«Обреченные»

Обреченные (fb2) - Обреченные [calibre 3.15.0] 1316K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Ульяна Соболева

ЛЕГЕНДЫ О ПРОКЛЯТЫХ 3. ОБРЕЧЕННЫЕ

Ульяна Соболева

Для любимых читателей с новыми главами внутри.

СЛОВО ОТ АВТОРА И ПРЕДУПРЕЖДЕНИЯ:

Это жестокая и страшная сказка. Все вы уже ее знаете, читали первые части. Но я хочу все же вернуться к предупреждениям.

Да, здесь нет ненормативной лексики, но здесь есть жестокость, самая настоящая, животная, первобытная жестокость. Под жестокостью я подразумеваю не жесть от главного героя по отношению к героине, а насилие над слабыми, как над женщинами, так и над мужчинами, кровопролитные бойни, казни, ритуалы и жертвоприношения, мистические жуткие явления и т.д. Подробных описаний нет, но все же подобные сцены присутствуют, и я бы обозначила их как 21+. Как и откровенные реалистичные сцены секса, иногда извращенного.

Жесток в целом весь мир псевдосредневековья, в котором разворачиваются события. И жесток он без преувеличения. Я предупредила если что.

Еще я бы хотела предупредить, что в данном произведении нет четкой сюжетной линии двух главных героев - здесь много линий, много героев, и все они связаны между собой, хотя, несомненно, линия Одейи и Рейна – ведущая во всей истории. Я хочу предупредить, что есть сцены фемслэша и отношения между двумя женщинами (второстепенными героинями). Хочу предупредить, что те, кто ждут на каждой странице секс, будут разочарованы, и, возможно, на книгу таких сцен будет всего ничего, хотя, мне кажется, данное произведение пропитано не только эротикой, а иногда и самой настоящей похотью как между главными героями, так и между второстепенными. Но опять же те, кто ждут истории, где всю книгу герои ищут место и способ заняться сексом и только об этом и думают, идите мимо – это не для вас, и секса будет мало. Чтоб потом не жаловались и не портили мне карму, как после «Непрощенной», где некоторым особам стало мало постельных сцен.

Ну, а те, кто любят мою страшную сказку, пристегивайтесь – мы полетели в снега Лассара и Валласа проливать кровь вместе с Рейном и страдать вместе с Одейей. В этой книге будет еще страшнее, еще больнее.

АННОТАЦИЯ:

Третья легенда.

Страшная, нескончаемая вражда велиаров продолжается, покрывая землю людскими костями, умножая зло до бесконечности мертвыми душами. Тьма уже совсем близко. Наступает и дышит зловонным дыханием, поглощая солнце, оставляя за собой смерть и лед, извращая правду и веру до неузнаваемости.

Проклятая ниада низвергнута в бездну грязи и захлебывается в собственной боли, а Безликий рыщет по снегу в поисках правды. А повсюду только смерть да ложь.

Тьма ступает черной бездной.

Тьма восстанет с Поднебесья.

Души мертвых жаждут мести.

По степям раздастся крик

Всех оставшихся в живых…

Черный волк по снегу рыщет

В свете мертвенном луны.

Он ЕЁ в аду отыщет…

Но они обречены...

ГЛАВА ПЕРВАЯ. ТЕНИ

- Бади, трусливая задница, за огнем смотри, жир не застуди. Ночью мороз ударит, а жир застывает первым.

Следопыт Нант осклабился и пнул Бада в плечо кулаком, а потом попытался ущипнуть за круглую щеку указательным и средним пальцами.

- Вот сразу видно, что ты на кухне ошивался, пока тебя не вышвырнули Оду служить. Небось проворовался, да? Все запасы сжирал в крепости, а, Бади-и-и-толстая шкура? Надо было скормить тебя охранным псам, толку бы было больше!

- Да пошел ты. Умник выискался. Иди давай по дрова, да по сторонам оглядывайся. Гайлары выскочкам первым головы отгрызают.

Сказав это, Бад Уикс исподлобья посмотрел на следопыта и отшвырнул его руку в сторону.

Да ну их всех к Саанану! Он в лес так далеко не пойдет, пусть хоть трижды его трусом назовут. Мать говорила, в сумеречном баорды водятся, и тени бродят, когда луна из-за туч показывается. Пусть сами прутся – его забота за огнем присматривать и жрать им готовить.

- А-ха-ха-ха, насмешил! Гайлары?! Вы это слышали? Ты, поди, дамаса перехлебал, Бади-и-и? А правду говорят, что это ты шеану Ланту после сожжения с костра вытаскивал? Может, и мясца ее горелого и печень тоже ты сожрал, м?

Бад, казалось, не слушал Нанта и помешивал тлеющие головешки в костре. Но его полная, чуть оттопыренная вперед верхняя губа слегка подрагивала, и видно было, что он нервничает, а то и злится. Кто знал Бада, удивился бы, потому что молодой стряпчий муху никогда не обидит, пауков боится и мышей и тут самому следопыту огрызнулся.

- Сожрал, конечно. А ты от зависти заживо гниешь, оттого такой тощий? Или тебя мама в детстве покормить забывала?

Нант зарычал, бросаясь на парня, который, хоть и был тучным, но даже стоя в полный рост не доставал следопыту до плеча.

- Зато тебя она отменно кормила, толстая свинья!

- Отстань от него, – сказал Шекс, поправляя широкий кожаный пояс на тулупе и вскидывая руку с топором на плечо, прядь засаленных и слипшихся седых волос выбилась из-под шапки на морщинистое, обветренное лицо главного следопыта Гарана, и он торопливо сунул ее под мех, - кто-то из местных, видать, мертвую плоть баордам продает, говорят они платят солнечными камнями за органы мадоров. Этот на такое не способен - кишка тонка, и мозги иначе работают.

- Нет, это он ее сожрал. Голодный был. Да, Бади? В армии плохо кормят, зима-сука всех косит: и людей, и зверей, а вот такие, как Бади, не пропадут – мертвечину жрать будут. Да, жирный?!

- Заткнись! Отстань от него! Утром, думаю, деревню наконец-то найдем. Судя по карте, мы уже близко к Равану. Там продовольствием разживемся, весть в Лассар об эпидемии отправим и обратно пойдем. Люди нас ждут. Одна у них надежда, что мы дойдем, а вы тут друг друга сожрать готовы!

- Я слышал, в Раване можно и лошадьми разжиться, там еще их не сожрали. Такие вот, как этот…

Следопыты скрылись во мраке, а Бад прислонился к дереву и, оглядевшись по сторонам, флягу достал из-за пазухи, открутил холодными пальцами крышку, с наслаждением хлебнул огненной жидкости, поморщился, тряхнул головой и блаженно застонал. Алкоголь опалил вены, и тепло потекло по телу стряпчего цитадели Гаран, которую они покинули из-за наступивших холодов месяц назад, чтобы привезти провизии из Равана, куда приходили обозы с продовольствием. Самая северная крепость стала недоступна из-за занесенных снегом дорог и нескончаемых снежных ураганов. Люди умирали от чумы и голода, сходили с ума, теряя близких одного за другим. Над Гараном стоял вой обреченных на смерть или схоронивших свои семьи. Многие тогда в армию Ода ушли – воинов хотя бы кормят, по цитаделям провизию развозят и вещи теплые, когда совсем голодно, но только дозорным и солдатам. Бад потому и согласился стать пушечным мясом в услужении у Оды Первого – семья с голоду пухла. Сначала старшая сестра умерла, потом отец не вернулся с шахты, и тогда Бад в армию подался. Хотя, что греха таить, таскал он и зерно, и муку с лионской столовой, за это его оттуда и выгнали, но в дань памяти Уиксу-старшему, который еще с дедом лиона Фарна на охоту ходил, руки юноше не отрубили. Бад нести службу у границы с сумеречным лесом отправился. Только он оружие в руках отродясь не держал – ничего, кроме разделочного ножа и скалки для теста, когда матери помогал хлеб печь на продажу. Его в стряпчие определили – солдат кормить. По выходным Бади еду домой таскал для двух младших сестер и матери больной, она после смерти отца и старшей дочери сама не своя стала.

Бади и сейчас со следопытами пошел в надежде провизии раздобыть и домой принести…если успеет, если голод и холод не отберут у него самое дорогое что осталось – семью. За это он был готов терпеть что угодно, даже насмешки Нанта, но именно поэтому и стал таким дерганым. У него в животе уже с неделю, кроме коры с деревьев и мерзлой картошки, которую они взяли с собой, ничего не было. И то, картошку делили одну на четверых, чтоб до конца пути хватило. Одно и спасало – дамас. Этого добра было много. Иногда хотелось напиться до беспамятства и забыться. Только останавливало, что пьяные замерзают насмерть быстрее. Но Бад не смерти боялся, а того, что не успеет сестрам и матери еду принести, а он обещал о них заботиться, когда отец умер, и его чистая и светлая душа отлетела к самому Иллину в звездное небо.

Стряпчий голову вверх задрал на макушки елей посмотреть, а там в прорывах между темно-зелеными лапами – бездна рваная с бисером звезд. Красиво какой-то пугающей ледяной красотой, его всегда завораживало ночное небо. Страшно так и безумно величественно, словно сам Иллин рассыпал драгоценные камни.

Бад уютней устроился у костра и глаза закрыл, а перед ними почему-то вдруг образ Ланты возник. Неожиданно и совершенно незвано. Он ведь даже не думал о ней и не собирался вспоминать. Всегда запрещал себе. Ни одной мысли. Но они сами, как вязкая паутина, опутывали мозги и расползались внутри, заставляя погружаться в воспоминания. Ланта. Красивая девочка с разными глазами, которую только за это еще с детства называли шеаной. А ему нравились ее глаза, он смотрел то в синий, то в зеленый и чувствовал, как сердце заходится от сладкой боли. Наверное, он ее любил. Таскался везде, словно щенок преданный. А однажды увидел, как она в пруду моется. Волосы светлые распустила, и они по телу ее сочному вьются, между ног путаются и за соски алые цепляются. Бади сам не понял, как руку под мягкое, дрожащее от напряжения пузо сунул, потом под резинку штанов и нащупал отвердевший член, чтобы два раза ожесточенно его дернуть и зайтись в своем первом в жизни оргазме…Потом их будут десятки, а то и сотни и все посвящены ей – Ланте. Шеане с волосами, похожими на водоросли и белой молочной кожей. Даже сейчас Бади мгновенно ощутил, как встал его короткий член, который местная шлюха как-то издевательски назвала стручком. Но заткнулась, когда стряпчий заплатил ей за секс козьим сыром и медом.

Бад не заметил, как уснул и наклонил флягу, а из нее дамас на тулуп полился тонкой красной струйкой, впитываясь в толстый, побитый молью, мех.

Утомленное и разморенное дамасом сознание резануло видениями о Ланте, как орет, и кожа ее от языков пламени обугливается, а он смотрит и скулить хочется от жалости к ней. Они ведь выросли вместе. И девушка никогда не была шеаной. Да, ее так называли, но Бад точно знал, что Ланта не только красивая, а еще и нежная, и добрая. Любила Бада, конечно, не так, как он ее, а, скорее, по-сестрински, и хлеб приносила для них, когда старшая сестра стряпчего умерла, мать слегла, а пекарня закрылась, и семнадцатилетний мальчишка остался в семье за главного. Только злые языки болтали, что Ланта муку не из амбара цитадели брала, а приносила по ночам из леса. Не иначе, как выменивала на снадобья шеанские или душу Саанану продала, раз в голод такой еду находила. Но Бади-то знал откуда роскошь – Ланта к солда,там ходила, тело свое продавала. Он как-то проследил за ней. Не шеаной она была, а шлюхой и он ее за это презирал. Любил и ненавидел.

Никто и пикнуть не посмел, когда за ней инквизиторы пришли. Ведь таков закон – мешать святому правосудию нельзя, иначе будешь считаться пособником мадоров, и никто тебя не пощадит. Времена нынче такие: люди нечисти боятся, а зимой – особенно. Ведь легенда лассарская гласит, что однажды придут тени и поглотят весь свет на земле, а путь для них проложат в наш мир мадоры и гайлары. Вот и истребляли каждого, на кого сосед донесет. На Ланту тоже вот так донесли. Он мог ее спасти, мог перед казнью дверь открыть в чулане, ведь он там нес дозор тогда, но Бад не стал…он испугался. Не за себя, а за сестер и за мать. Никто б его не послушал, а, скорей всего, сожгли б там же рядом с ней его семью, поймав пособника…Но угрызения совести жили своей жизнью, превращаясь в злобных тварей, рыскающих по ночам в закоулках его сознания и больно вгрызающихся в душу.

Когда сожгли шеану на площади, а ее крики дикие все еще эхом разносились по крепости и сотрясали башенки по периметру цитадели, Бади боялся смотреть на костер. Ему казалось, что она голову лысую, покрытую струпьями, поднимет и прохрипит ему, что он – проклятый предатель и жалкий трус. Стряпчий помнил, как утром после казни кто-то голосил жутким голосом, что обугленный труп растерзали и все внутренности вырезали. Преступника тогда искали по всей цитадели, но так и не нашли, а она начала к нему во сне приходить страшная и обугленная.

Неожиданно Бад вдруг открыл глаза – опять эти кошмары про Ланту. Давно их не было. Все так ярко, как и наяву. Он думал, что они уже прекратились и никогда не вернутся…Напрасно думал.

Стряпчий посмотрел на потухший костер, нахмурился – что-то долго никто не возвращается. Саананщина какая-то со снами этими, даже мурашки по спине пошли, и гарью воняет мерзко и тошнотворно. С облегчением выдохнул, когда увидел, как тлеет край пустого вещевого мешка, упавший в гаснущий огонь. Пнул его ногой и подул на искры, пошевелил головешки палкой и осмотрелся по сторонам – ему показалось, что кто-то ходит неподалеку от костра за деревьями.

Он замер и прислушался, но в лесу было так тихо, что он слышал даже шелест собственного дыхания. Бад поудобней устроился у ствола ели, поднял повыше воротник, отыскивая взглядом флягу с дамасом, выругался вслух, когда потряс ею и понял, что она пуста.

Где-то вдалеке, теперь уже довольно громко треснули ветки, и опять послышался шорох то с одной стороны, то с другой. Бад вскочил на ноги и быстро осмотрелся – никого, на первый взгляд, но он был уверен, что в этот раз ему уже не показалось.

- Эй! Это вы?! Выходите! У меня огонь почти погас. Где вас Саанан носил?

Ему никто не ответил, а он поежился то ли от холода, то ли от страха и схватил толстую палку с заостренным концом, которую для него изготовил Шекс вместо меча и кое-как научил ею драться. Оружия на всех не хватало, да и зачем стряпчему оружие, ведь он в отряде совсем для других целей. Баду вдруг показалось, что слева быстро промелькнула чья-то тень, он тут же обернулся, выдохнув холодный воздух, и резко направо, так как теперь ему чудилось, что кто-то прячется за деревьями. Затылок как будто сжало ледяными клещами и не отпускало, дышать стало сложнее.

- Нант! Шекс! Хватит! Я знаю, что вы здесь!

Сильнее сжал палку дрожащими пальцами и, стараясь не скрипеть по снегу толстыми подошвами сапог, двинулся в сторону деревьев. Он наподдаст этим гребаным шутникам, потому что они его разозлили и напугали, а Бади злится очень редко, но, когда злится, он может сильно ударить…как ударил мельника за то, что тот лапал их мать. И сейчас он собирался побить этих троих ублюдков, решивших подшутить над ним, особенно Нанта.

За деревьями было намного темнее, чем у костра. Там словно сгустилась вся тьма и ужас этого мира, пряча от глаз Бади нечто отвратительное и жуткое. Тяжело дыша, Бад всматривался в полумрак, и тонкие струйки пота впитывались в льняную рубаху под тулупом. Парень кожей чувствовал, как рубашка начинает прилипать к телу, так как ее тут же прихватывает холодом.

- Эй! - Тихо позвал он, заметив темную фигуру за деревом, - Я тебя вижу! Выходи!

Сам выскочил и замер, потому что увидел Нанта. Глаза стряпчего начали расширяться, а рот распахиваться в немом вопле. Точнее, он увидел сначала не следопыта, а только его голову, привязанную за длинные волосы к ветке, а тело несчастного было прислонено к стволу ели, и из раны, где голову отделили от туловища, все еще хлестала кровь какими-то монотонными толчками. Стряпчему вспомнилось, как рубил головы свиньям на бойне его отец, и как его тошнило, когда он заглядывал в раны на тушах. Бади очень хотел заорать, ему даже казалось, что он орет, но на самом деле не издал ни звука, попятился назад и на кого-то или на что-то наткнулся. Волосы зашевелились на затылке от ужаса. Это что-то было холодное и дышало льдом ему в затылок. Стряпчий медленно обернулся и зашелся в крике, когда увидел обугленное с одной стороны лицо Ланты. Она улыбалась ему половиной уцелевшего рта и, не моргая, смотрела на Бада разноцветными глазами.

- Я принесла тебе хлеб, Ба…свежий хлеб. Отдай маме.

- Я не хотел, - прохрипел и хотел кинуться обратно к костру, но вдруг заметил, что мертвого Нанта у дерева уже нет, и у Бади зашлось от страха сердце, а по телу прошла волна ледяного ужаса. Снова повернулся – Ланта стояла на прежнем месте, и теперь ее рот был испачкан в крови, и стряпчему на миг подумалось, что она пила кровь мертвого Нанта.

- Я принесла тебе хлеб, Ба…свежий хлеб. Отдай маме.

Парень бросился бежать, но отовсюду доносился ее голос, он сводил с ума и вспарывал ему мозги, долбил монотонно о черепную коробку и пульсировал в висках. Пока Бад бежал от этого мерзкого голоса, сам не понял, как споткнулся и упал в костер. Облитый дамасом тулуп вспыхнул и загорелся. Бади закричал очень громко, начал кататься по снегу, пылая словно факел инквизиторов. Он корчился от адской боли, а над ним стояла Ланта и, улыбаясь окровавленным ртом, не переставая говорила:

- Я принесла тебе хлеб, Ба…свежий хлеб. Отдай маме.

***

Утренние лучи зимнего солнца ослепительно играли в искрящемся снегу, заставляя его сверкать самыми разными оттенками, словно звезды, сиявшие ночью, осыпались прямо на землю.

- Как же охота запеченного на костре кабанчика сожрать или, на худой конец, кролика, - сказал один из смотрящих цитадели Раван, – последний раз я ел жареное мясо на свадьбе лиона Варна с десой Марвел.

- Молчи, аж в животе заурчало. Хорошо хоть солонина есть. Некоторые и этого не видят. Смотри за дорогой, а я пайку достану. Жрать от твоих разговоров захотелось.

- Говорят, на северо-западе Даал захватил несколько городов, и с тех пор люди там не знают голода. Ты веришь в эти сказки, Ран?

- А хрен его знает. Люди многое болтают. Так устроен мир – мы хотим верить в лучшее и верить в того, кто это лучшее обещает нам обеспечить. Даал выжигает все на своем пути. Вот что я знаю. Он – бешеный валласский пес, несущий смерть лассарам.

- Можно подумать, Од Первый лучше. Он даже не смог защитить свою дочь.

- Или не захотел. Интересно, в Храме Астры тоже жрать нечего? Или по случаю казни Одейи дес Вийяр там все же принесут в жертву жирного кабанчика и раздадут мяса людям? Саанан меня раздери, отчего я не гонец? Я б придумал повод смотаться к Храму и поглядеть, как будут сжигать красноволосую сучку, а заодно и перекусить.

- Данат – жадный ублюдок, если и зарежут кабана в жертву Иллину, то его мясо отдадут астрелям, а не людям. Ооо…ничего себе…у нас гости, Ран. Со стороны леса.

- Кто такие, видишь?

Ран раскладывал кости на каменном полу и жевал кусок жесткой солонины, запивая квасом, не торопясь встать со своего места, хотя гостей в крепости не было уже очень давно. Отряд из трех следопытов и стряпчего продвигался в сторону Равена, чьи знамена развевались на трех шпилях башен и сверкали белизной даже издалека. Отличительный знак каждой цитадели — это цвет полосы на знамени. В Равене она была зеленого цвета и располагалась четко посередине, венчала полосу корона с трехглавым орлом.

- Не знаю. Так не рассмотреть. Приблизятся, скажу точно.

- Нам только гостей не хватало, самим жрать нечего.

И откусил еще один кусок солонины, закатывая глаза от наслаждения. Из Лассара прибыл обоз с продовольствием, и на несколько недель солдаты смогут забыть, что такое голод. Од все же неплохо кормит свою армию, отбирая продовольствие у простых людей.

- Хм…похоже, они из Гарана. Вижу, как на военных плащах сверкают бело-синие гербы.

- Да ладно. В Гаране вымерли все еще три месяца назад, дороги занесло так, что ни один обоз не подобрался. Наши были там – город мертвецов. Все улицы усыпаны трупами.

- И все же они из Гарана. Иди сам глянь.

Ран встал с каменного пола и подошел к стене с затупившимися от времени серыми каменными зубьями, похожими на сколотые клыки старой собаки. И правда, на плащах гостей сверкали гербы дома Фарна. Смотрящий вглядывался в группу людей и почему-то чувствовал, как по спине пробегают странные волны холода, словно он видит что-то страшное, но пока не может понять, что именно. Потому что ничего странного в них не было. Уставшие и изможденные дорогой, они шли довольно медленно, нетвердой походкой выбившихся из сил странников, и их одежда, припорошенная снегом, так же выглядела вполне обычно. Но сердце Рана билось все быстрее и быстрее. Ему почему-то стало жутко и хотелось закричать, чтобы ворота цитадели беженцам с Гарана не открывали. А потом он понял, и в горле стало так сухо, будто он сам не шел, а бежал по снегу километры. Солнце ослепительно светило слева, и люди, они…они не отбрасывали тени. Не отбрасывали, как сами башни, как знамя Равена, развевающееся на ветру. Вот что напугало смотрящего до полусмерти.

Ран закричал, но в это время затрубил горн, возвещая о том, что за воротами посторонние люди, заглушая вопль смотрящего. Раздался грохот поднимаемых на цепях решеток. Ран оттолкнул напарника и бросился вниз. Он кричал так громко, как только мог:

- Не открывайте! Неееет! Не открывайте!

Спустился вниз, кубарем скатился по ступеням, чувствуя, что вот-вот захрустят, ломаясь, кости, и застыл, глядя на то, как в ворота входят странники. Он продолжал кричать своим, чтобы они бежали прочь, и полз назад, сгребая дрожащими пальцами снег, потому что видел, как по белому покрывалу растекаются жуткие тени, словно чудовищная паутина, как темнеет в цитадели, несмотря на то, что солнце светит вовсю.

Ран попятился в сторону повозки с лошадьми, чтобы спрятаться под ней, но лошади в ужасе стали на дыбы, заржали, шарахаясь в разные стороны, и именно в этот момент смотрящий обернулся на истошный крик. Он увидел то, что заставило его застыть и от шока погрузиться в ступор. Двое из тех, кто вошли в цитадель, набрасывались на солдат, впиваясь в них скрюченными пальцами и медленно открывая рты все шире и шире, так, что по уголкам,, возле синеватых губ появлялись жуткие трещины, обнажая черное ничто, дыру под кожей. Они заглатывали головы своих жертв ртами-дырами и тела несчастных конвульсивно дергались, словно с них высасывали жизнь, а потом выплевывали на землю, чтобы через несколько секунд убитый поднялся на ноги и посмотрел на мир черными без белков и радужки глазами. Ран спрятался у самого забора, но назвать это место укромным было бы неверно, скорее, наоборот, он сидел на самом виду, и солнце светило ему прямо в лицо…возможно именно это и спасло ему жизнь, ведь твари, притворившиеся людьми, казалось не замечали его и проходили мимо, по крайней мере, он будет так рассказывать, когда доберется до дороги на Храм Астры. Его, конечно же, прозовут безумцем, потому что всем известно, от чего в Раване умирали жители и солдаты. Как и везде в других местах этой зимой - с голоду или от эпидемии чумы, но никак не от нашествия теней в облике людей из Гарана, где народ так же скосила эпидемия.

Ран со временем перестал рассказывать эти ужасы, ему все равно никто не верил, а ночи полной луны закончились. Только бывшему смотрящему казалось, что это далеко не последняя деревня, которая вымрет с «голоду» за эту зиму, и он бежал на юг. Как можно дальше от жуткого места.

ГЛАВА ВТОРАЯ. ДАНАТ ТРЕТИЙ

Никогда в своей жизни Данат не испытывал этой ядовитой смеси эмоций: жгучая ненависть и в то же время дикое желание удерживать рядом, ломать, унижать и заставить преклоняться, если уж не перед собой, то перед силой Иллина, а шеана упрямая не подчинялась, не становилась на колени и не принимала постриг. Её не пугали ни угрозы, ни обещания избавления от боли душевной. За это Данату хотелось содрать с ниады одежду и хлестать ее шипованными плетьми, а потом клеймить ее тело снова и снова, чувствуя, как дергается его плоть только от одной мысли об этом, вспоминая наслаждение, которое испытал, глядя на распластанную на алтаре велиарию Лассара. Было в ней, покоренной и униженной, нечто эпичное и прекрасное. Ведь в этот момент Данат был во сто крат сильнее ее и даже самого Ода Первого, возомнившего себя таким же могущественным, как и Иллин.

И его сука-дочь, посмевшая осквернить алтарь грязной связью с валлассаром и понести от него греховный приплод, который был настолько слаб и гнилостен, что не пережил и двух лунных недель. Данат содрогался, представляя себе Одейю, извивающуюся под Рейном дас Даалом…как тогда, когда увидел ее, выгибающуюся на постели с руками, зажатыми между ног и разметавшимися по грязному матрасу красными волосами. Только в мыслях астреля над ней яростно и остервенело двигался велиар Валласса, проклятый варвар, присягнувший Саанану. Его сильные ягодицы сжимались и напрягались, вбивая чресла в красноволосую женщину, а Данат скрежетал зубами и бился потным лбом о косяк двери, проклиная обоих… и себя заодно, потому что он даже мечтать не смел о том, чтобы прикоснуться к ней хотя бы пальцем…а презренный ублюдок трахал ее, как хотел и когда хотел. Трахал, не обжигая плоть, а это значит шеана предала своего Иллина и признала хозяином валлассара. Она делала с ним то, что он, Данат, никогда сделать не сможет, потому что его плоть мертва и не знает, что значит каменеть …она лишь может дергаться от оргазма…от безумного и прекрасного по своей силе наслаждения, которое Данат познал, узрев эту сучку, и уже не мог отказаться от этого, возвращаясь мысленно снова и снова к тому моменту. Он даже пытался трогать свой член…но ни одно прикосновение к изуродованной плоти не приносило такого удовольствия, как мысли о ниаде, с раскинутыми в сторону ногами извивающейся на алтаре. У него скулы сводило от мысли о том, какова на вкус ее розовая плоть изнутри.

Грязный валлассар касался ее там? Конечно, касался. Он вбивал в нее свое семя так долго и так часто, что проклятая понесла от него. И Данат не знал, за что ненавидит их обоих больше: за то, что они это делали, или за то, что сам астрель никогда не сможет этого сделать ни с ней, ни с кем-либо другим. Впрочем, как и любой другой послушник храма Астра, вне зависимости от принадлежности к фракции*1. Астрели бесплодны, невозбудимы на плотские утехи, и их тело служит лишь сосудом для души, отданной всецело Иллину. Грязные и отвратительные мысли несвойственны им.

Когда астрель думал о том, что войско валласского пса уже почти достигло границ с землями храма, ему становилось не по себе, он все еще не верил, что тот отважится перейти озеро и обрушиться на самое святое место Лассара. Только военные астрели-гонцы приносили вести одну страшнее другой. Будто войско варварское настолько огромно, что словно саранча из манускриптов святых, покроет всю землю Лаассарскую черным облаком, оставляя после себя одни кости. Там, где прошли они, только коршуны над скелетами и черепами летают, и дым вьется над сожженными деревнями с запахом человеческого мяса. Валлассар беспощаден даже к детям и старикам.

Гонец от ублюдка с оскалом вечного смертельного веселья на изрезанном лице прибыл неожиданно, среди ночи, и астреля подняли с постели, чтобы лассарский солдат-наемник, умирая, смог передать Данату послание от проклятого самозванца, разбившего их армию у подножия горы Шартан. Данат, как и Од, не верил, что сын Амира выжил. Гонцу дали яд, который начал убивать его ровно тогда, когда он сообщил астрелю требования бывшего главного меида Лассара.

Если бы Данат не поторопился, несчастный умер бы, так и не сказав ни слова. Изувер запретил ему говорить с кем-либо, кроме верховного астреля, и обещал, что только верховный астрель сможет его спасти. Проклятый лгун – от яда баордов нет противоядия. Они добыли его, еще когда их предки влезли на скалу Жахандала и вынесли оттуда солнечные камни – несметные сокровища самих Богов, которые их за это и покарали. Ведь в живых осталась лишь горстка смердящих падальщиков – баордов и по лассарсски и по-валласски…но именно эта горстка знала, где зарыты солнечные камни и владела самым жутким ядом во всем объединенном королевстве. Жрецы баордов. Старейшины и их дети. По крайней мере, так гласила книга с легендами о проклятых, лежащая в библиотеке храма…если она существовала на самом деле. Никто ее никогда не видел. О ней лишь все говорили. Если верить ее строфам, баорды обладают несметными богатствами и самым смертоносным оружием – ядом гигантских пауков, жахадов, по старым преданиям якобы населявших скалы много веков назад. Каким –то образом этот яд попал в руки валлассара. Астрель и раньше видел, как от него умирают люди, вернувшиеся с плена баордов. Чокнутые людоеды добавляют отраву во все, что едят, чтобы носить в своей крови противоядие. На самом деле Астрель не верил, что яд баордов имеет столь дикое происхождение. Скорей всего, баордские мадоры варят его из каких-то растений, найденных в проклятом сумеречном лесу. Потому что жахадов никогда не существовало – это лишь суеверия.

Лассарский мальчишка в военной обмундировании, едва достигший возраста, позволявшего забрать его на войну, валялся в ногах Даната и корчился от адской боли в кишках, которые сжигало ядом, заставляя несчастного кричать и биться в судорогах.

- Если…если вернете красноволосую женщину, он не войдет в Храм. Пройдет мимо…о, Иллин, как же больнооо. Как мне больно…дайте мне противоядие, ваша Святость, молю вас. Он сказал, что у вас есть…что вы избавите меня от страданий.

- Что еще сказал валлассар?

Отталкивая от себя носком позолоченного ботинка истекающего кровавым потом гонца и кривя губы, спросил астрель.

- Сказал, что его войска войдут в город, и валлассары не пощадят никого. Изничтожат женщин и даже младенцев. Кольев хватит на всех.

- У вас была целая армия. Тысячи наемников со всех провинций Лассара. Как вы могли проиграть бой за дорогу на Храм? Почему не стояли до последнего?

- Это не человек – это сам Саанан. Вы не видели, как они сражаются. Они не похожи на людей. Это фанатики. Они просто убивают. Несут смерть всему живому. Он заставит эту землю содрогнутся от ужаса и зальет ее кровью лассаров. Если вы не преклоните колени перед силой его и могуществом и не отдадите то, что принадлежит ему.

- Валлассару здесь принадлежит лишь эшафот, на котором ему отрубят голову или повесят. Он не достоин даже святого костра, очищающего от грехов. Он сдохнет как псина, каковым был и его отец.

- У него…у него тысячи воинов. Они одержимы войной…они - монстры. Но самый жуткий монстр – он сам. Спасите от него людей и отправьте ему то, что он хочет. Одна лассарская шеана за тысячи жизней. Оно того стоит.

- Не тебе меня учить, что и чего стоит.

- Он придет сюда и сожжет храм. Он не человек… Поймите вы! Он – тварь из самой Преисподней. Люди, - парень захлебнулся собственной кровью и схватил Даната за обе ноги, - люди говорят, что он волком оборачивается…он слуга Саанана …он убьет нас всех.

Данату было плевать на то, что произойдет со всеми, и если грядет апокалипсис, то жалкие идиоты сами в этом и виноваты.

- Дай-те…дай-те мне противоядие.

- У меня нет противоядия. Валлассар тебя обманул.

- О…мой…Иллин…Тог-да…помолитесь обо мне. Помолитесь о моей душе.

- Иллину нет дела до продажного наемника, который пришел сюда, лишь потому что надеялся выжить. Пришел, чтобы заставить меня предать свой народ.

Астрель пошел к двери, но гонец полз следом, пытаясь схватить его за сутану.

- Отпустите мне грехи, Ваша Святость. Умоляюююю!

Астрель отвернулся и пошел прочь от харкающего кровью гонца.

- Будьте вы прокляты…он говорил…говорил, что никто не станет…молиться обо мне. Саанан живет в этих стенах, и нет здесь Иллина. Вы – слуга Саанана. Чтоб вам гореть в огненной бездне-е-е.

Данат даже не обернулся, он лишь услышал, как за ним со скрипом закрылись огромные двери залы Храма.

***

Он смотрел на заснеженную пустыню из окна самой высокой башни храма. Больше всего его волновала сейчас собственная шкура, и он прикидывал, каким образом можно не отдать шеану валлассару и в то же время избежать нападения и уберечься от нашествия нечисти Саананской с севера. И видел лишь один выход – красноволосую шлюху сжечь на костре и отдать храм варварам. Здесь давно не живет Иллин, это место стало рассадником порока и грехов. И всех постигнет кара Всевышнего. Но он принял это решение после того, как вышел из кельи упрямой гадины, посмевшей плюнуть ему в лицо своей грязной слюной. Он так и видел перед глазами ее бледное до синевы лицо со вздернутым подбородком и чувственными искусанными губами, скривленными в презрительной усмешке. Словно это не она стоит перед Данатом в дырявой рясе, под которой угадываются ее сочные формы, а он, Верховный Астрель, ползает в ее ногах и просит милостыню. В какой-то мере так и было. Когда он вошел в келью ниады и повесил на стену факел, его трясло от предвкушения и какого-то еденького страха, на что он способен ради этой женщины. Если бы она согласилась на его предложение…он бы отрекся даже от сана и бежал с ней за сумеречный лес, в северные земли в поместье дес Варшасов. Он бы воздвиг для нее храм прямо там и молился, и преклонялся только ей – женщине, подарившей ему наслаждение.

- Вы отречетесь от сана ради меня?

Ее голос звонко звенел под низким потолком кельи, в которой, казалось, было невыносимо душно, несмотря на холод и пар, вырывающийся изо рта ниады. Рядом с этой шеаной ему всегда становилось нечем дышать.

- Я готов ради вас на все что угодно.

Кривая усмешка, так напомнившая Данату Ода Первого и исчезнувшая так же быстро, как и появилась. Как же она красива, эта дрянь. Красива до такой степени, что рядом с ней все меркнет, бледнеет и теряет свои краски. Ее лицо и широко распахнутые, полные загадочной бирюзовой тьмы глаза смотрят на Даната, и у того мурашки ползут по коже.

- Не говорите так, Верховный Астрель. Не нужно лгать прямо в Храме. Не к лицу это такому высокопоставленному священнослужителю. Вы готовы на все что угодно не ради меня, а ради себя.

- Я спасу вас. Я дарую вам свободу от всего, что сковывало вас раньше. Я избавлю вас от клейма.

Она расхохоталась, а он весь внутреннее сжался, словно скукожился до карликовых размеров.

- На мне нет клейма – оно срезано Рейном дас Даалом. На мне теперь стоит его клеймо. И я знаю, что он идет сюда за мной. Поэтому вы решили бежать. И если бы вы были готовы ради меня на все, вы бы отдали меня ему, потому что только этого я и желаю. Но вы этого не сделаете, ведь это оскорбит ваши принципы и религиозные чувства. Отречение от сана - нет, грехопадение со мной, если бы я избавилась от тошноты, которую вызывает лишь ваш запах, и отдалась вам – об этом вы мечтаете, а вот то, что я уже не принадлежу ни вашему Иллину, ни вам – это оскорбительно.

По мере того, как она говорила, его охватывал огонь ярости от которого начало трясти все тело. Презренная шлюха. Да кем она себя возомнила?!

- Вы живы лишь потому, что я так решил.

И снова хохот, а ему хочется сомкнуть руки на ее шее…но он помнит, как больно жжет яд ниады. На его пальцах все еще есть шрамы от ожогов.

- Я не жива, я мертва. Я умерла вместе с моим мальчиком, которого вы отняли у меня и даже не дали попрощаться с телом.

- На то была воля Иллина.

- Иллина, от которого вы готовы отречься ради мерзостей со мной?

- А с валлассаром это не было мерзостями? Я тебя уничтожу.

- Ты никто, чтобы уничтожить веларию Лассара. Ты не имеешь права вынести мне приговор без согласия моего отца.

- У меня есть его приказ, подписанный им лично, казнить каждую, кого заподозрю в колдовстве и пособничестве валлассарам – подданным Саанана. Там нет исключений.

- Думаешь, отец не узнает об этом и не покарает того, кто посмел тронуть его дочь?

- Я сожгу тебя, а потом спалю этот город…- сделал шаг к молодой женщине, влекомый какой-то невиданной силой, ощущая напряжение в паху и острое возбуждение лишь от мысли, что мог бы коснуться ее хотя бы в перчатках. – но если бы ты согласилась…если бы…

- Лучше сгореть на костре, чем вдыхать зловоние твоего дыхания и твоих слов. Из-за таких, как ты, грош цена вере человеческой…кто такой сам Иллин, если самый преданный слуга его лишь презренный, похотливый рукоблудник и предатель, а земля не пылает под ним, и праведный гнев Всевышнего не обрушил на него меч правосудия.

Она говорила так звонко, что каждое ее слово отдавало резонансом в висках и заставляло сердце Даната глухо биться в груди, истекая ядом.

- И сгоришь. Сгоришь как шлюха валлассара проклятого. Как шеана, приспешница Саанана.

- Лучше гореть на костре шлюхой валлассарской и ведьмой, чем быть невестой лживого бога, в которого не верит даже его верховный астрель.

***

Данат смотрел вниз на заснеженную ночным ураганом площадь с высоты башни огромная территория храма казалась ему маленькой и какой-то жалкой. А когда-то он счел это место величественным и особенным в своей царственной красоте. Верховный астрель позвал к себе тогда еще юного Нета дес Варшаса перед посвящением в лоно святой Астры именно здесь, в этой башне и именно зимой. Астрель помнил ту страшную ночь, когда его собственный отец привез жертву – своего предпоследнего сына в обмен на благословение Астреля Каландра Второго и вручения дес Варшасу ключей от Наргаса вместе со свитком полномочий, подписанным отцом Ода Первого собственноручно. Жизнь сына в обмен на власть в одной из жалких провинций Лассара, покровительство велиара и возможности присутствовать при дворе. Кто-нибудь знает, как принимают в астрели тех, кто не был предназначен для служения с детства и не прошел святой обряд посвящения в бесплотных и чистых мужей Астры? Данату никто об этом не рассказывал, что его ждет в первый же день прибытия в Храм, если бы рассказали, он бы от страха обмочил штаны и, скорее, удрал бы из родного дома, чем добровольно позволил с собой сделать то, что с ним сделали низшие астрели. Еще в младенчестве будущим астрелям зашивали крайнюю плоть, прорезали дырку для мочеиспускания сбоку, вставив туда тонкую трубку и подрезали семенные каналы. Её извлекали лишь тогда, когда все заживало. Считалось, что сшитая плоть не дает астрелям испытывать сексуальное возбуждение и избавляет их от греха рукоблудства. Для семинедельного младенца данная процедура хоть и была болезненной, но проходила довольно быстро и практически не влекла за собой последствий, а вот для четырнадцатилетнего юноши это стало кошмарной пыткой, так как данная процедура была не только болезненной, но и протекала на всеобщем обозрении.

Данат не должен был стать астрелем, эта роль была отведена Сарену, младшему сыну Варшаса, но он умер от чумы, не достигнув своего десятилетия, а отец Нета не хотел терять тех привилегий, которые ему сулила родственная и кровная связь с храмом. Данату еще долго снилось, как он голый телепался на веревках, а палач наживую зашивал его плоть, склоняясь над ним с иголкой, и как презрительно кривился верховный астрель, когда Данат от боли обмочился на руки палача.

С тех пор он всегда боялся этого…недержания от страха или сильного волнения. Своего унижения и боли он не простил никому – даже самому Верховному Астрелю. Кто знает, от чего на самом деле умер Каландр. Говорят, что от старости и страшной болезни, которую подцепил в обедневших и страдающих от болезней деревнях. Но всего лишь накануне вечером астрель окроплял иллинской водой младенца и отправлял воинов на поиски ниад перед вторыми выборами на пост Верховного. Уже утром он был найден в своей келье умершим во сне, и Данат третий – идеальный и самый любимый ученик Каландра – принял правление Астрой в свои коротенькие и толстые пальцы.

Самое первое, что сделал Данат, став Верховным – отнял все земли у Варшаса и присоединил их насильно к храму, взяв провинцию отца с помощью астрелей-воинов. И когда Нет-старший стоял перед собственным сыном, преклонив колени, тот приговорил его к вечной опале, изгнанию и отлучению от храма.

Как говорили в народе, сын не простил отцу подрезанных яиц и отобрал него его собственные. Варшас был изгнан из Лассара и бежал к островам, где был пойман дикарями, оскоплен и распят на пятиконечной звезде.

Когда Данату сообщили о смерти отца, тот поставил пять свечей за упокой его души и отбыл в Тиан на свадьбу Ода Первого.

И сейчас Данат смотрел, как искрятся на солнце белоснежные курганы. Бесконечная зима – величественная красота смерти. Пугает и завораживает. Где-то там, за темной кромкой леса или за горизонтом, крадутся проклятые валласары во главе с вечно улыбающимся Саананом в человеческом обличии. Они идут в храм. Они близко. И Данат с ужасом и предвкушением думал о том, как проклятый урод в железной маске въедет в город и найдет труп своей шлюхи обугленным, а храм – сгоревшим дотла.

*1 –

Астра делилась на пять фракций.

Первая – Первый ранг. Верховный астрель.

Вторая – Второй ранг. Высшие астрели

Третья – Третий ранг. Мастера

Четвертая – Низшие.

Пятая –Астрели-воины

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ОДЕЙЯ

Мне не было страшно. Наверное, я уже так много всего потеряла, что меня уже нельзя было чем-то напугать. Точно не смертью. Я призывала ее в своих молитвах. Я ждала ее каждой ночью и по утрам, открывая глаза, долго смотрела в потолок и проклинала Иллина за то, что не берет меня к себе. По вечерам молилась ему, а по утрам ненавидела его лютой ненавистью. Иногда мне казалось, что я сошла с ума. Я слышала, как он плачет. Мой ребенок. Кричит надрывно, громко, я бежала на этот плач, прижимая руки к перевязанной груди, из которой так и не ушли еще остатки молока. Оно приливало на плач младенца. И я раскачивалась из стороны в сторону, зажимая уши руками – это его плач. Моего мальчика! Я совершенно обезумела раз слышу его наяву.

И, спотыкаясь, бежала вниз по лестнице и натыкалась на Лаис с ребенком. На какие-то мгновения я словно видела своего сына. Вейлина. Это ведь он. У него такие же крошечные пальчики, ноготки, это его голос, это его светлый пушок на голове. Я тянула руки и тут же опускала, потому что Лаис в ужасе шарахалась от меня, прижимая к себе своего сына.

Мне хотелось орать, чтоб она убиралась. Чтоб не бередила мне душу своим счастьем, чтоб не втыкала мне в глаза гвозди своего радостного материнства тогда, когда я… такая пустая, такая гнилая внутри. Сползала по стене, впиваясь пальцами в волосы, тихо скуля, глядя, как она осеняет себя звездой и пятится с малышом на руках к себе в келью.

Я хотела бы обезуметь, но с моим разумом ничего не происходило. Я была отвратительно в себе, омерзительно вменяема и прекрасно осознавала, что никто и ничто не вернет мне моего мальчика. Траурная одежда висела на мне мешком пока Данат на распорядился снять траур на что я послала его к Саанану. Никто не вправе решать сколько времени носить мне свою боль на себе.

Днем мы выезжали в деревни, отмаливать умерших от оспы и от чумы. Я смотрела на чужое горе и боль, но мне не становилось легче, скорее, я понимала, что есть потери, которые не восполнить со временем. Люди болтали о пришествии самого Зверя на землю, о приближении всадников апокалипсиса во главе с самым жутким монстром в железной маске, несущим смерть за собой. Они могли не называть имени – я знала, кто идет сюда, знала, кто ищет меня и не успокоится, пока не найдет. Мне хотелось, чтоб нашел и казнил сам. Посмотреть в его глаза волчьи, убрать волосы с затылка и склонить голову покорно у его ног. Ожидая взмаха меча. Все, как он хотел…пред ним на коленях сломанная и жалкая Одейя дес Вийяр. Отрекшаяся от Иллина. Не ставшая ему ни женой, ни любовницей, ни матерью его сыну. Меня не брала никакая хворь. Я больным молитвы читала и воду с едой подносила. Каждое утро мы брали золотые из пожертвований храму и покупали на рынке хлеб, смазанный жиром для сытности. Несли его в дома с черными тряпками на крыше, колыхающиеся от ветра или покрытые снегом и инеем. Так помечали дома, где царила зараза. Моран предостерегала меня, чтоб я не снимала перчатки и шарф с лица, а потом мыла руки и меняла одежду, но мне было все равно. Я кормила несчастных лично и сидела у их постелей, слушая предсмертные исповеди или бессвязный бред и искренне надеялась, что рано или поздно Иллин все же возьмет меня к себе.

И он меня услышал. Не так, как я представляла, и не так, как я думала. Иногда мне вообще казалось, что Иллин и Саанан – это одно и то же. Только люди не знают об этом.

Мы шли из города пешком, послушницам храма не давали лошадей – не пристало верхом ездить ниадам. Моран сопровождала меня, как и всегда. Она была единственным моим утешением, и она же мешала мне покончить со всем одним махом. Я боялась, что ее сошлют куда-то или казнят, едва она останется одна. Я даже не могла дать ей свободу. Закон Лассара запрещал освобождать валласских рабов. Их можно было только продать или убить. Но не отпустить. И пока я была жива, никто не трогал мою верную служанку. Даже несмотря на мое положение, люди все еще склоняли передо мной головы и целовали подол моей белой траурной рясы, вознося молитвы. Покаявшаяся ниада, согласная принять постриг, казалась им почти святой. Ровно до той самой минуты, пока Данат Третий не произнес свою речь с балкона храма и не отправил гонцов по всему Нахадасу с вестью о сожжении шеаны и предательницы, которая понесла от врага, которая легла с тем, кто убивал их мужей и сыновей, насиловал их женщин и дочерей. Именно поэтому земля Лассарская проклята. Великий служитель Иллина прекрасно знал, как посеять ненависть в умах фанатиков после того, как ниада отказалась возлежать с ним самим. Но все это будет позже.

Зима бушевала очередным ураганом, который кружил белоснежные смерчи и швырял в лицо ледяные крошки, твердые, как кусочки гранита. Они впивались в щеки, губы, заставляя морщиться от боли и закрывать лицо рукавом тулупа.

- Я говорила вам, моя деса, не стоит сегодня в город идти. Так и простудиться можно. У вас дырявые сапоги и тулупу уже лет двести.

- Это мой народ умирает. У людей в деревне хлеба не будет, если мы не пойдем. У матерей с голоду молоко пропадет.

- Всем бы ваше сердоболие да милосердие, и, того и гляди, войны бы закончились. Только сдается мне, не за этим вы по деревням ходите.

Я шарфом лицо обвязала, стараясь опускать голову, прячась от порывов ветра.

- За этим. Мне больше нечего искать. У меня ничего нет, Моран.

- Смерть вы там ищите. Я ее отражение в ваших глазах вижу.

Я даже не посмотрела на нее, только вперед, на виднеющиеся ворота Храма и мелькающие огоньки в башенках с дозорными. Что толку перечить, если она права? Я жаждала смерти, я ее искала по всем грязным закоулкам перекошенных изб, в пожатиях полуразложившихся несчастных больных, в их глазах, молящих об избавлении от боли.

- Только тот, кто ее ищет, никогда не находит. Смерть, она, как и любовь, приходит без спроса и уносит вашу душу.

- Тогда мне точно больше нечего терять. Души у меня уже нет.

Мы подошли к маленьким воротам с обратной стороны храма, и Моран три раза постучала. Когда мы вошли за ограду, она вдруг схватила меня за запястья поверх перчаток.

- Подождете меня? Несколько минут. Я быстро. Очень-очень быстро.

Я усмехнулась уголком рта, но вопросов не задала. Зачем спрашивать то, что тебе не хотят рассказать?

В хлеву на заднем дворе блеяли овцы, и тихо мычали коровы. Астрелям каждый день приносили молоко и сыр, а в деревнях люди умирали с голоду. Когда-нибудь, если я выберусь отсюда и встречусь с отцом, первое, что я потребую – ввести налог для храмов. И я не я буду – он это сделает. Или же лично заставлю этих жирных тварей раскошелиться.

За высокой каменной оградой из черного обожженного кирпича, ветер не дул так сильно, но он завывал в трубах и путался в знаменах, стонал в железном щите, в который били верховные астраны, извещая о радости или о беде. И посреди всей этой какофонии мне вдруг послышалось, что кто-то стонет. Мучительно, хрипло и очень тихо. Я пошла на звук, оглянувшись по сторонам, пока не уперлась в железную дверь сарая. Дернула на себя, но та оказалась запертой. Стоны из-за двери продолжали доноситься, и я заметила возле дровницы топор с щербатой подгнившей деревянной рукоятью. Взялась, а поднять сил не оказалось. Но я все же сжала его обеими руками и занесла над собой, а потом обрушила на замок. Он тут же раскололся на две части. А я отбросила топор и толкнула дверь. На промерзлом полу сарая корчился и катался от боли гонец, который прибыл с самого Туарна. Я видела по гербам на одежде еще сегодня утром, как он гнал коня во весь опор и рухнул у ступеней храма без сил. Склонилась над ним, хватая его за плечи, чтобы развернуть к себе, и едва мне удалось это сделать, как я тут же в ужасе отпрянула – лицо и руки мужчины были покрыты язвенными рытвинами. Они кровоточили, и по лицу несчастного стекали дорожки сукровицы. Он не просто стонал, он выл от дикой боли. И то, что я видела, было ни на что не похоже. Ни на одну болезнь из всех, что я знала и видела.

- Яд!

Послышался голос надо мной, и я подняла голову, взглянув на Моран, которая склонилась над гонцом, трясущимся в очередном приступе адских страданий.

- Что за яд?

- Скорей всего, баордский. От него нет противоядия.

- И мы ничего не можем сделать? – в отчаянии спросила я, все еще глядя на гербы на плаще несчастного. Туарн…Туарн, который взят Рейном несколько недель назад.

-Разве что облегчить его участь известным вам способом.

Я отрицательна качнула головой, и в этот момент умирающий распахнул веки и уставился на меня расширенными в лихорадке глазами с кровавыми прожилками на выпуклых белках. Он вдруг дернулся, хватая ртом воздух и пытаясь отползти от меня к стене, но каждое движение причиняло ему неимоверные мучения.

- Ни-а-да…- протянул ко мне дрожащую руку, указывая пальцем на прядь выбившихся из-под капюшона волос, - он говорил…говорил…отдать ни-а-ду.

- Кто он?

Я склонилась над гонцом, но он опять заметался в очередном приступе.

- Мо-о-онстр. Отдать ниаду, и все будут живы. Мо-о-онстр.

- Кому говорил? Тебе?

Склонилась еще ниже над умирающим. Тот закивал, протягивая руки и хватая меня за воротник тулупа.

- Ищет вас…за вами чудовище идет. Из-за вас уми-ра-ют люди. Из-за вас…я уми-ра-ю. Вы – проклятие лассарского народа. Исчадие саананское – вот вы кто-о-о.

- Я придушу этого ублюдка, - прорычала моя служанка, но я перехватила ее руку, заставляя замолчать и снова посмотрела на гонца.

- Где он сейчас?

- Кт-о-о?

- Монстр, как ты говоришь. Где он?

Гонец закричал, кусая губы и впиваясь ногтями в мой тулуп. Дергаясь в конвульсиях и закатывая глаза, а я вдруг вспомнила что баордка говорила, когда я просила у нее помочь умирающему Рейну – моя кровь и есть противоядие.

- Дай кинжал мне, Моран! – снова бросила взгляд на служанку, - Дай, я знаю, что у тебя есть.

- Не убивайте меня…не надо, - взмолился несчастный и снова попытался отползти от меня.

- Никто и не думает убивать. Как тебя зовут?

- Бернард….Бернард из рода Ажеронов. Матери вашей мой дед Газар в верности присягнул, еще когда та в колыбели лежала. Отец голову за вас сложил в бою при Туарне…когда супруга вашего убили валлассарские псы. – на губах гонца показалась розовая пена, и он прерывался, чтобы откашляться.

- Верный, значит, ты мне, раз отец и дед клятву давали, - а сама требовательно дернула служанку за руку.

- Верный…не режьте меня. Верный я.

Дурачок. Совсем юный и наивный дурачок. Моран неуверенно протянула мне кинжал и, когда увидела, как я полоснула по тыльной стороне ладони, сдавленно вскрикнула, а я схватила несчастного за голову, стараясь удержать и капнуть ему в рот своей кровью.

- Пей – это должно помочь! – отчетливо произнесла гонцу на ухо, но тот отрицательно качал головой, суеверно осенял себя звёздами, - Пей или сдохнешь! Давай же!

- Что вы делаете, деса? Да вы с ума сошли!

- Не причитай! Помоги мне. Жми на руку, он должен проглотить мою кровь.

Едва несколько капель упали несчастному в рот, конвульсии прекратились, и он затих. Я смотрела на него, тяжело дыша и удерживая за плечи, а Моран причитая, перевязывала мою руку куском материи, оторванным от подола ее мешковатой рясы.

- Не вышло, - застонала я, и молодая женщина подняла голову, взглянула на неподвижного гонца и снова на мою руку.

- Зря только искромсали себя. Не жилец он был после баордского яда. Я вам сразу сказала.

И вдруг гонец громко втянул в себя воздух. Моран вскрикнула. А я вздрогнула и склонилась к нему, ожидая, когда тот откроет глаза...Он их открыл внезапно и очень широко, глядя остекленевшим взглядом перед собой, со вистом вдыхая и выдыхая.

- Смерть-ниада…смерть несет. Всем смерть. Он за ней идет сюда и всех уничтожит. Отдайте ему … отдайте.

Он умер, едва произнес эти слова. Просто закашлялся кровью и застыл, продолжая смотреть в никуда.

