«Ну, здравствуй, жена!»

Татьяна Абалова НУ, ЗДРАВСТВУЙ, ЖЕНА!

Над горным хребтом медленно поднималось красное светило. Его лучи лениво ползли по камням, разгоняя тьму и превращая седую изморозь, все чаще появляющуюся на жухлой траве, в искрящуюся росу.

Осенний ветер, не в пример небесному брату, носился по ущельям, рвал в клочья туман и теребил стяги на шпилях башен неприступной крепости, вот уже тысячу лет стерегущей путь в благословенный Агрид.

Горы, а вместе с ними и замок, просыпались.

В открытое окно доносились щебет птиц, крики пастухов, гонящих отару к реке, конское ржание, цокот копыт по мосту, который со скрежетом опускали для отряда, возвращающегося из ночного дозора.

Хозяин замка лорд Изегер Ханнор лежал на просторном ложе, положив руки под голову, и не мигая смотрел на перекрещивающиеся балки потолка. Но не рисунок на почерневшем дереве, и тем более не паутина, легкой вуалью взлетающая под порывами ветра, привлекали его взгляд. Мужчина размышлял. О прошлом, так зло посмеявшемся над ним, о будущем, которое могло оказаться еще злее.

Изегер был одним из богатейших людей в Агриде — мире, где владеющие магией составляли особую касту и смотрели свысока на обделенных даром. Природа щедро одарила лорда Ханнора и статью, и умом, и способностью творить редкие заклинания, но произошедшее более сотни лет назад событие низвело его до положения изгоя, запертого в родовом замке. Он стал тем, кому ни одно знатное семейство не отдаст в жены дочь, поэтому у него никогда не будет первенца, которому он смог бы передать свои знания. Вместе с Изегером умрет и магия древнего рода.

А все из-за пропавшего родового артефакта, в миниатюре повторяющего герб Ханноров — перекрещенные руки, запястья которых обвивает змея.

Без строна заключение брака невозможно, ведь амулет — хранитель магии. Его надевают на шею новорожденного, чтобы тот с детства впитывал знания предков. При совершении брачного обряда, строн переходит от жениха к невесте, которая познает магию новой семьи и пополняет амулет магией своего рода, но носит она его лишь до тех пор, пока не родит сына. И опять строн занимает место на шейке новорожденного. Знания копятся, сила магов крепчает. И однажды могущественный род может сделаться королевским. Но стоит прервать связь поколений, утеряв строн, и древний род прекратит свое существование. Вот с какой бедой столкнулся лорд Ханнор — последний из магов, рвущих пространство.

Изегер вздохнул.

Из-под простыни показалась женская рука, которая змеей скользнула по его груди и замерла у плеча.

— Эрди, тебе пора. — Продолжая смотреть в потолок, мужчина мягко убрал руку.

— Милорд, можно, как стемнеет, я опять приду? — С кровати поднялась, отбрасывая простыню, рыжеволосая девушка. Ее растрепавшаяся коса и тело со следами поцелуев яснее ясного говорили о страстной ночи в объятиях хозяина.

Эрдис медленно, оттягивая момент расставания, собрала с пола вещи, и, не одеваясь, направилась к двери. У порога она обернулась, надеясь, что лорд провожает ее взглядом. Тем самым — горящим, жадным, каким он смотрел на нее в первый раз. Но нет. Лорд Ханнор уже забыл о ее существовании — скрипнула дверь, а он так и не отвел глаз от скрещенных балок.

— Ты женишься на дочери лорда Витро, иначе…

— Что иначе? — юный Изегер, которому только вчера исполнилось шестнадцать, зло смотрел на отца. — Свяжешь меня и заставишь произнести слова брачного обета? Да я лучше рот себе зашью, но не скажу этой старухе, что беру ее в жены.

— Дэйте всего лишь двадцать пять лет. Лорд Витро дает за ней такое приданное, о каком мечтает каждое знатное семейство Агрида. Венец, усиливающий магию, меч непобедимого Гестиха, десять зерен саара…

— Отец, зачем мне зерна саара, если я не представляю, как провести с ней одну ночь? Века рядом с нелюбимой женщиной, похожей на жабу?

— Магия ее рода передастся вашему сыну, и род Ханнор, наконец, будет равен королевскому.

— Вот и женись на ней! — сын упрямо тряхнул смоляными кудрями, доставшимися ему от матери. — Забери себе зерна саара и живи с этой ведьмой долго и счастливо!

— Мальчишка! — Звук пощечины разрезал воздух. — Завтра же оденешь строн на шею Дэйте!

Дверь с грохотом захлопнулась, отрезая путь на свободу.

Изегер в бессилии опустился на пол. Он был еще слишком неопытен, чтобы самостоятельно раздвинуть пространство и покинуть темницу. Злость и обида душили его.

— Мама, — позвал Изегер тень своей матери, умершей при его рождении. — Помоги! Подскажи, что делать?

Она появилась перед ним как всегда безмолвная. Прозрачная рука тронула щеку сына, но не смогла вытереть слезы, которые он не замечал. Слабая улыбка мелькнула на почти стершихся чертах лица. Чем больше проходило времени со дня смерти, тем бледнее становилась тень. Год, другой и лишь дуновение ветра останется от той, что поддерживала сына даже после перехода в загробный мир.

Изегер закрыл глаза, отдаваясь ласкам матери.

Будь мама жива, она не позволила бы продать сына за десять зерен саара.

Как бы он хотел исчезнуть, раствориться в пелене пространства, чтобы отец понял, что сын и его счастье — вот что главное, а не место рядом с королевским троном.

Строн обжег кожу.

Изегер приложил руку к амулету и почувствовал, как тот пульсирует. Открыв глаза, юноша закричал от ужаса — тень матери таяла на глазах, а тянущиеся от нее серебристые нити обволакивали строн, заставляя его светиться.

— Не надо, мама! Нет!

Еще мгновение и в воздухе растаяла последняя нить.

— Что же ты наделала, мама?

Она отдала амулету те крупицы магии, что позволяли ей приходить из мира мертвых, в разы увеличив мощь родового артефакта.

Изегер усмехнулся. Он словно наяву увидел, как вытянулись лица его отца и приехавших на свадьбу лорда Витро с дочерью, когда они не нашли юного жениха в запертой комнате. В это время Изегер находился так далеко, что даже венец, усиливающий магию, не позволил бы отцу добраться до него.

Года летели со скоростью штормового ветра. Изегер научился разрывать ткань пространства так же легко, как если бы он резал подтаявшее масло ножом. Он вскрывал мир за миром. Где-то задерживался надолго, откуда-то бежал, не медля ни минуты, но ни разу у него не мелькнула мысль вернуться домой. Ровно до тех пор, пока он не попал в мир, где шла война.

Разрыв пространства и разрыв боевого снаряда случились одновременно, и контуженого мага отбросило в лужу, где уже лежал мертвый солдат.

Ночью на поле боя появились мародеры, и полумертвый Изегер лишился ботинок, куртки и штанов, которые приглянулись местным крестьянам. Они, стоя над ним, долго дивились, до чего хорошо научились шить лягушатники — одежка казалась не изнашиваемой.

Изегер помнил, как взрывалась болью голова, когда его вместе с раненными русскими солдатами везли на разбитой телеге в лазарет, где воинов выхаживали барышни из дворянок, в патриотическом порыве ставшие сестрами милосердия. Белый фартук с красным крестом на груди, длинная косынка, низко надвинутая на лоб, взгляд, полный сострадания. Верочка Ртищева не отходила от него ни на шаг, ласково называя Изей. Мягкие белокурые локоны, добрые, неожиданно темные, как летняя ночь, глаза и пухлые губы, которые она облизывала в минуты волнения — все Изегеру казалось необычным в этой чистой, немного наивной девушке. Неудивительно, что между ними вспыхнула любовь. Контузия пришлась как нельзя кстати — Изя мог сослаться на частично потерянную память, чтобы не выдумывать нелепицы о своем происхождении. Для нового мира Изя оказался кладезем всякой премудрости, все в его руках горело и спорилось, и через год он сделал на своих изобретениях состояние, а потому был принят и обласкан вдовой Ртищевой. Евдокия Кирилловна благословила молодых на брак.

В феврале семнадцатого года они сыграли свадьбу, где жених помимо приобретенного у придворного ювелира Кехли бриллиантового кольца, подарил невесте единственную вещь, что всегда была при нем — кулон в виде двух скрещенных рук, овитых змеей. Сделал Изя это торжественно, надев украшение на обнаженную невесту, лежащую на брачном ложе. Невеста тут же потеряла сознание.

Карета скорой помощи увезла Верочку в земскую больницу. Ее вызвалась сопровождать Евдокия Кирилловна. Больше жену Изегер никогда не видел. За ним, разрывая пространство, явился отец и, применив самое сильное заклинание повиновения, вернул сына в Агрид.

На следующее же утро Изегера, находящегося в прострации, вывели к невесте. Девица Дэйте Витро, которой уже стукнуло тридцать два года, подпрыгивала от нетерпения, предвкушая, как окажется в объятиях статного красавца, каким стал Изегер за время своего отсутствия. Но когда пришла пора одеть на шею новоиспеченной невесты строн, его при Изегере не обнаружили. Мало того, маг пришел в себя и вспомнил, что он уже женат и подарил амулет своей избраннице из далекой России.

В этом месте воспоминаний, Изегер нуждался в выпивке. Он резко встал с ложа и, не накидывая халат на нагое тело, выглянул в коридор, где у двери всегда дежурила охрана.

— Пришлите слугу с кремвилем.

Напиток, обжигающий горло, очень быстро затуманил мозг, и Изегеру стало не так больно вспоминать то, что произошло после того, как он, разрывая пространства, вернулся в Россию.

Если бы на нем был строн, он добрался бы гораздо быстрее, а так у дома Ртищевых Изя оказался лишь в декабре восемнадцатого года и застал там с десяток новых жильцов с кричащими младенцами, которые заподозрили в нем царского офицера и пригрозились сдать в ВЧК. Пришлось применить магию и провалиться сквозь пол. Так он очутился в подвале у дворника Латыпова, который вспомнил и барышню Ртищеву, и ее маман.

— Значится так. Когда жених Веры утек, а власть захватили голоштанники, Ртищевы начали потихоньку распродавать пожитки. А однажды ночью к подъезду подкатила бричка, и больше хозяйку и ее дочь никто не видел. Ходили слухи, что они подались до Парижу, а Кузьма с соседнего околотка клянется, что видел их в Одессе на Привозе, торгующими требухой.

Изя перевернул всю Одессу, Париж и Константинополь, но след Ртищевых затерялся. Как безумный рвал он подпространства, перебираясь из города в город, пока в одном из портов Средиземного моря к нему в гостиничный номер не пришел отец.

— Изегер, прости меня, — он сел на стул, с сомнением посмотрев на его тонкие ножки. Изя расположился на узкой кровати, где листал газеты, которые скупал в каждом городе, в надежде через них напасть на след женщин. Он так сосредоточился на чтении, что почти равнодушно отнесся к неожиданному появлению отца. — Это я виноват, что наш род остался без строна.

— Я найду Веру и верну тебе строн. Он мне не нужен. Я останусь в этом мире. — Изегер ни на минуту не оторвался от чтения. Он лихорадочно переворачивал страницы, по большей части останавливаясь на объявлениях, где мелькали русские фамилии.

— Сын, оставь газеты, — отец положил ладонь на руку Изегера. — Я никогда не говорил тебе, но строн имеет одну особенность. Его можно призвать.

Изя резко поднял голову.

— Да, его можно призвать, и он притащит с собой ту, на чьей шее висит. Твоя мать как-то пыталась от меня сбежать. Я не был ей верен, и она не захотела смириться. Касси уже носила тебя под сердцем, поэтому не сняла амулет. Вернув твою мать, я попытался сделать ее счастливой, но Касси не захотела жить. Родив тебя, она покинула наш мир.

Изегер и сейчас помнил, как его шокировали признания отца, но возможность вернуть Веру отодвинула все терзания на задний план.

— Что я должен сделать?

— Приказать. Ты должен приказать строну вернуться. Закрой глаза, представь амулет до мелочей. Как перекрещены руки, на каком запястье лежит змеиная голова. Если не помнишь, подсказываю — на женском. Ты видишь, как вспыхивают камни на змеином теле? Услышь сердцебиение и заставь камни мерцать в том же ритме. Получается?

— Да.

— Теперь приказывай.

— Вернись.

— Громче.

— Вернись!

Изегер открыл глаза, но кроме отца в комнате никого не было, хотя ему показалось, что он почувствовал движение воздуха.

— Сын, я сожалею. Скорее всего, ее нет в живых. Сила заклятия столь велика, что будь твоя жена хоть полумертвая, она оказалась бы здесь.

— Я тебе не верю! — Глаза сына потемнели, стали почти черными.

— Ты же знаешь, как для меня важно, чтобы строн вернулся. Без него ты никто. Маг без будущего.

Изегер тряхнул бутылку, в которой почти не осталось кремвиля. Отчего же так больно? Напиток из сушеных ягод с острова Безумных магов всегда справлялся с воспоминаниями, отупляя до равнодушия.

— Принесите еще бутылку.

Он глотал прямо из горлышка. Зеленые струйки текли по подбородку, намочили грудь, но Изегер глотал и глотал, лишь бы унять боль, которая мучает его до сих пор.

Он не поверил словам отца и еще долгих тридцать лет искал пропавших женщин. Измученный и отчаявшийся, он вернулся в Агрид, где застал старого лорда Ханнора при смерти.

— Сын, я сохранил для тебя зерна саара, — на ладонь Изегера упали три зерна, похожих на яйца колибри. — Ты должен дожить до того момента, когда твой строн вернется. Пусть пройдут века, но его найдут. Амулет невозможно ни сломать, ни расплавить, поэтому рано или поздно, он окажется у какой-нибудь женщины, которая наденет его на шею. Строн притащит ее к тебе, выполнив давний приказ. Для заклятия призыва нет срока давности.

— А если это будет мужчина? — Изегер покатал зерна на ладони. Такие маленькие, а продлевают жизнь на столетия. — Или ребенок?

— Амулет на них не среагирует. Только на женщину. Он поймает ее сердцебиение и сработает.

Изегер закашлялся, глотнув слишком много. Подошел к окну, подставил лицо холодному ветру, тряхнул головой, отбрасывая длинные волосы за плечи.

Зерна саара позволили жить долго, а ежедневные занятия с оружием, вылазки в стан врагов Агрида оставили тело подтянутым, ловким. Ему нельзя стареть. Почти семьдесят лет Изегер ждет возвращения своего строна. И неважно, кого притащит амулет — женщину, девушку или старуху. Лорд, не задумываясь, разберется с любой преградой, вставшей на его пути. Обретя амулет, он женится и у него обязательно родится наследник. И тогда род Ханноров — магов, разрывающих пространство, продолжится.

Изегер отшвырнул пустую бутылку. Она разбилась о каменный пол на тысячу мелких осколков. Солнечные лучи, прикоснувшись к ним, отразились снопом зеленых искр.

«Совсем как глаза у змейки на амулете» — подумал Изегер, и за его спиной кто-то громко чихнул.

Мужчина медленно обернулся. На него смотрели широко раскрытые глаза незнакомки, на шее которой висел его строн. Изегер забыл, что он обнажен. Развернувшись всем телом, осклабился в хищной улыбке и произнес:

— Ну, здравствуй, жена.

Хмурое осеннее солнце дарило скупые лучи, они с трудом пробивались сквозь плотную завесу низких облаков и приносили мягкий свет в Агрид. Один из этих лучей, вслед за взглядом мага, лаская, очерчивал фигуру незнакомки. Маленькие стопы, длинные ноги, скрытые диковинной юбкой, тонкая талия, которую Изегер мог бы обхватить ладонями, высокая пышная грудь вздымалась в волнении. Волосы его жены раскинулись по плечам, золотым мерцанием своим напоминая прекрасную луну Агрида, глаза темнели сладкой летней ночью, а приоткрытые губы были цвета спелой вишни. Такая прекрасная. Такая чужая. Сон долгожданный и томящий. Глоток свежего воздуха.

Строн украшал тонкую шею незнакомки, драгоценными изумрудами мерцали на нём глаза змейки. Как только Изегер подумать мог, что блеск какого-то стекла может быть с ними сравним? Что вообще может сравниться с реликвией рода Ханнор? Годы, подобно осеннему солнцу Агрида, скупо дарили воспоминания, оставляя больше сумрака в мыслях, притупляя боль, но и воруя яркость красок.

Его будущая жена стояла так же неподвижно, чуть сощурив глаза и наблюдая за Изегером. В них не было страха, лишь непонятное магу ожидание. Взгляд с любопытством скользнул по его фигуре, ненадолго задержавшись на груди, опустившись ниже, окрасил щёки незнакомки смущенным румянцем и только после вернулся к глазам. Его будущая жена моргнула, попавшись на неприличном разглядывании, порывисто вздохнула, закричала и принялась бросать в Изегера всё, что только попадалось под руку.

Пара подушек почти угодила в голову, блюдо из венерзкого серебра пролетело над правым плечом и ударилось о стену, следом в окно отправился фолиант с легендами древнего Агрида. Его порывистая супруга недоуменно смотрела на вещи, которые никак не желали попадать в цель, но с упорством, достойным лучшего применения, продолжала. Конечно, она не могла знать, что магу, защищенному заклинанием, не может нанести вред простой смертный, но раз бессмысленное бросание вещей могло придать ей уверенности, Изегер решил позволить ей эту вольность.

Три разбитых бокала и десяток брошенных фолиантов спустя невеста всё же успокоилась, она пристально смотрела на Изегера, отступая назад, стоило ему лишь сделать шаг, и ждала.

— Нам надо поговорить, жена, — хищная улыбка скользнула по губам мага, он проводил взглядом пролетевший мимо туфель супруги и приподнял бровь. Неужели не надоело?

— Вам надо одеться, и я вам вовсе не жена. Вы… Вы мне даже не нравитесь, — заявила она и тут же покраснела — не всем дано лгать легко. Её глаза цвета ночного неба распахнулись, замерцали водами Великой реки, что уносит горечи и печали Агрида, и снова сердито сощурились. — Совсем!

— Ваше сердце и строн подскажет истину, миледи, пока же будьте моей гостьей. Наслаждайтесь нашим миром, быть может, Агрид очарует вас так же, как вы очаровали меня.

— Я свободна? — С сомнением спросила девушка и, дождавшись кивка, потребовала, — тогда немедленно верните меня домой!

— Вы уже дома, миледи.

Изегер со смехом увернулся от второго брошенного туфля, шепнул:

— Оставлю вас, — и растворился в воздухе, словно его никогда и не было в комнате.

Лёгкий, почти незаметный щелчок пальцев и магия её рода, во много раз усиленная магией строна семьи Ханнор, защитила Дэйту Витро от любопытных взглядов. Кто бы не заглянул сейчас в комнату, пусть даже сам Король, то мог бы увидеть лишь молодую красавицу, что ходит бесцельно по комнате. Магия рода, которой Дэйта так опасалась в юности, — казаться той, кого хотел мужчина рядом. Десятилетия назад она мечтала, что сможет быть любимой и без ухищрений, но годы одиночества избавили её от щепетильности и романтичных заблуждений.

Дэйта опустилась на мягкий пуф перед столиком и внимательно смотрела на серебряную гладь зеркала. Каштановые волосы ещё не серебрила седина, глаза чернее самой тёмной ночи, ничем не примечательная внешность, но вот улыбка… Кому важна улыбка? Всё очарование лишь в имени семьи. В зернах саара, в венце рода Витро, в мече Гестриха и благородном имени невесты. Для всех, но не для Изегера прежде. Нежеланная невеста, что ждала десятки лет.

Дэйта вздохнула с горечью и опустила голову на сложенные руки. Зёрна саара дарили милость долгих лет. Лет одиночества, надежды, злости и прощения. Годы были добры к дочери великого мага Витро, пусть принесли с собой и не девичью красоту, которой не хватало прежде, но дали прелесть зрелости — достоинство и благородство, чуть больше мудрости во взгляде, морщинки, пусть были едва заметны, но выдали характер, что подобен стали с Вечных гор. Нет, не красавица всё так же. Но женщина, которая приковывает взгляды.

Быть может, Изегер сможет всё-таки её принять? Быть может, мудрость их отцов пришла к нему с годами? Ведь к ней она пришла…

Сначала Дэйта возненавидела глупого мальчишку, который из-за своей недальновидности опозорил оба рода. Он убежал со свадьбы, ославив её и всю семью Витро перед гостями и высшим светом Агрида. Неужели Изегер думал, что дочь великого мага мечтала о неопытном юнце? Нет, Дэйта нуждались лишь в имени семьи и детях, которые продолжат славный род и превзойдут своей силой всех магов Агрида. Детях, что оставят в веках их имя, что будут править миром. Детях, которых она будет любить больше жизни.

В тот день она лишилась не только жениха и уважения, но и мечты о славном будущем. Дэйте после не последовало достойных предложений, всего лишь младшие сыновья великих домов, кузены и опозоренные маги. Да, она возненавидела Изегера и желала ему гореть в том пламени несбывшихся надежд, что пожирало день за днём её саму.

Её мечты осуществились — семья Ханнор утратила свой строн и возможность приблизится к королевскому роду, а Изегер потерял свою мечту. Год за годом наблюдала Дэйта с мрачным удовлетворением бесплодные попытки молодого мага найти свою жену. Злорадная жалость, подобно зеленоглазой змее с герба семьи Ханнор, овивала её сердце. Ей хотелось рассмеяться в лицо, увидеть Изегера склоненного перед ней, пришедшего с просьбой простить.

Но годы уносят обиды, когда несчастлив тот, кто их нанёс. Дэйта смирилась, она простила пренебрежение Изегера. В конце концов, десятилетия назад он был всего лишь глупым мальчишкой. Она даже стала восхищаться им и упорством, с которым Изегер искал свою жену, разрывая миры и пространства. О нём слагали легенды. Он сам стал легендой.

Дэйта завидовала этой незнакомой женщине и той любви, которую Изегер нёс через годы и миры. Завидовала. И жалела. Обоих. Но не настолько, чтобы отказаться принять строн, который принёс ей старый лорд Ханнор перед смертью. Он рассказал о заклинании призыва, взял с Дэйты обещание чтить давний уговор. Она клялась.

И вот леди Дэйта была здесь, в чужом обличье, почти супруга, как никогда близка к нему. Пусть Изегер и не простит обман, она прощать умеет за двоих. Сила рода, величие семьи и сын, которого она ему подарит, — лишь это будущее важно.

Дэйта подняла голову, вздохнула глубоко и встретила с настороженной улыбкой появление Изегера. Как кстати ей приходилось играть смущенную невесту, что опасалась неизвестности, когда сама она страшилась так же сильно, но разоблачения.

— Миледи, позвольте позвать вас на прогулку.

Дэйта не приняла протянутой руки, но всё же поднялась с сидения и кивнула. Она должна быть осторожной, но желанной, немного недоступной, но не слишком. Мужчинам нравилась охота, а не бег по кругу.

В золотом полуденном мареве Агрида скрывались сотни красок. Они появлялись вместе с осенью, словно возвращая кровь, которой окропляли маги поля битвы, напоминали о тёплых кострах и согревающих руках, ласково обнимали деревья, цветы и травы, готовя мир магии к суровой зиме. Каждый год осень приносила в Агрид зиму, а прежде раскрашивала сады в багрянец. Голову кружило от терпкого запаха осенних цветов, Дэйта смущенно смеялась над шутками Изегера и с благодарностью принимала сладкие фрукты, которые были сорваны специально для неё. А после куталась в уютный тёплый плед, пила молодое игристое вино из тёмных каменных погребов. И с трепетом ждала мгновенья поцелуя, в последнюю секунду, чуть отклоняясь, ловила губы лишь щекой. Огонь в его глазах не потухал, а Дэйта за смущением прятала иное.

Ведь дело не в девичьей ложной скромности и не в попытке просто соблазнить, пресыщенный вниманием за столько лет Изегер знал большинство уловок. Забыв лишь об одной: он добивался благосклонности невесты так явно, что вынужден был слушать, даже слышать. Он привыкал к её словам, к улыбкам и к прикосновению рук. Неважно, чьё лицо она носила, но привыкал Изегер всё же к Дэйте. Её совета он искал, над её шутками смеялся, с ней осенью бродил по паркам и лесам. С Дэйтой Изегер прощался перед боем, она шептала пожелания удачи и заклинания оберега в спину, когда Изегер не слышал.

По возвращении Дэйта встречала его в воротах, со счастливым смехом бросилась к нему на шею и целовала губы крепко. Её глаза сияли словно изумруды, наполненные зеленью весны, которую так ждут зимой. Подобно солнцу славного Агрида багрянец отражался в волосах.

Ты словно из моей мечты, — прошептал Изегер ей и прижал ближе к сердцу. Так и было, Дэйта вновь была такой, какой он хотел её видеть. Так будет всегда. Желанная с чужим лицом, она смирится рано или поздно.

Во тьме ночи, при мягком ласковом мерцании трепещущих свечей Дэйта вновь была собой. Ночь дарила щедро красоту, скрывая под своим покровом, и сейчас Дэйта была прекрасна, её глаза горели живым огнём, напоминая ночное небо с мириадами сияющих звёзд. Губы соблазняли жарким шепотом обещаний. Едва ли на свете в любом из миров был мужчина, способный устоять перед этим древним как мир зовом. И даже великий маг, способный разделять миры, был всего лишь влюбленным мужчиной в ту ночь, опьяненным возможностью обладать тем, что так давно его манило.

С рассветом зелень глаз вернулась, как и огонь волос. Великий маг Ханнор назвал женой прекраснейшую из увиденных им женщин, но Дэйта знала, что в ночи слова любви он шептал именно ей, а не той, чьё лицо она носила.

С холодным ветром с гор пришла зима, окутав мир Аргира тишиной. Белоснежное безмолвие, сияющее, величественное и пугающее. Скрипучий снег, замерзшие ладони, прогулки всё короче, длиннее ночи у камина, игра в снежки и долгие беседы обо всём на свете. И лишь единственный из страхов не давал Дэйте стать счастливой. Изегер не простит её обман. Столько раз Дэйта заводила разговор, чтобы открыться, и столько же молчала, так и не сказав о главном. Её слова, её советы, её молитвы и в её зеркале лицо чужое, желанное супругу, но не ей. Своё она носила лишь ночами и в дни, когда Изегер уходил на бой с врагами, тогда всю силу заклинаний она вплетала в защитный оберег.

На этот раз её супруг не возвращался слишком долго, глаза змеи мерцали в обереге, не позволяя мнительности разум затуманить. Изегер жив… Жив и скоро к ней вернётся, а если нет, то Дэйта его найдёт в любом из всех миров. Пусть даже разрывать пространство не умела, но строн хозяйке подчинится.

Она не отходила от окна четыре дня и ночи. Когда с рассветом пятого у замка появился конь, и Изегер упал с него подле ворот, Дэйта мчалась к мужу быстрее ветра, забыв об осторожности, сияющих глазах змеи и медленной походке. Она не собиралась плакать истерично, рвать волосы и заливать слезами всё вокруг. Изегер не хотел бы её слёз, он предпочел бы силу, но Дэйта была лишь слабой женщиной. И потому она баюкала его в своих объятьях и обещала, что не будет плакать, стирая слёзы на своих щеках. Винила, что он глупый, слишком благородный, с красивыми глазами, жестокой улыбкой и забрал её сердце с собой.

— Ты собираешься убить меня, жена? — скрипучий голос, чуть ехидный и взгляд его, который сердцу был всего дороже. Живой… Дэйта прижала ладонь Изегера к своим губам и рассмеялась счастливо. Минутой позже осознав, что муж её рассматривал уж слишком долго. Строн давил сильнее шею, а Изегер, нахмурившись, молчал.

Не видел он ни яркой весенней зелени в глазах и лунный свет не был вплетен в густую косу, сейчас пред Изегером была ничем не примечательная женщина, с его строном на шее и голосом жены. Он рассмеялся горько и стёр слезу с лица Дэйты:

— Ну, здравствуй, жена. Долго же пришлось мне ждать, чтобы тебя увидеть настоящей.

— Я… — голос Дэйты дрогнул, но она замолчала, повинуясь жесту мужа, и спрятала лицо в ладонях.

Ранение оказалось пустяковым, но муж отказался принимать Дэйту. Не было ни ласкового смеха, ни тихих разговоров обо всём, ни страстных ночей без сна до рассвета. Словно незваная гостья жила она в родном доме. Бродила в комнатах пустых, повсюду избегаемая мужем. На просьбы о прощении он ей не отвечал. Лишь змейка с амулета всё ярче подмигивала Дэйте с любого отражения в зеркале.

От слуг она узнала, что муж отправился в столицу. Не предупредил. Не звал с собой. Из поздравлений от гостей, что он в сражении крупном одолел врагов. Она гордилась, пусть сквозь слёзы. От шепота завистниц о новой женщине в его судьбе. С тех пор она слыла затворницей.

За это всё Дэйта его простила тоже, неважно, что Изегер прощения не просил.

Она ждала, за эти годы Дэйта научилась ждать, глаза змеи мерцали ярко, но строн так и не был призван. Быть может, Изегер принял решение? И значит, ей придётся с ним смирится. Застёжка строна щёлкнула, Дэйта улыбнулась — пришла пора вернуть реликвию Ханнора.

В последний раз она смотрела на себя в огромном зеркале, что в комнате их общей. Всё так же некрасива, чуть пополнела даже, стала чуть-чуть старше, глаза у змейки с амулета сияли так, как прежде никогда. Всего один щелчок пальцев и лишь оставленные на кровати драгоценные зерна саара напоминали, что у мага Ханнора была жена.

Годы уносили следом за собой обиды, раскрывали тайны, помогали обрести покой. Годы, что благодаря зёрнам саара были всё так же добры к ним обоим. Сначала Дэйта надеялась, что Изегер её найдёт. Такая малость, отыскать без строна. Потом — всю силу магии семьи направила на то, чтоб помешать. Уж лучше знать, что это невозможно, чем понимать, что Изегер её не ищет.

Они встретились спустя каких-то двадцать лет. Изегер не постарел ни на миг с их мимолетной и последней встречи, Дэйта — едва ли, но все равно была такой, какой её хотел он видеть, у заклинаний рода нет обратной силы, покуда их не отзовёшь.

Меж ними снова та же комната, опять разбитая бутылка на полу. Его усмешка на губах была всё той же. И словно не было всех этих бесконечно долгих лет, и в отражении в зеркале Дэйта видела себя. Её хотел увидеть муж. Быть может, не простил и не хотел опять обмана, но всё-таки её.

Глубокий вздох и главный в её нынешней жизни мужчина, чуть сжав ладонь, смотрел на Изегера, потом с улыбкой произнёс:

— Ну, здравствуй, отец.