Ульяна Соболева Безликий
ГЛАВА 1. ОДЕЙЯ
Он выдумал бы новый мир, да только
Не рвется кем-то сложенный узор
И видимо ему опять придется
Вглядеться в зеркало и ощутить позор
(с) Пикник
- Это опасный путь, моя Деса. Нам лучше дождаться весны. – Данат Третий – Верховный Астрель Первого ранга сложил руки на груди, сверкая перстнями с драгоценными камнями, глядя на велеарию, которая смотрела в окно на заснеженные земли Лассара и скованное льдом озеро Лас. Её белое траурное одеяние сверкало из-за мелких страз, рассыпанных по тонкому бархату, а длинные темно-красные волосы, закрученные в тугие локоны, спускались ниже бедер и ярким пятном выделялись на фоне белоснежного одеяния. Волосы, цвет которых озадачивал всех подданных королевства. Говорили, что в велеарии течет кровь самого Саанана. Потому что ее зачали во время кровопролитной битвы за Лассар, враги тогда истребили почти все население. Родилась она в ночь полной темноты. Лунного затмения. Мать успела дать ей имя и умерла от потери крови. Не спасли даже лучшие лекари, все шептались, что это ребенок убил её своим рождением, мало ей своей души было она и материнскую забрала. Образ Саанана всегда выковывали из красной стали – самый дорогой и опасный металл Соединенного Королевства. Когда отец увидел цвет волос дочери, он отступил от колыбели на шаг назад, а повитухи осенили себя пятиконечными звездами, нашептывая молитвы. Но несмотря на все слухи, Од Первый признал Одейю и отправил в Тиан подальше от глаз людских и от сплетен.
Од почти не видел, как она росла, лишь трижды в году девочку привозили в Лассар на религиозные праздники, и Верховный Астрель, глядя на то, как тщательно скрывают цвет ее волос под чепцами и головными уборами, думал, что было бы неплохо заполучить велеарию в послушницы Храма. Великий владыка был бы рад такой жрице. Данат даже говорил об этом Оду, но тот не торопился с решением. Когда ей исполнилось двадцать, и по всем законам Лассара она уже считалась старой девой, велиар наконец-то выдал её замуж за Лу Даса Туарна, ее двоюродного брата из рода велиариев Талладаса. Од Первый объединил с Королевством несколько мелких северных угодий, принадлежавших Рону дасу Туарну, супругу покойной сестры Ода и планировал пополнить численность армии, чтобы идти на острова, где, по слухам, есть огромные залежи красного золота, но он жестоко прогадал - муж Одейи погиб при сражении с мятежниками сразу после церемонии венчания, а Рон отказал Оду в помощи. Он понес большие потери подавляя восстание и сам нуждался в солдатах, которых велиар Лассара ему не предоставил. После этого отношения с Туарнами сильно разладились.
Молодая Велеария стала ниадой – той, кто обречена на вечное одиночество, так и не познав ни радости супружества, ни материнства. Таковы суровые законы Соединенных Королевств. Ниады – вдовы-девственницы, которые принадлежат не людям, а Иллину, они не имеют права на повторный брак или связь с мужчиной и, если нарушат обет, данный во время церемонии венчания, их жестоко казнят. Священная клятва, которую произносит невеста до того, как Астрель скрепит брак ритуалом, клятва, гласящая о том, что дева, не тронутая мужем и овдовевшая, навечно остается невестой Иллина. Ни один мужчина не имеет права её касаться. Люди шепчутся, что это проклятие, которое преследует Ода Первого после того, как он захватил Валлас, похоронив в мертвой долине тысячи невинных, не признавших его своим Велиаром. Возможно, Од Первый не получит наследника трона от своих детей, так как старший из его сыновей - мужеложец, второй за десять лет так и не оплодотворил свою жену и бесчисленных любовниц, а третий, самый младший, погиб два дня назад в Валласе.
Верховный Астрель смотрел на девушку, но сострадания не испытывал, он злился, и ему с трудом удавалось себя сдерживать. Одейя слишком своенравна и дерзка. Она не пришла в Храм Астра после гибели мужа, как подобало богобоязненной ниаде, а посмела остаться при дворе своего отца и продолжить мирскую жизнь. В вечном траурном одеянии и неизменных перчатках на тонких руках, чтобы случайно не коснуться кого-то из мужчин голой кожей. Она лишила орден велиарского щедрого взноса в казну Храма, на который астрель так рассчитывал. Пусть теперь поживет в порочном, погрязшем в грехе мире и смотрит на то, чего у нее никогда не будет, и может все же примет решение смиренно принять свою участь – постриг и посвящение в астрелии Храма.
Но за весь год Одейя даже не посетила Храм, и надежда Даната таяла с каждым днем. Теперь он ждал, когда она оступится. Все совершают ошибки, и она совершит рано или поздно. Один неверный шаг - и даже дочь Великого Ода Первого казнят, словно последнюю шлюху, на площади под улюлюканье толпы, как обычную простолюдинку. Иногда Данату хотелось на это посмотреть…на то, как эту своенравную, ослепительно-красивую сучку протащат голой перед всеми подданными,.. А потом сожгут живьем или забьют камнями.
- Я провела достаточно времени в Тиане, скрытая от людских глаз, в ожидании брака, а после, как в заключении, здесь. Это решение одобрено Советом. Мой брат Анис был убит в стенах велеарского замка в Валласе, я должна присутствовать на похоронах, как единственная родственница, и взять правление в свои руки, чтобы найти виновных и казнить их. – голос велеарии был слегка приглушен и могло показаться, что она плачет, но астрель слишком хорошо её знал, чтобы быть уверенным, что Одейя не проронит ни слезинки. Он никогда не видел её слез. Даже когда она была ребенком. - За полгода зимы может произойти что угодно. Мятежи вспыхивают по всему Соединенному королевству, и отрезанные государства могут стать легкой добычей для мятежников.
- Аниса убил дикий зверь во время охоты в Черном лесу. К мятежам это не имеет никакого отношения. А вам не пристало разъезжать по дорогам Соединенных королевств в это время года.
Девушка резко обернулась, и астрель медленно выдохнул, когда увидел влажный блеск в её ярко-бирюзовых глазах. Он почувствовал, как удовольствие растекается по его телу мягкими тягучими волнами. Пусть плачет. Это так естественно и красиво. Пусть покажет свою слабость, маленькая, проклятая ведьма. Хотя бы раз. Один раз Саанан ее раздери.
Одейя была единственной женщиной, которую Астрель Данат ненавидел. Не только за то, что разрушила его планы, и не только за то, что в её присутствии его скукоженная и годами спящая плоть восставала, причиняя неудобства, а и за несколько круглых шрамов на подушечках пальцев, утративших свою чувствительность после того, как коснулся этой ведьмы во время ритуала. Данат не мог избавиться от навязчивых мыслей о ниаде. О ее обнаженном теле на алтаре, о её красных волосах змеями вьющихся по блестящей поверхности металла. Данат сам лично нанес на низ гладкого живота девушки священное клеймо с изображением пятилистника – символа непорочности. Ниада извивалась и стонала от боли, а Астрель впервые в жизни испытал дичайшее сексуальное возбуждение, глядя на ее полную грудь с розовыми сосками, которая колыхалась в такт ее резким движениям от каждого прикосновения, раскаленного метала, и скрещенные длинные ноги, между которыми он знал – его ждут врата Саананской бездны сладкого разврата. Он произносил заклинания, ощущая, как под пальцами проносятся искры, и каждая вена в его собственном теле вибрирует от бешеной энергии, которая проходит сквозь него. Пока вдруг металл не окрасился в красный цвет и Данат, который не удержался и коснулся ниады, не почувствовал, как его пальцы обожгло, словно кислотой. Это было невозможным ведь заклинание не распространяется на астрелей Иллина. Только на простых смертных – как доказательство нарушения запрета. Но ожоги говорили об ином – к этой ниаде не могут прикасаться даже астрели. Что-то не так с красноволосой сучкой. С ней определенно что-то не так.
После окончания священного ритуала под длинной рясой на штанах астреля осталось мокрое пятно. По ночам он хлестал себя колючей проволокой и стягивал тело широким кожаным ремнем с шипами, чтобы унять отвратительные фантазии и грязные желания, которые лезли ему в голову, ему Верховному Астрелю, могущественному и сильному, давшему обет безбрачия и испытавшему свой единственный оргазм во время самого священного обряда. В этом она виновата, проклятая ведьма, которая с тех пор искушала Даната одним только видом, напоминая о падении и грехе.
- Дикий зверь? – Одейя сжала руки в кулаки и побледнела еще сильнее, от чего её глаза казались настолько яркими, что астрелю захотелось их выколоть, чтоб не соблазняла, - Лучшего воина Королевства, победившего в двадцати турнирах и как раз перед коронацией? Я не верю в совпадения.
- На все воля Иллина!
Велеария вздернула подбородок, продолжая смотреть в глаза священнослужителю Храма с вызывающей дерзостью.
- По праву наследия Валлас теперь принадлежит мне, и я хочу вступить в эти права немедленно. Я уже отдала приказ – мы выезжаем на рассвете.
- Ваш отец был бы против этой поездки.
- Мой отец был бы рад отправить меня подальше со своих глаз и одобрил её до своего отъезда, а сейчас он сражается на юге за острова, защищая их от набегов Меера, который последнее время угрожает нашему государству со стороны Большой Бездны. Острова, где, по вашему мнению, Великий Астрель, есть красный металл, который так жаждут найти как мой отец, так и вождь проклятых язычников. Здесь будете вы, а я оправлюсь в Валлас. Нельзя оставлять наши королевства без присмотра.
- Я пошлю гонца за астрелем Фао Дас Ангро. Он встретит вас возле развилки у Черного леса и последует в Валлас вместе с вами.
Велеария дерзко усмехнулась и на обеих ее щеках заиграли ямочки. Астрелю тут же захотелось оказаться в своей келье и начать неистово молиться, потому что у него зудели губы от желания касаться её кожи.
- Кого еще вы приставите ко мне, чтобы следить за каждым моим шагом, дожидаться, когда я оступлюсь, и сожрать меня?
- В Валласе полно еретиков, последователей проклятого Альмира, и поговаривают о нечистой силе. Там нет Верховного астреля, и Храм не содержится в порядке, нет кого-то достойного оберегать вас, моя Деса. Вы – хрупкая женщина, для которой опасно бродить по лесам и горам Королевства одной. Я всего лишь забочусь о вашей душе, которая принадлежит Иллину, а вы обвиняете меня – вашего духовника.
- Я не просто женщина – я воин. Меня учили сражаться наравне с моими братьями, а не вышивать крестиком рясы для Астрелей и вязать коврики в исповедальню вашего Храма. Моя душа принадлежит только мне, как и мое сердце. Ими вы никогда не сможете распорядиться, как моим телом, которое заложили словно вещь в угоду вам и ожидают ежемесячного внесения части выкупа.
- Замолчите! Не будь вы велиарией, Деса Одейя…
- Меня бы выпороли за эти богоотступнические слова металлической розгой или плетью с шипами, верно? И отлучили от Храма навечно. Значит, мне повезло…или не повезло. Кто знает.
- Вас бы это не избавило от вашей участи. Следите за словами и побойтесь гнева Иллина! – Воскликнул Астрель и возвел глаза к резному потолку, украшенному разноцветными стеклянными фресками.
- Мне давно уже нечего бояться. Разве вы не сделали меня саму проклятием во плоти? Наказанием, которое не может тронуть даже собственный отец и братья. В этом мире я боюсь только смерти близких! Больше меня ничего не пугает, и я достаточно потеряла за последнее время, чтобы верить в вашего Иллина и в его справедливость. Анис был таким юным и чистым…а его забрали у нас. Где она справедливость? А нет ее и никогда не будет, пока кто-то жаждет власти и золота – другие будут умирать. А вы торгуете этим страхом и неплохо преуспели, ведь его легче всего продать.
- Саанан вкладывает эти мерзости в ваши уста! – крикнул Астрель и в ярости посмотрел на девушку.
- Мерзости – это то, что вы творите во имя вашего Иллина. Мерзости – это убивать детей потому что их родили вне брака, мерзости – это торговать людьми, потому что они нужны, как дешевая рабочая сила, мерзость – это затевать войну, где брат убивает брата. Вот что мерзость, а слова – это всего лишь слова, увы, они не поразят ни одного из убийц Аниса. Посылайте со мной кого угодно – хоть поезжайте сами. Мне все равно. Я собираюсь стать Велеарой Валласа, и мне никто в этом не помешает – я в своём праве.
- Скажите спасибо, что мы с вами одни, и вас не настигнет кара за эти речи!
- Я скажу спасибо тем взносам, которые Храм получает от моего отца. Но все же недостаточно, раз вам так хочется получить с меня еще больше. Не говорите мне о моей душе, когда вы осеняете себя пятиконечной звездой пальцами, унизанными перстнями, а под стенами вашего Храма умирают голодные нищие, в то время как ваши свиньи едят отходы с обильных вечерь.
- Деса Одейя!
- Я никогда не приму постриг ради вашего обогащения – я лучше раздам золото со своего приданного голодным и нищим прихожанам вашего Храма.
Астрель стиснул пальцы так, что они захрустели, когда велеария прошла мимо него с прямой спиной и гордо поднятой головой, оставляя позади себя запах свежести и розового мыла.
***
- Ты уверен, что он привел нас куда надо? – спросил шепотом Фао Дас Ангро своего слугу и бросил взгляд на другого мужчину, осматривающего скалистую местность на границе с Валлаской землей. – Велеария должны была появиться еще несколько часов назад, а её всё нет.
- Рейн – командор меидов, - ответил седовласый монах и погладил клиновидную короткую бороду, - а они единственные, кто могут провести нас через горы к Валласу, и хорошо знают местность, иной дороги нет – все занесло снегом. Это развилка – вон указатель. Мы должны молиться Иллину за то, что послали нам меида вместе с отрядом. Плохая видимость из-за тумана, возможно отряд совсем близко, но мы его не видим.
- Разве меиды не должны в это время года находиться южнее? Им не запрещено входить в большие города, такие как Валлас?
- Кто знает. У них свои тайные миссии, о которых ведает только сам Велиар Од. Они подчиняются непосредственно армии Соединенного Королевства. Для меидов нет запретов, если они имеют приказ. И нам повезло, что этот отряд оказался близок к Валласу. В это время торговые пути полностью перекрыты и только разведка знает, как добраться до города. Валлас и Баладас отрезало от Королевства на долгие шесть месяцев. Единственная связь с Лассаром через гонцов-меидов, а все они очень темные личности, но у нас нет выбора - мы должны встретить велиарию возле развилки трех дорог у Черного леса.
- Гиблое место, о нём ходят ужасные слухи, - Астрель осенил себя звездой и посмотрел на слугу, - Проклятый Лассарский договор и саананские мятежники, не могли подождать до весны. Велеарий Анис так некстати погиб. Сидели бы все сейчас по домам, ели горячую вечерю, запивали сладким вином и смотрели на метель только через толстые стекла окон.
- Там где тонко, там всегда и рвется, Дас Ангро. Вы приняли пост главного астреля, и вам поручили великую миссию служить велеарии Одейе. Вы должны гордиться. Вас повысят в ранге через время и ваши возможности расширятся и увеличатся.
- Я горжусь, но я впервые совершаю такую дальнюю поездку зимой, Саяр. У меня такое впечатление, что меня послали не с миссией, а сдохнуть в этих саананских снегах.
На круглом, гладковыбритом лице Фао, с широким сильно вздернутым кверху, носом, отчего верхняя губа чуть приоткрывала зубы, появилось выражение глубокой печали.
- Вам доверили важное поручение, мой Дас, кроме того теперь нас сопровождает отряд меидов, а это значит, у нас есть все шансы уже через пару часов встретить Десу Одейу у Черного леса и сопроводить в Валлас.
- Он внушает мне ужас! Он и это проклятое место, – сказал уже тише Фао, поднимая повыше воротник, подбитый мехом горностая, осаждая своего скакуна темно-каштановой масти. Астрель поправил толстыми пальцами жидкие, мокрые волосы, прилипшие ко лбу и посмотрел на своего слугу, который не сводил взгляда с проводника, возвышающегося над обрывом.
Справа от всадника виднелся деревянный столб с тремя указателями, привязанными цепями, которые отвратительно скрипели от порывов ветра. Над макушками Черного леса кружили вороны, они громко каркали, и звук терялся эхом вдалеке, навевая тоску и мысли о смерти. Астрель Фао снова поморщился от холода, пряча руки в широкие рукава толстой шерстяной рясы и рассматривая проводника.
Длинный плащ меида окутывал круп породистого вороного Тианского жеребца блестящим от талого снега черным покрывалом, открывая голенища высоких кожаных сапог с острыми серебряными шпорами. Они сверкали бликами, когда холодное солнце выходило из-за туч, рассеивая горный туман на короткие промежутки.
- Говорят, командор Рейн родился в этих землях, когда Валлас еще принадлежал Альмиру Дасу Даалу, - послышался голос Саяра.
- Еретику и приверженцу Саанана, пусть горит в пекле его душа вечно. Меиды разве не бывшие рабы и преступники, которые должны были быть казнены за страшные злодеяния? Как можно им доверять охрану территории Соединенного королевства?
- Они воины-смертники, которые в обмен на жизнь и свободу присягнули в верности Велеару и готовы сражаться с любой тварью, готовой напасть на наше королевство, мой Дас. Если бы не его люди, нам бы вспороли животы проклятые баорды, Саанан их раздери.
- Не ругайся. Откуда только взялись эти вонючие ублюдки здесь, в горах, на торговом пути?- Фао передернул плечами, вспоминая, как отряд отбивался от диких озверевших изгнанных, которых предки прозвали баордами.
- Голодные времена. Зимой все твари опасны, а мы неплохая добыча. Нам послал меида сам Иллин, которому я молился всю дорогу, иначе вертели бы нас сейчас баорды над костром, а потом скармливали своим тощим псам наше мясо.
Фао поежился, перевел взгляд на командора, чей конь переминался с ноги на ногу у обрыва. Сизые облака окрасились в насыщенный малиновый цвет заката, и всадник походил на изваяние из черного камня.
- Не слишком ли он молод для командора?
- Слишком жесток и умен, как Саанан – да, но не так уж и молод. Возраст в наших землях – это роскошь для тех, кто греет свой зад у камина. Меиды – смертники, и их век слишком короткий. Под началом Рейна численность армии увеличилась, а не уменьшилась, как бывало раньше.
- Он её снимает вообще?
- Что?
- Эту жуткую маску. Он ее когда-нибудь снимает?
- Никто не видел командора без маски, он жестоко убил каждого, кто пытался это сделать. Рейн – опасный воин. Самый кровожадный из всех, кого знали наши земли.
- А что с его лицом?
- Говорят, оно изрезано красной сталью. От уха до уха. Но это могут быть только слухи, - прошептал Саяр.
- Я так и думал – урод, - так же тихо, но с ноткой едкого презрения добавил Дас Ангро.
В ту же секунду меид резко повернулся к высокородному астрелю, и тот вздрогнул – возникло ощущение, что он их слышал, из-под железной маски, скрывающей почти всё его лицо, на Фао смотрели серо-зеленые глаза – холодные, как замерзшее ядовитое озеро за туманными водами. Глаза либо безумца, либо мертвеца – пустые, и в тоже время наполненные насыщенным мраком. Лион поежился и отвел взгляд.
Никто из них не мог забыть жуткого зрелища, когда меид вспорол животы налётчикам-людоедам, отрезал им головы, насадил на ветки, воткнутые в снег, а потом танцевал вокруг них странный танец, напоминающий полет коршуна над мертвой добычей, и громко хохотал.
«Он всегда исполняет этот ритуал над поверженным врагом. Танцует и смеется». Так сказал астрелю один из людей командора, когда он в ужасе смотрел на это страшное представление.
Меид повернул коня и поравнялся со спутниками.
- Отряд велеарии двигается с юга – мы будем ожидать здесь. Отсюда до Валласа несколько дней пути. Потом спустимся вниз к мертвой долине и пойдем по прямой к городу.
- Ты уверен, что нас там не поджидают ловушки? Не лучше ли обойти эту долину? Мятежники рассыпались по всему Соединенному королевству.
- На дороге, которой я вас веду, нет ловушек. Здесь боятся рыскать даже баорды.
Астрель судорожно сглотнул.
- Почему? Что не так с этой дорогой?
- Говорят в долине бродят души невинных, убиенных нашим Велеаром во время Великого захвата территорий. Их не похоронили, и тела разлагались под палящим солнцем, пока долина не покрылась вонючим пеплом, - зловеще сказал меид, продолжая сверлить Фао взглядом, от которого у того по коже шли мурашки – тысячи мертвых тел: стариков, изнасилованных армией Ода женщин со вспоротыми животами, изуродованных детей и младенцев.
- Валлас был полон еретиков, когда наш велеар освободил его от гнета саананских слуг, истребив всю нечисть и плоды её семени во имя Иллина.
- Значит, это не души, а сама нечисть бродит по долине, - меид усмехнулся, и в полумраке блеснули белоснежные зубы, а у Фао все волоски встали дыбом от этого смеха, - как вам больше нравится, Великий Астрель?
- Мы разве не можем идти другой дорогой?
- А вы суеверны, Дас Ангро? Разве Астрели не избранники самого Иллина, чтобы спасать мир от нечистой силы?
Фао нахмурился – проклятый меид слишком дерзок с высокородным астрелем, но ему придется это проглотить, иначе Фао не встретит Одейю и не доберется в Валлас. Хотя, зачем лгать – он попросту боится этого жуткого психа, от которого веет смертью, но также боится и продолжать дорогу один в сопровождении своих значительно поредевших после схватки с баордами воинов.
- Я не суеверен, а ты много болтаешь, солдат.
Меид поднял своего коня на дыбы, и жеребец Фао метнулся в сторону, когда вороной опустил копыта в снег, взметнув белое облако в воздух.
- Я вижу огонь, Рейн. Факелы со стороны леса. – крикнул один из меидов, - похоже они подают сигнал бедствия. На них напали.
Меид повернулся к мертвенно бледному астрелю.
- Кто сопровождает велеарию? Такой же отряд зеленых и необученных дилетантов, как и ваш, астрель?
- Все доблестные и благородные воины Королевства на войне, - Фао презрительно поджал губы, намекая на то, что меиды не сражаются вместе с Одом Первым за острова.
- Ясно.
Командор спешился и повернулся к своим людям, натягивая на голову капюшон и поправляя меч на боку.
- Я спущусь к лесу сам. Проверю, что там происходит. Вы оставайтесь здесь, охраняйте астреля. Без моего приказа не двигаться с места.
ГЛАВА 2. РЕЙН
10 лет назад
Аккуратно выложенные круглые камни, выстроились в одинаковые ряды, уходя стройной линией высоко в небо. Я заслонил глаза от слепящего солнца и вглядывался в высокую каменную стену. Смотрел, как над ней кружит коршун. Тот самый, который убил мою добычу – бурого кролика, и взмыл с ним вверх, а потом разжал когти и жертва, упав на острые камни, разорвалась на части. Я знал, что птица хочет спуститься и полакомиться убитым кроликом, но именно я ей мешаю это сделать так как стою у разорванной тушки и внимательно наблюдаю за вором. Мне интересен ход его мыслей, он ведь не собирается отступить, а я не собираюсь отдать ему то, что осталось от его жертвы. Рейн сын Альмира никогда не делиться тем, что считает своим по праву.
- Рейн! Не ходи туда! Нам нельзя здесь находиться…Так близко к стене! Рейн!
Я даже не обернулся на окрик сестры, разглядывая коршуна, похожего на черную кляксу на фоне малинового неба. Он спикировал вниз и снова взмыл ввысь.
- Рейн! Оставь. Не надо. Ты не убьешь его. Только привлечешь к нам внимание Лассарского дозора!
Я усмехнулся – маленькая, наивная Далия не верит, что я подстрелю этого мелкого вора. Я – сын Альмира Даала и лучший стрелок во всей округе Черных Валунов. Птица кружила над стеной и не улетала, словно дразнила меня то снижаясь, то набирая высоту. Я натянул тетиву лука и прицелился каждый мускул превратился в камень, и я на несколько секунд мысленно сам взлетел в небо, словно стал этим коршуном, расправившим крылья и кружащим над своей добычей. МОЕЙ ДОБЫЧЕЙ. Которую он убил и испортил мне охоту. Тетива натянулась, заставляя пальцы онеметь от напряжения, я услышал, как засвистела выпущенная стрела и увидел, как она взмыла ввысь. Далия вскрикнула, когда сраженный коршун камнем полетел на землю и упал неподалеку от подножия стены. Я бросился к нему, перепрыгивая через острые черные камни. Подошел к несчастной птице, которая конвульсивно вздрагивала…еще живая. Я не чувствовал жалости, только триумф и презрение. Триумф – потому что смог его подстрелить, а презрение – потому что он позволил себя подстрелить. Черные глаза коршуна, казалось сверлят меня насквозь ненавистью. Я наклонился и выдернул стрелу, торчащую из его груди, глядя, как коршун подергивает лапами, подыхая.
- Никогда не бери то, что не принадлежит тебе, - сказал я птице и повернулся к сестре, она махала мне рукой, - за это приходится дорого платить. Всегда.
- Рейн! Они заметят тебя!
Словно в ответ на её слова воздух задрожал от пронзительного звука, напоминающего вой гигантского животного. Горн, возвещающий об открытии ворот. Я бросился вдоль стены к бурлящей водами Тио – там можно укрыться среди камней, а Далия спряталась в гуще деревьев. Я спустился к воде и застыл, забыв о воротах и патруле, который вышел на вечерний обход территории Тианского замка. На том берегу Тио, я увидел девчонку и меня пригвоздило к месту. Наверное, всё дело в её волосах, они завораживали – бордово красные, развевались на ветру, как кровавое знамя и окутывали гибкое девичье тело густым покрывалом. Девчонка, наверняка, думала, что её никто не видит, она что-то напевала тонким голосом и окунала в воду стройную обнаженную до бедра ногу. Какая ослепительно белая у неё кожа, отливающая перламутром, контрастирует с ярко-зеленым платьем. Я судорожно сглотнул и сжал челюсти.
Меня парализовало, даже в горле пересохло, когда она встала на камнях в полный рост. Нас разделяло несколько метров бурлящих вод, но мне был хорошо виден каждый изгиб стройного тела. Идеальная, совершенная и каким-то невероятным непостижимым образом настоящая. Смотрел на её лицо и мне казалось, что я слепну.
Бирюзовые глаза девчонки, в удивлении широко распахнулись, когда она заметила меня. Слишком красивая. Никогда раньше не видел таких. Не похожа на темноволосых и смуглых женщин Валласа, к которым я привык.
Время остановилось, застыло там, где горизонт пожирал солнце, и оно, умирая, окрашивало небо в ярко красный цвет, как волосы девчонки. Она не уходила, смотрела, а потом улыбнулась и я вздрогнул. Меня затягивало в эти яркие глаза, в эту улыбку, как в болото. Где-то в глубине сознания я понимал, что она по другую сторону и там останется навсегда. Нас разделяют не только воды Тио, а пропасть из двухсотлетнего противостояния её народа с моим. Это и есть болото, от меня зависит ступить в него или обойти. Обойти? Черта с два. В грязь и захлебнуться, но пытаться доплыть до неё. Потому что я так хочу.
Тогда я даже не думал, что через месяц не смогу себе представить хотя бы один день без нее, а через полгода готов буду убивать любого, кто мне помешает быть с ней, что буду жить нашими встречами и мечтать прикоснуться к её волосам хотя бы кончиками пальцев. Но едва пытался приблизиться – девчонка пятилась к стене, и я останавливался, боялся, что она уйдет. Да, я, блядь, боялся, что никогда не увижу её, а это было невозможно. Потому что знал – она мне необходима, как воздух или вода. Чувствовал зависимость, как от огненной мериды ядовитой и страшной, которая человека превращала в раба своего если хоть раз глоток дурмана сделает – навеки в плену этой дряни и останется.
Я не спал ночами снова и снова пробираясь к стене, следил как одержимый за воротами. Я хотел знать кто она, как зовут, почему живет в Тиане вдали от Лассара? Хотел и понимал, что это невозможно потому что девчонка по ту сторону границы и в любой момент может начаться бойня с Одом Первым, возомнившим себя господином вселенной и стремящимся захватить нашу страну создать Соединенное Королевство. Мы находились в состоянии перманентной войны и уже несколько раз оборонялись от прорыва войска Белого Велиара на наши земли.
Я назвал её Маалан. Как называли в моей стране маленькую птичку ярко-красного цвета, поющую только один раз в сутки на закате. Хрупкая и ослепительно красивая, как те самые несколько минут до исчезновения солнца. В те времена, когда еще не было Соединенного Королевства, существовало несколько языков. Мы говорили на Валласком. Когда Од Первый захватил близлежащие к Лассару земли он заставил всех говорить на лассарском, искореняя другие языки.
Она приходила вместе со мной, иногда уже ждала там, а иногда ждал её я и сжимал в ярости кулаки, если ждать приходилось слишком долго, но она всегда приходила. Мы не сказали друг другу ни слова за несколько месяцев, и я даже не знал её имени, но мне было на напевать. Смотрел и понимал, что нахрен не нужны слова – мне бы волос её коснуться, зарыться в них пальцами и в глаза вблизи посмотреть. Утонуть на их глубине с камнем на шее весом в мою непонятную одержимость. Возвращался домой и есть не мог, кусок в горло не лез. На шлюх не смотрел, девок гнал. Иногда драл остервенело, слышал, как орет подо мной, а сам кайфа не получал. Кончал, а перед глазами она и от понимания, что с ней – никогда, выть волком хотелось. Ни одна на неё не похожа. Ни у одной нет таких волос и таких глаз. Ни у одной в Валласе. Да и во всем мире от Большой Бездны до Песков Огненных нет такой, как моя Маалан - это я точно знал. Только не моя она. Чужая. Вражеская. Моей не станет.
- Опять к ведьме ходил? - спрашивала Далия и хмурила тонкие черные брови.
- Ходил, - мрачно отвечал я, вспоминая как девчонка снова пятилась к стене, когда я ступал в воды Тио в жалкой надежде приблизиться. Зачем приходит ко мне, если боится? Можно подумать для меня проблема переплыть три метра, чтобы добраться до нее. Если я захочу меня не остановит ни один стрелок на этой долбаной стене. Но мне было мало хотеть – мне было нужно, чтобы она хотела.
- Надо отцу рассказать где ты лазишь по вечерам. Пусть всыплет тебе розг с шипами, да так чтоб до мяса и отобьет охоту на Лассарскую ведьму глазеть.
Далия прицелилась и попала в самое яблочко на мишени, выпрямилась, откинув толстую косу за плечо и триумфально опустила лук.
- Не ведьма она. А я не мальчишка, чтоб розги получать. Так ты брата любишь, да? Я ей тощий зад прикрываю, а она меня отцу заложить хочет?
- Потому что люблю. Страшно мне, брат. Ведьма она! Волосы у нее кровавые, а значит ведьма, жрецы так говорят. Они мне на рунах твое будущее показали – сгубит она тебя проклятая, а может и всех нас. Не ходи туда больше, Рейн. Забудь о ней. Тебе жена из наших нужна, чтоб сильная была, а не прозрачная, как пергамент с глазами как у кошки и каменным сердцем. Шеанны любить не умеют, только губить.
Я отобрал у Далии лук и сам, прицелившись выстрелил, расщепив ее стрелу на две части. Опустил руку.
- Не лезь в это, Дали. Просто не лезь.
- Как не лезть? Посмотри на себя в зеркало, Рейн - ты как сумасшедший, только вечера и ждешь, чтоб сучку эту увидеть. Чем только держит тебя?
- Ничем, - хмуро сказал я и сломал о колено вторую стрелу, - ничем и всем.
А потом впервые прикоснулся к ней и понял, что смотреть было ничтожно мало в сравнении с тем, что попробовал сейчас. Ее волосы на ощупь именно такими, как я представлял – нежнее шелка, а глаза еще ярче вблизи. Море в них. Адская бездна сочная и опасная. Она странная такая – ресницы мои трогала кончиками пальцев, а мне, блядь, показалась что это она душу дразнит. Осторожно, нежно, прикусив нижнюю губу и тяжело дыша, словно всегда мечтала делать именно это – касаться моих ресниц. Сказала что-то, а я за губами слежу и мне внутренности в узел стягивает от бешеного желания набросится на её рот и сминать его губами, чтоб капельки крови выступили от нашей одержимости друг другом. Руку мне на грудь положила, и я чувствую, как сердце ломает ребра и бросается в ее ладонь словно бешеное.
Она по губам моим пальцем проводит, а меня то в жар, то в холод и дикость по нарастающей, как пружина, сжатая в спираль, закручивается.
Чем больше касался, тем сильнее пальцы ломало от желания под кожу ей влезть, проникнуть в неё, и я проникал языком в её рот, в ямочки на щеках, в ушко, нашептывая какая она сладкая и горькая. Смотрел в глаза, видел, как они закатываются от наслаждения, слышал, как шепчет мне что-то на своем языке и пожирал ее шепот, жадно задирая тонкое платье, скользя голодно по бедрам, сминая кожу. Такая нежная и бесстыжая: то отталкивает, то сама руки мои к себе на грудь кладет и трется сосками о ладони, а я одичавший от похоти готов ради неё со стены Лассарской вниз на камни, только бы смотрела вот так и шептала губами искусанными, перехватывала запястья мои, когда гладил между ног, умоляя позволить, а потом, когда переставала содрогаться в моих руках, пальцы облизывал и ей давал попробовать какая она совершенная во всем. Оседает послевкусием на зубах, на теле так, что запах её еще сутками чувствую и от счастья уносит. Я себе её хотел. Навсегда хотел. Женой моей. Только моей. Плевать кто она: девка простая, шеанна, аристократка. Я сын велеара и могу все к её ногам бросить и понимал, что несбыточно это и она, видать, понимала. Иногда уходил, а она за руку держит, не отпускает и в глазах морская гладь темнеет, как в ураган. Я не брал её, ласкал, дразнил, сам выл от бешеного желания, но не брал. Хотел. Видят боги, я мечтал об этом, но я берег, слишком обезумел, чтобы испортить то, что уже начал считать своим.
Вскоре отец вернулся из-за стены с радостным известием – Од Первый пообещал помощь в войне с Меером, напавшим на нас с Юга, чтобы отбить рудники с красным металлом, в обмен на это мы откроем торговые пути через Валлас к Большой Бездне. Этой же дорогой Од Первый проведет свою армию, и мы добьем ублюдка Меера и потопим его корабли. Мирный договор с Лассаром за долгие годы неприязни и конфликтов на границах. Это означало, что у нас с моей Маалан появилась надежда. Я жестоко ошибался, как и мой отец, как и все мы, потому что поверили Лассарскому подлому ублюдку. Мрази, которая предала нас…Мрази, чьей родной дочерью оказалась моя Маалан. И не Маалан она, а Одейя Виар. Велеария Лассарра.
В ту ночь я бежал по лесу, чувствуя запах гари и слыша издалека лязганье клинков, вой горна, топот копыт и ржание лошадей. Ветки цеплялись за мои волосы, хлестали по лицу, царапая щеки. Я задыхался, стараясь не думать…но мне уже воняло войной, этот смрад заполнял легкие и заставлял сердце судорожно сжиматься и разжиматься в груди. Как только услышал первые звуки горна, подскочил вместе с ней, все еще прижимая к себе, опутанный её волосами и руками. Еще не подозревая кого держу в своих объятиях. Да и нескоро узнаю. Совсем не скоро. Замер, не понимая слышится ли мне этот жуткий звук со стороны Валласа? На нас напали?
Я на ходу натягивал рубаху и целовал её руки, повязывая пояс, цепляя меч, забрасывая колчан за спину, снова целовал, зарываясь в роскошные волосы пальцами и шептал, что вернусь завтра, обещал, хоть она и не понимала меня, а внутри уже нарастал рев адреналина и страха.
Бросился вплавь через ледяную Тио и в лес, сломя голову к Валласу. Подвернул ногу, упал лицом в грязь, снова поднялся, смахивая липкую жижу со щеки, чем ближе город, тем сильнее вонь и мне уже слышны душераздирающие крики и мольбы о помощи. Горн не смолкает, и я точно знаю, что он раздается со стены замка. Сигнал бедствия, сигнал смерти. Самый страшный звук для меня тогда. Звук, после которого я уже больше ничего так не боялся. Звук, который превратил меня в того, кто я есть сейчас – Проклятого. И она проклята мною…как и весь её род, который я истреблю. Всех до единого.
Ворота распахнуты настежь – Валлас полыхает в огне и тонет в крови моих братьев, моего народа. Повсюду белые знамена Лассарской армии и вакханалия смерти, она растекается ручьями к ногам, в ней чавкает подошва сапог и от неё выворачивает наизнанку. Смерть цвета ЕЁ волос. Я остановился, тяжело дыша и чувствуя, как начинает печь глаза и драть горло от понимания – нас предали. На нас напали те, кто должны были протянуть руку помощи. Мирный договор был нарушен именно сейчас, когда Валлас распахнул свои ворота для предателей и сам впустил смерть на улицы нашего города.
Я рванул туда, в самое пекло, обнажая меч на ходу, содрогаясь от вида мёртвых тел, разрубленных на куски, оглушенный воплями ужаса и агонии, непрекращающимся гудением горна.
Лассарские твари заметили меня сразу, мальчишку, который с яростью дикого зверя кидался на них, пронзая мечом насквозь в каком-то диком безумии с сумасшедшими глазами, горящими лютой ненавистью.
- Сдохните твари проклятые, сдохните суки! – срывающимся голосом, рассекая воздух сверкающей сталью, отрезая конечности, тем, кто обманулся юным возрастом и преградил мне дорогу, мешая пробираться к площади с которой валил дым и раздавались душераздирающие крики и плач. Всё, о чем я думал сейчас – это моя семья. Я должен найти сестру и мать, вытащить из этого пекла. Если успел. Если они еще живы.
- Хватайте звереныша, ведите его к повелителю.
- Это бешеная собака зарубила наших лучших воинов. Не подпускает к себе, ублюдок. Не подступишься.
- Эта бешена собака сын Альмира. Возьмите его и тащите на площадь, пусть смотрит как поджаривают яйца его папаше и трахают его шлюху сестру и ведьму мать.
Я ловко изворачивался от клинков лассарских ублюдков, пока меня не окружили со всех сторон, оттесняя к стене. Проклятые твари впятером на одного и рассчитывают, что я сдамся – черта с два. Рейн Даал не сдается он лучше сдохнет в бою, но никогда не протянет меч врагу, не склонит головы.
Меня придавили к стене, избивая ногами и руками, оглушая ударами щитов по голове, пока я не упал, успел меч о колено сломать и отшвырнуть в сторону. Велеарий Валласа не сдался белым псинам Лассарра они взяли его численностью – трусливые выродки. Каждый лет на десять старше и крупнее телосложением.
- Тащите его к Велеару – пусть решает, что с ним делать.
- Вздернуть или сжечь живьем сааананское отродье.
Меня волоком потащили по земле в сторону площади, где посреди разрубленных тел, в лужах крови уже смастерили эшафот для казни.
На самом помосте на коленях стоял мой отец - велеар Альмир Даал, мою мать и сестру держала стража, приставив к горлу мечи. В разорванной одежде, заплаканные, перепачканные кровью. Я посмотрел на Далию и на миг закрыл глаза, чувствуя, как слёзы обожгли веки. По её мертвому взгляду и окровавленным ногам я понял, что с ней сделали солдаты Лассара. Я не хотел думать о том, что они также надругались над мамой. Настолько больно мне не было никогда. Это плевок в самую душу. Ударить больнее вряд ли возможно. Тронуть самое святое для мужчины: мать, сестру, жену, дочь. Испачкать самое чистое и неприкосновенное. Посреди всего этого безумия на роскошном белом коне гарцевал сам Од Первый, в длинном плаще до тошноты чистый, не измазанный кровью и в тоже время перепачканный ею с ног до головы. Он осматривал оставшихся в живых жителей Валласа со снисходительной усмешкой на тонких губах. Высокомерный и уверенный в себе, а я рвался из рук лассарских псов, чтобы грызть его горло зубами.
- Сегодня великий день в вашей жизни. Валлас избавился от гнета саанана. Все служители его будут сожжены, если не признают волю Иллина и не сложат оружие добровольно, признавая меня своим владыкой. Улыбайтесь вашему велеару, произносите вслух молитву великому Иллину и будете помилованы. Я великодушный велеар и я готов подарить вам жизнь.
Од Первый повернулся к эшафоту и посмотрел на моего отца.
- Ну что, Альмир Дас Даал, ты готов признать веру в своего Бога язычеством и принять иную – настоящую? Сложить оружие и отдать Валлас служителю самого Иллина и повелителю всего Соединенного Королевства?
Альмир приподнял голову, с трудом открывая заплывшие от побоев глаза:
- Да чтоб ты горел в кострах Саананских вечно. Будь проклят, и ты, и весь твой род. Нет у Бога имени - он един для всех, а вы - идолопоклонники, проповедующие власть того самого Саанана, но сами того не ведаете или ведаете. Пусть твой Иллин поцелует меня в зад и отполирует мне языком яйца.
Велеар пришпорил коня и прежде чем я успел выдохнуть он отсек отцу голову. Кровь фонтаном брызнула на эшафот, и я услышал вопль матери, переходящий в вой, оглушительный крик сестры, а сам не издал ни звука. Я смотрел остекленевшим взглядом на голову Альмира и чувствовал, как внутри раскалилась и обжигает вены дикая ненависть. Она заглушает отчаяние, она, анестезией замораживает боль от утраты.
- Мой Повелитель мы нашли щенка. Сына Альмира – бешеной Валасской черной псины.
Стражники выволокли меня из толпы и швырнули под копыта коня велеара. Жеребец заржал и чуть не размозжил мне голову, но я увернулся и поднялся с колен, обвел взглядом стражников, прикидывая скольких из них я смогу убить голыми руками, прежде чем меня порубят на куски. Од Первый несколько секунд смотрел мне в глаза, а я, тяжело дыша, и стиснув челюсти, мечтал о том, чтобы вырвать ему сердце и раздавить в ладонях или выгрызть его зубами, ломая ему ребра голыми руками.
- Ну что, Рейн сын Альмира, ты готов в отличии от своего отца принять истинную веру и улыбаться в честь своего нового велеара? Я пощажу тебя, если ты преклонишь колени, а нет – сниму с тебя кожу живьем и подвешу на столб кормить ваших валасских коршунов своим саананским мясом.
Я бросил взгляд на Далию, потом на Рейну – долго смотрел на них, прощаясь и чувствуя, как ненависть пульсирует в висках и пенится, выплескиваясь через край, материализуясь в безумие. Если выживу – раздеру проклятого убийцу на ошметки, на ленточки.
- Мне не нужна твоя милость. Милостыню раздавай в своем Храме. Пошел ты на хрен, Од Виар. Гореть тебе на пяти кострах вечно. Тебе и всему роду твоему проклятому.
Меня ударили рукоятью меча по зубам, хрустнуло в носу и от боли ослепило на секунду, но я снова выпрямился и когда Од Первый приблизился ко мне, я сплюнул на него кровью, попал на полу белоснежного плаща и истерически расхохотался, когда он брезгливо поморщился. В ту же секунду ублюдок вынул из ножен меч.
- Держите выродка.
Меня схватили с двух сторон, выкручивая руки за спину. Раздался свист стали и белый круп коня велеара забрызгало алыми пятнами…
- Смейся, Рейн Даал. Улыбайся вечно. Если выживешь.
- А с этими что делать?
- Отдать солдатам на потеху, а потом вспороть животы и вышвырнуть в мертвую долину волкам на съедение. Не хоронить псов Валасских. Тело Альмира сжечь, а голову на кол насадить и как пугало в саду велеарском воткнуть. Пусть не будет их душам покоя.
Я открыл глаза, хотел закричать и не смог мое лицо горело огнем, а от боли темнело перед глазами и из-под век сочились слезы – их разъедало от трупного смрада. Когда понял где нахожусь из горла вырвалось мычание, на большее я был не способен и не буду способен еще долгое время.
Я попробовал выбраться, продолжая стонать, как животное, всхлипывать выбираясь по холодным телам из ямы наружу, где стаями слетелись коршуны на страшное пиршество, терзая тысячи мертвецов, рассыпанных по долине. Я старался не смотреть вниз, но ощущал под ладонями руки и ноги, лица, погружался пальцами в развороченные грудные клетки и вспоротые животы, натыкаясь на мертвые взгляды в которых застыл упрек тому что я жив, а они все мертвы и похоронить некому и души их неприкаянными вечно будут. Когда выбрался из ямы - я уже стал другим, после такого больше не умеют жить по-прежнему, после такого не спят по ночам и никогда искренне не смеются. Я вернусь сюда позже…вернусь чтобы найти тела матери с сестрой и похоронить в земле, как подобает, да простят меня все остальные.
Я не шел, а полз, умирая от жажды и голода, полз к лесу, где меня не должны были найти и где, как я помнил, протекал ручей. Я еще не знал, что с моим лицом, но я подозревал, что оно уже вряд ли похоже на прежнее. Боль настойчиво пульсировала в каждой поре, кожа занемела, но стоило мне даже просто поморщиться, как тысячи лезвий впивались мне в скулы и щеки, а я даже не мог закричать, только мычал и падал на землю, стараясь отдышаться и переждать пока боль утихнет… Я так же чувствовал, как в боку ноет еще одна рана от кинжала лассарских тварей, которые подрезали меня у ворот, и я весь горю и дрожу, как в лихорадке, возможно уже пошло заражение. Мне бы воды…хоть глоток, хоть каплю.
К лесу я дополз уже ближе к рассвету…добрался до источника и взвыл от отчаяния, когда понял, что пить не смогу, потому что каждая попытка пошевелить губами выбивала меня из сознания на несколько минут…когда я наконец-то склонился к ручью и увидел собственное отражение, то снова громко замычал, отпрянув в ужасе…а потом бил по воде кулаками, чувствуя, как расходятся раны на щеках в кровавой жуткой улыбке, пока не упал обессиленный и измучанный жаждой так бесполезно близко к живительной влаге. Я смотрел на зеркальную поверхность…видел в ней себя, как и отражение зверя с горящими зелеными глазами и волчьей пастью…Он стоял за моей спиной, ощетинившись и оскалившись. Вряд ли я смогу от него убежать, если только он не испугается меня сам...
____________________
Совершенно голый, босиком по снегу, он шел на запах. На её запах. Как всегда. Как год назад, пять лет и десять, потому что не забывал не на секунду. Он мог узнать его через вечность, он бы различил его в горстке пепла, он бы учуял его через смрад и самые изысканные ароматы – потому что так могла пахнуть только она. Только её запах заставлял его звереть от ненависти, жажды крови и одержимости ею, настолько, что у него дрожали руки и трепетали ноздри. Ему было наплевать сколько их там – он раздерет их на части потом, как куропаток, разгрызет их кости и сожрет жесткое мясо. Оно не будет мягким и сочным…скорее похожим на медвежатину. Тухлую и вонючую. Баорды никогда не нравились ему на вкус – он их убивал, но никогда не ел. Брезговал. Гайлары – не падальщики. Остановился и посмотрел на небо – луна вышла из-за туч и отразилась в его черных глазах без зрачков. Под кожей зашевелился муравейник, сухожилия перекатывались и трещали хрящи, а вдоль позвоночника прошла дрожью волна тех самых изменений, которые он сам призвал, продолжая смотреть на круглый диск в небе и чувствуя, как приходит боль, приветствуя и отдаваясь на её милость. Он привык к ней, они давно стали одним целым. Он принимал её и щедро дарил. О, как он любил её отдавать, а потом смотреть на агонию и пожирать последний вздох, впитывать крики, ощущая свою неоспоримую власть. Преимущество зверя над человеком. Захрустели кости и его швырнуло на колени. Руки вытянулись, выгибаясь в локтях, выламываясь с треском в другую сторону, раздирая кожу, как тонкую пленку, когти прорвали подушечки пальцев. Он не рычал и не сопротивлялся, а расслабился, позволяя природе завершить обращение, закатывая глаза от изощренного наслаждения диким страданием, в предвкушении свободы, которая раскроет легкие с первым радостным воем зверя, которого он выпустил на волю. Вот она тишина, когда замерло все живое, признавая его истинным хозяином и господином этого леса по праву сильнейшего.
Через пару минут огромный черный волк рысцой побежал в сторону чащи, туда, где царила вакханалия смерти, горели костры и лилась кровь лассарских воинов. Сначала он позволит баордом сожрать живьем её личную охрану, а потом загрызет тех, кто останется в живых.
Он увидит её снова. Лицом к лицу. Спустя десять лет. Главное не поддаться искушению и не убить сейчас. Еще слишком рано. Охота только началась.
ГЛАВА 3. ОДЕЙЯ
Я смотрела, как искрится в малиновых лучах заходящего солнца снег, и сжимала сильнее поводья, сидя верхом на белоснежной кобыле, которая устало перебирала копытами, пока мы блуждали по лесу и никак не могли выйти к дороге.
Отряд остановился на опушке, и мы застыли, загнанные в ловушку в окружении мощных елей, чьи лапы гнулись под тяжестью снега. Я смотрела на своих людей, стиснув челюсти и сжав до боли поводья. В полной тишине, под завывание ветра между макушками, уходящими так далеко ввысь, что не видно и клочка неба.
От холода покалывало щеки, губы, даже тело под одеждой, и все понимали, что ночью станет еще холоднее, а если пойдет снег, то утром мы заледенеем. Воины, которые отправились обыскать местность, так и не вернулись. Опасные земли рядом с мертвой долиной. Гиблое место даже летом. И с каждой секундой таяла надежда, что они вернутся, как и надежда, что мы выберемся до заката.
Я старалась не думать о плохом, не думать о том, что загнала себя и своих людей в эту ситуацию только потому, что поступила наперекор советам Верховного Астреля, которого ненавидела настолько сильно, что иногда мне казалось я могу убить его лично. Он был свидетелем моего унижения четыре года назад, и я не могла этого ни забыть, ни простить. Данат - единственный, кто видел мои слезы боли, видел меня голой, униженно стонущей от мучений под раскаленным железным клеймом. Он упивался своей властью, а я чувствовала это каждой клеточкой – его наслаждение. Когда-нибудь я сдеру с него расшитую золотом и каменьями рясу и поставлю клеймо на каждом клочке его рыхлого тела. Ублюдок будет визжать, как свинья, а я буду смотреть, как дымится его розовая кожа, и наслаждаться агонией. Когда-нибудь я залью ему в глотку красный металл, ради которого Астрель превратил меня в ниаду – пусть захлебнется.
- Мы крутимся несколько часов на одном и том же месте – я вижу следы наших же лошадей. Саанан раздери этот проклятый лес. - крикнул Галь - командир моей личной охраны, а я потерла замерзшие руки. Даже кожаные перчатки с мехом не греют. Все же придется ночевать здесь, а утром снова плутать в поиске развилки.
– Делаем привал, Галь, - сказала я и соскочила с лошади, передала поводья одному из воинов и осмотрелась по сторонам. Стратегически опасное место, как в ловушке, но лучше, чем в чаще, где между деревьями нет даже просвета.
Мы разбили лагерь, когда солнце почти село за горизонт. Воины развели костер и запалили факелы, освещая опушку и заодно отпугивая диких зверей. Черный лес славился жуткими историями о волках-людоедах. Двое солдат так и не вернулись, и мы уже не надеялись, что они живы. Повсюду могли быть капканы баордов, которые до сих пор нам удавалось избегать. Я присела на ствол поваленной ели рядом со служанкой, и сняла перчатки, протянула руки к огню, согревая пальцы.
Моран ободряюще улыбнулась мне, а я тяжело вздохнула, глядя на ее синие губы и бледное лицо. Моя преданная и отважная Моран, готовая умереть за меня, если понадобится. Она добровольно поехала в Валлас. Несмотря на то, что уже давно была свободной – я подписала ей вольную еще несколько лет назад и скрепила печатью велеара, но она не ушла. Осталась рядом. Её подарили мне на день рождения – девочку моего возраста. Выкраденную с Валласа еще ребенком торговцами живым товаром и проданную в рабство. Маленькая язычница с кожаным шнурком на шее и кулоном в виде волка, вырезанным из дерева. Она смотрела на меня огромными карими глазами и ожидала, кем я окажусь для нее: палачом или другом. С тех пор прошло пятнадцать лет, и у меня нет никого, кому бы я доверяла так же, как ей.
- Мы выйдем отсюда, - тихо сказала я, - обязательно выйдем. Дождемся утра и найдем дорогу.
- Выйдем…боги сказали мне…
Я приложила палец к губам, и она замолчала, а я посмотрела на костер, пожирающий сухие ветки.
- Дикое место, здесь могут бродить гайлары, - прошептал один из воинов и осенил себя звездой, - говорят во времена правления Альмира в этой части леса находили обглоданные и раздробленные людские кости. И это не баорды.
Галь рассмеялся.
- Боишься? Так ты не ходи отлить за костры, Фаб, гайлары увидят твой голый зад и отгрызут тебе яйца.
- Если бы они у него были – он бы не боялся гайларов. Видать в детстве их уже кто-то отгрыз.
- Заткнись, Ларри, не то я оторву тебе твои и заставлю сожрать.
Мужчины расхохотались, а я снова посмотрела на огонь.
Нет, я не жалела, что, вопреки всем доводам рассудка, тронулась в такой опасный путь и блефовала перед астрелем, будь он трижды проклят, старый жадный урод. Совет не давал никакого одобрения, а я воспользовалась отсутствием отца и получила его обманом, убедив Менеаля в том, что такова воля Ода Первого. Впрочем, я думаю отец мечтал избавиться от моего присутствия в Лассаре, он уже давно хотел отправить меня обратно в Тиан или любое другое место. Хотя и утверждал всегда, что любит свою огненную девочку, приезжая несколько раз в год навестить. Я ему не верила. Когда любят, хочется видеть постоянно, каждую секунду. Когда любят, скучают, как я по нему и братьям. Если бы мне было можно спокойно разъезжать по Лассару, как мужчинам, я бы навещала их каждый день, но они не приезжали ко мне – значит это их выбор. Стыдятся слухов, которые распускают люди. Унизительно для велеара, который любил идеальность во всем и шел в бой с именем бога на устах. Тогда как его единственную дочь называли саананским отродьем. Шеаной. Ведьмой. Я всегда знала, что говорят у меня за спиной еще с детства, а мои волосы неизменно прятали под чепцы и шапочки, скрывая их красный цвет. Пусть даже отец и говорит, что все молчат, и он вырвет язык любому, кто скажет плохое слово обо мне. Я ему не верила. Точнее, я точно знала, что любой обидчик будет повешен или четвертован на площади Лассара по приказу отца, но не потому что оскорбил его маленькую девочку, а потому что посмел сквернословить о дочери самого Ода Первого. Любовь не живет в словах, она живет в поступках, а когда поступки вызывают сомнения в ней, то её там и нет вовсе. Если вы задаетесь вопросом любит ли вас человек, то, наверное, уже можно его не задавать вслух – ответ до боли очевиден. Став ниадой, я больше не могла быть для людей ведьмой, теперь я невеста Иллина. Святая. Правда отказавшись от пострига, я вновь породила волну слухов. Мне уже было всё равно. Я хотела пройти коронацию до возвращения отца и братьев, стать велеарой Валласа.
***
Меня сопровождали лучшие воины, из тех, что остались в Лассаре, после призыва. Астрель проследил чтобы мне не дали надеть доспехи и военное обмундирование. Теперь я была бесполезна в белой накидке и длинном, громоздком платье, как и любая служанка. «Не пристало ниаде разъезжать в мужских тряпках и железках, чтобы мужчины глядели на нее». Можно подумать кто-то рискнул бы коснуться ниады. Никто не хочет подыхать. Виновному отрубят пальцы, а потом снимут кожу живьем, прибьют к звезде и на радость голодным воронам и ястребам, повесят вдоль большой дороги.
Я подумала о гибели Аниса и почувствовала, как сердце снова болезненно сжимается в твердый камень. Нет, я не плакала. Свое потрясение пережила, когда гонец принес известие из Валласа. Целый день не выходила из комнаты и смотрела в одну точку, но так и не заплакала. Разучилась или выплакала так много за годы заточения в Тиане, что слез давно не осталось. Я просто понимала - пустота внутри меня стала больше. В моем сердце теперь просторней и скоро там будет звенеть от опустошения. Анис - единственный из братьев, с кем я была близка. Единственный, кто практически жил в этом своеобразном заточении со мной добровольно и любил меня. Он был всего лишь на три года старше. Ан научил меня всему, что знал сам. К семнадцати годам я владела всеми видами холодного оружия в совершенстве, как и подобало дочери велеара. Кто мог желать Анису зла? Ведь он был слишком мягок и добр, чтобы нажить врагов так быстро. Я никогда не поверю, что его разорвал дикий зверь. Ан - самый лучший охотник, самый меткий стрелок и искусный воин, он бы убил любого зверя голыми руками. Мой любимый Ан, который перебирал мои волосы и воспевал их цвет своим бархатным голосом. Анис Красивый – так прозвали его люди. Светловолосый, с глазами такого же цвета, как и у меня, высокий и сильный. Когда смотрела на него, то чувствовала, как сердце согревает любовь. Зачем отец отправил его одного так далеко? Разлучил нас. Почему не позволил поехать вместе с ним? Впрочем, я ведь прекрасно знала ответ на этот вопрос – велеар надеялся, что я все же приму постриг.
От одной мысли об этом внутри поднималась волна дикой ярости. Почти такой же, как когда я узнала о смерти Лу. Нет, я не скорбела о муже потому что видела всего лишь раз в жизни – на брачной церемонии. Я понимала, что он женится не на мне, а на численности армии моего отца и на моем щедром приданом, которое велеар увеличивал с каждым годом, разыскивая для меня женихов. Суеверные высокородные болваны боялись породниться с красноволосой велеарией, чтобы в их роду не появился ребенок с таким же цветом волос. Никто не отказывал в открытую Оду Первому, но и никто не сватал. Отец подождал несколько лет, пока не понял, что пора мою судьбу решать самому.
Когда мне сообщили о смерти мужа, я плакала от злости и проклинала мятежников, потому что поняла - это приговор. Медленная казнь длиною в жизнь. Новое заточение - и теперь уже без права и шанса на освобождение.
С этого момента я была как прокаженная в своем собственном государстве, в своей семье. Похороненная заживо и в то же время более живая, чем кто-либо из придворных. Мне пророчили будущее на Юге, повелевать на островах и жить у Большой Бездны, где море плескается о камни, а горячий песок никогда не становится белым от снега, а вместо этого меня либо отправят в Тиан, либо запрут здесь в Храме. Моя жизнь разделилась на «до» и «после» тонкой багровой линией на шее Лу, там, где голову отделили от тела. Я смотрела на его лицо с короткой рыжей бородой, веснушками на щеках, которые стали коричневого цвета из-за синевы холодной кожи, и понимала, что меня начинает тошнить еще больше, чем, когда я представляла себе, как он будет ко мне прикасаться.
Ведь я умерла вместе с ним, и это меня хоронят в гробу из красного металла с бесчисленными венками из желтых роз. Это меня отправляют на узком плоту по Лассарскому озеру и пускают вслед горящие стрелы, чтобы моя мертвая плоть превратилась в пепел развеянный над рекой. Потому что с этого момента я больше не женщина. Я – ниада. Вдова, которая так и не стала женой. Мои мечты, желания, фантазии уплыли по синей воде в никуда вместе с трупом мужа.
Иногда я раздевалась у зеркала и подолгу смотрела на свое тело, слушала лесть служанок и думала о том, что могла бы быть жуткой уродиной - это все равно ничего бы не изменило. Иногда мне самой хотелось взять кинжал и исполосовать себя до мяса, чтобы понять, что я еще жива, чтобы в этом однообразии изменилось хоть что-то. Чтобы отец приехал из своих вечных походов или кто-то из братьев навестил меня. Но они все слишком стыдились, чтобы любить в открытую. Идеальность нарушена – Од Первый не само совершенство.
Зачем мне это тело, которое больше никогда не увидит мужчина, зачем мне эти волосы, к которым никогда никто не прикоснется кроме моих служанок? Я даже не знаю, что такое любить… Судьба, проклятая лживая тварь, выдрала у меня даже это, едва дав потрогать кончиками пальцев языки пламени…Я уже любила.Война отобрала его у меня. Выдрала с мясом. Хищника…Так я его называла. Мальчишку с серо-зелеными волчьими глазами и лицом как на картинах художников. Валласара.
- Деса Одейя, - я вздрогнула, очнувшись от воспоминаний, и перевела взгляд на одного из наших воинов, бегущего к костру и размахивающего руками, - баорды. Их десятки. Они идут сюда, я увидел их с вершины ели – они крадутся, как звери, в кромешной тьме без единого огонька, - воин подбежал ко мне, задыхаясь, склоняя голову в поклоне, - Их очень много. Они могли запросто нас окружить.
Я почувствовала, как по спине прошел холодок ужаса. Баорды – нелюди, одичавшие изгнанники, сосланные умирать в лесах и пустынях Соединенного Королевства. Они – каннибалы, выживают любыми доступными способами. Мало кто остался в живых после встречи с ними, но те, кто выжили, говорили, что баорды закутаны в цельные шкуры медведей и могут рвать добычу голыми руками и зубами. Со мной всего два десятка воинов, нескольких мы потеряли. Они так и не вернулись с разведки. И здесь не наша стихия – это для баордов дом родной, а мы чужаки, против которых будут даже ветки на деревьях. Тем более мы не знаем этот лес, и у нас нет проводника из местных жителей. Я посмотрела на Галя, который нервно покусывал губы, глядя на то на своих воинов, то на меня.
- Мы их задержим, - наконец-то сказал он, - а вы бегите. Бегите так быстро, как только сможете в том направлении, которого мы старались держаться. Мы близки к развилке, я точно знаю.
Я судорожно сглотнула, чувствуя, как от волнения разрывает легкие. Я не могу их бросить. Не могу бежать, прятаться. Дочь велеара не трусливое животное. Меня учили сражаться и смотреть в глаза опасности, а не бегать от нее.
- Дайте мне оружие – я буду сражаться вместе с вами. Пусть Моран бежит одна. Зажгите факелы – подавайте сигнал бедствия, если мы рядом с развилкой, Дас Ангро должен увидеть огни, и его отряд придет нам на помощь.
Галь нахмурил густые брови и шумно выдохнул.
- Моя Деса – это не солдаты и не мятежники, это баорды. Они - одичавшие людоеды, и этот бой не будет равным. Сила на их стороне. Вы не знаете, с чем имеете дело. Мы не продержимся долго, а если они вас схватят…
- Не схватят, - жестко сказала я, думая о том, что быстрее погибну, если буду бегать по этому проклятому лесу одна. – ваш второй меч, Галь, дайте его мне.
- Деса, я умоляю вас, надо бежать, - простонала Моран, глядя на меня расширенными от ужаса глазами, - Галь прав. Баорды – жуткие твари и они слишком сильны, мы можем спрятаться, и они нас не заметят. А утром…
- Поздно, - мрачно сказал Галь и протянул мне меч, - вы уже не успеете, они пустят по-вашему следу своих диких псов и загонят вас, как животных. Пусть Моран бежит, может быть сможет привести отряд Астреля.
Разжечь костры – это сдержит псов, становитесь в круг. Защищать велеарию до последней капли крови, и пусть Иллин нам поможет выстоять!
Он протянул мне меч, стараясь не коснуться моей руки без перчатки.
- Для самообороны. Не смейте высовываться. Деритесь только в том случае, если никто из нас уже не сможет вас защитить. А лучше – ловите момент и бегите.
Мы окружили себя кострами, как стеной, отступая дальше к чаще. Воины оттеснили меня в середину круга, закрывая со всех сторон. За языками пламени было не видно, насколько враг близок, и я сильно сжала рукоять меча, глядя на широкие спины моих солдат и ощущая, как адреналин начинает вскипать в венах и гудеть в висках. Каждый рваный вздох, клубом пара вырывающийся со рта, отсчитывает секунды до начала бойни.
- Не нападать! Только обороняться! Держать плотное кольцо!
Первыми на нас набросились их псы, тощие рычащие твари с опаленной нашими кострами серой шкурой. Они клацали острыми клыками, царапая доспехи воинов, и тут же мерзко скулили, получая смертельные раны от острых мечей. Псины падали замертво, окрашивая снег в красный цвет, и к моим ногам подкатывались их головы с острыми ушами и худыми, узкими мордами. Похожи на шакалов или гиен, но прирученные и обученные убивать в команде со своими жуткими хозяевами.
- Где эти проклятые ублюдки? Почему не выходят сами? – хрипло спросил один из воинов, и напряжение повисло в воздухе. Каждый из нас ощущал его кожей, тяжело дыша и оглядываясь по сторонам, силясь разглядеть через клубы дыма притаившегося врага. Оказывается, страшно не только когда нападают со спины – страшно не видеть откуда на тебя обрушится смерть и понимать, что обрушится она непременно и твой пульс отсчитывает секунды до кровавой бойни.
- Они выжидают, вселяя страх неизвестностью. Такова их стратегия. Не размыкать круг и не двигаться. Они рядом. Я чувствую вонь их грязных шкур и запах медвежьего жира, которым они мажут свои тела.
В этот момент послышались отвратительные гортанные крики. Они взорвали тишину так резко, что у меня заложило уши. Я не видела нападавших, меня защищали с дикой яростью, отбивая нападение и не размыкая круг. Мечи со свистом рассекали воздух, и я слышала крики и стоны с обеих сторон. Смотрела в спины моих солдат расширенными от ужаса глазами, видя, как на них набрасываются твари, полностью укутанные в медвежьи шкуры, с грязными лицами и сверкающими дикими глазами. Так похожи на людей, и тем не менее давно переставшие ими быть. Они сыпались, как горох, с разных сторон, и все плотней сжималось живое кольцо. На глаза навернулись слезы от понимания, что все мои воины готовы ради меня умереть. Моя охрана, парни, которых Ан отобрал лично. Каждый присягнул в верности и поклялся жизнью защищать свою велеарию. Я никогда не думала, что им придется это делать в полном смысле этого слова.
- Держаться! Ни шагу в сторону! Ублюдки! Проклятые дети Саанана, чтоб вам гореть в пекле, мать вашу!
Но их было слишком много, слишком, чтобы мы смогли выстоять. Первым к моим ногам упал самый молодой из солдат, держась за лицо окровавленными ладонями.
- Они выдрали мне глаза, - орал он и корчился на снегу. Я наклонилась к нему, но в этот момент парня кто-то дернул за ноги и резко утащил в темноту леса, откуда послышались душераздирающие крики и чавканье. Круг был разорван, и я видела, как вспыхивает бликами сталь мечей, как падают на снег черные туши баордов, и в свете факелов сверкают доспехи воинов.
Я сильно сжала рукоять меча, тяжело дыша. Только сейчас я поняла, о чем говорил Галь. Баорды – жуткие, кровожадные ублюдки. Мне действительно не справиться с ними. Я без доспехов, и слишком слаба против этой бешеной орды. Они двигались в странном танце и нападали точно, как звери, едва им удавалось сбить противника с ног. Баорды вспарывали горло моим людям с такой легкостью, словно это были цветы на стеблях. Их было слишком много и нападали они всей толпой, заваливая воинов и полосуя острыми, как когти, кинжалами с такой силой, что кровь фонтанами била из рваных ран на горле, а я с расширенными от ужаса глазами смотрела, как умирают мои люди, и все сильнее сжимала меч, закрытая уже всего лишь двумя спинами.
- Бегите, Деса, бегите мы их задержим, - заорал Галь, когда баорды с воплями бросились в нашу сторону, размахивая короткими кривыми мечами и улюлюкая, - мы больше не сможем вас защитить. Спасайтесь. Пусть Иллин вам поможет! Молитесь за нас, Деса Одейя!
Я увидела, как твари толпой накинулись на Галя. Он яростно отбивался, полосуя их мечом, отсекая головы, но их было слишком много на него одного. Они все же завалили его в снег и начали разрывать на части голыми руками. Я спряталась за деревьями, тяжело дыша и зажмурившись, чувствуя, как по спине ручьями стекает холодный пот, и тошнота подступает к горлу.
- Молитесь за нас! За наши души! – последний крик Галя, и я поняла, что это конец.
Мы в каком-то адском месте, где люди перестали быть людьми, где они жрут друг друга, как животные. Я, осторожно ступая, двигалась спиной к чаще. Пока они, занятые жутким пиршеством, не заметили меня. Мне казалось, что не заметили…но я ошиблась. Меня просто пока не трогали, но едва я попыталась бежать, как ко мне повернулись сразу несколько лиц, перемазанных то ли грязью, то ли жирной, лоснящейся краской и кровью. Я судорожно сглотнула, увидев, как трое из них поднялись, отрываясь от стонущей в агонии жертвы, и пошли ко мне, выкрикивая что-то на гортанном языке. Я все еще слышала душераздирающие вопли моих солдат и чувствовала, как от ужаса и отвращения к горлу подступают спазмы, и по телу ползут мурашки.
Баорды не спешили нападать, они смеялись, переглядываясь, и загоняли меня в чащу, потому что точно знали – я не сбегу. Некуда бежать. Я прислонилась спиной к дереву, задыхаясь выставила меч впереди себя. Насколько мне хватит меча? На минуты, пока его не выбьют из моих рук. Я заставила себя успокоиться. У меня есть еще одно оружие о котором никто из них не подозревает – моё тело. Я сорвала перчатки с рук и швырнула в снег, потом сбросила накидку. Разорвала шнуровку платья, лихорадочно стягивая рукава. Баорды смотрели на меня и не двигались с места. Когда я осталась полностью обнаженной они расхохотались, переглядываясь и скалясь. Я знала о чём они думали – им предлагают утехи взамен на жизнь. Будь это на самом деле так, то меня бы сначала отымели, а потом всё равно сожрали. Я предлагала им боль, но они об этом не знали.
Колючие снежинки обжигали кожу, заставляя покрываться мурашками, а ветер трепал волосы, и они хлестали меня по голой спине, как мокрые плетки.
Мне не было холодно – адреналин взрывал меня изнутри. Давайте ублюдки я поджарю вас живьем. Голыми руками вы меня не возьмете.
Вдобавок ко всему я успею порезать некоторых из вас на ленточки, а потом перережу себе глотку. Только сейчас я поняла, почему Галь все-таки дал мне меч. Он знал, что я с ними не справлюсь, но также знал, какое решение я могу принять.
Один из баордов подошел ко мне, скалясь желтыми зубами и источая зловонный смрад кислого жира. Он протянул руку, но едва коснулся моего плеча заорал от боли. Его пальцы задымились, а я расхохоталась. Да, ублюдок, квест усложнился. Прикидываешь как куски моего мяса выжгут тебе брюхо изнутри?
Баорд взревел, выхватил кинжал и метнул в меня, я успела уклониться, но сталь царапнула кожу на плече.
И вдруг что-то изменилось. Все замерли. Даже воздух застыл на месте. Словно, все живое притаилось в ожидании.
Я услышала совсем иное рычание, оно нарастало где-то вдалеке и постепенно превращалось в оглушительный рык. Баорды нервно переглядывались, а я, тяжело дыша, держала меч обеими руками и тоже не шевелилась. Они чего-то испугались. Они все.
По моей спине градом стекал ледяной пот, а руки с мечом ходили ходуном. Я ничего не понимала, пока не увидела огромного волка в прыжке.
Он словно выскочил из ниоткуда, из темноты за моей спиной, и приземлился массивными лапами в снег, поднимая бело-кровавые брызги в воздух. Полоснув меня ярко-зелеными страшными глазами, зверь оскалился, а у меня перехватило дыхание от ужаса. Огромный, с острыми белоснежными клыками, он несколько секунд смотрел на меня, а потом медленно повернулся к баордам. Волк, потому что эта тварь на него походила…но не более. Он был больше в несколько раз.
Пока я пыталась справиться с оцепенением и вздохнуть, волк ощетинился, наступая на людоедов. Очень медленно, пригнув голову и издавая тихий рык на одной ноте. Рык, от которого выжившие псины баордов бросились в рассыпную. А я, словно под гипнозом, смотрела как под его лапами остаются огромные следы он идет не торопясь, втаптывая капли крови в снег с хрустом, который бьет по натянутым нервам.
Зверь остановился, закрывая меня от толпы одичавших нелюдей. Никогда не видела ничего подобного и не представляла, что такие монстры существуют в природе. Его черная шерсть переливалась в свете факелов, а глаза фосфорились металлическим блеском хладнокровного убийцы, и он прекрасно знает, кого убьет первым. Он не спешил, как будто раздумывал или давал им время на раздумья.
Баорды в очередной раз переглянулись, осторожно отступая, но волк словно ждал первого движения и не дал им шанса. Когда он напал на них меня затошнило от ужаса и отвращения. Уже через секунду я, зажмурившись, слушала как хрустят кости, как дико и истошно вопят людоеды, которые теперь сами стали добычей чудовища.
Я попятилась назад, стараясь не смотреть, что там происходит, споткнулась о чье-то тело и упала на четвереньки, закрыла уши руками. Не знаю, как долго длилась эта вакханалия смерти, мне казалось, что целую вечность, пока вдруг все опять не стихло. Ни звука…только завывание ветра и шорох осыпающегося снега вперемешку с моим бешеным сердцебиением. Где-то вдали стоны тех, кто выжил, заглушаемые порывами ветра. Я все еще не решалась открыть глаза, а когда открыла чуть не закричала, увидев морду чудовища прямо перед собой. Он сидел напротив меня, голой, стоящей на коленях и дрожащей от страха, как в лихорадке. Жуткий с горящими глазами и окровавленной пастью. Я смотрела на него, прерывисто дыша и не смея пошевелиться. Пока он вдруг не склонился ко мне еще ближе, обнюхивая. Я судорожно сглотнула, глядя на огромную морду с переливающейся обсидиановой шерстью, массивной холкой и широкой шеей, которую и руками не обхватить. Всхлипывая и дрожа всем телом, смотрела зверю в глаза и понимала, что, если бы не он – меня бы сожрали живьем баорды. Но кто знает, кто из них опасней? Волк вытянул морду вперед, тронул носом мои волосы и снова отпрянул. Несколько секунд глаза в глаза. Никогда не видела у животных такого взгляда, а ведь у отца был вольер с белыми леопардами я часто смотрела в глаза диким зверям и могла прочесть в них что угодно…всё, кроме этого странного выражения, словно…этот волк меня знает. Словно он не животное, а человек. Потому что он явно думал пока смотрел на меня и самое страшное - я не знаю о чём. Возможно выносил мне приговор. Зверь вдруг коснулся языком моего плеча, и я чуть не заорала от ужаса, потому что он слизал с него кровь.
Мне стало до безумия страшно пошевелиться, и я боялась, что он все же нападет, но он только смотрит, не моргая. Сглотнув, я перевела взгляд на его приоткрытую пасть, заметила старые шрамы с обеих сторон, там, где тонкими кривыми полосами отсутствовала шерсть. Посмотрела вниз на его лапы с острыми когтями и увидела, как в снег упала капля крови, снова подняла взгляд на зверя и только сейчас заметила на массивной шее рваные раны от кинжала баордов. Протянула руку, и он оскалился зарычал так громко, что я всхлипнула, мне даже показалось, что от силы этого рыка мои волосы откинуло назад.
Волк опять обнюхал мои волосы, лицо, и я прикрыла глаза, все так же рвано дыша и тихо всхлипывая от панического ужаса.
А он вдруг попятился назад, а потом просто ушел вглубь леса.
Я так и осталась сидеть в окровавленном снегу, посреди разорванных трупов с мечом в руке…пока не почувствовала, как темнеет в глазах и кружится голова, плывет сознание.
Пришла в себя ненадолго, понимая, что лежу в снегу, почувствовала, как кто-то укутал меня во что-то очень теплое, источающее запах костра, крови и еще один едва уловимый, показавшийся мне смутно знакомым, а потом поднял на руки. В воспаленном мозгу вспыхнуло удивление – кто осмелился меня касаться? Кто настолько безумен, что решился нести голую ниаду на руках?
С трудом приоткрыла глаза и, увидев железную маску с горящим под ней зеленым фосфором взглядом, вздрогнула и со стоном окончательно провалилась в темноту.
ГЛАВА 4. АСТРЕЛЬ
- Они мне не нравятся, - прошептал Фао склонившись к Саяру, - кучка преступников, которым мы доверили свои жизни. У меня какое-то странное чувство, что это ловушка. Посмотри на них, они не сказали ни слова – стоят как каменные изваяния, словно не охраняют нас, а сторожат, чтоб не сбежали. Где их предводитель? Может он сам дал деру и бросил нас? Или те твари убили всех в проклятом лесу вместе с велеарией и этим монстром в железной маске, а теперь идут сюда…
Где-то вдалеке раздался оглушительный звериный вой и по коже Фао поползли мурашки ужаса, а волосы на затылке зашевелились. Лошадь инстинктивно шарахнулась в сторону и астрель судорожно сжал поводья. В его зрачках отражались безмолвные черные всадники, стоящие в ряд у обрыва.
- Что это, саанан раздери? Что это было? – но взгляд от меидов так и не отвел, а те даже не вздрогнули от страшного воя. Охрана Астреля плотно сбилась позади, готовая в любой момент обнажить мечи. Они тихо перешептывались, явно взбудораженные звуком. Громко фыркали перепуганные лошади, переминаясь с ноги на ногу. Слухи о гайларах никогда не смолкали и передавались из поколения в поколение. Но сам астрель никогда в них не верил - пятикнижье гласило, что все проклятые твари истреблены тысячи лет назад во имя Иллина и ни одна не осталась в живых, а он привык верить священному писанию. Но этот страшный вой заставил его на мгновение подумать именно о них. О тварях в обличии волка, которые пожирают человеческую плоть, выгрызают целые деревни и города.
- Волки. Всего лишь волки, которыми полон и этот лес, и эти земли. Вы просто устали от ожидания, мой Дас. От ожидания и от трудной дороги. Меида не так-то просто убить – он один утянет за собой десять лучших воинов Лассара не то что кучку баордов. Командор скоро вернется.
- Почему они не спешат к нему на помощь? Его уже нет довольно долго!
- Потому что у них приказ не двигаться с места, и они смеют ослушаться своего… командора.
Астрель обеспокоенно осмотрелся по сторонам.
- Мне все это не нравится. И я помню указ велеара о призыве каждого из мужчин достигшего четырнадцатилетнего возраста. Разве мог он не взять таких сильных воинов, как меиды, в помощь против проклятого язычника Меера?
- А кто будет охранять дороги к Лассару и границы?
- А зачем их охранять если зимой они непроходимы?
- Но ведь мы идем по ним сейчас, а значит могут и другие. Вы должны успокоиться и дождаться командора. Может все далеко не так плохо, как вы думаете, а паника не лучший советчик. Смотрите! – глаза Саяра расширились, - Там!
Астрель резко обернулся в сторону леса - вороной конь меида галопом выскочил из-за заснеженных деревьев, высекая из-под копыт белые брызги. Издалека он походил на саананского жеребца с развевающейся длинной гривой и струями пара, которые валили из ноздрей, словно выскочил из преисподней, а верхом на нём саанан в человеческом обличии. Словно из той самой, запрещенной законом Лассара, легенды о всаднике смерти. О лютом звере, который придет на землю пожирать души праведников.
Фао не мог отвести от меида взгляд, его словно пригвоздило к седлу, так как он видел нечто завораживающее и вселяющее ужас одновременно – на фоне черного плаща командора и лоснящейся шкуры коня ярко выделялись красные полосы, они развевались на ветру, опутывая самого всадника кровавыми веревками, алыми змеями струились почти к самым копытам вороного жеребца. Из-за туч вышла полная луна и игра света увеличила тень всадника до невероятных размеров. И там, на тени, казалось, что это он сам кишит змеями, они словно растут из его тела. Фао осенил себя звездой и шумно выдохнул, читая про себя молитву, пока меид не приблизился настолько, чтобы астрель смог понять, что это за саананское видение ввело его в заблуждение. Пока не рассмотрел в седле меида девушку, завернутую в полу плаща. Кроваво-красные волосы велеарии Одейи окутали и круп коня, и самого командора. Именно они и создали жуткую иллюзию, которая повергла Астреля в состояние шока.
***
Конь стал как вкопанный, едва его хозяин натянул поводья, прижимая к себе девушку одной рукой.
- Баорды разгромили отряд велеарии, - крикнул он, оглядывая воинов, - но что-то их спугнуло, и они бежали вглубь леса. Ренат, возьми наших и людей Астреля - осмотрите местность, соберите оружие и снимите доспехи с мертвых, будем двигаться дальше, к переправе. Надеюсь Дас Ангро благословит наш путь.
- Ты посмел коснуться ниады, смертник! – зашипел Астрель, который наконец-то обрел дар речи и вышел из оцепенения, - Тебя за это казнят!
Всадник резко обернулся к священнослужителю и громко расхохотался.
- Меня уже раз пять казнили. Считайте - я давно труп, как и все мы здесь, – позади раздался хохот меидов, а командор, слегка пришпорил коня и тот двинулся навстречу к астрелю, - разве можно казнить мертвеца?! Или вы верите в то, что они умеют возвращаться с того света?
- Я верю в свет, меид. Верю в Иллина. А мертвецы покоятся в своих могилах и никогда не восстанут из них, так как это противоречит священному писанию.
- Свет – это обратная сторона тьмы. Как зеркало…Почему вы уверены, что находитесь на правильной стороне, Дас Ангро? Вы так уверены, что поклоняетесь свету?
- Вера сильнее любых доказательств - она в них не нуждается.
- В таком случае вам нечего бояться не так ли? Ведь ваш Иллин защитит вас.
Фао отшатнулся от меида и бросил взгляд на велеарию, укутанную в его плащ, подбитый черным мехом. Наслышанный о ней и её внешности астрель все же не мог отвести взгляд от саананских волос, которые кровавыми змеями струились по черному плащу меида. Вблизи они завораживали так же, как и её белая кожа на фоне черной рубахи командора.
Астрелю захотелось молиться или ослепнуть. Его об этом предупреждали, но он не верил. Его никогда не волновали женщины, он считал себя неподвластным такому недугу, как поклонение или восхищение женской красотой. Соблазн – это всего лишь происки саанана не более. Астрель в силах выстоять перед любым искушением.
- Каким плотоядным взглядом вы взираете на непорочную ниаду, уважаемый астрель, - но тот, словно его не слышал, он продолжал смотреть застывшим взглядом. – разве не грех потакать реакции плоти?
Там, где девушка прислонилась щекой к груди командора, в вырезе полотняной рубахи, дымилась кожа, но командор, словно не замечал этого. Астрель поежился и, тряхнув головой, посмотрел на страшную железную маску и похожие на волчьи серо-зеленые глаза под ней. По коже прошел мороз, и Фао, бросив взгляд на Саяра, угрюмо сказал:
- Не богохульствуй, меид. Иллин покарает каждого, кто прикоснулся к священной ниаде. Рано или поздно его гнев настигнет и тебя.
Человек в маске громко расхохотался и разговоры снова смолкли, все обернулись к ним, а мужчина посмотрел сверху-вниз на астреля:
- Если она так священна – может стоило бросить ее в лесу, чтобы ваш Иллин позаботился о ней? Запомните, астрель, если ваш опыт настолько мал, что трактовать древние писания вы умеете только, выучив наизусть пятистрочье – иногда стоит мыслить глубже и шире, выходить за рамки вашего узкого религиозного мирка. Спасение часто приходит в виде чудовищных деяний, а наказание зачастую маскируется за протянутой рукой помощи. Или по-вашему стоило оставить её там на съедение баордам и волкам?
- На все воля Иллина, - выкрикнул Фао и гневно посмотрел на командора, он не любил словесные ребусы, но прекрасно понял наглого смертника, - Не нам нарушать планы Всевышнего, возможно, для неё было бы лучше остаться в лесу и умереть там, как было предначертано ей свыше.
- Возможно, - зловеще ответил меид, выпрямляясь в седле, - вполне возможно именно так и есть.
- Здесь её служанка, командор.
Меид посмотрел на хрупкую черноволосую женщину в одежде оруженосца. Скорее похожую на мальчишку, если бы не длинный хвост и тонкие черты лица. Держалась она воинственно и казалось совершенно не боялась командора. Он кивком головы подозвал её к себе. Женщина нервно теребила в руках шнурок то ли с медальоном, то ли со звездой, и смотрела на меида, как на Бога, а едва подошла к командору вдруг рухнула на колени и прижалась губами к поле его плаща.
- Вы спасли её…спасибо. Я думала, что уже не увижу мою госпожу живой.
Меид несколько секунд смотрел ей в глаза, потом перевел взгляд на тонкий кожаный шнурок, который та наконец-то выпустила из пальцев и на котором красовался вырезанный из дерева образ волка, задравшего морду в победном вое, и снова посмотрел в глаза служанки.
- Встань с колен, не благодари. Валласы не рабы, даже если их продали в рабство.
- Моя госпожа…
- Продолжит путь на моем коне вместе со мной. Её кобылу разорвали на куски, а у нас нет лишней лошади, как впрочем и времени.
- Её нужно одеть!
- Во что? В одежду с мертвых воинов или в шкуры баордов?
Женщина тяжело вздохнула.
- Она цела?
- Цела, - ответил командор, - испугалась тварей и сильно перемерзла. Позаботитесь о ней в Валассе, а сейчас нет на это времени.
- Велите разбить шатер. Они вас послушаются, - дерзко сказала рабыня, - мы можем переждать бурю здесь. Она не может продолжать путь с вами в таком виде! Это не просто девка, а велеария. Дочь Ода Великого – нашего Повелителя.
- Как быстро ты сменила господина, рабыня, забыв кто ты такая. Нет времени для шатров. Но ты можешь переодеть ее здесь при всех, если хочешь. Твоя госпожа разделась наголо перед баордами, как продажная девка, не думаю, что её смутит десяток воинов – меидов и парочку стражей астреля.
- Как вы смеете сквернословить о вашей велеарии? Она защищалась – её тело и есть оружие, - гневно воскликнула Моран, - Каждый, кто прикоснется будет гореть заживо. Это страшно. Ни один мужчина никогда не прикоснулся бы к ниаде. Она святая!
- Неужели?
Меид демонстративно откупорил флягу с дамасом и плеснул на ожог на руке. Жидкость зашипела и запузырилась, а Моран смертельно побледнела и её зрачки расширились.
- Нет ничего невозможного, если есть желание. Слово «невозможно» придумали либо трусы, либо лентяи или глупцы. Невозможна только луна днем и солнце ночью так как неподвластны ничьим желаниям, они лишь явления природы. Всё, чего мы желаем – возможно. Скоро начнется ураган он принесет ледяной холод и смерть. Нужно успеть добраться до Валласа засветло. Ты ведь знаешь суровость здешнего климата, Моран дочь Нарима.
Женщина судорожно сглотнула не в силах отвести взгляд от глаз под маской.
- Откуда вы…
- Разве это имеет значение? - сказал так тихо, что услышала только рабыня и снова вздрогнула, - много знать в наше время смертельно опасно, женщина.
Мы двигаемся в путь, как только вернется Ренат, - крикнул воинам, - будьте готовы мы идем прямо на снежную бурю. Закройте лица, хлебните дамаса, приготовьте ваших лошадей.
- Велеария не может ехать с вами - она дочь Ода Великого, а вы простой меид. Ничтожество. Она ниада и никто…, - Астрель сорвался на крик, стараясь привлечь внимание командора.
- Не смеет к ней прикасаться? – перебил его меид и криво усмехнулся, - На ней из одежды только мой плащ. Баорды унесли все сундуки еще до того, как я там появился. Может вы сами понесете ее на руках, астрель? Ее голое тело такое горячее под моим плащом. Вам, несомненно, станет жарко.
Командор снова направил коня к Фао и тот отшатнулся назад, осенив себя звездой несколько раз.
- Ну же. На вас перчатки, и вы сам служитель господа. Боитесь искушения?
Фао дернул за поводья, и его конь встал на дыбы, а меид оскорбительно расхохотался.
- А может ожогов или гнева Иллина?
- Вы будете гореть в преисподней!
- Я и там побывал – есть места пострашнее пекла, астрель, и они намного ближе, чем вы думаете. Наааамнооого блиииже, - закончил мрачным шепотом, вселяя в астреля праведный ужас, - они в нас самих.
Вернулись остальные меиды и несколько стражей дас Ангро, они принесли тяжело раненых и мечи.
- Твою мать, ну и месиво там! Так мало выживших! Баорды! Десятки баордов! Гребаные ублюдки жрали их живьем!
- Святой Иллин! Вы видели? Следы…Будь я трижды проклят если это не гайлар. Надо убираться отсюда да побыстрее.
- Гайларов не существует. Угомонитесь! Просто крупный волк. Ими кишит весь лес. По весне расставим капканы.
- С лапами размером с мою ладонь? Это не волк, мать вашу – это тварь величиной с медведя! Уходим. Я знаю, что говорю… я…
- Заткнешься прямо сейчас, трусливая задница!
- Это он их всех убил…Баордов. Он..вернется. Вот увидите почует наш запах и вернется.
Командор резко обернулся к воину астреля и двинулся на него.
- Еще одно слово, и я сам раздеру тебя на части так, что со мной ни один гайлар не сравнится, привяжу куски твоего мяса дереву и оставлю кормить либо гайларов, либо баордов.
- Что делать с раненными, командор? – тот, кого Рейн называл Ренатом, склонил голову, ожидая ответа.
- Раненых с собой не возьмем, вы напрасно их принесли. Нам не на чем их перевозить, и они задержат нас в пути.
- Это противоречит законам господним! – воскликнул астрель, - Разве можно бросить здесь этих несчастных?
- Они все не жильцы, а мы рискуем застрять в бурю на переправе, которая итак может не выдержать вес всего отряда. Или вы готовы пожертвовать своей жизнью, астрель? – меид несколько секунд смотрел в глаза священнослужителя, - Так я и думал, - усмехнулся он.
- У меня иная миссия, - высокомерно сказал астрель, - я должен сопровождать мою велеарию. Дайте хотя бы отмолить их души перед Иллином.
- Всего лишь несколько минут назад не вы ли сказали мне, что ее нужно было бросить в лесу? Отмаливайте, может ваши молитвы избавят их от страданий, хотя, я бы предложил перерезать им глотки – это гораздо гуманнее.
Астрель спешился и склонился над тремя несчастными, лежащими в снегу. Сжимая пальцами пятиконечную звезду на длинной цепи, он освящал их души молитвами, отпуская в царство вечного покоя, беззвучно шевеля губами и стараясь не смотреть на развороченные грудные клетки и вспоротые животы. Поистине, эта миссия не нравилась ему все больше и больше, но мысли о повышении ранга и новых способностях, о золоте Валласа не давали ему покоя.
Проклятый меид был прав – они не жильцы и только задержат всех в дороге. Кажется, уже все мертвы. Вдруг один из раненных резко схватил астреля за руку.
- Это предатели! – хриплый шепот заставил Фао вздрогнуть от ужаса, - Меиды - изменники, мать вашу! Кому…кому вы доверились? Все меиды …это мятежники…За их головы…
Его слова оборвал кинжал, он метко встрял прямо во рту раненного, пригвоздив к земле, и заставил замолчать навечно, заливая снег кровью. Астрель медленно поднял голову и увидел Саяра, склонившегося над ним и бесцеремонно выдернувшего нож из глотки мертвого воина.
- Ни звука, мой Дас, иначе следующим я перережу глотку тебе, - вытирая окровавленное лезвие о рясу астреля.
- Предатель! – зашипел Фао, вскочил на ноги и заорал - Взять его! Взять их всех! Предатель! Меиды – предатели!
Люди Фао дас Ангро выхватили мечи, но их уже успели окружить плотным кольцом, а Саяр приставил нож к горлу астреля.
- Я предупреждал!
- Тцццц….как неловко вышло. Не дергаемся. Вы же не хотите чтобы я отрезал ей голову? – голос предводителя меидов заставил всех замолчать, - Вам дорога ваша велеария не так ли? Она как раз пришла в себя, - он перевел взгляд на девушку и рывком прижал к себе, заставив ту глухо застонать, - Как вовремя. Сложите оружие и станьте на колени.
Командор приблизил лезвие ножа к лицу велеарии и, проведя тонким лезвием по скуле, вжал острием в щеку. Та зажмурилась, кусая губы, а он обвел всех сверкающим взглядом. В темноте астрелю опять показалось, что глаза проклятого меида сверкнули зеленым фосфором.
- Все должно было пройти гладко до самого Валласа. Без жертв, но видимо вашему Иллину стало скучно. Или он покинул вас, отдав мне на растерзание. Пусть ваши люди сложат оружие иначе я нарисую на лице вашей велеарии пятиконечную звезду в знак ее святости.
- Сражайтесь с предателями! – завопил Астрель, - Режьте их!
Но воины смотрели не на него, а на меида, который водил острием кинжала по щеке Одейи.
- Так кому вы присягнули в верности? Иллину или вашей велеарии? Или вы думаете, что кучка стражников сможет справиться с тринадцатью меидами-смертниками? - он кивнул своим воинам и в ту же секунду раздался свист стали, головы нескольких воинов астреля скатились в снег так молниеносно, что Фао едва успел моргнуть, как его с ног до головы забрызгало кровью.
Остальные швырнули мечи, поднимая руки и опускаясь на колени. Меид удовлетворенно усмехнулся и снова повернулся к астрелю:
- Иллин принес в жертву ваших людей, астрель. Остальные либо жалкие трусы, либо верны своей клятве. Саяр, свяжи своего Даса, да покрепче. Будет сопротивляться – перережь ему глотку. Он мне особо не нужен. Мне была нужна только эта сука. Стражникам вспороть животы, обезглавить, тела в пропасть, а головы на колья.
- Зачем? Они же бросили оружие! Стали на колени! – голос велеарии зазвучал в тишине так звонко, что астрель поморщился, обливаясь холодным потом от ужаса и предчувствия смерти. Пусть замолчит! Она разозлит монстра еще сильнее!
Меид дернул велеарию за волосы, заставляя посмотреть на себя, не обращая внимание на то как дымятся его пальцы и в воздухе воняет паленой плотью.
- В нашем мире нет справедливости. Разве отец не научил тебя этому? Как долго я ждал этого дня, Одейя Вияр. Добро пожаловать в Валлас, - под истошные крики несчастных, эхо которых разносилось по долине вместе с завыванием ветра, - В мой Валлас. В мои земли. Позволь представиться – Рейн Дас Даал. Сын Альмира Дас Даала. Велеар Валласа.
ГЛАВА 5. РЕЙН
Годы и лишения вносят свои коррективы в жизненные ценности. Особенно, когда умираешь и возрождаешься, чтобы снова умирать. Только теперь, медленно поджариваясь на костре воспоминаний, обрастая пеплом из дней, месяцев, лет и разгребая дрожащими пальцами золу прошлого, я понимал, что эта агония бесконечна. У предательства нет срока годности, нет времени для забвения и прощения. Есть вещи, которые простить невозможно, а забыть тем более.
Я жил планами мести, я их вынашивал, как мать выносит дитя с любовью и благоговением. Я ненавидел так люто насколько человек вообще способен ненавидеть и ждал, когда смогу вернуть долг. Ненависть давала мне силы не сдохнуть, а до этого невыносимо хотелось вогнать лезвие меча под ребра. Бывало часами смотрел на блестящий клинок и думал о том, что стоит надавить пальцем посильнее и на выцветших монастырских полах растечется бордовый рисунок смерти. Тогда я не знал, что костлявая сука уже давно меня не хочет. Я – бессмертен. Теперь мы с ней породнились. Я подкидываю ей души, а она их забирает и хохочет беззубым ртом, над тем, что я завидую ее добыче, потому что иногда хочется сдохнуть и наконец успокоиться.
Символично в храме Иллина наложить на себя руки. Астрель, который подобрал меня в лесу и выходил, говорил, что молитва поможет, а я смеялся ему в лицо - такие не молятся. Такие уже не во что не верят. Я еще не знал, что я такое. Только начинал меняться и этот процесс был медленным. Моя ненависть подняла голову лишь тогда, когда из овального окна храма я увидел всадника на белом коне с отрядом воинов и узнал, как знамена, так и его самого. Он пожертвовал храму, выстроенному на моих землях красный металл, украденный из казны моего отца. Проклятый ублюдок жил, жрал, смеялся и трахался тогда, как вся моя семья гнила в братской могиле, и я не мог их даже похоронить. Я поклялся, что отниму у него всё, что он любит. Всё, что заставляет его улыбаться. Именно тогда я понял, что самоубийство - это удел слабаков, трусливых, жалких слабаков. Я должен выбирать или жить дальше как непотребное насекомое, или встать с колен на негнущиеся, раздробленные ноги и копать могилу своим врагам медленно, день за днем, год за годом, а потом столкнуть их туда всех по очереди изуродованных, расчлененных или обглоданных живьем и начать засыпать землей, похоронив заживо. Её последней. Для красоты. Пусть она ни в чем не виновата, но в ней течет ЕГО кровь и её участь предрешена и приговор вынесен.
Волк во мне только начинал возрождаться и приходил очень редко. Я не умел его контролировать, не справлялся с ним. Я его боялся.
Когда он появился первый раз, то зверски уничтожил всех астрелей. Сожрал тех, кто приютили меня. Утром я ужаснулся тому что сотворил. Очнулся среди горы разодранных трупов голый, окровавленный и до тошноты сытый. Я орал, сотрясая резные, разноцветные стены храма призывал их Иллина сотворить чудо…но о каком чуде речь, если само зло нашло приют за стенами святого места? Насмешка или ирония судьбы, но я принес сюда смерть. Сжег храм вместе с трупами и бежал в лес. Знал, что меня будут искать. Я не понимал, как превратился в монстра, ничего не помнил. Долгие месяцы, скитаясь по лесу и перебиваясь случайной добычей, я ненавидел себя, считая убийцей и людоедом. С моим волком я познакомился гораздо позже, когда наконец-то научился распознавать его пробуждение и контролировать своё сознание. Научился принимать обращение, как избавление от жалкой человеческой личины в нечто мощное и могущественное. Через боль. Через адскую бездну страданий, пока ломались кости, хрустели сухожилия и шерсть пробивалась через кожу, как тысяча лезвий, вспарывая плоть. И наконец награда – СВОБОДА! Истинная. Та, что живет внутри каждого, заложенная самой природой в подкорку мозга. Ценности выворачиваются наизнанку и уже не важна ни внешность, ни богатство, а только сила. Со временем я начал ждать эти ночи, когда волк вырывался на волю. Я начал любить его больше, чем себя самого и в тот же момент и ненавидеть, боясь в один прекрасный день отдаться этой сущности и никогда не вернуться в облик человека.
Я так и не избавился от этой боли между лопатками. Жить с ножом в спине годами – это изощренная пытка. Его всадили по самую рукоятку и как бы я не извивался и не пытался его вытащить, мои пальцы только царапали воздух, а лезвие продолжало ранить изнутри монотонно-одинаковой болью, кровоточить и заливать простыни сукровицей бессонными ночами.
Я вспомнил, как впервые почувствовал эту дикую боль и невольно потянул руку назад, схватил пальцами воздух и упал на колени, понимая, что там торчит предательство, которое совершил Од по отношению к моему народу и превратил нас в своих рабов.
Вспомнил, как смотрел на трупы, которыми был усеян весь ров, стоя на коленях и завывая, словно раненое, обезумевшее животное и не верил, что это происходит на самом деле.
Я слишком долго был никем. Мертвецом, изъеденным червями, восставшим из Ада, чтобы попасть обратно в Ад. Проклятым кем только можно. Отверженным своими и ненавистный чужим. Зверь в человеческом обличии и человек в шкуре зверя. Жуткий в обоих своих ипостасях.
Я получил полный набор, комплект от смерти в подарок. Я потерял абсолютно всё, в полном смысле этого слова. Увидев себя в зеркале после…, я долго смеялся. Истерически хохотал, а потом раскрошил его в ладонях, утративших от ожогов чувствительность. Долго смотрел, как на пол капает кровь и понимал, что назад дороги нет.
Потом долго искал других гайларов, потому что понимал – меня создали. Такими не рождаются. Вспоминал, как валялся у озера и смотрел в горящие волчьи глаза. Мне дали шанс на новую жизнь и в тот же момент погрузили в бесконечный Ад. Я искал хоть какую-то информацию, но всегда натыкался на молчание. Инквизиция Ода Первого тщательно прятала любые сведения, а все, кто мог знать хоть что-то о гайларах либо были сожжены, либо молчали и боялись. Себе подобных я нашел не скоро и совершенно случайно. Нашел своего создателя.
Того, кто объяснил мне, что я такое. Во что он меня превратил. Мы заключили с ним дьявольскую сделку, которая со временем превратилась в нечто иное.
Помню, как приполз в какую-то старую таверну на границе с Лассаром. Мрачное место на окраине мира, в голубых снегах Снежной пустыни. Я еще не прятал свое лицо и видя, как люди оборачиваются, смотрят мне вслед расширенными от ужаса глазами, а псы жалобно скулят при моем приближении, я наполнялся горечью. Едкой и отчаянной горечью презрения к себе и ненависти к ним. Это трудно принять после того как у меня было все и меня ждал престол Валласа, а женщины сами раздвигали передо мной ноги. Самые красивые и достойные из них, а сейчас даже шлюхи плакали от страха, увидев мой оскал и тело, покрытое шрамами. Тогда у меня еще не было достаточно красного металла, чтобы купить их тела и заставить заткнуться и не всхлипывать подо мной от ужаса и боли.
Отряд воинов Ода пировали очередной мародерский набег в полупустой зале таверны, лапая костлявых, голодных шлюх, угощая их вином, играя в кости. Они ржали надо мной с того момента, как я переступил порог таверны и рухнул на стул, отыскивая в дырявых карманах монеты, чтобы расплатиться за кружку кипятка и вязкую кашу - это все что я мог себе тогда позволить.
- Эй! Урод! Ты над нами смеешься?
- Таких надо в цирке показывать! Может заберем его с собой и продадим Шавалу? Как думаешь, сколько монет он отвалит за этого колченогого урода?
- Да кому он нужен? Народ от страха передохнет. Ты видел это лицо?
Ночью приснится – сердце остановится!
- Эй! Уродец! Лови монетку, попугай нас. Рычать и бегать на четвереньках умеешь? Не хочешь монетку? А ее?
Один из воинов стащил с колен шлюху и подтолкнул ко мне, но она в ужасе попятилась назад.
- Кажется она тебя нет. А если я ей приплачу чтоб ты ее оттрахал здесь при нас? Твой член так же уродлив, как и твоя рожа? Или хоть в чем-то природа тебя не обделила?
Я почувствовал, как зверь расправляет плечи и скалится внутри, готовый превратить всех в обглоданное и растрепанное мясо.
«Не здесь. Потом. Ты сделаешь это потом».
Голос ворвался в сознание, и я вздрогнул, понимая, что слышу его только у себя в голове. Резко обернулся и встретился с горящим взглядом странного парня, за соседним столом. Странного только для меня, потому что он ничем не отличался от скучающего, уставшего в дороге путника. Всплеск адреналина внутри от едкого запаха подобного мне чудовища в человечьем обличьи, побежал по венам и запульсировал в висках. Ноздри затрепетали от предвкушения. Несколько секунд смотрели друг на друга. Зверь, почуявший зверя, с которым можно напасть и растерзать добычу, поделив трапезу пополам. Волк услышал волка.
Мы разодрали их вместе, спустя несколько часов, и я смотрел как из-под массивных лап гайлара летят брызги из крови и обрывков кожи, как он раздирает грудную клетку и крошит мощными челюстями кости, добираясь до сердца, а потом выдрав его, швыряет мне, приглашая разделить с ним жуткое пиршество, и я разделил. Разделил, мать вашу, с диким наслаждением. Этот кайф был сродни оргазму. Их плоть пахла местью, хрустела на клыках вкусом победы и опьяняла вседозволенностью по праву сильнейшего.
Мы сожрали их, оставив только уродливые, жуткие трупы с обглоданными лицами. А потом я трахал ту самую шлюху прямо в хлеву. Она с готовностью отдалась мне за те монеты, которые я отобрал у мертвых воинов.
Со временем я осознал, что это проклятие дало мне возможности и силы отомстить. Адские силы, страшные. Теперь я мог сам сеять смерть, оставлять ее за собой кровавым шлейфом и выцарапывать зарубки на рукояти меча, насадив голову очередной жертвы на кол и сплясав победный танец. О, да! У меня был свой ритуал. Особенный. Я хорошо запомнил полет коршунов над падалью. Впервые я станцевал его там, в нескольких ярдах от таверны, когда вернулся посмотреть на трупы, уже в человеческом обличии. Сам не понял, как выпрямил руки, словно в полете, и кружил над телами, хохоча, как безумный. Утром жители деревни нашли их обглоданные головы, насаженные на колья, выстроенные в пятиконечную звезду. Символ веры в Иллина, которому они молились, когда мы поедали их живьем. А я уже был далеко в чаще леса, вместе с моим новым другом, который увел меня к своим, в стаю, чтобы научить быть тем, кто я есть сейчас – убийцей и хищником. Одним из них. Одним из гайларов, обращенным самим атхалом.
Мы заключили сделку, и я провел с ними несколько лет, пока атхал не решил, что обращенный гайлар готов начать нашу общую войну самостоятельно, принял свою сущность и перестал ее бояться. Я превратился в чудовище, упивающееся своей силой и уродством. Мне стало нравиться вселять ужас и питаться страхом. Власть извращает любой разум, даже самый невинный, а мой уже давно мутировал. Я был голоден. Слишком голоден на все то, что у меня забрал велеар. И я пришел отнимать все это силой, отрывать с мясом. Своё. Од Первый мне слишком много задолжал, и я возьму с процентами.
Больше я не жрал своих врагов. Я их коллекционировал и ждал, когда подберусь достаточно близко, как зверь, к самому главному из них и отомщу, уже как человек, со всей изощренностью больного психопата.
А потом я снова смеялся и плакал. Рыдал, как ребенок, который проснулся после сказочного сна в диком кошмаре в котором самым страшным монстром оказался он сам.
Нищим, изгнанным монстром без имени и без роду. Человек без прошлого и без лица. От меня шарахались даже бездомные псины, в ужасе поджав хвосты. Но судьба - хитрая, трусливая сука, отобрав всё, она пытается восстановить баланс, подсунуть тебе что-то другое. Взамен на утраченное. На, ублюдок, утешься, не ной. Эдакая дьявольская сделка. Я получил больше, чем имел, но потерял душу. Внутри меня зияла черная дыра, персональная бездна, воронка, которая постепенно засасывала в себя все то человеческое, что оставалось во мне из прошлого. И я перевоплощался, менялся… в кого? Я и сам не знаю. Я не знаю того человека, который резал, колол и убивал, уже не на войне, а в мирное время, у себя, в тылу, среди своих, я сеял смерть на тысячи акров обледенелой земли, захватывая территорию. Да, свою собственную. Я готов был убить за нее каждого, кто становился у меня на пути. Я не знал этого убийцу, который продолжал проливать кровь рекой за куски металла, за красный металл. Опять за проклятый красный. Презренный металл…презренный цвет, опостылевший до рези в глазах.
Иногда я смотрел на свои руки и видел их по локоть в крови, а мне было мало. Недостаточно. Здесь, в этой глуши, куда никто не смел сунуться, я построил себе новую жизнь. Среди отморозков и отребья, которые пошли за мной потому что я пообещал им свободу и потому что боялись меня. Они пошли за сильнейшим.
От ядовитой горечи одиночества и подтачивающей изнутри ненависти не спасало ничего. Ни спиртное, ни женщины, ни власть. Но все же какой это сильный стимул не развалиться на куски и не сгнить заживо. Впрочем, и себя я ненавидел не меньше. Но с этим справлялся намного лучше, чем с воспоминаниями. Я ждал. Терпеливо. Собирая себя по осколкам учился жить заново, как когда-то ходить, снова разговаривать, есть самостоятельно. Первое время беспробудно пил, только так мог уснуть, а точнее вырубиться, хотя бы на несколько часов. Без спиртного я не спал сутками.
Потому что эта тварь снилась мне ночь за ночью. На своем белом коне. В моем замке, в моих землях. Как навязчивый бред, как дикое безумие. Я бежал от него, а он настигала меня везде, едва солнце пряталось за горизонтом. Проклятье солнце, оно напоминало мне о ней, как и монеты в моих обожжённых ладонях. Я не чувствовал их вес, мои пальцы утратили чувствительность и ни один мадар* не мог ее вернуть, а ко мне привозили самых лучших. Шарлатаны. Жалкие и бездарные. Все сгорели на костре. Чудес не бывает. Мне перерезали сухожилия на запястьях и раздробили ноги в ту самую ночь, когда Од Первый праздновал свою победу над Валласом.
Чувствительность возвращалась только в ночи Черной луны. Так я называл полнолуния, когда мой зверь вырывался наружу и я чувствовал всеее. В тысячу раз сильнее, чем человек, острее, вкуснее.
Да, мне, мать его, все же повезло. Я стал меидом. Воином-смертником, принесшим присягу на верность Оду Первому.
Первый шаг в кровавом танце с венценосной семейкой. Инквизитор, истребляющий нечисть в землях Лассара и Валласа. Тот, кому Од доверил охранять свои земли от приспешников Саанана. От мадаров, гайларов и других порождений зла. Только где она грань между добром и злом? Люди называли Саананом меня самого и осеняли себя звездой, когда я проходил мимо их домов. Они брызгали святую воду в каждом углу своих покосившихся изб и истово молились, когда выходил за порог. Я быстро нашел единомышленников. Они все примкнули ко мне в дикой жажде уничтожить своего велеара. Так было испокон веков. Есть правитель, есть и те, кто хотят его свергнуть. Нужно только найти и дать, то, чего они жаждут.
Умный вожак знает, чем сплотить вокруг себя стаю преданных псов – бросить им кусок мяса, хлеба да водки побольше, и они преданы тебе на век после долгих лет голода. И мы начали сеять смерть.
Красное золото. Я загребал его лопатой в полном смысле этого слова. Я и мои люди грабили каждое селение, в которое попадали, убивая всех господ, которые в нем находились. Всю знать и проклятых астрелей. Мы очищали мои земли от гнета Ода Первого и отдавали половину добычи простому народу. Теперь уже на меня молились. Как мелочна человеческая душонка. Истинная вера воспета только в манускриптах и пафосной пропаганде, на самом деле человек готов предать кого и что угодно за кусок хлеба, за жизнь своих близких. И они предавали ради тех благ, что я не только обещал, но и давал им с лихвой.
Тогда как их господа болтались вдоль занесенной снегом дороги на деревьях, с набитым соломой ртом и смердели за версту, раскачиваясь от ветра, облепленный вороньем, которые тоже урвали кусок своей трапезы. Саанан накормил всех.
Миром правит похоть, власть и деньги. Всё. На этом жирная точка. И тот, кто думает иначе, может однажды найти себя полусгнившим в монастырской келье, а затем либо неистово замаливать грехи, либо омертветь окончательно. Время всё расставит по местам, а если подсобить ему увесистыми мешками драгметалла, то эти самые места будут там, где угодно мне и когда угодно мне.
Время прогнется подо мной, как портовая шлюха, оттопырив тощий зад, и я буду иметь его раком до тех самых пор, пока не придет мой час. Долгие месяцы, когда я не мог говорить и мочился под себя, как старик или младенец, научили меня терпеливо и выносливо ждать.
А потом судьба все же повернулась ко мне лицом, извечно скрытым от меня под фальшивой личиной, чтобы оскалиться в победном хохоте. Я слышу ее надтреснутый, истерический смех и понимаю, что мы смеемся вместе. Мой голос разносится по пустому дому и звенит под потолком, как колокольный звон по усопшему. Она и я победили. Какой ценой? Какая к черту разница? Победителей не судят - их награждают медалями. Из красного, мать его, золота.
«Ожидайте дня через три, идут лесом. Их ведет наш человек – Саяр. Другой отряд загоняет велеарию прямо в ваши угодья. Шанса, что они свернут нет. Наша часть сделки выполнена.
Ваш вечный должник».
Я встал с кресла и, прихрамывая, прошел к камину. Старые раны ныли от пронизывающего холода. Наклонился и помешал угли, искры огня взметнулись к потолку. Красно-оранжевые…яркие, как её волосы. Жидкое, расплавленное красное золото. Сколько раз я мысленно касался его кончиками пальцев гладил, перебирал, а потом впивался в них пятерней и выдирал до мяса. Те самые волосы на которых помешался с первого взгляда…
Но в этом проклятом Аду я больше не буду гореть один, я стану зрителем и буду наблюдать за их агонией. Ничего не делает человека более уязвимым, чем зависимость от другого человека. А она будет зависеть от меня. Каждый её вздох, каждый шаг и телодвижение будут зависеть от того за какую ниточку я дерну, а может и обрублю все нити, обездвижу, обескровлю и оставлю подыхать на мерзлой земле где даже горстка снега теперь принадлежит мне.
Я запрещал себе думать о прошлом. Запрещал возвращаться туда, где был счастливым, но таким жалким и слабым, где все еще умел смеяться и плакать. Был человеком. Любил и верил, что меня тоже любят. Она. Девочка с красными волосами.
Вспоминал, как еще долго приходил на наше место, чтобы увидеть её хотя бы издалека. Но ни разу больше она не ждала меня. Наверное, я и сам не понимал, чего хотел от неё тогда. Ведь она клялась мне в любви. Дьявол меня раздери, как она клялась своими бирюзовыми глазами, стонами и криками, бусинками пота на шёлковой коже и твердыми красными сосками, искусанными мной в порыве страсти. Клялась слезами и робкими ласками. Клялась, стоя на коленях и протягивая ко мне тонкие руки, умоляя о чтобы взял её. Я готов был поверить - меня примут любым. Потому что так должно быть, если любила…Нет! Будь она трижды прокляла! Но нет! Не ждала и никогда не любила! Крутила мной, как марионеткой, усыпила бдительность. Дергала за веревочки и манипулировала так изощренно, как не смог бы ни один кукловод. Кукловод с лицом ангела, способного совратить самого дьявола.
Знала бы сколько лет потом я ходил за ней тенью по пятам. Следил за каждым шагом. Плакал, представляя, как она в ужасе отшатнется от меня или закричит. Как и все другие. Иногда я убивал их за это. Заставлял смотреть на меня, пока остервенело трахал и не закрывать глаза и, если дрожали от ужаса – убивал. То, первое время, когда еще не умел контролировать зверя, когда еще не надел на лицо маску.
Я узнал о ней всё. Узнал, кто она такая. Одейя Вийяр. Дочь моего смертельного врага. Единственная женщина, которую я когда-либо любил. Я незримо сопровождал её везде и ненавидел себя, когда, оставаясь один яростно мастурбировал, вспоминая ослепительно-красивое лицо и сочное тело. Когда кончал в собственные дрожащие пальцы с ее именем на пересохших губах, хриплым стоном агонии, понимая, что никогда не прикоснусь к ней больше.
Пока не решил, что к ней больше не прикоснется никто. Я был на обряде венчания, среди ликующей толпы, бросающей ей под ноги цветы и скандирующей её имя. Меиды сопровождали праздничный кортеж. Смотрел, как она идет об руку с ним и подыхал от отчаяния и в тоже время предвкушал, как очень скоро разрушу её жизнь одним взмахом меча.
С каким наслаждением я вонзил клинок в сердце рыжеволосого ублюдка, который назвал мою женщину своей, а потом аккуратно отрезал ему голову, зная какая участь ждет её теперь. Почти такая же, как и моя. Добро пожаловать в мой адский мир, девочка с кровавыми волосами и глазами цвета моря. В мир отвергнутых обществом уродов. С твоей красотой – это хуже смерти. Похоронена заживо в прекрасном теле, которого никто и никогда не коснется. Мы с тобой теперь оба смерть во плоти. Только я страшен, как Ад, а ты прекрасна, как Рай.
И сейчас я вез Одейу в свои земли, чтобы начать обратный отсчет с того момента, как она станет моей до момента, когда больше не будет мне нужна и я убью ее.
Трусливый Фарго Дас Ангро совершит обряд венчания, либо я заставлю его сожрать собственные кишки или скормлю их его страже.
В печали и в радости, в болезни и старости, в жизни и смерти! Пока не закопаю живьем. Нет! Не так! Пока не заставлю Ода Первого закопать собственную дочь. Я даже представлял себе, как комья грязи сыплются на ее фарфоровую кожу, как она кричит и умоляет меня не убивать, как тянет ко мне руки…те самые руки, которыми зарывалась в мои волосы, ероша их длинными тонкими пальцами.
ГЛАВА 6. ОДЕЙЯ
Я никогда не видела столько смерти. Даже после, когда она будет идти за мной по пятам, не забуду этот жуткий день моего прибытия в Валлас. Адскую дорогу через Долину пешком. Дорогу прозрения. Так я ее назвала. Потому что только сейчас я увидела, кто и чего стоит на самом деле, как человек меняется за какие-то часы до неузнаваемости.
Нас вели через снежную пустыню, прикованных к друг другу цепью, продетой через кольца в железных ошейниках, и толстых браслетах на лодыжках и запястьях. Как свору ободранных собак. Конец цепи был намотан на мощную железную петлю у седла всадника в черной маске, назвавшегося Рейном Дас Даалом. Кроме слухов, которыми обросло это имя, история повергнутого велиара Валласа была не более, чем страшная сказка. Отец выиграл бой с неверными псами, грозившими захватить Лассар, он подарил свободу жителям Северных земель. Он объединил два королевства и восстановил мир.
Никто из семьи велиара не выжил. Безголовым призраком мертвого правителя стращали детей и рассказывали небылицы, в которые верили простолюдины и осеняли себя звездой, когда речь заходила об Альмире Даале, продавшем душу Саанану, поклонявшемся гайларам и пожиравшем младенцев в полнолуние. Мятежный меид не более, чем самозванец. Отец сжег племя валлаского узурпатора на глазах своих воинов. А я не верила в восставших мертвецов. Я тогда мало во что верила… и моя вера медленно выворачивалась наизнанку с каждой минутой этого адского плена.
Когда самозванец пришпоривал коня сильнее, нам приходилось бежать, задыхаясь и спотыкаясь, проваливаясь в сугробы. Два часа, как два столетия. Людей пугает жара и засуха, но нет ничего страшнее снега и льда. Холода, пробирающего до костей и жажды. Мучительной и иссушающей. Вокруг мерзлая вода, а ты не можешь ее испить, потому что тебе не дают и в воздухе свистит хлыст или меч, наказывая каждого, кто смеет зачерпнуть снег, превращая наш путь до замка Адвер в адскую пытку.
Я не смотрела под ноги, где волочились обрубленные конечности тех, кто упал по дороге, не выдержав страшной нагрузки и леденящего холода. Их не поднимали и не щадили, отрезали от остальных в полном смысле этого слова, не теряя время на то, чтобы снять железные браслеты с ног и рук. Обрубали, под дикие вопли несчастных, которых оставляли умирать на дороге и истекать кровью. Когда они проделали это в первый раз, меня стошнило на снег. Потом я уже старалась не смотреть и не думать ни о чем. Только выжить и дойти в город. Мне почему-то казалось, что там все будет иначе, что там - войско Аниса, и они отобьют нас у проклятых черных шакалов, которые посмели напасть на отряд своей велеарии.
Никогда до этого я не задумывалась о том, что же на самом деле значит предательство. Я видела иные ценности, я выросла с иными представлениями о чести. Пусть я не молилась Иллину и не приняла постриг, но я с трепетом относилась к тем, кто верил.
От усталости рябило перед глазами, а туфли стерлись и промокли, и я уже не чувствовала пальцев от дикого холода. Моран поддерживала меня под локоть, когда я спотыкалась. Она растирала мне руки и иногда сыпала снег за ошейник, облегчая боль от трения. Мне казалось, кожа под ним вздулась волдырями и, когда его снимут, она облезет струпьями.
- Попросите, он пощадит вас, даст вам коня. Он же предлагал! Зачем вы отказались? Мне невыносимо видеть ваши мучения!
- Просить? Его? Я лучше сдохну, чем попрошу о чем-то этого проклятого ублюдка.
- Вы женщина. Всего лишь слабая женщина, попавшая в плен. Кто посмеет вас осудить?
- Я воин. Чем я лучше моих солдат? Они идут, и я буду идти. Они умрут, и я умру.
Ты же не просишь лошадь для себя, несмотря на то, что тебя не сковали.
- Я из Валласа, моя Деса. Они принимают меня за свою.
- А я лассарская велиария, и я повела свой отряд в эту ловушку, а значит, я разделю участь моего войска.
Моран тяжело вздохнула и снова насыпала мне снег за ошейник, утихомиривая боль.
Бесконечное шествие смерти следом за ее приспешником. Он даже не оборачивался на пленников, а только дергал иногда цепь чтобы заставить нас идти быстрее, и самое страшное - ему было наплевать, сколько из нас дойдут туда живыми. Моих солдат становилось все меньше, они умирали жуткой смертью у меня на глазах, и я ничем не могла им помочь. Дас Ангро скулил и стонал, как побитая собака, и иногда мне хотелось придушить его лично, чтобы заткнулся. Как быстро меняются ценности, как быстро верность рассыпается в прах под тяжестью животного ужаса и банального эгоизма. Тот, кто проклинал самозванца всего лишь пару часов назад, сейчас готов был стелиться у его ног лишь бы выжить, и я содрогалась от омерзения. И этого человека дали мне в наставники, оберегать мою душу от зла и соблазнов, а он готов был предать своего Иллина за глоток воды.
Фао умолял Меида дать ему лошадь, обещал красное золото и вечные молитвы за душу этого Саананского отродья. Когда он в очередной раз заорал имя самозванца, взывая к нему в мольбах, я схватила его за руку. Он взвыл, когда кожа задымилась под моими пальцами и тут же покрылась волдырями от ожогов.
- Если вы не заткнетесь, я лично вас прикончу! Я выжгу вам глаза! Молитесь за тех, кто остались на дороге! Не позорьте имя вашего велиара!
- Они уже мертвы! Им не нужны мои молитвы!
- Вы лассарский астрель! И, если вам суждено умереть здесь - вы умрете с честью!
- Я молод! Я жить хочу!
- Я бы казнила вас лично за трусость! Вы омерзительны!
Он отпрянул, выдернув обожжённую руку, заливаясь слезами от боли. Но заткнулся. Перестал умолять и унизительно звать меида по имени. Гнусное пресмыкающееся, которое должно было молиться за души убитых и растерзанных этим садистом в маске, а не вымаливать для себя пощады. Только меид вдруг остановился и повернулся к астрелю.
- Говоришь, будешь молиться за меня, астрель? А если я прикажу отрубить тебе голову, тоже помолишься?
Меид выдернул меч из ножен, и астрель упал на колени, протягивая к самозванцу дрожащие руки.
- Пощадите!
- Зачем? Ты устал, падаешь с ног, задерживаешь отряд. Ты мне не нужен.
- Я не простой смертный. Я – астрель, я могу вымолить у Иллина благосклонность для вас, мой Дас! Я избранный!
- Кем? Одом Первым? Людьми?
- Самим Иллином. Он отметил меня при рождении, и я посвятил ему жизнь!
- Неужели? А разве в астрели не продают младшего сына обедневшего высокородного Даса, если тот не может прокормить семью и платить ежегодный взнос в казну Храма? Разве не продают его в обмен на прощение за неуплату пожертвований? Разве Периан Дас Ангро не задолжал за двадцать лет и не отдал своего единственного сына в услужение Данату, потому что обеднел настолько, что даже не мог прокормить своих псов и лошадей?
- Пощадите! На мне знак Иллина, и я буду молиться о вашей душе.
- Молиться о том, чтобы я вырезал твоих соотечественников, разорял ваши города и деревни и шел по их трупам к трону без единой царапины? Лжешь, и я отрежу тебе за это язык.
Глаза под маской сверкнули предвкушением, а я пожелала ему трижды сдохнуть и ослепнуть. Им обоим!
- Да! Молиться за вас. Каждый день и каждую ночь!
Меид, казалось, раздумывает. Потом сунул меч в ножны.
- Твои молитвы моей душе уже не помогут, но кое-что ты для меня сможешь сделать.
- Что угодно, мой Дас. Что угодно – только дайте мне лошадь и воды!
Я с ненавистью посмотрела на астреля – трусливая псина. Жалкое подобие человека. Как высокомерно он смотрел на меида каких-то несколько часов назад и сейчас скулит, и молит, словно презренный раб своего хозяина.
- Я отрекусь от веры, я стану вашим верным слугой.
Меид расхохотался, и его смех просочился мне под кожу, отравляя ее ненавистью и яростью.
- Мне не нужно твое отречение, как раз, наоборот, твой сан мне может пригодиться. А вот верным слугой…Я сомневаюсь насчет верности, но мне нравится твое рвение. Снимите с него кандалы. Посмотрим, какой ты верный, астрель. Саяр, дай ему воды.
Фао освободили от оков, и он снова мешком рухнул к ногам коня самозванца. Ему поднесли флягу с водой, но, когда тот собрался отпить, меид выбил у него сосуд, и вода расплескалась в снег под хохот воинов и скулеж астреля.
- Верным… верным слугой, мой Дас. Клянусь.
- Если я прикажу перерезать всех твоих людей, включая велиарию, ты это сделаешь?
- Зубами им глотки перегрызу.
Головорезы меида весело хохотали, а сам предводитель перестал вдруг смеяться, когда астрель-предатель потянулся целовать его руку. Пнул ногой в грудь.
- Ноги целуй, слуга. Руки ты пока не заслужил. Вылизывай подошву, чтобы я поверил в твою верность, лассарская гнида.
И я смотрела, как чопорный Фао дас Ангро лижет сапог меида. Стоит на коленях и как пес вылизывает грязь и мокрый снег. Как низко может пасть человек ради собственной шкуры, как легко ломается под давлением обстоятельств. Меид смотрел на меня с триумфом, вздернув подбородок, и я могла поклясться, что проклятый ублюдок улыбается. Думает и я стану перед ним на колени? Никогда – я лучше сама перережу себе горло. Он перевел взгляд на астреля.
- Достаточно. Лошадь моему слуге и плащ. Он нализал себе на пару глотков горячего вина и кусок хлеба. В дорогу! Мы почти у цели!
***
Я смотрела на солдат нашей армии, стоящих на коленях вдоль дороги, и не могла разобраться, что меня настораживает и почему по спине пробегает ледяной холод ужаса. Пока не поняла, что все они мертвы, проткнуты копьями и пригвождены к мерзлой земле в вечном поклоне при въезде в город. Десятки трупов, облепленных воронами, припорошённые снегом. Они приветствовали отряд выклеванными глазницами и развевающимися на ветру волосами. Люди моего брата, с вышитым гербом Ода Первого на рукаве. Я узнавала их одного за одним. Помнила каждого в лицо, и сердце сжимали клещи ужаса и ненависти к их убийцам. Как они сдали город? Кто предал их? Кто открыл ворота предателям? Что же это за ад вокруг меня?
Теперь я уже не сомневалась - проклятый меид в железной маске убил моего брата. Если я выживу, если меня не казнят прямо в Адвере, то когда-нибудь я отомщу и лично убью этого ублюдка. Я воткну ему нож прямо в сердце и несколько раз проверну там, ловя его последние вздох. Когда-нибудь я отомщу за нас всех.
Самозванец поравнялся со мной и, когда я подняла к нему лицо, сделал широкий жест рукой.
- Добро пожаловать в Валлас, Деса Вийяр. Ваши солдаты выстроились в ряд, приветствуя вас. Я заставил их всех преклонить колени пред их велиарией в надежде, что вы оцените. Посмотрите, в вашу честь уже вывесили знамена. Валлас ждет вас с распростертыми объятиями.
Я посмотрела на возвышающийся за каменной стеной Адвер, и сердце сжалось от понимания, что это конец. Город больше не принадлежал ни мне, ни моему отцу. Проклятые ублюдки во главе с меидом-предателем захватили его, видимо, еще несколько дней назад и вывесили на башнях замка черное знамя семьи Даалов с алой раззявленной пастью волка на полотне. Оно трепыхалось на ледяном северном ветру и блестело кровавым рисунком. На каждом из шпилей, как свидетельство того, что Валлас больше не принадлежит нам.
Меид издевательски рассмеялся, а я зажмурилась, глотая слёзы.
- Отец найдет меня и вырежет вам сердце!
- Я очень надеюсь на то, что он вас найдет. Разве вы этого не поняли? Вас никто не прячет, моя деса.
Нет, я не поняла. Ничего я не поняла. Да и как понять, когда вокруг меня одни мертвецы и город, который сулил мне новую жизнь, превратился в кладбище, усеянное костями моих подданных. Я не знаю, что за чудовище влезло, втерлось к ним в доверие, что за монстр, который смог казнить даже женщин и детей, чьи тела валялись у стен замка Адвер, окрашивая снег в алый цвет страданий и смерти. Солдаты в черном, с лицами закрытыми до половины черными шарфами, таскали мертвецов и складывали друг на друга в кучу, вокруг которой уже разложили дрова. Не несколько дней назад…О Иллин… не несколько! Трупы уже начали разлагаться, даже несмотря на холод.
Рейн Даал въехал в замок триумфально и медленно, продолжая удерживать цепь одной рукой, а другую поднял, приветствуя свою армию смерти, тут же склонившую головы. Я с непониманием и неверием смотрела, как люди кричат, швыряют в воздух головные уборы, тянут к нему руки. Что тут происходит, Саанан их всех раздери? Разве они не присягнули в верности моему отцу и брату, разве они в чем-то нуждались, когда здесь правил Анис? Почему они рады видеть этого проклятого захватчика? Что происходит вокруг меня? В какой кошмарный фарс я попала?
- Destchata teng baas, moara vertans, moara torians va torianas! Necealga! Necealga lang tianda vertans Vallas! *1
- Rain! Rain! Noar veliar! Legarnis veliar kerdans! Das Daal! Das Daal!*2
Они кричали на гортанном и непонятном языке, они швыряли под ноги его коня засушенные цветы. Проклятые изменники. Цветы шаарин цветут летом. Это означало только одно – они хранили их. Они ждали, когда этот жуткий монстр в железной маске войдет в город…чтобы приветствовать его алыми цветами победы. И страшная догадка пронизала мозг – они сами открыли ему ворота. Нет предателя – они все предатели. Это они впустили проклятого валласара в мой город. И этот язык…он говорит с ними на запрещенном языке. Том самом, который должен был исчезнуть навсегда с объединённых королевств. Он не может быть сыном Альмира дас Даала. Не может! Потому что если это правда, то… Я чувствовала, как вместе с телом замерзает все внутри от предчувствия катастрофы. Ведь это война. Война, о которой не знает ни мой отец, ни братья. Война, которая уже началась здесь и сейчас. И у проклятого валласара есть фора и козырь…Этот козырь, несомненно, я.
Меид пришпорил коня и двинулся по вымощенной камнем дороге к замку, продолжая тянуть за собой цепь с пленными.
- Я привез вам трофеи – трусливых солдат Ода Первого, сдавших мне свое оружие в обмен на жизнь. Если они не присягнут мне в верности и не отрекутся от своей веры, то на рассвете мы сдерем с них кожу живьем и подвесим на кольях вместе со знаменами их велиара.
Люди швыряли в нас лед и комья снега с грязью. Те, кто постарше посылали нам проклятия, а подростки норовили попасть камнями в головы, в лица и, если им это удавалось, триумфально выли и вопили. Толпа восторженно скандировала имя самозванца и вопила на двух языках, озверевшая от запаха крови, предвкушая зрелища и праздник.
Кто-то содрал с моей головы платок и на секунду голоса стихли, а потом началась вакханалия, какое-то дикое безумие. Все эти люди рванули ко мне, пытаясь пробиться сквозь ряды воинов в черном.
- Да это же дочь Ода! Шеана! Проклятая шеана! Чтоб ты сдохла шлюха лассарская!
- Дочь Ода у нас в плену! Она хочет последовать за своим братом! Она хочет, чтоб ее подвесили на крючья и сожгли живьем!
-Сжечь! В костер её! Разорвать на части шеану! Сжечь!
Лица их исказились ненавистью. Я никогда не видела такой отчаянной злобы и презрения. Они жаждали моей крови и смерти. Если бы могли прорваться сквозь плотные ряды меидов, они бы разодрали меня на части, невзирая на опасность обжечься. Они плевались и поднимали три пальца в воздух. Позже я узнаю, что это означает на их языке проклятие. Они проклинали меня. И я с горечью поняла, что, когда убили моего брата, все эти люди радовались его смерти. Его не приняли в Валласе. Все письма, что он писал мне отсюда, были ложью. Не было никаких венков из алой шаарин, не было песнопений у костров и хлеба с солью. Они все жаждали его смерти. Нет! Отец не объединил два королевства, он всего лишь загнал стихию в недра страха и сковал оковами рабства, и сейчас она вырвалась на свободу, грозясь поглотить под собой нас всех.
- Отдайте её нам! Лассарскую шлюху нам!
В тот же момент кто-то дернул меня к себе, и я увидела лицо одного из людей меида. Того самого, который сопровождал Фао дас Ангро, того, кто привел его в ловушку. Саяр быстро расстегнул на мне ошейник и браслеты на руках и ногах. Я со стоном схватилась за истерзанное горло и посмотрела на окровавленные пальцы.
- Идите за мной. Иначе они разорвут вас на части.
Закрывая собой от разъяренной толпы, воин потащил меня, удерживая под руку в сторону замка. Я оглядывалась в поисках Моран, но так и не увидела ее среди толпы.
***
Он вел меня по длинной узкой лестнице вниз, в темницы Адвера, вдоль влажных от сырости стен, и я чувствовала, как силы покидают мое тело и, когда споткнулась в очередной раз, воин поднял меня на руки, но я тут же впилась ему в шею ногтями, и он, взвыв от боли, отшвырнул меня с такой силой, что я покатилась по ступеням, чувствуя, как потемнело в глазах от ударов.
- Проклятье! – завопил он, трогая затылок, а я вскочила на ноги, тяжело дыша, и, глядя ему в глаза, прошипела:
- Это, чтоб ты никогда не забывал, что ко мне нельзя прикасаться, и хозяину своему скажи, если кто приблизится – сожгу!
Воин стиснул челюсти и шумно выдохнул.
- У меня приказ закрыть вас в темнице, и я его выполню, даже если мне придется для этого отрубить вам руки.
Выдернул меч из ножен и двинулся на меня.
- Пошла. Вперед.
- Так руби, проклятый ублюдок! Чего ты ждешь? Я никуда не пойду. Ты никто, чтобы приказывать дочери Ода Великого! Пусть мне приказывает равный мне, а не грязный, вонючий плебей.
- Отрубит, если я ему прикажу это сделать.
Голос Рейна Даала заставил меня вздрогнуть и вжаться в стену, я увидела, как он спустился по лестнице, удерживая факел в руке. Блики от огня плясали по его черной маске, отражаясь в блестящем металле и в глазах, как всегда, непроницаемых и страшных.
- Иди, Саяр, празднуй победу с остальными. Я сам разберусь с велеарией, как равный ей.
Когда воин оставил меня наедине с этим ублюдком, я почувствовала, что вот теперь мне становится по-настоящему страшно, потому что он не боялся обжечься. И я в этом уже убедилась. Этот проклятый монстр вообще ничего не боялся. Жуткое чудовище, превратившее мою жизнь в ад в одно мгновение, пыталось издевательски вежливо оказывать мне уважение, и от того я чувствовала себя еще более униженной, чем если бы со мной обходились грубо. Я попятилась вниз по лестнице, оглядываясь на каменные темницы, больше похожие на клетки, и понимая, что там буду в большей безопасности, чем так близко от него.
- Правильно, Одейя, умное решение. Страх – это самое естественное состояние для человека. Ведь ваши руки вам еще понадобятся, чтобы ублажать своего мужа, как, впрочем, и ваше тело, и ваш грязный рот, которым вы ругаетесь, как солдафон, а не дочь Ода Первого. Вас разве не учили покорности?
- Я и есть солдафон. Дайте мне в руки меч и, может, тогда вы сами узнаете, что значит страх.
Вздернула подбородок, глядя ему в глаза, сверкающие в прорезях маски, а он расхохотался. Как всегда, от его смеха по коже пошли мурашки. Мне захотелось, чтобы он замолчал, чтобы эхо от его голоса не оглушало, пульсируя в висках.
- У меня нет мужа. Я – ниада. Вдова. И к моему телу прикоснется лишь самоубийца.
- Пока нет, но скоро будет. За этим я и привез вас сюда. А насчет вашего тела…разве вы не знаете, что прикасаться можно по-разному, было бы желание?
Теперь истерически расхохоталась я, чувствуя, как мои нервы сдают, как мне хочется выдрать у него меч и разрубить его на части, на мелкие кусочки или воткнуть его себе в сердце.
- Меня нельзя выдать замуж! Таковы законы Лассара. Я не принадлежу миру людей.
- Но мы не в Лассаре. Кроме того, разве астрель не может совершить обряд венчания по всем правилам обоих королевств, избавляя вас от обета?
Я продолжала смеяться и не могла остановиться. Какой обряд венчания? Со мной? С той, кто несет в себе смерть и боль? Это насмешка?
- И кто он этот безумец, который отважится жениться на такой, как я, в угоду вам?
- Он стоит перед вами. Это я.
_______________________________
*1
Поднимитесь с колен, мой народ, мои братья и сестры! Победа! Победа для свободного народа Валласа! (Валлаский язык. Прим. автора)
*2
Рейн! Рейн! Наш велиар! Великий велиар вернулся! Дас Даал! Дас Даал!
(Валлаский язык. Прим. автора)
ГЛАВА 7. РЕЙН
Я не буду писать о детстве, оно не достойно внимания, да и помню я его очень смутно. Серость, нищета, голод, безграмотность, суеверия. Мама. Ее я помню очень хорошо, словно еще вчера смотрел в ее глаза и слышал, как она поет мне колыбельную. Да, у Зверя есть нежные воспоминания о матери. Она любила меня, она старалась подарить мне все что могла, но у нее это плохо получалось. Ее звали Лия. Она родилась в бедной крестьянской семье. В Валахии крестьяне были свободными, что не мешало им завидовать крепостным Трансильвании. Я не стану много рассказывать о ней, да и что я знаю? Слишком мало, чтобы смыть с нее грязь позора. Она прислуживала в княжеской семье. Наверное, там и встретила моего отца, много ли надо бедной девке, чтобы пасть? Она понесла и ее изгнали с позором. Говорят, она ходила к отцу, когда он еще гостил в доме хозяев, но тот сунул ей пару золотых и посоветовал наведаться к повитухе чтобы избавится от плода. От меня. Мать пыталась, но я живучий ублюдок, я все же родился. Чтобы прокормить нас обоих Лия продавала свое тело. Я не осуждаю ее. Кто я, чтобы осуждать? Я ее боготворю, она вырастила и выкормила меня, а потом чума пришла в нашу деревню. Смерть просочилась повсюду, будь то княжеский терем или лачуга крестьянина. Каждый день сжигали по нескольку семей. Мать все еще приносила хлеб и молоко – деньги обесценились, еда стала намного дороже, а потом и Лия слегла. Я видел признаки болезни и знал, что скоро она умрет. В свои годы я уже почти не питал иллюзий. Почти, потому что в тринадцать все еще есть место в душе, где ребенок верит в сказку. Сын шлюхи, ублюдок, вор. Кем я только не был. Привык. К дерьму быстро привыкаешь, особенно когда ничего хорошего не происходит. Чума сравняла всех: и бедных, и богатых. Люди сжигали дома, имущество, вещи и скот, в жалких попытках спастись от жестокой болезни. А затем было принято решение покинуть деревню. Странно, но богачи умирали гораздо быстрее нас, обездоленных. Наверное, все же существует некая справедливость или смерти аристократы угоднее, чем грязные оборванцы. Что ж я одобряю ее выбор в этом случае.
Мать уже не вставала с постели. Я оставил ее там, все еще живую. Иногда я вижу ее глаза. Не во сне, я не сплю уже пять веков. Я вижу их наяву. Последнее время все чаще.
Мне исполнилось четырнадцать, и я все еще был человеком, точнее подобием человека. Звереныш вскормленный сырым мясом, способный убить за крошку хлеба. Тот, кто считал меня ребенком – заблуждался, а мне на руку это заблуждение, потому что я им воспользуюсь.
Когда последний из жителей моей, сожжённой дотла, деревни умер от голода, я закопал его труп у берега реки и пошел в город, через границу. Один, по зимнему лесу и мне не было страшно, я видел достаточно, чтобы перестать бояться, я схоронил столько людей, сколько не отпевал наш святой отец в приходской церкви за всю свою жизнь. Уродство смерти, во всех ее обличиях, но помнил лишь лицо матери, как сжал последний раз ее холодную руку, покрытую желтыми волдырями разложения и поклялся, что найду ЕГО. Найду и он будет мечтать попасть в Ад.
У меня не было ни малейшего шанса выжить, но у меня было дикое желание выполнить клятву, и оно давало мне силы. Я питался древесной корой, я убивал и ел сырое мясо мелких животных и шел. По ночам. Днем я спал, забившись в дупло дерева или вырыв нору в снегу, как учил меня Дамир, пока был жив. Главное не замерзнуть. Спать понемногу, просыпаться и пускаться в пляс, в дьявольский танец смерти, а потом искать еду и снова идти. Наверное, это было жуткое зрелище - парнишка, закутанный в лохмотья танцует в снегу с безумной улыбкой на губах, под завывание ветра или разговаривает с мертвыми товарищами. Тогда мне казалось, что это нормально. Я не хотел сойти с ума, но возможно уже был наполовину сумасшедшим.
Ночью меня мучили кошмары, я видел тела всех тех, кто умер рядом со мной в течении этого года скитаний. Женщин, детей, сумасшедших и больных. Они все ушли, оставив меня одного, впору смириться с участью и последовать за ними, но я же живучий сукин сын и цеплялся за жизнь, не собираясь сдаваться без боя.
В город добрался через несколько суток. Изможденный, голодный, продрогший. Наверное, все же потерял сознание, потому что помню, как присел на мерзлую ступень того самого дома, который искал, прислонился спиной к стене и закрыл глаза. Дамир перед смертью дал адрес, сказал, чтоб шел туда, если выживу – там пригреют. Я и пошел, потому что больше некуда, а подыхать не хотелось.
Очнулся в тепле под звонкий женский смех, мужские голоса… открыл глаза и решил, что попал в рай. Тогда я еще умел заблуждаться и ничего не видел в этой проклятой жизни, кроме смерти, не знал ее подноготной, не понимал, что скрывается под блестящей оберткой. Мне дали надкусить спелое яблоко, которое внутри кишело червями.
Я лежал на матрасе, укрытый стеганым одеялом и грелся, отмороженные пальцы болели, в горле пересохло, кожа потрескалась и шелушилась. Но я выжил, и я пришел в город. Если меня приютили значит и накормят. Я не ошибся, ко мне подошел мужик и пнул носком сапога.
- Вставай, коли очнулся, мне приказано тебя покормить. Рвань такую, небось вшивый весь. На кой ты нужен хозяйке не пойму? Дамира имя назвал и потекла она, как всегда когда слышит об этом кобеле.
- Умер он, - пробурчал я и мужик тут же схватил меня за вихры
- Врешь, сучонок.
- Умер, схоронил его неделю назад. Пешком шли через лес, с голоду опух.
Глаза мужика нехорошо блеснули.
- Вот сам ей об этом и скажешь, гаденыш, и вытолкает она тебя в три шеи. Нахрен ей сдался такой оборванец?
Аглая меня не вышвырнула, она усмотрела во мне то, что и было положено ее зоркому взгляду сутенерши. Ведь попал я в бордель, в яму грязи и порока, где никого не волновал мой возраст, а волновало только золото, которые можно получить за синеглазого мальчишку. Дикого, необузданного звереныша, жаждущего мести, ради которой я готов был пойти на все. Даже стать малолетней шлюхой.
Аглая холила меня и лелеяла, на свой бл***ий лад, конечно. Она откармливала и баловала новую игрушку. Мадам, так ее называли шлюхи обоих полов, молились и боялись, как огня. Все, кроме меня и ее это заводило, старую похотливую сучку, которая взяла мою девственность спустя ровно два месяца. Я стал ее любимчиком, выполняющим извращенные фантазии, она еще не предлагала меня клиентам и клиенткам, она воспитывала, учила премудростям секса и манерам. Меня, дикого пацана из простонародья. Но я делал успехи, я понимал - это нужно, что рано или поздно, когда выросту и свалю из этого вонючего борделя я найду Самуила Мокану, чтобы выдрать сердце у него из груди и сожрать, как делал это в лесу с дикими животными. Дамир говорил, что сердце врага таит в себе силу.
Лучше бы он рассказал, как обслуживал этих сук в масках с набитыми кошельками или извращенцев старикашек, любителей молоденьких мальчиков, которые пускали слюни при взгляде на меня, вызывая в моем желудке рвотные позывы.
Аглая продала меня, когда сама наигралась сполна. Научила тому, что в моем возрасте было знать не положено. Но я жадно пробовал все и тихо ее ненавидел. Ласкал перезрелое тело уже уверенными руками, лизал ее плоть, вводил в нее пальцы и член, наблюдал за ее оргазмом, а сам думал о том, что когда-нибудь я перережу ей глотку за то, что она окончательно отобрала у меня детство и превратила в машину, приносящую удовольствие и наживу.
Еще в первый день, когда Мадам лично решила отмыть в лохани грязного заморыша, ее руки отнюдь не невинно касались моего сморщенного члена, не знавшего женской ласки, пока он не вырос в ее ладонях. Расширенные, от удивления, глазки Аглаи загорелись, и она приняла решение. Потом, спустя время, когда научила меня всем извращенным штучкам, и я яростно вколачивался в ее рот, удерживая Мадам за волосы, она кричала, что я своим орудием ее когда-нибудь разорву, размазывая слезы боли и наслаждения по щекам. Мне нравилось и в тот же момент я себя ненавидел, особенно когда кончал в ее лоно, в котором до меня побывали тысячи или в ее рот. Мадам не скрывала, что рано или поздно меня начнут покупать не только женщины, и она продаст, не задумываясь, но я старался об этом не думать, хоть к горлу и подступала тошнота, когда представлял себе, как один из постоянных клиентов будет остервенело меня трахать, а потом заплатит этой рыжеволосой шлюхе за мой девственный зад. Аглая говорила, что меня ждет великое будущее с моими синими глазами, крепким красивым телом и большим членом, которым я научился правильно пользоваться благодаря ей, естественно. На ее взгляд сие счастье заключалось в количестве клиентов, которых, благодаря рекламе, у меня становилось все больше. Особенно когда чума и война уносила жизни сотен молодых мужчин. Я, пятнадцатилетний, искушенный в любви, как сам дьявол, становился для них чуть ли не полубогом. Они готовы были платить столько, сколько скажет Мадам.
Впрочем, мне пригодились ее уроки, спустя много лет, веков, я творил в постели такое, о чем приличные женщины даже не подозревали, а их мужья не знали и четверти способов удовлетворить своих жен из тех что знал и умел я. В женском теле не осталось ни одной загадки, ни одного отверстия где бы я не побывал в полном смысле этого слова. Мне нравился жесткий секс, я доминировал и меня за это любили. Юнец, способный заставить орать от боли и удовольствия, я придумывал изощренные пытки и выполнял их самые темные желания. Я любил брать их боль, любил по-настоящему, а они это чувствовали и платили за свой страх. Вот такое детство получилось, благодаря моему папочке.
К шестнадцати годам я привык к этому образу жизни к беспрерывному сексу. Я приносил Мадам немыслимую прибыль, я оправдал все ее надежды и никогда не отлынивал от «работы», в обмен на это Аглая все еще не приводила мне клиентов мужчин. Вне гласный договор. Пока золото сыпалось ей в руки, как из рога изобилия, она не искала претендентов на мой упругий зад.
До того момента, пока я не заговорил о том, что хочу получить часть моей прибыли и уйти. Аглая уговаривала остаться, она обещала несметные богатства, предлагала войти с ней в долю со временем, но я чувствовал, что задыхаюсь мне нужно было идти дальше, я созрел для мести, мне уже исполнилось восемнадцать, а я видел в жизни столько, сколько не влезет в десять томов энциклопедии разврата. Я перетрахал сотни тысяч женщин, я выпил немыслимое количество алкоголя, я пресытился и чувствовал себя грязным. Мне хотелось на волю. В нормальный мир, я устал быть шлюхой. Тем более насильно меня до сих пор никто не держал, и я отказал ей.
В жизни все совершают ошибки, а я…я, твою мать, сам по себе ходячая ошибка природы, с вывернутыми понятиями о благодетели и пороке. Мы ошиблись оба. Я, когда отказал ей, а она, когда продала меня сразу пяти клиентам, рассчитывая проучить или, что я сдохну после группового насилия. Я не сдох. Я выжил, потому что когда последний из них кончил мне на исцарапанную, искусанную, исполосованную кнутом спину, я убил его.
Не сразу, спустя пару часов, когда очнулся в собственной крови, с заплывшими глазами, разодранным задом и охрипший от криков. Они тоже совершили ошибку, оставив меня в живых при этом даже не покинув заведения Мадам Аглаи с которой продолжили приятный вечер, распивая вино и играя в кости.
Обезумевший, с какой-то отчаянной пустотой внутри я вспарывал им глотки тесаком и наслаждался их агонией. Наверное, так впервые проснулся зверь, жаждущий крови, задолго до моего обращения. Я сжег проклятый бордель и бросился бежать, слабый, истекающий кровью, без копейки за душой, но с таким опытом, которому мог позавидовать старец. Я повидал все пороки, всю грязь и дно этого проклятого мира, возможно уже тогда во мне осталось мало человеческого. Я избавился от иллюзий, жалости и сострадания как от ненужного балласта.
Снова скитания и холод, я бежал обратно в лес. Меня искали. Загоняли, как животное, собаками, преследовали сутками, но не поймали, потому что мне повезло… Я счастливчик, мать их так, уже в который раз выжил в полном дерьме и наткнулся на отряд мятежников. Они приняли меня за своего, и я снова стал бродягой без имени и возраста. Война с турками разорила земли. Междоусобицы разразились с такой силой, что впору всем дружно повесится. Народ разделился на тех, кто готов присягнуть Османскому султану Сулейману и перейти в мусульманство, и на тех, кто до последнего бился с врагом. Мне было все равно на чьей я стороне, тем более мы бежали с родных земель, отряд пересек границу с Польскими княжествами, и я вместе с ними. Попутно мы обчищали деревни, разоренные и растерзанные бесконечными войнами уже на территории Речи Посполитой. Все верили, что в другой стране нас ждет и другая жизнь. Точнее, они верили, а я уже не верил ни во что, только в ненависть.
Мне называли Зверем. Я не щадил никого, во мне просыпалась нечеловеческая жестокость и жажда крови. Я мог драть противника голыми руками. Впрочем, никому не было до этого дела. Меня боялись и это льстило. Пусть боятся. Я люблю чувство превосходства, ведь мой отец князь, а кровь не вода, впрочем, когда я доберусь до него ему это не поможет. Он вернет мне все, что задолжал с процентами.
ГЛАВА 8. РЕЙН
Я шел к цели. Медленно и упрямо. Я жаждал мести всем своим существом. Во всем что происходило я винил только его, Самуила Мокану. Это еще был тот возраст, когда я искал виноватых. Сейчас я прекрасно понимаю, что это мое нутро, моя черная душа. Из ребенка, который видел столько смерти не мог не вырасти моральный урод. А дальше я просто катился по наклонной в свою проклятую бездну, во мне жил мой личный персональный дьявол, а я «кормил» его новыми жертвами, кровью, цинизмом и развратом. Пока не встретил ее.
Мы ворвались в очередную горящую деревню в алчной жажде наживы. Ждали, когда солдаты двинутся дальше, оставив за собой горы трупов и наступали «второй волной». Возможно, мы были ничем не лучше их, хотя…иногда мы добивали самих солдат, обкрадывали дома, уводили скот. Бывало жители деревень, оставшиеся в живых, примыкали к нам, а иногда проклинали нас, а иногда…мы их убивали. Междоусобная война. Нет правых и виноватых. Условия диктует желание выжить, голод, жажда. Это сейчас снимают красивые фильмы о войне, пишут умные книги. Все это херня. Настоящая война - она уродлива, цинична, жестока. Всем нас***ть на благородство, патриотизм и остальной заумный бред, особенно когда брат убивает брата. Я же, всего лишь участник, мне плевать и на тех и на других, у меня свои цели, а мои дружки – это лишь способ выжить и достигнуть то, что я задумал. Я должен был дойти до Московского княжества. Один я не протяну, а с мятежниками преодолею больше половины пути. В любом случае я собирался их бросить при первой же возможности и, думаю, они об этом знали.
В этот раз мы понимали, что поживится нечем, все сгорело почти дотла. Переступая через обугленные трупы, мы прочесывали уцелевшие дома в поисках наживы, в лесу нас ждали голодные женщины и дети. Мы уже давно превратились в огромную коммуну голодранцев, типа семьи, иначе не выжили бы. Нас стало много, разношерстный народец любых национальностей.
Из десятка беженцев получился целый отряд: мародеров, преступников, беглых крепостных, шлюх и уродов.
Я не испытывал ни малейшего желания лазить по горящим избам, рискуя задохнуться или быть придавленным рухнувшим потолком или сгоревшими балками. Здесь нечего ловить, разве что мышей и крыс, которые сновали под ногами, покидая свои убежища или пожирали мертвецов, как и слетевшееся воронье.
Неожиданно в одном из домов разбилось стекло, осколки попадали к моим ногам, и я задрал голову, вздрогнув от неожиданности. Там что-то происходило. Непонятная возня. Словно кто-то отчаянно с кем-то боролся. Я решил, что один из наших нарвался на сопротивление и нехотя кинулся помогать. Таков неписанный закон. Сегодня ты не прикроешь чью-то задницу, а завтра не прикроют твою. Вот и все благородство.
В полу сгоревшей избе воняло гарью, дымом и потом. Я застыл на пороге. Охренеть. Оказывается, не все солдаты свалили из деревни, и пятеро ублюдков в суконных мундирах пытались изнасиловать польскую девчонку. Странно, она не кричала, яростно сопротивлялась, но не издала ни звука. Один сдирал с нее одежду, а четверо других тихо посмеивались и кидали пошлые шуточки. Я уже достаточно хорошо понимал польский. Ругательства цепляются самыми первыми. По идее я мог свалить, точнее должен был или свистнуть наших, и мы бы разделались с этими ублюдками в два счета, я уже дернулся к выходу, но что-то удержало меня.
Наверное, эти стройные голые ноги, которые пытался раздвинуть грязной лапищей солдат или светлые волосы, разметавшиеся по плечам, взгляд затравленный, гримаса ужаса на хорошеньком личике. Я помнил, что такое насилие…эти ПЯТЕРО…напомнили мне о том, что я хотел забыть, то, о чем ни один нормальный мужчина не хотел бы чтобы узнали другие.
Когда здоровяку удалось порвать на девчонке платье и грязная ладонь легла на упругую белоснежную девичью грудь, словно пачкая, марая похотью. Во мне поднялась волна ярости. Той самой неуправляемой злости которая напрочь сносила все планки и превращала меня в животное. Я расстрелял их всех. Одного за другим. Идиоты настолько увлеклись, что поставили свои мушкеты у стены, видимо считая, что им здесь больше ничего не угрожает. Обливаясь кровью, они попадали к ногам обезумевшей девчонки, которая тяжело дыша, сжимала разорванный ворот. По ее щекам катились слезы, и она смотрела на меня… Черт меня раздери если кто-нибудь когда-нибудь так на меня смотрел…. В то время, когда все знакомые мне женщины были шлюхами и в их глазах я мог прочесть лишь похоть и жажду наживы.
Она смотрела с немым благоговением, благодарностью, восхищением.
Я шагнул к девчонке, и она вздрогнула. Боится. Правильно делает. Я конечно не насильник, на меня девки сами вешаются, но мужикам доверять нельзя, особенно в военное время. Да и черт его знает, что придет в голову моим дружкам по несчастью. Они вполне могут довершить начатое солдатами. Девка ведь красивая.
- Не бойся, - сказал по-польски, - я их уведу, а ты сиди тихо. Твои на Юг пошли, мы уйдем и догонишь их, если успеешь.
Мой польский оставлял желать лучшего. Я подошел к окну и выглянул наружу. Мужики тащили пару тюков с наживой. Таки отыскали что-то пока я здесь игрался в благородного рыцаря. Все, пора сваливать. Чем быстрее уйду, тем больше шансов, что девчонка жива останется. Хотя, долго сама не протянет. Только меня это не должно заботить. Я сам по себе.
- Наши идут. Все, мне пора.
Я попятился к двери, а она…вдруг встрепенулась вся, подбежала ко мне, заглянула в глаза, удерживая за рукав. А во взгляде столько отчаянной мольбы… Я потонул, пошел ко дну с камнем на шее. Ну и что она смотрит на меня как на Бога? Нашла защитника. Я ведь и сам не прочь. Тем более, когда девка такая хорошенькая. Только от взгляда ее мороз по коже, когда женщина на тебя ТАК смотрит, член в штанах начинает оживать. Тем более я все еще прекрасно помнил: и голые стройные ноги, и округлую грудь под лапой солдата. Я глазастый. Иногда даже слишком. Только не хотелось мне ее травмировать и так натерпелась. Пусть идет своей дорогой.
- Мы беглецы, мародеры. Так что я давно вне закона. Иди к своим хорошо?
Она отрицательно качнула головой, а я пожал плечами. Значит пусть здесь остается. Мне какое дело? Я проголодался и устал как собака. Кусок хлеба, пару тюфяков и меня вырубит до утра.
Вышел на улицу, а дуреха эта за мной увязалась. Мужики присвистнули, когда увидели ее у меня за спиной. Чертовая девка, сказал ей не высовываться.
- Ух ты… вы смотрите, Николас наш опять девку нашел. О, дает. Впрочем, как всегда…что не новая деревня, а у нашего синеглазого новая шлюха и одна краше другой. А эта не просто красивая. У глазищи какие, ведьминские. Никогда таких, не видел. Ну что, Николас.. Добычей поделишься?
Выкрикнул Петро и плотоядно осмотрел девчонку. Только этого дерьма мне сейчас и не хватало. Конечно, я всех их уложу на раз, два, три, но куда я потом пойду вместе с этой… Она только мешать будет.
- Это не добыча. Солдаты пытались снасильничать. Я пристрелил их. Не трогать ее. Пусть своих ищет, - посмотрел на них исподлобья и взялся за кинжал, давая понять, что пиршества похоти не будет. Василь, брат нашего атамана, усмехнулся и его длинные усы задергались в уголках тонкого рта с желтыми зубами:
- Где ж она их теперь найдет? Они уже за речку ушли. Если привалов делать не будут не догонит. Посмотри худая какая, кожа да кости. Сдохнет по дороге с голоду или дикие звери раздерут. А так нам хорошо и ей может понравится. А шляхтичка? По душе тебе румынские парни?
Я посмотрел на девчонку - да, худая, бледная, зареваная. Жалко стало. Довольно паршивое чувство, я усмехнулся уголком рта.
- Уймись, Василь. Я сам проведу ее и вернусь. Она девчонка совсем, тебя Марийка ждет с пузом в придачу.
Василь оскалился, а все остальные заржали. Марийка держала нашего здоровяка в ежовых рукавицах. Бой баба. Но это не мешало ему трахать девок, а потом получать от своей женщины тумаки.
- Рыцарь выискался, у самого молоко под носом не обсохло. Солдаты еще близко. Нечего по лесу самому шастать. Нам воины молодые нужны, пристрелят тебя и нас на одного меньше, а к границе еще идти и идти.
Прав, черт его морду жирную раздери. Одному в лесу опасно. Отморозков хватает, да и нас ищут уже давно.
- Так бери ее с собой, Николас. Будет у тебя баба постоянная. Ты только посмотри она с тебя глаз не сводит. Красивая… ладная. Давно пора девку себе найти…а среди наших никто не по душе. Забирай шляхтичку белобрысую, она похоже не прочь с тобой уйти.
Я повернулся к девчонке и судорожно сглотнул, она по прежнему смотрела на меня своими светлыми сиреневыми глазами, до костей пробирало, до самого сердца. Ведь и правда сгинет, не протянет сама.
- Пойдешь со мной? Не бойся, не обижу.
Я думал откажется, испугается, а она за руку меня взяла и пальцы мои сжала, а ладонь нежная гладкая и прохладная. Мужики заржали, развернулись к лесу. Я улыбнулся девчонке, а она покраснела. Дьявол меня раздери, но мне это понравилось. Похоже я за все двадцать два года моей жизни не видел краснеющих женщин. Разве что когда они, разгоряченные диким сексом, кончали подо мной. А эта смущается. Искренне, натурально.
- Откуда ты взялась такая?
Молчит. Только смотрит. Глаза огромные и в них мое отражение. Сильнее сжала мои пальцы. Неужели боится, дурочка? Все, она теперь с нами. Никто не тронет. Не посмеют.
- Скажи хоть что-нибудь. Звать тебя как?
Девчонка приложила пальцы к губам и отрицательно качнула головой. У меня внутри все сжалось…какая дьявольская несправедливость, она немая что ли? Вот такая совершенная, нежная, красивая и немая. Нет идеальности в этом мире, а справедливость я никогда и не искал.
Позже, уже в лагере она написала свое имя палкой на земле. Ее звали Анна…
Она была похожа на Марианну. Как две капли воды. Теперь я это понимаю так же отчетливо, как если бы они стояли рядом. Обе. Просто время стерло лицо Анны из моей памяти…но не стерло воспоминания из моего сердца. Когда потом, через много лет, я впервые увидел Марианну…наверное, тогда я осознал, что это ОНА. Единственная. Сердце ее, душа ее. Потому что только ОНА могла и умела меня ТАК любить. Правда Анне я достался еще человеком, порочным, развратным, грубым, но все же человеком. Она не узнала Зверя. Ей я дал все то хорошее, что я мог и хотел дать женщине. Долгими веками я проклинал Бога за то, что он отнял ее у меня, столкнул в пропасть, отобрал веру и свет в моем сердце. Оставив только ненасытного Зверя, который сам нашел свой адский путь в этом мире. Я не верю в случайности, я получил то чего заслуживал, свой персональный ад на земле, но я побывал в раю. Дважды. Ничтожно мало, но побывал.
Она прижилась в лагере. Ее полюбили. Я бы удивился если бы было иначе. Анна особенная, у нее чистота во взгляде, свет, искренность. Никогда не видел столько доброты в одном человеке. Идеальная красота внутри и снаружи, и я весь черный, нутром прогнивший, рядом с ней как сам дьявол. И самое удивительное она меня полюбила. Все мое существо не хотело это принимать, отторгало, противилось и в то же время я горел от желания касаться ее волос, слышать дыхание по ночам и охранять ее сон, как сторожевой пес. Надо мной посмеивались, что я никак не пытался трахнуть свою добычу. Видит дьявол, что я хотел…до скрежета в зубах, до изнеможения и не мог. Она слишком хороша для меня. Я влюбился. Запоздалой первой любовью, когда разум застилает, робость сковывает тело, а от взмаха ресниц все внутри скручивает в узел. Не смел даже прикоснуться, в глаза не мог посмотреть. Чувствовал себя последним идиотом и не мог. Боялся испачкать. Боялся увидеть слезы, страх, презрение. На всех плевать по жизни, а ее боялся.
Анна пришла ко мне сама, когда мы вернулись с очередного похода за наживой и меня продырявили солдатским кинжалом. Она плакала от счастья что я остался в живых, а я судорожно глотал воздух, когда смотрел на ее личико, на грудь под легким платьем, на завитки светлых волос и хотел ее до одури. Анна заштопала мое плечо, а потом поймала мой голодный взгляд и взяла меня за руку, притянула к себе. Я перехватил ее запястья, а она положила мои ладони к себе на грудь. Это было похлеще удара плетью, меня подкинуло, вывернуло, словно содрало кожу живьем.
Я целовал ее губы в диком исступлении, а потом отталкивал, чувствуя, что не могу сдержаться, а она снова тянула к себе. Ее рот был мягким, нежным, податливым. Той ночью я забрал ее девственность. Наверное, в тот момент я был самым счастливым безумцем на земле, потому что это было впервые. Первая девственница в моей жизни и мы боялись оба. Она меня, а я ее. Помню, как долго ласкал нежное тело, как всматривался в ее горящие глаза, как сошел с ума, когда они закрылись в экстазе и по ее телу прошла судорога оргазма. Наверное, это было гораздо эротичнее чем все те кричащие и воющие подо мной шлюхи. Потому что Анна заплакала, смущенная и испуганная, а я осторожно вошел в ее тело и взял, то что она так нежно предлагала. Я боялся причинить ей боль, я был нежен и осторожен. Я ласкал ее юное тело со всем пылом безумно влюбленного мужчины, вылизывал и покрывал поцелуями каждый сантиметр, пил ее влагу, целовал соленые слезы, ловил прерывистое дыхание. Я был счастлив. Это были самые лучшие дни в моей человеческой жизни. Мы занимались любовью по нескольку раз в день, а ночью я продолжал упиваться ее сладостью. Утром Анну шатало от усталости, а я чувствовал себя всемогущим Богом секса.
Я хотел женится на ней… я забыл обо всех ужасах, жажде мести, я просто жил, дышал полной грудью, она подарила мне свет. Мы мечтали о том, как пересечем границу, и я устроюсь на работу, она родит мне детей. Точнее мечтал я. Говорил вслух, а она отвечала мне взглядом, улыбкой, пожатием руки. Истинные чувства не нуждаются в признаниях. Даже тогда, когда узнал, что она беременна мне не нужны были слова, достаточно того, что она приложила мою ладонь к своему животу и смотрела на меня, сгорая от счастья, а я плавился вместе с ней.
Но счастье было коротким, оно ускользнуло из моих рук, как вода или песок, просочилось сквозь стиснутые пальцы и рассыпалось в вечность ожидания. Я должен был его выстрадать и прийти к нему спустя пять веков. Это была всего лишь репетиция, кусочек надежды… и сильный толчок к мраку. Подножка судьбы. Очередная оплеуха.
Анна погибла спустя пять месяцев после того как я нашел ее. Она, и наш не рождённый ребенок. Я потерял их обоих. Нас выследили солдаты, которых мы порядком достали своими набегами и загнали, как животных. Тогда расстреляли и взяли в плен почти весь отряд. Мы с Анной сбежали из окружения, и кто-то из ошалевших после погони солдат, понимая, что мы уходим, выстрелил нам в след. Анна закрыла меня собой. Лучше бы это сделал я. Но она чистая, светлая, нежная была более угодна смерти, чем я грязная тварь, уже побывавшая одной ногой в аду.
Я нес ее долго. Наверное, несколько часов. Я хотел найти хоть одну деревню, не растерзанную солдатами, найти лекаря. Дьявол, мне бы тогда мои возможности, но я был просто человеком. Обезумевшим от горя. Впервые осознавшим что такое потерять того, кто значит для тебя гораздо больше, чем воздух. Я нес бы ее сутками напролет, но каждый мой шаг причинял ей страдания, а потом Анна начала кашлять кровью, и я был вынужден остановиться, положить в траву, и молча ждать… Она умирала…в страшных мучениях, пуля застряла в животе… Наш ребенок уже точно был мертв внутри нее, но я просто дико жаждал, чтобы она осталась в живых. Хотя бы она. Я смотрел, как Анна кусает губы от боли и рвал на себе волосы, выл, как раненое животное, гладил ее дрожащими руками, а она…смотрела на меня, и я читал в ее взгляде мольбу прекратить все это. Дать ей уйти.
Я стоял перед ней на коленях и молился. Да, молился Богу совершить чудо, молился последний раз в жизни. Он совершил…Анна заговорила со мной в первый и последний раз, а потом я задушил ее. Глядя в эти глаза полные любви ко мне, веры в меня, безграничной преданности и мольбы. Я сжимал пальцы сильнее и выл, орал, рыдал. Когда я осторожно закрыл ее глаза, то понял, что меня больше нет. Я умер там, вместе с ней, на пятьсот лет.
Закопал окровавленный труп, поставил крест, а потом раздирал землю руками и плакал, как ребенок. Я прощался с ней и с собой. Все те капли человечности, что были во мне ушли вместе с Анной. Три дня я сходил с ума у ее могилы, сбивая руки в кровь, скуля от отчаянной пустоты и одиночества. Оплакивал свое разодранное в клочья счастье, нашего не рожденного ребенка и единственную женщину, которая любила меня после матери. Потом…еще долгие годы я видел ее прощальный взгляд…и, лишь спустя много лет, наконец-то забыл ее. Заставил себя забыть. В тот момент кроме жажды наконец-то закончить начатое, найти отца, во мне больше ничего не осталось. Именно от могилы Анны и потянулся кровавый след Зверя, которым я постепенно становился.
Дальше я продолжил идти один. Живой мертвец. Одиночка, психопат с исковерканной жизнью. То была судьба, потерять все, что имело для меня значение, и никто не мог ее изменить еще очень долго.
ГЛАВА 9. ОДЕЙЯ
Я все же дошел до Москвы. Точнее до близ лежащих деревень. Спустя несколько месяцев. Мне дьявольски везло, как и всем гадам по жизни. Я выигрывал деньги в кости, воровал, трахал богатеньких озабоченных шлюшек, дрался на дуэлях с их мужьями рогоносцами. Я был тем ублюдком с которым не стоит связываться, а лучше бежать без оглядки. Я прожигал жизнь, использовал женщин, друзей, шел по головам, телам, через тела всех, кто совершал идиотскую ошибку – доверится мне. Плевать. Я хотел достичь цели и мне было нас***ь каким образом и какой ценой.
Моя очередная любовница подыскала мне работу у боярина Артемьева, я стал эдаким мальчиком на побегушках. Плевать, без нее я бы не смог устроится в приличное место. Меня принимали за цыгана и гнали в шею ото всюду. Я все еще оставался шлюхой, обученной мастерству отменного траха и с успехом пользовался всеми познаниями в сексе. Только теперь я работал сам на себя. Днем бегал с поручениями барина, а по ночам яростно вдалбливался в мягкое тело своей любовницы прямо на сеновале, честно отрабатывая полученное место. Она подкидывала мне деньги, всячески опекала и обещала золотые горы. Мне же нужно было только одно – выбраться в высший свет и ради этого я готов был отыметь даже самого Великого Князя или подставить ему свою задницу. Хотя нет, я лгу. Задница – это святое и я порвал бы любого, кто посмел бы к ней приблизиться. Артемьев оказался мелким торгашом и никаких нужных связей не имел. Я успел кое-что разузнать о своем отце – Мокану оказался довольно известной личностью, приближенной к самому царю. Посол, советник, богатый сукин сын, до которого невозможно добраться особенно такому голодранцу как я, а такие, как мой нынешний хозяин могли лишь прислуживать ему и лизать задницу. То есть, я явно не в том месте окопался, и пора сваливать в столицу. Мне насточертела моя любовница и я забрал все золото, заработанное членом, языком и руками, прихватил так же кое-что из дома хозяина и поминай как звали. В смутное время, когда разбой и нападения, грабежи стали обычным делом, я без труда удрал и скрылся от преследования разъяренного Артемьева и моей бывшей любовницы. Черт, даже не помню, как ее звали. Иногда я лучше запоминаю их тела. У нее оно было полное и рыхлое и она любила чтобы я хлестал ее по округлой заднице кнутом и выкручивал ей соски. Я засовывал ей в рот ее же кружевные панталоны и засаживал по самые гланды, а она давала мне пару золотых монет и трепала пухлой ручкой мои длинные кудри, как породистого жеребца, приговаривая:
- Николас, ты отменный любовник…Клянусь, что никогда в жизни ни с кем мне не было так хорошо, как с тобой, мой синеглазый мальчик.
А я смотрел на ее ляжки, покрытые рубцами от хлыста и думал о том, что с удовольствием забил бы ее до смерти. Вот такая была у нас любовь. БДСМ из прошлого. Я был отменным «топом». Я мог превратить в «нижнюю» любую и превращал. Мне нравилось унижать за их же деньги.
Теперь я рыскал по деревням и реально понимал, что для того чтобы сунуться в столицу мне нужно гораздо больше, чем золото, которое я почти промотал. Нет не на баб, те сами мне платили, а на алкоголь и игры в кости. Однажды я надрался вусмерть и меня избили и обчистили такие же ублюдки, как и я сам. Харкая кровью я смеялся, как ненормальный. Все мои надежды проникнуть в приличный дом, получить хорошее место лопались как мыльный пузырь. Меня пожалел пожилой мужик. Федор. Старший конюх боярина Бельского. Он как раз искал себе помощника. Нарвался на меня, окровавленного, с синяком под глазом и дыркой в кармане. Пожалел. Почему-то меня часто жалели. Наверное, смазливая рожа действовала не только на женщин, но и на мужчин. Нет, Федор не был пе***ом, но он не так давно потерял сына, примерно моего возраста, парнишку переехала ломовая лошадь во время ярмарки, раздробила грудь копытами и тот помер несколько месяцев назад. Его звали Николаем. Вот так я, ободранный сукин сын, попал в дом к Бельскому. В столице. К тому времени я уже выучил русский язык, обычаи и нравы русских дворян, освоился в новом доме и на новой должности помощника конюха. Конечно, у меня все еще был дурацкий акцент и меня все так же принимали за цыгана. Да хоть за негра. Меня это несколько не волновало. Для женщин я всегда был экзотическим фруктом, теперь я рьяно трахал служанок и крепостных девок князя Бельского. Чистеньких, пахнущих мылом, в стоячих сарафанах и с длинными косами, которые я наматывал на руку в порыве страсти и похоти, когда они стояли на коленях и ублажали меня ртом. Я менял их как перчатки, пока не был вынужден угомонится. Одна из крепостных утопилась, когда я закрутил шашни с ее сестрой. Дура несчастная. Мне не было ее жаль, я трясся за свое место потому что чуял нутром – оно правильное. Думал ли я о том, что довел несчастную до безумия? Нет, я никогда и ничего им не обещал. Поэтому ее поступок просто разозлил. Теперь меня обходили дальней дорогой, крестились, называли душегубом и антихристом…как же они были близки к истине. Я сеял зло. Я выплескивал гниль и яд на всех, кто ко мне приближался. Федор похлопотал и меня не выгнали, но все же я был вынужден остепениться.
Шли месяцы, и я потихоньку сходил с ума. Я не приблизился к отцу. Я даже не знал где его искать. Мною овладевала черная депрессия, как всегда, когда что-то не получалось. Я чувствовал, что скоро сорвусь и снова пущусь в бега и во все тяжкие, но мне повезло. Или чертовски не повезло. Быть может лучше было тогда свалить и сдохнуть где-нибудь в канаве от болячек или спиться.
- По что расселся?! Давай, барин ждут! Князь заморский пожаловали, видный гость…
Я пошел за Федором, не смел перечить, а тот всегда и при каждом удобном случае напоминал мне, кому я обязан куском хлеба. Не злобно, но назойливо. Я не любил быть обязанным. Долги я всегда возвращал. Любые.
У ворот стояла карета инструктированная золотом. Тройка вороных коней топтались на месте. Я должен был распрячь, напоить, накормить, почистить. Я обернулся в сторону дома - Бельский и его «заморский» гость радушно обнимались.
Я с любопытством присмотрелся к князю, высокий, худой в модном кафтане с позолоченными галунами, явно несметно богат. В этот момент гость обернулся, и я невольно вздрогнул, лицо князя показалось мне смутно знакомым. Еще бы…напомнил собственную рожу в зеркальном отражении. Но это я понял немного позже.
- Что стал как пень? Работай!
Федор пнул меня локтем в бок.
- Ишь, рот раззявил! Нечего на хозяев пялиться!
- Кто он? Гость этот?
- Тебе-то что? Можно подумать знаешь его? Откуда цыганскому отродью, заморских господ знать?
Я сдержался чтобы не нагрубить и снова спросил:
- Ты же все знаешь, Федор, неужели гостей барина не припоминаешь?
- Еще чего! Память у меня знатная! Самуил …Мок..Моку…А вот, Самуил Мокану. Давно не наведывался. Видать только из-за границы вернулся.
Я покрылся мелкими бусинками холодного пота, сердце бешено заколошматилось в глотке и вспотели ладони. Свершилось. Тот, кого я так долго искал, сейчас стоял всего в нескольких шагах от меня. Проклятый сукин сын. Самуил Мокану. Мой отец.
Мне было страшно читать. Не потому что я боялась узнать о нем, что-то более ужасное. Нет, я и так знала о своем муже достаточно для того, чтобы заставить кого-то другого содрогаться от тошноты и липкого страха. Все это я уже прошла. Давным-давно. Мне было страшно, что каждая его запись приближает меня к концу дневника. Перевернув еще одну страницу, я не приближаюсь к нему, а отдаляюсь. Теряю еще больше, если это вообще возможно, и я делала паузы. Иногда на часы и на дни, чтобы растянуть это время, когда он все еще со мной. Говорит. Пусть так, пусть на бумаге. Но когда я читаю - слышу его голос и за то, чтобы он звучал в моей голове хоть на один день, на один час, минуту дольше – я готова душу дьяволу продать. А потом я писала сама. Словно, ответные письма...Но это уже спустя время. Ближе к середине дневника. Когда прочла самую первую запись моего мужа обо мне. У меня больше ничего от него не осталось кроме этой тетради. В ней сосредоточилась какая-то мистическая связь с ним. Общая. Недоступная ни для кого. Он прикасался к ней пальцами, где-то капнул виски, где-то подпалил бумагу пеплом сигары. Я даже видела, как он пишет. Мысленно. Как закинул длинные ноги на столешницу, положил тетрадь на колени и пишет мне…Потому что это откровение только для меня. Ни перед кем другим Николас Мокану не обнажил бы свою душу настолько. И в такие минуты я улыбалась. Мне казалось он где-то рядом. Казалось я могу встать, пойти в кабинет и увидеть наяву его, пишущего за столом...увидеть, как он поднимает голову, едва заметив меня, откладывает тетрадь и манит к себе.
«Знаешь, Марианна, так бывает, когда ты стоишь совсем рядом со своей мечтой и не можешь дотронуться до неё. Кажется, только протяни руку и возьми её, но каждый раз, стоит лишь сделать движение в сторону своей цели, как она ускользает от тебя, просачиваясь сквозь пальцы подобно песку. Моей целью был Самуил Мокану, а самой заветной мечтой стала его смерть. Жуткая смерть в мучительной агонии...от моей руки. Но каждый раз, когда мне казалось, что я достаточно приблизился к этой цели, что-то меня постоянно отбрасывало назад. Будто кто-то свыше или, скорее, из самых глубин Ада со злорадным оскалом на губах наблюдал за моими тщетными попытками добраться до грёбаного князя, кутившего на всю округу.
В то время я был одержим своим отцом подобно тому, как иные бывают одержимы бесами. Я просыпался и засыпал с мыслями о возможной встрече, ухаживал за лошадьми, представляя его лицо, когда отдам ему письмо матери. Да, я жрал и ходил по нужде, прикидывая способы убийства этого влиятельного ублюдка.
И если до первой своей встречи я его ненавидел всем нутром, то теперь я чётко ощущал эту ненависть собственной кожей, она проникала в поры, в лёгкие с каждым вздохом, растекаясь внутри чёрной липкой обжигающей магмой.
Каждый раз готовил его лошадей и подыхал от ненависти и презрения, зная, что он будет кататься на них, веселясь от души, в то время, как моя мать уже никогда не откроет глаз. Этот сучий потрох перетрахал половину знатных дам в округе, а моей матери при её никчёмной жизни приходилось ложиться под любого, у кого имелся кусок черствого хлеба.
Я не мог простить ему именного этого. Не своего проклятого детства, не своей юности, которой толком и не было. Иногда мне казалось, что я родился взрослым. Я не помнил себя за играми с другими детьми, я не помнил, чтоб мать пела мне колыбельные. Мое первое воспоминание детства – это удачно украденный кусок хлеба и искусанный мною до крови сын булочника, который попытался уличить меня в краже. Дальше я помню драки. Безжалостные драки с уличной ребятней, которая оскорбляла мою мать. Я готов был убить за каждое плохое слово, сказанное в ее адрес. Я ее любил. Да, знал, кто она, знал, чем зарабатывает мне на жизнь и от этого любил еще больше. Иногда дети бедняков умирали от голода. Я видел, как вывозили на телегах опухшие тела и следом плелись их матери с пустыми глазами и изможденными лицами. Возможно, они проклинали себя, что не умерли вместе со своими детьми. И именно в этот момент я испытывал к ним презрение. Я видел, как боролась моя мать. Да, порочно, да бесчестно, грязно. Но она делала все для того чтобы я выжил, а они смирились в угоду добродетели. Именно это и были мои первые жизненные уроки, что ради родных можно пожертвовать всем, можно пойти на дно порока и грязи, не гнушаясь никакими методами, но сделать все возможное. В дальнейшем я поступал именно так, и я не жалею об этом. Я ненавидел отца за о что понимал – он мог ей помочь. Тогда. До моего рождения, но ему было наплевать. Она была для него одной из…
***************
Однажды я в очередной раз пришёл на конюшню проверить состояние лошади, подвернувшей ногу, и застал картину, от которой у меня моментально встал член, и в то же время руки сжались в кулаки от злости. Мокану окучивал рыжеволосую красотку, задрав подол платья и пристроившись сзади. Он практически рычал, не замечая моего присутствия остервенело вдалбливался в её стройное тело, а девица подняла ко мне лицо и, томно улыбнувшись, провела языком по полной нижней губе. Вздёрнула бровь, будто приглашая присоединиться к ним. В моей голове вдруг возникли настолько яркие порочные картинки, от которых в горле моментально пересохло от накатившего желания загнать член этой похотливой дряни в самую глотку. Когда-то такие сучки платили мне за секс, мечтая, чтоб я им засадил поглубже. Мадам Аглая как-то говорила мне, что тот, кто вкусил яблоко порока никогда не забудет этого вкуса. Тот, кто наслаждался развратом будет стремиться к этому кайфу, как к опиуму. А еще она говорила, что этот порок у меня в крови, во взгляде, в улыбке. Что я источаю его за километры и каждая самка, способная течь от возбуждения, в возрасте от тринадцати и до бесконечности чувствует этот запах похоти и того, что я могу им дать.
Тогда я ей не верил, после того как сжег живьем еще долго содрогался от мыслей о сексе…но эта хитрая сука оказалась права. Не ошиблась во мне.
И я, как будто со стороны, наблюдал за собой: вот делаю шаг из своего укрытия, вот второй...Я не хочу идти туда, несмотря на то, что член уже буквально молит о разрядке, но что-то тянет вперёд, помимо моей воли. Гораздо позже я узнаю, что Ирина Нельская превосходно обладала талантом внушения и порабощения воли смертных.
Самуил зарычал диким зверем, почуяв моё приближение. Это потом, выбежав из конюшни и прибежав в свою каморку, я спишу на страх и слабое освещение его разом посеревшее лицо, загоревшиеся красным цветом глаза и огромные клыки, появившиеся в яростном оскале.
На следующее утро Фёдор ввалился в моё жилище и приказал выметаться к чертям собачьим. Заморский барин не желал более лицезреть оборванного цыгана и потребовал выгнать меня. Правда, перед тем, как толкнуть в спину, выпроваживая из поместья, старик шепнул, что через пару недель господин собирался уехать, и если я не найду другого места, то смогу вернуться. К тому времени, мол, и наши хозяева должны остыть.
Однако, мне удалось вернуться к Бельским только через несколько месяцев. Всё это время я скитался по близлежащим городам. До тех пор, пока не свалился от сухотной болезни в одной из деревень. На мою удачу меня приютила одна немолодая вдова, польстившись на мою смазливую морду. Она-то и выходила меня своими травами и настоями. Взамен, я качественно скрашивал её одинокие ночи и помогал по хозяйству, выполняя всю мужскую работу, как только удалось хоть немного встать на ноги.
У Бельских меня приняли как ни в чём не бывало на то же место конюшего. А буквально через три месяца туда снова приехал Самуил Мокану. Вот только встретил я его уже в обличии Зверя, а не человека.
***************************
Меня обратила княжна Ирина Нельская, которой оказалась та самая рыжеволосая сучка, надсадно стонавшая под моим отцом в грязной конюшне. Впрочем, она точно так же громко выла подо мной почти каждую ночь, после того, как впервые пригласила меня в свою спальню для того, чтобы рассказать мне о своём близком друге — Самуиле Мокану. Это была последняя ночь моей человеческой жизни. И провёл я её, как настоящая шлюха и достойный сын шлюхи, трахая очередную барыню, заплатившую за секс с цыганом. Ирина убила меня во время своего бурного оргазма, вгрызшись острыми клыками мне в глотку.
А вот утро своей смерти я встретил в полном одиночестве, умирая от головной боли и слабости, охватившей, казалось всё тело. Я не мог сделать даже глотка воды — так сильно тряслись руки, поднимая стакан с жидкостью. На столике стояло блюдо с фруктами, и я, голодный, жадно набросился на них...чтобы с отвращением выплюнуть, проклиная мерзкий вкус. Голод всё не проходил, и я заставил-таки себя проглотить несколько кусочков яблока. А после блевал прямо на княжескую постель, на которой всё ещё зловеще алели пятна моей крови. Десны жгло с такой силой, что казалось, у меня прорезаются новые зубы, желудок скручивало в тугой узел, и меня постоянно рвало.
Позже появилась княжна и раскрыла мне суть происходивших во мне перемен. Оказалось, что прошлой ночью я просто сдох. Сдох, чтобы воскреснуть утром, но не человеком, не слабым смертным, годным только для употребления. Теперь я сам стал Хищником. Сильным, жестоким, мёртвым зверем, способным получать удовольствие от чужой боли, питаться ею, помимо крови. Не знаю, какой реакции ожидала от меня моя создательница, но вряд ли того, что я буду смеяться, запрокинув голову и опустившись на ковёр не в силах удержаться на всё ещё дрожащих ногах.
Правда, этот триумф бал слишком коротким. Ирина поведала, что мой отец тоже вампир. Более того, он не простой вампир, а сам король, мать его! Подлая тварь победоносно улыбалась, с большой охотой рассказывала всё о вампирах, об их иерархии, дав понять, как далеко она отдалила меня от клана отца, от Чёрного льва, сделав меня Гиеной.
Но тогда мне было плевать на всё это. Я понимал только одно — теперь я был с Мокану практически на одном уровне, и больше ничто не могло помешать мне добраться до его шеи. Однако, Нельская не торопилась рассказывать мне именно о нём. Нет, она охотно делилась всем, что нужно было знать о подобных нам созданиях ночи, но её рассказы о короле были довольно скудными.
Наглая девка давала информацию по крупицам, интуитивно чувствуя, что меня рядом с ней ничего не держит, кроме желания выяснить как можно больше об отце. Можно сказать, я буквально «вытрахал» из неё нужную мне информацию.
И, да, незачем скрывать, что мне безумно нравилось вбиваться в её тело, зная, что когда-то её имел мой отец. Знать, что в те дни, когда она не звала меня в свои покои, она раздвигала ноги перед знатным гостем...а после с не меньшим упоением отдавалась мне. Ирина не была его возлюбленной или женой, но я чувствовал странное, больное удовлетворение, пользуя ту же сучку, что и он.
А она с каждым днём всё больше начинала доверять мне. Самая распространённая ошибка всех женщин. Полностью довериться тому мужчине, которому отдаёшь своё тело. Не душу — души у этой твари попросту не было. Она считала меня своей хозяйкой, а я подыгрывал ей ровно столько, сколько это было нужно мне самому.
Души не было ни у неё, ни у меня. Я в этом убедился, сам-когда всаживал кол, глядя в остекленевшие глаза, а потом равнодушно рыл для нее могилу. Я закопал женщину, подарившую мне долгие часы наслаждения, бессмертие и невиданную силу, словно собачонку, во дворе поместья Бельских. Достойная смерть для той отъявленной мрази, которой она была.
*******************
Я не помню, как её зовут. Я забыл её имя, как только отымел в беседке родительского сада. Я не запомнил черт лица. Только светлые волосы, которые я с упоением наматывал на ладонь, врываясь в юное тело и кончая от осознания того, что я сделаю с ней. Мне мало было просто опозорить. Маленькую девочку в шестнадцать лет ждало великое будущее — она должна была стать княжной. А я взял её девственность в день помолвки. Наверное, всё - таки в любой, даже самой благообразной и высокородной женщине, внутри сидит грязная порочная шлюшка, готовая отдаться даже помощнику конюха или садовника. И ни черта ничего не зависит ни от воспитания, ни от характера девушки. Всё в руках мужчины. В его полу-взглядах, двусмысленных комплиментах, «нечаянных» прикосновениях. Всего пара — тройка дней, и она уже течёт только от мысли подарить тебе свою добродетель. Вот только её целка мне на хрен не сдалась. Куда важнее для меня было видеть, как стоит, сжав кулаки и стиснув зубы, Самуил Мокану, провожая в последний путь свою дорогую красавицу-племянницу.
Знать, что он единственный понимает, что за животное высосало её досуха...Знать и получать невиданное удовольствие, наблюдая, как он украдкой стирает кровавую слезу со своей щеки. Это была первая капля его крови, которую получил Зверь. И, чёрт возьми, почувствовав её вкус, он понял, что не остановится до тех пор, пока проклятый сукин сын не захлебнётся в ней окончательно.
**************************
Шли дни, недели, месяцы, а список предъявляемых мною претензий к отцу всё увеличивался и увеличивался. Теперь я был практически рядом, служил в его клане. Хотя, нет, не так. Я не был членом его клана. Для Самуила я всегда был лишь презренной гиеной, годной только для того, чтобы спасать его задницу, взваливая на себя все тёмные стороны политики Чёрных львов. Львам нужны новые торговые пути? Гиены обеспечат их, подставляя под удар свои спины, а не аристократические львиные. Львы решили заняться поставкой живого товара? Гиены отлавливали смертников и приговорённых к долгим годам в каторге узников и отправляли их на прокорм правящему клану. У короля появились недруги, желающие свергнуть его с трона и захватить власть? Николас разорвёт глотку любому, покусившемуся на власть отца. Я отправлял на тот свет не просто врагов Самуила, но и целые семьи, устраняя на корню любую опасность. Как последний идиот, я старался выслужиться перед ним. Но выслужиться никак не перед королем Братства. Я хотел стать незаменимым собственному отцу. Это была фанатичная любовь, приправленная ненавистью. У меня просто никого не было кроме него. И я жаждал стать ему сыном. Возможно, обрати он тогда на меня внимание, копни поглубже и я был бы предан ему как собачонка…Я и так был ему предан. Я же не слепой. Я видел все его достоинства. Я бл***ь годился им и гордился тем, что я его сын, а еще я мечтал, что когда-нибудь он об этом узнает и приблизит меня к себе. Но проклятая гордость. Я бы не приблизился сам и не заставил бы признать меня.
Да, малыш, такая ирония судьбы. Моей слабостью стало именно это маниакальное желание стать ему необходимым, сделать так, чтобы он заметил меня. И тогда, возможно, я бы отдал ему предсмертное письмо матери, раскрывая тайну своего рождения.
Вот только ему я не был нужен. Всё чаще я ловил во взгляде его синих глаз плохо скрываемое презрение и осуждение моим действиям. Благородный король прилюдно опускал меня на собраниях Совета, читая нотации о моей чрезмерной и неуместной жестокости...сидя на троне, который сохранял ему я.
И это не бравада, любимая. Именно так и было. Все криминальные проблемы с другими кланами, подавление бунтов среди Носферату, а также их пропитание и контроль за ними лежали именно на Гиенах.
И я молча глотал обиду, да, глотал, как последний идиот, да не мог завершить начатое, не мог выполнить клятву данную самому себе потому что понимал – у меня никого кроме него нет. Пока однажды на Совете Самуил не представил всем нового члена клана Чёрных львов Влада Воронова. Дьявол, Марианна, он посмотрел на Влада с такой любовью и гордостью, знакомя его с нами, что я едва не взвыл от отчаяния и безысходности. Посмотри он на меня хотя бы раз вот так...с таким светом в глазах...да я бы горы перевернул ради одного такого взгляда.
Но нет. Именно с этих пор начала возвращаться ненависть к моему отцу, только теперь уже умноженная надвое. К ней примешалась и жгучая неприязнь к молодому выскочке, занявшему моё законное место — рядом с королём. Рядом с моим отцом. Тогда я еще не знал, что и Влад его сын и именно тогда я объявил им войну. Войну, продлившуюся несколько веков».
ГЛАВА 10. РЕЙН
Когда тебя считают беспринципным мерзавцем способным на любую подлость и когда ты устаешь доказывать своей преданностью, что это, мать их, не так, ты с упоением начинаешь возвращать то, что от тебя все долго ждали. Жрите, не обляпайтесь. Вы хотели ублюдка, морального урода, серийного маньяка, который способен сожрать чье-то трепыхающееся, выдранное сердце – получайте. Не хочу вас разочаровывать. Да, мать вашу, я такой. Переваривайте, если сможете, а не сможете – это ваши проблемы.
Я понимал, что мой клан никогда не достигнет тех привилегий, которые имеют Черные Львы и Северные. Но у нас есть численность, у нас есть связи и в нашем клане беспринципных ублюдков больше, чем где бы то ни было. И я самый главный из них.
Мой звездный час настал. Пора возвращать долги. Знаешь, малыш, играть на чьих-то слабостях легче всего, но нужно их увидеть, прощупать, найти или дождаться. У всех есть своя ахиллесова пята. У меня тогда ее ещё не было, свободен, как чертов вольный ветер. Но я дождался, когда слабости появятся у моих врагов. На тот момент и Влад, и отец были моими врагами. Один отнял у меня детство и юность, а второй отобрал у меня единственный шанс не быть долбанным байстрюком без рода и имени. Обоих я ненавидел.
У бессмертных мало слабостей, иногда их нет вообще. Когда живешь так долго, все ценности становятся какими-то ничтожными и незначительными. Ты не привязываешься к местам, к людям, к обстановке. Ты слишком часто все меняешь, ты - кочевник. Твои пристрастия и привычки кочуют из века в век в ногу со временем. Но есть одно неизменное: у каждого мужчины хотя бы дин раз в жизни появляется фатальная слабость – женщина. Рано или поздно, но он попадается на крючок. Намертво. С мясом и до костей, насквозь. Первым попался Самуил. И тогда я понял, что вот он мой час, мое время начинать отнимать самое дорогое, то, чего я был лишен, то, чего он лишил мою мать.
Но если есть женщина всегда найдется еще одна, готовая противостоять. Ни одна подлость в этом гребаном мире не совершается без участия женщины. Библия все же достойная книга, в ней об этом говорилось не раз и в свое время я изучил ее вдоль и поперек. Сейчас я могу только цитировать, наслаждаясь иронией интерпретации и того, что в моих устах искажается весь её смысл.
Магда, сестра Альберта Эйбеля. Оперная певица, развратная сучка с голубыми глазами и черной копной змеящихся локонов. Медуза Горгона. Она хотела власти, о как она ее хотела, добраться до вершин, занять трон, стать королевой.
Женщина, которая хочет власти и денег страшнее женщины, которая влюблена. Мне повезло вдвойне она хотела не только власти, она хотела Влада Воронова с потрохами и вместе с троном. Влюбленный в смертную Самуил портил ей все планы. Ведь он мог жениться, возвести на трон Кристину. Магда пришла ко мне сама с предложением устранить помеху. Разве Я мог отказать женщине? Разве я мог упустить такой редкий шанс одновременно насолить обоим: трахать Магду, которая была на тот момент официальной любовницей Влада и выбить почву из-под ног отца. Я воспользовался всеми благами этой связи. Я драл эту сучку мыслимыми и немыслимыми способами и вместе с ней подобрался к Кристине. Было еще кое-что. Фэй изготовила для Кристины кольцо и мне было нужно его заполучить, ведь мой собственный отец лишил меня этой возможности. Я, блядь, не мог появится на солнце без риска немного поджариться.
Но Магда была из тех женщин, которые скорее не женщины, а самки Богомола, готовые сожрать своего самца после того как с упоением брали у него в рот и раздвигали перед ним ноги. Магда решила избавиться и от любовника. Бешеная сучка подставила меня. Она убила Кристину и слила меня Самуилу. С потрохами.
Начался раскол кланов, мне пришлось уносить ноги и скрываться от ярости отца, готового закопать собственного сына за смерть любовницы. О, как я его понимаю. Я бы закопал. Я бы снимал по квадратику кожи и заставлял жрать собственное мясо, если бы кто-то отнял у меня тебя. Проклятье, только от мысли об этом я леденею.
Тогда, скрываясь где придется, я понимал, что снова начались гребаные времена в бегах и впроголодь. Я мог бы прийти и вырвать его сердце, но каждый раз, когда фортуна, иронично скалясь – на, мать твою, бери, ты же хотел… подкидывала мне такую возможность я ее упускал. Наверное, все же во мне оставалось вот это человеческое. Вот это дикое желание знать, что есть кто-то родной в беспросветном болоте мрака и крови.
Сейчас я понимаю, что просто не мог этого сделать. Со временем страсти улеглись, я был нужен отцу. Несмотря на его ярость, гнев он понимал, что заменить меня в клане Гиен некому. Как сильно мы с ним отличаемся – я бы все же наплевал на любые выгоды и выдрал ему сердце. Именно поэтому и Самуил и Влад больше подходят на роль короля Братства, чем я.
Самуил же прекрасно знал - никто не потянет этот Гиенский сброд, никто не станет марать себя в торговле живым товаром, наркотой и оружием. Только я могу, только у Зверя хватает яиц перевозить доноров в Асфентус и сбывать в Арказар, только я могу провозить красный порошок под носом у Нейтралов, только я способен заключить сделку на поставку оружия при этом похоронив всех не согласных на мои цены, и только я, мать их, могу пополнять банки крови и держать в узде Носферату.
Мы заключили перемирие. Видимое прекращение огня, когда каждый старается не трогать другого ради собственных целей и мне снова пришлось ждать. Чего? Новую слабость, новый повод оступиться для венценосной семейки, в которую меня так и не приняли. Это больно. Адски больно смотреть со стороны, как кто-то берет от жизни то, что положено тебе по праву рождения. Ты вроде у общей кормушки, у барского стола, но тебе блядь, приходится ждать, когда монархи пообедают и только потом ты можешь протянуть руку и взять объедки. Именно так поступали со мной. С моим кланом.
А потом появилась Лина и вместе с ней новый способ отомстить поизощренней.
Твой отец влюбился, примерно так же слепо, как и Самуил. В дочь Кристины.
Мне были смешны их эмоции и привязанности, я давно разучился смотреть на женщин не иначе, чем предметы удовлетворения моих потребностей – еда, секс…следующая. Бесконечный тест-драйв с путевкой на тот свет. Все ложь, все фальшь, все женщины продажные суки. Самое паршивое, что я никогда не ошибался. Купить можно любую, заставить раздвинуть ноги тоже и в ход могли идти любые средства. Игра. Азарт. Добыча. Легкая, средняя, трудная. Многоуровневая. Легкие мне давно надоели. Не вкусно, пресно.
Я пресытился, меня ничего не заводило, а если и заводило, то ровно настолько, сколько потребуется чтобы соблазнить, уложить в постель, отыметь, сожрать. Все.
Когда я увидел Лину я понял, что хочу сыграть в этот уровень, хочу его пройти с особой, изощренной стратегией и нанести удар по нескольким противникам в итоге получив все, что я хочу. Моей целью было кольцо. Я хотел иметь возможность создать собственную армию Гиен, не боящихся дневного света.
Тогда я не мог пойти против отца в открытую.
И снова появилась Магда в этот раз она готова была идти до конца. Впрочем, как и я. Мы подбирались к Лине общими усилиями.
Тогда я впервые за много веков был вынужден тесно общаться со смертной, и Лина мне понравилась. Образовался эдакий коктейль из похоти, личных интересов, жажды мести и изощренного удовольствия насолить Владу. Трахать обеих его женщин.
Квест получился архисложным и невероятно вкусным. Я пустил в ход все свое очарование, все ухищрения и трюки, которым научился за века соблазнения.
Совсем не просто совратить женщину, которая любит другого. Именно любит. Тогда я вообще не понимал значения этого слова.
Но, как я уже говорил, в самом добродетельном ангеле живет распутное желание вкусить порока и ее тянуло ко мне. Мужчина всегда чувствует, видит, когда нравится женщине, когда заразил её собой. Ощущает эту болезнь во взгляде, в повороте головы, в улыбке, жестах…Слышит в голосе и его интонациях. Особенно, если холоден к ней сердцем. Мы слепнем и глохнем только с теми, кем заболели сами.
Были моменты, когда мне даже казалось, что я попадаю под ее чары. Лина очень умная и интересная женщина. Иначе и быть не могло, если твой отец влюбился в нее, как одержимый. Что я знал тогда об одержимости?!
Я был почти у цели, когда понял - Магда в очередной раз собралась меня подставить. Подлая шлюха заручилась помощью Нолду и решила, что ухватила Дьявола за яйца. На самом деле она ухватилась за полугнилой член Носферату, а Дьявол давно уже приготовился слить ее в преисподнюю.
Я никогда не отличался благородством. Может оно и жило во мне. Где-то очень глубоко. Но, в отличии от твоего отца и деда, я не гнушался любыми методами достижения своих целей и именно тогда, когда Магда призвала на помощь полчища озверевших и голодных «летучих мышей» я понял, что месть можно отложить на попозже и вернуть себе место возле отца иным способом.
Да, я был подлым сукиным сыном. Не то что я этим горжусь, но я и не отрицаю. Во мне много трясины и непроходимых болот. Таких мрачных закоулков, от которых у меня самого стынет кровь в жилах. Я совершил чертовую тучу отвратительных поступков, при этом не испытывая ни малейших угрызений совести. Меня влек мрак, меня влекло дно, и я стремился к нему с неким упоением, я наслаждался собственными демонами, выпущенными на волю. Тогда я понял, что, если стану на сторону отца и Влада, истощенных погоней и поисками Лины, истерзанных полчищем Носферату, я имею все шансы подняться в их глазах. Но это лишь в самом начале, в бою мной овладел дикий азарт, как и всегда при виде крови противника, а потом я ощутил то, чего никогда не чувствовал – это спина. То, самое различие между мной и ими. Я им помогал ради собственной выгоды, а они протянули мне руку, чтобы стать едиными в противостоянии. Тогда Влад впервые прикрыл меня.
Знаешь, я никогда раньше не знал этого, я привык, что открывать свой тыл нельзя никому, более того, я был последним к кому можно повернуться спиной. А брат прикрыл мой зад, когда на самом деле должен был вырвать мне сердце.
Тот самый переломный момент. Такой незначительный, но он и стал отсчетом от меня прежнего до меня настоящего.
Не знаю зачем я это сделал, но я впервые пожертвовал собой ради чьей-то жизни. Собственная мне никогда не казалась ценной. Но я понимал насколько ценная жизнь твоей матери для Влада. Видел в его глазах.
Наверное, это было единственное правильное решение на тот момент за всю мою жизнь. Потому что именно тогда каким-то невероятным образом и открылась тайна моего происхождения для отца. Оказывается, все это время Фэй знала кто я и кем ему прихожусь.
Меня приняли в семью.
Это такое чувство... не знаю, как объяснить. Я уже не хотел этого. Не такой ценой. У меня появилось паршивое ощущение, что не заслуживаю, не достоин быть с ними. Оно намного омерзительней, чем то, самое чувство, когда я считал, что мне не додали положенного по праву.
Нет ничего страшнее, чем ощущать себя ничтожеством в собственных глазах. Не монстром, не зверем, а именно ничтожеством. Сравнивать и понимать, что ты недостоин и в самом деле. Гораздо выгоднее считать кого-то подлой тварью, чем себя самого.
И в тот же момент я понимал, что не могу отказаться… Я алчно наслаждаюсь тем, чего у меня никогда не было – семьей. Самуил открылся для меня совсем с другой стороны. Я уже не видел бывшего короля циничного, расчетливого я видел отца. Он наверстывал все те годы, которых мне так не хватало. Он искренне старался дать мне максимум, дать столько, сколько мог. А я…Малыш, я не мог взять. Так бывает, когда вдруг получаешь то, чего страстно жаждал и начинаешь этим захлебываться. Я сбежал. Уехал на несколько лет заграницу по делам клана, нашел себе заместителя в клане Гиен. Это с виду я сильный, маленькая. На самом деле - я слабак, уязвимей, чем улитка без панциря. Внутри меня живёт тот пацан, которого обзывали сыном шлюхи, который воровал хлеб, похоронил собственными руками умерших от голода друзей, женщин, детей, танцевал на снегу в лесу рядом с их могилами, ел сырое мясо животных, вспарывал животы соотечественникам ради наживы и всегда знал, что любить такую тварь, как он, не может и не будет никто. Нет, я не жалел себя. Никогда. Ненавидел – да. Презирал – да, но не жалел. Я всегда упивался, когда фортуна топила меня в собственном дерьме, когда получал оплеуху за оплеухой, удар за ударом. Я принимал это, как должное. А вот чью-то любовь я не был готов принять. Я боялся. Привязываться, блядь, это больно. Урок был усвоен давно и выхаркан с кровью и собственными кишками.
Вернулся спустя несколько лет. По инерции продолжил соблазнять твою мать. Я все еще пытался не менять себя, оставаться тем, кем привык быть – сволочным ублюдком.
Но жизнь подбрасывает сюрпризы, выворачивает наизнанку все планы. Твой отец влез в идиотскую авантюру, вляпался по самое не хочу. Охотники наступали нам на пятки, новой волны зачисток и повального уничтожения никто не хотел. Вмешательства Нейтралов боялись все кланы, а они вмешались бы, если нарушить маскарад. Тот самый Александр…ты должна помнить его, он любил твою мать до того, как сошелся с Ритой. Он и поставил условия Владу. И у того не было особо выбора.
Я никогда и никого не терял. Точнее, я потерял в свое время так много, что ни одна последующая потеря не вызывала во мне даже сожаления. Я испытал такую боль, после которой все остальное померкло. Я потерял мать, я убил своими руками любимую женщину и похоронил вместе с нерожденным ребенком. После такого больше нет жалости ни к кому.
Когда нам сообщили, что Влад сгорел я испытал потрясение. Мы не были настолько близки, чтобы я мог сказать, что убивался от горя. Я был именно потрясен и зол. Я жаждал крови тех, кто осмелились тронуть мою семью.
Но именно тогда я увидел чужую боль. Самуил. Он сходил с ума, а я физически чувствовал эту пытку. На меня впервые легла ответственность за братство и за клан Черных Львов.
И моя ненависть к себе стала темнее на пару тонов. Внутреннее ощущение, что получаю то, чего хотел и какой ценой. Какая-то косвенная вина в том, что происходит. Угрызения совести - это самые страшные муки. Никто не сожрет и не обглодает тебя изнутри, как ты сам. Я умел быть беспощадным палачом для других, но самым страшным палачом всегда был сам для себя. Все боялись Зверя, а его кормил и очень часто я кормил его собственным мясом.
И твоя мать…Убитая горем и потерей она потянулась ко мне. Это было естественно, как дышать. Я много раз думал о том, что произошло между нами и приходил к выводу, что мы были похожи на тех, кто выжил после стихийного бедствия и в ожидании нового апокалипсиса погрузился в то единственное, что помогло забыться – в секс. Во мне уже не было желания получить женщину мертвого брата, а она…она была настолько беззащитной, ранимой и мы шли на смерть. Я не осуждаю ее. Я могу осуждать только себя. Кобель во мне победил все угрызения совести. Мимолетная похоть, которая, как оказалось значила для нее намного больше, чем для меня.
Я был увлечен ею какое-то время, не стану отрицать. Я мог бы лгать даже себе, но не тебе. Не в этой исповеди.
Тогда мы совершили первый серьезный переворот вместе. Именно тогда наш клан подмял под себя всех. Как оказалось, Влад остался жив. Он продолжил свою игру и довел ее до конца. Проклятый сукин сын блестяще отыграл свою партию на стороне противника и разгромил его с тыла. Я гордился им. Восхитился тем, что он провернул. Но с этого момента между нами стала женщина.
Прощать безумно трудно. Я всегда завидовал тем, кто искренне может простить. Я не умею. Как бы сильно не хотел. Не могу. Поэтому я и не требовал прощения от Влада за то, что взял его женщину. Но и не чувствовал себя виноватым. Мы считали его мертвым…Но, знаешь, в тот момент я думаю, что будь он рядом с нами я мог бы поступить точно так же. На тот момент мог. Потому что я еще не чувствовал привязанности к нему. Даже больше – я её отрицал, как только можно и связь с Линой была одним из способов доказать себе, что брат ничего для меня не значит. Николас Мокану сам по себе – одиночка и ему на хрен не нужно чье-то прощение и уж точно не чья-то любовь или жалость.
Дьявол…Не знаю. Может ты сейчас меня возненавидишь за эти откровения. Но я обязан рассказать так, как это было.
Ведь я презренный предводитель Гиен. Оборванец и сукин сын. Все еще ешьте и не обляпайтесь.
Я все же получил трон. Притом именно тогда, когда мне это было не нужно. Если вы чего-то хотите - перестаньте хотеть и обязательно получите. Притом с бешенной отдачей, как от затвора автомата, когда впервые взялись стрелять, попали в цель, но при этом вам разворотило нос и выбило все зубы и вы истерически хохочете окровавленным ртом не зная радоваться или подобрать треснувшую челюсть. Примерно так я ощущал себя на троне. Я не умел править Братством, но я умел править кланом Гиен и методы с того времени не изменились. Я – радикален до мозга костей. У меня нет цветного восприятия. Я вижу мир черно-белым с едкими вкраплениями красного. Никаких оттенков. Моральный дальтоник. Вы мне либо нравитесь, либо вы мертвец. Третьего не дано.
Король не должен быть таким жестоким и кровожадным, но у Братства не было выбора. Ему достался я, как в свое время миру досталась Римская Католическая Церковь вместе с возрожденной инквизицией. У мира тоже не было выбора.
Мой брат отгородился от нас. Он благородно отрекся от бессмертия, решил, что цена счастья с любимой женщиной достаточно высока, если оставаться вампиром. Я мог принять его решения, но не понять.
Почти двадцать лет безмолвия. Но я посылал им письма. Раз в год послания с днем бракосочетания или днем рождения кого-то из них. Нет, я вовсе не был таким сентиментальным, я просто хотел напомнить им, что мы существуем и что высокими стенами, политическим статусом и двумя смертными дочерями от нас не отстранишься.
Ты помнишь, как я увидел тебя впервые?
Дальше, ты прочтешь мои записи, где я уже не обращаюсь к тебе, малыш. Я Я расскажу со стороны. Я просто раскроюсь перед тобой. Весь. Мои мысли, мои чувства, мои эмоции. Возможно, они тебя шокируют, возможно ты не поймешь меня. Я просто хочу, чтобы ты знала.
6 запись.
Иногда я вспоминаю этот момент и мне кажется, что уже тогда, в тот самый первый раз, я ослеп и оглох. Вот и настал час моей персональной фатальной слабости.
Я мог сопротивляться сколько угодно, но она решила, что я буду принадлежать ей. Вынесла мне приговор и привела его в исполнение. Как мало времени мне потребовалось, чтобы вначале понять, что она не ребенок, а женщина, а потом потерять голову от нее. Мой личный бриллиант с самыми разными оттенками внутри черной раковины бездны, окруженная моими жуткими демонами и все равно отдающая свой свет. Такая нежная и красивая….такая неземная. Я не мог поверить, что заслужил её. Звери привыкают все выдирать сами, гоняться за добычей, охотится, отбирать у других хищников. Она пришла ко мне сама. В когти, в клыки и посмотрела мне в глаза.
Я почувствовал её в лесу сразу, различил запах и матерился, понимая, что мог не успеть. Наивная малышка решила, что попала к ликанам, а сама просто была окружена голодными волками, которые почуяв, опасного хищника, намного сильнее их самих, отступили от добычи. Я разодрал парочку самцов и их вожака так быстро, что у них просто не осталось выбора, кроме как бежать, поджав хвосты. Животные умнее людей и даже умнее нас – бессмертных. У них обострен инстинкт самосохранения, и они не склонны к суициду. Смотрел на неё и видел, как ей страшно. На какой-то мгновение злорадно подумал, какая насмешка судьбы, ирония, что я спасаю дочь Влада, которая самовольно покинула родной дом и бегает по лесу в поисках приключений на свою очаровательную попку. Отправить к нему и показать насколько беспомощен смертный, если его семье угрожает опасность. Это именно та причина, по которой я никогда бы не пошел на подобную бессмысленную жертву – отречься от возможностей вампира.
- Испугалась? – Марианна вздрогнула, а потом из огромных сиреневых глаз пропал этот блеск ужаса, а я усмехнулся про себя. Знала бы ты насколько я опасней всех волков вместе взятых – бежала бы от меня так быстро, что только пятки сверкали бы. Так и хотелось наклониться к ней и сказать «Бу!»…
- Я так вам благодарна. Вы вовремя поспели. Если бы не вы…
Я расхохотался. Если бы не я от тебя остались бы одни обглоданные кости. А если бы ты не была дочерью Влада, то в нашем случае обескровленное тело. Потому что я был зол и голоден. Очень зол и очень голоден. Я мог бы разодрать с десяток, таких как она в этот момент.
- Красную шапочку спас сам дьявол. Интересный поворот в сказке. А ты уверенна, что тебе не следует меня бояться сильнее, чем волков? Я гораздо более опасный хищник …
- Вы их всех убили…почти всех…, - то ли восхищение, то ли жалость.
- Или я – или они. Это была необходимость. Зачем пришла в лес одна? Не пора ли спрятаться под крылом у всемогущественного папочки?
- Я хотела…я думала вызволить Кристину. Думала они возьмут меня вместо нее…
Мне захотелось её встряхнуть. Вытрясти всю эту юношескую дурь и напугать. Ребенок. Наивный, маленький и глупый ребенок. Никогда еще не имел дела с подростками. Приблизился вплотную и склонился к её лицу. Запахло ванилью и непередаваемо-нежным ароматом её кожи и крови, пульсировавшей в тоненькой вене на горле. Вкусный запах. Давно я не приближался к настолько юным смертным. С годами все же появились некоторые собственные принципы и кодексы чести. Пусть поживут еще пару лет, а потом можно использовать и не только, как вкусную еду. Наверное, именно так люди относятся к домашнему скоту, когда ждут чтоб барашек или цыплёнок подрос.
- Глупость. Наивная и детская шалость, за которую бьют ремнем по маленькой белой попке…
Дьявол, я даже не предполагал, что столь юное создание может так бурно отреагировать возбуждением. Запах изменился. Взорвал мне мозг. Даже десна зачесалась. Опасное испытание для того, кто не привык отказывать себе в развлечениях и в трапезе. Я разозлился. Скорее на себя и на ситуацию в целом.
- Кто-то здесь начал нервничать… Ты ищешь смерти? Маленькая капризная принцесса заскучала в золотом замке и побежала навстречу приключениям… Вместо серых волков ты можешь встретить кого-то и похуже…Меня, например.
Схватил за руку и вдруг понял насколько зашкаливает её пульс. Слишком опытен и искушен, чтобы не догадываться почему.
- У тебя бешеный пульс. Начинаешь бояться? Догадываешься кто я такой? Черт, я не этого хотел. Тебе пора домой, малыш. Передашь папе пламенный привет.
Она обиделась. Комично видеть, как кто-то не понимает насколько играет с огнем, даже более того, позволяет себе подливать в этот огонь масло.
- Я не малышка. Я здесь для того чтобы вернуть Кристину и без нее никуда не пойду. Или помогите мне или не мешайте, а просто скажите, где найти этого Витана.
Ничего более сумасшедшего и глупого я в своей жизни не слышал. Подростки все такие? Или эта просто слишком рискованная? А может просто дура?
- Ты хочешь, чтобы я отвел тебя к оборотням? Это или верх жертвенности, или верх тупости. Я склонен больше ко второму. Девочка, ты куда лезешь? Это запретная зона для таких, как ты. Вздумала поиграть в благородство? Уноси свои маленькие ножки как можно быстрее.
От злости ее белая кожа стала еще бледнее, а я рассмеялся в это точеное личико, наслаждаясь комичным гневом, который мог разве что позабавить. Сейчас, вспоминая эту первую встречу, я понимаю, что она меня озадачила с первой же минуты.
- И не подумаю. С места не сдвинусь и тебя я не боюсь. Я знаю кто ты. Ты меня не тронешь…Вернешь домой - я все равно сбегу.
- Я могу и заставить, - склонил голову к плечу, стараясь не вдыхать ее запах. Дьявол, как же я голоден. Эта девчонка отнимает мое время, бесит меня идиотскими разговорами и дразнит запахом крови.
- Можешь. А я снова сюда приду. Ты меня еще не знаешь.
Упрямая. Почему-то именно это упрямство меня привлекло. Всегда было интересно насколько его хватает в смертном и бессмертном.
- Хорошо, что ты предлагаешь?
- Помоги мне спасти Кристину и тогда я вернусь домой. Только с ней.
Безрассудное самопожертвование. Девочка, ты в каком мире живешь? Спасти Кристину если я сам, король вампиров, не могу справиться со стаей одичавших псин. Поборол приступ ярости и спокойно, сквозь зубы сказал:
- Именно этим я сейчас и занимаюсь. Я должен уехать…поэтому твое предложение мне не подходит.
Пора заканчивать этот ни к чему не ведущий диалог. Общение с подростками меня явно раздражает. Отец бы из меня вышел никудышний.
- Куда ты едешь? Разве так трудно просто пойти им на уступки и…
Уперся ладонями в ствол дерева возле её головы, отрезая пути к отступлению и снова почувствовал этот запах. Он мешал думать, сбивал с правильной волны. Я начинал злиться еще больше. Она меня бесила этим упрямством и мне хотелось свернуть ее тонкую шейку, впиться в нее клыками и насытится. Зверь внутри меня повел носом и оскалился. Я послал его к чертям, потому что сожрать дочь Воронова – на это не способен даже такой ублюдок, как я.
- Ты хоть знаешь, что происходит? Во что впуталась твоя сестра? Я не уступлю этим псам ни клеточки земли. Я объявлю им войну не на жизнь, а на смерть. Именно за этим я должен уехать.
- Возьми меня с собой.
- Что? – я думал мне послышалось. Ей удалось меня удивить. Удивить настолько, что я, приподняв одну бровь, смотрел на это создание и не мог понять – это реально безрассудная смелость или она просто идиотка?
- Возьми меня с собой.
- Ты в своем уме, малыш? Зачем ты мне? Там куда я еду, тебя сожрут и не заметят. Мне не нужен хвостик и без тебя проблем хватает. Катись-ка ты домой по добру по-здорову.
Её маленькие кулачки сжались. Забавно, но она настроена решительно. Какую-то часть меня это восхитило. Люблю сумасбродных. С ними интереснее.
- Я вернусь сюда снова, а тебя здесь уже не будет. Кто знает, может на этот раз мне так не повезет, и волки проглотят меня живьем? А может у меня все получится и тогда Кристина вернется домой без твоей помощи!
- Ты мне ставишь условия? Девочка, для меня ты просто пыль. Жалкая тростинка. Почему ты решила, что меня волнует твоя жизнь?
Хотелось много чего добавить насколько мне плевать и на нее, и на ее семейство в целом.
- Потому что мой отец – твой родной брат. Я не помешаю. Я буду тихой и молчаливой. Возьми меня с собой, пожалуйста!
Неплохо. Все же не дурочка. Понимает на что давить. Немного наивно, точнее очень наивно, но совсем не глупо.
- Ненормальная! Ты хоть понимаешь во что лезешь?
- Понимаю, даже лучше, чем ты себе представляешь. Я хочу помочь сестре и пойду ради этого на все. А ты возьмешь меня с собой. Вот увидишь – я еще пригожусь тебе.
Осмотрел ее с ног до головы. Хрупкая, худенькая, прозрачная. Несомненно, красивая. Когда немного подрастет будет очень даже привлекательной. Но сейчас она может лишь сойти за десерт. Вкусный, но очень маленький. А с другой стороны – эта ненормальная может и правда прийти обратно и тогда ею полакомятся не только волки, а возможно и ликаны. И мне, мать ее, придется думать, как вытащить обеих дочерей Влада, а не одну. Черт с ней. Возьму с собой. Очень быстро она сама захочет, чтоб я отвез ее к папочке.
- Сомневаюсь. Разве что на завтрак или легкую закуску. Впрочем, ты настолько мала, что мне твоей крови не хватит даже на это. Но черт подери, у меня нет времени на раздумья. Клянусь, что ты пожалеешь о своей просьбе. Твоя жизнь с этого момента перестанет быть такой как раньше. Возможно, она превратиться в ад. Как только передумаешь – скажешь, я отправлю тебя обратно.
От восторга ее сердце забилось так быстро, что мне снова пришлось утихомирить голодного Зверя, который реагировал на пульсацию ее крови. Я даже не подозревал, что именно с этой встречи Зверь всегда будет реагировать только на нее, только на этот запах, на это сердцебиение. Его личный манок. Смертельный для нас обоих.
- Ненавижу, когда меня шантажируют, малышка. Смотри не пожалей о своей просьбе, потому что с этого момента твоя сказка кончилась. Поедешь со мной.
Хоть раз мне помешаешь – убью тебя лично! Папа не поможет, поняла?
Ничего она не поняла, да и я тогда совершенно ничего не понял, особенно того, что с этого момента начнется обратный отсчет до моего собственного персонального безумия.
ГЛАВА 11. ОД ПЕРВЫЙ
Я растянулся в мягком кресле и задумчиво смотрел на спящую Марианну. Час назад принес ее в спальню и заставил выпить стакан виски. Влил насильно в горло и удерживал за подбородок, пока не проглотила, чтобы она успокоилась. Девчонка билась в истерике, умоляла спасти жизнь Люциферу, коню Вудворта. Дьявольской твари с огненными глазами, привезенной из Мендемая через Арказар.
Тогда я сам не понял, как странно отреагировал на ее боль. Я, тот, для кого женские слезы были любимым лакомством. Как же я обожал слизывать их с нежных щек, когда они рыдали от наслаждения в моих руках, подо мной или в момент, когда рыдали от боли и от понимания, что скоро умрут в моих руках. Соль смешивалась с металлическим привкусом их крови.
Я уже давно не видел, чтобы кто-то плакал из-за смерти животного. В моем мире не плачут даже за близкими, потому что все эфемерно и фальшиво. Любовь – бред, привязанность – выгода, верность – вообще несуществующая субстанция. Каждый прячется под маской, а то и под несколькими. Закон маскарада действует и внутри самого Братства. Мне вспомнилось как давно, когда я был еще ребенком, мать запретила принести в дом больного волчонка. Я нашел его у кромки леса с перебитыми лапами. Все закончилось печально – я перебил ему шейные позвонки, чтоб не мучился, а детская трагедия все еще осталась в далеких уголках памяти. Как и самое первое убийство. Тогда они еще не приносили мне наслаждения. Тогда я еще мог плакать и жалеть.
Я испытывал довольно странные чувства рядом с ней. Совершенно мне незнакомые. Дикие для моей сущности. Мне захотелось ее оберегать, защищать. Заботиться о ней, как о несмышленом ребенке. А еще меня дьявольски беспокоила мысль о том, кто такая Марианна? В ней есть какая-то сущность. Она не просто смертная.
Эта мысль не давала мне покоя еще с того самого момента как я понял, что девчонка со скоростью звука изучает любой язык мира. Затем эта странная рана, нанесенная Алану одним лишь прикосновением и слепая преданность демонического коня, который злее и сильнее любого хищника. У этой девочки странная способность укрощать диких зверей, в том числе и меня самого. И мне это не понравилось. Вот эти собственные мысли о ней. Напрягал сам факт их существования. В мою бездну вторгались её солнечные лучи и я, как истинное порождение тьмы, пятился от них назад.
В том, что у Марианны есть сверхъестественные способности, я уже убедился, но что это значит? Моё древнее чутье не подсказывало ровным счетом ничего. Марианна не вампир, не оборотень, не ведьма. Нужно поговорить с Фэй. Возможно, она сможет пролить луч света на все происходящее. Я ненавидел слабость в любых ее проявлениях. А то, что я испытывал в ее присутствии - это именно слабость. Все что угодно, только не это. Гнев, страсть, ненависть – хорошо мне знакомы. Это мои верные спутники, мои внутренние братья близнецы и я прекрасно с ними ладил. Никакие другие эмоции мне были на хрен не нужны. Лишний балласт, а я не любил ничего лишнего в своей жизни.
Но здесь нечто другое. Забытое. Ненужное. Нежность. Из-за нее я сделал то, чего не делал никогда в своей жизни – я попросил. Впервые унизился до просьбы перед тем, кого презирал. Проклятый Вудворт был явно в недоумении, а мне хотелось разворотить его грудную клетку и увидеть еще большее недоумение. Сукин сын посмел тронуть гостью, ту, кого я привез с собой, а значит нанес мне оскорбление лично. Я записал это ему в счет и когда я решу, что английский аристократичный ублюдок больше не нужен Братству этот счет я предъявлю ему первым. Я завелся с пол оборота, как только Вудворт посмел повысить на нее голос. Мгновенная реакция яростью и дикое желание выдрать ему язык. Во времена правления Братством я научился более или менее контролировать эти смертоносные вспышки, но девчонка и все что её касалось выбивали из-под ног привычное равновесие. Итак, блядь, слишком шаткое. Рядом с ней я чувствовал себя, как граната с вырванной чекой – рванет если тронуть.
Я разглядывал девчонку в полумраке. Такая нежная, воздушная, хрупкая. Золотистое плечо обнажилось и отсвечивает в лунном свете, темные волосы шелковым покрывалом рассыпались по подушке. Пухлый рот приоткрыт, и я чувствовал шелест ее дыхания. Смотрел на подрагивающую жилку на тонкой шее, розовую мочку миниатюрного уха с маленькой сережкой. С каких пор я стал настолько сентиментальным? Притом так быстро. Раньше я разглядывал совсем иные части женского тела. Меня совершенно не волновали их волосы, ушные раковины, плечи. Разве что шеи привлекали. Особенно тонкие, лебединые с хорошо проступающей веной. В этой девчонке мне нравилось все.
Я пристально посмотрел на Марианну и мой взгляд задержался на ее лице, невольно залюбовался. Чистота. Невинность. Как давно я не встречал ничего подобного в этом погрязшем во всех смертных грехах, мире? Как долго она будет оставаться такой? Усмехнулся – недолго. Роскошь и вседозволенность испортят кого угодно. Невинность товар скоропортящийся и оттого невероятно дорогой.
Взгляд невольно скользнул по тонкой шее, округлым плечам и спустился к груди, едва прикрытой тонкой ночной сорочкой. Черт подери. В паху прострелило возбуждением. Эти формы. Они совершенно не детские. Грудь упругая, спелая, сочная. Ее соблазнительные контуры четко проступают под тонкой материей, как и ореола маленького соска. Твою ж мать, я мысленно послал себе проклятия и резко встав с дивана оказался возле двери.
- Не уходи –, от неожиданности резко обернулся, она села на постели и смотрела на меня умоляющим взглядом. Растрёпанная, сонная, – я не хочу оставаться одна. Ник. Побудь со мной, пока я не усну.
Черт…как же удивительно звучит мое имя когда она его произносит. И я остался. Сел обратно в кресло. Теперь не мог поднять на нее взгляд, лишь угадал, что она вновь нырнула под одеяло. По-тихому, размеренному дыханию понял – девчонка снова уснула. Какое по счету решение, продиктованное слабостью перед ней? Тогда я еще не задавал себе этого вопроса. Первые шаги от уступок к убийствам ради нее, для нее, за нее.
Что такое, Мокану? Какого черта ты только что себе позволил?! Тебе мало шлюх, которые таскаются за тобой пачками? Мало проституток, которых ты имеешь почти каждый день? Они после тебя неделями приходят в себя. Ты осмелился тронуть ее грязным взглядом! Она - ребенок! Она святая, чистая, невинная! Забудь! Такие, как она не для тебя! Не для твоего Зверя, жаждущего крови, мучений, смерти. У которого оргазм рифмуется только с болью! Она дочь Влада. Никогда больше не смей на нее ТАК смотреть! Почувствовал себя долбаным серийным маньяком. Одно дело, когда тебя считают таким другие, а когда сам на себя прицепил ярлык появляется паршивое чувство. Девочек ее возраста я раньше пожирал пачками, но не трахал. Мне нравились более спелые. Мне не хотелось никакого дежа вю. Ни с той, что прикончила себя после того, как я ее отымел, ни с Анной, которая осталась в далеком прошлом, похороненная и забытая мной навечно, как и боль…боль когда позволил себе эмоции.
Это и было мое поражение перед Марианной, первая капитуляция, когда я запретил себе что-то. Я, никогда и ни в чем не отказывавший себе извращенец и садист, испугался, что не смогу сдержаться. Я не хотел, чтобы она увидела того Зверя, который живет во мне, того садиста, который получает удовольствие от чужой боли, от порока, от извращенных совокуплений. Последние пару сотен лет я развлекался всеми грязными способами какие только существовали в этом мире. Меня ничего не смущало. Пару полосок красного порошка и уже совершенно по хрен кому засадить, куда, самому или в компании таких же, как и я, ублюдков, а потом сожрать без малейших угрызений совести.
Пресыщенный всеми видами секса я искал что-то, способное меня завести или удивить и, естественно, не находил.
«- Сегодня обновят твой гардероб. В таком виде ты со мной не поедешь. Я конечно чудовище, но не хочу, чтобы меня сочли педофилом – это не по моей части. Тебе сколько лет?…Ах да - восемнадцать. Черт, но ты выглядишь на четырнадцать или я отстал от жизни».
Черта с два она выглядела на четырнадцать. Ее формы будоражили воображение, ее запах сводил с ума. Слишком быстро я прошел путь от раздражения присутствием, до этого состояния, когда свело скулы от взгляда на ее тело под тонким шелком и кружевами. Кружевами, мать её, которые просвечивали молочную кожу по которой невыносимо хотелось провести языком и слизать этот запах, чтобы он просочился в вены, впитался в молекулы моей крови и стал нашим общим.
***
Я все еще сидел у ее постели, даже когда солнечные лучи проникли сквозь толстые шторы в спальню и нагло запутались в темных, каштановых кудрях Марианны. Скоро, совсем скоро, я стану повернутым на ней психом, который будет ревновать ее даже к лучам солнца. А сейчас ждал, когда она проснется, и я смогу её порадовать. Смогу увидеть улыбку на нежных губах и ямочку на ее щеке. У нее на щеке ямочка? Я это заметил? Охренеть! Степень мужского цинизма измеряется в мгновенной оценке размера груди, округлости бедер и вероятности того, как быстро женщина мне начнет действовать на нервы, после того как я застегну ширинку. Никогда не замечал ни цвет их глаз, не запоминал имена, а сейчас, мать вашу, я заметил, что у неё ямочка на щеке. Одна…черт ее раздери аккуратная, маленькая ямочка.
Девчонка несколько раз моргнула, потом приоткрыла глаза и приподнялась на подушке. Ее глаза засияли, когда она заметила меня. Мне так, блядь, никто за последние пару сотен лет не радовался, как она сегодня.
- Ты был здесь всю ночь? – спросила с сомнением и восторгом. Сиреневые глаза сверкают, и я на секунду потерялся. Первое погружение на дно и наверх, за глотком кислорода, еще не понимая, что утону нахрен все равно.
- Ты попросила – я остался, – ответил и нахмурился. Так просто. Она попросила. Тогда я еще и не подозревал, что буду готов ради нее даже сдохнуть. Трижды сдохнуть, убить, расчленить, сожрать, свихнуться.
- Спасибо.
- У меня есть маленький сюрприз для тебя.
Она оживилась и глаза засверкали еще ярче, а я старался смотреть только в них и не опустить взгляд ниже.
- Какой? Я обожаю сюрпризы.
Юность прекрасна. Я никогда раньше не обращал на это внимание, а теперь, только и делал, что смотрел и чувствовал, как сводит скулы и пересохло в горле.
- Люцифер твой. Я выкупил коня у Алана. Ты его хозяйка.
Наверное даже вампиры не двигаются так стремительно и быстро, как восторженные подростки. Прежде чем я успел понять, что происходит, девчонка с визгом бросилась мне на шею, прижалась всем телом. От неожиданности я невольно приподнял ее, удерживая в объятиях. Касаясь шелковистой кожи на обнаженной спине, я почувствовал одинокие искры под своими грубыми пальцами. Молодое тело льнуло ко мне со всей порывистостью юности. Я слышал, как бьется ее сердце, как упирается и трется о мою рубашку та самая грудь, о которой я запретил себе думать. Мысленно уже чувствовал её обнаженной кожей, когда тела бьются друг об друга в диком танце бешеной похоти. Судорожно глотнул воздух. Эрекция была мгновенной и болезненной, перед глазами пошли круги, и я стиснул челюсти, стараясь побороть дикое желание опрокинуть ее на пол, задрать подол ночнушки и раздвинув стройные ноги, ворваться в нее со всей дури. А потом? Что будет потом?
Твою мать! Как же я возненавидел себя в эту секунду. Впервые возненавидел похотливое животное, которое жило во мне.
Наивная девочка мне доверяет, а я…дрожу от прикосновений ее детского тела.
Ни черта не детского! Она слишком женщина, чтобы не будоражить меня и не сводить с ума. И будь я проклят если она этого не понимает. Или я оголодал за эти дни в доме Вудвортов, без женщины. Я силой оторвал Марианну от себя и в ярости прорычал:
- Никогда не смей на меня вешаться! Я не твой драгоценный папочка! Давай, умойся и спускайся к завтраку, - на самом деле мне хотелось грязно выругаться матом.
Она нахмурилась и прижала руки к груди. На лице обида, даже боль. И я возненавидел себя еще сильнее. Если такое вообще возможно.
- Я просто хотела поблагодарить…
- Скажи – спасибо. Этого достаточно. Сегодня вечером будет прием в нашу честь. Оденься прилично и не смей портить вечер, иначе отправлю тебя домой! Поняла?! Ты срываешь мне договор. Свои глубокие порывы прибереги для пацанов – одногодок. Со мной держи дистанцию. Никогда не забывай, что я могу сожрать тебя!
ГЛАВА 12. МААГАР
Её сущность раскрылась мне через несколько дней. Все это время я пытался отвлечься. Шлюхи, виски, живая кровь. Я в Лондоне. В городе Вудворта, где можно всё и бессмертные не отказывают себе в удовольствиях. То, чего, мой отец лишил наше Братство законом о маскараде и соблюдении прав смертных и их численности в нашем мире. Баланс, мать его. И одна часть меня понимала, что он прав, но другая жаждала развлечений, утоления голода, вакханалии разврата и крови. Того, к чему я привык.
Сам себе никогда бы не признался, что прислушиваюсь к сердцебиению Марианны, дыханию и вообще присутствию постоянно и именно поэтому меня тянуло свалить из дома по злачным местам, а там….Хохочу, как безумец… а там я каждую секунду думал о том, что происходит с ней. Где она? Никто ли не обидел, не посмотрел косо, не напугал? Да, блядь, я трахал очередную шлюху, долбился в нее по самые яйца, а сам думал о том, что сейчас делает Марианна. Одержимость уже начала набирать обороты. Тогда я еще надеялся, что это забота о дочери брата.
Я услышал сдавленные стоны из комнаты Марианны ближе к полуночи, во время разгара очередной вечеринки у Вудвортов, и уже через секунду распахнув дверь застыл на пороге. Девчонка лежала на полу и что б я сдох – её укрывали белоснежные крылья, как коконом. Судорожно сглотнул. Твою ж мать!
- Дьявол! – невольно и очень тихо. - Какого черта здесь происходит? Марианна?!
Ее рвануло вверх, как только она посмотрела на меня. Крылья подняли девчонку к потолку, и я видел, как в её глазах застыло страдание. Бледная, как смерть, она морщилась от боли. Но вместе с этим я никогда в своей жизни не видел ничего более завораживающего, чем это дикое и непонятное зрелище.
В тот же миг она рухнула на пол, и крылья укрыли ее, как покрывало. Белые перья, отливающие перламутром, были перепачканы кровью, которая просачивалась сквозь них через рваные раны на ее спине.
Бросился к девчонке, упал на колени и осторожно приподнял за плечи.
Я слышал, что они существуют, но ни разу не встречал в нашем мире. Ангелы. Какого дьявола она оказалась именно с этой гребаной, непонятной мне сущностью и что теперь, мать ее, делать с этим? Здесь в доме Вудвортов, где девчонку могут прикончить или использовать. Но тогда я еще сам не знал насколько она особенная.
– Посмотри на меня, малыш, посмотри. Скажи, хоть что-нибудь.
- Мне больно, – простонала Марианна, - мне невыносимо больно.
Когда она сказала это я почувствовал, как сам покрываюсь каплями пота, нахмурился, вытащил сотовый и передумав звонить грязно выругался. Сунул его обратно в карман. Кому я сейчас позвоню? Фэй? К черту, может быть прослушка в этих проклятых комнатах.
- Что мне сделать? Как мне тебе помочь? – хрипло спросил, убирая влажную прядь волос с ее лица. Дьявол меня раздери – мои руки в ее крови.
- Я не знаю. Он сказал, что так будет в самый первый раз.
- Кто он?
- Аонэс.
Бредит скорей всего. От такой боли даже бессмертный бы бредил. Слезы покатились у нее по щекам. Блядь! Нет ничего паршивей, чем чувствовать себя беспомощным. Я ничего не мог сделать. Только материться про себя и лихорадочно думать, как убрать эти крылья. Черт его знает, что проклятый англичанин установил в своих комнатах.
- Как ты это сделала? Как ОНИ появились?
- Н…н…не знаю – она слегка покраснела и мне невыносимо захотелось вытрясти из нее правду. Только в её глазах блестели слезы и…Она ждала, что я смогу ей помочь. Я, блядь, в её глазах был всемогущим. А на самом деле впервые видел эти гребанные крылья и совершенно не знал, что сделать, чтобы они исчезли. Дьявол, девочка, откуда ты взялась на мою голову? Во что я вообще влез? Что ты такое?
Её подбородок дрогнул, и я невольно прижал ее к себе, вытер пот с ее лба тыльной стороной ладони. Потом тихо прошептал ей на ухо:
- Представь, как они исчезают. Давай, малыш. У тебя получится. Только сконцентрируйся. Это должно сработать.
Марианна заплакала, тихо, едва слышно.
- Не выйдет…
Я заставил её поднять голову. Обхватил лицо ладонями.
- Выйдет, малыш, все выйдет. Представь, как крылья прячутся обратно. Ну же. Если кто-то из Вудвортов узнает – тебе не жить. Даже я не спасу тебя.
- Спасешь…ты…ты такой сильный. С тобой ничего не страшно.
Усмехнулся, а внутри уже в какой раз стало горячо от её взгляда. Погладил указательным пальцем бархатную щеку. Какая нежная у нее кожа одно прикосновение и подушки пальцев обжигает от желания коснуться еще раз.
Марианна зажмурилась и всхлипнула, а я закрыл ей рот ладонью, прижал к себе еще сильнее. Я слышал, как шуршат перья по мере того, как крылья возвращаются обратно. Чувствовал, как она дрожит от боли и ничего не мог сделать. Я посылал проклятья Аду и Раю, стискивая челюсти. Никогда не думал, что чья-то боль может вызвать во мне дикий приступ ломки. Мне казалось, что это моя кожа лопается на спине и я скрежетал зубами каждый раз, когда она всхлипывала от боли. Когда они исчезли совсем, я поднял ее на руки, отнес на постель, осторожно уложил на живот и сел на краешек кровати. Я молчал, потрясенный. А Марианна тяжело дышала и кусала губы.
- У тебя получилось, – прошептал утешительно и погладил ее по голове, – все получилось. Ничего не говори. Здесь нельзя. Я увезу тебя сегодня после приема, и ты мне все расскажешь, но не сейчас. Дай сниму с тебя сорочку. Она вся в крови.
Я бесконечно осторожно приподнял материю на спине и с легкостью разорвал.
Бляяядь! Вся спина залита кровью и жуткие раны под лопатками похожи на следы от порезов кривым и тупым ножом. От понимания насколько ей больно у меня все внутри скрутило в узел. Вытер слезу с её щеки и понял, что сам дышу, как после длинного марафона.
- Полежи здесь, я скоро вернусь, раны нужно обработать, они слишком глубокие.
***
Я вернулся через несколько минут, запретил себе задавать вопросы. Запретил думать обо всем, что увидел. Я разберусь с этим позже. Как-нибудь. Единственное, что волновало меня сейчас – это как избежать огласки и как облегчить её страдания.
Казалось, что это мне самому до мяса изувечили спину. Но как же стойко она держится. Такая хрупкая, нежная и вместе с тем отважная. Безупречная обнаженная спина покрыта мелкими бусинками пота. Округлые плечи плавно перетекают в узкую спину и тонкую талию. Наверно ее можно обхватить ладонями. Под лопатками зияют глубокие раны, кровь уже не сочится. Я скептически посмотрел на бутылку виски у себя в руке. В этом проклятом доме нет даже аптечки. Ну, вот как я сейчас вылью ей на спину этот спирт, она же от боли потеряет сознание. Я поставил бутылку на пол и в который раз послал всем и всему проклятия.
- Если я сейчас продезинфицирую раны, ты будешь орать на весь дом, – мрачно подытожил и резко выдохнул.
- Не буду, – возразила она, – я терпеливая. Обещаю.
Я все еще раздумывал, потом все же решился, склонил голову и, призвав на помощь все свое самообладание, коснулся раны языком. Вкус ее крови тут же опалил десна ядом. Клыки стремительно рванулись наружу. Невыносимый соблазн. На грани фола, когда Зверь внутри встал на дыбы и во всю рычал, требуя пиршества, требуя своего куска плоти. У меня трещали кости и лопались сухожилия от напряжения. Жажда выпить её досуха, и жажда пройтись языком вдоль всего позвоночника скручивала изнутри.
Я медленно и глубоко вздохнул, но не остановился. Её вкус опалил мне внутренности, но я касался ран осторожно, зная, что они должны затянуться.
- Что ты делаешь? – её шепот по оголенным, натянутым до последнего предела, нервам.
- Применяю самое испытанное лекарство. Не шевелись и молчи. Мне и так стоит огромных усилий не разорвать тебя на куски.
Придавил ее к постели, положив руки на голые плечи и почувствовал, как она дрожит.
- Ты меня боишься? – Спросил и тут же пожалел об идиотском вопросе. Конечно боится. Что еще может чувствовать смертная, когда её облизывает вампир?
- Нет. Я тебя не боюсь. У меня странно пощипывает в тех местах, где ты касаешься меня пальцами. Ты такой осторожный.
Я усмехнулся:
- Это не пальцы.
Почувствовал, как она напряглась. Наверняка сейчас взвоет о своем целомудрии. Теперь ведь пропасть между нами стала совершенно необъятной. Чтобы сказал ее как его…ангел-хранитель, о том, что сейчас с ней проделывает самый страшный из адских тварей преисподней? И мне уже сейчас хотелось проделывать намного больше. Я мог бы заставить ее забыть о боли самым древним и испытанным способом и от желания сделать это у меня сводило скулы.
- Тогда чем ты ко мне прикасаешься? – тихо спросила она и слегка повернула голову.
- Это мой язык. Слюна вампира имеет целебные свойства, она возвращает к жизни мертвую и израненную плоть. Твои раны исчезают на глазах. Кстати, ты безумно вкусная. Даже не знаю, каким чудом я сдерживаюсь.
Марианна замерла. Я даже перестал слышать ее дыхание.
- Не волнуйся сегодня я тебя не съем.
Но дьявол как же мне хотелось её сожрать, попробовать на вкус везде, я мог сыпать на себя проклятия сколько угодно, но проклятая жажда выворачивала внутренности.
Наконец-то с удовлетворением посмотрел на свою работу. Нет даже шрамов. Мокану, ты охренительный врач, которого не просто лишили бы лицензии, а сожгли на костре за столь оригинальные способы лечения.
- Ну как? Пошевели руками. Болит?
- Нет, – тихо ответила она, – отвернись, я оденусь.
Я отвернулся и скрестил руки на груди. Губы скривились в ироничной усмешке, когда понял, что вижу ее отражение в полированной дверце шкафа. Хотел отвести глаза и не смог. Смотрел, как завороженный. Словно не видел голого женского тела годами. Высокая, тяжелая грудь, плоский живот, округлые бедра. Зажмурился и стиснул зубы, кровь зашумела в висках и пронеслась тысячный раз кругом по венам. В паху требовательно заныло. Я хотел не только смотреть, я хотел почувствовать всю эту красоту под своими пальцами …Выдохнул сквозь стиснутые челюсти. Это уже слишком. Я не железный и не святой. Хотя, чувствую себя сейчас Папой Римским на причастии после дьявольского искушения, против которого я устоял.
- Будь готова к семи вечера, буду ждать тебя внизу. Запомни, эта вечеринка не похожа на те, к которым ты привыкла. Возможно, ты услышишь и увидишь то, что не должна. Возможно, многое приведет тебя в состояние шока. Но чтобы ни случилось, ты должна все время быть рядом со мной или Криштофом. Он будет тебя охранять. Мы еще не знаем, как избежать нового появления крыльев. Мы не знаем, как это контролировать. Так что, если почувствуешь, что ЭТО начинается ты должна уйти в такое место, где тебя никто не увидит и не услышит. Не забудь дать мне знать. Сотовый при тебе?
- Да.
- Ты все поняла?
Я обернулся. Марианна уже успела переодеться, теперь на ней красовалось скромное шерстяное платье, купленное мной еще дома. Блядь. Больше я не видел в ней ребенка, я уже прекрасно знал, что скрывается под одеждой и у меня появилась маниакальное желание не просто знать и испробовать на ощупь и на вкус. Как я раньше не замечал насколько она красивая? Ослепительная. Та самая грань, когда еще не женщина и уже не ребенок и в глазах то невинность, то неосознанное, но острое соблазнение. Нет, не кокетство, а искушение в чистом виде.
- Я поняла.
Почему то все изменилось именно в эти секунды. Я понимал, что по-прежнему уже не будет. Сейчас наши отношения стали другими. Накалились каким-то невероятным образом. Я ощущал электричество вокруг нас. Кислород испарился и воздух нагрелся до предела. У меня легкие поджаривались с каждым вздохом.
Направился к двери, но внезапно почувствовал, как нежно Марианна взяла меня за руку. Повернулся к ней, чувствуя, как начинаю терять контроль.
- Спасибо.
Посмотрел на ее чувственные пухлые губы и снова в сиреневые глаза. Они изумительные. Никогда раньше не видел такого цвета, да и в природе его не существует. Кристально-чистый сиреневый. Она вообще понимает насколько дразнит меня? Насколько искушает того, кто сам привык искушать? Единственная женщина, которую я не пытался затащить в постель, срывала мне все планки.
- Не за что. Чего только не сделаешь для дочери моего брата.
Напомнил сам себе в миллионный раз и выругался про себя матом также в миллионный. Её взгляд подернулся дымкой. Разочарование. Да, маленькая, привыкай. Эта жизнь далеко не сахар. Она, сука, горчит и обжигает глотку. Сделала первый глоток? Не вкусно? Давай, уноси ноги. Беги так, далеко, как только возможно и моли своего Бога, чтобы никогда не встретить кого-то похожего на меня.
- Ты помог мне только поэтому?
- А как ты думаешь, у вампира есть еще какие-то причины помогать смертной? Я совершенно не знаю жалости, Марианна. Отбрось все иллюзии, девочка. Начни открывать глаза на наш мир. Я – убийца. Это не только призвание. Это моя сущность. Природа позаботилась. Для меня ты - вкусная еда. Твоя жизнь настолько хрупкая, что я могу оборвать ее в считанные секунды. Так что делай выводы.
- Маскарад, – фыркнула Марианна.
- Что?!
- Я не верю. Ты хочешь казаться чудовищем. Ты хочешь, чтобы тебя ненавидели и боялись. А внутри ты совсем другой. Ты нежный. Ты заботливый. Просто ты боишься сам, что кто-нибудь узнает о твоих слабостях.
Я не выдержал и расхохотался. Маленькая, я и нежность совершенно не совместимы. Впрочем, я умею очень нежно вспарывать кожу когтями, чтобы слизывать кровь и растягивать удовольствие, умею очень нежно раздирать грудную клетку, чтобы вытащить сердце. Это можно назвать нежностью, Марианна?
Я резко схватил ее за плечи и придавил к стене, чувствуя, как рвутся наружу клыки.
- А вот тут ты ошибаешься, девочка. Я такой, каким ты меня видишь, и ничего нет внутри. Там пусто. Там лед и беспросветная тьма. Так что спрячь свои розовые мечты и иллюзии. Не знаю, что ты там видишь и какие фантазии крутятся в твоей глупой, наивной голове. Единственная твоя заслуга и отличие от других смертных, мое родство с твоим отцом. Ничего больше.
Я ожидал, что она испугается. Я хотел, чтобы она испугалась. Но девчонка коснулась ладонью моей щеки. От ощущения ее маленьких пальчиков на своей коже я вздрогнул и там, где она прикоснулась, возникло жжение, словно я воспламенился.
- Кто нанес тебе такие раны? Меня ты не обманешь, Ник. Можешь скалиться и рычать. Я знаю, какой ты на самом деле. Ты меня не обидишь.
- Неужели?
Я начинал злиться. Меня бесило то, что она права. Бесило, что не боится, искушает, испытывает терпение, дергает цепь, которая итак готова порваться, дразнит монстра, а тот раздувает ноздри и скалится готовый в любую секунду рвануть поводок.
Я резко склонился к ее шее и слегка царапнул клыками нежную кожу. Хотел, чтобы бросилась бежать, закричала, а вместо этого почувствовал, как ее пальцы сильнее сжали мои плечи и она, мать вашу, запрокинула голову, словно предлагая взять её вену. От попытки удержать контроль болезненно запульсировало в висках. В голове взорвалось дикое желание попробовать. Сделать несколько глотков, сорваться. Прикоснуться к ее горлу жадно приоткрытым ртом, услышать ее стон…
Это сумасшествие, это персональный ад. И я все же ступил за черту. Впрочем, и она тоже.
ГЛАВА 13. РЕЙН
Психиатрическая лечебница – это совсем не то место, где вам хотелось бы оказаться при любых жизненных обстоятельствах. Ни как гость, ни уж точно, как постоялец. Чьё-то безумие отталкивает. Вызывает ужас или жалость. Иногда и то и другое вместе. Это как уродливая изнанка человека, выставленная на обозрение.
Элис припарковала машину у серого здания с высоким забором и посмотрела на себя в зеркало. Поправила воротник блузки, автоматически повернула ключ в зажигании, заглушая двигатель. Какое мрачное место, даже на расстоянии ощущается некое давление безысходности. Примерно, как на кладбище. Только на кладбище вас окружают останки мертвых тел, а здесь пристанище мертвых душ. Пустых, покалеченных, сожжённых душ. Это по-настоящему страшно. Сейчас она уже не боялась этого места, так как побывала здесь несколько раз. А тогда…в самый первый ее пробрало только от взгляда на стены, на забор с колючей проволокой, на каркающих над крышей ворон.
Элис всегда было страшно думать о том, что может довести человека до безумия. Что должно произойти в жизни, чтобы обычный банковский работник или тихая воспитательница детского сада вдруг превратились в кровожадных монстров. Или известная, популярная писательница вдруг решила сжечь себя прилюдно средь бела дня на глазах у сотен людей. До какой точки отчаяния нужно дойти и почему, чтобы принять такое решение или перестать контролировать себя и свои эмоции настолько? Что так ломает людей? Что превращает их в тело без души и без сердца?
Впрочем, рассуждать о нормальности можно до бесконечности. Есть общепринятые нормы поведения, навязанные обществом, и кто-то их нарушает, позволяя себе вывернуть наизнанку своих демонов, а кто-то удачно прячет их до самой смерти. Этим не повезло.
Элис вылезла из машины и поежилась от холода. Нужно было надеть плащ или куртку. Почему ей всегда кажется, что в этом месте так холодно. Намного холоднее, чем в городе.
Она помнила, как впервые приехала сюда. Вечно ей достается что-то, чего другие сотрудники делать бы не стали. Грязная работенка для Крафт – она не откажется. Еще бы Элис отказаться, когда она только начала работать в этом престижном журнале, когда на нее все еще смотрят, как на чужую и она проходит стажировку после университета. Элис хваталась за любые статьи. Не важно, о чем, лишь бы оправдать ожидания. Работать по протекции не так просто, как кажется со стороны, особенно если ты бедная родственница жены главного редактора. В общем, она из кожи вон лезла. Естественно, когда Джоник (так называет тетя Элис своего мужа Джона Милтона) позвал ее в кабинет и попросил написать статью о некоей популярной писательнице любовных романчиков, она согласилась. Плевое дело. Так она подумала. Почитает рецензии к ее графоманству, полистает пару книженций по диагонали – и вуаля. Но Элис ошиблась. Они хотели не просто статью. Они хотели ее биографию, интервью с ней и так же ее черновики, которые та так и не опубликовала в своем блоге. Естественно, Элис забыли рассказать, что писательница находится в психиатрической лечебнице. Эту информацию она получила тогда, когда уже дала согласие взяться за статью. А теперь ей предстояло встретиться с какой-то ненормальной, которая пыталась себя сжечь и была признана опасной для общества. Потому что интервью Элис решила взять первым делом. Она привыкла с детства делать вначале именно то, что ей не нравилось, «отстреляться», и с чистой совестью приступить к более приятной работе. Она еще не успела прочесть ни одну из книг этого автора. Только зашла в блог, набитый до отказа фанатами. Куча дифирамб, восторгов, и подхалимажа. Все сочувствуют и охают, как такое могло приключиться с их кумиром? Не верят или злорадствуют. Но блог кишит неравнодушными. Хотя, Элис впервые услышала о ней. Мельком взглянула на ее фотографию, даже не запомнила, как выглядит. Да и, скорее всего, это какой-нибудь старый снимок, где автор получилась удачнее всего. Ну, или «фотошоп – наше всё». Элис была уверена, что на самом деле увидит лицо сумасшедшей. Ей почему-то казалось, что это сразу заметно. Некая одержимость. Печать безумия во всем внешнем облике, как у чокнутой в романе «Джейн Эйр». Перспектива не прельщала, но работа есть работа. Раньше Элис писала статьи немного иного рода. Конечно, она мечтала, что когда-нибудь будет вести собственную колонку или даже раздел, но…до этого еще так далеко.
Журналистка ошиблась. Когда она впервые увидела Лию Милантэ, какой странный творческий псевдоним или имя, то невольно засмотрелась. Любопытство заставляло всматриваться иначе, чем смотришь на человека на улице. Перед встречей Элис предупредили, что пациентка неразговорчива и, возможно, она зря пришла. Но попробовать стоило. Элис уточнила, не опасна ли та для нее, и медсестра уверила, что нет. Что сейчас некая ремиссия в ее состоянии, и Элис вполне может с ней встретиться. Она хотела уточнить, как часто бывают рецидивы, но не стала.
Лию привезла та самая медсестра, у которой Элис выспрашивала о своей безопасности. На инвалидном кресле. Журналистка смотрела как завороженная. Нет. Элис не нравились женщины, никогда не нравились. Ну точно не в том смысле, как мужчины. Но, несмотря на это, она все равно была под впечатлением. Эта женщина казалась Элис необычной и дело не в ореоле тайны, не в ее популярности, но она даже в простом сером свитере, даже в этом инвалидном кресле была какой-то недоступно неизведанной. И дело не в красоте. Она бы не назвала ее красивой. Скорее, нечто неуловимое, то самое, что заставляет смотреть снова и снова. И она совсем не походила на сумасшедшую. Длинные черные волосы аккуратно уложены в узел на затылке, тонкие черты лица, аккуратные. Вот и разрушен стереотип – безумие не всегда имеет уродливый, страшный или отталкивающий облик. Журналистка не могла понять, что именно так привлекает, возможно, то самое нездоровое любопытство, присущее многим. Она видела достаточно красивых лиц в своей жизни и не всегда задерживала на них взгляд. Наверняка, у этой женщины было достаточно поклонников, которые могли сходить по ней с ума или она вполне могла сводить их с ума намеренно. Медсестра оставила их одних, и Крафт демонстративно откашлялась, чтобы привлечь внимание, но молчание не нарушала. Она все еще рассматривала пациентку. Почему-то рядом с ней показалась себе какой-то серой и обычной. Простушкой.
Странно, не правда ли? На Элис дорогая, элегантная одежда, а на пациентке скромный свитер, плед на коленях, и ни одного украшения. Понимала, что это слишком нагло – так разглядывать, но не могла отвести взгляд. Наконец-то она решилась заговорить.
– Здравствуйте, меня зовут Элис Крафт. Я – журналистка, и я пишу о вас статью. Я хотела бы задать вам несколько вопросов.
Ее проигнорировали, женщина смотрела на зашторенное окно и не моргала. Элис видела ее аккуратный профиль и слегка подрагивающие длинные черные ресницы. Сколько ей лет? Кажется, тридцать, судя по имеющейся информации, но на первый взгляд Элис бы затруднилась ответить на этот вопрос. Иногда бывают люди без возраста. Пока не заговорят, ты реально не можешь понять: перед тобой умудренная опытом взрослая женщина или наивный ребенок.
– Лия, – Элис не сдавалась, – ваши преданные фанаты мечтают прочесть о вас, узнать, как вы, хоть одно слово от любимого автора.
И снова тишина. Черт. Кажется, медсестра была права – разговора не выйдет. И зачем она перлась в эту глушь, не понятно. Еще несколько попыток, и можно заканчивать эту работу, не начиная. В первый раз Элис уехала ни с чем. Она так и не заговорила с ней, а Крафт втайне радовалась, что с чистой совестью может оставить эту статью. Ну или отделаться очерком об отзывах и книгах.
Она влетела в кабинет Джонни и, с трудом скрывая свою радость, сообщила, что интервью не вышло и в течение нескольких дней Элис предоставит ему статью.
И вот тогда ее словно ледяной водой окатили. Милтон сказал, что эта статья не нужна ему в течение нескольких дней. Что она может взять сколько угодно времени, но разговорить Милантэ обязана, а самое главное – найти ее черновики, и что сейчас самое время показать себя, если Элис рассчитывает на постоянное место в журнале. Он то кричал, то переходил на умоляющий тон, то снова кричал, и она не понимала, какой дьявол в него вселился. Под конец он сказал, что Элис может считать это экзаменом и, если не добудет нужный материал, попрощается с этой работой.
В тот день она ушла с работы намного раньше. Сказать, что расстроилась, не сказать ничего. Вечером встретилась с Энни, она извинялась за вспыльчивость Джоника, а потом рассказала, что статью у него заказали. Дали огромный аванс и обещали заплатить еще больше, если она будет опубликована, но самое главное – этот кто-то хотел получить черновики писательницы.
В противном случае они или он, Элис так и не поняла, кто именно, угрожал закрыть журнал. Она спросила, «почему я?». В редакции полно талантливых журналистов со стажем, Энни пожала плечами и сказала, что Джон никому не доверяет. А она вроде как родная. Близкая. В общем, они уговорили. В тот вечер Элис начала читать книгу Милантэ. Приехала расстроенная домой, забралась на диван с ногами и, выкуривая сигарету за сигаретой, принялась за чтение, поглаживая кота за ухом. Выбрала наугад любую и открыла.
Когда закончила читать, уже было утро. Элис не поняла, что плачет, что выкурила пачку сигарет за несколько часов, что у нее красные глаза, словно в них насыпали песок, и она точно сегодня не уснет. Это была не просто книга. Не просто любовный роман. Она вывернула ей душу наизнанку, выпотрошила мозги, стерла все то, что она вообще когда-либо читала из ее памяти. Ничего подобного с ней раньше не происходило. Элис не покидало ощущение, что это не вымысел и автор писала о том, что прочувствовала сама. Иначе она вообще ни черта не понимает в людях. Элис снова влезла в ее блог. В ранние записи. Она искала те самые признаки безумия, неадекватности и не находила. Лия казалась ей уравновешенной, рассудительной, интересной и очень простой. Без присущего популярным людям высокомерия. Оказывается, она замужем или была замужем. Так как в интернете Элис нашла ее семейные фотографии. На них Милантэ выглядела счастливой, влюбленной женщиной. Интересно, это муж упек ее в психушку, или все же она действительно невменяема настолько?
Вечером Элис снова поехала к ней. Ничего не добилась, та опять молчала, смотрела на зашторенное окно, не моргая, сжимая тонкими пальцами поручни кресла. Журналистка пыталась ее разговорить, задавала вопросы, а ее игнорировали, словно она пустое место. Элис не удавалось заинтересовать писательницу совершенно, казалось, она думает о чем-то своем.
Она даже ни разу не просмотрела на посетительницу, не проявила ни малейшего интереса. Когда журналистка вышла из комнаты для встреч, наткнулась на все ту же медсестру, и они разговорились, вышли на лестницу покурить. Тэсс рассказала ей, что ухаживает за Лией уже несколько месяцев, что именно ради нее и перевелась в эту клинику, она ее фанатка и готова присматривать за ней столько, сколько понадобится. Элис постепенно начинало казаться, что все, кто приближались к этой женщине, попадали под какой-то странный гипноз, под ее мощное влияние, которое чувствовалось даже в безмолвии. Это все ореол тайны. Извращенное человеческое любопытство. От Тэсс она узнала, что Милантэ попала в лечебницу больше, чем полгода назад. Ее диагноз: маниакально-депрессивное расстройство психики, тяжёлые галлюцинации и склонность к суициду. Попросту человек спутал реальность со своими книгами, периодически «уходил» в свой мир и почти не возвращался оттуда. На вопрос, почему она сожгла себя, та сказала, что не делала ничего подобного, и это сделал кто-то другой. Кто? На этот вопрос женщина не ответила. Более того, это сама Лия считает, что ее ноги обгорели до кости, так же, как и руки. На самом деле она получила незначительные ожоги, не имеющие ничего общего с ее невозможностью ходить.
– Она считает, что ее пальцы обгорели до мяса и что она не может ими шевелить, а, тем более, писать. Ее мучают дикие фантомные боли, и мы колем ей успокоительное. В остальное время она совершенно спокойна. Иногда…очень редко говорит мне несколько слов. Наверное, все талантливые люди немного сумасшедшие. Да и тонка грань между гениальностью и безумием. Талант сам по себе не норма, а отклонение от нее.
– То есть физически она совершенно здорова?
– Да. Полностью. У неё и шрамов почти не осталось.
– А где ее муж?
Тэсс пожала плечами.
– Не знаю. Говорят, она ушла от него год назад и переехала в другой город. Лия полячка по происхождению. Сюда переехала в юном возрасте, совсем девочкой.
Я мало знаю о ее прошлом. Только то, что она сама рассказывала в блоге. Вы приходите почаще, я вижу, ей нравится ваше присутствие.
– А что говорят врачи? Возможно ли выздоровление?
– Этого никто не знает. Болезнь души – это не болезнь тела. Нет никаких прогнозов.
Иногда ей легче иногда, наоборот, хуже.
– И как часто бывает хуже?
– Нет никакой закономерности. Иногда несколько недель она спокойна, а потом рецидивы.
– Рецидивы?
– Да. Она требует принести ей ноутбук или тетради. Дать ей возможность писать. Мы приносим, а она не может шевелить пальцами, кричит, плачет. Со стороны может показаться, что ей реально больно, словно эта дикая боль мешает ей прикасаться к клавиатуре или даже к шариковой ручке, но, тем не менее, она спокойно трогает другие предметы. Потом она зовет какого-то мужчину по имени. Громко зовет. Постоянно. Иногда пишет его имя на стенах.
– Она же не может писать.
– А вот это загадка для нас самих. Она пишет кровью. Прокусит палец и выводит на стенах. Жуткое зрелище.
– Вы знаете ,кто это?
– Нет. Понятия не имею. Мне так ее жаль. Она такая нежная, беспомощная, хрупкая. Сердце разрывается от ее страданий, и никто ничем не может ей помочь. Только лекарства, которые колют насильно. Больше мы не ведемся на ее просьбы, потому что они провоцируют жесточайшие приступы.
– А кто оплачивает ее нахождение в клинике? Кто ее привез к вам?
– Не знаю. Я перевелась сюда, когда узнала об этом, спустя месяц после попытки суицида. Вся информация у Стэнли. Главврача. У меня нет к ней доступа.
– Ее кто-то навещает?
– Нет. Никто. За вас замолвили словечко и, видимо, приплатили. Официально все посещения запрещены.
– Почему? Она ведь не агрессивна.
Тэсс пожала плечами.
– Не знаю. Да и не мое это дело. Значит, есть причины. Вы тоже сильно не распространяйтесь. Узнает Стэнли – и вам запретят здесь появляться. В журнале прописывают, что вы навещаете другую пациентку.
Этой ночью Элис прочла еще один роман и снова уснула только под утро. Ее мучали кошмары. Она видела горящую живьем женщину, и та громко кричала, звала на помощь. Проснулась Элис в холодном поту. Хуже всего, что ей казалось, будто это она горит и громко кричит, у нее даже сел голос. Нужно найти эти чертовые черновики и завязывать с этой статьей. Но уже возник профессиональный интерес и дикое любопытство. Так бывает, когда вдруг появляется возможность заглянуть через окно в чужую жизнь, в чужие тайны, даже в чужую боль. У Элис было какое-то странное ощущение, что там, за этими равнодушными голубыми глазами, скрывается очень много тайн. И это не просто тайны, не какие-то жизненные неурядицы, сплетни и грязное белье… Нет. Там скрывается нечто, что заставило эту женщину облить себя бензином и чиркнуть зажигалкой, и Элис сомневалась, что причиной тому неудачная личная жизнь, развод с мужем, творческий кризис…Это иное. Что-то темное, непостижимое.
И она попыталась это постичь, думая, что найдет ответы в книгах. Элис прочла все, но, дочитав, вдруг поняла, что ничего особенного ей не открылось, кроме нового автора. Элис не могла с уверенностью сказать, что ей безумно понравились книги. Даже больше, она читала авторов намного талантливее Милантэ. Но…в ее книгах было нечто. Нечто завораживающее, заставляющее дочитать до конца, заставляющее покрываться мурашками или рыдать навзрыд. Некая игра слов. Самых обычных знакомых слов, которые в совокупности вдруг создавали картинки. Очень яркие. Словно окунали туда…прямо в пекло, прямо в ад. Моментами становилось не по себе, и Элис откладывала чтение. Перевести дух. Прийти в себя.
Это при первом прочтении. Она понимала, что со временем перечитает, чтобы вникнуть получше. На третью встречу она уже шла подготовленной, и верила, что на этот раз не уйдет ни с чем. Но, видимо, ошиблась. Лия снова смотрела на зашторенное окно, и, что бы Элис не говорила ей, она ее не слышала.
Точнее, она слышала. Элис видела, знала, что слышала, но всем своим видом показывала полное равнодушие. Собственное бессилие перед чужим упрямством дико нервировало. Высокомерная зарвавшаяся стерва. Вот кто она. Прекрасно понимает и видит, что Элис это нужно, что она не просто так приходит, не просто так выспрашивает и все равно полное игнорирование. Где-то в глубине души возникло желание тряхнуть за плечи. Подойти и грубо тряхнуть. Недели изучения материала, потраченное время впустую. И в голове голос Милтона о том, что она лишится работы.
– Сегодня прекрасная погода, Лия. Вас вывозят на улицу? Морозный день и солнце светит. Ярко, ослепительно. Небо очень голубое. Вы сами, в своих романах как-то сравнили глаза одного из героев с небесной лазурью. Именно такое сегодня небо – пронзительное, как его глаза.
Краем глаза Элис увидела, как женщина впилась в поручни коляски, с такой силой, что костяшки пальцев побелели.
– Вы хотели бы посмотреть на небо, Лия?
Элис подошла к окну и раздвинула шторы, яркий свет немного ослепил, и женщина прищурилась, но глаза не закрыла, наоборот, они через время расширились, и она слегка подалась вперед.
– Когда вы писали о нем, вы смотрели именно на такое небо? Именно это вы представляли?
Элис прощупывала почву, что именно вызвало интерес, но это было очень сложно, особенно когда в ответ продолжают молчать. Интерес пропадал, вначале пальцы слегка разжались, потом и веки дрогнули, но от окна Лия взгляд не отвела. Это походило на игру «холодно» или «горячо». Но Элис казалось, что она постоянно ходит по холодной территории, всего на мгновение приблизившись к нужному направлению. Давай же, раскройся. Отреагируй хоть на что-то. Но все. Момент упущен. Крафт обессилено поджала губы, но сделала еще одну попытку.
– Вы знаете, а я вам завидую. Когда-то я тоже писала. Ну так, на всяких форумах, блогах. Я мечтала хотя бы о десяти читателях. У вас их тысячи. Я была счастлива, когда мне писали хоть пару слов…а здесь… все они будут счастливы, если услышат хоть слово от вас. Жаль, что вы так ничего и не сказали.
Элис перекинула сумку через плечо, пошла к двери и вдруг услышала у себя за спиной низкий, чуть хрипловатый голос:
– О чем вы писали?
От неожиданности Крафт чуть не выронила сумочку.
– О любви. То, о чем обычно пишут…так же, как и вы…
– Я не пишу о любви…, – тихо ответила та и Элис судорожно сглотнула.
– А о чем вы пишите?
– О безумии…болезни…одержимости…но не о любви.
ГЛАВА 14. ОДЕЙЯ
Я не понимаю до сих пор, когда это началось. Нет, я точно помню то мгновение, но не могу отчетливо назвать, с какого именно все изменилось. Так бывает, когда вечером ты один человек, а просыпаешься совсем другим. И самое страшное, что я не знала этому названия. Я боялась саму себя и пряталась за жалкими отговорками, заезженными фразами, самоутешением и ложью…Бесконечной ложью. Нет, не кому-то. Можно лгать всему миру, но самое жалкое – это лгать самой себе. Но кто может признаться в собственном безумии, кто согласен открыть на это широко глаза и принять? Я не соглашалась так долго, как это было возможно. Я боролась и сопротивлялась. Я хотела оставаться нормальной.
Я не хочу рассказывать о своем прошлом, я достаточно о нем рассказала в блогах и, если вы не поленитесь, то и сами найдете. Да я и уже не знаю, кто я.
Заблудилась в себе, как в лабиринте. Нет ни одной двери, ни одного окна. Только извилистые пути, вымощенные битым стеклом, лезвиями, шипами, колючей проволокой и все они ведут к нему. В его Ад. И я иду, с завязанными глазами, в кромешной темноте, мне слышно только удары моего сердца. Не могу остановиться. Истекаю кровью, режусь до мяса, натыкаюсь на стены, как слепой котенок, боюсь каждого шороха, но все равно иду, ползу, бегу. И это не он меня зовет… это я его позвала. Это я искала.
Вы когда-нибудь испытывали чувство дежавю? То самое ощущение, когда вы точно знаете – это уже было. Или человек, которого вы видите впервые, вдруг кажется вам знакомым, и вы сами не понимаете, почему? Да, ведь это так просто. Каждый из нас хотя бы раз в жизни испытал это чувство, и в этом нет ничего ненормального. Верно, нет, но только если это что-то реальное: вещь, музыка, вкус, образ. Я испытала, когда впервые описывала ЕГО внешность.
Это таинство знакомства. То самое, когда, увидев мужчину, вы забываете, как дышать, как разговаривать. Вы чувствуете, как у вас пересохло в горле.
Я помню это покалывание… от затылка, вдоль позвоночника, до самого копчика. Маленькие электрические разряды и гулкое биение собственного сердца, словно увидела вживую.
Я не верю, что любовь приходит постепенно. Постепенно мы учимся приспосабливаться и понимать, привыкать, а любовь – она бьет вас по голове неожиданно и с первого взгляда. Сокрушительно и беспощадно. Сдирает все защитные покровы, оголяет вас до костей. В тот же момент становишься уязвимой, голой, беззащитной. Достаточно десятой доли секунды, чтобы вы были отравлены этим смертельным ядом, и я отравилась. «Увидела» и отравилась. Так отчетливо. Застыла, пораженная узнаванием. Я не придумывала его внешность, я не размышляла над ней, как над другими. Я просто знала, как он красив. Какие пронзительные у него синие глаза, какой ровный нос и непослушные черные волосы, какая смуглая кожа и как она пахнет. Какой порочный изгиб его чувственного рта. Соблазн… Нет, тогда еще не во плоти…хотя моя плоть отозвалась мгновенно невыносимым мучительным томлением, диким потоком крови в венах, сбитым дыханием, пересохшими губами и нервной дрожью по всему телу и болью внизу живота. Это и было начало. Только я так и не знаю начало чего… У каждых чувств есть своя эволюция, свои этапы погружения под воду, свое время для того, чтобы полностью пойти на дно и, захлебнувшись, осознать, что вам никогда не выплыть, а потом к своему ужасу понять, что выплывать не хочется. Вы в лапах смерти и вам там хорошо. Больно, страшно и до дикости хорошо. Вы в Аду…который создали сами, своими руками. Наедине с самым страшным убийцей и палачом, которого наваяло ваше собственное больное воображение.
И я погружалась в этот Ад постепенно. Я вымащивала его, как одержимая, сбивая подушечки пальцев о клавиатуру, выкуривая бесконечное количество сигарет, выпивая кофе чашку за чашкой. Я не могла остановиться. Я хотела продолжать его видеть. Картинка за картинкой, кадр за кадром, строчка за строчкой. Он эгоистично вытеснял всех остальных, он словно пользовался своей властью надо мной. Я создавала чудовище. Монстра. Жуткое животное с инстинктами хищника и убийцы, и, не испытывая ни одной иллюзии насчет этого порождения зла, я все же сходила по нему с ума. Более того, я создала не человека, а нечто с неограниченной властью и способностями. Я считала это неким антуражем. Я еще не понимала, что лезу туда, куда лезть, скорее всего, не стоило. Единственное, что мне всегда казалось, что я точно знаю, какими бы они могли быть, если бы существовали на самом деле. И я опять ошибалась, потому что я понятия не имела, что это за исчадия ада, которые совершенно не подходили ни под одно определение, придуманное людьми.
Он выматывал меня морально, он вытягивал из меня все силы, слезы, ярость, гнев. Все самые сумасшедшие и невыносимые эмоции, но я видела за этими уродливыми масками звериного оскала нечто, что влекло меня глубоко в него, в его сущность. Куда-то за пределы того, что сама показывала всем остальным…на дно. И в тот же момент я создавала тот самый идеал, который сводит с ума. Прежде всего, меня саму. Ни одна сцена с ним не прошла без моего личного участия. Без полного погружения…это я дрожала от гнева, рвала волосы на голове, ломала ногти от отчаяния. Это я отдавалась ему, крича от дикого удовольствия, это я извивалась под его наглыми, жестокими ласками, умелым ртом, опытными пальцами. Это я рыдала от боли, утонченного, невозможного наслаждения. Это я ходила по краю и срывалась в пропасть запретной и извращенной страсти…настолько реальной, что, когда открывала глаза, затуманенные после сумасшедшего взрыва…с ужасом и стыдом, понимала, что он был настоящим. И что мои трусики промокли насквозь, а возбужденные соски трутся о материю платья… я сжимаю дрожащую руку коленями и закатываю глаза от наслаждения.
Я отдалилась от реальности, я жила в своем Аду. Варилась в нем каждый день и каждую ночь. Не помню, когда первый раз, засыпая, я захотела увидеть его во сне. Увидеть, прикоснуться, почувствовать. Вдохнуть глоток его. Настоящего. А утром заплакать от отчаяния, что это всего лишь сон. Но он не приходил ко мне во сне. Очень долго.
А потом я все же выныривала на поверхность, оглядывалась по сторонам, и понимала, что нужно что-то с этим делать. Что моя личная жизнь летит к чертям собачим, что я теряю человека, который находится рядом со мной и любит меня, теряю себя. Да, все написанное о нем стало хитами продаж, да, у него появились бесчисленные фанатки, повернутые примерно так же, как и я. Когда-то один известный автор написал в своем блоге, что для того, чтобы все полюбили образ, созданный тобой, ты должна, прежде всего, любить его сама. Возможно, это и был тот самый фактор успеха… потому что я любила, желала, изнывала. И это чувствовалось на расстоянии, этим и была пропитана каждая строчка. Нет фальши. Хочется истерически расхохотаться над самой собой, но что в этом толку? Тогда я еще верила, что все управляемо, что все разделено толстой гранью. Я здесь, а он где-то там, в недрах созданного мною мира. Моя фантазия. Безобидная тайна. Я верила, что это я его создала. Наивная. Глупая… до истерического хохота.
Пришел момент, и я решила – всё. Хватит. Нужно прекращать собственное безумие. И…не смогла. Я давала себе слово – это последняя строчка, последняя книга, последний раз. Немножко. Совсем чуть-чуть, а потом в другие омуты и другие фантазии. И снова возвращалась. Как собака возвращается к хозяину.
Ему даже не нужно ее звать, она идет сама.
Один раз у меня получилось, верила, что получилось. Я попрощалась. Можно подумать, что кто-то мне позволил, но иллюзия нереальности и что все под контролем тогда у меня была более чем сильной. Ведь оставалась та самая грань…Прошли месяцы. Мне казалось, что все налаживается. Моя карьера, личная жизнь, творчество. Выходят другие романы. Вот она – свобода…. и какая-то тихая тоска. Ведь придет момент, когда моя ломка станет невыносимой… а вдруг я излечилась?
Это был самый долгий перерыв. Больше полугода. Я начала забывать…точнее, я в это верила.
Я перестала писать. У меня был своеобразный отпуск от творчества. Эдакое ничегонеделание. Я тупо листала страницы интернета, читала статьи, завернувшись в плед. Просто я тогда еще не знала, что ящик Пандоры открыт, и я уже не принадлежу себе.
В тот день набрела на интересный сайт. Как раз продумывала сюжет для новой книги. Собирала материал. Наткнулась на статью об уровнях интернета. Меня всегда интересовало темное и неизведанное. Я надела наушники и выносила в отдельный файл найденные материалы.
В них говорилось о том, что это нам кажется, что интернет создан людьми, а на самом деле там, в недрах информационных сгустков и потоков, таится темное и неизведанное Зло. Те самые Рай и Ад. Я прочла несколько стаей, подискутировала в чатах с умниками, вообразившими себя знатоками мистики и интернета. Немного повернутыми на данной тематике. Впрочем, мне это было нужно, и я усердно копала новый материал.
Наткнулась на ссылки, ведущие якобы в тот самый уровень. Любопытство всегда было моим пороком и пусть кто угодно говорит, что это не так, но оно погубило достаточное количество тех, кто поддался соблазну его утолить. Разве я могла тогда осознать, что все мои решения – они далеко не мои? Что мною словно кто-то управляет, толкая к грани все ближе и ближе, в ожидании, когда я сама переступлю эту черту. Я углубилась в изучение, пока не нарвалась на статью о зеркалах. Кто не знает, что такое зеркала, кого не пугали в детстве, что в них ночью лучше не заглядывать?
Вот и здесь говорилось, что есть сайты-зеркала. Они отражают информацию самых простых сайтов и искажают ее, это как некие порталы, связывающие разные слои миров. Каким наивным бредом мне все это казалось. Хотя мурашки ползли по коже. Я верила, что вполне может существовать другой интернет, где и происходят всякие онлайн-тотализаторы, торговля живым товаром и органами, правительственные сайты, детская порнография, убийства в прямом эфире другая жуткая дрянь, в которую ни один нормальный человек не полезет.
Разве кто-то поверит в существование какой-то иной реальности? Созданной некими «избранными», которые, как там говорилось, продали душу Дьяволу за моменты познания истины. Я погружалась все дальше и дальше, поиски информации выводили меня на новые чаты, форумы, новые ссылки и видеоролики.
Если долго смотреть в бездну – бездна начнет всматриваться в тебя. Я смотрела в нее долгие годы…. и она меня заметила.
С одного из таких ресурсов я попала на странный сайт. Полностью черная заставка. Никаких надписей. Только знаки, символы, геометрические фигуры и бегущие строки с непонятной ахинеей. Словно кто-то жмет просто так на буквы и знаки. Хаотично. Бессмысленно. И вдруг среди всего хаоса значков я отчетливо прочла: «Бойтесь ваших желаний - они могут исполниться». Затянувшись сигаретой, устроилась поудобнее на диване. На экране больше ничего не происходило, я несколько минут смотрела на монитор, потом вздохнула и хотела закрыть страницу. Вверху бежала все та же непонятная строка. Внезапно выскочило окошко. Мне нужно дать согласие на использование ресурса и перечень правил. Никогда не любила их читать. Везде одно и тоже. Я поставила галочку, что ознакомилась, и нажала «сохранить».
Внезапно исчезли все символы, и осталась просто черная страница. Я несколько секунд смотрела на нее, не моргая, пока вдруг посередине не появились буквы.
Похоже на латынь – evocato. От неожиданности я вздрогнула и пролила кофе.
Внезапно все страницы закрылись и мой ноутбук перезагрузился. Когда он включился снова, я попыталась вернуться на сайт и именно тогда обнаружила, что не нахожу больше ни одной ссылки. Более того, я вообще не попадаю на тот чат с обсуждением и даже ни на одну их страниц со статьями. Я зашла в историю браузера, но и там ничего не сохранилось. Впрочем, скопированной в «ворд» информации тоже. Я расстроилась, около шести часов потрачено впустую. Конечно, я запомнила более половины, но мне хотелось перечитать, вдуматься.
Уснула только под утро. Это был первый раз, когда он мне приснился. Ничего более реального, чем этот сон, я не помню. Никакой абстракции. Все ясно и отчетливо. Но больше всего меня поразило, что в моем сне…В моем сне это было далеко не первой нашей встречей.
Полуразрушенное здание, карканье ворон и чувство опасности. Я поднимаюсь по разрушенной лестнице. Ступень за ступенью. Их ровно девять. Каждый шаг дается мне с трудом, словно на моих ногах висят свинцовые гири. Мне страшно. Так страшно, что по спине катится градом холодный пот. А еще я знаю, что они найдут меня…идут по моему следу, дышат мне в затылок. Они. В длинных черных плащах, с пластмассовыми лицами масок-анонима. Если догонят – убьют. Нет, не просто убьют, они будут методично пытать меня, они будут вспарывать мою кожу на лоскуты, сжигать мои волосы, отрежут мне язык, выколют глаза, они заставят меня молить о смерти. Я знаю – они могут. Они способны на все. И я упорно взбираюсь по высоким ступеням. Там, вверху, меня ждет избавление. По стенам расползаются трещины, и земля дрожит подо мной. Я вижу, как разваливаются стены, и кирпичи летят хаотично вниз, раскалываясь на куски. Один из них, пролетая, вспарывает мне плечо, и я зажимаю рану ледяными пальцами. Взобралась на девятую ступень и остановилась над обрывом. Смотрю вниз, и голова кружится – снег и лед, макушки елей. На дне этой бездны я сломаю себе шею, а если не прыгну, то меня схватят ОНИ. Стены пылают огнем. Языки пламени лижут кирпичи, пол, расползаются волнами по стенам. Они обжигают мои босые ноги до волдырей. Боже! Я в Аду? Огонь приближается ко мне со всех сторон и мне остается только прыгать вниз или сгореть заживо. И я сама не понимаю, что кричу его имя. Громко, гортанно, до боли в голосовых связках. Смотрю вниз и в ужасе закрываю глаза, делаю шаг вперед, и в этот момент меня подхватывают сильные руки, разворачивают лицом к себе и…. я встречаюсь взглядом с темно-синими глазами того, кого отчаялась увидеть хотя бы даже во сне. Мое сердце готово вырваться из груди. Оно то бьется, причиняя боль, то не бьется совсем. Я цепляюсь за его плечи, и у меня подкашиваются ноги. А внутри… внутри противоестественное чувство – я была уверена, что он придет за мной. Найдет даже здесь. И нет ощущения, что я вижу впервые… нет. Я его знаю… не просто знаю. А люблю. И это далеко не начало, а те самые отношения, где есть совместное прошлое: Из слез, боли…из самой изощренной мучительной боли и невероятного счастья, ослепительного, ощутимого на физическом уровне. Смотрю на него… задыхаюсь, и весь мир вращается вокруг нас на бешеной скорости. Я прячу заплаканное лицо у него на груди и вдыхаю запах…Внутри бьется только один вопрос, и он сводит с ума. «Как ты нашел меня? Как…?» и его ответ, разрывающий мой мозг. «Ты позвала меня…»
Я вскочила на постели. Взмокшая, дрожащая, с мокрыми от слез щеками, искусанными до крови губами, и взвыла от отчаяния. В ярости отшвырнула подушку и вскрикнула от боли. Замерла. Медленно подняла рукав тонкой ночнушки и почувствовала, как вся покрываюсь мурашками – на плече расползался багровый кровоподтек, окружающий глубокую царапину. О Боже! На секунду меня затошнило от ужаса. Потом постепенно пришло и логическое объяснение. Я, наверное, так металась по постели, что ударилась об острый край прикроватной тумбочки. Выдохнула и босиком пошла на кухню ставить чайник. Вытащила пакет со льдом и приложила к плечу.
Эту неделю я одна – Стеф уехал в командировку после очередного скандала. Сейчас мы даже не созванивались. Я закурила и села на край стола. Сердце все еще гулко билось. А внутри осталось послевкусие…его запаха. Я помнила его так отчетливо, что мне казалось, он остался на мне.
Мне нужно что-то с этим делать. Так не может продолжаться. Или у меня поедет крыша, если уже не поехала. Я напишу Карен. Она детский психолог. Может, что-то посоветует. Нужно заканчивать с этим сумасшествием. Но даже рассказать об этом кому-то страшно, понимаете? Выложить всю душу, вывернуться наизнанку, понимая, что вас сочтут за чокнутую. Не каждый на это способен.
Карен назначила мне встречу. Захотела увидеться. Очень обрадовалась мне, мы не общались несколько лет. Иногда есть друзья, с которыми не нужно видеться и общаться каждый день. Они есть и все. У дружбы нет срока годности. У настоящей. Нет какого-то начала или конца. Она существует сама по себе, как и любовь. И ты всегда знаешь и чувствуешь это. Что человеку можно позвонить посреди ночи, и он придет тебе на помощь так же, как и ты. Спустя и десять, и пятнадцать лет молчания.
С Карен мы встретились вечером того же дня. Не в ее кабинете, а в нашем любимом кафе. Заказали себе мороженое, кофе, и с наслаждением погрузились в воспоминания, в общее прошлое. Она совершенно не изменилась, и, глядя ей в глаза, я понимала, как сильно соскучилась, внутри защемило от сожаления, что так долго не общались. Стало стыдно, что не звонила и не писала.
Я не знала, с чего начать, а она не торопила, поправляла короткие каштановые волосы за уши, размешивала сахар в чашке. Что-то рассказывала. Мы даже смеялись, и я видела, как искрятся ее глаза. Пришло понимание, что она счастлива, что, возможно, таки устроила свою личную жизнь, а я даже не интересовалась. И сейчас... сейчас обратилась лишь потому, что нужна ее помощь.
Потому что я запуталась, потому что мне кажется, я увязла в каком-то липком болоте и иду ко дну. Но самое страшное, что кроме меня это болото никто не видит…а что еще хуже – я тону в нем добровольно. Этот сайт, которого не существует, этот сон, после которого на теле остались синяки, мои проблемы с мужем, на работе. Везде. Я саморазрушаюсь, и это нужно остановить.
Внезапно Карен накрыла мою руку своей.
– Что с тобой? Расскажи мне. Ты сама не своя. Ты не со мной, а где-то там. Внутри себя. Расскажи. Ты ведь поэтому написала мне?
– Я не знаю, с чего начать, – сжала руку Карен, и та переплела пальцы с моими.
– Это же я. Просто начни с чего-то. Начни с самого важного. С того, что мучает больше всего.
И я рассказала ей. Рассказала все. Она задавала вопросы, помогала не сбиваться. Когда я закончила, Карен уже сжимала обе мои руки.
– Ты не сумасшедшая, Лия. Не сумасшедшая. Посмотри на меня. Ты мне веришь? С тобой все в порядке. Так бывает. Ты творческая личность. Ты отдаешь всю себя этому процессу. Это естественно, что ты настолько погрузилась в него, понимаешь? Это говорит о том, что ты не пишешь просто так. Ты выдумала свой идеал, он зажил на страницах твоих книг, и ты увлечена им. Ты воплощаешь свою фантазию. Я не вижу в этом ничего страшного. Начни постепенно с этого выходить. Покажи своему сознанию, что его на самом деле не существует. Для этого есть куча способов, Лия. Ты только скажи мне – ты сама хочешь от этого избавиться?
Я тяжело вздохнула, повертела в пальцах зажигалку, подаренную Стефом. Вспомнила его упрёки…справедливые упреки. Подняла глаза на Карен:
– Да, хочу. Я хочу вернуться в реальность.
– Давай начнем тебя возвращать. Для начала напиши ему письмо. Выложи все на бумагу. Не так, как в романе, а напиши лично, адресно. Так ты избавишься от недосказанности. Скажешь ему то, что хотела, и попрощаешься. Начнем именно с этого. Я назначу тебе встречу на следующей неделе. Приедешь ко мне в офис, расскажешь, как ты себя с этим чувствуешь, хорошо?
Я кивнула и с облегчением выдохнула. Спокойный голос Карен внушал веру в собственные силы.
– Я сейчас выпишу тебе рецепт на снотворное и успокоительное. Начни принимать. Начни спать по ночам. Уезжай куда-нибудь. Отдохни. На пару дней, на неделю.
Карен достала сумочку и желтый блокнот с рецептами. Я закурила и откинулась на спинку плетеного кресла, отпила холодный кофе. Мысли постепенно успокаивались.
Я приехала домой. Приняла душ, переоделась и села напротив ноутбука. Я несколько минут смотрела на страницу со своей электронной почтой. И меня посетила идея. Да. Я знаю, как убедить свой собственный мозг, что это бред. Прекрасно знаю. Это проще простого. Написать письмо и оставить валяться в файлах… это то же самое, что написать главу и забросить в долгий ящик.
Я открыла второй браузер и зашла на регистрацию почтового ящика. Постучала костяшками пальцев по столу. Что-то сдерживало меня, какие-то внутренние сомнения. Но я, все же, решительно заполнила все пустые строчки с именем, фамилией. Даже загрузила фото профиля. Тот самый образ, который больше всего напоминал… Закончила регистрацию и вернулась в свой почтовый ящик.
Открыла чистое сообщение и медленно выдохнула. Ну, вот и все. Последнее письмо к тебе, о тебе, для тебя. Последние строки, которые упомянут твое имя. И все закончится. Внутри поднималась тоска. Та самая, навязчивая, пробирающаяся по венам, заставляющая сжимать пальцы в кулаки и судорожно сглатывать пересохшими губами. Готова ли я? Хочу ли я этого? Господи! Я должна этого хотеть. Это правильно. Нужно выныривать и плыть к берегу.
Можно, я скажу тебе «прощай»?
Не жалея, даже не страдая,
Только душу мне мою отдай
Для тебя она теперь чужая
Можно, я скажу тебе «прости»?
Зная, что прощать ты не умеешь
Не прощай, а просто отпусти,
Даже если мне сейчас не веришь
Можно, я скажу тебе «забудь»?
Не меня, а просто то, что было
Я забуду тоже, как-нибудь
Не тебя, а то, как я любила...
Вытерла слезы тыльной стороной ладони. Подпись не поставила. Несколько секунд подождала и нажала «отправить». Внутри возникло чувство пустоты.
Отошла от ноутбука к окну и в кармане зазвонил сотовый. Стеф. Я улыбнулась сквозь слезы. Ну вот. Все наладится. Все будет хорошо. Я ответила на звонок.
Мы долго говорили. Очень долго. Наверное, я больше года столько с ним не разговаривала. И сейчас, рисуя узоры на стекле указательным пальцем, я автоматически отвечала, старалась казаться милой, нежной. Такой, какой он знал меня всегда…
Когда нажала отбой, уже думала о том, как наконец-то уеду в Европу. Стеф устроил мне сюрприз – отдых. И обещал, что приедет ко мне в конце недели.
Все, как советовала Карен. Я уеду и сменю обстановку Я буду гулять по улицам и наслаждаться свободой…Я буду счастлива и… я забуду о нём. Он ненастоящий. Несуществующий. Пойму это, и все станет на свои места.
Я распахнула окно настежь, впуская прохладный ночной воздух. Таблетки так и не купила. Завтра. Я начну принимать их завтра. Сегодня мысленно отпущу его, и завтра же займусь собой. Внизу мелькали машины. Город жил своей жизнью. Реальной жизнью.
Мой сотовый возвестил о полученном сообщении. Нехотя потянулась за ним. На дисплее светилось уведомление о полученном мейле. Мои дрожащие пальцы разжались, по коже пошли мурашки, а сердце перестало биться совсем и телефон упал на пол, продолжая мигать голубым экраном и белым квадратиком с изображением письма….с того самого аккаунта, который я зарегистрировала час назад.
ГЛАВА 15. ДАЛИЯ
Не чувствуя ног, ощущая покалывание в пальцах и бешеное биение сердца, я открыла ноутбук. Меня трясло. Еще никогда в жизни меня так не лихорадило, как сейчас. Я понимала, что всему есть рациональное объяснение. Возможно, я указала свой адрес при регистрации, и просто пришло уведомление о новом аккаунте. Я открыла свою почту и шумно выдохнула, прочитав имя отправителя. Как удар кнута. Всего лишь имя. Придуманное мною. Я должна успокоиться. Дрожащими пальцами нажала курсором «открыть» и несколько секунд смотрела на экран. Дышать становилось все труднее, замерзли кончики пальцев. Я не помню, сколько раз перечитала. Возможно, десять или больше.
Я тебе забыть не позволял,
И прощать тебя не собирался,
Ты ответила, когда я молча звал.
Позвала меня — я отозвался.
Внезапно, внизу, в правом углу появилось окошко чата, и возле имени отправителя замигала зеленая точка «онлайн». Мне стало нехорошо, до тошноты, до головокружения. Я открыла еще одну вкладку и вошла в тот аккаунт. Мое письмо светилось непрочитанным. Зашевелились волосы на затылке. Именно зашевелились. Мгновенная реакция организма на панику, на грани с истерикой. Проверила безопасность. Все ай пи входа только мои. Я вернулась в свой мейл и бросила взгляд на окошко чата. Сглотнув и подкурив сигарету, решительно вбила в окошко:
Я:
– Кто это? Это шутка? Ты взломал мой аккаунт?
Замерла. Конечно, мне не ответят. Это был глюк системы. Я не могла получить мейл оттуда… Это просто невозможно. Тогда почему… почему это так походило на ответ? Внутри все сжалось, когда увидела, что собеседник пишет ответ. Пишет в тот момент, когда у меня открыты оба аккаунта, и это явно делаю не я.
Он:
– Когда-то я сломал тебе жизнь, а ты беспокоишься из-за аккаунта, малыш?
Я закрыла глаза, чувствуя, как сердце начало биться в горле, и каждый нерв на теле натянут, как струна. Тихо… Тихо. Это может быть кто угодно. Кто угодно из твоей огромной аудитории. Какой-то невменяемый псих. Тебе иногда пишут такие, возможно, этот по совместительству хакер. Кто-то, кто отлично знает твои тексты и пытается тебя разыграть. Дыши, Лия, дыши.
Я:
– Это идиотская шутка. Совсем не смешно. Кем бы ты ни был. Как ты смеешь влезть в мое личное пространство, еще и иметь наглость написать мне!
Он:
– Было время, когда я писал своим языком по бархату твоей кожи... Помнишь, малыш?
По телу прошла волна дрожи, я отпрянула от монитора, стараясь успокоиться. Я слышала собственное сердцебиение и шумное дыхание в кромешной темноте и тишине. Жестокий розыгрыш, но, кроме меня, разве кто-то может предполагать, насколько жестокий? Ведь никто ничего не знает, кроме Карен.
Я:
– Кто ты? И почему я должна помнить то, чего никогда не было?
Он:
– А разве у тебя несколько вариантов того, кто это может быть, Лия?
Я:
– У меня вообще нет никаких вариантов, кроме того, что ты псих.
Внутри возникло странное чувство… совершенно необъяснимое… Он знает, что их нет. Точно. Стопроцентно знает. Я ждала ответ. Всматривалась в квадрат чата и внутри всё то замирало, то вибрировал каждый нерв. За окном послышался раскат грома и шелест дождя, а я не могла оторвать взгляд от экрана ноутбука.
Это чья-то шутка, или меня взломали. Вот и все. Я сейчас сменю пароль, и этот бред закончится, не начавшись. Вошла во второй аккаунт и поменяла пароль. С облегчением выдохнула, когда после закрытия вкладки точка «онлайн» напротив его имени погасла. Вот и все. Проклятье. Так можно и с ума сойти. Нервно закурила еще одну сигарету и откинулась на спинку кресла. Завтра куплю таблетки. Тело все еще продолжало дрожать. Если бы я сейчас встала со стула, то наверняка бы с трудом устояла на ногах.
И вдруг у меня на глазах точка онлайн снова стала зеленой. Я поперхнулась дымом и резко подалась вперед.
Он:
– Лия... расскажи мне о себе.
Я:
– Как ты это делаешь? Зачем? Кто ты, черт тебя подери, и что тебе нужно? Откуда ты вообще меня знаешь?
Мной начала овладевать паника. Мне казалось, я задыхаюсь, а кровь пульсирует у меня в висках. Я близка к истерике, и мне страшно… Нет, я не боюсь хакеров или взлома…мне страшно, что я схожу с ума.
Он:
– Я отвечу на один твой вопрос, Лия, если ты расскажешь мне о себе.
Это слишком. Это переходит все границы. Кто бы он ни был, но это не смешно. Потому что это не может быть ОН. Его не существует. Он – плод моей фантазии. А тот, кто пишет мне сейчас, явно из крови и плоти. И этот кто-то сводит меня с ума намеренно.
Я:
– Набери мое имя в поисковике и почитай. Не знаю, зачем тебе всё это. Но шутка затянулась!
Он:
– Расскажи мне о себе, и я расскажу о мужчине, который снится тебе так часто.
Я:
– Всем женщинам снятся мужчины и иногда очень часто. Мне это не интересно.
Он:
– Хорошо, Лия. Тогда ты не узнаешь, почему тебе так больно в каждом из этих снов.
Что он может знать о моей боли… О ней знаю только я. И даже мне она не понятна, и я ее ненавижу, потому что она реальна…а тот, кто мне ее причиняет, нет.
Я:
– У каждого есть своя боль. Кто бы ты ни был. Это не твое дело. Ты не можешь знать мои сны. Тебе не кажется, что пора прекратить этот фарс?
Он:
– До свидания, Лия. Но я жду тебя здесь, в это же время, через три дня, маленькая моя. И знаешь, почему ты придёшь?
Я:
– Я не приду, я уничтожу этот мейл, но мне интересно, что ты мне скажешь. Почему?
Он:
– Ты придёшь, Лия. Ты придёшь. Хотя бы для того, чтобы спросить, что кричит мужчина из твоих снов.
Точка «онлайн» исчезла, а я, застыв, смотрела на монитор. У меня невыносимо пульсировало в висках и пересохло в горле. Появилось непреодолимое чувство дежавю, которого я так боялась. Все тело покрывалось мурашками и меня бил озноб. Я должна успокоиться. Я должна дышать ровнее, взять себя в руки. Это не может быть он. Его не существует. Как не существует ничего и никого из всего, что я придумала. Господи, неужели я схожу с ума? Но открытая в чате переписка была более, чем настоящей. Буквы плясали у меня перед глазами, и я несколько раз перечитала диалог. Знакомые интонации, напор, властность. Ведь я придумала этот характер…Ложь. Не придумывала. Он сам проявлялся, словно прописывался невидимой рукой. Кому, как ни мне, знать, КАК он может разговаривать с другими. Значит, не только мне, а и кому-то, кто придумал поиграть со мной в какие-то идиотские игры. Я зашла в настройки аккаунта и замерла возле кнопки «удалить». И в эту секунду я вдруг поняла, что не могу этого сделать… нет, хуже – я не хочу этого делать.
***
Научный исследовательский центр. ОСС А
Особо секретный сектор « А». Вторник. 13 ноября. 02:15
Георг Орни, системный администратор сектора «А», почти окончил ночную смену.
Он сидел за полированным белым столом напротив десяти включенных мониторов, жевал сэндвич и кивал головой в такт музыке, орущей в наушниках. В пепельнице тлела сигарета. Его засаленные, неопределенного цвета волосы упали на полное лицо. Все мониторы показывали различные графики и мигали одинаково голубыми экранами. Белый халат Орни отливал голубизной, и на кармане отчетливо виднелось пятно от кока-колы. Он повернулся к одному из мониторов, на котором молодая блондинка в камеру онлайн танцевала стриптиз, поглаживая себя по пышной обнаженной груди. На дощечке между экранами предупреждение большими черными буквами: «Не есть, не пить, не курить на рабочем месте!»
– Да, детка! Давай! Потряси ими! Порадуй папочку!
В этот момент один из мониторов сменил цвет на фиолетовый, в углу загорелся красный квадрат с надписью: «ВНИМАНИЕ! ВТОРЖЕНИЕ! СИСТЕМА БЕЗОПАСНОСТИ ВЗЛОМАНА». Экран менял цвет на ярко-красный. Орни не слышал звука, он выстукивал мелодию по столу и жадно следил за танцующей блондинкой. И вдруг заметил, выронил сэндвич, смахнул пластиковый стакан с кока-колой.
– Твою мать!
Быстро набрал код доступа на центральном компьютере, запустил скан-программу. Сорвал трубку внутреннего телефона, набирая кого-то, но ему не отвечали. Он вскочил с круглого стула, наступая на лужицу под ногами, сминая с хрустом стакан. Вглядываясь в красный экран, на котором настойчиво мигала надпись с предупреждением.
– Ну, давай! Давай, сука, отвечай!
Наконец-то на том конце провода раздалось сонное «алло»
– Кто-то взломал систему. Есть прорыв! – закричал Георг в трубку, стуча по клавиатуре, запуская сканирование еще раз. Предыдущее выдало ноль обнаружений.
– Систему невозможно взломать. Это исключено. Защита имеет пять уровней. Доступа нет ни у кого. Проверь еще раз. Ложная тревога. Так бывает. Связь заблокирована. Код доступа отсутствует.
– Не бывает. Сработала система оповещения о вторжении. Впервые.
– Откуда вторжение? Это совершенно невозможно. Отследил сигнал?
– Я не нахожу ай пи взломщика. Система слежения отсканировала всю сеть. Но датчик продолжает показывать прорыв.
– Вот и прекрати панику. Система сразу вычисляет, откуда было проникновение и уничтожает возможность повтора автоматически, именно поэтому даже если была какая-то попытка, то она уже заблокирована и ликвидирована. Да и само вторжение невозможно. Стопроцентная защита. Не было ни одного проникновения с момента возникновения сети. Связь вообще отсутствует.
– Мы оба знаем, что это возможно в одном случае.
– Невозможно. Их не существует здесь. Иначе мы бы об этом знали. Исключено.
– Но теоретически это возможно, и ты знаешь об этом.
– Прекрати панику.
– Мы обязаны сообщить.
– Если ты это сделаешь, начнется зачистка и проверки. Они ничего не найдут, кроме твоих и моих косяков.
– А если моя теория верна? Ты понимаешь, что может быть? Граница открыта, и никто об этом не знает. Достаточно одного…
– Хватит! Не зли меня! Наблюдай. Это ошибочная тревога. Перезапусти систему, отключи предупреждение. Завтра трудный день. Только зря разбудил меня. Вали домой.
– Я сделаю запись в журнале.
– Сделай! Все! Отбой!
Орни отключил мигающий монитор и перезапустил систему. Красное окошко исчезло. Все заработало в штатном режиме. Только сейчас Георг заметил, что блондинка давно исчезла и на мониторе высветился счет. Сэндвич раскис в луже пролитой кока-колы.
– Сука! Твою ж мать! Гребаная смена!
Нажал кнопку «оплатить» и снова откинулся на спинку кресла, закурил.
– Давай, детка! Успокой меня! Станцуй еще раз!
Запись в журнале он так и не сделал.
Утром Георга обнаружила уборщица. Он был мертв. Орни убило током. Его тело обуглилось почти до кости. Разорванный провод, пролитая кока-кола и его нога в луже пенящейся, коричневой жидкости. Замыкание вывело из строя весь сектор «А» на три часа.
Предварительная версия произошедшего – несчастный случай. Орни уснул на рабочем месте, сигарета прожгла провода, а опрокинутый стакан с кока-колой послужил причиной замыкания.
***
Под ногами вязкий песок, он забивается между пальцами, обжигает босые ноги.
В спину то и дело врезается приклад карабина. Точно между лопатками..Подгоняя, не давая ни секунды передышки. И я морщусь от боли. Моя спина исполосована кнутом с железными шипами, материя липнет к коже, каждый шаг причиняет мучительную боль Руки заломаны назад, и веревка натирает затекшие запястья. Нас всего трое. Мы одеты в робы заключенных-смертников. Черные балахоны до колен. Двое мужчин и я. Мне страшно. Я знаю, что сегодня умру. Нас будут пытать: отрезать пальцы, выдергивать ногти, протыкать барабанные перепонки раскалёнными спицами, а потом расстреляют в упор, а, скорее всего, отрубят голову и снимут это все на камеру, чтобы показывать остальным. Держать их в страхе и покорности, отбивая любое желание бежать с Острова. Порождая в них фанатический ужас перед наказанием, чтоб против системы не смели идти низшие твари, взращённые как материал, как правительственный эксперимент, предназначенный для использования в их целях.
Я иду вперед, и меня слепит солнце, волосы лезут в лицо и липнут к потной коже, покрасневшей от жары. Мне хочется пить, но мне скорее покажут, как поят шакалов, чем дадут хоть глоток.
Моя роба липнет к спине, причиняя невыносимую боль, и я понимаю, что раны не зажили. Там все разодрано до мяса после последней экзекуции. Я бросаю взгляды на мужчин, таких же приговоренных, как и я, и понимаю, что они смирились, сломались. Они хотят смерти. А я нет. Я хочу жить. Я хочу еще немного пожить, чтобы увидеть его последний раз. Увидеть, что он жив, и тогда можно умирать. Я спотыкаюсь и падаю, меня бьют ногами, и я закрываю лицо, сворачиваюсь клубком, чтобы избежать ударов, чувствую, как волоком тянут за волосы по раскалённому песку, а потом швыряют с такой силой, что я пролетаю несколько метров. В рот и в глаза набивается песок. Я кашляю и захлебываюсь. Мне больно. Мне страшно. Падаю плашмя у чьих-то ног, вижу перед глазами носки сапог, начищенные до зеркального блеска. На подошве выбит знак армии правительства Единого Континента и латинская буква «М». Приподнимаю голову и вижу железные пряжки, высокое голенище, черные брюки, заправлены в сапоги. Пытаюсь встать на локти и в этот момент чьи-то руки рывком поднимают с песка, и мне кажется, я лечу в пропасть, меня раздирает на части, мое сердце колотится так громко и сильно, что вот-вот раздробит грудную клетку, потому что я вижу его глаза. Синие. Как небо. Холодные и горячие одновременно. Он что-то кричит мне, а я не могу разобрать ни слова.
***
Вскочила на постели, задыхаясь, истекая ледяным потом. Во рту все еще привкус песка, болят глаза, и горло пересохло от жажды. Несколько минут сижу в темноте, пытаясь успокоиться, чувствуя, как горит моя кожа, словно от долгого пребывания под солнцем. Закрываю глаза.
«Ты придёшь, Лия. Ты придёшь. Хотя бы для того, чтобы спросить, что кричит мужчина из твоих снов».
ГЛАВА 16. ЛОРИ
Вы думаете, что вы свободный человек. Вы видите мир таким, каким привыкли его видеть. В вас вложены все знания с рождения, и вы считаете, что это правильно. Так должно быть. Вы к этому привыкли. А у меня никогда не было этого ощущения правильности. Мне всегда казалось, что, что-то не так. Внутреннее ощущение фальши. Моё идеально-стерильное окружение не больше, чем бутафория.
Я любила взбираться на гору, подходить к самому краю обрыва и смотреть на Остров. Я это делала столько, сколько себя помню. Здесь, в одиночестве, я не боялась, что кто-то поймет, о чем я думаю, услышит мои мысли, подсмотрит за моими эмоциями. Ведь ни у кого из нас их не было. Ни у кого не возникало желания подняться сюда, чтобы побыть одному и подумать. Не об извечных тренировках, лекциях, сборах, уроках, экспериментах с проводами, подключенными к мозгу, а о том, кто я. Кто мы все? Люди, живущие на Острове, изолированные от Континента? Звереныши в одинаковой одежде, готовые сожрать друг друга, чтобы стать Избранными.
Мне исполнилось четырнадцать. Я нескладный подросток с длинной темной косой, перехваченной простой черной резинкой. У меня лицо с широкими скулами, раскосые светло-голубые глаза и противно-белая кожа, которая беспощадно сгорает на солнце до волдырей. Пару веснушек на переносице. Я только начинаю формироваться в девушку, и похожа на мешок с костями, торчащими ключицами, с почти отсутствующей грудью. На мне строгое темно-синие платье до колен, из жесткой материи, от которой зудит и краснеет кожа. Но я привыкла к покалыванию шерсти. Скоро зима и на Острове уже довольно прохладно. Начнется сезон дождей. Но перед этим будет праздник. Мы, достигшие четырнадцатилетия, перейдем в новый сектор, на новый уровень. Нас вкусно накормят, мы будем стоять на площади, выстроенные в четыре шеренги, а поодаль пятая. Но нам нельзя на них смотреть.
Никто и никогда на них не смотрит. Мы знаем, что они есть, но они не такие, как мы. Они - Низшие. Они не прошли. Значит, не достойны быть в наших рядах. Низшие выполняют всю грязную работу. Им запрещено входить в наш сектор, разговаривать с нами и прикасаться, но их приводят, когда приезжает спецотряд с Континента для того чтобы отобрать из Достигших тех, кто покинет Остров и станут достойными, чтобы жить вне Острова. Мы все с детства мечтали вырасти и быть избранными. Нас к этому вели. Но это страшное испытание, ведь после него можно стать Низшим, а не Избранным. Боялись все, но никто и никогда бы в этом не признался. Все верили в свою уникальность и исключительность. Нам внушали, вдалбливали, показывали, развивая, вместе с зомбированием мозгов мысль о том, что мы должны гордиться своей участью и служить на благо Единой фракции Континента.
А они не на что не пригодны, а, значит, они хуже подвальных крыс, они должны заслужить каждую крошку хлеба, которую им выдает наше великодушное правительство. Это ужасно, они же были одними из нас. Мы вместе ели в столовой, вместе учились, знали друг друга в лицо и по именам. А теперь их словно нет. Они как мертвые, но все еще живые. Почему всем всё равно? Почему никто не заступается за них? Потому что так положено. Положено их презирать и сторонится, как прокаженных. Всем наплевать на них. Когда кто-нибудь из них умирал, а они умирали от голода, от побоев, зимой могли замерзнуть на улице, я видела, как охрана тащит за ноги очередной труп Низшего за овраг. Там их закапывали.
Я прибегала на «свою» гору и плакала. Мне было страшно за нас. Страшно, что мы никому не нужны. Сегодня друг, а завтра враг. Да и нет такого понятия «дружба». Только равнодушие и фанатизм. Я понимала, что со мной что-то не так. Если всем наплевать, то почему у меня внутри появляется щемящее чувство тоски, словно тисками сдавливает сердце и становится больно дышать, когда я вижу, как кого-то из Низших бьют ногами, или швыряют им, как собакам, помои из столовой, или вот так тащат мертвых за овраг, как старую мебель на свалку? Кого-то, такого же, как мы. С руками, ногами, глазами. Почему мы выше их? И если мы выше, то, значит, есть и те, кто выше нас. Самое жуткое – это равнодушие и презрение к кому-то, только потому что так кто-то решил. Без вины виноватые лишь в том, что их не избрали. А по каким критериям выбирают? Меня знобило от этого осознания и от страха, что я это чувствую. Вдруг кто-то узнает об этом и меня точно так же сбросят за оврагом, предварительно избив до смерти или просто застрелив короткой очередью из карабина, а те, кто сегодня со мной сидят за одним столом и смеются шуткам или стучат вилками по тарелкам, равнодушно отвернутся, презрительно поджав губы.
Потом я пойму, что мы ничем не отличаемся от Низших для тех, кто живет вне Острова. Всем этим монстрам, им тоже наплевать на нас. Им наплевать, сколько трупов похоронено за оврагом. Все сторонились того места. Пустырь. Так мы его называли. Над пустырем обычно кружили вороны, и иногда мне было страшно подумать, что, возможно, тела выбрасывали, не закопав. И я старалась туда не оборачиваться даже сейчас, когда ветер трепал мои волосы и подол платья, который прилипал к ногам, затянутым в плотные черные колготки. Я смотрела на воду, окружающую Остров, на синие волны и яркое небо над ними. Меня всегда завораживало небо. Мне казалось, что там, в небе, моя свобода. Как у птиц. Они не привязаны ни к одному месту. Они могут взлететь ввысь и наслаждаться полетом, птицы не убивают друг друга, птицы летают стаями, у птиц есть детеныши… Я как-то нашла здесь на горе гнездо и наблюдала, как взрослые птицы приносят еду своим птенцам. Заботятся о них. Вначале я не понимала, что именно они делают, а когда поняла… внутри возникло гнетущее чувство тоски. А я? Я была чьим-то детенышем? Меня кто-то любил? Какое странное слово «любил». Можно любить горячий чай по утрам или шоколад. Можно любить теплое одеяло. Но…это нечто другое. Я чувствовала…это что-то, что никогда не будет дано нам – людям с Острова.
Тот, о ком никто не заботится – обделен. Он ничтожен и несчастен, потому что не знает полноты жизни. Нам необходимо быть нужными, чтобы быть людьми, а не роботами. Нам нужно, чтобы нас любили.
Посмотрела, как заходит солнце. Я должна вернуться в сектор и готовится к празднику. Если кто-то обнаружит мое место или меня начнут искать, не останется даже этого одиночества, которое принадлежит мне. Единственное, что здесь принадлежит мне.
Это будет моя первая встреча с Едиными, и я ждала ее как самого невероятного события в своей жизни, к которому нас готовили несколько месяцев. Мы перейдем в сектор Достигших. На их место. И будем учиться четыре года, пока однажды не выстроимся в первую шеренгу.
А сейчас, за час до их прибытия, я смотрю на Остров и чувствую, как меня переполняет желание его покинуть. Вырваться из клетки, из рамок, стать такой, как те, кто живут на Континенте. Я считала, что они счастливчики.
***
Я бросала взгляды на спины третьей шеренги. Ровные, как струна, одинаковые синие спины. Некая безликость в этом однообразии, и издалека кажется, что все мы одинаковые, как братья и сестры-близнецы. Только цвет волос разный, цвет глаз. Но все мы, как детали одной конструкции, ровно выстроенные в ряды. Где-то внутри меня уже зарождался слабый, едва слышный голос протеста. Я еще не ощущала его, он был едва уловимым. Так не должно быть. Они неправильные. Они не настоящие…Или это я неправильная. Внезапно стихли все звуки и я, как и все, повернула голову к воротам, которые разъехались в разные стороны, и я впервые увидела воинов армии Единых. Повело холодом. Дуновение Зла. Первобытного и истинного Зла. Его чувствуешь на расстоянии и покрываешься мурашками от осознания собственного ничтожества.
Высокие, в черных плащах, они пересекли черту и следом за ними вспыхнули голубые лазерные лучи охраны сектора. Внутри возникло стойкое ощущение – они не люди.
Но я смотрела только на того, кто шел впереди всех, смотрела на него, как завороженная. Сила и власть, абсолютная, внушающая ужас с первой же секунды. Нечто, чего я раньше никогда не чувствовала так явно. В этой тяжелой поступи, в пыли, выбиваемой из пересохшей земли массивными подошвами черных сапог. Я отчетливо видела, как ветер развевает его плащ, как сверкает пряжка ремня и пуговицы. Ощутила это расовое превосходство кожей, каждой порой на физическом уровне. Скорее, угадала в каждом жесте воинов, которые сопровождали его сзади. Внутри появилось жадное, необъяснимое желание увидеть ближе. От волнения у меня даже в горле пересохло. Они приближались, и все замерли в ожидании. Шеренги разделились на две части, образуя проход и пропуская отряд вперед. И я стою с края, а, значит, они пройдут мимо меня. Сердце билось все быстрее и быстрее в такт его шагам. Удар –шаг, удар-шаг, удар-шаг. Неотвратимо. Обреченно. Оно просто впитывало его в себя. Этот образ до мельчайших деталей. Запоминая, чтобы больше уже никогда не забыть. Приговор, не произнесённый вслух, высшая мера, не приведённая в исполнение, но уже запущенная, как чудовищный и неконтролируемый механизм. С первого взгляда, с первого шага. Прошел мимо, равняясь со мной, и именно в эту секунду сердце перестало биться. Замерло. Потому что я увидела его вблизи. Меня никогда не било током, но мне кажется, я почувствовала, как вздрогнула всем телом и по коже поползли мурашки, внизу живота вспорхнули бабочки, и я вместе с ними – в небо, в космос. К эфемерной свободе. Наивная… полетела в самое пекло, в Ад, на безжалостное, жестокое пламя… гореть там добровольно. Вам не нужно знать, что такое красота, чтобы понять, когда вы ее видите. Красоту чувствуют. Она заложена в сознании. Реакция на физическую привлекательность. В четырнадцать еще не осознаешь до конца, что с тобой происходит… спустя время я поняла, что это и был тот самый момент, когда я перестала принадлежать себе. Не свобода, а рабство, наркотический кайф больной зависимости. Самое ее начало, когда еще можно излечиться, но ты еще просто не понимаешь, что уже больна. Первое чувственное волнение, самый первый взгляд на мужчину, как женщина, а не как ребенок. А тогда я вообще не понимала даже самой сути этого слова «красота», но внутри появилось ощущение, что от взгляда на него я лечу с огромной высоты вниз, на такой скорости, что у меня захватило дух и обожгло глаза. Мрачная красота, завораживающая грация истинного зла, чудовищная, потому что безупречна. Идеальный профиль, ровный нос, презрительная линия чувственных губ, легкая щетина на широких скулах. Хищник. Опасный, страшный, осознающий всю силу своей власти. Небрежный и циничный хозяин вселенной по праву сильнейшего. Полоснул взглядом толпу, глядя на всех и в тот же момент сквозь всех, а меня забило дрожью, когда увидела его глаза синие, как небо, холодные, как лед и судорожно сглотнула, чувствуя, как становится нечем дышать, улавливая его запах. Терпкий мужской запах. Прошел мимо, а я сама не заметила, как стала на носочки, чтобы все еще смотреть, жадно, ненасытно, бессовестно, трепеща всем существом, а потом удивленный взгляд девчонки слева, и я опустилась обратно, стараясь увидеть сквозь спины. В эту секунду я вдруг с каким-то отчаянием подумала о том, что до момента, как я стану в первую шеренгу, мне нужно жать еще четыре года…четыре года до того, как я смогу стоять насколько близко, чтобы смотреть ему в лицо.
– Кто это? – тихо спросила у соседки.
– Начальник армии Единого Континента. Князь Нейл Мортифер – наш Хозяин. Остров принадлежит ему, и мы тоже.
«И я тоже….» Рядом раздался свист хлыста, и мою руку обожгла резкая боль.
– Молчать! – зашипел на нас надсмотрщик, и мы вытянулись по струнке, опустив глаза в землю. Я видела, как из-под манжеты, по кисти потекла тонкая струйка крови, капая в траву.
Хлыст с шипами вспорол материю платья и кожу под ним.
Нейл Мортифер…. Нейл… Нейл…Я поднесла руку к губам и слизала кровь. На языке солоноватый привкус вместе с его именем. Вкус боли и восторга. Вкус маленькой искры, которая разгорится в неконтролируемое, опасное, пожирающее меня пламя дикой, больной, ненормальной страсти. И я не в силах ничего предотвратить. Я обречена именно с этой секунды. На руке останется тонкий шрам, как напоминание о том дне, когда я увидела его впервые.
***
Открыла глаза и почувствовала, как всё еще тяжело дышу после этого очередного безумного сна, так похожего на реальность. Медленно села на диване, натягивая на плечи плед. Меня бил озноб. Какое привычное уже со стояние с каждым пробуждением. Подняла левую руку и посмотрела на кисть – тоненький белый шрам через все запястье. Он был со мной столько, сколько я себя помню. Только почему я считала, что порезалась в детстве ножницами? Почему моя память оставила, чем, но не оставила и следа, когда и при каких обстоятельствах, словно выбрала, что именно сохранить, а что стереть. Я посмотрела на часы и перевела взгляд на монитор ноутбука. Нет! Перетерпеть. Не прийти и он исчезнет. Поймет, что я не намерена продолжать идиотские игры и исчезнет. Снова посмотрела на шрам, провела по нему кончиками пальцев. Встала с дивана, плед упал на пол, и я поежилась от холода, в тоненьком халате на голое тело, шелк холодил кожу сильнее, чем если бы я была полностью раздета. Как прохладно сегодня. Подошла к ноутбуку и села в кресло, глядя на страницу электронной почты. Я могу просто смотреть. Ничего не писать ему. Ни слова. Он уйдет. А, может, и вовсе не придет. Пальцы все еще гладили шрам на руке, а я смотрела на экран компьютера и вдруг почувствовала, как вдоль позвоночника прошла легкая волна дрожи, когда над именем собеседника зажглась точка «онлайн». Пунктуален, как сам Дьявол. Невольно усмехнулась и тут же одернула себя. Это не твой Дьявол, Лия, это кто-то, кто намеренно сводит тебя с ума, а ты поддаешься. Положи этому конец прямо сейчас.
– Здравствуй, Лия! Ты, всё же, пришла.
Стиснула пальцы. Я не отвечу. Не отвечу, и он уйдет… а руки уже сами потянулись к клавиатуре. Пусть скажет мне и все.
– Что он кричит в моих снах?
Игнорируя приветствие. Мне больше не хотелось играть, я хотела понять, кто он и что ему нужно.
– Расскажи мне о себе, Лия, и я отвечу на этот вопрос.
– Что ты хочешь знать? Я уверена, ты и так все знаешь, иначе не играл бы со мной в эти игры.
– РАССКАЖИ. МНЕ. О СЕБЕ. ВСЁ!
Вздрогнула, словно услышала, как он прорычал это мне в лицо. О Боже! Не ОН…и не прорычал! А кто-то…незнакомый, невменяемый самозванец написал это тебе в сообщении. Держи себя в руках Лия.
– Кто ты такой, чтоб я тебе все рассказывала и что это значит ВСЕ?
– Я хочу знать о твоём муже. Почему ты вышла за него?
Спросил так, что я вдруг на уровне подсознания почувствовала себя виноватой. Ненужное и неправильное.
– А я хочу знать, зачем тебе все это, и кто ты такой! – у меня снова начиналась истерика. Словно этот кто-то, по ту сторону экрана, лишал меня равновесия даже своим присутствием.
– Лия... А что ты хочешь знать больше? О мужчине из сна или обо мне?
Закрыла глаза и стиснула челюсти. Проклятое дежавю. Проклятое! Проклятое! Вопросом на вопрос! В тупик! В угол! Я хочу знать, ты и он – это одно лицо или это жестокий розыгрыш? Вот что я хочу знать, черт возьми… и я не знаю, что меня разочарует больше.
– Я хочу знать, какого черта ты взломал мой аккаунт, почему говоришь мне о моих снах? Ты не можешь знать, кто мне снится!
– Ответь на мои вопросы, и я отвечу на твой. Почему ты вышла за него, Лия?
– А почему люди женятся? Я его люблю.
Прошло не меньше пятнадцати минут, прежде чем он написал снова. Все это время я смотрела на экран и кусала губы, подводя курсор мышки к кнопке «закрыть чат», а потом к «выйти»… быстрее и быстрее. Прекратить безумие сейчас. Немедленно!
И вот он снова пишет. Останавливается и опять пишет…
– А что такое любовь в твоём понимании, малыш?
Зачем он так меня называет? Кто дал ему это право. Зачем намеренно показывает то, чего нет… Зачем пытается быть ТАК похожим на него?
– Разве можно охарактеризовать, что такое любовь? Она есть или ее нет. Это потребность быть с человеком, общность интересов. Не знаю. Это какой-то экзамен? Зачем тебе все это? Смысл?
– Потребность быть с человеком? Общность интересов? А как же теория о притягивающихся противоположностях?
– Я не знаю никаких теорий, у любви не бывает теорий. Это мой выбор, я с ним счастлива. Что может быть важнее этого.
– А что такое счастье, маленькая?
Я теряла терпение, я превратилась в оголенный комок нервов.
– Перестань меня так называть. Мы не настолько близки для таких вольностей. Я даже не знаю, кто ты.
– Когда-то я был не просто близок к тебе, маленькая... Когда-то я был в тебе... пока ты кричала от наслаждения в моих объятиях. Это достаточная близость для "таких вольностей"?
Вспыхнули щеки …как это порочно…и образы… образы, от которых пересохло в горле, от которых глаза подернулись поволокой.
– Это бред! Кто ты? Просто ответь, черт возьми, КТО ТЫ?
– Позови меня, Лия. Позови, и сможешь задать все вопросы, глядя прямо в глаза.
Я нервно рассмеялась вслух.
– В глаза? Смеешься? Ты ненормальный, если думаешь, что я во все это поверю.
– Поверь, малыш, тебе будет не до смеха, когда ты посмотришь в них.
Если бы он знал, как я мечтаю посмотреть в его глаза…но не этого самозванца…а в настоящие. Посмотреть и пойти ко дну! Один единственный раз…если бы это было возможно!
– Позвать тебя? А как мне тебя позвать? Я даже имени твоего не знаю.
– Знаешь! Не лги себе и мне! Ты прекрасно его знаешь! Закрой глаза. Представь ЕГО . Представь ясно. Таким, каким ты видела ЕГО и просто позови по имени. Этого достаточно! Этого всегда было достаточно, Лия!
Так просто? Бред! Но я позову! Я это сделаю хотя бы чтобы убедиться, что ничего не произойдё, и тогда я пошлю тебя к чертям!
«Нейл…. Нейл Мортифер,–- стиснула челюсти и закрыла глаза, – это не можешь быть ты, потому что я тебя придумала. Это, дьявол тебя раздери, не можешь быть ты! Но если …о Боже! Я, правда, это делаю? Если это ты, то приди ко мне, Нейл, и докажи, что ты существуешь! Приди ко мне и скажи мне об этом сам! Приди ко мне или я сойду с ума! Господи!»
Смотрю на экран и не могу дышать. Вижу, как гаснет точка онлайн, как щелкают секунды на маленьком электронном циферблате в левом углу. Конечно, розыгрыш… Конечно, идиотская шутка, а ты, Лия… сумасшедшая… Нет ничего хуже уже знакомого разочарования, которое раздирает душу. То самое, с которым просыпалась по ночам, с тем самым, которое не покидало тебя, когда ты прощалась с ним мысленно каждый раз и не могла отпустить.
Как же холодно… как холодно… со рта вырывается пар и на глазах выступают слезы. Жестокая шутка!
– Здравствуй, Лия!
Внутри обожгло пламенем, до пепла, до полного опустошения, до замирания сердца, которое перестало биться, а потом снова…медленно. Удар за ударом.
От звука этого голоса задрожали руки и подогнулись колени. Резко встала с кресла и обернулась. Пошатнулась и схватилась за спинку. С губ сорвался стон и мне показалось, я лечу в бездну.
ГЛАВА 17. ОДЕЙЯ
Три года. Мне они казались вечностью. В этом месте никто не считал дни, никто не смотрел в календарь, не замечал перемен в погоде. Все дни похожи один на другой, как под копирку.
Я смотрела на лица тех, с кем проводила почти двадцать четыре часа в сутки, и не понимала, как они могут изо дня в день делать одно и то же, и при этом улыбаться, есть, спать, вставать в пять утра для утренней линейки и переклички, идти в столовую, расходиться по классам и не задумываться о том – а что дальше? Неужели у нас только одна цель – дойти до четвертой шеренги, пройти отбор и на этом все? Зачем мы? Кто я? Почему меня зовут НМ13, а не иначе? Кто придумал мне это имя? Почему я должна откликаться на него на перекличке? И это не имя. Это номер. Странный, непонятный номер. Имена есть только у наших руководителей, а мы безликие носители номера. У Низших нет даже этого. Нас пронумеровали, как шкафчики в раздевалке, как бездушные предметы. Я все чаще смотрела на себя в зеркало и задавала себе вопрос – что есть я?
А еще я меня мучил страх, ежедневный, не проходящий страх. Я приняла его. Если каждую ночь вам снятся кошмары – вы привыкаете к ним или не спите по ночам. Вся моя жизнь на Острове походила на дурной сон и что значат какие-то страхи по сравнению с неизвестностью? Чем больше проходило времени, тем страшнее мне было попасть за границы Острова. Мне перестало казаться, что там нас ждет счастье. Нас там ничего не ждет и никто. Нужно смириться, как все остальные, иначе можно сойти с ума. Я старалась не думать. Не думать о том, что каждый день я вижу то, чего видеть не должна. Не только видеть, но и помнить о том, что видела.
***
Я стою в третьей шеренге и мне очень холодно, пробирает до костей ледяной морской ветер и доносится карканье ворон с пустыря. Вчера туда отволокли четыре тела. Я видела с окна, как охрана тянет по снегу черные мешки и сталкивает за овраг. Да, их никто не закапывал, бросали там, как мусор. Зимой, по ночам никто не утруждал себя вколачивать лопаты в мерзлую землю ради Низших, даже их товарищи. В такой мороз руки примерзнут к черенку. Солнце еще не взошло, утренние сумерки почему-то страшнее вечерних. Все кажется мертвым. Словно за час до рассвета жизнь останавливалась, и именно этот час казался нескончаемым. Возникало странное сомнение, а вдруг солнце не взойдет сегодня. Потому что день принесет обжигающую жару. Все растает в считанные часы, высохнет… даже засохнет. Такова природа Острова зимой. Ночью земля покрывается льдом, а днем солнце выжигает все живое. Летом, к вечеру льют дожди, а днем та же жара. Нечеловеческие условия. И только осенью и весной погода не имела таких диких перепадов.
Я подняла голову, посмотрела на небо, на то, как вороны кружат стаями на медленно светлеющем полотне, путаясь в макушках деревьев развернутыми крыльями.
Надзиратели проходили вдоль шеренги и хлесткими ударами заставляли нас выравнивать спины, кончиком плетки поднимали нам подбородки, чтобы мы смотрели четко вперед на господина Фир. Он внушал мне не ужас, не суеверный фанатичный страх, а злость. За то, что распоряжался нами, как вещами. Каждое утро кивком головы он показывал на кого-то и тот неизменно получал удар хлыста. Не важно, за что, даже просто за помятый воротник или несобранные волосы, за взгляд или лишнее слово. Он нас ненавидел. Я чувствовала это кожей, подкоркой мозга, буквально физически. Его ненависть развевалась в полах плаща, трепетала на кончиках жидких коричневых волос, собранных в хвост на затылке, пряталась за тонкими губами, но больше всего она сверкала в его глазах противного болотного цвета. Как трясина осенью, окружавшая мою гору. А еще он ненавидел нас именно за это – за то, что испытывал к нам эмоции.
– НМ13! – он перекатывал мое имя на языке, и мне хотелось, чтобы он им поперхнулся, закашлялся и сдох прямо здесь на плацу. Я отзывалась, делая небольшую паузу, заставляя его найти меня взглядом и еще раз убедиться в том, что он нас ненавидит. Меня особенно, и мы оба знали, за что.
Фир шел между рядами, останавливался напротив меня с тонкой металлической указкой, приподнимал мою голову за подбородок и долго смотрел мне в глаза. Я никогда не отводила взгляд, как другие, я упрямо вела с ним молчаливую войну, ему это не нравилось. Нет, я не пререкалась. Никто из нас не смел пререкаться, но я не опускала глаза и его это злило. Я видела, как сужались его зрачки, как сжимался в тонкую полоску рот, и во взгляде появлялась презрительная ярость. После второго года, проведенного в секторе Достигших, я поняла, что пока не пройдем проверку, нас не могут убить или причинить серьезный вред, даже наказывать не имеют права. Мы собственность правительства и каждый из нас на счету. И еще я теперь твердо знала, что со мной что-то не так. Никто из моего окружения никогда не помнил тех двух часов, которые мы проводили в здании без окон, куда нас всегда приводили после обеда с главного корпуса. Никто, кроме меня.
Я каждый день проходила через ад наяву и не могла рассказать об этом ни одному человеку, более того, мне становилось ясно, что я и не должна рассказывать, как нас привязывают к креслу в круглом стеклянном кабинете, чтобы можно было наблюдать, словно за подопытными крысами. Нам прикрепляют к голове провода с электродами, приматывая скотчем, и боль выламывает все тело, заставляя мозг работать иначе. Заставляя нас показывать, на что мы способны, открывать то, что не доступно никому из нас в обычном состоянии. В такие моменты мне казалось, что я не выйду отсюда живой, потому что я видела не только себя, но и других, в таких же прозрачных кабинетах.
Видела, как БТ45 взглядом сжигал предметы, и горит сам, живьем в этом пламени, как ТЛ72 разрывает тело одного из Низших на ошметки, не притронувшись пальцем, а ОН32 сдирает с себя кожу и обрастает новой, меняет ее, как рептилия.
Когда Фир поворачивал регулятор на компьютере в моей камере, я словно проходила сквозь стены, оказывалась в таких местах, о существовании которых не подозревала. На обшарпанных улицах с разбитыми фонарями, где в сумраке скользили жуткие, объемные тени в поисках плоти, как голодные хищники. Я слышала леденящие душу крики, видела море крови и истерзанные тела. Видела существ, совершенно не похожих на нас, настолько отвратительных, что кровь стыла в жилах, и я беззвучно кричала от ужаса. Шла через языки пламени, обжигая босые ноги, заглядывала в окна заброшенных домов, спотыкалась о кости на развороченном кладбище…а иногда…это было самым невыносимым – я видела живых людей. Так похожих на нас. Но они выглядели иначе, они держались за руки, прижимались друг к другу, и смеялись. Смех. Я никогда в жизни не смеялась. Мне хотелось понять, что делает их счастливыми, что заставляет светиться их глаза, иначе, чем мои или любого из нас. Оказывается, смотреть на чужое счастье невыносимо, когда ты сам одинок и никому не нужен. Счастье… я даже не знала, каким оно бывает. Я словно шла сквозь них, сквозь этих людей, слышала биение их сердец, чувствовала дыхание, видела мир их глазами – полный разных оттенков, запахов, звуков, и вдруг в это счастье врывались тени в черном, топтали цветы, убивали их детей, насиловали их женщин. Грязно, грубо, отвратительно, жутко. Уродливо до тошноты. Раздирали их плоть…и я видела, как разбивается счастье, рассыпается, превращаясь в пепел, насколько оно хрупкое. Видела, как смех на их лицах превращается в гримасы боли и ужаса, мне становилось страшно. Жутко. Лучше жить в боли, в одиночестве, быть никем, не знать, что значит потерять. Я кричала и рыдала, открывала глаза и находила себя на полу или у стеклянной стены, прижатой к ней заплаканным лицом. Неужели это то, что происходит вне Острова? Неужели это происходит на самом деле?
Что я вижу?…Куда меня отправляют каждый день, зачем меня мучают и заставляют переживать все это снова и снова?
А потом нас выводили на улицу, и я видела лица остальных – они были такими же безмятежными, как и утром, а у меня в ушах и перед глазами стояли жуткие крики, треск разрываемой плоти, плач младенцев и их матерей, черные сапоги, мнущие цветы, и запах смерти, который заглушает сладкий аромат счастья вонью разлагающейся плоти….как там, за Оврагом в пустыре, где валяются кости непохороненых Низших.
Мне так хотелось верить, что это и есть кошмары, пусть все, что я вижу, не происходит наяву. Я умоляла об этом кого-то…не знаю, кого. Нас не учили вере. Страх сковал мое тело, когда я впервые поняла – никто из наших не помнит, что вообще посещал корпус без окон. Безымянный блок, охраняемый псами и обнесенный высокими стенами с колючей проволокой.
Я смотрела на Фира и чувствовала, что он догадывается о том, что я не такая, и он жаждет, чтобы я выдала себя хотя бы чем-то. Но не может доказать…а еще я боялась, что это и есть тот самый брак, за который становятся Низшими и, если кто-то узнает об этом – меня изгонят.
– Вечером состоится инициация. Всем быть готовыми. Нейл Мортифер посетит нас. Наш Хозяин.
Это всегда случалось неожиданно. Не было определенного дня, определенного часа, но именно в эту секунду я почувствовала, как сердцебиение изменилось. Каждый удар намного громче, сильнее, до невыносимости. Дыхание участилось. Мгновенная реакция просто на упоминание о нем. Вместо столовой бросилась к себе в комнату, отодвинула тумбу у кровати и лихорадочно сосчитала крестики на стене, выцарапанные шпилькой для волос – тринадцать. На месяц дольше, чем в прошлый раз. Придвинула тумбу обратно и замерла, пытаясь справится с волнением. Ближе, ровно на пять шагов, и я смогу видеть его лицо. Пять шагов от моего безумия. Раз…два…три…четыре…пять. Как мало и бесконечно много. Пропасть, длиной в вечность, пропасть, длиной в «никогда».
Бросилась к зеркалу. Я почти не смотрелась в него, потому что ненавидела ту, кого видела там. Потому что она была никем – НМ13, бесконечно далекой от Нейла Мортифера, настолько далекой, что могла только надеяться увидеть его с расстояния пяти шагов, а не десяти, и ради этого можно прождать еще год. А еще я понимала, что и это противоестественно – дикое чувство, которое во мне вызывало просто его имя….Нейл…Н–е–й–л…Есть что-то красивее сочетания этих звуков? Нееейл. Как же мне хотелось научиться писать его, читать, выводить рядом с крестиками и проводить по буквам подушечками пальцев, словно прикасаясь к нему. Засмеялась, глядя на свое отражение – ты можешь только мечтать увидеть его вблизи, а прикасаться такой, как ты, к нему не положено. За это тебе отрубят пальцы, как одному из Низших, когда посмел тронуть Фира…точнее, схватить за плащ.
Мне исполнилось семнадцать, и я уже отдавала себе отчет в том, что именно я чувствовала к нему. Нас учили тому, что значит секс, и как можно его использовать против врага. Мы идеальные машины для исполнения чужих желаний, и секс — это средство достижения цели. Но нам всем запрещалось пробовать это на практике, только после того, как нас изберут, мы могли получить задание, где, возможно, пригодились бы все познания в этой области. Для этого наши тела должны быть целомудренными. Возможно, наши способности вообще несочетаемы с сексом и какой-либо из индивидуумов может испытать возбуждение, а это навредит его возможностям, исказит их.
Я изучала свое тело и покрывалась мурашками от тех сумасшедших фантазий, которые взрывали мне мозг… в них я неизменно соблазняла только одного мужчину, и он хотел меня. Это так называется – хотеть. Только ни на одном из уроков не говорилось о том, что мы тоже можем желать кого-то, это даже не подразумевалось. Мы – Нихилы – не имеем возможности чувствовать, мы можем только играть для тех, кому предназначены наши способности. Если цель нужно достичь с помощью секса, мы обязаны использовать и этот метод. Научиться распознавать желание в глазах, дыхании, жестах, и играть ответную реакцию до получения результата. Уметь удовлетворить любыми способами. Когда я смотрела на Нейла….когда вспоминала его синие глаза, идеально красивое лицо, четкие скулы, чувственный рот в слегка презрительной усмешке, я видела в себе признаки этого самого желания, дикой жажды на грани с одержимостью, и понимала, насколько я ненормальная, если могу ХОТЕТЬ недостижимое, недоступное никогда для жалкого Нихила, с номером вместо имени. Он не то, что не прикоснется ко мне, он даже не посмотрит в мою сторону, а если и посмотрит, то это убьет меня на месте…мне так казалось. И самое дикое – я могла бы умереть за взгляд, подаренный лично мне.
Захотелось разбить зеркало, зачем мне видеть свое отражение, если там тоже ничто. Я пройду обряд посвящения и меня отдадут кому-то? Ведь есть заказчик, есть мой прямой хозяин, тот, к кому я отправлюсь после того, как буду избрана.
И внутри поднималась волна отчаяния, дикая тоска… я не хотела покидать Остров, я уже не хотела быть Избранной.
Я отдала ТР17 свой ужин, шоколадный пудинг, чтобы поменяться местами в шеренге и стоять с краю. В прошлом году я сделала тоже самое с АЛ23. И сейчас стояла с ровной спиной, вздернув подбородок, в ожидании, когда откроются ворота сектора и все повернут головы, чтобы встретить воинов армии Единых.
Мне казалось, что я ослепну. Но я готова была лишиться зрения. Возможно, даже на солнце не так больно смотреть, как на него. Солнце и на десятую долю не так красиво, но так же убийственно и опасно, если приблизиться слишком близко – можно сгореть, и я горела. Я пылала, как факел, как мотылек, который уже приблизился к огню настолько, что крылышки занялись пламенем. Каждый тяжелый шаг массивных сапог заставляет вздрагивать от нетерпения и в тот же момент отчаянно желать остановить время. Я падала, падала, падала. Вверх. В космос. В безграничную, бесконечную глубину. Мое падение напоминало полет на бешеной скорости… вверх… к солнцу… чтобы сгореть дотла. Его лицо… такое отрешенное, равнодушное, словно высечено из мрамора, его взгляд замораживает полным безразличием и в тот же момент невозможно вынести его обжигающую, ледяную силу. Наверное, если он посмотрит мне в глаза, мое сердце остановится. Никогда не встречала такого цвета…напоминавшего моё любимое небо. Настолько синее, что чистота оттенка ослепляла. Только в его небе не было свободы, я видела там плен, бесконечное добровольное рабство. Словно ледяные наручники сковывали меня, впаивали в это небо невидимыми скобами, крюками, продырявливая мою плоть и намертво скрепляя с ним. А я не сопротивлялась.
В горле невыносимо пересохло, а сердце билось, как бешеное в груди. Я вижу его всего лишь третий раз… а внутри такое чувство, что всю эту никчемную жизнь я ждала именно этого момента. Да, я понимала, что Нейл руководит всем этим жутким механизмом, что им прописаны законы для Нихилов и для Низших, что это по его приказу после инициации тех, кто не прошел отбор, вышвыривают, как собак за пределы сектора, он и есть то самое Зло, которое владеет всеми нами безраздельно. Тот, кто несет ответственность за высохшие кости на пустыре, за то, что нас пытают в жутком корпусе без окон и все равно я не могла ничего поделать с собой. Эмоции жили отдельно от сознания.
Нейл поравнялся со мной, и я на мгновение закрыла глаза, в изнеможении, снова впитывая этот сумасшедший запах, стараясь запомнить, чтобы смаковать потом в своей комнате. Пола его плаща задела рукав моего платья, и я судорожно сглотнула, провожая его взглядом. Такого высокого, на полторы головы выше меня самой, мощного, огромного, излучающего первобытную силу на расстоянии. Превосходство и неограниченную, порабощающую власть. Ветер развевал его длинные черные волосы, и я тронула непроизвольно свои… Если коснуться… хотя бы раз… сжала пальцы в кулак до хруста.
– Прекрати, – я вздрогнула и увидела, как девчонка с первой шеренги обернулась ко мне, – не смотри так… не смотри… почувствуют! Не думай так громко! Перестань!
Отвернулась, завидев надзирателя, сканирующего ряды. Я смотрела ей в спину – ДР24. Достигшая четвертого уровня. Почему она мне это сказала? Или она….
Снова обернулась и пристально посмотрела мне в глаза, я опустила взгляд.
Фир называл имена тех, кто ночью пройдет обряд, а я пыталась рассмотреть Нейла за их спинами. Он стоял рядом с Фиром, широко расставив длинные ноги в высоких сапогах, сложив руки, затянутые в перчатки, на груди. Весь в черном. И я внутренне понимала, что это его цвет. Я не могла себе представить на нем никакой другой, кроме черного.
Нейл смотрел на всех нас и в тоже время сквозь нас. Я еще ни разу не слышала его. Всегда говорил только Фир. Но сегодня впервые заговорил он сам, и этот низкий тембр заставил меня закрыть глаза, чтобы не застонать вслух. Если голосом можно касаться, то именно сейчас мне казалось, что мое сердце и душа взяты в тиски, и пальцы в перчатках сжимают их все сильнее, мешая мне дышать. На безымянном пальце блестела печатка с символами, и я изо всех сил пыталась ее рассмотреть.
Рассмотрела. Не сейчас, а спустя некоторое время, когда отряд покидал пределы сектора, чтобы отправится в закрытый. В тот самый, где пройдет отбор. Нейл прошел мимо меня снова, и я впилась взглядом в его руку, рассматривая белый метал с гравировкой.
Я узнала эти буквы. Да, мы не умели читать, но я их узнала. Это те самые, которые выбиты на моей одежде вместе с номером.
Я не поняла, что улыбаюсь. Какое совпадение. Пока меня не задела локтем ДР24.
– Идем!
Я сглотнула слюну и засеменила следом за ней. Она шла в сторону жилых отсеков, а потом вдруг резко свернула за здание, а я, словно поняла ее, и пошла следом. Внезапно она прижала меня к стене, буквально впечатала в нее за плечи так, что я ударилась больно затылком.
– Ты что? – зашипела я, глядя ей в глаза.
– Прекрати! Он – Смерть! Он – Зло! Монстр! Чудовище! Прекрати! Он – Деус!
Ее зеленые глаза сверкали, а у меня по коже расползались мурашки от ощущения, что она видит мои мысли, ковыряется в моей голове.
– Не могу! – прошептала и перехватила ее руку за запястье.
– Тогда молись, чтоб тебя не избрали. Лучше быть Низшей, чем принадлежать этому зверю, который вывернет тебя наизнанку, а потом сожрет твою душу, потому что у него нет души. Если есть в этом мире жуткое Зло – то он его начало, он его исток и сердцевина. Понимаешь?
Мое сердце колотилось в горле. Я понимала только одно, что мы говорим о чем-то, о чем говорить нельзя.
– И не ходи за мной!
Она отшвырнула меня от себя и скрылась по направлению к центральному входу в серое здание жилых отсеков.
Ночью я не могла уснуть, я знала, что он еще не уехал, он в том здании, которого я боялась больше всего в своей жизни, в том самом, где меня пытали и погружали в пучину боли и ужаса…скорее всего, по его приказу.
Я легла в постель и наконец–то, закрыв глаза, смогла смаковать каждое мгновение этого вечера. Перебирать по крупицам, отсеивать самое драгоценное, чтобы спрятать в шкатулку памяти и иногда вытаскивать, любоваться. В темноте, в тишине.
Но я так и не уснула. Внутри поднималось дикое желание увидеть его еще раз. Жадное, безумное. И я не могла сказать себе «нет».
Они уедут на рассвете и, если я спрячусь, укроюсь в ночном мраке, никто меня не заметит. Никому нет дела к Нихилам. Низшие тоже снуют по Острову по ночам. Понимала, что это рискованно и опасно, но соблазн был настолько велик, что у меня сводило скулы. Мысль о том, что следующий раз будет только через год, придавала моему желанию окрас отчаяния.
Быстро оделась и юркнула по коридору вниз. Вылезла через окно на первом этаже и побежала в сторону безымянного корпуса, затаилась за кустами, дрожа от холода, пряча руки в натянутых по самые кончики пальцев рукавах пальто.
Лучше бы я этого не делала. Лучше бы лежала в постели и перебирала свои «драгоценные» воспоминания, потому что то, что я увидела, перевернуло все. Разделило мою жизнь на до и после.
С корпуса выносили людей, их швыряли прямо на обледенелую землю в нескольких шагах от меня, и я с ужасом узнавала в них Достигших четвертого уровня. Хотя, в них уже вряд ли можно было узнать людей. Истерзанные, избитые – они походили на куски мяса. Значит вот как заканчивается для Низших инициация.
А потом надзиратели вытащили ту самую девчонку – ДР24, ее не бросили к остальным, ее потащили за волосы ко второму корпусу. Волоком по обледенелой земле, я видела, как она упирается ногами, слышала, как кричит и умоляет. Пригнувшись к земле, я юркнула в приоткрытые ворота, прокралась за ними и застыла, увидев наяву все то, что мне показывали в моих кошмарных видениях.
Ее насиловали надзиратели. Все шестеро. Они драли ее на части, били ногами, швыряли к стене, ставили на колени, каждый тянул на себя истерзанное женское тело. Я слышала их брань и ее крики, звуки ударов, ее захлебывающиеся стоны и, стиснув пальцы, зажмурив глаза, понимала, что оцепенела, что внутри меня зарождается сумасшедшая волна ярости и боли, что меня душат слезы.
Они оставили ее спустя час, а я все это время сидела в кустах, кусая губы до крови, чувствуя, как схожу с ума от ужаса и жалости. Они больше не были для меня безликими Низшими, на которых нельзя смотреть…у них появилось лицо. Ее лицо, искажённое от боли, опухшее, с кровоподтеками, разодранным ртом, заплаканное. И я никогда не забуду рычание надзирателей, глумящихся над ее телом. Вот и обратная сторона секса…грязная и уродливая.
– Соси, сука. Давай раздвинь ноги пошире! Никто! Ты, сука, никто! Ты сдохнешь, и всем на это наплевать! Твой грязный рот должен сосать, а не разговаривать, иначе тебе отрежут язык!
Мне хотелось закрыть уши руками и кричать до хрипоты, чтобы они остановились.
Ее вынесли за руки и за ноги, швырнули за территорию сектора.
С этого момента у нее больше нет даже номера.
Я пробралась обратно за ворота, увидела, как она встает с земли, как шатается, как ее скручивает пополам в страшном приступе тошноты, и она рвет в снег. А потом заметила меня и отрицательно качнула головой, пошла в сторону горы…моей горы, а я за ней, размазывая слезы, стараясь не упустить из вида голые ноги, залитые кровью. Я не знала, зачем шла следом…во мне возникло какое-то непреодолимое желание обнять ее. Вот так сжать двумя руками до хруста и не выпускать. Я чувствовала, что это необходимо.
ДР24 взобралась на вершину, к обрыву, остановилась на самом краю. И только тогда я поняла, что она хочет сделать, когда из-под ее ног мелкие камни полетели вниз, и она посмотрела на небо.
– Не надо! – прошептала я. – Не надо, пожалуйста!
ДР24 обернулась ко мне, балансируя на носочках, и я задохнулась, увидев в ее глазах отражение смерти. От нее веяло холодом, льдом…у меня появилось ощущение, что никто и ничто уже не держит ее здесь.
– Нет никакой жизни за Островом, НМ13! Только смерть! Все они мертвы! И ты умрешь! Я сегодня, а ты чуть позже! Мы все мертвецы! Все!
Я, тяжело дыша, смотрела на нее и чувствовала, как все тело покрывается ледяным потом, как он стекает между лопатками, как шевелятся мои волосы.
– Они убьют вас! После задания или до! Никто не выживает! Почти никто! Так какая разница, когда? Вы все у них в списках мертвых! Все!
Мне хотелось закричать, что она лжет! Вне Острова нас ждет иная жизнь, ДР24 ошибается, и… Но я не могла произнести ни слова.
– Все вы – мертвые! Запомни – все!
Распахнула руки и шагнула назад. Я закрыла рот обеими ладонями, чтобы не закричать. Услышала глухой звук падения тела на камни внизу пропасти и вздрогнула, чувствуя, как по щекам текут слезы. Утром ее найдут надзиратели и выкинут за Овраг.
ГЛАВА 18. РЕЙН
Меня выворачивало наизнанку. Сознание подбрасывало проклятые, грязные картинки, одну похлеще другой. Бред наяву. Чистое безумие, бешенство, исступлённая ярость, а я разносил свой дом в хлам, ломая стены кулаками, ломая костяшки пальцев, сбивая их до мяса, до костей. Хотелось орать, выть и… убивать. Драть на ошметки, на куски. За то, что не узнала. За то, что не поверила. За то, что забыла! Полюбила! Она, мать её, полюбила другого! Я искал ее столько лет, я к такой-то матери перевернул эти проклятые законы, эти гребаные, разделяющие меня с ней границы, я ждал этой минуты с терпением одержимого ею психопата, чтобы найти и понять, что она не МОЯ!
Черта с два! Моя! Вся! Целиком моя!
Чувства способны преодолеть любое расстояние? Настоящая любовь выдержит любую разлуку? Она так говорила – грязная, человеческая ложь! Отдушина для слабохарактерных идиотов! Только находясь рядом с женщиной, ты можешь рассчитывать на её чувства и верность. Стоит отдалиться, и она с лёгкостью найдёт тебе замену. Другой вопрос, нужна ли тебе ТАКАЯ любовь. Да! Мне, мать ее, была нужна, как гребаный воздух, как глоток кислорода в этом вонючем мире серной кислоты, разъедающей каждого предательством, ложью, лицемерием, жадностью… мне была нужна её любовь! Мне, зверю, не способному ранее ни на одну эмоцию, кроме жажды убивать и пожирать чью-то боль!
Пытался успокоить себя, напоминая, что это не ОНА. Это не моя Лия. Они изменили её намеренно. Я сам изменил её намеренно. И я ведь знал, к чему это может привести. Не мог не понимать, что перестану существовать для неё окончательно. Но я пошёл на этот шаг. У меня, бл**ь, не было выбора!
И, возможно, сделал правильно, подарив ей возможность прожить вторую жизнь. Хотя, нет. Не вторую – единственную. Жизнь, которой достойна такая женщина, как она. Женщина, а не жалкий Нихил, взращённый для достижения чьих-то целей! Вот только почему тогда внутри так пусто, будто все истлело к дьяволу, оставив после себя сжирающую, ледяную пустоту? Почему от мысли, что посмела принадлежать другому, хочется растерзать её, убивать бесконечно долго, вырывая мягкую плоть клыками, наживую, доводя до мучительной агонии, и наслаждаться её болью? Почему мне хочется видеть её глаза, и слёзы в них? Она узнает меня! Я был уверен в этом. Если не узнает, то почувствует. Должна почувствовать, дьявол ее раздери!
Коснулся руками медальона в кармане брюк. Вытащил и усмехнулся, глядя на растрёпанную испуганную девчонку на фотографии. Невзрачная, худая, с огромными голубыми глазами. Не человек. Ничто. Нихил. Она была создана по моему приказу. Она не имела никаких прав. Абсолютно никаких. Только обязанности. Слушать и беспрекословно выполнять любые задания. Она была одной из многочисленных, одинаковых деталей огромного механизма, призванного укрепить нашу власть, сделать её безграничной. Смертная малышка, посмевшая пойти против системы, маленькая и хрупкая, на деле оказавшаяся сильнее самых влиятельных существ в обоих мирах.
Провёл большим пальцем по изображению, вспоминая, как увидел впервые. Как её приволокли ко мне избитую, в разорванной одежде, напуганную, но, в то же время, не сломленную. Она боялась. Её практически колотило от страха и голода, но упрямая оборванка не отводила взгляда, гордо вздёрнув подбородок и тихим, но твёрдым голосом отвечая на все мои вопросы.
Гораздо позже она расскажет мне, что это была далеко не первая наша встреча. Что та состоялась на четыре года раньше. Маленькая девочка, не знавшая ни ласки, ни заботы, не имевшая права на эмоции и привязанности, влюбилась в единственного, кого нельзя полюбить. Кого нужно лишь бояться и ненавидеть.
Деус. Божество. Первобытное Зло, как оно есть в своем истинном облике. Глупые люди в паническом страхе называли нас именно так, преклоняясь перед нашей силой, ужасаясь беспощадности и кровожадности существ, несущих им смерть. Такова уж примитивная человеческая сущность. Слишком слабые по сравнение с нами, люди предпочли служить Деусам, чем открыто противостоять.
Да, у них и не было шансов выжить в таком случае. Что есть человеческая жизнь для нас? Не более, чем удобный инструмент, призванный облегчить мою собственную. А после... после достаточно сделать всего лишь щелчок пальцами, и та самая пресловутая душа покинет хрупкое тело, и оно падёт замертво к моим ногам тонкой пустой оболочкой. После того, как я сожру душу, если в тот момент мне не будет хотеться крови.
И она... она ведь тоже была такой. Всего лишь оболочкой, созданной по моему требованию. Моя собственность. Смертная. Не подобная нам. Не рождённая, не знавшая детства, не видевшая эмоций, лишённая права выбора и воли. Механическое создание. Маленькая частица из всей той серой массы, что обитала на Острове. Но, вашу мать, какая частица! Она выделялась даже на фоне своих. На приёмах, где присутствовали Избранные, в тренировочных центрах, где Нихилы показывали свои способности, она выделялась даже среди них. Придурки смотрели на неё с презрением, отворачиваясь в сторону, игнорируя её присутствие, потому что она так и не стала Избранной. А она была лучше их во всём, раз за разом доказывая, что они и в подмётки ей не годятся!
Да, дьявол, да! Я так и не смог уничтожить её. Не смог сам. И не смог отдать приказ сделать это другим. И, чёрта с два, дело было не только в её способностях, или в том, что мне позарез нужен был хороший проводник. И даже не в надвигавшемся перевороте. Причина была в её ясных голубых глазах. Будь они прокляты! Посмотрел в них и увидел всю её. Почувствовал кожей. Понял, что не отпущу. Гордая. Умная. Настоящая. Она, мать её, всегда была настоящей. Даже сейчас, когда находилась в другой реальности. Когда я не мог слышать голоса, не видел лица, я ощущал её через расстояние и гребаное время!
А в моём мире лжи и жестокости, в мире фальшивых эмоций и холодных взглядов, пропитанном кровью и болью, она словно пламя костра в беспроглядную ночь. Живая. Яркая. Обжигающая. Особенно на фоне тусклых смертных, сновавших в тот день по дому. Даже по сравнению со стражами, привезшими её ко мне. Они казались пустым местом. Словно фон, оттеняющий на холсте художника центральную композицию картины, к которой невольно возвращаешься взглядом раз за разом. Они грубо сжимали её руки, и я чувствовал, как поднимается волна злости за то, что причиняют ей боль. Это моя собственность. Моя вещь. Создана для меня. Причинять боль и не причинять – решаю только я. Убить, покалечить, пытать сутками – тоже только я. А затем вторая волна ярости, уже на себя. Какое мне дело до боли этой презренной, являющейся по сути никем?! Почему мне хочется разорвать этого жирного подонка, посмевшего коснуться её? И какого дьявола я завидую его пальцам? Почему сам хочу почувствовать, какая на ощупь её кожа? Демон её раздери, она же ничто! НМ13. Без имени. Без фамилии. Помечена, как любая моя вещь, как униформа или зажигалка. Каждую ночь в моей постели были женщины в сотни раз красивее неё, изысканные, роскошные, опытные, способные соблазнить любого бессмертного, а мой взгляд то и дело соскальзывает к пухлым губам, тихо произносящим ответы на мои вопросы, и скулы начинает сводить от желания познать их вкус. Мягкие ли они или твёрдые. Испугается ли она поцелуя, подчинится ли молча моей воле, в страхе не угодить Хозяину?
Я видел её впервые, всего лишь минуту, но я был уверен - ни за что не покорится. Скорее, оттолкнёт, зашипит, возможно, даже посмеет ударить... или ответит. Страстно, жадно. Я был уверен, что она именно такая. Я упивался её эмоциями, её силой, завораживающей и необычной, скрытой в тоненьком теле девушки-ребёнка.
Приказал отменить казнь и оставить её мне, нарушая установленные собой же правила, а когда начальник стражей посмел нахмуриться, обдумывая моё требование, убил его на глазах остальных, остановив сердце одним взглядом. Это была моя первая жертва, принесённая во имя неё. Потом я потеряю им счёт, перестану считать жизни, отнятые у смертных и бессмертных для того, чтобы билось её сердце, для того, чтобы слушать её дыхание, чтобы знать, что она со мной, принадлежит мне. И не только как носитель уникальных способностей, но и как женщина. Как моя женщина. Пусть даже она стала ею не сразу, а через несколько лет.
Несмотря на то, что приходила в мою спальню сама. Не просила, но предлагала. Не словами, но решительным взглядом, страстью, которой дышали её глаза, робкими движениями рук, придерживающих завязки лёгкого платья. А я зло насмехался над ней, ощущая, как разрывает брюки эрекция, как ломит кости от желания схватить её в объятия и сжимать, оставляя синяки на молочной коже, чувствовать хрупкое тело под своим, врываться в горячую плоть, заставляя кричать от наслаждения. И в тот же момент презирал ее за это. Она ничто, ей запрещено даже прикасаться ко мне. Иногда хотелось лично содрать с нее кожу живьем, избить до полусмерти или изуродовать, чтобы не хотеть. Смотрел на нее, наполняясь ненавистью и яростью, сжимая челюсти, кулаки до хруста, и понимал, что не могу этого сделать. Прогонял вон, к дьяволу подальше с моих глаз, чтобы не сорваться.
И я бы взял её в первую же ночь, когда вместо очередной сочной девицы, сладострастно извивавшейся на моих коленях, вдруг ясно увидел её лицо, представил, что это она вцепилась в мои плечи, откинув голову назад, что это её тёмные локоны касаются моего тела, что это её упругую грудь ласкают мои руки. Но она была проводником. Очень сильным проводником, и взять ее девственность означало лишить её львиной доли способностей. А этого позволить себе не мог даже я, не в том положении, в котором оказался на тот момент, не во время переворота, который мог перевернуть всю иерархию Единого континента. Лия нужна была мне, в первую очередь, для политических целей, а с тех пор моими любовницами становились только голубоглазые миниатюрные брюнетки, похожие на неё внешне, но не имевшие и половины той жизни, которой светилась она. И никто кроме меня не знал, каких усилий мне стоило подавлять тот адский огонь, который она во мне пробуждала одним только взглядом.
***
Я падаю быстро, так быстро, что меня тошнит от неожиданности… и от бешеного восторга… от ужаса и от первобытного чувства триумфа… Он был прав – я смотрела в ярко-синие глаза, и мне было не до смеха. Потому что я его узнала. Потому что это ОН. Потому что именно таким я его и представляла…или помнила…или… О, Боже – знала? Мне хотелось рыдать и оседать на пол, сползать к его ногам в изнеможении и неверии… И из моей груди вырывалось не дыхание, а судорожные всхлипывания, которые я не могла контролировать.
Я смотрела на него и понимала, что должна закричать, чтобы проснуться. Только во сне я никогда не сомневалась в том, кто он, а сейчас мне казалось, что я брежу наяву. И одежда…он одет, как Нейл из моих снов…Взгляд на сапоги, на широкий ремень. Во всем черном, и его кожа отливает бронзой, контрастируя с иссиня-черными волосами и матовой материей рубашки, наглухо застегнутой на все пуговицы. Сделал шаг ко мне, и я впилась пальцами в спинку кресла, прижимаясь к ней спиной, с такой силой, что заболели кости, казалось, они раскрошатся. Это был он, и в тот же момент не он. Словно я долгое время смотрела на блеклый снимок, а сейчас передо мной сам оригинал. И ни одна фотография… ни одна фантазия или сон не могли передать и десятой доли того, что я видела сейчас наяву. Я писала, что он красив? Да, я писала об этом… Но это не верное слово. Этого недостаточно, потому что понятия красоты у всех растяжимы и не имеют границ, а я видела чудовищную безупречность. Настолько яркую и идеальную, и в тот же момент мрачную, фатальную. Красоту, в которой нет чистоты – там тьма, там мрак ада, там дьявольская смесь всех пороков вселенной и осознание собственной абсолютной власти. Она манит, и в тот же момент пугает, не радует глаз, нет, а ослепляет до боли и понимания, что это адская бездна. Человек не может быть настолько красив. И это не человек… это некто, обладающий неограниченной силой, не только физической. И от осознания этого меня начало лихорадить. Потому что я чувствовала рядом с собой зверя, хищника, который пришел за своей добычей. Убить он может, не прикоснувшись и пальцем.
Нейл смотрел на меня так, словно я принадлежала ему… так не смотрят на незнакомку, так смотрят на свою собственность. Я бы не смогла описать его взгляд просто словами.
– Узнала! – в голосе нотки триумфа. – Не можешь поверить, Лия? А ведь это я. Поверь своим глазам, малыш.
Слышу его голос. Наяву он намного глубже, гортаннее. Хриплые нотки, низкий тембр, каждое слово выбивает почву из-под ног и лишает рассудка. Мне холодно и жарко одновременно. Мое сердце то бешено колотилось, то останавливалось. Я смотрела на Нейла так жадно, как, наверное, смотрит путник в пустыне на мираж, зная о том, что это всего лишь плод больного воображения, но давая глазам насладиться в полной мере. И в тот же момент мне страшно. Что бы это ни было, но какими-то силами Ада он все-таки передо мной. Во плоти.
Коснулся моей руки чуть ниже локтя, где заканчивался рукав шелкового халата, и я замерла. От прикосновения захватило дух, с трудом сдержалась, чтобы не закрыть глаза от наслаждения, чувствовать его пальцы на своей коже. Я ощутила даже запах. Терпкий, с ума сводящий, настолько реально, что вздрогнула. По телу поползли мурашки. Я не могла ни пошевелиться, ни сказать ни слова. Нейл провел ладонью по моей шее, спускаясь чуть ниже, заставляя меня задыхаться от желания сбежать и одновременно закатить глаза в изнеможении. В каждом первом прикосновении есть новизна, всплеск незнакомых ощущений, и это пьянит, вызывает чувство эйфории…но я испытывала совсем иные эмоции. Никакой новизны – моё тело реагировало на него, как на наркотик спустя долгое время воздержания, как после затяжной болезненной ломки в диком голоде и исступленной жажде…узнавая уже испытанный кайф.
– Я не плод твоих фантазий. Я настоящий, малыш. Самый настоящий!
Резко выдохнула и закрыла лицо руками. Не смотреть. Это сумасшествие. Впилась пальцами в свои волосы, стараясь отрезвить себя болью.
– Бред! Тебя нет! Это не можешь быть ты! Я хочу проснуться. Сейчас. Немедленно!
Я говорила шепотом, бессвязно, надеялась, что, когда отниму руки от лица, его здесь не будет. Я тихо молилась про себя, чтобы он исчез. Призывала все свои внутренние силы избавиться от навязчивой галлюцинации. Справиться с этой фантазией. Только он слишком реален. Его ладонь на моей шее, а другая сжимает мой подбородок, а еще... я точно знаю, что если открою глаза, то встречусь с его взглядом, и самое дикое – я также знаю, каким будет этот взгляд. Чуть прищуренный, тяжелый, как свинец, невыносимый, невозможный.
Почувствовала, как Нейл сильно сжал мои руки за запястья и отвел от лица, в следующую секунду меня обдало жаром, словно все нервы оголились, потому что под своими ладонями я почувствовала его скулы. Нейл прижал их к своему лицу. Я ощущала его кожу и даже легкую небритость. Судорожно вздохнула, а потом зажмурилась до боли, до черных пятен перед глазами, потому что моих пальцев касались его губы. Мягкие, слегка влажные и очень горячие.
Он приказывал посмотреть на него... и этот голос проникал мне под кожу, так глубоко, что, казалось, сожжет меня изнутри, отравит несбыточностью иллюзии, сведет с ума окончательно. Потому что какая-то часть меня хотела поддаться этой галлюцинации, жадно гладить его лицо, проводить пальцами по губам и... разрыдаться. Мне казалось, я близка к истерике.
Нейл сжал мои руки с такой силой, что я поморщилась и тихо всхлипнула. Все тело сжалось в пружину, и внутри тикал часовой механизм до взрыва. Дыхание сбилось совершенно, и я слышала собственное сердцебиение.
– Посмотри на меня, Лия!
Я хочу убедиться, что я не сумасшедшая. Только не смотреть в глаза. Расстояние. Пусть такое ничтожное, но все же расстояние.
Медленно подняла веки и встретилась с ним взглядом. Слишком близко, так близко, что я чувствую его каждой клеточкой тела, каждым взмахом ресниц, каждым трепетом губ и дрожащим подбородком.
– Хорошо... – голос сорвался и я, тяжело дыша, попробовала высвободить руки, – допустим... Допустим, это правда ты. Зачем ты пришел? Чего ты от меня хочешь?
Его пальцы стиснули мои запястья еще сильнее, и от его хищной улыбки снова замедлилось сердцебиение.
– Я пришел за тобой… – так просто, мне показалось, внутри что-то оборвалось. Потому что в его голосе нет ни капли сомнения. Утверждение. Голый факт.
И сердце отбивает набатом в висках так громко, что мне кажется, я оглохну.
– Я тебя не знаю. Я скоро проснусь, и ты исчезнешь. Как всегда.
Какими дьявольскими силами мой разум так издевается надо мной, или я сошла с ума окончательно.
– Я не исчезну, Лия. Пусть я сон. Но тогда я – кошмар. Твой самый жуткий кошмар наяву. И ты пойдёшь со мной. Ты потеряла право выбора, как только позвала меня.
«Бойтесь ваших желаний…»
Я силой дернула руки, но его хватка была, как свинцовые кандалы, словно мог сломать мне руки легким движением. Это действительно кошмар. Немного иной ...и он в нем иной. Смотрела ему в глаза и не могла произнести ни звука. Звать на помощь бесполезно. Отрицательно качнула головой. Мне казалось, что он словно ждет от меня чего-то, всматриваясь в мои глаза, его собственные начинали излучать холод, лед, менять выражение, и вдоль моего позвоночника прошла дрожь страха. Едва ощутимая волна паники... Ведь я знаю, что означает этот взгляд, я видела в нем затаившегося зверя, которого нельзя дразнить. Хищника, способного растерзать меня так быстро, что я не успею даже вскрикнуть. Водоворот чувств от восторга, до страха, самого первобытного и бесконтрольного. И каждое острое, как лезвие бритвы, разум отказывается воспринимать происходящее.
– А сейчас... сейчас представь то место, которое ты так часто видишь во сне. Вернись…окажись снова там, Лия… Как в последнем твоем сне. В том, где ты так отчаянно меня звала. Скажи, что ты идешь за мной…. Представь и скажи мне…
– Нет! – вырвалось, как вопль, а на самом деле прозвучало, как тихий хриплый шепот. Я не хотела снова окунаться в те кошмары. Мне было страшно... Я хотела проснуться. Чувство реальности оглушало своей остротой и пугало до истерики. – Нет! Уходи! Просто уходи!
Я снова дернула руки, чувствуя, как подгибаются колени.
– Смотри мне в глаза! – в голосе металлические нотки, заставляющие беспрекословно подчиняться. Пытаюсь разорвать зрительный контакт, дрожа всем телом, но он уже завладел моим взглядом и держит, ломая мое сознание. Я чувствую это вторжение всем существом. Мне больно, и это не физическая боль, меня выворачивает наизнанку, потому что он раздирает мой разум. Я вижу себя – я не здесь, растворяясь в его взгляде, все так же смотрю на него... но уже не в этой комнате. Меня окружает давящая пустота, высокий серый забор, шуршание ветра в листве деревьев. Ветер путается в моих волосах, треплет подол моего платья, а я смотрю в его глаза, и даже если вокруг поднимутся столпы пламени, никто и ничто не заставит его отпустить меня.
Там я иная... и его взгляд снова меняется, заставляя меня начать дрожать. И это другая дрожь... совсем другая. Он больше не держит меня за руки, но я знаю, что следы останутся на запястьях... Нет... теперь его пальцы гладят мое плечо, спускаясь ниже к груди, все откровеннее, сильно сжимая, заставляя сердце биться ему в ладонь, как пойманной в тиски птице, и мне нечем дышать, я обездвижена под этим взглядом. Нейл управляет мной, как марионеткой.
Вся в его власти. Я хочу сопротивляться, но он подавляет мою волю. Подавляет с такой силой, что у меня кружится голова, и каждое касание заставляет дышать все чаще... с ужасом осознавая, что я возбуждена. До предела. До тонкой звенящей струны, готовой порваться в любую секунду. От дикого желания закричать "нет" сводит скулы, но я не могу даже моргнуть… и чувствую, как тело живет отдельной жизнью... оно подчиняется ласке... как руке хозяина. Оно помнит эту ласку. Оно взбудоражено узнаванием, и я словно без кожи совсем, Нейл касается не только сердца, но и души. Возбуждает ее умелыми пальцами, гладит, заставляя трястись от ужаса и от вожделения.
– Ты видишь это, малыш? Ты чувствуешь?
"Да...чувствую...отпусти..." – не могу сказать этого вслух, но, мне кажется, Нейл меня слышит, потому что радужка его глаз темнеет.
Нет. Ты его не знаешь... а если и знаешь, то совсем другим. От этого внутреннего голоса пульсировало в висках. Чувствую, как его ладонь касается моей ноги, поднимается выше, под подол платья, накрывая горящую плоть, и с груди вырывается стон.
– Больше никогда не отпущу. Скажи, Лия... Просто скажи это...
Сердце стучит все сильнее. Мне страшно, и в тот же момент яркой вспышкой дикая радость. Словно часть меня не принадлежит мне совсем, и он, как умелый музыкант, извлекает те звуки-эмоции, которые хочет получить... те самые аккорды, о существовании которых я и не подозревала. Где страх смешался с самым острым эротическим возбуждением. Контраст на контрасте. Нейл резко подался вперед и впился в мой рот губами, а я полетала в пропасть, быстро, до дикого головокружения, до полной потери контроля.
Я писала об этом тысячи раз. О том, как он целует других женщин. Я представляла себе, как это может быть, чувствовать его губы на своих губах, но я даже на сотую долю не приблизилась по своим ощущениям к настоящему поцелую. Все. Не могу больше. Не могу. Нет меня. Ничего нет. Силы воли нет. Я целовала его теперь уже сама, исступленно, с диким голодом, с надрывом, позволяя сминать мои губы, терзать их, отвечая ему со всей силой накопившегося желания именно по его губам. По этой невыносимой идеальной развратной похоти, замешанной на диких эмоциях. Почувствовала, как он сжал мою грудь сильнее, как его большие пальцы касаются напряженных сосков, и от этих прикосновений мне казалось, я сорвусь в наслаждение раньше, чем что-либо произойдет еще. Мое извращенное желание к нему копилось годами. И да, я боюсь его, я боюсь, что это больше, чем просто фантазия….это реальность. Нет, не только он… а это место, где мы сейчас вместе. Это реальность. Нереальным был мой дом и моя жизнь вдали от него. Но отголоски разума навязчиво вдалеке пульсируют «он заставил тебя…это он думает, а не ты…он…он..он»
– Что сказать? – губы сами ищут его губы... и я не знаю, что со мной происходит, я хочу, чтобы это прекратилось, и в тот же момент я пью его дыхание и схожу с ума от вкуса его губ. Это причиняет мне боль... той части меня... ей больно, и я готова сказать, что угодно, чтобы это закончилось. Ведь если это сон... я ничего не потеряю. Я просто проснусь.
Прижалась к нему всем телом и потеряла остатки воли. От запаха, от звука голоса, от пальцев, путающихся в моих волосах, и от губ, сминающих мои губы, порабощая волю... стирая все желания, кроме одного – сделать так, как он хочет. Подчиниться. Эхом мое сознание пытается сопротивляться... но я уже не принадлежу себе. Нейл заставляет меня чувствовать принадлежность ему... и мне все так же больно. Мне хочется рыдать.
– Я, – оторвался от моих губ в ожидании, и, не давая опомниться, снова безжалостно набросился на них, ломая сомнения, порабощая, – иду за тобой, – простонала ему в рот.
Обессиленно подогнулись колени... Полное опустошение. Сломал сопротивление и все оболочки сознания. Меня окутала темнота.
ГЛАВА 19. РЕЙН
- Отец! Я не знал, что так выйдет! Победа была почти у меня в руках! Ничтожный островок. Кто мог подумать, что они пойдут на такую хитрость?!
Од Первый смотрел на старшего сына, который опустил взгляд, как провинившийся ребенок и велиару хотелось отхлестать этого розовощекого тупого бугая по лицу. Да так отхлестать чтоб раны от острых камней с велиарского перстня династии Вийяров оставили кровавые полосы. На память. Магар - старший сын. Надежда Лассара на светлое будущее трусливо трясся, стоя перед отцом, опустив голову и покрываясь липким потом.
- Ты! Ты должен был подумать! Ты должен был знать все, прежде чем вести армию на верную гибель. Тысячное войско потонуло в красных водах Большой Бездны! И ты бы кормил сейчас рыб своим никчемным мясом, если бы я не пришел прикрыть твой зад, которым ты так ритмично двигал ночью, взобравшись на арденскую шлюху вместо того, чтобы просчитать все ходы перед атакой или на худой конец вздрючить свою собственную жену, у которой поди между ног мхом поросло от того, что ты свое семя спускаешь куда попало, но только не в велиарское лоно своей жены!
- Но мы же победили! Отец!
Кажется, он ничерта не понимал. Наследник престола. Тот, кто должен взойти на трон после смерти Ода и удерживать отвоеванные таким трудом земли. А он не справился с самым слабым и мелким противником, позволил себя загнать в ловушку. И сейчас об этом позоре знает каждая псина в Лассаре. Трусливый велиарий, загубивший пять военных галер! По глупости!
Огромные голубые глаза смотрели на отца с раболепной преданностью и даже страхом. Единственное достоинство поганца – это красивая физиономия и неуемная кобелиная энергия.
- Я сошлю тебя на рудники, если мы хотя бы еще раз победим такой ценой. Ты будешь велиаром каменоломней, а не островов. Это я тебе обещаю.
Магар судорожно сглотнул и казалось каждый волосок на его светлой голове завибрировал от страха.
- Остриги патлы. Не пристало велиарию носить космы, как у валласарских собак.
- Мы бы разбили их всех, если бы…
- Если бы учли, что вас загонят в бухту всего тремя судами, перекроют пути к отступлению и начнут топить как слепых котят. Ты что серьезно думал, что вас так легко впустят на остров? Решил, что тебя там ждут с распростертыми объятиями? Это тебе сказала та шлюха, которая сосала у тебя ночью? Ты идиот или притворяешься? Я очень надеюсь на второе, но первое все же намного очевидней. Лучше бы я отдал тебя в свое время в астрели. Пошел вон отсюда. У меня нет настроения смотреть на тебя.
- Золото Ардара…Отец!
- Ни копейки не заслужил. Ни одной монеты.
- Но мое войско…
- Твое войско получит выплату и ордена за отвагу. За то, что послушали твои тупые приказы и пошли за тобой на верную смерть. А ты можешь всем хвастать что папочка помог тебе победить злого варвара, когда ты наложил в штаны от страха. Пошел вон отсюда!
***
Ему всегда нравилось смотреть на место ристалища с высоты. После того, как окончен бой. Подниматься на возвышенность и наблюдать за этим хаосом и адской красотой смерти. Его завораживали мертвые тела. Где белые краски герба Лассара смешивались с гербами поверженного врага. Трупы в смертельных объятиях, разинутые в предсмертном крике рты и тишина вокруг. Так он чувствовал свою победу полнее. Скоро острова будут полностью принадлежать ему – Оду первому. Велиару Объединенных Королевств. Непокоренным останется только юго-запад и Туманные Воды. Но он доберется и туда со временем.
- Что делать с пленными, мой Дас? – голос Ноара, первого полководца Лассара и личного советника велиара, отвлек от мыслей о полном триумфе в скором будущем.
- Как и всегда – половину обезглавить и вздернуть на колья, а остальных гнать на рудники. Всех Ардаровских шлюх – на потеху солдатам. Тех, кто выживут, продать работорговцам. Выручку от продажи распределить между командорами.
- А детей?
- Зачем нам лишние рты и семя Ардаровских псов? Отнять у матерей и утопить в водах Ардена. Золото с островов поделить на три части. Одну треть отдать храму Даната.
Велиар так и не обернулся к своему верному полководцу и советнику, он продолжал смотреть, как заходящее солнце освещает картину ристалища в пурпурные тона. На латах мертвых воинов сверкают ослепительные блики, сломанные копья отливают серебром и утопают в зелени. Вечное лето. Мечта. Сказка.
- Пусть Вардас нарисует для меня это великолепное зрелище.
- Вардас убит в бою, мой Велиар.
- Жаль. Он прекрасно рисовал. Ты можешь отдыхать, Ноар. Отмечайте нашу победу. Жгите костры, пейте вино и трахайтесь.
Од поставил ногу на выступающий камень и, положив руку на рукоять меча, пытался запомнить все до мельчайших деталей. Он любил коллекционировать свои победы. Особенно такие, когда численность войска противника превышала его собственные. Но Од всегда говорил, что один лев с легкостью может перебить целую стаю шакалов, особенно если сожрал вожака. Побеждают не численностью, а мозгами. До вожака проклятых патлатых варваров Од еще не добрался, но пару предводителей отправил на корм червям, плотно окружая главный остров со всех сторон.
- Прибыли два гонца. Один из Лассара и один из Талладаса. Они ждут вас в шатре для гостей, мой Дас.
- Я устал. Не приму ни одного. – потом обернулся к Ноару, стоявшему позади велиара, - Что там у них? Есть что-то интересное?
Ноар, получивший далеко не один смертельный удар в боях, весь покрытый шрамами и ожогами. Страшный, как ад и преданный, как пес. Он доказывал свою верность десятилетиями. Единственный к кому Од мог рискнуть повернуться спиной. Впрочем, рука велиара всегда лежала на рукояти меча, а взгляд внимательно следил за тенью собеседника. Скорее привычка, чем опасение. Ноару Од доверял как самому себе.
Велиар толкнул носком сапога камень и тот полетел с горы вниз. Если каждый день сбрасывать по одному из этой насыпи, которую Ардаровский варвар называл Скалой Величия, ничего не останется уже через год. Так же он поступит и с Атеонскими островами. По одному раз в месяц и уже чрез год они все будут принадлежать Оду целиком и полностью. Его отец сложил голову в водах Большой Бездны. Потому что решил взять самый крупный остров сразу, сорвать куш, и был разгромлен войсками варвара с мелких островов. Он, Од Первый, никуда не торопится.
Валлас тоже достался ему не сразу. Ни один год пришлось распивать кубок мира с Альмиром Дас Даалом прежде, чем тот сам открыл для Ода ворота своего королевства. Добровольно. Победа без потерь. Побеждать мозгами намного интересней, чем силой. Од любил продумывать такие победы и вынашивать их месяцами. Выстраивать на своеобразной карте деревянных солдатиков и «воевать» за каждую из сторон с полной отдачей пока не найдет брешь и слабое место, и не ударит именно туда. Данат, как всегда, преувеличил силу врага и опасность, исходящую от Валласа в то время. Никаких следов гайларов инквизиция Лассара там не обнаружила, но Данат требовал сжигать все деревни, где отказывались принять веру в Иллина и говорил, что велиар слеп, ему не дан великий дар видеть нечисть и зло. А Валлас полон ею до краев. Астрелю всегда удавалось поселить в Оде суеверный ужас и веру в силу Тьмы, которая может свергнуть Свет, в лице Ода, с престола и завоевать весь мир. Иллин ждет грешные души, чтобы очистить их от скверны и Од, как посланник и избранник должен выполнять свою великую миссию. Велиар боялся гайларов и верил в них. Об этом знал только Данат, которому тот исправно исповедовался.
Когда-то в детстве Од видел тварь, похожую на гайлара, кровожадный монстр сожрал всю стражу, оставив после себя груду разгрызанных костей и ошметки мяса. Маленький Од тогда описался от страха и прятался под перевернутой велиарской повозкой. На его глазах огромный черный волк разодрал его матери грудную клетку и, чавкая, поедал её сердце. Потом ему внушили, что это был сон, а на самом деле на отряд велиары напали валласары, приручившие волков вместо породистых охотничьих собак.
Но только иногда по ночам Од Первый снова и снова видел страшные глаза огромного волка и кровь, стекающую с его клыков на заснеженную дорогу из Валласа в Лассар. Астрель обещал, что Од избавится от ночных кошмаров, когда захватит земли врага. Прошло много лет, а он все еще видел тревожные сны и Данат объяснял это тем, что зло и нечистая сила слишком близко. ПрОклятые преследуют его потому что не убили в детстве. Гайлары никогда не отпускают свою жертву. Од должен истребить их всех и тогда к нему придет покой.
- Один привез согласие Туарнов на брак с их дочерью. Второй желает говорить с вами лично.
Снова Ноар отвлек его от воспоминаний. Од вздернул светлую бровь. Согласие на брак? Так скоро? Он думал, что хотя бы поторгуются, но видимо дела совсем плохи в Талладасе после того, как те лишились поддержки велиара.
Единственная благородная кровь, достойная велиаров текла именно в этой семье, породнившейся с Вийярами. Старший сын женился на Одейе, но так некстати погиб.
Обособленное королевство ничем не примечательное, не интересное для завоевания. Од мог бы подмять их под себя еще много лет назад и водрузить в Талладасе свое знамя, но это ничего бы ему не дало. Талладас обнищал за последние десятилетия до такой степени, что был бы неинтересен даже если бы сам народ сверг своего велиария с трона и сдался Оду. Но велиару нужны союзники, и мелкие королевства, рассыпанные по соседству с Лассаром всегда могут пригодиться, если объявятся новые враги, которые росли, как на дрожжах и появлялись, как грибы после ливня. То приплывали с набегами из-за Туманных Вод, то вылезали из Саананского леса очередной ордой диких и голодных оборванцев под предводительством беглого каторжники или самозванца. Он мог быть спокоен только за Северо-запад. Меиды стерегли территорию так, что не одна крыса не пробежит. Особенно Баорды. Проклятые падальщики.
Талладас стал совершенно неинтересен после нелепой смерти Лу. Она смешала Оду все планы. Эта смерть отняла у него Одейю. В какой-то мере Од ненавидел Туарнов именно за это. Но у них подросла дочь достойная стать женой самого велиара, а ему нужны наследники. Двое сыновей явно не торопились подарить отцу внуков. Род Вийяров мог закончиться на этом поколении. Самеран волочился за мужчинами, а Магар … Магар судя по всему бесплоден.
Значит нужно освежить кровь, впрыснуть новые гены. Гены самих Вийяров. Зачать сыновей от другой женщины. С любимой Анаис что-то было не так. Каждый их ребенок рождался с дефектом... и пусть Од любил её, насколько вообще умел любить женщин, но не мог не признать, что его покойная супруга подпортила кровь Вийяров своей дурной кровью. Надар, отец Ода, сосватал её для сына с Северного королевства Линас. Теперь эти земли полностью занесло снегом после обвала лавины со скал и ледяного урагана, унесшего жизни всего королевства. Линаса больше не существовало. Все покрылось толстым слоем льда. И люди злословили, что шеанские земли были прокляты и уничтожены самим Иллином. Границу с Линасом перекрыли мощной каменной стеной, чтобы снег с вершин не спускался ниже. За двадцать с лишним лет выкопали канал от горячих вод Тиа к самой стене, не давая холоду распространиться за границами Лассара и умертвить все живое в Лассарской долине. Каждый год Данат приезжал к горячим водам Тиа и освящал их голубой водой из источника Храма, прогоняя зло подальше от Лассарских земель. За это хитрый и алчный шельмец получал тысячу золотых лассов.
Дочери Туарнов, исполнилось семнадцать, и она вполне могла стать достойной велиарой Лассара. Ее родословную и корни со стороны отца Од изучил вдоль и поперек, когда выдавал замуж Одейю. И сейчас понимал, что кроме неё больше нет претенденток велиарской крови. Мелкие дасы, помещики, дворяне слишком просты для трона Лассара. Придется жениться на собственной племяннице и обрюхатить ее.
Впрочем, Од даже не приехал смотреть на невесту. Ему было плевать как она выглядит. Лишь бы имелась дырка между ног в которую можно сунуть член, а потом получить законного наследника, чтоб старшие не расслаблялись. После гибели Аниса Од был слишком подавлен. Младший сын единственный на кого он возлагал надежды. Отдал ему Валлас и мечтал, что когда-нибудь Анис подомнет под себя своих непутевых братьев и будет править объединенными королевствами. Но Анис погиб. Когда Од разберется с проклятыми островами он сам лично поедет в Валлас и расчленит каждого, кто не уследил за своим велиарием.
- Вот и чудно. Пошли им откупные и передай, что каждый месяц я буду пополнять казну Талладаса красным золотом, что позволит им не сдохнуть с голода. А их дочь… как там её зовут?
- Лориэль, мой Дас.
- Так вот их дочь пусть едет сюда, я встречу ее в Пераоне, где мы и сочетаемся браком.
- Полагается послать за ней свадебный кортеж, мой Велиар. Дороги полны беглых и мятежниками. Ей нужна охрана.
- Я знаю, что полагается. Велика честь для обнищавших Туарнов. И я не хочу привлекать внимание. Далеко не всем понравится идея о моем браке. Моя невеста должна доехать ко мне целой и невредимой. Отправь ей навстречу трех верных воинов. Пусть ожидает их в Реаде. Сразу за землями Талладаса. Там цитадель под охраной.
Од подумал о Магаре и Самеране, которых даже не поставил в известность о своих намерениях жениться. Алчность и жажда власти Вийяров не имела границ, об этом слагали притчи. И Од не сомневался, что сыновья могут помешать этой женитьбе. Нет. В открытую никогда. Да и зачем? Если можно чужими руками подсыпать яда в бокал либо придушить подушкой.
Од пообещал им господство на мелких островах в случае победы, но оба надеялись на трон всего Объединенного Королевства. Делиться Вийяры не любили. Од знал, что оба с облегчением выдохнули, когда Одейю посвятили в ниады, а Анис погиб. Оба пафосно рыдали и истово молились за упокой души Аниса, но Од слишком хорошо знал свое потомство. Сам был рад смерти Дорена, своего старшего брата, а когда и младший слег от чумы, то Од помолился Иллину и пожертвовал храму много золота. Так что сыновья рады тому, что теперь делить королевство и острова придется лишь на две части.
Самого Ода волновала большая земля посреди океана. Земля полная рудников, пещер с драгоценными камнями и богатств. Он бы оставил проклятый Лассар, где вечно так холодно и жил бы посреди горячего рая, утопающего в зелени и окруженного бирюзовой водой, как глаза его Одейи. Его маленькая девочка. Он уже соскучился по ней. Слишком долго не видел. Единственный ребенок, который всегда любил его только за то, что он её отец, а не велиар. Ребенок, который пострадал больше всех остальных от несправедливости этого мира. Он хотел вознести её так высоко, как только можно, чтобы цвет волос уже перестал иметь значение. Он каждую секунду жалел о том, что она не мальчик, о том, что выдал ее за Лу, а не держал при себе. По ней он тосковал всегда. Пусть Од не был ласковым отцом, да и не умел, но дочь любил даже больше себя самого. Он не отдал её Данату и был рад, когда она отреклась от пострига.
- А что с гонцом из Лассара? – столкнул еще один камень и тот упал прямо на мертвецов, издав глухой звук от удара о латы или о шлем.
- Говорит что-то срочное от Даната. Не терпит отлагательств, но скажет только вам лично.
- Вечные интриги Верховного астреля. Что ему почудилось на этот раз?
- Не могу знать, мой Дас. Гонец еле на ногах стоит и конь весь в мыле.
- Проведи его в мой шатер и вели принести нам вина. Я сейчас спущусь. Полюбуюсь еще немного этой красотой. Найди мне художника, Ноар. Найди, укради, купи. Плевать. Я хочу, чтобы мои победы оставались на холстах и украшали мой замок в Лассаре.
- Я найду, мой Дас. У вас будет художник в ближайшее время или я не Ноар Баррос!
Но Ноар не уходил и Од уже с раздражением спросил:
- Что еще?
- И еще говорят есть тревожные вести со стороны юго-востока.
- Что там?
- Пока точно не знаем, но какой-то отряд очередных оборванцев сжигает мелкие деревни и угоняет скот в Саананский лес.
- Нам сейчас не до этого. Пусть дасы сами охранят свои угодья. Мне некогда следить за всеми.
- Они сожгли велиарство Шафтар и Багор. Жителей распяли на звездах.
- Это проблемы Шафтара и Багора, а не Лассара.
- Но через Багор проходит главная дорога к границе с Лассаром.
- Там достаточно укреплений и три цитадели.
- Я должен был сообщить.
- Знаю. Следите, что там происходит и докладывайте мне. Пока что мне не до мелких мятежей.
- Люди думают это беглые рабы с Даместала, где находился центральный рынок живым товаром. Некоторые из беглых - валласары. Помните год назад там произошел страшный мятеж, одичавшие рабы разодрали своих Дасов на ошметки и сбежали. Поговаривали, что они поклонялись гайларам и дасов разодрал оборотень, выпустил пленных и увел за собой в Саананский лес.
- Чушь. Гайларов уже давно не существует. Суеверные россказни. Разве беглых не отловили тогда?
- Нет, мой Дас. Они покинули пределы Лассара.
- Следите за этим.
***
Когда Од Первый вышел из шатра после встречи с гонцом из Лассара Ноар его не узнал – настолько был бледен его велиар.
- Гонца в Валлас. Немедлено. Нет! Не гонца! Отряд! Вернуть мою дочь домой и запереть в Тиане под стражу за своеволие!
- Дороги в Валлас уже обнесло первым снегом! Через неделю они станут непроходимы. Отряд может не успеть!
- Плевать! Хоть льдом, дерьмом и бревнами! Вернуть мою дочь домой, не то она на полгода будет отрезана от меня проклятой зимой!
- Валлас уже отрезан, мой Дас. Прошли первые снегопады!
- Не отрезаны! Мы оба прекрасно знаем, что еще можно пройти через долину!
- Ну куда она оттуда денется, мой Дас? Пусть сидит взаперти в Валласе. Целее будет. Это и есть наказание. Пошлите гонца, разузнайте, что там происходит. Данат, наверняка, дал ей советника и наставника. Да и не одна она поехала.
- Нарушила мой запрет!
- Истинно ваша дочь, - Ноар усмехнулся, а Од схватил бутыль с вином и сделал несколько глотков. Потом несколько секунд смотрел на развевающееся знамя Лассара.
- Да. Пошли туда гонца и пусть она сидит там до весны. Похоронит с почестями Аниса. Мне же спокойней будет здесь, когда она под охраной меидов, а не в Тиане. Маленькая ведьма. Таки поступила по-своему. Отдам Данату насильно!
Но оба знали, что не отдаст, что втайне восхищается ее смелостью. Единственной, кто не боялся никогда гнева Ода Первого. Единственной, кто не боялся Даната. Просто велиар опасается за её жизнь. Ни для кого не секрет насколько Од Первый помешан на своей красноволосой дочери. Она и есть самая большая слабость одного из сильнейших правителей в истории Лассара и Объединённых Королевств.
ГЛАВА 20. ОДЕЙЯ
Я ждал этого момента долгих десять лет. Я прокручивал его в голове миллионы раз и с разных сторон. Я разговаривал с ней и получал её ответы. Самое паршивое, что я угадал почти каждый из них. И эту презрительную усмешку, и эту брезгливость в бирюзовых глазах. Только иногда я все же думал, что она меня узнает. Я надеялся на это. На то, что у нее не было мужчин после меня. И если я единственный, кто к ней прикасался она не могла забыть… А потом думал о том, что меня не было слишком долго. Пока учился ходить и разговаривать, пока зарастали раны, пока рубцевались шрамы, что мешало ей завести себе еще одного «друга», а то и несколько. Дочь Ода Первого не может быть святой и невинной. У нее в крови грязь и порок. Он живет в ее генах. Как и у всех лассаров. И я был прав. Не узнала. Она меня забыла. Как самый незначительный эпизод в своей жизни.
- Вы? Он есть вы? – она хохотала и не могла остановиться, а мне хотелось рывком сжать ее идеальное горло и заставить заткнуться. Никто и никогда не смел смеяться мне в лицо с тех пор, как я надел железную маску. Каждый, кто осмелился – смеялся последний раз в своей жизни. Только я уже давно понял, что не могу ее убить. Я пока не готов к этому шагу. Потому что меня подпитывает не только жажда мести, но и больная любовь к этой женщине, вывернувшей мне мозги еще десять лет назад. Права была моя маленькая Далия, назвавшая ее шеанной и поплатившаяся за мою слабость своей жизнью.
И вдруг Одейя замолчала сама, губы скривила очередная презрительная усмешка.
- А кто сказал, что я соглашусь на этот брак? Брак с презренным валласаром. Пусть даже и велиарской крови. Ни один астрель не обвенчает нас без обоюдного согласия.
И я знал об этом. Она должна поставить свою подпись на кожаном манускрипте, она так же должна разрешить астрелю избавить ее от пятилистника внизу живота. Убрать клеймо ниады. Иначе этот брак не признает ни одно велиарство и ни одна вера.
- У меня есть миллионы способов заставить тебя согласиться, Одейя Вийяр. Миллионы изощренных и болезненных способов. Я использую каждый из них.
Прошептал и увидел, как она содрогнулась от моего шепота. Каждый раз, когда слышала мой голос вздрагивала от ужаса и отвращения. Что будет, когда она увидит мое лицо?
- Думаешь я боюсь боли? – нагло посмотрела мне в глаза, и я мысленно застонал, проклиная прозрачность этой бирюзы в которой дрожало отражение черной маски. Захотелось заорать чтобы она их закрыла. Ненавижу зеркала. Я уничтожил их все. Но нашел единственное в ее глазах. И когда-нибудь я вырежу из них свое отражение валасским кинжалом.
- Что ты знаешь о боли, маленькая шеанна? Я познакомлю тебя с нею очень медленно. С каждой гранью этой самой боли, которая тебе и не снилась. Ты думаешь это будут физические страдания? Нееет. Слишком мало. Я заставлю тебя стоять на коленях и плакать кровавыми слезами, а на тебе в этот момент не будет ни единого шрама. Ты истечешь кровью изнутри.
Последний раз, когда я видел ее так близко она смотрела на меня совсем иначе. Но тогда на мне не было железа, и она называла меня просто «мой». Я запомнил каждое ее слово. Потом, выучив лассарский язык я перебирал все, что она мне говорила. Но с того момента между нами разверзлась такая пропасть, которую не перепрыгнуть и не переплыть. Она переполнена кровью моих родных и моего народа. Ее отец по сей день увеличивает в ней уровень ненависти и жажды мести, превращая моих соотечественников в живое мясо, торгуя ими для тяжелого труда и удовлетворения самых низких желаний высокородных дасов лассара. Поэтому пропасть между нами не сократится никогда. Потому что я не забуду и не прощу.
И она. Как противовес каждому моему решению. Каждому проклятию посланному династии Вийяров. Такая красивая. До боли красивая, лживая и высокомерная сука. С изумительной кожей, созданной для диких ласк, с пухлыми губами, созданными для поцелуев, с волосами цвета моей одержимости, которые хочется наматывать на руку или нежно перебирать пальцами каждый завиток. Проклятая, как и я сам.
Хочу её. Потому что слишком близко. Потому что теперь в моей власти. За это я ненавижу нас обоих с такой силой, что ломит кости и темнеет перед глазами.
- Сначала попробуй заставить меня встать на колени валлаский раб, а потом хвались.
Меня заводил даже её гнев, в паху простреливало адским возбуждением и вместе с этим хотелось задушить её только за слово «раб» и за то, как она его произнесла. Нет, это не было обычным оскорблением. Она просто назвала вещи своими именами. Для лассарской десы я всегда буду валасским рабом.
- Заставлю. И не один раз. – наклонился к ней, принюхиваясь к запаху волос, пахнет, как и тогда, морским бризом, свежестью и женщиной, - ты станешь на колени добровольно, как самая грязная лассарская шлюха. Потому что я прикажу подвесить труп твоего брата за ноги у ворот и скормлю его гнилое мясо воронам, вместо того чтобы придать тело огню и развеять прах по воздуху как велит седьмая строфа писания от вашего Иллина. «Да будет неспокоен прах близкого твоего, коли тело не станет пеплом. Да не вознесется душа его к небесам и не получит очищение, если не будет предана огню. Да не простятся грехи его, если не будет отпет он песнопениями священных мужей великого Храма и развеян по воздуху». Потому что пришло время перевернуть все с головы на ноги и очень скоро лассары сами станут нашими рабами.
В её глазах блеснули слезы, и она замахнулась, чтобы вцепиться мне в лицо, но я перехватил ее тонкую руку за запястье и даже не поморщился, когда кожа задымилась и завоняло паленой плотью. Первое прикосновение за десять лет. Я бы обгорел до костей за право прикасаться к ней каждый день… но не в этой жизни и не в этом мире, который ее отец вымостил для меня на крови моих близких, на слезах моего народа.
- Если и этого недостаточно для твоего согласия - я расчленю каждого из твоих людей у тебя на глазах. Я буду отрезать от них по кусочку и кормить ими своих волков. В подвалах Валласа сотни лассаров. Женщины и дети, старики и больные. Каждый день по одному и каждый на твоей совести. Или у дочери Ода Первого она отсутствует так же, как и у ее отца?
Она смертельно побледнела, глядя расширенными от ужаса глазами на мои обуглившиеся пальцы. Да, девочка, плевать я хотел на боль. Она ничто в сравнении с тем как болит внутри, когда я каждый день закрываю глаза и вижу изнасилованных мать и сестру. Когда думаю сколько потных и вонючих ублюдков покрыли их прежде чем они умерли под одним из них. Когда смотрю в зеркало и вижу собственное уродливое лицо. Когда смотрю на тебя и понимаю, что ты никогда не будешь принадлежать мне даже если и станешь моей женой.
Кроме того, я та самая тварь, которая восстановится уже через пару часов. На мне и следа не останется. Жаль только проклятым гайларом я стал уже после того, как твой отец исполосовал мне лицо от уха до уха. Но и в этом есть свое наслаждение. Я бы никогда не принес столько ужаса, будь я таким как все. Ты содрогнешься, когда поймешь какое чудовище жаждет получить тебя в жены.
- Мой брат мертв, а я не верю в Иллина. Ему уже все равно, что станет с его телом, а я буду оплакивать его душу до самой смерти. Моя совесть чиста. На моих руках нет его крови, и я любила его всем сердцем. Он знал об этом и этого достаточно. Мои люди итак умрут с голода в твоих вонючих подвалах так что я буду милосердной и позволю этому произойти быстрее.
Я усмехнулся, не отрывая взгляда от ее глаз. Слишком благородно для дочери паршивого предателя. Слишком честно для мерзкой твари, которая удерживала меня в своих объятиях пока ее отец резал на куски мой народ.
- Какая красивая сделка с собственной совестью. Блестящая защита. Браво. Суд Лассара аплодировал бы тебе стоя.
- Зачем тебе все это? Я могу написать отцу, и он даст за меня сундуки золота. Он вернет тебе Валлас. Отпусти меня, и ты станешь самым богатым человеком во всем Объединенном королевстве!
- Что еще он сможет мне вернуть, Одейя? Он вернет мне мать, которую трахали ваши солдаты прямо на глазах у её мужа? Он вернет мне сестру? Ее пустили по кругу по приказу твоего отца. Он вернет мне мою жизнь до того, как мой народ открыл ворота предателям и впустил смерть в свой город? Он вернет мне все это? Я видел валласких девочек совсем маленьких, девочек с пустыми глазами в услужении старым и обрюзгшим жирным свиньям, тыкающим в них свои вялые стручки и толстые пальцы, я видел мальчиков с разорванными и искалеченными телами. Я видел стариков, забитых насмерть за то, что не могут работать. Моих соотечественников, моих людей, которых лишили будущего только за то, что они не верят в проклятого Иллина и говорят на другом языке. Это все можно вернуть? Исправить?
Она судорожно сглотнула и медленно выдохнула, взгляд подернулся дымкой слёз. Я бы мог на это купиться несколько лет назад, но не сейчас. Я больше не верил ни слезливым речам, ни отчаянью во взглядах, а верил только в поступки.
- Мне жаль, что тебе пришлось пережить и видеть все это… но на войне.
Одейя замолчала, потому что волк во мне оскалился и грозился рвануть наружу, я знал, как сейчас сверкнули мои глаза. Она испугалась и сильно вздрогнула. Дааа, зверя чувствуют все. Его не скрыть и не спрятать. Им воняет за версту. Его чуют на уровне подсознания. И я видел, как почернел мох на стене. Аура проклятых сильна и убивает все живое одной силой мысли. Я мог бы убить и её. Одним взглядом. Просто она об этом не знает. А я пока не хочу ее смерти.
- Так вот эта война не закончилась. Она продолжается каждую секунду пока мои люди носят клеймо рабов… И на войне…
Девушка меня поняла и теперь молчала, продолжая смотреть мне в глаза, нахмурившись и тяжело дыша. Не может отвести взгляд, потому что я не даю. Я держу его, позволяя чудовищу управлять ею. Но ровно настолько, чтобы она не поняла, что это делаю я.
- Зачем тогда тебе жениться на мне? Просто убей меня и отправь отцу мою голову. Разве это не станет справедливой местью?
Идеально наивное благородство. Браво. Я впечатлился.
- Просто.
- Что?
- Вот именно – слишком просто. Я хочу больше! Я хочу все! И я это получу. Рано или поздно ты сделаешь так, как я желаю.
- Не получишь. От меня не получишь никогда!
Я рассмеялся ее упрямству и в то же время невольно восхитился – смелая или глупая. Счастливое неведение и непонимание. В каком сказочном мире ее держали? Воин? Черта с два. Наивна, как ребенок. До абсурда. Либо великолепная актриса. Со временем проверим что она такое – Одейя Вийяр и из чего сделаны ее мечты, иллюзии и страхи.
- Маленькая золотая принцесса, которая не видела ни настоящей войны и впервые увидела смерть в самом неприглядном ее обличии. Это лишь малая часть того, что могу тебе показать. Оглянись вокруг – ты в моем царстве. Я здесь решаю, как тебе жить, сколько и когда ты умрешь. И если я захочу, то уже сегодня ночью с тебя срежут твое клеймо, распнут у стены, и я отымею тебя как обычную лассарскую шлюху.
- И обгоришь до костей, - она зло усмехнулась, - вряд ли без члена ты будешь так же грозен, как и с ним.
Я приподнял одну бровь и ухмыльнулся:
- Даже так? Благородная деса умеет говорить пошлости? – наклонился к её уху и прошептал, - Ты слишком неопытна, девочка…трахать можно не только членом. Трахать можно чем угодно, но я не стану ломать твой розовый мир и приводить примеры. Тебя ведь никогда не трахали, правда? Даже пальцами?
Теперь она дернулась изо всех сил и толкнула меня в грудь, но я даже не шелохнулся, а под ее ладонями кожа вздулась рубцами.
- Ублюдок!
- Намного хуже, Одейя. Намного страшнее. Ты даже не представляешь кто я и что я с тобой сделаю. С вами всеми. После. После того, как убью всех твоих людей.
- Ты больной психопат. Когда ты будешь подыхать от меча моего отца я буду плевать тебе в лицо до последнего твоего вздоха. Ты не получишь ни меня, ни Лассар. НИКОГДА! Запомни – никогда! Слово Одейи Вийяр!
- Не бросайся словами, шеанна. И запомни у каждого есть что терять. Без исключения у каждого. А терять – это больно. Когда начнешь терять ты поймешь, что ничего в этом мире не стоит дороже того, что составляет смысл твоей жизни. Ты не знаешь меня… а я знаю о тебе все. И я начну отнимать. Ты готова отдать, Одейя? Чем ты готова пожертвовать? Мы начнем с десяти лассарских воинов. Твоих верных воинов. Сегодня вечером их казнят на площади.
- И чем ты лучше моего отца? Чем? – наконец-то закричала отчаянно и с яростью. В бессилии и ужасе. А я вдохнул полной грудью эти эмоции, меня от них зашатало, как пьяного. Вот теперь намного лучше. Заплачь. Я бы слизал каждую слезинку с твоих щек.
- Ничем. Я хуже. В тысячу раз хуже. Запомни это и вспоминай каждый раз, когда решишь ответить мне отказом. За каждую отнятую жизнь – я отниму десять. Но ты можешь сократить количество жертв. Подумай об этом деса Вийяр. Отсюда ты выйдешь либо моей женой, либо не выйдешь никогда. Если ты так любишь свой народ, а не бросаешься пафосными словами – ты сделаешь правильный выбор. А теперь посиди здесь до вечера и подумай. Тебя выведут посмотреть на казнь.
Я втолкнул ее в одну из клеток, удерживая за волосы подтянул к стене, надевая ошейник. Когда уходил услышал, как она звякнула цепью и в бессилии дернула прутья решетки.
***
- Да, теоретически это возможно, - Фао нажимал на хлеб с салом и громко чавкая, запивал вином. – я только не пойму зачем вам это нужно? Два разных народа, две религии.
Я ударил кулаком по столу и бокал с вином скатился на пол, а он подавился хлебом.
- Тебе не нужно что-то понимать.
Если бы не его ряса и сан, так нужный мне на данном этапе, я бы убил его одним из первых, а не кормил хлебом с салом в этой чистенькой келье для астрелей.
- Если это месть, то она могла бы быть гениальной, мой дас. Хотя и не выполнимой. Более жестокую расплату трудно придумать при условии, что кто-либо проведет это действо.
Он поднял бокал с пола и снова наполнил его вином, а я резко подался вперед.
- Что ты имеешь ввиду?
- А то, что Лассар никогда не примет этот брак. Этот союз никогда не станет легальным на территории Лассара. Отрекшуюся ниаду забью камнями едва она войдет в город. И никто. Ни один закон или могущественный покровитель не спасет ее от праведного гнева религиозных фанатиков. Если бы вы совершили это и отправили ее после домой – то не придумать участь страшнее, чем эта.
Я отобрал у него бутыль и приложился к вину, вытер рот тыльной стороной ладони.
- Значит она не вернется в Лассар. А ты будешь держать свой поганый язык за зубами.
Фао посмотрел на меня в недоумении и надкусил хлеб, поднятый с пола. Жирного урода не кормили целый день и теперь он пожирал даже крошки со стола.
- Я молчу… всегда молчу. Фао никогда не болтает лишнего, - и вдруг он застыл с ломтем хлеба у рта, - А при чем здесь я?
- При том! Ритуал исполнишь ты. Срежешь с нее это клеймо.
- Я? Нееет! Я не могу! Нееет! – он затрясся мелкой дрожью, как жалкая псина, - Меня покарают! Я не могу!
В эту секунду я сгреб его за шиворот и протянул к себе по столу.
- Ты сделаешь так, как я тебе скажу. Проведешь ритуал. Ты убедишь каждую псину в том, что этот брак более, чем законный. Иначе я сдеру с тебя шкуру живьем и сошью из нее ремни для моих воинов. Она у тебя просаленная и толстая. В самый раз удерживать тяжелые ножны.
Он быстро и коротко закивал, не смея дышать мне в лицо, а я медленно разжал пальцы и толкнул его обратно на стул. Сзади откашлялся Саяр и поставил на стол еще один бокал.
- После отречения ее кожа будет обжигать так же, как и раньше?
Астрель тяжело дышал и сделал несколько глотков из бокала. Его все ещё продолжало трясти.
- Никто никогда не отрекался. Я не знаю. Существует старая легенда, что ниада позволит прикоснуться к себе лишь тому, кого захочет сама. Но никто не проверял на деле. Ниада невеста Иллина и только он может ее касаться.
- Где держат остальных ниад, прошедших постриг?
Он смотрел на меня округлившимися глазами:
- Нам не задают таких вопросов. Это тайна Храма.
- Я задал. Отвечай!
Астрель несколько раз оглянулся, а потом осенил себя звездой.
- Тайна Храма священна. Я поплачусь, если выдам её.
- Ты поплатишься, если хотя бы еще раз мне откажешь.
- Он забирает их, - прошептал астрель и снова несколько раз оглянулся, хотя его келья была совершенно пуста и окно, под самым потолком, уходило на внешнюю сторону стены. Я бросил взгляд на Саяра и снова повернулся к Фао.
- Кто он?
- Иллин, - снова несколько звезд и дрожащий подбородок. – раз в три месяца, в полнолуние он приходит за одной из них и уводит с собой.
- Куда? – меня раздражала его лихорадка и капли пота над верхней губой, как и провонявшаяся едким запахом страха, ряса.
- Этого никто не знает. Говорят, что туда где заканчивается Туманная Вода и начинается вечная мерзлота. Он присылает за ними духов тумана в черных рясах с горящими красными глазами. Но так говорят. Я не знаю, и никто никогда этого не видел.
- Хорош ваш Иллин – пожиратель девственниц, - я усмехнулся и опрокинул в себя еще вина.
- Он дарит им новую жизнь в раю.
- Или страшную смерть.
Я резко встал со стула и астрель поднялся вместе со мной.
- Отдыхай, астрель. Тебя будут хорошо кормить и дадут теплую одежду.
- Мой дас!
Он окликнул меня уже прямо у двери.
- Заприте меня снаружи и заберите ключ. Отдайте его тому, кому вы доверяете.
- Я обещал, что тебя не тронут и я всегда держу свое слово, астрель. Прекрати трястись и прими ванну от тебя воняет, как от свиньи.
Когда мы вышли с Саяром на улицу, и я вдохнул полной грудью морозный воздух Валласа, тот положил руку мне на плечо и спросил:
- И в чем тогда смысл, мой дас? Если Лассар не признает этот брак, то какую выгоду он принесет всем нам? Не проще ли обменять ее сейчас? Выдвинуть Оду условия.
Я резко повернулся к другу и прищурившись посмотрел прямо в глаза.
- Условия, которые он нарушит, едва заполучив ее обратно? Нет. Я отниму у него возможность получить дочь. Я отниму у нее возможность вернуться назад. И он будет вынужден принять все наши условия … и принимать их постоянно пока она находится здесь, под нашей охраной. Все ради Валласа и моего народа. Ведь я могу выгнать лассарскую шлюху и ему придется смотреть, как она подыхает у него на глазах.
- Все ради Валласа и твоего народа? А не потому ли, что ты сам ее хочешь, Рейн?
Я несколько секунд молчал, а потом ответил, продолжая смотреть ему в глаза и зная, как он сжимается под этим взглядом уже жалея о заданном вопросе.
- И потому что я ее хочу.
***
Она отказалась выйти к казни. Никто не смог выволочь ее силой. Боялись ожогов от которых оставались жуткие, уродливые шрамы. Я мог бы вытащить ее сам, но решил, что с нее хватит и того, что она услышит. И она слышала, как они кричали, когда их свежевали на глазах у всего города, под улюлюканье толпы, она слышала, как вопил горн, возвещая о смерти тех, кто не выдержал экзекуции. Утром она увидит то, что от них осталось в свое зарешеченное окно. Увидит, что они вытерпели ради нее и с ее именем на устах. Да! Проклятые лассары орали ее имя и молились ей, как своему проклятому Иллину. Один из них пел ей песню, пока с него срезали кожу лоскутами. А потом ее подхватили и другие.
«Наша королева никогда не преклонит колен
Наша королева невеста Иллина
Наша королева выдержит плен
Нас много… а она…она у нас одна.
Невеста Иллина… невеста Иллина
Мы вытерпим смерть, как жизнь, ради нас терпит она...»
Я отрубил ему голову и заткнул его навечно. Остальным отрезали языки и посадили на колья напротив ее окна. Как жуткие цветы во имя ее упрямства.
А ночью мне привели двух лассарских женщин с золотыми волосами, пока я их трахал, все время представлял, как с нее снимут это проклятие, и я так же остервенело буду вдалбливаться в её тело под хриплые стоны и судорожное вздрагивание плоти. Я так и не кончил. Вышвырнул шлюх к саананской матери и впервые за долгие месяцы напился почти до беспамятства. Этой ночью я ненавидел её больше, чем когда-либо… и себя за то, что казнил их всех не ради справедливости, а чтоб сломать её и получить согласие. И не ради политических целей и высших идей, а банально и жалко…только ради того, чтобы рано или поздно уложить в свою постель.
ГЛАВА 21. ОДЕЙЯ
Я наблюдал, как танцовщицы извиваются на полу, как каждая из них смотрит на меня, готовая на все лишь бы разделить этой ночью постель с велиаром Лассара и понимал, что меня не заводит ни одна из них. Ни одно тело, ни одно лицо даже самое смазливое не возбуждает меня так, как эта саананская сучка, которая ни разу мне не улыбнулась. Ни разу на меня не посмотрела без ненависти. Каждый раз война и мне иногда казалось я способен её убить за то, что изводит меня, выворачивает мне нервы, выматывает душу. Брал её и понимал, что не насыщаюсь, а становлюсь еще голоднее. Мне мало её тела, мне мало всего, что я от нее беру, потому, саанан ее раздери, я хочу не только брать. Я хочу, чтоб она давала, а она смотрит на меня так, как будто я последняя тварь. Омерзительная, гадская и ничтожная тварь. Так как лассары смотрели на валласов испокон веков. И я заливаю тоску дамасом, а он не берет. Обжигает горло, а мозги трезвые и она везде мерещится.
Безумно красивая шеана. Настолько красивая, что у меня кости ломит от желания прикоснуться к ней, от желания увидеть в ее взгляде что-то кроме презрения и ненависти. Что-то кроме слез унижения и боли от каждого, мать ее, моего прикосновения. Нашей общей боли. Она калечит мое тело, а я раздираю на ошметки её душу. Кроме нее не вижу никого и пальцы все сильнее сжимаются в кулаки. Она в красном бархате и её кожа отливает перламутром, волосы вьются по плечам, прикрытым шелковой узкой шалью, подаренной мной. Как идиот все для неё, представляя, как будет смотреться на ней. В ответ презрение и мне кажется она лучше ходила бы голой, чем в том, что подарил я.
Почти физически ощущаю каждую прядь своими обожжёнными пальцами, когда смотрю на её волосы. С каждым разом яд ниады оставляет все больше шрамов. С каждым разом они заживают все медленней, а я не могу остановиться. Мне кажется я сдохну если не прикоснусь к ней даже через боль. Как часто я называю ее «девочка-смерть»…и понимаю, что так и есть. Она - моя смерть. Моя лютая страшная смерть. Нескончаемая агония и война.
- Говорят в Талладасе было три мятежа за последние несколько дней. Рон дас Туарн уже не справляется со своими подданными.
- Я вообще удивлен, как они его до сих пор не сожрали.
Одна из танцовщиц подползла к моим ногам, глядя снизу-вверх на меня и облизывая пухлые губы, но я отмахнулся от нее, и она подползла к одному из моих полководцев. Я усмехнулся, равнодушно наблюдая, как тот притянул ее к себе за волосы, позволяя развязать тесемки своих штанов. И снова отыскал глазами ниаду. Преодолевая расстояние между нами ярко-алыми вкраплениями волчьей сущности. Слышу, как бьется ее сердце и мое пропускает удары. Стиснул кубок пальцами…Она права - долго так продолжаться не может.
- Когда выступаем на Талладас, Рейн? – Саяр отпил дамас из кубка и проследил за моим взглядом, а потом снова посмотрел на меня.
- Через два дня.
- Слышал, что люди говорят о Талладасе?
- Слышал. Тем больше шансов, что Туарн согласится отдать свою дочь за меня.
- Согласится. У него выбора не останется.
Она не видит меня. Каменное изваяние без сердца и без души с совершенным телом от которого я зависим настолько, что даже сейчас смотрю на нее и понимаю, что хочу…всегда дико и невыносимо хочу её. Чем больше отталкивает, тем сильнее хочу. Подыхаю по этой суке с камнем ненависти в груди. Когда-нибудь я ошалею и вырежу его к саананской матери.
- Ты не восстанавливаешься, Рейн? – голос Саяра оторвал от мрачных мыслей.
- Что?
- Твоя рубашка в крови…
Опустил взгляд на темные пятна сукровицы. Ночной подарок ниады за наслаждение. Ожоги были слишком глубоки, и регенерация не наступала, даже несмотря на приближение луны. Ядовитая девочка-смерть прожгла меня до костей.
- Плевать. Заживет…, - снова на нее и огонь течет по венам. Испепеляет, кипит изнутри. – приведи ее сюда, Саяр.
- Ты пьян, Рейн.
- Не настолько, чтобы позволить мне об этом напомнить.
Одна из танцовщиц таки забралась ко мне на колени и теперь обвивала меня плющом, облизывая мочку моего уха и шею. А я смотрел, как Одейя подняла взгляд на Саяра. Я даже слышал, что она отвечает. Волк во мне всегда видел и слышал больше, чем мог человек. Я научился отключаться от посторонних звуков…Но ее я чувствовал всегда. Иногда мне казалось, что я слышу ее мысли. Отказывается, мать её. Просто отказывается спуститься. Упрямая сучка, которая не хочет понимать, что вынуждает ее наказывать и унижать.
- Приведите в залу лассарок. Пусть станцуют и споют для нас. Говорят, у них прекрасные голоса. – громко, так чтобы упрямая шеана услышала.
Теперь она уже смотрит на меня, а я, чуть склонив голову в бок, на нее. Дааа, деса Вийяр. Каждый твой отказ… ты помнишь?
- Точнооо, приведите лассарских шлюх, - крикнул кто-то и по зале пронесся хохот, - пусть развлекут нас.
Вскинула голову и пошла за Саяром вниз по ступеням, а я прижал к себе танцовщицу и вдавил задом в свою окаменевшую плоть.
- Мммммм, мой дас такой возбужденный. Я бы могла поработать над вами…облегчить ваше состояние.
Поднял на нее тяжелый взгляд и шепнул на ухо:
- Я люблю молчаливых …еще одно слово и останешься без рабочего инструмента. Шлюха без языка, как кобель без яиц…Заткнись и верти задом.
Обхватил её грудь пятерней и провел большим пальцем по соску, глядя, как ОНА приближается к столу. Гордая, прямая с вздернутым острым подбородком. Смотрит на двери и на стражу, которая приволокла в залу несколько девушек, толкая их на середину помещения. Перепуганные, дрожащие они жались к друг другу, оглядываясь по сторонам и понимая, чем им может грозить за любое неповиновение. Успели расслабиться, прислуживая при дворе. Ни одно лассарское отродье не должно забывать, что оно такое и по чьей воле живет, а также из чьей прихоти сдохнет по щелчку пальцев.
- Говорят лассарки красиво поют. У них необычные, нежные голоса. Хочу, чтоб вы для нас спели. Или всех вас сожгут сегодня ночью во имя Одейи дес Вийяр. Ну или в её честь.
Сжал тело танцовщицы сильнее, так что она охнула, взглянул на Одейю, которая смотрела мне в глаза, тяжело дыша, и я её ненависть ощутил каждой порой. Вдохнул, как кипяток из жерла вулкана. Внутри посыпался пепел обрывками очередного болезненного разочарования.
- Впрочем, нам может спеть ваша велиария.
Стиснула челюсти, прикрывая бирюзовые глаза дрожащими веками. Усмехнулся, наслаждаясь ее реакцией и повернулся к девушкам.
- Вы не умеете петь? Какая жалость! А что вы умеете? М? Думаю, то же, что и любые другие шлюхи. Мои солдаты изголодались по женским телам. А я давно обещал им лассарок на ужин.
Кивнул Саяру и девушек схватили воины, сдирая одежду, толкая на пол, лихорадочно расстегивая штаны и камзолы. Толпа заулюлюкала, слышался смех и пьяные выкрики. Я хлебнул еще дамаса и сунул пальцы в рот танцовщице, продолжая смотреть на Одейю. Бледная, с расширенными от ужаса глазами, она дрожала, как в лихорадке.
- Тяжелый выбор чья-то жизнь или собственная гордость верно, маалан? Дочь Ода Первого слишком благородных кровей чтобы спеть для валлаского велиара? Унижение или их смерть. Люблю наблюдать за самой кровавой и ожесточенной войной – с самим собой. Ведь победитель он же и проигравший. Ставлю на благородство. Или разочаруешь?
Один из воинов смел со стола тарелки и уложил на него брыкающуюся лассарку, раздвигая ей ноги, пока другие солдаты придавили ее к столешнице за плечи. Я снова посмотрел на ниаду и в этот момент у меня по коже пошли мурашки. Она запела…Вначале тихо…так что услышал ее только мой волк…Встрепенулся…в голове эхом тот же голос из прошлого. Нежный, дрожащий…на ухо юному валласару о вечной любви и верности.
А потом все громче и громче, перекрывая смех и голоса, заглушая музыкантов и всеобщий шум. Я не сразу понял, как наступила полная тишина. Наверное, потому что я слышал изначально только её. Сбросил танцовщицу с колен, потянувшись за очередным кубком и чувствуя, как внутри завыл тот прежний Рейн….Волком завыл. Вспомнил, как прощался с ней там, у реки, как целовал ее руки и вытирал слезы. Как верил, что вернется за ней.
Слышишь…
Смерть по снегу…
Как зверь
Воет вьюгой и стонет ветром
Не вернется любимый теперь
Для меня он всегда бессмертный
Далеко он …на небесах
Сердце плачет…мое…рвется
Вкусом горечи на губах
Он ко мне никогда не вернется
Далеко МОЙ…так далеко
Лишь во сне мое тело ласкает
Я к нему потянусь рукой
Он с рассветом опять растает
Слышишь
Смерть по снегу
Как зверь
Воет вьюгой и стонет ветром
Не вернется любимый теперь
Для меня он всегда бессмертный
Там за речкой во вражьих краях
Кто так, как и я, застонет
На войне нет чужой беды
В реках крови земля потонет
Не вернутся опять с войны
Чьи-то братья и чьи-то отцы
И на вражеской стороне
Есть любимые мертвецы
Воет с горя чья-то жена
Не снимая с руки кольца
И на вражеской стороне
Так же плачут…по мертвецам…
Слышишь?
И на вражеской стороне так же плачут…
По своим… мертвецам.
Смерть плутает по снегу,
Как зверь,
Воет вьюгой и стонет ветром
Не вернется любимый теперь
Для тебя он всегда бессмертный
Для меня он всегда…
МОЙ бессмертный…
Умная…моя девочка-смерть. Такая умная. Знала, что спеть озверевшим от дамаса и жажды насилия воинам…о войне и о смерти. Отрезвила здоровенных мужиков, перевидавших на своем веку столько трупов, сколько и не снилось ей никогда в самых жутких кошмарах. А сейчас смотрят на нее, раскрыв рты в восхищении и оцепенении в глазах слезы дрожат. Я сам чувствую, как тает лед, как больно и невыносимо он тает. Мне казалось, что она поет ее для меня…мертвого. Для того, кто еще был человеком и верил в завтрашний день и солнце, для того, кто назвал ее маалан. Я думал, что она меня забыла.
- Браво, Одейя дес Вийяр. Я был уверен, что вы сделаете правильный выбор и порадуете нас вашим чудесным голосом. Уведите рабынь. Пусть прислуживают у стола дальше. Благодарите вашу бывшую велиарию – она подарила вам жизнь.
Лассарки рухнули на колени, целуя ей руки, обжигаясь о ее пальцы. А я стиснул челюсти, ощущая, как пекут собственные губы в бешеном желании целовать ее вот так до ожогов. Стирать лед с ее лица, с сердца. Что ж ты такая каменная, маалан, неужели потому что не забыла меня? Неужели соперник у меня настоящего я же из нашего прошлого? Забавная ирония проклятой фортуны. В очередной раз. Под дых.
Она уже давно замолчала, а тишина все еще звенела ее голосом. Саяр нарушил молчание новым тостом о будущем походе на Талладас. Снова заиграла музыка, вернулся гомон толпы, смех, грязные ругательства, а я смотрел в ее бирюзовые глаза и чувствовал, что больше не могу ненавидеть. Не могу, саанан ее раздери на части. Должен. Обязан. И не могу.
- Садись за стол, маалан. Поешь с нами, - кивнул на место рядом с собой.
- Я не голодна. Если я вас так порадовала позвольте уйти к себе.
В глазах слезы блестят и подбородок подрагивает. Как же мне хочется, чтобы она хотя бы раз сказала мне, что-то без ненависти и холода. Без льда.
Схватив за руку насильно усадил рядом.
- Не позволю. Я хочу, чтобы ты со мной ела. Эй ты, принеси моей рабыне столовые приборы и кубок дамаса. Заслужила за красивое пение.
Обратил внимание, как мои воины смотрят на ожоги после прикосновения к ниаде и суеверно отводят взгляды.
- Что ж ты не рассказываешь, Рейн, что в Талладас за невестой едешь?
Я обернулся к Гаю, знатному лиону, который усадил на колени сразу двоих танцовщиц и кормил их с руки сладкими сахарными шариками.
- А разве я похож на безумца или благодетеля? Кроме чистокровной самки Талладасу больше нечего нам предложить.
Возле Одейи поставили кубок и столовые приборы, но она продолжала смотреть впереди себя, даже не прикасаясь к еде. Я кивнул слуге и тот наполнил ее блюдо яствами, которые выбрал я сам.
- Значит породнишься-таки с Лассарами, Рейн?
- Значит захвачу больше земель, Гай. Валласарские итак мои. Почти все. Или ты предлагаешь захватить твою землю и присоединить ее к велиарской?
Лион дас Церон нахмурился, а все остальные расхохотались.
- Говорят Лориэль дес Туарн славится красотой и кротостью нрава. Правда в девках засиделась. Может не выдержать твоего валлаского темперамента.
- Выдержит. Куда денется? Лассарки намного выносливей, чем кажется на первый взгляд.
Посмотрел на ниаду, а та опять сжала челюсти, проворачивая нож в тонких пальцах.
- Красный тебе к лицу, маалан. Определенно природа не ошиблась, одарив тебя кровавыми волосами. Это твой цвет.
- Природа никогда не ошибается. Она одарила тебя жутким лицом и жутким нутром, валласар. Удивительная гармония и сочетание.
Я расхохотался. Она даже не представляет насколько я жуткий. Ей это в голову не приходит. Она видит только то, что я позволяю ей видеть, удерживая зверя под контролем.
- Не природа, маалан. А человек. Человек уродует, если считает, что имеет на это право.
- Значит кто-то был невероятно справедлив к тебе, - отчеканила она и я почувствовал, как глаза застилает алой пеленой, а в венах взрывается ненависть…которая всего лишь минуту назад, казалось склонила голову перед моими воспоминаниями. Ядовитым контрастом с такой силой, что у меня скрутило все внутренности от едкого желания схватить ее за волосы, заставляя запрокинуть голову, открывая горло и полоснуть по нему тем самым ножом, который она сжимала в тонких пальцах.
- Так же, как и я справедлив к тебе, ниада. Отправляйся в спальню и жди меня.
Она резко обернулась и выпалила мне в лицо:
- Никогда не буду тебя ждать, проклятый валласарский ублюдок! Ты никто чтоб я тебя ждала!
Перехватил за запястье, дергая ее к себе, слыша, как потрескивает моя кожа, глядя в потемневшие зрачки и гримасу отчаянной решимости на лице. Как тогда, когда убила астреля. Сумасшедшая вздорная сука.
- Будешь ждать. Голая. На моей постели. С раздвинутыми ногами. Давай. Пошла отсюда.
Кивнул страже, чтоб увела лассарскую сучку иначе я могу потерять контроль.
- Дай себе восстановиться, Рейн.
- Не лезь не в свое дело, Саяр. Решил заботиться обо мне?
Схватил кубок и осушил до дна.
- Не о тебе, а своем велиаре, которому скоро в поход и неизвестно что нас там ждет.
- Твой велиар живее всех живых. А ты не суй свой нос куда тебя не просят. Заносишься, Саяр. То, что ты рядом еще не значит, что завтра я не прикажу посадить тебя на кол.
- Не значит. Для тебя уже многое ничего не значит.
Я резко вогнал нож рядом с его рукой, и он дернулся всем телом, глядя как рукоять раскачивается из стороны в сторону, отражая в блестящем лезвии его испуганное лицо.
- Запомни, как только перестанет значить, это лезвие войдет в твое горло, как по маслу.
***
Встал с кресла и направился в покои, ощущая, как зверь поднимается во весь рост. Приближение луны. Остро. Настолько остро, что я слышу сердцебиение каждого из присутствующих в замке, слышу голоса, шепот, вздохи, шум бегущей по венам крови. Но еще ярче я чувствую ЕЕ запах. Выбил дверь ногой, и она со скрипом задрожала на петлях. Ниада не обернулась. Стоит возле зеркала, полностью одетая. Смотрит на свое отражение.
В ушах нарастает гул от одного вида ее открытой спины и выпирающих лопаток. Такой контраст тонкого шелка шали и белоснежной кожи. Захлопнул за собой дверь, швырнул кубок с дамасом в огонь и сделал шаг к ней. Одно ее проклятое «нет» и я убью ее сегодня. Стал сзади шумно вдыхая запах кожи и волос. Дурманит, пьянит сильнее дамаса и мериды. Потянул шнуровку платья, распуская, стягивая с ее плеч, глядя на нее через зеркало и, чувствуя, как простреливает в паху. Больно настолько, что хочется взвыть…но она молчит. Впервые молчит и похоть начинает реветь взбесившимся зверем.
Потянул за конец шали, завороженно глядя как алая материя скользит по нежной коже, слегка впиваясь и заставляя девушку распахнуть шире глаза. Смотрит на свое отражение. Не на меня.
- Сочетание красного и белого…крови и смерти.
Платье упало к ее ногам, а я медленно расшнуровал корсет, глядя на обнаженную грудь над ним. На ее тугие соски. Такие зовущие, острые. Отшвырнул корсет в сторону.
Потянул за шаль. Шелк легко соскользнул по ее плечу, задевая сосок. Бирюзовый взгляд потемнел, а я ощутил, как от напряжения начинаю дрожать. Натягивая материю двумя руками, чтобы скользить по ее телу, следя за мурашками на перламутровой коже.
- Чувствительная…отзывчивая и чувствительная, моя девочка. С утра до вечера думал о тебе, ниада…
Шаль удавкой тянется по её горлу и между грудями, по животу, между ног и ягодиц по спине наверх, образуя петлю. Ее дыхание учащается, а я держу взгляд. Цепко, сильно, не давая ей уйти из-под контроля, вырваться, ускользнуть.
- Чувствуешь, как тяжело дышать? Когда я смотрю на тебя, мне хочется разодрать себе грудную клетку.
Дернуть шаль вверх, заставляя ее взвиться и запрокинуть голову. Кровавый шелк впивается между стройных ног, а я пожираю ее голодным взглядом и завидую проклятой материи, она может касаться ее когда пожелает и не дымиться, превращаясь в пепел.
- Нравится?
Не отвечает, только взгляд поплыл, стал рассеянным, пьяным и я потянул за другой конец шали теперь уже вверх. Застонала, закатывая глаза, кусая пухлые губы, теперь уже дрожит она, вместе со мной.
Подхватил ладонью под грудью, прижимая спиной к себе, впиваясь жадными губами в ее шею и проникая пальцами сзади, потирая материей горячую влажную плоть, продолжая смотреть на нее в зеркало. Ее молчание заводит, сводит с ума…Как согласие. Первое согласие за все эти адские недели рядом с ней. Я прижимаюсь к ней ноющим от возбуждения членом, чтобы чувствовала, как я хочу ее. Как я дико хочу ее всегда. Медленно вхожу двумя пальцами, выдыхая. Когда почувствовал влажность и горячую тесноту. Ее рот приоткрывается в немом крике…Неет…Не дам. Узнай, что такое боль, когда разрывает от неудовлетворенного желания. Выдернуть пальцы, усмехаясь в зеркало.
- Не так быстро, ниада….
Поставил ее ногу коленом на трельяж, заставляя девушку прогнуться. Покусывая ей затылок снова потянуть за шаль, теперь назад, глядя как она исчезает между нижними губами ниады, как просвечивает под ней розовая, блестящая плоть. Кончиками пальцев другой руки пробежаться вдоль позвоночника, повторяя каждый изгиб, вниз к ямочкам на пояснице, вызывая очередную волну мурашек, цепляя их языком с ее затылка, сатанея от её запаха и ответной реакции на ласку. И снова потянуть за шаль под ее надсадный стон и дрожь по всему телу. Зашипеть, слегка проталкивая пальцы в лоно вместе с шелком, но не проникая, а лаская у самого входа, дразня и прикусывая мочку ее уха, сжимая сосок второй рукой.
- Видишь какая ты для меня, девочка-смерть? Посмотри на себя. Смотри.
- Я хочу смотреть на тебя.
Триумфально застонать ей в ухо, чувствуя, как раздуваются ноздри и нервы натянуты до разрыва.
- Повтори, - растирая клитор, через материю, - скажи это еще раз.
- Я хочу смотреть на тебя.
Резко развернул к себе, сажая на дубовый трильяж, склоняясь к ее рту чтобы жадно впиться в него, проталкивая язык, сплетая с ее языком, продолжая ласкать ее пальцами, чувствуя, как срывает контроль, как нарастает внутри торнадо, закручивается по спирали в адское стихийное бедствие. Твою ж саананскую… услышать от нее…хотя бы так.
- Еще…
И в этот момент мне в грудь упирается острие ножа. Под ребра. Слева. Чуть ниже сердца, которое разрывается от понимания почему молчала и не сопротивлялась.
- Одно движение и… - дрожащим голосом, хрипло, а я все еще поглаживаю ее клитор.
За волосы потянул к себе, вдираясь в ее губы звериным поцелуем и проникая в нее пальцами на всю длину.
- И что, - рычанием в задыхающийся рот, позволяя лезвию войти в плоть. Расстегивая дрожащими пальцами застежки штанов, приподнимая ниаду за бедра и одним толчком заполняя собой.
- Им имаааадан! *1 – выдыхая, гортанно выстанывая ей в губы.
Глаза ниады широко распахиваются…первые судороги наслаждения сжимают мне член и нож со звоном катится по полу. Сильнее к себе за ягодицы, рывком глубже в неё, зажимая зубами соски, всасывая, дразня. Под ее крики. Кончает так сильно, так мощно, а меня самого рвет на части от похоти и разочарования. Ядовитый коктейль, отдающий горечью. Подхватил ее ногу под колено, упираясь ладонями в трильяж, врываясь в нее все быстрее и быстрее, глядя в бирюзовые глаза, то открывающиеся, то закрывающиеся от удовольствия. Пьяные, влажные…
- Смотри на меня…ты хотела смотреть? Смотри!
Рычу ей в лицо, толкаясь все сильнее, чувствуя, как режет изнутри адским удовольствием, как туго она сжимает меня, как отзывается на каждый толчок.
Потянул за концы шали, все еще обвитой вокруг ее шеи. Толчок-натяжение. Толчок-натяжение.
- Любить саму смерть…это больно, - бирюзовые глаза распахиваются и закатываются, когда я ослабляю хватку и выхожу из нее почти полностью, чтобы ворваться снова, затягивая петлю сильнее, - это…адски…больно…Но если бы смерть, - войти так глубоко, что она изогнулась, хватая пересохшими губами воздух, а я вижу, как окрашивается моя рубашка в алый цвет, пачкая её тело кровью - любила меня… я бы за нее …, - запрокинуть голову, чувствуя приближение оргазма, огненные искры вдоль позвоночника заставляют стонать в унисон ей, - сдооох…маалан.
Ее крик с моим вместе, и я отпускаю концы шали позволяя ей кричать и извиваться в моих руках. Пока изливаюсь в ее тело, прижимая к себе, впиваясь в красные волосы дрожащими пальцами.
- Моара маалан…моара…моара…
Вышел из нее, продолжая смотреть в подернутые дымкой глаза. Завязал тесемки штанов.
А потом наклонился, подцепил нож, прокручивая его между пальцев, глядя на собственную кровь, засохшую на лезвии, снова поднял на нее взгляд, чувствуя, как горечь отравляет все внутри еще сильнее. Сколько нам осталось? Сколько мы оба еще выдержим?
- Говоришь он для тебя бессмертный? А ведь он все же умер, маалан...ты его убила. Не боишься мертвецов, девочка-смерть? Не боишься, что он вернется с того света, чтобы покарать тебя?
В её глазах застыло непонимание и страх…где-то на глубине зрачков. И я не знаю, чего она испугалась больше моей угрозы или того что я ей только что сказал.
***
- Раны, нанесенные женщиной, никогда не затягиваются.
Я старался не вдыхать гнилостный запах, исходивший от Сивар пока она смазывала ожоги и на моей груди какой-то еще более вонючей, чем она сама, дрянью. После последней ночи, проведенной с маалан они уже не заживали.
- Затянутся. Ты же хороший лекарь, Сивар. Иначе зачем ты мне нужна? Может стоит освежевать тебя и отдать мясо моим волкам?
- Я не про тело, меид… я про сердцеее. Кровоточит, гниет оно. Твое сердце.
- Заткнись и мажь.
- Чем сильнее она тебя ненавидит, тем сильнее концентрация яда в ее теле. Ниада смертоносна, гайлар, даже для такой твари, как ты. Ты насилуешь ее душу, а она умертвляет твою плоть.
- Она меня хочет. Это не насилие. Не выдумывай, старая.
Шеана положила еще один слой мази, и я поморщился от едкого запаха гнили.
- С таким же успехом она может хотеть даже меня.
Резко открыл глаза и посмотрел в морщинистое лицо уродливой баордки. Она, как всегда, шевелила губами, даже когда не разговаривала.
- Что это значит?
- Тело ниады таит в себе все звезды вселенной. Одно касание и вселенная взрывается на миллиарды осколков…для Иллина. Чувствительная…слишком чувствительная, меид. Не только к тебе…ахахаха…а к кому угодно. Любой может вызвать в теле ниады экстаз…поэтому она жжет каждого, кто смеет к ней прикоснуться. Ниада принадлежит Иллину. Для него она полна чувственности, а не для тебя, - Сивар расхохоталась, дрожа всем телом, а я отшвырнул ее руку и вскочил с лежака. – ты насилуешь душу. И ее ненависть, и отчаяние растут с каждым твоим прикосновением. Насилуешь, как лассары твою сестру и мать. Когда-нибудь она не выдержит и сойдет с ума.
- Лжешь, старая сука!
- Сивар никогда не лжет. Ты лжешь сам себе, гайлар. Эта женщина не для тебя. Она погубит всех вас. Всех до единого. Из-за нее ты останешься зверем навечно.
Я сделал шаг к ведьме, но она, закатив глаза, опять погружалась в себя, шевеля губами.
Дверь в каморку баордки распахнулась, и я увидел бледного Саяра.
- Два трупа по ту сторону мерзлого озера. Разодраны на куски.
- Он скоро придет…призовет всех вас. Всех своих тварей. Каждое обращение приближает тебя к нему, Рейн. Скоро ты не сможешь вернуться…скоро ты останешься волком навечнооооо и наступит тьма на земле. Его царство.
*1 им имадан – твою мать (валлаский язык)
ГЛАВА 22. ОДЕЙЯ
Она сидела сложа руки на коленях, стараясь смотреть только на свои пальцы, которые слегка подрагивали из-за того, что молчать было сложно, а не выдать свои мысли итого сложнее. На тонком указательном всего одно кольцо, доставшееся от матери, единственное, которое отец не продал лассарским перекупщикам, чтобы закупить зерно на зиму. От голода слегка посасывало под ложечкой. С утра она ела всего лишь кашу из отрубей на разведенном молоке. Впрочем, как и отец. Слугам досталась вареная кожура картофеля, который готовили на ужин к вечере. Скоро у них ее не останется. Как и конины. Говядины уже давно нет, про свинину забыли еще прошлой зимой. Они доедали последних лошадей из конюшен велиара Рона дас Туарна. Армейские конюшни были пока неприкосновенны, но, если народ сойдет с ума от голода они взломают ворота конюшен и ворвутся даже в замок.
С улиц почти пропали бездомные псы и кошки, скоро даже крысы сновать не будут по Талладасу. Люди начнут пожирать друг друга. Год за годом становилось все хуже и хуже. Велиария? Нееет. Нищенка. Жалкая оборванка, которую продали Оду Первому за три сундука золота и провизию. Тому самому Оду Первому из-за которого они пали так низко, что были вынуждены продавать скупщикам свои драгоценности, картины и ковры.
- Ты меня слышишь, Лориэль?
Она все слышала. Она понимала насколько он прав и у них нет другого выбора, но принять не могла. Все ее существо противилось этому. Будь жив ее брат он бы скорее пошел на Лассар войной, чем позволил им пасть так низко.
- Да, отец, я вас слышу, - тихо сказала девушка и провернула кольцо на пальце. Интересно как скоро она не смогла бы его носить потому что оно спадает даже с указательного?
- Это великолепный шанс для тебя, для всех нас, Лори. Стать велиарой Лассара. Это же истинное спасение для Талладаса.
- Спасение, - повторила она и тяжело вздохнула. Как это благородно сначала толкнуть лицом в грязь, а потом протянуть руку, чтобы поднять оттуда и заставить целовать свои пальцы, те самое, которые держали с головой в болоте.
- Лори, посмотри на меня.
Она отрицательно качнула головой и длинные каштановые кудри упали ей на лицо.
Рон дас Туарн встал с кресла и подошел к дочери, на его узком морщинистом лице читалась каждая эмоция, а между густыми седыми бровями пролегла глубокая складка. Он сам не ел уже несколько дней. Мужчины оставляли еду женщинам и детям в доме, такое решение принял Совет Талладаса на последнем собрании. После которого и приехал гонец от Ода Первого с предложением. Велиар Лассара не оставлял Рону времени на размышления – он потребовал немедленного ответа, а затем и отъезда Лориэль из Талладаса в обмен на золото, провизию, открытие границ и всех торговых путей. О Иллин смилостивился над ними и послал им помощь — вот так неожиданно. Самый заклятый враг вдруг повернулся к ним лицом и протянул руку для перемирия. И никакого подвоха. Хотя, Од Первый был способен на любую низость, но в этот раз ему просто нужна самка, контейнер для сброса семени и выращивания его наследников. А у Рона не оставалось выбора. Он понимал, что через пару месяцев в Талладасе начнется гражданская война.
Рон положил ладонь на худенькое плечо дочери, а потом приподнял её лицо за подбородок, стиснул челюсти глядя в огромные глаза полные упрека и боли, почувствовал, как внутри опять поднимается волна протеста…того самого, которую он читал и во взгляде Лориэль. Только нет здесь больше места для гордости.
- У нас нет другого выхода, дочка. Ни единого, понимаешь? Иллин услышал мои молитвы, девочка. Мы бы не дожили до конца зимы. Мы все. Мне пришлось…
Лори кивнула и опустила взгляд, сжала руку отца.
- Понимаю. – а потом вдруг вскинула голову, - такой позор, папа. Позор! Лучше бы мы умерли тут с голоду. Лучше бы пошли на него войной, чем вот так! Он даже не прислал за мной кортеж, охрану, ничего. Он выписал меня из Талладаса, как лошадь или ковер. С доставкой в Лассар! Как вещь! Папаааа. Как вещь! И все будут знать, что мы продались. Мы – дас Туарны. Велиарский род.
Она уже не сдерживала слез, катившихся градом по бледным щекам. Отец сильно прижал ее к себе, зарываясь пальцами в густые волосы и глядя затуманенным взглядом словно в никуда тихо сказал:
- Нужно быть сильными, Лори и умными. Да, гордость не последнее качество велиара, но и гордость нужно дозировать с умом. Мы отплатим Оду. Позже. Намного позже. Для начала нам нужно окрепнуть и стать на ноги, а потом он пожалеет о каждой минуте нашего унижения.
- И что мы сделаем, если я стану его женой? Что мы сделаем, папа, если я рожу ему детей?
- Не знаю…но некоторые решения приходят с течением времени. Складываются сами, как узоры на коре деревьев. Я хочу, чтобы ты жила, Лори. Ты единственное, что у меня осталось. Ты и Лурд, наш дом. Если мы откажем Оду, то через время это место превратится в преисподнюю.
Потом вдруг решительно поднял ее с кресла и заставил посмотреть на себя, вытирая слезы пальцами с ее щек. Маленькая Лори, такая нежная и красивая, такая благородная и добрая. Свет в царстве этого вечного мрака смерти и предательства.
- Ты не ел сегодня опять? Ты не купил на его золото еды для нас всех?
- Нет. Я хотел знать твое окончательное решение либо мне пришлось бы вернуть Оду его подарки.
Девушка провела ладонью по щеке отца, а он перехватил ее руку и прижал к себе сильнее.
- Ты собралась в дорогу?
Она кивнула и рывком обняла Рона за шею, пряча лицо у него на груди.
- Прости меня, папа. Я не имею права быть такой эгоисткой. Прости меня, пожалуйста.
- Ты не эгоистка…просто эмоциональная, как и твоя покойная мать. Ты слишком гордая и чистая, чтобы принять грязь этого мира. Тебя будут сопровождать до цитадели в Реаде. Это несколько часов пути отсюда ближе к Туманным водам. Сразу за ней проходит граница с Лассаром. Дождешься там гонцов и охрану Ода и поедете в Пераон, где и сочетаетесь браком. Тила поедет с тобой. Иди, Лори, иди, не рви мне душу. Пришлешь мне весточку с Реады.
- Хорошо, обязательно. Береги себя, папа. Береги ради меня. И поешь, пожалуйста. Я приняла решение, и я не подведу тебя. Я обещаю. Ты никогда не будешь меня стыдиться.
Такие обещания можно давать только до определенного возраста. Когда еще не знаешь ни себя до конца, ни мира, который тебя окружает, ни людей, которые иногда вынуждают на самые низкие поступки, как и обстоятельства под гнетом которых продаешь собственную дочь и проклинаешь себя за это.
- Я бы и не смог. Самая красивая девушка в Объединенных королевствах – это моя дочь, самая начитанная и умная – моя дочь. Ты достойна стать велиарой, Лори. Больше чем кто-то другой.
- Дочь Ода тоже красавица, папа.
- Она ниада, что толку от ее красоты. Мой мальчик наказал их семейство еще до того, как они успели причинить нам зло. Он умер, но и ее прихватил с собой. Живая и в то же время такая же мертвая, как и он.
- В тебе говорит гнев, я бы не пожелала такой участи даже его дочери. Дети не отвечают за грехи родителей…Они не должны за них отвечать.
- Должны, девочка. Кто-то всегда отвечает за чьи-то грехи. Помни об этом и живи в благодетели и целомудрии. Молись, как твоя мать и поклоняйся Иллину и он сжалится над тобой как сжалился над всеми нами.
- Иногда мне кажется, что его нет. Что это мы придумали себе идола, чтобы во что-то верить. Что на самом деле там, на небе, такая же тьма, как и здесь, на земле и никто нас никогда не спасет.
Отец сильно сжал ее плечи и посмотрел ей в глаза:
- Никогда так не говори. Не богохульствуй. Иллин все слышит и может покарать нас всех за это. Не гневи его, девочка, особенно сейчас, когда он повернулся к нам лицом.
- Благослови отец.
Склонила голову и медленно выдохнула пока отец осенял ее звездой шесть раз.
***
Она вспоминала этот разговор пока ехала в обшарпанной, старой повозке по обледенелой дороге из Талладаса в Реаду. Тила читала пятикнижье, беззвучно шевеля губами, а Лори смотрела в окошко на проносящиеся снежные курганы и одинокие развалившиеся дома, которые давно покинуты жителями. Зимой голод ощущается особенно жестоко. Замерзают водоемы, прячется зверь. Зима – это смерть для голодного Талладаса и она приняла правильное решение.
Ей было страшно. Невыносимо страшно потому что она знала кто такой Од. Потому что этот самый Од когда-то оставил о себе память в Талладасе в виде мертвых женщин и детей, вырезанных в окрестных деревнях за отказ Рона в помощи. Она видела это чудовище на портретах, спрятанных в комнате у матери и содрогалась от ненависти и гадливости, понимая, что тот не только губил свою семью, а еще и пожелал жениться на собственной племяннице. Какое будущее ее ждет? Какими родятся её дети от кровосмешения?
Лори бросила взгляд на Тилу и искренне ей позавидовала – кто-то может находить утешение в молитвах, а ей, выросшей в атмосфере искренней веры и ежедневного посещения Храма, все больше и больше казалось, что нет никакого Иллина и не было никогда. И с каждым днем эти сомнения разрастались все больше и больше. Город хоронил людей, умерших и опухших от голода. Она шла по утрам пешком к площади и содрогалась, видя мертвых детей, повозки с трупами, одичалых оборванных бездомных пожирающих живьем собак и кошек. Где он этот Иллин? Где? Вокруг одна смерть и ужас. Деньги обесценились, жизни не стоили и копейки. Люди убивали за хлеб. В кого ей теперь оставалось верить?
Только в себя. Только в то, что она сможет спасти свой народ от этого безумия, отдав себя в жертву тому, кто это безумие породил.
Вечная ночь. Не имеет значения время суток. Здесь всегда темно и страшно. Даже в лучах солнца, сверкающих в белоснежной корке снега бриллиантовыми бликами- тьма. Жуткая красота ледяного царства смерти.
Она откинулась на спинку сидения и потерла замерзшие пальцы. Как же холодно. А еще несколько дней пути. У них еды хватит четко на дорогу и для лошадей.
- Говорят, в Пераоне совсем иная жизнь. Там открыты таверны и рыночная площадь полна разнообразных вкусностей.
Голос Тилы вырвал из раздумий.
- Говорят, - подтвердила девушка и с жалостью посмотрела на служанку. Немногим старше её самой и такая же худая, бледная.
Как немного их, преданных слуг, добровольно осталось с велиарской семьей. Остальные ушли еще тогда, когда впервые не получили жалование. Сбежали, как крысы с тонущего корабля. Тила не ушла, так же, как и её семья. Они остались верными дому Рона. Но с каждым месяцем таких вот верных оставалось все меньше и меньше и Лори не могла винить их за это.
- Мне иногда снятся по ночам бублики. Хрустящие с румяной корочкой и сахарной пудрой. Помните их продавали на площади?
В животе требовательно заурчало и засосало под ложечкой. Как же она голодна! Это чувство никогда не утихает. Оно становится все навязчивей и мучительней. Ей бы сейчас просто камушек сахара погрызть, а о булочках можно только грезить.
- Да. С разной начинкой. Я любила с клубничным джемом.
- А я с яблочным. Ваш батюшка всегда заказывал их во дворец во время весенних праздников. Мне кажется этой весной они снова появятся…, - Тила вздохнула.
- Обязательно появятся. Марта снова откроет булочную. Все должно наладиться. Талладас восстанет из руин обязательно.
- Вам позволят приезжать домой?
Спросила вкрадчиво и велиария знала почему – Тила надеется увидеть свою семью еще раз. А Лори не на что не надеялась. Надежда живет в тех, кто умеет мечтать. Она уже давно не умела. Да и не о чем мечтать, когда тебе за двадцать и с каждым днем начинаешь все больше понимать, что чудес не бывает, что вокруг только выгода, корысть, лицемерие и жажда наживы, власти. Вот чем правит мир. Что еще можно в нем желать?...Лори желала только двух вещей – жизни своему народу и вот тех самых бубликов о которых вспомнила Тила.
- Не знаю, Тила. Я ничего не знаю. Может быть и позволят.
- Вы же станете велиарой Лассара. Это такая честь. Вам будут поклоняться в каждом уголке света, целовать краешек вашего платья. Как же я хочу увидеть вас в шелке и парче, с распущенными волосами. Ваша матушка заплетала вам в косы цветы, а нам всем казалось, что вы похожи на Ониала.
Лори снова отвернулась к окну.
- Я бы многое отдала чтобы оставаться в своем родном Талладасе вместо этих почестей, нарядов, власти. В том Талладасе, который знала с детства.
- Вы не должны грустить, моя Госпожа. У вас начнется лучшая жизнь. Народ молится на вас. Вы подарили нам надежду на новую жизнь.
Лориэль усмехнулась…молится? Конечно. Просто все хотят есть, а её продали за возможность снова вкусно набивать свои животы… и она не могла осуждать их за это. Она могла только надеяться, что оно того стоило.
Повозка вдруг понеслась быстрее и голос кучера, подгоняющего тройку, заглушило конское ржание.
- Что случилось? – Тила выронила книгу, а Лори выглянула в окно.
- Что такое, Лан?
- Нас преследуют, моя деса. Будьте готовы бежать. Мы сворачиваем к лесу. Их слишком много. Нам не справиться.
С повозкой поравнялся стражник, взволнованно оборачиваясь назад.
- Кто преследует, Лан?
- Не знаем. На дороге в это время обычно тихо.
Лориэль набрала в легкие побольше воздуха. Бежать? Куда? Да и зачем? Кому они нужны? Беглецы из Талладаса сомнительная добыча…И словно в ответ в мозгу вспыхнуло: «А невеста Ода Первого довольно неплохая нажива»
Послышался конский топот и громкие голоса. Тила начала читать молитву вслух, а Лори нащупала за поясом маленький кинжал. Тяжело дыша бросила взгляд на служанку.
- Спрячь книгу, Ти.
Велиария высунулась из повозки, оглядываясь назад, стараяс рассмотреть среди брызг снега, поднимаемых лошадьми преследователей, хотя бы гербы или доспехи. Но ничего кроме черных плащей не видела. В воздухе засвистели стрелы и послышался сдавленный крик одного из проводников. Его лошадь рухнула на колени и сбросила всадника, который покатился к обочине дороге, окрашивая снег в ярко-алый цвет.
- Остановитесь! – закричала Лори, - Остановитесь, иначе они вас поубивают. Пусть догоняют. Лан!
Но он её не слышал или не слушал. Начальник личной охраны Рона был приставлен сопровождать её до самого Лассара. Их уже нагоняли, стрелы свистели все отчетливей и чаще. Улюлюканье преследователей вызывало мороз по коже, а всхлипывания Тилы заставляли саму дрожать от страха.
Вдруг повозка резко остановилась и Лори швырнуло вперед, она больно ударилась головой о доски под выцветшей обшивкой, в Тила соскользнула на пол не переставая молиться. Велиария сильнее сжала кинжал в тонких пальцах. Их окружили и теперь Лори видела лошадей, переминающихся с ноги на ногу и сапоги преследователей, вдетые в стремена. Добротная кожа.
«Сняли с мертвецов» - подумала Лори и зажмурилась, стараясь дышать ровнее.
Посмотрела на Тилу, которая рыдала в голос, прижимая пятикнижье к груди и шепотом сказала:
- Это грабители. Просто грабители. Я слышала на дороге в Пераон их куча. У нас же ничего нет. Поэтому дадим себя обыскать и пусть убираются.
Тила кивнула, глядя на меня светло-серыми глазами, расширенными от страха.
Лори сама боялась. Потому что ни о каких грабителях она не слышала. Особенно в это время года. Да еще и на дороге из Талладаса, где царит голод.
- Кто такие и куда едете? – женский низкий голос пробивался через вой ветраи ржание лошадей.
- Беглецы. С Талладаса удрали. Смерть там. – послышался голос Лана и Лори медленно выдохнула. Он знает, что говорить. Просто надо успокоиться.
- Беглецы значит? А эти, с гербами дома Туарнов, тоже беглецы?
- Наш велиар распустил армию. Платить нечем и кормить. В Талладасе даже одежду не купишь. Я мельник, а они кто из армии, кто ремесленник. Все равны нынче в Талладасе.
Лан пытался болтать, отвлечь внимание, расслабить, но ему это плохо удавалось.
- Обыщите их. А внутри кто?
Лори судорожно сглотнула и закрыла глаза.
- Дочери мои. Больны обе «сыпучей». Говорят, в Пераоне лекари хорошие.
Я демонстративно закашляла, знала почему он так сказал – если не найдут ничего, мужчины могут захотеть иную добычу. «Сыпучая» заразная болезнь от которой высыпают язвы на теле и во рту, мучает кашель. Они побрезгуют и не тронут женщин…если поверят Лану. Если…
- Дали, и гроша в карманах нет. В тюках хлеб, картошка, сало, еда для лошадей и вода. Они пустые. Бородатый не врет.
- Сыпучей больны, значит? Вытащите их с повозки.
- Но…
- Вытаскивайте. Не заразитесь. Я обещаю.
Дверца со стороны Лори распахнулась, и мужская рука вытащила девушку за шкирку, швырнув на снег. Ее тут же подняли на ноги и сдернули капюшон. Велиария, тяжело дыша, обводила людей в черном испуганным взглядом, сжимая нож в тоненьких пальцах. Некоторые расхохотались, когда она махнула им перед носом рыжего, вытащившего ее из повозки. Он зарычал ей в лицо, и она зажмурилась, отшатнувшись назад. Они не оборванцы, хотя и одеты не как воины. Это боевой отряд…у всех мечи за спиной и на лицах полосы краски. Стало страшно. Очень страшно.
- Бу! – рыжий так же рыкнул в лицо Тилы и та закричала от ужаса. Ублюдки расхохотались снова, а Лори замахнулась и всадила кинжал рыжему в плечо, тут же вынув и продолжая им размахивать. Он взревел, надвигаясь на девушку.
- Стоять! Не трогать!
Женщина, которая видимо была у них за главную, направила свою черную лошадь к велиарии, а Лори опять закашляла, но та усмехнулась и спешилась.
- Дали, не стоит. А вдруг и правда заразная!
Лори отступила назад, бросая испуганный взгляд то на рыжего, зажавшего рану огромной лапой, то на женщину, которая приближалась к ней грациозной походкой хищницы перед прыжком.
- Больна сыпучей, говоришь?
- Больна, - крикнула Лориэль, - не подходите – заразитесь. Все заразитесь и сдохнете. Ни одна шеана не спасет.
- Неужели?
Женщина оказалась высокой, выше Лори. Красивая какой-то притягивающе-ледяной красотой. Хищной и опасной. Жестокий взгляд из-под ровных бровей полоснул Лори и заставил вздрогнуть. Никогда не думала, что женщин тоже можно бояться. Во всем черном, с непокрытой головой и развевающимися на ветру длинными волосами, в мужской одежде, она походила на очень молодого юношу и если бы не высокая грудь под меховой жилеткой и не голос, Лориэль бы все же решила, что перед ней парень пусть и весьма женоподобный.
Дали вдруг выбила из рук велиарии нож и сильно сдавив ей запястье, дернула к себе, долго рассматривала ее руку, разворачивая в разные стороны.
- Дочь твоя говоришь, бородатый? А руки, как у знатной десы, тогда как ты мужлан мужланом. Мельник, значит, да?
- Берег моих девочек. Холил и лелеял.
Предводительница вдруг схватила Лори за голову и сдавила ей щеки.
- Рот открой, больная!
Лориэль попыталась вырваться, но темно-синие глаза женщины впились в пленницу, как клещами, лишая возможности сопротивляться.
- Открывай!
Девушка приоткрыла рот, а та еще сильнее надавила на щеки, уже причиняя боль.
- Шире! Не то челюсти сломаю.
Усмехнулась, ущипнув Лори за кончик языка и стукнула ладонью по подбородку, закрывая велиарии рот.
- Ничем она не больна и другая тоже. Дыхание чистое. Мятой пахнет. Кто вы такие? Ты в частности! Отвечай, сука!
Смотрит прямо Лори в глаза, и та чувствует, как от страха начинает дрожать все тело. Во взгляде женщины светится смерть. Она спрятана на дне зрачков и стоит только Лори что-то не так сделать это чудовище ее сожрет. Нет, они не грабители. Им нужно что-то другое. Но что именно Лори не могла понять.
- Мы…мы его дочери. Он не лжет. Сбежали. Идем в Пераон.
- Убейте парочку из них, чтоб заговорила.
Лори, всхлипнула, пытаясь вырваться из рук женщины, но та вдруг схватила ее за горло, а сама обернулась к рыжему. Велиария цеплялась за руку Дали, а под пальцами сталь. Даже сжимать больно. Словно камень.
- Вспорите брюхо вот этому тощему с хвостом.
Ублюдки схватил Туно, самого молодого из воинов Лори. Повалили несчастного в снег, приставив меч к его горлу.
- Давайте! Потрошите! – приказала предводительница, глядя Лори в глаза и там на дне зрачков черноволосой ведьмы вспыхнула ярко-голубая молния.
- Это дочь Рона дес Туарна. – выкрикнул Туно, а велиария закрыла глаза, застонав, - На свадьбу едет. Од Первый жениться на ней собрался. В Пераоне ее встретить должны. Не убивайте меняяяяяя!
Женщина коротко кивнула рыжему, а Лориэль выдохнула, когда Туно все равно прирезали. Он орал, пока ему вскрывали брюшную полость, а Дали продолжала смотреть на Лори, пока ту трясло, как в лихорадке.
- Ненавижу предателей. А теперь давай еще раз. Последний. Куда едете и зачем?
Он правду сказал?
- Пошла ты к Сааанану, - крикнула Лори ей в лицо и тут же получила по щеке. Тяжелая рука. Безжалостная. Во рту появился привкус крови и Лори пошатнулась, но ей не дали упасть все так же удерживая за горло.
- Если твоей служанке выколят один глаз ты станешь разговорчивей? Или оба сразу, чтоб наверняка?
Раздался крик Тилы, которую схватили за волосы и поставили на колени:
- Госпожа, пожалуйста, госпожааа. Скажите им.
Лори с презрением смотрела в синие глаза девки, командовавшей отрядом этих головорезов и понимала, что она ненормальная психопатка у которой ноздри трепещут от предвкушения расправы.
- Я Лориэль деса Туарн. Дочь Рона дас Туарна. Невеста Ода дас Вийяр.
- Вот так намного лучше. Прирезать ее охрану. Женщин уводим с собой и этого, как тебя «папочка»?
- Лан.
- И этого тоже. Мне кажется он может рассказать нам много интересного.
Она схватила Лори за волосы и потащила к своей лошади под крики ее людей, которых прирезали, как скот на глазах у велиарии. Головы покатились по снегу, как кочаны капусты, тут же слетелось воронье, несмело, но нагло подбираясь к головам и дергающимся в конвульсиях телам. От ужаса у Лори перехватило дыхание, стало темнеть перед глазами. Этот кошмар оказался страшнее всего что она когда-либо видела в своей жизни.
- Отпустите, - взмолилась девушка, понимая, что в эту самую минуту рушатся все надежды Талладаса на новую жизнь, все надежды отца, - отпустите или отвезите в Пераон. Вам заплатят за меня. Много денег. Очень много. Од Первый не поскупится.
Все вокруг расхохотались, а Лори не понимала, что она такого сказала. Почему эти ублюдки нагло ржут. От паники сильно тошнило и подгибались колени.
- Деньги? Нам не нужны деньги Ода Первого. Все что нам нужно мы берем сами, не спрашивая и не выпрашивая, поняла, маленькая сучка? Так что давай полезай в седло или я сама тебя туда закину. Или ты хочешь составить своим компанию? Твоя красивая велиарская головка будет прекрасно смотреться рядом с их головами.
Лори чувствовала, как от страха и от ненависти к этой женщине дрожит каждый мускул в теле, хочется вцепиться ей в наглые глаза и заставить заткнуться, но вместо этого она согнулась пополам и вывернула содержимое желудка к блестящим сапогам Дали.
- Твою ж…, - женщина схватила её за затылок, удерживая на расстоянии вытянутой руки. – какие мы нежные. Дай попить, - протянула руку к рыжему и тот сунул своей предводительнице флягу.
- На выпей. И рот прополощи. Ненавижу запах блевотины. Саму блевать тянет.
Снова хохот, а Лори дрожащими руками поднесла флягу ко рту, жадно глотнула и тут же выплюнула.
- Не вода, да? Пей, не кривись. Лучшее пойло в округе. Или лассарские сучки не пьют дамас?
Лори прополоскала рот, стараясь успокоиться, не смотреть на мертвых воинов. Едкая жидкость обожгла горло, а по телу разлилось тепло.
- Я велиария Талладаса, - пленница задыхалась и хрипло шептала, глядя на черноволосую женщину, - будущая велиара Лассара. Не смей со мной так говорить! Не прикасайся ко мне!
В ответ Лори перехватили за талию и перекинули поперек лошади, как мешок. Дали запрыгнула в седло позади девушки. Придавила пленницу, удерживая одной рукой, а другой натянула поводья, пришпорив кобылу.
- Уходим в лес. Уводите лошадей и забирайте оружие. Кажется, у нас появился пропуск в цитадель. Возвращаемся.
Пленница трепыхалась, пытаясь вырваться, сбросить руку предводительницы, пнуть кобылу ногами.
- Угомонись! Успокойся, я сказала! – ягодицы обожгло хлыстом, ощутимо даже через толстое платье и Лори закусила губы от боли, на глазах выступили слезы. – Высеку до мяса!
Девушка затихла.
- Вот так. Лежи спокойно.
Потом женщина склонилась к обмякшей велиарии и процедила ей на ухо:
- Мне насрать кто ты такая. С этой секунды ты моя добыча и, если мне что-то не понравится я перережу тебе глотку, велиара Лассара. Поняла?
ЭПИЛОГ
Он уснул под утро. Настоящим мужским сном, лежа на животе, свесив руку с постели, распластавшись по простыням. А я, лежа на боку, смотрела на его спину, искорёженную страшными шрамами. Впервые не чувствовала себя опустошенной и вывернутой наизнанку, впервые не хотелось разрыдаться от ненависти к самой себе. Я протянула руку и коснулась пальцами шрама. Тут же отняла боясь обжечь и разбудить…но не обожгла. Уже более смело провела по линии шрамов. Нет сомнений – это лассарская плеть с шипами. Сколько их на нем. Десятки. Разных оттенков. Некоторые совсем старые. Некоторые свежее. Нет сомнений, что он побывал в рабстве. Я склонилась к его лицу. Проверяя насколько крепко он спит.
Когда окончательно убедилась, встала с постели и босиком подошла к трельяжу, осторожно сняла ключ из связки и подкралась к окну, стиснув зубы и зажмурившись, отворила его. Швырнула ключ, видя, как метнулась к нему тень и скрылась из виду. Моран дождалась, как мы и условились. Если кузнец не подведет, то уже через час она вернет мне ключ и я смогу повесить его обратно на связку.
- Не спится, девочка-смерть?
Вздрогнула, оборачиваясь к Рейну, чувствуя, как сердце бешено забилось в горле от страха.
- Испугалась?
- Да. Не услышала, как ты подошел.
Поднял мое лицо за подбородок и резко одернул руку. Обжегся. Снова. В темноте его взгляд опять казался звериным и жутким. По коже прошел холодок. Мне показалось, что он все знает…знает, что я бросила Моран ключ.
- Иди к себе, маалан - он сделал паузу, продолжая смотреть мне в глаза, - хочу спать один до утра.
КОНЕЦ ПЕРВОЙ КНИГИ
Продолжение следует....
Комментарии к книге «Легенды о проклятых. Безликий», Ульяна Соболева
Всего 0 комментариев