- О Иллин, шеанннннаааа. Матерь всех богов…шеана проклятая. Упаси нас Иллин…Упаси…

Я и Моран резко обернулись к старику, ухаживающему за овцами. Он быстро осенял себя звездами и что-то шептал, пятясь в двери, а потом с воплем убежал.

- Он видел, как вы дали кровь гонцу и тот умер. Уходить надо. Ненормальный растрезвонит по всему храму, это плохо закончится. Сердцем чую, моя деса. Сон такой плохой видела о вас.

- Не верь снам, Моран, не сбываются они. Ни плохие, ни хорошие. Сон – ложь и иллюзии, сон – это то, чего мы боимся или желаем. Не больше и не меньше. Только вера сильна, - поднимаясь с пола и поправляя подол рясы, глядя на несчастного гонца, отдавшего жизнь, как и его отец с дедом у ног своей десы, только деса больше не та и смерти этой не заслужила, - не в богов, а вера в себя, и когда эту веру теряешь, страшно становится, Моран. Так страшно, что, кажется, нет тебя больше и не было никогда.

Мы так и не успели выйти из сарая, нас схватила стража. Скрутили руки за спину и бросили в темницы Храма. Но в темницах я себя чувствовала лучше, чем в своей келье – я в ней не слышала плач моего ребенка. Он смолк. Перестав терзать и рвать мне душу на куски. Я ничего уже не боялась, ко мне пришло странное спокойствие и умиротворение. Говорят, ожидание смерти страшнее самой смерти, но для меня эти часы не стали тяжким бременем, я наконец-то была наедине сама с собой и своими эмоциями. Открыла для себя истину, которая заставила содрогнуться от омерзения, едва поняла, чего желает верховный астрель.

Когда плюнула ему в лицо, и он прижал ладонь к ожогу, я испытала дикое желание выдавить ему свинячьи глаза и выпустить кишки.

- Как ты смел, вонючий кабан, протянуть ко мне свои мерзкие руки?! Как смел предложить свои мерзости мне – велиарии лассарской!

- Шлюхе дас Даала! Вот кому! Не велиария вы больше! Тварь развратная – вот вы кто!

- И ты решил немного разврата себе урвать? Вон пошел отсюда! Прочь! Иначе сожгу тебя живьем! Убирайся!

- Ты еще попросишь меня о пощаде, сука упрямая!

Пятясь к двери, хватая факел со стены и размахивая им, чтоб я не приблизилась.

- Молись своему Иллину, чтоб завтра я сгорела дотла, если выживу, твоя смерть будет страшнее моей!

Хлопнула железная дверь темницы, и лязгнул замок, а я истерически расхохоталась – вот и пристанище богов. Вот она – обитель святости, где Верховный астрель сжигает послушницу за то, что та не раздвинула перед ним ноги.

За что я воевала? С чьим именем на устах умирали мои воины? Я больше не знала, что есть добро, а что есть зло. Я запуталась. Больше никогда не смогу взять меч в свои руки – я не знаю, за что сражаться.

Часами стояла у зарешеченного окна, ожидая рассвета и избавления. Наслаждаясь минутами предутренней тишины.

Медленно выдыхая морозный воздух и глядя вверх. Тучи низко нависли над Нахадасом, затянув все небо так, что не видно ни одной звезды. Где он сейчас? Как далеко его войско отсюда? Сколько дней и ночей мне оставалось ждать его прихода…ведь только это ожидание и давало силы дышать. Увидеть его, молить о прощении за нашего сына и умереть от его руки. Гордый валлассар не простит меня никогда. Если бы я могла, как он, обернуться волчицей и громко взвыть, чтоб услышал через расстояние, как я плачу по нам. Я бы хотела увидеть его перед смертью хотя бы один раз. Сказать, что люблю его. Сказать, что из всего, во что я верила, у меня осталась лишь одна вера – в него. В то, что он, и правда, сражается за справедливость и за свободу. Я больше не жаждала победы Лассара.

- Деса, - тихий шепот под окном, и я схватилась руками за решетки, стараясь разглядеть, кто там прячется в темноте, - это я – Алс…астран.

Впервые он назвал мне свое имя, и я сильнее сжала решетку, чувствуя, как от волнения перехватило горло…Я слышала это имя раньше. Слышала и не раз.

- Времени мало совсем, я иду к НЕМУ. Другого шанса вас спасти нет. Дайте мне что-то ваше…чтобы я вернулся оттуда живым.

Закрыла глаза, дрожа от холода и волнения, потом раскрыла снова.

- Не стоит. Он не придет сюда ради меня.

- Я все же рискну. Я бы мог послать гонца к отцу или к брату, но у меня нет времени – валлассар ближе всех от Нахадаса.

И я вспомнила, впилась сильнее в железные прутья.

- Алс…Алс дас Гаран…- прошептала я, - но как? Астран? Почему?

- Так захотел наш отец. Я всего лишь раб его и преданный вассал, я исполняю его волю. Воля велиара – это воля народа и Иллина.

В голосе нотки того же фанатизма, который я слышала у Аниса и который был когда-то во мне самой.

- Если пойдешь к валлассару, разве не нарушишь этим волю отца?

- Может, я фанатик, но я не идиот и я жизнь отдам за каждого из моей семьи. Так меня воспитала моя мать.

- Твоя мать была хорошей женщиной.

- Лучшей из всех, – с запалом сказал юноша, - а вы – единственная женщина в нашей семье, и я не позволю астрелю совершить свое правосудие без приказа отца. Если вам нечего мне дать, я поеду и так, и тогда, скорей всего, не вернусь обратно.

Как же он похож на Аниса. Тот же запал, те же речи. Приподнялась на носочки и перебросила через решетку волосы.

- Отрежь прядь, скажи, что я отдала ему часть его одержимости. Девочка-смерть просит жизни для ее брата. Но я не обещаю, что это поможет.

- Поможет… я знаю, что поможет, иначе никогда не пошел бы просить о чем-то врага, которого без сожаления убью при другой встрече на поле боя.

Когда он растворился в темноте, я сползла по каменной стене на пол и закрыла глаза. Мне было невероятно хорошо…впервые хорошо за все эти страшные месяцы после смерти моего сына. У меня появилась надежда. Нет, не на лучшее. Не на светлое. После того, как теряешь единственного ребенка от любимого, вера в светлое, скорее, была бы похожа на помешательство. У меня появилась надежда, что я все же увижу Рейна.

С первыми лучами за мной пришла стража, они связали мне руки и потянули за собой на длинной веревке, стянув с головы капюшон и платок, отобрали тулуп и сапоги. Сколько раз за последнее время меня вот так тащили сквозь толпу, зудящую от ненависти, как саананский улей пчел? Только самое страшное, когда тебя через толпу своих тащат, когда видишь среди них знакомые лица. Астрелей, стражников и воинов, некогда служивших отцу и мне, отданных на охрану храма Одом Первым.

А сейчас они же ведут меня к эшафоту из бревен и набросанных конусом сухих веток вокруг столба. На земле очерчен круг и пятиконечная звезда. Говорят, он сдерживает злые силы, когда горит шеана. Меня подтащили к столбу и толкнули на землю, заставляя кланяться палачу в астрельской рясе и маске-колпаке с пятикнижьем в руках. Я рассмеялась так громко, что стихли разговоры.

- Какую из строф ты прочтёшь, палач? Или астрель? Как можно быть тем и другим одновременно?

Он не ответил, видимо, разговоры со смертниками не входили в его обязанности, а может, боялся, что я своими речами совращу его.

- Верные и богобоязненные жители Нахадаса, страшная напасть пришла к нам, и не видно ей ни конца, ни края…, - голос Даната эхом разнесся по площади, а меня схватили и поставили к столбу, выкручивая руки назад, завязывая и закручивая в тугой узел веревки. Все в толстых перчатках и боятся нечаянно меня коснуться, – На нашу землю обрушились болезни и дикий холод, голод и нищета. Обычно так наказывает Иллин грешников и отступников. «Но мы не грешили», - скажете вы. Да! Мы не грешили! Мы были верными и послушными воле Всевышнего, но в доброте нашей мы укрывали у себя под носом ересь и самый отвратительный порок под маской благодетели! Саанан проник даже в велиарскую семью и отравил нечестивым ядом душу ниады, невесты Иллина, неприкосновенной. Отравил ее душу, и стала она шеаной, во всем ему преклоняющейся, отдающей ему свое тело, когда он вселяется в валласарского монстра, убивающего наш народ, истребляющего добро. Она! – ткнул в меня пальцем, - Она творила с ним мерзости и понесла от него! Ниада позволила осквернить свое тело, и валлассар не сгорел. Что это, если не колдовство!? Но ее ребенок умер. Потому что грех карается свыше! Шеана не угомонилась и убила гонца, который принес ей вести о проклятом лассаре!

Веревка впилась мне в шею и в грудь, сдавила ребра.

- Она наша велиария, - крикнул кто-то с толпы, - она не может быть шеаной!

- Она напоила его своей кровью, и бедняга умер в страшных мучениях, а она утянула его душу. Это видел Зарин своими глазами

- Да-да! Я… я видел. Истину говорит Его Святость! – крикнул старик.

Палач медленно поджег факел и покрутил в руках. Тяжело дыша, я смотрела в толпу, ища лица, искаженные от ярости и презрения, но не видела. Люди не рукоплескали Данату и не выкрикивали мне свои проклятия.

- Она носила хлеб нашим больным и молилась за наших умирающих детей. Входила туда, куда никто не мог войти.

- Кто знает зачем? – крикнул Данат, - Может, она забирала их души для Саанана? Может, она пожирала их плоть? Ведь она до сих пор не заболела! Властью, данной мне самим Одом Первым и великим Иллином, я приговариваю эту женщину к смерти через сожжение!

- Пусть Од Первый казнит ее лично! Не нам судить велиарию и ниаду Иллина!

Толпа начала зудеть снова, двигаться в сторону столба. Несколько бедняков в потертых тулупах и дырявых ботинках размахивали руками и палками. Я даже не заметила, что народа стало больше – пришли люди из деревень.

- Не дадим сжечь! Не дадим ниаду! Она сына моего выкормила молоком козьим! Жену на ноги поставила.

- И мою мать!

- И моего брата!

Я смотрела на людей и чувствовала, как учащается дыхание и слезы наворачиваются на глаза. Люди выходили на площадь, отгораживая меня от палача с факелом, закрывая собой, размахивая палками и кулаками.

- Как вы смеете мешать правосудию божьему? Перечить мне, Верховному Астрелю?!

- Мы дождёмся Ода Первого, пусть он приказ отдает! Она нас кормила из запасов и пожертвований Храма, тогда как вы, Ваша Святость, отдали приказ эти пожертвования с нас собрать, и мы начали умирать с голода!

- Схватить богохульника и выпороть! Двадцать плетей! Она околдовала их! Они не ведают, что говорят – поджигай, палач!

Парня, который посмел перечить Данату, схватили стражники и ударами повалили в снег к моим окоченевшим ногам. Они били несчастного тяжелыми сапогами с железными набойками, не давая подняться, и меня тошнило от звука глухих ударов и сдавленных стонов смельчака, посмевшего вступиться за свою велиарию, а потом они взяли истекающего кровью парня под руки и потащили в сторону темниц, но он успел схватиться за подол моей рясы окровавленными, сломанными пальцами и поднести материю к губам.

- Да храни вас Иллин, наша деса. На все его воля! Любит вас народ…молиться за вас будет! И я буду! Вы мать мою от голодной смерти спасли!

И по моим щекам потекли слезы…вспомнила, как песню пели воины мои, когда их казнили в Валласе. Как от баордов собой закрывали...и дышать стало легче. Жить захотелось.

Палач снова взялся за факел, как вдруг со стороны города показался всадник:

- К нам приближается войско! Скоро достигнет ворот Нахадаса!

Сердце пропустило несколько ударов и болезненно сжалось – пришел. Он пришел…с ума сойти…успел! Обессилев, повисла на веревках, всхлипывая и пытаясь сделать вздох полной грудью.

- Остановите казнь – Маагар дас Вийяр приближается к воротам и требует освободить велиарию Лассара приказом Ода Первого.

Разочарованный стон срывается с моих губ, и я вижу, как перекосилось от страха и ярости лицо Верховного Астреля. Как оно вытянулось и расширились глаза. Как перевел взгляд на меня, а потом на палача и громко отдал приказ развязать веревки. А у меня началась истерика - я хохотала, словно безумная, представляя, как Данат будет трястись перед моим отцом, пытаясь оправдаться, и как я лично сдеру с него кожу! Жирная тварь, я обещала тебе, что живого места не оставлю – Одейя дес Вийяр всегда держит свое слово. Я ему этого не сказала, но он прочел в моем взгляде, полном триумфа, когда веревки упали в снег и я спустилась с помощью людей с эшафота. Кто-то накинул мне на плечи тулуп, кто-то платок на голову, а я почувствовала, как падаю… и была уверена, что так и не упаду – они не дадут. Мой народ.

«Ваш народ вас любит …» пульсировало где-то в висках и угасало эхом в сгущающейся темноте.

ГЛАВА ЧЕВЕРТАЯ. МЛАДЕНЕЦ

Ран бродил по снежной пустыне уже несколько дней и ночей. Оказывается, память не такая уж и надежная штука. В этом проклятом мире даже она способна на предательство. Раньше он был следопытом-проводником в армии Ода Первого, не только умел распознавать следы где бы то ни было, а запоминал дорогу с невероятной точностью и вел отряд даже в кромешной тьме, тумане или в непогоду, когда видимость оставляла желать лучшего. Но, видимо, годы берут свое, и он стареет, разменял пятый десяток как-никак. Для лютых времен это почти старость, когда из-за войн мужчины не доживали и до тридцати.

От голода и усталости у смотрящего с Равана случались галлюцинации, и ему чудилось, что по снегу расползаются гигантские щупальца пауков, как в цитадели. Но потом он находил в кармане замерзшие корки хлеба и жевал их, пока они не таяли на языке. Кошмары наяву отступали, и мужчина шел дальше, опираясь на деревянную палку. После падения он так и не прекратил волочить за собой левую ногу, и без того искалеченную в прошлом. Ран знал, что нельзя съедать все сразу, так как сбился с дороги и неизвестно, наткнется ли он на поселения в ближайшие сутки. На большее Ран уже и не рассчитывал, он был слишком опытным воином, чтобы не понимать всю плачевность своего положения. Может, это и к лучшему – замерзнуть в снегах, а не быть сожранным этими тварями адскими и превратиться в одну из них. Терять ему нечего, его никто и нигде не ждет. Семья сгинула давно, пока он по военным походам ходил, а женщины своей и детей никогда у него не было. Да и откуда им взяться, если с тринадцати лет меч в руки взял и так и не выпустил, пока в бою не перерубило сухожилия на правой руке, и не стал он следопытом при дозоре? А потом, после того, как ноги обморозил, был отправлен в цитадель смотрящим на вышке, выкарабкался, научился ходить заново на отрезанных ступнях и без пальцев. Никто не знал, что грозный Ран Мазал ходит благодаря чуду…Ран не любил много разговаривать, любопытство и длинный язык позорят настоящего мужчину. Он понял это, когда его высмеивали и называли безумцем с Равана. Но его спасение оба раза было именно чудом, иначе и не назвать. Смотрящий верил, что от смерти его амулет спас, который ему на шею шеана повесила много лет назад. Он тогда отряд через болота вел после тяжелого боя с валлассарами-лазутчиками. Пробирались через трясину к своим и крики услышали о помощи. Никто в чащу леса к топям идти не захотел, сказали, что места там лютые и немало народу сгинуло. А Ран всегда сердобольным был, не мог не откликнуться, бросился один в сторону деревьев.

Он тогда впервые человеческую жестокость увидел просто так, не на войне, и ужаснулся тому, на что вообще люди способны. Несколько местных жителей из ближайшей деревни молодую женщину в разорванном окровавленном платье к стволу привязали и хворост вокруг разложили. Сжечь ее собрались. А она кричит, несчастная, бьется.

- Не троньте. Не шеана я. Дите во мне мужнино. Приходил он. От вас, нелюдей, прятался, того и не видели…ко мне приходил.

Один из мужиков кулаком ее в лицо ударил, выбивая несчастной зубы, а у Рана сердце зашлось от жалости.

- Врешь, сука саананская. Мертв мужик твой. С самим Саананом обжималась и отродье от него понесла.

Ран тогда бросился спасать несчастную. Отбил у живодеров-фанатиков, заколов двоих ножом, а третьего утопив в болоте. Повез ее в деревню. Долго вез, дожди проливные начались, всю дорогу размыли, даже лошадь не могла одолеть путь. Привалы частые делали. Он несчастную собой согревал и весь паёк ей скармливал, воду на огне грел, а она хворь какую-то подхватила, и не довез Ран ее до деревни. Умерла у него на руках. А когда умирала, звездами его осеняла и молилась о нем.

- Хороший ты…добрый, спасибо тебе. Но, видно, отжила я свое уже. Да и не будет мне жизни одной. Дите умерло во мне, когда зверствовали они. Не бьется давно…. Грешная была, нагуляла плод. Я три нападения пережила. Валлассары не тронули нас, а потом свои пришли, деревню отбили и меня растерзали за то, что с врагом спала. Значит, судьба такая. А ты долго жить будешь…это я тебе говорю. Доооолго. Ралана все свои жизни тебе отдаст. Не нужны они ей больше. Сил нет у нее.

Она что-то шептала, закатывая глаза, а он думал, что бредит, и лоб ее от испарины платком утирал.

- Я молиться о душе твоей буду. Нет людей грешных и негрешных. Все мы где-то и в чем-то виноваты перед кем-то. На том свете души равны, и бог один у нас, нет у него имени и не было никогда.

Она глаза открывает помутневшие, но его будто и не видит уже.

- Молись…молись, солдат. Некому обо мне молиться было. Не родился сыночек мой родненький. Ушел и меня за собой потянул. Валанкар его назвать хотела…знаю, что сына носила. Свечку за нас в храме не ставь, не верю я в Иллина. И…амулет себе забери. Беречь тебя будет от людей и нелюдей.

Он закопал ее у болот и звезду сам из веток смастерил. В изголовье поставил. Слезу скупую утер. Когда во время войны люди мрут, жаль, конечно, но когда женщины и дети вот так, из-за своих же мразей… жить страшно становится. Где зло конец берет, а где начало, не знал и сам Ран, но всегда старался по совести жить. По велению сердца. Убивал, когда выбора не было, чужое не брал никогда и лгать не умел. Может, прямолинеен и груб, но зато с чистой совестью.

На память с ее шеи снял амулет с волчьим клыком, вбитым в кусок дерева и обвязанным волчьей шерстью, сплетенной в тонкие косички с бусинами на концах. Носить не отважился, в карман спрятал, а со временем в мешок зашил и на ремень повесил. С тех пор ни одна стрела его не брала, как заговорил кто.

В озере все его люди потонули, а он выжил, как и сейчас в Раване. Может, и снежная пустыня его не одолеет. Пальцами амулет нащупал и сжал в ладони, делая последние усилия, пробираясь вперёд по снегу сквозь липкие холодные комья, бьющие по лицу и закатывающиеся за воротник. Ураган начинал набирать силу, как вдруг вдали огоньки показались, и Ран усмехнулся, сильнее сжимая мешочек кожаный. Вот и добрался до деревни. Его время еще не пришло, есть, значит, у Всевышнего предназначение для Мазала, если к себе забирать не торопится.

***

- Ночлег мне бы и похлебку горячую, - прохрипел севшим голосом Ран, откинувшись на деревянном колченогом стуле и глядя из-под заледеневших бровей на старика-хозяина постоялого двора, разносившего кубки с квасом другим гостям.

- Нет мест. Сам сплю с тремя постояльцами. Беглецы из захваченных деревень, как саранча, налетели.

- На полу посплю в сенях. Я не привередлив. Похлебки неси, хозяин, и квасу горячего. Почем нынче роскошь такая?

- Дорого. Так как и впрямь роскошь. Квасу принесу, а похлебка ползолотого стоит.

Осмотрел путника, приподняв одну косматую бровь над сощуренным светло-голубым глазом и явно сомневаясь в платежеспособности тианца.

- Ползолотого? Ты совсем сдурел, старый пес? За ползолотого свинью жареную купить можно.

- Когда-то. Времена нынче такие. Все не дешево. Свиней в деревне не осталось, только лошади облезлые да козы. Так что похлебка сегодня велиарским блюдом зовется. А ежели с мясом, то два золотых. В сенях места нет. В хлеву могу разместить, тоже не дешево - четвертак. Не ахти какое тепло, но все ж не под голым небом. Костер разожжешь и согреешься.

- Саанан с тобой, пусть и в хлеву. И квас неси горячий. Нет у меня пол золотого на похлебку. За хлев да за квас могу заплатить и все.

- Откуда сам будешь, солдат? Не раванец часом? – спросил вдруг старик и повязку на голове цветную поправил.

- Тианец я. Но с Равана иду…нет его теперь. Померли там все.

Утер с лица растаявший лед и бросил взгляд на огонь с казанком, в котором кипело явно что-то весьма вкусное, и запах в ноздри забивался, заставляя желудок сжиматься в голодных спазмах. Хозяин оказался не скрягой и вместе с квасом принес-таки путнику похлебку и кусок хлеба.

- Брат мой в Раване службу нес…а вдруг, как ты, скитается где-то, и, может, кто накормит несчастного.

Не стал Ран говорить, что, может, и скитается, только уже не в облике человека и в еде явно не нуждается. Но лучше язык прикусить, а то выгонят на улицу.

Хозяин постелил ему овчины сверху на тюфяки с сеном и даже дамасом угостил. После съеденной похлебки и выпитого кваса разморило Рана, и он задремал, сжимая котомку руками с потрескавшейся на морозе кожей. Снилось ему лето и луга зеленые. Снилось, что горы изумрудной травой поросли и ярко-алыми цветами, пение птиц переливается в синеве неба, и журчание ручья у подножия Тиана слышно, где вырос Ран. Родные края, в которых больше чем полжизни не бывал. На деревьях листики нежные появились, и он, задрав голову, любовался красотой, пока не услышал пение где-то вдалеке среди полевых цветов. Женский голос напевал на родном наречии Рана песенку о любви девушки к воину. Когда молодой Ран раздвинул стебли цветов, он увидел ту самую Ралану с красными лентами в волосах, она младенца на руках держала, кружила, в воздухе подбрасывала и уже совсем другую песню пела…ту самую, страшную, которую вдовы поют не вернувшимся с войны воинам.

Слышишь…

Смерть по снегу…

Как зверь,

Воет вьюгой и стонет ветром.

Не вернется любимый теперь,

Для меня он всегда бессмертный.

Далеко он …на небесах,

Сердце плачет…мое…рвется.

Вкусом горечи на губах

Он ко мне никогда не вернется.

Далеко МОЙ…так далеко,

Лишь во сне мое тело ласкает.

Я к нему потянусь рукой-

Он с рассветом опять растает

Слышишь,

Смерть по снегу…

Но Ран все равно улыбался, ощущая внутри, в душе абсолютное счастье. Никогда в своей жизни он еще не был так счастлив, как в этом сне и отчего-то казалось ему, что младенец этот его и женщина его. Что любил он ее на этом самом лугу, и это о нем она жалобную песню поет. Ему так хочется закричать, что он жив и вернулся к ней.

Как вдруг тучи набежали, посреди летнего тепла повалил снег ледяной, и порывы ветра начали выкорчевывать деревья из земли. Замерзали листья, трава застывала и крошилась, разлетаясь по ветру, скручивались лепестки цветов, заледенелые птицы падали на землю замертво, а вода в озере покрывалась льдом, и Ран видел, как жутко выглядят глаза замерзающей живьем рыбы под зеркалом белой смерти. Она там все еще в поле. Он голос ее слышит сквозь порывы ветра, побежал, под ногами цветы мертвые хрустят, пока не увидел Ралану с мокрыми волосами, заледеневшими, в одном тоненьком платье, дрожащую от холода. Она медленно повернулась к нему, и он заорал, чувствуя, как от ужаса лопаются сосуды в глазах. Вместо лица у шеаны потрескавшаяся кожа с черным «ничто» под ней, в руках сверток из тряпок, а из него маленький череп белеет.

Он проснулся от громкого плача младенца. И какое-то время хватал ртом ледяной воздух, стараясь успокоиться после кошмара и унять лихорадочную дрожь во всем теле. Вначале думал, ему показалось, но потом заметил в углу мужчину и женщину с ребенком в руках. На мужчине ряса астрана высшего сана, и женщина с покрытой головой, как подобает жене священнослужителя третьего ранга.

- Почему он все время плачет? Он ведь не голодный. И ручки у него теплые. Может, он заболел? Мне так страшно… я боюсь болезни.

- На все воля Иллина, Лаис. И я не знаю, родная, почему он все время плачет. Ты нервничаешь, и он чувствует, наверное. Надо переждать ураган и добираться домой. Там вам обоим станет лучше намного, вот увидишь.

- Не хочу в Храм. Хочу, чтоб мы нашли жилье в другом месте. Она пугает меня, ниада эта. Ходит вокруг с глазами безумными и руки к моему ребенку тянет. Ненавижу ее. Когда уже казнят шеану эту? Почему твой брат тянет?

Младенец снова заплакал, и женщина попыталась его успокоить, но ей это никак не удавалось.

- Мне кажется, он меня не любит. Дети у матери успокаиваться должны, а он у меня криком заходится и от груди отказался давно. Козье молоко пьет, а мое нет. Или это наказание свыше, что у многих детей умерли, а мой живой?

- Не говори глупости, Лаис, конечно, наш сын любит тебя. Он просто крошечный еще,, и страшно ему, он чувствует, что ты боишься. Успокойся и он упокоится.

- Зачем я послушалась тебя и на рынок с тобой поехала? Теперь застряли мы здесь. Предчувствие плохое у меня. Очень плохое.

Ран выглянул из-за сухого сена, разглядывая женщину с ребенком и ее мужа. Похоже, астран с семьёй из самого Нахадаса здесь оказались. Они-то точно дорогу к Храму ему укажут. Рану помолиться нужно и колени преклонить, покаяться и исповедаться. Избавиться от мучающих его кошмаров. А потом он домой в Тиан поедет. Хватит скитаться по свету.

- Я есть хочу, а у тебя ни одного золотого не осталось. Если б ты не был так беспечен, то не обокрали бы тебя в Салае. Холодно, ты хоть костер разожги наконец.

- Я стараюсь. Кресало отсырело. Ни одной искры, и у меня руки замерзли.

- Ребенку холодно. Поэтому он так громко плачет. Скоро ночь, и мы окоченеем в этом хлеву.

- Скажи спасибо, что хозяин сжалился и пустил нас сюда бесплатно.

В этот момент Ран вышел из своего укрытия. Женщина вскрикнула, а астран трусливо попятился к стене сарая.

- Я такой же путник, как и вы. Спрятался здесь от непогоды. В Нахадас иду. В Храм. Позволите? – спрашивая разрешения сесть рядом.

Астран коротко кивнул, а женщина продолжала смотреть на него исподлобья, прижав орущего младенца к себе. Ран подтянул сена и хвороста, обложил камнями и полил дамасом, достал из котомки кресало. Женщина и священнослужитель смотрели, как он высекает огонь и как разгорается пламя, пожирая сухие ветки, наполняя воздух долгожданным теплом.

Ран достал остатки хлеба и протянул им.

- Все что есть. Могу поделиться с вами.

- У нас нет денег, - тихо сказал астран, рассматривая Рана с опаской, но инстинктивно придвигаясь ближе к костру.

- Я в храм иду. Просто возьмите меня с собой. Мне больше ничего не нужно.

И протянул женщине кусок хлеба. Она хотела взять, но снова закричал ребенок, и Ран увидел, как болезненно она поморщилась. Изможденная и уставшая, она совершенно не походила на счастливую мать.

- Хотите, я подержу, пока вы поедите? Я, конечно, никогда не держал детей, но я могу попробовать.

Оба отрицательно покачали головой, и он не стал настаивать.

- Я из Равана иду в Нахадас. Заблудился по дороге.

Супруги переглянулись.

- Я слышал, в Раване все мертвы, как и в Гаране. – сказал астран, отламывая хлеб и с наслаждением разжевывая его.

- Мертвы, верно. Я один выжил.

- Благодаря Иллину, он вас уберег от смерти.

И вдруг послышался оглушительный визг горна. Ран инстинктивно вскочил на ноги, хватаясь за меч.

- О, Иллин, что это? – вскрикнула женщина.

Тройной вой возвещал о нападении на деревню.

- Валласары пришли.

***

До этого момента Ран не знал, что такое Ад. Он всегда был в числе нападавших, среди тех, кто несет праведную кару врагу, а сейчас лишь мог глотать широко открытым ртом зловоние смерти и содрогаться в приступах ужаса и ярости, когда валлассары жгли дома и вытаскивали жителей деревни на улицу, чтобы швырять их в кучу, как хлам. Рубить на части живых и мертвых, как скот на бойне, заливая землю кровью и слезами.

Ран сражался до последнего, пока не получил сокрушительный удар чем-то тупым по затылку и не рухнул рядом с повозкой торговца тканями, который так и застыл с поводьями в руках, свесив на грудь разрубленную на две части голову. Тианец пришел в себя, когда услышал голос Даала, звучавший как из самой Преисподней – надтреснутый, зычный, пробирающий до костей.

- У вас есть выбор: стать одним из нас, поклониться Геле, отказаться от вонючего языка лассарского и присягнуть в верности мне – единственному Владыке Объединенного Королевства. Сыну Амира дас Даала, так вероломно убитого вашим проклятым велиаром. И я подарю вам жизнь. Более того, я гарантирую, что вы не будете голодать. В наших обозах еда и реки дамаса.

Всех, кто восстанет против меня и моих людей, ждет лютая смерть. И у вас нет времени на раздумья. Согласные пусть сделают шаг вперед.

Ран был среди тех, кто против, но он не мог пошевелиться, придавленный перевернутой повозкой к стене. Он силился рассмотреть того, кто сеял ужас по всему северу. Наверное, сам Саанан выглядел бы именно так, если бы появился перед людьми. Такой же измазанный сажей, со сверкающими глазами и вечно улыбающимся ртом, как пасти Жутких.

Он восседал на своем черном коне, как всадник смерти, гарцуя и выбивая из-под копыт грязь и комья подтаявшего от царящего вокруг пожара снега. Несогласных предать Ода Первого привязывали к лошадям и разрывали на части как женщин, так и мужчин, под улюлюкание солдат и низкий смех их предводителя. На покосившемся деревянном храме повесили знамя дикарей, а вокруг посадили на колья астрелей и верующих в Иллина прихожан, не пожелавших отречься от веры и снять с шеи звезды. Дома остальных несогласных сожгли дотла, а изуродованные тела подвесили вдоль дороги.

Приподняв голову, Ран смотрел, как Даал слез с коня и принялся кружить вокруг трупов, расставив широко руки. Танец смерти. Он слышал об этом когда-то. Но считал не более чем выдумкой трусливых псов, сбежавших с поля боя. От суеверного ужаса по коже тианца поползли мурашки, и каждый волосок на теле встал дыбом. Даже сами зверства валлассаров не ужаснули его до такой степени, как этот варварский танец.

- Отныне ваша деревня принадлежит Рейну дас Даалу. Отныне здесь запрещено говорить на лассарском. Непокорных ждет та же участь. Да здравствует велиар Лассара! Да здравствут велиар Валлассара! Да здравствует велиар Объединенных Королевств! На колени перед вашим Господином!

- Будь он проклят!

Выкрикнул кто-то в толпе и тут же был обезглавлен, остальные покорно опустились на колени и склонили головы перед монстром, который направил своего коня к постоялому двору, ступая по трупам лассаров, как по скошенной траве.

Рану удалось освободится ближе к ночи, когда дикари праздновали победу, разжигая костры и распивая дамас рядом с притихшими жителями деревни, а валлассарские мужчины хватали женщин и насиловали прямо в снегу или на голой земле у костров. Когда-то то же самое делали воины Ода Первого в деревнях Валласса. Ран помнил, как это было, еще с самого первого своего похода. Помнил, как блевал собственными кишками, когда впервые зарубил мечом валлассара, и из того посыпались внутренности. Да, он тоже убивал, но он никогда не трогал женщин и детей. Его личное табу.

Он не мог смотреть на это дикое насилие вокруг, его это сводило с ума. Пополз по снегу, стараясь не привлечь внимание к хлеву, где оставил котомку. Надо уходить из этого гиблого места, идти в Нахадас через лес, сообщить своим о том, что Даал уже близко к сердцу Лассара. Ран пробрался к сараю и замер, услышав женские крики и брань на валлассарском. Выглянул из-за открытой двери и увидел, как один из дикарей навалился на женщину, которая извивалась под ним и дергала ногами, хрипя и пытаясь сбросить с себя ублюдка, пока тот ритмично двигал задом с приспущенными штанами и бил ее кулаком в лицо и в грудь, а рядом валялся мертвый астран с развороченной топором грудиной. Тианец, неслышно ступая, подошел к трупу, не спуская глаз с насильника, выдернул топор из тела и опустил на спину валлассара. С низким хрипом тот дернулся и рухнул на женщину, придавив ее своим весом.

Ран наклонился и яростно отбросил тело подонка в сторону, с ужасом глядя на женщину – она уже была мертва. Валлассар задушил ее веревкой, концы которой теперь развевались на ветру и шуршали, цепляясь за сено. Смотрящий наклонился и прикрыл ей глаза двумя пальцами. Затем он стащил одежду с мертвого валласара и переодел его в свои одеяния, а сам натянул вещи дикаря. В плаще смотрящего из Равана далеко не уйти, когда вокруг проклятые валлассары рыскают.

Нашел свою котомку и хотел выйти из сарая, как вдруг услышал писк где-то у стены под стогом. Расшвырял сено и увидел младенца. Тот шевелил ручками и ножками, умудрившись каким-то образом размотаться. Странно. Но ребенок не плакал, он смотрел на Рана серо-зелеными глазенками и хватал сам себя за пятки.

Ран вначале попятился назад, а потом поддался какому-то порыву и, завернув ребенка обратно в тряпку, поднял на руки и прижал к себе.

- Тихо-тихо, малыш Валанкар. Никто тебя теперь не обидит. В Тиан тебя заберу. Домой к себе. Сыном мне будешь. Наверное, твоя мать этого бы хотела…

Ночью Рану удалось скрыться из осажденной деревни с помощью хозяина постоялого двора, у которого остановился монстр в железной маске. Старик провел смотрящего до самого леса и дал с собой хлеба и солонины.

- Если пойдешь, ориентируясь на большую звезду, три дня с привалами до Нахадаса идти будешь. Как истекут трое суток, выходи из леса и ищи дорогу, она прямо в город приведет. Если снегом занесло, в противоположную сторону от леса иди. Первым знаком для тебя будут разрушенные ворота старой цитадели, если к ним выйдешь, то до Нахадаса уже рукой подать. Ступай. Предупреди, что лихо пришло в наши земли.

- Да храни тебя, Иллин, добрый человек.

Быстро сказал Ран и скрылся со своим живым свертком за деревьями.

ГЛАВА ПЯТАЯ. РЕЙН. ОДЕЙЯ

Сивар опять дала мне зелье, проклятую мериду, разбавленную еще какой-то дрянью. Отвратительное жгучее пойло, от которого лопаются сосуды в глазах, а через время каждая проклятая и грязная фантазия становится явью, превращается в жаркое, сводящее с ума марево похоти и разврата, которые я так жаждал, и именно с НЕЙ, и ни разу не взял и десятой доли того, о чем выл и стонал мой голодный волк, снедаемый желанием покрывать это молочно-белое тело снова и снова. Ни одна валласская шлюха не заменяла мне ее. Я трахал их пачками, сотнями. И не насыщался. Ни на грамм. Возвращался в свои покои, обхватывал вздыбленный член и кончал, едва представлял себе ее острые удлинившиеся под моими пальцами соски или розовую плоть под своими губами, или свой член поршнем, вбивающийся в ее красные складки и блестящий от наших соков, пока она воет, стоя на четвереньках, и покорно прогибает спину под моими ударами. Проклятье какое-то. Держался неделями, вел войско, проливал реки лассарской крови, а потом срывался и упивался дамасом до полусмерти, чтобы не мерещилась мне, не снилась, не казалась. Чтоб не хотелось пальцы резать до костей, потому что тронуть не могут. Дали слал к Саанану, всех слал. В зверя превращался. Вышвыривал полумертвых шлюх за дверь и, закрыв до боли глаза, сжимал голову ладонями…пока не полз к Сивар и не просил дать мне…дать избавление от мучений. И моим наркотиком была не мерида. Старая мадорка говорила, что это связь. Связь моей крови и ее. Нечто, не поддающееся определению. Некий яд, проникший в мою кровь от ниады и заразивший ее зависимостью.

Падая на пол, я закрыл глаза, позволяя колдовству и мериде унести и меня, и ее туда, куда захочет мой разум. Я словно превратился в птицу и несся, рассекая воздух крыльями, чувствуя, как захватывает дух при взгляде на макушки елей и поблескивающую вдали Тиа…туда, где увидел ее в первый раз.

Как птица, шел на снижение, завидя ее издалека и чувствуя, как нервно начинает дрожать все тело от возбуждения. Красноволосая шеана надела наряд, идеально облегавший точёную фигурку и будивший самые грязные мысли...Всегда она будила во мне эту едкую похоть. Стоит в воде, завязав юбку на бедрах. Остановил взгляд на стройных ножках, которые видел оголенными лишь в постели, и сглотнул, представляя, как они обхватывают меня, пока я остервенело тараню её тело...Кровь в венах побежала быстрее, начиная бурлить, расплавляя изнутри жаром необузданного желания.

Подошёл к ней, расстёгивая свою рубашку, и притянул её к себе за корсет, просунув пальцы в декольте.

- ПРЯМО.СЕЙЧАС. ПРЯМО. ДОГОЛА. ГОЛОДНЫЙ.

***

Иногда со мной это происходило…я не знала, как это назвать, и не знала, что именно пробуждает это безумие. Оно случалось по ночам. Нет. Не во сне. А в каком-то странном полузабытьи, когда начинала кружиться голова, и я, окруженная туманом, переносилась куда-то вне граней своего разума. И я понимала…что увижу его. Понимала, что это какое-то запредельное свидание во мраке колдовства…и ждала его снова и снова, как наркоманы ждут запаха мериды.

Я оказалась в воде, как много лет назад, когда ждала его …красивого и юного без шрамов на щеках. Ждала и знала, что непременно появится. И когда взметнулся столп хрустальных брызг, внутри что-то оборвалось от предвкушения этой нереальной встречи. Увидела и закричала его имя. Громко. До звона в ушах и горького стона, застрявшего в горле.

Вот она, та грань, на которой я балансирую с ним всегда, не зная, в какой момент он столкнет меня в пропасть. И мне страшно...но остановиться уже не могу. Меня сводит с ума эта ярость в серо-зеленых глазах, расширенные зрачки, раздувающиеся ноздри, его запах. От жуткой красоты и этой искусственной улыбки захватывало дух и дрожали колени. Увидела, как он сделал несколько шагов мне навстречу, расстегивая рубашку и поднимая брызги вокруг себя, с этим страшным и в тот же момент сумасшедшим блеском в глазах, и по телу прошла волна возбуждения. Удар молнией по натянутым от тоски и напряжения нервам. Кровь застучала в висках и зашкалил адреналин.

Рейн резко рванул меня к себе. Если я скажу «нет»...что будет? Ведь уже нет лассаров за мои отказы. Ведь здесь мы никогда не воюем. Разорвет на мне к Саанану одежду? Возможно...а возможно, накажет иначе. Так, как умеет он. Раздразнив и оставив голодной сходить с ума и корчиться от желания, от дикой боли неудовлетворения во всем теле.

Сглотнула и потянула за шнурки корсажа, не разрывая зрительный контакт, облизывая пересохшие губы. Расстегнула корсет и отшвырнула в сторону, дернула завязки на юбке, и та упала в воду. Переступила через нее и резко развернулась к нему спиной, потянула за кружевные панталоны вниз, стягивая их с бедер, и намеренно плавно нагнулась, спуская их к икрам, зная, какой вид открылся ему сзади. Перешагнула через кружево и медленно повернулась обратно. Голой кожи коснулась прохлада и его горящий взгляд, заставляя соски сжаться в тугие камушки, а низ живота предательски заныл.

- Голая для тебя, Хищник. Голая здесь и сейчас.

***

- Им иммадан!

Выругался сквозь зубы, когда маалан мучительно медленно начала стягивать панталоны с бёдер. Она призывно изогнулась, спуская их вниз, и я зарычал, когда взгляду открылась уже влажная плоть. Десна запекло от желания провести языком по поблёскивавшим от влаги лепесткам...схватить её за волнистые роскошные волосы и вонзиться одним движением в податливое тело…Без подготовки. Хотя запах её желания уже отчётливо витал в воздухе.

Она развернулась ко мне лицом с триумфальной улыбкой на губах, понимая, как на меня действует.

Я удовлетворённо кивнул ей и поманил к себе пальцем, щелкая пряжкой ремня и расстёгивая штаны. Обезумевший от предвкушения, распаленный только одним взмахом ее длинных и мокрых ресниц, раскрасневшимися щеками и заостренными сосками с застывшими на полушариях каплями воды.

- Сейчас, маалан, ты возьмёшь мой член в свой сладкий ротик, по которому я зверски изголодался, - я повёл рукой вперёд и назад по налитому стволу, - а после, маленькая шеана, а оттрахаю тебя прямо в этой реке.

***

Кивнул...я бы сказала, равнодушно. Только глаза загорелись, обжигая, дразня, обещая ад. И он знал, что я хочу этот ад, жажду, дико изнываю по его аду, название которому - пытка наслаждением. Утонченными и изощренными ласками. Он поманил меня пальцем к себе, расстегивая штаны. Внизу все стало влажным и запульсировало от властного тона. Увидела вздыбленный член, по которому Рейн провел ладонью, и в горле пересохло. Невозможно быть таким идеальным во всем. Я завороженно, приоткрыв рот и тяжело дыша, смотрела на его руку, скользящую по мощной плоти с вздувшимися венами. Мысленно эта плоть уже раздирала меня изнутри под мои крики и его нетерпеливое рычание. Во рту выделилась слюна, и в горле застрял стон. Сделала шаг навстречу и медленно опустилась на колени. Прижалась губами к его пальцам, провела по ним языком, дотронулась кончиком языка до головки члена и медленно ее обвела, а потом обхватила губами, зверея от его вкуса, солоноватого и терпкого, удерживая только головку губами, начала порхать по ней языком. Зная, что он хочет большего, и намеренно дразня.

***

Умная, дерзкая девочка-смерть! Маалан опустилась на колени и провела языком по пальцам, державшим член. И всё тело будто пронзило, им иммадан, разрядом не меньше тысячи молний, пронизавших мое тело.

Закрыл глаза, застонав, когда она медленно втянула в себя головку, начиная играть кончиком языка и не продвигаясь дальше. Дразнится, вредная девчонка. Злость за эту дерзость перемешалась с диким желанием наказать.

Я схватил её за затылок, удерживая голову, и толкнулся бёдрами вперёд. Погружаясь за красные губы в мякоть рта. Одним движением и до самого горла. Пусть принимает меня всего. Так, чтобы почувствовать, как она вцепилась мне в бёдра, пытаясь отстраниться. И не позволяя ей это сделать, зверея от той власти, которой сейчас обладал. На коленях передо мной! МОЯ ядовитая девочка! И я буду брать тебя, как захочу! А сегодня я возьму тебя всеми способами, маалан. Моя хрупкая, моя маленькая маалан. Совсем скоро ты будешь выть от удовольствия.

Я двигал бёдрами, постепенно ускоряя движения, удерживая её за волосы, заставляя задыхаться...И задыхаясь сам от того наслаждения, что подкрадывалось по позвоночнику, поднимаясь всё выше и выше. Сердце вырывалось из грудной клетки, яйца поджимались, наполненные, готовые извергнуться.

Я знал, что ещё немного, и я кончу ей в рот. Отстранил её от себя и наклонившись, набросился на сладкие губы, сминая своими, покусывая язык, исследуя нёбо языком.

- Моя горячая и покорная маалан, - приподнял её за подбородок, давая понять, чтобы встала с колен, -ты уже совсем мокрая там? - просунул ногу ей между ног и удовлетворённо хмыкнул – Даааа…ты уже течешь, - провёл пальцем по румянцу на щеке, обвёл распухшие губы, пальцами другой руки в этот момент проникая в её лоно. Им иммадан, как же там узко, как там, Саанан все раздери, узкооо.

***

Почувствовала пальцы на затылке и резкий толчок вглубь рта. Задохнулась чувствуя его в горле, цепляясь за бедра, впиваясь в них ногтями и точно зная, что пощады не будет. В его власти, с его плотью во рту, безжалостно проникающей по самое горло. Он двигался все быстрее, впиваясь в мои волосы, не давая отстраниться, не давая вздохнуть. По щекам покатились слезы, внизу все стало невероятно мокрым. Мне казалось, что я сейчас кончу, не касаясь. Возбуждение зашкаливало. Невыносимо хотелось дотронуться до себя и взорваться. Сейчас, с его членом во рту, с его вкусом на губах.

Внезапно он оставил мой рот, наклонился и жадно впился в мокрые губы, теперь уже имея меня языком, кусая, сминая, заставляя течь, дрожать от возбуждения. Поднялась с колен, и, когда почувствовала его пальцы между ног, прикусила губу, понимая, что еще немного – и я взорвусь. Вот так, быстро и унизительно. Никакого контроля над собой. Рейн ласкал мои припухшие губы пальцем одной руки, а другой резко проник в меня, и подогнулись колени...почувствовала, как издалека приближаются спазмы оргазма...всхлипнула и впилась ногтями в его руку…жалобно прошептала:

- Я сейчас….Рейн....я сейчас…

***

Зарычал ей в губы, понимая, что от того жалобного шёпота начинает трясти всего. Только, не сейчас, маалан. Не так быстро, маленькая!

Вытащил пальцы из неё и провёл по её губам, давая почувствовать, какая она сладкая на вкус, а после втянул их в свой рот, смакуя.

- Какая ты вкусная, моара маалан...- Посмотрел в бирюзовые глаза, понимая, что растворяюсь в этом взгляде. Каждый раз как впервые. Потянул за собой к берегу, укладывая на светло-желтый, почти белый горячий песок.

Нависая сверху, прижал к себе, руками сжимая упругие ягодицы. Намеренно сильно. Зная, что ей это нравится. Видя по вспыхнувшим глазам. Приподнял её за бедра, проникая сразу двумя пальцами в тугую расщелину.

- Схожу с ума от того, какая ты тесная, Одейя...

Опустил голову, языком касаясь соска, а после прикусывая.

- Мммм...МОЯ сладкая девочка...моара…

***

Убрал руку, и я закусила губу до крови, стараясь немного успокоиться. Провел пальцами по моим губам, а потом жадно облизал их сам, и от его затуманенного пьяного взгляда кровь застучала в висках. Захлебнулась стоном, глядя на его мокрое лицо, на капли воды на смуглой коже...мокрые волосы. Он приподнял меня и резко проник пальцами внутрь, я изогнулась, вскрикнув и закатывая глаза от наслаждения. От бархатного звука его голоса внутри уже натянулась невидимая струна, готовая лопнуть в любую секунду. Почувствовала губы на соске и достигла точки невозврата, вцепилась в его плечи, вращая бедрами, насаживаясь на безжалостные пальцы и взрываясь на осколки. Сама не поняла, что кричу, содрогаясь всем телом, быстро сокращаясь вокруг его пальцев, прижимая голову к груди, впиваясь в его волосы пальцами.

- Реееейн! - вместе с воплем острого наслаждения, переходящим в гортанный хриплый стон.

Как долго…как же долго я была без тебя, и пусть здесь все не настоящее, мое наслаждение остро-настоящее, обжигающе реальное. От него взрывает каждую частичку тела на куски.

***

Стиснул зубы, пережидая, пока она успокоится, пока прекратит сжиматься вокруг моих пальце. Жадно наблюдая, как закатываются её глаза, как она кричит охрипшим голосом моё имя, заставляя член болезненно ныть от потребности кончить. Желание разодрать её тут же, в воде, накрыло с головой. Чтобы кричала ещё громче, чтобы её стоны разносились по всему побережью.

Не отпуская её и не вынимая пальцев, склонился между распахнутыми мокрыми ногами, разводя их еще шире и глядя, как прозрачная вода бьет по розовым створкам ее лона все еще с моими пальцами внутри. Сумасшедшее зрелище.

Самое прекрасное из всего, что я видел. Резко приподнял её, погружаясь в воду и приникая губами ко всё ещё пульсирующему клитору. Втянул его в рот и отстранился, чтобы подуть на него, зная, какие это вызовет ощущения сейчас... Провёл языком по губам и снова набросился на покрасневший бугорок между ними, слегка прикусывая, втягивая в себя. Продолжая пальцами таранить её тело. Сменил пальцы на язык, повторяя те же движения и снова возвращая пальцы во влажную глубину. Вынырнул, вдыхая воздух и тут же набрасываясь на её рот застонав от вкуса её губ

- Люблю тебя, моара…дико люблю…смертельно, - прикусил нижнюю губу до крови, - Саанан бы тебя побрал, как сильно я тебя люблю....

Свободной рукой играя с твёрдым камушкам груди. Перекатывая его между пальцами, пощипывая. Сжимая соблазнительную округлость рукой.

А после снова опустился в воду, чтобы припасть к тому местечку, которое уже ждало меня, снова пульсируя и изнывая...

***

Распахнула затуманенные глаза и увидела его бледное от страсти лицо с заостренными чертами и голодный, дикий взгляд. Но он не оставлял меня, приподнял, и через секунду я почувствовала его горячие губы на своей плоти, там, под водой, все еще чувствительной после оргазма, прикосновение кончика языка заставило взвиться и вскрикнуть, изгибаясь назад, распахивая ноги, сходя с ума от утонченной ласки. По всему телу пошли мурашки. Он вылизывал мою плоть и не прекращал таранить ее пальцами, а потом пальцы сменял наглый язык, проникающий внутрь и снова выскальзывающий наружу, и волна возбуждения, не утихая, нарастала все сильнее, превращаясь в бесконечную пытку. Клитор пульсировал под натиском жадных губ, и я понимала, что готова рыдать от наслаждения. Вынырнул и набросился на мой рот, и я отдавала ему дыхание, стоны, всхлипывала, лаская его спину жадными ладонями, кусая его губы, переплетая свой язык с его языком, задыхаясь и дрожа всем телом.

От его слов сердце перестало биться, а потом, разрываясь, заколотилось о ребра. И я люблю его до безумия...до сумасшествия. Если бы он знал насколько. Мне больно от моей любви к нему. В его руках я умираю от счастья.

Рейн сжимал мои соски, снова терзая рот. Опять опустился в воду, пытка продолжалась, жадные губы вновь обхватили пульсирующий набухший комочек плоти. Жадно обхватили, одновременно с этим очень нежно посасывая и обводя кончиком языка. От каждого касания тело пронизывает тоненькой иголкой и покалывает ею же нервные окончания там…Почувствовала, как погладил пальцем между ягодиц, и внутренне напряглась, забывая, как дышать, но губы, терзающие мою плоть заставляли забыть обо всем, приближая еще один взрыв наслаждения.

ГЛАВА ШЕСТАЯ. ОДЕЙЯ

Я не знала, что он примет именно это решение, не знала и никогда бы не смела на это надеяться, но, когда смотрела в его серо-зеленые глаза, я больше не видела в них ненавистного валлассара, готового поставить меня на колени любой ценой. Я видела в них только ЕГО. Только он мог это сделать ради меня. Не меид, не Рейн дас Даал. А тот мальчик без имени…тот самый, который поклялся мне любить вечно. Он мог вот так безрассудно бросить вызов и Лассару, и Валласу одновременно.

Наверное, именно в этот момент и начали стираться грани между моим долгом и какой-то одержимой любовью к этому мужчине. Я знала, чем он рискнул. Знала, что, если кто-то узнает, его могут линчевать так же, как и моего брата. Народ не признает слабостей своих правителей, они предпочитают видеть на престоле безжалостного и жестокого убийцу и не простят велиару ни одной ошибки. Это обычные смертные могут ошибаться, любить, ненавидеть, а у нас нет такого права. Мы не можем этого себе позволить. Сколько бы невольников ни было у государства, сколько бы ни было золота в казне, правители вечные рабы своего положения, и стоит им лишь оступиться, их порвут на куски те, кто фанатично горланили их имена при коронации. Так всегда говорил мой отец и он был прав.

Шла следом за Сайяром, тяжело дыша, чувствуя, как сердце бешено колотится и не перестает замирать от одной мысли о том, что все может быть иначе. О том, что у нас появился какой-то призрачный шанс, такой зыбкий, хрупкий и тонкий, как самый первый лед на водной глади. И мне было страшно…страшно осознавать, что впервые мне не хочется бежать отсюда сломя голову, впервые я больше не хочу быть Одейей дес Вийяр. Я хочу быть Маалан. Я хочу иметь право любить его, просыпаться с ним рядом, называть его своим и просто быть счастливой. Такая уродливая надежда на фоне общего безумия, крови и смерти. Я знала, что она так же хрупка, как и тот самый тонкий лед. Ее век очень короткий. Она треснет с первыми же сомнениями и разлетится на осколки о гранит реальности, где Рейн дас Даал прежде всего мой враг и лишь потом любимый мужчина, и никак не наоборот.

- Нам сюда, - скомандовал Сайяр и приоткрыл железную дверь на одной из вышек у стены. Посветил факелом, и мы юркнули в холодное помещение больше похожее на оружейный склад. У стен были нагромождены бочки с порохом для пушек и деревянные ящики с ядрами. Камни заледенели и блестели от света факелов, словно покрытые лаком. Бочки покрылись серебристым инеем. Я поёжилась и потёрла плечи, переминаясь с ноги на ногу.

- Ждите меня здесь, я скоро вернусь. Закройтесь изнутри и никому не отпирайте. Этот склад заброшен. К вам никто не придёт, кроме меня, но в любом случае за нами могли следить. Я постучу вот так.

Сайяр сделал два тихих удара по двери, два сильных и ещё два тихих. Когда Моран задвинула за ним железный засов, я опустилась на один из ящиков и скинула с головы капюшон, дыша на замерзшие руки и растирая пальцы.

- Я ему не доверяю. Он опасен, - прошептала служанка и окинула помещение долгим взглядом. – смотрю в его глаза и вижу там ненависть лютую. Ко всем. Даже к самому себе. Он весь мир ненавидит, не только нас.

- Он любит Рейна. Это самое главное, - так же тихо ответила я и прикрыла глаза. От усталости и потрясений слегка кружилась голова. Мне казалось, я за эту неделю прожила несколько лет.

- Рейна? С каких пор он стал для вас Рейном, моя деса?

Резко повернула к ней голову и встретилась с проницательным взглядом темных глаз. От нее никогда нельзя было что-то утаить. Она слишком хорошо меня знала.

- С тех пор, как я его узнала, и с тех пор, как рискнул всем ради того, чтобы вывести нас оттуда. Он оставил тебя в живых, Моран…Из-за меня.

Моран села напротив на ящик и усмехнулась, заглядывая мне в глаза.

- А я знала, что так и будет, моя деса. По глазам вашим видела. Любовь часто ходит с ненавистью по одному лезвию. Обе режутся, истекают кровью, но ни первая, ни вторая друг без друга не могут. И да…из-за вас. Велиар бредит вами. Я никогда не видела такой страсти. Она пугает. Даже не знаю, хорошо это или плохо.

- Я его просто чувствовала, Моран…понимаешь? Разум не узнавал, а здесь, - прижала ладонь к груди, - здесь я чувствовала, что знаю его…помнишь валласара там, в Тиане? Того, что приезжал ко мне…того, о котором я запретила вспоминать и побила тебя, когда ты…когда ты сказала, что он погиб и больше никогда не вернется.

- Помню…как же не помнить. Нам обеим это помешательство могло стоить головы. Я молилась, чтобы это прекратилось. Вас могли забросать камнями, а меня сжечь за пособничество.

- Это он, Моран….Рейн дас Даал – это тот валлассарский мальчик.

Я сама до сих пор не верила до конца. У меня в голове не укладывалось, что это один и тот же человек. И лишь сегодня я окончательно в этом убедилась, когда он смотрел на меня с тем же тоскливым отчаянием, как и в то утро, когда покинул меня навсегда.

Раздались короткие удары в дверь и затем несколько сильных. Моран кинулась открывать. Сайяр принес с собой запах крови и мороза. Стряхнул снег со светлых волос и с воротника плаща. Поставил на пол мешок и подвинул его к нам носком сапога.

- Переодевайтесь. В городе объявили тревогу, вас ищут в каждом углу и подворотне. Здесь мужская одежда. Иначе мне вас не провести по городу. Останавливают и досматривают каждую особу женского пола от десятилетней девочки до старухи.

Я бросила взгляд на Моран и снова посмотрела на Сайяра.

- Выйди. Мы переоденемся.

- Склад заброшен, и мне нельзя привлекать лишнего внимания, стоя у ворот.

А потом усмехнулся, увидев мое замешательство.

- Я отвернусь. Но вы мне интересны не более, чем прошлогодний снег. Меня оскопили ещё в десятилетнем возрасте.

- О, Иллин, - сорвалось с губ непроизвольно.

- Вашу жалость оставьте при себе. Валлассарский дозорный принимает присягу и добровольно отказывается от плотских утех. Настоящий воин должен думать головой, а не членом. Вы, лассары, ничего о нас не знаете, а хотели править нами.

Отвернулся, а я судорожно вздохнула, услышав его жуткие откровения. Варварские обычаи. В Лассаре такого не практиковали и никогда не стали бы. Мальчик – продолжатель рода, а лишение мужского достоинства было равносильно убожеству.

- Переодевайтесь. Времени слишком мало.

Мы лихорадочно сбрасывали одежду, дрожа от холода и стуча зубами. Моран помогла мне завязать поясом спадающие штаны, обмотать ноги тонкими кроличьими шкурами и натянуть сверху огромные сапоги. Сложнее было с рубахой и жилетом. Я тонула в них. Мы обмотались веревками, чтобы хоть как-то удержать их на себе. Шерсть скатывалась с плеч, жилет распахивался на груди. Рукава пришлось закатить, а низ рубахи доставал мне до колен.

- Прячьте получше ваши волосы, ниада. Пригладьте их жиром. В мешке есть сверток с банкой топленного сала.

- Совсем ополоумел? Как я его потом с её волос смывать буду? Там, куда ты нас ведешь, будет такая возможность?

- Одна прядь выбьется, и мы пропали. Эта ошибка будет стоить жизни нам всем.

- Мажь, Моран. Да пожирнее. – зажмурилась от едкого тошнотворного запаха сала, - надо будет - вообще обрежем.

- Ваши волосы слишком бесценны, чтобы их обрезать, как простолюдинкам.

- Быстрее. Скоро на площади начнется экзекуция, и мы не сможем пройти. Народ повалит со всех сторон. Все жаждут смерти убийцам Лютера. Если бы мог, я бы принес им вашу голову, чтобы спасти моего велиара, но его воля для меня закон, и священное Пятикнижье меркнет перед ним.

Сайяр выделил последние слова, а я вздернула подбородок, морщась от боли, когда Моран тянула волосы, смазывая их вонючей дрянью. Она повязала мне на голову платок и натянула шапку из соболиного меха по самые глаза.

- Я не стану перед тобой оправдываться, валласский пёс. Но я не убивала мальчишку, и мне плевать, веришь ты мне или нет. А насчет моей головы, я бы тоже не отказалась видеть твою верхом на пике с выклеванными глазами. Когда-нибудь моё желание исполниться.

- Или моё - глухо ответил он, - когда-нибудь вы оступитесь, и я буду первым, кто занесет меч над вашей шеей.

- Вам бы шарф на лицо, – прервала нас Моран, - Вы не похожи на мужчину. Даже на юношу не похожи.

Сайяр, не оборачиваясь, швырнул Моран свой шерстяной шарф, и та обмотала его вокруг моего лица. Сама она походила на мальчишку-подростка, утопая в огромном плаще и шерстяной жилетке.

- Мы готовы, - сказала она и накинула на голову капюшон. Валласар обернулся и осмотрел нас с ног до головы. Презрительно усмехнулся.

- Сойдет. Сольетесь с толпой, на вас даже внимания не обратят. Нам главное мимо площади пробраться. Голос не подавать, по сторонам не оглядываться. Просто идете за мной, ясно?

- Ясно, – ответила я. – пошли, пёс.

Как только вышли на улицу, тут же услышали крики и голоса со стороны площади. Едва начало светать, а народ уже потянулся туда в каком-то ужасающе огромном количестве, словно эта казнь, и правда, была единственным развлечением и самым ожидаемым событием. Опустив головы, мы шли следом за Сайяром, стараясь не отставать. Я прислушивалась к тому, что говорят люди. Иногда они знают намного больше, чем могут себе предположить их правители. Отец очень часть переодевался и выходил в народ, собирая информацию. Потом я видела на площади изуродованные тела мятежников и заговорщиков, болтающиеся на виселице.

- Надеюсь сегодня эту тварь всё же найдут и казнят.

- Пусть казнят хотя бы тех лассарских ублюдков, которых отловили в деревне.

- Ведьма она. Уже в какой раз казни избегает.

- Шлюха она велиарская, вот и избегает расправы, приворожила нашего Рейна, а он видит только то, что между ног у нее.

- Он же приказал казнить её.

- Ага, приказал. И где она? Сбежала из-под стражи? Ее охраняли похлеще, чем Валласскую казну. Интересно, что особенного в этой суке, если так крепко его за яйца ухватила.

- Красивая ведьма. Адски красивая. Говорят, ниады мужчин соблазняют, как морские сирены. Их голоса доводят до сумасшествия, а от запаха волос мужчина с ума сходит. Проклятие они. Наказание, посланное их Иллином на землю.

- Прекрати нести ерунду. Обычная баба с дыркой между ног. Даёт и сосёт хорошо, вот и держит велиара. Как любого другого самца держала бы. Я слыхал, Гай дас Церон армию своих головорезов собрал. На площади будет крутая заварушка. Может, скинут сегодня династию Даалов с трона.

- Думаешь, нам лучше будет? Все они одинаковые. Даал хотя бы предан Валласу.

- Даал сучке своей лассарской предан. Сколько наших погибло из-за твари этой. Пора положить конец его правлению. Должна настать новая эра.

Я замерла, дернула Сайяра за рукав, но он ломился вперед, не обращая на меня внимание. Обернулась на Моран, осмотрелась по сторонам и снова вперед за Сайяром. Слова одного из лавочников не выходили из головы. Всё время прокручивались там. Снова и снова, и снова. Я едва поспевала за помощником Рейна. Вдруг он остановился, и мы увидели несколько повозок, закрывающих путь к дороге за площадью. Вереница обозов полностью отрезала нас от второй части города и от северных ворот Адвера.

- Эй! Убрать лошадей! – крикнул Сайяр, – Дорогу велиарской страже!

- Не можем мы. На рынок едем. К ярмарке. Сзади все телегами заставлено. Куда нам лошадей девать? Людей давить? – толстый мужик в низко нахлобученной меховой шапке и с сизым, испещрённым оспинами носом, зыркнул на Сайяра колючим взглядом.

- Саанан вас раздери. Понаехали. Ярмарка третьего дня от исчезновения луны начнется. Время ещё есть. Какого вы в Адвер приехали? Кто впустил? Назад разворачивайтесь.

- Так шкуры оленьи привезли, мясо и дамас домашний. Здешние мы. Под Адвером в деревне живем. В Дааловских угодьях. Нам пропуск подписали ещё вчера. Что ж это делается, люди добрые?! Куда мне с товаром обратно?! Помёрзнет все.

- Не скули мне здесь. Пропуск показывай.

Мужик протянул свернутую в трубку бумагу, и Сайяр развернул её во всю длину. Пока они там разбирались, я осмотрела повозки. Странные, крытые обозы. Телеги ремесленников и торговцев выглядят иначе. Пока начальник стражи разговаривал с мужиком, я обошла один из обозов. От повозки тянуло вяленым мясом и салом. Со стороны извозчика видны тюки и бутыли с дамасом. Я зашла сзади, и в одном из обозов заметила небольшое отверстие. Покрытие из мешковины порвалось, и внутри что-то поблескивало. Заглянула туда и тут же отшатнулась назад – в повозке по меньшей мере около десяти вооруженных до зубов мужчин, а солнечный луч отбрасывал блик, отражаясь в стали меча. Обозов таких штук тридцать вереницей от ворот тянутся. Вспомнились слова одного из лавочников.

Я вернулась к Сайяру, который лихорадочно оглядывался, видимо, потерял меня из виду.

- Кто вам разрешал уходить?! – зашипел он и схватил меня под локоть.

- Там…в повозках. Там воины и оружие. Один из лавочников сказал, что на площади будет заварушка. Кто-то из ваших лионов устроит мятеж. Они хотят сбросить Даалов с трона.

- Кто вам сказал эту чушь?

- Я слышала… а воины в повозках лишь подтверждают слухи. Посмотрите на мешковине герб. Это не герб дома Даалов. Извозчик лжет.

Сайяр бросил взгляд на повозку и снова повернулся ко мне бледный, как смерть, потом бросил взгляд на Моран. Я знала, о чем он думает – поднять сейчас тревогу – это значит подписать себе смертный приговор. Он один. Его прирежут, как скот, едва он откроет рот. Нужно пропускать повозки к площади и предупредить своих.

- Хорошо знаешь Адвер, Моран?

- Как своих пять пальцев. Меня выкрали подростком. Я здесь каждый лаз изучила, каждый куст и камушек.

- Латран - охотничьи угодья Даалов ближе к озеру с задней части города знаешь?

Она кивнула.

- Уводи свою десу туда. Пробирайтесь между домами. Держитесь ближе к ограде. Если начнется заваруха, народ попрет к воротам. Бегите сейчас. Вас там уже ждут. На-вот, отдашь перстень охраннику на воро,тах. Он вас спрячет. Скажи пусть дозорных соберут, только тихо и без шума. Поняла?

Валласар положил на ладонь Моран кольцо Рейна с огромным черным камнем, а я схватила Сайяра за рукав.

- Что это значит? Всё настолько серьезно? – спросила, чувствуя, как вдоль позвоночника пробегают мурашки ужаса и паники, – Их не так много.

- А сколько находится внутри среди толпы одному Саанану известно. Это значит, что из-за вас сегодня случится самая страшная междоусобная резня за всё время правления Даалов. И я не знаю, кто в ней победит.

Он выдернул руку и с ненавистью посмотрел мне в глаза.

- Вы, как истинное проклятие. Где вы только взялись на его голову?! Вы смерть за собой на аркане тянете. Где вы – там и она! И кровь ручьями!

- Не причитай, как баба, валлассар! – одернула его я, - Мятежи случаются. Иди к своему велиару и предупреди его. За нас не волнуйся, мы дойдем до охотничьих угодий. Дай нам нож или меч. Этого будет достаточно. И иди защищай своего даса. Ты обещал быть ему верным.

- Я ради него сдохну, если потребуется. И мать родную убью.

- Вот и хорошо, – отчеканила я, – А теперь ступай. Мы и без тебя доберемся.

Не знаю, что я такого сказала, но ледяной блеск вдруг исчез из его колючих голубых глаз. Он выдернул небольшой меч из ножен и протянул мне.

- Острый, как бритва. Я им немало глоток одним взмахом перерезал. Но в драку не лезьте. Это для самозащиты.

Он скрылся в толпе, а я посмотрела на Моран, чувствуя, как дрожит каждый мускул от напряжения и пальцы сильнее сжимают рукоять меча.

- Даже не думайте об этом. Мы уходим. Против толпы вы с этим мечом как с иголкой против слона. Они и без вас справятся. Уходим, пока нам не перекрыли все пути.

- Я воин. Я умею сражаться даже простым ножом!

- Вас узнают, и тогда все эти жертвы будут напрасны! Не в этот раз, моя деса. Если он вам дорог, вы не станете этого делать.

Взвыл горн, затем второй, и мы бросились быстрым шагом пробираться за пределы площади, пока это было возможно.

Когда заревели горны уже на каждой из вышек, я обернулась и почувствовала, как внутри все оборвалось – на площади полыхал огонь. Как и говорил Сайяр, люди в панике ринулись к воротам. Послышались первые крики и звон стали. Началось. Слишком быстро. Успел ли начальник стражи предупредить Рейна?

- Бежим. Быстрее. Они скоро хлынут ко всем воротам из города. Нам надо успеть предъявить пропуск, пока не закрыли все входы и выходы. Ну же. Вы ему ничем не поможете. Так не мешайте.

Моран потянула меня к стене, и мы ускорили шаг. Я оглядывалась назад, силясь рассмотреть, что происходит на площади, чувствуя, как жжет ладонь рукоять меча. Как давно я не сражалась. Как давно не вспарывала животы проклятым валласарам. Сейчас я бы дралась впервые не против НЕГО, а за. Наверное, это было бы самое невероятное из событий в истории нескончаемой войны между Лассаром и Валласом. Бойня, как стихийное бедствие, вышла из-под контроля и перекинулась в толпу за пределами площади. Началась резня. К нашим ногам падали зарезанные горожане, катились головы по мостовой. Крики, звон стали и ржание лошадей взрывали мозг своей оглушительной лютой реальностью. У войны свой жуткий голос. Он раздирал мне барабанные перепонки и пульсировал в висках.

Стража на воротах нас пропустила без слов, едва завидев почерк самого велиара и печать. В Лассаре личная бумага Ода Первого приравнивалась к священому Пятикнижью. Ее целовали и окропляли святой водой. Я видела взгляд дозорного, когда он тронул пальцами печать Даала и поднес ее к губам. Внутри появилось странное чувство восхищения – люди любят его. Это хороший знак. Значит, не все хотят сбросить Рейна с престола. Возможно, у того валласара ничего не выйдет. Фанатиков Даала намного больше…но ведь я могу и ошибаться. Что я знаю о преданности валласаров Рейну? Я никогда не смотрела на это иначе, чем лассарская велиария, желающая ему смерти. Мне всегда казалось, что все они верны ему, и я их за это ненавидела… а теперь…теперь я, кажется, начала ненавидеть тех, кто его собирались предать.

Мы выбежали к проселочной дороге и остановились отдышаться. Под теплой одеждой всё тело пылало после бега, а щеки от мороза занемели. Я не чувствовала пальцев. Их скрутило от холода, несмотря на то, что я вспотела.

Вдалеке, у самой кромки леса виднелся небольшой дом, обнесенный деревянным забором со знаменами дома Даалов на резной крыше, покрытой толстым слоем снега. Моран снова потянула меня за руку, но я замерла, обернувшись на Адвер, из-за стены которого валил черный дым. Горн не прекращал выть тревожным мотивом. С ворот выбегали толпы людей. Я видела, как их настигала конница и рубила мечами. Кто-то падал с криками со стены прямо в ров. Но меня оглушило не это, а то, что на одной из вышек колыхалось совсем иное знамя. Я заслонила глаза от солнца и почувствовала, как внутри всё сжимается от панического ужаса.

- Идёмте, моя деса. Это ещё ничего не означает: в осажденных замках знамя может смениться не один и не два раза. Вам ли этого не знать. Значит, там идет битва. Паниковать будете, когда все знамена буду Церронские.

Она дернула меня за руку, и мы снова побежали к воротам. Едва приблизились, как на нас двинулась стража с волками на цепях.

- Убирайтесь отсюда, попрошайки, не то спущу волков, они не жрали с утра - вас дожидались.

- Нас здесь ждут, - крикнула Моран и бросила стражнику кольцо. Тот поймал на лету и тут же прижался к нему губами.

- Открыть ворота. Они прибыли!

Когда мы оказались за высоким забором, один из воинов Латрана спешился и пошел к нам быстрыми шагами. Пожилой мужчина с седыми волосами в военном обмундировании со знаками отличия на полах плаща.

- Простите, моя деса, - низко склонился в поклоне перед Моран, - не признал. Да, ждем вас. С дороги глаз не сводим.

Моран усмехнулась.

- Да не мне кланяйся, дурень старый, а ей.

Мужчина склонился в поклоне передо мной, хотел руку к губам поднести, но я одернула, чтобы не обжечь, а он сам тут же назад отшатнулся, бормоча извинения.

- Что за дрянь там происходит?! – он кивнул на замок.

- Мятеж. Дас Церрон поднял. Сайяр приказал гонца к дозорным отправить без лишнего шума. Им подмога нужна.

- Ах, он пес паршивый! Решил дело своего папаши продолжить. Зря наш Альмир пожалел падаль и не казнил, а сослал за пределы Валласа, а потом и вовсе ко двору вернул. Закрыть все ворота! Укрепить правую стену! Быть готовыми к нападению!

Он так резко перешел от беседы к приказам своим людям, что я от неожиданности вздрогнула.

- Думаете, мятежники могут победить, - в ужасе спросила я и шарф с лицо сдернула. Он мешал говорить.

- Не думаю, но это обычные меры предосторожности. Эй, Дарни, шли гонца к Янтару, пусть весь дозор на ноги поднимает и идет на Адвер. Артас дас Лаан. – представился он, прекратив горланить, – я провожу вас в покои. Здесь, в Латране, вы в относительной безопасности. Под домом есть лаз. Туннель к самому озеру, если все будет из рук вон плохо.

***

Я металась из угла в угол по небольшой уютной комнате, сильно отличающейся от огромных помещений самого замка. Но мне не хотелось здесь ничего рассматривать. Я не могла найти себе места, представляя, что сейчас творится в городе. Мне казалось, я с ума схожу.

Моран приготовила для меня чан с горячей водой и я, кусая губы, ждала, пока она смоет с моих волос вонючий жир, ототрет с меня всю грязь. После побега я просидела в яме, а затем в клетке, и Моран причитала, оттирая мое тело жесткой губкой, а я дрожала от ужаса и неизвестности. Мне казалось, меня раздерет на части, пока я не узнаю, что происходит в Адвере. Да, это из-за меня. Проклятый Сайяр прав. В очередной раз я чувствовала едкий запах смерти, которым пропиталась вся до кончиков волос.

Я подбегала к окну, всматриваясь в огни, пылающие в Адвере. Издалека все ещё видела на одной из башен знамя Церронов. Когда на второй башне сменили знамя, у меня началась истерика, и я, оттолкнув Моран, спустилась вниз, накинув плащ побежала к воротам. Артас попытался развернуть меня обратно. Войско Латрана в полной боевой готовности охраняло подступы к охотничьим угодьям. И именно это заставляло меня покрываться холодным потом. Я знала, что все они боятся. Чувствовала кожей это напряжение в воздухе, читала на их лицах и во взглядах, которыми обменивались воины и снова смотрели на полыхающий Адвер.

- Пошлите туда гонца. Узнайте хотя бы что-то. Пожалуйста. – умоляла я Лаана, а он усмехался, глядя на меня.

- Даалы самые лучшие воины и стратеги. Очень скоро над Адвером снова будут развеваться их знамена. Идите в дом, моя деса, здесь слишком холодно – замерзнете. Я Рейна с таких лет знаю, - он опустил руку ниже колена, – уже тогда он был опасен для своих сверстников. Мой брат обучал его военному делу, и я готов побиться об заклад, что у Церрона ничего не выйдет.

- Дозор атакует стены Адвера, - крикнул кто-то с вышки, - полыхает правое крыло замка.

От того, что происходило в замке зависела и моя жизнь, но меня это почти не волновало. Я боялась, что он уже давно погиб там, за каменными стенами, а я об этом не узнаю, не увижу его больше, не успею ничего сказать. Мы с ним так мало говорили. Мы тратили все силы на беспощадную войну и ненависть, и я устала ненавидеть, я устала вечно воевать. Я хотела сдаться.

Когда в очередной раз вернулась к себе, Моран помогла мне раздеться, и я осталась в одной мужской рубахе по колено. Пока она расчесывал мне волосы, я всматривалась вдаль до слез и жжения в глазах, прислонившись к холодному стеклу ладонями и всхлипывая каждый раз, когда выл горн, а на очередной башне сменялось черное знамя на желтый стяг Церронов.

- Вам нужно отдохнуть, Одейя, вы нормально не спали несколько суток. Утром все станет ясно.

Но я её не слушала. Я молилась. Да, я молилась о нем Иллину, я просила Саанана и взывала к тем богам, которых и вовсе не знала. Пусть он выживет. Я готова сломаться и опуститься перед ним на колени. Готова принять свою участь любовницы, рабыни, шлюхи, самой ничтожной подстилки, только пусть живет. Я не выдержу ещё одну потерю. Я не могу потерять его в третий раз.

Слышишь меня, Рейн дас Даал? Я хочу, чтобы ты вернулся ко мне целым и невредимым. Вернись ко мне живым! Пусть весь мир сгорит в саананской бездне, а ты держись там ради меня!

Ближе к рассвету мои пальцы начали примерзать к стеклу, а ноги окоченели от холода, но я не чувствовала боли, я смотрела на Адвер до едкой боли в глазах…и я самая первая увидела, как открылись ворота и группа всадников взяла направление на Латран. По мере того, как они приближались, мое сердце билось все медленней и медленней. В Адвере всё ещё полыхали пожары, а знамена Церрона развевались на шести башнях. Я не знала, что это означает.

А потом я почувствовала, как сердце начало биться быстрее и ещё быстрее. Не знаю, что это было. Возможно потом, когда-нибудь я это пойму, но я бросилась босиком по лестнице вниз, пробежала мимо слуг, толкнула дверь и ринулась к воротам по снегу.

Солдаты умолкли, все обернулись ко мне, даже Лаан приподнялся в седле и не мог произнести и звука.

- Саанан меня раздери! Вы видите это так же, как и я? – спросил кто-то тихо.

- Кровавые волосы…да это же…

- Тихо, мать твою! Я отродясь не видел такого саананского цвета.

- Дас Даал! – раздался голос дозорного с вышки, - Велиар приближается к Латрану! Открыть ворота! Поднять все знамена!

Я почти их не слышала из-за завывания ветра, стояла в снегу и смотрела на ворота, на то как они медленно расходятся в стороны, и черный конь меида скачет прямо на меня, пока не стал на дыбы, осажденный своим хозяином, и не замер, как вкопанный.

Всадник в маске смотрел на меня, а ветер беспощадно трепал мне волосы и бросал хлопья снега в лицо. Он застыл, как и все его воины.

- Рейн!

Резко соскочил с коня, и я побежала онемевшими от холода ногами… к нему, по снегу, и бросилась в объятия. Он прижал к себе рывком так сильно, что у меня хрустнули кости и подогнулись колени. Подняла голову, вглядываясь ему в глаза, сдернула маску и обхватила ладонями его холодное лицо, не понимая, что по щекам катятся слезы.

- Ждала меня, - выдохнул мне в губы не вопрос, а утверждение и подхватил на руки, накрывая плащом.

Осмотрел своих воинов:

– Гай Дас Церрон мертв. Его кишки жрут мои волки. Мятежники украшают собой все подъездные пути к Валласу. Дозор подоспел вовремя. Лаан, за верную службу все владения Церронов теперь твои!

- Потери?!

- Сто человек военными и много жертв среди населения.

- Вы весь в крови, мой Дас. Лекаря к велиару!

- К Саанану лекаря, - крикнул Рейн и снова посмотрел на меня, а я протянула руку, стирая кровь с его щеки, содрогнулась увидев жуткий порез от меча у виска. Кровавый след потянулся от моих пальцев по широкой скуле к губам, цепляя нижнюю, чувственную, слегка потрескавшуюся от холода. Жуткая улыбка, застывшая на его изуродованном лице, больше не пугала меня, сквозь стекло слез смотрела, как под моими пальцами остаются кровавые дорожки, и снова посмотрела в глаза, а он приподнял меня выше и сильнее прижал к себе, внимательно вглядываясь в мое лицо.

- Страшный? – с какой-то надорванной горечью.

Я прижалась губами к его губам, чувствуя привкус железа и соли, слыша его гортанный стон и ощущая дрожь пальцев на моей спине.

- Согрей меня, Рейн. – прошептала прямо в губы, - Я замерзла без тебя до смерти.

Серо-зеленые глаза вспыхнули и обожгли мгновенным лихорадочным блеском, от которого под кожей заполыхали миллиарды искр.

- Я тебя сожгу, маалан.

- Хочу сгореть с тобой, Рейн дас Даал.

- Им иммадан… Девочка-смерть. Будем гореть вместе. Я тебе обещаю.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ. ОД ПЕРВЫЙ

Он стоял на балконе, как изваяние. Стоял уже несколько часов, и никто не смел приблизиться к нему. От страха они все онемели, потому что таким Ода Первого не видели никогда. С того момента, как гонец принес известие о взятии Валласа и о пропаже Одейи дес Вийяр, в велиара словно вселился сам Саанан – он отрубил гонцу голову, едва тот произнес те самые роковые слова о похищении дочери и о мерзких слухах, что Одейя дес Вийяр отныне шлюха проклятого недоноска, сына Альмира дас Даала.

Од Первый схватил меч, лежащий на столе, и одним взмахом перерезал шею несчастного, которому пришлось принести дурные вести в Варнар. Следующим взмахом меча обезумевший велиар обезглавил ещё нескольких слуг. Он размахивал оружием и ревел, как раненый медведь.

Люди тут же попятились к открытым дверям, в панике покидая помещение. Велиар редко впадал в состояние такой мрачной ярости, но если впадал, то мог зарубить всех, кто попадался под руку. Последний раз он пребывал в похожем расположении духа, когда узнал о смерти Аниса, но даже тогда сумел держать себя в руках и всего лишь отрезал вестнику язык. В этот раз он просто сошел с ума. Около часа бушевал в своих покоях, разворотил все помещение до основания.

Голова гонца и троих несчастных, попавших под руку, так и остались лежать у сундука с картами островов, а тела, распростертые посередине комнаты, заливали все вокруг кровью, которая растекалась, как саананская трясина, рисуя свои узоры на белом ковре из великолепной варнарской шерсти.

Велиар вышел на балкон почти раздетым несколько часов назад. Он не обращал внимание на Ноара, который отдавал указания унести тела и вымыть покои своего даса. Слуги убирались в помещении тихо, как мыши. Шлюхи жались к друг дружке в соседней комнате и молились своим варварским богам в надежде выйти живыми из покоев велиара Лассара, но их заперли на замок. Многие предпочли бы, чтобы Од Первый сорвал свою ярость на чужестранках. Всё равно их ждет смерть рано или поздно, от болезней или от кинжалов лассарских воинов, которые резали островитянок, как скот, обезумев от вседозволенности. Кто пожалеет куртизанок? Они и так мясо. Пожевал и выплюнул.

Люди выносили испорченный ковер, драили полы и стены, стелили новые дорожки, оттирали пятна крови с блестящей алебастровой мебели. Едва Од Первый шевелился, они тут же в панике бросались вон из помещения, а потом, крадучись, возвращались обратно. Каждый знал, что попадись он под руку велиару в таком состоянии, то смерть может быть легким наказанием по сравнению с изощренными пытками, которым мог подвергнуть Од Первый неповоротливых подданных.

Ноар подхватил плащ, и выйдя на балкон, накинул на плечи своему велиару. По утрам на островах было довольно сыро и прохладно. Зато к полудню начиналось пекло – спасала лишь ледяная вода из источников и ванны. Но северяне все же предпочитали жару той долгой зиме, которая сейчас бушевала в Лассаре.

Слуга смотрел на красивый, словно высеченный из гранита, профиль своего даса, и ему хотелось осенить себя звездой от этой величественной красоты. Красив настолько же ослепительно, как и жесток. Когда Од Первый пришел к власти, по старинным поверьям Лассара в каждом доме закололи молодого барана и залили свежей кровью двор, чтобы то была единственная кровь, которую прольет молодой велиар среди своего народа.

Напрасные жертвы, потому что уже через день своего правления Од Первый велел призвать всех мужчин старше тринадцати и завербовать в армию Лассара, так как затеял свой самый первый военный поход. Отвоевывать границы на севере. Пролилось немало крови, но велиар вернулся с победой и раздал своему народу половину золота, захваченного у неприятеля. Оттуда же он и привез себе невесту - прекрасную Анису. Тогда ещё Ода Первого благословляли, а не боялись. Страх пришел позже с первыми мятежами, которые подавили настолько жестоко, что от одного упоминания об этом люди осеняли себя звездами и в ужасе начинали заикаться. Поговаривали, что кожаный ремень велиара выдублен из человеческой кожи. Главного мятежника Бернье освежевали на площади и скормили свиньям, которые жрали его живьем. Остальных мучили месяцами, жен и детей резали на глазах у провинившихся отцов. Их дикие крики звучали эхом по всему Лассару. Первый и единственный мятеж был подавлен. За глаза Ода Первого называли Од Кровавый. Люди могут забыть любую жестокость, но никто и никогда не сможет забыть смерть детей. Такое впечатывается в память навечно, ибо кто смог поднять руку на столь невинное существо, не пощадит уже никого. Следующим шагом Ода Первого станет истребление еретиков и иноверцев. Лассар очистят от скверны путем сожжения несчастных, осмелившихся молиться иным богам. С этого момента у людей больше не останется иллюзий по отношению к белокурому велиару. Но в то же время Од Первый поднял Лассар на тот уровень, когда ни одно соседнее государство не может с ним сравниться в богатстве и могуществе. Золото и вкусная еда закрывают рты даже самым недовольным, а обилие дешевых рабов из Валласса и вовсе заставило народ забыть о зверствах Ода Первого в начале своего правления. Люди опять молились на своего правителя и благословляли на новые походы.

Велиар повел массивными плечами и, сбросив плащ на пол, хрипло сказал Ноару:

- Мы покидаем острова. Я сгною эту валласарскую псину. Я выпотрошу его и заставлю пожирать собственные кишки, если он хотя бы пальцем тронул мою дочь.

Ноар снова поднял плащ и опять набросил на плечи Ода. В этот раз велиар все же закутался в него, и белые длинные пальцы впились в мех воротника, сминая и выдирая ворсины.

- Если мы отступим сейчас, мой велиар, нам уже никогда не занять прежних позиций на островах.

- Я потерял Валлас, и моя дочь в плену проклятого дас Даала.

- Маагар может выйти на Валлас…а деса Одейя…Вы сами понимаете, что означает плен для ниады. Нам уже ничего не исправить. Её нельзя вернуть обратно, если вы хотите, чтоб она осталась жива, пусть остается в Валласе.

Од медленно повернулся к слуге, и тот вздрогнул, когда увидел красные глаза своего велиара. Все белки испещрены багровыми прожилками, а веки опухли, словно их искусали ядовитые осы Варнара. Таким он не видел Ода Первого никогда. Неужели он плакал? Впервые со дня смерти Анисы.

- Это моя дочь!

- Рабыня валласского велиара больше не может быть вашей дочерью. И вы об этом знаете.

Од схватил Ноара за шею и сильно тряхнул, но тот даже не попытался вырваться, он смотрел в глаза своему Повелителю.

«Вот и настал час расплаты. Рано или поздно Иллин отобрал и у тебя самое дорогое, молочный брат. Почувствуй, каково это - терять». Ноар чувствовал, как растекается по венам кипяток злорадного триумфа. Он ждал этого момента долгие годы и не верил, что когда-нибудь он настанет…до того самого дня, когда после родов померла любимая жена велиара. А потом погиб и младший сын, носивший её имя. Вот и сбывается проклятие матери Талины.

- Смиритесь. Вы отомстите. Позже. Уехав с островов, вы потеряете выгодную стратегическую позицию, и неизвестно, сможете ли вообще добраться до Валласа из-за зимы. К весне острова станут вашими, а потом можно и на Валлас отправиться. Проклятый Даал не сдвинется далеко в такие жуткие холода, они будут пережидать зиму, мой дас.

Од стиснул челюсти с такой силой, что скрежет зубов напомнил Ноару скрип несмазанных колес велиарской кареты. Пальцы на горле верного слуги сжались ещё сильнее и тот приоткрыл рот, пытаясь глотнуть морозный воздух.

На секунду страх сковал все тело мужчины, и тот дернулся от ужаса, глядя в жуткое бледное лицо своего хозяина.

- ЭТО МОЯ ДОЧЬ!

Рявкнул Од, его тело затряслось от дикого напряжения, глаза налились кровью и словно были готовы вылезти из орбит.

- Лассар и ваши сыновья или Одейя дес Вийяр, которая обесчещена и должна быть забита камнями, едва ее нога ступит на землю Лассара! Выбирайте, мой дас. От этого выбора зависит жизнь вашего народа и ваших солдат.

«- Она ждет от меня ребенка. Помилуйте, мой дас. На сносях почти. Отпустите.

- Ты будешь жениться на каждой суке, которую обрюхатишь? У меня бы спален не хватило для всех моих баб. Подотри сопли, Ноар. Я куплю тебе самую породистую сучку обещаю. Смирись и забудь

- Сжальтесь я люблю её.

- Любовь придумали глупцы. Ноар. Валласская шлюха будет продана на торгах, или я вспорю ей брюхо и заставлю тебя смотреть, как ее трахают мои солдаты, а потом я дам тебе свободу, как ты и просил. Выбирай. И не говори, что я не милосерден к тебе, предатель! Ты предпочел мне эту шваль? Мне? Своему молочному брату?!».

Ноар тряхнул головой, стараясь отогнать непрошенные воспоминания, стараясь не думать о том, как на его глазах продали юную Талину жирному купцу, который убил ее спустя сутки прямо в замке Ода. Забил до смерти ногами после того, как до утра насиловал в своих покоях. Перед смертью она исторгла из своего чрева их мертвого ребенка, а потом умерла и сама. Он похоронил её вместе с младенцем на заднем дворе. Там, где старое дерево раскололось надвое от попавшей в него молнии. Весной оно зацвело снова, спустя десять лет. Мать Талины, валласская шеана прокляла велиара в голос, за что ей отрезали язык, зашили рот и сожгли на площади. Люди не решились прийти на казнь Далиссы - валласких язычников боялись, как огня. Поговаривали что все валлассары - дети Гелы. В них течет кровь гайларов, и именно валлассары становятся жуткими оборотнями, пожирающими человеческую плоть. Господа заставили своих рабов принять лассарскую веру и запретили говорить на языке варваров. За неповиновение двадцать плетей и «вечная улыбка».

С тех пор прошло достаточно времени, и даже Ноар думал, что забыл и простил…до этого самого момента…пока не испытал почти предоргазменные судороги от осознания, насколько раздавлен новостью его хозяин.

Од застонал и отшвырнул от себя слугу.

- Пошел вон! Не приходи сюда, пока сам не позову.

Ноар вышел из комнаты и прикрыл за собой дверь. Он тронул горло обеими руками, морщась от боли. Не впервой ему доставалось из-за гнева государева. Но Од первый любил его. Той самой странной любовью, которой хозяева любят своих самых верных псов, но стоит не выполнить команду, и рука, которая ласкала, тут же нанесет жестокие удары. Привязанность деспота к своему питомцу, выросшему с ним вместе, вскормленному одной женщиной. Кормилица Ода была родной матерью Ноара. Когда она умерла, Од хоронил ее со всеми почестями в склепе своей семьи. Это была наивысшая честь для простолюдинки, подаренной матери Ода ее супругом.

За дверью послышался грохот, звон битой посуды и рычание, переходящее в громкую брань и в стоны, а потом снова все стихло. Через час Од Первый сам вышел из покоев. Он отдал приказ собирать войско и идти на самый главный из островов – Атеон. Хватит рассиживаться и греть задницы на песках Варнара! Настало время прижать варвара. Но прежде чем отплыть из Варнара, Од Первый отдал два письма в руки Ноара и приказал отправить верного человека в Лурд к Маагару и ещё одного к Самерану в Лассар. Войску велиара потребуется помощь среднего сына, когда они подберутся вплотную к главному острову. Пусть соберет армию и выдвигается на острова. Чтоб подоспел как раз к взятию Атеона.

Перед тем как вручить послание гонцу, слуга закрылся у себя в покоях и развернул первый пергамент, пробежался взглядом по красивым и ровным буквам, затем отправил бумагу прямиком в огонь. Ровно через полчаса Ноар вышел из своих покоев с двумя свертками закрепленными печатями Ода Первого…

Недаром Ноар так долго и тщательно учился писать точь-в-точь, как его хозяин, повторяя букву за буквой. Это была своеобразная игра с детства…Од хохотал над попытками юного друга, и они часто разыгрывали кого-то, заставляя разгадать где подделка, а где оригинал. Тех, кто не отгадывали, Од Первый порол самолично, а потом хлестал плетью и Ноара за то, что тот слишком хорошо подделывал почерк хозяина. Впервые слуга решился использовать опасное умение в своих целях. Понимал, что если раскроется обман, не сносить ему головы, но пока писал на его тонких, обожжённых губах играла злорадная усмешка, а когда вручил гонцу сверток, то почувствовал, как по телу прошла волна дикого возбуждения. В ту ночь, спустя много лет, Ноар снова смог взять женщину. Его член встал впервые за почти двадцать лет после смерти Талины и их ребенка.

Правда, вардарскую шлюху, которую он имел всеми извращенным способами и забил до полусмерти, нашли на рассвете со вспоротым животом и распухшую от зверских побоев. Оду Первому было некогда разбираться, девку закопали прямо у дороги и покинули город.

***

Это было первое поражение Ода Первого. Галеры шли ко дну одна за другой, а к Атеону они так и не могли подступиться. Лордан выставил против неприятеля весь свой арсенал. Велиар Лассара планировал вымотать противника, заставить потратить боеприпасы, а когда подоспеет Самиран прорваться на остров слева, где берег защищен рифами и не охраняется флотом. Но средний сын не появлялся, а Од нес огромные потери. Туман и каменная гирлянда не давали возможности нанести встречные удары. Проклятая природа островов, окруженных вечным кольцом дымки, которая не видна с самого Атеона, но закрывает весь обзор извне. Пушки Ода Первого стреляли вслепую.

Тогда он отдал приказ об отступлении, но одну из галер направил в сторону рифов. Он рассчитывал пришвартоваться за одним из них и вплавь проникнуть на острова – устранить корабль, обстреливающий из пушки флот Ода Первого слева, и тогда можно будет атаковать остров с новой силой. Но велиар просчитался – Лордан предвидел и этот ход. Галеру потопили, едва она вышла за рифы, а по отступающим дали последний сокрушительный залп. Ода первого ранило осколком прямо в глаз. Уже в Варнаре лекарям не удастся спасти велиару Лассара зрение, с тех пор он больше не будет видеть правым глазом. Лассарский флот с позором отступал обратно к берегам Варнара. Самирана они так и не дождались.

Велиар отдал приказ сжечь все захваченные острова, кроме Варнара, вместе с людьми дотла. Пусть Лордан видит, как они горят. Пусть задыхается от смрада, проклятый пёс. Гонец, посланный в Лассар ещё раз, вернулся с вестью, что Самиран отбыл в Талладас вместе с войском. То ли ослушался приказа отца, то ли выехал к брату на несколько дней раньше. Впрочем, теперь это не имело значения – бой был проигран, а на восстановление сил уйдет не один месяц. Но и покидать Варнар Од Первый не собирался. Судя по рассказам разведчиков, Атеон в плачевном состоянии. Очень скоро люди там начнут голодать, если ещё и отравить единственный источник пресной воды, то Атеон очень скоро выбросит красный флаг и отправит переговорщиков умолять Ода Первого о сделке.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ. ДАЛИЯ И ЛОРИЭЛЬ

Мы не ожидали, что торговый обоз будут охранять лассарские солдаты. Видимо-таки достали мы проклятых, да так сильно, что они теперь и тени своей боялись. Без псов и охраны никуда, то ли зима настолько лютая, то ли Од Первый, алчная тварь, продовольствие в Бамар не доставлял пару месяцев. Обоз шел из небольшого городка Лорант прямо в цитадель по лесной дороге. Наши люди передали нам наводку, какой дорогой поедет обоз.

Мы его выжидали несколько дней, затаившись в засаде в полной боевой готовности. Злые, замерзшие и голодные у кромки леса, где начиналось древнее кладбище ордена Лаидов – шаманов из вымершего несколько столетий назад племени. Гиблое местечко. Всегда безлюдное. Обозы здесь проходили по узкой дороге между лесом и ледяной горой. Нападений в этой местности почти не случалось из-за суеверий. Бун тоже отговаривал меня идти через кладбище, но я уже давно ничего в этой жизни не боялась, и уж точно не мертвецов. Мертвые мертвы. О них можно только помолиться. Живых бояться надо.

- Говорят, здесь целый орден казнили предки лассаров - ласы. Завели к берегу реки, раскромсали на куски и в воду побросали. Жители Лаида потом останки из кровавой реки вылавливали и в общей могиле схоронили.

- И что? – я отодрала зубами кусок сала и, прожевав, склонила голову, вглядываясь в дорогу. Из-за искрящегося снега под блеском убывающей луны всё расплывалось перед глазами.

- Говорят, они потом стали тенями и служат теперь Саанану. Всех, кто в это место забредет, утаскивают в воды Лаи и пожирают живьем их плоть. Вот почему вода там всегда красная и горячая.

- Я могу тебе тоже сказку рассказать, да такую страшную, что ты ночью штаны обмочишь. Например, о том, как человек через какое время из-за голода превращается в кого-то типа этих Лаидов твоих. Жрет своих ближних и обгладывает их кости. И знаешь, что самое страшное, Бун? Это правда. Давай, на дорогу смотри.

Когда мы заметили обоз, я грязно выругалась. Его плотно вели лассарские солдаты. Человек десять. А мы не рассчитывали на бой. Я людей мало взяла с собой. Но и с пустыми руками уходить никто не хотел. У нас все запасы кончились пару дней назад.

- Надо отступать, Дали. Мечи только у меня и у вас, остальные с кинжалами и один лучник. Будут потери.

- Ещё чего! Потери у нас скоро будут из-за нехватки продовольствия. Смотри, они вот здесь пройдут, я перед ними проскочу и нападать сверху буду. Обвал устроим и обрушимся на них, как снег на голову, прямо с горы. Лас и Керн пусть сразу верхом на лошадей в упряжке запрыгивают, разворачивая обоз. Я на себя возьму солдат со стороны горы, а вы, Бун, нападайте со своей. Лучник пусть прикрывает сзади.

- Рискованно.

- Я есть хочу, Бун. А когда я голодная, я очень злая. Давай! Некогда болтать!

- Да пребудет с вами Гела!

- Да пребудет!

Я хлебнула из фляги остатки талой воды и приготовилась. Мы, пригнувшись, вышли к дороге и в прыжке кубарем прокатились по дороге, а потом быстро взобрались на гору, цепляясь за выступы обледеневших камней перчатками с шипами. Через пару минут на дорогу попадали каменные глыбы, преграждая путь обозу. Лошади заржали и, встав на дыбы, остановились.

Какие-то время извозчик и солдаты оглядывались по сторонам. Кто-то суеверно осенил себя звездой.

- Разгребайте завал.

- Это может быть засада.

- Здесь не бывает засады. Эту дорогу обходят стороной.

Вот на это я и рассчитывала. Как по команде, одновременно, мы прыгнули вниз. Я четко на спину лошади с именно тем воином, который отличился самоуверенностью. Уже в прыжке обнажила кинжал и вогнала ему в шею. Резко выдернув клинок и почувствовав, как брызнула на лицо горячая кровь, я столкнула его на дорогу и взяла лошадь под уздцы. Мои люди перерезали глотки извозчику и второму солдату. С оставшимися воинами справились быстро и слаженно. Через несколько минут их трупы столкнули на обочину.

Вот тогда мы и заметили ещё около десяти лассаров. Они, видимо, отстали от обоза и теперь со свистом и криками втесались между моих воинов.

- Буууун, держите их сзади. Не давайте обойти обоз. Керн, спереди смотри, чтоб не обошли. Зажмем их. – крикнула на валласском.

Завязалась бойня с оставшимися солдатами. Загнанные в узкое пространство, они с воплями бросились на нас, размахивая острыми лассарскими мечами. Я запрыгнула на спину лошади ногами и, поднявшись на ней в полный рост, ринулась вниз, туда, где ублюдки-лассары рубили моих безоружных людей. Ветром сдернула капюшон с моей головы, как раз, когда я скрестила меч со здоровенным лассарским воином. Судя по всему, их командором. Я не видела его лица под железным шлемом, но увидела, как округлились его глаза, когда понял, что дерется с женщиной.

- Баба! Их предводительница - бешеная валлассаркая сука!

- Правильно заметил, лассар – бешеная.

В крови закипел адреналин с такой силой, что я опьянела. Давно мне не доводилось рвать солдат голыми руками, рубить их проклятые головы, как кочаны капусты, обливаясь их кровью и наслаждаясь каждым воплем и хрипом агонии. Волчица во мне довольно скалилась и облизывала клыки. Она хотела крови и мяса. Она проголодалась.

- Когда я буду тебя убивать, сучка, я вначале отымею тебя в рот.

- Всенепременно, ублюдок. Запомни эту фразу.

Он резанул меня мечом по плечу, но я распалилась дракой и даже не почувствовала, в себя пришла только тогда, когда выбила его из седла, полоснула по животу, выпустив кишки, и сдернула шлем с его головы. Подняла руки с мечом высоко вверх:

- Открой рот пошире, лассар. Тебе понравится.

- Су…

Лезвие вошло глубоко в глотку, пригвоздив его к снегу. Я выдернула клинок и наступила мертвецу на грудь, оглядываясь по сторонам. Бун как раз вытаскивал из обоза мешки с продовольствием.

- Да тут жратвы на целый полк, Дали. Отлично поохотились.

Я кивнула и усмехнулась. Вот теперь можно думать о том, куда двинемся дальше. Мои люди делили добычу, а Бун подошел ко мне с серебристой флягой с гербом Лассара. Нахмурился, глядя на залитый кровью рукав куртки. Я отмахнулась, давая понять, что это пустяк.

- Дамас высшего сорта, аж в голову дало, - он протянул мне флягу, и я, выдернув зубами крышку, сделала глоток, закрывая глаза, чувствуя, как обожгло горло и погнало жар по всему телу. Саанан его раздери, как же хорошо стало!

- О даааа. Восхитительно. Что там ещё?

- Золото, мед, сало, мясо, картошка, мука и хлеб. Сукно и украшения бабские. Наши довольны останутся - побрякушек много. Не хотите посмотреть, прежде чем отвезем в лагерь?

Быстро глянула на него.

- Ты все ещё считаешь, что мне это интересно?

- Вам нет…а вашей пленнице? Там шерсть есть и сукно шикарное.

- Пленнице, Бун! Запомни это слово – ПЛЕННИЦЕ!

- Красивой пленнице, которую вы охраняете похлеще, чем золото, и свое мясо отдаете. Бун не слепой. Он все видит.

- Вредно все видеть.

- Иногда полезно, моя деса. Так что? Посмотрите?

Я прищурилась, но он не отвел взгляд. Отвернулась, делая ещё глоток дамаса. Вытерла меч о снег и сунула за спину в ножны.

- Ладно, показывай, что там у вас.

***

Дамас оказался настолько крепким, что мне не хило ударило в голову. Даже боль в плече притупилась. Не сразу решилась зайти в свой собственный шатер. Ещё у костра сидели, мясо жарили и дамас лассарский распивали. Женщины напились и танцевали у костра голые по пояс, а я ни одну не замечала… я о ведьме лассарской думала. Как она там без меня несколько дней? Что ела и не трогал ли кто? За эти пару недель, что она здесь была, со мной нечто странное творилось. Никогда такого не было.

Как щелкнуло во мне что-то после того, как чуть на расправу не отдала. Она тогда при мне переодевалась, а я на ее тело худое смотрела, и от возбуждения скулы сводило и сосало под ложечкой, как от голода…а ещё и от жалости. Худая, хрупкая, истощенная. Голодала она, видать, долго. Одни кости под золотистой кожей торчат. Но и это красоту ее не портило. Пока она не знала, кто я, иногда при мне мылась, переодевалась, не понимала, с какой жаждой смотрю на нее и как все тело от похоти трясет при взгляде на грудь ее упругую с сосками темно розовыми и на живот плоский и ноги худые, но крепкие. После этих сцен я кого-то из женщин к себе приводила, и пока Лори не было в шатре, яростно трахала, растирая саму себя между ног и представляя, что это подо мной лассарская велиария воет и стонет. Потом, когда она поняла, кто я и насколько необычны мои предпочтения, переодеваться в мое отсутствие начала, а то и вовсе на улице. И по ночам не спала почти. Сидит и смотрит в мою сторону. Боится. Пожалуй, за это я ее ненавидела больше, чем за ее происхождение.

Но за пару недель откормила слегка, румянец на её щеках появился, кожа отливать золотом сильнее стала. Я смотрела на нее и пальцы в кулаки сжимала…Саанан бы ее побрал! Им имадан, как же я ее хотела. Не так, как своих шлюх. Иначе хотела. Сама не знаю, как. И мне это не нравилось.

Приносила ей свою порцию, смотрела, как ест с аппетитом, и радовалась. Вещи для нее потеплее нашла. Всё Бун правильно заметил. Заботилась я о ней. Влекло меня невероятно. Иногда, правда, хотелось взять кинжал и в сердце ей вогнать, чтоб не манила и не соблазняла. Чтоб в жизни моей все было просто, как и раньше.

Одернула полог шатра и вошла внутрь, чувствуя, как слегка шумит в мозгах. Бросила мешок со своей долей на пол и осмотрелась по сторонам.

Как всегда, моя пленница, едва меня услышав, юркнула на свою территорию.

Шарахалась вечно, как от прокаженной. Нет, она не была трусихой, но и на разговор не шла и ела всегда одна за своей шторкой, сидя на шкурах.

Когда я возвращалась, она предпочитала отсиживаться там, а я и не настаивала на общении. Довольно часто меня просто смаривало в сон, я даже раздеться не успевала.

Сбросила плащ и куртку, оставшись в одной рубахе, чуть пошатываясь, подошла к столу, разглядывая, что она там делала. Усмехнулась, увидев кружевные панталоны и нитку с иголкой. Да, наша деса - мастерица на все руки. Невольно провела пальцами по шелку и представила, как он смотрится на теле...Нет, не на моем. На ее теле. На ее золотистой коже. Сама я уже давно забыла, что такое нижнее белье с кружевами, да меня это и не интересовало.

Я посмотрела на залитый кровью рукав рубахи и поморщилась, пытаясь отодрать материю, которая прилипла к ране. Резко дернула и стянула рубаху через голову. По руке и по голой груди засочилась кровь. Я глянула на рану. Промыть бы и заштопать не мешало. Сама левой не справлюсь.

- Эй, ты там живая? Сюда иди. Хватит отсиживаться. Работа для тебя есть.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. ДАЛИЯ И ЛОРИЭЛЬ

Я поморщилась, услышав ее голос. Тон, как всегда, повелительный, обращается не по имени, а намеренно уничижительно, словно стараясь лишний раз показать мне мое место пленницы. Изредка могла обратиться по статусу, но с такой издевкой, что хотелось впиться ногтями в ее усмехающееся, красивое лицо.

А, впрочем, я мысленно одёрнула себя, мне грех было жаловаться. Меня здесь никто не обижал, кормили, не нагружали тяжелой работой, а, главное, ни один из этих разбойников не смел приблизиться ко мне. Думаю, именно поэтому Далия и поселила меня в своём шатре. Жизнь научила быть благодарной даже за мельчайшие поступки, поэтому, когда я вышла к ней и увидела полуголую с зияющей насквозь раной, то от неожиданности всплеснула руками и пошла к ведру с холодной водой. Долго искала глазами чистые тряпки, и так и не найдя и не желая выходить из шатра, оторвала от подола своей ночной рубашки кусок ткани, подхватила иголку с ниткой и подошла к Далии.

- Мне нужно, чтобы вы сели.

Подождала, пока она сядет на стул, и стала осторожно протирать тряпкой кровь, думая о том, насколько странно для женщины иметь подобные раны.

Отец всегда говорил, что Иллин создал женщин для услады мужских очей, что удел женщины лишь радовать своего мужа и смиренно ждать его дома, устраивая семейный очаг, пока он сражается с врагом. Он любил слушать баллады о храбрых десах, защищавших свой дом от подлых соседей, и их прекрасных возлюбленных, с любовью во взгляде встречающих своих героев. Но ни в одной балладе, ни в одной сказке не говорилось о том, что таким героем может быть женщина. Что она может повести за собой десятки, сотни людей и вдохновить на подвиги не просто слезливыми речами, а собственным примером.

И даже, если бы подобные сказки и были придуманы, не думаю, что хотя бы одна из них могла правдоподобно рассказать об этой женщине, на которую с восхищением смотрели бывшие рабы, освобожденные ею. Огромные мужчины, лучшие воины своих земель беспрекословно подчинялись любым ее командам, молча следуя за своей десой. Да, я слышала, как называл ее один из командоров. Все разговоры о ней были пропитаны не похотью, так присущей этим простолюдинам, а искренним благоговением и восторгом, на который только способен человек. И с каждым днём я всё чаще ловила себя на мысли, что и сама невольно восхищаюсь ею. Тем, как она могла взглядом поставить на место любого зарвавшегося новичка. Или тем, как поровну делила награбленное даже между теми, кто не участвовал. Как справедливо решала любые конфликты, без которых тяжело было бы представить столь многочисленный отряд.

Да, я старалась не общаться с ней и ее приспешниками, но я слушала и слышала всё, что происходило вокруг.

Я откинула волосы на одно плечо и склонилась к ее руке, аккуратно проводя тряпкой по краям раны. Я ожидала, что Дали хотя бы зашипит или скривится, но та, не моргая, смотрела на мою руку.

- Я часто промывала ранения и штопала солдат своего отца, так что можете не бояться.

Не смогла промолчать, меня раздражало недоверие в ее глазах.

***

Бояться? Нет, я не боялась. Я чертовую тучу лет ничего не боюсь. Со мной делали такое, что вот эта царапина - сущая ерунда. На моем теле столько шрамов, что иногда мой оруженосец Бек говорил, что на мне отметин больше, чем на рядовых солдатах Валласа. А он знал, что говорит. Сам рядовым был.

Я смотрела на тонкие руки велиарии и чувствовала, как от ее осторожных прикосновений по телу расползаются мурашки. Хотелось сжать ее запястье и сказать, чтоб не нежничала, а промывала и шила, да побыстрей… и не могла. Ко мне давно никто не прикасался вот так. Я привыкла к рукам Буна, а он был грубым и быстрым, как и положено настоящему вояке.

Пару раз меня штопали мои любовницы, но и там было предельно ясно, чем все закончится. После едкой боли мне непременно нужно было кого-то отыметь. Да так, чтоб чужую боль сожрать, тогда своя притуплялась. Я боялась, что на эту тихоню наброшусь, а потом она меня ещё сильнее возненавидит…да и я себя. За насилие.

С этой девчонкой изначально все было не так. Она просто другая. Не простолюдинка. Все в ней другое: и манера говорить, и красота ее такая нежная и в то же время ослепительная. Глаза особенно, как два темных омута. Она мне нравилась, несмотря на пропасть между нами. Нравилась тем, что не ныла и ни одной истерики не устроила. Я ожидала, что с ней будут проблемы, но их не было...Проблемы постепенно возникали у меня.

- Быстрее, девочка. Я устала, как собака. Спать хочу.

Повернулась к ней и замерла...она так сосредоточенно рану промывает и язычок розовый прикусила, а на лице...на лице совсем иное выражение. Не такое, как всегда. Каждый раз как дотрагивается, сама чуть ли не вздрагивает и на спину мою исполосованную взгляды бросает. Да, малышка, я на женщину мало чем похожа. Разве что тем, чем природа наградила.

Откинулась на спинку стула и ногу на стол закинула, запрокидывая голову и посматривая из-под ресниц на свою пленницу. Стоит в одной ночнушке, тонкой настолько, что все тело подсвечивает, а у меня резко в горле пересохло, когда на ее грудь посмотрела и на тонкую талию...Подол оборванный, и мне колени видно и лодыжки тонкие, и пальчики на босых ногах.

Отвела взгляд, а перед глазами картинки проносятся, где она на моих шкурах голая лежит с раскинутыми в сторону ногами, а я ее за эту лодыжку держу и грязно имею пальцами.

Им иммадан...резко выдохнула и зло сказала:

- Шей уже. Хватит возиться. Дамасом рану залей и шей.

***

Вздрогнула, услышав ее приказ, злость эту в голосе.

- Смею напомнить вам, деса, - мельком посмотрела на нее, смачивая тряпку в воде, - что ваша рана нанесена не мной.

Она зло прищурилась, а я опустила голову и продолжила смывать кровь. Опустила ладонь на ее голую грудь, так же залитую кровью, и сглотнула, заметив, какими острыми стали соски.

Быстрый взгляд на нее, а она всё так же, прищурившись, смотрит на меня, будто реакции моей ждет. Медленно провела тканью по ее коже, невольно задев мизинцем сосок и снова вздрогнув от этого прикосновения. О том, что деса предпочитала женщин, знала каждая собака в этом лагере. Для меня единственной оказалось это шоком. Когда увидела, как на одном из застолий какая-то блондинка в ярко-красном платье вспорхнула на колени к предводительнице и обвила руками ее шею, а та рассмеялась и смачно шлёпнула подругу по мягкому месту. И, видимо, только присутствие детей удержало их от последующей демонстрации. А вечером, после того, как мы убрали всё со стола, я зашла в свой шатёр и остолбенела, увидев ту самую девку абсолютно голой на коленях у Далии. Брюнетка исступленно посасывала ее грудь, а та извивалась на ее бёдрах, громко постанывая и взывая к Иллину. А потом Дали вдруг оторвалась от нее и внимательно посмотрела на меня, продолжая пальцами ласкать девушку.

Я бросилась прочь из шатра и убежала к берегу реки Лаи, где и провела всю оставшуюся ночь в молитвах Иллину.

И сейчас в ее глазах был тот же самый вызов, смешанный с долей насмешки.

Я снова провела тряпкой по ее груди и уже намеренно задела снова пальцем сосок, опустила ладонь под грудью и прошлась напоследок тканью по ребрам.

Мне было неудобно стоять перед ней, а сидеть на холодном полу казалось сущим безумием. Поэтому я задрала рубашку, устраиваясь на ее ногах, и потянулась за флягой, скрывая усмешку. Плеснула на рану и инстинктивно схватилась за ее здоровую руку, сжимая.

- Стоила ли добыча моей десссы, - намеренно растягивая слова и отвлекая от того, что я собиралась сделать, - той боли, которую ей приходится сейчас терпеть?

Наклонившись так, что почувствовала ее горячее дыхание на своей шее, воткнула иголку в мягкое тело и зашипела вместо нее сама. Далия лишь стиснула зубы, отводя взгляд

***

Вначале я думала, это случайно...Все тело искрами пронизало от ее прикосновения к напряженной груди. Соски болезненно заныли. Маленькая сучка! Она понимает, что делает? Я только челюсти стиснула и взгляд отвела, а потом она задела меня снова, и я в глаза ей посмотрела, прищурившись.

Чувствуя, как она на ногах у меня устроилась. Горячая и абсолютно голая под своей ночнушкой. За запястье меня держит и дальше влажной тканью кровь смывает, а сама на грудь мою смотрит. Странно смотрит, даже щеки разрумянились. А ведь знает, что это не безопасно. Давно поняла. Я никогда не скрывала, что равнодушна к мужчинам, и любовниц приводила в шатер, глядя, как убегает маленькая Лори, шокированная моими пристрастиями.

А потом она иголку в плечо вонзила, и я всё же вздрогнула, но не от укола, а от того, что она на ноге моей вертится. Такая горячая...пахнет иначе, чем другие. Шиком пахнет и роскошью. Кожа у нее матовая с золотистым отливом и ресницы длиннющие. Глаза ими прикрыла, нитку губами зажала...а меня от укола иглой пронизало возбуждением, и я невольно талию ее сильно сжала, придвигая по ногам к себе.

- Ты что творишь, малышка? Во что поиграть решила?

За подбородок ее взяла и на себя посмотреть заставила.

- Ты хотя бы правила знаешь? Шей и не ерзай.

***

Резко выдохнула, когда она сжала талию и к себе двигать начала. Смотрит в мои глаза, а у неё во взгляде сам Саанан костры разжигает. Да так, что пламя каждого до небес жутким синим цветом взмывает и пляшет, отбрасывая тени на смуглую кожу. Ощутила себя дичью, для которой костры эти разгорелись. Там, на дне каждого, такая бездна тёмная, что бежать нужно без оглядки. А меня будто затягивает в них, будто кто-то веревкой туда тянет.

Сглотнула, отворачиваясь от нее и чувствуя, как в низу живота тяжелеет от ее тона властного, от того, как смотрит тяжелым взглядом на мою грудь в вырезе сорочки. От этого взгляда соски в тугие комочки сжимаются, и руки дрожать начинают. Закрыла глаза, делая глубокий вдох и снова наклоняясь к ране, делая стежки один за одним. И когда почувствовала, как руки на моем теле расслабились, прошептала:

- Отец всегда учил, что играть нужно по правилам. Что иное поведение не делает чести ни одной из сторон игры. Такое благородство, - последний стежок, и я наклонилась откусить нитку, - привело его к смерти и научило меня, что правила в игре не имеют значения. Главное - ее конечный результат.

Откусила нитку и отстранилась от нее, намереваясь слезть на пол.

- Готово, деса.

***

Хотела слезть с моих колен, но я удержала за волосы сзади, не давая пошевелиться.

- А какого конечного результата ты хочешь?

Дернула к себе, заставляя наклониться так, что теперь я видела ее грудь в вырезе ночнушки почти полностью, и от возбуждения нахлынула ярость...Потому что с ней все как-то по - другому было. Смотрела на меня иначе. Не так, как все эти сучки, которые лезли ко мне в постель за определенные блага, а потом трахались с моими солдатами, удовлетворяя самые естественные потребности. Меня они никогда не хотели. Отдавались, потому что я что-то давала взамен. Кончали, потому что женское тело так устроено, если знать, куда нажимать и где гладить, а где тереть или лизать. Но я им не была нужна. Разве что Сайне…Но та не была нужна мне.

- Правила всегда нужно знать, иначе игра не имеет смысла. Или ты готова проиграть?

Наклонила Лори ниже, все так же за волосы. Перевела взгляд на сочные губы и снова в глаза посмотрела. Она материей моих сосков касается, а меня начинает слегка лихорадить, и дамас адреналин по венам гоняет вместе с хмелем.

- Интересно стало? Или хочешь чего-то, а, девочка? Так ты скажи, может, я дам и даже играть не придется.

Сильно сжала ее грудь, намеренно больно. Она охнула, а меня прострелило бешеной похотью. Так бы и приподняла за волосы, а потом насадила на свои пальцы и поиграла с ней. Дооолго поиграла. До крови. Чтоб своему Иллину молилась, и искры из глаз сыпались.

- Потому что эта игра тебе может не понравиться.

***

Схватила меня, больно схватила, а меня будто на две части разорвало. Одна зашипела от боли, а вторая от наслаждения, когда она грудь сжала. Когда тот самый огонь в ее глазах почернел так, что поглотил зрачки. А я словно завороженная смотрела в них, видя, как моё отражение в этой черноте пляшет, подобно языкам пламени, извивается белым призраком с открытым ртом и распахнутыми от ужаса глазами. Потому что ему, отражению нравились эти прикосновения. Оно наклоняется к ней, всматривается в ее напряженное лицо и протягивает пальцы к резко очерченным скулам. Но я отдергиваю назад руки и прячу их за спину, надеясь, что она не заметила, пытаюсь слезть с нее, а она всё удерживает, будто ожидая ответа.

И тогда я вскинула подбородок и, натянув на губы улыбку, сказала, сжимая ладони за спиной:

- Уважаемая деса до сего момента тоже не интересовалась тем, что нужно ее пленнице.

Я усмехнулась, когда ее хватка усилилась.

- Но только в целях удовлетворения любопытства моей благородной десы отвечу, что то единственное, что мне действительно нужно, не получить за всё золото мира. Даже...заштопав с дюжину дес

***

Я столкнула ее с колен и встала со стула. Ещё немного, и эта маленькая, наивная ведьма доиграется, а мне не хотелось играть. Я хотела сегодня просто секса. Грязного, быстрого и дикого. Не с ней. Потому что мне не нравились свои мысли о ней. Мне не нравилось, что от взгляда на нее начинали дрожать кончики пальцев, не нравилось, что запах ее мешал спать, не нравилось, что скулы сводило от желания пробовать языком ее кожу. В глаза ее смотрю и хочется за эти шелковистые волосы поставить на колени и почувствовать прикосновения мягкого рта с таким капризным изгибом и розовыми губами у себя между ног, где все зудело только от взгляда на нее. Тело ее кусать до крови хочется, хочется, чтоб стонала подо мной.

И мне это не нравилось. Что все чаще и чаще думаю о ней. Что заглядываю по ночам за шторку и смотрю, как спит и проверяю все ли съела, выбирая для нее куски получше. Не было со мной такого никогда.

- А что бы ты хотела получить?

Приблизилась к ней вплотную и схватила ладонью за скулы. Какая же гладкая у нее кожа. Она везде такая гладкая?

- О чем мечтает, маленькая пленница?

А потом сильно стиснула пальцами ее щеки, глядя в черные глаза и чувствуя, как меня уносит к Саанану от ее отчаянного взгляда и от этой близости.

- Оденься и иди погуляй. Если я захочу купить тебя, я предложу тебе цену, а может, и так возьму. К женщинам иди. Там сегодня переночуешь.

***

Как только отпустила меня, я стиснула свои пальцы, чтобы не схватиться за щёки, на которых, наверняка, следы ее пальцев отпечатались. Склонила голову набок и усмехнулась, глядя на ее злость. Впервые мне нравилось видеть чью-то злость, нравилось высказывать то, что вертелось на языке, а не подыскивать нужные фразы, достойные благовоспитанной десы.

- Последний раз, в который я согласилась быть проданной, оставил слишком неприятные впечатления, чтобы я пошла на такой шаг повторно. Какие бы блага кто бы мне ни сулил.

Прошла на свою часть и, накинув, на себя платье, даже не застегивая его, прошла к выходу из шатра, прихватив по пути теплую накидку.

- Когда все мечты о жизни рассыпаются в прах, невольно начинаешь мечтать о том, чтобы просто достойно придать огню своих мертвецов.

Не глядя на нее, выскочила из шатра и побежала в сторону красной реки. Я полюбила за эти дни прибегать сюда. Смотреть на горячие, исходящие паром неспокойные воды и представлять, как они уносят меня в Лурд, к родным стенам уже ставшего чужим замка, к телу моего отца, так и не похороненного достойно его положению. Я мечтала о том, как своими руками в последний раз омою его ноги и лицо, закрою его глаза платком с гербом Лурда и спою последнюю поминальную песню под треск погребального костра.

Но сейчас...сейчас я смотрела, как накатывают волны одна на другую, гонимые сильным ветром, и молила Иллина не позволить мне оступиться. Не дать сгинуть в волнах порока, который ждал меня там, откуда я прибежала. Нет, я не боялась наказания Иллина или прихода Саанана за своей грешной душой. За короткий промежуток времени я потеряла не только брата, отца, свой город, но и собственное достоинство, сначала продавшись, а затем сдавшись в плен. И разве могла девичья честь значить больше, чем что-либо из безвозвратно утраченного мной?

Нет, я боялась не Далии, я боялась себя рядом с ней. Себя такой, какой была только что.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ. ДАЛИЯ И ЛОРИЭЛЬ

Я ехала, не спеша, отпустив поводья. В лагерь возвращаться не хотелось. Обход территории вдоль кромки леса ничего не дал – ни один обоз не проезжал здесь за последние сутки. Я осталась следить за дорогой. Дозор Лассара объезжает все окрестные дороги раз в сутки. Боятся твари. Знают, что мы скоро придем. Мы ждали Рейна уже несколько дней, без него двигаться в центр было совершенно бесполезно. А он решил вначале наведаться в Нахадас. Все из-за проклятой красноволосой суки, которая приворожила его к себе неизвестно чем. Как кость в горле застряла, как заноза железная глубоко под кожей. Сейчас бы уже были в городе, так нет – он вначале к ней! Итак постоянно все замыкается на ней. Я ее ненавидела…наши родители из-за нее погибли. Кто знает, как бы все обернулось, будь в ту ночь Рейн рядом с отцом. Когда из Туарна уезжала, он все еще со мной не разговаривал. И, Саанан его раздери, я понять не могла, почему он взъелся на Лори. Он считал, что она моя любовница…но на самом деле после того единственного раза между нами больше ничего не было. А то, что она всегда была рядом со мной, говорило лишь о том, что так я могла обеспечить ее безопасность. Пока не стало совершенно невыносимым находиться рядом с ней так близко, и я не отдалилась настолько, чтобы этот соблазн не маячил у меня перед носом.

Последнее время мне было все тяжелее и тяжелее смотреть на нее, видеть призыв в прозрачно-карих глазах, то светлых, то непомерно темных. Две заводи с осенними листьями, колыхающимися на поверхности опасной бездны с коварным течением. То золотистые, то насыщенно коричневые, бархатные.

Как же это невыносимо – видеть в них боль и непонимание, отталкивать снова и снова, когда хочется сдавить до хруста и не разжимать рук никогда. Избегать и ранить циничностью, держать в рамках и подальше от себя. Смотреть на нее изо дня в день и с ума сходить от желания касаться шелковистых волос, втягивать запах бархатной кожи, жадно, исступленно целовать ее губы и пожирать рваное дыхание, слушать, как растягивает мое имя с лассарским акцентом, видеть, как смотрит на меня. Никто и никогда не смотрел именно вот так. Словно я центр ее вселенной, источник боли и счастья. И меня тянет послать к Саанану клятву, данную себе, послать туда и Рейна, и всех других, кто осудил бы нас с ней. Да, вот так устроен мир: убивать детей, насиловать женщин, вспарывать им животы и отрезать головы, жечь и сажать на кол…все это – в порядке вещей, является неотъемлемой частью нашей повседневности и даже грехом-то не является, если ты на чужую землю войной пришел. А вот любовь однополая – это уже грех смертный. Ересь, скверна и мерзота. Признак связи с Саананом и одержимости им. В Лассаре нас бы ждала смертная казнь. Но мне было плевать…я привыкла делать то, что я хочу, и чужое мнение вертела на кончике своего меча вместе с языком того, кто его пытается мне навязать.

Только в голове постоянно пульсирует голос проклятой уродливой мадоры.

"- Смерть ты ей принесешь. Смееерть. Подальше держись...если любишь. Тени вокруг вас кроваво-красные.

- Молчи старая, я сумею ее защитить даже от самого Саанана!

- А от себя? От себя тоже сможешь? Ты убьешь ее. Тыыыы...

- Бред! Молчи, тварь! Ты нарочно мне это говоришь, язык отрежу суке!

Схватить за жесткую засаленную седую шевелюру и в воздух на одной руке поднять. Глаза твари сверкают разноцветными огнями, как в топи болотной морок. Уродливая настолько, что от омерзения мурашки по спине волнами. Убить хочется, раздавить, как гниль последнюю. Только Рейну нужна она. И я не посмею тронуть его провидицу...которая может вовсе и не провидица, а шарлатанка!

- Сивар всего лишь картинки видит...Сивар может и ошибаться. Дело Сивар – предупредить беду и помочь".

Трусливая лицемерная погань. Специально гадость сказала, а теперь шкуру свою вонючую спасает. Но с того момента как отрезало. Права она в чем-то, ведьма проклятая. У Лори будущее впереди, она из знатного рода. Замуж ей надо и детей рожать. А что я могу ей предложить? Связь позорную, седло и вечную дорогу? Проклятия людей?

И я дамасом заливалась изо дня в день. Девок в шатер таскала, и ни хрена не возбуждают меня. Ни с одной кончить не могу. Только она перед глазами.

Отселила ее. А как увижу, и сердце выворачивает так, что выть хочется. Мужики наши пронюхали, что не с ней я, и начали заигрывать, а меня от ревности дикой так ведет, что пару раз срывалась и полосовала слишком настырных. Вот и не хотелось ехать...знала, что там костер развели, ужинают наши. И она сидит у огня, волосы ее шелковые снегом припорошены ... в любой момент моей может стать, а я запрещаю себе, и от запрета этого с ума схожу. И снова мне воевать с собой насмерть. Пальцы сжимать до хруста, пить, а потом растирать себя между ног, представляя...о да...всего лишь ее маленькие груди с острыми сосками.

Конь сам дорогу к лагерю нашел, а я вдруг заметила вдалеке между деревьями чью-то фигуру... и сердце несколько раз болезненно дернулось. Оно сразу узнало. ОНА ждет. Вышла навстречу...

***

Одному Иллину известно, почему я всё ещё стояла на тропе, ведущей в наш лагерь, и, слушая заунывный вой ветра, ждала, стискивая окоченевшие пальцы. Странно, я чувствовала холод, но шёл он не снаружи, а изнутри. Оттуда, где с каждой пройденной минутой ожидания обрывалась надежда. Глупая, такая глупая - стоять тут и покорно ждать, когда появится Дали, ушедшая в разведку еще утром. Стоять и смотреть, как скрывают облака последние лучи солнца, а её всё нет и нет. Разведка. Кто знает, куда она отправилась после нее? Разве отчитывается кому-то Дали дес Даал, предводительница разбойников? О, я даже мечтать о подобном не смела. Мои грёзы...за короткий период я поняла, что они приносят только несчастья, а не радость, и научилась скрывать их даже от себя самой. Да и не распространялись они так далеко.

Но касались её. Да простит меня Иллин, сейчас – только её. Тягучие, фантастические, эти грёзы приходили каждую ночь, чтобы жестоко прерваться с первыми лучами солнца, пробивавшимися сквозь отверстия в моей новой палатке...в палатке, в которую Дали отправила меня. Вышвырнула, да, скорее, вышвырнула, из той, нашей общей. Иначе как можно назвать, когда вы обнаруживаете свои нехитрые пожитки собранными в небольшую котомку на земле у выхода из шатра. И ведь она даже не стала объяснять ничего. Да и зачем что-то говорить, если в эту же ночь Дали демонстративно танцевала и целовалась с одной из женщин. Одной из своих любовниц. Смешно...совсем недавно такая картина вызывала у меня лишь непонимание и осуждение, а сейчас...сейчас я сходила с ума от желания оказаться на их месте. На месте любой из тех, кого она тянула за собой в нашу...нет, теперь уже в свою палатку. Сейчас я знала, не просто догадывалась, а понимала, что именно получали эти девушки. Понимала и ненавидела за это их. И её.

Но ведь и я не спросила. Ни разу. Гордая слишком, чтобы вымаливать внимание, просить дать ответы ту, которая за последние дни ни разу даже не взглянула на меня.

Вот только гордость эта подтачивалась изнутри ревностью. Страшной, чёрной ревностью, расползавшейся в душе тёмным пятном и ржавыми когтями полосовавшей душу на части. Каждый день молчания как очередная вечность, пока не поняла, что однажды эта вечность может окончиться. Однажды Дали может не вернуться. И тогда я буду ненавидеть уже себя.

И я решила, что получу ответы на свои вопросы, даже если ради этого придется стоять на пронизывающем ветру всю ночь напролёт.

А потом увидела её на лошади верхом, и всё остальное перестало иметь значение. Волосы тёмные, собранные в хвост, покачиваются в такт ходу лошади, длинные пальцы поводья крепко сжимают. И непрошеным воспоминанием то, каково ощущать эти пальцы...о, Иллин...

Сделать несколько шагов навстречу ей, становясь прямо на пути коня и глядя в глаза Дали. Страшно...как же страшно, что мимо пройдет, заморозит взглядом своим тёмным, безразличным, и снова мимо меня, утягивая очередную распутную девку за собой.

Вздернула вверх подбородок, собираясь с силами, и руку протянула к морде лошади, не отводя взгляда от Дали.

- С возвращением тебя, Дали.

***

Каждый раз видеть ее – это как глотать большими глотками само солнце. Обжигает красотой возвышенной и непостижимой в свой светлой чистоте. Меня это поразило еще в ту нашу первую встречу на дороге, как отталкивается от нее грязь, как не прилипает к ней скверна и любая мерзость. Она всегда выше, на невидимом пьедестале. Моя маленькая велиария Туарна. Внутри меня происходила адская борьба, и одна половина меня, иссыхая от дикой любви к этой девушке, заставляла в самом эгоистичном порыве сделать ее только своей, а другая...другая все еще была Далией дес Даал и понимала, что, если так безумно люблю эту девочку, должна отпустить. Вернуть ей Туарн и пожелать счастья, а то и поспособствовать ему, охраняя стены ее замка до последнего вздоха. Но Дали уже давно перестала быть благородной...и сейчас, глядя на нее, я чувствовала, как сильно сжимается сердце в такт каждому ее слову. В глубоких темных глазах бездна боли и отчаянного ожидания, а ведь меня никто и никогда не ждал...никто вот так не выходил на дорогу встречать. Всем по сути было плевать, вернусь я или нет. Всем, кроме Буна и пары воинов.

Я медленно втянула морозный воздух, глядя на нежное раскрасневшееся на морозе лицо и блестящие медовые глаза, на выбившиеся из узла на затылке волосы, и перед глазами непрошено – эти роскошные косы рассыпаны на ковре, а глаза закрыты в наслаждении...бьется подо мной белой птицей, кричит и стонет. И все тело пронизало острейшим возбуждением на грани с агонией. Так сильно, что я пальцы в кулаки сжала.

- Случилось что-то? обидел кто?

***

Отталкивает от себя. Я знаю, что намеренно грубо отвечает, чтобы ушла. Не знаю только почему. Но до боли, до тянущей в самом сердце боли хочу узнать. В глазах её ответ увидеть. Вот сейчас, так близко, когда вокруг нет никого. Когда нет нужды надевать на себя маски ни ей, ни мне. И всё же сердце в груди забилось болезненно. Потому что поняла вдруг, что и Дали ответа ждёт, жадно его ждёт. Сощурившись, пряча интерес, затаившийся на дне потемневших глаз. Пускай. Пускай отталкивает от себя. Наивная. Неужели не заметила, как проросла в меня крепкой нитью? Сама свила её и прямо с сердцем сплела конец, а теперь пытается оттолкнуть?

- Случилось, - глядя прямо на неё, - обидели. Защитишь?

Потом. Потом я буду задавать те вопросы, которые мучили всё это время. Вопросы, не дававшие ни спать спокойно по ночам, ни вздыхать полной грудью, когда проходила рядом, даже ни разу не посмотрев в мою сторону. Сейчас хотелось совершенно иного. Я боялась признаться самой себе, что до одури желала сейчас не разговоров.

***

Мгновенная ярость. Адская и ослепительная настолько, что вдоль позвоночника словно из хребта шерсть гайларская пробилась. Убью тварей. Головы зубами отгрызу.

- Кто?

И спешилась, к себе ее рванула, стараясь рассмотреть на лице следы от побоев и чувствуя, как больно о ребра сердце колотится от близости ее и от вскипевшего адреналина. Сжимая скулы пальцами и вглядываясь в огромные глаза, чувствуя, как потянуло на самое дно. Как цепь на шею набросила и дернула вниз к себе.

- Кто посмел? Рыжий ублюдок?

***

Застыла, не ожидая такой реакции. Не ожидая и в то же время радостно, со странным неверием впитывая её в себя. И снова страх всколыхнулся где-то внутри. Что если мне кажется это всё? Что если нет в этом вопросе, заданном с такой испепеляющей яростью, ничего, кроме желания держать порядок в своем лагере? К Саанану...Мои мысли давно уже ведут меня прямо к нему. Так пусть у него будет причина мучить мою душу вечность весомее, чем просто мысли.

- И что ты сделаешь обидчику, Дали?

Приблизившись так близко, что, если податься вперед, можно коснуться её губ.

***

Вглядываюсь в глаза ее и начинаю понимать, что маленькая шеана вовсе не за помощью пришла, и не трогал ее никто...ко мне пришла. И от этого понимания рокот злости сменяется волной ярости на себя за то, что пальцы на ее скулах разжать не могу, и взгляд сам на губы ее сочные, приоткрытые опускается. Резко стало нечем дышать, и я зависла, не могу оторваться от ее рта. От этого манящего изгиба, похожего на сердце. Сама не поняла, как зубами стащила с пальцев перчатку и большим пальцем повела по верхней. Если губами к ее губам прикоснусь, сдохну на месте... и если не прикоснусь – тоже сдохну.

- А что ты хочешь, - выдохнула в ее губы и услышала тихий стон, от которого судорожно глотнула воздух, мне кажется, или, вместо морозного, он стал кипятком? - чтобы я с ним сделала?

Непроизвольно скользнуть на затылок, сдергивая ленту и позволяя ее волосам рассыпаться по плечам. Мучительно застонать, почувствовав их запах и пропустив между пальцами...

- Как мне его наказать...Лориэль?

***

Выдохнула резко, закрывая глаза и отдаваясь ощущению её пальцев на своей коже и на волосах. Иллин...как же я соскучилась по нему! И тело затрепетало от этой близости, от голоса её тихого, сменившего тембр и теперь ласкавшего кожу тихим звучанием. Сглотнула разочарованно, облизнув губы, которых она так и не коснулась своими. И глаза распахнула, чтобы охнуть, встретившись с горящей тьмой взгляда Дали. Тьмой глубокой, черной, и меня той самой веревкой в неё тянет, и я даже чувствую, как эта веревка натягивается, и больно...так больно в груди, если не сократить расстояние, если не прижаться рывком к её телу так, что оцепенели обе.

- Позволь мне её наказать, Дали...

И поцелуем в её губы, застонав от наслаждения, тут же отстранившись, чтобы увидеть, как тьма заполыхала саананским пламенем, и от неё тени расползаются по всему дну взгляда.

***

Без слов вцепиться в ее затылок обеими руками и наброситься на ее рот, задыхаясь от бешеной жажды, от голода, который затмил все остальное. К Саанану сучьи пророчества! Все к такой-то матери! Сил нет больше. Жадно языком в глубину ее рта, подхватывая под руки, сжимая так сильно, что слышу, как хрустят ее кости, как выдыхает сладкими рваными стонами мне в губы, как за плечи мои хватается и лицо сжимает холодными ладошками. Девочка моя...как же меня так затянуло в тебя, в нас...так что сил никаких нет больше отталкивать.

- Я наказывала, - в перерывах между голодными поцелуями, - я ее наказывала каждый день, - сжимая волосы обеими руками, заставляя запрокинуть голову, обездвиживая, бешено покрывая лицо поцелуями, - каждый саананский день она подыхала от боли...так ей и надо.

***

Словно плотину прорвало. И волны друг за другом бьются, одна на другую обрушиваясь, разрушая отчуждение из чёрного, испещрённого страхом камня, позволяя смотреть, как разлетаются в стороны щепки от этого холода, которым меня все эти дни морозила.

И ответной волной исступленной страсти вцепиться в её плечи, подставляя шею, лицо, губы, содрогаясь от каждого прикосновения влажного языка, постанывая в такт её сбивчивым словам. Дыхание обжигает, поджигая волны, бушующие под кожей, заставляя их гореть ярким пламенем. Дёрнула головой в сторону, освобождаясь от захвата, и сама ко рту её...алчно пальцами исследуя смуглое лицо, вспоминая каждую черту вот так, прикосновениями. Обводя каждый маленький, еле заметный шрам, изгиб бровей, губ, носа.

- Тогда достаточно...достаточно её мучить..., - и снова поцелуем, бесстыжим, голодным, - достаточно её боли.

Пальцами трясущимися потянуться к завязкам своего плаща, позволяя ему упасть к ногам.

- Достаточно меня мучить, Далииии.

***

Удерживать ее за шею, всматриваясь в глаза сумасшедшие, такие же сумасшедшие, как у меня сейчас, и от поцелуев ее кожа горит. Сильнее шею пальцами сжать, осматривая жадно растрепанные волосы, искусанные мною губы. Отпустила резко и с усмешкой смотрю, как расширяются ее глаза, как загораются ненавистью зрачки...Прыгнула в седло, продолжая смотреть на нее, чувствуя, как между ног жестоко пульсирует дикая похоть...Подняла коня на дыбы и резко опустила, протянула руку, предлагая опереться и вскочить ко мне в седло.

- Не здесь, маленькая шеана...я буду трахать тебя не здесь.

***

Разочарование вперемешку со злостью. С отчаянной, неуправляемой злостью, когда отстранилась и ухмыльнулась...словно кинжалом в живот ударила, и я согнулась неосознанно, думая о том, что, если оставит, если снова оттолкнет вот так, не прощу. Ей не прощу и себе. Унижения этого. И еле крик протеста сдержала, глядя, как она коня оседлала и на дыбы подняла, готовясь уехать. А внутри ярость зазмеилась ледяная...и тут же лед на тысячи осколков, когда руку протянула свою. Ни мгновения на сомнения, нагибаясь, чтобы поднять плащ, и, схватившись за протянутую ладонь, вскочить на коня, прижимаясь к её спине грудью. Руками талию тонкую обхватила, ощущая, как вибрирует напряжение под кожей отголосками её слов...грубых...чистый грех. Искушающий, испепеляющий, влечёт погрузиться, утонуть в нём с головой.

Теснее вжиматься в женское тело, сильнее стискивая плоский живот своими руками, пока несется на своей лошади вперед.

Не глядя на дорогу, но пьянея, с ума сойти, пьянея от запаха её волос. Стянула резинку с её головы под предупреждающее шипение, и с наслаждением уткнулась в затылок, втягивая в себя аромат её кожи.

Так порочно...так нагло, но позволить себе проводить ладонями по упругому животу, напряженно подрагивающему. И поцелуями быстрыми по волосам, по шее, смакуя собственную свободу. Зная...и предвкушая, как она отнимет её у меня, безжалостно выдерет из рук, чтобы погрузить в плен своей власти.

***

Сжимает меня, мнет ладошками, а меня трясти начинает, как в лихорадке и что-то обрывается внутри. Ведь не касался никто. Уже много лет. А она сильно живот сжимает, и у меня пульсация нарастает между ног с такой силой, что кажется, я взорвусь в этом седле. Чувствуя, как грудью к спине прижимается, как волосы целует. И это не только похоть...это нечто сумасшедшее, сжирающее нас обоих. В лагерь примчались: у костра уже угли тлеют, все по шатрам разбрелись. Только дозорные дремлют, прислонившись спинами к деревьям. С лошади спрыгнула и ее рывком стянула, тут же набрасываясь на ее рот, практически втаскивая в шатер, приподняв, спотыкаясь, наступая на свой плащ, выдергивая из ее рук накидку. На секунду оторваться от сладкого рта, чтобы, громко застонав от нетерпения, обеими руками разорвать к Саанану ее рубаху. Им иммадан при виде тонкой сорочки, облепившей упругую грудь и мелкие тугие комочки сосков, клитор дернуло сладкой болью.

Разодрала и сорочку, обнажая до дрожи желанное тело. Обхватила ее грудь обеими руками, жадно вбирая в рот соски, чувствуя, как хватает меня за волосы. В голодной лихорадке приподняла Лори и швырнула на шкуры, нависая сверху, снова впиваясь в ее рот, в нетерпении сдирая с нее штаны вместе с сапогами.

Сердце колотится прямо в горле, когда осматриваю ее голую, тяжело дышащую и распластанную передо мной на черных шкурах. Матово-золотистая кожа и это тело...само совершенство. У меня по вискам капли пота стекают, и вена бьется на лбу.

Скинула плащ в спешке, стянула с себя через голову рубаху и жадно Лори к себе прижала. Застонала почувствовав, как ее грудь по моей заскользила, как острый сосок за мой зацепился, заставляя заскрежетать зубами. Лицо ее пятерней обхватила.

- Моей сегодня станешь...полностью моей. Женщиной моей. Хочешь, Лори...хочешь стать моей?

Большими пальцами по соскам, и глаза закатываются от наслаждения прикасаться к ней. Такая податливая в моих руках, плавится как горячий воск, отзывается на каждую ласку протяжным стонами, выгибается, бесстыже подставляя грудь моим ладоням.

***

О, Иллин...как сдержать крики, чтобы не перебудить всех в лагере? От одного её взгляда захотелось закричать. Сколько мужчин смотрели на меня. Кто-то с похотью, кто-то с восхищением, кто-то словно мысленно раздевая...но никто, никто и никогда не прикасался взглядом так, чтобы я чувствовала эти прикосновения на своей кожи. И соски сжимаются в комочки, изнывая в желании ощутить её пальцы на них. Не думая о том, что стою практически обнаженная перед женщиной, ступая обеими ногами на путь, ведущий прямо в бездну к Саанану...не думая ни о чем вообще, кроме нее. Кроме её жадного взгляда, голодного, всепоглощающего...а после и вовсе лишиться способности мыслить, когда всё тело пронзило острой вспышкой наслаждения. Судорожно прижимать её голову к своей груди, подставляясь наглым, умелым губам. И чувствуя тот же голод, с которым она посасывает мою грудь. А после в спешке поднимать бёдра, помогая стянуть эти проклятые штаны, не отводя взгляда от её напряженного лица с заострившимися, словно хищными чертами. Нависает надо мной, трётся своей обнаженной грудью, а у меня кончики пальцев покалывает от потребности сжать её, и тело выгибает от невероятного, такого неестественного удовольствия ощущать её обнаженную кожу своей.

И кажется, что на всём свете нет ничего более правильного, чем лежать вот так, под ней, обвивая своими ногами её ноги и вдыхая в себя дыхание её слов. Закатывая глаза в наслаждении, стискивать пальцы в ладонях, чтобы не коснуться её самой...молясь Иллину о том, чтобы хватило сил...

- Давно твоя...Давно, Дали. Ты просто своё не брала. Возьми сейчас.

***

- Возьму, девочка, все возьму. Жадная я...по-звериному жадная.

И снова поцелуями голодными к ее рту, скользя жадными руками по груди, сжимая соски, опускаясь ниже, к бешено вздымающемуся животу, раздвигая ей ноги коленом и накрывая пальцами ее промежность, вздрагивая от жара, который обжег меня, и, надавливая пальцем, скользить между складками, рыча ей в рот, разрываясь от желания кончить немедленно и сдерживаясь изо всех сил. Я оргазмы и девственность ее хочу. Все хочу. Моя девочка. В бездну все сомнения! МОЯ ОНА!

Раздвигая лепестки, отыскать набухший узелок, потирая его вверх-вниз не отпуская ее рот, насилуя языком, опуская пальцы к крошечной дырочке между распахнутых ног, медленно проталкивая в нее средний палец, сатанея от влажности и выскальзывая, чтобы обвести клитор влажной подушечкой и сожрать ее всхлип. Готовая, такая готовая для моих ласк, такая податливая и чувственная.

Скользить широко открытым ртом по ее шее, вниз к ключицам, к бурно вздымающейся груди, растирая клитор несильно, едва касаясь и кусая кончики сосков, втягивая в рот и выпуская снова. От бешеного желания так же втянуть в рот ее пульсирующий бугорок и проникнуть в дырочку языком сводит скулы.

Вниз поцелуями-укусами, заставляя ее дрожать, еще ниже к животу, вылизывая, оставляя мокрые дорожки на коже, ныряя в маленький пупок и трепеща там, заставляя ее выгнутся подо мной с громкими стонами.

- Сладкая, - хриплю, не прекращая целовать, - твое тело слаще патоки, Лорииии.

Развела ноги в стороны и выдохнула сквозь стиснутые зубы, увидев ее нежно-розовую плоть. Лори резко свела ноги вместе, а я так же рывком развела обратно и тут же приникла ртом к ее лону, зарычав от ее вкуса, от того, как он взорвался у меня во рту дичайшим удовольствием, как оскалилась внутри меня волчица. Раздвинуть лепестки в стороны, провести кончиком языка вверх и вниз к сочащейся влагой дырочке. Нежно сжимаю и разжимаю клитор под громкие всхлипы, переходящие в короткие вскрикивания.

И тут же наброситься на него ртом, втягивая в себя, чтобы отпустить и начать нежно обводить кругами, то задевая самую вершинку, то дразня рядом и, обхватив губами, осторожно посасывать.

Какая же она вкусная, настолько вкусная, что я не могу ни на секунду оторваться от нее, поглаживая девственный вход пальцем, но не входя, а другой рукой дергая ремень на штанах чтобы проникнуть под них и сильно сжать себя ладонью, унимая адское желание разорваться на куски не на секунду не прекращая ласкать Лори языком и постепенно погружать палец все глубже и глубже. Тесно и так узко. Клитор под моими губами пульсирует все сильнее, и я больше не дразню я начинаю жестко и сильно растирать его языком в одном и том же ритме...давай маленькая кричи для меня...

***

Пальцами негнущимися, непослушными впиваться в ее волосы, всхлипывая, хватая открытым ртом раскалённый, такой раскалённый в палатке воздух. Должно же быть холодно...должно пробирать до костей от мороза, а меня трясет от дикого жара. Словно солнца касаюсь, и его тепло разливается прямо под кожу. Дразнит языком, сплетая его с моим, целуя с каким-то бешеным отчаянием и сводя с ума своими пальцами. Отвечать её губам, прикусывая кончик языка, когда дерзкая ладонь начинает ласкать между ног, и судороги удовольствия прокатываются по телу.

Меня колотит...меня трясёт в огненной лихорадке так, что кажется, может разорвать...совсем скоро. Разорвать, как тогда. Но теперь...теперь ощущения намного острее. Потому что она близко. Так близко. Ещё ближе, чем в тот раз. Но мне мало. Мне кажется, расстояние между нашими телами слишком большим. Инстинктивно выгибаться, чтобы сократить его, чтобы не оставить между нами даже воздуха...и закричать в ее губы, потому что словно молнией пронзило по позвоночнику, когда прикусила сосок, продолжая сводить с ума пальцами.

И единственное что позволить себе – зарываться в волосы ладонью, прижимая её голову к своей груди, к животу...

А после сжимать ноги, испугавшись того, что во взгляде ее прочла. Испугавшись и отчаянно захотев в то же время. Но Дали не дает больше выбора. И через секунду меня уже лихорадит от такой постыдной, такой порочной...и такой сладкой ласки. В низу живота бешено пульсирует наслаждение, отчаянно, ритмично движениям её губ и языка. Безумие...чистейшее безумие разливается по венам, оно бьется в них, запертое, запечатанное, требуя свободы. Что-то тёмное...что-то притягательное темное вибрирует под кожей, обжигает веки, заставляя зажмуриться, когда скользнула в меня пальцем.

А когда распахнула глаза и увидела, как Дали рукой своей себя ласкает, словно потеряв контроль...оно выплеснулось наружу, подобно огненной лаве. Обрушилось горячими волнами на голову, расщепляя на сотни пульсирующих от наслаждения частей. Громким, неудержимым криком. Спазмами, быстрыми, жадными, голодными.

***

Зарычать от ее крика, содрогнуться всем телом в оглушительном наслаждении от ее экстаза и от судорожных спазм, сжимающих мой палец, резко подняться наверх к губам ее и мощным движением заполнить ее сразу тремя, увидеть, как распахнулись от боли ее глаза, как в них засверкали слезы неожиданности, и тут же накрыть губы своими губами, не двигая пальцами, дрожать от судорожных сжатий ее узкого лона, так туго чувствуя ее изнутри. Моя малышка...Да, я взяла у тебя то, что берут у своих любовниц и жен мужчины...теперь ты моя женщина, и я хотела полное ощущение этого для тебя и для себя. Я лишила тебя невинности, и ты принадлежишь мне.

Языком скользить по ее языку, лаская, успокаивая, и, отрываясь на секунды от поцелуя, шептать:

- Маленькая...такая маленькая...сладкая Лори…Слышишь? Посмотри на меня. Ты такая сладкая, моя девочка. Я так хочу тебя...бешено хочу.

Первыми толчками глубже, шевеля пальцами, дразня ее изнутри и терзая дрожащий рот, и снова вторую руку к себе между ног, проталкивая внутрь пальцы и не вынимая своих из нее.

- Моя? Скажи, что ты моя. Громко скажи...маленькая.

Сильнее вбивая в себя пальцы и закатывая глаза от приближающегося оргазма, но очень медленно, двигая пальцами второй руки в ней, сгорая от невероятного ощущения тесноты и влаги. Придет время, и я буду остервенело трахать эту узкую дырочку всеми мыслимыми и немыслимыми способами, а пока что я хочу, чтобы она сказала мне, что она моя. Сказала, проорала, простонала, и меня раздерет от наслаждения под звуки ее голоса.

- Давай, Лори...скажи мнеее, им иммадан, скажии, - все быстрее и быстрее двигая рукой, рыча в ее губы, срываясь на гортанные стоны.

***

Не позволила опьянеть окончательно. Словно вырвала флягу с дамасом из рук, наполнив тело острой болью, от которой слёзы выступили на глазах и закричать захотелось. Но она заменяет вкус этой боли вкусом своих губ, нежно целуя, переключая внимание. И слова...эти откровения срывающимся хриплым от страсти голосом хлеще любой самой страстной ласки. И ощущение её дрожи. Да, Иллин, я чувствую, как она дрожит, нависая надо мной...и это...это словно самое искреннее признание. Осторожными движениями пальцев во мне, разгоняя боль, отмечая свою территорию, подобно хищной волчице.

- Твоя, - тихо, отвечая на ее требовательные поцелуи, - твоя, - смакуя ощущение собственной власти, глядя, как всё яростнее двигает рукой у себя между ног, - твоя, Далииии, - дернуться вперед, накрывая её губы своими и осторожно касаясь кончиками пальцев ее округлой груди.

***

И меня разорвало, едва она коснулась кончиками пальцев моих сосков. Остро, безжалостно разодрало на осколки разрушительного взрыва. Настолько сильно, что я закричала, сжимая коленями свою руку и ощущая, как нежные пальцы трогают соски, а мне каждое прикосновение отдается судорогой оргазма непрекращающейся агонии. И пот по спине градом катится... и мне впервые не противно от прикосновений впервые хочется, чтоб касалась...Задыхаться ей в рот, закатив глаза и содрогаясь всем телом, позволяя жадно целовать себя, продлевая мое наслаждение. И рухнуть рядом, запрокинув голову стараясь унять бешеное сердцебиение... а потом медленно распахнуть веки и потянуть ее к себе, укладывая сверху, вдыхая запах ее волос.

- Дерзкая девочка...,- усмехаясь уголком рта, - им иммадан, какая дерзкая.

Приподняла, заставляя смотреть себе в глаза.

- Нарушила все запреты, - поднесла ее руку ко рту и обцеловала тонкие пальцы, - не отпущу теперь...убью, но никому не отдам, слышишь, велиария Туарна? До самой смерти со мной будешь.

Сплела пальцы с ее пальцами и сжала до хруста.

- Поняла?

***

Вздрогнула от ощущения триумфа, прокатившегося по позвоночнику, когда Дали закричала...Закричала со мной и для меня. Словно мир на цветные стекла разбился. На мириады осколков, и каждый из них в небо взлетел, разукрашивая его, делая ослепительным свет солнца и заставляя искриться сам воздух. Её наслаждение оказалось не менее сладким, не менее потрясающим, чем свое собственное.

А когда сплела свои пальцы с моими, требовательно ожидая ответа, мне пришлось тряхнуть головой, чтобы скинуть с себя оцепенение и улыбнуться, засмеяться тихо от того счастья, которое затопило всё тело.

Поднесла её руку вместе со своей к губам и коснулась ими костяшек её пальцев, глядя во всё ещё темный взгляд.

- Разве смеет велиария Туарна ослушаться велиарию Лассара и самого свирепого разбойника на островах?

- Моара лаана…, - укладывая меня обратно к себе на грудь, и я закрываю глаза, чувствуя, как от счастья дух захватывает. От счастья и от какой-то безумной любви к ней. Моя женщина, моя любовница, моя вселенная. Хочу жить для тебя и умереть рядом с тобой.

ГЛАВА ОДИНАДЦАТАЯ. РЕЙН

Мы шли через замерзшее болото, которое всегда обходили десятой дорогой дозорные Валласса. Слишком много людей здесь погибло. Пошли через топь и не вернулись. Даже зимой коварная жижа местами замерзала, а местами покрывалась тоненькой коркой, и стоило ступить на нее ногой, как тут же вязкая грязь засасывала свою жертву на дно. И чем глубже несчастные погружались под воду, тем горячее она была. Когда трясина смыкалась над утопленником, очень часто в этом месте возникали клубы пара – несчастные варились живьем в адском котле Мерцающего болота, которое когда-то было одним из самых красивых водоемов северных земель.

Староверы поговаривали, что руки утопленников тянут к себе живых, дабы высосать с них души и утолить жажду мести. Ведь несколько сотен лет тому назад, когда земля принадлежала не только трем главным королевствам, но и мелким лионствам с маленькой численностью населения, имевшим суверенитет и иногда весьма прибыльное и выгодное месторасположение, Рамстан Третий, прадед Ода Первого, захватил северное королевство Суманжи и всех его жителей, включая стариков и детей. Их согнали на Мерцающее озеро и, привязав камни на шеи, утопили.

Инквизиция Лассара утверждала, что все они –приспешники саананские, мадоры, нагоняющие напасти и хворь на людей, оборачивающиеся зверьми дикими и поклоняющиеся идолам. На месте руин города Суман все еще оставались высеченные из камня фигуры богов. Вязкая грязь добралась и до них, и теперь они торчали из воды, как жуткие призраки прошлого, погубившие тех, кто в них верил.

На самом деле Рамстан присвоил себе плодородные земли у горячего источника с залежами драгоценных камней в горах у самой кромки воды. Но земля Суманжей была словно проклята. Урожаи горели, как в засуху, оползень похоронил под собой все рудники вместе с лассарскими рабочими-рабами, а потом и само озеро начало наполняться горячей грязью, превращаясь в лютое место, где по ночам слышались крики мертвых людей, плач младенцев и проклятия суманжских женщин, погребенных в заводи вместе со своими детьми.

Рамстан не поверил, сам приехал на рудники и…все его войско пошло ко дну при переходе через заводь по узкому мостику, а сам велиар вернулся в лагерь бледный как смерть. С тех пор он тронулся умом, и на трон взошел его брат.

Лассары бросил Суманж, и никто из них больше никогда не приближался к этому гиблому месту. Здесь не рыскали даже баорды, а валласский дозор и подавно обходил это место стороной. Но Алс дас Гаран прав: это место было стратегически идеальным для нападения на Нахадас в самые кратчайшие сроки.

Мои люди наотрез отказывались идти, пока я не пригрозил лично утопить самых трусливых в Мерцающем. Сивар притихла и вцепилась в прутья своей клетки, глядя вдаль белыми глазами. Я ничего у нее не спрашивал, потому что не хотел слышать ответов – они бы не изменили моего твердого намерения идти в Нахадас именно этой дорогой. У меня не было выбора.

Да и я не суеверен. Смешно верить в потустороннее, когда прекрасно знаешь, какая на самом деле тварь живет внутри тебя и что ты человек лишь условно с огромными оговорками. Мне было плевать на россказни перешептывающихся воинов. Самое страшное, что нас здесь ожидало – это вероломство астрана и мое обманутое доверие. Моя рука ни на секунду не отпускала рукоять меча. В любое мгновение я был готов разрубить на куски ублюдка Ода Первого, который походил на него как две капли воды…как, впрочем, и на Одейю. Каждый раз, когда я смотрел на его спину и на развевающиеся белые волосы, мне хотелось снести ему голову мечом и посмотреть, как она покатится по припорошенной снегом грязи и как уйдет под булькающую воду. Но у меня в висках пульсировали его слова, что она меня ждет. Да, умом понимал почему: я – ее единственная надежда выжить, а сердце, оно, проклятое, дергалось и агонизировало от какого-то идиотского счастья и предвкушения встречи. Я лишь панически боялся не успеть. Боялся, что Данат казнит ее. Саананский сукин сын перестал бояться даже Ода Первого. И я хотел понять почему. Что именно заставляло эту подлую тварь не трястись за свой жирный зад? Кто обещал Астрелю прикрыть его…кто-то хотел, чтоб он казнил Одейю? И в ту же секунду меня словно било ножом под дых, и я с трудом сдерживал стон. Идиот. Жалкий идиот. Какая разница, кто и зачем? Разве ты сам не за тем идешь по ее следам, чтоб лично казнить красноволосую суку? ЛИЧНО! Именно! Лично и никак иначе. Только мне решать, как, где и когда. И ни одна тварь не имеет права даже пальцем ее коснуться, не так посмотреть или оскорбить хотя бы словом. Что бы ни натворила эта шеана, она моя женщина. И ничто этого не изменит, даже ее смерть. Астран вдруг осадил коня, и я поднял руку, давая знать отряду, что мы не двигаемся дальше. Спустя секунду мы поняли, почему он остановился – в темноте по всей поверхности болота вспыхивали огоньки, словно из-под вонючей жижи вырывались языки пламени.

- Он ведет нас в пекло – это лассарский лазутчик. Мы все здесь умрем!

Я резко обернулся к одному из воинов.

- И ты будешь первым, если еще хотя бы слово вырвется из твоей пасти.

Посмотрел на астрана – он удерживал коня, глядя на огни, словно впал в оцепенение, и вдруг повернулся ко мне и с отчаянием в глазах простонал:

- Оно нас не пускает…Началось время мерцания.

- И что это значит? – спросил я, глядя астрану в глаза, такие же цветом, как и у Одейи.

- Это значит, что вода внутри горит. И огонь прорывается даже через корку льда. Там под землей проснулись вулканы, в недрах земли из самого пекла саананского, и несколько раз в году это пекло вырывается наружу.

- И как ты собирался нас провести через это место, если повсюду трясина и эта огненная дрянь?

- Под водой есть каменная гряда, она разделяла озеро на две части. Я точно знаю, где она проходит….

- Тогда в чем дело? Чего мы ждем? Или ты завел нас в ловушку? – выдернул меч из ножен наполовину, - Отвечай, лассар!

Он даже не взглянул на мой меч, а его глаза лихорадочно блестели. Он был взволнован до такой степени, что, несмотря на холод, на его лбу выступили капли пота.

- Дело в том, что камни нагрелись и могут начать проваливаться глубже…вы все можете пойти ко дну, - сказал он и стиснул челюсти до хруста, - или сгореть живьем.

- Могут или начнут?

- Я не знаю, как давно началось мерцание. Где и как часто вспыхнет огонь. Многие из вас могут погибнуть. Я должен был сказать вам об этом… а вы решайте, что делать дальше. Но если повернем, в Нахадасе будем не раньше, чем через двое суток.

Он давал мне право выбора – рискнуть своими людьми или рискнуть жизнью Одейи. Благородно, Саанан его раздер!. Слишком благородно для лассарскго ублюдка. Впрочем, речи его отца тоже звучали благородно, когда он рассказывал моему о мирном соглашении и заручался его поддержкой, а потом вероломно отнял наши земли и вырезал как скот наших людей. Я встретил напряженный взгляд Сайяра, а потом посмотрел на своих людей. Я больше не мог рисковать ими. Не мог заставлять проливать кровь ради дочери их лютого врага. В Нахадасе только моя война. И если никто из них не пойдет за мной, я сделаю это один.

- Лассар говорит, что дальше идти опасно и все мы можем погибнуть. Но это единственная быстрая дорога в Нахадас. Половину пути мы уже прошли. И враг не ожидает, что мы выйдем с этой стороны – наша победа может быть сокрушительной и быстрой. Но ее может и не быть вовсе. Каждый из вас волен решать, куда он идет дальше и на что готов пойти ради Валласа и своего велиара. Я собираюсь идти через это болото и возьму с собой лишь тех, кто готов рискнуть вместе со мной. Кто не готов, может вернуться назад и идти в Нахадас безопасной дорогой, чтобы поспеть нам на помощь через несколько суток. Выбор за вами. Вас за него не осудят и не казнят.

Люди молчали, а у меня холодок пополз вдоль позвоночника, и в горле как кость застряла – вот он момент истины: не тогда, когда в страхе падают ниц и целуют руки. Настоящая преданность проявляется тогда, когда есть возможность ее вовсе не проявлять.

- Кто готов идти со мной, поднимите ваш меч.

Первым вздернул руку Сайяр. Лезвие сверкнуло красным, отражая вспыхивающее пламя. А у меня дыхание участилось… «ну что, Рейн Дас Даал, вот ты и посмотришь, кто и правда готов с тобой умереть, а кто боялся все это время за свою шкуру».

- Я за вас хоть в пасть к Саанану, если вам это нужно. Я присягнул вам в верности, еще когда вы в люльке лежали и палец сосали. Я с вашим отцом три войны прошел.

Фарнан поднял руку с мечом. И седые волосы волной упали ему на лицо. Здоровенный детина, с косичками у висков и длинной седой бородой. Меч в его огромном кулаке казался детской игрушкой.

- На смерть за Даала! В пекло!

- На смерть за Даала!

И еще несколько рук … и еще. А у меня кость в горле превращается в горький ком, от которого глаза жжет и желваки на скулах туда-сюда двигаются. Все! Чтоб я сдох! ВСЕ! Никто не остался! Им иммадан! Я поверить не мог. И гордость крыльями за спиной вспорхнула, удесятеряя силы.

Заорал, поднимаясь на стременах с мечом, направленным в черное небо:

- За Валлас! За Амира дас Даала! За нашу землю – смерть врагам!

- За нашего велиара – смерть врагам!

Мы обливались ледяной грязью, чтобы дать одежде намокнуть, чтоб пламя не сразу начало пожирать нас. Прятали волосы под шлемами и капюшонами, обматывали руки мокрыми тряпками.

И ринулись в самое пекло, за астраном, который вел нас вперед, такой же черный и страшный, как и каждый из нас. Казалось, мы попали в самый ад. Огонь словно учуял нас, он вспыхивал возле отряда с разных сторон, иногда посередине, прямо под ногами, камни шатались из стороны в сторону, готовые сбросить нас вниз, в вонючую жижу. Первым загорелся Фарнан. Мы облили его грязью, сбивая пламя, но следом за ним, словно факелы, вспыхнули ещё двое, а затем под ними проваливались камни. Дорога превратилась в бойню со стихией. И я был бессилен что-либо сделать, я лишь скрежетал зубами, когда кто-то из них с всплеском падал в грязь и с диким воплем и невыносимо жалостливым конским ржанием шел на дно вместе со своим верным скакуном. Впереди виднелся берег, но, казалось, до него не несколько метров, а целые сотни миль, без конца и без края. Огонь, самая страшная стихия из всех, не оставляет ни малейшего шанса.

Я смотрел, как астран ловко объезжает вспыхивающие огни, и к восхищению примешивалась едкая валлассакая ненависть к лассару. Он оставался жив, а мои люди гибли, и я не мог им помочь, не мог ничего изменить. Только считать свои потери про себя и болезненно морщиться. И опять ради нее. Они ведь сейчас умирали не за победу над Нахадасом, ее можно было добыть и через три дня, идя другой дорогой, они гибли сейчас ради того, чтобы я успел вырвать из лап Даната Одейю дес Вийяр. Дочь того, кто отнял у них отцов, матерей, сыновей, отнял свободу на долгие годы. Вот ради чего я вел их на смерть, и я ненавидел себя за это намного сильнее, чем ее. Я ненавидел себя за эту губительную страсть, за эту одержимость и невозможность сказать этой суке «НЕТ»!

Когда лошадь Алса оступилась и шагнула прямо в языки пламени, а его плащ занялся огнем, я даже не пошевелился. Это были секунды, когда мне ужасно хотелось, чтобы он сгорел живьем. На моих и на их глазах. Корчился проклятый бастард, чтоб пылала Одовская кровь, чтоб послать подлому мерзавцу голову еще одного сына.

«Девочка-смерть просит жизни для своего брата». И перед глазами фигурка ее во всем белом стоит на подоконнике, руки, как птичка, раскинула, чтоб вслед за братом своим старшим лететь…а я тогда понял – не станет ее, и никого не станет. Валласс рухнет. Потому что в эту секунду не станет меня. Обречен я любить ее, женщину-смерть с волосами цвета крови, а она обречена принадлежать мне до самой смерти.

Набросил на плечи Алса свой плащ, сбивая пламя, и молча принял благодарность, но мы оба знали, что мне она не нужна. Будь это при иных обстоятельствах я бы с него кожу срезал валласским кинжалом, как с сырой картошки кожуру.

Отряд выбрался на берег, и я с дикой болью в груди пересчитал, сколько нас осталось – мы потеряли почти половину. Все молча сидели на своих конях и смотрели друг на друга, кто-то стонал от ожогов, и я кивнул на клетку Сивар:

- Эй, старая, нужна мазь от ожогов.

- Лучше б ты спросил у Сивар, прежде чем идти дорогой огненной смерти.

- Сивар – последняя, у кого я что-то спрошу. Давай, выполняй свои обязанности, лечи их. И не болтай много, а то сброшу, как мешок, в болото и смотреть буду, как ко дну пойдёшь.

- Не сбросииишь, нужна я тебе.

Сука старая испытывает меня. А мне сейчас не до испытаний, меня на клочки раздирает от боли и от понимания, что в очередной раз людей своих потерял. Воинов верных. Они на смерть за меня, а я…а я на смерть за нее.

Сгреб баордку в охапку и к воде потащил. Над самыми языками пламени, как мешок, поднял.

- Ну что? Баорды молятся или они дохнут молча?

- Ннннне…нененене. Не надооо. Сивар все сделает. Сивар молчать будет. Сивар… Сивар мериду Дасу даст. Много мериды. Чтоб Ниаду трогать мог как наяву. Бесплатно даст.

Я тряхнул ее несколько раз, с презрением глядя, как вращает глазами, омерзительно, словно насекомое, ногами дергает и руками.

- Дашь, когда надо будет. А пока свое дело делай. Чтоб на ноги их подняла за считанные минуты. Нам идти надо.

- Поздно уже, - пробормотала, а я пальцы чуть не разжал.

- Что поздно, им иммадан?

- Лечить поздно - ожоги от мерцающего пламени сами пройдут через время.

- Лечи. У нас этого времени нет.

Швырнул ее на землю и дамас к губам прижал, сильными глотками осушил флягу так, что горло перехватило. Астран со мной поравнялся.

- Идти надо. Рассвет скоро.

- Где ее держат?

- В темнице под крепостью. На рассвете поведут на казнь. Вчера приговор оглашали и сутки дали на очищение. С первыми петухами сначала в ледяную воду опустят, а потом на костер.

Я смотрел на грязное, покрытое налипшими комьями и сажей лицо астрана и думал о том, что не будь он лассаром я бы сейчас пожал ему руку. Он вел нас через это пекло один и ни разу не свернул и не остановился.

- А где ее старший брат?

- Где-то в окрестностях бродит, но … но мне кажется, все происходит с его молчаливого согласия.

- У вас не семейка, а змеиное гнездо.

- Возможно. Но не у всех.

- Возможно, не у всех.

Он смотрел мне в глаза, а потом вдруг сказал:

- А она говорила, что вы меня казните на месте…

- Да? Что еще она говорила?

- Ничего больше…она не разговорчивая. Да и не знаем мы друг друга почти. Когда я ее ребен…

- Рейн! Впереди отряд дозорных. Нападаем или…

- Нападаем! Отберем еду и лошадей, наши выбились из сил. – повернулся к астрану, - Я бы казнил, если бы она не попросила не убивать тебя. Но я убью тебя позже, лассар. В честном бою. А сейчас ты либо беги отсюда, либо тебе придётся бить своих.

- Алс дас Гаран никогда не бежит с поля боя. И вам без меня не взять площадь, полную астранов и охраны. Что до своих, пока моей сестре угрожает опасность и исходит она от них, они для меня враги.

- Ты точно лассар и сын Ода?

Расхохотался и пришпорил коня:

- Вперед! Надерем задницы ублюдкам! Снимем с них шкуру!

- Валлассары напали! Беги в Нахадас! Валлассары! Пусть в горн трубят!

Один из дозорных спрыгнул с коня и побежал в сторону города. Я выхватил лук из-за спины и хотел выстрелить, но на меня надвигался здоровенный верзила с мечом наголо.

С дозором мы разделались довольно быстро, сменили лошадей и, переодевшись в форму лассарских воинов, двинулись на Нахадас. Остальные пошли окружной дорогой, чтобы выскочить нам на помощь со стороны центра города. Когда мы въехали на площадь, там уже тлели угли, и полностью сгорел хворост. Я расширенными глазами осматривал толпу, потом повернулся к Алсу, меня затрясло, как в мгновенной сильнейшей лихорадке. Я даже голос на несколько секунд потерял:

- Где? – сипло, почти не слыша себя самого, - ГДЕ, ИМ ИММАДАН! ГДЕ ОНА?!

Спешился и бросился к костру, с ужасом различая в золе человеческие останки. Упал на колени, ероша пепел и обугленные кости. Дрожа всем телом и чувствуя, как оно немеет. Как паника охватывает с ног до головы, лишая на какие-то мгновения рассудка.

- Казнили шеану, туда ей, сучке, и дорога, - сказал кто-то из лассаров, и я, резко поднявшись с колена, свернул ему голову с тихим хрустом. Повернулся из стороны в сторону, не понимая, что происходит и куда идти, где и кого искать. Растерянный, размазанный по земле:

- ГДЕ?! – рев разнесся эхом по площади, и люди начали показывать на меня пальцами. Пятиться назад. Ветер сорвал с меня капюшон, и некоторые в ужасе принялись осенять себя звездами.

- Монстр! Валлассарский зверь!

- Смеющийся убийца! О, спаси нас Иллин! Мы все умрем!

В ту же секунду взревел горн, а я все еще не мог отдышаться. Я вертел головой, я тряс ею, не веря глазам… не веря тому, что они говорили. Искал взглядом Сивар, но не нашел.

- Данааааат! Убью суку! Убью, если тронул!

Оттолкнул Алса и выдернул меч, замечая, как расступается народ, как бежит с площади врассыпную и как скачут на лошадях астраны в черных сутанах с мечами за спиной.

Это была самая жестокая бойня за всю историю моего сопротивления и наступления на Лассар. Астраны дрались на смерть. Мои парни озверели, как и я, мы рвали их голыми руками, резали головы и вспарывали животы. Прорывали оборону города, как могли, и двигались к Храму. Их было много, они походили на черную саранчу, выскакивающую стаями и бросающуюся на нас с короткими мечами. Мясорубка, где кровь лилась ручьями по белому снегу, и раненые лассары уползали в сторону города, волоча за собой собственные кишки, безногие и безрукие люди-обрубки. Мы не щадили их. Рубили на куски и кололи, как свиней. Каждый из нас вспоминал, как они ворвались в наши города и убивали наших женщин и детей. И я еще не готов был думать о том, что там…там были ее останки. Я не верил. Я бы почувствовал, что она мертва. Так говорила баордка. Мы связаны с ней кровью.

Когда вонзил меч одному из астранов в глаз и провернул острие, рядом со мной раздался голос Алса:

- Теперь я знаю, почему о тебе говорят, что ты чудовище!

Я схватил его пятерней за лицо и приставил меч к его горлу.

- Ты говорил на рассвете! Ты, им иммадан! Ты говорил, что мы успеем!

- Это не она, - пробормотал он, - Не Одейя. Быть не может… не она это.

Бормочет, и глаза расширились от панического ужаса, а я сам заорать хочу и не могу. Только сильнее в горло его впиваюсь.

- Где Данат прячется?

- В Храме…о-о-он в храме. Только там.

Толкнул его в снег и, сжимая меч в окровавленных руках, пошел к огромному зданию навстречу ледяному веру.

- Не она это! – кричал мне вслед Астран.

Я и сам знал, что не она, и я собирался узнать, где мне искать ее теперь. А ещё я желал расчленить Даната Третьего и усыпать его мясом алтарь его проклятого Иллина.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ. ОДЕЙЯ

Когда я увидела Маагара, мне захотелось расплакаться от счастья, я закричала его имя на всю площадь, и сердце радостно забилось, затрепыхалось. Брат. Он приехал спасти меня. А значит, и отец все знает. От облегчения по щекам покатились слезы, впервые с момента, как меня привязали к столбу и подожгли факел. Впервые с момента, как поняла, что сгорю сегодня на площади перед храмом, где иной стала и проклятой…умру, так и не увидев ЕГО, умру, так и не сказав, что у него…что у нас сын родился. А когда Нахадас возьмут и храм разрушат, кто на могилу мертвому малышу цветы носить будет? Я только рядом с Рейном согласна глаза навечно закрыть, только от его рук, от его меча. Никто не вправе больше казнить меня.

Маагар зычно рыкнул, чтоб костер погасили… а я ждала, когда от отдаст приказ рубить на части жирного борова Даната, ждала, когда тот пустится наутек или упадет в ноги моему старшему брату и будет молить о пощаде. Но ничего этого не произошло. Ни Данат не пал ниц, ни Маагар не приказал его взять под стражу. Какое-то время они о чем-то говорили, а меня не торопились отвязывать от столба. Я так и стояла босая на снегу, с посиневшими руками и приросшая ступнями к обледенелым веткам. Постепенно радость сменялась оседающей на легкие горечью, облаком черного пепла падала мне на сердце, заставляя его биться все медленнее и медленнее, иссушая слезы и наполняя глаза чернотой понимания…Он не пришел меня спасти, здесь происходит нечто иное. И это понимание заставило губы в кровь кусать, в мясо. Мой брат старший…моя кровь и плоть. Частичка меня самой. Как отец нас учил – всегда вместе в трудную минуту.

Разочаровываться больно. А в близких и любимых больно втройне. И я вдруг словно калейдоскоп повернула, а картинка складывается уродливая, отвратительная. Мне бы проморгаться или проснуться. Только не сплю я, наяву все происходит, и мешочек с золотом Маагар вовсе не в мареве кошмара в ладонь Даната кладет, а по-настоящему. И я вдруг ясно понимаю, что брат все знал, и я должна была сегодня умереть…только что-то помешало, их планы поменялись, или вмешался отец. Нахмурившись, смотрела, как Данат засуетился, к Храму побежал, а брат наконец-то перевел взгляд на меня и презрительно скривился.

- Валлассары близко! Валлассары в город прорываются!

- Отвязать, взять под стражу. Мы покидаем Нахадас прямо сейчас. Вели Данату астранов своих собрать, мне войско нужно.

- А как же город? Останется без охраны? – советник Маагара, Чезар, капюшон скинул и бороду светлую ладонью пригладил. Чезара отец к Маагару приставил еще в юности. Бастард благородного лиона, он был предан дому Вийяров как сторожевой пес. Не раз брата собой в боях закрывал, за что лишился трех пальцев и уха, когда в плен к валлассарам попал.

- Оставьте с десяток, остальных с собой забираем и уходим. Кто знает, каким войском нас валлассары преследовать будут.

- Можно бой дать, мой дас. Позиция у нас выгодная, и войско большое. По нашим данным…

- Плевал я на ваши данные. По моим данным тысячное войско у него. Я своими воинами рисковать не стану. В прошлый раз отец мне таких потерь не простил. Уходим.

- Куда направляемся, мой дас? Что мне астранам сказать?

- В Тиан едем. Суку эту в башню повезем.

В Тианскую башню. И сердце грохнулось вниз…разбилось вдребезги еще раз, потому что это означало смерть. С Тианской башни никто не выходил на свободу. Именно там мой прадед по отцовской линии запер свою жену, и она зачахла в каменном мешке, пока он развлекался с фаворитками и растил бастардов. Тюрьма для высокородных преступников, неугодных властителю, но слишком знатных или родных, чтобы подняться на плаху или быть заточенными с обычными узниками. Оттуда выходят лишь в гробу.

- Маагар! – закричала изо всех сил, - Брат! Маагар! Нееет! Отцу напишиии! Пусть он решит, Маагар!

- Это он и решил! Скажи спасибо, что не отдал приказ сжечь шлюху валлассарскую! Я бы сжег…но я пока не велиар. Езжай в Тиан и молись, чтобы я пришел к власти не так скоро. Не сестра ты мне, а подстилка вражеская.

Крикнул мне и даже не обернулся. В груди нарастало рыдание. Огненный шар сжигал грудную клетку, и нет сил слово вымолвить, нет сил просить о чем-то. Враги мы теперь с братом родным и с отцом. Усмехнулась потрескавшимися губами – выжила в плену, потеряла людей своих, ни разу от родины не отреклась, а вернулась и, оказывается, все отреклись от меня. Пока воины веревки срезали, смотрела вслед всаднику со светлыми волосами… и перед глазами он, совсем мальчик, через ручей меня на руках переносит и вот так же брезгливо кривится, а потом руки разжал, и я прямо в воду упала, а он злорадно хохочет, подбоченясь:

- Утопить тебя надо было, когда родилась.

- За что? – шепотом, пытаясь встать в полный рост, и, сбиваемая быстрым течением, путаюсь в длинных юбках, а ветер волосы в лицо мокрые швыряет.

- За то, что мать нашу убила, и за то, что шеана ты. Люди говорят будем все мы прокляты из-за тебя.

Все это забывается с годами. В детстве часто говоришь обидные слова, ранишь, бьешь близких и родных, потом со временем сожалеешь. Мне не вспоминалось об этом, я помнила совсем другое. Помнила, что он мне брат родной. Я б за него жизнь, не раздумывая, отдала…даже если бы предателем стал. Кровь и плоть он моя. Семья. Отец бы ни от одного своего дитя не отвернулся и от семьи никогда не отворачивался. Деспот он и тиран, но своя кровь для него важнее всего остального.

Я думала, меня отведут в келью сменить одежду, но вместо этого мне на плечи набросили накидку и усадили в седло. Я не чувствовала своих ног, не могла даже пальцами пошевелить от дикого холода, но никого это не волновало. Я лихорадочно глазами Моран искала, неужели Данат и ее не пощадил, неужели ее казнили или заперли в подвалах?

А потом увидела, как Верховный астрель из ворот храма на вороном жеребце выехал в сопровождении войска, с ним рядом повозка, сундуками заваленная и мешками. И перед глазами моими от ненависти потемнело. Сволочь! Трусливая тварь бросал Храм и людей ради собственной шкуры. Бежал, как крыса с тонущего корабля. Уводил астранов, которые должны людей защитить. Все они крысы! Они могли Рейну отпор дать, их больше, и народ бы поднялся, ополчился против врага… а они бегут.

Когда с площади выехали, я женский крик услышала и встрепенулась от радости. Узнала – Моран моя. Моя верная девочка. Она бросилась к коню Маагаровскому под ноги, и тот резко на дыбы встал. Сумасшедшая. Что творит!

- Совсем ополоумела! Жить надоело? – Рявкнул Маагар, а она тут же вцепилась в его поводья.

- Позвольте сапоги ей надеть, ноги синие. Отнимутся. Позвольте, мой дас. Будьте великодушны к сестре вашей, как бы она ни провинилась. Иллином заклинаю.

Короткие минуты молчания, смотрит на Моран, не моргая. А мне тот взгляд не нравится. Знаю я его. Похотливая тварь, животное. Как-то брали мы с ним одну из деревень, этот нелюдь сам женщин насиловал наравне со своими солдатами, у меня на глазах. И тогда у него именно такой взгляд был.

- Маленькая рабыня-валлассарка? Преданная дикарочка с томными глазами…Помню-помню, как тебя по ночам к Самирану водили в надежде, что у него встанет на девочку, а не на юных пажей государевых…Жаль не ко мне. Ну что ж, надень на свою десу сапоги. А я потом с тобой поговорю, как привал сделаем.

Концом плетки ее лицо за подбородок поднял.

- И смотри, мне без фокусов своих. Побыстрее. Нет у нас времени.

Конечно, нет, ведь ты трусливая псина Рейна боишься. Моран бросилась ко мне, хватая мои посиневшие ступни в ладони, затянутые перчатками, дуя на них, растирая, прижимая к груди по очереди.

- Сейчас. Сейчас отогрею вас, моя деса. Еле вырвалась от стражников. Воспользовалась моментом, когда сборы начались, и сбежала. Меня хряк жирный в подвале закрыл, но астраны сжалились, зная, что город оставляют, выпустили пленников.

Моран, пока говорит, дамас льет на тряпку и ноги мне растирает, причитая то на лассарском, то на валлассарском. Только страшно мне, чтоб она со мной ехала. Страшно после взгляда Маагара и от того, что защитить, как раньше, не смогу.

- Беги, Моран. Возвращайся в храм. Валлассары тебя не тронут - ты своя. Опасно здесь…ты его не знаешь. А я знаю, он глаз на тебя положил.

- Я вас не оставлю. Дорога длинная и опасная на Тиан. За вами присматривать надо. И в башне кто утешит вас? Мы попробуем сбежать. Я что-то придумаю. Вот увидите. Не отчаивайтесь.

- Мне страшно, что храм разрушат и кладбище…могилу сына осквернят… я только об этом и думаю, и нет мне покоя, Моран!

А сама ступни мои кутает в материю и сапоги натягивает.

- Валлассары не варвары, они мертвых чтят и никогда могилы не тронут. Мертвый враг всегда заслуживает уважения.

- К сыну хочу…душа болит уезжать. Не могу его одного, холодно ему там…страшно.

- Тсссс. Вот так, моя деса, сейчас согреетесь. Выпейте дамаса, вам легче станет. Вы еще вернетесь сюда, вот увидите. А сын ваш не под холодными плитами, там только косточки, а он вот здесь.

Пальцем мне в грудь ткнула.

- Он в вашем сердце живет, и, куда бы вы ни отправились, он с вами останется. Пока вы его помните.

- Живее там. – крикнул кто-то из командиров.

- Маагар, мой дас, валлассары приближаются. Срочно уезжать надо.

И снова сердце забилось быстрее от понимания, насколько Рейн близок ко мне…. Насколько рядом. Почти нашел. Мне бы бежать от брата…только как? Руки связаны, стража по обе стороны. А Моран бессильна что-либо сделать.

Мы проскакали несколько миль на юг, огибая кромку леса, но не выезжая на большую дорогу, чтобы не быть замеченными валлассарскими лазутчиками. Смешно…они так боятся Рейна, что готовы несколько дней крутиться по заснеженным дорогам и идти через горы, лишь бы не столкнуться в бою с ним. Когда люди и лошади из сил выбились, Чезар вывел нас к полуразрушенной цитадели. Ее разбили еще при первой войне с Валласом, до правления моего отца. Так и осталась она полуразвалившейся стоять, как призрак, у южной дороги, а через сотню миль новую возвели с высокой башней и мощной оградой. Маагар решил на ночлег здесь остановиться, и это было верное решение – людям нужно было отдохнуть. Наверняка, его принял Чезар и никак не мой брат. Мы расположились в правой части цитадели, которая не просто уцелела, а еще и хранила в своих подвалах запасы продовольствия. Я слышала, как довольно вопили солдаты, отыскав солонину и дамас. Рабов и меня вместе с ними согнали в солдатский барак. Мужики прямо там костер разожгли.

Пока у костра руки и ноги грела, внимание на пожилого воина обратила, он в руках сверток держал. Бережно так, словно в нем что-то драгоценное лежало.

Никто его не замечал в общей суматохе, а я глаз не сводила, потому что странным он мне казался: военный тулуп с нашивками иными, не цветов дома Маагара Вийяра. Не иначе как он здесь, еще до прихода отряда прятался. Не говорил ни с кем, в стену вжался и исподлобья на солдат поглядывал, а иногда шикал на них, когда громко разговаривали.

Как стемнело, все соломы натаскали со старой конюшни, вокруг костров разложили и улеглись. Разговоры стихали постепенно, а я лежала и в черный потолок смотрела. Последние дни свободы. В башне я света белого не увижу, только через оконце под потолком. Видимо, я все же задремала, утомленная долгой дорогой. Как вдруг посреди ночи меня словно подбросило на соломе - я резкий крик младенца услышала… как в моих кошмарах…и голос так на сына похож, что сердце болезненно стиснуло клещами ледяными, и на глаза слезы навернулись. Озиралась по сторонам в поисках источника звука, пока не увидела, как сверток того воина шевелится. А его самого нет на месте. И у меня внутри все оборвалось, ноги сами туда понесли, а руки к ребенку потянулись. Подняла и к груди прижала, всматриваясь в сморщенное личико…как же он на Вейлина моего похож…на секунды даже показалось, что это он и есть. Только волосики отросли уже светлые, и глаза стали большими как пуговки. Я сама не поняла, как колыбельную ему запела, укачивая и прохаживаясь между спящими воинами и рабами. Только цепь на ноге не давала далеко отойти. Звоном своим малыша будила, и я на месте стала, качая его и напевая очень тихо, поглаживая маленькие бровки и кулачки, сжатые у самого личика.

На душе вдруг светлеть стало. Словно черная пелена растворялась, и отчаяние дикое, в лед сковавшее душу и сердце, оттаивать начало. Если бы жив был мой малыш, я бы с ним никогда не рассталась… я бы к Рейну сама пошла и в ногах валялась, чтобы сына нашего признал.

- Ой ты ж. Проснулся все же.

Я резко голову вскинула и воина того самого увидела.

- Проснулся. Плакал.

- О, Иллин, а я пока молока козьего на кухне допросился ...

- Сын ваш?

Воин брови седые нахмурил.

- Не сын. Валлассары семью убили в цитадели под Нахадасом, а он один в сарае лежать остался, я и подобрал. С Равена иду домой. Бумагу от самого велиара получил, что могу вернуться к жизни мирской после тяжелого ранения.

- Какой вы благородный человек. А дальше куда?

- Дальше в деревню свою пойду. С утра в дорогу отправлюсь. Чтоб до темна до первой деревни горной дойти. Домик у меня остался и хозяйство. Малыша с собой заберу. Сыном мне будет. Валанкаром его назову.

Он на цепь на ноге моей посмотрел. Но ничего не сказал и не спросил. Не думаю, что узнал. Голова моя платком покрыта всегда, волосы никто не видит.

- А тебя как зовут, доблестный воин?

- Раном меня звать, моя деса. Ран сын Молоха из Радана, что у подножия горы Рада. Горное местечко, небольшое. Еще говорят, что, если яблони дикие под Радой по весне все зацветут, лето плодородным будет. Может, слыхали?

- Нет. Не слыхала, - а сама глаз от малыша отвести не могу, и сердце так сладко сжимается, невольно запах у макушки мягкой втягиваю, и слезы по щекам катятся.

- Ты гляди, заснул, успокоился. У меня засыпает, когда вдоволь наорется. Женщину учуял. С детства уже на женской груди засыпать любит.

Я улыбнулась и пальцем по щечке провела.

- Может, поможете накормить? Я намучился за эти дни. Он, паршивец, палец мой сосет, а с бутылки никак не хочет. Я ему уже что-то в виде поила соорудил.

Я вспомнила, как Вейлина кормила, когда молоко от голода пропадало. Как Моран козье приносила, и я отпаивала его с ложечки. Вначале фыркал, плакал, а потом привык. И я его все время докармливала.

- Можно с ложки попробовать.

Накормила маленького и перепеленала, вручила старику, а малыш раскричался, и тот мне его обратно протянул.

- С характером растет. Дамский угодник. Да еще и переборчивый; у матери своей тоже кричал, а у велиарии притих.

Вскинула голову и взглядом встретилась с цепкими колючими глазами под косматыми седыми бровями. Такие глаза только у тех бывают, кто смерть не раз видел лицом к лицу. Кому она в губы своим смрадом дышала.

- Как же, чтоб я велиарию нашу не признал? Я под знаменами Аниса перед Равеном сражался. Добрый малый был, упокой Иллин его душу.

Снова на цепь посмотрел…

- Зло в этот мир пришло. Брат на брата войной. Ничего святого не осталось. Но люди остановят бесчинства рано или поздно, помяните слово мое.

Я кивнула и тихо спросила.

- Хочешь, я с ним посижу, а ты поспишь перед дорогой?

- Мне-то все равно. А вот шельмец точно вас хочет.

Улыбнулась и рядом с собой малыша положила, как с Вейлином спала когда-то в келье. Его на подушку у самого лица, чтоб дыханьем моим дышал и согревался. И впервые крепким сном заснула. Без сновидений и слез, без мыслей о завтрашнем дне… а когда глаза открыла, никого рядом не оказалось. Ни малыша, ни Рана. А я еще долго рыдала, уткнувшись лицом в то место, где сверток лежал и так сладко молоком пахло. Моран меня по голове гладила …давая выплакаться. И сама слезы украдкой вытирала.

- Не убивайтесь так, моя деса. Дадут вам боги еще ребенка. Обязательно дадут. Все хорошо будет. Вот увидите.

- Не хочу другого… я своего малыша хочу. Почему, Моран? За что? Неужели я такой жуткой грешницей была, что Иллин отнял у меня самое дорогое? Неужели, чтоб я прокляла и его возненавидела? Неужели за любовь кару несут…такую лютую?

- Сердце из-за вас разрывается. Нельзя так…нельзя. Вы покоя ему там не даете. Душу бередите. И вам самой он мерещится везде.

Я беззвучно рыдала, спрятав голову у нее на коленях, пока стража Маагара не пришла, и не увели меня в саму башню. Велиарий Маагар дас Вийяр велел пленную привести.

***

- Да, в Тианскую башню отец велел отправить тебя. Пока война не закончится. И это лучшее, что с тобой может произойти. И мне не о чем со шлюхой болтать. Шлюх либо трахать, либо на плаху.

Я отрицательно качала головой, глядя на брата, на то, как он наливает в кубок дамас и поглаживает длинными пальцами свою собаку между ушей. Когда-то отец нам трех щенков привез. Псина Маагара загрыз своих брата и сестру и остался один. Весь в своего хозяина. И внутри ярость поднимается черная-пречерная, как тот пепел, что на сердце осел. Не брат он мне и не был им никогда. И кровь в нас разная течет.

- Так зачем позвал? Да и что толку трахать, если пустояйцевый велиарий у нас! – ухмыльнулась и дамас с горлышка хлебнула, вытирая рот тыльной стороной ладони, - трусливый шакал ты, Маагар. О чести тут говоришь и достоинстве, утерянном мною. Что ж ты храм оставил и людей? Что ж ты бой валлассарскому ублюдку не дал? А ноги уносил оттуда так, что пятки сверкали? Отцу, небось, донесешь, что валлассар тысячным войском напал?

Смотрит на меня исподлобья, сильнее кубок сжимая. Мог бы – руками бы своими придушил, но, видать, не может пока. Указания другие получил.

- Что? Рад бы был от меня один пепел увидеть? А не вышло. Отца ведь мы тоже боимся, да? Еще больше, чем Рейна дас Даала.

- Я тебе шею свернуть могу. Ты пленница моя. Не сестра и не велиария более. Отец лишил тебя титула. Девка безродная. Вот ты кто теперь. Еще одно слово поперек скажешь – рот зашить велю.

- Конечно, можешь, я ведь безоружная. А ты меч мне дай и в честном бою победи.

- Я тебе не Анис. Я с бабами не дерусь.

- А с кем ты дерешься? С детьми и со стариками в пустых деревнях?

Резко встал с кресла, и пес с ним вместе, тихо на меня зарычал.

- Я тебя позвал не затем, чтоб соревноваться в остроумии.

- А ты бы и здесь проиграл, и ты об этом знаешь. Невезучий ты, Маагар, или глупый.

Швырнул в меня кубок, но я увернулась, продолжая смотреть ему в глаза. Подлая тварь, а ведь он что-то затевает, не зря Даната к себе приблизил. Два хитрых шакала. Неужели отец не видит ничего и не понимает?

- Зачем позвал? Эго свое потешить? Посмотреть, как низко меня опустил Од Первый? Насладиться своей властью?

Внезапно его взгляд потух, и он сел обратно в кресло. Словно фитиль перегорел. Так не похож внешне на отца и так похож на него изнутри. И то лишь коварством и тщеславием. Умом до отца не дорос и вряд ли дорастет. Но вместе с Данатом они составят прекрасную партию и могут перевернуть историю Объединённых королевств. Если отца не станет, по праву наследия Маагар взойдет на престол.

- Позвал предложение тебе сделать, сестра.

- Неужели уже сестра? Минуту назад не ты ли шлюхой валлассарской называл?

- А ты и так шлюха…но я мог бы дать тебе возможность искупить твои грехи.

- Разве в Тианскую башню ты меня везёшь не за этим?

- Ты можешь избежать заточения…

- Но я должна что-то сделать взамен, верно? И это отвратительная гнусность, судя по блеску в твоих глазах.

- Верно – уехать с Верховным астрелем, принять постриг и новое клеймо ниады, тогда ты станешь неприкосновенна для кары земной.

Я расхохоталась истерически громко. Так, что захлебываться начала этим смехом. Надо было ожидать чего-то подобного. Что ж тебе Данат пообещал за это, раз ты готов нарушить приказ отца?

- Куда поехать? В руины храма в Нахадасе?

- Нет, в Храм Астры на юге. Данат готов забрать тебя прямо сейчас, а я скажу отцу что, когда приехал, вас уже в городе не было. Соглашайся – это прекрасная сделка.

Я перестала смеяться и подалась вперед, облокачиваясь ладонями о деревянную столешницу:

- Какое интересное предложение…заманчивое, чистое и выгодное. Только я лучше буду заперта в башне Тиана, как шлюха валлассарская, чем приму постриг и стану шлюхой Астры и вашего проклятого Иллина. Не видать им меня. Я лучше горло себе перережу, но Данат меня не получит никогда. А ты, тварь продажная, за сколько астрелю меня продал? Что тебе пообещал жирный хряк в обмен на твою сестру? И что скажет отец, если я расскажу ему об этом?

- Сука, - он ударил меня по щеке, и я отлетела назад к двери, - дрянь! Соглашайся! Иначе сгниешь живьем.

- Лучше сгнить живьем. Я больше не принадлежу Астре, я принадлежу Рейну дас Даалу! И я лучше сдохну, чем позволю Верховному Астрелю ко мне прикоснуться.

- Упрямая тварь! Уведите!

- А ты не брат мне больше. Мразь ты дешевая. Шакал. Никогда тебе не быть на месте отца. В подметки ты ему не годишься. Слабая, трусливая и безвольная крыса!

Маагар сгреб меня за шкирку и ударил кулаком в лицо так, что кровь из носа и изо рта брызнула, а перед глазами круги пошли. Дверь залы приоткрылась, впуская стражников с пиками.

- Отпусти меня, Маагар. Отпусти. Оставь меня ему. Зачем я тебе? Оставь…он сам меня казнит, а ты избавишься. Слышишь? Он все равно меня найдет! По пятам за вами идти будет, пока не отыщет. Ты не знаешь его – он зверь!

- Уведите с-с-суку такую. На хлеб и воду ее, в подвал цитадели.

- Подвал разрушен, мой дас.

- Закройте ее в сарае.

- А там холодно.

- Плевать. Пусть замерзает шлюха саананская.

- Заклинаю всем дорогим, что у тебя есть! Матерью нашей заклинаю! Мы же брат и сестра единоутробные! Оставь меня в лесу, Маагар. Отдай ему. Я в Нахадас пойду на могилу сына. Не услышишь обо мне ничего…

- Ты ее убила… не заклинай. Ты, ведьминское отродье, в чрево ее гадюкой пролезла. Не дочь ты ей. Глянь на волосы свои…нет таких волос в семье нашей. От Саанана ты. Шеана проклятая! И выродка своего ублюдошного не вспоминай при мне. Отец узнал бы, лично б его на части разодрал. Он Самирану голову отрубил, а ты ноги перед ним раздвигала, шлюха! Увести я сказал! И рот зашить, если орать будет!

***

Меня заперли в каменном мешке аж до следующего утра, а на рассвете Маагар сам ко мне пришел и тулуп теплый принес.

- Я подумал и решил, что права ты. Сестра моя. Плоть и кровь моя. Отпущу тебя. Пару стражников дам и иди восвояси. Через горы безопасней всего. Дорога узкая, напасть отряды не смогут. А там к развилке выедешь, и сама решишь, куда дальше.

Я глазам и ушам своим не верила, нахмурившись, смотрела на него и понять не могла…неужели озарение? Или совесть проснулась?

- Знаю… странно звучит, но мне остыть надо было и подумать. Нет у меня никого больше. Одна ты и осталась. А в Тиане страшная участь ждет тебя. Отпущу, и совесть чиста будет.

- Спасибо, – прошептала я и руки его сжала холодными ладонями, - я молиться за тебя буду, Маагар. Спасибооо.

Рывком обняла, но ответных объятий не последовало. Меня вместе с Моран и еще двумя воинами вывели из цитадели, погрузив на повозку с одной лошадью, отправили по узкой дороге в сторону леса. И я от счастья расхохоталась, обняв Моран за плечи.

- Чудо, не иначе. Это я Геле всю ночь молилась, и он услышал меня.

- Думаю, в Маагаре совесть проснулась.

- Эй, а ты куда везешь нас? Разве нам нужно сворачивать в лес?

- Так путь короче, прямо к ущелью ведет и оттуда – к развилке. Сможем на Нахадас опять повернуть.

Мы с Моран выпили вместе дамаса и легли, укрывшись теплым тулупом, под мерное цокание копыт обе задремали, пока вдруг не услышали тревожное ржание нашего коня и не почувствовали, как он ходу прибавил… Я голову приподняла.

- В чем дело? Где мы?

- В ущелье въехали, и конь затревожился, словно зверя почуял. Он давно уже шарахается. Сдается, за нами кто-то скачет…

Я обернулась, всматриваясь в заснеженные деревья, растянувшиеся вдоль узкого скалистого коридора, пока сама не заметила вдалеке облако снега. Да, нас преследовали…и, кажется, я знала кто. Сильно сжала руки Моран и всхлипнула от отчаянного предвкушения встречи и от понимания, что…что ОН нашел. Нашел наш след и скоро догонит. Конь бросался из стороны в сторону, а я, тяжело дыша, держала Моран за руки, смотрела ей в глаза обезумевшим взглядом…

- Нашел…он нашел меня. Это он. Я сердцем чувствую. ОН!

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ. ОДЕЙЯ

Повозка мчалась все быстрее, набирая скорость, и ее заносило на поворотах. Казалось, она вот-вот перевернется. Доски скрипели, и вещевой мешок катался из стороны в сторону, вместе с нами обеими. Возница словно обезумел, несся прямо в узкий проход между скалами. Воины, сопровождавшие нас, куда-то испарились, словно растаяли в белом снежном мареве. Такие же трусы, как и их велиар. И метель метет во всю. Мягкий снег, как пух, на губы разбитые оседает и тает, облегчая боль из-за ссадин, которые остались после кулака Маагара.

- Разобьемся! Останови! А если обрыв там?! Ты хоть местность знаешь?! – кричит Моран, и мы с трудом равновесие в грохочущей телеге удерживаем, падая на колени и на четвереньки.

- Останови, им иммадан! Десу зашибешь, с тебя три шкуры спустят! Идиот!

Но нас словно не слышат, а позади отряд валлассарский догоняет, и дорога все уже и уже. Пока в тупик не уткнулись. Скалы соединились и вверх одной громадиной ушли. Пиком в самое марево туманно-рваное уткнулись, вспарывая сплошную тучу, из которой сыпал снег, как пепел. Лошадь заржала и на дыбы, а повозка в бок съехала, о скалу ударилась, колесо с грохотом по снегу покатилось, и телега на бок завалилась. Приподнимаясь на руках, осмотрелась - по бокам на камнях деревья ветками заснеженными шуршат, и я вдруг понимаю, что здесь что-то не так. Что-то совсем не так. Неужели возница дороги не знал? Ведь Маагар сам говорил, куда ехать. Так уверенно. Или он в панике в тупик нас завел? Топот копыт все ближе и ближе эхом разносится и звенит у меня в ушах нарастающей пульсацией, я всматриваюсь вдаль, ожидая, когда всадники валлассарские появятся во главе со своим велиаром. Близко. Он уже невероятно близко ко мне и даже если смерть мне несет, то я умру с его отражением в глазах. Сил больше нет без него. Из последних эти секунды держусь, а потом в ноги к нему. Нет, не о прощении молить, а просто в ноги и за колени обнимать, потому что там мое место, потому что он единственный настоящим оказался.

Вокруг тишина воцарилась гробовая, даже ветер не слышно, и снег беззвучно кружит и оседает на повозку и нам на лица, на плечи и на руки в толстых варежках. Я голову вверх подняла, глядя на величественные могучие ели с темно-синими лапами, покрытыми толстым слоем снега. Красота невероятная, окутанная мягкими перьями, падающими с неба. И вдруг за ветками что-то справа блеснуло и еще. И теперь с левого бока. Я Моран в руку вцепилась, оборачиваясь резко то в одну, то в другую стороны, пока не поняла – это мечи и шлемы сверкают. Лассарские. За деревьями весь отряд наш стоит. Притаились. Ждут. Ловушка это!

О, Боги! Это ловушка… валлассаров в ущелье заманивают. Рейна. Знали, что по моему следу пойдут. Не отпустил меня Маагар. Он из меня приманку сделал.

- Ублюдок! Тварь! Ублюдоооок!

Тяжело, со свистом дыша, спрыгнула с повозки, и перед глазами деревья кружатся, а позади топот копыт гулом раздается. Сколько их войдет в ущелье? Рейн не повел за собой все свое войско, потому что видел, что со мной нет охраны. Он смерть свою здесь встретит. Его затянули в капкан. На живца. На меня.

Подхватила юбки и по снегу побежала, навстречу с криком, разрывающим горло:

- Уходите! Это ловушка! У-хо-ди-те!

Руками размахиваю, а голос мой вверх уносит к макушкам елей и возле уха стрела просвистела и прямо в снег воткнулась – предупреждение, чтоб молчала. Плевать! Я споткнулась, упала, снова вскочила с земли. Чтобы бежать, утопая в сугробах. Ноги в рваных сапогах промокли, и снег везде забился, обдавая холодом все тело, а я не чувствую, меня от панического страха в жар кинуло, в кипяток.

- Одейя! Деса!

- Ухо-ди-те! Ре-йн!

А он прямо на меня несется, и черный плащ позади него шлейфом развевается. Без шлема и без маски, волосы по плечам плетьми черными бьют, и у меня душа разрывается…Кусками, обрывками мучительной разлуки и ожидания, обрывками надежды и веры, обрывками счастья, потому что не надеялась увидеть. Потому что рыдать больше некому, потому что кричать до хрипоты о потерях тоже больше некому. Единственный он у меня. Никому я не нужна больше…только этому безумцу с лицом Саанана, готовому меня вытащить из пекла, чтобы отправить туда самому.

Ре-е-е-е-йн. Как же я истосковалась. По силуэту его. По этой мощи и силе дикой, влитой в седло, по ощущению, что рядом с ним не страшно…рядом с ним только его бояться можно, а все стальное – мусор и пыль под его ногами. Заметил меня, коня на дыбы поднял и тут же осадил, спрыгнул с седла, а я бегу, задыхаюсь. И кричу, срывая горло:

- У-хо-ди-те-е-е! Ухо-ди-теееее!

Что же он делает, сумасшедший? Меч в сторону швырнул и ко мне быстрым широким шагом.

- Рееейн! – с рыданием ему в объятия, глядя в глаза страшные, считывая новые шрамы на обветренном загрубевшем лице, а он подхватил под руки и приподнял, к себе прижимая. Сильно, осатанело, рывком. Так, что все внутри сдавило и дышать стало нечем. Я не просто истосковалась, я и не жила все это время без него. Не могу сдержаться, трясет всю. Мооой, какой же он мой. Каждая точка, шрам, родинка – все мое. И глаза серо-зеленые, как у сына нашего…были. Как бы мне успеть насмотреться на тебя за эти секунды, ведь времени ничтожно мало, и скоро ад здесь начнется…из-за меня. Я заманила тебя в Ад.

- Уходите! Ловушка это! Маагар все подстроил! – шепчу, а он смотрит и щеки мои, лоб, шею ладонями огромными гладит. Все лицо, как от боли, исказилось, и дышит сквозь зубы рвано, быстро-быстро, словно задыхается. Ссадину потрогал у моего глаза, разбитую переносицу и к себе опять прижал, зарываясь лицом в мои волосы.

- Красивая…моя мааалан, какая же ты красивая, даже глаза изголодались по тебе. Пальцы изголодались. Не дышал без запаха твоего проклятого. Слышишь, ведьма? Убивать тебя шел…и не могуууу, маалан, не могуууу.

- Ловуушкаа, - стону я, - уходииии! Они убьют вас! Маагар убьет! Беги, Рейн!

Сбоку раздался сдавленный стон, и стрелы сверху градом посыпались. Рейн со мной вместе кубарем к деревьям и собой накрыл. Вздрагивает, и я знаю, почему – стрелы ему в плечи и в спину впиваются.

- Их много, - всхлипывая и касаясь его лица, - они заманили тебя в капкан…простиии.

- Иллин твой простит, если я позволю тебе с ним встретиться. В лес беги. Никто не пойдет за тобой. Беги. Мои воины остались за ущельем. Сайяр тебя встретит, уговор у нас такой. Поняла?

- Неееет…не пойду без тебя.

- Пойдешь!

- Не пойду…находилась я без тебя, Рейн. Не могу больше.

В глаза мне смотрит, и я вижу, как сузились зрачки, как дернулся кадык на шее.

- Лжееешь…но как красиво лжешь.

Приподнялась поцеловать его в губы потрескавшиеся, но он меня за горло обратно в снег вдавил. И в ту же секунду стрела у моего виска в щель между камнями встряла. Рейн рывком вскочил на ноги, зарычал, ринулся за мечом, и как обезьяна по скале наверх прямо в кодло лассарских воинов. Несколько голов тут же в снег упали, окрашивая его в ржаво-алый. И кубарем вниз, вместе с лассарами и их лошадьми. Воины брата спрыгивали вниз, как саранча, по десять на одного. Мясорубка началась жуткая, кровь брызгами в снег капает, смешивается с ним, превращая в кроваво грязное месиво, и я знаю, что не победит он…не осилит, слишком их много. Если бы только волком стал, но до обращения еще несколько недель. Что я натворила? Зачем Маагару поверила? Как не поняла? Это я Рейна и людей его на смерть привела.

- Эй! Лассарский велиарий, выходи драться! Чего за деревьями прячешься? Или меч в руках держать не умеешь? А может, ты только женщин бьешь?

Голову подняла и брата увидела, восседающего на коне с невозмутимостью самого Бога или идола каменного. Рядом с ним войско с копьями. Вниз смотрят. И Маагар ухмыляется уголком рта. Знает, тварь, что сражение выиграно.

- Сдавайся, валлассарская псина, и тогда твоя смерть быстрой будет.

- Валлассары не лассары, они не бегут и не сдаются! Выйди и попробуй заставь меня, Маагар дас Вийяр!

Кричит, продолжая драться, разрубая на части нападающих на него солдат, раскидывая в стороны, как крыс. И я с ужасом вижу, что все остальные его воины мертвы уже давно. И он сам весь кровью залит, сломанные стрелы из плеча торчат. И держится, какой-то невероятной нечеловеческой силой держится.

- Никто ты, чтоб я с тобой дрался. Отбрось меч и стань на колени, тогда, может, я пощажу тебя, валлассарская погань.

- Валлассары на колени не становятся запомни, малыш.

Маагар махнул рукой и вниз спрыгнули еще десять воинов. Тяжело дыша, я встала со снега, глядя, как Рейн с легкостью сворачивает головы и рубит противников, а они идут и идут. А он уже шатается, с трудом на ногах стоит. И я понимаю, чего хочет мой брат – он хочет поставить его на колени. Тщеславный ублюдок. Он ведь мог давно приказать взять Рейна, но он хочет его сломать и ради этого не жалеет и своих людей. Только он одного не понимает – не сдастся он. Скорее, умрет, но не сдастся. И постепенно ухмылка с лица Маагара исчезает, и он нервно дергает поводья. Потери растут. А валлассар шатается, но не сдается. Убивает каждого, кто спускается к нему вниз. Падает и снова поднимается.

- Не становятся, значит? А так?

Я только вскрикнуть успела, когда два астрана спрыгнули рядом со мной и схватили под руки. Маагар поднялся в стременах и лук из-за спины достал.

- Так что ты выберешь, Рейн дас Даал, свою гордость или ее жизнь? Я самый лучший стрелок Лассара. Ты, бывший меид, это прекрасно знаешь. Через секунду она будет мертва, а ты все равно взят в плен.

Рейн метнул взгляд в мою сторону и снова перевел его на моего брата.

- Только лассарская псина может на кон поставить жизнь сестры, чтобы потешить свое эго!

- Ты к моей совести взываешь, убийца младенцев?! Жуткая тварь саананская?! – взвизгнул Маагар, - На колени! Или шлюха твоя сдохнет прямо сейчас.

Натянул тетиву, прицеливаясь, и я заскулила, как раненое животное, когда Рейн отшвырнул меч и медленно опустился на колени. Сначала на одно, потом на другое. Я взгляд на Маагара подняла, чувствуя, как от ненависти все внутри горит и плавится, как выворачивает наизнанку от желания убить подлеца.

Пока Рейна вязали солдаты, я смотрела на ублюдка и понимала, что когда-нибудь убью его лично. Его и жирную тварь Даната. Это он все придумал. Маагару бы мозгов не хватило. Рейна протащили мимо меня

«Даахи…моар, бадаахи ма!».

Теперь просила ждать я. На валлассарском. И взгляд под заплывшими веками сверкнул так, что по сердцу словно ножом полоснуло.

Обратно нас везли уже верхом. Его, связанного по пояс, и меня рядом. Все это время я смотрела ему в глаза, а он мне. Жаль, никто из нас не умел читать мысли другого, никто не мог разговаривать про себя. Я сквозь пелену слез, а он упрямо исподлобья…только я не его связанного вижу, а тот момент, когда ради меня перед Маагаром на колени стал. Снова и снова, как в снег опускается. В разорванной окровавленной рубахе и с перепачканным лицом. И не будет в этом мире больше ни одного признания в любви сильнее, чем это…Я растворялась в его взгляде, погружаясь в него все глубже и глубже, как в колосья пшеницы, по которым он бежал за мной когда-то в юности. Утягивает за собой в воспоминания, где мы беззаботно смеемся и, говоря на разных языках, понимаем друг друга. Как я шепчу ему о любви, притягивая к себе, опрокинутая навзничь с расшнурованным корсажем и задранным подолом, извиваюсь под его пальцами, а он шепчет мне на ухо «маалан моара…моара». И резкий окрик стражника выдергивает из прошлого, ударом сапога Рейна сбрасывают с повозки в снег и тут же за цепь дергают вверх, заставляя встать. Мы уже в цитадели. Люди осеняют себя звездами и шарахаются в разные стороны, пока Рейна тащат в подвал башни.

- Я поймал тварь! – эхом прокатился по площади голос Маагара, - Теперь наш народ будет спать спокойно! Завтра его повесят и оставят гнить на виселице, чтоб прах никогда не был предан ни земле, ни воде и не нашел покоя ни в мире живых, ни в мире мертвых. На него будет наложено проклятие Храма вплоть до десятого колена, если у монстра имелись родственники! А после мы вернемся и освободим Нахадас!

- Дааааа! – вторили ему воины, взбодренные обещанным праздником и казнью того, кого они все смертельно боялись. Рейна толкали копьями сзади, заставляя идти быстрее мимо рокочущей толпы. А он даже спину не прогнул, ступает размеренным шагом, и стража виснет на цепи, силясь заставить его идти быстрее. Смотрит по сторонам, и кто-то от ужаса глаза закрывает, а матери детей отворачивают.

- Жуткий, как сама смерть. Спрячьте его рожу!

И у меня внутри все содрогается от боли за него…от боли, на которую он обрек себя из-за меня. На это адское унижение.

- Урод! Какой же он страшный! Не смотри на нас, валлассарское чудовище!

- Он смеется! О, Иллин! Это жутко!

И он, и правда, смеется, заходится саананским хохотом. Который запускает мурашки ужаса по коже. Толпа стихает и пятится назад. Им страшно… и мне страшно. Они его не пощадят. Никто из них. Страх порождает еще больше ненависти, чем зависть. От него нет спасения. И хочется уничтожить то, что нас пугает. Страх хаотичен и неуправляем. В страхе предают даже детей своих и родителей. Нет ничего ужаснее человеческого страха.

***

- Браво. А я недооценил тебя. Думал, ты возомнила о себе невесть что про своего валлассарского любовника. Женщины склонны преувеличивать.

Маагар обходил меня кругами, потягивая курительную трубку и звеня шпорами.

- Маагар, спасибоооо, брааат.

Изображая мой голос и заливаясь мерзким смехом.

- Как забавно было видеть твои кривляния.

- Мразь.

-Умная мразь. Уточняй, сестренка. Я обвел вокруг пальца и тебя, и валлассарское чудище.

Теперь усмехнулась уже я.

- Ты или Данат? Тебе бы ума не хватило…но ты очень любишь присваивать чужие заслуги.

Маагар резко остановился напротив меня.

- Я бы выбирал слова, сестренка. Вы у меня оба теперь вот где!

Показал мне сжатый кулак.

- А ведь чудовище, и правда, одержимо тобой настолько, что влез в ловушку так легко. Я до последнего поверить не мог, насколько просто это будет. Всего лишь предложить зверю добычу – тебя. И он клюнул. Так по-идиотски клюнул!

Снова обошел меня вокруг.

- Завтра его повесят. У тебя на глазах. Валлассарского монстра вздернут, как голодранца, на маленькой площади разрушенной цитадели и оставят здесь висеть до самой весны, пока не сгниет его тело.

Тяжело дыша, смотрю на ублюдка, сжимая руки в кулаки.

- Чего ты хочешь? Ты ведь чего-то хочешь?

- Нет. Чтоб ты мне ни предложила, я не оставлю в живых проклятого ублюдка. Он умрет завтра.

Я повернулась к Маагару.

- Зачем тебе его смерть? Заточи его в темницу, в башню.

- А зачем мне его жизнь?

- Что если я соглашусь с Данатом уйти? Пощадишь его?

- Пощадить? Убийцу твоих двух братьев? Да ты, я смотрю, рехнулась? У него член из золота или язык как змей-искуситель? Чем он тебя так околдовал, сука ты похотливая.

- Тебе никогда этого не понять!

- Дрянь! Знал бы отец, какая ты дрянь!

- Если б он знал, какой ты трус, это его разозлило бы в разы больше. Я женщина. Я имею право на эмоции… а ты… ты тряпка. Пощади Рейна, я сделаю все, что захочешь!

- Нет!

Я закрыла глаза и сжала кулаки еще сильнее.

- Но я мог бы отсрочить казнь. Например, на сутки, позволил бы тебе с ним пообщаться. Это дорогого стоит, сестрица. Сутки… а ты уезжаешь с Данатом на юг.

Распахнула глаза и посмотрела на Маагара.

- Я согласна.

- Вы оба – два одержимых безумца! Все, чего он пожелал перед смертью – это увидеть тебя! Вечером, когда пир будет в самом разгаре, за тобой придут и отведут вниз. И заберут на рассвете. С первыми лучами солнца ты уедешь с Астрелем. А валласара казнят.

- Уеду. Слово велиарии.

- Сколько пафоса. Не велиария ты больше, и слово твое гроша ломаного не стоит. Я и так знаю, что уедешь, лишь бы ублюдок пожил подольше.

- Конечно, знаешь…ведь ты умен и прозорлив, Маагар дас Вийяр. Будущий велиар Лассара.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ. ОДЕЙЯ

Я не помню, как вышла из комнаты Маагара. Помню лишь, как смотрела в глаза стражнику, сжимающему копье и не пропускающему меня вниз одну. Твари. Как быстро твои приказы теряют силу, едва лишь с твоей головы сбивают корону, и ты уже ничто и никто, а те, кто целовали тебе руки, с триумфальной радостью ломают их, дробя твои кости сапогами. И я чувствовала, как хрустят мои кости, пока смотрела в чисто выбритую рожу плебея, у которого вдруг оказалось чуть больше власти, чем у сторожевой собаки. Плебея, который раньше побоялся бы произнести вслух мое имя и не заикнуться, давясь собственным языком.

Не сводя с него презрительного взгляда, сняла с ушей серьги из красного золота с огромными бирюзовыми оксанитами. Целое состояние стоили они и достались от матери. Фамильная драгоценность, оставшаяся ей от моей бабки, которую я и не знала никогда. Вложила в ладонь ублюдка.

- За это можно купить титул и земли с владениями, включая людей и скот. Взамен ты с места не сдвинешься от этой двери, пока я не выйду от заключенного. До первых лучей солнца ты будешь сторожить эту дверь так, будто здесь сокровищница мира.

Стражник опустил взгляд, и от удивления с его нижней губы на кожаную перчатку медленно, как на ниточке, упала капля слюны. Он резко поднял голову и снова перевел взгляд на серьги. А потом быстро закивал, лихорадочно снимая с кольца ключ и отпирая железную дверь подвала.

- Смотри, одно неверное движение или слово, и эти серьги принесут тебе не богатство, а смерть. Стоит мне лишь сказать брату, что ты украл их у меня. И каким бы шатким ни было мое положение на данный момент, поверят мне, а не тебе.

Я спустилась по отбитым и полуразрушенным ступеням вниз, слыша, как скрипнула наверху дверь и с лязгом захлопнулась. В ноздри ударил запах сырости и холода, даже стены покрылись инеем, под которым просвечивала грязь и замерзший мох. Но меня обжигало предвкушением встречи, диким страхом потерять его и ужасом от понимания, что мною заманили его в ловушку. В жуткий капкан, из которого нет никакого выхода. И если это, то к чему мы пришли с ним, то я останусь в этой ловушке вместе с ним.

Рейн стоял там, прислонившись спиной к каменной стене. Смотрел на меня исподлобья, из-под растрепанных нечесаных темных волос, упавших ему на лицо. И не было ничего красноречивее этого взгляда. Мне не нужно было слышать ни слова, только видеть это голодное отчаяние, этот загнанный лихорадочный блеск и адскую радость от того, что пришла. Настолько всепоглощающую, что я ее ощутила каждой клеточкой своего тела. Она просочилась мне через одежду, под кожу, обволакивая и заражая ответной больной радостью видеть его. Просто видеть. Просто касаться его лица взглядом, сжирать им каждую черточку, каждый новый шрам. Каждую морщинку у глаз. И убивающим пониманием – мы оба знаем, что это, может быть, в последний раз. Только от этой мысли начинало давить грудную клетку камнем бессильной необратимости. Стискивать грудную клетку стальными обручами с шипами от каждой раны на его лице и кровоподтеков. Его били. Не просто били, а, скорей всего, пытали, и от понимания этого меня начало тошнить до головокружения и удушья.

Я сделала несколько шагов медленно, а потом, как ненормальная, бросилась к массивным толстым прутьям. И он – мне навстречу, впиваясь в клетку израненными пальцами, накрывая ими мои. А я из-за слез не вижу его лица. Смахиваю их. А они катятся и катятся из глаз. Проклятые, дайте насмотреться за все эти страшные месяцы разлуки. Губами к костяшкам, сбитым до мяса, прижалась и захлебнулась трепетом по всему телу. Даже руки его целовать – это счастье. Мало… как же мало надо, чтоб снова себя живой ощутить. Я так зверски по нему соскучилась, что вся дрожу только от одного взгляда на него, только от одного присутствия рядом и запаха.

- На тебя больно смотреть...на тебя невозможно смотреть и не хотеть умереть от тоски по тебе. Рееейн…мой Реееейн. Дышать без тебя больно было. Прости меня…прости.

Да, пусть простит меня, пусть простит за все, что сделала я и отец мой с братьями, пусть простит за то, что только боль принесла нам обоим, и пусть простит за то, чего не знает.

- Молчи, - рыком, и ладонью мне рот закрывает, а я ее ловлю ртом, прижимаю к своему лицу, чтоб запах его кожи вдыхать и глаза закатывать от удовольствия, – ни слова, маалан. Ни слова!

И лишь руку отнял, голодно через прутья губы его ловить в дикой лихорадке. Ударяться скулами о железо, чувствуя, как сильно его руки сжали мои волосы, и как пожирает мой рот и мое дыхание. Дрожит всем телом, и эта дрожь мне передается.

- Мааалан…,- между поцелуями, - маалан…им иммадан, какого Саанана пришла? Душу вытравить, сердце изрезать на куски? Нет его больше – у тебя оно, проклятая! Ты рада?

И нет больше имени. Только его хриплое «маалан» с тонной боли и горечи. Меня давит ею, дробит кости так, что они разрывают меня осколками на части.

Сжимает мой затылок, целуя широко открытым ртом мои щеки, подбородок шею. Отрывает от себя и в глаза смотрит, ищет в них что-то, высматривает, стискивая челюсти и, тяжело дыша, притянув к себе так, что грудью до боли в решетку вжалась.

- Скажиии, - отрываясь от его губ, - скажи, как мне вытащить тебя? К кому идти? Где люди твои? Я найду их…я все сделаю, Рееейн…казнят они тебя! Понимаешь?

И взгляд вдруг его потух, и губы изогнуло горечью. Еще непонятной мне. Он меня будто не слышит, на губы мои смотрит, не моргая, щурясь, а потом взгляд на грудь опустил и неожиданно рванул шнуровку платья вниз, отдирая петли, лихорадочно опуская материю, обнажая мою грудь.

- Им …иммадан. – провел пальцами по груди до самого соска и, зазвенев кандалами, прижал за поясницу к клетке, наклоняясь вниз и захватывая грудь губами через проем. Широко открытым голодным ртом вместе с соском, кусая кожу и заставляя всхлипнуть от мгновенного острого возбуждения, сплетенного с горечью и безумной тоской по нему, – Дай глоток, раз пришла…жажда измучила, адская жажда. Иссох весь.

Схватил за затылок, вдавливая в решетку.

- Хочу тебя…голодный. Такой голодный по тебе. Сдохну завтра…время проклятое…

Говорит невпопад и сильно грудь сжимает, сдавливая соски с хриплыми стонами, с болезненным выражением в глаза мне смотрит, словно обезумел. Но не просит…нет. Тянет к себе и берет. Даже если бы «нет» сказала, не отпустил бы. Я эту похоть необратимую в его расширенных зрачках вижу, и меня от нее ведет, как от дамаса.

- С твоим запахом на себе подыхать хочу, маалаааан.

И я киваю быстро, проводя пальцами по его лицу изрезанному, по ссадинам на скулах, и мне больно…так больно от каждой раны, словно все они мои.

- Сейчас, - целуя его пересохшие губы, - сейчас.

С громким стоном ответила на поцелуй, сплетая язык с его языком, ударяясь об него в лихорадке безумия, скользя и судорожно впиваясь одной рукой ему в затылок, сгребая волосы жадными пальцами, а другой рукой лихорадочно расстегивая ремень, чтобы уже через секунду сжать ладонью член под его громкий рык и всхлипнуть, проведя по нему дрожащими пальцами. Все исчезло в это мгновение. Все перестало иметь значение. Все стало неважным и мелким, кроме вот этих секунд и минут в его объятиях, когда отключается мозг, чтобы не думать о том, что будет потом. Потом вообще может ничего не быть, и я хочу, чтоб он любил меня. Вот этот последний раз…наш очередной последний, спустя столько времени после ночи страсти в той крепости, из которой я бежала от него…. Как же мало у нас было этих разов. Ничтожное ничто. Но еще никогда я не хотела его настолько убийственно, как сейчас в этой грязной ледяной клетке, в которой мне было жарко, как в Преисподней. Мне больше нечего терять. Ничего не осталось, кроме любви к нему…все растеряла. А может, и не было у меня никогда ничего, кроме страсти моего врага кровного, которая оказалась искренней любви собственных братьев и отца.

И я знала, что не верит мне. Видела в его глазах, наполненных болью и похотью на грани с дикостью звериной. Только он умел смотреть на меня так, словно я последний глоток воздуха на земле. И давать это почувствовать. Она заразительна, его страсть бешеная. Она за собой в бездну утягивает.

О, Иллин, мне необходимо прикосновение к нему, мне необходимо почувствовать его во мне. Порочное я и жалкое существо, погрязшее в разврате и не жалеющее об этом. И нет никакого Иллина…мне только одному богу с лицом Саанана молиться хочется, нет у меня богов больше. Разве не он мне жизнь спасал? Хочу почувствовать нас настоящими. НАС. Не его где-то там, по ту сторону пропасти и решетки закрытой на несколько замков, и себя почувствовать хочу, готовую ради него предать его самого. Что угодно. Его пальцы, его язык...мне мало этих поцелуев, мало сжимать его плоть и слышать, как он заскрежетал зубами и впился в прутья.

- Не двигай рукой…не двигай, им иммадан, маалан. Вкус твой хочу…запах твой. Рассвет скоро. Мне надо…слышишь, будь ты проклята, мне тебя надо. Ты понимаешь это?! Дрянь ты. Девочка-смерть, какая же ты дрянь.

И нет…не оскорбил...потому что боль в его словах. Потому что дрянь я для него, и он прав. Все мое тело простреливает диким возбуждением, и по спине катится пот, по груди, я смотрю на него, на то, как выгибается и дергает цепями, на то, как скрипит зубами и как натягивается кожа на его сжатых скулах и на напряженной мощной шее. Жадно целую ее, от уха вверх к подбородку, ныряя языком к нему в рот, извиваясь им у него во рту со стонами и всхлипами. Я такая же обезумевшая, как и он. Такая же пересохшая и мертвая без него. Это он – мой последний глоток воздуха на земле. Разве я дышала до этого момента? Неужели он не чувствует моего безумия?

Все еще сжимая горячий каменный член, толкающийся мне в ладонь...представляя в себе его язык, и от мысли об этом набухает клитор, болезненно пульсирует, жжет, дергается в адском безумном предвкушении, как и пустота внутри невыносимая, зверское желание быть наполненной им. Невыносимо. Эта пытка превращается в агонию, и я чувствую, как меня трясет от сумасшедшего желания.

- И мне тебя надо, - шепчу, задыхаясь от страсти, - тебя надо везде во мне. Оставь следы…заклейми собой, Рейн, заклеймиии.

Его взгляд вспыхнул пламенем, адским огненным смерчем в зрачках. Схватил за талию и вверх поднял, заставляя вцепиться в железную перекладину под каменным потолком. Задирает подол платья, рвет его вверх, царапая мои бедра, сдирая нижнее белье зубами, с нетрепливым рычанием ставя мои ноги коленями себе на плечи через проемы между прутьями.

Первое касание, и меня подбрасывает, как от удара плетью, подставляю плоть тянущим касаниям мягких шершавых горячих губ и острого языка. Двигается все быстрее, слизывая влагу, задевая острый комок плоти, который разрывает от голода, проникает внутрь задевая клитор уже губами, и я слышу фоном лязг его цепей, но я уже там... в точке невозврата, когда все эмоции сосредоточились на кончике его языка и на жадных сосущих движениях, когда невольно двигаешь бедрами навстречу. Проникает опять языком внутрь, и … я до боли хочу разломать проклятую клетку, которая не дает прижаться к нему, не дает раствориться в нем полностью, не дает отдаться ему.

От дикого желания оказаться под ним, ощутить тяжесть тела на себе ломит кости, и мышцы сводит в нетерпении, в животном остервенении трусь лоном о его рот, о подбородок и щетину, закатывая глаза и запрокидывая голову, сжимая перекладину до хруста в суставах. Язык выписывает круги на набухшем узелке и внутри. С голодным и таким развратно-греховным чавканьем… а мне это кажется самым лучшим и прекрасным звуком…звук его насыщения мною. Цепи трещат и звенят, а мне уже наплевать. Наплевать, что слышит там проклятый стражник и о чем будет потом болтать своим дружкам. Ниже уже падать некуда. Правильно сказал Маагар: не велиария я больше. Я – девка валлассара. И я наслаждаюсь этой принадлежностью своему чудовищу.

Рейн ласкает меня с утробными стонами, впиваясь в плоть голодным ртом, рыча и создавая рычанием вибрацию, от которой подбрасывает все тело, пока не закричала, когда проник в меня пальцами, сильно нажимая костяшками на перевозбуждённый и заласканный бугорок, от резкого трения и от наполненности меня тут же сорвало в оргазм, оглушительный и такой мощный. Меня затрясло в экстазе, и руки упали с перекладины, чтобы впиться в его волосы, но сильные мужские руки удержали под ягодицы, не давая соскользнуть с его плеч, тараня пальцами и обхватывая уже пульсирующий в оргазме клитор губами. Зашлась стонами, задыхаясь и содрогаясь всем телом, извиваясь и выгибаясь назад, вздрагивая с каждым сладким спазмом, сильно сокращаясь вокруг его пальцев с рыданием от облегчения....и протяжным «моаааар Рейн…моааар…люблююю…тебя».

И не дает опомниться, срывает вниз и, развернув к себе спиной, накидывает цепь на горло, прижимая к клетке и к своему вздыбленному члену, о который я в нетерпении трусь голыми ягодицами.

- Вкуснооо…вся твоя ложь такая же вкусная, как и твои оргазмы, о которых я грезил все это время. Ты так убийственно кончаешь, девочка…так убийственно прекрасно дрожишь и кричишь. Я буду вспоминать об этих криках в аду, проклиная тебя на костре.

Пристраиваясь сзади и толкаясь членом между моих ягодиц, не ослабляя хватку на шее, и я слышу в его голосе голодную и отчаянную злость.

- Любишь? – рывком вошел и закричал так оглушительно, что у меня заложило уши, и снова задрожало все тело от этого голодного вопля ярости и похоти, когда доведен до грани и сейчас сорвется, чтобы рвать меня на части за все …за все, что причинила нам обоим.

Давит цепью на шее до спазмов в груди от нехватки кислорода и боли в горле. Натягивает на себя, вынуждая прогнуться и ощутить прутья лопатками. Сжимает клитор до острой боли, заставляя распахнуть широко глаза от адской чувствительности и сократиться как от ударов током несколько раз, ощущая, как вбился внутрь членом до самого основания, и я сжимаю его в судорогах агонии.

Кричит снова, теряя контроль...и этот хриплый крик отдает внизу живота новым всплеском звериной похоти. Не дает дышать, натягивая цепь, заставляя схватиться за кольца руками и оглушая сильными беспрерывными толчками. Стиснул мои скулы, а в голые ягодицы впились до синяков прутья клетки,

- Ммммм….им иммадан…как я изголодался по твоей..., - толчок внутри еще глубже и резче, как удар, - ты не умеешь любить….нееет, не умеешь.

Он даже не представляет, как меня возбуждает сейчас его голодная ярость, возбуждает извращенно, до слез, вперемешку с нирваной от понимания, насколько хотел все это время, и он не скрывает, шепчет мне об этом на ухо наперебой с грязными ругательствами на валлассарском.

Тянет на себя, выгибая еще сильнее и захлестывая звенья на горле крепче, и перед глазами плывут разноцветные точки. Возбуждение не становится слабее, а выходит на иной уровень. Мне кажется, я способна позволить ему что угодно и даже умереть в его руках.

- Ты любила кого угодно, - хрипя, впиваюсь в звенья, ломая ногти, чувствуя, как удушье переплетается с извращенным неожиданно накатывающим наслаждением, – но не меня. Себяяяя, в первую очередь. Ох, как же ты любила себя. Велиарию…им иммадан, Лассара.

Двигается сильнее, мощнее, а я падаю…падаю…падаю…в горячую бездну, наполненную углями, и горю живьем.

- И семью свою продажную…и народ…но не меня…нет. Меня ты, сука такая, ненавидела и презирала. Же-но-й стать могла и не стала…а подыхать моей шлюхой будешь, и никогда, – толкнулся внутри так сильно, что я глаза закатила, - никогда тебе от этого клейма не избавиться.

Слышу его…слышу и от боли, разрывающей сердце, кричать не могу. От его боли в каждом сказанном мне слове.

- Ты хотела ею быть…как последняя течная сука хотела меня… и ненавидела за это. Кончай, девочка-смееерть, кончай громко…пусть все знают, зачем ты пришла сюдаааа.

Но тело содрогается от каждого удара его члена, взрываюсь в темноте ослепительно ярко, и меня вскидывает наверх в диких судорогах с хрипами и беззвучным протяжным криком, закрыв глаза, дрожу всем телом в накатывающих волнах невыносимо острого экстаза, от которого, кажется, рассыпается все тело в пепел.

Он захрипел в унисон мне, вжимая в решетку с такой силой, что от боли потемнело перед глазами, и я почувствовала, как под мои спазмы растекается его семя внутри.

- А моей, - задыхаясь, шепчет мне в затылок, - а моей любви хватало на нас обоих…хватало, маалан...ее б на десятерых хватило. Но я не идиот.

Дернулся, вздрогнул последний раз и ослабил давление цепи, давая наконец-то вздохнуть.

- Если это благодарность за спасение, то я ее принял. Оно того стоило. А теперь убирайся. Вон пошла…,- отрезвляя словно ледяной водой, - и брату своему скажи, что моих людей он не получит. Мы не лассары, мы своих не предаем. Напрасно он подложил тебя под меня.

Толкнул в спину, и я упала на пол на колени, сжимая израненную шею, а он отошел к стене, застегивая штаны и ремень, усаживаясь на каменный пол, ухмыляясь и закрывая глаза. Такой далекий и чужой…так похожий на того меида, которого я встретила в сумеречном лесу.

Поднялась на ноги, шатаясь, чувствуя, как по бедрам стекает его семя, и в глазах дрожат слезы. Бьет. Больно бьет. Наотмашь и до крови каждым словом. Так, что захожусь от удара каждого. Но мне плевать…нет у меня больше гордости лассарской. Нет во мне норова и дерзости.

- Я не боюсь умирать, Рейн. Никогда не боялась отправиться к Саанану...И все же знаешь, почему так жутко встретить смерть? Ведь ТАМ, за чертой, уже не будет тебя. Я боюсь остаться…без тебя.

Он засмеялся, но глаза так и не открыл.

- Ты могла бы играть в театре…не будь ты велиарией, ты бы стала прекрасной актрисой, девочка-смерть. Когда-то я готов был душу Саанану заложить лишь за один твой взгляд и за одно слово любви для меня… а сейчас…сейчас я понимаю, что лучше бы ты молчала, как раньше. Это было и вполовину не так больно, мать твою!

Резко повернулся ко мне.

- Я тоже не боюсь смерти. Смерть – ничто. Переход из одной реальности в другую. Мне жаль, что я сдохну из-за тебя… и я ненавижу себя за то, что не поступил бы иначе.

Эта ненависть, я чувствую ее кожей, чувствую каждой порой на своем теле, и мне хочется кричать от боли всякий раз, как я вижу всплески агонии в его глазах. Обоих – в кипящее масло и держит там, видя, как обугливаемся вместе.

Впилась в решётку дрожащими руками.

- Возможно…возможно, я не любила тебя тогда, в самом начале, тогда, когда ты этого ждал…возможно, я была не такой, как ты хотел или придумал меня себе. Но я тебе не лгала…ни разу не солгала, Рейн. Мое тело не умеет лгать. Оно искренней с тобой, чем любое мое слово. Когда я ненавидела, и оно ненавидело. На тебе есть следы этой ненависти…

- Они и вполовину так не болят, как следы твоей лживой любви под кожей. Молчи…молчи, Одейя дес Вийяр. Не играй со мной снова. Проигравший трижды уже не попадется в ту же ловушку.

Не смотрит на меня, и эта горечь в его голосе отравляет меня смертельным ядом. Это и есть смерть. Потому что если у меня не останется его любви, то я стану никем и ничем. У меня больше никого нет, кроме него.

- Иногда тело не созвучно с душой… У тебя есть душа, девочка-смерть? Что-то там, под твоей кожей и костями…что-то, где есть нечто святое? Что-то, что ты не сожгла в своей слепой ненависти и фанатизме? Что-то для меня там есть? – взревел и обернулся ко мне с жутким оскалом.

Я открыла рот, чтобы сказать о сыне…и не смогла. Не смогла. Только в груди заболело сильнее… так сильно, что воздух ртом поймала, а он обжег все внутри. Что я скажу…что было от него и для него, а я не сберегла? Если ненависть может быть сильнее, то он возненавидит еще больше.

- Уходи, маалан.

- Не уйду.

И тряхнула прутья.

- Не уйду! Без тебя не уйду…Скажи мне…скажи, кого можно привести. Я тебя не оставлю! Дай мне спасти тебя, Рейн!

- Никого! Ты – последняя, кому я бы здесь доверился, – меня пополам согнуло от понимания, что он готов умереть, но не сказать мне, где его отряд, и это было сильнее, чем если бы он ударил наотмашь по лицу, – а знаешь… в лесу, когда понял, что ты меня в ловушку заманила, убить тебя хотел и не смог. Шею твою руками обхватить и голову развернуть до хруста и…не смог. Мои люди там подыхали из-за тебя. Всего лишь движение рук, и все бы живы остались. Каждый раз не смог на твой каждый, когда ты смогла.

Пока он говорил, я пятилась к двери спиной, пока не наткнулась на стеклянный кувшин на полу и с хрустом не раздавила, чувствуя, как осколок вспорол пятку. Вспорол…вспорол пятку. Его голос начал теряться где-то на фоне нарастающего гула, на фоне ускользающего детского плача и воплей смерти. На фоне его другого голоса, который шептал мне о любви когда-то давно. Наклонилась и схватила дрожащими пальцами осколок, поднесла к горлу и вдавила острием ровно посередине.

- Мне больше нечего терять, Рейн дас Даал. Я потеряла все. У меня ничего и никого не осталось, кроме тебя. И если ты выбираешь смерть, то только вместе со мной.

Сквозь туман видеть, как метнулся к решетке, впиваясь в нее пальцами.

- Брось стекло, маалан. Брось! Дура!

- Или скажешь, куда бежать и кого звать…или я перережу себе горло. Жизни нет без тебя и не было никогда.

Он дергает решетку и что-то орет, а я веду краем стекла по шее, и кровь течет мне за пазуху за разорванный корсаж и рубаху под ним.

- Далия дас Даал…слышишь? Далия дас Даал ожидает меня на развилке. Бросай стекло…бросай, твою мать, бросай.

И сползает на колени, дергая решетку и захлебываясь хриплым «бросаааай».

Подползла к нему на коленях и прижала к себе через клетку за голову, а его трясет всего.

- Где на развилке, где?

А он за волосы меня схватил и в глаза мне смотрит, дрожит, весь покрытый потом, и кровь по шее моей размазывает.

А потом к себе рывком.

- Ты что творишь, маалан…что же ты творишь со мной?

- Где? – шепчу и целую его шею с бешено бьющейся веной.

- У леса возле старой дороги, где на развилке, там указатель сломанный. Туда прийти она должна утром сегодня…ты все равно не успеешь, маалан. Поздно уже.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ. ОДЕЙЯ

Самым сложным было выбраться из цитадели, окружённой воинами Маагара, готовыми в любой момент к вторжению валласаров. Самоуверенный велиар, единственный законный наследник Ода Первого, всегда был тупым болваном и, если считал, что ему удалось поставить меня на колени, он ошибался. Отец всегда говорил, что ум его дети поделили поровну, как и другие благодетели. Говорил, что ума больше всего досталось Анису. Меня он в учет не брал никогда. Но то, что Маагару достались лишь жалкие крохи, знали все, и именно поэтому рядом с братом всегда ошивался его хромоногий и горбатый советник – Харам. Никто не воспринимал всерьез уродца-шута, а на самом деле это отец приставил к брату одного из умнейших людей во всех объединенных королевствах. Вот кого стоило бояться по-настоящему. Только Харама ранили, и сейчас он отлеживался в лазарете при часовне. Без сознания. Поэтому для Маагара настало время собственных решений. И я рассчитывала, что он проведет его своим привычным образом – трахая очередную девку.

Ближе к утру Алс привел ко мне Моран якобы за тем, чтобы переодеть свою десу и передать принадлежности туалета. Мы все продумали до мелочей. Когда Моран спустилась ко мне, я надела ее одежду, а она мою. Алс вывел меня из подвала и так же сопроводил к самым воротам, где его братья по вере, слепо доверяя своему командиру, выпустили меня за ворота под видом поездки в ближайшую деревню за молоком для десы. Больше всего я боялась, что меня обыщут. Либо что Маагар не выдержит и придет позлорадствовать в темницу к Рейну или назначит время казни раньше. Просто потому что ему захотелось досадить мне или увидеть мои слезы. У меня было не просто мало времени – у меня было его ничтожно мало. У ворот, когда их распахнули передо мной, я вдруг услышала высокий голос горбуна:

- Досматривать каждого, кто покидает пределы цитадели.

О, боги! Он же еще вчера валялся без сознания…Я натянула капюшон пониже, быстро отвернувшись от урода, который, как мне показалось, смотрел именно на меня.

- Этих пропустить. Бабы нам не интересны.

А еще…еще мне было страшно, что она не поверит, и у меня нет ничего, кроме цепочки Рейна с изображением волка и его слов на валласском именно для нее. Что-то их личное из детства. Но это не могло убедить Далию дес Даал ни в чем. Потому что ее брат мог быть откровенен со мной, когда я была его любовницей. Когда-то моя кормилица говорила, что страшнее всего – это ненависть свекрови. Нет, она ошибалась. Ненависть сестры намного страшнее. Я по себе знаю. Повстречай я убийцу Аниса, я бы не пощадила ни жены его, ни детей. Пришпорив лошадь и наслаждаясь удобством одежды Моран, я гнала во весь опор к развилке, глядя на проклятое небо и моля природу отсрочить восход на сколько это возможно. Отсрочить, чтоб мы успели. Когда мой конь, почти выбившись из сил, остановился у сломанного ураганом указателя, присыпанного снегом, там никого, не оказалось. Я спешилась, оглядываясь по сторонам, тяжело дыша и изнывая от отчаяния. Каждая минута ожидания приближает Рейна к смерти. И перед глазами его лицо с пронзительным взглядом, полным боли, взглядом, проникающим мне в самую душу. Там, в грязной темнице, разделенная с ним решетками, обессиленная слезами и обреченностью, я поняла, как безумно и отчаянно люблю его. Если бы я могла стать у столба вместо него и принять смерть, я бы так и сделала. И самое страшное – я понимала, что это не только его казнь, это наша казнь. Едва палач выбьет скамью из-под ног Рейна, я толкну табурет в своей келье ровно в это же секунду. Я обещала, что никогда его не оставлю…пусть с опозданием, но я исполню свою клятву. Я никогда их не нарушала. Мне незачем жить дальше. У меня никого не осталось. Я предана всеми, кому верила и кого любила всю свою сознательную жизнь. А тех, кто был и правда предан мне, предала я сама. Все они мертвы и ждут меня за чертой иного мира. И у меня больше нет ни одной причины не последовать туда. Я боялась, что выйду из подвала и не успею. Выйду и больше никогда его не увижу. Я испытывала первобытный ужас от мысли снова пройти через адские муки потери.

Он не шептал мне о любви, когда брал мое тело через прутья клетки. Каждое его признание было ударом плетки по незакрытым ранам. И я знала, они никогда не затянутся. Они будут кровоточить во мне вечно. Но его ненависть ко мне была намного красноречивей любых слов. Она клокотала в нем ураганом сумасшествия, и я бы точно перерезала себе горло, если бы не знала и не была уверена, что это убьет его так же, как и меня. Сам Рейн и был для меня олицетворением любви. Одержимой, бешеной и дикой, как меид в железной маске. И я бы уже никогда не смогла принять от него меньше. Я бы почувствовала малейшую фальшь в его вздохе, не то что в слове. Но он дышал для меня. Он орал мне каждым стоном о своем безумии мною, каждым прикосновением горячего рта к ранке от осколка на шее.

«Маалан…зачем? Зачем? Там так нежно…там пахнет любовью, девочка. Ты вся пахнешь моей любовью. И здесь, где бьется твоя жилка, у самой мочки уха ты пахнешь ею сильнее всего…соленый шелк. Больше не смей. Никогда не смей портить то, что принадлежит мне. Не смей, иначе я отрежу тебе пальцы, маалан…отрублю их, спрячу и стану сам твоими пальцами. Я не позволю тебя трогать даже тебе самой».

Лихорадочно, прямо в ухо, стискивая мою спину, сминая губами кожу. По коже пробегали мурашки суеверного страха – разве можно так любить? Наверное, за это мы с ним настолько прокляты и обречены на вечное расставание. Нельзя любить вот так. Неправильно это. Не по-человечески.

«Нет…нет…нет…успею. Я успею, или это будет и моя смерть, Рейн, и моя. Отпусти».

Качает головой и вжимает в себя с диким отчаянием.

Снег, снег и снова снег. Нескончаемая белая пустошь, она погребла под собой всё живое. Растянулась на бесконечность вдаль. Туда, где красный рассвет окрасил её в багровый цвет крови, смешанный с золотом восходящего солнца. Я не знала этой дороги, но, если правильно помню карту Соединенных Королевств, мы идем обходной дорогой, которую летом так любят разбойники и всякая шваль, типа лазутчиков с обеих сторон, воров и беглых преступников. Нейтральная территория между Валласом и Лассаром, где в это время года нет дозорных и солдат. Зимой она непроходимая для больших отрядов с военным снаряжением, оттого и безопасная для обоих государств. Я думала о том, что сказал мне Оран. Нельзя в Нахадас. Я не могу снова очутиться в Храме. От одной мысли о том, что придется опуститься на колени перед проклятым Данатом, меня начинало трясти от презрения. Я знала, что сделают с отрекшейся ниадой в Храме, – её ждет очищение кровью, а потом самый нижний уровень, где она будет значить не больше, чем обычная чернь. Но не это пугало меня. Если бы я верила в Иллина и желала вернуться, я бы прошла все уровни и отдала бы себя в руки астрелей. Проклятый Данат! Какие блага он пообещал Маагару за это вероломство? Верховный Астрель все ещё тешит себя надеждой получить моё приданое и мои земли в свое распоряжение, впрочем, как и влияние на моего отца с моей же помощью. Хочет укрепить власть Астры над всем Соединенным Королевством. Не бывать этому! Лассар не будет принадлежать Данату никогда. Он может сколько угодно плести свои интриги, как паутину, но без моего участия. Я не дам себя использовать.

Бросила взгляд на Моран – она так же напугана, как и я. Валлассарскую язычницу не пустят в Храм. И не важно, приняла она иную веру или нет, для Астры поклонница Гелы навечно останется неверной и нечистой.

Моя верная Моран боялась, что нас разлучат с ней. Скорей всего, именно так и будет. Тогда ее ждет неопределенное будущее. Мое имущество отойдет к Храму, и всех моих рабов продадут, а деньги заберут в казну Астры.

Я снова окинула взглядом сопровождающий меня отряд – десять воинов и дес Оран. На меня одну. Что ж, в моей жизни бывали переделки и похуже – например, две дюжины голодных баордов. Только со связанными руками я вряд ли смогу выхватить не то, что меч, а даже нож. Но я буду не я, если не попытаюсь.

Посмотрела на каждого из воинов и встретилась взглядом с одним из них – молодым парнишкой. Видимо, недавно заступил на службу. На лице едва выступил пушок и глаза огромные, прозрачные, как небо. Нет, он не следил за мной, а именно разглядывал. Украдкой. С таким неприкрытым восхищением, на которое способен лишь юноша его возраста. Дес Оран отдал приказ не смотреть и не разговаривать со мной ещё на побережье. Он знал, что такое чары ниады. Его предупредили. Я смертоносна для мужчин. Смертоносна для всякого, кого решу соблазнить. Таково мое предназначение. Если мне удастся, то вот он способ бежать – заставить мальчишку приблизиться ко мне настолько, чтобы я могла просить его развязать мне руки или отобрать у него кинжал. И с этого момента я устрою здесь апокалипсис местного масштаба.

Когда Моран в очередной раз посмотрела на меня, я ей подмигнула. Она знала, что это означает. Слегка побледнела и судорожно сглотнула, впиваясь в поводья.

Отряд медленно двигался по ущелью, ведущему к прямой дороге на Нахадас. Очень узкое место не позволяло приближаться к друг другу. Впереди дес Оран, который вел нас за собой, за ним ещё несколько воинов, посередине мы с Моран и сзади двое. Как только мы вышли из ущелья, я подождала, пока со мной поравняется Бертран – тот самый юноша с большими глазами, и ещё раз пошатнулась в седле. Он тут же схватил мою лошадь под уздцы.

- Воды.., - прошептала я, закатывая глаза и падая на него всем телом, сползая с седла и заставляя мальчишку подхватить меня за талию. Его глаза расширились, когда он встретился с моим взглядом, – больно…так больно. Они обращаются со мной, как с преступницей.

Мальчишка потянулся за флягой, все ещё поддерживая меня одной рукой. Медленно потянула перчатки с пальцев, продолжая удерживать его растерянный взгляд. Совсем ещё ребенок. Жалко убивать…но и я пока умирать не собираюсь.

- Бертран! Не прикасаться! – голос дес Орана прозвучал где-то совсем рядом, но я успела избавиться от перчатки. Этого оказалось достаточно, чтобы впиться парнишке в глаза, выжигая их и заставляя его заорать от дикой боли, а я всё же схватила кинжал и вонзила его в бок коню, в ту же секунду выдергивая меч из ножен Бертрана. Раненный жеребец с оглушительным ржанием завалился на бок, утягивая истекающего кровью юношу за собой и заодно закрывая остальным выход из ущелья.

Оран и другие солдаты бросились ко мне, обнажая мечи. Я была готова принять бой, удерживаясь в седле, сжимая коленями бока своего коня и поднимая меч обеими руками. Слышала голос Орана, который приказывает не причинить мне вред, а у меня все расплывалось в смазанные пятна перед глазами, и в голове опять нарастал рев. Может быть, я даже успела ранить кого-то из них. Несомненно, успела, потому что до меня доносились стоны и ругань. Казалось, весь мир начал кружиться подо мной и вокруг. От отчаянного понимания, насколько это не вовремя, я застонала, таки падая с седла и роняя меч.

Я лежала в снегу, придавленная весом дес Орана, который выкручивал мне руки за спину, обжигаясь и бранясь, наматывая на них тряпку и завязывая снова веревкой.

- Что там?! – крикнул Оран своим, затягивая узел потуже.

- Трое ранены. Один тяжело. Нужно ехать в Жанар.

Я усмехнулась и дернулась в руках командора.

- Пока вы довезёте меня до Нахадаса, я убью вас всех.

- Не убьёте, моя деса. Больше с вами церемониться не будут.

Меня снова мутило и утягивало в беспамятство. Я слышала, как вначале Оран не верил, что мне плохо, не давал Моран приблизиться ко мне. Обрывочные фразы сквозь марево.

- Что с ней? Подхватила хворь в Валлассе?! Отвечай, сука! С тобой вообще никто не будет возиться. Лично глотку перережу.

- Не знаю, дес, не знаю. Нужно лекарю велиарию показать. Чем быстрее, тем лучше. Если живую в Нахадас не довезете, Повелитель наш шкуру с вас спустит.

- Довезем. До Жанара меньше часа пути. Останемся там на ночлег. Приведи в чувство свою десу, да поживей!

Моран протирала мое лицо водой, била меня по щекам, пока я медленно не открыла глаза.

- Держитесь, моя деса. Скоро в город приедем. Вам поесть надо и отдохнуть.

Дальше я продолжала путь в седле Орана. Он вёз меня сам. Раненых оставили у ущелья. Решено было вернуться за ними после того, как найдут пристанище в ближайшей деревне. Дурнота начала постепенно отступать, и я наконец-то могла втянуть воздух полной грудью. Если попытаться ещё раз, то все может получиться. Нас меньше на несколько человек. Я могу попробовать сбежать уже в городе. Собственное состояние меня не беспокоило. Больше суток не ела. Скорей всего, голова кружится от голода и от волнений.

- Хорошо знаешь местность, Данай. Бывал в этих краях?

- Родился здесь и вырос, моя деса. Северянин я.

Усмехнулась тому, что отвечает мне. Привычка. Не имеет права неучтиво с велиарией своей обходиться.

- Северянин, говоришь? Значит, вначале на службе у матери моей был?

- Верно. Десу Анису охранял.

- А потом перевели к Маагару в разведку?

- Я не служу вашему брату, деса Одейя. Я в верности отцу вашему присягнул после смерти велиары, которой был верен долгие годы. Меня послали с разведывательным отрядом на ваши поиски. Дес Маагар отдал мне приказ, когда в Лурд прибыли. Ваш отец его письменно подтвердил.

Значит, всё же это правда – Данату удалось и отца убедить. Я могла в этом даже не сомневаться. Од Первый никогда бы не принял обесчещенную дочь обратно в семью. Что ж, как велиар, он всецело в своем праве, но как отец… Я закрыла глаза.

- Что будет с ранеными?

- Их заберут. Как только мы доедем до Жанара, я отдам приказ вернуться за солдатами.

- Бертран…

- Бертран мой племянник, моя деса. Он останется в городе. Служить больше не сможет.

Голос Орна даже не дрогнул, а я смотрела впереди себя на сверкающий снег и на первых путников, едущих нам навстречу в старой телеге.

- Мне жаль. Возможно, лекарь сможет вернуть ему зрение.

- Он воин и он знал, на что шел. Кроме того, он ослушался моего приказа не приближаться к вам.

Я понимала, что теперь сбежать будет непросто. Дес Оран фанатик. Личная разведка Ода Первого – это самые лучшие воины, и он будет тащить меня в Нахадас даже полумертвым.

- Вы служили моей матери. Расскажите мне о ней. Какой она была? Или тоже боитесь со мной говорить?

Он напрягся. Я чувствовала это спиной. Но чего ему бояться? Мои руки связаны, сама я ослабла настолько, что даже не смогла взмахнуть мечом. Никуда я уже от него не денусь. Пока. И он, и я об этом знали. Дес Оран не мог меня недооценивать.

- Мне вас нечего бояться. Не юнец все-таки. В дочери мне годитесь.

- Тогда говорите, дес Оран…Ещё час пути. Расскажите мне о ней.

- Она была очень мягкой и хрупкой. Вы выше и крупнее ее. Издалека деса Аниса, да упокой Иллин ее чистую душу, казалась совсем девочкой. Особенно рядом с вашим отцом. Она была очень доброй велиарой, очень сердечной. Говорят, пока была жива наша велиара, то были времена почти без казней и заговоров, времена приказов о помиловании и подаяний народу. Когда она умерла, весь Лассар погрузился в траур. Погребальные венки висели на дверях каждого дома, жители пели песни уныния и молились о ее душе.

А ещё ненавидели меня за то, что унесла ее жизнь своим рождением. Но об этом Оран мне не сказал. Это я уже знала и сама. Велиара родила красноволосую шеану, которая забрала её кровь и плоть ещё в утробе. Так говорили обо мне, когда я была маленькой. Не зря же отец запер меня в Тиане подальше от людских глаз и от молвы.

- Она умерла сразу после моего рождения?

- Не сразу, - чуть помешкав, ответил Оран, - она прожила ещё более суток и даже успела приложить вас к своей груди, дать вам имя и спеть первую колыбельную.

Мать я видела только на портретах. Она была изображена именно такой, как рассказывал Данай, но мне было все равно. Она могла быть и уродливой горбуньей. Я всё равно любила бы память о ней как о чем-то светлом и святом. Мёртвые не имеют недостатков – они безгрешны для своих близких, уже потому что их никогда не будет рядом. Мы готовы простить им всё только поэтому. Мне было нечего прощать моей матери. Я сама молила её о прощении.

- Отчего она умерла? Ты слышал, что говорили лекари? Ты ведь стоял под её покоями.

- Она истекла кровью, моя деса. Ни лекарь, ни повитухи не смогли ее спасти. Такова была её плата за ваше рождение. Она знала, на что ид      т.

- О чем ты? Как она могла знать об этом?

- После рождения Аниса ей запретили иметь детей, и Повелитель больше не входил в её покои, но случилась война, и покойная велиария последовала к месту битвы, чтобы быть рядом с вашим отцом. Видит Иллин, она любила его, как одержимая. Оттуда она и привезла вас внутри своего тела.

Он замолчал, а я вспомнила как люди говорили о моих волосах. Говорили, что они окрасились в цвет крови, потому что Од Первый вырезал целое королевство Гандов. Уничтожил даже младенцев. И гандовские шеаны прокляли убийцу и род его. Конечно, это только слухи. Я не верила в проклятия.

Всю оставшуюся дорогу до Жанара мы молчали. Когда показались первые дома, солдаты оживились. Их ожидал ночлег и еда, а, может быть, и местные красавицы, готовые раскрыть объятия для разведчиков Ода Первого за пару золотых монет. Я слышала, как они говорили об этом и смеялись, делясь с друг другом дамасом. Когда-то точно так же и я со своими воинами останавливалась на простой в городах или деревнях. Мы делили еду на всех, смеялись у костра, и я краснела от их пьяных рассказов о женщинах. В горле запершило – теперь они мертвы. Даже Галь. Мне было страшно думать о том, что сделал с ним Рейн после моего побега. И что сделали с теми лассарами, которые остались в Валласе, его воины.

Мы въехали в Жанар через маленький рынок. Несмотря на холодное время года, здесь всё же кипела жизнь, и слышались крики торгашей-зазывал. Лассар было не сравнить с Валласом, где каждая деревня, скорее, напоминала кладбище, увешанное венками. Появился какой-то внутренний стыд. Какое-то осознание неправильности происходящего. Когда один народ раздавлен другим и влачит жалкое существование. Лассар грабил Валлас. Но надолго ли хватит награбленного? Скоро голод придёт и сюда. Он уже витает в воздухе шлейфом смерти и горя. До весны ещё слишком далеко, а товары и продовольствие из Валласса уже не прибудут сюда никогда.

- Смотрите, кого везут в Нахадас! Смотрите – валасская шлюшка вернулась с позором домой! Шеана проклятая вылезла из-под самого Саанана.

От неожиданности я вздрогнула и обернулась к тому, кто посмел это крикнуть. Какой-то грязный, пьяный мужик, шатаясь, стал у нас на пути и тыкал в меня пальцем.

Рука Орана напряглась, и он сильнее сжал меня под ребрами, оглядываясь по сторонам на других жителей Жанара, которые собирались на рыночной площади.

- Закрой свой поганый рот, псина! Иначе я заставлю тебя сожрать твой язык. На колени перед велиарией Лассара!

- Ещё чего! Не велиария она, а валласская подстилка!

- Да! Подстилка!

Вторили ему другие, постепенно окружая нас кольцом.

- Думаете, мы не знаем, как она всех своих воинов казнила и ноги перед валлассаром раздвинула?! Тьфу! Проклятая! Бесстыжая! Как смела вернуться?!

- Забить камнями сучку. Из-за неё нас всех Иллин покарает. Сожжёт наши деревни, заморит голодом и холодом, и весна не настанет!

- И весна не настанет! – вторили ему, – Так писано в Пятикнижье! С голоду помрём из-за неё!

- Забить шеану!

Первый камень полетел в коня, и тот дернулся, став на дыбы. Оран накрыл мою голову рукой.

- Дайте проехать личной охране Ода Первого. Прочь с дороги, чернь!

Но его не слышали, толпа окружила отряд. Они швыряли в нас камни и комья снега, размахивали вилами и кольями. Я даже не заметила, откуда они все набежали.

- Отдать шеану людям! Как во все времена! Казнить шлюху по обычаям Лассара!

Оран держался за меч, нервно оглядываясь по сторонам.

- Прорывайтесь силой. Разворачивайтесь назад. Уходим отсюда.

Но нам не давали отступить, едва лишь солдаты выхватили мечи, люди с воплями бросились на отряд.

- Шеанская сука решила сбежать от правосудия. Укрыть свой грех в Храме. Пройти по нашим трупам. Саананское отродье хочет пробраться в святые места под видом кающейся грешницы вместе со своими приспешниками – саанами*1. Схватить ее! Убить саанов!

Их голоса отдавались внутри меня эхом, троились, пульсировали в висках, бились в груди вместе с сердцем. Всё то же самое я слышала в Валлассе. Слово в слово. Но там были враги. Там были те, кто имели все права меня ненавидеть…а это мой народ. Это свои. Я начала дрожать от ярости и отчаяния, и Оран это чувствовал, он пытался развернуть коня, окруженный своими воинами и давящей на нас толпой безумцев, осоловевших от пива с дамасом и жаждущих крови, подначиваемых пьяным фанатиком.

Это было похоже на безумие. Солдат стаскивали с коней и швыряли в толпу. Их кололи и резали свои же. Оран пятился назад, размахивая мечом, сносил головы с плеч и рубил озверевших простолюдинов. Но их было слишком много, или это у меня двоилось в глазах от слез. Если бы нас было больше…Сейчас те четверо, которых я ранила возле ущелья, могли бы спасти положение. Я тихо застонала, кусая губы.

Вскоре одичавшей толпе удалось стянуть нас с коня, и Оран вместе с другим воином зажали меня между собой.

- Освободи мне руки, Данай. Я тоже могу защищаться.

Быстрый взгляд в глаза, и рванул веревку на моих руках, сунул мне кинжал.

- Между нами держитесь. Если вырвемся, уйдем в мертвый район, за мельницей, туда за нами не сунутся. Я здесь все места знаю.

Но мы не могли вырваться, нас давили со всех сторон, хотя и боялись подступиться к двум лучшим воинам Ода Первого со знаками отличия на латах.

Я оглядывалась по сторонам в поисках Моран, но не находила её в толпе. Я видела только налитые кровью глаза, в которых читала свой приговор. Мужчины, женщины, дети, все они что-то кричали, размахивали руками, сжатыми в кулаки.

Кому-то удалось схватить меня за одежду, за волосы. Я яростно сжимала тянущиеся ко мне руки и слышала вопли боли и проклятия. Люди забыли, что я ниада. Они называли меня саананским отродьем, которое сожжет их деревню и пустит кровь их младенцам.

- Нам не выбраться.

Простонал Оран и вдруг сильно сжал мою руку за запястье.

- Уходите сами. Мы с Лаваном задержим их, сколько сможем. А вы бегите к мельнице. Вон там между домами. Голову накройте и бегите. За городом в Жанарии кормилица моя живет. Герта. Запомните – Герта. Отдадите ей это – она вам поможет.

Сунул мне какой-то сверток в ладонь и в ту же секунду дернулся с хрипом. Кто-то бросил ему в лицо камень.

- Саанан вас раздери, твари! Всем кишки выпущу. Только шаг сделайте.

- А вы?! – застонала я.

Обернулся ко мне злой, окровавленный, и я лицо Галя вспомнила, когда баорды на нас наступали. Тот же взгляд. Та же свирепая решимость в глазах.

- А я слово вашей матери дал, что охранять вас буду до последнего вздоха. Бегите, моя деса. Да пребудет с вами Иллин! Молитесь за наши души.

Они расчищали мне дорогу к отступлению. Двигаясь в сторону домов, разрубая на части каждого, кто попадался под руки, пока Оран не закричал мне, что пора, и я не бросилась прочь, накидывая на голову капюшон. Не оборачиваясь, чувствуя, как злые слезы бегут по щекам. Вот и встретили меня лассары. Мой народ, за который я воевала и готова была умереть, хотел разорвать меня на части.

Я слышала, как воет толпа, слышала крики Орана и, стиснув зубы, бежала между домами к мельнице, запрещая думать о том, как сильно стреляет в висках и как все расплывается перед глазами уже в который раз за эти дни.

Мне казалось, что за мной гонятся, и я останавливалась, тяжело дыша. Пусть догонят и сдохнут, как паршивые псы. Но нет…мне всего лишь казалось, или удалось уйти от погони. Позади меня никого не было и впереди тоже. Пустынная улица, заколоченные окна. Вспомнила, что на севере разбушевалась чума несколько десятилетий назад. Видимо, это мертвая часть города, о которой говорил Оран. Сюда никто не сунется из боязни заразиться. Теперь я видела полуразвалившуюся мельницу и шла к ней из последних сил. Несколько раз останавливаясь, чтобы опорожнить и так пустой желудок. Всё же это не усталость. Наверное, я и правда подхватила какую-то болезнь. Меня это не испугало. Стало всё равно. Пускай. Возможно, так даже лучше. Сдохнуть где-нибудь подальше от всех. Чтобы не слышать проклятия со всех сторон, чтобы не сдаться на милость астреля.

«Вечно привязана к нему будешь. Добровольно! И не будет вам покоя обоим ни на небе, ни на земле… и вместе не быть никогда. Выть от боли станешь проклятая и никем непрощенная! Даже им…Иллин отвернется от тебя, и гнев его будет страшен. Он покарает тебя. Согласна отречься, ниада?»

Голос Сивар раздавался в голове гадким шипением…Дернув на себя полусгнившую дверь, я забилась между мешками с мукой и зарыдала. Наверное, в эту минуту я оплакивала не себя. Нет. Себя мне не было жаль. Да и что значит жалость к себе для женщины, которая провела столько лет на войне и в седле. Я вдруг поняла, что всё было напрасно. Вся моя жизнь, мои стремления, мой фанатизм были пустыми и никому ненужными. Нет никакой правды в войне, нет никакой конечной цели, нет великой идеи, в которой убеждал меня отец.

Всё до боли банально и прозаично. Те, кто сильнее, просто отбирали всё у более слабых, жили и жрали за их счет, пользовали их женщин, продавали их детей. Не было никакой борьбы за справедливость. Я проливала кровь за этих зверей, которые сейчас драли на части своих же солдат во имя Иллина…и с его же именем мы убивали ради них валласаров, гандов, островитян.

Разжала пальцы и посмотрела на небольшой камень, который дал мне Оран – обычный гранит, испещрённый трещинами и покрашенный в синий цвет. Местами краска облезла и потерлась. Кажется, Данай не расставался с ним до этого момента. Преданный воин…которого забили камнями те, ради кого он столько лет рисковал своей жизнью. Дверь мельницы заскрипела, и я схватилась за кинжал, а когда увидела Моран, бросилась к ней в объятия.

- Живая…живая, - шептала я и гладила ее по голове, прижимая к себе и снова чувствуя эту предательскую слабость во всем теле.

- Живая. Я сбежала почти сразу. Меня не заметили. А потом шла за вами, пока не потеряла из вида.

- Они…

- Мертвы, моя деса. Их облили дамасом и сожгли…Мне жаль. Мне так жаль.

Мы долго смотрели друг другу в глаза, и я почему-то вспомнила слова Рейна, сказанные Фао дес Ангро.

«Спасение иногда приходит в виде чудовищных деяний, а наказание зачастую маскируется за протянутой рукой помощи».

Я считала дес Орана своим врагом и конвоиром…а он спас мне жизнь. А кто теперь спасет жизнь тем воинам, что остались у ущелья и тоже из-за меня?

- Оран сказал, что в деревне под Жадаром живет его кормилица Герта. Сказал, что она нас спрячет.

- Нужно переждать, пока в городе всё утихнет. Сейчас опасно куда-то идти. Останетесь здесь. Я постараюсь раздобыть еды и воды.

- Как? У нас нет золота…у нас ничего нет.

- У вас нет, а у Моран есть.

Она сунула руку за пазуху и потрясла мешочком с монетами, заставив меня улыбнуться сквозь слезы.

- Я, кажется, отучила тебя от воровства.

- Это не воровство, а способ выживания. Этому вы меня тоже учили.

С мельницы мы с ней перебрались в один из домов. Моран сказала, что со времен эпидемии прошло достаточно времени, зараза уже выветрилась, да ещё и на таком морозе, когда всё живое в лёд превращается. Хворь Черная жару и засуху любит. Мне было всё равно. Последнее, о чем я думала – так это о чуме, которая пронеслась по нашим землям почти тридцать лет назад, ещё до моего появления на свет. Я до безумия устала и, как только легла на узкую кровать в одной запылившихся и покрытых паутиной комнат, тут же уснула.

***

Моран вернулась к вечеру. Я всегда удивлялась ее способности адаптироваться в любых условиях. Она, как хамелеон, мгновенно подстраивалась под ситуацию. Не знаю, что бы я делала без неё. Без этой невероятной преданности, без самоотверженности и готовности умереть за меня в любую секунду.

Она принесла толстую меховую накидку и мешок с провизией. Рассказывала о том, что в городе всё утихомирилось, как дозор приехал. Зачинщиков беспорядков вздернули на площади. Возможно, дозорные меня ищут, но не в городе, а скорей всего, за его пределами. Если пару дней переждать, то можно спокойно через город пройти. Она мне краски для волос раздобыла у местной знахарки. С утра купит на рынке чан и вещи чистые, поможет мне вымыться и переодеться.

Когда она развернула свертки с едой, я тут же уловила запах мяса, и меня свернуло пополам в жестоких спазмах, от которых потемнело перед глазами. Моран бросилась ко мне, поддерживая, пока закончится приступ, потом воды дала попить и в кресло усадила, предварительно стряхнув с него пыль рукой. Я закрыла глаза, пытаясь отдышаться и справиться с головокружением. Меня трясло от холода и недомогания. Хотелось есть, и в тот же момент я боялась, что меня опять будет мутить.

- Грязь тут невыносимая. Нам бы пару дней перетерпеть и уйдём отсюда. Негоже велиарии в таких условиях жить.

Моран принялась разводить огонь, глядя на то, как я дрожу.

- Вы так ещё простудитесь. А вам нельзя болеть. Никак нельзя, моя деса. Вам только этого и не хватало. Нам бы до весны продержаться, укрыться где-то, пока время не настанет. Может Герта та и правда поможет. Вы сил набирайтесь, чтоб уйти отсюда. Вдруг дозорные искать и здесь надумают, тогда нам с вами не скрыться.

Она набросила мне на плечи меховую накидку, а я подняла на неё затуманенный взгляд, чувствуя, как приятно растекается по телу тепло от очага и от толстого меха.

- Для чего не настанет время?

Моран опустилась передо мной на колени и руки мои накрыла полой накидки, растирая через неё и согревая.

- Для родов, моя деса. Не хворь это, а беременность. Первые месяцы всегда так тяжко, а потом легче будет. Я знаю. У меня шесть братьев и сестёр было. Последние роды я сама у матери принимала. Сейчас бульона вам сварю и чаю с травами сделаю. Всё хорошо будет…теперь сам Гела о вас позаботится. Валлассарского велиария скоро на свет родите.

____

*1 сааны - демоны.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ. ДАНАТ ТРЕТИЙ

Храм Астры спрятался в глубине утеса, занесенного снегом. Но купола из красного золота было видно издалека, и когда колокола звонили, люди обращали свой взор вверх и осеняли себя звездами. Дорога к священному месту вилась между густыми деревьями и уходила вверх диковинным серпантином. У ворот возвышались две одинаковые статуи ниад, завёрнутых в покрывала и склонивших головы, в руках каждая из них держала пятилистник. У подножия статуй обычно сидели попрошайки или блаженные, но в такой холод даже псы, охраняющие территорию Храма, спрятались по своим будкам. Беспощадная нынче зима выдалась. Самая лютая за последние десятилетия.

В низине расположился город Нахадас, один из процветающих городов в Лассаре. Это и неудивительно, ведь город обогащался за счет паломников со всех концов Лассара и торговли священными реликвиями. Естественно, половину дохода управляющий Нахадасом приносил непосредственно в Храм. Вот и сегодня был день сбора подаяний.

Верховный астрель складывал золотые монеты в мешочки и делал пометки в большой архивной книге учёта. Позади него стояли два послушника и подносили ему шкатулки, в которые Его Преосвященство опускал мешочки, выравнивая в шеренгу. Это был его любимый ритуал.

- Неурожайная нынче зима или прихожан в храме стало меньше, Замар? – обратился он к казначею, и тот смиренно склонил голову перед тем, как ответить.

- Все средства уходят на войну, Ваше Преподобие. Знатные лионы вносят свой вклад в священный поход нашего Повелителя против неверных на Атеонских Островах.

- Я это и без вас знаю. Но разве налоги не должны были быть выше на землях, принадлежащих Священной Астре?

- Од Первый отдал приказ треть из налогов, предназначенных для Храма отдавать на нужды армии, - бесстрастно ответил астрель второго ранга и посмотрел на Даната, поправляя воротник белоснежной сутаны с двумя алмазными звездами посередине.

Верховный астрель стиснул перо в пальцах и продолжил делать записи в книге. Значит, велиар все же понизил доходы Храма в пользу своего военного похода и не сообщил об этом Данату. Что ж, это право Повелителя, но астрель вернёт всё то, что ему недодали, иными способом. Он заставит Ода Первого выплатить всё до последнего золотого лассата. Верховный астрель всегда получает то, что ему положено.

- Значит, на то воля нашего велиара, - сказал вслух Данат и махнул рукой, давая казначею распоряжение покинуть залу. Расшитый золотыми нитями рукав его сутаны зашуршал, соприкасаясь с бархатной скатертью стола, когда астрель опустил руку на столешницу, то захлопнул учетную книгу с такой силой, что стоящие за его спиной астраны*1 вздрогнули. Ничего, скоро всё станет на свои места, особенно, когда красноволосая ниада вернётся в Храм. При мысли о дочери Ода прострелило чресла, и астрель напряженно стиснул толстые колени. Сколько бы времени ни прошло, а каждый раз, как вспоминает обряд посвящения, в голову кровь ударяет и руки тянутся к паху, чтобы сжать вялый член. За это Данат потом хлестал себя по пальцам и по рукам, чтобы саананские желания не посещали его голову. Иногда она ему снилась, и тогда он ложился на живот и тёрся о простыни, пока не испытывал острого облегчения от навязчивых снов о проклятой ниаде. Потом в ужасе сам менял простыни и ночное одеяние, сам застирывал пятна и сушил у камина. Астрель истово молился в такие дни и изгонял из себя Саанана постами и воздержанием от еды. За последние месяцы он сильно потерял в весе из-за этой сучки. Ничего, Иллин воздал ей по заслугам. К валлассару в плен попала, и Данат искренне надеялся, что там из неё вся спесь и вышла. Варвар не церемонится с пленными и рабами. Пусть теперь ноги Данату целует и руки за спасение. Ведь это он подсказал Маагару, как заставить Даала отдать пленницу.

А сейчас астрель откинулся на спинку кресла и направил мысли в другое русло. Более приятное. Ведь влияние Даната станет безграничным, потому что он будет иметь у себя сразу два козыря, а, точнее, три, если учесть, что Маагар дес Вийяр теперь делает то, что ему советует Верховный Астрель, и, вполне возможно, именно Маагар станет следующим велиаром Лассара, а то и всего Соединенного Королевства. Ведь жизнь правителей так скоротечна, особенно во время войны. Да и бывало в истории, когда сын отбирал престол у отца. Манипулировать велиарием намного проще, чем самим Одом Первым. Но Данат никуда не торопится. Всё постепенно. На всё требуется время. Скоро настанет весна, и Верховный астрель навестит Маагара в Лурде, произнесёт благословенную речь перед новым правителем северных земель Лассара. А чуть позже можно будет и побеседовать наедине. Старший сын никогда особо не ладил с отцом. Это всем известно.

Велиарий, конечно, труслив, как шакал, но, если обеспечить его нужным количеством золота, он утроит свою армию, и, кто знает, может быть, к следующей весне станет велиаром, а Даната Третьего назначит своим главным советником.

За окнами послышался топот копыт, и Данат медленно встал со своего кресла, чтобы подойти к тяжелой толстой шторе и, отодвинув ее указательным пальцем, бросить взгляд на ворота Храма и на приближающуюся карету с белым знаменем Астры, украшенным пятилистниками по бокам и расшитым золотом. На гладком лице Даната появилось довольное выражение, словно он только что положил в рот дольку мармелада. А вот и первый козырь – Алс дес Гаран. Верховный астрель видел мальчишку первый раз, когда тот родился, а второй раз, когда достиг тринадцатилетия. Оба раза Его Преподобие совершил священный обряд, приближающий к Иллину младенцев и детей сильных мира сего. Бастард Ода Первого прибыл в Храм принять посвящение в астрели, как того захотел сам велиар. Мальчик учил Пятикнижье и его толкование с самого детства. Он знал о своем предназначении и о том, что рано или поздно будет посвящен. Данат проследил взглядом, как парень вылез из кареты и ловко спрыгнул со ступеньки. Ветер трепал черную сутану астрана, без знаков отличия и украшений, а Данат удовлетворенно поглаживал подбородок и слегка кряхтел. Истинное наслаждение видеть сына Великого Ода Первого в убогой сутане из дешевого сукна и в простых, тяжелых ботинках, как у самого нищего служителя Храма, едва вступившего в его лоно.

Алс был похож на своего отца как две капли воды – такие же длинные очень светлые волосы, высокий, худощавый. Словно насмешка судьбы, если вы хотите скрыть обман или грех, то рано или поздно они вылезут наружу, да так, что укажут на того, кто их совершил. Юный дес Гаран олицетворял именно этот случай, когда сам грех во плоти обличал Ода Первого в прелюбодеянии. Сомнений в том, что это сын велиара не возникало при первом же взгляде на мальчишку еще в младенчестве. Именно поэтому велиар спрятал его от глаз людских и готовил в астрели.

Бастарда велиар не признал своим и признавать не собирался, но Данат имел письменное подтверждение отцовства Ода Первого из уст матери мальчишки, которая в присутствии двух священнослужителей исповедалась Его Преосвященству. Документ, за существование которого Верховного Астреля могли казнить, невзирая на сан. Ведь он нарушил тайну исповеди и записал слова умирающей на бумаге, заставив поставить подпись при свидетелях. Данат рассчитывал, что когда-нибудь этот документ ему пригодится. Неплохо иметь козыри против самого могущественного правителя Соединенных Королевств, как, впрочем, и не хорошо.

Астрель хотел отойти от окна и нахмурился, когда из кареты вышел Тамас, младший брат Даната. В такой же черной сутане, как у Алса. Он подал руку темноволосой женщине, укутанной в длинные одеяния. Астраны, в отличие от астрелей, не давали обет безбрачия и являлись низшей кастой Храма, чаще всего отвечающей за снабжение, ремонт и черную работу на территории обители. Но если они хотели получить иной ранг, то должны были блюсти непорочность до своего посвящения. Что ж, Тамас свою возможность упустил. Теперь ему вечно быть астраном. Может, оно и к лучшему – кто-то же должен выполнять за Даната его черную работу.

Толстые пальцы астреля в ярости ударили по стеклу. Таки привез свою девку в Храм. Посмел ослушаться и притащить её сюда, несмотря на запрет брата.

Верховный Астрель сунул несколько мешочков с золотом в стол и снова сел в кресло, ожидая, что вновь прибывшие скоро поднимутся в приёмную залу и что у Тамаса хватит ума оставить свою женщину внизу вместе с обслугой, где ей самое место.

Массивные двойные двери залы приоткрылись, и двое мужчин вошли в помещение, поклонились Верховному Астрелю, ожидая его приглашения. Тот не торопился их пригласить. Заставлять ждать сына самого Ода - не это ли истинное наслаждение. Когда-нибудь они все будут ползать у него в ногах. Этот мир будет принадлежать Астре и Иллину, а не этим людишкам, возомнившим себя высшими существами. Пыль они и прах перед могуществом истинного Повелителя, который избрал его, Даната, своим верным помазанником. Поднял глаза от бумаг и посмотрел на Алса дес Гарана.

- Добро пожаловать в Храм Иллина, сын мой. Подойдите.

Парень бросил взгляд на Тамаса и приблизился к Верховному Астрелю. Тот протянул руку, и Алс наклонился, чтобы поцеловать перстень с пятилистником, но на колено не встал, а Данат ожидал, что встанет. Однако, строптив пацан, знает, что астрану велиарской крови можно не падать ниц перед Верховным астрелем.

Посмотрел юноше в глаза и не увидел там должной покорности. Взгляд светло-серых глаз спокойный и уверенный. Нет смятения, волнения, как подобает юному кандидату в астрели.

- Как дорога? Всё спокойно в Шатране?

- Спокойно, Ваше Преподобие, только эпидемия оспы близится с севера. Кочевники принесли заразу. Люди мрут, деревни полыхают.

- Прискорбно слышать, да упокоит души умерших наш могущественный Иллин. Но ни одна хворь не приходит в наш мир просто так. Грешники несут наказание перед Всевышним.

- Младенцы и дети?

- Отвечают за грехи своих родителей, сын мой. «Да не нарушь заповеди священные, ибо кара небесная придет в твой дом тогда, когда не ждешь её. В дом детей и внуков их, дабы ответили за зло твое перед Иллином».

- Пятикнижье. Книга вторая. Строфа номер восемнадцать. – отчеканил Алс, глядя Данату в глаза и показывая, что писание знает наизусть.

- Именно. Да свершится воля Иллина нашего всемогущего!

Все осенили себя звездой и подняли глаза к потолку.

- Твое посвящение состоится по весне, как оттает снег, и мы сможем подняться на самую вершину, чтобы быть ближе к Иллину. Пока что будешь выполнять свои обязанности при Храме, как и все астраны. Тамас покажет и расскажет. Видиться будем на заутренней и на вечере. Днем в Нахадас будешь ездить отпевать усопших и отпускать грехи всем страждущим.

- Да, Ваше Преподобие, как скажете, - юноша склонил снова голову, – но мне говорили, что астраны-воины охраняют Храм от нападений и несут дозор по периметру священной обители.

Данат снова поморщился. Слишком много знает юнец, ещё и смеет указывать. Пусть по больным походит, в грязи покопается, да шлюхам грехи поотпускает, а то захотел сразу в дозор Храма.

- В дозор заслужить надо, Алс. Отличиться. Научиться самой грязной работе и смирению. Кроме того, не надобно тебе это. Ты скоро будешь посвящён в астрели.

- Как скажете, на все ваша воля, - но глаза сверкнули не по-доброму.

Совсем не таким должен быть астрель. Придётся учить этого юнца смирению.

- Вот и хорошо. Иди, Алс. Тебя проводят в твою келью и расскажут о распорядке дня в Храме.

Когда парень покинул залу, Данат обернулся к Тамасу.

- Чтоб глаз с него не спускал. О любой провинности мне докладывать.

- Конечно.

- Ты почто сюда свою эту притащил?! Я тебе говорил, чтоб не смел привозить?

- Лаис не...не…не.. эта, а моя су..су..пруга перед Иллином.

Тихо, и как всегда заикаясь, возразил Тамас и опустил глаза вниз. В отличие от Даната, он был очень худощавым, с желтоватым цветом кожи и редкими волосами темно-каштанового цвета. Он был намного моложе Верховного астреля, хотя и носил бороду, из-за которой выглядел старше своих лет.

Тамас очень боялся своего старшего брата. Не смел перечить и возражать, но за девку свою заступился, и Даната покоробило от этого.

- Без моего согласия обвенчался. Без благословения. На прачке.

- Он-на не п-п-прачка. Лаис из хорошей семьи. Её мать благословила нас на брак. Она портниха, и они живут в достатке. Лаис получила солидное приданое. Я-я-я п-п-привез т-т-тебе подарки и золото.

Гнев Даната сразу приутих, как услышал о подарках да о приданом. Что ж, неожиданно и приятно. Когда Тамас приехал разрешения на брак у брата просить и рассказал на ком жениться надумал, Данат в ярость впал.

- Конечно благословила. Породниться с Верховным астрелем все мечтают. Срам свой прикрыла и откупилась. Бесстыжая дочь её и блудница греховодничала с тобой до венчания и понесла. И эту ты привел в нашу семью! Вместо того, чтобы на благородной лионе жениться.

Тамас снова взгляд опустил, теребя первые пуговицы сутаны.

- Скажи спасибо, что я такой добрый и не выгнал тебя из Нахадаса на все четыре стороны. Не отказался от тебя и не бросил на произвол!

- Спасибо, брат. Спасибо, - Тамас принялся целовать запястье Даната, а тот высокомерно смотрел на несчастного, а потом одёрнул руку и откинулся на спинку кресла.

- Внизу жить будете в пристройке для черни. Чтоб наверх блудница твоя не приходила. Научишь её работе при Храме. Скоро сюда ниада новая приедет - дочь Ода Первого. Ей прислуживать станет, к очищению готовить и к постригу.

- Я думал, ты позволишь нам жить в д-д-доме отца.

- Ещё чего. Дом отца сейчас на реставрации, я навожу там порядок. В пристройке поживёте.

- Лаис же р-р-ребенка ждет. Я думал, ты позволишь…

Верховный астрель ударил кулаком по столу, и Тамас тут же сделал шаг назад.

- И что? Пусть ждёт. Когда ей рожать?

- К весне сроки, брат. Мало нам места в келье будет.

- Вот как придет время рожать, так и решим. Может, разрешу тебе переехать. А сейчас делом займись. Пока не было тебя, все распоясались. Грязь кругом. Безделье процветает. Ступай. Иди-иди. Не докучай мне. И так, дел полно. Вечером золото принесешь и подарки. Так уж и быть, приму подачки прачки твоей. На благие дела пойдет всё. Только на благие дела.

Корону Верховного астреля обновить надо. Каменьев драгоценных заказать с островов, украсить ее в пять ярусов, а в середине пятилистник из алмазов красных. Чтоб сияла и мерцала, когда Данат к молитве выходит. Чтоб корону самого Ода Первого затмила.

***

Тамас вернулся к жене, стараясь улыбаться и не подать виду, насколько Данат был недоволен ее приездом. Молодая женщина вскочила со скамейки, и капюшон соскользнул с её головы, открывая красивые пшеничного цвета волосы, заплетенные в тугие косы. Какая же она у него красивая, его Лаис. Чистая, добрая, светлая. Жизни без неё нет. Как подумал, что разлучить его Данат может, так и бросило в лихорадку. Женился. Гнева брата боялся, но всё же женился.

- Ну что? Лютовал? Ругал тебя, да?

И в глазах огромных слёзы дрожат. А он не выносил слёз её и волнений. Ему казалось, у него сердце разорвётся на куски, если расстроит Лаис или станет причиной её разочарования. Гневаться жена не умела. Только печалиться и впадать в молчание. Лучше б бранилась и истерила. А так Тамасу всегда страшно было, что уйдёт в себя, в мечты свои и фантазии о лучшем и светлом мире, а к нему не вернётся.

- Нет, ну что ты. Конечно, не ругал. Данат добрый. Он нам позволил при Храме остаться.

Она вначале улыбнулась дрожащими губами, а потом улыбка пропала, и Тамас сам сник.

- Ты говорил, в доме отца твоего жить будем.

- И я так думал, моя хорошая, но дом сейчас на реставрации. Брат обещал, что, возможно, перед родами как раз переедем. Подождать немного надо.

И снова глаза её светло-карие засияли, обняла мужа за шею и лицо на плече у него спрятала.

- Хорошо. Подождём, любимый. Только не нравится мне здесь, Тами. Зло витает повсюду. Плохое это место. Нехорошее.

- Ну что ты?! Это же Храм. Как тут зло витать может? Зло, оно в людях сидит. А это место священное.

Лаис сильнее к мужу прижалась.

- Нет. Оно здесь спряталось в стенах и в портьерах. Я чувствую. Живёт оно здесь.

Тамас заставил жену поднять голову и посмотреть на себя.

- Не говори глупости, женщина. Не приведи Иллин, услышит кто. Шеаной назовут, и я не спасу. Язык за зубами держи.

- Вот и ты злой становишься, - ёе подбородок дрогнул, и Тамас тут же прижал жену к себе снова.

- Нет, моя милая, не злой я. За тебя волнуюсь, душа моя. Счастья нам хочу, спокойствия, чтоб малыш родился здоровеньким. Идём, устала ты с дороги. Отдохнуть надо, подкрепиться. Того и гляди, жизнь другими красками заиграет, любимая.

В Шатране Лаис блаженной называли и обходили десятой дорогой, а Тамас приезжал к матери её лавку освящать, чтоб Саанан по углам не притаился и прибыль не утянул. Там Лаис и увидел. Она ткань бисером обшивала и песни напевала. Красивая, нежная, совсем юная. Мать её одну на улицу не выпускала, только по хозяйству, а позже начала с Тамасом отпускать то на молитву, то на рынок. А она идет, улыбается всем, цветы пальцами гладит, с деревьями разговаривает. Местные у виска пальцами крутят, дети кричат вслед, обзываются, а она им улыбается и мармеладом угощает. И никто больше кричать не смеет, только вслед ей смотрят с благоговением и жалостью. Есть люди, к которым зло и грязь не пристают. Его Лаис именно такая.

Не блаженная она, а светлая и добрая. Не бывает таких. Это только ему, Тамасу, счастье досталось. Потому что заповеди не нарушал и Иллину служил всегда от всего сердца. Вот и послал он ему, несчастному заике, такое сокровище.

Конечно, мать Лаис предупредила его, что девушка не совсем обычная и что видит то, чего нет на самом деле. Но Тамасу это и не важно было. А потом они в дождь попали и спрятались в хлеву. Там он и взял её девственность. Само собой произошло. Вроде не хотел. Трогал, гладил и …как-то все настолько далеко зашло. У него были женщины и раньше. Данат об этом не знал, конечно. А брат Верховного астреля по девкам продажным ходил. Как поедет в город, так и навестит путан местных.

Конечно, его Лаис не такая. Поехал к брату разрешения на брак просить, но тот отказал, выгнал. Даже разговаривать не стал.

Несколько месяцев Тамас с Лаис встречался перед тем, как она о беременности сказала. Тогда он и решил, что знак это свыше. Обязан жениться, несмотря на протест Даната. На то воля Иллина. И женился. Даже гордость за себя взяла, что смог наконец-то хоть раз в жизни по-своему сделать. Вот и брат его простил и жену принял. Того и гляди, всё наладится. В дом отцовский переедут и заживут с ребёночком, как и мечтали вдвоем.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ. РЕЙН

Позади раздавались дикие вопли, треск огня и звон металла. Воняло гарью, паленой плотью, кровью, смертью и победой. Я втягивал эту вонь полной грудью так сильно, что она разрывала мне легкие и вскрывала вены бешеным адреналином. Смотрел, как горит десятая по счёту деревня по дороге к Талладасу. Солдаты творили то, что творят на любой войне – они грабили, насиловали и убивали. Озверевшие от бойни с лассарами и от жажды мести. Дорвались до нее, как голодный каторжник до тела шлюхи. Это не было утонченное смакование возмездия это была быстрая, жестокая и кровожадная расправа тех, кто хоронили своих детей, жен, матерей и отцов. Тех, кто десять лет прожили в рабстве. Они возвращали долги. Сторицей и щедро. Я им не мешал. Мне было плевать, сколько лассарок они раздерут на части, сколько младенцев бросят в колодцы и сколько стариков вздернут на деревьях. Как по мне, так тысячу лассаров за одного валлассара. Я не хотел брать пленных, не хотел завоеваний, знамен на цитаделях и рабов. Я хотел полного уничтожения. Сравнять с землей каждый город и деревню. Не оставить ни одного лассара в живых. Превратить королевство убийц и палачей в руины, а затем в пустыню. Потом я подниму здесь свои города. На их проклятых костях. Глупцы те, кто считают, что, захватив народ и подмяв под себя, можно привить ему свою культуру, навязать свои убеждения и религию. Нет и еще раз нет. Это временная отсрочка, это мясо, которое гниет внутри и распространяет вокруг себя смрад и трупный яд. Медленно и верно. Это мертвецы, которые восстанут из могил, чтобы жрать захватчиков живьем, как только у них появится такая возможность. Поэтому я уничтожал всех, зачищал за собой каждый отвоеванный периметр. Только так я мог считать, что это место принадлежит мне. Я испытывал дичайшее удовольствие, когда смотрел на хаос, который мы оставляли после себя, на груды мертвых тел, пылающие в огне. Вот он ад. Он на земле. И вершит его не Иллин и не Гела, а человек или тот, кто был человеком, а теперь сам Саанан позавидует моей изощренной жестокости.

- Пощадите, - кричала какая- то женщина позади меня, - пожалуйстааа. Не надо.

Даже не обернулся, когда вопль закончился стоном и бульканьем таким характерным, что я точно знал, как она умерла – ей перерезали глотку. Некоторых из них заберут с собой, чтобы трахать в пути до следующей бойни. Потом возьмут новых, а этим вспорят животы и оставят подыхать в снегу.

Медленно развернулся и с удовлетворением посмотрел на дорогу, ведущую от деревни в сторону Лурда – на кольях красуются улыбающиеся головы мертвецов. Когда-то Од Первый хотел, чтоб ему улыбались – теперь моя очередь оставлять после себя лес смеющихся трупов. Каждый, кто будет ехать по этой дороге содрогнется от ужаса и выблюет свои кишки. Я ждал, когда мои солдаты насытятся местью и снова вернутся в строй, чтобы идти дальше за победой. Они уже не остановятся, как и я. Наша численность росла, хотя мы и несли потери, но в каждой деревне или городе к нам присоединялись освобожденные рабы. Изможденные и израненные, они упрямо брали в руки любое оружие и приносили присягу мне и Валлассу. И это были самые страшные бойцы-фанатики, которые напоминали голодных и злых зверей в человеческом обличии. Они не щадили никого. Они последними выходили из пламени, похожие на саанов с окровавленными руками и лицами, а в глазах пьяный блеск наслаждения. Я был для них больше, чем Гела – я дал им то, чего они жаждали долгие годы, и за это они падали передо мной ниц и целовали мои сапоги. Когда мы дойдем до самого Тиана и я займу трон Ода Первого, каждый из моих воинов получит золото и клочок своей земли. Мы будем строить новый мир. Без лассаров.

Ко мне подвели коня, и я запрыгнул в седло, глядя вперед на горизонт, затянутый дымом. Поднял вверх руку с мечом и услышал рев своих воинов позади себя. С каждым воплем тело наполнялось триумфом и почти наркотическим опьянением. Словно и я, и они, хлебнув вражеской крови, стали в сто крат сильнее. Теперь я шел навстречу Маагару, если трусливый пес не сбежал под кресло к своему папочке, то довольно скоро мы с ним свидимся с глазу на глаз, и он отдаст мне то, что забрал. Да, я шел за ней и намеревался вернуть обратно.

Одейя дес Вийяр принадлежит мне, и я не собирался менять ее ни на каких условиях, и проклятый лассарский ублюдок отдаст мне мою наложницу. И не важно, что потом я лично отрублю ей голову.

Сайяр поравнялся со мной и протянул мне флягу с дамасом.

- За победу, мой дас, - сказал он, а я сделал большой глоток из фляги, чувствуя, как обжигает горло и растекается по телу кипяток, согревая омертвевшее тело. Каждый бой приближал меня к ней, и это подстегивало похлеще любой жажды крови врага. Потому что её крови я хотел больше всего. Но напоследок. На закуску, как самый вкусный десерт.

- За победу.

Он выжил…Точнее, я остановил казнь, когда Сайяр потерял сознание. Наказание было достаточным и для него, и для меня. Я не хотел, чтобы он умирал. Только не так. Не как преступник и предатель. Пусть умрет за меня в бою, как он и хотел. Но я не думал, что Сайяр пойдет за мной именно сейчас. Раны от плети были слишком многочисленны и глубоки, а лошадь таскала его по площади несколько кругов. Он встал в ряды воинов сам. Бледный, взмокший от слабости, но встал в строй. В этот момент я понял, что сделал правильный выбор, оставив его в живых. Да, он допустил, чтобы моя женщина трахалась с пленным лассаром и сбежала у меня из-под носа; да, он ее не догнал и не вернул обратно…Но из-за этой суки я не стану казнить самого преданного мне воина. Она недостойна, а Сайяр вынес хороший урок. Более того, теперь между нами уже ничего не стояло. И я видел в его глазах гордость и дикое восхищение. Все же он был прав –лассарская шеана крутила мне мозги и яйца, делая из меня безвольного идиота, готового ради нее отступиться от своей войны. Я рад, что мои глаза вовремя открылись, и мне жаль, что столькие поплатились жизнью из-за лживой твари, истинной дочери Ода Первого. Я мог защитить её, я мог ради нее дарить жизнь своим врагам и отнимать у своих воинов, но, так или иначе, я шел бы на Лассар войной и тащил ее за собой, нравится ей это или нет. Я не считал, что она меня предала, нет. Я считал себя доверчивым идиотом, который принял желаемое за действительное, а она…она выживала, как умела и сдержала свое слово. В какой-то мере я готов был восхититься этим, но я так же понимал, что больше нет ни единого шанса для нас. Для меня. Одейя дес Вийяр - дочь того, кто убил всю мою семью, и больше не будет пощады – я казню её как самого лютого врага. Я казню её как любимую женщину, которая посмеялась над моими чувствами и заставила поверить в Рай на земле посреди кромешного Ада. Я казню её как призрак нашего прошлого, чтобы в будущем больше никогда и ни от кого не зависеть. Наверное, потом я сам буду корчиться в дикой агонии и рыдать, как ребенок, но обоим нам уже не ходить по одной земле. Эта женщина принадлежит мне мертвая или живая. Её сердце будет храниться рядом со мной до самой моей смерти, и в огонь Преисподней я уйду вместе с ним.

Тех, кого я вырезал ради нее, уже не вернуть, но их смерть покрыта нашей славой и многочисленными победами. Кровь лассаров льется рекой, и снег на севере уже давно не белый.

Я снова посмотрел на Сайяра – выглядит намного лучше. Следы ссадин на лице скрывает копоть и пятна вражеской крови, но глаза горят жаждой битвы. Вспомнил, как в дороге он упал с седла в снег, едва мы вышли за ворота Валласа.

Я мог вернуть его обратно в город, но не стал. Старую мадорку Сивар взяли с собой. Её везли в клетке, как животное. Кормили сырым мясом и не забывали напоить дамасом. Старуха поставила Сайяра на ноги прямо в пути. Заполнила его раны какой-то вонючей дрянью и напоила отваром. На утро тот походил на оживший труп. Но уже мог сесть в седло и продолжить путь.

- На пути у нас всего одна деревня, мой дас. Дальше начинаются земли Талладаса.

- В Лурд отправляли мои послания?

После победы в каждой деревне я отправлял в замок голову одного из лассарских командиров с названием деревни, вырезанным на лбу. Чтоб ублюдок знал, что мы уже близко. Я хотел, чтобы он вышел к нам навстречу, но, судя по всему, умная тварь понимала, что это станет фатальной ошибкой, и затаилась за каменными стенами Лурда. Я не знал, какова численность войска в городе. Предположительно, Талладас понес большие потери. Но письмо Маагара все же не стоило не принимать всерьез. Возможно, с ним действительно тысячное войско. Наше не дотягивало пока и до пяти сотен. Если вся армия сейчас в Талладасе, мы идем на верную смерть.

***

- Разведчики еще не вернулись. Боюсь, они уже и не вернутся.

- Маагар должен был быть на полпути в Валлас. У него не было столько времени развернуть тысячное войско и бежать обратно. Мы бы пересеклись рано или поздно где-то вот здесь.

Я провел по карте пальцем и обвел в круг то место, которое было деревней Нагар до того, как мы превратили там все в пепел.

- Либо письмо было блефом, и он не выходил из Лурда, - сказал Сайяр и склонился над картой.

- Тогда в Талладасе нас ждет поражение.

- Мы отправим еще разведчиков под видом беглых лассаров. И переждем в Заране их возвращения.

Я сел на стул и покрутил кинжал в пальцах, проводя им по карте вверх и вниз, раздумывая и глядя то на своего верного советника, то на карту. Потом все же спросил.

- Я слышал о мятежниках. Они укрываются в Сумеречном лесу и совершают набеги на деревни и цитадели по другую сторону от Лурда. Что нам известно о них?

- Последний раз мятежники напали на Эссар около месяца назад. Они освобождают рабов, грабят деревни, убивают лассарских солдат и уходят опять в лес. За все время они напали на несколько деревень и на три цитадели, не считая военные и торговые обозы.

Я наклонился к карте и проследил за пальцем Саяра.

- Значит, идут четко по периметру сразу за Талладасом. Если прикинуть примерно, скольких рабов им удалось освободить, то численность армии составит где-то сотни полторы-две. Что вообще о них известно?

- Говорят, ими командует женщина – валлассарка. Лютая Смерть - так прозвали ее лассары. Чокнутая фанатка и беглая рабыня. В отряде разношерстный народ: есть и лассары, недовольные режимом, и островитяне. Од Первый назначил за ее голову высшую награду, но пока никто не торопится предать ее.

Я слышал о мятежниках не впервые, но тогда я не задумывался о том, что взбунтовавшиеся головорезы могут быть мне полезны. И напрасно не задумывался. Это мог бы быть весьма выгодный союз, учитывая их местоположение и численность.

- Значит, это не просто разбойники?

- Не просто, - Сайяр усмехнулся, - это идейные разбойники. Везде знамя Валласса вешают. Говорят, Лютая берет к себе женщин и детей. Все умеют держать в руках оружие.

- Умно. Даже очень умно. Иногда дети становятся смертоноснее взрослых, потому что никто от них не ожидает подвоха. Дети могут незаметно подслушивать, подбрасывать дезинформацию, воровать и даже убивать. Кто такая эта их предводительница?

Сайяр пожал плечами.

- Из наших ее никто не видел. Говорят, на мужика похожа. Уважают ее свои и боготворят, как самого Гелу. На смерть идут за нее, не задумываясь. Все, кого лассарам удалось отловить, даже под страшными пытками не выдали её. Слышал не по мужикам она - спит с другими бабами.

- Мне плевать, с кем она спит. Мне нужно знать, чего она хочет. Каковы ее цели. И, пожалуй, я узнаю это лично. Мы не пойдем сейчас на Лурд. Мы обойдем Талладас и встретимся с мятежниками. Если удастся договориться, то численность нашего войска помножится еще на двести человек. Переночуем здесь и разворачиваем отряд с дороги. Дальше пойдем лесом. Что скажешь?

- Скажу, что это гениальная идея. Если удастся сговориться с мятежниками, мы, скорей всего, победим в битве за Лурд.

- Мы в ней победим так или иначе. Над Талладасом будет развеваться знамя Валласса и очень скоро. Иди к себе в шатер, Сайяр, а я хочу отдохнуть. Пусть мне приведут одну из лассарских шлюх, если они не сдохли в дороге.

***

Я трахал ее долго, развернув к себе спиной и вдавив ее голову в пол, вбивался в сочное тело, как одержимый, и не мог кончить. Она уже даже не стонала, а тихо скулила, видимо, ожидая, когда это все кончится, а мне было плевать. Я вертел ее, как куклу, в разные стороны, долбился в ее рот, в ее сочный зад и снова в лоно. Я просто запрещал себе представлять на ее месте другую. Запрещал думать о красноволосой девочке-смерти. Но без нее секс превращался в битву с самим собой. Меня не возбуждало белое тело подо мной, жирные груди и огромные соски. Мне казалось, что даже в ее заднице слишком много места, а ее голос похож на карканье вороны. Никогда не любил у женщин коровье вымя и толстые телеса. Хотя иногда после жестоких битв мне было все равно, и я мог трахать самую отъявленную уродину. Но сейчас они все казались мне страшными, не такими, вонючими или слишком мягкими.

Вышвыривал одну и звал другую. Худее, выше, стройнее и опять никакой разрядки. Под утро надо мной работали умелыми ртами сразу трое, но я так и не кончил. Выгнал их к Саанану и, обхватив член ладонью, представил…проклятье, только представил мягкий изгиб спины, округлую грудь, торчащие соски и розовую плоть между ног… а еще раскинутые по покрывалу красные пряди волос и с рыком затрясся в оргазме, сжимая пульсирующий член обеими руками. Суууука. Что ж ты со мной сделала, тварь? Каким ядом опоила, какими саананскими цепями приковала к себе? Что ни какая другая ни в радость, что ни одно тело не возбуждает. Все еще подрагиваю от оргазма, а на языке кислый привкус суррогатов и горечь разочарования.

Осушил до дна весь дамас и вышел из шатра на мороз в одних штанах, чтобы холод остудил тело после бешеной ночи в гонке за ускользающим наслаждением. Где-то рядом доносились похотливые стоны и шлепанье тел о тела. Тихий смех и звук льющегося дамаса. Дым от сгоревшей деревни все еще окутывал деревья и висел в воздухе плотной стеной.

- Не спишь, валлассар? Покоя хочешь после битвы, а не приходит он.

Резко обернулся и увидел клетку с баордкой, подвешенную между деревьями. Старая ведьма прислонилась лицом к решетке и смотрела на меня белесыми глазами.

- А к тебе приходит покой, Сивар? О чем думаешь по ночам? О свежем человеческом мясе?

- Ооо…Сивар думает о многом. Сивар смотрит и запоминает. Она учится.

Подошел ближе и с презрением окинул ведьму взглядом. Что ж за отвратительное отродье? С какой Преисподней вылезла эта тварь? Если б не была так нужна, расчленил бы на куски и скормил своим псам.

- И чему научилась, старая?

- Понимать тебя и людей твоих. Знать, чего они хотят…чтобы потом давать им это за сочный кусок мяса или прядь волос, а иногда и за их кровь или зуб.

Это я и сам знал. К ней часто приходили. Просили зелье, лекарство, мериду или приоткрыть завесу будущего. Мадорка не бедствовала, если не брать в расчет, что в клетке висела всю дорогу.

- Я даже знаю, чего хочешь ты.

Я усмехнулся и отвернулся от мадоры, глядя вдаль на зарождающийся рассвет. Даже проклятое небо о красноволосой шеане напоминает.

- И чего я хочу?

- Ты можешь обманывать их всех, даже того воина-кастрата, который предан тебе, как собака, но старую Сивар ты не обманешь. Ниаду хочешь. И чем дольше ее нет рядом, тем хуже тебе становится, тем больнее внутри. Голод поглощает всего тебя…голод и тоска дикая, от которой не спишь по ночам. Не там ищешь её.

Я резко обернулся к ведьме и тряхнул клетку.

- Что значит, не там?

- Далеко она от этих мест. Очень далеко.

- Где?!

- Сивар лишь предполагает. Сивар не может знать точно. Она там, где ей положено быть. И она не одна.

Теперь я впился пальцами в прутья клетки.

- Что значит, не одна? А кто с ней?! Говори ведьма, не то язык вырву.

- Не знает Сивар, с кем. Но не одна. Тело к телу и плоть внутри плоти.

Я почувствовал, как по коже зазмеились огненные искры, прожигая дыры, подбираясь к груди.

- С любовником? Отвечай?

- Сивар не знает. Она бы ответила. Сивар только её чувствует и то очень слабо. Кровь ее давно на языке мадоры побывала. Только привкус остался. Тело в теле, плоть в плоти. Зверь молодой внутри. И хорошо ей от этого!

- Заткнись!

Сам не понял, как приставил нож к ее дряблому, дрожащему, как желе горлу, и впился в космы пальцами, придавив лицом к решетке.

- Ты просииил….Сивар сказала…

- Лучше молчи, сука. Молчи, не то жизнь твоя будет намного короче, чем ты бы хотела.

- Разве, валлассар не хочет правду? Кто знает, какая она на самом деле. Может, все не так, как видится, и не так, как слышится. Сивар руны сказали, что старая мадорка еще долго с тобой будет и победы твои увидит…Как Лассар возьмешь, если ее послушаешь.

- Мне еще тебя слушать не хватало. Знай свое место, падаль баордская. Не заговаривай со мной сама никогда. Надо будет, я приду к тебе, а пока молчи и радуйся, что жива.

Развернулся, чтоб уйти обратно в шатер, но она крикнула мне вслед:

- Могу облегчить твои страдания…Три зернышка мериды, и каждая женщина станет для тебя ею. …станет ею, валлассар…еюююююююю…

***

Я выпустил волка, я дал ему свободу чтобы не сдохнуть от яда, который разливался внутри меня. Это была не ревность, а черная боль. Нескончаемая проклятая бездна, в которую меня утащило на самое дно. Я корчился и выл, словно тело сгнивало изнутри и разлагалось на куски. Мне хотелось вспороть себе грудную клетку и вытащить оттуда проклятое сердце, чтоб не обливалось кровью, а высохло или замерзло. Раньше мне была неведома эта пытка. Я не представлял себе, что могу превратиться в жалкого безумца, стонущего от невыносимой боли, только потому что просто представил ее с другим. Как чьи-то руки касаются волос, скользят по телу, как ее губы шепчут кому-то слова любви и признания. Проклятаааая…Только с твоей смертью я успокоюсь.

Волк выл в лесу и ломал когти о стволы деревьев, валялся в снегу, хрипя в дикой агонии… а потом вернулся обратно уже человеком. Я был благодарен Сивар за то, что она мне сказала. Теперь у меня в груди осталась лишь черная дыра и кусок льда. Я больше не мучился, я не вспоминал и ни о чем не сожалел. Я принял решение окончательное и бесповоротное.

Каждую ночь я проводил с очередной шлюхой, и ничто не мешало мне кончать в их тела. Потому что они ничем не хуже ее. Такой же грязной швали, которая где-то там раздвигала ноги перед своим любовником. Значит, Галь был не единственным. Неприкосновенная ниада…Истерически смеясь, я понимал, что именно это в свое время уберегло меня от дикой ревности и подозрений. Я считал, что она недоступна для других…Но как правильно говорил ублюдок Галь, женщину можно брать по-разному…а еще я и сам знал, что если она захочет, то может и не обжигать того, кто к ней прикасается. Похотливая, чувственная сучка, которая течет и кончает, едва дотронешься. Я помнил и это тоже.

Когда я найду ее …Впрочем, пусть молится о том, чтобы этого никогда не случилось. Пусть наложит на себя руки, потому что смерть ее будет страшной. Такой же жуткой, как и сам палач.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ. ДАЛИЯ И ЛОРИЭЛЬ

Я смотрела, как белые хлопья снега, медленно кружась в воздухе, опускались на устланную таким же белым ковром землю. Закрыла глаза, вслушиваясь в тишину. Мне всегда, с самого детства казалось, что она не бывает абсолютно безмолвной. В тишине мы настолько растворяемся в собственных мыслях, воспоминаниях, что слышим голоса. Друзей, родных, врагов, свой собственный. Я же сейчас слышала в ней треск погребального костра. Обхватила руками плечи, зажмуриваясь и позволяя воспоминаниям ворваться в самое сердце. И вот уже не белый снег перед глазами, а белый саван, укрывающий тело моего отца. Он загорается ярким оранжевым цветом в языках пламени, жадно лижущих материю.

А я тереблю точно такой же белый платочек в руках, прижимаю его ко рту, чтобы не закричать, не броситься в самое пекло, туда, где огонь безжалостно сжирает самое дорогое, что у меня оставалось.

Можно поверить во многое, но до последнего надеяться на то, что ошибаешься. Так было со мной. Я до самого конца втайне надеялась на то, что Далия обманула меня, что гонец принёс ложную весть, что отца не убили, а бросили в темницу. Иллин, я надеялась даже застать его умирающим, чтобы успеть поймать его последний вздох. В последний раз сжать его руку и увидеть его последнюю слабую улыбку. Я даже надеялась на то, что небольшой отряд, с которым Далия отправилась в Лурд за телом моего отца, вернется ни с чем. Потому что моя надежда умерла в тот же момент, когда я увидела его. Разбилась вдребезги с оглушительным звоном, а вместе с ней и та часть меня, которая всё еще верила.

- Лори!

Сзади послышался голос Далии, и я открыла глаза, возвращаясь в реальность.

Дали...Та, которая сжимала мою ладонь всё то время, пока горел костер. Та, которая отправилась в опасную вылазку ради того, чтобы подарить мне возможность достойно проводить в последний путь отца. Та, которая рискнула всем ради никому не нужной пленницы. А, впрочем, она была той, которая дарила эфемерную надежду на то, что нужна...Не знаю, зачем, но ей нужна.

И самое страшное - с каждым днём, проведенным рядом с ней, я ощущала то же самое. И это чувство усиливалось в те дни, когда ее не было в лагере Всё чаще я ловила себя на мысли, что прислушиваюсь к шуму вне палатки, что неосознанно жду знакомого ржания лошадей. Что с замиранием сердца, крадучись, прислушиваюсь к разговорам воинов, пытаясь выяснить, почему она и ее люди не пришли. Я начала молиться за неё Иллину. Успокаивая себя тем, что именно она обеспечивала мне защиту в лагере, набитом похотливыми грубыми мужланами...

Я попросила её научить меня драться на мечах. Она опешила от этой просьбы, а потом засмеялась, и я уже представляла, как вцеплюсь ногтями в её красивое лицо, чтобы согнать эту великолепную открытую улыбку, когда она вдруг стала серьезной и согласилась. Сегодня был наш первый урок.

Я обернулась к ней и стиснула пальцы, увидев, как она остановилась напротив меня с двумя мечами в руках. Спокойная, уверенная, высокая. В её глазах предвкушение и интерес. Хищница. Самое верное определение для нее. Снежные хлопья мягко опускаются на длинные тёмные волосы и плечи, закрытые чёрным плащом.

Дали вдруг бросила один из мечей в мою сторону, и я, конечно, не успела его поймать. Поджав губы, наклонилась за мечом, который оказался довольно тяжёлым, и, подняв его, поднесла к своему лицу.

- Если моя память не изменяет мне, я просила десу научить сражаться на мечах, а не жонглированию.

***

Дерзит. Я усмехнулась. Девочка никогда не была трусливой, а сейчас все больше и больше набиралась храбрости. Конечно, это я давала ей уверенность. Даже отрицать не стану. Могла бы заставить ползать на коленях, вылизывать мне сапоги, но я не хотела. Вот таких у меня был целый отряд. Мне нравилась ее строптивость, её настоящий характер. Я хотела увидеть, какая она Лориэль дес Туарн на самом деле. Острая на язык и умная не по годам. Словесные игры поддерживала на высоте. Вот и сейчас одета в мужскую одежду, в которой выглядит настолько соблазнительно, что у меня скулы сводит от одного взгляда на ее стройные ноги в штанах и туго затянутый на тонкой талии ремень. Я бы все же предпочла видеть её в платьях. Но когда попросила научить, не стала возражать. Пусть попробует и успокоится. Пусть поймет, что это не для ее холеных ручек.

- Ты должна прежде всего научиться, как ты выразилась, жонглированию, а лишь потом и всему остальному. Должна научиться ловить меч и держать его...Не как расческу.

Усмехнулась, увидев, как вспыхнули яростью карие глаза. Подошла к ней и встала сзади. Забрала меч и снова вложила в ее ладонь уже правильно.

- Сначала двумя руками. Он слишком тяжелый. Я хочу, чтоб ты научилась поднимать его и брать правильно в руки. Делать это быстро. Давай попробуем еще раз.

А сама втянула запах ее волос и прикрыла глаза. Саанан! Мы моемся одними и теми же травами, но она пахнет так, словно самое сладкое искушение. Словно окунулась в летние цветы, которыми усеяны поля Валласса. Как же тепло рядом с ней. Окутывает меня своей нежностью, своей дерзостью, оплетает какими-то чудовищно прекрасными надеждами на рай... и мне впервые хочется верить, что он все же бывает. Не только пекло, вонь разложившихся тел и смерть. Что где-то посреди всего этого хаоса есть и любовь. Я хочу к ней притронуться. Узнать, что это такое, и в то же время я боюсь, что это меня изменит.

***

Вздрогнула, когда она прикоснулась к моей руке. Встала сзади, и я глубоко вздохнула, чтобы не отстраниться от неё, не сделать шаг вперёд. Нет, я не боялась. Я перестала бояться Дали давно. Мне вдруг стало страшно от тех мыслей, что закружились в голове. От непрошеных воспоминаний, которые ворвались вихрем в сознание, заставив на мгновение оцепенеть.

Иногда я подглядывала за ней. С неделю назад, когда поняла, что снова хочу увидеть тот её взгляд. Тёмный, порочный, которым она смотрела на меня тогда...Которым смотрела на меня, когда я заходила в палатку после очередной взъерошенной девицы, выходившей из неё на подгибающихся ногах.

А я заходила в свою часть и пыталась уснуть, но как только закрывала глаза, видела картины, от которых становилось жарко и кровь бросалась в лицо.

Она обхватила мои запястья, сжимая их ладонями, а у меня тысячи мурашек по коже от ее голоса и горячего дыхания, обжигающего шею. Взмахнула нашими руками вверх и опустила их вниз, разрубая воздух сталью. О, Иллин! Почему мне больно просто от прикосновения её пальцев?

Ещё один взмах мечом, а мне хочется крикнуть, чтобы она отошла назад...или прижалась сильнее.

Она остановилась, ждёт моих действия, не отпуская рук. И я выпрямляюсь, прижимаясь спиной к ее груди и вскидываю вверх руку с мечом. Какой же он тяжёлый! Едва не уронила его, но Дали сильнее перехватила орудие за рукоять, и я услышала её усмешку. Вот же Саанан! Ладонями по ее ладоням, обхватывая их своими пальцами и ожидая дальнейших действий.

***

Сжимает мои руки, а мне хочется сказать, чтоб не за меня, а за меч держалась, и не могу. Прикосновения пальцев к моим запястьям слишком нежное и все же сильное. Знает ли она, что ко мне нельзя прикасаться? Не знает. Я ей не говорила. Потому что после того раза, когда зашивала мне рану, не трогала больше. Но впервые я не испытала чувства омерзения или желания ударить за прикосновение. Снова заставила ее саму взять меч и еще раз разрубила воздух ее руками.

- Сильнее, Лори. Намного сильнее. Меч - это продолжение твоей руки. Это не предмет. Это твоя жизнь в твоих же ладонях. Не убьешь ты - убьют тебя.

Отодвинулась от нее и снова стала перед девушкой, наблюдая за порозовевшими щеками и лихорадочным взглядом. Красивая. Чтоб мне ослепнуть, какая же она красивая! Эта девчонка сама понимает, что творит со мной одним только взглядом своих бархатных, влажных глаз? Улыбкой, запахом, взмахом длинных ресниц и румянцем смущения. О, Гела! В наше время и здесь, в этом мире разврата и смерти, кто-то еще умеет искренне смущаться. Первое время я всё ждала, когда ей приглянется кто-то из воинов. Здесь были благородные лионы и совсем юные валлассары, которые смотрели на нее горящими взглядами и роняли слюни. Но она их словно не замечала…она смотрела на меня. Всегда только на меня. Иногда мне хотелось крикнуть, чтоб перестала, но я не могла. Мне хотелось этих взглядов. Хотелось видеть этот огонь на дне ее зрачков. Рано или поздно мы обе сорвемся. И я боялась её. Да! Не она меня, а я её! Потому что понимала, что с ней будет мало только тела и похоти, мало просто секса. Я захочу больше. Мне будет нужна её душа. И если не даст… я могу и убить её за это. Тряхнула головой и кивнула ей на меч:

- Давай сама. Сильнее. Видишь ту ветку? Попробуй ее срубить.

***

Прикусила губу, чтобы сдержать вздох разочарования, когда она отстранилась. Иллин! Что же происходит со мной? Еще несколько недель назад я смотрела омерзением на девушек, которые извивались вокруг нее полуголыми, а сейчас...

Взглянула на неё, с трудом понимая, что она говорит. Далия вздернула бровь, указав пальцем на дерево и сложив руки на груди, и я, наконец, поняла, что она хочет. Быстрым шагом подошла к дереву и взмахнула мечом...а, точнее, довольно медленно подняла его в воздух и ударила им по ветке, но, видимо, недостаточно сильно. Стиснула челюсти, чтобы не оглянуться назад. Мне казалось, если обернусь и увижу насмешку в её глазах, то не смогу продолжить. Поэтому еще один удар по ветке. И еще один. И она падает...как и меч.

***

Смотрела, как она рубит ветку, словно топором, и старалась не расхохотаться в голос. Не сейчас. Слишком рано. Пусть вначале сама поймет, что ее затея полный бред. Не сразу заметила, что меч выскользнул из ее рук и девчонка поранилась. Увидела лишь, что уронила его и нагнулась, чтобы поднять.

- Неплохо, Лори. Совсем неплохо. Дровосек из тебя выйдет годный рано или поздно. Давай. Подними его и руби еще одну. Не пили, а руби, девочка.

А потом почувствовала запах крови еще до того, как первая капля упала в снег. Только девчонка все равно подняла меч и опять замахнулась, а я видела, как по рукаву льняной рубашки течет кровь. Молниеносно оказалась возле нее и выдернула меч из рук, воткнула в снег и тут же перехватила ее запястье.

- На кой Саанан тебе сдалось это?! Ты велиария, а не солдат. Покажи рану.

Дернула к себе и осмотрела порез. Запах ее крови ворвался в легкие и заставил вздрогнуть. Я перевела взгляд на бледное лицо. А в глазах девчонки отчаяние и мольба. Я знала, почему она хочет научиться драться, - отомстить за смерть отца.

Наверное, я бы восхитилась этим желанием, если б не понимала, что у нас не так уж много времени, и все, чему я могу ее научить, - это защищаться, а не убивать. А еще... что я не хочу, чтобы она вступила в боевой отряд. Не хочу, чтобы дралась с нами. Не хочу ее потерять. Потому что уже знаю, что это такое – потери. Сама не заметила, как привязалась к ней, как возвращаюсь в лагерь и ищу ее взглядом среди встречающих воинов женщин и детей. Что ем приготовленную ею похлебку и испеченный хлеб. Что надеваю на тело заштопанные ею рубахи и штаны, а по ночам долго смотрю на нее спящую, умиляясь нежному изгибу шеи, крутой линии бедер и маленьким пальчикам на ногах. Моара лаана. Не знаю, с каких пор я начала считать её своей, но, наверное, это и был приговор нам обеим.

Выдернула свою рубаху из штанов и оторвала полоску ткани. Наматывала на тонкое запястье, рассматривая её длинные дрожащие пальцы. Такие хрупкие и нежные с розовыми ногтями. Мои руки на их фоне казались загрубевшими и темными.

- Эти руки не для драк...не для меча, - пробормотала и посмотрела ей в глаза снова, - я научу стрелять из лука, когда заживет. Пошли в лагерь.

***

Она поняла раньше меня, что я порезалась. Я была настолько рада тому, что смогла отрубить эту проклятую ветку, что даже не обратила внимания на боль. Но её издевательский тон свёл мимолетное чувство триумфа на нет. Вот же змея!

А уже через мгновение злость сменилась растерянностью и смущением, когда Дали выдернула меч и схватила меня за руку. Ругает меня сквозь зубы, а я губы кусаю, чтобы не застонать...не от боли, а от того волнения, которое судорогами по телу проходит, когда она уверенными движениями бинтует мое запястье.

Закончила свою работу, а мне до дрожи в пальцах захотелось снова мечом по руке своей полоснуть, только бы не прекращала касаться...вот так. Только бы эта забота и какая-то странная нежность не растаяли подобно снегу на ее волосах. На губы её смотрю, и свои покалывает от желания почувствовать, такие ли они мягкие на самом деле. Обхватила пальцами ее ладонь и резко подалась вперед, прикасаясь своими губами к её губам.

***

Дернулась назад и сама перехватила её руку, забывая о порезе и явно причиняя боль.

- Не делай этого, поняла? Не прикасайся ко мне! Никогда не прикасайся ко мне сама.

И на губы ее смотрю, а в горле пересыхает, сердце начинает биться о ребра с такой силой, что мне словно начинает сжимает стальными тисками грудь, и в то же время перед глазами картинки, что я могу заставить ее делать этими пухлыми, невинными губами. Резко схватила девчонку за горло, впечатывая в дерево и глядя в потемневшие глаза.

- Чего ты хочешь, девочка? Скажи мне правду! Во что мы сейчас играем?

Опустила взгляд на бурно вздымающуюся грудь под меховой жилеткой и, просунув ладонь под мех, сильно ее сжала.

- Правду говори. Солжешь - я пойму по биению твоего сердца. - большим пальцем зацепила твердый сосок, продолжая смотреть ей в глаза, - говори!

***

Сжала ладони в кулаки, чтобы сдержать слёзы, застрявшие в горле. Почему я решила, что ответит? Разве не отказала мне она уже однажды? Почему решила, что сейчас может возжелать меня так же, как всех тех женщин, искушённых, красивых, опытных? Меня, ту, которая согласилась стать невестой ее злейшего врага. Прикрыла глаза, чтобы скрыть стыд и разочарование. Много чести показывать предводительнице разбойников, насколько задели ее слова. Охнула от боли, открывая глаза, когда она буквально впечатала меня в ствол. А когда коснулась соска пальцем, едва не застонала вслух.

Подняла ладонь вверх, чтобы провести по ее скуле, и отдернула назад, поймав её злой, почти звериный взгляд. Иллин! Разве могут люди так смотреть?

Судорожно сглотнула и, быстро облизав губы, тихо сказала:

- Моя мать умерла, когда я была совсем ребенком, а отец был слишком занят делами Талладаса, чтобы играть со мной. Я позабыла, что такое игры. - всё же коснулась руками её мокрых волос, глядя на тёмно - синие всполохи, появившиеся в ее глазах, - И если ты не захочешь, я больше никогда не повторю то, что сделала сейчас.

***

Я должна была это почувствовать. Нет, не услышать, не увидеть, а именно почувствовать. И не только в бешено бьющемся под моей ладонью сердце, а во всем. В изменившемся запахе, во взгляде с золотой кружевной поволокой, в горечи, звучавшей в ее голосе, и в прикосновении...Да, в прикосновении к моим волосам, щекам, несмотря на то, что я запретила ей это делать. Малышка меня не боялась, и она была искренней. В эмоциях нет контроля. Они спонтанны. И она не думала в тот момент, когда проводила пальцами по моей скуле, о том, что я ей сказала.

- Повторишь, - и сама набросилась на ее рот. Жадно, отбирая каждый вздох и сильнее сжимая ее грудь, так чтоб это сердце уже не просто бешено билось, а хаотично колотилось мне в ладонь, царапая её острым соском. Лори задохнулась от моего поцелуя, а меня прострелила миллиардом иголок по всему телу.

Слишком не опытна. Не целовал никто до меня. Сладкие губы, мягкие, сочные и невыносимо сладкие, как и язык, который пытается вторить движению моего языка и сбивается с ритма. Научу. Всему научу. Моя девочка.

Подхватить ее ногу под колено, заставляя обвить мое бедро, продолжая целовать и ловить тихие стоны, глотая и пожирая их, скользя рукой вниз по ее дрожащему животу, притягивая за ремень ближе к себе, касаясь горячей плоти между ног через штаны и рыча ей в губы от понимания, что там влажно. Влажно, Саанан меня раздери! Когда я в последний раз чувствовала, чтоб меня хотели еще до того, как вонзила пальцы в женское тело, вызывая физическую реакцию на раздражение? Оторвалась от её рта, сжимая скулы ладонью.

- Повторишь столько раз, сколько я захочу, чтоб повторила.

И снова впиться в ее губы, кусая за нижнюю и сжимая ее плоть через толстую ткань.

***

Когда накинулась с поцелуем, я застонала от дикого восторга, прострелившего в позвоночнике. Зарылась пальцами в её волосы, прижимая к себе сильнее. На мгновение отрывается от моих губ, позволяя сделать вздох, а у меня перед глазами снег искрит невыносимо яркими оттенками, такими же невыносимыми, как прикосновения её ладони к животу через ткань рубахи.

Откинула голову назад, подставляя шею обжигающему рту, вздрагивая от прикосновений языка. Всхлипнула, почувствовав ее ладонь между ног. Неосознанно потираюсь о ее руку, лихорадочно отвечая на поцелуй, лаская языком её язык. Оторваться на мгновение, чтобы поймать ее изумленный взгляд.

- Я сама хочу...пожалуйста, Дали...

И губами по ее скулам, собирая вкус ее кожи, языком по приоткрытым губам, скользнуть им внутрь, упиваясь невероятными наслаждением, когда она снова отбирает контроль, сплетая наши языки, снова кусая губы.

Так сладко, порочно сладко двигает рукой внизу, заставляя впиваться пальцами в ее плечи и всхлипывать снова от острого, непонятного удовольствия, из - за которого соски сжимаются в тугие комочки, причиняя боль, а в низу живота вспыхивает горячее пламя.

***

Трется о мои пальцы и целует жадно, неумело, но так жадно, что меня начинает трясти от возбуждения. Хочу чувствовать её плоть пальцами под одеждой, скользить по этой горячей влажности и смотреть, как закатываются глаза и дрожит подбородок. Она так невыносимо дрожит, эта девочка. Словно её лихорадит. Впивается в мои волосы, тянет к себе. Никто и никогда не хотел меня настолько сильно. И я сама пьянею от ощущения этих губ под моими губами. Дернула за пояс и просунула руку под грубую ткань, под шелк её панталон, тех самых, которые видела на своем столе в палатке.

- Чего хочешь? - шептать ей в губы, другой рукой проникая в вырез льняной рубахи и проводя ногтями по чувствительной шелковой коже, слегка сжимая сосок пальцами и ловя губами ее стон.

- Хочешь почувствовать меня, Лори?

Скользя по влажным складкам и тут же впиваясь в ее широко открывшийся рот, не давая думать. Слегка раздвигая плоть и поглаживая пальцем с диким усилием воли сдерживаясь, чтобы не ворваться глубоко внутрь. Она тяжело дышит и стонет мне в губы, а я растираю ее сильнее с нажимом, чтобы сорвать в пропасть.

- Давай, малышка, взорвись для меня...это то, чего ты хочешь. Это то, чего хочу я.

И снова ворваться языком в ее задыхающийся рот.

***

- Дааа

Тихим выдохом, все сильнее сжимая руками ее плечи, всхлипывая от запретной, греховной ласки, от ощущения ее обжигающе - жадных пальцев на своей плоти. Когда коснулась там, дернулась от неожиданности и от понимания, что нельзя...что это падение в бездну...но уже через миг...со вкусом ее губ на своих губах послать к Саанану все запреты. Громкими стонами в ее задыхающийся от страсти рот. Исступлённо целуя в ответ на каждое движение пальцев. Безумие...Она подталкивает меня к истинному безумию, и я иду за ней, закрыв глаза, отпустив на волю чувства. Потираюсь ноющей грудью в ее ладонь, снова и снова, то подставляю свои губы, то алчно ищу ее губы своими, чтобы ощутить вкус её слов. Мне кажется, ничего вкуснее я не пробовала в жизни.

И этот приказ, хриплым, срывающимся голосом, и я сжимаюсь в ответ на ее слова, чтобы в следующую минуту взорваться миллионами ярких огней, ослепивших от оглушительного наслаждения. Хватаю воздух открытым ртом, мне кажется, я слышу свой крик, но я не уверена. Я смотрю на загоревшееся в синем взгляде пламя триумфа, чувствуя, как оно вырывается и обжигает мою кожу.

Всё тело колотит от острого удовольствия, приникаю к ее губам поцелуем с тихим шепотом, чувствуя, как катятся слезы по щекам:

- Чувствую тебя...Иллин, как же я чувствую тебя!

***

От ее крика сводит судорогой все тело, колотит так, что, мне кажется, я сейчас сдохну. Более чистого наслаждения я никогда еще не видела. Чистого, как и слезы у нее на щеках, и закрытые глаза, дрожащие губы…пульсация плоти под пальцами. Такая горячая, мокрая и нежная. Я все еще двигаю рукой очень осторожно, поглаживая чувствительный бугорок, под её всхлипы. И этот безумный взгляд. Удивленный, лихорадочно-пьяный. Смотрит на меня, как на Гелу или своего Иллина. Первый оргазм маленькой, девственной велиарии, подаренный грязной валлассарской рабыне, которая привыкла только к похоти и разврату, а не к этой искренности и горячим слезам счастья на щеках. Я хотела её с такой силой, что у меня по спине градом катился горячий пот, и в то же время это был момент...слишком острый и яркий. Казалось, это меня сжимает судорогами наслаждения только от ее взгляда и от этого шепота. Целую ее губы, медленно поднимая ладонь вверх, скользя влажными пальцами по животу.

- Сладкая, маленькая девочка. Сейчас ты чувствовала только себя…ты почувствуешь и меня. Обещаю.

Вытирая слезы и снова приникая к ее губам, стараясь успокоиться, унять бешеную дрожь возбуждения. Хочется верить, что это настоящее, что это то самое прекрасное, которого у меня никогда не было, и я снова смотрю ей в глаза.

- Не боишься, что теперь будешь проклятой своим Иллином?!

И тут же резко обернулась, услышав шум шагов, заслоняя Лори собой от посторонних взглядов и выдергивая меч из снега. Керн показался из-за деревьев и тут же остановился, завидев нас.

- Прошу прощения, моя деса. В отряд прибыл гонец.

- Гонец?!

- Да, гонец. Он принес вам письмо от Рейна дас Даала.

В этот момент мне показалось, что перед глазами потемнело и в ушах раздался оглушительный свист.

- От кого?

- От вашего брата Рейна дас Даала.

И протянул руку со свернутым пергаментом, завязанным черной лентой.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ. ДАЛИЯ И РЕЙН

Я не собиралась встречаться с этим высокомерным выскочкой и самозванцем, посмевшим взять имя моего мертвого брата и использовать в своих грязных целях. Только от одной мысли об этом у меня руки сжимались в кулаки и перед глазами появлялась красная пелена. Ублюдок возомнил себя безнаказанным, потому что не знает, что кто-то из настоящих Даалов остался в живых. Что ж, его ждет сюрприз…и смерть. Страшная, мучительная смерть только за то, что посмел произнести имя моего брата вслух.

Я хотела заманить мерзавца в ловушку к горячим истокам Лаи и утопить их всех там, пусть подкрасят воды красной реки. Оставшись без предводителя, валлассары будут не так опасны, а потом я найду все войско и предстану перед ними. Пусть видят настоящую наследницу престола дас Даалов и знают, что их предводитель был самозванцем. За что и поплатился. Они должны пойти за мной, должны признать своей велиарой и преклонить колени.

Уже несколько часов мы разрабатывали стратегию с Керном и Буном в моем шатре. Разведка донесла, что отряд Самозванца продвигается к нам через лес. Их около двадцати человек во главе с уродом в железной маске. Прячет лицо, чтоб никто не узнал о его грязной лжи. Когда мне принесли послание, я почувствовала, что земля вертится под ногами и в голове пульсирует дикая боль. Как и всегда, когда вспоминала о НИХ. О моих любимых, которых у меня забрали небеса. Вглядывалась в буквы, а они плясали перед глазами в варварском танце, сплетались в шипованные петли и затягивались у меня на шее.

Кривые линии, неровные строчки. Я прекрасно помнила почерк моего брата – это было произведение искусства. Мать часто сравнивала наши тетради и говорила, что именно таким должен быть почерк велиара, а я пишу, как безграмотный мужик с валласской каменоломни, который привык камни ворочать, а не перо пальцами держать.

Я злилась, покрывалась красными пятнами, а Рейн смеялся своим заразительным гортанным смехом, и тогда я бросалась на него с кулаками, и мы дрались до первой крови. Обычно его крови. Так как он никогда не мог причинить мне боль, и это тоже злило. Потому что означало, что не считает меня равной ему по силе. И в то же время я так безумно любила его именно за это. Больше никогда в этой жизни я не чувствовала себя настолько защищенной, как рядом с ним. Но это не мешало мне бросаться на него разъяренной кошкой и валить на спину, пытаясь добраться до лица, а он продолжал смеяться и удерживать меня на расстоянии с такой легкостью, будто я невесомое перышко.

- Когда я убью тебя, Рейн, я надену на шею твои зубы, как ожерелье.

- Если бы я знал, что ты хочешь новые бусики, сестренка, я бы купил их для тебя на ярмарке.

- Не бусики, а твои зубы! – рычала я.

- Это все равно украшение. Я вечно забываю, что ты маленькая, слабая девчонка, которая любит побрякушки.

Он сбрасывал меня с себя, и я выхватывала короткий меч, вызывая его на бой.

- Дерись, Рейн. Дерись, Саанан тебя раздери!

- Я не бью девочек, Дали.

И смеется, а я размахиваю мечом у него перед носом, с яростью глядя, как он ловко уклоняется от ударов, продолжая улыбаться. А мне обидно до слез и хочется поддать ему, чтоб больно было, чтоб не смел считать меня слабой. Я сильная! Я дочь Альмира дас Даала! Я девочка-воин! Он замечал мои слезы и тут же переставал смеяться.

- Тогда не размахивай мечом, Дали. Это не расческа. Сожми его сильнее и коли так резко и неожиданно, как можешь. Используй свой ум. Отвлекай, путай, зли словами или молчанием. В битве важен не только меч и руки. Голова, Дали. Дерись головой.

Спустя несколько лет я уже могла наносить ему порезы и царапины, а он всегда смеялся, даже если и морщился от неожиданной боли, и все же из боя Рейн выходил победителем всегда. Впереди на два, а то и три шага, предвидит и реакцию, и следующий удар при этом ни разу даже не зацепил мечом, что не мешало ему показывать мне, что я уже трижды мертва. Я шипела и грязно ругалась, а он в эти моменты тоже приходил в ярость. Наверное, его веселье заканчивалось в тот момент, когда он понимал, что меня могут убить.

- Им иммадан, маленькая шеана, я тебя уже три раза на тот свет отправил. Дерись, а не играйся в куклы. Слышишь, Дали, дерись на смерть. Думай! Всегда думай! Иначе я потеряю тебя, малышка. А я этого не переживу, понимаешь?

Я кивала и рывком обнимала его за шею. Мой сильный, мой благородный рыцарь. Нет никого лучше его на этом свете. Он достойный преемник нашего отца, и я с радостью стану перед ним на колени, когда корона династии дас Даалов будет надета ему на голову, а жрецы благословят его на правление Валлассом и нами, детьми великого Повелителя. Я с радостью бы умерла за него.

Рейн научил меня коронному удару дас Даалов снизу. Когда приседаешь в ложном падении и пронзаешь противника прямо в подбородок насквозь, так что острие выходит из самой макушки вместе с мозгами. Мгновенная смерть. Этот удар спас мне жизнь столько раз, что я уже и не припомню каждый из них. Противник всегда расслабляется, когда видит, что враг падает на колени, он уже предвкушает победу, и именно тогда его и настигает черная бездна.

Я не вернулась в шатер, ушла на берег Лаи и думала о нем, глядя на звезды. Как же я тосковала. По матери и по отцу, а по Рейну больше всех. Я любила его так сильно, как только может любить сестра родного брата. Если бы могла променять свою жизнь на его, я бы сделала это не задумываясь. Но его больше нет… а я осталась одна и просто обязана выжить. Он бы не простил мне слабости. Я хочу, чтобы Рейн гордился мной. Когда-нибудь я заставлю Ода Первого заплатить за все. Я не молилась Геле я теперь молилась только им всем и за каждую победу благодарила моего учителя. Иногда мне казалось, что мы держим мой меч с ним вместе.

Я часто видела Рейна во сне. Там мы были еще детьми. Беззаботными, чистыми. Мы верили в добро и считали, что стены Валласса так велики, что защитят нас от любого зла. Вспоминала, как Рейн возвращался с отцом из первых походов и как бросалась к нему на шею, покрывая его грязное лицо нежными поцелуями, а он прижимал меня к себе и говорил, что я пахну пирожками и булочками, как самая настоящая девчонка. Знал бы ты, родной, что от той девочки больше ничего не осталось. Лассары отняли у меня детство, тебя и родителей. Я даже не женщина… Я теперь Лютая, без рода и без имени. Я та, кто проклята самим Гелой и никогда не сможет зачать, да и не захочет. Я живу, нарушая все земные законы, и беру женщин в свою постель.

Но тогда я все еще была малышкой Дали. Отец в шутку говорил, что Рейна я всегда ждала больше, чем его. А потом брат доставал из-за пазухи подарки для меня. Чаще всего какой-то диковинный трофей, а я от радости снова бросалась к нему на шею. Мне исполнилось четырнадцать, и Альмир решил искать для меня жениха,а брат сказал, что выдаст замуж лишь за того, кто сможет одолеть его в бою, после того как нашел меня горько плачущей в конюшне. Тогда он пообещал мне, что никто не заставит меня выйти замуж без моего согласия.

Я думала он шутит, но, когда был созван турнир и рыцари выходили на ринг, чтобы сразиться с самим велиарием, поняла, что Рейн дас Даал никогда не бросает слов на ветер.

В том году этого никто так и не смог сделать… а потом к нам приехал Од первый и предложил выдать меня за его среднего сына – Самирана. Это было предложение, от которого мой отец не смог отказаться, да и я сама, как истинная дочь своего отца, понимала, насколько это важно для нас. Наши королевства враждовали так много лет, что теперь это было тем самым призрачным шансом на долгосрочный мир. Самирана я увидела тем же летом, они приехали гостить в Адвер вместе с Маагаром дас Вийяром и юным велиарием Анисом. Тщедушный, худой мальчишка лет восемнадцати с женским лицом и длинными белыми, волнистыми волосами. Я тогда шепнула Рейну, что если надеть на него женское платье и напихать в корсаж тряпок, то он мог бы стать очень симпатичной велиарией. Брат сказал, что может это устроить, лишив его именно того органа, который делал Самирана мужчиной. Но в этот раз я сказала, что согласна выйти замуж, и пусть моим мужем будет «девочка», а не какой-нибудь грязный мужлан.

Помню, как спрашивала у матери, почему Од Первый не привез свою дочь, которая была чуть старше меня самой, но мать сказала, что Одейю дес Вийяр готовят к постригу, и она не покидает стен Тиана. Мне стало жаль её. Такая молодая, а не увидит всех радостей жизни. Зачем в Храм? Ведь можно выдать её замуж за Рейна. Это бы укрепило наш союз. Мать отрицательно покачала головой, тогда я нагло задала этот вопрос за обеденным столом, и Самиран ответил, что его сестра не предназначена для мирской жизни, она вряд ли найдет себе мужа, да и никто не пожелал вступить с ней в брак до сего времени. Почему? На этот вопрос не знали ответ даже мои родители.

Конечно, не было никакой помолвки. Той осенью проклятый лассар пришел к нам с войной. Он завоевал наше доверие, мы открыли ворота его войску добровольно и не ожидали нападения.

Услышала позади себя тихие шаги и улыбнулась уголком рта…можно было и не оборачиваться - я узнала её по запаху. Она встала рядом со мной и так же подняла лицо к звездам.

- Я верю, что они смотрят на нас оттуда. Радуются вместе с нами и плачут.

Они всегда рядом. Мы их не видим, но это не значит, что их больше нет. Пока из наших глаз текут слезы по ним, а сердце сжимается от боли, они живы.

Маленькая велиария, потерявшая всех в этой войне, как и я, могла найти те слова утешения, на которые мало кто был способен. Я видела, как она рыдала у погребального костра, как тихо произносила молитвы, а потом несколько дней отказывалась от еды, пока я не заставила поесть насильно.

- Не спится?

- Тебя ждала.

Резко повернулась к ней, вглядываясь в точеный профиль и пытаясь угадать, лжет или говорит искренне. Сегодня днем между нами многое изменилось. Она, возможно, еще не догадывается об этом, но сегодня лаана стала моей, и я ее не отпущу и никому не отдам. Это моя женщина.

- Зачем?

- Видела, что тебе больно, и хотела утешить.

Какие огромные и искренние глаза. Откуда ж ты взялась на мою голову, девочка? И что нам делать дальше? Как далеко ты пойдешь со мной, и что нас ждет впереди? Смогу ли я защитить тебя от ужасов и жестокости моей войны? И что станет с тобой, если я погибну? Ведь люди никогда не примут нашу любовь.

- Сегодня днем ты спросила, не боюсь ли я быть проклятой Иллином. И я поняла, что ничего не боюсь рядом с тобой. Пусть нас проклинают небеса и люди. Я хочу любить тебя, Дали. Хочу быть твоей.

Я обхватила её лицо ладонями и наклонилась к её губам.

- Люби, если хочешь, лаана. Только любить меня тебе придется до самой смерти, потому что с этого момента ты будешь принадлежать мне.

- До самой смерти…это так мало. Я хочу любить тебя и после нее.

Я жадно поцеловала ее в губы, зарываясь в шелковистые пряди дрожащими пальцами, а потом привлекла к себе, заставив положить голову мне на плечо. Когда я вернусь с этой встречи…если вернусь, ты будешь кричать для меня о любви, маленькая лаана. Истекать влагой, дрожать от наслаждения под моими губами и руками, и кричать, как долго и сильно будешь меня любить.

- Кто такой Рейн дас Даал, Дали? Это, правда, твой брат? – спросила очень тихо, сплетая пальцы с моими.

- Мой брат мертв. Его убил Од Первый. А это самозванец, который назвался его именем и хочет заключить с нами сделку. Но её не будет. На рассвете мы примем бой и убьем ублюдка. Я убью. Лично.

Она подняла голову и отстранилась, сильно побледнела, впиваясь пальчиками мне в плечи, и я готова была вытащить свое сердце и положить ей в ладони именно за эту бледность. Потому что испугалась. За меня. За меня никто и никогда не боялся с тех пор, как я попала в плен к лассарам. И меньше всего я ожидала увидеть этот страх в глазах лассарской велиарии.

- Послушай меня, лаана. Если я не вернусь сегодня, тебе нельзя здесь оставаться. Иди с Буном на юг. Он выведет тебя к твоим. Поняла?

Она отрицательно качнула головой и впилась тонкими пальцами в волосы

- Ты вернешься. Слышишь, Дали?! Ты обязательно вернешься ко мне. А я буду ждать тебя.

- Я постараюсь. Очень постараюсь, малышка. Но все же будь готова уйти немедленно. Если я не вернусь, ты найдешь у нас в палатке записку от меня, там будет сказано, где спрятаны твои документы. А теперь иди спать, Лори, мне нужно побыть одной.

Но она не ушла. Так и простояла со мной до предрассветных сумерек. А потом помогала мне одеться и наносила краску мне на лицо. Не причитала и ни о чем не спрашивала. Только на прощание сказала, чтобы я помнила, что она ждет меня.

***

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ. ОДЕЙЯ

На рассвете мы вышли навстречу отряду самозванца. Ровно двадцать воинов, вооруженных до зубов и измазанных темно-синей краской. В Валлассе именно так выходили на поле боя, если не собирались заключать мир. Проклятый ублюдок поймет, что мы не примем его у себя. Для меня этот бой означал слишком много - у самозванца большое войско, и он занял Валлас, а это означало, что если я выиграю, то ..О, Гела! Я даже боялась думать. Думать о том, что вернусь в родные земли. Но я так же понимала, что этот бой может оказаться для меня последним.

По мере того, как мы приближались к отряду, разговоры стихали. Воины сжимали свои мечи и хранили молчание. Я учила их не растрачивать энергию перед схваткой, уйти в себя и мысленно плясать победный танец на костях врага. И ни одной мысли о проигрыше. Мы возвращаемся только с победой, даже если она стоит нам жизни. Со мной были лишь приближенные, лишь те, кто знали обо мне все и готовы были умереть за наше дело, не задумываясь.

Отряд противника ждал нас на условленном месте недалеко от Лиа, там, где снег всегда таял и обнажал теплую землю. Двадцать воинов в валласских латах и со знаменем моей династии. Впереди на вороном коне их предводитель. Тот самый, который посмел называть себя Рейном. В железной маске и черном развевающемся на ветру плаще он походил на самого Саанана во плоти. Мои люди не преувеличили, когда с суеверным страхом рассказывали о монстре, который оставлял после себя развороченные трупы женщин и младенцев, усеял все дороги, ведущие в Лассар, головами поверженных врагов. Его конь стоял, как вкопанный, и сам самозванец смотрел в нашу сторону, ожидая, пока мы достаточно приблизимся, чтобы можно было заговорить.

- Приветствую тебя, Лютая.

- Не могу того же сказать тебе, как тебя там.

Жаль, что он в маске. Я бы хотела видеть, как корежит его лицо от моих слов.

- Рейн дас Даал. Твой велиар и Повелитель. Жду, когда преклонишь колени, но мое терпение не безгранично.

Я рассмеялась.

- Будь ты Рейном дас Даалом, я бы приползла сюда на брюхе и не посмела поднять на тебя взгляд, но ты самозванец и гореть тебе за ложь в саананской бездне, куда я тебя и отправлю. Настоящий Рейн дас Даал мертв!

Он даже не пошевелился и, когда его люди выхватили мечи, он поднял руку, и мечи опустились.

- Я бы мог вырвать тебе язык за твою дерзость, несчастная, а потом вздернуть на одном из этих деревьев, но я считаю, что ты в праве сомневаться. Вижу, ты вышла драться с нами. Твой боевой окрас ясно дал понять ваши намерения.

- А ты умен, но все же это не делает тебя настоящим. Рейн дас Даал был во сто крат умнее. Тебе не проехать на наши земли и уже не вернуться обратно. Ты сдохнешь здесь смертью лживого мерзавца, посмевшего назваться священным именем Даалов.

Я ожидала, что именно сейчас его воины ринутся в бой, но они продолжали ждать указаний своего предводителя, который все так же невозмутимо восседал на своем вороном коне.

- Разве мы недостаточно потеряли в боях за нашу свободу? Разве мало нашей крови пролили проклятые захватчики, чтобы мы сейчас на радость им убивали и резали друг друга?

- Струсил? Так я и знала. Даал никогда бы не отказался от боя. Он бы заставил меня сожрать мой язык за оскорбление.

Я услышала смешок и невольно поежилась. Страх просачивался мне под кожу невидимой паутиной, а волчица прижалась где-то на краю сознания и жалобно поскуливала, словно увидела хищника страшнее и опаснее. Но он всего лишь человек, если я выпущу её, она может раздробить ему кости, предварительно ободрав все мясо и сожрав его сердце. Только ей было страшно. Как и мне. Она не рычала и не скалилась. Что ж, придется мне заставить ее броситься в бой вместе со мной.

- А кто сказал, что я не заставлю тебя это сделать?! Я лишь сказал, что не хочу, чтобы в этом бою умирали наши люди. Пусть он состоится между мной и тобой. И если тебе удастся убить меня, то я согласен, чтобы меня звали самозванцем посмертно даже мои верные воины.

- Не соглашайтесь. Он зверь. Он вероломен и опасен. Давайте мы разорвем их на части, моя деса.

- Тогда получится, что я струсила, а я никогда и ни перед кем не дрожала от страха. Я Далия деса Даал и я приму этот вызов. И если он убьет меня, то на то воля Гелы. Значит так тому и быть.

Я заставила коня сделать шаг вперед.

- Я принимаю твой вызов. Пусть смерть рассудит нас.

- Либо ты признаешь меня своим велиаром и преклонишь колени.

- Я лучше умру.

- Что ж, иногда даже самые сильные воины бывают глупы. Как мужчины, так и женщины.

Он спешился, и я отметила, что самозванец слегка прихрамывает. Ему удается это скрывать, но не от меня. Возможно было раздроблено колено. Что ж, я буду бить тебя именно туда. Я так же спрыгнула со своего жеребца и двинулась ему навстречу.

- Не хочешь снять маску? Может быть, тогда я бы признала в тебе сына Альмира дас Даала.

- Ты признаешь, и для этого тебе не обязательно видеть мое лицо. Впрочем, перед смертью я, может быть, исполню твое желание.

- Либо я сама увижу лицо лжеца перед твоей.

- Возможно.

Бесстрастный и спокойный, как ледяная глыба, и волчица внутри меня тревожно прижала уши. Что она чувствует, что ее так пугает в нем и заставляет сердце дрожать в горле? К Саанану страх, я убью его, или меня примут мои близкие на небесах! Обнажила меч и медленно двигалась вокруг ублюдка, который даже не принял оборонительной позиции. Самоуверенный глупец. Недооценивает меня, потому что я женщина. Самая распространенная мужская ошибка.

- Защищайся, самозванец, или я выпущу тебе кишки!

- Не вижу надобности размахивать мечом просто так. Но ты можешь потанцевать для меня. Ты хорошо двигаешься.

Замахнулась, и он молниеносно отбил удар, но не нанес свой. Я нападала с разных сторон, но, казалось, этот черный саан читает мои мысли. Он почти не двигался, двигалась только его рука, и он не пускал меня себе за спину. Казалось, играет со мной, изматывая или издеваясь. С ревом бросилась на него, чтобы нанести удар прямо в грудь, но он присел и отшвырнул меня несколько метров от себя, приподняв в воздухе за шиворот.

- Танцуй дальше, красавица. Танцуй, пока не упадешь замертво от усталости.

- Вначале я вырежу тебе сердце.

- Вначале нанеси хотя бы один удар, - он засмеялся хриплым, надтреснутым голосом, и я снова бросилась на него. Быстрыми короткими ударами, то вверх, то вниз. И пока он отбивал мой меч, я изловчилась и нанесла сокрушительный удар по его колену подошвой шипованного ботинка. Раздался хруст, и ублюдок пошатнулся, а я полоснула его мечом по груди. И встретилась с его взглядом. По телу прошла волна суеверной дрожи, а волчица заскулила. Страшный взгляд, звериный. Словно сама смерть смотрит на меня из глубин преисподней желто-серыми глазами. Глазами волка.

- Отлично. Хороший маневр, - и, отразив новое нападение, нанес два пореза по моим рукам. От боли потемнело в глазах, и я решила, что, если буду близка к смерти, выпущу на него волчицу, но я не чувствовала её. Она словно исчезла после того, как я встретилась с самозванцем взглядом. Он наступал на меня, выматывая резкими и неожиданными ударами с разных сторон. Меняя тактику так быстро, что я не успевала предугадать следующий удар. Он дрался, как сам Саанан. Я бы хотела, знать кто был учителем этого ублюдка. Почувствовала боль в боку и бедре, что-то горячее полилось вниз по штанам за отворот сапога. Моя кровь. Твааарь. Он режет меня, как скот. Играючи, заставляя терять силы и кровь. Звон клинков, и я опять бью его по колену, заставляя пошатнуться и упустить удар в плечо. И снова нападать сильно и беспрерывно, бить и бить по колену, распороть плоть на ноге лезвием меча, заставляя его упасть на это колено, и тут же встать, и пойти на меня, рассекая воздух быстрыми поворотами меча, настолько быстрыми, что, если я только приближусь, меня изрежет на куски. Резкий выпад, и мое правое плечо охватило огнем, меч выскользнул на землю. Самозванец наносит мне удар по голове рукоятью, и по моему лицу сочится кровь.

- Далиииии! – голос Лори прорывается сквозь рев адреналина и марево слабости. Обернуться на нее, падая на колени, моя лаана смотрит на меня и плачет. Прибежала…ко мне. Дурочка. Какая же она дурочка. Я же сказала ждать на месте и убираться…если.

И тут же схватить орудие обеими руками, чтобы всадить его снизу яростно и быстро…но он так же ловко отразил удар и вышвырнул мой меч в сторону. Рывком поднял за шиворот с земли, вглядываясь мне в лицо расширенными сверкающими глазами. А меня начинает трясти, лихорадить…Никто…никто не знал этого удара, кроме… И я вижу, что его трясет точно так же, он стирает с моего лица краску лихорадочно, грубо и шумно дышит сквозь стиснутые зубы.

- Дали? Дали? – повторят снова и снова, а я тянусь руками к его маске, чтобы содрать ее и отшвырнуть в сторону и закричать. Беззвучно открыв рот, с хрипом и клокотом в груди, а по щекам слезы покатились градом.

- Маленькая шеана… я же мог убить тебя. – ошеломленно, хрипло, - Им иммадан...Дали! ДАЛИ!

Он заорал так громко, что у меня что-то взорвалось в голове, и сердце сжалось так сильно, что я не смогла даже вздохнуть.

- Брат….Рейн!

Рывком обнять за шею и почувствовать, как прижимает к себе, укачивая словно ребенка. И это так естественно. Мой большой сильный брат. Ему можно. О Гела! Я сплю! Не дай мне проснуться. Он живой!

- Маленькая птичка Дали. Как же так…как?! Где?

Снова отстраняется, смотрит мне в лицо, и по загрубевшим, обветренным щекам с уродливыми шрамами, превращающими его стон в оскал, катятся слезы. А я, как в детстве, быстро и нежно целую его глаза, скулы и лоб.

- Мой брат. Мой брат…

Сжимает меня крепко, до хруста в костях, гладит волосы и раскачивается из стороны в сторону. Что-то шепчет очень-очень тихо, а я уплываю куда-то в темноту. Наверное, я все же умерла, и мне все это видится за гранью реальности.

«- Боюсь, маалан, боюсь, что больше не прикоснусь. Ликуй, девочка-смерть, монстр так повернут на тебе, что готов вцепиться и водраться в тебя клыками, лишь бы сдохнуть с твоим вкусом на губах, но он не может позволить умереть тебе.

А я смотрела на него, алчно целовала шрамы на его скулах. Целовала жуткую вечную улыбку.

- Я люблю тебя. Ничего не изменится с твоей смертью, маалан. Пытка не закончится. Для меня – никогда…а твоя… Я бы лучше перерезал себе глотку, чем прекратил твои мучения. Мы будем гореть в этом аду только вместе, Одейя Вийяр. Только вдвоем. – увидела удивление в серо-зеленых волчьих глазах, - Я помню все, что ты мне говорил. Моар, Рейн…моааааар.

Рывком привлек к себе на грудь.

- Хитрая, какая же ты хитрая. Маалан. Бить противника его же оружием…больно бить. В самое сердце.

- Я найду твою сестру, Рейн, и мы вытащим тебя отсюда».

В эту секунду на меня набросились сзади, и горло обожгла ледяная сталь кинжала.

- Где наш велиар? Ты кто? Лассарка? Отвечай!

Замерев от страха и от понимания, что одно неверное движение – и мне резанут глотку, не задумываясь.

- Я должна поговорить с Далией лично. У меня послание от Рейна.

Удар по коленях сзади, и я уже в снегу, смотрю, как он искрится в тусклом свете месяца, и вижу тень мужчины с топором в руке и луком за спиной.

- Рейн дас Даал. Прикуси язык, сучка лассарская, прежде чем называть нашего Повелителя по имени.

- Кончай ее, да и все. Шлюха какая-то.

Дернул за плечо и толкнул глубже в снег.

- Я кончу в нее. Потом придушу и закопаю в снегу. Оттопырь попку, шлюшка. Сейчас ты узнаешь, что такое валлассарские члены.

Выдохнула, прикусив губу. Ублюдки. Почему всегда и все так сложно.

- Не люблю сзади. Смотреть тебе в глаза хочу, валлассар, когда сравнивать буду.

Раздалось довольное ржание двух идиотов. Один из них рывком развернул меня к себе лицом, и это была самая страшная ошибка в его жизни. Потому что уже через секунду я воткнула пальцы ему в глаза, и они дымились и горели, а он орал, как резаный кабан на скотобойне, пока его товарищ стоял рядом, оцепеневший от дикого ужаса.

- Лишится глаз не самое страшное, валлассар. Страшно лишиться души.

Я отобрала у него кинжал и ткнула острием в его яремную вену, прихватив за волосы и оттянув голову тупого похотливого ублюдка назад. Порыв ветра сдернул с моей головы капюшон, и глаза второго разбойника расширились еще больше.

- Шеааааана. О, Гела!

- Веди меня к своей десе, валлассар, иначе и ты останешься без глаз.

А у самой по спине мурашки ужаса и ненависти к мразям за то, что время мое воруют. Драгоценное время на вес красного золота. Пнула слепого скулящего рыжего идиота между лопатками.

- Что еще тебе сжечь, а? Выбирай. Может быть, ухо? А может, твой член валлассарский? Великое чудо объединенных королевств?

- Отведи ее… отведи к Дали, пусть она убьет суку эту, пусть выколет ей за меня глаза.

Он так уверено это сказал, что у меня пробежал холодок по коже.

- Веди. Иначе я его изуродую. Клянусь.

Мы пробирались через самую чащу между густо растущими стволами елей, и тот, что шел впереди, вел под узцы моего коня.

- Шевелись, валлассар. Времени мало. Твоего велиара казнят на рассвете. И если Далия дес Даал узнает о том, что в этом виновен ты, то я даже дважды не стану отгадывать, кому из нас первому она выколет глаза.

Внезапно конь заржал и встал на дыбы. А мы замерли. Тот, что шел впереди, выдернул топор из-за пояса.

- Он что-то учуял. Тише, милый, тише.

Позже учуяли и мы все – вонь. Медвежье сало и еще какая-то дрянь, которой вняли баорды.

- Тшшшш. Мы не знаем, сколько их и как далеко они от нас. Конь чует исходящий от них запах мертвечины.

Вдалеке послышался вопль мужским голосом и детский плач, от которого мороз побежал по коже.

- Они далеко. Нас не слышат и не чуют. Они кого-то загоняют к своим берлогам.

- Значит, вперед! Хватит стоять!

Снова послышался младенческий плач, что-то внутри тоскливо сжалось с такой силой, что мне вдруг стало не по себе.

- Там младенец!

- И что? Может, они его уже жрут по частям. Мы не поможем. Но ты можешь попробовать сама. Давай вали, сука.

- Заткнись, – сильнее впилась кинжалом ему в горло, – я засуну пальцы тебе в рот через сожжённые губы и выжгу твой язык и твою глотку.

Теперь мы пробирались еще осторожней и еще тише, пока вдруг не раздался странный свист, и со всех сторон не высыпали люди в меховых жилетах, вооруженные до зубов. Меня тут же сбили с ног и скрутили мне руки.

- Убейте тварь! Уничтожьте сукуууууу! Она меня без глаза оставила!

Он подошел ко мне и изо всех сил ударил меня кулаком в живот, заставив согнуться пополам от боли, а потом по лицу, да так, что кровь тут же брызнула в рот из разбитой губы, и я упала на колени, вздрогнув от еще одного удара по животу.

- Сейчас мы пустим тебя по кругу.

- Прекратить! Прекратить. Мать твою!

Женский голос ударил по вискам волной. Зычный и хрипловатый, словно сорванный когда-то.

Меня рывком подняли на ноги, и я, вскинув голову, встретилась с синими глазами сестры Рейна, а она дернулась всем телом, когда посмотрела мне в лицо. Красивое лицо, изрезанное с одной стороны шрамами, искривила ухмылка.

- За смертью пришла, Одейя дес Вийяр? Велиария-самоубийца?

- Брата твоего казнят на рассвете. Маагар отдал приказ.

Побледнела мгновенно. Все краски с лица пропали, и рука тут же взметнулась к кинжалу. Еще мгновение, и лезвие впилось мне в грудь.

- Лжешь, шеана проклятая! Я – не Рейн. Мне не так-то просто запудрить мозги.

А в глазах бездна ужаса и паники расплескивается вместе с ненавистью ко мне.

- Повесят. Как безродного. Меньше двух часов осталось. Если ты войдешь в цитадель со всей армией, у него появится шанс!

- Лжешь, сука! Мой брат не дал бы себя схватить.

Сжала пятерней мои скулы до боли.

- Дал бы…из-за меня.

Наши взгляды скрестились.

- Зачем мне лгать? Зачем идти к тебе?

- Ты не просто лассарская сучка, ты воин и стратег. Да, я знаю о тебе все. И не только от него. Ты могла все рассчитать. Уничтожить наше войско.

Я схватила ее за запястье и прижала к своей груди сильнее.

- Ты можешь отдать приказ убить меня прямо здесь.

- Это было бы слишком просто для такой шлюхи, как ты. Пожалуй, единственный раз в жизни я бы сделала исключение и разрешила своим мальчикам пустить тебя по кругу. Я бы даже насладилась этим зрелищем.

Наклонилась к моему уху.

- Думаешь, я благородна, велиария? Думаешь, я не поступлю с тобой так? Лассары насиловали меня рукоятями своих мечей, раскаленными на огне, чтобы оставить внутри меня клеймо вашей вонючей расы. Когда я смотрю на тебя, мне хочется выжечь клеймо во всех отверстиях твоего тела за все, что произошло с моей семьей из-за тебя, дрянь! Из-за тебя погибли мои мать и отец, а меня продали твоим сородичам.

Несмотря на то, что в ее словах клокотала ненависть, в них так же, клокотала и боль. Я ее ощутила собственной кожей.

- Чтоб ты поняла, что значит терять, сука! Чтоб ты выла от боли! Чтоб хотя бы физически познала все ее грани.

И я схватила ее за запястье, и, когда она дернулась, я сжала ее руку сильнее, видя, как психопатка так же, как и ее брат, и не думает одернуть руку.

- Я выла от нее. Выла каждый день моей жизни, когда ко мне не могли прикоснуться самые близкие люди! Выла, когда смотрела на себя в зеркало и видела цвет волос, за который отправляют на костер. Тебе ли не знать, что людям плевать, кто ты, если ты хоть чем-то отличаешься физически от них – они беспощадны.

- С твоей смазливой физиономией и роскошным телом только и говорить о внешности.

Но я ее не слушала.

- Я знаю, что такое терять! Знаю, Саанан тебя раздери! Потеряла любимого. Я ждала его до последнего, но он не пришел за мной, и меня выдали замуж. Я потеряла брата, которого растерзали валлассары. Я потеряла всю свою семью при жизни. Они все отвернулись от меня…за любовь к твоему брату.

- Как трогательно. Это твоя история, шеана? Сравнить со мной, кто и сколько потерял? Мне насрать на твои потери. Мне плевать на твои слезы. Ты обвела вокруг пальца моего брата, но я вижу тебя насквозь!

- Я люблю твоего брата. Люблю как сумасшедшая психопатка…люблю одержимо настолько, что бежала к тебе, рискуя жизнью…

Она расхохоталась.

- Не смеши меня! Чем ты там рисковала? Жизнью? Твоя, родня никогда б тебя не тронула! Не трать мое время. Тебе меня не разжалобить. Эй, Бун! Уведите сучку! Скажи парням, что сегодня будет нарушен закон нашего отряда – им дадут на растерзание лассарское велиарское мясо.

И в глазах ледяная ненависть. Злоба. На такую ярость способны только женщины с выжженной душой. И я поняла, что у меня почти нет шансов, чтобы она поверила мне.

- Моя родня меня ненавидит…они приговорили меня к пожизненному заточению, а верховный астрель приказал сжечь на костре. За то, что я... за то, что родила сына от валласара. Сына от Рейна.

Голос дрогнул, и я почувствовала, как мое лицо исказило гримасой боли, как наполнились горло и глаза ядовитыми слезами. Как скрючило всю под грузом утраты.

- Он…он умер от оспы…умер у меня на руках, – вскинула голову, глядя сквозь слезы на застывшее лицо предводительницы мятежников, – и нет потери страшнее в этом мире, чем потерять ребенка…нет люти страшнее, чем хоронить его своими руками под плитой каменной и носить ему туда цветы…чем петь неспетые колыбельные и рассказывать нерассказанные сказки, отсчитывая месяц за месяцем его луны и солнца…и зная, что больше никогда не возьму его на руки. Чем слышать по ночам его плач и видеть его в каждом младенце. Вот он – ад на земле. Все остальное и горем назвать нельзя.

Она смотрела мне в глаза, и ее лицо скривилось в такой же гримасе, как и мое. А нож выпал из рук.

- Если Рейна казнят, то не имеет значения, что ты сделаешь со мной. Меня и так нет. Я наполовину мертвая!

- Бун! Поднимай людей, мы идем, куда она скажет. – подняла на меня синие, полные слез, пронзительные глаза, – Мне жаль твоего сына, Одейя дес Вийяр. Я буду его оплакивать вместе с тобой.

ЭПИЛОГ

Я ехала сзади и наблюдала за ней. Они невероятно похожи с Рейном. Та же фанатичная преданность своему народу, та же Дааловская гордость на грани с абсурдом. Когда выезжали из лагеря, я увидела, как она подхватила за талию очень хрупкую девушку с длинными каштановыми волосами и алчно поцеловала в губы, сминая в объятиях. Как мужчина. Я тут же отвернулась. Конечно, я слышала об этом…о такой любви. Иногда даже видела тех, кого за нее покарали. Законы Лассара запрещали такие аморальные отношения. Инквизиция преследовала этих бедняг не меньше, чем шеан, мадоров и всех, кто так или иначе связан с нечистью. Люди любят ставить клеймо на тех, кто не похож на них. Они любят причислять их к врагам и с чистой совестью поднимать на них оружие.

Я помнила, как хлестали плетью моего покойного брата Самирана, когда он был еще подростком. Кто-то увидел его сношающимся с нашим молодым помощником казначея Ставогом. Отец приказал казнить любовника велиария и отрезал ему член прямо на площади и скормил псам, при этом стража удерживала рыдающего Сами за руки, а у меня сердце кровью обливалось от той боли, что я видела в его глазах, когда голова помощника казначея Лассара покатилась к его ногам, и Сами упал без чувств на руки своим пажам. Это была самая первая чудовищная жестокость, которую я увидела от отца. Но тогда я еще не смела его осуждать. Я считала, что он действует во благо Самирана, и это нечистая сила заставила моего брата вожделеть не женщину, а мужчину.

Самое смешное, что отец наивно верил, что подобное наказание возымеет должный эффект, и Сами начнет любить женщин… он сам и был женщиной с членом. Через полгода у него появился новый любовник, а потом еще и еще, и отец отправил его подальше со двора вместе с армией. Чтоб не позорил его. А еще сказал, если открыто с мужиками крутить будет, отрежет член и ему, да в астрели отдаст, Иллину служить и грехи замаливать. Тогда мне эта кара казалась справедливой. Пока на своей шкуре не испытаешь, что значит любить не того, кого нужно и угодно, а кого-то совершенного чуждого и народу, и вере твоей, людскому пониманию… и ничего с этим не поделать, не изменить, невольно осуждаешь наряду со всеми. И вот уже плевать на веру, плевать на все, лишь бы рядом быть с тем, кого сердце выбрало. Разум орет, корчится в муках, совесть горит и струпьями исходится, а сердце дергается в сладкой агонии и плевать оно хотело на разум с совестью вместе взятыми. Наверное, вот так самые страшные предательства свершаются, самые жуткие убийства и войны. Я предавала свой народ, своего брата, отца и трижды предала бы их всех снова, лишь бы мой мужчина жив остался, лишь бы в небо синее смотрел, как и я иногда, лишь бы те же звезды, что и я, видел. Ловила на себе презрительные взгляды валласаров и понимала – правы они в какой-то мере. Есть за что презирать дочь, предавшую отца своего. Но и они не вправе осуждать меня.

Кони впереди громко заржали и на дыбы взвились, остановился отряд, вслушиваясь в предрассветную тишину. Бун – тучный мужик, лет сорока с раскрасневшимся лицом и испариной на лбу, подъехал к Дали.

- Баорды, моя деса, какого-то несчастного растерзали. Около часа назад здесь прошли. Видать, твари рыщут и путников выслеживают. Совсем оборзели и страх потеряли.

Дали пришпорила коня, а я за ней, но она обернулась ко мне:

- Не для слабонервных зрелище. Оставайся на месте.

Я усмехнулась.

- Я этими руками колола и резала, после меня оставались зрелища и похуже.

Вздернула черную тонкую бровь и спрыгнула с коня, склоняясь над растерзанным мертвецом. Я тоже взгляд опустила и челюсти сильно сжала, до боли, так что свело их и захрустело во рту. Гулко-гулко забилось под ребрами сердце – узнала я его. Сама с лошади спрыгнула и над трупом склонилась. Только баордские твари могли такое сделать. Только они. Живьем его жрали. Ран с горного поселения. Тот, что с младенцем домой шел. Половина тела от него осталась. Обглодали твари его до костей. Я склонилась к нему, покачиваясь на коленях, и глаза ему закрыла, смотрящие застывшим упреком на макушки елей. Я ведь слышала его и ребеночка слышала. На помощь не пришла. Потянула из-за пазухи дозорного кружевной чепец и пальцы невольно сжались, за рукав себе сунула. Сердце сжалось с такой силой, что, казалось, в камень превратилось. А ноздри младенческий запах защекотал. Так отчетливо вспомнила малыша Валанкара у себя на руках, как улыбался мне, какие волосики у него шелковистые …как на сыночка моего покойного похож. Тряхнула головой, отгоняя мысли. Стараясь справиться с болью невыносимой, прожигающей изнутри ядом извечного мучения только от мысли о ребенке.

- Сжечь его надо, чтоб душа покой обрела.

Далия смотрела на солдата. Потом на меня взгляд перевела.

- Что мне за дело до трупов лассарских? Плевать, что с душой этого пса будет. Он, думаешь, каждого хоронил, кого меч его рубил? Или кому засаживал, разрывая внутренности, ошалев от власти и вседозволенности?

Вскинула голову, глядя в глаза синие. Непроницаемые и страшные. Такие же, как и у Рейна, когда ненавистью ослеплен.

- Он давно не солдат. Встретились с ним в цитадели. Давно в дозорные перевели его, крепость сторожить. Он с Равана домой шел, младенца по дороге чужого подобрал, себе взял, нянчился, молоком козьим кормил. Хороший был человек. Добрый. Далекий от зла и ненависти.

Далия схватила меня под руку и дернула вверх, заставляя подняться с колен.

- Время идет. – рыкнула мне в лицо, - Не ты ли скулила мне здесь о времени, о любви своей дикой к брату моему, а теперь над дохлым стариком убиваешься? Все! Не нужны ему ни отпевания, ни костер поминальный.

- Чужую смерть уважать надо. Даже смерть врага.

Ухмыльнулась как-то мимолетно.

- Уважать? Когда твой отец на моих глазах, голову моему отцу отрезал и на кол насадил, а мать его солдаты насиловали вместе со мной в траве по очереди, сильно ли он уважал врагов своих? Неужто за это мой брат от тебя все мозги растерял? Ты ему часом, когда ноги раздвигала, о благородстве не пела и святую из себя не корчила? Смотрю на тебя и думаю, каким медом между твоих ног помазано? Чем ты его, шлюшка, приворожила?

Я дернулась в ее сторону, но она выдернула меч и ткнула мне в горло, слегка царапая кожу, синие глаза странно блеснули. Но уже не ненавистью.

- Если бы не рассказ твой жалобный и не жизнь моего брата, я б тебя рядом с этим лассаром уложила в том же виде.

- Если б у меня время было, я б каждое из твоих слов тебе в глотку затолкала и проглотить заставила.

- Вот так-то лучше. – Далия вскочила на коня, - А то развела тут слюни-сопли. Если встретимся еще раз, я предоставлю тебе такую возможность и сама ею воспользуюсь с наслаждением.

Едва я вскочила в седло, она отдала приказ.

- Эрас и Жеран, задержитесь – сожгите тело этого воина и догоняйте нас. Валлассары уважают своих врагов. Если они того заслужили.

Бросила на меня насмешливый взгляд и пришпорила своего коня. Я последовала за ней. Противоречивая дрянь. Вся в своего психопата-братца.

Это были последние мгновения, когда у меня оставалась надежда. Последние секунды, когда я все еще верила в возможность быть счастливой… с Рейном. Да, я глупо и отчаянно в это верила, я надеялась всем своим существом, что случится какое-то особое чудо, восторжествует какая-то аномальная справедливость, и я смогу быть счастлива…хотя бы немножко, хотя бы чуть-чуть совсем. Но этого не произошло. Потому что едва мы выехали из-за кромки леса к дороге, как на нас напали люди моего брата под предводительством горбуна Харама. Целый отряд. Я видела взгляд, который бросила на меня Дали…видела эту пронзительную огненную ярость, которая сожгла меня мгновенно в пепел, в тлен, в ничто. И в эту секунду я поняла – а ведь валлассарка мне поверила. Искренне и по-настоящему поверила. И она убеждена, что ее предали. Я предала. И мне никогда не доказать обратного, никогда не отмыться от этой грязи, в которую меня только что толкнул Маагар.

Широко раскрыв рот, я глотала ледяной воздух и кричала, орала, как сумасшедшая, как бьющееся в агонии животное. Смотрела, как лассары режут ее людей и не могла замолчать. Выдернула меч у одного из мертвых воинов и бросилась на своих же с диким воплем. Нет, лгу, они больше не были своими, они превратились во врагов. Когда сердце перешло через границу на другую сторону баррикад и разбилось там вдребезги, на этой стороне больше нет друзей, отныне – только враги. Потому что когда они перепрыгнут через границу, они раздавят осколки твоего сердца своими грязными сапогами…ведь и ты для них теперь враг.

В снег брызгала моросью кровь, разлетались в сторону комья грязи, и дикий ор оглушал и рвал виски. На Дали набросились несколько лассаров, но она отчаянно рубила мечом, кроша противника в куски. Отчаянная храбрость, вызывающая невольное восхищение. Если бы мне не было сейчас так страшно и больно…

А она заорала хриплым, сорванным голосом:

- Буууун! Уводи людей! Уводи, им иммадан, сейчас же. Ты знаешь куда. Давай! Даваааай! Я вырвусь! Я вернусь! Уводиииииии! За Лори яйцами отвечаешь!

И продолжает драться, а у меня руки опустились, и меч выпал, когда ей в плечо стрела впилась, и лассар мечом щеку рассек. Дали руки вскинула с мечом, на меня оглядываясь с этим нескончаемым гордым презрением и упреком в глазах. Они набросились на нее, раненую, сворой, как псы…а я смотрела, чувствуя, как с лошади стаскивают, руки за спину выкручивают, и понимала, что это не лассарское войско. Песья стая, вот кто это. Маагар мог только шакалами управлять.

Окровавленную Дали поперек седла Харама перекинули, а меня на мою лошадь верхом усадили. Горбун со мной поравнялся и ухмыльнулся ртом-прорезью с тончайшими мерзкими губами, обнажая желтые пеньки зубов. Следы злоупотребления меридой.

- Мое глубочайшее почтение, деса.

Твааарь! Ублюдошный урод! Он все подстроил! Он понял, куда я иду. Понял, и стражник подслушивал нас по его приказу. А он сделал вид, что лежит в лазарете. Вот кто надоумил Маагара встречу разрешить. Вот почему и правда впустили, вот почему дали до утра пробыть. Брат хотел знать, где прячется сестра Рейна, и я… я привела его к ней!

- Вам разрешили поприсутствовать на казни их обоих, а затем вы поедете с Верховным Астрелем…Хотя, я на месте вашего брата казнил бы вас вместе с ними.

Я засмеялась в его уродливое лицо:

- Ты никогда не будешь на месте моего брата, проклятый горбун. Но свое место я тебе обязательно уступлю. На эшафоте. Клянусь!

Плюнула ему в лицо и увидела, как он дернулся, и зашипела, обгорая, землистая кожа. Заревел, с ненавистью глядя на меня и прикрывая щеку ладонью в кожаной перчатке.

- Если бы ты был мужчиной, я бы сказала, что шрамы украшают мужчин, а ты просто урод, а уродов они всего лишь не портят.

Я лгала…впервые я бросила клятву на ветер. Потому что сегодня на рассвете не станет и меня тоже.

Одейю казнили вместе с Рейном и Далией с первыми криками петухов.

Тьма ступает черной бездной.

Тьма восстанет с Поднебесья.

Души мертвых жаждут мести.

По степям раздастся крик

Всех оставшихся в живых…

Черный волк по снегу рыщет

В свете мертвенном луны.

Он ЕЁ в аду отыщет…

Но они обречены...

КОНЕЦ ТРЕТЬЕЙ КНИГИ

Продолжение в 4 части

Погребенные заживо

2018 г.

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg