«Урбанизатор»

Урбанизатор (fb2) - Урбанизатор [СИ] 641K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - В. Бирюк

В. Бирюк Урбанизатор (Зверь Лютый — 18)

Часть 69

«Душа неслышная стремится В ненасытимую волшбу…»

Глава 375

Urbi et orbi — городу и миру. С этой фразы начинается благословение Папы Римского, так начинались манифесты древних цезарей.

Как назвать человека, который город строит? Урбанизатор? По-русски — градостроитель.

Мне в ту пору «orbi» — был мало интересен. Мой «urbi» — куда как… забавнее. Рос он не по дням, а по часам. Поднимался стенами домов и мастерских, дворцов и церквей. Зарывался подземельями, тянулся улицами, прилеплялся лестницами к крутым склонам и широко раскидывался по округе. Главное — рос людьми. И — растил их. В умениях и имениях, в чинах и душах, в жизнях и смыслах.

«И воздвигся град крепкий. Велик и мног людьми».

Сказать-то легко…

«Быстро сказка сказывается, да нескоро дело делается» — слышала, красавица, такую присказку? А как с этим бороться? Так просто же! Делать не одно дело, а много. Каждое дело в свой срок исполнится, а все вместе…

«Кто поверит, я и сам не верю — Толь на счастье, то ли на беду, У меня семь пятниц на неделе И тринадцать месяцев в году».

«Сказок» — по семь раз во всяк день слушать приходилось. В каждую из «семи пятниц». Все «тринадцать месяцев в году».

* * *

В первой жизни привык я к тому, что люди из сел и деревень переходят в города. Казалось, что всегда так было, во всех странах и временах, что иначе и быть не может. Города растут и высасывают население из округи. Это и называют — «урбанизация». Только моры да войны могут заставить людей разбежаться по деревням.

Отнюдь. На «Святой Руси» движение идёт в обе стороны. Часто сперва ставят город, а уж из него и деревни расселяются. Так расходились по земле кривичи и словены из поставленных сперва Ростова и Ярославля. Так нынче расселяются славяне из Костромы, Городца, Галича. Так будут ставить города Черты на южном русском порубежье в 17 веке, так поставит Пётр Первый — Гжатск. Да и сам Петербург: сначала — город, потом — селяне вокруг.

Есть другие схемы: по северо-американски — фермерами-пионерами. По южно-американски — плантаторами-латифундистами. Так заселял Мордву московскими боярами Иван Грозный. Казачьими крепостицами-острогами для объясачивания аборигенов Сибири. Катящимися по миру россыпью орешками-«мирами» — русскими крестьянскими общинами.

Что выбрать?

«Решая как нам поступить, Пусть мы всегда произносили Сомнительное слово „или“ Но выбирали только „быть“».

Об этом — чуть позже.

* * *

Первые недели, после того как лёг снег на Стрелку — самые спокойные, самые добрые. Соседи-эрзя ушли в свои зимовья. На реках лёд тонкий — другим соседям не придти. Живём сами, как на острове.

«Один дома» — это здорово!

Первая охота по пороше. Морозец чуть пощипывает, снег белый, пушистый, звериный след петляет, лыжи сами бегут, волшебный зимний лес стоит… Славно!

Зверьё — бьём. И тех, кто к нашим мусоркам прикормился, и кого в лесу углядели. Пока снег неглубок, а мороз не силён — можно промышлять, например, лис — «вытаптыванием». Когда глубокие снега лягут — и лосей с олешками погоняем. Однако большинство зверушек берём ловушками да силками. Могута каждый день чего-нибудь приносит.

Лес — валяем. На брёвна, на поделки, на дрова. Славное дело в зимнем лесу в солнечный день топором постучать! Просто праздник души и тела!

Зима — «правильное» время лесоповала. Что до сих пор было — от спешки да бедности. Зимой канальцы в древесине сужаются, удар топора их забивает. Место сруба — не спила! — влагу из окружающей среды не тянет, бревно лежит дольше, не гниёт.

Поставили нормальный «нижний склад». На горке. Это такой термин на лесоповале. У нас конкретно — большой амбар, в котором вручную распускаем брёвна на доски.

«Пилите, Шура, пилите. Она золотая» — гениальные слова! Особенно — при отсутствии нормальной пилорамы.

Прокуй выковал несколько довольно длинных, в кавалерийскую саблю (1.10-1.20) полотен для пил. Сбили их в блоки попарно и таскаем. К себе и — э… к себе.

Блоки на колёсной мази поставили — для изменения направления усилия.

«У человека руки так растут, чтобы к себе подгребать. А не как лапы у курицы — в стороны отбрасывать» — русское народное наблюдение.

Следуем. Народной мудрости и человеческой анатомии. В первой жизни я до таких тренажёров раз-два в неделю добирался, ехать надо куда-то было, деньги платить. Ещё и индикаторов понатыкают — фиг поймёшь.

Здесь — бесплатно. «Фитнес на халяву!». Пропил в бревне растёт — всё сразу понятно. Полчаса подёргал «на себя» — вся мускулатура огнём горит. Здоровье — растёт, «жаба» — радуется. Ну, ребятки — займёмся бодибилдингом. Бицепсы у всех такие будут… Рубахи порвут!

Если смотреть на происходящее не как на физкультуру, а как на технологический процесс… Убожество.

Это вы мне говорите?! Ни циркулярку запустить, ни цепных пил понаделать. Двигатель бы мне! Но…

«Я — и лошадь, я — и бык. Я и — баба, и — мужик».

Всей мощи: хомом сапиенснутая «лошадиная сила». Без лошадей — они у нас брёвна с лесосеки таскают. А быков и сначала не было.

И жо поделать? — А как всегда: нищета начальства — мука подчинённых. Я хоть велел амбар тёплый, с печкой — поставить. Два светильника скипидарных из Пердуновки и… Давайте, ребята, потешайтесь. В смысле: ещё и топорами потёсывать надо. Смены — круглосуточно. Для «бревенчатой распущенности». Как уже сказано: брёвна — распускают. Тут уж не до половой доски: лавки, полки, столы, двери — нужнее.

Актуальность? — Двести человек просто спать положить — километры доски. Широкой, струганной. Иначе… Занозы из задницы никогда не вынимали? Или — спать в тряпье. Как бомжи в теплоцентрали.

Такой… «пятнистый» прогресс — «тут — могу, тут — не могу». Надо бы домницу ставить — не из чего. Огнеупорная глина из Ярилиного оврага — на другое ушла. Дальше ковырять опасно: двух чудаков завалило.

Добытого Горшене хватило: построил-таки печку для обжига горшков. Крепкую — 1300 градусов держит. Как в Пердуновке было — с оборотным пламенем. Я ж рассказывал!

Звяга ему аж 4 гончарных круга сделал. Моих кругов — с кривошипом. Да я ж рассказывал! Тут таких нет, и ещё лет триста не будет. А жаль: крутятся быстрее, венчики на горшках можно круче сделать. И просто — больше штук. Много больше.

Горшков прежде был недостаток. Теперь — хоть завались. Покупателей, правда… Посоветовал наносить орнамент на печные горшки гребенчатым штампом. Это обычный рисунок в лепной керамике финно-угорских племён. Может, соседи покупать будут лучше? Когда-то ж мы с ними должны договориться?

Ещё посуды разные делаем: кружки, миски, блюда, кувшины, крынки, глечики, горшки с дырками в дне, корчаги (по всему ряду номиналов), братины, гусятницы, кисельницы, коников, человечков, петушков, солонки, грузила для сетей, светцы, подсвечники, латки — глиняные сковородки с крышками…

Глиняные сковороды на Руси уже лет двести заменяются железными. Но хоть одна-две латки, а в каждой приличной русской избе имеются. Здесь железа мало — сходные посудины сильно в ходу. Туземцы наших изукрашенных не видали — купят? На крышке ручки вылепленные — уточкой, соколом, конём. Лося — не надо, рога хозяйке мешать будут. А вот тех же лосиков по борту рельефно пустить…

Что я в эстетике ни уха, ни рыла — уже говорил? Моё дело — функционал. Мне красиво — когда работает. Вот сидит «Зверь Лютый» возле гончарного горна, посреди лепщиков, лепильщиков, лепунов и лепил. Перебирает их изделия и пытается понять — а вот эта хрень, она как? Пойдёт в народ или корявая?

Коллеги, как у вас с пониманием эстетических предпочтений лесных угро-финских племён Средней Волги 12 века? — У меня — ещё хуже.

Кручу в руках комок глины, ляп-ляп. «Ручки, ножки, огуречик. Получился человечек». Корявенький. Примитивненький. А вот если мы ему тут чуть-чуть подправим то… то будет баба. Я бы даже сказал: «символ плодородия». Половцы таких в Степи из камня высекают. У меня типичная палеолитическая Венера получается. Где-то даже ориньякской культуры. Там их из камня или кости резали. А можно ей личико как у… у Домны сделать? Не, «хвисту нема» — таланту господь не дал.

Раздражённо сминаю глину, поднимаю глаза. А вот если…

— Сухан, иди сюда. Ты помнишь… помнишь Эрика? Как он на меня в Мологе на «божьем суде» кинулся? Вот и изобрази. Вот тебе кусок глины — вылепи подобие. Как он стоял, смотрел, двигался. Выглядел. Только маленького. В ладонь ростом.

Сухан стоит, смотрит. Во взгляде… тишина. У «мертвяка ходячего» и так-то мимика нулевая. А тут…

А что по этому поводу сказал наш, знаете ли, великий Микеланджело Буонарроти? А он как-то выдал:

«Задача скульптора состоит в том, чтобы взять глыбу мрамора и отсечь с нее всё лишнее».

Никакой связи? Между мной и Буонарроти? Это как посмотреть. Скульптора нет. Но есть зомби. С фотографической памятью. Мрамор…. Где я тут глыбу мрамора найду?! — И не надо! «Делать из дерьма конфетку» — я уже много раз…

— Сухан, вот глина. Отсеки всё лишнее. Чтобы остался Эрик.

«Живой мертвец» достал ножик, покрутил глиняный комок, начал отсекать.

— Стоп. Так дела не будет. Парни, давайте-ка лопату сухой глины. Кусок цельного пласта. Без воды и песка, не размятой.

Мрамор — не мрамор, а под рукой не плывёт.

Вся компания, затаив дыхание, наблюдала, как под ножом зомби из кубика слежавшейся глины постепенно вырисовывалась человеческая фигурка. Голова, со столь памятным мне выражением ярости, желанием сожрать живьём, на длинном лице норвежца, заплетённая коса, обнажённый торс, руки с изготовленным для удара оружием, тело, уже начавшее движение сметающей всё атаки.

— Вона чего было-то… Здоров, однако… Могуч и злобен. Как же ты одолел-то его? Точно: Богородица пощастила.

Горшеня, как и остальные переселенцы из Рябиновки, слышал о «божьем поле» в Мологе. А вот увидеть моего тогдашнего противника, ощутить его мощь и ярость…

— Такую-то красоту и сминать жалко.

— Горшеня, а зачем сминать? Сухан не умеет лепить. Но твои ученики этим ремеслом владеют. Пусть вылепят копии. Из нормальной, подготовленной, размятой глины. Обожгут и мне принесут. Сравним — чей нурман самый похожий.

Из шести фигурок на следующее утро Сухан не признал похожей ни одну. Для него похоже то, что в любой своей детали имеет только субмиллиметровые отклонения. Я отобрал две. Их авторы стали основателями очередного направления нашей производственной деятельности — художественной лепки. Так начала формироваться моя «терракотовая армия».

Изо дня в день Сухан, по моей команде, вспоминал того или иного виденного им человека, в той или иной ситуации, вырезал его «глиняный портрет». А лепщики повторяли его в гончарной глине, тиражировали и модифицировали. Чуть позже мы начали делать композиции. Мужик с конём, баба с ведром, гридень с мечом, жадный боярин, хитрый купец, глупый поп, мудрый князь, медведица с медвежатами, лисица с петухом, волчья стая, караван из семи верблюдов, везущих счастье в дом… Менялся материал, стали раскрашивать. Но в основе оставался реальный субъект в реальной ситуации. С портретным сходством, с точностью деталей.

Получив новый ресурс — создание «глиняных портретов», я, естественно, начал крутить это в голове, «прикладывая» к тем областям человеческой деятельности, которые меня более интересовали.

— Гапа, приведи-ка сюда какую-нибудь из девок общего употребления. Которая поживее и не сильно зае… замученная.

— Господи! Зачем?! Тебе… мало?!

— Успокойся, это не мне. И Салмана позови. Так. Строим мизансцену. Девку… сюда. В колено-локтевую. Салман — сзади. Морду — зверскую. Девку — за косы. Ну что ты такая… варёная?! Или тебя взбодрить? Страху больше. Боли. Ужаса. А ты — глубже. Толчок. Резче. Ещё дубль. Ещё. Во-от! Сухан, запомнил? Отлично, все свободны. А, ну да, кончить — можно.

— Иване, зачем тебе это непотребство?

— Э, Ивашко. Где же она у меня…? Ага, смотри. Что ты видишь?

— Ну… Калауз, князь Глеб Рязанский. Подобие глиняное.

— Верно. Сухан вырежет сегодняшнее… непотребство. А лепилы — воспроизведут. Только вместо Салмана у курвиного задка прилепят Калауза.

Эх, ребята, вы же считаете, что лжесвидетельствовать — смертный грех. А я с «Фотошопом» работал. Видел, как учетверяется картинка дымного столба над Бейрутом, которая потом тиражируется мировым информационным агентством. А уж прилепить, на фотографии, к голове Освальда — тело с винтовкой… это ж просто ретушь! Конечно, профи — видят, обращают внимание на детали… Скажут, поди, у Калауза не такой длинный или, там, кафтана такого нет… Скажут. Но — потом.

«— Ложечки серебряные краденные… Где?!

— Нашлись! Вот они!

Но осадочек остался».

— Придут купцы рязанские — предложим на продажу. Что будет?

— Ссора будет. Обиды. Вражда. С этим Калаузом. До него же, как пить дать, лепнина эта — сразу дойдёт.

— Точно. Только вражду он уже начал: караван из Рябиновки пропускать не хотел. Теперь будет в Рязани смех: Калауз по курвам шляется. Развратничает по-собачьи. Народ-то много чего весёлого придумает, на это глядя.

— Взбесится он. Гадить будет.

— Так он уже. А взбесится… в нужное мне время — очень хорошо. Смотри: ведь просто кирпича кусок, глина обожжённая. Но люди в этом — человека увидят, грех его, скотство найдут. Просто черепки показать — война будет. Там и тогда, когда мне нужно.

Я вспоминал мои ночные приключения на озере Неро, мать Манефу, серебряное распятие у неё на груди. Там — кусок серебра, воспринимаемый как господь бог, здесь — кусок глины, воспринимаемый как человек. Никакой связи между куском материала и конкретной личностью. Кроме человеческого воображения, находящего сходство в геометрических очертаниях, олицетворяющего или обожествляющего фрагмент мёртвой материи.

Для человека, проведшего значительную часть жизни разглядывая поток переизлучённых, отфильтрованных, поляризованных, вызванных свечением люминофора под воздействием ультрафиолетовых лучей, возникающих при электрическом разряде в ионизированном газе… фотонов, представляющего себе как делается пиксель, как из пикселей собирается картинка…

«Не верь глазам своим» — Прутков, ты прав. Что бы ты не увидел.

Кстати, а не попробовать ли заменить позирующую девку козой? В смысле — в скульптуре? Калауз с козой… забавнее. Класс! В реале — ни козы, ни князя, а в виртуале — похоже!

Ни я, ни Сухан не обладали художественным талантом. Мы не могли придать изображению человека выражение той или иной эмоции. Но если человек эту эмоцию выражал, мимикой лица или тела — она появлялась и в статуэтке. Не воображение, не эстетика — точность воспроизведения, фотография.

Я уже говорил о странной для меня доверчивости здешних жителей к письменному слову. Ещё страннее восприятие изобразительного материала. Детские рисунки или игрушки ими вполне так и понимаются — выдумка, игра. А вот продукция качественная кажется истиной. Будь то вытянутые, непропорциональные фигуры на иконах, единообразные изображения доспехов на миниатюрах. При том, что «портрет» — отнюдь не новизна. Ярослав Мудрый с семейством на фресках Киевской Софии, Всеволод Большое Гнездо на иконе Дмитрия Солунского… Узнавание, «истинность» скульптурного портрета конкретного персонажа, вызывало ощущение истинности и изображаемой ситуации.

Не имея технических возможностей зафиксировать изображение событий, я использовал таланты моих людей, например — визуальную память. И сочетал с другими, например — способность гармонически соединить разные изображения. Достоверность в отдельных деталях создавало впечатление достоверности в целом.

Через несколько лет наши фигурки стали обычным элементом интерьера всякого приличного русского дома. Признаком процветания. И «окошечком» в иной, внешний, новый мир. Где живут разные звери и люди. Которых с порога своей усадьбы, может быть, никогда в жизни и не увидишь.

«Всеволожский реализм» противостоял примитивизму или канонам фресок, икон, заставок книг. Заставлял множество людей в Святой Руси внимательнее всматриваться в окружающий мир. И многих «всматривающихся» — приводил ко мне.

«Портретность» фигурок породила множество «страшилок» об их использовании в колдовских ритуалах. Повсеместная уверенность в связи изображения и оригинала тому весьма способствовали. «Воевода фигурку твоего господина разобьёт — твой господин гноем истечёт» — звучало повсеместно и неоднократно. Бывали смельчаки, которые и жизней своих не жалели, дабы добраться до моей коллекции «скульптурных портретов». Бывало — немалые деньги предлагали. Кто — за свои изображения, кто — за соседские.

Главное: уверовавшиеся в моём колдовстве, во власти над их жизнями посредством изображений — опасались и вели себя приличнее.

Что говоришь? Нет, девочка, это позднее. И «Иисус и двенадцать апостолов», и «Блудница и двенадцать мужчин» — композиции куда более позднего времени. Когда мы уже и «гжель» хорошую делали, и краски добрые имели.

Кроме вывертов эстетики, Горшеня с разными здешними жидкими глинами работать пробует.

Я уже рассказывал: горшок надо сделать водонепроницаемым. Основной способ: горячие горшки окунают в приготовленную в корыте холодную жидкую мучную «болтушку» (два фунта ржаной муки на ведро воды), быстро поворачивая горшок. Под воздействием жара «болтушка» сгорает, оставляя на стенках сосуда темные округлые пятна и живописные разводы.

«Налетай, торопись, Покупай живопись».

Живопись, оно, конечно… Разводами. Пока — не «налетают». Ну и ладно, но поры в керамике — залепляются.

Сейчас Горшеня пробует ангобирование — покрытие жидкой глиной: до обжига покрывают белой жидкой глиной, поры горшка заполняются — водонепроницаемость обеспечивается. Ещё бы и роспись добавить…

Тут Горшене советовать… Что толщина ангоба должна составлять около 3 мм — он и сам знает: толстый слой — отскочит при обжиге, тонкий — может исчезнуть.

Вот насчёт добавки поташа для придания ангобам приглушенного блеска — это я удачно выпендрился.

Ярилин овраг дал нам примеры разных здешних глин. Выберет подходящую — будем искать по округе.

И, конечно, уже опробованный в Пердуновке прогрессизм: чернолощеная посуда. Обгоняем будущую Москву на три века.

Чернолощеные сосуды с блестящими аспидно-черными стенками — парадная посуда рядовых горожан, издали походит на дорогую металлическую.

Думаю, здесь будет сходно, спрос должен появиться — статусно. Но трудоёмкость…

После формовки на гончарном круге — просушивают, наводят лоск костяными лощилами. Загружают в печь и обжигают. По окончании — добавляют смолистое топливо (щепки, смоляная пакля, береста), отверстия в печи замазывают. Топливо тлеет, оставшийся не окисленным углерод оседает на стенках сосудов черной графитовой пленкой, блестящей на подлощеных участках.

Ещё попробовали вариации «муравления»: солью, растолчённой и просеянной в мелкий порошок, посыпают изделия, предварительно обмазанные мучным клейстером. Можно крутым соляным раствором обливать. Потом всё это обжигают за один раз. Соль превращается в пары, садится на изделия. Где она сядет, глина с солью образует легкоплавкое соединение, род стекла — мурава.

Соль — ценность, мучной клейстер — аналогично. По технологии обжига хорошо — за один раз, по технологии выживания… не сейчас. Мало сделать, надо сделать дёшево. В рамках сегодняшних наших возможностей и потребностей.

Ещё Горшеня экспериментирует с нефриттированными глазурями. Простейшая: глет свинцовый (65 %), кварцевый песок (30 %), глина (5 %). Температура обжига — 1000 ®С.

А вот фриттированные… Их надо предварительно сплавлять при 1200–1300 градусов. Пытается сделать. Его печка выдерживает. Но… пока безрезультатно.

По сути, Горшеня, с моей подачи, создаёт майолику: «изделия всякого рода из обожженной глины, покрытые непрозрачной глазурью и раскрашенные огнеупорными красками».

* * *

Несколько отстаём: название произошло от Майорки, откуда в 1115 г. были впервые вывезены генуэзцами, как военная добыча в борьбе их с пиратами, испано-мавританские керамические сосуды и поливные плиты, послужившие для итальянских гончаров образцами.

Или — опережаем? В России расцвет майоликового производства — XVIII век. Ну, Гжель, это ж все знают!

Вот тут… Ломоносов, знаете ли, спать не даёт. В 1763 году в книге «О слоях земных» он писал о глине Гжельской:

«…Едва ли есть земля самая чистая и без примешания где на свете, кою химики девственницею называют, разве между глинами для фарфору употребляемыми, какова у нас гжельская… которой нигде не видал я белизною превосходнее…».

«Гжель» — слово балтийское. Сходно с Гжатью. Производное от балтийского gud(i)-el- (древне-прусское 'кустарник').

В основе — Гжельско-Кудиновское месторождение жирных огнеупорных глин. Глина залегает прослойками, между глиняными пластами находятся слои песка, которые достигают «несколько сажен толщины». Первый слой — глина красная — «ширёвка»; далее «пушнина» — жёлтая, средняя по качеству; в самом низу лучшая тонкая белая глина — «мыловка», которая используется для изготовления фарфора и фаянса.

* * *

Гжель — далеко. В шестидесяти верстах от Москвы. Там копать надо, семьями и артелями, «жилу искать». А здесь… Здесь вскрытая оврагами толща Окско-Волжской возвышенности. И меня начинает трясти. От того, что и вскрытого — не увидел.

— Горшеня, а где ты белую глину взял?

— А… это… ну… тама вона… а чего? Нельзя?

— Льзя. Покажи.

По склону оврага чуть ниже вскрытого шурфами края основного, красного глинища — белая полоса. Сажень высотой, три-четыре шириной. Уходит куда-то в склон. Дальше перекрыто старым оползнем.

Ё-моё!

Факеншит!

Ваня! Спокойно!

Рояль?! Нет — подарок. Подарок знающему и умеющему внимательно смотреть.

Собственно, и само красное огромное глинище, практически на окраине большого города описано только в 50-х годах 20 века. А раньше? «Руки не доходили»? Столетиями…

Если я правильно помню: найденное Горшеней — вообще одно из двух в мире месторождений белой глины такого качества.

— Посылай людей бить шурфы. Там, там, и дальше шагов через двадцать. Хочу знать — сколько её.

В 21 веке — не используется. В моё время меньше сотен тысяч тонн — не интересно. А мне, здесь и сейчас — и одна тонна — подарок. Редчайший.

Связка: белая глина — каолин — фарфор понятна? Там ещё много чего надо, но первый шаг — сделан.

Блин! Прямо под носом!

Не болтаем, не хвастаем, спокойно, по плану… Пусть ребята работают нормально. Пока.

Вот сейчас Горшеня смешивает все, что ни попадя, и пытается получить приличный состав. Чтобы покрывать посуду глазурью из смеси окисей свинца, олова, меди, железа… Интересно: а откуда гжельцы окись кобальта брали? Для своего ярко-синего рисунка? Неужели из Тунаберга в Швеции таскали? Где-то оно должно быть рядом.

А пока пробуем смеси. Чтобы раскрашивать сосуды огнеупорными красками. В вариантах и под-глазурной, и по-глазурной росписи, по сырому и по обожжённому. Других материалов у нас нет. А органические краски — горят.

Получили тёмно-коричневую поливу на основе ржавчины. Эстетически… не очень. Но есть конкретная проблема: гидроизолирующее покрытие для водопровода. Трубы для подачи воды наверх придётся делать керамическими. Им поры мучной болтушкой — не залепишь. С трубами — куча забот. Обжигать на боку — нельзя. Надо, как горшки — «стоя». Нужна печка высокая. Я бы хотел трубы саженей в пять, но… Или можно делать короткие, по метру — полтора, а потом соединять, стыки замазывать глиной и сквозь печь — «лёжа» протаскивать? А по месту чем соединять? Манжеты? Чашки с набивкой?

Ещё — пытаемся сварить стекло.

Вы будете смеяться — нет достаточного количества приличного песка. Нет просто нормального чистого кварцевого песка! В округе должно быть не меньше десятка промышленных месторождений моего времени. И с сотню — достаточного по нынешним потребностям размера.

Они где-то тут есть, но… Бить шурфы под снегом, не видя толком местности… Шесть проб попробовали — только одна дала приличный материал. «Карман» вокруг неё маленький. Надо расширять географию геологии.

Не сейчас.

Горшеня работает с вещами, близкими к варке стекла. «Фритты» — сырьё для нормального стекловарения в Средневековье и Древнем мире. Первая стадия, первая печка в промышленном комплексе. Мне б стекла — аж пищит! Казалось бы: поставил рядом вторую и хоть застеклись. Но… нет огнеупоров, нет песка, нет извести негашёной. То есть, оно, конечно, всё здесь есть. Но где конкретно — пока не знаю.

«Земля наша богата

Порядка только нет».

Нафиг-нафиг! Не буду Рюрика звать! Весна придёт — сам разберусь. Где тут, в каком порядке — что лежит. В смысле: залегает.

Горшеня удовлетворённо отходит от печки — новую партию посуды загрузили, теперь можно и передохнуть.

— А отгадай-ка, Воевода, загадку: плотники без топоров срубили горенку без углов? А?

Вокруг довольно много народу: работники самого Горшени, ученики-подмастерья, плотники, доделывающие строения для гончаров…

Между гончарами и плотниками давнишняя… нет, не вражда — соперничество. Каждая группа считает своё дело самым важным, самым тяжёлым, самым изощрённым.

— Ну что, косопузые, сможете срубить горенку без углов?

«Косопузые» — частое прозвание плотников. Они таскают топоры за поясом, и от этого «пузо» рубахи выпирает в сторону.

Одни зрители начинают недовольно бурчать, другие — подхихикивать.

Горшеня допустил ошибку: загадал загадку мне. Вот, де, и самому Воеводе, по простому, как равному — могу загадки загадывать. Типа он — «особа, приближённая к императору». Вятшесть свою показывает, статус демонстрирует. Дальше по плечику похлопывать начнёт. Под ноги сморкаться. — А чего? Дело-то житейское. Среди своих-то — чего цырлихи-мырлихи разводить?

Интересно: когда у человека гонор чешется — это называется «гонорея»?

У него — чешется, а мне — думать. «Загадки разгадывать» — постоянное занятие всякого ГГ на «Святой Руси». Не разгадал — не ГГ.

Я — точно не ГГ. Я — ДДДД, долбодятел длительного действия. Но приходится доказывать. Право на «вятшесть». Не кулаком да рыком, а как межзвёздный попугай: «умом и сообразительностью».

— «Горенка без углов»? Так это горшок.

Народ, собравшийся было нелицеприятно высказаться друг о друге, о «загадочнике», «о системе в целом» и где-то даже — попихаться, начинает соображать.

— О… дык точно ж!.. углов-то… и топоров у них нету… Дык они ж и не плотники… А горенка? — А — назвали… «Хоть горшком назови…» — слыхал? А тута — в обратку: горшок — горенкой назвали… Ух и хитры ж…

Горшеня — добрый человек. Но его подколки окружающих… И меня — в том числе. Надо малость «спешить молодца». Именно, что не — «уронить», не — «затоптать», а чуть — «осадить». На его же «поле»:

— А теперь ты, Горшеня, мою загадку отгадай: взят от земли, яко Адам; ввержен в пещь огненну, яко три отрока; посажен на колесницу, яко Илия; везен бысть на торжище, яко Иосиф; куплен женою за медницу, поживе тружеником во огне адском и надсадися; облечен бысть в пестрые ризы, и нача второй век жити; по одряхлении же разсыпася, и земля костей его не приемлет?

Сколько ж здесь смысловых элементов? Попробуйте, ребятки, удержать их все в голове одновременно. А вечерком сходите к Аггею — чтобы рассказал про Адама, Илью да Иосифа. Это — полезно, он — души врачует, норовы умиряет. Про важность грамотности, про пользу чтения — вспомните.

И Горшене напоминание: мы с тобой, мастер мой глиняный — разного полёта птицы. Шутки шутить, загадки загадывать — по моему разрешению. А не по своему хотению. Как и все остальные дела.

Парни вокруг, как это частенько бывает в подобной ситуации, изображают «сношение ёжиков»: загибают и соединяют пальцы, бормочут себе под нос. Кто-то пытается спросить соседа, тот, «потеряв мысль», лезет на «вопросителя» с кулаками…

— Ты чё! Ты, бл…, с мысли сбил! Я же ж почти…!

— Да ладно вам. Отгадка-то — та же. Горшок. Колесница — круг ваш гончарный. Череп человеческий в земле сгнивает, а черепок горшечный — нет. Ну что, повеселились загадками? «Делу — время, потехе — час». «Час» — прошёл.

Трудники, хмыкая, повторяя, обдумывая и запоминая слова загадок, возвращаются к делам. Новое впечатление их отвлекает, они чуть отдохнули, начинают чуть живее, чем работали до того. Но мне видно: все устали. Умотались. Тяжёлая, накопившаяся за недели, усталость. Надо какой-то праздник сделать…

Глава 376

На Стрелке идёт «реставрация»: восстанавливаем прежние, из Пердуновки, технологии. С необходимыми модификациями.

Основной принцип: «сделать из дерьма конфетку».

— У нас этого… дерьма — девать некуда! Сказывай — куда выбросить!

— Много? Так зачем выбросить? Давай новое «конфетное производство» сделаем.

Воспроизвели, например, «поташное производство». Вычистили от золы и углей, под это дело, все костровые места, очаги. Процесс низкотемпературный, неспешный — вымачивание да выпаривание. Школа ответственности: держи градус. Пока не критично: запорол — исправил.

Мыла бы сделать… Нет жира. Овец, что взяли у Яксерго, прирезали и освежевали. Пустить их жир в пром. переработку… Мало его. Да и Домна мне голову оторвёт — его же есть можно!

В «Святой Руси» масса «товаров двойного применения». Можно переработать и получить что-то… прогрессивное. А можно перевести на дерьмо. Человеческое.

Попандопулы! Чаще заглядывайте в выгребную яму!

«Гляжусь в тебя как в зеркало До головокружения И вижу там судьбу всего И думаю о нём. Давай не видеть мелкого…».

Вот тут я не согласен. «Мелкое» — давайте видеть. По тому великому, который Микеланджело:

«Внимание к мелочам рождает совершенство, а вот совершенство уже не мелочь».

Так, об этом, в смысле — о выгребной яме, я уже…

В производстве — важен результат, в человеке — сам процесс. Пока процесс идёт — человек живёт.

Уточняю для знатоков: процесс превращения всякого чего, вкусного, полезного и прогрессивного — в натуральное удобрение.

Запустили «мазильное производство». Без мази — извести пока нету. Но — с улучшениями. Получаем полный набор: смолу, деготь, скипидар, ацетон, древесный уголь… Качественно и много. После доработки для отстоя дистиллята, пошла нормальная уксусная кислота — «древесный уксус». В пищу — не надо. С метанолом там — я ещё не разобрался. Но у меня есть техпроцессы, где уксуса потребуется много.

Под это дело вычищаем Стрелку от куч древесного мусора, остающегося на наших лесосеках. А то пройти нельзя — коряги да сучья под снегом лежат.

Врезали в стенку оврага такую… коксохимическую батарею. Нормального перегонного куба или железных бочек — тут найти… Кирпичные «реакторы» с глинобитным внутренним покрытием, железными донцами и крышками. Прокуй неделю матерился, расковывая в плоские днища забитые до обухов за осень топоры. Хорошо — на Бряхимовском поле много от битой мордвы осталось, до сих пор находим.

Главное: от прямого выжигания перешли к раздельному. Одно дерево — сырьё, его — греем. Другое — дрова. Соответственно — отдельная топка.

Тут, конечно, сразу всякие мысли о рацухе полезли. Газы, выходящие из камеры при выгонке смолы, горючи — возникла идея подвести их в топку для экономии дров.

Увы: стоило малость подумать…

Горючие газы выделяются на той фазе выгонки, когда внешний нагрев — не требуется, процесс в камере сам по себе идет с небольшим тепловыделением. Если при этом топка саморазогревается еще и горящими газами, то процесс самоускоряется по экспоненте, и получается «полный Чернобыль» — смола с газами летит из трубы как из пульверизатора, густой и едкий дым окутает все окрестности, без противогаза и не суйся. Даже при отсутствии подвода газов, этот момент надо ловить, и переставать подкидывать дрова.

«На бугре гуркочет трактор, За бугром горит реактор».

Тракторов у меня нет — зачем мне остальное?

Горючие газы — испарившиеся легкие компоненты смолы, лучше уловить и сконденсировать. Для чего на конце трубы поставили железный «холодильник».

Из твёрдого и важного — имеем пятую часть по весу древесного угля. А не восьмую-десятую, как делают здесь углежоги. Зачем? — А куда я денусь без металлургии? Воздух есть, уголь — вот. Теперь бы ещё руды найти. И печку построить.

«Реакторы» дают потихоньку весь спектр продуктов «сухой перегонки древесины». Уже с разделением по происхождению: дёготь — и сосновый, и осиновый, и берёзовый. Последнего надо много. В лекарственных и производственных целях: мазь Вишневского, лишаи, защита от гнуса и…

Во всём здешнем мире славятся булгарские кожи. Я уже Владимира-Крестителя вспоминал: «Поищем себе лапотников». Обидно мне за «лапотников», но — правда: хороши сапоги у булгар. Сам такие ношу — трофейные, на битых эрзя взятые.

Эмир Ибрагим, помнится, сильно насмехался насчёт манеры русских — обноски булгарские донашивать. Насчёт манеры — правда. И это — обижает. Надо басурманам нос утереть — пусть они обиженными ходят.

В мире юфть будут называть «русской кожей» (russian leather, cuir de Russie). Основное отличие от кож растительного дубления, выделываемых в остальном мире в 19 веке — единственная кожа, которая пропитывалась дегтем. Она не плесневеет, её не портят насекомые.

Хочу юфть. Чтобы на семь веков раньше так называть начали.

Хотеть-то можно… Извиняюсь за наглость: кож-то толковых ещё нет. Нужны кожи яловых коров или годовалых бычков. Более старые — слишком толсты, телячьи — тонки. Мездру с кож состругивать подобием рубанка-шерхебеля. Потом осаживать молотком-киянкой, парить в растворах, в тёплой воде, тащить гвоздями на вытяжной доске, сушить на печке, мять вручную. Скоблить рашпилем, дегтярить, сушить на веретке. Сыромятные — простые. Для юфти нужен дёготь (комбинированное дубление).

Ворвань ещё нужна. Китов на Волге… Где бы тюленей наловить? Каспийская нерпа осенью поднимается по Волге довольно высоко — выше Волго-Донской переволоки. Самому мне не дотянуться. Пока. Покупать? Подумаем. Но дёготь — уже гоним.

Насчёт «мази Вишневского». Из трёх компонентов — имеем дёготь берёзовый. Ещё видел заросли клещевины. В России она однолетняя, больше 2–4 метров не растёт. Только и успели собрать два мешочка семян. На рассаду. В торфяных горшочках разводить буду. Вырастет много — касторовое масло выдавлю и паром обработаю. И для «Вишневского», и против запоров, и вообще. А вот как бы из жмыха семян выделить рицин… Он же в 6 раз ядовитее цианистого калия! Как же такое пропустить?!

Как оружие в полевых условиях — нет. А вот для спец. операций… Помниться, Обаме как-то письма с такой начинкой посылали.

Симптомы начинаются через 16–24 часа, смерть — через 6–8 дней. Такое… отложенное воздействие. Функционально хорошо дополняет ряд моих спецсредств: быстродействующие цианиды, чуть более медленную говорушку, трёхдневную бледную поганку… И — не лечится совершенно.

Кстати, о «нейтронной бомбе» помните? Берём стрелу, в трубчатое древко под пятку наконечника вставляем стеклянную ампулу, пружинку, пробойник, фиксатор, дырочки в древке… И — заелдыриваем. При прилёте — ампула разбивается, синильная кислота через все дырочки — фонтанчиками.

ПДК 0,3 мг/м3 — появление первых симптомов. Подними концентрацию на порядок — потеря боеспособности противника. Все спонтанно блюют, падают и корячатся. Ещё в десять раз — можно хоронить. А у меня в ампуле не «мг», а просто — 30 г. Дыши — не хочу!

Пока — и не могу: стекла нет. Да что ж оно так на всяком шагу…!

Чего бы ещё прогрессивного уелбантурить? А вот, к примеру… давно ж собирался!

— Звяга! Ты круги Горшене сделал? Чем теперь занят?

— Э… Ну… У меня нынче вон тачки на одном колесе… ну… чтобы глину…

— Не нукай. Поздно — снег лёг. Нынче санки полезнее. Они у нас есть. А твою тачку до весны и подмастерья повторить смогут. В Пердуновке же делали. Ты Гапе стиральную машину построил?

— А то! Две!

Две сотни людей. Каждому раз в неделю нужно чистое. Это не их вопрос — «хочу, не хочу». Это моя забота. Мои люди должны быть чистыми. Поэтому построили конструкцию типа бетономешалки: бочка без одного дна, установлена под наклоном, ребра внутри, привод — велосипедного типа, только без цепи. Как я понимаю, Гапа в одну горячую воду заливает — для стирки, в другую холодную — для полоскания. Главное: стирка идёт не в обычной холодной воде на ребристом врубеле с бесконечной колотьбой обо что ни попадя. И качество — лучше, и прачки в холодном не плещутся. Два калеки педали крутят, две бабы тряпьё кидают. На всю нашу компашку.

Пока не забыл: надо Прокую утюги железные заказать. В обоих вариантах: и с внешним подогревом, и с внутренней ёмкость под горящий древесный уголь. И посмотрим. Тогда добавить сюда гладильщиц. Мужики-то — ладно, а бабам и детям — бельё надо прожаривать обязательно. Снизит детскую и женскую смертность на 3–5 процента — это важно?

— А Домне — тестосмеситель сделал?

После помола, тесто — самое тяжёлое занятие. У Эврисака в Древнем Риме вымешивание шло в «устройстве», которое вращал осёл. Аппулей описывает условия труда рабов в пекарне:

«Кожа у всех была испещрена синяками, драные лохмотья скорее бросали тень на исполосованные спины, чем прикрывали их… лбы клеймёные, полголовы обрито, на ногах цепи, лица землистые, веки разъедены дымом и горячим паром, все подслеповаты…».

У меня такого маразма нет. Но ручное вымешивание теста в потребных объёмах — просто убийственно. Тем более, когда мы перешли с лепёшек на хлеб — потребовалось двукратное. Как для древнеримского «солдатского» хлеба: после подъёма теста его надо вымесить ещё раз.

Были разные варианты: Домна хотела «вилочную» конструкцию — более всего похоже на замес руками. У меня в голове бродили всякие планетарные и спиральные… Сделали проще — с горизонтальным валом и фигурными прорезными лопастями. Правда, каждый раз как дежу опрокидывать…

— Сделал. Два. Первый чан — сам. Второй — учеников погонял.

У меня всего делается несколько штук: по две, по четыре, по шесть, по восемь… Сначала — мастер сам. Потом — чертёж, запись, улучшение. Чтобы полученный опыт не пропал. Да я ж про это уже…!

— Тогда нынче делаем прялку. Да не простую, а…

— Золотую?!

— Ну, типа — «да». Высокопроизводительную.

* * *

Нормальная русская прялка — убоище. Виноват: произведение искусства. Где ему и место.

«В низенькой светелке Огонек горит, Молодая пряха Под окном сидит».

Бедненькая. Скрюченная. Потому что — в пол-оборота. Сидит так часами, в неудобной позе, с поднятой левой рукой. Только клюковку пожёвывает. Для усиления слюноотделения — слюной смачивают пальцы руки, скручивающей кудель.

«Пожалуй, ни одно орудие крестьянского труда не украшалось так многообразно, любовно, как прялка. Дух захватывает от силы народной фантазии и искусства, когда видишь резные, инкрустированные (даже зеркальцами!) расписные (даже по торцам!), гребневые, теремковые, светлые и темные, детские и взрослые прялки, прялицы, пресницы всех уголков России!».

Факеншит уелбантуренный! Я убью тебя, украшальник! «Дух захватило»?! — Вот и не дыши! Никогда больше. Инкрустацию сделать можешь, а удобно — нет!

На «Святой Руси» в ходу две разновидности прялок: гребневая и лопастная. Мои-то «паучихи» в Пердуновке на гребневой работают.

«На осине сижу, сквозь клену гляжу, березу трясу» — русская загадка о прялке описывает используемые материалы.

Гребневые прялки обычно разборные: сам гребень, стояк и донце (гузно), куда он вставляется. На гузне прялки пряха сидит на лавке. Держит инструмент задом, чтобы всё не завалилось.

Расписывается, вырезается, изукрашивается эта «сидушка» сложнейшим ярким солнечным и травяным узором. Пряхе под задницу.

Потом, знаете ли, такие заковыристые отпечатки попадаются. На некоторых частях тела. А я удивлялся: и кто ж это так по бедняжке… с такой «силой народной фантазии и искусства» прошёлся? А потом на стенку вешают, как картину. Не отпечатки — гузно.

«Резное гузно как произведение искусства».

Мда… Видел я как-то художественно вылепленные из пластилина мужской и женский половые органы. Прилепленные в общаге на стену. Эстетично… Пили мы под ними. Профи работали: медики анатомию проходили.

Насчёт того, что у нас из всего «конфетку» — я уже… А тут-то всего-навсего: из гузна — «произведение искусства», не нравится — не ешь. Вы на унитазе с резным изукрашенным стульчаком, инкрустированном зеркалами, не пробовали…? — Ну и не надо, оставьте для эстетов и прочих… любителей «народной фантазии».

По Северу используют прялки с лопастью — лопаской. Тоже бывают составные. Но есть и цельные, из одного куска сосны или ели с корневищем — «корневухи».

Пряха бесконечно делает ряд однообразных движений. Производительность — низкая, положение тела — неудобное, руки, спина, задок на резьбе, всё тело — быстро устают.

Левой рукой тянет из кудели нить, скручивает (ссучивает) пальцами, смачивая своей слюной, правой крутит веретено. Вытянув нить достаточной длины, сматывает её на веретено, повторяет всю операцию сначала. Искусная пряха, работая от зари до зари, делает в день не более 300 метров пряжи. Средняя — сотню, один моток. Для 15 метров ткани нужно не менее 20 километров нити.

Чисто для объективности: «работая от зари до зари…» — прядут, преимущественно, зимой. В наших широтах… На Стрелке световой день в Солнцеворот — меньше 7 часов. И, конечно, «корову доить, щи варить, порты стирать» и прочая домашняя женская работа — никуда не девается.

У меня в Пердуновке есть Соня, которая даёт впятеро. И несколько её учениц, специально отобранных, обученных, организованных. Их эффективность есть результат редких личных талантов, подготовки производства и специализации — исключения мастериц из обычного повседневного женского крестьянского труда. А вот технических инноваций в этом деле… — «руки не доходили».

Нефиг «ходить руками»! Пора «вставать на ноги»! Пора дать русским бабам самопрялку!

Давно уже пора — изобретена в Индии вроде бы за полтысячи лет до РХ. В Европе… дикие люди — только с 14 века. На Руси — с 17-го.

Мда… У, какие мы… Впереди Европы всей. В части дикости.

Ну и ладно, зато прогресснём всё и сразу.

Прежде всего: колёсный привод через кривошип. Педаль для вращения колеса прялки в Европах — с 16 века. В первых европейских самопрялках колесо крутили рукой. Тысячи людей, каждый день… И — никто… Двести лет.

Ножной привод для самопрялки изобрёл каменотес Юргенс из Брауншвейга (1530 г.).

Мы кривошип с педалью уже в Пердуновке проходили.

Факеншит! Это ж сколько я всякого чего в Пердуновке понаделать успел!

А главное — человеков вырастил. Звяге уже отдельно объяснять не надо. А ведь я его при первой встрече — палкой по уху бил. Чуть не насмерть! А когда они с заимки уходить собрались, когда он мне в лицо говорил: «Глуп ты, боярич» — чуть не прирезал…

Как-то разошлись. По краюшку. И вырос — «Мастер». Он и сам по себе — мужик с руками и головой. Но «Мастером», с большой буквы — у меня стал. Подо мной, под мои задачи, под моё научение.

Я чётко понимаю — в мире нет другого такого. Плотники-столяры — есть и лучше. А вот первую «правильную» прялку — может только он. Потому что, кроме меня в этой дикой Европе — никто про самопрялку не знает, а он — единственный плотник, который может меня понять. Хоть не с полуслова — с десятка слов. Другим и тысячи не помогут — они меня не поймут вообще.

Те сотни часов за эти годы, которые мы провели вместе, когда он раз за разом, по чуть-чуть, воспринимал мои странные слова, мои завиральные идеи, мои вывернутые наизнанку картинки…

Парадокс: есть мастера и покруче. Только они мне… не сильно интересны. Всю жизнь искал ярких, талантливых людей. Чтобы — самый-самый… А здесь — «самый-самый» — не нужен. Собственно плотницкий талант… важен. Но много важнее — талант коммуникабельности.

Несколько странновато: все стремятся быть лучшими. А оказывается важнее — быть понимающими.

«Главное — чтобы тебя понимали».

Это не только гуманитарное утверждение. В технике без этого — просто катастрофа. Кто работал через языковой барьер… Или когда сержант в танке ставит подошвы сапог на плечи водителя и так управляет машиной… И куда ты с таким «урюком» уедешь от ПТРКа?

Звяга — не «урюк», он умеет правильно работать ушами, глазами, языком. Мозгами. Он меня слушает и слышит. Воспринимает. Сам объясняет и спрашивает. И это — важнее запредельных, уникальных талантов «в руках» при работе топором или долотом.

Я могу пересчитать насколько важнее. В днях, гривнах, человеческих жизнях.

«Не сеяно — не растёт» — русская народная мудрость. И про человеческие свойства — тоже.

Когда-то, четыре года назад, я начал вкладывать. «Инвестировать» в Звягу. Своё время, своё внимание. Свою душу. Себя.

«Мои года — моё богатство» — фигня! «Наше»! Наши, совместно проведённые года, наши, совместно сделанные штучки-дрючки. И теперь в мире нет другого такого плотника. Ни за какое злато-серебро — нету. Нет другого такого мастера! Которому можно спокойно за пару часов объяснить, а на другой день — получить уже готовое. Готовую вещь, которой в мире нет!

А ведь в самопрялке — не только кривошип с ножной педалью. Там ещё несколько фичей, от которых у любого нормального туземца — просто клинит мозги.

«Этого не может быть! Потому что этого не может быть никогда!». Ну, или там — «с дедов-прадедов…».

Звяга «прошёл мою школу». Не плотницкую — тут мне до него… «Школу» новизней.

— Прежде не было? — Нынче будет. Ты сделаешь.

Это утверждение для большинства здешних жителей — катастрофа. До уровня истерики с матюгами и хватанием тяжёлого и острозаточеного. До физиологии с холодным потом, сердцебиением, поносом и обмороками.

Его свойство, воспитанный, взращённый, уникальный талант — готовность к инновациям.

Собственно плотницкий талант — у него свой, он его сам растит, учится, опыта набирается. А вот — понимание и инновативность — от меня.

Вот чего я трясусь над «моими людьми»! Других таких — нет! И ни за какие деньги — не купишь, в тридевятом царстве — не сыщешь.

Смотри, Звяга, добавляем рогульку с крючками… и прядение уже не надо прерывать на намотку!

Стержень веретена — ось, на которой закреплены катушка и рогулька. Два конца рогульки выступают за катушку. Исходная «ровница», вытянутая пряхой, проходит через глазок в кончике веретена, через крючок одного из концов рогульки и идет на катушку. Катушка и рогулька связаны с приводным колесом двумя отдельными ремнями, каждая своим, из-за разницы в диаметрах шкивов рогулька вращается быстрее катушки. Рогулька скручивает ровницу в нитку, прежде чем последняя ляжет на более медленную катушку.

Две из трех операций: скручивание и наматывание нити — автоматизированы. Осталось ручное вытягивание.

Следующий шаг: Джон Уайт (1735 г.) изобрел вытяжной прибор, состоящий из пары вращающихся валиков, заменяющих человеческие пальцы.

Хорошо бы — пряхи не будут постоянно пальцы облизывать, всякую заразу в рот тянуть.

Нужен подготовленный материал: волокна предварительно уложены один к одному и вытянуты. Кардование. Нужна чесальная машина. Дальше можно сделать прядильную машину Аркрайта, объединив вытяжной механизм Уайта с наматывающе-крутильным механизмом ножной прялки Юргенса.

А вот «Дженни» с её прессом из брусочков… у неё нить рыхлая получается.

Факеншит! Почему ни одной русской фамилии?! У нас же всегда пёрли! В смысле — пряли!

А, ну да, крепостное право, «степные хищники», татаро-монгольское нашествие, которого не было…

У нас — 1480 г. — «Стояние на Угре», официальный конец ордынского ига. Ура! Победа!

«Ига» — не было. А теперь и вовсе не стало! Все — веселятся и празднуют! «Все» — из доживших потомков выживших предков.

А великий Леонардо — 1490 г. — изобрел многоверетенную машину с ручным приводом и со «стандартными» намоточными рогульками.

У нас 1942 г. — Сталинградская битва, величайший героизм и самопожертвование. «Сломан хребет фашистскому зверю»!

У них в том же году — фон Нейман сделал первый комп с классической пятиблочной структурой.

«Кому — хлеб чёрствый, кому — жемчуг мелкий» — русское народное наблюдение.

Как-то мне такой тренд… Не нравится. Даже и машина от Леонардо… Не буду фабрику разворачивать!

«Куплю билет и не поеду! Назло кондуктору».

Не совсем так — есть причины.

Томас Делон в середине 17 века описывал английскую мануфактуру:

«В одном просторном и длинном сарае 200 ткацких станков в ряд стоят, И 200 ткачей, о боже, прости, Трудятся здесь от зари до зари. Возле каждого из них мальчик сидит, Челноки готовит молча — мастер сердит… В соседнем сарае вслед за ним 100 чесальщиц шерсти в душной пыли расчесывают шерсть. В другом помещении — идемте туда — 200 работниц — дети труда, Не зная устали, шерсть прядут И грустную песню поют. И рядом с ними на грязном полу 100 бедных детей За пенни в день шерсть щипают, Грубую от тонкой отделяют».

Хорошо бы повторить: скачок прогресса на полтысячи лет. Но… не догнать мне британцев, не потяну.

Да и зачем догонять? Когда можно перегнать! Есть же удачные отечественные решения!

В 1760 в Серпейске механик Глинков построил гребнечесальную и многоверетенную прядильную машины для льна, приводимые в действие водяными колесами.

Гребнечесалка, обслуживаемая двумя рабочими, заменяла труд 30 человек. Впервые осуществлены подвижной тисочный зажим, переменная скорость прочесывания волокон, обеспыливание процесса гребнечесания.

«Обеспыливание»… Какое прекрасное слово! Особенно после английского: «100 чесальщиц в душной пыли…».

Прядильная машина в Серпейске имела 30 веретен с катушками, вращающимися с большой скоростью (1260 об/мин). Использован принцип непрерывного прядения. Производительность труда повышена в пять раз. Позже обе машины были ещё улучшены.

Я так сделаю. Не сейчас. Зато мои самопрялки будут жужжать в каждой избе!

«Или бури завываньем Ты, мой друг, утомлена, Или дремлешь под жужжаньем Своего веретена?».

Даже Пушкину в «Святой Руси» таких слов не сказать! «Буря» — есть, «мглою» — кроет, а «веретено» — не жужжит! А вот теперь, после Ваньки-прогрессиста… Давайте, Александр Сергеевич, высказывайтесь! Нынче — можно.

Ещё пара деталей.

Мы делаем не «чухонку», а «русскую самопрялку» с вертикально поставленным колесом. И «заваливаем» вершинку на пряху.

Всё понятно? Вместо того, чтобы наклоняться вперёд, сутулиться часами изо дня в день, женщина может откинуться назад, опереться спиной. «Плач» о женских спинах, сорванных тяжёлым крестьянским трудом, многочисленными беременностями… нужно повторять? Да просто: у большинства женщин после 18 лет центр тяжести уходит от оси, на которую рассчитан позвоночник хомнутого сапиенса. Просто по анатомии с механикой.

Усугублять? — Я похож на феминистку, которая думает, что у мужчин и женщин всё одинаково?!

Самопрялку делаем вариантной — хоть под левую руку, хоть под правую. Устала — переверни. Педаль качается одной ногой. Правда, сидеть надо близко: ноги — раздвинуть, колесо — между. Что, впрочем, не ново. Я — не про колесо.

Навесила кудели и лежи-отдыхай. Только чуть ручкой — пошевеливай, ножкой — покачивай. А прялка — сама прёт, сама жужжит. Вторая рука — не нужна. Вторая нога — ни к чему, даже и второй глаз — без надобности. То была — увечная да калечная, а то — мастерица-добытчица.

«Какова пряха, такова на ней и рубаха» — русская народная мудрость.

Будут у меня все бабы в добрых рубахах. А там и мужикам сыщется — чем срам прикрыть.

Одна беда: на Руси принято маленьким девочкам, для лечения от ночных кошмаров, класть прялку под подушку. Мои-то не положишь… Но ведь обходятся же как-то и нынче — на цельной «корневухе» только страшный сон присниться может!

Скачок производительности… у меня каждая будет нитку давать впятеро! Как Соня!

А что ж я раньше это не сделал? А вот из-за Сони. Она и так мастерица. Ей переучиваться — ну никак! «Лучшее — враг хорошего». Вот я и оставил «лучшее» — на потом.

Здесь ситуация другая. Здесь у меня десяток молодых девок из вотчины, да два десятка из Яксерго. Конечно, они все прясть умеют — девочек этому учат лет с пяти-семи. Но они молоды, непрофессиональны, их ещё можно научить новому. Особенно мордовок: они с «сидячими» прялками меньше дело имели.

Здесь, ещё больше чем на Руси, в ходу «портативная» прялка. Вроде верхней части гребневой — без донца, без стояка, упирается при ходьбе в бедро. Девушка, идя в поле на работу, брала с собою прялку и по пути, особенно когда встречала много людей, пряла. Потому как — оберег.

Ну, типа, «да». Такие бывают ухватистые инструменты… как бейсбольная бита.

А из негатива что-нибудь есть? Помимо отмирания исконно-посконного, высоко-художественного и дух-захватывающего? — Есть. Пряслени.

Веретено фиксировано в станке, навешивать на него глиняное колечко-грузик — не нужно. Отомрёт.

Мораль? — Быстренько-быстренько лепим кучу прясленей, которые здесь деньги, и толкаем по округе. Пока не началось.

Эх, глину бы мне подходящую…

* * *

Прелесть момента заключалась в том, что у меня нет ни тресты, ни кудели, ни шерсти. Прясть — не из чего. Совершенно впустую потраченное время? — А вот не скажите! Едва выпал первый снежок, как начали заявляться молодые. Не в смысле возраста, а в смысле статуса.

— Господин Воевода Всеволожский! Дозволь жениться!

— По согласию? Дозволяю.

— Тогда — благослови!

Э-эх… Доводилось мне и в первой жизни икону со стены снимать…

«— Матушка, матушка, образа снимают,

Сударыня матушка… Меня благословляют…

— Дитятко милое, господь с тобою!».

Ну, или: «Бачили очи шо купували — ишти хочь повылазти!».

Трифина «перво-Лукинишна», «Исполнение желаний» — и запылиться не успевает! А с меня — подарки. У девчонок-то и прялок нет! А без этого — никак нельзя. На Руси семья без прялки — не семья. Должно быть!

Это жёстче, чем кольца обручальные. Во многих местностях на Руси даже и в 19 веке — важнее сговор, помолвка, а не венчание. Церковь вполне штатно разводит невенчаных. Плата за такой развод — половинная, 6 гривен. Жить — можно и без венчания. Но прялка — должна быть. И не только на Руси — у сербов молодая прядёт после первой брачной ночи на поданной ей свекровью прялке, «чтобы богатее жить». У болгар деверь дарит расписанную прялку в качестве оберега. А у меня-то — почти все сироты. Я им — и за папу, и за маму, и… за всю остальную родню.

Хотя представить себе — себя в роли… свекровь с тёщей в одном флаконе… При всём моём уважении.

«На сиротство — и деверем станешь» — можно так сказать?

Работы в городе много, тяжкой, в надрыв. Без праздников — никак нельзя. Скиснут люди. Вот и выкаблучиваюсь: свадебки играем, прялки невиданные дарю — ни у кого в мире таких нет.

«Ни у кого в мире нет» — стало рефреном, повторялось многократно. Не только о прялках-самопрялках — о множестве вещей. Не где-то там, в княжьем тереме, в воеводском войске, в божьем храме… Здесь, в каждой избе крестьянской! Невидаль невиданная! Возвеличивая «моих людей» и отделяя от всех прочих. «У Зверя Лютого и прялки заколдованные — сами жужжат, сами прядут!». Давние народные сказки о волшебных прялках, которые за нерадивой пряхой сами собой в церковь приходят, к венчанию лентяйку не пускают — такой славе способствовали.

Ещё по теме: «Ни у кого в мире — нет, а у нас — в каждой избе».

Опять же — не сильно горит. Но очень хочется. Молодятам в радость. А мне… ну, наверное — в прибыль. Но — чуть позже.

Ещё одна «конфетка сделанная». Из подручного материала. Материал: хорошо просушенная бросовая (не строевая) древесина (ольха, липа, береза). Токарные станки — у меня в Пердуновке были. Местные-то станки… с возвратно-поступательным ходом от подпотолочной пружины типа «очеп». Да я ж рассказывал!

Один — оттуда привезли, парочку Звяга — здесь построил.

Совмещаем отбросы (дерево) с нестандартом (станком). Получаем… — «бельё». Вы деревянное бельё видели? Что, даже носили?! На себе?!! И нигде не жмёт, не трёт?! — Тогда у вас — другое бельё.

Здесь — заготовка деревянной посудины после токарного станка. Наше «бельё» — сушим и грунтуем. Про белую жидкую глину у Горшени — я рассказывал. Втираем. Про олифу из льняного масла — говорил. Привезли мне чуток. Покрываем. Сушим при 60–70 градусах. А теперь — лудить!

Не паяльником — нету. Нанести на липкую поверхность проолифленной обмазанной глиной деревяшки тонко протёртый порошок олова. Хорошо бы, конечно, алюминия. Но с алюминием… — как с паяльником.

Тампончиком его равномерно. До полного обсерения. В смысле: у заготовки ровный серо-серебряный цвет. Для грунтовки хорошо использовать тампоны из капроновых чулок — которые… Там же, где алюминий. Однако вполне годятся и куски овчины с подстриженной шерстью.

Просушить и расписать.

Расписывать беличьими кисточками. Колонковые кисти — хороши, но… Колонки — это не то, что над ухом орёт, это звери такие, у нас на Стрелке не водятся. Жаль — хорошую кисть дают. Но и белка тоже даёт. Из хвоста.

Набили мы их тут множество. И постоянно продолжаем. Ну я ж рассказывал!

Отлично подходят для работы с жидкими красками. Волос в пучке прямой и упругий, не ломается, держит форму, вымывается под струей проточной воды. Хотя выглядит неброско — серо-пегий цвет.

Можно расписывать: бумагу, холст, дерево, фарфор, фаянс, глину. Отменно набирает и удерживает влагу и краску, равномерно отдает её на поверхность; используется для прорисовки тонких деталей, контурных линий — идеально тонкая вершинка (за счет сужения самого волоса, а не пучка в целом); след равномерный, без потеков и пятен — волоски не разъединяются. Конечно, за счет нежной структуры, изнашивается быстрее, чем колонковый.

Соединяем бросовую древесину, типа «подсохшее бельё в грунте», и выдранные волосики из шкурок «нарвавшихся на дубину сдуру» белок. Для росписи масляными красками.

Красная — киноварь. Где взял?! — Где, где… Украл!

Точнее — нашёл в конфискате из каравана. В Средней Азии свои месторождения есть, но тут — наша. В смысле — кыпчакская. Или аланская? Из-под будущей Горловки. Очень даже вполне. Выживу — доберусь до той Никитовки. Я там с железнодорожной станции в первой жизни несколько раз ездил, местность… припрёт — вспомню.

Чёрная — сажа. Это — основные цвета. Но пробуем и составы с желтой, коричневой и зеленой.

Роспись сразу проверяем в обоих вариантах.

Верховое письмо — нанесение ажурного узора поверх золотистого фона. Просвечивающий сквозь рисунок фон, делает изделие похожим на золотое.

Фоновое письмо, наоборот — мастер наносит вокруг элементов орнамента одноцветный тон, а сами элементы образуются непосредственно из золотистого фона заготовки.

Имеем очередную «лютозверскую» фишечку: «золотая» посуда.

Подобно чернолощеной посуде, где глина прикидывается металлом, так в хохломе дерево изображает золото.

Для «золота» — последний этап, закалка.

Высохшую роспись покрываем тонким слоем лака, после чего — в печь при температуре 270–300 градусов. Чем температуру мерить — я уже… Масляный лак желтеет, и серебряные (реально — оловянные) узоры на изделии становятся золотистыми. Для более насыщенного золотого оттенка процедуру повторять несколько раз. Повторное нанесение лака и закалка придают пленке дополнительную прочность.

Дерева — хоть завались, глины — хоть захоронись. Станки сделаны, печка поставлена. Олифы… мало. Олово… трём крестики оловянные. Из «брошенного в морду» разными туземными язычниками.

Вполне по Чапаеву из анекдота: «Петька! Дай серу в морду ещё разок. Может, он не только перчатку — и пальто скинет?».

На массовое производство — не тянем. Но пока и покупателей нет. А вот отработать технологии, проверить смеси и режимы, обучить мастеров и рисовальщиков… А, ещё: кистей из белки понаделать!

И — главное:

— Вот вам молодяты — на венчание подарки. Блюдо золотое расписное. По-первости — деревянное. Для вида-зрелища. Привыкайте к золотой посуде. Как обвыкнитесь — глядишь, и настоящее золото в доме появится.

Шутка, конечно. Но в ней — намёк.

Надо понимать, что такое «золотое блюдо» в русском обиходе. Иван Калита своим сыновьям — одно завещал. Больше — не было.

Ой какой звон от моей хохломы по Руси пошёл! У Воеводы — злата-серебра несчитано горами лежит! Он холопам своим блюда да чаши золотые за простые службы раздаривает! Колдовство сильное знает: чего не тронет — всё сразу в золото претворяется!

Слава царя Мидаса была присвоена мне вместе с общей уверенностью в волшебстве моём. Деревянное золото из льняного масла да олова — застило глаза, забивало уши людям русским. Иные, куда более важные да славные дела против расписных деревянных тарелок — не во что шли. А ко мне шли люди: на золоте есть хочу!

Глава 377

Ещё о бабах.

«— О чём вы думаете, глядя на кирпич?

— О женщинах.

— ??!!!

— Я о них постоянно думаю».

Ну, типа «да». А кирпичей у меня вокруг… теперь — постоянно.

— Трифа. Завтра обойди людей — поспрашивай, кто учиться желает. Каждый день по часу после работы.

— Не… не пойдут… уставшие все… куда там науку…

— Разве я тебя, Глазко, спрашивал? Не хотят, не могут… дурней мне не надо. После — локти кусать будут. Давай, Трифа. Три месяца сроку обучения. И ещё: баб и девок в оборот бери, в науку. Мордовок — с русского языка начиная.

— Да баб-то зачем?! Да ещё и чужих! Они ж — холопки! Быдло бессловесное бессмысленное с сиськами!

— Глазко! Не ори. Было — быдло. Станет — баба. Сиськи — останутся. Чего ты страдаешь?

Только то, что в Пердуновке через мою «школу» прошло несколько сотен детей и взрослых, сделало возможным — нет, не само научение — проблем всё равно была куча, но хотя бы мысль о его проведении. Был бы я один, без Трифы, без сотни парней и девчонок, уже попробовавших этого дела, знающих — это нормально — меня бы просто лаптями затоптали. В лучшем случае — похмыкали, пальцами у виска покрутили да и пошли.

Но к кому бы мои «первоклашки» не обращались:

— Да за что же казнь такая лютая?!

Вокруг звучало удивлённое:

— Какая казнь? Обычное дело. У нас все выученные. Нет там ничего страшного.

По мере роста числа насельников на Стрелке, росло и количество учеников. Трифа одна не могла справиться с таким потоком. Тогда мы стали ставить обучателями — Пердуновких. Большинство из них прошло мой ликбез и было в состоянии повторить прежде выученное. Сперва в эту службу попадали люди, «выпавшие в осадок» — на время, после травм или болезней. Позже требуемое число их росло, и я стал переводить в учителя наиболее толковых и успешных на полдня. Снимая их с других, часто — тяжёлых — работ.

«Отдых — смена деятельности». При нашем 12–16 часовом рабочем дне, «грамотеи» успевали «отдохнуть», работали лучше, реже травмировались. Отчего и «всплывали» в коллективе, попадали на «руководящие должности». Что подстёгивало их учеников.

* * *

Учить языку будем не по Хомскому, а по педагогике. Методом «глубокого погружения».

Женщину погружаем в «языковую среду». А в неё саму «погружаем»… или вставляем… Международный опыт однозначно показывает: постель — не только эффективный путь «наверх», но — и к владению языком. В том числе — и иностранным.

С малолетками — педагогически. Методом хоровой долбёжки. За всякое нерусское слово — штраф. В смысле: наряд вне очереди.

Есть две основные методы изучения языка: понимания или запоминания.

«Маленькие дети начинают с освоения простых грамматических схем: „Где X?“, „Я хочу Х“, „Еще Х“, „Это Х“, „Положи Х сюда“, „Мама Х-т это“, „Кинь Х“, „Х нет“, „Мама Х“, „Сядь на Х“, „Открой Х“, „Х тут“, „Вот Х“, „Х сломался“. Впоследствии сочетают ранние схемы с более сложными, например, „Где Х, который мама Х-ла?“».

Изначально это был фрагмент на английском. Но лишить «русскоязычных лингвистов» возможности навоображать себе разных вариантов «Большого Х» в этих конструкциях — было бы, с моей стороны — жестоко. «Где Х, которым мама Х-ла?».

До сих пор Трифа сталкивалась с необходимостью учить иностранному языку только в специфическом варианте — меня любимого. Для меня, как и для большинства взрослых мужчин, начинать нужно с системы. Лица, падежи, времена… I — am, You — are… От общего — к частному. От системы — к «Х».

Детей языку учат иначе.

Здесь есть несколько девчушек-мордовок. Позже мелких туземцев будет много больше. В Пердуновке мы с такой проблемой не сталкивались. Нужно откатать на имеющейся группе новую методику, потом — распространить.

Дети не рождаются с инструментом, специально предназначенным для изучения грамматики. Напротив, они имеют ментальный эквивалент швейцарского ножа: набор инструментов широкого спектра употребления — категоризация, чтение коммуникативных намерений, проведение аналогий, с помощью которых сами выстраивают грамматические категории и правила из воспринимаемого в их окружении языка. Учитель, по сути, только «этикетки наклеивает».

Замечу, что тренировка этого «набора инструментов широкого спектра» — поднимает не только уровень иностранного языка, но и общий «уровень собственного мозга».

Проще: мы этим «швейцарским ножом» — думаем.

После достаточного количества примеров ученики должны понимать, кто что сделал в предложении «Глокая куздра штеко кудланула бокру и курдячит бокрёнка». В одушевлённом и неодушевлённом вариантах.

Сперва: примеры, повторение, долбёжка… — запоминание. Позже: система, структура, правила… — понимание.

А вот дать детишкам «инстинктивную грамотность на русском языке» — не смогу. Это обеспечивается только чтением русских сказок вслух ребёнку в возрасте 4–6 лет. С семи — уже поздно.

Зачем мне это всё надо? Чтобы объяснить — надо сильно издалека заходить. С 6–7 миллионов лет тому.

Логика моих рассуждений простая:

— мне должно быть хорошо; (я — не мазохист)

— для моего «хорошо» вокруг должен быть прогресс; (вид дохнущих от голода, холода, болезней… людей — меня не радует)

— для прогресса нужен рост производительных сил; (качественно — чтобы «хорошо» кормить меня любимого, количественно — чтобы хорошо кормить людей вокруг меня, жрать в одиночку пайку под одеялом — мне не в кайф);

— для роста нужно насытить окружающую среду прогрессивными машинами и механизмами, веществами и материалами; (из «ничего» — «ничего» и бывает);

— и людьми, которые эту супер-пупер машинерию с химерией сделают и заставят правильно работать.

Люди (туземцы, аборигены, предки…) должны:

— использовать всякие инновушки, которые я им сделал (прялка-самопрялка, горн гончарный с оборотным пламенем… — применение);

— их делать (копирование, ремонт — воспроизведение);

— придумывать инновации самим (за каждого ему нужный «фигурный болт» соображать — у меня мозги лопнут; изобретение).

Вот это последнее, происходящее от заботы о лопаньи собственных мозгов, означает отказ от традиционного, консервативного, исконно-посконного, «как с дедов-прадедов», «что было, то и будет…» — общества. Были бы мне мои мозги не дороги — я бы и не заморачивался. А так требуется построение общества не патриархального, хоть бы и сытого, а инновационного.

Едрить…!

Ме-е-едленно.

Я строю на Стрелке инновационное общество.

Кто?! Я?!!! Общество?!!!

Эгоист и эгоцентрист?! Индивидуал-натурал, либераст-дерьмократ… Строю общество…

Бли-и-ин! Инновационное! В мрачном средневековье! В «Святой Руси»!

Уелбантуриться факеншитно, экструдерно и многослойно…

Мда… А жо поделаешь? Ничего другого приличного в голову не пришло. Извините.

Хочу. Хочу общество, где людей будут учить, и где они будут учиться сами.

«Мы все учились понемногу. Чему-нибудь и как-нибудь, Так воспитаньем, слава богу, У нас немудрено блеснуть».

Извините, Александр Сергеевич, но здесь Вы несколько… Смешиваете два разных понятия: образование и воспитание. Первое — даёт человеку сумму знаний и трудовых навыков: тезаурус, skills… Второе — этику, эстетику, манеры…

«Он знал довольно по-латыне,

Чтоб эпиграфы разбирать»

Латынь — знание, конкретно — знание иностранных языков. Когда такое «знание» становится распространённым элементом общего поведения — уже «манеры», воспитание.

Общаться с телефоном — умение. Иначе: «Телефона-телефона, чукча кушать хочет!». Гонять в нём покемонов на учёном совете — манеры, стиль жизни.

Впрочем, различия в смысле этих понятий во времена Пушкина были, вероятно, не вполне осознаваемы — покемонов ещё не было.

Если вы не можете «с любой цифры» продолжить «Нагорную проповедь», то, в здешнем обществе, вы не только малограмотны, но и дурно воспитаны.

Странный вопрос: как люди учатся? Чем?

«Интеллектуальные способности особенно сильно зависят от объема кратковременной рабочей памяти (КРП). Упрощенно — это та часть памяти, в которой хранится и обрабатывается информация, непосредственно необходимая субъекту в данный момент. То, на чем сосредоточено наше внимание…

Ключевое значение имеет емкость КРП, измеряемая количеством идей, образов или концепций, с которыми исполнительный компонент рабочей памяти может работать одновременно…

…у человека ОКРП ~ 7 (некоторые исследователи говорят о величине 7 Ђ 2). Большинство других животных не может обдумывать комплексно, как часть единой логической операции, более одной, от силы двух идей (ОКРП ‹ или =2).

1. У наших ближайших родственников шимпанзе и бонобо ОКРП ‹= 3. Одновременное оперирование тремя понятиями — предел возможностей для современных обезьян, а также, скорее всего, для последнего общего предка шимпанзе и человека, жившего 6–7 млн. лет назад…

2. Малый объем кратковременной памяти не позволяет обезьянам мыслить рекурсивно… Рекурсивное мышление необходимо для решения самых разнообразных задач — от изготовления каменных орудий, более совершенных, чем ашельское рубило Homo erectus, до выяснения родственных отношений и формирования структуры рода („я — сын такого-то, сына такого-то“ — образец рекурсивного рассуждения).

3. В ходе антропогенеза происходил постепенный рост ОКРП от 2–3 (у общего предка человека и шимпанзе) до 7 (у современного человека). Этот рост отражен в увеличении объема мозга (особенно сильно увеличилась префронтальная кора, где находится исполнительный компонент рабочей памяти), а также в усложнении каменных орудий…

У шимпанзе колка орехов не является врожденным поведением — это настоящая культурная традиция. Молодые обезьяны учатся у матери или старших товарищей… Обезьянам требуется предельное напряжение ума, чтобы овладеть этой наукой… далеко не все популяции шимпанзе владеют тайной раскалывания орехов, хотя орехи потенциально являются для них ценным пищевым ресурсом. Шимпанзе, живущие в неволе, обычно не могут сами догадаться, как вскрыть орех, даже если им предоставить в изобилии и орехи, и подходящие камни.

Детальные наблюдения… проводились в национальном парке Таи в Кот-д'Ивуаре и в лесах у деревни Боссу в Гвинее. Шимпанзе из Таи манипулируют двумя объектами: орехом и камнем, который используется в качестве молотка. Наковальней служат элементы рельефа, которыми не нужно манипулировать, — например, плоский выход скальных пород или корень дерева. В Таи все взрослые обезьяны умеют колоть орехи.

Шимпанзе из Боссу пытаются совладать сразу с тремя объектами, потому что у них принято использовать в качестве наковальни небольшой камень, который нужно выбрать и правильно установить. Обычно наковальня получается шаткая, и ее нужно придерживать. Иногда используется и четвертый объект — камень-клин, которым шимпанзе подпирают наковальню, чтобы не шаталась. Но в этом случае сначала обезьяна возится с двумя объектами (наковальней и клином), а потом с тремя (наковальней, которую все равно нужно придерживать, орехом и молотом). С четырьмя предметами одновременно никто работать не пытается (клин не придерживают).

Обучение искусству раскалывания орехов протекает долго и мучительно. В возрасте полутора лет обезьяны начинают имитировать отдельные действия, входящие в комплекс (например, стучат по ореху рукой). Примерно в два с половиной года они уже выполняют последовательности из двух действий (например, кладут орех на камень и стучат рукой). Лишь в возрасте трех с половиной лет они оказываются в состоянии правильно выполнить всю цепочку операций: найти наковальню, положить орех и стукнуть камнем.

Если шимпанзе из Боссу не научился колоть орехи до пяти лет, то не научится уже никогда. Бедная обезьяна будет до конца своих дней с завистью смотреть на соплеменников, ловко колющих орехи, но так и не сообразит, в чем же тут секрет. Таких „двоечников“ в популяции Боссу примерно четверть. Они иногда возобновляют попытки, но не могут понять, что нужны три предмета, и пытаются обойтись двумя. Например, одна семилетняя самка, не научившаяся колоть орехи правильно, время от времени пыталась разбить лежащий на камне орех рукой или ногой…

Для того, чтобы колоть орехи, как это принято в Таи, достаточно иметь ОКРП = 2. Для более сложной технологии, практикуемой шимпанзе из Боссу, требуется ОКРП = 3, однако не все особи достигают таких интеллектуальных высот… Одновременное манипулирование двумя объектами встречается сплошь и рядом, тремя — редко, четырьмя — никогда…

У людей умственное развитие начинается раньше, идет быстрее и заканчивается позже, чем у других обезьян… интеллектуальное развитие человека и шимпанзе остается более или менее сравнимым примерно до трехлетнего возраста… Для шимпанзе все заканчивается в возрасте около четырех лет при уровне ОКРП =2 или 3. Люди же продолжают развиваться по прежней „траектории“, достигая уровня ОКРП — 7 примерно к 12 годам…

Большой ОКРП должен повышать новаторско-изобретательский потенциал. Выполняя сложную последовательность действий, примат с небольшим ОКРП полностью сосредоточен на ней, у него нет лишних интеллектуальных ресурсов, чтобы помечтать, прикинуть, а нельзя ли решить эту проблему по-другому. Ему трудно смоделировать в голове иные пути достижения цели, отличные от привычного, выученного алгоритма, намертво вбитого в долговременную память и доведенного до совершенства за годы практики. Таким образом, теория о ключевой роли ОКРП в антропогенезе хорошо согласуется с идеями о „стереотипности“ мышления шимпанзе и других нечеловеческих гоминоидов».

Не отсюда ли (от человеческого ОКРП) постоянно повторяющееся число «семь» в русских пословицах? «Семь пятниц на неделе», «семь раз обмерь, один раз обвесь…». Последнее счётное, ещё «удерживаемое в голове», множество сущностей.

«Стереотипность мышления» — свойство не только «нечеловеческих гоминоидов», но и всех патриархальных, консервативных обществ. «Что было — то и будет…». Это не только Экклезиаст — это всякий приличный шимпанзе.

Мне необходимо ввести в оборот кучу разнообразных аналогов «колки орехов», что есть создание новых культурных традиций в данной человеческой общности. В среде — «десять тысяч всякой сволочи». Для этого важно поднять уровень ОКРП.

Нет-нет! Эта величина задаётся биологически! Я не могу её увеличить! Размер «префронтальной коры» определяется генетикой родителей. Но я могу попытаться уменьшить её уменьшение в процессе взросления. Шимпанзе из зоопарков вообще не умеют разбивать орехи камнями. Их не научили в детстве: заложенный при рождении шимпазёвый потенциал — не реализовался и отмёр.

Я не могу «вытянуть на максимум» биологически заданный потенциал каждого «сапиёныша» в моей «стрелочной» популяции — не разорваться. Да и не всё я знаю. Но чуть сдвинуть «точку равновесия», мат. ожидание… Даже без мата.

Обдумывая огромный, собранный А.Марковым в «Эволюции человека», материал, я снова возвращался к фразе:

«У людей умственное развитие начинается раньше, идет быстрее и заканчивается позже, чем у других обезьян… Люди же продолжают развиваться по прежней „траектории“, достигая уровня ОКРП — 7 примерно к 12 годам…».

«Если… не научился колоть орехи до пяти лет, то не научится уже никогда….».

Как бы эти научные наблюдения… уелбантурить с пользой?

«Исследователи говорят о величине 7Ђ2…».

А у кого это из нас — «7+2»? А? С «плюсом» и без «минуса»?

Присмотритесь к действиям хозяйки дома в процессе подготовки к семейному торжеству. Сколько сущностей она одновременно удерживает в голове?

Прядение — женское вековечное занятие — классика рекурсии: бесконечно повторяющийся цикл однообразных движений. Женщина сама по себе — пример рекурсии: рождающаяся и рождающая. «Но жизнь бессмертна эстафетой поколений».

Подозрение о том, у кого из нас — «плюс», а у кого — «минус» в вышеприведённой оценке антропологов, родилось у меня после незапланированного эксперимента.

Однажды жена затащила меня на «бабёшник». «Чисто для запаху»: чтоб было кому вино разливать, и чтоб дамы выражались в рамках русского литературного.

После пары бокалов, «принятых» дамами, я потрясённо обнаружил, что просто не догоняю. Не успеваю за ходом застольной беседы.

Беседа подвыпивших мужчин довольно последовательна:

— Я вчера ходил в магазин.

— В магазин? За водкой?

— Да. Но водки — не было. Купил коньяк. Такая гадость!

— Да, хороший коньяк нынче большая редкость.

— А дешёвый хороший коньяк — редкость ещё бОльшая.

Тут я вполне «на коне». Могу пошутить, могу выдать оригинальное суждение или неочевидную информацию. Поделиться воспоминаниями о «Хеннеси» или «Корвуазье», по-рассуждать о двух слоях известняков, подстилающих виноградники в провинции Коньяк, соотнести последствия давних эпидемий филлоксеры во Франции и в Хорватии…

Реплики относятся к одной теме, обсуждаемой с разных точек зрения. Смысловая связность велика и теряется только на грани полной отключки. Количество обсуждаемых, удерживаемых в префронтальной коре, сущностей — 2–3. Водка, коньяк, магазин. Как у продвинутого шимпанзе.

Дамская беседа строится иначе:

— Я вчера ходила в магазин.

— Мой тоже зарплату принёс.

— И не говори — какой-то придурок поцарапал левое заднее крыло моей лялечке.

— Вот и Анжелина Джоли сильно похудела…

На утро, прокручивая в голове эту светскую беседу, я смог, после объяснений супруги, уловить ассоциации, используемые при каждом переходе. Для неё — всё было понятно. Притом, что почти каждая реплика вводила новую сущность. И они все оставались связанными для собеседниц, они свободно к ним возвращались, пропуская, не озвучивая, очевидные для них связи.

Я-то понял. Но — потом. Когда мне объяснили и растолковали. А в «риал тайм», за столом… только я что-то, типа — «умное», придумаю… а они уже про другое.

Обидно, однако.

Как той семилетней шимпанзе, пытающейся разбить орех ногой.

Итак:

— для создания инновационного общества мне нужно обеспечить выращивание (точнее — сохранение без деградации) высокого ОКРП у туземцев;

— воздействие на это процесс возможно до 12 лет;

— дети в этот период большую часть времени живут с матерями;

— невозможно поднять ОКРП матерей — поздно, но он уже выше средне-хомо-сапиенснутого;

— следует дать матерям возможность (или — принудить их) к действиям, повышающим ОКРП воспитываемых ими детей;

— для этого необходимо дать женщинам, собирающимся стать матерями, необходимые знания и воспитательные навыки.

«Самка, не научившаяся колоть орехи правильно» — не научит этому своего детёныша. А вот Святая Ольга приучила своего сына Святослава-Барса ходить в чистом. В отличие от остальных славян и варягов. Что и отметил греческий хронист. Я об этом уже…

Все эти построения — статистические. И учиться можно в зрелом возрасте (хотя здесь это не принято), и дети уходят на мужскую половину или отдаются в ученики не только с 12, но и раньше. Конкретному человеку я бы однозначных рекомендаций давать не стал.

Так ведь и я здесь не — «семейный доктор», а — «Воевода Всеволожский». Мне бы среднюю точку статистического распределения сдвинуть, улучшить качество своего народа.

* * *

— Аггей, слушай сюда. Народ у нас жениться хочет. Бог им в помощь. Но неграмотных — не венчать.

— Э… Иване… Господь наш, и отцы церкви, и Вселенские Соборы…

— Это — их заботы. Человек, который не может прочитать и растолковать из притч Иисусовых… От такого — потомства ненадобно.

— Однако же Господь наш Иисус Христос, и Пресвятая Дева, и Дух Святой, снизошедший в водах Иордановых…

— Аггеюшка! Ты, факеншит, не зли «Зверя Лютого»! Ты что, хочешь сказать, что голубь был лесной?! В смысле — дремучий?! Грамоте не разумел? «Тыр-дыр» по-мордовски? Или — Иосиф Плотник? Да Мария сама…! С детства во храме жила! Папа — начётник! Хоть и немой. Для них грамотность — как дышать. Потому они об этом и не говорили. Теперь вот и мы, по образу и подобию «Святого семейства»… Или кто нам такое подобие — запретить посмеет?!

* * *

Образовательный ценз для «Права жениться».

Не имея времени для «эстафеты поколений», для наследственных, эволюционных изменений, я заменяю «естественный отбор» — неестественным, социальным.

«Половой отбор». «Плодиться и размножаться» будут те, у кого ОКРП большой. Внешний признак — грамотность.

Сегрегация! Пиндосятина!!! — Не орите. Верю.

У америкосов после их Гражданской войны действовал «ценз грамотности». Они им бедных негров от демократических выборов…

Геноцид русского народа!! Подавление прав личности!!! — Таки-да. Личность? Грамоту не осилила? Мозгов нет? — Не размножайся.

И не надо на меня так громко матерно думать! Все уместные слова — я себе и сам сказать могу. Или вон — Аггея послушать. А теперь, уважаемые потомки, посмотрите вокруг себя. Представьте себе — свой мир без дебилов. Без тупиц, глупцов, хамов (тоже результат низкого ОКРП). Ваш мир без дураков… Хотя бы в половину меньше числом, хоть бы на четверть… И вы ещё будете гавкать мне под руку?!

Вы хочите «Великую Россию»? — Я — нет.

Все слышали? Уже окрысились?

Для меня — достаточно «умных русских». А уж какая им Россия надобна… — ту и сделают. По уму.

Честно говоря, мне здесь, в 12 веке, в «Святой Руси» — ваш 21… не очень интересен. За 8 веков будет ещё куча народу, который постарается испортить всё хорошее. Что у меня получится. Если хоть что-то получится… Но ближайшие 1–2 поколения… Мне с ними жить. Ими манипулировать, их использовать… Я люблю качественные инструменты. А что там дальше…

«Разве я сторож потомку своему?».

На самом деле — не такая уж и новизна. В 1 веке от РХ в Иудее в каждом селении была школа. После падения Второго храма один из раввинов потребовал обязательной грамотности для всех мальчиков-иудеев. Кто не осилил — тот не женился. Юноша, разговаривающий без ссылок на «Тору» — определялся в общине как омега. Евреи стали поголовно грамотным народом ещё в Древнем Мире. Как у них с ОКРП?

«Обевреим всю Россию»… Обтатарим, обчукчим… А это поможет? Сделает наш народ лучше? Сильнее, здоровее, умнее, добрее, сытее…

Мне малоинтересны этикетки на сущности. Я их и сам клеить могу. Мне интереснее сама сущность. Как измениться её качество с введением всеобщей грамотности?

Говорят, в аэропорту Бен-Гуриона висел большой плакат на русском для репатриантов:

«Помните! Здесь — все евреи. Здесь не удастся никого обмануть».

Как вам сходный слоган в Шереметьево: «Здесь все — русские…»?

У браминов значительная часть населения не только была неграмотна, но даже и слушать Веды не имела права. Для женщин умение читать и писать считалось позорным: только танцовщицы и баядерки.

Поэтому они стали одним из символов тамошней цивилизации?

Сходно пока существует Западная Европа. Рыцари презирают грамотность: предоставляют её своим дамам и клеркам, которые читают и пишут вместо них. В Провансе редкий сеньор читает на родном языке, не говоря уже про латынь. В Англии королевские автографы начинаются лишь в 13 веке, женские — 100 лет спустя.

«Святая Русь» на таком фоне выглядит выигрышно — хорошая «стартовая позиция». Про пять языков, которыми владел отец Мономаха, «не выходя из дому», я уже…

Сходный с моим, «геноцидный», подход реализовали протестанты: человек, не принявший причастие, не может венчаться. А при причастии нужно прочитать текст и ответить на вопросы. Есть грустный роман конца 19 века о семи братьях-лесорубах в одной европейской стране, которые очень хотели жениться, но — «много букавак»…

Я чуть добавляю новизны по сравнению с очень древними евреями, но не обгоняю средневековых протестантов: проверка на грамотность не только мужчин, но и женщин. От них зависит ОКРП русского народа в следующем поколении. И, в силу сиюминутной нашей демографии, позволяю (или — заставляю?) учить «рабынь». Которые, на самом деле, не «рабыни», а временно заключённые.

Так и в моё время зеки имели возможность учиться. Некоторые даже диссертации «из зоны» защищали.

* * *

Конечно, никакие запреты или советы не останавливают человека, которому «приспичило».

— Бабу хочу! Аж скулы сводит!

— Вон там — давалки живут. Сходи. А то зубы выкрошатся.

Но, в массе своей, дети рождаются и живут в родительских семьях. Подняв требования к «качеству» хозяина и хозяйки дома, мы дали преимущество носителям тех генетических линий, которые более склонны к инструментальной и интеллектуальной деятельности. В таких семьях чаще наследовались «умные аллели». Но мы дали и приёмышам, сиротам, пусть бы и генетически не обеспеченным большим объёмом «префронтальной коры», возможность получить более высокий уровень развития за счёт качества семьи.

Такой подход, как оказалось, способствует укреплению брака. «Какой дурак возьмёт в жёны умную женщину!» — русская мудрость от русских кретинов. Такие — отсекались от размножения. Умные мужчины… сказки про Василису Премудрую — «на ус мотают». С умной женой, хозяйкой — и по душам поговорить можно, совет добрый получить. А служанка, наложница — так, «раскладушка по-быстрому».

При снижении детской смертности и высоком числе приёмных детей, многие семьи превращались в домашний деткомбинат: роддом-ясли-садик-школа. Которым управляла хоть и минимально, но — образованная хозяйка. Именно в тот период жизни ребёнка, когда ещё не поздно учить «разбивать орехи». Хозяйка, у которой ОКРП статистически чуть выше.

То, что нынешний демографический взрыв в «Святой Руси», не привёл к массовым морам, к превращению выросших детей в озлобленных, голодных двуногих зверей — есть, в немалой степени, результат этой реформы. А остальные, та «четверть двоечников-шимпанзе»… «Правильно использованные особенности Тёмного Средневековья — способствуют прогрессу».

Глава 378

Вдруг на «полчище» начинается крик. Истошный. Нет, это уже не крик — это ор.

— А! Тама!! Убивают!!! Марана с Аггея шкуру снимает!!!

Мда… Я уже рассказывал, что для церкви, в отличие от часовни, нужен алтарь с частицей святомученика? Похоже — и у нас совсем скоро будет. Церковка со вполне кошерным православным алтарём.

Вариантов исхода нет. Я с Марой дрался, я знаю. Я тогда маленький был, как уцелел — непонятно. Но и по сю пору… Ручка-то у неё не слабеет. Если она до Аггеева тела добралась… Может, не ходить? Чего сапоги-то стаптывать? Может, поздно уже?

Пришлось идти. На кладбище. Не-не-не! Аггей ещё живой был!

— Чего делите, православные?

— Какая я тебе православная?! Убери гниду обкрестованную! Не доводи до греха!

Что могут делить поп и лекарь? — Это же очевидно! Покойника.

Точнее — покойницу. Ночью бабёнка из муромских померла. Аггей хочет отпеть. Свеже-окрещённая душа засвидетельствует перед Господом плоды его трудов пастырских. На кой чёрт ГБ — «свидетельство плодов»?! Он же и так всеведущий!

* * *

Дело серьёзное: когда один из привезённых Колумбом индейцев помер, его похороны, как души из ново-окрещённого народа, проводились с большой помпой на государственном уровне. Как доказательство доношения слова божьего даже и до закоренелых душ языческих.

Мара, естественно, хочет покойницу выпотрошить. «На будущее». Коллективно, назидательно и познавательно.

«В третий входит он дом, и объял его страх: Видит, в длинной палате вонючей, Все острижены вкруг, в сюртуках и в очках, Собралися красавицы кучей. Про какие-то женские споря права, Совершают они, засуча рукава, Пресловутое общее дело: Потрошат чье-то мертвое тело».

Сюртуков и очков — нет. А так… «Поток-богатырь» на практическом занятии в морге у Мараны. «Красавицы кучей».

* * *

— Аггей, хорошо ли оставлять страждущего без воспомоществования? Без умаления болей, без излечения и укрепления?

— А к чему это?! Душа православная, отмучилась в юдоли нашей земной, и ныне вознесётся она к престолу господнему, и будет взвешена и измерена и прощена милостью божьей…

— Я — не против. Но ты не ответил.

— Упокоившуюся надлежит упокоить. Поместить в обитель глубокую, вознести молитвы искренние, свершить ритуалы надлежащие…

— Повтор. Я — не против. Из-за чего грызня?

— Не даёт она! Препятствует! Восхотела, в злобе своей сатанинской, похитить тело невинное и употребить его на свои диавольские снадобья! Расчленить! И — выпотрошить! Плоть христианскую! Сосуд души! Разрезать и искромсать!

Мда… Что-то Аггей быстро восстанавливается. Уже говорит громко, о делах судит. На прямые вопросы — лозунгами шпарит.

С комиссарами всегда так. Сначала — «лекция о текущем моменте», потом — «законами классовой борьбы» баллистику подправляют. Жаль, хороший мужик. И люди к нему идут. Вон, уже и прихожане, из числа сильно уверовавших и сподобившихся, к батюшке подтягиваются.

Эт хорошо, эт мне на пользу. Наперёд знать — кто мне, при случае, ножик в спину сунет.

Но как же мне надоели их свары!

«поскольку времени немного, я вкратце матом объясню».

Увы… Приходиться вести себя прилично:

— Что ты рычишь на Мару? Как разрежет, так и сошьёт. Однако при том посмотрит — что у покойницы внутри, от чего она умерла. Поймёт — как лечить такое. И обратит свои знания и умения на пользу живым. И не оставит страждущего без воспомоществования.

— Страждущему её знаний не надобно! Молитва надобна! Смирение и покаяние! И явит Господь силу свою! И свершит чудо чудесное! Слепые прозрят и расслабленные восстанут! Ибо всё — в руках Божьих! И даже волос не спадёт с главы без воли Его!

Итить ять. Бздынь.

— Ай!

Аккуратнее, Ванюша. Мордобой — не педагогично. Но иногда очень хочется.

Аггей, сбитый моим ударом с ног, тяжко возится в снегу, зажимает разбитый в кровь нос. Сунувшиеся, было, к нему на помощь прихожане, отскакивают назад под моим взглядом.

— «Даже волос не упадёт…». А ты — упал. Значит, на то воля Его. Через меня, через кулак мой — вразумляет. Он. Пока — легонько. До малой крови. Упорствовать будешь? В заблуждениях своих?

Аггей ошарашено смотрит на меня поверх горстей со снегом, которые приложил к носу. Для священника сама мысль, что мирянин, «грешник закоренелый» может правильнее толковать волю божью, служить орудием Его на земле… Нет, Господь всемогущ — всяко бывает. Но вот конкретно здесь и сейчас…

— Проверим ещё разок? Экспериментально. На ком «дух святой почиёт»? Кому из нас Богородица более щастит?

Отрицательно трясёт головой. Вот и славно.

— Мара, забирай тело. И попа — нос ему поправь.

Участники кладбищенского диспута удаляется в сторону нашего госпиталя. Надо будет сегодня же, пока нос не зажил, провести с Аггеем воспитательную работу. Я-то думал — он умный. А он просто верующий. Придётся болезненно вправлять мозги жертве «конюхов солнечного коня». Жалко. Но — надо. По теме: «Сапожник! Рассуждай не выше сапога!».

А вы говорите — глазурь из окислов…

Разговор с Аггеем получился долгий и тяжёлый. Он постоянно примеряет на себя «макинтош» святомученика. Своё «чудесное спасение» воспринимает как «знак свыше». Пришлось напомнить: как я его «силком в жизнь тащил». Как он впадал в смертные грехи. То — уныния, то — гневливости. И только пара моих гридней у него на плечах удержала от смертоубийства.

Потом по конкретике пошли. Снова пришлось напоминать, что наш русский православный обычай захоронения не соответствует ни Закону Моисееву из Второзакония, ни известным указаниям Иисуса. Прямого запрета на посмертное вскрытие — нет.

Ещё бы! Древние евреи вообще скелеты полностью раскручивали — «косточки перемывали».

Сложившаяся местная практика…

Разницу между «Святым Писанием» и «Святым Преданием» — понимаете? Для Лютера с его sola fide, sola gratia et sola Scriptura (только вера, только благодать и только Писание) эта разница — основание для готовности умереть:

«Я не могу и не хочу ни от чего отрекаться, потому что нехорошо и небезопасно поступать против совести».

Есть, конечно, прямое указание на семь дней нечистости для каждого, прикоснувшегося к трупу. Но ведь известна и стандартная процедура очищения!

— Аггеюшка! Какие проблемы?! Вот прям счас! Загоню всех Мараниных девок в баню, тебе мочалку дам и… и очищай от скверны всех и каждую! Во всех местах. А саму Марану — хоть три раза! Покуда сил твоих хватит…

— Ой, Воевода! Да что ж ты такое говоришь-то! Ведь грех же ж смертный!

— С Мараной? Точно. Смертельный. Многие не выживали.

Я внимательно разглядывал раскрасневшегося, с опухшим растерянным лицом и растрепавшимися волосиками вокруг лысины, попа. Оживает. Но ещё не вполне. А здорово я его приложил: нос — буряком.

— Ладно, Аггей. Не буду кидать тебя в… в печь огненную. Сам пойду. Ты, главное, запомни: твое дело — души человеческие уловлять. Для тел… и другие ловцы есть. А то, может — пойдём вместе? Нет? Ну, тогда помолись за меня.

* * *

О каждом из моих людей можно написать книгу. Люди с простыми жизненными историями — ко мне не приходят. Иногда я удивляюсь попандопулам: они невнимательны к окружающим. Тогда почему они ещё живы? Никакие технологические, социальные, административные, боевые… прогрессизмы не имеют значения, если у вас за спиной оказывается человечек с ножиком. Который вдруг вспомнил, что его троюродного дедушку по матери когда-то сильно обидел какой-то персонаж с таким же родовым именем, что вам досталось. Или ещё какая причина нашлась.

Это можно предвидеть, если смотреть и видеть человека. Или — «нет». И весь супер-пупер прогрессизм вытекает желчью из вашей пробитой печени. Или где она там у вас образуется.

Кроме безопасности, есть ещё причина: мне мои люди интересны. Вокруг меня масса увлекательных, ярких личностей. Может быть они такие яркие, потому что я на них внимательно смотрю? Если бриллиант выкинуть в мусор — он не будет радовать вас своим блеском.

Мара, безусловно, из самых ярких «бриллиантов». Про неё не только романы — саги, баллады и эпосы сочинять можно. А также — частушки и куплеты, стансы и элегии. В чём я в очередной раз убедился в ходе нашего ночного собеседования.

«Кладезь непознанная».

Не-не-не! «Непознанная» не в том смысле, с которым они с Суханом даосизмом…

Для начала — я осознал парадокс. Мара считает себя богиней Мараной. Поэтому — атеистка.

Ме-е-едленно.

Если человек — бог, то он — в бога не верит.

Тут есть такое экзистенциальное противоречие. Между волшебством и религией.

Мы засели в её закутке рядом с моргом, приняли по граммульке, и она, довольно экспрессивно, принялась объяснять:

— Это вы, дурни, Христу молитесь. Выпрашиваете, выклянчиваете, на коленях ползаете… Чудо вам подавай! А ты знаешь — что потом?! Что — по эту сторону порога?! Вот, дошла молитва. Услышана. Принята к рассмотрению. Самим! И чего ему теперь делать?

— Ну, как чего… сотворить чудо…

— Лягушонок! Не разочаровывай меня! Конкретно! В деталях!

— Ну откуда я могу знать… Наверное… пожелать. Чтобы вымаливаемое сотворилось… Повелеть… Сказать… Пальцами, там, щёлкнуть, дунуть-плюнуть…

— Ты…! Мартышонок плешивый! Ты сам-то можешь целый день дуть-плеваться?! Пальцами от восхода до восхода щёлкать?! А ведь и лезут, и лезут, и просю-ют и просю-ют… Вздохнуть, Ваня, некогда…

Осознавая неудобства божественности при пребывании «с той стороны прилавка», Мара напрочь отметала всякие молитвы хоть кому. Из чувства цеховой солидарности.

Фрезер в «Золотой ветви» пишет:

«Дикарь, в отличие от цивилизованного человека, почти не отличает естественного от сверхъестественного. Мир для него является творением сверхъестественных, антропоморфных существ, которые действуют из побуждений, подобных его собственным, и которые могут быть тронуты призывами к состраданию…

Боги посылают дикарю хорошую погоду и обильный урожай в обмен на молитвы, обещания и угрозы. А если… бог воплощается в нем самом, то надобность в обращении к высшему существу вообще отпадает. В таком случае дикарь сам „обладает“ всеми способностями, необходимыми для того, чтобы содействовать собственному благоденствию и благополучию своих товарищей».

Мара «сама обладает всеми способностями». Поэтому взамен религиозного мышления у неё функционировало магическое.

«Магия… предполагает, что одно природное событие с необходимостью неизменно следует за другим без вмешательства духовного или личного агента. Фундаментальное допущение магии тождественно, таким образом, воззрению современной науки: в основе как магии, так и науки лежит твердая вера в порядок и единообразие природных явлений. У мага нет сомнения в том, что одни и те же причины всегда будут порождать одни и те же следствия, что свершение нужного обряда, сопровождаемое определенными заклинаниями, неизбежно приведет к желаемому результату…

Маг не упрашивает высшую силу, не ищет благорасположения переменчивого и своевольного сверхъестественного существа, не унижается перед грозным божеством. Но власть его, сколь бы великой он ее ни считал, никоим образом не является властью произвольной и безграничной. Он располагает ею лишь постольку, поскольку строго следует правилам своего искусства или природным законам, как он их понимает…

аналогия между магическим и научным мировоззрением является обоснованной. В обоих случаях допускается, что последовательность событий совершенно определенная, повторяемая и подчиняется действию неизменных законов, проявление которых можно точно вычислить и предвидеть…

Как магия, так и наука открывают перед тем, кто знает причины вещей и может прикоснуться к тайным пружинам, приводящим в движение огромный и сложный механизм природы, перспективы, кажущиеся безграничными…

Через пустыню разочарований в настоящем они манят усталого исследователя вперед к бесконечным свершениям в будущем. Магия и наука как бы поднимают человека на вершину высокой-высокой горы, где за густыми облаками и туманами возникает видение небесного града, далекого, но сияющего неземным великолепием, утопающего в свете мечты».

Я цитирую перевод Лондонского издания «Золотой ветви» 1923 года. Но аромат романтизма, свойственный эпохе первого издания 1890 года — вполне виден. «Эпохи до» — до Первой мировой, до колючей проволоки, отравляющих газов, ночных бомбардировок… Когда ещё казалось, что наука — путь к «небесному граду, утопающему в свете мечты».

«Роковой порок магии заключается не в общем допущении законосообразной последовательности событий, а в совершенно неверном представлении о природе частных законов, которые этой последовательностью управляют… Гомеопатическую, или имитативную, магию вызывает к жизни ошибочное ассоциирование идей сходных, а магию контагиозную — ошибочное ассоциирование идей смежных. Сами по себе эти принципы ассоциации безупречны и абсолютно необходимы для функционирования человеческого интеллекта. Их правильное применение дает науку; их неправильное применение дает незаконнорожденную сестру науки — магию.

Поэтому утверждать, что всякая магия по необходимости ложна и бесплодна, банально и едва ли не тавтологично: ведь будь она истинной и эффективной, это была бы уже не магия, а наука».

Мара таких «умных слов» не знает. Но принципы — понимает и использует. Я её несколько притормаживаю, форсирую вариации причинно-следственных связей в стиле отсечения: «А давай то же самое, но — без заклинания… а давай без чёрной курицы…». Это — чётко не только не христианский — вообще не религиозный, материалистический подход.

«… под религией я понимаю умилостивление и умиротворение сил, стоящих выше человека, сил, которые, как считается, направляют и контролируют ход природных явлений и человеческой жизни. Религия в таком понимании состоит из теоретического и практического элементов, а именно из веры в существование высших сил и из стремления умилостивить их и угодить им. На первом месте, конечно, стоит вера, потому что, прежде чем угождать божеству, надо верить в его существование. Но если религия не ведет к религиозному образу действий, это уже не религия, а просто теология, так как, по выражению святого Иакова, „одна вера без дел мертва“. Другими словами, тот, кто не руководствуется хоть в какой-то мере в своем поведении страхом перед богом или любовью к нему, тот не религиозен».

Это про меня. Как сказали раввины: «Господь властен над всем. Кроме страха человека перед ним». Вот и не надо нагружать. «Боливар не свезёт двоих»: своей «власти над всем» и моего «страха перед ним».

«Два человека могут вести себя одинаково, и, тем не менее, один из них будет человеком религиозным, а другой — нет. Если человек действует из любви к богу или из страха перед ним, он религиозен. Если же он действует из любви или страха перед человеком, он является человеком моральным или аморальным в зависимости от того, согласуется его поведение с общим благом или находится в противоречии с ним. Поэтому верование и действие или, говоря языком теологии, вера и „дела“ равно важны для религии, которая не может существовать без того и другого. Но не обязательно и не всегда религиозное действие принимает форму ритуала, то есть состоит в произнесении молитв, совершении жертвоприношений и других внешних обрядовых действий. Цель их — угодить божеству. Но если божество, по мнению его приверженцев, находит удовольствие в милосердии, прощении и чистоте, а не в кровавых жертвах, пении гимнов и курении фимиама, то угодить ему лучше всего можно, не простираясь перед ним ниц, не воспевая хвалы и не наполняя храмы дорогими приношениями, а исполнившись чистотой, милосердием и состраданием к людям. Ведь, поступая таким образом, они подражают, насколько позволяет им их человеческая слабость, совершенству божественной природы. Такова этическая сторона религии, которую неустанно внедряли иудейские пророки, вдохновленные благородными идеалами божественной святости и доброты».

«…угодить ему лучше всего… не простираясь перед ним» — ересь.

Тот самый «первый пункт Устава РСДРП» — раскол между апостолами Петром и Павлом. «Вера и деяние» или — «вера и присутствие (в первичной ячейке/общине)»? Пётр следовал этике «благородных идеалов божественной святости и доброты, которую неустанно внедряли иудейские пророки», «веруй и делай». Павел требовал ещё и обязательного участия в церковных ритуалах. На чём и построена христианская церковь. Как и партия большевиков. А не на «камне», что означает имя «Пётр», как обещал Иисус.

«…в религии заложена, во-первых, вера в существование сверхъестественных существ, во-вторых, стремление снискать их благосклонность, это предполагает, что ход природных событий в какой-то мере эластичен и изменчив и что можно уговорить или побудить всемогущие сверхъестественные существа для нашей пользы вывести его из русла, в котором он обычно протекает.

Предположение об эластичности и изменяемости природы прямо противоречит принципам магии и науки, которые считают, что природные процессы жестки и неизменны в своем течении, поэтому их невозможно вывести из своего русла ни уговорами и мольбами, ни угрозами и запугиванием.

Различие между этими двумя соперничающими мировоззрениями зависит от ответа на… вопрос: носят ли управляющие миром силы сознательный и личный или бессознательный и безличный характер?

Стремясь к умиротворению сверхъестественных сил, религия признает за богами сознательный и личный характер. Всякое умиротворение подразумевает, что умиротворяемое существо является сознательным и личным, что его поведение несет в себе какую-то долю неопределенности и что рассудительным обращением к его интересам, склонностям и эмоциям его можно убедить изменить свое поведение…

Так что религия — поскольку она предполагает, что миром управляют сознательные агенты, которых можно отвратить от их намерений путем убеждения, фундаментально противоположна магии и науке.

Для последних само собой разумеется, что ход природных процессов определяют не страсти или причуды личных сверхъестественных существ, а действие неизменных механических законов. Правда, в магии это допущение содержится имплицитно, зато наука его эксплицирует.

Магия часто имеет дело с духами, то есть с личными агентами, что роднит ее с религией. Но магия обращается с ними точно так же, как она обращается с неодушевленными силами, то есть, вместо того чтобы, подобно религии, умилостивлять и умиротворять их, она их принуждает и заставляет. Магия исходит из предположения, что все личные существа, будь они людьми или богами, в конечном итоге подчинены безличным силам, которые контролируют все. Но из которых, тем не менее, может извлечь выгоду тот, кто знает, как ими манипулировать с помощью обрядов и колдовских чар».

Забавно видеть, как академически сформулированные идеи Фрезера находят у меня на Стрелке матерно-мордобойное выражение. Эксплицируются, так сказать. В форме разбитого носа.

«Радикальной противоположностью магии и религии объясняется та непреклонная враждебность, с которой священнослужители на всем протяжении истории относились к колдунам. Священника не могла не возмущать высокомерная самонадеянность колдуна, его надменность в отношении к высшим силам, бесстыдное притязание на обладание равной с ними властью. Жрецу какого-либо бога с его благоговейным ощущением божественного величия и смиренным преклонением перед ним такие притязания должны были казаться неблагочестивой, богохульной узурпацией прерогатив, принадлежащих одному богу».

То-то они сцепились…

Аггей и Мара, не понимая всей этой философии, чётко воспринимают друг друга как противники. Одна применяет естественные силы природы. Называется — колдовство. Другой вымаливает милость божью. Называется — православие.

Такой конфликт должен быть постоянным в любой попаданской истории. Как и случилось у Янки и у Руматы. Я это уже давно понял:

«Попаданец занимается прогрессорством. То есть — меняет условия жизни людей. Это всегда связано с изменением законов и обычаев. А они освящены церковью. И всякая попытка сделать что-то новое, как-то улучшить жизнь людей не традиционной раздачей милостыни, а трансформацией их труда и образа жизни, неизбежно сталкивает попаданца с церковниками.

Светские власти ещё как-то вменяемы, они могут оценить материальную пользу, приносимую инновациями. Но система, кормящаяся от идеологии, от „благодати божьей“ имеет другие приоритеты. „Законы, данные от бога — вечны“. Как: „коммунизм — истинен, потому что — правилен“. Или — наоборот.

Заклинания, приносящие прибыль».

Отдельного представителя местного жречества можно уговорить, подкупить, обмануть… Но попаданец — непрерывный фонтан новизней. Это не может быть воспринято иначе, как колдовство. Одно новшество может быть чудом, «даром божьим». Но ряд их…

Среди туземцев есть множество персон, куда более соответствующих сиюместному критерию святости. Они постятся до голодных обмороков с яркими галлюцинациями или питаются насекомыми, они не моются годами или годами же непрерывно бьют поклоны. Они «не жнут и не пашут, но напитаемы бывают». Милостью Господней, но не трудами своими. Они — очевидно святые люди. Они, а ещё более — почитающие их, чувствуют себя обманутыми, обкраденными.

Ну, не Господь же обокрал их чудесами! Происки Сатаны однозначно!

Даже если сам попаданец, в силу каких-то фамильных особенностей тела носителя, неподсуден иерархам, то его люди — должны быть объявлены колдунами или пособниками. И — уничтожены.

Через семь лет в Галиче будет сожжена Анастасия Чарова. Многолетняя любовница, практически — жена, мать двоих сыновей, признанных и «вокняжённых» Остомыслом (Ярославом Владимирковичем), вполне наследственным, законным, урождённым князем Галицким. Сожжена на площади, перед ним, чья мудрость приводила в восхищение современников, стала одним из мифов «Святой Руси».

Он — не попаданец, он просто символ государственной мудрости. Этого — достаточно. Для чертовщины.

На площади замка пламя разгоревшегося костра охватывало, обвивало, облизывало своими языками женское тело, столь хорошо знакомое, желанное, близкое князю. Государю, властителю, мудрецу. Кричала женщина, орала толпа простонародья вокруг. Чёрные хлопья пепла разлетались по двору, пятнали белый снег. Пахло кровью, мочой, горелым мясом.

Остомысл сидел в кресле, среди соратников и сподвижников. Старательно изображал благоволение, одобрение. Потому что в предшествующую ночь «соратники и сподвижники» из числа галицких бояр перебили здесь, вокруг, в княжеском замке более 120 его слуг, его людей. Людей, которых он растил. С которыми рос сам. Которым доверял. Свои помыслы, дела, надежды. Свою душу и тело.

Теперь жгут Настю. Его Настю. Единственную близкую душу во всём мире. «Половинку» его. Жгут не как изменщицу, развратницу, любовницу. Как ведьму. Как служанку Врага Рода Человеческого. И любое его действие — жест, мимика, слёзы — в защиту её, в сочувствие ей — будут объявлены проявлением распространения сатанинской заразы и на него самого. Тогда — смерть. И даже корзно — не защитит.

И мудрец-Остомысл благосклонно кивает слугам, подкидывающим дровишки, милостиво улыбается «соратникам и сподвижникам» — убийцам его любви, его близких людей. «Правильным путём идёте, товарищи!». Принимает назад свою официальную жену, сестру Боголюбского, и ненавидимого сынка, становится паинькой… Как шёлковый.

Это — закономерный элемент истории каждого попаданца. Благостный — не самого жгут, только его любимую. Дети («настасьичи») выжили, им позже даже удастся дать удел.

Это — моё закономерное будущее.

«Предупреждён — вооружён».

Вера в волшебство есть не только чисто наше славянское свойство времён «Святой Руси».

«Гасконские крестьяне также верят, что… злые люди иногда склоняют священника отслужить обедню, называемую обедней святого Секария… Служить обедню святого Секария можно только в разрушенной и запущенной церкви, где ухают ко всему безучастные совы, где в сумерках бесшумно летают летучие мыши, где по ночам останавливаются на ночлег цыгане и где под оскверненным алтарем притаились жабы.

Сюда-то и приходит ночью недобрый священник со своей возлюбленной. Ровно в одиннадцать часов он начинает задом наперед бормотать обедню и заканчивает ее, как только часы зловеще пробьют полночь. Священнику помогает его возлюбленная. Гостия, которую он благословляет, черна и имеет форму треугольника. Вместо того чтобы причаститься освященным вином, он пьет воду из колодца, в который было брошено тело некрещеного младенца. Знак креста он чертит на земле, и притом левой ногой.

Делает он также много других вещей, на которые ни один добрый христианин не мог бы даже взглянуть без того, чтобы его до конца жизни не поразила слепота, глухота и немота. А тот, по чьей душе отслужили такую обедню, мало-помалу усыхает. Никто не может сказать, что с ним. Врачи и те ничего не могут понять. Им и невдомек, что его медленно губит обедня святого Секария».

Кто такой «Секарий» — не знаю, колодцы с телами некрещеных младенцев в Гаскони… ну, наверное, повсеместно.

И этот бред вполне серьёзно употребляют во Франции одновременно с революциями, империями и Парижской Коммуной! И — не только во Франции.

«…если выйти за пределы различий религиозных систем, которые затрагивают в основном интеллигентную, мыслящую общественную прослойку, то мы обнаружим полную гармонию в вопросах веры среди глупых, слабых, невежественных и суеверных людей, которые, к сожалению, составляют огромное большинство человеческого рода… Этой поистине всеобщей, вселенской верой является вера в действенность магии. В то время как религиозные системы различны не только в разных странах, но и в одной стране в разные эпохи, симпатическая магия всегда и везде в своей теории и практике остается, по существу, одинаковой.

У невежественных и суеверных прослоек современной Европы система магии во многом та же, что существовала тысячелетия назад в Индии и Египте и продолжает существовать у самых диких племен, сохранившихся до настоящего времени в отдаленных уголках мира. Если видеть критерий истинности в численном преобладании, то магия с куда большим правом, чем католическая церковь, может начертать на своем знамени девиз: „Quod semper, quod ubique, quod ab omnibus“ (Всегда, везде, всеми [признается])».

«Глас народа — глас божий»! Дерьмократы, просриоты, эгалитарнутые и «выразители народных чаяний»! Срочно учимся чертить знак креста левой ногой! Поскольку: исконно-посконно, общечеловекнуто и повсеместно-всенародно. От арийской Индии и космо-пришелкнутого Древнего Египта, до «космические корабля бороздят…» со всеми остановками.

«Время от времени просвещенную часть человечества поражает заметка в газете, в которой рассказывается о том, что в Шотландии было найдено истыканное булавками чучело, изготовленное с целью убить несносного помещика или священника; что в Ирландии женщина была поджарена на медленном огне по обвинению в колдовстве; что в России ради изготовления свечей из человеческого жира, при свете которых воры надеются незаметно обделывать свои ночные делишки, была убита и разрезана на куски девочка, тело которой пошло на изготовление свечей».

Для знатоков уточню: делать воровские («с невидимым для посторонних глаз светом») свечи из человеческого, особенно — детского, жира есть очень давний обычай. Встречался в просвещённом Древнем Риме и такой же Греции, широко распространился в Германии в Высокое Средневековье. Для «Святой Руси», где городской вор («клетный тать») — явление куда более редкое, чем придорожный разбойник или конокрад — нетипично.

Глава 379

Умершая женщина была беременна. У Мары были кое-какие планы насчёт использования м-м-м… составных частей неродившегося плода.

Жабр у эмбриона уже нет, сплошная волосатость ещё не выросла, только волосики на голове начали появляться. Очень тонкая кожа с мириадами кровеносных сосудов. Сжатые кулачки. И — улыбка.

«Психологи сходятся во мнении, что плод, плавая в матке в амниотической жидкости, испытывает весьма приятные ощущения, и память об этом периоде остается у человека навсегда».

«Навсегда»… увы. Воспаление лёгких. Похоже на крупозное.

«Патогенез крупозного воспаления легких обусловлен непосредственным размножением фриндлеровской палочки в стенке альвеол и возникновением аллергических реакций в дыхательных путях».

Проверить гипотезу нечем. Нет микроскопа. Потому что нет стекла. Потому что нет приличного песка! Факеншит…!

— Так что, волчонок, закрывай свой бордель. На инвентаризацию и дезинфекцию. И вели Гапке дать реестр клиентов за три дня.

Откуда она такие слова знает?! Ванька, итить тебя ять! Фильтруй базар!

Мара права. Надёжно мы можем поймать только второй день болезни:

«На 2 день пациент может наблюдать „ржавое“ отделяемое, которое обусловлено наличием эритроцитов за счет повреждения сосудов токсинами бактерии. При этом резко ухудшается состояние человека вследствие интоксикационных синдромов».

Инкубационный период — короткий. Поймать-то, может, и сможем. А вот вылечить… Сколько ещё могил копать? О-ох…

У нас с Марой шёл хороший, задушевный разговор. Она отставила свою обычную манеру подкалывать, подгонять и ругаться. Редкий момент, «момент истины», мгновения соприкосновения душ. Минуты взаимопонимания, со-чувствия, приязни, ощущения взаимной близости, безопасности, дружественности.

Нет-нет! Я отнюдь не пытался «расколоть» её, воспользоваться её внезапной открытостью, вызнать какие-то «страшные тайны». Хотя… Душа человеческая — всегда тайна. Вся. Она её чуть-чуть приоткрыла.

Время шло, «минута истины» заканчивалась. Мара устала, надо аккуратно завершить беседу. Чтобы у неё не осталось неприятного осадка на душе, ощущения смущения, стыда, неизбежно трансформирующихся в злобу, в неприязнь ко мне.

«Разговор надо не только правильно начать, но и закончить».

Мудрость от Штирлица, при всей несхожести ситуаций, нужно реализовать. Для меня привычно завершение в форме конкретизации.

— Послушай, Мара. А может у тебя есть какое-нибудь средство защиты? Ну, там, снадобье какое? Или, к примеру, мазь волшебная? Вон это чего? Не поможет?

Я ткнул пальцем в корчажку на полке, разрисованную какими-то длинночерешковыми листиками.

— Да, волчонок. Это — попробуем. Только… это больше бабские да поносные дела. Отвар кровохлёбки.

Эту травку я знаю — в ней стронция много. Ещё: бактерицидное, вяжущее и сильное кровоостанавливающее действие. Применяют при амёбной дизентерии, желудочно-кишечных заболеваниях, при геморройных и маточных кровотечениях. Домну выходили этой штукой: помогает при тромбозе. Ещё, вроде бы, давит кишечную и, менее выражено — брюшнотифозную, паратифозную и дизентерийную палочки.

По сравнению с тысячелистником при резанных ранах — слабовата. Ещё — у кровохлёбки вся польза в корнях — жевать надоедает. Поэтому требуется заранее приготовленная мазь. Хотя, конечно, бывают не только резаные, рубленные и колотые…

«В жизни каждого человека — всегда есть место лекарству» — международная фармацевтическая мудрость.

По сути: от поноса, при обильных менструациях и… да, это интересно: при кровохарканиях у туберкулёзников.

Коллеги-попандопулы, а давно ли вы размышляли над особенностями этих процессов? И их важности? А уж кровохаркание в русской культуре…! Просто — неотъемлемый элемент!

Кто не верит: посмотрите на портрет «Царевны-лебедь» кисти Врубеля. Пойман момент паузы между двумя пароксизмами «Лебёдушки».

— Мара, а как применять будешь? Полоскание или ингаляция?

— Инга… Что?

В желудочно-кишечный — можно залить, анально-вагинально — аналогично, а — в лёгкие? Можно, конечно попить… или где-нибудь намазать…

Рассказываю Маране суть ингаляции, рисую схемку прибора. У меня в Пердуновке такие были. Типа как когда-то в парикмахерских на клиента одеколоном брызгали. Груши кожаные с плоскими стальными пружинами. Как в нынешних дверных замках используют — «растопырки». Резины-то нет. Такой тренажёр для ладоней. Из Пердуновки привезли пару экземпляров. Но как-то особой нужды в таких приспособах…

Марана задумалась-загрузилась, начала двигать-переставлять корчажки на полках.

Ну, вроде, ей уже не до меня. Можно корректно уходить.

Чисто автоматом, глядя на вытянутый из глубины полок и отставленный на минутку на приступку горшочек, расчерченный магическими символами типа «руны», хотя ближе — пиктограммы, похожие на переразвитых, в некоторых нижних частях тела, мужиков, я выдвинул гипотезу:

— А может вот это — лучше будет? Гридни-то — парни здоровые. Им лекарство — покрепче, по-ядренее надо.

Смысл произнесения глупости очевиден: она сейчас скажет — нет, отстань, я занята… И я быстренько откланяюсь.

Вышло совсем не так.

Несколько мгновений Мара молча рассматривала меня.

Блестящими от выпитого глазами. Обоими.

В полутьме чулана, где мы засиделись.

В состоянии крайнего изумления.

Потом её нормальный горизонтальный глаз — закатился, вертикальный — закрылся.

И она — заржала.

Хохочущая до состояния: «ой, уписылась» «богиня болезней и смерти»… Зрелище… Не для слабонервных. Ну и хорошо: беседа завершается позитивно, весело. Теперь бы понять причину веселья.

— Ха-ха-ха…! Ты чего, лягушонок?! Рожать собрался?! О-хо-хо… «Зверь Лютый» зверёнышем опростался… И-и-и… У Воеводы Всеволожского… У-ха-ха… Вся дружина… ой-ёй-ёй… в тягости ходит… кто — мальчиком, кто — девочкой… у-й-й-й… а кто — коня… ух-ух-ух… с седлом носит… Ой, не могу…!

Мда… «Общество смеётся три раза: кто понял; кто не понял; над теми, кто не понял» — международная клубная мудрость.

От себя добавлю: потом смеются те, кто смеётся хорошо. В смысле: последними.

Мне — не смешно. «Шутки юмора» — не понимаю. Это — обижает.

Мара отхохотала и, уловив мою обиду, вытирая слёзы из горизонтального глаза, извиняюще объяснила:

— Это снадобье такое. Для баб. Специально для родов. Чтоб матка у ей лучше работала, ребёночка сильнее выталкивала. А то такие слабенькие есть. Перебирала запасы и вот вытащила. У-ха-ха… Задки гридням смажем… у-ха-ха…! У всех матки ка-ак сожмутся… ой-ей-ёй… или ещё чего… тут они все как понарожают…! И-и-и… А потом — грудью кормить… Ой, насмешил старую, ой, развеселил-позабавил… Ха-ха-ха…!

Какая-то новая мысль промелькнула на её лице. Сдерживая смех, она вдруг спросила:

— А может тебе приворотное зелье надобно? Снадобье-то сходное. Ставишь своих гридней в рядок, спускаешь с них штаны, мажешь им моськи моим зельем и… трах-тарарах… о-хо-хо-хо….! С одного торца — по носу мазнул, с другого — меж ягодок засадил… ой-ёй-ёй… одного за другим! Будто репу…. и-и-и-и… господи боже мой… у-ё-ё-ё…! Мазильщик-садовник… а они… ну все! Ох-хо-хо… все в тебя влюбивши! У-гы-гы-гы… света ясного им ненадобно — один ты! Светило плешивенькое… ё-ё-ё… Ха-ха-ханыч твой… ой-ёй-ёй… на тебя облизывается… у-ха-ха… попкой прижимается… у-тю-тю… полюби меня, Ванечка, приговаривает… ё-ё-ё-ё-ё-й…

Она снова «ушла в хохот». А я перестал обижаться. И глубоко задумался. Потому что вспомнил.

Слово.

Окситоцин.

* * *

Одно из веществ, вырабатываемых человеческим мозгом. Не только у человека: у всех млекопитающих вырабатывается нейронами гипоталамуса. Связано с родами и лактацией.

«В лактирующей груди вызывает сокращение миоэпителиальных клеток, окружающих альвеолы и протоки молочной железы. Благодаря этому молоко выделяется из груди».

«Оказывает стимулирующее действие на гладкую мускулатуру матки, повышает сократительную активность и тонус миометрия».

«Вводится только внутримышечно или внутривенно, реже подкожно, поскольку при приеме через рот быстро инактивируется ферментами в желудочно-кишечном тракте».

У Мары в «акушерском» варианте её снадобье работает как гормон: в мозги не попадает.

Через кожу не проникает, через желудок — разрушается. В организме довольно быстро нейтрализуется. Понятно, что тут ни — «внутривенно», ни — «подкожно». Средневековье же!

Мара — умница! — нашла обходной вариант. Она делает довольно жидкую мазь, которой смазывает слизистые родовых путей для инициации и стимуляции родовой деятельности.

«Когда интенсивность, продолжительность и частота схваток недостаточны — сглаживание шейки матки, раскрытие шеечного канала и продвижение плода происходят замедленными темпами. Диагностируют слабость родовой деятельности по замедленной динамике раскрытия маточного зева (менее 1–1,2 см в час) и по отсутствию продвижения плода по родовому каналу при соответствии размеров таза матери и плода».

Ещё пара ситуаций применения. Например, при преждевременном излитии околоплодных вод и отсутствии схваток — длительный (12 часов и более) безводный промежуток повышает риск инфицирования матки и плодных оболочек.

При инъекциях действие, связанное с усилением сократительной активности матки, проявляется через 3–5 минут и продолжается примерно 3 часа.

У технологии Мары — задержка при проявлении эффекта существенно больше.

А вот «народная медицина» 21 века, ссылающаяся на древние медицинские трактаты о пользе потребления фиников (из-за присутствия в них окситоцина) для улучшения процесса родов, похоже, врёт. Нужно съесть центнер этого продукта, для того чтобы получить заметную дозу вещества. Которое немедленно разлагается ферментами в желудочно-кишечном, да и в крови живёт недолго. Не думаю, что потребление таких объёмов овощей роженицей на фоне родовых схваток — возможно.

Мара — умница. Уж не знаю, как она до дошла до такого снадобья. Похоже — заимствовала «рецепт волшебного зелья» из другой области.

Эффект использования слизистых оболочек мы с ней обсуждали в связи с синильной кислотой. Через кожу-то цианиды, и многие другие яды, не действуют или действуют слабо. Та же синильная кислота срабатывает через кожу, если в литре воздуха содержится более 11 мг. Да и задержку даёт до полутора часов: есть время умыться.

Мара совместила узнанный от меня метод со своими знаниями из «волшебства». И применила в новой сфере. В силу использования фундаментальных принципов магии.

Если есть «приворотное зелье», которое «притягивает» мужчину и женщину, то почему не применить его для «притягивания» плода к миру? Чтобы ребёнок сам побежал наружу. «Плод идёт родовыми путями».

То, что рождающийся младенец сам никуда не идёт, что он не субъект в этом процессе, что его выталкивает организм матери…

Ложная посылка — «стремление субъекта» — привело к положительному результату — облегчению родов. В здешних условиях… Я же говорю: умница!

Из чего она делает это снадобье? Как-нибудь фильтрует из органики?

Изначально вещество получали из животных, синтез in vitro пошёл только с 1954 года. Ди Виньо получил Нобелевскую: «За выделение, структурную идентификацию и общий синтез…».

Мара на Нобелевку не тянет. Но с первым пунктом — с выделением, у неё, вроде, получилось.

Наверняка, чистота состава довольно низка. Вазопрессин должен присутствовать, «повышая концентрацию мочи и уменьшая её объем». Что не вредно. Но процесс получения — не химический синтез.

Что — не уникально.

Из патента начала 21 века:

«Недостатком химического метода является трудоемкость и необходимость очистки препарата от сопутствующих близких по химической природе примесей, присутствующих в препарате вследствие ограничений, присущих синтетическому процессу… более перспективным является способ получения гормона микробиологическим синтезом, который обеспечивает возможность получения целевого продукта с высоким выходом из сравнительно недорогого исходного сырья…

Предлагаемый способ получения окситоцина заключается в том, что рекомбинантной плазмидной ДНК pTOTEilox трансформируют клетки штамма Escherichia coli TG1, полученный штамм Escherichia coli TG1/pTOTEilox культивируют в богатой среде, выращенные клетки разрушают в буферном растворе, выделяют гибридный белок ILOX, расщепляют его ферментативным или химическим путем с последующим или одновременным восстановлением дисульфидных связей, а в образовавшемся декапептиде заменяют C-концевой остаток аминокислоты на амидогруппу».

Вам всё понятно? Я — только часть глаголов улавливаю. Я, знаете ли, в части «восстановления дисульфидных связей в декапептиде»… Жаль, конечно… Ну и фиг с ним: «Нельзя объять необъятное». А кто скажет — тому в глаз плюну. Как и советовал Козьма Прутков.

Я уже много раз говорил: попандопуле нефиг изображать гейзер высшей премудрости и фонтан абсолютного знания. Попадун должен учиться у туземцев, быть внимательным к своим людям, их понимать и им радоваться. Не установив межличностного контакта, вы просто просир… виноват: утрачиваете важные возможности.

Мара, безусловно, молодец. Родовспоможение… это — архиважно! Особенно в мире, где большинство женщин рожает через два года на третий. И половина из них — от этого же и умирает.

Мо-ло-дец!

Но у меня же такое… пазлообразное отношение к миру. Как бы чего-нибудь бы уелбантурить бы…? Вот образовалась новенькая фишечка — как бы её… заелдырить. Оригинальным образом в общую картину мироздания.

«Берём картину мироздания И тупо смотрим, что к чему».

Мара использует окситоцин в качестве гормона. Воздействует на гладкую мускулатуру, на сокращение клеток… При этом изначальное «магическое» применение — «приворотное зелье». То есть воздействие на психику, на мозг.

А как у нас с мозгами? Там мускулов нет. Но вещество может работать не только как гормон, но и как нейромедиатор.

«Вводить нейропептиды живым людям в мозг затруднительно, а внутривенное введение дает совсем другой эффект. Эти вещества с большим трудом проходят через гематоэнцефалический барьер… и в кровотоке работают как гормоны, влияя на работу различных органов помимо мозга. Однако неожиданно оказалось, что можно вводить их перназально, то есть капать в нос, и эффект получается примерно таким же, как у крыс при введении прямо в мозг».

В «Святой Руси» прямо в мозг, как у крыс, вводятся — проповеди, дубьё и кистени. В нос… «Посиди над горшком, подыши паром». Но если подумать…

Для меня — бывшего заядлого курильщика, вариант «вдыхания» — очевидность. Столкнувшись сегодня с необходимостью представить вариант доставки лекарства в лёгкие больного, я, естественно, вспомнил об ингаляции.

Две «информационных точки», полученные от Мары — «акушерское снадобье» и «приворотное зелье», позволили сформулировать гипотезу: в составе — окситоцин. Третья «точка» сегодняшней беседы — ингаляция, заставила вспомнить о закапывании в нос.

Мне осталось только совместить. И прибалдеть от возможных последствий.

«Опыты с перназальным введением окситоцина… показали… улучшается способность понимать настроение других людей по выражению лица…

…эффект перназального введения окситоцина — повышение доверчивости… оказываются более щедрыми в „игре на доверие“… дают больше денег своему партнеру по игре, если партнер — живой человек, однако щедрость не повышается от окситоцина, если партнером является компьютер…

Нормальный человек… становится менее щедрым (доверчивым) после того, как его доверие… было обмануто партнером. Но у мужчин, которым закапали в нос окситоцин, этого не происходит: они продолжают слепо доверять партнеру даже после того, как партнер их „предал“.

Если человеку сообщить неприятное известие, когда он смотрит на чье-то лицо, то это лицо впоследствии будет ему казаться менее привлекательным. Этого не происходит у мужчин, которым закапали в нос окситоцин».

«— Господа! Позвольте сообщить вам пренеприятнейшее известие! К нам едет ревизор!».

Говорить людям гадости — моя должностная обязанность. Просто — по занимаемой должности «Зверь Лютый». Нехорошо, если моих людей от одного моего вида будет инстинктивно выворачивать.

Ещё: увеличение уровня окситоцина помогает находить неординарные решения, снимает напряжение, отлично сказывается на общем состоянии нервной системы, выступает как естественное снотворное, ускоряет регенерацию клеток, играет ключевую роль в восстановлении мышечной ткани, является средством лечения возрастной атрофии мышц, обостряет восприятие положительных социально значимых стимулов…

«Окситоцин делает мужчин более восприимчивыми к сигналам и стимулам, несущим информацию, важную для установления хороших отношений (дружеских или сексуальных) с другими людьми… на женщин он влияет точно так же — у млекопитающих регулирует привязанность самки к своим детям, а у моногамных видов — и к половому партнеру…

Перед обществом… может встать… серия „биоэтических“ проблем. Следует ли разрешить торговцам распылять в воздухе вокруг своих товаров окситоцин? Можно ли прописывать окситоциновые капли разругавшимся супругам, которые хотят сохранить семью?…».

* * *

Человечество здесь — я. Один. Без ансамбля.

Остальные — аборигены.

«Биоэтические» проблемы — решать мне. С исключительно моей корявой, ущербной, пост-псевдо-советско-дерьмократическо-либерастической… этикой.

Хотите выразить мне свои глубокие соболезнования? — Спасибо. На добром слове.

Но решать — мне.

Решаю. О-ох…

— Мара, вот этого снадобья нам надо много. По ведру каждую неделю. Не шипи на меня! Ещё гавкнешь — пасть порву! Изволь сделать! Нет, Марочка, деточек грудью кормить — я не буду. Сделаешь — скажу зачем. Всё, пошёл я. Да, напоследок. Умница ты, Мара! Была бы моя воля — день-деньской сидел бы здесь да тебя слушал, рта не закрывая. Доброй ночи.

Кажется, мою лесть она восприняла благосклонно. А я ещё час не мог заснуть, пытаясь прикинуть последствия.

Понятно, что основное применение, как и было — при родах. «Укольчик в поясничку — и как само вылетело! Никаких мук!» — и в 21 веке слышал.

Но, почему бы не ввести в обряд венчания закапывание молодым в нос этой смеси? Перед алтарём. Для укрепления брака и усиления взаимной любви. Окропление святой водой делают — почему не дополнить окроплением перназальным? Опять же: забота о детишках усилится. И не только о своих:

«Если девственной крысе ввести в мозг окситоцин, она начинает заботиться о чужих крысятах, хотя в нормальном состоянии они ей глубоко безразличны».

С людьми и овцами — сложнее? Вот и посмотрим.

Третье применение, для меня очевидное — «боевое». Повысить уровень доверия в 2–3 раза… «разрешить торговцам распылять в воздухе вокруг своих товаров…».

Мой главный «товар» — сильно прогресснутая «Святая Русь». Почти каждая моя инновация, техническая или социальная, встречается «в штыки». Приходиться ломать людей. В лучшем случае: долго и упорно уговаривать, фокусы показывать. А вот если они мне будут доверять сразу… Сколько времени и сил можно сэкономить! Потратить на что-то другое полезное!

А уж какие увлекательные возможности даёт «управление доверием» в дипломатии…! Особенно — в здешней, монархической, персонализированной. Где столь многое зависит от решений конкретной коронованной особы.

Вот вкатил бы я пару капель в нос эмиру Ибрагиму и… Или — Боголюбскому… Хотя ему… Чует моё серденько, что Бешеного Китая в ноздрю не прошибёшь. Восприимчивость у людей разная. Для начала — надо на себе проверить. При некотором сходстве наших с ним… «кислотно-щелочных балансов»… Да и просто: на себе проверить — обязательно.

Четвёртая группа приёмов связана с усилением связности моего общества «десяти тысяч всякой сволочи».

Принимая разного рода изгоев, «отбросы», тех, кто — «отречёмся от старого мир, отряхнём его прах с наших ног», я готов к тому, что среди них много тех, кто вполне может «отряхнуть прах» и моего «мира». Очень полезно повысить уровень «парохиального альтруизма».

Тут свойства снадобье Мараны — просто манна небесная. Экспериментально показано, что под действием окситоцина уровень «эгоизма» меняется с 52 % до 17 %, «любовь к своим» — с 20 % до 58 %, «ненависть к чужим» с 28 % до 25 %. Окситоцин усиливает «внутригрупповую любовь», но не влияет на «межгрупповую ненависть». Ещё: стимулирует именно «парохиальный альтруизм», а не альтруизм вообще.

Для меня, понимающего что Всеволжск будет заселяться выходцами из весьма разнородных групп населения, «интернационалом извергов», крайне важно не только усилить «групповую любовь», но и придавить ксенофобию. Иначе — перережут друг друга.

Самород, например, при звуках мордовской речи сразу за нож хватается.

Общество раздирает на части не народ вообще, а группы элиты. Воспрепятствовать этому «раздиранию» можно разными путями.

Целостность древнеримской империи обеспечивалась, в немалой степени, Гомером и Овидием. Знание 4 поэм были обязательны для каждого приличного человека. Не знаешь, не можешь цитировать, не понимаешь отсылок и аллюзий — негоден, карьеры не сделаешь.

Отсечение персонажей из-за отсутствия культурной общности, отсекало отсутствие и общности политической. Арминий, воспитанный в Риме, мог воспринять военное дело, мог поднять племена германцев и отряды союзников против римских легионов. Но поднять легионы против Рима — невозможно. Легаты и центурионы не пойдут за человеком, путающим «Илиаду» и «Энеиду».

«Не наш человек».

Учившие одно и то же люди, во всех провинциях империи имели сходные ценности, сходные границы допустимого, понимали друг друга. Что уменьшало число и остроту конфликтов между ними, ослабляло центробежные тенденции внутри имперской элиты. Империю удалось уничтожить только тогда, когда к власти на её значительной части пришли люди, не учившие классику.

Создавая общество из чрезвычайно разнородных фрагментов, «отбросов человечества», я обязан использовать все средства повышения единства, слитности, связности. Административные, культурные, химические…

У этого нейропептида есть и другие следствия. Отшибает тягу к алкоголю… но это — в больших дозах и не у всех. Снижает интеллектуальные способности… Но не сильно — смогу компенсировать нормальной педагогикой. Усиление «доверчивости» у одних — увеличивает привлекательность мошенничества для других — придётся давить «тотальной полицией нравов» как у насекомых. Усиливает эрекцию… Ну и флаг им в руки.

Через три года на другом краю Европы, в прелестном замке на горе, случились кое-какие куртуазные игрища. В ходе которых была произведена ингаляция в один высокопоставленный нос. Отчего носитель этого носа «под венец пошёл совсем с другой». Нежели предполагалось по РИ. И случились изменения. В жизни кое-каких королей, герцогов и императоров. В судьбе их владений — тако же.

Даже ингаляция синильной кислотой не дала бы эффекта такой мощности! «Нет человека — нет проблемы» — какой дурак это сказал?! Вот там бы проблемы и начались.

Помимо разовых, «ударных» применений окситоцина при родах с осложнениями или в спец. операциях «по установлению доверия», мы стали применять препарат и в воспитательных целях. Среди «русских масонов», среди «ванькиных приёмышей» — сирот в моих приютах. Казарменный образ жизни, стандартная базовая учебная программа, единство условий обитания и воспитания, в противоположность разнообразию в боярских усадьбах и прочих частных домах, тому способствовали. Создаваемая мною новая элита приобретала бОльшую связность, бОльшую дружественность внутри себя. Что служило некоторым противоядием против повсеместного здесь сепаратизма, местечковости, феодальной раздробленности.

Размышления о возможных применениях нейропептидов, привели к осознанию ещё одной странности в поведении попандопулов.

Попаданцы-прогрессоры в своих похождениях часто смешивают в разных пропорциях три сущности: технологию, экономику, политику. Понятно, что качественные изменения ни в одной из этих областей, не поддержанные соответствующими изменениями в остальных — долго существовать не могут.

«Попаданский прогрессизм» — политический процесс. Но попандопулы не рассматривают возможность влияния биологических факторов (генетическая вариабельность) на политические процессы. И собственные возможности в этом поле.

Проще: делаешь кучу детей. «Вумные! Как я!». Они делают политику — «как я». А там уж и технологии с экономиками…

«Эх, зеленые сами пойдут! Подернем, подернем, Да ухнем!».

«Дубинушка» форева!

Чингисхан был одним из самых плодовитых мужчин своего времени. Не только в смысле создания величайшей империи средневековья, не только в части создания свода законов, формирования успешной армии, наведения порядка на огромнейших пространствах… Но и чисто генетически — «чингизят» было много.

Ну что, коллеги? Повторим и превзойдём?

«— Давайте трахаться почаще! Кричал на площади Илья. А люди шли, не глядя мимо. Но каждый думал: а давай!»

Все мнутся.

А как же мечта? О светлом, прекрасном, богатом… человечестве? «Ну всё — в меня!». Давайте размножимся и помечтаем!

«— Сарочка, у вас есть мечта?

— Да. Похудеть.

— А шо же вы не худеете?

— А как тогда жить? Без мечты?».

«Мечта» — есть. А размножаться — не хотят.

Это особенно странно именно для «гостей из будущего».

Нормальный президент-реформатор оперирует довольно коротким временным интервалом: один-два президентских срока. За это время он должен выполнить свои обещания, реализовать изменения, удовлетворить избирателей.

Диктатор или монарх имеет чуть более дальний горизонт — до конца жизни. А потом? — «После нас — хоть потоп».

Здесь, в родовом обществе «Святой Руси» постоянно звучит: «для внуков и правнуков». Это не так много: дожив до 60, вы вполне можете по-тетешкать своего гугукающего и пускающего пузыри правнука. Поколения сменяются быстро (15–25 лет), изустная память держится 100–120.

У попандопулы «горизонт событий» много больше: от точки «старта» до точки «вляпа». За ближайшие восемь веков здесь сменятся тридцать-сорок поколений.

Для сравнения:

«Порода украинская степная белая была выведена путем воспроизводительного скрещивания местных свиней с хряками крупной белой породы, причем в исключительно короткие сроки — с 1926 по 1934 г.».

Да, свиньи взрослеют много быстрее хомосапиенсов:

«Ремонтные хряки и маточки могут пойти в первую случку в возрасте 10 месяцев при обязательном условии хорошего развития».

Ну и что? — Развернутся 8 лет — в 200. — И что? Впереди-то — 800. И — оп-ля: новая порода людей! «Русская лесная белая». Отличается умом и сообразительностью. А также — ростом, весом и ударом.

Понятно, что жизнь — коротка. И у попандопулы — тоже. Но мы ж… за всю Россию радеем! Мы ж, ну, типа… за весь наш народ — душой болим и мучаемся!

Попаданец, шире — реформатор — строит новую общественную систему. Заложить в неё «заботу о здоровье народа», включая целенаправленный подбор брачующися… Собственно говоря, это уже есть — в любом сословном, ещё сильнее — кастовом обществе. Чуть ужесточить уже существующие во многих социумах требования к здоровью новобрачных… Почему в 21 веке об этом не знают? Или — знают, но не говорят? «Политкорректность» запрещает?

Как запрещали «приличия» пуританской Англии публикации Камасутры или табличек Ашурбанипала? Из-за сходства шумерских мифов с библейскими сюжетами?

Улучшить генетику «отеческой» популяции — весьма важное дело. Любое попандопуло, вопиющее: «Уперёд, Россия!», ну просто обязано интенсивно и самоотверженно повышать генетическое качество народов этой России! Упередить… Упердячить? Уперднуть? — О! Уплодовитеть и умножить!

Какой-то бургундский средневековый епископ хвастал, что увеличил население Бургундии на 142 человека. Да неужто мы-то…! Какого-то задрипанного католического епископишку…! С нашим-то…! Православным и восьмиконечным…! Да в разы и на порядки!

А потом, как и указано в законах Менделя… «Чти отца своего». И маму — тоже. Главное — знай. Учёт и контроль. Селекция, выбраковка, инбридинг, перевод рецессивных в доминантные, закрепление целевых признаков… Выкармливание, докармливание, случка…

И — оп-ля!: «Хомом сапнутая русская прогресснутая». Отличается стойкостью к… ко всему. И урожайностью в… в везде.

У человека насчитывают свыше 6 тысяч наследственных заболеваний. Уменьшите хоть наполовину — скольких людей вы спасёте от преждевременной смерти? Скольких — избавите от десятилетий жизни в мучении и страхе?

Ряд фундаментальных характеристик личности человека: интеллект, долгожительство, доброта… — существенно определяется наследственностью.

Я могу тут в штопор закрутиться и в землю завинтиться. Могу вместо «изб белых» — «дворцы хрустальные» построить. Как среднеазиатский джин — мигрант-строитель. Но вот «существенно изменить»…

«Все это выглядит довольно неутешительно для родителей: получается, что от воспитания в семье „кооперативные“ качества ребенка зависят лишь в очень малой степени… Если вы хотите, чтобы ваши дети были добрыми, лучше не стройте лишних иллюзий о „правильном воспитании“, а выбирайте себе доброго брачного партнера — так будет надежнее».

Почему попандопулы не занимаются евгеникой со своим активным участием? Ощущение собственной генетической… некондиционности? Или без «Виагры» на туземок… никак? Как у многих беженцев с Ближнего Востока в процветающей Европе — без упаковки в кармане — из дому не выходят. Чисто на всякий случай. Как постоянно носят с собой некоторые европейки — пачку презервативов. Тоже — «а вдруг…».

«Вот такой да в жизни квас Всё, девчаты, из-за вас. Вот кабы не было у вас Тогда б не встало и у нас».

Фольк говорит: связь — прямая. Есть — реагируй.

«— Ты комсомолка? — Да!

— Снимай штаны, иди сюда!».

А может — гумнонизм с феминизмом задавили? Хочется с ней по-человечески поговорить, о погоде, там, о новинках культуры… Не надо этого! Чего с ней разговаривать, когда на тебя смотрит «Вся Россия!». Миллионы в нынешнем поколении, десятки поколений будущих! Надо, надо товарищи! Превозмочь себя, отринуть чуждые ценности, навязанные извне не наши приоритеты и, как тот хряк «крупной белой породы»…

Сам не можешь — позови соседа. Прикинь по родословным, сформируй подходящее маточное стадо… Сколько в моей Демократической России больных? По генетически обусловленным параметрам? 10 миллионов? Ударным трудом, товарищи! Не вынимая, не отходя, не отвлекаясь и не пренебрегая… Не покладая, не утирая и не смежая…! И миллионов — станет 5! Остальные будут здоровенькими. А какое «огромное спасибо» скажет вам федеральный бюджет! Нет — бюджеты всех уровней! И даже лично сам… Вас обязательно наградят! Орденом — «Отец нации». Посмертно и прилюдно.

Или пугают эксперименты Третьего Рейха по выведению «чистой линии арийской расы»? Насколько мне известно — там всё было «по согласию». И даже — ко взаимному удовольствию. Сами понимаете, делать «чистых арийцев» без удовольствия — не кошерно.

Это, скорее, наш негативный отечественный опыт сказывается.

Русские царицы — Анна Иоановна и Екатерина Великая — проявляли интерес и соизволяли благосклонно… поэкспериментировать.

Первая любила уродов-карликов и мечтала вывести породу двуногих домашних любимцев. Собачек же вывели! Увы, эксперимент закончился вместе с царицей. Только «Ледяной дом» Лажечникова остался смутным напоминанием.

Вторая млела от мужчин высокого роста. И сомлела до того, что приказала подобрать высокорослым гвардейцам таких же жён. И снова увы: высокий рост в человеческом геноме является рецессивным признаком. А дальше она ждать уже не могла — померла, болезная.

Ну что, коллеги, приступим? Вспомним «Сплин»:

«Выключив лампочки в сорок электросвечей Люди ночами делают новых людей».

А тут и лампочки выключать не надо — нету их. Начали?

Увы… При всём моём уважении к попаданским талантам, к способности органически вжиться в роль «хряка крупной белой породы», к энтузиазму и самопожертвованию на поприще этого тяжкого и, не побоюсь этого слова, опасного для жизни и здоровья вида трудовой деятельности… Не потянем. Тут головой работать надо.

На «Святой Руси» примерно 8 миллионов жителей. Каждый год рождается 400 тысяч детей. Ваша личная героическая деятельность… заметного влияния не окажет. Тут не вагинально трудиться надо, а социально. В смысле: воздействовать на социум, предвидя последствия. В том числе, и для генетического здоровья нации.

Полезно помнить три закона генетики поведения Э. Туркхеймера:

ПЕРВЫЙ. Все поведенческие признаки людей — наследственные, то есть в какой-то мере зависят от генов.

ВТОРОЙ. Эффект генов сильнее, чем эффект воспитания в одной семье.

ТРЕТИЙ. Значительная часть вариабельности людей по сложным поведенческим признакам не объясняется ни генами, ни влиянием семьи.

Эти три закона — эмпирические обобщения, «выстраданные» специалистами по генетике человеческого поведения в ходе многолетних исследований.

«Генетически мотивированная случка» хомнутых сапиенсов всегда присутствовала в Святой Руси. И в рабовладельческой деятельности бояр, которые разводили русских людей как скот, и в околобрачных рассуждениях в среде самих аристократов. «Здоровая кровь», «крепкая порода» — звучит постоянно. Ещё жёстче в языческих племенах. Не заморачиваемые христианскими условностями, они постоянно видят прямую связь между качеством производителя и качеством приплода — соплеменниками.

Я не считал «разведение новой породы человеков» — главной целью. За исключением случаев, когда получение многочисленного потомства носителей определённых аллелей «производителей» — казалось мне важным. И, естественно, в ходе некоторых династических манипуляций.

Однако, изменяя общественные законы, писанные и неписаные, я учитывал и этот аспект. Стремясь чтобы наиболее разумные, здоровые, долгоживущие… люди давали больше потомства, чем другие.

Уже ближайшим летом я запустил программу качественного осеменения попавшего мне в руки куска человечества. Особенности здешнего средневекового социума тому способствовали.

Да полно тебе, девочка! Какая ты «результат генетического эксперимента»?! Ты от батюшки и от матушки родилась. «Детей бог даёт». Без моего участия. Хотя… В перебаламученной мною Святой Руси немного найдётся людей, чьи родители встретились бы без устроенных мною потрясений.

И что?! Тебе плохо? Тебе грустно, что ты сможешь прожить на пять-десять лет дольше? Что у тебя нет заячьей губы, прыщей по всему телу и кровь нормально сворачивается? Или — что тебе со мной сладко? Ну, так радуйся. Это — твоя радость. А не того места, откуда ты выродилась.

Конец шестьдесят девятой части

Часть 70

«Их сёла и нивы за буйный набег…»

Глава 380

«Всё проходит. И это — пройдёт».

Соломон — мудр.

Ух какой он мудрый! Аж противно.

Особенно остро мудрость царя Иудейского я ощутил, когда в предбаннике моего балагана дико завопили детским голосом.

Почему «балагана»? — «Сапожник всегда без сапог» — русская народная мудрость.

Вот я строю город. Построили кучу разных… зданий и сооружений. А сам… Хорошо хоть внутри конструкции из еловых жердей — войлочное подобие юрты соорудили. Прежде можно было палец в щель просунуть и снежок на улице пощупать.

Надо бы терем-теремок поставить. «Бы»… «руки не доходят». Потому что: «дурная голова — ногам покоя не даёт»?

Укрыл Трифу потеплее. Она что-то пробормотала во сне и уткнулась в подушку. Мы с ней вчера уточняли методику… Нет, не того что вы подумали, а преподавания грамоты взрослым. Про Ноама Хомского я уже…

Но — увлеклись… засиделись… залежались… закувыркались… Замучилась девочка. И мозгами, и… и вообще. Я же сплю по-волчьи, каждый час круги по балагану на четвереньках нарезаю. Не просыпаясь. Вот и ей приходиться то под стенку отползать, чтобы я во сне не наступил, то наоборот, ко мне, к тёплому, ползти и прижиматься. Прямо — не ночь любви, а марш-бросок по-пластунски. Так-то я обычно как султан восточный: отымел-отослал. Но нынче… Ноам Хомский замучил-утомил. Пусть поспит ещё чуток.

Нуте-с. Чего хорошенького, в части «сырья для производства конфет», принесло нынче течение жизни к моему порогу? Точнее — в предбанник.

В прихожей на земле лежал мальчишка. А Курт прижимал его за холку.

Сильно мой князь-волк изменился. После «хриповыдерания». Конечно, безопасность — святое. Но свободный доступ к моему телу — должен быть. А то превращусь в нормального монархического идиота. До которого даже и муха не долетит. И, соответственно, информации — не донесёт.

Мальчишка из моих сигнальщиков. Чуть отойдя от испуга, вздрагивая и оглядываясь на Курта, он совладал, наконец, с голосом и доложил:

— Тама… по Волге, снизу… люди идут. Мари. Много.

Установившаяся в последние дни морозная погода немало способствовала укреплению льда на реках. Соответственно, мирная пауза на нашем «острове»… Как и обещал царь Иудейский.

Что-то подобное я ожидал. Со всеми окружающими племенами отношения у нас враждебные. Частью — из-за моих собственных действий, частью — вообще. Всякий русский человек после Бряхимовского боя здесь — враг. Потому что местные племена, купленные подарками эмира Серебряной Булгарии, пришли на Стрелку. И были здесь биты.

«Кровь их — на руках твоих!».

С чем и живём. Хотя, конечно, руки перед едой — мою регулярно.

Племена должны попытаться сковырнуть меня со Стрелки, я к этому морально готов. Поэтому первый вопрос:

— Как вооружены?

Мальчишка хлюпнул носом и, испуганно оглядываясь на Курта, ответил:

— А, это… никак. Ну… тама… с под сотню народу. Дети и бабы. Худоба всякая… Ну… А мужиков с оружием — вовсе чуть.

По логике — туземцы должны на меня напасть. Какая-то вражеская уловка? Нацепили на себя шкуры крупного рогатого скота, женские одеяния… Оружие припрятали… Но — «дети»? Куклы какие-то тащат? И ещё: наблюдатели засекли их вёрст за 20 от Стрелки. Что-то сомнительно, чтобы маскировку в форме коровьих шкур так заблаговременно применять начали…

Враг — идёт.

Но как-то странно, непонятно. Надо сбегать, посмотреть поближе.

Начал собираться — хоть плачь! Людей нет!

Я, со своей вечной тягой к оптимизации, расставил людей так, что все при деле — бездельники отсутствуют как класс. Снять кого-нибудь с работы — работа застопорится. А они все нужны. Из бойцов — половина в карауле, половина отдыхает. Нет, если «прямая и явная угроза» — можно всё остановить, всех поднять. Как было, когда караван муромских «конюхов солнечного коня» пытался мимо Стрелки в Волгу прорваться. Но вот в такой ситуации…

— Чарджи — командиром, Терентий — управителем. Работать как прежде, смотреть внимательно. Сухан, Салман, Курт — со мной.

— Дык эта… и я.

— Илья Иванович, кабы в бой — тебе цены нет. Но тут до ворога — ещё добеги попробуй. А ты на лыжах бегать… Хотя я тебе и предлагал.

Илья Муромец, осевший у меня на Стрелке после разгрома верхушки Яксерго в их святилище в Каловой заводи, недовольно трясёт головой. Но… вы себе великого русского богатыря на беговых лыжах представляете? У этого потомка святорусского героя — фактура и кубатура как у великого предка. Не бегун. Куда Бурушка отвезёт, там и отмахнётся. А вот сам… Не, не надо.

Команда стандартная: чудище лесное, зомби, джин, нелюдь… А, ещё — «русский нацист». В лице Саморода — при любом вопросе по поводу туземцев первый ответ — «резать!». Потом, иной раз, и разумное чего скажет. Сейчас мне нужен толмач.

Брони нацепили, лыжи навострили…

«И куда ты, стерьва, лыжи навострила Для чего надела, падла, синий свой берет?…»

Он — не синий. Просто — мисюрка с кольчужным никабом.

Побежали.

За эти недели я успел всех своих погонять по лыжне. У гридней навык восстановился быстро, а вот остальные… Но самое главное — не пускать Курта вперёд по лыжне! После его лапищ с невтяжными когтями… Такие колдоё… неровности образуются — как по мёрзлой пахоте. А потом по этой… контрольно-следовой полосе возвращаться придётся. Ох, и намучаемся! Но «шерстистый крокодил» напрочь не хочет лезть в сугробы. Ему, вишь ты, там неудобно. Или залезет под ёлку, язык вывалит и смотрит. Наглыми жёлтыми глазами. Ну не оставлять же! Да и скучно мне без него.

«Детский сад — трусы на лямках».

Проскочили по накатанной лыжне до Кудыкиной горы. Пока народ отогревался, запросили подробности с дальней, самой пока последней по этой линии, вышки.

Странно мне. На племенной отряд удальцов — непохоже. Коровы у них — настоящие, роняют жидкие лепёшки. Бабы — настоящие. С волосами. Нет, конечно, для войны и парики можно придумать. Докладывают: детей грудью кормили. Далеко, сигнальщикам видно плохо — могли и по-придуриваться. Но чтобы ватажок марийцев такими штуками заморачивался…

Оп-па! А это ещё интереснее. По следу первой группы на приличной дистанции идёт вторая. Вот эти — нормальные. В смысле: мужчины, с копьями, есть щиты, видны луки и колчаны. Человек тридцать-сорок. Без скотины, баб и детей.

Арьергард? Группа прикрытия? Одни — бегут, другие — их догоняют? Выманивают «русских дурней»? «Ловля на живца»? Или ещё какая-то военная хитрость?

Проскочили три версты, по льду текущей здесь речки до Волги. На Волжский простор соваться не стали. Засели на невысоком берегу, в сугробах и кустах, ждём. Вот из-за берегового мыса появляется первая толпа… Блин! Беженцы какие-то? Мигранты? Скотина настоящая: вон, козы катышками дорогу отмечают. Что за хрень среди зимы?!

— Это что такое?! Это кто?!

Мой риторический вопрос получает неожиданный фактический ответ:

— Это — Гладыш. С Мадиной.

Каждый раз, когда Сухан самопроизвольно открывает рот — все вокруг замолкают. Надолго. Потому что переживают свою сопричастность к столь редкому событию.

Гладыша… помню. Был такой ходячий пример конфликта имени и сути. Имя — «гладыш», а сам — скелет ходячий. Брошенный из войска, соблазнён мною марийскими алмазами, которые, вроде бы, бывают. На глубине 5 км. И отправлен, по этому поводу, сопровождающим Мадины.

Мадину… тоже, конечно, помню.

Марийка, из рода лося, выдана замуж за эрзя в род коня, потому что: «девушка и за медведя выйдет», потом другие эрзя, из рода сокола, её украли, потом её украли мародёры из охвостья русских ратей, я «охвостье» прирезал, она побыла у нас общественной полонянкой, её снова украли ушкуйники, мы и ушкуйников истребили…

И тут я дал ей отпуск. Для посещения родных и близких.

Я не суеверен. Но эта женщинка… как переходящее знамя неприятностей. Была у меня надежда… типа — сходит в родительский дом, умоется ключевой водой, утрётся мамкиным подолом… Или иначе как стряхнёт с себя карму…

Судя по пейзажу, антуражу и реквизиту карма — не отцепилась.

После прозвучавших исчерпывающих разъяснений Сухана все задумались. Помолчали. Пережили. Задали сами себе все уместные вопросы. И сами же на них ответили. Молча. Как-то всё сразу ясно стало. Или — не актуально. Когда подумаешь малость. Кроме одного: а какие у них взаимоотношения со второй группой лыжников?

Надо уточнить и конкретизировать.

— Самород, сбегай спроси: что за народ к ним на хвост сел?

Мой «нацик» попытался эмоционально-матерно вслух поделиться своими глубоко исконно-посконными мыслями насчёт разговоров «со всякими этими»… Забавно. Но не в боевой обстановке.

Дальше он высказывал свои эпически-этнически окрашенные взгляды «белому безмолвию» — широкому заснеженному пространству замерзшей великой русской реки.

Толпа на реке при виде Саморода остановилась. Скучковалась, смешалась, подтянулась… Далеко — видно плохо, а слышно — и вовсе нет. И тут они побежали. Беспорядочно и бестолково. Роняя барахло, подхватывая детей и подгоняя коров. В нашу сторону. Прямо по Самородовой лыжне.

Потому что из-за мыса выкатилась вторая группа лыжников. Которые сразу радостно завопили и обрадовано рванули. К первой группе. Приветственно размахивая. Копьями и топорами.

Визг в первой группе усилился кратно, а вот скорость движения… Там падали люди, разбегались в стороны скоты, ронялись вьюки, мешки, кули, узлы и прочие… хотули. Включая меховые упаковки с маленькими детьми.

Чтобы бы всё это значило? «Встреча старых друзей»?

«Встреча старых друзей… Мы устали в разлуке И у каждого свой мир-багаж за спиной, Но пожмём, протянув другу, тёплые руки, И окатит знакомой чувств сердечных волной».

«Мир-багаж» — у каждого. Не только за спиной, но и в руках. А вот по тональности издаваемых звуков… Если и «окатят» друг друга «волной», то — не чувств, а более… жидким.

Головка растянувшейся толпы, визжа, преимущественно, девчоночьими голосами — у остальных дыхалки не хватает, уже начала втягиваться в узенькое устье нашей речушки, когда самые резвые лыжники-рекордсмены из второй группы догнали аутсайдеров из первой.

Толстая пожилая женщина на льду реки споткнулась, потеряла сбившийся платок, попыталась убежать на четвереньках. Радостный «лидер гонки преследования» ухватил её за седые косы, вздёрнул повыше голову и… вогнал ей в темечко свой топор. Потом резко дёрнул топорище горизонтально, так что половина черепа отлетела в сторону, отскочил, вскинул вверх окровавленный топор с налипшими длинными волосами, восторженно завопил.

Типа он — победитель. Великий и ужасный. Гудвин, мать его, средне-волжский.

Как-то… не гуманистически. И чего? Существенной разницы между людьми в обеих группах ни по одежде, ни по внешности — не вижу. Как у Любэ:

«Русские рубят русских…».

А здесь: нерусские — нерусских. Так чего напрягаться-то? У них, наверное, есть на то веские причины:

«Дед, а за что воевали? Что не сиделось в хатах? — Эти — чтоб не было бедных, Те — чтоб не стало богатых».

Классовая борьба — это аргумент. А Пуанкаре, как известно — голова.

Здесь, похоже, наблюдается пароксизм национально-освободительной борьбы. Одна часть нации освобождает землю от другой части. Племенные разборки: какой-нибудь «род суслика» выгнал «род тушканчика» из исконно-посконной норки. Теперь режут друг друга.

Вот сорок тысяч лет род человеческий существует — вот столько этим и занимается. Скучное, рутинное мероприятие. Повсеместное и повсевременное. Патриоты бьются с агрессорами. Кто из них кто — зависит от воспринимаемой глубины исконности. Если учесть, что на Русской равнине все хомнутые — пришельцы, что под Брянском были стоянки ещё неандертальцев…

А вот это он зря… Эдак его и зарезать могут. Факеншит! Да что ж он делает?!

— Луки к бою!

В хвосте убегающей толпы оказалось группка из нескольких туземцев. На которых наскочила группка из других туземцев. Которые с копьями. Туда, почему-то, метнулся Самород. Он в нашем русском полушубке — виден издалека, остальных я не различаю. И влез в драку — в него этими палками тычут.

Вот же, факеншит. Не дадут спокойно полежать, пофилософствовать в сугробе.

Мы подскочили со своих лёжок в снегу. Дистанция… меньше сотни метров, ветра нет, сверху с невысокого берега на лёд реки…

— Нападающих… Бой.

6-7 человек, среди которых торчал наш «русский нацист», окружило раза в два большее количество противников. Окружило со всех сторон. Даже и с нашей. К нам, соответственно — тылом. Ну и «на». Три приличных стрелка… (это я себе льстю) неторопливо, но без промедления… Наложи, тяни, пуск…

Кольцо окружения — уже не кольцо. Самород с примкнувшими — начинает отступать в нашу сторону. С другой стороны к противнику подбегает подкрепление. Которое мы прореживаем. И ещё раз, и ещё разик…

Хорошие у нас песни… Лучше сорок раз по разу…

Не, по песне не получится — убежали. Догонять? А зачем? Мне лично эти «суслики» — или «тушканчики»? — ничего худого не сделали.

Расползшаяся между невысокими берегами устья речушки толпа беженцев хрипела, блевала и плакала. Добегавшиеся до полного изнеможения люди, попадали на снег и теперь пытались восстановить сорванное дыхание и утраченное соображение. Найти родных. Людей, скотину и барахло.

В последней группе выделялся своим полушубком Самород.

Ещё он выделялся ошарашенными гляделками. Так же и поморозить можно!

— Ты чего так вылупился?

— Дык… эта… слышь… Она меня грудью закрыла! Ба-али-ин! Стыдоба-то! Баба! Поганка! Меня! Итить…

На снегу лежала Мадина в шубейке, пробитой на груди копьём.

— Ты ититьночить-то погоди. Ты давай раздевай красавицу. Перевязать надо. Гладыш где? Поди сюда. Объясни — что тут было.

Мадина попыталась слабенько возразить, но под шубой одежда была пропитана кровью. Так что я перестал обращать внимание на чьи-либо представления о пристойности. Как в части раздевания на снегу, так и в части поведения в бою.

Женщина, в самом деле, приняла на себя удар копья, предназначавшийся Самороду. Насколько осознанно? — Не мне судить.

— Самород, ты теперь ей жизнь должен. Свою. Кабы это копьё тебе досталось — был бы покойником. А она, бог даст, выживет.

— Чегой-то?!

— У копейщика удар на мужика поставлен. А у баб, сам видишь, от природы поддоспешник по корпусу. А второй раз ударить — ты ему своим топором не дал.

Что и отличает нашу ситуацию от сходного удара вермахтовского спецназера в «А зори здесь тихие».

Рану обработал, перевязал. Неудобное место, не затянуть толком. С прочими… разобрались. Насколько это можно сделать в полевых условиях на снегу. Противник, подобрав десяток своих убитых и раненных, прихватил что на реке подальше валялось, и убрался из поля зрения по своему следу. Беженцы, подвывая, собрали оставшееся барахло и убитых, потянулись нестройной толпой следом за Самородом в сторону Кудыкиной горы. А я продолжал переваривать информацию от Гладыша.

* * *

Полтора года назад эмир Серебряной Булгарии Ибрагим впёрся на Стрелку и стал строить здесь укрепление — Ибрагимов городок, по-русски — Бряхимов. Всю зиму эмиссары эмира уговаривали местные племена поддержать эту авантюру, обрести свободу от «плохих и жадных» русских, которых здесь, честно говоря, ещё не было, принять «руку эмира». После чего земля их «потечёт молоком и мёдом».

Земля-то потекла, только — кровью да мозгами. Из тех дурней, которые в эту глупость поверили.

На Стрелку собрались отряды из разных племён. Включая тех, между которыми есть давняя кровная вражда. Например, мари и удмурты. После разгрома русскими ратями, все племена забыли о «водяном перемирии», «вырыли топор войны» и стали вести себя свободно, природно и естественно. В смысле — резать друг друга безостановочно. Пошёл, знаете ли, сплошной «натюрлих».

«Редко, друзья, нам встречаться приходится, Но уж когда довелось, Вспомним, что было, и врежем по кумполу, Как на Руси повелось!».

Виноват: здесь не-Русь, поэтому — просто «исконно-посконно, как с дедов-прадедов заведено бысть есть». По Гайявате:

«Что ж ходить вас заставляет

На охоту друг за другом?».

Удмурты, как и почти все остальные отряды, довольно резво драпали вдоль Волги, вслед за «белыми булгарами» самого эмира. Мари и эрзя, которым далеко ходить не надо, быстренько рассосались по ближним волжским притокам в сторону своих селений. И забились подальше в чащобы, чтобы чьи-нибудь рати их не сыскали.

Однако в битом воинстве были отряды, которым путь «вниз по Волге-матушке» — противопоказан. Удальцам из костромских мери надо, как комсомолке из песни — «в другую сторону». Причём они лишены недавно поставленными русскими крепостями на Волге возможности пройти прямо по реке.

Они шли к эмиру в обход: через верховья Унжи и Ветлуги. Теперь им пришлось идти той же дорогой назад. Через земли мари. Для которых «унжамерен» (меря с Унжи) ещё больший кровный враг, чем удмурт.

Отношения между отрядами разбитой армии всегда враждебные.

«У победы — много отцов, поражение — всегда сирота» — международная военная мудрость.

Добавлю: племенные и средневековые армии живут на «подножном корме». В этот раз «кормом» стали селения и охотничьи угодья мари.

Есть несколько мелочей. Которые ну совершенно неинтересны нормальному попандопуле. Но смертельны для участника событий.

Воинские отряды племён, идущие в бой по призыву богатого и сиятельного соседа-феодала, отличаются от обычных охотничьих или идущих в набег на соседей. Отличаются численностью — платят-то по головам. И вооружённостью — хвастовство на экспорт. Тоже — влияет на оплату и статус.

Несколько достаточно многочисленных и хорошо вооружённых отрядов меря пробились через земли мари, грабя, выжигая и убивая своих давних врагов. Понятно, что оказать серьёзное сопротивление таким находникам местные селения с десятком-двумя взрослых мужчин в каждом — не могли.

Обычная тактика лесовиков — спрятаться. Увы, «унжамерен», проведённые весной марийскими же проводниками, по просьбе булгар, через марийские земли — получили представление о здешних путях. А, будучи сами лесовиками, находили лесные убежища мари куда лучше, чем булгары или славяне.

Марийские тиште — территориально-племенные союзы, задёрганные мобилизацией (в Бряхимов), демобилизацией (после Бряхимова), новой мобилизацией (против проходивших туда-сюда русских ратей) — существенного противодействия оказать не смогли.

С приходом осенних дождей «головорезы из-за Унжи», нагрузившись хабаром и полоном, убрались к себе в берлоги. Марийские роды, из тех, кто пережил это лихолетье, вздохнули свободнее, оплакали павших и угнанных, и стали восстанавливать селения, спасать то, что ещё можно было спасти. Что большая часть имущества, скота, посевов… понятно.

Но ситуация изменилась кардинально. Если раньше «кровная вражда» выражалась в «малой войнушке» в пограничье, когда группки молодёжи в несколько человек пробирались на соседскую территорию, воровали девку или корову и потом долго пыжились от своей доблести, то теперь «унжамерен» распробовали вкус «большого похода».

Одним из «фигурных болтов» империи Чингисхана была глубокая агентурная разведка. Агенты под прикрытием, обычно — торговцы или бродячие лекари, давали военачальникам довольно точную картинку будущих театров военных действий, путей, бродов, крепостей, расстояний, вооружённых сил, мобилизационных резервов, личных свойств предводителей.

Такая работа требует целенаправленных усилий, вложений людьми и финансами. Племена этим не занимаются, соответственно — этих знаний не имеют.

А тут — «их есть у меня»!

Есть проводники, которые знают тропы на сотни вёрст внутрь территории противника. Знания свеженькие: вот этим летом там хаживали. «Там» — храбрецов ждёт не тощая корова, а полное селение. Которое принципиально не может защититься при такой численности отряда.

«Явное численное превосходство».

Ничего нового.

Русь — страна городов, Гардарик. Потому что заколебали! И пришлось ставить селения в крепких стенах. «Зимницы» мордвы — та же причина. Но у эрзя и надежды отбиться не было — поэтому укрепления строили в глубине страны. Фиг найдёшь, да и по дороге в лесу пощипают.

У мари в эту эпоху вообще нет укреплений. Изгородь для скота вокруг селения — всё. Они будут! Вот-вот! Лет через 10–20.

Похоже, именно последствия Бряхимовского разгрома, глубокие рейды «унжамерен» на территорию мари и заставят местных охотников окапываться — строить что-то укреплённое.

Пока — расчёт на леса и болота. Болота замёрзли. По лесу лесовики-меря ходят не хуже лесовиков-мари. И идут они не привычными тропами, на которых столетиями обустраивали позиции для встречи врагов — от Волги, от устьев рек, на которых стоят марийские селения, а от верховьев, с тыла.

У мери — тоже ничего особенного в плане исторического процесса.

Переход от мелких и мельчайших отрядов в 3–5 человек к более крупным — штатный этап формирования нации. Дальше военные вожди должны стать постоянным явлением, накопить хабар и полон, назваться герцогами и трансформироваться в наследственных феодалов. Как случилось, например, у германцев.

Нынешние мари в германской истории… не очень. «Штатный этап» — не предусмотрели.

Однажды, сразу после Майдана, одесситы в КВНе пошутили:

«— У нас всё будет хорошо. Ну, или — логично».

Здесь всё было логично: пошла «игра в одни ворота», не «смертный бой», а «упражнение в тире».

«— Я не люблю рисовать, — сказала она и, забавляясь, провела быструю, ровную, как сделанную линейкой черту. — Нет. Это для меня очень легко. Если вы охотник, могли бы вы находить удовольствие в охоте на кур среди двора?».

«Унжамерен» — не Биче из «Бегущей по волнам», они находят удовольствие и в охоте на кур. Посреди марийского двора.

* * *

Находники резали и грабили аборигенов, постепенно сдвигаясь к юго-востоку. Пару дней назад один из отрядов захватил селение выше на Ватоме, соседнее с тем, в котором обретались Мадина с Гладышем.

Тут он… несколько привирает. Как-то внятно ответить на вопрос — почему они не вернулись в указанный мною срок — юлит. Ладно, позже докопаюсь.

Соседей взяли не всех, и «род лося» был заблаговременно проинформирован — он следующий в очереди. «В очереди» — на геноцид. В племенных войнах — подданные не нужны. Да и рабы-то…

Неразвитость товарно-денежных отношений… отсутствие транспортной инфраструктуры… архаичность социальности… низкий уровень развития производительных сил… Можно погрустить и об этом. Применительно к работорговле.

«Лоси» от новости перепугались, задёргались, долго обсасывали совершенно идиотские варианты. Типа эстонского:

«— Русские на Луну полетели.

— Все?!».

«Унжамерен» улетать никуда не собирались. Они, явно, «намылились» к «лосям» в гости.

Тут Гладыш негромко велел Мадине собирать вещи в дорогу.

— Куда это ты?!

— А к хозяину своему. На Стрелку.

Абсолютная уверенность в способности «Зверя Лютого» истребить любых находников, поддержанная предшествующими пересказами эпизодов Бряхимовского похода с моим участием и «показаниями очевидицы» в истории с ушкуйниками — разозлили туземцев чрезвычайно.

Представьте: все понимают, что сегодня-завтра придёт смерть. Всем. Неизбежно. «И, как один, умрём…».

Убежать — некуда, спрятаться — найдут, защитить — некому, даже «дорого продать жизнь» — отнюдь. У находников и оружие лучше — лучшее из трофейного, и навыка боевого больше, и, главное — много их. А тут какой-то хмырь, набродь беспорточная, ни роду, ни племени, совершенно спокойно собирается жить и процветать дальше. Убил бы гада! Для него «смерть неминучая» — не гибель неизбежная, а повод для прогулки! Не такой уж и далёкой. Под руку «Зверя Лютого».

Гладыша уже собирались бить. За отказ от добровольного участия в общей судьбе рода в форме смерти на копьях «унжамерен», но тут Мадина задала неприличный вопрос:

— А другие… им с нами… можно?

«Другие» — её родня. С которой у неё… сложные отношения. Которая её довольно резко третировала. Замуж выдали, «отрезанный ломоть» — чего назад припёрлась?! Ещё и подарками от этих злодеев-русских хвастает! А тут она за них, типа, «просит».

Ответа Гладыша никто не слушал. Ибо — неинтересно. Ибо вдруг, в полной темноте и беспросветности будущего, появилась надежда.

«Свет в конце туннеля».

Это — раздражает. Ибо создаёт необходимость выбора. Необходимость собственного решения. Главный вопрос не к Гладышу — «можно?», главное к самим себе — «а оно нам надо?». Лезть в тот «туннель», как кот в сапог… Думать, выёживаться, корячиться, напрягаться…

Народу в селении немного, но крик стоял до ночи. «Дискуссия без регламента до консенсуса с мордобоем» — не только русский обычай. Энгельгардт и прочие социалисты-народники были бы в восторге.

Увы, и в родовых, наполненных под горлышко социализмом, равенством, братством… общинах встречаются авторитарные личности.

Дядя Мадины, один из старейшин селения, врезал подвернувшейся невестке по спине посохом, рявкнул на жену и сформулировал:

— Мы… эта… пойдём… однако. Бегом! Мать…!

Отделить свою судьбу, судьбу своей личной семьи от общей судьбы рода… Сплошная ересь, подлость и измена с предательством. Однако дядя — свой, местный и в авторитете.

Прочие «мужи добрые» ещё долго «судили да рядили», но бабы, нутром учуяв предстоящие приключения с находниками, бросились собирать. Вещичек и детишек. Дело побулькало бы и затихло, но высланный вверх по Ватоме дозор из мальчишек сообщил о появлении вражеского отряда.

Дальше — все побежали. И бежали все сорок вёрст по заснеженному льду рек. Ночью и днём. Бросая барахло и теряя людей. Преследователи явно не ожидали от мирного населения такой прыти. До Стрелки беглецы всё равно не дошли бы — догнали. Но мы-то вылезли чуть раньше, как чёртик из табакерки, сбоку, «из служебного хода».

…

— Тебя как звать-то?

— Минья? Яныгит Паймет. Да.

— Так вот, Яныгит…

— Погодь, Воевода. Яныгитом его отца звали. Он — Паймет.

Хорошо, что Гладыш поправил. А откуда мне знать, что у мари личное имя мужчины — второе? Паймет Яныгитич… Мда… Звучит.

— Так вот, Паймет. Чего дальше делать будем?

Пожилой невысокий черноволосый мужчина. Седоватый, сутулый. По глазам — не дурак. Переминается передо мной, мнёт шапку в руках. За его спиной кучка таких же персонажей. В шубейках, озямках, армячишках… Или как там оно у них называется. Баб с детьми распихали по избам — отогреваются.

Распихали… Факеншит! У меня половина подворий в Кудыкиной горе — разобраны! Я ж никак не ожидал…!

Да, я никак не ожидал, что мне вот вдруг, посреди зимы, припрёт заниматься этногенезом русской нации. Не в смысле возвратно-поступательном, как вы подумали, а в смысле структурно-систематическом.

У меня куча дел — аж горит! С глазурью — вот только-только, инвентаризация — не закончена, сапожная мастерская — чуть дышать начала, о скорняках — только разговоры пока… И тут — на тебе! Изволь сыскать к вороху местных национальных вопросов — таких же ответов. Вот прям нынче! И решить надо так, чтобы потом не перерешивать. Потому как тут за каждым словом — судьбы людей. Им меняться — каждый раз больно. А иной раз — и кроваво.

Попадизм — помесь бега с препятствиями и КВНа. Пытаюсь подпрыгивать и острить. Или — умничать? Ай-къюкнул в прыжке…

— Паймет говорит — они просят защиты. От этих… «унжамерен».

Хорошо, что Гладыш сыскался — толмачит толково. А Саморода я услал с бабами разговаривать — ну не будет же он, даже при всём своём «нацизме», ксенофобнутости и истеричности на них кидаться с ножиком!

— Нет. Я — Воевода Всеволожский. Моё дело — защищать людей здесь. Своих людей. Здесь у меня — мир. А за всякого прохожего-проезжего вписываться… Если ты купец — пришёл, поторговал — иди дальше. Если новосёл — пришёл, принял мой обычай, становись в работу. Если бродяга вольный бездельный — пришёл и… и ушёл.

Я пытался как-то структурировать ситуацию, как-то найти «ящичек» для этих… мигрантов. Навесить этикетку и отнести к категории. У меня до сих пор не было вот таких пришельцев. Мои пердуновские, оставшиеся из войска, снятые, вольно или невольно с каравана, взятые с бою муромские и мордовские… Но вот таких… Как их и куда?

А чего я себе мозги мучаю? Пусть они сами мучаются!

— Кто вы, Паймет? Чего вы хотите и что можете? Это — решать вам. Я могу накормить ваших людей и дать им тёплый кров. Сегодня. Пришлю приказчика, вы заплатите за это — я не подаю милостыни. Утром — вы уйдёте. Вы сами пришли — вы сами уйдёте. Куда хотите. Вы — вольные люди.

Марийцы выслушали перевод, негромко побурчали между собой, потом Паймет, глядя мне в лицо, произнёс какую-то сложную фразу. И они все повалились на колени. Гладыш объяснил:

— Они все, всем родом, просят тебя, чтобы ты их похолопил. С детьми и с жёнами. Клянутся быть тебе верными рабами, служить верой и правдой, даже и живота своего не щадя, и из воли твоей никогда не выйти. Отдают себя в руки твои, душой и телом. Господине.

Глава 381

Оп-па! Порабощение целого народа… Ну, племени… Точнее — рода. Добровольное! И — тотальное… Ванька-поработитель…

Кто?! Я?!!!

Дерьмократ до корней костей и либераст до мозгов волос! Уелбантуриться…

Давно ли я бил себя пяткой в грудь и кричал сам себе: «Воли своей не отдам никому!». «Без свободы я — не я. А себя я люблю больше своей жизни!».

Ваня, можешь продолжать. Бить пяткой и кричать носом. Тебя в рабы — никто не приглашает, тебя — в рабовладельцы зовут. Это несколько разные должности.

Не ново.

Помню, как в Паучьей веси разглядывал обширную колышущуюся белую задницу насилуемой крестьянки, зафиксированную искусниками Макухи-вирника, ныне покойного, между жердями загородки для свиней. И своего первого добровольно похолопленного с семейством — избитого «паука» Всерада.

«Лучше нету „того свету“ Когда власть — да грызть начнёт».

А здесь — не власть, просто — соседи. Но результат — тот же. «Дяденька, прими нас в скоты двуногие».

Опыт, набранный в Рябиновской вотчине, позволяет уже не шарахаться испуганно, зажимая нос от омерзения, а спокойно размышлять, сравнивать варианты, адаптировать уже известное и освоенное — к конкретным реалиям.

Мда… фиг бы я что придумал, кабы не «Рябиновское сидение».

В Пердуновке постоянно были люди, которые называли себя моими холопами. Я их освобождал, того же Потаню или Звягу, а они снова образовывались. Преимущественно — в результате покупки за хлеб или наказания. Бывали и беженцы. Те же голяди. Но там контингент и ситуация — специфическая.

Здесь я ввёл категорию «рабы города». По сути — зэки, наказанные за преступление — вооружённое нападение на моих людей, в оказании сопротивления… В соучастии, подготовке, способствовании, обеспечении, не доношении, не воспрепятствовании…

Но что с этими-то делать? Выдать всем «холопскую гривну» на шею? По их настоятельной и задушевной просьбе. «Уважить»? Дать просимое «скотство»? — Противно. Делать из вольных людей — рабов… Не хочу.

«Явить милосердие»? «Подать милостыню»? Накормить, обогреть, защитить… От чистого сердца, от полноты души, от сострадания и сочувствия…

Ресурсы всегда ограничены. Дать этим — отобрать у других. Выкинуть создаваемое «светлое будущее» на ветер?

«Птицы божьи не сеют, не пашут, а всякий день напитаемы бывают» — христианская мудрость.

Птицы? — Летите. Туда, где за чириканье — платят. Главное — отсюда. Другое название птиц: «пернатые вредители».

Дилемма выглядит примитивно: или — рабство, или — милостыня. Других вариантов нет?!

Вышибить? — Перемрут. — Оставить? — А дальше?

Конкретика последствий… У меня крайняя недостача рабочей силы. По сути — второго по важности, после собственного времени, ресурса. Рабочих рук не хватает. Я уже объяснял: динамит или анальгин — фигня. Можно заменить или обойтись. Вон Ганнибал без всякого динамита скалы в Альпах уксусом колол.

«Можно». Если есть люди, делающие нужное дело. А если их нет, то… то — нет. Ничего нет!

Среди мигрантов две трети — дети. Иждивенцы. Которых надо кормить, обихаживать, учить и воспитывать… Что съест ресурсы. Терем-теремок для меня любимого — отодвигается… Да когда ж я, наконец-то, смогу нормально с девушкой покувыркаться?! А не закапываться под одеяло с головой?! Как делал это каждый раз с женой пророк Мухаммед.

И ведь ничего — нового! Вот такая, «всем миром», самопродажа в холопы превратила в крепостных большую часть свободных общинников Германии, Франции, Британии. Гордые франки, саксы и швабы добровольно отдавали свою волю всяким разным… соплеменникам, которые могли обеспечить им безопасность или пропитание. А храбрые ирландцы резали своих англичан — ленд-лордов, за то, что те отказывались их закрепощать. И, соответственно — кормить.

— Арендатор? Свободный человек? Гоу нафиг!

Свобода — смертельна. В условиях повсеместного распространения бурой фитофторозной гнили.

В Московские времена, благородным великорусским дворянам(!) будет на законодательном уровне(!) запрещено(!) добровольно(!) продаваться(!) в холопы(!).

А то завели, понимаешь, манеру самопроизвольно порабощаться:

— Слышь ты, холопская морда благородного происхождения, сапоги мне навакси!

— С превеликим удовольствием! Господин кормилец!

«Голод — не тётка, пирожком — не накормит» — русская народная…

Здешние отряды племенных удальцов-головорезов — не только не накормят, но и зарежут.

Самопродаться… В рабство… Мне — дикость. Всё что я читал, видел, слышал… Всё, что дошло до меня из тысячелетий человеческой истории, утверждает: рабство — горе, несчастье, мука мученическая. Результат бесчеловечного насилия, унижений, убийств и пыток… Но у меня-то за спиной столетия гумнонизма, либерастии и дерьмократии. Всего-то чуть-чуть. Столетий. Но они — есть. А здесь… В «Святой Руси» — аболиционистов нет. Зато — «все так живут». «Живут» — те, кто сумел удачно самопродаться.

Странно: очень редко где в мире восстания рабов приводили к победе. Рабство отменяли не рабы, а рабовладельцы. Именно им — «владельцам» — оно сильнее всего жить мешало? А вот нормальные люди очень даже просятся. Для них отдаться в рабство — счастье.

— Значится так. Люди из рода лося. Вы принимаете… мой закон, мою веру и мой язык.

Ваня! Что ты за хрень несёшь?! Закона ещё нет! От нынешнего «Закона Русскаго» — тебя воротит. Действующая «Русская Правда»… — забить, забыть и заплакать. Грядущая «Всеволожская правда» — только в черновиках. Какой «мой закон»?!

«Моя вера» — факеншит трижды и впоперёк! Ты ж — скептик-циник-параноик! Эгоист-пофигист! Закоренелый атеист-материалист-безбожник! Скормить диалектический материализм этим людям… Они же свихнутся! У нас и в 20 веке от этого мозги в трубочку сворачивались и паром посвистывали. Как чайники на плите.

Язык… Господи, какой у меня тут «мой язык»?! «Мой язык» остался там, в СССР, в эпохе «стагнации и загнивания»! Где было три балла «по русишу» и довольно! Здесь помесь нескольких славянских суржиков с примесью угро-финских разноплеменных диалектов.

Что имею, тем и… и — имею. Другого-то всё равно нет.

— Два года вы работаете на меня. На моём корме, то, так и там, где я укажу. Через два года сдаёте… э-э-э… (как сказать по-русски «экзамен на гражданство»? Они ж только — «на» — и поймут!) проверку на доброе… э-э-э… людство. Принимаете присягу. И становитесь вольными людьми. Моими вольными людьми.

Как-то я… аж вспотел. От форсированного лазанья по «дереву вариантов».

Может, нужно было три года? Как «молодым специалистам»? Или пять? Как срок натурализации у америкосов? Или 1? Как в армии РФ по призыву? Или лучше…

Гладыш перетолмачил мою… экспромнутую белибердень, мужики в полном согласии дружно попадали лбами в землю, попытались приложиться к ручке, многократно поклониться, выразить задушевную, глубоко сердечную, безграничную и по гроб жизни… признательность.

Уже натягивали шапки, когда Паймет, чисто на всякий случай, уточнил:

— А жить мы будем здесь?

— Это после решим. Сперва — санобработка.

Гладыш перевёл. И объяснил в деталях смысл неизвестного туземцев слова. От чего начались сплошной крик и возражения. Причём так это… неуступчиво. И плевали они на только что произнесённые мольбы и обязательства! «Нет!» — и всё!

Насчёт использования волос в колдовских процедурах и вытекающего из этого страха — я ещё в Пердуновке хлебнул. Тут ещё сильнее. Русские люди хоть поверху, а христианством тронуты. Как рябина в первый заморозок. Здесь — чистое язычество, черти в каждой волосине.

В Старой Пердуновке, ещё при Фильке — был страшный скандал. Теперь я знаю, что в здешнем Средневековье мужчина без бороды — или юнец, или скопец. «Недочеловек», не годен к супружеской жизни, к уважительному разговору, неполноправный объект всеобщих насмешек и издевательств. Обрить бороду — смертельное оскорбление. Бесчестие, после которого мужчина, как забеременевшая до брака девица в сурово-пуританском обществе, должен утопиться или повеситься. Голова без бороды — не голова. Так, «подставка под шапку». Выйти на люди с «босым», бритым лицом хуже, чем с голой задницей. Унижение смертельное. Не только посторонние пальцами показывать будут, но и свои домашние за спиной изхихикаются.

Я это — знаю.

И мне на это — плевать.

Для них волосня — основа их самоощущения. Их прежняя «самость» — мне вредна. Потому — обрить наголо. Над мольбами их, над плачами о бесчестии и опозоривании — я смеялся.

Я сам — вот такой. И среди моих людей — много таких. И вы — такими будете.

Коли думаете вы, что суть ваша во власах, так и надлежит срезать сии власы начисто. Ибо люди мне нужны новые, от прежней жизни, привязанностей, знакомств и правил — отрезанные. Так я и от вшей тела избавлю, и души ваши от былых обычаев очищу. И назад вам уже ходу нет.

«Назад дороги нет — позади борода!». И будете вы идти только вперёд, только туда, куда я вас поведу. По нашим правилам, по новым обычаям, под моей рукой.

Не я вас заставлять да примучивать буду — вы сами, ваши собственные «мозговые тараканы» — будут подгонять да пришпоривать.

И барахло, всю одежонку — долой. Варить. Долго. Каждую закладку — до полутьмы. Как здесь время считают — я уже…

За годы, прошедшие со времён первых опытов принудительного внедрения санитарии в Пердуновке, произошёл некоторый прогресс — клизмование, спринцевание и промывание добавились. Хоть какая-то защита от желудочно-кишечных и некоторых других инфекций. «Лоси»… ну очень не хотели!

Дяденьки и тётеньки! Клизма нынче — пропуск в рай. В наш, безопасный, сытый, изнурительный, бессонный, чуждый для вас, райский уголок. А кто — «нет», тому — «нет». Пшёл с отсюдова.

А уж когда они мне начали доказывать, что мыться не будут, чтобы «не смыть с себя удачу», я просто психанул:

— Вон — Волга. Ваша удача — там, за Волгой, на Ватоме жила. Там и померла. Нынешняя ваша удача — что вы сюда живые дошли. Всё. Тут уже моя удача. Одна на всех. Молитесь, чтобы и на вас хватило. А кто мыться не будет — вышибу взад. К этим вашим… «унжамерен».

Народ побухтел на своём языке, собрал вещички, детишек, скотинку и потопал за мной.

— Куда идём, Воевода?

Блин, и ведь не скажешь — на Кудыкину гору! С неё-то и идём.

— На Стрелку. В приёмный покой.

Как хорошо было утром бежать по лыжне! Хорошая погода, хорошие лыжи, хорошая компания. Дорога всё больше вниз… Как уютно было лежать в засаде в сугробе! Никто тебя не видит, ни откуда не поддувает. Снежок беленький, чистенький, синички недалеко скачут, чирикают. Лежи-отдыхай.

Как приятно было расстреливать придурков с высоты берега! Хороший инструмент, хорошая позиция, чётко видимые малоподвижные цели. Каждое движение — как песня. Наложи, тяни, локоточек выровнял, мушку с прицелом… пуск. Правильно сделал — правильно получил. Ещё один придурок завалился.

«Хорошо» — кончилось. Пошло… не то, чтобы «плохо», а — «надо». Суетливо пошло. Людское поголовье на Стрелке мгновенно подскочило в полтора раза. У медиков — завал. Нашли и вшей с блохами, и язвы с чирьями. А глаукому я лечить не могу. У пищевиков — аврал. Люди хотят есть. Все, сразу, много. И — в запас. Как это принято у охотничьих народов. И дело не в том, что у меня нет, и не в том, что приготовить надо. Я не знаю, как наша еда отзовётся в этих организмах. И они сами этого не знают. Поэтому — пост на три дня. Пить — только кипячёную воду с Мараниной смесью: кровохлёбка со слабительным.

Отчего они снова начинают выть и скандалить. Предполагая, видимо, что у нас нет еды, что я собираюсь их заморить голодом, что… Объяснений — не слушают. Пока не рявкнул.

Банщиков — по призыву: контролируемо, с проверкой чистоты за ушами и грязи под ногтями промыть такое количество тел и голов… Зелёным мылом! До хруста!

Парикмахеров — тотальная мобилизация. Бритьё в традиционно необриваемых местах… Да блин же! У них все места — нетрадиционные! Здесь вообще нигде ничего не бреют! Подстригают иногда.

Все процедуры, хоть я объяснял заранее, хоть Гладыш и Самород с Ильёй Муромцем на ихней гадячей мове… Постоянный визг:

— Не хочу! Не буду! Режут! Бреют! Убивают! Мылят!

Хорошо, что я их слов не понимаю. Но напрягает. Не хотел, но пришлось. Позвал Курта.

Нет-нет! Хрип никому рвать не надо! Чисто ознакомиться. С возможностью.

«Себя показать, на людей посмотреть» — обычная русская присказка.

Правда, в исполнении князь-волка… когда такая зверюга подходит не торопясь… К тебе конкретно. Осматривает своими рыжими глазами… Тебя лично. Принюхивается, фыркает, морщится… От твоего именно запаха. А то и вскинется на дыбки, положит лапы на плечи, заглянет, с высоты своего роста, в твои персональные гляделки, запрокинутые в небеса…

А вокруг — уже тишина. Потому что все уже слышали. Про то, что «Зверь Лютый» своего «крокодила шерстистого» специально на отрыв голов человеческих натаскивал. Спросишь — и могилки покажут. И ведь никто не знает! Что этому… «ужасу лесному» в башку его зубастую взбредёт. Никто.

А лесовики, в отличие от всяких… теле-кино-видео путешественников, очень хорошо знают — крупный зверь с человеком много чего сделать может. У каждого в близких родственниках — покойник. Образовавшийся после встречи с крупным лесным хищником. А уж настолько крупный…! Лицом к лицу… Мама моя, мамочка…

Помогло. Прерывистый громкий «возражательный» визг собственных мнений сменился согласным непрерывным тихим скулежом многоголовой толпы.

«Вопль ужаса, задавленный страхом».

Факеншит! Ну почему нельзя вести хомнутых сапиенсов к светлому будущему и элементарной чистоте без внушения животного страха на каждом шагу?!

Их надо где-то разместить. И одеть-обуть. Потому что состояние их обмундирования… после обязательной проварки… не внушает… уважения.

Уже глухой ночью, когда Мара закончила клизмовать наиболее нервных и «подозрительных по поносу», а совершенно умаявшиеся «наведением чистоты снаружи и изнутри» мигранты расползались по местам дислокации, в моём балагане…

Мда… Чуть не сказал — «собрались клоуны». Собрались ближники мои. Ещё и Паймета со слипающимися глазами позвали.

Был ряд штатных нервных выкриков:

— А нафига они надобны?! Нахрена ты такую орду приволок?! Гнать нищебродов в три шеи! На такую прорву жорева не напасёшься!

Ну и там много чего из серии: «При всём нашем уважении, но, Вы, босс — лопухнулись по-крупному». Потом Ивашко вытащил «козу» из ноздри, вдумчиво по-разглядывал и спросил, обращаясь к «козе»:

— Ну, и чего теперь делать будем?

Как бы ни хотелось «старожилам» выгнать чуждых и нищих «новосёлов» с пригретого уже места, «головка» общины, выпустив пар и продемонстрировав эмоции, перешла к конкретике. Поскольку пункт первый нашего неписаного закона гласит:

1. «Зверь Лютый» всегда прав.

Что во втором пункте — и сами можете догадаться.

Решения обсуждались всем советом и постепенно выстроились в систему.

Прежде всего, прямо завтра с утра — крещение. Всех, от мала до велика. С раздачей крестиков, новой чистой одежды и целой обуви. Ничего своего, ни нитки, ни колечка, ни волосины — у новосёла не оставалась.

«Всё своё — отдай». «Человек рождается в жизнь — голый. Так и ты новую жизнь у меня начинаешь». Правило утверждалось болезненно. Постоянные попытки приходящих — каждого! — обойти правило, мои уступки и исключения — заканчивались плохо. Волны визгов, криков, «всенародных возмущений» и моих ответных репрессий привели, «методом последовательных приближений» к приемлемой детализации. Правило утвердилось во Всеволжске для нескольких категорий новосёлов. Позже мы его смягчали, по мере распространения по «Святой Руси» и другим странам наших санитарных, социальных и правовых норм. Но никогда не исключали полностью.

Тогда же — провести присягу. Тут меня поправили — это надо сделать сразу. В несколько усиленной форме: «… и из воли господина ни в чём не выйду». А через два года — можно и повторить. В Падуе, о которой я вспоминал, клятва городу — ежегодно.

В известной стихотворной фразе: «Их сёла и нивы за буйный набег обрёк он…» не указано, что «набег» был «их». Может — «на них»? Тогда я остаюсь в рамках «гения русской словесности». В смысле: надо забирать себе «их сёла и нивы». А также — ловы и пажити.

Дальше — по-большевистски.

«Хлеб — голодным, мир — народам».

Это у нас получилось автоматом. На чём и стоим. Для этого, собственно, «лоси» сюда и пришли.

«За что боролись — на то и напоролись» — азбука жизни в России. «Бойтесь желаний — они исполняются» — то же самое, но шире, мягче, деперсонализировано и по-китайски.

Дальше — чуть сложнее.

«Землю — крестьянам, заводы — рабочим, буквари — детям».

Смысл — очевидный. Кто хочет учиться — в приют. Или правильнее — в интернат? Да хоть — в лицей! Не суть — казарма для детей. С интенсивным курсом обучения. Язык, ликбез, трудовое воспитание, физическая культура, строевая подготовка, ремесленные навыки. Кто хочет и может больше — следующая ступень.

Снова повторю: фиг бы мы что сделали, если бы не опыт Пердуновки! Не только мой или Трифин, но десятков моих людей, которые через это уже прошли. Они, на своих задницах, в своих головах, уже знали не только «что» — что нужно и можно учиться, но и «как» — как это делать.

Часть, из принятой молодёжи постарше — в ученики и прислугу. Ещё старше, точнее — физически более крепких — в работники.

Фактически, мы забирали из семей всех относительно здоровых старших детей и молодёжь. Чему все были очень рады: «ребёнок сыт будет и кормить не надо».

Напомню: парень с 14–16, девушка с 12–14 лет детьми здесь не считаются. Молодь, отроки и отроковицы, уноты и унотки — не дети. А трудоспособными, хоть и ограниченно, они являются… как бы не с 5–7 лет. С 7 — каждая девочка уже имеет свою прялку, мальчик пасёт гусей. Энгельгардт описывает 10-летнего пастуха, который гоняет волка пальбой из фузеи времён Отечественной войны 1812 года. Удержать на весу её не может. Поэтому укладывает на ветку дерева. Но даже сбитый с ног отдачей древнего ружья, кидается его снова перезаряжать.

Мы следовали не паспортным данным, ибо их и вовсе не было, но физическому состоянию детей. Длинный — взрослый. Границы возрастных категорий постепенно смещались. В зависимости от количества пришедших новосёлов, от их состояния. От моих потребностей и возможностей. Я постоянно стремился снизить планку вхождения моих приёмышей. Тяготея к 4–6 годам, как у турецких янычар. Что обеспечивало более полное «воспитание системы моральных ценностей», улучшало «сохранение ОКРП». Увеличивал численность воспитанников, что позволяло усилить качественный отбор. Однако разные производственные необходимости и ограниченность ресурсов, прежде всего — людских, тому препятствовали.

Вот, ныне ругают меня иные: Зверь Лютый — Святую Русь всякой неруси во владение отдал! Куда не глянь, везде в начальных людях — морды чуженинские да выблядки безродные. Доброму русскому боярину, чей род спокон веку на Руси славился, князьям русским верой-правдой веками служил — всякой наброди кланяться надобно, пути-дороги уступать. Не даёт, де, Воевода Всеволожский «узорчью земли русской» — ни чести, ни слава, ни места важного, ни дохода богатого.

И сиё — правда. Ибо службы я даю не по отцам-дедам, не по родовитости да славности, а по вашему собственному знанию да умению. Кто ко мне первым пришёл, того я первым и учил. И — выучил. Мои сироты — хоть в какой цвет уродившиеся — гожие. К службам мои. А вы, дети боярские, жирно ели, да сладко пили, да мягко спали. А ведь я всех звал! Ведь для всякого человека — у меня место есть! Вы — не схотели. Батюшки да матушки ваши — отговаривали. Не ходи сынок, свет наш ясный, на чужбинушку, к «Зверю Лютому» во подручники. Там и холодно, там и голодно, тама буйну голову срубят запросто. Вот тебе сынок, пирожок сладкий да пивка жбанчик. Постель мягкая да девка жаркая.

«Кто первым встал — того и тапки». Вот и вышло, что нынче вам и места, по гонору вашему родовому, на Руси нет. Только на посылках бегать — у моих людей, у неруси, у сволочи. Не любо? Так идите на могилки родителей! Поплачьтесь там, что не пустили вас в научение, на дела славные, на работы тяжкие: Всеволжск поднимать, Русь строить. На них плюйте! На них свои досады да злобы складывайте! Они вашу жизнь такой сделали! Ну и хлебайте теперь. Как «с отцов-прадедов».

Насчёт «землю — крестьянам»… Хай стоял долго. Но все согласились, что нужно расселить семьи новосёлов по бывшим мордовским посёлкам. Что, конечно, непросто, накладно, рискованно… Но иначе — никак.

Кроме Кудыкиной горы в окрестностях есть ещё два селища, из которых население сбежало от страха перед «Зверем Лютым». Потом, из-за зимы — не вернулось, осталось в зимовьях. Куды-то стоят, не сожжены, не завалены. Подправить, протопить, вычистить… И пусть новосёлы приведут их к «пердуновскому» стандарту. Для чего дать им корм, инструмент, утварь… И начальников. Из тех, кто за последние месяцы проявил себя толково в реконструкции Кудыкиной горы.

Тут меня снова поправили. Что обрадовало: Паймет голос подал. Хоть и через толмача:

— Зачем нам он? Мы и сами справимся.

Пришлось несколько… вспомнить. Что «он» — это не «он». Дети так часто мужской половой член называют. Потом переходят на матерный, потом на медицинский… Здесь — сразу на марийском. В смысле: вождь в ихнем обиходе.

Я уже говорил, что я — человек совершенно мягкий, бесконфликтный, на всё согласный…? Люблю соглашаться с собеседником. Хотя бы — с его алфавитом. Тут тяжёлый случай — у него и алфавита нет. И фонетический ряд другой. Но я — согласный.

— Разумно. Справитесь. Я — не сомневаюсь. Только у нас селища — не такие как у вас. Поэтому… Ты пойдёшь на Кудыкину гору. С семейством. Там поживёшь, поработаешь, подучишься, увидишь — как оно у нас устроено. А после — я тебя переведу. Тиуном в новое селение.

Прикинули и добавили ещё две семьи, в которых могут получиться «оны». И наоборот: часть наших прежних жителей из этого места решили переселить в новые, бывшие эрзянские, селища.

* * *

Так сформировалось ещё одно важное правило: «Новосёлы — россыпью».

Военная, идеологическая, политическая… даже — просто хозяйственная целесообразность, требовали «рассыпания» прежних общин, разрыва прежних родовых связей. И, что неизбежно из этого следовало, формирования новых общин смешанного состава. С максимальным разнообразием по тем же критериям: племенным, национальным, религиозным…

Берут комок глины, разминают её в прах, добавляют воды, и песка, и иных полезных вещей, смешивают, топчут, перетирают, лепят… Так Господь вылепил первого человека. Я — не Господь Бог, из глины человека — не умею. А вот народ из людей — приходиться. Смешиваю, мну, леплю, обжигаю. До звона, до каменной крепости. Чтобы века простояло. Так леплю я свой народ. Здю.

Все прежде существовавшие между новосёлами связи, кроме семейных частично, разрывались. «Семья — ячейка общества». «Ячейка» — остаётся, её связки с окружающим миром — строятся заново. Общество получается — другое.

«В 21 веке семейная связь предполагает наличие воспитания и передачи традиции. Что и есть историческая форма продолжения народа и нации. Дело не в генетике, а в историко-культурных связях».

Это утверждение гуманитария 21 века. Оно неверно в моих условиях.

Из трёх источников стереотипов поведения («традиций») человека — «семья» является наиболее слабым (30–15 %). Не трогая «константу»-генетику, мы видим, что «историко-культурные связи», что и составляет сущность этноса, куда более зависит от общества («социума»), чем от «семьи». На чём и основано явление «ассимиляция». Или — формирования наций иммигрантов. Дети, приехавшие вместе с родителями в новую страну, остаются членами той же семьи, но становятся, осознают себя, в большинстве своём, членами другой нации. Если только они не живут в этнических анклавах, в национальных гетто.

Я не могу изменить «генетику» приходящих ко мне людей, я сохраняю, преимущественно, их «семью». Поэтому основным полем деятельности, основным инструментом «создания народа» — является «социум». Создаваемый и сам себя создающий этнос «стрелочного народа», «племени Лютого Зверя», «интернационал извергов».

Чисто для знатоков: в средневековье этносы формируются значительно быстрее, чем в третьем тысячелетии. Примеры из Великой Степи и Американских прерий показывают, что этнические группы возникают, получают новые этнонимы, становятся различимыми для внешнего наблюдателя в течение одного-двух поколений.

Мне, «здесь и сейчас», не нужна никакая форма «продолжения народа и нации». Никакого народа из окружающих Стрелку. Всех и каждого. Потому что они все — средневековые. Их образ жизни… вызывает у меня отвращение, брезгливость.

«Так жить нельзя. И вы так жить не будете».

Народ — «историко-культурная общность». Целью любого попаданца-прогрессора, шире — любого реформатора — есть уничтожение всякого народа, попавшего ему в руки. По определению понятий — «народ» и «прогресс».

Ме-е-едленно.

Цель всякого прогресса — геноцид.

Частичный. «Историю» уже не изменить, но вторая половина определения — «культура» — заменяется новой. Включая «культуру агротехники», «культуру производства», «культуру общения», «культуру питания», «физическую культуру», «языковую»…

Прежний народ — погибает (уничтожается, вымирает, изменяется). Вместе с частью носителей этих «культур». Остальные — «принимают участие в этногенезе», становятся частью нового народа. Возможно — с прежним названием, но иного — по сути.

Мда… как-то я раньше с этой стороны… Нет, что попандопуло — стихийное бедствие, «терминатор», «глаз урагана»… Но чтобы — настолько, на национальном уровне…

«Не дай вам бог жить в эпоху перемен» — древняя китайская…

«Перемены» — эпохи смены одних культур другими. «Не дай вам бог…» — про каждого действующего прогрессора.

«Мировоззрение 21 века не предполагает наследование национальности и нации по генетическому родству, но полагает обычным наследование национальности в силу воспитания в среде, передающей национальные традиции, что презюмируется при наличии соответствующих родственных отношений».

«Русский негр», «русский китаец», «русский татарин»… — нормальный русский человек несколько нерусской внешности. Если он думает, чувствует, ведёт себя… по-русски. «В силу воспитания в среде».

В моих условиях «презюмировать» — есть излишне доверчивое утверждение. Дело в одной местной фиче.

В родоплеменном обществе, в «большой семье» — значительная часть традиций, воспитания, идеологии крутятся именно на этом уровне. В отличие от семьи 21 века. Разницу между «кудо» и «еш» — понимаете?

Всё «умные слова» выше — здесь, у местных племён — относятся к «большой семье», к «кудо». А «еш» — в «наследование национальности» — очень маленький кусочек.

Пример: в каждой русской избе есть «красный угол». «Святое место». Каждый здешний русский мужик строил себе дом. И сам делал в нём «красный угол». Ставил иконы, стелил рушник, располагал свечки… Проводил ритуалы, учил этому домашних. Садясь за стол, каждый читает молитву. Он — хозяин, «большак». Носитель и распространитель традиций.

В родовых селениях «святое место» («изикудо») — одно на всё кудо. Убери его, убери человека, который ведёт там моления («кудатя»), рассели людей иначе… Почти никто не сделает себе новое святилище. У большинства нет даже навыка — сделать такое же. Они никогда не принимали решения о создании такого объекта, у них нет опыта — как это делать. Какие правильные слова при этом говорить, какие притопы-прихлопы исполнять…

Проще: сравните участие в воинских делах «полкана» и сержанта-«деда». Ну не будет «дед» для своего отделения вышивать знамя части! Не хочет, не умеет, не свойственно… Ему — не нужно. И «полкан» — вышивать не будет. Но он знает: «должно быть». И найдёт кому приказать.

Глава 382

Мои люди — «десять тысяч всякой сволочи». Другие ко мне просто не придут. Сначала человека должна выбросить его община, его прежнее течение жизни, потом он пойдёт-побежит и, может быть, попадёт ко мне. «В лапы Зверя Лютого». А я сделаю из него «моего человека». Ну, или он дуба даст.

Прежде я, по умолчанию, предполагал, что моя «сволочь» — русская. Той кривическо-северской консистенции, которая преимущественно попадалась на моих здешних путях.

Теперь жизнь заставила сделать два расширения.

Во-первых: этническая принадлежность «сволочи» — не принципиальна.

Мог бы и раньше догадаться. У меня есть торк Чарджи, Алу, который упорно считает себя кипчаком, несколько литваков из голядей, появились мужики из ратей, которые, вроде бы, словены, вятичи, сицкари, есть муромские и мордовские бабы…

Во-вторых: «сволочь» можно не только принять, поджидая пока её вытолкнет община, но и сделать. Рассыпав эту общину. Как получилось с эрзя-утками, с мари-лосями. Что я рискую получить в результате?

Есть термины: «нация», «национальность», «народ», «народность». Все они включают понятие — «историко-культурная общность».

Сразу: общей истории у нас… пока нет. Поэтому «общность» будем делать… культурно.

«Народ может состоять из различных народностей, народы могут быть соединены в нации. Нация может восприниматься со стороны как „один народ“, но при ближайшем рассмотрении обнаруживать в себе различные народности/национальности. Те же „англичане“ — со стороны все „англичане“, а изнутри, помимо собственно англичан, валлийцы, шотландцы и прочие ирландцы.

Для понятия „народность“ и „народ“ неотъемлемой частью определения является язык. Для понятия „нация“ язык становится факультативной частью определения.

Нация — социально-политическое явление. Культура включается в него постольку, поскольку она включена в социально-политическую жизнь.

Внутри нации могут уживаться весьма разные народы, с разными языками и бытовыми привычками, но объединенные некой социально-политической общностью… Классическим примером нациестроительства можно назвать Советский Союз…

Для народа языковая и культурно-бытовая ассимиляции являются обязательным условием…, для нации эти условия не обязательны, а на этапе консолидации вредны как излишние препятствия.

Всегда… в России живет и развивается единая нация, состоящая из различных народов. Российское государство — не государство одного народа, а государство одной нации…Великобритания не называет себя Англией. Потому что Англия — это только часть Великобритании…

Шотландец не назовет себя англичанином, но может отнести себя к британской нации».

Не поэтому ли утвердилось название-прилагательное — «русские»? Когда, после довольно быстрой ассимиляции готско-варяжско-скандинавско-литовско-моравской «руси» среди разноимённых славянских племён не осталось народа, который бы мог бить себя пяткой в грудь и кричать: вот мы — настоящие! А вы все… так, присоединённые?

Забавно. Здешние жители «Святой Руси» называю себя «русские» — только при конфликтах с иностранцами. А так-то они… все — «шотландцы». Из разных «шотландий». Причём, «англия» — отсутствует как явление.

Список «Городов Русских» включает города Болгарии и Моравии. Летописец, говоря о Меркурии Смоленском, упоминает, что он «из моравов», но считает его русским православным святым. Типа: моравы — один из народов, составляющих «русскую нацию»? «Повесть Временных Лет», говоря о людях, служивших первым князьям, упоминает: «из угров», «из ляхов»…, но тон повествования такой же, как и о других персонажах, об «исконно-посконных». Мадьяры, поляки Часть «русской нации»? С 12, примерно, века тональность меняется — «чуженины». Сработала «Великая схизма» — раскол 1054 года между восточной и западной церквями? Однако литвинов-язычников продолжают считать своими: Довмонт, Ольгердовичи…

Татаро-монголы Батыя — безусловно «чужие». Но проходит несколько столетий и основатель Ипатьевского монастыря описывается как вполне «свой», русский. Хотя и «мурза татарская».

«Английский ирландец»… — ухо режет. А «русский татарин»?

«…русский национализм как попытка построить государство одного народа, а не одной нации является точно таким же этническим сепаратизмом, как и любой другой.

Попытка создать государство на принципе укрепления народа, а не нации, в России — противоречит историческому факту и интересам страны…

Когда отличия народов, входящих в нацию, еще отчетливо сохраняются, ей требуется преобладание объединительных тенденций над сепаратистскими.

Один из способов — создавать минимум препятствий для реализации имеющейся этнической, народной самоидентификации. То есть не задевать национальных чувств. Одновременно с этим активно пропагандируя то, что объединяет отдельные народы в нацию.

Небольшие народы объективно находятся под давлением, они неизбежно перенимают государственный язык нации, наиболее распространенные культурные обычаи. То есть размывают свою идентичность. Этот процесс в любом случае будет происходить.

При этом у государства есть два интереса — во-первых, поддержание культурного многообразия, которое само по себе полезно, во-вторых, сохранение лояльности элиты соответствующих народов.

Уменьшение привлекательности общенациональных черт или подавление какого-либо народа, в том числе того, который назван „системообразующим ядром“, очевидно не входит в интересы государства.

Поэтому задача государства — не „уменьшить привлекательность и притягательность ядра“, а поддержать тех, кто и так объективно постоянно подвергается ассимиляционному давлению.

Меры по поддержке должны быть адекватными и соразмерными, но они всегда будут выглядеть как привилегии внутри страны. Просто потому, что поддержка — это предоставление лучших условий более слабому».

Ну, типа: «список рецептов по этногенезу».

Конкретизируем по месту-времени. Поскольку «Великая Русская Нация» на «Великой Русской Равнине» была, есть и будет, хоть и переменного состава, то и нефиг заморачиваться по её поводу. Народы, «объединенные некой социально-политической общностью» будут существовать и «объединятся» и без меня. И флаг той общности в руки. Мне это нынче — «не по деньгам».

Второй уровень — народ. «Великий Русский Народ». Мда… Состоит нынче из нескольких сотен семей: князей, старших бояр, высших иерархов, дальних купцов. Остальные миллионы ни разу в жизни не только не сказали «Я — русский», даже не подумали.

Третий уровень — народность. «Стрелочная народность» в составе «Великой Русской Нации»… Что автоматом приводит к выбрасыванию в мусорку всех вышеизложенных рецептов: область реального применения не соответствует заявленной.

А собственные выглядят так:

1. Сепаратизм — давить. Тут это вообще — трибализм называется. Термины «этнократия», «процентная норма», «пропорциональное представительство»… вызывают чувство разрухи. Конкретному больному нужен конкретный врач. Лучший из возможных. А не — «правильно этнически окрашенный». Если система не способна воспроизводить лучших по критерию профессиональности — система сгниёт и рухнет.

2. Не задевать национальных чувств — безусловно. Человек не виноват, что родился в роду лося, а не в роду утки.

3. «Сохранение лояльности элиты соответствующих народов» — отпадает. Я уже объяснял, что, подобно древним монголам, предпочитаю видеть любую туземную элиту «в гробу».

4. «Создавать минимум препятствий для реализации имеющейся этнической самоидентификации».

Да. Никаких препятствий. Просто гнать в шею. Меня здесь это бесит каждый раз и который год. Если человек на вопрос:

— Ты кто?

Отвечает:

— Мануш. Плотник.

То с ним имеет смысл работать: он умеет делать своё дело, он уважает себя, своё мастерство.

А если ответ:

— Мануш. Из рода полосатого тушканчика.

То он не имеет личных талантов, он ничем мне неинтересен. Его главное достижение по жизни в том, что сколько-то лет назад какой-то «тушканчик» успешно вдул своей самочке, в результате чего появился вот такой… Мануш.

Главный вопрос самоидентификации: ты, прежде всего, человек, со своими личными умениями, свойствами… личность? Или ты — прежде всего, часть чего-то — тушканчиков, сусликов, лосей, петухов?

5. «Меры по поддержке всегда будут выглядеть как привилегии…» — обязательно! Час привилегированных дополнительных занятий русским языком. За счёт сна. Потому что другого времени у нас нет.

Или мы — все вместе. Тогда каждый делает равную долю общего труда. А лично тебе необходимое: хоть — брачные игры, хоть — знакомство с юсом йотированным — в свободное время. Или — ты нахлебник, тебя надо «обрабатывать». Тогда тебя бьют при всяком удобном и неудобном случае. «Паразитов» никто не любит.

Или — мы равные. В правах и обязанностях. Или — у тебя меньше обязанностей. Тогда и в правах… — адекватно.

Такую, дополнительную к предельной, нагрузку выдерживают только более физически и интеллектуально здоровые и выносливые.

Свойства личности, необходимые при обучении — памятливость, догадливость, умение воспринимать новые правила и обнаруживать новые закономерности, что собственно и измеряют тесты IQ, более актуальны в инновационном обществе, чем в консервативном. Эти же качества более важны для торговцев, начальников, чем для крестьян, ремесленников.

В «Святой Руси» запомнил один раз в жизни как подошву пришивать — на всю жизнь достаточно.

«Тяжело в учении — легко в бою». Выдержавшие более интенсивное обучение хоть чему — хоть здешней кириллице или иероглифам китайским — более перспективны для карьерного роста. Они — «обрусевшие инородцы» — станут национальной элитой нового народа. Потому что они — лучшие. По критерию: эффективность в динамически меняющемся обществе.

Не ново: сходное явление лежит в основе древнерусской знати. Рюрик и его люди, придя в Новгород, словенского и кривического языков изначально не знали. Им пришлось не только бить аборигенов железяками по голове, но и научиться понимать.

6. Весь этот… «этногенез» делать максимально быстро. Что означает — довольно жёстко. Не из любви к насилию. Мне, честно, говоря, даже просто уговаривать — лениво. Куда приятнее работать с единомышленниками, чем кого-то напрягать, промывать и разворачивать.

Но — «фактор времени». И сейчас — краткосрочно, и в будущем — в перспективе.

Не обеспечу единства общины — придут булгары или рязанцы, «утки» или ушкуйники… и — вырежут. Всех. Не заморачиваясь этнической самоидентификацией. «Не взирая на лица».

А вдали маячит «Погибель земли Русской». В ходе которой… — аналогично, «не взирая на…».

Вот это всё, все мои труды, частицы души моей, которые я в эту землю, в этих людей, в эти постройки и промыслы вкладываю… всё дымом пойдёт, пепелищем станет! Не чьё-то там — моё! Дымом да мусором…

Как-то мне такое «светлое будущее»… некошерно.

Итого: форсированно делаем из пришлых — русских людей. Хотя, повторюсь — русских на «Святой Руси» почти нет. И кучу именно «русских», «исконно-посконных» вещей, типа «Русской Правды», «Устава церковного», княжеской власти, холопства, работорговли, народного веча, «изукрашенной» прялки с гузном, подсечно-огневого земледелия… я выбросил с самого начала. Такая… весьма нерусская система получается.

Я даже подумывал какое-то новое название своей народности дать. Не столь амбициозное и пресловутое.

К примеру: еврозиты.

Звучит… Энергично. «И тут вам пришёл еврозитец…». Ударение — по аналогии с «трампец».

Но, хоть каганата нет уже два века, туземцы в здешней местности до сих пор при упоминании евреев начинают искать топоры и вспоминать потаённые тропки в болота. А дети — плачут.

Закономерно: могила знатного хазарского воина 8 века по составу и качеству вооружения похожа на захоронение русского боярина 15–16 веков. Но разница в 7–8 веков! Понятно, остановить хазар здесь никто не мог.

Другой вариант названия — азиопы — мне тоже очень нравился.

Есть же эфиопы! И мы такими будем. Гордыми и загадочными!

Но мои ближники как-то… крутили головами и вспоминали разные… созвучные слова.

Так мы и остались неназванными. Просто — «стрелочники». Позже «волгарями» называли, иногда — «новорусами». Ещё, по моему прозвищу — «лютичами» или «зверичами».

Чтобы создать новый народ из «осколков человечества» — нужно создать новые связи между людьми. Для этого — уничтожить старые. Растереть «осколки» — в пыль. Как делают стеклянные фритты. Затем — сплавляют заново.

Для мари, с их, преимущественно, соседской общиной, такое изменение — «рассыпание» — было не столь болезненно.

Процесс — знаком. Один из вариантов реализации: урбанизация.

Что не ново: в русских летописях есть масса упоминаний об основании русскими князьями городов, и мало — о расселении людей в сельской местности.

Замечу: я снова нагло пру против канона.

Стандарт: локальное размещение национальной общины. Почти никто в Средневековье не размазывает поселенцев «тонким блином». Наоборот: локальность обеспечивает связность поселенческой общины. Самоизоляцию, гетто. Поселенцы сами к этому стремятся. Что позволяет властям специфически их использовать. В форме отдельного объекта налогообложения, в роли громоотвода при «взрывах народного гнева», в качестве источника особых воинских формирований. В противовес прочему населению.

Так расселял пленных поляков по Роси Ярослав Мудрый. Так, отделяя «чёрных клобуков» от «дружины» и «киевлян», строил в Киеве свою «политическую треногу» Владимир Мономах.

Представьте: немцев-переселенцев в 18 веке селят не в Поволжье, а россыпью — по одной семье в русских деревнях. Какой бы скачок урожайности случился? Люди плохо учатся новому «на слух». Лучше — видя наглядный пример, совокупность агроприёмов, перед глазами.

Забавно: как затворы в полевых транзисторах обедняются — помню. Даже погоняло препода — «транзисторный фюрер» — вспоминается сходу. А вот сравнительной этнографии, теории этногенеза — не помню. Не учил никогда. Теперь придётся самому… «шишки набивать».

Мораль: при отборе кандидатов в попаданцы необходимо вести отсев по критерию — «способность к самообразованию». И обязательно проверять в условиях, «приближённых к боевым». Типа: чтобы рядом что-то непрерывно горело, визжало, било по морде, падало и воняло. И ты в этом во всём — бурно этногенезишь. Или правильнее — этногенетируешь?

* * *

— И вот ещё что, Паймет. Среди ваших людей есть вдовы, вдовцы, бобыли, сироты. В селения пойдут только целые семьи. Остальным надлежит жениться. В три дня. Кто не обвенчается — будут тут работы работать. У кого из вдовых малые дети… Пойдут в приёмыши. Кто — ко мне в приют, кто — в те семьи, кто расселятся.

«Семья — не семь „я“, а — десять». Это стало ещё одним правилом.

* * *

Переходя к общему святорусскому стандарту жилья (деревня), хозяйства (хлебопашество), мы требовали и стандарта в численности семей. Высвобождая, тем самым, рабочие руки и…

Да, факен же шит! Мне малышей не выходить! Самых маленьких раздавали по семьям. Чуть позже распространённость приёмных детей была поддержана налоговыми, экономическими, идеологическими и другими мерами.

По сути, Всеволжск работал «сепаратором человеков». Основной продукт: «русская крестьянская семья» — муж, жена, восемь детей.

Одиночки (бобыли, вдовы, сироты) и старики отсекались. Не в смысле — «секир башка». Не-не-не! Хочет человек жениться? — Молодец! Давай! После сдачи экзамена на грамотность. После нескольких первых исключений, мы, всё-таки, стали жёстко следовать этому правилу. Поскольку ресурсы уже позволяли.

— Сирота? Вот тебе батюшка, вот тебе матушка… Ах, они не хотят? Ну, тогда им и гражданство не светит. А светят им разнообразные приключения в лесах и болотах. Где я нуждаюсь в принудительном труде не желающих принять мои законы и обычаи людей. «Орудий говорящих».

Одновременно из семей переселенцев изымались старшие дети. Для обучения, для посильных работ. Ко всеобщей радости — «ребёнок сыт будет, рукомеслу выучится». В казарменном положении, в интенсивной работе и обучении, они быстрее воспринимали язык, ценности, навыки. Становились «моими людьми». А на их места в семьях приходили сироты. Малыши, которые, в большинстве своём, иначе — просто не выжили бы.

«Этногенез перемешиванием» шёл на трёх уровнях. На верхнем — Всеволжск принимал в себя разные племена, общины, группы, персонажей. На втором — формировал смешанные «миры» — общины-поселения. На третьем — заселял «миры» смешанными семьями.

В цифрах: нормальный марийский или мордовский «еш» (малая семья) — 6–7 человек. После отделения стариков, одиночек, старших детей — 5. К которым добавляется ещё пятеро сирот. В немалой части — дети родственников или прежних соседей.

Обычно «кудо» таких в лес умирать не выгоняет. Они остаются «меж дворами». Такие… «дети полка». Кусок хлеба — в последнюю очередь. Развалив систему «кудо», я должен был придумать замену прежней «социальной защиты». Вместо «общемировой» заботы кудати — забота «большака». Тоже — хозяина дома. Но в малой семье, в «еше».

Часть сирот составляли дети из других родов, позднее — других племён и народов. Что позволяло форсированно использовать то самое «культурное многообразие», которое «полезно само по себе».

В разнородной среде, составляющей каждую конкретную семью, носители переразвитой ксенофобии или любого иного фанатизма — не выживали. С младенчества дети приучались к большему разнообразию, чем в закрытых общинах. «Разнообразию» — даже в мелочах, типа вышивки по вороту рубахи.

Это заставляло учиться договариваться. Не смотря на разницу в генетическом происхождении.

— Я — не конь! Я — лось! Я с ним из одной миски есть не буду!

— Не ешь. Другой-то нет.

«Лосям» в день санобработки я это не рассказывал. Не потому, что скрывал, а потому что и сам этого не знал. Потребовалось немало времени, чтобы придумать, сделать, посмотреть на результаты, исправить и улучшить. Подгоняя к новым условиям и проблемам, которые постоянно подкидывала мне здешняя жизнь. «Похолопливание рода лося» дало толчок: вот об этом нужно думать.

* * *

— На те же грабли лезешь, господин Воевода Всеволожский.

— На какие — «те же»?

— Как… с Любавой.

Длительное совещание закончилось глубокой ночью. Уж на что у меня «балаган» дырчатый, а пришлось проветривать — надышали… Народ разошёлся, переваривая полученные поручения, додумывая и согласовывая непонятки и детали. Возле меня задержался Чарджи. Дождался, пока последние ушли подальше, и выдал. Своё резюме.

* * *

Забавно видеть, как меняется его отношение ко мне. После гибели Любавы, убийства Володши в Янине и моего «выпрыга из-под топора», оттенки душевности, дружбы, равенства… всё больше заменяются отношениями слуга-господин. Верный, исполнительный, преданный… слуга — с одной стороны, и — добрый, благосклонный, требовательный… господин — с другой.

Это — движение его души, его собственная инициатива.

Инал ко мне в холопы набивается? И — «да», и — «нет».

Служилому, особенно — строевому человеку, нужно верить в командира. Как вера в сенсея, в гуру помогает ученику переносить тяготы собственного обучения. Укрепляет собственные силы, добавляет осмысленности жизни. Надежда на высшую внешнюю силу, на недосягаемую мудрость предводителя — делает крепче последователя. Умный ученик не ждёт, пока учитель навяжет такую веру, воспитает, внедрит в сознание — сам стремится к этому, сам желает, сам себе внушает.

Люди, в массе своей, кричат «хайль» не потому, что иначе их побьют, а от глубины души. Уверенность в мощи, в превосходстве своего вождя — укрепляет уверенность в себе.

Элементом такого самовоспитания является демонстрация постоянной готовности к исполнению приказа, безоглядной преданности. Добровольное подчёркивание подчинённости. «Самопродажа». Без денег, без ошейников. Но — всем телом, всей душой.

В Московской Руси титул «государев слуга» был ниже, чем титул «государев холоп». Просто «служить» — менее «безоглядно» и, соответственно — менее почётно, чем — «принадлежать», быть собственностью. Не человек со своими желаниями, но пёс верный с рук лизанием.

Подчинение подчёркивается, в том числе — манерами, ритуалами. Не просто головой кивнуть, а — «яволь, герр оберст». И — каблуками прищёлкнуть.

Я обращаюсь к Чарджи — по имени. Он, последние месяцы — меня титулует. Увеличивает душевную дистанцию, давит даже намёк на панибратство, на наше с ним равенство.

Не я — он.

Ему важно, чтобы в меня можно было верить.

Не мне — в меня.

«Лицом к лицу — лица не разглядеть

Большое видится на расстоянии».

Он хочет, для себя хочет, чтобы я был «большим». И для этого отходит «на расстояние».

Символ, объект поклонения, вождь — должен находиться далеко, на возвышении, в сиянии… Это нужно ему, для него самого, для укрепления его души в разъедающем болоте повседневной реальности.

Поэтому не:

— Эй ты, Ванька, слышь-ка…

А:

— Господин Воевода Всеволожский.

При том, что он старше, что его родовитость против моей ублюдочности… что он просто много опытнее… и на длинных саблях он меня почти всегда… а уж с конями…

Жалко. Что человек из моей «дружбы» всё более переходит в «мою волю». Но ему так… комфортнее. При этом он чувствует происходящие в нём изменения, и это вызывает у него раздражение. Выражающееся в сарказме в мой адрес.

Я в этом его многослойном психологическом процессе так… объект. «Тьфу! — Плевательница».

* * *

— О каких граблях речь?

— О тех самых. Орёл сизокрылый. По поднебесью ширяешься, а стрелка злокозненного не видишь.

Образная едкая фраза Резана, произнесённая тогда, после убийства Любавы, почти в этом месте, там, под обрывом.

Для нас обоих, как оказалось, её смерть… как бы это… стала сильным потрясением. Цепь событий, моих глупостей, наглостей, упрямств… приведших… к этой потере… О-ох…

Никто, кроме Чарджи, не посмел бы упомянуть Любаву. Да и ни от кого другого — я бы такого не принял. Заелдырил бы уелбантуренно по самые ноздри…

Спокойно. Вдох-выдох.

— Объясни.

— Х-ха… Ты — спас людей. Сделал благое дело. Доброе. Ты приобрёл работников и насельников. Полезное дело. Прибыльное. Но ты забыл о других. Которые видят, смотрят. Которые уверены, что имеют право…

— Проще, Чарджи. О ком ты?

— Унжамерен. Ты забрал их законную добычу. Выхватил из-под их меча. Ты для них — тать, вор. Ты убил их людей. Ты — враг, кровник. Долг крови не прощается. Они придут убивать. Не мари — тебя. Нас. Всех.

Странное ощущение. Я об этом сам думал, я его понимаю.

И — не хочу понимать.

Я с ним согласен, я ему верю.

И — не хочу верить.

Старательно закрываю глаза. Хотя меня тычут носом в «явную и неизбежную» опасность.

Не хочу! Отстаньте! У меня куча дел здесь, на Стрелке! Нужных, важных, «горящих», интересных… Думать о каких-то придурках… Тратить на них своё время, силы, внимание… Они что — не понимают?! Что я — сильнее, умнее? Что я их побью, что война со мной для них — смерть?!

Ребята, давайте жить дружно! Мы же можем торговать, общаться, ходить друг к другу в гости…

Придут. Вырежут. Выжгут. Уничтожат.

* * *

Богатый хабар, громкая слава, кровная месть… любое из трёх — достаточный аргумент. Первые два — работают, пока есть надежда на победу. Последний… — «до последнего солдата». И дальше — пока есть надежда вырастить хоть из одного мальчишки очередного, n+1 — го «солдата».

Помнится, род Фабиев, в ходе небольшой колонизаторской экспедиции в земли латинских племён, был истреблён до одного восьмилетнего мальчика.

«Около 474 г. до н. э. род Фабиев предложил сенату предпринять войну против вейентов силами одного рода, потому что, говорили они, здесь требуется скорее настойчивость, чем большие силы. Они выступили из Рима в количестве 306 воинов под рукоплескания соотечественников. После ряда успехов они попали в засаду, где и были перебиты все до одного. Но они оставили в Риме одного мальчика…».

Читая описания каких-нибудь латинских или сабинских войн, мы представляем железные римские легионы куда более поздних времён. А реально фраза:

«Тулл Гостилий в битве у Злодейского леса обрушил на центр сабинской армии свою кавалерию»,

означает примерно следующее.

Крестьянин Гостилий, вдруг оказавшийся избранным царём, воспылал честолюбием и пошёл «бить морды». Две толпы полуголых бородатых мужиков повстречались на опушке леса, долго ругались и плевались друг в друга, махали палками и железками. Тут Тулл не стерпел, заорал матерно и поскакал. Два десятка таких же деятелей, пиная пятками своих, заляпанных по самые глаза грязью, только что от сохи, лошадок, визжа и размахивая железками, но не сильно — стремян-то нет, можно слететь, поскакали следом.

Вот так создавалась «Великая Римская Империя».

И где-то там, женщины рода Фабиев откармливали малолетнего кандидата на роль — «последний солдат» до состояния: годен к размножению.

«Мировую историю частенько пытаются изобразить как отлаженный механизм, повинующийся разуму и воле. В действительности же никогда не следует недооценивать роли в событиях беспорядка, глупости и простого безумия. Именно хаос и нерациональное поведение людей превращают политику и стратегию в искусство, а не в шахматы с живыми фигурами. И они же часто приводят к самым страшным катастрофам, которые не мог бы спланировать ни один злодей».

Это к тому, что всё сказанное Чарджи — понимаю, но принять… У меня — глупость или уже «просто безумие»? Дальше — «катастрофа, которую не мог бы спланировать ни один злодей»?

* * *

С утра — крещение. Сто человек пропустить через купель… И нужно, чтобы это не было рутиной! Чтобы каждому — его личный праздник! Великое, уникальное событие. Первый и единственный раз в жизни. Как брачная ночь. Они потом будут это всю жизнь вспоминать. В мельчайших подробностях: кто где стоял, куда смотрел, что сказал, какая была вода в купели, кто как раздевался, сколько шагов шагнул, какой ногой вошёл в воду и какой вышел, и что это значит…

Каждому — в глаза посмотреть. Внимательно, заинтересовано, дружелюбно, обнадёживающе… Чтобы он ощутил свою связь. Со мной, с Аггеем, с церковью… С моей землёй и моими людьми. Стал частью. А не мусором, случайно прилепившимся.

Мне — нужно. Нужно понять, хоть чуть-чуть. Что это за люди, чего вот от этого, конкретно, деда ждать? Он помрёт завтра, и нужно будет посылать людей долбить мёрзлую землю? Или будет долго и злобно бухтеть и настраивать людей против меня? А потом, возможно — через годы после его смерти, какой-то из нынешних сопляков, последует дедовскому «ветхому завету» — сунет мне нож в спину?

* * *

Вам «покупателем» в военкомате во время призыва никогда бывать не приходилось? Сидит себе офицерик в сторонке, смотрит на тусующуюся свеже-призванную молодёжь. Пацанва ещё в своём, в гражданке, со всеми своими приколами, прикидами, понтами и манерами. Выбери 18 особей, из которых на батарее можно сделать бойцов.

Чтобы он не только бегал и окапывался, но и попадал. В мишень, а не в сослуживца. Чтобы не ронял боевую гранату в окоп себе под ноги, чтобы не тянул в рот всякую дрянь в лесу по дороге… Героизм, отвага, верность родине… Это — потом, сильно потом. Сначала — «Курс молодого бойца».

Час времени, толпа «шалунов». Взъерошенная новизной и неопределённостью. Всё, ёжики, вешайтесь! Набор — в Никарагуа! Остальные — в Афган! Как они ходят, смотрят, разговаривают… Этот — слабоват, снаряд не потянет. Этот — глупо агрессивен. Этот — умный, но с душком…

Разгляди: кто из них — кто сейчас, кто из них кем — станет потом. Оцени трудозатраты и риски по дороге. По его пути из шелупони в воина. Если получится. Иногда уже не…

Глава 383

Отыграли всеобщую помойку во славу Христа. В смысле: искупались.

«В образе умерщвления представляемом посредством воды, производится уничтожение примешавшегося порока, правда, не совершенное уничтожение, но некоторое пресечение непрерывности зла».

Ну тогда — с днём рождения! И — с «пресечением зла».

Какое такое особенное «зло» было в прежней жизни бедных мигрантов из рода «лося»? Ну и фиг с ним, пресеклось — и ладно.

Потом — одаривание. Я ж с них всё снял, всё забрал. Теперь любая мелочь от меня — дар. Особо ценный и сильно насущный. Здешние аналоги подгузников — пелёнка полотняная — на «ура!». А то ведь — «Зверь Лютый» — мог и не дать.

Окрестили, накормили, одели, снарядили… частично. У меня под задницей армейских складов нету! Прачки всю ночь аврально стирали. Даже ухитрились один аппарат разломать. Звяге теперь ремонтировать. Одни убытки от этих… новосёлов. И проблемы: сапожник — всю ночь сапоги штопал до кровавых мозолей. Вон, ходит тут, ноет-хвастает, честь себе выпрашивает.

Собрали инвентарь кое-какой, утварь.

Попутно — чуйства разные выпирают:

— А я на выселки не пойду! Я тута остануся. Тута девка у меня… ну… вот…

— С девкой — к Аггею. Под венец. И — на выселки.

Зимний день — короток, народ от потрясения от к вере христовой приобщения — зевает. Даже рты не прикрывают. А что зевок перекрестить надо, чтобы черти не влезли — ещё просто не знают.

Всё — спать. «Завтра докуём».

С утра начали выпихивать группки новосёлов «в работники» по местам. Кого — на лесоповал, кого — к плотникам, кого — к гончарам. Нескольких мальчишек я всунул связистам.

— Дык оне ж языка не знают!

— Дашь разок по шапке — узнают.

— Дык оне ж грамоте не разумеет!

— Залез на вышку и учи. Прямо так и давай: аз, буки, веди. Всё едино — по сторонам смотрите.

— Дык…

— Приказ. Исполняй.

Волюнтаризм, аракчеевщина и самодурство. Однозначно. Но это нас и спасло.

Весь день провозились с расстановкой людей. Всю ночь ругались с Николаем и Терентием вокруг наших вдруг опустевших складов. Новый перечень дефицита — «чего надобно аж горит» — портянка, длиной как… Как повилы у мордовской модницы. На четыре ноги.

С утра опять крик: Домна новых помощниц гоняет. Несколько… избыточно сурово.

Привыкла, понимаешь, доводить джигитов и пехлеванов до трудо-пригодного состояния. А тут девчушки, которые от одного её вида — норку ищут и в щёлку забиваются.

Успокаиваю. Обе стороны. Тут по полчищу бежит давешний мальчишка-сигнальщик. Издалека оглядывается — где это князь-волк затаился? Деточка, бесполезно. Курт хоть и большой, а умный — найдёт где спрятаться.

Нашёл. И вышел.

Малёк снова лицом в снегу лежит, Курт его за холку держит.

— Ребята, вам играться не надоело? Курт, отпусти. Ну?

— Тама… Господин воевода. Вышка горит.

И — тишина. Сразу.

Все вокруг мгновенно замолкли. Все знают, как я… правильное слово — трепетно? — отношусь к связи, к связистам, к вышкам. Помнят мой давешний спор с Самородом. Моё тогдашнее:

«У меня — не поломают. Умерли. Все. Кто вышку жёг. Кто рядом стоял. Кто их в дом пустил, кто им кашу варил, мечи вострил, ублажал-обихаживал».

Ну, Ванюша? «За базар — отвечаю»? «Слово — не воробей, вылетит — не спрячешься». «Мужик сказал — мужик сделал».

Факеншит! Как же не вовремя! У меня и в прошлый раз людей не было, а теперь и вовсе нет! Куча народу, даже подвахта гридней, заняты в трудоустройстве новосёлов. Могута сказывал, что в окрестностях одного селения видел следы медведя-шатуна. В двух верстах от другого — кострище охотников-эрзя. Надо убедиться в отсутствии опасности. При наличии… — ликвидировать.

Да просто: новосёлам надо помочь обустроиться, место показать, барахло отнести, с русского на ихний перетолмачить и обратно…

Людей — нет.

А — «не-людей»?

— Ну что, абортоиды человечества, пошли снова чудаков ловить.

Собрались, побежали.

— Сахиби, дозволь спросить. А что такое «абортоид»?

— Это, Салман, такая сущность… Его и не ждали, и не хотели, а оно выперлось. Вот как мы сейчас на этих… забавников.

Снова — Кудыкина гора с уточнением оперативной обстановки. Источник информации — маленький запуганный мариец. Постоянно собирается заплакать, но сдерживается — мужчины не плачут. Это хорошо. Но — медленно: скажет слово, захлюпает носом, вспомнит, что он — мужчина, ну, типа, соберётся с силами, восстановит дыхание, следующее слово. И — в рёв. Снова по кругу.

Радует, что раненая Мадина осталась здесь. Хоть коряво, но перевела. Суть — уловил. Кажется.

Сейчас у меня на вышках парные дозоры. Дневной и ночной, по 12 часов. Меньше… — слишком «долгий путь домой». В смысле: в казарму. Переходить на суточные вахты… я боюсь — ребята не выдержат. По уму надо ставить хуторок рядом, какое-то хозяйство, корову, лошадь, бабу… Опять боюсь — приманка для туземцев получается жирная. Придут, вырежут. Надо зачистить округу, но… руки не доходят.

Факеншит! Да когда же я «ногами ходить» начну-то?!

Как я понимаю, противник достаточно долго наблюдал за вышкой, за сменой дозоров. «Унжамерен» скрытно прошли ночью в темноте и устроили засаду. К 6 утра очередная смена явилась к подножию вышки. Где её встретила предыдущая смена. Внизу. Что есть вопиющее нарушение устава — пост не должен оставаться пустым ни на минуту.

Устав, инструкция, регламент… это же так скучно! А ребятки притомились, замёрзли, заскучали… Вот сейчас смена придёт, потом лыжами по буреломам да косогорам… А там — дом, тепло, вкусно, весело… И выспаться хочется. А чего ей сделается? Всю ночь ничего не сделалось и нынче пять минут постоит пустая, не завалится…

«Поступая по уставу — завоюешь честь и славу». А если — «нет», то — «нет». Включая наличие собственной головы на плечах.

«Диверсанты» из «унжамерен» лихо выскочили из засады, посшибали с ног и повязали совершенно не готовых к этому мальчишек. Один кинулся к вышке на лесенку. Ему вогнали копьё в спину. Другой пытался отмахнуться ножиком. Ему, хохоча, врубили топором в голову. Отсмеялись, отхвастали друг перед другом своими геройствами и доблестями. И начали думать.

Повторюсь: не считайте туземцев дураками.

Смысл наблюдательной вышки им понятен. У самих такие есть — «шенгзе» (глаз) называются.

За эти дни они уловили некоторые особенности работы моего телеграфа. В отличие от нормальной наблюдательной вышки, которая даёт сигнал только по наступлению заранее определённого события, мой телеграф позволяет работать и по времени. Разницу между внешним прерыванием и внутренним таймером в компьютере понимаете? Они — поняли.

Едва новая смена заступает на пост — она рапортует соседней вышке. И каждый час — подтверждает свою работоспособность.

Да не ожидал я никаких хитрых нападений! Просто — холодно. Ребята мёрзнут, засыпают… Регулярная проверка канала связи для сохранения целостности персонала.

Теперь «героям-диверсантам» надо подать регламентный сигнал, чтобы я ничего не заподозрил. А как?

Ухватили одного из сигнальщиков, ножик к глазику:

— А ну быстро сигналь, что тут всё хорошо! А то зарежу!

— Истя! Истя! (Да! Да!)

Хотя, конечно, при общении с русскоговорящим меря, правильнее орать не по-эрзянски, а матом. Или, хотя бы, по-марийски: «сайын!». Но марийский пареньку ещё знать неоткуда. А мордовский… общался он тут с одной… вот так она и постанывала. Хотя по возрасту ему вроде бы рановато.

Сходную ситуацию мы с сигнальщиками ещё в Пердуновке проговаривали. Среди десятка других типовых ситуаций, включая — как отбиваться от стаи голодных волков зимой.

Паренька потащили, было, на вышку. И тут же стащили обратно.

Дошло. Даже до «унжамерен». Что понять содержимое передачи они не смогут. Фактически: передать противнику полную информацию о проведённой ими операции.

Время идёт, вышка торчит, сделать они ничего не могут. Перерезать горло оставшимся пленникам… Потеря рабов, денег. Да и велика ли честь — мальчишки же. Тут их главный взбесился:

— Валяй вышку! Жги её!

По-умному: им бы не трогать её. Пока мы послали бы дозор проверить — они выиграли бы чуток времени. Но… по-умному — им вообще сюда не надо было приходить. Ум — вышибло, пошли эмоции: вражеское имущество? — Уничтожить!

Напомню: выжигание любых строений противника — повсеместный приём в здешних войнах.

Запалить толстенное заснеженное бревно, даже одиночно стоящее… Да без проблем! Плеснуть ведро бензина, кинуть спичку… Кто забыл: ни бензина, ни спичек в этом мире — нет. Нет — вообще.

Пока они возились толпой возле опор вышки, самый мелкий, которого вообще за человека не считали — мари же! не русский же! — убёг.

