«Расколотый мир»

Расколотый мир (fb2) - Расколотый мир [ЛП] (пер. ˜'*°†Мир фэнтез膕°*'˜ | переводы книг Группа) (Звездная пыль - 2) 1821K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Эми Кауфман - Меган Спунер

Эми Кауфман, Меган Спунер

Расколотый мир

Переведено специально для группы

˜"*°†Мир фэнтез膕°*"˜

Оригинальное название: This Shattered World

Авторы: Эми Кауфман и Меган Спунер / Amie Kaufman and Meagan Spooner

Серия: «Звездная пыль» 2/ Starbound #2

Перевод: Светлана Дианова

Редакторы: Александр Иванович Иркин, Светлана Дианова

Предисловие от Переводчика:

Спасибо, что взялись прочтение любительского перевода данной книги, которая вернет вас в мир Лили Лару и Тарвера Мерендсена из «Разбитых звезд», новую встречу с которыми я вам гарантирую, даю слово))).

Но перед прочтением я рекомендовала бы вам остановить ненадолго свой взор на новелле «Ночь так темна», которая является промежуточной книгой между первой и второй частью. В ней вы узнаете, что произошло с Тарвером Мерендсеном до падения «Икара», она явит новых интересных персонажей и приподнимет завесу на события первой, второй, а также третьей книги. Читайте — не пожалеете.

Посвящается Мэрилин Кауфман и Сандре Спунер,

которые всегда были нашими непоколебимыми союзниками,

и всегда будут иметь нашу поддержку в каждой битве, с которой мы столкнемся.

Девочка стоит на поле боя, и это улица, на которой она выросла. Люди здесь не знают, что приближается война, и каждый раз, когда она открывает рот, чтобы предупредить их, город, зовущийся Новэмбэ, заглушает ее слова. Тарахтят проносящиеся мимо машины, завывают сирены, дети смеются, а на голографическом щите над головой непрерывно повторяются объявления. Девочка кричит, но только голуби у ее ног замечают это. Вздрогнув, они взлетают ввысь и исчезают в ярком лабиринте лоскутного белья, висящего на бельевой веревке, в свете перекрестных фонарей над головой.

Никто ее не слышит.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

ДЖУБИЛИ

КАКОЙ-ТО ПАРЕНЬ ТАРАЩИТСЯ НА меня с другого конца бара. Я вижу только его, потому что по привычке наклонилась вперед, поставив локти на пластиковую поверхность бара, и таким образом мне видно только ряд голов. Отсюда я могу смотреть в зеркало, висящее над головой бармена. А парень, я смотрю, использует тот же трюк.

Он новенький. Для начала, я не узнаю его, да и к тому же у него такой взгляд. Безусловно, он вербованный, пытающийся что-то доказать, подобное этому они все делают в первую очередь. Но он все еще смотрит по сторонам, стараясь не натыкаться на других парней, не слишком хорошо знакомый с кем-то еще. Он одет в армейскую футболку, куртку и камуфляж, но одежда сидит на нем неуклюже и слишком мала. Может быть из-за того, что он только прибыл, и они еще не заказали ему его размер. Также может быть из-за того, что эта униформа не его.

Тем не менее, новобранцы знают к концу первой недели, что не надо соваться к капитану Чейз, даже когда она в «Молли Мэлоун». Я не заинтересована. Восемнадцать — довольно ранний возраст, чтобы убить на себя спрос, но безопаснее отправить им такой посыл с первого же дня.

Но этот парень… этот парень заставляет меня притормозить. Заставляет меня забыть обо всем. Темные густые волосы и брови, опасно сладкие глаза. Чувственный рот с крошечной, едва заметной ухмылкой, скрывающейся в уголке. У него поэтический рот. Художественный, выразительный.

Он выглядит странно знакомым. Пока я держу напиток, капли конденсата образуются вокруг пальцев. Поправочка — я вспомню этого парня, если я видела его раньше.

— Все хорошо? — Бармен встает между нами, опираясь на барную стойку, склонив голову ко мне. Этот дерьмовый бар на дерьмовой импровизированной улице с тоской именует себя «Молли Мэлоун». На такие истории о призраках с ирландскими корнями заявляют свои права разные местные сборища с видоизмененных планет. «Молли» — это триста фунтовый лысый китаец с татуировкой хризантемы на шее. Я хожу у него в любимицах с тех пор, как я оказалась здесь, потому что я одна из немногих, кто может сказать больше, чем пару слов на мандаринском языке, благодаря маме.

Я поднимаю бровь.

— Пытаешься меня напоить?

— Живу надеждой, детка.

— Когда-нибудь, Молли. — Я замолкаю, мое внимание возвращается к зеркалу. На этот раз, парень видит, что я смотрю, и бесцеремонно встречается со мной взглядом. Я борюсь с желанием отвести глаза и склониться ближе к бармену. — Эй, Мол… что это за новый парень на том конце?

Молли лучше знает, как не оборачиваться и вместо этого начинает протирать новый стакан.

— Тот красавчик?

— Ммм.

— Сказал, что его только что отправили сюда, пытается прощупать это место. Он задает много вопросов.

Странно. Свежее мясо, как правило, поступает в виде стада, целые взводы нервных мальчиков и девочек с распахнутыми глазами, топающих туда, куда им скажут. Тихий голосок в голове указывает мне на то, что это не совсем справедливо, что я тоже была мясом всего лишь два года назад. Но они так удручающе не готовы к жизни на Эйвоне, что я ничего не могу с этим поделать.

Впрочем, этот иной, и он совсем один. Настороженность покалывает меня у основания шеи, взгляд обостряется. Здесь, на Эйвоне, «иной» обычно означает опасность.

— Спасибо, Молли. — Я щелкаю пальцами, указывая на него, и он вздрагивает и усмехается, прежде чем возвращается к своим более требовательным клиентам.

Парень все еще смотрит на меня. Ухмылка теперь не так уж и скрыта. Я понимаю, что смотрю назад, но мне все равно. Если он на самом деле солдат, могу сказать, что я проверяла его официально, ища предупредительные знаки. Только потому, что я не на службе, не значит, что я могу отложить свои обязанности. Мы не получаем много предупреждений, когда мы теряем кого-нибудь из-за ярости.

Он выглядит ненамного старше меня, так что даже если ему исполнилось шестнадцать, у него вряд ли более двух лет службы за плечами. Достаточно, чтобы стать дерзким — недостаточно, чтобы знать, что он должен стереть эту ухмылку с лица. Несколько недель на Эйвоне сделает это за него. Его мужественный, точеный, с ямочкой подбородок настолько совершенен, что я хочу ударить его. Тень щетины на щеках лишь подчеркивает красивый овал его лица. Эти парни неизменно оказываются придурками, но на таком расстоянии он просто прекрасен. Как будто его создал талантливый скульптор.

Такие парни заставляют меня верить в Бога.

Миссионеры должны начать вербовку таких парней, как он, прежде чем военные смогут добраться до них. В конце концов, ведь вам не надо красиво стрелять в людей. Но я думаю, внешность, вероятно, станет подспорьем, если вы пытаетесь распространить свою веру.

Взглянув на него в зеркало над головой, я преднамеренно дергаю подбородком, подзывая его. Он получает сообщение, но не торопится ответить. В обычном баре, на обычной планете это означало бы, что он не заинтересован или строит из себя недотрогу. Но поскольку мне не нужно продолжение, которое нужно обыкновенным людям в барах, его колебание заставляет меня засомневаться. Либо он не знает, кто я, либо ему все равно. Это не может быть первое — все на этой горе знают капитана Ли Чейз, независимо от того, как недавно они приехали. Но если это было недавно, то он не обычный рекрут.

Какой-то придурок из Центра Управления пытается не выделяться, одеваясь, как мы? Полевой агент из «Терра Динамики» прибыл, чтобы посмотреть, как военные делают свое дело по предотвращению мятежа? Неслыханно для корпорации, отправлять шпионов, чтобы убедиться, что правительство поддерживает часть своего соглашения по видоизменению. Что только усложняет нашу работу. Корпорации постоянно лоббируют право иметь возможность брать на работу частных наемников, но так как Галактический совет совсем не радует мысль о частных финансируемых армиях, находящихся повсюду, они придерживают эту петицию правительственными силами. Может, он из Галактического Совета, и находится здесь, чтобы шпионить на Эйвоне за пару месяцев перед их планетарным обзором.

Независимо от того, кто он, это не может быть хорошей новостью для меня. Почему эти люди не могут оставить меня в покое и позволить мне делать свою работу?

Темноволосый парень берет пиво и пробирается через бар в мою сторону. Он хорошо притворяется, что страшно застенчив, как будто удивлен, что его выделили, но я знаю лучше.

— Эй, — говорит он вместо приветствия. — Я не хочу пугать тебя, но твой напиток становится синим.

Это одна из придумок Молли, которую он иногда дает мне бесплатно в качестве оправдания того, чтобы на самом деле смешивает напитки, а не наполняет кувшины настоящим пивом.

Я принимаю внезапное решение. Если он хочет поиграть в недотрогу, я могу стать застенчивой в ответ. Он старается не смотреть в глаза, и любопытство пронизывает меня — я хочу посмотреть, что произойдет, если я поведусь на это. Я знаю, что он не заинтересован во мне. По крайней мере, не так, как притворяется.

Я вылавливаю пластиковую шпажку — ярко-розовую — из бокала мартини и накалываю на нее вишенки, которые сосу одну за другой. Глаза парня фокусируются на моих губах, посылая мне короткий всплеск удовлетворения. У Молли нет больших возможностей смешивать напитки — а у меня не так уж много возможностей для флирта.

Я позволяю губам свернуться в улыбку и томно приоткрыться.

— Мне нравится синий.

Его рот открывается для ответа, но вместо этого он вынужден прочистить горло.

— Тебя укусил болотный жук? — с притворным беспокойством спрашиваю я. — Молли позаботится об этом. Его напитки вылечат что угодно, от ран до аппендицита.

— Так ли это? — Он снова обретает голос и улыбается. За мишурой, которую напялил на себя этот новенький парнишка, проявился проблеск удовольствия. Он наслаждается собой.

Ах, вот ты какой — отмечает тоненький глумливый голосок в моей голове. Я отодвигаю его в сторону.

— Если ты чуть подождешь, мы вдобавок выясним, станет ли мой язык синим.

— Это приглашение провести личную инспекцию?

За столом на заднем плане я вижу часть своего взвода, наблюдающих за мной и новым парнем, несомненно, ожидающих увидеть, отколю ли я что-то интересненькое.

— Играй по правилам.

Он смеется, прислонившись боком к бару. Это небольшая капитуляция, пауза в игре. Он не так сильно рвется в бой, скорее прощупывает меня.

Я ставлю напиток на барную стойку рядом с нацарапанными инициалами на разноцветной поверхности. Они были здесь еще до того, как я появилась в этих краях, их владелец скорей всего давно помер.

— Это та часть, где ты обычно представляешься, Ромео.

— И разрушаю таинственность? — Широкие брови парня поднимаются. — Сомневаюсь, что Ромео снимал маску, когда встретился с Джубили.

— С Джульеттой, — поправляю я его, стараясь не вздрогнуть от использования им моего имени. Он должно быть совсем новичок, раз не знает, как сильно я ненавижу это. Тем не менее, он дал мне ценный намек. Если этот парень знает Шекспира, он получил образование где-то за пределами этого мира. Болотные жители едва могут прочитать инструкцию, у уж тем более древнюю классику.

— О, эрудированная? — отвечает он, сверкая глазами. — Странно обнаружить в таком месте такую девушку, как ты. Итак, кого ты обидела, чтобы застрять на Эйвоне?

Я прислоняюсь к бару, опираясь на локти. Одна рука забавляется с пластиковым мечом, тыкая им туда-сюда между пальцами.

— Я заноза в заднице.

— Любимый тип девушки. — Ромео, улыбаясь, встречается с моими глазами, а затем отводит взгляд. Но не раньше, чем я понимаю: он напряжен. Это тонко, но я была обучена замечать невидимые течения, угасание и приток энергии человека. Сведенные мышцы здесь, линии напряженности там. Иногда такие предупреждения можно получить, прежде чем кто-то попытается взорвать себя, и прихватить вас с собой.

Адреналин обостряет чувства, когда я наклоняюсь вперед. Воздух здесь пахнет разлитым пивом, сигаретным дымом и освежителем воздуха — и ничто из этого не может заглушить инвазивный запах болота снаружи. Я стараюсь абстрагироваться от гомона моего взвода, раздающегося на заднем плане, и более внимательно смотрю на Ромео. Не могу сказать при приглушенном свете, расширяются ли его зрачки. Если он только что прибыл на планету, у него не должно было быть времени поддаться ярости, если только его не перевели сюда из другого места на Эйвоне.

Он переносит свой вес под моим изучающим взглядом, а затем выпрямляется.

— Послушай, — говорит он, его голос становится более оживленным, — позволь мне заплатить за твой напиток и я оставлю тебя на вечер.

Как-то он меня прощупал. Он знает, что я подозрительная.

— Подожди, — я хватаю его за руку. Это нежное прикосновение, но твердое. Если он захочет уйти, прежде чем я его отпущу, ему придется вырываться. — Ты не солдат, — говорю я, наконец. — И не местный. Прямо головоломка. Ты ведь не собираешься оставить меня такой неудовлетворенной, не так ли?

— Неудовлетворенной? — Улыбка парня не мелькает даже мимолетно. Он хорош. Он, скорее всего шпион одного из конкурентов «ТерраДин» — «НоваТеха» или «Космической корпорации», или любой ближайшей корпорации с пространством, ведущим наблюдение на Эйвоне. — Это нечестно, капитан Чейз.

Я отказываюсь от притворства.

— Я не говорила тебе, кто я.

— Как будто «Крепкий орешек» Чейз требует представления.

Хотя вы никогда не застанете, когда мой взвод, называет меня так, по крайней мере, в лицо, прозвище разнеслось, как лесной пожар, после моих первых дней нахождения здесь. Я не отвечаю, рассматривая его внимательно, и пытаюсь понять, почему он выглядит так знакомо. Если он преступник, возможно, я видела его фотографию в базе данных.

Он делает небольшую попытку высвободить руку, чтобы проверить, насколько сильно я хочу удержать его.

— Послушай, я просто парень, пытающийся угостить девушку выпивкой. Так почему бы тебе не позволить мне сделать это, и после мы можем пойти разными дорогами и помечтать о том, что могло бы быть?

Я сжимаю челюсти.

— Послушай, Ромео. — Пальцы усиливают хватку — я чувствую, как напрягаются мышцы под моей рукой. Он не слабак, но я лучше подготовлена. — Как насчет того, чтобы пойти в штаб и поболтать там?

Мышца в его предплечье под моей ладонью дергается, и я смотрю на его руку. В ней ничего нет — но потом он смещает вес, и вдруг что-то, удерживаемое им в другой руке, впивается в мои ребра. У него под рубашку был заправлен пистолет. Твою мать. Это устаревшее, замызганное баллистическое оружие, а не один из лазерных пистолетов, к которым я привыкла. Неудивительно, что на нем куртка, несмотря на жару в баре. Её длинные рукава скрывают татуировку генотипа: спиральный рисунок на предплечье, что все местные получают при рождении.

— Извини. — Он склоняется ко мне, чтобы скрыть пистолет между нами. — Я действительно просто хотел заплатить за твой напиток и убраться отсюда.

За ним я вижу своих ребят, склонивших головы вместе, смеющихся и время от времени поглядывающих в нашу сторону. Хотя половина из них хороша в свои двадцать, они по-прежнему ведут себя как кучка сплетников. Мори, одна из моих бывалых солдат, на мгновение встречается с моими глазами — но она отводит взгляд, прежде чем я могу передать что-нибудь вербально. Алекси тоже там, его розовые волосы подняты вверх с помощью геля, он не смотрит в мою сторону, как будто слишком заинтересован в стене. С их точки зрения, я позволяю этому парню вешаться на себя. «Крепкий орешек» Чейз, на этот раз немного увлеклась. Войска так часто курсируют в и из Эйвона, что только те, кто здесь знают о перемирии последние несколько месяцев — их чувства не обострены сражением. Они недостаточно подозрительны.

— Ты верно шутишь? — Мое личное оружие висит на бедре, но мы достаточно близко, чтобы он мог с легкостью выстрелить в меня, прежде чем я доберусь до него. — На самом деле ты не можешь считать, что это сработает.

— Ты же не оставила мне выбора, не так ли? — Он смотрит на кобуру на моем бедре. — Ты, кажется, немного перегружена, капитан. Оставь пистолет на табуретке. Медленно.

Я округляю глаза, смотря на Молли, но он отклоняется назад, вытирая стаканы, наблюдая за головизором в конце бара. Я пытаюсь выловить чей-нибудь взгляд — любого — но все они тщательно игнорируют меня, уж очень хотят потом рассказать истории о том, что они видели, как капитана Чейз закадрили в «Молли». Похититель закрывает меня своим телом, когда я тянусь к пистолету и кладу его там, куда он указывает. Он обнимает меня за талию и разворачивает к двери.

— Пошли?

— Ты идиот. — Я сжимаю руки, розовая коктейльная шпажка впивается в мои ладони. Потом я немного поворачиваюсь, чуть вырываясь, желая проверить его хватку и распределение веса. Надо же — он наклоняется слишком далеко вперед. Я напрягаю мышцы и дергаюсь, отклоняясь назад, выкручивая свою руку. Это больно, как ад, но…

Он ворчит, и ствол пистолета еще острее вонзается в мои ребра. Но он меня не отпускает. Он хорош. Черт, черт, ЧЕРТ.

— Ты не первая, кто так говорит, — говорит он, дыша немного чаще.

— Хорошо… оу, я пойду, ладно? — Я позволяю ему направить меня к двери. Я могла бы сказать, что он блефует, но если он достаточно глуп, чтобы принести пистолет на военную базу, он может быть достаточно глуп, чтобы выстрелить из него. И если это выльется в перестрелку, мои люди могут пострадать.

Кроме того, кто-нибудь остановит нас. Конечно, Алекси — он знает меня слишком хорошо, чтобы позволить этому случиться. Кто-то увидит пистолет — кто-то вспомнит, что капитан Чейз не покидает бар с незнакомыми парнями. Она ни с кем не покидает бар. Кто-то поймет, что что-то не так.

Но никто ничего не делает. Когда за нами закрывается дверь, я слышу, как из бара раздается низкий звук свистов и улюлюканий, когда весь мой взвод начинает ржать и сплетничать, как куча старых кур. Ублюдки, думаю я яростно. Я заставлю вас сделать так много кругов утром, что вы пожалеете, что ВЫ не были похищены мятежниками.

Потому что он и есть они. Я не знаю, откуда он знает Шекспира, или где он получил подготовку, но он должен быть одним из болотных крыс. Они называют себя воинами фианной — воинами — но все они просто кровожадные преступники. Кто еще посмеет проникнуть на базу, не имея ничего, кроме пистолета, который выглядит, как будто он с начала времен? По крайней мере, это означает, что нет никакой опасности, что он поддастся влиянию бессмысленного насилия, так как смертельная ярость Эйвона влияет только на людей не с этой планеты. Мне нужно беспокоиться только об обычном, повседневном насилии, которое так легко распространено у этих болотных жителей.

Он оттаскивает меня от главной дороги в тень между баром и сараем с припасами по соседству. Тут меня осеняет: я не никого не заставлю бегать утром. Я военный офицер, захваченный мятежниками. Наверное, я больше никогда не увижу свои войска, потому что к утру я умру.

С рычанием, я замахиваюсь рукой и отправляю лезвие розовой, пластиковой коктейльной шпажки в бедро парня. До того, как он успевает отреагировать, я в бешенстве прокручиваю ее и ломаю кончик, оставляя ярко-розовый пластик в его мышце.

По крайней мере, без боя я не сдамся.

Мальчишки играют в переулке с петардами, украденными из храма. Девочка смотрит сквозь дыру в стене, лицом прижавшись к разваливающемуся кирпичу. Вчера в храме проходил обряд лютеранского священника, а завтра будет свадьба, и настало время ее матери переоборудовать крошечное здание в конце улицы, чтобы соответствовать слишком отдаленным воспоминаниям о традиционных церемониях на Земле.

Мальчишки поджигают петарды и смотрят, кто сможет дольше всех держать красные палочки в руке прежде, чем отбросить, до того, как они щелкнут как выстрел. Девочка пробирается через дыру в стене и бежит, чтобы вырвать зажженную петарду из руки самого большого мальчика. Ее кожа покрывается мурашками от шипения и жара фитиля, но она отказывается отпустить ее.

ГЛАВА ВТОРАЯ

ФЛИНН

БОЛЬ ПРОНЗАЕТ НОГУ, и на мгновение моя хватка слабеет. Она моментально вырывается.

У меня остается секунда, чтобы что-то предпринять, и если я зазеваюсь, она убьет меня. Я отпрыгиваю назад, когда она размахивается, чтобы ударить меня, и ночь оглашается звуком выстрела. Из моего пистолета. Она падает на землю со стоном от боли, но у меня нет времени обдумать, насколько сильно я ее ранил. Каждый на базе, с тем эхом, отраженным от зданий, услышал выстрел, и они обнаружат меня достаточно скоро.

Я тянусь к ней, но она опять в движении: либо не сильно ранена, либо на адреналине. Она ударяет меня ногой по руке, и та онемевает от локтя до кисти. Пистолет вылетает из моей руки и скользит по мокрой траве.

Мы оба устремляемся за ним. Ее локоть попадает мне в солнечное сплетение, промазав всего на дюйм — из-за чего я хриплю, а не становлюсь полумертвым, пытаюсь отдышаться, и заставляю себя двигаться дальше. Она вскакивает раньше меня, и я хватаюсь ее за лодыжку, скребя по грязи, чтобы снова стащить ее назад, прежде чем она сможет схватить пистолет или позвать на помощь.

Она, может быть, и натренирована, но я борюсь за свою семью, за свой дом, за свою свободу. Она же сражается за чертову зарплату.

В течение долгого времени слышно лишь суровое стаккато нашего дыхания, когда мы боремся, чтобы опередить друг друга. Затем моя рука находит знакомую рукоять пистолета моего дедушки. Я ударяю локтем ей в лицо, но она легко уклоняется от него, и это отбрасывает ее достаточно, чтобы дать мне возможность перевернуться и в конечном итоге направить пистолет ей между глаз.

Она не двигается.

Я вижу только темный, яростный блеск ее глаз, когда они встречаются с моими. Я не могу говорить, слишком измотан, слишком шокирован. Медленно, она поднимает руки вверх. Капитуляция.

Мне ничего так не хочется, как рухнуть на землю. Но слышны крики солдат, ищущих злоумышленников, охотящихся за источником выстрела. У меня нет времени. Мне нужно отнести ее на свой куррах1 — если я оставлю ее здесь, ее слишком быстро найдут и у меня не будет достаточно времени, чтобы исчезнуть на болотах.

Подталкивая пистолетом, я молча приказываю ей встать на ноги. Сам я, шатаясь, хватаю ее за руку, чтобы выкрутить ее и завернуть за спину. Я утыкаюсь стволом пистолета ей в поясницу, и она это чувствует.

Пальцы мокрые и липкие от ее крови, но слишком темно, чтобы сказать, много ли ее. Я знаю, что попал в нее, я видел ее падение. Но она на ногах, так что рана не так уж сильно замедляет ее. Должно быть, я только оцарапал ее пулей.

Я пытаюсь успокоить дыхание, прислушиваясь к крикам солдат. Покинуть базу сейчас будет намного сложнее, не так, как я рассчитывал: иметь время, чтобы замаскироваться грязью из-под наших ног. Ее кожа коричневая и ее сложнее увидеть в плохом освещении, но моя кожа бледно-белая, указывающая о жизни на планете с постоянным облачным покровом. Я практически свечусь в темноте.

— Ну? — пытается отдышаться она. — Что дальше? Ты можешь хотя бы иметь приличие выстрелить мне в сердце, а не в голову. Я буду выглядеть красивее на своих похоронах.

— С тобой что-то очень не так, капитан, — говорю я ей, держа ее близко к себе. Ее черные волосы выбились из хвоста и щекочут мое лицо, попадая в глаза. — Ты не приглашала сюда ни для чего подобного.

— Как будто тебе нужно приглашение, — рычит она, и хотя она совершенно неподвижна, я практически чувствую, как она наливается гневом. Я не могу ее отпустить. Она никогда бы меня не отпустила. Она резко отклоняется назад, посылая боль, пронзающую мою ногу.

Я меняю хватку на пистолете, позволив ему давить на нее немного сильнее.

Было бы легко заставить говорить новобранцев, но их уровень допуска слишком низок, чтобы у них имелась какая-нибудь полезная информация. Но попытка приблизиться к капитану Чейз для получения информации — это совсем другое дело. О чем я думал? Шон смеялся бы, если бы увидел меня сейчас: самый большой пацифист фианны держит самого известного солдата Эйвона под дулом пистолета.

— Я везде узнаю твое красивое лицо, ты это знаешь. — В ее тоне, под гневом, слышится самодовольное удовлетворение. Как одержать победу в чем-то важном, даже если это означает, что она в конченом итоге будет мертва. — Ты должен избавиться от этой проблемы.

— Póg mo thóin, trodaire2, - бормочу я, усиливая хватку. Поцелуй меня в задницу, вояка.

Капитан Чейз выдает тираду, что звучит как ответные оскорбления, хоть я и не понимаю языка. Она не похожа на ирландку и, наверное, понятия не имеет, что я сказал. Но она поняла мой тон, поэтому я с легкостью могу сказать, что проклятия в мою сторону разносятся, возможно… на китайском? Похоже, в ней присутствует какая-то часть этой крови, но с внеземными людьми это сложно сказать. Она делает яростный разворот, а затем задыхается, потому что движение отзывается болью в ее ране. Повезло, что мне удалось задеть ее, потому что иначе я бы не смог удержать ее. Она сильнее, чем выглядит.

Мысли несутся вскачь. Это еще не конец, и я все еще могу перевернуть все в свою пользу, если думать быстро. Новобранцы в баре, возможно, не в курсе скрытого объекта на востоке, но теперь у меня есть капитан, и это та, кто пробыла на Эйвоне дольше, чем любой другой солдат. Кто даст мне больше информации, чем не золотой ребенок военных?

Этот объект пугает меня слишком сильно, чтобы игнорировать его. Пока я не увидел его несколько часов назад, я никогда не узнал бы о нем. Я не знаю, как они скрыли строительство. Он появился из ниоткуда, в окружении заборов и прожекторов. Со стороны нет никакой возможности сказать, что там: оружие, новые технологии для поисковых беспилотников, способы уничтожить фианну, о которых мы еще не думали. Пока мы не узнаем, почему объект находится там, каждая минута представляет опасность.

Я пихаю ее и начинаю двигаться по периметру базы, держась в тени и вдали от камер наблюдения.

— Видела когда-нибудь красоту дальних болот?

— Полагаю, там они вообще не найдут мое тело. Умно.

— Психиатр вашего взвода знает о твоей одержимости собственной смертью?

— Просто стараюсь быть полезной, — бормочет она сквозь зубы. Мы недалеко от того места, где я пробрался через ограждение. Я уверен, что в более высокотехнологичном мире периметр засветился бы лазерами и шестью видами сигнализации, но здесь, за пределами цивилизации, солдаты застряли с проволочными заборами и пешими патрулями. Центральное командование тратит как можно меньше средств на их доставку, и это видно. Кроме того, последние несколько месяцев с момента прекращения огня сделали их ленивыми. Их патрули не такие, какими они должны быть.

Я слышу, как идут поиски на другой стороне базы, но здесь, задницей к городу, практически тишина. Они всегда считают, что мятежники придут с болота. Как будто мы недостаточно умны, чтобы обойти и появиться из города, где меньше защиты.

Я могу сказать, что она начинает думать о группах поиска примерно в то же время, как и я — она втягивает воздух, чтобы закричать, и я упираю ствол пистолета в ее кожу в знак предупреждения. Мы оба замираем в течение напряженного момента, пока она решает, вывести ли меня на чистую воду. Я молюсь, чтобы она этого не сделала. Она выпускает воздух из легких в ярости капитуляции.

Я пинаю по проволоке до тех пор, пока место, где я соединил отрезанные концы вместе, не расходится, а затем мы выходим за пределы ее территории в болото. Болото уходит перед нами во мрак, илистые поймы и голые скалы чередуются с тысячью извилистых рек и ручьев. Вода такая же грязная, как и земля, наполовину скрыта камышами и гниющими водорослями, так что никто, кроме местных жителей, не может сказать, где твердая почва, пока не опустит ноги. Плавающие сгустки растительности означают, что водные пути постоянно меняются — глубже, мельче, соединяясь по-разному каждую неделю, поскольку грязь и водоросли текут медленно.

Большая часть болот прямо сейчас представляет собой мутную черную массу, а постоянные тучи над нами блокируют какой-либо намек на свет звезд. Нас учили, что там тоже есть пара спутников, где-то там, уговаривающие воды течь таким или иным образом. Но я ни разу их не видел — только облака, всегда облака. Небо Эйвона серое.

Куррах подтянут и стоит на мели в грязи за забором, его плоский донный корпус из прочной пластины — это избитый контраст с военными патрульными катерами. Я не возражаю против него, он может зайти куда угодно без звука, они даже не заметят. Я толкаю Джубили впереди себя к краю воды, и она, безмолвно протестуя, рычит.

— Знаешь, большинство людей считают меня очаровательным. — Я продолжаю говорить ей на ухо, надеясь держать ее подальше от мыслей, как выбраться из этого. — Даже ты, Джубили, хоть на секунду увлеклась мной. — Я слышу, как она пыхтит. Почему-то, когда я зову ее по имени это раздражает ее — хорошо. Еще один способ вывести ее из себя. — Может, тебе просто нужно дать мне второй шанс.

Я толкаю ее вперед в куррах и сбиваю крышку топливного бака ногой. Сырой бензин, который мы вынуждены использовать, настолько токсичен, что я чувствую запах паров отсюда, но я хватаю ее за воротник, чтобы уткнуть ее лицом к баку. С возмущенным протестом она набирает полные легкие пара. Ей требуется несколько секунд, чтобы пережить боль и понять, что я делаю, но она вдохнула достаточно, чтобы ее конечности перестали двигаться. Когда она пытается оттолкнуть меня, ее ноги отказывают, и она выскальзывает из моих рук, чтобы удариться об дно лодки.

На мгновение наши глаза встречаются в тусклом свете. Ее взгляд полон ярости, пока она борется, чтобы оставаться в сознании, пытаясь приподняться на одном локте. Затем она теряет сознание, ее голова откидывается назад, ударяясь об корпус лодки. Я наклоняюсь, чтобы аккуратно приподнять ей веки, но она уже без сознания. Она будет кричать от головной боли, когда очнется, но это лучше, чем бить ее по голове. Слишком легко недооценить удар и в конечном итоге просто убить ее.

Не теряя ни секунды, я ставлю пистолет на предохранитель и засовываю его за пояс, а потом отталкиваюсь от земли ногой. Куррах быстро и бесшумно скользит по воде. Я не могу рисковать и зажечь фонарь, не тогда, когда вижу огни охраны базы, танцующих по мою душу, все еще ищущих нарушителя. Я плыву по ощущениям, отсоединив шест от планширя3, и делаю мягкие, быстрые взмахи перед собой и вокруг себя, чтобы убедиться, что держу путь на канал, который уведет меня от опасности.

К тому времени, когда они размашисто направляют прожекторы на участок болота за заборами, я уже слишком далеко, чтобы свет добрался до меня. Я все ожидаю, что почувствую руку на лодыжке, или что кулак капитана встретится с моими кишками, но она не шевелится.

Как только звуки криков, разносящихся по воде, начинают затухать, и мне больше не видно огней базы, я останавливаюсь достаточно надолго, чтобы найти свой фонарь и зажечь его. Мы используем водоросли для покрытия стекол, делая свет размытым, жутковатого зеленовато-коричневого цвета. Иногда солдаты замечают наши лодки или наши сигнальные огни, и камуфляж может заставить их отбросить то, что они увидели, потому что блуждающий огоньки внушают страх на этом болоте.

Они не знают, что любой, кто видел настоящий огонек, никогда не сможет спутать его с одним из наших фонарей.

Я подвешиваю фонарь за ручку, и поворачиваюсь назад к trodaire в бессознательном состоянии, лежащей на дне курраха. Пути назад нет. Может ли она пролить свет на то, что происходит на участке пустынной земли к востоку от базы или нет, она знает меня в лицо. Возможно, она еще не знает моего имени, но если ей удастся связать меня с моей сестрой, она лично поведет охоту, пока у нее не будет лежать моя голова на тарелке — ей не понадобится их, так называемая «ярость» как оправдание для того, чтобы разрезать меня на кусочки.

Взятие в плен капитана Чейз, возможно, станет огромным ударом для trodairí, и триумфом для нас. Я знаю, по крайней мере, два десятка фианнцев, которые выстрелили бы в нее без колебаний и прекрасно бы после этого спали. Если бы я вернулся с ее телом, мои люди полюбили бы меня за это.

Я медленно выдыхаю, и большой палец зависает над снятием с предохранителя пистолета дедушки, засунутого в пояс. Но это путь в никуда, моя сестра не смогла избежать его, как только она на него встала.

Я слышал об этой девушке больше историй, чем о десятках других trodairí. Они утверждают, что она единственная, кого не затронула, что солдаты называют «ярость Эйвона». Наверное, потому, что ей не нужно отступать от этой слабой отговорки, чтобы совершить насилие над моим народом — согласно рассказам, она практически принимает ее. Они рассказывают о том, как она в одиночку зачистила ячейку сопротивления на южной окраине территории «ТерраДин». Как солдаты под ее командованием реагируют быстрее, появляются первыми на месте происшествия, являются самыми ожесточенными бойцами. Как она снимает скальпы с живых мятежников только ради удовольствия.

Я не был так уверен насчет последнего, пока не увидел, как она смотрит на меня после того, как я наставил на нее пистолет. Но по крайней мере одна из историй — правда. Моему двоюродному брату Шону ее взвод чуть не снес башку через неделю после того, как она приняла командование, и когда я спросил его, какова она, он сказал, что она очень горяча. Он не ошибся. Если бы она не была наемным убийцей.

Моя единственная надежда состоит в том, чтобы заставить ее рассказать мне, что она знает об объекте — может быть, даже попасть внутрь для разведки — а затем убраться. По крайней мере, у меня будет хороший старт, когда начнется охота.

Я отрываю глаза и снова концентрируюсь на шесте. Куррах скользит по воде, путь подсвечивается всего только на несколько метров вперед тусклой зеленой лампой. Я должен чувствовать себя лучше, легче, с каждой минутой я увеличиваю расстояние между нами и яркими огнями базы, но я знаю, что это не победа. Капитан Чейз на дне моей лодки не остановится ни перед чем, когда она проснется, чтобы убить меня и сбежать, и, если остальная фианна обнаружит, что она у меня, они не остановятся ни перед чем, чтобы убить ее. Наше прекращение огня закончится, мой народ снова будет вынужден вступить в войну, которую они не могут надеяться выиграть.

Мне придется действовать быстрее.

На этот раз сон состоит из фрагментов, появляющихся острыми осколками, что разрезают ее память, которые невозможно собрать вместе. Девушка на Парадизе, и она пытается взобраться на стену. Время вышло, сержант кричит, заставляя ее руки дрожать от напряжения, в то время как ее пальцы возятся с захватом крюка.

Она хочет спуститься и упасть на землю. Но когда она смотрит вниз, ее мать там, с этим всегда усталым вздохом, мягким звуком намекая на разочарование. Там ее отец, руки грязные в маслянистой смазке двигателя, с дырой от пули в голове.

Сержант снова кричит на нее, сдавайся, но на этот раз она кричит в ответ, используя слово, за которое её позже заставят неделю копать окопы.

Там слишком много призраков, чтобы спуститься.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ДЖУБИЛИ

У МЕНЯ АДСКОЕ ПОХМЕЛЬЕ. Голова раскалывается, сколько же я выпила в «Молли» прошлым вечером? Только это невозможно. У меня не было утреннего похмелья с тех пор, как я была окончательно принята на основное обучение. Это технически произошло за три недели до моего шестнадцатилетия, и мне по закону запрещалось пить. Но после того как я три года пыталась попасть в армию, обманывая о своем возрасте, они наконец-то уступили и изменили правила. Что было три недели? Скорее всего, я должна была погибнуть в течение года. Так что можно было позволить пушечному мясу для начала выпить пива.

Одного раза хватило. Это не был алкоголь или на самом деле даже не похмелье, что достало меня — а то, что я показала худшие навыки в мой первый день обучения. Ну, все это означало, что я не создала лучшее первое впечатление у инструкторов, и позволила моему спарринг партнеру прижать меня менее чем за минуту. Ничего вроде бы страшного.

Здесь же быть собранной менее чем на сто процентов, может означать смерть. И с тех пор я не позволяю себе более чем пару бокалов.

Так почему я чувствую, что желудок готов вывернуться наизнанку?

Земля раскачивается подо мной, и я открываю глаза, игнорируя, что моим векам кажется, что они обложены наждачной бумагой. Первое, что я вижу, это пустое, сланцево-серое пространство неизменного ночного неба Эйвона. Я стараюсь сесть и заваливаюсь на бок, заставляя пол дрожать и качаться; мои руки связаны и привязаны к чему-то. Вспышка агонии разрывает бок, принося с собой память о пуле, расщепившей мою кожу.

— Плохая идея, капитан, — говорит раздражающе веселый голос где-то выше и позади меня. — Если ты опрокинешь нас, то я не вижу у тебя шансов доплыть до твердого грунтеа будучи привязанной к тонущей лодке.

Я поднимаю голову и щурюсь на стоящего надо парня, чем-то освещенного сзади.

Ромео.

— По крайней мере, если я утону, — хриплю я, и голос звучит как гравий, — твои друзья не будут иметь удовольствие повесить меня на стропила в своем маленьком убежище.

Ромео сужает глаза, глядя на меня, и выгибает бровь, пока он отталкивает от нас комки растительности одним из длинных шестов, которые используют местные.

— Мы не вешаем солдат, — говорит он с преувеличенным возмущением. — Мы сжигаем их на костре. Потребуются века, чтобы собрать топливо, учитывая ландшафт. Это особый случай.

Я фыркаю, используя звук, чтобы замаскировать скрип, когда испытываю крепость поперечного ребра лодки, к которой я привязана. Несмотря на то, как дряхло выглядит лодка, ребро не поддается. Но быть связанной — это наименьшая из моих проблем.

Постоянная облачная атмосфера Эйвона означает, что по звездам не сориентируешься, как мы были обучены делать в ситуациях выживания. Болото тянется так далеко, насколько видят глаза, не давая мне никаких ориентиров. Поэтому никак не определить, в каком направлении мы движемся. Даже случайные шпили скал, тянущиеся вверх, выглядят одинаково. Они острые, как лезвия бритвы; у Эйвона были только ветер и вода, чтобы разрушать их в течение нескольких поколений, едва ли один удар сердца в геологическом времени. Водные пути между островами и плавучими массами растительности смещаются настолько стремительно, что изо дня в день одна и та же полоса болота может выглядеть совершенно иначе. Я понятия не имею, где мы находимся. И быть потерянным на Эйвоне, означает быть мертвее солдата, оказавшегося посреди стаи кровожадных мятежников.

В носовой части висит тусклый фонарь, бросая такой же тусклый свет над водой. Мы должно быть достаточно далеко от базы, раз Ромео чувствует себя в безопасности, чтобы использовать освещение. Я напрягаю глаза, пытаясь сориентироваться, но все, что я получаю, это пятна, плавающие у меня перед глазами. Мои солдаты утверждают, что они иногда видят здесь огни, которые, как им кажется, ведут в болото. Мятежники называют их «блуждающие огоньки», как в какой-то сказке с древней Земли. За все время, проведенное здесь, я никогда не видела ничего, кроме моего собственного разума, играющего со мной в трюки — и как полагаю — повстанческого фонаря, кочующего по болоту. Но когда вы окружены пустотой, ваши глаза создают что-либо, чтобы удержать вас от чувства одиночества. Я моргаю, чтобы прочистить зрение от пятен.

— Зачем ты все это делаешь, почему просто не убил меня на базе? — наконец спрашиваю я, выкручивая запястья, пытаясь определить, насколько позволит мне это сделать веревка. Не много. Она плотная от многократных выдержек, и жесткая от возраста. — Ты планируешь какую-то публичную казнь?

Губы Ромео плотнее сжимаются, но на этот раз он смотрит в сторону болота впереди нас, пробираясь через комки плавающих водорослей.

— Ты действительно сумасшедшая.

Мозг лихорадочно все обдумывает, принимая во внимание мои травмы. Голова болит от газовых испарений, призывая спазмы тошноты, дрожь по всему телу, да и бок ранен. Но, похоже, крови не так много, так что он не мог сильно ранить меня.

— Я не понимаю, почему сумасшествие хотеть знать, как именно ты планируешь убить меня. — Я еще не закончила. Все дело в том, что я в приличной форме. Я все еще могу выбраться из этого.

— Я не собираюсь убивать тебя. — Ромео до сих пор не встретился со мной взглядом. — Это может быть твой первый инстинкт, но не мой. Ты доставишь меня на объект, который скрывают от нас, и покажешь мне, чем вы там занимаетесь.

— Мой первый инстинкт заключался в том, чтобы арестовать тебя, — огрызаюсь я. — Это ты притащил пистолет в бар. — Я постоянно оглядываюсь назад, но никаких следов огней военной базы. — Что за объект?

— Секретная база на востоке. Ее не было там на прошлой неделе, а теперь целая система. Здания, ограждение, рабочие. Я видел ее, тебе не нужно притворяться. Я хочу знать, как вы ее так быстро построили, что никто ничего не узнал. Я хочу знать, для чего она.

Руки продолжают оставаться связанными, попытка сбежать на мгновение забыта.

— Секретная база, — вторю я, пытаясь подавить страх, поднимающийся в животе. Одно дело быть захваченной мятежником. Другое дело быть утащенной в болото бредовым безумцем.

— Можешь изображать удивление сколько хочешь, — отвечает он, пожимая плечами. — Но ты доставишь меня внутрь объекта.

На его лице ничего не отражается, но он не так хорошо скрывает свои чувства, как он думает. В чертах его лица проглядываются следы раскаленного добела отчаяния, а напряженность, сковывающая его губы и глаза, я видела бесчисленное множество раз. Впервые становится интересно, действительно ли он говорил правду раньше: что он был в баре, ища информацию, а не мишень для этого антикварного пистолета.

Мысли скачут. К востоку от нас нет базы — даже если бы у военных было финансирование для расширения до второй базы в этой части территории «ТерраДин», которой мы не занимаемся, не было бы причин держать ее в секрете. Но он верит в это. Я вижу это настолько ясно, насколько я вижу его отчаяние.

Это хорошо, говорю я себе. Даже если он сумасшедший, он всего лишь один. Если бы я оказалась в их повстанческом лагере, я была бы уже точно мертва. Но здесь… остается шанс, что я смогу сбежать. Пока моя единственная надежда — подыграть.

— Так что же ты собираешься найти на этой секретной базе?

Ромео отвечает не сразу, оставляя меня смотреть, как он управляется шестом, ведя лодку через болото. Хотя двигатель висит на корме, он не трогает его с тех пор, как я очнулась. Такой техникой управления обучались штабом лишь немногие из нас, да и то безрезультатно. Мы вынуждены перемещаться по болотам с шумными двигателями, которые забиваются каждые пять минут болотным мусором, в то время как местные скользят по узким протокам без звука. Военный патруль мог пройти в пятидесяти метрах от нас и никогда не узнал бы, что мы были здесь.

Он останавливается, вынимает шест и кладет его вдоль лодки; мы просто дрейфуем по вялому течению. Он бережет свою ногу, в которую я всадила пластиковый коктейльный меч, вокруг которой завязана импровизированная повязка. Мне доставляет удовольствие думать, что у него, похоже, нет здесь инструментов, чтобы вытащить обломанный кусок. Он опускается на скамейку и дает мне рассмотреть свое лицо. Он все еще выглядит странно знакомым, хотя я уверена, что вспомнила бы его, если бы мы встречались до сегодняшнего вечера.

— Что я собираюсь найти? — спрашивает он, доставая флягу, уложенную под сиденье, и пьет из нее. — Ты мне скажи.

— Я не могу сказать тебе, — говорю я, пытаясь скрыть раздражение. И жажду, наблюдая, как он глотает. Подыгрывай, напоминаю я себе настойчиво. Заслужи его полное доверие. Используйте его, чтобы выбраться из этого бардака. — Если бы могла, сказала бы, но я никогда не слышала об объекте на востоке.

Ромео закатывает глаза.

— Право. Ну, там может быть что угодно. Возможно, оружие. Насколько я понимаю, какое-то новое орудие, чтобы вытащить нас из пещер. Довольно необычно для вас соорудить его так быстро и с такой секретностью.

Я смотрю сквозь туман. Он становится слабее, а это значит, что я, должно быть, была без сознания по крайней мере несколько часов. Приближается рассвет.

— За этим ты рисковал пленением, бродя по базе? У нас уже есть оружие, которое превосходит твое десять к одному. Мы уже пробовали каждую ультрасовременную технологию, чтобы найти ваше убежище. Это болотистая планета делает это невозможным.

Ромео усмехается и улыбается такой улыбкой, что была бы очаровательной, если бы в ней не таилось что-то темное.

— Все эти усилия, чтобы найти меня, и ты говоришь, что я тебе не нравлюсь? — Он подмигивает, поднося флягу к моим губам, как бы предлагая мир. Я могла бы ударить его по коленям — он не связал мои ноги, и теперь он в пределах досягаемости. Я могла бы сбить его с места, отправить в болото, прежде чем он поймет, что происходит.

Но что потом?

Я поддаюсь жажде и склоняюсь вперед, чтобы отхлебнуть из фляжки. Я наблюдала, как он пьет из фляжки, так что она не отравлена и без наркотиков. Мутная вода Эйвона никогда не была так хороша на вкус.

Ромео вздыхает и убирает фляжку, когда я заканчиваю.

— Смотри, капитан. — Он с уважением смотрит на меня острыми, вдумчивыми зелеными глазами, так обыденно, как если бы он общался с другом, а не допрашивал врага. — Я хочу найти выход в этой войне для всех нас. Но сначала я хочу знать, почему на Эйвоне поколение назад должно было быть по расписанию видоизменение. Ты говоришь, что там нет военного объекта, если это правда, то он принадлежит «Терра Динамике». Я устал от их секретов. Маячит планетарная проверка, и если кто-то намеренно замедляет прогресс на Эйвоне, мы бы хотели знать почему.

Удивление лишает меня любого остроумного ответа.

— Ты считаешь, что в середине болота есть секретный объект, где мы контролируем климат.

Глаза его затуманиваются, и без предупреждения он встает на ноги, поставив их на ребра лодки, потянувшись к шесту.

— Я не ожидал, что одному из их наемных убийц, не все равно.

Наемный убийца? Я проглотила импульс наброситься на него. Если все, что мне нужно, были бы деньги, то есть около тысяч вариантов, которые я бы выбрала, вместо того, чтобы добровольно оказаться на этом коме грязи. И ничего бы не отдала бы, чтобы сохранить мир. Я стискиваю зубы.

— Зачем нам желать остановить развитие Эйвоне, даже если бы мы это могли? Зачем это надо военным или «ТерраДин», что они выиграют от этого?

— Если Эйвон останется таким, слишком нестабильным, чтобы поддержать рост численности населения, у нас никогда не будет достаточных рычагов воздействия, чтобы пройти планетарную проверку и быть объявленными независимыми. Мы уже должны быть фермерами, а не бойцами. Мы должны вести свою жизнь, получать зарплату, заниматься торговлей, быть в состоянии приехать и уехать с Эйвона, как нам угодно. Вместо этого мы застряли здесь. Ни голоса в Галактическом совете, ни рычагов воздействия, ни прав.

У него удивительное представление о политической ситуации, для того, кто, вероятно, перестал ходить в школу до того, как ему стукнуло десять лет.

— Ты, правда, думаешь, что цель «ТерраДин» — сидеть здесь и угнетать кучу отстойного дерьма? Они заплатили хорошие деньги, чтобы создать эту часть мира. Я не представляю, как они отобьют эти деньги, если Эйвон не начнет производить достаточно товаров для экспорта.

Челюсти Ромео сжимаются.

— Они должны. В противном случае скажи мне, почему никто не пытается выяснить, почему мы все еще выращиваем водоросли и тестируем воду.

— Не все из вас, — сухо замечаю я. — Некоторые из вас — воры и убийцы, и анархисты, живущие под землей.

— От чего ж, Джубили, — говорит он и ухмыляется, когда использование моего полного имени заставляет щеку дернуться от раздражения. — Я и понятия не имел, что ты так восхищаешься мной.

Я отказываюсь отвечать на это, и замолкаю. У меня нет ответа на его вопрос. Эксперты по видоизменению приходят и уходят, но Эйвон не меняется. И это правда, что в то время как отсутствие развития на Эйвоне каждые несколько лет подталкивает к новому расследованию, результаты всегда одинаковы: причина не выявлена. Если Ромео перестанет задавать столько вопросов, ему и его так называемой фианне будет намного лучше.

Сейчас рассвет целиком и полностью явился во всей красе настолько, насколько он когда-нибудь наступает на Эйвоне. В густом, холодном тумане края мира ускользают, оставляя только нашу маленькую лодку и плеск воды, когда шест погружается в воду и поднимается. Вдох Ромео подстроен под каждое усилие: замах и толчок — когда он орудует шестом, затем оставшуюся часть пути происходит выдох — когда он расслабляется и поднимает его для другого толчка.

Он не пользуется компасом. Компасы в любом случае бесполезны на Эйвоне, у которого нет надлежащего магнитного поля, а характер погоды на Эйвоне делает принятие спутниковых сигналов столь же ненадежными, как наши радиопередачи на базе. Даже когда они работают, каналы меняются и исчезают, как плавающие островки растительности, а спутниковая навигация может вызвать у нас столько же проблем, как и компас.

Но у Ромео, кажется, врожденное понимание мира, в котором он живет. Как будто у него в мозгу закреплен приемник, получающий сигналы непосредственно от Эйвона. Мы никогда не садимся на мель, мы не застреваем на плавучих островках. Насколько я могу судить, нам не придется возвращаться назад, чтобы изменить курс.

Я продолжаю наблюдать за ним, пытаясь понять, как он это делает. Если я смогу понять, возможно, я смогу найти дорогу назад, если высвобожусь. Он поворачивает, чтобы обойти более плотную кучу растительности, и я опускаю глаза, изучая, как он переносит свой вес. Я поднимаю глаза только, чтобы понять, что он повернулся и наблюдает за мной, как я наблюдаю за ним, подняв одну бровь.

Я не уверена, что было бы хуже, чтобы он думал, что я смотрю на пистолет на бедре, или как он предполагает, что я пялюсь на его задницу. Я резко отвожу взгляд и отказываюсь от попыток изучить своего похитителя. Мы молча двигаемся по водным путям в течение следующего полчаса или даже больше, моя голова стучит, а его выражение лица становится мрачным.

Вдруг дно лодки царапает по грязи, камышу и гравию, издавая тихий скрип.

— Оу, — произносит Ромео, прижимая одну ногу к скамейке и наклоняясь вниз, чтобы прижать шест к краю лодки. — Мы на месте.

Все, что я вижу это туман. Парень обходит меня, нахмурив брови, выгибая их в молчаливом предупреждении о ненападении, когда он склоняется ко мне, чтобы развязать меня. Я сжимаю челюсти так сильно, что за ухом стреляет боль, которая легко соединяется с пульсацией в затылке. Возможно, я могла бы вырубить его, но мы оба знаем, что без какого-либо представления о том, где мы, его люди, скорее всего, найдут меня раньше, чем мои. Мне нужно дождаться лучшего шанса. Если он прав, и здесь есть база, то у меня появилось бы преимущество. Но база означает люди — а где тогда воздушное движение, патрули, статическая оборона? Здесь только тишина.

Его пальцы тянут веревку, они теплые, когда касаются моей кожи, и с внезапным освобождением от давления, я становлюсь свободна. Я крепко сжимаю губы, сдерживаю агонию, которая приходит по мере возвращения циркуляции крови. Он морщится в ответ, как будто он на самом деле извиняется за боль, и нежно прижимает ладони к моим обнаженным запястьям, массируя их пальцами, призывая приток крови. Я стряхиваю руки, слишком раздраженная, чтобы принять любой жест помощи. Он закатывает глаза, вылезает из лодки, с хлюпаньем вступая на болотистую землю.

Пальцы покалывают булавками и иголками, когда я хватаюсь за ребро борта и вылезаю за ним. Туман слишком густой, чтобы что-либо видеть, но он все еще ведет себя так, будто знает, куда направляется.

— Итак? Что это за место? — спрашиваю я.

— Это прямо здесь. Я был здесь пару часов назад. — Он абсолютно уверен — это видно как он двигается, как спокойно говорит. Пистолет на его левом бедре, но он держит меня справа, вцепившись в мою руку. Я нахожу, что ступаю тихо, как будто действительно могу оказаться не на том конце караульного поста, что просто смешно — за исключением того, что, выжив так долго на Эйвоне, я не хотела бы попасть под дружественный огонь.

Он на несколько шагов ведет меня вперед, но мы не уходим далеко, когда даже я понимаю, что что-то не так. Его хватка на мне напряженна, его лицо лишено всякого самодовольства.

Затем лишь на мгновение туман рассеивается. Достаточно надолго для нас, чтобы увидеть, что участок твердой земли впереди нас пуст и бесплоден от всего, кроме сорняков, скал и нетронутой грязи. Дальняя сторона острова уходит обратно под воду, которая тянется непрерывно, до случающегося время от времени обнажения изгиба голой скалы.

Мы оба пялимся, хотя я не знаю почему. Я ему не верила — никогда не верила. И все же, стоя на этом пустынном участке острова, желудок ухает и звенит в ушах, я удивлена. Я отдергиваю руку и спотыкаюсь от усилия.

— Зачем ты привел меня сюда? — выплевываю я слова и против желания сжимаю кулаки, чтобы ударить его. — В чем смысл? Почему бы тебе просто не бросить меня где-нибудь на болоте?

Но он не смотрит на меня. Он все еще пялится в пустоту, хотя снова опустился занавес тумана, и стало вообще ничего не видно.

— Он был здесь, — произносит он. — Это именно то место. Не понимаю… он был прямо…

— Прекрати! — Крик приводит его в чувства, и он поворачивается на пятках, моргая на меня. — Мне нужен ответ. Зачем ты привел меня сюда?

— Джубили, — бормочет он, разжимая один кулак и направляя руку ко мне, ладонью вверх. Так мило, так открыто, как будто мы друзья. Из этого парня льется харизма — если бы он родился на правовой планете, ему бы следовало стать политиком. — Клянусь, это было здесь. Я не вру тебе.

— Твои обещания не особо что-то для меня значат, Ромео, — отрезаю я.

— Они не могли не оставить следов, — произносит он, прочищая горло и шагая мимо меня. — Здесь был целый объект — заборы, здания, ящики, самолеты. Помоги мне осмотреться, должны остаться признаки. Отпечатки подошв, фундаменты, что угодно.

Пока его глаза рассматривают землю, разыскивая его так называемые «признаки», это дает мне возможность рассмотреть черты его лица. Он расстроен. Больше, чем расстроен — он напуган. Смущен. Он действительно верит, что здесь что-то было.

Мне следует потакать ему, если у меня есть надежда вернуться на базу живой.

Это большой остров, и Ромео тащит меня сквозь туман, вдоль края растительности. Он слишком осторожен, чтобы выпустить меня из поля зрения, но я не настолько глупа, чтобы здесь сделать ставку на свободу. Один неверный шаг, и это будет долгий, томительный процесс затягивания в клоаку, с большим количеством времени, чтобы подумать о том, каким бессмысленным путем все это происходит.

Потакай ему. Играй правдиво. Уговори его отправить тебя назад.

Последствия газа все еще ощущаются, долго после того, как они должны были рассеяться. Во рту у меня странный металлический привкус, похожий на кровь, и пульс несравненно громко стучит в ушах. Я делаю глубокий вдох и пытаюсь сосредоточиться. Я понимаю, что тоскую по звездам, открытости неба, которого вы никогда не увидите на Эйвоне. Туман снова все скрыл, и невозможно увидеть дальше, чем на несколько ярдов вперед, оставив меня подвешенной в мире серого и белого. Я опускаю взгляд на землю, чтобы сохранить равновесие, потому что после долгого вглядывания в туман, глазам чудится, что я плыву.

К счастью, Ромео, похоже, ничего не замечает. Может быть, он списывает мои спотыкания на то, что он продолжает дергать меня за запястье. Мы преодолели половину береговой линии, когда Ромео останавливается и отпускает меня, глядя вокруг с замешательством.

Внезапно перед глазами расцветает огонек. Бледно-зеленый, нежно покачивающийся из стороны в сторону, не более чем на несколько дюймов наискосок. Он на мгновение танцует там, и я замираю, и когда Ромео разворачивается, чтобы начать двигаться снова, и я понимаю, что он не видит его.

И тогда мир скользит в сторону.

Перед глазами мельтешит, привкус металла во рту растет. Внезапно я не вижу тумана, грязи и пустоты; я даже не вижу огонька. Промелькивает существование целого здания, и между нами оказывается высокий сетчатый забор. И прямо за ним стоит фигура в черной одежде в какой-то маске, беспрерывно глядящая сквозь прорези на меня.

Я падаю на колени, ослепленная, задыхающаяся от металлического привкуса, и вздрагиваю, когда это сказывается болью в ране на боку. Когда я снова поднимаю голову, видение исчезает, но моя рука натыкается на острый предмет, впившийся в мою ладонь. Пальцы оборачиваются вокруг него. В этот момент меня окутывает резко поднимающийся шепот, словно ветер бежит по траве, или как осиновые листья дрожат в буре. Но у Эйвона нет травы, на Эйвоне не растут осины.

Все становится черным, а затем шепот исчезает так же резко, как и начался. Внезапно я слышу, как Ромео кричит на меня, его голос настойчив. Я открываю глаза, чтобы обнаружить его лицо перед собой, а его самого вцепившегося в мое плечо.

— Что происходит? Вставай! — Он вытаскивает пистолет, он считает, что я притворяюсь.

— Не знаю. — Я опускаю трясущейся рукой то, что нашла в свой ботинок. Я не могу сейчас остановиться, чтобы посмотреть что это, и что бы это ни было, это обычное, из пластика, созданное руками человека. Нет никаких причин, чтобы это оказалось здесь само по себе.

— Оставайся здесь, я принесу тебе воды. — Он начинает отпускать меня, но я хватаю его за грудки, цепляясь за рубашку. Фляжка.

— Ты накачал меня наркотиками. — Я вздыхаю, перед глазами все кружится, как туман вокруг нас. Мое тело дрожит, дрожит в его руках, как будто я на грани переохлаждения.

— Я… что? — Ромео подвинулся ближе. — Зачем мне… прекрати, успокойся. — Он снова хватает меня за плечи и чуть встряхивает, моя голова откидывается назад, как будто я слишком устала, чтобы поднять ее.

Что-то у меня в голове кричит, хочет быть услышанным, что-то… что-то о его руках, сжимающих мои плечи, поддерживающих меня. Обеих руках.

Если обе руки на моих плечах, то где тогда пистолет?

Там, на земле у его ног. Я выкручиваюсь вниз за старомодным пистолетом, находящимся всего в нескольких дюймах от моих пальцев. Мои трясущиеся пальцы нащупывают рукоятку, неуклюжие от наркотика, курсирующего в моем теле.

Ромео замечает движение. Как-то, несмотря на то, что он пил из фляжки сам, он не пострадал, он издает невнятный крик и кидается за оружием.

— Святое дерьмо, Джубили… дай ему отдохнуть в течение пяти секунд!

— Ни за что, — вздыхаю я, опускаясь на топкую, мокрую землю, слишком слабая, чтобы стоять без его поддержки. Что бы он со мной не сделал, все становится хуже.

Медленно, звук шепота вторгается в мой слух еще раз. Я ищу Ромео, но я не знаю, пытаюсь ли я вернуть пистолет себе или подержать себя. Он засовывает пистолет за пояс, вне моей досягаемости, и снова мое видение затуманивается.

Не до тех пор, пока я не чувствую руки, держащие меня за талию, и стук сердца в ушах, а также понимание, что я выскользнула из сознания, и что Ромео несет меня обратно к своей лодке.

Она снова в переулке, держит горящую петарду, глаза слезятся от усилия не отпускать ее.

В кольце мальчишек, кричащих и подтрунивавших над ней, сквозь зыбучие облака порохового дыма, она видит слабый, танцующий и приплясывающий огонек. К удивлению, он подмигивает ей, паря вне досягаемости. Девочка замирает и не отводит глаз, пока петарда не взрывается в руках, опаляя ее пальцы. Пучок света исчезает во вспышке, и девочка слишком шокирована и оглушена, чтобы почувствовать боль в руке до тех пор, пока ее отец не несется с ней по улице до больницы.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

ФЛИНН

ТЕПЛЫЙ СВЕТ ЛАМП в доке приветствует меня дома, когда я причаливаю к берегу гавани, и скала поглощает меня. Спрятанные за каменными стенами пещеры лампы висят на веревочках, лениво стуча, как ряд блуждающих огоньков — хотя эти огни ведут к безопасности, а не к опасности. Вес давит мне на плечи, когда я замедляю куррах. Вес — точно равный trodaire, свернувшейся на дне лодки. Джубили до сих пор без сознания, она лежит на боку со связанными руками. Что бы ни случилось с ней на болоте, кажется, прошло, и я не могу рисковать, оставляя ее без присмотра.

Ее именные жетоны вылезли из-под рубашки, мне виден их металлический блеск в свете фонаря, пока она лежит неподвижно. Без них можно почти забыть, что она одна из trodairí. Без них она выглядела бы наполовину человеком, тем, кто мог бы выслушать полсекунды, прежде чем наставить на тебя пистолет. Пока она не проснется и не попытается убить меня. Но когда неоткуда взяться надежде, стоит ухватиться даже за самый маленький шанс.

Я не могу позволить Макбрайду и его приспешникам обнаружить ее, иначе они посадят ее голову на кол, прежде чем я успею моргнуть. Но я не могу ее отпустить. Она слишком ценна. Может быть, военные будут торговаться за нее и отвалят нам необходимые ресурсы, типа продовольственного пайка или медикаментов.

И возможно, только возможно, я смогу убедить ее, что не все из нас беззаконные злодеи, как считает она и ей подобные.

Если Джубили Чейз можно убедить прекратить стрельбу, можно и еще кого-нибудь.

Лодка ловит течение, медленно кружась в нашей скрытой гавани, дрейфуя к доку. Я укладываю шест и позволяю воде нести нас весь оставшийся путь, рискуя отвести взгляд от моего узника и посмотреть вверх, на сводчатый каменный потолок со свисающими сталактитами, протянувшийся высоко над нами. Он сводит пытающихся разобраться солдат с ума, как мы прячем столько людей прямо под их носом здесь, в болотах.

С воздуха это место выглядит как пара скал, размером не больше любого здания на базе. С воды только обученный глаз может увидеть, что мы замаскировали это место тканым камуфляжем, сделав его менее заметным; перенаправили каналы, ведущие к лагерю так, чтобы не было легкого способа подойти на лодке, не зная пути. Если бы вы были бы достаточно решительны, вы могли бы добраться сюда с базы пешком, но это означало бы часы упорного пробирания через грязь и доходящую до пояса воду. Скала скрывает нас от их детекторов тепла, а атмосфера Эйвона вызывает хаос у визуализации беспилотников и поискового снаряжения. Ведущая теория среди ученых «ТерраДин» заключается в том, что уровень ионизации мешает их оборудованию, но все, что мы знаем, что все это заставляет их искать нас старомодным способом: с лодками и прожекторами. Хотя базы сопротивления есть по всей планете, именно эти пещерные гавани содержат значительную долю наиболее желаемого списка «ТерраДин».

Мы называем себя фианной. Солдаты думают, что под этим словом подразумевается что-то простое — воины — так они обычно переводят его. Но это больше. Происхождение незыблемо, и, хотя Земля была давно оставлена столько поколений назад, что уже не поддается исчислению, мы помним нашу колыбель. Мы помним Ирландию, ее рассказы про отряды воинов, что защищали свой дом. И мы продолжаем их традиции, и чтим их. Эйвон заботится о нас, пряча нас, а взамен мы сражаемся за него.

Куррах слегка ударяется о док, и я возвращаю свое вниманием к настоящему, когда осознаю, что не слышал никаких окликов. Часовые исчезли. Берег пуст там, где должны были быть охранники, и мое сердце снова начинает резко биться, когда паника проносится через меня. Военные обнаружили, что Джубили пропала. Мне не стоило делать этот крюк — они нашли нашу базу и обыграли меня, чтобы спасти ее.

Я оставляю trodaire со связанными руками в куррахе, и спешно натягиваю брезент над ее обмякшим телом, чтобы скрыть ее от взглядов. Потом я взбираюсь на причал и направляюсь к проходу. Раненая нога болит, мозг тянет меня сразу в дюжину направлений: прослеживая путь, который предпримут trodairí, предполагая, в какие пещеры они заявились, и какие заняли мы, сопоставляя все это с путем к хранилищу оружия, когда я вытаскиваю пистолет из-за пояса.

Но медленно приходит осознание одной вещи: если бы trodairí нашли нас, это место снаружи кишело бы вертолетами и скоростными катерами, не говоря уже о криках и стрельбе. А здесь тихо, пока я не пошел дальше и услышал приглушенные голоса, доносившиеся из пещеры заседаний.

Там собралось так много народу, что мне не разобрать дорогу вперед, но облегчение опускается на меня, когда я понимаю, что этот шум это скорее гнев, а не паника. Здесь только фианна, и сегодня здесь нет солдат, кроме той, которую я оставил в куррахе.

Наше место заседаний — это скальная пещера с высокими потолками а-ля пузырь, которую мы с течением времени высекали, потом обтесали камень и приглушили эхо коврами, повесив их на стены, а ящики, освобожденные от военных принадлежностей, поставили вдоль краев. Практически невозможно объединить нас в одном месте — всегда есть люди в патруле, на страже, спящие, но это самая большая толпа, которую я видел за долгое время.

Люди забились, взгромоздились на ящики, прислонились к стенам и засели на полу. Пещера заполнена, жужжит от напряжения. Потом я слышу голос Макбрайда, раздающийся спереди, и я понимаю, что собрало их вместе.

Десять лет мы прятались в этих пещерах, заплатив за кровавое восстание, которое возглавляла моя сестра. Слишком голодные, чтобы организоваться, слишком больные и разбитые, чтобы заботиться о том, кто во главе. Потребовалось десять лет, чтобы снова приблизиться к стабильности, но в тот день, когда мой народ смог набить животы, не беспокоясь, откуда поступит следующая еда, появился Макбрайд. У него был возраст и опыт, которых не хватало мне, и его разговоры о том, чтобы дать отпор и закончить дело, которые начала моя сестра Орла, заставляют мой народ чесаться для действий.

Победа, по мнению его группировки, это побить trodairí любой ценой. Потери — это славные жертвы делу. Огневая мощь — единственная мера силы. Потому что, несмотря на то, что борьба может быть бесполезной, появляется удовлетворение от прямых действий, которых эти люди жаждут. Это более простой путь — я чувствую, что иногда меня тоже к этому тянет. Как и Орлу. Именно это и убило ее в конце концов.

Эти люди помнят мою сестру, и как она до последнего сражалась и бесстрашно встретила свою казнь. Ее смерть покупает мне их сочувствие, и таким образом их внимание, но каждый раз, когда Макбрайд открывает рот, я теряю еще нескольких из них. Никто не хочет слушать подростка, призывающего к миру, когда их дети больны и их так называемая независимость истекает кровью под суровыми правилами «ТерраДин». Макбрайд это понимает. Я тоже это понимаю. Они все хотели бы, чтобы я был больше похож на Орлу.

Судя по напряженности, висящей в воздухе, кажется, он разразился критикой на мое отсутствие, чтобы всколыхнуть их и все ближе приблизить к нарушению режима прекращения огня. Только страх возмездия и нехватка ресурсов помешали помощникам Макбрайда провести собственные рейды без поддержки всех нас. Это, и то, что у меня есть ключ от комнаты с боеприпасами, и я не позволю Макбрайду прибрать его к рукам.

Я вытаскиваю пистолет и начинаю пробиваться вперед.

Он еще не заметил меня. Его квадратная, небритая челюсть напряжена, брови сведены вместе, когда он призывает в страстных тонах:

— Сколько раз мы будем прятаться в пещерах, наблюдая, как они забирают наших близких? Сколько еще мы будем ждать перемен? — Он вышагивает туда-сюда по передней части пещеры, нервная энергия его шагов заражает толпу, заставляя их всех переступать с ноги на ногу и испытывать зуд от действий. — С одной стороны, я на стороне Флинна Кормака: насилие должно быть только последней мерой. Мы не trodairí с их, так называемой яростью, их мнимой болезнью, их предлогом для проявления насилия, который, как предполагается, удерживает нас. Но я говорю, что сегодня мы дошли до крайних мер, мы прошли точку невозврата.

Сердце сильно бьется, когда я вслушиваюсь, вопреки себе. Он звучит как моя сестра, только глаза Орлы никогда не носили этот лихорадочный блеск. Когда она говорила о последних мерах, она и имела ввиду это. Но эти люди не видят Макбрайда таким, каким его вижу я. Они слишком отчаянно нуждаются в переменах, чтобы признать безумие за его словами.

— Но как же Флинн, скажете вы. Он бы этого не хотел. Он сказал бы нам поговорить с ними, уговорить их — но посмотрите, куда уговоры привели его! Ни следа, ни слова… и я скажу вам, куда это его привело, и почему он не вернулся. В этот самый момент он в тюремной камере trodairí. У них младший брат Орлы, связанный и окровавленный, и они без сомнения, пытаются выбить из него наше местоположение. Мы предадим память его сестры, если позволим им забрать его, не получив от нас ответа.

Я останавливаюсь. Он пытается повести наших людей в атаку на trodairí, чтобы освободить меня. Макбрайд только догадывается, где я, но все, что ему нужно это одна искра, чтобы зажечь пламя. И как лучше привлечь несогласных, тех, кто слушал меня, чем не спасательной миссией? Потому что спасение или нет, как только начнется открытая война, у всей фианны не останется выбора, кроме как бороться за свою жизнь.

Гнев, который вспыхивает во мне, поразил бы даже Джубили Чейз. Я склоняю голову, сжимаю кулаки, осаждая его. Жду, пока не стану уверенным что, прежде чем выскажусь, мой голос будет сильным и устойчивым.

— Макбрайд, я тронут. Я понятия не имел, что ты так заботлив.

Головы, рядом со мной резко поворачиваются, голоса поднимаются от шока и облегчения. Я пробираюсь в свободное пространство перед платформой Макбрайда. Он остановился на своем пути, довольно долго тупо уставившись на меня. Затем облегчение наводняет его жесткие черты лица, и он спрыгивает с платформы, чтобы подойти ко мне.

— Ты жив! — восклицает он, и, хотя он хлопает рукой мне по плечу, глаза, которые встречаются с моими, доносят все что угодно, но не теплоту. — Я представлял себе худшее.

Могу поспорить, что так и было.

Я полностью успокаиваюсь.

— У меня была возможность собрать кое-какую информацию, и я воспользовался ею. Не было возможности отправить сообщение, не рискуя быть разоблаченным.

Брови Макбрайда немного приподнимаются.

— Принял меры, Кормак, — отвечает он, кривя губы. Издалека это может выглядеть как улыбка. — Рад это слышать. Что узнал?

Я не могу сказать им, что видел объект, который исчез несколько часов спустя, они подумают, что я потерял рассудок.

— Пока ничего конкретного. — Я стараюсь не вздрогнуть от веса его руки на плече. Он на голову выше меня и крепкого телосложения. Если он когда-нибудь захочет раз и навсегда прикончить меня, он возьмет вверх и даже больше. — Но пока мы знаем, что ничего не изменилось на базе, мы знаем, что они не придут за нами. И мы можем продолжать искать выход из этого.

Макбрайд сжимает мое плечо.

— Иногда единственный выход — это пройти через него, — отвечает он, слегка поднимая голос, чтобы он разнесся дальше.

Я поворачиваюсь, используя движение, чтобы вырвать плечо из-под его приносящей боль хватки. Не время хороводы с ним водить, те же шаги, те же туда-сюда. У меня есть большая проблема в виде trodaire в моем куррахе, которую мне надо переместить прежде, чем она проснется под брезентом и зашумит. Потому что совершенно точно: если ее найдут люди Макбрайда, капитан Чейз умрет уже завтра.

Энергия в толпе изменилась — со мной, стоящим здесь, немедленная потребность в борьбе исчезла, но они медленно расслабляются, неуверенные, куда свернуть. Я не могу позволить им зацепиться за меня, пока trodaire не будет спрятана в безопасном месте.

Я ловлю взгляд Турло Дойла, затем указываю взглядом в сторону Макбрайда, который перегруппировался и возвращается на платформу, без сомнения выясняя, как использовать мое возвращение в своей риторике.

Турло выступает вперед, прежде чем тот добирается до платформы.

— Пока мы все здесь, — приятно говорит он, — возможно, мы можем поговорить о спальных кварталах. — Он использует тот же обнадеживающий тон, когда обучает новую фианну, как устанавливать растяжки.

Я незаметно возвращаюсь в толпу, проскальзываю назад, чтобы отправиться на поиски своего двоюродного брата Шона.

Я нахожу его в классной комнате, которая представляет собой не что иное, как пещеру, смягченную коврами ручной работы, на которых можно сидеть. В ней находятся ящик с игрушками и несколько драгоценных, потрепанных учебников того времени, когда нам еще разрешалось вести торговлю. Это территория Шона — он учительствует, когда его нет на патрулировании или когда он не помогает планировать рейд. Я знал, что он будет здесь, держа детей подальше от гнева Макбрайда и разговоров о насилии в главной пещере. Он сидит в углу со своим пятилетним племянником Фергалом на коленях, окруженный группой детей — и парой девушек слишком взрослых для истории времен, но подходящего возраста для Шона — все лица повернуты к нему.

— Теперь вы знаете, что Тир-на-ног4 была землей вечной молодости, что по мнению большинства людей, звучит просто прелестно. Но Ойсин не был так в этом уверен. Вы знаете, сколько раз вы должны убирать свою комнату, когда вы живете вечно? Его девушка, Ниама, жила там, и именно она пригласила его остаться с ней. Он переехал довольно быстро, и решение вроде этого, ну… он должен был задать еще пару вопросов, прежде чем сделать это так молниеносно. Выяснилось, что их любимые команды по гравболу были заклятыми врагами, и они оба ненавидели заниматься стиркой.

Я узнаю сказку, это не богатое воображение Шона. Нам рассказывали такие истории в детстве наши родители, которые слышали их от наших бабушек и дедушек. Бьюсь об заклад, Джубили была бы удивлена, узнав, что мы пересказываем наши мифы и легенды, Шехерезаду и Шекспира, и истории с того времени, когда люди покинули Землю. Костюмы из «ТерраДин» и их холуи-вояки считают, что мы все безграмотные и необразованные. У меня с детства остались только туманные воспоминания о видеотрансляторах с яркими, пестреющими красками шоу на ГВ, и мне больно, что эти дети даже не представляют себе современные технологии. Возможно, у нас больше нет книг и головизиров, или официальных школ, которые есть у внеземных народов, но сами истории никогда не умрут. Прямо сейчас, я не хочу ничего больше, чем задержаться в тени и послушать.

Но вместо этого я шагаю вперед и ловлю его глаза, прежде чем дернуть головой в сторону коридора. Закругляйся ты мне нужен.

Он удивленно открывает рот, и на лице появляется облегчение. Даже какая-то часть Шона думала, что Макбрайд может быть прав, и я, возможно, в опасности. Он кивает, и я прислоняюсь к стене, чтобы дать отдохнуть ноге, пока я слушаю конец сказки.

— Так Ойсин ненадолго линяет домой на шаттле в Ирландию, а Ниама предупреждает его, что если он выйдет из своего корабля и коснется земли, он никогда не сможет вернуться. Единственное, что ему нужно сделать, это убедиться, что он не прикоснется к земле. Так что же делает этот дурачок? Он может и ленив, чтобы постирать свое белье, но он не может удержаться от хвастовства. Он забывает — или он не слушал, как некоторые люди, которых мы знаем, так ведь, Кабхан? — и выскакивает из шаттла, чтобы помочь парням передвинуть камень. И дальше он попадает на траву… — Шон замолкает, а дети наклоняются, а затем резко отскакивают назад, когда он хлопает в ладоши. — БАМ! Триста лет догоняют его, и он мертв как солдат в одиночном патруле. Таким образом, мораль этой истории такова: всегда убирайте после себя, и, конечно, никогда не убирайте за кем-либо еще. Это может быть смертельно опасно. Теперь, с глаз моих долой, прежде чем я спрошу, кто сделал свою домашнюю работу. — Они разбегаются, и он поднимает Фергала на руки с легкомысленной уверенностью, что освободился от всех них. Он находился у него полтора года с тех пор, как его брат и невестка погибли в рейде.

— Я почти уверен, что не было морали, когда мы изучали ее, — говорю я.

Он ухмыляется, не раскаявшись. Вот такой Шон — всегда усмехающийся, гладкий, как шелк.

— А должна была. Я так понимаю, ты испортил последнюю тактику Макбрайда? — Фергал тянется, чтобы схватить Шона за лицо, пытаясь с большой решимостью осмотреть внутри его ноздри.

— Ну, на текущий момент.

Шон наклоняется, чтобы забрать любимую игрушку племянника, странное, пухлое существо с крыльями и хвостом по имени Томас. Я никогда не был уверен, что такое Томас, но я знаю, что он сшит из одной из старых рубашек брата Шона, и Фергал никуда не уйдет без него. Умиротворенный, Фергал положил голову на плечо Шона, пока его дядя произносит.

— Я пыталась связаться с тобой, но ты не ответил. Полагаю, что сегодня было слишком много помех.

Наши радиостанции почти никогда не работают из-за атмосферы Эйвона, но не из-за этого я не ответил.

— Спасибо за попытку. Не волнуйся, я справлюсь с Макбрайдом.

— Ясного неба, брат, — таким образом он желает мне удачи. На Эйвоне никогда не бывает ясного неба, ни синего, нет и звезд. Но мы не теряем надежду, и мы используем эти слова, чтобы напомнить себе, что однажды появится чистое небо.

Я немного поворачиваюсь, чтобы он не увидел окровавленный бинт на штанине, с ярко-розовым сувениром от Ли Чейз. Я попрошу его вытащить его позже, но сейчас у нас есть более насущные проблемы.

— Забудь удачу. У нас нет времени ждать ясного неба. — Я наклоняю голову, чтобы поймать глаза племянника. — Фергал, иди в кроватку спать, мы придем и уложим тебя в ближайшее время. Мне нужна помощь твоего дяди.

Шон смотрит вниз на дно курраха, замолкая от ужаса.

— Флинн Кормак, иди ж ты. Макбрайд устроит вечеринку и использует ее голову в чаше с пуншем.

— Это возможность, Шон. Если военные когда-нибудь будут торговаться за кого-то, то это именно она. Если мы будем играть по правилам, мы сможем обменять ее на медикаменты, возможно, на некоторых наших людей у них в камерах… возможно, даже сможем иметь рычаги воздействия на планетарный обзор, который должен скоро пройти.

— Или она могла бы рассказать всем, кто ты и как ты выглядишь, и куда звонить, если они почувствуют желание сделать визит.

— Она не знает. — Я позволяю себе ухмыльнуться. -

Справедливости ради надо сказать, что она не совсем добровольно помогла управлять куррахом, направляясь сюда. Она ничего не видела, и мы можем сделать так же, когда она покинет нас.

— Ты, должно быть, шутишь. Флинн, это Ли Чейз. Мы не можем позволить ей вернуться. Думаешь, она не сможет рассказать им о тебе?

— Думаешь, я позволил ей просканировать свой генный маркер? — прерываю его я. — Я не сказал ей свое имя.

— Они никогда не обменяют ее. Они не торгуются. Макбрайд сказал бы, что такая просьба заставила бы нас выглядеть слабыми.

Слабыми. Почему это слабость — хотеть поговорить, прежде чем кого-то убить?

— Макбрайд не узнает.

— Ты серьезно думаешь, что есть шанс, что они нас послушают?

— Я серьезно думаю, что мы их спросим. Теперь помоги мне отнести ее куда-нибудь подальше, пока она не очнусь.

Мы вместе вытаскиваем ее со дна курраха, накидывая куртку на ее плечи, чтобы скрыть униформу. Я думал, что она будет мешать, но то, что лишило ее чувств на болоте, ударило ее еще сильнее, чем пары газа. Когда мы перемещаемся по коридорам к заброшенным пещерам внизу, мне приходится ловить ее голову, прежде чем она ударится о каменные стены.

Шон тихонько пыхтит, качая головой, давая мне понять, что у меня проблемы. И это тот парень, у которого есть коллекция фотографий, прикрепленная к каменной стене рядом с гамаком, со смеющимися женщинами из ярко освещенных миров, улыбающихся и позирующих на камеру. Или жены, или подружки или любовницы, я полагаю. Фотографии он снимает с тел солдат и прикалывает на стену, как отвратительные трофеи. Это то, что борьба делает с людьми. С такими, вроде Шона, который посвящает свое время обучению наших детей, но не может заставить себя видеть в солдатах людей.

В нижней части нашей сети туннелей находится ряд пещер, которые мы больше не используем. Там слишком влажно для проживания, и фианны сейчас намного меньше, чем было во время моей сестры. Шон связывает trodaire, пока я наблюдаю за дверью, сканируя пустой проход, ожидая, когда кто-нибудь зайдет за угол и обнаружит нас. Он связывает ее, крепко затягивая веревку через подпорку, просверленную в камне, которая когда-то использовалась для стабилизации стеллажей. Одно время здесь был склад оружия.

— Ты действительно думаешь, что есть шанс, что это вообще сработает? — спрашивает он, заканчивая узел и делая шаг назад, чтобы осмотреть работу.

Я слышу сомнение в его голосе, и долгая, изнурительная ночь, которая была у меня, сразу же тяжестью опускается на меня. Мне нужна передышка. Мне нужен Шон, из всех людей на моей стороне.

— Отчитаешь меня позже, — говорю я, когда боль, пульсируя, снова проносится по ноге. — Мне нужна первая помощь, прежде чем я смогу принять больше.

Первоначальная тревога Шона исчезает, когда я разворачиваю свою импровизированную повязку, чтобы выявить миниатюрную ножевую рану в ноге. Наклонившись, чтобы осмотреть ее, он хмурится и спрашивает:

— Что это такое?

Я прислоняюсь к стене, снимая давление с ноги.

— Коктейльная шпажка, — бормочу я.

Голова Шона резко поднимается, чтобы посмотреть на меня — мое выражение лица вызывает у него смех, когда он понимает, кто несет ответственность за пластиковый меч в моей ноге. Полоса напряженности вокруг моей груди немного ослабевает. Шон оставляет меня там, когда уходит в поисках пары плоскогубцев; нет смысла рисковать, если кто-нибудь еще обнаружит, что Ли Чейз чуть не превзошла меня с помощью коктейльного меча. К тому времени, когда он возвращается, Шон все еще улыбается.

— Тебе вообще не везет с девушками, — отмечает он, расширяя разрыв на брючине, чтобы вытащить пластик плоскогубцами. — Помнишь, как ты пытался полюбезничать с Майри, и как она смеялась над тобой?

Я вздрагиваю, когда он теряет хватку на остатке коктейльного меча.

— Заткнись, мне было тринадцать.

— Или как с Оиэф? Или с Алехандрой?

— О чем ты говоришь? Алехандра и я…

— Бедная девочка пожалела тебя. — Он пыхтит, вытаскивая его, и поднимает выше, чтобы мы оба могли взглянуть на него. Меч досадно маленький, ярко-розовый, чей цвет все еще проглядывает под темно-красным цветом моей крови. Он снова начинает смеяться и хватается за стену рядом для поддержки. — Неудивительно, что ты смог захватить ее, если это все, с чем ей пришлось работать.

— Просто начинай перевязывать, Шон, прежде чем я начну перечислять твои романтические неудачи. Иначе мы пробудем здесь весь день.

К тому времени, как он заканчивает, его улыбка исчезает. Смех не мог длиться вечно, но этого перерыва мне было достаточно, чтобы немного вздохнуть. Шон мой предохранительный клапан, лучший друг, а также мой кузен, но он такой же жестокий боец, как и все мы. Мы ненадолго прислоняемся к каменной стене, бок о бок, смотря на бессознательного солдата, связанного возле дальней стороны пещеры.

— Какого черта, чувак? — Шон нарушает тишину, его голос тих. — Что ты делал на их базе?

Я в сомнениях. Если я расскажу Шону об объекте, который я видел, он настоит на том, чтобы мы послали разведчиков, и как я могу сказать ему, что там больше ничего нет?

— У меня зудело, мне надо было все разведать. Все становится напряженным, и я хотел узнать, что новенького.

Он издает стон, откидывая голову назад, мягко ударяясь ею о каменную стену.

— Ты должно быть шутишь. Я знаю, ты понимаешь, что произойдет, если тебя поймают. Макбрайд просто ждет шанса начать действовать, пока ты занимаешься своими предчувствиями. Он почти сделал это сегодня вечером, без тебя, провозглашая выступить против этого. И как сюда вписывается trodaire?

— Она заметила меня. Я заметил возможность.

— Притащив ее в наш дом? Рискуя обнаружением?

— У нее есть информация, в которой мы нуждаемся, и думаю, мы сможем ее на что-нибудь обменять. — Я скриплю зубами. — Ты считаешь, я должен был убить ее?

— Да, — отвечает он возмущенно. — Да, я думаю, ты должен был убить ее.

— И заставить их паниковать из-за убийства на их собственной базе? — Я слышу резкость в своем голосе, и я сбавляю ее, тщательно выравнивания тон. Такая мысль так легко приходит Шону, одному из лучших, самых добрых парней из всех, кого я знаю. Может быть, это кажется ему естественным, потому что это естественно. Может быть, я все-таки сумасшедший, как и считает меня Макбрайд, потому что пытаюсь урегулировать десятилетний конфликт словами.

Или, может быть, добродушие Шона, доброта в нем, которая была там с тех пор, как мы были детьми, исчезает. Может, это еще одна жертва этой войны.

Вид секретного комплекса всплывает передо мной, когда я прикрываю глаза — проволочный забор, небольшое скопление панельных зданий, расположенных на пологом склоне острова. Я хочу рассказать ему, что видел. Я хочу рассказать ему что, когда я вернулся, он исчез. Но это только убедит его, что я теряю рассудок. Он мой величайший союзник — ближайший друг. Я не могу позволить себе потерять его.

Шон вздыхает и снова смотрит на trodaire.

— Что мы будем делать с твоей подружкой?

— Я попрошу Марту отправить сообщение на базу. Ли Чейз ценна для них, они будут торговаться за нее. Это покажет Макбрайду, что мой выбор тоже результативен, и без кровопролития.

— А если они откажутся торговаться? — спрашивает Шон, поднимая бровь.

Я сжимаю челюсти.

— Я не хочу убивать ее.

— Братишка, ты слишком мягок. Если бы ты был их пленником, она бы ни за что не пожалела бы твою жизнь.

— Я знаю. — Даже сейчас, слова ударяют меня в сердце. Мы оба думаем об Орле. — Но если мы убьем ее, то это будет для прекращения огня. Они придут за нами, как никогда раньше, и мы не переживем такого рода нападение.

— Я уверен, ты бы не стал поднимать эту тему с Макбрайдом.

— Только скажи Макбрайду, что он недостаточно силен, чтобы победить кого-то в драке, первое, что он сделает, это найдет причину оправдать удар по лицу. — Я пинаю валяющуюся гальку, слыша, как она рикошетит от противоположной стены пещеры. — Он найдет причину и со мной.

Шон колеблется.

— Ты можешь вести нас, — говорит он наконец. — Если бы речь шла о борьбе. Ты мог бы…

Я так и узнал, что он хотел сказать так как голос Фергала пронесся эхом по коридору и прервал его.

— Дядя Шон, мне нужно, чтобы ты уложил меня. — Должно быть, он следил за нами.

Шон чертыхнулся, вскочил на ноги и собрался покинуть пещеру и ее бессознательного обитателя.

— Я не хочу, чтобы он и другие дети знали об этом, — бормочет он. — Ты хочешь сохранить это в тайне, хорошо. Просто не позволяй никому обнаружить ее, потому что тогда поднимется визг.

Я понимаю скрытый смысл его слов: он доверяет мне. На данный момент.

— Шон… спасибо. — Мы оба молчим, а затем Шон направляется назад по проходу, прихватив Фергала.

Я забираю фонарь, надеясь, что темноте trodaire будет сложнее разработать план побега, когда она очнется и поспешит прочь, прежде чем кто-нибудь поймет, что мы здесь внизу. Облегчение от поддержки Шона недолгое, и я знаю, что оно долго и не продлится. Однажды даже Шону не хватит терпения. Уже чувствую, что что-то меняется между нами, что-то что ощущается в тишине. Когда-нибудь этот день придет, но не сегодня. Пока все что я знаю, что он последует за мной, потому что я попросил его.

Хотел бы я знать, куда я его веду.

Девочка находится под прилавком в магазине ее матери, ее чтение прерывается периодическим звоном дверного колокольчика, когда клиенты приходят и уходят. Она читает о глубоководных водолазах в древней подводной лодке. На Вероне нет океанов, но девочка вырастет и станет исследователем.

— Джубили, — мама девочки зовет ее. — Ты где? Помоги мне сделать пельмени на продажу.

Девочка задерживает дыхание. Морские монстры более захватывающие, чем пельмени, тем более что пельмени всегда сопровождаются лекцией о сохранении ее наследия. Может, ее мать не будет искать ее здесь.

— Расслабься, Мэй. — Это ее отец, она не знала, что он вернулся домой. — Она придет. Насколько я помню, ты провела наше первое свидание, жалуясь, что твой отец заставлял тебя учиться каллиграфии. Пусть она просто побудет ребенком… у нее много времени.

Девочка закрывает глаза. Нет… это все неправильно. Проснись… ПРОСНИСЬ.

ГЛАВА ПЯТАЯ

ДЖУБИЛИ

ПРЕЖДЕ ЧЕМ ОТКРЫТЬ ГЛАЗА, Я ПОНИМАЮ, что у меня проблемы. Я чувствую запах плесени и гниения, и мне так холодно, что я хочется плакать. Вокруг темным-темно, и где бы я ни была, я лежу на чем-то твердом и влажном. На камне. Я наполовину приподнята в коленях, но когда я пытаюсь сесть, то падаю на пол. Я практически вывихнула руки, и была поймана на расстоянии нескольких дюймов от удара об пол. Боль пронзает плечи, наводняя глаза водой. Вздох, вырвавшийся из пересохшего горла, громко проносится эхом по комнате.

Запястья связаны за спиной. Я передвигаю пальцами по веревке, чтобы найти ее обмотанной вокруг металлического столба, грубо врезанного в жесткий пол. Веревка короткая и завязана достаточно высоко, так что я не могу лечь без того, чтобы болезненно не вытянуть руки вверх. Я не могу не что стоять, я даже сесть нормально не могу. Кто бы это ни сделал, он точно знает, насколько это неудобно.

Перед моими глазами всплывает красивое лицо. Ромео. После всего этого злополучного путешествия по болоту я до сих пор не знаю имени этого ублюдка. И вряд ли узнаю такими темпами. Вероятно, где-то там хромой мятежник достает из бедра два дюйма ярко-розового пластика. Они оставили меня здесь, чтобы дать мне умереть от обезвоживания, либо попытаться получить информацию или припасы от армии в обмен на мою жизнь.

Но мы не заключаем сделок с мятежниками. А это значит, что я умру. Я не могу не думать о моем взводе и о том, как они справятся без меня. Я знаю каждого из них так же, как себя. Я наблюдаю за ними каждый день, слежу за их снами, наблюдаю, как каждый из них справляется, живя так близко к обрыву, который так близок к ярости. Я могу сказать, когда один из них на грани, когда им хватит находиться здесь и надо срочно переправить их куда-нибудь с Эйвона, прежде чем они причинят кому-то боль. Кто будет следить за ними, когда я умру?

В темноте мозг вызывает в воображении образ того, что я видела на болоте. Вспышка того, что Ромео утверждал, он видел: объект, где его не должно быть, высокие заборы и прожекторы, и охранники. Невозможно чтобы что-то существовало в один момент, а в другой этого уже не было — гораздо более вероятно, что у меня была галлюцинация, как побочный эффект того препарата, который использовал Ромео, чтобы вырубить меня.

Хотя это не объясняет то, что я нашла, то, что в моем ботинке, то, что я не могу сейчас достать со связанными руками.

Я немного кручусь, пока не достаю до подошвы ботинка рядом со столбом, вколоченного в пол. Обернув руки вокруг веревки, чтобы снять давление с запястьев, я тяну так сильно, как могу, напрягаясь и пытаясь почувствовать малейшую податливость веревки.

Ничего не выходит. В любом случае шансов было мало.

Я отпускаю веревку, у меня занимает несколько секунд, чтобы отдышаться. Я не чувствую никаких намеков на то, что он использовал, чтобы вырубить меня на этом острове. Шепоты исчезли, и за исключением нескольких холодных судорог, мое тело снова под контролем. Больше не трясется. С металлическим привкусом во рту.

Если веревки не поддаются, может, сможет камень. Они здесь совсем не владеют высокими технологиями — возможно, дыра, которую они пробурили, не идеальна. Я напрягаюсь изо всех сил, без каких-либо провисаний веревки и отдаляюсь назад, долбя по столбу подошвой ботинка.

Ничего.

Я останавливаюсь, тяжело дышу и корчусь на полу. Мне придется подождать, пока они не передвинут меня. Что им, в конце концов, придется сделать несмотря ни на что. Они могли бы просто застрелить меня здесь, но гораздо проще переместить тело, заставив его вставать и пойти куда надо, чем таскать.

Опять же, один из них ошивался рядом, задавая вопросы в военном баре, как будто это была хорошая идея. Они не самые умные мятежники.

Стиснув зубы, я снова принимаюсь за работу. Должно сработать. Каждый удар отражается в ноге и заставляет челюсти болеть. Но пусть лучше немного поболит сейчас, чем застрять здесь на неделю, умирая от жажды. Я могу прочувствовать свой страх: кислый, как желчь в моем горле.

Нет. Капитан Чейз ничего не боится.

— Его расшатать довольно трудно. — Забавляющийся голос исходит из тени, заставляя мое сердце гореть от страха. Но через минуту я узнаю его — и в темноте любой знакомый голос будет радушным изменением от молчания.

— Не вини девушку в том, что она попыталась. — Я сбавляю обороты, стараюсь не слишком шуметь, когда ищу в тени Ромео.

Он снимает что-то с фонаря, посылая лучик света, прорезавшего мрак. Я привязана к столбу посреди пещеры, в ней есть только длинный туннель позади Ромео, ведущий в тень. Лампа горит, не питается от батареи. Я смотрю на пламя, пока не заслезились глаза, крошечная часть меня рада, что меня хотя бы не убьют в темноте.

Я точно не ожидала увидеть его снова. Он не показался мне типом, который без сомнений придет, чтобы выполнить дело. И все же, вот он. Может, Ромео сложнее, чем я думала.

Он выходит вперед.

— Ты ударишь меня, если я подойду достаточно близко, чтобы дать тебе немного воды? — В руке он держит фляжку.

У меня перед глазами по-прежнему все плывет, голова до сих пор гудит, и во рту на вкус, как болотная грязь.

— Это зависит от кое-чего, — говорю я сквозь зубы. — Ты собираешься снова накачать меня наркотиками?

— Я не накачивал тебя наркотиками тогда, и теперь не собираюсь. — Ромео делает еще один шаг вперед, и я ничего не могу поделать — я отодвигаюсь назад, веревка трется по камню, как змеиная кожа. — И я мог бы почистить эту царапину у тебя, если ты позволишь мне. Я не понимал, насколько это плохо, пока мы были на воде.

Я смотрю вниз, чтобы увидеть, что выглядит, как чернила в свете фонаря, окрасившие бок моей футболки. Наша борьба в грязи снаружи «Молли» возвращается ко мне, и с памятью приходит осознание боли, проходящей через меня, как крошечный огонь.

Он снова начинает двигаться вперед, и на этот раз я рву назад, прежде чем я успею подумать.

— Ты можешь остаться там, где находишься.

Пальцы сжимаются вокруг веревок, связывающих мои руки. Я не смогу с ним справиться, если он подойдет. Может быть, я могла бы сбить его с ног, но этого было бы недостаточно, чтобы убить его, и даже если бы было достаточно… то, что после?

Но он все равно останавливается, молча наблюдая за мной. Через некоторое время он накидывает ремень фляжки через плечо и скрещивает руки.

— Как ты себя чувствуешь? — Его улыбка оскорбительна.

Ты вытащил меня из бара, выстрелил в меня, заставил дышать химическими испарениями, отвез меня в никуда, накачал наркотиками, а затем привязал к столбу в подземной пещере. Как ты думаешь, что я чувствую?

Но я оторву руки, пытаясь освободиться, чем дам ему удовлетворение честным ответом. Я улыбаюсь, выдавая ему каждую унцию злобы, которую я могу вызвать.

— Просто превосходно, Ромео. Как твоя нога?

Его улыбка исчезает, и я вижу еле уловимое смещение его веса с одной ноги на другую. Интересно, кто вытащил из ноги ярко-розовый пластик, и были ли у него проблемы из-за этого.

— Это наименьшая из моих проблем.

— Твоих проблем? Ромео, ты не должен был притаскивать меня домой, если не считал, что я понравлюсь твоим маме и папе.

— В следующий раз я буду знать лучше. — Он наклоняет голову на бок. — Уверена, что ты не хочешь воды? — Он трясет фляжку так, что слышно как плещется вода. Во рту стало так сухо, будто он наполнен песком.

Я хочу сказать ему, чтобы отправлялся в ад. Я хочу сказать ему, чтобы он обледенел. Я хочу ударить по этой идеальной челюсти, пока не спадет самодовольство.

Но воды я хочу больше.

Я сглатываю, пытаясь игнорировать, насколько сухо у меня в горле.

— Выпей первым. — Не то, чтобы это помогло мне раньше.

Он закатывает глаза, как будто как я могу не доверять ему. Он откручивает фляжку и подносит ее ко рту.

Я ожидаю, что он сделает один глоток. Вместо этого он, прихлебывая начинает глотать воду. Когда он, наконец, опускает фляжку, он демонстративно всматривается в ее горлышко.

— Ой, блин, большая часть пропала. Хочешь, что осталось?

Только боль в плечах удерживает меня от попыток снова вырваться из пут.

— Ты редкостная сволочь, не так ли? Красивые все такие.

Он делает вид, что удивляется.

— Ты считаешь меня красивым? Почему Джубили… ты заставляешь меня краснеть. Слушай, ты хочешь ее или нет?

Он выяснил, что его наплевательское отношение бесит меня. Мои челюсти сжаты так крепко, что я боюсь, что они вот-вот сломаются.

— Что, ты хочешь, чтобы я умоляла? Ты пришел позлорадствовать?

Он выгибает бровь, и самодовольная улыбка становится ироничной.

— Я хочу, чтобы ты пообещала мне, что ты не попытаешься ударить меня по красивому лицу, если я подойду ближе.

Он действительно боится, что я как-то наврежу ему. Неудивительно, что они связали меня так крепко, что я даже не могу сидеть прямо.

— Что скажут твои приятели? Испугался девушки на полу, привязанной к столбу.

— Они сказали бы: «Не подходи к ней, это Ли Чейз, она ест младенцев мятежников на завтрак».

У меня перехватывает горло. Гордись, напоминаю я себе. Тебе надо, чтобы они боялись. Может это заставит их подумать дважды, прежде чем они начнут стрелять по твоему взводу. Я резко выдыхаю через нос. Соберись. Абстрагируйся. Ты хочешь, чтобы они боялись тебя.

— В любом случае не хватает рычага, чтобы ударить тебя, — произношу я в конечном итоге.

Он верит мне на слово, сокращая расстояние между нами. Хотя двигается он осторожно, внимательно следит за мной, за намеками на то, не собираюсь ли я напасть. Может быть, мне стоит воспользоваться каким-то преимуществом, но я говорила правду, когда он сказал, что у меня нет нужного рычага. Я не могу достать его, пока я привязана.

— Я подержу ее для тебя, — тихо говорит он, опустившись сбоку от меня.

— Мой герой. — Слова, наполненные злобой, выскакивают из меня, прежде чем я успеваю остановить их. Глумись над парнем после того, как ты получишь свою воду, напоминаю я себе.

Он впрочем, все равно держит фляжку, позволяя мне глотнуть последние отбросы слегка мутной воды. Их фильтры работают не лучше наших. Она по-прежнему на вкус как болото. Когда я заканчиваю, он опускает фляжку и ставит локти на колени, наблюдая за мной. С подсветкой, как она есть, я не могу очень хорошо разобрать черты его лица. Я вижу только сверкающие во мраке и слегка суженные его глаза.

Он действительно не знает, что со мной делать. И честно говоря, я не знаю, что делать с ним. Если бы он был таким парнем, каким я его считала, я была бы уже мертва. И он точно не принес бы мне воды.

— Так у Ромео есть имя?

Он фыркает.

— У меня и так будет достаточно проблем, если ты вернешься на базу со знанием моего лица. Не думаю, что скажу тебе еще и имя, которое к нему прилагается.

— Я не вернусь, — отвечаю я тихо. Это первый раз, когда я говорю это вслух. От чего не становится легче. — И если ты еще этого не понимаешь, ты больший идиот, чем я думала.

— Ну, ты считаешь, что я довольно классный дебил. — Его голос наполнен весельем, которое теперь, когда он говорит без самодовольства, на самом деле ласковее, чем я думала. — Ты их золотой ребенок, их вундеркинд. Они будут торговаться за тебя, я уверен.

— За что торговаться то? — Я сдвигаюсь, пытаясь приподнять свой вес, пытаясь почувствовать себя менее уязвимой. — Скажешь, чтобы мы все сделали то, что ты хочешь, что Орла Кормак требовала во время последнего восстания на Эйвоне. Скажешь, чтобы завтра все военные ушли, а «ТерраДин» оставила вас в покое. А что потом?

— Мы больше не просим военных уйти. Мы просто хотим жить нашей жизнью, свободной от правил «ТерраДин». Мы хотим быть независимыми гражданами.

— Чем вы будете питаться, без импорта «ТерраДин»? Где возьмете строительные материалы для ваших домов? Эйвон не может поддерживать жизнь самостоятельно, пока нет. Он слишком молод, экосистемы слишком хрупки. Еще ничего не доделано, видоизменение не закончено. Если бы Орла Кормак победила десять лет назад, вы бы все умирали от голода прямо сейчас.

— Орла ошибалась. — Я вижу, как тяжело ему говорить это. — И ее казнили за это. Мы не просим полной автономии. Все, что мы хотим, это лекарств для наших детей, еды для наших стариков, школ. Это не жизнь, ты должна это понимать.

— Я знаю вот что: что если бы военные не были здесь, чтобы поддерживать порядок, «ТерраДин» давно бы съехала, оставив поселение, а затем прошло бы немного времени, и мы бы увидели, что вы едите водоросли. Можешь, сколько хочешь ненавидеть нас, но военные поддерживают в тебе жизнь.

Его челюсти напрягаются, когда он смотрит на меня, и я знаю, что я заработала очко. Но он не сдается и тихо произносит:

— Орла Кормак больше не ведет нас. Не все из нас хотят твоей смерти. Я хочу общения, а не бойни. Я хочу, чтобы кто-то выяснил, почему Эйвон не продвигается по стадиям видоизменения. Это мой дом, и он разрушен. Должен быть лучший выход.

Я отклоняюсь назад, веревки врезаются в кожу. У меня нет быстрого ответа на это — я ожидала, что он зацепится что-нибудь глупое и благородное, как большинство идеалистических молодых мятежников. Логику сложнее отклонить. В другом месте, будучи непривязанной к полу, я могла бы часами спорить с этим парнем. Я поднимаю подбородок, сжав челюсти.

— Если ты хочешь поговорить, то похищение офицера с военной базы, вероятно, было не лучшим вариантом.

— Трудно придумать, чтобы все закончилось хорошо, — признается он. — Ты должна была позволить мне уйти оттуда.

— Я позволила потенциальной угрозе уйти, и это моя вина, когда мои солдаты возвращаются домой к своим семьям в гробах. — У меня снова пересыхает в горле. Я могу сказать, что обезвожена. — Если ты был там не для того, чтобы причинить кому-либо боль, тебе следовало позволить мне отвести тебя в штаб. Если ты не делал ничего плохого, тебе нечего бояться.

— Чушь. — Доброта исчезла из его голоса, когда он вскакивает на ноги. Почему он выглядит так знакомо? Где я видела его раньше? — Я просто общался.

— У тебя был пистолет!

— О котором ты не знала до попытки арестовать меня.

— Ты стрелял в меня, Ромео. — Я делаю дикий рывок веревки, но все, что происходит, это импульс боли, проносящийся по моим плечам.

— Ты поспешно пришла к заключению, что я что-то задумал. — Ромео смотрит на меня, сжав челюсти. — Точно так же, как все думают, что мы что-то задумали. Именно поэтому мы должны прятаться здесь. Я лучше умру, чем доверюсь законам «ТерраДин» или военной идее их применения.

— Возможно, я предполагала, но я не ошибалась. И я лучше умру, чем позволю тебе или твоим друзьям-террористам причинить вред кому-либо на моих глазах. — Мой рот сворачивается в холодную улыбку без капли юмора. — Похоже, у одного из нас, по крайней мере, исполнится желание.

— Я не террорист. — Ромео отступает назад и становится еще лучше освещен, когда он опускается, чтобы достать фонарь. Его красивое лицо посуровело, его голос близок к враждебности. Юмор, сарказм — совсем пропали. — Все, что мы хотим, это то, что принадлежит нам. Я оказался там как раз после информации о скрытом объекте. Если бы я хотел взорвать твой дурацкий бар, я бы не потратил время на флирт с тобой.

— Я считала, что ты флиртуешь со мной, потому что тебя послали убить меня.

Он молчит, тяжело дышит через нос. У меня не так уж много сил — у меня нет никаких сил, будучи связанной вот так — но по крайней мере я могу заставить его сердиться.

— Это не дает нам ничего, — произносит он низким голосом.

Я пытаюсь наклониться вперед, ограниченная своими путами.

— Все, что я сделала — это моя работа. Ты тот, кто втянул нас в это. И если ты остановишься и подумаешь об этом, я не думаю, что я та, на кого ты злишься.

Он делает вид, что размышляет об этом, а затем отрезает:

— Нет, я почти уверен, что это ты.

А потом он уходит, направляясь в туннель и забирая с собой свет. Я была права — у него кишка тонка убить меня. Он заставит кого-то другого сделать это. Так много за то, чтобы у меня была компания перед смертью.

Я должна продолжать пытаться освободиться от столба, но я знаю, что не собираюсь никуда, пока они не решат мою судьбу. Я понимаю, что знаю правду: они убьют меня. Ромео, возможно, еще не понимает этого — он может думать, что военные дадут этим людям что-то в обмен на мое безопасное возвращение. Но командир базы Тауэрс следует указу, включающему в себя распоряжение про пленных солдат. Мы так не работаем. Мы не заключаем сделок.

И они не придут за мной.

Мне удалось немного подремать, подбородок упал на грудь, когда звук шагов и свет, осветивший мои веки, будит меня. Я отодвигаюсь от света и тепла, который он несет, чувствуя внезапную волну облегчения, что он не оставил меня здесь гнить в одиночестве после того, как он так разозлился.

Ромео, разве ты не видишь, что мне нужен дневной сон?

Я приоткрываю один глаз, и мое сердце проваливается.

Это не Ромео. Это кто-то, кого я никогда раньше не видела: высокий, дородный мужчина, вдвое больше Ромео. Большая часть его лица скрыта платком, который является единственным хорошим знаком, с тех пор как я проснулась. Скрывание лица означает, что он здесь не для того, чтобы убить меня, или он еще этого не решил.

— Так это правда. — Мужчина смотрит на меня с горящей интенсивностью во взгляде, которая в знак предупреждения приподнимает волосы у меня на затылке. Он медленно вступает в пещеру из туннеля, не спешит. — Капитан Джубили Чейз.

Его голос тихий, почти добрый — но в его устах мое имя звучит как проклятие.

Я медленно приподнимаюсь и ничего не отвечаю. Я знаю, как это происходит, и ничего не могу сказать, чтобы изменить то, что должно произойти.

Ромео, где же ты?

— Трудно поверить, что наш пацифист-резидент считал, что он может захватить вражеского офицера и спрятать ее на нашей базе. — Мужчина шагает в сторону и ставит фонарь на выступ скалы. Он останавливается там, глаза медленно осматривают меня, пробегая по моему телу, приостанавливаясь на синяках, отчетливо появляющихся под связывающими меня веревками. — И я подумал, что это слишком хорошо, чтобы быть правдой.

Несмотря на его спокойный голос, его глаза несут в себе лихорадочную ненависть, от которой стынет кровь. Кем бы ни был этот человек, он не совсем вменяемый. Я видела такой взгляд на других планетах, у других мятежников. Это тот человек, который пойдет в школу и взорвет ее, чтобы доказать свою правоту. Это то, что заставляет меня просыпаться ночью — то, что заставляет меня допрашивать каждое странное лицо, применяя все новые меры безопасности. Люди, подобные ему — вот почему я здесь.

Живот скручивает от страха, и я оглядываюсь, задерживая взгляд на потолке, пробегая в уме по своим тренировкам, как по нудному списку. Не обращай внимания. Не дай ему того, чего он хочет.

— Возможно, ты сможешь разрешить для меня спор, — бормочет мужчина, направляясь в мою сторону и опускаясь на корточки неподалеку. — Моя жена говорила, что военные не открывают свои больницы мирным жителям, потому что это снизит мотивацию развивать наши собственные. Я всегда говорил ей, что это потому, что вы кучка садистских ублюдков, которые хотят смотреть, как мы умираем.

— Мы не пускаем гражданских лиц в наши больницы, потому что эти «мирные жители» так же склонны ходить с оружием, как и с ранами. — Но этот довод не лучшее для него объяснение. Я не уверена, что он слышит меня.

— Слишком хороша, чтобы говорить со мной, trodaire? Посмотри на меня. — Мужчина протягивает руку, чтобы схватить мой подбородок, обращая мое лицо к свету. Я сжимаю челюсти, и его собственное лицо вытягивается. — Вы люди, — шепчет он, его голос немного дрожит. — Если бы у тебя была хоть самый маленькая частичка человеческой порядочности, ты бы никогда не отказала шестилетнему мальчику в лечении, которое спасло бы его жизнь.

Мои глаза дрогнули, встретив его взгляд, прежде чем я успела остановить этот импульс.

— Ах, — тихо говорит он. — Вот оно. Думаешь, мой сын поставил бы под угрозу безопасность базы? Все еще думаешь, что ты, обрекая детей на смерть, лучше нас?

Дерьмо. Он потерял семью. Это объясняет его взгляд. Я не отвечаю, глядя сквозь мрак. Так легко увидеть злую восьмилетнюю девочку, оглядывающуюся на меня, словно пространство между нами это зеркало, как будто последних десяти лет моей жизни никогда не было.

— Я задал тебе вопрос. — Мужчина с рывком отпускает меня, что отправляет меня на землю, мои руки дергаются от веревки и это посылает мучение моему раненому боку. Я выпускаю непроизвольный крик боли, лицо мятежника размывается у меня перед глазами от головокружения. — Ты думаешь, ты лучше нас?

Я стараюсь не задыхаться, пытаюсь успокоить дыхание, но лихорадка прямо горит в глазах человека. Его кровожадность в действии, обжигает в ответ на мою боль.

— Ты думаешь, что игнорирование меня заставит меня уйти. Но я терпеливый человек, капитан Чейз. Твои люди научили меня этому. Быть терпеливым. Просить каждый кусок еды, каждую дозу лекарства. — Он наклоняется вперед, и я чувствую его дыхание на своем лице, когда он снова говорит. — Я научу тебя, как просить, trodaire.

Его рука дергается и ударяет мою голову об камень, ладонь бьет меня по глазам. Он встает на ноги, а затем его ботинок ударяет меня по ребрам — мой взор затуманивается, воздух, со стоном выходит из меня, прежде чем мозг реагирует на боль.

— В этом разница между тобой и мной, — в конце концов, выдыхаю я, борясь за сознание. — Я не прошу.

На этот раз его гнев невнятен, бессловесен, когда он сдается тому, зачем пришел сюда, нападая на меня со всем гневом, болью и горем. Даже через боль, через треск моих собственных костей, синяков и трещин, я вижу его мысли. Потому что нет разницы между этим мужчиной и печальной восьмилетней девочкой, которой я была раньше. Он будет продолжать бить меня ногами и кулаками, кричать на меня, пока больше не сможет видеть лицо своего сына.

Это значит, что он не остановится, пока я не умру.

— Тебе было тринадцать лет в прошлом году, ты думаешь, я тебя не помню? Иди домой, ребенок.

Девочка сейчас на улице, наблюдает снаружи, как они выключают свет и запирают двери на ночь. Она бросает фальшивую идентификационную карту в желоб, ругая под нос тех, кто ей ее продал.

— Они не верят, что тебе шестнадцать? — Это один из рекрутов, которого она видела, пока ждала, и двое его друзей. Он приближается, глаза рассматривают ее лицо. — Я могу помочь им доказать это. — Он протягивает руку, но девочка отдергивает ее.

— Отвали от меня, — отрезает она, игнорируя горячий привкус страха во рту. — Думаешь, я не смогу справиться с тобой?

Один из его друзей смеется и идет к ней, но прежде чем она успевает отреагировать, другой друг хватает его за руку.

— Давайте оставим ее в покое. Она еще ребенок.

Они недовольно уходят. Третий смотрит на нее, его лицо знакомо: красивый, с зелеными глазами и очаровательной улыбкой, и подмигивает ей.

Но это абсолютно неправильно. Она еще не встретила его.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

ФЛИНН

— НУ ЧТО ТАМ? — Я захожу в радиорубку после того, как убедился, что Марта до сих пор там одна. Я могу сказать, что она была сильно расстроена по поводу отправки моего сообщения на военную базу, и огорчена, что это делается втайне. Но она лучший оператор, который у нас есть, и никто другой не способен найти и так точно настроиться на частоту базы.

Она подпрыгивает от звука моего голоса и начинает поворачиваться, но потом останавливает себя. Она колеблется на полпути, одна рука на циферблате, другая прикрывает ее бок.

— Флинн, — выпаливает она, сверкая кратким, мучительным взглядом в мою сторону. Кратко, но выразительно.

Я хватаюсь за дверную раму.

— В чем дело? Они ответили?

— Нет. — Она слишком быстро качает головой. — Нет, ответа нет. Я даже не знаю, прошла ли передача.

— Что происходит? — Она не должна быть такой нервной. — Марта… посмотри на меня.

Она сопротивляется, уставившись в пол, даже когда я за плечи поворачиваю ее к себе лицом. Лед ползет вниз по моему позвоночнику.

— Марта, кому ты рассказала?

Она тяжело сглатывает, неровно дышит, а потом, словно каждый дюйм это пытка, поднимает взгляд на меня. Вина говорит мне все, что мне нужно знать.

Я выскакиваю из радиорубки и держу путь в главную пещеру, больше не заботясь о том, кто видит. Я слышу голос Марты, зовущий меня.

— Она — trodaire, Флинн! Она заслуживает смерти!

Я прошмыгиваю мимо Шона — он не знает, что происходит, но он видит мою панику и после очередного удара сердца начинает звать подкрепление. Я слышу, как он бежит за мной, вместе с Майком и Турло Дойлом позади. Турло ругается, Майк спотыкается позади своего супруга, испытывая затруднения из-за своей вечной хромоты. Я отскакиваю от каменной стены тоннеля, бросаясь за угол в сторону неиспользуемых пещер. Воздух становится плотным и сырым, когда я спотыкаясь, несусь по коридорам в самую старую часть пещерной системы, но я знаю, где скользкие ступени, и я не могу позволить себе потратить ни секунды.

Если Джубили мертва, это будет мой провал.

Когда я уже оказываюсь за углом, я слышу не прекращаемые звуки ударов кулаков и ног об плоть, ни звука от Джубили, только невнятные звуки усилий и ярости Макбрайда. Сердце останавливается, но ноги несут меня — я врываюсь в пещеру, чтобы увидеть, как Макбрайд бьет ее сапогом по ребрам снова и снова. Используя набранный темп, я ударяю его о стену в нескольких метрах позади нее. Воздух выходит из него с ворчанием, и я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на Джубили — это моя ошибка. С помощью одной руки Макбрайд посылает меня в полет. Я падаю рядом с Джубили, мир вращается, когда голова ударяется со всего размаху о пол. Она не двигается.

Затем появляются остальные, и когда Шон, Майк и Турло встают между мной и Макбрайдом, Джубили с трудом открывает один глаз, чтобы взглянуть на меня. Ее горло двигается, будто она пытается сглотнуть, а ее потрескавшиеся губы пытаются принять форму слова.

— Ромео.

Я пытаюсь отдышаться от спешки, и по венам прокатывается горячее облегчение. Она жива.

Макбрайд хватает воздух ртом, Шон держит его за одну руку, Майк за другую, а Турло толкает его в грудь, когда он пытается податься вперед. Его взгляд непоколебим — я даже думаю, что он не понял, что мы здесь, за исключением лишь того, что являемся препятствием к тому, чего он хочет. Я слышу, как Майк кричит от боли, когда его больное колено дает о себе знать, и я вскакиваю на ноги, спина жжет и в один опасный момент перед глазами начинает плыть. Прежде чем я добираюсь до Макбрайда, он хватается за носимый им украденный пистолет военных, вытягивает его из кобуры и поворачивается к Джубили. Я снова прыгаю на него, отталкивая его назад к стене, поэтому, когда его палец нажимается на курок, пуля безобидно попадает в камень.

Шон упорно борется за пистолет в его руке, Джубили, валяющаяся у наших ног, не так сильно вздрагивает в ответ на раздавшийся звук выстрела. Макбрайд, делая глубоки вдохи, отталкивает меня, хотя и остается стоять оперевшись на стену. Горе запечатлелось по всему его лицу.

— Ты думал, что сможешь привезти эту… эту штуку сюда… в наш дом, и никто не узнает? — Макбрайд вытирает рукой покрасневшие глаза, все признаки оратора пропали. Если бы только другие могли увидеть его таким. Увидели бы, что маразм и насилие скрывается за его призывами к действиям. — Хорошо, что Марта более лояльна, чем ты, ты же — чертов трус.

— Убирайся. — произношу я низким от злости голосом, который очень на меня не похож.

Он стряхивает хватку Шона со своей руки, а затем позволяет Майку и Турло направить его в сторону тоннеля.

— Убедитесь, что Макбрайд останется там, — говорю я им, голос дрожит от адреналина. Шон остается, чтобы помочь мне с Джубили. Мы не можем оставить ее здесь, теперь, когда Макбрайд знает, где ее найти. Даже Шон не приговорил бы trodaire к такой участи.

Джубили едва ли находится в сознании, когда я развязываю ее руки, она что-то бессвязно бормочет — может быть на китайском, я не могу сказать точно. У нас есть хранилище, расположенное ближе к гавани, которое было камерой в течение долгого времени, которую использовали, если кто-то становился слишком воинственным и нуждался остыть за ночь. Оно было слишком на виду, слишком легко для кого-то, чтобы побродить мимо и обнаружить ее, но теперь я хотел бы запереть ее там и оставить несвязанной. Независимо от того, кто она или что она сделала, она не заслуживает того, чтобы быть связанной, неспособной защитить себя от человека, который с ума сошел от горя и гнева.

С помощью Шона я перевожу ее в хранилище, игнорируя лица, которые следят за нами. Они все теперь знают, кого мы захватили — больше нет смысла прятать ее. В углу лежит скрипучий матрас, и мы опускаем ее на него. Шон долго смотрит на меня и, не говоря ни слова, снова исчезает. Я знаю, что он позаботится о том, чтобы Макбрайд остался там, где он есть.

Я натягиваю одеяло на ее неподвижную фигуру, прежде чем присесть рядом с лежанкой, чтобы изучить ее лицо. Пещера окутана мягким, жутким зеленым свечением биолюминесценции — точечками света, что распространены по всему Эйвону, так любящие плодиться в этих влажных пещерах. Но, несмотря на слабый свет, я могу сказать, что ее лицо мертвенно-бледное, ее темные волосы свалялись в дикий клубок, выглядя такими неуместными на таком идеальном солдате. Пальцы дергаются, желая протянуть руку и пригладить их. Вместо этого я легкими прикосновениями пробегаюсь пальцами по ее боку. Становится ясно, что ее ребра сломаны, когда раздается всхлип от моих прикосновений. Дыхание стабильное, так что я думаю, ее легкие в порядке, и она не кашляет кровью. Избиение вскрыло рану от выстрела, и она нуждается в лечении, как только я удостоверюсь, что никто больше не озарится идеей выместить свою ярость на ней.

Я поднимаю глаза и обнаруживаю, что она наблюдает за осмотром карими, серьезными глазами.

Я был не прав, хочу сказать я, но не могу разомкнуть губ. Я осматриваю синяк на лице Джубили, ее губы разомкнулись и брови сдвинулись. Все, что ее сейчас заботит, что фианна связала ее и избила. Одним ударом Макбрайд сумел уничтожить любой шанс, который я мог бы использовать, что убедить ее, убедить кого-нибудь из них, выслушать меня.

Я молча с толчком встаю на ноги, игнорируя свинец в сердце и ставлю фляжку для нее рядом с лежанкой. Я должен выбраться отсюда и попытаться ограничить вред — я знаю, что сделает Макбрайд, если меня не будет здесь, чтобы противостоять ему. Свет пламени тусклый, но, по крайней мере, она не окажется снова в ловушке в темноте. Затем я закрываю дверь за собой и дважды проверяю замок, прежде чем ухожу.

Они уже спорят в главной пещере, когда я вхожу. Шон и Макбрайд стоят на ногах, два десятка позади них.

— И если они говорят да, а у нас нет ее в живых? — спрашивает Шон с нажимом, разгоряченный, готовый начать толкаться. — Что дальше, гений?

Но Макбрайд не дурак. Это именно то, что он надеялся, не произойдет. Стоя в дверях, я испытываю боль из-за сестры. Она бы знала, что им сказать. Но она умерла, и это осталось мне.

— Мы не можем убить ее. — Я остаюсь в дверях, сжимая кулаки. — Здесь есть люди, у которых семьи в городе. Последнее, что нам нужно, это чтобы все ухудшилось, чтобы trodairí начали использовать их против нас. Мы не хотим нарушить режим прекращения огня.

Макбрайд снова взял себя под контроль, но его взгляд, когда он разворачивается ко мне, несет в себе убийство. Если он ненавидел меня раньше, потому что я не был моей сестрой, то теперь он презирает меня, стоящего между ним и trodaire.

— Какая польза от прекращения огня, когда мы умираем здесь? — Он отворачивается от Шона, и кольцо зевак отступает, давая ему сделать несколько шагов. — Как улучшилась ситуация за последние десять лет? Мы никогда не должны были уклоняться от прямых действий.

— Это не просто заключенный, — отмечаю я, заставляя свой голос оставаться низким. — Она — капитан Ли Чейз. Пока мы не узнаем, что они обменяют на нее, нам придется ждать.

— Они не будут торговаться, — серьезно говорит Макбрайд серьезным голосом с холодной уверенностью в голосе, и я вижу, что больше, чем несколько голов кивают в согласии. — Они предпочли бы видеть ее мертвой, чем мы получим то, о чем просим.

— Ты точно этого не знаешь. У нас никогда не было офицера, захваченного живым. Мы никогда не пробовали это. — Я шагаю вперед, и народ расходится в стороны от меня, позволяя мне подойти к нему. — Что, если они предложат медикаменты или отпустят заключенных? Убей её сейчас, и мы потеряем эти шансы.

— Все мечтаешь. Они не твои друзья, Кормак, и никогда не будут. Trodairí — холуи «ТерраДин», а «ТерраДин» хочет скрыть боль Эйвона, их неудачу от остальной галактики. Никто не придет нам помочь. Мы должны помочь себе сами.

— И мы, путем… — голос умирает в горле. За ним я вижу в дверях Марту, и я знаю, что она пришла из радиорубки. Тонкие линии вокруг ее рта говорят за нее. Один за другим, остальные следуют за моим взглядом, и она ждет, пока не станет тихо. В глазах ее сквозит извинение, когда она смотрит на меня, но она не может изменить свое сообщение.

— Ну? — говорит Макбрайд грубым голосом. — Что они сказали?

Живот скручивает, и вся боль, страдания и истощение последнего дня набрасываются на меня, поэтому я едва слышу ее ответ.

— Мы не заключаем сделок с мятежниками.

Ее глаза опухли, и каждый вдох и выдох болезненно затруднен из-за сломанных ребер. Она просыпается, когда я открываю дверь, но ничего не говорит. Я нажимаю на дверь, закрывая ее, и пересекаю помещение, чтобы опуститься рядом с ней на каменный пол. Ее рубашка мокрая от крови, после того как рана в боку вновь открылась.

Сердце стучит, когда мы смотрим друг на друга. Растущее по всему потолку свечение омывает ее кожу сине-зеленым светом. Ее темные глаза насторожены, но не боятся. Я начинаю думать, что в ней нет этого.

— Мы держим эту дверь запертой. — Я нарушаю тишину, мой голос скрипит. — У меня есть ключ, и я буду держать его у себя все время. Этого не должно было произойти.

Она смещается, пытаясь сесть немного прямее в том месте, где она прислонилась к стене, но ничего не говорит в ответ. Если она и успокаивается, то не показывает это, глядит в сторону от меня, остановившись на двери.

— Ты назвал его Макбрайд, — хрипло произносит она.

Я вздрагиваю.

— Да. — И я знаю, почему она спрашивает. Макбрайд был в топе списка самых разыскиваемых «ТерраДин» за последнее десятилетие. Для кого-то вроде Джубили, схватить его было бы похоже… ну, как ей попасть в наши руки.

— У него наш пистолет.

— Ему нравится некая поэтичность этого. — Убивать солдат их собственным оружием.

— Он сумасшедший, — говорит она сквозь зубы

Без шуток, хочется мне сказать. Вместо этого я молчу, потянувшись до скудных предметов первой помощи, которые я принес с собой. Она вздрагивает, когда я дотрагиваюсь до нижней части рубашки, но позволяет мне приподнять и оттянуть кровоточащую ткань от ее кожи. Рана от моей пули, задевшая ее бок, течет, а над ней можно увидеть зачатки отчетливых, ярких синяков на ребрах. Хотел бы я принести фонарь, но я не хочу, чтобы кто-нибудь поймал меня, на использовании наших драгоценных предметов первой помощи на trodaire. Безопаснее работать при тусклом, синем свете пламени. Я очищаю худшее от крови тряпкой, смоченной в кипятке, затем тянусь за маленькой баночкой в аптечке.

— Что это? — Какая-то нотка проскальзывает в ее голосе, когда я откручиваю крышку и нюхаю коричневую гадость внутри, чтобы проверить ее свежесть.

— Микро биотическая грязь из посевных резервуаров «ТерраДин». — Я пытаюсь сконцентрироваться на ране, а не на оголенном животе Джубили, когда пробегаю пальцами по коже, пытаясь понять, поднялась ли температура от инфекции.

— Грязь. — Сомнение прорывается сквозь боль в ее голосе. Она разглядывает меня, будто я сошел с ума. Возможно. Ее лицо покраснело от гнева, и без сомнений, от боли.

Я зачерпываю немного нашего импровизированного антисептика.

— Грязь, — повторяю я. — Она поможет предотвратить инфекцию. — Я осторожно начинаю намазывать рану, когда она вздрагивает и шипит от боли. Ее кожа дергается от моего прикосновения, и когда я смотрю вверх, она пристально смотрит на потолок, закусив губу.

— Свет, — говорит она, наконец. — Голос напряжен от боли, но теперь мягче. — Как вы это делаете? — Ее глаза направлены на биолюминесценцию, освещающую пещеру.

Хотя лицо ее мало выдает, за исключением того, что она привязана к моему оказанию помощи, ее взгляд смягчается, и глаза рассматривают потолок с чем-то вроде удивления. В этот момент она может быть одной из нас. Я не думаю, что когда-либо видел раньше, как нездешний восхищался бы какой-либо частью Эйвона.

— Это своего рода гриб или плесень, — говорю я, пытаясь сосредоточиться на том, что я делаю; трудно не смотреть на ее лицо. — Мы всегда называли это диким огнем.

Она молчит в течение длительного времени.

— Похоже на туманность, — бормочет она сама себе. Я рискую еще раз взглянуть на нее, и, хотя ее глаза немного остекленели от боли, она все еще смотрит вверх.

— Туманность — это что-то в небе, верно? — спрашиваю я низким голосом. Отвлечение облегчает ей этот процесс, и я хочу сделать все как можно быстрее. Или — я едва могу признать это даже себе, возможно, это еще потому, что эта более мягкая, спокойная версия Джубили так увлекательна. — Раньше я задавался вопросом, так ли выглядит звездный свет.

Она моргает и с трудом фокусируется на моем лице.

— Ты никогда раньше не был вне мира. — Это не совсем вопрос, но она удивлена.

— Как мне выбраться из мира? — Несмотря на благие намерения, я слышу горечь в своем голосе. — В любом случае Эйвон — мой дом. С облаками или без.

Я готовлю себя к резкому ответу, но его нет. Я протираю пальцы, не глядя на ее лицо, возвращаю баночку в набор и вместо этого тянусь за повязками.

— Я всегда думала, что туманность это красиво, — говорит она, наконец, ее голос все еще тихий. Она звучит уставшей, и я не могу винить ее; травмы, которые я лечу, заставляют болеть мой бок в знак сочувствия. — Когда звезда умирает, она взрывается, туманность — это то, что остается после. — Она все еще смотрит вверх на сине-зеленые завихрения на потолке. — В конце концов, внутри них растут новые звезды из того, что осталось от старой.

— Беременная звезда. — Я ровно прикрепляю повязку на бок, морщась, когда она вздрагивает. — Мне это нравится.

Странность разговора, кажется, поражает ее в то же время, что и меня, и она вытягивает шею, чтобы посмотреть на свой только что перевязанный бок.

— Слушай, зачем ты это делаешь?

— Потому что не все из нас похожи на него, — с осторожностью отвечаю я ровно. — Некоторые из нас понимают, что только потому, что раз проще, чем начать диалог, просто взять пистолет и начать стрелять, не означает, что это правильно.

— И все же ты работаешь с такими людьми как Макбрайд.

— Думаешь, я не знаю, что нам было бы лучше без него? — Как будто ухаживая за ней, я держал свое разочарование в страхе, но сейчас оно вернулось и вспыхивает с новой силой. — Если бы это было так просто: взять его на болото и прикончить однажды ночью, что возможно, будет когда-либо сделано.

Она оправляется от боли и ее голос становится немного тверже, когда я закончил свою работу.

— Так почему же не тобой? — бросает она вызов.

— Альтернатива борьбе займет годы, — отвечаю я, вдруг чувствуя вес сказанного, усталость от попыток удержать толику того контроля, что у меня есть над моим народом, от ускользания прочь. — Макбрайд заставил их думать, что если они будут бороться достаточно жестко, они смогут изменить Эйвон завтра.

— Этого никогда не случится. Вас меньшинство. Менее вооружены.

— Правда что ли? Я и не заметил. — Я бросаю остатки повязки обратно в комплект и защелкиваю его. Когда я поворачиваюсь назад, она все еще наблюдает за мной. Глаза у нее горят от боли, но стали яснее и вдумчивее. Я вздыхаю. — Макбрайд ждет чего-то, чего-нибудь, что дало бы ему повод к борьбе.

— Я заметила, — ровно произносит она.

— Случись с ним что-нибудь, или, найдя он причину, и его люди будут винить твоих людей, что будет концом прекращения огня. Твои кошмары о бомбах в ваших больницах станут реальностью.

Она снова с шипением пытается сесть, но ей удается только приподнять голову, чтобы посмотреть на меня.

— Забавно, что похищение, кажется, не заботит тебя так, как бомбы.

Раздражение разжигается с больше силой, слишком быстро и остро, чтобы быть проигнорированным.

— Ты запираешь меня, и никто не стоит между Макбрайдом и тотальной войной. Слушай, в этой штуке не только две стороны.

Она не сразу отвечает, но когда она это делает, ее голос снова тих.

— Никогда нет только двух сторон, ни в чем.

Это не слова, которые я ожидал от солдата, особенно с репутацией Джубили. Я отрываю взгляд от ее лица и смотрю вверх на потолок, брошенный в неровную тень биолюминесценцией.

— Слушай. Ваши люди не будут иметь с нами дело из-за тебя. Если я не смогу убедить остальных, ты можешь предложить что-нибудь взамен для твоего выхода отсюда…

— Знаю, — шепчет она. — Ты только сейчас это выяснил?

Я взрываюсь.

— Да что с тобой? Ты даже не собираешься попытаться спасти себя? Если ты хочешь быть мученицей, то не пройдет. Они тебя куда-нибудь бросят, никто не узнает. Никто не запомнит тебя.

Она упрямо приподнимает подбородок, ее глаза блестят. Как будто она не понимает, что происходит, как будто она не понимает, что подписывает свой смертный приговор.

— Слушай, у тебя нет семьи? — Я слышу отчаяние в своем голосе. — Ты должна по крайней мере попытаться выйти из этого живой, для них.

— Все, что я делаю это для моей семьи, — отрезает она. Я задел ее за живое, и это стоит ей. Одну руку она прижимает к боку, когда глотает воздух от боли в сломанных ребрах. Похоже, у капитана Ли Чейз все-таки есть слабое место.

Я не знаю, что я ожидал от нее, но это было не это. В рассказах о ней говорится, что она сделана из стали — она добровольно пришла на Эйвон, планету, которая сводит мужчин с ума. Она никогда не бежит, никогда не прячется, никогда не проигрывает. Крепкий орешек Чейз — бесчеловечная и смертельная.

Но она лежит здесь, согнувшись калачиком на голом матрасе, с отекшими глазами и губами, с сочащейся кровью. Она не похожа на убийцу — на вид она едва ли собирается пережить ночь. Я знаю, что говорят о ней, правда. Смертельная — конечно. Возможно, из стали. Но бесчеловечная?

— Джубили, пожалуйста. — Она смотрит на меня, ее челюсти сжались, губы превратились в тонкую линию. — Просто дай мне что-нибудь. Маленькую, ничтожную вещь. Что-то, что я могу принести им, показать, что ты работаешь с нами. Что-то, чтобы сохранить тебе жизнь.

Джубили сглатывает. Я вижу, как ее горло шевелится, вижу, как ее пальцы крепче скручиваются вокруг ее собственных рук. И в этот момент я понимаю, что ошибался. Дело не в том, что она не понимает. Она знает, что умрет, если не сдастся. Она знает… и она выбирает смерть. Ее взгляд устойчив, она смотрит мне прямо в глаза. Ее рот расслабляется, еле заметно дрожит. Даже сейчас, с той смертельной благодатью, приглушенной ее травмами, я могу наблюдать за ней часами. Я был неправ, когда думал, что она не может чувствовать страх. Она в ужасе.

Она поднимает подбородок.

— Как тебя зовут?

Мне надо прочистить голос, чтобы ответить.

— Я… говорил тебе. Я не могу сказать тебе…

— Ромео, — осторожно прерывает она. За всеми ее легкомысленными высказываниями о смерти я вижу все в ее лице, в темных глазах, губах, сжатых друг с другом. Она боится. — Подойди.

Тишина этой камеры угнетает. Она достаточно отделена от остальной части базы, что вы не можете услышать звуки жизни — как будто эта крошечная дыра в скале и есть все. Эта дыра, потрепанный матрас, и девушка, смотрящая в лицо смерти. Я знаю, почему она спрашивает. Потому что это не будет иметь значения, если я скажу ей.

— Флинн. — Звучит, как карканье.

Она отклоняет голову назад, прислоняясь к камню, и уголок ее губ слегка поднимается в улыбке.

Я пробую снова, и на этот раз голос становится немного тверже.

— Меня зовут Флинн.

— Сиди спокойно, это твоя вина, что ты должна носить эти бинты.

— Мама, а в Новэмбэ есть призраки?

— Откуда у тебя такая идея? Твой отец тебе это сказал?

— Я видела одного. Как раз перед фейерверком.

— Нет такого понятия, как призрак, любовь моя. Ты видела вспышку взрыва, вот и все.

— Тогда зачем делать фейерверки, чтобы отпугивать их?

— Потому… потому что наши предки так делали. Потому что вспышки фейерверков помогают нам помнить всех, кто приходил перед нами.

— Если бы я была призраком, фейерверки не пугали бы меня.

— Почему ты играла с ними? Ты могла бы серьезно пострадать.

— Мальчики делали это. Я храбрее их.

— Позволить себе пострадать, это не смело, любовь моя. Храбрый — защищает других от боли. Я разочарована в тебе.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

ДЖУБИЛИ

КАМЕРА, В КОТОРУЮ ОНИ МЕНЯ ПОМЕСТИЛИ, не такая уж и большая. Всего около двух метров на три, и большая часть площади занята провисшим матрасом, воняющим плесенью. Дверь стальная, без сомнения трофей, реквизированный с военной техники. Когда у меня получается встать на ноги, я прилагаю все усилия, чтобы воздействовать на нее, тяжелые усилия заставляют меня задохнуться от боли в ребрах, но она не поддается.

Я трачу время на растяжку, проверяю мышцы. Я не могу ничего поделать с животом, со сломанными ребрами и огнестрельным ранением, но мои руки, шея и ноги все еще работают. Ромео может подумать, что я сдалась, и это нормально. Когда они придут за мной, я буду готова. Потому что последнее, что люди скажут о Ли Чейз после того, как она умрет, это то, что она просто повернулась и умерла без боя.

Биолюминесценция — дикий огонь — омывает пещеру жутким, мягким светом. Неудовлетворительно, но довольно красиво. Когда я отклоняю голову назад, мое зрение наводняется сине-зелеными звездами, наполняя меня странным, стремительным головокружением. Я так давно не видела звезд, что они кажутся мне ярче и реальнее. Но, по крайней мере, я помню звезды. По крайней мере, я видела небо.

Я отвожу глаза. Мне надо постараться найти оружие. Безумный Макбрайд был вооружен пистолетом военных, без сомнения, прихваченным у павшего солдата; если бы мои руки были свободны, возможно, я могла бы заполучить его у него. Одним выстрелом я могла бы восстановить справедливость за убийства, которые он совершил за годы, прошедшие с момента последнего открытого восстания. Но так как они еще не кормили меня, у меня в запасе особо ничего нет, типа ложки, чтобы было с чем работать. Я опускаюсь на матрас, слишком измученная, чтобы думать. И только сев на него, я понимаю, что он с металлическими пружинами.

Я даю себе минуту посидеть неподвижно, собираясь с силами. Затем, глуша звук разрывающейся ткани своим телом, я разрываю самый дальний от двери угол матраса. Вскоре руки болят, их сводит судорогами, но сильная пружина, которую я пытаюсь расправить, потихоньку поддается. Если я буду достаточно разгибать ее взад и вперед, металл дойдет до точки и где-то треснет.

Я растягиваю пальцы, когда слышу шаги. Я сползаю на матрас и прислоняюсь спиной к стене, обращенной к двери, переплетаю пальцы за головой, заставляя ребра гореть в знак протеста.

Нечего тебе здесь делать, козел.

— Ты же не собираешься попытаться убить меня через решетку?

Ромео. Как хорошо знаком этот голос. Мне становится интересно, долго ли он будет заставлять меня не ударить его — хотя я должна признать, что так лучше, чем изоляция.

— Не могу обещать, — кричу я в ответ. Фонарь резко отбрасывает свет от решетки в камеру, а затем там появляется его лицо. Его глаза выглядят настолько знакомыми — тем более что нижняя половина его лица скрыта сталью двери. Я видела эти глаза раньше где-то еще.

— Все еще жива?

— Большей частью. — Я осторожно опускаю руки. Слишком больно держать их поднятыми. Но на самом деле я не хочу отдавать себе отчет в том, насколько сильно я ранена после нападения Макбрайда. — Знаешь, ты можешь войти.

— Пытаешься заманить меня, чтобы ударить по голове и украсть ключи?

Интересно, раздражаю ли я его так же, как он меня. Может быть, легче чувствовать себя милосердным к умирающей девушке, идущей пешком. Внезапно я слишком уставшая, чтобы выдать еще одну шутку.

— Может быть, я не хочу, чтобы мои последние слова, обращенные человеку, были произнесены через тюремные решетки.

Веселье в его глазах тускнет. Его юмор такой же, как у меня. Оборонительный. Я выдаю шутку, он отвечает в том же духе. Если бы я поняла это раньше, возможно, я могла бы больше получить от него информации, которую бы использовала в будущем, вернувшись на базу.

В каком будущем?

Он продолжает колебаться, хотя я слышу, как он делает шаг ближе к двери.

— Хорошо. В любом случае, я принес тебе супа, которым трудно покормить через решетку. Оставайся там, хорошо?

Часть меня считает, что это смешно, что он считает, что я вообще в любой форме готова сделать с ним что-либо.

— Я никуда не собираюсь.

Замок откидывается назад, и дверь, неуклюже вставленная в петли, открывается наружу. Ромео мешкает в дверном проеме, неся миску в одной руке и фонарь в другой.

Даже зная его имя, я не могу думать о нем как о Флинне. Его имя кажется слишком странным, слишком интимным. Я не собираюсь быть одной из тех заключенных, которые начинают думать о своих похитителях как о ком-то другом, кроме врагов. Это парень убьет меня. Станет ли он последним ударом или нет, он тот, кто притащил меня сюда, сделал невозможным какой-либо другой исход. Я должна продолжать говорить себе это.

— Итак, Ромео. — Я отклоняю голову назад, ожидая, пока он сделает какое-нибудь движение дальше в камеру. — Почему ты продолжаешь возвращаться ко мне? Чего-то не хватает, да?

— Конечно, нет, — отвечает он, с легкостью наклонившись, ставя миску на пол внутри двери. Сердце немного отпускает, готовое смотреть, как он сейчас отступит, принеся суп. Вместо этого, к моему облегчению, он выпрямляется и прислоняется к стене. — Полагаю, я продолжаю возвращаться, потому что ты под моей ответственностью.

— Твоя ответственность в том, что ты будешь тем, кто ударит меня по голове, когда придет время?

Лицо его закрывается, мышцы напрягаются. Ему очень не нравится, когда я упоминаю о насилии… странная черта для мятежника.

— Ты действительно облажался, — бормочет он.

— Ты единственный, кто нокаутировал меня и отнес в болото. Если это не облажался, то я не знаю, что это такое.

— Не знаю, чего я беспокоюсь. — Он отталкивается от двери, делая несколько шагов от одной стороны камеры к другой.

Я смотрю мимо него в коридор. Надо всего несколько секунд, чтобы сбежать от него. Несколько секунд агонии, с ребрами, с моей раной, с кружащейся головой и бунтующим желудком. Но тогда я стала бы свободной. И живой. Просто убеги от него. Просто сделай это.

Но только тело может справиться с таким жестоким обращением, и я могу только попросить его об этом. Может, я могла бы сделать это, когда гнев был свеж. Но я устала. Я так устала, и здесь никто не узнает об этом, если я мгновение отдохну.

— Смотри, — говорит он, останавливаясь между мной и дверью. — Я общаюсь с ними. Я пытаюсь убедить их, что это не стоит возмездия от военных, если они убьют тебя. Некоторые из них слушают меня, по крайней мере они в нерешительности.

— Ну, конечно, — фыркаю я — Ты в одиночку собираешься убедить весь лагерь мятежников, не убить такого высокопоставленного заключенного?

— Да, — отвечает он просто, его глаза устремлены на меня.

Это меня внезапно останавливает. Самодовольная уверенность с насмешливой, высокомерной полуулыбкой исчезла, что была так привязана к его лицу. Вместо этого он выглядит решительным. Спокойным. Странно сильным и для кое-кого так чертовски красивым.

Тут меня осеняет.

— Флинн, — повторяю я. — Флинн… Кормак? Брат Орлы Кормак?

Орла Кормак — лидер фианны во время последнего восстания на Эйвоне, задолго до моего присутствия здесь. Орла Кормак, женщина, ответственная за организацию и создание базы, та, кто дал городским преступникам убежище для сокрытия. Орла Кормак, казненная десять лет назад военными, действующими от имени Галактического совета.

Выжил только ее единственный оставшийся член семьи, младший братик, младше ее на десять лет. Мальчик по имени Флинн, который бежал в болота, чтобы избежать отправки в детский дом вне мира.

И я узнала бы лицо Орлы где угодно — мы все изучали ее историю в начальной школе. Как остановить кого-то вроде нее, чтобы такого снова не повторилось. Неудивительно, что Ромео выглядел таким знакомым.

Он молчит, наблюдает, как я все свела воедино.

— Приятно встретиться с вами, Джубили Чейз, — бормочет он.

Я не просто была захвачена идиотом с очаровательной ухмылкой. Меня захватил единственный выживший из семьи самой печально известной мученицы Эйвона. Рука, бедро болят от отсутствия пистолета. Если бы я могла сделать один выстрел, всего один выстрел, я могла бы положить конец этому циклу мести прямо здесь, прямо сейчас.

Но если то, что он говорит, правда, и его поступки это единственное, что мешает Макбрайду подстегнуть мятежников на тотальную войну, то убийство его ничего не решит.

— Я общаюсь с ними, — продолжает Кормак, когда я ничего не отвечаю. — Но тебе нужно дать мне некоторое время.

— Я должна поверить, что ты, брат женщины, которую мы казнили, действительно хочешь вытащить меня отсюда живой?

— Ты ее не убивала, — тихо отвечает Кормак. — Я не говорю, что мы с тобой когда-нибудь станем друзьями, но даже если бы ты подписала ее смертный приговор, это не путь к справедливости. Десять лет назад это не сработало, и сейчас это не сработает. Я знаю, нам нужен другой путь.

Я сглатываю, мышцы челюсти напрягаются. Где-то внутри меня шевелится боль, напрягаясь от связок контроля, которые запирают ее. Если бы я встала лицом к лицу к члену группы, несущей ответственность за смерть моих родителей, я не уверена, что я бы колебалась, прежде чем я вышибла бы их с лица любой жалкой планеты, на которой они оказались. На самом деле, я знаю, не стала бы.

— И что теперь? — спрашиваю я, наконец, тонким и слабым голосом.

— Мы ждем. И ты перестаешь пытаться найти выход из этой камеры, потому что я определенно не могу убедить их отпустить тебя, если нам придется застрелить тебя, пока ты будешь сражаться за выход из этого лагеря.

— Что? Как я могу…

— Будь добра. — Кормак указывает подбородком на порванный угол матраса. — Последнее, что мне нужно добавить к моему послужному списку, это «заколот матрасом», в дополнение к коктейльной шпажке.

Дерьмо.

— Хорошо, — говорю я сквозь сжатые зубы.

Его глаза смотрят на меня долгое время.

— Хорошо.

Я даю ему несколько минут, чтобы убраться, слушая его шаги, отступающие по коридору. После того, как все свет фонаря и звук шагов исчезли, я сползаю с матраса и снова возвращаюсь к работе с пружиной.

Дверь открывается, и я с рывком, в замешательстве просыпаюсь. Движение отзывается болью в ребрах, и я ахаю вслух, слишком озадаченная, чтобы скрыть это. Когда я заснула? Дерьмо… что мне делать…

— Вставай, у нас не так уж много времени. Ты можешь идти?

— Ромео, что…

— Сейчас же, — говорит Кормак настойчиво, его голос совершенно лишен обычной ленивой наглости. — Хватайся за мою руку, давай.

Я позволяю ему помочь мне встать на ноги, сдерживая стон, пытающийся вырваться наружу. Только после того, как он начинает тащить меня к двери, меня осеняет.

Он забирает меня, чтобы убить.

Мышцы напрягаются. Было бы умнее подождать, пусть думает, что я иду охотно, использовать элемент неожиданности. Но я все еще наполовину сонная, и мое тело — сплошной инстинкт. Я, закручивая, откидываю руку назад, готовая прижать его к спине.

— Ты перестанешь это делать? — Он изворачивается, едва отпрыгнув назад. У него с собой фонарь, но в основном он защищен. Только лучики света разбегаются, чтобы разбить сине-зеленое свечение дикого огня. — Я вытаскиваю тебя отсюда, тупая trodaire.

Мозг как будто бежит по беговой дорожке, смазанной смолой.

— Отсюда, — тупо повторяю я. — Твои люди передумали?

— Не совсем. — К его чести, он не пытается снова манипулировать мной, придерживаясь осторожного расстояния.

Я, запутавшись, смотрю на него. Я видела его убежище — не так много изнутри камеры, но я увижу гораздо больше этого, когда он поведет меня к безопасному месту.

Рот открывается, и я понимаю, что спрашиваю:

— Что другие мятежники сделают с тобой, когда узнают, что ты помог мне?

— Я надеюсь, что это будет выглядеть, как будто ты спаслась самостоятельно. Но я перейду этот мост, когда пройду по нему. Ты идешь?

Вспышка восхищения проходит через меня. Идти против собственного народа требует мужества. Конечно, если бы он был на нашей базе, его бы отправили под военный трибунал за неподчинение.

— Ты сумасшедший, — подчеркиваю я, стараясь не дрожать на молниеносном холоде.

— Тогда я в хорошей компании. — Он стягивает куртку и протягивает мне. — Пойдем?

На этот раз я не сомневаюсь. Я разворачиваюсь и позволяю ему надеть куртку на мои плечи, и вместе мы выскальзываем из камеры и выходим в коридор.

— Куда ты меня ведешь?

— О, я думал, возможно, ужин и милая прогулка на лодке, чтобы увидеть огоньки. Куда-то где тихо и романтично, а потом, может быть, выпьем, прежде чем я отвезу тебя домой.

Это стоит ему, идти против своего народа, чтобы вытащить меня. Он скрывает это, и не очень хорошо с этим справляется. В моих мыслях мелькают тысячи остроумных ответов, но слова не приходят. Мы погружаемся в тишину, когда он ведет меня по коридорам.

Через некоторое время он замедляется, поднимая руку, чтобы предупредить меня, сделать то же самое. Потом он заходит за угол, словно владеет этим местом. Мы должно быть сейчас находимся в густонаселенной территории, где люди заметили бы, если бы он попытался скрыться. Через секунду он жестикулирует мне следовать за ним. Все чисто. Спустя несколько секунд шаги эхом следуют за нами, и рука Кормака хватает меня, затягивая в нишу.

Этот закуток едва больше щели в скале, где достаточно места только для нас двоих, втиснутых и скрытых из виду в тени. Наши тела прижимаются друг к другу, мои ребра болят в знак протеста, рана в боку горит. Его голова немного поворачивается, небольшая щетина скребет по моей щеке, как песок. Я стараюсь сосредоточиться на чем-то, что знаю, на тренировках, которые легко мне дались. Так близко, что я могла бы легко одолеть его. Я могла бы использовать его в качестве заложника. Они не стали бы стрелять по своему. У меня нет оружия, но я могла бы сломать ему шею, если бы применила правильное воздействие. Его рука сжимает мое запястье. Я могла бы…

Шаги становятся все громче и громче. Я ловлю движение. Кто-то идет мимо нашего укрытия — не останавливается. Шаги продолжаются, и на этот раз потихоньку отдаляются.

Он первым выходит из ниши, а потом тянет меня за запястье, чтобы я последовала за ним.

— Здесь семьи, — бормочет он. — Это чья-то мама, которая просто прогуливается. Подумай об этом, прежде чем привести сюда кого-нибудь из своих людей, хорошо?

Я одергиваю руку, заставляя его скрипнуть зубами. В другой жизни, я думаю, я могла бы научиться наслаждаться, зля этого парня. Хотя, в этой жизни, у меня нет такой роскоши. Вместо этого я показываю ему вести меня дальше — я не собираюсь идти перед ним. Если бы он был умным, он бы не позволил мне идти за ним. Но либо он доверяет мне, либо он такой глупый. Наверное, все вместе. Конечно, он должен быть глупым, чтобы доверять мне.

Я стараюсь составить ментальную карту по мере того как мы идем, но с мельчившими, обманчивыми тенями света, разворотами и поворотами, невозможно держать след. Нет времени думать о том, что это будет означать для Ромео, если я передам все, что я смогу вспомнить своим людям.

Если? Если я передам все? Мне нужно выбраться отсюда. Немедленно.

Бесконечная серия коридоров и сырых лестниц, и после появляется изменение в воздухе — слегка устаревшая сырость становится свежее. Мы недалеко от выхода. Это место огромно, гораздо больше, чем мы предполагали. Я не понимаю, как мы могли пропустить это в наших зачистках. Конечно, их подземелье подразумевает, что инфракрасный луч не найдет их, но несомненно такой большой массив был бы осмотрен сразу же. Должно быть, они как-то маскируются.

Кормак всматривается в другой коридор, а затем ведет меня в огромную подземную гавань. На т-образном пересечении доков находится небольшой флот маленьких двухместных лодок, которые любят местные жители, и плеск воды, ударяющийся по листовому металлу, внезапно напоминает мне о том, насколько я обезвожена. В дальнем конце пещеры видится чернильная тьма облачного ночного неба Эйвона.

После повторной проверки, убедившись, что никто не сидит у нас на хвосте Кормак направляется к лодкам. Каждая из них пронумерована, в соответствии с номером вдоль дока. Легко сказать, какая пропала. Я бы никогда не нашла это место самостоятельно — даже если предположить, что я смогла бы как-то выбраться из камеры. Если бы он не пришел за мной…

Какая разница? Это его вина, что ты здесь. Иди. Просто ИДИ.

Я поймала себя на том, что уставилась на него.

— Ты действительно позволишь мне уйти? Это никакой ни трюк?

— Без фокусов, — отвечает он, его голос немного омрачается, когда он опускает свой взгляд на лодки. Его плечи сутулятся, как будто вес этого выбора является ощутимой силой, угрожающей раздавить его. — Я отвезу тебя обратно на базу.

— И что ты будешь делать, когда твои люди обнаружат, что мы исчезли? Они поймут, что ты помог мне.

— Я справлюсь. — Он низко наклоняется к швартовным линиям, прежде чем оглянуться, чтобы посмотреть на меня вдумчивым взглядом, почти обеспокоенным. — Какая тебе разница?

Он собирается быть убитым своими людьми, и хотя он и является причиной, по которой я нахожусь в этом бардаке, я не могу обесценить его риск всем, чтобы вытащить меня из этого. Я не позволю ему сделать что-то такое глупое. Я нахожу, что улыбаюсь, в глубине души, понимаю, что это не трудно, глядя на его лицо.

— Удачи, Кормак.

Я вижу, как в его глазах появляется осознание, но у него нет моих инстинктов. Я ударяю коленом в его подбородок — не сильно, но достаточно, чтобы он потерял равновесие. Достаточно, чтобы не спешить, чтобы дать ему еще более взвешенный удар ладонью, который посылает его на землю, оставляя неподвижным.

В один момент я осознаю боль в боку от ребер и раны — цена расплаты за такое быстрое движение. Поморщившись, я нагибаюсь и прощупываю пульс Кормака. Сильный, устойчивый. Я подавляю облегчение и выпрямляюсь. Я могла бы так легко дотащить его в одну из ожидающих лодок, вернуть на базу и заставить ответить за преступления фианны. Брат Орлы Кормак был бы мощным козырем. Может быть, достаточно сильным, чтобы остановить эту войну, не полагаясь на Ромео, стоящим между своим народом и Макбрайдом.

Я ругаюсь под нос, ненавидя себя за свою нерешительность. Я перетаскиваю его на несколько футов от края причала, чтобы он не скатился и не утонул. Я осматриваю три лодки, привязанные к столбу, рядом с которым он стоял на коленях, и выбираю ту, чей датчик топлива на высоком уровне. Я не знаю, где я, но я выберу направление и уберусь как можно дальше отсюда, моля, отыскать патруль с базы.

Не выдержав, я бросаю последний взгляд на Кормака, распластавшегося на причале. Я снимаю куртку, которую он мне дал, и бросаю ее рядом с ним — я буду скучать по ее теплу в болотах, но если меня снова поймают, куртка будет неопровержимым доказательством тому, что он помог мне. Рука Кормака лежит так, как будто он чего-то добивается, и с закатанными рукавами татуировка генотипа теперь явилась на свет. Закодированная спираль данных должна соответствовать спирали его сестры в базе данных, если я ее просканирую. И все же ясно, что они не одно и то же. Орла бы убила меня в переулке за «Молли».

Голоса, раздавшиеся по коридору, прерывают меня, и я хватаюсь за лодку по обе стороны, чтобы начать тянуть себя к выходу.

Прости, Ромео. Ты будешь рад, когда очнешься, что ты все еще часть своей банды.

Разогнав двигатель, я поворачиваю лодку и направляюсь в сторону канала.

Он помог мне — это благородно, не предавай его и не захватывай его. Честь, расплата. Он спас мне жизнь, и я делаю то же самое для него, но только на этот раз. И если чей-то голос и должен быть услышан среди этого сброда, то это должен быть голос того, чей первый инстинкт — не кровь и не насилие. Его место здесь, и он не должен быть изгнан за то, что помог мне. Я пытаюсь сказать себе, что это был логичный ход.

Но изо всех сил я пытаюсь убедить себя, что логика имеет к этому какое-то отношение.

— Не смотри это шоу. — Отец девочки выключает головизор, его темные глаза яростны и челюсти напряжены. — Я больше не хочу видеть, как ты смотришь это снова, слышишь меня?

— Но паааааап, другие дети смотрят. Их родители смотрят его вместе с ними. Это просто мультики. И маме бы они понравились, там сплошные китайские истории.

— Наша семья не будет. — Его резкий голос пугает девочку. Ее папа смотрит на нее снова и вздыхает. — Ты не понимаешь, мармеладка, но ты же сделаешь, как я сказал, хорошо?

Девочка ждет, ушки на макушке, пока не услышит перезвон при открытии двери, когда он уходит. Затем ее маленькое сердце стучит от дерзости, когда она возвращается к головизору и включает его. Но когда возникает картинка, внезапно ее больше нет в родительском магазине. Она на военной базе, на Эйвоне и ее заставляют смотреть записи допросов. Лидер мятежников — молодая девушка с длинной черной косой на плече, горделивая и нераскаивающаяся. Ей разрешили посетителя в последний день перед казнью: маленького мальчика с зелеными глазами и темными, густыми волосами. Он не отпускает руку девушки из своих тонких детских рук ни на секунду из десяти минут, которые им разрешают провести вместе. Она шепчет ему что-то, что микрофоны не могут ухватить.

— Выключите это! — кричит девочка, но она одна, и головизор слишком далеко, чтобы добраться до него. Запись не прерывается.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

ФЛИНН

ГОЛОВА РАСКАЛЫВАЕТСЯ. Каждый крик отдается в висках, каждый лучик фонарика режет глаза. Я сижу у каменной стены гавани, проклинаю сотрясение, и жду, когда смогу стоять без головокружения.

Пока я борюсь с волной тошноты, две версии Шона с размытыми краями проходят мимо меня, двигаясь идеально синхронно. У него под присмотром останется два десятка детей, их родители задействованы в поиске. Джубили пропала, и с ней пропал какой-либо шанс для меня удержать своих людей в поле зрения сегодня вечером.

Тупая trodaire… этого не должно было случиться. Если бы она просто подождала, просто позволила бы мне забрать ее, у меня было бы время придумать… черт возьми, я понятия не имею, что бы я сделал, но по крайней мере у меня оставался бы шанс подумать. Вместо вот этого. Она избавила меня от подозрений моего народа, что я помог ей сбежать, но какой ценой?

К настоящему времени сигнальные огни — наш ответ на радио проблемы Эйвона, будут распространяться по всему болоту, приглашая лодки наших союзников тихо отойти от доков в городе, чтобы прийти к нам на помощь. Чаще всего, когда люди сообщают, что видят танцующие на болоте огоньки, это на самом деле какой-нибудь дальний световой сигнал, пытающийся выйти на связь с нами. Другая половина времени… ну, даже у ученых «ТерраДин» нет ответа.

У нас есть поисковые сети для таких ситуаций, с уровнем организации, которая удивила бы даже солдат. Мы знаем места, куда болота могут направить лодку по течению, и знаем, куда они отправят вас, если вы заблудились. Хотел бы я знать, как давно Джубили взяла или отличный старт или… потерялась.

Вокруг меня фианна делится по парам и забирается в куррахи, первая волна поисковиков уже уехала. Крики, которые вызывают всплески боли в глазах, назойливы, но дисциплинированы — в них присутствует гнев, но отсутствует паника. Я осторожно прижимаю два пальца к голове, обнаруживая там шишку, когда братья О'Лири отчаливают и их лодка исчезает в темноте ночи. Черт бы ее побрал.

— Ну? — Я смотрю вверх и нахожу последнюю волну поисковиков, стоящих надо мной с фонариками в руках. Говорит Коннор Тран. — Кормак, ты что-нибудь помнишь? — Разочарование в его голосе находит отражение на их лицах, и я прижат к стене дюжиной пар глаз. — Ты должен был что-то видеть. Ты должен помнить какую-то часть пути сюда.

Я начинаю трясти головой, а потом понимаю, что это плохая идея, когда комната начинает вращаться.

— Я не знаю, что случилось, — бормочу я. — Знаю, это звучит неубедительно, но правда была бы хуже.

— Он ничего не знает. — Макбрайд проталкивается через толпу, чтобы взглянуть на меня. Его спокойный голос прорезается через другие с небрежной властью, но его взгляд, направленный на меня, не несет ничего, кроме презрения. — Это не его вина. Он молод, никто не мог ожидать, что он защитится от натренированного бойца. Сейчас важно, вернется ли она на базу и, если да, разоблачит ли она наше местоположение.

И вот так, я отстранен от обсуждения.

— Мы пытаемся получить свежие новости от кое-кого на базе, — встревает Тран, когда все глаза устремлены в сторону Макбрайда. — Мы радировали Райли, но его смена на базе наступит только через два дня. Солдаты найдут подозрительным, если он попытается выйти раньше.

— Тогда, кто еще? Забудьте дворников, может быть, кто-то, кто занимается поставками.

— Дэвин Куинн, — произносит Майк Дойл сзади. — У него новая работа на складе базы.

Перед глазами встает обветренное, ухмыляющееся лицо Дэвина. У него дочка чуть младше меня, и он не хочет иметь ничего общего с нашей борьбой. Я отказываюсь втягивать в это больше невинных. Я прижимаюсь к стене, как бы снимая нагрузку с ног, и повышаю голос, прежде чем Макбрайд сможет одобрить предложение Дойла.

— Куинн слишком стар, чтобы достаточно быстро двигаться для нас. Поговорите с Мэттом Дейли. Он продает trodaire свой самогон. Они пустят его на базу, если это предусматривает большее, чем его самогон. Есть шанс, что она была слишком ранена, чтобы следить за тем, где она находится. Она может ничего не знать.

Толпа ропщет в знак согласия. Я начинаю выпрямляться, и появляется рука Трана, чтобы поддержать меня за плечо, когда сотрясение грозит мне нетвердо стоять на ногах.

Когда я поворачиваю голову, взгляд Макбрайда снова опаляет меня, все еще злобно горя. Но идея хорошая, и сейчас не самое подходящее время выступать против нее… против меня.

— Попробуй с ним, — соглашается он, и вот так, они расходятся. Возвращаются к работе.

Проходят часы. Поисковые группы сообщают, что им не повезло, и я не могу избавиться от мыслей о Джубили, сломанных ребрах и обо всех пропавших в постоянно меняющихся водных путях Эйвона. Мои, мне кажется, мысли текут не в том направлении — мне не следует переживать, что мы с пустыми руками из-за того, что она утонула или добралась до базы. Ее слова до сих пор эхом проносятся в моих ушах. Никогда нет только двух сторон ни в чем.

Мы все всю ночь работаем. Мое сотрясение оказывается незначительным, и по мере того, как зрение начинает проясняться, я концентрируюсь на картах, выдавая новые координаты усталым командам. Во время каждого отчета, я боюсь услышать, что они нашли ее, и слышу только, что ее не обнаружили. В перерывах я помогаю загружать куррахи для тех, кто эвакуируется, напуганных тем, что она приведет trodairí к нашей двери.

Если она к данному моменту не добралась до базы, то, вероятно, она мертва. Воды Эйвона коварны, и если у нее кончился газ, или она угробила украденный ею куррах, то болото, скорее всего, уже проглотило ее. И все же, каждый раз, когда я слышу тарахтение двигателя, возвращающегося в гавань, я должен проглотить горький страх, что это она, и что она привела с собой армию.

Она к тому же знает мое лицо. Никто не говорит об этом, но это в их взглядах, в их молчании. Она знает меня в лицо, и если я буду пойман в городе после того, как она сообщит о моей личности, мне повезет провести остаток жизни в тюрьме.

Макбрайд встречается с поисковыми отрядами большую часть ночи — если он найдет ее, это навсегда закрепит его лидерство, и он не может упустить такую возможность. Но он возвращается время от времени, якобы, для дозаправки. Я вижу, как он смешивается, перемещаясь среди оставшихся людей, бросая правильные слова в нужные уши. Разговаривая, успокаивая, тихо разжигая гнев под видом обмена озабоченностями. Его тон всегда спокойный, но я не могу забыть презрение, которое я видел в его взгляде полном злобы и яда. Он не закончил со мной. Мне хочется предугадать его следующий шаг — выяснить, какую речь или трюк он будет использовать, чтобы приобщить остальную часть моего народа к своему делу.

Когда он кладет руку на мое плечо, я теряю терпение, отмахиваюсь от него и отворачиваюсь от стола, где стою, чтобы пойти дальше по коридору. Я слышу его голос за собой, но голова стучит, и слова, которые я улавливаю, только усугубляют ситуацию. Позволить ему сделать удар в мою удаляющуюся спину — это меньшее из двух зол. Я привел ее сюда, я позволил ей уйти, и если я хочу, чтобы меня вообще услышали, я знаю, что этого не произойдет сегодня вечером.

Я поворачиваю направо, подальше от главной пещеры, автоматически направляясь в сторону Шона и класса. У него там спят дети на выложенных в ряд маленьких матрасах, их тела — маленькие комочки под одеялами. Он молча наблюдает за нашими невинными душами, пока они спят, выражение его лица нечитаемое. Интересно, завидует ли он им.

Потом он замечает движущуюся тень, когда я останавливаюсь в дверном проеме, и поворачивается, чтобы подойти ко мне.

— Как твоя голова? — Никаких намеков на привычные поддразнивания, его взгляд пристальный.

— Болит, но крепкая как обычно. Чтобы убить меня надо ударить сильнее.

Голос Шона остается низким и вдумчивым.

— Я всю ночь обдумывал это, пытаясь понять, как сбежала trodaire. Бессмыслица какая-то, тем более только у тебя был ключ от двери.

Тяжесть оседает внутри меня, и когда я смотрю на него, его взгляд ожидающий.

Он говорит снова, почти неразборчиво.

— Если я все понял, как долго, по-твоему, до этого допетрят Макбрайд и остальные?

— Шон, я…

— Флинн, ты подписал ордера на нашу смерть. Каждого из нас. — Намек на предательство в его голосе режет меня гораздо глубже, чем гнев.

— Вот как мы начинаем находить общий язык, — отвечаю я, надеясь, что мое лицо не показывает, насколько я чувствую себя виноватым. — Она не такая, как ты думаешь. Она отличается от других.

— Отличается? — Челюсти Шона сжимаются, глаза раскрываются от ужаса. — Боже, она тебе нравится. Флинн, пожалуйста. Скажи мне, что ты не думаешь…

— Конечно, нет, — отрезаю я, затем опускаю свой голос с усилием, когда несколько детей за моим кузеном ворочаются в кроватях. — Но если есть шанс, что она нам поможет, я должен этим воспользоваться.

— Она trodaire.

— Я не думаю, что это означает, что она заслуживает смерти, делая свою работу.

— Ее работа убивать, — шипит он. — Или убеждаться, что это делаем мы.

— Она не убила меня, когда сбежала, а она могла.

Он наблюдает за мной в течение долгого времени, и я чувствую, что мое сердце колотится, отсчитывая секунды.

— Дай мне ключ, — наконец говорит он.

— Ключ?

— От камеры, где она сидела. — Он протягивает руку, шевеля пальцами в нетерпении. — Они найдут его у тебя, и тебе конец.

Дыхание вздымается в неустанном вздохе, и я нахожу в кармане ключ, который не давал Джубили выбраться наружу. Шон берет его и засовывает в карман, оглядывает коридор за мной, прежде чем пройти мимо меня направляясь в туннель.

— Шон. — Мой голос заставляет его остановиться. — Спасибо те…

— Нет, — прерывает он меня. — Просто… прекрати. — Затем он уходит, чтобы без сомнения найти какое-нибудь место, куда засунуть ключ, где его никто не найдет.

Я медленно иду по коридору и беру левее, уходя прочь от шума и людей. Вместо этого, я в тишине слышу голос Джубили Чейз у себя в голове.

Что теперь, Ромео?

Я пробираюсь по лестнице, в более темные, более тихие части пещерного комплекса. Где-то я могу думать.

Здесь шероховатые поверхности горных пород не выровнены, а части пластика, прикрывающие отверстия в другие пещеры, впускают сквозняки. Только когда я поворачиваю за угол, я выясняю, куда несут меня ноги — к складу боеприпасов, где толстые металлические двери все еще стоят между Макбрайдом и откровенной войной. Чтобы посмотреть на твердое, физическое напоминание того, что он еще не выиграл.

Страх Шона точно стучит у меня в груди. Если он выяснил, что я помог Джубили, сколько еще осталось времени, пока этого не выяснит Макбрайд? Тем не менее, ему не хватает доказательств, и пока я дышу, я могу продолжать бороться.

Хотел бы я знать, за что сражаюсь. Каким я хочу видеть мир. Страх и гнев, висящие в воздухе, сегодня, чем когда-либо, ясно дают понять, что любой шанс на мир растворяется прямо перед нашими глазами. Макбрайд набирает последователей, и скоро поднимется волна.

Я снимаю фонарь с крючка на стене, поворачивая за последний угол.

Там где был замок на двери склада боеприпасов, находится витая дыра, неровные края которой обгорели и почернели от паяльной лампы. Все, что я слышу, это свой пульс.

Рука поднимается к шее, ища цепочку, держащую ключ. Я ловлю ее пальцами и тащу, прижимая краешек ключа к коже, когда хватаю его. Но теперь мозг переводит то, что видит, и я понимаю, что никому не нужен был ключ для этого.

Макбрайд не ждет поднятия волны, больше нет. Он не ждет, чтобы завоевать сердца и умы всего нашего народа.

Я действовал один, и теперь он сделал тоже самое. Шкаф пуст. Все наши пушки, наши взрывчатые вещества, все, что ему было нужно, чтобы спровоцировать trodairí на тотальную войну — все пропало.

Она снова прячется под прилавком, и там с ней также находится зеленоглазый парень. Они прислушиваются к тому, из-за чего ругаются родители девочки.

— Если мы просто дадим им то, что они хотят, они оставят нас в покое. — Отец девочки говорит тяжелым, резким голосом. Его страх вызывает страх у девочки, и она сглатывает, ее ладони потеют.

— Позволить им выиграть? — Ее мать тоже боится, но ее гнев сильнее. — Позволить им использовать наш магазин, наш дом, чтобы устроить свой бунт? Как же наша дочь? Думаешь, она тоже должна помочь им с их планами?

— Мы могли бы отправиться на Вавилон, навестить твоего отца. Он не видел Джубили с детства, я уверен, что он приютит нас на несколько недель.

— Я не позволю им превратить наш дом в зону военных действий.

Девочка закрывает глаза, пытаясь заблокировать голоса. Мальчик хватает ее за руку, заставляя девочку в замешательстве уставиться на него.

— Тебя не должно быть здесь, — шепчет она. — Тебя никогда не было в Новэмбэ.

— Я не враг тебе, — шепчет мальчик. — И тебе не нужно делать это в одиночку.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

ДЖУБИЛИ

РЯДОВОЙ ПАТРУЛЬНЫЙ, ЧТО обнаруживает меня в нескольких километрах от базы, не один из моих, и я не знаю его имени. С солдатами, которые приходят и уходят каждые несколько недель, невозможно знать их всех. Мы стараемся просматривать реестры фотографий, чтобы мятежники не воспользовались высоким коэффициентом текучести базы, но мы по-прежнему не очень-то справляемся.

Повстречав размытые, шокированные, но облегченные лица, со мной на базе повозились и засунули в госпиталь. Я слышу такие слова, как выдержка, переломы и признаки внутреннего кровотечения. Я окружена заботой о ребрах, о ране на боку с попавшей туда грязью, о шишке на затылке. Мне хочется протестовать, что если я не умерла после того, как провела большую часть дня, прорываясь через эти чертовы болота, еще несколько минут меня, вероятно, не убьют меня. Но я слишком устала.

Я получаю около пяти минут тишины, когда медики отступают перед ордой кричавших, приветствующих и протягивающих мне руки моих солдат. Они не знают, нужно ли почувствовать облегчение от того, что я жива, или быть в ярости из-за того, что я так сильно ранена. Если бы у меня были силы, я бы порвала бы их в клочья за то, что позволили увести их командира прямо у них из-под носа, но я едва могу даже просто следить за разговором вокруг меня.

Вы узнаете друг друга довольно быстро здесь, на краю. Как говорил мне мой старый капитан: «Или учишься быстро или никак». На мгновение я скучаю по нему, по его практичности, я скучаю по тому, кому бы я смело доверилась, кто сказал бы мне, что делать. В качестве офицеров, нам поручено отслеживать наших солдат — следить за их как психологическим состоянием, так и физическим, чтобы быть уверенными, что мы поймаем их до того, как ударит ярость… Только наша бдительность держит эту базу в рабочем состоянии.

Это работает в обоих направлениях: как я знаю своих ребят, так и они тоже знают меня, и они могут сказать, что я не в порядке. Они могут сказать, что я едва держусь на плаву.

Мори та, кто понимает, что я разваливаюсь, и она начинает выдворять остальных из палаты. Чуть позже появляется Алекси, его ядрено неоновые волосы выдергивают меня из оцепенения. Он заканчивает выдворение из палаты, а затем закрывает дверь перед носом толпы.

— Спасибо, лейтенант, — голос звучит слабо, и я не скрываю этого, потому только Алекси все равно это поймет.

— Нет проблем, сэр. Хотя, это приказ командира. Вас не должны беспокоить, пока она не проведет допрос.

Это заставляет меня замолчать — Алекси редко такой формальный. Особый мирок военных Эйвона имеет несчетный набор правил, и одно заключается в том, что не все те формальности, наблюдаемые на заселенных планетах, применяются здесь. Другое имеет отношение к дресс-коду, хотя даже Алекси переходит в этом границы. Его волос — ярко-розовых на этой неделе — будет достаточно, чтобы заставить даже самого небрежного командира оглянуться дважды.

Так что если Алекси разговаривает как дежурный полковник — со мной, из всех людей — то что-то не так.

— Мне следовало не объявляться? — Я стараюсь, чтобы это прозвучало как шутка, но волна страха накатывает у меня в животе, и я надеюсь, что она не сквозит в моем голосе. Могла ли командир Тауэрс каким-то образом выяснить, что у меня в руках был брат Орлы Кормак, и я позволила ему ускользнуть?

Но Алекси просто улыбается.

— Вы знаете командира. Хочет убедиться, что никто не испортит ваши воспоминания, что мы первыми не получим официальную историю.

— Кто-то снова дал ей учебники по психологии, — сглатываю я. — Тогда где же мозгоправы?

Алекси пожимает плечами.

— Она настояла на том, чтобы сделать это сама. Наверное, это деликатная ситуация.

Я стараюсь не показать, что меня внезапно охватывает тревога, что я не ожидала, что меня допросит сам командир. Это никоим образом не стандартная процедура, а Тауэрс не та, кто нарушает протокол.

Алекси со скрипом опускается на шаткий раскладной стул рядом с моей койкой, откидываясь назад достаточно, чтобы воспроизвести зловеще пластиковый скрип.

— Капитан, вы нас очень напугали. Вы в порядке? — Алекси был одним из немногих солдат, кто видел, как я покидала бар «Молли» с Кормаком. Лицо его спокойное, взгляд откровенный. Я знаю, о чем он спрашивает.

— Я в порядке, — отвечаю я, встречая этот взгляд. — Несколько царапин и синяков, больше ничего.

Он разочаровано сжимает губы.

— Я должен был это предвидеть. Я просто подумал, что вам понравился парень… но я должен был понять, что он одна из болотных крыс.

Для Алекси оскорбление — это часть шутки. Тем не менее, я смотрю прочь, разглаживая морщинку на одеяле, лежащем на моих коленях.

— Ты не знал. Как и я.

— Увидев его снова, я не ожидаю услышать его взгляд на вещи. — Глаза Алекси направлены на рентгеновский снимок моих ребер, висящий рядом с кроватью.

Я должна притупить желание поправить его, сказать ему, что парень в баре не тот, кто избил меня. Но какая разница? Если Кормак умный, он больше не покажется здесь.

Алекси наклоняется ближе.

— Вы выглядите… нерешительной. Вы уверены, что в порядке? Никаких отключек, никаких… снов? — Он, понижает голос, как будто он не осмеливается подойти слишком близко к этой идее. Не смеет себе представить, что это испытание будет тем, что, наконец, превратит нерушимого капитана Ли Чейз в буйную сумасшедшую с пустыми глазами.

— Никаких. — Я еле-еле улыбаюсь. — Алекси, ты же знаешь, мне никогда не снятся сны. — Мне никогда не снятся никакие сны. С тех пор как мне исполнилось восемь. Со времен Вероны.

— Эй, даже вы — человек. — Молчание. — Я думаю.

— Спасибо за беспокойство, лейтенант.

Он открывает рот, но прежде чем успевает сформулировать какие-либо слова, рация, закрепленная на его ремне, прорывается к жизни, заставляя нас обоих подскочить. Хриплый, грубый голос — я узнаю его как голос капитана Билтмора — вызывает его в офис службы безопасности.

Алекси поднимает голову, смотря на меня с извинением.

— Они заставили всех нас отчитываться перед другими офицерами, пока вас… не было. Временно. Как только вы поправитесь, мы вернемся к вам.

Я не хочу скрывать свою улыбку. Алекси, один из немногих, кому я достаточно доверяю, чтобы так улыбаться.

— Не волнуйся, я проглочу свою ревность на день или два.

Рация снова трещит, но Алекси с гримасой нажимает на кнопку отключения звука.

— Сделайте это побыстрее, капитан.

Я ухмыляюсь, когда он встает. Билтмор — редкостная сволочь, и все на базе знают об этом. Неудивительно, что Алекси хочет, чтобы я встала на ноги.

Алекси наклоняется, чтобы положить ладонь на мое плечо.

— Ли, — говорит он тихо, его ухмылка угасает, превращаясь во что-то спокойное, личное и серьезное. — Если я тебе когда-нибудь понадоблюсь, ты же знаешь, где меня найти, верно?

Горло пересыхает, и я могу только кивнуть.

Алекси кивает в ответ, а затем выскальзывает из палаты, засунув руки в карманы, сгорбившись в привычную сутулость.

Я медленно выдыхаю, позволяя глазам успокоиться на потолке. Алекси не дотрагивался до меня, за исключением спарринга и рукопожатий, с тех пор, как мы вместе служили на Патроне больше года назад. Он был тем, кто учил меня, чтобы я никогда ни при каких обстоятельствах не становилась близкой с кем-либо, служащим рядом со мной. Наша переброска была произведена сразу после того, как меня повысили, и каждый раз, когда Алекси назначали какую-нибудь обязанность, которую хотел кто-то другой, это было потому, что я выбирала любимчиков, а не потому, что я делала свою работу.

Алекси запросил о переводе, а потом я переехала на Эйвон со своим старым капитаном и остальным взводом. Здесь никто не знает, что мы когда-то были больше, чем просто бывшие сослуживцы — теперь же он один из моих самых старых друзей. Он мой, но только так, как все мои ребята.

Пока еще. Зная, что он там — горло сжимается. Хотела бы я поговорить с ним. Хотела бы я поговорить с ним, с кем угодно, о фианнском парне и о его разговорах о мире, таком отличном от того, что мы всегда знали о мятежниках. Но даже Алекси не поймет, почему я не взяла его в плен, чтобы представить перед судом за его преступления.

Черт, я даже сама этого не понимаю.

На спинке стула висит больничный халат, но я не очень хочу смотреть в лицо командира Тауэрс в халате, которое не застегивается сзади. Тем не менее, я толчком и со стоном заставляю себя занять сидячее положение и тянусь к шнуркам моих ботинок. Это происходит до тех пор, пока я не бросаю один в угол и не добираюсь до другого, где что-то свободно сдвигается внутри подкладки, и я вспоминаю о том, что нашла наполовину затоптанным в грязи на острове Кормака. Со всем, что случилось — лагерь мятежников, Макбрайд, мой побег — я забыла об этом.

Я тяну ботинок и переворачиваю его. На одеяло выпадает маленький прямоугольный кусочек пластика. Он, безусловно, искусственный, покрытый сеткой фольги с одной стороны. Пальцы тянутся к нему и переворачивают. На другой стороне есть панель сканирования.

Это идентификационный чип. Он низкой технологии, по сравнению с доступными вещами, которыми мы пользуемся в наши дни: с голографическими изображениями наших лиц, с образцами ДНК и отпечатками пальцев встроенными туда. Это одна из моделей десяти, двадцатилетней давности. Устаревший и простой. Не требующий большой технологии для его производства — но имеющий преимущество в том, что он не может быть прочитан без специального сканера. И я готова поспорить на что угодно, что если я попытаюсь просканировать его, личность его владельца окажется зашифрованной. Никто не узнает, кому принадлежит этот чип.

Только если он не был солдатом, потому что у нас разные чипы. И если он не был горожанином или бунтарем, потому что их генные маркеры-идентификаторы вытатуированы на предплечьях, которые можно проверить с помощью ДНК-сканирования, так что их нельзя подделать или потерять. Здесь использована не технология «ТерраДин» — у них есть свои собственные внутренние системы.

Это кто-то еще. Тот, кто не должен находиться на территории «ТерраДин». Другой игрок на Эйвоне.

Не успев все обдумать, раздается стук в дверь. Я засовываю идентификационный чип в карман и поднимаю голову. Дверь открывается, и появляется командир Тауэрс.

Она единственная женщина-офицер на базе, стоящая выше меня, но мы не могли выглядеть настолько разными. Она грациозна и худа, с резко очерченными чертами лица и светлыми волосами, завязанными на затылке в пучок. Менее опытная, чем командир базы, которого она сменила четыре или пять месяцев назад, но гораздо более компетентная. Она живая, как и я. Мы те, кто быстро продвигается по служебным рангам, кто посвятил свою жизнь сражениям. Большинство появляющихся новобранцев, проходящих через вербовку, только по истечению нескольких лет выслуживаются достаточно, чтобы начать свою настоящую карьеру или отравиться на обучение. Иногда они решают повидать галактику, прежде чем где-либо осесть. Но с Тауэрс и мной, с первого взгляда понятно, что тебе нужно знать: мы останемся солдатами до самой смерти.

— Чейз, — приветствует она меня, вступая через дверной проем. — Как самочувствие?

Я молчу, будто раздумывая над ответом.

— Немного проголодалась, сэр.

Ее губы дергаются, превратившись в маленькую улыбку, а потом она опускается на тот же стул, что занимал Алекси несколько минут назад. Хотя вместо того, чтобы сесть на него со всей силой, она садится на край, складывая руки на коленях.

— Вы знаете, почему я здесь. Нам нужно знать, что там произошло, капитан. Вы собираетесь рассказать об этом? — Ее тон дает понять, что она не спрашивает меня. Этот допрос произойдет сейчас, хочу ли я этого или нет.

По правде говоря, у меня такое чувство, будто меня протаскивают через плоские ролики, растягивают и прижимают к горячему утюгу. Ребра зудят и сильно пульсируют, когда переломы отзываются на лечение врачей. Каждое движение заставляет голову болеть от усталости, и все, что я хочу сделать, это заснуть.

— Я в порядке, сэр, — говорю я вместо правды. Это, по крайней мере, ложь, с которой я могу справиться. — Правда. Никаких серьезных травм. — За исключением, знаете ли того, что я сошла с ума на болоте и увидела секретный объект, который больше не существует.

Командир кивает и ее поза расслабляется.

— В таком случае сейчас мы можем начать процесс официального допроса. — Она засовывает руку в карман, вытаскивает диктофон размером с указательный палец и щелкает сверху, так что в мою сторону мигает зеленый световой индикатор записи. Она кладет его на аптечку рядом с кроватью. — Выслушивание рапорта об инциденте с капитаном Джубили Чейз, запись для расшифровки старшего офицера «ТД — Альфа-базы», командира Антье Тауэрс. Галактический код даты 080449. Начнем, капитан. Можете ли вы сказать мне, что вы помните, начиная с самого начала?

Я делаю медленный вдох, проверяю то место, в котором мои исцеляющиеся ребра побаливают. Парень по имени Флинн Кормак похитил меня, а затем спас жизнь и отпустил. Я думаю, о первом моменте, когда я увидела его в «Молли», попивающего пиво и наблюдающего за мной в зеркале над баром. Рот открывается… но слова не выходят.

Командир Тауэрс с нетерпением изучает меня, ее светлые брови слегка поднимаются, руки все еще сложены на коленях. В госпитале так тихо, что тишина звенит в ушах.

Затем незнакомый голос произносит:

— Я не особо много помню.

Я прочищаю горло, прижимая ладони к одеялу. Теперь я предана делу. Я соврала.

— В «Молли Мэлоун» был парень, и у него был пистолет. Все это произошло так быстро, что я не успела рассмотреть его лицо. Он вырубил меня, когда мы очутились на улице.

— Расскажите, что вы о нем помните. Молодой или старый? Сильный или слабый? Есть доминирующие расовые черты?

— Сильный, — говорю я, выбирая самые безобидные ответы на вопросы.

— Вы вообще ничего не узнали о том, кто он?

У меня скручивает живот. Если я скажу ей, что там был брат Орлы Кормак, живой и среди фианны, они никогда не перестанут его искать.

— Нет, совсем нет, — мой голос звучит ровно. Он и другие были осторожны, чтобы не использовать имена.

— Он тот, кто ответственен за ваши травмы?

Взгляд хочет перенестись к подмигивающему зеленому свету на диктофоне, ожидая, чтобы тот подловит меня. Я заставляю себя сосредоточиться на командире Тауэрс.

— Нет, это было позже. Думаю, я была в пещере. Один из них избил меня. — Я двигаю рукой, чтобы ненадолго положить ее на ребра. — Они держали меня несколько дней, пока не решили по какой-то причине перевезти. Я поняла, что это мой единственный шанс, и я напала на парней, сопровождающих меня. Украла лодку, мне удалось проплыть на ней обратно, прежде чем не закончился газ, и оставшуюся часть пути я прошла пешком.

— Помедленнее. Является ли пещера следующим местом, которое вы помните? — она смотрит на меня пристально. — Расскажите мне все в хронологическом порядке.

У меня болит голова, и я чувствую, как будто пробираюсь через брод, как будто рыскаю в вариантах. Каждая ложь, которую я произношу, тянет меня на дно, заставляет хорошенько подумать, где они могут меня подловить. Они могли видеть, как он уезжает на лодке, и понять, куда мы направляемся. Это то, что я получаю за ложь для мятежника.

— Нет, прежде чем мы отправились в пещеру, он отвез меня на восток.

— Он сказал зачем? — Теперь она наклоняется вперед на стуле, и я понимаю, что не представляю, почему она становится более насторожена и сосредоточена на самом маленьком изменении на моем лице.

Я стараюсь пожать плечами, и ребра посылают копье боли в бок, протестуя против этой идеи.

— Он считал, что там есть какая-то военная установка, но я ни о чем таком не знала.

Риск того, что я собираюсь сделать, заставляет голову кружиться, как будто я прыгаю без парашюта. Но если есть даже шанс, что она ответит на вопросы, поднимающиеся в моем мозгу, то я должна совершить прыжок.

— Хотя мой взвод никогда не был назначен патрулем в этом секторе… может быть, там есть что-то, о чем я не знаю. — Я почти чувствую, что идентификационный чип в кармане прожигает дыру в бедре.

Командир Тауэрс замирает, глаза все еще сосредоточены на моем лице. Я стараюсь обуздать выражение лица, пытаясь вспомнить, как будет выглядеть вежливый вопрос. Оно слишком опустошенное? Мне следуют поднять брови? Улыбнуться? Сердце громко стучит, и я близка к головокружению, похоже я себя чувствовала, когда я упала в обморок на острове. Момент тянется вечность, и я смотрю на своего командира, а она отводит глаза.

Она резко протягивает руку к диктофону, выключая его, не сводя глаз со своих пальцев.

Сердце останавливается, она поймала меня. Она выключает диктофон, потому что собирается вызвать охрану, чтобы посадить меня под замок.

— Командир…

Ее голова резко поднимается, губы скручиваются в то, что явно является успокаивающей улыбкой.

— Спасибо, капитан. Я услышала достаточно.

Я моргаю, пытаясь сидеть, несмотря на унылый, болезненный протест ребер.

— Но остальная часть моего рапорта?

Она чуть встряхивает диктофон, ее полуулыбка, сворачиваясь, кривится.

— Здесь достаточно, чтобы удовлетворить начальство. Вам нужен отдых больше, чем допрос. — Ее щека слегка дергается, признак того, что ее челюсть несет некоторое напряжение. — Отдохните, Чейз. Вы нам нужны.

Я должна почувствовать облегчение. Больше никаких вопросов, больше никаких шансов на то, что мои действия будут обнаружены. Но командир Тауэрс здесь почти столько, сколько и я, и я знаю ее достаточно хорошо, чтобы понять, что она обеспокоена.

Она неверно истолковывает выражение моего лица и протягивает руку. Ее кожа холодная и сухая, и я знаю, что она почувствует всплеск предательства и лжи в момент, когда прикоснется ко мне. Но вместо этого она просто смотрит на меня.

— Ты молодец, Ли. Не думаю, что большинство солдат вернулось бы. Отлежись сколько надо, а затем возвращайся к работе.

После того, как она ушла, я позволяю себе распластаться на койке, пытаясь найти удобную позицию, слушая, как скрипят волокна, словно в ответ на мои скрипучие ребра. Я не помню, когда я в последний раз не подчинялась приказам, а тем более откровенно лгала своему командиру. И все же, я не единственная. Это не может быть совпадением. Командир Тауэрс прекратила допрос, когда я упомянула сектор на востоке.

Но верить в это означало бы верить безумным теориям Кормака о заговоре. Может ли это означать, что я действительно видела больше, чем галлюцинацию, перед тем как потерять сознание.

Мысли превращаются в безумные круги, комната вращается вокруг меня, как будто все законы гравитации и физики покинули меня вместе с моими принципами.

Я не могу позволить себе лежать здесь, позволяя неопределенности одолеть меня. Капитан Ли Чейз не смущается. Она не сомневается, она не думает дважды.

Я снова заставляю себя сесть вертикально, размахивая ногами на краю койки и сглатывая тошноту, заталкивая желчь в горло, заставляя ее исчезнуть.

Легкий ветерок проникает сквозь окно, неся с собой земляной, торфяно-серный запах болота. Одна приятная вещь в Эйвоне: он слишком молод, чтобы иметь процветающую колонию насекомых. На окнах нет ставней. Госпиталь находится в центре базы, но я нахожусь в здании на полпути от центра, в одном из временных зданий, построенных для борьбы с большим количеством мелких болезней и напастей, которые поражают новичков в этой среде. На этой стороне здания маленькие квадратные окна выходят на болото, и только забор по периметру находится между ним и пустошью.

Я напрягаюсь, когда вдыхаю запах камня и сырости, которые пронизывали подземную пещерную систему мятежников. Все, что мне хочется, чтобы все стало нормальным. Надеюсь, я больше никогда не увижу Флинна Кормака, потому что если это случится, то возможно это произойдет на другом конце ствола моего пистолета.

Прошло всего несколько дней, прежде чем медики разрешили мне покинуть палату, и, хотя ребра все еще немного болят, этого недостаточно для меня, чтобы оставаться взаперти. Я еще не готова вернуться в «Молли», так что вместо этого я иду по главной улице этого жалкого подобия города с несколькими ребятами из моего взвода.

На базе особо нечем заниматься, наши линии связи не намного лучше, чем те, что мятежники собрали на болотах. Видеосигналы тоже плохи, и надо быть жуть каким отчаянным, чтобы смотреть шоу, которые на девяносто процентов статичны. У нас есть ретрансляторы спутников для официального бизнеса, но если Тауэрс не в необычном хорошем настроении, нам никогда не дадут использовать их для чего-то такого простого, как развлечения.

Но эта ночь хороша для прогулки. Так же хороша, как и любая на Эйвоне. Воздух по-прежнему спертый, холодный и липкий от влаги. Тумана нет, так что хиленький свет вдоль утоптанной грунтовой дороги рассеивает большинство теней.

Несмотря на это всегда отрезвляюще ходить в город. Оказавшись между военными, оказывающими давление на население в связи с притязаниями «ТерраДин» на землю и мятежниками, протестующими против этих обстоятельств, горожане несут на себе основную ответственность за выполнение строгих правил и комендантского часа. Большинство из них работают на болотах с водорослями или в качестве геодезистов окружающих экосистем, что является необходимой работой, если Эйвон когда-либо собирается стабилизироваться и поддерживать жизнь самостоятельно. Но, и как большое количество мятежников, живет на болоте, так и в городе обитает много сочувствующих. И все, что нужно для того, чтобы сочувствующий стал мятежником — это одна из неоспоримых возможностей.

С момента начала прекращения огня несколько месяцев назад ситуация стала более спокойной, но, несмотря на то, что мы не на дежурстве, мы не можем расслабиться, не полностью. Мы должны следить за каждым прохожим и за каждым изменением в воздухе. И, зная, насколько близка фианна к открытому сопротивлению, я более нервная, чем кто-либо другой.

Уверена, прогулка была идеей Алекси. Он и Мори появились у моей двери после того, как я покинула столовую. Он больше всех, я думаю, подозревает, что я была нечестна в том, что случилось со мной на болоте. Но он не может знать правду. Он осторожничает и держится рядом со мной. Ребра хорошо заживают, и благодаря заживителям, которые дали мне врачи, синяки почти полностью исчезли. Но Алекси беспокоится не о видимых ранах и симптомах. И он не знает, что с этим делать.

Я стараюсь показать ему, что я в порядке. Мори произносит какую-то дико неуместную шутку, которая настолько оскорбительна для всех, кого она касается: офицеров, терра-отстоя и большинства расовых групп, больше, чем я могу сосчитать — что становится противно. Я смеюсь и угрожаю сделать ее чистильщиком уборных на неделю, потом поднимаюсь и иду вдоль забора несколько ярдов. Однако я снова спрыгиваю вниз, как только могу. До сих пор головокружение не отпускает меня. Еще слишком нестабильна.

Большинство зданий в городе — жилые дома, чьи гостиные превращены в магазины или торговые залы различного рода. Мы направляемся в один из таких домов, где глава семьи забирает у местных зерновые наделы и дает им взамен хлебобулочные изделия. Мы обменяем часть военных пайков на местный домашний хлеб. Хлеб на вкус немного похож на болото, но поешь около десяти лет однообразную столовую еду в этом бардаке, и будешь готов мириться с некоторым вкусом болота в своем хлебе.

Мы поворачиваем за угол дома, и Алекси с кем-то сталкивается. Они оба отскакивают друг от друга, но другой парень первым восстанавливает равновесие, раскачиваясь на пятках.

— Смотри куда прешь! — Он ненамного старше нас, но на его лице столько же шрамов, сколько и на любом солдате.

— Эй, мужик, извини. — Алекси тих и спокоен. Он хорош в кризисных ситуациях. — Не видел тебя. Куда направляешься?

— С чего это я должен тебе говорить? — На Эйвоне много таких людей. Они повсюду и на Вероне. Злые на все, готовые выплеснуть злость на всех, кто встречается на их пути. Прекращение огня между военными и мятежниками не означает, что такие жители, как мы, чем-то лучше.

Мори шагает вперед, вставая между Алекси и парнем.

— На самом деле должен. — Мори небольшая, но она сильная и компетентная, и в этот момент, она так и выглядит. Она небрежно кладет руку на кобуру, где лежит ее пистолет. — Комендантский час через полчаса.

Парень сплевывает слева от ботинка Мори.

— Придумай сама, trodaire. — То, как он бросает в нее слово, больше жалит, чем любое другое оскорбление.

— Пошли, — говорит Алекси, закатывая глаза. — Если мы хотим хлеба, нам придется поторопиться.

Мори замирает, не признавая даже Алекси. Ее глаза устремлены на городского мальчишку — вся мимика оставила ее лицо. На моих руках и шее начинают подниматься волосы. Что-то не так.

— Ты скажешь нам, куда идешь, — произносит Мори. Ее голос холоден. Это ни в коем случае не та девушка, которая минутами раньше шутила и смеялась. — И закатай рукав, мы должны просканировать твой генотип.

— Капрал, — вмешиваюсь я. — Оставь его. Пошли.

Местный заметил изменение в воздухе. Он не знает Мори так, как мы, но он не идиот, раз живет здесь. Он может считать изменения в толпе. Он делает шаг назад, смотрит через плечо. К окну в доме за ним прижато небольшое лицо. С потрясением я понимаю, что парень оглядывается на своего младшего брата, который наблюдает за всем этим. Неудивительно, что он пытается действовать жестко.

Я вижу, как парень борется с необходимостью отступить, чтобы разрядить обстановку. Я желаю ему идти домой. Уходи.

Затем его челюсти сжимаются.

— Ага, как же, отсоси мой…

Выстрел разряжает тишину, и на полсекунды я ослеплена лазерной вспышкой. Я отскакиваю назад, моя собственная пушка прыгает в руку. Я, такое впечатление, что вечность ищу стрелка, прежде чем вижу, как местный опускается на колени, прежде чем крик его брата внутри ударяет мне по ушам. Прежде чем вижу, что половина лица парня снесена. Пока не осознаю, что рука Мори держит пистолет, который направлен туда, где стоял парень.

Следующие несколько секунд размытые. Я прыгаю к Мори, Алекси бросается к телу местного паренька, когда горожане поблизости начинают бежать: некоторые к нам, некоторые прочь. Где-то кричит женщина. Я чувствую запах сожженных волос.

Мори стоит, уставившись прямо перед собой, ее лицо спокойно, глаза пустые. Я встряхиваю ее, дважды — затем сильно ударяю. Ее лицо дергается в сторону от удара, но его выражение не меняется. Я ищу фонарь на ремне и свечу ей в лицо. Ее зрачки расширены так, что глаза выглядят черными, и не меняются, когда свет попадает ей прямо в глаза.

О нет. Признаков не было — не было никаких предупреждений. Где витали ее сны?

Алекси оставляет тело на земле и встает на ноги.

— Ли, — вздыхает он, — нам надо убираться отсюда. Это будет кошмар, нам надо уходить.

Тогда Мори очухивается. Я — первое, что она видит, и она, моргая, смотрит на меня, прежде чем спрашивает:

— Эй, капитан. Что случилось?

Я ненадолго застываю, прежде чем инстинкт берет свое, и я отталкиваю ее подальше. Я наполовину иду, наполовину тащу ее назад по улице, пока Алекси сзади прикрывает тыл с пистолетом наголо, чтобы быть уверенным, что никто прямо сейчас не собирается отомстить.

Недоуменные вопросы Мори резко обрываются. Когда я оглядываюсь, я вижу, что ее глаза фокусируются на чем-то позади. И я знаю, что она увидела тусклую неподвижную форму, лежащую на земле.

В магазине звенят колокольчики, и девочка поднимает голову от чтения. «Не», — думает она. — «Жди. Это не он».

— Добро пожаловать, — приветствует ее мать. Девочка, под прилавком, наблюдает за ногами матери, когда та поворачивается к клиентам. — Могу я… — ее слова обрываются.

— Здравствуйте, мисс Ч. — Голос легкий, но как только она слышит его, сердце девочки замирает. — Было время подумать о нашем предложении?

Девочка смотрит в щелочку в пластике. Она видит, как ее отец спускается по лестнице, смотрит, как он останавливается.

— Мы сказали вам, что нас это не интересует, — говорит отец девочки, медленно спускаясь по лестнице, вставая между клиентами и матерью девочки.

— Ноа, — девочка слышит, как шепчет ее мать. — Они под чем-то… посмотри на их глаза.

Через щель в прилавке девушка переводит глаза к мужчинам в дверном проеме. Их глаза похожи на глаза кукол, такие же черные шарики без зрачков.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

ФЛИНН

ПРОВОЛОКА ПО ПЕРИМЕТРУ БАЗЫ там, где я влезал последний раз, отремонтирована, но точно такое же слабое место повторяется через сотню футов, и на этот раз я позабочусь завернуть отрезанные концы ограждения более аккуратно, чтобы скрыть свои следы. Похоже, что они повысили охрану со стрельбы в городе, но несколько дополнительных охранных патрулей недостаточно, чтобы остановить Макбрайда, особенно когда они не знают, что он придет.

Ненавижу, что я здесь. Форма, украденная с задней части шаттла несколько месяцев назад, плохо сидит на мне, она сделана из грубой ткани, от которой зудит кожа. Сколько бы я ни напоминал себе, что это не предательство, что я должен предупредить базу, что я не собираюсь разрушить перемирие и обречь свой народ — я все равно чувствую себя предателем. Было достаточно ужасно обнаружить разоренное хранилище боеприпасов, а Макбрайда и его последователей вооруженными. С этим новым убийством у них теперь есть оправдание, которого они ждали, и это значит, что я буду тем, кем должен быть сегодня вечером.

Я склоняю голову, когда прохожу мимо патруля и спешу дальше по импровизированному переулку. На этот раз я рад дождю, который снова начался, когда я направился сюда, и это означает, что никто пристально не смотрит на чье-либо лицо.

Я не знаю, где капитан Чейз проводит ночи, но наша разведка на базе работает лучше, чем считают trodairí. У них нет персонала, чтобы полностью укомплектовать базу солдатами, поэтому некоторые люди, живущие в городе, получают здесь работу в качестве поваров, кладовщиков и дворников. Но никто из них не допускается до высокого уровня доступа, никто, кого можно было бы использовать против базы за исключением дворников, на которых ни одна душа не обращает внимания, и им разрешено ходить повсюду. У нас хорошая карта этого места.

Большая часть офицерского размещения — временное. Джубили застряла в одном из таких временных сараев, и я уверен, что ее спальня была складом. Там нет реального окна, только вентиляционное отверстие, которое они немного расширили и прикрыли прозрачным пластиком, чтобы впустить хоть какой-нибудь свет.

Страх глубоко поселился в моем животе: что если Макбрайд добьется чего хочет и настанет тот день, которого мы боимся. День, когда количество тел станет настолько большим, что «ТерраДин» и военные начнут тотальную войну. Что может стать днем, когда мы потеряем слишком много наших людей, а они потеряют слишком много своих, и Эйвон опустится в хаос, который жаждал его в течение многих лет.

Я не знаю, как это остановить, так что теперь я собираюсь влезть в окно посреди базы, полной солдат, ища единственного союзника, который мог бы иметь достаточно власти, чтобы помочь мне держать наших людей врозь.

Занимает всего полминуты, чтобы вытащить пластик. Я хватаюсь за подоконник, подтягиваюсь, игнорируя нытье мышц в плечах из-за гребли по болотам. Комната внутри скудно меблирована, именно то, что я ожидал от квартирок trodairí. Глаза сначала скользят по бледно-серому боевому костюму, аккуратно висящему на стене, выглядящему подобно призрачному часовому, караулящему спящего рядом солдата. Если бы она носила его вне бара, мне бы так не повезло, и вряд ли моя пуля даже поцарапала бы ее. Я стараюсь проглотить гнев, рвущийся наружу — хорошо обусловленный ответ на вид таких костюмов. Они создали современную броню такой же тонкой, как ткань; мы же не получаем ничего, кроме контрабандных боеприпасов и пистолетов-реликвий.

Джубили спит на боку, запрокинув длинную смуглую ногу на одеяло, свернув одну кисть в кулак под подбородком, а другую, засунув под подушку. Я вижу ее личные жетоны на простынях, висящие на цепочке на шее. Она даже спит в военном хаки, хотя это всего лишь шорты и футболка. Во сне она выглядит нежнее. Я хватаюсь за подоконник и шепчу ее имя.

— Джубили.

Она просыпается, давая понять, почему она спит таким образом — ее рука вылезает из-под подушки с пистолетом, ее ноги свободны от одеяла, когда она садиться, поднимая оружие, моргая ото сна. Через секунду она замечает меня, ее рот открывается в шоке. Я вообще-то вижу, как ее палец судорожно затягивается на спусковом крючке, хотя и не совсем достаточно, чтобы выстрелить.

— Кормак, — выдавливает она мое имя. — Какого черта ты здесь делаешь?

— Я один, — говорю я ей. — И не вооружен. Не стреляй в меня, иначе ты чертовски долго будешь объяснять, что я делаю в твоей спальне.

Когда она смотрит на меня, время замедляется. Потом она ворчит, соглашаясь, опускает пистолет, хотя и не откладывает его. Она осторожно следит за мной, пока я перелезаю внутрь и опускаюсь на пол. Если у нее и есть комментарии по поводу украденной униформы, она их не произносит.

Эта небольшая комната меблирована только узкой кроватью, утюгом и неровной прикроватной тумбочкой со стоящей на ней фотографией в рамке. Это единственный личный штрих, который я вижу во всей этой скудной комнате. В слабом свете от окна я могу разглядеть мужчину, женщину и ребенка, которого я вдруг узнаю — крошечная Джубили Чейз. Мужчина, который, должно быть, ее отец высокий и худой, его кожа гораздо темнее, чем у Джубили, а ее мать похожа на китаянку — я вижу ее черты в лице дочери, которая стоит рука об руку с ней на фотографии, и на лице девушки, наблюдающей за мной с одеяла. Интересно, как выглядят ее родители сейчас и чтобы они подумали о нас, таких напряженных и молчаливых.

Я первым нарушаю тишину.

— Что, черт возьми, произошло прошлой ночью? — Я не хотел говорить эти слова, но я уже не могу забрать их назад, и они повисают в тишине между нами.

— Это была ярость.

Всегда они прячутся за своей так называемой «яростью». Я не могу скрыть сомнение в выражении лица. Она видит это и поджимает губы. Ее взгляд скользит от моего лица и уставляется на стену. Чувство вины.

— Я недостаточно быстро среагировала.

Это поражает меня, как свинец.

— Ты была там? Парень, который умер, был невинным мирным жителем, он не имел ничего общего с…

— Я знаю, — огрызается она. — Кормак, мне не нужно одно из твоих нравоучений. Этого не должно было случиться. Я должна была остановить это. — В ее голосе слышится напряжение.

Наше перемирие в лучшем случае шаткое, я не должен провоцировать ее. Медленно и неохотно, я бормочу:

— Не ты нажимала на курок. — Нет, ты просто стояла и смотрела.

— Не важно. Это моя вина, когда мой человек выносит кому-то мозги. — Она качает она головой. — Она находилась здесь всего несколько недель, она еще не сообщала ни о каких снах.

— Какое отношение ко всему этому имеют сны?

— Они единственное предупреждение о том, что дает нам ярость, что кто-то вот-вот сорвется. Если мы вовремя выдворим их из мира, они будут в порядке. Но каждый солдат, отправленный на Эйвон, подцепляет это, в конце концов, за исключением… — она прерывается, но я знаю, каков конец предложения. За исключением меня. Даже фианна знает ее репутацию единственной нерушимой trodaire на Эйвоне.

Джубили прикрывает глаза.

— На этот раз никаких предупреждений не было, все закончилось за секунды. Она не помнит, что произошло.

Как она могла забыть? Я опускаюсь на край кровати и замечаю, какой уставшей выглядит Джубили: под ее закрытыми глазами круги, которых там не было в тот вечер, когда я вытащил ее из бара. Веки опухли, лицо осунулось. От горя. Она говорит правду. Или то, что она считает истиной.

— Что с ней будет? — спрашиваю я, наконец.

Челюсти Джубили сжимаются, когда она снова открывает глаза.

— Она уже едет на Парадиз. Бумажная работа, скорее всего, пока не выйдет на пенсию.

Как удобно. Никакого суда над солдатом, никакого наказания за непосредственное убийство подростка. Они тихо прячут ее где-то, и никто никогда не узнает, что она сделала. Я хочу накричать на Джубили, что ее сторона ошибается.

Но что, если она права? Она кажется такой уверенной. Что если ярость действительно существует, и это не просто повод для военных преследовать и убивать мирных жителей? Я внезапно вспоминаю о том, что она сказала, когда была заперта в камере в недрах нашего укрытия: никогда не бывает двух сторон ни в чем.

— Кормак, — вздыхает она, врываясь в мои мысли. — Почему ты здесь? Захотелось немного пообщаться с любимым наемным убийцей? — В ее голосе сквозит горечь, когда она повторяет слова, которые я говорил.

— Прости, что сказал это. — И я действительно сожалею. Она больше чем это. — Я пришел предупредить тебя.

— Мы знаем, что прекращение огня находится в шатком положении, — отвечает она, ее голос смещается в ту медленную сухую струю, которая не передает абсолютно ничего. — Не нужно говорить нам, что это делает все хуже.

— Дело не в стрельбе. — Я наклоняюсь вперед, оттянув воротник украденной униформы, чтобы достать ключ моей сестры. Я достаю его, чтобы она видела. — Это ключ к нашему оружейному хранилищу. Большая часть нашего оружия была заперта там. Держать его таким образом, был наш выход обеспечения непринятия никем никаких мер без согласия остальных.

Выражение Джубили немного изменяется.

— Был?

Она может сдать меня, она может потребовать, чтобы я выложил все командиру базы. Она может снова направить на меня пистолет. Я сглатываю.

— Кто-то вырезал замок и вломился внутрь. Оружие, взрывчатка, боеприпасы… все пропало.

Выражение ее лица застывает, только губы дергаются, раскрывая то же самое омовение ледяным страхом, которое охватило меня, когда я обнаружил, что дверь наполовину открыта. Джубили потребовалась секунда, чтобы прийти к такому же выводу, что и я.

— Макбрайд?

Я киваю, стараюсь не смотреть на пистолет, который все еще находится в ее руке.

— Должно быть.

— Сколько у него сторонников? — Ее голос жесткий, холодный и быстрый, как выстрел.

— По крайней мере, треть из нас, — отвечаю я. Ты поступаешь правильно, напоминает мне мозг, даже если остальные отошли от обмена этой информацией. — Сейчас больше. После твоего побега и парня в городе.

— Мне нужны имена, — отвечает она быстро и решительно.

— Никаких имен, — сжимая челюсти, отвечаю я.

— Если бы мы знали, кого ищем, мы могли бы схватить их прежде, чем у них был бы шанс…

— Никаких имен, — повторяю я резко. — Если ты обнаружишь Макбрайда, можешь забирать его с моим благословением, но я еще не готов отказаться от остальных.

Джубили дышит медленно.

— Боже, Кормак. Это… почему ты рассказываешь мне все это? Если мы будем готовы к их приходу, твои люди просто умрут.

Желудок скручивает, вина пробивается сквозь него.

— Он придет к вам с города. Он придет к тебе с городской стороны, но не сегодня. Потребуется некоторое время, чтобы все организовать, что дает время вам повысить безопасность, добавить еще несколько патрулей, визуально увеличить вооруженность по периметру… если он увидит, что вы ожидаете нападения, он не будет рисковать. Он хочет драться, но он не самоубийца.

Джубили отвечает не сразу, пришпиливая меня к месту долгим, неотрывным взглядом. Потом ее подбородок немного опускается, и она закрывает глаза.

— Умно, — признается она, поднимая свободную руку, чтобы потереть лоб. — Кто-нибудь знает, что ты здесь?

— Нет, черт возьми. — Я стараюсь быть беззаботным, но в тишине, в темноте, меня еле слышно. Каждый дюйм так мал, как и я по утверждению Макбрайда. — Я тоже не самоубийца.

Несмотря ни на что, я замечаю самое крошечное искривление вверх в уголке рта Джубили — самый крошечный намек на ухмылку. Она исчезла мгновенно, будто она быстро вдохнула и выдохнула.

— Я поговорю с начальником службы безопасности, но ты должен вернуться.

Я колеблюсь, грудь налилась тяжестью.

— Я пришел не просто предупредить тебя. Джубили…

— Ли, — резко поправляет она.

— Только когда ты солдат, — бормочу я. — Надеюсь, сегодня ты станешь кем-то другим. — Когда я поднимаю взгляд, она хмурится в ответ. Но у меня выбор небольшой, и я продолжаю. — Слушай, — начинаю я медленно, — тебе нужно поговорить со своими людьми. Выяснить какую-нибудь мелочь, которую ты сможешь нам дать. Что-то, на что я могу сослаться и сказать: «Видите, они говорят с нами». Иначе число сторонников Макбрайда будет только расти.

— Кормак, — раздраженно начинает она, — даже если бы у меня была власть, чтобы что-то сделать для вашей ситуации, я бы этого не сделала, не сейчас. Есть причины, лежащие в основе всего, что мы делаем. Настоящие, честные риски безопасности, которых мы пытаемся избежать. Правила защищают вас настолько, насколько они защищают нас.

— Закрывая школы? Ограничивая доступ к медицинской помощи? Выключая видеотрансляции?

— Мы этого не делали, — быстро отвечает Джубили. — Атмосфера Эйвона мешает сигналам.

— Но вы — те, кто изменил все коды доступа к ретрансляторам спутников «ТерраДин». Сейчас мы вообще не можем послать или получить сигнал… мы полностью отрезаны. Если бы вы могли просто дать нам это… даже не выпуски новостей, а фильмы, документальные фильмы, любое окно за пределы этой жизни, чтобы показать нашим детям.

Ее рука сжимается вокруг рукоятки пистолета.

— Знаешь, Кормак, как они все организовали на Вероне десять лет назад? Это было умно. Они использовали детское шоу, транслируемое по всей галактике. Закодированные сообщения из уст анимированных мифологических существ.

— Я даже не знаю, где находится Верона, — возражаю я. — А мы расплачивается за это здесь, через десять лет, через десять световых лет. У нас нет солнца, нет звезд, нет еды и медицины, нет власти и развлечений для утешения, и никто не скажет нам, станет ли когда-нибудь лучше. Они прихлопнули муху кувалдой.

— Муху? — Она ожесточается, вся напрягается, с усилием сдерживая себя. — Это так вы называете самое большое восстание в прошлом веке? Они выбрали трущобы Вероны, которые были наиболее переполнены людьми, где будет принесен максимальный урон. Они контрабандой привезли оружие, грязные бомбы, как вы их называете. Когда восстание вспыхнуло, целые города от Новэмбэ до Сьерры были в огне, прежде чем кто-либо понял, что произошло. Те, кого мятежники не поубивали, стали мародерами и захватчиками. Тысячи. Десятки тысяч людей вообще не могут петь сейчас или рассказывать истории.

Мне кажется, как будто что-то давит мне на грудь и мешает сделать нормальный вдох. Я не могу представить себе ни одного города такого размера, не говоря уже о полудюжине из них в огне.

Она ждет, когда я отвечу, и когда я не отвечаю, она быстро и резко встряхивает голову.

— Есть причины за каждым правилом, понимаете ли вы их или нет. Возможно, некоторые из них слишком суровы — это не мне решать. Но если бы можно было избавить одного ребенка от потери родителей, присягнув, поклявшись, соблюдая закон независимо от того, что нужно… — она сглатывает. — Ты бы не стал?

Слышать, как trodaire говорит о справедливости, о защите людей… от этого у меня начинается головная боль. Макбрайд сказал бы, что она лжет. Шон сказал бы, что она слепа. Наблюдая за ней в скудном свете от окна, я не знаю, что бы сказал я, за исключением того, что в ее словах есть боль, такая же глубокая, как и наша. Она молчит, пока я наблюдаю, как она возвращаются к тому нейтральному спокойствию, которое все привыкли видеть. Но ужасная уверенность начинает укрепляться в моих мыслях.

— Джубили, откуда ты? Какой твой родной мир?

Ей требуется время, чтобы ответить, и когда она отвечает, ее голос странно отстранен.

— Я с Вероны. Я выросла в городе под названием Новэмбэ.

Долгое время звучат только фоновые шумы базы: шаттлы взлетают и приземляются, люди перемещаются туда-сюда, слабые звуки музыки исходят из одной из казарм.

Я начинаю немного понимать этого солдата, с жестокостью и неистовостью под внешним спокойствием. Моей сестре бы она очень понравилась.

Нет, поправляю я себя. Орла хотела бы, чтобы ее повешение было бы в пример другим trodairí.

Но если бы Джубили родилась одной из нас, Орла была бы ее лучшей подругой.

Я еще раз смотрю на фотографию на тумбочке. У меня же даже нет фотографии сестры — у меня только размытая память о ее смехе, темной косе, перекинутой через плечо. Краткие воспоминания, как то, как она завязывала сапоги, и долгие, ужасные воспоминания о взгляде на ее лице, когда она попрощалась со мной за день до казни. Этого недостаточно. Этого никогда не будет достаточно.

Джубили наблюдает за мной, пока тишина тянется между нами, пока, наконец, она ее не нарушает.

— Я им ничего о тебе не сказала. — Это звучит наполовину слабо, а также раздраженно и смущенно, но я верю ей.

Я стараюсь держаться за гнев и отчаяние, что привели меня сюда, но все труднее верить в то, что Джубили — враг, ограниченный в действиях только хрупким перемирием. — Почему ты не сказала?

Ее глаза впиваются в меня, краткий проблеск лампы снаружи отражается в них, прежде чем она резко отводит взгляд.

— Не знаю. — Ее пальцы скручиваются вокруг простыни, выдавая противоречие за ее спокойным голосом. — Потому что если бы твои люди послушали тебя, то не было бы мятежников, которые закладывали бы мины-ловушки на наших патрульных маршрутах. Потому что, если бы тебя арестовали, возможно, их стало бы больше.

Я хочу положить руку поверх ее и облегчить эту ожесточенную до белизны хватку. Красноречие подводит меня, у меня не хватает слов описать до невозможности странность того, что сидя посреди ночи на кровати солдата, я желаю прикоснуться к ней. Но я просто смотрю на ее руку и не поднимаю взгляд, не доверяя себе посмотреть на ее лицо.

Как ни странно, мой голос спокоен, когда я говорю.

— Это то, что пугает меня до смерти. Знание, что будет дальше. — Ее рука сжимается, и я выдыхаю. Слова приходят откуда-то из глубины и потаенности — даже Шону я их никогда не говорил. — И я думаю, что умру раньше, чем хочу.

Она так долго молчит, что я начинаю думать, что она меня не слышала. Когда раздается ее голос, это скорее бормотание.

— Как и я.

Я поднимаю голову, и обнаруживаю, что она наблюдает за мной, ее карие глаза нацелены на мое лицо. Полуприкрытое сочувствие в ее взгляде должно чувствоваться странно, так как исходит от моего врага, но единственная странность в том, что это не так.

— Почему эта ярость тебя не трогает? — вдруг я осознаю, что спрашиваю. — Что тебе снится?

Она прикрывают глаза, напряжение проникает в ее плечи. Мышца в челюсти дергается перед тем, как она произносит:

— Я не вижу снов.

— Но ты сказала, что у всех рано или поздно появляются «яростные» сны.

— Кормак, я не вижу снов. Вообще. Ни разу с тех пор, как мои родители погибли на Вероне. Врачи на учебно-тренировочной базе тестировали меня, что может я просто не помню своих снов, но их машины доказали, что у меня их просто нет.

— У каждого есть сны, Джубили. Ты бы сошла с ума, если бы это было не так.

— У некоторых солдат есть теория. — Ее голос слишком легок, и улыбка, которую она натягивает на рот, не достигает ее глаз. — Они думают, что причина, по которой я не вижу снов, та же, что и причина, по которой ярость не может достать меня. Они говорят это в шутку, но она так же хороша, как и любая теория. Говорят, у меня нет души. Что это место не может сломить меня, потому что у меня нет сердца, которое можно разбить.

Ее освещает только фонарь снаружи, который светит сквозь раскрытое окно, но я могу разглядеть ее лицо, ее высокие скулы и то, как ее губы сжимаются друг с другом, когда она старается сохранять спокойствие.

— Ну, теперь, — бормочу я. — Ты знаешь, что это неправда. И я знаю, что это неправда.

Она не сразу отвечает, и бросает взгляд на одеяло, где наши руки в дюймах друг от друга. В тишине я слышу, что дождь, долбящий по крыше над нами, наконец-то начинает затихать.

— Ты не можешь знать, что это неправда, — шепчет она, отказываясь смотреть на меня. — Что ты знаешь о душах и сердцах, и о том, как они здесь разбиваются. Ты меня вообще не знаешь.

— О, Джубили, — решимость разрушается, и моя рука скользит к ней. Она не отступает, но и не поднимает взгляд, наблюдая, как мои пальцы переплетают с ее. — Сердца и души и как они разбиваются? Это то, чему Эйвон учит всех.

Но слова не шли.

Это неправильно, и глупо, и миллион других вещей мелькает в моих мыслях. Рука все равно движется по направлению к ней, чтобы я мог провести кончиками пальцев от ее виска вдоль скулы. Вес несомого глубоко в моем сердце смещается, когда пальцы касаются мягкости ее кожи, все еще теплой ото сна. Это правда, которую я не решался признаться себе, когда я впервые увидел ее в «Молли», не тогда, когда я ухаживал за ее ранами, когда мы разговаривали в тихих пещерах фианны. Но если все это все равно закончится — если завтра будет война, смерть и хаос — тогда прямо здесь эта правда, это все, что у меня есть. У всех у нас есть.

Она не двигается, пока мои пальцы не достигают ее подбородка; внезапно она поднимает руку, кончиками пальцев соприкасаясь с моим запястьем, словно убирая его. Но она этого не делает. Ее прикосновение к запястью несет тепло, ее сердце бьется так быстро, что я ощущаю трепыхание пульса при контакте ее большого пальца с моей кожей. Она замирает в таком положении, наблюдая за мной этими глазами. Я вижу ее борьбу, несмотря на тусклый свет, я чувствую ее, как мою собственную. Потому что она моя. Trodairí. Фианна. Мы — борцы, уставшие воевать.

— Я знаю тебя, — шепчу я и слышу, как ее дыхание сбивается во тьме.

Я наклоняюсь вперед, устремляя свое лицо к ней, ее тепло тянет меня ближе. Она тоже смещается, подбородок поднимается — крошечные движения, маленькие приглашения и вопросы, каждый из нас колеблется. Но потом мои губы опускаются на ее, и на мгновение все остальное исчезает в дожде и тишине.

Потом ее рука тянется к моему запястью, и она отталкивает меня.

— Убирайся, — шепчет она, и эти глаза внезапно закрываются. Только румянец остается, смещающийся в сторону гнева, подальше от… подальше от меня.

— Что? — Я слишком долго сопротивляюсь ей, пытаясь поставить свои разбросанные мысли на место.

— Кормак, иди. Сейчас же.

— Джубили…

Поднимается другая рука, и оказывается, она все еще держит пистолет, стволом которого она толкает меня в грудь, прерывая меня. Ее волосы распущены, и в футболке она не похожа на «Крепкого орешка» Чейз, но ее хватка на пистолете не колеблется.

— Я сказала — убирайся.

Я медленно расслабляюсь, держа руки там, где она их видит, и поднимаюсь на ноги.

— Пожалуйста, Джубили. Нам надо поговорить о том, что сделать для прекращения огня, об Эйвоне. — Я знаю, что еще я должен сказать «извини». Но это не так. Я в замешательстве, черт побери, но я не могу извиниться, впервые за несколько месяцев я почувствовал уверенность.

— Нам? — Она держит пистолет, создавая барьер между нами. — Мы ничего не будет делать. Иди домой, Кормак, а я останусь здесь. Тебе больше нечего здесь делать. Иди и позволь мне делать свою работу. — Ее голос совершенно холоден, что теперь трудно представить, что недавно была искра теплоты в ее ответе на мое прикосновение.

Я отступаю на шаг в сторону окна.

— Не делай этого. Мне нужна твоя помощь. Вместе у нас есть шанс остановить это.

Теперь она взяла себя в руки, солдат с головы до ног.

— Если ты хотел найти соратника с моей стороны, тебе надо было выбрать кого-то другого, чтобы похитить. Я не работаю с мятежниками. Просто уходи, Кормак. — Она с трудом сглатывает. — Пожалуйста.

Последнее слово было как мольба, а не приказ, и именно это меня побеждает.

— Ясного неба, — шепчу я. Отказ от надежды. Желание невозможного.

Она смотрит, как я разворачиваюсь к окну, и когда я оглядываюсь назад, прежде чем вылезти, она все еще держит направленный на меня пистолет.

Девочка видит сны, когда она впервые летит. На шаттле с ней десятки сирот, оставшихся таковыми из-за войны, но большинство из них с Оскара и Сьерры, и она не знает их. Одни плачут от страха, другие говорят, что надо бороться с этим, а некоторые смеются.

Запуск заставляет замолчать большинство детей из-за рева двигателей шаттлов. Только когда они прорываются через атмосферу Вероны, и двигатели немного успокаиваются, девочка снова слышит других детей, все еще задыхающихся и восклицающих, когда их руки и ноги взмывают вверх, и нет ничего, кроме ремней, чтобы удержать их на местах.

Девочка смотрит в иллюминатор, наблюдая, как нежное, знакомое голубое небо увядает во тьме. Появляются звезды, поначалу медленно, а затем все вместе, сверкающие как брильянты, каждая из которых открывает новый мир.

Но как бы долго она ни разглядывала, она ничего не чувствует. Озадаченная, она ищет внутри себя девочку, которая хотела стать исследователем, девочку, которая хотела познать глубоководный дайвинг и альпинизм. Девочку, которая хотела путешествовать по звездам. Но она не может ее найти. Эта девочка умерла, когда умерли ее родители, в маленьком магазине в трущобах Новэмбэ. И теперь у нее нет души, которая могла бы разбиться.

Она закрывает шторку иллюминатора.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

ДЖУБИЛИ

Я ПРОДОЛЖАЮ ДЕРЖАТЬ нацеленный на окно пистолет еще в течение минуты после его ухода. Я не знаю, почему… но я не собиралась стрелять в него, и мы оба это понимаем. Может, это просто напоминание. Кто я и кто он. О том, как все должно быть между нами. Мы должны смотреть друг на друга только через дуло пистолета.

Сердце стучит будто я в центре схватки, сбитая с толку, с мучительной болью в груди. Как он посмел, как он мог быть таким глупым, чтобы вернуться, да еще так скоро после инцидента в городе? Возможно, я и не дала его описание командиру, но той ночью был полный бар солдат, у которых был бы хороший шанс узнать его, если бы они увидели его снова.

Я заставляю руку расслабиться, позволяя пистолету упасть на одеяло, ослабляя сжатые пальцы. Я держала пистолет слишком усердно. Эмоциональная реакция. Я морщусь, вставая на ноги, и тянусь к фляжке, брошенной на стуле.

У меня нет ни сил, ни желания иметь дело с его гормонами… или с моими, если на то пошло. О чем он думал, что я просто растаю в его руках? Затею трагическую и драматическую историю о звездных влюбленных на охваченной войной планете?

Я должна была рассказать ему об обнаруженном чипе. Это доказательство того, что он не сумасшедший, что там что-то было на той ничейной земле. И хотя это не может быть полномасштабным заговором, о котором он твердит, но он не так уж и неправ. Но как только я скажу ему, что он прав, мы будем связаны еще больше, чем сейчас. У него тогда будет основание подвергать нас обоих опасности с этой нелепой мыслью, что мы на одной стороне, что мы можем быть союзниками.

Я делаю долгий глоток из фляжки. Но вдруг этого становится недостаточно. Так что я выплескиваю воду на лицо, провожу руками по щекам, глазам и рту. Пытаясь избавиться от запаха его близости, ощущения его пальцев на моей щеке, мягкого, как перышка, прикосновения его дыхания.

Но никакое омовение не избавит от этой истомной тоски в его голосе, воспоминания о том, как он смотрел на меня.

Я бросаю фляжку на кровать и подхожу к окну. Там ничего не видно, только тьма. Ни звезд, ни лун — ничего на Эйвоне. Только вязкая чернота простирается на оставшуюся часть базы и уходит в болото. В своем воображении я вижу биолюминесцентный дикий огонек из пещеры, расцветающий на фоне ночи и обманывающий мои глаза. Неудивительно, что люди верят в блуждающие огоньки.

А потом, внезапно, появляется свет. Нежно-оранжевый, распускающийся где-то вне поля зрения, но отражающийся на ближайших ко мне зданиях, и пойманный дождем, так что на мгновение, я могу разглядеть отдельные падающие капли.

Затем все здание сотрясается от оглушительного грохота, который отбрасывает меня от оконной рамы, посылая осколки боли через ребра. Уши звенят и слепая от темноты, я еле стою. Взрыв.

Моя первая мысль, когда я пытаюсь заставить ноги двигаться: Флинн. Разум пуст и не желает представлять, что он попал под взрыв.

Я двигаюсь прежде, чем у меня будет время на что-то еще. Я надеваю боевой костюм на одежду, хватаю пистолет, влезаю в ботинки и несусь за дверь, пока не устремляюсь к пламени, поднимающемуся на другой стороне базы — вот что происходит со мной.

Может, Кормак не знает своих людей так хорошо, как он думал. Может, это начало войны.

Когда я достигаю места, передо мной разворачивается хаос. Это одна из казарм, и я не могу перестать думать о последствиях взрыва в здании, полном спящих солдат. Мои глаза привыкли к хаосу, и я, приближаясь, отодвигаю в сторону рыдающего гражданского.

Половина зданий исчезло, превратившись в обломки, а остальные охвачены яростным огнем. Зловоние сожженной пластмассы и древесного композита обжигает внутреннюю часть носа, когда я пытаюсь перевести дыхание. Я расстегиваю боевой костюм и отрываю полоску от края футболки шириной с руку, а затем прикрываю ею нос и рот. Снаружи лежит несколько тел, люди, которые были рядом с казармой во время взрыва. Желудок сильно сжимается, но у меня нет времени, чтобы рассмотреть кто там. В агрессивном сиянии пламени невозможно рассмотреть какие-либо детали, которые дадут мне понять находится ли Кормак среди мертвых.

Еще немногие добрались сюда. Я служила в первой команде реагирования, и это сидит во мне, но не все спешат на звук взрыва. Понимаю, что кроме ошалевшего лейтенанта, стоящего в нескольких футах поодаль с пропитанным кровью рукавом, других офицеров нет. Сейчас у меня нет на него времени.

Мужчины и женщины из соседней казармы с широко раскрытыми глазами, ошалело, начинают вываливаться наружу. Нет цели, нет порядка. Проклятие. Свежее мясо. Они думают, что посылают нам подготовленных бойцов, но несколько месяцев проведенных на добротных, безопасных полосах препятствий и тренировках не подготовят душу к жизни на Эйвоне.

— Солдаты, сюда, — кричу я на них из-за стрекотания пламени, и надеюсь, из-за звона в их ушах. Только некоторые слышат меня, и я подбегаю к ним, пока не получаю внимание остальных.

— Шесть групп. — Я пробираюсь через разинувшую рот толпу, деля солдат на ходу. — Ты и ты… да, ты, а ты можешь надеть свои штаны позже. Берите огнетушители. Вас натаскивали на это. Слушайте меня, смотрите на меня. Бегите обратно в казармы, хватайте огнетушители и возвращайтесь сюда. Сейчас же.

Находясь в шоке, новобранцы больше боятся меня, чем того, что происходит за спиной. Они как собачонки бегут назад к своим койкам, только пятки сверкают.

Я занята разделением остальных выживших на спасательные отряды, и по мере того, как дождь и огнетушители начинают открывать нам путь, мы направляемся в самые дальние от места взрыва части здания, не горящие так неистово.

Следующие минуты теряются в море дыма и тепла. Мы вытаскиваем тела из зданий, некоторые шевелятся и кашляют, другие молчат и истекают кровью. Каждые десять минут или около того, немногие из нас выныривают на улицу, чтобы заполнить легкие менее загрязненным воздухом, но каждый раз становится труднее перевести дыхание. Подтянулись пожарные команды, работающие со шлангами высокого давления и химикатами, которые выжигают наши глаза почти так же, как и дым.

После четвертого или пятого раза, когда я выхожу, рука хватает меня и отдергивает назад, в момент, когда я разворачивалась, чтобы вернуться внутрь.

— Достаточно, капитан! — Это майор Джеймсон орет мне в ухо. — Вы сделали, что могли.

Я киваю, не могу говорить из-за дыма, набранного мной в легких. Я чувствую сильное облегчение, что появился офицер выше меня по рангу, настоящий лидер, взявший на себя ответственность. Дайте мне несколько минут, чтобы восстановить силы, и я смогу вернуться просто как одна из спасателей.

Но когда я опять в строю, Джеймсон тащит меня обратно через грязь и толкает в руки ожидающего медика, прежде чем исчезнуть в дыму.

— Ты выжата, — кричит на меня медик. Я слышу слова, но они не воспринимаются мной. Медик хмурится и пихает кислородную маску в мои руки, а затем исчезает, чтобы позаботиться о пациентах в более тяжелом состоянии. Только тогда я понимаю, что это солдаты из соседних казарм, группы которые я организовывала, замененные более свежими спасателями. Я вижу несколько человек из первоначальных групп, с прижатыми кислородными масками и одеялами на краю всего этого хаоса.

Я срываю грязную полоску футболки с лица и наполняю полные легкие чистого воздуха из-под маски. Проходит какое-то время, прежде чем я снова могу встать, чувствуя головокружение от прилива кислорода и моей внезапной тишины. Но я принуждаю себя встать на ноги, делая последний длинный вдох через маску, прежде чем выйти из медицинского расположения.

Повсюду носилки. Некоторые из них с выжившими направляются в реанимацию госпиталя, другие с жертвами — переносятся во временный морг, который сейчас представляет собой лежащие в грязи тела, с драпированными над ними простынями. Я отступаю, позволяя команде пройти с тяжело раненым человеком. Он так сильно обгорел, что невозможно сказать, где его одежда, а где начинается выжженная плоть. Он молчит, хотя я ожидала, что он будет кричать. Его глаза открыты и смотрят в пустое ночное небо. Когда они проходят, его глаза на мгновение встречаются со мной. Я его не знаю. Внезапное облегчение заставляет желудок сжаться. Кто-то где-то знает его. Неважно, что он не один из моих.

Я пробираюсь через полчища раненых, осматривая лица. Некоторые из них мои. До сих пор никто не ранен настолько сильно, чтобы находиться в критическом состоянии. Пот льется по моим вискам и спине, а пепел в воздухе прилипает к моему лицу. Пламя угасает, но кто-то расставил большие прожекторы по всему периметру, так что, даже когда пламя утихнет, ночь будет освещена. Ноги гудят, прося вернуться в дом, который начинает скрипеть из-за дополнительного веса воды и от тушения химическими веществами. Он не продержится долго, и им нужна вся помощь, которую они могут получить для эвакуации раненых, прежде чем он рухнет.

Медика, что занимался мной, нигде не видно. Но, прежде чем вернуться к пламени, я вынуждена отойти в сторону пропуская еще одни носилки. Я смотрю вниз, и мир останавливается на бесконечную секунду.

— Капитан, нам нужно…

— Где вы его нашли? — срываюсь я, глядя на лицо Кормака, что выглядывает из-за пристегнутой кислородной маски.

— С другой стороны от места взрыва.

— Что с ним?

— Контузия, незначительное отравление дымом. Он будет жить.

А потом они уходят, и Кормак вместе с ними направляется в госпиталь.

Он был здесь. Он был на месте взрыва. Мог ли он знать, что это случится?

Но у меня нет времени думать дальше, потому что что-то другое бросается в глаза. Прожекторы стирают монохроматическое оранжевое свечение, превращая все в тлеющий красный. Теперь я вижу цвета.

И на краю поля тел под простынями я замечаю неоново-розовый.

Я двигаюсь к нему до того как осознанная мысль успеет подсказать мне. Я игнорирую горение в моих израненных легких и гудение ног. Я бегу, мир сужается к этой крошечной вспышке цвета. Это ошибка. Он жив. Они случайно поместили его с телами в этом хаосе. Это происходит все время, они сидят там, идентифицируя поле мертвецов, и некоторые из них просто встают и уходят.

Мне нужно добраться до него, чтобы он мог вылечиться.

Я бросаюсь вниз, сползая в грязь, и отрываю простыню. Глаза Алекси смотрят в небо, один из которых затуманенный и бледный, что находится в месиве разрушенной, выжженной плоти. Другая половина его лица нетронута, почти безмятежна, так же красива, как и тогда, когда мы впервые встретились во время тренировок.

Руки парят над ним, пытаясь найти какой-нибудь способ сгладить повреждения его лица, шеи и плеча. Ярко-розовые волосы грязные и окрашенные пеплом, и я провожу сквозь них пальцами, чтобы выбить часть грязи. Его голос внезапно проникает мне в голову. Я бы не был пойман смертью в таком виде.

Я все еще пытаюсь очистить его, когда руки ложатся мне на плечи и пытаются оттащить меня. Я кричу на того, кто меня схватил, борясь с ним. Голоса кричат мне на ухо, но я их не слышу. Затем кулак проходится по моей челюсти, посылая меня в грязь, а голову заставляя кружиться.

Мне не хватает воздуха, слюны и крови, а затем я пускаюсь в приступ кашля, когда мои поношенные легкие начинают работать.

На этот раз руки, которые тянутся к мне, мягче. Я поднимаю голову. Это командир Тауэрс, ее светлые волосы растрепаны и неаккуратно завязаны на затылке, ее униформа помята, заляпанная пятнами пота. Ее рука влажная и кровоточащая там, где она ударила меня.

— Соберись, Чейз, — кричит она на меня, беря меня за плечи. Ее лицо всего в нескольких дюймах от меня. — Убирайся отсюда.

— Сэр, мне надо…

— Это приказ! — Ее голос почти такой же грубый и хриплый, как и мой. — Если ты не уберешься отсюда, я отдам под трибунал твою задницу, ты слышишь меня? Ты сделала свою работу, и ты, вероятно, получишь еще одну серию медалей за нее, за все хорошее, что делает любой из нас, но прямо сейчас ты должна уйти. Ты сделала, что могла.

Я глазею на нее, голова кружится. Я киваю, и мы изо всех сил пытаемся встать на ноги, скользя по грязи. Я отхожу, позволяя ей вернуться к тому, чем она была занята, прежде чем кто-то пришел сказать ей, что капитан Чейз сошла с ума.

Разрушенное лицо Алекси угрожает снова ослепить меня, но я отталкиваю его. Потому что знаю, куда я сейчас направлюсь. Контузия, незначительное отравление дымом. Он будет жить.

Он с такими незначительными травмами будет в импровизированном больничном помещении, а не в госпитале. Я выплевываю полный рот грязи, желчи и крови, очищая рукавом лицо. Я воняю потом, сажей и смертью, но это не имеет значения.

Потому что, если Кормак знал об этом, если он сидел, улыбался мне и дотрагивался до моей щеки, чтобы я не заметила, что мятежники проникли на базу — то я убью его.

Этот сон о призраках на Вероне. Девочка помнит о них, но только когда спит, потому что нет таких вещей, как призраки, когда вы вырастаете.

Она в школе. Учительница, высокая, хрупкая женщина со светлыми волосами, собранными в пучок, борется за внимание учеников против сирен и гула двигателей, а, иногда, грохота порохового эха далекого взрыва. В конце концов, учитель сдается, подавляя в себе лектора, и выключает дисплей.

— Я думаю, что на сегодня достаточно, — говорит она, ее губы крепко сжаты, она кидает взгляд в сторону часов и возвращает его назад. — Вы хотите вместо этого поговорить о том, что происходит?

Девочка смотрит в окно. На мгновение она думает, что видит отражение своего лица — но затем оно движется, становясь крошечным шаром света, видимым только потому, что на окне лежит тень. Он уносится, потом возвращается, потом снова уносится, поджидая девочку.

Зеленоглазый мальчик за столом наклоняется вперед.

— Не следуй за ним, — шепчет он. — Он приведет тебя на болото.

Призрак дрожит, а затем исчезает. Через несколько минут в соседнем блоке вспыхивает пожар, и девочка убегает с другими детьми в безопасное место.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

ФЛИНН

ТАКОЕ ВПЕЧАТЛЕНИЕ, ЧТО МОИ ВЕКИ кто-то склеил и проносится резкая боль, когда я открываю их. Глаза колет, как иголками, и я сжимаю их снова, ожидая, когда пульсация немного притупится.

Когда я пытаюсь открыть глаза снова, становится немного лучше. После размытого видения взгляд фокусируется на грязном, сером потолке над головой, и я сразу понимаю, что я не дома, где все потолки вырезаны из камня. Уши регистрируют высокий, механический, звуковой сигнал, и я пару секунд стараюсь определить откуда он. Медицинский монитор.

Я слегка поворачиваю голову, но дымка света начинает размываться и сверкать, и я вынужден опять закрыть глаза. Что-то есть у меня над носом и ртом, что затрудняет дыхание. Я поднимаю руку и ощупываю себя кончиками пальцев, сталкиваясь с мягким пластиком, который я начинаю вытаскивать. У меня перехватывает горло, но прежде, чем я начинаю кашлять, маска возвращается на мое лицо, еще чей-то рукой поверх моей.

Когда я рискую снова открыть глаза, я обнаруживаю над собой Джубили, держащую маску над моим ртом. Она грязная, волосы растрепаны, с черными пятнами на лице и сверкающими глазами. Она в боевой экипировке: полуметаллический блеск ее доспеха тускл, костюм омрачен грязью и сажей.

— Ты знал? — шипит она. — Клянусь Богом, я убью тебя прямо сейчас.

Я смотрю на нее, отчаянно пытаясь добраться до истины, но мне кажется, что я будто пробираюсь через грязь по пояс.

— Что случилось? — спрашиваю я, и она ослабляет маску, чтобы я мог говорить. Голос хриплый, горло дерет и сжимается, когда кашель охватывает тело. Зрение начинает темнеть по краям, и темнота подкрадывается, когда я борюсь за воздух, пульс стучит в висках.

Она кладет маску обратно, придерживая ее там, пока паника не начинает отступать. Я моргаю со слезами на глазах, ожидая ее ответа.

Ее голос ровный и яростный одновременно.

— Мятежнику удалось проникнуть на базу. Заложить бомбу в казармах «Браво» и убить более тридцати солдат, пока они спали. — Она склоняется, глаза неотрывно смотрят на меня. — Пока я разговаривала с тобой.

Шок проходит через меня, и я физически его ощущаю. Адреналиновый всплеск мчится по моим рукам, пока они не покрываются мурашками.

— Нет. — Пластик кислородной маски поглощает голос. — Боже, нет. Я не знал. Ты же знаешь, я бы не стал…

Она смотрит на меня: «Крепкий орешек» Чейз — абсолютно неумолимая, с растекающимися по лицу, как нанесенная военная краска, сажей и пеплом. На мгновение я жду, что она вытащит пистолет и застрелит меня на месте, боль в ее лице настолько ясна. Затем она медленно выдыхает, опуская голову, и я понимаю, что она знает.

— Ты надышался дымом и у тебя сотрясение мозга, но у них не будет времени, чтобы проверить это, — говорит она, мягче, унылее — Что-нибудь еще болит? — Она кладет руки поверх моих, наблюдая за вздрагиванием.

— Я так не думаю. — Мне больно везде, и я просто хочу закрыть глаза и позволить боли унести меня. Должно быть, это был Макбрайд или один из его лакеев. Все вышло из-под контроля, и я не знаю, как действовать, не говоря уже об устойчивом курсе Эйвона.

Мне удается повернуть голову, чтобы осмотреться.

— Я не думаю, что я должен быть в палате, полной солдат, когда эти ребята проснутся, — скрежещу я. — Мою рубашку разрезали, и у меня в груди застряли электроды. Я слышу сердцебиение на мониторе рядом с кроватью.

Она резко встряхивает головой, пробегает, похлопывая, рукой от ноги до бока, проверяя ребра. Всего несколько дней назад я делал то же самое для нее. Может, мы никогда не встретимся без того, чтобы кто-то из нас оказался в больнице.

— Никто здесь не знает, кто ты, — отвечает она. Ты все еще в униформе. — Ее челюсти сжимаются, и я знаю, что это еще один крошечный разрез, еще одно предательство, которое пробило ее сердце.

— Мне нужно выбраться отсюда. — Я стягиваю маску, чтобы она могла слышать меня лучше. — Я должен попытаться остановить все это, чтобы не стало хуже.

Она тянется к бутылочке рядом с моей кроватью, ловя встроенную соломку, чтобы я мог сделать глоток. Горло горит, когда я глотаю.

— Продолжай пить, это исцелит твое горло. Как только ты сможешь двигаться, я помогу тебе выбраться, за все, что ты можешь там сделать. — Она отставляет бутылку и достает пластырь с полки над моей головой. Я наблюдаю, как она обматывает его вокруг моего предплечья, прикрывая генный маркер. Сердце замирает. Что бы я сказал, если бы кто-то попытался его отсканировать?

Она заканчивает разглаживание повязки с мрачным, нечитаемым выражением, а затем выпрямляется.

— Мне нужно идти. Если кто-нибудь проснется, скажи, что ты с Патрона. Вчера пришел новый корабль, никто не знает их лица.

Она разворачивается, чтобы уйти, ее целенаправленный шаг сводится к утомленному шарканью. Даже запертая в камере, избитая и окровавленная, привязанная к столбу на земле, она никогда не отпускала сталь из своего позвоночника, теперь же ее плечи сутулены, а руки дрожат, прежде чем она засовывает их в карманы. И я знаю, что проносится через нее, лишая ее силы, потому что это проносится и через меня тоже.

Мы проиграли. Прекращение огня закончилось.

Она снова здесь, когда я просыпаюсь после ночи, проведенной давясь глотками сладкого, приторного геля, который начинает исцелять горло, и притворяясь спящим, чтобы избежать вопросов, на которые я не смогу ответить. Пытаюсь не представлять Шона дома, придумывающего какую-то историю о том, почему я ушел, прикрывающего меня и расхаживающего туда-сюда, паникующего о том, где же я на самом деле. Я надеюсь, что это худшее, что происходит. Если бы эта диверсия была открывающимся залпом Макбрайда, то тотальная война могла уже разыграться на болотах.

В боевом снаряжении невозможно думать о ней как о ком-то другом, кроме как о солдате, особенно после того, как она наставила на меня ствол пистолета. Но сейчас, пододвинув жесткий пластиковый стул к моей кровати, ее голова покоится на руках, скрещенных на краю кровати. Глаза больше не режет, и одно из лекарств, которые они мне дали, приглушило головную боль, настолько, что она окружена только слабой аурой света.

Из того, что я могу видеть, она умыла лицо, но пятна от сажи все еще находятся вдоль кромки волос, и она до сих пор не сняла грязный боевой костюм. Что означает, что база все еще обеспокоена тем, что диверсия была первой стадией нападения. Я стаскиваю кислородную маску, делая экспериментальный вдох. Я могу справиться, если не вдохну слишком глубоко. Находясь так близко, она пахнет потом, пеплом и горем, и я хочу поднять руку и потянуться к ней, игнорируя боль в руке. Я этого не делаю, и несколько минут спустя она чувствует, что я проснулся и приподнимает голову.

Она моргает, смотря на меня, а затем ее лицо становится тревожным, быстрее, чем кажется возможным. Она прочищает горло.

— Он мертв. Подрывник. Погиб во время взрыва.

Я заставляю себя дышать медленно. Воздух пахнет дезинфицирующим средством, резким на моем языке. Мозг придерживается этого факта, откладывая новости о том, чего я не хочу знать. Это может быть кто угодно из нашего лагеря. Я не хочу, чтобы это был кто-то, кого я знаю, даже худший из них.

— Это был… — голос все еще скрежещущий шепот.

— Макбрайд. — Джубили прерывает меня, спасая от дальнейших разговоров. — Нет. Отпечатков пальцев не осталось, но стоматологические записи говорят, что это человек по имени Дэвин Куинн. В его досье нет никаких арестов, не так много штрафов. Он жил в городе.

Она делает паузу, чтобы позволить мне осознать все. В городе. Не мятежник, не солдат с яростью. И я знал Дэвина Куинна, я знаю его дочь. Он даже не симпатизирует нам. Он не имеет к нам никакого отношения.

Она разочаровано продолжает, сбитая с толку.

— Он только и оказался в системе, потому что у него вырвали зуб пару лет назад. Как твои люди втянули в это такого человека, как он?

Хоть это и нелепая реакция, но мне хочется смеяться, мне до сих пор не верится.

— Мы этого не делали. Куинн, скорее всего, так же хотел взорвать это место, как и ты. Должно быть, у него были другие дела на базе. Это был не он.

— Он. — Она склоняется ближе, понижая голос, чтобы другие в палате не услышали нас. — На нем был детонатор. У нас есть запись с камер наблюдения, на которой он разговаривает с девушкой, как ни в чем небывало, а затем поворачивается и идет в казармы за минуту или за две до взрыва.

— Потому кто-то заставил его сделать это, — говорю я ей. — У него есть дочь моего возраста. — Детское лицо Софии Куинн всплывает в сознании, улыбающееся в моей памяти. Интересно, она и есть та девушка, с которой он разговаривал на записи с камер наблюдения. — Джубили, он не сделал бы этого с ней. У него не было причин.

— У Мори не было причин стрелять по гражданскому в городе, — тихо говорит она.

— Но это была ярость, — настаиваю я. — Здесь совсем другое дело. Твой солдат нездешний, Дэвин же здесь родился. Ни один местный никогда не поддавался ярости. — Но что-то ледяное шевелится внутри меня при этой мысли. Я никогда не сомневался в том, что ярость была предлогом для trodairí, до тех пор, пока Джубили не посмотрела мне в глаза и не поклялась, что она реальна. Но Дэвин Куинн был мирным, человеком без борьбы в сердце и с дочерью, ради которой нужно жить.

— Ты прав насчет одной вещи. Это была не ярость. Кормак, когда наши люди ей подвергаются, они хватают ближайший нож и ударяют своих друзей и кого-то еще рядом с ними. Они не создают бомбы. — Ее голос становится быстрым и резким, и только после того, как она оглядывается через плечо на бессознательных соседей по палате, она делает вдох и снова успокаивается. — Создание бомбы требует времени, планирования, обдумывания. Ярость — это… дикость. Жестокость. Чем быстрее ударишь, тем быстрее пройдет.

Я качаю головой, стиснув зубы.

— Это был не он. Я клянусь своей жизнью. Что-то, или кто-то, должно быть, заставил его сделать это.

Джубили разочарованно вздыхает, проводя рукой по лицу. Я вижу, что она обеспокоена, это дает мне надежду, что, возможно, она верит мне, возможно, есть что-то большее в том, что произошло сегодня на базе. Но потом я понимаю, что она смотрит на меня с напряжением во взгляде. Я приближаюсь, чтобы лучше рассмотреть ее, различить нюансы ее закрытого лица — и понимаю, что это не единственная новость, с которой она пришла сюда поделиться.

— Просто скажи мне. — Мой голос не похож на мой. Дым, который я вдохнул, превратил его в скрипучую пародию на самого себя.

Ее карие глаза фокусируются на мне в течение секунды, прежде чем отвернуться, чтобы сосредоточиться на стене за моей головой, на лице проявляется мимолетная, но интенсивная борьба. Я боюсь, что разговор заставит ее снова закрыться, поэтому я жду, и позволяю ей сражаться в одиночку.

— Кормак, ты должен понять. Ты мой враг. Я не делюсь информацией с мятежниками. — Она расстегивает боевой костюм достаточно, чтобы дотянуться рукой до кармана, и оттуда появляются ее пальцы плотно сомкнутые вокруг чего-то. — Я была сосредоточена на том, чтобы вернуться на базу… — ее голос резко обрывается, и вместо этого она просто протягивает мне руку.

Я на автомате протягиваю руку, и она что-то бросает в мою ладонь.

— Я нашла его, когда ты притащил меня на объект на востоке. — Она не смотрит на меня. — На тот, которого не было.

Я должен быть в ярости… я должен хотеть наказать ее как-то за то, что она обманула меня. Но у меня есть доказательство, что я не сумасшедший, и я нигде не могу найти гнев. Это чип, немного похожий на тот, который солдаты имеют в своем снаряжении. Доказательство того, что что-то было там в какой-то момент. Одна сторона покрыта фольгированной схемой, и я переворачиваю его, беря за штрих-код с другой стороны. Хотел бы я иметь сканер.

— Он — военных?

Она качает головой.

— Наши новее. Этот старый, может быть, двадцатилетней давности.

— Ты говоришь мне, что я каким-то образом наткнулся на объект двадцатилетней давности, который исчез через несколько часов?

— Я не знаю. — Она пожимает плечами, наблюдая за мной. — Но я скажу, что, хотя старые модели не несут много информации, их легче зашифровать. Для этого потребуется очень специфический сканер, который мы больше не носим. Нет никакого способа проверить его и выяснить, чей он.

— Почему ты говоришь мне об этом сейчас?

— Потому что это то, что ты искал. Доказательство. И я скрыла его от тебя.

Я пытаюсь прочитать ее лицо, но она смотрит на стену, и я не могу встретиться с ее глазами, чтобы расшифровать ее выражение.

— Джубили…

Она прерывает меня, качая головой.

— Я увидела там что-то, вспышку, видение, как память об объекте, который был там. Я не знаю как, если он исчез сейчас, но это было.

Я вряд ли в состоянии поверить в то, что слышу, и я бросаю глаза на чип, кручу его снова и снова в своих руках, будто могу выудить из него подсказку, некое объяснение того, что происходит, или где искать дальше.

— Стой, прекрати! — Джубили кренится на стуле, ее пальцы смыкаются вокруг моего запястья. Я замираю, но ее глаза на чипе. — Переверни его.

Я делаю, как она просит, и ее пальцы направляют меня, поворачивая мою руку. Я вижу вспышку, когда фольга улавливает свет. Она шокировано восклицает, а затем наклоняется вниз, чтобы взглянуть на него с моего угла зрения.

На мгновение я абсолютно отвлекаюсь на ее близость, несмотря на сажу и запах сожженных химикатов. Затем она поворачивает чип, чтобы я мог увидеть то, что увидела она, и все мысли о ее лице рядом со мной исчезают.

В схеме зашифрована буква, видимая только когда свет правильно ложится на отражаемую поверхность. Это буква «В», и мы оба смотрим на нее, пытаясь понять, что она значит.

— «ВериКорп», — шепчу я. — Но логотип «ВериКорп» — это как «В», так и «К», и она не настолько большая корпорация, чтобы иметь своих собственных производителей чипов.

У Джубили перехватывает дыхание, и она протягивает руку, чтобы забрать у меня чип. Прежде чем я успеваю запротестовать, она крутит его в своих пальцах и переворачивает вверх дном. Внезапно, она перестает быть буквой «В». В галактике нет ни единой души, кто бы не узнал этого символа. Лямбда.

— «Компания Лару».

Я хочу спросить ее, что это значит, и знают ли военные о том, чего не знаем мы, зачем «Компания Лару», у которой нет доли в видоизменении здесь на Эйвоне, строить секретную базу посреди болот. Но я могу сказать по ее выражению лица, что она так же ничего не понимает, как и я.

Прежде чем ко мне возвращается голос, коммуникатор на рукаве ее боевого костюма оживает.

— Служба безопасности капитану Чейз, — шипит он, вмешательство Эйвона делает голос неузнаваемым.

Джубили смотрит на меня на долю секунды, а потом отворачивается, но не раньше, чем я вижу тревогу в ее взгляде. Она подносит руку к патчу, активируя его.

— Чейз слушает, — отвечает она, пригибая голову, чтобы немного приблизить свой голос к приемнику.

— Можете ли вы отчитаться службе безопасности, сэр? — Это не приказ, а просьба, я вижу, как ее плечи немного расслабляются.

— Я немного занята, — отвечает она, приоткрывая жалюзи на окне двумя пальцами, чтобы посмотреть на базу. — Новая информация о подрывнике?

— Не спешите, но нам не помешают ваши глаза, раз уж вы были там. У нас есть парень, который похитил вас в «Молли».

Слова накатывают на меня, как огонь, и я начинаю кашлять, мои ослабленные легкие отказываются работать. Джубили разворачивается, ее взгляд опускается на меня, как будто половина ее ожидает, что я исчезну в военном заключении. Она ждет, пока я не возьму под контроль кашель, прежде чем снова проверить коммуникатор.

— Повторите? — произносит она, ее голос такой же твердый, как камень. — Какие-то помехи с моей стороны.

— Похититель из бара, — звучит голос. — Потребовалось много просмотров с камер наблюдения, но теперь у нас есть записи, которые помогут нам идентифицировать его.

Замешательство Джубили превращается в страх.

— И? Кто он?

— Ну, запись довольно зернистая, много помех. Мы пытаемся очистить ее сейчас.

— Сосредоточитесь на взрыве, — отрезает Джубили. Она сглатывает, и затем говорит спокойнее. — Кем бы ни был парень в «Молли», он уже давно ушел. Нам нужно узнать больше о нападении на базу, и действовал ли Дэвин Куинн один.

— Ну, сэр, — медленно отвечает голос из патча, — у меня большая часть моих людей на взрыве, но для безопасности базы нам нужно знать лицо этого парня, чтобы мы могли идентифицировать его, если он попытается снова.

Взгляд Джубили проносится по комнате по другим присутствующим без сознания, не реагирующим на происходящее.

— Ладно, — отвечает она. — Я зайду позже и посмотрю, смогу ли помочь. — Она позволяет своей руке упасть вниз, глаза возвращаются, чтобы встретиться со мной, когда коммуникатор замолкает.

Все, что я могу сделать, это смотреть на нее, желудок ухает. Единственными звуками являются слабый писк мониторов и приглушенные звуки снаружи базы — рев двигателей транспортных средств, обрывки разговоров, завывание при посадке шаттла в стартовом отсеке на другой стороне базы. Невозможно забыть, где я нахожусь: посреди вражеской территории.

С усилием я вырываюсь из измученного ступора и откидываю одеяло. Затем я пытаюсь сесть, прогоняя головокружение и тошноту. Мне нужно бежать.

— Эй, прекрати это! — Джубили протягивает руку, хватая меня за плечи и толкая вниз. Сейчас она намного сильнее меня, и у меня нет выбора, кроме как позволить ей сделать это. — Если бы они ехали сюда, чтобы схватить тебя, думаешь, я бы сидела и смотрела на тебя? Я бы уже тащила твою задницу через черный ход.

Я не могу ответить, мое горло сдавлено и меня душит кашель.

Джубили пережидает, держа руки на моих плечах, удерживая меня. Когда я прекращаю, она медленно отпускает меня.

— У нас есть немного времени. Твои легкие долго не выдержат на болоте.

Я сглатываю, чтобы убедиться, что у меня на этот раз прочистилось горло, прежде чем снова попробую заговорить.

— Сколько у меня времени?

— Я не знаю. — Джубили отходит на несколько шагов от подножия кровати. — Вчера это было бы главным приоритетом, но теперь они немного отвлеклись. Можешь поблагодарить своего дружка Куинна за это. Мне нужно подумать. — Она закрывает глаза и сжимает губы.

— Они поймут, что ты не рассказала им всего.

Челюсти Джубили сжимаются, и она резко отмахивается рукой.

— На данный момент они верят командиру Тауэрс, что я получила травму, и поэтому я не могу вспомнить твое лицо, несмотря на то, что говорила с тобой в течение целых десяти минут, прежде чем ты утащил меня.

— Скажи им, что тебя ударили по голове… скажи им, что у тебя амнезия или что-то подобное. Будь осторожна. Если я потеряю тебя…

— Я знаю. — Ее голос резок и сочится горечью. Она ненавидит себя за то, что она здесь. За помощь. — Ты теряешь меня, ты теряешь свою прямую связь с планами военных.

Мозг не может оставить в прошлом: «если я потеряю тебя». Я хочу поправить ее, но я еще не выяснил, в чем заключается настоящий конец этого предложения.

Она втягивает воздух.

— Слушай. Я собираюсь вернуться туда, но если я не вернусь к утру, тебе нужно найти выход отсюда по своему усмотрению. Украсть лодку, если нужно.

Я не могу понять, что происходит за ее спокойным выражением лица. Но в ее голосе звучит тревога.

— Что ты имеешь в виду, если ты не вернешься?

Она хмурится, но остается непроницаемой.

— Они, вероятно, скоро заставят меня дежурить. Если это утренний патруль, я не вернусь, и тебе придется выбираться самому. Как там говорят твои люди? Ясного неба.

Эти слова, исходящие от нее, режут мне сердце. Она не дает мне возможности ответить и направляется к двери. Она останавливается, прижимая одну руку к дверной раме.

— Почему ты не мог просто не появляться?

— Мы сказали тебе, — говорит отец девочки, — нам это не интересно.

— Ноа, — шепчет мать девочки, — посмотри на их глаза.

— Последний шанс, — говорит человек с холодными глазами. Девочка смотрит через щель в прилавке и видит, как он поднимает свою тунику, чтобы приоткрыть пистолет, заправленный в штаны. — Ненавижу возвращаться и объявлять всем, что вы Лямбда-семья.

— Мы не поддерживаем ни одну из сторон, — отвечает ее мать. — Мы не хотим в этом участвовать.

Девочка перемещается до тех пор, пока не видит своих родителей, стоящих вместе в передней части магазина.

— Пожалуйста, — говорит ее отец. — У нас есть дочь.

Мир замедляется. Девочка слышит раздающийся щелчок взведенного пистолета, и ее обучение начинается. Она вырывается из пространства под прилавком, вытаскивая свой пистолет, бросается между боевиком и ее родителями, снимает двоих, прежде чем ведущий стрелок успевает прицелиться. Это занимает всего несколько секунд, прежде чем они оказываются на полу, обезоруженные и безвредные.

За исключением того, что этого не было.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

ДЖУБИЛИ

БАЗА ВСЕ ЕЩЕ В ХАОСЕ. Воздух пронизан дымом и едкими химикатами, весь гражданский персонал из местных удален до конца расследования, а все остальные кроме караула, похоже, здесь, и они заняты более чем я когда-либо видела. У каждого есть работа, а если нет, то они спешат на ее поиски.

Я делаю достаточно долгий перерыв, чтобы переодеться. С заверением Кормака, что Дэвин Куинн не имеет никакого отношения к Макбрайду, становится маловероятно, что взрыв был объявлением войны. Мне не нужна броня для того, что я собираюсь сделать. Я с трудом снимаю костюм, он жесткий и кисло пахнущий дымом, и я отпихиваю его в угол комнаты, чтобы позже разобраться с ним. Даже после того, как я надела чистую униформу и куртку из искусственной кожи, я все еще пахну костром. Мне следует принять чертов душ и вздремнуть. Но у Кормака, вероятно, нет столько времени.

Может, мне не стоило лгать ему. Может, мне стоило сказать ему, что я планировала. Но я начинаю узнавать Ромео, как он думает, и я знаю достаточно, чтобы понять, что он никогда не позволит мне пройти через это. Может, он намного умнее.

Офис службы безопасности находится недалеко от моего расположения. Ноги так устали, что начать прогулку туда кажется невозможным. Поэтому я начинаю бежать трусцой, пытаясь добавить немного жизни в мышцы через явную силу привычки. Легкие почти сразу начинают гореть, и я не могу не думать, что должен чувствовать Кормак, вдохнув гораздо больше дыма.

Когда я добираюсь до офиса службы безопасности, там полно персонала. Несмотря на то, что подрывник был опознан и погиб во время взрыва, наши люди заняты выяснением всего о нем, о самой бомбе, о том, как он это сделал. Сердце колотится от незнакомой неуверенности, я киваю рядовому, стоящему снаружи на посту, а затем проскальзываю через дверь.

Здание охраны было одним из первых постоянных построек, возведенных на базе. Никаких фальшивых композитных стен, никаких сборных комнат. Только толстые, твердые блоки и бетон. Основная комната — это комната наблюдения, и мои глаза бегло пробегают по экранам мониторов, соединенных с различными камерами вокруг базы. Сам отснятый материал хранится и доступен на сервере дальше по коридору, и я вижу канал наблюдения за «Молли Мэлоун».

Я почти ожидала, что бар будет городом-призраком, но «Молли» прямо сейчас работает на полную катушку. Другая форма лечения для солдат, чьи раны не могут быть исцелены в госпитале. Я рассматриваю видеоизображение, сужая глаза. Неудивительно, что они были уверены, что смогут очистить запись достаточно, чтобы опознать моего похитителя. Изображение в низком разрешении, но есть четкое представление о месте, где я обычно сижу, месте, где Кормак первым направил на меня пистолет.

Я сглатываю, отталкивая мысли о нем на задний план. Я делаю шаг назад, намереваясь отправиться в комнату, где находятся кадры со съемки, но я наталкиваюсь на кого-то позади меня.

— Капитан.

Желудок ухает.

— Командир. — Я отхожу от нее, автоматически застывая во внимании.

— Я думала, что сказала вам взять пару выходных. — На этот раз командир Тауэрс выглядит неидеально. Светлые волосы все еще поспешно связаны на затылке, униформа все еще растрепана. Хотя ее лицо не показывает истощение, и этому качеству я завидую. Должно быть, я выгляжу так, будто не спала неделю.

— Не могу, сэр. Слишком много на кону. — Это, по крайней мере, не ложь.

Она почти рассеянно кивает, как будто ожидала такой реакции. В любом случае она кажется рассеянной, ее глаза пробегают по экранам, которые я изучала. Они наблюдают за каждым сантиметром базы, от казарм до бара, даже до комнаты, в которой мы сейчас стоим. Я вижу себя в углу, стоящей в нескольких футах от командира.

— Вы пойдете со мной, капитан? — Ее голос странно формален в сложившихся обстоятельствах, что заставляет сердце пропустить удар.

Прекрати вести себя как нашкодивший ребенок — строго говорю я себе. Они не могут прочесть, что у тебя на уме.

— Конечно, сэр.

Командир Тауэрс идет по коридору, просматривая комнаты, чтобы не пропустить свободную. В конце концов, она просто сует голову в дверной проем и выкрикивает:

— Вы — наружу.

Пара перепуганных рядовых выскакивает оттуда, переводя глаза от командира ко мне. Я следую за Тауэрс внутрь, и вся напрягаюсь, когда я понимаю, где мы.

Хранилище отснятого с камер наблюдения.

Командир Тауэрс направляется к одному из столов, вытаскивая стул и подвигая его ко мне. Затем она берет себе еще один и с размаху садится на него. Я опускаюсь более осторожно, наблюдая за командиром, стараясь не слишком нервничать. Если они закончили чистить записи, то я опоздала. У них будет четкое представление о лице Кормака. Они поймут, что он прямо в нашем лазарете, и я не раз была у него. И командир Тауэрс поймет, что я солгала ей.

Но она не смотрит на экраны и серверы.

— Капитан, я хотела узнать как вы. — Ее глаза встречаются со мной, и хотя в них есть симпатия, я вижу что-то еще за этим. Живой интерес, острый и проницательный. — Вы много с чем столкнулись за последние несколько дней.

— Я в порядке. — Еще одна ложь. Несколько недель назад меня утешил бы мой командир, проявляющий ко мне личный интерес. Теперь, кажется, что она может видеть мое предательство, правду, которую я скрываю.

Тауэрс кивает, наблюдая за мной еще минуту, прежде чем позволить своим глазам опуститься на пол между нами.

— Мне жаль лейтенанта Алекси. Я знаю, что вас многое связывало.

Я борюсь за то, чтобы не задохнуться. Я быстро встряхиваю голову, чтобы очистить разум от вида разрушенного лица Алекси, и быстро отвечаю:

— Спасибо, сэр.

— Мы все еще пытаемся выяснить, как это произошло. Почему это произошло. Подрывник… этот Куинн… появился из ниоткуда. У нас есть запись, как он идет в сторону казарм, вплоть до взрыва, и больше ничего. Наши лучшие поведенческие исследователи анализируют его, и там просто ничего нет — никакой скрытой агрессии, никаких признаков вины, ничего, чтобы предположить, что он собирается убить десятки людей.

Я стискиваю зубы. Это совпадает с тем, что сказал Кормак, что Куинн не мог быть подрывником, что он не из таких. И все же, он был найден с детонатором в том, что осталось от его руки. Может быть, он не понимал, что делает?

— Это место, — бормочет командир Тауэрс, ее глаза переходят на меня. — Оно съедает нас постепенно.

— Кто-то должен быть здесь, сэр. — Но это слабое утешение, когда даже в сердце службы безопасности мы все еще можем слышать запах горящей пластины. Он цепляется за волосы, одежду, въедается в поры нашей кожи.

Глаза Тауэрс резко впиваются в мои, и она кратко кивает.

— Конечно. Иногда мне просто интересно, сколько времени потребуется Эйвону, чтобы поглотить нас всех.

Ей не свойственна такая задумчивость. Это одна из вещей, которые мне нравятся в командире, что она и я оба открытые люди, предпочитающие действие самоанализу, импульс праздному рассмотрению. И все же вот она, ее плечи немного обвисли, ее глаза ищут мои, как будто у меня есть ответы для нее.

Но у меня ничего нет. В безумный момент, правда рвется из меня, моля, чтобы ее выпустили. Я плотно сжимаю губы.

Командир Тауэрс вздыхает и выпрямляется.

— Чейз, я хотела спросить вас о том, что вы сказали во время доклада после захвата и последующего побега.

Я стараюсь заметно не напрягаться.

— Сэр?

— Вы упомянули, что мятежник думал, что у нас есть какая-то база или объект на востоке.

Я немного наклоняюсь вперед, не в силах скрыть внезапную искру волнения, прыгающую внутри моей груди. Она что-то знает.

— Да, сэр.

Она тоже немного наклоняется вперед, подражая моему языку тела, подбирая все мои сигналы. Она гораздо более опытна, чем я, в допросе и манипуляции. Я должна следить за каждым своим шагом. Я позволяю своим рукам остаться на месте, мои локти лежат на коленях. Повседневная. Легкая.

— Мне стало интересно, почему он так думает, — продолжает она. — Кажется странным верить в это. Местные так хорошо знают местность.

Я колеблюсь. Она увидит это, поймет, что это нехарактерно для меня, узнает, что я скрываю правду. Но здесь слишком много вопросов. С одной стороны, Тауэрс может быть союзником. Я всего лишь капитан, а она командир целого форпоста здесь, на Эйвоне, и если она предупредит о возможностях «Компании Лару» там, под радаром, она может стать ключом к выяснению большего.

Но что, если она замешана в каком-то странном заговоре, разворачивающемся на болотах? Может ли человек, ответственный за базу, быть частью аферы?

Я прочищаю горло.

— Это то, что он сказал. — Я должна ступать осторожнее, тщательно следить за любой реакцией ее лица, какой бы маленькой она ни была, это поможет рассказать о том, что она знает. — Для меня это тоже прозвучало безумно, но я не спорила, пока ждала своего шанса.

Командир Тауэрс никак не реагирует, слушая меня с тем, что кажется вежливым интересом и не более. Тем не менее, у нее на челюсти крошечные подергивания, и мои глаза замечают это.

— Я уверена, там ничего не было, — говорю я презрительно, снова откинувшись на спинку стула. — Мало чем отличается от сказок, которые они рассказывают вечерами в компании. Истории о том, как что-то перемещается и никогда не появляется в одном и том же месте дважды, такого рода вещи.

Тауэрс кивает.

— Что-нибудь еще?

Я качаю головой.

— Только слухи.

Командир выпрямляется, проводит рукой по волосам, а затем встает на ноги.

— Спасибо, капитан.

Я рассматриваю ее лицо, ищу что-то, что-нибудь, что объяснит ее внезапный интерес и ее столь же внезапное безразличие. Там мало что можно прочитать… мужчины называют меня «Крепкий орешек» Чейз, но я и в подметки не гожусь Тауэрс, когда дело доходит до игры в покер. Но ее обычно пристальный взгляд бегает, губы сжаты, плечи напряжены больше обычного. Она в состоянии боевой готовности, резкая. И я не думаю, что это только из-за взрыва.

— Конечно, сэр. Хотя, я не думаю, что это то, о чем нужно беспокоиться. Просто истории.

Она кивает, губы искривляются в самом чистом намеке на улыбку.

— Ясно, капитан. Выполняйте… я буду на связи.

Я не могу объяснить почему, но у меня сильное чувство, что она не вовлечена в это. Что она так же ведома, как и я, и пытается разузнать, что там происходит. Ее движения быстры, отрывисты и тревожны. Она хочет уйти отсюда так же сильно, как и я хочу, чтобы она ушла. Я не забыла, почему я здесь.

В один момент я хочу рассказать ей правду. Но сделай я так, это показало бы мою роль во всем этом: что я могла схватить ключевого игрока фианны и не сделала этого, что я позволила ему сбежать от меня не единожды, а дважды. Это покажет, что я предала свое предназначение здесь.

Прежде всего, это предало бы Кормака.

И поэтому я сильно прикусываю губу и встаю на ноги, отдавая честь командиру Тауэрс, прежде чем она поворачивается и выходит из комнаты. Я стою там, собирая свои соображения воедино, а затем мягко закрываю дверь позади нее.

Выгнав из этой комнаты техников, она невольно дала мне возможность.

Одной ногой я подталкиваю стул к двери, так что если кто-то откроет ее, то с треском ударит по стулу. Запертая дверь будет кричать о вине, но стул может отвлечь любого, кто входит, на достаточное время, чтобы я дистанцировалась от консолей и скрыла то, что я делаю.

Глубоко вздохнув, я опускаюсь на другой стул и начинаю охоту на нужные мне файлы.

Мне нужно некоторое время, чтобы найти папки, где хранятся записи наблюдений, но это не сложная часть. Удаление этих файлов — это работа нескольких секунд. Реальная проблема состоит в том, чтобы найти папки с резервными копиями различных файлов.

Пальцы знают, что делать, и мозг только наполовину сосредоточен на том, что я делаю. Один из мужчин, с которыми я тренировалась, научил меня, как это делать, а он узнал это от ребенка, который зарабатывал этим на жизнь. Мой старый капитан, когда я была капралом, позволял нам потихоньку учиться. Он говорил нам никогда не упускать ничего, что может быть использовано в качестве оружия, любого способа борьбы, который не предполагает кровопролития. Я раздражалась по поводу этого приказа в то время — зачем мне вообще учиться взломать защищенные файлы? — но теперь я выражаю молчаливую благодарность моему старому капитану и его дальновидности.

Я стараюсь сосредоточиться. Я не могу перестать думать о том, что делаю, потому что это предает каждую клятву, которую я когда-либо давала, каждый приказ, который я когда-либо получала. Это предает все, во что я верю. Это достаточно грубое нарушение заставляет душу, какие бы лоскутки от нее не остались, болеть. Я помогаю мятежнику. Криминал. Человеку, чей товарищ с легкостью убил более тридцати человек, включая кое-кого, кого я любила как брата.

Перед глазами все размывается от усталости, и мне приходится сделать паузу, чтобы вытереть рукавом лицо. На ткани остается пот и грязь. Время от времени шаги приближаются к двери, но они всегда потом удаляются, вовремя успокаивая биение моего сердца. Тем не менее, в любой момент кто-то может просунуть голову.

Ну, вот… наконец-то. Четвертая и последняя резервная копия. Военные всегда делают вещи по четыре раза — три является естественным числом, четыре — безопасным. Система тратит много времени на то, чтобы обработать мою команду удаления… а затем файл исчезает. Никаких фанфар, никаких признаков того, что он был там. Никаких следов измены, которую я только что совершила.

Я быстро выключаю компьютер, стараясь стереть любую запись о том, что я в нем копалась. Монитор гаснет, стул отправлен туда, где он должен быть, и я выскальзываю в коридор, позволяя двери закрыться позади меня.

В голове пусто, уши ревут, я плыву по коридору к выходу, конечности начинают дрожать. Я с трудом сглатываю, борюсь с тошнотой. Мне нужно вернуться в свою комнату. Принять душ, прилечь на несколько минут. Позволить себе думать, дышать. Найти способ вытащить Кормака, теперь, когда у нас есть на это время.

Коридор ведет в главную комнату, где техники из хранилища наблюдения присоединились к дежурным офицерам. Все они сгрудились вокруг одного из мониторов, который больше не разделен, чтобы показать видеотрансляцию из разных точек базы в реальном времени. Вместо этого он воспроизводит одни и те же три или четыре секунды видеоматериала, проматывая его снова и снова, по кругу.

Я приближаюсь на несколько шагов, молча вглядываясь за их головы — и сердце останавливается. Это кадры, которые я кропотливо стирала. Один из техников, должно быть, сохранил себе копию на локальный диск, чтобы они могли продолжить работу, когда их изгнали из хранилища.

Потому что это не просто кадры… они закончили их очистку и улучшение. Это ролик, проигрывающийся снова и снова, ясно показывающий его: точеный подбородок, густые брови и высокомерную улыбку.

Я молча отступаю, подавляя импульс паники. Никто из техников не заметил меня, и я ускользаю в ночь. Я опускаю голову, заставляя себя идти нормально, отвечаю случайному кивку, направленному в мою сторону, или отдаю честь, когда прохожу других, одинаково истощенных офицеров, выполняющих свои обязанности.

Изображение ограничено офисом службой безопасности. У них займет время, вероятно, часы, чтобы провести его через все необходимые уровни, прежде чем оно станет достоянием общественности. Мозг работает на полную катушку, ища способ вытащить Кормака, прежде чем это произойдет. Сейчас нет времени думать о последствиях. Сначала я должна вытащить его, а потом подумать, что это будет значить для меня.

И затем, внезапно, мониторы оживают по всей базе. Белые экраны вспыхивают на каждом углу, заливая дополнительным светом пути и пересечения. Голос, звучащий ночью, оглушает меня. Я смотрю вверх… и там лицо Кормака на весь экран по всей базе. Оно появляется в «Молли» и в казармах, и в каждом офисе, и в доке.

В госпитале тоже.

Я отказываюсь притворяться и начинаю бежать. Кто остановит меня и спросит, куда я бегу? Я — капитан Чейз. Я принадлежу этому месту.

Я с силой открываю задний вход в госпиталь, пугая санитара, что он бросает поднос с едой на пол. Я бормочу извинения и несусь в коридор, нацелившись на палату Кормака. Я заглядываю по пути в прачечную, подбирая комплект барахла, который примерно подходит ему по размеру. Это самый старый обман, как по книге, но у меня больше ничего нет, и нет времени, чтобы придумать план получше.

Когда я врываюсь в палату Кормака, глаза падают сначала на головизор, установленный в углу. Оттуда мне улыбается лицо Кормака, с волосами, падающими на глаза. Второе, что я вижу, это кровать Кормака, простыни смялись и наполовину скрутились, несколько капель крови омрачают простыни там, где лежит внутривенная игла, как будто она была вырвана из его кожи. Кислородная маска находится на полу, мониторы все вырублены, электроды разбросаны по всей кровати.

Я прислоняюсь к дверной раме, головокружение охватывает меня всей силой приливной волны, в ушах звенит, когда колени угрожают подогнуться.

Кровать пуста.

Большинство других солдат без сознания, но одна поднимает голову, слабая от обезболивающих, и что-то мне бормочет, что я не могу разобрать из-за паники. Она, должно быть, видела, как он бежал, она пытается через свой дурман сказать мне, в какую сторону направился беглец.

Я выбираюсь из палаты и бегу в сторону запасного выхода. Кормак ранен, и он не покинет базу до тех пор, пока кто-то не заметит его, теперь, когда они знают, кого они ищут. И даже если он это сделает, он никогда не вернется в лагерь мятежников без лодки. Это заняло бы у него несколько часов, а в его состоянии он, скорее всего, утонет, чем достигнет своего народа. Хотя измученный краешек моего разума сжимается от идеи вернуться в болото, остальная часть меня не колеблется.

Как только я отхожу на несколько шагов от госпиталя, рот скачкообразно заливается вкусом меди, усиливая головокружение. Ноги дрожат так, как они это делали на том болотистом острове, прежде чем я увидела призрак скрытого объекта Кормака. Я с трудом моргаю, когда шипящий звук шепотов омывает меня на фоне шумов базы. Отдельные голоса — два, может, три — но я не могу разобрать, что они говорят.

Достань лодку. Я скриплю зубами, направляя ботинки к докам. Все, что я знаю, все, что я могу придумать, это то, что я должна найти Кормака.

Они всегда вместе, призрак и зеленоглазый мальчик. Они в магазине ее матери, они в гараже ее отца. Они на Парадизе. Они в форпосте на Патроне. Он один из солдат, который умер в первые несколько недель после ее перевода на Эйвон. Его лицо на каждом объявлении розыска на базе.

Призрак ведет ее по пустынным улицам Новэмбэ, а в конце полосы разрушения — зеленоглазый мальчик с коробкой спичек и очаровательной улыбкой.

— Не следуй за мной, — говорит мальчик, протягивая руку к ее щеке. — Не следуй за мной на этот раз.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

ФЛИНН

ТРЯСИНА ЦЕПЛЯЕТСЯ ЗА МЕНЯ, пытаясь утащить вниз. Легкие горят, боль пульсирует в боку с каждым вздохом, когда я заставляю себя пробираться через болото. Этот поход достаточно тяжел пешком с полными силами, а я ощущаю себя так, будто меня сбил ховер. Один час растягивается на два, на три, а потом я перестаю считать.

Если бы я мог подождать, я бы подождал. Но я у меня перед глазами, когда я позволяю им закрыться, все еще стоят проигрывающиеся снова и снова кадры из бара: я вижу, как я, улыбаясь, поворачиваюсь к Джубили, начинаю говорить, а затем все повторяется. Если бы я мог украсть лодку, я бы это сделал. Но доки наводнены патрулями, и хотя украденная униформа пока спасала меня, все же кадры из бара проигрывались и на стороне причала.

Я только один раз раньше пытался самостоятельно совершить такое путешествие. Тогда у меня не было дыма в легких, но мне было всего восемь лет. Я сбежал из транспорта, ожидающего отвезти меня в приют за пределами мира. И я был найден всего в нескольких километрах от города ищущими меня патрулями фианны.

На этот раз мне некому помочь вернуться домой. Я несусь мимо зарослей камыша, у меня перехватывает дыхание, я напрягаюсь от любого звука. Я не могу позволить себе отдохнуть больше нескольких секунд. Голова кружится, и я не могу сказать, что свет, что искриться у меня перед глазами — это огни или это глюки моего затуманенного зрения.

По пояс в грязи я продвигаюсь вперед в медленно текущей, черной воде. Пробираюсь и плыву, когда не могу стоять — ползу, пока полностью не покрываюсь грязью, а затем снова моюсь.

Онемевшее тело знает, где дом, и я тащусь к нему. У trodairí есть запись с моим лицом. Если они поймают меня — если узнают меня в лицо и отсканируют мой генный маркер — то будут пытать меня, чтобы найти фианну, и обвинят последних в диверсии и во всех других несчастьях, которые когда-либо удостаивали Эйвон. И они не успокоятся, пока мой народ не умрет.

Потребовалось еще полтора часа бешенной гонки по болоту, прежде чем вырисовывался черный силуэт пещерного комплекса. Мне требуется много времени, чтобы осознать то, что я вижу. Дом.

К настоящему времени каждое движение требует тщательного усилия. Я думаю про себя: я собираюсь протянуть руку, схватиться за те тростники и подтащить себя вперед, а затем я собираюсь оттолкнуться ногой. Руки липкие, я весь взмок, а волосы слиплись на лбу.

Я никогда не пытался взобраться на берег гавани с воды, только с курраха, что занимает много времени, лихорадочных минут, пока я не справляюсь, вскарабкавшись наверх, едва дыша. Беспокойство щекочет на задворках разума, и мне нужно время, чтобы понять, что беспокоит меня: в нескольких метрах от причала находится военная моторная лодка, дрейфующая в заброшенном состоянии. На скамейке лежит бронежилет, его не украл и не привез сюда никто из фианны.

Я, спотыкаясь, бреду по коридору, рикошетя от неровных каменных стен, оставляя грязь и воду позади себя. Фонари никто не менял, и темные, тихие коридоры пестрят чем-то мокрым. Посреди коридора валяется корзина, повсюду разбросаны сухие булочки.

Основная пещера тиха. Огни горят, и внезапно я обращаю внимание на ярко-красные пятна на полу, взглядом прослеживаю дорожку этих мазков до охапки тряпок, сброшенных на пол.

У лохмотьев есть руки, голова и глаза, которые смотрят на меня… это тело.

Мир наводится на резкость. Пол скользкий от крови, а рядом со стенами раскинулись тела — четыре, шесть, восемь. Некоторые, кажется, были перемещены, оставив блестящие дорожки крови на полу. Раны и одежда выжжены, воздух наполнен запахом горящей плоти… наши пушки не могли этого сделать. Это дело рук военной техники.

Я отшатываюсь и ударяюсь о стену, хватаюсь за нее, чтобы не упасть, когда мир начинает кружиться. Я не могу оторвать от них взгляда, от ран, дорожек крови. Ближайшее ко мне тело принадлежит Майку Дойлу, который помог мне оттащить Макбрайда от Джубили, у которого был лучший поющий голос в фианне и самый громкий смех. Присмотревшись, я вижу, что он свернулся вокруг крошечного тела под ним. Я вижу маленькую ручку, и когда я промаргиваюсь, маленькое лицо становится в фокусе. Это племянник Шона, Фергал.

Я устремляюсь к ним и опускаюсь на колени, боль как от удара простреливает через бедра в спину.

— Фергал, пожалуйста, — молю я хриплым и дрожащим голосом, когда я тянусь к маленькой ручке. — Поговори со мной. Пожалуйста.

Но я понимаю, прикоснувшись к его лицу, окрашивая его бледную кожу кровавыми кончиками пальцев, что Майк, скрутившийся над ним, не смог его спасти. Глаза Фергала пустые, немигающие.

— Нет. — Стон рвется из горла, ужас пронзает меня, когда желудок бьется в конвульсиях. Я отстраняюсь от Майка и Фергала, прежде чем меня стошнит, упираясь побелевшими костяшками пальцев в каменный пол. Впитывая воздух, я поднимаю голову.

И вот тогда я вижу Джубили.

Она сидит на коленях в задней части комнаты, такая же тихая, как и мертвые тела вокруг нее. Она смотрит прямо перед собой, одной рукой упираясь о пол, другой держа на пистолет, болтающийся на боку. Хватка липкая от крови, ее или их. Ее взгляд пуст. Если бы она не сидела, я бы подумал, что она одна из мертвых.

Пожалуйста. Пожалуйста. Слово бьется в моем сознании все время в унисон с сердцем, но я даже не знаю, чего прошу. Чтобы проснуться от этого кошмара. Посмотреть снова и знать, что это не она. Развернуться и увидеть, как Фергал встает и бежит в мои объятия.

Я делаю шаг в сторону от Фергала, глаза размываются, когда я фиксирую их на trodaire, на ее кровавой одежде, пистолете в ее хватке. Мне хочется отвести глаза, отказываясь видеть что-либо из этого, и я падаю на руки и колени перед ней.

— Что ты натворила? — Горе гортанно и оборванно выпихивает слова откуда-то из моих глубин. — Я доверял тебе. Я доверял тебе.

В ее глазах пустота, зрачки расширились до такой степени, что они выглядят черными. Это их безумие, их ярость. Она смотрит на меня, застывшая, как охотник, душа ушла из ее глаз, и я не думаю, что она видит меня.

— Скажи что-нибудь! — Окровавленной рукой я хватаю ее за плечо, встряхивая, пока она не стонет, но ее расширенные зрачки остаются невидящими и неосмысленными. Я снова пробегаю глазами по пещере, все еще моля, чтобы все было по-другому, ища выход… и они падают на пистолет. В этот момент все, чего я хочу — это месть. Горе и ярость воюют внутри меня, и я выхватываю его из ее не реагирующей руки, моя кожа отшатывается от липкости хватки и я направляю его на невосприимчивого солдата.

Затем ее глаза встречаются со мной, и, наконец, через шок, через ярость, она узнает меня. Ее глаза осматривают пещеру, замедляясь на телах и следах крови. Ужас проносится по ее лицу, такой открытый и реальный, как боль, прежде чем она падает, ставя перед собой ладони. Только тогда она смотрит вниз и видит, как кровь покрывает ее руки, приклеивая их к полу пещеры. Поднимая глаза на меня, она видит, что пистолет направлен на нее, ствол дрожит и колеблется в моей руке. Я вижу это в ее глазах, понимание приходит к ней, сокрушая нас обоих.

Trodaire тянет дрожащую руку к пистолету, разум кричит на мои не реагирующие мышцы, чтобы отойти, прежде чем она сможет разоружить меня и добавить мое тело к тем, что разбросаны по комнате. Но ее пальцы вокруг ствола не сжимаются. Она тянет оружие на себя, пока ствол не упирается ей в лоб.

Она закрывает глаза, держа для меня пистолет неподвижно, но прежде я смотрю на нее, такую сломленную и разбитую, совсем как я, умоляющую об исходе. О любом исходе.

Я не могу нажать на курок.

Затем нарушая тишину раздается стук шагов, и я поворачиваюсь лицом к туннелю. Турло Дойл первым оказывается в пещере, и сделав два шага он резко останавливается, так что следующий человек, Шон, сталкивается с ним. Макбрайд появляется последним.

На мгновение мы застываем на месте. Турло разрушает неподвижность криком, и спотыкаясь, направляется вперед и падает на колени рядом с телом Майка, хватая за плечо и переворачивая своего мужа. Он сокрушенно стонет, склоняясь над Майком, чтобы положить его голову к себе на колени.

Затем Шон видит Фергала. Двоюродный брат внезапно становится совершенно неподвижным, словно вырезан из камня. Даже в тусклом свете пещеры я вижу, как кровь сходит с его лица.

Когда Макбрайд видит Джубили, он напрягается. Рыдания Турло почти покрывают звук вытаскивания Макбрайдом пистолета из кобуры.

— Отойди, Кормак, — говорит он, его голос низкий и ровный, абсолютно спокойный. Его лицо пустое и холодное, как будто эмоции, которые должны быть там, убежали от цели перед ним.

Если я не могу нажать спусковой крючок, Макбрайд же, безусловно, может. Я хочу бросить пистолет Джубили и пропустить Макбрайда, чтобы добраться до Шона, но мое тело дрожит, и не собирается слушать мои приказы.

Макбрайд идет вперед и отталкивает меня, будто я вообще ничего не вешу. Я сильно ударяюсь об пол, толчок боли, проходящий через тот же путь, что и горе, затмевает его на долю секунды. Макбрайд останавливается перед Джубили и поднимает пистолет, медленно растягивая губы до слабой улыбки, которая видна только мне.

— Капитан Чейз, — очень мягко бормочет он, специально для нас. Она не шевелится, когда он наставляет на нее пушку, готовясь выстрелить ей прямо между глаз. — Покойся с миром на Эйвоне.

Его палец сдвигается на спусковой крючок, и я вскакиваю на ноги, бросаясь на Макбрайда, чтобы оттолкнуть его. Выстрел уходит мимо, свист выстрела сокрушает мои уши.

— Опусти пистолет, — с отдышкой говорю я, прежде чем он попытается снова. Голос звучит по-другому, горло горит из-за каждого слова. — Здесь что-то происходит больше, чем это… мы нуждаемся в ней.

Восстановив равновесие, Макбрайд начинает терять внешний налет спокойствия.

— Отойди от нее прежде, чем я выстрелю в тебя. — Он направляет ствол пистолета на мою грудь, крепко держа его обеими руками.

Позади меня шевелится Джубили, царапая свою кожу о камень.

— Просто позволь ему убить меня, — шепчет она, что режет меня, как разбитый стакан.

— Нет. — Как будто говорит кто-то другой. Кто-то выше этой ненависти, этого горя, кто-то, кому все равно, что звук голоса Джубили делает меня больным, что ее предательство сломало что-то не поддающееся восстановлению. Кого-то, кого волнует только то, что она нужна мне, чтобы спасти мою планету.

Шон нащупывает свой пистолет, его руки яростно трясутся, когда он хватается за него на боку.

— Флинн, — зовет он хрипло. Прямо с его губ к моему сердцу. — Не делай этого.

— Что она тебе предложила? — хрипло спрашивает Макбрайд с презрением в голосе. — Ты всегда был слабаком, Кормак, но даже я думал, что ты выше этого. Отказаться от семьи ради пристрастия к trodaire.

Я все еще не могу оторвать глаз от Шона. Его грудь вздымается, пистолет дико дрожит.

Трясущимися руками я поднимаю пушку Джубили и снимаю с предохранителя. Мягкий писк батареи питания заполняет пещеру. На мгновение все замирает. Турло, сгорбившийся над телом Майка. Шон, стоящий на месте и смотрящий прямо мне в глаза. Джубили с закрытыми глазами, ожидающая свой конец. В это бесконечное мгновение я делаю свой выбор.

И теперь все кончено.

— Предатель, — шепчет Макбрайд, когда я нацеливаю пистолет на него, и это слово проходит сквозь меня, как нож.

Я смотрю мимо Макбрайда на Шона, все еще стоящего с пистолетом на боку.

— Это не вернет Фергала. Это была не она, это была ярость. Она реальна. Ты доверял мне всю нашу жизнь. Поверь мне сейчас.

Мир сужается, и все, что я вижу — это лицо моего кузена, и все годы, проведенные вместе: дерзкие улыбки, общее горе, тихие моменты без лишних слов. Он увидит. Он признает истину, что ярость реальна, что наша планета больна и безумие сейчас может прийти за любым из нас, что Джубили — наша единственная надежда найти ответы. Он знает меня. Он знает меня.

Затем Шон поднимает пистолет и нацеливает его на меня. Его раскрасневшиеся глаза на полсекунды встречают мои, прежде чем кузен нажимает на курок.

Выстрел идет мимо цели, визжа на всю пещеру и нарушая чары.

Макбрайд рычит и делает шаг вперед, пистолет снова направлен на Джубили. Я ныряю к ней, хватаю ее за руку и тяну вверх, мое тело находится между ней и Макбрайдом. Лазер визжит. Я железной хваткой держу Джубили за руку и устремляюсь в проход позади нас.

Ноги знают дорогу, пока перед моими глазами возникают картинки. Фергал позади меня, такой незнакомый в своей неподвижности, и Турло все еще там с Майком, и Шон, мой Шон, направляющий пистолет мне в лицо. Если я отпущу Джубили, то она упадет. Я обнимаю ее, игнорирую крик боли, когда моя рука сжимает рану, где моя пуля задела ее бок, и тяну ее в темноту.

Сплошные фрагменты. Крик матери. Запах чего-то горелого. Прилавок трясется, когда что-то тяжелое падает на пол. Острая, сокрушительная череда выстрелов. Чей-то голос, произносит: «Надо разобраться с этой сукой». Крик маленькой девочки. Вкус металла.

Она должна была быть храброй. Но девочке было всего восемь, и она не была храброй, и никто из сотрудников приюта, что пришли за ней, до сих пор не потрудился смыть кровь с ее рук.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

ДЖУБИЛИ

ХВАТКА ФЛИННА НА ЗАПЯСТЬЕ ледяная и жесткая. Я стараюсь сосредоточиться и понять, где мы находимся, и что происходит — мозг автоматически пробегается по контрольному списку, который был просверлен в нем с момента базовой подготовки. Пытается принять во внимание ситуацию, местоположение, противников, травмы, препятствия… но все это смешивается, глаза текут, и я едва могу дышать. Он выскакивает из коридора и тянет меня через узкую расщелину в скале, камень царапает подбородок и руки.

Мысли тянутся к картинкам-воспоминаниям, но их нет. Я вижу больничную койку, где я оставила Флинна, я вижу, как я решила взять патрульный катер для его поисков. Но за этим стоит только кровь, кровь, бурлящая во мне, с металлическим вкусом на языке, поющая в венах. Когда я закрываю глаза, передо мной встает пещера, настолько сильно окрашенная кровью, насколько я никогда не видела за всю свою жизнь в сражениях. Кровь как искусство, объявляющая победу над фианной, над закаленными, чудовищными мятежниками слишком молодыми или слишком искалеченными, чтобы дать отпор. Кровь склеивает наши руки, Флинна и мои.

Все, что я вижу, это ребенок, наполовину свернувшийся под мятежником, который, похоже, пытался защитить его. Не знаю, мальчик это или девочка. Я не знаю… я не знаю.

Тело проседает от веса пустой кобуры на бедре, веса того, что я сделала. Колени подгибаются, и я опускаюсь на пол, таща Флинна за руку за собой. Он вынужден остановиться, чуть не выдернув руку из хватки, пытаясь поставить меня на ноги.

— Остановись, — задыхаюсь я, задыхаюсь от запаха крови на моей коже. Теперь я понимаю, что значит этот металлический привкус и дрожь в моих конечностях, теперь я знаю, что такое ярость. Кровь. — Остановись… Флинн, пожалуйста. Пусть они заберут меня.

— Черта с два! — отвечает он через стиснутые зубы. Его лицо нечитаемое.

Он не хочет меня слушать. Сейчас у меня нет сил спорить с ним. Он сделал свой выбор, и если я продолжу замедлять его, он умрет за это.

Я поднимаюсь на ноги, сильно опираясь на него. Он ворчит от напряжения или боли, или признательности, и мы снова бежим по коридору.

Дрожь ударяет меня, как поезд на магнитной подушке, в десять раз хуже, чем на острове Флинна на востоке. Хуже, чем после моей первой боевой операции. Потому что это не так. Ни одна часть моего обучения не подсказала мне, как понять кровавую расправу над безоружными и невинными людьми. Детьми. Мозг напряжен и холоден, как рука Флинна держащая меня за запястье, хотя в то же время я не могу прорваться через узкие полосы паники и ужаса. Повсюду, куда не посмотрю, я вижу кровь и слышу ее запах. На моей коже, одежде и в моих волосах. Я борюсь с тошнотой просто потому, что не могу остановиться, убегая от жизни Флинна, от людей, которые думают, что он предал их.

Внезапно я вижу надвигающийся конец, точку, в которой я не могу функционировать — истощение, шок, вина и горе переплетаются вместе. Он похож на быстро приближающийся обрыв, и я знаю, что если Флинн оттащит меня от края, я никогда больше не встану на ноги.

Мне жаль, что он просто не позволил им убить меня. Все было бы проще, чем это.

А потом он тянет меня вперед, обхватывает мою талию, и мы вместе прыгаем. В безумный, запутанный момент мы падаем, а затем попадаем в холодную воду. Она смыкается над головой, и разум немеет.

Во сне она захлебывается, ловя воздух там, где его нет, и вакуум пространства смыкается вокруг нее. Здесь нет звезд, потому что здесь их никогда не было, только густая тьма, которая затекает в горло и сердце. Она мечтает утонуть.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

ФЛИНН

Я ДЕРЖУ ЕЕ ЗА РУКУ, пробираясь через грязь и воду, таща ее за собой. Смутно, на некотором отдалении я слышу крик Макбрайда, пытающего найти кого-то, кто сможет пролезть в щель, в которую я втянул Джубили. Мы же, безмолвно, с тихим плеском, исчезаем в темноте.

Я могу практически почувствовать Орлу рядом с собой, когда я нахожу путь к нашей скале. Когда я был ребенком, она заставляла меня отрабатывать этот маршрут много раз, чтобы я мог попасть сюда с закрытыми глазами, если бы вдруг нагрянул рейд. К скале около шести футов в длину и всего на пару футов над водой. Даже Шон не посвящен в эту тайну.

Я тяну Джубили ближе в воде, осматривая ее лицо. Там все еще больше шока, чем чувства. Держась, стараясь не отшатнуться, я беру ее за подбородок и поворачиваю ее лицо к себе. Другой рукой я крепко обнимаю ее, переживая, что она уйдет под воду, если я ее отпущу. Ее глаза открываются, когда я сжимаю ее.

— Джубили, ты слышишь меня?

Она не отвечает, ее глаза мечутся в темноте, паника заставляет ее дрожать в моих руках.

— Солдат! — прикрикиваю я, сохраняя, насколько могу, свой голос тихим, но напряженным.

Ее глаза расширяются, и я наблюдаю, как солдат берет верх, подбородок слегка поднимается.

— Эта скала полая внутри. Я могу дотащить тебя, но когда мы спустимся, тебе придется задержать дыхание. Поняла?

Она кивает, поднимая руку, чтобы опереться об скалу для равновесия и оставляет на ней красный мазок. Воды было недостаточно, чтобы смыть кровь.

Я делаю вдох и наполняю легкие воздухом, горло угрожает стянуться и закашляться снова. Вода смыкается над головой, и я держу руку Джубили, подтаскивая ее к себе. Вода приносит отдаленные выкрики моего народа прямо в уши, пока мы, задыхаясь, не всплываем внутри моего крошечного пристанища. Здесь небольшое пространство заполнено водой, остальная же часть — естественный камень, а устроитель все этого — Орла, устроившая его для меня, когда я был в возрасте Фергала.

Я прижимаю руки Джубили к камню, пока она инстинктивно не хватает его, освобождая меня, чтобы я мог подтянуться и пошарить в темноте. Сетка с припасами на месте, и сердце немного успокаивается. Я хватаю крошечный цилиндр фонарика, свисающего с нее, и включаю его; луч прорезает пространство, когда я помогаю Джубили вскарабкаться на маленький выступ, а затем заползти следом. Мы ютимся в пространстве, предназначенном для ребенка, и ее дыхание переходит в рыдание.

Я сильно стискиваю зубы. Я должен придумать план, но горе продолжает тянуть меня обратно к Шону. Я должен быть рядом с ним, когда он скорбит. Я хочу сказать ему, что сожалею, что не успел вовремя, что не смог спасти Фергала. Вместо этого я теснюсь здесь, и когда напряженность Джубили начинает спадать, я поворачиваю фонарик, чтобы осветить часть ее лица. Ее губы раскрыты, глаза пялятся в пустоту, не обращая внимания на воду, текущую по ее носу и подбородку. Я должен заставить ее двигаться. Я должен вернуть ей достаточно жизни, чтобы вытащить нас обоих отсюда. Проглотив горе и отвращение, я поднимаю руку, чтобы откинуть ее мокрые волосы назад от лица.

Она дергается от моего прикосновения.

— Пожалуйста, Флинн, не надо. — Она выглядит такой юной и беззащитной, но пятна крови на лице говорят, что это совсем не так. Если бы мое сердце осталось нетронутым, оно бы разбилось прямо сейчас — только сейчас она, наконец-то, решила назвать меня по имени. Когда я едва могу смотреть на нее.

Солдат, которого я узнал, никогда бы не сделал этого, и все же ее руки мажут кровью камень моей семьи.

— Не отстраняйся, — говорю я ей. — Ты должна остаться со мной. Нас обоих убьют, если я не смогу перетащить тебя в безопасное место.

— Ты должен был отдать меня им, — отвечает она пустым и бесцветным голосом.

— Это была не ты. — Я должен был сказать эти слова. — Это была ярость. — Это была не она. Мои собственные мысли повторяют это снова и снова, не желая смотреть в лицо тому, что я видел. Хочу, чтобы это как-то уменьшило мою боль.

— Я ничего не помню. — Ее голос ломается, и когда ее передергивает, она все еще дрожит, но это другое. Это не дрожь, которая пришла с расширенными глазами или вялыми движениями. Это шок, и руки дергаются, чтобы обнять ее и не дать ей соскользнуть обратно в воду. Внезапно я держу не капитана Ли Чейз, а испуганную девушку, которая хочет вжаться в камень, окружающий нас и остаться здесь навсегда. — Я убила твоих людей. Ты должен… ты должен убить меня сам, разве нет?

— Потому что это была не ты, — повторяю я ей на ухо, отчаянно пытаясь сделать это правдой для нас обоих.

— Ты не можешь этого знать! — ее шепот свиреп. — Прекрати, Флинн, ты не можешь… просто прекрати. — Сначала ее пальцы сжимаются вокруг моей рубашки, чтобы оттолкнуть меня, но ее сопротивление рушится, и она позволяет мне притянуть себя ближе, пока она не вцепляется в меня. Ее плечи трясутся, когда она плачет, уткнувшись мне в грудь.

Горячие слезы также стекают по моим щекам, и горло стягивается, когда я с трудом сглатываю, борясь за хладнокровие. Я хочу, чтобы на мгновение я мог забыть, что случилось и удержать ее, позволить контакту между нами исцелить нас обоих. Но я не могу. Даже ее запах изменился, ее волосы пахнут пушечным металлом.

Сердце хочет, чтобы я обнял ее. Сердце хочет, чтобы она страдала за то, что она сделала.

Ее дрожь становится сильнее, и, как будто в ответ, мое тело тоже начинает дрожать. Я тянусь вверх и ощупываю сетку до тех пор, пока пальцы не натыкаются на согревающий мешок. Я активирую уплотнение, потом помещаю его между нашими телами, ожидая его медленное нагревание.

Время от времени ропот далеких голосов переносится через воду и камень и доходит до наших ушей. Это происходит до тех пор, пока на какое-то время не наступает тишина, которую нарушает голос Джубили.

— Что нам теперь делать? — Это едва шепот.

Мне хочется иметь ответ. Сердце бьется о ребра, затягивая меня в панику, поддаваясь горю, страху и истощению. Теперь я тих, и у меня горят легкие.

— Не знаю.

— Чип «Компании Лару», — говорит она, уставившись в темноту. — Когда я подобрала его на том острове, было то же самое чувство… тот же вкус во рту…

Те же невидящие, расширенные зрачки я видел в пещере. Я сжимаю ее, прежде чем она снова начнет трястись, пытаясь помешать страху присоединиться к подавляющему меня горю. Я не могу сейчас думать о возможности, что корпорация несет ответственность за безумие, преследующее мой дом.

— Я должна вернуться на базу, — говорит Джубили с внезапной, безотлагательной срочностью, будто повторяя шаги в руководстве. — Я должна сообщить… я должна сказать им.

Я резко дергаю головой.

— Джубили, ты не можешь. Они ссылают солдат с Эйвона, когда… — Когда они превращаются в убийц. Губы отказываются сделать эти слова реальными.

Она затравленно моргает.

— Таков протокол. Это все, что я знаю.

— Слушай меня. — Я хватаю ее за плечо, крепко сжимая его, пока ее глаза не фокусируются на мне. — Ты — это все, что у меня есть. Ты единственная, кто может помочь мне остановить все то, что происходит с моим домом. Я не могу находиться на базе и искать ответы, но ты можешь.

— Я не могу… о, Боже. — Ее глаза стекленеют, и я знаю, что она больше не видит меня. Она видит кровь и тела, и ствол пистолета направленный ей между глаз. — Я не могу.

— Можешь, — отрезаю я, тихо и свирепо.

— Откуда ты знаешь?

— Потому что, ты Джубили Чейз, — бормочу я. — А не то, что сотворила из тебя тьма.

Мягкое покачивание маленького фонарика заставляет впадины черт ее лица сдвигаться и меняться, что делает невозможным прочесть ее лицо, пока она не смотрит на меня снова. Она вздрагивает, а потом кивает. Дыхание немного успокаивается, видя, наконец, просвет той девушки, которую я знаю, просвет солдата, на которого я возлагал надежды.

— Отведи меня обратно, — шепчет она.

Мы выключаем фонарик и снова скользим в ледяную воду, оставляя тайное убежище сестры холодным и пустым позади нас.

Парень, который не должен быть в ее снах, лежит рядом с ней на капоте ховера на окраине города под одним с ней одеялом. У юноши на этот раз розовые волосы, хотя когда она пробегается по ним пальцами, они меняются в ответ на ее прикосновение, вырастая и ниспадая нежными локонами над висками.

Они смотрят в небо.

— Вон то мы будем называть охотницей, — говорит парень, со смехом в голосе. — Видишь, вон ее пистолет, а эта туманность — ее волосы, и это скопление — морщинка, которая появляется у нее между глаз, когда она кричит на меня.

— Заткнись, я этого не делаю.

— Твой ход.

Девушка смотрит на небо, но оно пустое. Единственные созвездия на Эйвоне — это те, которые они сами себе представляют.

— Я не могу, — шепчет она, закрывая глаза. — Я плохо играю в эту игру. — Она знает, что будет дальше в этом сне. Он поцелует ее, и они будут лежать там вместе, и когда они проберутся обратно на базу, она вернется к работе и останется прежней, за исключением, возможно, того, что ей будет немного зябко без одеяла.

Но на этот раз зеленоглазый парень берет ее за руку, и когда она открывает глаза — небо полно звезд.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

ДЖУБИЛИ

ПОДЗЕМНАЯ ГАВАНЬ КИШИТ мятежниками. Они похожи на муравьев снующих по муравейнику, а также напоминают ремонтных дронов, группирующихся на базе вокруг поврежденной управляемой торпеды. Те из них, что отмечены красным и ржаво-коричневым цветом не двигаются, будто ранены. Слишком много людей в крови своих близких.

— Макбрайд еще не сорганизовал их, — говорит мне Флинн на ухо, прижимая меня к себе, прежде чем всплывающие воспоминания о виде резни перед глазами могут снова сделать меня недееспособной. — Мы могли бы обратить эту неразбериху в нашу пользу.

Даже в шепоте я слышу его разбитое сердце. Он должен быть со своим народом. Он должен помочь им понять, что делать дальше. И он не может, потому что он тот, за кем они охотятся. Благодаря мне.

Я осматриваю темные воды гавани, пока не вижу то, что ищу — дрейфующее в нескольких ярдах от ближайшего берега.

— Катер, на котором я приплыла, — шепчу я, указывая на него, находящегося вне досягаемости огней в гавани.

У него заходили желваки. Он не смотрит ни на меня, ни на катер. Его глаза устремлены на его народ, он переживает за них. Но потом он кивает, оглядываясь назад на скопление маленьких лодочек, пришвартованных вдоль причалов.

Мы пробираемся по воде с кропотливой медлительностью, избегая частую рябь, двигаясь медленнее по мере того, как уровень воды вначале поднимается до колен, наших бедер и наших талий. Натренированность берет свое, заставляя истощенные мышцы функционировать достаточно долго, чтобы двигаться осторожно и контролируемо. Скрытно, насколько возможно. Задача состоит в том, чтобы сосредоточиться на чем-то, и держать разум подальше от всего остального.

Нас бы заметили, если бы мы забрались в него сейчас, поэтому, когда мы добираемся до катера, мы хватаемся по разные борта и направляемся к зияющему рту гавани. Я собираюсь уже вздохнуть с облегчением, когда свет, бегающий по поверхности воды, ослепляет меня.

Флинн издает предупреждение на ирландском языке, в это же время мои мышцы напрягаются, реагируя на угрозу, прежде чем ум успевает ее обработать. Крик эхом раздается по пещере, и толпы людей направляются в нашу сторону.

На мгновение мы действуем как единое целое. Я хватаюсь за планшир, стабилизируя катер, когда Флинн влезает в него, затем, отклонившись в сторону, он тянется за моей рукой и затаскивает меня к себе. Он возится с мотором. С прожектором, ослепляющим меня, наши преследователи немногим больше, чем размытые фигуры в моих заплаканных глазах. Флинн дергает стартовый шнур один, второй раз. Мотор взрывается к жизни, и он орудует им слишком быстро, ненадолго посылая нос катера в небо. Пуля пробивает планшир, и эхо выстрела разносится по пещере. Мы оба бросаемся вниз на дно катера. Инстинкт берет вверх, и я кидаюсь к нему… за пистолетом, который он забрал у меня.

Я поднимаю взгляд и вижу мимолетную искру страха, пересекающую черты лица Флинна. Страха передо мной. Он ничего не говорит, даже тихо, даже немым жестом. Но из-за той самой вспышки связи, которая заставила нас работать вместе, чтобы взобраться на катер, я знаю, что он видит, когда смотрит на меня: все ту же окровавленную девушку, держащую в руках пистолет, которым она застрелила полдюжины его людей. Я чувствую себя больной, ущемленной до костей тем, что я сделала; я отдам все, что угодно, чтобы он не смотрел на меня так.

Мы мчимся к выходу, но мятежники уже попрыгали в лодки и преследуют нас. Они слишком близко, чтобы мы могли оторваться от них на болоте за гаванью. Достаточно близко, чтобы застрелить нас… и достаточно близко, чтобы стать застреленными.

Флинн отрывает от меня взгляд, когда я поднимаю голову, в поисках четкого выстрела. Я не убью больше людей сегодня, не когда я в себе. Даже если они выстрелят в меня первыми. Но из-за направленных на нас прожекторов мне ничего не видно.

Я смотрю вверх, стремясь отдохнуть от ослепительного белого света, и вижу потолочный свод гавани. Грубый камень, выщербленный водой с которого капает конденсат. Лазерный пистолет не пробьет камень, но он испарит воду, просачивающуюся через трещины. Я поднимаю пистолет и упираюсь в скамейку, чтобы я могла сделать выстрел над головой Флинна, располагая себя в прямой видимости для тех, кто стреляет в нас. Флинн кричит на меня, но я не слышу его, когда мой мир сужается, фокусируясь на цели.

Пистолет прыгает в руках, и я бросаюсь вниз, прежде чем мятежники успеют снять меня. Звук выстрела эхом отскакивает от пещеры в меня, а затем раздается треск камня, разделенного паром, и рев валунов, поражающих воду. Слышится безумное вращение оборотов двигателей, брошенных в обратном направлении, когда мятежники делают дикие зигзаги в стремлении избежать камней, торчавших из мелководья в устье гавани.

Я снова приподнимаюсь, чтобы увидеть устье гавани, отступающее от нас, наполовину потерянное в брызгах нашего следа, и скопление лодок, пытающихся перемещаться по новому лабиринту задерживающих их валунов.

Я смотрю вниз, и на секунду глаза Флинна мельком встречаются со мной, отрываясь от отображения нашего маршрута. Мы вырвались.

Мы не разговариваем. Больше нечего сказать, даже если бы у нас были бы силы перекричать рев мотора. Я один раз оглядываюсь на него и вижу сумятицу на белом лице, красные глаза, слезы, смешивающиеся с брызгами от нашей носовой волны, и резко отвожу взгляд. Я больше не пытаюсь на него смотреть.

Небо только начинает переходить от чернил к древесному углю к тому времени, когда на горизонте показываются отдаленные огни базы, похожие на мираж. Флинн сдвигает двигатель вниз, приглушая рев, который становится похож на мурлыканье. Мы пробираемся по коридорам воды, пока нос катера не утыкается в грязь с тошнотворным креном. Двигатель отключается.

Тишина звенит в ушах, как появляющиеся образы перед глазами после того, как оказываешься во внезапной тьме. На Эйвоне нет ни лягушек, ни насекомых, ничего, чтобы скрасить тишину. Я смотрю на огни далекой базы, пока зрение не размывается.

— Куда ты отправишься? — спрашиваю я шепотом, который разрежает тишину.

— Я не знаю, — отвечает он хриплым голосом. От долгого молчания. От холода. От горя. Я не могу сказать от чего. — Я где-нибудь перекантуюсь.

Я тянусь к куртке, брошенной на дно лодки, и прижимаю ее к его рукам. Она понадобится ему больше, чем мне, там, без укрытия и тепла.

— Молли, бармен. Он может передать мне сообщение, если ты… — голос застревает в горле. Если ты будешь нуждаться во мне.

Он кивает, но я не уверена, что он действительно слышал меня. Я испытываю шок, пытающийся снова овладеть мной, словно холодные пальцы скользят по позвоночнику и сковывают мои мышцы. Тренировки не подготовили меня к этому. Ничто не подготовило меня к этому.

Если бы это была только я, я могла бы просто лежать здесь, пока лодка не прогнила и не затонула бы, а жижа не поглотила бы мои кости. Но я не могу. Я с трудом сглатываю, отталкивая это каждой унцией силы, которая у меня осталась. Флинн был прав — я единственная, кто может попасть на базу и попытаться узнать больше о том, что происходит на Эйвоне.

Я заставляю свои одеревенелые мышцы работать и перевалить меня через борт катера, чтобы приземлиться в глубокую по бедро воду. Я хватаюсь за пистолет, чтобы уравновеситься, так как колени угрожают подогнуться на холоде.

— Флинн. — Достаточно странно произносить его имя. Я избегала этого так долго, стремясь держать дистанцию между нами. Но вместо этого я нахожу, что поглощена тем, как оно влияет на него. Он менее осторожен, хотя печаль в глазах не отступает, он снова смотрит на меня, сжав челюсти.

— Флинн… я хочу, чтобы ты знал, что я никогда бы этого не сделала бы. По отношению к твоему народу. — Я стараюсь говорить тихо, слишком страшно говорить такое громко. Это выходит свирепо, жестоко. — Я бы никогда. Сначала умерла бы сама.

Он молча смотрит на меня, пока сердце болезненно и тяжело колотится у меня в груди. Когда он открывает рот, его голос тих, полностью соответствует моему.

— Я знаю, Джубили. — Он встает с колен, и мы оказываемся на одном уровне. — Я знаю, кто ты.

Он знает. Он знает, я в это верю. Но даже он не может заставить себя смотреть на меня дольше нескольких секунд.

И я не могу отвести взгляд.

— Не сдавайся. — Слова для меня не меньше, чем для него. — Все, что тебе нужно, чтобы держаться, это — правда. Что-то реальное во всем этом.

Он смотрит на мои руки на планшире — руки все еще липкие от крови, слишком запекшейся, чтобы хорошо смыть ее водой. Я начинаю отступать и прятать их в тени, но прежде он протягивает руку, нежно беря мою. Он брызгает воду на мою кожу и начинает стирать покрытые коркой мерзкие брызги.

Руки безвольны и тяжелы, как кукольные, как будто они больше не принадлежат мне. Глаза горят, зрение затуманивается и размывается. Все, что я чувствую, это прикосновение Флинна, потирание сначала одной руки, затем другой, медленно возвращая в них жизнь. Смывание всех следов крови, затребованной от меня яростью.

Когда он заканчивает, он останавливается, глядя на мою руку в своей руке. Момент тянется долго и тонко, пока не лопается, и Флинн, отступая, отпускает их, а его лицо, запятнанное горем, отворачивается от меня.

У меня перехватывает дыхание, реагируя на незнакомую тяжесть в груди и боль в душе. Я не должна скучать по нему, но я скучаю. Этот парень имел полное право нажать на курок, а вместо этого встал между мной и смертью. Этот юноша, единственный, кто верит, что я не та, кем они меня считают, кем я была: солдатом без души, девушкой, у которой нет сердца, которое можно разбить. Он единственный, кто доказал мою неправоту.

Внутри меня теперь живет отчаянная потребность, жажда его прикосновения, тишины, которую он находит посреди этого хаоса, и исцеления. Для него.

Но вместо этого я просто стою там, и метр пространства между нами оказывается таким же огромным, как каньон. Я бы хотела, чтобы пришел рассвет и принес достаточно света, чтобы лучше разглядеть черты его лица, чем сейчас, когда оно в тени. Несмотря на мои слова, я знаю, что он не пошлет за мной через Молли. Я знаю, что он не вернется. В глубине души я знаю, что больше никогда его не увижу.

— До свидания, Флинн Кормак.

Она играет с мальчиком, больше не озадаченная тем, как ее ум встраивает его в ее сны, как будто он всегда был там. Она преследует его в переулке, ее сердце радостно вздрагивает от каждого шороха. Когда она достигает мусоросжигательной установки, он выпрыгивает из-за нее, крича:

— Пиф-паф! Ты мертва!

Девочка кричит и покорно падает на землю.

Зеленоглазый мальчик смеется и наклоняется к ней.

— Здорово, на этот раз ты будешь плохим парнем.

Но когда девочка садится, мальчика уже нет. Она одна в переулке, и ее окружает разрушенный Новэмбэ.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

ФЛИНН

Я ПРИКРЫВАЮ ГЛАЗА. Я не могу заставить себя смотреть, как она уходит, потому что она уничтожила меня. И потому что я больше никогда ее не увижу. И потому что огонь в моей груди — для мести, и из-за нее, и я не могу сказать, какое желание победит.

Когда я открываю глаза, уже близится рассвет. Джубили ушла, и с ней ушли все надежды, что она сможет остановить этот хаос. Раньше борьба была невозможной, но идея, что присутствие «Компании Лару» на Эйвоне связано с яростью, потрясла меня и заставила бороться за мой следующий шаг. Что означает, что ярость ощущалась Джубили также — озноб, вкус крови во рту — как и то, что воздействовало на нее, когда она нашла чип «Компании Лару»? Мы единственные, кто знает о причастности «Компании Лару», единственные, у кого есть идея, что ярость может быть чем-то, что не является особенностью Эйвона, но чем-то, что что-то делает с ним.

Есть только один человек, как мне думается, кто может услышать меня. Кто должен был наблюдать, как тот, кому доверяешь, кого не должна была затронуть ярость, превратился в монстра. Возможно, дочь Дэвина Куинна не слышала о моем предательстве фианны. Может, она подождет, чтобы услышать мою версию, прежде чем сдаст меня. Через несколько дней, когда все станет спокойнее, я рискну показаться в городе, чтобы найти ее.

Выпрямляясь после сгорбленного сиденья на скамье, я пожимаю плечами в ее куртке, слишком тугой для меня, но теплой. Я стараюсь не представлять Джубили, ее командиров, облегчение других солдат от того, чтобы она вернулась к ним. Я стараюсь не видеть ее спину в баре, в окружении ее взвода, в мире, где то, что она сделала, не существует. Но я, так или иначе, все это представляю. Я наблюдаю за ней, в своем уме, повторно растворяясь в ее мире так, как я никогда больше не буду в своем.

Я медленно тянусь к управлению катером и направляю его нос обратно в болото. Подальше от базы, подальше от дома. Подальше от всего, кроме пустого пространства Эйвона.

Девушка на Патроне со своим старым капитаном, находится в патруле, когда они получают вызов, что прозвучали выстрелы в соседнем секторе. Восстание на Патроне было подавлено в течение десятилетия, но отдельные группы бунтовщиков все еще прячутся то тут и там, кипя ненавистью и выплескивая ее время от времени.

Они не подготовлены к настоящему бою, но капитан не медлит. Быстро возвращается к скиммеру, а затем отдает приказ отправиться в соседний сектор, чтобы поддержать взвод, прижатый на краю леса.

Девушка никогда раньше не была в бою, на линии фронта. Она смотрит на капитана, и страх отображается на ее лице. Капитан оглядывается на нее и подмигивает, и она вздыхает. У него теплые глаза, и она цепляется за это.

— Это не будет похоже на ваши учения, — говорит он, и хотя его голос звучит для всего взвода, он наблюдает за ней, пока говорит. — Любой, кто скажет, что это так — лжет.

Девушка с трудом сглатывает, хватаясь за пистолет и желая, чтобы у нее была винтовка вместо него. Когда она снова смотрит на капитана, они единственные двое солдат в скиммере.

— Ты шустрая, Ли, и ты быстро учишься. Все, что тебе нужно сделать, это быть внимательной. Держать глаза открытыми, тогда ты увидишь то, что больше никто не видит.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

ДЖУБИЛИ

ПРОЖЕКТОРЫ, ОСВЕЩАЮЩИЕ ПЕРИМЕТР БАЗЫ, ослепляют меня, когда я добираюсь до прорехи в заборе, о которой мне рассказал Флинн, после чего адреналин начинает отступать. На своем пути я остаюсь оцепеневшей, спотыкающейся, пальцы изо всех сил пытаются размотать часть забора, чтобы проскользнуть внутрь. Вход через контрольно-пропускные пункты вызовет больше вопросов, чем я смогу ответить. Если они узнают, что я сделала, меня переведут за пределы мира, и не останется никого, чтобы собрать воедино то, что происходит с Эйвоном.

Я должна попытаться поспать или поесть, чтобы перестать трястись, но я едва помню, в каком направлении находится моя койка. Я обнаруживаю, что прослеживаю путь, которым шел Флинн, когда похитил меня, и оказываюсь в переулке рядом с «Молли». Он полон граффити: наполовину закрашенными, наполовину свежими. Одно написано наполовину на испанском, наполовину на ирландском — я могу распознать только слово trodaire. Ярко-красную краску распыляли настолько густо, что перед высыханием она текла, создавая длинные, тощие речушки, и мои глаза зафиксировались на них.

Я не могу избежать картинок, выжженных в моем разуме, крови, обугленной плоти и багряного камня… я, дрожа, отрываю взгляд от красного граффити. Он спас тебя не для того, чтобы ты развалилась.

Прежде чем я успеваю собрать силы воедино, чтобы продолжить движение, задняя дверь бара открывается и из него, спотыкаясь, вываливаются три солдата. Молли закрывает за ними.

— Валите домой, — говорит он. Хотя его голос тверд, он не злится. Итак понятно, что три новобранца выпили больше, чем должны были, но все они в порядке. Никто из них не из моего взвода.

Молли замечает меня, стоящую в тени и выпрямляется.

— Ли? — Он щелкает светом над дверью, заливая переулок ярким освещением. Смутно я слышу, как солдаты зовут меня, произнося слова, которые я не могу обработать. Я делаю шаг назад, голова кружится, когда сердце начинает стучать так сильно, что я едва могу дышать. Я протягиваю руку в тот момент, когда понимаю, что нет ничего поблизости, за что можно схватиться, и я собираюсь упасть.

Сильная рука хватает меня за плечо, поддерживая и не давая рухнуть. Я моргаю, и передо мной возникает взволнованное лицо Молли.

— Думаю, детка, у меня есть этот особый заказ там, в закромах, — грохочет он своим нежным, гудящим голосом. Голоса трио теперь удаляются в сторону казарм.

— Отлично, — слабо отвечаю я, когда он начинает вести меня к двери.

Как только Молли загоняет меня в тускло освещенную, пыльную кладовую, он ведет меня к старому ящику и сажает сверху, чтобы мои дрожащие ноги могли расслабиться. Когда я, наконец, поднимаю голову, он ждет, смотря на меня с тревогой и опасением.

Даже Молли не может смотреть, как капитан Чейз почти готова упасть в обморок, не задаваясь вопросом, скоро ли наступит конец света.

— Ты выглядишь ужасно, — говорит он тихим голосом. — Что-то случилось в патруле?

Я смотрю вниз и с удивлением замечаю, что моя одежда вся в грязи и до сих пор мокрая в некоторых местах. Некоторые пятна другие. Красновато-коричневые. Я открываю рот, но вместо ответа выходит полу истеричный всхлип.

— Плесну-ка я тебе чего-нибудь, — произносит он раздраженно и поворачивается к двери.

Я хватаю его за руку.

— Мне не нужна выпивка прямо сейчас. Молли… мне нужна твоя помощь.

Он проводит рукой по выбритому черепу, и создается впечатление, что татуировки, извивающиеся вокруг его пальцев, смещаются при слабом свете подсобки. Не в первый раз мне жаль, что я не могу прочитать иероглифы, вытатуированные вверху и внизу на его руках. Хоть я и помню несколько фраз на мандаринском, и мама в детстве заставляла меня рисовать иероглифы — они давно выскочили из головы. Молли однажды сказал мне, что на одной руке он нанес отрывки из «Искусства войны и принца», а на другой цитаты мудрецов со всех уголков древней Земли, таких как Конфуций, Доктор Кинг и Ганди. «Война и мир», — объяснил он, когда я сказала ему, что он сумасшедший. Свет и тьма. Инь и Ян.

Мятежник и солдат.

Молли старался найти себя в своем культурном прошлом и использовал каждый стереотип, который он обнаруживал в древних фильмах и книгах. Наверное, поэтому я ему сразу понравилась — я одна из немногих на базе, кто даже может произнести его настоящее имя. Он стал сиротой из-за Терры-отстоя еще ребенком — родители отправили его в новый мир, умирая в тяжелых условиях, и в конечном итоге он был усыновлен семьей на Вавилоне. Я понятия не имею, как он оказался здесь, в колонии, где в основном доминируют ирландцы. У него нет связи с нашим общим китайским наследием, кроме крови, но это не перестает его очаровывать. Тогда как я не смогла уйти далеко от учения моей матери.

Но это было до ее смерти, и я потеряла эту связь навсегда.

Молли все еще колеблется, как будто подозревает, что выпивка решит мои проблемы, несмотря на протесты.

— Что происходит? — спрашивает он, наконец.

— Мне нужно, чтобы ты отследил сообщение. — Какая-то часть меня знает, что это бессмысленно, что не будет никакого сообщения, которое Флинн Кормак мог бы отправить мне сейчас, но остальная часть меня отказывается разрывать эту последнюю нить между нами. — Это важно. Я не знаю, кто принесет его или когда, но ты должен принести его мне… и не говори никому.

Брови Молли поползли вверх, беспокойство во взгляде усугубилось.

— Детка, во что ты ввязалась?

Я глубоко вздыхаю, теперь чувствуя дрожь после паники, которая приветствовала меня, когда я впервые вошла в бар.

— Я не могу сказать тебе, Баоцзя.

Только несколько людей на базе знают настоящее имя Молли, и тем более используют его. Он молчит, а потом кивает, сжимая мое плечо.

— Я буду отслеживать его. Отдохни немного, малышка. Ты выглядишь смертельно бледной.

Я стараюсь сделать то, что предложил Молли, когда возвращаюсь в свою койку. Даже после душа, смыв оставшуюся кровь и грязь с кожи и надев сухую, теплую одежду, я все еще чувствую себя покрытой грязью. Я приучена спать в разных условиях, но, несмотря на мое истощение, отчаянную потребность закрыть глаза, вопреки памяти об этой ночи, я понимаю, что пялюсь в потолок.

Может быть, это потому, что когда я закрываю глаза, я вижу, как ребенок из лагеря мятежников лежит там, одна сторона его головы поражена, кожа и волосы вокруг этой области выжжены таким образом, что только военный пистолет мог бы сделать это. Ребенок, которого я убила, не повредив собственную шкуру.

Я переворачиваюсь, отчаянно ища некого облегчения от непрекращающегося клубка мыслей. Если бы у меня был кто-то, кому я могла бы позвонить, даже чтобы иметь самый глупо-вообразимый разговор, я бы это сделала. Тауэрс хоть и является приверженцем использования спутников-ретрансляторов для наблюдения за видео трансляциями, но у нас есть хорошие, четкие линии для получения сообщений для Эйвона. Но мы не предназначены для того, чтобы иметь друзей — нам не дают для этого шанса. Два года назад я бы позвонила своим приятелям-новобранцам, но теперь мы рассредоточены по всей галактике. У меня никого нет. Алекси был самым близким. Все, с кем я служила, растворились. Они либо мертвы, либо дислоцированы так далеко, насколько возможно.

Иногда мне кажется, что они специально изолируют нас. Это заставляет меня задуматься, какой была бы моя жизнь, если бы я осталась в том приюте, если бы я никогда не пошла в армию. Или если бы мне удалось отбросить свою потребность в мести. Мой старый капитан всегда говорил мне, что я должна найти что-то, за что нужно бороться, а не просто причину драться. Если бы я послушала его, были бы у меня друзья, которые оставались бы ими даже после следующей переброски?

Я не уверена, почему я вспомнила своего старого капитана, но теперь я желаю, чтобы он был здесь. У него был способ сделать, казалось бы, невозможное возможным. Например, подняться на гору или пройти через равнину так, чтобы было не так тяжело.

Я внезапно сажусь, когда идея с силой пронзает меня. Капитан. Мы с Флинном искали способ разобраться в причастности ко всему «Компании Лару». По той причине, что на месте исчезнувшего объекта был обнаружен их идентификационный чип. Как я могла быть такой тупой? Мой старый капитан не был на Эйвоне больше года, и есть риск… но даже если мозги промыты славой и богатством, я не могу поверить, что он отказался бы помочь мне, если бы я попросила.

Я спихиваю одеяло и переползаю в кресло. Сметая беспорядок в сторону, я прижимаю ладонь к верхней части дисплея. Он услужливо выдвигается из-под стола, автоматически настраиваясь на мой рост. После него поднимается клавиатура из полости под дисплеем. В нем нет никаких глазных сканеров — строго низко технологичное оборудование, ничего, что принесло бы большую пользу мятежникам, если бы они заполучили его.

Я начинаю со строк кода, мне нужно попасть на экран вызова. Просто потому, что дисплей низко технологичный, не означает, что невозможно много с ним сделать, если знать как. И человек, которому я собираюсь позвонить, это тот, кто убедился, что я усвоила уроки, которые другие не стали.

Я запускаю простую проверку на наличие отслеживающих устройств, и как только становлюсь уверена, что работаю незарегистрированной в сети, я приступаю. Я ввожу сетевой адрес, добавляя в другую строку код, чем гарантирую себе, что мой запрос будет маршрутизироваться через безопасный прокси-сервер, скрывая точку происхождения моего вызова. Я добавляю теги конфиденциальности, посылая уведомление об одобренном личном звонке, чтобы снять себя с регистра базы — это не идеально, но если кто-то действительно не начнет копать, то не будет никаких следов, что я вообще звонила.

Но палец колеблется над кнопкой ENTER. Отвлечение с настройкой безопасной линии может длиться достаточно долго. Что, если он изменился, и он уже не тот человек, с которым я служила? Что, если кто-то следит за моей компьютерной активностью, несмотря на все мои усилия замести следы? Что если…

Я закрываю глаза. Я могу перечислить тысячу причин, не звонить. И только одна причина, по которой я должна: я доверяю ему. Палец ударяет вниз, и я откидываюсь назад, закрыв глаза, ожидая звонка, который должен пройти через спутник ретрансляции надо мной и соединиться через гиперпространственную сеть.

После нескончаемой тишины, динамики издают крошечный треск, и свет проливается на мои закрытые веки.

— Что? — раздается угрюмый, раздраженный и сонный голос.

Я открываю глаза, и вот он здесь. С его стороны темно, как сейчас в моей комнате, но я понимаю, что он подсвечен свечением экрана компьютера. Мрак заставляет его казаться бледным и призрачным.

Несмотря на слабое освещение, он выглядит хорошо. Лучше, чем я помню. На нем нет рубашки, и его личные жетоны пропали. Он позволил своим волосам отрасти, и есть какая-то легкость в нем, которая не помнится, чтобы была раньше. Как будто он нашел то, что искал, то, что искал любой из нас, в окопах, бункерах и болотах.

— Сэр, — заговариваю я, и горло внезапно пересыхает.

Его глаза открываются еще немного, моргая от света.

— Ли? — Он чуть приподнимается.

Приглушенный, сонный голос приходит через динамики — не его голос:

— Тарвер, — зовет кто-то раздражительно. — Возвращайся в постель. — С ним в комнате находится еще кто-то. Какая-то женщина.

Мерендсен смотрит через плечо, но его камера показывает мне только тьму за его пределами.

— Спи, Лили. — Несмотря на грубые слова, в его голосе сквозит нежность, которая, как ни странно, заставляет мое сердце сжаться. Я чувствую, что мое лицо теплеет — я никогда не ожидала услышать такой тон от него. Вдруг становится интересно, что я прервала. Он, насколько я понимаю, может быть голым на другой стороне экрана, камера показывает его только по грудь.

Затем он возвращается ко мне, хмурясь, и нежность перерастает в пользу раздражения от пробуждения.

— Ли, ты хоть представляешь, сколько здесь времени?

Я не думала проверять разницу во времени. Я вообще не думала от отчаянной необходимости увидеть лицо, которому, как я знала, я могу доверять.

— Извините, сэр. — Он больше не военный, но я никогда не смогу обратиться к нему иначе.

Теперь, когда он проснулся, я вижу, что смущение начинает выступать на его лице. Я не могу винить его. Мы не служили вместе в течение года, не разговаривали друг с другом девять месяцев.

— Что происходит, Ли?

Я колеблюсь, прислушиваясь к звукам в комнате позади него. Я ничего не слышу, но я хорошо осведомлена о дочери Родерика Лару, лежащей в постели Мерендсена, слышащей каждое мое слово.

— Есть ли еще одна комната, в которую вы можете переместиться?

Мерендсен ненадолго замолкает.

— Она спит. Все хорошо.

Я качаю головой, сглатываю, не смею говорить.

Глаза Мерендсена слегка прикрыты, смотрят на меня на экране, а не в камеру. Я поднимаю свой собственный взгляд к камере над экраном, чтобы он мог посмотреть в мои глаза.

Он ничего не отвечает, но отталкивается от стола и встает на ноги. Оказывается, он одет, на нем брюки с завязками, которые низко висят на бедрах, но я могу сказать, что вытащила его из кровати. Он оставляет непосредственный круг света от монитора, и по мере того, как камера автоматически настраивается, все, что я вижу — это фигуру, переходящую к кровати и опирающуюся на нее. Я слышу, как Лили Лару издает плаксивый звук протеста, вижу, как протягивается пара рук, пытаясь притянуть его к ней.

Тихий разговор. Мягкий смешок Мерендсена. Вздох капитуляции. Молчание. Затем мягкий, безошибочный звук прощального поцелуя.

Он возвращается к компьютеру.

— Одну секунду. — Происходит толчея шума и света, и я понимаю, что его компьютер является мобильным устройством, что у него он только один, что он не где-то с экранами в каждой комнате.

Толчея прекращается через минуту, и я снова вижу его лицо. Его камера размывается и переориентируется, приспосабливаясь к другому уровню света, и оказывается, что он вышел на улицу. Стоит ночь, пейзаж за ним серебристо-синий с лунным светом. Я вижу поле цветов.

— Ладно, Ли. — Мерендсен делает один из тех глубоких вдохов, которые как я знаю, установка на спокойствие. — Скажи мне, что происходит.

Горло так сильно сжалось, что я не могу вымолвить ни слова. Он одновременно какой-то другой и точно такой же, что я чувствую странную застенчивость, накрывающую меня, которая не касалась меня с тех пор, как я покинула Верону.

Он наклоняется вперед.

— Ты действительно позвонила мне посреди ночи, чтобы пялиться на мою кровать?

Этот юмор настолько знаком мне, что сердце начинает ныть. Я снова качаю головой.

— Сэр, я все еще могу вам доверять? То, что вы сказали мне, когда вас перевели, это все еще правда?

Мерендсен кивает.

— Всегда Ли. — Его голос тверд, такой, каким я его помню. Голос настоящего лидера. — Всегда, ты слышишь меня?

Перед глазами все размывается, как будто я тону и пытаюсь набрать достаточно воздуха.

— Ваша невеста. Что вы о ней знаете?

— Я знаю о ней больше, чем кто-либо другой, Джубили, — отвечает он, хотя его тон осторожен. Он намеренно использовал мое полное имя. Он знает, что только моя семья называла меня так, знает боль, которую это причиняет — он проверяет меня. Я же проверяю свою решимость, насколько сильно мне нужна его помощь. — Почему ты спрашиваешь меня о Лили?

Я поднимаю подбородок и вглядываюсь в отверстие камеры.

— Мне нужна информация о корпорации ее отца.

— Ты хочешь, чтобы я шпионил за будущим тестем?

Я стараюсь не съежиться, услышав эти слова, и сожалею, что вообще позвонила своему старому капитану.

— Нет, сэр. Я имела в виду…

— Потому что мы с Лили очень хорошо справляемся с этим.

Я хлопаю глазами, глядя на экран, удивление лишает меня дара речи.

— Ты не хочешь связываться с «Компанией Лару», Ли. Во что бы ты ни влезла, просто… отпусти. Борись со своими инстинктами и отойди.

— Я не могу. Люди умирают, и я думаю, что это из-за «КЛ». У меня был кое-кто, но его больше нет. Это только я, сэр. Больше никто не занимается этим.

— Ли, — произносит он медленно, его голос смягчается, чтобы соответствовать моему. — Где ты?

— На Эйвоне.

Он отвечает не сразу, но выражение его лица меняется. Хотя я не могу понять, почему, но я замечаю страх в его взгляде. Беспокойство. Каким-то образом, через миллионы световых лет между нами, он видит эхо того, что происходит здесь на моем лице.

— На Эйвоне? — повторяет он, наконец, его голос становится суровым. — Ты все еще на Эйвоне?

Я киваю, не доверяя своему голосу. Мне хочется плакать от облегчения. Пока Флинн не вошел в мою жизнь, я не плакала с Вероны. Теперь, кажется, что я просто хранила потоп слез к этому моменту. Но Мерендсен — последний человек в мире, перед кем бы я хотела плакать.

Он качает головой.

— Никто не продержался там больше месяца или около того… я едва продержался два.

— Я в порядке, — вру я. — Но их планетарный обзор с Советом не за горами, и здесь все накаляется. И «Компания Лару» может быть вовлечена.

— Что случилось?

Я хочу рассказать ему о невозможной исчезающей базе, которую я видела с Флинном на болоте, но слова не складываются.

— Ярость. — Начинаю я вместо этого. — Становится все хуже. Более сильная.

— Убирайтесь оттуда, — мгновенно отвечает он. — Уходи. Запроси перевод. Беги в САМОВОЛКУ, если придется.

— В САМОВОЛКУ, — повторяю я, и голос обрывается. Такое впечатление, как будто пол подо мной встает на дыбы. — Сэр, я не…

— Ли, ты не ошибаешься. О Лару. — Голос Мерендсена мрачен, глаза темнеют. — Я видел документы, которые упоминали Эйвон примерно в то время, когда я встретил Лили. Я предполагал, что его эксперименты там были давно закончены. Я считал, мы прекратили их.

— Какие эксперименты?

Он колеблется, наблюдая за мной на своем экране, изогнув брови.

— Ты мне не поверишь, если я тебе скажу, — говорит он, наконец. — Ли, просто держись. Я собираюсь найти способ добраться до тебя.

— Нет, — отвечаю я, склоняясь ближе к экрану, как будто он услышит меня лучше. — Сэр, я не прошу вас приезжать. Ситуация с фианной слишком опасна, и теперь вы гражданский. Я только ищу информацию, которую мы можем принести высшим специалистам, чтобы получить ответы.

— Я не собираюсь сидеть здесь и ждать, чтобы узнать, что ты была тихо убрана за то, что задавала неправильные вопросы. — Голос Мерендсена ускоряется, это редкое проявление интенсивности. Он тоже наклоняется — мы в сантиметрах друг от друга, если отбросить миры. — Некоторые вещи я не могу сказать по линии связи, это небезопасно.

Облегчение от его реакции на мои подозрения о «Компании Лару» стремительно уходит прочь, оставляя за собой на их месте плотный, холодный страх. Что может быть настолько секретным — намного хуже ярости, шпионажа за своим тестем и признания в том, что видел давно похороненные документы — чтобы пересечь всю галактику к истерзанной войной планете, и о чем-то рассказать мне?

— Я буду там, — продолжает он. — Транспорт приезжает сюда не часто, но я что-нибудь придумаю. Мне придется оставить Лили здесь — я не могу затащить ее в это снова. Неизвестно, что может случиться.

Я сопротивляюсь желанию сказать ему, что последнее, чего я хочу — это притащить сюда Лили Лару.

Он все еще продолжает говорить.

— Дождись меня, хорошо? Я серьезно, капитан. Не убегай и не делай что-нибудь в стиле Ли, пока я не доберусь до тебя.

Я киваю.

— Да, сэр.

— Клянешься?

Странно, лицо Флинна проносится перед моими глазами. Потребуется недели до того, как Мерендсен прыгнет на корабль, чтобы добраться сюда… Что если, вопреки разным обстоятельствам, Флинн пришлет сообщение мне через Молли, потому что будет нуждаться во мне? Как я могу пообещать сидеть здесь и ничего не делать, когда жизнь одного идиота может быть в опасности?

Но потом это поражает меня: это совсем не похоже на меня думать таким образом. В какой Вселенной капитан Ли Чейз рискует жизнью, конечностями и безопасностью своих людей из-за какого-то изгнанного мятежника и планеты, за которую он готов умереть?

Ничего подобного в стиле Ли в этом нет.

Я медленно киваю, игнорируя ноющее чувство в животе, когда я говорю.

— Я клянусь ничего не делать в стиле Ли.

Мерендсен следит за мной, не доверяя моим колебаниями. Но затем он кивает и откидывается назад.

— Я буду там, как только смогу.

Монитор становится черным, мигая белым текстом: «СЕАНС ЗАВЕРШЕН». Я нажимаю на клавиатуру, и все, бесшумно скрываясь, обратно складывается в стол. Как будто ничего не случилось.

Я стараюсь не думать о том, что бы сказал Флинн, если бы узнал, что я только что сделала. Утром я оставлю ему сообщение в «Молли». Мне нечего ему сказать, за исключением того, что скоро у меня будет прогресс в делах. Этого будет недостаточно. Этого никогда не будет достаточно, и я представляю его горе, его разочарование, его ненависть ко мне и к моему миру.

Я знаю, что он не получит мое сообщение, я знаю, что он в бегах, и эта база — последнее место, куда он вернется. Но оставить сообщение — это, так или иначе, утешение. Надежда. Знак, что я не сдалась. Что, если он вернется…

Но он ушел. Я одна.

— Xiao jie, mei kan jian ni lai guo zher.

Голос вмиг останавливает ее — прошло много лет с тех пор, как кто-то обращался к ней на языке ее матери. Она поворачивается, чтобы увидеть огромного, пугающего человека-гору, покрытого татуировками, стоящего за стойкой. Это ее первый выходной с тех пор, как ее перевели, и теперь она хочет вернуться в казармы.

— Извини, — отвечает девушка автоматически. — Я не говорю на мандаринском. — Это не ложь. Она не говорила на нем со времени смерти своих родителей.

— Правильно, — отвечает бармен, дружелюбно улыбаясь, но все понимая, будто он может читать ее мысли. — Ну, я Молли. Добро пожаловать на Эйвон.

Девушка не может перестать смотреть на него, слишком смущенная тем, как странно его дружелюбный голос сочетается с татуировками и горой мышц.

Он смеется, как будто привык, что люди недооценивают его. На мгновение он немного похож на ее отца, хотя у них нет ничего общего.

— У всех нас есть прошлое, — говорит он, поднимая руку и указывая на татуировки, которые, похоже, меняются и меняются, когда она смотрит на них. — Но здесь ты можешь выбрать то, чего придерживаться.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

ФЛИНН

ЗА ПОСЛЕДНИЕ НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ патрули утроились, и поэтому я прятался на ничейной территории, подозревая, что каждому была выдана фотография мятежника, который похитил Ли Чейз в «Молли Мэлоун».

Что они не знают, так это то, что рано или поздно Макбрайд с фианной нанесут ответный удар в ответ на резню Джубили — акт войны, о котором военные даже не подозревают — и когда это произойдет, охота на меня будет наименьшим из их приоритетов.

Я осторожно перемещался, особо никогда не приближаясь близко к периметру базы и в тоже время никогда от него далеко не отдаляясь. Военная база похожа на приземистую, острую громадину, припавшую к ногам перед горизонтом Эйвона — Эйвона — мира мягко изогнутых водных путей и медленно движущихся островков водорослей. На его туманном фоне типовые дома, в виде прямых углов, сделанные из ржавого металла и пластины, неестественны. База всегда мне представлялась нуждающимся в удалении нарывом, полным кровавой слякоти с топающими по ней ногами. Когда я был маленьким, мне представлялось, что однажды нарыв вскроется, и под ним снова окажется блестящий, новый и исцеленный Эйвон.

Я держусь в отдалении, прежде чем нахожу место возле твердой земли, чтобы скрыть свою лодку. Через полчаса я проскальзываю между двумя зданиями на окраине города, избегая взглядов караульных солдат.

На записи с камер наблюдения поблизости от Дэвина Куинна перед взрывом была девушка. Мне нужно знать, была ли это его дочь, София. Мы играли вместе, когда были детьми, и я думаю, что, возможно, она мне поверит. Я должен выяснить, знает ли она что-нибудь о том, что превратило мирного человека, такого как ее отец, в убийцу. Что превратило Джубили в убийцу? Этот вопрос и вид Джубили, с черными глазами, каковы они были на острове, и пустым лицом — были моими постоянными спутниками последние три дня.

Город представляет собой сетку изношенных типовых зданий, разделенных грунтовыми дорогами, уличными знаками, с указанными на них числовыми обозначениями. Обычно в это время суток на улицах достаточно много прохожих, сейчас же они пусты. Сочетание комендантского часа и осторожности. Хотел бы я сказать, что горожане боятся только тяжелой руки военных… на самом же деле, особо никто с моей стороны не захотел бы признать, что большинство из них достаточно часто попадали под перекрестный огонь. Я спешу мимо закрытых домов, опустив голову, и воротник одолженной куртки скрывает мой профиль. Одетый в серое, я просто еще одна тень.

Собака пробегает мимо меня, спеша в дом или в какую-нибудь дыру. Я автоматически поворачиваю голову, чтобы проверить, откуда она взялась, и застываю. Что-то движется с той стороны, что-то слишком большое, чтобы быть собакой. Сердце подпрыгивает, и я заставляю себя двигаться медленно и плавно, когда возвращаюсь на соседнюю улицу и укрываюсь за зданием. Главное не делать быстрых и судорожных движений, чтобы не привлекать внимание.

Три фигуры пробираются вверх по улице, и они не trodairí. Они не идут в такт, отбивая Эйвон под ногами. Но они действительно двигаются осторожно, скрытно, и через мгновение я узнаю походку: они — фианна. Макбрайд впереди, окруженный двумя, одного из них я не узнаю, но другого, с левой стороны, я узнаю с первого взгляда. Это Шон.

Я прижимаюсь к стене дома, когда они приближаются к перекрестку, склоняя голову, старясь, чтобы серое пальто слилось со стенами — держаться в темноте все еще является моим лучшим выбором.

Макбрайд шествует по городу, как будто город принадлежит ему, а двое других у него под каблуком. Он направляется прочь от базы, к краю города, и чего бы он не делал здесь, дело уже завершено. Капюшон Шона опущен, но я вижу, что его всегда смеющийся, улыбающийся рот теперь мрачная линия с квадратной челюстью. Без Фергала, без меня, у него никого не осталось.

Мне до боли хочется дотянуться до него — я представляю, как я шагаю вперед и зову его — и я сдерживаюсь, скручивая руки в тугие кулаки, когда трио исчезает во мраке. Сердце тянет меня за Шоном, но я заставляю себя отвернуться. Я пришел сюда не просто так, и если я хочу помочь ему — помочь им всем — я должен продолжать двигаться.

Я чуть не наталкиваюсь на отряд trodairí. Они все еще в квартале, но с мыслями о двоюродном брате, я замечаю их всего лишь за несколько секунд до пересечения улицы. Мысленно проклиная, я погружаюсь обратно в тень, наблюдая, как они приближаются. Они двигаются иначе, чем мятежники, целенаправленно, и в этот момент я понимаю, что они идут по следу мятежников. Они следят за Шоном и Макбрайдом.

Я опускаюсь, шаря в грязи, пока пальцы не смыкаются вокруг маленького и скользкого камня. Быстрым движением я кидаю его в переулок, уходя в тень, когда trodairí меняют курс, отказываясь от отступающих фигур мятежников, чтобы направиться на раздавшийся недалеко от них звук. Это все, что я могу для них сделать, и я надеюсь, что этого достаточно.

Я ускользаю, ныряю на третью улицу и считаю дома, пока не добираюсь до дома Дэвина. Сейчас он дом Софии, хотя и ненадолго. Ей еще нет шестнадцати, юридически она несовершеннолетняя. Скорее всего, она будет отправлена на следующем, покидающем космодром транспорте. Я сутулюсь и тихо стучу, следя за большим количеством солдат в патруле комендантского часа.

Ей требуется много времени, чтобы откликнуться — достаточно долго, чтобы я понял, что она, должно быть, ждет звука отступающих шагов. Затем приоткрывается щель, чтобы явить в этот промежуток знакомую мне стройную девушку с золотистыми волосами. Бинт выглядывает из-под воротника платья, и еще один, окружает запястье, и я вспоминаю, что девушка на записи диверсии была недалеко от места взрыва. Бледная кожа бездонного неба Эйвона призрачна на ней, черные тени выделяются под глазами в истощенных полукругах. Горе съедает ее.

Она едва смотрит на меня, ее глаза скользят по грязной улице.

— Спасибо, — устало говорит она, хриплым голосом, — но мне больше не нужна еда. — Дверь начинает закрываться.

— Хорошо, — говорю я, вытаскивая руки из карманов, чтобы показать, что они пусты. — Потому что у меня ее нет. Соф, это я, Флинн. Впусти меня, пока кто-нибудь не увидел.

Ее взгляд фокусируется, губы раскрываются от удивления, и на мгновение горе пропадает. Существует закон между такими людьми, как ее семья — горожанами — и фианной. Они могут быть не с нами, но они поворачиваются в другую сторону, когда мы проходим мимо, и говорят солдатам, что они ничего не видели. Не так явно, но многие из них хотели бы, чтобы мы победили, и хотя Дэвин был осторожным человеком, я отчаянно надеюсь, что девушка, которая раньше крала книги из класса, а затем придумывала фантастическую ложь, чтобы избавиться от неприятностей, имеет в себе больше огня. И что у нее осталась хоть какая-то часть этого огня.

Спустя мгновение, которое переходит вечность, она выглядывает на безлюдную дорогу, посмотрев в разные стороны, а затем отодвигается, чтобы пригласить меня. Дом маленький, как и все остальные в городе. Можно увидеть маленькие штрихи Софии здесь и там — яркий красный чайник на плите, лента импортного шелка, висящая на стене. В противовес, стены окрашены обычным успокаивающим бледно-желтым цветом, а мягкая мебель является стандартной. Болотные сапоги ее отца все еще стоят у двери вместе с висящим на стене набором для тестирования. До своей новой работы на складе базы Дэвин зарабатывал на жизнь выкапыванием образцов, отправляя их в лаборатории, чтобы биологи могли подтвердить, что, как всегда Эйвону не хватает большей части бактериальной жизни, в которой он нуждается, чтобы стать нормальным миром. Маленький стол в центре комнаты завален посудой и горшками, пожертвованиями, оставленными соседями и друзьями, не имея никакого другого способа проявить соболезнование к потере Софии.

Она закрывает дверь позади меня, затем разворачивается ко мне лицом. Последний раз, когда мы общались, мы были почти одного роста, и она пыталась подраться со мной на земле в грязном школьном дворе. Теперь я выше ее на три или четыре дюйма. Я подыскиваю слова, чтобы показать ей, что я разделяю ее боль, но она заговаривает первая.

— Какого черта случилось с тобой?

К моему удивлению, я смеюсь. И хотя это мягкий и грустный смех, моя грудь расслабляется. Я ни с кем не разговаривал три дня.

— Болото случилось со мной, — говорю я, и ее рот немного приоткрывается. — Мне очень жаль, Соф. Хотел бы я сказать что-то, что могло бы изменить ситуацию. Я знаю, что такого нет.

Ее рот растягивается в тонкую линию, когда ее глаза скользят прочь. Она выглядит такой уставшей.

— Флинн, тебе не следовало приходить сюда. Твое лицо на каждом голографическом щите в городе. Похищение офицера? Что происходит?

— Это невероятно длинная история. Послушай, Соф, мне некуда идти. Я пришел сюда, потому что… потому что подумал, ты поймешь.

— Некуда? — Ее брови сдвигаются, и я понимаю, что никто не рассказал ей о резне, о своем выборе спасти Джубили. — Но пещеры…

Я с трудом сглатываю. Прошло три дня, и я до сих пор не могу говорить об этом.

— Макбрайд и другие хотят меня даже больше, чем солдаты. Я сделал выбор, и они не понимают почему.

Глаза Софии немного расширяются, но она слишком хороша в сокрытии своих чувств, чтобы показать мне что-то еще.

— Что ты сделал?

— Я спас жизнь солдата. После того, как она… — я сжимаю челюсти, пытаясь держать себя под контролем. — Это была ярость.

Ее взгляд смещается, падая на огромные болотные сапоги у двери, прежде чем возвращается ко мне со своим горем в ответ на мое.

— Мне просто нужно место, где можно переночевать, — шепчу я. — И несколько ответов. Я знаю, что это опасно. Меня не будет к утру.

— Располагайся, — мягко говорит она. — Я соберу тебе немного воды, чтобы ты мог помыться. Можешь одолжить одежду отца. — Она говорит без сучка и задоринки в голосе, но, несмотря на долгие годы, которые мы были разлучены этой унаследованной борьбой, я все еще хорошо ее знаю. Я вижу ясно выраженную боль на ее лице. — Ты останешься здесь со мной столько, сколько тебе нужно.

Сердце сильно стучит, страх и облегчение воюют друг с другом.

— Соф, я не могу принять это. Они найдут меня здесь и арестуют и тебя тоже. Как ты можешь…

— Потому что ты пытался спасти ее от этой ярости, — прерывает она, оживляя голос тем же огнем, который я помню с детства. — Потому что, если бы кто-то пытался спасти моего отца, я бы прятала его до тех пор, пока бы не пришли солдаты, чтобы вытащить меня из этого дома.

Перед тем как грязная мочалка вышла из строя, потребовалось четыре таза холодной воды, а София все продолжает носить ведра, набирая их ручным насосом. Хотя рубашка и брюки, которые она находит для меня, слишком велики, ощущение чистой, сухой ткани без следов крови или грязи — это блаженство. Но как только я сажусь на пол перед крошечной печкой, мысли возвращаются; глаза опускаются на шлевки брюк, которые тщательно штопаны-перештопаны. Стежки аккуратные и упорядоченные, нить блеклая, масляно-желтая.

Когда София садится, вручая мне толстый, рыхлый кусок того, что мы, местные жители, называем arán5, я замечаю, что нить, что находится на шлевках брюк ее отца, соответствует цвету ее туники, которая на несколько дюймов короче, чем она должна быть.

Я закрываю глаза, arán вдруг чувствуется, как пепел во рту. Это не ее борьба… и все же это так. Это все наше. Я просто хочу, чтобы это не привело к ужасному концу.

— Разве ты тоже не должна поесть? — спрашиваю я, как только мне удалось проглотить откусанный кусок.

Она пожимает плечами, смотря на светящиеся красные угольки в печке.

— Кажется, все, что я сейчас делаю, это ем и сплю. Люди продолжают приносить мне еду. Но я не могу съесть все это… в конце концов, теперь осталась только я.

Это всегда была София и ее отец, с тех пор как мы были детьми. Ее мать ушла, когда поднялось первое восстание, и, насколько я знаю, София с тех пор ничего не слышала о ней. Я смотрю на стол, заваленный пожертвованиями.

— Это была ты, не так ли? — Я понижаю голос, хотя мы одни. — Девушка с камер наблюдения, прямо перед… прямо перед.

Ее лицо каменеет, глаза закрываются, щеки краснеют, когда она с трудом сглатывает. Я хочу взять ее за руку, показать ей, что я тоже чувствую эту страшную боль, но напряжение, поющее в ее теле, держит меня неподвижным.

— Знаешь, — шепчет она, — ты думаешь, что хуже всего в этом, так вот — это взгляды, что я получаю. Не только солдаты погибли при взрыве. Многие семьи тоже потеряли кого-нибудь. Они все смотрят на меня так, будто я должна была знать, что это должно произойти, или остановить это. Но мне все равно. — Ее голос утончается и становится грубым. — Я просто скучаю по отцу.

Ее горе ложится на мое, резонируя с пустотой в моей груди. Одиночество не самое худшее из этого; и то, что причиняет боль моему сердцу, не должно быть тем, что я так сильно скучаю по trodaire, которую я знаю только несколько недель. Потому что ярость забрала ее и у меня тоже.

— Ты не могла ничего знать, — бормочу я. — Этого не должно было случиться.

Она резко вздыхает, поднимая колени и обхватывая их руками.

— Это был не он, Флинн. Я знаю, что у них есть запись, я знаю, что они говорят, что у него был детонатор. Но он ничего не планировал. Он не хотел участвовать в борьбе. Он был рассеянным и уставшим, но я считала, что это просто стресс из-за его новой работы на базе. Он никогда ничего такого не сделал бы, чтобы рисковать моей жизнью, и даже если бы его каким-то образом заставили, я бы увидела это в нем. — Ее взгляд далек, воспроизводя последние минуты. — Я бы знала…

— Я верю тебе, Соф. — Глаза снова падают на шлевки.

— Ну, если ты веришь мне, ты единственный. — Она встречает мои глаза, острый край горечи прорывается через них. — Trodairí говорят, что семьи всегда отрицают, что их близкие способны на насилие.

— Ярость — то, что мы думали, было оправданием для trodairí — реальна. Я видел ее. — Я заставляю себя взять еще один кусочек arán. Я изголодался, и каждый кусок — это жесткий комок в горле. — И если она коснулось твоего отца, то становится еще хуже.

— Я была той, кто нашла ему работу на базе. — Она все еще ничего не предает языком своего тела. — Собирая образцы, находясь в этой холодной воде весь день, его артрит становился настолько сильным, что он едва мог ходить по утрам. Я уговорила офицеров из снабжения нанять его в качестве кладовщика.

Даже в детстве красноречие Софии могло уберечь от любой неприятности.

— Если бы не я, — шепчет она, ее пустые глаза фокусируются на болотных сапогах, все еще стоящих у двери — его бы даже не было там.

Утром меня вырвало из сна стуком града по крыше, и я вскакиваю от прилива адреналина. Меня окружают ветхие панельные стены, и в какой-то момент я совершенно дезориентирован. Тогда до меня доходит: я у Софии и сплю в старой комнате ее отца.

И этот звук не град. Это отдаленная стрельба.

Я, ошеломленный, вылезаю из-под тонкого одеяла, встаю на ноги и тащусь открыть заднюю дверь. Грязные, импровизированные улицы города полны людей, несущихся таким образом, как будто пытаются найти укрытие. Перестрелка слышна с болот. Увеличенное патрулирование армии должно было найти Макбрайда и его людей — или иначе — Макбрайд завлек их в ловушку. Тактика, которую придумала моя сестра. Тактика, которую я помог передать.

Целые взводы солдат дважды пробегают навстречу звукам боевых действий. Нет никаких признаков Джубили, но я не уверен, что смогу сказать, была ли она среди них. Когда они все одеты в шлемы, бронежилеты и блоки питания для боеприпасов, невозможно даже сказать мужчина это или женщина. Они все похожи друг на друга.

Рука хватает меня за руку и дергает назад.

— Они увидят тебя, — шипит София, ее лицо раскраснелось от сна и страха. Она бросает в меня рубашку своего отца, заставляя осознать, что я все еще полуобнаженный, ничего не понимающий после сна, а затем отталкивает меня от заднего выхода.

Дверь захлопывается, но я все еще слышу несколько выстрелов в отдалении.

Сражение продолжается в течение дня, повторяясь из разных мест; сдвиги означают, что Макбрайд все еще там, если не побеждает, то, по крайней мере, держит оборону. У военных большее число вооруженных единиц — но Макбрайд и фианна знают эту землю гораздо лучше, чем солдаты, которые не могут продержаться больше месяца или двух, прежде чем быть переназначены.

София рискнула выйти пару раз, принеся по кусочкам собранную информацию. От нее я узнал, что открытые боевые действия вспыхнули, несмотря на дополнительные меры по безопасности базы, что повстанцы с болот атакуют партизанским стилем: наносят удар из засады и быстро отступая, выманивают солдат из укрытий, что делает их более уязвимыми. Это заставляет военных играть в их игру, сражаться с ними подальше от укрытий и технологий, которые содействовали бы войскам.

Такая мучительная борьба не приведет ни одну из сторон к победе. Шон там? Он выстрелит, если увидит меня? Я бы отдал все, что угодно, чтобы поговорить с ним, чтобы он выслушал меня и понял, почему я встал между ним и Джубили. Его муки со мной каждую секунду, с того самого момента, когда он направил на меня пистолет. Всех наших лет проведенных вместе недостаточно, чтобы преодолеть возникший между нами разрыв. Выпущенная им пуля не попала в меня, потому что он в последний момент отвел руку? Или его просто слишком сильно трясло, чтобы хорошо прицелится?

София пытается заставить меня работать, чтобы отвлечься, указав на мебель, которая нуждается в ремонте и на утечку в потолке, к которой ее отец так и не добрался. Руки делают работу, но разум неистов, ныряет в панику каждый раз, когда я слышу выстрел с нового направления.

— Думаешь, она там? — спрашивает София, наконец, наблюдая, как я бросаю отвертку в третий раз, когда пытаюсь починить шаткое кресло. — Trodaire, которую ты спас?

— Я не знаю, — отвечаю я глухо. — Наверное.

— Не могу поверить, что она просто оставила тебя, после всего, когда тебе было некуда идти. — Несмотря на то, что она сказала, я каждый раз слышу отвращение и страх в голосе Софии, когда она говорит о солдатах, о Джубили.

— Я оставил ее, — шепчу я. Отвертка кажется свинцовой, и я позволяю своей руке упасть. — Я спас ее, потому что она нужна мне живой. Я не могу в одиночку узнать, что происходит, я не могу… — голос обрывается так резко, как будто меня ударили под дых.

София не сразу отвечает.

— Мне жаль, — произносит она после затянувшейся паузы, ее голос теперь намного мягче. — Я знаю боль от сидения и ожидания, а ответы могут никогда не прийти. — Я поднимаю голову, чтобы обнаружить, что она наблюдает за мной вдумчивыми и обеспокоенными серыми глаза. — Что я могу сделать? — спрашивает она, наконец.

— Ты уже и так сделала слишком много, — отвечаю я. — Я скоро уйду. Я не могу позволить тебе рисковать. — Желал бы я знать, куда я собираюсь пойти дальше.

— Ты не единственный, кто кого-то потерял, — отвечает она, огрызаясь. — Я сама решаю, Флинн, рисковать мне или нет.

Когда я оглядываюсь назад, она пристально смотрит на меня, ее руки сжимаются в кулаки. Я помню, что когда она была ребенком, то она всегда была настолько осторожной и старалась ничего не выдать через язык тела или посредством голоса; естественно, при чтении других, она никогда не хотела, чтобы читали ее. Теперь мне стало интересно, хочет ли она позволить мне это увидеть. Решила ли она показать мне эту свою потребность.

— Есть место, — говорю я медленно, — где она оставит сообщение, если что-то узнает. Но я не могу рисковать, чтобы идти туда.

— Где это? — незамедлительно спрашивает она.

— «Молли Мэлоун», на базе.

— Держи двери закрытыми и выключи свет, пока я не вернусь.

Девушка ждет, слушая в большей степени синтезированные техно-рок баллады, проигрывающиеся в автомате. Зеленоглазый юноша должен был встретиться с ней в «Молли», но каждый раз, когда дверь открывается, это кто-то другой. Высокая женщина со светлыми волосами садится на табурет в противоположном конце бара. Солдат с теплыми глазами, с держащей его за руку смеющейся златовласой девушкой, занимают угол позади. Парень с розовыми волосами пытается купить девушке напиток, но она не хочет пить, и он, в конце концов, сдается.

Ее мать садится на стул рядом с ней, пытаясь привлечь внимание девушки.

Но девушка не собирается ее слушать.

— Я должна кое-кем встретиться, — настаивает она. — Я не должна делать это в одиночку.

Даже если призрак покинул Верону.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

ДЖУБИЛИ

ПРОШЛО ЧЕТЫРЕ ДНЯ И НИ слова от Флинна, он даже не получил сообщение, которое я оставила ему в «Молли», чтобы он не сдавался. Я не должна удивляться. С тех пор я ничего не обнаружила, несмотря на мои усилия просмотра записей службы безопасности, несмотря на то, что я изучила видео с камер видеонаблюдения с Дэвином Куином до взрыва. Я нашла несколько кадров на записи с собой в ночь резни, как я прохожу мимо камеры в северной части базы, направляясь к лодке. Я не помню этого, но я там есть. Я не могу рассмотреть свое лицо, но я веду себя как я, я двигаюсь как я. Я больше ничего не слышала от Мерендсена — моей единственной зацепки, моей единственной надежды.

Я снова заскакиваю в бар и получаю только сочувствующее качание головой от Молли. Я стараюсь сдержать свое разочарование, когда выхожу из бара, направляясь в койку. К счастью, за мной не ходит слава, что я все время лучезарна и радостна, поэтому, если я выгляжу немного раздраженной, никто не подумает, что это странно. Не могу вспомнить, как бы я себя вела, когда было все нормально.

К счастью для меня, ничто больше не нормально. Наша база сейчас зона боевых действий, и мы в осаде. Пока что мы все еще можем доставлять людей и припасы по воздуху, но заведующие боеприпасами сообщили о пропаже ряда пусковых установок типа «земля-воздух», и есть предположения, что они оказались у мятежников. И это только вопрос времени, когда они начнут обстреливать ими военные суда, снующие туда-сюда.

Я толкаю дверь в свое жилище, заставляя дрожать шаткие стены сборного дома. Только после того, как я сняла сапоги и бросила куртку на стул, я вижу, что монитор на моем столе выдвинулся и мигает. Срочное сообщение. Оно не может быть хорошим, если оно от начальства.

Может оно от Мерендсена.

Я сажусь в кресло, прижимая ладонь к экрану, чтобы включить его и зарегистрировать свою личность. Машина загружается несколько секунд, мое сердце колотится в тишине. О, я бы все отдала за одну из машин, что недавно получила штаб-квартира. Они настолько быстро загружаются после спящего режима, что глаз не успеет уследить. Прошло уже четыре дня после разговора, возможно, этого достаточно для него, чтобы выяснить, когда следующий транспорт заскочит на ту изолированную планету, на которой он находится.

Наконец, монитор вспыхивает, и я пододвигаюсь, пока не вижу сообщение, которое вызывает тревогу — оно от командира Тауэрс. Не от Мерендсена. Грудь тянет от разочарования и страха. Хотя я знаю, что это невозможно, но какая-то часть меня паникует, что та узнала о том, что я натворила в убежище фианны, или засекла мой сигнал бедствия зятю Лару, или обнаружила, что я начала систематически предавать каждую клятву, которую я когда-либо давала, чтобы помочь мятежнику спасти его народ… и мой.

Я ожидала видеопослание, но когда я открываю сообщение, тут всего лишь несколько строк.

«ТерраДин» направила эксперта для оценки усилий базы в области безопасности после недавних нападений. Он вылетел сюда до того, как разразилась нынешняя ситуация, но решил приземлиться, несмотря на риски. Я назначаю вас ответственной за него. Учитывая ваш недавний опыт, у вас есть наибольшее представление о том, что происходит. Прибыть в штаб в 19.00 одетой по Уставу.

А.Т.

Сердце опускается. Как я могу найти ответы, скрыть свою связь с Флинном, удержать мятежников от захвата базы и встретиться с Мерендсеном, когда он прибудет, если со мной всегда будет какой-то отполированный «эксперт» с блестящей, цивильной планеты, следующий за мной по пятам?

Я бросаю взгляд на часы и стону. У меня осталось десять минут, чтобы выяснить, где, черт возьми, моя униформа и добраться до Центрального командования.

Девочка стоит в своем прошлом, проводя рукой по волосам, прислонившись спиной к красочным обоям, как будто они могут поглотить ее, если она достаточно прижмется.

Девушка с рыжими волосами и пронзительными голубыми глазами накладывает макияж, в зеркале отражается лицо, знакомое с экранов и рекламных щитов. Она промокает безупречную губную помаду, когда замечает девочку и поворачивается с трепетом ужаса на лице.

— Бедняжка, — восклицает она. — Тебе нужно платье, или мальчики никогда не будут танцевать с тобой.

Девочка пытается протестовать, но молодая женщина с рыжими волосами не слышит ее, и наряжает ее в длинное, нежно-мерцающее платье цвета восхода солнца на Эйвоне. Когда девочка смотрит в зеркало, она не узнает себя — она преобразилась, изменилась навсегда. В первый раз она делает вдох и видит отражение улыбки за спиной. Она поворачивается, любуясь платьем, чей цвет — это цвет надежды.

Но потом девочка замечает пятно на ткани. Она трет его, но ее пальцы делают еще хуже, размазывая его. Отчаявшись, обеими руками она пытается стереть пятно, чтобы никто его не увидел. Она трет сильнее, но ее руки окрашивают его, и каждое усилие оставляет на платье красные полосы, пока все платье не становится цветом крови. И девочка начинает рыдать от ужаса, стыда и вины, но кровь никогда не смоется… никогда.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

ФЛИНН

Я НЕ МОГУ ПЕРЕСТАТЬ ПЕРЕЧИТЫВАТЬ.

Возможно, я что-то нашла. Не высовывайся.

Подписи нет, но существование самой записки говорит мне, от кого она.

— Ты уверена, что это все, что там было?

София, после скидывания куртки и вытаптывая грязи из-под сапог, поднимает бровь.

— Ты думаешь, что было что-то еще, и я решила это выбросить? — Куртка вешается на крючок, сапоги выстроились рядом с отцовскими. Все на своем месте. Прошли годы с тех пор как я жил в таком доме.

Я переворачиваю клочок бумаги. Другая сторона — это обрывок квитанции о доставке в «Молли Мэлоун», и хотя я пытаюсь увидеть скрытый смысл, какой-то код, который я мог пропустить, там ничего нет.

— Ты сказала мне, что по словам бармена, она пролежала там несколько дней… неужели, она думает, что я просто буду сидеть на месте, пока она что-то узнает? — Я сминаю бумажку, бросаю ее в тазик, чтобы вода растворила чернила.

— Может, она не хочет, чтобы твою голову отрубили. — Тон Софии легкий, хотя юмор не трогает выражение ее лица.

Я подхожу окну, вглядываясь в промежуток между тенью и рамой. То немногое, что я могу разглядеть — это грязь и ничего кроме нее, но иногда появляются яркие вспышки, только они так быстро гаснут, что я не могу понять с какой они стороны. Ноги беспокойны, не предназначены для такого бездействия. Спрятавшись на болотах, все, о чем я мог думать, это — поспать в настоящей кровати. Теперь я просто хочу быть свободным, чтобы идти туда, куда захочу.

И туда, куда я хочу пойти — это… к Джубили.

— Что она думает, у нее может быть? — голос Софии прерывает мои мысли, и я понимаю, что она наблюдала за мной, прислонившись загроможденному столу.

— Ты читала записку.

— Да, ладно, — она поднимает бровь. — Скажи мне, что так важно.

— Мы пытаемся выяснить, что происходит на Эйвоне. Почему эта планета никак не видоизменится, почему она сводит людей с ума, почему корпорации прячут секретные объекты на ничейной земле.

София молчит, не реагирует на откровения в моей маленькой вспышке.

— Ну, — медленно произносит она, — звучит так, будто она добивается прогресса. И ты здесь в безопасности еще некоторое время, пока меня не отошлют.

Часть моих огорчений отступает и на их месте расцветает сочувствие. Софии осталось всего несколько месяцев до шестнадцати, но по закону она сирота войны. Она будет отправлена в один из приютов Патрона или Вавилона. Существует немного шансов, что сироты мятежников вырастут в повстанческих бойцов, если забрать их из своих домов. Меня тоже собирались отправить куда-то после смерти Орлы, но я сбежал и стал жить с фианной.

— Когда?

— Не знаю. — Она, болезненно улыбаясь, пожимает плечами. — Они пытаются найти мою мать, но они ее не найдут. Она никогда не хотела, чтобы ее нашли. Это будет со следующей поставкой, или через одну… они не говорят тебе, когда они придут за тобой, так чтобы ты не смог сбежать.

Моя вина. Снова.

— София, меня не будет здесь, когда они придут. Я собираюсь на базу. Я должен найти способ пробраться к Джубили, если она нашла зацепку.

— Ты сумасшедший, верно? — София выпрямляется, уставившись на меня. — Да, их внимание направлено на боевые действия, но твое лицо по-прежнему показывается на каналах службы безопасности каждые пятнадцать минут или около того.

— Значит, я отправлюсь ночью, когда темно.

София не отвечает, жуя нижнюю губу, сдвинув брови вместе. Она наблюдает за мной, борясь с какой-то внутренней битвой, которую не озвучивает, а затем ломается, бормоча что-то под нос, и направляется в свою комнату.

— Жди здесь.

Она на мгновение исчезает в соседней комнате, прежде чем вернуться с ведром воды и небольшим холщовым мешком. Она ставит ведро и опускается на колени, переворачивая сумку и высыпая одежду и несколько предметов. Когда крошечная обрамленная фотография — большинство горожан не имеют доступа к камерам — с ее отцом гремит об пол, я понимаю, что все это такое. Это ее сумка, когда чиновники придут за ней.

Но она игнорирует свои вещи, опустошая сумку, а затем берет нож со стойки. Им она режет подкладку, отрезая второе дно. Прежде чем я успеваю выразить свое удивление, она вытаскивает несколько немаркированных пакетиков и смотрит на них с нечитаемым выражением. Затем она поднимает взгляд, и половина ее рта расплывается в улыбке.

— Садись, — приказывает она, тыкая пальцем на коврик.

Я осторожно опускаюсь, когда она открывает один из пакетов, с любопытством принюхиваясь к содержимому. Потом она топает ко мне, вставая позади меня.

Потом что-то холодное капает мне на кожу головы, и я вскрикиваю.

— Что ты там делаешь?

— Пытаюсь удержать их от стрельбы при виде тебя, — мягко отвечает она. Она проводит пальцами по моим волосам, быстро и тщательно, но достаточно нежно. Немного геля попадает мне на лоб, и она счищает его запястьем. — Я знаю, что не могу представить тебя платиновым блондином, так что я не думаю, что кто-то еще сможет.

— Ты серьезно? — Я стараюсь вырваться, но она просто хватает горсть моих волос, удерживая меня на месте, как мама-кошка держит котенка. — Где, черт возьми, ты достала краску для осветления волос?

— Я спрашивала, — отвечает она просто. Как будто это все, что нужно — и для Софии с ее красноречием, возможно, это правда, хотя я знаю, что она не легкостью пришла к своим навыкам. Она заканчивает наносить краску на волосы и возвращается назад к оставшимся двум пакетам.

Она берет тарелку и тряпку с кухни и опорожняет пакеты, которые содержат коричневый порошок на тарелку, а затем капает немного воды на нее, пока там не образуется паста.

— Ладно, — произносит она, с шумом выдыхая. — Теперь, раздевайся.

Я, глядя на нее, поднимаю брови.

— Нет необходимости приказывать мне, Соф. Большинство парней будут в значительной степени рады раздеться в любое время, когда девушка попросит. — Она фыркает, и когда я расстегиваю рубашку, я нахожу, что мне становится легче дышать от удовольствия, что я заставил ее улыбнуться, хоть даже на мгновение. — Теперь, поскольку я знаю, что ответ не тот, на который я надеялся, почему я снимаю одежду?

— Это оттенок твоей кожи. — Она погружает тряпку в пасту, тянется к моей руке и проводит ей по кругу, оставляя темно-коричневые мазки, как намазывая кремом обувь. — Ты не найдешь белого парня с Эйвона с загаром. Все будут считать, что ты ненормальный.

— Я буду похож на идиота, — сетую я, глядя на неестественный коричневый цвет моей руки.

— Ну и что такого? — спрашивает она. — Идиотизм — это хорошо. Никто не обращает внимания на идиотов — они отделываются от них. Никто не подозревает, что они что-то скрывают.

Я смотрю, как она проводит вверх по моей руке. Это умно. Это не умно — это гениально. Это то, что жизнь на планете, раздираемая войной, учит нас: как читать людей. Как смешаться с толпой. Как исчезнуть. Но это никогда не приходило мне в голову.

— София… почему у тебя это есть?

Она не отвечает, ее губы плотнее сжимаются. Вместо этого она концентрируется на размазывании пасты на моих плечах, шее, ушах, лице. Я наблюдаю за ней, когда она тщательно растушевывает мазки вокруг моих глаз, отмечая, насколько она отличается от Джубили. Справедливая и нежная, ее черты лица мягкие, ее рот сотворен для усмешки. Она выглядит невинной, даже счастливой, но из-за горя в глазах.

— Ты собиралась сбежать, — мягко констатирую я. — Когда они придут за тобой.

— Куда бы я могла бежать? — Она растирает смесь по моей груди и останавливается, когда становится уверенной, что полоска не будет видна из-под рубашки. — На Эйвоне больше ничего нет для меня. Если ты не считаешь, что фианна примет меня.

Я наблюдаю, как она сдвигается, наклоняясь, чтобы пройтись по моим рукам, тщательно окрашивая вокруг ногтей. Кто-то вроде нее был бы для нас главным активом — аналитический ум и красноречие. Может, она помогла бы мне отбиться от Макбрайда.

Или, может быть, она бы погибла вместе с Майком и Фергалом, и я потерял бы еще одного человека в тот день.

— София, не ходи на болота.

Ее глаза находят мои.

— Не пойду, — соглашается она, выдыхая. — Пусть это впитается какое-то время, — приказывает она, поднимаясь на ноги, а затем наклоняет стакан, полный воды, чтобы помыть свои окрашенные руки над тазом.

— Что бы ты ни использовала для этого… сможешь ли ты достать еще?

София пожимает плечами.

— Все в порядке, я могу позаботиться о себе. — Она ополаскивает руки и наклоняет голову, чтобы взглянуть на меня. — Но можешь ли ты?

— Я не думаю, что Шон узнал бы меня сейчас. — Становится больно, аж сердце кольнуло, но я отталкиваю это.

— Это не то, что я имела в виду. — Глаза Софии всматриваются в мои, окидывая взглядом черты моего лица, пытаясь изучить меня, как она изучает trodairí, определяя, какой из них попытается обмануть на дополнительные пайки. — Флинн… она того стоит?

Это заставляет меня замереть, и я перестаю собирать пасту, сушащуюся до мелкой крошки на руке, чтобы посмотреть на нее.

— Не из-за нее я выбрал то, что сделал.

Уголок рта Софии изгибается.

— Ты можешь прятаться от фианны, Флинн, но ты не можешь скрыться от меня. Твои глаза расширяются, когда ты думаешь о ней, ты говоришь быстрее, менее осторожно. Я привыкла следить за знаками… как, по-твоему, я получаю все, что мне нужно от trodairí?

Я качаю головой, зная, что София четко видит вину на моем лице. То, что мысли о девушке, убившей мой народ, которую я нашел покрытой их кровью, чьи руки мне пришлось вымыть… до сих пор делают это со мной — это отвратительно.

— Это не имеет значения. То, что она сделала, Соф… неважно, что я думаю или что чувствую.

— Флинн, ты никогда не был таким уж хорошим лжецом.

Она дает красителям время взяться, а затем помогает мне помыть голову и счистить крошку пасты с кожи. К моему облегчению, когда темно-коричневая перхоть сметается, кожа под ней имеет гораздо более естественный оттенок золотистого цвета. Это все еще нелепо смотрится на мне, но это пройдет почти все инспекции.

Я ничего не принес с собой, поэтому, как только беспорядок исчезает, я остаюсь стоять у двери, готовясь выйти на улицу. Начался дождь, его стук на крыше приглушен мхом, который растет там для изоляции от холода.

Когда я оглядываюсь назад на Софию, она кусает губу, и в ее уставших глазах, наконец-то, поселилось немного веселья. Увидев мой взгляд, она выдает:

— Ты выглядишь как идиот.

— Я думаю это хорошо.

— Попасть в бар можно через заднюю дверь. Она в переулке за зданием, и ведет в кладовую. — Веселье уходит с ее лица. — Я, вероятно, не увижу тебя снова после того, как они заберут меня.

Ее сухой тон разбивает мне сердце.

— Может, и нет, — уступаю я. — Никогда не знаешь. — Она мой последний намек на дом — последний человек с Эйвона, который смотрит на меня без ненависти во взгляде. Я вынужден сглотнуть, прочистить горло, когда оно грозит сжаться. — Я буду вспоминать тебя.

Она трясет головой, губы немного кривятся.

— Я тоже буду думать о тебе. Я буду помнить, как ты абсолютно нелепо выглядел.

— По крайней мере, я запоминающийся. — Это черный юмор, но это помогает. Немного. Я подхожу к ней, поднимая руку, чтобы притянуть ее в объятия.

Ее половинчатая улыбка исчезает, и она отдаляется, когда ее взгляд скользит от меня.

— Мне будет легче, если ты этого не сделаешь, — мягко говорит она. — Я должна перестать думать об этом месте как о доме. Оно должно стать местом, где я жила некоторое время.

Горло сжимается, и мы оба молчим, только дождь стучит по крыше, нарушая тишину. Я изучаю девушку, которую знал, еще одну жертву этой войны, задаваясь вопросом, какие отметины оставят эти раны.

— Ясного неба, Соф. — Это все, что мне остается сказать.

— Ясного неба, — шепчет она. — Надеюсь, ты найдешь, что ищешь.

Девочка сжимает кисть, высунув язык в уголке рта, когда она фокусируется на странице перед ней. Трюк с каллиграфией заключается в том, чтобы совершить мазок. Рука не может дрогнуть иначе будет клякса. Красота будет потеряна.

Ей нужно написать записку зеленоглазому мальчику, и это не может ждать.

Но ее пальцы сжимаются вокруг кисти, пока костяшки не белеют, и она нажимает слишком сильно. Иероглифы корчатся на бумаге и плачут жирными слезами чернил, так что они размываются. Девочка не может прочитать их, и она не может вспомнить, что хотела написать.

Она смотрит на бумагу, безотлагательность бьется в унисон с ее сердцем, но память парит вне досягаемости. Что ей нужно было сказать мальчику?

Девочка наблюдает, как размытые буквы исчезают, и вскоре бумага становится чиста.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

ДЖУБИЛИ

— КАПИТАН ЧЕЙЗ, ВЫ ОПОЗДАЛИ. — Командир Тауэрс свирепо смотрит на меня. Но мне все равно. У меня нет сил на извинения… даже на приветствие. Я слишком занята разглядыванием человека, стоящего по ту сторону стола. Он до сих пор носит кобуру с пистолетом на боку — слишком долго был солдатом, чтобы прилететь в такое место, как Эйвон безоружным, несмотря на то, что ушел в отставку. Он носит чистую и аккуратную гражданскую одежду, практичную и подходящую для ношения в грязи Эйвона — сапоги, брюки, соответствующая футболка — повседневная версия нашей униформы. С моими волосами, поспешно засунутыми под фуражку, и пуговицами, остро нуждающимися в полировке, я чувствую себя идиоткой.

Но в основном, я чувствую облегчение. Из всех людей, которых я ожидала сопровождать на базе, Тарвер Мерендсен в этом в списке был последним.

— Я только что говорил командиру, что мы с вами в прошлом служили вместе, — произносит он, поворачиваясь лицом ко мне. Его рот дергается и появляется намек на знакомую улыбку. — Рад снова видеть вас, капитан.

— Сэр. — Мне трудно говорить… трудно дышать. Не так давно я называла его капитаном.

Командир Тауэрс выключает электронный регистратор и с грохотом кидает его на стол. Она кажется взволнованной, ее обычно застывшая внешняя оболочка дает трещину, как будто под каким-то невидимым давлением.

— Мистер Мерендсен находится здесь, чтобы оценить безопасность базы в свете последних событий, — говорит она, ее взгляд бегает между мной и человеком за ее столом. — Кто-то из «ТерраДин» выразил озабоченность тем, что военные не выполняют свою часть сделки, и из-за его опыта они пригласили его в качестве независимого эксперта, чтобы пересмотреть наши договоренности.

Мне слышна досада в голосе Тауэрс. Ей не нравится то, что она вынуждена оправдываться перед гражданским лицом о происходящем на планете и доказывать, что она знает, как делать свою работу.

— У меня есть некоторый опыт жизни на Эйвоне, — легко говорит Мерендсен, вежливо кивая в сторону командира Тауэрс. — Я, конечно, понимаю проблемы, с которыми вы сталкиваетесь, командир. Я уверен, что многое изменилось с тех пор, как я был здесь. Возможно, капитан Чейз могла бы провести мне небольшую экскурсию?

Командир Тауэрс по сравнению с остальными не сильно восприимчива к очарованию Мерендсена. Частично напряжение оставляет ее плечи, и она издает щелчок пальцами, отмахиваясь от нас обоих.

— Отправляйтесь. Если вам что-нибудь понадобится пока вы здесь, капитан Чейз в вашем полном распоряжении, понятно капитан?

Это негласный приказ мне вести себя хорошо. Строгие и пронзительные глаза Тауэрс обращаются ко мне. Так что я выпрямляюсь, как будто должным образом отчитана, и одеревенело отдаю честь. Мерендсен просто кивает, а потом мы оба направляемся к двери.

— Секунду, капитан. Мистер Мерендсен, вы не против подождать снаружи?

Ее обращение к Мерендсену, как к гражданскому лицу, заставляет мои мышцы дернуться, но он не кажется раздраженным. Его взгляд переводится от командира Тауэрс ко мне, и я понимаю, что ему интересно, безопасно ли оставлять меня с ней. Он до сих пор не знает, зачем я позвала его сюда или кому он может доверять.

Даже я не знаю, кому верить.

Я тихонько киваю, и Мерендсен направляется к двери.

— Конечно, командир. Я пока осмотрюсь.

Командир Тауэрс ждет, пока за ним закроется дверь. Я не могу отвести взгляд от нее — у нее под глазами более выраженные круги, чем те, которые я вижу в зеркале каждый день, и я вижу маленькие линии вокруг рта, как будто прошлая неделя состарила ее.

— Капитан. — Интенсивность блеска в ее глазах пугает меня больше всего на свете, как будто она измучена, но слишком напряжена, чтобы отключиться. Она разваливается с того странного допроса, который она прикрыла, как только я спросила о секторе на востоке, где я видела призрак секретного объекта Флинна.

Я жду, но она молчит.

— Сэр?

Ее губы сжимаются, чувствуется внутренняя борьба на лишенном выражения лице. Наконец, она тихо произносит:

— Не говорите ему, что здесь происходит.

Пульс ускоряется.

— Сэр… сэр, он знает, что происходит, поэтому его и послали. Атаки…

— Не про это, — прерывает Тауэрс, презрительно качая головой. — Не говорите ему всего. Пусть делает свою работу, а потом убирается отсюда.

Я борюсь за то, чтобы оставаться небрежной, чтобы выглядеть глупо.

— Сэр, я не понимаю.

— Просто… используйте свое умение во всем разбираться, — резко обрывает меня Тауэрс. Она останавливается, с видимым усилием получая контроль над собой. Она закрывается, выпрямляя плечи. — Не говорите ему, что вы слышали о том, что здесь к востоку есть секретный объект. — Ее глаза встречаются с моими.

— Я сделаю все возможное, сэр. — Теперь ложь приходит ко мне так легко… как быстро я привыкла обманывать вышестоящих офицеров. Мысль об этом заставляет желудок скрутиться и заболеть.

Командир Тауэрс частично расслабляется, я обдумываю слова прежде, чем нанести удар и добавляю:

— Но вы же знаете, что я доверяю Мерендсену, так ведь?

— Он не тот, о котором я беспокоюсь, — отвечает она. С рывком она берет электронный регистратор со стола и снова включает его, прежде чем подталкивает его ко мне. На нем первая страница одного из развлекательных журналов и на ней живая фотография Мерендсена и Лили Лару, позирующих для камер. Я смотрю, как Мерендсен наклоняет голову, прижимаясь губами к виску Лили Лару.

Я с трудом сглатываю, игнорируя побуждение выплеснуть правду командиру Тауэрс. У нее должно быть больше деталей, чем у меня. Если она знает о присутствии здесь «КЛ», и об объекте, тогда она может знать, как это связано с массовыми убийствами с участием Мори и Дэвина Куинна… и меня.

Сначала мне нужно выяснить, что Мерендсен может рассказать мне. Он явно знает какую-то тайну о семейном бизнесе своей невесты, и если это поможет мне найти ответы, мне, возможно, не нужно будет вообще привлекать командира Тауэрс. Потому что сейчас, я не знаю, на чьей она стороне.

Потрясенная, я выскальзываю из офиса, чтобы найти в десяти шагах от него Мерендсена со сложенными за спиной руками. Командир Тауэрс настолько уверена, что я не могу доверять ему… почему же я так уверена, что могу? Люди, в конце концов, меняются. Есть вероятность, что и он в этом увяз так же глубоко.

Когда дверь закрывается позади меня, он поворачивается и награждает меня той же половинчатой улыбкой, которую он всегда выдавал, ожидая, когда я же пойму, что у меня проблемы. Только на этот раз он ждет, чтобы помочь мне выбраться из этого.

Нет, решаю я. Я должна довериться кому-то, и я доверюсь ему.

— Рада видеть вас, сэр.

— Теперь просто Тарвер.

— Если вы так говорите, сэр.

Он улыбается мне.

— Я тоже рад тебя видеть, Ли. — Его улыбка дергается, когда он смотрит на мою одежду и добавляет: — милая шляпка.

Его улыбка смягчает мое напряжение на несколько вдохов, и я ухмыляюсь ему в ответ, когда веду его в «Молли».

База очень оживленная, как и всегда по вечерам. Патрули сменяются, один уступает место другому.

Я обращаюсь к Мерендсену, не желая ничего большего, чем позволить событиям последних двух недель вылиться из меня. Но вместо этого я тихо говорю:

— Вы голодны, сэр? Я подумала отвести вас в «Молли», чтобы перекусить.

Он поднимает бровь.

— Я думал, что мы должны осмотреть базу, посмотреть, что происходит. Все немного усложнилось, похоже, вы зашли в тупик с происходящим за пределами периметра.

Нигде не достаточно тихо и уединенно, чтобы вести разговор, который нам нужен. Насколько я знаю, если я вызову чьи-нибудь подозрения, мою комнату можно прослушать. Вместо этого я говорю:

— В «Молли» кое-что интересное спрятано в подсобке, сэр. Уверены, что не голодны?

Мерендсен поднимает руку, чтобы почесать затылок. Я распознаю жест с тех времен, когда ему приходилось носить короткую стрижку. Сейчас его волосы длиннее — не совсем по уставу, но теперь он не подчиняется правилам. Он внимательно следит за мной.

— С другой стороны, я чувствую себя немного проголодавшимся. Ведите, капитан.

Я выбираю путь через толпу, избегая по пути грязные лужи и трясину. Одна из многих причин, по которой мы редко наряжаемся в белое на базе. Вещи никогда не остаются белыми дольше пяти минут, если вы не стоите совершенно неподвижно, или не находитесь в помещении. Нам же придется пройти через наиболее грязный, наиболее людный маршрут через середину базы, чтобы быть уверенными, что между нами и болотами за заборами стоят ряды зданий. Я не для того притащила Мерендсена сюда, чтобы он получил шальную пулю, выпущенную воинственным мятежником. По мере того как мы идем, начинает идти дождь, сперва только несколько капель барабанят по крышам, а после сильнее. Я ускоряюсь.

Задняя дверь в кладовку Молли заперта, но я знаю, где он держит ключ. Я хватаюсь за нижнюю ступеньку, нащупывая отступ в дереве, а затем кончиками пальцев вытаскиваю ключ. Я неловко справляюсь с замком, осознавая, что Мерендсен наблюдает за мной. Было бы намного легче, если бы здания здесь были оснащены стандартными сканерами отпечатков пальцев, но с постоянными скачками мощности из-за штормов и из-за времени, требующегося для замены электронных деталей… пока что-то доберется сюда… лучше использовать низко технологичное оборудование. И, по крайней мере, таким образом, Молли не должен никому объяснять, почему он добавил меня в список продавцов и поставщиков, у которых есть причины иметь доступ к бару.

Наконец замок уступает. Я снова кладу ключ на место и веду Мерендсена вверх по деревянным ступенькам, закрывая за собой дверь. Свет включен, но комната пуста, никаких признаков Молли или каких-либо работников. Хорошо.

Я снова обращаюсь к Мерендсену, но мои объяснения умирают на губах. Он не смотрит на меня так, как это делает Флинн… не видит меня покрытой кровью. Он смотрит на меня и не видит во мне убийцу. Он ухмыляется мне как всегда, как когда я облажалась в поле, как когда он был моим капитаном год назад, и внезапно это похоже на то, что все как раньше, что ничего не изменилось. Во рту все пересыхает.

— Хорошо, Ли, — его голос мягкий, но твердый. Он как-то умеет управлять им, у меня так не получается, с умением быть уверенным, даже строгим, в то же время приятным и обнадеживающим. — У меня здесь всего два дня… военные подняли шум из-за того, что приехал частный аудитор без предупреждения, так что это предел. Мы должны работать быстро. Начни сначала.

Я хочу ответить, но у меня перехватывает дыхание, рот отказывается открываться. Как я могу начать рассказывать ему, насколько я потеряна?

— Все плохо, сэр. Все… — я опускаю голову, закрываю глаза и ненавижу, что он видит меня такой. Но затем его руки крепко сжимают мои плечи, и когда я смотрю вверх, он неотрывно смотрит на меня.

— Ничего, с чем бы мы не могли справиться, — бормочет он слова, которые я слышала тысячу раз.

Я киваю, не доверяя своему голосу, и его лицо смягчается, когда он нарушая все протоколы, которым мы когда-либо следовали, притягивает меня к себе в объятия. Он теплый и твердый, и пахнет на первый взгляд лучше, чем кто-либо другой на Эйвоне, еще не приняв душ в плохо фильтрованной болотной воде. Я цепляюсь за него, пытаясь изгнать мысль о зеленых глазах и боли, и меня накрывает осознание того, что его руки не те, которые мне хочется, чтобы меня обнимали.

Я так крепко прижимаюсь к нему, что не осознаю звука открытия двери позади себя. Тем не менее, Мерендсен это улавливает и поднимает голову. Через мгновение он сжимает меня, но на этот раз в знак предупреждения. Я отступаю, чтобы посмотреть на дверь.

Это Финн.

Я замираю, становясь напряженной в руках Мерендсена, не смея произнести ни слова.

— Друг, могу я чем-то тебе помочь? — весело спрашивает Мерендсен, достаточно медленно отстраняясь от меня, чтобы не вызывать подозрений. Здесь ничего не было, говорят его движения.

Флинн даже не смотрит на него. Его глаза на мне, его лицо лишено эмоций. Он тяжело дышит, будто бежал, но теперь его мышцы жесткие и напряженные. Он мокрый, с волос течет… его волосы. Я уставилась на него, внезапно заметив, что за эти дни, что мы не были друг с другом, он приобрел загар и что его темные кудри теперь отбелены платиной и прилипли к голове из-за дождя. Он выглядит совсем по-другому и в то же время точно так же.

Горло пересыхает, рот не открывается. Я ничего не вижу в его лице. Никаких признаков прощения. Никаких признаков отвращения. Никаких признаков чего-либо, кроме того, что он тоже не может отвести взгляд.

Еле слышный звук регистрирует мой мозг — он не громче, чем скольжение по ткани, но я узнала бы его когда угодно. Мерендсен медленно вытащил пистолет из кобуры. Когда я дёргаюсь в сторону, чтобы посмотреть на него, его взгляд перемещается между мной и Флинном, дружелюбная улыбка исчезла.

— Остановитесь, — задыхаюсь я, как будто я та, кто бежала. — Не надо.

Мерендсен сдерживается, хотя пистолет не отправляет обратно в кобуру.

— Что происходит, Ли? — спрашивает он низким голосом, требуя ответа.

Но Флинн все еще игнорирует его, как будто он даже не заметил, что мы не одни.

— Твоя записка, — овладевает он собой. Его голос груб и сломлен, носит признаки того, с чем он столкнулся с тех пор, как мы расстались. — Я пришел.

— Я сказала тебе ждать, — отвечаю я, голос выходит резким. Напряженный, как натянутая проволока.

Мышцы заметно дергаются на его лице, прежде чем он произносит.

— Ты бы ждала?

На это у меня нет ответа. Или, вернее, да… но это не ответ, который помог бы моему аргументу.

Наконец, глаза Флинна смещаются, и я понимаю, что он вообще-то не пропустил присутствие Мерендсена. Его взгляд в лучшем случае холоден, когда он смотрит на моего бывшего капитана.

— Извини, друг, — говорит он, используя обращение, выбранное Мерендсеном. — Просто удивился. Меня просто отправили сюда. Ищу работу.

Он не может врать убедительно… не здесь, не сейчас.

— Все в порядке, — говорю я ему. — Мы с Мерендсеном многое пережили. Мы можем доверять ему.

Флинн не отвечает, переводя взгляд с Мерендсена на меня, и меня поражает, что Мерендсен все еще выглядит как солдат несмотря на то, что уже гражданский. Он так стоит, так реагирует. Невозможно не понять, что он военный.

Мерендсен выглядит спокойным, но он гораздо собраннее, чем Флинн, и наблюдает за ним, принимая отбеленные волосы и искусственный загар как маскировку. Маскировка работает, и тот факт, что он выглядит достаточно смешным, чтобы отмахнуться от него — это хорошо, но желание защитить его от невысказанного осуждения Мерендсена вырывается из меня. Я отталкиваю это.

— Мерендсен, это Флинн. Флинн Кормак. Младший брат Орлы Кормак.

Дыхание Флинна сбивается, когда я предаю его истинную личность. Но его реакция — ничто по сравнению с Мерендсеном, чья сомнительная половинка улыбки исчезает, а взгляд становится холодным. На Эйвоне нет ни одного солдата, ни бывшего, ни настоящего, который не знал бы этого имени.

Воздух становится свинцовым от напряжения. Мерендсен не поднимает пистолет, но я могу сказать, что таким образом он мягко отступает, показывая, что он готов сражаться, если это необходимо. Я не могу не задаться вопросом, что с ним случилось, когда он считался пропавшим, потому что его инстинкты так же тонко заточены, как когда он был на действительной службе.

— Ладно, Ли. Скажи мне, что происходит. Полагаю, мы здесь не для того, чтобы поубивать друг друга.

Флинн тоже наблюдает за мной, его глаза сужаются, мышцы напряжены.

Ты не справляешь с этим, Ли.

Я приободряю себя.

— Флинн, это Тарвер Мерендсен, мой бывший капитан, бывавший здесь. Я позвонила ему, чтобы он помог нам. — Я могу сказать из озадаченного взгляда Флинна, что он не узнает имя. И как он может? К ним на болота не приходят новости. Они не знают о крушении космического корабля «Икар». Так что я добавляю: — Жених Лили Лару.

Во взгляде Флинна горит обвинение и ужас, когда он переносит его от лица Мерендсена ко мне. Под его фальшивым загаром его лицо побледнело.

— Что за…, - он отпрянул, ударяясь об стеллажи, заставляя бутылки звенеть как погремушки. Шум заставляет Мерендсена напрячься еще больше, быть готовым действовать, его глаза безотрывно наблюдают за Флинном.

— Вы оба, остановитесь, — отрезаю я, голосом острым, как нож. — Последнее, что мне нужно, чтобы вы поубивали друг друга. Просто выслушайте меня, ладно? Флинн, я доверяю ему. Я бы доверила ему свою жизнь. Мы служили здесь вместе, он знает Эйвон. Он хороший человек, и даже если он женится на Лили Лару, это не меняет того, кто он есть. Он наш путь внутрь — он может нам помочь.

Боже, я надеюсь, что я права насчет этого.

— И сэр. — Я обращаюсь к Мерендсену. — Он… Флинн не…, - я борюсь, ища какой-то способ объяснить свою связь с Флинном таким образом, который имел бы смысл. Что-то, что не звучало бы так, будто я совсем сошла с ума.

А кто сказал, что нет?

— Он не тот, о ком вы подумали, — говорю я печально. Рядом с моим свидетельством, что Мерендсен ценен как союзник, это грустное и жалкое заявление. Но как я могу начать рассказывать, что Флинн для меня значит? Мозг уклоняется от этой мысли, от той правды, которую он избегал в течение нескольких дней. На этот раз я рада, что мне ничего не снится, опасаясь того, что мои сны скажут мне о Флинне. Я дрожу. — Обещаете ли вы, не убивать друг друга, до тех пор, пока я объясню, что здесь происходит?

Мерендсен отвечает первым, немного выпрямившись и прислонившись к стене. Поза выглядит беззаботной, но мой натренированный глаз все еще может выделить признаки того, что он начеку, все еще готов к действию.

— Конечно, — говорит он.

Внимание Флинна возвращается от Мерендсена ко мне. Я вижу боль в его взгляде, гнев из-за того, что он не был включен в мои планы. Хотя мы оба знали, что мы никогда больше не встретимся друг с другом.

— Хорошо, — бормочет он.

Я делаю глубокий вдох.

— Ладно. Сэр, вы, возможно, захотите сесть. Я уверена, что вы подумаете, что я сошла с ума, но я обещаю вам, что нет. Ну. В любом случае, не в последний день.

Я начинаю с ночи, когда встретила Флинна, ударила его коктейльной шпажкой, и мы отправились на поиски секретного объекта, которого не существует.

Девочка стоит перед классом, и все глаза устремлены на нее. Ученики сидят рядами, а стены украшают раскрашенные вручную плакаты. На этой неделе настала очередь девочки рассказывать о своей семье. Ее мать дала ей шелковую куртку, но она спрятала ее на дно сумки и вместо нее держит голофотографию. На ней изображены трое: улыбающаяся и махающая рукой девочка, стоящая между матерью и отцом, картинка повторяется снова и снова.

— А это кто? — учитель спрашивает, указывая на фотографию, и когда девочка снова смотрит на нее, там четыре человека. Появился мальчик, темноволосый и красивый, с личными жетонами, сверкающими на шее.

— Кто это? — повторяет учитель, и девочка смотрит на него, желая ответить, желая быть уверенной, что она получит хорошую оценку. Это не зеленоглазый мальчик. У этого мальчика карие глаза.

Мальчик стоит между матерью и отцом девочки, и вдруг она вспоминает.

— Он мой старший брат, — рассказывает она классу.

— Я не ее брат.

Она поднимает взгляд, и мальчик сидит на первом ряду в классе.

Он качает головой.

— Я не ее брат. Разве вы не знаете, что она сделала?

Она опускает глаза, горя от смущения, и обнаруживает, что фотография в руках кровоточит, красное стекает по ее рукам.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

ФЛИНН

Я НЕ МОГУ ПЕРЕСТАТЬ НАБЛЮДАТЬ ЗА языком ее тела, когда она разговаривает с ним, склоняясь и впитывая каждую его реакцию, с глазами устремленными только на него. Я не хочу этого видеть, но не могу оторваться. Наблюдать за ними, наблюдать за ней — такая же невыносимая пытка, как слышать, как мои люди сражаются без меня. Она больше не одна, она со своим командиром, со своим капитаном. Она нашла выход.

Но она все еще нужна мне, и я ненавижу себя за это.

Джубили начинает рассказ с той ночи, когда мы встретились, и рассказывает ему о нашей попытке найти исчезнувшую базу, о ее побеге, о самоубийстве Дэвина Куинна. Она спокойна и объективна — она оказывает мне больше доверия, чем я ожидал, и она объединяет это, чтобы выдать доклад в военном стиле. То есть до тех пор, пока она не доходит до ночи, когда я покинул больницу, а она оказалась на болоте. Затем ее голос дает слабину, и я вижу эхо перенесенного ею ужасного потрясения, когда она очнулась, найдя себя окруженной смертью.

Я едва выдерживаю ее доклад об этом, и отворачиваюсь, сжимая полку, к которой я склоняюсь, пока кончики пальцев не начинают болеть. Горе в ее голосе должно помочь, должно напомнить мне, что она не забыла, но все это заставляет меня хотеть прикоснуться к ней, найти спокойствие и тишину в том, как наши раны зеркально отражаются друг от друга. Она не выходила из моего ума последние несколько дней. Скрываясь в болотах, скрываясь в городе у Софии, Джубили была моим постоянным спутником.

Я думал, что мне станет лучше, когда я увижу ее, но внутри меня продолжается борьба между желанием быть с ней и желанием, чтобы она ушла.

Она перестает пытаться объяснить резню, которую она устроила и внезапно замолкает.

— А потом Флинн помог мне вернуться сюда. Он скрывается с тех пор, потому что его собственные люди убьют его за то, что он защитил меня, а я была здесь, пытаясь найти какие-либо следы происходящего. Поэтому я и позвонила вам. Потому что вы близки к «Компании Лару», и вы единственный, кого я знаю, кто не подумает, что я просто сломалась. Вы единственный из всех, кого я знаю, кто не убьет его сразу. — Она кивает в мою сторону.

— Он думает об этом. — Я слышу острую сталь в своем голосе, звуча как все, кем я стараюсь не быть. Воинственным. Таким как Макбрайд.

Он пожимает плечами.

— Если бы тебя понадобилось убить, Ли бы позаботилась об этом. — Он находит ящик, поднимает и садиться на него. — Согласен, что ярость идет в наступление. Подминая под себя таких людей, как Ли, которые были невосприимчивы к ней, и гражданских, которые раньше всегда были в безопасности.

— И мы думаем, что это как-то связано с «Компанией Лару». — Джубили сфокусирована на Мерендсене. — У них не должно быть никакого интереса к Эйвону, но они почему-то присутствуют здесь. Или, во всяком случае, присутствовали. Идентификационный чип, который я нашла, не будет достаточным доказательством для вышестоящего начальства, но этого достаточно для меня.

— Ты думаешь, объект, который видел Кормак, был «КЛ»? Я бы не исключал, что месье Лару достаточно высокомерен, чтобы считать себя неприкасаемым. В основном потому, что он таков. — Мерендсен проводит пальцами по волосам. — Боже, что за кошмар. Лару опасен, Ли. Ты не можешь пойти против него одна.

— Я надеюсь, что вы сможете помочь, — признается Джубили. — Учитывая ваше новое родство. — Я могу сказать, что, раз ее челюсти напрягаются, что-то последует дальше, и, похоже, что Тарвер Мерендсен знает ее так же хорошо, как и я, потому что он тоже ждет. Это проявляется в одном быстром, коротком взрыве: — Почему, во имя святого, вы женитесь на Лили Лару? — Она несколько раз моргает, но поднимает подбородок и все равно бросает на него взгляд с вызовом.

Мерендсен растворяется в смехе, поднимая одну руку, чтобы предложить ей подождать, пока он отсмеется, чтобы заговорить.

— Ох, я знал, что это последует, — бормочет он. — Потому Ли, что мне нравится легкий образ жизни. Ты же меня знаешь, мне нравится роскошь. Какого черта, по-твоему, я женюсь на ней?

— Честно говоря, я не знаю, сэр. Я все пытаюсь… но это же Лили Лару, ради всего святого. — Она выплевывает имя, как будто это аргумент сам по себе, как будто он увидит свою ошибку, если услышит еще раз. — Она одна из них.

Мерендсен просто улыбается.

— Потому что я влюблен в нее, капитан. Потому что она упрямая, добрая, сильная и умная, и я не хочу провести ни один день своей жизни без нее, никогда больше.

Джубили идет к нему, сидящему на обрешетке, опускаясь перед ним на корточки, как проситель.

— Скажите мне, что я не потеряла вас из-за них, Тарвер.

В первый раз, когда Джубили использовала мое имя, я предал всех, о ком забочусь, и понял, что влюбился в девушку, которая убила мою семью. Но теперь, его имя с легкостью скатывается с ее языка. Я сжимаю челюсти и отвожу взгляд, неспособный смотреть, как она так долго смотрит на него.

Мерендсен издает мягкий, медленный вдох.

— Ли, я пожертвовал тем драгоценным временем, что у меня было наедине с Лили и вызвался доставить себя на этот шар грязи… без обид, Кормак… и вот я здесь. Помнишь?

— Простите, сэр. — Но это не звучит как сожаление. Вместо этого я слышу горе в ее голосе. — Я скучала по вам.

— Мне это часто говорят, — легко отвечает он. — Но теперь моя девочка именно та, кто нам нужен, если мы собираемся немного покопаться. Где самый закрытый компьютер, к которому мы можем получить доступ?

— В моем жилище. — Она вскакивает на ноги и, кажется, вспоминает обо мне, наклоняя голову, чтобы позвать меня с ними. — Я покажу вам.

Ее бывший капитан просто кивает, и мы оба следуем за ней за дверь, и я следую за ними двумя. Когда мы идем я слышу эхо далекой стрельбы — звук как мой народ борется за свою жизнь без меня.

Девочка и зеленоглазый мальчик гоняются друг за другом, бегая по переулкам и проходам Новэмбэ. Девочка достаточно замедляется, чтобы зеленоглазый мальчик решил, что он догоняет, а затем она ныряет в переулок. Он поскальзывается, пытаясь следовать за ней, и падает на землю.

Девочка слышит его крик и обратно бежит к нему так быстро, как может. Он содрал кожу на коленках, и кровь капает на треснувший тротуар. Она пытается перевязать царапины, но кровотечение не останавливается, независимо от того, что она делает, и когда она смотрит вверх, лицо мальчика теряет цвета.

— Ты сделала это со мной, — шепчет он, потянувшись к ее лицу. Но, прежде чем он успевает прикоснуться к ней, кончики его пальцев рассыпаются в прах.

— Нет, — кричит девочка. — Прости. Пожалуйста, не уходи.

Но зеленоглазый мальчик уже превратился в пепел, и она не может прикоснуться к нему из-за страха, что он разрушится, что даже форма того, кем он был, будет потеряна.

— Флинн… вернись ко мне.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

ДЖУБИЛИ

МЕРЕНДСЕН ДОСТАЕТ НЕБОЛЬШОЕ УСТРОЙСТВО из кармана и нажимает на пару кнопок, медленно перемещаясь по периметру моей комнаты, проверяя ее на наличие жучков. У него никогда не было таких устройств, когда я знала его. Только когда мы стали уверены, что нас не прослушивают, он жестами показывает мне, чтобы я включила компьютер. Я остро осознаю, что оба парня наблюдают за мной, когда я печатаю на консоли, погруженной в стол.

Я знаю, что Мерендсен контролирует мои действия, чтобы защитить этот конец канала — убедившись, что нет никакого радиоперехвата или регистрирующих устройств, работающих на запись, что программное обеспечение протоколов военных вызовов обеспечено должным образом, но я не могу понять, почему Флинн так пристален. Хоть я не могу видеть его из-за того, что он стоит позади меня, я чувствую его взгляд, словно раскаленный лазер, направленный мне в затылок. Флинн ничего не понимает в компьютерах. Он, вероятно, никогда не пользовался ими. Еще бы, нет никаких планшетов с пространственными соединениями, раздаваемых мятежникам на болотах. Но его глаза все равно остаются на мне.

Я неловко переключаюсь, пальцы не гнуться и заставляют меня нажать клавишу «бэкспейс», прежде чем я дергаю подбородком, подзывая Мерендсена. Он осматривает экран, затем наклоняется через мое лечо, чтобы установить соединение с абонентом Лили Лару. У нас включен слабый свет в надежде, что кто-нибудь, проходящий мимо, подумает, что я ухватила какой-то столь необходимый мне отдых. Мерендсен выпрямляется, и я встаю на ноги, когда начинает устанавливаться соединение, позволяя ему сесть на стул вместо меня. У Лили Лару нет причин говорить со мной — лучше пусть ее жених разбирается с этим. Я отхожу назад, сложив руки за спиной.

— Будем надеяться, что она проснулась, — оживленно бормочет Мерендсен. Думаю, от предвкушения. Ему не терпится увидеть ее, все его тело устремляется к экрану. Я смотрю на Флинна, но его глаза неотрывно смотрят на монитор, его челюсти сжаты, а плечи напряжены.

Я вздыхаю.

— Я просто надеюсь, что она не на одной из своих знаменитых вечеринок с дюжиной ее самых болтливых друзей.

Мерендсен издает смех, говоря с улыбкой в голосе.

— Не думаю, что это будет проблемой.

Прежде чем я успеваю спросить, что он имеет в виду, звонок соединяется и появляется рамка. В ней девушка моего возраста, может моложе. На мгновение я не узнаю ее без уложенных волос, макияжа, блестящих платьев и украшений. Я понимаю, что пытаюсь связать эту сонную, растрепанную девушку с наследницей состояния Лару. Она довольно… даже красивая… но ничем не похожа на существо, которым я считаю Лили Лару.

— Тарвер, — бормочет она, сильно зевая, потирая ото сна уголки глаз. Она явно только проснулась, надев шелковый халат на то, в чем спала.

— Привет, красавица. — Его голос настолько мягок, какого я никогда не слышала от него раньше. — Я что, сорвался с крючка за то, поступил так?

Она постепенно просыпается, улыбка освещает ее лицо, когда она наклоняется ближе к камере экрана.

— Тарвер! — повторяет она, более настороженно. Ее улыбка становится кривой, веселье окрашивает ее лицо. — Кто-нибудь из мерзких болотных людей уже стрелял в тебя?

Мне приходится подавить протест, проглотив его. Ясно, что Лили Лару не видит меня или Флинна, стоящих на заднем плане.

Но Мерендсен просто посмеивается, как будто она пошутила.

— Нет, для это еще рано. Как дела дома?

— Хорошо. У меня еще не было возможности опробовать ванну. — Лили продолжает наклоняться, появляется одна рука, когда она поднимает ее, чтобы проследить ей декольте ее халата. Ее застенчивые, кокетливые движения достаточно изящны, что заставляет меня странно завидовать этому мастерству. Я снова смотрю на Флинна, но на этот раз он пялится на пол, держа глаза подальше от девушки на экране.

— Кто-то должен проверить новую сантехнику, убедиться, что она работает. — Мерендсен доволен, его голос низок и приватен.

— У тебя есть немного времени? Я могла бы взять планшет с собой. Показать тебе, как сильно я хочу, чтобы ты был здесь. — Ее палец слегка приоткрывает декольте халата.

Прежде чем я отрываю глаза и пристально смотрю на потолок, я вижу достаточно кожи, чтобы понять, что у нее нет ничего под ним. Слишком поздно, я понимаю, почему Флинн смотрит на пол с такой самоотверженностью.

— Да ладно тебе, — стонет Тарвер. — Я говорил, что сожалею, что уехал, разве ты должна пытать меня за это? И, э-э-э… — его голос становится немного застенчивым, — Ли здесь, так что ты, возможно, захочешь… — он затихает и смотрит на меня через плечо.

Черт возьми, Мерендсен. Я прочищаю горло и делаю шаг вперед, в свет, отбрасываемый экраном.

Лили испуганно вскрикивает, задернув халат, прикрываясь им до подбородка.

— Тарвер! — задыхается она. — Почему ты не сказал, что там кто-то есть? Кто это, черт возьми? — ее лицо горит от смущения.

— Это Ли. — Я могу сказать, что Мерендсен нацелен на мягкость, но он не очень хорошо скрывает свое веселье. — Не волнуйтесь, я уверен, что она смотрела на стену. Она очень сдержанная и не верит в романтику.

Я отрываю глаза от девушки на экране, пытаясь предложить ей немного достоинства, чтобы зацепиться за него.

— На потолок, сэр, — исправляю я его.

На той стороне воцаряется тишина, в то время как Лили смотрит на изображение на своем собственном экране. Затем, низким, осторожным голосом, она спрашивает:

— Ли — женщина?

Мне приходится сдержать звук неожиданного шока. Мерендсен не сказал своей невесте, что он полетел в другую систему из-за девушки? Я знаю, что это потому, что он не видит меня ею — для него он полетел на полтора дня из-за одного из своих солдат. Я бы поступила так же. Но Лили Лару…

— Хм, никогда не замечал, — отвечает Мерендсен, тщательно не глядя в мою сторону. — Друг Ли тоже здесь. Лили, можешь ли ты сделать нашу связь безопасной?

Она становится собранной, и все следы уязвленной, угрюмой будущей невесты исчезают. Она коротко кивает.

— Дай мне две секунды.

А потом она занята печатаньем на клавиатуре, как я, не доверяет интерфейсу глазного идентификатора. Она встает, тянется к чему-то за экраном, чего мы не видим. Похоже, она что-то переключает. Я не могу понять, что она делает. Что бы это ни было, она гораздо более продвинута во всем, что я делала со своей стороны. Мерендсен не мог ее научить этому.

Наконец, Лили располагается в кресле с небольшим устройством, что, когда она включает его, оно посылает волну статики через изображение. Изображение выравнивается после того, как она начинает вносить небольшие коррективы в циферблат на устройстве. Какое-то глушащее поле. Я нахожу, что мой взгляд ползет к Мерендсену, удивляясь, почему у них такая потребность в секретности.

— Ладно, продолжай. — Это совершенно другая девушка, чем то кокетливое существо, которое было там за минуту до этого. Эта — деловая Лили.

— Это Флинн Кормак, — говорит Мерендсен, побуждая Флинна шагнуть вперед на свет. — Один из местных мятежников.

Я наполовину ожидаю драматического восклицания от взбалмошной Лили Лару, некоторого поверхностного заявления о том, как смешно он выглядит с его отбеленными волосами. Вместо этого она наклоняется вперед, рассматривая его на своем экране.

— Боже, — мягко говорит она. — Это один из печально известной фианны? Он не совсем то, чего я ожидала.

Флинн невозмутимо говорит.

— Вот почему это срабатывает. Будет лучше, если ты не будешь выглядеть печально. — Имитация его обычного юмора, но в этом есть что-то другое. Отсутствующая нотка, которую я не знала, что научилась распознавать, пока ее не стало.

Лили улыбается — такой реакции, я никогда бы не ожидала от нее.

— Хорошо сказано, — говорит она одобрительно. — Я вижу, что мы все эксперты здесь при том, что, казалось бы, ими не являемся.

Кроме меня, говорит крошечная, кипящая мысль в моем сознании. Я всего лишь та, кем была.

Я ожидаю, что Мерендсен начнет подробный рассказ, передавая то, что я рассказала ему. Вместо этого он бьет прямо в точку.

— Из всего, что Ли сказала мне, — говорит он девушке на экране, — я думаю, что ты была права.

— Шепоты? — Ее лицо в сиянии монитора призрачно бледное.

Мерендсен кивает.

— И они становятся сильнее. Люди здесь сходят с ума, как это сделали исследователи на станции, но гораздо быстрее.

Глаза Лили прикрываются, черты ее лица, так подходящие к смеху и легкомыслию, теперь несут признаки глубокого, сильного горя.

— Я знала это, — бормочет она. — Я же говорила, что могу чувствовать…

— Я верю тебе, — прерывает ее Тарвер, и, хотя он не оглядывается на нас, я знаю, что он не хочет делиться всей историей за их загадочным разговором. — Я не собираюсь повторять эту ошибку.

Тогда глаза Лили открываются, снова фокусируясь на экране.

— С твоими друзьями все в порядке? У них… с вами все в порядке? — Прямо сейчас она обращается ко мне и Флинну. В ее голосе есть какой-то сдвиг, ее сострадание так явно, выражение ее лица изменилось. Почему-то она знает, через что мы проходим. Но откуда? Это компания ее собственного отца, что она могла с ней сделать?

Голос заплетается от неопределенности.

— Я… я не уверена.

Мерендсен снова говорит.

— Мы разберемся с этим. Мы поможем им.

— Тарвер, ты же знаешь, что не можешь оставаться там надолго. Я попытаюсь выяснить, что смогу, но если то, что там происходит, связано с шепотами, то ваше копание только привлечет не то внимание. Они постоянно следят за нами, это только сделает все хуже.

Кто следит? Ее отец? Но их разговор такой стремительный, и у меня нет времени анализировать его, прежде чем они продолжают

— Я знаю. У меня здесь всего два дня до того, как я буду отчитываться. Но Ли и Кормак ищут объект, который может быть здесь, где-то там, на ничейной земле. Это не первый раз, когда они тайно использовали территорию другой корпорации, у них уже есть практика хоронить записи.

— Патрон. — Лицо Лили омрачается, ее глаза приклеены к монитору, как будто пытаются прочитать мельчайшие детали выражения лица Мерендсена.

Он кивает.

— Но это произошло недавно, и они переехали из одного места в другое, что должно было оставить где-то бумажный след. Ты можешь разобраться с этим?

— Я постараюсь разобраться с делами отца. Он изменил свои пароли, но я могу… — она колеблется. — Я поговорю с Валетом.

Мерендсен гримасничает.

— Ты уверенна? Мы продолжаем кормить его большей информацией, доверяя ему еще больше наших секретов.

Лили качает головой.

— Ну, Тарвер. Он научил нас как обезопасить себя, держать нашу жизнь в секрете. Без него мы бы не вели этот разговор. Мы должны доверять ему.

Мерендсен бессловесно ворчит, звук приближается к рычанию, но он кивает.

Я прочищаю горло.

— Валет? — Я слышу сомнение в своем голосе. Одно дело затащить во все это Мерендсена и позволить ему присоединить к этому свою невесту. Но это быстро выходит из-под моего контроля.

— Валет сердец, — говорит Лили. — Хакер, находящийся где-то на Коринфе. Не беспокойтесь, капитан. Ему можно доверять.

Глаза Мерендсена все еще устремлены на экран, и когда он говорит, его голос мягок. Он скучает по ней.

— Прости, Лили, что втягиваю тебя в это. Возможно, у нас не будет возможности на новый звонок. Итак, при лучших обстоятельствах, достаточно трудно создать полностью безопасную линию, и это не сейчас.

— Я как-нибудь вынесу, — уверенно говорит она.

Хакеры, светские львицы со скрытыми техническими навыками — этого всего слишком много для первого раза.

— Это смешно, — вырывается из меня, зарабатывая взгляды от всех.

— Сэр. — Я вглядываюсь в Мерендсена. — Я ожидала, что вы поможете мне донести это до вышестоящего начальства. Это то, что я должна была сделать в первую очередь. — Я чувствую, как Флинн смотрит на меня.

— Ты не можешь, — голос Лили раздается как хлыст из динамиков, резко останавливая меня.

— Я ценю ваше желание помочь, мисс Лару. — Говорить с ней, с этим существом из мира, полностью отделенного от моего, как-то странно. — Но, если я передам это генералу Макинтошу, у него будет возможность что-то сделать.

Лили Лару некоторое время не отвечает. Я наполовину ожидаю, что Мерендсен встанет на ее защиту, но вместо этого он ждет, наблюдая за девушкой на экране. Наконец, она наклоняет голову на бок и говорит.

— Планета, на которой мы потерпели крушение, капитан, не была той о которой было сказано позже. К тому времени, как мы с Тарвером были спасены, мы обнаружили кучу доказательств причастности компании моего отца к заговору.

Во рту становится сухо, и я понимаю, что ищу глазами Флинна, который, наконец, поднял свой взгляд с пола.

— Так почему бы не выступить с этим?

— Потому что он уничтожил их.

— Никто не может уничтожить все доказательства такого масштаба, — заявляет Флинн, и я знаю, что он думает о чипе «Компании Лару», который я нашла на болоте.

— Нет, не доказательства… мистер Кормак, он уничтожил планету.

После ее слов наступает тишина. Я чувствую панику Флинна, соответствующую моей, уплотнение воздуха, которое затрудняет дыхание. Взгляд тянется к нему, и я вижу, как он смотрит пустыми глазами на экран. Сердце сжимается от тихой, болезненной тоски.

— Мы позволили ему похоронить их, — шепчет Лили, закрывая глаза. — Мы думали, что… ну, мы думали, что история закончилась там. Мы знали, что он забрал шепоты из разлома, но мы не думали, что кто-то еще жив, до нескольких месяцев назад.

— Шепоты? — вставляю я.

Мерендсен сдвигается, прочищая горло таким образом, как бы предупреждая о любом ответе на мой вопрос, и я понимаю, что он боится обсуждать это перед компьютером, несмотря на их меры безопасности.

— Это не твоя вина, Лили, — тихо говорит он. — Теперь мы знаем.

— Он не может уничтожить Эйвон, — произносит Флинн хриплым голосом, вырванным из его горла с усилием, что заставляет его плечи дрожать. — Здесь люди. Не просто колонисты-солдаты, но и гражданский персонал, представители корпорации. Это будет массовое убийство.

Но Лили Лару слушает его с горем, вырисованным в очертании ее губ и в сложенных бровях.

— Ты не знаешь моего отца.

Я все еще пытаюсь переварить то, что только что сказала нам Лили Лару. Это значит, что ситуация безвыходная. Если мы раскроем наши карты, даже если мы начнем побеждать в этой тайной борьбе, в тот момент, когда Лару начнет подозревать, что он теряет контроль над Эйвоном, он сможет уничтожить его, и всех, кого он тут приютил. Меня. Командира Тауэрс. Молли. Флинна.

Мы никому не нужны.

— Ваша единственная надежда найти доказательства. — Лили Лару опять деловая, спрятав горе туда, где никто не может его увидеть. Она намного лучше, чем я когда-либо была является «крепким орешком». — Вы находите доказательства того, что там происходит, и вы находите способ обнародовать это, рассказать всем, кто будет слушать о том, что делает мой отец — это и есть ваша защита. Он не сможет ничего уничтожить, если Галактика узнает.

Затем, она отводит глаза, без сомнения, ища меня на ее экране, и она снова поднимает свой голос.

— Мистер Кормак, капитан, вы не одиноки. Слышите меня? Я собираюсь помочь. Просто держись там. — Никто из нас не ожидал, что дочь Родерика Лару, заботит то, что на Эйвоне умирают люди, и тем более предложит нам помощь или сострадание.

— И капитан… — продолжает говорить Лили, привлекая мое внимание.

— Если эксперименты моего отца связаны, то вы не можете доверять никому и ничему. Доверяйте Флинну, доверяйте себе, но верьте тому, что чувствуете, а не тому, что видите. Они могут создавать разные вещи, как вставлять фотографии в голову, заставлять вас видеть что-то, слышать что-то, чего нет. Доверяйте тому, что вы чувствуете.

Я делаю шаг назад, не зная, как реагировать. Доверяйте тому, что вы чувствуете. Мне удается больше не смотреть на Флинна, но я ощущаю его взгляд на себе.

Мерендсен избавляет меня от необходимости отвечать.

— Мы, на всякий случай, должны разъединиться.

Лили кивает.

— Конечно. — Никакой мольбы остаться и никаких застенчивых требований, чтобы он проводил больше времени, разговаривая с ней. Она спокойная, тихая и компетентная. На мгновение я думаю, что она стала бы хорошим солдатом… а затем мне приходится отклонить мысль из-за явной смехотворности. — Я посмотрю, что можно сделать завтра и отправлю тебе.

Мерендсен чуть слышно выдыхает, чувство тревоги угасает. Я не вижу его лица, но я могу сказать, что он просто смотрит на свою невесту на экране, слова у него не идут.

Ее глаза смягчаются.

— Будь осторожен, Тарвер, — просто говорит она. — Вернись ко мне.

— Я обещаю. — Он поднимает руку, кончиками пальцев проводя по экрану, и через полсекунды ее рука поднимается в ответ. Как будто они тянутся к друг другу через промежуточные световые годы, ладонь к ладони. Я смотрю в сторону, не желая вмешиваться в эту интимность. Стоит тишина и слышны лишь биения сердец, а затем свет резко выключается, когда потухает изображение. Я поднимаю взгляд и вижу, что слова «сессия завершилась» мигает вдоль нижней части экрана.

Мерендсен откидывается назад, резко вдыхая. Через несколько секунд он поворачивается в кресле, чтобы посмотреть на меня.

— Ну, — говорит он с трудом. — Это моя девочка. Все еще не понимаешь, почему я хочу жениться на ней?

Мне приходится перевести дыхание, чтобы проговорить:

— Я ошибалась, сэр. Извините.

Он улыбается мне.

— Она привыкла к этому. И теперь я тоже. Или, по крайней мере, я привыкаю к этому. Нелегко слышать, как люди отвергают ее как одержимую модой дурочку, но это отлично, потому что они даже помыслить не могут, что она что-то скрывает.

— А что она скрывает? — спрашивает Флинн, заставляя меня подпрыгнуть. На мгновение я почти забыла, что в комнате есть кто-то еще, кроме Мерендсена и лица его невесты на экране.

Мерендсен качает головой.

— Да всего понемногу… я не могу вам все рассказать. Вам придется довериться мне. Есть вещи, которые мы никому не можем рассказать. Но я могу рассказать вам немного. Достаточно.

Мы обосновались: Мерендсен в компьютерном кресле, я сверху сундука с одеждой, Флинн на краешке кровати. Мерендсен раздумывает с чего бы начать. Он перебирает пальцами, нервный жест, который я никогда не замечала у него раньше… не на поле сражений, даже не тогда, когда он был вызван для награждения и должен был принять его перед всей компанией сильных мира сего.

Меня поражает, что мы первые люди, которым он решил рассказать, что бы это ни было, из-за чего он и Лили Лару прячутся. То, из-за чего стоило уничтожить целую планету, чтобы скрыть это.

— Ты помнишь аварию «Икара» восемь месяцев назад?

Мерендсен начинает рассказывать самую странную историю, которую я когда-либо слышала… о кораблекрушении с двумя выжившими, видоизмененная планета, но с флорой и фауной, голоса на ветру, видения повсюду. Он рассказывает об этом коротко, четко и уверенно, но даже в это трудно поверить. Планета видоизменена втайне, никаких поселенцев, никаких записей об этом в разрешениях правительства. Но он еще не закончил.

— Мы нашли там существ. Созданий. Отличных ото всех, что мы здесь знаем.

— Здесь… на Эйвоне? — голос Флинна сочится сомнением, я себя также чувствую.

— Здесь, в этой вселенной. — Мерендсен колеблется, а затем продолжает. — «Компания Лару» открыла раскол на той планете, ворота между этим измерением и другим. Как и те, которые используют корабли, чтобы путешествовать через гиперпространство, но этот был постоянно заперт, и там жили разумные существа. Ученые «Компании Лару» вытащили этих существ и поймали их в ловушку.

— Созданий? — Я не могу скрыть своего скептицизма. Он говорит как новобранец, что поступают к нам на Эйвон, все с охотой готовые верить местным диким сказкам об огоньках на болоте.

Мерендсен мрачно улыбается.

— Ты не знаешь и половины из этого. Я не знаю, какими они были на самом деле. Мы с Лили назвали их шепотами.

— Почему, как вы думаете, это как-то связано с Эйвоном? — спрашивает Флинн натянуто. — Здесь слишком много людей… кто-нибудь бы заметил, если бы на этой планете были какие-то существа.

— Нет, если Лару скрывал их в секретном, движущемся объекте, — отвечает Мерендсен, поднимая бровь, глядя на Флинна. — Шепоты могли делать то, что мы не могли понять. Они изменили планету, на которой мы разбились за годы, проведенные там. Они ускорили рост растений, изменили животных, первоначально завезенных туда.

Мои глаза переметнулись к Флинну, который внезапно стоит пораженный, смотря на моего бывшего капитана. Мы с ним встретились только потому, что он был там той ночью в «Молли», прокачивая солдат для получения информации о том, как объект на болоте может быть связан с замедленным прогрессом видоизменения Эйвона. Аргументы, которые звучали так безумно для меня в то время — его теория заговора о том, что корпорации-владельцы на Эйвоне специально замедляли развитие, превращаются в потоп, который посылает холод по позвоночнику.

Резкий, внезапный гнев побуждает меня покачнуться на ногах.

— Если вы правы, то, как мы можем надеяться, что сможем бороться с этими штуками?

Брови Мерендсена взмывают вверх.

— Бороться с ними? Ли, они не враги. Они такие же жертвы Лару, как и жители Эйвона. Шепоты никогда не были враждебными по отношению к нам — на самом деле, они помогли нам. Но они не такие, как мы, они не видят нас такими, какими мы видим друг друга: индивидуальными, уникальными. Они на самом деле не понимают, что такое смерть. Они все связаны между собой. — Его глаза устремляются к окну, избегая меня.

Я чувствую его избегание правды, зацепляя десяток крошечных улик: как он не встречается с моим взглядом, подергивание руки, когда он останавливает себя, чтобы пробежаться ей по своим волосам, короткие, случайные фразы, которые опровергают важность того, что он говорит.

— Сэр, о чем вы нам не рассказываете?

Он смотрит вверх, потом переводит взгляд на меня, а затем на Флинна. Он молчит некоторое время, затем выпрямляется.

— Там произошло кое-что, что… изменило нас. Особенно меня.

— Такой опыт может изменить любого, — сухо произносит Флинн.

— Я имею в виду действительно изменило, — тихо отвечает Мерендсен. — Я иногда чувствую их… они все еще часть меня. Далекая и тихая, но они здесь. И они становятся все громче.

Тело хочет задрожать, когда я рассматриваю черты лица Мерендсена и пытаюсь найти доказательства того, что он говорит нам. Я не тороплюсь, я хочу понять и мой гнев от имени Эйвона… от имени Флинна… проходит.

— Что вы хотите сказать? Что вы больше не… вы?

— Я — это я, — отвечает он мгновенно, нехарактерный намек на защищенность в его тоне. — Я это я, все тот же самый человек, которым я всегда был. Ты знаешь меня.

Он прав. Я знаю своего капитана, и он никогда, не слишком заботился о своей защите, скрывая правду. Дрожь распространяется, посылая ползучую, холодную уверенность через мое тело, что то, что он говорит не вся правда.

— Что произойдет, если «Компания Лару» выяснит это о вас?

Наконец, Мерендсен встречает мой взгляд, и на его лице я вижу подтверждение моего подозрения: страх. И я не думаю, что когда-либо видела его испуганным за все время, что мы служили вместе.

— Они заберут меня, Ли.

Я думаю о девушке в мониторе, о моментах, когда Мерендсен останавливал ее, и как быстро он приехал, когда понял, что эти так называемые шепоты были вовлечены в происходящее здесь. Все маленькие подсказки, фрагменты в их разговоре, которые Мерендсен оставил мне для сборки. Они даже помыслить не могут, что она что-то скрывает. Они наблюдают за нами. Доверяйте тому, что вы чувствуете. Это моя девочка.

— Я понимаю, сэр, — голос звучит свирепо.

Мерендсен кивает.

— Спасибо, капитан.

Флинн одеревенело смотрит на нас. Я знаю, что он не понимает, что я только что пообещала своему другу, что защищу его девочку, не дам ее обидеть. Вам надо знать Тарвера Мерендсена так, как я, чтобы начать разгадывать эти подсказки. Но Флинн знает меня. Он распознает интенсивность в моем голосе, чувство в моем выражении. И когда он видит, что я смотрю на него, он отводит глаза.

— Сэр, — голос дрожит, и я не могу остановить это. — Когда вы разговаривали с Лили, вы сказали, что эти шепоты заставили группу исследователей сойти с ума. — Если это было одно из этих существ, контролирующих меня, а не мой собственный разум и мое безумие убило этих людей, стало бы лучше? Имело бы это значение для Флинна? Вопросы умирают на губах так же быстро, как они приходят ко мне.

Потому что, а что, если нет ответов?

Мерендсен смотрит на меня.

— Ты хочешь знать, могут ли они быть причиной ярости?

Я не отвечаю… я не могу, мое горло так сжато, что я едва могу дышать. Я хочу взглянуть на Флинна, узнать, есть ли шанс, что это изменит отношения между нами. Но я знаю, что его нет. Это все же была моя рука. Мой пистолет.

Мерендсен вздыхает.

— Они не сделали этого с нами. Но мы нашли… что-то вроде этого случилось с исходной исследовательской станцией, где мы разбились. И да, Ли. Это выглядело очень похоже на ярость. — Его голос тих, даже нежен, но я знаю его слишком хорошо, чтобы поверить в это. В его голосе скрыт постоянный гнев, который заставляет меня задуматься, что же случилось с ним на той планете, о чем он до сих пор нам не говорит. — Для чего бы Лару их не использовал, возможно, ярость — это побочный эффект. В любом случае, эксперименты Лару не закончились на той планете.

Я отворачиваюсь, глаза скользят мимо Флинна, пока не фиксируются на двери, руки плотно прижаты к крышке сундука. Я все еще чувствую его там, груз вины, лежащий между нами, будто веревка, что связывала нас вместе, разорвана на части.

— Ли, дай мне свой пистолет. — Мерендсен встает на ноги, протягивая мне руку. Командир он или нет, это приказ, и я выполняю его, вытаскивая пистолет из кобуры и передаю ему. Он берет лазерный пистолет, также хорошо владея им, как и я, и переворачивает его, чтобы добраться до панели. Сняв крышку, он отдает ее мне. — Взгляни на показания. Когда в последний раз стреляла?

Я позволяю своим глазам упасть на дисплей.

— Четыре дня назад. Я выстрелила в потолок, чтобы вызвать камнепад, давая нам с Флинном время сбежать.

— А до этого? Сколько раз из него стреляли?

Сердце сжимается.

— Пожалуйста… сэр, я не могу смотреть, вы не понимаете…

— Это приказ, капитан.

Я заставляю себя опустить глаза и прокрутить данные назад, ожидая увидеть двадцать, тридцать выстрелов, зарегистрированных в записи. Вместо этого ничего нет. Ни недавно, ни давно, и через некоторое время я перестаю прокручивать, и рука падает на колени, онемевши.

Он наклоняется, чтобы накрыть мою руку своей.

— Шепот, возможно, привел тебя туда, но он не собирался никого убивать. Ты никогда не стреляла из своего оружия.

В голове все смешивается.

— Я не убивала этих людей. — Я не могу думать, не могу обработать это. Я изо всех сил пытаюсь дышать. Все, что я знаю, все, о чем я могу думать, это Флинн. Я поднимаю голову, и обнаруживаю, что он смотрит прямо на меня, его лицо бледное. Я поймана этим взглядом, кровь стучит в ушах, я застываю там, где сижу.

Он отводит глаза и его ноги дают слабину. Я хочу что-то сказать, но я не успеваю, и он быстро поворачивается к двери, неуклюже открывает щеколду. Он уходит до того, как я заговариваю, а я остаюсь сидеть и пялиться в его сторону, все еще пытаясь найти равновесие.

Мерендсен, приседая, опускается на пол передо мной, чтобы мягко обратить к себе мое лицо. Он обращается со мной так, как нас учат обращаться с жертвами бедствий, находящимися в шоке. Какая-то отстраненная часть моего разума распознает тренировку.

— Я не могу поверить, что ты не подумала проверить его память, — тихо произносит Мерендсен с улыбкой. — Ты не изменилась. Всегда смотришь вперед, никогда не оглядываешься.

— Вас там не было, — голос ломается, несмотря на мои попытки обрести спокойствие. — Вы не очнулись в беспамятстве, не помня, как вы попали туда и оказались весь в крови. Вы не видели…

— Эй, шшш, — Мерендсен сжимает мое плечо. — Теперь ты знаешь. Как и он.

Я смотрю на дверь, хотя Флинна уже давно нет.

— Он ушел.

— Ему надо время, чтобы все осмыслить.

Я качаю головой.

— Ему и мне, нам обоим.

Мерендсен вздыхает.

— Ты же знаешь, что он влюблен в тебя, не так ли?

Я поднимаю голову, глазами находя его. Если он хотел вызвать у меня шок, то у него, конечно, получилось.

— Это не смеш…

— Да ладно, — перебивает он.

Я сглатываю, думая о ночи, когда Флинн сказал мне, что он может доказать, что у меня есть душа, что я небездушна, о ночи, когда он поцеловал меня. Я думаю о том, как он смывал кровь с моих рук, даже когда знал, что он, вероятно, никогда не увидит меня снова. Я думаю о его лице, стоящем в дверном проеме «Молли», наблюдая за мной с Мерендсеном.

— Они все думают, что влюблены в меня в какой-то момент, — неловко отвечаю я, наконец. Есть разница между тем, как действует Флинн, и тем, как действуют новобранцы, когда они впервые начинают принимать приказы от меня, но я не готова анализировать это. — Он справится с этим.

— И он как все твои новобранцы?

Сердце колотится в тишине, живот скручивает. Я чувствую себя больной, пустая скорбь, витающая внутри меня.

— Неважно, если он другой, — шепчу я. — Мы на противоположных сторонах. Мы враги, он и я.

Мерендсен слегка улыбается.

— Ты говоришь с парнем, который женится на Лили Лару, — указывает он на себя. — Ничто не является непреодолимым.

Это, по крайней мере, заставляет меня улыбнуться в ответ.

— Я не думаю, что классовые различия примерно то же самое, как когда мои люди пытаются убить его людей, и наоборот.

Его улыбка исчезает.

— Я сказал, что не могу рассказать тебе всего, что случилось с нами на той планете. Поверь мне, когда я говорю тебе, что она была не просто богата, а я был беден.

Я сглатываю, опуская глаза.

— Вам не нужно было смывать кровь ваших людей с ее рук. Некоторые вещи, с которыми невозможно жить.

Мерендсен берет меня за руки, ненадолго оборачивая их своими ладонями.

— Есть некоторые вещи, без которых невозможно жить.

Девочка просыпается ото сна в своем сне, лежа в своей постели над магазином матери.

Призрак находится там, отбрасывая мягкий, зеленоватый свет на ее спальню.

Она садится и почему-то не боится. Паря на полпути между сном и сном, она вспоминает, что видела это раньше, не только в школе, не только в переулке, но повсюду.

— Я знаю тебя, — шепчет она, не желая разбудить родителей.

Маленький огонек света мягко покачивается, и девочка чувствует дрожь, охватывающую ее тело, вкус металла заливает ее рот, но это тоже знакомо, и она не боится.

Между одним дыханием и следующим, мир вокруг нее меняется: ее обои — это вода, ее занавески — из морских водорослей, светящиеся в темноте звезды на ее потолке теперь медузы всех форм и размеров. Она сидит на коралловом ложе и может дышать водой как воздухом. Вокруг нее мир, о котором она мечтает, такой же реальный и яркий, как жизнь, и она смеется и восхищается.

Перед ней расцветает яркий фиолетовый анемон, а потом еще и еще, пока не получается дорога из фиалок, уводящая в неизведанный край, полный подводных лодок и морских чудовищ, ждущих только ее, чтобы открыться ей.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

ФЛИНН

МНЕ НЕКУДА ПОЙТИ, нет времени, чтобы даже подумать об этом. Я как в тумане, спускаюсь, спотыкаясь, по грязной главной улице базы. Одежда все еще промокшая, и внезапно я стучу зубами от охватившего меня холода. Мне надо обмозговать то, что Мерендсен только что рассказал нам, о существах из другой Вселенной… и я не знаю хорошо это или плохо, единственное место, куда моя голова хочет направить меня — это к Джубили. Горе начинает нарастать, как будто безопасно позволить этому произойти сейчас, когда я знаю, что это была не ее рука, не ее пистолет.

Но много есть, о чем подумать — если это была не Джубили, тогда кто это был? — к тому же я окружен trodairí. С такими мыслями, разлетающимися в разные стороны как концы на ветру, я останавливаюсь только тогда, когда почти сталкиваюсь с солдатом. Наши глаза встречаются, и я отодвигаюсь, поднимая руки, чтобы взять вину на себя. Его рот открывается, чтобы задать вопрос, когда я на пятках разворачиваюсь и удаляюсь. Я не должен был убегать, только там я был в безопасности. Мне нужно найти место, где можно спрятаться и подумать. Солдаты, которые видят меня здесь, на открытом воздухе, предполагают, что я должен здесь быть… но, если кто-то из них заговорит со мной, что я скажу?

Я проскальзываю в переулок за «Молли», желая оглянуться, не следят ли за мной. Выглядеть так, как будто ты что-то скрываешь, всегда ошибка — один из советов Софии. Я расправляю плечи, и заставляю себя поднять подбородок.

Мягко открывая дверь, я шагаю внутрь, думая о груде ящиков. Я могу там поживиться, найти что-нибудь поесть или выпить, выиграть немного времени, чтобы подумать.

И в этот момент я встречаюсь лицом к лицу с барменом. Он — человек-стена, нависшая надо мной, и когда я смотрю на него, он тянется за бутылкой, придавая ей смысл, держа ее в одной руке.

— Стой, — выдавливаю я, прежде чем у меня будет время подумать о том, что сказать дальше, и остановить эту бутылку от соприкосновения к моему виску. — Стой, я с Джубили.

Этого достаточно, чтобы выбить мне отсрочку казни, но его взгляд пронизывает меня, как будто он может проследить весь путь до моего черепа. Увидеть неразбериху внутри меня, кучу вопросов, боль и нужду.

— И почему я должен поверить в это?

Я пытаюсь найти объяснение, которое успокоит его.

— Она оставила тебе сообщение… это было для меня. Джубили поручится за меня.

Тишина тянется, и я заставляю себя стоять неподвижно и кусаю щеку, чтобы не начать говорить. Наконец, он грохочет:

— Ты можешь остаться здесь, и я свяжусь с Ли. Но если ты создашь проблемы, и кто-нибудь умрет из-за тебя, я не буду медлить и сразу подниму тревогу. — С тошнотворным порывом, я понимаю, что он узнал меня. Либо с ночи, когда я захватил Джубили, либо с плакатов с моим лицом, которые висят по всей базе. Но он ждет… из-за Джубили. Его голос становится тише, когда он складывает руки на груди. — И, если ты причинишь ей боль, хоть немного, я не буду никого звать, а разберусь с тобой сам.

— Да, сэр, — тихо отвечаю я. Хотел бы я пообещать, что Джубили будет со мной в безопасности. Но мы оба знаем, что я давал обещания, которые не смог сдержать.

Он изучает меня в течение долгого времени, и я изучаю его в ответ: выбритая голова, татуировки на руках с чужеземными персонажами, которые выглядят как искусство, яркий захолустный акцент такой же, как и у других не с нашей планеты. Он просто загадка. Интересно, что привело его сюда.

— Иди впереди, — говорит он.

— Впереди?

— Думаешь, я оставляю тебя здесь без присмотра? — Он хлопает меня по плечу, и мои колени почти сдают. — Ты можешь полировать стаканы там, где я тебя вижу.

Мне нужно остановиться, подумать. Мне нужно время, мне нужна тишина. Потому что, если Джубили не стреляла в моих людей, мне нужно понять, кто стрелял. Но позиция бармена не дает мне абсолютно никакого выбора. Я вздыхаю.

— Да, сэр.

Сердце колотится, когда я следую в бар, полный trodairí. Он тыкает пальцем на поднос с чистыми стаканами под баром, и я приступаю к работе, опустив голову, молясь, чтобы загара и волос были достаточно, чтобы скрыть меня за потертой барной стойкой. Но независимо от того, как я пытаюсь очистить голову, чтобы оставаться сосредоточенным, все, что я вижу, это ошеломленное лицо Джубили, ее сердце, отраженное в ее глазах, когда она смотрела на меня. Мой мир был расколот и скреплен много раз и теперь я существую как лоскутки самого себя — неспособный думать, неспособный чувствовать ничего, кроме онемения.

Примерно через час, когда распахивается дверь, я поднимаю глаза и вижу там Джубили с Мерендсеном. Она выглядит такой истерзанной, какой она не выглядела даже после резни, так что мои руки опускаются на стаканы, что я полирую. Мерендсен едва смотрит на меня, прежде чем отваляется к столу полному trodairí, но Джубили на мгновение замирает, когда она видит меня. В глазах облегчение — она переживала из-за меня — а затем оно сменяется гневом. Она начинает идти к бару, но Молли как бы случайно встает между нами, заставляя ее остановиться. Он качает головой — не сейчас — и после долгого, раскаленного момента колебаний, она кивает. Джубили поворачивается ко мне спиной и садится рядом с Тарвером Мерендсеном.

Trodairí соперничают, чтобы купить ему выпивку, и он подыгрывает им, будто попал в свою стихию. Несмотря на сильный страх, витающий в воздухе после нападения фианны, и возобновления военных действий, Мерендсен облегчает их возвращение в мир, заставляя смеяться над его историями. Они в основном о нем, хотя есть парочка о юной Джубили. Он целых двадцать минут рассказывает о том времени, когда она настолько сильно ударилась головой, чтобы все, что она могла вкусить в течение нескольких недель, было мертвой крысой. Это заставляет стол взрываться легким смехом. У него хорошо получается. Ты никогда не догадаешься, что час назад он был в ее комнате, шепча самые темные секреты.

Однако Джубили другая. Ее смех начинается через секунду после остальных и никогда не доходит до глаз. Она позволяет Мерендсену взять инициативу на себя, избавляя ее от любой необходимости для ответа. Она мусолит свой напиток дольше, чем они. Ее глаза обращены в никуда, ни на чем не сфокусированы, не пытаются искать меня. Как долго она собирается оставлять меня здесь, полирующего стаканы, в комнате полной людей, которые хотят убить меня? Проклятье.

Но я вижу, как ее мышцы все еще скручиваются с той изящной готовностью, которая есть только у нее, ее тело все еще напряжено. Она чувствует себя, как я, так потрясена, что не может реагировать. Я хочу подойти к ней. Я хочу… я понятия не имею, что я хочу сделать.

Когда наступает ночь, часть солдат уходит, пока единственные, кто остаются за столом — это Джубили и ее старый капитан. Несколько запоздалых выпивох выстраиваются вдоль бара, Молли подсчитывает кассу, пока я убираюсь. Джубили прослеживает пальцем очертания разлитого пива на столе. В этом есть что-то ирландское. Интересно, знает ли она.

Я не могу остановить поток мыслей. Сожаление и облегчение переполняют их, они не перестают вращаться, не перестают тянуться к Джубили. Затем я смотрю вверх, а она оказывается в нескольких ярдах от меня, разговаривая с Молли. Я роняю стакан, который полирую, и он разбивается о пол. Молли хмурится на меня и наклоняет голову в сторону двери, которая ведет в подсобку. Я иду.

Джубили проскальзывает через дверь вскоре после меня. Сердце подскакивает, когда я узнаю ее силуэт в полумраке, и заставляю себя остаться на месте, прислонившись к груде ящиков. Голова кружится от усталости, и просто ее присутствие в комнате ускоряет пульс на ступеньку выше, хотя я не знаю, желание ли это или гнев, или что-то еще. Чувства настолько переплетены, что я не могу разобрать.

— Молли говорит, что ты останешься здесь, в подсобке. — Она кажется усталой, по крайней мере такой же усталой, как и я. — Если кто-нибудь спросит тебя, скажи, что ты его кузен.

Выдавать себя за двоюродного брата трехсотфунтового китайца было бы даже круче талантов Софии.

— Я не…

— Молли сирота, как и я. Его усыновили. За пределами мира семьи несвязанные кровью образуются все время. Ты просто не привык к этому здесь.

Впадая в молчание, она опирается на стопку ящиков пива напротив меня и крепко и неуверенно скрещивает руки. Она просто смотрит на меня так долго, что я чувствую, что могу начать кричать, чтобы нарушить тишину, пока, наконец, она не прекращается.

— Ты хотел, чтобы тебя арестовали, разбивая стакан и привлекая внимание?

Разочарование берет инициативу на себя среди моих конкурирующих эмоций, и я вскакиваю на ноги.

— Ты та, кто оставил меня часами работать за баром, под той же проклятой камерой, которая транслирует мое лицо на все…

— Потому что ты сбежал! Если бы ты остался, я бы смогла спланировать наш следующий шаг, где-нибудь спрятать тебя, пока я все не выясню.

— Спрятать меня? Пока ты выясняешь? — Разочарование, пробегающее через меня, реально, но прямо за ним, находится знание того, что не она убийца. Я могу сейчас прикоснуться к ней и не ненавидеть себя. Но она все еще trodaire… я не могу позволить себе думать таким образом.

Я ищу слова, которые оттолкнут ее, увеличат некоторое расстояние между нами, чтобы я не мог дотянуться до нее.

— Так ты думаешь, что я спрячусь в безопасном месте и доверю тебе все исправить, пока я буду в стороне? У вас с вашим старым капитаном все под контролем?

— В стороне? — недоверчиво огрызается она, хотя в ее взгляде тоже сквозит облегчение. Ее глаза приковывают меня, и я не в силах отвести взгляд. Никто из нас не может говорить о том, как все изменилось теперь, когда Джубили невиновна. Гнев чуть отпускает. — Черт возьми, Флинн, я предаю все, в чем поклялась, пряча тебя здесь. Теперь я предатель. Я тот самый плохой парень.

— Ты делаешь это по правильным причинам, — предполагаю я, но понимаю, что для Джубили эти слова ничто.

— Я знаю, — отвечает она жестко. — Я знаю это. И я бы сделала это снова. Я просто… я никогда не думала, что когда-нибудь вообще буду здесь, в этом месте. — Она отворачивается, и на мгновение прикрывает ладонью на глаза. — Я рассказывала тебе, что мои родители погибли во время восстания на Вероне. Но я не говорила тебе, что их убили даже не мятежники. Люди, которые убили их, были сочувствующими. Поддерживающие повстанцев. Люди вроде меня.

Я молчу. Это не разговор… она не ожидает, что я буду спорить или говорить ей, что это не ее вина. Я просто слушаю.

— Они хотели использовать магазин моей мамы в качестве укрепления. Мои родители не хотели участвовать в восстании, и они отказались. И сочувствующие убили их за это. — Она с трудом сглатывает, а потом справляется с голосом. — Это были люди, которых мы знали, Флинн. Непосредственные соседи. Коллеги по работе. Люди, с которыми ты здороваешься на улице, с детьми которых ты учишься в школе. И поскольку они выбрали сторону в войне, которая даже не была их, они застрелили двух человек, в то время как их восьмилетняя дочь пряталась под прилавком.

Медленно, я приближаюсь к ней.

— Вот почему ты ненавидишь, когда я называю тебя Джубили. Потому что так тебя называли родители.

— Я больше не ненавижу. — Она снова сглатывает. Ее голос, когда она собирается с силами продолжить, искажается. — Знаешь, ты разрушил мою жизнь.

Я не могу говорить, дыхание становится учащенным так же, как и у нее, разочарование и тоска скручиваются вместе, как быстро сгорающий предохранитель.

— Я была в порядке, пока ты не появился здесь и не затащил меня в болота. — Ее голос поднимается, на полпути между слезами и неистовостью. — У меня не должно было быть души… я должна была умереть. Предполагалось, что Джубили должна была умереть вместе с родителями, в их магазине в Новэмбэ, Ли должна была быть не более чем сном.

В баре установлен музыкальный автомат. Молли включает его, должно быть, пытаясь заглушить звуки повышенных голосов. Я двигаюсь к ней, не в силах устоять на месте, у нее слезы на глазах, лицо покраснело, и я, наконец, могу посмотреть на нее, хотеть ее, позволить себе прикоснуться к ней без горя, превращающего все в пепел во рту.

— Ты погубил меня, — повторяет она более спокойно. — Ты разрушил меня… ты заставил меня проснуться. И теперь я не могу от тебя избавиться. — Ее голос снова вспыхивает, когда я протягиваю руку и беру ее за запястье, ее кожа раскаляется под моими пальцами. — Ты не оставишь меня в покое.

Я внимательно осматриваю ее, глаза пытаются наверстать слишком много времени, потраченного на то, чтобы не смотреть на нее. Я не могу отвести взгляд.

— Ты думаешь, я хочу быть здесь с тобой? — отвечаю я хриплым голосом. — Думаешь, если бы ты ушла прямо сейчас, я бы тебя преследовал?

Она смотрит на меня, ее глаза бросают вызов.

— А разве нет?

— Ты знаешь, что так, — резко отвечаю я, сдаваясь. — И я понятия не имею, почему это такая проблема.

Она выдергивает руку и делает шаг назад, пока не врезается в дверь.

— Это проблема, потому что я бы позволила тебе! — выпаливает она. Затем, резко вздохнув, она бормочет: — Это проблема, потому что я бы этого хотела.

Я придвигаюсь к ней и наклоняю голову, чтобы найти ее губы. Это все, что я хочу. Она набрасывается на меня, как будто ждала этого, раскрывая уста и обнимая за шею. Все смешивается: горе, желание, гнев, и под этим всем раскрывается отчаянный намек на надежду, и я чувствую, как он появляется в энергии, которая растет между нами. Я убираю руку с ее талии, пальцами находя голую кожу и ложбинку ее позвоночника, когда она зарывается пальцами в мои волосы. Ей не хватает дыхания, пауза на долю секунды, и затем мы снова вместе, будто расставались на целую вечность.

С напряженным вздохом она отрывается и отворачивает голову, чтобы остановить меня от того поцелуя, на котором мы остановились. Ее дыхание становится быстрым и тяжелым, и я наклоняюсь ближе, чтобы прижать ее к двери своими бедрами. Это то, чего я хочу.

— Боже, Флинн, мы не можем. — Она растягивает слова. — Мы не можем.

Я наклоняю голову, чтобы поцеловать ее под линией челюсти, и я чувствую, как ее тело смещается против моего.

— Одна правда, — я вдыхаю ее волосы, вспоминая, что она сказала в ночь, когда я вернул ее на базу. В ночь, когда я смывал кровь с ее рук. — Что-то реальное во всем этом. Это реально.

— Мы — враги. Вот что реально. — Несмотря на ее протесты, ее руки обнимают меня, не желая отпускать. Я целую ее в висок и упираюсь лбом в ее темные волосы.

— Я тебе не враг, Джубили Чейз, — шепчу я. — И я не думаю, что ты мой. — Я наклоняюсь к ней, пока снова не захватываю ее рот. Руки горят там, где я прикасаюсь к ней, все остальное уходит на задний план, заглушается этим, ею, нами.

Музыка, звучащая из бара, меняется, и, как будто смена ломает момент, Джубили вздыхает и бормочет:

— Это слишком опасно.

— Плевать. — И больше не думаю ни о чем, найдя ее голую кожу на шее рядом с цепочкой с личными жетонами, слышу, как она обрывает себя, когда я чуть прищемляю ее кожу, отодвигая воротник в сторону, чтобы прижаться поцелуем к мягкой коже у основании шеи.

Ее тело выгибается в сторону меня, реагируя на мои прикосновения. Через секунду, однако, она останавливается, и я поднимаю голову, чтобы найти ее кусающую губу с горем в глазах.

— Флинн, мы не можем. — Ее губы покраснели, глаза потемнели, но, когда она сглатывает и пытается собраться, я вижу, как решимость тает в ее взгляде. — Флинн, дело не в том, что это слишком опасно для нас. Это слишком опасно для них. Если бы тебе пришлось выбирать, если бы дело дошло до этого, кого бы ты спас? Свой народ или меня?

Она позволяет мне убрать волосы с ее лица, провести грубыми кончиками пальцев по гладкой коже ее щеки, ожидая, когда я соберу свои рассеянные мысли. Я выбрал свою сторону в пещере, когда мы бежали от Макбрайда, но я не знаю, какую сторону я выбрал. Я пытался спасти эту девушку, или я пытался остановить войну? Я не могу позволить себе думать о будущем до того дня, когда мне придется выбирать то или другое.

Все это угрожает вернуться сторицей, клубок вещей, с которыми я слишком устал сталкиваться. Есть только одна вещь, которую я знаю с абсолютной уверенностью, и когда я шепчу ее имя и снова наклоняюсь к ней, она позволяет мне. Ее рука покидает мою грудь и приглашает меня… она подставляет мне щеку, когда наши губы встречаются, уводя меня от бешеной истомы к чему-то медленному, чему-то тихому. Нечто реальному.

Мы оба делаем паузу, чтобы отдышаться некоторое время, и она наклоняет голову. Я целую ее висок и жду, когда она заговорит.

— Рано или поздно одному из нас придется сделать выбор, и, если мы сделаем его, мы сделаем неправильный. Мы единственные, кто может видеть, что происходит. Они нуждаются в нас. — Она, оказывается, выскользнула из моих рук, так что я не могу до нее дотянуться… или она до меня.

— Разве ты никогда не устаешь от необходимости? — Внезапно это все, из чего я состою: усталость, сердечная тоска по сестре, по двоюродному брату, по друзьям. Измученный гневом Макбрайда, горем Софии, своей собственной беспомощностью. Я хочу убежища. Я хочу Джубили.

— Не до этого момента. — Пораженная, но она стоит там, у двери, и она не обращается ко мне. Все во мне болит, но я тоже не обращаюсь к ней. Потому что она права.

— Иди. — Мне требуются все силы, чтобы позволить ей уйти. Ради людей, которые застрелят меня на месте. Тех, кто считает, что она убийца, а я предатель.

Она молчит, стоя и глядя на меня в течение двух глубоких, медленных вдохов. Затем ее рука шарит, ища дверную ручку, открыв которую, она уходит в ночь. Дверь хлопает за ее спиной с такой силой, что она пропускает защелку и снова вздрагивает от импульса.

Я ударяю ладонью о стену, ощущая жалящую боль, простреливающую до самого плеча. Когда дверь приоткрывается, я вижу, как она уходит. Я наблюдаю за ней, когда она проходит под прожекторами.

Перед тем как дверь закрывается, мне кажется, что вижу, как она, делая шаг, начинает замедляться. Затем пропасть, через которую я наблюдаю, исчезает, и после одного щелчка мы оба одиноки.

Девушка ждет. Она на космодроме, которого никогда раньше не видела, что вращается вокруг планеты, которую она не узнает. Все, что у нее есть, это одежда, которую она носит, и она приклеена к иллюминатору, сердце прыгает с каждым новым пристыковывающимся кораблем. Она уверена, что узнает свой, когда увидит.

К ней подходит мужчина, чтобы сказать ей, что исследовательское судно, на которое она была нанята, готово к отправке. Он провожает ее к правому причалу, где ее ждет маленький, но изящный корабль. Иллюминаторы мерцают золотисто-зеленым, и через них она бросает взгляд на людей — на ребенка с темными волосами, угрюмого подростка с поддельным идентификатором, пожилую женщину, которую она не узнает.

Ее сопровождающий, который тоже капитан, указывает в сторону трапа.

— Идешь?

Где-то, глубоко, глубоко в ее мыслях, что-то будоражит ее, уверенность в том, что этого никогда не было, что это не могло произойти сейчас. Ее жизнь пойдет не так. Будет темно и холодно, и, скорее всего, ненадолго, и сверкающие огни космического лайнера никогда не будут светить для нее.

— Я не могу, — произносит шепотом она слова, мучающие ее душу. Капитан поворачивается к ней, и она видит, как ее собственная боль отражается в его зеленых глазах. — Мне очень жаль. Я не могу.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

ДЖУБИЛИ

Я не помню, как возвратилась в свою комнату. Но внезапно я здесь, голова все еще кружится, кожу покалывает. Я шарю во тьме наугад, когда стелю кровать, что удается мне с легкостью. Это стало рутинной работой за последние года, когда в конце дня оказываешься слишком усталой, чтобы сделать что-нибудь еще. Я не могу позволить себе думать, и не могу позволить остановиться на бушующем во мне огненном адреналине. Не могу позволить себе повторить то, что случилось с Флинном.

Не могу позволить себе продолжать влюбляться в парня, который представляет собой все, с чем я боролась с восьми лет.

Но так как я фактически не могу перестать делать что-либо из этого, по крайней мере, я могу остановить себя от прикосновения к нему снова.

У меня нет завтра дежурства до середины утра, но я, так или иначе, просыпаюсь на рассвете, привычка слишком хорошо укоренилась во мне. От Мерендсена нет ни слова о нашем следующем шаге, что не дает выхода моей необходимости действовать, чтобы держать мысли подальше от опасной территории. Я должна дать своему телу, чтобы восстановиться, столько времени, сколько смогу, прежде чем снова выйду к забору. Там холодно, мокро и тяжело работается, мятежники невидимы на болоте, пули летят из ниоткуда. Они держатся слишком близко к базе, чтобы мы не могли нанести авиаудар, но слишком далеко, чтобы мы могли выбить их из-за наших укреплений. Мы вынуждены пригибаться, и грязь, сочась, попадает внутрь боевого костюма, который, подсыхая, вызывает неистовый зуд тела, а потом воняет, как болото, как бы я ни чистила его потом. Когда мы следуем за ними дальше в болота, они исчезают в никуда, увлекая нас на небезопасные земли как кочующие огоньки.

Всего несколько часов до дежурства, но кожа свербит для действий, и каждый раз, когда я замираю… каждый раз, когда я закрываю глаза… там Флинн.

«Одна правда» — сказал он, когда его губы нашли скрытое местечко под линией моей челюсти. Это реально.

Я надеваю мятую, неопрятную форму, что я носила вчера… стирка… сейчас это последнее дело на базе, и никто не собирается осуждать меня, что я выгляжу растрепанной, идя на пробежку. Недолго поколебавшись, я пристегиваю кобуру с пистолетом. С ней неудобно бегать, но сейчас неподходящее время, чтобы ходить по Эйвону безоружной. Я выбираю кроссовки вместо своих обычных ботинок и ухожу в туманный, холодный рассвет. С пасмурным небом Эйвона восход солнца происходит медленно, как будто сам свет замедляется, постепенно просачиваясь на ландшафт. Еще темно, но я вижу, что туман подсвечен сверху и через него проглядывает рассеянный солнечный свет.

Слишком опасно тренироваться как обычно: восемь километров бега по периметру базы, которые должны завершиться полосой препятствий в тренажерном зале. С мятежниками за заборами, знающими землю лучше, чем мы, мне не нравится идея бежать в десяти футах от кого-то невидимого с направленным на меня пистолетом.

Поэтому вместо этого я плетусь за зданиями, игнорируя, как грязь забрызгивает ноги. Это усилие не заставляет меня добиться такой степени, чтобы не думать ни о чем, кроме как передвигать ногами. Я не могу потратить всю свою энергию не на дежурстве.

Дыхание испаряется в липком воздухе, когда я пробегаю мимо охраны и устремляюсь на дорогу, что ведет к Центральному командованию. Она менее разрушена, чем другие пути, не такая грязная. Легче бежать дальше.

Путь ведет меня прямо мимо Центрального командования, и я вижу, как командир Тауэрс исчезает в своем офисе. Я останавливаюсь в брызгах грязи. «Нам нужно доказательство того, что происходит», — сказала Лили Лару. И хотя она и Мерендсен могут довольствоваться тем, что отдали наши судьбы в руки какого-то хакера на другой стороне галактики, я не привыкла ждать, пока кто-то другой спасет меня.

Я знаю, что командир Тауэрс знает больше, чем говорит. И я не могу поверить, что она нечиста на руку. Если она была в кармане Лару, почему она предупредила меня о том, чтобы не рассказать жениху Лили, что здесь происходит?

Хочется, чтобы Флинн был здесь. Я ненавижу идею оставлять его в стороне, особенно после того, как увидела прошлой ночью его боль из-за того, что ему приходится продолжать скрываться вместо того, чтобы разобраться кто же виновен в резне. Но я еще не готова встретиться с ним лицом к лицу, и просто мысль о нем заставляет щеки гореть. Я отодвигаю его образ на задний план и поворачиваюсь к офису командира Тауэрс. Ноги стучат по деревянной лестнице сборного трейлера в унисон с моим сердцем.

— Что? — кричит она изнутри, явно необрадованная, что ее прерывают.

— Сэр, это Чейз. Я могу поговорить с вами?

Тишина с другой стороны двери тянется слишком долго.

— Конечно. Входите.

Я толкаю шаткую дверь и проскальзываю внутрь.

— Командир.

— Захлопните дверь! — шипит она, стоя у своего стола.

Я моргаю, опешивши, но инстинктивно захлопываю дверь позади себя.

— Извините за это, капитан Чейз. Но вы не могли бы быть более осторожной. Вы же не знаете, кто за нами наблюдает.

Я подавляю дрожь и занимаю место, на которое она указывает, ожидая, что она займет место за столом. Вместо этого она начинает вышагивать по офису, глядя на дверь, а не на меня. Я жду, пока она соизволит поговорить со мной, чтобы объяснить зачем я пришла… но она как будто совсем забыла, что я в комнате.

— Эм… сэр?

Она замирает, останавливаясь на полшага, и разворачивается ко мне. Ее голубые глаза слишком ярко сверкают. Я не думаю, что она спала с тех пор, как я общалась с ней.

— Извините, капитан. Вы хотели поговорить со мной?

— Да, сэр. — Я сглатываю, горло внезапно пересыхает. «Доверься своим чувствам», — сказала мне Лили Лару. Я верю командиру Тауэрс. — Сэр, я знаю, что происходит. Я знаю о «Компании Лару», я знаю, что на востоке был скрытый объект, и я знаю, что все это как-то связано с яростью. И я знаю, что вы что-то знаете об этом.

Тишина нарушается только бешеным стуком моего сердца и кратковременно отраженными вдалеке выстрелами. Командир Тауэрс наблюдает за мной, учащенно дышит, круги под глазами более выражены, чем когда-либо. Мне трудно встретить ее взгляд, за ее голубыми глазами горит страх, отчаяние женщины, оказавшейся на краю.

Затем она прикрывает глаза.

— Боже, Ли, ты даже не знаешь, какое облегчение слышать, как ты это говоришь. Это не может покинуть мой офис, но… — она затихает, плечи опускаются, как будто от веса ее секрета.

Мое собственное облегчение подобно порыву свежего воздуха, позволяющему мне снова дышать в первый раз с тех пор, как я вошла в ее дверь.

Она отворачивается, опираясь на стол.

— Я знаю, что ты отправилась на этот объект, я знаю, почему ты спрашиваешь об этом. Я боялась того, что ты могла там увидеть. Ты не знаешь, что они делают с людьми, которые знают слишком много. Они знают все… они могут заглянуть внутрь разума.

Предупреждения Лили Лару звучат в моем сознании, и я стараюсь не дать собственному страху подняться в ответ на страх моего командира.

— Сэр, — начинаю я, — «Компания Лару»…

— «КЛ»? — Тауэрс уставилась на меня. — Я не говорю о них. Я говорю о… о вещах, которые не здесь. На болотах.

Кожа хочет покрыться мурашками, вспоминая, что Мерендсен сказал о шепотах, о тех вещах, которые мы никогда не могли бы надеяться понять.

— Если там и было что-то, сэр, то сейчас этого нет. Ничего не видно, кроме пустого болота.

— Это не значит, что они ушли, — бормочет она, проведя пальцами по волосам и разбивая ее обычно аккуратный пучок. Она делает еще несколько шагов, затем резко разворачивается и приседает передо мной.

Все жалюзи закрыты, что делает офис еще более похожим на пещеру, чем большинство зданий на Эйвоне. Теперь, когда у меня есть возможность осмотреться, я вижу разбросанные вокруг пустые пакеты с пайками, грязные кофейные кружки на столе. Похоже, она скрывается здесь уже неделю.

Ее голос ломается, когда она продолжает.

— Все сходят с ума, все. Кроме тебя. Почему же не ты? Почему же не ты? — Она наклоняется вперед, схватившись за подлокотники моего стула, ее лицо всего в нескольких дюймах от меня.

И мне хочется закричать. Я убила более полудюжины человек. За исключением того, что это была не я. Тарвер Мерендсен доказал это.

— Я не знаю, — шепчу я вместо этого.

— Объект, который вы видели, не был военным, — произносит она, наконец. — Он принадлежал «Компании Лару».

Пульс учащается… я должна ступать осторожно, чтобы получить ответы, которые мне нужны.

— Причина? Какой у них интерес к Эйвону?

— Они подошли ко мне, когда меня назначили сюда, и сказали, что они работают над тем, как остановить ярость. Они сказали, что все командиры базы в течение последних десяти лет позволяли им проводить здесь свои исследования.

Но почему? Для чего? Я открываю рот, но Тауэрс продолжает, ее голова опущена, она бормочет низким, грохочущим голосом, который пугает меня.

— Мы обнаруживаем их там иногда, — бормочет она. — Солдат, захваченных яростью. Утопленных или похороненных в зыбучих топях, или мертвых с оружием в руках и пулей в голове. Они идут на восток, на ничейную территорию, чтобы поблизости не было никого, кого можно убить, когда их прихватит. Они ищут его. Они ищут это место. Но оно движется, всегда движется. Оно никогда не появляется в одном и том же месте дважды. Я пыталась найти его, но…

Если бы у меня не было причин верить в то, что она говорит, я бы сказала ей, что она сошла с ума. У нее дикий взгляд, глаза ввалились, губы потрескались. Она не заботилась о себе. Она явно не спала. Она выглядит так, как я, когда я утонула в вине на следующее утро после резни в лагере мятежников, когда я поверила, что убила всех…

Я замираю.

— Сэр, что вы сделали?

Командир Тауэрс качает головой.

— В то время это казалось ничем. Каждый месяц на мой счет поступает дополнительный бонус, и я предоставляю копии наших медицинских карт. Иногда трупы исчезают, те, что мы находим на болоте. Ты должна понять, «Компания Лару» проводит какие-то революционные медицинские исследования, и никто больше не помогает нам, не помогает моим солдатам. Я думала, у них есть ответ на ярость. Ты понимаешь это, ты знаешь, что значит жить и умирать со своим взводом.

— Да, сэр, — осторожно говорю я, не допуская осуждения. Я не уверена, что поступила бы по-другому в ее положении, и я хочу, чтобы она продолжала говорить.

Но, похоже, она даже не услышала меня.

— Я больше не могу этого делать, — шепчет она. — Это место, вещи, которые они изучают… ярость только ухудшается. Теперь она забирает гражданских, как того человека Куинна, у которого нет истории насилия. Ли, я сказала им, что больше не буду их покрывать. И я говорю тебе, на случай… — она сглатывает, делая глубокий вдох, который восстанавливает немного здравого смысла в выражении ее лица. — На случай, если со мной что-то случится.

Мои ладони, прижатые к сиденью стула, потеют.

— Почему мне?

— Почему ты, — отвечает она. — Это то, что они хотят знать. Я уже разобралась с этим. «КЛ» хочет знать, почему ты не срываешься, почему у тебя никогда не бывает снов. Вот почему ты все еще здесь. Ли, они не просто заплатили мне, чтобы я смотрела в другую сторону. Они заплатили мне, чтобы я наблюдала за тобой.

Страх сжимает горло, душит голос.

— Кто? Кто это был?

Она смотрит на меня, все еще находясь близко ко мне. Ее рот открывается, затем закрывается. Я смотрю, как ее взгляд фокусируется на чем-то мимо меня, затем резко отводится, а затем размывается.

— Ли, — шепчет она, и снова, на этот раз со странной срочностью. — Ли.

— Сэр? — Я заставляю себя двигаться, вырваться из страха, удерживающего меня, чтобы дотянуться до нее. — Сэр, что происходит?

Я вижу, как ее зрачки расширяются и мышцы начинают дрожать. Так же происходило с Мори, она выглядела так, когда выстрелила в того подростка в городе. Я тянусь к пистолету, но пальцы сжимаются, когда касаются знакомой хватки, и я понимаю, что не смогу выстрелить в своего командира.

В первый раз, когда на моих глазах погиб солдат, это было через несколько недель после того, как я пошла на службу. Мы были в патруле, и он попал в плохо сконструированную, но эффективную ловушку, оставшуюся после давнего восстания, и та разорвала его на части. В тот момент, когда его нога споткнулась о провод, и прежде, чем произошел взрыв, мы оба уже поняли, что произошло. Его глаза встретились со мной, и в тот миг, тянувшийся вечность, простиравшуюся между нами, на его лице отобразилось знание о том, что он вот-вот умрет, а на моем появилась беспомощность от неспособности остановить это. Это была всего лишь секунда, но она продолжалась вечно.

Этот момент вернулся ко мне, когда командир Тауэрс встретилась с моими глазами. В то мгновение она знала, что ее накрывает.

Я приготовилась, ожидая вспышки насилия.

Вместо этого ничего не происходит, и она выпрямляется. Я остаюсь напряженной, наблюдая за ней, ожидая, когда она сломается, как Мори. Она смотрит мимо меня, ее зрачки все еще расширены… а затем, давая себе странное небольшое встряхивание, она отворачивается и тянется к стопке файлов на своем столе, спокойно идя к своему стулу.

Я смотрю, как она возвращается к работе, ожидая, когда наступит взрыв. Но этого не происходит. Хотя ее зрачки все еще кажутся необычайно большими, язык ее тела и движения совершенно нормальны. Более нормальны, чем как она вела себя, когда я впервые вошла в ее кабинет.

— С-сэр?

Она поднимает взгляд, моргая от удивления.

— Капитан, — мягко произносит она. — Я не заметила, как вы вошли. Чем могу помочь?

Это как удар в живот, я не знаю, что ответить, пытаясь все понять.

— Сэр, я пришла сюда поговорить с вами. Вы рассказывали мне о медицинских записях. О «Компании Лару».

— Я рассказывала? — Она хмурится, тянет руку, чтобы аккуратно уложить прядь волос на место. Привычный, знакомый жест, который я узнаю, но немного вялый. Просто немного неправильный. — Да нет.

— Сэр, записи… объект на востоке…

— У меня много бумажной работы, капитан, — говорит она вежливо. — Это может подождать?

Я не уверена, что, если бы я не видела ее десять минут назад, сказала бы я, что что-то не так. Но глядя на нее сейчас, я вижу эти маленькие знамения, здесь и там. Все ее жесты верны, перегиб в ее голосе, поворот ее фразы. Но это все приглушено. Завуалировано. Как будто это она и есть, но ее почему-то… меньше.

— Да, сэр, — заикаюсь я, отступая к дверному проему. — Я… благодарю вас, сэр.

Она не поднимает взгляд, когда я отдаю честь и спешу выйти.

Все, что я могу сделать — это спокойно вернуться на другую сторону базы и не побежать, не найти ближайший шаттл и не улететь как можно дальше от этого места.

Я не знаю зачем «Компания Лару» здесь, на Эйвоне. Я не знаю, почему моему командиру платили за то, чтобы она следила за мной. Но того человека, который стоял за взятками и чувством вины, больше нет. Потому что, та, кто только что вежливо показала мне на дверь — это не командир Тауэрс.

Я собиралась отправиться на поиски Мерендсена и рассказать ему, что узнала, чтобы попытаться совместно собрать все кусочки пазла вместе. Вместо этого, я направляюсь в «Молли». С персоналом, что круглосуточно на дежурстве, он всегда открыт. Я пытаюсь сказать себе, что это потому, что я хочу комфорта толпы, но я знаю, что не поэтому я иду туда. Я пытаюсь сказать себе, что это потому, что мне нужен вклад Флинна в то, что происходит, надеясь, что у него есть рациональное объяснение тому, что я видела.

Но я знаю настоящую причину, по которой ноги ведут меня по этому пути, и я не горжусь этим. Я в ужасе, и впервые с тех пор, как мне исполнилось восемь лет, я просто хочу, чтобы кто-нибудь сказал мне, что все будет хорошо.

Когда я оказываюсь на полпути туда с кружащимися мыслями, с невидящими глазами от истощения и страха, нос начинает свербеть, и я узнаю удушающий, едкий запах дыма. Что-то где-то горит.

У меня раскалывается голова. Я вижу густой черный дым, вздымающийся на расстоянии, и автоматически перехожу на бег. Это может быть любое здание по ту сторону базы: там есть пара казарм, несколько навесов, даже склад боеприпасов. Но как бы это ни было катастрофично, я знаю, что это не так.

Боже, нет. Пожалуйста, нет.

Я едва осознаю расстояние между мной и «Молли» — это даже не шок, когда я огибаю две казармы и вижу бар в огне. Я продолжаю бежать и останавливаюсь только когда кто-то хватает меня за куртку и тащит назад, импульс сбивает меня с ног.

Карабкаясь в грязи, чтобы снова встать на ноги, я устремляюсь к горящему бару, когда те же самые руки снова хватают меня.

— Чейз! — кричит тусклый голос в мое ухо. — Ты не можешь войти туда!

— Там могут быть люди! — кричу я, голос ломается, когда я изо всех сил пытаюсь освободиться.

— Если это так, то они мертвы, и ты не можешь им помочь! — Это капитан Билтмор, и он не отпускает меня. — Возьми себя в руки, капитан! — орет он.

Когда же он все же отпускает меня, я снова падаю, и на этот раз этого достаточно, чтобы освободить меня от отчаянной необходимости попасть внутрь. Я смотрю на пламя и мысли замирают. Нигде нет никаких признаков Флинна. Я не могу думать, не могу чувствовать. Здесь нет места для горя… я его еще не осознаю, не могу принять. Не так.

Сердце опустошается.

Я слышу крики аварийных бригад, вижу скоординированные усилия пожарных, пытающихся взять пламя под контроль, прежде чем оно распространится на любые другие здания. Луч падает вниз, посылая поток пламени и искр, выстреливающих в небо. Окна все лопнули от ада внутри, и через пустую раму я вижу контур бара, раскаляющийся на глазах. Каждый вдох обжигает нос запахом горящих химикатов. Нелепо, но я думаю об антикварном автомате Молли, как красно-золотой пластик тает в огне, о его банках памяти, заполненных старой музыкой Земли, что превращаются в не более чем в расплавленные схемы и вредные испарения.

Кто-то стучит по мне, заставляя меня споткнуться и выбить образ из головы. Ловя равновесие, я вижу, как пара медиков вытаскивает из дыма нагруженные телом носилки, покрытые простыней.

Это большой человек… слишком большой, чтобы быть Флинном. В одно мгновение я понимаю кто это и отпихиваю Билтмора.

— Что с ним? — ору я медикам, потянувшись к простыне. — Если это просто вдыхание дыма, возможно, он не…

— Нет, капитан, он мертв. Пожалуйста, не надо… — один из медиков пытается перехватить меня, но я сильнее, чем он, и я отталкиваю его в сторону, чтобы добраться до простыни и отодвинуть ее.

Там лицо Молли, спокойное и расслабленное. Похоже, он спит, или как будто притворяется. Но потом я вижу кровь, следы ожога на его выбритом черепе. Я наклоняюсь и понимаю, что часть черепа снесена сзади.

Все вокруг меня замедляется. Смутно, я слышу, как медики что-то говорят. Он был мертв до того, как начался пожар. Стреляли из нашего собственного оружия. Затвор был поднят под большим углом, предполагается, что его заставили встать на колени, прежде чем он был убит. Казнен.

Когда я поднимаю глаза с лица Молли, они падают на пару солдат, утаскивающих кого-то мужчину средних лет, который борется и выкрикивает проклятия.

— Кто это? — голос звучит тихо и холодно. Очень спокойно. Хорошо.

Ближайший медик смотрит на меня, затем на человека, которого утащили.

— Один из ублюдков ответственный за это, — отвечает он. — Они думают, что здесь была целая банда, которая каким-то образом пробралась сюда, но он единственный, кого они поймали. Собираются допросить его.

Сердце снова наполняется, ярость берет вверх, когда весь мир сужается до этого уведенного человека. Человека, ответственного за это. Им не нужно будет допрашивать его официально… я намерена выяснить все сама, независимо от цены. Я вытаскиваю пистолет из кобуры и тихо проскальзываю за ним и его сопровождающими, ускоряя шаг.

Я найду того, кто это сделал, и разорву их на части.

Девочка дремлет до ухода в постель, слушая щелчок имитационной слоновой кости, когда ее мать шевелит маджонг плитки. Она свернулась с одеялом под войлочным столом, окруженная друзьями матери со всех сторон.

Плитка с изображением хризантемы падает на пол, и грохочущий голос говорит:

— Я достану. — Рука опускается через край стола, и девочка видит, что та покрыта татуировками, больше, чем она когда-либо видела в одном месте.

Взрослые общаются, как и мать девочки, и низкий гул голосов почти убаюкивает девочку.

— Кто будет присматривать за магазином, пока меня нет? — спрашивает мать.

— Я могу, — говорит мужчина с татуировками.

— А когда тебя не будет? Кто тогда будет присматривать за ней?

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

ФЛИНН

Я СТОЮ В ПЕРЕУЛКЕ МЕЖДУ казармой и складом с боеприпасами, прислонившись к жесткой стене. Пытаюсь отдышаться и наблюдаю. Я не могу понять, кого они увозят, я нигде не вижу огромного силуэта Молли, и ничего не могу сделать, кроме как стоять здесь со скрученными в кулаки руками, и ждать. Если мои люди сделали это, то, когда они увидят меня, весь ад вырвется на свободу. Больше людей погибнет.

Я так заворожен пламенем, что практически пропускаю Джубили, когда она проходит мимо меня. Я тянусь, чтобы схватить ее за руку и повернуть к себе, осознавая в ту же долю секунды, что, вероятно, она сломает мне нос после этого. Я уверен, что если бы она была менее шокирована, она бы так и сделала. Вместо этого я ловлю проблеск чего-то дикого в ее глазах, и запятнанная сажей рука поднимается ударить меня, но я уклоняюсь.

— Джубили, это я.

С бессловесным звуком, пораженная она, спотыкаясь, отскакивает от меня, ударяясь о стену казармы. Удар заставляет ее посмотреть вверх, ее взгляд с усилием фокусируется — и тогда она понимает, что это я. Ее сердце отражается в ее глазах. Пистолет, который она держит, падает в грязь. Ее руки хватаются за меня, за мои рукава и тянут меня ближе, как будто она должна убедить себя, что я реален.

— Флинн? — шепчет она.

Сочетание боли и облегчения на ее лице заставляет меня двинуться к ней и, прежде чем я успеваю остановить себя, я притягиваю ее к себе и обнимаю. Она вцепляется в меня, и на мгновение мы стоим там обнявшись, неподвижно, несмотря на разверзшийся за переулком хаос.

— Я думала, ты… — еле выговаривает она, отступая на полдюйма, потрясенная интенсивностью своей собственной реакции.

Я сам немного дрожу, и мне нужно прочистить горло, прежде чем хоть что-то вымолвить.

— Я был на пути в подсобку, когда услышал крики. Где Молли? Он был там, когда я уходил, мне следует…

Слова застревают у меня в горле, когда ее взгляд передает мне новости. Наши руки повисают, и я должен опереться о стену склада боеприпасов, чтобы не дать коленям подогнуться.

— Они поймали одного из мятежников, кто это сделал. — Она поворачивается лицом к переулку. — Остальные сбежали. Я шла на допрос, они взяли его…

— Возьми меня туда, — прерываю я, неотложность заставляет меня запнуться. — Может быть, я смогу убедить его поговорить. Предложу ему сделку.

— Он убийца, Флинн, — отрезает она, из-за горя по другу она сама ярость. Она с мрачным лицом поднимает пистолет с земли. — Он не заслуживает сделку, он заслуживает справедливость.

— А если он один из людей Макбрайда? Что, если он знает, что они планируют дальше? — Я не могу представить, чтобы кто-либо из моих людей стал поджигателем. Вдруг, так не должно было быть. — Прошу тебя.

Она знает, что я прав, но желание отомстить так же глубоко. Я наблюдаю за ее борьбой, чувствуя, как она отражается глубоко в моем сердце… тот, кто убил моих людей, все еще где-то там. Наконец, засунув пистолет обратно в кобуру, она бормочет:

— Ничего ему не обещай.

Когда мы добираемся до камеры, она отсылает охранника с парой приказов. Нервный капрал смотрит на меня, но не мешает мне следовать за ней, пока не исчезает. Возможно, он надеется, что я остановлю ее от убийства заключенного.

Сердце падает, когда я вижу, кто ютится на скамейке в углу комнаты. Это Турло Дойл, копна его светлых волос поседела от пепла, глаза покраснели от дыма и горя. Он оказался на болотах, потому что его сестра саботировала одну из ферм водорослей, а trodairí не переставали приходить к нему, и каждый раз все с большей решимостью спрашивали, где она. Потом он встретил Майка, и у него появилась причина остаться. Но он не кровожадный бунтарь. Он был лаборантом и занимался биологией.

Его голова опущена, усталость и страх берут свое. Джубили не колеблется, хлопая дверью камеры.

— Кто это сделал? — рычит она, вглядываясь в него, чтобы встретиться с ним взглядом.

Она была слишком ослеплена шоком и яростью в пещерах, чтобы узнать человека, овдовевшего в результате резни. Но Турло помнит ее. Когда он поднимает голову, его глаза фиксируются на ее лице с целеустремленной ненавистью, которая заставляет мое сердце заледенеть.

— Ты все равно убьешь меня, trodaire, — выплевывает он. — Я не буду помогать тебе убивать кого-либо еще.

— Это ты мне говоришь, — выплевывает она в ответ, — или ты чертовски прав, или я убью тебя, и я сделаю это в конце. Кто из вас убил Молли?

Турло с трудом дышит, его круглое лицо теряет весь цвет, то ли от страха то ли от ярости, я не могу сказать.

— Я. Я действовал один.

— Не ты, — кричит она, ее голос срывается. — Эти следы ожогов на черепе, только лазерный пистолет способен на такое. У тебя же он антикварный.

— Ты носишь лазерный пистолет, — выпаливает он. — Ты убила наших людей и детей. — Он впивается в нее взглядом, глазами буравя ее. — Ты убила моего мужа. Я надеюсь, ты сгниешь в аду.

У меня вскипает мозг, и я прижат к стене дверью, незамеченный кем-либо из них. Молли застрелили? Я нахожу, что мне становится плохо от горя.

Джубили глядит на него, и я понимаю по ее молчанию, что она узнала его. Затем она расправляет плечи. Она не потрудилась отрицать его обвинение, и мне становится больно за нее, но я понимаю почему. Что она может сказать, чтобы он поверил?

— Я даю тебе еще один шанс, мятежник. Имена. Выкладывай.

Турло просто пристально смотрит на нее, во взгляде сквозит испуг и решительность. Только горе могло придать такому хрупкому человеку силы. В другой раз я почти бы гордился таким отпором. Сейчас же Джубили будет вытаскивать из него информацию, если я ничего не сделаю. Я выхожу из-за двери на свет. Взгляд Турло скользит мимо Джубили, и его рот открывается, когда он меня узнает.

— Что ты здесь делаешь? — его шепот словно пуля, пронзающая меня. — Она убила Майка, а ты стоишь рядом с ней.

— Это была не она. Даю слово. Она была там, но этого не делала.

Он наблюдает за мной в тишине, заставляя меня задаться вопросом, имеет ли мое слово хоть какую-либо ценность для него сейчас. Кроме своего отсчитывающего время стука сердца, я слышу тяжелое дыхание Джубили. Если Турло сможет довериться мне, тогда я смогу поверить, что и Шон сможет. Я смогу поверить, что пропасть между нами исчезнет, что мы сможем скорбеть вместе.

Я мягко спрашиваю:

— Где Макбрайд, Турло?

Он вздрагивает, горе и гнев сменяются быстрой, ледяной вспышкой страха.

— Я не знаю, — говорит он жестко. Но его преданность хрупка, этот ужас более реален, чем все, что он показал Джубили.

— Ты боишься его, — мягко продолжаю я. — Скажи мне.

Он колеблется, переводя взгляд туда-сюда, с меня на Джубили.

— Он застрелил его, — выдыхает Турло наконец. — Бармен — большой. Мы искали капитана Чейз… мы собирались только попугать людей, пока нам кто-то не скажет, где ее найти.

— Продолжай. — Выражение лица Джубили нечитабельное, ее гнев перетекает во что-то другое, во что-то холодное.

— Макбрайд продолжал кричать на парня, снова и снова. Парень не сказал бы нам, где тебя найти, trodaire. Поэтому Макбрайд выстрелил в него и поджег… — продолжает он, говоря отрывисто, страх мешает ему выговаривать слова. Но когда Джубили отворачивается, ее плечи напряжены, горе Турло вспыхивает снова. — Она была там, Флинн. Все это знают. Она должна заплатить.

Я чувствую, как моя грудь наливается тяжестью.

— Я знаю, что она была там, но из ее оружия никогда не стреляли.

— Ну, те люди… Майк, остальные… они не были убиты из обычного оружия. Это был лазерный пистолет. У кого еще есть такое оружие, кроме солдата?

Внезапно комнату накрывает тишина. Джубили поднимает взгляд, и то же понимание ударяет всех троих. Мир переворачивается вверх дном, и мою кожу покалывает, когда волна головокружения проносится через меня. Мы все знаем, у кого есть такое оружие, потому что он недавно использовал его, чтобы выстрелить Молли в затылок.

Вдалеке ревут выстрелы, когда мы с Джубили пересекаем базу. В воздухе раздается треск старомодного баллистического оружия фианны и смертельный свист лазерных пистолетов. Вонь оплавленного пластика и сожженных химикатов висит в воздухе. Мне хочется находиться как можно дальше от камер. Подальше от Турло Дойла, подальше от «Молли», который больше никогда не будет «Молли». Я начинаю спотыкаться, когда мои ноги начинают еле волочиться, и Джубили хватает меня за руку, таща я собой.

Макбрайд. При всех наших различиях, при всей его тяге к войне, я всегда верил, что мы хотим одного и того же — процветания для Эйвона, мира и справедливости для нашего народа.

Но он убил Фергала. Он убил Майка. Он убил каждого, кто лежал мертвым в нашем убежище, просто чтобы зажечь запал этой войны. А теперь и Молли, потому что он не предал бы Джубили.

И он все еще где-то там, с Шоном. О, Боже.

Я возвращаюсь в настоящее время, когда коммуникатор на рукаве Джубили гудит, и она ныряет в укрытие здания, чтобы лучше слышать. Раздается знакомый голос с сильными помехами.

— Ли, это Мерендсен, докладываю.

Она приподнимает запястье, чтобы ответить.

— Продолжайте, сэр.

Голос Мерендсена приглушенный, но четко идентифицируемый.

— Ли, командир Тауэрс подняла уровень угрозы и приказала всем не при исполнении покинуть базу и Эйвон. Включая меня.

— Из-за «Молли»? — Она закрывает глаза, когда произносит его имя.

— Потому что они подтвердили, что у фианны есть зенитное орудие. Следующий шаттл отсюда может быть последним, и я буду на нем. Я был готов пойти на риск и остаться, но командир сказала, что если я не сяду на борт, она меня сама сопроводит. Я направляюсь к орбитальному космопорту. Ты мой сопровождающий и, если тебя не будет здесь для пилотирования, это сделает кто-то другой. — Он делает паузу, раздается статическое шипение. — Я бы не отказался от возможности попрощаться. — Хотя слова обычные, я понимаю, что он пытается сказать. Я пытался остаться, но мне не дают. Я должен поговорить с тобой, прежде чем уеду. Но их система связи не является приватной.

— Направляюсь в вашу сторону, — жестко отвечает она, распрямляя плечи. Капитан Чейз снова в работе. Что бы Мерендсен не сказал ей, мы должны услышать это больше, чем когда-либо.

— Есть еще кое-что, капитан.

— Сэр?

— Они собирают всех гражданских в столовой в целях проверки, сканируют их генные маркеры. — Он делает паузу, тишина становится тревожной. — Если ты увидишь кого-то из них, ты должна направить их туда.

Она смотрит на меня с волнением во взгляде.

— Поняла, сэр. Спасибо за предупреждение, — отвечает она ровным голосом.

Разум все еще полон тумана — имя Макбрайда стучит в голове, как барабан. Но потом Джубили одергивает мой рукав, стараясь лучше скрыть закрученный код татуировки генотипа. Затем она сует руку мне между лопаток, и с толчком, заставляет меня двигаться вперед.

Мы начинаем бежать к стартовым отсекам. Взрыв вторит из болот, дрожащее напоминание о безумии Макбрайда. Мы теряем нашу единственную связь с «Компанией Лару», наш единственный шанс узнать, что убивает Эйвон.

Девочка ищет своего призрака из Новэмбэ. Она так уверена, что он где-то здесь, в бесконечных залах и покоях. Он никогда не покидал ее раньше, да и призраку все равно, на какой планете она находится. Она ищет уже несколько часов. Приют внутри безлюднее, чем снаружи, и она никогда не исследует все комнаты.

В одном из общежитий находится минискрин, контрабандой ввезенный каким-то ребенком, старомодный, но работающий. Комната пуста, но кто-то оставил включенным экран, который трещит и разрушает тишину. На нем женщина говорит о войне, заканчивающейся на какой-то далекой планете, пока на заднем плане прокручиваются кадры разрушений и беженцев на воздушной подушке.

Девочка смотрит на экран и этот город — Новэмбэ.

Но когда она приближается, она понимает, что это не может быть ее Новэмбэ. Город на экране оживает, здания перестраиваются, дети там поджигают петарды. Он похож на игрушку, модель, копию того места, где она жила, изображения на экране никогда не станут реальностью.

Новэмбэ в ее воспоминаниях был разорван на части, и так будет всегда.

И призрак из Новэмбэ исчез.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

ДЖУБИЛИ

ТЕЛО ПРОТЕСТУЕТ ПРОТИВ ТАКОГО ПЛОХОГО ОБРАЩЕНИЯ. Постоянные бои, бег, прятки. Нехватка сна и слишком много горя. Я чувствую, как оно горит в крови, когда я бегу быстрее, стремясь к пусковым отсекам. Если меня не будет рядом, чтобы пилотировать шаттл Мерендсена, я потеряю шанс узнать, получил ли он ответ от Лили — и, судя по волнению в его голосе, я уверена, что он его получил. Мы должны иметь эту информацию. Я еще даже не рассказала ему ни о Флинне, ни о командире Тауэрс. Но что я могла сказать?

Пока бегу, я фокусируюсь на ноющих мышцах. Я пытаюсь не думать о Молли, пытаюсь не представлять его под дулом пистолета, все еще отказывающегося сказать Макбрайду, где меня искать.

Глаза наполняются слезами от смеси горя и холодного воздуха, и я поднимаю руку, чтобы стереть проблеск влаги. Я слышу Флинна на полшага позади меня — когда я ускоряюсь, он ускоряется за мной. Пару недель назад я была бы удивлена, что он не отстает. Теперь же нет. Я никогда не считала, что жизнь на болотах похожа на пикник, но я не знала, насколько его тренировки — потому что это были тренировки, даже если он был не в униформе — похожи на мои.

Наш маршрут проходит мимо столовой, и те, кто выглядят наполовину гражданским населением базы, находятся там, в длинной очереди, ползущей между столами и скамейками. Пара мундиров пробираются вдоль очереди, и в ожидании гражданские закатывают рукава, чтобы предложить свои маркеры для сканирования. Охрана поймала только одного преступника в «Молли». Все, кто не относятся к военным, обязаны доказать, что они могут или должны быть здесь.

Стартовый отсек — это серия длинных, низких, массивных ангаров, высотой не более двух этажей, но основная часть зданий находится под землей, где содержатся все транспортные средства, военные и гражданские, связанные с базой и городом. Одна из изогнутых крыш открыта, признак того, что корабль собирается взлететь… или уже это сделал.

Мы останавливаемся перед входом, и я поворачиваюсь к Флинну.

— Так. Вспомни свою историю, что ты кузен Молли. Ты имеешь полное право находиться здесь. Веди себя так, будто ты хочешь покинуть Эйвон теперь, когда Молли… — голос надламывается, и в клубке эмоций, поднимающихся во мне, я выбираю гнев. Так проще. — Теперь, когда Молли умер. Это должно удержать их от сканирования тебя некоторое время.

Он кивает.

— Понял. Куда мне идти после того, как ты отвезешь Мерендсена?

Я все еще задерживаю дыхание.

— Ты спрячешься. Может, в моей квартире, если они не будут обыскивать базу. Я не знаю, куда ты пойдешь после этого… обратно в болото. Я не знаю.

Я не знаю. Одни из моих наименее любимых слов в галактике, и я довольно часто произношу их в последнее время.

Стартовый отсек всегда загружен, но сегодня здесь царит абсолютный хаос. Флинн присоединяется к группе гражданских лиц, мелькающих в пассажирском отсеке, смешиваясь, будто так и надо, и я сопротивляюсь желанию оглянуться на него, когда направляюсь к одному из диспетчеров, невысокому мужчине среднего возраста, которого я знаю. Рядом прогревается двигатель, так что я вынуждена кричать.

— Мерендсен? — кричу я, близко наклонившись. — Парень из «ТерраДин», оценивающий безопасность?

Диспетчер смотрит мимо меня, затем указывает в направлении шаттла четвертого или пятого по очереди от меня.

— Лучше поторопиться… все скоро взлетят.

Я вылавливаю взглядом Флинна в толпе, сигнализируя о своем пункте назначения, а затем направляюсь к группе офицеров в форме возле шаттла. Мерендсен там… я вздыхаю с облегчением, когда вижу его.

Он замечает меня и пожимает руку офицеру, чтобы направиться в мою сторону.

— Капитан, — зовет он, с напряжением в голосе. Я краем глаза замечаю Флинна, который бежит к нам.

— Эй, — громко кричит он, протягивая руку для пожатия. — Жаль, что ты уезжаешь.

Мерендсен пожимает ладонь Флинна. Но когда он говорит, его голос опускается ниже, что становится едва слышен мне на фоне работающих двигателей.

— Я получил весточку от Лили. Сообщение. Она не могла рисковать устной передачей, но кое-что написала. У нас есть шифр для таких случаев, когда мы не можем говорить лицом к лицу. Я расшифровал его для вас, вот. — Он кладет в мою ладонь смятый лист бумаги. — Прочитайте, когда будете одни.

— Сэр, — справляюсь я с голосом, стараясь выглядеть непринужденно, не спуская глаз с военного персонала, роящегося вокруг различных шаттлов. В дальнем конце ангара один с ревом взлетает вверх, создавая шум, обеспечивающий идеальное прикрытие для наших голосов. — Спасибо вам.

Он пристально смотрит на меня, и тихо произносит:

— Ли, послушай меня. Этих существ Лару использует, сами они не плохие. Но если он нашел способ управлять ими, то я не знаю, на что он способен. Просто будь осторожна. Пожалуйста.

Я знаю, что он пытается сказать. Не торопись, не спеши. Не будь Ли подобной. Мне удается кивнуть.

— Хорошо. Обещаю.

— Лили была права, — продолжает он, на этот раз взглянув на Флинна. — Вам нужны доказательства, и вам нужно создать целую плеяду свидетелей. Вам нужно так много глаз на Эйвоне, чтобы Лару не посмел прикоснуться к нему. Может быть, когда ты вернешься, ты сможешь найти то, что случилось с тем объектом на востоке.

Прежде чем кто-либо успевает ответить, диспетчер воздушного движения пробирается ко мне.

— Отправляйтесь, сэр, осталось не так много времени. Последний шаттл.

Я вижу, как гражданские и солдаты садятся в шаттл. Большинство солдат имеют видимые ранения, но некоторые выделяются лишь покрасневшими глазами, которые часто преследует тех, кто имел свой первый неестественный сон и теперь боится вернуться ко сну, опасаясь ярости. Присутствует только горстка гражданских, небольшая доля счастливцев, у кого есть семья, ожидающая их где-то в галактике. Они спокойно идут, опустив головы, как будто не хотят привлекать к себе внимание.

За ними стоит полудюжина солдат, сдерживающих отчаянную толпу горожан, желающую выбраться с планеты, прежде чем они потеряют свой шанс. Официальные представители пусковой площадки теснят их обратно к базе, потому что им надо будет просканировать их генный маркер. Для Флинна нет выхода из этого здания, кроме как на корабле, на котором лечу я.

Офицер по контролю все еще выдает мне предупреждения жестким голосом, в котором сквозит срочность.

— У мятежников есть ракеты класса «земля-воздух», они сбили корабль снабжения. Больше небезопасно летать, сэр. Сейчас у нас есть небольшое окно, но на этом все. Если вы взлетите сейчас, есть хороший шанс, что вы будете в порядке… но вы, вероятно, не сможете вернуться.

— Как долго? — спрашиваю я его.

— Не знаю, сэр. Может быть час, если наземные команды смогут отбить пусковые установки. А может, пока война не закончится.

Я качаю головой. Если я улечу сейчас, я никогда не смогу вернуться.

— Что там происходит? — спрашиваю я, кивая головой в сторону гражданских, которых они теснят. Я не могу отправить Флинна присоединиться к ним, пока не узнаю, куда их везут.

— Если они не садятся в шаттл, их сканируют проверяя личность, сэр.

Глаза Флинна встречаются с моими. Я вижу, что это ударяет по нему, его глаза расширяются от этого удара.

Техник продолжает говорить.

— Мы выполнили для вас предполетные проверки, сэр, вы в списке, чтобы управлять этой штукой, потому что вы — служба безопасности мистера Мерендсена, и по приказу командира вы должны сделать это сейчас.

Меня направляют к носу шаттла, чтобы выполнить полученные по поводу меня распоряжения, но мои глаза устремлены на Флинна, и на мгновение нет звука, ничего, кроме стука сердца, поскольку пропасть между нами расширяется. Время замедляется, миллисекунды стекают, шурша, как пыль.

Затем все отходит назад, а Флинн выходит на первый план.

— И я, — проговаривает он со вздохом. — Я тоже собираюсь.

Офицер смотрит на него и на толпу, борющуюся за борт. Флинн на этой стороне солдат, удерживающих остальных, и человек предполагает, что он уже прошел проверку безопасности. Что он должен быть на шаттле.

— Хорошо, но вы понимаете, что, возможно, вы не вернетесь? Черт возьми, вы можете взорваться в небе, если они пустят имеющиеся у них ракеты в дело.

— Я знаю. — Флинн тяжело дышит, его глаза обращены ко мне. — Я знаю.

А потом он уходит, и время ускоряется, как будто компенсирует свое замедление несколько секунд до этого. Мерендсен тянет его к пассажирскому входу, и я вынуждена развернуться и мчаться к кабине, поднимаясь на место пилота. На этот раз нет второго пилота, у нас не будет никого лишнего.

Руки дрожат. Хотя я летала несколько раз в месяц с момента базовой подготовки с шестнадцати лет, я не пилот, но обычные транспортные миссии в любом случае наполовину автоматизированы. Разве что уворачивание от зенитных ракет никогда не было частью рутины.

Мышечная память берет верх, и я пристегиваюсь, двигатели гудят. Контрольные огни по всему потолку зажигаются зеленым один за другим, чтобы сказать мне, что пассажиры все пристегнуты, люки задраены, что мы под давлением. Что мы готовы лететь. Я нажимаю на гарнитуру блока связи и слышу, как диспетчерская вышка визжит на меня, чтобы я начала движение, взлетала сейчас.

Я разгоняю двигатель, чувствуя, как весь шаттл дрожит, когда поднимается вертикально с наших опор. Я делаю долгий, успокаивающий вдох, а затем позволяю шаттлу взлететь в небо.

Девушка прячется за пригорком, ее рука прикрывает рот солдата рядом с ней, чтобы приглушить его стоны боли. Ей нужно вернуться, вернуться в бой, но она не может — ее ноги не идут. Она осознала, как легко сбежать, она позволила своему взводу, своему капитану сражаться без нее. Лишь когда остальная часть взвода отступит, капитан найдет ее, все еще обездвиженную, и солдата, которого она вытащила из боя, без сознания.

— Ты в порядке, капрал? — спрашивает капитан, приседая и осматривая ее на предмет признаков шока.

— Я сбежала, — шепчет девушка. — Я сбежала.

— Не думаю, что Джессоп посмотрит на это с такой стороны. — Капитан прощупывает пульс солдата. — Пойдем, мы расположились на другой стороне хребта.

Она остается на месте, когда капитан тянет раненого на плечо и начинает свой путь обратно к остальной части взвода. Она пытается встать, но не может, и она наблюдает, как он становится все меньше и меньше, пока она снова не останется одна, единственным солдатом, оставшимся на равнине.

Девушка должна была быть храброй, но она сбежала.

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ

ФЛИНН

ЖЕЛУДОК ПЫТАЕТСЯ ВЫСКОЧИТЬ через горло, когда шаттл поднимает нас с Эйвона, и я ловлю себя, что хватаюсь за подлокотники. Шторки вокруг нас плотно закрыты, что лишает меня проблеска голубого неба или звезд над постоянным облачным покровом Эйвона. Я не знаю, является ли головокружение морской болезнью или неспособностью мозга обработать последние несколько часов.

С рывком двигатели замедляются. Только когда сила ускорения перестает вдавливать меня в сиденье, я понимаю, что гравитация исчезла, и нервное постукивание ноги не требует больше никаких усилий. Вес исчезает так же, как и связь с домом… в долгой, затянувшей тишине мысли мечутся, грудь болит. Теперь у меня нет направления. Я даже не знаю, в какой стороне мой дом.

Вытянув шею, мне становится виден профиль Мерендсена впереди меня, как вдруг он поворачивает голову в мою сторону, но никто из нас не может отстегнуться, не включив сигнализацию. Я не знаю его долго, но могу сказать, что его убивает это отбытие.

Шторки до сих пор закрыты, что не дает нам никакого предупреждения, собираемся ли мы пристыковаться, не дает никакого вида космодрома, в который мы аккуратно входим. Каждый человек, который прилетает на Эйвон из любой колонии, оказывается здесь, делая пересадку с массивных космических кораблей на шаттлы, подобные нашему, построенные, чтобы противостоять гравитации и атмосферному давлению. Из-за того, что иллюминаторы прикрыты, я не могу представить на что похож космодром, такая огромная штуковина, висящая в звездах. Корабль громко лязгает, когда оседает в своей колыбели, а затем Джубили сбрасывает ремень безопасности и шагает к задней части шаттла, чтобы посмотреть на собравшихся на выход пассажиров. Когда она проходит мимо меня, она тихо бормочет:

— Не уходи с корабля. Держись подальше и оставайся вне поля зрения.

Пассажиры начинают выходить из шаттла. Я вижу, как голова Мерендсена поворачивается к Джубили, но повсюду солдаты и пассажиры, и они не могут говорить. Мерендсен кивает, когда его глаза встречаются с Джубили; их взгляды отягощены их совместной историей, момент тянется долго и тонко. Челюсти Джубили сжимаются, и она кивает ему в ответ, прежде чем он уносится в потоке путешественников, исчезая в толпе.

Пока я как бы случайно не позволяю остальным в моем ряду уйти раньше меня, я понимаю, что София Куинн тоже на борту, ее золотистые волосы, выделяются на фоне других пассажиров. Она на пути в тот приют за пределами мира… или к любому плану побега, который она разрабатывала. Вокруг меня раздаются щелчки отстегивающихся ремней безопасности у тех пассажиров, кто только начал расстегивать их, и я откидываюсь назад, когда они спускаются по проходам к задней части шаттла, сжимая подмышками свои вещи. София оглядывается, чтобы убедиться, что она ничего не оставила и замирает, когда замечает меня. Я поднимаю руку, прижимая ее к сердцу, и она кивает. Затем мужчина позади нее толкает ее своей сумкой, чтобы она шагала вперед.

София останавливается в нижней части пандуса, разговаривая с одним из солдат, дежурящих на космодроме, позволяя ему отсканировать генный маркер. Они у всех пассажиров сканируют генные маркеры. Мои протестующие внутренности внезапно замирают в ужасе. Они поймут, кто я, как только считают код с руки. Солдат, сканировавший ее, поднимает голову… и смотрит прямо на меня.

София, внезапно согнувшись, крутится, прислонившись к перилам. Изворотливая София. Готовая ко всему.

Она стонет, позволяя коленям подогнуться.

— Меня сейчас стошнит, я не могу этого сделать здесь. Гравитация. Вы должны помочь мне, я собираюсь… — ее губы сжимаются. Пока солдаты суетятся вокруг нее, и один неудачливый доброволец хватает ее и тащит куда-то, где она может потерять свой обед, я с глаз долой приседаю за рядом мест. Спасибо тебе, София.

Джубили машет мне не смотря на меня, и я смотрю через щелку в сиденьях, как она вручает тонкий электронный регистратор одному из солдат.

— Декларация немного не в порядке, — извиняется она. — Там внизу сплошное безумие.

— Вы мне рассказываете, — говорит один из солдат. — Здесь тоже сумасшедший дом, капитан. Все хотят покинуть эту планету.

Я вижу небольшую напряженность на лице Джубили, ее глаза сужаются, когда она смотрит на солдата, и я знаю, о чем она думает. Там внизу люди стреляют друг в друга, отрываясь от своих семей. Здесь же просто много бумажной работы. Но она кивает ему.

— Я хочу вернуть этот шаттл обратно до того, как мятежники развернут свою противовоздушную оборону и нацелятся на него. Мы можем сделать это быстро?

— Конечно, капитан. — Солдат засовывает электронный регистратор подмышку. — Нам надо просто обыскать шаттл.

Я холодею, сердце на долю секунды останавливается.

— Обыскать шаттл? — резко вопрошает Джубили. — Зачем? В этом нет никакого смысла, если кто и прячется, то они вернутся обратно на поверхность.

Дежурный солдат пожимает плечами.

— Это приказ командира. Пришел прямо перед тем, как вы приземлились.

— Перед тем… перед тем, как я приземлилась? — Ее голова начинает поворачиваться в мою сторону, но она ловит себя, прежде чем успевает посмотреть на меня. Они знают. Как-то, они подозревают, что я здесь. Или что Джубили укрывает беглеца. Может, кто-то в порту узнал мое лицо до того, как я попал на борт.

— Да, сэр. — Солдат относится к ней с уважением, но не проявляет никаких признаков колебания.

Она колеблется.

— Хорошо, хорошо, обыскивайте. Но сделайте это быстро. — Она идет по проходу, шаги напряженные и быстрые. Она останавливается прямо возле ряда, за которым я прячусь, ее тело еще больше скрывает меня.

Я опускаюсь ниже, больше не могу рисковать, чтобы подсматривать между сидениями. Вместо этого я слышу, как их тяжелые сапоги стучат по сетчатому полу, глухой щелчок и хлопанье открывающихся шкафчиков и люков. Приближаются.

Джубили с такой силой держится за подлокотник рядом с моей головой, что костяшки ее пальцев белеют. Солдаты — я могу разобрать три отдельных набора шагов — почти рядом с нами.

— Удовлетворены? — спрашивает она, прерывая их. — Они требуют меня на земле, я не могу позволить себе задержаться здесь, не на той стороне блокады.

Шаги останавливаются.

— Да, да, хорошо, — говорит тот, кто настаивал на поиске. — У вас все в порядке. На выход, ребята.

Я испускаю медленный, тихий выдох, когда шаги начинают отступать. Я вижу, что плечи Джубили расслабляются, и по мере того, как солдаты уходят, она бросает на меня взгляд распахнутых глаз, но на ее лице читается облегчение. Она поворачивается, чтобы выйти на проход и направиться к кабине.

— Стойте… капитан, а ваши документы!

На мгновение все замирает, а затем исчезает с медленной, тяжелой окончательностью. Тяжелые ботинки направляются обратно в проход. Джубили резко разворачивается. Голос разрывает нечеткий рев в моих ушах.

— Здесь кто-то есть. — Я смотрю вверх, и вижу солдата, уставившегося на меня. Его рука движется в сторону пистолета, прижатого к бедру. Двое других солдат идут за ним. Я смотрю на Джубили, которая смотрит на меня в момент ужасной нерешительности.

Затем она действует. Бросаясь вперед, она хватает человека рядом со мной и тянет его вниз, чтобы ударить коленом в плечо. Пистолет выпадает из его нервозной руки. Ботинок Джубили ловит челюсть мужчины, затем она шагает вперед, чтобы ударить локтем под подбородком второго солдата, кто оказывается женщиной, откидывая ее назад, чтобы с треском ударить стену. Джубили идеальный, смертоносный хищник.

Все это происходит за одно мгновение. Джубили поворачивается лицом к третьему солдату, мужчине, который держал достаточную дистанцию, чтобы избежать первоначальных ударов.

— Капитан, — задыхается он, явно испугавшись. — Я отправлю вас под арест за нападение и предательство…

Джубили тяжело дышит, ее мышцы напряжены.

— Отойди, рядовой. Это не твоя борьба. Отведи своих друзей в медотсек и доложи обо мне.

Третий солдат колеблется, его глаза переводятся от Джубили к двум неподвижным телам на полу. Затем его пальцы едва заметно дергаются, но этого достаточно для того, чтобы Джубили увидела, как он тянется к своему пистолету. Она оказывается рядом с ним на мгновение раньше, чем он успевает хоть что-то сделать, и они начинают бороться за оружие. Выстрел щелкает в ограниченном пространстве шаттла, но безвредно рассеивается в металлическом интерьере.

Джубили выхватывает пистолет из его руки, а затем набрасывается на него, ударяя в висок. Все кончено, я даже моргнуть не успел.

Джубили стоит над тремя солдатами без сознания, грудь вздымается, как будто она бежала несколько часов. Пистолет в руке, у нее твердо расставлены ноги, как будто она готова начать все сначала. Значит все, что я слышал о ней, правда. Она даже быстрее, чем говорили. Она могла убить меня дюжину раз каждый раз, когда мы были вместе.

Прошло всего несколько секунд, но больше, чем потребовалось ей, чтобы уложить трех солдат. Наконец, она двигается, оглядывается на меня и бросает мне пистолет, который отобрала у солдата.

— Знаешь, как с ним обращаться?

Я сглатываю, когда ловлю его, желудок проседает.

— Ты уверенна насчет этого?

— Просто направь этот конец на плохих парней, если мы вернемся на Эйвон.

— И кто же у нас плохие парни?

У нее нет ответа для меня, и на мгновение я вижу всю тяжесть того, что она сделала в ее глазах. Она перешла черту. Когда эти trodairí очнутся, они заявят о ее измене. Как и я, она никогда не сможет вернуться домой.

Джубили прочищает горло, а потом мы вдвоем вытаскиваем солдат без сознания на платформу, пряча их за грузовыми контейнерами. Это не продлится долго, кто-то найдет их, или иначе они очнутся самостоятельно и подадут сигнал тревоги. Но это даст нам немного времени. Пора придумать наш следующий шаг. Мы карабкаемся обратно на борт, и на этот раз Джубили заставляет меня сесть в кресле второго пилота. Она начинает щелкать переключателями, так быстро и так точно, что я почти не замечаю, как дрожат ее руки. Но я могу сказать по напряженной челюсти, что она не хочет говорить об этом, не хочет обрабатывать то, что она сделала. Она просто хочет двигаться дальше, и этого достаточно.

Шаттл содрогается, когда включается программа взлета, и чувствуется слабое движение, когда мы выезжаем на стартовую площадку. Джубили молчит, когда программирует что-то в режиме ожидания. Компьютеры захватывают власть. Опять все содрогается и раздается гул, а затем я вжимаюсь в кресло, когда мы выстреливаем в космос. Никто из нас не говорит, пока Джубили ведет нас вперед. Она следит за нашим курсом на выводе данных, шторки все еще закрыты. В конце концов, она успокаивается, переключив другую серию переключателей, и шум двигателя затихает до крошечного гудения, а огни кабины тускнеют.

— Ладно. — Она откидывается на кресло, положив ладони на ноги. — Мы достаточно далеко, и достаточно малы, что, надеюсь, сканирование будет считать, что мы еще один спутник, если мы остаемся не засвеченными.

— Они обнаружат нас, в конце концов, не так ли?

Она сглатывает.

— Да.

Я так сильно хочу потянуться к ней, обернуть ее руки своими руками и поблагодарить ее за то, что она бросила вызов своим людям ради меня, но я знаю, что она сделала это не только из-за меня. Теперь она верит в эту борьбу. Она знает так же хорошо, как и я, что спасение Эйвона важнее, чем ее люди или мои. И я знаю, что она не хочет, чтобы ее утешали.

Поэтому я прочищаю горло.

— Записка Мерендсена, — произношу я, разрушая тишину. — Может быть, у него есть что-то, что мы можем использовать.

Джубили тянет руку в карман, чтобы вытащить закодированное послание от Лили. Мы одновременно склоняемся, чтобы изучить сложенный листок.

Это печатное сообщение, подписанное рукописным переводом Мерендсена, нацарапанным между строк. Лили рассказывает обо всем, что у Джубили, похоже, ассоциируется с ее вечеринками, одеждой и отпуском — и, хотя некоторое осталось без перевода, другие части Мерендсен перевел поспешным почерком.

«У Валета есть доступ», — гласит оно. «Никаких записей о перемещении объекта на Эйвон. Но Валет нашел скрытые декларации десятилетней давности из неизвестного места в секторе, где разбился «Икар». Три партии и три пункта назначения. Коринф, Верона, Эйвон».

Бумага начинает дрожать из-за дрожащей руки Джубили. Она выросла на Вероне. И там тоже произошло восстание десять лет назад. Я протягиваю руку и обхватываю ее руку своей, укрепляя листок.

«КЛ» использует Эйвон как лабораторию, солдат как подопытных. Шепоты бы никогда не навредили им, ярость, должно быть, является побочным эффектом. Единственный способ остановить все это для Д и Ф — найти доказательство, которое можно предъявить галактике. Не позвольте моему отцу сделать такое с кем-нибудь еще».

Остальная часть послания Лили Лару — это снова бессвязные рассказы о вечеринках, как будто мода — это все, что ее заботит в этом мире. Джубили позволяет своей руке упасть, листок падает ей на ноги.

— Зачем он это делает? — Я не могу думать, фоновый гул двигателей разрушает мои мысли. — Что этот человек имеет против Эйвона?

— Не против самого Эйвона, — тихо отвечает Джубили, поднимая глаза, чтобы встретиться с моими. — Эйвон удобен. Далеко от галактического центра, слишком молодой, чтобы кто-то мог наблюдать за ним. Бесконечная война, обеспечивающая бесконечный запас испытуемых.

— Испытуемых для чего? — Разочарование заставляет голос сломаться. — Какая ему радость от того, что люди попадают под ярость?

— Лили сказала, что это побочный эффект того, что он делает. Может быть, он просто еще не усовершенствовал его. — Она рвано дышит. — У меня не было времени рассказать тебе раньше, но что-то случилось с командиром Тауэрс как раз перед тем, как все произошло с Молли.

Из-за проглядываемого страха в глазах Джубили у меня пересыхает горло, и мне приходится прочистить его.

— Она сорвалась?

Она качает головой.

— Нет, это было нечто другое. Она рассказывала мне, что «Компания Лару» здесь уже много лет изучает нас. Они сказали ей и ее предшественникам, что они изучают ярость, но… — Она смотрит на свои руки, и я знаю, что она думает о пятнах крови, которые я смывал. — Она не сорвалась, не напала на меня. Она просто остановилась. Вернулась к работе. Как что-то просто… взяло верх над ней.

— Как будто что-то контролировало ее? — Я стараюсь не признавать холодок, проходящий через меня, разговор с Софией возвращается ко мне. — Моя подруга в городе, та, кто помогла мне спрятаться… дочь Дэвина Куинна. Она сказала, что ее отец был странным за неделю до взрыва, рассеянным. Ты говорила, что ярость всегда быстрая и жестокая, но это не то, что случилось с Дэвином, которому нужно было время, чтобы создать и установить бомбу. Или с командиром Тауэрс. Или… — голос срывается.

Джубили кивает, ее лицо мертвенно бледное в свете панелей управления.

— Или со мной. — Фоновый гул двигателей и жизнеобеспечения становится громким и тяжелым. Голос Джубили тихий, как будто если произнести слова слишком громко, это может сделать их правдой. — Возможно, Дэвин был пробным прогоном. Может быть, и Тауэрс, чтобы она не раскрывала секреты. И почему бы такому человеку, как Родерику Лару, не обладать способностью контролировать умы людей?

Иногда девушке снятся цветные сны. Ее класс в школе — это желтый цвет масла и цветочных лепестков, а ее книги — богатая синева глубоких океанов, о которых она читает. Ее мать — теплая, красно-оранжевая, а ее отец — светло-персиковый, что оттеняет ее, смешиваясь с ней, чтобы превратить их обоих в цвет восхода солнца.

Но ее сны всегда испаряются, и она никогда не может сказать, какого цвета детский дом, или учебная база на Парадизе, или бар, куда она идет, когда она не на дежурстве. Она существует там, в бесцветном мире — не черно-белом, а приглушенном, выцветши сером. Она даже не знает, как впустить цвета, как будто кто-то залез в ее мысли и вытащил память о том, что такое цвет.

Девушка знает, что юноша ее ищет. И когда он найдет ее, его глаза будут зелеными, и она вспомнит.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ

ДЖУБИЛИ

— ПОКА НИКАКИХ ПРИЗНАКОВ ВОСЕМЬ-ОДИН-ДЕВЯТЬ. Поиск продолжается. Контроль движения в режиме предупреждения, приказ стрелять по желанию. Предатели на борту. — Разговоры в эфире… и это все о нас. Я отпустила наушники, что покоились в руках, парить в нескольких дюймах от моего лица. Со стоном я нажимаю кнопку отключения звука, и мы остаемся в звенящей тишине. Теплозащитные экраны все еще выключены, и без огромного пространства вокруг нас, я практически могу представить нас в убежище Флинна, пытающихся переждать наших преследователей.

Я не знаю, что делать дальше, и это меня убивает. Я поднимаю голову, чтобы увидеть, как Флинн смотрит на меня, но его выражение лица нечитабельно.

— Флинн, мне очень жаль. Я никогда не хотела отрывать тебя от дома.

Он смещается в кресле, запуская палец под один из ремней безопасности.

— Это было мое решение, — тихо отвечает он. — Я бы мог попытаться сбежать. Я выбрал поездку.

Он так же напряжен, как и я, может быть, даже больше, потому что так трудно смириться с безмятежностью невесомости. Его крашенные светлые волосы витают вокруг головы. Он одет в изношенную, сильно перештопанную и слишком большую рубашку, которую его подруга в городе, должно быть, нашла для него, чтобы помочь ему вписаться. Он не похож на Ромео, который утащил меня с базы, не похож на Кормака, который встал между своим народом и мной. Как будто этого парня больше нет, и это я его убила.

— Мне все равно жаль, — бормочу я. — Боже, почему все так хреново?

— Потому что мы создаем адскую команду, — легко отвечает Флинн, его голос натужно дразнящийся. Я замечаю, что его руки сжимают подлокотники, и когда он их убирает, я вижу слабые отпечатки потных ладоней на пластике.

И с потрясением, я вспоминаю, что он никогда не был в космосе раньше — он никогда даже не покидал землю. И он еще пытается расслабить меня.

— Слушай, — я пытаюсь высунуться, насколько мне позволяют ремни, и волосы дрейфуют вслед за мной в замедленном темпе. — Ты хочешь увидеть звезды?

Он моргает, его ложная бравада отпадает, когда он смотрит на меня с широко раскрытыми глазами.

— Ч-что?

— Звезды. — Я указываю на закрытый видовой экран перед нами. Я могла бы сказать ему, что это возможно его последний шанс увидеть их, но он и так это знает. — Они прямо там. Обычно мы держим теплозащитные экраны включенными, но они не нужны здесь, только когда мы проходим через атмосферу. Хочешь взглянуть?

Он сглатывает, его пальцы сжимаются вокруг подлокотников. Я хочу сказать ему, что ему нечего бояться, пока что мы здесь в большей безопасности, чем когда-либо были на поверхности Эйвона. Но я знаю, что если скажу ему об этом, на пользу это не пойдет, потому что это нерациональный страх. Даже я чувствую прилив первобытного адреналина, когда каждый раз оказываюсь здесь.

Это как подводное плавание, часть таких тренировок все солдаты получают во время основного обучения. В тот момент, когда вода закрывается над твоей головой, и ты делаешь свой первый вдох через респиратор — твое тело кричит, что оно не может дышать, что оно падает, что вы умрете. И никакая логика не может остановить это чувство, ты просто должен позволить этому пройти через тебя и унестись прочь. Ты должен принять это. Я задерживаю дыхание, наблюдая за Флинном.

Он медленно кивает.

Я наклоняюсь и тянусь к настройкам экрана, нажав кнопку с легким стуком. Слышится гул механизма экрана, а затем толстый лист металла разъезжается — и перед нами открывается небо полное звезд.

Воздух покидает легкие Флинна в слышимом порыве, и он вдавливает себя в кресло. Я наблюдаю, как его глаза мечутся, и я хватаю его за руку. Его пальцы обхватывают меня хваткой утопающего.

— Эй, я рядом. — Я сдвигаю руку, чтобы переплести пальцы.

Просто дай воде закрыться над головой и доверься дыханию. Не сопротивляйся этому.

Постепенно его дыхание замедляется, и болезненная хватка смягчается. Я наблюдаю за его лицом, как отступает страх и фокусируется взгляд. Насколько могут видеть глаза, там нет ничего, кроме звезд, за исключением серебристого отблеска Эйвона в дальнем левом углу; свечение его постоянного облачного покрова чуть более яркое, нежно сине-серое. Однако его достаточно, чтобы осветить лицо Флинна, когда он наклоняется вперед.

Он не может оторвать глаз от звезд, а я не могу оторвать глаз от его лица. Я вижу, как звезды отражаются в его глазах, вижу чудо в том, как его рот приоткрывается, но не произносит ни звука. Его глаза, его лицо — прекрасны.

Глаза начинают гореть, и я резко отпускаю его руку. Прочищая горло и наклоняя голову так, насколько могу оттянуть лямки ремней, я хрипло спрашиваю:

— Ты голоден? У нас может не быть возможности поесть позже, и где-то должен быть аварийный пакет или даже два.

Флинну тоже приходится прочистить горло перед тем, как пробормотать:

— Конечно. — Он никоим образом не подает признаков того, что заметил мой необъяснимый всплеск эмоций. Может, я просто вспомнила, как впервые увидела звезды в космосе. Во всяком случае, это то, что я себе говорю.

Я отстегиваю ремни и позволяю себе подняться с места, используя ручки, чтобы постепенно направить себя в небольшой грузовой отсек. На больших пассажирских кораблях и космических станциях используются вращающиеся кольца для создания гравитации, но на шаттлах мы застряли в невесомости.

Я поворачиваюсь назад, чтобы обнаружить, что Флинн наблюдает за мной, изучает, как я перемещаюсь в невесомости. Я дотягиваюсь до шкафчиков и зацепляю мыски ног за ручки на стене. С его точки зрения это выглядит так, будто я стою на стене, но с моей шкафчики теперь утоплены в пол и так гораздо легче получить к ним доступ.

В первом шкафчике, в который я залезаю, находится полный аварийный пакет. Второй я обнаруживаю после того, как вытаскиваю первый.

— Это будут сублимированные пайки, — предупреждаю я его. — Ты можешь пробраться ко мне, если будешь двигаться медленно. Крошечными передвижениями весь путь. Не реагируй чрезмерно, если обнаружишь, что двигаешься в неожиданном направлении, просто позволь руке или ноге чего-нибудь слегка коснуться, чтобы исправить это.

Флинн отстегивается и тянет себя вперед вместе с преувеличенной осторожностью, его лицо полностью сосредоточено.

— Так же, как работать шестом на болоте. — Он не успевает ухватиться, и я тянусь к нему свободной рукой, хватая его за куртку, чтобы удержать. — Ну, в основном.

Он делает то, что делают все стажеры, пытаясь держать «пол» шаттла под ногами, хотя при отсутствии силы тяжести, этого делать не обязательно. Я хочу посмеяться над ним, но вынуждена признать, что он держится хорошо.

Я бросаю ему один из батончиков, а затем несколько раз кусаю свой, прежде чем запихнуть остальное в задний карман на потом. Флинн выглядит изнуренным, как и я себя чувствую, истощенным и беспокойным одновременно. Я знаю, что нам нужно найти путь обратно на поверхность, но теперь, когда я могу вздохнуть, я понимаю, насколько я устала.

Мне нужно двигаться дальше, иначе я больше никогда не встану.

— Интересно, что еще у нас здесь, — вслух раздумываю я, потянувшись к следующему шкафчику и найдя еще больше аварийных пакетов с неповрежденными пломбами. — Каждый из них предназначен для того, чтобы держать пару солдат в живых в течение двух недель совместно с системой рециркуляции H2O.

— Получается тут на нескольких месяцев еды, — отвечает Флинн, дожевывая батончик, и открывая еще несколько шкафчиков, заполненных аварийными пакетами. — Или даже лет.

— На несколько десятков лет. — Я медленно перевариваю все в голове, начиная кружить вокруг идеи и не желая смотреть на нее напрямую. — Он, должно быть, был создан для транспортной миссии, его можно было забить под завязку солдатами и направить куда-то далеко.

Флинн поворачивается к другой стороне шаттла, чтобы посмотреть, есть ли еще пакеты в остальных шкафчиках. Но я не могу перестать думать о том, что он открыл. Много месяцев еды для взвода.

Года… для двоих.

— Мы могли бы просто уйти. — Слова выходят шепотом, и после того, как я произношу их, я нахожу, что не могу поднять взгляд, посмотреть на лицо Флинна. Я не могу вынести его реакции.

Тем не менее, я чувствую, как он поворачивается ко мне. Я чувствую движение воздуха, когда он возвращается. Он утыкается головой в меня, чтобы попытаться заглянуть в мое лицо, но я все еще не могу посмотреть на него. Неважно, что он собирается сказать, я не хочу этого слышать. Слова сделают то, что я только что сказала, реальным.

— Неважно, — резко говорю я. — Я просто пошутила.

Но это было не так.

— Джубили. — Одной рукой он берет меня за запястье, чтобы зафиксировать себя, а вторую тянет ко мне, и его пальцы прослеживают контур моего лица.

— Забей, Флинн. Забудь.

Он молчит в течение нескольких секунд, говоря только глазами. Я чувствую, как мое лицо под его взглядом вспыхивает от стыда и вины.

— Куда ты хочешь отправиться? — спрашивает он, наконец, с улыбкой в голосе.

Я смотрю на него, а затем снова отвожу взгляд.

— Что ты имеешь в виду?

— Куда мы направимся? В какую точку галактики. Где хочет жить Джубили Чейз?

На этот раз я смотрю на него дольше, внимательно всматриваясь в его лицо, ища какой-либо признак того, о чем он думает… некое осуждение, какой-то намек на упрек или вину, что я стою здесь, говорю о том, чтобы оставить его народ и своих людей, об отказе от всей нашей жизни. Насчет побега. Но он только улыбается мне, его пальцы покидают мою щеку, чтобы скрутить плавающий локон моих волос в спиральку, медленно витающую в пространстве.

— Не на Коринф, — говорю я, наконец, несколько хриплым голосом. — Слишком перегружен, слишком много людей. Но не на слишком новое место. Может, на Патрон, мне там понравилось. Уже давно не было никаких восстаний.

Он усмехается, его улыбка ослабляет часть ужаса от моего собственного порыва.

— Пока там есть небо, как это, я в деле.

— Оно не совсем такое, воздух мешает. Но мы могли бы оказаться на вершине горы, где воздух красив и прозрачен, и там было бы ужасно близко к нему.

Флинн смещается, более крепко цепляясь ногой за ручку, фиксируя себя.

— И что Джубили Чейз хочет сделать со своей жизнью, если она не охотится на лидеров мятежников и не сдирает с них шкуру?

— Я не знаю. Что-то очень скучное. Я могу пойти в вечернюю школу и изучать стоматологию.

Это заставляет его засмеяться, быстрый всплеск смешка изгибает и мои губы.

— О Боже, нет. Ты не можешь стать дантистом.

— Я могу! Я могу стать чертовски хорошим дантистом.

— Много звонков в поисках стоматологии на пустынных горных вершинах, да? — Он смотрит на мое лицо, глаза прослеживают черты моего лица, как будто он пытается запомнить их.

— А что насчет тебя? Ты можешь стать бухгалтером или механиком, или еще кем-нибудь. — Я пытаюсь жестикулировать, но в конечном итоге я нарушаю равновесие.

Флинн наклоняется вперед, обхватывая меня рукой, чтобы поддержать и меня и себя.

— Определенно не бухгалтер, — низким голосом, вдумчиво отвечает он. — Хотя, может быть, механик. Я могу быть тем, кто заботится о двигателе нашего… на чем ты ездишь, когда живешь на горе?

Я понятия не имею. Единственный раз, когда я была на горе, это было во время смены дислокации, и мне пришлось изучать основы снежного боя.

— Ээээ… Лыжи?

— Ну, значит, я бы убедился, что лыжи будут работать гладко и не сломаются.

Его лицо близко к моему, тепло от его руки распространяется по спине, просачивается через рубашку. Несмотря на улыбку на губах, его взгляд настолько грустный, что кажется, что мое сердце разрывается надвое, превращаясь в пепел, когда я смотрю на него. Он знает так же хорошо, как и я, что никто из нас не покинет Эйвон живым, если мы снова приземлимся. Он никогда не увидит снега, а я никогда не научу его кататься на лыжах.

Так сильно хочется навсегда отключить связь, уйти в тень, позволить этому шаттлу дрейфовать, пока нас не захватит гравитация какой-нибудь далекой звезды. Я хочу обхватить его руками, освободить ноги от ручек и просто отпустить наши тела. Его взгляд перемещается на мои губы, и я знаю, что он думает то же самое, я чувствую это также, как воздушные потоки, проносящиеся между нами. Я почти ощущаю его на расстоянии в полдюйма, чувствую, как маленькие волоски на моей коже поднимаются и тянутся к нему, будто растения, ищущие солнечного света.

Это самое трудное, что я когда-либо делала: бороться с импульсом на долю дюйма наклониться вперед, чтобы сократить расстояние между нами. Все, что я чувствую — это жар, рев в ушах, крошечные сдвиги наших тел, подергивание пальцев на спине, то, как его дыхание схватывает и отпускает, схватывает и отпускает. Я вижу, как кадык дергается, когда он сглатывает. Его черные ресницы низко опускаются, его глаза устремлены на мой рот. Мы висим там невесомые, будто на краю, и каждый ждет, когда другой остановит нас. Поддастся притяжению между нами и падению.

Затем кто-то, один из нас, немного сдвигается. Я сжимаю губы и сглатываю. Его глаза вспыхивают, челюсти сжимаются. Я выдыхаю, и его рука слабеет. Крошечные сдвиги, незаметные движения, когда каждый из нас отступает от края маленькими шажками, до такой степени, пока мы оба не задрожим и не ослабеем, видя в глазах нашего разума прыжок, который мы почти совершили.

— О, Флинн. — Я едва узнаю собственный голос — мягкий, сокрушенный, полный горя, которому я не могу дать имя. — Я не знаю, как быть кем-то, кроме того, кто я есть.

Он, сминая ткань, держит меня за рубашку. Он не хочет отпускать меня даже после того, как мы молча согласились повернуться спиной к пути, нами не взятому.

— И я не думаю, что ты тоже, — добавляю я.

— Я должен верить, что есть иной способ оставаться теми, кем мы являемся, — отвечает он устало, весь юмор пропал. Он грустный, такой грустный… и я знаю, что это не только из-за меня, и это знание разбивает мне сердце еще больше. Он поворачивает голову, и сияние Эйвона через это иллюминатор золотит его профиль, его идеальный рот.

Я втягиваю воздух, напоминая своим легким, как дышать.

— Мы даже не знаем друг друга, Флинн. Не по-настоящему. Не за пределами этого. — Я обвожу рукой шаттл, но он знает, что я имею в виду все это. — Может быть, мы бы даже не понравились друг другу, если бы не боролись за свою жизнь каждую секунду каждого дня.

— Может быть, когда-нибудь у нас будет шанс узнать друг друга. — Он отодвигается от меня, его рука скользит, как будто его тело не хочет расставаться с моим. Его пальцы пробегаются по моей грудной клетке в последнем прикосновении.

Когда-нибудь. В этот день его люди будут свободны, а мои больше не будут сражаться. В этот день он состарится — так, каким он никогда не будет, потому что он умрет молодым, так же, как и я умру молодой, и мы оба уйдем до того, как закончится эта бесконечная война, и мы увидим облака, лицезрея восход солнца на Эйвоне. Когда-нибудь всегда будет одно и то же.

Я слышу, как стучит мое сердце, стучит от тоски, когда тепло от его руки начинает угасать.

— Когда-нибудь, — повторяю я.

Это канун Нового Года, и девушка на посту. В Вероне год длиной почти такой же, как и на Земле, и праздник приходился на середину весны на протяжении всего детства девушки, и по ней это было правильно. Решимость раскрывается с листьями, тепло изгоняет холод сомнений. Здесь, на Патроне, Новый Год наступает наугад, праздник рассчитан по году Земли, но здешние сезоны вполовину длиннее.

В этом году он выпадает на конец осени. Она пытается представить себе, что отбросить прошлое можно путем, как деревья сбрасывают сморщенные листья, цепляющиеся за их ветви, но листья никогда не исчезают. Они падают на землю и лежат саваном вокруг дерева, гния.

«Когда-нибудь», — думает она, — «мы отпразднуем канун Нового года на небесах».

Поднимается ветер и срывает с деревьев их последние несколько листьев, заставляя их медленно кружить вокруг нее, пародируя призрак из Новэмбэ. Они как мертвые звезды, которые потеряли свой блеск, и когда от ее дыхания исходит пар, девушка думает: «Почти похоже».

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ

ФЛИНН

Я ПРАКТИЧЕСКИ ДРОЖУ от попытки удержать себя, чтобы снова не потянуться к ней. Голова болит, когда я сжимаю челюсти, заставляя руки опуститься по бокам, где они сворачиваются в кулаки. Я знаю, что она хочет от меня, и что я должен сделать, поэтому я достигаю выражения, которое не похоже на настоящую улыбку. Медленным движением, чтобы не разбалансировать себя, я прижимаюсь к шкафчику.

— То, чего ты обо мне не знаешь… ужасно, Джубили. — Часть меня удивляется, как звучит мой голос. Ненавижу это. Ненавижу. — Я на самом деле невероятно грязный. Не люблю постирушки. — Голос Шона раздается в моей голове, еще одна боль, с его рассказами об Ойсине и Ниаме. Их миры не объединить, как бы они ни старались.

Что-то на мгновение появляется в ее глазах, что является своего рода признанием… согласием, что вместе мы найдем способ оттолкнуться от того, где мы находимся, и направиться к более безопасной земле. Я смотрю на звезды, позволяя себе погрузиться в завихрения света, пытаясь понять расстояния между ними. Я никогда не представлял себе ничего такого огромного, как звезды, подвешенные в космосе.

— Нам нужно понять, куда двигаться дальше. — Джубили нарушает тишину. — Мы не убегаем, но мы и не можем оставаться здесь вечно. Что значит…

— Мы возвращаемся. — Сердце болит от этих слов. Идея вернуться домой не должна быть такой ужасающей. — Мы сделаем то, что сказала Лили Лару, и мы попытаемся найти доказательство того, что творит ее отец.

Я возвращаюсь в свое кресло, и смотрю на выражение лица Джубили в поиске признаков ужаса, пробегающего через меня самого. Неделю назад я бы не смог их найти. Но теперь я вижу ее приподнятые брови, как слишком часто она моргает, как увлажняет губы. Она тоже боится.

— То, что ты сделала там, на космодроме… — начинаю я, колеблясь. — Для меня…

Она качает головой, прерывая меня.

— Не надо. — Ее быстрая улыбка смягчает то, что было бы резким выговором. — Мы вне благодарностей, Ромео. Нет больше смысла вести счет.

— Ну, все же.

На этот раз ее улыбка задерживается, а глаза встречаются с моими. Мы наблюдаем друг за другом, освещенные звездами и сиянием атмосферы Эйвона. Я хочу держаться этого момента, крошечного осколка мира посреди надвигающейся бури.

Коммуникационная консоль, пробуждаясь, начинает попискивать, разрежая тишину.

— Восемь-один-девять, это база. Ответьте, прием!

Я подпрыгиваю, глядя на приборную панель.

— Я думал, ты отключила связь.

Джубили сглатывает, ее глаза устремлены на гарнитуру, все еще витающую над панелью управления.

— Я так и сделала. Это не фоновая болтовня… они приветствуют нас напрямую.

— Что это значит?

Голос, женский и резкий, повторяет свой оклик, в то время как Джубили начинает резко дергать переключатели, включая сканеры, контролирующие показания.

— Это значит, что они нашли нас.

Я наклоняюсь вперед, глядя на сканер, когда она тыкает пальцем по пяти бликам на экране, приближающихся к центру. Хотя я никогда не видел эту технологию раньше, она не требует объяснения, чтобы понять, что это значит. На нас идут корабли по курсу перехвата.

Джубили тянется к гарнитуре и притягивает ее трясущимися руками.

— База, это восемь-один-девять. Мы безоружны… скажите своим бойцам, чтобы отступали.

— Капитан, — произносит голос, — это вы?

— Командир, — отвечает Джубили. Ее лицо становится пепельным в сиянии планеты, и я вспоминаю, что она рассказала мне о своей последней встрече с командиром базы. Тогда в присутствии Джубили, что-то захватило ее разум, прямо в ее офисе. — Да, это Ли Чейз.

— Капитан, мы не хотим кровопролития, — голос командира трещит и размывается статикой, помехи от атмосферы Эйвона сеют хаос сигналам с базы. — Я не верю, что у вас преступные намерения. Сдавайтесь сейчас же, возвращайтесь на базу, и мы сможем поговорить.

Джубили смотрит мне в глаза, ее лицо не читается, кроме глубины смешанных эмоций.

Я знаю, о чем она спрашивает. Если она вернется, меня арестуют. Я доверяю тебе, безмолвно отвечаю я. Я знаю, что значит для нее этот второй шанс. Я знаю, что бы это значило для меня, если бы мои люди предложили мне обратный путь.

— Сдавайтесь сейчас, — снова говорит командир, — и сдайте мятежника, которого вы укрываете. Он будет взят под стражу, но не будет казнен без справедливого судебного разбирательства. Мы все еще можем обсудить это, капитан.

Джубили больше не колеблется. Она снимает гарнитуру, как будто та сгорела. Она качает головой, хлопая ладонью по кнопке связи, выключая ее.

— Это не командир Тауэрс, — говорит она, закрывая глаза. — Это не реально, что они предлагают.

Я снова смотрю на звезды, зная, что я могу не увидеть их снова в этой жизни.

Глаза Джубили следят за сканером, наблюдая, как пять кораблей летят в строю, приближаясь к нам сзади.

— Флинн? — спрашивает она, отвлекая мое внимание от бесконечной панорамы за пределами иллюминатора.

— Да?

Она, делая глубокий вздох, оборачивает пальцы вокруг джойстиков управления.

— Пристегнись.

Она снова погружается в сон. Она задыхается и задыхается, но все, чем она дышит — это темнота, что попадает в легкие, как вода, выдалбливая ее, оставляя ее пустой. Она пытается кричать, но вакуум пространства тих и черен….

Пока нежный, зеленоватый свет не заставляет ее открыть глаза. Зеленоглазый мальчик берет ее за руку и подтягивает к себе… и вдруг, она может дышать темнотой. Подобно мечтам о подводных путешествиях в детстве, девушка может чувствовать темноту в легких, но это причиняет ей боль не больше, чем воздух.

Он говорит, и хотя она не слышит его, вибрация его голоса проходит через их соединенные руки, и она может понять его в любом случае.

— Доверься своим чувствам, — говорит он.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

ДЖУБИЛИ

ПРИБОРНАЯ ПАНЕЛЬ ЗАГОРАЕТСЯ предупреждениями, сигнализируя и крича на меня. Мне становится слишком жарко, угол входа в атмосферу опасно близок к свободному падению. Но на это я и рассчитываю. В погоне за нами боевые корабли, и простой транспортный челнок никак не способен переиграть их в открытом космосе. Так что мне придется перехитрить их.

Щиты смотрового окна закрываются, когда мы попадаем в мезосферу, защищая нас от высоких температур, генерируемых нашим спуском. Миг, и мы оказываемся в более плотном воздухе, весь шаттл начинает трястись, с его шкафчиками и сиденьями он не предназначен для такого рода стресса. Я слышу, как ремни безопасности позади меня звенят и ударяются друг о друга.

Тряска шаттла угрожает выхватить джойстики управления из моих рук, и я сжимаю пальцы вокруг них так сильно, как только могу. Ремень безопасности врезается в меня, когда импульс тянет нас вниз против наших мест, делая мне больно. Мне хочется проверить Флинна, такого было бы достаточно, чтобы опытный ветеран начал молиться всем богам, которые послушают его, а это первый раз для Флинна. Но я не могу, потому что если я сделаю один неверный шаг, если я ошибусь в этом маневре, шаттл разобьется, и мы оба будем мертвы в одно мгновение.

Без видового экрана я вынуждена полагаться на экран цифрового изображения на приборной панели. Я ищу линию перехода, указывающую на то, что мы достигли облачного слоя, я никогда не была так рада оказаться на Эйвоне, где повсюду облака. Облака — это то место, где я скроюсь от наших преследователей.

Как только мы входим в них, я тяну джойстики. Шаттл, протестуя, скрежещет, и из-за перегрузки я так сильно врезаюсь в кресло, что мое зрение размывается, а периферийное зрение темнеет. Я борюсь за воздух, ослабляя ремни достаточно, чтобы вздохнуть. Если повезет, истребители, неспособные отследить нас в облаках, приблизятся прямо к поверхности Эйвона. Мы выравниваемся, зрение возвращается, голова кружится, и я немедленно сворачиваю направо, пока не направляюсь на восток. Никаких мятежников, никаких военных патрулей, только остров, где находится секретный объект Флинна. Вот куда я отправляюсь.

Слух восстанавливается, и я слышу частое, паническое дыхание и когда я пытаюсь сказать что-либо, я понимаю, что это у меня гипервентиляция. Я кидаю стремительный взгляд на сиденье второго пилота.

— Флинн? Ты живой?

Он сразу не отвечает, и когда я смотрю в его сторону еще раз, его голова прижата к сиденью, и обе побелевшие руки сжимают подлокотники.

— Надеюсь, что нет, — выдыхает он, жмуря глаза.

Слегка истеричный смешок слетает с моих губ.

— Мы еще не спустились, — предупреждаю я его. — И мы не можем приземлиться на базе.

— Ты можешь посадить эту штуку на болото? — ему удается справиться с голосом, хотя в нем и сквозит шок.

— Более-менее, — отвечаю я сквозь зубы, стараясь не дать ему услышать свой собственный страх. Обученный пилот может это сделать. Но я боевой специалист, и… никто не обучал меня этому.

Мы некоторое время остаемся в облаках, попадаем в зону турбулентности, и нас трясет почти так же сильно, как и при спуске. Я не вижу никаких признаков истребителей на экранах, но это потому, что атмосфера Эйвона делает сканирование в воздухе почти бесполезным. Это то, на что я рассчитываю, чтобы скрыть нас, и что не дает мне понять, преследуют ли нас до сих пор.

Я смотрю на топографическую карту, прокручивая ее в левой части приборной панели, пока не нахожу знакомые виды. Я меняю курс, проложенный отправить нас на просторную военную базу, и вместо этого ставлю точку на острове на востоке, единственном месте, где, как я знаю, есть твердая почва для посадки. Я не могу приземлиться на сам остров; без мощеной посадочной площадки мне нужна мягкая земля, чтобы избежать аварии. Но я могу посадить шаттл на болото в нескольких километрах отсюда, и мы можем покинуть корабль и добраться до острова до того, как военные появятся на месте крушения.

Это не самая изящная посадка в моей жизни. Корабль оказывается на склоне, посадочные подушки с одной стороны наполовину погружены в воду. Я хочу посмотреть, в порядке ли Флинн, но я не могу заставить себя отпустить управление. Я не могу оторвать глаза от приборов. В конце концов, Флинну приходится отстегнуться и добраться до меня, обернув свои руки вокруг моих.

— Джубили… мы сели. Мы здесь, мы в порядке. Ты можешь отпустить. — Он убирает мои руки, возвращая к жизни побелевшие костяшки пальцев.

Я отрываю глаза от экранов.

— Ты в порядке?

Он кивает, хотя я вижу, что во мраке кабины его лицо белое как простыня.

— Только не заставляй меня покидать землю в ближайшее время.

Вместе мы ковыляем в заднюю часть шаттла, и я нажимаю на дверную панель. Трап выпускается вниз под углом, достаточно крутым, что гидравлика не может его сбалансировать, из-за чего он скрипит, когда плюхается в воду. Шаттл стонет, продолжая оседать в густой, болотной грязи, подтверждая, что мы никогда не взлетим отсюда снова. Я закрываю глаза, позволяя влажному, болотистому воздуху ласкать лицо. Ночь едва наступила, на горизонте осталось совсем немного света, последние отметки остатка дня.

— Это было невероятно, — мягко говорит Флинн.

Я качаю головой.

— Если бы я была пилотом, все прошло бы как по маслу. Это было глупо, вот что это было. Нам повезло, что мы не разбились.

— Насколько далеко мы от базы?

— Три, четыре часа на лодке. Быстрее, если они заметят наш спуск и пошлют вертолет или скиммер. Шаттл слишком легко заметить… мы не можем оставаться здесь.

Флинн, глядя в темноту, отвечает не сразу. Его тело обращено к дальнему укрытию, которое приютило фианну, где он жил последние десять лет. Я хочу прикоснуться к нему, показать ему, что он не один без них. Но прежде, чем я это делаю, он резко выдыхает и кивает.

— Недалеко отсюда есть землянка, совершенно невидимая с воздуха. Там пайков на несколько дней, аптечка — это укрытие на тот случай, если кто-то из нас отделится и не сможет вернуться в пещеры. Мы можем спрятаться там, пока они не перестанут нас искать.

Я смотрю на него, хотя его лицо скрыто мраком.

— Серьезно? Боже, Флинн, сколько таких секретов ты скрываешь, о которых не знают военные?

На этот раз я вижу его усталую и мрачную улыбку в свете аварийных огней.

— По крайней мере, еще один, к счастью для нас.

Требуется несколько секунд для автоматического надувания лодки, но нам нужно время, чтобы запастись аварийным рационом с шаттла и совершить набег на аптечку первой помощи для чего-нибудь полезного. Ступать по шаткому трапу при отсутствии освещения требуется аккуратно, и мы не можем рисковать, нас могут заметить. Единственное освещение — от аварийного выхода на шаттле. Я бы выключила и его, если бы могла, но оно должно гореть несмотря ни на что.

Только после того, как у нас есть все, что я смогла придумать, что забрать с борта, я перевожу дыхание. Я вижу Флинна только как силуэт в тусклом, красноватом свете аварийного освещения. Он подходит ближе, тянется ко мне… ему требуется знать где я, беря меня за руку.

— Готова идти? — тихо спрашивает он, хотя его никто не слышит, кроме меня.

— Готова, — отвечаю я, и слышу, как устало звучит мой голос.

Его бойцы, мои солдаты, враги со всех сторон, и никто из них не знает, что на самом деле происходит. Они все пешки в этом больном эксперименте Лару, как и эти шепоты, с их мучительными, злобными штуками, которые они создают.

Он поднимает обе мои руки, наклоняет голову, чтобы прикоснуться губами к ним.

— Мы пройдем через это. Мы исчезнем в болоте, если придется, мы обыщем это место метр за метром, пока не найдем доказательства.

Даже здесь, посреди болота, без надежды, его голос несет уверенность, которую он не может почувствовать, огонь, который начинает изгонять ледяной страх в моем сердце. Это та же страсть, которую его сестра использовала для разжигания войны. Я рада, что он на моей стороне.

— Давай… — начинаю я, но слова умирают у меня в горле. Над плечом Флинна, в темноте болота, поблёскивает огонек.

Сначала он настолько слабый, что я почти говорю себе, что мне показалось. Слишком крошечный и бледный, чтобы быть ищущими огнями военных, но слишком устойчивый и зелено-белый, чтобы быть лампами, используемыми мятежниками. Он странно напоминает мне о фосфоресцирующих водорослях в пещерах мятежников, как будто у них появились крылья, и они последовали за нами на болото.

Память раскрывается, это не более чем одна нить, пущенная из моего подсознания. Она не несет в себе ни изображений, ни событий, только уверенность в том, что я видела его раньше. Местные называют их огоньками, но я… я называла его как-то по-другому.

Флинн видит выражение моего лица и поворачивается, его дыхание сбивается, когда он тоже видит его. Он отступает, тело напрягается от страха. Я знаю, что должна реагировать, должна напрячься, дать тренировкам и осторожности победить. Но маленький пучок зеленоватого света оставляет меня потрясенной, призывая в памяти что-то давно, давно забытое.

Флинн что-то говорит, кричит мне в ухо, и когда я не отвечаю, он берет пистолет, тот, что был взят у бессознательного солдата на космодроме, и направляет его на огонек.

— Джубили, очнись!

— Стой. — Я задыхаюсь от слова, избавляясь от заклинания своей памяти. — Флинн… остановись. Я видела его раньше.

— Огонек Эйвона? — низко и напряженно спрашивает он. Пистолет не колеблется, он не может быть склонен к насилию, но он обращается с оружием с уверенностью и легкостью.

— Нет. — Я беру его за руку. — Не на Эйвоне. Я видела его на Вероне.

Взгляд Флинна, наконец, встречается со мной, отрываясь от огонька, мягко подпрыгивающего в воздухе.

— На Вероне были огоньки?

— В Новэмбэ, — отвечаю я. — Я и забыла о них, пока не увидела. Но я… я знаю, что это за штуковина. Я звала своего призраком…

И огонек отвечает мне, опускаясь во время произнесения мной слов, стремительно освещая путь в ночи, как будто танцуя с моими воспоминаниями, когда я пытаюсь собрать их вместе.

— Он может… создавать вещи, — бормочу я. — Рисовать картины в моей голове.

— Лили говорила нам, что существа — шепоты — могут заставить нас видеть вещи, которых на самом деле нет. — Флинн переводит взгляд с меня на огонек, опустив пистолет, хотя он продолжает крепко держать его обеими руками. — И что «Компания Лару» привезла их в Верону.

Мысли вращаются, пытаясь собрать воедино фрагменты памяти, вещи, которые я давно отвергла как детское воображение. Я делаю шаг вперед, и огонек вскакивает, бросается прочь, затем останавливается… а затем снова бросается.

— Он хочет, чтобы мы следовали за ним, — выдыхаю я. Но, прежде чем я могу двигаться снова, огонек исчезает, мигнув на прощание. — Может быть, Лили была права, может быть, они пытаются помочь.

— Если только Лару не знает, что мы знаем. Если огоньки Эйвона были шепотами Лили все это время… это может быть ловушкой. — Флинн медленно прячет пистолет обратно за пояс, и когда он снова говорит, его голос дрожит. — Я ловил проблески огоньков, но я никогда не видел такого… мой кузен Шон рассказывал, что он видел такой один раз, и что он пытался увести его на болото, на восток.

— На восток? — Кожу начинает покалывать, на востоке находится место, где находится исчезнувший объект Флинна. Слова командира Тауэрс звучат в моих ушах. «Мы обнаруживаем их там иногда. Солдат, захваченных яростью. Утопленных или похороненных в зыбучих песках, или мертвых с оружием в руках и пулей в голове. Они идут на восток, на ничейную территорию, чтобы поблизости не было никого, кого можно убить, когда их прихватит. Они ищут его. Они ищут это место».

Глаза все еще рассматривают горизонт, после изображений, издевающихся над моим зрением. Мне все кажется, что вижу огонек, и только моргнув нахожу лишь темноту.

— Флинн, — произношу я медленно. — Ты упомянул Лили… она сказала не доверять тому, что мы видим.

— Верно.

— Ну, если эти шепоты могут заставить тебя видеть вещи, которых нет, тогда они не могут же удержать тебя от того, чтобы видеть вещи, которые действительно есть? — Я отворачиваюсь от черного болота. — Флинн, мы обошли тот остров. Мы ни разу не пересекли его. Что-то держало нас по периметру, и мы ничего не заметили.

— Объект никогда не перемещался. — Глаза Флинна поднимаются и впиваются в мои. — Он был там все время, будучи скрытым шепотами. — Впервые за многие столетия я вижу проблеск надежды. Это как всплытие после долгого погружения и снова вдыхание кислорода. — Забудь об укрытии… вот куда нам нужно идти.

Прежде чем я успеваю ответить, отдаленный крик заставляет нас обоих поднять головы. Мы замираем и прислушиваемся.

В тумане раздаются голоса — слишком далеко, чтобы быть четкими, но в них есть несомненная срочность. Кто бы ни был в болоте, будь то военные или мятежники, они видели нас. И они будут искать нас.

Я нажимаю кнопку, чтобы убрать трап и следую за Флинном вниз, чтобы мы могли спрыгнуть в лодку. Аварийное освещение отключается, когда дверь закрывается, оставляя нас в полной темноте. Флинн хватается за весла, припрятанные по бокам лодки. Они не будут работать так же хорошо, как умные шесты мятежников, но они дадут нам возможность двигаться без шума двигателя.

Флинн устраивается, оставляя для меня место позади себя, чтобы я могла держать под контролем наше отступление, если это необходимо. Я прикасаюсь к его плечу, чтобы привлечь внимание, так как он не видит моего лица.

— Шаттл направлен на север, и мы примерно в получасе езды к западу от острова. Ты сможешь найти его снова в темноте?

— Я могу перемещаться по Эйвону с закрытыми глазами. — Я слышу улыбку в его голосе. То же высокомерие, что бесило меня, теперь заставляет мои губы дернуться. У нас есть план, место назначения, у нас есть надежда.

— Хорошо. Может, мы потеряем их в тумане. Но если нет…

Флинн сжимает мою руку.

— Если нет, мы просто должны надеяться, что найдем доказательства, прежде чем наши люди найдут нас.

По болоту эхом разносится шум двигателей, вдалеке мелькают огни, и слышатся шлепки об воду шестов и весел — в темноте, без каких-либо ориентиров, кажется, что обе армии окружили нас. Я позволяю Флинну вести нас, доверяя его почти сверхъестественной способности ориентироваться без звезд, без компаса, без чего-либо, кроме связи, которую он разделяет с Эйвоном. Его коррективы в нашем курсе быстрые и уверенные.

Мы проскальзываем через камыш в напряженной тишине и ожидании. Наблюдая. Я не опускаю руку с пистолета. Время от времени я думаю, что вижу краем глаза тусклое мерцание света, огонек, всегда танцующий вне досягаемости, но я ни в чем не могу быть уверенной. Разум все еще бушует, запутывается. Вспышки памяти маленькой девочки, которые продолжают всплывать, тянут с собой вспышки боли, счастья и отчаяния, все краски в сознании, которые я игнорировала с восьми лет.

Стоит ночь, когда лодка, наконец, со скрежетом выплывает на твердую землю. Флинн выпрыгивает, приземляясь по колено в воду, и стабилизирует лодку, когда я поднимаюсь за ним. Мы работаем в полной темноте, не в состоянии рисковать фонариком, двигаясь по ощущениям, и отслеживая друг друга по звукам нашего дыхания. Я слышу, как Флинн поворачивается лицом к центру острова.

— Флинн, подожди. — Я протягиваю руку и касаюсь его плеча. — Лару смог заставить этих существ делать ужасные вещи. Они ответственны за ярость. Они захватили разум командира Тауэрс прямо передо мной. Они отправили меня в ваши пещеры, когда Макбрайд убил тех людей.

— Я знаю.

Я не могу остановить страх, пробегающий через меня, независимо от того, куда я пытаюсь его засунуть. Я могу справиться с выстрелом, взрывом, избиением до полусмерти, привязыванием к колу, потому что, пройдя через все это, я остаюсь сама собой.

— Мы входим в центр того, что уже захватывало мой разум. Кто скажет, что они не сделают этого снова? — Если я опять где-нибудь очнусь вся в крови, без памяти о том, что случилось…

— Я не должен этого допустить.

— Ты не сможешь ничего не сделать, только желая, чтобы этого не произошло. — Я не могу не заметить, как нотки любви ускользают вместе с моим раздражением. — Флинн… пообещай мне кое-что.

— Что? — спрашивает он с подозрением. Думаю, он подозревает, о чем я собираюсь попросить.

— Если это повторится, просто знай, что это не я. Меня там нет. Тот человек, который приказал нам сдаться, не был командиром Тауэрс, и я должна была ослушаться ее. И если это случится со мной, то это не… это нормально.

— Нормально? — голос Флинна жесткий. — Нормально пристрелить тебя, ты это имеешь в виду!

Сердце сжимается.

— Я не знаю. Возможно. — Я чувствую его гнев и разочарование, излучаемые тьмой, и часть меня жаждет протянуть ему руку. Если бы наши позиции поменялись местами, я бы тоже не могла это слушать. Но это должно быть сказано. — Да, — шепчу я. — Это то, что я хочу сказать.

— Тогда я не могу обещать тебе этого, — твердо говорит он. — И не проси меня больше, Джубили.

— Ты не можешь себе этого позволить! Это не для нас, это для всех, для моих людей и твоих. За это стоит умереть, Флинн, это шанс спасти Эйвон. Мы никому не можем позволить остановить нас. Даже если этот кто-то окажется мной.

Флинн ничего не говорит. Вместо этого он тянется за спину, чтобы вытащить украденный лазерный пистолет из-за пояса. Затем раздается громкий стук, когда он бросает пистолет на дно лодки.

— Флинн, ты не можешь…

— Я пойду туда, — говорит он твердо, как никогда. — Но я не застрелю тебя, чтобы ни случилось.

Я хочу возразить, я хочу сказать ему, что он сентиментален и глуп, что это то, чего я пыталась избежать, когда я остановила его той ночью в подсобке Молли. Что выбирать меня вместо всего остального… и это слабость. Несколько недель назад, это было именно то, что капитан Ли Чейз сказала бы ему. Но я слышу силу в его голосе и в выборе, который он делает. Потому что дело не в том, что он выбирает меня, девушку, с которой он познакомился меньше месяца назад — он выбирает мир, в котором никто не должен умереть.

Я хочу, чтобы этот мир стал реальным. Я так сильно хочу, что пульс учащается, воздух обостряется. Капитан Ли Чейз никогда никуда не ходит без оружия, это против ее натуры. Рука сжимает пистолет так сильно, что я наполовину боюсь, что кожа сольется с металлом.

Ли не оставит свой пистолет, но, возможно, Джубили могла бы.

Я медленно выдыхаю, ослабляя скольжение из кобуры. Он так легко помещается в руке, его холодный вес так утешает, так знаком. Я сглатываю, а потом бросаю его рядом с пистолетом Флинна.

Когда я снова поднимаю глаза, Флинн — это не более чем силуэт. Он движется ко мне, взяв меня за руку, и прижимает к себе. Он не разговаривает. Наше недолгое время вместе, чрезвычайные обстоятельства, которые сделали нас союзниками — нет слов, чтобы придать этому форму. Он мог бы сказать мне, что любит меня, но он не знает меня так, как знал бы любовник; хотя, он знает форму меня, изгиб моего сердца так же, как и я знаю его. Он мог бы сказать мне, что не хочет потерять меня, но мы оба уже потеряны и только связь между нами удерживает нас от похода в темноту.

Я слышу, как он делает краткий, дрожащий вдох, и тогда его рот находит мой. Его поцелуй неистов, его пальцы пробегаются по моей спине, теснее прижимая меня к себе. Его губы на этот раз ничего не просят, никакого огня или обладания, ничего подобного тому, чего он требовал в подсобке Молли, превращая мои кости в пепел. Он просто целует меня, удерживает, выжигает меня в своей памяти. Я прижимаюсь к нему, заставляя его руки сжиматься вокруг меня в ответ, и мы стоим там, а вода тихо плещется вокруг наших лодыжек, как будто весь Эйвон задерживает дыхание.

Когда мы отпускаем друг друга, мы не разговариваем. Вместо этого Флинн отпихивает ногой лодку, отправляя ее обратно, чтобы любой, кто найдет ее, не знал, где мы. Я наблюдаю, как она прорезает туман, пока туман не смыкается вокруг нее, и она не исчезает.

Ей уже снился этот сон раньше. Он начинается с огня, но она не боится его. Он, как живой, проносится по магазину, но когда он доходит до нее, он ощущается не более чем летним ветерком, приятным и теплым. Она может контролировать огонь, она может заставить его идти туда, куда она хочет, и она может не дать ему поглотить ни одной пылинки в магазине ее матери.

Она говорит огню отступить, вернуться к тому, чтобы быть весело потрескивающим огнем на очаге. Но на этот раз огонь не слушает.

Девочка снова пытается, и снова ничего не меняется, вместо этого огонь вспыхивает, и на этот раз он обжигает ее руки. Она не чувствует боли во сне, но она боится. Она знает, что ей нужно бежать, но теперь огонь вокруг нее, и отступать больше некуда.

Ее единственный шанс позволить огню забрать ее.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

ФЛИНН

ТЕПЕРЬ ПУТИ НАЗАД НЕТ. Я осознаю это, когда исчезает лодка. На мгновение сердце тянет меня за ней — в место, где можно спрятаться, привести туда Джубили и там и остаться. Я все еще чувствую ее рядом с собой, и я цепляюсь за это тепло, отталкивая от себя мысли, что возможно, я поцеловал ее в последний раз.

Я поворачиваюсь лицом к, казалось бы, пустынному, туманному острову.

— Как ты находишь то, чего не видишь? — спрашиваю я тихо, потому что все еще слышу отдаленные крики с болота, которые напоминают мне, что фианна охотится за нами.

Она прищуривается, обратившись к центру острова.

— Мы знаем, что это там. Теперь, когда мы понимаем, что ищем, может быть, мы можем обойти все, что шепоты делают с нашими головами, скрывая его.

Я осматриваю плоское пространство грязи.

— Хорошо, — бормочу я. — Давай, посмотрим на тебя. — Я воскрешаю память об увиденном мной объекте. Я ищу прямые линии в ландшафте, которых нет. Стены, углы, забор из звеньев цепи. Ощущается головокружительное желание отвернуться, но я напрягаю зрение и пытаюсь снова.

Только когда Джубили хватает меня за подбородок и поворачивает лицом к центру острова, я понимаю, что все-таки отвернулся. Она сочувственно смотрит на меня, и мы беремся за руки, чтобы не сбиться с пути. Наши пальцы крепко переплетаются, когда мы продвигаемся вперед, останавливаясь после каждого шага, чтобы проверить, что мы все еще движемся по направлению к центру.

Воздух мерцает передо мной, в висках стучит, и я позволяю себе прикрыть на секунду глаза. Все мое тело начинает протестовать, плечи начинают болеть там, где ремень безопасности врезался в них, внутри все ноет после нашей дикой посадки. Я жду, когда боль отступит хоть на чуть-чуть.

«Не верь тому, что видишь», — сказала Лили Лару. Я воскрешаю в памяти все об объекте. Затем я открываю глаза, и передо мной стоит забор из звеньев цепи.

Я резко останавливаюсь, но следом идущая Джубили сталкивается с ним. Он звенит и гремит, проливая капли росы сверкающим душем. Мы оба замираем, ожидая возгласов с болота позади нас или криков изнутри комплекса. Идут секунды, и, будто мы повернули ключ, остальная часть забора медленно материализуется, а за ней вырисовывается скопление блочных зданий. Мерцание исчезает, и воздух перед нами становится прозрачен.

— Твою… — Джубили проглатывает ругательство, стирая воду с лица. — Остановились как раз вовремя… тебе что было трудно предупредить меня? — Ее рот искривляется и, несмотря на все, мне хочется засмеяться.

Я делаю шаг назад, стараясь следовать в темноте по периметру забора.

— Та башня… это контрольно-пропускной пункт? — Я указываю на низкую, приземистую черноту на некотором расстоянии.

Джубили качает головой, поднимая взгляд на меня.

— Это башня связи… видишь спутниковые тарелки? Но у них там так же есть сигнализация, и на каждом заборе висят прожекторы. Мы пройдем возле этой башни и будем обнаружены, когда они осветят нас как при параде, и нам будет некуда бежать.

— Я мог бы попытаться сделать дыру здесь, как мы и постоянно делаем на вашей базе.

Джубили закатывает глаза. Она опускает мою руку и оставаясь лицом к забору делает три шага назад, который должно быть по крайней мере четыре метра в высоту. Затем она бежит к нему, отталкивается и использует импульс, чтобы вскарабкаться на вершину за считанные секунды, затем она перекидывает ногу и переваливается через забор, подмигивая мне.

— Тогда поторопись. Подтянуть? — Столкнувшись с задачей, с которой она знает, как справиться, она абсолютный солдат, ухмыляющийся и уверенный в себе. Я бы возненавидел ее за это совсем недавно, но теперь ее улыбка мне дорога.

Я отвечаю ей улыбкой, когда я поднимаюсь за ней, это на мгновение становится похоже на то, как быть с друзьями в детстве, выяснять, кто может подняться на самый высокий шпиль скалы. У нас есть всего несколько секунд, чтобы насладиться нашей маленькой победой. Затем в тумане раздается резкий свист, и мое сердце подпрыгивает.

— Это предупреждение, — говорю я, переводя сигнал фианны для нее. — Они нашли лодку.

Улыбка Джубили исчезает, и мы снова боремся за свою жизнь.

— Пойдем.

Объект кажется безлюдным, по крайней мере, снаружи. Внезапно мы видим фигуру в очках ночного видения, исчезающую за углом здания, и хотя мы приседаем и замираем, охранник не возвращается.

Придерживаясь тени, мы добираемся до ближайшей двери главного здания, только чтобы найти ее наглухо запертой. Если бы это был обыкновенный объект, дверь была бы заблокирована по последнему слову техники с кодированием, которое бы оставило запись о людях, которые получили доступ к этому месту. Вместо этого дверь открывается вручную — низко технологичное оборудование, требующее ключей. Я ощупываю дверную раму, но нам не повезло, никто не спрятал здесь ключ. Вместо этого мы вынуждены пробираться вдоль стены, проверяя окна, пока не находим окно, которое Джубили может аккуратно выбить локтем.

Маленькая комната, в которую мы забираемся пуста, обставлена стеллажами, что похоже, что мы влезли в какую-то кладовую. Когда мы выходим в коридор, на полу грязные следы, говорящие нам о том, что люди были здесь недавно. За пределами комнаты находится ряд коридоров, но слабый след грязи указывает, какой путь используется часто. Джубили берет направление по коридору, и я молча двигаюсь за ней, готовый реагировать на любой признак жизни. Сердце бьется слишком быстро, и я чувствую соответствующий отклик в голове. Нет никаких признаков огонька, наш проводник, к лучшему или к худшему, покинул нас.

Джубили останавливается перед первым поворотом, выглянув за него, чтобы удостовериться, что путь свободен. Подняв руку, она манит меня двумя пальцами, чтобы я следовал за ней.

Объект проложен как лабиринт, но пути и двери помечены. Мы добираемся до разветвленного коридора, и я указываю пальцем на знак со стрелкой, на котором написано «ГЛАВНАЯ ДИСПЕЧЕРСКАЯ». Джубили кивает; оттуда мы могли бы получить представление о расположении этого места и найти комнату с записями или с доступом к компьютеру.

Несколько дверей оснащены стеклянными проемами, открывающими вид на незнакомое оборудование и полностью укомплектованные лаборатории за их пределами. Некоторые из них заняты людьми в белых халатах, и мы быстро проходим мимо них. Правда, мы могли бы схватить одного или двух из них, чтобы допросить, но нет никакой гарантии, что они даже знают, на кого они работают. Нам нужны веские доказательства.

На одной группе людей мои глаза задерживаются. Она собрана вокруг тела человека, разложенного на столе. Он до сих пор одет в камуфляжные брюки и военные ботинки, и ученые собрались вокруг его головы. Один из них отходит, чтобы взять инструмент с соседнего лотка, и мне становится видно, что вся верхняя часть черепа была удалена, и остальные тщательно вынимают кусочки его мозга, выкладывая их в аккуратно помеченный ряд. Посмотрев на Джубили, я понимаю, что она также напряглась, как и я, ее выдают плечи. Но мы не можем помочь ему, мы оба это понимаем.

Наш путь ведет к двери, обозначенной как «Главная диспетчерская», и Джубили останавливается, чтобы оглянуться на меня. Я смотрю ей в глаза, проверяю зрачки, ищу слабый намек, что скажет мне, что она под влиянием шепотов, но я никогда не видел, как это происходит, только она. Я не знаю, что ищу, и это заставляет меня почувствовать себя плохо от напряжения.

Затем дверь резко открывается, и мы оказываемся лицом к лицу с испуганным человеком в белом халате.

Долгое время мы все с удивлением смотрим друг на друга. Он открывает рот, чтобы позвать на помощь, но Джубили молниеносна. Она бьет его, и то, как его голова откидывается назад, когда он падает на пол, выглядело бы комично в любое другое время. Я не могу не задаться вопросом, как выглядел я, когда она вырубила меня, прежде чем сбежать из пещер фианны.

Теперь мы с ней двигаемся как одно целое… я подхватываю его за подмышки, она хватает за ноги, и мы затаскиваем его обратно в комнату. Быстрый взгляд через плечо удостоверяет, что никого нет, и мы одни, за исключением длинного ряда мониторов и бессознательного ученого.

Я приседаю, чтобы взглянуть на него, и когда я приоткрываю его веко, все, что я вижу — это лишь белок.

— Ты действительно должна была его вырубить?

Джубили стоит у двери, прислушиваясь.

— Что я еще могла сделать? Я не сильно его ударила, он будет в порядке.

— Тебе надо вначале думать, потом делать. — Я переворачиваю человека на бок, чтобы он не подавился собственным языком, пока находится без сознания.

— Не моя сильная сторона. — Она пожимает плечами, отходя от двери, чтобы начать рыскать по комнате. — Здесь мониторинг климата Эйвона, — говорит она, наклоняясь, чтобы изучить экран. — Здесь отображаются данные по видоизменению за последние два десятилетия. Гораздо более подробные показания, чем то, что мы получаем от «ТерраДин». — Она замолкает, но я знаю, что мы оба думаем о теории Мерендсена, что прогресс Эйвон, как и прогресс планеты, уничтоженной Лару, подделывается.

Я остаюсь рядом с ученым, и он не шевелится, когда я проверяю его на наличие оружие, а затем распахиваю белый халат, чтобы убедиться, что на его поясе ничего нет. Все, что я вижу, это бейджик с удостоверением личности, и я собираюсь запахнуть халат, когда в глаза мне ударяет блеск через пластиковую оболочку пропуска. Рядом с карточкой проглядывается серийный номер — без имени или фотографии — и это крошечный идентификационный чип. Он точно такой же, что и тот у Джубили, который мы нашли во время нашего первого визита сюда, вплоть до крошечной лямбды. Комната немного кружится, и я тру глаза, пытаясь вспомнить, когда у меня в последний раз было больше, чем несколько часов непрерывного сна.

— «Компания Лару», — говорю я, медленно поднимаясь на ноги.

— Этого будет недостаточно, — говорит Джубили с гримасой. — Они пытаются остановить это, но если направиться в трущобы на Коринфе, ты сможешь достать что-то типа этого на черном рынке. Рейдерский корабль мог бы оснастить себя старыми чипами «КЛ» с достаточным количеством кредитов. Лару может легко сказать, что они были украдены тем более, что они настолько устарели.

Человек у моих ног издает тихий стон, и я смотрю на него, прежде чем сказать:

— Что насчет компьютеров? Там должно быть что-то компрометирующее.

— Они, наверняка, запаролены. — Джубили оборачивается ко мне, указывая знаками, что ученый приходит в себя. — Если только у нас нет кого-то с паролем.

У моих ног мужчина в белом халате снова стонет, перекатывается на спину и поднимает одну руку, чтобы схватиться за воздух, как будто он может взять что-то и приблизиться к сознанию. Джубили оказывается рядом со мной так быстро, что я едва замечаю ее перемещение, но я тяну ее за плечо, прежде чем она успевает схватить его.

— Позволь мне, — бормочу я, и она нахмуривается в молчаливом согласии, что-то бормоча под нос. Парень на полу вздрагивает от ее голоса и открывает глаза.

Я смотрю на него сверху вниз.

— Друг, ты упал. Как тебя зовут?

— Кармоди. — Он все еще в замешательстве. — Доктор Терренс Кармоди. А вы кто такие?

— Я тот, кто хочет поговорить с тобой, — тихо отвечаю я. — А она хочет сломать тебе ноги. Давай начнем с разговора. — Я неотрывно смотрю на него. Теперь, когда адреналин от проникновения на объект начинает отступать, тело наливается свинцом. Я сосредотачиваюсь, заглядываю внутрь самого себя, чтобы вытащить версию меня, которую я едва помню. Уверенного в себе, производящего благоприятное впечатление на других по доброй воле. Я могу это сделать.

— Мы знаем, что вы здесь делаете, — начинаю я, и паника мелькает в его глазах. — Ты расскажешь нам все о «Компании Лару», и где вы прячете существ, которых он использует.

— П-пожалуйста, — мужчина, ловя воздух, начинает заикаться. — Я-я просто ученый. Я ничего не знаю, клянусь.

— Тогда твой пароль, — резко прерывает его Джубили, в ее голосе свозит напряжение. — От компьютера.

Мужчина сглатывает, его адамово яблоко бешено подпрыгивает.

— Я только допущен до этого уровня… я дам его вам, но это просто климатические данные, это только то, что вы видите здесь. Я не понимаю, о чем вы говорите… о «Компании Лару». — Он выглядит слишком напуганным, чтобы лгать.

Я встречаюсь глазами с Джубили и могу сказать по напряжению в ее взгляде, что она тоже верит ему. Но даже если он не знает о шепотах, возможно, он все еще может помочь нам найти доказательства причастности «Компании Лару».

Я открываю рот, чтобы сильнее надавить на него, но я прерван длинным, низким звуком из динамиков, установленных в потолке. Кровь приливает к ушам, каждая унция адреналина возвращается и оставляет металлический привкус во рту. За сигнализацией следует мужской голос, с быстротой и срочностью.

— Внимание всему персоналу: безопасность объекта была нарушена. Повторяю: безопасность объекта нарушена.

Девочка снова дома, в магазине, в городе под названием Новэмбэ, на планете с именем Верона. Мать зовет ее, а отец моет руки в кухонной раковине. Девочка бежит в свою пещеру, гнездо, которое она построила под прилавком магазина, и прячется там.

Зеленоглазый мальчик оказывается там, и пространство достаточно велико для девочки.

— Ты продолжаешь возвращаться сюда, — шепчет он, страшная печаль сквозит в его голосе. — После всех этих лет.

— Я была здесь в безопасности, — шепчет девочка.

— А какова реальная причина? — спрашивает мальчик, и когда он смотрит на нее, она понимает, что не сможет солгать.

— Здесь, — отвечает девочка, — я не одна.

Мальчик берет ее за руку, и девочка замечает, как их пальцы переплетаются, как будто они предназначены для этого.

— Я думал, ты должна быть храброй.

— Я не настолько храбра, чтобы умирать в одиночестве.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ

ДЖУБИЛИ

Я ЖЕСТАМИ ПРЕДУПРЕЖДАЮ УЧЕНОГО, чтобы тот молчал, но он слишком занят, пытаясь спрятаться под одну из консолей, будто это поможет ему спастись от нас. Я приближаюсь к двери и прижимаю ухо — особо ничего не слышу, никаких несущихся охранников, ничего, чтобы звучало, как ответ на тревогу, которая снова умолкла. Как будто это место заброшено.

Шепоты окружают меня, создавая впечатление, что я стою в шторме, но воздух остается совершенно неподвижным. И я знаю, что это такое. Сглатывая металлический привкус крови во рту, у меня остается время только на то, чтобы взглянуть на руки в поисках дрожи, которая как я знаю, приближается. Только рука у меня крепкая, а легкая дрожь — это от паники.

Прежде чем я успеваю понять, что происходит, стон позади меня разбивает мне сердце. О Боже, нет.

Я разворачиваюсь, чтобы обнаружить бедное лицо Флинна с взглядом, устремленным в пол, опирающегося одной рукой на консоль.

— Джубили… — он еле выговаривает мое имя, как будто находится на последнем издыхании.

Я бросаюсь к нему, будто прикосновение к Флинну может изгнать внезапное острие страха, ползущее по позвоночнику.

— Говори со мной!

Но он не успевает ответить, он откидывается на стену, и на мгновение его голова поднимается достаточно, чтобы я увидела его взгляд с расширенными от ужаса глазами, когда он борется с тем, что с ним происходит.

— Нет… нет, я не могу… — Сердце разрывается, и с ним страх держит меня в заложниках, и я, шатаясь, делаю шаг к нему.

Это должна была быть я.

Я проглатываю страх.

— Мы выберемся отсюда. — Будь прокляты шепоты… судьба Эйвона проклята. Я не могу смотреть, как душа Флинна, его сердце исчезают передо мной.

— Вообще-то, это не так. — Я почти забыла про ученого, доктора Кармоди, который сидит на полу. Я поворачиваюсь, чтобы схватить его и замираю.

Он держит направленный на меня пистолет, должно быть, оно было спрятано под консолью. Я должна была следить за ним, мне следовало связать его. Я должна была дать Флинну… я задыхаюсь, не в состоянии сосредоточиться на пистолете этого человека. Все, что я вижу, это Флинн, наполовину свернувшийся рядом с консолью, пытающийся бороться с шепотами.

— Отлично! — рявкаю я на Кармоди, поднимая руки. — Арестуй меня, пристрели, мне все равно. Только позволь мне помочь ему… — я делаю шаг в сторону Флинна, но Кармоди нажимает на переключатель сбоку пистолета. Шепоты жужжат в ушах, и я снова останавливаюсь.

— Ты не можешь ему помочь, — отвечает Кармоди, мельком посмотрев на Флинна, чтобы потом впиться в меня глазами. — Он уже покинул эту жизнь.

Я открываю рот, пытаясь найти слова, чтобы опровергнуть то, что он сказал. Но прежде, чем я это делаю, Флинн движется. Он быстр, так молниеносен, что глаза едва успевают следовать за ним. Он несется к Кармоди, хватает его за руку и дергает ее. Пистолет стреляет, и он не лазерный, оставляя дымящуюся дыру в потолке. Ошметки потолка падают на пол. Прежде чем я успеваю сделать шаг, чтобы помочь ему, другая рука Флинна обхватывает сзади шею Кармоди и ударяет его с отвратительным хрустом головой об консоль. Он не останавливается и снова ударяет ученого, снова и снова, пока кровь не покрывает консоль, пока я не начинаю кричать, все еще неподвижно стоя на месте.

Флинн… мне только виден его профиль, отпускает мертвеца и позволяет телу упасть на пол.

Все это произошло в течение пары ударов сердца, так быстро, что я не успела вздохнуть. Пятна витают перед моими глазами, мне не хватает воздуха.

— Ф-Флинн?

Ему требуется вечность, чтобы повернуться, за которую я тысячу раз представляю его с обычной, нахальной улыбкой, и глубиной его зеленых глаз. Он будет стоять, как будто ничего не изменилось, он скажет мне, что научился самообороне от меня, он повернется и посмотрит на меня, и он будет цельным.

Но вместо этого у стоящего в нескольких футах от меня парня пустое лицо, зеленые глаза угасли. В них нет ничего, кроме черного стекла, отражающего мое собственное лицо.

— Нет, — говорит он спокойным, собранным голосом. На его шее и подбородке пятна крови Кармоди. — Больше нет.

Я замираю, не в состоянии двинуться, не в состоянии дышать, когда он нагибается, что забрать пистолет из обмякшей руки Кармоди. Он осматривает его, не утруждаясь приглядывать за мной. Когда он поднимает глаза, в его лице нет ничего, кроме абсолютного спокойствия.

— Это должна была быть я, — шепчу я.

— Ты нужна нам, — отвечают штуки в мозгу Флинна. — Мы считаем тебя лучшим вариантом.

Ноги дрожат — от гнева, от страха, от истощения — и я упираюсь рукой в стену для поддержки.

— Что Лару хочет от меня?

Штука-Флинн вежливо кланяется мне.

— Ты спрашиваешь о том, кто удерживает нас? — Его голова медленно наклоняется на бок, явно насмехаясь, изображая вдумчивый интерес, пока не останавливается под странным, неестественным углом. — Мы больше не действуем по его приказу.

Дыхание в ответ на эти слова перехватывает коротким, безумным мерцанием надежды, но затем сердце падает, когда ствол пистолета переводится на меня.

— Мы больше не действуем по чьему-либо приказу. Мы видели, что такое человечество: его невозможно спасти. — В голосе нет насилия, нет ненависти; спокойствие в нем более ужасающе, чем если бы он пришел ко мне, крича и извергая угрозы. Он указывает пистолетом в сторону двери, отталкивая тело Кармоди одной ногой, чтобы расчистить себе путь. — И ты будешь той, кто освободит нас.

Рука опускается на пустое место, когда она автоматически ищет пистолет, которого больше нет. Я спиной делаю шаг к двери, не отрывая глаз от Флинна. От того, что раньше было Флинном.

Не думай, не раскисай. Просто продолжай двигаться.

— Ты не понимаешь, — говорю я, когда его глаза следят за мной. — Мы тоже хотим остановить Лару. Мы не такие как он.

— Вы все такие как он.

Я хватаюсь за ручку позади себя, но пока не поворачиваю ее. Существо держит дистанцию, слишком умное, чтобы подойти достаточно близко ко мне, не давая мне возможность отобрать у него пистолет. Флинна я могла бы разоружить и вырубить. Но увидев, что он сделал с Кармоди… ни один человек не может двигаться так быстро.

— Лили сказала, что вы помогли им, — бормочу я, бросая быстрый взгляд в коридор через проем в двери. Он пуст, как и прежде.

Пустое выражение лица Флинна не меняется.

— Мы знаем, о чем ты говоришь. Она была с нами в темноте какое-то время.

С нами? И я пользуюсь этим признанием, говорю быстро, пытаясь умерить голос так, как это сделал бы Флинн. Если бы только он был здесь, со своей страстью и дипломатией… я же хороша только для борьбы.

— Значит, вы ее знаете. Вы знаете, что она не похожа на своего отца. И я тоже… и Флинн тоже. — Я давлюсь его именем.

— Все шаблоны данных содержат аномалии. — Флинн останавливается, но пистолет не дергается. — Продолжай идти.

Я игнорирую приказ.

— Зачем вести нас сюда? — Я думаю о свете на болоте, зеленом сиянии, которое было так похоже в моих самых тусклых воспоминаниях на призрак из Новэмбэ. — Почему бы просто не заставить ученых, Лару, отпустить вас?

— Наш хранитель никогда не приближается к нам достаточно близко, чтобы мы могли схватить его. Те другие, которыми он управляет, сделали трудным для нас населять их умы с какой-либо точностью. — Флинн снова толкает тело Кармоди, на этот раз, чтобы перевернуть его на живот. Под мешаниной крови и волос, чуть ниже уха, находится крошечный шрам, слишком прямой и точный, чтобы быть от несчастного случая.

Я проглатываю тошноту, отрывая глаза от кусочков черепа, торчащих из головы Кармоди.

Он не вздрагивает.

— До того, как нас привезли сюда, мы существовали как части единого целого, части одного ума. Наш хранитель узнал, что быть оторванными друг от друга — худший вид агонии, который мы можем знать. Когда он нами недоволен, он отправляет нас в темное место. — Лицо шепота, лицо Флинна, ничего мне не выдает. Ни страха, ни ненависти, ни даже мерцания вспомнившейся боли. — Он не сделает этого снова, когда мы будем свободны.

Становится все труднее дышать, грудь сжимается от какой-то паники, которую я не ощущала годами, не с моего первого раза в бою. Нет выхода. Никакого. Я закрываю глаза медленно вздыхая, фокусируясь на воздухе, проходящем через легкие.

— Почему я должна помогать вам? — Мне приходится бороться, чтобы выговорить следующие слова: — Вы забрали единственное, что у меня осталось. Вы забрали его…

— Потому что он все еще здесь. Потому что, если ты освободишь нас, мы вернем его тебе. Мы спасем тебя, и эту планету напоследок.

Сердце снова начинает бешено биться, на глазах выступают слезы. Но остальные слова существа звучат в моих ушах.

— Что вы имеете в виду «спаси нас напоследок»? — шепчу я. — Что вы будете делать, когда станете свободны?

— Мы начнем с нашего хранителя, — безжизненно и мягко отвечает шепот в лице Флинна. — Мы дадим ему ту же боль, которую он дал нам. Мы отберем у него семью, и все, что он знает, и каждую душу, которая когда-либо прикасалась к нему. И тогда мы распространим эту смерть, как распространился ваш род, мы сделаем его последним в вашем роде. А потом, как только он осознает то, что он сделал — тогда мы оставим его, стонущего, в темноте.

Глаза расплываются от слез ужаса и горя.

— Нет, — шепчу я. Голос дрожит, но за дрожью слышится твердость, и я чувствую ее силу, когда выпрямляюсь. — Нет, я не буду помогать вам. Пристрелите меня, если хотите, но я не выпущу ваших монстров на свободу.

Флинн просто смотрит на меня, рот вялый, глаза пустые. Он выглядит как манекен, как кукла самого себя, и мое сердце пытается вырваться из груди.

— Хорошо, — спокойно говорит он.

И поворачивает пистолет на себя, прижимая ствол к нижней части подбородка.

— Нет! — Крик вырывается из горла, пронзая воздух, когда я рванула на полдюйма вперед с поднятой рукой. — Нет, остановись! — Я задыхаюсь от воздуха, тошнота проносится через меня, следуя по пути моего страха. — Что ты делаешь?

Штука-Флинн даже не вздрагивает, наблюдая за моей бедой без реакции.

— Если ты откажешься делать то, о чем мы просим, то мы больше не будем использовать этот сосуд. — Я вижу, как ствол достаточно сильно прижимается к шее Флинна, так что кожа вокруг металлического края становится белой.

— Ладно, — слово выходит, как рыдание, вырванное из легких с такой мучительностью, что я должна сделать вдох, и еще один, прежде чем я могу снова говорить. — Ладно. Я сделаю это.

Прошло десять лет, и каждую ночь девушка продолжает искать призрака из Новэмбэ. Иногда она находит свою мать или отца; иногда девушка находит друзей, которых она знает, и врагов, которых она не знает. Она повсюду находит зеленоглазого мальчика, и иногда он помогает ей искать.

Теперь она бродит по болотам Эйвона одна, скользит по воде в старой узкой лодке. Она обыскала весь мир и ничего не нашла — ни зеленоглазого мальчика, ни людей вообще — и никакого призрака из Новэмбэ. Она смотрит на пустое небо Эйвона, пока не становится слишком больно, и падает на дно лодки, упираясь лбом в дерево.

Потом что-то заставляет ее поднять голову.

В воде внизу она видит миллион отраженных звезд, и болото становится небом, а ее лодка — кораблем. Звезды ослепляют, приветствуя ее, каждая из них это крошечный, танцующий шар света. Вокруг нее все болото светится.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ

ДЖУБИЛИ

МОЙ МОЗГ СЛИШКОМ ХОРОШО НАТРЕНИРОВАН. Он продолжает пытаться найти выход, какую-то тактику, с помощью которой разоружить существо и взять над ним верх. Быстрее зайти за угол, удивить его, нырнуть в дверной проем, а затем выскользнуть после него.

Но даже если бы я могла это сделать, даже если бы я могла вырвать пистолет у этого существа, что убило Кармоди голыми руками… что тогда? Я не могу держать под прицелом существо, готовое убить Флинна просто потому, что он больше не полезен. Даже если бы я могла направить пистолет на Флинна. Даже если бы я могла…

Но он больше не Флинн — парень, которого я знала, ушел. В его взгляде нет тепла, в голосе нет жизни. Это не он. Даже если бы существо говорило правду, даже если бы они могли вернуть его мне… мог ли он простить меня за то, что я собираюсь сделать? Я сжимаю челюсти. Соберись, Джубили.

Я никогда не должна была быть тем, кто остался вне контроля чужого разума. Это работа Флинна. Я бью, стреляю, исполняю приказы, которые передаются мне. Он должен был быть тем, кто должен был исполнить тот призыв — убить меня, если я не вернусь, решить, потеряна ли я.

Я не могу сделать такой выбор в одиночку. Флинн никогда бы не захотел, чтобы я пожертвовала человечеством, чтобы сохранить ему жизнь еще на несколько лет… или недель, или дней… я не знаю! Даже для Эйвона. Но я не могу смотреть, как эта штука нажимает на курок, я не могу стоять здесь и смотреть, как она убивает Флинна. Я скорее вырежу себе сердце. Флинн, что же мне делать?

Коридоры перед нами безлюдны до тех пор, пока штука, контролирующая Флинна, не приводит меня к лифту, и я не нажимаю кнопку, а потом оборачиваюсь… и замираю.

За нами раздается шарканье, открытие дверей, передвижение по коридору персонала объекта. Десятки из них заполняют коридор, некоторые в белых халатах лаборантов, другие в боевом снаряжении, как у меня. Они молчат и с пустыми лицами двигаются странной, несвязной походкой, шаркая обувью по полу. Их медленные, вялые движения настолько отличаются от движений Флинна, будто они специально заторможены хирургической процедурой Лару, используемой для предотвращения шепотов, чтобы полностью контролировать их. Их глаза похожи на мраморные шарики.

Штука, управляющая Флинном, когда открываются двери лифта подталкивает меня внутрь, и впервые за долгое время я двигаюсь быстро из-за ужаса, от которого у меня покалывает позвоночник и зудит кожа. Я прижимаюсь спиной к дальней стене лифта, и поворачиваясь вовремя, чтобы увидеть, как полу управляемые работники объекта останавливаются всего в нескольких дюймах от двери. Они ничего не говорят, только продолжают смотреть на меня, пока двери лифта не скрывают нас от них.

Лифт спускается, и затем шепот ведет меня через пост охраны — укомплектованной неподвижной, пустой формой, сидящей за столом, с тем же черным взглядом, что и часовые снаружи. Затем он ведет меня ко второму лифту, мы снова спускаемся. Дальше мы продвигаемся вниз по лестницам и пандусам, вниз, туда, что ощущается как сердце Эйвона. Чем дальше я спускаюсь во чрево этого секретного объекта, тем воздух становится тяжелее и давит на меня.

Флинн больше не разговаривает со мной.

Мы добираемся до двери с другим постом охраны, хотя на этот раз там никого нет, чтобы помахать нам. Эта дверь отличается от других — она круглая, раскрывающаяся автоматически. Если бы это была обычная дверь, я могла бы заставить ее открыться, но это такая дверь, что используется на судах в качестве заслона. Герметичная, абсолютно надежная.

Флинн останавливается рядом с ней и поворачивается ко мне с нетерпением. Наконец-то мы добрались до места без свидетелей. Здесь никого, кроме нас. Я жду, но Флинн ничего не делает, просто невозмутимо смотрит на меня. У меня складывается тревожное впечатление, что я могу стоять здесь вечно, ожидая, когда он заговорит. Я прочищаю горло.

— И что теперь?

— Открой дверь.

— Нужен ключ, а у меня его нет. — Ужас тускнеет до своего рода тупого онемения, все мое тело болит от напряжения и горя.

— Ты ошибаешься, — холодно отвечает штука-Флинн, расширенными зрачками впиваясь в мое лицо. — У тебя был ключ все это время.

Я сглатываю, перед глазами все плывет. Слышать его голос — это как постоянно ошпариваться, зная, что там не он, что не он говорит со мной.

— Что? Откуда у ме… — но потом я останавливаюсь, с колотящимся сердцем в тишине. Потому что у меня есть ключ. У меня есть идентификационный чип, который мы нашли в первый раз, когда Флинн привел меня сюда… я залезаю в карман, чтобы вытащить его.

Хотя у меня бегут мурашки по коже, я заставляю себя приблизиться к штуке-Флинну, чтобы изучить панель управления. Здесь есть кнопки с подсветкой с цифрами для ввода пароля, и небольшой прямоугольный выступ в правом нижнем углу со слотом. Я вставляю идентификационный чип в слот, и он идеально входит. Кнопки загораются зеленым, раздается веселый звуковой сигнал, а затем дверь открывается.

Внутри так ярко, что на мгновение я ослеплена, чтобы что-то увидеть. Рука между моими лопатками продвигает меня вперед, и прикосновение так похоже на Флинна — и в то же время так не похоже на него — что я слишком ошеломлена, чтобы сопротивляться. Я спотыкаюсь о порог и, моргая, вхожу в комнату.

Флинн следует за мной, и дверь снова закрывается. Я поворачиваюсь, сердце схватывает от тревоги. Я в ловушке. Но, прежде чем я реагирую, Флинн падает на землю.

У меня выходит бессловесный крик и бросаюсь к нему, чтобы придержать его, прежде чем голова ударится об жесткий пол.

— Что за… Флинн? Флинн, очнись. Пожалуйста. — Я встряхиваю его, но его голова откидывается. Я наклоняюсь к нему, прижимая ухо к его губам… он дышит, но только едва. Пульс замедлен.

Прижав его к себе, я поднимаю голову и осматриваюсь. Я ожидала увидеть технику, передатчики, центральный узел связи, кишащий специалистами. Вместо этого комната пуста. Мы находимся в большом белом куполе без видимого источника света, несмотря на яркость, отраженную от изогнутых стен. Пол и потолок сделаны из пластинчатых панелей, которые покалывают на ощупь, как будто они какие-то проводные, если не считать того, что пластины — это изоляционный материал.

Я рвано дышу только для того, чтобы звук поглотился пространством, но я помню еще одно свойство пластины: она приглушает шум. Не важно, как громко я буду кричать, никто никогда меня не услышит.

Пальцы пробегают по волосам Флинна, отчаянно нуждаясь в прикосновении к нему, даже если он без сознания. Даже если он больше не он. Ромео, не оставляй меня здесь одну.

Затем, как будто в ответ на мысль, ветерок проносится вдоль задней части моей шеи. Я дрожу в ответ, дергаясь в сторону. Там ничего нет, и когда я поднимаю руку, чтобы потереть шею, я понимаю, что воротник рубашки мешает ветру коснуться моей кожи. От осознания этого волосы встают дыбом на шее и руках.

Я знаю это ощущение слишком хорошо, чтобы игнорировать его.

Мы не одни.

— Я знаю, что вы где-то здесь, — говорю я, пытаясь звучать жестко и компетентно. — Покажитесь. Немедленно. — Но никто не отвечает, я слышу лишь собственное дыхание.

Свет слишком яркий, чтобы быть уверенной, но на мгновение мне кажется, что я вижу слабое зеленое свечение, парящее всего в нескольких футах перед моим лицом.

Затем Флинн шевелится и издает слабый стон, и мое внимание к нему возвращается. Он поднимает голову с моих колен, опираясь одной рукой о пол.

— Флинн? — я наклоняюсь, пытаясь рассмотреть его лицо. Я не могу позволить себе надеяться.

Его открытые глаза показывают мне только черноту, и мое сердце тонет. Я глотаю рыдание, которое хочет вырваться, и отбиваюсь от него, вставая на ноги и потянувшись за пистолетом, который он уронил, когда рухнул. Он заканчивает медленно подниматься.

— Мы сожалеем, — шепчет Флинн почти самому себе, его движения медленные и размеренные.

— Сожалеем? — Я смотрю на существо, сжимая пистолет в руке, хотя не могу его поднять.

Флинн-существо наконец-то обращает свой взор на меня.

— Да. Мы… я… — слово медленно покидает его губы, как будто оно кажется неправильным. — Мне очень жаль. Ты должна выслушать, у нас не так много времени. Остальные узнают, что я вмешался.

Я прижимаюсь спиной к закрытой двери.

— Остальные, — повторяю, настолько озадаченная, что могу только повторить его слова. — Ты имеешь в виду, что ты не тот, кто забрал Флинна?

Флинн качает головой. Нет никаких видимых признаков, чтобы предположить, что он изменился, его глаза все еще черные, его лицо все еще лишено эмоций.

— Когда-то мы все были одинаковыми. Часть друг друга. Но это было тогда, когда разлом все еще связывал нас. Теперь мы одни. И я не желаю той свободы, которую хотят другие.

Впервые с тех пор, как Флинн обратил эти пустые глаза на меня, сердце трепещет надеждой — крошечной, подобной пламени, которое заставляет глаза гореть. Я так сильно хочу верить этому существу. Я так сильно хочу быть не одна. Но я крепко держу пистолет, когда паника проносится сквозь меня.

— Это уловка, — выплевываю я. — Ты пытаешься… я не знаю. Если бы ты действительно был другим, ты бы отпустил Флинна. Ты бы вернул его мне.

— Мы не можем.

— Что значит, вы не можете? Наверху вы сказали, что отпустите его, если я помогу вам.

— Остальные научились обману. Это человеческое искусство, а у нас был очень грамотный учитель. — Штука качает головой Флинна. — Когда мы занимаем разум так глубоко, так надолго, нет пути назад. Его разум все еще здесь, но он будет поврежден, если я попытаюсь покинуть его сейчас.

Во мне горит отчаяние.

— Вы забирали меня на несколько часов, и я все еще здесь. Вы заставили меня пойти в лагерь мятежников, и я вернулась и была в порядке. Мой разум не поврежден.

— Ты другая. — Глаза Флинна наблюдают за мной. В его взгляде есть что-то странное… изучающее. Я не могу избавиться от тревожного чувства, что он читает мои мысли.

— Другая. Бездушная… так же говорят люди?

— Диаметрально противоположное. — Рот Флинна изгибается во что-то не очень похожее на улыбку, что отнюдь не утешает, а является просто напоминанием, что это, на самом деле, не Флинн. Эта улыбка должна быть его для меня. Не эхом, вызванным существом, паразитирующим его разум. — Мы с тобой встречались раньше.

— Ты меня с кем-то спутал…

— У нас нет времени на вежливости, — прерывает меня шепот. — Я не могу вечно сдерживать остальных. Ты должна вспомнить. Ты — Джубили Чейз, дочь Мэй-Хуа и Ноя Чейза, и мы были вместе очень долгое время.

Как будто кто-то ударил меня в живот. Я не могу дышать… я ничего не вижу… зрение размывается, руки обездвижены. Я задыхаюсь от воздуха.

Флинн еще не закончил. Он наблюдает за мной с любопытством, будто он ученый, ведущий наблюдение за особенно увлекательной химической реакцией.

— Ты чувствовала наше прикосновение раньше, когда мы только учились понимать ваш вид. Когда ты была юна и податлива. Это сделало тебя другой. Это сделало твой разум сильнее. Твою душу сильнее. Мы помним тебя. — Он делает паузу, ненадолго колеблясь, настолько человеческую, настолько знакомую, что мне больно. — Я помню тебя.

— Я не воображала себе все это. — Фрагменты памяти отказываются соединяться, оставляя мне кусочки правды, слишком раздробленные, чтобы помочь мне сейчас. — В Вероне были шепоты, я думала, что это призраки. Я помню… — Я проглатываю внезапную, головокружительную волну горя. — Тогда, это была ярость, что вызвала беспорядки там. Ты заставил тех людей убить моих родителей?

— Смерть не существует для нас. Как мы могли тогда понять, что наш хранитель заставлял нас делать? — Его челюсть теперь резко вычерчена, черный взгляд заключен на мне.

— Заставлял? — вторю я. — Лару?

— Он сказал нам, что если мы согласимся, он отправит нас домой. Только после того, как он перевез нас сюда из места, которое ты называешь Вероной, мы поняли его обман, но к тому времени он научился причинять нам большую боль.

— Он мучает вас. — Живот скручивает, меня тошнит от ненависти к человеку, которого я видела только в головизорах и в лентах новостей.

Флинн кивает.

— Каждый раз, когда он наказывает нас, другие становятся все более и более отдаленными. Они потерялись в одиночестве. И их агония поражает ваш вид… это то, что сводит их с ума.

— А ты? Почему ты другой?

— Потому что я помню тебя, Джубили Чейз.

— Я не особенная, — огрызаюсь я. — Я не больше важна чем кто-либо другой.

— Ты самое важное существо в этой вселенной. Ты… этот сосуд… люди этой планеты… влюбленные, воины, художники, лидеры, сны многочисленнее звезд. Каждый ум уникален, каждая мысль создается на мгновение, а затем разбивается на части, чтобы сформировать новые. Ты не понимаешь невыносимую красоту быть собой.

Глаза горят, и хотя я пытаюсь достичь отрешенности, каменного барьера, который стоял у меня после смерти родителей, голос дрожит, когда я произношу.

— Мы все еще можем чувствовать себя одинокими.

Шепот смотрит на меня глазами Флинна. Я чувствую себя пустой, такой пустой, как этот взгляд, и все же где-то в глубине разума тлеет узел сочувствия. Возможно, я не могу понять агонию истинной изоляции, но прямо сейчас, глядя на Флинна в нескольких дюймах от меня, но бесконечно далекого, я чувствую, что могу себе это представить.

— Ты хотела быть исследователем, — говорит существо, все еще приковывая к себе мой взгляд. — Ты хотела исследовать моря и звезды. Ты так ярко об этом мечтала. — Позади него белая комната меняется. Синий и зеленый разворачиваются от стен, разливаясь по полу, обволакивая меня. Водоросли и кораллы прорастают как цветы, и миллион видов рыб, каждая разного цвета, плавают тут и там.

Я задыхаюсь, но я могу дышать этим океаном, как дышу воздухом.

— Ты однажды назвала меня другом.

— Ты… ты был там. — Тысячи воспоминаний возвращаются ко мне. — В Новэмбэ… со мной.

Видение океана исчезает, рыбы становятся призраками самих себя, все еще плывущих к чему-то в тот момент, когда они исчезают. Но память остается, а вместе с ней и память о сне, давно забытом и погребенным под горем. Но не менее реальном.

— Я обидел тебя, — тихо говорит шепот, и хотя его выражение лица не выказывает стыда, он говорит медленно, каждое слово тяжело от сожаления. — Мои действия не являются действиями друга. Я украл у тебя.

— Мои сны. — Я все еще цепляюсь за океан, память о сне, окутывающем меня, за что-то, чего я не испытывала с тех пор, как мои родители были убиты.

— Я думал, что помогаю тебе, избавляя тебя от переживания боли из-за смерти твоих родителей во сне. Я думал, что облегчаю твою боль. Но даже твои мучительные сны прекрасны, Джубили Чейз, и я не имел права забирать их у тебя. Они менялись по мере того, как ты росла, и в них было исцеление. Они были нужны тебе, а я забрал их у тебя.

— Все эти годы ты перехватывал мои сны? Забирал их для себя? Зачем?

— Потому что через них я чувствовал себя менее одиноким. — Флинн вздыхает, откидывая голову назад, глядя на купол тюрьмы шепотов. — Другие считают, что нет никакой надежды для вашего вида, что всплески насилия, которые они вызывают, ваша ярость, ничего не значат. Но я чувствовал твое горе, твою потерю. И хотя ваш вид способен на ужасы, он также способен на красоту. Закончить это сейчас было бы не лучше, чем забрать твои сны… смерть лишает ваш вид шанса на исцеление.

Я гневно вытираю щеки, ненавидя, что я чувствую из-за этого несчастного существа, носящее лицо Флинна, ненавидя, что я больше не могу сражаться, не чувствуя. Ненавидя это сейчас, я удивляюсь, как я когда-либо так делала.

— Я хочу, чтобы Флинн вернулся, — говорю я надломленным голосом. — Если ты чувствуешь мое сердце, тогда ты знаешь, что он мне нужен.

— Твоя связь с этим сосудом… вот почему я выбрал его.

— Перестань называть его сосудом, — вспыхиваю я, гнев снова и снова вызывает слезы на глазах. — Он — человек. Он умный и добрый, и храбрее, чем ты когда-либо мог понять, а ты пришел и забрал его, как будто это ничто.

— Ты влюблена в этот сос… в этого человека?

В ответ я открываю рот, он застал меня врасплох. Абсурдность вопроса здесь, в недрах секретного исследовательского центра, ведя беседу с существом из другой Вселенной, настолько поразительна, что мне приходится бороться с истерическим импульсом, чтобы не засмеяться. Но его глаза настолько печальны, настолько серьезны, что желание исчезает, и я остаюсь смотреть на него, а сердце болезненно сжимается.

— Я… я не знаю, — шепчу я. Я помню форму его сердца и своего, и его поцелуй в воде. — Но я хотела бы понять.

Глаза Флинна мерцают. «Он сейчас здесь», — сказало существо. Я сглатываю, желая накричать на него, умоляя его вернуться ко мне.

— Я не знаю, как оставить его, не разрушив его разум. Но если ты разрушишь мою связь, нашу связь с ним… возможно, тогда он останется цельным.

— Разрушу, — повторяю я тупо. — Ты имеешь в виду…

— Я хочу, чтобы ты убила нас Джубили Чейз.

Слова выбивают воздух из легких, оставляя меня неспособной ответить, пока я не отдышусь.

Существо внутри Флинна наблюдает за мной, ища признак моей реакции.

— Я не хочу становиться похожим на остальных, впадать в насилие и отчаяние, и чувствовать боль. Мы не созданы для этого. Мы не можем этого вынести.

— А ты думаешь, мы можем? — Я давлюсь рыданием. — Жизнь — это боль. Мы все постоянно испытываем боль.

— Есть и другие вещи в этой вселенной, — говорит существо. — Свет. Жизнь. Прикосновение. Ощущение. То, как вы все сделаны из одних и тех же частей, с теми же осколками звездной пыли, и все же вы все такие разные, все такие одинокие.

— Думаешь, одиночество — это хорошо?

— Для нас это агония, — просто отвечает он. — Для вас: сила в индивидуальности. Мы восхищаемся этим. Но мы не были созданы, чтобы подражать этому.

Я смотрю на него, пытаясь увидеть следы существа внутри Флинна, когда он наклоняет голову. Но все, что я вижу, это скулы Флинна, его рот, его волосы, падающие на лоб. В нем нет ничего, что говорит о пассажире внутри него, кроме пустоты в глазах. Я кусаю губу, в мозгу все переворачивается.

— Ты уверен в этом? — спрашиваю я мягко. — Может быть, есть какой-то другой способ освободить тебя, отпустить, чтобы ты мог… — но голос срывается. Я вижу ответ существа на лице Флинна.

— Ошибка нашего хранителя — создание тюрьмы на базе собственной энергии. Мы являемся его частью. — Флинн делает шаг навстречу мне. — Уничтожь технику, удерживающую это место вместе, и ты уничтожишь нас вместе с ним. И без нашего вмешательства, вынужденного хранить этот мир в тайне, всегда скрытым, вы сможете транслировать свою историю звездам. Возможно, начнете свое исцеление. Докажите, что ваш вид заслуживает жизни.

— Но все те вещи, про которые ты говоришь, были хороши в этой вселенной. Вещи, которые ты мог бы испытать. Свет и прикосновение… — голос срывается.

Флинн медленно качает головой.

— У меня нет желания жить без надежды вернуться домой. Я хочу… отдохнуть.

— Хорошо, — шепчу я. — Я помогу тебе.

Флинн подзывает меня ближе, и мы становимся на колени на ослепительно белом полу. Он показывает мне почти невидимый шов в полу и слабый контур человеческой руки — сканер, предназначенный для разблокировки панели управления внизу.

— Он просто требует руки, — говорит он мне. — Руки любого… ловкий способ держать нас, мы же не касаемся ничего. Мы и раньше пытались привести сюда других, но наш хранитель, похоже, наслаждается нашими неудачами.

— Привести других… — но прежде, чем я успеваю сказать, понимание приходит ко мне. — Блуждающие огоньки. — Местные жители были правы. Огоньки вели их куда-то.

— Другие пытались годами, — продолжает шепот. — Но когда я понял, что хочу чего-то другого, я испугался.

Я ищу слабые черты какого-то признака страха на лице и не нахожу ничего от этого существа, у которого нет возможности выразить себя.

— Испугался чего?

— Умереть в одиночестве. — Шепот, за лицом Флинна, встречается с моими глазами. — Умереть, не повидав тебя.

Я оглядываюсь назад, сердце колотится от горя — из-за меня, из-за Флинна, из-за этого потерянного существа, сжавшегося в нем. Прежде, чем я могу говорить, пульсация проходит по лицу Флинна, заставляя меня подпрыгнуть.

— Ты должна поторопиться, — задыхается шепот. — Остальные не будут долго ждать, я не могу их вечно сдерживать.

Я проглатываю рыдание и подношу ладонь к углублению, пытаясь не дрогнуть от покалывания тока, который проходит через меня в ответ. Сканер подает звуковой сигнал и мигает зеленым цветом, в результате чего часть пола поднимается вверх, вверх и снова вверх, пока не появляется восьмифутовая колонна, нашпигованная платами и проводами, возвышаясь надо мною. Уничтожь это, и шепот умрет.

Я чувствую, что все это гудит от силы, так сильно, что заставляет зубы стиснуться, волосы приподняться, как будто вот-вот ударит молния. Не будет трудно закоротить все это, с таким количеством энергии, проходящей через него.

Флинн шатается, но ловит себя, прежде чем успевает упасть. Его голос — это рашпиль, но пока у него есть контроль.

— Когда все будет сделано, ты должна пойти и остановить то, что происходит снаружи.

— Снаружи?

— Твои люди, его люди… эта тюрьма стала полем битвы

Живот ухает. Мы знали, что фианна была рядом с нами, когда мы нашли объект, но военные, надо полагать искали нас. Две армии сошлись, бушует битва, подпитываемая смертями, которые ничего не значат, нет понимания того, что они все должны быть на одной стороне против безумных, садистских планов одного человека. Это будет кровавая бойня.

Это говорит мне существо, которое утверждает, что не может понять смерть… его сострадание лишает меня дыхания. С этим осознанием приходит другое, и я тяжело сглатываю.

— Это был ты, — шепчу я. — Ты взял меня в ночь резни, а не остальные. Ты привел меня туда, в пещеры.

— Этот сосуд… этот человек… его боль… твоя, вы разделяете ее так, как мой вид разделяет все. Ты будешь скорбеть об этих смертях, как и он. Но я привел тебя туда слишком поздно, чтобы остановить это.

Я была там, чтобы спасти их. Даже благодаря своему гневу и боли, это существо, чьи родственники заставляли сходить с ума моих друзей, пытался уберечь Флинна от горя.

Шепот терпеливо ждет, пока я оглянусь назад, затем говорит.

— Я ответил на твои вопросы. Ты дашь мне что-нибудь взамен?

— Что же? — голос ломается.

— Можно я… дотронусь до тебя.

Я моргаю, впиваюсь глазами в него.

— Э-э… прости?

— Мы не можем испытывать физические ощущения в нашем мире, и в этой вселенной мы всегда были одни. — Лицо Флинна выглядит таким юным.

Я сглатываю.

— Ладно. Ладно, конечно.

Рука Флинна скользит вперед, тянется к моей. Я позволяю ему взять ее, его кончики пальцев проходят по моей коже, когда он переворачивает мою руку. Его костяшки пальцев на моей ладони — его глаза сфокусированы на наших руках, удивительно преображая черты его лица.

— В нашем мире, — шепчет он, — мы всегда вместе, полностью и абсолютно. Мы все являемся частью друг друга. — Он медленно выдыхает, его дыхание опаляет теплом и нежностью наши руки. — Но это означает, что мы никогда не знаем, как ценно быть в состоянии сделать это, быть порознь, а затем собраться вместе. — Он переплетает наши пальцы.

Я наполовину ожидаю, что его рука будет липкой или будет покалывать на ощупь. Но его кожа теплая и знакомая, и наши пальцы переплетаются, как будто наши руки предназначены для этого.

Капли падают на руку, и я поднимаю взгляд. Глаза Флинна мокрые, и когда я смотрю, еще одна слеза свободно скользит по щеке, прежде чем упасть.

— Спасибо, — шепчет он. — Джубили Чейз, я желаю…

Он прерывается, когда его пальцы судорожно сжимают мои. Его глаза снова щелкают. На этот раз я вижу панику, почти человеческое отчаяние, тянущееся сквозь эти пустые черные глаза.

Я не могу вечно сдерживать остальных.

— Подожди! — Я плачу, сердце колотится от внезапного страха. — Просто… просто держись. Пожалуйста, должен быть способ…

Спасти тебя.

Есть только мерцание горя — истинного отчаяния — в его чертах, прежде чем пустота проносится через него. Изменение в Флинне, населенном призраком из Новэмбэ, было настолько постепенным, что я почти не заметила, насколько он отличался от других шепотов. Но эта холодность, эта пустота — она вызывает ответный холод во мне. Призрак из Новэмбэ исчез.

Штуке-Флинну нужно всего несколько секунд, чтобы сфокусироваться на моем лице, и через меня пробегает толчок. Я оставила пистолет на полу, он лежит между нами, и он тоже его видит. Как только я двинусь, он тоже — у меня будет только один выстрел.

Один выстрел.

Я отрываю руку от него и бросаюсь вперед, когда мы оба ныряем за пистолетом. Рука обхватывает его, когда я ударяюсь об пол и скольжу, уверенная, что я буду чувствовать, когда нечеловеческая хватка существа в любой момент раздавит мою лодыжку или мою трахею. Воздух густеет от шепчущих голосов, зовущих меня, видений близких, давно умерших, мерцающих перед моими глазами. Рот наполняется вкусом меди. Я отчаянно моргаю, когда становлюсь на колени, с кружащейся головой и ослепленная ложными сообщениями, которые существа посылают мне в голову. Я размахиваю пистолетом, делая один вдох, и время замедляется до ползания. Затем я выдыхаю и стреляю.

Системная плата внутри механизма взрывается, распадаясь на части, посылая ударную волну электричества через проводку. Вся комната дико мерцает, ядро машины мелькает в темноте, как импульсная лампа. Шепот, в нескольких дюймах от того, чтобы схватить меня, внезапно падает на пол с криком. Я вижу расширенные глаза Флинна, смотрящие на меня, губы раздвинулись от боли.

Сила трещит и пульсирует, здание ревет, и заставляет меня рухнуть на пол. Я поднимаю голову, пытаясь увидеть Флинна — пытаясь увидеть существо внутри него, существо, которое умирает — но я вижу только его контур, силуэт которого составляют искры и всплески. Я кричу, но не слышу собственного голоса из-за рева. Я тянусь к Флинну, пытаясь встать, но также, как я собираюсь взять его руку, все ядро ревет от силы, которая отправляет нас обоих в полет, и комната становится черной.

Девушка протягивает руку. Звезды так близко, что она может дотронуться до них кончиками пальцев, но каждый раз, когда она касается одну, та разбивается на тысячу осколков. Девочка находится в невесомости, ее волосы витают в потоках Эйвона; в воде, темноте и в пространстве не сложнее дышать, чем воздухом, и она ищет призрака Новэмбэ. Она знает, что он скрывается здесь, и она должна спросить его, почему он ушел, почему он бросил ее в тот момент, когда ей так не хватало снов.

Она пробирается сквозь разбитые звезды, которые раскалываются и падают вокруг нее, как занавесы дождя, исчезая в бездонных водах, внизу в сердце Эйвона.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

ФЛИНН

ЭТО ОЩУЩАЕТСЯ ТАК ЖЕ, как когда Шон столкнул меня с вершины смотровой площадки на скале, когда нам было одиннадцать. Каждая кость в теле болит, боль тянется вдоль ребер, когда я вдыхаю. Я нащупываю путь к сознанию и белые огни взрываются перед моими закрытыми веками.

Потом что-то касается пальцев — это другая рука, сжимающая мою.

— Флинн? — голос Джубили обрывается. Я открываю глаза и оказываюсь в тускло освещенной комнате с куполообразным потолком. Свет идет из коридора снаружи. Я сжимаю ее руку в ответ и слышу, как она всхлипывает. Сосредотачиваясь на дыхании, я жду, чтобы все осознать.

Между одним мгновением и следующим, я помню пассажиров в своей голове, и разговоры между мной и Джубили, которые я наблюдал через завуалированную завесу, слишком медлительный и глупый, чтобы вспомнить, как протянуть руку и произнести свои собственные мысли. Я помню боль от разделения, и то, что он должен был умереть, и у меня перехватывает дыхание.

Я снова моргаю, и когда мне удается сфокусировать взгляд, наши глаза встречаются. На мгновение я вижу все это в ее глазах, как она смотрит на меня — боль, последние следы ее страха. Печаль. Ее рука дрожит, когда она касается моего лица. Она наблюдает, как ее прикосновение влияет на меня и ее облегчение нарастает, когда я пытаюсь улыбнуться ей. В этот маленький момент слабости, она выпускает резкий, мучительный всхлип, и роняет голову.

Она остается в таком положении мгновение, стараясь отдышаться. Когда она снова поднимает голову, я вижу, как ее солдатская, защитная маска сползает на место, несмотря на слезы, размазанные на щеках. Но теперь в этом щите есть что-то другое… тепло, которое я не могу идентифицировать, пока она снова не смотрит на меня, и я понимаю, что ее сердце все еще отражается в ее глазах.

— Ты можешь двигаться? — спрашивает она, когда поднимается на ноги, и берет меня за руку, чтобы поднять вслед за собой. — Здесь повсюду камеры. Лару будет знать, что мы сделали.

— Нам надо в башню связи. — Я иду, шатаясь, держась за ее руку. — Как сказала Лили, галактика свидетелей не даст ему уничтожить Эйвон. Поэтому он не сможет заставить нас замолчать.

— Там военные и фианна. — Она качает головой, задыхаясь от слов, запихивая пистолет, который она отобрала у шепота, в кобуру.

— Прямая трансляция — это единственный способ сохранить Эйвон в безопасности. — Я сжимаю ее руку, зная, о чем я прошу. Шансы, что мы оба выйдем из этого хаоса открытой войны невредимыми, почти нереален. — Если я смогу заставить наших людей так же услышать меня, может быть тогда, мы сможем покончить с этим.

Джубили долго смотрит на меня, а потом сжимает мне руку.

— Тогда пойдем.

Объект в хаосе. Наемники, освобожденные от транса, вываливаются из комнат в коридор, пытаясь понять, где они находятся и почему. Ученые и исследователи в белых халатах все еще лежат там, где они упали, хотя я не могу сказать, мертвы они или без сознания. Возможно, это последний предохранитель Лару, часть того, что он сделал с их мозгами, способ быть уверенным, что они не смогут свидетельствовать.

Мы прокладываем себе путь по лестницам и коридорам, поднимаясь на поверхность. Мы просто еще два тела в хаосе, и я держу голову опущенной, крепко держа ладонь Джубили, когда мы мчимся по коридору. С каждым шагом мои силы возвращаются, надежда захлестывает меня. Борьба еще не закончилась. Голова чиста, легкие работают легче. К тому времени, когда мы добираемся до двери комплекса, я чувствую себя лучше с тех пор, как мы забрались в шаттл, чтобы отправиться на космодром. Я чувствую себя живым. Теперь все, что нам нужно сделать, это остаться таковыми.

Снаружи еще темно, до рассвета, по крайней мере, еще час. На востоке пробивается слабый свет, достаточный, чтобы разглядеть силуэты людей, снующих повсюду. Этот объект, скрытый до сих пор, стал полем битвы. Мы выглядываем из открытого дверного проема до тех пор, пока с низким криком предупреждения Джубили не дергает меня за руку, чтобы опустить на пол. Через полминуты лазер рикошетит от металлической дверной рамы в дюймах от того места, где я стоял.

Мутный запах болота просачивается, чтобы обогнать отфильтрованный воздух объекта, неся с собой едкое зловоние жжения от лазера и пальбы. Где-то на другой стороне нашего здания я слышу, как Макбрайд ревет, как одержимый, выкрикивая приказы. Через щель в дверном проеме я вижу, как Пол и Лиам О'Мара проносятся мимо, их лица видны на мгновение, и в мгновение ока полдюжины лазерных пистолетов выстреливают одновременно. Сердце сжимается, но ни один из них не спотыкается.

Лицо Джубили освещается вспышкой лазерного огня. Ее глаза широко распахнуты, взгляд осматривает поле битвы, как будто она пытается найти просвет или разобрать структуру.

— Это самоубийство, — выдыхает она.

Я осматриваю хаос наблюдая, как солдаты укрепляют позиции по отношению к фианне, пробивая забор здесь и там, прижимая их к зданию, в котором мы прячемся. Я прослеживаю линию забора, пока не добираюсь до башни связи, изучая ее при приглушенном свете. В башне есть дверь, но она закрыта, и, насколько я знаю, заперта. Там есть лестница для обслуживания, идущая вверх по внешней стороне сооружения, и хотя она ржавая и шаткая, похоже, я мог бы подняться по ней… возможно.

— Мы должны попытаться. — Я вздрагиваю, когда кто-то из фианны падает с криком. Я не узнаю голос, но нутро сжимается от звука. — Можешь доставить меня в башню? Если ты сможешь их задержать, думаю, я смогу остановить это. — Пушки ревут, лазеры свистят и освещают объект краткими вспышками. Чаще — каждую секунду, громче — каждую минуту. Я смотрю на Джубили, как ее глаза проносятся по битве, оценивая все, что происходит. Я вижу, как ее мозг работает, пытаясь понять, как быстро мы можем бежать, есть ли у нас шанс сделать это, прежде чем кто-либо выстрелит в нас. Она делает два долгих, медленных вдоха, вынимая пистолет из кобуры. Я надеюсь, что ее цель достаточно хороша, чтобы не убивать никого — ни одна из этих армий больше не является нашим врагом. Затем она кивает, ничего не говоря, но в ее взгляде светится решимость.

Укрывшись за дверным проемом, я тянусь к ней, чтобы притянуть ее ближе, пока мы не становимся на расстоянии вытянутой руки. Я слышу свист лазерных пистолетов и треск древнего оружия фианны… а потом земля под нашими ногами содрогается от силы взрыва. Сердце колотится, и я смотрю на Джубили, и, несмотря на слабый свет, рассматриваю ее лицо — губы, скулы, взмах ресниц.

— Эй, — бормочу я. Я не знаю, что я хочу сказать, но я должен сказать это, прежде чем мы выйдем на поле битвы, встанем на пути двух армий, которые хотят нашей смерти.

— Эй, — шепчет она мне в ответ, достаточно близко, чтобы я мог видеть крошечные сдвиги в ее глазах, когда она изучает меня. Она прослеживает черты моего лица, так же, как я впитываю ее, запоминая. — Флинн… я рада, что ты расколол меня.

Ее голос пронзает меня в самое сердце, потому что я узнаю эту интонацию. Я слышал ее раньше.

— Не начинай прощаться, — говорю я. Ее губы дергаются в крошечной улыбке, и я впитываю ее. Горло сжимается, когда я вспоминаю, что она сказала, когда я был только пассажиром в моем собственном теле, когда шепот спросил, любит ли она меня. — Я тоже хочу, чтобы у нас была возможность выяснить это.

Она распознает свои собственные слова, обращенные к ней, и ее губы дрожат, а глаза устремлены на мои.

Я прижимаю свои трясущиеся руки к полу.

— Готова?

Она кивает, глядя в сторону, чтобы сфокусироваться на башне связи.

— Готова.

Мы вырываемся из дверного проема и бежим.

Девушка дотрагивается до последних звезд, рассеивая их в сверкающую пыль, которая оседает на ее коже и мерцает, когда она тонет в воде. Осталось только темнота, и нет никаких признаков призрака Новэмбэ.

Зеленоглазый мальчик протягивает руку и прикасается к ее щеке, его движения медленные и обдуманные в невесомости воды. Тусклый и зеленый свет сверху проникает через воду, освещая его лицо.

Затем он смотрит вверх — и когда девушка следует за его взглядом, она видит что-то сияющее над водой, мерцающее вне досягаемости. Она задыхается и плывет к поверхности.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

ДЖУБИЛИ

МЫ БЕЖИМ СКВОЗЬ ПРЕДРАССВЕТНЫЙ МРАК, направляясь в башню связи, низко пригибаясь, когда пули летят над нашими головами. Мы не утруждаемся уклоняться или плутать, в воздухе так много выстрелов, что это было бы бессмысленно. Пытаясь отчаянно не поскользнуться на болотистой местности, я напрягаю глаза в темноте, но мир полон теней — солдаты перестраиваются и пытаются набраться сил, а фианна бросается в бой и выходит из боя, чтобы переместить раненых.

Мы добираемся до башни связи, и я врезаюсь в дверь за мгновение до Флинна. Мы втискиваем себя в укрытие дверной рамы, и он хватается за ручку, крутя ее и дергая с остервенением. Она не поддается.

Флинн опускает голову, чтобы прокричать мне на ухо.

— Нам придется лезть наверх! — Он хватается за ржавую лестницу справа от двери и выныривает из дверного проема впереди меня, чтобы начать восхождение. Мышцы кричат протест, когда я следую за ним, хватаясь за ступеньки, заставляя себя подниматься за ним.

Поднявшись на четыре или пять метров, что-то невидимое бьет меня в плечо, толкая на башню. Я пытаюсь заставить руки крепче сжать лестницу, но только левая рука работает. На цементной стене брызги крови, которых там не было раньше, и я смотрю на них, не понимая. Правая рука повисает, пальцы в замедленном движении отпускают лестницу. Я ничего не чувствую, никакой боли, только смущение, когда осознаю, что падаю.

Я ударяюсь о землю, и от удара выбивается воздух из легких как раз перед тем, как правая рука и плечо взрываются от боли, крича и прокладывая себе путь к локтю, огнем вспыхивая в венах.

Ее призрак из Новэмбэ ждет ее, когда она достигнет поверхности. Он освещает ей путь, когда она залезает в лодку и стоит там, капая, пряди звездной пыли рассыпались на ее волосах. Она не может больше ждать, из нее вырываются слова.

— Где же ты был?

Призрак из Новэмбэ — это не более чем шепот, но когда девушка закрывает глаза, она слышит его:

— Искал тебя.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

ФЛИНН

Я ЛЕЗУ ВВЕРХ, ПУЛИ СВИСТЯТ вокруг меня, попадая в лестницу, когда внезапно оказывается, что Джубили уже нет позади меня. Я почти теряю контроль, хватаясь за ступеньку, и разворачиваюсь, чтобы посмотреть, куда она делась. Страх проносится сквозь меня.

Она лежит на земле. О Боже, она на земле. И даже в темноте, даже в грязи, я вижу, что она ранена, кровь проступает на ее руке.

— Джубили! — хрипя, кричу я, и меня едва ли слышно из-за стрельбы. Мышцы начинают двигаться, отправляя меня вниз по лестнице скользя и спотыкаясь, я не вижу ничего, кроме ее тела.

Затем она приподнимает голову, и я облегченно выдыхаю. Она пытается встать, опирается на локоть, а затем снова падает в грязь. Мне нужно много времени, чтобы понять, что ее рот шевелится, и хоть я не слышу, что она говорит, смотря на меня, я могу прочитать это слово по губам. Иди.

Я свисаю с лестницы, бессильный, с надеждой надо мной, с сердцем на земле. Затем она снова кричит на меня, и на этот раз я слышу ее крик:

— ИДИ! — Я вижу, чего ей стоят эти усилия.

Поэтому я делаю единственное, что могу. Я заставляю руки и ноги двигаться вопреки безумным приказам, которые хочет выдать мое сердце, и я карабкаюсь вверх, хватаясь за каждый поручень и выступ, грязные ноги скользят по ступенькам, находя новый упор. Наверху есть окно — оно, возможно, для дозора — и я отворачиваю лицо и разбиваю кулаком стекло. Оно разбивается, и я вынимаю осколки, освобождая отверстие, через которое я пробираюсь, приземляясь в грязную кучу на полу безлюдной башни.

Я не теряю ни секунды, поднимаясь с колен, пытаясь держать голову ниже линии окон. Я окружен ставящим в тупик набором радиовещательной аппаратуры, в тысячу раз более сложным, чем простое радио, которое мы используем в пещерах. И все же это не совсем чуждо. Что-то в элементах управления мне знакомо.

Я закрываю глаза, пытаясь игнорировать, что сердце тащит меня туда, где лежит Джубили, пытаюсь отключить звуки снаружи и сфокусироваться на прошлом. На прошлом, до последнего планетарного обзора, до последнего восстания, к тому времени, когда дом означал крышу и собственную кровать. Я не могу вспомнить лицо матери, но я все еще вижу ее пальцы, свернувшиеся вокруг передатчика. Они лишили нас коммуникационных технологий во время восстания, но теперь, стоя на коленях на полу башни, я жду, как проснется моя память. Я вижу ее руки, держащие передатчик, ее пальцы нажимают кнопку, дисплей загорается. И я вспоминаю.

Я хватаю приемник, пальцы бегают по кнопкам, пока не нахожу последовательность, необходимую для передачи трансляции в галактику. Здесь есть ряд переключателей с надписью «ВНЕШНИЕ ОГНИ», и я включаю их. Двор внезапно становится ослепительно ярким — наполовину ослепленные фигуры внизу замирают, спотыкаются и ныряют в укрытия. Стрельба начинает затихать.

Рядом с включателями света расположены громкоговорители, и я включаю и их тоже. Микрофоны надо мной начинают потрескивать. Теперь я веду прямой эфир для своих людей и людей Джубили, находящихся в комплексе, а также транслирую во все уголки галактики.

Я удерживаю кнопку с боку передатчика и начинаю говорить.

— Меня зовут Флинн Кормак.

Я вижу, как внизу несколько голов резко приподнимаются от звука моего голоса, или может быть из-за моего имени — я не могу сказать, являются ли эти фигуры солдатами или фианной.

— Этот эфир для людей Эйвона, и для всех тех, кто за пределами Эйвона, для всех, кто может услышать меня. Я третье поколение моей семьи на этой планете. У нас наблюдаются противоречия в течение многих лет. Борьба за право быть услышанным, борьба за право жить, только потому, что наша планета еще не прошла обзор. И солдаты здесь тоже сражаются за мир и порядок. Ужасные вещи случились со всеми нами. Хорошие мужчины и женщины погибли, и народ Эйвона был вынужден отвернуться друг от друга. — Я вынужден остановиться. Я с трудом сглатываю, что становится больно кадыку, когда вспоминаю крошечное тело Фергала и его немигающие глаза, а также о безумие и горе, которые заставили Макбрайда убить его. — Отчаяние привело мой народ к убийству невинных людей, потому что они больше не могут представить себе будущее без войны.

Так много вещей я хочу сказать… я хочу рассказать о шепотах, о том, как Лару изолировал их, пытал их, заставил их становиться индивидуальностями, которыми они никогда не должны были быть, чтобы они никогда не могли вернуться. Хотел бы я знать, как объяснить их горе галактике, но я не знаю, сколько у меня времени.

— Я вещаю из секретного объекта, который «Компания Лару» имеет здесь в течение многих лет. Сам Лару держал существ на Эйвоне, созданий, совершенно отличающихся от нас. Шепотов из другой Вселенной, имеющих силу контролировать мысли. Он использовал их, чтобы замедлить наше видоизменение, заблокировать наши эфиры, чтобы никто не услышал, как мы просим о помощи. Пока Лару не предстанет перед судом, мы не будем в безопасности. Никто из нас.

Я вижу, что фигуры столпились везде, где есть убежище, готовые возобновить борьбу в одно мгновение — но пока они слушают. Я прочищаю горло, заставляю голос звучать громче.

— Нам нужно, чтобы вы следили за нами. Нам нужно, чтобы вы спрашивали о нас и заботились о нас, и помните, что ваши колонии тоже когда-то были молоды. Нам нужна ваша защита, и вы должны знать, что если что-то случится с Эйвоном, это будет Лару, а не несчастный случай. Не позволяйте ему скрывать доказательства того, что он сделал. Мы просим Вас и доверяем Вам свидетельствовать за нас. — Я делаю глубокий вдох и выпускаю его в спешке. — Спасибо Вам. Конец сообщению.

Я склоняю голову, руки дрожат и сжимают микрофон так сильно, что я не могу заставить пальцы расслабиться. Подо мной эхо тишины. Но если палец одного человека опустится на спусковой крючок, один выстрел положит конец всем надеждам на мир.

Я щелкаю переключателями, завершая передачу по планете и галактике, но я оставляю громкоговоритель на месте, поднимая передатчик еще раз.

— Я собираюсь спуститься сейчас. Пришло время поговорить.

И, наконец, я отпускаю микрофон. Внутри башни есть ведущая вниз лестница, и ноги дрожат, когда я спускаюсь по ней, мои шаги единственный звук. Джубили внизу этой лестницы. Тяжело ранена, конечно. Возможно, уже мертва. Разум онемел, сердце становится свинцом в груди. Пальцы шарят с замком изнутри, пока я не открываю дверь и не выхожу наружу.

— Мистер Кормак. — Раздается голос с болота, и я узнаю его — командир Тауэрс. Я вытягиваю шею, пока не вижу ее, приближающуюся к забору, который был разорван на куски во время боя. Некоторые из фианны также высовываются из болота, раскрывая свой боевой план, явно намереваясь обойти военных в темноте. Возможно, это даже сработало бы.

Хотя они придерживаются тени зданий, низко присев и держась вне поля зрения, я вижу сотни фианнцев, по крайней мере, белки их глаз, выделяющихся на фоне грязи, камуфлирующей их лица. На меня направлено еще куча оружия.

— Остановитесь, — кричу я. — Мы должны позаботиться о раненых и поговорить.

Раненные. Я вижу Джубили всего в нескольких метрах от меня, лежащую в грязи. Каждая мышца в теле хочет побежать к ней, оказаться рядом с ней. Она назвала самоубийством план пробежать через битву, чтобы добраться до башни. Она дала мне шанс остановить эту войну, я не могу рисковать и разрушить этот хрупкий баланс, позволить этой жертве быть напрасной.

— Пожалуйста, — шепчу я, и хотя этот призыв обращен к солдатам, глаза устремлены на Джубили.

— Флинн. — Сердце пульсирует в горле. Это Шон. Одна сторона его лица окровавлена там, где лазер задел ухо, и сердце сжимается, видя его таким воинственным. Наши глаза прикрываются, и, несмотря на расстояние, я знаю, что в его взгляде. Кровь и предательство, призрак Фергала и горе Шона, стоящие между нами. — Что это значит? Что мы обратились к убийству невинных?

В его тоне нет прощения, но тот факт, что он говорит со мной вообще — тот факт, что он слушал — заставляет сердце биться. Это самый маленький проблеск надежды, как электричество, проходит через меня. Но прежде чем я успеваю ответить, мерцание ужаса проходит через черты Шона, и он делает шаг назад, поворачиваясь, чтобы найти Макбрайда на некотором расстоянии позади него. Глаза Шона падают на лазерный пистолет в руке Макбрайда, и когда их глаза встречаются, что-то надламывается в моем сердце.

— Вас обманывали, всех вас. — Я ожесточаю голос, заставляю себя держаться прямо, продвигаясь вперед мимо Джубили. Это пытка не оглядеться на нее, но я заставляю себя держать взгляд, чтобы закончить все. Я все еще вижу перед глазами отчаяние на ее лице и боль, когда она смотрела на меня. ИДИ. — Вами манипулировал сумасшедший, чтобы нарушить перемирие.

Макбрайда трясет, пистолет в его руке дрожит от подавленной ярости.

— Никто не поверит на слово такому предателю, как ты. — Теперь он за гранью разума… я вижу это в его резких движениях, слышу это в его голосе.

— Никто не обязан мне верить. Они сами это видят. Отдай свой пистолет, Макбрайд. Мы проверим показания и посмотрим, сколько выстрелов было сделано той ночью. — Потому что я знаю, и он знает, что если он откажется показать нам данные своего лазерного пистолета, он объявит о своей вине.

Замешательство проходит через толпу, и я цепляюсь за это — это означает, что некоторые из них сомневаются в нем. Некоторые из них хотят верить мне.

Глаза Макбрайда впиваются в мои со всей ненавистью и отвращением, которые он пытался скрывать в течение многих лет, что теперь горят открыто.

— Эйвон восстанет из пепла этой войны, а ты, Кормак, всегда был слишком слаб, чтобы стать искрой. Дойл и остальные не могли сражаться, но они все еще могли служить нашему делу. Они разожгли огонь, и это было честью. — На его лице появляется саркастическая улыбка. — Ты тоже все еще можешь послужить.

В замедленном движении я вижу, как его рука начинает подниматься, и видение следующих тридцати секунд разыгрывается в моем уме. Я вижу, как он бросает меня на землю, я вижу, что стрельба снова начинается с каждой стороны. Я вижу кучу тел.

Затем Шон оказывается рядом с ним, хватая его за руку, заставляя пистолет смотреть в землю, шипя от усилий. Он сбивает Макбрайда с баланса, но только на мгновение, Макбрайд больше, сильнее и опытнее. Он вытаскивает пистолет из рук Шона, заламывает руку вокруг его шеи и прижимает его близко к себе, чтобы использовать его как щит, приставив пистолет к виску.

— Когда-нибудь, — шипит Макбрайд, — ты поймешь, почему я…

Свист лазера разрывает воздух, и сердце останавливается, весь мир останавливается. Но это Макбрайд, а не Шон, кто падает на колени. Он становится мертв до того, как падает на землю, аккуратное круглое отверстие дымится в центре его лба.

Шон падает, высвобождается от удерживающей его руки, свободно катится и кашляет, чтобы встать на четвереньки.

Сотни пушек поднимаются, и мир задерживает дыхание. Тогда я понимаю, откуда взялся выстрел. Я поворачиваюсь, чтобы увидеть Джубили на коленях, держащую пистолет в левой руке, ее правая рука повисла. Я возвращаюсь к ней, мир сужается к этому моменту, все остальное отпадает, когда я падаю в грязь рядом с ней. Она жива. Окровавленная и дрожащая, но живая, она прислоняется ко мне, когда я обнимаю ее.

И, несмотря на ее репутацию, на ее беспощадность, я осознаю, что никогда не видел, как Джубили убивает кого-либо.

Я слышу, как она медленно и ровно дышит рядом со мной.

— Кто-нибудь еще хочет начать войну сегодня?

Простое прикосновение ее кожи посылает тепло и силу через меня. Это все, что мы можем, прямо сейчас, но этого достаточно. Я поднимаю голову.

— Нам нужно поговорить. Всем нам: фианне и солдатам. Давайте мы предоставим вам правду о том, что здесь происходит.

Я вижу, как ропот проносится по группе моего народа, и внезапно я болезненно хочу, чтобы они снова были такими, чтобы назвать себя одним из них. Но я не могу приказать им принять меня обратно. Они выберут это, если захотят довериться мне еще раз.

Шон медленно поднимается на ноги, склонив голову, когда приглушенное перешептывание идет от боковых групп бойцов, чтобы добраться до него. Он смотрит на пистолет, который он выронил, когда Макбрайд схватил его, но он не тянется к нему. Вместо этого наши глаза встречаются, когда он идет ко мне, выходя на свет.

— Флинн. — Джубили выдыхает мое имя, и я поворачиваю голову, чтобы следовать ее взгляду.

На болоте все еще стоят солдаты, но теперь они опускают оружие. Командир Тауэрс идет к нам.

Девочка мечтает об океане. Однажды, думает она, она возьмет с собой зеленоглазого мальчика и уйдет. Они купят подводную лодку, и будут жить вместе на дне моря.

Это последняя мысль, которая посещает ее перед фрагментами сна в осколках мест и воспоминаний, людей, с которыми она боролась, и людей, которых она любила, и пространства между ними наполнены ерундой, беспорядком вещей, которые видели и делали, думали и забыли.

А остальное она не помнит.

ГЛАВА СОРОКОВАЯ

ДЖУБИЛИ

— И ПОЭТОМУ. В духе мира мы хотели бы предложить Вам нашу помощь в усилиях по восстановлению Эйвона. Возможно, мы не вложим сюда наши деньги, но мы не можем сидеть сложа руки, когда случается катастрофа.

Слушая это, я сжимаю края своего сиденья левой рукой, пальцы дрожат от усилия удержаться на месте. Правая рука пульсирует в повязке, когда я смотрю на человека, говорящего во главе зала заседаний. Я знаю его лицо… все знают его лицо. Родерик Лару выглядит почти любезно, с мерцающими голубыми глазами и посеребренными волосами, истонченными на макушке. Я нахожу себя пристально смотрящей на него, пытаясь выискать признаки монстра, который, как я знаю, находится за этой маской. Я могу себе представить как эти голубые глаза и непоколебимые черты, превращаются в гранит. Я понимаю, почему его дочь так боялась его.

Взгляд переходит на Лили, сидящую позади него рядом с Мерендсеном, выглядя, как идеальная дочь. Ухоженные волосы, безупречный макияж, платье стоящее больше, чем средняя годовая заработная плата. Оно не слишком замысловатое — такое платье сообщает: я возмутительно богата, но я выбрала что-то менее одиозное для сегодняшнего колониального пикника. Я пытаюсь связать то, что вижу, с аналитическим умом и теплотой, которую она несла через соединение гипинтернета, но нет ничего, чтобы выявить это. Ее внешний вид просто безупречен.

Ее отец все еще говорит.

— Как многие из вас уже знают, есть утверждения, что моя организация участвовала в бесчеловечных и незаконных экспериментах, которые привели к этой вспышке насилия. — Родерик Лару грустно качает головой, позволяя глазам опускаться со всей грацией и уравновешенностью святого. — Я не могу оправдать эти утверждения, кроме как сказать, что всегда будут те, кто стремится обвинить других в своих недостатках. Моя компания всегда была филантропической корпорацией, занимающейся только обеспечением галактики лучшими передовыми технологиями. Нет ничего такого, что… теоретики заговора могут сказать, чтобы изменить это.

Взгляд Лару снова поднимается и обводит зал заседаний. В крошечный момент его глаза встречаются с мной. Он знает, что мы нашли там, в недрах того учреждения. Так же, как он знает, что его слова истинны, и мы ничего не сможем доказать.

Пока нет.

Наблюдая за ним, я кое-что понимаю. Хоть он и использовал Эйвон как свою собственную частную лабораторию, практикуя искусство манипулирования умами людей, это не закончилось здесь. Тысячи солдат, пострадавших на Эйвоне, ничего не значат для него… но как насчет нескольких умов в нужных местах? Ближайшие советники Президента, генерал, отвечающий за развертывание войск, сорок два сенатора, входящие в состав Галактического Совета?

Я отрываю взгляд от Родерика Лару, когда он продолжает цветистую речь, чтобы объявить о ресурсах и новой инфраструктуре, предлагаемых «КЛ»— о взятке, маскирующейся под благотворительностью, чтобы отмахнуться от любого общественного подозрения о его участии в этих событиях. Я не единственная, кто смотрит на него с неприязнью или, по крайней мере, с подозрением. Хотя мы отправили несколько отрядов после прекращения огня в исследовательский центр, нигде не было ни единого намека на то, что «Компания Лару» была в это вовлечена… даже идентификационный чип, который я нашла и использовала, чтобы открыть тюрьму шепотов, исчез. Хотя персонал остался, и ни один из них не помнил, где они были или чем занимались в то время, когда были размещены там. И ни у одного из них не оказалось удостоверения личности.

Не было причин, чтобы кто-то поверил нам, что Родерик Лару стоит за безумием и секретной базой. Официальная история заключалась в том, что какая-то террористическая группа разбила лагерь на болотах и экспериментировала с психотропными препаратами, и именно это привело к открытым боевым действиям два месяца назад между фианной и солдатами.

Тем не менее, некоторые поверили. Командир Тауэрс, например. Несколько людей Флинна. Несколько моих солдат, которые больше верят мне, чем в здравый смысл. И сейчас ходят слухи, передаваемые тайно, набирающие силу. Сетевые сайты, претендующие на теории заговора, выпускают статьи, написанные анонимными авторами о секретных проектах последнего десятилетия в истории «Компании Лару». Достаточно того, что когда я осматриваю зал, я вижу более одного каменного лица среди кивающих масс.

Месье Лару ведет себя так, будто он неприкасаем, но я вижу его насквозь.

Я видела последствия его безжалостных экспериментов, его одержимость контролировать тех, кто находится рядом с ним, вплоть до их мыслей. В одиночку я не представляю угрозы. Один бывший солдат, противостоящий крупной межгалактической корпорации — это было бы смешно. Но Флинн тоже его видит, как и другие здесь. Как и Мерендсен и собственная дочь Лару, дочь, которая может почувствовать шепоты в своих мыслях, которая может чувствовать их боль. И хотя Мерендсен и его невеста притворяются, делая вид, что не хотят ничего, кроме как спокойно жить в своем доме на краю галактики, я представляю нас всех в центре паутины секретов и лжи в галактике, ища способ разоблачить Родерика Лару. Если он планирует использовать то, что он узнал от существ, которых порабощал, ему придется найти способ сделать это, пока все мы наблюдаем.

У нас с Флинном, может, и нет доказательств, но доказательства где-то есть, и кто-то их найдет. Я хочу, чтобы Родерик Лару услышал меня, почувствовал силу моей уверенности, но он продолжает говорить, будто непобедимый, окидывая взглядом зал.

Он думает, что я закончила здесь, что я сбегу в темный уголок галактики, когда все прожекторы нацелены на Эйвон. Он думает, что у меня все еще нет способов бороться за это место, которое стало моим домом.

Только один раз взгляд Лару становится неуверенным: когда он ложится на Тарвера и Лили, сидящих вместе с переплетенным пальцами. Они пустым и вежливым взглядом смотрят на него в ответ, как будто он незнакомец. Его глаза на ней, в поисках связи — и в этот момент я вижу еще одну причину, почему такой человек, как он может хотеть контролировать разум. Или сердца.

Лару заканчивает речь и садится, а планетарный Совет по обзору вызывает первого в длинной очереди ораторов «за» или «против» допуска Эйвона к Галактическому Совету. По мере того как проходит день дальше они вызывают специалиста за специалистом: научных работников «Терра Динамики» и из других корпораций, участвующих в процессе видоизменения, историков и социологов, специализирующихся на колониальных восстаниях и реконструкциях, политиков, спорящих о здравом смысле расширения Совета, включая в него представителей из еще большего количества планет. Аргументы завораживают меня, ритм взад-вперед, как танец… как битва.

Совет прерывается на обед, и когда мы снова собираемся, Родерик Лару не возвращается, и воздух в зале становится намного легче, чище.

Слово берет командир Тауэрс, предлагая систему помилования в обмен на работу, чтобы легально вернуть преступников с болот, не прибегая к казням, которые закончили восстание десять лет назад. Сам Флинн получил такое прощение на испытательный срок в обмен на его службу Эйвону в качестве местного представителя, выступающего за права местных жителей — и, менее официально, помогающего сохранить мир — он не арестован за свои преступления.

Мне не предоставляют слово. У меня нет ни официальной должности, ни понимания в глазах Совета. Но по настоянию Флинна во время переговоров о прекращении огня я была добавлена к тем, кто присутствовал на слушаниях Планетарного Наблюдательного Совета, включенная в официальный отчет. Это помешает Лару тихо избавиться от меня… Флинн обратил внимание на нас обоих, и пока мы в безопасности. Потому что у всех на глазах.

Наконец, глава правления обращается к Флинну. Мы не сидим вместе, он по ту сторону зала со своим кузеном. Они единственные двое присутствующих из фианны, и трое охранников сидят за ними с оружием на коленях. Никто не забывает о насилии. Но, по крайней мере, они здесь.

— Флинн Кормак, настоящим просим вас свидетельствовать «за» или «против» жизнеспособности Эйвона как независимого члена Галактического Совета.

Флинн медленно встает. Я не вижу никаких признаков колебаний или нервозности. Я бы предпочла смотреть на дуло пистолета, направленного на мое лицо, чем на этот Совет, но он без страха оглядывается на ряд мужчин и женщин, стоящих перед ним. Без нерешительности.

— Спасибо Вам, — начинает он. Хотя он делает паузу перед продолжением, это затяжная пауза, не столько колебание, сколько приглашение. Это заставляет меня наклониться вперед, услышать то, что он собирается сказать. — Меня и мой народ называют по-всякому. Мятежники и фианна, террористы и патриоты, преступники и мученики. И все это было правдой время от времени в течение последних десяти лет. Но если этот долгий путь и показал нам что-то, то точно доказал, что мы — бойцы.

Его глаза пробегают по представителям Галактического Совета, останавливаясь на каждом из них по очереди.

— Мы боремся за наш дом любым оружием, которое у нас есть. И если вы нам позволите, мы будем бороться за него с трудом, страстью и преданностью к этой планете. Вы не могли бы просить людей, более преданных этому, чтобы сделать Эйвон тем, кем ему суждено быть. Если нам только дадут шанс, мы докажем галактике, что мы этого достойны.

Я борюсь, чтобы оторвать глаза от его лица, и я перевожу их на представителей Совета, когда он продолжает говорить, излагая о том, каким он видит Эйвон, таким, о котором он всегда мечтал, о планете, в которую он верит. Они хорошо обучены галактической политикой поддерживать гранитные выражения лица во все времена, поэтому невозможно сказать, проникаются ли они страстью Флинна вообще. Но пока я смотрю, я вижу крошечный, почти незаметный сдвиг — как будто человек в конце кивает себе, совсем чуть-чуть.

Пройдет несколько недель, прежде чем Совет по обзору примет окончательное решение по Эйвону. И до тех пор ничего не остается, кроме как ждать. Ждать и восстанавливать, потому что с решением или без, этот новый Эйвон начинается здесь, и это шанс, за который мы боролись.

Я никуда не спешу, когда Совет приостанавливает свою работу на ночь, медленно собираю документы, наблюдая, как солдаты, местные жители, правительственные чиновники, представители «ТерраДин» и других корпораций смешиваются на своем пути. Я наблюдаю за ними, хотя понимаю, что это не причина, по которой я отстаю.

Рука обнимет меня за пояс, и голос шепчет мне на ухо:

— У нас же ничего не поменялось на завтрашнее утро?

Я не борюсь с глупой улыбкой, которая появляется на моем лице, когда я обращаюсь к Флинну.

— У меня кое-что другое на уме. Мы же можем позавтракать в другой день? — Он все еще осторожен, старается не задеть руку в повязке, и я вижу, как его глаза задерживаются на ней. Несколько сантиметров, и пуля пробила бы мне сердце, вместо того, чтобы выйти через плечо. Как бы то ни было, повязку снимут через неделю.

— Конечно. — Флинн наклоняет голову на бок, любопытство пробудилось в нем. — Что за новая идея?

— Увидишь.

На следующий день я встречаюсь с ним прямо перед рассветом — единственное время, любой час, когда мы не на слушаниях, связанных с реконструкцией, мы можем побыть вместе. Мы идем вместе, медленно продвигаясь по грязной базе. Я все еще должна напоминать себе, что мне не нужно следить за тем, кто может узнать Флинна, раскрыть его прикрытие, понять, что я укрываю беглеца, потому что он больше им не является. И я тоже не собираюсь. Я думала, что будет невозможно связать Джубили с капитаном Ли Чейз, объединить их в одну жизнь, но все больше и больше кажется, что они не разные люди. По крайней мере, теперь у меня есть время, чтобы понять это.

Я киваю охраннику у северных ворот, и мы продолжаем путь по хлюпающей земле. Здесь не так влажно, как в других местах, но вода все еще накапливается в ухабах земли, что делает землю непрочной, особенно в тусклом, предрассветном свете.

В полукилометре отсюда я вижу новую строительную площадку, где будет мэрия и школа. Шон уже дважды водил нас туда — Флинн шутит, что он хочет контролировать каждый гвоздь, который вбит в его школу, но мы оба его понимаем. Он часть группы, которая будет создавать наши классы и преподавать нашу историю. И сейчас, в этом месте он каждый день набирается достаточно усилий, чтобы засыпать каждую ночь, в ожидании, когда же начнется его собственное исцеление.

Требуется около десяти минут пешком после того, как мы покинули город, чтобы добраться до начала холмов и найти более прочную почву.

Мы поднимаемся, и я останавливаюсь, чтобы осмотреться и сориентироваться, а затем направляюсь к одному знаку, который узнаю, к тому, что солдаты на базе называли «Блефом предателя». Хотя я не говорю об этом Флинну. Вместо этого я останавливаюсь, и он подходит ко мне.

— Так почему здесь? — спрашивает он, оглядываясь вокруг, как будто наполовину ожидает, что я приготовила пикник или еще какой сюрприз.

Я делаю глубокий вдох и медленно поворачиваюсь, пока ветер не дует мне в спину. На востоке есть слабый намек на оранжевый — где-нибудь еще, последние звезды исчезают над головой. Вместо этого здесь только тусклая чернильная пустота пасмурных небес Эйвона.

— Ты сказал мне, что когда твою сестру казнили, они даже не вернули тебе ее прах.

Я чувствую, как Флинн застывает рядом со мной, его горе все еще реально, все еще присутствует. Я сглатываю, внезапно неуверенная в себе. Но уже слишком поздно отступать, так что я продолжаю.

— Так вот. Здесь ее прах был рассеян. На этом холме.

Я рискую взглянуть на него и вижу, как он смотрит на освещающийся пейзаж, его губы раздвигаются, брови хмурятся. Я не могу понять в такой полутьме, что он чувствует, не могу сказать, что происходит внутри него за этим красивым лицом.

— Я… я хотела бы дать тебе что-то реальное, что-то, что ты мог бы подержать или увидеть, но у нас нет таких правил, чтобы сохранять останки. Я провела расследование, чтобы убедиться, и это где-…

— Нет, — хрипло отвечает Флинн, его глаза невидящие. — Нет, это хорошо. Спасибо тебе.

Я чувствую, что полосы нервного напряжения немного ослабевают. Я приближаюсь к нему, тянусь к его руке, чтобы провести по ней пальцами.

— Мы не имели права не отдавать ее тебе. — Я прижимаю губы к ткани его куртки, поверх плеча. — Я знаю, что этого мало, но, по крайней мере, теперь ты знаешь.

— Этого достаточно. — Он поворачивается и обхватывает меня руками, наклоняет голову, прижимаясь теплой щекой к моей.

— Спасибо, Джубили.

Мы стоим некоторое время на холоде, не двигаясь, позволяя выглянуть рассвету и прокатиться по ландшафту. Наконец, Флинн отходит достаточно, чтобы опустить мою руку и снова ее взять.

— Расскажи мне о своем сне. — Он тянет меня, призывая сесть на траву рядом с ним, чтобы мы могли наблюдать, как восход солнца раскрашивает облака.

Я опираюсь на локти.

— Ты когда-нибудь хотел быть исследователем, когда был маленьким?

Я продолжаю рассказывать ему о других своих снах, маленьких и больших, реалистичных и бессмысленных. Обрывки об Эйвоне, Вероне, разных временах и местах, с моими родителями, сослуживцами, с призраком из Новэмбэ, сияющим светом, который как я теперь знаю, был шепотом.

Я рассказываю ему, что в каждом сне был он. Он целует меня в лоб и тихо смеется, когда слышит, как у меня перехватывает дыхание, и говорит мне, что он всегда будет там.

Мы говорим о десяти годах без снов, украденных одиноким существом, забытым, возвращающимся теперь ко мне на немного каждую ночь. Смех Флинна разносится по холмам, разносится по ночному воздуху, смешиваясь с моим собственным. Флинн сказал мне однажды, что ему думается, что я бы понравилась его сестре, мне нравится думать, что она была бы счастлива услышать его смех. Наблюдая, как бывший солдат и бывший мятежник сидят вместе встречая рассвет.

Наши голоса то повышаются, то затихают, то снова повышаются. Тишина комфортная, теплая, несмотря на холодный воздух. Мы смотрим вверх, и в течение долгого времени никто из нас не понимает, что мы видим: странная искра света, как посадочные огни или как блуждающие огоньки в небе высоко над тем, где облака все еще цвета индиго. Только этот свет не двигается.

А потом свет исчезает с вихрем облака, и я задыхаюсь.

— Флинн, ты это видел?

— Видел, — недоумевает он, — но я не…

— Это были звезды, — шепчу я.

Реакция Флинна взволнованная, при всем при этом он всего лишь на дюйм отодвигается, выпрямляясь, фокусируя взгляд на небе над головой. Хотя его глаза устремлены на облака, я не могу удержаться, и любуюсь на его профиль в темноте. То, как с надеждой и решимостью очерчен его рот, крепость в его плечах, энергичность в том, как он смотрит в небо. Ветер ерошит его волосы, и меня словно парализует.

Я думаю о своем ответе, когда замученная душа в той тюрьме под землей спросила меня, люблю ли я Флинна. Тогда я не знала, но больше всего хотела это понять. Шанс без войн и кровной вражды, без безумия в этом расколотом мире — шанс, где мы могли бы быть только нами. Этот шанс.

— Что это значит? — Флинн, наконец, смотрит на меня, встречаясь со мной глазами.

Я нахожу себя улыбающейся, потому что я точно знаю, что это значит.

— Это значит, что облака расходятся над Эйвоном.

Заметки

[

←1

]

Куррах (ирл. Currach) — тип традиционных ирландских и шотландских средних и больших лодок с деревянным каркасом, обтянутым кожей или шкурой животных (обычно бычьей). На гэльском слово куррах используют, в том числе, для обозначения болотистой местности.

[

←2

]

Póg mo thóin, trodaire (ирл.) — Иди в жопу, вояка. Здесь и далее перевод употребляемого слова trodaire местными жителями будет переводиться как «вояка».

[

←3

]

Пла́нширь (или пла́ншир) — горизонтальный деревянный брус или стальной профиль (стальной профиль может быть обрамлён деревянным брусом) в верхней части фальшборта или борта шлюпок и беспалубных небольших судов.

[

←4

]

Прим. Переводчика: Tír na nÓg (ирл.) — в кельтской мифологии «остров юных», страна вечной молодости, остров вечной молодости — место, в котором все, по преданию, оставались молодыми, где нет болезней, а климат всегда не жарок и не холоден, нет голода и боли.

[

←5

]

Прим. переводчика- arán (ирл.) — хлеб.

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg