Таэл растерялась под его взглядом. Боги всемогущие, он её видел! И было в его взгляде что-то такое от чего у Таэл по всему телу побежали мурашки. Ей внезапно стало холодно, а потом сразу жарко, а потом у неё начали подкашиваться колени, и она опустилась рядом с ним на холодный пол.

— Я даже представить не мог, какая ты красивая! — его глаза прожигали в ней дырку, и она прижала руки к груди в том месте, где она вот-вот должна была появиться.

 Ей было страшно и больно дышать, и весь огромный мир сейчас ужимался до размеров этой ступеньки, потому что никто никогда не смотрел на неё ТАК.

Эта хитрая бабочка не просто отдала ему сердце, она подарила ему свои возможности. Она посчитала его достойным их.

— Ратвис! — пискнула у неё над ухом Уна.

Он поднялся и подал Таэл руку.

— Извини, не помню, как там тебя, но я сегодня занят, — он мельком взглянул на девушку и улыбнулся Таэл. А потом снял кулон и повесил ей на шею: — Мне кажется, тебе он больше идёт.

Аааааааах! В едином вздохе замер весь зал. И все они смотрели на Таэл. Смотрели и не верили.

— Лопни мои глаза, — выразил всеобщее мнение какой-то толстяк, — Это же богиня!

— Смотрите! Богиня! Белая Богиня! — понеслось по залу, и кто-то закричал даже на площади.

— Бро, — пришла в себя Таэл и протянула перстень жрецу, — Возьми! Не хочу торчать здесь весь день.

— Понимаю, — зачарованно произнёс жрец, принимая перстень и, кажется, забыл закрыть рот.

 Но Таэл этого уже не видела, она чувствовала только горячую руку Ратвиса, которая тянула её за собой.

Куда? Да какая разница!

Глава 18. Чужие тайны

— А вы что-нибудь узнали? — спросил Дэн, заканчивая свой рассказ об их разговоре с Аполлоном

— Я даже не знаю с чего начать, — сказал Арсений, взъерошивая свои длинные волосы.

Это было в тот вечер, когда они с Дэном рванул сначала архив, потом застряли на Колесе Обозрения, потом метнулись в прошлое Вики. В-общем, в один из последних вечеров, когда Дэн ещё не стал так скрытен, так измучен и так несчастен, как сейчас.

— Наверно, если бы это рассказали мне раньше, это изменило бы всю мою жизнь, — начал Арсений. И Феликс почему-то поморщился от этой его напыщенной фразы, хотя не такая уж она была и напыщенная. Просто Арсений был слишком умным, слишком талантливым, слишком правильным и от всего этого «слишком» у Феликса как от сладкого ломило зубы. Правда, сейчас, когда он знал о нём кое-какие пикантные подробности, он казался ему не таким уж и недочеловеком. Обычный пацан!

— Многое ты и так знал, — возразила его девушка, присаживаясь с кружкой чая за большой стол в гостиной, который оставили здесь после новогоднего вечера. Видимо, она одна понимала, о чём он хотел сказать. — Ты сам вывел эту теорию. И как видишь, оказался совершенно прав.

Изабелла нравилась Феликсу своей строгостью, сдержанностью и лаконичностью, которая выражалась и в её манере одеваться и особенно, в её манере говорить. В общих разговорах она всё больше молчала, но всегда так точно подмечала детали, что Феликс порой даже ждал, что скажет Изабелла — часто именно её голос был решающим. Если бы Изабелла не сказала, что они пойдут в Замок вдвоём, то Арсений, наверно, до сих пор бы мялся, ждал отца, копался в своих книгах и мучился сомнениями сумеют ли они найти с Парацельсом общий язык. Что она нашла в этом папенькином сынке? Что разглядела за нарядным фасадом?

Как выяснилось из пояснений Изабеллы, и Арсений и Парацельс оказались одинаково заумными чудиками, и кроме крепких словечек, которыми порой выражался Тео, заставляя Арсения краснеть, они общались на одном языке, языке только им двоим и понятном, в отличие от этих самых словечек.

— Оказывается Душа, которую вручает кера, или как его ещё называют Дар Жизни или Дар Богов, — продолжил свою речь Арсений, — На самом деле это — судьба, причём чужая судьба. Если ребёнок рождён в любви он сам выбирает себе судьбу, сам решает быть счастливым или несчастным, политиком или терапевтом. Судьба, которую принесёт кера, имеет свой путь, свою проблему, свой конфликт.

— Да, и ты нам это рассказал и даже наглядно показал на примере Изабеллы, — сказала Ева.

«Точно подмечено!» — подумал Феликс и сдержал зевок.

— Когда Боги, а по сути жрецы истинных богов, как вы и сами выяснили, ставшие для людей Богами перестали быть бессмертными, — продолжил Арсений, — они придумали передавать свои души и таким образом проживать очередную жизнь.

— У них больше не было тела, поэтому они стали использовать тела людей, — пояснила Изабелла.

— Это же зомби-апокалипсис какой-то! — Дэн лежал на диване, подложив руку под голову и Феликс, сидящий на втором диване рядом с Евой, ему завидовал.

— Да, Дэн. И, конечно, Мудрейшие не могли допустить такого грубого вмешательства в жизнь людей. Так возник Предел, который теперь пропускает только чистые души новорождённых младенцев, — продолжал толкать свою речь Арсений.

— Но жрецы не могли принять такого поражения. К тому же у них в заложницах была Мать Душ. Они знали, что если ребёнку не повезло родиться в любви, она даёт ему душу. Но среди алисангов это было так редко. И они придумали, как сделать, чтобы детей, рождённых без любви, то есть «свободных душ» становилось всё больше, — Изабелла сегодня что-то тоже была многословной, и уже переставала Феликсу нравится.

— Они думали, что их душа будет развиваться, получать новый опыт, но оказалось, что в каждом новом теле она совершает один и тот же путь, проживая заново одну и ту же жизнь только в других условиях времени, — пояснял Арсений.

Неужели это так важно? Вот теперь Феликс зевнул. Всё это было так давно.

— То есть по сути эта теория, что алисанги дают потомство только в чистокровных браках — это заговор? На самом деле этого нет? — а Дэн явно заинтересовался.

Теория заговора — какая скукота!

— Этого не было. Но нам вдалбливали, что смешанные браки плохо и нужно поддерживать чистоту крови. И в результате мы имеем, что имеем, — Изабелла вспомнила про свой остывший чай и сделала глоток.

В принципе, голос у неё был приятный, и Феликс не против был её слушать.

— Правда, сами жрецы уже давно разочаровались в этой идее. Им не нравилось перерождаться младенцами, расти, взрослеть и только к 16 годам получать свою настоящую личность. К тому же часто это не работает, — она говорила очень убедительно, правда смысл сказанного до Феликса всё равно не доходил. Он никогда не был настоящим алисангом. Он вырос сам по себе. Наверно, поэтому не принимал из их истории ничего близко к сердцу. Ева тоже молчала, наблюдая со стороны.

— Значит, инициация – это тоже не просто процесс активации наших способностей? Это нечто большее? Пробуждение чужой души? — Дэн сел.

— Я не совсем разобрался с инициацией. И рассказываю это вот к чему. Жрецам, или тем самым пресловутым богам, которыми они себя поставили над людьми, хочется вернуть и свою власть, и своё влияние. И вселяться в людей, полностью подавляя их личность, им нравилось больше. Они во что бы то ни стало хотят распечатать Предел. А это может сделать только Пророчица. Каждый раз они ждут исполнения этого Пророчества Элементы, только для того, чтобы открыть Предел.

Арсений встал. Теперь он обращался только к Дэну.

— Понимаешь, им не нужны избранные, не нужны истинные боги. Особенно Истинные! И они придумывают разные уловки, чтобы сбить всех с истинного пути. И за столько веков всё это так смешалось и правда, и вымыслы, и козни жрецов и ответы мудрейших, что уже никто толком не понимает: что, когда, зачем и как делать.

— И всё же у ЭЛЕМЕНТЫ был изначально очень точный продуманный план — возразил ему Дэн и тоже поднялся.

— А тебе не кажется странным, что все эти боги постоянно говорят загадками? Вот то же Аполлон, например. Такими заумными словами, из которых ничего невозможно понять? Почему просто не сказать: идите туда, возьмите то, ткните сюда? — он отхлебнул из кружки, что стояла перед Изабеллой, и снова сел под возмущённый взгляд девушки. — Потому что никто не знает правду. Все знают только часть её. И каждый строит исходя из своей части какие-то предположения.

— Трогают в темноте слона? — и в исполнении Изабеллы слово «трогают» прозвучало как-то особенно эротично.

Феликс невольно улыбнулся, когда она слегка покраснела.

— Да, очень похоже, — не заметил никакой неловкости Арсений.

— А мне кажется, именно потому каждый знает только часть этой загадки, чтобы нельзя было её ни у кого выпытать целиком? — Дэн заметил, но он был слишком хорошо воспитан.

— Тогда нам бы очень пригодился Бази. Может его убили именно потому, что он один знал всё? — сказала Изабелла.

— Мне кажется, он тоже нам ничем не поможет, — ответила ей Ева, и все взгляды обратились на неё. — Я не знаю, почему я не сказала раньше, но у меня был Бази. В голове. Как у вас Лулу.

Арсений поперхнулся чаем, который он опять стянул у Изабеллы, но она даже не обратила на него внимание.

— Он появился как-то не сразу, как раз в тот день, когда приехала Вики, — поясняла Ева, оправдываясь. — И всё сразу так завертелось. А теперь, когда я в этом теле, он пропал. И Эмма его тоже никогда не слышала.

— Господи, так значит, Бази жив! — Дэн присел напротив и смотрел на неё как на чудо.

— Да, но, как и Аполлон, он говорит сплошными загадками. — Она смутилась под его взглядом. — И он меня страшно бесил. В любом случае это неважно, пока я не рожу…

И Феликс был с ней полностью согласен.

И вот она родила. И рыдает.

Феликс остался с ней один, когда все уже разошлись, и она словно специально ждала этого момента, чтобы расплакаться.

— Феликс, я опять всё испортила! Я не знаю, почему я не прочитала эту записку раньше, ведь это первое что я взяла с собой.

— Наверно, тебе было немного не до неё, — посмотрел Феликс на спящую малышку.

— Я даже подумать не могла, что она мне понадобится и всё же взяла её с собой. Но прочитала так поздно! Ты бы видел, как он на меня посмотрел! — и слёзы снова потекли потоком.

Феликс протянул ей очередной платок. Она высморкалась и в сотый раз принялась за своё:

— Я всё испортила с Вики, когда сказала вслух, что это ребёнок Дэна. Я не прочитала вовремя, что нельзя отдавать ребёнка в руки Ангелу. Господи, я не знаю, что мне делать. И что теперь будет. Я вечно всё порчу!

— Я понимаю, что бесполезно говорить тебе, чтобы ты успокоилась, — сказал Феликс и предупреждающе поднял руку: — Знаю, знаю, от слова «успокойся» ты только больше расходишься. И всё же я знаю, как тебя успокоить.

Она громко всхлипнула, но приготовилась слушать.

— Это не ребёнок Дэна. Он и пальцем не прикасался к Виктории.

— Откуда ты знаешь? Это она тебе сказала. Знаешь, ей верить…

— Может, ты всё-таки дашь мне сказать? — он посмотрел на её опухшее и совсем не Евино лицо как можно суровее.

— Молчу, молчу, — теперь она подняла руки в знак полной капитуляции.

— Никто мне ничего не говорил. Я видел всё своими глазами. Как Виктория напоила Арсения какой-то зелёной бурдой, лишающей воли, которую изобрёл её отец. И практически изнасиловала, уж, прости за подробности. Хорошо, что ты это не видела, — и он прикрыл рукой глаза.

— А Дэн? Дэн об этом знает? — она явно недопонимала.

— Конечно, именно он и полез в это прошлое, чтобы во всём разобраться. Только я его одного не отпустил.

— Но я же изменила прошлое!

— Да, ничего ты не изменила. Лежишь тут ревёшь, мнишь себя всемогущей, — он подал ей ещё одну салфетку, но кажется, она передумала плакать. — Ты изменила воспоминания, но не само событие.

— Господи, но как он узнал?

Ему показалось или она улыбнулась?

— Он всегда это знал. Только там всё так трудно было с Изабеллой, с Арсением. Потом ты прополоскала всем память. В-общем, тебе легче? — он посмотрел на неё оценивающе.

— Намного. Спасибо, Феликс! — и она хотела броситься его обнимать, но он так мягко увернулся и встал. — Господи, но почему он сам мне не сказал?

— Кх! — он демонстративно кашлянул. — Потому что настоящие мужики так не поступают. И знаешь, что? Я надеюсь, чтобы там у вас с ним не было, а он никогда не узнает, что это я тебе сказал.

— То, что я теперь знаю?

— В-общем, ты меня поняла — он сделал жест, означающий «рот на замок» и она кивнула.

Он посмотрел на смешное личико малышки, лежащей в кроватке.

— А это обязательно, так туго её пеленать?

— Не знаю, — пожала Ева плечами. — Надеюсь, её мать разберётся. И, знаешь, что? Тебе не кажется, что я как-то засиделась в этом теле?

— Ты что и Неразлучнки с собой взяла?

— А ты думаешь, я могу оставить такую ценную вещь в чужом доме? Присмотри тут за ней, — показала она глазами на девочку, застёгивая тяжёлую пряжку поверх больничного халата.

— О, нет, нет, нет! Только не оставляй меня одного с ребёнком! Ева!

Но она уже исчезла.

Боги Всемогущие! Она же ни разу не была в Замке Кер!

Глава 19. Замок Кер

Ева никогда не была в Замке Кер. Но это тело знало, что делать, и она ему доверилась.

Она ожидала, что окажется сразу в помещении, а стояла на улице. На горе. Нет, на горном утёсе. На ровной каменной площадке, обрывающейся в пустоту, внизу под которой, на сколько видел глаз, простирался лес, а вверх с неё вела широкая каменная лестница, выдолбленная в скале. Ева недолго осматривалась — было холодно, и там внизу такой знакомый, родной пейзаж. Тайга? Зелёное море без конца и края — первое, что пришло в голову. Красиво, но каменные ступени её заинтересовали больше. Они уходили полого вверх и там исчезали в густом тумане. Ступени в никуда. Она была уверена, что должна подниматься.

Бесстрашно сделав последний шаг наугад в этот плотный сгусток воздуха, Ева оказалась перед нарядным подъездом с большими стеклянными дверями, сверкающими чистотой и позолотой как у дорогой гостиницы. И тёплый жёлтый свет за ними манил внутрь, а невозмутимый швейцар, казалось, ждал именно её.

В своём больничном халате она чувствовала себя как Золушка, у которой не было феи-крёстной. Она на секунду замешкалась, и её чуть не сбил с ног выбежавший парень.

— Простите! — крикнул он на ходу, и Ева проводила взглядом его спину.

— Ещё немного подышишь воздухом или уже войдёшь? — услышала она до боли знакомый голос, но повернувшись, увидела лишь лицо швейцара, открывшего для неё дверь.

В белой форме с золотыми пуговицами и белых перчатках, строгий, подтянутый, он был похож на капитана корабля. И Ева видела его первый раз. Такое лицо она бы запомнила. Такие лица не забывают. Их описывают в рыцарских романах, когда представляют главного героя, того, что без страха и упрёка. С них пишут портреты, от которых хоть в масле, хоть в карандаше, по телу бегут мурашки. Если бы она была настоящей Золушкой, именно таким должен был быть Принц в её сказке. И она прошла мимо него, боясь обернуться, забыв про вежливость, онемев от волнения.

— Тебе налево, — сказал он ей, замершей в нерешительности на выходе из этого вестибюля.

Вот опять! Этот голос!

Она с первого раза повернула куда надо, хотя понятия не имела лево ли это. Швейцар, словно знал, что ей просто повезло. Она бросила на него беглый взгляд — он улыбался — но её смущение уже скрыла спасительная стена. А дальше ноги понесли сами.

— Уверена, ты знаешь, что делать, — сказала Ева, входя без стука в дверь с белым крестом.

— Здесь много ума не надо, — ответил горбун и устало поднялся, словно давно её ждал.

В этой небольшой комнате была только одна кровать и Ева ещё переживала, что она свалиться со стула, когда Тео уже расстегнул на ней пояс.

Было такое ощущение, словно она попала в зону невесомости — стала лёгкой как пёрышко и выпорхнула из своего тела подхваченная ветерком. Она ещё смотрела, как безвольно упали вдоль тела руки, как голова вот-вот свесится вниз, не удержавшись на тонкой шее, но лёгкое движение сбоку отвлекло её. Анна Гард спустила с кровати ноги и ни слова не говоря, встала. Ева видела её зелёное платье, её строгие туфли-лодочки в тон, прядь темных волос, что выбилась из причёски, её мягкую улыбку. Но поразило её не то, что весь этот наряд сейчас скроет казённый халат, а то, какой воистину бесплотной она казалась на фоне собственного тела на стуле. И пусть она не просвечивалась и не казалась призраком, но она была словно бледная копия самой себя, выцветшая и размытая.

Пряжка знакомо щёлкнула. Ева помнила, что это не самый приятный процесс. Но, видимо, возвращаться в собственное тело совсем не так, как занимать чужое, потому что Анна всего через секунду уже открыла глаза.

Она глубоко вздохнула, слегка задержав дыхание на вздохе, и её счастливое лицо исказила гримаса боли. Она схватилась за низ живота и сквозь зубы застонала.

— Наверно, не лучшая идея была бегать через несколько часов после родов, — виновато пролепетала Ева.

— Ничего, — прошептала женщина сквозь зубы. — Это сейчас пройдёт.

И Ева тоже инстинктивно прижала руки к своему животу и к своей неимоверной радости обнаружила, что она в свитере и джинсах, тех самых, что она тоже не стала снимать, когда решилась на этот безумный, просто крайне необдуманный поступок. И это её руки, с кое-как накрашенными ногтями, а не с идеальным маникюром и ещё больше от этого им обрадовалась.

— Я думаю, вам не стоит задерживаться, — сказал Тео, присев на пустую кровать, и протягивая Еве застёгнутую пряжку.

Он словно резко постарел и ещё сильнее сгорбился. И то, о чём Ева даже ни разу не задумалась — Тео останется здесь один — при виде этого грустного старика больно защемило в груди.

— Ты больше не один, Тео, — сказала Анна, и голос её звучал нежно, но убедительно. — Теперь у тебя есть Агата и Беата.

— Нужны они мне, эти болтушки, — фыркнул он. — Галдят целыми днями, да под ногами путаются, а толку он них — чуть, — заворчал он беззлобно.

— Зато Заира молчит и никогда тебя не перебивает, в отличие от меня, — улыбнулась она и встала. — Мы будем тебя навещать. Обещаю!

— Марта! — он поднялся. — Если это девочка, назови её Лилия.

— Хорошо! — сказала она, крепко его обняла и подмигнула Еве.

Чем ближе подходили они к парадному выходу со швейцаром, тем сильнее Ева волновалась. Ей очень хотелось спросить Анну стоит ли ей волноваться и о чём-нибудь ещё, но она шла так быстро и так уверенно, что Ева только и успевала, что рассеяно смотреть по сторонам.

Как напомнили ей вход в Замок дорогую гостиницу, так ощущение отеля её и не оставляло. Только никаких картин и нарядных ваз со свежими цветами в коридорах — пустые каменные стены и скромные светильники. Единственное, что восхищало – потолок полностью стеклянный со стрельчатыми сводами. Если это не ловкая иллюзия, то сейчас за ним сгущался вечер, и на чернильном небе застыли лиловые облака, более светлые с одной стороны, там, где последние лучи уходящего за горизонт солнца ещё оставляли на них свои отсветы.

Ева засмотрелась и отстала. Анна почувствовала это, остановилась и повернулась, ожидая. Как она была хороша! Царственная осанка и гордо поднятая голова. «Эх, говорила мне мама не сутулиться!» — подумала Ева. Этой женщине пошёл бы горностаевый плащ и корона, но даже в этом бесформенном халате она выглядела как королева.

— Волнуешься? — спросила Анна, когда Ева с ней поравнялась.

— Боюсь, — созналась Ева.

— Я тоже. Давай бояться вместе? — и она протянула ей руку.

— А Дерево отсюда далеко?

— Хочешь зайти?

«Спрашиваешь!» — хотела ответить Ева, но не успела. Они резко повернули, и в открытые настежь двери она увидела ЕГО.

Громадное, величественное, монументальное, оно возвышалось по центру зала, и остро чувствовалось, что именно оно было первично, а эти стеклянные стены были построены вокруг него. От него веяло древностью, эпосом, страшными сказками и героическими легендами. Оно само было легендой, в которой давно перепутались правда и ложь.

Ева застыла перед ним, забыв, откуда она пришла и куда идёт. Расползаясь корнями, плотно скручиваясь в стебель, нависая ветвями, оно завораживало, парализовывало, вызывало суеверный ужас и священный трепет.

Ева чувствовала исходящую от него силу, но эта сила не тянула её к себе, она тянулась к ней. Медленно-медленно, словно во сне, одна из веток стала расти, хрустя и потрескивая, как живая рука суставами и, замерла над головой девушки. С неё сорвался плод и упал прямо Еве в руки.

Ева вздрогнула и видение исчезло. Она подняла голову — ближайшая ветка была от неё в десятке шагов, но в руке у неё остался бледно-жёлтый прозрачный плод.

— Мы должны идти, — тронула её сзади за рукав женщина, и, поворачиваясь, Ева спрятала плод в карман.

Ева ждала допроса, вооружённой охраны, воя сирен, даже звонко лающих злых собак, рвущихся со своих поводков разорвать преступницу в клочья. Но всё тот же одинокий швейцар открыл им двери и отдал честь двумя пальцами.

— Знаю, знаю, руку не прикладывают к пустой голове, — сказал он им в спину, словно прочитав Евины мысли.

Откуда она знала этот голос? Думать об этом было некогда, её ещё трясло от страха и туман уже принял их в свои плотные влажные объятия.

Ева ещё успела подумать, что они останутся в этом тумане, как они уже стояли на утёсе. И внизу уже не было видно не зги, а над ними — бесконечное небо со звёздами и серпик Луны.

— Всегда хотела знать, что держит её возле Земли, — Анна задержала свой взгляд на Луне, которая казалась сейчас так близко — руку протяни.

— Закон всемирного тяготения, — уверенно ответила Ева, хотя её ещё трясло от страха, а может уже от холода.

Но женщина только засмеялась в ответ, словно Ева сморозила какую-то глупость:

— Это миф. Его не существует.

И Ева хотела возразить, но стоя в другом измерении без тела на одиноком утёсе, существующем вне пространства, только что пройдя сквозь межпространственный туман, как-то не повернулся язык. Она мысленно подставила к мерцающему серпу палочку, как учили в детстве, и получилась буква «Р»:

— Растущая, — сказала она и взяла Анну за руку.

Только за то, чтобы это увидеть, стоило смотаться в Замок Кер. Феликс расхаживал по палате с орущим на его руках младенцем и говорил нараспев:

— Сей-час ма-моч-ка при-дёт, и всё бу-дет хо-ро-шо… Ева! Ну, наконец-то! — и он сунул Анне в руки свёрток, словно это была граната без чеки. — Я уже хотел звать кого-нибудь на помощь. Она, наверно, есть хочет, или мокрая, не знаю. Целых десять минут орёт. Уф!

Он обессиленно упал на стул. Невозмутимый непрошибаемый Феликс сдулся за каких-нибудь десять минут? Да у этой малышки талант!

И Анна прижала к себе девочку — для неё сейчас никого больше в этом мире не существовало, а Ева сказала:

— Бедненький! Совсем измучился.

— Ева?! — он подскочил со стула на её голос, для него раздавшийся в пустоте. — Получилось! Ева, боги, как я рад!

Он в доли секунды выдохнул и прижал её к себе. Первый раз он обнял её. Прижал к себе так же крепко и нежно, как только что мать свою новорождённую малышку. Но как же она рада была вернуться!

— Феликс, как я хочу домой! — Он пах дорогими духами и маленьким ребёнком, которого только что держал на руках. — Знаешь, давно хотела тебе сказать… выкини эти духи!

— Я думал, под словом дом ты имела в виду свою квартиру, — он вальяжно развалился на диване, пока Ева как ненормальная прыгала по гостиной, радуясь своей долгожданной свободе.

— И свою квартиру тоже, но сначала я хочу вернуть себе себя.

Они ждали Изабеллу или Арсения, или их обоих вместе.

— Ева! — Изабелла стиснула её в своих объятиях, ничуть не церемонясь, и это было покрепче целомудренных объятий Феликса.

— Бэл, я хочу с вами! — сказала Ева, когда девушка её, наконец, отпустила.

— Конечно! Мы отправили Альберта Борисовича к жене, так что его номер в гостинице свободен. Как же я рада тебя видеть! — Она снова хотела её обнять, но затормозила, что-то вспомнив: — Хотя зачем тебе номер? А, неважно! Главное, ты вернулась!

— Я бы с удовольствием к вам присоединился, — сказал Феликс, вставая, — но у меня дела. И, если позволите, дамы, но я вас покину.

— Мы прилетим всего через пару дней, — сказала Изабелла.

— Звучит странно. Думаете откопать в этом ведьмовском замке пару летающих мётел?

— Почему нет? — ответила Ева. — Но будет здорово, если ты приедешь встречать нас в аэропорт.

— Надо посмотреть в ежедневнике, смогу ли я снести такое серьёзное мероприятие в свой график, — улыбнулся он.

И Ева уже замахнулась, чтобы стукнуть его, но он предусмотрительно исчез.

Глава 20. Любимые мозоли

После сгустившихся над Эмском сумерек попасть в яркое солнечное утро было неожиданно. А после упоминаний Изабеллой гостиницы, Ева рассчитывала на тихий гостиничный уют, а оказалась на окраине леса. Лес шёл от просёлочной дороги резко вверх, вниз расстилались луга. После искусственного света гостиной, в которой они только что находились, яркость, что была повсюду, резала глаза. Невыносимое синее небо, слепящее оранжевое солнце, ядовитых оттенков зелень и в довершение ко всему — пронзительно-красный маленький автомобиль, возле которого они оказались.

— Господи, меня сейчас стошнит от этого буйства красок, — сказала Ева, прикрывая рукой глаза.

— Надеюсь, не на меня, — голос Арсения раздался совсем рядом. — Рад тебя слышать!

— Взаимно, — убрала она руку, рассматривая парня. В этой кепке, футболке-поло и летних брюках он был похож на гольфиста. К тому же опирался одной рукой в перчатке на что-то похожее на клюшку для гольфа, — Это что у тебя в руке?

— Лопата, — показал он, поднимая предмет, который действительно был небольшой складной лопатой, сверкавшей своей полированной и нетронутой металлической чистотой. — Это всё, что здесь удалось прикупить из инвентаря.

— Да, — почесала Ева макушку. — Чувствую, раскопки затянутся.

Он аккуратно прислонил своё орудие труда к машине.

— А вот теперь я тебя вижу и с удовольствием обниму. Рад, что ты вернулась! Здорово, что присоединишься к нам.

— Честно говоря, я больше хотела присоединиться к своему телу, — улыбнулась ему Ева, понимая, что до этого они находились в разных измерениях.

— Эмма уже наверху, хотя идти, скажу тебе честно, ей пришлось прилично. Нас отец сразу притащил на развалины. А она поднималась сама.

— Да, да, и она уже ждёт не дождётся, что ты, наконец, освободишь её от этого бренного тела, и её перестанут мучить мозоли, которые она уже успела натереть, — сказала Изабелла, вылезая из машины с упаковкой лейкопластырей в руках.

— Тебе с этим инвентарём тоже придётся топать в гору, — напомнила Изабелла Арсению.

— Ничего, если мне надоест, я его тупо брошу, — пообещал он.

— Тогда, до встречи! — сказала девушка и взяла Еву за руку.

Эти заросшие мхом и плющом камни действительно были похожи на развалины. На очень древние развалины. Если эти останки каменных стен и были видны снизу с дороги, то только зимой, когда на деревьях нет листвы и только высоко задрав голову. Всё, что сохранилось от когда-то огромного величественного замка Гарденштайн — это густо заросшие лесом, беспорядочно расположенные, разрушенные почти до основания небольшие постройки, которые Еве напоминали что угодно, только не замок: заброшенную стройку, старое бобмоубежище, декорации для игры в пейнтбол.

 На карте, которую начертил Арсений, всё было так просто, но сейчас, глядя на этот лес, Ева не представляла себе, как здесь что-то можно найти.

— Эмма! — крикнула Изабелла.

— Я здесь, здесь, — Затрещали где-то справа от них ветки. — Идите сюда!

— Проклятье! — Изабелла наступила на подушку листвы и ухнула в яму по колено, неудобно вывернув ногу. — Как ты здесь прошла? — обратилась она к Эмме протянувшей ей руку.

— Не знаю. Повезло. Ева!

— Я здесь, здесь, — откликнулась она совсем рядом. — Постоянно забываю, что меня никто не видит.

— Рада, тебя слышать. Чувствуете, какой здесь воздух? — потянула носом Эмма. — Прямо лёгкие радуются.

— Воздух как воздух, — ответила за Еву Изабелла. Она села на край обвалившейся стены и потирала ушибленную ногу. — Ты разобралась, что тут где?

— Конечно! — она покрутила план, что держала в руках и ткнула пальцем в небо. — Это восточная стена, она была самая крутая и неприступная. Вон там, — и она показала  куда-то в лес, — пересохший ров. Сейчас он похож на заросший овраг. А вон там, — и она показала в другом направлении, где высилась единственная постройка, выступающая из земли более чем на метр. — Как раз то, что нам нужно. Башня Парацельса.

— Глупая затея, — сказала Изабелла, подходя к ним прихрамывая. — Ты, кстати, мозоли свои заклеивать будешь?

— О, нет! Пусть моими любимыми мозолями теперь Ева занимается, — улыбнулась она. — Ты, кстати, где? Меняемся?

Ева кое-как сдержалась, чтобы не заорать «Да!». Она так по себе соскучилась! Но ей не давало покоя чувство, что, возвращая своё, она забирает это у Эммы. Какая-то неловкость, что она дала ей попользоваться, а теперь хоть и должна забрать, но ведь лишает Эмму тела.

— Эмма, я, — начала Ева, запинаясь, не зная, как это сказать-то.

— Ой, я тебя умоляю, — словно прочитала её мысли Эмма. — Честно говоря, я сама думала, что мне будет жалко с тобой расставаться, жалко остаться считай без права на существование, но, знаешь, это не так. Мне, честное слово, надоело, что надо есть, надо мыться, надо стричь ногти. А уж эти, прости господи, критические дни. Ева, я жду не дождусь, когда ты избавишь меня от этих прокладок и неудобной обуви. Вот, смотри какой чудный мягонький мох. Предлагаю прилечь прямо здесь.

И она, недолго думая уселась, опёршись спиной о древнюю кладку.

— Давай, Белка, ты заешь что делать!

Возвращаться в своё тело оказалось и, правда, очень легко. Какие-то картинки немного помелькали перед глазами, потрещали в голове радиопомехами и всё. Но если до этого лес казался Еве просто лесом, беспорядочно и бесконтрольно захватившим оставленные человеком и забытые постройки, то сейчас, наполнившийся запахами, звуками и новыми красками он преобразился. Он был тенистый и сумрачный, с запахом хвои и прелой листвы, с яркими пятнами солнечных зайчиков в кронах. Он был живой, дышащий, говорящий. И от этой обрушившейся на неё реальности бытия Еве хотелось бегать, прыгать и кричать во всё горло.

— Боже! — сказала она вне себя от этих ощущений. — Как здесь красиво!

— Пфф! — прыснула Эмма, но теперь Ева её не видела.

— Как ты? — заботливо вглядывалась в неё Изабелла.

— Более-менее, — ответила Ева, всё же ей показалось неприличным сильно радоваться.

— Голова кружится? Какой-то у тебя немного пришибленный вид.

— Да, нет, всё в порядке, — ответила она и стала подниматься, шурша оказавшейся под ногами каменной крошкой, когда боль, такая уже далёкая, такая привычная, стала вдруг острой и требовательной и словно прострелила навылет.

Дэн! Она прижала руку к груди, не успев разогнуться.

— Тебе плохо? — подхватила её Изабелла, видимо, боясь, что она упадёт.

— Ничего, — она оперлась на стену, словно у неё закружилась голова.

«Нет-нет-нет, ничего не было, и никогда не было. Всё это было неправда. Он прикрыл Арсения, а я изменила воспоминания», — уговаривала она себя, втолковывая, вбивая в себя эти истины. Эмма этого не знала, а, значит, и тело не знало. Но оно помнило её боль, оно страдало. Всё это время страдало. И Эмма с этим жила.

— Не удивительно, что ты с такой радостью от него избавилась, — сказала Ева вслух. И, кажется, Эмма прекрасно поняла, о чём говорит Ева, а, может, нет.

— Да, пятки в кровь, — ответила она, и Ева услышала настоящий голос Эммы.

И пока этим многострадальным пяткам оказывали первую помощь, наконец, пришёл и Арсений, всё же не бросивший свою детскую лопату.

— У кого план? — спросил он. — Эмма, у тебя?

— Нет, у Изабеллы, — ответил за его спиной незнакомый женский голос.

— Чёрт, теперь мне заново придётся к тебе привыкать!

И пока они там обсуждали свой план, привыкая друг другу в другом измерении, Ева от нечего делать, ковыряла лопатой землю между двумя кривыми деревьями. Наверно, это было эгоистично, но ей хотелось закончить со всем этим как можно быстрее, чтобы как можно быстрее вернуться домой. Она не хотела даже вникать.

— Там ты вряд ли найдёшь клад, — сказал Арсений и протянул руку.

И Ева не была уверена протяну он руку ей или чтобы забрать лопату, и протянула ему лопату.

— Спасибо, — сказал он, перехватил её в другую руку и снова протянул Еве раскрытую ладонь. — Пошли, нам туда.

Они перешли на другую сторону холма, потом спустились вниз, потом вернулись. Спорили, исчезали, появлялись, то там, то тут что-то копали, стучали по стене, без конца тыкали пальцами в план, отчего белый когда-то лист весь покрылся грязными пятнами, переходили с места на место, меряя расстояние то шагами, то ступнями, то многофункциональной лопатой. Ева тихонько присела на землю возле одной из разрушенных стен и кидала камешки в стену, напротив.

Она старалась не смотреть на Арсения, на его тёмные волосы, стянутые под бейсболкой в хвост, на его руки, которыми он то и дело махал, что-то показывая, на его тонкую талию и обтягивающие ягодицы брюки, и не могла не смотреть. Она представляла его с Вики. Как её куриные лапки обнимают его за плечи, как она шепчет что-то ему в ухо, как двигаются мышцы на его обнажённой спине, как напрягаются ягодицы…

— Чёрт, чёрт, чёрт! Бедный Феликс! — прошептала она, в сердцах кидая по камешку на каждое произнесённое вслух слово. — Бедная Изабелла!

И не говори!

Прозвучал у неё в голове мужской голос, и так знакомо заныли виски.

— Баз! — крикнула она, но заметив на себе рассеянные взгляды друзей, тут же перешла на шёпот. — Как здорово, что ты вернулся!

Э, нет! Это ты, наконец, вернулась! О чём ты вообще думала?

— Я не думала, Баз, честно, не думала.

Я так и понял. Ну, что? Какие планы? Чем это вы занимаетесь тут в девственном швейцарском лесу?

— Мне кажется, страдаем хернёй.

Это и невооружённым глазом видно. А вообще?

— Ищем что-то, оставленное нам в наследство Парацельсом. Вроде как оно нам капец как надо.

Может и надо. Только этот упрямец растерял остатки разума ещё в тот день, когда комета Галлея махала над Санкт-Галленом своим шикарным хвостом. Уж если где и могла быть его лаборатория так в Девичьей башне, а она была сторожевой.

— Я видела, Девичья башня была на их плане. Погоди-ка!

Она поднялась и прихрамывая направилась к бумаге, оставшейся лежать прижатой к земле небольшими камешками.

— Вот, вот она! — сказала она громко, пользуясь тем, что её друзья отошли вглубь к деревьям.

Тогда нам направо!

Ева, не задумываясь, повернулась и пошла

Я сказал направо, а не налево! — усмехнулся он.

Но она остановилась как вкопанная, потому что вспомнила этот голос. Услышала в своей голове и, наконец, вспомнила.

— Этого не может быть.

Мог бы поспорить, но, к сожалению, не знаю с чем.

— Я была вчера в Замке Кер.

Похвально. Первый раз? До сих пор сама себе не веришь?

— Баз, я слышала вчера твой голос. Там в Замке.

Мне приятно, что я тебе мерещился. Значит, всё-таки скучала?

— Швейцар, который открывал нам двери. Он говорил твоим голосом.

Правда? Какая прэлэсть! — сказал он, подражая Фаине Раневской.

И он хотел ещё что-то добавить, но Ева его перебила:

— Хватит! Теперь я как никогда уверена, что это был ты.

И Ева вспомнила благородное лицо швейцара и никак не могла увязать его с этим язвительным чудовищем, что снова жило у неё в голове.

Да, да, — неожиданно сдался Баз. — Допустим, это был я. И что?

— Не знаю. Ты мне скажи.

Я тебе уже два раза сказал: нам направо, а ты до сих пор стоишь как верстовой столб.

Она поняла, что настаивать бесполезно и послушно пошла. Правда, снова повернула налево, но потом опомнилась и выбрала нужное направление.

Что видишь?

— То же что и везде. Лес, старые камни. Снова подъем в гору.

Вот, это оно! Девичья башня стояла на самом высоком месте замка и казалась самой высокой, но на самом деле была ниже всех. В ней держали девиц на выданье, или тех, что не смогли выдать. Иногда вдов бывших владельцев замка. А мёрли владельцы, к слову сказать, часто, потому как непрестанно воевали.

— Я должна позвать остальных!

— С чего ты решила, что башня Парацельса именно это? — спросил Арсений, устало заваливаясь на траву.

Подъем был трудный, и разговаривать по дороге не получилось.

— Мне сказал Бази, — призналась Ева.

— Серьёзно? Он вернулся? — воскликнула Изабелла.

О, да! Как любимая мозоль!

— Уверена, что это он? — скептически улыбнулся Арсений.

— Уверена, — улыбнулась Ева.

Вижу, девочка, которую ты не видишь, здесь самая умная.

Эмма, которую Ева действительно не видела, промолчала. И Ева даже не была уверена, здесь ли она.

— Эмма?

— Я здесь, здесь! — прокричала она откуда-то издалека. — Посмотрите, какая красота!

Ева пошла на её голос и вышла из леса. Оказалось, они не дошли совсем немного. Оставшийся от башни холм и уверенно обозначенные разрушенными камнями её круглые очертания были совсем близко.

С холма открывалась завораживающая картина! Приторно-зелёные луга, яркие и бархатные, с редкими жёлтыми полосами каких-то цветов. И тёмно-зелёный лес за ними, то тёмный, то зелёный. А вдалеке в это нереальное буйство зелени врывались белый и красно-коричневый. Маленькие, словно игрушечные домики с коричневыми крышами, выкрашенные в белый или красный цвет. Но это безумие цвета не раздражало — несмотря на всю свою яркость, оно было настоящим. И Ева, которая невольно, но первый раз была за границей, решила, что навсегда влюбилась в Швейцарию. Потому что в это невозможно было не влюбиться.

— Подозрительно знакомый пейзаж, — сказала, подходя к ним Изабелла.

— Хочешь сказать, что уже видел это? — спросила Эмма.

Она хочет сказать, что уже здесь была, — подал голос Баз.

— Он говорит, что ты здесь была, — сказала ей Ева.

Если что, то ты – тоже.

— Кто? Я? — спросила Ева.

— Тео сказал, что на камне, который открывает проход вниз, должны быть вот такие знаки, — и Арсений показал им рисунок.

И Ева с Изабеллой переглянулись. Да, похоже, они действительно были здесь.

— Серьёзно? Вот такие? — Изабелла еле сдерживалась, чтобы не засмеяться. — Тебе самому они ничего не напоминают?

— Да, я помню с каким трудом они мне дались, — Ева тоже улыбалась во весь рот.

— Здесь были…, — хотела она написать, но написала только «ЗДЕ».

— Кончайте ржать! Это греческие буквы, — перебил их Арсений.

— Они получились греческими, потому что невозможно было написать «З» круглой, — ответила Ева. — Арсений, прости, но это действительно написала я.

— Вот они! — закричала Эмма.

И они пошли на её голос.

Но те буквы, что сейчас нашла на старых камнях Эмма, не были Евиными. Они были похожи, но камень, в котором их выдолбили, повторив, был твёрже. Ева ни за что не процарапала бы шампуром ничего подобного. Глубокие борозды букв за века забились пылью, в них выросла трава. И взяв сухую палочку, Ева начала освобождать их от грязи. Они были больше, но это были те самые, процарапанные ей когда-то «ЗДЕ».

— А теперь точно придётся копать, — обречённо сказал Арсений, и воткнул лопату в плотно заросшую корнями растений почву.

Они пытались копать по очереди, но девчонки сдувались уже минут через десять, но даже за такое короткое время успели набить мозоли на руках, поэтому Арсений больше не давал им лопату.

Солнце казалось мягким, но уже через час после того как он снял промокшую насквозь футболку, спина у него покраснела. Изабелла заставила его одеться. Она же принесла из машины и несколько пар рабочих перчаток, которые не взяли сразу, а ещё бутылку воды и бутерброды. Короткий перекур придал всем сил, и они продолжили раскопки.

Теперь они работали все вместе, выворачивая из земли, обвалившиеся внутрь башни камни стен, и судя по тому сколько сантиметров от верха наметившейся двери им удалось освободить, работать им придётся ещё пару недель, не меньше.

— Я боюсь даже не того, что мы не докопаемся донизу, — сказал Арсений, вытирая рукой текущий по грязному лицу пот. — А того, что мы привлечём ненужное внимание. — Ева, тебе нужно уходить. Все мы просто исчезнем в случае чего. А тебя привлекут к ответственности. И, боюсь, швейцарская тюрьма тебе не понравится.

— Эмма, у тебя же был ещё какой-то план. Посетить что-то, здесь недалеко, — напомнила ей Изабелла. — Может, вы сходите, а мы всё равно пойдём за помощью.

У Евы сложилось впечатление, что Изабелла норовила от них избавиться, видимо, этой помощью должен быть Дэн. Ева кивнула и прихрамывая на обе стёртые ноги, молча пошла за Эммой.

Она вспомнила взгляд, которым одарил её Дэн на прощание и ей стало не по себе. Как бы ей не хотелось его увидеть, ей вдруг стало страшно. Потому что уже никогда не будет всё по-прежнему. Так много времени прошло. Всё изменилось, они изменились. Пусть Ева знала, как всё было на самом деле, но Дэн всё ещё помолвлен с Викторией и для него данные обещания не пустой звук. Пусть Ева знала теперь правду, но Дэн знал её всегда. И осознание того, что для него сегодня ничего не изменилось, и возможно, он больше и не хотел ничего не менять, причиняло боль сильнее, чем раскалывающиеся виски и кровоточащие мозоли. Душевные муки приносят нам намного больше страданий чем физические, теперь Ева точно это знала. Дэн был не просто любимой мозолью, он был вечно свежей кровоточащей раной в её сердце.

Глава 21. Кровавые руки прошлого

Целый месяц она провела дома, и за весь этот долгий месяц он ни разу не позвонил, не приехал, не написал. Она повторяла это себе, собирая в обратную дорогу чемодан. Она ловила себя на этой мысли в пятый раз, перечитывая одно и то же предложение в журнале, который взяла с собой в поезд. Она твердила себе это сидя в аэропорту. Но, ни разу она не смогла себе ответить на кого из них она обижается больше: на Дэна или всё же на Феликса. И если с Дэном всё было понятно, то Феликс. Его молчание стало для неё разочарованием.

Марго не хотела её отпускать. И хоть Вики уверяла её, что ничего с ней не случиться, упрямую старушку переубедить не удалось. Она слёзно распрощалась со своей псиной и стойко переносила вместе с Вики все тяготы дороги.

— Надо же, здесь наливают домашнее вино! — Марго присела рядом с Вики на жёсткое кресло в столичном аэропорту, держа в руках пластиковый стаканчик с мутной бордовой жидкостью.

— Умоляю тебя, только не пей это! — приложила Вики руку к груди, но Марго посмотрела на неё как на умалишённую: — Я заплатила за это сто семьдесят ваших рублей. Это сколько же будет в евро?

Она сморщила лоб, пытаясь посчитать, но у неё так и не получилось:

— В-общем, до хрена. Поэтому я выпью, даже если они разводят его ослиной мочой.

Спорить с ней было бесполезно, и Вики только сокрушённо покачала головой. К счастью, видимо, вино разводили чем покрепче, поэтому Марго проспала как младенец весь полёт до Эмска. Только когда объявили, что самолёт приступил к снижению, и попросили пристегнуть ремни, Марго ожила и бодро уставилась в иллюминатор изучать чёрно-белый пейзаж, расчерченный плавными изгибами рек.

Вики устало шагала среди суетящихся на выходе пассажиров, держа Марго под руку, равнодушно рассматривая радостные лица встречающих. Кроме этих улыбающихся лиц среди серых стен зала прилёта не на что было и посмотреть, разве что на один единственный шикарный букет роз. Его держал в руках парень, которого за букетом и стойкой не было толком видно. Вики с грустью вздохнула. Интересно, кто она, та, которой преподнесут эти цветы? Она ревниво оглянулась — они с Марго брели почти последними. Сзади них шла пожилая пара и говорящий по телефону мужик. Может она не прилетела? Какая жалость, а он ждёт! Вики ещё раз оглянулась, пропуская Марго вперёд через узкое металлическое заграждение.

— Мальчик мой, как я рада тебя видеть! — воскликнула Марго.

Вики не верила своим глазам. Это был Дэн! Дэн встречал их в аэропорту с розами. Весь этот благоухающий букет, конечно, достался Марго, Вики хватило того, что он её обнял. Всю дорогу она думала о том, что вернёт ему кольцо, просто вернёт без всяких условий и каверз, но всего на секунду прижалась к его горячей груди и передумала. Ей так хотелось побыть его невестой ещё немного, пусть фиктивной, пусть ещё несколько часов. Она видела, как оборачивались на них люди. Слышала, как какая-то женщина сказала: Какая красивая пара! И ей так невыносимо хотелось, чтобы они побыли парой ещё чуть-чуть.

Нет, не по Феликсу скучала она все эти долгие дни. По Дэну. Это было так очевидно и так больно.

Вики думала, Дэн был на машине, но она что-то чересчур размечталась. Вместо шикарного джипа пришлось втискиваться в обшарпанное такси.

Машина гремела своими железками как скелет костями. В салоне воняло сыростью и бензином. А невыносимый водитель, какой-то весь натужно весёлый не затыкался ни на секунду, перекрикивая орущую из радио музыку.

— И как там в Италии? — спрашивал он Марго, которая по неопытности решила поддерживать с ним разговор.

— О, там весна!

Вики смотрела на ещё белеющие кое-где на клумбах грязные пятна снега, на жухлую прошлогоднюю траву, на тёмные силуэты деревьев. Да, там, в Италии среди вечнозелёных кипарисов ей нравилось больше.

— Вы не могли бы убавить радио? — жёстко вклинилась она в их пустопорожнюю беседу.

— А что вам музыка не нравится? — переключился на неё водитель и протянул руку к регулятору громкости лишь для приличия — ничего и не изменилось.

— Совсем выключите, — сказала Вики, — пожалуйста!

— Да вам же в Италиях наша музыка недоступна, и русскую речь не услышишь, так наслаждайтесь, — ответил водитель, игнорирую её просьбу.

— А мне вообще на итальянок что-то везёт. Вот не так давно тоже подвозил одну. Чем-то на вас похожа.

И он пристально уставился на Вики в зеркало заднего вида.

— А может и нет, — он неопределённо пожал плечами. — Та, правда, молчала всю дорогу. Жена? — обратился он к сидящему рядом Дэну, словно Вики его не могла слышать.

— Невеста, — ответил Дэн.

— Сочувствую, — ответил водитель.

Вики видела, как Дэн наклонил голову вниз и улыбнулся.

Его просьба выглядела странной. Он попросил её взять из своей комнаты вещи, которые ей могут пригодиться, только сам заходить не стал.

Она прошла по большому дому, отвечая на приветствия небрежно кивающих домочадцев. Да, ей здесь не рады. От обиды она покидала в большой пустой чемодан всё, что нашла. Дэн сказал, что на время поселит их с Марго в каком-то загородном пансионате. И это показалось ей чудесным решением. Презрение к себе она легко могла вынести, но, если так будут относиться к ба — она не позволит и не станет терпеть.

Ещё один чемодан засунули в расхристанное такси. А она так надеялась, что дальше они всё же поедут на машине Дэна, но чудеса на сегодня окончательно закончились.

Они ехали так долго, что сдулся даже разговорчивый водитель. Он молчал, а в динамиках надрывался хриплый парень: изящным росчерком пера… вернула прошлые ветра… и прошлогодние снега… запорошили след.

И Дэн уже захлопнул ржавую дверь, и ушёл вперёд с их чемоданами, а Вики всё провожала взглядом отъезжающий автомобиль. «Изящным росчерком пера…» Вики была уверена, что первый раз слышала эту песню, и водитель сказал, что поёт его товарищ, втыкая в магнитолу флешку. Но какое-то странное чувство, словно она хотела вернуть Дэну кольцо и оставить его на столе с запиской именно после слов этой песни никак её не оставляло.

Это был чудесный пансионат. С большим бассейном с тёплой и солёной как в море водой, с собственной оранжереей благоухающей цветущими гиацинтами, с первоклассной едой и идеальным персоналом, которого словно не было.

Марго наслаждалась и отрывалась вовсю: ежедневно ходила в спа, загорала в солярии и занималась на тренажёрах с персональным тренером. А Вики чувствовала себя как в тюрьме. Останься она у Дэна, она, наверно, и так никуда бы не пошла, но оттого, что на целый месяц снова была изолирована от всех, да к тому же почти заперта, ей невыносимо хотелось с кем-нибудь общаться. И, несмотря на протесты Марго, один раз она даже пыталась сбежать.

Она простояла целый час на пустой остановке, замёрзла и понуро опустив голову, пришла назад, так и не осуществив свой коварный план побега.

— Тебе же русским языком объяснили, что так надо для твоего же блага, — ругалась на неё Марго, расхаживая по гостиной, которая была в их просторном номере на две спальни.

— Какое с этого благо? — фыркала Вики как злая кошка, сидя на диване и демонстративно уставившись в окно. — Знала бы, что нас запрут здесь, лучше бы осталась дома ещё на месяц.

— А тебя никто и не гнал, — спорить с Марго всегда было сложно. — Ты сама вдруг взбрыкнула как норовистая кобыла и решила лететь.

— Да, никто не гнал, а ещё никто не звал. Я никому не нужна. И, чувствую с мужем или без, а я буду растить этого ребёнка как мать-одиночка.

— Ты же вроде и так собиралась порвать с Дэном? Вернуть ему кольцо и освободить его от всех его обязательств, — напомнила Марго, словно не зная, что это было для Вики больное место. — Или ты опять передумала?

 — Скажи мне, зачем ты со мной прилетела?

— Конечно, пить тебе кровь, а иначе смысл был тащиться за три девять земель, да ещё своим ходом.

— Сидела бы гадала на своих камнях, а я бы здесь сама как-нибудь разобралась.

— Я вижу, ты и разобралась, — Марго остановилась напротив, нависая как снежная лавина, готовая вот-вот сорваться и обрушиться Вики на голову. — Разобралась, сделала всё, как ты одна хотела, так чего же ты ждёшь? Надо отдать ему должное, он ещё заботится о тебе. После всего. Хотя, между нами, должен был запереть тебя в четырёх стенах и подсовывать под дверь еду как бешеной собаке. И был бы прав!

— Вот, спасибо! — посмотрела на неё Вики с укором. — Не думала, что ты обо мне такого мнения.

— Да ты сама о себе такого мнения. Сама довела свою жизнь до этого и тебе некого винить.

— Нет, есть! Меня заставили его полюбить. Я знать о нём ничего не знала, но мне так часто показывали его в снах, что я не могла не влюбиться.

— Ой, брось! Это всего лишь сны. — Марго села рядом с ней на диван, поджав под себя ногу и развернувшись к Вики. — Во всём остальном ты убедила себя сама. Ты вцепилась в него как клещ и месяцами взращивала в себе это чувство, но настоящее ли оно?

— Настоящее, можешь не сомневаться, — Вики снова демонстративно отвернулась.

— Ой ли? Первый же парень, что обратил на тебя внимание, так вскружил тебе голову, что ты и думать забыла про Дэна. Как там его звали? Феликс?

— Это — другое!

— Это какое же, другое?

— Другое и всё! — Вики подскочила с дивана как с раскалённой сковороды и начала ходить по комнате. — Просто увлечение. Разовое, мимолётное.

Это было больно. Воспоминания о Феликсе, который, стоило ей исчезнуть из его поля зрения, и думать о ней забыл, жгли обидой. Горькие слёзы уже щипали глаза. Не хватало только расплакаться!

— А Дэн, значит, серьёзное, взвешенное, пронесённое сквозь годы?

Марго пересела к ней лицом, положив ногу на ногу и раскачивая тапком.

— Дэн — отец моего ребёнка. И это уже навсегда. Понимаешь, навсегда?

— Не понимаю. Ты бросилась беременеть, как только узнала, что это излечит тебя от чумы. Скажи я тебе, что ради этого тебе надо переспать с нашим молочником Толстяком Карло, ты бы и его соблазнила.

— Что же не сказала? — Вики смотрела на раскачивающийся тапок и подавляла в себе желание его пнуть.

— Не привыкла врать. Но хочу тебе напомнить, что ребёнок, которым ты сейчас так уверенно манипулируешь, болен. Заражён тобой. Сознательно. И его отец, кем бы он ни был, будет всю жизнь из-за этого страдать. И твой ребёнок будет страдать и мучится. Так это из любви ты уготовила им обоим такую участь?

Вики нечего было ответить. Вся правда, так старательно ей забытая, так тщательно маскируемая под доброе, светлое, красивое, обнажилась сейчас как безобразное старушечье тело, покрытое морщинами и пятнами.

Ноги отказались её держать. Она опустилась на пол где стояла. Закрыла лицо руками и заплакала.

— Я не виновата, что проклята. Не виновата, что больна этой чумой, — всхлипывала она. — Зачем ты мне вообще рассказала? Я бы сдохла не сегодня так завтра и больше никому не испортила бы жизнь.

— Я не хотела, моя дорогая, до последнего не хотела, — обнимала её Марго. — Но я так боялась тебя потерять! Я так люблю тебя! Ты единственное, что ещё дорого мне в этой жизни. Ты и твой отец.

— Ба, что я наделала! Я стащила у отца его зелёные капли. Я подпоила Дэна! Я подлила ему их в тот ужасный эль, что мы пили в средневековье, иначе он бы ко мне никогда не притронулся.

— Зелёные, это которые стирающие память? — Марго смотрела на неё как на сумасшедшую.

— Нет, те прозрачные, а зелёные подавляют волю.

— О, господи!

Марго плюхнулась на пятую точку и оперлась спиной о диван.

— Ба, я — чудовище!

Она подползла и села рядом.

— Девонька моя, — обняла её за плечи и прижала к себе Марго. — Да что же с тобой не так? Неужели ты думала, что ни один парень тебя не полюбит, если будет в своём уме?

— Я не хотела другого. Я хотела этого. Я не знаю зачем. Я не понимаю почему. Они все избранные, а мне сказали, что я — последняя пророчица. И я не хотела, но должна ей стать.

— Кто избранные? — Марго снова посмотрела на неё с непониманием.

— Они все. Ева, Дэн, Феликс, Арсений. Избранные, в чьих силах изменить этот мир. И я должна им помочь. Но я даже этого не сделала.

— Что значит должна?

— Мне поставили условия, которые я должна выполнить. И я собиралась, но передумала. И я сама не знаю, как у меня получилось, но я их не хотела, но всё равно выполнила. Меня прокляла мать за Лоренцо, Изабелла бросила мне в лицо «Сдохни, тварь!» из-за Дэна, только отец предал меня нечаянно, и Дэн выбрал всё равно не меня.

— Но кто поставил тебе эти странные условия?

 — Я не знаю, она представилась как пророчица, но потом другая пророчица сказала, что та первая была не настоящей. И эта вторая предложила мне поменяться с ней телами и обещала даровать забвение. Но я не согласилась, потому что она дерево. Я не хочу быть деревом.

Вики заново переживала эти страшные для неё минуты и слёзы снова потекли по её щекам. В своём бесконечном одиночестве ей даже не с кем было этим поделиться. Марго только крепче прижимала её к себе и ни о чём не спрашивала.

— И тогда она сказала, что я уже прошла половину пути и если я заслужу прощение и сама прощу отца и приму выбор Дэна, то пройду и вторую половину. И знаешь, мне осталось немного. Я поняла, как сильно я была не права. Как несправедливо, как жестоко, как неправильно с ним поступила. Я знаю, Ева позаботится о нём лучше. Знаю, она достойна его. Для неё он сделает всё. Сделает невозможное. То, чего он никогда не сделает для меня. А я…

Она вытерла слезы. Нет, она больше не будет плакать!

— А я стану пророчицей. Мне осталось немного. Если Изабелла меня простит, останется только посвящение и Кровь Священного Цветка.

Марго вздрогнула как от разряда током.

— Ты чего, Ба?

— Кровь Священного Цветка? — переспросила она.

— Ты что-нибудь знаешь об этом? — Вики заинтересованно повернулась к Марго.

— Проклятье наложено. Свята любовь… Но снимет проклятье невинная кровь…  Ребёнок во чреве — Священный Цветок… Бессмысленным жертвам подводит итог, — произнесла Марго таким безжизненным голосом, словно это говорила не она.

— Что это? — Вики не понимала до конца, но «невинная кровь» и «ребёнок во чреве» звучало зловеще. — Что это за дебильный стих? — спросила она с вызовом, как обычно в минуты сильного волнения, злясь и повышая голос.

— Ба, ты меня пугаешь, — стала она трясти бабушку, когда та так и не ответила.

— Может быть, это не самый удачный перевод, — наконец отмерла Марго. — Но лучше я расскажу своими словами. Моя бабушка говорила мне, что это очень древняя легенда, но я, конечно, считала её страшной сказкой, которые любят все дети слушать на ночь. Злая богиня прокляла пророчицу за то, что она предсказывала ей всякие несчастья. Они сбывались, и богиня решила, что это пророчица их и насылала.

Вики ничего не говорила, но точно знала, что это не простая сказка.

— Пророчицу изгнали из дворца, — продолжала Марго, — но она оказалась единственной из мудрейших, которые могут провести свадебный обряд богов. Тогда новые боги, что свергли старых, нашли её родную сестру и пытались подкупить, уговорить, принудить провести этот обряд, без которого род их не мог продолжаться. Но не заставили, она отказалась предать сестру. Тогда решили, что она родит наследницу, ведь у неё будет такая же кровь. И девочку воспитают во дворце, и она станет новой пророчицей. Но девушка рожала только мальчиков.

Марго тяжело вздохнула, словно думая продолжать или нет. Вики знала эту часть легенды. Её рассказал Феликс.

— Это ведь не всё? — спросила она.

— Не всё. Но раз уж начала, продолжу, — снова вздохнула Марго. — К тому времени как изгнанная пророчица узнала, что сделали с её сестрой, прошло много лет. Но как только она узнала, то отправилась в замок. И нашла свою сестру ещё живой, в подземелье замка прикованную цепями к стене, выжившую из ума и снова беременную. Старшая сестра пыталась её спасти, но та умоляла только об одном – убить её или просто принести ей нож, и она сделает это сама. И Лея принесла нож, твёрдо уверенная, что сможет воткнуть его в сердце сестры и прекратить её страдания. Но Оста вырвала нож и располосовала себе живот. Из него выпал ребёнок, и она схватила его и стала рвать зубами и пить его кровь. Так закончится наше проклятье, — кричала она и смеялась. — Только так можно стать истинной пророчицей.

Виктория судорожно сглотнула. Её мутило. Но не от этих безобразных сцен, что рисовало ей воображение, а от имён, которые произнесла бабушка.

— Ты сказала Лея и Оста? — переспросила она.

Марго кивнула, глядя на Вики.

— Это всего лишь страшная сказка, в которой всё сплошь выдумка, — сказала она как можно беспечней, после небольшой паузы.

— А знаешь, как зовут девушку в дереве, которая назвала себя последней истинной пророчицей? Лея, — ответила Вики, не разделяя её оптимизм. — А знаешь, какое моё второе имя? Имя пробуждения, которое мне дали при инициации? Угадаешь?

— Неужели…, — Вики видела, что Марго не может этого произнести.

— Да, Оста.

— Но это же не значит…, — Марго была потрясена.

— А что это значит?! Что значит эта Кровь Священного Цветка?!

— Это значит, что мы не в Средневековье! — сказала жёстко Марго, приходя в себя. — И ты не будешь пить кровь ни чьих младенцев!

— Ты думаешь, у меня есть выбор? — Вики была на грани истерики.

Они не смогут меня заставить это сделать! Это — бред! Это просто глупая детская страшилка и ничего больше! Она уговаривала себя, но чувствовала, что её начинает колотить мелкой дрожью. Не хватало воздуха, словно кровавые руки прошлого сдавили её горло.

— Выбор есть всегда! — Марго схватила её за трясущиеся руки, которыми Вики пыталась ослабить сжимавшие её горло невидимые тиски. — Виктория, не сходи с ума! Никто не заставит тебя стать пророчицей такой ценой. Её не заставили и тебя не заставят! Давай-ка, поднимайся!

Марго помогла Вики сесть на диван и принесла стакан воды.

— Пей!

— Я не могу, — зубы клацали по стакану, но Вики не могла заставить себя сделать ни глотка.

— Пей, это правда, помогает.

И Марго начала осторожно наклонять стакан, пока Вики не проглотила первые несколько капель. После второго глотка действительно стало легче. Но Вики чувствовала такую слабость, словно не спала пару недель. Она чувствовала, что моргает так медленно, что ещё раз моргнёт и просто не сможет поднять веки.

— Давай-ка, ложись! — сказала Марго, подкладывая ей под голову подушку.

И Вики ещё почувствовала, как сверху её накрыл мягкий плед, но настоящий он или ей снился, уже не понимала.

Глава 22. Невозможное и материнский инстинкт

Если бы Марго не приехала, уговорить Вики остаться в этом закрытом пансионате даже на пару дней стало бы проблемой, а о целом месяце не стоило даже мечтать. Но бабушка Виктории всегда относилась к Дэну хорошо, её не пришлось долго упрашивать.

 Он нервничал, встречая их в аэропорту. Тагарат рассказал ему все тонкости изменения прошлого, но Дэн никогда этого не делал сам, поэтому переживал.

Самыми сложными были первый и последний дни. Именно в первый день на Викторию напали, поэтому он был самым ответственным. В последний день, когда обе линии вероятностей сойдутся, будет понятно, получилось ли у него.

На практике всё было буднично. Дэн, букет, Марго — всего этого не было в первый прилёт Вики. И одной Марго уже бы хватило, но Дэн не мог провести этот день где-то в стороне, поэтому принимал активное участие во всём. Он всё продумал заранее – пансионат, заезд домой, такси. Но именно с такси случилась неожиданная осечка. Оказалось, что это именно та машина, на которой Вики добиралась домой сама прошлый раз. Как Дэн мог выбрать из десятка машин ту же? И Вики была слишком яркой девушкой, чтобы остаться незамеченной. Таксист её запомнил. Она появлялась в его памяти неясными очертаниями. Мировая память сохранила его воспоминания, потому что эти события, которые Дэн пытался изменить, произошли. У таксиста в голове они всплыли из бессознательного.

 Пока Вики забирала из дома вещи, Дэн сделал вид, что тоже вышел – на самом деле отправился в память таксиста, проверить как много он помнит. К счастью, Вики ни о чём с ним в прошлый раз не говорила, упрямо молчала, уставившись в окно, как бы парень не пытался завести разговор. Возможно, это её спасло. Таксист что-то помнил, но ничего конкретного, она была «одна из» в его череде пассажиров, ничем не запомнившаяся, кроме разве что своей внешности. Но даже симпатичные блондинки в его работе были не редкость. Обошлось!

Пансионат оказался очень уютным местом. Каждый день втайне от Вики они общались с Марго. Ей там нравилось, но Вики чувствовала себя как пташка в клетке. Но всё же они продержались.

Сегодня был последний, решающий день. День, в который она станет пришедшей в себя жертвой маньяка, совершившего кровавый ритуал, или останется прежней Вики.

Марго, для которой прошлое тоже менялось, вызвала Дэна в пансионат поздно ночью, когда Вики уже уснула и рассказала всё, что узнала от внучки. Про условия, что ей выдвинули как будущей пророчице и, конечно, про обряд Священного Цветка. Дэна, который весь этот месяц прожил дважды только ради того, чтобы это зверство не состоялось, Марго даже и убеждать не пришлось, что Виктория не будет пророчицей. Он всегда это знал. Не знал он только про Дерево, которое выдвигало Вики требования.

И вот с утра они с Марго при полном параде ждали, когда Вики проснётся. Стрелки перевалили за десять, а она всё спала.

— Марго, ты не перестаралась вчера со снотворным? — Дэн в очередной раз посмотрел на часы.

— Ну, разве что чуть-чуть, — усмехнулась бабка, за небольшим столиком у окна гостиной потягивая крепкий кофе с «парой капель» коньяка. Запах от этой «пары капель» стоял покрепче, чем от кофе. — Она что-то так разволновалась ночью, говорила про какую-то аварию, в которую она попала. Плакала, переживала, что забыла что-то важное. В-общем, я решила перестраховаться.

Она вспомнила ложные воспоминания, внушённые ей Магистром. Сердце Дэна тревожно заныло: Неужели всё зря? И он ещё думал об этом, когда дверь из комнаты Вики открылась.

— Фу, ба! — сморщилась девушка, выходя из комнаты. В казённом халате с эмблемой пансионата, всклокоченными волосами и заспанным лицом, она казалась страдающей похмельем домохозяйкой. — Ты с утра уже пьёшь что ли?

— Тебе тоже доброе утро! — невозмутимо парировала Марго.

Вики прошлёпала босыми ногами по комнате и упала на диван рядом с Дэном, откинулась на спинку, закрыла глаза.

— Сварить тебе кофе? — спросил Дэн.

— Вари, я в душ! — и почти на ощупь она поплелась в ванную.

Это не было похоже на то утро, когда накачанная каким-то чудодейственным депрессантом, тощая, коротко стриженная, она увидела его первый раз и сразу вспомнила, что хотела вернуть ему кольцо. Но это был ещё не вечер и всё может измениться в любую секунду.

Словно подтверждая его тревожные мысли, из ванной раздался её крик.

В доли секунды он оказался у двери. Одним рывком вырвал замок.

Вики прижалась к стеклянной стене душевой кабины, подняв одну ногу, и с ужасом смотрела куда-то вниз. Подхваченный водоворотом льющейся воды, неумолимо приближаясь к сливному отверстию, по дну кабины плыл маленький чёрный паучок.

— Боже, какой огромный! — тряслась от ужаса Вики.

Паучок отчаянно двигал лапками, пытаясь сопротивляться неизбежному, и Дэну вдруг стало его жаль. Он протянул руку и выловил насекомое, аккуратно зажав его в кулаке.

— Он укусит тебя, укусит! — смотрела на него как на умалишённого Вики.

— Не укусит! Полотенце?

— Нет, уноси его, уноси, — брезгливо отворачивалась Вики.

Несчастного паучка пришлось нести на улицу и это заняло у Дэна определённое время. К тому времени как он вернулся, Вики уже пила свой кофе, заметно посвежев и успокоившись. А Дэну после этого акта бескорыстной помощи стало как-то спокойно на душе. Он не помнил, почему пауков убивать плохо, хоть и знал это с детства, это было простое человеческое суеверие, но оттого что он его не убил, Дэну казалось, что сегодня всё сложится хорошо.

Сегодня они должны вернуться из пансионата. Он отвезёт Вики с бабушкой к себе домой. Через два дня Марго улетит обратно в Италию. А Вики останется. У него, с ним, его невестой.

 Их договор пока был в силе, но сегодня Дэну было не до будущего, ему бы с прошлым разобраться.

Сборы затянулись. По всем комнатам были разбросаны вещи, хотя все прекрасно помнили, что сегодня до обеда им нужно освободить номер. Дэну было всё равно — с персоналом можно было договориться. Но глядя на эти груды беспорядочно сваленных у чемоданов вещей, и Вики, которая никак не могла решить надеть синий свитер или голубой, Дэн невольно вспомнил Еву.

Она также не могла определиться с блузкой, так же беспомощно вынимала из шкафов вещи, не зная юбку или брюки выбрать. И он думал, как был не прав, выбрав неудачное место для записки, которую она должна была прочитать, видимо, до родов.

Он не знал, чем это плохо, не помнил это будущее, но точно знал, что раз написал «Не отдавай ребёнка в руки Ангелу!», значит, это действительно нельзя делать. Он достал скомканный листок, который со вчерашнего дня носил с собой. Буквы зловеще чернели на белой бумаге.

— Ба, мне тут пришла в голову одна мысль, — сказала Вики. — Ты ведь справишься без меня?

— А ты куда? — Марго замерла с очередным платьем в руках. — Нет, вопрос неправильный. Дэн, ей можно выходить?

— Я недалеко. Даже территорию не покину. Не переживайте! — сказала она, прежде, чем Дэн успел ответить. И минуты не прошло, как она ушла.

— Нет, ну, что за самовольная девица! — возмущалась Марго. — Я, значит, сама чемоданы собирай, а она — шмыг! — и нет её.

— Могу помочь! — предложил Дэн. — Я, конечно, аккуратно складывать не умею, но как смогу.

Вики не было дольше, чем они рассчитывали. Чемоданы стояли собранными, прижавшись друг к другу плоскими боками у двери. Дэн оплатил задержку номера, и они с Марго заказали шикарный обед на прощание с этим дивным, по мнению Марго, местом.

Обед должны были принести с минуты на минуту. На стук в дверь Марго довольно потёрла руки.

— Не ждали? — впорхнула в комнату Вики, и Дэну, который открыл ей дверь, срочно понадобилось присесть — от её длинных светлых волос не осталось и следа. Нет, не тот безобразный ёжик, что отрастал на её голове после их с Тагаратом усилий, просто аккуратная стрижка. Уложенные волосок к волоску, но такие короткие волосы.

— Боже! — прижала руки к лицу Марго, и опустилась на стул.

— Что прямо настолько ужасно? — радостно тряхнула тем, что осталось от её волос Вики. — Дэн?

Ну, у Дэна-то были свои причины онеметь, хотя, ей шло. Беспечность и озорство излучала  сейчас эта девочка, что была совершенно не похожа на прежнюю Вики.

— Класс! — сказал он и развёл руками.

— Ба? — настаивала она.

— Шикарно, — выдавила из себя Марго.

Тут, наконец, привезли обед. И пока Дэн помогал Марго накрывать стол, Вики как-то выпала из поля их зрения. Они с Марго сели и тогда только обратили внимание, что она ждёт их внимания, застыв посреди комнаты, как ребёнок, что собирается рассказать стишок.

— Кх! — кашлянула она, прочищая горло, посмотрела на Марго, потом на Дэна, держа что-то за спиной. — В-общем, я решила, что с сегодняшнего дня, я начинаю новую жизнь. Не знаю, какая она будет. Не знаю, что будет. Да и не хочу знать. Но, в-общем, вот!

И она протянула Дэну кольцо.

— Я освобождаю тебя от всех обязательств, которые ты мне давал. И все условия, о которых мы договорились, всё это больше не имеет значения, — она вложила застывшему Дэну в ладонь кольцо и крепко зажала её. — Прости меня, если сможешь. Я была очень сильно не права. Я больше не буду стоять у тебя на пути. У меня свой путь, и я должна пройти его сама.

Дэн не сводил в неё глаз, и ему не нравилось то, что он видел. Она приняла какое-то решение. Несмотря на всю её показную весёлость в ней чувствовалась некая отстранённость. Что-то неземное и обречённое, словно она больше не принадлежит этому миру, словно она уже не здесь, не с ними. А висит где-то на голгофе, прибитая к кресту, и под её босыми ногами разгорается хворост.

— Ну, что, давайте отметим это? — и она села, довольно потирая руки, точь-в-точь как до этого сделала Марго.

— Вики, ты чего это удумала? — её нездоровое возбуждение во время еды не ускользнуло и от бабки.

— Вики, даже думать об этом не смей! — строго посмотрел на неё Дэн.

— Ой, да что вы начинаете! Удумала. Не смей, — передразнила она обоих. — Ничего «такого» и не будет, — Она сделала страшные глаза при слове «такого» — Обычный аборт. Какие ежедневно делают тысячи женщин.

Она с аппетитом уминала салат, словно действительно говорила совершенно обыденные вещи.

— Ты снова говорила с пророчицей? — Марго задала вопрос, который едва не сорвался у Дэна с губ.

— Угу, говорила, — промычала Вики с полным ртом.

Она прожевала, вытерла губы салфеткой и затем только продолжила:

— На самом деле эти ваши Неразлучники именно для этого и нужны. Афродита подарила их не для того, чтобы можно было кого попало соединять-разъединять с телом, хотя это они тоже могут, а именно для того, чтобы этот кровавый ритуал полоумной пророчицы можно было осуществить красиво и безболезненно. Ну, относительно, наверно, безболезненно, но всё же.

— Мы справимся без пророчицы, Вики, — сказал Дэн серьёзно.

— Нет, не справитесь! — отрезала она. — У вас уже нет времени. Плоды созрели. Их нужно собирать. И у вас нет пророчицы. У вас она могла бы быть, если бы я не влезла в это. Если бы не приняла условия игры. Я поклялась перед богами, и теперь Лия тоже не сможет вам помочь. Из-за меня.

— Вики, никто не сказал тебе про ритуал. Тебя, если не заставили, то обманули, ввели в заблуждение, поэтому ты не обязана соблюдать условия никаких договоров, — сказал Дэн.

— Правда? И куда мне обратиться, чтобы доказать свою невиновность? Может в Гаагский суд? — хмыкнула она. — Нет, Дэн. Когда-то я сделала свой выбор. И никто не говорил мне, что будет легко. И кстати, эта легенда о Священном Цветке написана в той голубой книжке с серебряным корешком, что я когда-то тебе дала для Евы. Даже та первая, ненастоящая пророчица и та дала мне подсказку. И я сама виновата, что не воспользовалась ей. Так что… — она многозначительно развела руками. — Мы сами хозяева своей судьбы.

— Девочка моя, но ты ведь так хотела этого ребёнка! Я не понимаю. Перед отъездом ты говорила только о том, что кроме него тебе никто не нужен. Говорила хочешь, чтобы тебя все оставили в покое, хочешь вернуться, родить и растить его сколько бы ему не было отмеряно. — Марго бросила есть и смотрела на внучку с отчаянием. — Что же случилось, раз ты не хочешь дать ему шанса даже родиться.

— Ничего, ба. Ничего не случилось. Я просто сделаю аборт, и моё проклятье вернётся ко мне. Я обрекла его на медленную смерть, я дарую ему быструю и безболезненную.

— Вики…, — Дэну очень нелегко было это сказать, но все другие аргументы они уже исчерпали. — Это, может быть, и мой ребёнок тоже. Я имею право голоса, когда речь идёт об его жизни. И я говорю: нет. Он не умрёт по прихоти зарвавшихся богов. Они не стоят воскрешения, если на этот алтарь должны положить ребёнка. К чёрту таких богов!

— Да, я догадывалась, что с вами это обсуждать нельзя, — сказала она, зло кидая на стол салфетку и вставая. — Всё, поехали! Честно говоря, не вижу смысла ехать к тебе, — обратилась она к Дэну. — Отвези нас с ба в какую-нибудь приличную гостиницу.

День клонился к вечеру, когда Дэн вернулся в замок Ордена, отчитаться перед Тагаратом. Хоть Магистр и не снял ещё своё указание охранять Дэна, но ради этого дня, ради спасения Вики, его оставили одного. И он не знал радоваться ему, что всё получилось, или расстраиваться. Знала бы она, что ради спасения её ребёнка они сделали невозможное — изменили прошлое. Смогла бы так спокойно говорить про ритуал, как про простой аборт?

Он думал об этом, шагая по холодным коридорам в комнату Таги, когда его окликнул Магистр.

— Что-то ты не весел, Дэн, — сказал он, приглашая его к себе. — Не получилось?

— В том то и дело, что получилось. Иду к Таге поделиться.

— Его нет, их всех сорвал Феликс на какие-то раскопки в Швейцарии. Так что не так?

— Я не понимаю, Магистр, — сказал Дэн, падая на жёсткий стул. — Ничего не понимаю. Столько усилий, и всё напрасно. Она решила избавиться от этого ребёнка. Об этом даже странно говорить, но ритуал волевым решением Афродиты смягчили. Прерывание беременности с помощью Неразлучников — официально теперь это звучит так. И ей не кажется это страшным. Она готова. Она согласна. Она просто горит желанием пожертвовать ребёнком ради нашей великой цели. Революционерка, блин!

— Я не пойму, чего ты так расстраиваешься? — Магистр стоял перед ним как обычно, опершись спиной о стол. — Ты сделал всё что мог. А это уже её выбор. Хотя столь резкая перемена в её настроении мне понятна.

— А мне нет. Абсолютно не понятна.

— Я предупреждал тебя, что могу заставить её забыть о ребёнке, но вмешательство может оказаться слишком глубоким. И это необратимо. Мы изменили события, но заглушили её материнский инстинкт. Потому что ничто не проходит бесследно.

— Чёрт! — Дэн встал, не в силах усидеть на месте. — Если бы заранее знать, что всё получится, лучше бы продержали её весь месяц на снотворном.

— Да, если бы да кабы, да во рту росли грибы. И, если бы не получилось, мы имели бы сломленную женщину с искалеченной психикой. Какая Виктория тебе нравится больше?

Дэн стукнул в сердцах по спинке стула, и она даже не скрипнула, хотя руку он отбил прилично.

— Чёрт! Больно!

— Да, раньше стулья делали на века, — заметил Магистр. — Я повторюсь, но ты сделал для неё больше, чем мог. Ты сделал невозможное. Может в этом и есть великий смысл её испытания как будущей пророчицы — отдать самое дорогое. И отдать сознательно. Не нам судить.

— Может быть, может быть. Только не нравится мне всю это. Не нужна нам пророчица такой ценой.

— Не ты назначал эту цену, — философски заметил Магистр, но Дэна не оставляло чувство, что он рад тому, что у них будет пророчица. И цена его не интересовала от слова совсем.

— Отправишься помогать им в Швейцарию? Могу проводить.

— Нет, я сутки не спал. Скажешь Таге, что я у себя, когда он вернётся?

— О, без проблем, — ответил Магистр, закрывая за Дэном дверь.

Глава 23. Семейные тайны

Это была самая безумная неделя в жизни Таэл. Безумная, потому что она провела её с Ратвисом.

Нет, нет, ничего такого, что она видела в Доме Свободной Любви. Она будущая Королева этой страны! Он даже за руку её брал только в исключительных случаях. Один раз обнял за талию. Нет, два раза: первый, когда помогал забраться на коня, второй — спуститься.

Он познакомил с Таэл свою мать. И Таэл хотела бы думать, что было наоборот, её представили маме, но, нет, именно женщину представили Богине. Скромная женщина была счастлива прикоснуться к ней. Таэл смотрела на её натруженные руки, слушала искренние слова благодарности и восхищения, видела в её добрых глазах тревогу за сына и заранее ненавидела войну. С просьбой позаботиться именно о ней, о матери, если с ним что-нибудь случиться,  Ратвис и приходил прошлый раз в Храм.

Вместе они ходили на уличные представления, в гости к его друзьям, просто гуляли, валялись в траве, много говорили и много смеялись. Таэл толком не могла вспомнить где они были и о чём говорили, но ощущение счастья, которое накрывало её, когда она смотрела на его лицо, слышала его голос, чувствовала рядом его тепло, помнила. Даже воспоминания о Ратвисе наполняли её  счастьем, заставляя на миг забыться и затаить дыхание, чтобы его не спугнуть.

Это была не простая неделя. Последняя неделя перед её коронацией. Осознание того, что завтра она станет Королевой этой страны дошло до неё аккурат накануне.

 К счастью, от неё ничего особенного не требовалось: соблюдать правила церемонии, знать наизусть слова клятвы и хорошо выглядеть. Всё это было ей по силам. Сейчас ей всё было по силам. Она была счастлива, и это окрашивало всё, даже надвигающуюся скучную церемонию маскировочными красками.

— Что с тобой, Таэл? — остановила её пару дней назад Энта. — Весь город говорит о том, что юная богиня, без пяти минут коронованная, носится по городу в обнимку с каким-то воякой.

— Нагло врут! — встала в позу Таэл. — Ничего такого не было. Никаких объятий. Ну, может быть слегка поддержал меня за талию, когда мы катались на его лошади, но не больше.

— Это какое-то безумие! Страна на грани войны, а ты позволяешь распускать о себе нелепые слухи.

— Энта, да не пыли ты, праздник всё-таки! Вот коронуют нас, тогда и начнём готовиться к войне. И, уж поверь мне, а о том, что такое война я знаю из первых уст, даже, наверно, больше, чем мой отец главнокомандующий.

И Таэл, правда, знала. Ратвис не любил об этом говорить, но его боевые товарищи ни о чем другом и не рассказывали. Несмотря на показное равнодушие, Таэл осознавала серьёзность надвигающихся событий. И смерть подруги тоже не давала ей об этом забыть.

 Но коронация сейчас волновала её больше, а решать проблемы надо по мере их поступления.

Церемонию престолонаследования предвосхищало одно важное действо, к которому начинали готовиться задолго до предстоящего события. Ключевым моментом его был напиток, который наливали всем, кто хотел попасть на праздник. Этот напиток давал людям возможность увидеть всех своих богов, подняться в Замок и попасть в его внутренний двор, в котором будет проходить Бал.

Для этого напитка в день рождения юных наследников сажали мортан. Дерево, которое семнадцать лет росло и лишь единственный раз плодоносило. Покрывалось зрелыми плодами как раз ко дню совершеннолетия. Напиток из этих плодов — мортанита и давал людям подобное озарение. И он уже был сварен.

По обычаю, вечером накануне коронации все поколения правителей Кварты, а также их мудрейшие помощники собирались пробовать напиток на торжественном ужине.

 На самом деле ужин был совсем не торжественным. Фуршет с лёгкими закусками. Но самое главное на нём был даже не напиток, а общение. Шестнадцать представителей божественной династии и четверо мудрейших собирались вместе, чтобы в неформальной обстановке поговорить о своём прошлом, настоящем и будущем.

Прабабушка Таул, пришедшая на вечеринку одной из первых вместе с Таэл, заняла своё почётное место.

 — Это мой четвёртый семейный ужин перед коронацией, — сказала она, расправляя складки розового платья. — Ставлю свою душу, что говорить снова будем о том, чего нет. О бессмертии. О телах. О возможности дать людям большую свободу. И о любви, конечно.

— Мама, кому нужна ваша бессмертная душа, если она и так достанется дочери Энты и Эмэна? — присел недалеко от неё дедушка Олом. От его апельсинового костюма резало глаза. С чувством стиля, как и юмора у него всегда было плохо. Он любил говорить прописные истины. Олом Правдивый — дипломатично прозвал его Армариус.

Скрывая улыбку за поднятой к лицу рукой, Армариус кивнул Таэл. Он стоял, скрестив на груди руки, перед высоким мраморным столиком и делал вид, что рассматривает бумаги. Таэл оценила его статную фигуру, узкое молодое лицо. Уж он-то точно знал о бессмертии. Он учил не первое поколение богов, и не только не старился, а ещё и умнел с годами.

Таэл не помнила, как звали его предшественника, его никогда не называли по имени, только по должности, но имя этого она знала — Базель. Его Мудрейшиство, Армариус всея Кварты, Базель Великолепный!

В зал приковыляли длинноволосые седые прадеды. Они всегда напоминали Таэл безумного бога, который превратил людей из трехцветных в шестицветных, Умуна Наиглупейшего. Этих двух поджарых старцев, что везде ходили вместе и сейчас рядом усаживались на диван и звали соответственно — Умун Голубой и Улум Светло-синий. Таэл решила по нездоровому пристрастию к небесным оттенкам, но может и по какой другой причине. Кто же этого Базеля поймёт!

— С чего начнём? — по праву Главнокомандующего, а может просто потому, что был Аманом Решительным, спросил отец, когда все собрались. — Поясним детям немного о бессмертии?

Он осмотрел молчаливый зал со своего места и улыбнулся.

— Ну, что я говорила? — оживилась прабабушка Таул, и толкнула в бок свою соседку, прабабушку Унту. Толкнула немного сильнее, чем следовало. Наверняка злилась, что та тоже одела розовый, но более холодного оттенка.

Семейный вечер едва начался, а уже стал ярким событием — все, кроме Энты пришли в нарядах немыслимых цветов. Энта, как обычно, надела чёрное. Таэл в тон своему кулону — красное. Завтра к торжественной церемонии вся их разноцветная семья снова переоденется в скучное, чёрное и белое, но сегодня нарядились, кто во что горазд.

— Может для начала мортаниты? — бабушка Онта всегда говорила так тихо, что наверно, с именем Онты Тихой и умрёт, но сейчас её вопрос прозвучал как глас вопиющего в пустыне. — Для создания настроения, так сказать?

— Ватэс, — обратился отец, глядя в пол, — мортанита готова?

— Если Вы про напиток, — прозвучал знакомый голос из ниоткуда совсем рядом с Таэл, — то сию минуту подадим.

Отец едва заметно смутился, а мама натянуто улыбнулась. Кажется, Таэл тоже слышала это имя в Храме Свободной Любви.

Сладкий, но с кислинкой, напиток горчил и слегка пощипывал язык остротой. А когда Таэл облизала губы, они оказались солёными. Это был крепкий напиток пяти вкусов. От него по телу разливалось такое тепло и блаженство, что, ещё не став королевой, Таэл почувствовала себя всемогущей.

— В этом году урожай мортанов собрали просто сказочный, — сказала действующая Королева Таал, мать Энты и Элэма. — Стояло такое жаркое лето, что ягоды набрали сладости больше, чем когда-либо прежде.

— Сладость? С чем мы соотносим сладость? — спросил её муж Алам Подкаблучник, взывая, видимо, к Армариусу.

— С бессмертием, — ответила вместо него Лея.

Эта новая Пророчица была в их замке совсем недавно, и Таэл побаивалась её холодного стального взгляда, предпочитая не встречаться с ней глазами, да и вообще. В серебряном платье, с прямой спиной и гордо вскинутой головой, она казалась вся вылитой из стали, закалённой и гибкой, как смертоносные клинки титанов. Бросит взгляд — чирк! — и голова с плеч.

Таэл невольно передёрнуло, и она стала слушать, о чём говорят.

Тема бессмертия оказалась самой скучной. Хотя самой решаемой. Если уж кому-то из богов приспичит стать бессмертным – пожалуйста, нужно просто не рожать детей. И нервы целы, и жить можно долго и счастливо, и никто не умрёт. Но, как и простым людям, богам хотелось большего: и детей рожать, и самим не умирать.

Конечно, печально, что в тот день, когда у Таэл родятся дети прабабушка и прадедушка умрут, чтобы передать им свои души. Но глядя на этих седовласых старцев со сморщенной кожей Таэл подумала, что будет счастлива умереть, когда станет такой.

Она сделала большой глоток мортаниты, перевела дух и хотела отпить ещё, когда на её руку с бокалом легла невидимая рука.

— Не увлекайся, моя будущая королева! — знакомый голос. А Таэл так надеялась, что после мортаниты она увидит настоящий облик Ватэса.

Она с сожалением отставила бокал с янтарной жидкостью и промолчала.

Взрослые спорили. Таэл не слушала, она думала о Ратвисе. Завтра вечером на балу они договорились снова встретиться. Она невольно улыбнулась — этой встречи она ждала больше, чем коронации.

Когда она очнулась, уже обсуждали проблему, которая вытекала из бессмертия. Если никто из богов не будет умирать, и не будет происходить передача душ, то не будет происходить и передача знаний.

— Отсутствие развития, роста, качественных и закономерных изменений, — явно что-то процитировал нудный Правдивый Олом.

Таэл с трудом понимала, что это значит и зачем это надо. Ведь у них есть Армариус, который знает всё и даже больше. Есть Пророчица. И о саморазвитии не стоит забывать. Вот Энта много читает и самая умная не потому, что кто-то передал ей какой-то магический ум, а потому, что стремится к знаниям сама.

Таэл посмотрела на Энту. В своём чёрном длинном платье она была похожа на Чёрную Вдову. Прискорбное зрелище. Бедный Эмэн, его женят на паучихе.

Таэл схватила стакан, и пока невидимая рука не успела её остановить, сделала ещё один большой глоток. Жаль, что нельзя пить это чаще, чем раз в двадцать лет! «Надо будет припрятать пару бочек с коронации» — возникла дельная мысль. Таэл всегда была практичной.

В зале становилось шумно. Больную тему про невидимость и тело обсуждали на повышенных тонах.

— Невидимость — это колоссальное преимущество! — говорил дед Омон каким-то вязким голосом, размахивая пустым стаканом. — Это делает нас могущественными богами, которых никто не видит, а потому считает вездесущими. Ну-ка, милочка, плесни мне ещё, — обратился он к жене. Он так обращался ко всем, потому и имел прозвище «Милочка».

 — Но это нас и ограничивает, — вмешался Алам Подкаблучник. — Ведь мы можем общаться только со своими и только в Замке, который висит где-то в другом измерении между мирами.

— Да, только два раза за двадцать лет люди видят наш истинный облик. Но когда это нам мешало? — вмешалась его жена. И он тут же стушевался и вжался в диван, больше не смея открыть рот. Ещё действующий правитель, называется! Таэл невольно покачала головой.

— Но мы умеем вдыхать жизнь в статуи, оживлять картины, — подал голос Элэм. — Почему мы не можем наделать из этого тел?

— И ты выбрал очень правильное слово «наделать» — ответил ему Армариус. — Вы много чего можете наделать, но мягко говоря, это будет плохо пахнуть.

— И картины и статуи, даже ожившие, прекрасно могут обходиться и без нас, — ответила Энта. — Мастер, создавая своё произведение, вкладывает в него часть своей души. Они самодостаточны.

— Сынок, смирись, нам нет места в человеческом мире. Мы рождены богами, — ответил Элэму Главнокомандующий.

— Но мы же используем тела людей, — вмешался Эмэн. — Пусть как гости, как голоса в их головах, но при желании ведь можем подавлять их волю?

— Это опасно, — взвизгнула прабабушка Унта.

— И тем не менее мы пользуемся слугами для оправданных целей. Но это мы считаем их оправданными. Слуги для того и растут с детства в Замке, чтобы использовать их.

Мать зыркнула на него злобно, явно изо всех сил сдерживаясь, чтобы промолчать.

— И ты лучше всех знаешь, — ответил ему отец. — Как недолго можно использовать чужое тело, даже слуги. Для остальных людей это чревато безумием, а для нас болезнями.

— Но должен же быть способ иметь собственное тело в другом измерении?

— Предлагаешь убивать ради этого людей? — Армариус смотрел на него исподлобья с интересом.

— Нет, мы не будем никого убивать, — смутился Эмэн. — Но если настоящих тел нам не светит, то, как получилось, что весь город видел Таэл.

— Эмэн, — теперь мать смотрела на него как грозовая туча, готовая разразиться гневной тирадой как дождём. — Ты мог бы спросить об этом у Таэл. И тогда узнал бы, что это был дар её погибшей подруги. И предвосхищая твой следующий вопрос, отвечу: вырывать у Королевских Махаонов сердца мы тоже не будем.

Эмэн насупился и промолчал.

— Хоть что-то новенькое за восемьдесят лет, — сказала прабабушка Таул Здравомыслящая. — Давай, командир, поясни им быстренько про кровь и свободу, да разойдёмся. У меня ещё на сегодня запланирован маникюр.

— Мама, да вы жгёте, — охая как старый филин, засмеялся Правдивый Олом.

— Если, я когда-нибудь станут таким, — сказал ей тихо Элэм, сидящий рядом, — Сделай одолжение, просто меня убей.

Он подлил ей ещё волшебного напитка из плодов мортана, и этот вечер стал не так уж и плох.

Таэл всё ждала, когда же наконец заговорят о любви, но начали вспоминать Умуна Наиглупейшего.

— Три цвета крови было у наших людей, — сказал отец и поднялся.

Золотая тесьма на плечах Главнокомандущего матово заблестела, отражая свет уходящего за горизонт солнца, оставаясь на белом кителе яркими отсветами подошедшего к концу дня. Последнего дня, который у неё был. Завтра отец передаст свой пост Эмэну, и уже золотые эполеты Эмэна будут сверкать своей новой тесьмой.

Таэл стало грустно, она не слушала отца, потому что дословно знала эту речь. Что за дурная привычка у взрослых — одно и то же по сто раз рассказывать с таким видом, словно это свежие новости.

— Три чистых цвета крови: жёлтый, пурпурный и голубой. Но Безумец разрешил им смешаться и к ним добавились зелёный, красный и синий, — он почти закончил, и вдруг посмотрел прямо на Таэл. — Ваша задача, дети мои, не допустить большего кровосмешения. Шесть цветов – это предел, который может себе позволить наш народ.

Отец закончил, и даже сорвал жиденькие аплодисменты, под которые поклонился и сел.

Таэл тысячу раз слышала эту историю, но так и не поняла, какую роль в жизни Умуна сыграла любовь. И Таэл решила, что это её последний шанс.

— Он полюбил простую девушку и испортил жизнь всем последующим поколениям людей? — спросила Таэл. — Какая же это любовь? И при чём здесь вообще была любовь?

— Позвольте, я — сказала Хранительница Душ и её мягкий вкрадчивый голос, который так редко удавалось услышать, невольно вызвал гробовую тишину. — Девушка его так и не полюбила.

Она посмотрела на Таэл печально, и продолжила, обращаясь только к ней, словно никого в этой комнате больше и не было.

— Можно вылечить бога от любви, можно вылечить человека от любви, но заставить любить никого нельзя. Его нарекли Умуном Наиглупейшим, но он был самым несчастным богом на свете. Он полюбил земную девушку и готов был сделать для неё всё — сдвинуть горы, высушить море, построить ей хрустальный дворец. Но она не хотела дворец. Она любила парня не своей крови. Умун не знал, что с этим делать. И он убил его.

Таэл невольно ахнула, и в гробовой тишине это прозвучало очень громко.

— Девушка была вне себя от горя. Она плакала день и ночь, она умоляла Умуна забрать её, сделать своей наложницей, рабыней, ковриком под дверью, чем угодно, только вернуть парня. И Умун оживил его.

Фужер в руках Таэл накренился, но она даже не заметила, как сладкая жидкость полилась на платье, пока она не пропитала ткань насквозь. «Плевать!» — мельком бросила Таэл взгляд на испорченное платье.

— Умун забрал её, но она тосковала в Замке. Он вылечил её от любви, но она стала как бездушная кукла. Он повернул время вспять и вернул ей любовь. И только тогда он понял, что всё это время хотел счастья для себя, а должен дать счастье ей. Он был очень могущественный правитель. Он разрешил смешать кровь людей, и она смешалась. Он разрешил любые связи, что угодно, лишь бы она была счастлива.

— А она? — Элэм тоже слушал не дыша.

— А она родила ребёнка, который умер. Потом следующего, и он тоже умер. Она плакала и во всём обвиняла злых богов.

— Вот же тварь!

— Эмэн! — одёрнула его мать.

— А он?! — не выдержала бабушка Онта, словно не знала правды.

— А он приказал придумать что угодно, чтобы у её детей был шанс.

— И ты придумала? — Таэл точно знала, что это была Хранительница.

— Это моя работа, — улыбнулась Сама.

— Она была счастлива? — спросила Таэл.

— Да, но недолго. Она родила троих детей, но оказалась плохой матерью, плохой хозяйкой и плохой женой. Её красота поблёкла, она стала нервной, раздражительной, озлобленной. Гоняла мужа, орала на детей. Умун перестал за ней следить. Он проклял день, когда влюбился. Он пожалел обо всём, что сделал ради неё. Но его власть закончилась, на смену его поколению пришли их дети. Он уже ничего не смог бы изменить, да больше и не хотел.

Она встала и наполнила бокалы всем, кто их протянул.

— За любовь! — сказала Хранительница Душ, поднимая свой бокал. — Чтобы она не испортила ваши юные души!

— Ох, уж эти ваши чувства! — покачал головой Армариус, пока все с удовольствием прикладывались к напитку.

— Ох, уж эти ваши знания! — ответила ему Сама, подходя к его конторке. — Ты так рассчитываешь на них, но в споре между разумом и чувствами всегда побеждают чувства. И пусть они порой иррациональны и кажутся глупыми, но повинуясь голосу сердца, даже ошибки мы переживаем легче. Мы принимаем их как свободный выбор. А холодный расчёт делает нас  несчастными и жёстко зажатыми в тиски слов «так надо».

— Предпочитаешь быть глупой и счастливой? — усмехнулся он. — Если бы у меня была возможность доказать, я бы поспорил.

— Давай поспорим, и вдруг возможность появится? — хитро улыбнулась она.

И Таэл с удовольствием бы послушала, чем закончится их разговор, но вечер семейных тайн закончился, и под громкие разговоры о завтрашней коронации, её семья начала расходиться по своим покоям. Ей тоже пора было идти. Ведь завтра хороший день — её ждёт новая встреча с Ратвисом.

Глава 24. Неожиданная находка

Эмма увлеклась одной историей, которую прочитала в старых документах.

— Помнишь, как-то Арсений читал вам с Изабеллой легенду о брате Алонсо? — спросила Эмма, когда они с Евой спустились с холма в противоположную от городка сторону.

— Алонсо Красная Шапочка? — вспомнила Ева.

— Да, и если верить документам, то недалеко от замка действительно был бенедиктинский монастырь. Монастырь святого Алонсо.

Неужели память о нём дошла даже до ваших дней? — оживился Баз.

— Его построили недалеко от замка и даже по меркам того времени он был мал, — продолжала рассказывать Эмма. — Хотя у стен монастыря росли виноградники, и имелась своя конюшня, прославился он не этим. В лесу, который по распоряжению епископа отдали в пользование монастыря, водились очень редкие бабочки, настолько красивые и крупные, что настоятель монастыря не позволил рубить лес на хозяйственные нужды, чтобы не тревожить редких насекомых.

— Ты, думаешь, что эти бабочки до сих пор там живут? — удивилась Ева.

— Конечно, нет! Но недалеко от Берна есть Папилиорама или Сад бабочек, это тропическая оранжерея, где их, я надеюсь, сохранили.

Этих садов бабочек здесь хоть…  не один в-общем, — хмыкнул Баз.

— Тогда зачем мы идём к этому монастырю?

— Я не знаю, — ответила Эмма. — Просто с ним связана такая трогательная история. История любви монаха и знатной девушки.

Прямо уж и знатной, — снова вмешался Баз.

Но Эмма его не слышала, а Ева не стала передавать его слова. Пусть болтает, пока не надоел. Она действительно по нему соскучилась.

— История умалчивает, как оказался в этом замке монах. Но повествует о том, как появилась там девчонка. Она была просватана хозяину замка из каких-то дальних земель в жёны.

Дайте-ка подумать… как-то знакомо звучит!

— К несчастью, к тому времени пока она доехала, рыцарь этот заболел, да так и помер, не успев жениться. Но его невесту не отправили назад к отцу, а решили упрятать с глаз долой в монастырь. Ставшей  пленницей, девушке только и осталось, что ждать своей участи, да молиться. Так во время молитвы в местной церкви и увидела она юного монаха.

— Бедняжка, так он, значит, умер, — расстроилась Ева. — Монахи эти, Алонсо и его наставник, приехали как раз, чтобы захворавшему рыцарю помочь. Да и мы, то есть Дэн принял в этом участие.

Что же это будет за легенда, если там никто не скопытится? — возмутился Баз. — Выжил он, не переживай! Слушай дальше!

— В легенде написано умер, — развела руками Эмма. — В-общем, полюбили они друг друга, но он монах, а она просватана, да за знатного господина. И им бы объясниться, да сбежать. Но не те были времена.

— Эх! — вздохнула Ева. — Это точно!

Точно, не точно, но эта ваша Стаська в Алонсо втрескалась не на шутку.

— Только и оставалось им скрывать свои чувства, страдать, да иногда встречаться глазами в церкви. Страдали они молча, и люди не подозревали ничего, пока в один прекрасный день не залетела в церковь во время вечерней молитвы бабочка. Огромная чёрная бабочка. Пролетела у всех над головами и села монашеку на голову, сложив крылья. И рад бы он её смахнуть, да руки заняты — помогает святому отцу текст писания держать. Священник бубнит, а люди глаз с головы юного монаха не сводят.

 До чего ж люди до зрелищ жадные! Хоть бабочка, а уже развлеченье. Представляю, если им там голые сиськи показать!

 — «Прими наше Тебе посвящение. Будь с нами на путях веры, надежды и любви» — прочитал священник, и в этот миг бабочка раскрыла свои крылья, и зал ахнул, потому что оказалась она ярко-красной.

Не верю! Сразу должно быть видно, что она красная!

— Ты что запомнила эту молитву? — удивилась Ева.

—  Приблизительно, конечно. Так, самую малость, — ответила Эмма и на развилке дороги уверенно свернула направо. Голос её донёсся именно оттуда. — Нам сюда!

— А дальше? — Еве не терпелось узнать продолжение истории.

— «… да наступит обращение сердец» — ободрённый людским вниманием громче читает священник. А бабочка вспорхнула и под одобрительный гул толпы села на плечо девушки. «И да восторжествует добро и любовь!» — закончил свою пламенную речь святой отец. И теперь все увидели не бабочку, а взгляды, которыми смотрели друг на друга девушка и парень в монашеской рясе.

Во чешет! — толи возмутился, толи восхитился Баз.

А Эмма замолчала.

— Неужели это всё? — не выдержала Ева.

— А дальше девушку сослали в самый дальний и бедный женский монастырь, в котором она всю жизнь и прожила до смерти. Она дала обет молчания, никто не знал её печали, но в округе не знали вышивальщицы искуснее. И на всех её работах был один и тот же рисунок — черная бабочка с ярко-красным рисунком на крыльях.

О, вот это совсем ложь! Стаська ваша иголку то с ниткой в руках держать не умела, только копьё да охотничий нож. Топором махать умела. Но с вышивкой возиться. Не, это не про неё.

— А монах этот? Что стало с ним? — Ева радовалась за Стаську, но и историю хотелось дослушать до конца.

 — А монашек и стал настоятелем того монастыря, и может в память о девушке, а может просто так, разводил в своём лесу огромных ярко-красных бабочек.

Эмма замолчала, а потом её голос зазвучал где-то у Евы за спиной.

— Видишь вон ту скалу? Именно к ней и жался своими стенами монастырь святого Алонсо.

Всё тот же заброшенный вид обрушенных стен и ухоженный вид лугов ждали девушек с этой высоты. А за руинами был лес. Не такой, как вокруг замка, стихийный и беспорядочный — замшелые как старые камни монастыря деревья стояли ровными рядами, уходя вершинами далеко вверх в синее и бесконечно далёкое небо.

Если бы не листья, я бы уверенно заявил, что это криптомерия. Хотя она эндемик Японии и Китая, — видимо это было восхищение. Для Бази это было так необычно!

— Удивительно, как в такой маленькой стране может быть так просторно, зелено, чисто. И как тысячами лет лежат нетронутыми старые камни и стоят вековые деревья? — осматривалась по сторонам Ева.

— Мне кажется, нам туда, — сказал Эмма, и легкий шорох её шагов указывал Еве направление.

Хочешь, я расскажу тебе, что там было на самом деле? — спросил Баз, пока они шли.

— Спрашиваешь! Конечно, хочу!

Стаська вышла замуж за этого молодого конунга, а монашек действительно не уехал со своим наставником, а пристроился служить в этом вот мужском монастыре. И это сначала он всё прикрывался своей рясой как бронёй, но потом передумал. Переубедила ли его ваша бойкая девица или другая девица, или та самая серая сестра, что упоминается в другой легенде.

— Про Алонсо Красную Шапочку?

Про шапочку ли, шишечку ли, или даже бабочку, которая тоже была, заметь, не зелёной. Таких легенд по округе потом столько наплодили! За то, что сберёг он этих бабочек и этот лес, его и назвали потом святым. А может и не за это. Только говорят, сожгли его на костре из этих самых деревьев.

— Вот умеешь ты любую красивую историю испортить! А со Стаськой что стало?

 Так ничего. Родила она рыцарю пятерых детей. Правда, боюсь, не все они были ему родными. От монашека нашего и пошёл этот род гордо именующий себя сейчас Гард. Потому что на самом деле не сгорел он на том костре.

— Понимаю. Вознёсся?

Ну, типа того, — хмыкнул Баз. — По мнению людей, вознёсся, а по-нашему элементарно инспирировался.

Они шли так долго, что, казалось, ещё немного, и они заблудятся. И деревья возвышались над ними ровные и крепкие как сказочные богатыри, и такие же одинаковые. И Ева устала и не видела смысла идти дальше. Но Эмма тянула и тянула её вперёд.

— Я видела на рисунке. Там должна быть поляна.

— Эмма, да она давным-давно уже затянулась подлеском, кустарником, а может, заросла деревьями. Мы вряд ли её найдём.

— Я понимаю, Ева. Но я должна проверить, — упиралась она.

И когда Ева уже серьёзно настроилась повернуть назад, среди деревьев показалось солнце. Ева решила, что они прошли этот лес насквозь. Но солнце не просто светило, оно вклинивалось в тень косыми ярко-жёлтыми полосами света, словно указывая место, к которому они шли.

Будь это место в парке, наверно, здесь поставили бы лавочки. Будь это начало весны, здесь цвели какие-нибудь цветы. Но сейчас эта маленькая поляна была просто зелёной, совершенно ровной и пустой. И опускаясь на эту траву, чтобы передохнуть, уже через пару минут Ева почувствовала, что могла бы тут остаться навсегда. Таким пьянящим был этот воздух, таким густым, таким насыщенным, что хотелось его пить, а ещё просто лежать на траве и ни о чём не думать.

Это было почти невозможно — не думать. Еве никогда не удавалось просто лежать и не думать. Но независимо от её воли, мыслей в голове не было. Она чувствовала тепло пригревающих лучей, слушала звуки леса, ощущала мягкость травы, и её сил едва хватало, чтобы бороться со сном, с тягучей дрёмой, что тянула её в небытиё.

Закрыв глаза, она слышала, как рассекают воздух крылья маленьких птичек. Одна из них пролетела так близко с её лицом, что Ева почувствовала лёгкий ветерок, но открыть глаза не было сил.

— Ева, Ева, — услышала она голос Эммы, словно издалека. — Ева!

Отмахнуться от него не получалось.

— Ева, смотри! Они прилетели!

Приоткрытые веки безжалостно резало от яркого света, пришлось приподниматься на локтях.

 — Да, аккуратнее ты, всех распугаешь, — зашипела на неё Эмма. — Смотри, им нравятся твои брюки.

И когда Ева, наконец, открыла глаза, то увидела, что три огромные бабочки, только не красные, а коричневые с разводами разных оттенков шоколадного, сидели на её правой ноге, послушно сложив крылья.

— Смотри ещё одна, — восторженно поприветствовала Эмма очередную гигантскую летунью размером с Евину ладонь, приземлившуюся туда же, на правую брючину, ближе к поясу. — Мёдом им тут намазано что ли?

Ева полезла было в карман, немилосердно потеснив одно из насекомых, вцепившихся в ткань брюк своими цепкими лапками, но ничего там не нашла, кроме пачки бумажных платков.

— Твои? — спросила она Эмму, поднося упаковку к носу и принюхиваясь.

— Терпеть не могу ароматизированные платки, — прокомментировала она Евино поведение.

— Может им сама бумага понравилась? — и она подняла салфетки на вытянутой руке. Бабочки её дружно проигнорировали, продолжая обсиживать карман.

— Не может быть! — вдруг вспомнила Ева, что действительно в карман своих брюк она кое-что положила. Она аккуратно выскользнула из своего тела, чтобы не спугнуть насекомых.

Эмма сидела рядом с ней по-турецки и на ней было всё то же небесно-голубое платье. И её небесно-голубые глаза восторженно смотрели как невзрачные, хоть и большие бабочки срываются с обсиженного места и взмывают ввысь, туда, где Ева на вытянутой руке держала слегка раздавленный фрукт.

— Неужели они почувствовали плод Дерева, что остался у меня в кармане с Замка Кер? —  Ева не верила своим глазам.

— Наверно, это очень умные бабочки, — улыбнулась Эмма.

И как много плодов уже созрело? — спросил в её голове Баз. Его голос звучал глухо, словно он говорил откуда-то издалека.

— Не знаю. Но точно, они уже начали спеть, — сказала Ева беспечно.

  Не хочу тебя расстраивать, но это значит, что у нас уже нет времени.

— Что? — переспросила Эмма. — А, ты что-то поясняешь своему невидимому другу? Можно я? — она встала, протянула руку, и Ева отдала ей плод, что явно вызывал в этом лесу ажиотаж. Бабочки летели к нему со всех сторон. И держа его на вытянутой руке как олимпийский огонь, Эмма пошла с ним к деревьям.

И вместо того, чтобы потратить его на обучение, ты вынашивала чужого ребёнка, — расходился Баз как закипающий чайник.

— Ты не особо то и старался меня обучать, — Ева упёрла руки в боки как сварливая жена. — Ты тратил время на словесные перепалки, любование своей красноречивостью и черт знает что ещё. Ах, да, чуть не забыла: на плохие советы. Мне кажется, если бы не ты, я бы ни за что не поверила, что Дэн меня предал. И уж тем более, никогда бы не стала говорить этого вслух, зная, какой силой обладал мой голос. Но ты меня и об этом не предупредил.

А ты знаешь, что было БЫ, если БЫ ты этого не сделала? — спросил он, напирая на «бы», но даже не собирался ждать её ответ. — Не знаешь! Я тоже не много видел вариантов будущего, но этот видел. Там где Виктория забеременела не от Дэна, её даже просить не пришлось, так легко она избавилась от ребёнка. И мы проиграли. А в том, где ей не удалось его соблазнить, знаешь, что было там?

— Кого? Дэна или Арсения?

Никого. Ни Дэна, на Арсения, ни Феликса. Даже отчима трогать не стала. Знаешь, что было там?

Она мотнула головой, но вспомнила, что он её не видит и сказала: — Видимо, сейчас узнаю.

Да. Там Дэн будет сам предлагать ей переспать. Как тебе такой вариант событий? Именно его видела в своём предсказании её бабка. Где ей предложат лекарство, но она откажется. Помнишь что там дальше?

— Она умрёт.

Неееет, — протянул он. — Она не просто умрёт. Она откажется от лекарства, которое могло бы её спасти. Убьёт того, кого будет больше всех любить. И обманет Бога.

— Это же тебя она обманула, когда врала, что в её книгах ничего неинтересного нет?

Можно сказать и так. Тогда я думал именно так. Но оказалось всё намного, намного хуже.

— Она убьёт Дэна?

Она убила свою бабушку. И обманула Зевса.

— О, Господи! — Ева опустилась на траву.

Нет, не думай, что она такой уж монстр. Это получилось у неё нечаянно, но это сломало её.

— А Зевс то здесь при чём?

То есть наличие Аполлона тебя не удивляет, а Зевс вызывает вопросы? Всё при том же. Вся их древнегреческая  бражка в этом замешана. Кстати о бражке. Когда эти плоды поспеют, а судя по всему, это будет скоро, их нужно собрать и приготовить из них напиток. Именно за рецептом этого зелья ваши парни сейчас пробиваются к тайнику Парацельса.

— Ты не ответил про Зевса, — напомнила Ева.

Зевс и все эти, будь они не ладны, олимпийцы, ждут когда Пророчица откроет Предел, чтобы снова стать для людей богами. А если не получится, то просто подчинить людей своей воле. И в том будущем Виктория пообещает ему это, но не сделает.

— И чем было плохо это будущее?

Святой Алонсо! Да всем! Это вообще был худший вариант из всех, что я видел.

— Ева! — звал её голос Эммы откуда-то издалека. — Ева, иди сюда!

И она хотела уже бежать, хотя по интонации Эммы не чувствовалось чтобы что-то случилось.

Стоять! — приказал ей Баз. — Тело! Запомни, главное правило: никогда не оставляй без присмотра своё тело! Потому что без него ты умрёшь!

И она побежала к Эмме, воспользовавшись его настоятельным советом.

— Смотри на ствол! —  сказала Эмма, но Ева ничего не видела, кроме его бархатной коры в коричневых пятнах разводов.

— Смотри внимательно! — и она провела вдоль ствола рукой, очертания которой угадывались под сидящими на ней десятками бабочек.

 На это её движение кора затрепетала и ожила, и тогда только Ева поняла, что она сплошь покрыта коричневыми красавицами. Но это было не всё. Продолжая махать рукой, Эмма согнала часть их них и показала Еве дупло. В глубине висело что-то ярко-красное.

— Это что, куколка? — Ева пыталась заглянуть, но там было слишком темно.

— Сейчас проверим, — невидимая рука Эммы протянулась в дупло, а вернулась оттуда уже видимой с ярко-красным коконом в ладони.

— Боже, Эмма, я тебя вижу! Только что ты была невидимой, а теперь я тебя вижу! — Ева в растерянности ощупывала подругу, сомневаясь в её реальности, когда в плечо ей что-то воткнулось. — Ай! — взвизгнула она.

Это была такая же как все остальные огромная коричневая бабочка, только с огромным жалом, которое воткнулось Еве в плечо.

— Ай! — ещё одна бабочка впилась ей в руку.

Бегите! — закричал в её голове Баз. — Бросайте этот фрукт и бегите!

Объяснять было некогда. Ева выхватила у Эммы плод, раздавила его и бросила на землю. И схватив Эмму за руку, рванула вон. Сначала в сторону опушки, потом снова в лес.

Они бежали не разбирая дороги и за ними следом летел рой разъяренных насекомых, который стрекотал, жужжал, трещал, создавая гул, который им долго мерещился после того как они выбежали из леса и пустились наутёк вниз от бывшего монастыря.

Если бы у вас не было тех несколько секунд, когда все бабочки одурманенные  нектаром бросились к нему, они бы вас разорвали в клочья, — сказал Баз таким запыхавшимся голосом, словно он бежал вместе с ними.

Они стояли, согнувшись пополам посреди дороги, и никак не могли отдышаться.

— Ты уверен, что они не вылетят за нами из леса? — спросила Ева, разгибаясь.

— Я не уверен, — ответила ей Эмма.

— И я всё ещё тебя вижу.

— Наверно потому, что я всё ещё держу это в руках, — и она протянула ей красную куколку. — Мне кажется, она живая.

— Не-не-не, — подняла Ева вверх руки, наотрез отказавшись прикасаться к этому рогатому чудовищу в её руках.

Сердце бабочки, — сказал Баз. — Поздравляю! Теперь у вас есть то, чего с пятнадцатого века никто не видел.

Глава 25. Навсегда!

Дорога назад показалась короче. Может быть, их подгонял страх — несколько раз они с Эммой по очереди оглядывались, чтобы убедиться, что рой разъярённых гигантских махаонов за ними действительно не летит. Но на самом деле Ева сильно надеялась, что там, на раскопках будет Дэн и ноги сами несли её к нему.

Тонированный чёрный микроавтобус стал первым, что они увидели. Он стоял у подножия холма, с приветливо распахнутыми дверями, но внутри никого не было. Вокруг подозрительная тишина. И только поднявшись по отвесному косогору к самой вершине, они услышали стук лопат.

— Привет, Ева! — сказала темноволосая девушка, поднимаясь с колен и лихо откидывая с глаз длинную, выкрашенную цветными перьями, чёлку. — Привет, Эмма!

— Эмма! Ева! — жестом поприветствовал их блондин, откровенно рассматривая их по-кошачьи янтарными глазами.

— Девчонки! — Наконец-то знакомое лицо! Феликс, голый до пояса и блестящий от пота, ждал, пока они подойдут, опираясь на лопату. На настоящую большую лопату, с деревянным черенком.

— Лопни мои глаза, сестрёнка, но я тебя вижу! — сказал он, когда они подошли достаточно близко.

— Сама в шоке, — ответила она и заглянула в яму, из которой летели им под ноги комья земли и камни.

— Кстати, знакомьтесь! Это Ирис, — Девушка с цветной чёлкой кивнула. — А это Тагарат.

Двигаясь с кошачьей грацией, под стать своим глазам, Тагарат забрал у Феликса лопату и начал откидывать землю подальше от края.

— Ещё там у нас Крот, — продолжал Феликс представлять коллег по работе, — Вообще-то его зовут… эээ… Крот, как тебя зовут? — крикнул он в яму, но не дождавшись ответа, махнул рукой: — В-общем, Крот. А Арсения вы уже знаете.

— Как глубоко! — сказала Ева, наклоняясь над ямой, чтобы убедиться, что там две мужских спины и ни одна из них не принадлежит Дэну.

— Там уже дно. Расчищаем, чтобы можно было открыть дверь.

— Давай греби! — Отдал ему Тагарат лопату. — Расчищает он! — И полез в яму. — Крот, давай, я тебя сменю!

Лохматый, потный, ярко-рыжий парень застенчиво им улыбнулся и вытер лицо тыльной стороной ладони, чем только больше размазал грязь.

— Эмма, — протянула ему девушка руку.

Он смущённо вытер свою о штаны и затем только протянул.

— Эрик.

— Вода! — крикнула прямо над ухом у Евы Изабелла. — Кому воды? О, боги! Эмма!? Серьёзно?! Я же тебя вижу!

— Привет! Я — Офелия! — выглянула из-за её спины незнакомая девушка.

Она бы могла не представляться. Именно такой Ева всегда представляла себе подружку Гамлета — мелкие рыжие кудряшки, фарфорово-бледная кожа, чуть вздёрнутый носик и зелёные глаза. Если бы этого имени не существовало, его нужно было придумать специально для неё. Восторг!

Наверно чувства Евы были написаны на её лице, потому что девушка улыбнулась, так и не получив ответа.

— Ой, прости, я Ева!

— Я знаю, — продолжала улыбаться она. — Мы все знаем. Ещё помнишь свою подругу Светлану Васькину?

— Боже, ну, конечно! Вы же из спецотряда, — хлопнула себя по лбу Ева, не возражая про подругу. — Как она там, кстати?

— Неплохо. Всё время рисует чёрный фургон, змею, Дэна и ещё какие-то цветные фантазии, которые ей, видимо, пригрезились, пока она проходила сквозь туман.

— Офелия, смотри! — Изабелла показывала девушке, на лежащую на ладони у Эммы куколку. — А теперь?

Она осторожно подняла это красное безобразие и Эмма исчезла. А потом наощупь, положила обратно, и Эмма появилась снова.

— Круто?

— Это же… — Офелия явно не верила своим глазам. — Это же… Так, стоп работа! — зычным голосом крикнула она вниз. — У нас Сердце Бабочки!

Пока все по очереди рассматривали удивительный артефакт, Ева обливала Арсения водой из бутылки, делая для него маленький душ. Он смывал с себя пыль и фыркал от холодной воды как конь. Спина и руки его сильно покраснели от солнца, и выглядел он самым уставшим — он и работал дольше всех.

Ева тоже устала. Она чувствовала, как у неё ломило всё тело, и слипались глаза — она покинула Эмск вечером, когда здесь было раннее утро, а теперь и здесь солнце упрямо клонилось к западу. Пошли вторые сутки, как она на ногах.

— Арсений, ты бы отдохнул, — сказал ему Тагарат и критически посмотрел на Еву. — Тебе тоже поспать не помешает. Давайте, в фургон!

Ева согласилась, а вот Арсений проводил её до машины, взял ещё пару бутылок воды и вернулся.

Она проснулась разбитая, с жуткой головной болью и ломотой во всём теле. Правую руку жгло огнём в двух местах, она закатала рукав — мерзкие бабочки! Места укусов припухли и болели.

— Баз, эти бабочки ядовиты? — она была уверена, он её слышит.

Не поверишь, но я понятия не имею, — откликнулся Баз.

— Баз, мне же ещё рано умирать?

Ты меня ни с кем не попутала? Я же не Пророчица.

— И не энтомолог, как я вижу.

Ладно, не трясись! Узнаю, что смогу.

— Бааааз! — крикнула она, боясь, что он уже ушёл.

Чего орёшь?

— Скажи, а где ты был, пока я была в чужом теле?

В мировом информационном пространстве. Такой ответ устроит?

— Нет.

Сейчас это называют именно так. А раньше была просто общемировая память. Она связывает всё со всем и похожа на огромный город. Только сейчас он пустой и вечно накрыт туманом.

— Ты бродишь там один?

— Да, но иногда навещаю своих старых друзей, разных мыслителей, философов, учёных.

— Шахматистов, — вспомнила Ева про Капабланку.

— В-общем, да, ты их всё равно не знаешь, и они все умерли. 

 — Скажи, Баз, это правда, что тебя убили азуры?

— Нет, но ещё не время раскрывать такие страшные тайны. Спи!

Сейчас Еве было этого достаточно. «Нет!» Хоть в этом чёртова Виктория была не виновата. Она блаженно улыбнулась, чувствуя, как отпустило виски, и уснула.

— Вставай солдат! Службу проспишь! — стучал по закрытой двери фургона Тагарат. — Ева, мы открыли дверь. Там тоннель. Ты с нами, или будешь здесь?

Он аккуратно отодвинул дверь и заглянул в щёлку.

— Ты жива тут? А то Дэн нам не простит.

— Жива, жива, — с трудом поднимаясь, ответила Ева. — Я с вами!

Она тёрла глаза, жмурясь от неяркого вечернего солнца, когда Тагарат практически тянул её на себе вверх по склону вместе с двумя шахтёрскими фонарями и большой сумкой.

— Вот это да! — и Еву испугал не зияющий чёрной дырой проход, видимый за открытой дверью, а сам спуск в эту дыру.

— Не боись, подержим! — сказал он, подавая Эрику сумку и один фонарь.

Теперь она была такая же грязная, как и все остальные. Спуститься по отвесной куче сырой земли и не запачкаться было под силу только алисангам, но и они умудрились измараться.

— Чур, фонарь мой! — заявила Ирис, требуя у Тагарата оборудование.

Он не возражал. Чтобы снять перекинутый через плечо ремень ей пришлось прижаться к нему и даже двумя руками обнять. Он послушно поднимал и опускал руки, довольно жмурясь.

— Жаль, что второй, я тупица, снял сам, — посетовал он.

— Мне одного более чем достаточно, — резко развернулась от него Ирис и пошла, освещая путь ярким светом, укрощённым, как и этот дикий кот, и пристёгнутым на ремень.

— Как ты? — спросила Эмма.

— Нормально, — почти не соврала Ева. Про опухшую от укусов руку она решила не говорить.

— Мне кажется, этот проход ведёт к монастырю, из которого мы пришли. Я смотрела по карте, он как раз на юго-востоке от замка.

— Значит, Баз был прав, — поделилась Ева. — Он сказал, что скорее всего они связаны подземным ходом.

— Конечно, он прав! Ева, как ты можешь сомневаться! Он же База всех знаний, что хранит человечество. Ну, себя мы тоже относим к людям, если что, — добавила она, подумав.

— Я не сомневаюсь, Эмм. Просто, он не энциклопедия, он не сообщает скучным монотонным языком неоспоримые факты. Он живой, такой же, как все. Он язвит, огрызается, ругается матом, жёстко шутит. Я порой не понимаю, он издевается надо мной или помогает. А ещё он говорит голосом Стража, того, который пропускает всех в Замок Кер. Мне кажется… — она споткнулась, но чертыхнулась про себя.

— Держись за меня!

— Да, ничего! Так вот мне не кажется, я даже уверена, что это он и есть.

— Прости, но я никогда не видела стража, — даже в темноте было видно, как смущённо пожала плечами Эмма.

И Ева невольно остановилась, глядя на неё. Нет, не то, что она никогда не была в Замке Керр, её поразило. Это было понятно, Ева просто забыла, что она неучтённый алисанг. Её поразило воспоминание. В такой же темноте, испуганную, в белой рубашке они первый раз нашли с Дэном Сару.

— Прости, — теперь извинялась Ева, слишком уж пристально она смотрела на неё. Честно говоря, только сейчас они сопоставились в единое целое — Сара и Эмма. А может, и нет. Она так и не могла представить её в объятиях Шейна, хотя видела их вместе. Или сидящую в клетке с безумным взглядом.

— Скажи, а ты скучаешь по Шейну?

— О, я думала, ты спросишь, скучаю ли я по Дэну, — улыбнулась она. — Признаться, избавиться от твоих чувств мне будет труднее, чем от своих собственных. Но, знаешь, нет. Я отпустила его. Простила и отпустила. Я даже и думать о нём забыла. У него давно своя жизнь, а у меня будет своя…  Какая-нибудь, да будет.

— Тогда я скажу тебе, что знаю. У них с Екатериной Петровной, главврачом, помнишь?

— Шуры-муры? Так об этом весь Дом престарелых знал.

— Нет у них… — Ева остановилась, потому что не могла считать на ходу. — У них ребёнок будет. Уже, наверно, месяцев шесть или семь. Если, конечно, всё хорошо.

— Всё хорошо, Ева. У них всё хорошо. Я тоже тебе кое в чём признаюсь, — она тоже остановилась и повернулась к ней лицом. — Мы похоронили Кэкэчэн. Не стали тебе говорить. Ещё в конце апреля.

— Значит, ты ездила? — вздохнула Ева.

— Да, но только на похороны.

— Эй, девчонки, вы там чего отстали? — развернулся к ним Тагарат, а затем и Ирис, ослепляя их светом своего фонаря.

— Идём, идём, — крикнула Ева, и они продолжили свой марш-бросок.

— Ты видела Шейна?

— Нет, но видела его глубоко беременную жену. И, знаешь, они даже расписались. Я искренне поздравила её от твоего имени. Тебя там все так рады были видеть! Хоть Дэн меня от всех и оберегал, но сама понимаешь — похороны, поминки.

Еве поёжилась, потёрла плечи — её знобило. Виной тому был холод в этом подземном тоннеле или у неё поднималась температура? Ева решила, что если не увидит Дэна сегодня вечером, то умрёт просто от тоски. А, если эти бабочки ядовитые, она рискует умереть, так с ним и не помирившись, и это как-то была не совсем шутка. Она решила, что, как только окажется в отеле, позвонит ему и скажет, как безумно соскучилась. И будь что будет!

— Кстати, она не взяла его фамилию, так и осталась Бартеньева, — продолжала рассказывать Эмма.

— Ты её тоже никогда и не любила. Я имею в виду фамилию.

— Да, я всегда звала его Аркаша. Наверно, поэтому я по Шейну и не скучаю.

Проход становился уже. Идти приходилось след в след. Разговаривать перестали. Да и не хотелось больше говорить. Ева думала о своей любимой Сосновке, а Эмма… Эмма тоже о чём-то думала.

Как Эмма и предполагала, они вышли на поверхность в монастыре. Просто взяли и вышли. Им не понадобились лопаты, которые парни тянули с собой. Вообще ничего не понадобилось. Проход стал сужаться, и всего лишь согнувшись, даже не ползком, они вышли с внешней стороны совершенно разрушенного временем здания. Выход был прикрыт камнем. Просто прикрыт, не завален, не подпёрт, спрятан от посторонних глаз несложным архитектурным решением и сотни лет густо зарастал кустарником. Ева опёрлась на камень, выходя последней, принимая протянутую руку Тагарата. Преодолев непролазные кусты, по раскрошенным каменным ступеням они поднялись внутрь бывших монастырских стен.

Трудно сказать, что это раньше было за помещение. Может, церковь? Сохранилась единственная стена и только потому, что была частью скалы, к которой был пристроен монастырь.

Угловато обточенные камни ещё хранили следы былого величия. В центре остроконечной арки, образованной ими, проступали следы нарисованного изображения. Возможно, какой-то святой. Может сам Святой Алонсо, ведь он был защитником этого леса — неясные очертания дерева угадывались за его спиной. Необычно. Видны были и чудом сохранившиеся надписи. «Nosce Te Ipsum» — сохранилась лучше всего.

Ещё более необычным был предмет, что стоял по центру зала. Прямоугольный каменный брусок — таким казался он Еве в сгущающихся сумерках. Вырезанный из цельного куска мрамора, размерами он напоминал большой обеденный стол — пару метров в длину, метр в ширину, только был выше. Подойдя вплотную, Ева провела рукой по покрытой слоем мусора поверхности, сдула с очищенного места пыль — узор. Кончиками пальцев проследила за несколькими ровными линиями, но общую картину под грязью, да в полутьме не разобрать.

— Познай самого себя? — перевела Эмма надпись. — Видеть это на стене бенедиктинского монастыря как-то странно.

— Странно, что столько лет пользуясь этим местом, мы не обнаружили этот проход, — сказала Офелия.

— Вы пользуетесь этим местом? — Ева удивилась, как быстро темнело, осматриваясь по сторонам.

— Да, это один из трёх Разломов или Переходов, как мы их называем, которыми пользуется отряд, — она посмотрела на Еву, словно что-то соображая. — Ты же у нас человек? Хочешь: три круга в фургоне вокруг этих развалин, и ты в фургоне, но уже в Сосновке?

— Но я… , — вся её жизнь, только что пережитая заново в переходе, жизнь с Дэном, снова мелкала у неё в голове. Она больше частью прошла именно в Сосновке, и, если Дэн сейчас был там.

— Только надо согласовать второй фургон. Тага! — уже давала распоряжения Офелия. — А Дэн сейчас там?

— Нет, он отсыпается в Замке, — он подошёл, отделившись от другой группы, ещё не понимая, что от него хотят.

— Как думаешь, перебросим её в Сосновку?

— А смысл? — он посмотрел на Еву, словно хотел что-то сказать, но промолчал. — Давай лучше отвезём её в гостиницу.

И Офелия кивнула, ни секунды не сомневаясь в его решении.

— Народ! — крикнула она. — Я думаю, до завтра здесь всё равно делать нечего. В семь утра на том месте. Все, кто в гостиницу — с Кротом, остальные по домам. Где, кстати, Крот?

— Он уже ушёл за машиной, — ответила Ирис.

— Ладно, ребята, всем пока! Тага! — Офелия, подняв руку, хлопнула парня по его поднятой ладошке, и исчезла.

Чувствовалось, что в их отряде не привыкли тянуть время.

— Феликс, а ты тоже работаешь с ними в отряде?

Ева задавала кучу вопросов по дороге, но они с Кротом чаще отмалчивались или отшучивались, чем отвечали.

Изабелла с Арсением поехали возвращать красненькую машинку в пункт проката. А этот фургон гнали за десятки километров только из-за Евы.

— Нет, мы познакомились в одном охранном агентстве, которое наняли, чтобы защищать одного товарища, в которого что-то слишком часто стали стрелять, — повернувшись к ней вполоборота, с пассажирского сиденья ответил Феликс.

— В нём случайно, не двенадцать сотрудников и такой худой высокий дядька со шрамом на лице во главе? — подначивала Эмма.

Ева понимала, что они являются частью чего-то большего, чем говорят, но они так забавно выкручивались, что Еве нравилось их допрашивать.

Когда автомобиль начал резко забирать в гору по узкой тропе, зажатой деревьями, стало совсем темно. Все молчали, но по брошенным в её сторону беглым взглядам, по какому-то внутреннему напряжению, даже по скрипу кресел Ева чувствовала, её это как-то касается. Словно только что она всем нравилась и вдруг ляпнула что-то не то и все разом обиделись. Она мучительно вспоминала, что именно могла сказать, но всё было напрасно, память предательски подсовывала только хорошее.

Машина вырулила на ровную площадку и после абсолютно тёмного леса, эта залитая огнями парковка казалась миражем. Ева во все глаза смотрела на крышу и часть здания из дерева и стекла, выступающего из скалы. Прозрачное насквозь, горящее на фоне ночного неба тёплым жёлтым светом, оно было похоже на что угодно, только не на гостиницу.

— Ну, чего сидишь? — обратился к ней Феликс. — Остановка конечная.

Оглядываясь, словно, её отправляли бросаться с этой скалы, она дёрнула на себя дверь. Она не могла поверить, что они выпнут её вот так, как бездомную собаку.

— А куда там идти? Я же языка не знаю, — запаниковала Ева.

— Иди прямо, не заблудишься, — сказал Крот.

Он него услышать такое Ева никак не ожидала.

— Эмма, а ты? — вцепилась она в подругу как в спасательный круг.

— Я живу в другой гостинице, — пожала плечами теперь, видно, бывшая подруга.

— Ладно, — Ева зло хлопнула дверью и решительно пошла вверх, даже не попрощавшись.

«Хорошо, не заблужусь!» — чуть не плакала она от обиды, пересекая наискосок парковочную площадку. «Хорошо, поднимусь!» — сделала она первый шаг на ступеньку крутой каменной лестницы. Она подняла голову, чтобы оценить, сколько часов ей потребуется, чтобы одолеть этот подъём.

Там, наверху, бесконечно далеко, в небе, в нереальности, в свете призрачных огней она увидела лишь силуэт. Силуэт того, ради которого она отрастила бы крылья, если иначе не смогла бы к нему подняться.

Из своего запредельного поднебесья он сделал шаг вниз, ей навстречу, и она уже не думала бежать или лететь.

Она рванулась вверх. А он падал вниз. И где-то там, между сушей и морем, между адом и раем, между небом и землёй, по центру лестницы, они встретились.

Он протянул к ней руки, и она упала в его объятья.

Если есть на свете моменты, ради которых стоит жить, то для неё это был именно такой момент.

И если в такой момент вдруг за спиной вдруг раздадутся аплодисменты, не надо пугаться — у счастья тоже должны быть зрители.

Ева прижала Дэна к себе со всей силы и не хотела отпускать ни на секунду, но она просто обязана была повернуться к этим шумным зрителям.

Они стояли там, внизу лестницы, чёртовы конспираторы. Все! Арсений, Изабелла, Феликс и Эмма, Крот, Офелия, Ирис, Тагарат. Стояли и хлопали. А ещё свистели и улюлюкали, когда Ева отвернулась и снова прижалась к Дэну.

По её щекам текли слёзы. И первый раз за эти бесконечно долгие месяцы это были слёзы радости.

— Теперь я дома! — сказала она.

— Добро пожаловать! — ответил он, и прижался губами к её волосам.

— Мы вместе?

— Теперь… навсегда!

Глава 26. Последняя сказка

 С верхних ступеней лестницы тоже раздались аплодисменты — это их приветствовал персонал отеля. А потом разом заплакали скрипки. Все две. Они должны были играть весёлую мелодию, ведь девушка не убежала, плюнув ему в лицо. Видимо, такую и играли, просто, звук скрипки — он из всех выжимает слезу. А из его любимой плаксы — целые ручьи.

Ева плакала у него на груди, пока музыканты спускались, но плакать в присутствии двух пожилых скрипачей, виртуозно исполняющих Шопена, даже ей было не под силу.

Она вытерла слёзы и посмотрела на него с укором. Дэн точно знал почему. И Феликс, который предупреждал его, что Ева разозлиться, был бесконечно прав.

Дэн был гладко выбрит, в белой рубашке и костюме с иголочки, а Ева … уставшая, измученная, грязная, с немытой головой — именно этот аргумент она всегда приводила в оправдание, когда он куда-нибудь её внезапно приглашал, а она отказывалась. Но он решил не давать ей шансов к бегству. Неожиданность — была его стратегией. Невидимость — была его преимуществом. Невозможность больше жить без неё — его оправданием.

Он любил её любой, и заплаканной, но злой особенно сильно.

Он честно признался, что не знает и половины того, что организовал здесь Феликс. Его фантазии хватило только на надувную биту, которую он приготовил на тот случай, если она ещё не готова его простить. Он вручил это чудо китайской игрушечной промышленности Еве, когда они прошли по заставленной цветами дорожке в холл.

— Хм, подарок? — спросила она, взвешивая в руках своё орудие. — Жаль, что не настоящая.

И она со всей силы ударила его по плечу.

— Упс! — сказал опешивший официант, застыв с шампанским на подносе.

— Я знал, что тебе понравится, — сказал Дэн, потирая ушибленное плечо.

— Простите, мадам, — сказал официант на французском, — если позволите, я оставлю это здесь. И он поставил поднос на круглый столик между двумя белыми кожаными диванами.

— Скажи, чтобы отнёс это в наш номер, — попросила Ева.

— Ээээ… — Дэн подбирал в уме правильные слова, — Всё это и есть наш номер. Такой небольшой стеклянный трёхэтажный номер.

Он приготовился к новому удару, но она бросила игрушечную биту на диван, упала в мягкие подушки, и взяла фужер с шампанским.

— А ванна в этом номере есть?

— Что-то типа биде тебе подойдёт? — ответил Дэн, падая рядом.

— Литров на … две тысячи?

— Думаю, поболя, — и он протянул ей проспект, взятый тут же на столике.

Она бросила его широким жестом в воздух и протянула ему свой фужер.

Как он её любил! Вот именно такую, безбашенную, сумашедшую, с потёками слёз на лице, с метающими молнии глазами, уставшую — да что там! — с грязной головой.

Хрусталь мелодично зазвенел — их фужеры запели, отмечая эту встречу — но ни один из них не произнёс ни слова. Это было больше слов.

— Прости меня, я такой идиот! — он прижал её к себе в бассейне с горячей водой.

— Прости меня, я такая дура! — ответила она.

Истосковавшиеся по её телу руки ни за что не хотели её отпускать. Больше ни за что! И губы срывали с её губ поцелуи как живительную росу, что возвращала его к жизни. Больше никогда!

Она как всегда была права, когда сказала: «Теперь я дома!». Волнуясь, он не оценил всей глубины этой фразы. Но сейчас, когда она лежала на его плече, порывисто вздыхая, словно у неё перехватывало дыхание, он почувствовал то же самое — словно с дальней дороги он вернулся домой. И где бы они не были, в занесённой снегом пещере или в пятизвёздочном бутик-отеле, если она рядом, он дома. Если она рядом, он там, где должен быть.

И они ужинали на полу, на белых шкурах каких-то животных. А потом говорили всю ночь. Говорили и говорили, и никак не могли остановиться.

А когда из-за далёких покрытых снегом вершин выползло нежно-розовое утро, они рассматривали его в телескоп, и оно было искрящимся и безоблачным. Именно таким, каким и должно быть первое утро их новой жизни.

— Я в семь утра должна быть на раскопках, — сказала Ева, серьёзно глядя на часы.

— Тогда у тебя есть ещё целый час, чтобы выспаться, — улыбнулся он.

— А дорога?

— О, сорян! Тогда ты уже опоздала.

– Чёрт! — сказала она, падая на широченную кровать. — Мы точно не в Швеции? Эта кровать явно рассчитана на троих.

— Эта разница во времени нас доконает. Я совершенно не хочу спать, — он упал навзничь, раскинув руки в стороны.

— Нас доконает алкоголь, а ещё я хочу умереть в твоих объятьях, — она оседлала его сверху, залпом допила содержимое бокала и, бросила бокал через голову.

— Ого! Вот это пресс! — сказал он, искренне восхищаясь.

— Да, Эмма старалась. Кстати, здесь есть тренажёры? Я хочу на тренажёре, — сказала она капризно.

— Чем тебе не нравится эта кровать? — он уже не хотел идти.

— Кровать у нас и дома есть, а вот тренажёров нет, — и она сбежала быстрее, чем он успел возразить.

Тренажёров стояло несколько. Было неудобно и смешно. И как они не изгалялись, от смеха было совершенно невозможно сосредоточиться.

В итоге вернулись на кровать. И когда солнце стало безжалостно разогревать воздух внутри помещения, закрыли тёмные шторы и, в этой имитации ночи, наконец, уснули.

Дэн дёрнулся и проснулся. Ему снились кошмары. Снова цветок, нарисованный кровью на стене. Какой бы счастливой не была сегодняшняя ночь, слишком много плохого пролегло на этом их пути друг другу. Он потянулся, чтобы её обнять и увидел надувшееся горячее красное пятно у неё на руке, а немного ниже ещё одно, поменьше.

— Ева, что это? — он тряс её, пока она не проснулась. — Вот это, что?

— Это бабочка, — она открыла один глаз. — Я рассказывала вчера. Гигантские бабочки.

— Ты не говорила, что они тебя покусали.

— Не покусали, а ужалили. Я жду, когда Баз найдёт какую-нибудь информацию по ним. — Она снова закрыла глаза. — Про База я тебе рассказывала?

Она говорила пьяным голосом, растягивая слова. Выпили они, вчера, конечно, прилично. Но эти укусы протрезвили его немедленно.

— Давай зови своего База, — он потолкал её в бок. — Или он приходит сам, когда пожелает?

— Бааааз! — заорала она дурным голосом. — Баааз! Сам ты орёшь! Мой парень интересуется, я выживу, или нужно это… того, пока тёпленькая.

Дэн прикрыл рукой глаза. Не то, чтобы ему было за неё стыдно, но общение с этим её невидимым другом было у них специфическое.

— Откуда нахер клещевой энцефалит? Мы, блин, в Швейцарии, а не в Дальневосточной тайге. И да, у меня есть прививка.

Было ощущение, что она говорит с кем-то по телефону. Её было слышно, а собеседника нет.

— Нет, я отказываюсь умирать. Я должна принять ванну, выпить чашечку кофе. И вообще, я только жить начинаю.

— Если это энцефалит, то можно вколоть иммуноглобулин, — подсказывал Дэн. — Спроси, как это лечится. Я немедленно положу тебя в больницу.

— Слышь, доктор! Не пыли, а? — и голос её стал вполне трезвым. Она открыла глаза. — Я может пьяная, но не идиотка же. Не нашёл он ничего. Если через три дня не подохну, значит, пронесло.

Но трёх дней не понадобилось. Уже к вечеру у Евы поднялась температура. Её трясло под одеялами от озноба, но температуру он сбивал, только если она поднималась выше сорока.

— Терпи, девочка моя! — уговаривал он, держа её горячую руку. — Пусть организм борется.

И она терпела, скрипела зубами и терпела, временами толи засыпая, толи впадая в забытьё.

— Прости, со мной вечно всё не слава богу, — сказала она к вечеру следующего дня. — Ты вечно меня лечишь, носишься со мной как с писаной торбой. А я опять!

— Я всех лечу, я же доктор, — Дэн пытался шутить.

— Скажи, что такое «киммерийские тени» и «дракон пожрал свой хвост»?

— Это что-то из алхимии, — сказал Арсений. Они с Изабеллой пришли её навестить.

— Значит, Баз так и сказал, мне нужна casta meretriх.

— Целомудренная блудница? — тут же перевёл Арсений.

— Да, сейчас эти яды просто уже не встречаются. А тогда отравления ими ещё умели лечить.

— Ты же сказал, что в этом тоннеле вы откопали целую алхимическую лабораторию? — подскочил Дэн. — Наверняка в ней что-нибудь найдётся.

— Подожди, я пытаюсь думать, — остановил его Арсений. — Киммерийские тени – это мелкораздробленный свинец. При сопрокосновении с раскалённым углем он начинает тлеть и превращается в жёлтую окись свинца. Это называется дракон пожрал свой хвост. Может тебе нужны какие-нибудь свинцовые примочки?

— Сень, она что синяк набила, старыми газетами его сводить? — развёл руками Дэн.

— Ладно, я знаю, одного крупного специалиста в этом деле. Ева, держись! Мы тебя вытащим! — и он уже почти исчез, но вернулся. — А почему старыми газетами? Прости, но Лулу ничего об этом не знает, как и я.

— У, как всё запущено, — покачал головой Дэн. — Раньше газеты печатали свинцовой краской, а теперь обычной сажей. Давай, умник! Ждём тебя!

Это было до безобразия глупо, но Еве действительно нужны были старые газеты, и Дэн знал единственное место, где он их видел.

— Вот уж не думал, что такая ерунда, а кому-нибудь сгодится, — говорил дед Мещерский, протягивая Дэну пачку самых старых и самых бесценных своих газет.

— Если всё не пригодится, я верну, — сказал зачем-то Дэн.

— Обижаете, доктор Дэн Майер! Я знаю цену архивам, но и цену здоровью тоже знаю.

Они мочили газеты в чистейшей альпийской воде и оборачивали Еве руку как компрессом. Газеты пачкали элитный австрийский текстиль, но заботливый персонала настойчиво менял его по два раза на дню.

Арсений с видом знатока толок в ступке золотой порошок, заботливо нацарапывая его с бесформенного куска столовым ножом и заставлял Еву вдыхать, как кокаин.

Она чихала, морщилась, вытирала слёзы, но после первого же сеанса ей стало лучше. А может Дэну показалось — он так сильно хотел, чтобы она поправилась.

Три дня подряд каждые четыре часа Арсений скрёб свой «философский камень», и она поправилась.

— Все твои старания пошли прахом. — сказала Ева Эмме, когда Дэн помог ей сесть в машину. — Все мышцы спали. — В доказательство она подёргала себя за джинсы. — Сваливаются!

— Не страшно, накачаешь! — махнула она рукой. — Дэн тебя откормит. У тебя там, кстати, дома даже бактерии, что живут под ободком унитаза повесились, так что не пугайся. Я не виновата, если что.

— И этих откормим! — сказал Дэн, выруливая с парковки.

За эти три дня, Ева, конечно, похудела, но всё же не настолько, как прошлый раз, когда тело её взяла на своё попечение Эмма.

Она жевала подсохший гамбургер в забегаловке в аэропорту, набивая щёки как маленькая и пачкаясь майонезом, и Дэн любил и эти её смешные щёки, и испачканный любопытный нос.

— А ты бывал когда-нибудь в Швейцарии?

— Считай, что побывал.

— Нет, Дэн, ну, серьёзно. По-настоящему, чтобы с экскурсиями, с фотографиями Женевского озера?

— По-настоящему не бывал. Только с одной болезной девицей, которая норовит, то пулю подцепить, то прикормить собой хищных бабочек.

— Да, ну тебя! — сказала она и махнула на него булкой с остатками соуса. — Ой!

На его рубашке расплывалось жирное пятно.

— Может застираем? — с виноватым видом Ева тёрла пятно салфеткой.

— Сиди уже, стиральщица! В самолёт меня пустят? Значит, и так сойдёт!

Он периодически смотрел на это неаккуратное пятно, пока они летели — оно было похоже на птичку — эмблему их шале, где они и провели эти дни вместе. Пускай не так, как представлял Дэн, но, главное, провели вместе.

— Знаешь, как называлась наша гостиница? — спросил он Еву.

— Что-то сказочное, кажется? — она сняла наушники.

— Последняя сказка, — перевёл Дэн.

— Как последнй приют? Символично, — улыбнулась она.

— Это если дословно. Там первое слово, употребляется в значении крайняя, то есть последняя в ряду, или может на этой горе, или к границе.

— Крайняя, это уже совсем перебор. Пусть будет последняя, — она взяла его за руку. — Последняя сказка! Она же первая, только с конца.

И она была у них, эта первая с конца сказка.

Глава 27. Щёлк! Щёлк!

После недолгих споров вернуться Вики в Италию или остаться в Эмске, силы добра победили силы разума, и они остались в России. Остались вдвоём с Марго.

С трудом, но всё же удалось арендовать небольшой домик в коттеджном посёлке со всеми удобствами. У людей, которые строили здесь дома, была какая-то нездоровая привычка, если с удобствами, то это не меньше, чем трёхэтажный замок, если просто уютный одноэтажный домик, то обязательно удобства «во дворе».

Виктория не созналась, но у неё было две очень веских причины остаться именно здесь. Она должна попросить у Евы прощение. Это не связано больше ни с какими испытаниями, она просто чувствовала себя виноватой и хотела снять с души этот камень. А ещё она должна попросить у неё Неразлучники. Вики верила, что Ева её поймёт и даст Неразлучники. Это был номер раз.

А вторая причина. В ней Вики не могла честно сознаться даже себе. Она боялась вернуться в Тоскану. Там она так сильно любила своего ребёнка, что, даже вспоминая бабушкин дом, невольно прижимала руку к животу. К уже так сильно округлившемуся животу. Она боялась этого чувства, ведь она приняла решение стать пророчицей. О том, чтобы оставить ребёнка речь больше не шла.

Вики сидела на веранде в шезлонге и пыталась читать. Но мысли всё время отвлекали её. Малыш начал толкаться. Она подняла руку с подлокотника, но тут же опустила на место. Нет, нет, к нему нельзя привыкать!

Марго ковырялась в грядках. Она нашла для себя новое интересное занятие — огород. И Вики была рада, что ба не видит её слёз. Какой бы здравомыслящей она себе не казалась, какие бы доводы в пользу правильности принятого решения не приводила, стоило ему начать толкаться, и Вики чувствовала себя убийцей.

Кровавый средневековый ритуал или простой современный аборт — всё это равнозначно. Родить и обречь его на муки или убить, не позволив родиться — это тоже были две стороны одной медали. И медаль эту выдали Виктории как «Почётному чудовищу».

Она вытерла слёзы. Если бы ей можно было умереть самой, она бы умерла. Сейчас, даже не задумываясь. Это была бы её жертва. Но принести в жертву кого-то — это неправильно, жестоко, бесчеловечно. «Убьёшь того, кого будешь больше всех любить» — эти пророчество вот-вот сбудется.

Дэн тоже был непреклонен. Он рвал и метал. Он обещал приставить к ней охрану, чтобы она не наделала глупостей. Но это было ни к чему. Интересно, если бы это был не его ребёнок, был бы он так же принципиален?

Солнце припекало. И, хотя сидеть в теньке под радостное щебетание птичек было приятно, пора было обедать.

— Говорят, если посеять сейчас редиску, то она ещё успеет вырасти к нашему отъезду, — сказала Марго, тыкая в соль перьями зелёного лука и заедая чёрным хлебом.

— Кто говорит, ба? — Виктория недовольно сморщила нос.

— Соседи, конечно, кто тебе ещё что ценного здесь скажет, — улыбнулась она, довольно хрустя. — Угощайся!

— Ты уже и с соседями успела познакомиться?

— А чего тут сложного? Вон они, целыми днями к солнцу задом к земле передом, как избушки на курьих ножках.

— Тебе, может сюда навсегда переехать, вместо того, что у себя на виноградниках редиску полоть?

— Не, здесь через пару недель комары начнутся, мошка какая-то, о которой всякие ужасы рассказывают. Да и тебе всё же там лучше будет рожать.

— Ба, ты опять?

— А что сразу ба? Что ба?

— Я не буду его рожать. И жить с тобой больше не смогу. Ты думаешь, у меня будет тело? Нет, ба, скорее всего я умру, как и все. Будешь навещать меня в Замке Кер. А потом когда-нибудь тоже умрёшь, и снова будем мы там вместе.

Вики сидела за накрытым столом, но кусок в горло не лез.

— Так я и думала, что что-то с арендой этого дома не чисто. Прощаешься со мной, да? — она тоже бросила есть, и вытерла руку о фартук, который она теперь носила как настоящая бабушка.

— Да, ба, меня предупреждали, что будет трудно. Но именно это самым трудным и оказалось — расстаться со всем родным. Со всем, что близко, дорого, важно.

— Ох, не нравится мне твоё настроение, девонька! Ох, не нравится! Может, не надо было его отпускать? Да, много глупостей ты наделала, но ведь любишь его. Любишь.

Марго, конечно, говорила о Дэне. Но Вики представляла малыша.

— Скажи, ба, если бы ты могла изменить прошлое, что в своей жизни ты бы изменила?

— Надо подумать.

— Я знаю, отец передумал бы меня делать. Вся его жизнь, все эти поиски бессмертия и волшебных лекарств, всё из-за того, что он проявил слабость.

— Глупенькая! Именно потому он и стал серьёзным учёным, что у него была личная заинтересованность. Может от чего другого, он и отказался бы, но только не от тебя, — она погладила Вики по голове и потянула короткие концы её волос вниз.

— Ай! — дёрнула головой Вики, освобождая волосы.

— Никак не могу привыкнуть к твоей новой причёске, — сказала ба, — Так и хочется вытянуть твои волосы, чтобы хоть немного стали подлиннее. Не жалеешь, что подстриглась?

— Вот об этом точно не жалею. А о том, что дала перед богами клятву, жалею. Я бы изменила именно этот день.

— Знаешь, что я тебе скажу. Если бы у меня было такое право, я бы лишила нас этой возможности что-то менять. Все эти правила: «Один оборот луны», «Что знают двое». Они оказывают нам медвежью услугу. Что бы мы ни делали, мы всё надеемся изменить, переделать, поправить. И делаем только больше ошибок и больше. Потому что мы сами не знаем, что для нас хуже, а что лучше. Жизнь — это такая сложная комбинация случайностей, и что бы ни выбрал, может обернуться плохо. И ты думаешь, если я тогда повернул направо, а не налево, то всё сложилось бы иначе. И мы возвращаемся и поворачиваем налево, но на этой дороге свои камни. Другие, но они тоже есть.

— Но выбирать-то всё равно приходится.

— Выбирать приходится, но относиться к этому нужно по-другому. Куда бы ты ни повернула, про остальные повороты забудь. Пока мы выискиваем эти неправильные повороты, пока пытаемся исправить то, что кажется нам ошибками прошлого, настоящее проходит. Прости меня, за то, что я тебе сейчас скажу, но что бы ты ни выбрала, я приму твой выбор.

— Любой?

— Любой! Целыми днями ты терзаешь себя, правильно ли поступила. Думаешь, какой была бы твоя жизнь, если бы да кабы. Но ты не можешь знать этого наверняка. Может быть, именно этот выбор и есть правильный. Даже не так. Он сделан, значит, он есть. И он прав именно тем, что сделан.

— Ты только что говорила, что зря я отпустила Дэна, — улыбнулась Вики и подняла ложку, чтобы попробовать окрошку. — Вкусно!

— А я тебе что говорила! Ешь! — и она поднялась, чтобы налить себе ещё одну тарелку холодного супа.

— Знаешь, я и не говорю, что жалеть совсем ни о чём не надо. Это эмоции, от них никуда не денешься, — она вернулась с полной тарелкой и ещё одним куском хлеба. — Но, отпустила — пусть летит! Живи дальше. Дала клятву — держи! Но ты обещала стать пророчицей, а не детоубийцей. И можешь отвечать только за себя.

— К сожалению, ба, мне даже сказать это некому, — грустно улыбнулась Вики. — Пока я беременна, я даже в Замок подняться не могу.

Марго отставила от себя так и не тронутую тарелку.

— Пошла я дальше к своим грядкам. А тебе знаешь, что ещё скажу. Сомневаешься — не делай! А делаешь — не сомневайся!

— Чингисхан мой огородный, ты что, даже чаю не выпьёшь? — сказала ей вслед Вики.

— Некогда, грядки ждут!

Что бы Ба ей не говорила, а выбор всё равно нужно делать самой. И она сделала свой выбор. Она позвонила Еве.

Ева приехала на дачу на следующий день. Одна. У Марго были неотложные  дела в Тоскане, и о визите Евы Вики решила ей не говорить.

Виктория даже не волновалась. С той поры как она приняла решение, ей было всё равно. Этот дом она воспринимала как своё последнее пристанище и эшафот для своего ребёнка. Она знала, что всю жизнь будет ненавидеть этот чужой пряничный домик. Себя она считала палачом. А Ева была для неё Черным Ангелом, который принесёт ей орудие убийства. И это её мрачное настроение накладывало отпечаток на всё. Она носила чёрное, она всё видела в чёрных красках. В её жизни не было больше места белому, светлому, чистому.

Ева, приехала в чёрной рубашке с длинными рукавами. Символично. Дэн сказал, её искусали какие-то бабочки, и она ещё не совсем поправилась. Но она приехала.

— Дэн строго настрого запретил мне давать тебе Неразлучники, — сказала она после пустопорожних разговоров и обмена любезностями. — Но я привезла и книгу, которую ты просила, и пряжку.

Она не особо щадила её чувства, если бы они у Вики были. Но их не было, и такая прямота ей даже понравилась. Ева выложила на стол и то и другое.

— Ты не послушалась Дэна? — удивилась Вики.

— Я стараюсь поступать так, как считаю правильным, кто бы что мне не говорил, даже Дэн. И ты тоже имеешь на это право. Бери! Это на тот случай, чтобы у тебя не было оправданий. Теперь это только твой выбор.

Вики взяла в руки холодную и неожиданно тяжёлую пряжку. Лебеди были симметричными и одинаковыми с обеих сторон. Их страшно было даже держать в руках.

— Честно, — она подняла на девушку глаза.

— Ты тоже поступила со мной честно. Ты сказала, что будешь за него бороться. И я приняла твои условия. Что бы ты ни сделала, говорят, на войне все средства хороши. Ты хотела победить — и победила.

— Ты тоже поступила честно. Ты обещала не стоять у нас на пути — и отошла.

Они смотрели друг на друга. Вики понимала, что они бы никогда не стали подругами, слишком разными они были. Но Ева уже не казалась ей той бедной овечкой, какой она встретила её первый раз. Наверно, ей действительно пришлось без Дэна не сладко, но это закалило её. Ева была спокойна и равнодушна до холодности.

— Не бойся, — показала она глазами на пряжку. — Пока они не у тебя на талии и к ним не привязан пояс, тебе ничего не грозит.

— А что можно привязать? — Вики посмотрела на пряжку.

— Что угодно, хоть бельевую верёвку. Именно её я как-то и привязала. К счастью к пряжке, а не к крюку для люстры, — она криво усмехнулась.

— Прости меня, наверно, тебе было очень тяжело.

— Тебе не за что извиняться, — она отрицательно покачала головой. — Я всегда была слабой, я не умела бороться, не умела постоять за своё. Я и сейчас не умею. Я страдала, да, но это не сделало меня сильнее. Несчастнее, но не сильнее. Уж что есть, то есть.

— Это и меня не сделало счастливей, — Вики раскрыла пряжку и вздрогнула от щелчка. Она не хотела держать это в руках.

— Если бы ты его не отпустила, он женился бы на тебе.

— Нет, Ева, я знаю, как это выглядело со стороны, но это была просто сделка. Он сидел в клетке, но ключ от замка всегда был у него в руках. Рано или поздно, он всё равно сделал бы это — всё равно ушёл. Я не смогла бы его удержать. Я обещала сделать тест ДНК на отцовство, а он обещал взамен изображать нашу помолвку.

— Если тест отрицательный — Дэн свободен? Такие были условия? — Ева протянула руку, взяла одного из лебедей и крутила в руках.

— Да. Но до этого не дошло, — Вики взяла другую половинку, по одной они не казались ей страшными.

— Почему ты передумала?

— Сначала срок был слишком маленьким. А потом — не знаю. Наверно, я просто хотела, чтобы он у меня был. Ребёнок, а не Дэн. Хотя сначала у меня были мысли идти до конца, до свадьбы, до рождения малыша.

— Ты настолько уверена в его отцовстве? — она поправила волосы, хотя, что там поправлять — гладко зачёсанный хвост.

— Честно говоря, нет, — она опустила глаза и не видела смысла врать. — У меня же был ещё Алонсо. И он азур, и неважно, что мама не могла от него забеременеть. И я до сих пор сомневаюсь. И всё это уже неважно.

Она подняла глаза на Еву, и ей до сведения скул захотелось спросить у неё «Скажи, что мне делать?»

— Это ужасный ритуал, — сказала Ева. Напугать она её хотела или поддержать, Вики не поняла. — Чудовищно неправильный, жестокий и бесчеловечный. Меня тоже родили, чтобы принести в жертву. Помнишь, ты первая мне об этом сказала. Я тоже заложница этого древнего культа, и до сих пор понятия не имею, что меня ждёт.

Наверно, у них было намного больше общего, чем один Дэн.

— А ты читала мой учебник? — Вики потянулась к голубой книжке.

— Когда? Я ж всё беременная ходила.

 — Точно! Но та, первая пророчица сказала, что ты найдёшь здесь ответы на все свои вопросы.

— Их что ещё и несколько, твоих пророчиц? — Ева приняла от неё книжку и раскрыла. И тут же отстранилась, словно яркий свет ударил ей по глазам.

— Самая неприятная из моих «суперспособностей», — и она показала пальцами кавычки. — В глазах рябит, буквы скачут, текст плывёт и всё это на древнем языке, который я не знаю, но понимаю.

Она уставилась в книжку, молча перебирая губами, словно училась читать по слогам. Морщилась, перелистывала, отворачивалась, закатывала глаза.

— Прости, но это какой-то бред. И такие странные имена. Ты знаешь кого-нибудь по имени … сейчас… у-мун. Умун? — она подняла на Викторию глаза. — Причём написано так, заглавной идёт не первая буква, а вторая. Есть бумажка?

И когда Виктория принесла ей блокнот, написала: уМун.

— А другое имя с заглавной.

И рядом дописала: Таул.

— Ой, как же трудно привыкать! — Ева снова сморщилась, возвращаясь к книге. — Я даже понять не могу кто из них мужчина, а кто женщина. Хотя нет, могу! — обрадовалась она. Смотри, я, кажется, поняла.

И она зачеркнула то, что написала и стала писать новые столбики: эЛэм, аЛам, оЛом, уЛум.

— Видишь, «Л», — она подчеркнула букву. — «Л» — это всегда мужчина. — Она написала: эМэн, аМан, оМон, уМун. — Здесь «М» тоже мужская.

Далее был столбик: эНта, аНта, оНта, уНта.

И последний: Таэл, Таал, Таол, Таул.

— «Н» и «Т» всегда женские.

— Смотри, ты написала «эЛэмэМэнэНтаТаэл», — показала ей Вики. — Если эти повторяющиеся буквы убрать, то получится «эЛэМэНТа». Каждое последующее имя повторяет две последних буквы предыдущего, и она обвела все четыре имени кругляшками. — Только последний круг разрывается, так как две последние нужно объединить с двумя первыми.

— Быстро ты соображаешь! — восхитилась Ева. — Жаль, что ты не в нашей команде.

— Да я в вашей, — горько усмехнулась Вики, — только дура.

— Мне твоя самокритика, конечно, нравится, но составь-ка, что там получится из остальных имён.

— Легко!

И она написала: АЛАМАНТА, ОМОМОНТА и УЛУМУНТА.

— Это четыре поколения богов, которые правили страной под названием Кварта. Их называли истинными богами, — читала с листа и поясняла Ева.

— А про мудрейших там что-нибудь есть?

— А-то! Сразу и про мудрейших. Хранительница Душ. Сама.

— Странное имя. Сама, — хмыкнула Вики, и записала.

— Да, у меня бабушка так говорила: самА третьЯ. Это, значит, сама хозяйка и с ней ещё двое. Или «самА четвертА».

— Дай угадаю. Хозяка и с ней трое? Итого четыре человека.

— Точно! И Хранительница у нас как раз «сама четверта». С ней Армариус… Твою мать! Вики, его звали Базель! Понимаешь, Базель! — Ева просто была не в себе от этой информации. — Не понимаешь? Бази! Бази, который знал всё. Он был Армариус — хранитель знаний.

А потом она и правда сошла с ума. Она прижала руки к вискам, словно у неё заболела голова и начала говорить сама с собой: — Я тебя умоляю! Армариус! Да, погоди ты!

— Вики, этот Базель Великолепный… прости, прости, Всемогущий!... в-общем, он появляется как ваша Лулу у меня в голове. Правда, в отличие от Лулу, без приглашения, огрызается и порой несёт всякий бред.

— Он жив? — поразилась Вики. — Так он всё-таки жив?!

— Тут девушка интересуется, ты всё-таки больше жив или мёртв? — она прислушалась к голосу в своей голове. — Она не орёт. Я знаю, что ты её слышишь. … Клиент от показаний воздержался.

Она развела руками, видимо, это и был его ответ.

— Всё заткнись, мы книжку тут читаем, — и Ева снова посмотрела в книгу, но обречённо вздохнув, слушала что он там ей говорит. — В-общем, да третьей мудрейшей была Пророчица Лея.

— Почему была, она и сейчас есть. Она – Дерево, — сказала Вики.

— Про дерево в курсе. Значит, остался последний, и это у нас? Это у нас? — переспрашивала Ева, ища ответ в книжке.

— Ватэс Дукс? — спросила Вики робко.

— Ну, конечно! Как я могла забыть! Ватэс Дукс.

— Посмотри, а есть там что-нибудь про Неразлучники? — задала Вики вопрос, ради которого она и просила принести Еву эту книгу.

— Сейчас!

 И она начала листать.

— Твою мать! — она что-то увидела и схватилась за голову. — Сердце Бабочки!

Она повернула книгу к Вики, но там были нарисованы какие-то деревья и больше ничего. Ева бегала глазами по строчкам, зажав голову руками, и не могла оторваться.

— Вики, скажи, где ты её взяла?

— Кого? Книгу? — после такого количества информации она не сразу и сообразила о чём её спрашивают.

Она пыталась припомнить сон, в котором видела себя в инвалидном кресле, и эти книги рядом. Она подаёт их Дэну. Она вспомнилась, как готовилась к этой встрече, как надевала блузку, как брала из шкафа книги. Ей казалось, это её старые школьные учебники. Но Дэн тогда сказал, что никогда не видел таких красивых учебников. И эта книга с серебряным корешком действительно была у неё одна. Но Вики понятия не имела, откуда она взялась.

После всех этих мучительных раздумий, она просто пожала плечами.

— Ладно, не знаешь, так не знаешь. Ищу про Неразлучники.

И она пролистнула всего несколько страниц, когда Виктория через стол увидела озеро с плавающими лебедями.

Ева потянулась за пряжкой, стараясь не отрывать глаз от текста.

Она соединила обе половинки как они были соединены до этого. Щёлк! У Вики просто сердце обрывалось от этого звука. Щёлк! Ева расстегнула пряжку. Перевернула одного лебедя вверх ногами и застегнула так. Щёлк! Потом был вариант, если их просто наложить друг на друга — такой объёмный пухлый лебедь, но один. И последний вариант, когда они не упирались друг в друга лбами, образуя сердце, а перекрестились шеями и стали похожи на двухголовую змею. Вики догадалась, а потом увидела обращённый на неё взгляд Евы — это был её вариант. Щёлк! Вики вздрогнула. Ей ничего не надо было объяснять.

— А всё остальное? — раз уж ты отдаёшь её мне в руки. — Вдруг я что-то сделаю не так?

— Не сочти за грубость, но она потому и написана понятным только мне языком, что всё остальное, не твоя работа, — ответила она серьёзно.

Последнее слово Вики хотелось заменить на «забота». А забота у неё и правда только одна. Вики продемонстрировала Еве, что всё поняла правильно: Щёлк! И в руках у неё двухголовая змея. Щёлк! — и она бездушная убийца.

— Не потеряй! — сказала Ева, уходя. — Иначе оставишь свой народ без будущего.

Вики и не собиралась. Ева уехала. Марго вернётся только к утру, а то и позднее, учитывая разницу во времени. Сегодня был удачный день умереть, а точнее убить. Никто не помешает. И настроение у неё было подходящее.

Вики стояла перед зеркалом и смотрела на пряжку. Застегнутая в руках она ещё казалась лебедями. Но сейчас, привязанная к талии тонким ремешком, на её животе свернулась клубком двухголовая змея.

 Что она почувствует? Резкую боль? Согнётся в три погибели, и опустится на пол, держась за край ванной. А потом по ногам потечёт горячее. И это будет кровь. Алая кровь будет выходить из неё сгустками. Начнутся схватки. Мучительные, душераздирающие. Она готова будет разрезать себе живот, лишь бы только избавиться от этих схваток. Но рано или поздно он родиться сам. Прямо здесь на полу ванной он выскользнет на залитый кровью пол, и она ужаснётся, какой он будет маленький сморщенный и страшный. Он будет прижимать синенькие ручки к своей большой как у инопланетянина голове и беззвучно открывать крошечный ротик. Он ещё не умеет плакать, он не умеет даже дышать и уже никогда не научиться. Его как рыбку выбросит из её тела как из тёплого моря в чуждую среду, на холодный кафель и он медленно остынет, так и не дождавшись от этого мира помощи и добра.

Она так себе ясно это представила, что рванула с себя пряжку, порвав ремень, и отшвырнула гадину от себя подальше. А потом опустилась на холодный пол, прижала руки к животу и заплакала.

— Я не дам тебя в обиду! Я найду для тебя лекарство! Я вычерпаю моря, если оно будет на дне моря, я по камешкам разберу горы, если оно будет в скале, я разрушу этот  мир до основания, но ты будешь жить!

Она встала и вытерла слёзы. К чёрту слёзы! Теперь она точно знала ради чего жить. Больше никаких сделок, особенно с собственной совестью. Если этому миру нужна Пророчица, у него будет Пророчица. Первая беременная пророчица в мире. А кто сказал, что такого не может быть? Проще простого! И она щёлкнула пальцами.

Щёлк!

Глава 28. По праву сильнейшей

Феликс даже не понял сон это или явь. Он видел Вики. Она сказала: «Соня, мы ждём тебя на кухне!» И он встал и устало побрёл на кухню.

Ранне утро. Очень раннее. Густо-серое, с размытыми очертаниями домов. Их ещё не отпустила темнота, но первый свет уже являл миру их силуэты.

Они сидели на кухне. Клара, Эмма и… Виктория. Клара зажимала между пальцев свой неизменный мундштук, и выпускала дым в открытое окно.

— Феличка, — сказала она таким приторно-слащавым голосом, каким обычно приветствовала его по утрам. В последнее время она сильно изменилась, но эта привычка осталась при ней.

Эмма дружески кивнула. Она пила кофе, и чем дольше он её видел, тем больше она казалась ему похожей на отца. После возвращения Евы, она жила с ними, но вот что здесь делала Виктория?

Она тоже кивнула. До сегодняшнего утра Феликс не знал, что кивки головой бывают разными. Она вроде и поприветствовала его, а вроде и снизошла до него. Он даже боялся спросить, что она здесь делает. Он просто сел напротив, сделал большие глаза и слегка развёл руки. Это было даже, не «Что?», а «Как?».

Как она попала к ним в дом? Как она узнала адрес? Как подняла Клару, которая раньше обеда в последнее время не встаёт. Нет, про Клару она понял сам — судя по её осовелому виду, она ещё и не ложилась.

Ответила Эмма:

— Она просит, чтобы мы помогли ей попасть в Замок Кер.

Всё что Феликс об этом думал, было написано у него на лице.

— Она говорит, что сегодня начнётся сбор плодов с дерева, — снова сказала Эмма.

— Она что, онемела? — не выдержал Феликс. — И почему ты похожа на чревовещателя?

— Так и есть, — кивнула Эмма. — Сначала она сказала, что разбудит тебя, не сходя с места. И вот ты здесь. А теперь я слышу её голос у себя в голове. Скажи, что тебя разбудило?

Если бы он уже не сидел, ему пришлось бы сесть.

— Я слышал её голос.

— И что она сказала?

— Соня, мы ждём тебя на кухне!

— Дай пять! — обрадовалась Клара и стукнула Вики по ладони. — С тебя желание! — сказала она Эмме. — Хорошего дня, ребятки! Я спать!

Всё это было похоже на дурной розыгрыш.

— Вы тут чего обкурились? — Феликс с сомнением посмотрел в пустую пепельницу. — Клара так и ушла с сигаретой.

— Прости, что в такую рань, но это действительно важно, — наконец, подала голос и режиссёр этого утреннего переполоха. — Сегодня начнётся сбор плодов.

— А ты что, богиня Плодородия? Будешь открывать этот Праздник Урожая?

— Почти угадал.

 Феликс ничего не понимал. Арсений с Изабеллой уже всё подготовили. Сегодня как раз и собирались начинать.

— Ты что-то говорила такое: мы… должны…помочь… тебе… попасть… в замок кер?

Он повторил это так медленно, чтобы Вики точно его поняла.

— Феликс, вы с Эммой близнецы, — начала было Вики, а потом махнула рукой. — Проще показать. Давай сюда руку!

Она положила его руку на стол ладонью вниз, сверху ладонь Эммы, потом немного помедлила:

— Готовы? — и положила свою сверху.

— К чему? — спросил Феликс и осмотрелся.

Широкий каменный утёс. Едва занимается утро. Где-то далеко внизу стелется туман. Сквозь него кое-где проглядывают деревья. Тихо.

Каменные ступеньки вверх. Прохладно. Твою мать, он в пижаме!

— Мы где?

— Это вход в Замок Кер, — ответила Вики. — Вот эти ступеньки наверх сквозь туман.

— О, если сквозь туман, то мы с Эммой его вряд ли пройдём, — отмахнулся он.— Мы же «неучтёные», а у Эммы нет даже тела.

— Спорим? — спросила Вики, и только сейчас он понял, что именно в ней было не так. Стрижка.

— Да что ж такое! — возмутилась Эмма. — Всё не будем больше спорить. Феликс, просто поверь ей.

— Обычно, в нижнем белье я более доверчивый, чем одетый, — ответил он. — Поэтому давайте вернёмся. Что-то мне не хочется первый раз в Замок в кальсонах.

— Я всё ещё беременная, если ты не заметил, — услышал он в голове голос Вики, когда они вернулись на утёс. И этот вопрос действительно слишком навязчиво крутился у него в голове. — Если бы я была не беременна, ваша помощь мне бы не понадобилась.

— Ваше будущее Мудрейшиство, — склонился перед Вики швейцар на входе. — А к вам я даже не знаю, как и обратиться. — Он смерил их с Эммой взглядом, но вполне дружелюбным. — Пожалуй, птенцы гнезда Петрова. Банальненько, конечно, но кому сейчас легко!

Вики уверенно шла по коридору, отстукивая каблуками ритм, который по мере приближения к распахнутым настежь дверям становился всё медленнее и всё тише. Словно сердце этого каменного коридора билось всё реже и реже, и, наконец, остановилось.

Она застыла на входе. Да, там было на что посмотреть. Янтарно-желтые гроздья длинными буклями париков свисали с огромного дерева, заполняя, заслоняя от света все пространство над головой.

— Вот это да! — не сдержался Феликс.

Она не повернулась. Он видел, как дрогнули её плечи, как едва заметно дёрнулась в его сторону голова, но она сдержалась.

Темно-бирюзовое длинное платье струилось по её ногам, когда с прямой спиной и гордо поднятым подбородком она вошла в этот зал. Он не был тронным, но она вошла как королева и единственная в зале девушка в монашеской одежде склонилась перед ней в поклоне.

— Нам не нужны зрители, — сказала она оборачиваясь.

— И всё же я постою, — сказал швейцар и сам закрыл изнутри двери, что-то шепнув монашке.

Феликс вспомнил, что про него рассказывали. Это Страж. И про Лысых Сестёр тоже. Четыре девушки вошли и скромно встали в сторонке. Феликс чувствовал непреодолимое желание слиться с толпой, если бы она здесь была. Он видел, что все четыре пары монашеских глаз смотрят именно на него. А ему, казалось, он дано уже привык к женскому вниманию.

— Лея! — громко сказала Вики.

— Виктория! — так же громко ответило ей Дерево.

— Я пришла, чтобы по праву крови занять своё место.

— Я подтверждаю твоё право. Я нарекаю тебя Вещей. Какое имя ты хочешь взять?

— Имя данное мне при рождении. Осквернённое и втоптанное в грязь, замаранное жестоким ритуалом и стыдливо забытое. В честь той, что посмела не смириться, в честь той, что бросила вызов богам, не сдалась, не предала, не отступила. Я беру себе имя Оста.

Густая тишина, что воцарилась в зале, ощущалась кожей. Дерево молчало всего несколько секунд, но секунды не шли в этой тишине, они плыли и плыли так медленно, словно время и вовсе остановилось.

— Я принимаю твоё имя, Вещая Оста. Какой цвет ты обозначишь своим.

— Цвет проклятья, который нёс веками наш род. Бирюзовый.

— Я принимаю твой цвет. Каким ритуалом ты обозначишь свой приход?

— По праву сильнейшей.

— Каким ритуалом ты обозначишь мой уход?

— По праву сильнейшей.

— По праву сильнейшей, Вещая Оста, я вручаю тебе свою жизнь. Ты вправе убить меня или использовать в своих целях.

Повисла пауза. Вики молчала, обдумывая свой ответ, так долго, что даже Феликс стал переживать, какую участь она ей готовит.

— По праву сильнейшей, Вещая Лея, я благодарю тебя за службу и отпускаю тебя. Ты свободна, и вправе сама выбрать свою судьбу.

Глубокий вдох раздался в тишине. Словно кто-то долго-долго плыл под водой и наконец, вынырнул на поверхность.

— Ах! — а это уже хор монашек.

И Феликс её увидел. Она была едва заметной белой дымкой. Её связывали со стволом дерева белые всполохи. И чем тоньше становилась эта связь, тем ярче вырисовывался её силуэт. Стройный женский силуэт с поднятыми вверх руками, как раскидистые ветви дерева. Она опустила руки и тряхнула головой, и Феликс в жизни не видел девушки необычней.

    Она была из другого времени, где носили длинные белые платья, зашнурованные по спине грубой верёвкой ниже копчика. Где талии были такими тонкими, что он мог бы обхватить её пальцами. Где светлые волосы ещё росли такими густыми, что они не просто рассыпались по плечам, а лежали на них мягкой шапкой. Они отливали блеском, но не противным мутным оловом седины, а настоящим холодным металлическим серебром.

Она осмотрела зал, и Феликс готов был поклясться, что слышал звук рассекаемого мечом воздуха. Её глаза застыли не на новой Пророчице, а на Феликсе, и он видел, как тонкая плёнка амальгамы, которой была покрыта радужная оболочка её глаз, постепенно испарилась, и они стали просто серыми. Нет, не просто серыми. А мягкими, как два пушистых серых котёнка под густыми чёрными ресницами.

Она окончательно пришла в себя под взглядами немногочисленных зрителей и упала к ногам Вики.

— Благодарю тебя!

Но Вики протянула руку и подняла её с колен.

— Неужели ты действительно думала, что я тебя убью? — спросила её Вики. Девушка невинно пожала плечами:

— Не знаю. Я свою убила.

Она осмотрелась по сторонам и заметила сбившихся в кучку растроганных сестёр. Она радостно раскинула в стороны руки для объятий, но они не смели подойти.

— Да, ладно! Агата! Беата! Вилла! — она обнимала их всех по очереди, — Заира!

И все они были вроде ничего, улыбались, радовались. Но одна стояла какая-то пришибленная. И смотрела по очереди то на Феликса, то на Эмму. Феликс пристально посмотрел на свою сестру. Вот за что она ему нравилась, так это за то, что редко плакала. Ева бы сейчас всхлипывала, тёрла покрасневшие глаза, сдавлено вздыхала, а Эмма стоит и ничего.

— Поздравляю, Мудрейшая Оста, — подошёл к ней страж и по-братски пожал ей руку. — И хочу напомнить, что у тебя есть право первого желания.

Звучало это совершенно неприлично. Как право первой ночи. И бесенята, что резвились в глубине глаз Стража, разделяли чувства Феликса.

Нет, Вики, не растерялась. Она словно всегда знала, что нужно делать.

— Дамы! — Страж поклонился Феликсу. — И господа!  Ещё минуточку внимания.

— Армариус, мне ни к чему лишнее внимание, — отказывалась она от зрителей.

— Для вас просто Баз, — церемонно откланялся он.

И всё равно уже все собрались.

Вики подошла к кубу и положила руки на стекло.

— Я, Вещая Оста, заняв свой пост по праву сильнейшей, перед лицом богов заявляю своё право на первое желание.

— Ах! — эти немые клуши ахали так громко, словно были говорящими.

  Шары скатились к центру, а потом снова заняли свои места, нарисовав светящийся «лист клевера». Кажется, так это называется, если по-простому, хотя в голову упрямо лезло «удлиненная гипоциклоида».

— Я отменяю наложенное на весь наш род проклятье Бирюзовой Чумы. Мой ребёнок, и его дети, и дети всех его детей во всех поколениях отныне и во веки веков не будут страдать от этой болезни.

И как она не хотела, а сорвала бурные аплодисменты.

Она всегда ему казалась особенной, не похожей ни на одну другую девушку. Смелая, даже дерзкая, упрямая, целеустремлённая, она всё же сделала то, что не смогла сделать ни одна до неё. Она стала истинной пророчицей, и она отстояла своему ребёнку право на жизнь.

 По праву сильнейшей.

Глава 29. День урожая

— Она, правда, беременная? — спросила Беата, когда в зал прибежала испуганная мать настоятельница и упала перед новой Пророчицей на колени.

— Ваша Светлость, ваше Сиятельство, ваше Высокоблагородие, — отбивала она лбом.

— Всю Табель о рангах собрала, — сморщилась Заира, глядя на эти поклоны. — Я и не знала, что она ещё при царской власти умерла. Сколько лет прошло, а всё перед новой властью выслуживается.

— А пророчица будет жить в Замке? — снова спросила Беата.

— Вот у неё и спроси, — как всегда огрызнулась Вилла. — Она-то наверняка теперь знает где что и с кем будет.

Агата ничего не ответила. Она смотрела на светловолосых парня и девушку, что пришли в зал с новой Пророчицей, и не знала что ей делать. Это были дети Ирмы. Мальчик, который умер, и чья душа пропала. И девочка, которую Ирма назвала Сара. Она почувствовала, ей стало трудно дышать, она в одно мгновенье вспомнила все те ощущения, что были у неё, когда она приносила этим детям души. Прошло семьдесят четыре года, но им не было и тридцати.

Белый Ангел навсегда запоминает души, которые приносит. И Агата помнила. Она хотела подойти к ним ближе, и не смела. И не могла отвести от них глаз.

Ей сказали, что в тот день, когда потерянная ей душа вернётся, она будет свободна. И вот эта душа нашлась, но хотела ли она свободы? Куда она пойдёт? Что она будет делать? Должна ли она кому-то сказать, что нашла потерянную душу? Вот она, бьётся жизнью и горит огнём внутри этого парня, имя которого она даже не знала.

Она хотела спросить совета у Леи, но она была занята Стражем. Первый раз Агата видела, чтобы Страж пришёл в этот зал. Но всё, как он держался, как говорил, как вёл себя, просто кричало том, что он далеко не скромный швейцар. Он был на равных даже с новой Пророчицей.

— О чём задумалась? — спросила её Беата.

— О том, что зал останется неубранным, а была моя смена, — ответила Агата.

— Зря переживаешь, сейчас здесь такое начнётся!

И она была права. Первые лучи солнца только начали заглядывать в зал, а уже пришли первые добровольцы для помощи в уборке урожая. И среди них был отец Беаты, Натан Валерианович. Сегодня он был как-то особенно возбуждён, наверно, для него это было большое событие. Агата очень радовалась, что Беата его простила, и они тут общались. Он был таким чудиком. Как Тео, только добрым. После того, как Анна ушла, Тео очень скучал. Злился больше обычного, кричал и гнал их с Беатой, а потом сдружился с этим стариканом.

Они и пришли вместе. Первыми.

— Знаешь, что меня радует больше всего, — сказала Беата. — Что мы не утратили свою способность общаться. Я боялась, что всё, нам пришёл трындец, когда увидела эту новенькую в бирюзовом платье.

— Фу, стыдись! Что за слова! — Агате не нравилось, когда Беата так выражалась. Она была воспитана в пуританской строгости, и до сих пор не избавилась от своих принципов.

— А вы знаете, что мы ждём сегодня весь Совет Старейшин? — спросила Вилла. Она была любопытной как сорока. И знала все сплетни в замке.

— Когда? — Беата не знала.

— Спросила бы лучше где? — фыркнула та.

— И где?

— Конечно, здесь. Здесь сегодня полмира соберётся. Поэтому на торжественную часть вход только по приглашениям.

— Ну-ка, кыш! — разогнала их мать-настоятельница. — Ишь, сбились в кучу как куры! Остаётся одна, остальные за работу. Чьё дежурство? Та и остаётся.

Агата хотела сказать ей про душу, которая нашлась. Но как сказать? Она же немая.

Все ждали просто праздника сбора плодов, но появление Пророчицы произвело эффект разорвавшейся бомбы. Это был сплошной поток народа, которые шли, шли и шли, чтобы поприветствовать Мудрейшую Богиню. Пришлось даже организовать движение и поставить по центру дверей перегородку, чтобы люди входили в одну створку, а выходили в другую. Знала ли эта новенькая, что такое случиться? Конечно, знала! Ведь она Пророчица и Агата в неё верила.

К торжественной части её сменила Вилла и представителей Совета Агате удалось увидеть в коридоре. Но она и так многих знала, они были на её суде. И они вынесли справедливый приговор, но Агате всё равно не понравились. Они были какие-то ненастоящие. Высокомерные, презрительные, надменные. Но сейчас они шествовали в зал довольные. Правда, радость их заканчивалась ровно в тот момент, когда они переступали порог зала, и перед Деревом видели девушку с короткой стрижкой в бирюзовом платье. И Агате, протиснувшейся следом и притаившейся в уголке, доставляло истинное наслаждение видеть потрясение на их лицах.

«Господин какой-то там, мистер другой» — обращалась к каждому из них Пророчица по имени. Агата не слышала фамилии, но видела, что рядом с ней стоит Страж. И вся эта высокородная компания кланяется ему даже сильнее, чем ей. Конечно, это не было таким уж совсем шапколоманием, но они были всего лишь правительством, а она Мудрейшей Богиней. И уровень её власти, если и был чем ограничен, то только её личными принципами. Но чувствовалось между ними какое-то соперничество, и их растерянность, и тщательно маскируемое недовольство.

 «Интересно, кто отец её ребёнка? Кто-то уже обрюхатил Богиню?» — слышала Агата шепотки в толпе. Вот люди! Ей, наверно, через многое пришлось пройти, чтобы стоять сейчас в этом зале, а им лишь бы почесать языки.

— Да, чувствую, по-тихому собрать плоды не получится, — сказала Янина, стоя в своём поварском одеянии у стеночки. Агата её сразу и не заметила. — Я-то думала тут тихий семейный праздник, а тут назревает революция.

— О, толи ещё будет! Подожди, сейчас она ещё расскажет легенду про избранных, и у людей начнётся истерия. Они будут бредить приходом мессии и воскрешением своих богов, — сказал мужчина рядом с ней и его Агата тоже узнала. Это был защищавший её на суде адвокат.

— Да, давненько среди своих кастрюлек я не махала мечом. Как это мерзко, когда людей предаёт собственное правительство, — сказала она, и Агата не поняла ни слова.

— Да, судя по их лицам, без боя они не отступят. Слава Богам, у нас есть Пророчица!

— Слава богам, что она всегда на стороне истинных богов. А значит, на нашей стороне, — ответил он тихо.

— Генрих, а кто эта девушка рядом с Феликсом?

— Его родная сестра, Сара.

— И тоже дочь Франкина?

— Они же близнецы. Девочка, которую вывезли из гетто под именем Эмма Браун.

— Да, помню эту ужасную трагедию с её матерью. А они похожи с братом. В ней тоже есть что-то от отца.

— Ладно, готовь свои кастрюли. Кажется, дело к концу.

Агата прослушала речь Пророчицы. И даже сердилась, что ликование людей, и радостные возгласы мешают ей слушать. Зато теперь она знала как зовут её детей. Сколько бы лет ни прошло, для повитухи они всегда будут её дети. Ирма гордилась бы ими. Агата смахнула бы скупую слезу, если бы не разучилась плакать.

А потом настал звёздный час Дерева. И Агата видела, как Лея погладила его по шершавой коре, и кивнула. И Пророчица торжественно срезала первую кисть и опустила в символическую плетёную корзину.

Совет Старейшин удалился, и зрители тоже потихоньку рассосались. Под пустеющим Деревом остались все свои. И Арсений, который бегал туда-сюда, отдавая распоряжения.

— Ты не понимаешь, Тео, — я бился над этим всю свою жизнь. Я поклялся, что решу эту загадку, и я её решил.

— Натан, ты же умный человек! Ты же видел этих напыщенных индюков, что только что тут стояли. Они не послушали тебя прошлый раз, не послушают и сейчас. Ты — никто, мертвяк, тень. Ты имеешь право работать, но не имеешь права голоса.

— Тео, но она ведь будет свободна. Понимаешь, свободна! Вернётся к семье. К Алиеноре, к Изабелле. Меня не послушали, потому что у меня не было доказательств. А теперь они у меня есть. — Он сотрясал перед носом горбуна какой-то папочкой. Как поняла Агата, он хотел подойти со своими трудами к кому-то из Совета, но людей было слишком много, чтобы это сделать, и он был расстроен.

— Они всё равно не стали бы слушать тебя, — уговаривал его горбун.

И они говорили слишком громко и слишком эмоционально. Их разговором заинтересовались не только Агата, но и Лея, Заира, Сара, Феликс — теперь Агата знала, как его зовут. И Арсений, который подошел не сразу, но суть разговора уловил.

— Первоначально это была просто теория непорочного зачатья, — пояснял старик, — но за эти годы я разобрался, что вся проблема в том, что инициация происходит после полового созревания. Вот, у меня есть формула, — он тряс своими бумажками. Попадая в агрессивную среду, атакуемая новыми ферментами, гормонами и прочими веществами, которые начинают активно формироваться в организме, половая клетка, прошу заметить, уже сформированная половая клетка впадает в режим блокады репликации…

И дальше он стал говорить на таком птичьем языке, что Агата поняла только «хвост зиготы» и то по причине наличия слова «хвост» и «диплоидный организм» по причине наличия слова «организм».

— А для тех, кто ничего не понял, можно попроще? — спросил Арсений.

— Если инициацию проводить раньше полового созревания, то у алисангов не будет проблем с размножением, — перевела Эмма.

— Да, да, да, всё ещё кипятился дед. Самое лучшее — сразу при рождении. И начиная со второго поколения, то есть дети этих детей уже совсем не будут нуждаться в инициации. Их матери смогут перемещаться даже беременными, и инициация будет происходить естественно, сама собой.

— То есть эта проблема не требует никакого божественного вмешательства? — Феликс был поражён не меньше остальных.

— Да какие боги, я вас умоляю, чистой воды генетика. Наука! — и он поднял вверх свой крючковатый палец.

— Но, если всё так просто, почему же никто до этого до сих пор не додумался? — возмутилась Вилла.

— Природа — вещь непредсказуемая, иногда разгадки её законов элементарны, но нужно быть истинным гением, чтобы сложить два и два, — ответил Парацельс.

— Я про все эти зиготы ничего не понимаю, но то, что дурят нас, простой народ, веками, тут и Пророчицы не нужны, — просто сказал Заира. — Наверняка всё это было известно испокон веков, только сначала это скрывали, а потом может и сами забыли.

— Вот, я же говорила, революции не избежать, — сказала повариха.

— Мне кажется, раньше этого могли и не знать, но все эти законы природы работали, а потом в интересах нашей же безопасности приняли такие человеческие законы, что природные дали сбой, — мягко возразила Эмма. — А люди этого просто не заметили. И если к Совету и есть претензии, то не по этому вопросу. Скажите, Тео, в ваше время во сколько лет проходили инициацию?

— О, много раньше, чем сейчас, но тогда и смертность была повыше и продолжительность жизни просто смехотворной, — ответил он.

— А может, и избежим, — сказала повариха меланхолично.

   — Я сильно извиняюсь, — сказал Феликс, — но вот вы и вы, — и он показал на Заиру и Виллу, — Вы говорящие Немые сёстры?

  — Да, возле дерева, — ответила Заира.

— Они говорящие, — сказал Феликс шёпотом, обращаясь к сестре.

— Подождите, — подала голос и Агата. — Но ведь мы не держимся за дерево. И говорим так, что нас все слышат, а не в голове голосом Лулу.

— Агата, теперь вы можете говорить и так, — сказала Лея. — Только недолго.

— Нас оправдали? — обрадовалась Вилла.

— Ещё нет, хотя и до этого думаю, скоро дойдёт. Просто вы ели сегодня плоды, — и она показала вверх на опустевшее дерево.

— Отлично! — сказал Феликс, — Покажите мне, куда их унесли. Пойду тоже съем. Если у них прорезался голос, может быть, у меня откроется третий глаз. А что вот это здесь катаются за цветные шарики? — спросил он, оборачиваясь и показывая на стену.

Боги всемогущие, он был совсем как ребёнок, который первый раз попал в магазин с игрушками!

— Я объясню, — сказала Лея и Агате показалось она вызвалась слишком поспешно.

— Есть женщины, которые могут спокойно пройти мимо него? — спросила Эмма, качая головой, когда они вышли. — А кто-нибудь проведёт экскурсию для меня? Я здесь тоже первый раз.

— Конечно! — и теперь слишком быстро вызвалась Агата. Но у неё была причина.

— Не переживайте, Натан Валерианович. Я знаю, что с этим делать. И куда мы пойдём, — сказал Арсений старику. Он повёл его по руку к двери. И Агата слышала только его реплики: — Это просто лучшая новость, из всех что я слышал за всю свою жизнь. А Изабелла знает? Нет!? Нет, мы не будем делать сюрприз, мы сейчас же расскажем им обоим, Изабелле и Кире.

— Я пошёл контролировать процесс, — сказал Тео, ни к кому конкретно не обращаясь. — А то они там без меня такой настой мортанга сделают…

— Идём? — спросила Эмма Агату.

— Куда? — возмутилась Вилла. — А убираться?

— Прости, — Агата посмотрела в стоящее в зените солнце как на часы, — Но моя смена закончилась.

Глава 30. Предпоследняя попытка

— Теперь понимаешь, как сильно ты не права, что отдала ей Неразлучники?

Дэн взял со стола кружку и, сделав глоток остывшей жидкости, наконец, сел. Утро не заладилось. Он едва успел навести себе кофе, когда Ева выложила, что ездила вчера к Вики. И вечером, уткнувшись в книжку, упрямо промолчала. «Не хотела расстраивать тебя на ночь». А, может, просто дала ей время?

— Дэн, если она решила что-то сделать, тебе её не остановить. Она бы вывернулась, соврала, подлила ещё каких-нибудь волшебных капель в мою или твою кружку, но нашла бы способ получить то, что хотела. — Её кофе тоже стоял нетронутым. Она протянула к нему руку, но передумала, снова опустив плечи, уставилась в стол перед собой. — Всё, что ты рассказал, просто ужасно. И то, что ты сделал ради неё и этого ребёнка неоценимо. Но она, прости, как раз вряд ли это оценит.

    Её спокойный голос звучал как-то отстранённо. Её отсутствующий взгляд настораживал. Она думала о чём-то своём, что было ему неведомо.

— Она сильно изменилась. И вольно или невольно, а я тоже приложил к этому руку.

— Да, она подавлена. Она сомневается. Может, то, что вы ослабили её материнский инстинкт, и сыграло какую-то роль, но в любом случае это должен быть её выбор. И ты не можешь вечно бегать и всех спасать, — она подняла на него глаза, и её спокойный голос пробирал своей холодностью до костей. — Меня, Вики, Светку Васькину, Арсения, этот мир. Ты не можешь отвечать за всех. И ты не должен.

— Я не умею по-другому. Невозможно спасти всех, я понял это давно. Но так и не научился выбирать. — Он снова встал, не в силах сидеть на месте. — И за тебя я буду бороться до конца!

— Даже, если я попрошу этого не делать?

Он запнулся. Он хотел ответить «Даже если попросишь!», но глядя в её глаза, осёкся.

— Произошло что-то ещё? — он сел, готовый выслушать всё, что она скажет.

— Я всё думала, как, когда мы узнаем, что нам предстоит сделать ради той миссии что на нас, возложили. Я думала, ясность внесёт встреча с отцом. Но оказалось, всё написано в той голубой книжке, что ты мне когда-то принёс от Вики.

— И что там написано? — ему не нравилось её настроение.

— Всё! Про сам ритуал, про то, как открыть куб, слова клятвы. Всё расписано как в добротной инструкции, по пунктам, по шагам, по слогам.

— Ты всё это должна запомнить?

— Я уже запомнила. Я словно всегда это знала. Родилась с этим знанием и с этим знанием умру.

— Нет! — он начал отрицательно качать головой до того, как она сказала эту последнюю фразу. Он понял, что именно к ней она и вела. — Я не позволю тебе умереть.

Он потянулся через стол и зажал в своих горячих руках её ледяные ладони.

— Ты должен смириться с этим, — его до мурашек пробирал её обречённый взгляд.

— Я не смирюсь!

И она набрала воздуха в грудь, чтобы ещё что-то сказать, но ей помешали.

— Тук-тук! Простите, что мы без приглашения, — услышали они голос Изабеллы. — Но вы должны это знать!

И они узнали.

Дэн никогда не видела Изабеллу такой возбуждённой и многословной.

Они с Арсением перебивали друг друга, толкали с возгласами «Можно я скажу, можно я!», кружили по комнате, описывая, кто где стоял на церемонии, разводили руки в сторону, показывая сколько было народу, изображали как важно вышагивали члены Совета и как выглядели их лица, глядя на новую Пророчицу и её беременный живот.

К концу рассказа, когда Изабелла уже охрипла, но всё ещё пыталась перекрикивать Арсения, они с Евой уже так устали удивляться, что просто сидели с открытыми ртами и выпученными глазами и ни на что не реагировали. Ева, по крайней мере, выглядела именно так.

— А что сделали с плодами-то? — спросила она, когда они, наконец, закончили.

— Собрали, — ответила Изабелла, кашлянув.

— А потом?

— Сейчас из них отжимают сок. А потом им займётся Тео. Ему привезли всю его алхимическую лабораторию, найденную в старом замке. Плюс новое оборудование, которое у него было. И как сказала мама, он не был счастливее за всю его долгую жизнь, — ответил Арсений.

— Он знает, как сделать мортаниту? — спросила Ева.

— О, да! — ответил Арсений прежде, чем Дэн успел спросить, что это за хрень.

— Ева, жаль, что вы это не видели, когда мы это нашли. Но то, что получилось, когда собрали в его новой лаборатории, вам обязательно нужно будет посмотреть. Все эти реторты, пробирки, баночки, скляночки. Мама с другими сёстрами сутки всё это отмывали и очищали от грязи, но это реально стоит того, чтобы посмотреть, — у Изабеллы восторженно горели глаза.

— Так что это за мортанита? — спросил Дэн.

— По аналогии с амритой, — ответил Арсений, но видя на лице Дэна непонимание, продолжил. — Ну, хоть, амброзия знаешь, что такое?

— Пища богов?

— Да, амрита считается напитком богов. А мортанита — напиток богов из плодов мортана. И рецепт его приготовления считался давно утерянным. Но, если Тео его действительно, знает, то всё что нам нужно для воскрешения истинных богов у нас уже есть.

— И что именно? — уточнил Дэн.

— Мортанита и пророчица.

— Я понятия не имею, как она это сделала, — развела руками Изабелла, имея в виду Вики. — Нам так и не удалось поговорить. Она была там в этом Замке нарасхват.

 Это действительно было за гранью понимания. Дэн посмотрел на Еву, но она была удивлена не меньше остальных. Видимо, этого в её волшебной голубой книжке написано не было.

— Если на сегодня вы уже освободились, — сказал Дэн. — Есть ещё кое-что, что нам осталось сделать. И помниться вы просились, чтобы я взял вас с собой.

Они стояли на холме, обдуваемые ветерком, который едва справлялся с напором беспощадного полуденного солнца, и смотрели, как в знойном мареве внизу по дороге идёт девушка. В белой рубахе и тёмной юбке, в завязанном поверх заплетённых в косу светлых волос платке, она шла одна, и Дэн точно знал, в каком доме она скроется.

Он потянулся рукой к шраму на плече — шрам был, а, значит, это прошлое, в котором он уже был, и может быть, даже изменил его. И может быть, даже не один раз. Но раз он здесь, значит, должен сделать что-то ещё. К сожалению, он не знал что, но думать над этим было некогда, и он решительно пошёл вниз с знакомого холма.

По большому добротно справленному дому она двигалась как тень, бесшумно и незаметно. Через сени сразу прошла на кухню и, взяв кадку с зерном, пошла кормить бегающих по небольшому загону курей. Погладила радостно вилявшего хвостом пса на длинной цепи. Закрыла калитку в палисадник, выгнав оттуда белую бородатую козу. Вертушка, на которую запирали калитку, ослабла, и она подняла камень и стукнула по ней хорошенько пару раз. Убедившись, что теперь она держится крепко, вернулась в дом.

За деревянным столом, выскобленным добела и заставленным закусками, пировали двое. Крепкий мужик с усами и пышными бакенбардами и тощий юноша с водянистыми глазами и безвольным подбородком.

— Николай Михалыч, — сказала девушка, качая головой, и вытирая со стола крошки и разбросанную квашеную капусту из миски, перевёрнутой чьей-то неловкой рукой. — Ещё вечер и не настал, а вы уж набрались.

— Опять ты за своё! Отец я тебе, Дуся, родной отец! Что ты всё Николай Михалыч, да Николай Михалыч. Да, Васька? Правильно я говорю?

— Правильно, папенька! — отозвался юноша и пьяно икнул.

— Вот, учись! — он с трудом поворачиваясь, посмотрел на неё, но она снова только покачала головой и скрылась в дверях.

— А возьми-ка ты Васька Дуську в жёны, — обратился он к своему собутыльнику. — Она ж теперь моя законная наследница, в накладе не останешься, только ты — Тсссс! — и он приложил к губам волосатый палец, — Не говори пока никому. Секрет это.

— Нееее, — обреченно протянул парень. — Кэкэчэн не пойдёт.

— Тьху ты, имя-то какое поганое, — потянулся за графином с белёсой жидкостью мужчина, — Давай-ка ещё по маленькой!

Он налил, выпил, не дожидаюсь своего собутыльника, крякнул и ничем не закусил.

— Отчего ж не пойдёт? Дуська Старшая вон пошла, даже побежала, упокой её душу, господи! — перекрестился он. — А эта что ж не баба?

— Оттого и не пойдёт, что посватался я не к ней. И кабы не слабое здоровье Ёдокси, — протянул он на французский манер с ударением на последнюю гласную. — То уехал бы в город с её глаз подальше, и забыла бы она меня.

— Так она тебя неужто любит? — презрительно смерил его взглядом мужик и даже хохотнул, что, наверно, было бы парню обидно, будь он не так пьян.

— Может и любит, а может уже и нет. Да только я уже свой выбор сделал. Ёдокси моя, зачем же ты меня покинула, — разнюнился он, и тесть с отвращением протянул ему так и не выпитый стакан. — Пей! Чего уж сопли то распускать. Нет больше нашей Дусеньки, да только и жизнь не закончилась.

— Для меня, папенька, закончилась, — он вытер глаза и выпил, но неудачно, закашлялся, покраснел.

Купец первой гильдии Николай Михайлович Ланц и не пытался помочь своему слабому зятю, глядя, как тот кашляет, стуча себя по груди и судорожно вздыхая.

— Не в то горло пошла, — прохрипел он между двумя мучительными приступами.

Но купец только отвернулся, снова себе налил и снова не закусывая, выпил.

Дэн так был занят этой сценой, что даже не заметил, как вернулась Кэкэчэн, и стояла, прислонившись к косяку двери, слушая их пьяные откровения. Дэн не понимал, она видит его или нет. Он знал, что она должна его видеть, но вела она себя так естественно, словно его здесь и не было.

На её лице он снова видел ту мрачную решимость, с которой она покидала кладбище, и то, что она сейчас услышала, только больше убедило её в принятом решении. Она проскользнула мимо Дэна на выход, и ему ничего не оставалось, как снова пойти за ней.

Она прошла всю деревню, и Дэн решил, что направится дальше, к лесу, но опасливо озираясь по сторонам, она свернула вниз, к ручью. Ловко прыгая по камням перебралась на ту сторону и, пройдя по краю большого луга с установленном на нём ульями, свернула к дому пасечника.

— Я уж заждался! — кинулся ей навстречу статный парень, в распахнутой на груди белой рубахе, пытаясь её обнять. Но она увернулась.

— Я согласна, Иван Сергеевич, — сказала она.

— Вот и отлично! Умница! — сказал он, хлопая себя по бокам.

— Как договаривались? — она смотрела на него пристально, изучая, улавливая каждое движение его изящных не по-мужски бровей, каждое подёргивание уголков его чувственных губ.

Он был нескрываемо рад, и губы его то и дело растягивались в улыбку, обнажая красивые зубы. Он был хорош, и он прекрасно знал об этом, не стесняясь проверять своё обаяние на Кэкэчэн.

— Экипаж будет ждать тебя на дороге, как стемнеет. Подожжёшь штору и беги. Не жди, пока огонь достаточно разгорится. Подпирай дверь и уходи. Прости, что мне приходится просить тебя об этом, я бы всё сделал сам, но ты же понимаешь, никто не должен меня здесь видеть. Особенно твой отец. Он считает, что его лучший приказчик ждёт его в столице, ведёт его дела, пока он тут оплакивает с зятем свою уже полгода назад почившую дочь.

Он был так убедителен, так вжился в роль.

— Хватит! — прервала его Кэкэчэн. — Ты собираешься обворовать моего отца, так хотя бы не хвались этим.

Она развернулась и стремительно выбежала, оставив парня одного. И Дэн видел, как злобно сверкнули его глаза, а потом он довольно усмехнулся, глядя в спину удаляющейся девушки. Он почесал грудь с видом хозяина, собирающего предъявить на неё права. Но Дэну некогда было его разглядывать. Он рванул за Кэкэчэн.

А она, снова преодолев ручей, теперь точно отправилась к лесу.

Она сидела возле знакомого уже Дэну большого камня, треугольного, похожего на скруглённую пирамиду. Сжавшись калачиком, подтянув к себе ноги, она боком прижималась к серому камню и плакала. Теперь Дэн точно знал — она его не видела. Он хотел бы её успокоить, хотел бы отговорить, но он точно знал, что это было то прошлое, которое ни она, ни он уже изменить не в силах. Вечером красный петух пожара запоёт во всё горло, эта деревня вспыхнет, и взрослые, дети, животные будут погибать в этом беспощадном огне, зажжённом её руками.

 — Кэкэчен? — спросил Арсений, появляясь неизвестно откуда, и они вместе вздрогнули, и Дэн, и девушка от его голоса.

Она повернула голову и посмотрела на вершину камня — ей показалось, звук раздался оттуда.

Изабелла молча тронула Дэна за плечо и показала, что нужно уходить отсюда.

— Что случилось? — спросил Дэн, когда они отошли достаточно, чтобы Кэкэчэн их не слышала. — Вы должны были осмотреться и ждать меня на кладбище.

— Мы и осмотрелись. И мы видели Франкина. Дэн, молодого Франкина. И он был не один, здесь что-то затевается. Что-то грандиозное, — взволнованно сообщил ему Арсений. — И что-то связанное с нами. Они обсуждают это там, в недостроенном доме.

Он неопределённо махнул рукой в сторону деревни.

— Хорошо, что Изабелла увидела, как ты побежал сюда.

 — Предпоследняя попытка? Сегодня? — растерялся Дэн.

— Что?! — спросили они хором.

Что-то произошло со звуком. Совсем не так прозвучали их голоса в раскалённом добела воздухе, как должны были прозвучать. Глухо, сдавлено. Словно кто-то накрыл их сверху большим стеклянным колпаком. Они ещё оглядывались по сторонам, не понимая, что происходит, когда одновременно заметили как из-под большого треугольного камня начал появляться и расползаться в разные стороны каменный пол.

— Там же Кэкэчэн! — бросился Дэн навстречу этому ползущему на них пространству. Подхватил её, испуганную, растерянную, заплаканную и даже не пытавшуюся сопротивляться.

Но дальше этого каменного пола, что превратил пологий склон в большую ровную площадку, они не пошли.

Кэкэчэн, которую Дэн так и держал, прижимая к себе одной рукой и оглядываясь, больно стукнула его кулаком и вырвалась.

— Ай! — схватился Дэн за ушибленное плечо. — Кэкэчэн, стой! Ты уже не выйдешь отсюда!

Это она поняла и так. Она уходила в туман, и выходила из него, слепо выставив перед собой руки.

— Кто вы? — спросила она, бросая свои бесплодные попытки, но тут же догадка осенила её, Дэн и рта раскрыть не успел. — Вы Белые Боги? Чужие Белые Боги?

— Нет, Кэкэчэн, нет, мы не боги, — пытался убедить её Дэн, но она только улыбнулась.

— Вы пришли отговорить меня? Бабушка говорила, я могу вас вызывать. И я звала вас. Только что. Значит, вы пришли?

— Мы здесь немного по другой причине, — Дэн не знал, как же пояснить ей то, что он и сам не знал.

— Дэн! — окликнул его Арсений и заставил повернуться.

Со всех сторон из тумана появлялись люди. Они шли молча и уверенно по направлению к камню. Дэн видел их в первый раз, но он точно знал кто они — в красных кожаных доспехах со знаком двух перекрещенных на груди букв V — это шли члены Ордена Лимонного Дерева. Его бывшие члены. Один их них нёс зажжённый факел, и Дэн ещё не успел подумать, зачем он ему днём, когда факел опустился вниз, и через несколько секунд от него в двух направлениях поползли огненные змейки, соединяясь где-то за камнем и образуя ровный круг. Ближайший к камню круг ещё горел невысоким жёлтым пламенем, а мужчина с факелом уже зажёг следующий, шире предыдущего, а потом ещё один. Три больших чёрных дымящихся кольца теперь окружали камень, и рыцари Ордена молча занимали свои места: шестеро по внешнему кругу, трое — по среднему, и трое — по внутреннему.

Их четырнадцать — посчитал Дэн. Командором был мужчина с факелом — на его левой лопатке на доспехах светилось две металлических полосы. У Магистра на этой же лопатке тоже поблёскивал простой узор в три полосы. Такой же формы в том же месте у Дэна красовались на плече шрамы. Он станет Магистром. Дэн просто принял этот факт.           Магистр, такой же седой как их Филипп Ранк, только крупнее и лохмаче, спокойно и сосредоточенно привёл за руку девушку. Они не встали вместе со всеми в круг, видимо ещё было не время.

Дэн во все глаза смотрел на девушку. Худая, бледная, испуганная, она была совсем не похожа на Еву, и была моложе неё лет на пять. Совсем ещё девочка, она едва держалась на ногах от страха, и кого-то высматривала, оглядываясь по сторонам. Дэн знал кого. Франкина.

Он тоже оглянулся и просто онемел от изумления — вокруг было полно народа. Не удивительно, что никто даже не обратил на них внимания.

— Кто эти люди в красных доспехах? — подошёл к нему ближе Арсений.

— Орден Дерева, — сказал Дэн, не было смысла скрывать это сейчас.

— Это Особенная? — спросила Изабелла, имея в виду несчастную девчонку. Было в ней что-то обречённое, что заставило Дэна уже сейчас почувствовать, что это была плохая затея. Очень плохая затея.

Этой торжественной тишине не хватало звуков. Может быть, труб или пару барабанщиков, но это было не кино, где за кадром звучала соответствующая мелодия. Это была реальность, в которой эта девочка вот-вот должна была погибнуть.

— О, боги! — не выдержала Изабелла, когда из толпы к Магистру подошли Франкин и ещё два парня.

Трудно было не узнать Франкина. Он был одновременно похож и на нынешнего Магистра, на себя самого, но и на прежнего Магистра тоже. И невозможно было не узнать в зеленоглазом парне, что стоял рядом с ним кровь рода Гард.

— Отец, — обратился к Магистру Франкин, подтверждая догадку Дэна и нарушая субординацию. — Ещё не поздно передумать.

— Ты боишься умереть? — спросил его Магистр совсем как спросил он сам Дэна недавно.

— Нет ни одной причины делать это сегодня, — ответил он.

— Есть, Филипп! И ты не хуже меня это знаешь. Завтра история уже изменится. Но сегодня мы ещё можем освободить Ватэса. И мы дадим людям бессмертие. Не бойся умирать, милая! — обратился он к девушке. — Бессмертие уже ждёт тебя за порогом этого дня.

И он поднял вверх руку, обозначая, что пора начинать.

И к совершенному изумлению Дэна, из-за спины Магистра вывели двух близнецов, мальчика и девочку лет семи. Светловолосые, голубоглазые, они испуганно оглядывались по сторонам, когда одна из девушек в красных доспехах повела их к большому камню.

Сердце Дэна мучительно сжалось — неужели он и этих детей принесёт в жертву безликому богу?

Особенную Магистр повёл сам. Её поставили спиной к одной из трёх сторон камня и попросили поднять руки до уровня плеч. Она едва доставала до рёбер этого треугольного постамента. А дети не доставали. И им под ноги поставили по большому чурбаку. «Точь в точь как на виселице», — подумал Дэн. Чем выше они стояли, тем уже становился камень и им под ноги уже всем троим подставляли и подставляли что-то, пока руки их не сомкнулись между собой.

Дэн видел только Особенную и мальчика, который изо всех сил храбрился, сжимая руку девушки, но ноги его подгибались, и шаткая подставка под ними тряслась.

Магистр встал напротив девушки и, сделав круг руками, подняв их над головой, а затем опустив по швам, как во время утренней зарядки, дождался полной тишины и начал говорить.

— Ватэс альмэра трагэ Дукс…

Дэн не понимал ни слова, если бы не Кэкэчэн, которая вдруг взялась переводить, он так и стоял бы в неведении.

— Ватэс великий безликий бог… мы привели твоих детей… восстань из своей могилы… дай нам будущее, которое мы заслужили…

Он читал долго и так монотонно, словно фанатик, впадая в религиозный транс, но ничего не происходило.

— Этот бог потребует от него крови, — сказала Кэкэчэн. — Он всегда требует крови.  Это очень злой бог. Зря они это затеяли.

Видимо, Магистр знал, что делает. Он закончил свою молитву и кивнул Командору. Но Командор и бровью не повёл. На его мужественном скуластом лице читался протест. Магистр не подал вида, выхватил у него из-за пояса нож и сам пошёл к девушке. Она вытерпела, когда он резанул её запястье, мальчик тоже со всей силы зажмурился, прижимаясь щекой к камню, но промолчал, а девочка заплакала, но руки тоже не разжала.

— Боже, кто-то должен остановить это! — не выдержала Изабелла, не в силах слушать её жалобный плач. Она дёрнулась, но Арсений удержал её. — Это дико, это неправильно, — отрывала она от себя его руки.

— Смотри! — сказал он и вместе с ним вся толпа ахнула.

Камень дрогнул и начал медленно опускаться вниз. Дети, за спиной которых ничего не осталось, испуганно оглядывались. Их сняли и стали оказывать им первую помощь. Франкин тоже не выдержал и кинулся к своей Особенной, бессильно опустившейся на пол и дрожащей как осиновый лист.

Но это было ещё не всё, далеко не всё. Из той глубины, что полностью поглотила камень, что-то поднималось вверх.

Детей предусмотрительно отвели подальше.

Из недр земли, а может с той стороны вселенной к всеобщему удивлению медленно поднялась на поверхность дверь. Со стороны Дэна это выглядело именно так. Большая двухстворчатая дверь со всех сторон от которой по наличникам вились надписи. И только когда он увидел что снизу от пола дверь тоже отделена широкой полосой надписи, слова Кэкэчэн его убедили.

— Гроб, — сказала она.

А когда Магистр начал читать эти надписи, снова стала переводить:

— Оставь свободу всяк сюда входящий. Познай самого себя. Главное в жизни — конец. В многолюдстве нет добра. Ручайся за себя. Ничего сверх меры. Каждому своё.

— Если сейчас начнётся какая-нибудь заварушка, мы уже не сможем переместиться, — сказал Арсений, притягивая поближе к себе Изабеллу.

— Мы и так не могли, — Дэн показал за спину, — Туман.

— Нет, он не пропускал только Кэкэчэн, а я проверил, у нас был шанс исчезнуть. Теперь его нет, Дэн. Издревле эти фразы делали нас уязвимыми и беззащитными. У тебя есть хотя бы нож?

— У меня есть кое-что получше, — сказал он и полез за спину, под рубашку, доставая засунутые под ремень брюк ножны. — Феликс, видимо, не зря уговаривал никуда не ходить без него.

Как он и думал, сейчас, в этом странном месте между мирами, из ножен он достал короткий деревянный клинок.

— Игрушечный меч? — глаза Арсения скептически поползли на лоб. — Похвально!

Но Дэн не стал ничего объяснять, удобно захватив рукой рукоять. Это был меч из древесины мортана. Также как дерево, он существовал только в другом измерении. И это было единственное оружие, которым можно убить душу алисанга. Говорили, им можно даже убить бога. Он знал это от Клары. Именно им пользовались палачи.

А предмет, что вырос из-под земли, и был так похож на дверь, начал медленно разворачиваться, и опускаться, и все увидели, что он действительно скорее большой каменный ящик, или саркофаг, чем ворота.

Не удивлялся ничему только магистр. Он решительно зашёл с той стороны ящика, чтобы все его видели, и протянул что-то обоим несчастным испуганным детям с таким довольным видом, словно вручал по прянику.

— Вы знаете, что делать, — сказал он.

И дети со свойственной их возрасту смелостью подошли и вложили то, что он им дал в отверстия на крышке. Громкий звук защёлкнувшего замка. Дэн узнал бы этот предмет даже по звуку, хотя он уже догадался что это. Многофункциональные Неразлучники, видимо, работали без сбоев во все времена.

Створки гроба медленно разъехались в стороны. По всем законам физики, им не было места там, где они исчезли, но Дэн уже ничему не удивлялся. Все замерли в напряжённом ожидании. Что они думали увидеть? Лично Дэн представлял себе обычный скелет. А что ещё могло вылезти из тысячелетнего гроба? Он на всякий случай покрепче зажал в руке свой игрушечный меч.

А из недр гроба на свет медленно поднялась чаша. Большая каменная чаша с крышкой.

— Его тело сожгли на погребальном костре, — сказала тихо Кэкэчэн. — И прах ссыпали в эту чашу.

— У него же никогда не было тела, — удивилась Изабелла.

— Значит, то, что он хотел выдать за него, — ответила девушка. — Ну, вот он, красавчик!

И судя по тому, что Арсений с Белкой эхом вторили «Где? Где?» только Дэн понял, о чём она говорит. Когда Магистр снял крышку, тоже всю испещрённую знаками и символами, за край урны ухватились почти прозрачные руки и Дэн увидел… себя.

«Этот бог точно понимает, с кем имеет дело! — усмехнулся Дэн. — Но если он опасен, то выбрал не лучшую тактику. В ребёнка я бы не смог воткнуть меч, но в себя любимого — запросто!»

Он размял ноги, прохрустел шеей под двумя немигающими парами глаз, Дэна и Кэкэчэн, и медленно отправился к ним навстречу.

Дэн видел сквозь него, как Магистр с торжественным видом высыпал в урну, которая до краёв наполнилась жидкостью, белые кристаллы, как размешал, видимо, специально для этого приготовленным половником на длинной ручке. И как осторожно, прямо из половника, сделал глоток.

— Люди великой расы АлиСанг наш всемогущий бог Ватэс Дукс дарует вам бессмертие! — провозгласил он.

И всемогущий бог Ватэс Дукс, остановился на полпути, развернулся и театрально похлопал Магистру. А потом, привлекая внимание Дэна, посмотрел вперёд. Проследив за его взглядом, Дэн увидел Особенную. Она тоже хлопала вместе со всеми. И в тот момент, когда толпа дрогнула, направляясь к чаше — получить свой глоток бессмертия, она улыбнулась Франкину, а потом в её грудь воткнулся арбалетный болт.

Люди из первых рядов ахнули и притормозили, но задние ряды, уже не видя, что происходит в передних, продолжали напирать.

Следующим упал Магистр. Рыцари Ордена кинулись защищать детей и Избранных, оттаскивать раненого Магистра. Люди поняли, что не могут инспирироваться из этой западни, началась паника. Но стрелы, летевшие из тумана, били предельно только в рыцарей и по избранным.

— Освободи людей! — крикнул Дэн, выхватывая свой деревянный ксифос, и упирая его в грудь своего двойника. Удивительно, но под тупым лезвием он чувствовал упругое тело, а не пустоту, хоть он и казался призрачным, а для остальных и просто невидимым.

— Я не могу, — сказал он, даже не дёрнувшись. И Дэн увидел, как он выглядит, когда серьёзен и сосредоточен. — Эти фразы тысячи лет держали меня в заточении. Я не властен над ними.

— Ты заставил себя освободить! — напирал Дэн.

— Да я сам в шоке! — он развёл руками и поморщился, словно лезвие больно кольнуло его от этого движения. — И эти избранные точно облажались, если люди, которым они даровали так много, сами решили их убить. Их и своё будущее.

Грохот роняемой на пол чаши, отвлёк Дэна, но этот его божественный двойник и не собирался убегать.

Тёмное пятно жидкости растеклось по полу, тоскливым взглядом его провожал раненый Магистр. Люди сбившись в кучи, сидели на полу, кто-то зажав голову руками, кто-то в ужасе следя за происходящим. По залу ходили люди с такими же игрушечными деревянными ножами в руках, каким был меч Дэна. С безумными глазами, они выискивали красные доспехи и видимо тех, что знали в лицо.

Один из них кинулся добить раненого Магистра, но рука Командора встретила его на полпути. Проткнутый его деревянным клинком насквозь, парень схватился за грудь, но не обнаружив на своей груди ни крови, ни повреждений, как-то потерялся, осел и начал оглядываться, ничего не понимая. Что видел он сейчас вокруг?  Пустой пологий склон, заросший луговыми травами? Он вёл себя именно так. Неловко сел на землю, поводил руками по земле, сорвал какую-то травинку, и схватившись за голову, затих.

И тут только Дэн заметил, что на самом деле меч Командора попал в цель. На полу, зажимая пульсирующую кровью рану в боку, лежал парень в таких же красных доспехах с двумя буквами V на груди.

— Эдвард! — кинулся к нему Дэн. Он узнал его. Он был последним погибшим рыцарем Ордена, тем, на чьё место приняли Дэна. Двенадцатым из их команды, — Вы перебили своих!

— Скажи, чтобы доспехи усилили по бокам, — сказал он, и голова его безвольно упала.

— Эдвард! — тряс его Дэн, но душу его, наверно, с той стороны тумана, уже ждала кера. Он закрыл его пронзительно зелёные глаза.

— Арсений!  — крикнул он и только сейчас понял, какая гробовая стоит тишина. — Эдвард Одельгард, — его резануло догадкой это «гард» в конце фамилии. — Ты случайно не  знаешь, как он погиб?

— Эдвард? — подскочил к нему Арсений и в ужасе уставился на мёртвого рыцаря. — Последний по мужской линии Гард? Несчастный слу… — он запнулся. — Этого не может быть! — сказал он, не в силах отвести глаза от узкого бледного лица, обрамлённого темными волосами. — Но тело его так и не нашли.

— Этого в принципе не должно было быть, — сказал Дэн, поднимаясь и осматриваясь. — Вот здесь ещё один твой родственник.

Он на всякий случай прижал руку к шее парня, который был одним из избранных, но это было лишнее, и так было понятно, что он мёртв.

  — Не может быть! Марк! — второй раз воскликнул Семён. — Они родились с разницей в пятьдесят лет, а погибли в один день? Он просто исчез. Его посчитали оставшимся в прошлом.

И он ещё сетовал на то, что никогда не видел столько своих родственников в один день, правда, мёртвых, но Дэн уже не слушал его. Он осмотрелся, понимая, что возможность перемещаться восстановилась и люди покидали это место. Среди окровавленных тел рыцарей Ордена он искал ту, которой обещали, что она не умрёт, а убили первой. И он увидел её, и то, что так тщательно скрывал в своём прошлом Франкин. Прошлое, оставшееся в единственной памяти — памяти Кэкэчэн.

В луже собственной мочи, всё это время прикрываясь погибшей девушкой как живым щитом и притворяясь мёртвым, теперь сидел и плакал Филипп Ранк.

— Беги! — сказал ему Дэн, показывая вверх. — Уже можно!

И плюнул, когда от него и след простыл.

— Мы должны их похоронить, — сказала Кэкэчэн, закрывая синие застывшие глаза девушки.

— Почему переход открылся? — обратился Дэн к тому, которого видели только он и Кэкэчэн.

— Двадцать смертей, — ответил Ватэс. — Двадцать — это магическое число богов, так же как один оборот Луны.

— Двадцать одна, — сказала Изабелла.

— Двадцать душ потеряны навсегда. Такова была цена. А этот, последний — и он показал не в сторону Эдварда, а куда-то себе за спину, — он жив.

— Магистр? — Дэн с удивлением уставился на взлохмаченного старика, сидящего на полу. — Но ведь на него напали вторым.

— Его всего лишь ранили. Он ведь успел хлебнуть волшебный эликсир. Хотя притворялся мёртвым очень убедительно.

— Это, видимо, у них семейное, — сказал Дэн и снова плюнул.

— Но я тоже кое-что сделал, — сказал Ватэс, когда Магистр поспешно ретировался. — Чтобы ты один не выглядел тут героем, — он обратился к Дэну, но его слышали. — Все эти люди, бывшие здесь, ничего произошедшего не вспомнят.

— А мы? — спросила Изабелла.

— Все, ушедшие через предел и вот она, — он показал на Кэкэчэн.

— Не дождёшься, — огрызнулась Кэкэчэн. Вы чужие Белые Боги над нами, потомками свободного народа, не властны. Мы не признаем никаких законов, кроме законов своей семьи.

— Сдаюсь, сдаюсь, — поднял он руки. — Воинственные маленькие МоДиКа. Хорошо, ты вправе распорядиться со своей памятью как хочешь. А вам, друзья, запихивать меня обратно в этот каменный ящик, мне жить ещё рано, — сказал он. — Только у меня большая просьба, раз уж меня всё равно выпустили, дайте мне пару часов. Есть пару девушек, я тысячу лет их не видел. Ну, мы же все здесь взрослые люди, вы меня понимаете?

— Стой! — сказал ему Дэн, словно действительно мог ему помещать или запретить. — Только можно не в моём облике по бабам?

— Ээээ, — он задержался на секунду, словно и правда, задумался, — Тут уж как получится! И кстати, я помогу вам с этим, — он показал на погибших людей. — Не переживай, рыженькая!

И он видимо, стукнул Изабеллу легонько по носу, потому что Дэн перестал его видеть, а Изабелла вздрогнула и потрогала нос рукой.

Это было тяжело. Очень тяжело. Но они справились. Они перетащили все двадцать тел и уложили их ровно на каменном полу. Они прощались, закрывая их глаза, голубые, серые, светло-коричневые. Девушки, парни, женщины постарше и седые мужчины, они благодарили их, не зная их имён. И Дэн поклялся, что найдёт их имена в старых записях и запомнит. Они ждали Ватэса, чтобы похоронить их с честью. Никто не питал иллюзий, что трусливо сбежавший Магистр похоронит своих рыцарей как настоящих героев.

Ватэс сдержал своё слово. Он вернулся. Его предложение помощи было странным, но у них другого не было. Наверно, как любого всемогущего бога, его иногда заносило, демонстрируя своё могущество, но двадцать крестьянских семей в одночасье собрали весь свой нехитрый скарб и вместе с детьми, стариками и домашними животными уехали на нескольких телегах в одному богу известном направлении. Одному конкретному богу точно известном направлении. Ватэс обещал, что всё у них будет хорошо. По крайней мере, с устройством на новом месте.

В двадцати опустевших избах сложили погребальные костры — на каждого из погибших. В сгущающихся сумерках все двадцать домов запылали одновременно. Кэкэчэн отвязала свою собаку, чтобы она не лаяла на разгорающееся пожарище. До дома её мертвецки спящего отца и мужа сводной сестры, огонь не должен был дойти. Дэн видел, как далеко он стоит. Видел, как выбежала из него челядь, в ужасе наблюдая за расходившимся пламенем. Слышал, как на пожарной башне зазвонил колокол.

Но он знал, до последнего надеясь на чудо, что они погибнут. Он видел эти архивные документы о пожаре. Он понимал сейчас, что в них так не нравилось следователям — не из одного дома не выбежали люди. Ни один человек! Хотя ещё было не поздно. И толпящиеся у своих домов соседи в ужасе ждали криков о помощи, боясь подходить ближе к полыхающим домам, но их тоже не было. Они горели молча, как молча погибали те, ради кого их сложили. И только вздымались в тёмное небо снопы искр, и пламя гудело на ветру.

Изабелла плакала, рукавом небрежно вытирая слёзы, глаза Арсения тоже блестели, Дэн чувствовал, как и его глаза разъедает дым, не в силах отвернуться, когда услышал как закричала Кэкэчэн.

— Нет! Нет, нет! — кричала она, увидев пламя за окнами своего дома. Дэн кинулся в сени впереди неё — дверь в горницу была подпёрта снаружи широкой доской. Он откинул доску, но распахнувшаяся дверь, впустила в дом живительный для огня воздух, и пожар занялся с такой силой, что Дэн едва успел отскочить, падая на землю, и прикрывая собой Кэкэчэн.

— Ах ты сукин сын! — в сердцах стукнул он кулаком по земле, поднимаясь.

— Дэн! — кинулась к нему Изабелла.

— Это приказчик, сука! Приказчик!

 Кэкэчэн рыдала, сидя на земле. Она набирала полные пригоршни земли и кидала их в сторону горевшего дома, не зная, как это пережить.

— Папа! — кричала она. — Неееет! Пааааапааааа!

— Пойдём, пойдём, миленькая, — наклонилась к ней сухонькая старушка. — Смотри, у самой волосы-то как обгорели, — она протянула руку, подслеповато щурясь и проводя рукой по её лицу. — Да и лицо ведь обожгла. Пойдём, им уже ничем не поможешь.

Она прижала к себе Кэкэчэн, и та продолжала рыдать у неё на груди.

Дэн провожал её глазами, понимая, что они не могут ей ничем помочь. Ей всю жизнь придётся жить с этим чувством вины. Вины за то, что она не делала.

Они думали, она про них не вспомнит, но Кэкэчэн догнала их на холме. Была какая-то мрачная торжественность в виде горящей деревни с высоты. В отсветах огромного костра они хоронили Ватэса.

Вернее, он сам себя хоронил. Он рассказал, что и как сделать, им осталось только чётко выполнить инструкцию, как когда-то далёким предкам Кэкэчэн похоронившим его на этом холме первый раз.

— Что ты там сказал на счёт того, что я тоже могу всё это забыть? — спросила Кэкэчэн, прежде чем начать читать древние надписи с каменной крышки.

Не без труда чашу Дэн с Арсением подняли и заново установили внутри гроба.

— Ладно, я помогу тебе с этими воспоминаниями, — сказал Ватэс, всё ещё изображая Дэна, — Но теперь ты мне будешь кое-что должна.

— Кто бы сомневался, — тяжело вздохнула она.

      Волосы её с одной стороны действительно обгорели, а вот лицо было просто грязным.

— Запомни, как я выгляжу. Однажды ты встретишь меня. Но за сорок шесть лет до этого ты увидишь мёртвую девушку, несчастную, потерянную. Спрячь её и спрячь то, что она тебе даст так надёжно, чтобы взять это смогла только та, что я назову своей. И ты не умрёшь, пока я не отпущу тебя. Возьми, — он протянул ей кольцо.

Она подставила ладонь и вздрогнула, когда он одел его ей на палец, и слегка нажав на него, проткнул подушечку.

— Что это? — из пораненного пальца закапала кровь.

— Оно само расскажет тебе. Ты же знаешь, я всегда требую крови. Принимаешь, мои условия, Кэкэчэн?

— Принимаю, чужой Белый Бог.

Он собрал с её пальца кровь и предъявил ей свой запачканный её кровью палец.

 — Ты поклялась кровью! И ещё. Ваш род не должен прерваться, даже если отцом твоего ребёнка станет твой злейший враг. Так договорились наши предки, не нам с тобой отменять их договор. Помни, я освобожу тебя, только когда ты приведёшь преемницу.            — Я помню, — сказала она и посмотрела на него с вызовом. — Мою преемницу или хотя бы одного из твоих детей.

— Принято, — сказал он, помедлив. — Что ж, буду ждать вашего возвращения! — радостно заявил он Дэну, и тут же скорчился, тонкой струйкой вползая в чашу. — Кэкэчэн начала читать древний текст без предупреждения.

— Чёрт, я же забыл спросить, кто были эти маленькие дети, — стукнул себя по лбу Дэн, когда на примятой их ногами траве косогора снова вырос большой пирамидообразный камень, словно стоял здесь веками, и знать не знал ни про каких богов.

— Это же очевидно, Дэн, — сказала Изабелла. — Его дети. Видимо те, что родятся после его сегодняшней отлучки.

— Так значит, Феликс и Эмма…

— Да, Дэн, да! Ведь они тоже близнецы. И Феликсу с Эммой нельзя было здесь появляться, иначе вместо своей внучки, Кэкэчэн с их помощью расторгла бы свой договор, — пояснила Изабелла.

— И она бы смогла. Уж она за эти годы явно поднатореет в договорах. С такого-то старта, — добавил Арсений.

Они снова постояли на холме, глядя на догорающие угли деревни.

— Давайте назовём этот холм Холмом Памяти, — предложила Изабелла.

— И когда всё закончится, поставим на нём памятники с именами погибших в этой предпоследней попытке, — добавил Арсений.

— Надеюсь, только в предпоследней, — сказал Дэн. И только он один, знал, как сильно он на это надеялся.

Глава 31. Здравствуй, папа!

Честно говоря, Ева была даже рада, что сегодня, сейчас она может остаться одна. Баз в её голове орал дурным голосом:

 — Ты готова! Пора!

И чем дольше она это оттягивала, тем ей становилось бы хуже.

Ева легла на кровати «солдатиком» и выскользнула их своего тела.

Знакомая записка перед глазами:

«Когда-нибудь ты узнаешь, что я тебя действительно любил.

Назови ее Ева. Прости, но я должен вернуться!

P.S. Алиенора, спасибо!"

Буквы начали расплываться почти сразу.

Он сидел за видавшим виды кухонным столом, прислонившись к стене и вытянув ноги на двух табуретках сразу. Вернее, одну ногу, вторую он согнул и, уперев в неё локоть, задумчиво чесал голову шариковой ручкой. Лохматый, небритый, в растянутых трениках и застиранной футболке.

Наверно, она выглядела немного глупо — его неожиданный вид её обескуражил, а может, действительно он слегка рад был её видеть. Именно так «слегка» он и улыбнулся.

«Здравствуй, папа!» — крутилось на языке, но глядя на этого давно не стриженного бедного студента, который был явно её моложе, выдавила из себя только:

— Привет!

 Ещё и дебильно помахала рукой в придачу.

— Привет! — ответил он, разглядывая её с любопытством, и даже ногу не опустил.

Она осмотрелась, чтобы скрыть неловкость. Маленькая запущенная кухня. Пыльное окно без штор, на подоконнике пустые банки и горшок с засохшим цветком, электрическая плита с застарелыми потёками, полная мойка грязной посуды. Квартира явно съёмная, но неужели мама в молодости была такой неряхой? Не удивительно, что отец через неделю от неё сбежал.

— А ты ничего! — сказал он, прерывая неловкое молчание. Для Евы неловкое, он выглядел вполне уверенно.

— Я похожа на маму.

— Я заметил.

Он опустил ноги на пол и развернулся к столу, приготовил ручку, словно собрался брать у неё интервью. Перед ним лежала открытая тетрадь и на клетчатом листе уже была написана та самая записка. Почти вся, не хватало нескольких слов.

— Как я тебя назвал? — спросил он, расписывая ручку на обложки тетради.

— Что? — она даже рот открыла от удивления.

— Какое имя я тебе дал? Точно знаю, что первая буква Е.

— Е… Ева, — казала она, заикаясь.

— Что прямо ЕЕва? Странно! — он посмотрел на неё с сомнением.

Он издевается? Или шутит?

— Н…нет, просто, Ева!

— Заикаешься? — тон как у доктора на приёме, нейтральный. — Так и запишем. «Назови её Ева».

И он вписал её имя в записку.

— О, прости, я даже не предложил тебе присесть! — Он выдвинул ей одну из своих табуреток. — Садись!

— Присаживайся!

— Что?

— У нас говорят: присаживайся!

— Прости, присаживайся, — и он показал рукой на стул, царственно, великодушно.

— Спасибо, я постою, — Она демонстративно сделала шаг назад и только потом догадалась оглянуться. — Чёрт! Чёрт! Чёрт!

Она наступила в растёкшееся по полу липкое грязно-розовое пятно.

— Часто так говоришь?

— Что? — она брезгливо подняла ногу и только тогда поняла, что не могла испачкаться.

— Чертыхаешься часто?

— Не знаю. Не особо, — она пожала плечами.

Он словно не замечал её проблем, продолжая свой допрос.

— Слышишь, Баз? «Чёрт! Чёрт! Чёрт!» — это и будет кодовое слово. А ты «Чёрт побери!», «Слоны идут на север!». Так и будешь молчать у неё в голове вечность.

— Да иногда уж лучше бы молчал! — откликнулась Ева. — Что это? На полу?

— Клубничное варенье. Кстати, научи свою мать варить варенье, — сказал он. — А то оно как-то вот, забродило.

— А стоит ли? — усмехнулась она.

— Вдруг пригодится, — пожал он плечами и снова показал на табурет. — А я варенье люблю.

И она села. А он ей нравился. Вот именно такой. Нечёсаный, искренний, непосредственный.

— А ты точно Аполлон? — посмотрела она на него через стол с сомнением.

— Доказательств хочешь или просто переодеться? Правда, хитон и плетёные сандалии я уже для твоего парня и его друга надевал в придачу к величественности. Так сказать, уже выгулял, засветил наряд. Могу золотой лавровый венок надеть. Хочешь?

— Нет. Поверю на слово. Значит, Баз, это тоже твоя затея? — она потянулась к тетради.

— Нет, скорее его! Ужас как вопит, — показал он на свою голову. — Боится, что я припишу себе его заслуги.

— Понимаю! — она улыбнулась и нагнулась к нему поближе, переходя на шёпот. — Случайно не знаешь, как его затыкать?

— Сам мучаюсь! — сказал он также тихо, — Но он говорит, что типа воспитанный и интеллигентный, сам знает, когда должен уйти.

— Врун!

Аполлон дёрнулся, словно его стукнули по голове.

— Возмущается! — поделился он. — Прямо рвёт и мечет.

— Красивый почерк, — сказала Ева, возвращая тетрадь.

— А Баз сказал, что я пишу как первоклассник, — неожиданно обрадовался он похвале. — Скажу тебе по секрету, стрелять из лука проще.

Повисла неловкая пауза.

— Я, наверно, должен тебе что-то сказать? — он почесал затылок. — Но Баз сказал, всё, что тебе нужно, ты уже знаешь. А слова напутствия… я как-то не умею. Может у тебя есть ко мне какие вопросы?

И Ева столько всего хотела у него спросить, но сейчас всё это казалось таким незначительным, таким лишним.

— Нет, — она уверенно покачала головой. — Хотя…

Он сосредоточился, глядя на неё такими знакомыми, такими синими глазами. Она чувствовала, как солнце припекает спину. Едва высунулось из-за горизонта, а уже так печёт.

— Скажи, как я узнаю, что пора? Мне скажет Баз или придёт СМС?

— Что? СМС? — переспросил он. — Баз говорит, это как ПМС. Это разные вещи, да?

Ева хотела было объяснить, но зачем?

— Ты почувствуешь, — ответил он. — Когда придёт время, ты почувствуешь. И это будет сильнее тебя.

— Ясно, — сказала она и встала. — Мне, наверно, пора?

Он утвердительно покачал головой, но как-то грустно.

— Да, твоя мама скоро проснётся. Я тоже не хочу уходить. Я бы остался с ней, даже если она никогда не научится варить варенье, но я чувствую, что должен идти.

— Зачем ты обязательно должен был её любить? Чтобы я родилась, зачем любить?

— Иначе ты бы никогда не родилась.

— Пожалуйста, пусть она не страдает, — она наклонилась, чтобы убрать под стол табурет, но на самом деле, глаза щипало слезами. Но она разогнулась и посмотрела на него, прощаясь. — Ты же можешь, я знаю, она никогда не плакала по тебе. Пусть по мне тоже не плачет, когда я умру.

— Ты не… — начал он, но она остановила его жестом.

— Просто сделай, как я прошу.

— Прости, я понимаю, это почти невозможно. Но я, честно, никогда не хотел…

И она снова прервала его.

— Много извиняешься!

— Что?

— Прости, прости, — передразнила она.

— Но Баз сказал, это просто для связки слов, — было забавно видеть на его лице это растерянное выражение.

Вот таким она и хотела его запомнить. С ним не хотелось расставаться, но ей действительно пора было идти.

— Хочешь совет? — она улыбнулась ему на прощанье. — Слушай База поменьше.

Дэн отмокал в ванне. Пропахший гарью, покрытый копотью. Ссадины и синяки на руках и лице — всё остальное скрыто толстым слоем пены. Он рассказывал ей о прошлом, которое ему сегодня пришлось пережить. А она сидела на широком кафельном бортике ванны, на мягком полотенце, пила вино и слушала его в пол уха. Не потому, что всё это её не касалось, а потому, что хотел её отец или не хотел, у неё была тысяча возможностей умереть и ни одной, чтобы выжить.

— Ты какая-то тихая сегодня, — сказал Дэн. — И расстроенная с самого утра. Что-то ещё случилось?

— Нет, — она убедительно покачала головой.

— А как прошёл твой день?

— Нормально. Встречалась с отцом.

— Серьёзно?! — он даже приподнялся из воды. — И что он тебе сказал?

— Ничего.

— А ты ему что сказала?

— Здравствуй, папа!

Глава 32. Другая жизнь

На площади Четырех Храмов яблоку негде было упасть. Армариус говорил, что есть такие круглые жёсткие плоды, которые иногда сбрасывают на голову тупым ученикам, чтобы они лучше соображали. Таэл не отказалась бы получить сегодня яблоком по голове. После вчерашней мортаниты голова у неё гудела и отупение — в точности то слово, которым она назвала бы своё состояние.

Кто разгонял туман, которым всё остальное время был окружен их замок, для них, для богов, Таэл не знала, скорее всего Ватэс — должен же он быть чем-то полезен. Но люди видели их балкон с навесом и огромную лестницу, ровно у подножия которой и находилась площадь.

С утра возле всех четырёх храмов всем желающим наливали напиток, хитрым способом проверяя, действительно ли он им ещё нужен. Виночерпий предлагал на выбор одну из двух чаш — большую и поменьше, но большую можно было увидеть, только уже испив напитка. Всем, кто её выбирал, грозили пальцем и отказывали. И, несмотря на то, что от мортаниты не хмелели, постоянно находились желающие выпить на халяву ещё чашечку.

Вино и прочие хмельные напитки начнут наливать после официальной церемонии. А пока, желающие занимали лучшие места и рассматривали сидящих на балконе богов в чёрно-белых одеяниях.

Если бы не отупение, наверно, всё было бы и ярче, и радостнее, и веселее — музыка, украшения, лица приодетых по случаю праздника горожан. К счастью, было нежарко, и пусть вся её большая семья мучилась похмельем, зато никто не страдал от жары.

— Зачем нас поят прямо накануне церемонии? — спросила Таэл у Армариуса, который со своей неизменной кривой улыбочкой крутился рядом.

— Чтобы перед глазами рассеялся тот густой туман, что в остальные дни окутывает этот замок, — ответил он. Что-то сегодня он был подозрительно многословен.

— У кого я спрашиваю? — вздохнула Таэл. — Энта, скажи, у тебя тоже болит голова? Или ты вчера не пила?

— Пила. Болит. — Таэл ей верила. Будь она трезва, сейчас прослушала бы лекцию о вреде пьянства.

После вчерашнего говорить никому не хотелось. Наговорились на двадцать лет вперёд.

Здесь, на площади церемония будет торжественной, но фиктивной, они спустятся, прочитают клятву, родители переложат короны на их темечки со своих голов. Потом обход по очереди всех четырёх храмов и всё.

И Таэл мужественно дождалась этой церемонии. Пробубнила слова клятвы, получила от Таал, матери Энты и Элэма, короной по лбу, проковыляла с группой товарищей по храмам, и с чувством исполненного долга под рукоплескания толпы её скрыл их уютный замок.

Люди остались пить, веселиться, отмечать и ждать вечернего представления с феерверками и огненными шоу и, конечно, Бала. А они пошли по самой длинной галерее, что была в Замке к часовне, в которой и должен проходить настоящий обряд.

После площади эта часовня с витражами и стрельчатыми окнами казалась крошечной. Шестнадцать богов и четверо Мудрейших, казалось, там едва помещались. Но на самом деле, у каждого было своё строго определённое место и его всем хватало.

Таэл, как и все остальные её юные участники, понятия не имела, что будет происходить. Все они немного нервничали возле квадратного алтаря по центру, стоя каждый у одного их четырёх углов. За спиной у каждого из них стояли все три поколения их предков, строго один за другим по диагонали. За спиной у Таэл все Белые Богини: Таал, бабушка Таол и прабабушка Таул.

Между ними, у прямых сторон алтаря стояли Мудрейшие: Пророчица, Хранительница Душ, Армариус и Ватэс. Говорили, сегодня Ватэса каждый видит таким, каким хочет видеть. И не понятно почему, но Таэл видела его полным дедом в красном камзоле и колпаке и окладистой седой бородой. О-хо-хо! — говорил он пыхтя. Таэл было смешно, но не отменять же церемонию из-за того, что мысли её заняты чем попало. Хорошо, что он стоял по левую руку от неё, скашивая глаза направо, его можно было игнорировать. Плохо, что он стоял слишком близко, она физически ощущала его мягкий бок. Пророчица, что стояла справа, была просто тёплой. Главное, не путать мягкое с тёплым, и всё у неё получится!

С широкой доброй улыбкой Ватэс как подарок протянул ей большую медную иглу. Уколоть большой палец и прижать его к углублению — пантомимой объяснил он.

Колоть было неприятно и больно, и кровь прозрачная, тягучая и перламутровая, отливающая разноцветными блёстками потекла по желобку. Таэл со всей силы надавливала на подушечку пальца, испугавшись, что её крови из такого маленького прокола будет недостаточно, и она не дотечёт до середины. Но, независимо от её усилий, кровь текла, правда, благодаря им, достигла центра первой.

Армариус, посмотрел на неё так, словно поздравил с победой. Когда же все их четыре струйки смешались, она почувствовала, как на плечо ей легла рука стоявшей сзади бывшей королевы Таал. Ватэс попросил новичков проколоть и второй большой палец и взяться за руки, сомкнув эти кровоточащие пальцы.

Армариус начал читать древний текст, а их кровь на алтаре стала растекаться причудливым узором, меняя цвета и направления, делясь, а потом снова сливаясь в один искрящийся поток. Это было завораживающее зрелище, или у неё кружила голова от кровопотери, или всему виной его голос, но у Таэл всё плыло перед глазами. Армариуса сменила Хрнительница, но голос её убаюкивал ещё сильнее. Таэл видела разноцветные круги у себя перед глазами, потом среди них начали мелькать вполне осознанные воспоминания: море, Элэм, яхта, уставший и подавленный Эмэн, Энта в чёрном с веером, красный кролик.

Говорить начал Ватэс и в голове у Таэл закрутились нереальные картинки: комната Элэма, завешенная портретами сестры, Энта на коленях, умоляющая древних богов о затворничестве, Элэм среди красных доспехов, улыбающийся, довольный, и она сама на лошади и Ратвис одной рукой держащий поводья, а другой прижимающий её к себе.

Но когда зазвенел ледяной голос Пророчицы, стало страшно: земля содрогнулась, потрескалась и стала осыпаться в разлом; лава, извергалась потоками на плодородные поля; огромная волна, затопила сушу. И люди, их люди, убитые и раненые, окровавленные, лежащие среди горящей земли, рядом с развороченной живой плотью Титанов, возвышающейся грудами зловонных кишок. Пылающие города, разрушенные дома, площадь Четырёх Храмов, заваленная трупами, и свежие руины храмов на которых размахивая руками и неизвестными флагами командуют грязные оборванные люди с горящими ненавистью глазами.

Картинки одна ужаснее другой ещё мелькали у неё перед глазами, когда все четверо Мудрейших начали говорить одновременно. Они говорили всё громче и громче, или Таэл просто так казалось, но последние слова гудели набатом под сводами часовни.

—От бога безлунного мира, Вам, дети погибшей Луны даруются новые знания и новые силы даны.

Они повторили это раза три, но наконец, всё стихло.

Таэл едва стояла на ногах, и голова её отзывалась сотнями голосов людей, что теперь поселились в её голове. Она знала всё про всех, всё что за эти восемьдесят лет узнали все её предки. Всё, что произошло за те восемнадцать лет, что они росли. Но, главное, она знала, что любила Ратвиса и только что наградила любовью весь свой род. Принесла заразу, а может, одарила великой силой?

Все секреты, все тайны, скрываемые восемнадцать лет, теперь были им всем известны. Но, главное, теперь ни одна сила на свете не могла избавить их от этой любви. Начало, положенное Умуном Наиглупейшим было подхвачено понемногу всеми поколениями богов, и она Таэл, влюбившись искренне и взаимно, замкнула этот круг. Её брат влюблён в войну. Элэм влюблён в свою сестру Энту, искренне и безнадёжно, потому что Энта больше всего на свете хотела стать монахиней. Таэл же готова была создать новую планету или оживить давно угасшую звезду такую силу она в себе чувствовала.

Все были ошарашены и немного подавлены тем, что их секреты как грязное бельё теперь стали известны всем и только прабабушка Таул, пережившая это четвёртый раз сказала:

— Не знаю, что такое аборт, но я чувствую себя, словно побывала на нём четвёртый раз. Поздравляю нас всех, насколько я поняла, мы всё равно погибнем, так что давайте проживём этот день весело! Мортаниту в студию!

И, несмотря на то, что она казалась сейчас самой безумной, она оказалась и самой здравомыслящей.

Все немного отошли от полученных откровений, и только Энта и Пророчица пришли к Таэл в комнату, когда та переодевалась к предстоящему балу.

— Таэл, — обратилась к ней Энта. — Лея, говорит, что ещё можно попробовать кое-что изменить.

— Я не откажусь от него, даже, если вы будете пытать меня калёным железом, — выпалила Таэл на одном дыхании.

— Нет, нет, послушай, ты не должна от него отказываться совсем, но эта девушка, Уна, она не простит тебе его.

— Она пришла к тебе за помощью, но ты мало того, что не помогла, но  ещё и увела у неё парня, — сказала Лея.

— Я не уводила его, — уставилась на них Таэл и стала демонстративно загибать пальцы. — Он никогда ей не принадлежал — раз, не любит её — два, не давал ей никаких обещаний — три. Он даже не помнит её имя.

— Но она считает иначе, — мягко возразила Лея. — Если ты сегодня попросишь его хотя бы просто потанцевать с ней, дать ей надежду, всё может обернуться иначе.

— Что именно будет иначе? Тот астероид, что врежется в землю и сместит её ось, промахнётся? Или климат из-за этого сдвига перестанет меняться, полюса не покроются льдом и из цветущих оазисов не превратятся в навеки замёрзшие пустыни? — возмущалась Таэл.

— Ты заглядываешь слишком далеко, — сказала Лея. — Мы же говорим о ближайшем будущем. Может, если он женится на ней, она не приведёт сюда людей, не предаст нашу страну? У нас будет другая жизнь!

— Женится? — Таэл не верила своим ушам. — Я никогда в жизни не дам согласие на этот брак. Ратвис мой. Навсегда мой!

— Но ты должна выйти замуж за Элэма, — растерялась Энта. — Родить детей, продолжить наш род.

— За Элэма? За твоего брата, который мечтает о тебе одной? Который целыми днями пишет твои портреты, и даже яхту назвал в твою честь?

Таэл швырнула серьги, которое собиралась надеть.

— Я не виновата, Таэл. Я никогда не давала ему повода, — мямлила Энта.

— А я виновата? Чем я виновата? Если ночью он будет называть меня твоим именем, а утром содрогаться, увидев, что рядом с ним я?

— Меня тоже ждёт не лучшая участь, Таэл. Твой брат бредит войной.

— Войной, Энта, войной, не другой женщиной! Его годами не будет в замке, а ты будешь предоставлена самой себе и своим книгам. Это же предел твоих мечтаний.

— Нет, если он прикоснётся ко мне, я буду считать себя осквернённой, и грязной. А он не сможет не прикоснуться, ведь нам тоже нужны дети.

— Фу ты, такая проблема, прикоснётся он к ней! А как себя буду чувствовать я, если буду украдкой получать своё счастье прямиком из постели его жены, простой смертной? Да надо мной весь мир будет смеяться. Но, главное, он тоже будет несчастен. Нельзя разлучать людей, которые любят друг друга, даже если одна из них я.

— Эта любовь погубит наш мир, — сказала Лея.

— Вам то, двум монашкам, почём знать, что такое любовь и что на самом деле погубит мир? — окончательно вышла из себя Таэл. — Вы никогда не любили! Это мир уже гибнет и гибнет он без любви!

— Таэл, умоляю тебя, только сегодня, и только один шанс, — уговаривала её Лея.

— Ни одного! — как отрезала Таэл.

Великолепное файер-шоу, развернули у стен дворца в наступившей темноте. Голые загорелые парни, натёртые маслами, раскручивали вокруг себя горящие шары, и выписывали с ними немыслимые акробатические номера. Народ ликовал. Таэл радовалась вместе с ним, но на ступенях дворца она стояла не ради этого. Она высматривала Ратвиса, принимая поздравления и пожелания счастливого правления и благоденствия стране.

— Да, здравствует, новая королева! Да здравствует новая жизнь!

Она готова была уже спуститься, чтобы искать его на площади. Но подумала, что в белом платье, короне и на возвышении, он увидит её быстрее, чем она его там внизу, в многотысячной толпе.

 Это были бесконечные, томительные минуты ожидания, и они, наконец, прошли.

— Таэл! — крикнул он, и она кинулась к нему вниз по лестнице.

— Я должен тебе сказать…

— Я должна сказать…

Они перебивали друг друга, но она дала ему возможность сказать. Он опустился на одно колено.

— Я не знаю, может быть, мне отрубят голову за такую наглость. Пусть! Но я должен сказать тебе. Я люблю тебя! Я ничего не могу предложить тебе, кроме своего сердца, даже руку. Но знай, моё сердце навсегда принадлежит тебе.

Это была, конечно, несусветная наглость, признаваться в любви богине в день её коронации на ступенях замка в присутствии многотысячной толпы, но Таэл не видела сейчас ничего, кроме отсветов пламени в его глазах. Пламени, которое должно спалить не только её сердце, но и душу. Но она не могла — древние боги, смилуйтесь! — не могла отказаться от его любви.

Он стоял на коленях и ничего не просил, просто стоял и ждал своей участи. Он, рисковавший жизнью в настоящих сражениях, неуязвимый, несокрушимый Ратвис, готов был сложить голову просто за то, что позволить себе признаться.

— В нашей стране не рубят головы за признания любви к богам, — улыбнулась она и протянула ему руку.

Он был выше её почти на голову, но она обвила руками его шею и поцеловала. Под громкие крики, улюлюканье, аплодисменты. Плевать!

— Я тоже люблю тебя, Ратвис! — сказала она, когда наконец-то смогла говорить. Она потянула его за руку наверх, всего лишь в замок, но ей показалось, он пошёл бы за ней на край вселенной.

Она провела его по всему дворцу, но, если бы её спросили, куда именно они заходили, она бы не ответила. Они целовались, и танцевали, и что-то пили, наверно, мортаниту, и снова танцевали и снова целовались.

— Ты знаешь, — сказал он ей, скользя рукой по её обнажённому телу, — что ты самая красивая Богиня, из всех когда-либо рождённых в этом Замке?

И голос, которым он это сказал, и сама фраза показались ей такими знакомыми, но разве можно думать о чём-то другом, когда горячие влажные губы спускаются по животу вниз. Никто бы и не думал, но только не Таэл.

— Ватэс! — Она вскочила с кровати, прикрываясь покрывалом. — Что ты здесь делаешь?

— Таэл, это я, я, — подняв руки, словно она наставила на него пушку, сказал Ратвис.

— Как звать твоего коня?

— Россинант, — пожал он плечами.

— Хорошо, это все знают, — сказала она, всё ещё тяжело дыша. — Кличка твоей первой собаки?

— Таэл, это что допрос?

— Отвечай!

— Ээээ… у меня никогда не было собаки. Девичью фамилию матери назвать?

— Не надо. Убирайся! Я и так знаю, Ватэс, что это ты!

Он напомнил ей про мать, и это была его ошибка. Таэл едва дождалась утра, чтобы сбежать из замка. Она бежала по улицам насквозь пропитанным утренним туманом, не помня дороги, но ноги сами несли её.

«Они подложили меня Ватэсу! — она не верила собственным словам. — А Ратвису они подложили в постель Уну? Или тоже Ватэса, только в виде меня?»

Она не знала, как стучаться в глухие ворота, огораживающий их дом — не хотелось вламываться без предупреждения — но они оказались открыты.

– Бол?!

Таэл остановилась как вкопанная, увидев сидящую на крыльце дома титаншу. Она переплетала косу, и глаза её были красными от слёз.

— Что случилось, Бол?

— О, мисс Таэл! В это невозможно поверить. Я нашла его там, на пустоши, где раньше стояли учебные лагеря. В целях безопасности во время праздников, ваш брат мистер Эмэн приказал расставить везде охрану. И Ратвис… это был его участок.

Таэл не хотела её слушать, но бестолковая великанша всё бубнила и бубнила, загораживая ей проход.

— Я не знаю, сколько он там пролежал, один, истекая кровью. Когда я его нашла, то уже ничем не могла помочь. Я просто взяла его на руки и принесла домой.

— Нет, нет, нет, нет, — шептала Таэл по стеночке проходя мимо рыдающей великанши, — Это не может быть правдой. Он всю ночь танцевал со мной на балу.

Дверь открылась с таким страшным скрипом, что могла бы перебудить всю округу, но Таэл её не слышала, она просто отметила, что именно с таким звуком могли бы открываться ворота преисподней, потому что то, что она увидела, разделило то, что у неё было на жизнь и смерть. Там за дверью у неё ещё была жизнь, а здесь глядя на его безжизненное лицо, на залитые кровью доспехи, на свесившуюся со стола руку и на лицо его матери, Таэл поняла, что умерла сейчас вместе с ним.

— Скрипит, — сказала сама себе его мать. — Он всё говорил мне, мама, давай смажу, но мне казалось, что без этого скрипа я не услышу, когда он придёт.

Он больше не придёт.

Таэл поправила его вьющиеся волосы. Мама, мамочка моя, какой он холодный! Она провела рукой по груди — ровный разрез на жёстких доспехах — его ударили прямо в сердце. Она хотела снять их, сорвать, сбросить, они были такими жёсткими, неудобными, чужими. Она хотела просто расстегнуть их, но застёжки были такими тугими.

— Оставь, — безжизненным голосом сказала женщина, — ему теперь всё равно.

Таэл хотела хотя бы положить на грудь его за безжизненную руку, но она закоченела и больше не сгибалась.

Нет! Нееееет!

Она не знала, сколько пролежала на его холодной груди. Она очнулась, только когда почувствовала на своих плечах заботливые руки его матери.

— Не надо, девонька, не рви себе душу! — сказала она. — Его больше нет. Я никогда не смогу с этим смириться. Но я его мать, а ты Королева, у тебя в руках целая страна и целая долгая жизнь. Другая жизнь. Тебе придётся прожить её без него.

Весь город вышел его хоронить. Таэл была там, но никто её не видел.

— Теперь он твой, Иом! — сказала она, проводя по его любимому лицу ладонью последний раз. — Береги его!

И это последнее, что она сказала.

Она ходила по Замку как тень, никого не замечая, никого не желая замечать. Они предали её. Предали всей семьёй. Она не хотела даже знать, кто его убил и за что. Она не удивилась бы, если каждый из Мудрейших, каждый из членов семьи воткнул в него по разу этот нож.

Его больше не было. И никогда не будет. И они ещё смели жаловаться на отсутствие бессмертия! Каждый день, каждый вздох, который она делала без него, доставлял ей боль. Если бы она могла умереть, она бы умерла. Но она не могла. Но и жить она тоже не могла.

Она молчала так долго, что уже забыла, как говорить, но спустя месяцы, а может годы — Таэл не считала — прабабушка Таул стала первой, с кем она поделилась.

— Они предали меня. Все. Ватэс, Пророчица, Армариус, даже Хранительница душ.

— Они хотели тебе помочь, — уговаривала её старушка.

— Они бы помогли мне, если бы спасли его. Предотвратили бы неизбежное, и вся эта ложь уже не понадобилась. Унизительная, безбожная, нечеловеческая ложь. Я ведь поверила! Я танцевала и веселилась, а он в это время истекал кровью.

— Пророчица не видит в своих видениях людей. Она и тебя-то начала видеть только после коронации. Никто и предположить не мог, что его так подло убьют. И ведь свои, он даже не защищался.

Таэл поморщилась от её слов, но ничего не ответила.

— Эти Мудрейшие, они ведь понятия не имеют что такое любовь, — продолжала старушка. — Они думали, если создать тебе иллюзию счастья, то и мир будет улыбаться вместе с тобой. Мы были на пороге войны, нам нужна была сильная королева.

— И сколько времени они хотели выдавать за него Ватэса? Всю мою жизнь? Таков был план? А Ратвис, если бы его не убили, что сказали бы ему? Или он жил бы там с этой Уной? Тоже страдал и жил?

— На счет Уны не знаю. А вот с Ватэсом да, так и есть.

— Подложить меня под Ватэса? Очень умно. А если бы у нас появились дети?

— Глупенькая, — погладила её по руке бабушка. — Конечно, ты до свадьбы этого и не должна была знать, но у нас все дети от Ватэса. Рано или поздно он пришёл бы к тебе в спальню в облике твоего мужа или того, кого ты хотела видеть. В любом случае это был бы Ватэс, и в положенный срок ты родила бы близнецов.

— Так вот в чём секретное предназначение Ватэса!

— Да, милая! Ватэс Дукс. VD. Вариация Дабл. Двойная Вариация. Мы не размножаемся как обычные люди, нас просто клонируют. Пусть мы и имеем каждый свой характер, но мы просто один большой клонированный мозг. Эх, не слушай ты меня старую маразматичку!

Она махнула рукой, но говорить не перестала.

— Когда ты отгорюешь по своей потере, может быть в День Весенней Луны, может быть не в этом году и даже не этом веке, но однажды мы сыграем вашу с Элэмом свадьбу. Ты родишь своих малышей, а я, наконец, умру. Пожалей, ты нас с прадедом!

— Ты случаем, не подосланная ли, а? Что-то не нравятся мне твои разговоры, — насторожилась Таэл, пристально глядя на бабку. — Клянусь, если я застукаю возле себя чёртова Ватэса, я сотру его с лица земли. Я буду преследовать его, пока не найду, и не успокоюсь, пока не уничтожу. Его и Пророчицу! Может тогда я, наконец, умру.

Она не знала тогда, что исполнит своё обещание, но случай представился.

— Моя Королева, — сказала Лея. — Энта с Элэмом устраняют последствия стихийных бедствий, помогают с переселением Свободного Народа. Ваш брат воюет. Люди одерживают победу за победой. Титаны разбиты, их территории затоплены или сожжены. Кроме вас некому поддерживать порядок в стране. А вы не ходите в Храмы, не слушаете жалобы людей. Люди ропщут, они считают, что боги оставили их. Они желают новых богов.

— Так пошлите многоликого Ватэса, пусть прикинется мной. Армариус составит ему пламенную речь, пусть обратится к народу.

— Ватэс тоже на войне, а Армариус должен защитить замок и вашу семью в случае угрозы.

— А ты нам тогда зачем? Иди на площадь, говори с людьми, предсказывай им все те ужасные вещи, что ты целыми днями говоришь мне.

— Вы наделили ваших жрецов и так слишком большой властью, дали им так много, что скоро люди совсем забудут, что у них есть истинные боги.

— Пусть забудут, Лея! Пусть все меня забудут и оставят в покое! Они решили, что это я убила Ратвиса. Я, из ревности, что он выбрал другую. И я даже знаю, кто распустил эти слухи. К чёрту её! К чёрту такой народ!

— Моя Королева, ваша тоска пройдёт, но вы должны удержать в руках власть для блага вашего же народа.

— Народ, власть, благо. Что ты знаешь об этом? Жалкая попугаиха, повторяющая то, от чего никому никакой пользы! Что ты знаешь о тоске? А о любви? О ней ты что-нибудь знаешь?

— Нет, моя Королева, — и она виновато склонила голову, чем только ещё больше разозлила Таэл.

— Если бы ты не корчила из себя праведницу, заботящуюся о благе нашего народа, а была ей, то не позволила бы ему умереть! Он был лучшим! Он не проиграл бы эту войну! Ни одной войны бы не проиграл! Но его, видимо, потому и убили, что в нашей стране никто больше не знает, как воевать. Ни мой отец, ни мой брат, все они просто дети, изучавшие войну по книжкам. Вместе с Ратвисом мы были бы непобедимы, ведь я всегда стояла бы у него за спиной. И если бы хоть кто-то из вас, безмозглых, а не мудрейщих, понимал силу любви, вы не позволили бы ему умереть!

— Любовь — это болезнь, а не сила, — сказала она и забила последний гвоздь в крышку своего гроба.

— Да, я не Великий Умун, — сказала Таэл вставая, мне не хватит сил воскресить Ратвиса. Эти постоянные инцесты истощили нас, мы стали слабы как белые мыши, но изгнать тебя мне хватит и сил, и власти. Убирайся! Убирайся прочь! И пусть только дети, рождённые без любви, наследуют твой дар! Ты сказала любовь — болезнь, так пусть они болеют вашим даром как чумой. Пусть она преследует вас до скончания веков! И да будет так!

Кварта не видела такой грозы с сотворения мира. Молнии сверкали, заливая светом небо, гром оглушал, ливень сбивал с ног. Он лил три ночи и три дня, а когда закончился, пришли люди, и на этих землях началась совсем другая жизнь с другими ценностями и другими богами.

Глава 33. Пора!

— Я виноват перед ней, Пеон! Виноват настолько, что мне вечности не хватит искупить свою вину. Если у меня будет вечность. 

— Ты Бог, Ватэс, вечность — твоё второе имя. Через тысячи лет он родится, тот ради которого она захочет жить. Я видел его. Я верю в него. Он найдёт способ сделать то, что не сможет сделать никто до него. 

Они сидели на широких каменных ступенях, обрывающихся в пустоту, и целый земной мир лежал перед ними: леса, моря, горы, города.

Кроваво-красное солнце садилось в пустоту, кренилось к горизонту, оставляло этот мир до утра, уступая место пятнистой Луне. 

— Когда-то этот мир был безлунным, — сказал Ватэс, поворачиваясь туда, где уже наметился большой круг, ещё бледный, на фоне затухающего солнца, но уже заметный. 

— Пройдут миллионы лет, сменятся сотни богов, но он уже никогда не станет прежним, — ответил Пеон. 

— Люди называют её силой притяжения, — усмехнулся Ватэс. — И бьются над загадкой любви. Так и не поняв, что это одно и то же. То, что держит рядом с Землёй эту давно погасшую планету, и то на чём держится весь этот мир. 

Ева поставила точку и закрыла файл. Перечитывать было некогда. Теперь осталось попрощаться и придумать какую-нибудь безумную причину, по которой она не сможет больше выходить на связь. Даже то, что они с Дэном переезжают на Северный полюс, выглядело убедительнее, чем правда. "Я умру, чтобы отдать свою душу и тело богине, которая возродится, чтобы прожить новую счастливую жизнь с тем, кого она любила больше жизни. По случайному совпадению сейчас его зовут Дэн".

«Привет, дорогая! Я закончила свою книжку. Я хочу, чтобы это письмо ты прочитала потом, когда дочитаешь до конца книгу.

Прости, что не хэппи-энд. Я помню, ты настаивала, ты уговаривала меня, ты просила. Но, оказывается, герои не всегда разделяют точку зрения автора. Нет, я не хотела её убивать, ведь она так похожа на меня. Но она умерла. Наверно, это знак. Что я, та Ева, которую ты когда-то знала, тоже умерла. Я больше никогда не стану прежней. Робкой, слабой безвольной овечкой, слабой и неуверенной в себе. Не возражай! Я именно такая. И может быть я сильно льщу себе, когда считаю, что я изменилась, но всё же его любовь изменила меня. Навсегда.

Мы с Дэном уезжаем в составе миссии "Врачи без границ" Куда? Может быть в Уганду, а может в Ливию, в общем, туда, где с интернетом явно будут проблемы. Но ты же знаешь Дэна, он будет вечно кого-то спасать, лезть в самые горячие точки планеты. Я не смогу удержать его на одном месте, как бы я его не любила. Как бы он не любил меня. Поэтому я просто всегда буду рядом, там, куда забросит его судьба. И может где-нибудь в полевом госпитале посреди пустыни нас однажды накроет взрыв или в дебрях Амазонки смоет грязевой сель, но мы будем вместе. Всегда! Наверно, в этом и есть смысл жизни просто быть рядом с тем, кого любишь.

Не скучай! Если будет возможность, я буду писать.

Целую. Пока!"

Вот теперь точно все.  О маме обещал позаботиться отец. Может быть, он сотрёт ей память. Совсем. Он сможет, он же бог. Может, придумает что-нибудь менее банальное. Заставит кого-нибудь изображать Еву. Например, Ватэса. Если у избранных все получится, Ватэс будет ему должен.

 В этом сне, что приснился ей вчера ночью, она видела, как Пеон обещал помочь Ватэсу, когда тот принёс ему душу богини Таэл в хрустальном шаре. Видела Эмэна, её брата в белой одежде. Видела Энту и Элэма в черных. Хранительница поместила их души в хрустальные шары. Титаны запечатали шары в стеклянный ящик и оставили его глубоко под землёй. Маленькие жители свободного народа посадили над ним дерево. Пеон передал дереву душу пророчицы, а потом каждый из стоявших на этом холме оставил что-то в дар. Что-то что никто из остальных присутствующих не знал, кроме Аполлона. Теперь это знала Ева. И знала Пророчица. Новая пророчица, которую когда-то знали Виктория Шейн.

Ева посмотрела на спящего Дэна. Она не хотела его будить. Она и не должна. В это последнее их утро вместе по иронии судьбы его разбудит голос Вики. Голос, который постоянно будет звучать у них в голове, у всех Избранных. Помогать, подсказывать, советовать и отдавать приказы. Голос, который только Ева не будет слышать. С Евой до самого конца, сколько сможет, обещал быть Баз.

Она провела по небритой щеке Дэна, не в силах не прикоснуться к нему. Он почувствовал её руку и улыбнулся во сне.

Пора! Сегодня ночь новолуния. Завтра мир начнёт новую жизнь, но сегодня их ещё ждёт целый день от которого зависит, проснётся ли мир завтра.

— Эй, ты сегодня лучше? — Дэн прижал её к себе одной рукой, глядя на занимающийся за окном рассвет. Второй он держал большую кружку кофе.

— Да, намного, — ответила Ева. И это действительно было так. Не сказать, чтобы она сильно готова умереть, но мысленно Ева уже провела какую-то черту, которую перешагнула. И то, что больше можно ни о чём не беспокоиться придавало ей сил.

— Не волнуйся, все будет хорошо! — Дэн поцеловал её в макушку и, поставив кружку, энергично помахал руками, разминая плечи. Наверно, это был азарт, воодушевление перед боем, но Дэн действительно был на подъёме. Еву радовало его хорошее настроение, его задор. Раз он с таким настроем приступал к делу, Ева искренне верила, что у него все получится.

— Ну, что, подкрепился? — спросил Феликс, глядя на внушительный бутерброд, который не доел Дэн. — Готовы?

— Всегда готовы! — ответила Ева за них обоих.

— Тебя велено доставить вместе с телом, — сказала Эмма. — Кто бы мог подумать, что так можно. Оказывается, мы с Феликсом вместе это что-то большее, чем одна лошадиная сила.

— Да, я тут видел на днях, как детишки лет семи двигали огромные камни, — сказал Дэн. — Думаю, они бы и вдвоём справились. Особенная была им не нужна. А может, я ошибаюсь.

— Я так поняла, там и вообще никто из избранных был не нужен. И они и весь Орден погибли зря, — сказала Ева.

— Ты рассказал ей про Орден? — спросил Феликс.

— Нет, — Дэн посмотрел на Еву. — Она сама узнала.

— Да, ладно! — улыбнулась она Эмме. — Одно охранное агенство, где главным худой седой дядька со шрамом.

— А ты неплохо складываешь два и два, — ответила девушка.

— Знаю я все про ваш Орден Лимонного Дерева. Его создал мой отец для защиты тайны хрустальных шаров. Уверена, сегодня я наконец, увижу всех его рыцарей одновременно.

— Феликс, и ты был прав. Их должно быть четырнадцать, — сказал Дэн.

— Да, Дэн. Нас тоже теперь столько. Ты был двенадцатым, но плюс Эмма и плюс Анна Гард.

— Она тоже будет?! — Ева с ужасом посмотрела на Дэна. — А Лили? Она же ещё совсем крошка.

— Это её решение, Ева, — ответила Эмма и развела руками. — Я не знаю, как отпустил её муж, но она уже в Замке.

— Ну, что, и нам пора! — сказал Феликс и протянул Еве руку.

— Да! — ответила она, коротко вздохнув. Лёгкая улыбка на небритом лице Дэна в лучах восходящего солнца провожала её в этот переход.

В зале с деревом было многолюдно. Но полно знакомых лиц. В безупречных красных кожаных доспехах Ева узнала Ирис, Офелию, Тагарата, Эрика. Анна Гард соперничала грацией с Вики. Виктория в бирюзовом и длинном. Еву переодели в белое, и внимательно осматривая зал, она всё ещё не видела Дэна.

На талии у неё были застёгнуты Неразлучники, в палец камнем впивалось кольцо. На фоне всех этих статных красавиц она чувствовала себя Золушкой, но ей недолго осталось стоять между ними. Эта мысль успокаивала её.

— Как настроение? — спросила её Офелия.

Ева неопределённо пожала плечами.

— Не бойся, в обиду тебя не дадим, — бодро сказала она.

— Я не боюсь, — ответила Ева, — просто в этом платье как-то ... непривычно.

— Ева, — подошла к ней Анна.

— Как она? — спросила Ева про малышку.

— Отлично! Растёт, — мягко улыбнулась женщина. — Мне кажется, во всей этой суёте я так толком и не поблагодарила тебя за все, что ты для нас сделала. Спасибо!

И она протянула к ней руки, чтобы обнять.

— Не за что, — прижалась к ней Ева. Сейчас ей действительно казалось, что ей это ничего не стоило.

Они появились одновременно — Дэн, Феликс, Арсений и Франкин. Теперь Ева знала, что он был действующим Магистром их Ордена. Все, кроме Арсения были в доспехах. И эта тёмно-бордовая броня с замысловатыми узорами безумно шла Дэну. Сердце Евы мучительно заболело, глядя на него. Его окликнул сурового вида мужчина.

— Командор! — поприветствовал его Дэн.

А народ всё прибывал. К счастью, это были только девушки в скромной монашеской одежде. Те, что помогали ей переодеваться, были в тёмно-коричневых одеяниях и без бровей. А те, что появлялись сейчас были и в белом, и в сером, и в чёрном. С ними пришла Изабелла.

— Тебя и не узнать, такая красавица! — воскликнула она, глядя на Еву.

— И не говори, — скромно улыбнулась Ева в ответ. — Не многовато народа? Кто все эти девушки?

— О, это же ангелы! Белые, серые, чёрные. Те, что приносят души, проводят инициацию, а потом приводят души умерших сюда, в Замок Кер, — Изабелла показывала рукой, стараясь делать это деликатно и едва заметно. — Зрителей и посторонних Орден категорически запретил пропускать. Было объявлено, что всё это действо состоится завтра.

— Это похоже на какое-то дешёвое костюмированное шоу, — поделилась Ева своими ощущениями. — Я себя чувствую на каком-то спектакле.

— А я волнуюсь, — вздохнула Изабелла. — Виктория!

— Изабелла! — кивнула ей головой Вики. — Ева!

— Вики, чего мы ждём? — спросила Ева, когда она подошла. — Какого-то сигнала? Выстрела из пушки? Боя часов?

— Почти, — она посмотрела на дверь. — Его команды.

В дверях в белом кителе с золотой отделкой стоял Баз. Как офицер Белой гвардии, как адмирал, как тот, в чьей власти сейчас скомандовать «К бою!» или отменить сражение. Все невольно замолчали при его появлении, и он, не слова не говоря, взмахнул рукой. Пора!

Виктория подошла к стеклянному кубу в том месте, где в каменном полу были выбиты буквы. Она опустилась на одно колено, достала из-за пояса нож с загнутым лезвием и резанула им ладонь. Её кровь, красной тонкой струйкой потекла на пол, точно в углубления букв. Буквы заполнялись по одной, и от каждой кровь текла дальше по углублениям в полу, которые до этого никто и никогда не видел.

Ева заворожённо смотрела, как от каждой из букв к двери пролегли четыре параллельных красных линии.  Они влились в большую окружность, кровь обрисовала её вокруг дерева, и закончила свое движение такими же ровными четырьмя линиями с другой стороны куба.

Страж первым сделал шаг внутрь этот круга. Еву подхватили крепкие руки Дэна, когда все последовали его примеру. И Ева едва успела прижаться к таким неожиданно жёстким накладкам на его груди, когда с ощущением спуска по американским горкам они ухнули вниз.

Предрассветная тишина и прохлада встретили их там, где они оказались. Храм Аполлона в Дельфах, тот самый на фронтоне которого значилось загадочное изображение буквы «Е» и изречения древних мудрецов. Это ещё были его руины. Но Виктория уже шла туда, где когда-то стоял золотой треножник жрицы-прорицательницы, и под её ногами пространство расступалось. Настоящее уступало место прошлому. Древние колонны вновь взметнулись в небеса, заблестев белым мрамором, а из расщелины в скале повалил густой туман. Он стелился по полу и поднимался вверх плотной завесой, которая будет отгораживать их от всего остального мира.

Рыцари Ордена вытянулись в две шеренги лицом к друг другу, соединяя место, где внутри прямоугольного храма теперь стояло Дерево с местом, где стояла Пророчица. Дым клубился за её спиной. Ева стояла к ней ближе всех, затем стоял Дэн. С другой стороны, напротив Евы стоял Арсений в белой рубашке и чёрном костюме, а рядом с ним стоял Феликс.

— Апарта коэмо… — начала говорить Вики, вытянув перед собой руки, и Ева подумала, что она просто закрыла глаза, но на самом деле зрачки её побелели, и от её вида Еве стало по-настоящему страшно.

Что-то поднималось в ответ на произносимые на древнем языке слова из глубины земли. Грохотало глухо и неприятно, словно перекатывались камни. Но на поверхность он появился тихо, лишь с лёгким хлопком воздуха. Ева узнала его — это был белый мраморный прямоугольник, который она видела во дворе монастыря. Кто бы мог подумать, что именно он станет её алтарём.

Чистый и поблёскивающий мелкими искорками вкраплений, он оказался намного больше, чем показался тогда Еве в сумерках, покрытый грязью и мусором.

Господи, как же не хотелось умирать!

Но повинуясь командам невозмутимой Вики, Арсений с Феликсом подошли к этому мраморному столу, а Дэн развернул её к себе.

Она хотела запомнить каждую чёрточку его лица, каждую морщинку, каждый волосок. Она и так их помнила, но сейчас глядя в его глаза, не могла поверить, что на этом всё.

— Я люблю тебя! — сказал он.

— И я люблю тебя, — ответила она.

К этому нечего было добавить. Только миллионы тех слов, что они так и не успели сказать друг другу. Но будь у них в запасе тысячи жизней, они бы всё равно не успели. Потому что сколько бы им не было отмеряно, этого всегда будет мало. Так бесконечно, так невыносимо мало. И им хватило этих трёх слов.

Он поцеловал её под молчаливое ожидание присутствующих, последний раз прижал к себе, и подняв на руки, посадил на этот мраморный постамент.

Его тёплая сильная рука помогла ей лечь, последний раз скользнула по её плечу. Ева хотела бы видеть ясное голубое небо, может быть редкие облачкам на нём, но видела только плотную завесу тумана. И она закрыла глаза и представила себе такое небо. А потом услышала «Щёлк!» и провалилась в пустоту.

Глава 34. Лавры Пифии

Вики уже видела это тем внутренним зрением, что теперь ей стало доступно: сосредоточенное лицо Дэна и двигающийся мраморный алтарь.

Но в реальности Дэн, расстегнувший на талии Евы пряжку, был бледен и мрачен, а алтарь не двигался. Он раздваивался. Из него медленно-медленно выдвинулся точно такой же прямоугольник, только более прозрачный и Ева на нём казалась такой же призрачной и светящейся голубым светом. И это было не всё. Из второго выдвинулась третья копия, почти невидимая, обозначенная лишь контурами и ровными углами, но на нём тоже был силуэт девушки с отчётливо видимыми внутри неё сложными переплетениями сосудов и бьющимся в этом клубке сердцем. Эта древняя магия разделила её в прямом смысле на три части: тело, душу и кровь.

— Дэн! — скомандовала она, и он послушно встал к первому алтарю. — Феликс! — Ему Особенная отдаст свою душу. Арсению достанется её кровь.

Дальше каждому из них нужно всего лишь положить руки фантому Евы на плечи, но именно в этом месте в видениях Вики образовался досадный пробел.

Кровь. С ней Арсений получил её способность видеть скрытые послания и знание древнего языка.

Душа, часть которой перешла к Феликсу дала ему силу её голоса, которым Ева наделала больше бед, чем принесла какой-то пользы. Вики надеялась, Феликс распорядится этой силой умнее.

Но что досталось Дэну? Дэн мучительно скривился и прижал руки к вискам. И Вики понятия не имела, что сейчас происходит в его так сильно заболевшей голове.

А задача Вики на данном этапе была выполнена. Она может находиться где угодно, и всё равно будет знать, что у них происходит, подсказывать, если нужно и поправлять, но именно здесь над этой расщелиной на золотом треножнике, как истинная пифия, ей показалось остаться удобнее всего.

Избранные теперь сами знали, что им делать. Они уже обсуждали, как лучше всего поделить рыцарей, кто с кем пойдёт, а кто останется охранять тело. У них было не так уж и много времени. Если оно будет упущено, Ева погибнет. Знают ли они? Наверно, да. Вики не стала напоминать. Вряд ли это придаст им сил.

Разрезанная ладонь болела. Она посмотрела на повреждённую руку. Кровь уже не текла, но способности быстрой регенерации к её дару провидицы не прилагалось. Голова кружилась, её слегка подташнивало — шутка ли, столько крови вытекло. Но она не имела права проявить слабость и, гордо подняв голову, поплелась к своему треножнику.

— Высоковато, правда? — услышала она за своей спиной голос, когда с недоумением рассматривала трёхногий стул взгромоздиться на который без посторонней помощи не представлялось возможным.

— Дай-ка догадаюсь, — повернулась она. — Аполлон?

— Сама сообразила или подсказал кто? — ослепила её его белозубая улыбка.

Он был в костюме. Шикарный бежевый костюм, синяя рубашка, подчёркивающая цвет его глаз, и запонка, сверкнувшая на рукаве, когда небрежным жестом он зачесал светлые вьющиеся волосы назад со лба, делали его похожими скорее на лондонского денди, чем на греческого бога. Он словно хотел произвести на неё впечатление. И ему удалось.

— Мы вроде в твоём храме, — ответила она. — Хотя, признаюсь, встретить его владельца и не мечтала.

— Тебе больше не положено мечтать, — ответил он вдруг резко и холодно. — Ты теперь рабыня древних богов и заложница своих способностей. Это же они тебе помогли?

Вики едва сдержалась, чтобы судорожно не сглотнуть, словно ей на шею снова набросили удавку. Да, теперь она знала всё, что с ней произошло и да, это были древние боги.

— Тебя это расстроило? — удивилась она.

— Расстроило? Я был зол даже сильнее, чем, когда мой отец приказал вырезать ребёнка и сделать тебя пророчицей насильно.

— Твой отец? — она растерянно хлопала ресницами.

— Да, дорогая, да. Мой отец, он же Зевс, он же глава вашего Совета Старейшин. Ты нужна ему, чтобы открыть Предел. Он до сих пор мечтает о мировом господстве. И, видимо, очень сильно устал ждать, когда ты там, наконец, решишься.

— Но я не смогу открыть предел, — растерялась Вики. — Его закрыл Армариус, он пожертвовал собой, чтобы запереть их в этом замке.

— Тссс! — он приложил палец к губам. — Но он-то этого не знает. Он считает, что это в твоей власти, и ему плевать на этих юных богов, воскрешения которых все так ждут. И у меня был просто идеальный план как его перехитрить. У меня даже была Пророчица, если бы ты не вмешалась.

— Я не просила этой участи, Аполлон!

Он сморщился.

— Пеон, пожалуйста! Оставь этого Аполлона мифологам. Когда вмешались древние боги, ты должна была отказаться.

— Я понятия не имела кто они. И ты не поверишь, я отказывалась.

Она не понимала, почему перед ним оправдывается, но, видимо, он был единственным, кто мог её понять.

— Как-то неубедительно, — скривился он.

— А, кстати, кто они? Эти старцы с длинными волосами?

И воспоминания о том дне, когда она так и не смогла расстегнуть эту пряжку, упрямо полезли в голову.

Они появились из ниоткуда как белые тени. Их было так много, они рассматривали её и перешёптывались. И ей казалось, что это шелестят деревья за окном и они ей мерещатся. Но потом они предложили ей помощь, разрешили ей оставить ребёнка, потому что её путь сомнений и страданий и стал её истинным испытанием. И она прошла его, и в их власти даровать ей силу. Двенадцать пар рук на её теле, слова, произнесённые на древнем языке, и всё чего она не знала и забыла — всё это вернулось к ней болью, страхом, стыдом, разочарованием, сожалением, раскаяньем. А потом наполнило её до краёв новым знанием, знанием будущего, которое доступно ей одной, и новыми возможностями.

— Я уже сказал: древние боги. Истинные, настоящие, которые управляли когда-то страной под названием Кварта, потомками этого народа и являются все алисанги. Они короновали своих детей и сами лишились власти. Но их дети решили не продолжать свой род. Их души заключены в шары, но эти старые боги, их родители, бабушки и прадедушки они не могут умереть. И они всё ещё не лишены могущества. Они мечтают вернуть к жизни своих неразумных детей, поженить и продолжить свою династию. И для этого им нужны мудрейшие. Все четверо. В том числе и пророчица.

— Поэтому они разрешили мне сохранить ребёнка? Потому что их дети тоже попали в беду?

— Да, это были очень добрые, честные и справедливые боги. Но их предали собственные жрецы. Но если бы ты не согласилась, если бы они не вмешались.

— Если бы, если бы… что теперь об этом говорить? — Вики посмотрела на свою порезанную руку. — Они тысячи лет ждали. У них, наконец, появился верный шанс.

Треножник, окутанный туманом, всё ещё манил её, но не просить же этого бога подсадить её?

— Не лезь на этот стул! — сказал он и посмотрел на неё оценивающе. — А то ещё ногу сломаешь. Вдобавок к порезанной руке. Или лавры Пифии не дают тебе покоя? Кстати, если бы не твоя беременность, ты была бы сильнее. А так, — он выразительно посмотрел на её живот, — ты ведь даже не знаешь, что это девочка.

Она испуганно прижала руки к животу.

— Этого не может быть! Когда я забеременела, то избавилась от проклятья. А значит, это точно мальчик.

— Но ведь тебе вернули твой дар. Иначе ты не смогла бы стать той, кем стала.

Он смотрел на неё с сожалением, или с лёгким презрением.

— Теперь он — девочка, — и он снова показал пальцем на живот. — А ты — пророчица. Поздравляю!

— А кто её…

Она повернула к нему голову, но он не дал ей договорить, прижав палец к её губам.

— Тссс! Ещё не время. Вселенная ещё не определилась. Её судьба ещё не решена.

Боль в висках заставила её отвлечься. Арсений стал первым, кому потребовалась помощь.

Глава 35. Хранительница душ

Десятки лет Агата не спускалась вниз. Десятки лет и не вспоминала, что там внизу есть место, в котором она мечтала работать, ради которого отдала так много, но продержалась так недолго.

«Родовой зал», в красивых перламутровых ракушках которого появляются на свет новые души, встретил их пустотой. Ни один ребёнок не пожелал родиться на свет в этот день. Даже место регистратора было пустым. Им не нужен был родовой зал, но он был по дороге, и Агата не смогла не заглянуть. Они шли дальше, в то место, куда относят души, если ребёнок рождён в любви.

Они разделились — у каждого избранного была своя задача, и Арсений шёл на нижние этажи Замка в сопровождении четырёх членов Ордена: Командора, Янины, «адвоката», которого звали Генрих и своей матери Анны Гард. Агата очень удивилась, когда увидела повариху и своего адвоката в красных доспехах. Удивила её и женщина, перед которой Агата всегда испытывала какой-то благоговейный трепет. Она оставила одного своего ребёнка, чтобы помочь другому. Нелёгкий выбор.

Не оставила Арсения и Изабелла, хоть он и запрещал ей идти. И, конечно её мать, Беата. Арсений должен найти Хранительницу душ. А её никто и никогда не видел. Никто не знал где она и как её охраняют. Если бы не лысые сестры, которые знали в этом все закутки, им ни за что не удалось бы спуститься вниз.

Агата знала эту дорогу, а Беата уговорила одну из девушек-повитух открыть тайную дверь, в которую возвращали невостребованные души, своей каплей крови.

Небольшая тёмная комната за всё своё существование не видела столько людей. Все едва поместились. По центру стоял каменный круг с углублением. Сёстры по-разному его называли. Кто — высохший фонтан, кто — рулетка, на колесо для игры в которую он тоже был похож. Некоторые сёстры говорили, что делали как в рулетке — прежде чем шарик с невостребованной душой упадёт в углубление по центру, они запускали его по кругу. У особо хвастливых он делал несколько оборотов, прежде чем спуститься вниз. Но Агата помнила, что возвращаемые души были настолько редки, что вряд ли кому-то из девушек удавалось побывать в этой комнате за весь срок службы более трёх раз. Где бы они так натренировались?

Арсений провёл по бортику «рулетки» рукой, в надежде найти какие-то надписи. Изабелла простукивала стены, надеясь найти скрытую дверь. Агата робко жалась к дверям, чтобы никому не мешать, а ещё потому, что с ними был Алекс. Она узнала его сразу, едва он появился в зале с Деревом. Она видела, как он говорил с Дэном, видела, как взгляд его блуждал по залу в поисках кого-то. Но Агата так боялась того момента, когда он её увидит, что всё время пряталась за спинами других сестёр. И всё же он увидел.

Она знала, что практически не изменилась за эти годы. Ей всё те же восемнадцать лет, и пусть у неё сбриты брови и с головы до ног она закрыта этой монашеской одеждой, она осталась всё той же Гудрун. А Алекс изменился. Он не просто постарел, не просто устал, и лицо его покрылось морщинами. Агата физически ощутила его душевные раны, от которой шрамами покрылось его сердце. Боль, скорбь и радость. Он был рад её видеть. Он смотрел на неё, не отрываясь, и она не могла отвести от него взгляд. Наверно, это длилось всего несколько секунд, и её толкнули, а его окликнули. Но эти несколько секунд были помножены на годы их разлуки, и она до сих пор не могла отойти от того чувства, что всколыхнулось у неё внутри. Если бы не годы лишений, унижений и жёсткой дисциплины, она бы разрыдалась прямо там. Но она сдержалась. И дождалась их возвращения, после того как они исчезли вместе с Деревом. И теперь в этой тесной каморке она кожей чувствовала, что Алекс здесь, где-то совсем рядом, хотя в этом обилии красного не совсем понимала где же он.

— Гудрун, — прозвучал его голос совсем рядом и неожиданно близко, над самым ухом.

Она закрыла глаза и сглотнула, зная, что не сможет ответить. Никто не отменил пока её наказание, и голоса у неё так и не было.

— Ты совсем не изменилась, — он никогда в жизни не прикасался к ней, не позволил себе сделать этого и сейчас. Он обошёл её и в этом слабом свете, что падал в открытую дверь, заглянул ей в глаза.

    Его лицо было так близко. И все эти бесконечные дни, что разделяли их, словно перестали существовать. Она снова стояла на том мосту и смотрела в его глаза, не замечая ни его морщин, ни седых волос, ни покрывавшей грудь кожаной брони. Тогда она не посмела протянуть к нему руку, но сейчас — Простите меня бестолковые боги, светлой памяти которых я молилась всю жизнь! — она обняла его за талию и прижалась так, словно ни за что больше не хотела отпускать. И он тоже обнял её.

Капюшон с её головы сполз, и его тёплая ладонь гладила её по лысой голове.

— Бедная моя девочка! За что же они с тобой так?

И не проронившая ни слезинки за эти семьдесят четыре года Гудрун почувствовала, как разъедая глаза по её щекам покатились две скупые капли.

— Командор! — тихо сказала Янина. — Они открыли дверь.

— Пошли! — подхватил Алекс Гудрун как пушинку, и вслед за бывшей поварихой они стали спускаться вниз по крутой лестнице.

Иногда, в те времена, когда Гудрун только стала Повитухой, девчонки ради развлечения представляли, как выглядит место, где собирают хрустальные шары с душами.

Кто-то говорил, что как на фабрике. По конвеерной ленте спускаются половинки шаров, а строгие тётки в повязках на лицах в целях стерильности, достают из большого ящика за холку цветных щенят и складывают по одному в эти коробочки. Щенята тявкают, кусаются, лижут руки своими шершавыми язычками, но равнодушные тётки кидают их, закрывают крышками и отправляют в путь по длинному трубопроводу.

Версия со щенятами была самая эмоциональная, поэтому Агата её и запомнила. Но лично она представляла себе большого робота за стеклом управляемого компьютером, за которым сидит какой-нибудь очкастый умник и нажимает на разноцветные кнопки.

То, что они на самом деле увидели, было похоже на большую оранжерею. Когда глаза их привыкли к яркому свету, их восхитили струящаяся по стеклянным стенам вода и тысячи диковинных цветов, расположенных на стеллажах или просто в больших ёмкостях на полу. Жужжащие пчёлы, порхающие бабочки, и пикирующие с высоты на их нежные листья жуки — всё это казалось нереальным и сказочным. И таким мирным, что трудно было представить, что где-то здесь тысячами лет томится в заточении Хранительница душ. И трудится в поте лица, чтобы всё это работало, рождалось, умирало и возвращалось на круги своя.

И она здесь действительно была. Нет, не прикованная цепями, не засунутая в какую-нибудь жуткую барокамеру в проводах, она стояла среди всего этого благоухающего разнообразия с таким лицом, словно увидела своих детей, которые вернулись с долгого путешествия целыми и невредимыми. Радость и облегчение.

Молодая женщина, не больше тридцати, Гудрун сразу узнала её. Богиня Мать. Именно такой Гудрун её себе и представляла, именно такой видела на многочисленных изображениях. Только видеть её живой и улыбающейся было немного неожиданно. Ведь они пришли её спасать. И все немного опешили. Особенно рыцари, у каждого из которых в руках сейчас было по обнажённому деревянному мечу. А скорее просто по заострённой палке. Агата лично помогала им срубить несколько веток Дерева, чтобы сделать из них это странное оружие.

Агата почувствовала тяжелую ладонь Алекса на своём плече, он готов был немедленно отодвинуть её себе за спину, если вдруг что.

— Я думаю, здесь вам не придется защищаться, — сказала мягко Хранительница и бережно опустила что-то живое и воздушное, что она держала в руках, внутрь большого цветка как дитя в люльку.

 И голос, которым она это сказала, невозможно было перепутать ни с каким другим. Они слышали его каждый божий день в своих головах.

— Лулу? — Удивился Арсений, который стоял к ней ближе всех. — Ты существуешь?

— Ты настоящая? — спросила Изабелла.

— Я — настоящая. Меня зовут Сама, — улыбнулась она. — А Лулу — это информационная система, которая говорит моим голосом. Но это не я. Не всегда я. Она активируется вашими эмоциями, вашими чувствами, вашей памятью и вашим стремлением знать, а я всего лишь наполнила её теми знаниями, которые имела.

И она махнула рукой, приглашая всех последовать за собой.

— А что это за ботанический сад? — оглядывался по сторонам Арсений.

Он придерживал Изабеллу за своей спиной одной рукой, а во второй продолжал зажимать свою палку. Алекс делал то же самое, обходя стеллажи и оглядываясь по сторонам. Агате приходилось смотреть под ноги, чтобы не наступать ему на пятки. Куда они шли, она всё равно не видела из-за его широкой спины.

— О, это всего лишь крошечная оранжерея, которую мне разрешили сохранить, — слышала она женщину. — Здесь тоже рождаются души. Живые, настоящие, чистые. Такие же как у младенцев, рождённых в любви. Ведь душа – это часть живой энергии, её имеет всё живое. Это и есть сама жизнь. Когда-то давным-давно я придумала, как дать право на жизнь детям, кровь которых отличалась от крови родителей. Я разделила их душу и тело, и это позволило им жить. Я взяла эту силу у себя, я решила задачу, которую поставил передо мной несчастный и влюблённый в простую девушку бог. Если бы знать, сколько бед за этим последует.

— Но сейчас эти новые души уже не нужны? — спросила Изабелла. — Раз тебе разрешили оставить только это. И кто вправе указывать тебе?

Они остановились и Агата, наконец, выглянула из-за Алекса. Небольшой кабинет со стеллажами за спиной у Хранительницы, а всё остальное пространство над головой и дальше за кабинетом, сколько видел глаз — стеклянные лабиринты с разноцветными шарами.

— Сейчас у нас уже столько душ, что их в несколько раз больше, чем людей, — она махнула рукой вверх, подтверждая свои слова. — Их можно освободить, но алисангов так мало, а людей так много, что если снова начнётся война, мы рискуем погибнуть просто из-за их численного преимущества.

— Кто же развяжет эту войну? — Арсений всё же убрал свой меч в ножны. — Жрецы? Потомки жрецов, которым боги дали слишком много власти?

— Да, теперь их называют Правительство или Совет Старейшин. Когда-то они были богами для людей. Они не боялись смерти, они ничего не боялись. Они умирали и снова возвращались. Для людей они были неуязвимы, и если и могли умереть, то только перебив друг друга. Но они объединились, и убирали неугодных и до того ожесточились, что даже люди отвернулись от них. Люди стали поклоняться другим богам, и тогда они решили подчинить их силой. Мы не могли допустить этого и заступились за людей — так возник Предел.

— Чтобы защитить людей от обезумевших богов? — удивилась Янина.

Эти рыцари в красном стояли, образовав живое кольцо вокруг остальных. Алекс замыкал его со спины, теперь Агату и Беату он поставил в центр этого круга. Агате казались лишними все эти предосторожности, но она не смела возразить.

— Да, и тогда они захватили власть здесь. Они не могли больше преодолеть предел, но решили, что будут отправлять на землю свои души. Но дети рождались в-основном, по любви, им не требовались чужие души. Тогда они придумали, как лишить свой народ этого счастья.

— Чистокровные браки. Инспирация после полового созревания. За несколько веков это стало таким привычным, что люди забыли, что когда-то было по-другому, — продолжил Арсений.

— Но эти души. Они же разного цвета, — показала рукой Изабелла вверх. — А те, что у тебя рождаются среди цветов, они прозрачные.

Она показала себе за спину.

— Ты очень наблюдательная, — похвалила Хранительница.

— Когда-то они все были такими, хрустально чистыми. Потом, возвращаясь, стали приобретать совершенно разные оттенки. Оттенки судьбы или отпечатки личности, как я их называю. Но когда разрешили чистокровные браки, все души стали раздавать строго по цветам и те, что возвращаются, становятся всё интенсивнее и интенсивнее. И постепенно из шести цветов их осталось четыре. Потому что пурпурный и красный перестали различать совсем. Из смеси жёлтого с голубым получился зелёный. А синий… Владельцы голубых душ больше всех радели за свою душевную чистоту. Они считали себя истинными потомками богов, поэтому синие остались вне закона и исчезли первыми.

— Чем же выделялись синие среди других алисангов?

— Голосом.

— То, что вен нарисует, он мог описать. Всё что кера напишет, он мог прочитать. К сожалению, они больше не рождаются. Их истребили всех до одного, когда у власти были азуры.

— За это их и ненавидят до сих пор?

— Может быть, — ответила Хранительница и снова показала себе за спину. — Если вы освободите все эти души, то у ваших противников не будет армии, чтобы захватить этот мир, а у меня будут силы, чтобы уйти и помочь вам.

— Но это же младенцы! — хотела воскликнуть Агата, но только открыла и закрыла рот.

— Дитя, — протянула к ней руку женщина, словно услышала её.

Все расступились, пропуская её к Агате.

— Прости меня за то, что я сделала это с тобой, — она протянула к ней руку и погладила по лицу. — Я возвращаю тебе голос.

Она повернулась к Беате и сделала то же самое.

— Они не держат меня в цепях, но постоянно угрожают уничтожить этот сад. И лишают меня сил, не освобождая души. Я чувствую боль каждой души, как вы чувствуете те души, что прошли через ваши руки. Я чувствую, как они рождаются, как растут, взрослеют, о чём мечтают, как влюбляются, верят, надеются и как умирают. Если я не выполняю приказы, они кого-нибудь убивают. И нет ничего ужаснее, чем насильственная смерть.

— Но эти души, — сказала Агата, кашлянув, и удивилась, как непривычно звучал её настоящий голос. — Они же младенцы. Как можно использовать их в войне?

— Очень просто, — и она повела их в свой кабинет.

— Я знаю, что это, — сказала Изабелла, когда Сама открыла один из крошечных ящичков с буквой на нём и достала тонкую прозрачную пластинку. — Это чья-то личность. Память, считанная и таким образом сохранённая.

— Совершенно верно, — сказала женщина. — Если перед тем как открыть шар в него поместить эту пластинку, то это уже будет не младенец, а полноценная взрослая личность, с именем и определёнными наклонностями.

— Если на их пути не будет стоять Предел, им будет доступен весь человеческий мир, — продолжил за неё Арсений.

— Но как освободить их? — спросила Беата. — Ведь шары не открываются.

— Они открываются, только нужно знать слово.

Хранительница прошла к стеллажу, который Агата сразу и не заметила. На нём рядами стояли шары. И Агата пошла следом за ней, её тянуло к нему тем сильнее, чем ближе она подходила. Она узнала его, даже не беря в руки — это была душа, которую она вернула. Ту, что не пригодилась ребёнку, и она принесла и оставила её в той комнате, через которую они пришли. Она взяла его в руки — маленький хрустальный шар, всколыхнувшийся розовым.

— Атэн, — сказал Арсений, внимательно всматриваясь в него.

Он распался на две половинки и розовый щенок, весело махая хвостиком оказался в руках у Агаты.

— Онд, — сказал парень.

И щенок полетел вверх как облачко и растаял где-то под потолком.

— Теперь он свободен, — сказала Хранительница, вздохнув, словно получила глоток свободы

— Я буду тем сильнее, чем больше душ будет свободно, — сказала она, показывая на полку. — Только те души, что не пригодились, мне разрешали отпустить или оставить себе. Я отпустила почти все. Остались только эти несколько шаров.

— Но вокруг тысячи, сотни тысяч шаров, — сказала Изабелла. — Если бы будем открывать эти шары по одному, то не управимся и за неделю. У нас нет столько времени.

—  Может разрушить этот трубопровод? — предложил Алекс.

— Да,  падая с такой высоты, многие шары разобьются, — сказала Хранительница.

—  Вики! — сказал Арсений вслух и услышав ответ Пророчицы проговорил его вслух: — Если мы попытаемся уничтожим этот трубопровод, то встретим яростное сопротивление. Его очень хорошо защищают. Погибнет много невинных людей, но и наши потери будут невосполнимы. Но если мы этого не сделаем, то, когда Дэн освободит Армариуса, и откроет Предел, то на нашей стороне будет ещё один могущественный бог и преимущество, но все эти души тоже отправятся в мир людей.

— Подождите, но ведь они не смогут исчезнуть все разом, ведь им нужны эти пластинки и тот, кто будет их выпускать. Ангелы, — сказала Беата, слегка откашлявшись и голос её низкий и тихий был совершенно Агате не знаком.

 — И если у Леи получилось. А она хотела убедить Ангелов помогать нам, — сказала Агата, — то пока никто не знает, что мы здесь, у нас есть время.

— Да, и единственное, чем я пока могу помочь вам, это тем, что шары будут катиться постоянно, — сказала Хранительница.

— Тогда вперёд, в родильный зал! — сказала Беата.

Трудно сказать, как удалось Лее убедить Ангелов, но даже без своих пророческих талантов она была очень сильна. И её необычная внешность, её серебристые волосы убеждали своей наглядностью даже лучше, чем слова.

Это было даже весело, когда во всех ракушках одновременно появлялись «жемчужины» и Ангелы брали их в руки и, пропуская сквозь себя, и глубоким выдохом отпускали. И улыбающиеся пони и разноцветные единороги таяли в воздухе, поднимаясь к потолку. Все они были похожи на детские игрушки и у каждого Ангела были свои.

— Кажется, сегодня я стану самой многодетной матерью на свете, — сказала одна из девушек, когда под потолком растворился её очередной воздушный шарик.

— Кажется, сегодня я решу навсегда завязать с этой работой, — сказала другая, провожая глазами пухлого медвежонка.

За дверями их охраняли немногочисленные члены их боевого отряда, а Арсений с Анной, Беатой, Агатой и Изабеллой, пошли искать способ проникнуть в помещение, из которого подавались шары. Именно там, по мнению Хранительницы, должны храниться пластины, которые специально отобрали для возрождения. Именно там наклеивались и Поющие метки. И это уже были абсолютно современные технологии. Эту систему придумали в Совете Старейшин, чтобы контролировать своих людей. Сколько Ангелов было наказано из-за отсутствия этих меток. Жестоко наказано. Раньше это даже каралось смертью. А оказывается, это была просто прихоть больного и завравшегося Совета.

 «Только бы сейчас никому не приспичило рожать», — думала Агата, оставляя хихикающих девушек и сурового Алекса на их страже.

Навык чтения древних рун был тоже давно утерян, но тот, кто закрывал эти двери, неплохо им владел. Они несколько раз пробежали взад-вперёд мимо, пока Арсений догадался приложить к стене своё кольцо.

Очень простое, медное. Три полоски и крестик — вот и всё, что было на нём изображено. Но стоило ему слегка потереть об себя рисунок  и приложить его к стене, как на ней появились знаки, которые нужно было читать вслух.

— Я уже видел подобные надписи, — сказал он. — Так открывался проход в лабораторию, что мы нашли в старом замке Гард. Если на дверь нажать и отодвинуть вправо, то будет проход.

И он упёрся руками, и часть стены довольно легко ушла вглубь и вправо.

— Но теперь нужно сдвинуть её влево, не давая возможности вернуться наружу.

Они упёрлись в дверь, и на невидимых шарнирах она заскользила в обратную сторону.

— Держим, держим, держим, — командовал он, пока дверь норовила закрыться. И они её удержали, и все вместе столкнули влево за стену.

И руками почувствовали, как она во что-то упёрлась, и они ещё немного поднажали и увидели, как дальше в узком коридоре открылась боковая дверь.

— Оставайтесь здесь, — скомандовал он Беате. И они с Изабеллой остались на случай, если дверь решит закрыться и их там замуровать. Агата с Анной пошли за ним.

— Уверена, где-то там внизу сейчас заорала сирена и загорелась красная лампочка, — сказала Анна.

В помещении похожем на будку, одна прозрачная стена которой выходила в зал с трубопроводом, стояла перегородка. Арсений постучал по ней пальцем.

— С той стороны это смотрится как стена.

Но со своей стороны они видели дверь и за ней лестницу, по которой можно было в ту часть будки подняться снизу. Как челнок бегал механизм, без устали приклеивая к шарам метки. Шары с метками подавались в эту часть будки и здесь в углублении большого стола замирали, ожидая в едва заметный зазор слюдяную пластинку. Ящики с этими пластинками стояли тут же. Именно их решили уносить.

Они с Анной схватили по два неожиданно тяжёлых ящичка и побежали к выходу. Арсений задержался. Их нужно было уносить отсюда подальше,  и прятать. Ведь это не просто информация, это были жизни тысяч людей. Они хотели сохранить их память потомкам. Но их сил унести столько всего за раз не хватало. А для того, чтобы вернуться, пришлось решать, куда всё это нести.

— Здесь совсем недалеко костюмерная, — предложила Агата. — Давайте туда!

И поскольку других предложений не поступило, они с Анной, сгибаясь под тяжестью груза, посеменили по коридору.

Беата догнала их, когда они уже заваливали поношенными белыми перьями свою ношу.

— Изабелла осталась держать дверь. Надо торопиться, там ещё на пару ходок, — сказала она, тяжело дыша и потирая натруженные руки.

— Остался всего один ящик, — сказала Анна, ставя свои ящики, — он принесёт его сам.

Но Арсений выбежал им навстречу с пустыми руками, если не считать Изабеллу, которую он тянул за собой.

— Уходим, уходим! — скомандовал он.

— Но Алекс, — встала как вкопанная Агата.

— У нас был договор, в случае чего просто сдаваться. Они не будут никого убивать, и их не тронут, если они не окажут сопротивления, — он потянул Агату за руку, — Давай, Агата! Сейчас мы нужны Хранительнице. Когда нас будет больше, мы освободим их.

И они побежали уже знакомым маршрутом.

— Мы вынесли почти весь их элитный архив, — сказал он Хранительнице, которая занималась тем же — складывала свои ящики в углубления в полу. — Ещё я заклинил пустой шар, теперь все их метки клеятся на него, а остальные шары катятся пустыми.

Сама разбирала пластиковые плиты пола, освобождая длинное прямоугольное пространство под ним.

— Я давно придумала это, — делилась она, когда они бросились помогать ей, — Я всегда знала, что рано или поздно вы придёте за мной, и эти ящички – самое ценное, что у меня есть.

— Зачем вообще их хранить, — недоумевала Изабелла. — Если из них можно заново создавать людей, то они всегда будут угрозой.

— Не всё пока мы умеем считывать, а там так много важного и ценного. Того, что могло бы пригодиться вам, их потомкам.

— Глупости, — ответила девушка категорично. — Большинство этих знаний безнадёжно устарели. Вот что это?

Она посмотрела на ящичек, который держала в руках.

— Панфил. Как много людей с именем Панфил есть в наше время? Последний из них умер… вот, пожалуйста, — она достала последнюю в ряду табличку, — В тысяча восемьсот девяностом году. Что ценное он может нам рассказать?

Она ухнула ящик вниз без всякого уважения.

— О, с его лёгкой руки пришла в этот мир легенда о Бессмертной Помещице, — отозвалась Хранительница.

— Просто сказка. Мы уже выяснили, что она никогда не существовала, — поддержал свою девушку Арсений, опуская очередной ящик.

— Она существовала, и более того, жива по сей день, — ответила Хранительница, отряхивая руки и глядя вверх, — Всё, теперь засыпаем землёй. Быстрее! Даже если ваших друзей арестовали, конвейер ещё работает, и девушки не оставят его, пока будут появляться шары.

Она подавала мешки, они вспарывали их и заполняли надёжно закрытое пластиковыми поддонами углубление землёй. Потом высадили в землю цветы, потом засыпали сверху мульчёй, и это поддон стал таким же, как десятки других в этом зале.

— Вы — молодцы! Душ освобождено столько, что я кажется, не просто могу уйти отсюда, я могу улететь, — сказала Хранительница, довольно потирая руки.

— А вы умеете летать? — спросила её Агата.

— Конечно, нет, — улыбнулась она. — Но в каждой заточённой душе часть меня. Моя жизненная сила. Чем больше душ я создам, тем становлюсь слабее. Не возвращаются души, не возвращается и моя сила. Теперь я могу отсюда уйти. И это мой прощальный подарок.

— Атэн! — сказала она, поворачиваясь к стеклянной стене. — Онд!

И они уже уходили, а Агата всё не могла оторваться, глядя, как крошечные шарики раскалываются как орехи и из них к потолку летят воздушные шары, единороги и разноцветные щенки.

Вы свободны! В добрый путь!

Глава 36. Проклятье

— Ну, что мистер Железные Яйца? Готов?

Прозвучал голос в голове у Дэна, и одновременно невыносимо заломило виски.

— Давай бери себе рыженькую и чёрненькую. Только не эту полоумную мамашу.

Командовал он у него в голове. И хоть Дэну совершенно было не до шуток, его бодрый голос вытаскивал его из той пропасти, на краю которой он повис, когда увидел Еву во всех этих её трёх немыслимых ипостасях. Особенно с сосудами внутри. Он не мог себя заставить туда посмотреть больше одного раза.

Какую из мамаш имел в виду Баз (хоть он и не представился, Дэн прекрасно понял, с кем имеет дело) Клару или Анну Гард, Дэн выяснять не стал. С ним пошла его проверенная команда — Тагарат, Ирис, Крот и Офелия.

Самая большая сложность была в том, что им нужен был Армариус со всей его силой, чтобы вернуть Еве тело, но его силой был образован Предел. И открой они его, и вся та орда умерших, что жила в Замке Кер может ринуться в человеческий мир. В том числе те самые потомки жрецов и древнегреческие боги, которые ждали Пророчицу, чтобы открыть дверь в живой мир. С Пророчицей они жестоко просчитались, но Армариус всё равно должен быть освобождён. И с того момента как они поймут, что преграды больше не существует, до того, когда Мудрейшим удастся создать новую, может пройти слишком много времени.

Но Армариус уже бил копытом как норовистый конь у него в голове, об этом некогда было думать.

Он изложил план действий. Он был прост: нужно собрать все сто аммонитов, что были у азуров и выложить их в определённом порядке на полу помещения, через который и был проход в замок. Вроде и всё. Квест и пазл, как в простейшей игре. Только ставка в этой игре измерялась жизнями, и прежде всего жизнью его девушки.

Его команда единодушно сказала, что у них есть шанс протянуть время, ведь проход был узким, их деревянные палки остро наточены — они не пропустят никого, и продержатся так долго, как только смогут. И не было никакой надежды на другое развитие событий.

В любом случае сначала нужно было собирать талисманы.

Базель чувствовал каждый. И у них уже было два. Один отдала ему Вики, а второй — Феликс. Чтобы сократить время, пришлось разделиться. Каждому досталось бы по двадцать адресов. Но, чтобы объяснить каждому, куда добраться, как сделать и что сказать тоже требовалось время, поэтому было решено, что Дэн сидит на месте, пишет адреса и инструкции, которые надиктовывает ему Баз, а остальные бегают.

И сразу же они столкнулись с трудностями. Ни один владелец аммонита не соглашался отдавать его в руки незнакомого парня или девушки, какие бы подробности его жизни и пароли они не называли. Тагарат вернулся с взволнованной женщиной, Офелия привела с собой встревоженного мужчину, Крот вообще принёс на руках голубоглазого мальчугана и рядом семенила его испуганная мать. Только Ирис просто принесла аммонит.

Гениальный план Базеля летел ко всем чертям. Все эти люди в вестибюле хоть и не скажут лишнего после стольких веков молчания, но всё равно будут вызывать вопросы. Пришлось уходить в зал, где когда-то стояло Дерево. Зал закрыли, якобы для подготовки к завтрашнему торжеству.

Когда набралось человек пятьдесят, они стали создавать такой шум, что Дэн заволновался, не привлекут ли они внимание даже с закрытыми дверями. Благо, Ирис удалось договориться отправить по домам хотя бы детей, ведь талисманы не были именными, хотя и несли в себе силу, которая была заложена в них одним из Мудрейших богов. Много лет они помогали им проникать в сны, усиливать их способности убеждения, многие сожалели, что им придётся с ними расстаться, но таково было условие. Против него не возражал никто.

— Это даже к лучшему. Даже к лучшему, — убеждал его Баз.

Но Дэн просто хотел быстрее с этим закончить. Он был уверен, что у Феликса с Эммой всё получится — они должны были освободить Ватэса. С ними был Магистр и их никто не должен был преследовать. Но Арсений, который отправился за Хранительницей о которой никто ничего не знал, его беспокоил даже больше собственной задачи.

Между делом он выспрашивал База о Хранительнице, пока была возможность, но тот неохотно отвечал. Чувствовалось в этом что-то личное, поэтому Дэн перестал спрашивать.

— Девяносто девять, — сказал Баз, и даже в его беззаботном голосе чувствовалось напряжение.

Ждали Крота.

— К чёрту! — сказал Дэн и встал. — Ирис, вы с Офелией остаётесь. Пойте, пляшите, что угодно, хоть танец живота. Но все эти девяносто с лишним человек должны дождаться пока мы вернёмся.

— Так точно, капитан! — отсалютовала Ирис, тряхнув своей разноцветной чёлкой.

И они с Тагаратом ушли.

— Он уже здесь был, поговорил с родственниками. О, кажется, я знаю, где он!

 Сказал Баз, когда они нашли нужный дом в каком-то приморском городе.

Приветливо шумело море, набегая волнами на берег, по которому они шли, утопая по щиколотку в песке.

— Напомни мне потом, что я хотел сюда вернуться, — сказал ему Тагарат. — А куда мы идём?

— Не поверишь. На кладбище.

 — Нет, я конечно, знал, что имя накладывает на человека свой отпечаток, но не такой же глубины, — сказал Тагарат, заглядывая в раскопанную могилу.

— Какой только дебил догадался похоронить деда с его любимой вещицей на груди? — сказал Крот, опираясь на край земли, чтобы выбраться.

Тагарат картинно помялся, протянуть ли ему руку, ведь он только что ковырялся внутри истлевшего мертвеца. Крот плюнул на этого клоуна, выбрался сам, и помог выбраться Дэну.

— Да, простят меня его бренные останки, но парни, нам некогда его закапывать, — сказал Дэн.

— Не возражаю, — радостно ответил Крот, который раскопал эту могилу практически в одного.

— Завтра во всех новостях появятся сообщения про очередных осквернителей могил, — печально посмотрел Тага на сваленный в сторону гранитный обелиск.

— И чёрных копателях, — поддержал его Крот.

И они ещё обсуждали это, когда оказались снова в Замке.

Гробовая тишина стояла в зале. Девяносто с лишним человек играли в какую-то игру по составлению слов, выписывая их на выданных бумажках.

— Слава богам! — сказала Офелия, когда они появились. — И это пятый талисман без владельца. Мы уже рассадили людей спиралью, как просил Армариус, но эти пять придётся держать нам.

— Баз! — казал Дэн, но он больше не откликался.

— Не могу быть одновременно и там, и тут, — ответил голос у него за спиной.

— Странно, что ты вообще так можешь, — ответил ему Дэн. — Начинаем?

Они заняли свои места в этой человеческой спирали, а Армариус встал в её центре.

— Друзья мои, — начал он, обращаясь ко всем присутствующим, — Проклятье азуров. Я расскажу про него для тех, кто забыл, а может никогда и не знал.

В тот далёкий год шла жестокая война. Новые боги, одержимые величием, одурманенные властью и безрассудные в своей безнаказанности решили, что весь этот лунный мир должен не просто принадлежать им. Он должен им подчиняться. Он должен стоять на коленях. Они стали использовать людей как кукол, как рабов, и выбрасывать как мусор. Наш народ тоже страдал от их произвола. Но люди боялись выступить против. Боялись, что гнев правителей обратиться и против них.

Мудрейшие боги решили положить этому конец, но нам нужна была поддержка. Мы обратились ко всем, но только азуры нашли в себе мужество принять мой безумный план. Остаться без знаний или запереть в Замке эту чуму — выбор был не из лёгких. Получить власть, а такая была моя цена за вашу помощь, но стать ненавидимыми всеми — только у ваших предков хватило смелости пойти на такое. Они позволили мне погибнуть, стать живым щитом. Но я остался в сотне маленьких ракушек, которую каждый из ваших предков согласился сберечь и принести, когда настанет время. Это время пришло!

Он закрыл глаза и поднял руки вверх, и все кто сидел на полу подняли вверх руки с аммонитами. И из каждой окаменелости в их руках стала раскручиваться спираль, и спираль, в форме которой они сидели, тоже стала раскручиваться. Весь зал окутало темнотой и туманом, и только бесконечное множество голубых, бирюзовых, зеленоватых спиралей светились в этой темноте. Они ширились, образуя фрактал, бесконечную сложность которого уже не в состоянии был осознать мозг.

Дэн пытался увидеть среди этого вращения Армариуса, но белое пятно его кителя больше не светилось в центре. Дэн больше ничего не видел, только это кружащееся облако, и чтобы не потерять сознание в этом круговороте, он закрыл глаза.

Вдруг всё стихло. Стихло и замерло. Остановилось, словно замёрзло. Резко похолодало.

Дэн открыл глаза. На ресницах был иней, словно у оставшихся за бортом пассажиров Титаника. И никто не шевелился. Но окружавшие их ледяные стены стали таять, затрещали и в одну секунду рухнули, окатив их ледяными крошками.

Дэн тут же забыл про них. То, что он увидел, просто вышибало дух. Во все стороны до горизонта, сколько видел глаз, в синей темноте ночи сверкал яркими огнями город. Они словно сидели на смотровой площадке, а этот нарядный мегаполис раскинулся там внизу только для них.

И люди вставали и шли к краю и делали шаги вниз. Под их ногами тут же появлялись ступени, и они спускались, и город приветливо раскрывал им свои объятия.

— Что это? — спросил Дэн, когда, немного пришёл в себя и увидел Армариуса.

— Просто знания. Знания всех людей, что когда жили и живут. Люди видят что-то вдвоём и образуют друг к другу тропинку, узнают толпой и строится дорога, делятся этим друг с другом и перекидывают мосты. Это то, что вы мемо видите в виде комнат, только из этих комнат состоят квартиры, а из квартир дома, кварталы, улицы. Это город, который знает всё. Это знания всего мира, собранные вместе. Это то, что было скрыто туманом и собиралось по крупицам. Теперь всё это может стать доступно всем.

— Ты можешь дать это людям? Всем-всем? — засомневался Дэн.

— Это то, чем владею я, а кому и что дать будет зависеть от тебя, — сказал Баз и вдруг пронзительно свистнул. — Эй там, снизу! Домой, живенько! Этот аттракцион невиданной щедрости на сегодня закрывается.

Он дождался, пока все люди вернулись. Дэн глазом не успел моргнуть — они снова в зале без Дерева.

— Вики! — сказал он не слишком громко, чтобы не привлекать внимание возбуждённых увиденным людей.

— Арсений вывел Хранительницу, но Командора, Янину и Генриха арестовали, — рассказал он для своих. — Феликс вернулся с Ватэсом.

— Боже, — всплеснула руками Ирис, — неужели сам Ватэс?

А Дэн, который помнил, что последний раз он как две капли воды был похож на него, ужаснулся.

— Если мы останемся защищать проход, мы погибнем, — снова озвучил он Пророчицу. — Они вчетвером могут создать новую защиту, но мы должны вернуться.

И они вернулись. И первое, что увидел Дэн, был крайний фантом Евы, сосуды в котором посерели, и серое сердце едва билось. Теперь он не мог отвести от него взгляд.

— Дэн! — бросилась к нему Изабелла. — Дэн, она умирает. У нас совсем не осталось времени.

— Дэн, проход открыт, — сказал ему Магистр. — Ещё немного и весь Совет беспрепятственно покинет замок, и вся армия мертвецов вместе с ними.

— Вы же Магистр! Поставьте людей на защиту прохода! Здесь все четыре бога, они создадут новую защиту, — огрызнулся он.

— Дэн, — мягкий голос Лулу заставил его повернуться. — На это потребуется время. Она умрёт.

— Она умрёт, Дэн, — сказал Ватэс, которого Дэн видел первый раз. В нём было что-то от Аполлона, но парню было не до его внешности. — Ты должен выбрать. Девушка или Предел.

Он замер, глядя на безжизненное лицо Евы. Он не мог её потерять! Не мог!

— К чёрту всё! — прорычал он. — Спасайте девушку!

Он сидел на ступенях храмах. Он не знал, что происходит там внутри. Он слышал что-то похожее на пение, а может на молитву. Она звучала на неизвестном ему древнем языке. Если бы он его знал, то повторял бы эти слова. Но он не знал.

Солнце клонилось к Западу, освещая священную гору Парнас. И многочисленные туристы, фотографировали всё, что им казалось важным и неважным, чтобы увезти с собой как можно больше. Они не замечали его, равнодушно осматривая руины.

Он провожал их глазами, не видя, не замечая, думая только о том, что там за его спиной четыре могущественных бога борются за жизнь Евы. Но даже в этом его молчаливом оцепенении, он почувствовал, как что-то изменилось. В душном воздухе, в звуках, в голосах, но, главное, в поведении людей. Ближайший к нему турист, вдруг бросил камеру и развернулся так, словно только что увидел его. И в руке у него была деревянная пика.

Дэн подскочил и машинально выхватил меч. Он начал пятиться по ступеням, а к этому туристу уже присоединился второй, и третий. Женщины, мужчины, дети, все они бросали свои дела и шли к храму с остро заточенным палками в руках.

Он повернулся и поднял голову на фронтон. Надписи. Если они те, что он думал, то эти одержимые люди не зайдут.

— Носцэ тэ ипсум, — хотел прочитать он, но ведь и он тоже может остаться за дверями. Он развернулся и побежал.

— Изабелла, ты знаешь эти надписи с фронтона? — крикнул он девушке. — Читай вслух! Надо закрыть сюда доступ! Они уже идут! Вселяются в туристов!

Он бежал по длинному залу, к тому месту, где когда-то давно было святилище, а теперь стоял мраморный алтарь, на ходу давая указания. Он видел растерянность Магистра. Кто бы сомневался! Как бы он опять не надел в штаны. Заметил, как моментально красные доспехи рассредоточились по залу, вставая спиной к алтарю. А между мраморных колонн как грязь сквозь пальцы уже просачивались обезумевшие люди. К счастью, дальше колон они пройти не могли.

— Не делай этого! — Вики кинулась и зажала рот Изабелле. — Если ты закроешь храм заклинаниями, мы не сможем отсюда уйти!

— Но мы не бросим Еву! — вырвалась она. И только глядя на её застывшее лицо, Дэн понял, что у него за спиной что-то происходит.

— Дэн!

Он прочитал своё имя по её губам.

— Ева! — он кинулся к ней, преодолевая последние метры, что их разделяли.

— Уходим, уходим! — кричал Ватэс.— Все к Дереву!

И он схватил её, дрожащую от слабости, отступая в прочерченный кровью круг.

Он видел, как один из обезумевших людей размахнулся, бросая палку как копьё. Но все его рыцари в красных доспехах уже последовали его примеру и стояли внутри круга, и выдохнул.

Что-то ткнуло его в грудь, когда он прижал к себе Еву. Он подумал это пряжка, или что-то что могло быть у неё на груди. Он был так счастлив, что удалось её спасти, что даже не сразу понял, что она слишком часто дышит.

— Ева?

Он ослабил руки, увидел её испуганные глаза, и только потом это расползающееся кровавое пятно на белом платье. И остриё палки, торчащее из её груди.

— Проклятье! Ева! Нет! Нет, нет, нет, нет…— он шептал ей, держа её безвольно оседающее тело в руках. — Они же спасли тебя. Они успели. Они вернули тебя.

— Прости, — прошептала она. — Я вам больше не нужна. Мудрейшие живы. Они вернут своих богов.

— Ты мне нужна! Мне! Я не смогу без тебя. Я не хочу. Без тебя.

— Ты должен! Твоя жизнь только начинается. Не сдавайся! Будь счастлив! Я люблю тебя!

И она закрыла глаза. Он прижал её к себе, уже зная, что это всё.

— И я люблю тебя! — прошептал он, но она уже не услышала.

Глава 37. После Евы

Наверно в этом мире что-то происходило после того, как она умерла. Наверно, эти Мудрейшие создали новый предел. Наверно, воскресили своих истинных богов. Наверно, дали людям всё, что могли дать. Знания, свободу, веру, независимость. Всё это Дэна уже не касалось.

Еву похоронили на том холме, где стояли забытые всеми, кроме неё памятники.

Чтобы не сойти с ума, он расчищал вокруг её могилы место, вырубал деревья, вырывал траву. Поправлял покосившиеся камни памятников, которые там действительно были. Обновлял надписи. Она помнила все эти фамилии наизусть, а ему приходилось сверяться с бумажкой. Он извинялся за свою дырявую память, советовался, как сделать лучше, хотя прекрасно знал, что она ему ничего не ответит.

Он бы вычистил всё кладбище, которое она так любила, лишь бы только быть там, где она. Но лето незаметно подошло к концу, и последние тёплые дни осени тоже пролетели. Под моросящим дождём он сидел на лавочке и смотрел на её улыбающуюся фотографию. И когда полетели первые снежинки, он тоже встретил зиму здесь, подставляя лицо колючему снегу.

Он не мог уехать даже на день, потому что боялся оставить её одну. Он работал как прежде в больнице, и доме престарелых, нянчился с малышом Екатерины Петровны и Шейна и старался не замечать сочувственных взглядов и вздохов, которые неизменно звучали за его спиной.

Каждый день он рассказывал ей, как прошёл его день. У малого режутся зубки, Наталье Климовой сделали вторую операцию на глаз, и она теперь видит, Декабриста неожиданно забрали родственники, и у них в доме престарелых освободилось место.

А когда наступал вечер, он уходил туда, где она ещё была жива.

Особенно он любил тот день, когда они познакомились. Где она ещё не знала его, не была влюблена, не была обречена их миром и дурацким проклятьем.

 Она пришла навестить свою тётку. Потрясённая, растерянная, она немела, глядя на его руки, и столбенела, встретив его взгляд. И он смеялся, глядя со стороны на своё серьёзное лицо и на её смущённый вид. Она была такая искренняя, и такая милая, а он вёл себя как напыщенный индюк.

И когда она читала вслух бабке, он сам открыл себе дверь, чтобы не разминуться с ней. Хотя сейчас он даже жалел об этом. Пройди он мимо, и с ней ничего не случилось бы. Иногда ему даже казалось, что ей позволили бы прожить свою жизнь так, как она хотела.

А потом они вместе ехали в поезде. Ему просто невероятно повезло, что в вагоне было так пусто. Он садился напротив, и она пугалась и удивлялась, и была счастлива, неподдельно счастлива, что он с ней поехал. Неважно, какие он придумывал дела, которые якобы срочно появились у него в городе. Главное, её это радовало, и он это знал.

Они говорили о пустяковых вещах, о бабушкином доме в деревне. Она так его любила. О вещах, которые все до одной она помнила. Картина Крамского, телевизор, стиральная машина? Она восхищалась, когда он угадывал.

— Ты знаешь… — она смущённо улыбнулась. — Даже не пойму, зачем я тебе это рассказываю. Но если посчитаешь меня сумасшедшей, обещай мне сделать вид, что считаешь меня нормальной. Обещаешь? — она посмотрела на него, прищурив один глаз.

— Я постараюсь, — честно пообещал он.

— Так вот. Я с детства очень любила наше деревенское кладбище. Стой, стой, это ещё не секрет! А что уже звучит странно?

Он почесал свою якобы мефистофелевскую бородку.

— Ну, как тебе сказать? Нет, пожалуй, нет, не странно.

— Фух! — и она вытерла несуществующий пот со лба. — Я-то уже испугалась.

— И что там за секрет? Я уже в предвкушении.

— Однажды, когда мне было лет десять, я встретила там дядьку. Он был совсем не страшный, просто грустный немного, наверно, кого-то близкого похоронил. Это же кладбище.

Дэн просто обожал этот момент.

— И он сказал мне, что в прошлое можно возвращаться.

— И всего лишь?

— Всего лишь?! Да это перевернуло мой мир! Он сказал, что это просто. Нужно всего лишь его хорошо-хорошо запомнить. И с того дня — Я точно помню, именно с того дня! — я старалась запоминать всё-всё что для меня важно в мельчайших деталях. Так подробно, как только могла. И знаешь, что? Ты там ещё не считаешь меня сумасшедшей?

Она убрала его руку, которой он старательно пытался прикрывать свои смеющиеся глаза, и сказала очень серьёзно.

— Тебя я тоже запомню.

И прикоснулась рукой к его щеке и смотрела долго и пристально.

Он хотел поцеловать её руку, но она смутилась, и стала снова рассказывать про бабушкин дом.

 Она умилялась, глядя на подстаканники, из которых они пили чай, и вспоминала, как однажды дом не захотел быть жёлтым. И он снимал ей матрас, а она заправляла ему постель.

И всегда забывала, как он ехал вместе с ней. У него была с ней целая жизнь, состоящая из одного дня. И каждый день он проживал её заново.

Жизнь после Евы.

Он ничего не мог изменить. У него больше не было сил ничего менять. Он знал, что она умрёт, что бы он ни сделал. Он видел себя раздавленного, уничтоженного, превратившегося в оголённый нерв. Себя со шрамами на плече, похоронившем её на этом холме не раз, не два, не пять. Он видел себя таким, каким он станет, пытаясь её вернуть. И он знал, что в тот день, когда она отдала ребёнка Ангелу, эта рыжая девчонка запомнила её навсегда. И что бы он ни делал, её всё равно находят и убивают. Убивают у него на глазах. Он устал видеть её затухающий взгляд, устал её хоронить. Он жил тем днём, что он сохранил у себя в душе и больше ничего не хотел знать.

Иногда он приходил на свой холм в прошлое и разговаривал с Кэкэчэн. Она сидела на лавочке, перевязывая платок. И он находил мучительное удовольствие в том, что она ничего не забывала. Он рассказывал ей про свою жизнь, про Еву и даже про неё саму, а возвращаясь в следующий раз, радовался, что она помнит все его рассказы. Даже то, что Ева умрёт. И что она тоже умрёт. Но своя смерть где-то там, в далёком двадцать первом веке её совершенно не трогала. Там ей было семнадцать, и у неё вся жизнь была впереди.

    — Дэн, я знаю, что ты никого не хочешь видеть.

Кто эта женщина с рыжими волосами? Изабелла? Он смотрел на её постаревшее лицо и не верил своим глазам. Она села рядом на его скамейку и, улыбнулась, глядя на портрет Евы.

— Какая она здесь счастливая.

— Да, это было их первое свиданье с Феликсом. У меня не оказалось ни одной её фотографии.

Он тоже улыбнулся, а девушка, кутаясь в тёплый шарф — Снова осень! — накрыла сверху своей рукой его руку. Но он её убрал.

— Дэн, — она порывисто повернулась к нему, — я знаю, что ты ничего не хочешь знать. Что для тебя больше не существует наш мир. Но прошло десять лет, Дэн. И всё плохо. И становится только хуже.

— Неужели ваши могущественные боги ничем не помогли вам?

— Ничем. Они только всё испортили. Они дали нам знания, но люди стали циничны и высокомерны. А ещё ленивы. Школу закрывают. Там больше некому учиться.

— Дети с рождения стали умнее своих родителей? — усмехнулся он, запахивая плотнее пальто. Холодало.

— Нет, Дэн. Детей больше нет. За десять лет не родился ни один ребёнок. Поколение дочери Вики стало последним.

— У неё родилась дочь?

— Да, и она назвала её Ева.

— Хм! Какая ирония.

— Она назвала её в честь нашей Евы. И она так и не призналась кто её отец, но у неё тёмные волосы и синие глаза.

  — Видимо, кто-то темноволосый и с синими глазами, — развёл он руками.

— Рада, что ты не разучился шутить, — она тоже скрестила на груди руки, пытаясь согреться.

— Я разучился, Белка. Она же звала тебя Белка?

— Да. Дэн, они обещали, что помогут тебе её вернуть.

— Я видел их помощь. Я больше не верю богам. Они никогда не говорят всей правды. Они не врут, но пользуясь нашим доверием, изворачиваются так, что мы никогда не догадаемся, какие настоящие цели они преследуют. Ты знаешь, что она писала книгу?

— Ева? Книгу? Нет.

— Я тоже не знал, но подруга забросала её письмами. Я хотел честно ответить, что она умерла, но не смог. Понимаешь, она написала, что мы вместе, только уехали туда, где нет интернета. Понимаешь, нет интернета и всё, нет человека. Больше никто не пишет бумажные письма.

— Так что там в книге?

— Там вся наша жизнь. Такая, какой она её видела. И там она тоже умерла. Не так, не от брошенного в спину копья, ветки, не знаю даже, что это было. Она умерла на алтаре, потому что знала, что была расходным материалом. Потому что этим богам всегда нужен был я.

— Она просто идеализировала тебя, Дэн. Потому что слишком сильно любила.

— Да, она считала меня идеальным, но её книга заканчивается разговором Аполлона и Ватэса. И разговор идёт о том, что я не просто Избранный. Я реинкарнация того, кого любила юная богиня. Весь их мир и рухнул из-за её страданий. И Ватэс каким-то образом в этом виноват. Ты считаешь, это она тоже придумала?

— Ну, при богатой фантазии, наверно, это не сложно, — пожала плечами Изабелла.

— Наверно, — сказал Дэн. — Только всё что она написала до этого правда от первого до последнего слова. С чего бы ей придумывать финал?

Он встал. Он больше не хотел об этом говорить. И чего бы ни хотела от него Изабелла, она так и не попросила.

Между их последней встречей и следующей прошло столько лет, что он почти забыл об этом разговоре. Но однажды ранним летом, когда ещё всё цвело, а комары ещё не кусались, она пришла снова.

— Прости меня, что я тебе не поверила, — сказала она.

И первые седые волосы у неё на висках, и морщинки что залегли вокруг глаз, и сами глаза потухшие, безразличные говорили про её жизнь больше, чем слова. Он ни о чём и не спрашивал.

— Я говорила с Вики. Она сказала, что несколько раз видела этот сон ещё до того, как встретила тебя. Она видела тебя в красных доспехах с длинными волосами и тень девушки на земле. Она думала, что это она. Но в тот день, когда древние боги сделали её пророчицей, она увидела эту картинку целиком. Его убила девушка в голубом платье. Его звали Ратвис. И он как две капли воды был похож на тебя. Она ударила его в грудь ножом, и бросила умирать. Она считала, что богиня предала её. А богиня его просто любила. Любила больше жизни.

— Она не смогла без него жить?

— Не смогла. И они не смогли воскресить истинных, потому что ей не нужен мир, где его больше нет.

— О, разве это проблема? — Дэн подставил лицо пригревающему солнцу. — Ватэс всегда умел прикидываться мной.

— Да, он умеет, но он категорически отказался это делать. Потому что однажды он её уже обманул. Так что да, он был действительно виноват. И всё, что написала Ева — чистая правда.

Она встала и пошла на выход.

— Я не знаю, сколько нам осталось. У нас нет будущего, и скоро мы не сможем возвращаться в прошлое. Оно путается, оно меняется. Стало очень сложно возвращаться даже домой. Оно вот-вот схлопнется. Поэтому, я пришла предупредить. Если ты свил там, где-то в своей памяти уютное гнёздышко, лучше уйди туда сейчас. Завтра оно может просто исчезнуть.

Она ушла, не попрощавшись, а он ещё долго сидел, осмысливая её слова. Что было у него, кроме прошлого? Что осталось с тех времён, когда поставили на холме этот памятник? Все эти годы он словно и не жил. Просто старился, брился, машинально ходил на работу. Всё это время он жил не здесь. И со дня на день его лишат и этого немного, что у него было. У него нет настоящего, нет будущего, только прошлое – единственное, что уже нельзя потерять. Но оказывается, он мог лишиться и этого. А ведь он ещё жив, он ещё мог бы что-то исправить.

— Скажи, Кэкэчэн, где взять силы, чтобы жить дальше?

— В своём сердце, — ответила девушка, не раздумывая.

— А если нет больше сердца?

— Не сдавайся! Всё равно борись, до конца.

— Не сдаваться, даже если нет надежды?

Она улыбнулась и промолчала, но он уже знал ответ:

— Никогда!

Он вернулся, и, не разбирая дороги, побежал вниз с холма, к выходу с кладбища.

Он ещё жив! И он должен бороться! Даже за прошлое, а должен. «Не сдавайся!» — сказала ему Ева. «Никогда!» — сказала ему Кэкэчэн.

Никогда не сдавайся!

Он бежал по заросшей травой тропинке, и не узнавал это кладбище. Изабелла была права, прошлое путалось. Он попал в какой-то неизвестный ему год. Он расстроился, что так нелепо заблудился, когда, наконец, увидел ворота.

Он рванул к ним и чуть не сбил с ног девочку.

— О, прости! — извинился он, досадуя на свою невнимательность.

— Ничего! — ответила она.

 Темноволосая, лет десяти, она смотрела на него смело, но удивлённо. На его странную одежду — наверно, в её времени такую уже не носят — на его всклокоченные длинные волосы. И ему даже стало стыдно за свой неопрятный вид.

— Дяденька, а вы откуда?

И он оглянулся туда, откуда пришёл и не знал, что ей ответить.

— Наверно, из прошлого, — пожал он плечами и улыбнулся.

Но девочка не улыбнулась в ответ.

— А разве в него можно попасть?

— Конечно! — И он нагнулся и посмотрел на неё серьёзно. — Просто его нужно хорошо-хорошо запомнить.

Он до боли, до мучительных судорог в сердце помнил эти синие глаза.

— Если не веришь, хочешь, я угадаю, как тебя зовут?

— Попробуйте! — и она так знакомо прищурила один глаз.

— Ева? — спросил он тихо.

И глаза её стали огромными от удивления и восхищения.

«Я не сдамся, Ева, даже если у меня остался один единственный шанс!»

И он исчез прямо у неё на глазах, чтобы оказаться в единственном месте, которое считал незыблемым. В Замке Ордена.

Глава 38. Вперёд в прошлое

Его комната была заброшена, и явно оставалась нежилой с того времени как он её покинул. Лампа над столом горела ещё тусклее из-за толстого слоя пыли на ней, а смятая постель, казалось, до сих пор хранила контуры его тела.

Он аккуратно открыл дверь, но она предательски громко заскрипела.

— Дэн?!

Он и сам с сомнением всматривался в такое знакомое лицо, но не узнавал его. Эти светлые волосы и чёрная рубашка под светлым блейзером. И даже с растерянным видом он выглядел так, словно стоял под светом софитов.

— Феликс?

— Старина Дэн! — кости его захрустели в объятиях старого друга. — Как постарел! А волосы-то, волосы! Почти Рапунцель.

Он отодвинул его от себя двумя руками, словно всё ещё не мог поверить, что это он.

— На себя посмотри, — убрал его руки Дэн.

— Ты как на минутку или задержишься? — спросил он его после недолгого обмена любезностями.

— Если не выгоните, — Дэн сделал паузу, не зная, как отнесётся к его словам Феликс, — то навсегда.

— Серьёзно?

— Серьёзнее не бывает.

— Ты даже не представляешь себе, как ты вовремя! — ударил он его кулаком в плечо от избытка чувств. И только когда Феликс отвернулся, Дэн потёр ушибленное плечо и скривился. Однако, больно!

На экстренном собрании Ордена в честь его возвращения, Дэн чувствовал себя двояко. В одной стороны, он был рад увидеть знакомые лица и вернуться туда, где его помнят и даже ждут все эти годы. Но с другой стороны, это было так тяжело видеть то, что стало с ними спустя столько лет.

Магистр похожий на высохший скелет, до того он был бледен и худ.

Алекс в инвалидном кресле, за которым стояла женщина в половину его моложе ярко-рыжая с остреньким носиком и очень внимательными глазами. Алекс называл её Гудрун. Она поправляла сползавший плед, и периодически ободряюще клала руку на плечо Командора, пока скрипучим старческим голосом он пояснял Дэну как они сейчас живут, и что Магистр решил передать свои полномочия Феликсу.

Феликс же, скорее возмужавший, чем постаревший, яростно настаивал, что раз Дэн вернулся, это место по праву должно принадлежать ему. Он почти не изменился. Только вместо слащаво модельного стал брутально обветренным, но по прежнему невозмутимым.

Вместо покинувших этот мир Янины, Адвоката и «тёти из офиса», как звала её Ева. (Она была очень удивлена, что когда-то работала с этой женщиной в одной конторе, а она оказалась рыцарем Ордена. Зато Дэну стало тогда очень хорошо понятно откуда Магистр знал о Еве так много). Теперь их место занимали Арсений, Изабелла и Лили.

Дэн был удивлён, что они не расстались. У них не было детей, именно это угнетало Изабеллу больше всего. Детей не было ни у кого, но ей это служило слабым утешением. И всё же она как всегда стояла у плеча своего мужа.

Арсений — всё те же длинные тёмные волосы, убранные в хвост, всё те же пронзительно-зелёные внимательные глаза, только теперь прикрытые очками в тонкой металлической оправе — он стал больше походить на какого-нибудь программиста, чем на художника. И он всё так же любил свою постаревшую жену.

Невыразимое восхищение Дэна вызвала сестра Арсения, Лилия. Она была точной копией своей матери, но ярче, живее, улыбчивее. Конечно, Дэн почти не общался с её матерью, ведь всё то время, что он её видел, он видел в ней Еву. Но именно Лили ему казалось такой, какой могла бы быть их с Евой дочь. Только фирменные зелёные глаза Гардов выдавали её истинное происхождение. И царственная грация её матери сквозила в каждом её движении.

Не досчитался Дэн и Клары. Зато Тагарат по-хозяйски поцеловавший Ирис в шею, расставил для Дэна все точки над «И» в их отношениях. Всё так же застенчиво улыбался Крот, ставший шире в плечах. Всё такой же строгой была Офелия, ставшая похожей на классную даму или «суперняню». И только Эмма не изменилась совсем.

Именно на неё больше всего старался смотреть Дэн, чтобы как можно меньше запомнить изменившегося. Он не хотел, категорически не хотел это запоминать. Он твёрдо решил, глядя на Эмму, вернуться туда, где все они были такими же, где Ева была жива, и не всё ещё было потеряно. И он никого не расспрашивал, как они провели эти годы. Он хотел знать текущее положение вещей и только то, что пригодится ему в прошлом.

И как не пытались рассказать ему это помягче, он узнал, что именно его, Дэна Майера, обвинили в том, что предел был открыт. По сути, так оно и было. Он принял решение спасать свою девушку, и всякая «нечисть», как выражались теперь, поползла в мир людей. Войны, насилие, терроризм, межнациональные распри, весь этот зомби-апокалипсис в мире людей спровоцировали вырвавшиеся на волю «новые боги».

Люди стонут, мир сходит с ума, но их Мудрейшие больше ничего с этим не могут поделать. Ситуация снова вышла из-под контроля. И снова они ринулись спасать людей, а их мир, мир алисангов встал на грань исчезновения.

— Чёрт! — Дэн стиснул зубы от боли. Мерзко запахло палёной кожей. — Эта местная анестезия ни хрена не помогает, — сквозь зубы процедил он.

— Терпи казак, атаманом будешь, — ответил Алекс со своего инвалидного кресла, и Дэн услышал, как зашипело, опущенное в воду раскалённое клеймо.

— Давненько я не клеймил магистров, — сказал он, когда Дэн в изнеможении опустился на каменную скамью.

Оказывается, было в их замке и специальное помещение для клеймления, с каменной жаровней и холодными каменными лавками.

— Эй! Девчонки и те держались лучше, — он посмотрел на него без капли сочувствия.

— У них и клеймо поменьше, а не полосами на всю лопатку, — едва выдавил из себя Дэн. Боль действительно была невыносимой. Его тошнило. В глазах потемнело.

— Их и принимали всего лишь в рыцари, а не в Магистры, — обрезал Алекс, и покатавшись в своём кресле туда-сюда, окатил Дэна холодной водой из ковша.

— Чёрт! — подскочил Дэн, отплёвываясь.

— Вот видишь, уже лучше, — отозвался Алекс. — А то чуть у меня тут сознание не потерял.

— А где Клара? Прошлый раз это была её работа. И у неё это получилось куда изящнее, чем у тебя, — отомстил ему Дэн.

— Она умерла в тот же день, что и Ева, — ответил Командор. — Они пришли освобождать нас и ввязались в бой. Ей не повезло. Просто царапина, но ветка из которой сделали оружие была срезана с молодого мортана. Её убил его яд. Ей не смог помочь даже Парацельс. Она умирала очень тяжело, с болями, в муках. Но не издала ни одного стона, не проронила ни одной слезинки. Она была настоящим бойцом. Феликс провёл у её постели все эти долгие несколько часов.

— Феликс, не Магистр? — Дэн сидел на своей лавке, опустив голову, капли воды стекали в его волос на пол, и боль отпускала.

— Феликс, — согласно покивал головой Командор. — Он всегда считал её чёрствой, жестокой, равнодушной, но именно потому, что она искренне любила его как своего сына, она воспитала его так. Она боялась, что он вырастет слабым, изнеженным, избалованным, если она даст волю своим чувствам. И она вырастила из него хладнокровного полководца. Иди-ка позови его. Посмотрим, на что способен этот новый Командор.

— Сука! — сказал Феликс, стиснув зубы, когда на его плечо легли две параллельных кровавых полосы клейма. — Мне кажется, или в прошлый раз не было так больно?

— Да, всё так же, Феликс, — равнодушно пробубнил Командор, но теперь Дэн точно знал, что то, чем он мазал кожу перед клеймением, не содержало ни грамма обезболивающего.

Алекс смотрел на него испытующе из-под своих кустистых седых бровей. Дэн видел, как Феликс сглатывал заполнившую рот слюну — его тоже безбожно тошнило — видел, как расширились его зрачки, и его прозрачные глаза стали чёрными. Но он тоже справился, выдержал, перетерпел.

— Вижу, не зря я дожил до этого дня, — довольно сказал Командор, разворачивая своё кресло к выходу. — Я вырастил достойную смену!

После церемонии передачи власти, строгой, торжественной, но короткой, как было принято в Ордене — не затягивать, не рассусоливать, Дэн сразу с рвением принялся за исполнение своих обязанностей. И за те дни, что он себе отвёл на подготовку, в голове его созрел очень простой и очень чёткий план. Бумажные листы с рукописным текстом — это единственное, что он возьмёт с собой в прошлое.

— Запомни, Дэн, а лучше запиши, ты запомнишь не всё, — сказал ему Франкин, который остался доживать свои годы в Замке Ордена. — Ты постоянно будешь встречаться с собой прежним. Ты будешь ходить по своей жизни пунктиром, первый раз оставляя короткие штрихи, а во все последующие такими же штрихами заполняя расстояние между ними. Только от тебя будет зависеть, кто из вас останется в том моменте, где ты сам с собой встретишься — ты прошлый или ты будущий. И процесс слияния двух твоих личностей очень болезненный. Будет ломить виски и тошнить, до обмороков, до потери ориентации. И каждый раз в момент этого слияния ты будешь восстанавливать свою стёртую наложением времени память, но, к сожалению, что-то будешь и терять.

— Я понял, Ма…, — он по привычке всё пытался назвать Франкина Магистром, — Анатолий Платонович. Понял!

— И в какой-то момент, — бесцветным голосом, таким же каким стал он сам, продолжал Франкин, — вся линия твоей жизни заполнится, прочертится от первой и до последней точки, ни оставив ни одного пробела, и ни одной возможности что-то ещё изменить. Ты поймёшь это, как понял я. Все вероятности сойдутся и будут чётко зафиксированы. Это значит, что в этот момент у тебя останется последний шанс. Если сможешь, не доводи до него.

И он протянул ему бархатный мешочек. Дэн знал, что в нём.

— Соль Бессмертия, — подтвердил его предположение Франкин. — Там осталось немного, но мне она уже ни к чему, а ты ещё в силах что-то изменить.

— Спасибо! — сказал Дэн и развернулся, чтобы уйти.

— Я был худшим Магистром в истории Ордена, — в спину сказал ему Франкин.

Переболев, перестрадав, изводя себя за свои ошибки и просчёты все эти двадцать с лишним лет, Дэн давно простил его за его слабость и трусость. Не всем дано родиться храбрыми. Не из всех получаются мудрые магистры, несмотря на то, что их тело украшает клеймо.

Каждому своё! Jedem das Seine — было написано на воротах Бухенвальда. Познай самого себя — написано на фронтоне Храма Аполлона. Эти надписи и другие, что веками передавались потомкам как мудрость предков. Эти фразы лишали алисангов их сил и их возможностей. Об этом знали истинные боги, которые придумали их, познав тайну слов. Эти фразы использовали, чтобы бороться с богами их же жрицы. Эти знания достались даже фашистам. Но это всего лишь слова! Они не помогут ничего познать, пока сам не познаешь. И Дэн слишком много отдал, чтобы разучиться осуждать.

— Вы были таким, каким могли, — ответил ему Дэн, оборачиваясь. — И вы были правы, сколько бы мы не пытались изменить прошлое, чтобы не допустить своих прежних ошибок, всегда делаем новые. Невозможно переписать прошлое набело.

— И всё же бороться стоит. Всеми доступными средствами. А я никогда не умел бороться.

— Иногда отступить правильнее. И всегда самое сложное понять стоит ли отступить или нужно бороться. И мне понадобилось двадцать лет, чтобы понять, что я должен бороться. К счастью, у меня такая возможность есть. А у вас её не было.

— Удачи тебе, Дэн!

— Спасибо, Магистр! Она мне действительно понадобится.

— Прошлое безобразно путается, — предупредил его Феликс, садясь за руль чёрного фургона. — Это единственный разлом, что ещё можно открыть. И то только потому, что это бывшая могила Ватэса, а я его родственник.

— А Магистр знает? — спросил Дэн, устраиваясь внутри салона.

— Конечно, — беззаботно ответил парень, заводя двигатель. — Это Ватэс сказал ему, что меня нужно вернуть. Что одной Эммы слишком мало для нашего будущего. Что только вдвоём мы истинная сила.

— А вы сила? — усмехнулся Дэн.

— О, да, мой постаревший друг, — ответил он, когда машина мягко тронулась с места. — И ты тоже – сила!

Дэн только покачал головой в ответ на его высказывание.

— Да, да, не отмахивайся! — горячо возразил ему Феликс. — Если бы я в тебя не верил, то ни за что бы не стал делать это.

И только когда, дребезжа и вибрируя, машина начала делать круги вокруг треугольного камня, Дэн понял, что значили эти его слова. Прошлое больше не желало их впускать. Но Феликс упрямо жал на газ и выворачивал руль, делая ещё один оборот. Металл скрежетал, и слабая крыша вмялась в салон.

— Давай, давай! — уговаривал Феликс, пригнувшись к самому рулю, так мало места ему осталось. — Последний разочек!

И вжавшись всем телом в лежачее сиденье, под натиском сминавшегося железа, Дэн мысленно умолял о том же самом: «Давай, давай!»

В последнюю секунду его выплюнуло в туман. Но скрежет железа так и стоял у него в ушах, сливаясь со скрежетов зубов, которые он сжимал от горечи потери. Феликс открыл для него этот проход, но выбрался ли сам?

— Спасибо, друг! — сказал он, обращаясь в пустоту. — Если ты верил в меня, то я не имею права в себя поверить.

По иронии жестокого провидения его выбросило в прошлое на том самом холме, что стал для него родным. Он критически окинул взглядом заросший облетевшим лесом косогор. Поздняя осень. Сощурился на едва выползавшее из-за горизонта бледное солнце и где-то далеко внизу услышал гудок прибывающего на станцию поезда. Та-так, та-так!

— Пассажирский, — вслух сказал Дэн и побежал вниз, хотя можно было не торопиться. Когда она войдёт, он как раз принесёт её тётке обед.

Он узнал бы этот день пройди хоть сто веков. День, в который они встретились.

Глава 39. Последний шанс

— Я люблю тебя! — сказал он.

— И я люблю тебя, — ответила она.

К этому нечего было добавить. Только миллионы тех слов, что они так и не успели сказать друг другу. Но будь у них в запасе тысячи жизней, они бы всё равно не успели. Потому что сколько бы им не было отмеряно, этого всегда будет мало. Так бесконечно, так невыносимо мало. И им хватило этих трёх слов.

Он поцеловал её под молчаливое ожидание присутствующих, последний раз прижал к себе, и, подняв на руки… поставил обратно на пол.

— Неужели ты думаешь, я положу тебя на этот холодный мрамор? — неожиданно спросил он.

— Я же должна… — начала она говорить и осеклась, видя пляшущие искорки в его глазах.

— Это её предназначение, — подошла к ним Виктория, видя заминку.

— Да пошли вы со своим предназначением! — отмахнулся он от Пророчицы.

— Все помнят, кому что делать? — гулко разнёсся по залу его голос, отражаясь от всех шестидесяти колон.

— Обижаешь, — хмыкнула Ирис, и стала натягивать на Еву такой же красный кожаный панцирь, как были у остальных.

— Алекс, не стоять в дверях родового зала! Помогаете Арсению вывести Хранительницу, — отдавал распоряжения Дэн. — Феликс?

— Нам всё понятно, — отмахнулся он и исчез вместе с Эммой.

— Эрик, — наклонился он к самому уху Крота. — Пусть Тага лезет в гроб, а ты не вздумай подавать ему руку. Пусть из могилы выкарабкивается сам.

— Есть, шеф! — ответил парень и покраснел, словно узнал что-то личное и постыдное.

— Теперь ты! — и он показал пальцем на оторопевшую Вики. — Неужели в твоих видениях ты всего этого не видела?

— Я, — она явно сомневалась, сказать ли ему правду.

— Ты не видишь меня, — подсказал ей Дэн. — И всё, что связано со мной тоже не видишь.

Он выждал, пока она найдёт в себе мужество коротко кивнуть и потом только продолжил:

— Но у меня тоже есть для тебя работёнка. Только дождёмся Ватэса.

Он обнял Еву за талию и потянул её к выходу.

— Видишь эту греческую букву «Е» на фронтоне, — он показал рукой вверх.

— Вижу.

А что ещё она могла ему ответить? Она была там, эта буква, острая, тремя лучами выходящими из одной точки. Именно такую она сама когда-то нацарапала на стене, когда пыталась написать «ЗДЕ».

— Когда-то она была деревянной, потом медной, потом золотой. А потом храм был разрушен и её не стало. Чего только не придумывали о её загадочном происхождении. Но она всегда означала только одно. Ева.

Он посмотрел на неё так, словно тысячу лет не видел.

— А я думала, она обозначает цифру пять в честь пяти мудрецов, оставивших здесь свои изречения, — возразила Ева.

— Эти изречения лишают нас сил. Но буква «Е» написана над ними. И это значит, что в твоей власти лишить силы эти слова. Читай!

— Ничего сверх меры, — сказала она.

С фронтона посыпалась штукатурка и изречение исчезло.

— Познай самого себя, — она приложила руку к глазам, заслоняясь от слепящего солнца.

— Ручайся только за себя. Главное в жизни — конец.

— Лишаете мир вековой мудрости? — услышали они насмешливый голос за спиной.

— Ватэс! — обрадовался Дэн, как родному, парню чем-то похожему на Аполлона. «Только выше, шире в плечах и даже, красивее» — отметила про себя Ева, не боясь этого слова.

— Неужели заждались? Ева, — и он поклонился девушке.

— Скажи, как ты думаешь, кто в когорте у твоего отца окажется самым слабым? Кого им будет не жалко, и они отправят его на верную смерть, пытаясь проверить, открыт ли предел?

— Может Ареса? Отец всегда его недолюбливал. Только слабым я бы его не назвал.

— Изобразишь Ареса? — внимательно посмотрел на него Дэн.

 — Легко. Зачем этому миру войны? Пусть бывший бог войны сослужит свою последнюю службу. Я, кажется, догадываюсь, что ты задумал.

— Сейчас мы твою догадливость и проверим, — усмехнулся Дэн.

Так и не выпуская Еву из рук, они пошли назад в Храм, к Виктории.

Вики была растеряна и ходила из угла в угол, заламывая руки.

— Раз уж они так хотели Пророчицу, — сказал Дэн, то пусть они её и получат. — Умеешь делать красивые пасы руками? — спросил он Вики.

И план его был действительно прост.

— Держите меня семеро! — кричал в её голове Баз. — Они так уверовали в её могущество и способность открыть предел, что прибежали к выходу, чуть не в припрыжку. И этот меднобородый отправил вперёд Ареса. И Ватэс так правдоподобно изобразил этого напыщенного индюка. Он важно вышел, а потом радостно прибежал обратно, приглашая всех за собой. И бедные монашки едва успевали подхватывать розовощёких младенцев, которые градом сыпались из Тумана на ступени перехода. Это просто шедеврально! Мне всегда нравился твой парень, но до такого не додумался даже я.

— А сам Зевс? — Ева не разделяла его радость, боясь спугнуть удачу.

— А чёртов Зевс оказался хитрее всех. Он вцепился в мою руку и не желал идти иначе.

— И ты вывел его?

— Разве я мог отказать!

— И? — нетерпеливо барабанила Ева пальцами по своему несостоявшемуся алтарю.

— И он вышел.

— Баз, достало тебя упрашивать!

— Да, ладно! Поупрашивай маленько напоследок. Он вышел не как младенец, а как обычный старик. Давно нестриженный, правда, крепкий, но вполне себе обычный дед. Молний пускать уже не сможет, а вот газы ещё себе вполне.

Дэн уже договаривается пристроить его в дом престарелых в Сосновке.

 — А Арес? Настоящий Арес?

— Вот ты зануда! Арес, Арес! Дался тебе этот Арес!

— Нам не нужен праздно шляющийся бог войны ни в каком мире! — возмутилась Ева.

— Да Аресу сказали не ходить через предел, потому что это опасно, и он тут же ринулся туда сам. Ну, что с него взять, идиота! Лишь бы поспорить! Пускает слюни вместе со всеми в одной из голубеньких люлек. Да что я тебе рассказываю, иди сама посмотри. Мне уже принесли все мои ракушечки, больше мне некогда с тобой болтать. И будет здорово, если ты сама всё увидишь.

И она увидела. Только сначала Аполлона с Зевсом на ступенях Перехода.

Они с Эммой и Феликсом видели это вместе.

— Папа, понимаешь, тут сейчас у людей один парень за главного, — пояснял Аполлон. — Он по воде ходил. Босиком. На кресте висел.

— Так, а я? — удивлялся расстроенный дед. — Я же ещё и не такое могу! Вернее, мог… мог и не такое, — и он заметно сник.

— Как бы тебе объяснить-то, — положил ему руку на плечо Аполлон. — Тут как бы на самом деле не в этих фокусах дело, там другое. Всё серьёзнее…

Ева не стала им мешать.

— Не отходи от меня ни на шаг, — предупредил её Дэн, взволнованно поправляя на ней красный бронированный жилет, когда она зашла обратно. — Пойдём, сейчас ты узнаешь тайны азуров.

И когда перед ними, сверкая огнями, открылся ночной город, Ева была первой, подошедшей к краю висящей в воздухе платформы. И тут же почувствовала, как её как ребёнка за ходунки кто-то тянет уверенной рукой назад.

— Не бойся, — сказал Дэну Баз. — Здесь ей ничто не угрожает.

— В последний раз, когда её изображал Ватэс, я тоже так думал, — ответил Дэн серьёзно. — Но следующей попытки у меня не будет. Эта последняя. Теперь, когда у тебя есть все эти знания, скажи мне, что ещё я могу для неё сделать?

— Поговори с Парацельсом, — ответил Страж.

И Ева, которая никак не могла оторвать глаз от завораживающей картины города знаний, и слушала их в пол уха, развернулась и посмотрела прямо на База.

— Он что-то ещё может сделать для меня?

— Да, он сделает это для вас обоих. И я буду считать, что моя миссия во всей этой истории закончена.

— А как же знания? — спросила Ева, когда они снова оказались в зале без Дерева. — Разве ты не хочешь передать их алисангам? Они веками переживали об их утрате.

— Знания?! — Баз посмотрел на неё с умилением. — Эти знания — зло. Ты думаешь случайно у меня такой ужасный характер?

— Я не понимаю, — покачала головой Ева.

— Эти знания, они сухи и безжизненны. Они констатируют факты. Гойя нарисовал Обнаженную Маху. А потом одел Маху. И тоже нарисовал. Вот что такое эти знания. А почему он так поступил, что чувствовал, как страдал, любил ли он её? Эти знания не дают ответы на все эти вопросы. А без них, без пронзительной истории, без слёз, без чувств они имеют ценность разве что для каких-нибудь заплесневелых в своей косности учёных.

— Значит, я всё-таки победила? — услышала Ева мягкий женский голос рядом с собой.

— Лулу? — удивился Дэн.

— Меня зовут Сама, — возразила она. — Я Хранительница или Мать всех душ.

— Легка на помине, — сказал Баз, отворачиваясь, но по его глазам было видно, что он рад её видеть.

— Ты не ответил, Армариус, — потянула она его за рукав.

— Нет, Сама, нет. Нельзя выбирать, что главнее знания или чувства, — ответил он, резко разворачиваясь. Но знаниями всё же мы можем пренебречь, а вот чувствами…

И они ещё препирались, когда Дэн осторожно отвёл Еву в сторону.

— Пойдём, нас ждёт Парацельс.

— Тео, — я принёс то, что ты просил, — сказал Дэн, когда они вошли в его каморку. Впрочем, то, что теперь представляла собой его лаборатория, и каморкой то стыдно было назвать. Огромное помещение. С новейшим и совершенно устаревшим оборудованием одновременно. Блестящий хром и позеленевшая от времени медь, мутное стекло древних реторт и прозрачные как слеза свежие пробирки.

Дэн достал из-под доспехов старую выцветшую от времени тетрадь.

— Я нечаянно нашёл её у себя в комнате, — признался он, протягивая её горбуну, который не удостоил их даже приветственного кивка.

— Святая Либертина! — воскликнул он. — Да она просто умничка, что так тщательно переписала всё это.

— Она?

— Ну, конечно, любому барану же ясно, что это женский почерк.

Дэн сокрушённо почесал висок.

— Видимо, не любому, — сказал он тихо.

— Это, Марта, моя дорогая Марта! Она переписывала все мои труды по многу раз, потому что считала их невероятно ценными и боялась, что они будут утеряны. И она оказалась права!

Он даже подпрыгивал на месте от радости.

— Даже в этой лаборатории они истлели. Я с трудом смог восстановить только часть.

— Здесь, к сожалению, тоже не до конца, — остудил его пыл Дэн.

— Зато здесь начало, — ни капельки не смутился горбун. — А это и есть самое главное. Так, так, так…

И, глядя в тетрадь, он побрёл к полкам со штангласами.

— Баз сказал, ты можешь что-то сделать для нас, — тихо сказал ему в вдогонку Дэн, не надеясь, что он услышит.

— Так, а я по-твоему, чем сейчас занимаюсь? — ответил старик, не отрываясь от тетради.

— Дэн, — заглядывая в открытую дверь, сказала Клара. — Тебя ищут. Надо решить, что делать дальше.

— Идите, идите, — рассеянно пробубнил горбун. — Я ещё должен подготовиться. И, если я правильно понимаю, — он потряс баночку с каким-то порошком. — У нас осталось здесь не больше, чем на одну попытку.

— Нам не понадобились таланты, которыми вы так щедро её наградили, — прижимая к себе одной рукой Еву, с вызовом сказал Дэн, обращаясь ко всем четырём Мудрейшим богам. — Арсений и без её способностей сумел прочитать руны, Феликс с Эммой потомки Ватэса, им не пригодился её голос. И аммониты База мы собрали просто, имея его под рукой, а не в голове.

— Да, — сказал Ватэс, — ты отлично выполнил домашнее задание и провёл колоссальную работу над ошибками. У тебя был хороший стимул. Ведь люди будущего, которые не смогли вовремя убить тебя, решили убить Еву и выключить тебя из жизни таким способом. Но они делали это слишком поздно, а может рано. Пока трудно сказать. Предел открыт, но никто не лезет через него с остро отточенными палками из мортана. И всё же это всего полдела.

— Мы существуем, чтобы не самим править, а всего лишь помогать истинным, — поддержал его Армариус. — А истинных у нас всё ещё нет. И если мы не освободим их, оставшееся без верхушки правительство само найдёт замену. А уж они-то точно не будут слушать богов, какими бы мудрыми они не были.

— Ваш мир уже никогда не будет прежним, — подала голос и Хранительница, и Ева заметила как все невольно вздрогнули, услышав его вживую. — И мы не знаем, как он изменится с возвращением богов. Но точно знаем, что без них будет хуже. Мы жили там. И они тоже были разными, эти четыре поколения ЭЛЕМЕНТЫ. И мы совершили большую ошибку, когда воспротивились переменам. Мы расплачивались веками. Сотнями веков за это.

— Мы просим вас помочь, — сказала Пророчица. И первый раз за всё время Еве не хотелось назвать её Вики. — Было несколько способов получить Пророчицу, — и она многозначительно посмотрела на Дэна. — Но есть только один открыть этот куб.

И она повернулась к Дереву и махнула рукой.

Дерево вспыхнуло, словно высохло сотни лет назад и его насквозь пропитали бензином. От него шёл жар, и оранжевое пламя, сливаясь с кроваво-красным закатом, казалось, озаряло полмира.

В этом древнем храме, сейчас состоящим из одних колон, наверно, когда-то была крыша. Но волею Аполлона сейчас восстановили только колонны, и дым этого догорающего костра поднимался прямо в вечернее марево. Прямо к звёздам, прямо к небу, на котором не было и тончайшего серпика луны. «Новолуние» — вспомнила Ева.

Дэн прижимал её к себе, так и не сняв с неё кольчугу, и она чувствовала его горячее дыхание на своём затылке.

— Вот и всё, — прошептал он, когда Дерево осыпалось рыхлым пеплом. — Назад дороги нет.

— Вот и всё, — вторя ему, сказал Ватэс.

Вики протянула Еве руку, приглашая идти её за собой. А она вцепилась в руку Дэна, боясь и шага ступить без него.

Они встали напротив друг друга и положили ладони на куб. Он был холодным, словно не над ним только что полыхал огромный костёр. И Ева увидела, что они возле куба не одни. Плотным кольцом их окружали прозрачные белые тени. Белые одежды, белые волосы, и только синие глаза на бледных лицах, внимательно следящие за происходящим, да шёпот, лёгкий шёпот, который всегда сопровождал их появление.

Ева осмотрелась вокруг, но, похоже, только она да Мудрейшие их видели.

— Кольцо, кольцо, — слышала она. — Тебе понадобится кольцо.

Одна сдёрнула с пальца кольцо и злой острый камень, который она перестала замечать, выскочил из оправы и покатился к центру куба. Это место раньше скрывало дерево, но сейчас Ева отчётливо видела узор и крошечную дырочку в нём.

Она аккуратно поместила камень остриём в это отверстие.

Несколько секунд ничего не происходило, потом послышался звук, словно трескался толстый лёд, и стекло покрылось плотной сеткой трещин. Их становилось всё больше и больше, и все предусмотрительно отошли в сторону, когда, распавшись на сотни крошечных осколков, стекло водопадом пролилось на каменный пол.

— Атэн! — сказала за их спиной Хранительница.

— Повторяй, повторяй, — шептали Еве голоса.

— Атэн, — сказала она.

И шары, оставшиеся на своей стеклянной подставке, вздрогнули, закружились цветным туманом внутри и открылись.

— Онд! — повторила Ева. Густой туман взвился вверх, и Ева видела, как из ближайшего к ней шара расправляются в воздухе складки тёмного платья.

— Элэм! — сказала Пророчица. И все увидели мерцающий силуэт темноволосого парня, который мягко опустился на пол и белые тени тут же принялись обнимать его.

— Эмэн! — произнесла Пророчица и всё повторилось, только парень был светловолосым.

— Энта! — продолжала называть имена Вики. Темноволосая девушка спустилась вниз.

— Таэл!

Но дым из шара лишь взметнулся ввысь и там растаял.

— Нет! — полный горя и тоски вопль Ватэса сказал всем больше слов.

Он провожал взглядом призрачные остатки поблёскивающего тумана, но второй девушки среди этих юных богов не было.

— Пеон! — крикнул Ватэс. — Чёртов обманщик, где она?!

Призрачные тени взметнулись от его голоса, испуганно сбившись в кучку по центру залу. Ева поняла, что именно льющийся от них голубоватый мерцающий свет и освещал всё происходящее. И с появлением этих трёх юных фигур из шаров, они стали ярче, и теперь их видели все, кто находился в зале. Ева больше не слышала, о чём они говорят, но имя последней богини, многократно ими повторённое, так и звучало у неё в ушах.

— Таэл, Таэл, Таэл.

— Пеон! — метался по залу Ватэс, крича мигающим звёздам. — Она не могла умереть! Не могла просто так испариться! Пеон, ты обещал! Верни мне её! Пеон!

Он бесновался, и кричал, и ругался. И от его воплей небо затянуло тучами, а может просто так совпало, но, когда он упал на колени, и свесив голову затих, пошёл дождь.

Ева не видела, когда исчезли боги и как покидали это место рыцари Ордена. Она не отрываясь смотрела на плачущего бога, и сердце её разрывалось на части от его горя.

— Ватэс, — она села пред ним на колени, и убрала мокрые волосы с его лица.

Он поднял на неё глаза и ничего не сказал.

— Ватэс, он дал тебе слово. Он не мог обмануть тебя, — сказал Дэн, опускаясь рядом с Евой.

— Я и не собирался, — прозвучал в темноте легко узнаваемый голос Пеона. Его фигура в чём-то белом приближалась к ним под струями дождя. — Я хотел убедиться, что она действительно дорога тебе, Ватэс. Вы обвиняли Умуна Наиглупейшего в его любви к земной женщине. Вы навешали всех собак на несчастную девчонку, якобы погубившую целый мир. Но именно твоя любовь их погубила. И этот мир, и эту несчастную девочку.

Он говорил это стоявшему на коленях Ватэсу, словно зачитывал приговор.

И Ватэс не возражал, и даже не вытирал стекавшую по его лицу воду.

— Ты всегда был слишком любвеобилен.

— Это другое, — хрипло ответил Ватэс.

 Они действительно были очень похожи сейчас, Ватэс и Аполлон.

— И ты всегда был один. Во все времена. Единый бог. Создавший эту страну, этих людей, даже этих богов. Тебе было скучно?

— Я был просто одинок. Отдай мне её, и я оставлю этот мир.

— Только если она простит тебя. Тебя, а не его, — и он показал на Дэна. — Тебя, такого как ты есть. Без магии, без волшебства, без выкрутасов. Скажи, за что ты так возненавидел любовь, что лишил её тех, кого создал?

— Из-за неё погибла наша планета. Она так стремилась к Земле. И она предпочла умереть, но навсегда остаться на её орбите, чем блуждать в чёрном космосе в одиночестве. И я решил создать мир, в котором не будет этой заразы. Но, видимо, недооценил свои силы.

— Или силу любви, — сказал Магистр, которого никто и не заметил. — Я знаю, где та, которую ты ищешь. Прости меня, Пеон, но ты должен дать ему шанс. Последний шанс.

Глава 40. И стены имеют тайны

В привычном полумраке кабинета отца Феликс впервые был в такой странной компании. Два бога, один мудрейший, другой древнегреческий. Два отца, один настоящий, другой якобы тоже. Два его лучших друга — Ева и Дэн. И его сестра-близнец, умершая сто лет назад. Она бы сказала семьдесят четыре года назад, так как не хотела быть старше своих лет, но Феликсу и сто казалось подходящей цифрой в её нестареющем положении. А ещё беременная Пророчица. И хоть Феликс давно уже смирился с её постоянным присутствием, и избавился от её голоса в своей голове, который, к счастью, был временно данной ей силой, но всё же вид её до сих пор вызывал в нем какую-то лёгкую неосязаемую тоску.

— Я так и не разобрался во всём этом, — признался отец, отодвигая плотную штору и предъявляя общему вниманию медные шестерёнки на стене.

Все, кроме Вики и Эммы промокли насквозь, и Феликс, осторожно переступил через лужу, образовавшуюся на полу, чтобы подойти поближе.

— Пеон? — спросил Ватэс. И взгляды всех присутствующих обратились к нему. Мокрый и потускневший что-то сейчас он совсем не казался величественным или грозным.

— Я понятия не имею, как это работает, развёл он руками. — Это всё Артемида. Она так рассвирепела, когда узнала эту историю. Она разозлилась сначала на богиню, что изгнала Пророчицу и сказала, что только она откроет эту головоломку. А потом она невзлюбила и тебя, — он посмотрел на Ватэса. И сказала, что ты веками будешь искать такую любовь, что в состоянии будет открыть эти засовы.

— Она работает от крови, — сказал отец и на раскрытой ладони протянул им стерильные скарификаторы.

Дэн взял два, себе и Еве. В их участии никто не сомневался, но кто должны быть остальные? В прошлый раз отец всё подливал в углубления кровь избранных. Арсения, Феликса. Но Арсения не было, и Феликс тоже протягивать руку не стал.

Виктория решилась первая. Она проткнула большой палец и вложила в ствол дерева. «Т»

— Ватэс, — показала она на крону. «L»

 И он послушно сделал то, что она просила.

— Вы оба, — сказала она, убирая свой палец и отходя. — Наоборот!

Им пришлось поменяться местами.

И когда кровь послушно потекла по желобкам, Феликс увидел то, чего здесь никогда не происходило. Крона дерева загорелась не пурпурным, не розовым, не маджентой. Это был хороший глубокий синий цвет. И когда кровь Вики смешалась с кровью Ватэса, то стала светиться белым. Феликс грешным делом подумал, что у Вики что-то уже было и с Ватэсом.

От крови Дэна корни светились красным, а смешавшись с кровью Вики тоже стали белыми как снежинки, что подтвердило было его догадку. Но кровь Евы, окрасив корни желтыми огоньками, тоже в результате смешивания стала белой, и Феликс смирился. Просто так было задумано. И это просто нужная кровь.

Вики тыкала пальцем, куда ещё им капать кровь, и шестерёнки поворачивались. И несчастный Ватэс, а он казался Феликсу сейчас именно таким, тоже безропотно ей подчинялся. И шестерёнки сдвинулись, но ничего не произошло.

— Эмма, — вдруг сказала Вики. — Отдай это Дэну.

И показала на кулон на её груди.

И Дэн снова уколол свой палец, а потом повесил кулон на шею Евы, и её кровь потекла в новое углубление.

Огромное колесо поворачивалось уже несколько раз, и каждый раз результат не устраивал Вики.

— Это не машина для гаданий, Магистр, — сказала Вики, когда отец предположил, что этот крестик, что выпал вверху, наверно, плохо. — Это сейф. С очень сложным замком. И вручную здесь поворачивать ничего нельзя.

— А эти буквы, что они значат? — задал отец вопрос, который волновал его столько лет. — L, M, N, T.

— В данном случае просто цифры, — ответила Вики. –– Один, два, три, четыре. И здесь как в любом шифре нужна правильная их комбинация.

— Да, никому не советую хранить там свои сбережения. Во век не доберёшься, — сказал Феликс.

И глянув на него, словно услышав внезапные помехи в эфире, Вики вдруг поманила его пальцем.

— Не знаю как, но ты тоже в это впутан, — удивлённо произнесла она. — Ты связываешь нас всех. Палец!

Её ледяная рука — Боги, почему у неё всегда такие холодные руки! — оставила кровавый отпечаток его пальца в стене, и большое колесо, наконец, сдвинулось.

Какой-то механизм в стене щёлкнул, и стена приоткрылась, как дверца холодильника. Из узкого зазора лился очень слабый белый свет. И Дэн помог Вики открыть эту каменную дверь, оказавшуюся тяжёлой.

В небольшой каменой нише, не на много превышающей размеры предмета, лежал большой хрустальный шар.

Вики бережно достала его и передала Дэну, заставив отнести его подальше.

— Она должна видеть только тебя, — пояснила она.

И когда Дэн отошёл в полумрак противоположной стены, подсказала Еве:

— Открывай!

— Атэн! — сказала Ева громко. — Онд!

Белая мгла взметнулась вверх, и Феликсу показалось, но он услышал многоголосый шёпот. «Таэл, Таэл…»

— Таэл! — произнесла Вики.

И девушка с длинными светлыми волосами в белом платье появилась к ним спиной.

Было не разобрать, что она говорит Дэну. Феликс слышал только имя.

— Ратвис.

Она повторила его несколько раз, и Дэн, словно шею у него заклинило или он был железным дровосеком, который заржавел, с большим усилием покачал головой. Нет.

Она водила руками по его мокрым и от того совершенно бордовым доспехам. Она трогала его коротко стриженые волосы и что-то говорила, говорила, говорила, а он только медленно-медленно качал головой. Нет.

Дэн снял со своей шеи кулон, и Феликс невольно повернулся, чтобы убедиться, что он больше не видит Эмму, и она, видимо, заметив его взгляд, взяла его за руку. Теперь он её чувствовал, хотя и не видел.

А девушка, получив от Дэна кулон, стала осязаемой и плотной, какой обычно становилась Эмма и вдруг замерла, словно её прострелили, когда Ватэс вдруг не выдержал и со своего места сделал к ней шаг.

Она повернулась медленно-медленно. Она и со спины казалась Феликсу симпатичной, но кто знает, что там видел Дэн, когда так деревянно мотал головой. И всё же на её идеальном юном лице было не к чему придраться. Разве что к глазам, которые испепеляли Ватэса ненавистью.

— Это не Ратвис, — сказала она совершенно человеческим, а не птичьим языком, которым щебетала с Дэном. — Он похож на него, но это не Ратвис.

— Прошло несколько тысячелетий Таэл, — сказал Ватэс тихо.

— Разве для меня что-то изменилось?

И она сделала такое движение, словно хотела или наслать на них полчища смертоносных насекомых или вцепиться скрюченными пальцами в горло Ватэсу.

— Просто выслушай меня. Ты ни разу не дала мне возможности сказать. Другого шанса у меня не будет.

— Вы все предали меня. А ты, ты продолжал прикидываться, даже когда знал, что его уже убили.

От боли в её глазах Феликсу стало не по себе. Она повернулась к Дэну, провела рукой по его щеке. С нежностью. Зная, что это не тот, кто ей нужен, и словно прощаясь. Глаза её наполнились глазами, когда она повернулась. Она глубоко вздохнула, собираясь, что-то сделать. Может быть просто уйти, исчезнуть.

— Его убили вместе с Иом, — успел вставить Ватэс, и она задержала дыхание и замерла, осознавая услышанное. — Ещё в том бою.

Она выдохнула медленно-медленно, и слёзы, замершие в её глазах, так и не потекли.

— Ты так горевала по своей подруге. Я боялся, что это разобьёт тебе сердце, если ты не сможешь выполнить её последнее желание. И уже тогда это был не Ратвис. Это был я. Всегда я.

Она открывала и закрывала рот, как выброшенная на берег рыба.

— У меня нет лица, я всегда такой, каким меня хотят видеть. Ты хотела видеть Ратвиса, и я был им.

Феликс сначала увидел, как меняется выражение её лица, а потом только повернулся, чтобы взглянуть на Ватэса. Твою мать! Они и, правда, теперь были с Дэном на одно лицо. Только волосы разной длины и доспехи бога были сейчас какого-то совсем старого образца, без накладок Ричарда, явно необлегчённые и без титанового усиления.

— Ты?! Возле костра ты?

— И в церкви я. И на лошади. И на ступенях храма тоже я.

— Но эта девушка. Уна…

— Девушка, которая убила его? — подала голос Виктория.

— Его убила Уна?! — неподдельный ужас на её лице.

— И это в меня она втыкала свой пропитанный ядом мортана нож. Если бы не эта настойка, что мы пили накануне, она убила бы меня.

  А вот здесь Феликс ему уже не поверил. Чтобы так подставляться, не зная наверняка чем это может закончиться. Это вряд ли.

Но девушка сделала шаг ему навстречу.

— Прости меня, Таэл! Прости, что не нашёл в себе мужества признаться сразу. Я люблю тебя, Таэл! Я любил тебя ещё, когда ты была маленькой девочкой. Любил, когда ты выросла. Люблю до сих пор. Прости меня, за то, что тебе пришлось через это пройти. Из-за меня.

— Я, я не знаю, — смешалась она, но строго остановила его рукой, когда он попытался подойти к ней. — Мне нужно время.

— У тебя его хоть отбавляй! — Ватэс развёл руками, показывая сколько.

И за её спиной вновь зазвучал недовольный шёпот.

— Я должна выйти замуж за Элэма, — перевела она эти голоса.

— С этим я могу что-нибудь придумать, — сказал Ватэс. — Я создал один неудачный мир. Что мешает мне создать другой? Правда, Дэн? Ради этого ведь стоит постараться?

— По крайней мере, попробовать точно стоит, — уклончиво ответил Дэн и посмотрел на Еву.

И юная богиня сняла с себя кулон, повесила его снова на Дэна и исчезла вместе со всей своей семьёй.

Дэн вернул кулон Эмме и, прижав к себе Еву, облегчённо выдохнул. И Феликс тоже подумал: «Неужели это всё?»

Боги освобождены и все живы. Такого расклада событий он не ожидал никак.

— Я знаю, как вам хочется принять в душ и отдохнуть, — вдруг сказала Вики. — Но я слышу грязные ругательства горбуна на давно забытом языке, и все они адресованы вам. Он готов, и вам не стоит заставлять его ждать.

Глава 41. Превосходя богов

Если бы ему сказали, что он сделал то, что не смогли сделать все их боги вместе взятые, он бы, наверно, даже не удивился. В своей гениальности Парацельс был уверен, как никто другой, но признанием, которого он не снискал при жизни, не избаловало его и после смерти. Всего он добился сам, своим упорством, своим умом. Если бы не его невыносимый характер. Но может быть именно благодаря ему, он и стал именно таким непревзойдённым.

Виктория смотрела, как обычным мелом он расчерчивает пол в своей лаборатории, и если бы не знала наверняка, что он сделал это с собой, то ни на секунду не поверила бы в успех этой затеи. И тем не менее, он родился человеком. И вырос человеком. Но познакомившись на своём нелёгком жизненном пути с Мартой и узнав про алисангов, придумал формулу, с помощью которой любого человека можно было сделать алисангом.

Всё дело в дозе, — любил повторять он. Всё дело в элементах. И что именно он имел в виду в этом случае, трудно было сказать наверняка.

Ему принесли мокрый пепел сожжённого Дерева, и осколки разлетевшегося куба и он радовался им как ребёнок. «Это лучший, лучший подарок, что получил я за несколько веков!» — повторил он несколько раз.

— Эти глупые люди, они думали, что алхимия, это искусство получать золото или какой-то мифический философский камень. А вы только вдумайтесь. Вдумайтесь! Ал – Химия. Ал! Али-Санг! Они имеют общее происхождение, потому что я знаю, как получить из человека алисанга. Сделать из одной крови совершенно другую кровь.

И он ползал по полу, расчерчивая свои круги.

— Тео, — вмешалась в его работу монахиня, одна из Лысых сестёр, которым Сама вернула голос. — Я знаю место, где точно такая гипоциклоида уже начерчена на полу. И тот четырёхлистник, прости, квардифолий просто идеально ровный. Это совсем недалеко.

— Знаешь, Гудрон, — огрызался он, намеренно коверкая её имя. — Суть не в том, что он идеальный, а в том, что мне нужен трифолий, то есть трёхлистник. — и он вписал в имеющийся рисунок ещё один. И сказал через какое-то время:

 — А на самом деле мне вообще ничего этого не нужно. Но эти рисунки на полу дают мне возможность отвлечься. О, вот и они! — он тяжело поднялся, приветствуя Изабеллу и Арсения.

— Все металлы произошли от смешения трёх субстанций, — пояснял он самому благодарному своему поклоннику, Арсению. — А люди они как металлы тоже сложены из серы, соли и ртути. Сера — душа, это всё, что сгорит.

Он поджёг спиртовку, и яркое пламя взметнулось вверх, но он сделал его совсем невинным, приглушив до голубого свечения.

— А то, что будет дымить это ртуть, дух.

Он соорудил над огнём сложную конструкцию похожую на самогонный аппарат, но менее громоздкий.

— А то, что сгорит и превратится в золу – это тело, соль.

Он составлял на столе в ряд к уже имеющимся там склянкам новые, и не отвлёкся даже, когда, наконец, пришли Эмма, Дэн и Ева.

— Что ж, — сказал он через время, после того как крючковатым пальцем перевернул несколько страниц в своей видавшей виды тетради, — Ждём самого главного участника.

И, конечно, никто его по обыкновению не понял. Даже бывшие лысые сёстры, которых теперь здесь было двое, Гудрун и Кира, мать Изабеллы.

— Я не понял ни одного слова, — признался Дэн, склоняясь над тетрадью и обращаясь к Арсению. — Помню, были нарисованы львы.

— Да, да, я их видел, — ответил Арсений, листая тетрадь. — Один зелёный, а второй красный.

— А вот и она! — воскликнул Парацельс.

Анна Гард всё ещё в рыцарской одежде вошла, держа на руках свою совсем ещё крошечную дочь.

— Лили, — склонился к ней горбун, и лицо его озарила такая искренняя улыбка, что Вики подумала, что не такой уж он и чёрствый каким казался на первый взгляд.

Малышка не спала и вовсю таращила на него свои глазёнки, с любопытством разглядывая свешивающуюся со старинного берета полуистлевшую бахрому.

— Ну, давай! — небрежно махнул он Еве на красивое современное медицинское кресло на колёсах, которое он поставил по центру своих корявых меловых пентаграмм. — Будем делать из тебя человека.

— Хорошо, что ты врач, — сказал он Дэну, пристёгивая Евины руки кожаными ремнями к подлокотникам. — Будешь помогать.

— Ты уверен? — спросил Дэн у него с тревогой в голосе, когда Парацельс подал ему ампулу с лекарством и шприц.

— Предпочитаешь, чтобы она дёргалась в судорогах и была в сознании? — спросил он равнодушно.

Дэн прочитал название на ампуле.

— Снотворное?

— Да, поспит немного, ничего страшного.

— Вики, — вдруг обратился Дэн. — Меня ты не видишь, но Еву ведь видишь? Скажи, она есть в твоём будущем?

Вики могла бы не смотреть. Она уже видела это. Беременную Еву, сидящую на диване в гостиной у Арсения, и Дэна, подкладывающего под её спину подушку. И смеющуюся Изабеллу, разнимающую своих близнецов, темноволосую девочку с янтарными как у матери глазами и рыжего кудрявого мальчика с зелёными. И Арсения, который рядом за столом рисовал для темноволосой девочки лет четырёх фиолетового единорога.

— Единороги такими не бывают, — возражала она. — Они должны быть белыми. Хочу белого!

— Ева, — строго посмотрела на неё Вики. — Не капризничай!

Но Арсений взял следующий лист.

— Давай нарисуем белого, — легко согласился он. — Как можно отказать такой красавице!

Вики теперь знала, что именно Арсений должен был стать её настоящим отцом. Но глядя в её синие глаза, она всегда будет сомневаться в этом…

— Вики! — вывел её из раздумий требовательный голос Дэна.

— Да, Дэн, да. У неё есть будущее, — сказала она, невольно вздохнув. — Уверена оно тебе понравится.

И острая игла в его уверенных руках вошла в вену Евы, и она сопротивлялась накатывающему на неё сну сколько могла, вцепившись в руку Дэна. Потом голова её бессильно свесилась.

— Теперь ты, — ткнул Парацельс в Изабеллу. — Это же тебе она отдала свою кровь? Пришла пора отдавать долги.

Он протянул Дэну ещё один шприц.

— Десять кубиков, — вернул его Дэн, заполненный кровью Изабеллы, помогая ей придерживать согнутую в локте руку.

Эмма, кровь которой взяли, так как ей Ева отдала своё тело, стала следующей.

— Ну, а у тебя душа моя, я возьму совсем немного, всего капельку, — ворковал он над малышкой. И она только удивлённо вскинула брови, когда он воткнул иглу в её крошечный пальчик, и даже не заплакала.

Именно каплю её крови он стал нагревать над пламенем и голубоватый дым собрал в большой прозрачной колбе и заткнул пробкой.

Все с нескрываемым интересом следили за его священнодействием, хотя Дэн слегка и волновался, регулярно проверяя Евин пульс.

— Возьми сын мой философской ртути и накаливай, пока она не превратится в зелёного льва, — пояснял он вслух свои действия, если это только можно назвать пояснениями.

И в колбе у него действительно что-то позеленело.

— Прокаливай сильнее, и она превратится в красного льва.

Он голыми руками держал эту колбу, покрасневшую, видимо, от его заклинаний.

— Теперь на песчаную баню, — и он перелил содержимое в стакан с широким горлом. — Теперь виноградный спирт.

И он что-то подлил, а потом полученное тягучее вещество засунул в тот перегонный аппарат, что получил до этого.

— Вот она и разделилась на флегму, спирт и красные капли, — и он с торжествующим видом показал все три составляющий Арсению, — А дальше ты уже знаешь. Киммерийские тени покроют реторту и внутри неё ты найдёшь истинного дракона, потому что он пожирает свой хвост.

Он отставил содержимое этой реторты и взялся за другую.

— И нам просто непостижимо повезло, что её покусали эти бабочки, — с довольным видом обратился этот престарелый чудик к Дэну. — Ещё десять кубиков её крови.

Дэн послушно вколол иглу Еве в вену.

— Непостижимо, — повторил он, принимая из рук Дэна шприц. — Потому что это чёрный дракон, и от раскалённого угля он загорится и, приняв вскоре лимонный цвет вновь произведёт… — он сделал эффектную паузу и торжественно показал колбу как учитель химии нерадивым ученикам, —… зелёного льва!

Он радовался как ребёнок. И в гробовой тишине стал смешивать две полученных им субстанции.

— Ну, вот и всё! — торжествующе сказал он. — Можно сказать, я превзошёл самих богов. Это горючая вода и человеческая кровь.

Он начал набирать эти горячие ещё жидкости в разные шприцы и прозрачную протянул Дэну.

— Коли, — сказал он, а сам удалился куда-то вглубь лаборатории и притащил оттуда ещё один стул. Арсений хотел ему помочь, но он был в таком возбуждении, что даже не заметил его порыв.

— И благодаря этим замечательным бабочкам, — сказал он, — мы сделаем не одно доброе дело, а целых два. Давай, садись!

Он небрежно махнул Эмме, показывая на стул.

— Я? — на всякий случай переспросила Эмма.

— Ты, ты, ответил он. А ты чего ждёшь? — обратился он к Дэну. — Вводи! Нет, стой, вот на, а то прикусит ещё язык.

 И он подал Дэну металлический шпатель.

— Вики! — снова взволнованно посмотрел на неё Дэн.

Но изображения в её будущем не менялись. Её дочь, лет десяти, двойняшки Изабеллы, и двое детей у Евы с Дэном, мальчик постарше и девочка совсем крошка. И голубые горы, и зелёные поля, и замок Гард, старый замок в Швейцаприи, который начали отстраивать заново.

— Коли! — сказала она спокойно, и он ей поверил.

Ева дёрнулась, и Арсений бросился держать ноги, а Дэн прижимал к креслу её голову. Это длилось не больше десяти секунд, но напряжение, которое держалось, превратило их в минуты, а для Дэна, наверно, вся жизнь пробежала перед глазами.

Её судороги закончились, она обмякла, и только его побелевшее лицо говорило о том, как он за неё боится.

— Ну, а ты как? — спросил Парацельс Эмму, и тогда только все повернулись туда, где он уже сделал ей инъекцию.

— Тошнит, — призналась она.

— Это нормально, — он похлопал её по плечу и снял кулон с её шеи.

И она не исчезла. Она была совсем прозрачной, но уже не бестелесной. Только рука, по сосудам которой растекался красный раствор из шприца, стала плотнее остальных.

— Эмма! — ворвался в дверь Феликс и кинулся к девушке. — Эмма! Что вы тут творите?

И он оглядывался по сторонам, гневно осматривая людей, которые словно застыли в своих неудобных позах.

— Феликс, из Евы делают настоящего алисанга, — сказала Виктория, отлипая от стены и делая к нему шаг. — А Эмме, кажется, возвращают её жизнь.

— Да, это странное золото. Его оставались всего крупинки. Хорошо, что эту лабораторию нашли, — сказал Парацельс.

— Тео, ты мог бы оживить себя, — сказала Анна Гард, малышка на руках которой безмятежно спала. — Ты ведь для этого берёг эти частички.

— А, — махнул он рукой. — Ей важнее.

Он наклонил голову, разглядывая Эмму, как Пигмалион Галатею, как произведение рук своих.

— У неё теперь целая жизнь впереди, а мне и здесь неплохо.

— Дэн! — Ева открыла глаза и испуганно дёрнулась в своих кожаных кандалах. Дэн поспешил освобождать её.

— Ты не торопись вставать, не торопись! — погрозил ей Парацельс. — Процесс это долгий, за один день настоящим алисангом не станешь. Будет и кости ломить, и волосы, наверно, вывалятся, вон видишь как у меня.

Он снял берет, и показал на свою лысую башку с пучками рыжих волос. И видимо его забавлял ужас в глазах девушки, потому что он лукаво улыбнулся.

— Ну, не так, конечно, — от водрузил назад свой головной убор, и Кира подошла, чтобы поправить его. — Но, будь готова!

Гудрун держала за руку Эмму, которая постепенно приходила в себя и становилась всё более похожей на человека, а не на бледное его подобие.

— Господи, — вдруг сказала она. — Я так хочу есть! Я сто лет ничего не ела!

— Семьдесят четыре, — поправил её Феликс.

И Виктории очень хотелось побыть с ними, порадоваться тому, что у Парацельса действительно всё получилось, послушать его истории, которые он вдруг принялся рассказывать, одушевлённый своим успехом, но её требовали к себе боги. И она не могла ослушаться.

В небольшой часовне с витражами в стрельчатых окнах собрались все. Виктория знала, их шестнадцать. Четверо юных богов и двенадцать их предков. Все эти годы они скитались между мирами, не в силах умереть, лишившись дома, детей, власти. И все эти годы они держались друг за друга, находя поддержку в дни отчаяния. Они верили, что этот день придёт, и они не хотели откладывать ни на секунду.

Это должна была быть свадьба. День венчания юных богов, когда их души станут принадлежать друг другу и произойдёт обновление из знаний, их памяти, их способностей. Но за эти века столько всего изменилось, что старые ритуалы пережили сами себя. Это был ритуал обновления, ритуал новой жизни. Прежде чем отдать это людям, они должны были приобрести это сами — веру, силу, свободу, знания, любовь. И они хором читали слова на древнем языке и менялись. И только Виктория знала, как сложится их дальнейшая жизнь. И только Виктория знала, что на самом деле они больше не нужны людям.

Они будут жить рядом, в своём Замке, в том, что теперь зовут Замок Кер, давать мудрые советы, растить новые деревья, спорить со своими детьми, и они останутся частью их мира, но люди превзойдут богов. Что бы ни было предначертано судьбой, люди всегда в силах её изменить, и никакие боги им не нужны для этого.

Эпилог

— Дэн, да прекрати ты мне мешать, — отмахнулась Ева, ставя на стол большое блюдо с запечёной рыбой. — Лучше пойди забери с кухни детей. Антонина Михайловна с ног сбилась, устраивая эту вечеринку, они ещё там крутятся.

— Да, сколько бы поколений не выросло в этом доме, — сказал Альберт Борисович, ставя рядом колбасную нарезку, — а все, видимо, будут любить кухню.

 — Не представляю себе, как мы спрячем этот стол от Эрика, — сказала Изабелла, снимая фартук. — А ведь он просил что-нибудь поскромнее на свой день рождения. Тихий семейный ужин.

— В огромном замке, да с кучей непослушных детей? — сказала Екатерина Петровна, расставляя стаканы.

— А ведь они с Эммой появятся с минуту на минуту. И это они хотели сделать нам сюрприз, объявив о своей помолвке, — продолжала сокрушаться Изабелла.

— Помолвка не такой уж и большой праздник, — сказал Франкин, тоже с блюдом в одной руке. — Вот мы с Тоней никому не объявляли, просто расписались и всё.

И он покрутил ладонью с поблёскивающей золотой полоской на пальце, а покрасневшая Антонина Михайловна смутилась и махнула на него полотенцем:

— Прекрати ты, в самом деле. Нашёл чем хвастаться под старость лет.

— Давно хотел спросить, — Дэн вышел с довольным рыжим мальчуганом на шее. — А когда вы успели познакомиться?

— Боже, Дэн! Это такая давняя история, — сказал Шейн. — Правда, я сам узнал её совсем недавно. Ты же помнишь ту историю с Бессмертной Помещицей, с которой и началась наша с тобой работа.

— Помню ли я? Смешно! — и он спустил вертлявого мальчугана на пол и для придания ему ускорения в нужном направлении легонько шлёпнул его по пухлой попе.

— Когда я думал, что Сара сбежала от меня в картину Шишкина, — сказал Франкин, присаживаясь на один из стульев. — Я тоже рванул в эту «Рожь».

— Да, да, я помню. И изрезались там, потому что осколки стекла затянуло в туман. Но вы же не смогли пройти через эту картину, вы нашли вторую.

Дэн присел на ступеньки.

— Да, не было у Шишкина второй, — махнул рукой Шейн. — Именно из этой весь израненный и в разорванной одежде он и вывалился в это поле.

— А написано было голый, — возразил Дэн.

— Остальное крестьянкам воображение дорисовало. Хотя аммонит на груди у меня действительно был.

— А барыня? — допытывался Дэн.

— Вот, и барыня была, — и он многозначительно посмотрел в сторону кухни. — Ну, как барыня, годков двадцать пять моей Антонине может и было. Но в те годы тридцатник – уже старуха.

— Антонина Михайловна? Та самая помещица? Но она ведь человек! — Дэн едва успел подхватить из рук Евы падающую тарелку.

— Стопроцентный, — подтвердил Арсений. — Отец кучу бумаг подписывал с ней о неразглашении тайны, когда принимал её работать в наш дом.

— И по легенде барыня при смерти лежала, — напомнил Дэн.

— Она и лежала. Только не при смерти, а в тоске. Такая тяжёлая хандра, когда ничего в этой жизни не радует и не интересует. Дед её привёз откуда-то эти странные кристаллы и вручил ей перед смертью. Сам умер, но ей велел, чтобы она расходовала их с умом. Она и расходовала. Старела медленно, жила долго. Да только надоело всё. Переезжать с места на место, имения продавать – покупать. Вот и чахла.

— А тут наш Филипп, — сказал Шейн. — Почти на скакуне.

— Наговорите сейчас, — возмутилась Антонина Михайловна, снова появляясь из кухни. — И я его спасла. От смерти. Накормив своей солью. И он меня. От равнодушия к жизни. Так я узнала про алисангов, и то, что мир на самом деле не такой, каким кажется. Я пронесла этот интерес и эту любовь к вашему миру через всю жизнь. Переживала за него, за ваши судьбы. И рада, если чем смогла помочь.

— Антонина Михална, да, если бы не вы, — обняла её Ева и вздохнула, потянулась вытереть слёзы.

— Ой, плакса! — фыркнул Феликс, проходя. — Я пошёл встречать нашу сладкую парочку. Давайте, в прихожую!

 Отгремели хлопушки. Дети растаскали по всему дому разноцветные конфетти. Краснея и волнуясь, Эрик объявил о том, что они с Эммой решили пожениться. Клара привезла огромный торт, который испёк её новый муж-кондитер. Ирис с Тагаратом развлекали детей огромными фейерверками, которые они запускали над озером, под радостные крики всех присутствующих с балкона. «Адвокат» с «тётей из офиса» на зависть молодёжи кружились в вальсе. И вечерний воздух пропитанный запахом цветущих роз дурманил крепче любого вина.

— Я тебе говорил, что Пеона приняли в наш дом престарелых сиделкой? — спросил Дэн, обнимая Еву на лавочке, кажется, как раз под статуей Аполлона.

— Как он там, в нашей деревне?

— Отлично! Старушки любят его даже больше, чем меня. Присматривает за Зевсом, но настоящим своим отцом всё же считает деда Мещерского. У него и живёт. И каждый день ходит с ним на кладбище на свою могилу.

— А дед поверил, что это его сын?

— Не знаю, — он глубоко вдохнул запах её волос. — Этих старых чекистов разве поймешь. Ты же помнишь его коронную фразу? Каждому своё.

— Боже, — повернулась к нему Ева. — Я же именно её и не прочитала.

— Я знаю, — улыбнулся Дэн. — Ну, должно же было у нас хоть что-то не получится.

— А ты до сих пор помнишь всё то прошлое, что прожил?

— Конечно! Хочешь один секрет? — он посмотрел на неё серьёзно. — В прошлое можно возвращаться. Просто его нужно хорошо-хорошо запомнить.

Она не улыбнулась, внимательно всматриваясь в его лицо.

— Я никогда не говорила тебе об этом! Неужели это был ты?

— Если не веришь, хочешь, я угадаю, как тебя зовут?

— Попробуй! — она хитро прищурила один глаз.

— Ева! — тихо ответил он.— Моя Ева.

Оглавление

  • Глава 1. Заткнись!
  • Глава 2. Отец
  • Глава 3. Безумный король и соль бессмертия
  • Глава 4. Ратвис
  • Глава 5. Прощение
  • Глава 6. Руны
  • Глава 7. То, чего раньше не было
  • Глава 8. Глотая архивную пыль
  • Глава 9. Сердце
  • Глава 10. Между небом и землей
  • Глава 11. Парацельс
  • Глава 12. Всё тайное когда-то...
  • Глава 13. Возвращаться - плохая примета
  • Глава 14. Кровь священного цветка
  • Глава 15. Когда цветёт багульник
  • Глава 16. Ангел
  • Глава 17. Хитрая бабочка
  • Глава 18. Чужие тайны
  • Глава 19. Замок Кер
  • Глава 20. Любимые мозоли
  • Глава 21. Кровавые руки прошлого
  • Глава 22. Невозможное и материнский инстинкт
  • Глава 23. Семейные тайны
  • Глава 24. Неожиданная находка
  • Глава 25. Навсегда!
  • Глава 26. Последняя сказка
  • Глава 27. Щёлк! Щёлк!
  • Глава 28. По праву сильнейшей
  • Глава 29. День урожая
  • Глава 30. Предпоследняя попытка
  • Глава 31. Здравствуй, папа!
  • Глава 32. Другая жизнь
  • Глава 33. Пора!
  • Глава 34. Лавры Пифии
  • Глава 35. Хранительница душ
  • Глава 36. Проклятье
  • Глава 37. После Евы
  • Глава 38. Вперёд в прошлое
  • Глава 39. Последний шанс
  • Глава 40. И стены имеют тайны
  • Глава 41. Превосходя богов
  • Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg

    Комментарии к книге «Элемента.T», Елена Лабрус

    Всего 0 комментариев

    Комментариев к этой книге пока нет, будьте первым!