Тихонько, тихонько, «огородами, огородами»… за дымом и пламенем… встал на лыжи и… пятнадцать вёрст… по своей лыжне… в один дух. Захочешь жить — научишься бегать. У пришедших ко мне «лосей» — такой навык уже был. Остальные — не выжили.

* * *

Если бы я не всунул этого мальчишку сигнальщикам — прибежать было бы некому. И моё представление об истине — о ситуации с нападением — было бы значительно ущербнее.

Что я ставлю вышки — закономерность, что пополняю личный состав сигнальщиков — закономерность, что, в отличие от большинства здешних «мужей добрых», смотрю и вижу детей, имею некоторое представление об их темпераменте, сообразительности и проф. пригодности — закономерность, что «унжамерен» сопляков из битых мари вообще за людей не считают и за ними не присматривают — закономерность, что дети лесовиков начинают ходить на лыжах в том же возрасте, когда дети степняков на коня садятся — закономерность. А вот всё вместе… ну, наверное, случайность. «Рояль».

* * *

— Мадина, что будет дальше?

— Они придут сюда! Они всех убьют!!! Зарежут, изнасилуют, сожгут…! Нас всех!!! Надо бежать! Надо туда, на Стрелку!!! Поставить засеки, крепость, сторожей…!

— Это кто у нас такой… истерик? Перевести на выселки. К шатуну поближе. Медведи визга боятся. Даже и до смерти. Будешь ходить по лесу, влазить в берлоги и орать медведям на ухи. А мы потом будем шкуры снимать. Целиковые, без лишних дырок. Мадина, что скажешь?

— Э… Господин. Паймет говорит, что «унжамерен» придут сюда. Они будут искать нашей смерти. Обязательно.

— Эт да. Эт точно.

Илья Муромец, которого я заслал сюда для срочного завершения реконструкции жилищ… а другого «подъёмного крана» такой мощи — у меня в хозяйстве нет! — подтверждающе кивает кудлатой головой. «Точно. Придут».

— Они — не «придут», они — «пойдут». Почувствуйте разницу. Теперь вопрос: каким путём они пойдут?

Разница понятна? Если «придут», то встречать их надо здесь. А вот если «пойдут»… возможны варианты.

Знатоки темы, «эксперты по транспортным предпочтениям унжамерен» вступили в долгую дискуссию на двух языках, а я потолковал с прибежавшим мальчишкой. Через переводчицу, чисто для уточнения деталек. И не так-то много было нападавших. И с оружием у них… так себе. Они между собой говорили об остальных, о большом отряде, который лезет с Ватомы на Волгу, ждёт радостной вести о том, что русский «шенгзе» не сможет их увидеть.

Погонял, малость, местных сигнальщиков. Хитрые шельмецы! Так-то на вышку лазить постоянно — тяжело. Так один внизу бегает и второму наверх сигналит — что передавать, куда смотреть. Правильно я делаю, что учу их обеим азбукам: битовой и флажковой.

— Воевода, по нашему разумению, ежели на то будет господня воля… тьфу! Про поганых же речь ведём! Ну… пойдут они рекой. Волгой, значится. Большим отрядом. А малым… который вышку сжёг… тута не договорилися мы… Паймет говорит — ребят зарежут и по лыжне сюды придут. А по моему суждению — они полон к своим потянут. Тогда берегом придёт трое-пятеро. Тока глянуть-посмотреть. А то и вовсе никто — с большим отрядом пойдут.

— Всё верно, Илья. И я так думаю. Решение: ты возглавляешь оборону Кудыкиной горы.

— Хто?! Я?!

— Ты. Частокол у нас уже поставлен. Людей — внутрь. Прибраться тут. Сигнальщикам смотреть внимательно. Пара гридней у тебя есть. Из остальных прикинь кто гожий. Илья! Не криви морду! Не дури мне мозги! Хоть бы ты и один тут был, а их — десять. Ты ж сам знаешь — «грудь в грудь» ты десяток лесовиков положишь. Просто не высовывайся, пока близко не подойдут. Молодёжь да Паймет их раздразнят да под твой удар подведут. Я не пойму — или ты в свой кулак не веришь? Или — в мозг?

— Да уж… это… ты, Воевода, умеешь обидеть… воодушевительно. А как с большим отрядом?

— Так они ж по Волге идут? А мне Волга — мать родна. Накидаю матушке подарочков. Под лёд.

Вот с таким глупым хвастовством, оно же — укрепление воинского духа, мы и выдвинулись.

Та же речка, Ржавка — называется, её устье, лёд Волги, где я впервые увидел «лосей»-мигрантов. Ещё мусор кое-какой валяется, пятна крови видны. Встали на след «унжамерен», что с прошлого раза остался, побежали.

Люблю я это дело. В смысле: на лыжах бегать. Именно что не с горок кататься, не с трамплина прыгать, а вот так, по ровному, шаг за шагом, длинным, скользящим… Я про это уже… Когда мы из Елно Акима догоняли, а там на дороге голые мужики раком роком занимались…

До самого нашего ухода с Кудыкиной горы сигнальщики на Волге супостатов не наблюдали. Поэтому шли без опаски, разогнались, как на гонках. Русло реки довольно прямое, преимущественно меридионально направлено. Даже чуток к западу загибается. Это дальше она к востоку повернёт. Я бегу себе, уже часа полтора бегу, согрелся прилично, задумался о своём, о девичьем. В смысле: об попаданском. Тут, чувствую, какая-то суета в воздухе.

Поднимаю глаза: а вот они где!

Далеко видать — за версту по льду реки тянутся навстречу цепочка людей. Много. С сотню. Лыжники. Топ-топ, левой-правой…

Я уже рассказывал: охотник по лесу на лыжах не бегает. Он — идёт. На коротких широких лыжах без лыжных палок. Очень полезная, поколениями лесовиков выстраданная система.

Но мы-то не в лесу. Вокруг огромное ледяное поле, слегка занесённое снегом. На этом поле — лыжня от предыдущего отряда. По лыжне можно идти иначе, по-беговому. Но для этого надо иметь лыжи, навык и палки. А у них — короткие копья. Которые они, конечно, пытаются использовать с пользой. Но только под одну руку. Берегут наконечники, поэтому упираются другим концом — подтоком. А он… это ж охотничьи копья — он деревянный, гладкий. В лесу, на глубоком снеге — вполне уместно. Но здесь под тонким слоем снега — лёд. Подток — то и дело скользит… А навыка у них нет совсем.

Короче: механика тела у бегуна совсем другая. И скорость — тоже.

«А мне без ваших лыжных палок Весь мир казался тускл и жалок».

Сейчас у этих… и вовсе потускнеет. В глазах.

И это правильно. Потому что… ребяты — вы сами виноваты. Вы сюда впёрлись, вы мою вышку сожгли. А теперь ещё выперлись на боле боя в неподходящем снаряжении. Отходняк вам читать не будем — мы не в синагоге. Будем убивать по простому.

Собрал свою команду, объявил вводную. Тулы открыли, посмотрели, подёргали, с колчанов — крышки долой. Согнал Курта с лыжни: после его лап — как бригада землекопов прошлась. Указал ему сугроб в стороне. Чтобы отсиделся там пока бой — а ну как подстрелят моего песика сдуру! Проверили клинки, прочую снарягу. Поехали. Навстречу.

А они уже давно нас увидели — чем стая многочисленнее, тем нервных и глазастых больше. У млекопитающих так — постоянно. Там они пошумели, обменялись мнениями, выразили жестикуляцией отношение. Засуетились, перестроились.

Точнее — перетолпились. Умные… хамылю-хамылю… в подальше. Храбрые — аля-улю! — вперёд.

На луки свои ублюдочные — тетивы по-натянули, щиты, у кого есть — вперёд перевесили, топоры — по-доставали, помахали, порадовались, копьями потрясли, богов своих помянули, подарки им пообещали, пятками в грудь постучали, в нашу сторону поплевали… изготовились к бою.

Короче: враг к разврату готов.

Виноват: к избиению.

Эти чудаки ещё попытались и воинский строй изобразить! Аж приятно: уважают. Сотня против троих, а заметили, построились как против больших.

Слезли с лыжни, растянулись в обе стороны. Такая… толстопузая клякса: по краям — тонко, в середине — толсто. Они даже «стену щитов» решились построить! Своими, типа — «мордовский щит» — деревяшками! Как много полезного дал Бряхимовский разгром аборигенам! Вот уже и тактический приём фиг знает каких викингов… Типа как-то… Коряво, конечно.

Мы едем — они дуреют. Три чудака надумали на сотню воинов напасть! Великих и ужасных «унжамерен»! От одного имени которых бледнеют батыры и пехлеваны, падают в обмороки богатыри и витязи! И вообще: страшнее нас — в мире нет! Бойтесь нас, бледнолицые!

Найду гуталин — намажусь. Во избежание вредных иллюзий.

Однажды дуче послал итальянскую армию воевать в Эфиопию. У итальянцев были танки и самолёты. У негуса были ребята с ассагаями… Мда, Аддис-Абебу сдали без боя. «Во избежание бессмысленных потерь среди гражданского населения».

У меня тут нет танков с самолётами. А вот в остальном…

Мне не хотелось бы, чтобы кто-то подумал, что… ну, типа: Ванька — крут как варёные яйца, резок как невыбродивший квас и вспенен как взболтанное шампанское на жаре. «Одним махом — семерых побивахом».

«Из ничего — ничего и бывает». Я напрягал мозги и построил свой блочный лук, я проглотил насмешки, горечь и злость Акима, я мучил свои мышцы и сухожилия, я долбал ребят, терпел их обиды и всякие… неудовольствия. Это было долго и больно. До сих пор помню боль от перенапряжения в пальцах. Хотя я и не тяну тетиву пальцами. Боль в кистях рук. Хотя левая и правая болели по-разному. Долгий болезненный жар в правой. И в бицепсе, и в предплечье. Когда вся рука горит и ночью никак не улечься. Шрамик над глазом — тетива лопнула. Слезящиеся на ветру во время стрельб глаза, удар по… по гениталиям, когда я лук не удержал, и он в руке провернулся, свистнувший мимо уха осколок развалившейся прямо на тетиве стрелы… Боль в плечах, в пояснице, дрожь в ногах… Так это — я! «Мышь генномодифицированная»! А каково было моим ребятам?! А сколько крови попил Прокуй, когда я заставлял его делать и переделывать блоки! А что хорошего говорил мне Ивашко, когда мы с ним тетивы сплетали? А фырканье Чарджи, а хмыканье Фанга, а… Это было годами. Но сегодня у меня в руках инструмент, равного которому у противника нет. И я им владею так, что у противника нет равных мне бойцов. Нету. Уникум я.

А ещё, зная свойства этого оружия, я снова напряг «свалку с молотилкой» и рискнул, в том числе и своей головой, сделал предположение, очень… нервенное, но, как теперь видно — правильное. И мы оказались в месте, в позиции, в состоянии, когда вот именно это оружие, этот боевой и гражданский инвентарь, может быть использован наиболее эффективно.

Я годами — вот не вру! — именно такое хотел, именно к этому стремился, готовился, смотрел, думал, нервничал, «затачивал» и «затачивался». Это бой по моим правилам. По моим планам, навыкам, задумкам. Ещё лучше найти позицию… Ну, не знаю… если бы врагов к столбам привязали, и мишени на них нарисовали.

Только бы — не провалить. А то…

Мало того, что — мёртвый, так ещё и — глупый.

Стыдно будет. Хотя — не долго…

На дистанции в 240 метров мы остановились, чуть разошлись от лыжни, подняли луки и пустили, навесом, на максимальную дистанцию, стрелы. «Первый пошёл».

Пуля на излёте — мусор. А вот стрела, со своим 30-граммовым, закалённым, трёхгранным, заточенным «в бритву», наконечником, падая с высоты…

Стрелы легли где-то в задних рядах «пуза кляксы». Там, кажется, кто-то упал. Но народ не отреагировал. Передние ряды продолжали злобно скалиться, кричать непонятные гадости и размахивать всем, что у кого было.

Не-не-не! Они же в штанах! Так что насчёт размахивания «этим» — никакой объективной информации не имею.

* * *

В конце Бородинского боя адъютанты докладывают Наполеону, что русская армия не бежит, пехота уходит с позиций медленно, сохраняя строй. Им мало?! Им хочется ещё?! Дайте им ещё!

Французские батареи продолжают свою канонаду.

* * *

Здесь тоже не бегут. Даём — «ещё». Залп. Без изменений. Ещё залп. Ага. Стойкость — как у безоружных русских мужиков из деревни Бездна. Там толпа тоже начала разбегаться только после третьего залпа воинской команды.

Здесь не разбегаются — здесь вопят громче. И выпускают вперёд стрелков.

Как это мило! Как это любезно с их стороны!

У них луки бьют вот в таком режиме максимальной дальности на 50 метров, мои — на 250. Обменялись залпами. Мы их просто не замечаем — лупим навесом вглубь строя. Там должны быть начальники. Всякие персонажи — умные, молодые, трусоватые, неопытные — сползаются к начальству, в плотную толпу. Вот туда и кидаем.

А лучники и не поняли. Что недостреливают. Ещё разок. С тем же результатом.

* * *

Снова напоминает Наполеона при Бородино: артиллерийский офицер, а пушки по первоначальной диспозиции поставил так, что они не добивали до русских позиций. Уже в ходе битвы ближайшим воинским начальникам пришлось переставлять батареи.

* * *

Ага. Дошло. Лучники побежали к нам. Ну, с добрым утром!

Как бежит человек на лыжах, держа перед собой лук с наложенной стрелой? Правильно — вращая задом.

«Парни, парни, не крутите задом

Это не пропеллер, вам говорят».

Ещё правильнее — неуклюже, медленно.

Снижаем прицел. Переходим от навесного к настильному. Дистанция — 140. Виноват: 120. Разом. Идиоты.

«О покойниках либо — хорошо, либо — ничего» — древняя греческая мудрость аж из 6 века до РХ. Но до сих пор актуально. Поэтому — ничего.

Эти «ничего» сбились в плотную группу.

В центре построения «беременной кляксы» проходит лыжня. Бегать по снежной целине, раскручивая задницу как пропеллер — им не понравилось, они инстинктивно, без команды, стянулись на узкий, 3–5 метров, участок возле наезженного пространства. Человек 25–30. Не сплошной много-шеренговый строй — просто толпа, но промахнуться невозможно. Ещё залп. По-прежнему — невозможно. Ещё разок.

Первый же залп уложил троих поперёк лыжни — колонна встала. Кто-то кинулся в сторону. Попробуйте съехать с лыжни, держа в руках столь неудобную вещь, как лук с наложенной стрелой, и посмотрите что получится.

Уточняю: не с натянутой тетивой — тут результат может быть травматический, а просто придерживая оперение на тетиве, а древко — на рукояти лука. Ничего страшного не случиться: вы просто потеряете скорость, вам потребуется три-четыре шага, чтобы снова войти в ритм.

За это время я делаю выстрел. Сле-е-едующий придурок.

Если бы кто-нибудь им скомандовал:

— Цепью! Разойдись!

И если бы они сумели выполнить такой приказ… Реденькая шеренга в три десятка стрелков… мы бы промахивались, они не мешали бы друг другу, двигались бы быстрее… вышли бы на дистанцию поражения… Бы…

«Кабы не кабы да не но, то был бы генералом давно» — русская народная от Даля.

Здесь не только генерала — и полковника не сыскать.

На охоте не бывает таких приказов. На охоте вообще не кричат приказов. Там криком зверя пугают, а не людей строят. Дома надо было строевой и боевой заниматься. А не изображать из себя «великий и ужасный унжамерен».

* * *

Я не люблю врагов. В моём прицеле я не вижу людей.

До боя врага можно уважать. Интересоваться — обязательно. Ненавидеть? — Нет. Ненависть, презрение, отвращение… снижают интерес, внимание к врагу. Постоянная связка: «Он — плохой! И у него — всё плохо!». Это — опасно.

После боя — возможна жалость. Презрение…? — Нет. Рассуждать о слабости битого врага — себя не уважать.

А вот во время боя… Человека в моём прицеле не увидишь. Крыса, тарантул, скорпион… Таракан. Злой, ядовитый, шустрый. Не человек. Тапком стукнуть правильно… и смести ошмётки.

Вы когда-нибудь гоняли испуганную крысу в замкнутом помещении? С голыми руками, в шортах и во вьетнамках?

Как-то среди бела дня жарким летом захожу в главный подъезд железнодорожного вокзала одной европейской столицы. Полумрак, каменный пол, тамбур между двумя тяжелыми резными деревянными дверями позапрошлого века. На полу — крыса. Нормальная серая. И тут мы… немного пообщались.

Так вот: человек, конечно — много больше. Но двигается она значительно шустрее. И зубы у неё… Не надо считать себя «венцом творения» — надо просто уметь, быть готовым и хотеть их уничтожать.

Повторюсь: видеть крысу, хоть бы и двуногую, в своём прицеле — удовольствие. Сейчас мир станет чуть чище.

* * *

О! «Такая шобла подвалила»… Остальная толпа, размахивая копьями и топорами, решила присоединиться к нашему веселью. Этих — больше, среди них больше взрослых мужчин, в отличие от молодёжи-лучников. И они густо сваливают с «рельсов» лыжни в снег. Где и гребут.

Виноват: идут.

«Моряк вразвалочку сошёл на берег

Как будто он открыл пятьсот америк».

Ну, если для вас ваша сегодняшняя смерть — открытие Америки… Хотя пять сотен — не наберётся.

Копейщики и топорники обтекают с двух сторон плотную «упаковку» лучников, которых мы продолжаем долбать. И правильно делаем: толпа, обойдя «пробку на лыжне», снова лезет туда же. В узкий просвет укатанного снега. Так же быстрее! Там же удобнее!

Храбрые воины: они рвутся в бой, они искреннее стремятся кинуться в сечу, сойтись с врагом «грудь в грудь», «порвать хрип»…

Каждый — геройски.

Каждый — сам для себя.

И перекрывают сектор обстрела своим стрелкам. И мы снова заваливаем эту дорожку, этот узенький проход на ровном месте, их телами.

Скажи кому, что судьбы народов и государств зависят от существования снежного бортика между двумя кусками бескрайнего ледяного заснеженного поля… Там бортик-то у лыжни — четверти аршина нет. Вот это «нет» — есть. И оно решает судьбу. Племён, России, человечества…

Дистанция 100 метров.

О! Какой разнообразный выбор! В моём прицеле.

Видны доблестные воины и славные предводители. Шлемы, каски, боевые шапки из голов медведя, волка, быка… Что-то типа головы орла… Оружие богаче. С накладками, с блёстками. Бижутерия, блин. Мечи, сабли… Булгарский палаш, как у Салмана. Двойной топор. Какой-то… клевец. Рановато. В смысле: по истории. Но на Востоке боевые молоты в ходу шире и раньше, чем в Европе. Из подарков эмира?

Приятно рассматривать — они так старательно всем своим размахивают. А через прицел — особенно увлекательно.

Вот… здоровая секира.

Секира — здоровая, а хозяин… — уже мёртвый. Дистанция — 70 метров.

— Сухан! Отход! 60.

Сухан закидывает лук в тул на спине, упирается в лыжные палки, отжимается и, развернувшись в воздухе, выскакивает на лыжню. Назад. 60 шагов.

Спереди раздаётся радостный вой. Ура! Враг бежит! Проклятые русские показали тыл!

Ребята, на вашей могиле я вам и не такое покажу. А пока мы с Салманом показываем синхронную… нет, не плаванье — стрельбу: два чувака одновременно получают по стреле и синхронно валятся назад. Снова перекрывая пресловутую колею своими телами. И телами ещё трёх чудаков, которые сваливаются на них с разбега.

— Салман! Отход! 120!

— Э… Сахиби…

— Зар-р-режу нах-х-хрен!

Герой хренов. Не хочет оставлять меня одного.

Чудак в медвежьей голове пытается обойти кучку ползающих по снегу соотечественников, успешно закрывается от моей стрелы щитом и… втыкается лицом в снег — шедший следом за ним не успел остановиться. «Не успели» — несколько персонажей, куча мала. У верхнего за шиворотом — моя стрела. Понятно, что не только за шиворотом — вошла по оперение. До поджелудочной не достала…? — Ну и ладно.

Всё, дистанция — полтинник. Лук — в тул, тул — на спину, разворот с отжимом и подпрыгом… Раньше я так не делал: в первой жизни казалось дешёвым ненужным фокусом. А тут… когда в Пердуновке начали детей учить — пришлось и самому освоить.

Я ещё не успеваю добежать до Сухана метров двадцать, а он уже вгоняет стрелу куда-то мне за спину. Нет, никакой опасности, технику безопасности — бдим и блюдём. Старательно. Мы все трое на одной линии, только противник — распространился шире, выбор — большой, выстрел идёт не в меня, а хорошо в бок.

Идут колонной — плохо, расходятся шире — опять плохо. «Что не делает дурак — всё он делает не так». Отчего и дохнет.

Сколько времени нужно для 60 хороших шагов на лыжах? А Сухан делает выстрел за три секунды. И промахи ему не свойственны.

Добегаю до своей позиции, разворачиваюсь, вытягиваю лук и стрелу… Сухан уже катится назад, Салман лупит мимо него, а я… противник потерял подобие сомкнутого строя. В пространстве, от линии первого построения «унжамерен» на триста метров, конусом, вершина которого направлена в нас, поодиночке и группами, перемещаются люди. Одни — к нам, другие — от нас, третьи — просто лежат или куда-то ползут.

Глава 384

Стрела уходит с тетивы со скоростью 240 км/ч. Около 66 м/сек. На максимальной дистанции настильного лучного боя 100–120 метров у мишени есть 1.5–2 секунды. Увидеть, сообразить, увернуться или отбить. Время мышечной реакции человека различается от индивидуума к индивидууму, от типа сигнала, даже — от температуры окружающей среды. Со стартовым пистолетом время реакции спортсмена на звуковой раздражитель общепринято — 0,16 с.

Казалось бы — что стоит отреагировать на выпущенную стрелу. Пока она летит. Да не один раз, а — десять! По Жванецкому: «Не нравится? — Отойди! Не стой!».

Одна мелочь — надо видеть. Я об этом уже говорил. Когда делал свои метательные ножички-штычки и отрабатывал бросок кистью снизу, от бедра.

В толпе — не видно. Вон, чудак с медвежьей головой — сумел уклониться. Но следующий за ним, который упал ему на спину и поймал мою… за шиворот вплоть до поджелудочной… — не увидел. Потому что в те важные 2–3 секунды даже не смотрел в мою сторону.

В колонне — первый уклоняется. И дырку получает второй, идущий «в затылок».

Есть очевидные решения: цепью, встречный огонь. Чтобы я прятался, не мог прицелиться. Но для этого нужно равенство в дальности боя. Лесные луки… так, об этом я уже много раз…

Другой путь — активная работа со щитом. В «Играх тронов» есть эпизод боя мечника против лучника на короткой дистанции. Первое что делает мечник — выбрасывает свой меч. Дальше — сочетание высокой подвижности, типа «качания маятника», и работы щитом дают ему победу.

Эту истину: малоподвижные меч, копьё, щит, даже вместе с лошадью, против лучника — смерть, английские йомены вбивали во французских аристократов семьдесят лет при Креси, Пуатье и Азенкуре. Бесполезно — не вбилось. Ситуацию изменило появление массового порохового оружия.

Охотники не работают со щитами. Зверушки лесные — стрел не мечут. Тяжёлых древнеславянских щитов здесь нет, павезы — вообще ещё не появились. Маленький лёгкий мордовский… А кулачный щит не пробовали? Им тоже можно стрелу сбить.

Если бы они могли двигаться быстро… Ух как они этого хотят! Храбрецы тяготеют к лыжне — быстрее-быстрее… до нас добраться. А мы их отстреливаем, постоянно создавая на лыжне препятствия. Вопящие и нуждающиеся в помощи.

Трусы тоже тяготеют к лыжне, чтобы в случае чего — поскорее убраться. Им, во втором-третьем ряду, достаётся, когда храбрецы уклоняются от стрел. И они тоже вопят и просят помощи.

Был бы там командир, который развернул бы их в цепь… Но это — уже Первая мировая. Причём — очень не сразу, а после миллиона погибших в сомкнутых построениях от пулемётов и шрапнели.

Ну хоть бы в линию. Весь 18 век европейская пехота воевала шеренгами. Сходно разворачивалась русские в 16 веке под Казанью, отбивая атаки наскакивающей с поля татарской конницы. В две шеренги разворачивались казаки Ермака, ставя назад молодёжь-заряжающих.

* * *

Странно: основной приём охоты на крупного зверя — окружить, встать цепочкой, метать копья, раненого замученного окружённого зверя — добить. Рогатин здесь нет, на медведей угро-финны не охотятся — тотем, общий предок. Но лося-то завалить… «Славный последний удар». А здесь — тупо валят толпой-колонной по лыжне…

А, дошло! Они же и по лесу ходят так же!

Разные фазы охоты: сначала — быстрое выдвижение группой по одной тропе, потом — расстановка по номерам при загонной охоте или окружение уже остановленного зверя. Мы не останавливаемся, а преследования в шеренгах — у них в тактике нет. Загонщики идут по лесу цепью. Но не зимой на лыжах, в здешних лесах — это невозможно, и не с копьями, а с трещотками.

«Беременная клякса» вытянулась в «лохматую каплю»: кто-то остался на первой позиции, кто-то упал по дороге, кто-то отстаёт или возвращается. Но «головка» упорно лезет вперёд. «Могучие и ужасные унжамерен» рвутся перервать глотки этим «мерзким трусливым русским». Конечно — трусливым. Мы же убегаем! А что каждую секунду-две у них кто-то вскрикивает от нашего попадания… Новые и новые «ошмётки» отваливаются от «капли». Но она продолжает упорно лезть вперёд.

«Я бы никогда не стал убегать — даже для спасения — от самых страшных в мире разбойников…

Психологически подобные ситуации делят людей на два антагонистических типа: охотники и дичь. Даже если дичь кусается и царапается, это не означает, что она перестала быть дичью. Определение кто есть кто происходит в первые несколько секунд. Я предпочитаю не давать оппонентам даже умозрительных шансов заподозрить во мне „куропатку“.

Профессиональный боец боится выглядеть „куропаткой“. А я к этому стремлюсь. И мне это удаётся. Мои „оппоненты“ — охотники „с младых ногтей“. Они привыкли гонятся за „куропатками“.

Вперёд, придурки. По велению вашей души. Последний раз в вашей жизни.

* * *

9 часов утра, поле Бородинской битвы. Во время одной из яростных атак французов на флеши, восхищённый их бесстрашием, Багратион кричал „Браво! Браво! Как красиво идут“. Видя невозможность остановить их огнём трёх с лишнем сотен своих пушек, князь Пётр лично кинулся с гренадёрами навстречу неприятелю».

* * *

Я уже говорил, что я не Наполеон? Так я вам больше скажу: я и не князь Пётр. И мне плевать — как они идут. Моя цель — чтобы они вообще не ходили. И — не дышали. У меня тут племенная война на уничтожение, а не игры аристократов куртуазного века.

Багратион видел в наступающих французах — равных. Людей, воинов, храбрецов. В моём прицеле — тараканы со жвалами. Во! И ещё один. Прямо в лобешник. Не, не тапком — стрелкой.

Мы отходили «перекатами». Вид очередного убегающего русского возбуждал «унжамерен». Сотня! Героев! Против троих! Ленивых, глупых, трусливых… Убегающих! «Куропаток».

Они с воплями кидались догонять, получали «гостинцы» от двух других стрелков, вынужденно притормаживали, но шли дальше, снова вопили… Всё тише. А сзади, по их следу оставались убитые, раненые, перевязывающие, помогающие, поддерживающие, сопровождающие, примкнувшие…

Мы не давали им не только подойти на дистанцию мечного или копейного удара, или на дистанцию возможности окружения, но даже на расстояние навесного выстрела их луков. А лучников, когда видели — отстреливали.

Нам тут героизмов не надо, мы тут ассенизацией занимаемся. Вы мечтаете «славно погибнуть» при аварийном разлитии фекалий? Поэтому — минимизация рисков.

И тут мы сменили тактику — перестали убегать. Мои бойцы не пробежали мимо меня, а стали рядом. Меня начала смущать лёгкость наших колчанов — две трети стрел мы уже выпустили. Переходим к следующей стадии.

«Последний бой — он трудный самый».

«Капля» усекла изменение в рисунке боя, обнаружила нашу «непреклонную решимость», типа — «ни шагу назад», снова завопила, вздыбила копья и топоры и, собравшись с силами, дружно кинулась на супостатов в нашем лице.

Как стараются! «Красиво гребёт эта группа в полосатых купальниках». Аж снег по сторонам летит.

Ребятки, «унжамерешки», я, вообще-то, играю здесь классику средневековой битвы. «Отступление с заманиваем и расстреливанием». Никогда не слышали? А вот монголы, или, к примеру, скифы… постоянно.

Только они — на конях, а я — на лыжах. — А разница? Функционал-то тот же.

А где мой «засадный полк»?

Полк! Выходи! Пора засаживать!

И я громко свистнул.

Мой «полк» отличался от классики одной буквой «в». «Волк». А от волка — размером. А также — умом и сообразительностью.

Длинная полоса наметённого снега, протянувшаяся от берегового обрыва Волги в его ветровой тени почти до середины реки, вдруг вздыбилась в своём невысоком окончании. Уже оставленным за спиной «головкой капли».

Зверь — поднялся.

Лютый зверь.

Лесное чудовище.

Ужас множества поколений сухоносых обезьян и их потомков.

Встряхнулся, озирая окружающую среду и прочие… подробности.

Прыгнул. На лёд.

И — в «каплю».

В два прыжка он ворвался с гущу топающих, пыхтящих, вопящих… людей.

Только — так. Только в этом месте, только в этот момент. Когда его лёжка — уже у них за спиной. Но — недалеко. Иначе — увидят, застрелят стрелами, закидают копьями.

И мы — недалеко. Чтобы ударить с фронта, чтобы самим не зацепить князь-волка.

Храбрые, могучие и, что особенно неприятно — частично бронированные и умелые бойцы в авангарде «капли» обернулись посмотреть. На: «а чего-то у нас там сзади зашумело»?

Я уже говорил: если ты не видишь стрелка в момент выстрела, то… Неувидевших стало меньше. На три штуки. Так и хочется дать совет:

— Бдящий! Бди сильнее!

И сочувственно поинтересоваться:

— Что? Не бдиться?

Это был перелом… или инсульт? Короче — шок. И все — побежали. Не глядя на…, не думая о…, не соображая вообще… Ни о чём.

Когда крупный хищник оказывается в толпе людей — лучшая стратегия — увеличить дистанцию. Иначе… вы бьёте зверя топором и попадаете приятелю в голову, вы тыкаете в волка копьём, но кто-то толкнул подток, и ваше копьё торчит в животе соседа. Крупный зверь в ближнем бою, «грудь в грудь» — эффективнее человека. И — существенно быстрее.

Они и кинулись в рассыпную. И перестали следить за нашими стрелами. У меня оставалось 8 штук, вот я 4 и… быстренько заелдырил. И Сухан с Салманом.

— Стоп! Салман, возьми у побитых копьё. Займись докалыванием. Стрелы отдай. Если увидишь что-то… живучее и ценное — вяжи и к Курту под надзор. А мы Суханом пойдём в наступление. Да, стрелы вырезать не забудь. Придурков ещё много осталось — могут потребоваться.

Курта пришлось успокаивать. Утирать его окровавленную пасть снегом. Он всё рвался снова продемонстрировать своё умение отрывать хомнутым сапиенсам головы. И прочие выступающие висюльки и торчалки. Даже когда на них всякие невкусные железки надеты.

Умению — верю. Когда эта зверюга сбивает человека с ног, клацает челюстями над лицом и тут же, запустив морду под тегиляй, вырывает гениталии. Не только «с корнем», но и с куском бедренной артерии…

Так самцы павианов рвут подкидываемые им учёными чучела своих исконных врагов — леопардов. Потом очень удивляются, столкнувшись с настоящей, живой кошкой. Курт — не удивляется, он просто делает из очередного хомнутого сапиенса неподвижное «чучело». Лязгом своих челюстей, видом своих клыков вблизи. Буквально — на пару мгновений. А потом — покойником, уже навсегда.

Пришлось схватить его за уши. Развернуть, придвинуть его морду к своему лицу. Спокойно, ласково, без криков и команд, но твёрдо и надёжно. Хвалить и успокаивать. Глядя в бешеные, с пляшущим жёлтым пламенем внутри, глаза, в чёрную пасть, заляпанную кровью и человеческими мозгами, в два ряда здоровенных, очень белых зубов с торчащими смертоносными клыками. Чувствовать его рвущееся дыхание. С запахом свежего мяса.

«Бифштексы с кровью».

И давить, успокаивать своё собственное дыхание. Которое он так, вблизи — тоже хорошо чувствует. Которое под завязку набито моим собственным адреналином.

— Спокойно, Курт. Это я. Мы вместе. Ты молодец. Всё сделал правильно. Я тебе рад. Я тебе верю. Спокойно. Сесть. Сидеть. Спокойно…

Не важно — что я говорю, важна интонация. Помогает. Зрачки постепенно возвращаются в норму, уходит адское пламя из глаз, дыхание успокаивается. Он уже не рвётся судорожно ещё кого-нибудь — завалить, укусить, порвать… Опускает голову к моим коленям. Ну вот и хорошо.

Убивать хомнутых сапиенсов — прямая дорога к сумасшествию. По-первости — потом проходит.

Мы с Суханом снова становимся на лыжню. Пытаемся.

Лыжня… уже не лыжня. Раздолбанная канава посреди раздолбанного снега. С кровавыми пятнами, кусками и обрывками всякого чего… Странно: это ж не артналёт, не бомбёжка. Даже — не кавалерийская рубка. Откуда такое количество… фрагментов амуниции, снаряжения… мяса? Мусорно очень. И — неудобно. А вот если…

И мы отскочили на полверсты в сторону. К низкому левому берегу. Тут снега почти нет, ветер сдувал — твёрдый наст и лёд гольём. То-то сюда охотнички и не совались. А вот мы… А мы — осторожненько. И — правильно. Что такое «коньковый ход на лыжах» — слышали? А мы — проходили и тренировали. Больно бывало. Но нынче… только не зазнаваться. Законы физики — хвастовства не любят, баланс — он и в Африке баланс.

Всё — поймал темп, музыку хода. Да, без палок так не побегаешь. И мех, которым подбивают охотничьи лыжи, чтобы они назад по лыжне не скользили, не позволит. А тут… аж ветер в ушах!

Мы резво проскочили версту до первой позиции «унжамерен». И ещё с версту дальше. Пока снежные выносы рыхлого снега не стали сильно мешать. Тогда вышли на основную лыжню. По которой тянулись назад, к своим становищам, битые, раненые «унжамерен». У нас с Суханом оставалось по 6 стрел. Вот 12 чудаков мы и положили. А стрелы — вырезали.

Подъезжаешь метров на 30–50. Втыкаешь палки в снег. Достаёшь лук и стрелу. «Наложи, тяни, пуск..». Но это только тех, кто пытался бегать или оружием угрожать. Остальных — докалывали. Копий их тут много. Сухан мечет их не худо.

Было несколько персонажей, которые пытались изобразить «глухую оборону». Как вы это себе представляете с «мордовским» щитом? Или — вообще без щита? Два синхронных броска копий с разных сторон с 5-10 метров. Даже если одно отбил, второе — твоё. Ноги-то открыты. Раны перевязать — надо оружие убрать. Ну, давай, постоим, поглядим друг на друга. Пока ты кровью истечёшь. Потом ты полежишь, отдохнёшь. На морозе. А, тебе сотоварищи помогут? Это хорошо, пусть помогают. Как они к тебе наклонятся — так и получат. Кто — по ногам, кто — в спину, кто — в голову.

Как говаривал, здесь — ещё не родившийся, но для меня — уже покойный, Микеланджело:

«Я еще ничего не могу, зато я умею учиться».

Всю свою жизнь, и первую, и вторую — я учусь. Кое-чему меня «Святая Русь» уже выучила. Я уже понял, что такое здешняя племенная война. Вас — не будет.

* * *

В этом процессе не было нашего геройства. Или, там, отваги. Нудное, медленное занятие. Ассенизация. Переработка мусора. Требует осторожности, внимания. И — терпения.

Лучший снайпер всех времён и народов финн Симо Хяюхя, убивший более 700 бойцов и командиров Красной Армии, был известен целым рядом нововведений. Постоянной белой маской на лице, за что получил прозвище «Белая смерть», манерой поливать снег водой, чтобы при выстреле пороховые газы не поднимали снежинки, привычкой жевать снег, чтобы тёплое дыхание не выдавало его местоположение, привязанностью к обычной «мосинке» без оптики, чтобы ничего не отблёскивало…

На него охотились с артиллерией, тяжелые батареи накрывали огнём, часами утюжили гектары лесов, где он, вроде бы, должен был быть. Что и привело его, в конце концов, в госпиталь. Корреспонденты и интервьюеры жадно расспрашивали о причинах его выдающихся успехов, всё хотели узнать какой-то «волшебный секрет супер-снайпера». А Симо был очень скромным человеком, он никогда не любил войну, он не видел в ней причин для гордости, для хвастовства. Он повторял:

— Главное — терпение. Ещё: умение и везение. Но терпение — главное.

Вот этому принципу я и следую.

* * *

«Ледовое побоище» было для меня важным эпизодом. После Бряхимова, после Янина я нервничал и разрывался в душе. Между моим инстинктивным пониманием «правильно» и теми представлениями, которые я воспринял с детства в первой жизни.

«Тяжёлая поступь марширующих монолитных колонн», «железные шеренги кованых ратей», «флаги реют над полками», «неумолчный гром пушек», «лавина несущейся в атаку конницы»… образы, картинки, стереотипы… действия массовых армий, идеалы, от которых у поколений мальчишек многие столетия блестят глаза и быстрее бьются храбрые сердца.

«Тот, кто к нам с мечом придёт — от меча и погибнет». Нагло исправляю князя Александра: неважно — от меча, копья, поноса, дуста… «Хороший индеец — мёртвый индеец». Здесь «индеец» не этническая характеристика — моральная. Человек, поднявший оружие на меня или моих людей.

Такой прагматический, циничный подход хоронил кучу моих собственных представлений о «хорошо», даже — не осознаваемых. Утратить «образцы для подражания», идеалы, иллюзии. Раз-очароваться…

Пришлось понять, придумать, поверить — в новые.

Вот враг. Он — есть. Стоит, бежит, орёт… Вот его — нет. Сдох. Как перевести его из первого состояния во второе с минимальными затратами?

Постепенно, медленно, болезненно для собственной души, целым рядом эпизодов и их обдумываний, доходило — мне не нужна победа в бою. Мне нужна ликвидация. Врага. И всех тех условий, которые позволили ему выйти на поле боя, вооружиться, вырасти, возникнуть. Во избежание повторения.

Это не героика — дезинфекция, обеззараживание местности.

Имея две точки: стартовую — враг есть, и конечную — врага нет, я обнаружил, что путь от А к В можно пройти многими разными путями, используя весьма различные средства. Более эффективно, менее затратно.

Рукопашный бой тысячных ратей на Бряхимовском полчище, визг и ор тысяч мужиков, истошно лезущих на стены Янина… Глупость. Кровавая дурость. Хотя, безусловно — героизм.

Осознание означало распад части собственной системы ценностей. «Мы все как один… Встанем плечом к плечу…». — Не надо. Неэффективно. Глупо.

Я мог бы привести сюда, на Волжский лёд, под сотню своих людей. И они бы, встав плечом к плечу, бились с врагами. Храбро, героически. И мы бы победили. Я в этом уверен. Скольких бы мы похоронили своих? А сейчас — ни одного.

Эта разница перекрывает все юношеские идеалы, весь восторг от «слитно марширующих» или «накатывающихся лавиной». Красиво. Но — вредно. Мы — на войне, а не — в балете.

Благородный бой, богатырский удар, честный поединок, рыцарский поступок, кодекс чести, разноцветный плюмаж, аристократически несущийся навстречу…

Набор идеалов задаёт не только этику и эстетику, не только восторженный блеск в глазах экзальтированных юнцов и девиц, но и вполне конкретные вещи: обмундирование, оружие, тактические решения, кадровую политику…

Или — спорт. По правилам, до победы. Или — война. Без правил, на уничтожение. «Мухи — отдельно, котлеты — отдельно». Смешивать — вредно. Я реализовал свою, совершенно бесчестную, не-рыцарскую, не-благородную тактику. В которой врага уничтожают, не давая ему возможности ответить. Отступая, уклоняясь, обходя, окружая, добивая, расстреливая издалека…

«Чтоб ты — сдох. А я — нет».

Есть патриотический идеал. В котором герой погибает «по-русски рубаху рванув на груди». Я, цинично, «не-патриотично» — продумывал и нарабатывал тактические решения, где этот «русский» героизм — умереть, рванув рубаху — отдаётся противнику. А мне и моим людям достаётся куча тяжёлой грязной работы на морозе. По обдиранию вражеских мёртвяков-героев. Работы, после которой так хорошо сходить в баньку, скинуть целую, хоть и насквозь пропотевшую, рубаху, одеть чистое, выпить пивка, вкусно поесть, приласкать жаркую девушку… А ихнего героя — пусть волки на льду доедают.

Солнышко постепенно шло к закату, «унжамерен» на льду реки ещё пытались ползти или ковылять к берегам Волги. Идущих становилось всё меньше, ползущие ещё ползли, но всё больше оставалось неподвижных.

Всё-таки, «ледяное безмолвие» не лучшая среда обитания. Кровопотеря в холоде сказывается куда сильнее, чем в тёплом климате.

Нам пришлось хорошенько побегать за «ползунами». Куда больше, чем в самом бою. Вообще, добраться до боя и прибраться после боя — значительно трудоёмкее, чем провести сам бой.

Постоянно раздражала пустота колчана. Вот, только что, было три стрелы. А уже одна. А очередной персонаж — агрессивен и профессионален. Прикрыт щитом, дротик в руке. Спину ему ещё пара похожих умников прикрывает. Ребята, вы бы лучше сами зарезались, чем себя мучить и моё время тратить.

Не, не понимают они.

* * *

Легендарный командарм С.М.Будённый в своих мемуарах описывает, как после одного из важнейших сражений Гражданской войны, наехал он, на поле боя, уже после разгрома корпусов Врангеля и Улагая, на группку пеших русских офицеров, в которой двое «золотопогонных» упорно пытались вывести третьего, раненного, к своим. Офицеры проявили героизм и стойкость, особо отмечаемые Семён Михалычем, на предложение «сдаться» — ответили стрельбой из наганов. После чего были, без особых почестей, постреляны и порублены славным бывшим вахмистром и его свитой.

* * *

Выстрел. Чудак вскидывает щит и ловит им мою стрелу. И валится на снег — стрела Сухана сбоку пробила его колено. Двое его спутников прикрывают беднягу щитами, подхватывают под руки. Путаясь в ногах, щитах, копьях, топорах… пытаются тащить раненого к недалёкому берегу Волги.

Нет, тараканы умнее — они просто разбегаются. Кто-нибудь да спасётся. А здесь… «аллели патриотизма и кооперации». «Один за всех и все за одного», «умрём за други своя»… Умирайте, это ваш выбор.

О! Какая радость! Я промахнулся! Нет, не сейчас — в начале боя. И моя стрела лежит затоптанная в сугробе. Поднимаю, осматриваю, взъерошиваю оперение… Должна полететь.

Сухан кидает копьё с одной стороны группки. Один из противников вскидывает щит, отбивает и… и падает на снег. С моей стрелой в затылке. А что ж не залепить-то правильно с 30 метров?

Последний из троицы взвизгивает, бросает товарищей и кидается бежать к обрыву берега. Сухан раскатывается за ним на лыжах по утоптанному снегу, разгоняется, раскачиваясь корпусом, налету подхватывает чьё-то торчащее в снегу копьё и, когда убегающий, всё-таки, начинает в панике разворачиваться навстречу, вгоняет в открывшийся бок.

Теперь он дорежет беглеца, снимет с него оружие и прочие ценности, а мне предстоит сделать то же самое с двумя оставшимися на месте. Да ещё и вырезать стрелы. Один-то лежит спокойно. Со стрелой в затылке — суетня уже не интересна. А вот второй, с простреленной коленкой, пытается ползти. При моём приближении — поднимается, стоя на здоровой ноге, поднимает топор. Что-то кричит мне. Ругается, наверное. Обзывает меня как-то. Исключительно для собственного удовольствия. Так сказать — для поддержки штанов.

«Оскорбление — привилегия равных».

Тараканы, как говорят исследования британских учёных, тоже выражаются нелицеприятно. Под тапком.

Упал. С копьём в животе. Бросок с пяти метров при поднятых над головою руках с топором, на одной ноге…

«И дорогая не узнает, какой у дурня был конец».

Теперь — дорезать. Главное — не торопиться, не подходить близко, не убедившись в полной утрате боеспособности. В его — беззащитности, в моей — безопасности.

Тут-то и требуется максимум терпения. Попасться на уловку, позволить подыхающему таракану укусить напоследок… Это очень глупо. Но у меня есть развлечение — напарник подыхающего героя. Сначала этого — потом того. С обязательным предварительным контрольным уколом в голову.

Вот где разница! У киллера — контроль после, у меня — до.

Лучше бить копьём в лицо. В глаз. Это наверняка. Даже если ещё живой, если прикидывается, притворяется — перестанет. Однако большинство лежат на животе или на боку. Умершие мгновенно, убитые сразу — в сердце, в голову — падают по-разному, чаще на спину. Но таких мало. Обычно у человека есть ещё время и силы, чтобы как-то… Инстинктивно наиболее удобная поза — поза эмбриона. В неё и сворачиваются. Тогда удобнее бить за ухом или в основание черепа. Но всякие… шлемы, местные варианты боевой горжеты — часто мешают. Можно — по-павианьему. Но подобраться неудобно. Приходится подцеплять тело длинным копьём и кантовать. Становясь постоянно так, чтобы этот… эмбрион-переросток гарантированно не смог вдруг развернуться и ударить внезапно образовавшимся в руке топором по моим ногам.

Вот и хорошо, вот и… гарантированно.

* * *

Временами меня охватывает ужас. Ужас от самого себя, от дела, которым я занимаюсь. От той «расчленёнки», которая образно называется «вырезание стрел на поле боя», от методичного убийства беспомощных людей, которая есть часть обычного здесь «сбора трофеев после победы».

Ведь я же «эксперт по сложным системам»! Взрослый цивилизованный мужчина! С «комком нервов» и «средиземноморским загаром»!

Был. Когда-то. «Загар» — «сошёл». Вместе с кучей понятий, представлений, табу, которые казались незыблемыми, казались частью меня самого, моей души.

Анна Франк в своём дневнике отмечает, как через несколько дней после начала оккупации у их знакомых украли велосипеды: «Голландцы лишились своей знаменитой честности».

«Навыки, оказавшиеся неуместными и отмершие за ненадобностью».

«Неадекватность» — симптом многих заболеваний. Шизофрении, Альцгеймера, диабета, беременности… Я — нет. Я — адекватен. Я старюсь соответствовать окружающему меня человечеству. Вести себя уместно. Без шизофрении, беременности и прочего. Хорошо делать необходимое, обычное здесь мужское дело — убивать беспомощных раненых людей.

Впрочем, почему — «мужское»? Женщины тоже хорошо это делают:

«Но если ты ранен и брошен в песках И женщины бродят с ножами в руках Нащупай курок и нажми впотьмах И к богу ступай. Ступай солдат королевы».

Что ты смотришь на меня, парень? Со смертной тоской во взоре. «Курок» не нащупать? А и не надо — я тебя так… не больно — копьём в глазик. Прямо в этот твой… взор. Как здесь принято.

«С волками жить — по-волчьи выть».

Вою. Адекватно. Своим предкам.

* * *

Я вот чего не понимаю: в первой жизни видел немало мальчишек, и не только малолетних, которые в совершенном восторге рассуждают о войнах, о средневековых — в частности. Как это здорово, красиво, героически… И как бы хотелось бы… ну типа… поучаствовать. Я не про реконструкторов — про реал. Вообразить… а лучше — попасть. Красота! Мечта! Счастье!

Подросток может попасть в средневековую битву только в роли отрока-оруженосца. Вот это, то чем я сейчас занимаюсь: дорезание и обдирание — одно из его основных занятий. После чистки коня, поиска проституток и подставляния спины при посадке господина в седло.

Вы победили? Рыцари пошли обмывать и хвастать? — Вперёд! На поле боя за трофеями. Основной, наиболее массовый объект вашего внимания — сапоги. Что здешние сапоги, даже в мирных условиях, нужно раз-два в месяц штопать — «каши просят» — я уже… Что в боевых обстоятельствах любой сапог стаптывается — будто в огне горит…

Русский кирзач — уникален. Не только кирзовым голенищем, но и его кроем. У него один шов. Русские гражданские сапоги до Первой мировой, или прусские армейские времён франко-прусской — двухшовные. Поэтому сделать «гармошку» на кирзаче… можно. Дембеля добиваются желаемого складчатого эффекта в несколько заходов с горячим утюгом и под прессом. Потому что голенище упорно держит форму трубы.

Здесь таких нет. Европейские рыцари вообще в железных тапочках воюют, «саббатоны» называются.

Обувь у вашего господина «горит» и «просит каши» постоянно. А вам приходится изображать донского казака Тита Бородина в ходе подавления антисоветского восстания.

«Много за слободой оказалось порубанных хохлов. Титок ночью заявился на квартиру, вносит вьюки в хату. Тряхнул их и высыпал на пол восемь отрубленных ног. „Сдурел ты, такую твою?! — говорит ему товарищ. — Удались зараз же с этим!“ А Титок говорит ему: „Не будут восставать, б…! А мне четыре пары сапог сгодятся. Я всю семью обую“. Оттаял их на печке и начал с ног сапоги сдирать. Распорет шашкой шов на голенище, стянет. Голые ноги отнес, зарыл в стог соломы… А после я пытал: верно ли это? „Верно, — говорит, — так снять не мог, на морозе одубели ноги-то, я их и пооттяпал шашкой. Мне, как чеботарю, прискорбно, что добрые сапоги в земле сгниют. Но теперь, — говорит, — самому ужасно. Иной раз даже ночью проснусь, прошу бабу, чтобы к стенке пустила, а то с краю страшно…“».

Поработаете оруженосцем — тоже будете искать себе бабу. Не для того, о чём вы думаете, а чтобы к стенке пустила.

* * *

Это я к тому, что мне, видать, промежду двух баб сразу — спать придётся.

Русские и мордва носят, преимущественно, лапти. Даже и зимой во множестве. А вот за Волгой, мари и меря куда больше в сапогах ходят. Пришедшие «лоси» все мои обувные запасы вытрясли — надо пополнять. Вот я топором… такая здоровая секира попалась… Верно Тит говорил: «на морозе одубели». Придётся оттаивать.

Конец семидесятой части

Часть 71

«И дики тех ущелий племена, Им бог — свобода, их закон…»

Глава 385

Это «ледяное безмолвие»… очень холодное. И — утомительное. Две версты длиной, версту шириной. Его пришлось пройти вдоль раз шесть. Или — восемь? Мы на них наступали, потом отступали, потом окружали, потом добивали. Потом пошли обратно, обдирая и собирая хабар в кучи. Потом снова, в два захода, собирая барахло.

Ночь. По берегам, на самой реке — пары жёлтых глаз. Цепочками. Волки с округи собрались. Как бы не той же численности — под сотню. Несколько стай с разных лесов. Вроде — и знакомцы с наших мусорок есть. Мы их там не всех на шубы перевели — кое-кто и сбежать сообразил.

Когда такая толпа голодных зверюшек из темноты на тебя смотрит… А потом они нашли под берегом в сугробе спрятавшегося чудака из «унжамерен». И съели. Заживо. Шумно так. Был чудак живой, кричал там, вопил — стал… тихий.

Потом волки начали на нас наступать. Окружили и давай… перебежками с разных сторон.

Мда… Нервно стало.

Тут пришёл Курт и сказал «гав». И они передумали.

В темноте, на морозе кантовать этих… одубевших. Но у нас нынче материально-техническое положение такое… Любой тряпочке рады будут. Которую приходиться снимать с этого… свежемороженного мяса.

У одного из покойников в сумке нашёл… пеммикан? — Не, откуда здесь измельченное сушеное мясо бизона с ягодами? Просто полоски чего-то очень вяленого. Вкусно. Хоть и не бизон. Никогда не пробовал, но — не… Ну вот, пожевали и продолжим. Снимем с этого «небизона» подштанники, отрежем ухо и… Я уже поел, теперь пусть его волки кушают.

Волки, куда лучше нас находили спрятавшихся, ещё живых и уже мёртвых, «унжамерен». Кто-то успел убежать под правый берег, где стеной у обрыва лежал снег, кто-то забрался в редкие намёты на самом льду. Бесцельно, как казалось, бродивший по снежной равнине «серый хозяин», вдруг зарывался в снег, через мгновения к нему кидались ещё 3–4 зверя. Рычали, выкидывали снег, схватывались между собой… Потом кто-то из них уволакивал в сторону человеческую руку или ногу. С какими-то волочащимися по снегу… ошмётками? Нитками? И жадно грыз на льду. Рыча и клацая зубами на каждого пробегавшего мимо сотоварища.

Я уже совсем замучился, уже собирался бросить всё это… занятие, как вдруг, с правого берега, смутно темнея на белом снегу в наступившей темноте, выкатилась коротенькая цепочка лыжников.

Был очень неприятный момент… Когда я, с перепугу, судорожно пытался найти в пустом колчане хоть одну стрелу. Но тут передний, здоровущий даже в темноте, крикнул знакомым голосом:

— Ты… эта… ну… Здрав будь. Воевода.

Могута. Уф-ф. Как-то даже и не холодно совсем стало.

Вынимать из моего главного охотника новости — занятие специфическое. Но — вытащил. Как при аборте — кусками.

Смысл простой: вскоре после моего ухода, к Кудыкиной горе вышли 6 воинов «унжамерен». Потыкались вокруг частокола, послушали ругательства на марийском, русском и эрзянском. Покидали издалека стрелы. Полезли на гору к вышке — их там ждали. Шуганули. Поскольку вышка работала — все подробности оперативной обстановки сразу становились всем известны. Такой вариант «войны он-лайн», только по оптическому телеграфу.

Через час прибежал Чарджи с гриднями и поубивал всех находников. Потом и Могута подтянулся. Чарджи велел ему посмотреть сожжённую вышку. На предмет возможных остатков вражеского отряда. Да глянуть, на всякий случай, вдоль Волги.

Забавно, но никаких желаний помочь своему господину и сюзерену в тяжком и опасном ратном труде — озвучено не было. В чём Могута, совершенно не стесняясь, и признался:

— Тебе помогать? А надо? Мы ж знаем, что ты их поубиваешь. Ну. Вона скока набил. А нам ты другое велел: посты держать, лес смотреть… А чо? Чёт… не?

Их безусловная вера в мою победоносность… радует, конечно. Но так же и поморозиться можно!

Ребята Могуты запалили «правильный» костёр в промоине на берегу, куда оттащили совершенно сомлевшего, замёрзшего Салмана. Сухан тоже, по моей команде, сразу расслабился и захрапел. Могута со своими подручными продолжили разделывать мороженные трупы и стаскивать барахло. А я подводил итоги.

У нас было 90 стрел. Мы их все выпустили. Примерно треть — вырезали и пустили повторно. Снова вырезали. С десяток гожих осталось. Остальные… или раненый её ломает, или её не вытащить, или в совершенно неприличное состояние приходит наконечники или оперения. Треть пущенных стрел попадают в кости. Хотя у меня наконечники стальные, кованные, но всё равно.

80 стрел — наши потери.

У противника… Судя по отрезанным ушам — 68 покойников. Странно, мне казалось — противников больше было. А, понял. Нескольких мы просто не нашли. Штук 5–6. С десятка полтора — успели уйти с поля до нашего с Суханом выхода им в тыл. Это, вероятно, те, кто успел получить серьёзные ранения в самом начале. И — «сопровождающие их лица». В тот момент все были полны энтузиазма, с лёгкими ранами — остались в строю.

Догонять? Нет сил, риски… Поздно, не будем. А вот послание надо отправить.

— Сухан, ты спишь?

Идиотский вопрос. Кажется, существует только один ответ: «Нет».

«Зомби» открывает один глаз и молча смотрит на меня.

— Нужен живой, сильный, безрукий пленник.

О! Кажется я своего зомбяку озаботил. Пленных после Салмана оставалось пятеро. Но трое уже… Из живых — один постарше, другой молодой. Оба, судя по одежде — не из простых. Паники в глазах нет ни у одного. Которого?

— Молодого. Руки сжечь. Особенно — пальцы.

Сухан перекатывает выбранный экземпляр на бок, втыкает его головой в снег, прижимая связанные за локти за спиной руки, впихивает кисти страдальца в огонь. Короткий взвизг. И — тишина. Прерываемая только треском огня и скрипом зубов.

«Белый индеец». Воин не должен показывать своего страха, своей боли. Нельзя дать врагу возможности лишний раз почувствовать своё превосходство.

Мне нравится такой обычай. Когда вопят, орут… давит на уши. Раздражает. Молчки — комфортнее. А о своём превосходстве… Я и так знаю. Зачем его чувствовать? Тем более — «лишний раз».

Могута приличный костерок построил. С горящими брёвнами под снеговой стеной. Жар огня отражается снегом, тепло — хоть раздевайся. Смолистая сосна хорошо горит, вот в её пламени и горят руки «унжамерен».

Сухан резко переворачивает парня от костра на спину, в снег. Волосы уже пыхнули, одежда на спине, рукава уже занялись.

Живой? — Живой.

Развязываем руки. Держит в растопырку, старясь ни к чему не прикоснуться. Как крылышки у бегущего пингвина. Ставим на лыжи. У парня плотно сжатые глаза, из которых текут слёзы. И сжатые зубы. Из которых чуть слышен вой и скрип. Надеваю ожерелья. Фирменный знак — уши мёртвых врагов. Уши, которые не услышали главную здешнюю новость: на Стрелку пришёл «Зверь Лютый».

— Эта… ну… не дойдёт.

— Почему, Могута?

— Ну… тама… волки… вот.

На просторе реки видна группа наших людей с факелами. И непрерывное движение серых теней, жёлтых глаз, рычание и урчание. Кажется, шевелится серым вся ледяная равнина реки. Сколько же их сюда собралось?! Наших они пока не трогают. Факела, оружие, голоса, движение… И к месту нашего костра близко не подходят — возле входа в промоину сидит Курт. Ага…

— Курт, ко мне. Пометь его. Факеншит! Ты что, не понял? Помочись на него. Курт, ты временами такой умный. А временами такой глупый. Делай как я.

Гонца сшибают на снег. Я, личным примером, показываю князь-волку, как нужно ставить пахучую метку. Курт присоединяется — отмечает сапоги, штаны, подол армяка и лыжи. Очень экономно.

Вообще-то это разметка территории. Курт так всю Стрелку по кругу отметил, лесные волки внутрь не заходят. А как они будут реагировать на движущийся объект? Вот и проверим.

Выводим гонца на лёд, доводим до многострадальной лыжни. Лёгкий толчок в спину. Иди, бедолага, доноси мою «не-благую» весть до своих соплеменников.

Парень неуклюже, по-пингвиньи пытается двигаться. Сколько видно — волки подходят к нему шагов на 5–7 и резко отскакивают. Будто натолкнувшись на стену. Может, и дойдёт.

«Бои по правилам», конвенции, «кодексы чести» — очень полезно. Ибо позволяет уменьшить смертность среди противоборствующих сторон. Сужают поле противостояния. В географии, во времени, в технологии и тактике. Папская анафема лучникам, «в нашей местности не воюют в пятницу, субботу и воскресенье», не бомбить «Красный крест»…

Если «стороны» в состоянии договориться, если они хоть чуть-чуть доверяют друг другу, если у них есть какие-то общие «границы допустимого». Религиозные, идеологические войны, как и этнические, национальные — размазывают «стенки коридоров».

В войнах с племенами-язычниками эти границы стираются.

«Конвенции» — соглашения между равными. Самоназвание большинства племён — «человек». «Настоящий», «могучий», «красивый»… Остальные — не-люди, не-равные. Унтерменш. «Тейповое мышление».

Я играю по правилам, которые приняты в «достопочтенном племенном обществе» — «равных» мне здесь нет. Это их мнение, и я с ним согласен.

Ещё я согласен с Чингисханом: «Недостаточно, чтобы я победил. Другие должны быть повергнуты».

Уточню: «повергнуты» так, чтобы мне никогда больше не пришлось их «побеждать».

Инстинктивный военный романтизм, как и инстинктивный гуманизм и общечеловечность приходилось выдавливать из себя по капле. У кого какие прыщи — не всем же быть Чеховыми! Выдавливать в угоду функциональности. Эффективности, оптимальности. По критериям соответствия поставленным целям — самосохранения, само-процветания, «белоизбанутости всея Руси»… Всё более становиться «Зверем Лютым». Чтобы в болотах и дебрях окружающей части мира выживало чуть больше маленьких голеньких страшненьких пищащих… детёнышей здешних обезьян.

— Если ты надеешься получить за меня богатый выкуп — ты ошибся.

Во как! Наш последний пленник излагает вполне связно.

— Откуда такое хорошее знание русской речи?

— Так… я и есть русский. Отец с Долгоруким на булгар ходил. После — на Унже осел. Женился там. Мать… её предки с под-Ростова ушли, Христа не приняли. Род мой невелик, небогат. Много за меня не дадут.

— И не надо. Я не торгую людьми. Тебя звать-то как?

— Зачем тебе? Убивать безымянного легче.

— Ха. Твоя забота о лёгкости для меня… Забавно. Я не ищу лёгких путей. И не люблю убивать. Имя?

— Страхил. Кличут меня так.

— Ну и имена у вас! Нелюдские какие-то. А «страхоморда» нету?

— У нас-то как раз — людские! Мы на человека глядим, чтобы имя ему дать. А вы — в книгу. Потому и имена у вас… корявые, книжные.

— Язычник, значит. Велесу поклоняешься или Перуну?

— То не твоя забота. Не Христу и не Аллаху.

— Как посмотреть. И с велесоидами, и перунистами я прежде уживался. Хаживали такие… молодцы под моей рукой.

— Лжа! Кто от волхвов истину воспринял — никогда…! Айкх!

Пришлось потянуться и сдёрнуть. Сдёрнуть с лапника, на котором он лежал, сунуть мужика головой в костёр. И сразу — назад, в снег. Ресницы и брови — в костре остались, бороду чуток припалило. А так… порозовел.

— Запомни на будущее. Короткое оно у тебя будет или длинное — не знаю. Но в мозгу заруби накрепко: я никогда не лгу. Всякое моё слово — правда еси. Может статься, что ты её не понял, додумал про себя неправильно, недослышал. Но лжи из уст моих — не бывает никогда.

Ещё одно «давно повешенное на стенку ружьё». Точнее — целый «арсенал». Я бы не понял, даже не попытался понять, общаться, перетянуть на свою сторону Страхила, если бы не мой конфликт с «Велесовой голядью» в Рябиновке, если бы не опыт общения с Фангом и его воспитанниками. И, конечно, контакта бы не получилось, если бы не «живое произведение искусства волхвов» — Сухан. Костяной палец с его душой на моей шее. Рядом с православным крестом. Это сбивало с толку, заставляло думать, пытаться понять, сомневаться… Православная община, управляемая господином «гонца волхвов в трёх мирах»… И господином лесного чудовища, «медвежьего погубителя — князь-волка»… Несовместимые, по его глубокому убеждению, вещи, сосуществовали вокруг меня.

Это отнюдь не обеспечивало дружественности, подчинения. Всего лишь выбивало из состояния готовности к мучительной смерти у пыточного столба, состояния «белый индеец». Но и это — уже много. Ибо в образовавшуюся от недоумения трещинку скорлупы «готов к смерти» просачивалась надежда на жизнь. А это уже ниточка, дёргая за которую человеком можно управлять.

Ещё затемно, нагрузившись едва подъёмными тюками трофеев, двинулись в обратный путь. Когда сюда бежал — так легко было, быстро. А назад… топаем и топаем. Хорошо, что с вышки нас загодя углядели — выслали мужичков на подмогу. Естественно, куча ахов, охов, восторгов…

Честно? — Приятно. Очень. Но хвастаться… И без меня есть кому. Наш квартет… я в нём — самый разговорчивый. А вот ребята Могуты… хоть лесовики и видели только результат, а такие сказки сказывают…

— Ну, как ты?

— Спасибо, Ивашка, нормально.

— Ворогов-то много было?

— Да с сотню.

— И что ж, ты всех побил?

— Не, десятка с полтора убежали. Парку подкинь. По чуть-чуть, на донышке. И ещё чуток. Чтобы та льдинка растопилася. Которая у меня в самой середке. Ох, хорошо-то как! Веничком да с морозца…

Вечером я собрал своих «воинских начальников» — от Ивашки до Ольбега с Алу. Подробно, на столе показал ход боя, объяснил наиболее важные особенности, обозначил возможные проколы в применённом тактическом решении.

Нужно проговорить, сформулировать в коротких, запоминающихся фразах ключевые позиции. «Распространение передового опыта». Чтобы при случае смогли применить. И наоборот: чтобы в другой, существенно отличающейся ситуации, не повторять неуместно «победоносный приём», рискуя поражением.

— Превосходство в вооружении — дальнобойные луки. И высокий уровень навыка в их использовании. В настильном бое, в навесном бое, в скоростной упаковке-распаковке. Любим, слышишь? Скорость-точность — не только в самой стрельбе. Стрелок, который лук из тула вытаскивал да зацепился — и сам покойник, и товарищам — смерть.

На соревнованиях, хоть — Олимпийских, хоть — «робингудовских» этому не учат. Навык быстро надеть тетиву — вне обязательной школы лучников 21 века.

Есть знаменитая греческая ваза с серией картинок натягивания царского лука скифами — претендентами на престол. Один из участников не удержал лук и повредил им ногу. Но и в древнем глиняном «комиксе», и в самом мифе речь идёт о физической силе: сможешь согнуть лук или нет — не о скорости исполнения упражнения.

Для моих луков проблемы — быстро надеть тетиву — нет. Можно сделать всё заблаговременно. Но время перевода оружия из походного состояния в боевое — остаётся критичным. Как для пушек или ракетных установок. По сути: элемент боевой работы 21 века, типа — «время развёртывания Тополя», творчески переработанный, применяется в тактике стрелкового средневекового подразделения.

— Стрельба как рядом стрелков, что везде и постоянно, что мы много раз на учениях отрабатывали, так и через голову. Колонна стрелков — такого здесь не знают.

Этого нет ни в линейных построениях 18 века, ни в колоннах 19-го, ни в цепях 20-го. Вообще — неприменимо для стрелков со стволом. Потому что у пули — настильная траектория. А вот у лука… Может быть настильная, как у пушки, или навесная, как у мортиры. Что позволяет применять артиллерийские идеи для индивидуального стрелка с метательным оружием.

В бою стрелки «унжамерен» так и не смогли нормально стрелять из «закрытых позиций».

«Стрелок должен видеть цель» — это вбивается постоянно и повсеместно. Хотя бы Часть цели. Именно так работает охотник.

«Послушай, Ункас, — продолжал разведчик, понизив свой голос до шепота и смеясь беззвучным смехом человека, привыкшего к осторожности, — я готов прозакладывать три совка пороха против одного фунта табака, что попаду ему между глаз, и ближе к правому, чем к левому.

— Не может быть! — ответил молодой индеец и с юношеской пылкостью вскочил с места. — Ведь над кустами видны только его рога, даже только их кончики.

— Он — мальчик, — усмехнувшись, сказал Соколиный Глаз, обращаясь к старому индейцу. — Он думает, что, видя часть животного, охотник не в силах сказать, где должно быть все его тело».

Здесь — «не мальчики». Они в «силах сказать, где находится тело животного», если видят его часть. Но стрела — не пуля. Лучник на охоте не будет стрелять, если между ним и целью есть препятствия, даже — просто листья. Пустить стрелу в оленя, не видя его — потерять возможную добычу.

На войне аксиома — «видеть цель» — ерунда. Просто нужно дополнительное обучение. Хорошо бы — «корректировщик огня», и навык взаимодействия между ним и самим стрелком.

* * *

Летом 1914 года германские командиры с ужасом обнаружили, что русская полевая артиллерия вполне владеет умением вести точный огонь с закрытых и полузакрытых позиций. А германская — нет. Потом, правда — и немцы научились.

Сходно пускали стрелы нормандские стрелки при Гастингсе. Хотя там несколько другая ситуация — не чисто полевое манёвренное сражение, стрелки били через «стену щитов» по частично видимой, плотно построенной и неподвижной пехоте саксов.

Именно от стрелы в глаз погиб Гарольд — последний сакский король Англии. Как чуть раньше, тоже стрелой, в шею, был убит его противник — последний викинг Харальд.

«Мортирный огонь».

Так, тяжёлыми мортирами, долбили союзники оборону Севастополя в Крымскую войну.

«Английские батареи на Зеленой Горе были построены в расстоянии 1200–1300 метров от 3-го бастиона… было построено 8 батарей, вооруженных 63 пушками и 10 мортирами большого калибра (от 24-фунтовых до 68-фунтовых)».

Именно мортиры наносили наибольший ущерб укреплениям и гарнизону.

У меня нет таких инструментов, однако некоторые их свойства я нахожу в луках. И обращаю на это внимание.

Такой стрельбе не учат в спортивных секциях стрелков из лука в 21 веке, для этого упражнения нет разработанных инструкций и методичек. Но оно есть здесь. И я совмещаю приём из «здесь» с приёмами несуществующих мортир 16–19 веков и моими «блочниками» из последней трети 20-го.

* * *

— Отход «перекатами» со стрельбой. Часть бойцов оказывается на линии стрельбы. Работать чётче — по расстояниям, моментам начала и окончания движения. Выбор секторов обстрела. Взаимопонимание. Условные знаки, жесты. Так — упал, так — ушёл в сторону. Думайте. Суетни не допускать. Засуетился, занервничал, споткнулся, упал… Время упустил. На передней позиции — покойники. Это ясно?

Мне бы это в терминах электротехники… Фаза, синхронность, частота переключения, минимальная гарантированная мощность выходного каскада… Слов не хватает.

— При движении, хоть своём, хоть противника — постоянное внимание прицелу. Смотрите: в навесном бое прицел не работает вообще. В настильном — дистанция меняется постоянно. Не на лугу по щитам лупим. Или — переставлять прицел. Вот таким движением. Раз-два-три. Быстро. Но и этого времени нет. Враг не даёт. Стрелок сам должен понимать, целить не по прицелу, а по прицелу с изменением.

Понятий — «под обрез», «в яблочко» — здесь нет. Да и не много от них пользы. Слов «динамическая корректировка» — нет. А нужда такая есть. Тот самый «глазомер», о котором Суворов говорил — «быстрота, глазомер, натиск».

Нужно вводить группу новых упражнений для стрелков. Форсируя не только движение цели по фронту — это-то мы много раз делали. «Бегущий кабан» всех заколебал:

«Мишень показывается из-за укрытия и попеременно справа налево и слева направо проходит открытое пространство».

Нужно движение мишени по глубине. И непрерывное движение самого стрелка. Выходя… вот же блин!.. к аналогам «стрельбы по-македонски». Не — конный с седла, а пехтура… И к аналогам тачанки. Стрельба с движущегося экипажа — саней, телеги…

Фигня? — Надо смотреть. Робин Гуд как-то кричал рыбакам, когда они с пиратами столкнулись: «Скорее к мачте привязывай меня!». Сходно функционировали и древние цари, метавшие копья со своих колесниц.

— Превосходство в снаряжении. Не в воинских штучках — в мирных. Беговые лыжи с палками. Отсюда — скорость. Мы победили, потому что быстро убегали. Запомнили? Быстро сдрыснуть — смерть врагу.

Да, это открытие. Использование тактики конных кочевников без коней — на лыжах. Ни про один такой лыжный бой — не слышал. Лыжники в Великую Отечественную, как и конница — средство быстрой доставки «живой силы» к полю боя. Дальше — залегли, окопались и по пехотному. А мы весь бой провели на этих… досках.

— Никаких — «ни шагу назад!», никаких — «умрём, но не отступим!». Вообще: никаких «умрём». Только — «убьём». Чёткое понимание свойств местности. Беговые лыжи на слегка заснеженном льду реки, на твёрдом, «сдутом» насте — работают. Ни обычная пехота, ни конница — вот в этих конкретно условиях! — так свободно двигаться не может. Но! Было бы снега на аршин больше — лесовики на своих лыжах ходили бы быстрее нас. Было бы места меньше, меньше полверсты в глубину — нас бы побили. Запомните: победа — превосходство в скорости. Ещё запомните: скорость требует пространства.

Это я очень чётко себе сформулировал после речного боя с ушкуйниками. Когда они нам Волжский простор перекрыли.

На суше… Можно «раскрутиться» и в малом пространстве. Тот же «маятник», «зигзаг»… Но это уже бой одиночки, не подразделения. Существенно более высокие риски. И — потери.

— Засадный полк — не новость. Хитрость… засада на пустом месте. Они все видели эти сугробы, они мимо сходных уже проезжали. «Глаз замылился». И обязательно — поддержка засады с фронта.

В битве при Иссе Дарий использовал против Александра Македонского отряды персидской молодёжи, обученной и вооружённой по греческому образцу. Битва происходила в гористой местности, отряды были удачно размещены в засаде за флангом македонской армии. Но атаковали преждевременно. Греки спокойно перебили «засадников», потом занялись остальными. В последующей толкучке погибло больше персов, чем в самом бое.

— Эх, меня там не было! Я бы им так дал…

— Ольбег, чтобы ты там делал? На лыжах ты бегаешь плохо, лук тянешь — слабовато. Вырастишь… посмотрим.

— А я… я бы… вместо Курта! Да! Я бы был «Засадный полк». Я бы там вскочил и… и стрелами! В их поганские спины! Та-та-та!

Чарджи и Ивашко просто пропускают детский лепет мимо ушей. Николай с Терентием насчёт воинских дел… Суть уловили и ладно. А вот то, что Алу смотрит с горящими глазами… и Любим слушает Ольбега внимательно… Надо исправлять.

— Назови функции «засадного полка». Что он должен сделать?

— Ну… эта… Ударить! В спину!

— В «Писании» говорится о людях, которые «слышат, но не разумеют». Ты — следующая стадия. Ты — сам говоришь. Но слов своих — не разумеешь. Наш язык точен. Стрелок пускает стрелу. А не наносит удар. Любим, ты меня слышишь? Дело стрелков — истомить врага, нанести ему урон, выбить начальных людей, расстроить строй… Не — «нанести удар».

Внимательно осматриваю молодёжь. И не только: Салман слушает так напряжённо, что и рот раскрыл. Новое для него? — Наверно: он боец, телохранитель, мечник. Не командир.

— В битвах древних времён и нынешних — нет засадных полков, составленных из стрелков. Есть засады. Со стрелками. Но всегда — смешанные. Так постоянно дерутся всякие шиши лесные. Завалили дорогу деревом, дождались проезжего обоза, пустили разом стрелы, кинули луки, полезли биться-резаться. А засадных полков таких — нет. Потому что, как ты верно сказал, нужен удар.

Совсем племяш мой смутился. Красный весь. Оттого, что я его дурость на люди вытащил. Ничего, лучше пусть от стыда кровью наливается, чем от вражеского меча — проливает.

— Ну, а если бы. Взял бы ты, Воевода, ещё пару-тройку стрелков, да посадил бы их в тот сугроб…

Не дошло. Даже до Любима. Ему кажется, что такими хорошими луками, такими стрелками, как у него — можно любую боевую задачу решить. Да. Можно. Если знать и уметь. Не только как стрелы пускать, а как задачи решать.

— Если бы у меня было больше стрелков, то я и бой строил бы иначе. До того сугроба добралось врагов… Половина. Было бы у меня стрелков вдвое — мы бы ворогов до того сугроба и не допустили — положили бы раньше.

— Ну, а если — один? Вот такой, как Ольбег.

«Такой» — в смысле, малолетний, не вполне бегающий, не вполне стреляющий, мечами — не вполне владеющий. Пол-бойца.

— Давай по шагам. Вот мы мимо сугроба проскочили, вот «унжамерен» за нами пробежали, вот Ольбег из сугроба выбрался и… и чего сделал?

— Я… Я… Я стрелу пустил! Прямо в них! И убил! Самого главного!

— Верю. Дальше что? У «унжамерен» — строя нет. Распадаться — нечему. Единоначалия — нет. Самых главных у них — каждый третий-пятый. Человека с луком они не боятся — сами такие. Обернулись, посмотрели на тебя, влупили пяток-другой стрел. И дальше побежали. А ты истыканный в сугробе лежать остался. Как ёжик дохлый.

Ольбег, кажется, живо представил картинку. Как из него вражеские стрелы торчат. И побледнел.

— Ты не один такой. Вон Илья Муромец. Он любого зашибёт-располовинит. Силищи в нём… ни у кого столько нет. Одна беда — бегает медленно. Вот представь, сидит Илья в сугробе. Как ты. Точно также — выскочил, «аля-улю» и помахивая своим двуручником на «ужамерен». Что будет? А то же самое. Или они сразу его стрелами да копьями истыкают, пока он те десять-двадцать шагов до ворогов добежит, или расскочат в стороны и в круг станут. Половина — меня гоняет, другая — Илью роняет. В кругу, в чистом поле, тыкая да рубя со спины, они его завалят. Снова: они русских витязей видели, мужик с мечом — им не страшен.

Илья кривовато хмыкнул. Тоже — представил. Если толпа сразу не разбегается в панике — именно в панике, иначе отбегут и с разных сторон закидают, то нужно спешно прорываться. Или надеяться. На Богородицу и помощь товарищей. Илья — не мальчик, ему храбростью хвастать… Он в такой ситуации побежит без раздумий. Одна беда — бегает он плохо. Поэтому в такие ситуации… лучше не попадаться.

— Курт сделал тоже самое. Только лучше. Быстрее, тише. Догнал супостатов молча и быстро, попав в круг двигался быстрее. И пугал их своим видом. Он сделал главную функцию «засадного полка» — нанёс удар в спину. Удар — не выстрел. И продержался те полминуты, которые мы их, отвернувшихся, расстреливали. «Продержался» — на своей скорости и их страхе. Снова повторю: не стрела, даже — не удар. Испуг, смятение — вот главное оружие «засадного полка». Не можешь испугать — лучше не вылезай.

Хватит о победе. Какие мы хорошие — пускай другие рассказывают. Наше дело: «работа над ошибками».

— Мой явный прокол: отрыв от остальных, потеря связи с другими группами. Как следствие: отказ от преследования — слишком много живых унжамерен оставалось на поле боя. Пришлось возвращаться. Второе… Это счастье, что Чарджи послал Могуту к сожжённой вышке. А Могута вышел к реке. Иначе бы мы там сдохли. Просто от холода и усталости. Ещё: при действиях малой группой уже после боя возникают две опасности — множество пленных и множество волков.

Особенность средневековых армий — за ними постоянно следуют стаи падальщиков. В «Слове о полку…»:

«По оврагам волки завывают, Крик орлов доносится из мглы — Знать, на кости русские скликают Зверя кровожадные орлы; Уж лиса на щит червленый брешет, Стон и скрежет в сумраке ночном…».

После боя они представляют опасность и для победителей. Волкам всё едино — под каким стягом ты в бой пошёл. Кому — «поле русской славы боевой», кому — «банкет накрытый». Съесть тебя можно? — Съедят.

«Стон и скрежет в сумраке ночном…». А также — скрип, хруст, чавканье. Дикие вопли и затихающие крики: «Помогите!». Как-то мои коллеги-попандопулы об этом… А вот Джон Рид, когда революционные солдаты в 17-ом собрались его расстрелять, обратил внимание на группу волков, раздирающих несколько, лежавших в канаве неподалёку, тел в русских шинелях.

Тема: «что делать с пленными» — в средневековье постоянно. Русский полон Батыя, порубленный на льду Селигера, Тамерлан под Дели, перебивший сто тысяч пленных… Из относительно свежего и местного: избиение Волынским князем Изей Блескучим пленных галичан после битвы под Теребовлей. Это — элемент здешней жизни. Надлежит быть готовым к реализации. Адекватным местным условиям.

— Вывод… собственно боевую группу следует усилить связистами и трофейщиками. Или изначально отказываться от полона и хабара. При разумном подходе мы могли бы взять десятка два-три здоровых полонян. Это закрыло бы, например, наши проблемы с водой.

Топить снег на воду — слишком энергоёмко. Да и результат… грязный. Таскать воду с реки — трудоёмко. Был бы лишний десяток придурков-полонян… А так… корячимся.

— Э-эх… Как жаль, что меня там не было!

— Будешь, Ольбег. Хотя и не там, и не сразу. Если вопросов ко мне нет, то их есть у меня. Паймет, эти люди вышли в бой из твоего селения. Те, кто сбежал… И двое моих ребят-связистов, которых они захватили — наверняка там. Как добраться до твоего селища?

Ответ очевиден: по льду рек. Сперва на юг, вёрст 30 по Волге, потом вёрст 10 на север по Ватоме.

Всё понятно? Если дорога сначала идёт в одну сторону, потом — обратно, то географическое расстояние между конечными точками меньше суммарного. Ватома здесь течёт довольно параллельно Волге. На реках нас наверняка будут ждать. А вот напрямки… через заметённые леса и замёрзшие болота…

Тут никакой попадизм не поможет, ни «после-знание», ни высшее образование, ни среднее соображение. Никакой айфон с хоть какой когда-то скаченной «базой знаний всего».

Тут нужно чётко знать конкретное описание дорожных примет. «От сгоревшей сосны до раздвоенной берёзы, потом на пригорок и влево на здоровенную ель…». Мини-рельеф и его актуальное состояние, включая высоту снежного покрова и интенсивность родников в болотах.

Что порадовало: никто даже не заикнулся в смысле «а нафига оно нам надо?». Типа: а они, может не придут? А чего туда лезть? Бог не выдаст, свинья не съест, авось обойдётся, сами уйдут…

Радует, что необходимость неотвратимости наказания не подвергается сомнению.

Военный совет заседал ещё часа два. Определились, спланировали, но…

«Человек предполагает, а ГБ располагает» — старинная русская мудрость.

Ночью потеплело, и пошёл снег. Когда утром ко мне в балаган всунулись Ольбег и Алу в полном боевом снаряжении, пришлось спросить:

— В чём разница? Между тем, что нонече, и тем, что давеча?

Ольбег обиженно засопел, а Алу, тяжко вздохнув, сформулировал:

— Снег. Рыхлый. Не побегаешь.

— А вот если мы…

— Ольбег, не придумывай приключений. На наши задницы. Задание. Двум сильно жаждущим. Все трофейные лыжи перебрать, собрать гожие, привести в порядок. По готовности — доложить Чарджи. Бегом.

Снег шёл три дня. Навалило…! Под свесы крыш.

Хорошо, что Стрелка — высокое место. Всякий ветерок поднимает столбы снежинок. И тащит такое «белое торнадо» до ближайшего обрыва. Потом «торнадами» мои трудники с лопатами поработали. «Полчище» должно быть чистым, мне тут сугробов с тропинками между ними — ненадобно. И во всех дворах, во всех закоулках… Кто не может снег лопатой убирать — научится кирпичи на творильной доске сотворять. Кому-то что-то непонятно?

Ещё через пару дней мы выдвинулись.

Довольно большая компания собралась: моя «абортоидная» команда, Чарджи с половиной гридней, Паймет с парой своих, Гладыш, Илья Муромец… даже Николай с помощниками:

— Мне, Ваня, пора молодёжь учить. Они ж даже упаковать хабар не умеют! А уж снять аккуратненько, разложить, оценить… Вот, трёх оболтусов взял. Может, хучь один гожий вырастет.

У молодёжи — глаза горят. Ура! На войну взяли!

Десять вёрст сквозь сугробы и болота… пропотели и поуспокоились. А как переночевали в лесу, под страшные сказки про волков-людоедов…

— А ты шо?! Ты не знал?! Так Воевода со всех здешних лесов самых злых волков собрал! Волшбой приманил! Вот те хрест! Особенно человечьим мясом откармливает! Чтобы они, стал быть, никого к Всеволожску не пускали. У нас-то, сам же видал — нету возле Стрелки. А тама! Тыщи собралися! Человечинкой балуются. Теперь по округе пойдут — сходный вкус искать. Ты смотри — от костра ни на шаг. А то сзади за загривок — хвать! И в лес…

«И в тёмный лес

Ягнёнка уволок».

Вообще-то, реальная проблема. Такое здесь бывает. Через месяц-другой волки в лесу оголодают — могут случаться… случаи.

Глава 386

С утра, только светать начало, вышли на берег этой Ватомы. Как всегда — ну «Русь Святая» же! — ни одного указателя. А зачем? — Доброго человека Господь и так доведёт.

Я, в принципе — не против. Просто ГБ в роли ГПС-навигатора… Типа: у нас на Руси гвозди — только микроскопами забивают. Электронными.

— Ну что, Паймет, где твоё селище?

Мужик палец поднял и… и замер. Смотрю я вдоль его пальца, а там… Там клуб дыма из-за леса выскочил. За ним следом — струйка, вторая, третья… Уже столбом повалило…

— Стоять!

Паймет, сбитый с ног, подвывает, пытается в ту сторону ползти, слёзы у мужика потекли, пальцем туда тычит.

— Говорит: его селение горит, дом его.

— Правильно говорит. Почему горит?

— Дык, известно почему: находники жгут.

— Илья, а дальше? Следующую мысль ты подумать не можешь?

— А чегось тут думати? Раз жгут, значит — уходят.

— А куда?

— Дык… выходит сюда.

— А дальше?

— Да что ты меня как дитё несмышлёное! Дальше — встречать надо!

Всё верно: на второй-третий день в свежевыпавшем снеге начинаются процессы кристаллизации, кристаллы растут, связность массы снега увеличивается, снег оседает, уменьшается в объёме, в рыхлости. В горах — снижается опасность схода лавин, на равнинах — улучшаются условия движения транспорта. Чем чудаки и собираются воспользоваться.

Часа через два на реке появляется караван. Десяток «унжамерен» на лыжах, пяток волокуш с лошадьми, десяток пленников, связанных в гирлянду.

Тут и боя-то не было. Стрелки дали залп. Один. Салман зарубил чудака с копьём. Одного. Илья долбанул придурка по голове булавой. Один раз. У волокуш были… это называется не возница, а вожатый — рядом с лошадьми идут, за повод тянут. В экипажах нашлось с десяток раненых. Всё это… дорезали, ободрали и… как же правильно сказать-то? — Обезушили?

Выдвинулись к селению «лосей». Ну какой может быть нормальный пожар после снегопада?! Так, сеновалы сгорели, кое-где крыши провалены, изба одна вся закопчённая стоит…

— Э… Воевода, Паймет говорит — они завтра сюда вернутся, всё исправят, всё сделают.

— Нет. Вы будете жить там, так и столько — как я скажу. Вы приняли присягу и исполните по слову моему. Изменников я… наказываю.

«Лоси» были очень удивлены и обижены. Вот же! Родная земля, родная деревня! Врагов прогнали — можно же вернуться! Всего-то пара недель прошло!

Нет. У моих людей нет иной родной земли, кроме той, которую я им дал. Нету вотчин-дедовин, нету родовых, «испокон веку…», «с отцов-прадедов…».

У вас нет иной родины, чем та, которую дал вам я. А сюда заселю какую-нибудь другую «сволочь» из моих новосёлов.

Об этом рассказывать… несвоевременно. А вот уговориться с родом «лося» о добровольной передаче всех их земель мне — уместно. И чуть подсластить пилюлю предводителю:

— Паймет, коли вы отдались в волю мою, то и всё ваше — моё. Вы отдали мне эту землю. Я отстрою ваше селище. Лучше прежнего. Но не сейчас. А тебя, или кто из вас лучше других на тиуна выучится — сюда головой поставлю.

Яркая «морковка» для усиления мотивации в обучении.

Что я, между делом, нарушил общераспространённое правило: «Раб — принадлежит хозяину, имущество раба — ему самому» — моя проблема. Разве я обещал кому-то, что буду следовать «общепринятым правилам»? Чужие законы мне неинтересны. На Стрелке один закон — мой.

Что, девочка, скучно? Сквозь снега лезли, в сугробах барахтались, в лесах блуждали… Разок стрельнули-стукнули… Ни геройства яркого, ни страстей смертных. Всей прибыли: пяток заморенных лошадок, парочка моих замордованных связистов да заснеженное пепелище.

Мелочь мелкая, неинтересная.

Так ведь и ключик куда как меньше запоров, им отпираемых, теремов, теми запорами сохраняемых.

Цепочка: Мадина-Гладыш-Паймет-«лоси»-«ледовое побоище»-Ватома оказалась последовательностью «ключей», которой я «открыл» этот народ. «Распахнул». Для мира, для «Святой Руси». Для «Зверя Лютого».

Ключики… они разные бывают. Вот, к примеру, есть у тебя… завязочка. От всей твоей одежды — весьма малый кусочек. А ежели я за неё потяну… Во-от, картинка совсем уж другая. Мне так — очень интересная. А вот ежели я тут… от тебя, от тела твоего, малый… чуть прикушу. Но-но! Не пугайся! Я своих не грызу — только покусываю. А теперь вот… тут. Уж и глазки закатилися у красавицы. А всего-то чуть пальчиком… одним… по ну совсем малой частичке… Ты уж и смотришь иначе, и дышишь по-иному, и сама вся… Мелочи мелкие… Однако же, в умелых-то руках…

* * *

В первой своей жизни я никогда не слыхал ни об «унжамерен», ни о Ватоме, ни о озере, через которое она протекает, ни о «лосях» и их селище. Да и вообще о мари — только мельком. Ну, есть такие люди. Живут себе, наравне с множеством других разных людей. Меня куда более интересовали преобразования форматов doc, docx, pdf или подробности протоколов http и https, асимметричное кодирование, игры с куками или, к примеру, устранение множественности текстовых редакторов в стандартных поставках линуксов.

Вообще, поиграть с оптимизацией операционных систем, повысить в разы «на ровном месте» эффективность общения компа с «облаком»…

Увы. Облака — здесь есть. А «облачных платформ» — нет. Машин нет никаких — ни виртуальных, ни реальных. Огромный массив профессиональных знаний и умений их применять, что собственно, и составляло немалую часть гордости и удовольствия «эксперта по сложным системам» — пришлось… Нет, не выкинуть, не забыть — засунуть в дальний чулан своей памяти.

Взамен: учиться, учиться и учиться.

Ленин?! Опять?! Да какой же ты умный! Вот же, факеншит, до комсомола ещё восемь веков, а применять уже пора!

* * *

Слава о моём «ледовом побоище» разнеслась по здешним лесам весьма широко.

И ничего не изменила:

— Ну, есть такой псих лысый, «Зверь Лютый», на Стрелке сидит, земельку там ковыряет, прохожих режет.

Наши соседи приобрели кое-какую опаску. И — наплевали:

— Нас это не касается, сюда лысый не придёт. Это пусть булгары да русские, кто по рекам караванами ходят, думают.

Даже и переход «лосей» в мои холопы особого впечатления не произвёл:

— Слышал? Лоси от унжамерен к Зверю Лютому убежали. Похолопились.

— Да ты что?! Жаль. Хороший род был. Не повезло. Бывает.

А вот мой поход на Ватому, два десятка убитых там находников, не на Волге, а внутри собственно марийских земель, добровольная передача мне исконно-посконного селения и родовых угодий…

Изменение прав собственности, не — набег, не — захват, но владение — законное! — частью земель этого народа, вводило меня в круг местных тиште.

Я уже говорил: отношение к земле, ощущение «правды» владения именно этим родом именно вот этим куском поверхности планеты, у мари отличается от существующего у славян, у «кочующих земледельцев». Можно сравнить, наверное, со сходным ощущением «своей земли» у аборигенов Австралии. Уже в 21 веке пересказ рассказов прабабушки, или тропинки, увиденные во сне, являются для австралийских судов основанием для решения о предоставлении родовым группам земельной собственности.

Мелочь мелкая. Как пара-тройка точек на теле девушки. И ведь никогда не знаешь — что именно сработает!

«Учиться, учиться и ещё раз — учиться…». И с правами собственности на землю — тоже.

Ещё я совершенно не понимаю, как распространяется информация в здешних лесах. Но процесс — происходит. И довольно быстро: через две недели на Кудыкину гору пришло посольство.

Вот только не надо представлять себе караваны верблюдов, колонны слонов, толпы наложниц и табуны скакунов! Не из Персии же! Трое дровней, трое возчиков, три деда-посла на вязанках шкурок пушных животных. Старейшины — «кугураки». Страх в глазах — как бы этот мутный плешивый не прирезал, хитрость — как бы этого плешивого нае… обмануть. И — покорность судьбе.

Мадина, которая успела пообщаться с этими… кугураками, тяжко вздыхая, объясняет:

— Унжамерен на них идёт. Резать будет.

Это — не новый заход. Вторгшихся в начале зимы отрядов унжамерен было несколько. Мелкие отряды — мари чуток пощипали, мы уничтожили один крупный. Слух о «ледовом побоище» разнёсся по лесам, и находники сдвинулись. Слились в одну толпу и покатились по Ветлуге вниз. Естественно, выжигая и вырезая всё на своём пути.

Дальше начинаются подробности:

— Находников много?

— Ай-ай, много-много! Тысячи!

Брехня. Тысячу воинов в лесных чащобах зимой не прокормить.

— А ваших много?

— Ой-ой! Мало-мало! Один ста, два ста, три ста…

Ну, предположим.

— Соседей звали?

— Да, да! Ай-ай! Юмалы на реке сидят, в лесу дрожат, воевать не хотят. Ой-ой. Совсем воинов нет. Беда.

«Юмалы» — северные тиште, которые по реке Юме живут.

— Горных звали? Эрзя что сказали?

— Говорят — «да», идти — нет. Ай, ай совсем плохо. Помогать надо, однако.

«Горные» — горные мари, «черемис», в отличие от Ветлужских — «луговых». Отношения между двумя ветвями этого племени… сложные.

* * *

В реальности последующей истории, в ходе многовекового противостояния Руси и Орды, потом — Казанского ханства, мари чаще поддерживали Москву, черемисы — Орду. Небольшая разница в географии, в образе жизни, чуть иной опыт и влияние религий, дали отдачу в ряде военных и политических эпизодах. Хотя, по сути — один народ.

Летописец, говоря о Бряхимовском походе Боголюбского, вскользь упоминает, что русские рати, кроме самого Бряхимова, сожгли ещё три булгарских города. Один из них — Усть-Ветлужское городище. Опорный пункт, торговый центр, форпост Волжских булгар в марийских землях.

Тамошние туземцы были с булгарами «вась-вась». За что и пострадали. Ну, кто сдуру не убежал. Пробулгарская верхушка там и погибла.

В РИ уничтожение этой части национальной элиты, в сочетании с угрозами, проистекающими от русских и мерских повольников, позволили лидерам другой, северо-западной части народа начать движение в сторону консолидации племён. Уже через несколько лет начнут основывать новые города, укреплять существующие селища.

А пока здесь остался… «второй эшелон».

С одной стороны, они знают, что «держать руку» богатого владыки — выгодно. И барахлишка подкинет, и воинов пришлёт. С другой стороны — своих связей в Булгарии у них нет: к «кормушке» их не допускали. Эмир, после нашего с ним «Меморандума» — своих людей в эти края не посылает. Обиделся он на лесовиков. За Бряхимовский разгром. Купцы булгарские, без государевой поддержки… не рискуют.

Местные вожди знают, что иноземцы — хорошо. Богато, выгодно, победоносно. Но с Востока получить помощь — не получается. А с Запада?

Был бы я «русский» — они ко мне бы не пришли. Враг, однозначно. Но «русские» — здесь не живут. Воюют, торгуют, проплывают… А мы — сели. Какое-то дикое странное племя, прозываются — род «Зверя Лютого». Каннибализмом — не занимаются, пожаров — не устраивают. Бьются — сильно.

Побили «уток». Больно, но без поедания живьём. Побили мещеру — так им и надо! Изменники! Князю Суздальскому продались! Похолопили «лосей». Но, ведь, спасли же от погибели неминучей! Вон, мужики знакомые. Без бород, правда, но с кем не бывает. «Снявши голову по волосам не плачут». А тут-то головы целы. Бороды-то вырастут…

Главное — этот сопляк лихо бьёт «унжамерен»! Пусть — и «наших» побьёт. А уж потом…

По сути — ничего нового.

Нужна воинская сила. Хорошо вооружённая, обученная, чужая. Так призывали кельты саксов в Британию, так приглашали Рюрика — в Новгород, Рогволда — в Полоцк, Тура — в Туров. Сходно набирал войско в Норвегии — Владимир Креститель, звал скандинавов Ярослав Мудрый. Уже и Александр Невский и его потомки, видя, что лучшее войско — монгольское, звали ордынцев на Русь решать военные задачи.

Не чисто русская проблема: китайская империя Мин пригласила к себе армию маньчжур, «северных стервятников», которые создали новую китайскую империю Цин.

Уже на исходе 18 века один из членов Директории говорил: «Франции нужна одна голова и одна шпага». В качестве «головы» он имел в виду себя, а на место «шпаги» прочил Наполеона Бонапарта.

* * *

Нужна ребятам «шпага»? — Будет. А почём?

Дедушки начали таскать шкуры пушных животных.

Та-ак… Вы когда-нибудь это нюхали? Нет, я понимаю, что видели — песец, чернобурка… а уж соболь-то!

Смотрятся здорово. Но я — про запах.

Лесовики проводят первичную обработку. Почему, собственно, булгары и хазары так упорно ставили сюда свои фактории: мех — великолепен! Но если его не выделать… Зиму он пролежит. К следующей — половину придётся выбросить.

Интересно, а с этими песцами-соболями мой «вечно трезвый» скорняк — справится? С бобром-то сумел. У бобра, как и у медведя, есть тонкости: обязательно, из-за толстой мездры, нужна срезка слоя кожевой ткани. Иначе шкура получится толстой и грубой.

Я смотрел, слушал, сдержанно хмыкал. Межплеменные средневековые дипломатические…

«„Да“ и „нет“ не говорить, черно-белого не брать. Что желаете купить?». — старинная русская народная игра.

Я пытался понять уровень… компетентности и ответственности этих седобородых посланников. С кем я вообще тут разговариваю?!

— Мадина, ты мне прямо скажи: они за базар отвечают? Э… если они пообещают — их не дезавуирует? Э… племя — не откажется?

Она сначала не могла понять вопроса, потом задёргалась.

— Не… ну… если… смотря про что.

Умница. Вот что значит — пообщаться со «Зверем Лютым»! Для нормальной женщины слово кугурака — закон. Дед сказал — истина в последней инстанции. Но «переходящее знамя несчастий и неприятностей» кое-чего в жизни уже повидала. Понимает уже возможность вариантов, думает чуть дальше.

— Так. Ясно. Переведи этим… мехоносам и шкуродралам. Вы хотите помощи. Моей помощи, моей дружиной, моими людьми, моим э… волшебством. Вы знаете, что я — «Зверь Лютый». Вы знаете, что я убил сто унжамерен на льду Волги. Сам-трет. Трое против ста. Никто в ваших селениях не может сделать такое. Я — могу. Вы знаете, что я истребил врагов на Ватоме. Что я взял себе род лося и их землю. Лоси умные — они пришли ко мне. Теперь у них нет опасности от врагов, у них нет опасности голода — у меня есть хлеб. Я дал им чистые тёплые жилища, я учу их грамоте. Никто в округе не может истребить ваших врагов, кроме меня. Никто не может дать вам столько, сколько я. Но и цена моей помощи — не такая, как у других.

Мадина, вздрагивая и оглядываясь то на меня, то на послов, старательно переводила. Замолкла. Ждёт продолжения. Дедушки кивали-кивали, совсем головы повесили. Наступившая тишина заставила их поднять глаза.

— Моя цена… Вы принимаете мою волю, мой закон, мою веру, мой язык.

Во как! Первый раз сказать — язык не поворачивался, мозги кипели. А теперь — как так и надо, само выскакивает.

Дедушки ахнули, потом бурно начали возражать. Мадина кинулась, было, переводить, но я остановил её:

— Не надо. Мне не интересны возражения. Я не купец, я не умею торговаться. И не буду. Они говорят «нет» и уходят. Чтобы увидеть, как враги убьют их мужчин, изнасилуют их женщин, съедят их скот и сожгут их куды.

Обычное, исконно-посконное «Враги сожгли родную хату» — в нормальном, общепринятом, русском и нерусском, повсеместном и повсевременном исполнении. Это и есть политическая история человечества. Наполнитель кучи эпосов, баллад, гимнов, песен, легенд, былин и поэм. Бесконечная, десятки тысяч лет межплеменная война. Героизм защищающего, удаль нападающего, плачь осиротевших, горе побеждённых…

Бойцы — погибнут, певцы — останутся. И будет снова: «Безумству храбрых поём мы песню». Ну хоть бы кто-нибудь спел песню «умству»!

Мда… За это — не подают?

Дедушки пытались торговаться, пытались как-то уговорить, найти компромисс.

— Не виляйте. Вы говорите — «да», вы становитесь «мои люди», и я защищаю вас, как своих людей. Вы говорите «нет», и я не сдвинусь с места, я не увижу, как вас будут резать, я не услышу ваших криков. Вас, вашего народа — больше не будет.

Вашего народа не будет и так, и так. Смена языка, веры, обычаев и означает смерть этноса. Как только вы начнёте хоронить покойников головой не на север, а на запад — всё, другой народ. Разница — в количестве насильственных смертей «по дороге».

— Всех не перережут!

— Ты прав. Кого-то продадут в далёкие страны. Кто-то будет рожать новых унжамерен. Кто-то убежит, спрячется в лесах. Потом беглецы вернутся на пепелища. Будут жить в землянках, ловить рыбу, бить зверя. Попытаются отстроить свои селения. Время. Народ ослабеет, и на ваши земли придут другие. С востока — удмурты, с запада — меря, с юга — эрзя. И я — отовсюду.

— Многие полчища пытались захватить наши земли! Все нашли у нас свою гибель!

— Верю. Поэтому и не пытаюсь. Захватить. Но вы умеете не только воевать, но и торговать. Я покупаю ваш народ.

— Мы не продаёмся!

— Тогда о чём мы толкуем? Разве эти меха — не попытка купить меня? Мою помощь? На Руси говорят: на торгу два дурака, один — продаёт другой — покупает. Зачем мы занимаемся дуростью? Закончим торг, поклонимся друг другу и разойдёмся. Я — посмотреть, как делают мои горшки, вы… Вы ещё успеете увидеть, как режут ваш народ.

Деды собрались кучкой, сдвинули головы и начали что-то тихо обсуждать, изредка поглядывая на нас с Мадиной.

— Э… Господин… Они собираются э… обмануть тебя. Пообещать, получить твою помощь и… не сделать. Сделать только для вида.

— Спасибо. Молодец, что сказала. Прежде, чем они начнут говорить, объясни им. Нарушение клятвы мне — смерть. И — им, и их сородичам. Они вернее выскочат из-под мечей унжамерен, чем из-под моего гнева. Расскажи им о… о волшебстве, которое ты видела здесь, покажи им столбы, на которых я сажаю бунтовщиков, расскажи — почему ушли эрзя из соседних селений, как я перервал хрип мятежникам, как истребил вождей Яксерго, покажи им Курта и Мару, покажи им мои печи и фуникулёр… Они плохо меня знают. Поэтому и надеются обмануть.

Забавно: я вдруг ощутил, что мне остро не хватает болтуна типа Хотена из Пердуновки или Баскони из Тверской хоругви. Персонажа с хорошо подвешенным языком и способностью пускать пыль в глаза. Правдоподобно и целенаправленно. Я и сам такой. Но — не разорваться.

Три способа обмана: ложь, дипломатия и статистика. Статистику я тут кое-какую веду, ложь меня не привлекает, а вот для дипломатии… надо искать человека.

Прелесть ситуации состояла в том, что достоверной информации нужного объёма и подробностей — у меня нет. Прежде всего — о численности и организованности противоборствующих сторон. И — о надёжности договаривающейся стороны.

* * *

Дело дрянь: это же племена, это же демократия! Прямая, свободная, равная и неотвратимая. Любое непривычное действие — только после мордобоя с консенсусом. И — до следующего. Консенсуса.

Любое слово любого человека — в демократии — значения не имеет. Ну, пообещал их «он» что-то… противное большинству, они собрались и «она» — сняли. «Освободили от занимаемой должности по утрате доверия». Народовластие. «Грамада — надумала», «мир — приговорил». Как народ решил — так и будет.

Нужно ли объяснять: мнение народа в состоянии — «враг у ворот» и в состоянии — «врага не видать вовсе» очень… различно.

Так втаптывали в грязь, грабили и изгоняли своих героев, победителей разных «смертельных опасностей» — демократические древние афиняне или римляне времён Республики.

Нед Бампо частенько обращается к Чингачгуку по его титулу — «сагамор». «Вождь» (сахем, сагамор) у могикан назначался «матерью рода» — главной женщиной одного из трёх матрилинейных родов: Волка, Черепахи и Индюка. И ей же — снимался.

Попробуйте детализировать картинку.

Вот вы хорошо, доброжелательно поговорили с Недом. Он перевёл вашу просьбу Чингачгуку. Могиканин подумал и кивнул. Договор — заключён, племя — поможет, «сагамор» — принял обязательства. Все — взрослые самостоятельные мужчины. «За базар — отвечаю».

Вот он вернулся в свой род Черепахи и сказал: «бледнолицый брат ждёт наших воинов у водопада Гленн».

А ему — афронт. Или — дефолт. Или — остракизм. По воле «матери рода».

И стал Чингачгук просто Гуком, без чина. Совсем даже не «сагамором». А будет сильно настаивать, про честь, там, про предков, пяткой себя в грудь… Станет — извергом. «Извергнутым из рода».

Потому что «мать рода» вот так видит ситуацию! Со всей своей мудростью.

Вы себе представляете мудрость вздорной старушки? Или — вздорность мудрой прабабушки?

Хотя мудрость вздорного старикашки — почти ничем не отличается.

«Почти» — потому что «особо сильно вздорные мужикашечки» интенсивно помирают на охотах и в войнах, не успевают стать старейшинами. В охотничьих племенах треть двадцатилетних мужчин не доживает до сорока лет. Мужчины умирают, преимущественно, в бою или от несчастных случаев.

Половина женщин умирает между 12 и 25 годами. От родов. Какая «женская мудрость» выживает? Широко-тазобедренная? Насколько эта «мудрость» применима в условиях смертельно опасной внешней агрессии существенно непривычной формы?

Здесь не так «всё запущено», но поверить, что марийская «кугырза» (элита, старейшины), хоть бы и мужского пола, согласятся с неудобным для них решением, хоть как-то меняющим их существование, требующим от них чего-то сделать… а уж чего-то совсем нового, чего они в жизни не видали! Только — «с ножом к горлу».

Это не имеет отношения лично ко мне. Или к моей «русскости» или «зверости». Я уже говорил: мари год назад было тысяч 20. Одних побили русские, других — «унжамерен». Они могли бы собрать 2.5–3 тысячи бойцов. Больше, чем ирокезы: те, при схожей численности, выставляли 2200 воинов.

А позвали бы, как Дмитрий Донской на Куликово поле, детей и стариков — и 3.5 получилось бы. И вымели бы этих находников как мусор! Но… демократия. Великих вождей вроде кугуза («великий хозяин») Коджа Ералтем — ещё не выросло. Молодой народ ещё не понял, что единообразия похоронного обряда — мало, нужно единство вооружённых сил. И целостность структуры, которая это единство обеспечит. Власть называется.

Здесь власть держится на авторитете личности. И заканчивается за оградой двора. Там авторитет другого кугурака.

У эрзя уже есть кое-какая общеплеменная иерархия, появляются общенародные предводители — «инязоры». У мари… устойчиво существуют только 7–8 сотен «больших семей». И — всё. Остальное — временно, ограниченно, по согласию, по соседству… Рыхло.

Такому количеству хозяев договориться между собой… «Два еврея — три мнения».

* * *

Мадина устроила дедам экскурсию по Стрелке. Больше всего их поразило уже сделанное, но ещё не установленное, мельничное колесо: «О! Большое!». Покатали на фуникулёре. Мы его только запустили, воду с реки хоть как, хоть и без насоса, а наверх давать надо. Думали — развлечёт, получился конфуз: от высоты и обзора дедушек начало тошнить, еле отдышались.

Акрофобия — навязчивый страх высоты. Головокружение на большой высоте — нормальная физиологическая реакция. Но тут у дедушек случился приступ паники. Примерно 2 процента населения планеты страдают акрофобией, у жителей равнин и просто с возрастом — более распространено.

Здоровенная круговая кирпичная печка — их не вдохновила. Попробовали свежего хлеба — опять носы воротят. У нас идёт больше хлебушек ржаной, с небольшой долей отрубей, довольно грубого помола.

Факеншит! Я не навязываю, но ем то, что мне лично нравится! Что приближённые, на меня глядючи… Как всегда — личным примером.

А по их понятиям — бедность. Хороший хлеб — пшеничный, белый, тонкого помола.

По утру — снова разговоры. Вторая серия. Юлёж, зудёж и пи… мда…

— Мадина, переводи. Вы пытаетесь торговаться. Это — глупо. У меня не два языка, своих слов я не меняю. Я думал — вы умные, а вы просто старые. Я забираю ваши подарки. Как плату за потерянное с вами время. Ваши кони отдохнули — идите. Всё.

У Горшени как раз сейчас стало получаться что-то похожее на Гжель… Ну, типа. Мне было интересно с ним. Деды по-гавкали, по-мявкали и свалили.

Вечером ко мне пришла Мадина. И разрыдалась.

Кроме дедов-«кугызы» были ещё и возчики. Они-то и по-рассказывали ей подробности. Умная женщина: подсунула марийцам своего дядю Паймета, своего сожителя Гладыша и устроила перекрёстный допрос. Сначала — раздельный, потом серию очных ставок. Просто бабе — они таких подробностей не сказали бы.

«Баба — дура» — русское и нерусское народное мнение.

Понятно, что «данных радиоперехвата»… как и аэрофотосъёмки… не фигурировало. Но… Поветлужье горит. Синим пламенем по площади. Пять-шесть отрядов находников, по полсотни голов в каждом, последовательно выжигают слабозащищённые селения мари. Жителей — режут.

Западные мари, попавшие в треугольник русских крепостей двенадцатилетней давности основания — не дёргаются. А чего суетится? — Русские защитят. Северные — забились в леса в начале похода «унжамерен» и вылезать оттуда не хотят. А на востоке началась война с удмуртами. Тем тоже хочется кусочек добычи отхватить, давнего кровного врага — принагнуть. По югу, по Волге — летом прошлись русские рати и битые «друзья эмира». Там — одни пепелища.

Ведь понятно же! Собери всех боеспособных, всё равно получится много больше, чем находников. В разы! Если не на порядок. Волжское направление я им обезопасил — предполагаю, что уничтоженный мною отряд должен был выйти Волгой во фланг и в тыл тамошним мари.

Ещё проще: собери две-три сотни толковых воинов и дави этих… лесных удальцов. Отряд за отрядом. И никакое превосходство в воинском навыке и вооружении — какое у них там такое большое превосходство! — не компенсирует численности и знания своей родной земли!

Но… нужен, как минимум, человек с понятиями о тактике средневековой племенной войны. Хотя бы — уровня комбата. И нужно явное согласие «политического руководства» — старейшин-«кугураков». Без их поддержки никакой военный «он» отряд не соберёт. А они не хотят! Потому что их опыт — они же древние, они же умные! — говорит: надо прятаться, надо рассеяться по лесам и болотам.

А.Блок — эз из:

«Мы широко по дебрям и лесам Перед Европою пригожей Расступимся! Мы обернемся к вам Своею азиатской рожей!».

Да вот же беда! С другой-то стороны — зеркало! Такая же «рожа». А Европой здесь и вовсе не пахнет. Так, чуть только «русским духом» несёт. Душком. В моём исполнении.

* * *

— Слушай, Звяга, я видал, ты такие славные санки сделал. Лёгенькие, прямо — беговые.

— А? Ну. Хороши.

— А поставь-ка ты на них вторую пару полозьев.

— ?! Ты чо…? На чо…? Да ну…

— Ты — сделай. «На чо» — увидишь. Спешно. Нынче. Поставишь — вот так, снаружи по бокам. Расстояние — вот где-то так.

Вы не видали, как трактор лыжню накатывает? А я видал. Но у меня трактора нет. Но это ж решаемо! У нас вчера как раз снежок сыпал, завтра — самое время путь торить.

Ещё затемно выкатились саночки на Волгу, и пошли рысцой. По свежему снежку, оставляя за собой две пары ровных канавок.

Так и потрёхали, вёрст 8-10 в час, меняя лошадей в оглоблях. Вторая и третья следом «гусём» бегут. Волки путешественникам не помешают: в санках не боярыня дебелая — князь-волк собственной персоной. Стесняется, лапами морду закрывает — я ему выговор сделал, опять он сигнальщика в снег воткнул. На облучке Алу, они друг с другом ладят. С тех первых дней, когда я Курта у его матушки-волчицы забрал.

Лишь бы двуногие какие придурки по дороге не встретились.

Глава 387

Следующим утром и мы сдвинулись. От устья Оки до устья Ветлуги два ста вёрст. Полста вёрст за два часа — лыжный олимпийский массовый марафон. У нас… не, куда нам — у нас вёрст сорок. Потом — перекур с дремотой и снова. И так — семь раз. По арифметике не сходится? Тем хуже для арифметики. Ребятки выдыхаются — перегоны приходится делать короче. А перерывы длиннее — нельзя, застывать начинают.

Не предел: лыжный ультрамарафон Red Bull NordenskiЖldsloppet почти такой же дистанции — 200 километров. Девушки проходят его часов за 9 с половиной. Причём там трасса куда тяжелее нашей по льду реки — подъёмы и затяжные подъёмы.

В это деле есть, конечно, куча разных специфических деталей. Например, на такой дистанции и при таком пульсе жидкость из организма выводится в основном через мочевой пузырь. Но можно вести полноценную гонку, ограничиваясь несколькими перерывами по 15 секунд.

Нам так не надо. Такой сплошной марафон ребята не вытянут. Но идут вполне прилично.

Это ж какой я умный! Что последние месяцы гонял гридней по 20 вёрст каждый день. Без поблажек и отвлечений на работы. И по чернотропью и по снегу. А мне все выговаривали:

— Нафига бегать?! Воин биться должен!

Ты сперва до врага добеги. Сыщи его, долгожданного, да по дороге — дуба не дай.

Видна правильность моего решения об отделении собственно боевой группы от основной части отряда. Молодёжь-гридни темп держат. А вот остальные…

Чарджи на Стрелке злился страшно:

— Почему конями не идём?! Почему на этих… идиотских досках?! Настоящие воины такой хренью не занимаются! Позор! Бесчестье!

— Чарджи! Кончай чепуху молоть. У настоящего воина одно бесчестье — быть битым. Что означает — даром кормили. Учился плохо, ленился. Обнадёжил да не преуспел. Проще — обманул. Что тебе лыжи… не пошли — я знаю. И срамить тебя перед мальчишками не хочу. Они сдуру могут и подзабыть, что на коне ты тут любого… мелким крошевом. Поэтому ты остаёшься главным командиром здесь.

— Здесь?! Над кем?!

— В случае войны — над всем. В моё отсутствие — проведёшь учебную мобилизацию. Не скалься на меня! Привык, что тебе гридней… будто пирожок из сумы. Вспомни — чего они стоят. И ты, Терентий, не косороться. Я знаю, что завтра скорняки переезжать должны, что на фуникулёре ворот надо переделывать, что бондари третью неделю новый амбар просят… Это — всегда. Было, есть и будет. Если живыми останемся. А перережут — ничего ненадобно. Ты меня понял? Не слышу!

А вот Илья наплевал и на свои невысокие умения, и на смешки молодёжи:

— Я… это… пойду-сбегаю… глянуть охота… ну… как ты их… А я сзаду пойду. Чтобы лыжню-то не проломить. Лыжи-то дашь? А то я себе уже присмотрел.

Как я понимаю, он материал для отчёта своему князю собирает. Хочет собственными глазами увидеть подробности моей боевой работы. Святорусский богатырь-стукач. Ну, если с пользой, то почему нет?

Несколько неожиданно стала проситься Мадина.

— Ты ж раненая!

— Ой, да когда оно было-то? Уже всё зажило! Может, помогу чем… ну, там… перетолмачить чего…

— Тогда и Самороду идти.

— Чегой-то?

— А то я не вижу, как ты на неё… неровно дышишь.

— Хто?! Я?!

— Ну не я ж.

— А… эта… А Гладыш? Ну, мужик еёный…

— Гладышу — особое задание. Не журись да присматривай за ней. Поход-то… не бабское дело.

Там ещё и Николай с приказчиками, и Могута с выводком. Лесовикам, как я уже неоднократно докладывал, по ровному полю, по лыжне — за беговыми лыжами не угнаться. А вот до и после боя — может быть большая польза.

Ну что сказать? — Вдули от души. Местность мы по рассказам представляем. В моё время здесь водохранилище — устье Ветлуги Волга совсем съела. Выше по берегам такие знаменательные для русского слуха места как Макарьев. Ни самого городка, ни ярмарки, которая «сломя голову бежала навстречу» Пушкину — пока нет.

Очень для меня нынче важное местечко — устье Суры. Регион формирования множества здешних народов. Нынче — один из основных районов расселения мордвы. «Там эрзя живёт, мне головку оторвёт». Или — наоборот. Но не сейчас. Сейчас кудати увели свои «рои» подальше от реки, в укреплённые зимовья.

Вёрст за 30 до Суры встретили стадо лесных оленей из 5 особей. Они бежали впереди нас на протяжении пяти километров, периодически останавливаясь и смотря на нас непонимающими глазами. Наверняка думали: «что это гигантское стадо лыжных обезьян делает на нашей реке?». Волки, видать, все «на войну ушли», вот олешки и бегают безбоязненно.

Паймет говорил о длинном-длинном острове, который отделяет от Волги рукав, в который, собственно, и впадает Ветлуга. С нашей стороны, прямо в устье, будет ещё небольшой островок. После того, как слева отвернут под прямым углом на север идущие в глубине берега кручи. Вот от этой кручи и начинается собственно дельта Ветлуги. Упершись в этот массив, Ветлуга делает полный поворот — снова уходит на север. Но чуть дальше закладывает петлю и вновь разворачивается на юг, к Волге. Понятно, что здесь земли наносные, плодородные.

На этих островах мы и должны встать, чуть не доходя до жилых мест.

Там мы Алу и нашли. Точнее — нас нашёл Курт. Я стоял, отдыхивался, головой крутил. Хоть ночь и звёздная, а нефига не видно. Туда пришли или нет — непонятно. До того момента, как сверху, с невысокого бережка, валится на плечи куча снегу и сшибает с ног. Ему, вишь ты, играть охота, а мне теперь и встать — забота.

Алу — молодец. Степняк, одно слово. Кони у него попонами прикрыты, овсом в торбах хрумкают, костерок скрытно горит, овчина лежит. Кумыса только нет.

Зато есть два ветлугая. Таких… сильно перепуганных.

Алу — меньше, и он — один. Но когда Курт начинает смотреть пристально и облизываться…

— Пойдём мы…

— Куда?! Сидеть! Придёт время — отпущу.

Пацаны лет по 13–15. Знания русского языка — базовые. На уровне трёх основных матерных слов. Впрочем, для описания произошедшего, при наличии наглядных рисунков на снегу и взаимном желании понять…

Мы опоздали. Вчера состоялась «Великая Битва».

Севернее, на льду озерка у Ветлуги сошлись сотен шесть-семь мари из тутошних тиште и сотня пришедших к ним на помощь волонтёров из черемисов, против трёх сотен «унжамерен» с двумя сотнями заявившихся в последний момент удмуртов в сине-белых штанах.

При полуторном численном превосходстве мари — они, таки, были разгромлены.

Что не ново: «воюют не числом, а умением». Особенно — умением командиров.

У мари, как всегда, верховодили старейшины-«кугураки». У пришедших удальцов меря — военные вожди, прошедшие школу и самого Бряхимовского похода, и многочисленных, в смысле не только числа, но и числа участников, стычек исхода через марийские земли после разгрома и последующего набега.

* * *

От первых летописных свидетельств о централизации власти у мари, о строительстве укреплений Шанза, городков Кокшаров на Вятке, Хлынова на Ветлуге — меня отделяет буквально одно десятилетие. За которое этот народ, получив серию тяжёлых ударов, переживёт их, осознает необходимость централизации, сильной власти. Уже ходят по этой земле юноши, которым суждено стать великими вождями, собрать аморфные роды, племенные союзы в нечто похожее на целое, способное что-то сделать разом, вместе. Военные экспедиции русских и мери следующих десятилетий — подталкивают, заставляют объединяться, повышать связность, усиливать взаимодействие.

Но… Батый. «Погибель земли Русской» в здешних местах, помимо гибели населения и поселений, означает гибель намёков на зарождающуюся государственность.

Государство всегда — отъём прибавочного продукта. Если отнимать нечего — ничего и не будет. А монголы забрали всё себе. Забирали. Раз за разом. Пока Иван Грозный не сломал хребет «отнимателям» из Казани.

«Отъём», конечно, продолжился. Ибо такова суть любого государства. Но по чуть другим правилам, чуть в другой форме… Не набег с угоном и «выжиганием начисто».

Впрочем, эта разница… это ж такие мелочи! Для потомков тех предков, которые сумели выжить, но не сумели передать своей памяти.

* * *

Что нужно делать, если ваша помощь не нужна? Потому что:

а) от неё отказались и

б) помогать некому.

Ну это ж очевидно! Плюнуть и, исполняя что-нибудь мажорно-народное, типа: «А мы уезжаем до дому, до хаты», свалить быстренько. Пока самому не прилетело.

Я уже говорил, что я — ленивый? Ну очень! Как удав, съевший мартышку. И — любопытный. Как мартышка до её поедания удавом. Обратно бежать… ну так лениво! Закинул ноженьки мои натруженные на бревняку заснеженную и занялся «сношением ёжиков». Чисто виртуально! Вот как бы этот пазл… уелбантурить к пользе?

Курт мешал-мешал, потом угомонился. Лежит, смотрит куда-то. И я смотрю. На здоровенный обрыв в версте от реки. У Ветлуги правый берег местами очень высокий, даже и 100 метров есть. И такое у меня ощущение, что там какие-то отсветы. Костры, похоже, горят. Их не видно, только намёк на подсветку в тамошнем лесу.

Позвал ветлугаев, поговорили… мда… без языка… Вроде — я прав. Несколько тысяч беженцев сидят там, на горах. Интересно…

«Не сходить ли нам пройтится Там где мельница вертится?».

Старшего туземца оставил в заложниках, меньшего — в проводники. Сухан с Куртом — за компанию. Пошли.

Факеншит же! Через эти леса, через сугробы, через замёрзшие озерки… А потом лезть на лыжах на кручу…

Без проводника, без мальчишки, который по всем этим кручам лазил… Точно — голову бы сломал. Да и не полез бы!

Как и предполагал — табор беглых марийцев. Костры, бабы, дети, коровы, овцы… И — собаки. Звук… Даже не лай, а визг. Ультра- и сверхзвуковой. Как… если одновременно по сотне стекол железными турбовинтовыми самолётами. Хуже нашествия!

Псы на Курта реагируют однозначно. Он на них — тоже. За холку и в сторонку. Ещё тёплую, но уже мёртвую. Собаченцию.

Перебудили всех. Вёрст на пять в округе. Потом они оставшихся собак убрали и дорогу показали. Где у них военный совет заседает.

Не поставить укреплённое городище на этих кручах — надо ну совсем местности не видеть! С северной стороны, там, где Ветлуга в эти горы упирается да назад поворачивает — укреплённое поселение. Такое… треугольное, дерево-земляное. С двух сторон — совершенно неприступные обрывы прямо к Ветлуге. С третьей… длинный овраг полукругом. Который ведёт от реки прямо к воротам в деревянном частоколе.

Частокол… я такой только у мари видел. Вкопаны столбы с шагом в метр. Промежутки — заплетены ветками. С внутренней стороны — по колено мусора: черепки, кости, обломки и обрубки. Нет, пока снегом прикрыто — смотрится. Как настоящее.

Народу в селище — битком. По прикидке, здесь прежде жило 100–150 душ. А беженцев — 4–5 тысяч. Сколько именно сюда набилось — не сосчитать. Среди этого столпотворения, где раненые просто на снегу лежат, в амбаре заседает местный «Комитет национального спасения». Давно заседает — как прибежали.

Амбар — большой. Двухэтажный амбар (кок пачашан клат) с галереей-спальней и встроенной лестницей — фирменный знак марийских селищ.

Вот как они сюда залезли засветло, после своего разгрома и бегства с «поля брани», так и бранятся.

«У победы — много отцов…». Так, это я уже… А описание заседания Петросовета у Джона Рида не встречали? Даже коптилки и полутьма — схоже. Народу по-меньше — под сотню. Некоторые уже храпят. Сидя. Обняв, как родную, подпорку галереи. Другие, из особо злобных и раньше выспавшихся, бранятся между собой, хрипя и разбрызгивая полемические слюни.

Таким составом хорошо резолюции принимать. Про осуждение мирового империализма и неизбежность таковой же, но — революции. А вот решение выработать… Можно. По Энгельгардту: «лучше любого землемера». По теме: где кому могилку копать.

И тут приходим мы. Типа пионера из «Посторонним вход воспрещён»:

— А что это вы тут делаете? А? Плюшками балуетесь?

Кто сам проснулся, кого пинками разбудили.

Народ разный. Хорошо видны «отцы нации»-старейшины. Военные предводители — другая часть местной «кугурзы»-знати отличаются одеждой, доспехами. Парочка шаманов, видать, вдребезги разругавшиеся — друг к другу только затылками. Двое военных вождей из черемис. Третий… не шевелится, судя по пятнам крови на повязках — ему уже не поможешь.

О! И соотечественники есть!

Одежда марийская, рваная, морда славянская, битая. Наш человек. Иди-ка сюда, толмачить будешь.

* * *

Я уже говорил, что едва славяне вышли в 8 веке в Волжскую систему, как они начали распространяться по рекам вниз. В этом процессе была куча деталей, которые сводят с ума археологов. Потому что движение славянских общин не было ни — одномоментным, ни — однонаправленным. Общины приходили, селились, выбивали зверя, выпахивали землю и двигались дальше. «Дальше» отнюдь не всегда — «вниз по Волге-матушке». С тем же успехом могло быть и «вверх», и «вбок». Выбор шёл по сиюминутным конкретным географическим, погодным, политическим… условиям.

Помимо этого, весьма беспорядочного расселения русских общин, в определённый момент пошло более целенаправленное движение княжеских дружин и христианских проповедников. В эту эпоху — ещё довольно слабо выраженное.

А впереди основной волны русских поселенцев летели «брызги»: группы, группки, отдельные персонажи, которые, по разным причинам, убрались с Руси, пришли к этим племенам, да и осели. Кто-то был торговцев-фактором, кто-то — беглым холопом, душегубом, шишом речным, еретиком, язычником, беглым мужем, младшим сыном, неисправимым должником, заядлым охотником, проворовавшимся приказчиком, попом-расстригой, искателем приключений, авантюристом…

Не то, чтобы местные с радостью принимали всех русских. Скорее наоборот — чужаков убивали или продавали булгарам, но некоторые ухитрялись зацепиться, вжиться. Чуть позже, когда местные князьки обретут власть — таких русских, служивых местных предводителей, станет больше. Кто-то ведь строил те первые варницы на марийской земле, кто-то поставил для Коджа Ералтем невиданное в этих землях строение — первую православную церковь.

Летописи в следующем веке упоминают «Пургасову Русь» — общность русских, служивших эрзянскому князю Пургасу, живших на его земле, воевавших за него, битых русскими князьями и мордвой-мокшей.

Такие общины, общинки, отдельные личности встречаются в эту эпоху по всему Поволжью. Не сомневаюсь, что и в камышах Волжской дельты — рискую найти соотечественника. «Рискую» — потому, что отношение этих людей к русским, к людям, живущим на Руси под властью князей и епископов, большей частью — очень враждебное.

* * *

Мой толмач — тому подтверждение. Ишь как глядит злобно. Но откуда-то из угла вылез дед, из тех, кто был у меня на Стрелке. Да и проводник наш вспомнил об оставленном заложнике. И, конечно, оскал Курта… убеждает присутствующих воздержаться. От резких движений и звуков.

Я не буду пересказывать дальнейшую беседу. Потому что это невозможно пересказать. Когда сотня мужиков орёт со всех сторон хриплыми, у кого — со сна, у кого — с боя, голосами… Главное — чтобы ручонки не распускали. «Ручонки» — с железом.

Суть? Так я об этом уже… Средневековые армии после боя становятся очень аморфными. Рассыпаются и расползаются. Как гнилой сапог.

Вчерашний бой был классикой тактического безобразия. Сначала, примерно две-три сотни «унжамерен» толпой вывались на лёд озерка в нескольких верстах отсюда. Где их уже ждала толпа марийцев.

Прикол в том, что многие здешние озёра — старицы. Длинные и узкие. Мари толпились вдоль, «по оси», «унжамерен» — повалили с краю. Просто иначе — не подойти. Мари сразу бы разбежались, но снег глубокий. Они всё равно разбежались бы, но из-за снега у нападавших не получилось стремительной атаки. А потом им помешала сотня волонтёров из «горных». Это народ более злой, более мотивированный. А ещё — чуть лучше вооружённый и обученный. Ветеранов среди них — большинство. Просто так, «с улицы», в добровольцы — и не идут, и не берут.

Две толпы сошлись на льду озерка. Развернувшись, точнее — перетолпившись. «Унжамерен» в четыре шеренги, мари… как бы не в двенадцать. «Шеренги» — очень сильное преувеличение. И стали толкаться.

Мари превосходили противника численно. Но построились… точнее — столпились так, что не могли реализовать своё превосходство. Да они бы врагов просто стрелами истыкали! Но обе стороны стрелять через головы не умеют. Об этом я уже…

Весь бой свёлся к вопросу об умениях примерно сотни бойцов с каждой стороны в первых двух рядах. В принципе, в этих рядах силы были равны. И тут, теперь уже с фланга марийской армии, выскочили удмурты. И тоже — застряли в снегу. Они даже на лёд озерка не смогли спуститься! Но начали кидать стрелы. Издалека. «Далеко» здесь — за полста шагов.

Я уже говорил несколько раз: навесной лучный бой очень неточен. По сути — стрельба по площадям. Но если противник стоит в густой колонне… У мари было куда больше стрелков. Но удмурты распределились цепью и прятались за заснеженными лапами тамошних елей. Получив град стрел, основная масса мари побежала. Бросив наиболее боеспособных бойцов, рубившихся с «унжамерен».

— Потери?

Опять хай, переходящий во взаимные оскорбления, хватания за грудки и попытки мордобоя. Через полчаса общего крика получаю приблизительную картину. «Полчаса» — это быстро, они уже с заката «советуются» — устали.

У «горных» — осталась половина, у мари — примерно с полсотни погибших и раненых. И четыре сотни — ушедших!

— К-куда ушедших?!

Ушедших в табор беженцев. Причём часть… какая-то… вообще не вернётся. Уйдут за Волгу, спрячутся в лесах…

Короче: от спасения народа перешли к спасению своих личных семей — ешов. Или правильно — ешей?

— А как у врага? Потери? Нынешнее местоположение? Разведку кто-нибудь посылал?

Снова крик и ругань. Никто не посылал, знать они о врагах ничего не знают, и знать не хотят, чтоб они все сдохли…

Шаманы начинают какие-то ритуалы по изгнанию злых духов, каждый — свой. Потом сцепляются между собой…

Тут тишком подкрадывается один из «дедов-послов». Дёргает меня за рукав. Подтаскивает какого-то замёрзшего замученного парня. Толмач переводит:

— Этот мальчик… мой урлык. Ходил, смотрел. Он скажет.

«Урлык» — это кто? Неважно.

Парнишка… мало видел, ещё меньше понял. Главное: потери у противника — не существенные. 10? 20? Не больше. Охренеть…

После боя и бегства марийских отрядов удмурты пытались пройти верхом, по горам через лес. Их шуганули стрелами. Снег там глубокий, рельеф… неприятный, овраги поперёк маршрута. Мораль: противник полезет по реке.

— Так, уважаемые. Слушайте сюда. Кугырза! Мать…! Тихо! У нас есть два пути. Первый — простой. Я ухожу. Мне такой исход нравится. Ни труда, ни забот, ни опасностей. Второй… Вы знаете мою цену.

— Нет! Ни за что! Никогда! Мы не будем рабами!

— Тогда вы будете мертвецами.

— Мы закроем ворота! Они не пройдут! Наши боги на нашей земле…!

— Вы уже бились с ними. Вас было больше, на вашей земле. Их — осталось, вас — стало меньше. Завтра — совсем не будет. Сколько человек смогут укрыться в этих стенах? Триста? Пятьсот? А там, в лесном таборе — вдесятеро. Ваш народ. Они умрут. Да и те, кто останется здесь… «Унжамерен» не смогут взять, но смогут осадить. Вы будете есть друг друга с голоду?

Снова сплошной хай. На пару тонов выше. Я плюнул, прихватил толмача и отогревшегося «урлыка», сходили к Ветлуге, посмотрели снизу. Да уж, какое бы войско не было, а лезть наверх тут можно только по этому оврагу.

Снова вернулись в селище. Ночи зимой длинные, но не бесконечные. Доорались они до чего-нибудь? Снова увёртки, уловки…

— Мне надоело. Время уходит. Или — всё, или — ничего. Вы отдаёте себе в мои руки полностью. В холопы. Или — нет. Чтобы стать трупами. Я ухожу.

Забавно. Вот передо мной почти сотня взрослых мужчин. Элита. Их главный «классовый» интерес — сохранить народ. То «стадо», которое они «пасут, стригут и погоняют». Без народа — они ничто. В лучшем случае — просто заурядные мужички. И они готовы потерять всё, потому что не хотят отдать часть! Часть своей власти, своего образа жизни.

Как при язве желудка отказаться от резекции: «оно ж всё моё!». Очередная «обезьяна с кашей в кулаке». И — в мозгах. Обезьянник.

Прогулялись поверху вдоль реки, посмотрели пейзаж с точки зрения «удмурто-проходимости». Абсолютно не танко-опасное направление. А вот лесовики… Прогулялись по табору. Жалко. Людей жалко. Кое-кто осмелился прямо спросить:

— Русский воевода, ты мой еш к себе примешь?

«Еш» — малая семья, 6–7 человек. Одну-то я приму. И десяток… поднатужившись. Но здесь-то счёт на сотни.

— Нет. Иди к своему кугураку. И поставь его раком. Чтобы он прочистил свои мозги. И понял, что никакое барахло, никакие слова не имеют значения. После того как народ погибнет.

— А мы за Волгу уйдём!

— Можно. Вы же экзогамные фратрии… э… Каждый эрзя обзаведётся второй женой. А ты будешь навоз выносить. Если с голодухи не сдохнешь и волкам не попадёшься. Нынче на Волге здоровенные стаи обретаются. Человечинкой прикормленные.

Грустно это всё. Глупо, тупо и безысходно. Основная масса беженцев — дети. Они просто умрут. Остальных… часть вырежут, часть угонят в рабы — это счастливчики, остальные — замёрзнут, заболеют, станут волчьим кормом. Так-то народ останется — здесь не более трети-четверти всех мари. Может, именно поэтому, из-за опустошения этих мест, будут, в последующие десятилетия, достаточно легко переселяться в Поветлужье беженцы с Юмы и других мест?

В исторической перспективе… с учётом грядущих столетий… «с точки зрения нарастания мировой энтропии и неизбежного угасания солнца»…

Хреново быть попаданцем. Понимать мелкость происходящего в масштабе «космические корабли бороздят просторы…». И при этом смотреть в глаза обречённым людям.

У нашего костра Алу куняет. Задрёмывает, голова опускается, потом вскидывается, как петушок, осматривается испуганно…

— Спи. Сам посторожу.

Что делать — непонятно. Вся надежда на их здравый смысл.

«Здравый смысл — предрассудки, воспитанные до 18 лет».

Эйнштейн! Ну зачем ты это сказал?! Потому что так — надежды нет. «И как один умрём в борьбе за это». «Это», в данном случае — возможность жить по прежним правилам на прежнем месте.

«Сидеть на попе ровно».

Вот за эту «ровную попу» они свои головы завтра и положат.

Обутрело. Снизу видно, как спускаются с горы группки людей. Беженцы. Одни поворачивают на восток, другие на запад, третьи идут напрямки через остров, через Волгу. Разбегаются. Волоча детей и скарб. С этой стороны горы скот гнать не пытаются. Но здесь, наверняка, не единственный спуск.

В середине дня подошла моя вторая группа.

— Как дошли?

— Дык… всё путём. Николай там…

— А чего я? А они чего? Ходят по нашей лыжне будто она ихняя. Ну я и говорю — плати. Мы ж её не для всяких там… строили. А они — нет. Тут Салман подошёл, лыбиться начал. Эти-то… ой умора! Бегом бежали! Через Волгу-то по целине…! Будто их крапивой…

Элемент племенной жизни. Описан у Тацита. Согнанное со своей земли римлянами одно из германских племён бесконечно кочевало, не получая нигде постоянного пристанища, не имея сил согнать другое племя. Потеряло в ссорах и стычках своих мужчин и растворилось. В окружающей среде.

Эти тиште… тоже растворятся.

Уже в сумерках прибегает знакомый «урлык». Повторяет одно — «пойдём-пойдём». Что выучил, то и говорит. И руками машет. Тут мои толмачи на него хором и насели.

Новость из числа ожидаемых: удмурты лазали по лесу, и нашли, к западу от селища, проход через набитые снегом овраги и буреломы. А что, кто-то сомневался? Любые противотанковые рвы надо прикрывать такой же артиллерией. Пассивная оборона — всегда поражение. Отрядик был маленький, но шороху навёл — вышел к табору и занялся основным занятием племенных удальцов: резнёй и грабежом. По счастью, бабы так перепугались, что наглецов просто затоптали. Коровами. Без всякой тактики — просто по злобе и с испуга.

— Все отдохнули? Уже и озябли? Пошли — согреемся.

«Опять — двадцать пять» — русское народное выражение.

Снова: хай, крик и трёп. Я своих сразу предупредил: в дискуссию не ввязываться, произносимое считать побочным эффектом пищеварительного процесса. С кем не бывает?

Табор уменьшился на треть, видны пустые, затоптанные и загаженные места, раненых на сугробах уже нет. Только мёртвые. Чуть изменился состав «реввоенсовета» — шаманов не видно. И ещё кое-кто из персонажей…

«Дедок-посол» Мадину увидел, весь расцвёл, разулыбался, кинулся здоровкаться. Знакомое лицо, почти родственница. Чуть не облизывал. Пока не увидал, как Самород рядом рукоять ножа жмакает. Поперхнулся приветами. И внятно изложил оперативную обстановку. Ничего нового: треть войска разбежалось, остальные собираются. Удмурты ищут проходы поверху, «унжамерен» стоят внизу, у реки. Подходили днём малым числом, звали на бой, издевались-насмехались.

— И вот, оны решили принять твои условия.

— Нет. Это я принимаю. Или — нет. Вашу просьбу. Ваше прошение о похолопливании всего народа.

Опять — двадцать пять… Так, это я уже…

— Они согласны.

— Они присягнут мне в полной верности и подчинении. На воде и земле, на огне и железе. Каждый взрослый мужчина лично. Под запись. Остальные — пусть уходят. Немедля. Иначе они — моя добыча.

Повторюсь: общение с племенами, особенно с группой, особенно с группой элиты… ну очень утомительно! Каждый уважаемый человек считает себя в праве, и даже обязанным, дать полное и развёрнутое изложение своей оценки обсуждаемому предложению.

Чисто чтобы было понятнее:

«Магуа остановился близ остальных дикарей, отдыхавших после своего отвратительного пира. Он заговорил с ними со всей торжественной важностью индейского вождя. Едва он произнес первые слова, его слушатели выпрямились с видом почтительного внимания. Гурон говорил на своем родном наречии, а потому белые только по жестам, которыми обычно индейцы подкрепляют свое красноречие, могли догадываться о содержании его речи. Сначала, судя по движению его рук и звуку голоса, казалось, что он говорит вполне спокойно. Когда же Магуа вполне овладел вниманием своих товарищей, он стал так часто указывать в сторону Великих Озер, что Хейворду представилось, будто он упоминает о родине гуронов и их племени. Слушатели, по-видимому, одобряли его, постоянно вскрикивая „у-у-ух“ и переглядываясь между собой. Лисица был слишком хитер, чтобы не воспользоваться выгодным действием начала своей речи.

Теперь дикарь заговорил о долгом и полном трудностей переходе, который совершили гуроны, покинув свои обширные и богатые дичью леса и приветливые деревни, чтобы сразиться с врагами „канадских отцов“. Он перебирал имена всех воинов отряда, говорил о доблестных подвигах и качествах каждого из них, вспоминал об их ранах, о количестве снятых ими скальпов. И каждый раз, когда индеец произносил имя кого-нибудь из присутствующих — а хитрый гурон никого не позабыл упомянуть, — темное лицо польщенного в своем тщеславии воина вспыхивало от восторга, и восхищенный человек, без излишней скромности и колебаний, подтверждал справедливость слов Магуа одобрительными жестами и восклицаниями. Вдруг голос говорившего понизился; в тоне индейца не чувствовалось торжества, звучавшего в нем, когда вождь перечислял славные подвиги и победы своих собратьев. Он описывал гленнский водопад, недоступный скалистый остров с его пещерами и многочисленные быстрины и водовороты Гленна. Вот он произнес прозвище „Длинный Карабин“ И молчал до тех пор, пока в лесу, расстилавшемся близ подножия холма, не замер последний отголосок протяжного воинского крика индейцев — крика, которым они встретили это ненавистное для гуронов имя. Магуа указал на молодого пленного офицера и стал описывать смерть воина, свергнутого в пропасть руками Хейворда. После этого вождь упомянул об участи индейца, висевшего между небом и землей, даже изобразил всю страшную сцену его гибели. Он схватился за ветвь одного из деревьев, представил последние минуты, судорожные движения и самую смерть несчастного.

Рассказал он также, каким образом погибал каждый из их друзей, упоминая о мужестве и признанных добродетелях убитых. По окончании этого рассказа голос индейца снова изменился — зазвучал тихо, скорбно, жалобно; в нем слышались горловые ноты, не лишенные музыкальности. Магуа говорил о женах и детях убитых, об их одиночестве, о горе и, наконец, напомнил о долге воинов, о мести за нанесенные им обиды. Внезапно повысив голос, придав ему выражение свирепой силы, он закончил свою длинную речь целым рядом взволнованных вопросов.

— Разве гуроны собаки, чтобы выносить все это? Кто скажет жене Минаугуа, что его скальп достался рыбами что родное племя не отомстило за его смерть? Кто осмелится встретиться с гордой матерью Вассаватими, не обагрив рук вражеской кровью? Что мы ответим нашим старикам, когда они спросят нас, где скальпы врагов, а у нас не окажется ни одного волоса с головы неприятеля? Женщины будут указывать на нас пальцами. На имени гуронов лежит темное пятно; надо смыть его вражеской кровью…

Голос Магуа заглушили бешеные восклицания, наполнившие воздух, словно здесь, в лесу, сидела не маленькая кучка индейцев, а собрались огромные толпы. Все, что говорил Магуа, можно было прочесть на лицах окружавших его индейцев. На печальные речи его они отвечали сочувствием и грустью. Когда он призывал отстаивать свои права, они поддерживали его жестами одобрения; хвастливые проповеди они встречали дикими восторгами. При упоминании о мужестве взгляды их становились твердыми и суровыми; когда он указывал на потери, которые они понесли, глаза их загорались яростью; когда он заговорил о насмешках женщин, дикари от стыда опустили головы, но его слово о мести задело самую чувствительную струну в душе гуронов; дикари поняли, что месть в их руках, и все поднялись с земли, изливая свою ярость в безумных криках…».

Вот примерно как-то так.

Глава 388

У демоса есть три характерных свойства: демократия, демография и демагогия. Естественно, вырастают и мастера по деятельности в каждой их этих областей. Которые и «мастерят» при всяком удобном и неудобном случае.

Фенимору Куперу было легче: он воспроизводил речь только одного вождя. Здесь — речугу толкает каждый. Из более чем полусотни вождей и старейшин. Естественно — на марийском. Мы-то, в 21 веке, из речи туземного вождя в собрании, обычно помним только одно: «Хау. Я всё сказал». Но до этого ещё дожить надо.

Прямо скажу: только попандопуло с обширным опытом партийной, комсомольской и профсоюзной работы советского периода сможет пережить, без попадания в дурдом, демократический митинг в племенных условиях. Хоть — у гуронов, хоть — у марийцев.

Из развлечений: я решил совместить «слово и дело». Высказался? — Присягай.

Мадина с Самородом устроили такой миленький «походный уголок клятвоприношения»: плошка с землёй, чашка с водой, зазубренный колун и сальная свечка. Сбоку мой писарёнок примостился. Очередной кугурак поклялся, символы помацал, имя сказал, его записали, в пальчик укололи, отпечаток кровавый на бумажку поставили… следующий.

Тут опять крик: Мадину выгоняют. Буквально руками в грудь толкают. Бабе, де, не место.

— Не понял я: мы что, настолько неприличным делом занимаемся?

— Не положено! Баба не может…!

— Цыц! Мадина — не баба. Она — мой толмач. Не нравится — пошёл нафиг. Из этого амбара и с этой горы. Ещё раз увижу — уши отрежу.

Помогло. Отстали. А то Самород уже с ножом стоит. И он прав: у женщины боевая рана в груди. Не дай бог откроется. Я про рану.

Как же, однако, тяжело общаться с придурками! Виноват: с туземцами.

Я старательно пытаюсь донести то состояние тоски от совершенно бессмысленных и бесконечных задержек на фоне приближающейся неизбежной катастрофы и резни. Ведь в любой момент удмурты могут ударить через обнаруженный проход. Не разведкой в 2–3 человека, а всей массой! И тогда…

«Дедушка-посол» успокаивает: местные племена ночью не воюют. Какой-то ихний бог запретил. Но если сильно помолиться, то…

По мере того, как шёл процесс «похолопливания», формировались и выдвигались отряды «ополчения». В числе первых выдвинулся «урлык» — повёл Могуту с его ребятами на посты возле «удмурто-опасных» мест. Ещё с десяток местной молодёжи прихватили. Я и указывать не стал: они лучше разбираются, где там «удмуртно».

Двое оставшихся в живых вождя «горных» от «холопской» присяги отказались, но «боевую» — на оружии, «на верность в бою» — принесли. Их — в табор. Собрать всех боеспособных мужчин и притащить сюда. Или — немедленно гнать в три шеи.

— Илья, Салман. Помогите добрым молодцам. У дезертиров — отобрать оружие, снаряжение, продовольствие.

— Э… Но, Ваня…

— Илья! Твою…! Изволь обращаться правильно: Господин Воевода Всеволжский. Мне оружная бестолочь за спиной не нужна. Понятно? Исполняй!

Всех гражданских из селища — в табор.

Какой вой поднялся! У всей кугырзы семейства внутри этого частокола. Который они называют крепостными стенами. Самое, по их мнению, безопасное место. Толпа женщин и детей, с их свойством мгновенно впадать в панику… не хочу.

Дальше — по «Илиаде». Конкретно — по Агамемнону:

— Ну-ка быстренько разобрались! По родам и племенам!

«Из конца в конец колонны

По урлыкам! — донеслось».

Урлык и значит: род; группа людей, ряд поколений, происходящих от одного предка. Хотя можно разобраться и по тукымам.

Вывел ополчение на косогор возле этих… стен. Устроил смотр, проверил оружие, посмотрел командиров…

Вы чумового эвенка — который только что из чума — на танке представляете? А у этих… не только брони — щитов нет. Они, наверное, прекрасные охотники-рыболовы-грибники. И все — просто прекрасные ребята! Но в линейном бою…

Тут прибегает дозорный и с шагов сорока орёт… Что-то. На своей гадячей… Извиняюсь: на этом прекрасном, образном, мелодичном языке. У которого только один недостаток — я его не понимаю.

Строй весь ка-ак… мда… как щепки в водовороте. И — разбегаться. Валят толпой на меня.

У меня даже нигде и не ёкнуло: принял двоих. На свои «огрызки». И слышу уже чуть сбоку сзади: хлюп-хлюп — Сухан топорами по мозгам отработал.

— Присягу принимали? Покинуть строй без приказа — измена. Измена — смерть. Становись.

Тут «горные» подошли. С трофеями из табора. Собрали «доблестных воинов» как-то… в шесть рядов. По урлыкам, примерно. Салман шапку снял, чтоб его головка тыковкой лучше видна была, между рядов ходит, каждому бойцу в лицо заглядывает. И улыбается так… харАктерно. Илья железки, у «отказников» отобранные, раздаёт. На некоторых ещё кровь свежая.

А Курт, как обычно, забрался повыше на крышу вуты (хлев), улёгся там, всех разглядывает, зевает и облизывается.

Короче, политработа эз из. Для озвучки я речугу толкнул. Типа: «все как один» и «не шагу назад». С упоминанием такого древнего явления как децимация. Ещё в римских легионах применялась. У Суворова очень эффективно шла. Самород переводил-переводил и рычать начал. Что-то он от себя добавил. Образного. Потому как народ сбледнул резко.

Поймали, наконец, того дозорного-крикуна. Он чего кричал? — Он же донесение доносил: враг идёт! Уже почти пришёл. Ну, сходили, посмотрели. На край обрыва.

Точно, идут. Длинная цепочка тянется по льду Ветлуги. На «посмотреть» ещё куча «онов» набежала. Начну порядок наводить… за «покинуть строй без приказа»… — останусь без младшего командного состава.

Тут и давешний «урлык» крутится.

— Ты почему здесь? Твое же место в лесу, переходы через бурелом охранять.

— Э… Там нет никого. Враг здесь. Воин должен быть где бой, бить врага.

Храбрый. Но — глупый.

— Что ты видишь?

— Враг идёт. Много. Будет жаркий бой.

— Видишь, но не понимаешь. Смотри: впереди три сотни «унжамерен». Сзади — сотня в этих… полосатых штанах — удмурты. Вопрос: где их вторая сотня? Ответ: они будут лезть через тот проход, который нашли. Или через другие. Набери ещё три десятка молодёжи и отправляйся в помощь тем, кто там остался. Твоя задача: удержать проходы. Пока я не скомандую — сидеть там. Заруби это себе на носу. Иначе я вырежу это на твоей шее.

Факеншит! Элементарщина! Но… устава — нет, строевой — нет, дисциплина… на уровне осознанной необходимости. А осознание у хомнутых сапиенсов… работает спорадически, волатильно и асинхронно.

Теперь это… ополчение. Картинка скверная. Вчера было сотен семь мари. С полсотни они потеряли в бою. А сейчас у меня перед глазами… чуть больше трёх сотен. А где вторая половина? А — вот. В смысле: отож.

Кстати, вчерашний соотечественник с битой мордой — слинял. Наши люди всегда отличаются умом и сообразительностью. Найду — прирежу. Подлость, трусость, идиотизм… аборигенов не вызывает столь сильного раздражения, как «сообразительность» соотечественников.

— Илья, Самород, идите сюда. Сейчас поведёте войско. Слушайте план боя.

Языковой барьер: я не могу командовать этими людьми. И они моих команд не поймут, и до меня их… реляции не дойдут. Поэтому назначаю командиров с лингвистическим бэкграундом.

Мультилингвы-командующие топают вперёд, спускаются по оврагу вниз, к реке, следом валит общая масса со своими «онами», в арьергарде — «горные». Волонтёры-черемисы очень обижены на мари за то, что их давеча бросили на поле боя. А сегодня они почувствовали моё уважение. И вкус своей власти — при чистке табора беженцев от «отказников». Теперь они, несколько жёстко, подгоняют отставших, помогают спуститься по оврагу.

Те идут вниз, а перед воротами городища разворачиваются меченосцы моей хоругви. Всего ничего. Последний заслон на пути врага. Точнее — заградотряд. Ни врагов, ни «горных», ни «луговых» — наверх не выпустят. Битва будет там, в овраге. Между высокими и крутыми обрывами.

— Ну, что, Любим, как тебе такая позиция?

— Будто боженька босичком по душе! Ежели они до половины оврага войдут…

— Не жадничай. Довольно и четверти.

— Широковато, далековато…

— Не жадничай. Дай и другим вражьей крови попробовать.

Я уже говорил: в колчане — 30 стрел, мои стрелки выпускают полный колчан за 2–3 минуты.

Это и есть бой. «Момент истины». Апофеоз, кульминация.

Всё остальное… «подход-отход». Всё, что происходило за последние дни с момента появления «дедушек-послов» на Стрелке, многое, что случилось раньше, за годы моей жизни в «Святой Руси», куча всяких мучений, болей, трудов, переживаний и нервничаний — так, «притопы-прихлопы». Вот для этого. Чтобы поместить «правильных» людей с «правильным» инструментом в «правильное» место.

Два десятка луков, шесть сотен стрел… Лишь бы противник вошёл в устье оврага, над котором, на высоченном обрыве с левой стороны, Любим скрытно располагает стрелков.

Илья всё сделал правильно: вывел марийское воинство на лёд реки перед устьем оврага, заставил «онов» выдвинуть в первый ряд стрелков, построил пешцев плотными рядами. Я бы сказал: «сомкнув щиты», но… Ни здоровенных викинговских или древнеславянских дур, ни «русского миндаля во весь рост»… Маленькие тощие мордовского типа щиты, «мордовки». Одна на троих…

А что по этому поводу говорил Юрий Ким?

«Не видно даже брюк на них, Одна „мордовка“ на троих, И шорты, и шорты, и шорты».

Шорт — нету. Не сезон. А так — похоже: брюк — не видно, только — штаны.

Это же охотники! Не — воины. Они в «бега» шли, а не в битву. Даже у кого и было — третьего дня в «Великой Битве» покидали. Удирать со щитом неудобно. Остались — только у самых храбрых. И у самых жадных — своё же! Вот кто со щитом — тот и «на щите» будет. В смысле: в первый ряд.

«Унжамерен» очень грамотно выпустили вперёд удмуртов — у тех стрелки почти все. Первые стрелы с обеих сторон легли в снег, удмурты перебежали поближе. После третьего залпа марийские стрелки завопили и побежали к копейщикам, после пятого — копейщики тоже побежали назад.

Охотники — очень терпеливые люди. Без терпения — зверя не возьмёшь. «Без труда — не вытащишь и рыбку из пруда». Только терпение и стойкость… чуть разные свойства. Стойкости здесь — не наблюдается.

Полусотня «горных» попыталась остановить бегущих — их снесли, просто затоптали. Илья попытался как-то организовать… Здоровый мужик, но когда «свои» лупят со всех сторон… Долбанули по кумполу и сшибли с ног. Панически орущая и вопящая толпа, отплёвываясь редкими стрелами и копьями, валила по оврагу. «Унжамерен», понимая, что такое счастье — «ворваться на плечах противника» — упускать нельзя, вместе с удмуртами ринулись в атаку. Все ж охотники! «Лови перепелку!» — с молоком матери.

Когда основная масса втянулась в узость, Любим скомандовал «бой».

По сути — всё. Через две минуты внизу не осталось и десятка бойцов противника, из которого не торчала бы стрела. Из многих — две.

Тут я выскочил на край обрыва и истошно завопил:

— Ончыко! Пуштын пытараш!

Что должно было означать: вперёд, режь-бей-убивай. И прочее нехорошее.

Все всё поняли, послушались и пошли. Но не сразу.

Сначала мои гридни, стоявшие в верхнем конце оврага, рявкнули дружно и, опустив обнажённые сабли перед собой, двинулись шеренгой на толпу беглецов. В середине шёл Салман, в обнимку со своим здоровенным палашом, и радостно улыбался. Человек собрался заняться своим любимым делом: «потрошением придурков». Что ж ему не порадоваться? От предвкушения.

Беглецы сообразили, что тут будет хуже, чем в любом другом месте, вспомнили моё «наведение порядка в строю», и повернули назад. Затоптанные в склон оврага «горные», само-откопались, выслушали мнение Саморода о них самих, об их матушках и о прочих предках, вплоть до мифической медведицы, и побежали за ним. Прямо на немногочисленных и раненых воинов противника. А уж когда и Илья, крайне обиженный за свою пострадавшую голову, выбарахтался из сугроба, да вытащил свой широченный двуручник, да вылез на протоптанную в снегу дорогу…

«Дорога — это место, по которому русские собираются проехать».

Здесь — пройти. Он уже вполне собрался. И что ему тот десяток бедолаг, которые сдуру оказались на том месте, по которому он собрался…? «Раз махнёт — будет улочка. Отмахнётся — переулочек».

Катящиеся вниз по оврагу мари радостно визжали и тыкали копьями во всё «унжамеренское». А с каким восторгом они рубили раненных врагов топорами! За всё! За всё! За всё! И за свой недавний страх — особенно.

У противника с поля боя ушло едва ли десятка два бойцов. Ещё осталась цела та сотня удмуртов, которая так и не вступила в бой в буреломах на горе. Через час Могута сообщил, что они убрались из леса. Позже мы узнали, что в тот же день среди наших противников возникла ссора, в которой все выжившие «унжамерен» были перебиты.

Наши потери — около тридцати человек. Половина — затоптанные своими же раненные, из тех, кто словил вражеские стрелы в первой фазе битвы.

Что больше всего меня порадовало: дорезание, вырезание стрел и обдирание покойников — обошлось без меня.

Ещё было приятно видеть, как Мадина перебинтовывала Саморода — его, всё-таки, зацепило, и приговаривала:

— Как меня перевязывать — тебе можно, а как мне тебя — нет. Я тоже хочу. Чтобы ты знал, как это больно.

Ну и бог им в помощь. Кажется, мужик начинает выходить из своего… «русского нацизма».

Как я теперь понимаю Боголюбского в Янине! Победа — только очередной шаг. Она решает одну проблему и создаёт кучу новых.

Устроили в таборе такой… йумаш. По случаю победы. Тут я и конкретизировал. Объявил о ближайших имплементациях «моего закона» и происходящих от этого э-э-э… «казусах»:

— Вы присягнули мне, вы приняли мою волю, мой закон. Теперь вы его исполните. Велю: вся сегодняшняя добыча — моя. Тихо! У кого будет найдено хоть что с поля — вор. Вору — смерть. Молчать! Ещё: собрать и отдать мне всё цветное железо — золото, серебро, медь, олово, свинец, бронзу и латунь. Цыц! Кроме двух вещей: нательный серебряный крестик, как у меня. И обручальное серебряное кольцо. Крестик может носить каждый, принявший крещение, кольцо — венчанные. Ещё: сдать все драгоценные камни, шёлк и жемчуг.

* * *

«Имей совесть и ни в чём себе не отказывай» — всегда актуальное пожелание.

«Совесть» я поимел — пришёл, спас. Теперь — «не отказываю».

Этот пункт самый болезненный. Потому что — «отдай». И отдай — сразу. Но мне нужны цветные металлы. Золота у них почти нет. А вот грязного серебра, оловянистой бронзы… Придётся искать мастера по очистке. Нужен «кузнец по серебру».

Самоцветы, бриллианты… не здесь. Жемчуг… мелкий северный должен быть. Какие-то шёлковые тряпки… найдём. Десяток рубах, полсотни платков со всего народа.

«Крест и кольцо». Очень древние сакральные символы. Тут такие смыслы сыскать можно! Таких теорий накрутить! Но у меня цели чисто прикладные: чтоб к иконам прикладывались. Женщины без украшений жить не могут — вот и потянут своих мужей к попу. Что и сподвигнет сих язычников в веру христову. Ну, или куда-нибудь в ту сторону.

Конечно — они не отдадут. Попытаются. Но то, что на них одето сегодня — сегодня и заберу. Остальное они будут прятать. А я… потихоньку выдавливать. Выдавили же суздальские князья из славянских племён «бобровое серебро».

«У дверей сыграли будто бы туш Никанору Ивановичу, а затем гулкий бас с небес весело сказал:

— Добро пожаловать, Никанор Иванович! Сдавайте валюту.

…

— К сожалению, ничего сделать не могу, так как валюты у меня больше нет, — спокойно ответил Дунчиль.

— Так нет ли, по крайней мере, бриллиантов? — спросил артист.

— И бриллиантов нет.

Артист повесил голову и задумался, а потом хлопнул в ладоши. Из кулисы вышла на сцену средних лет дама, одетая по моде, то есть в пальто без воротника и в крошечной шляпке. Дама имела встревоженный вид, а Дунчиль поглядел на нее, не шевельнув бровью.

…

— В лице этого Дунчиля перед вами выступил в нашей программе типичный осел. Ведь я же имел удовольствие говорить вчера, что тайное хранение валюты является бессмыслицей. Использовать ее никто не может ни при каких обстоятельствах, уверяю вас. Возьмем хотя бы этого Дунчиля. Он получает великолепное жалованье и ни в чем не нуждается. У него прекрасная квартира, жена и красавица любовница. Так нет же, вместо того, чтобы жить тихо и мирно, без всяких неприятностей, сдав валюту и камни, этот корыстный болван добился все-таки того, что разоблачен при всех и на закуску нажил крупнейшую семейную неприятность. Итак, кто сдает?».

Смысл понятен? Реализуемо без всякой чертовщины. Бедные мари — они же незнакомы с Булгаковым.

Средневековые законы против роскоши построены по принципу — «запрещено носить». Советские — «запрещено владеть». Я — совейский человек? — Таки да. И шо ещё вы с под меня хочите?

Есть сию-местная и сию-моментная фича: полная прозрачность всего — имущества, отношений, планов и намерений — в патриархальной семье.

«От людей на деревне не спрятаться, Нет секретов в деревне у нас. Ни сойтись, разойтись, ни сосвататься В стороне от придирчивых глаз. Ночью в рощах такая акустика, Уж такая у нас тишина, Скажешь слово любимой у кустика — Речь твоя всей округе слышна. … За полями, садами, за пасекой Не уйти от придирчивых глаз. Тем, кто держит свой камень за пазухой, Ох, и трудно в деревне у нас».

Особенно, если этот «камень» из цветного металла. В здешних селениях такая «акустика»…! Только язык надо знать.

* * *

— А равно — сдать все вещи, покрытые письменными знаками. На чём бы они не были сделаны. И на каком бы языке.

* * *

В здешних краях могли осесть очень разные раритеты и артефакты. Учитывая мой специфический интерес к электрическому оружию в форме Ковчега Завета и лазерному в виде икон святых… Надо смотреть.

* * *

— Сдать всё боевое оружие. Шлемы, оплечья, наручи, щиты, рогатины, боевые луки и стрелы, длинные клинки, боевые молоты, чеканы, клевцы, булавы, кистени, секиры, брони, панцири, кольчуги и тегиляии.

* * *

Монополия на насилие принадлежит власти. И наоборот: кто насилует — тот и власть. Власть здесь — я. И нефиг примазываться.

Охотничье оружие довольно сильно отличается от боевого. Всё-таки, человек, вооружённый, в строю — очень специфическая добыча.

Конечно, есть те же короткие копья, длинные ножи, топоры…

Снова — фича мелкая, сиюминутная. В отличие от охотника-любителя 21 века, здесь занимаются «промыслом». Основная масса добытого — из силков, ям, ловушек, капканов, а не — «догнал-убил». Основной убойный инструмент — дубина, делать дополнительных дырок на шкуре — товар портить.

Разница между боевым и охотничьим… Англичане продавали ирокезам ружья. А французы гуронам — нет. И ирокезы истребили гуронов. А ведь весь остальной охотничий инструмент у обеих сторон — одинаков. Булгары продавали местным поволжским племенам длинные клинки. Пришли русские, клинки в захоронениях закончились, но охота-то осталась. Инструментарий для охоты и для боя — существенно различен.

* * *

— Сдать все вещи из шкур пушных зверей. И сами шкуры. Можете оставить себе коня, корову, козу и овцу.

* * *

Вот это — очень серьёзно. Совсем голыми они не останутся. Но подвижность населения в эту и следующую зиму существенно снизится. По домам сидеть будут — холодно. Резко подскочит потребность в тканях, расширятся посевы льна и конопли. А у меня уже пойдут массово прялки… Поднимется животноводство. Овечек с коровками больше держать станут. Соответственно — пастбища и укосы. Пойдут росчисти, корчёвка. Это требует соответствующего инструмента. Который будут делать у меня.

Последовательно на всех уровнях — инструмент-сырьё-полуфабрикат-продукт — пойдут товарно-денежные отношения. Что увеличит связность населения и уменьшит племенной сепаратизм.

* * *

— Не торговать, не продавать и не покупать, ни у кого, кроме как у моих купцов. Не пропускать через свои земли других людей, кроме моих.

* * *

Монополия внешней торговли — азбука. Ленин об этом достаточно внятно писал по поводу хлеба. Здесь — чуть шире. Напомню: здешним лесовикам, как и черноногим Саскачевана, по-настоящему — ничего не надо. Натуральное хозяйство.

Ещё: пока я с ними не разобрался, не «пропустил через грохот, отделяя избоину» — «железный занавес». Сперва мои «говоруны» вырастут, всем мозги промоют, потом уж и с чужими проповедниками… посмотрим.

* * *

— Вы будете исполнять работы по слову моему. Там, тогда и столько — сколько и кому я укажу.

* * *

Надеюсь, без этого удастся обойтись. Хотя бы — в больших объёмах. Работники из лесовиков… так себе. Сходно с ситуацией на Антильских островах: негров туда пришлось завозить, потому что местные индейцы просто вымирали от непосильной работы.

Мне нужны рабочие руки. По типу привлечения моих крестьян в Рябиновской вотчине. Хоть бы — по месту, хоть бы — на самые простые дела. Копать канавы, валить лес. Потому что других работников у меня мало, привезти их неоткуда, а обустраивать эту землю — нужно.

Снова: внеэкономическое принуждение. Не — рабство, что на «Святой Руси» повсеместно есть, не — крепостничество, что будет повсеместно в Императорской России, не — «труд заключённых», что грядёт в Советском Союзе, что уже применяется у меня на Стрелке. Здесь — в форме государственных повинностей. Что и являлось столетиями неотъемлемым элементом функционирования Русского государства. Общий труд для нашей общей пользы. В указанном мною месте, времени и количестве.

* * *

— Со следующего года вы будете платить мне десятину во всём. В скотах, хлебе, рыбе, мёде, воске, мягкой рухляди, людях…

* * *

Страшно звучит. По-батыевски. И они, естественно, тоже платить не будут. Или кто-то думает, что рязанцы — самые крутые? С их ответом монголам: «Когда нас не будет — всё возьмёте». Не все так вслух говорят, но думают-то так — многие. «Самоналогообложение» — это из рассказов про «красных купцов» с постоянно собранной корзинкой для домзака.

Очевидный элемент этой «батыевщины» — перепись, баскаки, присутствие налоговиков. Даже не для сбора подати — для исчисления налогооблагаемой базы. Провокация конфликтов одним фактом существования, одним их видом.

Провоцирование — полезно. «Держать руку на пульсе народного гнева». В нужное время, в нужном месте, в нужном размере. И отсекать проявившуюся «избоину» до того, как она станет повсеместной «паршой».

Прикол в том, что мне, по большому счёту — критична адекватность населения моим инновациям, а не налоговые поступления.

Ме-е-дленно.

Мне не нужны налоги.

Я — не князь, не эмир. Я не буду обдирать людей для наполнения своей мошны.

Цель: создать народ «мои люди». Они должны быть адекватны моим правилам. Прежде всего — они должны «быть».

Для этого — они должны «приходить». Потому что «под моей рукой» — хорошо. Сыто, богато, безопасно. Чем быстрее они будут достигать желаемого ими уровня благосостояния, при достижении желаемого мною уровня адекватности — тем для меня лучше.

«Драть с них три шкуры» — как самому себе нож в ногу засадить. Я похож на дурака?

Деточка, ну что ты так на меня вылупилась? Ты, что, с Луны свалилась? У нас никогда прямые подати с людей большей части доходов не составляли. Даже и по сю пору — малый кусочек. Другие же способы есть. Куда более полезные да добровольные. К чему мне народ свой податями давить, охоту к труду отбивать? Ты вспомни: в какие земли мы не приходим — везде, перво-наперво, прежние налоги да мыта, да повинности — складываем, недоимки — прощаем, счёт рез — останавливаем. Потому народы разные и зовут нас. Дабы мы их дурней-правителей по-уняли, по-утишили.

А казну наполнить… думать надо да крутиться. А я чего делаю?

Вообще, идея формировать бюджет государства за счёт взимания налогов — не самая разумная. Основная задача фискальной системы — не наполнение бездонной государевой казны, а модерирование и модулирование экономики.

Кстати, умные люди здесь — это понимают. Тот же Свояк с его тысячными табунами и тысячей пудов запасённого мёда. Приторговывал помаленьку. Конечно, с учётом использования административного ресурса. А вот Иван Грозный с этим ресурсом заигрался: огромные запасы хлеба, накопленные в царских поместиях, не были выброшены на рынок в голодный год. Ждал он, понимаешь ли, дальнейшего повышения цен. Отчего, со слов иностранных наблюдателей, случились бунты и мятежи. Подавляемые, естественно, государевым войском.

Мастер обоерукого грабежа: одной рукой — в карман, другой — в морду. Или, по-культурному: «конфликт интересов».

Мало казну набить — надо ещё и подданных не заморить. Хотя бы — не в чересчур большом количестве. Насчёт «чересчур» — всегда бывают разные мнения.

Мне более важно — втянуть этих лесовиков в создаваемое мною общество. Чтобы они хотя бы просто знали: есть такой город, такие товары, такие возможности. Не дурели от одного непривычного вида, не кидались в драку с зубовным скрежетом: «чужие пришли!». Не покупались на «сладкие речи» и прочие провокации всяких… разных.

И привыкли «исполнять свой гражданский долг».

Чётко разные цели: не — «полна калита», а — «гражданское общество». Хоть бы и в около-средневековом исполнении. Соответственно, разные следствия и методы.

* * *

— Так будет шесть лет. Которые вы будете жить в тех местах, в которых я дозволю или укажу вам жить. Те же, кто перейдёт в другое место без спроса, кто убежит от уплаты мне дани — будет наказан. Те из вас, кто будет верно исполнять мой закон это время — станут моими людьми. Они не будут платить далее, будут ходить везде свободно, смогут делать любое дело, которое делают мои люди. Я буду учить вашу молодёжь, с тем, чтобы они смогли вернуться в ваши селения и учить закону, и вере, и языку. Пока же я пришлю вам учителей из своих. И они будут учить вас, а вы — их слушать.

* * *

Привязка людей к земле. «Крепостничество по Пердуновски». Не имперское, не московское. Без отдачи земель и людей с ними в частную собственность. Без барщины и оброка. Государственное крепостничество. Кратковременная принудительная локализация населения. Без этого — ни налогообложение, ни трудовая повинность — невозможны.

Только бы не заиграться, не начать переводить подданных, «государственных крестьян», «чёрные сотни» — в частных, в помещичьих. Как было в Мордве после Ивана Грозного, на Украине при «крепачихе» — Екатерине Великой.

«Кнут и пряник». Кнута они попробовали в форме «унжамерен». В форме резни, грабежа, пожарищ. Впереди — голодная зима. Это нынче для них всего важнее. А что будет через год… или через шесть… Кто доживёт, тот и думать будет. Но «пряник» нужен обязательно: должна быть ясная перспектива изменения к лучшему. Не — «нынешнее поколение будет жить при коммунизме», а конкретно: все подати — только шесть лет. Потом… благодать наступит.

Не только всем — потом, некоторым — сразу. Главная «благодать», после избавления от «смерти неминучей» в лице «унжамерен» — избавление от того же, от «смерти неминучей» — в форме голодовки.

* * *

— Те, из ваших людей, которые стали сиротами, или вдовами, или не могут прокормить себя — должны быть отвезены, вместе с их скарбом, ко мне во Всеволжск. Где я дам им необходимое. Также все ваши шаманы и все ваши оны, вместе с чадами и домочадцами, должны быть привезены ко мне. Мы будем разговаривать, и я помогу им занять достойное место среди моих людей. Те, из людей ваших, кто ушёл от меня, кто не принял моей присяги, кто не будет исполнять закон, кто будет призывать других к неисполнению закона, кто даст им кров или корм или иную помощь — должны быть взяты силой и привезены ко мне. Не печальтесь об их судьбе. Все знают, что я не продаю людей. Ваши соплеменники получат долю себе по свойствам своим. Каждый — по себе. Глупые и ленивые пребудут в унижениях и мучениях, умные и трудолюбивые возвысятся и устроятся.

* * *

Я не могу одномоментно полностью изъять всю местную «кугырзу» — некем заменить. А вот специфические ветви власти… и их носители… должны быть… элиминированы. Макиавелли прав: все гадости правитель должен делать сразу после захвата власти. Пока народ потрясён и испуган. Сейчас — они не осмелятся напасть. Да и просто не за кого восставать: шаманы разбежались, «оны» — частью убиты, частью продемонстрировали свою профессиональную некомпетентность. Среди оставшихся… я всегда говорю правду — я хочу с ними потолковать. Может быть, кто-то и окажется полезным. Под моими знамёнами. Или — «на кирпичах».

Вдовы и сироты… Отдавать чужаку соплеменников… «Как же так?! Родная кровь, брат за брата…».

Но есть детали мелкие. Не за брата, а «за сестру». Или вообще: «дочь троюродной сестры из соседнего тиште от второго брака».

Сэняша, в мордовском эпосе, готова выкупить свою голову у злого убийцы своей юной дочкой, колдунья «дочь тому бы отдала бы» за меленку Сампо в эпосе финском. Я об этом — уже…

Чем ты будешь их кормить? Хочешь посмотреть, как твоя троюродная «родная кровь» подыхает с голодухи рядом с твоей родной «родной кровью»? Выбирай: единая судьба со всем народом в форме голодной смерти. Или — надежда на выживание своих. Спасение твоего личного еша.

Война — не только смерть или рабство попавшимся, это — смерть многим выжившим при собственно набеге. Прояви «братские чувства». И попади в категорию: «голодная смерть». Не обязательно впрямую от голода. Можно — «жертва эпидемии, распространившейся среди истощённых». Применительно к ленинградским блокадникам попадалась формулировка: «Замёрз от голода». Это когда человек настолько ослабел, что не имел сил развести огонь, затопить печь.

Я уже говорил: на каждую голову, проданную на невольничьем торгу, нужно считать десяток умерших вокруг этой сделки. Историки оценивают количество русских, проданных на рынках Черноморья с 14-го по 18 век в 5 миллионов.

Пятьдесят миллионов… для сравнения — это численность населения Российской империи в первой половине 19 века. Вместе с Варшавой, Гельсингфорсом, Тифлисом и Аляской. Без учёта их возможных потомков. Времена Пушкина.

* * *

— Я обещаю защищать вас от врагов, установить мир, научить полезным вещам, помогать вам в тяжёлые времена. Я беру за себя все ваши земли. Теперь весь край — моя земля. Вся. И я позволяю вам жить на моей земле. Ныне многие из ваших селений пусты. Я велю вам расселиться в них. В любом свободном, любого рода. И всё, что вы там найдёте — ваше. Кроме сказанного раньше для отдачи мне.

* * *

Да, пусть заселяют опустевшие кудо. При этом значительная часть общин «рассыплется» сама собой. И в такую, «свежую», ещё не стабильную, смесь я буду добавлять новосёлов, присылать попов, тиунов, строителей. С ними местные перестроят селения по моему стандарту, переймут новые для них агротехники и ремёсла, раскорчуют, распашут окружающие земли, смешаются.

Кто с кем? — А все со всеми. Станут моим народом.

Так в мой «стрелочный» народ добавилась ещё одна категория. «Стрелочники», которые никогда на Стрелке не бывали, «новосёлы», большинство из которых никуда не переселялись, «новообращённые», никогда не слышавшие «благой вести».

Я не понимал их слов, их обычаев, их отношений, мотивов, ценностей. Громадность непонятного, проистекающие от этого сомнения в собственных решениях, в своей «правоте» — угнетали душу.

Пришлось думать, научиться понимать, найти решения, изобрести способы, построить структуры и технологии. Для приведения этого племени, этой категории людей к моему стандарту — «стрелочный народ». Это было необходимо «здесь и сейчас», этот опыт оказался весьма полезен и в дальнейшем. Когда вся «Святая Русь», с населением в 400 раз большим, с кучей собственных особенностей и странностей, начала загадывать мне сходные загадки.

Глава 389

Я внимательно оглядывал затихшую толпу. Мадина, старательно переводившая мой спич, закашлялась.

— Хочет ли кто-либо возразить против слова моего? Хочет ли уйти из власти моей? Нет? Что ж, помните: ваши имена — записаны, ваши клятвы — услышаны, ваши жизни — взвешены. Изменники — будут истреблены, верные — вознаграждены. Да будет мир между мной и вами.

Я поднял выше свой кубок. Окружающие автоматически потянулись к своим кружкам, повторили мой жест.

— Пусть огонь и вода будут свидетелями нашего договора!

Широким жестом плеснул в костёр передо мной прозрачную влагу из моего кубка. Полупрогоревший костёр на мгновение сжался. И — вспыхнул! Пламя взревело, встало выше роста человеческого, рванулось во все стороны светлыми до голубизны лепестками… и успокоено опало, потемнело, снова вернувшись к своей основной функции: чуть освещать, чуть согревать.

Спирт — быстро сгорает.

А по окружающей толпе, отшатнувшейся в испуге, прошелестело (потом мне перевели):

— Принята… клятва принята и подтверждена… духи огня услышали… духи воды свидетельствуют… если чего — сожгут… или в воду утянут… колдовство… колдун… точно — накажет… и — защитит…

Старинный фокус, которым ещё Миклухо-Маклай пугал соседских хулиганов из папуасов. Нынче тут — ни Миклухи, ни Маклая. Одни папуасы. Может — подействует? Когда-то я сходные штуки в Рябиновке на Крещение делал. «Неопалимая купина» в Угрянских сугробах. Там детишкам нравилось… Как-то они там сейчас…

* * *

Забавно: попандопулы, как и почти все евро-американцы, не знают племён. Не знают, не понимают мыслей и чувств людей, ведущих вот такой образ жизни. «Примитивный»? — Если бы! Сделать своими руками ашельское или олдувайское рубило в человечестве 21 века не может почти никто. Лишь единицы из археологов, специально занимавшихся этой темой, смогли изготовить нечто похожее. А ведь это только один элемент только в одной — инструментальной — области человеческой деятельности, отражении свойств личности.

Не знают. И — не хотят знать. «Не кричи волки» или «Рождённая свободной» — книги о хищниках в их естественной среде обитания, куда популярнее, интереснее человечеству, чем книги о самих людях в их природном состоянии.

Дикарь, в представлении евро-американцев, может быть двух сортов: или простодушный и благородный, как у Вольтера, или злобный и кровожадный, как во множестве авантюрных романов. «Последний из М…» — даёт образцы обоих направлений.

В 20 веке, после распространения многозарядного и скорострельного и, впоследствии — толерастии и общечеловекнутости, образ сместился в «под Миронова»:

«Там живут несчастные люди-дикари На лицо ужасные, добрые внутри».

Схемы. Очень примитивные, бездушные. В мировой литературе найдется едва ли пяток книг, в которых видны личности, характеры, индивидуальности местных «диких» жителей. Шекспир с Калибаном, Льюис Генри Морган, Нажин Мато и его «Мой народ Сиу»…

Почему? Почему чувства львицы или семьи волков можно описать более ярко, реалистично, выпукло, чем похожих на нас хомосапиенсов в сходных с хищниками условиях?

Или дело не в талантах пишущих, но в предрассудках читающих? Читая живое описание аборигена, «цивилизованный» человек видит в «простодушном» или в «кровожадном» самого себя? В его «примитивных суевериях» — свои «духовные ценности»? В «диком разврате» — свои «брачные церемонии»? В «снятии скальпа» — «карьерный рост»? Те же цели, эмоции — чуть другие методы и средства.

Сходство, вызывающее страх и отвращение.

Инстинктивное биологическое свойство, препятствующее в природе смешению с близкими видами. И — тиражированию книг, в которых люди — такие же как мы! — думают и ведут себя иначе. «Иначесть» «таких же» — пугает и возмущает. Ибо применительно к «таким же, но иным» — модели предполагаемого поведения окружающих, которые мы строим в своём мозгу, часто — инстинктивно, оказываются ложными.

— Я думал, что он достанет «Мастеркард», а он вытащил томагавк!

Я — дурак? — обидный вопрос.

Я — не дурак! — опасное утверждение, если оно не обеспечено конкретными знаниями.

Дурак — не я! — близко к оскорблению.

А ведь в этих трёх фразах и крутится мышление человека, который обманулся в своих ожиданиях. В ожиданиях относительно «таких же, но других».

«Депресняк» и «бздынь» — Сцилла и Харибда всякого попандопулы, эмигранта, просто — путешественника. Если он не понимает — и не хочет понять! — аборигенов. «Ах, они такие… странные!».

Дальше, обычно: «они такие тупые!». И варианты: «Тупые-тупые! И злобствуют!». Или: «Дураки полные! Но мирные». Последнее — экстремум доброжелательности.

Я это проходил в первой жизни. И стараюсь, несмотря на разницу в одежде, виде, языке, обычаях… рассмотреть в каждом конкретном персонаже, не схему — «благородный/кровожадный» — живого человека. Старюсь запомнить их имена, лица, родственные связи, предпочтения и неприязни. Смотреть им в глаза.

От этого пухнут мозги, и раскалывается голова. Но это — важнее порохового и нарезного. Потому что эти люди и их дети и будут направлять любое пороховое. От них будет зависеть — в кого стрелять.

Связка неумирущая и всегда актуальная: не понял — помер.

* * *

Через день поутру — в обратную дорогу. Обоз в полсотни саней и волокуш. Ну и как эта махина будет двигаться? — Известно как — ме-е-едленно. Николаю всё мало — два здоровенных амбара набили барахлом, но он всё хочет всунуть в сани. Не вывезти. В первую очередь берём цветной металл, боевое оружие, меха. И — люди. По сути — тех, кто сам захотел. Потому что остальных — некуда.

Чуть арифметики: в первый день боёв у мари было семь сотен бойцов, примерно пять сотен глав малых семей-«ешей». Остальное — молодёжь и бобыли. К нашему уходу — осталось чуть меньше трёх сотен глав этих «ешей». Итого: с полсотни осиротевших, потерявших кормильца семей и полторы сотни семей «дезертиров». Последних — надо будет найти, сыскать по этим заснеженным лесам, притащить ко мне.

Что порадовало: большинство осиротевших семей тут же вернули в «нормальное состояние». Всё-таки, «круговая порука», племенная взаимопомощь, особенно в условиях дармовой раздачи «наследств» — брошенных селищ и угодий — могучая вещь. Почти всех живых бобылей тут же переженили. На свежих вдовушках.

О-ох…

Веру приняли? — Изволь по вере.

А Аггея-то нет! А без него — ну совершенно не кошерно!

У иудеев проще: два свидетеля, правильные слова, парочка разбитых стаканов… Раввин не нужен.

А у нас-то… По закону божьему — нельзя. И отложить нельзя! По закону психологии.

«Поданная команда должна быть безусловно исполнена. Или — не командуй».

Что «нельзя по закону божьему» — неправда. В русском обычае вплоть до 19 века, для почти всего православного населения важнее помолвка. После неё во многих местностях «молодые» начинают жить вместе. Я об этом уже… Но объяснять это язычникам здесь… Как тыкать в Рублёвскую «Троицу» с тремя нарисованными мужчинами и втолковывать:

— Это всё — один бог. Стакан-то один. Видите?

Вот я заставил их поклясться, что они примут «веру христову». С этого момента, везде, где должен быть христианский обряд — он должен быть. Обязательно. Я не могу сказать:

— Да ладно, я пошутил.

Это как в анекдоте с выгоняемыми из дому тараканам — «главное — не засмеяться». Они просто перестанут воспринимать свои обязательства передо мной всерьёз.

— Что, можно сходиться без венчания?! И это не грех? А на что нам тогда его «вера»? И «закон» его — да ну, обойдёмся.

Нельзя провоцировать людей на саботаж. «Ладно, как-нибудь, потом» — позже придётся выбивать. Кровью. Скольких придётся убить? Просто за то, что у них была подорвана уверенность в: «За базар — отвечаю», «Всякое лыко — в строку».

«Собакой» на боевом корабле ходить не доводилось? — Здесь и это — мои должностные обязанности. Хорошо, что я не ГГ, а — ДД. Особенно — ДДДД — есть возможность манёвра по времени.

* * *

Тема для всякого истинно верующего христианина… болезненная. Так, венчанием, вывозили из Италии «княжну Тараканову». И первый вопрос по приходу эскадры в Россию был:

— Кто службу служил? Понятно, что в облачении, с певчими, с атрибутами и ритуалами… Кто? — Ах, корабельный плотник — тогда не считается. Это — маскарад. Благодати на плотнике — нет, свадьба — не в зачёт, Алексей Орлов — не государственный изменник.

* * *

Есть вещи, которые можно отложить: всеобщее крещение, венчание уже живущих семейно, отпевание ныне погибших. Но сегодняшний поток брачующихся…

Вот был бы я нормальным христианином — рвал бы сейчас себе душу. Между — «нельзя, ересь» и — «необходимо, управляемость». И, вернее всего, заботясь более о душе своей, позволил бы туземцам остаться в их «языческом заблуждении». Что, чуть позже обернулось бы десятилетиями тихо тлеющего сопротивления. Периодически заливаемого их кровью.

На всё воля божья. Зато душа моя чиста и непорочна.

Увы-увы… Провоцирование идиотизма… мне людей жалко.

Проблема — именно в их понимании обязательности принятых обязательств. Я-то знаю, что во многих деревнях на «Святой Руси», из-за огромных размеров приходов, попа видят раз в три-четыре года. Когда «батюшка» сразу, «чохом» всех — венчает, уже народившихся у этих «новобрачных» детей — крестит, а часто — и отпевает.

Я — знаю, вся Русь — знает. Местные — нет. Объяснять им разницу между церковной догмой и сложившейся практикой, между виртуалом закона и реалом жизни…

Туда же, в эту «разницу», они засунут и все другие мои требования.

Как Самород матерился, когда я его венчать марийцев поставил! А кого?! Мадина — баба, Илья с «кугырзой» разбирается, остальные языка не знают. А «брачующихся» ещё предварительно и окрестить надо!

Понятно: маскарад. «Безблагоданый». Но, в отличие от истории княжны Таракановой, здесь будет «кошерное» продолжение: я пришлю сюда попа. Который всех, и сегодняшних тоже, заново обвенчает и окрестит. Довольно скоро, но потом. Когда моя хитрость уже не будет столь важной. Когда «жить с крестом на шее и кольцом на пальце» станет уже привычно. Как и исполнение других моих требований.

Понятно, что мне было… высказано. Понятно, что мною было… отвечено. Коротенько. С уместным набором этих милых русскому слуху предлогов: «в» и «на».

Ересь! Извращение, завета нарушение и господа нашего поношение! Обман и богохуление!

Это ваше мнение? — Ну и держите его при себе. А я следую народной мудрости: «Если нельзя, но очень хочется, то можно».

Оставшихся неокрученными вдов с семействами — в сани.

Сыскались и просто «охотники». Особенно, из молодых парней:

— Воевода воинскому искусству научит! Ты ж видал как они тех… как ежиков.

Ещё — множество детей и девушек. Эти — не сколько сами рвутся, сколько родители выталкивают: кормить нечем. А я сразу сказал: у меня хлеб есть. Но я кормлю только «своих людей». Хочешь кушать — приходи ко мне.

Не ново — Пердуновские «кусочники» перед глазами стоят.

Пока мы в Поветлужье сидели, «дезертиры» — на глаза не появлялись. Отсиживаются в лесных берлогах. Мы очень серьёзно поговорили с «горными». Местной кугырзе я не верю, а вот пришлые… Договорились до того, что они собирают вылезающих из лесов «дезертиров» и, когда обоз вернётся, сопроводят их на Стрелку. Естественно, не «за просто так».

Кстати, свою долю в добыче они выцыганили. И уловили мою манеру не торговаться. «В нехорошем смысле этого слова».

Эти «горные оны» — интересные мужики. Злые, резкие. Молодёжь свою гоняют — только пыль столбом. Э… виноват — снег. Смотрят недоверчиво, враждебно. Ещё бы — мы ж их на Бряхимовском полчище раскатали! Русских не любят — аж до зубовного скрежета! А я не червонец, чтобы всем нравиться. Но дело — понимают. А дела мои вон — на Ветлуге мертвяков ободранных в прорубь спускают. Вы так смогли? — Нет? Ну так слушайтесь. Если не старших, то — умных. И, в моём лице, несравнимо более победоносных.

Моё стремление различать туземцев, видеть их индивидуальные свойства, послужило основанием для дружеского взаимодействия с этими «горными онами». Что позволило решать проблемы как в здешних, марийских землях, так и в других местах. А победа в битве на «Земляничном ручье» была бы просто невозможна без их участия. Смотри людям в глаза, понимай, думай, применяй — ты победишь. Потому что победы — делаются людьми. Сабля, сама по себе, только на стенке висеть годна.

В этом селении, «Усть-Ветлуга», пришлось оставить кучу народа из своих.

— Мадина, ты остаёшься здесь. За Самородом присмотришь.

— Ой… А… А мой-то? А… Гладыш?

— У него… другое дело. Ты его долго не увидишь.

* * *

Это ещё одно из «повешенных на стену ружей». Едва весть о нашей победе дошла до Стрелки, как Гладыш, как и было заранее обговорено, залез в наше казнохранилище. Где и попался Терентию. Был взят «на горячем», чуток побит и вкинут в поруб. К сидевшему там, до поры до времени, Страхилу.

День — тать и пленник молчали, день — хмыкали друг на друга. Потом разговорились:

— Воевода — унжамеренов побил. День-два — на Стрелку вернётся. Тогда нам обоим… Как он живым хрипы выдирает…

— С поруба не выбраться. Видать — судьба-судьбинушка…

— Не ной, Страхилище. Выбраться — не велика хитрость. Я здешнюю темницу — как свои пять пальцев, сам строил. А вот дальше… На Русь нельзя — выдадут. К лесовикам нельзя — либо выдадут, либо сами прирежут.

— Не ной, Гладышонок. Унжамерен — не выдаёт. А со мной — и не зарежут.

— Поклянись!

— Землю ем!

Так, в яме Всеволжского поруба, сложился этот странный комплот «правильного» туземного вождя и бойца с вечно верченным авантюристом и кладоискателем. В ту же ночь они успешно бежали. Ещё бы не успешно! Точильщик и Ноготок лично обеспечивали им чистоту прохода по Стрелке.

Выбираясь по Волге к устью Унжи, Гладыш, стараясь поднять себе цену, пускал напарнику «пыль в глаза», рассказывал о «диамантах Воеводы». Кажется, именно эти байки и сохранили ему жизнь в тот момент, когда весть об избиении мною «унжамерен» дошла до их селений. Позже он много ходил по тамошним рекам, постепенно смещаясь на север и восток, посылая мне достаточно полезные и забавные описания тамошних мест и людей. Что позволяло более точно планировать свою деятельность в этом направлении. А Страхил осел в своём селении на Унже. Личное знакомство со мною подняло его авторитет, а гибель множества вождей в походе превратила в лидера среди Костромской мери. Что позволило со временем довольно мирно и эту этническую группу привести «под мою руку».

* * *

Самород ходить после ранения не может, Мадина… с ним, Илья — мозги кугурзе вправлять, приказчик от Николая — для присмотра за барахлом и пополнением запаса, подмастерье от Фрица — для съёмки местности, включая глубины Ветлуги и Волги в половодье, для выбора места под сигнальные вышки… Тут одну надо ставить вблизи устья, так чтобы и Волгу и устье Ветлуги покрывала, вторую выносить на север, на другой край этих гор, а третью по Волжскому берегу ставить в нашу сторону, на запад. Ну, и дальше там — до состыковки с моими «стрелочными».

Я уже говорил: победа — как эмиграция — способ сменить одни проблемы на другие.

Так что, когда обоз тронулся — я обрадовался чрезвычайно. Завалился в санки, Курт — под бок, и придавил. Не Курта — ухо своё. Минуток эдак… много.

Потом — заскучал. Ну сколько ж можно спать!

То расстояние, которое мы проскочили на лыжах меньше, чем за сутки, обоз идёт пять дней. Потому как лошадушки… по лыжне не ходят, дурости моих гридней не имеют. Ребята уже подговаривали меня снова… побегать.

И — подговорили.

* * *

Зимняя охота на медведя. Это… очень эмоциональное занятие. Как встали вокруг берлоги — мужики только на мате разговаривают. Другими словами… тяжело выразить.

Охотничий участок у медведя — от 100 до 400 км. кв. Летом за ним бегать… Летом медведя берут на приваду. На тушу коровы. Как он бурёнку «сложил» — всё, садись в засаду, вернее всего — придёт доедать.

Зимой самому к нему надо идти. У медведей бывают излюбленные места зимовок, куда они собираются год от года с целой округи. Очень многие звери стягиваются на зиму к берегам Волги: здесь и рельеф подходящий, и пропитание добыть легче.

Угро-финны их не бьют — тотем, общий предок. Убить медведя — святотатство. Я уже русскую частушку вспоминал:

«Уж медведь, ты мой батюшка».

Конечно, бывает, что и «батюшку» убивают. Тогда нужно делать кучу ритуалов, вымаливать прощение у «духа хозяина леса». Поедание медвежатины считается сродни людоедству. Русский православный «Устав церковный» — прямо запрещает.

Тот, кто видел освежёванную медведицу… несколько иначе смотрит и на человеческих женщин.

Короче:

— Могута, а где здесь ближайшая медвежья берлога?

— Эта… ну… тама… вроде…

Найти зимой медвежью берлогу — серьёзная задача даже для опытного охотника. Самцы вообще бывают неприхотливы — под корчажину зароется, бросит пару охапок старой травы и листьев и туда завалится. Иной мишка просто к дереву привалится спиной и ждет, когда его снегом занесет.

А вот медведицы ради медвежат стараются. Мы потом в одну такую берлогу залезли — как горница обустроена. Пол выстлан мелко нарванными сухими еловыми ветками, травой типа осоки. Медведица её нарежет, в комки скатает, заранее высушит — чтоб в берлоге не запрела.

Медведица роет берлогу аккуратно, вход — «чело» — оставляет маленький, только чтобы голова пролезла. Когда она заходит в берлогу — эту дыру затыкает сухой травой. У вырытой берлоги никогда нет земли — куда медведи ее убирают и как — никто не знает.

Бывают и самцы хозяйственные. Попался нам один такой. Хорошо устроился: четыре упавших ели на ветровале толщиной в здоровую руку каждая, полностью накрыты снегом — идеальная крыша!

Тут тебе, и тщательно подгрызенные стены (чтобы ни один сучок в бок не упирался!), и вырытая яма — куда толстое брюхо положить, и натасканная подстилка (сухая трава, еловые ветки, листья), чтобы тепло и мягко лежать. Медведь был — ответственный и основательный, не поленился осенью — зимний дом себе соорудить! А с каким настырным упорством косолапый грыз толстые еловые стволы в тех местах, где ему было тесно лежать и пролазить. Не хуже бобра! Некоторые участки сгрызены аж на 6–8 см прочнейшей древесины. Все ради комфорта!

* * *

Внутри я поместился целиком и чувствовал себя очень даже уютно. Если бы была подушка и теплое одеяло — остался бы здесь зимовать.

«зевну, укроюсь с головою,

будильник заведу на март…».

Мы бы сами не нашли этих берлог — местные указали.

Ну, вот — пришли, вот — дырка, вот жердь — сунуть и по-шерудить. Мишка зимой не впадает в спячку — не суслик. Температура тела снижается незначительно, особое состояние — «зимний сон». Выходит из него — быстро. Активен сразу. Сейчас мы туда слегу сунем, он оттуда выскочит и… И чего мы делать будем?

Не, ребята, все эти понты — да я…! да мы…! крутые как варёные яйца!.. шапку — в морду, ножик — в сердце… принять на рогатину… Это в кино хорошо. В реале, даже с жаканом в тулке или ижевке… Да хоть с карабином!

«Охотник выстрелил — осечка. Медведица к нему подскочила, неуловимым движением лапы выхватила ружье и повалила охотника на землю. Спасла его преданная собака — бросалась на медведицу, пока та не ушла.

„Когда она через меня перепрыгнула, я увидел, как в закатных лучах красиво переливается мех на ее животе“, — рассказывал потом охотник».

Я, конечно, эстет. Где-то в душе. Где-то очень глубоко. Потому что в такой ситуации… заметить и оценить: «в закатных лучах красиво переливается мех»… не думаю.

Молодёжь рвётся вперёд, а Могута вздыхает:

— Как-то оно будет…?

Медведю целят в грудь, шею или под лопатку — куда удобнее. В голову — бесполезно. У него череп конусообразный, кость толстая. Пуля пройдет по касательной и урона зверю не нанесет. Стреляют из гладкоствольного оружия с 30–50 метров, из нарезного — до 100 метров.

Всё понятно? Мои блочные луки по скорости стрелы отстают от гладкоствольного в 2–3 раза. Дистанция — метров 10–15 — не больше. Они однозарядные и их надо натягивать. Это не курком щёлкнуть. Вылетает эта зверюга из берлоги… неизвестно когда — иногда несколько минут приходиться шебуршить. И очень быстро. Как скаковая лошадь. Всё это в лесу. Где он на два десятка шагов отскочил — ты его стрелой уже не возьмёшь — деревья мешают.

Я бы… не пошёл. А вспоминая, как «Велесов медведь» нас по болоту гонял… как он тогда мою подмышку вынюхивал… Да нафига нам и мясо его и шкура?! Обойдёмся! Местные набьют и сами принесут…

Стоп. Местные — медведей не бьют. Так что — дело не в медведях.

Первого взяли как на уроке. Он выскочил, кинулся в сторону, поймал аж 4 стрелы в левый бок. После этого — успокоился настолько, что смогли добить. Второго Могута чётко на рогатину в брюхо поймал. А вот третий раз…

Я — дурак. Уже говорил? Ну, извините. Но когда личный «бздынь» пролетает так близко… «Ах, повторяйте-повторяйте!».

«Не думай-ка о бздынях свысока. Наступит время — сам поймёшь наверное. Ревут они, как мишки у виска Бздынения, бздынения, бздынения…».

Встал с рогатиной перед входом, парнишка там, в берлоге, жердью потыкал, отскакивает, весь… «в порыве страсти». Орёт:

— Лезет! Вылезает! Башку видел!

А нет — никого.

Тишина.

Нервишки… тусуют картишки.

Я уже и рожно поближе к этому… «челу».

Тут он и выскочил.

Как-то… очень быстро.

То — тихо, тёмная дырка в снегу. То — раз — морда оскаленная! Два — лёгкий толчок в руку, по ратовищу рогатины. Три — рёв. Охренительный. Четыре — рогатина у меня из рук… ф-р-р-р… Куда-то в бок. Пять… Вы под автомобиль на полном ходу попадали? — Ага. Сносит. Чисто по механике. Недолгий полёт тушкой в сторону. Шесть — я лежу на спине, на мне — туша, перед лицом — морда. Семь — морда ревёт. Страшно. По-зверски. И — улетает. Куда-то. А меня отшвыривает в другую сторону… моя взбесившаяся одежда. Восемь — орут все. Причём медведь — на два голоса. Девять — треск в лесу удаляется, и вдруг переходит в страшный, но — недолгий рёв. Там, вдалеке. Десять — рёв медведя раздаётся где-то рядом, в двух шагах. Одиннадцать — и переходит в жалобный скулёж, вперемешку с изумлёнными матюками. Двенадцать — меня вытаскивают из снега и утирают личико.

Это рассказывать — длинно. А по времени… четыре удара сердца. Хотя моё… кажется и вовсе встало.

— Могута, э… мда… тьфу… что это было?

— Дык… ну… двое. Вот. В одной берлоге. Быват.

А со стороны раздражённый голос Николая:

— Охотнички хреновы! Сколько дырок понаделали! Теперь и в полцены никто не возьмёт!

Да, вопреки известной русской мудрости насчёт «двух медведей в одной берлоге» — такое бывает.

Они, видать, потому и не вылезали так долго: считались между собой — кому первому.

Первый наскочил на мою слишком близко поставленную рогатину. Понятно, что пробить что-то серьёзное она не могла. Но съехала по мишкиному черепу и порвала ухо. Это, пожалуй, самое болезненное место у медведя. Мишка выскочил, махнул лапой, рогатину унесло. А он кинулся прямо вперёд. Просто с испугу. И — сшиб меня с ног. Тут, единственный из моих стрелков, Любим, успел (или — рискнул?) среагировать — всадил туше, устроившейся у меня на груди, стрелу в бок.

Мишка и прыгнул. Прямо с меня. А когти у них невтяжные. Вот он ими одежду на мне зацепил и меня в сторону, вверх тормашками, в сугроб. Если бы не «вечный» панцирь в кафтане… Просто истёк бы кровью.

Героем дня оказался Курт. Пока я из сугроба выковыривался, пока мои толпой «утюжили» второго медведя, он догнал первого и… и сломал ему шею.

Сам. Один.

Мда… мишка, конечно, уже раненый… Но я… я бы… Честно? — Не. Даже и подойти просто…

Освежевали, разделали, вытащили к реке. В тот же вечер устроили праздничный ужин по поводу. И местных — пригласили. Точнее — заставили.

— Наши боги запрещают есть тело хозяина леса, великого и могучего маскА. Он властитель леса, он прародитель народа…

— Так — было, былое — прошло. Теперь — я ваш властитель. Теперь у вас новый бог — мой бог. Ваши боги — не властны над вами. Для вас нет прежних запретов — только мои. Вот, я пошёл в лес и убил ваших предков. Теперь вы — мои люди. Ни у кого, кроме меня, нет власти над вами. Никто не защитит вас от моего гнева. Приказываю: каждый должен съесть по кусочку медвежатины. Или — сдохнуть.

Туземцы… попытались. Некоторых вырвало. Но мяса много — повторяли. До фиксируемого проглатывания. Помимо обмороков и повсеместной тахикардии, большинство пробило на понос. Зимние ночи длинные — подождали. И повторили. Для однозначности восприятия новизны.

* * *

Разрушение идеологии через разрушение пищевых табу. Я уже вспоминал о некоторых законах Чингисхана в этой области в отношении мусульман.

Другой пример. В Индии усиливается анти-британское движение. Молодые люди из индусов и мусульман собираются вместе, чтобы покушать мясного ассорти. Из говядины (корова — священное животное в индуизме) и свинины (нечистое животное в исламе). Так они укрепляют своё единство в борьбе с империализмом. Отказываются от собственных традиций ради высшей цели — освобождения своей Родины от «гнусных англичан».

Получилось — британцы ушли. Через несколько лет подросшие и поумневшие «революционеры» режут друг друга в ходе миграции населения между частями уже освобождённой Родины, между Пакистаном и Индией.

* * *

Для меня важно оторвать этих людей от «отчих корней», от норм кудо и ешей. Публичное поедание медвежатины — один из способов. Эти люди не смогут вернуться к былому, их не примут сородичи. Они сами не смогут себе сказать:

— Мы — настоящие, коренные, исконно-посконные.

Потому что — оскоромились. Нарушили табу. «Не девочка».

Среди многих небылиц, что обо мне по Руси ходят, есть и сказка, будто я к медвежьему племени смертную злобу питаю. И давнюю историю с Велесовым медведем, как причину, пересказывают. Да ещё вспоминают первые Всеволжские зимы, когда я-де тьмы медведей истребил. Лжа сие есть.

В первую зиму во Всеволжске были люди мои наги и босы. Медведи же в краях наших жирны и мохнаты. И числом многие. Вот я той медвежатиной людей кормил, в шкуры медвежьи — одевал, салом медвежьим — лечил.

А что люди мои мне лесных хозяев дороже — так то истина. И не отпираюсь. Мне мои — дороже. И не только зверей лесных, но и людей прочих.

И ещё скажу: важно мне было суеверия племён здешних превозмочь. Для верности их, дабы стать «хозяином» здешних мест — надобно победить прежнего «хозяина». «Лысая обезьяна» победила «мохнатого прародителя».

Слова: «на Стрелке медвежатину едят, медвежьим жиром сапоги смазывают» — вызывала у туземцев, по-первости, возмущение сильное, отвращение вплоть до рвоты неостановимой. После приходило им в сознание: «Зверь Лютый сильнее могучего маска. Воевода Всеволжский убил нашего бога». И многие глупости, что кровью человеческой обернуться могли, затихали, даже не дойдя до языков.

Отвращение и страх причудливо смешивались в отношении к моим людям. Особенно — к поедателям «великого предка» из числа бывших соплеменников. Взаимная неприязнь между туземцами, оставшимися «на земле», почитающих, хоть бы и тайно, медведя, и присылаемых от меня, со Стрелки — исключала сговор меж ними.

А «два медведя в одной берлоге» — оказалось элементом из местного фолька. Истребление той парочки особенно поспособствовало укреплению моего авторитета, моей власти.

Я добился своего — меня панически боялись. Я этого хотел, потому что только такой страх мог обеспечить безопасность, просто — выживание моих людей на Стрелке.

Ефимыч чётко поёт:

«Я учусь быть злым, чтобы мир дрожал Даже манную кашу я ем с ножа На меня все давно махнули рукой И считают, что я всегда был такой — Не любил детей, не любил гостей И все время ждал плохих новостей. И живу я — как в окопе сижу, Я — шестая колонна, русский буржуй, Меня не любит эта страна И я за это плачу сполна. … Потому что я сломанный пароход И давно уже двигаюсь лишь вперед. Если я засну, дам слабину, Местные пустят меня ко дну».

Выучился. «Есть с ножа». Не сплю, «плачу сполна», слабины не даю. Даю… наказания за неисполнение. Двигаюсь — «только вперёд». Да и вариантов типа:

«Переведу на Бали баблосы Уеду туда собирать кокосы»

у меня здесь нет.

И меня это устраивает: мне от местных — ничего не нужно, они сами — не нужны. Пусть боятся.

* * *

Я уже говорил, что у России очень странная внешнеполитическая история. Все нормальные государства воюют за увеличение получаемых доходов. Способы достижения этой цели могут быть весьма различны: от примитивного ограбления до отмены запрета на продажу туземцам опиума. Но основной путь — захват густонаселённых провинций с многочисленным платёжеспособным населением.

Аборигены платят налоги, или покупают товары метрополии, или работают за какие-то погремушки. В любом случае: их должно быть много и у них должно быть достаточно ценностей, которые можно регулярно «отчуждать».

История России, конечно же, содержит аналогичные примеры. Поход Мономаха и Гориславича на чехов, например, был чистым грабежом нанятых одними европейцами против других русских наёмников. Но количество, вес таких событий — непривычно мал. После Владимира Крестителя, присоединившего часть ятвягов, Русь не ведёт захватнических войн. Вокруг нет «густонаселённых провинций», достойных стать целью.

Ни Бряхимовский поход Андрея Боголюбского, ни более поздние Казанские походы Ивана Грозного, не ставили главной целью подчинение туземного населения для увеличения доходов казны. Хотя это, как и примитивное ограбление в ходе военных действий, имело место.

Однако главным было не «доношение благой вести», или «воссияние русской славы», или «открытие важных торговых путей» или «заложение будущей российской государственности»… Это всё — «отходы производства». Главное — обеспечение безопасности: «не трогайте нас, и мы вас не тронем».

Более позднее «объясачивание» сибирских народов снова носило характер полу-добровольный. Потому, что поймать охотника в его лесах — невозможно. Хотя и случались восстания аборигенов против казаков. Правда, менее часто, чем войны туземцев между собой.

Русские, вместо того, чтобы системно грабить аборигенов, взвалить на них всю работу по получению прибавочного продукта, предпочитали вкалывать сами. Эта разница лежит, например, в основе российско-индейских войн на Аляске. Европейцы и американцы предпочитали покупать шкурки каланов у туземцев, расплачиваясь, в том числе, и огнестрельным оружием. Вплоть до пушек. Русские — ружей не продавали, а каланов — били сами. В десятки раз больше туземцев. Терпеть такую наглость: «Белые делают нашу работу!» — тлинкиты не могли.

«Если хочешь, чтобы дело было сделано хорошо, сделай его сам — If you want a thing well done, do it yourself» — английская международная мудрость. В русской истории — постоянно.

Глава 390

Я тоже — «предпочитаю делать сам». Так что — вполне по-русски и в нашем обще-историческом тренде.

Туземцы мне не нужны, от них только проблемы. Лишь бы — не мешали.

Я предполагал перетащить сюда за пару лет своих людей из Рябиновской вотчины, удвоить-утроить население за счёт пришлых, «всякой сволочи» с Руси, влезть в мировую торговлю — уж очень место удачное! — запустить кое-какие производства, прогресснуть кое-каких товаров и, создав материально-техническую базу, накопив необходимый капитал, вырастив кадры и найдя организационные решения, заняться своим любимым делом — ставить белые избы по Руси.

Такой был разумный, продуманный план. Интенсивный, но без надрыва. Спокойно, взвешенно, последовательно, поэтапно…

Мой план — «гикнулся и копыта отбросил». Можно рвать на себе волосы. Из тех мест, где они, всё-таки, произрастают. Я про брови, а не про то, про что вы подумали.

«Куда сбываются мечты?» — это вопрос мучает множество людей. Я — не исключение.

Я допустил только одну ошибку. Чётко знаю в какой момент.

Когда «лоси» пришли ко мне, когда я растерялся — что с этой толпой делать, когда я спросил:

— Кто вы, Паймет? Чего вы хотите и что можете? Это — решать вам.

Я даже представить себе не мог, что можно всем народом попроситься в рабы!

Нет, так-то… если подумать, повспоминать, почитать классику и профессионалов… У меня у самого уже были здесь примеры.

Была «Отравительская весь». Но там я сперва перебил кучу мужиков. Я — сам. И ко мне пришла не община-«мир», а «коллекция вдов и сирот».

Была «Паучья весь». Которую я — то бил, то спасал, то нагибал. Я — сам. И снова — для них ничего сразу сильно не изменилось: они оставались на своих наделах, в своих жилищах, со своим скотом и своими семьями. Изменения происходили постепенно, касались не всех одновременно. Да и они не были холопами! Вольные смерды с несколько ограниченными правами по перемещению.

Были ещё ошмётки «Велесовой голяди». Снова — сперва я их… И ко мне пришёл «детский сад», а не полнокровный «мир».

Во всех случаях: сперва я их побил, потом их побили другие, потом я их «нагнул». Всегда — источником событий, «спусковым крючком» был я. Я уже имел контакты, имел, хоть какое-то, представление о людях.

«Лоси» пришли сами. Вдруг.

Ещё: я к такому «нагнутому» состоянию тех общин стремился. Я об этом думал, я этого искал, оно мне было нужно. В тот момент, в Рябиновке — чрезвычайно.

Потом-то я целиком с общинами не работал. Мне нужны были «люди россыпью». Кусочники, нищие, бродяги, «изверги»… За эти годы сама возможность обще-общинного перехода в рабство подзабылась, стала неактуальной. Отодвинулась в «запасники сознания», «на свалку».

Ещё: в Рябиновке я представлял, примерно, возможности и потребности вотчины. Например: сколько земли можно расчистить под пашню. Хотя бы с точностью до раз. 100 га, 200, 300… Но не миллион же!

Во Всеволжске разброс… Ну совершенно не представимый!

Ещё: те ограничения, которые довлели мне в Пердуновке, здесь утратили жёсткость. Остались два самых главных: моё личное время и рабочая сила. Всё остальное пляшет… «от горизонта до горизонта».

Пример: утром в день прихода булгарского каравана у меня не было шёлка, рабов, серебра, киновари, хлеба… К вечеру следующего дня — есть.

Какое планирование возможно в таких условиях?! Средне-потолочное?

Какие-то евро-дипломаты могут похвастать:

— Мы составили «дорожную карту»!

В моей ситуации — и «контурная карта» — недостижимая мечта о детализации.

Поэтому от нормального планирования, с его пошаговом описанием, необходимо переходить к «гипер-планированию», к созданию множества потенциальных возможностей для движения в нужном направлении. Закрывая, безусловно, критически опасные вопросы: внешняя и внутренняя безопасность, пропитание, санитария… И явно очевидные и долгие: подготовка семенного материала, тёплое жилье, обучение и воспитание…

Не ново. Так ведёт сев всякий пахарь: он не знает — вырастет ли колос вот из этого конкретного зёрнышка. Но сотни пудов зерна с десятины — он возьмёт.

«В России нет дорог — есть направления».

«А мы уйдём на Север, А мы уйдём на Север…».

Направление — задано. А уж по какой тропке мы сделаем свой сотый шаг в этом направлении… Вероятнее всего — по той же, по которой сделали девяносто девятый. Но возможностей выбора — должно быть.

У меня есть «направление»: свободный, богатый город. «Там, за горизонтом». И — «сплошное бездорожье». Какое-то планирование, предвидение… можно карты Таро раскладывать, можно в бубен колотить.

«Бездорожье» — тормозит, утомляет и отвлекает. Я об этом уже в самом начале… Когда человек не знает на что смотреть — он старается внимательно смотреть на всё. Ожидает пакости со всех направлений, от каждого объекта или субъекта. Это — изнурительно. Я в «Святой Руси» очень жёстко попал в такую ситуацию сразу после «вляпа».

Отличие нынешнего положения в том, что «непонятки» не на «расстоянии вытянутой руки»: как «это» — одеть, можно ли «это» — есть, нужно ли «этому» — поклониться.

Здесь «это» — чуть дальше. Что нужно построить в ближайшую неделю? Куда потом перевести плотников, а куда — кирпичников? Из этого человека получится сигнальщик? Или лучше — гончар? Зерно в этой яме сухое — пусть лежит, а вот из другой — успеем съесть. Или — не успеем и надо сушить?

Обширная неопределённость — приводит к изнурению «думалки». Утомление — к уменьшению глубины и количества просчитываемых вариантов. Появляется стремление сбросить тяжесть решения на других. Что я, сдуру, и сделал в беседе с «лосями».

Я дал им право выбора. И, тем самым, принял на себя обязанность поддержать его.

И когда в ответ прозвучало:

— Клянутся быть тебе верными рабами, служить верой и правдой, даже и живота своего не щадя, и из воли твоей никогда не выйти. Отдают себя в руки твои, душой и телом.

Я уже не мог сказать:

— Ой, ребята, я пошутил! Валите-ка вы отсюда быстренько.

Потому что — меня не поняли бы уже мои люди. «За базар — отвечаю». Дал им выбирать — а сам в кусты?

Да мне глубоко плевать! На: кто что про меня подумает! Абсолютно на всех!

Мда… кроме моих людей.

И дело не только в том, что я живу в том, что они мне построили, ем, что они мне сварили, что я и жив, только благодаря им… А в том, что в них — частицы моей души, меня самого.

«Себя я люблю больше своей жизни».

Так я принял мари из рода лося.

Дальше «пошёл храповик». С «зацепом» как у плащеносной акулы — 28 рядов зубов на каждой челюсти.

Прежде всего, мой имидж в сознании местных чуть изменился. Взамен непонятной, смертельной опасности, абсолютного разрушителя и истребителя, «психа русского», «чумы двуногой» — появился оттенок вменяемости, договороспособности. С чумой договориться можно? А вот со «Зверем Лютым»…

Вместо «Страшный и Ужасный» — «Ужасный, но Разумный». Это уже оставляет место для надежды на взаимопонимание и взаимную выгоду.

Связываться с таким — крайнее средство, последнее дело. Но, выбирая из голодной смерти и «Зверя Лютого»… — есть из чего выбирать.

Ещё важнее, что укрепилось представление моих людей обо мне. И — о самих себе.

«Воевода Всеволжский — всех убогих принимает».

Да! Это правда! Я об этом говорил всем и каждому, каждый день, начиная с Янина! И мои люди уверовали в это. В то, что они, вместе со мной делают доброе, полезное, благое дело. Не — кусок хлеба зарабатывают, не — «лягушонка плешивого» терпят — строят форпост царства божьего в краях диких. Не все, не такими словами, не в каждую минуту, но… Хоть на мгновение, засыпая в своих зимницах после очередного трудового дня, вдруг в голове мелькнёт:

— А не худо мы нынче… уелбантурили. Богородице на радость.

«Воевода — святой человек — всякому страждущему даёт корм и кров. И мы ему в том — верные помощники».

Кто святой?! Я?!!!

Да! Даю — всякому! Но…

Я-то предполагал — сперва Пердуновские, потом — муромские, рязанские, владимирские… Потихоньку, одинокие здоровые мужчины… А кто ещё попрётся за тридевять земель «лучшей доли» искать?! Обычный перекос демографии эмигрантов-переселенцев — в разы! Мужчин поколениями много больше! Я же об этом думал, даже какие-то меры предпринимал, чтобы этот перекос как-то смягчить…

«Куда сбываются мечты?».

* * *

Только я от похода отмылся, отогрелся, в себя пришёл. Сижу у Звяги, одну хрень интересную изобретаем… Вы себе угловатые шпангоуты представляете? А с рогами?

Тут кричат:

— Господин Воевода! К тебе посла притащили! Не желаешь глянуть? Или его сразу…?

Посол: тощий, грязный, замёрзший молодой парень. Где-то я его видел?

Падает на колени, вскидывает руки над головой и чего-то лепечет. Я вижу, что у него сползают рукава. А на запястьях — … факеншит! Это ж браслеты от моих наручников! Откуда?! Я ж никому пока… Да ещё в таком безобразно-грязном состоянии. И — с перебитой цепочкой между ними.

— Постой-ка. Ты из тех мещеряков, которые по осени моих рыбаков имали?

— Нет-нет-нет! Да-да-да… ы-ы-ы-ы…

Был осенью такой эпизод. Местные охотники-мещера лазали за Окой, схватили моих дурней, которые там в озеро полезли рыбу ловить. Потом от них пришло посольство. Которое вызвало у меня отчётливую ассоциацию с криминальным наездом. Я рефлексов не сдержал, мы их всех поубивали.

Не всех. Вот этого парня — единственного оставили живым. И послали гонцом к прочим мещерским селениям. С вязкой отрезанных ушей на шее. Помнится, я тогда предлагал ему идти ко мне в службу. А он — ни тпру, ни ну. Настолько испугался, что слов вообще не понимал.

Парню повезло: он был первым из «гонцов с ожерельями». Ему подвижность конечностей ограничили наручниками. Потом-то использовали более дешёвые и более… необратимые методы. А этот… цепку-то перебили. Может жить и трудиться нормально. Или он хочет, чтобы я ему сами браслеты снял? Или виру за убиенных пришёл требовать? Или что?

Парень по-русски говорит… понятно. Да, он пошёл, отнёс моё «наглядное пособие по мытью ушей». Весь мещерский народ «дружно как один» вознегодовал, возбудился, ополчился… Но тут некоторые роды решили уйти за Клязьму, другие — под власть суздальских бояр, у третьих вдруг рыба на нерест пошла, белка откочёвывать взялась…

Посёлок в той стычке потерял почти всех боеспособных мужчин. Которые, одновременно, и трудоспособные. Запасов на зиму толком не сделали. Часть людей разбежалась по родственникам в других родах, часть — стала умирать. Наконец, когда к середине зимы стало совсем невмоготу, односельчане, точнее — односельчанки, насели на парня:

— Это всё ты! Это из-за тебя! Давай! Спасай нас!

Просто потому что он — единственный выживший из того, неудачно наскочившего на меня, рыболовного отряда. И единственный, относительно взрослый, мужчина в селении.

Нормальный женский подход — взвалить вину «за всё» на мужчину. Но зазвучал и конструктив:

— Идём к Зверю Лютому! Он это наворотил — пусть он и расхлёбывает!

Как это гордо, смело и… и глупо.

На самом деле, всё несколько неодназначнее. Да, голод снизил их страх, сбил их ужас передо мной. Но до них доходили и здешние новости. Что «Зверь Лютый» «плохих» — побил, «хорошим» — помог, что он вовсе не «чума двуногая», а очень даже марийский землевладелец, уровня тиште.

Главное — на Стрелке живут люди. Нет, конечно, не люди — русские, чужаки. Но… едят хлеб, а не младенцев разных соседних племён. Есть шанс. А здесь шанса нет — только сдохнуть.

— И вот, Господин Воевода, люди моего рода и других мещерских родов пришли к тебе. Они стоят на той стороне Оки, в лесу, они умирают от голода и холода, и молят тебя о милости. Пусть ты будешь нашим господином, а мы твоими рабами. Смилуйся над нами, Господине.

Логика пришедших людей… несколько детская. «Ты всё испортил! Вот теперь и исправляй!». По сути — несколько непривычная для меня форма привычного требования возмещения нанесённого ущерба.

Просто нанесённый ущерб — очень большой. А грядущий — ещё больше. Общая смерть.

«Хоть зарежь! Но сделай что-нибудь!».

Как в одесском трамвае:

«Мужчина! Вы на мне уже двадцать минут лежите и ничего не делаете! Ну, делайте хоть что-нибудь!».

Если сильно вывернуть мозги… и посмотреть на ситуацию с другой стороны… через плечо и с изнанки… Ну, типа, да.

Для меня это… ещё не катастрофа. Но очень близко. Вместо исполнения разумного, размеренного, сбалансированного плана действий — я получаю «стипл-чез по минному полю». Вместо заселения Стрелки своими, приученными к порядку, преимущественно грамотными, русскоязычными, относительно понятными и предсказуемыми людьми — я имею… нищенствующий табор. Из иноязычных туземцев. Которые не только моих порядков — слов не понимают. Которые не обладают, почти полностью, необходимыми мне в моих производствах, навыками.

И — катастрофическая демография. Вместо семей молодых, преимущественно, людей, вместо большой доли трудоспособного населения, я получаю… «детское отделение тубдиспансера хочет кушать».

В приблизительных цифрах: средняя крестьянская семья в «Святой Руси» — 10 человек. 3 работника на 7 иждивенцев. В Пердуновке, из-за большой доли новосёлов и молодожёнов — 5. Соотношение: 2 к 3. У нормальных туземцев — 7. При 3 к 4. А здесь… На десяток пришедших мещеряков — 1 гожая баба, 1 — старуха, 1 — калека или больная. И — 7 детей!

Мать вашу, попандопулы! Почему никто не рассказывает о толпах голодных, обовшивевших, больных детей и калек, которые «девятым валом» накатывают на всякое сколько-нибудь чистое и сытое место?! На ваше место! Вы же себе-то делаете хорошо?! Чисто, сытно, безопасно… И толпы людей приходят к вашему порогу. Накорми или убей.

Почему никто не описывает, как это выглядит?! Как выглядит толпа… они же даже людьми не выглядят! Стая ползущих на четвереньках, ковыляющих, переваливающихся, согбённых… в… это не одежда — это… Лохмотья? Тряпьё? Какие-то… ошмётки. Когда ни на ком нет ни одной целой вещи! Обрывки, лоскуты, прорехи… Если есть армяк, то на спине прореха. Из которой торчат… клочья. Если рукав — полу-оторванный. Всё, что на ногах… опоки? Если лапоть — из него торчит палец в портянке, если сапог — на каждом шагу отваливается подошва. И одежда и обувь — подвязаны верёвочками, какими-то… шнурочками, тесёмочками… Всё это болтается, развязывается, сползает… По всему этому ползают вши. Переползают. Ищут место потеплее. Зарываются в эту… в эти одеяния. И непрерывный вой. На разные скулящие голоса. То громче, то чуть тише. То вдруг взрывается истошным тонким детским визгом. «Мамку потерял». Или — она его обронила. А под этими… лохмотьями, под драными грязными платками изредка появляются лица. Маленькие, с кулачок. Уже с морщинами. Бледные. До синевы. До кровеносных сосудов под истончившейся кожей. С замёрзшими на лице слезами, слюнями и соплями. С совершенно отупевшими глазами. Или ещё хуже: жадными, ищущими, «сосущими». Хоть — что, но — есть. Жрать, лопать, трескать. Не — кушать. Сможет — украдёт. И — съест. Встанешь на пути — зарежет. И — съест. Голод сильно меняет людей. Даже привычных к регулярным голодовкам лесовиков. Или — именно по тому, что привычных? Каждый из них видел, как умирали от голода их родственники и соседи. Но вот эти — выжили.

«Мы, дети, воровали. Кто не воровал — не выжил» — уже двадцатый век.

Верно князь Андрей в Янине говорил: «Всю беду со всей Руси собрать… Не осилишь».

Он — умный, я — дурак.

Что, однако, не ново.

Я позволил Паймету и его людям выбирать. Это стало правилом. Этого от меня ждут и новосёлы-туземцы, и, главное — мои собственные люди. На каком основании я могу отказать вот этим? — Много вас всяких… «полна коробочка»? Их представление о «полноте коробочки» — не совпадет с моим. Для них, пока есть кусок хлеба — ещё свободно. А завтра? А через месяц? — На всё воля божья.

«Даст бог день, даст бог и пищу» — русская народная… мудрость? Наблюдение? Надежда?

Такие новосёлы ломали мои планы, мои задумки. Но стоило мне задать вопрос тому же Ивашке, как в ответ следовало: «Не нашим умом, а божьим судом». Естественно, немедленно заявился Аггей, с «праведным жаром в очах блистающих». И с кучей народных мудростей: прогонять — нельзя — «Бог за худое плательщик», «Кто добро творит, того бог благословит», «Не хлебом живы — молитвою».

Разбить ему ещё раз нос — не вопрос. Но… он нынче выражает общее мнение. Та же Гапа, тяжко вздохнув:

— Решать — тебе. Только… Какое у них житьё? Вставши — да за нытьё. Душа ещё в теле, а рубаху уже вши съели.

Один Николай встревает поперёк:

— А чем кормить будем?! А коли хлеб кончится — тогда что?!

— Господь милостив, авось переживём.

— Авось да небось к добру не доведут! Они ж нищие! В одном кармане вошь на аркане, в другом блоха на цепи!

«А коли хлеб кончится…» — я не могу посчитать ожидаемое количество насельников. «От двухсот» — а дальше? Тысяча? Две? Как сегодня менять норму, чтобы дотянуть… До чего? До сентября? Когда будет хлеб нового урожая? Если будет — пашен-то пока нет! Даже семян… что перебираем из рязанского хлеба… как оно взойдёт…?

Николаю идеал — битком набитые амбары. Ему не только эти новосёлы в поперёк: придётся же как-то одевать-обувать-устраивать, ему и работники не в радость — всё ж идёт со складов. Ещё, он, как и, пожалуй, Терентий, в курсе моего… «воздушно-замочного» планирования, понимает почти полную неопределённость завтрашнего дня. Пытается «соломки подстелить».

От него требуется материально-техническое обеспечение. В условиях когда завтрашняя потребность по позициям в номенклатуре пляшет как… как северное сияние по горизонту. Оно там есть, но вот конкретно… от красного до фиолетового, по всему спектру.

Есть общее… нет, не решение — решать мне. Но — ощущение: помирающих с голоду — надо принять. Я могу пойти против, поломать любого, каждого… даже — всех. Топнуть ножкой, рявкнуть… А дальше? Как они будут относиться ко мне, друг к другу, к нашему Всеволжску? Если бы я видел чётко «прямую и явную угрозу», если бы у меня был понятный, объясняемый людям очевидный аргумент…

Аргументов может быть четыре: собственный голод, мор, пожар и прямой публичный запрет князя Суздальского. Всё.

Там мне что — Стрелку самому выжечь подчистую?!

Иначе… они будут умирать у моего порога.

Я постоянно играю с цинизмом и идеализмом, подменяя один другим для достижения выгоды в форме моего понимания «хорошо». Но сейчас… «Тут хочу — тут не хочу». «Фу, противные! Уходите!».

Прошлой осенью, я сказал этому парнишке:

— Надумаешь — приходи.

Вот он и пришёл. Со всеми своими.

Я потеряю уважение своих людей. «Мужик сказал — мужик сделал». Иначе — не мужик.

«Береги честь смолоду» — русская народная рекомендация. Тем, у кого ещё есть что беречь. Пятно будет несмываемое. И дальше — брызгами во все стороны.

— Дык… он же и сам врёт… ну… перерешивает… стал быть… и мы… того… поспим покаместь… хоть и обещались…

Вполне по Мухаммеду:

«когда я даю какую-нибудь клятву, а потом вижу, что есть более хорошее решение, я обязательно делаю то, что лучше, а от этой клятвы освобождаюсь».

Увы, ребята, я не мусульманин. Аллах, конечно, акбар. Но мне довлеет другое. Не из священных текстов, не из сокрытых мудростей. Просто из русских сказок: «Сказано — сделано». Впитанное «с молоком матери». Моей матери. И моему здешнему народу — тако же.

Не могу вспомнить попаданца, который ясно бы сказал, что угроза утраты уважения со стороны аборигенов заставляет менять планы, поступать против собственных интересов, рисковать прогрессизмом, «светлым будущим всего человечества». И своим — в частности. Просто оттого, что: «они мне верить меньше будут».

Я столько бился с «паутиной мира», с набором правил, привычек, стереотипов «Святой Руси», с нормами отношений между этими людьми. Порвал, поломал, убежал…

Всё! Ура! «Мы наш, мы новый мир построим…».

А вокруг меня уже вырос новый «кокон». Другой. И «ниточки» — чуть другие, и место моё в нём — иное. Паутина нового мира. Но ведь паутина! Которая не даёт, подталкивает, оберегает и направляет. Заставляет делать то, что она считает «правильным».

Да я…! Да всех…! Порву-разнесу-поломаю!

А потом? Начинать на пепелище? А смысл? Чтобы снова, через год-два, ощутить свою зависимость от мнения «своих людей»?

Абсолютная свобода называется абсолютной неадекватностью. Ибо включает в себя полный отказ от учёта реалий и ограничений окружающего мира.

«— Господа туристы. Перед вами каменная лестница в Карлсбадские пещеры. Она скользкая.

— А мне плевать-ать-ать-ать!».

«Нельзя жить в обществе и быть свободным от общества» — кто сказал? Маркс? — Карл! Как ты меня заколебал! Утомил, достал, извлёк…

Поплакался, Ваня? Погрустил-попечалился? Теперь будем делать. По марксизму. Потому что он истинен. Принимая этих… этот «мусор битых племён». Отмывая, отстирывая, залечивая, вытирая сопли, устраивая клизмования, делясь куском хлеба и местом в землянке.

«Нам и места в землянке хватало вполне,

Нам и время текло для обоих…».

А если — не «вполне», то придётся потесниться. И — «время потечёт для обоих».

Снимая с производств своих людей и переводя их в… в обслугу этих… хныкающих кусочков двуногого мяса. Понимая, что такое повышение нагрузки отзовётся дополнительными травмами, болезнями, смертями. «Смертями» — «моих людей». Превращая эти грязные, голодные, измученные стада хомнутых сапиенсов, эту разновидность «всякой сволочи» в «свою сволочь».

Просто: делать надо — больше. А спать, соответственно — меньше.

* * *

Другая часть пришедшей группы была остатками соседнего посёлка.

С этими ещё проще — пришли «за компанию». Посёлок попал под удар команды «конюхов солнечного коня» из-за Оки. Ко всем прочим несчастьям эти мещеряки были ещё и христианами. Их и вырезали. Часть сумела убежать, прятались, пытались пристать к более богатым поселениям… Пристали к каравану «смертников», идущих проситься в холопы к «Зверю Лютому».

Третья группа — самая «свежая». «Подснежники». В том смысле, что бежали уже по снегу.

Мой парнишка, который всю эту… всё это… всех их… сопровождает…

Так, что непонятного?! «Перемещение посторонних по территории допускается только с сопровождающим» — это что, новость?! Нормальное корпоративное правило. Особенно, в условиях присутствия на площадке новых и горячих технологий. А также — голодных, больных и вшивых посетителей.

Парнишка — из моих битых связистов. Тот, кто во время «восстания рабов» на глинище сдуру заорал. Его там сурово приложили по голове лопатой. Сотрясение мозга. Отлежался, травок Мараниных попил. Но село зрение, и временами, накатывает головокружение.

Пришлось из сигнальщиков снять — поставить в прислугу, в писаря.

Он мещеряков до санпропускника довёл, там есть кому с ними разбираться. А сам ко мне прибежал.

— Господине, эти люди, ну, которые третьи, ну, подснежники…

— Короче можешь?

— А… ну… да… так… эта… Селеньице их вёрст 40 выше по Волге. По, стало быть, правому берегу. По осени, перед ледоставом, пришли откуда-то к ним люди. Русские. Да. Вроде — шиши. Но есть и воинские. Кажется. Местных побили, кучу всего забрали, из домов выгнали, баб… стало быть… ну… Вот. И стали строиться. И дома, и огороду. И — церковь. Поскольку меж ними есть поп.

А вот это интересно.

Есть речные шиши. Про них я рассказывал, на зиму «краеведы» имеют привычку захватывать малое поселение в глухой местности и становиться там на зимовку. Часть русских ратников после каждого похода пополняет эти речные банды — про это я уже…

Две странности: они строятся. Обычные шиши заходят в селение и дальше его только разрушают. Ну не любят разбойнички плотничать, или, там землю копать.

Вторая: поп. В жизни, конечно, всяко бывает. И среди попов — люди разные случаются. Но вот так в открытую… полковым капелланом среди шишей и мародёров… И — «строят церковь»? Очень странно… А место для меня важное — там позже Балахна будет, там соляные источники, снег сойдёт — я туда людей пошлю.

— Как звать?

— Кого? Попа? Не знаю.

— Нет, тебя самого.

— Драгуном кличут.

Как-как?! Ну, блин… Хотя — нормальное древнерусское имя. Никакого отношения ни к спешенной коннице, ни к конной пехоте. Вообще, к родам кавалерии — никак. Наверное, от «дорогой».

— Так, Драгун. Расспроси и разберись. С этими… церковными шишами.

Дефиниция вылетала случайно. В тот момент о связи православной церкви и речных разбойниках, захвативших селение мещеры возле Балахны — я не знал и не думал. И уж тем более не представлял — как это отзовётся на моём «гильотино-строительстве».

«Спешенный» ударом лопаты Драгун оказался толковым парнишкой. Он мог часами выслушивать бред очередного персонажа, жаловаться на головные боли, ныть по поводу подступающей слепоты и наступившей тошноты. Но слышал он хорошо. Улавливал ложь или хвастовство в рассказах туземцев и сводил их бесконечные излияния в короткие, очень ёмкие донесения. Которые и служили мне часто основаниями для принятия решений.

Темп жизни на Стрелке нарастал, нужно было всё и сразу. Но, часто, не то, что я предлагал.

— Хохлома? — Здорово! Красиво! Золото! Но… у нас простых ложек недостача.

— Ясно. Кто пойдёт баклуши бить?

«Бить баклуши» — технологическая операция в производстве деревянных ложек. А не то, что вы подумали.

Обилие пришлых, их страстное желание «зацепиться за Стрелку», а не сдохнуть с голоду в окружающих заснеженных лесах, позволяло использовать добровольность, а не принуждение. Обеспечивало «высокий конкурс на одно место». На любое место. Хоть горшки детишкам выносить — лишь бы в тепле и с хлебушком.

Различие пришедших ко мне людей выдвинуло на первый план задачи социализации. Вот были бы у меня здесь Пердуновские — они бы знали, «как здесь ходят, как сдают». В Рябиновской вотчине я годами выстраивал социальную структуру. Отношения не сколько между должностями — между людьми.

«Плевать в человека — нельзя. Пойдёшь свинарник чистить». Я просто знаю, насколько опасен плевок туберкулёзника или сифилитика. Здесь этих болезней пока нет. Но вбивать нормы поведения — надо заранее.

«Врать — нельзя. Пойдёшь кирпичи лепить». «Распространение недостоверной информации» — нахлебался вдоволь. «Кирпичи» — гуманизм. В боевых условиях — смерть.

Сотни подобных элементарных ситуаций, человеческих реакций были уже накатаны в Пердуновке. По моему плану, они должны были бы естественным образом воспроизводиться переселенцами здесь. А приходящие новосёлы довольно мирно интегрировались бы в такую среду. В ходе повседневного общения восприняли бы эти стереотипы и традиции. И — «У нас всё будет хорошо!».

«Куда сбываются мечты?». Так, об этом я уже…

Конец семьдесят первой части

Часть 72

«Выходили из избы здоровенные жлобы. Порубили дерева на…»

Глава 391

Понятно, что очень быстро образовались сильно сообразительные личности, которые пытались совмещать максимум «благ» с минимум труда. Тут не надо обижаться или рассуждать о «неблагодарности» и «природной испорченности». Да, воруют и сачкуют. Это неизбежно и потому — ожидаемо.

В родовом обществе, в общине, в патриархальной семье существуют довольно устойчивые комплексы мер. По идентификации и фиксации прав собственности, по определению нарушителя этих прав, по наказаниям.

Оказавшиеся в нашей, довольно изменчивой, динамической, городской структуре, новосёлы в определённый момент, не видя «привычных маркеров», начинали думать, что «всё вокруг народное, всё вокруг моё». Вели себя в твёрдой уверенности, что, поскольку прежних, общинных, методов сыска — нет, то их и вообще нет.

— А что Воевода сказал «нельзя…» — так он же не увидит!

Явление многократно исследовано и описано в самых разных обществах. Например, при привлечении туземцев из горных племён Таити в гостиничный бизнес в 20 веке. Про отечество не говорю — его и в 21 веке потряхивает по этому основанию. Даже без учёта выходцев из кишлаков и аулов.

Я этого ожидал, предвидел, принимал меры. Слова тут не действуют. Не так: действуют, но только «после того как», и наглядно.

Примерно через неделю после прихода каждой очередной большой группы новосёлов, пара-тройка «услышавших, но не внявших» подвешивалась к столбам в «Электродном овраге». Получала свой личный экземпляр «спинной росписи» — не путать со «стенной», и отправлялась «на кирпичи». Через неделю — повтор.

«Сле-е-едующий придурок».

Ещё через пару недель — последние. Из этой группы. За месяц — успевала придти очередная. Поселенцы лезли из леса довольно густо, и Христодул без работников не оставался. Хотя и мёрли они у него… ежедневно.

Я ярый противник телесных наказаний. Особенно — после впечатлений от здешнего кнутобойства. Когда кнут «вырывает куски мало не до кости».

Свободный человек, по моему мнению, не может быть бит плетьми. Поэтому кнутобойство — только для уличённых преступников. А преступник — не человек, гражданских прав не имеет. Новосёлы — и так «неграждане». Попавшиеся — ещё более «не…». И «кобыла» у Христодула уже отшлифована до блеска животами провинившихся.

По уму — сейчас у нас новосёл украсть может только то, что можно съесть под одеялом. Да и то — с риском для жизни. Выходить из голодовки нужно осторожно.

Но это ж — «по уму».

В каждой группе находятся чудаки, которые в первую-вторую ночь начинают шарить по округе в поисках съестного. Как делали дети из блокадного Ленинграда при доставке их в детские дома на «Большой земле». С тем же результатом: если надзиратели проспали — чудака хороним. Смерть от заворота кишок — медленная и мучительная.

Более удачливые — продолжают «шарить». Уже не с голодухи, а просто. Голода у нас нет, кормёжка… достаточная. Но… а почему нет, коли лежит?

Как выявлять? Какие методы? Да разные! Про синюю краску для казённой ткани я уже рассказывал, клеймение, маркировка всего, чего ни попадя, амбарные книги, выдача под роспись…

А, вот, забавнее. Детская шутка, конечно.

Продовольственный склад. Ночью кто-то вскрыл, утром осмотр личного состава даёт чудачка с синими пятнами по голове. Ну ведь понятно же, что «русское индиго» — многофунционально. А уж поставить плошку с краской на притолоку над дверью…

Чуть страшнее. Курт мышку поймал. Собрали детишек, пустили мышку в ящик открытый. Показываю: мышь бегает. Все радостно верещат. Капаю на неё синильной кислотой из «сигарки», которую я в Мологе использовал — мышь дёргается и дохнет.

Вот так и с любым татем клетным будет. Такие штуки поставить за многими дверями — не велик труд. Кто знает — не попадётся. А вот бестолочи да злыдни… Не открывайте тех дверей, которые не для вас — целее будите.

«Они же дети!» — пшли в задницу! Они, прежде всего — люди. Если человек человеческого слова не понимает… Не так: понимает, но на слово моё плюёт… Не понял, наплевал — сдох. Мне такой чудак не нужен. Кому здесь жить, как жить, жить ли вообще — решать мне.

«Не корысти ради, а исключительно волею пославшего мя»… древа Иггдрасил.

На самом деле — ничего нового. Страшные русские сказки: «придёт серенький волчок и ухватит за бочок», про петушка, которого «несёт меня лиса за синие моря», про йети, живущего в лесу… столетиями рассказывались бабушками маленьким внучкам. С вполне определённой целью: испугать ребёнка. Чтобы он не попёрся сдуру в лес. Потому что там — он может заблудиться, утонуть в болоте, замёрзнуть, ослабнуть и умереть. Использование фантастических страшилок для воспитания реальной осторожности. Техника безопасности на основе образа бабы-яги.

Дети — восприняли. А взрослым… потребовалось два раза со смертельным исходом.

«Моё — не трожь», «не твоё — не трожь», «не знаешь чьё — спроси, не трожь». Понятия собственности вбивались тяжело, часто — наказаниями. Иногда — смертью.

В ту зиму у меня на Стрелке царил коммунизм. Такого… казарменного типа. Корм, жильё, одежда, обувь… всем. И — вровень. Для меня, например, забежать к Домне да похлебать щец из общего котла, за общим столом… людей посмотреть, себя показать… А что не так? Я ж — не князь, не боярин!

Польза немалая: слышу, как воет ложкомойка. После Домнинного научения:

— Воевода миску взял. А она липкая! Ты меня перед «Зверем Лютым» позорить будешь?!

Ближайшие пару дней лентяйка присесть… не рискнёт. И другие по-опасутся. А там, глядишь, и привыкнут. Мыть посуду до хруста. Потом замуж выйдут. Может, и у себя в дому навык чистоты сохранит. А то в здешних кудах… по всякому.

Коммунизм меня не устраивал — начала «гореть» сбруя на лошадях и одежда на работниках, терялись и ломались инструменты, падала производительность труда. Я её как-то… подпихивал. Да любое-всякое событие давало всплеск! Хоть — публичный дом с элементами соревновательности, хоть — наши победы воинские или проповеди Аггея. Но люди были измотаны, и энтузиазм, моторика, эффективность снова снижались.

«Воля волею Коль сил невпроворот А я увлёкся».

Прежде всего, «увлёкся» — я сам. Но я же и других «увлекаю»! А они вовсе не «мыши белые, генномодифицированные».

Я не верю в то, что человека можно заставить работать лучше. Больше, дольше, тщательнее, качественнее… чем ему самому свойственно.

Ересь? — Конечно! Но — правда. Извините.

«— Что ж вы? Вы сами ко мне нанимались! Мы ж по-доброму сговорились! За пахоту, за оплату, за работу. Сами! Своей волей! А нынче на пригорке сидите, на солнышке греетесь. Время-то уходит!

— Дык… Эта… Ну… Итак не гуляли».

Тургенев? Энгельгардт?

Любое разовое внешнее воздействие даёт кратковременный эффект и затихает. Нужна серия, непрерывный поток воздействий, побуждающих к совершению поступков. Достаточно длительный, чтобы цепь поступков превратилась в привычку.

«Посеешь поступок — пожнёшь привычку, посеешь привычку — пожнёшь характер, посеешь характер — пожнёшь судьбу» — мудрость, как говорят, от Конфуция. И, таки, он прав!

Мы строили свою «общую судьбу», изменяя судьбы личные, выковывали характеры, воспитывали привычки, навязывали поступки.

Например, что топор или косу в поле или в лесу нельзя класть, а только воткнуть… я про это уже…

Это — воспитывается. Насколько воспитание эффективно? Люди — разные. Кто-то пришёл на Стрелку с уже готовыми навыками. Не только топором ударить — стоять, ходить, видеть, говорить… кому-то хватало, для компенсации отсутствующих умений — адаптивности, выносливости, силы, ума, воли…

Пердуновские, прошедшие уже мою школу в вотчине, постоянно оказывались «в первых рядах». Потому, что они уже знали «как». Как надо делать дело. «По труду и честь» — они «всплывали» в коллективе, оказывались на «руководящих должностях».

Из новосёлов кто-то тянулся за ними, кто-то просто «тянул лямку».

Наиболее толковых работников мы выводили из «зимниц» в бараки. Пошла «цепная реакция»: чуть более комфортные, более здоровые условия жизни. Можно глубже восстановиться за ночь. Появляются силы работать ещё лучше и больше. Стать ещё «первее».

Это становилось предметом зависти.

«Стрелочники» никогда не были однородной массой. Сначала — потому что пришли из разных мест, с разным опытом, умениями, даже — языком. Потом — потому что работали с разной эффективностью. Наконец, «каждому — по труду» — одни получали лучшие жилищные условия, превращались в «элиту».

Так «посыпался» главный принцип коммунизма: «от каждого по способностям, каждому по потребностям». Отдача от «способности» начала оцениваться. И — ограничивать «потребности».

Вроде бы: велика ли разница — где ночь перекантоваться? На нарах в общем ряду в «зимнице» или на личных полатях в бараке? Невелика — но есть. Эта разница, связанная с ней оценка труда, самого человека, его статуса — превращается в мощный, постоянно действующий стимул. Стимул — «работать лучше». Каждый вечер: глянул, как сотоварищи к себе в барак спать пошли, ручкой помахал и шагай. В свой погреб.

Такое, довольно примитивное «расслоение общества», давало немалый эффект. И в производительности, и в выявлении основных психотипов. Были видны те, кто был «первыми», кто хотел «стать первым», кто ничего не хотел — «день прошёл и ладно». И — лентяи.

Одних в эту последнюю категорию загоняла физическая слабость, других — тупость, третьих — хитрость. Общее было то, что они больше берегли себя, свои силы. Не вытягивали свою долю в общем труде. Не отказываясь, естественно, от общественного куска.

«Я тружусь на монтажу. Час — посплю, час — полежу».

А жрёт потом… как настоящий.

С воришками разбираться легче, а вот с лентяями… Способы…

Так они известны! Отработаны в русских артелях до блеска. До такой степени, что уже просто маразм.

* * *

«— А путь куда держите? — продолжал спрашивать старшой артели.

— На Ветлугу пробираемся, — отвечал Патап Максимыч. — Думали на Ялокшинский зимняк свернуть, да оплошали. Теперь не знаем, куда и заехали.

— Ялокшинский зимняк отсель рукой подать, — молвил дядя Онуфрий, — каких-нибудь верст десяток, и того не будет, пожалуй. Только дорога не приведи господи…

…

…вы уж, братцы, кто-нибудь проводите нас до зимняка-то, — сказал Патап Максимыч.

— На этом не погневись, господин купец. По нашим порядкам этого нельзя — потому артель, — сказал дядя Онуфрий.

— Что ж артель?.. Отчего нельзя? — с недоумением спросил Патап Максимыч.

— Да как же?.. Поедет который с тобой, кто за него работать станет? Тем артель и крепка, что у всех работа вровень держится, один перед другим ни на макову росинку не должен переделать аль недоделать… А как ты говоришь, чтоб из артели кого в вожатые дать, того никоим образом нельзя… Тот же прогул выйдет, а у нас прогулов нет, так и сговариваемся на суйме (Суйм, или суем — мирской сход, совещанье о делах), чтоб прогулов во всю зиму не было.

— Да мы заплатим что следует, — сказал Патап Максимыч.

— А кому заплатишь-то?.. Платить-то некому!.. — отвечал дядя Онуфрий. — Разве возможно артельному леснику с чужанина хоть малость какую принять?.. Разве артель спустит ему хошь одну копейку взять со стороны?.. Да вот я старшой у них, „хозяин“ называюсь, а возьми-ка я с вашего степенства хоть медну полушку, ребята не поглядят, что я у них голова, что борода у меня седа, разложат да таку вспарку зададут, что и-и… У нас на это строго….

Видя, что толку не добиться, Патап Максимыч хотел уже бросить дело и ехать на авось, но Захар, что-то считавший все время по пальцам, спросил его:

— Без двугривенного пять целковых дашь? — За что ж это пять целковых? — возразил Патап Максимыч. — Сами говорите, что в прошлу зиму без гривны полтора рубли на монету каждому топору пришлось.

— Так и считано, — молвил Захар. — В артели двенадцать человек, по рублю — двенадцать рублей, по четыре гривны — четыре рубля восемь гривен — всего, значит, шестнадцать рублей восемь гривен по старому счету. Оно и выходит без двугривенного пять целковых.

— Да ведь ты на всю артель считаешь, а поедет с нами один, — возразил Патап Максимыч. — Один ли, вся ли артель, это для нас все единственно, — ответил Захар. — Ты ведь с артелью рядишься, потому артельну плату и давай… а не хочешь, вот те бог, а вот и порог. Толковать нам недосужно — лесовать пора.

— Да ведь не вся же артель провожать поедет? — сказал ПатапМаксимыч.

— Это уж твое дело… Хочешь, всю артель бери — слова не молвим — все до единого поедем, — заголосили лесники. — Да зачем тебе сустолько народу?.. И один дорогу знает… Не мудрость какая!».

«Артель» — основной, почти единственный способ найма работников, организации труда. И не только лесорубов — гребцы, бурлаки, косцы, землекопы… Те же купцы — ходят по Руси сходно. Я про это уже…

Коллеги! Не путайте «Святую Русь» с «буржуинством». Деньги у нас… бывают. Но значения — не имеют.

«А кому заплатишь-то?.. Платить-то некому!».

Забавно, но в окончании приведённого выше отрывка из Мельникова-Печерского, артель, «правильно посношав ежиков», приходит к той же цене, что была предложена с самого начала. Убив половину рабочего дня всей артели. Но с чувством глубокой уверенности в «правдивости» своего решения.

Я неплохо считаю в уме. Однако объяснять очевидные вещи всякому долбо… артельщику… Пока до каждого дойдёт, пока они все поймут и согласятся… Поэтому я с артелями не разговариваю, все торговые переговоры сваливаю на Николая.

Меня тошнит от русских артелей! Потому что любой «шаг в сторону» приводит их в ступор. Начинается бесконечный крик, «поиск консенсуса» и «сношение ёжиков». Группа разных людей подстраивается, по уму, под самого тупого. Пока до последнего не дойдёт — решения не будет.

Для человека, работающего с инновациями — это смерть. Процесс общения вызывает такое отвращение, что хочется повеситься. Сами по себе, каждый в отдельности — могут быть приличными, приятными людьми. Но постоянное подозрение, что будет нарушено основное правило:

«Тем артель и крепка, что у всех работа вровень держится, один перед другим ни на макову росинку не должен переделать аль недоделать…»,

подозрение, направленное, прежде всего, не на инноватора, но своих «товарищей в борьбе», делает процесс обновления, рационализации — мучительным.

* * *

Для меня артель — непригодна. Из-за реакции на «шаг в сторону». Запустив процесс «градостроения», я буду его менять. Должен же я, наконец, научиться стекло варить! И, соответственно — окна вставлять. По месту — разные точки застройки будут иметь свои особенности. По специализации — люди будут делать несравнимые работы. Землекоп и плотник… разные таланты. А без специализации — не будет роста производительности. По времени: всякое изменение требует столь длинных переговоров…

Всё наперёд проговорить нельзя — слишком много «новизней».

И что делать?

При уравниловке — артель подстраивается под самого тупого и ленивого, при индивидуалке — нет средств проконтролировать каждого.

А опыт сесесерии на что?!

Вместо артелей — бригады. Принцип всеобщего консенсуса — долой. Равенство — долой. Выборность начальников — долой. Есть бригадир. Который несёт персональную ответственность. Передо мной. И обладает достаточной полнотой прав. Как по приёму в бригаду, так и по исключению, как по поощрению, так и по наказанию.

Фактически — строится стая. Со всеми свойственными такому способу группового выживания, социальными ролями. Конечно — без крайностей и патологий. «А четвёртого, толстого — съели» — не надо.

Бригадир-объект-наряд-инструмент-работники.

Конечно, аутсорсинг — привлекательнее. Взял подрядчика, указал ему требуемый результат. Пусть крутится. За свои деньги. В чём и проблема — у меня нет людей, обладающих достаточным собственным капиталом, чтобы поднять такое дело. Дать им? Аванс, предоплата? А толку? Те же заморочки с артелями, то же самое отсутствие рынка рабочей силы. Плюс ещё куча проблем. У них. И у меня — соответственно.

Поэтому — бригада. Вперёд, ребята. Как и кого «бугор» выгоняет — уже показательно. И про выгнанного, и про выгнавшего.

Лентяи, бездельники, бестолочи попадали под плотный контроль своих товарищей. И, либо начинали работать в силу, либо, после пары переводов или эксцессов, оказывались «на кирпичах». Либо, не без этого, просто дохли, загнобленные коллективом.

К этому моменту я уже видел потенциальных бригадиров. Опыт зимовки на Стрелке выявил достаточное количество ярких личностей с лидерскими свойствами.

Из этих людей — бригадиров, мастеров, начальников — начала формироваться вторая волна (первая — Пердуновские ближники) моей «стрелочной элиты». Не связанный ничем — племенными, сословными, родовыми — ограничениями я мог выдвигать людей, исходя из результатов их труда. Странно ли, что позже, когда у меня появилась возможность, наиболее успешные из них получили боярские шапки.

Первые площадки были, естественно, Кудыкина гора и два других поселения эрзя по соседству. Почти сразу мы принялись за реконструкцию «Лосиного городка». Чуть позже пошли и другие марийские, эрзянские и мещерские селения.

Как правило, мы использовали туземные селища, понимая, что люди до нас выбрали это конкретное место для жилья, имея на то основания.

Почти всегда такая реконструкция сопровождалась существенным расширением. Ибо плотность использования земли русскими землепашцами выше, чем более охотничьими племенами аборигенов. Часто такое селище разрасталось до села (село — поселение с церковью, 60 дворов — церковный приход в Российской империи) или до города (от 120 дворов).

Притом, что на самой «Святой Руси» размер сельских общин постоянно сокращается с аж до-княжеских, с племенных времён, и ныне типично 3-10 дворов.

Причина такой разницы — в источнике решений. Во мне. Мне существенно проще, быстрее и дешевле построить одно село в 60 дворов, чем 20 — по 3. Это ещё не урбанизация, это — концентрация сельского населения, один из первых шажков.

Я не навязываю — как можно навязать крестьянину место жительства в дикой местности? — Я предлагаю. Но… а куда он пойдёт? В мордву? Где перед каждым уважаемым человеком несут головы врагов? Где нельзя жениться тому, кто не убил человека?

Ладно, пошёл. В чисто поле. Чтобы там выкопать землянку, валить лес, сушить его, раскорчёвывать пашню… И всё равно, после нескольких лет напряжённого труда он не будет иметь такого подворья, которое у меня мог бы получить сразу.

За эти годы девушка, к которой он сватался — уже замуж вышла, детей нарожала. А он так и бобылюет. Потомства от таких… мало остаётся.

Предлагаемая структура подворья, селища требовала кучи вещей. От огнеспасательных досок до трехполки. Задавала иной образ жизни, другой уровень навыков общения с окружающими. Одно дело — три хозяина, батя да два сына. Здесь все роли — от рождения. Другое — 60 мужиков. Да ещё из разных народов, с разными навыками.

— Гля! Петруха-то втрое сена накосил! Здоров мужик.

— Да не, то у него коса — «воеводовка». Не наши горбуши.

— Дык… а чего ж мы воеводовками не косим?

Или:

— Ой, Матрёна, капусточка у тебя славная, в хрусточку.

— А ты присылай свою. Научу — будет и твоя такую делать.

Множество приёмов той извечной технологии, которая называется «крестьянская жизнь» стремительно, взрывном образом, распространялись в новых общинах, сталкивались, конкурировали между собой, дополняли друг друга. Множество «исконно-посконных», «как с дедов-прадедов заведено» — повседневно, наглядно сравнивалось с множеством таких же, только от других «дедов». Я и не делал ничего, а пресловутая производительность труда росла сама по себе. Просто от сравнения с успешными соседскими образцами, от интенсификации «обмена технологиями». И в эту, взрыхлённую уже их собственными изменениями, почву общественного сознания — куда легче ложились многие мои новизны.

Такое поселение, развернувшись в полный размер, давало от 5 тысяч пудов хлеба за сезон. Узел из 3–5 таких селений, связанных дорогами, прежде всего — речками, позволял разумно поставить и загрузить мельницу. А не сваливать эту тяжёлую работу на женские спины. Появлялось рыночное пространство для специализации: кузнец, гончар, коновал, учитель…

Ещё: ослабление инбридинга. Непрерывного, столетиями закономерного вырождения русского народа. В малых общинах очень много детей рождается от секса между близкими родственниками. Инцест как элемент национального образа жизни.

Православие на «Святой Руси» старательно разваливало прежнюю племенную систему табу. Элементом которой были «дуальные фратрии». А жёсткого католического запрета «на четыре колена» — не установило. Да, «Устав» даёт ограничения в этой части. Но они слабее католических. А правоприменительная практика: огромные размеры приходов и маленькие — общин, приводят к тому, что… что количество дурачков и «инвалидов от рождения» — бьёт по глазам.

В большом селении можно не только сказать:

— Вот так — нельзя.

Но и надеяться на исполнения запрета — есть физические возможности.

Снова, как когда-то рассуждая о «белой избе», я нашёл «точку опоры»: способ расселения людей. И начал, частью — принуждая, частью — предлагая, частью — способствуя, заменять и 3–5 избяную русскую деревню, и марийские или мордовские «вели» — своими «мега-выселками».

Для чего потребовалось построить конвейер, градостроительную цепочку — набор специализированных бригад, реализующих последовательность технологических операций, приводящих к созданию поселения определённого типа, размера, свойств — в состояние «под ключ». Точнее, достаточно близко к этому.

Несколько позже такие бригады разрослись, каждая стала «городовой цепью». И элементом жизненного пути многих новосёлов. Такие «цепочки» одновременно и отсеивали негодных, и адаптировали к моим нормам жизни годных, и создавали им качественное жильё. Плата в рассрочку за полученное жильё, заменяла часть государственных налогов, позволяла мне вновь и вновь поддерживать функционирование этих «цепей», создавать новые.

Говорят: «Война сама себя кормит». У меня: «стройка себя кормит». И ещё чуток остаётся.

При имеющемся «личном составе» новосёлов у меня не так много полноценных работников. Что заставляет несколько… менять стереотипы гендерного и возрастного разделения труда. По сути — просто «увидь человека». Без традиционно навешиваемых этикеток. Мне, как полному дерьмократу и либерасту из эпохи всеобщего равенства и гумнонизма — прямо карты в руки.

Все люди — равны. Поэтому и «пупок рвать» — вровень.

— Эй, бабушка! Что ж ты так тянешься? Ты по воду сходила — пол-дня перевела.

— Дык, эта, государь ты наш яхонтовый, стара я, ножки-то уже не ходят, глазынки-то уже не видят. Вёдра-то таскать-то уж и неподъёмно. И ходить-то — далёко. И снегу-то — глубоко.

— Тю! Нашла об чём грустить! Дам я тебе службу. И ходить ненадобно, и снега не видать, и сама в тепле.

— Ой ты спаситель! Кормилец-поилец-милостивец! Эта… а что за служба така?

— А вона. Доски тереть.

— Дык… я ж…

— Бег-гом.

Эту фазу отмирания традиционного гуманизма я проходил ещё в Пердуновке. Чёткое осознание того, что все больные, калечные, ущербные, старые, взрослые… только удобрение. Для их «цветов жизни».

Эти люди, за немногими исключениями, не смогут принять моих порядков. Неважно — хотят или не хотят — не смогут. Просто — поздно. Лучшее, что они могут сделать — умереть. Принеся мне максимально возможную пользу. «Мне», потому что я организую здесь изготовление всяких «польз». И дальнейшее вложение в их детей и внуков. Или — не в их, но тоже — в будущих людей.

«Для биологического прогресса нужна смерть индивидуума. Для социального — смерть поколений».

Нынешнее поколение — умрёт. Без вариантов — все предшествующие и последующие тоже вымерли. Эти — чуть быстрее. И с большей пользой.

Оптимизация: минимизация потребления при максимизации отдачи. Путём интенсификации труда.

По сути: чем человек дальше от того идеала «мой человек», который сформировался у меня в мозгу, чем он мне менее интересен, тем сильнее, интенсивнее я выжимаю из него его физические силы, тем скорее он умрёт. На общих работах или «на кирпичах» — не существенно.

О-ох… Где ж там мой гуманизм? Жив ли ещё? А либерастия с дерьмократией… Не завонялись?

Чётче, Ваня, скольких истощённых детей ты готов похоронить по критерию — сквозняки в помещениях? Тогда — делай доски.

Несколько бабушек заменяют собой команду пильщиков в нашем «нижнем складе».

Здесь у каждой пары — «лицевой счёт». Не выполнил «урок» — получи… репрессии. Из 12 человек через два месяца остаётся одна. Достаточно крепкая, чтобы всё это пережить, достаточно умная, чтобы видеть работу товарок, достаточно злобная, чтобы организовать техпроцесс. Хоть и неграмотная, но я ставлю её бригадиршей.

— Как поживаешь, бабушка? Спина не болит? Ноженьки? Глазыньки?

— Спаси тя бог, воевода. Разошлась-то спина. Ходить-то мне некуда, в тепле сижу, под лампионом твоим. Ты лучше вели дурню, который пилы точит, плетей дать. А то мои новенькие-то трудницы — мозоли набивают, тупые-то пилки таская.

Не проблема: чудак, не способный наточить и выправить пилы в срок — отправляется к строителям в «Лосиный городок». Не в тепле у станка — инструментом водить, а в лесу топором — дерева ронять. Где вскоре и погибает — поленился от падающего дерева отскочить.

«Каждый выбирает по себе…».

Прежние пильщики пошли в разные места. Одного из них…

— Ну и имячко у тебя. Колотило. Откуда такое?

— Дык… ну… помолоду бывалоча…

— Понятно. Грамотный?

— Это… ну… прежде-то… а ныне…

— Понятно. На, чти.

— У… уло… же… ни… жение…

— Понятно. Уложение об устроении поселения. А вот это — Уложение об устроении жилого подворья. Иди-читай, разбирайся. Завтра к вечеру придёшь. Проверю — понял ли. Будут вопросы — спросишь.

— Эта… ну… а на что оно мне?

— У тебя не гнётся правая нога. Талантами какими особыми — не обладаешь. Остаётся только заслать тебя на лесоповал. Там ты умрёшь. Я этого не хочу. Поэтому даю возможность жить и благоденствовать. По возможностям твоим. Будешь тиуном в Балахне.

— Хто?! Я?! Где?! Гдей-то такое?! Да ни в жисть, да я ж…

— Точно. Ни в жисть. Выбор у тебя — проще не бывает. Или ты — живой тиун. Сытый и весёлый. С молодой женой в добром тереме. Или — мёртвый лесоруб в ледяной могиле. Иди. Колотило. Чтоб к завтрашнему вечеру всё… в мозги вколотил.

Я уже рассказывал, что у меня есть привычка перед сном надиктовать что-нибудь из «умных мыслей». Потом такие монологи по теме собираю и правлю. Один из результатов такой «постельной деятельности» — вот эти «Уложения…». Есть ещё несколько… нормативно-методических материалов.

Нелегко. Изложить просто, однозначно, коротко… Больше 4 страниц, разворота согнутого большого листа — не поймут. Без картинок — об обратной перспективе я рассказывал. Только планы и разрезы. Крупным шрифтом — кегли шестёрки здесь просто нету, считается грязью. «Чегой-то тут понизу испачкали?». А потом подсунуть Трифене: текст идёт как диктант или упражнение по чистописанию для учеников. Не прогрессивно? А мне — плевать. Но десяток-два-три гожих экземпляров — диктант даст. Больше пока — не надо.

А типографию?! — Ну вы спросили! Вот я тут сразу! Свинца накопаю, литер наплавлю…

У меня нет сил делать типографию. У меня забиты все бараки, все пригодные для проживания строения. О моём личном тереме… «Сапожник — без сапог».

…

Через пару недель после моего возвращения с Ветлуги, тот же обоз, только больше, привёз вторую партию мари. Эти — из «дезертиров». С ними пришла и часть «горных». Поселенцев — в обработку, с гостями — расплатились. Отдал им последний короб Пердуновских прясленей. Они в таком восторге были! Это у нас они по полтыщи на гривну — уже хорошо. А у них — втрое, в цену векшицы.

Довольны мужики:

— В каждый дом по колечку попадёт! Весь народ тебе спасибо скажет!

Почему — в каждый дом? Как они среди своих добычу делить будут — раздавать, продавать, дарить…?

— Господа оны. А не хотите ли ещё?

— Хотим! Хотим! Но не как давеча…

— Не забота. Не хотите как давеча — давайте иначе. Славы вы поднабрали: унжамерен — били, «луговым» — мозги вправляли. Не хотите ли русской крови попробовать? Ну и хабаром кое-каким…

Илья, который с обозом пришёл, аж присел. «Вот она, сущность изменническая, где вылезла! На своих, на родных, православных — набродь поганскую наводит!».

Продолжаю:

— Тут недалече, день ходу, в моих землях, явилось кубло воровское. Не хотите ли позабавиться? А то у меня руки не доходят.

Старший из онов интересуется:

— А что там за места да сколько супротивников да…

— Драгун! Карту! Рисовано со слов местных. Вот Волга, здесь пристань — лодка их лежит, тут холм — дозорный сидит, тут ватажковый обретается, тут они забор строят, тут брёвна кучей лежали… Расскажи гостям подробнее.

На другой день в ночь тот же обоз повёз «горных» и моих, во главе с Чарджи, вверх по Волге.

Засиделся ханыч, надо и степному беркуту полетать, крылья поразмять. А в пару к нему Салмана. Этому тоже полезно «на крыло становиться». Хоть и страхолюден, а не дурак. Ещё ребятишки из нашей молодёжи.

«А кто это у нас вражьей кровушки не пробовал?».

Илью в «за кампанию» — ему ж надо чего-то муромскому Живчику… стучать.

А, ещё этого… твердило, хлебало, покатило, щекотало… Вспомнил — Колотило! С тем, чтобы он принял на себя обязанности тамошнего тиуна, управителя всего, что там после боя останется. И предоставил мне свои предложения по построению доброго поселения. С солеварнями.

— Господи! Да я ж…! Да никогда ж…! Да ведь же ж…

— Не жужжи. Я знаю. Но деваться нам с тобой некуда. Других, более гожих, нежели ты — не видать. Поэтому пойдёшь, посмотришь, подумаешь, сделаешь. А ежели нет… Тогда я тебя, Колотило, так заколочу! Или — защекочу? Мда… Не надо нам этого. Сделай хорошо. Пожалуйста.

Честно говоря — надо бы самому сходить. Надо посмотреть место, прикинуть точки для каптажа, для варниц… Но под снегом — много ли я увижу? Пусть сначала — общая подготовка. Жильё, пристань, склады…

Проще: меня задолбала эта средневековая романтика! С этими идиотскими племенными да разбойными набегами! Почему всё время я?! Нашли крайнего!

Конечно, я понимаю, что это-то и есть суть существования всякого русского князя. Да и не русского — тоже. Сбегал, побил нехороших — честь тебе и слава.

Ура товарищу князю!

Скучно. Правильно спрятался за сугроб или нет? Попал стрелой в сердце или рядом? Обходил избушку слева или справа? Надоело. Я этого поделал, увидел, что получается — хватит. У меня тут куда интереснее, у меня «котёл булькает», «щи варятся». Новый супчик. Из людей, ешей, кудов, родов, племён. А я поварёшкой помешиваю, приправы по вкусу добавляю…

«— Скажите, а салат сегодняшний?

— Я вам больше скажу: он еще и завтрашний!».

Этнос свеженький! Ещё — недоваренный! Хотите ложечку?

Отряд вернулся через три дня. Все довольны — потерь почти нет, хабар взят, нескольких пленных притащили, селеньеце почти целое, там часть местных мещеряков оставалась, тиуна моего приняли без вопросов. А какие вопросы, когда рядом с дядей полсотни добрых молодцев с топорами да с саблями?

И я тут же отправляю 4 марийских еша. В Балахну. На поселение. Из разных волн мигрантов. А оттуда вывожу пару уцелевших семей в Лосиный городок. Мещера там отродясь не живала. А теперь будет.

Зачем? А я ж рассказывал: провожу этногенез методом рассыпания и перемешивания.

Глава 392

И вот я во всём этом. Не считая всего остального и тоже очень интересного.

И тут приходит новый вождь Яксерго.

Мда… Как-то густовато пошло…

Не сразу. «Сразу» в Средневековье — только кошки родятся.

Сработали куча «повешенных прежде ружей», «построенных цепочек», «завязанных ниточек»…

Проще — сработала «паутина мира».

Я ожидал от «уток» полноценной вендетты. «До последнего человека». «И как один умрём…». Но не учёл одной чисто местно-племенной особенности.

Заявляется кучка кудатей-уток к дальнему нашему селению, и начинают тамошних марийцев-лосей ругать и стыдить. Типа:

— Ах вы такие, плохие, нехорошие — со «Зверем Лютым» снюхались.

И дальше шпарят прямо по Евангелию: «Разве ваши сёстры не замужем за нами?».

Марийцы им пристойно отвечают: алаверды. В смысле: мари и эрзя — дуальные экзогамные фратрии. Ваши сёстры — там же. А вот вы, такие-сякие, нас — унжамеренам на съедение бросили.

Я уже говорил, что между племенами есть давние отношения. Сложные. Восходящие ещё к тем временам, когда они все отпочковывались от прародительницы-медведицы. То есть, классовая борьба и экономическая выгода — конечно рулят. Но — весьма деформировано. Потому как влияние былин, сказок и эпосов — очень сильное. Поскольку в них — все верят. И по вере своей воздают окружающим.

«Поработив» целиком марийский «род лося», я стал, в глазах окружающих племён — главой этого рода. А, с учётом брачных связей между мари и эрзя — родственником.

«Эй, родственник! Афоня мне рупь должен!».

В смысле: не основание для «любви и согласия» — родственные кланы постоянно воюют друг с другом во всех племенах. Но уже — не «чума ходячая». Сила, чужая, опасная, но… можно разговаривать. Не — «собака бешеная».

А разговаривать — надо. Потому как «Зверь Лютый», истребив унжамерен и подмяв под себя юго-восточные тиште мари, может и на «уток» снова пойти. А там и «петухам» попадёт.

То, что я ни за что не полезу в здешние дремучие леса — они не понимают. Леса как леса. Они же в них живут!

Раз — можно, значит — нужно. Разговаривать. Хотя бы — чтобы узнать намерения. Ну и прочую шпионскую инфу: сколько, чем вооружены, как обучены, какие хитрости готовят…

На четвёртый раз после первого явления кудатей пришлось и мне идти. Побеседовать с новым азором (вождём) «уток».

«Ошибка у него в одном:

Он голос путает с умом».

Этот — тоже путал. Бедняга разрывался между Салманом — здоровенным, страшным, в блестящих доспехах, басовитым — и Николаем в дорогой парчовой шубе, с внятным, громким, «хозяйским» тенором. Когда ему указали на меня — не поверил, обиделся, решил, что над ним насмехаются. Пришлось снимать мисюрку, подшлемник, косынку — хвастать своей лысой головушкой.

Поразительно, но вся округа наслышана. Что у меня поташ делают — им плевать, а что у меня волос не растёт — даже медведи в лесу в курсе.

На морозе… — не здорово. Пришлось… зайчиков по-пускать. Убедился. Но ещё долго он вдруг упирался взглядом в моих сопровождающих — всё никак не мог понять: ну почему этот молодой, серенько одетый парень — «Зверь Лютый»?!

Дядя, честно: я и сам не пойму. Просто Иггдрасилом вот так зашпындорило.

Снова та же проблема: как они говорят. Не в смысле языка, не в смысле — что. В смысле — «как». Постоянно хочется уйти. Сделать чего-нибудь полезного, посмотреть чего-нибудь нового. В каком-нибудь другом месте. А потом я вернусь, и вы мне всё, вами сказанное, но в двух словах…

— В те давние-давние времена, когда земля была богата, зимы тёплыми, а люди и звери говорили на одном языке…

Понятно, что «зверский» язык был эрзянским.

Вопрос: на каком языке Создатель сказал: «Да будет свет!»? — Да на том же! На нашем, племенном. Трибоцентризм называется. «Тейповое мышление». Вот в нашем тейпе — люди! А в остальных… так, унтерменш. Хуже зверей — звери-то в старину по-нашенски балакали.

Прерывать нельзя, уйти нельзя… Кому нельзя?! Мне?!

— Кор-роче, азор-р! Что ты с под меня хочешь?

Только хуже стало. Подскоки, упрёки, намёки, экивоки… Я — не дипломат, факеншит, средневековый!

— Николай, Илья — выслушайте их. Мне от них ничего не надо. И я им ничего не дам. Будут наезжать — гоните в шею. Дойдёте до конкретики — позовёте. А я в селение пойду. Похоже, наши на стропилах экономят — плосковатые крыши делают.

Азор обиделся и ушёл. Потом был второй заход — уже без меня. Потом третий. Потом… по Калевале: «А на третий день, на четвёртую ночь — понял он…».

— Вы хотите назад свои селения? — Нет. Вы хотите виру за убитых в Каловой заводи — нет. Вы хотите освобождения полона, взятого в Кудыкиной горе — нет, вы хотите плату за эту землю — нет. Что ещё вы от меня хотите?!

— Э… ну… хлеба.

— ?!

— А ещё аксамитов, паволок, шелков, мечей, сабель, ножей, золота, серебра, поясов дорогих, шапок, халатов…

— А в морду?

— В морду, в мешках, в тюках, санями… Э… чего?!

Это — не чисто эрзянское, не чисто дипломатическое. Так, методом последовательного приближения, половинным делением от двух идиотизмов — продавца и покупателя, строятся все переговоры — и торговые, и дипломатические, по всему средневековому миру. Люди совершенно не ценят своё время, профукивают свои жизни. Зато — общаются.

Но ключевое слово прозвучало — «хлеба».

Всё-таки, война сильно прижала местные племена. Они — богатые, но — голодные. Тряпки и блестяшки — есть, а хлеба — нет. Жадность и глупость заставила их всю прошлую зиму кормить армию эмира в Бряхимове. Позже движение больших воинских масс распугало в здешних краях людей и зверей.

«День — год кормит» — русская хозяйственная мудрость.

Несколько таких «кормящих» дней были упущены. А напоследок я добавил. Избиением разных атей и сумбурной откочёвкой выживших на зимовья.

— Гоже. Тащите барахло — заплатим хлебом. И другими нашими товарами. И вот ещё. Присылайте мужиков с топорами. Найму лес валять.

Дальше — сплошные «лабы с коллоквиумами». Всего личного состава нашего торгового техникума имени Николая. От: «как при первом взгляде отличить продавца от пустобрёха», до: «увязка саней с грузом при движении по пересечённой местности зимой».

Я, честно, и половины его хитростей не знал. Николай это усёк, напыжился, загордился. Молодец мужик, классно работает. Но надо малость «спешить»:

— Николай, что-то наши горшки не берут. А давай мы им «третий бесплатно» сделаем.

— Э… Ну… А это чего?

У меня два амбара Горшениной продукцией забиты. Когда новосёлы приходят — мы оттуда берём. Амбары пустеют. Потом Горшеня, спешно, как на гонках, их заново набивает. Успокаивается и возвращается к своим поливам.

Когда «утки» начали менять «подарки эмира» на наш хлеб — мы цены несколько… подвинули. Впятеро. В каждую сторону. Как купцы рязанские пытались. Но мы вынесли на торг ещё и свои изделия.

— Горшочек? Чёрнолощёный? Хорошо. Пожалуй, возьму один.

— Возьми два. И третий — даром.

«Жаба» — великая сила. Особенно — у «простодушных дикарей». Которые всей своей «простатой души» только и мечтают меня нае… обмануть. Страстное желание, которое, как им кажется, исполняется. Даром же! Халява же!

Все довольны. Все — лучатся доброжелательностью и истекают приязнью. А остаток хлеба, который они могли бы взять вместо этой посуды, переходит на следующий торговый день.

Конкретный покупатель реагирует на красоту, на скидку, вовсе не на реальную нужду своего кудо. Была бы у них монополия, власть, государство — они бы на такие штучки не покупались бы. Они бы сами меня… развернули. Как я взул рязанцев.

Но… демократия форева! Каждый кудатя сам решает за своё кудо. А он сам, своим желудком — чувствуют голод последним. Зато есть другие приоритеты:

— У тебя внучек любимый есть?

— Как не быть. Трое.

— Так возьми им в подарок коников. Глиняных, крашенных. Не дорого — по лисице за штуку.

— Не, хлеба нужно.

— Смотри сам. Но… внучки таким редким подаркам — рады будут, дедушкиной заботе — по-умиляются. У других-то, у внуков — такого и близко… А для тебя… только тебе одному… но чтоб никому… особая… у нас говорят — акция. Третий — бесплатно. Даром! В уважение, значит. Чтобы у каждого внучека — свой коник. Чтобы в дому твоём, стало быть, было мирно да радостно. Мы ж тебе зла не желаем, пусть детишки порадуются.

— А, ладно, давай!

Годовое потребление хлеба хоть в 12 веке, хоть в 21 — около 7 пудов в зерне. У меня на Стрелке доходило до полутысячи голов. Но не постоянно, и состав другой — не средне-статистический. Ещё, чисто из-за моих привычек, люди предпочитают есть ржаной хлеб с отрубями, а не пшеничный тонкого помола. Не знаю насколько это их личное желание, но иначе… не кошерно.

— Господин Воевода — сам! Чёрный хлеб ест, а ты…!

А за пшеницу эрзя дают втрое, у них и в хороший год пшеница — малая часть. Снова: были бы на торгу простые мужички — брали бы «числом поболее, ценою по-дешевле» — у каждого свои детишки по лавкам сидят, в пустом горшке ложками дно скребут. А вот кудате… Ему лучший кусок. Всегда, без вопросов, «как с дедов-прадедов заведено». Так пусть «лучший кусок» будет ещё и просто лучше! Решать-то именно тому, чей «рот радуется».

Патриархальная демократия — отнюдь не всеобщее равенство. Люди-то разные. «Человек в авторитете» и кушать должен… «авторитетно».

Как пищевые привычки связаны с социальными ролями… да хоть на шимпанзе посмотрите.

«Торговый баланс» всё больше перекашивает в нашу пользу. А ведь я ещё всяких штучек из европейско-американско-русской торговли с туземцами не применяю. Их же ещё и спаивать можно!

Баланс — перекашивает. И тот кудатя, который коников внукам покупал, приводит трёх мужиков.

— Вот, Воевода, три работника. Сколько дашь за них?

— Ничего. Им — корм. Много. Работа — дерева валять. Инструмент и одёжка — своя. Старшой — мой.

— Не, ты обещал — хлебом заплатить.

— Я тебе обещал? Лучшие работники получат награду хлебом. А вот твои… как наработают.

Купивший глиняных коников кудатя не только отдаёт мне в работу своих… однокудотников, но и старательно, всем своим авторитетом, промывает им мозги по теме: работать надо хорошо, лучше всех, Воеводу и его людей слушать. «Не осрамите, братцы», а то вернётесь — ужо я вам…

Больше сотни лесорубов-эрзя начали валить лес на указанных мною делянках. Возле Стрелки, по Ватоме, на Ветлуге, в Балахне… Это было крайне необходимо — своих лесорубов мне уже пришлось перевести на другие дела: в начальники, в обслугу, в мастера, в строители… Нет людей!

Только эти, «отданные на прокормление», лесорубы эрзя вывели нас из состояния «с марша в бой». Точнее: «упало — положили». Только с этого момента мы смогли начать, в существенных объёмах, накапливать деловую древесину «правильно» — давая вылежаться и высохнуть.

Разница между работой с сухим и сырым лесом не только в допусках или «куда поведёт». Даже просто удар топором по сырому бревну и просохшему до звона… Приходилось позднее и «мастеров» этого года выучки… подправлять.

Надо ли пояснять, что кроме самой работы, случались и разговоры. Пропагандистские…

— Илья, ты ж их наречие знаешь? Поговори. Насчёт того, что жить — лучше под моей властью. Что «Лютый зверь» — «уткам» не враг. А у меня — и бабы свободные есть. Ежели кто надумал жениться. И вон — новосёлам хоромы ставятся. Конечно, по-первости — тяжело с непривычки. Но потом-то…

Нас трясло, колбасило и растопыривало. Вслед за первым обозом с марийскими «дезертирами» пришёл второй. Потом — совершенно больные, оголодавшие «вдовы и сироты» из ветлугаев, которых тамошние роды не приняли. Потом — просто марийские дети, отданные «в люди» от бескормицы. Отданные «в люди» — мне, «нелюди», «Зверю Лютому». Потом — ещё…

«Новосёлы» появлялись не только с востока, но и с запада. Могута, шастая по Заочью, наскочил на посёлок мещеры, управляемый беглыми «конюхами солнечной лошади». Выбитые с Муромских земель, они перебрались через Оку и подмяли под себя местных.

У Могуты в той прогулке большинство было из новонабранной молодёжи. Среди мальчишек мари есть очень толковые охотники.

Что не удивительно.

Но из-за неопытности ребятишек тихо разойтись с «конюхами» не удалось — двух мальчишек подранили. Один — тот пацан, который мне дорогу на Усть-Ветлужскую горку показывал.

Тут Могута озверел.

Могута — прекрасный, очень мирный, спокойный и добрый человек. Лес вообще сильных эмоций не любит. Иди, смотри, улыбайся. Будь настороже, но ласково. Ни сильная храбрость, ни сильная трусость…, а уж сильная гордость… в лесу?! — Тропка к собственной погибели.

Но Могута нагляделся на мои… военные экзерцисы этой зимой. А ещё он очень внимателен к своим подопечным. Даже больше, чем я.

Короче: «конюхов» не стало. Двоих притащили связанными и кинули Ноготку в подземелье. Учебный материал для его подмастерьев.

Остатки населения освобождённого поселка — сюда. Для санобработки, фильтрации и «пропускания через грохот». Пяток марийских семей, уже прошедших эту процедуру — туда. С моим новым тиуном.

«Всеволжск размножается почкованием» — таки да. И очень — энергично. У нас каждая неделя — «вербная».

По собственно производству — идёт тиражирование. Прежде всего — подворий и целиком селений по моим стандартам. Сами эти стандарты нарабатываются и формализуются. В форме инструкций, уставов, тех же «Уложений…». Плюс, естественно, вся начинка: печки-лавочки… Кое-какая наработка более отдалённого задела: прялки, хохлома, сортировка зерна на посев…

Тут… тут я всегда неправ. Народ меня не понимает и постоянно бурчит:

— А может — ну его? А может — позже? Лучше же дать людям отдохнуть! Сделаем всем хорошо, а уж потом, когда всё устроится…

У меня никогда не будет — «всё устроилось»! Если я не вижу как сделать лучше — всё, спёкся. Пора в «за печку». Так будет всегда. Я буду здесь, в Всеволжске, делать что-то новенькое. Более-менее истерично, напряжно, «пожарно». Потом оно будет тиражироваться, распространяться «для всех». А здесь будет что-то ещё, что-то круче.

«Нет в жизни совершенства». И не надо! Потому что «совершенство» — конец. Остановка. Смерть.

А мои… по-бурчат и перестанут. Даже не из страха перед «Зверем Лютым». Типа: кинется — хрип вырвет.

У меня уже есть репутация. Вот среди этих людей. В которой страх, прямо скажу — смертный страх, вплоть до обмороков — только элемент. Важный. Для некоторых — главный. Но только кусочек. Другой — абсолютная уверенность в защищённости.

— Как бы оно не было, а Ванька-то плешивый завсегда выкрутится. Уж сколь примеров тому. И своих — вытащит. Богородица щастит.

И — в моей правоте.

— С виду — хрень-хренью. А сделаешь — ё-моё! У Воеводы — завсегда так.

И люди — уже сотни людей! — вместо обычного, привычного, «что было, то и будет» делают моё. В этом мире — невиданное. Вот — прямо сейчас, вот на ужин — не нужное. Нужное — мне. В нужное мне время.

В 21 веке приличные страны тратят на НИОКР 2–3 % ВВП. Но мне-то естественно применять нормы отраслей «около-компьютерного взрыва». А там — 20–30 %. У меня идёт процесс создания одновременно и экстенсивной, и инновационной экономики. Мне приходится не только выжимать из людей всё, чтобы, например, они быстрее и лучше строили нормальные «белые печки» привычного мне «русского типа» образца второй половины 18 века. Но и — «на шаг вперёд».

— Альф, у тебя толковый мальчонка найдётся? Думающий и не зашоренный. Давай его сюда. Смотрите. Любая печь состоит из топливника, конвективной системы и дымовой трубы. Задача топливника — полностью сжечь топливо, конвективная система — для поглощения выделившейся теплоты. Дымовая труба — для создания «тяги».

— Воевода, чего это ты? Мы ж их делаем!

— Делаете да не понимаете. Вы делаете нормальную русскую печку. Она — канальная. Горячий воздух из топливника последовательно протаскивается по дымооборотам, вертикальным и/или горизонтальным, передавая стенкам печи тепло. Так?

— Ну. Я ж говорю — мы ж про печки всё знаем!

— Альф, потом дашь своему выученику наряд вне очереди. За «всё». Про печку «всё» — знает только Господь Бог. А мы все — чуть-чутушную малость. Дальше. Кроме канальных печек бывают бесканальные.

— К-как это?

— Второй наряд — за то, что старших без разрешения прерывает. Костёр видел? Как от него дым уходит? В бесканальной печке — аналогично: струйка горячего воздуха в окружении холодного, поднимается, а струйка холодного в окружении теплого — опускается. Что из этого следует?

— Ну…

— Понятно. Если накрыть костёр колпаком — холодный воздух не сможет «продуть» нагретый колпак. У донца колпака изнутри — всегда будет оставаться воздух — горячий. Колпаковые печи как бы имеют собственную «воздушную задвижку» — менее чувствительны к неаккуратной эксплуатации. Протапливается она за полчаса-час. А не три. Ещё: колпаковые печи обладают очень небольшим сопротивлением потоку, что позволяет делать печи с невысокими трубами. Кирпичник, итить тебя… Трубу в половину меньше ростом — ты всё про это знаешь?!

— Я… ну… эта…

— И я про то. Вот так делается «русская теплушка». Двухколпаковая печка. Вот эта часть работает всегда — для готовки пищи. Вот эта — зимой, для отопления. Сюда, в топливник — дрова. Да хоть что! Она — и с соломой, и с кизяком работает. Отчего у нас люди печки не любят? — Угореть боятся. Здесь, смотри, прямой ход. Сюда и сюда задвижка — топливник проветривается, а печка не стынет.

— Эта… А чем нонешняя-то хужее? Ну, научить их. Чтобы, ну, топили правильно.

— У нонешней — низ помещения, пол плохо прогреваются, стены внизу отсыревают. И жрёт она в 2–3 раза дров больше. Нынче нам дрова эрзя рубят. А когда сам да на своём подворье… кому охота попусту горбатиться?

— Дык… ну… понятно. Тута — топливник этот. И, вроде, всё.

— Невнимателен. Я сказал — два колпака. Один — как обычно, на поде. А второй где?

— Ой… Дык… Ну… Тута.

— Молодец. Снизу от пода. Крышка нижнего колпака есть основание пода верхнего. Как эту крышку сделать?

— Эта… А ежели… ну… Как в здятной печи — кружало и прокалить.

Я рассказывал: когда делают глинобитную печь — здят — делают такой… плетёный из прутьев полукруглый туннель по форме печного горнила. Потом его обмазывают глиной или обкладывают кирпичом-сырцом и внутри запаливают дрова. Глина твердеет и становится печкой. А корзина из прутьев — выгорает.

— Можно. Но не нужно. У нас есть хороший прокалённый кирпич. Ставим столбики. Сюда же ничего совать не надо. Только горячий воздух будет между ними ходить. Они нагреются, и будут тепло сохранять. Их перекрываем. Свод делаем чуть… выпуклым. А вот под — гладеньким. По нему горшки таскать будут. Всё понял?

— Ну-у…

— Не нукай. Откуда труба должна идти?

— Ну… ой… э-э-э.

— Труба — от того места, где горит. Вот отсюда. Снизу. Тут — шесток, устье, перетрубье. Тут заслонки. Вот печная, вот воздушная.

— Дык… ну… Всё понятно.

— Я за тебя рад. Потому что мне — куча ещё непонятного. Я показал самую простую систему. Их… штук пятнадцать. Одна другой краше. Сюда, куда-то, надо бы посадить водогрейную коробку. Чтобы в дому всегда была горячая вода. Железа… пока нет. Но надо понять — куда. Здесь надо бы сделать отсыпку. Из песка речного? Если работает только верхняя половина, то два варианта: или горят дрова в топливнике и горячий воздух идёт в верхний колпак. А дальше куда? Или дрова горят прямо в горниле, как в обычной печке. Горячий воздух уходит не в трубу, а вот по стеночке, остывает и… и вниз. Значит, в поде должны быть отверстия. Какие, сколько, где? Ещё. Что в русской печке, что в этой «теплушке» стенки «играют». Печной свод при нагревании расширяется и поднимается. От этого — трещины в боковых и задней стенках. В семидесятую долю вершка. Видел?

— Ну…

— Ну и? Мастер-ломастер. Печь сделал, а она сама себя ломает.

— Ну… эта… Так это ж у всех! Все так живут!

— Мне все — не указ! Думай! Ты! Как сделать хорошо!

Пусть думает. Базальтового картона у нас нет. Шамотный кирпич… если доживём. Но до двухконтурности… должен дойти.

— Сделать. Проверить, как оно работает. Понять ошибки и варианты. Повторить. 3–5 раз. Выбрать лучшее. Посчитать всё и записать. Там будет примерно 12 рядов, 1200 кирпичей, полтораста пудов глины и песка. Больше-меньше… смотрите. Думайте. Особо — по железу. С Прокуем потолкуйте.

Можно посчитать трудозатраты, или СО-два, или снижение заболеваемости, особенно среди маленьких и бесштанных… Не буду. Просто: «теплушка» — «правильнее». Сможем — сделаем. Для наших «пятистенок» которые начали ставить после бараков — самое то. «Теплушка» нормально греет помещение в 50 кв.м. А наши «хоромы» как раз близкой площади.

Кроме «НИОКРа» спешно, аж бегом, идут очевидные вещи: вышки поставили до Ветлуги, в Балахне. По Оке начали, как с «утками» помирились…

Где сигнальщиков брать?! На вышку нужно трое, вахта-подвахта, по 4 часа. Внизу ставим хуторки. Бабу, курочек, коровку, собачку… добавляем для хозяйства. Ну и прочее необходимое. По марийскому берегу Волги стало спокойно, можно делать. По эрзянскому… Не сейчас.

Повтор с модификацией принципа порубежных гостиниц. В Рябиновке мы это реализовали двумя постоялыми дворами на границах вотчины, на нижнем и верхних краях по Угре. Польза была очевидной — повторяем.

Я уже говорил: на Святой Руси нет нормальной пограничной службы. Есть «богатырские заставы» на «поганско-опасных» направлениях. Нету и пограничной таможни: мытари стоят в городских воротах или шляются по торгу. Меня это не устраивает. Здесь — особенно.

В договор между Андреем и Ибрагимом впрямую забито: «… а тому Воеводе Всеволжскому мыта с проходящих мимо Стрелки купцов не брать».

Вот эти слова: «мимо Стрелки» — я сам туда вписал. Государи, не доверяя ни друг другу, ни мне, требовали отказа от любого транспортного сбора. Оба посчитали эту формулировку — отказ от мыта на Стрелке — своей личной победой. Порадовались, погордились, «удобрились»…

Я же вежливый человек! Я же всегда согласный! Только уточнил мелочь мелкую: где именно «не брать».

Теперь вокруг Всеволжска разворачиваются две концентрические окружности. Ближние постоялые дворы. На Оке, на Волге — выше и ниже. Для купцов, для прохожих, для переселенцев. Посторонних в город пускать…? — Да. Если у меня будут на то — существенные основания.

Вторая окружность: таможенные посты на границах контролируемых земель. Тут я буду «драть мыто». Не на Стрелке! Договор — не дозволяет! А про Ветлугу — уговора не было.

Тут у меня погранцы и таможня. И, тут же — фильтры для прохожих и новосёлов. С осмотром, досмотром, промывкой и подстрижкой. Кому чего надобно. В соответствии с моими представлениями о «правильно». А «нет» — пшёл вон.

Снова: я ввожу в оборот понятие «санитарная безопасность». Смысл — туземцам понятен. Но практики применения, кроме как в условиях катастрофы, эпидемии — нет. У меня — чисто чуть-чуть маленькое дополнение. Совсем даже не обычное «святорусское» насилие над прохожим купцом. Не — имущественная конфискация, насильственное крещение, взыскиваемые налоги… Отнюдь! Просто банька с цирюльней! Принудительно предоставляемая услуга?

«— Вас постричь?

— Ага.

— Вас побрить?

— Ага.

— Вас поодеколонить?

— Ага.

— С вас триста рублей.

— Ого!».

Такая… двухступенчатая система фильтров. С очисткой от личного, лишнего и ценного.

Чисто для непонятливых: мне не нужна торговля. Не так. Мне не нужна здешняя средневековая торговля. Чтобы убедить нынешних купцов вести торг по моим правилам, не по старине, не «как с отцов-дедов» — придётся «взять их за горло». Понятно, что радости с их стороны я не ожидаю. Но… каганата, который смог, после походов Вещего Олега, устроить тридцатилетнюю торговую блокаду Руси — уже нет. А то, что нынче тут осталось… перетопчутся. Для меня критичен только один товар — хлеб. Всё остальное… к «предметам роскоши» я равнодушен.

Это обговаривается и планируется с Фрицем и строителями. Нижний пост по Волге выносим аж к устью Ветлуги. Понимая, что по правому берегу — эрзя. Отчего на реке могут быть… негоразды. Верхний — предполагаю к Балахне. Хорошо бы прихватить Городец… А то и Кострому… Это уже княжеские города. Как Боголюбский скажет… По Оке… не решил ещё. Хочется, конечно, к устью Клязьмы, а лучше к устью Теши — в стык к Муромским землям.

Не… Не прожую.

Ещё тема: мельницы. Всю зиму на Стрелке работали ручные меленки. На «пехлеванной тяге». Как-то джигиты и пехлеваны… заканчиваются. Под чутким Доменном руководством. Нужны новые двигатели. Менее… пужливые.

С весны заработают две водяные верхнебойные мельницы в оврагах. Рельеф позволяет построить высокие плотины. Третью, ветряную Фриц строит на «Гребешке». Первый в мире ветряк с горизонтальной осью! Лет через 20 похожую где-то в Голландии… или в Бельгии?

Не важно — наша первая. Для чего…? Честно — не знаю. Цель — отработка технологии, накапливание опыта. Ветровая энергия — нестабильна. А я тяготею к непрерывным, устойчивым производственным процессам. Чтобы такое к ней подцепить, чтобы она стоит месяц — и ладно? Что-то такое… не сильно нужное? Надо смотреть. Хотя бы оценить продолжительность штиля в этой местности.

Другая заморочка с ветряком — место. У нас же тут не Голландия с её равнинным рельефом, с морскими ветрам. У нас — горы. Точнее — речной обрыв. Ветер на «Гребешке» — то ли есть, то ли нет. А таскать сырьё на 100–120 метров вверх — обязательно. Почти весь грузопоток идёт по рекам.

Вот пришла по Оке баржа с зерном. И — встала. У берега. Стоит-ждёт. Попутного ветра. В смысле — хоть какого-нибудь. Чтобы ветряк раскрутился.

Плохо: «платёж за простой» — в первой жизни проходил. Да и по сути: посудина стоит без пользы, какие-то люди её стерегут, зерно возле воды сыреет… Сгружать в какие-то склады на берегу? — Ещё хуже. Да и снесёт их в половодье. Надо сразу тащить наверх. Чем? — «Фурункулёром»? Тогда желательно уменьшить нагрузку на подъёмник. Что-нибудь такое… воздушное.

А! Конечно! Ржаная солома! Софрон обещался из Рязани притащить. У нас-то пока своей нет. Наверху солому стаскиваем в накопитель. И ждём ветра. Ветряк раскрутился — сделали сечку. Потом её промыли, проварили в глицерине и прессанули. Пресс — тоже от ветряка. Получили бумагу. Мою звонкую, «жестяную». Нет ветра — ну и фиг с ним. Ветер уходит не мгновенно — есть время корректно завершить на всех стадиях. Если здесь бывают месячные штили — сделать двухмесячный запас бумаги. Процесс — не критичен.

Позже перейдём на свою солому. Её будут телегами с молотилок таскать. Лошадкам в гору… тоже тяжеловато. Снова: лучше — солому.

Отдельно прорабатывается вариант наплавных мельниц. На плотах. В протоках возле островов: Гребенские пески на Оке, Печерский — на Волге. Начнём на Оке под рязанский хлеб. Прикидки сделаны, места для якорей выбраны, брёвна для плотов нарублены, плотники колёса строят, два жернова уже есть — нужно ещё четыре-шесть. Надо дождаться низкой воды. Начинать в половодье… боюсь — не удержим, снесёт.

Река несёт кучу всякого мусора. Включая крупногабаритный. Пускать в протоку вывороченные деревья нельзя. Сваи у верхнего конца в дно вбить? Сети в приповерхностном слое натянуть?

У Христодула как-то дело стабилизировалось, кирпич пошёл валом, все проблемы по этой части закрыли. И я тут же всунул ему задачу по глиняной черепице. Первая тысяча штук у него уже есть. Сейчас стает снег и начнём менять крыши — под глиняную черепицу нужна более мощная обрешётка.

Сколь много я возился с шинделем, с черепицей деревянной! Сколько страстей было! Разных деталей-подробностей, соображений-изобретений!

«…Щепа-заготовка проходит операцию торцовки по бокам… Затем подстругивается с внутренней стороны. Край, который выступает наружу — толще, а край, который лежит под следующими слоями — более тонкий. На краю каждой дощечки снимается фаска — капельник, чтобы на краю не застаивалась вода и снег… Дощечки должны подсушиваться в сушильных камерах до влажности 18 %… Шиндель укладываются на крышу трёхслойно. Крыши, у которых по стропилам и вылетам уклон крыши больше 71®, можно покрывать с выполнением двух слоев…».

Всё это продумал, прошёл сам, сделал инструмент, научил людей. Построил технологию, улучшал. Группа работников устойчиво даёт полтысячи штук в день. У нас же все строения этим шинделем покрыты!

А теперь — переделывать. Потому что у шинделя: «Масса одного квадратного метра деревянной кровли составляет 15–17 кг, поэтому не требуется установки сложной и громоздкой конструкции стропильной системы».

У глиняной черепицы — 40–60 кг.

Прежнее — долой. Включая стропильную систему. Нужно — новую. «Сложную и громоздкую».

«От добра — добра не ищут» — русская народная мудрость.

Ну, значит, я — дурак. Потому что — ищу.

* * *

В первой жизни мне пришлось много раз переживать схожее. Переходя от 155-ой серии к микропроцессорам, от Clipper к SQL, с C++ к Java и обратно, с меди на оптику, с локалок к сетям, виртуалкам и облакам… Пребывание в поле профессиональной деятельности, где каждые 5 лет случаются «революции», после которых остаются только «базовые принципы», а весь инструментарий… Где здесь ближайшая свалка? — А, у меня в голове.

Умение без личностных катастроф отказываться от своего, понятого, сделанного, вымученного, прочувствованного… От части своего успеха, своей гордости. «Наступать на горло собственной песне». Ради чего-то нового, часто, в первый момент — сомнительного. Возможно — полезного, но для тебя лично, вот «здесь и сейчас» — нового, чуждого, менее эффективного, удобного, привычного…

— Генерал? — Сымай погоны, в общий строй и на турник. Курс молодого бойца. Профессор? — К первоклашкам и на последнюю парту, чтобы детям не застил.

Понты? Гордыня? Прежняя слава? Медальки и дипломки? — Проглоти. Или — сам «в запечку», мемуарничать.

Для попаданца-прогрессора такое умение — обязательно. Прогресс — не одномоментное «воссияние царства божьего на земли». Это цепочка состояний, как в технологической, так и в социальной сферах. Ряд последовательных шагов, которых надо пройти. Ибо без предыдущего не будет последующего. И каждый последующий — «отрицает» предыдущий. Диалектика, итить её ять!

«Ой, гуляет в поле диалектика. Сколько душ невинных загубила…».

А уж не «невинных»! В смысле: попандопульских…

Что заставляет выбрасывать свои собственные успехи. Добытые потом и кровью, мозолями рук и мозгов. Своих!

Жалко. Но — надо. Иначе — застой, стагнация, ожирение, смерть.

Коллеги! Понимаете ли вы, когда вам удаётся сделать что-то хорошее, что вам надо это выбросить? Лучше — скорее. Чтобы сделать — лучшее.

«Лучшее — враг хорошего» — русская народная мудрость.

* * *

Замену сделать надо обязательно. Дело не в красоте, долговечности, статусности…

Кто не помнит: на «Святой Руси» нет глиняной черепицы. Вокруг — полно леса, поэтому на крышах — щепа или тёс. Для бедных — солома. «Это ж все знают! Все так живут!». Мне на «все» — плевать: у керамики есть важное для меня свойство — она не горит.

Ой, а вы не знали?! И что всякое здешнее поселение минимум раз в десятилетие — сизым дымом к небесам… Так, я об этом уже..

Я не могу бесконечно зарываться в землю. Есть товары на складах. Они не должны гореть. Поэтому у меня уже идут первые каменные строения. В смысле — кирпичные. На них, и на многие другие — поставят глиняную черепичку. Не так важно, что оно изнутри выгорит. Важнее, что когда охапка огня при пожаре прилетит с соседнего здания вот на такую «глину ёршиком» — оно не вспыхнет.

Снова: здесь должна быть полива? Требования у горшка и черепицы, условия функционирования — разные. У черепички без поливы вода попадает в поры, замерзает, крошит поверхность. Это — смертельно? Или только снижает «эстетическую ценность» и «срок службы»? Вечность до полу-вечности?

Сия давняя задачка и решение её, а ещё более — её перерешивание, заставили меня не столь уж безоглядно доверять опыту прежней жизни. Хоть бы уже и здешней. «Новые времена — новые песни». Получив нечто хорошее, не останавливаться, но придумывать ещё более лучшее. Не — «и так сойдёт», а — «лучшее из возможного». Росли возможности — менялось «лучшее из».

А черепицу во Всеволожске мы ныне ставим глиняную. Ибо глины нашли много, да и от пожаров помогает. Однако же и шиндель — не отставили вовсе — и ему место в моём хозяйстве есть.

Вот ведь: придумаешь что — и радуешься. А время пройдёт и свою же придумку другой дополнять надобно, коли лучшая сыскалась.

Глава 393

Ещё: бой с немцами. В смысле — с одним, с Фрицем. Мда… Это у меня наследственное. Извиняюсь.

Короче:

— Фриц, строения, где люди долго находятся зимой, топят печи — деревянные. Их надо обкладывать кирпичом.

— Вас?

— Не нас, а избы.

— Нихт! Ниеманд тут!

— Тут — манд. В смысле: сделаем.

Дальше… мы с ним беседовали. Эмоционально.

Двухслойные стены — не новость. Облицовка каким-нибудь паршивеньким мрамором кирпичной стенки для настоящего масона — понятно. Но я требую обложить избы и бараки, жилые и производственные помещения — кирпичом.

Забавно: большая часть зданий в Средневековой Европе — составные. Первый этаж — каменный, второй — деревянный. Европейский строитель вполне понимает такую «двух-материальную» конструкцию. Но я предлагаю разделение материалов не по высоте дома, а по глубине стены. И его тут же клинит!

— Вофюр?! (Для чего?!)

— Ты насчёт «во, фюрер» — лучше не начинай! Зашибу нафиг до смерти!

Потом успокоились, и я смог объяснить, что от этого снижается пожароопасность — что для меня главное. А ещё уменьшается старение стеновых брёвен в результате атмосферных воздействий. Делать же чисто из кирпича… дорого в строительстве. И дороже в эксплуатации: кирпичный дом остывает значительно быстрее деревянного, приходится топить чаще. Помню ростовские соборы летом: там и в жару — четыре градуса. Как в погребе.

— Бревно — тепло сберегает, кирпич — бревно бережёт. Разве масоны этого не знают?

— Мы есть знат. Но… верзухэн.

— Вот и верзухай. В смысле: попробуй. В полкирпича.

Дама его из Пердуновки не пришла — мужик и мается. Взял бы себе какую-нибудь из туземок. Так ведь гонор заедает! Он же не просто так, он же самого «Зверя Лютого» — главный архитектор! Хороший мужик, но бабы и статус… То ему одно — не так, то — другое.

Исконно-посконное русское жильё типа изба — не решает трёх проблем: тепло, прочность, пожаробезопасность. На том уровне, который мне здесь нужен и уже «по зубам».

Дерьмовое у нас жильё! Извините.

Можно ввести вторую прослойку из кирпича, не снаружи, а изнутри помещений. Можно поставить утеплитель из льна:

«Льняные утеплители применяются для утепления внутри и снаружи. Идеально подходят для утепления деревянных домов. Защищают деревянные конструкции от сырости, образования плесени и грибков. Позволяют дому „дышать“».

Состав: короткое льноволокно — 100 %. Связующее вещество — крахмал. Огне- и биозащита — бура (соли бора).

Ничего этого у меня пока нет. Но будет же! Когда-нибудь. И сделаю я в своём 12 веке супер-избу, сравнимую с пассивными домами начала третьего тысячелетия!

Можно вообще убрать бревно из конструкции стены. Заменить чем-то негорючим и негниючим. Две каменные стенки и минеральный утеплитель между ними.

Есть легкие бетоны: пенобетон, газобетон, керамзитобетон, арболит, опилкобетон… Только они все требуют цемента. Это ж — «хлеб стройки»! А его производство без вулканического пепла и туфа, как делали древние римляне…

Д. Аспинд в 1824 г. предложил смешать глину и известковую пыль, смесь подвергнуть обработке при высокой температуре. Получился серый материал (клинкер). Его измельчить до мелкого помола и смешать с водой. При высыхании получался материал высокой прочности — портландцемент. На самом деле — получена была другая, низкокачественная разновидность, роман-цемент, при температуре 900-1000 ®С. Но название утвердилось.

Прежде всего, необходима высокая температура обжига — +1450…+1480 ®С. Это уже выше здешних металлургических. А шаровые мельницы для мелкого помола…? — Сделаю. Когда-нибудь.

Пожароопасность… на меня смотрят как на психа: снег же вокруг! Какой пожар?! В миг закидаем! Но я наезжаю, и Звяга делает две пожарных водовозки. И две ручные помпы. Из дуба. Проверили — качает.

Залили на пробу водой кусок склона одного оврага. Мда… в первый же день — шесть человек навернулось. А я и не знал, что там — самый короткий путь к нашему публичному дому.

Надо делать системы автоматического пожаротушения. Со спринклерами. Для этого нужны трубы. Только железные? А — деревянные? — Не знаю. Нужна «тепловая пломба» — что-то, что при нагреве окружающего воздуха сработает. Свинцовая прокладка на олифе? — Надо проверять. Не для жилья и не для складов — для производственных помещений. Там сочетаются большие объёмы ценностей, большое количество людей и постоянный прогрев. Резервуар с водой для тушения пожара должен быть в отапливаемом помещении. Иначе… климат у нас, знаете ли.

Из особенного… Два больших дела я провернул. Точнее — сами сделались: «повешенные ружья стрельнули».

В Усть-Ветлуге «встал на ноги» Самород. У него положение… как у Понтия Пилата — прокуратор, типа. Он так чувствует. И, не «умывая рук», творит «суд и расправу». По счастью — пока в рамках разумного. Или, хотя бы — допустимого. В том числе приводит «под высокую руку Воеводы Всеволожского» новые урлыки. Местность-то унжамерен зачистили — соседи кое-где пытаются заселить. Мы — «за». Но — под присягу. Мадина своего «русского нациста» надоумила — он и сам новосёлов приглашает. На моих условиях. А кто против… у него за спиной десятка три «горных». Уже трансформирующихся из «чисто добровольно соседям помочь» в «мы — княжья дружина».

Какая связь между Самородом и «стрельнувшим ружьём»? — Так прямая! Его энтузиазм в деле доношения «благой вести до диких туземцев» дал внезапный результат: вдруг приволакиваются по Ватоме десяток саней.

— Вот мы, урлык дикого гуся, просим принять… и в том челом бьём. А в подарок дорогому, великому и… пять возов мягкой рухляди да пять возов грязи болотной. Как и велел нам твой человек.

Что?! Ну не х… Вот это подарок!

Самород на месте не сидит — выезжает на местность. Объезжает поселения, «выдаивает» ценности, ловит «дезертиров», устанавливает «закон и порядок». Вот его и занесло от Усть-Ветлуги верст на двести на северо-запад. А там — поля! Этой самой «болотной руды». Я ж рассказывал! Из неё в середине 20 века сурик делали. Сходна с Череповецкой:

«Руда сия есть железная земля красноватого цвета, довольна тяжёлая, смешанная с чернозёмом… признают её по ржавой воде и красноватому илу, выступающему на поверхности болот… о доброте руды судят по роду деревьев, на оной растущей… отыскиваемую под березняком и осиниками почитают лучшею, потому что из оной железо бывает мягче… где растёт ельник — жёстче и крепче… руда лежит под чернозёмом на аршин глубиной… копают ямки и, вырывая деревянной палкой землю, узнают доброту оной по цвету и тяжести… снимают верхний слой, вырывают железную землю и оставляют на сухих местах проветривать и обсыхать».

«… руда есть дерновой железняк… Лежит в земле гнёздами, кои называют гривами: глубина месторождений от 3 до 4 четвертей, а простирание на 1 сажень и более. Покрышу составляет дёрн и чернозём, а постель глина и марциальная вода. Рудные месторождения отыскиваются щупами (рожнами), а разрабатывают железной лопатой, ломом, кайлом. В сутки добывается 1 куб. саж. руды 2 человеками, что составляет до 1000 пудов весом».

Я про болотные руды — знал, что они где-то там должны быть — вспоминал. Что мари их не видят, не используют — понял. А вот чего я не знал, что Самород у меня такой… «самородок». Бывалый мужик, битый, много чего повидавший. Я как-то при нём говорил о тех местах. Но я же понятия не имел, что существует четыре разных способа разработки болотных руд! Ведь чётко же понятно по описанию: работы ведутся в летнее время, на открытом грунте, при низкой воде… Не зимой же!

Домники (владельцы домен — категория налогоплательщиков в русских писцовых книгах) из Устюжны-Железопольской, которые государев оброк платили железом, уже в 17 веке в своей челобитной жаловались: лето было мокрое, вода в болотах высоко стоит, не добраться.

А вот про то, что руду можно и иначе брать — никто ни слова. Почему домники плачутся — понятно. Это ж челобитная! Но почему они государевых дьяков дурнями считают? — Наверное, были основания.

Кроме описанной выше последовательности: потыкать палкой, снять грунт, копать ямку — есть и другие.

«Первый — летом с плотов вычерпывался придонный ил на болотных озерах и на реках, вытекающих из болот. Плот удерживался на одном месте шестом… еще один человек черпаком доставал ил со дна. Достоинство — простота, малые физические нагрузки… Недостатки — большое количество бесполезного труда, так как мало того что с болотным железом черпалась пустая порода, но… ещё и поднимать наверх большие количества воды вместе с илом. Кроме того, черпаком сложно выбирать грунт на большую глубину.

Второй — зимой в местах где протоки промерзали до дна сначала вырубался лед, а затем так же вырубалось донное отложение, содержащее болотное железо. Достоинства: возможность выбрать большой слой, содержащий болотное железо. Недостатки: физически трудно долбить лед и мерзлую землю. Добыча возможна только на глубину промерзания.

Третий — на берегу у проток или болотных озер собирался сруб, как для колодца, только больших размеров, например, 4 на 4 метра. Затем внутри сруба начинали выкапывать сначала накрывающий слой пустой породы, постепенно заглубляя сруб. Затем так же выбиралась порода, содержащая болотное железо. Накаты бревен добавлялись по мере заглубления сруба. Постоянно поступающая вода периодически вычерпывалась… Достоинства: возможность выбрать весь слой, содержащий болотное железо, и меньшие трудозатраты, по сравнению со вторым способом… Недостатки: всё время работать в воде».

Откуда Самород знает про «второй» способ или на какие деревья смотреть — не знаю. Похоже — батрачил где-то по этому делу. Если местных спросить:

— А ну признавайтесь — где у вас тут красный ил со ржавой водой?!

И сделать «козью морду» — они сразу признаются. Но нужно сообразить — что и у кого спрашивать.

Главное: он слышал, что я печку металлургическую собираюсь делать, знал, что для меня это важно, помнил мои рассказы о месторождении. Совместил со своим опытом. Озаботился. Молодец. А очередной урлык «нагнуть» — ему в кайф.

— Драгун. Поговори с этими «дикими гусями».Что там за места, какова дорога, есть ли место казармы поставить, как с кормом… И сколько там мест, где эта… «болотная грязь» лежит.

Дело — серьёзнейшее. Там вырисовывается, по рассказам «диких гусей», три поля, верст по 10 шириной, по 20–30 длиной. Руды… ну не знаю… тысячи тонн. По этому сырью закрываем потребности полностью. Но есть куча непоняток: как его брать? Кому? Взвалить всё на этот урлык? — Перемрут. Как индейцы на Антильских островах. Надо ставить лагерь «рабов» подходящей степени «рабнутости». Значит — охрана, надзор, организация труда, снабжение.

Руду надо обогащать. Половина добытого — пустая порода, которую можно отделить сразу. Обогащение здесь достаточно примитивно: просушка (выветривание), обжиг, размельчение, промывка, просеевание. Делается всё это очень простым инструментом: деревянная колода и ступа, деревянное решето (из прутиков).

Эффект могучий: в сыродутных шлаках железа в 1.1–1.4 больше, чем в руде. Для болотных руд доля железа — 30–50 %, для шлака — 40–60 %.

Всё понятно? — В шлаке — железа больше, чем в «сырой» руде! После плавки!

А что ж его заново не плавят? — Отож.

Надо очень аккуратно посмотреть обжиг: нынешняя манера обжигать на кострах или в ямах — не эффективна. До крупных кусков — «не доходит», мелкие — выгорают. Переходить на агломерат? Ставить аглочаши?

За всем этим — транспортные проблемы, которые в Средневековье вообще — из самых болезненных. После какой стадии вывозить сюда? Как? Не санями же! Это «образец» они так привезли. С перепугу от Саморода. А телеги по лесам просто не пройдут! Строить дороги? Или по рекам? Куда они выходят…?

Знаете, почему я лысый? — Потому, что умные волосы с моей глупой головы сами разбегаются. От буйных идей типа канатной дороги в двести вёрст. Ну полный же идиотизм! Но что-то в этом есть…

Второе дело — металлургический прогресс как следствие установления мирных отношений с «утками».

— А вот есть в вашей земле такая глина, которая жар хорошо держит?

— Ну…

— Ну и принеси. Коли мне подойдёт — куплю.

Через неделю является мужикашка, ведёт в поводу лошадь, на лошадке два мешка пуда по два каждый.

— Плати.

— Погоди, дай распробовать.

Оно! «Огнеупорные Глины»! Как на той карте нарисовано было! Склероз меня не одолел!

Дальше торг в исполнении Николая. Хлебом по весу, 1:10.

— Эта… ну… мы ещё принесём!

— Можна… за двадцатую часть…

На том глинище, как мне потом сказывали, эрзянские мужики друг другу морды били. За возможность обдурить Воеводу Всеволжского: дать ему ненужной земли — да оно ж везде есть!.. оно ж дармовое!.. вот же русские дурни…! — за нужный хлеб.

Как испанские и португальские купцы торговали с американскими туземцами и обе стороны расходились крайне довольные: обманули дурака на четыре кулака! — я уже…

Но это уже дела торговые — оптимизация цены по текущей конъюнктуре. А я могу, наконец-то, честно сказать Прокую:

— Кончается твоё ожидание. Сколько ты передо мной капризничал, сколь много слов несуразных говорил, в каких только грехах меня не винил… Ты сам-то готов? Через три дня Горшеня начнёт кирпич давать для домны. Ну и? У тебя уже как?

И порадоваться на всю гамму чувств, которая прокатывается по его лицу. От обычного злобно-удручённого к… к счастью! Натурально. С киданием мне на шею, с воплями восторга и слезами радости.

Засиделся парень без нормального дела. Тяжко ему было эту зиму ждать неизвестно чего. Только моё смутное обещание и надежда. То-то он и наезжал. Хотя… могло быть и хуже.

…

«И посредине этого разгула…» рухнул лёд на Оке. Ледоход.

Мда… Что у нас за страна?! Любое время года — всегда внезапно! Или это я такой захлопотанный, шо не бачу…?

Кучу дел на земле пришлось останавливать — водополье. Народ слоняется по Стрелке, ошалевший от тепла, от солнышка, от весеннего воздуха. С людьми — просто разговаривать тяжело. Ты ей про отбраковку и штопку тряпья, а у неё глаза шалые. А на уме… да ничего на уме! Одни волны розового тумана!

Пока не оттрахаешь… Так чтобы она криком под тобой откричалась… ходит довольная, чуть не облизывается… и все равно — половину слов — мимо ушей. А ведь есть ещё и парни, и мужики, и бабушки-старушки… Не ребята — на всех меня не хватит. Давайте уж как-нибудь сами… между собой.

Дают. У Аггея — очередь на венчание на месяц вперёд. Мне бы его в Поветлужье отправить, но… народ не поймёт. Народу жениться припёрло! Ну и хрен с ними. В прямом и переносном смысле. Лишь бы по согласию. И, да — грамотных — в первую очередь! А там, глядишь, и у остальных… до алфавита дойдёт.

Едва сошёл первый лёд с Оки, как спустили на воду мою обновку. Звяга мне такую лодочку заделал! Закачаешься! Что вся моя мичпуха и делала: ходила и головами качала:

— Да как же это… Да на ей же только потопнуть! Да ведь спокон веку никогда…!

И тут они правы. Насчёт «спокон веку».

* * *

Прежде всего — мои извинения. Больной я. Вот бывает «бешенство матки», а у меня, наверное, «бешенство мозгИ».

Так по жизни получилось, что у меня мозги не останавливаются. Никогда. Может, мама с папой виноваты, может — сам дурак. Но мне надо чего-то постоянно… уелбантуривать. Чего-нибудь новенькое. Не важно — в какой области, не важно — объективная новизна или только субъективная. Не могу сказать: «хочу всё знать». Поскольку… ну, Козьма Прутков. Но «познавать» — всегда. И не только женщин. Извините.

Теперь — о лодочке. Она — парусная.

Ну до чего ж не оригинально!

Уточняю. До чего, конкретно, не оригинальна — до паруса.

В теории возможны различные формы парусов. В европейской средней средневековой истории доминируют два: косой, «латинский» и прямоугольный, «скандинавский». Почему так — непонятно. Говорят — дело в извилистости побережья. Типа — косой позволяет маневрировать в малых пространствах. Что — правда. Но… посмотрите на линию берега «итальянского сапога» и шхеры с фьордами у скандинавов. Ну и где нужно сильнее крутиться?

Особенно странно — парусное вооружение римских трирем, древних финикийских и египетских корабликов — прямое.

Тем не менее, косой парус в Средневековье распространился повсеместно по средиземноморскому региону. А прямой, не менее повсеместно, по балтийскому.

В обоих областях обе идеи были доведены до маразма.

Людовик Девятый Святой, готовясь к Седьмому крестовому походу, купил и зафрахтовал 1800 кораблей. Его флагман, «Роза-Форте» — в длину 35 метров. Построен в Венеции — там в середине 13 века строят самые большие парусные корабли — нефы. Судно — двухпалубное, высокобортное. От киля до нижней палубы — 3.5 м. От нижней до верхней — 1.85, высота крытых бортовых коридоров на верхней палубе — 1.6, фальшборт — 2.2.

Похоже, во время плавания крестоносцев старались не смущать. Видом моря.

Надстройки двухэтажные, на корме и баке. На них — фальшборт с прорезями для лучников. Надстройки — уступами, выходят за габарит судна. Очертания носа и кормы — одинаковой ширины, одинаковы скруглены. Ширина судна — 13 м., осадка — 4, водоизмещение — 500 тонн. На корме два коротких с широкими лопастями рулевых весла. Ночью корабли освещаются фонарями.

Фонарей — по количеству членов экипажа. Чтоб друг другу не наставили.

В палубах — люки, в люках — трапы, в каютах — порты для освещения. В надстройках — каюты офицеров и «важняка». Простые пассажиры — в каютах под полупалубами бортовых коридоров. Между первой и второй палубами в корме — «парадиз» — помещение капитана. На остальной части между палубами — команда. Численность — 130 человек.

Парусное вооружение — на двух мачтах-однодревках. Задняя — посередине корпуса, длиной чуть короче киля. Передняя — в носовое окончание киля, выше. На каждой мачте — по одному рею с треугольным парусом. Парус одной стороной крепится к рею. Противоположный угол — канатами к палубе. Передний конец рея — к «тележке». При манёврах — её таскают. Реи составные, из двух-трёх стволов, длиной в их мачты.

Такая… сильно перекошенная буква «Т». С совершенно ненормальными нагрузками при манёврах. На каждом нефе полагалось иметь в запасе по три рея для каждой мачты — ломались часто.

По три шлюпки: пару маленьких поднимали на палубу, третью — большую — тащили на привязи. Каково проболтаться в такой посудинке переход «с ветерком» от Палермо до Яффы… Людовик сажал в эту шлюпку провинившихся оруженосцев. Хотя лодочка не маленькая — 15 метров, 12 пар вёсел, собственный камбуз. Но в свежий ветер её заливало, приходилось постоянно откачивать воду. После Святого Людовика такая дисциплинарная мера применялась во многих европейских флотах. Но только на якорных стоянках. Не все капитаны были готовы принять на себя и этот грех.

В трюмах перевозили и кавалерию. На корме были прорезаны особые двери… Вот не надо сразу вспоминать некоторые затонувшие паромы 21 века! В Средневековье — двери закрывали.

Коней подвешивали на широких подпругах, так, чтобы они едва касались пола. Чтобы кони не застаивались — их регулярно стегали бичами. Ни за что — просто для физкультуры. Всё это — в темноте и без проветривания.

На такую посудину, кроме короля и его жены грузилось 800 человек. Преимущественно — из высшей аристократии. Плаванье от Кипра до Франции продолжалось 10 недель(!).

Блин! Где они там столько моря нашли?! Причём никто не имел нужды в воде, вине и продовольствии. Как говорит хронист.

В Марсельских статусах указано, что капитану нефа запрещено брать на борт более 1000 пилигримов. Однако — тысяча влезала! В подобные лоханки длиной 25–35 метров и водоизмещением в 300–500 тонн.

В 18 веке те же французы негров из Африки в Америку возили комфортнее: 1 тонна брутто — 1 голова.

В том же «Статусе» устанавливается порядок размещения, организация сна и плата за проезд. При такой сверхплотной упаковке паломников… среди них масса болящих и ненормальных — в «Святую Землю» же…! Показатель смертности среди пилигримов — Ў.

Это кораблики следующего, 13-го века. Но строят сходные и сейчас — в середине 12-го. Тамплиеры подмяли под себя трафик паломников, и обеспечивают пассажиро-поток похожими, хоть и несколько меньшими по размеру, кораблями.

На море идёт непрерывная война, поэтому нефы строят высокими — бить противника сверху. С мощным парусным вооружением — для быстроты хода, с крепким корпусом — для тарана и абордажа, с многочисленным экипажем.

По уставу короля Педро Арагонского каждый трёхпалубный неф (середина 14 века — строят и трёхпалубные) должен иметь: матросов — 80, арбалетчиков — 40, разной обслуги — 30 душ. Арбалетчикам — иметь латы на груди и спине, шлемы, наручи, поножи, арбалет, запас стрел. На судне — запас оружия для всех членов экипажа. Жалование арбалетчикам выше, чем матросам. Плюс 5 % премии от приза.

Приз — захват и продажа чужого корабля, груза, экипажа — норма на уровне бухгалтерии.

Я же говорю — война на море не прекращается. По заветам Мефистофеля:

«Война, торговля и пиратство — три вида сущности одной».

Для венецианских нефов — особенно верно. В мирное время, они, в отличие от галер, возят паломников и грузы, в военное — … да, по сути, ничего не меняется. Торговый корабль должен быть постоянно готов к встрече с врагом. Как сказывается на стоимости фрахта необходимость содержать десятки стрелков, иметь на борту кучу железяк…

Уже и в 21 веке страховщики отказываются страховать груз, идущий морем через Суэц, без «приобретения военно-морского сопровождения». Пираты там, знаете ли, сомалийские.

Пока в Средиземноморье — сомалийцев нет. Здесь — свои такие же. В каждой рыбацкой деревушке.

«За морем телушка — полушка. Да рупь — перевоз» — русская народная, товарно-транспортная…

Позже у нефов будут изменения, добавятся пара дополнительных мачт с прямоугольными парусами, бушприты, пушки… много чего. Но позже — с конца 15 века.

Главное: здоровенный рей, подвешенный за середину к мачте в постоянно перекошенном состоянии. Перекинуть рей — от 60 мужиков, нижний хвост паруса канатами крепится к палубе и, при ослаблении натяжения — разносит всё вокруг вдребезги пополам.

На Балтике — паруса прямые. Под ними ходили драккары, шнеки и кнорры скандинавов. Беспалубные, частично палубные, однопалубные с одной (обычно) съёмной мачтой под один парус. Парусно-гребные. На шнеке — 15–20 пар вёсел, влезает до 100 человек. Драккары — побольше, высокие штевни — нос с головой дракона (морского змея) и корма. До 35 пар вёсел и скорость до 10 узлов. Паруса — шерстяные, 90 кв.м. На изготовление уходит около 2 тонн шерсти (необезжиренной — «шерстяной воск» — непромокаемые) и 12 человеко-лет труда. С овцы снимают 1.5 кг.

Прежде, чем делать парус — обзаведись приличной отарой.

И обучи людей: ни один человек не может справиться с парусом площадью больше 5–8 кв.м. Дальше нужны или механизмы, или слаженная команда.

Стремление использовать прямой парус будет нарастать. В 16 веке появятся монстры, где даже на бушприт будут навешивать горизонтальное бревно, чтобы на него повесить квадратную портянку. К концу 20 века появятся проекты 4–5 мачтовых барков с цилиндрическими складными металлическими парусами. Очень удобно: свернул-развернул. Открыл дырки в этих жалюзях — получил электричество из ветра для электромоторов, закрыл — сам ветер.

Главное: «тележка» рея «латинянина» пересекает вант. Смена галса — дурдом с разъёмом! Ванты делают разъёмными. Что существенно увеличивает трудозатраты. У прямого «скандинава» такого нет — экипаж меньше.

«Ветер на море гуляет И кораблик подгоняет; Он бежит себе в волнах На раздутых парусах».

Здесь «раздутые паруса» — прямоугольные. На других

«Мимо острова Буяна, В царство славного Салтана…».

в этой эпохе — не ходят.

Пушкин точен: при прямом парусе только попутный ветер полезен — «подгоняет». А вот Рерих в «Заморских гостях» точно указывает и высокие штевни, и навешиваемые снаружи на борта щиты — внутри их неудобно размещать, и правое размещение рулевого весла, и, даже, высоту расходящихся волн. А вот парус — некорректно. У него — почти бакштаг, лодья должна сильно крениться. Да и крепёж паруса с почти свободным нижнем краем — недостоверен. Слишком большие углы отклонения рея и по курсу, и по вертикали. Полосы на парусе должны быть вертикальные — они отражают разные куски, из которых сшит парус. Горизонтальные швы на таких парусах — ненадёжны. Полезно, так же, сравнить положение парусов первой и второй ладей.

«Новая струя пробивается по стоячей воде, бежит она в вековую славянскую жизнь, пройдет через леса и болота, перекатится широким полем, подымит роды славянские — увидят они редких, незнакомых гостей, подивуются они на их строго боевой, на их заморский обычай».

При такой установке паруса не только на «строго боевой», но и на простой коммерческий «обычай» не «подивуешься» — перевернёшься. Но картина — не руководство по парусному спорту, а средство создания у зрителя настроения: «новая струя подымит роды славянские». Славян «гости», похоже, считают идиотами: судя по «пузам» парусов на соседних ладьях — над ними дуют разнонаправленные ветра.

Наши ходят под прямыми парусами. Кораблики поменьше. Если учесть, что скандинавы долго жили от Старой Ладоги до Ярославля, многократно проходили здешние места от Балтики до Чёрного и Каспийского морей — абсолютно естественно. И — глупо.

Реки предъявляют к парусному вооружению иные требования. На Волге, к примеру, есть только одно место, где можно идти не меняя курса 30 вёрст. Это тебе не от Роскилле до Турку — выставил руль да парус и спи-отдыхай.

У нас постоянная проблема — «ветровая тень» — один высокий берег закрывает половину румбов. А бывают и оба высокими. Если ветер оттуда — против течения только вёслами. В низинах наши реки имеют привычку делать полно-оборотные петли. Про выверты Ветлуги в низовье я недавно говорил. Сходно завиваются Клязьма при впадении в Оку или Нерль возле Боголюбова.

Вывод? — Русский выбор — бурлаки.

«Выдь на Волгу. Чей стон раздаётся?» — Чего, глухой? Наш, конечно. Венец — расшива.

Длина 32–53 метра, ширина 6-11 метров, высота мачты 25–32 метра, высота борта 3,2–3,6 метров. Мачта — составная, из 6–7 деревьев. Особая ценность — парус из качественного материала. Ширина паруса равна длине судна, высота — 20–30 метров. Тянут бурлаки, 10–12 вёрст в сутки.

Тут — ошибка историка. С таким темпом Низовой хлеб в Петербург за сезон не довезёшь.

Грузоподъемность 400–480 тонн (25–30 тысяч пудов).

Это — вершина русского речного судостроения к середине 19 века. Дальше пошли пароходы и железные баржи.

Итого: под «латинянином» не пойдёшь — надо тащить кучу народа, под «скандинавом» не пойдёшь — не ловит постоянных на реке острых галсов, по-русски не пойдёшь — медленно.

Можно, конечно, как я Толстого Очепа под Смоленском гонял. В три смены, с факелами, под плетью…

Фигня. Так можно ходить в обжитых местах. А если у тебя каждый день из леса на речной пляж медведи выходят да у проходящих трудников интересуется:

— Вкусненького принесли? Или — сами…?

Да и стрёмно мне на людях ездить.

Мне ведь чего сейчас надо? Маленькое, вёрткое, быстрое… Туда-сюда промотнулся, «людей посмотрел, себя показал». В Балахну сбегал, в Усть-Ветлугу сгонял, Каловую заводь проведал… Нафига мне все эти монстры?

Раз ни один из судовых двигателей современности мне не подходит, то… то надо придумать новый.

Тут все дружно начинают подсказывать, скандируя: Тур-би-на! Тур-би-на!

Насчёт «на» — я согласный. Но дальше хор скандировщиков распадается по голосам и мнениям, переходит в белый шум и какофонию. Одни добавляют «и электрогенератор», другие переходят к «турбо-реактивному». Третьи согласны и на непосредственное использование, но хотят обороты поднять. А у меня нынче есть только одна турбина. Которой место в… в водоснабжении.

А пока… Я старше всех здешних корабельных мастеров. На 8 веков. За это время… человечество много чего изобрело. Я же, со своей манерой совать нос во всё для себя новое, запоминать и пазлировать…

Господа попандопулы, как нам «Бермудский парус»? Повторяю: не «треугольник», а — парус. Хотя — он тоже треугольный.

Передняя шкаторина растягивается по мачте, а нижняя по гику. Это одно уже…! Парус крепится на прочную мачту, а не на подвязанный к ней рей. Рей — внизу, а не вверху, где он рассыпается на куски, как на нефах. Не надо «бревно с портянкой» таскать на верхотуру как у «латинян» и «скандинавов».

По простоте управления, постановки и тяговым характеристикам — бесспорный лидер. Яхта с правильно настроенными бермудскими парусами может длительно управляться одним человеком. Поворот овершаг может выполняться вообще без вызова подвахты, за счет перекладки руля.

«Я увидел тонкую струйку темной крови, затем Роджера и содрогнулся. Яхтой управлял мертвец».

Даже и одного живого человека не нужно: «Он сидел в углу кокпита с румпелем, зажатым между туловищем и согнутой в локте рукой…».

Правда, и овершаг не требовался: убийство в «Смерть под парусом» совершено в начале четырёхмильного прямого участка.

Аэродинамическое качество бермудского паруса, уступая самолетному крылу, является самым высоким среди парусов.

Главные недостатки — более высокая мачта, скручивание паруса по высоте.

Высокая мачта на реке — это ещё и достоинство: позволяет поймать верхний ветер над берегом.

Дальше пошла аэродинамика:

«В верхней части паруса образуются потоки воздуха, перетекающего с наветренной стороны на подветренную — в область разрежения… образуются вихри, срывающиеся с кромки паруса…».

Чисто для дилетантов вроде меня: ветер не «толкает» парус, а — «тянет». За счёт разрежения перед парусом. Как это происходит с крылом самолёта. Поэтому — «подъёмная сила», «аэродинамическое качество». Сходно работает и лопатка обычной водяной мельницы.

Для точности:

«При обтекании паруса потоком воздуха на его подветренной (выпуклой) стороне создается разрежение, на наветренной — повышенное давление. Сумму этих давлений можно привести к результирующей аэродинамической силе».

Глава 394

При «оборотных петлях» рек в их устьях или других низменных местах, мне, наверняка, придётся ходить против ветра.

«Парусники против ветра ходить не могут!». Это ж все знают!

Да. Но «все знают» — не «всю правду».

Мне приходилось судорожно вспоминать, после очередного трудового дня, всякие случайно застрявшие в памяти, отдельные фразы и идеи. Дополнять их, «сшивать» логикой, здравым смыслом, модифицировать под имеющиеся у меня материалы и технологии…

«Молотилка» тянет со «свалки» и вдруг начинает «молотить пустоту»… Аж до зубовного скрежета! Ничего: отдохнул, отошёл в сторонку. Потом вдруг, разглядывая кривую сосну в лесу, вспомнил о разнице между штагом и штангой… пошло-поехало! Куски, кусочки, намёки… Всё. Дальше — не помню, не понимаю, сообразить не могу… Тупой я! Чувство — будто грызёшь гранит науки. Реально — как зубами по крупнозернистому камню… Потом ненависть к себе, к собственному идиотизму — утихает. Через день-два что-то снова…

«…основная часть паруса располагается позади мачты или штага… передняя кромка паруса туго натянута… парус обтекается потоком воздуха без заполаскивания при его расположении под довольно острым углом к ветру. Благодаря этому (и при соответствующих обводах корпуса) судно приобретает способность двигаться под острым углом к направлению ветра.

Лучшие гоночные яхты в средний ветер могут идти в бейдевинд под углом 35–40® к направлению ветра; обычно же этот угол не меньше 45®».

Если для драккара «хорошо» — только ветер из четверти картушки с кормы, то «бермудцу» неприемлем только ветер из одной четвертушки с носа.

Обязательным для паруса является «пузо». Размер плоской проекции паруса — «парусность» — оно не меняет. А вот скорость хода — существенно.

«Основным фактором, влияющим на величину аэродинамических сил на парусе и тяговые характеристики, является его профиль, т. е. форма и размеры „пуза“… с уменьшением глубины пуза качество паруса возрастает благодаря снижению коэффициента лобового сопротивления. Максимальная подъемная сила паруса, наоборот, растет по мере увеличения глубины пуза».

«Поляра паруса позволяет определить наивыгоднейший угол установки парусов на данном курсе по отношению к ветру… чтобы сила тяги имела максимальную величину. Для этого необходимо, чтобы перпендикуляр к оси движения яхты одновременно являлся касательной к поляре…».

«Поляры паруса» у меня нет и появится… нескоро:

«Данные для построения поляр получают в результате продувок моделей парусов в аэродинамических трубах».

Однажды, когда дочка была ещё в детском садике, мне пришлось спросить её:

— Ты знаешь что такое «налог на добавленную стоимость»?

— Нет, папа, пока не знаю.

У меня, как с тем НДС — вот это «пока». «Пока — не знаю». Это всё придётся нарабатывать, набивая шишки.

Ещё надо поиграть с размером и местом «пуза» паруса.

«…если яхта идет в бейдевинд под углом 30® к вымпельному ветру, то наибольшую тягу даст парус с относительной глубиной пуза 1/10. Однако, по сравнению с более плоским парусом с 1/15 преимущество в тяге будет невелико, зато сила дрейфа оказывается существенно выше…

В качестве основных (лавировочных) парусов для средних ветров (2–4 балла) на крейсерско-гоночных яхтах применяют паруса с пузом 0,09¤0,10. Для слабого ветра выгодны паруса, имеющие пузо 0,12, при ветре свыше 5 баллов — паруса с пузом не более 1/17-1/25…

…большое влияние на тяговые характеристики паруса оказывает место расположения максимальной выпуклости профиля от передней шкаторины.

Лавировочные паруса поэтому шьют с максимальной глубиной пуза, расположенной на расстоянии от 35–40 % хорды для плоских парусов, до 40–50 % хорды для более полных, рассчитанных на слабые ветра…

Существенное влияние на тяговые характеристики паруса оказывает его аэродинамическое удлинение…

…лавировочные паруса имеют отношение длины передней шкаторины к нижней от 3 до 5; паруса для полных курсов — … шьются с соотношением, близким к 1.

Применение парусов большого удлинения на малых судах ограничивается остойчивостью судна, не позволяющей чрезмерно повышать положение центра парусности. Кроме того, высокая парусность требует рангоута большого поперечного сечения, что отрицательно сказывается на аэродинамике паруса».

Кроме паруса, над корабликом торчит мачта. Казалось бы — бревно и бревно. Лишь бы не сломалось. Отнюдь.

«Мачта с большим поперечным сечением может снизить подъемную силу паруса на 25 %… Неудачны мачты цилиндрического сечения — без сужения к топу: в верхней части отношение диаметра мачты к уменьшающейся ширине паруса становится велико… часть паруса близ фалового угла вообще не будет участвовать в создании тяги на курсе бейдевинд.

Большую роль играет форма поперечного сечения мачты… и форма передней кромки мачты, на которой формируется поток, обтекающий парус. Например, парус за мачтой параболического сечения обладает более высоким аэродинамическим качеством, чем за мачтой эллиптического сечения. Оптимален вариант с парусом, закрепленным передней шкаториной близ подветренной стороны мачты: его качество на 40 % выше, чем у паруса с эллиптической мачтой.

Популярны… мачты овального поперечного сечения с соотношением размера по ДП к размеру по траверзу около 3:2».

Ещё парус скручивается, угол атаки в нижней и верхней частях становится существенно разным и часть паруса перестаёт работать.

«Особенно сильно скручивание паруса сказывается на полных курсах и при свежем ветре, когда шкоты потравлены и гик, например, задирается ноком вверх. При этом верхняя часть паруса уходит под ветер и почти заполаскивает…, а нижняя часть явно перебрана.

Для уменьшения скручивания… применяют оттяжки гика… а также проводку гика-шкота с одним или двумя поперечными погонами, простирающимися по всей ширине яхты. При смещении ползуна гика-шкота к борту тяга шкотов становится почти вертикальной… удается держать заднюю шкаторину паруса на острых курсах более тугой.

… по мере увеличения высоты над уровнем воды скорость ветра повышается…. на высоте 10 м над уровнем воды скорость ветра в 1,4 раза превышает его скорость на уровне 2 м… в верхней части на парус действует ветер большей скорости и направленный под большим углом к ДП судна, чем на уровне гика. В зависимости от высоты парусности и скорости ветра эта разность в углах получается от 3–5® на курсе бейдевинд и до 10–12 на курсе бакштаг… скручивание паруса в небольших пределах не только допустимо, но и способствует более эффективной его работе».

Отдельная тема: как шить паруса.

«Полотнища на бермудском гроте располагают обычно перпендикулярно прямой, соединяющей фаловый и шкотовый углы паруса. Именно вдоль этой линии действуют наибольшие напряжения и важно, чтобы с их направлением совпали нити основы ткани…

При шитье стакселя полотнища чаще всего укладываются перпендикулярно задней и нижней шкаторинам и сшиваются на центральном шве, совпадающем с биссектрисой шкотового угла».

Что вспомнилось, то и рассказал. Гапа насчёт «серпов» на парусе — сразу поняла. Это такие «выпуски» на ткани, из которых ветер потом «пузо» выдувает.

«…при раскрое стакселя его передней шкаторине придают S-образность, делая в верхней части вогнутость — отрицательный серп, а в нижней-положительный. По нижней шкаторине — небольшой серп, задняя шкаторина — слегка вогнутая. Вогнутость препятствует чрезмерной „пузатости“ паруса в верхней части и предотвращает загибание задней шкаторины в наветренную сторону и задувание грота.

С помощью серпов можно получить пузо, расположенное вблизи передней или нижней шкаторин. Чтобы сместить его дальше в корму, применяют метод закладок, выполняя ряд полотнищ паруса не с прямыми кромками, а с лекальными, суживающимися по направлению к шкаторинам. Длина и максимальная ширина закладок определяются опытным путем на готовых парусах…».

Тут — ни у меня, ни у Гапы — опыта… Будем набирать. До построения набора лекал.

А со Звягой пришлось несколько раз ругаться. Хотя, конечно, зря — он во многом прав. Ну не может он сделать мачту параболического сечения! Или вот такое:

«Передней шкаториной бермудский парус крепится к мачте при помощи ползунков, скользящих по рельсу, закрепленному вдоль мачты».

Поэтому крепёж сделали посредством ликпаза — продольной выемки в виде желоба, в который ходит ликтрос.

Особо — остойчивость. Для русских речных судов — тема смертельная. Долблёнки-«душегубки» остойчивостью не обладают. Как туземный ботник уходит из под ноги — я уже… Плоскодонки — лучше. Тот же учан — фиг перевернёшь. Потому что он никогда не ходит под парусом с сильным боковым ветром — переворачивать некому.

А меня манит давняя фраза о «Катти Сарк»: «танцующий ход в 13 узлов при крутом бейдевинде». Хочу!

Была в детстве игрушка, маленькая пластмассовая парусная яхта. У которой из днища торчал вниз штырь с грузом. Как её не крути — она не переворачивалась. А и перевернувшись — снова возвращалась в правильное положение.

«Килевая яхта». Киль — глубокий плавник, в нижней части — чугунный или свинцовый груз. Для реальных яхт момент неустойчивого равновесия наступает при крене около 130®, когда мачта уже находится под водой, под углом 40® к поверхности. При дальнейшем увеличении крена достаточно небольшой волны, чтобы судно вновь приняло нормальное положение вниз килем. Известно немало случаев, когда яхты совершали полный оборот на 360® и сохраняли свои мореходные качества.

Классно! Но мне не по зубам: кораблик воды наберёт. Да и не мне одному:

«Яхта класса „Дракон“… заливается водой уже при крене 52®».

Вторая проблема: я — в России. Виноват: в «Святой Руси». Но разницы нет. Потому что плавать моему судёнышку — по русским рекам. Здесь даже чуть килевые ушкуи — уже ограниченно годные.

Плоскодонка нормально проходит по волокам, килевое судно — с кучей проблем и повреждений. Плоскодонка проходит над мелями, килевой ушкуй на них садится — я ж рассказывал… Про два брода через Днепр у Киева, про Переборы на Волге… я уже. А есть ещё и Балахнинские перекаты…

Поэтому вместо океанской килевой яхты строим… швербот.

«Боковое сопротивление обеспечивается благодаря шверту — плоскому тонкому килю, который для уменьшения осадки убирается внутрь корпуса в специальный колодец. Масса шверта невелика и не оказывает существенного влияния на остойчивость лодки… главную роль в создании восстанавливающего момента у швертбота играет остойчивость формы, у килевой яхты — остойчивость веса».

Идея шверта — понятна. Не годится: сделать колодец для этой штуки пока не рискую. Делать дырку в корпусе вблизи киля между шпангоутами… Как оно играть будет… Надо сперва смотреть.

Тогда… да запросто! Швербот без шверта! — Такая же плоская тонкая пластина, но снаружи корпуса. Две. Называется — шверц. Так оснащались ранние голландские суда каботажного плавания.

В движении под парусом один шверц поднимают:

«Так как наветренный шверц всегда поднимают, то работает только один из них, создавая подъёмную силу в сторону противоположного борта».

Ещё: у меня постоянная нехватка металла — сделать нормальный киль, как для яхты… застрелиться легче. А шверцы работают не весом, а площадью — можно деревянными. Хотя, конечно, железную окантовку снизу и спереди надо сделать. Снизу — чтобы сам в воду уходил, спереди — для прочности при столкновениях. И предусмотреть, чтобы при встречном ударе его выкидывало вдоль борта назад и вверх. Отклоняемые шверты есть — будет отклоняемый шверц. И утопить полностью:

«Шверцы пересекают поверхность раздела сред (вода-воздух), в районе которой из-за вертикальных отклонений набегающего потока (подсос воздуха на выпуклой стороне профиля и повышение уровня воды на внутренней) теряется значительная часть подъёмной силы, что приводит к увеличению индуктивного сопротивления…»

И — руль! Руль — обязательно!

Кто не понял: у здешних кораблей нет руля. У меня — будет. Обязательно — отклоняемый. Сломать перо руля при столкновении с повсеместно распространёнными здесь топляками — как два пальца…

Мы постепенно вышли на некоторое подобие «Ската». Крейсерский швербот класса Т2. Если бы его создатели услышали моё «подобие» — убили бы сразу. Но в 12 веке — их нет, и я могу смело находить сходство.

Длина корпуса — 7 м, ширина — 3, осадка — 0.25… Об этом нужно просто аплодировать! Не лазали вы по здешним перекатам и мелям… Но это именно осадка самого корпуса. Потому что есть ещё выступающие ниже днища руль и шверцы. С ними — 1.35. Водоизмещение нетто — 50 пудов. Площадь грота — чуть больше 10 кв. м, стаксель — чуть меньше. Мачта — 9 м, задняя шкаторина стакселя — 8.50, передняя грота — 7.50, гики — по 2.80.

«…корпус имеет трапецеидальную форму поперечных сечений с двумя скулами, что позволяет использовать увеличенный развал бортов для повышения остойчивости. Обшивка из водостойкой фанеры подкреплена продольным набором из сосновых реек, которые опираются на восемь поперечных рам… Продольным набором служат также киль и усиленные стрингеры по линии скул».

«Обшивка корпуса выполнена из водостойкой фанеры на наборе из сосновых брусков и реек. По скулам стыки фанеры оклеены полосами стеклоткани в два слоя на эпоксидной смоле».

Из перечисленного имею сосновые бруски и рейки. Мда… Киль — делаем сосновым, шпангоуты — угловатые, дубовые, а вот обшивку… набираем «вгладь» из сосновых дощечек в 7 мм толщиной. И старательно смолим.

Можете хаять и плеваться в мою сторону, требовать эпоксидку и стеклоткань. Но… не эпоха.

В конце 20 века распространение эпоксидных смол произвело переворот в кораблестроении:

«Клеевой шов обладает намного большей прочностью, чем отдельный элемент крепежа и вся структура при этом становится единым целым — монококовой конструкцией».

В 21 веке по этому принципу: просмоленная ткань — строят даже боевые корабли-тральщики. Называют уважительно: «из композитных материалов». Попутно применение эпоксидки вывело из малого кораблестроения дуб и тик. У меня таких смол нет, поэтому проще:

«…доски обшивки должны ставиться на обычный крепеж, а не на клей, и герметизироваться набивкой. Если применяются традиционные материалы в виде хлопка и дегтя, доски обшивки не должны пропитываться эпоксидной смолой. Это требуется для того, чтобы они, забухнув, обеспечили водонепроницаемость соединения».

Здесь вместо отсутствующего хлопка — пеньковый очёс Пердуновского происхождения.

Руль нормальный поставил! Здесь пока — все рулят вёслами. Я ж рассказывал! Что рулевое весло перетащили с правого борта на корму — недавнее изобретение. Кнорры скандинавские, как рассказывали, до сих пор с правым рулём ходят. В смысле: с правым рулевым веслом.

Об остойчивости — особо.

«Опыт эксплуатации судов класса Т2… показал, что на открытой воде, имея надежное устройство для закручивания стакселя на штаг и патент-риф, позволяющий за считанные секунды уменьшить площадь грота, намотав его на гик, можно плавать на швертботах без опасения за их остойчивость».

Этому мне и моим людям ещё предстоит научиться. И кто такой — «патент-риф»?

«… при встрече шквала следует поднять шверт, чтобы уменьшить опасную величину кренящего момента… с убранным швертом швертбот под действием шквала проскальзывает — дрейфует под ветер».

У меня здесь — шверцы. Надо проверить.

«На острых курсах, выбирая или потравливая шверт, можно в значительных пределах изменять центровку яхты в зависимости от курса относительно ветра и его силы».

Похоже на доски, вставленные вертикального между брёвнами Кон-Тики. Они оказались рулями древних мореходов. К большому удивлению Хеердала и его команды.

Понятно, что мы не воспроизводили проект «Ската» 1984 года, а делали нечто похожее. Камбуз и гальюн вынесли к носу, рундук для подвесного мотора мне… увы. А вот три пары вёсел — обязательно. Колодца для шверта нет, а лебёдку для шверцев — с прибамбасом. Она же их либо — обоих поднимает, либо — в противофазе. Устройства для аварийной закрутки стакселя — не придумал ещё, блок стопоров фалов — обязательно. Полностью иная подпалубная планировка. Зачем мне пять спальных мест, причём 4 — двуспальные?

Команда — вповалку. Мне отдельное помещение под кокпитом. Тут правда, койка… широкая.

Итого… Экипаж — 2 человека. Капитан — рулевой, матрос — вперёдсмотрящий. Посадить на такую посудинку можно человек 15. Но путешествовать с удобствами… 5–7 пассажиров.

Без вперёдсмотрящего — нельзя. Дело не в речных поворотах. Половодье несёт кучу плавника. Биться об них наборным корпусом… не здорово.

Я, было, хотел сначала «Ботик Петра Великого» построить. Лазил по нему когда-то. И длина сходная. Но… беспалубный, пять пар вёсел, гафельный грот и треугольный кливер. Будем начинать «потешную флотилию» не с «дедушки русского флота», а с достижений бермудских рыбаков 20-х годов 20 века. Для «потехи».

Все дружно хихикали над моим швертботом. «У Воеводы портянок нема — наискось пополам режет да вешает». Уверенно предсказывали переворачивание судна. И удовлетворённо смотрели, как их предсказания сбываются. Шверцы, за их форму, называли то — ушами, то — оладушками. Без рулевого весла… — «не, не поплывёт». Сама идея ходить под парусом против ветра — вызывала опасение о моей «умственной болезни». Аггей настоятельно и неоднократно уговаривал поститься, молиться и христосоваться. «Чтобы сии странные идеи душу твою не мучили». Хорошо хоть — сатану не вспоминал.

Мне это было… познавательно — чётко видна мера веры моих людей в меня.

Через несколько лет мы вышли в моря. Ни боевые галеры, разгонявшиеся в атаке до 7–8 узлов, ни дракарры с 10 узлами, ни фелюки, дромоны или нефы — не могли догнать или уйти от моих кораблей. Так ещё одно «не-оружейное» свойство, подобно лыжам в «Ледовом побоище», обеспечивало победы и сохранение жизней мои людям.

На смену простеньким «бермудцам» пришли корабли со смешанным парусным вооружением, их размеры росли. Ещё более важными были их скорость и манёвренность. Что дало нам весьма существенные преимущества в последующих делах.

* * *

Лёд в конце марта снесло, спустил на воду свой… мои говорят — «шварк-бот». И он… шваркнулся. Лег на борт. Статическая остойчивость не обеспечивается. Пришлось срочно забивать пространство у днища вдоль киля между шпангоутами — кирпичами. Их у меня много — Христодул такую выпечку даёт! «Туды её в качель»…

Потом мы пару дней походили туда-сюда вдоль берега. И снова «шваркнулись». Ну это уже чисто моя ошибка с парусами. Ещё были… случаи. Хорошие шпангоуты Звяга вырезал. Крепкие. Корпус выдержал. А вот люди…

Я поставил на обкатку четырёх парней. Один заболел — вода-то ледяная, другого гиком… гакнуло, третий просто струсил. Но из четвёртого получилось… что-то вроде меня самого. Трифа очень переживала — это её братишка мне под руку попался. Самому ещё тринадцати нет, но во всюда лезет без страха.

* * *

«Тот, кто с детства знает, что труд есть закон жизни, кто смолоду понял, что хлеб добывается только в поте лица… тот предназначен для больших дел, ибо в нужный день и час у него найдутся воля и силы для свершения их…

Часто цитируют три слова незаконченного стиха Вергилия: „Audaces fortuna juvat…“ („Смелым судьба помогает…“), но цитируют неправильно. Поэт сказал: „Audentes fortuna juvat…“ („Дерзающим судьба помогает…“). Дерзающим, а не просто смелым почти всегда улыбается судьба. Смелый может иной раз действовать необдуманно. Дерзающий сначала думает, затем действует. В этом тонкое различие. Дик Сэнд был „audens“ — дерзающий».

Малёк — не «пятнадцатилетний капитан», не Дик Сэнд. Ну так он и родился в 12 веке, а не в 19-ом! И вырос в Пердуновке, а не в Нью-Йоркском приюте!

«…он был уже взрослым в ту пору, когда его сверстники еще оставались детьми. Ловкий, подвижный и сильный. Дик был одним из тех одаренных людей, о которых можно сказать, что они родились с двумя правыми руками и двумя левыми ногами: что бы они ни делали — им все „с руки“, с кем бы они ни шли — они всегда ступают „в ногу“».

* * *

Ситуация-то простая: никто на Стрелке не умеет работать с парусами. Хуже: с такими парусами вообще никто в мире не умеет работать!

Ме-едленно.

Никто. Не умеет. Во всём мире.

Я уже много раз объяснял: для меня — штатная ситуация ещё по первой жизни. Для большинства нормальных людей — нет. Для типового туземца… явление Сатаны в живую. «Этого не может быть никогда! И быть такого — не должно!». Ибо: «нет ничего нового под луной», «как с дедов-прадедов заведено…».

Реально: мужиков клинит и выворачивает. Нормальных святорусских людей. А вот мои… «всякая сволочь». Которые уже этого рядом со мной нахлебались, попробовали, сбежать от этой «лютозверской» дьявольщины — не смогли… Они знают: новизну можно пережить. Это уже их личный опыт. Кому — в радость, кому — в напряг. Но — «плавали-знаем».

Я уже, когда про Звягу вспоминал, рассказывал: таких людей найти — редкость редкостная. На золото не купишь. Их — растить надо. Тут цена — кусок жизни. И моей — тоже.

Вот я ставлю парня и «напутствую»:

— Любого, кто будет давать непрошеные советы, гавкать под руку — посылай. Вот река, лодка, парус… только они скажут — ты прав или не прав. Ты — первый! И — единственный! На весь мир! Дерзай!

Есть стандарты, основы мироощущения и самовосприятия: «старших — слушайся», «вятшим — кланяйся», «чти отца своего», «с сильным — не дерись, с богатым — не судись». И тут моё: «любого — посылай!». Контраст с «исконно-посконным», с «впитанным с молоком матери» — сногсшибательный. Малёк — воспринял и применил. А желающих «поучить уму разуму» — было немало. Ну он и… Трудился интенсивным посылателем. Или — посыльщиком?

Прозвище — «Дик Сэнд», «дико пославший» — прилипло. А насчёт возраста… «Пятнадцатилетний капитан» — здесь это не круто, здесь это нормально. В 13 лет… — сотни мальчишек уже стояли в общем воинском ряду на Куликовом поле.

Вытащили ему одного паренька, постарше — тому подруга отказала, топиться собрался.

— Разберёшься с корабельными фалами, шкотами и… концами. А там и до твоего очередь дойдёт.

— А «там» — где?

— Во стольном городе, во Владимире. Там девок много, выберешь. Главное, до той поры гики и гаки — в голову не поймай.

Я как чувствовал. По всем направлениям деятельности — составил планы, все возможные ситуации — проработали, всяких наших потребностей — списочек составили, как домницу строить, как к ней трубу крепить, как мельницы ставить, как посты, постоялые дворы, пристани, склады, канал по Ржавке, солеварни в Балахне, песочек кварцевый, руда болотная, где пахать, что сеять…

Хотя — почему «как»? Зная особую «любовь» ко мне Боголюбского и предполагая нынешнюю тамошнюю ситуацию… Ощущение — «ван вей тикет». Вернуться… может и не факт. А не ходить… дешевле самому утопиться. Нужно бечь. Спешно. Грудью на амбразуру. Пока не началось.

Наконец, дождались попутного ветра, забили швербот всякой всячиной и, перед рассветом, вышли в Оку. Гапа — ручкой помахала, Ивашко — высморкался на дорожку, Аггей — крестил втихаря и кланялся. А я спать завалился: или — потонем, или — нет. Фифти-фифти.

* * *

Сперва грызло чувство вины. Перед Гоголем. Стыдно, знаете ли, нашего классика — и так… Причём — задолго до его рождения. Он же мне ничего плохого! Но эта его фраза… «В России две беды — дураки и дороги». Так красиво сказано! Так, знаете ли, исторично, полемично и эпохально! И тут я…

Если у меня дело с недопущением деградации ОКРП широко пойдёт — есть риск, что первая беда отупеет. В смысле — станет не столь острой. А теперь и на вторую беду замахнулся. Основные дороги на Руси — реки. Ежели моя «бермудина» будет эффективна, если ещё волоки заменить каналами, если русла рек вычистить… Тогда гоголевские дороги вовсе дорогами быть перестанут. Так, обычные дебри лесные. Придётся Николаю Васильевичу и от второй беды отказываться. Наши-то всегда по рекам хаживали, даже Батый к нам так пришёл. А кто не умеет «по водам аки посуху», всякие там поляки, французы, немцы… Дикие люди, что взять. Гребсти по нашим болотам не соображают. Я им шоссейки строить не нанимался.

«Возле Одессы тонет англичанин. Кричит:

— Help me! Help!

Отдыхающий с берега:

— Лучше бы плавать учился, а не иностранным языкам».

«Спасение утопающих — дело рук самих утопающих!».

В России — главный лозунг. И не только «Общества спасения на водах»

* * *

Чуть позже накатила паника. Перед встречей с Боголюбским. Потому что расклад у меня таков… как у Штирлица при одновременном провале Кэт и Плейшнера. И даже хуже. Потому что сам дурак.

Забавно: почему в русском языке есть слово — «сглупил», но нет — «сумнил»? Есть — «сделать глупость», но нет — «сделать умность»? В России «сделать умность» невозможно по определению? По определению чего: умности или России?

Надо хорошенько продумать встречу с князем. А пока — успокоиться. Сменить фокус внимания. Ребятишкам, что ли помочь?

По Волге от Стрелки до устья Клязьмы — 87 вёрст. По Клязьме до Нерли — 270. Итого: до Боголюбова — 360. Вода стоит высоко — если сами в кусты затопленные не въедем — никаких мелей.

В пойме Клязьмы пришлось вёсла доставать — всё-таки, «чисто пройти» петли реки не сумели. Чуть позднее — снова в уключины: берег ветер перекрывал.

Я к ночи надеялся выйти к Гороховцу. Потом надеяться перестал. Не столько из-за задержек, сколько по времени. Не по моему локальному — по российскому историческому.

Глава 395

Гороховец — «Наш ответ Керзону». Бряхимовский разгром — хорошо, взятие Янина — великолепно, но запереть Клязьму от булгар — надо.

Ещё при возвращении из похода князь Андрей изволил ткнуть пальчиком: «Здесь город будет заложён».

«Закладывать» всё что ни попадя куда ни попало — давняя забава русских государей. А зачем? Есть же Всеволжск на Стрелке! Лишние крепости — лишние расходы. «Лишние» — если князь Андрей мне верит, если я усижу, удержу «мир и покой» для Волжско-Окского междуречья с востока. Если…

В РИ Всеволжска нет, и через 3 года, в 1168 году, Боголюбский закончит развёртывание этого «опорного пункта» на Николиной горе. Будет серьёзный детинец с дубовыми стенами и приличным гарнизоном. А пока даже отсыпку пятиметровых валов ещё не начали.

Городок будет славный. «Град Святой Богородицы» — назовут. Хотя я очень надеюсь, что нет. Потому что так его назовёт Лаврентьевская летопись по поводу уничтожения татаро-монголами. Это — когда они его в первый раз.

«В лето 6747 (1239) на зиму взяша Татарове Мордовскую землю и Муром пожгоша и по Клязьме воеваша, и град Святые Богородицы Гороховец пожгоша а сами идоша в станы своя. Тогды же бе пополох зол по всей земле и сами не ведаху где хто лежит».

Мда… Если Батыя сюда не пустить… То «пополох зол по всей земле» — не случится, и городок в славе своей потеряет. А в людях — приобретёт. И что лучше? — По мне — лучше людьми. Они не такую, так другую славу себе сделают. Гороховецкие плотники будут известны под именем «якушей». Слава этих талантливых людей будет столь громкой, что Даль включит их в свой «Словарь».

Пужаловой горы ещё нет. В смысле — гора-то есть, от будущего детинца через овраг. Названия — ещё нет. Это уже 16 век, когда ханские казанцы в очередной раз здесь всё вокруг выжгут. А на горе этой — испугаются чего-то. Говорят, призрак огромный с мечом пламенным явится.

Даже и не скажешь — чей призрак: здесь на Пужаловой горе в роще — семь десятков захоронений мери. Ещё с 6 века начиная. Как с Суры выперлись, так и «меряли» в сторону Ростова. Самая свежая местная набродь — славяне. Всего-то лет двести в этих местах.

* * *

На третьей горе — Гребенской — постройка стоит, люди живут. Похоже на боярскую усадьбу: наверху высокий частокол с башенкой, внизу у реки — деревенька в десяток дворов. Туда и правим — кузнец нужен.

Что в первом переходе на новом судне, с недоученным экипажем будут негоразды — понятно и ожидаемо. Ребята «лавировали-лавировали, да не вылавировали». Нас этим «подветренным шверцем» куда-то прижало. Я-то рассчитывал, что усилие на шверц при столкновениях будет параллельно борту, а тут — поперёк. Ну его и ломануло. Похрустело, потрещало и течение нас выкинуло. Доски, из которых это «ухо» составлено — вывернуло. А железные рамки — погнуло. Надо бы кузнеца найти — выровнять.

Пристали к берегу, а там уже народ собрался:

— Во! Чудо невиданное! Каланча по реке плавает! Чудища заморские заявилися! Кто такие?!

Первое знакомство — это всегда так… волнительно.

«Говорил тут Дунаюшка наездничку — Скажи ты теперя мни, пожалуйста Какой же ты земли, ты какой орды И какого ты есть роду — словия И какого ты есть отча — матери?».

Вопрос конкретный: «какого ты…?». Ответ, однако, Дуная обескуражил:

«Отвечает наконечь наездничек: — Когда сталъ ты много выспрашивать — Стану наконечь тиби высказывать: Ужъ я есть со чарства невернаго, Ужъ я есть дочь короля Лихоимскаго, Ужъ я есть Лизавета Николаевна…».

Аборигены к берегу собираются. Вот я им сейчас… «Ужъ я есть Лизавета Николаевна…». Не, не надо. Пугать туземцев, как богатыря Дуная в той новгородской былине ошарашили — рисковано. А то вдруг все жениться срочно захотят.

«Бралъ ее за белу руку Человалъ въ уста сахарныя — „Ай же ты, Лизавета Николаевна, Идешь ли за меня во замужество?“»

У русских богатырей всегда так: чуть что — «… и как начал на ней жениться!».

Народ на бережку по виду — не богатырский. Но кто их обычаи знает? «Не шутите с иностранцами…» — я уже…

Однако слова: Стрелка, Всеволжск — понимают.

— Так ты — что?! Зверь Лютый?! Не… Не похож: клыки не торчат, хвоста не видать — придуркиваешься.

Мы ещё долго там… лясы точили. Но сверху, с горы подошли несколько мужчин в более боевом прикиде — слуги местного боярина. Некоторые были в Бряхимовском походе — меня опознали. Правда — только после Салмана. Даже как-то обидно: его черепушку домиком — за версту видят, а мою плешь — только приглядевшись.

Дальше пошло легче:

— Господин владетель зовёт дорогих гостей в усадебку, перекусить чем бог послал, по-рассказывать слухи-новости.

Отказаться — нельзя. Обидеть владетеля — остаться без ремонта.

Как и у меня в Рябиновке, в здешней вотчине кузнец живёт в господской усадьбе. Это я к тому, что и здесь свободного рынка — нет.

Вообще, везде, где есть господский дом — он вытягивает из окружающего пространства всё лучшее — лучших мастеров, грамотеев, работников, наиболее здоровых и красивых мужчин и женщин. Просто потому, что «человек ищет где „лучше“». А лучше там, где прибавочный продукт потребляют, а не там, где его производят.

Понятно: «на чьём двору живёшь, чей хлеб жуёшь, по того слову и даёшь». В смысле: даёшь работу. «Кто девушку ужинает — тот её и танцует». Хотя нам бы не «девушку» — кузнеца…

Пришлось лезть на эту гору, говорить положенные слова, благодарить за приют, шаркать ножкой, умильничать мордой и дарить подарки.

* * *

Я уже несколько раз объяснял: на «Святой Руси» существует целая культура дарения. Имеющая к товарной ценности подарков… очень отдалённое отношение.

Вот вас зовут в дом, дают кров, корм, кузнец работает, слуги бегают… Каков должен быть подарок? В гривну? В 10? А оцените-ка «угощение приязненной беседой»? Сколько? — А сколько не жалко! От души.

Тут-то твою душу и оценят. Взвесят, измерят и скажут. Скажут: «жадноват-то Воевода Всеволжский, душонка-то у него мелкая, зажилистая. Нетути в нём размаха, щедрости». И будут правы: «нетути». Потому что я всякие мелочи мелкие собираю, коплю. И превращаю их в хоромы поставленные, в ремёсла невиданные, в людей сытых да обутых.

Но знать им об этом — не надо. Потому что — противу исконно-посконного. Потому что на «Святой Руси» правило простое: есть — гуляй, нет — побирайся. А я так не хочу. Но «капиталовложения», «инвестиции», «стартовый капитал»… — сплошь нерусские слова. Не наши. Хотя и мои. Наше: «дать в рост». Снова — не моё. Я ж говорю — «нелюдь».

Подарки отдаются при встрече. Есть у них тут клопы или нет — не знаю. Добрые ли тут люди живут, будет ли беседа — «угощением» или тяжким испытанием — неизвестно. Но предоплата — сто процентов.

Хорошо, что я Николая с собой взял. Во время сборов в дорогу тема обсуждалась бурно. Есть примерно 20 категорий разных подарко-получателей. У каждой — свой набор уместных вещей. Нельзя дарить саблю — хозяйке дома, платочек — хозяину, возчику — соболя, боярину — пряслень…

В 21 веке девушка-секретарша жаловалась:

— Все посетители несут шоколадки. Уже весь сейф забит! А я маринованные огурцы люблю!

Мне не сложно. Да и прикольно выставить на стол в важном кабинете трёхлитровую банку:

— Вот, секретарша твоя склонность имеет. Сейчас отдам. Ты, кстати, к этой склонности как? Отношения никакого…?

Есть ещё особенности «подарковедения». При оплате даешь обычное, массовое, «высоколиквидное». Хлеб, деньги, весовое серебро, носильные вещи. При дарении — редкое, уникальное. «Только для вас». Заплатить бабе — можно и штанами, подарить — нужна юбка.

Добавьте к этому мою «жабу». И необходимость «представительства» с «пусканием пыли в глаза». Мда…

* * *

Мы вывели из рассмотрения все традиционные товары. Пушнину прежде всего. И ввели собственные:

— Здрав будь честнОй боярин Горох Прибычестович! Подобру ли поживаешь? А как семейство твоё? Здоров ли твой скот? А окот-то радует? А рыбка ловится ли? Большая ли? А как ныне думаешь сев вести? Да ты что?! Вот так прям по отрезам?! А дозволь подарить тебе блюдо золотое. Да не простое золотое, а деревянное. Дабы висело оно на стенке в терему твоём, глаз веселило, сердце радовало, прибыток приманивало.

В русских текстах этой эпохи более половины фраз начинаются со слова «А». Я до такой стилистики ещё не дотягиваю, но дело к этому идёт.

Гороха этого я в лицо знаю, после Бряхимовского боя видел, в Янине чуть общались. Их было два брата, мужики лет по 40–45. Старший умер от ран на Стрелке. Горох принял хоругвь, потом — и вотчину.

Сели за стол, повспоминали общих знакомых. Горох вздыхает: Боголюбский велел ему лес к постройке крепостицы заготовить.

Так вот почему городок Гороховцем назовут! Вотчину, «горохово имение» могут забрать под князя, боярину — новое место дать. А вот, ежели князь милость явит — и вотчину оставят, и самого боярина сюда воеводой поставит.

Мне такие… гос. манёвры с передачей собственности, с компенсациями землёй и должностью — интересны. В подробностях.

Я уже рассказывал: служба княжеская на пристойном месте даёт боярину около 200 гривен годового дохода, «княжьей милости», вотчина — примерно столько же. Естественно, у многих есть стремление совместить. В смысле — удвоить. Уже и дворяне 17–18 веков отправлялись в службу и, получая там жалование, оставляя поместья на своих жён. Которые управлялись не худо, в хозяйствах понимали и прибыток получали.

Большие семьи позволяют делать это ещё более вариантно.

Рассказал чуток о делах своих, вспомнил, как мы на Стрелке павших перезахоронивали из разрытых туземцами могил. Тут женщина одна, в сторонке сидела, в чёрной одежде, зарыдала и из-за стола убежала.

— Невестка моя. Брата покойного вдова. Ты рассказывать начал — вот она… и рассопливилась.

Есть стандартные слова и выражения, которые описывает состояние вдовы. «Убивается», «оплакивает», «рвёт власы и посыпает пеплом»… Русские тексты дают богатый набор таких устойчивых фраз. А здесь — не прозвучало. И что-то я такое видел… пока она к выходу бежала…

— Да уж… Доля у неё вдовья, горькая, горемычная…

Как-то Горох… хмыкнул в сторону.

— Ни чё. Живёт. С дому не выгнал, в прорубь не кинул…

А это ещё страньше. Насчёт проруби. Обычная формула: «Куском хлеба не попрекаю».

Я своим за столом головой мотнул, типа — пора и честь знать, кузнеца проведать, мальчишек на кораблике досмотреть, спальные места подготовить. С ними и местные рассосались. А мы с Горохом — душевно беседуем. Наслаждаемся умным разговором, так сказать.

— Вроде молодая у тебя невестка. Моложе покойного брата твоего сильно.

— Дык — вторая жена. С первой-то он долго жил. Да детей им бог не дал. Она и померла. Взял эту. А, бестолку. Три года прожили — детишек не нарожали…

— Горох, а ведь она ныне — в тягости. От тебя?

— Что?! Да я вообще…! Да как ты такое…?! У меня своя…! Сыны вон…!

— Перестань слюнями брызгать. Рассказывай.

— Чего это?! С чего я тебе…?! Я тя в дом пустил, а ты нынче…! А ну пошёл…!

— Я-то пойду. Только иду я к Боголюбскому. И он меня там спросит: как жил-поживал, чего дорогою видал? А я ему — про нечестную вдову в твоём дому, да про твои сопли в разбрызг. Хорошо ли будет?

Горох возмущённо посопел, подёргал сразу налившейся кровью шеей, подвигал посуду на столе, оглядел исподлобья опустевшую трапезную… Попасть под враждебное внимание князя Андрея…

— Ты не думай, моего греха тут нету. Как пришли с похода — живые порадовались, павших… отпели. А жисть-то идёт. Всё, что за лето не сделано — давай сразу. Закрутился я. Уж лес валить начали — слышу бабы шушукаются: «понесла». Ну, думаю — про мою. Она, видел же сам — ныне на сносях ходит. Мне и в ум не вошло. Только месяца через полтора — смотрю…

— А почему ты её — к её родне сразу не отправил?

— Дык… А вдовья доля? Ей надо долю дать. А с чего? Да и недосуг мне было. Хозяйство после похода… А теперь, вишь ты, куда её такую?

— И кто ж честнОй вдове брюхо надул?

— Да не знаю я! Сказывает: калика прохожий-перехожий, на постой пущенный — прям в тереме снасиловал. Брешет, курва! У меня в дому чтоб такое…! Сама, сучка, снюхалась…! А ни имени, ни лица его — не говорит. Да и ладно — со двора не гоню, не объест. Пущай живёт, выродит сыночка — может на брата похож будет. Прокормить ублюдка… — с божьей помощью.

Последняя фраза — царапнула душу. А предпоследняя — мозг. Что-то я такое… Факеншит! Это ж Второзаконие!

«Если братья живут вместе и один из них умрёт, не имея у себя сына, то жена умершего не должна выходить на сторону за человека чужого, но деверь её должен войти к ней и взять её себе в жену, и жить с нею, — и первенец, которого она родит, останется с именем брата его умершего, чтоб имя его не изгладилось в Израиле. Если же он не захочет взять невестку свою, то невестка его пойдет к воротам, к старейшинам, и скажет: „деверь мой отказывается восставить имя брата своего в Израиле, не хочет жениться на мне“; тогда старейшины города его должны призвать его и уговаривать его, и если он станет и скажет: „не хочу взять её“, тогда невестка его пусть пойдёт к нему в глазах старейшин, и снимет сапог его с ноги его, и плюнет в лице его, и скажет: „так поступают с человеком, который не созидает дома брату своему“. И нарекут ему имя в Израиле: „дом разутого“».

Горох врёт? Насчёт: «моего греха тут нету». «Созидает дом брату своему»? Поступил по «Святому Писанию» да отнекивается.

Спартанский царь Леонид, оправляясь к Фермопилам с отрядом своих телохранителей, приказал заменить добровольцами тех из них, кто был единственным сыном у своих родителей — род не должен прерываться. Сходно поступали донские казаки, отличая в строю единственных сыновей по серьге в ухе.

Нет, не то. Схоже по действию, различно по смыслу — нет сохранения имени, «дома».

Возможен другой мотив:

«Фратернальная полиандрия, при которой двое или несколько родных братьев состоят в браке с одной женщиной, традиционно принята у тибецев в Непале, Китае и северной Индии… — дефицит пригодной для сельского хозяйства земли, и женитьба всех братьев на одной женщине позволяет избежать раздробления принадлежащего семье мужей земельного участка. Если бы у каждого из братьев была своя жена и свои дети — землю пришлось бы разделить между новыми семьями, и в результате могли образоваться слишком маленькие участки, не способные их прокормить. По этой причине полиандрия принята даже у богатых землевладельцев».

О разрушении крестьянского хозяйства при разделе больших семей весьма эмоционально толкует Энгельгардт. Да и вообще, патриархальная большая семья, где «всё — всехное» — один из идеалов, наряду с «русским миром»-общиной, социалистов-народников.

Нет, не то — нет признания будущего ребёнка. Да и вообще: вотчины в эту эпоху не — наследственное, а — условное владение. Условие — служба князю. Они не дробятся, а переходят от брата к брату, «лествица». Разделить можно только своё имущество: пояса, блюда, шубы, но не землю.

Нет материального стимула. Горох и так — автоматом стал вотчиником. Загонять вдовицу в «позор» — ему смысла нет. Наоборот: всякие «негоразды» в доме — прямой ущерб чести.

«Коли в своём дому от позора не уберёгся — на что ты в службе годен?».

Может, у них «сильная любовь случивши»? — Тогда бы он о ней так не говорил. Да и по фактуре, по темпераменту — не ходок.

Ситуация непонятная. Да мне-то что?! — А то: нельзя ли из «непонятного» сделать «прибыльное»? По сути, это и есть постоянный рефрен моей деятельности на «Святой Руси».

— Вот что, любезный друг мой Горох Прибычестович. Невестка твоя пойдёт со мной. Чего вылупился?! По «Уставу об основании Всеволжска» мне велено брать к себе всех вдов и сирот с Руси. Не «некай»! Если ты мне её не выдашь… или она вдруг сбежит, или помрёт… случайно — я расскажу о своих подозрениях Боголюбскому. О каких? — Узнаешь. Не ори! Где — лжа, где правда — Маноха разберётся. Да, на тебе греха, может, и нет. А на людях твоих? А что они под пытками скажут?

Горох краснел в малиновый цвет. От висков до загривка. Сопел, пыхтел, мял скатерть корявыми толстыми пальцами с заусеницами на плоских ногтях. Но уже понял, во что вляпался, уже перестал пытаться меня переорать, «взять горлом».

Патриархальное общество. Хозяин дома, «большак» — полностью властен над членами своей семьи. И полностью за них отвечает. За «нечестность» вдовы взыскивает «Устав церковный». Что здесь, конкретно, означает — Федя Ростовский. Этот так взыщет… по ночам вскрикивать будешь да голую задницу почёсывать. «Голую» — потому что последние штаны сам отдашь. Во славу господа нашего.

А здесь, конкретно, есть «отягчающие обстоятельства». Не по самому событию, а по общей ситуации. Отчего сработает больно и власть светская, княжеская.

— Привезу я её в Боголюбово. Просто по дороге. Одно дело — она сидит тихонько у меня на тамошнем подворье, вышивает… петухов по рушнику. После её, в общей толпе, везут ко мне во Всеволжск. Другое дело — веду её к Андрею. И что твоя невестка при спросе там скажет… К примеру — на тебя покажет. Ты её лучше знаешь.

— Лжа! Не трогал я её! Князь — сучке блудливой не поверит!

— Ему виднее. Но сыск он начнёт. По статье: «принуждение сирой вдовицы к противоправному разврату». Тебя — туда, к Манохе. А то обоих — ещё дальше — к Феодору в Ростов. У Феди, сам знаешь, лапа когтистая, цапнет — не выскочишь. А тут дело не делается. Тогда Андрей… в лучшем случае — даёт тебе другую землю. В дебрях да болотах. А сюда — нового вотчиника. Который и крепость ставит, и воеводой в ней садиться. Он — не ты. Разница… Даже когда ты новую вотчину поднимешь, лет через 8-10… Разница в два ста гривен каждый год. Мог иметь — ты ж муж-то добрый, дело делаешь, службу знаешь. Но… Мимо носа просвистело. Хоть ты и не виноват, а жизнь твоя… из-за этой… До-олго расхлёбывать будешь.

Он снова крутил головой, будто воротник жал ему горло. Дотянулся до кружки с лёгким здешним пивом. «Промочил горло»:

— Ну… и чего…

— Два ста кунских гривен. Сейчас.

— Чего?! Да с откуда?!

— Горох, что ты… грохочешь будто супа горохового переел? Или я не видел, как в Янине ты купцам тамошним — пятки припаливал, чтобы про захоронки их вызнать?

Я оставил тупо смотревшего в стол хозяина поместья и, в сопровождении радостно взволнованной служанки, отправился в отведённые мне апартаменты. Клопов не было, а служанка волновалась зря — пришлось отправить её спать, а самому всю ночь просидеть в сторожах: шантаж дело опасное. В чём я уже в «Святой Руси» убеждался.

У меня было время обдумать мои похождения в Смоленске и в Елно. На их основании, на основании законов — «Русской Правды» и «Устава церковного» — представить себе, «смоделировать» ситуации, которые можно бы превратить в «узду на человеке» — в способ приведения к покорности. Часто это связано с боязнью огласки: «открылось это дело».

Большое значение имели детали: возможности доказательства, готовность принять новость как истину — общества и власти, собственно личности подчиняемого и потенциального судьи — князя, епископа, тысяцкого….

Вот почему меня «повело в сторону», к «противоправному разврату» — в «Уставе церковном» сказано:

«Аще два брата будуть с одиною жонкою, митрополиту 100 гривень; а жонка в домь».

Эти «левиратные» отношения существуют в «Святой Руси», предусмотрены в «Уставе» и, хоть и детально описаны во Второзаконии, но православной церковью запрещаются. Причём наказание — из тяжелейших, и по размеру виры, и по бессрочному заключению женщины. «В домь» — в «церковный дом» на принудительные работы.

Забавно, что обратная ситуация — «сорорат» — расценен значительно мягче:

«Аще кто с двема сестрами падется, митрополиту 30 гривен».

И вира — втрое меньше, и заключения для женщин — нет.

В теории этнографии не делают большого различия между одновременным и последовательным сожительством братьев с одной женщиной. «Устав» же чётко запрещает одновременность и никак не реагирует на последовательность. Был бы этот Горох не женат — спокойно бы мог жениться на вдове своего брата. Аналогичные ситуации я встречал и в 21 веке. Смысл в этом бывает: сохранение общего имущества, отсутствие стресса для детей… В общем, те же, что и в древности. Хотя бывали в русской истории и периоды запретов и, наоборот, эпохи обязательности.

Здесь нет детей-сирот, нет серьёзного имущественного интереса. «Вдовья доля» — не половина всего имущества, а «достояние достаточное для проживания». Часто — просто остатки приданного.

Едва мы, ещё в темноте, начали собираться, как явился Горох. С кожаным мешком, двумя торбами и закутанной под глаза невесткой. Молча передал мне всё это. Тоскливо вздохнул, в ответ на мои пожелания процветания, благоденствия и заверения в неизбывной дружбе:

— Как будет воля божья… Не верю я…

— Зря. У меня много недостатков. Но лжа мне заборонена. А дружить мы с тобой будем крепко. Ты уж будь добр, честной боярин Горох Прибычестович, людишек моих не обижай, чем сможешь — подмогни. Будем жить с тобой… по-доброму.

* * *

Вот это: «по-доброму» — самое главное. Пара сотен гривен… прикрытие, «проверка на вшивость», фиксирование подчинения Гороха мне. Для него самого. Мой интерес — дольше и длиньше: мне нужно иметь в этом месте — «взнузданного человечка».

Я люблю знать. Знать — что там, в «за далью даль». Я знаю цену заблаговременной информированности. Я хочу «встречать опасность во всеоружии». Для этого надо уметь контролировать возникновение угрозы и её движение. Так я строю мои сигнальные и наблюдательные вышки, выношу на границы, чего местные владетели не делают, стражу и мытарей, рассылаю «искателей алмазов» типа Гладыша. Но эта «паутина» — на моей земле. А мне надо больше — мне нужны «сигнальные нити»… не скажу — «в логове врага», но — «в доме соседа».

Три городка: Муром на Оке, Гороховец на Клязьме, Городец Радилов на Волге — ближайшие к Всеволжску русские города. Мне нужна постоянная информация из этих мест. Любой крупный отряд, который будет двигаться в мою сторону — будет проходить через эти крепостицы. Я должен быть уверен, что их лидеры предпримут меры для моего оповещения, для защиты моих интересов.

В Муроме сидит Живчик. С которым мы друзья. Ну, насколько можно быть другом с русским князем. Но наши интересы во многом совпадают: нелюбовь к Глебу Калаузу, вражда с язычниками, дружественные отношения с Боголюбским. К примеру, рязанских шишей Живчик в мою сторону не пропустит — чужаки.

Второе направление — Клязьма. На краю русских земель здесь сидит вот этот Горох. Теперь и он… будет внимателен к моим просьбам. Ещё бы и в Городец попасть. Посмотреть на тамошнего воеводу. Потому что речные шиши, хоть новгородские, хоть костромские — мимо него пойдут.

* * *

Через пару часов, когда молодая, ей не было 19 лет, боярынька, уже раскуталась в моём закутке, отплакалась, успокоилась и приходила в себя после первого практического занятия по курсу «русский поцелуй», я узнал причины произошедшего.

* * *

Мы пытаемся найти логику в человеческих поступках. И она, часто, там есть. Но мы, попандопулы, в частности — понимаем логику, как получение материальной выгоды. И понеслось: цена, издержки, прибыль… Приходя к сущностям планетарного масштаба: классовая борьба, гендерное равенство, глобальное потепление… Но, ведь, в твоей постели не классовые интересы, не женщины вообще, а конкретный человек. И нужно, чтобы она была жаркой. Здесь. А не в Гренландии на десятые доли градусов.

«Мы принимаем решение лишь для того, чтобы удовлетворить нейроны областей мозга, связанных с получением удовольствия».

Вот это — «удовлетворить нейроны» — главная материальная выгода. Вот это — цель каждого человека. А логика… тем более — наша…

Уточню: эти нейроны — в подкорке. В «мозге крокодила». Движение ионов, приводящее к выбросу эндорфинов, их восприятие синапсами, задают нам «что такое хорошо и что такое плохо». Что доставляет удовольствие, что нет. Отсюда строится система целей, приоритетов, ценностей. А кора головного мозга — «мозг обезьяны», «логика» — строит модели, ищет решения. Для того, чтобы «крокодилу» было хорошо.

Всё это корректируется. Алкоголь или другая химия, воспитание, образование, общественное мнение, правоохранительные органы… просто кувалдой по темечку…

Короче: предусматривать человеческую глупость — необходимо. Хотя и невозможно.

«Две вещи я полагаю бесконечными: вселенную и человеческую глупость. Но насчёт первой — я не уверен».

Альберт! Ну что ж ты такой… мудрый.

* * *

Эта боярынька в 15 лет стала хозяйкой большого дома. Муж был занят в службе, другим подчиняться — она не хотела. Следуя, отчасти, собственному представлению о роли «главной хозяйки», отчасти — просто подростковой вздорности, отчасти — зависти, она начала третировать вторую хозяйку поместья — жену Гороха. У той было четверо детей разных возрастов и характеров — каждый день было к чему прицепиться.

«Лаялись между собой как собаки дикие».

Конфликт между женщинами нарастал. И внезапно разрешился смертью старшего Прибычестовича. Новоявленная вдовица не уехала сразу, а потом её положение в доме резко изменилось. Ей вспомнили все обиды, «третировали», «угнетали» и «гнобили», убрали «в запечку».

В октябре, пока Горох мотался по округе, выжимая из смердов припасы на зиму, женская верхушка устроила междусобойчик. На котором вдовица, обрадованная «вдруг дружелюбным» к себе отношением — перебрала.

Я уже рассказывал, что здешние строения являются, по сути своей, глухими деревянными ящиками. Ночью, в предзимье, без свечи в руках — сплошная темень. Свечка погасла. По знакомому дому можно и на ощупь ходить. Если никто не встретится. Пьяненькую боярыньку встретили, разложили и поимели. Кто — она не видела.

* * *

Не ново. Так упоминается пятая жена Ивана Грозного Мария Долгорукая, которую, по словам Костомарова:

«…женившись на ней 1573 г. ноября 11, он узнал, что она еще прежде потеряла своё девство, и на другой день после свадьбы приказал затиснуть её в колымагу, повезти на борзых конях и опрокинуть в воду»,

Мария «потеряла своё девство» в те несколько дней, что прошли между сватовством и свадьбой, в родительском доме. Где на неё, де, в темном переходе напал некто, коего она опознать не смогла, и… вот такую подлянку государю-самодержцу устроил.

Думаю, что вся здешняя интрига придумана либо женой Гороха, либо кем-то из её приближённых. В женском общежитии, которое представляет собой «бабский поверх боярского терема» — секретов нет, цикл каждой известен всем. Вот её и подставили. «В день, благоприятный для зачатия». Что проблема бесплодия была в покойном муже… При том полу-гаремном образе жизни, который постоянно ведут русские бояре — в женском коллективе понять нетрудно.

Чисто для знатоков: манера сваливать вину за бесплодие на женщин — имеет в Средневековье статистическое основание. До конца 20 века в России и в Европе числовое отношение носителей причин было 4:1. В отличие от начала 21 века, когда стало 1:1. Разгул демократии, торжество научно-технического и социально-общественного, достигнутые высоты гумнонизма — резко снижают надежды самцов хомнутых сапиенсов на продолжение их рода.

Никакой экономической выгоды в устроенном событии — нет, но есть ощущение «правильности» — отомстили. За прежде неоднократно явленный дурной норов. Нейрончики в чьих-то мозгах «крокодилиц» возбудились и удовлетворились. Просто бабская ссора.

Не ново.

Так была отравлена жена Ивана Третьего его матерью.

«Поводом для раздора могли послужить воспоминания старой княгини…».

Свекровь — болтанула, невестка — ответила, муж — в отъезде. Вернулся — уже похоронили.

В основе цепочки событий — вспышка раздражения дамы климатериального возраста. Бывает. Но какую отдачу дало! Пришлось звать в Москву Софью Палеолог и становиться Третьим Римом.

Ванька Горбатый, которого и Третьим называли, и Грозным, хоть и любил первую жену, но во всяком положения пользу сыщет. Его нейрончики — чуть по другой теме удовлетворяются.

У меня — сходно. Результат возбуждения «нейрончиков крокодилиц» — 200 гривен серебром и «привязанный» человечек в полезном месте. Горох, выдавший мне невестку, «принял удавку на шею» — я очень скоро получу от неё полные и однозначные показания. Указывающие на него. Наполненные достоверными деталями из жизни усадьбы. Без всякого навязанного мною. Просто парочка «правильных» вопросов. А уж её собственные слова… Хочешь — верь, хочешь — нет. «Разве я сторож…?».

Вот я такой из себя крутой: только гляну — сразу всё просекаю. Только скажу — мне уже серебро мешками тянут.

Опять-таки, Макарушка Нагульнов:

«Ежели из каждой сволочи с моего удара по пяти пудов зерна выскакивать будет, так я просто ходить буду и в морды стукать».

Красиво? Повторять и продолжать? — Нет, пора завязывать. С играми на этом уровне… комбедовца.

«Цель оправдывает средства» — фигня. Правильнее: «цель определяет средства». Инструментарий должен соответствовать поставленной задаче. Фомкой сейф вскрыть не пробовали? — И не надо. Нужны ключи, отмычки, коды, динамит…

«В каждом приличном доме есть свой скелет в шкафу» — общеизвестная мудрость.

Мой талант — я «не от мира сего» — я замечаю детали, которые аборигены не видят. Я настолько аморален, по здешним меркам, что могу громко сказать о замеченной непристойности.

«Король-то голый!».

Я живу и думаю не в рамках системы обычаев, данных местным изначально, «с дедов-прадедов», а в понятиях 21 века. И вижу проистекающие от этого варианты.

Внимательный-умный-наглый… дояр-универсал. Дои и веселись!

Фигня. Надо завязывать. Это — не бизнес. Достаточно просто посмотреть конкретно.

В Залесье около одного миллиона жителей. Для сравнения — в Киевском княжестве в полтора-два раза больше. Здесь, примерно сотня боярских семей. Структура не столь «рассыпанная» как в Киеве, ближе к новгородской. Там — 30–40 боярских родов.

Да, в каждом боярском доме есть свой «скелет в шкафу». Но не до всех мне удастся докопаться. И не все «стрельнут». А вот злоба против меня будет тотальная. Что я получу? Десяток «взятков» по паре сотен каждый? Две тысячи гривен… Огромная сумма! Год назад. Сейчас у меня потребности… в несколько раз больше. Значит, и создаваемые возможности должны из года в год такие потребности покрывать.

Криминал, «хапок» как система — такого дохода мне не даст. А даст кучу очень враждебных важных людей. Они додавят Андрея своей ненавистью ко мне. И поднимут Залессье против Всеволжска. Дурней — мужиков, посадских — пошлют выжигать «гнездо гадское». Мой дом.

По критерию риски/прибыль «шкафные скелеты» становятся невыгодными. Пора от криминала переходить к власти. Смысл тот же: отъём имущества. Но есть масса деталей.

Во как! Стоило стать Воеводой Всеволжским, владетелем и властителем, как старая уголовная мудрость — «Честно жить — выгоднее» — стала всё настойчивее пробиваться в сознание.

Норма жизни каждого суверенного правителя? Сам законы издаёт — определяет — что такое «честно». Зачем же ему свои законы — ещё и нарушать?

Мне невыгодно тотально «выжимать» Залесье. Ни прямо, нагибая шантажом бояр, ни косвенно — подталкивая к этому Андрея. Залесье — мой наиболее удобный источник сырья и рабочей силы, мой будущий рынок сбыта. Лучше — чтобы процветало. Понятно, что будут всякие ситуации… или — персонажи… или — эпизоды. Но глобально: пусть им будет хорошо. Тогда и мне на Стрелке будет легче.

Какие добрые, мудрые мысли бродят в моей головушке… Будто я знаю ответы на все вопросы. А вот будет ли где мыслишкам прогуляться, удержится ли голова на плечах после встречи с Андреем…

«Надоело говорить и спорить И с мозгою сцепилася мозга. В святорусской полноводной Клязьме Бригантина поднимает паруса».

Не бригантина — швербот. А так — всё правильно.

Глава 396

— Иване, я вот не пойму. Там, в торбах — вещички её. А вот в мешке… Это что ж? Ты за то золотое блюдо из липы — такие деньжищи выторговал?! Ты уж просвети неразумного. Или оно и вправду — золотое? Или как?

Николай пребывает в глубоком смущении. Для него это важно: у нас ещё несколько таких тарелок есть. В какую цену их выставлять?

— Нет, Николай. Блюдо мы отдали даром. Без серебра. Но в каждом приличном доме есть свой э… костяк в э… ларце. Вот Горох и заплатил. Не за блюдо — за услугу. Чтобы мы тот костяк… — не трясли. Не гремели им. К твоим делам, к ценам — никакого отношения. Ты просто денюжку оприходуй, мы её после на полезное чего-нибудь потратим.

— Да уж… С тобой в походы ходить… Все люди дорогой серебро тратят, а ты наоборот — набираешь. И как оно у тебя слаживается… Ладно, другое дело. Вот идём мы лодейкой. А имячко у ней есть? Сам же сказывал, что приличная лодия должна иметь имя собственное.

— Ты прав. Надо назвать как-то. А давай спросим. Эй, капитан. Как судно твоё звать-величать?

Тринадцатилетний капитан удивлённо уставился на нас.

Обычно лодии не имеют имён собственных. Называют — как здесь женщин — по хозяину: Иванова, Петрова. По возрасту: старая, новая. По размеру: большая, малая.

Но в стычке с ушкуйниками прозвучало собственное название ушкуя. Возможно, воспринятая новогородцами где-то на Балтике манера. Я как-то рассказывал мальчишкам о таком обычае, они запомнили.

«Как вы яхту назовёте

Так она и поплывёт».

Прежде не было времени, да и казалось неважным. А тут, видимо, молодята настропалили Николая.

— А давай… А назовём лодейку «Ласточка»! Уж она быстрая, да поворотливая, да лёгонькая… Будто касатка деревенская!

* * *

Опять у меня от местных — мозги клинит. Какая связь между китом-убийцей и деревенской птахой?! В какой деревне зубатые киты из-под амбарных стрех выпархивают?! У нас на Стрелке много разных диковинок есть, но летающие, «лёгкие да поворотливые», киты в 10 метров длиной и 8 тонн весом… Может, я чего пропустил?

К счастью, прежде чем извилины в моём мозгу заплелись в очередной морской беседочный узел типа булинь, вспомнился Некрасов:

«Я не один… Чу! голос чудный! То голос матери родной: „Пора с полуденного зноя! Пора, пора под сень покоя; Усни, усни, касатик мой!“».

Касатик, касатушка — ласковое слово, употребляемое русскими женщинами в отношении их детей. К китам — никакого отношения не имеет. Это сравнение с ласточкой-касаткой. Которую так называют из-за формы хвоста.

* * *

— Не, не похоже. Касатка сверху сине-чёрная. А тут чёрное — снизу. А сверху-то — белое.

При смолении корпуса мы активно использовали дёготь. Он чёрный. А вот для палубы шла более светлая живица. Да и паруса — белые, некрашеные.

* * *

Выбор имени для корабля — дело серьёзное. «Корабль начинается с имени» — русская морская мудрость.

«Вот назвали бы не „Титаник“, а „Говно“, глядишь, всё бы и обошлось».

Викинги для своих кораблей использовали имена зверские: «Большой зубр», «Великий змей», «Рыжая рысь»…

Поэт говорит о драккаре: «Рыжая и ражая рысь морская рыскала».

Сдвинувшиеся на католицизме иберийцы — любили названия «духовные»: «Санта Мария де ла Виктория» («Победоносная Святая Мария»), «Санкти Эспиритус» («Святой Дух»).

Наши тоже отметились:

«На вопрос — Кто едет? — капитан должен назвать имя своего корабля и потому так странно слышать, что едет „Святая Елена“ или „Зачатие Святой Анны“».

«Обедают дед, бабка и внук. Внук спрашивает деда:

— Дед, а ты в молодости на каком корабле был капитаном? Я все время забываю название… То ли „Проститутка“, то ли „Куртизанка“…

— Кто тебе это сказал?

— Бабуля.

Дед взял ложку да как даст бабке по лбу!

— Сколько раз тебе говорить… „БЕЗ-ОТ-КАЗ-НЫЙ“ корабль, „Безотказный“!!!»

* * *

— Хватит вам препираться. Назовём… «Белая ласточка».

— Да ну… Белых ласточек не бывает. Название какое-то…

— Таких лодеек в мире нет. Как и белых ласточек. Поэтому — вполне подходит. И дайте нашей бабе — нитку с иголкой да полотна кусок. Пусть сделает нам гюйс… э… знамёно на корму.

Лепёж и дилетанство: гюйс — изначально носовой, бушпритный флаг. Но у нас бушприта нет — одни гики с ноками. А делать надо: именно с этого века разнообразные морские флаги активно входят в обиход. Воспроизводят гербы и цвета своих феодальных владельцев. Гюйс конкретно — привязывается к порту приписки.

У меня — ни цветов, ни гербов, ни феодов…

— И чего ж ей там вышивать? Коня или сокола?

— Кони у местных племён — у каждой бабы на шее висят. Соколом — пущай рюриковичи балуются. Нам — не по чину. Сделаем мы…

Факеншит! Я ж — кроме андреевского флага — ни одного гюйса не помню!

— Сделаем… на белом фоне… косой синий крест… в три четверти! Точно! Как у Стрелки реки текут! Длинный, от древка вниз наискосок — Волга, поперёк наискосок снизу до середины — Ока. Получился… порт приписки Всеволжск! Делай.

Поверь, детка, когда я ляпнул — «Белая ласточка» — у меня и мыслей никаких не было. Насчёт странностей и последствий. Что такие птицы в природе — удивительная редкость. Что для местных жителей невообразимое сочетание названия птицы и цвета — проявление колдовства, причина для страха.

По обычаю своему, сделав некую хорошую вещь, стремился я повторять её во множестве. Так и с кораблями: выйдя на моря, сделав первые удачные образцы, строили мы их точные подобия. Не одну штуку — множество. По первому «бермудцу» называли породами птиц. А корабли различали по цветам. Мог ли я представить, что название «Оранжевый коршун» наполнит сердца венецианцев страхом, и обратит их в бегство?

Многие вещи, сказанные ли, сделанные ли случайно в те времена, людям, пришедшим позже, казались вечными, незыблемыми. «Как с дедов-прадедов заведено бысть есть». А я не во всяк раз сиё понимал.

* * *

Следующая крепость на Клязьме — Ярополчь. Основан братом Долгорукого Ярополком лет 30 тому.

Принимая и сманивая беглецов с юга, от половецкой угрозы, от княжих усобиц, князья давали им землю. Обеспечивали безопасность, помощь, продовольствие, кредиты. Поэтому здешние жители более зависели от княжеской милости, чем в иных землях.

Тяжесть освоения беженцами здешних земель облегчалось при разумной концентрации ресурсов. Концентрация требовала субординации. Которая замыкалась на князей.

Безопасность в новых землях — новые крепости в этих местностях. Крепости — князья ставят. Поселенцы живы — потому что князья им помогли. И они поддерживают князей, помятуя об этой помощи в тяжкую годину.

Здесь, отчасти, и лежат корни того патернализма, который проявляется в русском народе и в 21 веке.

— Демократия? Это когда всяк — хайло без спросу разевает? — Так от этого дохнут! Уж мы-то знаем.

Стиль принятия решений «русским миром», который приводит в восторг Энгельгардта, «мордобой без регламента до консенсуса», позволял прекрасно разделить землю, «лучше любого землемера». Но — съедал время. Которого не хватало для посевной в оптимальные сроки. И «дерьмократы», сумевшие избежать половецких арканов и сабель на Юге, мерли с голодухи на Севере. Оставались — «носители понимания субординации».

Новые городки поддерживают князей. Один из таких городков — Ярополчь Залесский. На «Святой Руси» есть другой Ярополчь — Ирпеньский, за Киевом.

Здесь мощная крепость, прикрывающая Клязьму. Поход булгар на Суздаль, хоть и был неудачен для них «милостью Богородицы», но потребовал превентивных мер. В форме системы укреплений. В частности — вот этой крепости.

Великолепный вид с правобережной горы на огромную, постепенно повышающуюся к северу лесную равнину на левом берегу. Леса полны дичины. Здесь, уже в 21 веке, найдут в детинце костные остатки 240 лосей. Дружина съела. Найденное археологами — малая часть реально скушанного.

Богатый городок — мастера разные есть: гончары, косторезы, кузнецы. Оружейники делают, среди прочего, те самые наконечники стрел «со смещённым центром тяжести», которыми так смутил меня Аким в Пердуновке.

Здесь, где-то «на подоле» — подворье того мужичка, который обеспечивает бОльшую часть свежей рыбы для всех «верхних». У него одного крючков рыболовных разных — больше чем во всём остальном городе.

Город — ещё одна жертва «Погибели». Горожане бились знатно, но город — взят, все постройки сожжены, жители перебиты. Не все Часть сумела спастись в лесах. Потом, когда Батый уйдёт, они вернутся и будут хоронить в мёрзлой земле здешнего кладбища своих близких и соседей. Поселятся уже снаружи, не в детинце. Жить на пепелище, на могилах… нехорошо.

«Город как таковой перестал существовать».

На этой горе будет дружина Минина останавливаться, часть местных жителей пойдёт с князем Пожарским, в 17 веке будет попытка восстановить город по указу царя Алексея Михайловича. Но пожар и отсутствие военной опасности приведёт к отмиранию городка. И — к расцвету слободы по соседству, на тракте у Клязьмы.

А пока на горе, на здоровенной плоской «тарелке», окружённой со всех сторон пятиметровыми обрывами, стоит мощная дубовая крепость. За которой видны крест церкви и высокий конёк терема местного княжьего наместника.

* * *

Люди ходят, телеги ездят. Понизу избы стоят. Как раз под горой у Клязьмы такой… мощный залив параллельно основному течению реки. «Старица наполовину» — снизу по реке есть ход внутрь по воде. Там торговая часть. Там все на нас оборачиваются. Экая каланча белая по реке летит! Вот же невидаль невиданная!

Но мы от очередного здоровканья воздержались: покуда ветер сзади дует — надо торопиться. Впереди Цнинский вал — там бокового ветерка не поймаешь, «ветровая тень».

Так что я занимаюсь своим любимым делом: загораю. Вода — ледяная, кое-где ещё снег лежит, но солнышко светит по-весеннему. Если в затишек убраться — очень даже тепло. А что сверху, с Ярополча — конная дружина выскочила, руками машут, к реке скачут — так и флаг им в руки, может, у них какие дела есть?

Кстати: надо и мне обдумать схему перехвата неопознанных судов на своих реках.

Но главное: надо обдумать грядущую встречу с Андреем. Потому что… возможен «полный пи». С утратой собственной головёнки.

Если кто не понял: я влетел по самые ноздри. И даже глубже. Так глубоко, что и побулькать не дозволят.

В Янине я убедил Андрея, что его дети — не от него. Что, соответственно, Софья (Улита) Степановна Кучковна — курва, шалава и… и прочие слова, характеризующие «жёнку неверную».

Мне такие гадости говорить, «открывать глаза обманутому мужу» — не в кайф. Но деваться было некуда. Дело шло к «плахе с топорами». На которой моя личная голова — вишенкой. «Вишенкой на плахе»… не, не хочу.

Все мои остальные аргументы — Андрея не вдохновили. Наплевать ему и на наше «братство», и на «Погибель земли Русской». Как постоянно в феодализме, ключ к историческому процессу — оказался между ног. Как я Андрея убедил, что не только его «ключик» Софочкин «замочек» открывает, так и жив остался.

После возвращения Андрея в Боголюбово — Софья пошла в монастырь. А подарочная девка, которую я Андрею на Бряхимовском полчище подарил — пошла под венец. С Андреем. Какая-то «ясыня», трофейка безродная, наложница из гарема булгарского эмира, стала княгиней Суздальской.

Вы вообще можете представить себе какой накал страстей, эмоций, слов… стоит за этими двумя событиями?! Как я слышал, в Успенском соборе во Владимире, на попах облачения голыми руками рвали.

Хотя и брак Андрея с Софьей… За всю до-сегодняшнюю историю существования рюриковичей, брак с девицей из не-княжеского (не-ханского, не-императорского, не-королевского…) рода — пятый раз. Начиная со Святой Ольги. Причём из этих пяти — два случая с участием Андрея.

Оно-то и первый-то раз… мезальянс. Кучковичи Рюриковичам — не ровня. Но там-то за женой род стоял, народ — вятичи. А здесь-то…! Ничто. Бесприданница во всех смыслах этого слова. Никто, кроме Андрея, с его личным уже опытом первого «некошерного» брака, с пренебрежением к традициям и устоям, на такое не только не пошёл бы, даже не подумал бы о таком вопиющем и абсолютно бессмысленном нарушении благолепия и приличия.

И тут эта… княгиня — родила. Сына.

Да не просто так, а с помощью Чудотворной Владимирской иконы Божьей Матери!

Дословно:

«Чюдо 4-е. По неколицех же временехъ пришедшу празднику Госпожину дьни, князь же Адрей на каноне стояше въ церкве пенья ликы сътворяя, а срдцемь боляше, бе бо княгини его боляши детиною болезнию: два дни напрасно болящи. Яко по каноне бысть омывшее водою икону Пресвятыя Богородица, посла къ княгине.

Она же вкуси воды тоя и роди детя здраво, и сама бысть здрава томъ часе молитвами Святыа Богородица»

Роды, как видно, были долгие и тяжёлые («два дни напрасно болящи»). Что для первых у юной женщины — неудивительно. Похоже — с осложнениями, других детей у неё не было.

Младенца окрестили Юрием, по дедушке Долгорукому, но ни ребёнка, ни сам брак, Залесская «господа» не признала.

Лавреньевская летопись говорит об обсуждении Ростовскими боярами кандидатов на престол после смерти Боголюбского:

«…князь наш убьенъ, а детей у него нету; сынок его в Новегороде, а братья его в Руси».

Детей — сыновей — нет, а «сынок» — есть?

Фраза повторяется ещё в нескольких древнерусских источниках. А вот слово «сынок» — в эту эпоху не встречается более нигде, кроме этой фразы. Не применяется ни к одному летописному персонажу. И, вполне, возможно, не носит уменьшительно-ласкательного смысла, как во времена более поздние.

Позже мальчик вырастет, станет мужем грузинской царицы Тамары. Тётушка Расудан была мудра — трудно найти более подходящего мужа для грузинской царицы в эту эпоху: Юрий, по матери — алан, по бабушке — кипчак, по отцу — русский. Все три грузинских союзника — в одном флаконе, в крови принца-регента.

Потом — его разведут и выгонят. При изгнании, прозвучит, в его адрес, странная фраза:

«Невозможно выпрямить тень кривого дерева».

«Кривое дерево» — это об Андрее?! Известном своей храбростью, славой и благочестием, праведностью? Или — о матери ребёнка? Ясыне, которая назвалась мне Ану и крещена ныне Анной? Что такое должна была совершить Ану, чтобы в далёкой Грузии через десятилетия её называли «кривым деревом»?

У меня тут более насущные проблемы: перспектива отрывания моей головушки князем Андреем.

Я ему доказывал, что у него детей нет и быть не может. Доказал. Отчего и жив остался.

Теперь он получил наглядное опровержение: Юрий Андреевич в пелёнки дует.

Как Андрей думает — понятно. «Пункт первый — обман. Посему и всё последующее — ложь. Лжеца — выпотрошить».

«Выпотрошить» — наиболее точное слово. Во всех смыслах.

Дальнейший ход событий просчитывается «на раз». Лёд с рек сходит. Как пути установятся — Андрей пригласит меня в Боголюбово. Где и… «выпотрошит». Детально и летально. Если я не приду — пошлёт гридней «имать». Если отобьюсь — двинет войско. Всеволжску… хана.

Выкрутиться? — Есть вариант — «лечь под эмира». Пригласить его «белых булгар». Может, и придут. Но — не факт. А придут — не уйдут. Даже если отобьёмся — город будет разрушен, отношения с Русью — испорчены полностью. «Ванька-лысый — христопродавец». Враг, изменник, каин.

Люди приходить не будут, без людей я — ничто.

Мне нужно ещё лет десять. Чтобы подняться, чтобы отстроить город, чтобы воспитать людей, чтобы объединить племена… Тогда я смогу разговаривать с князем и эмиром «на равных». Где-то как-то. А пока я жив — только «балансом сил». Их сил.

Сейчас это равновесие ломается. Ненавистью Андрея ко мне. Происходящей от уверенности в моём обмане.

В феодализме личные чувства государей имеют общегосударственное значение. Вплоть до войны и резни. «Резни» — меня и моих людей.

«Войны и резни» — не хочу. Надо упредить. Для чего и летит моя «бермудина» по Клязьме.

Вот — долетит. Вот мы встретимся… Надо не допустить войны, надо убедить его в отсутствии обмана.

Как?!

«Призраки плахи глядят на меня Душу мою до нутра теребя. Как убедить его, грозного князя, Что он опять искупался во грязи?».

Конец семьдесят второй части

Оглавление

Часть 69

  Глава 375

  Глава 376

  Глава 377

  Глава 378

  Глава 379

Часть 70

  Глава 380

  Глава 381

  Глава 382

  Глава 383

  Глава 384

Часть 71

  Глава 385

  Глава 386

  Глава 387

  Глава 388

  Глава 389

  Глава 390

Часть 72

  Глава 391

  Глава 392

  Глава 393

  Глава 394

  Глава 395

  Глава 396 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg