«Вивиана. Наперекор судьбе»

Вивиана. Наперекор судьбе (fb2) - Вивиана. Наперекор судьбе 2354K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Элайн Нексли

Элайн Нексли Вивиана Наперекор судьбе

Пролог

Англия, Лондон, 3 января 1521 года.

Изысканная, роскошная карета, запряженная двойкой быстрых лошадей, миновала Вестминстер, направляясь к заснеженному, отдаленному порту. Кевен устало вздохнула, положив голову на плечо спавшего мужа. От постоянной тряски ее тошнило, все тело, словно закаменело. Эта изнурительная поездка окончательно пошатнула и так слабое здоровье женщины, недавно пережившей очередной выкидыш. Миссис Бломфилд с горечью признала, что это Рождество выдалось самым ужасным в ее жизни, ведь именно в Сочельник несчастная ощутила неприятную боль внизу живота, а уже на утро проснулась, встретившись со страшной правдой: ее малыша больше нет на этом свете.

Графиня провела рукой, затянутой в белоснежную перчатку, по запотевшему стеклу, пытаясь впустить в свой израненный разум восторг от этого прекрасного, зимнего пейзажа. Внезапно женщина ощутила какое-то странное, томящее чувство в сердце, а уже через миг ее взгляд самопроизвольно заскользил по какому-то свитку, лежавшему на берегу Темзы. Кевен лишь усмехнулась, поняв, что это просто груда старых покрывал, но под ними что-то зашевелилось… Вздрогнув, как от удара молнии, англичанка резко вскликнула: – Останови карету! – перепуганный кучер сразу же натянул поводья, а граф, разбуженный криком жены, недовольно открыл глаза. Выбежав из берлины, Кевен бросилась к берегу, дрожавшими руками откинув грязные ткани. Женщина опешила: на нее взирали невинные, широко распахнутые детские глазки. Это была девочка, маленькая, хрупкая девочка лет шести, окоченевшая от холода, испуганная и замерзшая. Малышка протянула к неизвестной даме свои тоненькие ручки, но через секунды провалилась в глубокую, темную бездну. Кевен несколько секунд сидела на ледяном снегу, всматриваясь в побелевшее лицо девочки. Тяжело дыша, графиня прижала к себе почти невесомое тельце, ощущая слабое, едва различимое биение детского сердечка. Если она сейчас не поможет ребенку, он просто умрет. Кевен с трудом подняла живую ношу, направляясь к карете, но внезапно вскликнула, ощутив на своих плечах ладони графа. Нишкон, грубо вперив в супругу злобный взгляд, пробурчал:

– Что у тебя в руках? Кто она?

– Это девочка, крохотная, замерзшая малышка. Мы должны спасти ее. Умоляю, не заставляй меня оставлять крошечку на берегу этой проклятой реки. Мы обязаны помочь ей.

– Ты совсем с ума сошла?! Это неизвестный, чужой для тебя и для меня, ребенок, возможно, заразный. У девчонки, я уверен, есть родители, и если они пожелали дочь оставить здесь…

– Что ты такое говоришь? – воскликнула графиня, еще сильней прижимая к себе бессознательную малышку: – Никто не имеет права отбирать жизнь у ребенка. Сам Господь пожелал преподнести нам этот подарок. Все эти года я покорно слушалась тебя, была лишь тенью в поместье, но ради жизни этой девочки я готова на все. Хочешь ты, или нет, я заберу кроху в замок, где ей обеспечат должный уход и заботу. Всевышний уже трижды забирал у меня детей: Женевьева и два тех несчастных младенцев, что еще даже не успели увидеть солнечный свет. Четвертый раз я такого не переживу: эта девочка станет моей дочерью, – с этими словами Кевен проследовала к карете, бросив на недовольного супруга дерзкий, непокорный взгляд.

Глава 1

Понтипридд, Уэльс, графство Бломфилд, 1524 год.

Я мчалась по коридорам, сметая все на своем пути. Радостные крики вырывались из моих уст: – Папа приехал! Папа приехал!

Я слышала, несмотря на свой быстрый бег, тяжелые шаги моей гувернантки Амелии и ее упреки: – Леди Вивиана! Вивиана Бломфилд, остановитесь! Дочери графа не подобает так себя вести! Стойте, ради Бога! Ваша матушка очень разгневается, если узнает о таком легкомысленном поведении младшей дочери! Стойте, вам говорят.

Но я не обращала внимания на ее озабоченные речи. Мой десятилетний ум не понимал, почему дочь не может бежать на встречу со своим отцом, которого она не видела больше года. Сметая перепуганных служанок, я выбежала во внутренний дворик, где стоял папа. С радостным визгом я бросилась ему в объятия. Граф радостно подхватил меня, прошептав:

– Вивиана, моя доченька, как я соскучился по тебе!

Сзади пыхтела уставшая, от бега за мной, Амелия: – Простите, ваша светлость, я не успела ее догнать.

Граф Нишкон, глава нашей семьи, поднял руку, призывая гувернантку к молчанию:

– Благодарю вас, Амелия, вы ни на шаг не отходите от моей драгоценной дочурки, – папа радостно засмеялся, жестом приказывая женщину уйти. По нашему замку ходили слухи, что граф и Амелия были любовниками. И не удивительно, что такая пышногрудая, светловолосая дама не заинтриговала моего любвеобильного отца. Мама очень ревновала графа, но из-за уважения молчала. Я нередко слышала, как она рыдает в своих пустынных покоях, еще помнивших стенания и вопли. После смерти моего старшего брата, графиня окончательно замкнулась в себе. Она очень любила сына и надеялась, что именно Андрео унаследует все земли отца. Но мой любимый братик умер три года назад, от чумы.

Я потерлась о шершавую щеку отца: – Папочка, почему ты так молчалив?

Улыбка исчезла с губ графа. В его глазах царила скрытая грусть, которую я раньше не замечала. Из-за всех государственных проблем, выпавших на долю дома Бломфилд, мой отец очень постарел. Это ощущалось не только в его теле, но и в глазах, которые сейчас печально смотрели на меня.

– Пойдем, моя малышка, в гостиную. Там нас ожидает мама и сестра Патрисия, – при упоминании о старшей сестре, я невольно поежилась. Патрисия была старше меня на четыре года, и уже ей исполнилось четырнадцать. Красота – ее главное достоинство. Я постоянно завидовала ее голубым, бездонным глазам, белокурым кудрям, которые она любила распускать, даже несмотря на то, что матушка ее за это бранила. Кожа у сестры была белоснежной, шелковистой, с бледным, розовым оттенком. В отличие от меня, Патрисия носила украшения, о чем мама мне запрещала даже подумать. Когда я надевала колье или серьги, графиня моментально срывала их с меня и отдавала Патрисии. Я не понимала, и, возможно, никогда не пойму, почему матушка так ненавидела меня. Именно ненавидели, ибо по-другому и не скажешь. Патрисия – вот ее любимая дочь. Моя мать, Кевен, никогда не целовала меня, не гордилась, а лишь ругала за неподобающее поведение. «Бери пример со старшей сестры. Она – настоящая леди, не то, что ты», – вот ее слова при наших редких встречах. Отец относился ко мне почти так же холодно, как и все в Бломфилде. Лишь изредка он мог поцеловать меня или назвать ласковым словом.

Граф вел меня в зал, где, несомненно, уже была моя сестрица и мать. Когда мы зашли, а за нами закрылась дверь, перед моими глазами восстала картина, которую я никогда не забуду. Патрисия, эта скромная курица, завизжала, как кинжалом порезанная, и подбежала к отцу, сбив с ног нашего учителя Герби. Старик повалился на пол, что-то бормоча: – Поаккуратней, леди, – это были его единственные слова, которые я разобрала в его нескладной, перепуганной речи. Забыв даже поклониться, несчастный старик, хромая, скрылся из виду за другой дверью, ведущей в наш класс. Обычно в таких нелепых ситуациях я заливалась смехом, но сейчас мне точно было не до этого. Открыв рот, я ждала, когда мать или отец выругают старшую дочь за то, что она причинила вред учителю и даже не извинилась. Да какой там выругают? Они даже внимания на это не обратили. Граф, ничего не замечая, по крайней мере, делая вид, что так, расцеловал старшую дочь, графиня лишь скромно чмокнула супруга в щеку.

– Посмотри, моя красавицы Патрисия, что я тебе привез. Такие вещи достойны настоящей принцессы, – папа порылся в чемодане и достал великолепную шкатулочку, украшенную настоящими сапфирами. При виде такой красоты, я ахнула. Но не от счастья за сестру, а от зависти. Мне оставалось только надеяться, что отец и мне что-то привез, во что я очень слабо верила. Никогда никто не делал мне подарков, возможно, и не сделает. Но это был еще не конец той сцены, что я и сейчас помню. Следующим подарком для моей радостной сестры являлось великолепное, серебряное зеркало. Несмотря на то, что Церковь не одобряла зеркала, мой папа решился преподнести такой подарок дочери. Я печально улыбнулась. Что ж, такая моя судьба: смотреть на счастье других, но не получать своего. Но я не могла подумать, что он еще ей купил! Жемчужное ожерелье, такое самое, какое я увидела в лавке одного торговца. Мне так захотелось надеть на свою шею эту красоту, что я впервые в жизни пошла против мамы и купила его на украденные деньги. Да, это было подло, но я никогда не забуду, что тогда я, девятилетняя на тот момента, девочка, пережила. Матушка сорвала его с моей шеи и несколько раз ударила этим ожерельем по моему лицу. От удара жемчужинок у меня из носа хлынула кровь. Но это было не самое ужасное. Стекло, покрывающее жемчуг, лопнуло, и осколок попал прямо мне в губу. Шрам остался до сих пор. Графиня схватила меня за волосы и поволокла в коморку. Эта было самое ужасное место в нашем замке, ибо там каждый угол кишел тараканами и прочей гадостью. В тюфяках, хранившихся в коморке, было полно клопов и пауков. Того место я боялась, как ада. Моя «добрая» мама заперла меня там на несколько дней, которые я провела без еды. К счастью, хоть воду мне приносили каждый день, но где спать, я не знала. Приходилось «отдыхать» сидя.

Мои печальные воспоминания прервало щебетание птичек. Я повернула голову в сторону мамы. Она стояла, а у нее в руках была клетка с прекрасными, маленькими попугайчиками. Я очень любила этих экзотических существ, и, забыв про правила поведения, подбежала к графине и коснулась пальцем одной птички. За такое «неприличное» поведение матушка ударила меня по руке: – Амелия, что ты там стоишь? Забери Вивиану и отведи в комнату! Быстро! – после этих слов я поняла, что мне подарка не видать. Я бросила гневный взгляд своих детских глаз на Патрисию, а в ответ она лишь дерзко усмехнулась.

Вырвав руку у гувернантки, я побежала в свою комнату. Слезы капали с моих глаз, отчаяние полностью овладело мной. Что ж, мое детство было незавидным. Да и повзрослела я слишком рано…

Глава 2

Спустя три года…

Я проснулась от какого-то странного визга, который доносился из коридора. Было ясно, что это крики радости. Но кто в такую рань может получить хорошее известие? Меня это вообще перестало волновать, когда я услышала голос сестры. Возможно, отец вновь купил ей что-то дорогое. Хотя, Патрисия была уже далеко не ребенком. В семнадцать лет она даже не обручена. Меня это удивляло и злило. День и ночь я молилась, чтобы сестрица вышла замуж и уехала на родину мужа. Я не хотела видеть ее красоты, не хотела осознавать ее превосходство надо мной. Моя недоброжелательница постоянно твердила, что у порога нашего дома будет толпиться толпа ее обожателей. На удивление, факты показывали совсем другое. Еще никто из уэльских лордов не просил руки Патрисии у отца. Возможно, это было показателям того, что родители ищут своей старшей и любимой дочке достойного жениха. Я боялась, что этим женихом может оказаться кто-кто из королевской династии. При мысли, что моя сестра станет принцессой или королевой, меня бросало в холод и дрожь. Но все мои сомнения развеялись, когда родители пригласили нас в гостиную.

Войдя в зал, я присела в реверансе. Как всегда, на меня никто не посмотрел. Все внимание было обращено на Патрисию.

– Садитесь, девочки, – равнодушно махнула рукой графиня.

Сестра, как всегда, уселась у ног матери, а я заняла отведенное мне место в другом краю комнаты.

– Вивиана, займи место возле сестры. У меня для вас обоих важное известие, – последовав приказу отца, я опустилась на шелковые подушки у ног родителей. Напряжение нарастало и я это очень хорошо чувствовала. В воздухе витали проблемы, скрытые от моих ушей и глаз, но такие же очевидные, как и снег зимой.

Патрисия загадочно улыбалась, обмахиваясь веером, поскольку в комнате и правда было очень душно. Я же покорно опустила голову, не желая смотреть на радость сестры.

– Патрисия, ты – старшая дочь в семье и наследница половины имущества. Тебе, как никому другому, нужно выйти замуж за достойного и состоятельного человека. И поэтому ты станешь женой московского боярина Притутского Андрея Григорьевича. Ты отправишься в Великое Княжество Московское, ко двору великой княгини Елены Васильевны. Там тебя научат всему, что должна знать русская невеста: языку, обычаям, танцам, манерой разговора и этикету. Этот брак хорош тем, что боярин стар, ему уже пятьдесят восемь и он серьезно болен. Если твой муж умрет, все его наследство перейдет к тебе, ты станешь боярыней, а если сблизишься с великим князем Василием III, то княгиней можешь стать. Елена Васильевна не особо красива и умна. Ты же, моя дочь, можешь занять ее место. Московский князь тоже не молод, но главное – власть, – я слушала эти слова с открытым ртом. Мою неугомонную сестрицу отдают в жертву старику ради власти. Ха! Не повезло сестре.

Увидев, как поникла Патрисия, мама ласково погладила ее по волосам: – Не грусти, доченька. Еще не она девица из графства Бломфилд не выходила замуж за русского. Ты только представь: московские земли, постоянные пиры, смотрины, власть и богатства. Боярина скоро заберет смерть, ты же будешь управлять всеми его владениями. Улыбнись, Патрисия, это прекрасный выбор для тебя. Только в этом браке есть одно «но», – все напряглись: – Тебе придется принять православие и получить русское имя.

– Нет! – всхлипнула сестра, упав в ноги родителям: – Прошу, не надо! Я не могу отречься от своей веры! Матушка, отец, не отдавайте меня этим русским варварам, – несмотря на всю свою ненависть, мне стало жаль Патрисию. Ее заставят разорвать все узы с тем миром, где она прожила все свои семнадцать лет. И раде чего? Ради брака со стариком.

– Прекрати, Патрисия! – вмешался отец: – Ты – дочь графа Бломфилд. Слезы тебе не идут. Ты должна с гордостью и честью принимать все то, что мы делаем для тебя ради блага нашего рода. Твой сын, которого ты родишь в Москве, будет одновременно наследником и уэльского графства и русского боярства. В случаи смерти твоего будущего мужа, (если у вас, конечно, родятся дети), твой сын станет законным наследником. Если он будет мал, ты будешь всем управлять вместо него и тогда обретешь положение вдовы-регентши. Но и мы с матерью не вечны. В случаи моей смерти к тебе перейдет огромная часть наследства, как старшей дочери, если умрет мать – то все ее имущество, перешедшее к ней от рождения. Ты станешь самой богатой женщиной в Уэльсе. Если бы мы пообещали твою руку и сердце молодому парню, то тогда было бы все по-другому, – я мало – чего понимала в наследстве, но одно я знала: я имею право на меньшую часть земель отца, но на мамино имущество я не могу даже претендовать, поскольку являлась младшей в семье. Что ж, меня это не сильно огорчала, поскольку я знала, что скоро тоже выйду замуж. Одного мне бояться больше было незачем: родители не отдадут меня русскому, ибо брак двух дочерей за славян был им не выгоден.

Сестра, едва заметным жестом руки смахнула с ресниц слезы.

– Собирайся, дочка, вскоре ты предстанешь перед супругом и его Родиной! Мама и гувернантка помогут тебе собрать все необходимые вещи. Я хочу, дабы ты отправилась в Москву как можно раньше, желательно, до конца месяца. Всем хорошего вечера, – отец вышел из залы, направляясь в свой кабинет.

Вечером сестра и мама разбирали дары, преподнесенные Андреем Григорьевичем и его сестрой – Натальей Григорьевной. Среди русских кафтанов проскальзывали даже изысканные драгоценности, несколько зеркал и два гребня. Что ж, не слишком богатые подарки. Но Патрисия, как мне показалось, довольствовалась и этим. Если бы она не была в таком грустном расположении духа, то, возможно, ругала своего будущего муженька. Но сестрица молчала, пропуская между пальцами шелк платьев. Поездка и вправду была такой неожиданной, что все буквально метались по дворцу.

Однажды ночью я услышала плач Патрисии. Моя несчастная сестренка, впившись заплаканным лицом в подушку, тихо плакала. Мы спали в одной комнате, и еще никогда я не видела, что бы моя волевая сестрица рыдала. Но сочувствие, несмотря на обиду, все равно шелохнулось у меня в душе. Встав с кровати, я подошла к ее постели и тихо пролепетала, пытаясь не выказать свое радости, когда я увидела, что моя недоброжелательница, которая всегда затмевала меня перед родителями, раздавлена своим скорым замужеством: – Не плачь, сестра. Ведь ты же давно хотела выйти замуж, говорила, что у тебя отбоя от женихов не будет. Увы, тебя, такую молодую, умную, красивую, богатую наследницу, отдают в жертву больному старику. Но ничего не поделаешь. Ведь так пожелали наши венценосные родители и, возможно, сама матушка-судьба. Смирись, ведь уже ничего не исправить. Интересно, какое имя тебе дадут в Москве. Надеюсь, на родине твоего жениха не забудут, что ты дочь графа. Знаешь, я неоднократно слышала слухи о том, что славяне – варвары, – я проговорила эти слова с таким наслаждением, что приятный озноб пробежал по всему телу. Когда я собралась уходить к своей постели, Патрисия схватила меня за руку. От ее острых ногтей, впившихся мне в запястье, я едва не вскликнула: – Не радуйся, Вивиана. Меня родители продали ради власти, и тебя продадут. Мы ведь сестры, и у нас судьбы будут очень похожи. Ты, так же, как и я, будешь сгорать от боли и печали. Тебя тоже увезет корабль в чужую страну, где ты станешь только пешкой в политической игре. Я ошиблась в родителях, и ты ошибешься, – от этих жутких слов у меня мурашки пробежали по коже. Я непонимающе уставилась на сестру. Несмотря на ночной мрак, я сумела разглядеть в ее глазах то, что привело меня в ужас. Нет, это была не насмешка, не злость, а лишь сочувствие. Что-то Патрисия знала, то, что, разумеется, касалось меня. Но спрашивать я не стала. Если бы это было срочно, она бы сама сказала. Я была из тех людей, которые не спешили выпытывать сразу всю правду. Я наслаждалась красивой ложью, а к реальности относилась, как к суровому монстру.

Весь остаток ночи я не могла спать. Патрисия, на удивление, после разговора со мной перестала лить слезы и сразу предалась сну. Ох, как я ей тогда завидовала. Она смогла хоть на несколько часов отвернуться от жестокой реальности предстоящего дня, я же только лежала, уставившись в потолок. Родители никогда не говорили со мной о моем замужестве, но я знала, что это время все равно когда-то наступит. Я была младшей в семье, но это не означило, что мой брак не играет никакой государственной роли.

Когда небо едва посерело, и выдало хоть какие-то признаки рассвета, я встала с кровати и пошла в маленькую комнатку, где спала Амелия, моя гувернантка. Ее покои я обнаружила пустыми. Няня просыпалась очень рано, еще темной ночью и занималась делами в гостиной. Прикрыв за собой дверь, я спустилась в зал, где обычно Амелия наводила порядок.

Но приемная оказалась пустой. Внезапно я услышала тихий стон и порывистое дыхание. Эти звуки доносились из покоев отца. Обычно я никогда туда не входила. Граф принимал меня и всю семью, кроме мамы, у себя в рабочем кабинете. Но сейчас любопытство взяло вверх. Я на цыпочках подошла к двери, и приоткрыла ее. Сначала я стояла, будто мумия, потом мной овладел страх, негодование и отвращение. Амелия, обнаженная, сидела на руках у отца, на котором был только один халат. Папа что-то шептал ей на ухо, гладил ее распущенные волосы. Гувернантка потушила единственную свечу, благодаря, которой я могла хоть что-то видеть. Когда в комнате папы стало совсем темно, я напрягла все свое зрение, чтобы хоть что-то разглядеть. И то, что я разглядела, вонзилось мне в разум. Еще совсем юная, я никогда не видела близости мужчины и женщины и не хотела этого видеть. Но все же я понимала, что когда придет время, я буду вынуждена выйти замуж и отдать свою тело избранному супругу. Я уже могла быть близка с мужчиной, ибо месячные, как говорила лекарка, начались у меня слишком рано. Но одна мысль о браке, о первой ночи, доводила меня до слез. Но сейчас меня мучало другое. Папа с Амелией, а не с моей матерью. Выходит, он вновь пошел на измену, вновь предпочел служанку графини. Свою няню я любила даже больше, чем родных родителей, ибо они всегда были ко мне жестоки, но после увиденного зрелища в моей душе зародилось отвращение к этой пышногрудой женщине.

Закрыв дверь так же тихо, как я ее и открыла, закусив губы, чтобы не заплакать, я побрела в свою комнату. Моя матушка вновь была предана графом. Что ж, возможно, ее это не сильно тревожило.

Когда утром ко мне пришла Амелия, я всматривалась в нее с любопытством. Она будто расцвела. Все в ней дышало, обольщало, завораживало. Несмотря на тугой корсет, грудь няни была очень хорошо заметна. На Амелии красовалось дорогое платье с достаточно глубоким вырезом, распущенные волосы покоились на плечах. Я окончательно убедилась, что гувернантка пришла ко мне сразу со спальни своего любовника. Ели бы графиня увидела ее в таком виде, то, возможно, обо всем догадалась, если, конечно, она об этом не знала раньше.

Патрисия, хмурая, как тень, отправилась навестить матушку. Оставшись наедине с Амелией, я воспользовалась моментом, чтобы завести с ней откровенный разговор. Няня заметила мое смятение, но промолчала.

– Амелия, где ты была сегодня ночью? Я искала тебя по всему замку.

Руки женщины, расчесывающие мои волосы, задрожали. Врать мне ей не хотелось, как я думала, но она на это решилась: – Меня не было в замке прошлой ночью, леди. Я ездила в таверну по делам ее светлости.

Я едва могла сдерживать смех: – В таверну? Ночью? По делам ее светлости? В таком виде? Амелия, ты не обижайся, но ты и вправду сейчас похожа на продажную девицу. Не ври мне. Я все очень хорошо знаю. Ты была с моим оцтом, придавалась любовным утехам в постели, где граф был с графиней, с моей матерью! Как ты могла так поступить?! Этим ты предала не только мою матушку, но и меня! Зачем ты это сделала?! Но если ты уже решила идти по этому пути, то тебе не место в этом доме, радом со мной! Сегодня же я отправлюсь к графине и попрошу ее выгнать тебя! Убирайся с моих глаз! Уходи!

Лицо Амелии запылало. Разумеется, она не ожидала от меня такой явной красноречивости. Няня опустилась передо мной на колени. Ее огромные глаза смотрели на меня с вызовом: – Миледи, я растила Вас, всегда была добра к Вам, но, что я получила взамен? Вы несправедливы и жестоки. Неужели эти отрицательные черты Вы унаследовали от своих родителей? – эти слова окончательно меня разозлили.

– Следи за своим языком, иначе лишишься его! Не забывай, что я уже не маленькая девочка, которая нуждается в твоих нотациях! В моих жилах течет кровь Бломфилдов, династии, являющейся одной из самых древних и самых богатых в Англии! Встань, – когда Амелия поднялась, я вскинула подбородок и с неприязнью разглядывала ее: – Ты бы хоть постыдилась в таком омерзительном виде переступать порог моих покоев! Ты похожа на кабацкую девку, а не на гувернантку леди! Это первый и последний раз, Амелия! Еще раз ты так опозоришь мою семью, клянусь, сама отдам тебя на съедение собакам! А сейчас, приведи себе в порядок и не смей больше посягать на моего отца! Можешь идти, – когда дверь за няней захлопнулась, я упала на подушки, обхватив голову руками. После увиденного ночью я буквально задыхалась. Неужели каждая женщина обязана выходить замуж только для того, чтобы доставлять наслаждения своему мужу и рожать детей? Неужели и меня родители продадут, как сестру, а муж будет делать со мной то, что делал отец с Амелией?

– Леди, – в комнату вошла служанка матери: – Ее светлость желает Вас видеть, – еще этого мне не хватало! Мама никогда просто так меня не звала. Какой сюрприз еще подготовил мне сегодняшней день? Вспомнив загадочный взгляд Патрисии, меня едва не стошнило от страха. Неужели замужество?!

Служанка вела меня по коридорам в покои матушки. Когда мы достигли ее опочивальни, горничная постучалась. Еще одна камеристка открыла дверь, пропуская нас вовнутрь. В личные покои графини было очень трудно попасть, на каждом шагу стояли ее служанки и охрана. Даже своих дочерей мама принимала в рабочем кабинете. Но сейчас все было по-другому. Войдя вовнутрь, я почувствовала резкий запах благовоний. Из-за жары графиня решила втирать в веера освежающие запахи духов. Это не очень спасало от палящего солнца, но духота немного развеивалась.

Покои матушки являли собой великолепное сооружение. На центральной стене красовался нарисованный орел с крыльями ангела, который держал в клюве розу. Это был геральдический символ Бломфилдов. Остальные стены были расписаны с великой утонченностью. На каждом лепестке розы располагалось три рубина. Я не понимала, зачем такая роскошь, но мама относилась к этому по-другому. Пол был застелен редкой шкурой ягуара, в мехе которого буквально тонули ноги. Окна выходили на сад, освещенный летним солнцем, где цвели и пахли редкие цветы. У ног матери тявкала маленькая, комнатная собачка, которую матушка нежно гладила. На изысканном столике стояла клетка с птичками, чье пение разносилось по сводам опочивальни.

Графиня сидела на возвышении, в окружении своих дам. Одна читала маме поэзии, другая играла на лютне. Когда я вошла, все замолчали. Я присела в реверансе, учтиво склоняя голову.

– Оставьте меня наедине с дочерью, – приказала графиня. Все, как один, с поклонами покинули комнату.

Матушка ласково улыбнулась, протягивая свою миниатюрную ручку, унизанную тяжелыми перстнями, для поцелуя. Когда я припала губами к ее руке, мама тихо прошептала: – У меня есть поручение для тебя, Вивиана, – ее загадочный тон заставил меня выпрямиться и посмотреть на маму: – Это касается моего замужества? – я уже знала ответ на этот вопрос и поэтому слезы застыли у меня в глазах.

– Присаживайся, – графиня ласково усадила меня на подушку у своих ног: – Да, ты права. Это и правда касается твоего замужества, но это замужество, мягко говоря, необычное.

Я почувствовала, как сердце сжалось в холодный комок: – Матушка, я… мне кажется, что я еще не совсем готова для брака…

Мама подняла руку, призывая меня к молчанию: – Послушай меня, Вивиана, ты – еще совсем ребенок, тебе только тринадцать. В таком малолетнем возрасте ты не можешь решать свою судьбу, как и любая другая леди благородных кровей. Ты будешь делать то, что скажут родители, а за непокорность тебя настигнет наказание. В лучшем случаи, я запру тебя на всю жизнь в строжайшем монастыре, в худшем – лишу всех прав наследства Бломфилдов и отдам замуж за больного старика, чтобы ты была прислужницей в его доме. Поэтому покорно склони голову и слушай. Когда понадобиться твое мнение, я спрошу, – от таких унизительных слов я замерла. В душе я понимала, что каждое слово матери – сущая правда. Если она с отцом захочет, то я стану не просто послушницей в монастыре, но и танцовщицей в развратном доме. Сжав пальцы с такой силой, что побелели костяшки, я слабо кивнула, ибо во рту все пересохло: – Слово моих августейших родителей – закон, который я не смею обсуждать даже с близкими мне людьми, – едва слышно пролепетала я. Мне было известно, чего хотят от меня родители – смирения, кротости, покорности и полного повиновения. Я зажмурилась, вспомнив, какая судьба постигнет Патрисию. Совсем скоро она отправиться в Москву, к старому и больному боярину. Еще хуже мне стало при воспоминании об ее словах: «Меня родители продали ради власти, и тебя продадут», – неужели она что-то знает? Но это уже не имело значения. Я полностью сосредоточилась на суровом виде матери. В ее глазах не было ни капли материнской любви, лишь холод и строгость. А мне так хотелось до дрожи прижаться к ее телу, поплакать у нее на груди, поговорить, забыв об этикете и о том, что она – великая графиня, а я лишь ее дочь, которая находиться в полном распоряжении своих родителей.

– Вивиана, мне кажется, тебе нужно знать одну историю, которая произошла с прапрадедом твоего отца – Томасом Бломфилдом. Еще много лет назад графство Бломфилд имело не такое влияние на английскую политику при дворе, как сейчас. Тогда провинциальный городок Понтипридд был лишь каплей в океане государства. Твой великий предок Томас решил укрепить графство. Он сблизился с королем, стал его другом и соратником. Победив на турнире, Томас завоевал доверие монарха больше всех при дворе. Этим он разгневал советников правителя, и те посчитали, что если Томас Бломфилд жениться, то покинет двор, уединившись у себя в графстве с новой женой.

Бесстыжие аристократы стали нашептывать королю, чтобы тот женил сэра Томаса на какой-нибудь даме из высшего общества Англии. И один из них, сэр Френсис Глост решил предложить другу монарха свою дочь – леди Элизабет, которая получила при дворе репутацию придворной монахини. Элизабет была кротка, никогда не выпускала четки из своих рук. Если не ошибаюсь, ей тогда исполнилось восемнадцать. Не очень подходящая кандидатура для веселого Томаса Блофилда, который привык брать от жизни все самое лучшее и в самые короткие сроки. Но противиться воле короля – значит, пойти на государственную измену, которая каралась и карается либо плахой и мечом, либо виселицей. К тому же, предлагаемая невеста уже однажды пошла под венец с шестидесятилетним мужчиной-вдовцом, когда девушке ей едва исполнилось двенадцать. Два года Элизабет жила в замке мужа на попечении его старшей дочери, годившейся самой жене в матери. Потом настали долгие три года ужасной близости. В конце концов, старик скончался, Элизабет же опять отправилась в поместье отца, но уже через год он вновь подыскал дочери выгодную партию. Дело было не в женщине, ибо она покорилась, а в самом женихе. Как назло, на одном из пиршеств Томас заметил в толпе придворных дам одну молоденькую миледи. Ее звали Анна Честертон, она являлась чистокровной австрийкой и дочерью австрийского герцога. Девушку прислал в английский дворец отец, в надежде, что холодная и туманная страна развеет и угомонит дерзкое поведении дочери. Да, Анна была веселой, надменной, высокомерной мадам. Томас влюбился в нее, забыв, что обручен с мрачной, как ноябрьская туча, леди Элизабет. Благородный рыцарь ради своей возлюбленной был готов на все. Он дарил ей очень дорогие и редкие подарки, танцевал с ней на балах, а однажды на турнире даже признал ее дамой сердца, которой, разумеется, должна была стать его невеста Элизабет. Отец скромной девушки пожаловался его величеству, что юный граф Томас Бломфилд совсем не уделяет внимания своей законной невесте, а целиком и полностью принадлежит австрийской змее. Король разгневался и призвал твоего предка к ответу. Тот гордо, став на одно колено и положив руку на сердце, поклялся, что любит Анну Честертон и ради нее готов разорвать помолвку с чопорной Элизабет. Король будто огнем надышался. Он выгнал несчастную, влюбленную Анну со двора и отправил ее обратно в Австрию, написав ее отцу-герцогу, что его дочь подставляет свои груди каждому, кому не лень переспать с ней, что нахалка соблазнила даже порядочного, помолвленного графа. Анну, разумеется, против ее воли, отдали в жены какому-то старику. Узнав об этом, Томас отрекся от должности советника при дворе, разорвал помолвку с Элизабет и поехал в Вену, в герцогство Честертон, чтобы спасти свою любимую. Но отец девушки проклял уэльского графа, который, якобы, запятнал честь благородной леди. Тогда Томас Бломфилд объявил войну герцогству и сказал, что если через двадцать четыре часа к воротам его отеля, (где он поселился в Австрии), не пребудет карета с Анной, он перейдет к военным действиям. Чудо, казалось, произошло. Ровно через двадцать четыре часа к воротам гостиницы прибыла карета с гербом Честертон. Томас поспешил к экипажу, надеясь увидеть в экипаже возлюбленную, но он обнаружил только ее…труп. Около тела убитой лежала записка: «Я, второй герцог Честертон, собственными руками убил дочь, чтобы не отдать ее тебе, английскому подонку. Я поклялся, что Анна не ляжет в постель с тобой. Ты хотел, чтобы к тебе приехала карета с ней, вот ты и получил желаемое. Можешь забирать ее труп, я не намерен хоронить эту отступницу от родительского слова в Австрии. Пусть сгниют кости той, которая не пожелала разделить ложе со своим законным мужем из-за уэльского мерзавца. Я отрекаюсь от своей дочери Анны Честертон. Пусть сгниет ее порочная душа», – несчастный Томас прорыдал у тела любимой долгие часы, а потом поклялся уничтожить герцогство Честертон, и собственными руками вонзить клинок в сердце герцога, который убил собственную дочь ради власти и гордости. Ужасные четыре года длилась эта война из-за убитой, родным отцом, женщины. Австрия содрогалась. Томас мог победить, но его предали, предали те, в ком он видел поддержку и опору, те, кто обещал всегда быть рядом.

Капитан северного войска, самого большого в графстве, перешел на сторону Честертонов. Томас Бломфилд пал в бою, но его запомнили, как героя, сражавшегося ради памяти любимой. И вот на протяжении нескольких десятков лет Честертоны ведут войну с Бломфилдами. Сейчас этим проклятым родом правит женщина – герцогиня Тересия Честертон, мать будущего герцога милорда Гильберта. Этот австриец не женат, и мы с твоим отцом решили отдать тебя ему в жены, – я едва не захлебнулась собственной слюной. Отдавать меня врагу семьи?! Что это за безумие со стороны родителей?

– Матушка, но ведь вы сами сказали, что герцогство Честертон – наш заклятый враг. Я должна буду пойти под венец с врагом своего рода? Я не понимаю…, – я пыталась говорить спокойно, но предательские нотки все равно звучали у меня в словах.

– Вивиана, я посылаю тебя в Австрию не для того, чтобы ты была благочестивой супругой этого наглого австрийца. Ты должна будешь сделать так, чтобы он оказался последним из рода Честертон.

Я в недоумении посмотрела на мать. Чего она от меня хочет, от тринадцатилетней девочки?

Графиня нагнулась к моему уху так близко, что я ощутила ее порывистое дыхание:

– Ты должна будешь убить Гильберда в первую, брачную ночь.

Я уже открыла рот, чтобы что-то сказать, но все мысли будто превратились в пепел и развеялись по воздуху. Слова онемели на моих губах: – Я…я не понимаю…, – на самом деле я все прекрасно понимала. Подсунуть меня иноземцу в образе скромной женушки, чтобы потом убить его – вот план моих родителей. Я мысленно покачала головой. Нет, я этого никогда не сделаю! Пусть запирают меня в темнице на всю жизнь, пусть не дают еды и питья, пусть избивают до смерти, но я не убью человека, будь он самим воплощением дьявола!

– Про свою безопасность не волнуйся. Я дам тебе такой яд, который убивает так, как это делает обычная потовая лихорадка. Медленно, неизлечимо, мучительно. После смерти мужа ты добьешься титула герцогини, как, решать будешь сама. Но эта карга Тересия после смерти своего сына должна уехать в монастырь, отдав тебе свой титул, земли и полную, безграничную власть. Когда герцогство Честертон будет в твоем распоряжении, ты заберешь все деньги с казны и вернешься в Уэльс. Не смотри на меня так! Это не воровство, хотя, называй это, как хочешь. Когда в казне этого герцогства не останется ни монеты, мы победим и разбогатеем! – я почувствовала, как земля уходит из-под ног. Вокруг все пошатнулось, стало серым, пасмурным, безжизненным… Убийство, воровство… Что за бред? Неужели мама думает, что я пойду на это? Сердце мое, казалось, замерло. Я не чувствовала его ударов, ничего не понимала. На мгновение мне показалось, что я умерла, что умерла моя душа, мой дух, мое сердце, осталась лишь плоть и застывшая кровь. Взор блуждал по прекрасным гобеленам на стенах покоев. Но я ничего не видела, ничего не слышала. Когда графиня больно ущипнула меня за руку, я будто проснулась. Я внезапно отчетливо увидела ее требовательный взгляд, который говорил: «У тебя нет выхода. Ты это сделаешь».

– Мадам, вы требуете от меня невозможного. Я не посмею накликать на себя немилость Бога, совершив тяжкий грех убийства и воровства, – к моему удивлению, мама расхохоталась. Это был громкий, неприятный смех, но ее глаза оставались сухими и жестокими. Прилив смеха прекратился так же быстро, как и начался. Напущенную веселость графиня сменила коварством. Грубо схватив меня за запястье, она заставила меня резко встать, притянув к себе. Мама сжала мою руку так, будто я была пером для написания ее финансов:

– Послушай меня, деточка, ты не смеешь противиться указу родителей! Кто ты такая, чтобы противостоять отцу и матери, графу и графини?! Я сотру тебя с лица земли, если ты не покоришься, глупая девчонка! – прошипела «добрая матушка» мне на ухо. От ее скрипучего, как царапанье когтей, голоса, у меня зазвенело в ушах. Но я была не намерена отступать. Я не ее служанка, которой она может распоряжаться целиком и полностью. Посмотрев с вызовом на графиню, я резко вырвала у нее свою руку и с необъяснимой дерзостью воскликнула:

– Я не ваша рабыня, мадам! Вы не можете принудить меня! Прежде всего, я живой человек из плоти и крови и сама имею право решать свою судьбу! – я отлично знала, что такого права, увы и ах, у меня нет. Все девушки благородных кровей, от принцессы до самой низкой, бедной аристократки, были вынуждены подчиняться родителям, а потом супругу. Простолюдинки, на удивление, не являлись собственностью родителей. Такие бедные дамы вполне могли сами выбрать себе мужа, конечно, если их род не происходил из ветви какой-нибудь знатной династии. Ох, как в ту минуту я пожалела, что родилась в семье могущественного графа, родилась леди голубых кровей, а не дочерью бедного кузнеца или мясника!

– Ты не только невоспитанная дрянь, но еще и дура! Где ты читала, что леди сама может выбирать себе судьбу?! Такого не было и не будет во все века! Дети – собственность родителей на всю жизнь, моя дорогая! – графиня гневно окинула меня взглядом. Да, я знала, что моя внешность вызывает в ней совсем не материнское чувство – зависть. Моя мать была худощавого телосложения, но в ней не было той легкости и хрупкости, которой обладала худенькая женщина. Графиня была не только неуклюжей, не умевшей двигаться в такт танца, занудной, совсем не интересной женщиной для своего мужа, но еще и не красивой. Волосы у нее были пепельного цвета даже в рассвете молодости, а сейчас совсем побелели от едва заметной седины. Кожа у матери была бледной, с желтоватым оттенком, в уголках глаз появились «гусиные лапки», около рта – множество впалых морщинок. Я понимала, почему мама завидует мне. Я и сама знала, что красива. Для тринадцати лет моя фигура была совсем сформированной. Никакой детской хрупкости, лишь, возможно, даже чрезмерная женственность. В семье, несмотря на свой юный возраст, у меня была сама большая грудь. Мама всегда приказывала стягивать ее тугим лифом и корсетом, подкладывать вату и делать все, чтобы мое женское достоинство не было заметным. Но природу не переделаешь. Из любых декольте, принятых в Англии, даже самых незаметных, виднелась свежая линия моих грудей. А талия… Тоненькая, воздушная, похожая на стебель розы. Пышные бедра всегда игриво и даже вульгарно покачивались при ходьбе. А лицо! Такой невинной и одновременно дерзкой красотой, как моя, не обладала не одна женщина, которую я знала. Даже хорошенькая леди Мария, красавица Диана, соблазнительная Амелия не могли со мной сравниться. Я обладала страстными, насыщенными фиалковыми глазами. Я любила смотреть из-под слегка опушенных ресниц, поднимая, выгнутые дугой, брови к белоснежному лбу.

Губы у меня были пышные, ярко-пурпурового цвета. Ах, как я гордилась темными, почти черными, как смоль, волосами, ниспадавшими до пояса. В темноте мои кудри казались темно-синими, но при свете дня, на лучах солнца, мои волосы приобретали золотистый оттенок. Одни поэты, работавшие в графстве, сравнивали мои кудри с горящими факелами в ночи, другие – со скорлупой каштанов. В Потрипридде я считалась первой красавицей, от чего не редко получала пощечины от матери и издевательства сестры. Но в графстве я почти не виделась с мужчинами, а о том, чтобы побыть наедине с каким-то симпатичным кавалером, и речи не могло быть.

И сейчас, стоя перед матерью в роскошном, зеленом платье, сшитом из персидского дамаска, я чувствовала себя живой мишенью для исполнения политических замыслов. Кто считался с мнением Патрисии, когда ее решили сосватать за больного старика? И кто посчитается со мной? Я была уверена, что графиня скажет: «Либо повиновение, либо смерть». Я просто не сомневалась в том, что мать и отец убьют меня в случаи отказа. Родительской любви от них не дождешься, а для государственных целей им не нужна дерзкая строптивица.

– Я жду ответа, Вивиана. Ты согласна пойти на убийство и воровство ради родителей? – мать довольно улыбнулась. Мой растерянный вид как будто говорил: «Разве я посмею противиться воле великого графа и графини?». Но мой воспаленный разум твердил совсем другие вещи. А сердце? Что могло сказать оно мне? Ничего, лишь то, что в этом проклятом замке, который я считала своим домом, всегда преследуются лишь корыстные цели, а слова юной девушки – это не больше, чем пустой звук.

– Нет, матушка. Я не готова совершить два самых тяжких греха из-за почтения к вам и отцу. Простите, но для этой позорной миссии вам придется поискать другую марионетку, – присев в изысканном реверансе, я собралась уходить, но мать больно схватила меня за локоть:

– Ты хоть понимаешь, кому отказала, дрянь?! – в следующее мгновение я ощутила, как щека запылала от пощечины графини. В ушах у меня зазвенело, а прядь волос упала на глаза. Но я удержалась на ногах. Я не могла позволить матери торжествовать. Она не должна была видеть, что сломила меня. Несколько минут я стояла, высоко вскинув голову. Глаза защипало от слез, которые я тщательно сдерживала.

– Можете ударить меня еще, еще и еще! Но я вам не пешка в корыстной игре! У вас не получится сломить меня! Я не поеду к герцогу, не поеду в Австрию! Можете хоть убить меня, но я не поеду! Не поеду, не поеду, не поеду! – кричала я. Мать уже подняла руку, чтобы ударить меня еще раз, но увидев мой бесстрашный взгляд, в котором читался открытый вызов, отшатнулась, как от дьявола:

– Ты воплощение демона, но я смогу сломать твои черные крылья! Клянусь, что если я не подчиню тебя своей воли, то отрекусь от титула графини и уеду в монастырь, а ты будешь править вместо меня, и свою судьбу будешь решать тоже сама. За отца не волнуйся. Сегодня утром он уехал в Германию и в ближайшие пять лет не вернется.

– Хорошо, матушка. Давайте заключим пари. Если я не подчинюсь вам, вы уедете, и оставите право выбора за мной, а если вы своими жестокими способами сможете взять вверх надо мной и над моим упрямством, я буду всю жизнь делать то, что скажите вы. Договорились? – мать согласно кивнула. В ее глазах была радость. Что мама задумала?

Глава 3

На следующее утро мне передали письмо ее королевского величества – Екатерины Арагонской. Королева желала видеть меня у себя в свите. Я не понимала такого шага. Я удостаивалась чести только раз видеть супругу короля Англии, и то, будучи маленькой девочкой. И покидать Понтипридд, отправляться в туманный Лондон, ко двору, где постоянно кипят неистовые страсти, у меня не было особого желания. Но графиня, прочитав послания от Екатерины, радостно захлопала в ладоши: – Надеюсь, что жизнь при дворе научит тебя быть скромной и покорной. А теперь иди, собирай свои вещи. Завтра же ты едешь во дворец, – по крайней мере, служение в свите королевы давала хоть одно преимущество: меня не выдадут замуж, ибо фрейлины ее величества должны были быть незамужними, непорочными девицами.

Патрисия, которая задержалась в Уэльсе из-за того, что в Московском Княжестве опять свирепствовала эта проклятая оспа, открыто завидовала мне. Сестрица всегда желала оказаться в Лондоне, увидеть самого Генриха VIII, почувствовать блеск и роскошь английского двора, всегда так далеко находившегося от нашей семьи.

Собирая свои вещи в скромный чемодан, я услышала тихий голос Амелии над своим ухом: – Зато вы в ближайшее время не поедите в Австрию, леди. Разве это не чудо? Именно в тот момент, когда графиня так пылко желала отдать вас за герцога, ее величество пожелала видеть вас подле себя, – я видела, как возбуждена и рада гувернантка. Амелия, разумеется, ехала со мной, поскольку матушка считала, что я, юная особа, могу натворить неладных дел при дворе вельмож.

– Мне кажется это слишком подозрительным. Еще вчера я заключила пари с мамой. Если она не вынудит меня стать игрушкой в ее руках, я навсегда одержу желаемую свободу и титул. Но, а если проиграю, не ведать мне воли до конца своих дней, – усмехнулась я, улаживая в чемодан белое, воздушное платье, которое я так любила одевать. Правда, этот наряд вызвал гнев матери и заинтригованные взгляды всех мужчин графства, ибо декольте было чересчур глубокое, а вырезы на плечах делали мою хрупкую фигурку дьявольски-соблазнительной.

– Постойте, миледи, – стройная рука Амелии легла на корсет платья: – Ее светлость запретила брать вам этот наряд в Лондон, поскольку считает, что сие платье больше идет распутнице, чем благодарной леди и фрейлине королевы. Мисс, смею заметить, что при дворе женщины одеваются, конечно, с большим вкусом и изяществом, но достаточно скромно. Обнажать плечи и, тем более, оголять линию груди строго запрещается. Любая дама королевы должна носить чепец, скрывавший ее волосы, а на улице – вуаль и плащ, в летнее время года – накидку. Поэтому мне даже жаль, что ваши прекрасные кудри будут скрыты под чопорным чепцом. Но ничего не поделаешь. Законы о моде меняются только с наступление нового правительства.

Я заинтригованно посмотрела на няню. После того неблагоприятного инцидента гувернантка стала ко мне относиться не как к маленькой девочке-воспитаннице, а, как к леди. Амелия стала обсуждать со мной политику, внешние дела города и даже мой стиль. Поэтому теперь я могла позволить себе носить те наряды, которые захочу. Разумеется, такая приятная свобода в выборе своего имиджа мне очень даже нравилась. Я отличалась хорошим вкусом и никогда не одевала серых вещей.

– Моду при дворе диктует королева? – безразлично спросила я, выглядывая в окно и пожирая взглядом рослого мужчину, который прохаживался с моей матерью в саду.

– О, да. Екатерина Арагонская – основатель стиля, – и почти шепотом добавила: – Мне даже жаль, что так. Королева слишком чопорная, богобоязненная, скучная. Она ввела в моду треугольные чепцы, квадратные декольте, совсем тугие корсеты, серые, черные наряды, темную вышивку, безвкусные вуали из обычного шелка. Ах, как было хорошо во время правления Елизаветы Йоркской. Вот она была настоящей королевой: веселой, остроумной. А какие наряды были! Мм, загляденье! Сколько тогда роскоши царило в резиденциях монарха, сколько живости, красок, остроумных вещиц. Каждый предмет женского туалета был сделан из дорогих материалов, украшен разными драгоценностями. Все придворные тогда сияла в своих роскошных платьях и милых шляпках с перьями страуса, – отвернувшись от окна, где я увидела графиню с очередным любовником, я внимательно посмотрела на себя в зеркало. Могла ли я стать украшением английского двора? Возможно, могла. Высокого роста, аппетитного телосложения, с белоснежной кожей, не свойственной при темных волосах.

– Расскажи мне еще что-то про придворную жизнь, – попросила я няню, положив голову ей на колени.

– Ах, королевский двор – эта такая странная штука. Там, за каждым роскошным гобеленом, за каждым ковром пылают страсти, интриги, заговоры. Балы, пиры, охота, сколько еще разных развлечений, но реальность и будни в резиденциях королевской четы далеко не сказка. Каждый человек, поднявшейся на очень высокую ступень иерархической лестницы придворных рангов, всегда ходит между плахой и топором палача. Пример тому, герцог Суффолк – Чарльз Брендон. Он – приближенный к королю, его зять, женатый на принцессе Мэри Тюдор, и великий герцог. Но все равно его сиятельство боится, что может попасть в немилость суверена. Но Брендон, на удивление, очень осторожен, несмотря на свою пылкую натуру. Возможно, его шея никогда не почувствует прикосновение топора.

– Аминь, – по – традиции, произнесла я. Все эти придворные чины, герцоги, меня совсем не волновали.

– А его величество так и не получил от своей жены наследника? – с большим интересом, свойственным молодой леди, спросила я, хотя и знала ответ на свой вопрос.

– Нет, юная госпожа, не получил, но, возможно, скоро получит. Королева опять беременна и нам стоит молиться, чтобы в этот раз на свет пришел здоровый принц, достойный в будущем стать королем Англии.

– А если королева вновь потеряет ребенка? Я не понимаю, почему Генрих до сих пор не развелся с ней и не зачал малыша в лоне здоровой женщины, способной родить сына, не то, что эта старая испанка, – парировала я.

Гувернантка посмотрела на меня с гневом и опаской: – Миледи, завтра вы поклянетесь быть верной королеве Екатерине, и не посмеете больше порочить ее. Такие слова приравниваются до государственной измены. Поэтому, запомните – держите свой острый язычок за зубами, леди Вивиана, если не хотите его лишиться вместе с головой. При дворе любое неаккуратное слово может стать последним.

Я судорожно вздохнула. Лишиться головы из-за своего языка мне тоже не очень– то хотелось. С печалью смотря на все те вещи, что я оставила дома из-за приказа матушки, я пошла в сад. Томиться в душной комнате в этот жаркий день я не собиралась.

* * *

Погода, к сожалению, опять испортилась. Пошли проливные дожди, а тучи, подобно лепесткам розы, закрывали солнце. От холодного ветра я содрогнулась, когда вышла во двор. Придворный кортеж уже стояла у крыльца. Около берлины ежился от холода какой-то мужчина лет сорока. Подойдя ближе, я смогла разглядеть его морщинистое лицо и потухшие, серые глаза. Как мне сообщила приятная, молоденькая служанка, сидевшая в карете, этот грубый мужлан являлся доверенным ее величества. Говоря обычным языком, он был ее советником, вот только не в политических делах, а в придворных. По желанию королевы он мог в любое время и при любых обстоятельствах устроить такой пир, о котором даже и мечтать не смели церемониймейстеры. Развлекать королеву, брать ей на службу фрейлин и служанок, было его обязанностями. Но я не могла понять, как этот мрачный, как туча, что нависла сейчас у нас над головами, человек, мог веселить и устраивать праздники.

В карете было так же холодно и сыро, как и на улице. Девушка, сидевшая со мной, которую звали Мелли, сказала, что специальные «камины» находятся только в экипаже августейшей четы, а подогретые подстилки под ноги имеются в каждой карете благородной дамы. Меня сей факт только разозлил. Неужели Екатерина считает, что я – дочь графа Бломфилд, не достойна такой мелочи, как подогретая подстилка?

Я бросила взгляд на замок. Сейчас зубчатые стены башен казались призрачными на фоне серого, почти черного, неба. А ведь еще вчера солнце грело прекрасные, как расплавленное золото, крыши поместья. Я поняла одно: погода сопутствует моему настроению. Мама так и не вышла, а я ожидала, что она попрощается со мной, поцелует, скажет, как любит, даст какие-то напутствия в этот туманный и загадочный Лондон. Мне сказали, что графиня заперлась еще утром у себя в покоях и никого не впускает. Что ж, депрессия было свойственна матери, а особенно сейчас, когда отец был за морем, я уезжаю в Вестминстер, а Патрисия, как сообщил вчера вечером русский посол, должна приехать в Москву, поскольку жених уже заждался своей молоденькой невесты, а оспа отступила, ее светлость была подавлена из-за предстоящего одиночества.

Я внезапно почувствовала сдавливающую боль в груди и поймала себя на мысли, что едва сдерживая непонятные слезы. Я больше никогда не увижу графство Бломфилд… Это я уже знала по своему странному самочувствию.

Дорога была долгая, не говоря, что еще и мучительно скучная и холодная. Мы ехали не через леса, опасаясь разбойников, а через шумные рынки и лавки уэльских торговцев. В Лондон мы приедем не раньше, чем через несколько дней. Амелия и Мелли спали, укрывшись своими накидками. Сэр Питер, приближенный королевы, скакал на лошади впереди нас, поэтому я не могла его видеть. В карете не спала одна я. Из-за неловкого сиденья на узких креслах я ощущала боль во всем теле, да и голод давал о себе знать. В путешествие мы не брали никакой еды, решив останавливаться в тавернах каждое утро, но сейчас я бы так желанно съела кусочек мясного пирога или пригубила густое вино из погребов отца. Спать сидя было просто невозможно. Тяжело сопя, я выглянула в окошко кареты. Мое и так обветренное лицо поддалось такому порыву ночного ветра, что я всем телом вздрогнула. Сейчас бы оказаться у камина, слушая журчание дождя и мифические рассказы Амелии о лесных существах.

– Сэр Питер, – позвала я советника ее величества, прикрывая лицо от дождя и ветра ледяной, как фарфор на морозе, рукой. Обращаться к глупому кучеру, мальчишке лет пятнадцати, не было никакого смысла. Кроме ремесла подчинения колес он совершено, я была уверенна в этом, ничего не знал.

Сэр Питер, оказывая знаки должного внимания, подъехал на своем пародистом коне к карете, протягивая мне перчатки, которые я обронила, когда еще садилась в экипаж и свой плащ. Я была бы рада закутаться в этот мех, но Питер – такой самый человек, как и я, и в своем камзоле он, разумеется, замерзнет. Ох, как я ошибалась, считая его грубым невеждой. Если бы этот мсье был моложе, возможно, я бы и стала с ним невинно флиртовать.[1]

– О, горячо благодарю вас, сэр, но я не могу принять плащ. Вы ведь совсем озябните, скача на своем коне в одном камзоле, – как будто не слыша меня, Питер нежно окутал мои плечи своим плащом и одел на мои холодные руки перчатки. Скорее он походил на заботливого отца, чем на влюбленного юношу: – Сэр, теперь я точно уверена, что нам необходимо остановиться в какой-то таверне на ночь, чтобы каждый из нас мог хорошенько отдохнуть. Иначе мы просто превратимся в лед, когда приедем во дворец, – засмеявшись моей банальной шутке, Питер крикнул кучеру:

– Эй, дружок, остановишь карету близ прилежной таверны! Только смотри, чтобы это не оказалось какой-то захудалой харчевней, или, чего похуже, публичным домом! – промямлив что-то невнятное, юноша развернул карету на другую улицу, более чистую, тем ту, по которой мы ехали, подобно улиткам, целый час.

Вернувшись на свое прежнее место и закрыв окно плотной занавеской, я еще сильней прижала к себе плащ. Соболий мех приятно отдавал запахом нарциссов. На удивление, я согрелась. Это был плащ Питера… Эта мысль пробудила во мне странные ощущения, не свойственные тем, что я ощущала раньше. Это были чувства не благодарности, а чего-то другого, более высокого. Любви? Нет, увы, это была далеко не любовь. Из рассказов подруг я поняла, что, когда рождается любовь, все вокруг замирает, становиться серым и незначимым, в крови бушует огонь, а сердце тянется к нему…

Карета остановилась: – Амелия, Мелли, просыпайтесь, – проговорила я, хлопая няню и служанку по щекам. Женщины, что-то ворча, вышли из кареты, дрожа от холода. Я последовала их примеру. Мысль о том, что сейчас мы окажемся в теплом помещении, поедим горячего супа и выпьем старого вина, развеселила меня. Спрыгнув со ступень, я побрела за Питером, который волочил мой багаж. Оставлять наши вещи на ночь в карете под присмотром легкомысленного кучера было опасно.

Таверна не отличалась ничем от обычного дома, вот только три этажа, несвойственные для дома бедняка, и многочисленные окна выдавали столовую. Зайдя в таверну, мы ощутили резкий запах вина и пива. За маленьким столиком сидел хозяин. Лысый мужчина лет пятидесяти ласково поманил нас вглубь коридора, поближе к камину: – Сэр, леди, добро пожаловать. Чем могу быть полезен? – стряхивая со шляпы и с плаща капли дождя, я присела в ответном реверансе, как и остальные женщины: – Сэр, на улице бушует непогода. Не могли бы Вы дать нам комнату на ночь и самый скромный ужин? – увидев непонимающий взгляд хозяина, я добавила: – Мы за все заплатим.

Расплывшись в улыбке, мужчина повел нас по узкой галерее. От его тела, пропитанного потом и пылью, меня едва не стошнило. С каждым шагом до нас все отчетливее доносились звуки грубой ругани и смеха. Разумеется, в таверне мы были не одни.

Перед нами показалась высокая арка, ведущая в какое-то помещение, но хозяин перегородил нам путь: – Леди, я хочу вас всех предупредить, что в общем зале не все присутствующие сущие джентльмены. Когда они увидят вас, то могут пойти на постыдные поступки. Такие случаи многократно случаются. И даже мои люди не могут спасти невинных дам от позора и бесчестия. Поэтому, будет лучше, если вы закутаетесь в темные, ничем не примечательные плащи, а капюшоны надвинете на лицо. Вы же, сэр, можете без опаски проходить, только молю, не ввязывайтесь в ссору или в драку. Миледи, – раздавая нам плащи, хозяин таверны беспокойно поглядывал вовнутрь зала. Я почувствовала в этом какую-то интригу, но промолчала, смотря в беспечные лица остальных путников.

Надевая потертый плащ, я внезапно почувствовала, как в руку мне что-то скатилось. На ладони у меня лежал золотой медальон. Возможно, его кто-то забыл. Я уже подумала его вернуть, но увидела надпись: «Секретно, но ради блага Госпожи». Незаметно спрятав безделушку со странными словами в карман юбки, я пошла за остальными.

В нос мне ударил запах немытых тел и прокисшего молока. Вино, эль, пиво лились рекой. В дальнем углу затеялась драка, слышались бранные слова. Да, таверна желала лучшего. Столы залиты спиртными напитками, на полу следы еще свежей крови от драк, скатерти грязные и пыльные. А бедные служанки, которые разносили еду и пытались казаться благородными…

Мгновенно мой взгляд впился в незнакомого мужчину, одетого по последней лондонской моде. Милорда охраняли шесть или семь вооруженных стражников. Лица этого сэра я не могла разглядеть из-за его шляпы, надвинутой на лоб. Но было понятно, что этот джентльмен не ради утехи и ужина сюда пришел. Но тогда зачем?

– Кто этот милорд в широкополой шляпе? – спросила я хозяина таверны. Здоровяк стал бледней стены. Комкая свою маленькую шляпку, он буквально протолкал нас к ближайшему столу, подальше от подозрительного сэра:

– Откуда мне знать, миледи? Обычный посетитель. Здесь таких полно, – недовольно буркнул толстяк. Несмотря на напущенное спокойствие, я услышала в его голосе нервные нотки.

Мои раздумья прервал поток грубого смеха и ругани из противоположного стола, где два пьяных гиганта попивали эль.

– Сэр, принесите же нам ужин! – не сдержалась я, смотря, как хозяин стоит возле нашего стола, покусывая свои обвисшие губы. Что – то буркнув, он пошел на кухню, давая приказания молоденькой служанке.

– Вы не заметили ничего подозрительного? – не унималась я, обращаясь к замерзшим и грустным товарищам. Но Амелия лишь брезгливо дернула плечами:

– Кроме вонючих пьяниц и грязных столов здесь нет ничего подозрительного, миледи. Ах, лучше мы бы спокойно ехали в карете, чем сидели тут, среди этого распутного борделя. Леди, может, уйдем отсюда? – прохрипела Амелия, с опаской смотря по сторонам.

– Я не собираюсь трястись в экипаже целую ночь. Сейчас поедим и попросим свободную комнату. А уже завтра утром продолжим наше путешествие. Сэр Питер, что с вами? – я перевела взгляд на приближенного королевы, который смотрел куда-то вдаль.

– Я не согласен с вами, мадам Амелия, я туже чувствую какую-то интригу. Посмотрите, Вивиана, туда. Разве это не итальянский герб? – я обернулась. И правда, это был итальянский герб, высеченный на плаще того подозрительного милорда.

– Это итальянец? – вполголоса спросила я.

– Похоже, что да. Но странно то, что в Англии почти нет итальянцев. А этот сэр похожа на настоящего принца королевской крови, – к столу подошла служанка, неся на подносе четыре тарелки рыбного супа, несколько черствых пирожков с мясом и бутылку эля.

– Мисс, – обратился Питер к кухарке: – Могли бы вы кое-что для меня сделать? Я щедро заплачу.

Девушка удивленно подняла на советника свои серые, безвкусные глаза: – О чем вы? Если о развлечениях, то в таверне очень много публичных девок, готовых ради двух монет ублажать вас целую ночь и утро. А я порядочная леди, хоть и кухарка, – Питер схватил ее за руку, шепча на ухо:

– Успокойтесь. Мне не нужно ваше тело, поберегите его для пылких юношей. Мне необходима информация.

– Информация? – рыжие брови служанки поползли на лоб. Питер резко развернул ее к итальянцу:

– Кто он? Откуда? И зачем приехал в Англию? Отвечай! – сэр порылся у себя в плаще, нашел кошель и отдал его кухарке: – Вот, ты получишь это, но, когда скажешь, что этот сеньор здесь делает. Иначе не только обещанных денег лишишься, но и своей прекрасной головки.

– Хорошо, я все скажу. Этот милорд – итальянец, его имя – Формандо де Романо.

– Зачем он сюда приехал? Какова его миссия? – Питер еще раз дернул девушку, но на этот раз в его руке сверкнул кинжал. На испуганные крики служанки сбежались все, кому не лень.

– Эй, дружок, зачем женщину оружием пугать? Хочешь позабавиться, тащи в спальню! Или же сначала хочешь кровь ее вен попробовать, чем кровь девственницы? – выкрикнул какой-то толстяк. Я не на шутку испугалась. Не нужно было сэру Питеру привлекать внимания толпы. Так у нас могли быть еще большие проблемы.

– Милорд, оставь даму в покое. Что тебе от нее надо? На пьяницу ты не похож. Но, что бы там ни было, поговори спокойно, а ножом махать каждый третий может, – вмешался светловолосый юноша.

– Не вмешивайся, парень. Эта женщина должна мне кое-что рассказать, – растолкав любопытных зрителей, Питер потащил служанку в укромный уголок, каким оказался захудалый вестибюль с соломенным полом. Оставив перепуганных женщин, я пошла вслед за сэром.

Мужчина прижимал молчаливую кухарку к стене, обхватив руками ее тонкую шею:

– Говори, дрянь! Говори, что вы задумали?! – прошипел он. Служанка зашлась судорожным кашлем, когда руки Питера отпустили ей. Упав на солому, она покачала лишь головой:

– Я… я ничего не знаю. Оставьте меня в покое!

– Если будешь и дальше молчать, не выйдешь отсюда живой! Либо рассказ, либо мучительная, долгая смерть. Решай, – я вышла вперед, заслонив собой дрожащую девушку.

– Сэр, с чего вы взяли, что она что-то знает? Может, она говорит правду. Отпустите несчастную, – Питер недружелюбно, даже грубо оттолкнул меня и сорвал с шеи кухарки медальон:

– Вот, посмотрите. Это половинка кулона, на котором изображена роза, проткнутая кинжалом, – я порылась у себя в кармане, доставая ту безделушку со странной надписью, что нашла сегодня в плаще.

К ужасу, половинки сошлись. Это был медальон, но почему две его части находились в разных местах: – «Секретно, но ради блага Госпожи?» – прочитав надпись, советник королевы смертельно побледнел. Сжав до крови в своих сильных руках половинки кулона, он едва слышно прошептал: – Заговор… Это заговор против суверенов! – я почувствовала холодный комок у себя в груди. Неужели их величествам угрожала опасность? Но от кого?

Питер швырнул служанку к стене, отчего у нее из носа хлынула кровь. Подняв обмякшую девушку, сэр приставил к ее горлу лезвие ножа: – У тебя есть время подумать. Когда я сосчитаю до трех, твоя головка покатиться по этой соломе. Раз…, два…

– Нет! Стой. Я все скажу. Только отпусти кинжал, – глухим голосом пролепетала кухарка, вытирая платком кровавые потеки у себя на лице: – Это, правда, заговор. Заговор против королевы. Через три дня ей должны преподнести отправленное вино, которое сначала убьет дитя в ее чреве, а потом и саму Екатерину Арагонскую.

Я стиснула зубы, прикрыв рот ладонью. Резкий прилив страха и тошноты комком стал у меня в горле. Я испуганными глазами посмотрела на ошарашенного Питера, который отпустил кухарку, после чего та выбежала в общий зал и смешалась в толпе.

– Мы должны спасти королеву! – решающий и громкий голос сэра вывел меня из оцепенения. Глубоко вздохнув, я лихорадочно потрясла головой, как будто пытаясь отогнать пагубные мысли:

– Но, как мы ее спасем? Через три дня мы не приедем в Лондон. Нужно минимум пять суток. Может, послать гонца? – мужчина покачал головой, теребя свою бороду:

– Каждого гонца, миледи, проверяют и перечитывают письмо. Вы представляете, что будет, если оно попадет в руки тем, кто и замышляет убийство? Тогда не только королева, но и мы лишимся жизни. Нужно скакать в Лондон. Я отправлюсь сейчас же, буду ехать верхом день и ночь, в дождь и в ураган. Надеюсь, так я успею прибыть в Вестминстер через три дня и предотвратить смертельную опасность, нависшую над ее величеством. Вы же, милая дама, поедите со своими служанками в карете, только прошу, не переутомляйте себя, останавливайтесь в тавернах. Ко двору вы должна приехать красивой и не уставшей. Не забывайте, молодость – залог успеха в амурных делах, – он слегка коснулся губами моей руки. На мгновения я забыла, что должна сделать, но здравый смысл ко мне вернулся так же быстро, как и исчез.

– Сэр, – я удержала его за рукав.

– Слушаю, миледи.

– Я поеду с вами, на коне, – твердо произнесла я, наблюдая за выражением лица собеседника. Сначала он нахмурился, но потом расхохотался, как мальчишка, услышавший задорную шутку:

– Вы прекрасная шутница, мистрис, но сейчас нам не до веселий.

– Я говорю вполне серьезно. Я поеду с вами, и точка, – Питер, услышав серьезность в моем голосе, замолчал и посмотрел на меня так, будто я постарела на сорок лет.

– Что? Но это невозможно! Я буду ехать три дня и три ночи без остановок, со скверными запасами еды и питья! Вы же будете только мешать мне! – меня поразила его открытость и хамство. Как он смеет мне что-то запрещать?! Что за невиданная дерзость?!

– Сэр, я превосходная наездница. Три дня верхом – ничего особенного. Если вы справитесь, то почему я не справлюсь? Или же вы считаете меня слабой?

– Нет, леди, я просто…

– Мистер, разговор окончен. Я поеду с вами, – смотря на растерянное лицо сэра Питера, я едва сдерживала смех. На самом деле, скакать без передышки – не очень хорошее занятие, но ради королевы я была готова на все.

Мелли и Амелия, услышав, что я еду вместе с Питером, пришли в такой ужас, что вся таверна обратила на нас удивленные взгляды. Но слушать перепуганных служанок мне не хотелось. Я и так все время была марионеткой родителей, и, несмотря на свой юный возраст, не хотела быть лишь пешкой.

Оставив еду на столах нетронутой, мы поспешили во двор.

Карету везли две лошади, и нам ничего не оставалось, как отвязать одну.

– Миледи, – обратился ко мне Питер, держа за уздечку черного, как ночное небо, коня: – Вам придется ехать со мной, сидя на заднем седле. Я понимаю, что вам будет неудобно, но второй кобылы для вас нет. Если хотите, конечно, можете присоединиться к своим дамам и беспечно ехать в экипаже. Решать вам, – я на мгновение задумалась. Но потом поняла, что отказ с моей стороны будет выглядеть, как трусость. Да и мысль о том, что на протяжении всего путешествия я буду сидеть позади Питера, обхватив руками его сильную спину, принесла мне удовлетворения и решимость:

– Я готова.

Мистер тихо вздохнул, помогая мне взобраться на высокого коня. Спинка седла неловко уперлась мне в зад, и я едва смогла удержаться, чтобы не упасть. Дав какие-то распоряжения юному кучеру, сэр Питер вскочил на лошадь. Ощутив запах его тела, я невольно улыбнулась. Вцепившись ногтями в его камзол, я махала рукой на прощание перепуганным и поникшим Амелии и Мелли.

Кобыла, под своей тяжелой, живой ношей, помчалась по деревянному мосту. Хватая губами холодный, ночной воздух, я судорожно пригибалась, когда сухие ветви деревьев показывались над моей головой.

Глава 4

Огромные, зубчатые стены Вестминстерского дворца возвышались над Темзой. Холодный, сентябрьский воздух окутывал поверхность «королевской» реки, придавая хмурому зданию еще больший отпечаток тоски. Мы скакали по вымощенной булыжниками дороге. Я едва держалась в грязном, поношенном седле, стараясь не приближаться к Питеру, от которого ужасно пахло конским потом. Я уже не цеплялась за спину англичанина, ибо его куртка теперь была похожа на лохмотья нищего: забрызганная грязью, порванная. Я понимала, что выгляжу не лучше. Мокрые от дождя волосы прилипли к лицу, чепец колыхался где-то на затылке, подол платья был запачкан в грязь, а полы плаща вообще разорвались. Несмотря на всю свою непристойную внешность, я ощущала еще и физическую боль от долгой скачки.

Когда наш конь остановился у внешних стен дворца, сэр Питер, с необычной легкостью, спрыгнул с лошади, подавая мне руку. Я воскликнула, пошевелившись в седле. Боль в пояснице отразилась во всем теле, а ушибленное колено начало кровоточить. Вдобавок, я еще и замазала нижнюю юбку в кровь. Но было хорошо хоть то, что месячные начались уже после поездки. Стыдясь того, что кровавые пятна могут стать заметными, я спрыгнула с кобылы, пытаясь держаться подальше от своего путника. Хромая и держась за низ живота, я побрела за советником королевы. Около высокой стены ворот нам перегородил дорогу мажордом и два стражника, одетые в цвета королевской гвардии. Они-то узнали сэра Питера и могли бы без опаски пропустить его, но вот на меня они обратили удивленные и непонимающие взгляды:

– Мистер, наше уважение к вам безгранично, простите, что мы загораживаем вам дорогу. Но кто сия…леди? – таращился на меня мажордом, с усмешкой произнося слово «леди». Да, на даму в таком виде я была не похожа.

– Эта леди – мисс Вивиана Бломфилд д’Эподюс, новая фрейлина ее величества.

Мажордом сморщил нос, охранники презрительно захихикали. Я вскинула подбородок, пытаясь придать своему жалкому виду хоть какой-то отблеск величия. С достоинством, присущим королевы, я прошла в пропускную галерею, под руку с сэром Питером.

Пропускная галерея, которая представляла собой длинный, открытый коридор, отделенный от других дворов лишь тонким слоем венецианского стекла, была завалена приезжими дворянами. Мне было известно, что по случаю наступления осени, король устраивал на днях турнир и бал. Десятки наряженных жонглеров, клоунов и шутов толпились возле дворецкого, который тщательно проверял документы и пропускал во дворец лишь честных и достойных людей. По другую сторону располагались уже знатные придворные и аристократы. Иноземные герцоги, английские графы с других городов, приближенные дворяне монархов иноземных государств, все приехали по случаю большого турнира, о котором герольды гласили во все стороны Европы. В третьей части томились дамы, желающие поздравить королеву с тем, что ей вновь удалось забеременеть. Конечно, мало кто верил в то, что ее величество сможет родить здорового наследника английского престола после стольких выкидышей.

От запаха благовоний у меня закружилась голова, а прыткий запах, доносившийся из ближайшей кухни, где варили пиво, заставил меня вытереть губы платком, смоченным в отвар из липы, чтобы предотвратить прилив тошноты.

– Миледи, – обратился ко мне Питер, резко остановившись у фонтана: – Здесь полно народу. А мы не можем дожидаться тут несколько суток, прежде чем мажордомы соизволят проверить наши документы и пропустить в замок. Нужно идти через винный погреб и пивоварню. Лучше закройте нос платком. Запах вас не обрадует, – не дожидаясь моего ответа, приближенный Екатерины повел меня по резкому, мраморному склону, где сходились лестницы с верхнего этажа и ступени в погреб. Я воскликнула, когда увидела, что стою на узенькой дорожке, окруженной низкими перилами, через которые легко можно было упасть вниз.

– Эта лестница используется во время неблагоприятных ситуаций, таких, как пожар или внезапная атака дворца. Попытайтесь идти, не смотря вниз, – мужчина взял меня за руку, легонько подталкивая вперед. Когда мы сошли на площадку винтовой лестницы, я с облегчение вздохнула. Здесь было тихо, но что-то насторожило мой слух. Повернувшись к двери погреба, я увидела чью-то мимолетную тень. Заметив, как я напряглась, сэр Питер поднес мою холодную руку к губам. От его теплых, даже горячих уст, я немного расслабилась, успокаивая свой взволнованный разум тем, что для трех дней скачки без отдыха, это еще нормальные переживания. Но внезапно раздался тот же шорох, только уже громче. Сойдя со ступень, я пошла к углу коридора, туда, откуда доносились странные звуки.

– Мистрис! – окликнул меня мистер, когда я уже отошла на большое расстояние.

Я лишь поманила его рукой. Недовольно вздыхая, Питер побрел за мной. На этот раз до моих ушей дошел уже не приглушенный звук, а крик, который услышал и мой товарищ:

– Господи, что это? – я машинально нащупала у себя за поясом маленький кинжал. Ледяная рука страха с новой силой сжала мое сердце.

На этот раз мы услышали уже отчетливые шаги. Это окончательно развеяло мои сомнения. Стоять в тени в том момент, когда за углом происходит что-то неладное, показалось мне высшей трусостью. Да, тогда я была юной, пылкой девочкой, которая желала приключений. Ах, если бы тогда я знала, что мне придется пережить в будущем, я бы наслаждалась беспечной молодостью под крылом королевы, а не искала новых опасностей.

Не думая о последствиях, я пошла по коридору. В одно мгновения я увидела то, от чего крик сам вырвался из моей груди. На полу, купаясь в луже из собственной крови, лежала девушка, открыв рот в беззвучном вопле. Ее платье было порвано, а тело покрыто огромными ранами, из сердца торчал длинный нож. Я будто в страшном сне подошла к убитой. От ее распахнутых глаз, таких холодных и бездонных, что стыла кровь в жилах, меня невольно стошнило. Выплеснув содержимое своего желудка, я почувствовала, как руки Питера стали успокаивать меня ровными движениями по голове, будто я была маленькой девочкой.

– Кто… кто по…посмел? – язык у меня отяжелел и несколько слов я произнесла с ужасным натиском. Мне казалось, что во рту у меня все онемело, а тело забилось в конвульсиях.

Сэр Питер нагнулся над убитой, рассматривая ее истерзанное тело. Лицо бедняжки было покрыто кровоточащими ранами: – Эта несчастная жертва – Каримни дел Фагасона, испанка, приехавшая с ее величеством из Кастилии, любимица и фрейлина королевы, хранительница всех ее сокровенных тай. Смерть подруги нанесет королеве удар в самое сердце, а она беременна. Переживания ей сейчас не нужны. Ее величество на седьмом месяце беременности. Мне кажется, что будет лучше, если мы скажем ей об этом ужасном происшествии после того, как на свет появится дитя, – я краем уха слышала его слова, но все же восхищалась хладнокровием своего товарища. Это долгое путешествие, начало женских дней, которые всегда для меня начинались болезненно, и заканчивались болезненно, убийство девушки, причинили мне такую физическую и моральную боль, что я покачнулась, чувствуя, как из-под ног уходит земля, а перед глазами все плывет. Увидев, что я едва не падаю в обморок, сэр Питер придержал меня за локоть: – Вам плохо?

– Голова закружилась. Прошу, отведите меня подальше от этого ужасного места, – повинуясь моей просьбе, мистер отвел меня в погреб, усадив на лавку. Я смутно помню те мгновения, но то, что мне было тяжело дышать, а ужасная картина стояла перед глазами, я не могла забыть. Тошнота не отступала, и я почувствовала, как желудок свело судорогами. Мой истощенный организм от скудного, трехдневного питания, не мог вынести всех потрясений.

– Сэр, – я едва могла говорить от сухости в горле: – Мне кажется, что скрывать такое от королевы будет выглядеть не иначе, как преступление. Если мы ей ничего не скажем, нас обвинят соучастниками убийства. Нужно все ей немедленно рассказать, – я и сама удивилась своей остроумности в такой критической ситуации. Сначала Питер с интересом слушал меня, но потом в нем что-то изменилось. Мягкость в глазах как будто заледенела, на скулах заходили желваки, а губы согнулись в тонкую полоску:

– Королева! Ей грозит опасность! Вино,…отравленное вино! Миледи, я должен спасти королеву. Это вопрос чести и долга. Я понимаю ваше состояние, поэтому оставайтесь здесь и ждите меня. Когда я буду уверен, что ее величество в безопасности, а тело леди Каримни будет отдано на обследование, я вернусь за вами, – сэр Питер ласково погладил меня по руке, прижимая мои похолодевшие пальцы к губам.

– Нет, сэр, вы не пойдете сам. Защищать королеву и мой долг, не забывайте об этом, мистер. То, что я сегодня увидела, пошатнуло уверенность моего разума, но сердце готова на все ради ее величества, – я бросила мимолетный взгляд на убитую, морщась и закрывая ладонью рот: – Она вся в крови. Если мы понесем ее к покоям Екатерины, следы останутся по всему дворцу. Нужно в что-то ее завернуть, – сняв плащ, я с отвращением, которое пыталась тщетно скрывать, укрыла окровавленное тело плотной тканью. Кровь забрызгала мне платье, руки и лицо. Отойдя на приличное расстояние, я смотрела, как Питер, совсем не испытывая никаких противоречивых чувств, берет труп на руки.

– Сэр, а, что делать с этой лужей крови? При всем моем уважении к королевской чете и к вам, я не буду это вытирать. Пускай такими омерзительными делами займется служанка, – мой товарищ обернулся, вперив в меня испепеляющей, до костей, взгляд.

– А придется, моя дорогая. Вы же не хотите, чтобы убийце стало известно, что его жертва найдена, но следы не убраны? Опытный преступник может этим воспользоваться. Оторвите кусок ткани от своей юбки и протрите все это. Не должно остаться никакого следа, – я хотела возразить, но вовремя замолчала. Я и правда понимала, что оставлять эту кровь не уместно для нашей щепетильной ситуации. Вздыхая, я сделала все, как просил сэр Питер. От запаха крови я поморщилась, но не остановилась. Я сама влипла в эту проблему. Если бы я не услышала никаких шорохов, мы бы и не знали, что за углом лежит телу убитой фрейлины.

Когда на полу не осталось никаких следов, я пошла за Питером. Здесь, в этих пустынных местах, где не было никого, я чувствовала себя нормально, но, когда мы вышли в придворные коридоры, я остановилась. Повсюду сновали разодетые дамы, галантные кавалеры, а я, несмотря на пятна крови, была еще и одета в порванное платье. Увидев мою тревогу, Питер с шутливым видом заявил, что я прекрасна в любом виде. Ничего не ответив, я побрела за советником королевы. И тут началось самое ужасное. Мы приближались к опочивальне Екатерины Арагонской, и там было вдвое больше людей, чем в остальных коридорах. Женщины ахали, видя Питера, который нес на руках Каримни. Мы так тщательно завернули ее в мой плащ, что никаких ран не было видно, и все думали, что девушка просто без сознания. Ах, как бы я хотела, чтобы это было так, но то, что я увидела буквально несколько минут назад, врезалось мне острым клинком в память.

Дверь комнаты королевы отличалась золотыми обводками и многочисленными украшениями. Стражники попытались нас остановить, но Питер, будто ничего не слыша, распахнул дверь покоев ее величества. От грохота все дамы подскочили со своих мест и устремили испуганные взгляды на нас. Воспользовавшись суматохой, я осталась в тени двери, пытаясь не привлекать к своей персоне внимания.

И тут из-под балдахина вышла сама королева. Сначала на ее бледном лице отразилось негодование, потом испуг. Екатерина, молча долю секунды, тяжело села на алое кресло, обхватив своими руками выпирающий живот. Взгляд испанки блуждал по всем покоям с таким удивлением, будто она видит свою комнату первый раз в жизни. Все замерли, ожидая реакции ее величества. Напряженное молчание, которое парило в воздухе несколько минут, решил прервать Питер, становясь на одно колено и поднося труп девушки к подножию кресла:

– Ваше величество, я с большой скорбью сообщаю вам, что мадам Каримни дел Фагасона, вдова-девственница графа дел Фагасона, ваша верная фрейлина и подруга, была сегодня убита зверским способом. С огромной болью я подношу к вашим благословенным ногам тело несчастной, – по опочивальни стали разноситься крики и возгласы. Несмотря на всеобщие протесты, сэр откинул плащ, представляя мерзкое зрелище. Застывшая кровь покрыла лицо и платье Каримни. Несколько дам лишились чувств, остальные с воплями подбежали к убитой. На перекошенных лицах женщин читался такой ужас, будто они увидели самого дьявола. Лишь королева оставалась молчаливой, холодной, с взглядом, устремленным в одну точку. Все ожидали от нее слез, стонов, рыданий, криков, но она была подобна мраморной мумии. Маргарет Поул, графиня Солсбери, аккуратно опустилась на колени перед повелительницей и взяла ее холодную руку в свои теплые ладони: – Мадам, вы меня слышите? Скажите хоть слово, прошу, – королева подняла взгляд на женщину, сжимавшую ее пальцы, и потом резко встала, перепугав фрейлин. Екатерина приблизилась к сэру Питеру и провела пальцами по окровавленной щеке Каримни, именно там, где была пятнадцатая рана на ее теле.

– Как это произошло? – едва слышно спросила испанка, осматривая запястье убитой, где были нарисованы кровью какие-то буквы.

– Миледи, мы шли к погребу, желая там передохнуть, и услышали шорох за углом. Когда мы пришли, труп… леди Каримни лежал весь в крови, на ее теле я насчитал пятнадцать неглубоких ран. И еще из ее груди торчал этот кинжал. Мы решили, что будет лучше, если мы сообщим вашему величеству все сразу, – Екатерина Арагонская подняла на собеседника удивленный взгляд:

– Мы? – я поняла, что не смогу остаться незамеченной. Пришло и мое время сыграть роль в этой кровавой сцене. Сделав несколько шагов, я очутилась в центре покоев, на виду у удивленных дам.

– Имею честь представить перед вами, королева-миледи, – присела я в реверансе так, как учила меня мать: гордо, выпрямив спину и не опуская головы. Я услышала хихиканья за моей спиной, но все померкло, когда мои глаза созерцали злобную гримасу королевы:

– Сэр Питер, я же просила, чтобы вы не приводили во дворец нищенок! Что здесь делает эта попрошайка? Нужно было оставить ее за воротами дворца, дать хлеб и воду. Я не потерплю в резиденциях короля таких блудниц, – я залилась краской. Я знала, что в таком виде меня не ожидает теплая встреча, но то, что сама высшая сударыня отнеслась ко мне, как к нищей, задело мое самолюбие. Я краем глаза уловила, как Питер жестом попросил меня откинуть вуаль. Я это сделала с гордостью, бросив ее на ковер.

– Вы? – Екатерина знала меня, и, если бы не эта дьявольская вуаль, из-за которой мою лицо было полностью скрыто, испанка не унизила бы меня подобными словами.

– Я, ваше величество. Прошу прощения, что ввела вас в заблуждение своим видом.

– Простите, мистрис. Я не знала, что это вы, – уныло проворковала королева.

– Кто это? – спросили удивленные девушки.

– Вивиана Бломфилд, – подхватил Питер, неловко переминаясь с ноги на ногу.

– Дочь знатного графа? Бретонка?[2] – воскликнула мадам Солсбери, окинув меня презрительным взглядом: – Ваше величество, это ошибка. Уважаемая леди Вивиана не выглядела бы, как потасканная нищенка. Кто-то специально ввел вас в заблуждение, обманул, – я едва сдерживалась, чтобы не дать этой змее пощечину. Хотя, я знала, что по происхождение Маргарет Поул выше меня. Она была рожденной от ветви Плантагенетов, королевской династии, которая правила Англией веками. А кем была я? Бретонкой, в чьих жилах текла древняя кровь повстанцев, графов, которые добились власти путем жестокой резни и государственных переворотов.

– Выбирайте выражения, ваше сиятельство, – буркнула королева таким же бесцветным голосом, каким и начинала разговор. Обернувшись ко мне, она спросила: – Сударыня, мне бы хотелось узнать, что вы здесь делаете… в таком…виде? Я ожидала вашего приезда через неделю. Что произошло?

– Мадам королева, мы узнали кое-что, из-за чего не смогли усидеть на месте. В одной таверне мы увидели подозрительных итальянцев, потом спросили у кухарки, кто они. Девушка, не без протестов сказала, что на ваше величество готовиться покушение. Вам должны будут сегодня преподнести отравленное вино, – я и сама удивилась тому спокойствию, с каким сказала эти слова. Но мое хладнокровие не перешло ко мне остальным. Королева стала бледней стены, лихорадочно теребя четки.

– И вы так долго молчали? – не сдержалась та же мадам Солсбери, буквально налетая на меня: – Вы понимаете, что скрывали то, что может принести вред всей стране, не говоря уже о королевстве? Да за такое вас нужно на виселицу отправить! – разбушевалась почтенная матрона.

Сэр Питер, который уже устал держать на руках труп, вмешался в этом неприятный разговор: – Сударыня, простите, что перебиваю вас, но миледи Бломфилд не виновата. Сколько неприятностей за один день… Ваше величество, позвольте спросить, что дальше делать, – королева с горечью в глазах посмотрела на убитую фрейлину, но на этот раз уже не смолчала:

– Что это за буквы у нее на запястье? Я раньше не видела таких символов, – я внимательно разглядела странные иероглифы, похожие на китайский язык.

– Это не европейские буквы, мадам. Скорее всего, это язык восточных стран. Вот только, что здесь написано?

– Распорядитесь, что бы какой-нибудь ученый прочитал эту надпись, а потом пусть лекарь осмотрит тело Каримни, – паж, взяв на руки тело, уже хотел идти, но Питер его задержал:

– Постой-ка, – мистер открыл рот Каримни и достал оттуда окровавленный кляп: – Ей отрезали язык, миледи. Возможно, это нужно было для того, чтобы жертва не кричала во время увечий, а может, такое невиданное зверство что-то значит для убийцы. В любом случаи, вашу фрейлину не вернуть, а расследованием заниматься нужно, – ответил Питер уверенным и громким голосом. Разумеется, он хотел сам заняться этим расследованием, но смотря на холодность и молчаливость королевы, можно было понять, что она своего любимчика не будет допускать к такому важному делу:

– Сударь, для расследования есть придворный криминалист – мистер Анхорело Дебитти. Он раскрыл более десяти дворцовых убийств, и я уверена, что и это кровавое дело он доведет до конца. Мадам Фушурел, пригласите в мой кабинет герцога Норфолка, лорда-казначея Томаса Болейна, придворного криминалиста, офицера придворной стражи и герцога Суффолка. Пусть придут сегодня вечером. А для вас, сэр Питер, найдется более деликатное поручение. Вы лично проверите каждую бочку вина, каждую бутылку, каждый бокал и кубок. Возьмите с собой дегустатора и, на всякий случай, лекаря. Я хочу, чтобы все вино, находившееся во дворце, было проверено. Я не допущу, что бы яд располагался во владениях короля и его семьи. И еще, вы уверены, что та кухарка сказала правду? Она могла соврать, чтобы получить вознаграждение, – парировала Екатерина. Ее высокомерный голос, положение головы, высоко-вскинутый подбородок, гордость в глазах, все говорило о том, что испанка знает себе цену. И это тогда, когда дыхание Анны Болейн было очень близко к трону. Что ж, теперь понятно, почему сию королеву все величали «гордой львицей». Хотя, я была не уверена, что настоящая львица престола не смогла бы родить сына государю. После стольких выкидышей и мертворожденных детей на свет появилась единственная дочь короля – одиннадцатилетняя принцесса Мария. Генрих молод, и если он не разведется со старой супругой, то сыновей ему не видать. Отогнав от себя пагубные мысли, которые могли только причинить мне вред, я устремила свое внимания на Екатерину.

– Миледи, – послышался тихий голос Питера: – Если я вас ненароком разгневал, простите. Я верен вам до конца своих дней, – глаза испанки вспыхнули. Жестким движением, убрав с лица кудри, королева сделала повелительный жест всем удалиться и оставить ее наедине с советником.

– Мадам д’Аконье, отведите леди Бломфилд в комнату и расскажите ей об ее обязанностях. Как я понимаю, багаж с вещами приедет только через несколько дней. Пока дайте сударыне платья леди Софии. Она в скором времени не вернется, надеюсь, что так…, – ко мне подошла худощавая, строгая женщина, одетая в верхнее платье бархатного покроя, застегнутое до самого подбородка. Из-под черного чепца выбились несколько седых локонов, костлявые руки быстро перебирали четки с некоторой небрежностью. Внешность этой матроны была отталкивающей, мерзкой. Лицо с выпирающими скулами казалось совсем белым, множество морщинок залегли под глазами и в уголках рта, очи имели серый оттенок с карим отблеском, ресницы и брови, казалось, совсем отсутствовали, губы сложились в плотную, алую полоску.

– Мисс Бломфилд, идемте за мной, – ко всем этим недостаткам приравнивался еще и скрипучий, неприятный голос.

Мадам д’Аконье подтолкнула меня, больно вцепившись своими скользкими пальцами мне в руку, затянутую белой перчаткой: – Не годиться девушке юных лет расхаживать в таком виде во дворце. И чему вас, уэльских девок, учат? – прошипела мне на ухо эта старая карга.

Я окинула ее злобным, вызывающим взглядом, вырвав у нее свою руку: – Не смейте оскорблять меня, мадам! Я не ваша служанка! Моя фамилия Бломфилд, и этим все сказано! Я родом из богатой и знатной семьи, мой отец – уважаемый граф! Какое вы имеет право так со мной разговаривать?! – едва не крича, ответила я, смотря, как морщинистое лицо этой ведьмы становиться алым от злости, которую она пыталась сдержать в своей груди. Пыхтя и стискивая зубы, она подошла ко мне вплотную и провела пальцем по щеке:

– Не стоило тебе, милочка, так со мной разговаривать. Все знают, что вражда со мной не приводит к добру. Немедленно извинись за то, что посмела дерзить мне! Иначе розгами изобью, как козочку, чтобы знала свое место!

Эта вспышка гнева и угроз показалась мне уже не шуточной. Дама, не имевшая власти надо мной, не стала бы говорить такие слова: – Мадам, кто вы, чтобы бросаться такими словами? Замечу, что меня бить имеет право только отец, мать, старший брат, слуги по приказанию их величеств, и все. А, кто вы такая? Уж не сама ли государыня, что смеете на фрейлину руку поднимать?

Губы старухи сложились в линию, а в глазах промелькнуло лицемерие и усмешка:

– Ты не знаешь, деточка, кто я? Что ж, пора вывести тебя из неведенья. Меня зовут Марилино д’Аконье, я графиня Тулузкая, маркиза Пуатьейская, баронесса Викторинская…

– Я надеюсь, что Вы не собираетесь перечислять мне все ваши титулы, мадам? Не так ли? – я почувствовала, как горячие дыхание этой итальянки обожгло мне шею и плечи. Она обхватила своими костлявыми руками мою спину и прошипела, подобно змее:

– Но я забыла сказать главное, девочка моя. Я – наставница всех фрейлин английского двора, не достигших шестнадцати лет. Сама королева дала мне полноценную и неоспоримую власть над юными особами. Теперь вы понимаете, что находитесь в моей власти? Если я захочу, то вас выведут зимой на снег и оставят там в одном корсете и нижней юбке. Лишь девушки, которым исполнилось шестнадцать лет, либо те, кто уже обручены, могут делать то, что им заблагорассудиться. И только ее королевское величество может их за это наказать, больше никто, кроме, конечно, родственников и жениха. Поэтому вы будете делать то, что я скажу, если не хотите, чтобы вашу прекрасную кожу истязали удары розгой. А сейчас довольно болтовни. Идемте за мной и ни слова о нашем разговоре. Поняла?! Ты же умная девочка, Вивиана, не так ли? И не захочешь нарываться на неприятности, да? У тебя их и так по горло. Первая из них: недружелюбие дам. Я же видела, как они на тебя смотрели. Даже в этом наряде ты красивей, чем они в роскошных туалетах. Но эта красота тебя и погубит. Ладно, идем. Чего стоишь, как статуя? Пошли, сказала, – я чувствовала, как дрожь бьет все тело. Смесь ненависти, испуга, непонимания, смешалась во мне, образуя стену удивление и слепого гнева. Еще никто, даже моя строгая матушка, не позволял себе так со мной разговаривать. Конечно, графиня меня бранила, и иногда и руку могла поднять, но никогда не унижала, не говорила, что я уэльская девка, хотя сама ведь мать была не англичанкой, а полукровной француженкой. Я могла простить и сносить все, но только не унижения. И эта старая ведьма заплатит, что так со мной обошлась. Я ей покажу, какие на самом деле «уэльские девки».

Дрожа от злости, которая, как мне казалось, не помещалась в моей груди, я шла по коридорам за мадам д’Аконье, окидывая высокомерное лицо этой сварливой старухи неприятным взглядом. В ответ на мое нескрываемое отвращение, наставница юных фрейлин лишь презрительно фыркала, подталкивая меня вперед.

Мы оказались на верхнем этаже, где окна была в виде треугольников, а стены освещали лишь два канделябра. Марилино постучала в невысокую, деревянную дверь. Несколько минут ответа не было, но потом в проеме появилось лицо женщины, скрытое под кружевной вуалью:

– Кто там?

– Открой, дуреха, это я, мадам д’Аконье! – пробурчала старая карга, оттолкнув незнакомую мне девушку и почти силой протолкав меня в узкий вестибюль: – Это новенькая. Наймешь ей учителя, пусть продолжает занятия. А мне пора, некогда с тобой болтать. А ты, девочка, – склонившись к моему уху, сказала старуха: – Если хоть одна живая душа узнает о нашем разговоре, солнца тебе не видать, так и сгниешь в темнице, и, поверь, я устрою все так, что тебя никто искать не будет. И сними эти лохмотья, – больно ткнув пальцем мне в бок, она скрылась, а девушка в вуали жестом попросила меня войти в комнату, из которой доносились смех и веселые разговоры. Поняв, что сейчас мне предстоит в таком виде очередная встреча с дамами, я попыталась разгладить руками смятую юбку, но ничего не получилось. Подняв подол платья, я зашла в покои и моим глазам представилась умилительная картина. Трое молоденьких девушек сидели на шелковых подушкам, а у их ног играли ослепительные, рыжие собачки с белыми пятнышками на спинке. Одна собачка буквально запрыгнула мне на руки, а другая стала тявкать, кусая подол моего платья своими зубками.

– Эй, Отважная, а ну оставь платье нашей новой гости! Уверенна, что барышня не на такой прием ждала! Не так ли, милочка? – вскликнула голубоглазая блондинка, со смехом беря на руки маленького зверя, которого, как я поняла, звали Отважная.

– Это новенькая, – оповестила девушка в вуали и ушла.

– Мирин, сестра, пойди, скажи девочкам, пусть уже приходят. Королева сегодня желала к обеду нас видеть, опоздать будет неприлично. Шекена, а ты, пожалуйста, отведи собачек на кухню. Там, наверно, вкусненьким пахнет. Ну, идите, – когда дверь за девушками захлопнулась, блондинка стала с нескрываемым удивлением рассматривать меня: – По твоей одежде, голубушка, за служанку тебя принять можно, вот только осанка, внешность, все говорит, что сударыня ты, а не горничная. Не так ли?

Вольный тон незнакомки не о чем хорошем не говорил. Возможно, в тот день я была слишком напугана и рассержена, что не поняла, что сия особа почти ровесница мне. Но все же реверанс я сделала, после чего блондинка залилась смехом: – Ну чего ты кланяешься, будто я сама государыня, прости Боже? Я такая же, как и ты. Ровна ты мне. Ну, чего стоишь? Проходи, садись.

– Кто ты такая? – буркнула я, но через мгновение пожалела о сказанном, смотря, как лицо моей собеседницы приобрело угрюмость:

– Да-да, сразу видно, что не подружимся мы. Я к тебе со всей душой, любезничаю, а ты грубишь?

– Прости, я не хотела тебя обидеть, – извинилась я, опуская фиалковые глаза.

– Ладно. Я не обижаюсь. Меня зовут Лилини Зинг, я фрейлина ее величества, думаю, ты и сама об это знаешь. Ты-то кто такая? – оценивающий взгляд собеседницы опять скользнул по моему лицу и платью.

– Меня зовут Вивиана Бломфилд, я приехала из Уэльса. Лилини, а кто те две девушки, что были здесь несколько минут назад?

– Одна из них – Мирин, моя сестра, полная противоположность мне. Она такая замкнутая, чопорная, что общение с ней – истинная мука. А вторая – Шекена, сирийка, чудом попавшая во дворец. Этой мусульманке и вправду повезло. Когда арабские бедуины совершили набег на город Сирии, семья Шекены была вынуждена бежать в Англию, к дальним родственникам, которые, как потом выяснились, умерли два года назад. В Йорке презирали и презирают всех посланников пророка Мухаммеда и поэтому родителей Шекены убили на площади около Маргаритского монастыря, а девочку взяли в плен, как рабыню. Однажды, когда сирийка с другими невольницами работала на палящем солнце, проезжала неподалеку карета самой королевы. Ее величеству стало жаль девочку, которую тогда били палками, и она взяла ее с собой в Лондон. Три года Шекена обучалась в придворном пансионе, а на двенадцатом году жизни вошла в свиту Екатерины Арагонской. Сейчас ей около пятнадцати, и эта единственная история, которую я услышала из уст молчаливой мусульманки. Мне жаль Шекену, девушка она хорошая, добрая, зла никому не желала и не желает. А такое горе обрушилось на нее много лет назад. Несправедлива все-таки судьба, – я услышала, как задрожал голос Лилини. Возможно, эта печальная история задела струны и в ее душе. Увидев, как одинокая слезинка скатилась по щеке фрейлины, я предпочла молчать о дальнейших вопросах. В каждого человека есть тайны, секреты, которые гложут и медленно истязают душу. И когда эти тайны озвучиваешь, в душе, будто что-то лопается, что-то теряется. Покачав головой, я попыталась собраться с мыслями, но что-то не давало мне покоя.

– Лилини, ты слышала, что произошло с фрейлиной Каримни? – моя собеседница тряхнула своими рыжими волосами и подошла к решеточному окну:

– Какое мне дело до убитой девки? – эта жестокость заставила меня вытаращить глаза.

– Как ты можешь так говорить? Судя по слухам, леди дел Фагасона была лучшей подругой королевы, а ее величество плохое окружение не стала бы выбирать для своей августейшей персоны. И даже если бы Каримни, пусть Господь примет ее в рай, была злой, это ничего не меняет. Все равно ее жаль. Такая молодая, а нажила смертельного врага…

– Довольно! – неожиданно перебила меня Лилини, поднимая руку. Я вовремя отклонилась от ее пощечины: – Я не желаю больше этого слушать! Ты ничего не знаешь о жизни этой развратницы! Это из-за нее все мои беды! – выкрикивая эти слова, фрейлина побежала к двери, едва не сбив с ног заходивших девушек.

– Что это с ней? – спросила пришедшая Мирин, удивленно наблюдая, как сестра выбегает из комнаты.

– Не знаю. Она ваша сестра, вам лучше знать характер и проблемы сестрицы. Когда я заговорила об убитой мадам Каримни, Лилини разозлилась, вскочила с кресла, говорила нечестивые слова о покойной, потом убежала, – я заметила, как лицо Мирин тоже приобрело бледность, в глазах вспыхнул и потух какой-то ненавистных огонь.

– Мадам Каримни была очень красивой, умной, образованной женщиной, пользовалась вниманием знатных придворных и самого короля. У нее было много завистниц, недоброжелательниц, соперниц. Мне кажется, что агрессия моей сестры связана просто с женской завистью. А вообще, я бы тоже не хотела слышать имя этой дамы. Пусть ее душа будет упокоена, а убийца найден, – девушка окрестила себя крестным знаменем, но это не скрыло ее гнева. Почему сестры Зинг так ненавидят убитую? Увы, ответа на этот вопрос я пока дать не могла.

* * *

Вечером все юные фрейлины собрались в покоях ее величества. Екатерина была молчалива, грустна, лишь изредка едва заметно улыбалась на шутки, все время обеспокоено опускала руки на живот, будто стараясь убедиться, что там все еще дышит дитя. Королева, возможно, уже знала и чувствовала, что этому ребенку не суждено появиться на белый свет. Весь двор кипел слухами о том, что знаменитая венгерская гадалка и целительница сказала испанке, что у нее будет лишь одна дочь, а все предыдущие и последующие беременности будут обрываться. Да, мало кто верил, что после стольких выкидышей жена короля сможет произвести на свет сильного, здорового мальчика.

Я внимательно разглядывала королеву, сидя на подушке у ее ног. Постаревшая, с морщинистым лицом, пополневшая, похожая на старую матрону, а не на супругу молодого и веселого короля Англии. Бесформенными, тяжелыми складками на ковер падал подол черного, с золотистой вышивкой у горла, марлот,[3] а треугольный чепец скрывал посидевшие волосы. В Екатерине Арагонской не было ни грации, ни молодости, ни страсти. Я была уверена, что такая скучная дама не интересна не только в общении, но и в постели с монархом.

– Леди Вивиана, я слышала, что у вас прекрасный голос. Спойте нам какую-то песню. Я уверена, что это вам не чуждо, – раздался голос королевы. Я ощутила, как легкая дрожь стеснения и боязни пробежала по всему телу, от головы до ног. Петь в присутствии ее величества – слишком большая обязанность, а я не была уверена, что мой голос достаточно хорош для королевских ушей. Но отказать я не могла. Взяв в руки лютню, я стала медленно, пытаясь собраться с мыслями, касаться пальцами струн. Я сама удивилась, какая легкая, воздушная музыка звучала из-под моих рук. Увидев одобряющие кивки присутствующих, я запела, чувствуя, как между чистых нот проскальзывает дрожь: «Серел туман над городом, серели облака, и солнца скрылось за горизонтом мира. И наступила ночь-волшебница, меня околдовав собой. Свеча горела над кроватью, а в окно пробирался ветер. Казалось, счастье рядом, но и далеко…»

– Браво, миледи, – голос донесся из коридора. Обернувшись, я увидела короля.

– Ваше величество, – я вмиг прекратила петь, вскочив с подушек и уронив лютню: – Простите, я вас не заметила, – присев в реверансе, я ощутила на своей шее горячее дыхание милорда, ибо он стоял так близко ко мне, что наши тела едва не соприкасались.

– У вас прекрасный, серебристый голос, сударыня. Раньше я не видал вас при дворе, возле моей супруги. Вы недавно приехали? – я кивнула, неловко морщась, когда влажные губы Генриха скользнули по моей руке.

– Меня зовут Вивиана Бломфилд, сударь, – улыбнувшись, король отошел в сторону, представляя моему взору какого-то незнакомого мужчину. Нет, не мужчину, а прекрасного юношу… У меня перехватило дыхание, а сердце стало гулко биться о ребра, когда я увидела этого незнакомца. Высокий, широкоплечий, с гордой осанкой, достойной льва. Он стоял, смотря на меня, стройный и статный. Я почувствовала, как кровь прильнула к лицу. Мне казалось, что я тону в его бездонных, голубых глазах, тону в омуте наслаждения. По телу пробежала сладкая истома, голова шла кругом. Что это? Любовь? Возможно, любовь с первого взгляда…

Тряхнув головой, отгоняя греховные мысли, я присела в реверансе, понимая, что мое замешательство заметили уже все. Больше всего не хотелось казаться легкомысленной девчонкой, которая влюбляется в каждого красавца.

Незнакомец шагнул вперед, галантно поклонившись. И тут все мое внимание обратилось на его вид. Красивое, гладковыбритое лицо, обрамленное рыжими, с каштановым оттенком, волосами, ярко-голубые очи под темными бровями казались омутами, ровный нос с едва заметной горбинкой придавал юноше мужественность и отвагу.

– Мистрис, – юноша поцеловал мне пальцы, немного задержав губы на моей руке.

– Сударыня, это мой камердинер – сэр Лиан Беверли, – рассеял мои мечты король. Комнатный слуга, лакей… Как это все унизительно для мужчины. А я-то думала, что сей молодой человек – отважный рыцарь, знатный лорд. Как же я жалела, что родилась будущей графиней. Будь я крестьянкой, меня бы не волновало, что Лиан – слуга. Ах, матушка бы стыдила меня, что мне приглянулся безродный камердинер. Но разве происхождение имеет значение? Увы, для леди голубых кровей – это самое главное.

– Я очень рада знакомству, мистер Лиан, – бесцветным голосом ответила я. Слуга не достоин моего внимания, пусть даже не надеяться на мою благосклонность или на женское внимание.

– Миледи, спойте еще что-нибудь. Ваш голос поистине волшебен, – попросил Генрих, садясь подле Екатерины. Опустившись на свое место, я согласно кивнула. Лиан стояла напротив меня, и я отчетливо могла видеть каждую деталь его костюма. Темно-серый дублет ни имел никаких украшений и вышивки, кроме чеканного пояса, а узкие штаны-чулки были обвиты у колен кожаными ленточками. Золотистые волосы Лиана едва заметно скрывал маленький барет, сколотый серебристой пряжкой на затылке.

И тут я поймала на себе взгляд камердинера. Он смотрел на меня, загадочно улыбаясь. В эту минуту все будто перестало существовать, были только мы. Пытаясь взять себя в руки, я отвела взгляд от мистера Беверли и запела английскую балладу:

В палестинской святой опаленной земле Сарацина стрелою сраженный, Утопая в бесплотной предательской мгле, Я шептал Ваше имя, Мадонна. Уходили, бледнели друзей голоса Запах Сены, кварталы Парижа, И последнее, главное – Ваши глаза, Те, что я никогда не увижу Я хотел Вас коснуться, хотя бы слегка, Только этому что-то мешало, Как-то странно и быстро немела рука, И лишь пыль между пальцев стекала, В бесконечной ночи – хоры ангельских труб Мне почудилось, или случилось? Ветер? Или касание легкое губ…, И слеза…, Как последняя милость Облака проплывали в открытых глазах, Застывало, не выдохом – стоном, На уже непослушных холодных губах Ваше имя навеки, Мадонна…[4]».

Это была мужская баллада, которую пели воины, прощаясь со своими дамами перед крестовыми походами. Я не могла понять, почему именно эта песня пришла мне на ум, но, когда я ее пела, мне казалось, что я возношусь до самого неба, к лазурным облакам, касаясь руками солнца. Но оно не жгло огнем, а приятно, ласково грело. И только закончив петь, я обнаружила, что Лина сидит рядом со мной, смотря своими голубыми глазами на лютню, по которой я водила пальцами, создавая чудесную мелодию.

– Я сражен в самое сердце, миледи. Когда я вас слушал, мне казалось, что я сижу в райском саду, попивая божественный напиток, а мое тело касаются прохладных струй фонтана. У вас не только ангельская внешность, но и ангельский голосок, – с этими словами камердинер встал, помогая подняться и мне. Где такое видано, чтобы слуга так вольно и дерзко обращался с госпожой? Но сейчас мне не хотелось об этом думать, ибо и разум, и сердце, и, к стыду, мое тело, все тянулось к Лиану.

– Ваше величество, если позволите, я хотел бы сделать мистрис подарок, – королевская чета согласно кивнула, а фрейлины с усмешками устремили на нас свои змеиные глаза. Что мог подарить слуга? Вышитый платок, флакончик с духами? Я ахнула, когда увидела великолепную красоту, представленную моему взору.

На ладони юноши лежало золотое колечко с гранатом, высеченным в виде сердца:

– Я знаю, что этот подарок не достоин вас, но это все, что у меня есть. Это кольцо принадлежало еще моей матери. Я пообещал себе, что отдам его только той, которая приворожит меня. Теперь моим единственным желанием является увидеть это скромное украшение на вашем нежном пальчике, – эти пылкие признания Лиан произнес шепотом, чтобы никто, кроме меня, их не услышал. Я молча, с грустной улыбкой наблюдала, как мистер Беверли проворными движениями одевает колечко мне на палец. Алый камень казался огромным на фоне моей белоснежной коже.

Раскрасневшись, я отдернула руку с некоторым пренебрежением, чем вызывала некий гнев на лице Лиана. Его лицо стало замкнутым, глаза потускнели. Отстранившись от меня, будто я была ночным призраком, сэр Беверли обернулся к сюзеренам, нагнув голову так, чтобы они не могла видеть его разгневанное, но и расстроенное, лицо: – Милорд, миледи, с вашего позволения я удалюсь. Ваше величество, мне не обходимо закончить некоторые дела в городе и поэтому, разумеется, с вашего одобрения, я вернусь поздно вечером, – король кивнул, продолжая что-то нашептывать Екатерине. Судя по выражению лица испанки, речи мужа совсем не порадовали ее.

– Оставьте нас! – крикнула королева, после чего все вскочили со своих мест и устремились к выходу. Так получилось, что фрейлины вышли первыми, а я шла последняя, рядом с Лианом. Остановившись за поворотом коридора, там, где нас никто не мог услышать и увидеть, я коснулась руки юноши и почувствовала, как он сжал пальцы в кулак.

– Постойте, мистер. Я понимаю, что, возможно, обидела вас. Простите, я не хотела, – Лиан так резко повернулся ко мне, что едва не наступил на подол моего платья:

– За что вы извиняетесь, мисс? Не стоит так унижаться перед слугой!

Ах, эти мужчины! Не зря говорят, что они могут читать мысли женщин по глазам, манере разговора и даже, по губам, когда они молчат. Но мне не хотелось утверждаться в этом на собственном опыте. Сначала, с первых минут нашей встречи, я чувствовала пренебрежение к Лиану, как к камердинеру, но теперь я понимала, что передо мной – не мальчишка-слуга, а взрослый и отважный юноша. Этот ровный и спокойный голос, исходивший с его губ, казался холодной водой в жаркий день.

– Сэр, неужели вы будете гневаться на женщину? Ведь французский поэт учил мужчин прощать сударыням их слабости, – я рассмеялась, пытаясь подтвердить свои шутливые слова смехом.

Несмотря на всю серьезность, кончики губ мистера Беверли тоже изогнулись в улыбке:

– А вы, леди, читаете французскую литературу?

– О, да, я обожаю все французское! Вот только есть кое-что, что в Англии лучше, чем во Франции, – я загадочно провела пальцем по напряженной руке Лиана.

– Что именно, моя леди?

– Мужчины. Англичане мне нравятся куда больше, чем французы, – я не была уверена, что мой собеседник англичанин, но должна же была я как-то выказать ему свою симпатию.

Голубые глаза юноши посмотрели на меня насмешливо и игриво: – И, чем же?

– Французы дерзки и вольны. Если им понравилась женщина, они готовы без куртуазного общения завладеть не сердцем, а телом дамы, прости меня, Господи. А англичане могут долгое время ухаживать за дамой своего сердца, делать ей пикантные подарки, заводить интересные разговоры, но при этом, ни словом, ни взглядом, ни жестом, не оскорблять честь совей сердечной избранницы. В этом и вся разница.

– Вы знаете нравы французов так же хорошо, как и человек, проживший среди них всю свою жизнь. Это похвально, но и унизительно. Не идет девушке говорить о бесчестии в присутствии почти незнакомого мужчины. Подумайте об этом, прежде чем распускать свой острый язычок в королевских стенах, – даже не поклонившись, не попрощавшись, Лиан скрылся за углом, а я стояла, будто в меня ударила молния. То, что сейчас я сама оттолкнула от себя мужчину, пугало и гневило меня. Еще никогда я не разговаривала с юношами наедине, никогда не рассуждала о плотском грехе прелюбодейства и блуда. Сам дьявол потянул меня за язык. И тут я вспомнила предостережения Амелии в тот день, когда мы собирали вещи в путь. Она говорила, что во дворце монарха можно лишаться жизни из-за неаккуратного слова или действия. Но она умолчала о том, что можно потерять и кавалеров. Господи, какой я еще ребенок, не знавший ничего о жизни и любви! Разумеется, Лиану лучше с опытной, в соблазнениях, дамой, чем с девочкой, едва достигшей четырнадцати лет. Испытывая гнев и зависть ко всем, кто попадался мне на пути, я побрела в комнату юных фрейлин, молясь, чтобы мне не встретилась мадам д’Аконье.

Но мои молитвы услышал не Бог, а сатана. Ибо зайдя в покои, я обнаружила эту старую ведьму в опочивальни. Девушки столпились вокруг нее, как собаки около мяса, что-то расспрашивали, ойкали и вздыхали. Услышав мои шаги, все обернулись и замолчали.

– Где вы были, леди? – проворчала Марилино, как всегда, хриплым и скрипящим голосом.

– Прошу прощения, мадам, если опоздала. Но мне никто не говорил о собрании всех девушек. Если бы я знала, то пришла бы раньше, – уходя от ответа, почтительно парировала я.

– Что ж, если все юные особы собрались, я должна поведать вам истинную причину своего прихода в ваши покои. Сегодня утром его светлость, герцог Суффолк, оповестил меня, что хочет выбрать девушку из окружения королевы для своей супруги. Принцесса Мария грустит в отсутствие мужа, и Чарльз Брендон считает, что какая-нибудь остроумная леди сможет развеять тоску герцогини пением, танцами, разговорами, впрочем, всем, что будет интересно ее светлости. Я решила подобрать такую мистрис из вашего общества. Та, кого я выберу, станет старшей фрейлиной принцессы-герцогини. Леди Вивиана, мой выбор пал на вас. Вот только есть одна проблема. Избранная девушка должна привлекать умом внимание герцогини, а не красотой – герцога. Сестра короля слишком боится, что муж ей будет изменять, а появления хорошенькой девчушки может это ускорить. И что бы не вызвать гнев Марии и интерес Чарльза, я решила Вас, леди Бломфилд, превратить в матрону-вдову.

Я стояла с открытым ртом, будто мне сказали про конец света, упаси Боже. Может, хватит сюрпризов и неприятностей за один день! Мне хотелось спать, отдохнуть, почувствовать нежное прикосновение простыней, а не стоять и пугаться выдумок этой карги.

– Я не понимаю, мадам, что вы хотите этим сказать? – услышала я свой голос, будто из далека.

– Вы слишком красивы, леди, что бы отправлять вас в замок любвеобильного герцога. Но если он увидит вместо вашей красоты вдовью старость и грузность, то всякий интерес у его светлости пропадет. Успокойтесь, я не буду уродовать ваше прекрасное личико, и обстригать волосы. Просто я знаю такую пудру, которую наносят на лицо, когда хотят изобразить подобие морщинок. Именно это и коснется ваших щек и век. А волосы мы просто зачешем назад и окунем в муку, после чего ваши черные кудри станут на вид седыми. Вы оденете пенсне и вдовью одежду, и уже никто не узнает в вас молоденькую девушку. Вашу новую биография я расскажу потом, – меня будто облили кипятком. Сдерживаясь, чтобы не напасть на эту старухи и не расцарапать ей лицо, я несколько раз глубоко вздохнула, пытаясь казаться спокойной. Изображать старую вдову, портить себе волосы и лицо мукой я не собиралась.

– Это приказ королевы?

– Королева даже об этом и не ведает. Это мой приказ, мое желание. И вы, милочка, должны, нет, обязаны меня послушаться. В противном случаи я так оклеветаю вас, что вы не сможете выйти из своей комнаты без вуали. Это не пустые угрозы, а слова, имеющие очень большой смысл. Ну же, соглашайтесь. Этим вы убережете себя от ненавистного брака с австрийцем, – последние слова Марилино были сказаны с такой злостью, что я уже не могла сомневаться в том, что ей все известно. Неужели она заодно с моей матерью? Ведь графиня заключила со мной пари, и один Бог знает, зачем ей отсылать меня в Суффолк под видом вдовы.

– Мадам, вы не можете без позволения ее величества отсылать меня к французской королеве.[5] И еще, знает ли об этом моя мать?

– Графиня Бломфилд, давая свое согласия на то, чтобы вы стали фрейлиной миледи, подписала и еще один документ, в котором говорилось о том, что после того, как вы переступите порог резиденции монарха, вершить вашу судьбу может королева и ее верные подданные. Поэтому, я считаю, что ни вашей матушки, ни самой Екатерине Арагонской, не нужно знать о моей затее. Такие пустяки не должны тревожить высший свет общества. Ваши родители отдали вас в полную власть сюзеренов и больше они не могут безраздельно владеть вами. Отныне и до замужества, вы – собственность английского двора. Поймите это и смиритесь. Не пытайтесь пойти наперекор судьбе, поскольку долю леди голубых кровей решают те, которые имеют над ней власть, вы же не властны над своей судьбой. Примите это и не нужно надеяться на то, что, когда-нибудь вы сможете сами принимать решения. Этого не будет, – эти слова отрезали все мои мечты и надежды.

Не сказав больше не слова, сдерживая слезы и отчаяние, я вышла из комнаты и побрела по коридору. Я не видела всех зигзагов галереи, не замечала удивленных взглядов придворных, обращенных на меня. Для меня существовала лишь моя тупая, не имеющая начала и конца, боль, боль, которая холодным ножом вертелась у меня внутри. Хотелось плакать, но не было сил. Почему мне так плохо? Почему все будто перестало существовать? Почему день для меня превратился в вечную и нескончаемую ночь? Что это за гул в ушах, что за ураган ощущений в голове? И тут меня будто обжог огонь, такой приятный, теплый, не похожий не на что. Огонь, ярким светом освещавший мой путь. Это был Лиан… Он стоял, смотря на меня печальным взглядом своих бездонных глаз, похожих на синие омуты летом. Внезапно я почувствовала, как от сердца отлегла кровь, как холодная волна захлестнула разум. Не замечая ничего, я подбежала к мужчине, который был смыслом всех моих печалей и радостей. За окном сгущались вечерние сумерки, заметно холодало в просторных коридорах дворца, но для меня это будто было где-то в другом мире, в другом измерении, там, где нет ничего, кроме ночи и дня. Я вцепилась руками в кожаную куртку камердинера и стояла, не шевелясь, лишь смотря на него. Я будто через сон почувствовала, как его теплые ладони накрыли мои запястья, как его губы стали так близко к моим губам, что я чувствовала его дыхание. Порыв свежего ветра, огонь наслаждения, все захлестнуло меня, как пламя деревья. Хотелось, чтобы это мгновение не кончалось никогда, что бы все это длилось вечно, чтобы мое сердце билось в унисон с сердцем моего избранника.

– Вивиана… – будто из далека, из неба, услышала я свое имя: – Что с тобой? Почему ты плачешь?

Внезапно я ощутила, как мои руки стали холодеть, а в глазах мгновенно потемнело. Что-то большое, зловещие накрыло меня с головой, лишив обладания над своим разумом. Земля стала медленно, мучительно уходить из-под ног, все закрутилось перед затуманенным взором. И тут я услышала женский, приглушенный голос, такой тихий и неясный, казалось, что он доносится из бездны: «Ты – одна из нас, в тебе течет наша кровь, а этот мужчина – твоя смерть». Слова, слова, слова… Они лились непонятно откуда, лились, забирая меня в свой поток, лишая всего, что у меня было. Хотелось уже не плакать, а кричать, кого-то звать, проклинать. Удар, потом еще один, и еще… Все мое тело содрогнулось, изогнулось дугой. Боль… Ее было много, но где ее начало и конец?…

И тут я вскликнула, мгновенно открыв глаза. Я стояла, упираясь об руки перепуганного Лиана. Что это было? Сон? Нет, это не могло быть сном, ибо во сне я был не чувствовала такой дикой боли и такого непонятного счастья. Голова болела, была тяжелой, как камень.

– Сэр Лиан?… Вы?… Что… со мной? – постепенно я стала приходить в себя, чувства возвращались на места. Господи, что со мной произошло?!

– Миледи, я… сам толком ничего не понял. Я шел по коридору, потом увидел вас. Вы стояли, такая бледная, дрожащая, из ваших глаз лились слезы. Потом вы подбежали ко мне, стали рыдать, уткнувшись лицом в мою куртку, пошатнулись и едва не лишились чувств. Это произошло все так быстро, что я ничего не понял.

Краска стыда залила мне лицо, стала жарко и неуютно. Убирая с лица растрепанные волосы, я пыталась отводить взгляд от глаз камердинера. Мне не хотелось, чтобы он считал меня сумасшедшей, но то, что со мной произошло, и было сумасшествием.

– У меня просто закружилась голова, – тихо пролепетала я, отходя от Лиана на приличное расстояние: – Мне пора, – я собралась уходить, но внезапно руки сэра Беверли схватили меня. Он насильно развернул меня к себе. В одно мгновение, ничего не поняв и не осознав, я почувствовала, как мои губы сошлись с губами Лиана. Мне стало трудно дышать, голова пошла кругом. Я хотела вырваться из крепких рук слуги короля, но у меня не было сил, я не могла прервать это сладостное мгновение. Но понимая, что нас могут увидеть, я резко отошла от юноши и влепила ему пощечину. Не ожидав от меня такой грубости, Лиан отшатнулся, прядь его золотистых волос упала на лоб: – Что вы себе позволяете?! – в гневе вскричала я. Все мое самообладания вернулось, и я понимала, что моя гордость была уязвлена. Воспользовавшись моей мимолетной слабостью, этот мальчишка решил обесчестить меня. Дрожа от злости, я подошла почти вплотную к камердинеру и с вызовом посмотрела ему в глаза: – Мне ничего не стоит раздавить тебя, как надоедливую мошку. Кем ты себя возомнил? Запомни, ты – раб, не имеющий ничего, а я – госпожа, у чьих ног половина Уэльса. Ты не волен над своим прошлым, над настоящим и над будущим. Тебя продадут, как невольника в другой замок, к другим хозяевам, у тебя нет будущего. Вся твоя жизнь заключается в рабстве и подчинении. Даже если бы король пожаловал тебе титул и земли, ты все равно остался бы пленником. Еще раз ты позволишь себе коснуться меня, обещаю, что этот раз станет последним. Я уничтожу тебя, и никто меня в этом не упрекнет! – я говорила и говорила, не замечая, как лицо камердинера становится ледяным, как лед, а руки сжимаются в кулаки. В одно мгновение меня будто ударила молния, в ушах зазвенело. Не удержавшись на ногах, я отлетела в другой угол коридора, зацепив подолом платья вазу, после чего та разбилась. На звук сбежались придворные. Все онемели, увидев картину, представленную им. Я лежала на полу, шокированная тем, что раб посмел ударить меня. А Лиан стояла надо мной, возвышаясь, как скала. На крик дам стали сбегаться лакеи. Если бы не они, то, возможно, моя щека отведала еще одну пощечину от рук мистера Беверли. Оттащив от меня моего обидчика, слуги помогли мне подняться. Испуганная и удивленная, я смотрела, как два стражника поволокли сопротивляющегося Лиана по галереи.

– Куда его ведут? – спросила я у какой-то служанки.

– В темницу. За то, что он посмел поднять руку на свободную женщину, его ожидает наказание.

– Наказание? – этого мне совсем не хотелось. К Лиану я испытывала симпатию, даже больше. Эти чувства не убила даже его пощечина. Мне не хотелось, чтобы его выгнали со двора, но, касаясь рукой пылающей щеки, я понимала, что это его и ждет.

Всю последующую ночь я лежала в раздумьях. Комната юных фрейлин была большой, отчего пламя камина совсем ее не грело. Девушки кутались в накидки, сидели у очагов, пряча ноги в солому. Я тоже озябла в холодной постели, но вставать мне не хотелось. Все происшедшее лежало тяжким грузом на моих плечах. Я знала, что судьба Лиана Беверли в моих руках. Ах, как же сложно принимать такие решения…

Я думала целую ночь, уткнувшись в одну точку. Гордость и гнев боролись с любовью и жалостью. Мне было больно думать о том, что я собственными руками отошлю от себя того человека, которого любила. Да, любила… Я поняла это не сразу. Всего две встречи… Это была любовь с первого взгляда, любовь, происшедшая из бездны и уходящая в бездну. Я посмотрела на кольцо, подаренное Лианом. В этом гранате было заточено мое сердце. Лишь под рассвет я приняла окончательное решение. Такой вывод пугал меня саму, но выхода не было. Только так я смогу сохранить девичье достоинство, и при этом не лишить себя Лиана.

Когда еще все спали, я тихо встала с кровати, босыми ногами пройдя по холодному полу к сундуку, где хранились мои вещи. Поспешно надев нижнюю рубашку, корсет и верхнее платье-котт, я завязала волосы в тугой узел на затылке и спустилась в коридор. Лишь изредка доносились разговоры слуг. Весь двор был заполнен таинственной тишиной, которая неприятно давила на уши. Отыскав среди закоулков дворца нужную дверь, я постучалась. Моментально дверь распахнулась, и в узкой щелочке показалось испуганное лицо десятилетнего пажа. Мальчик окинул меня недоумевающим взглядом, его заспанные глаза безразлично блуждали по моему напряженному лицу: – Что вам нужно, мадам, в такую рань? – пробурчал ребенок, поспешно оглядываясь назад: – Меня выругают, если узнают, что я открываю дверь незнакомкам.

– Послушай меня, малыш, я дам тебе две золотые монеты за небольшую, но тайную услугу, – глазенки пажа заблестели, в уголках рта залегла тень улыбки. Переминаясь с ноги на ногу, он беспокойно оглядывался то назад, но на меня: – Говорите быстрей, что за услуга?

– Твой хозяин – мистер Курио, начальник западного крыла Тауэра, не так ли?

Малыш кивнул: – Он еще и заместитель управляющего восточного крыла. Он владеет почти всей башней, – было видно, что разговор о чинах совсем не интересовал пажа, но ради двух монет он отвечал.

– Ты не знаешь, вчера кто-то попадал в темницу? Были новые заключенные?

Ребенок пожал плечами: – Вчера поздно вечером какой-то мужик приходил к хозяину. Я подслушал разговор. Он говорил, что в Тауэр привезли слугу короля. Ну, за то, что он оскорбил какую-то женщину, – что ж, это неплохое начало.

– Под каким номером эго камера?

– Я плохо помню, миледи, но если не ошибаюсь, под номером 392.

– Где это находится?

– С левой стороны, второй этаж, окна выходят на правое побережье Темзы.

– Отлично. А теперь, выполни мою последнюю просьбу. Отыщи лодку и без шума отвези меня в Тауэр, а уже там постарайся отыскать ключи от камеры 392, – глаза мальчишки потухли, детская невинность смешалась с взрослой печалью: – Это попытка организовать заключенному бегство?! Простите, но я не могу. Я и так сказал вам слишком много. За эти слова я могу лишиться своего места.

Я вздохнула. Жизнь при дворе и вправду меняет людей, и не всегда в лучшую сторону. Этот невинный ребенок, совсем еще маленький, знал свое дело и ответственность перед хозяином не хуже любого взрослого слуги. Но я не решалась отступать от задуманного.

Паж, имени которого я даже не знала, мог серьезно помочь мне. Просить какого-то лакея очень опасно. Дети молчаливей взрослых, и я была уверена, что мальчик не предаст меня, рассказав о моей затее.

– Послушай, я дам тебе четыре монеты, и еще одну за молчание. Такие деньги не дают хозяева своим слугам даже за отличную и верную службу, не так ли? А о том, чтобы вознаградить ребенка такой суммой, и речи не может быть. Соглашайся. Не каждый день ты можешь хорошенько заработать, не пренебрегая законом.

Глаза мальчишки поползли вверх, и я увидела в его детском взгляде совсем недетский гнев: – Миледи, а разве помощь беглецу – не нарушении закона? Да меня за это головы лишат! Даже ради десяти монет золотом я не собираюсь так рисковать, – в коридоре послышались шаги. Я не успела… Слуги стали просыпаться, придворные выходили из своих покоев. Я не могла допустить, чтобы меня здесь увидели, но уйти незамеченной тоже не получится.

Внезапно паж дернул меня за локоть. Не успела я опомниться, как он втащил меня вовнутрь, наглухо заперев дверь: – Сидите тихо. В смежной комнате спит хозяин.

– Зачем же ты тогда меня сюда притащил?

– А вы бы хотели, чтобы кто-то увидел вас здесь? Уверен, что нет, – да…, логика у мальчишки была железной. Я бы никогда не подумала, что десятилетний малыш может обладать такой физической силой, чтобы затащить взрослую девушку в вестибюль, и такой моральной, чтобы отказаться от вознаграждения за небольшую услугу.

– Сударыня, я помогу вам, сделаю все, как вы просите. Но только моим вознаграждением окажутся не деньги, а выкуп, – я недоумевающе уставилась на него. Что еще придумал этот сорванец?

– О каком выкупе ты говоришь? Надеюсь, я не должна выкупать у арабских работорговцев твою подружку?

Паж усмехнулся, теребя концы своего жилета: – Нет, подружки у меня еще нет, рано пока. Вы должны выкупить меня. Не смотрите так. Я служу у мистера Курио долгое время, но он обращается со мной, как конюх с непокорной лошадью.

– Он тебя бьет? – мне стало жаль этого умного и отважного мальчика. Детей я не особо любила, но спасти такого невинного ангелочка мне захотелось.

Паж расстегнул полы жилета, поднял потертую рубаху и повернулся ко мне спиной. Я ахнула, забыв, что могу разбудить мистера Курио. Зажав рот рукой, я с ужасом смотрела на его спину, истерзанную глубокими ранами от ударов: – За малейшую ошибку мой хозяин бьет меня. Я получаю шесть ударов розгами и три удара кнутом. Поначалу я плакал, просил простить мои невинные шалости, но потом понял, что этот Курио наслаждается моими мучениями и унижениями. Только вы можете спасти меня, миледи. Выкупите меня у мистера Курио. Я уверен, что денег вам хватит. Паж не дорого стоит. Я хочу служить вам, хочу, что вы стали моей госпожой, – я смахнула с ресниц слезы. Разумеется, я не могла остаться равнодушной к такой просьбе, но как я могу купить пажа, которого даже не знаю?

– А ты не боишься, что незнакомая тебе тетя может оказаться тоже не очень доброй? Ты ведь знаешь меня не больше десяти минут.

– Я верю, что вы хорошая. У вас такие милые глаза, в которых нет ни капли зла.

– Я подумаю. А теперь расскажи мне о себе. Кто ты, откуда, как попал во дворец?

– Меня зовут Паскуаль, такое имя мне дали, потому что я родился в первый день Пасхи. Я не знаю, кем был мой отец, не знаю свою фамилию и род. Мою мать звали Софи, она служила в доме богатого господина. У меня была сестра Дини, которую матушка тоже очень любила. Мы жили с остальными детьми-рабами, ходили в поле, работали и в холодную ночь и в знойный день. Дини была старше меня на три года, ей тогда исполнилось семь лет. Однажды мама заболела. Она не могла работать, и ее выгнали на мороз. Мы с сестрой пошли с ней, сбежав с дома господина. Несколько дней мы бродили по холодным, зимним улицам, голодали, мерзли. Я постоянно плакал, но Дини молчала, она была стойкой, сильной. Однажды ночью мама упала на снег, у ее губ показалась струя крови. Матушка обняла нас, сказала, что мы должны выжить, что нам уготована не судьба рабов. Потом она замерла на земле, молчала, не двигалась. Я посмотрел ей в глаза, они были пусты. Я был еще совсем маленьким, и не понимал, что потерял матушку навсегда, сестра молчала, глаза ее оставались сухими. Она лишь поцеловала ледяную щеку мамы и сказала, что мы должны ее похоронить. Я не знал, что такое похороны, но Дини знала. Мы доволокли бездыханное тело мамы на поле, где стояли камни. Сестра сказала, что это кладбище, что здесь покоятся души умерших людей. Мы вырыли яму, положили туда маму и закопали. Потом Дини дала волю слезам, она долгое время рыдала. Утром мы вновь пошли по неведомым улицам, нам на пути встречались люди, кареты, но все это было каким-то далеким, не имеющим никакого смысла. Потом перед нами показалась река, белая, с коркой льда. Дини остановила меня у ее побережья, несколько минут стояла, потом сказала, что смерть – наш единственный выход. Я ничего не понял, но она нагнулась над моим ухом и прошептала: «Ты хочешь встретиться с мамой?», – я непонимающе кивнул. Дини взяла меня за руку, подвела к реке и толкнула, потом прыгнула сама. Мне внезапно стала так холодно, так плохо, кости, казалось, переломились. Я кричал, спрашивал, зачем она это сделала. Сестра ответила: «Если мы умрем, то встретимся в раю с матушкой, избавим себя от всех бед», – я стал задыхаться, ледяная вода била в лицо. Потом удар и темнота. Я пришел в себя в каком-то неизвестном месте, думал, что это – рай, стал звать маму, но была лишь тишина. Потом я обнаружил, что лежу на лежанке, что у моего изголовья пылает пламя камина. Это была комната, я стал ощупывать руки, ноги, голову. Все было на месте. Потом появилась какая-то женщина, что-то стала быстро говорить на незнакомом мне языке. В дверях появился крупный мужчина с грозным видом, от которого у меня по спине пробежала дрожь. Это был мистер Курио. Он нагнулся надо мной и спросил, кто я и как меня зовут. Я назвал лишь свое имя. Сэр сказал, что нашел меня у берега Темзы, что я лежал, окоченевший и бледный, сказал, что меня спасло от смерти чудо. Я спросил, где Дини, надеясь, что сестра тоже жива.

Мне сказали, что никакой девочки поблизости не видели. Я понял, что сестренка утонула. С тех пор я стал пажом господина Курио, жил при дворе, посещал вместе с ним Тауэр, был там часами, пока хозяин решал свои дела. Так я выучил эту крепость, как свои пять пальцев. Но сэр был жесток ко мне, не любил, и поэтому я хочу, чтобы вы стали моей хозяйкой. А знаете, вы чем-то похожи на мою пропавшую сестру. У нее тоже были густые, черные, как смоль, волосы, такие же фиалковые глаза, такие же пышные губы… Простите, я не должен был этого говорить, – но я не услышала его последних слов. Все мое сознание перешло на его рассказ. Мне было ужасно жаль мальчика, его трудное детство, но что-то привлекло меня в имени Дини… Это имя казалось мне таким близким, знакомым, родным. Дини, Дини, Дини!.. В моей памяти отрывками стали появляться моменты, такие же, как и в рассказе Паскуаля. Холодная ночь, везде все белое, нет ни души, только мы, три одиноких путника, идем, не зная, что нас ждет впереди. Матушка слаба, едва держится на ногах, потом она падает, кровь на ее губах, ее руки, последний материнский поцелуй, прощальные напутствия… И боль, кажется, что нить оборвалась, что сердце перестало биться. Я смотрю в ее глаза, пустые, касаюсь ее тела, желая услышать слабый стук сердца. Но тишина, везде тишина… Только у меня в душе буря… Потом мы несем ее на кладбище, я смотрю, как ее покрывает земля, рыдаю у надгробного камня, иду, не зная куда, потом вода, холодная, ужасная, как нож, и пустота, везде, всегда… Я открыла глаза, понимая, что это всего лишь моя фантазия. Паскуаль так рассказал всю эту ужасную историю, что я просто представила себя на месте несчастной Дини.

– В каком это было году? – глухо спросила я.

– Зимой, в 1521 году, – и даты одинаковые… Именно в 1521 году мне было тоже семь лет, как и сестре Паскуаля. И тут я вспомнила, что в январе этого же года я проснулась совершенно в незнакомом месте. Мне сказали, что я – Вивиана Бломфилд, дочь уэльского графа, сказали, что я ударилась головой о пол и потеряла память. Я ведь и вправду ничего не помнила о себе до семи лет. Совпадения это или нет? Господи, что это за бред? Ведь просто даты совпали, и в этом нет ничего особенного. Какое я имею отношение к Дини? Я свято верила, что никакого.

– Паскуаль, мне очень жаль тебя. Пусть душа твоей матери и сестры пребывает в раю, – вздохнула я, пытаясь вырвать из своей памяти странные воспоминания.

– Нет, миледи, я верю, что Дини жива, может, ее нашли другие люди, может, мы когда-то встретимся. Я потерял мать, своими руками положил ее в сырую землю, но сестра, мне кажется, все еще дышит. Я знаю это. Я надеюсь на это. Я верю в это. Мы когда-то встретимся, – я обняла пажа и почувствовала в нем что-то родное, близкое: – Паскуаль, дорогой мой, послушай, я кое-что вспомнила. Понимаешь, зимой в 1521 году оборвалась моя память, я ничего не помнила, жила так, как говорили мои родители, которых я тоже забыла. Мне тогда тоже было семь лет. Я говорю тебе это не потому, что хочу стать тебе сестрой, а потому, что может, ты что-то знаешь. Ты сказал, что я похожа на твою сестру. Вспомни, умоляю, может, у нас есть еще что-то общее, – мальчик стал внимательно осматривать меня, но лишь покачал головой: – Вы думаете, что вы – это моя сестра Дини, потерявшая память? Нет, это невозможно. Моя сестра хоть и похожа на вас внешне, но голос, глубина глаз, все другое. Вы – миледи, а я моя несчастная сестричка – рабыня. Довольно об этом. Пока хозяин не проснулся, идемте, я выполню вашу просьбу.

На душе у меня потеплело. Да, из-за всех этих событий я стала чересчур подозрительной. Как я могла подумать, что моя мать – рабыня Софи, женщина, которую я ни разу не видела? Слишком сильно я привязалась к Паскуалю, к бедному мальчишке-пажу. Такое легкомысленное поведение не идет богатой леди. Но, несмотря на то, что я гнала от себя эти мысли, они все равно преследовали меня.

Паскуаль повел меня по неизвестному коридору, потом свернул за угол, где я обнаружила маленькую, едва заметную дверь под ковром. Откинув его, паж стал быстро перекручивать проволоку на замке, пока дверь не открылась. Передо мной показалась яма, темная и страшная. Спускаться туда мне совсем не хотелось.

– Миледи, это тоннель, который выведет нас из дворца. В конце пути мы окажемся в заброшенном колодце, стоявшем за пределами ворот. Ну же, прыгайте, нельзя терять ни минуты. Но будьте осторожны, ступени ветхие, а расстояние отсюда до подземного пола достаточно большое, чтобы разбиться насмерть, – вздохнув, я забралась на верхнюю ступеньку лестницы, схватившись за дверь подземелья, чтобы не упасть. Первый шаг дался мне легко, но, когда я посмотрела вниз, в кромешную темноту, испугалась от всего сердца. Разбиться о каменный пол совсем не хотелось. Судорожно нащупывая следующую ступеньку, я поглядывала на дверь, откуда виднелся огонек света, который постепенно меркнул. Опускаясь все ниже и ниже, я чувствовала, как тупая боль ломит поясницу, а ноги стали заплетаться. Когда я оказалась в полной темноте, то позвала Паскуаля. Ответа не послышалось, вот только из-за невнимательности я поскользнулась и полетела вниз. Слава Богу, что я упала не с большой высоты. Поднимаясь, я чувствовала, как ужасно ноет колено.

– Паскуаль! Где ты, маленький негодник?! Спускайся, давай! Можешь не бояться, здесь нет призраков!

Послышался легких смех пажа: – Я не боюсь призраков, мистрис. Бояться нужно не мертвых, а живых, – я горько улыбнулась, удивляясь мудрости десятилетнего ребенка. Мальчишка стал спускаться, держа в руке крошечную свечу. Из-за темноты, к которой мои глаза уже привыкли, огонек показался мне ослепительным. Закрыв рукой глаза, я смотрела, как Паскуаль ловко и быстро спускается вниз. Внезапно мое внимание привлекла пятая, верхняя ступенька. Она была переломана! Не успела я сказать об этом мальчику, как послышался грохот, перемешавшийся с детским криком. Свечка потухла, я вновь сидела в кромешной тьме. Но я поняла, что произошло что-то ужасное. Подойдя поближе, я закричала. На земле лежал Паскуаль, который замер, как упавшая статуя. Я бросилась к нему, стала звать и трясти. Тишина. И тут я почувствовала что-то липкое на ладони. Нащупав в темноте потухшую свечу, я стала тереть ее, несмотря на то, что погасший воск жег мне пальцы. Наконец свечка зажглась. Поднося ее к своей ладони, я обнаружила… кровь, густую, алую кровь, которая при слабом свете казалась черной. Я поняла, что это не моя кровь, а Паскуаля! Поставив свечку в камень, я подняла мальчика и провела рукой по его голове. Рана! У него была разбита голова!

– Паскуаль! Дорогой, ты меня слышишь?! Братец! – я не поняла, почему назвала его братом, но сейчас было не до этого. Оторвав кусок ткани от своего платья, я перемотала им голову мальчика. Но он был без сознания, и все мои попытки привести его в чувство заканчивались неудачей.

И тут мне в голову пришла идеальная идея. Я распахнула плащ, порылась у себя во внутреннем кармане пояса и достала флакончик с духами. Открыв крышку, я поднесла пузырек к носу мальчика. Как я и ожидала, он закашлялся, потом вскочил и непонимающе уставился на меня: – Что со мной произошло? – я аккуратно положила пажа себе на колени и стала гладить ему волосы, пытаясь не зацепить рану: – Ты упал с лестницы и разбил голову. Теперь нужно подумать, как отсюда выбраться, – задумчиво проговорила я, чувствуя, как все внутри бьет дрожь. Я пыталась быть мужественной в присутствии ребенка. Но вот храбрости у него было больше, чем у меня: – Моя голова! – простонал он, потирая макушку: – Как я еще череп не расколол? Тогда пришлось бы Вам сидеть в яме вместе с трупом ребенка, – серьезно сказал Паскуаль, но потом весело рассмеялся, стараясь перевести свои ужасные слова в шутку. Но мне было не до смеха.

– Лучше скажи, сорванец, как нам отсюда выбраться? – мальчишка приподнялся, вскинув голову: – Мы сможем подняться по той лестнице, по которой опустились. Но разве вы не хотите поехать в Тауэр? – Господи, я совсем забыла, для чего пришла в это ужасное место.

– Но твоя голова, Паскуаль. У тебя же кровоточащая рана на макушке.

– Ничего, это не первое мое падение с высоты. На мне заживает все, как на собаке. А рана не большая.

– Ты лекарь, чтобы знать такие вещи? – фыркнула я.

– Не лекарь, миледи, но у меня было очень много ушибов и ранений. Я изучил себя и свой организм не хуже любого профессионала в медицинских науках, – да, мальчишка любил хвастаться и хвалить себя.

– Что ж, если ты решил, что сможешь идти, а потом плыть по Темзе, ради Бога. Ты уже не младенец, сам знаешь, где, что болит. Поэтому идем, только держись рядом со мной. Мне не очень приятно находится в этом месте, – и я пошла вслед за пажом, крепко вцепившись ему в руку. Мы шли четверть часа, но не видела ничего впереди себя. Лишь тьма, тьма и тьма. Даже свечка погасла. И наконец, я увидела дребезжание света, неяркого, но очень отчетливого:

– Это конец тоннеля, миледи. Впереди колодец, в который придется опускаться. Он заброшен и воды там, конечно, мало, но все равно есть. Поэтому, желательно подберите свои юбки и завяжите их на коленах, – последовав его совету, я завязала платье на коленах, посматривая в огромную дыру, находящуюся в потолке.

– Придется карабкаться, – сказав это, мальчишка запрыгнул на высокий камень, обхватив руками длинную трубу. С каждым шагом Паскуаль оказывался все выше, карабкаясь по трубе. Наконец его голова достигла отверстия, в которое он с легкостью проскользнул.

– Поднимайтесь по трубе! – услышала я его голос, звенящей в утренней тишине. Вздохнув, я стала карабкаться. Платье цеплялось за выступы стены, руки скользили по влажному мрамору. Казалось, что я никогда не доберусь до отверстия. Внезапно мой локон, выбившийся из-под чепца, зацепился за решетку. С силой дернув головой, я вскликнула, когда шапочка полетела вниз, а оторванный клочок волоса повис в воздухе. Продолжая карабкаться, я уже не смотрела вниз и вверх.

Глава 5

Паскуаль протянул мне руку, в которую я с радостью вцепилась. Выбравшись из ямы, я вдохнула свежей, утренний воздух, наполненный прохладой и запахом липы, колыхающейся у нас над головами. Мы стояли на брусчатой стене, которая тянулась вдоль деревьев. Но вся моя радость улетучилась, когда я увидела колодец, раскинувшийся на выступе: – Это и есть тот колодец? – со страхом спросила я.

– В левом углу колодца дырка, в которую мы выйдем, – сказал паж, отрывая пожелтевшие листочки с сухих ветвей. Мальчик беззаботно стоял на стене, такой маленький и невинный, что его ужасный рассказ казался вымыслом. Я не могла поверить, что этот ребенок видел смерть матери, что он собственными руками похоронил ее. Это казалось слишком жестоким, чтобы быть правдой. Хотя, судьба порой возлагает на наши плечи такие испытания, которые, как нам кажется, мы не можем пережить.

– Нам пора! – сказал Паскуаль, бросив на землю последний, оторванный листок. Я удивлялась его веселости. Даже взрослый человек после удара головой несколько дней лежит больной, а этот мальчишка встал на ноги через несколько минут после падения. Да, здоровье у него отменное. Не грех иметь такого пажа, но я боялась, что не смогу оплатить всю сумму. С собой у меня было не больше ста фунтов. Это не мало, но для того, чтобы выкупить человека, пускай даже ребенка, это маловато.

Мы стали спускаться по стене, держась руками за выступы. Я повисла в воздухе, вцепившись в огромный, настенный камень, когда внизу показался колодец: – Нужно прыгать! – выкрикнул паж, перекрикивая гул ветра. Вздохнув, я сделала так, как он просил. Из моих уст вырвался крик страха и удивления, когда меня понесло ветром вглубь колодца. Нужно было Паскуалю меня предупредить, что приземление тоже пройдет болезненно. Шлепнувшись на каменистый пол, я стала растирать спину, как внезапно раздался детский вопль радости и мне на колени свалился мальчишка.

– Не очень удачное приземление? Не так ли, мисс? – рассмеялся ребенок. Его смех эхом отдался во внешней стороне колодца, и я испугалась, что нас могли услышать.

Увидев мое замешательство, мальчик похлопал меня по плечу, щебеча: – Успокойтесь, дорогая моя госпожа, мы за воротами дворца. Здесь нет никого. Этот заброшенный колодец находится неподалеку от места, где несколько лет назад была лавка одного богатого торговца. Он уехал во Флоренцию и больше эту землю никто не занимал, пока не занимал, – удивляясь всезнанию этого мальчишки, я встала с земли. И тут обнаружила, что мое платье и плащ промокли до нитки, а я стояла по колена в воде. Слава Богу, что хоть подол не промок, благодаря тому, что я завязала его выше лодыжек. Я с тоской смотрела на свои багровые башмачки, которые теперь стали похожи на промокшую тряпку.

– И где твоя хваленая дырка? – бурчала я, выжимая воду из плаща. Паскуаль осмотрелся, а потом радостно вскликнул:

– Вон она! – я посмотрела назад, где виднелось большое отверстие, в которое легко мог пролезть сильный мужчина, не говоря уже о хрупкой девушке и о щуплом ребенке. Я с такой легкостью проскользнула в дырку, что пошатнулась, кода под ногами возникла твердая почва.

Я не знала места, где мы оказались. Впереди была только роща, густая и непроглядная. Мое внимание привлекло журчание. Обернувшись, я увидела тропинку, окруженную со всех сторон рекой. Мирное, плавное течение Темзы не было похоже на тот бурный поток, которого боятся капитаны кораблей. Эта река не была спокойна особенно в августе, и сейчас, смотря на легкое колыхание волн, я удивлялась такому везению. Плыть по Темзе против течения не хотелось, а вот легкое дуновение ветерка было кстати.

– Где мы найдем лодку? – вполголоса спросила я у своего маленького товарища, смотря на пенистую поверхность реки, которая утром, под лучами раннего солнца, казалась окровавленной.

– У меня есть своя лодка. Я оставляю ее в тени деревьев, в самом скрытом месте, чтобы никому бродяге не вздумалось ее украсть. Пойдемте туда, – и мы побежали по траве, на которой виднелись прозрачные капли росы. Я впервые почувствовала себя свободной. Никогда я не уходила из замка сама, никогда не могла насладиться одиночеством в кругу природы, никогда не принимала решения. И сейчас, в этом чудном, хоть и забытом Богом и людьми, месте, я чувствовала, как голова идет кругом от умиротворения. Мне не нужны были земли, титулы, роскошные замки с шикарной обстановкой, изысканные сады и искусственные фонтаны, которые очень ценились в Уэльсе, не нужны были и дорогие платья, пошитые из редкой ткани, украшения и косметика. Я хотела жить вдали от придворной суеты, интриг и постоянных переполохов. Мне не хотелось, чтобы мужчины просили моей руки, движимые желанием завладеть моим состоянием. Я мечтала про уютный домик в глуши деревни, про большую и веселую семью, про свободу и возможность самой принимать решения. Я слишком долго пыталась обрести счастье в графстве, но потом поняла: меня там не ждет ничего, кроме рабства и слепого подчинения. Теперь еще и королевский двор, где на каждом шагу за тобой следят. Я не знала, сможет ли мадам д’Аконье осуществить свой план на счет моего отбытия в Суффолк под видом вдовы, но от одной мысли об этом мне становилось дурно.

Наслаждаясь нежным щебетанием птичек и журчанию воды, я последовала за Паскуалем. Мальчишка хорошо спрятал свою лодку под ветвями деревьев, но такое ветхое изделие никто не пожелал бы и украсть. Я не представляла, как можно проплыть несколько лье на дырявом суденышке. Вздыхая и фыркая, я взобралась на нос лодки, устроившись на соломе, отдающей навозом. Паж взялся за весла, но они почти не понадобились. Судно понесло по ветру, и только на поворотах, где устье реки входило в другие источники, приходилось применять весла, похожие на кривые деревяшки. Это маленькое путешествие мне понравилось, не считая того, что я еще не придумала, как освободить Лиана, а самое главное, как пробраться в Тауэр. Но Паскуаль, которого я в мыслях прозвала Всезнайкой, придумал какой-то план.

Когда мы стали приближаться к башне и в лазурном небе показались отчетливые очертания зубчатых стен, солнце скрылось за тучей. Даже погода менялась возле этого неприятного места, где убивали и мучали людей, пускай даже виновных во многих преступлениях.

– Пора сходить на берег, – оповестил мальчик, и я услышала в его голосе озорные нотки.

Выбравшись из суденышка, я с опаской и страхом смотрела на огромную крепость, возвышающуюся надо мной. Казалось, что это сооружение – постройка самого дьявола. Было ощущение, будто и сюда доносятся крики несчастных. Воздух стал тяжелым, пропитанным кровью и болью. От вида этой темницы у меня холодела кровь в жилах, а глаза застилала пелена. Лишь мысль о том, что я увижу Лиана, что спасу его от изгнания, и, возможно, от смерти, придавала меня сил и смелости. Но с каждым шагом я чувствовала, как ноги наливаются свинцом.

– Как мы проникнем в Тауэр, если там со всех сторон стражники? – вполголоса спросила я, стоя в тени, под деревьями.

– Я много раз бывал там, меня без труда пропустят, вот только вы… Если хотите, я пойду один. Вы только скажите, кого нужно освободить и куда отправить.

– Нет, я пойду с тобой, – решительно заявила я. На меня будто из небес смотрели глаза Лиана, которые говорили: «Ты же не струсишь пожертвовать собой ради меня», – я знала, что не струшу.

– Придется поиграть в выдуманную историю, мисс. Вот, оденьте этот плащ и надвиньте капюшон на лицо, – мальчишка развязал маленький мешочек, который весел у него на поясе, и вынул оттуда тщательно сложенный, потертый плащ, протягивая его мне. Не без отвращения я в него закуталась, морщась от неприятного запаха:

– Что теперь? – бурчала я, понимая, что наш план может провалиться.

– Вам придется играть роль моей старшей сестры, – меня бросило в жар. Изображать из-себя пропавшую Дини мне не хотелось.

– Успокойтесь, я не собираюсь ворошить прошлое и гневить святых. Вы претворитесь моей двадцатичетырехлетней сестрой Мари, потерявшей разум. Допустим, вы полюбили богатого француза, жившего, например, в Бургундии, когда ездили туда на учебу. Это была сильная и всепоглощающая страсть. Спустя два месяца после знакомства вы поженились и прожили счастливо три года. Но потом случился пожар. Все сгорело, погибли все домочадцы. Вашего супруга тогда не было дома, и он не пострадал. Но вы получили ужасные увечья. Когда на вас падал обгоревший шкаф, вы в судорогах прикусили язык, отчего остались немой. Но также пострадал и ваш слух. Вы перестали слышать. В последствии, ваш муж бросил вас и ушел к другой. Вы же от горя лишились рассудка. Короче говоря, вы должны изображать глухонемую, ненормальную женщину. Не разговаривайте, не поднимайте головы. На мои слова лишь гулко мычите, – этот рассказ удивил меня. Я давно хотела стать актрисой, и играть разные роли для меня не составляло труда.

– А ты драматург, дружок! Придумать такую чувствительную и несчастную историю про свою бедную сестричку… Ах, как жаль Мари, твою самую близкую родственницу, пусть Небеса будут добры к ней, – подыграла я, рассмеявшись в конце своих слов. Окрестив себя крестным знаменем, и шепча молитвы, я пошла за Паскуалем. Как мы и ожидали, у нас на пути стали четыре вооруженных охранника, положив руки на ножны шпаг. Но увидев, что к ним приближается Паскуаль, они расступились и смягчились в лице:

– А, это ты, маленький негодник! Что тебе надо здесь? Хозяин послал? – если честно, я немного растерялась, созерцая этих гигантов.

– Да, хозяин. Господин, когда был здесь последний раз, обронил какой-то ценный медальон. Он приказал мне поискать его на всех этажах. Могу я войти? – стражники кивнули. Когда мы сдвинулись с места, один черноглазый охранник недружелюбно окинул меня взглядом:

– А это кто? Посторонним в крепости не место.

– Это моя старшая сестра Мари, – не растерявшись, ответил мальчишка. Меня поразила уверенность в его голосе и невозмутимость в глазах.

– Зачем ты притащил ее сюда? – бурчал тот же охранник.

– Я не могу оставлять ее одну, – посидевшие брови второго стражника поползли вверх, а правая рука легла на рукоять маленького кинжала, видневшегося у него из-за куртки.

– Хватит говорить загадками! Объясни толком, почему ты не мог оставить ее одну? Она не замужняя, и ты печешься об ее чести? Но этим должны заниматься родители, а не младший брат!

– У нас с сестрой нет родителей. А Мари была замужем более трех лет. Но потом случилось несчастье. Замок ее мужа сгорел, моя бедная сестричка оглохла и лишилась языка. Ее бросил муж и женился на своей пассии. От горя Мари сошла с ума. Только со мной и с тетей Гненфорт она спокойна. Но если мы оставляем ее, моя сестричка кидается на всех. Однажды от ее когтей умер лесник, который по ошибке забрел в ее скромный домик около речки, – стражники переглянулись, и я увидела в их глазах недоверие. Поверят ли они такому рассказу, или придется придумывать другой план? Но сейчас меня больше мучало даже не спасение Лиана, а возвращение во дворец, ибо солнце уже достигло зенита и если королева узнает, что я без ее разрешения покинула двор, меня ждут большие неприятности. Да и утренние занятия уже начались, на которых я была обязана присутствовать.

– Тогда почему ты не оставил ее с теткой?

– Миссис Гненфорт уехала сегодня на рассвете в отель «Серебряное Яблоко», по каким-то финансовым делам, а вернется только к вечеру, – охранники вновь переглянулись, но на этот раз у них по лицу пробежала тень страха. Оставаться наедине с «сумасшедшей» женщиной им не хотелось.

– Ладно, проходите. Сейчас смена караула, и поэтому внутри никого нет. Вернутся стражники только через полчаса. Постарайся за это время найти медальон сэра Курио, – мы проскользнули вовнутрь башни. Когда за нами закрылась тяжелая дверь, я с облегчением вздохнула. Но найти камеру Лиана в этом лабиринте коридоров будет не так-то просто. Внутри Тауэр был не таким зловещим, как снаружи. Все стены, потолки и полы заливал свет канделябров, которые, на удивление, горели здесь и утром. Но это вполне можно было объяснить тем, что через решеточные окна пробивалось слишком мало солнечных лучей, а без тепла в башни начинало вонять сыростью и веять холодом, который был не желателен для многочисленных замков и задвижек. Я знала, что зимой в этой башне стоят сотни, даже тысячи маленьких ламп, в которые кладут смесь крахмаленых дров и зелени. Камины в крепости не ставили из-за того, что все окна всегда закрыты, и дыму некуда было бы выходить.

Но вся эта розовая дымка развеялась, когда я услышала глубокий, исходящий от самого сердца, вопль какой-то женщины. Я не смогла разобрать слов, ибо она говорила, вернее, кричала, на неизвестном мне языке.

– Что это за крик? – тихо спросила я, с ужасом оглядываясь по сторонам.

– Это голос Тангюль Ханым, – будто разговаривая с самим собой, поведал Паскуаль.

– Тангал Ганым? – с трудом проговорила я непонятное имя.

– Не Тангал Ганым, а Тангюль Ханым. Так зовут заключенную турчанку, мисс. Она, осиротев, приехала в Англию. Освоив торговое ремесло, девушка стала торговать тканями. Однажды она предложила желтый шелк самой королеве. Миледи считала, что это цвет дьявола, и поэтому приказала запереть торговку в темнице, как изменщицу государства. Никто не понимал такой резкости Екатерины, ведь она всегда была добра к своим поданным. Теперь Тангюль отправят обратно в Турцию, но уже как рабыню, – вновь раздался душераздирающий вопль, но уже на ломанном английском. Турчанка будто услышала слова пажа: «Я не рабыня, не рабыня!» – выла она голосом раннего волка.

– Говорят, что она ведьма, умеет гадать по руке, может наложить смертельную порчу, созерцать будущее и так далее. Я не верю в эти сказки, но все же в этой женщине есть что-то особенное, то, чего невозможно найти даже в богатой придворной даме.

– Ты ее видел?

– Да, один раз. Я был здесь вместе с хозяином в тот день, когда Тангюль вели в камеру. Она и тогда кричала, вырывалась. Но даже в разорванном платье и с потрепанными волосами она была краше цветка. Жаль, что теперь ее будут продавать и покупать, как вещь.

– Теперь нам предстоит двойная миссия, – задумчиво проговорила я, склонив голову набок. Паскуаль непонимающе уставился на меня:

– Что вы имеете в виду?

– Было бы неплохо, если бы мы освободили и эту турчанку. Если, как ты говоришь, она красива, то ее ожидает достойное будущее. Она ведь может вернуться в Турцию, только, как свободная женщина. И мы ей в этом поможем. А сейчас идем, первым делом освободим Лиана, а уже потом эту мусульманку, – меня поразили собственные слова. Но я чувствовала, что должна помочь этой женщине, пускай она и была другой веры. Что-то тянуло меня туда, где смыкались коридоры вокруг двери ее камеры. Это было, как сон: непонятно, бесчувственно, но так волнительно и загадочно.

Пока мы взбирались по лестницам, я много передумала и перекрутила в своей голове. Но меня не покидала мысль, что придется расстаться с Лианом. Я спасала его, чтобы обрести, а получилось, чтобы потерять. Он уедет, возможно, возьмет с собой Тангюль, а я буду вынуждена вернуться к той жизни, которая ожидала меня за воротами дворца. Через два дня намечался турнир бал, и я надеялась, что дворцовые хлопоты отвлекут меня от печальной мысли. Но сейчас, с каждым шагов приближаясь все больше к нему, я понимала, что это далеко не так.

И наконец, передо мной показалась массивная, оббитая железными прутьями, дверь с двумя ржавыми замками: – Они охраняют его, как преступника, – с горечью в голосе пролепетала я: – Допустим, мы сумеем открыть замки, но что делать с этими прутьями? Они держат дверь, – Паскуаль шагнул вперед и несколько минут молча рассматривал огромные замки с многочисленными дырочками и выпуклостями.

Мои нервы были натянуты, как струны. Казалось, что время остановилось, и я больше никогда не увижу Лиана. Эта зловещая тишина тяжело давила мне на уши. Все будто замерло, стало бесплодным и серым. Время шло, а мальчишка ничего не говорил. Все же я не выдержала: – Сколько мы так будет стоять?! Скоро придут стражники! Давай быстрей шевели своими мозгами, если они у тебя есть! – вскричала я, но тут осеклась, поняв, что мой крик могут услышать. Паскуаль обернулся, но в его карих глазах я не увидела злости или обиды:

– Не шумите, миледи. Нас могут обнаружить. Подождите немного, я сейчас закончу. До прихода охранников осталось больше пятнадцати минут. Мы успеем, – я стала внимательно смотреть, как паж своими тонкими и проворными пальцами раскручивает что-то внутри замка: – У вас есть шпилька? – я скользнула рукой по своим волосам, но кроме золотой булавки с крохотным изумрудом ничего не обнаружила:

– У меня есть одна. Но она очень дорогая.

– Не время сейчас думать о безделушках, мисс! Давайте шпильку! – голос мальчика стал дрожать, и я поняла, что и его нервы на исходе. Но ведь он и так много для меня сделал: провел меня по подземному выходу, отыскал лодку, придумал историю для стражников, собрался осуществить побег двум заключенным. И все это он сделал и делает, зная, что может попасться под гнев своего хозяина.

Мои раздумья прервал резкий щелчок, который в этой мертвой тишине показался мне оглушительным.

– Я открыл замок от самой камеры. Теперь нужно открыть задвижку, державшую прутья, – и тут я уловила какое-то движение внутри, сначала это был слабый шорох, потом громкий стук:

– Кто там? – прозвучал его голос. Мне показалась, что мои уши касаются лепестков роз. Я мечтала услышать его нежный голос, и эта мечта свершилась. Мысль о том, что вскоре я увижу моего Лиана, радостно разнеслась по всему телу и придала мне уверенности.

– Мистер Лиан, это я – Вивиана. Мы пришли освободить вас.

Тишина. А я так хотела услышать слова благодарности, его удивление и восторг. Хотя, как я могла так думать, не будучи уверенной в его симпатии ко мне? Возможно, мужчина, который испытывает к женщине самые ласковые чувства, не станет поднимать на нее руку. Мне казалось, что та пощечина еще горит огнем у меня на щеке, хотя следы от пальцев давно исчезли.

– Сударыня, вы стали говорить о себе во множественном числе? – этот несдержанный, грубый вопрос затронул струны в моей душе. Почему этот камердинер отвечает на мою помощь грубостью?! Мне захотелось все бросить, уйти из этого места и больше никогда не вспоминать этого невежливого мужчину. Но меня удержала мысль о том, что я ведь могу поиграть на его злости. После побега Лиану некуда будет идти, а мы посадим его в лодку вместе с Тангюль.

Я была уверена, что с буйной турчанкой мистеру Беверли будет несладко. Судя по рассказам Паскуаля, эта особа не отличалась кротким нравом, обязательным для всех юных мусульманок.

– Сэр Лиан, полно дерзить! – выкрикнула я, едва сдерживая гнев в груди: – Я пришла не одна, а с пажом сэра Курио!

Опять тишина. Я была готова собственными руками разорвать прутья, расцарапать лицо этому негодяю и уехать. Да, моя симпатия к нему была очевидна, но его дерзкое и хамское поведение все перечеркивало.

– Готово! – радостно прощебетал мальчик, толкая ногой дверь. Я замерла в ожидании. Сейчас я выскажу этому нахалу все, что думаю о нем. По крайней мере, мне хотелось отомстить Лиану за ту пощечину собственными словами, которые должны для него стать горше яда. Но когда я увидела его, сильного, непринужденного, гордого, стоявшего прямо и высокомерно, вся моя злость рассеялась. Я не могла контролировать собственное сердце, но с разумом я справлюсь.

Сделав несколько шагов навстречу камердинеру, я присела в реверансе, подняв юбки и обнажив темно-красные туфли с золотыми отделками. Этим жестом я хотела показать ему, что даже моя обувь усеяна богатством. Но камердинер совсем не обратил на это внимание, отвесив мне небрежный поклон. Ночь, проведенная в сырой темнице, совсем не пошатнула его здоровье и мужественность. Волосы так же светились слабыми отблесками солнца, в глазах таился покой и умиротворенность, которой мне сейчас очень не хватало. Этот юноша был воплощением физической и духовной силы. Меня тянула к нему будто какая-то невидимая, но очень прочная, нить.

Но сейчас нужно было действовать решительно и быстро, ибо время быстро утекало, а моего вмешательства ждала еще одна камера заключенных: – Сэр Лиан, я пришла, чтобы…, – мои слова прервал паж, дернув меня за рукав и быстро прошептав:

– Я буду за дверью, мисс. Постарайтесь справиться быстро, – я кивнула, закрыв дверь. И теперь, когда я осталась наедине с этим мужчиной, я почувствовала, как в жилах забурлила кровь, а тепло разнеслось ниже живота. Захотелось прильнуть к нему, ощутить его мужскую силу. И вновь я отогнала от себя такие порочные мечты, взявшись за дело:

– Мистер, мы должны спешить. Я хочу освободить вас, пойдемте, выберемся из этого ужасного места, пока на постах нет стражников, – лицо сэра Беверли оставалось безразличным, как будто, каменным. Мне казалось, что моих слов он и не услышал: – Почему вы молчите?! Оглохли, или онемели?! – не сдержалась я, топнув ногой. Я будто слышала, как убегают минуты, с каждым разом подвергая меня и мою жизнь все большей опасности. Если король узнает, что я хотела освободить заключенного, меня, возможно, не лишать жизни, но вышлют из дворца, ибо вина Лиана не была особо великой. Он провинился лишь в том, что ударил меня, а закон запрещал мужчине, тем более, невольному, поднимать руку на леди. Бить девушек могли их женихи, мужья, родители и старшие родственник, больше никто.

– Миледи, – камердинер шагнул ко мне, взяв мои холодные руки в свои теплые ладони: – Я недостоин вашей помощи, моя девочка… Я не могу ей воспользоваться.

У меня по телу покатилась волна трепетного и дребезжащего тепла. Его руки будто были сделаны из нежного бархата, к которому прикасаться – одно удовольствие. Еще ни один знакомый мне мужчина не обладал такими мягкими пальцами: – Почему вы не можете принять мою помощь, Лиан? Это единственное, что я могу для вас сделать. Мне бы хотелось, чтобы вы получили рыцарские шпоры, блистали при дворе, были моим рыцарем, а я – дамой вашего сердца. Но это лишь мечты, сэр, а реальность совсем другая. Прошу вас, не отвергните мою руку помощи. Ведь… мы оба боимся потерять друг друга. Я знаю, что ваше бегство означает нашу последнюю встречу, но я верю, что…, – мои пылкие, идущие от самого сердца, слова прервал мистер Беверли, упав передо мной на колени и обхватив руками мои ноги, скрытые под юбками. Я вцепилась в его плечи, как утопающий цепляется на соломинку. Я и вправду утону в омуте одиночества без моего камердинера.

– Вивиана, мой ангел-хранитель, видит Бог, мне тоже больно прощаться с вами, но ведь в любом случаи нас ожидает разлука. Моя судьба в ваших руках законно, зачем же вы хотите спасти меня путем беззакония?

– Накануне вашего заключения, его величество сказал мне, что я могу принять относительно вас два решения: смертная казнь, либо десять ударов кнутом и изгнание из дворца. Король отказался от вашей службы, сказав: «Проход в мои покои запрещен тому, кто прилюдно оскорбил даму». Мне жаль, что так все закончилось. Поймите, если вы сейчас сбежите, то убережете свое тело от ужасных ударов. Я надеюсь, вы помните, что делают с изгнанными камердинерами, слугами, а одним словом, с рабами? Ставят клеймо секирой на лбу. Никто, ни один человек не примет и даже не заговорит с теми, у кого есть такая «печать». Прошу вас, согласитесь бежать сейчас, в эту минуту. У дверей нас ожидает Паскуаль, паж начальника Тауэра. Пойдемте, – я протянула Лиану руку, в надежде, что он послушается меня. К моему великому облегчению, юноша вложил свою руку мне в ладонь:

– Я бы никогда не бежал от наказания, как трус, клянусь. Но ради того, что бы в будущем встретить вас, я готов, – у меня на глаза навернулись слезы. Тоска острым концом ударила мне в сердце. Я отошла к двери, вскинув голову и пытаясь сдержать чувства, которые охотно рвались наружу. Я должна была пожертвовать собой ради мистера Беверли, ради его счастья и безопасности я обязана переступить через свою любовь. Я готова мучиться целую жизнь, страдать и быть одинокой, но знать, что Лиан жив и здоров…

Теперь нужно было осуществить вторую часть нашего плана. Быстрыми шагами мы прошли на первый этаж, отыскали камеру Тангюль. Теперь, когда оставались считанные минуты, Паскуаль, всегда такой спокойный и ответственный, тоже заволновался. Вдобавок, у него засочилась рана и через белую ткань стали пробиваться красные пятна. Несмотря на головную боль и волнения, мальчик почти без шума смог открыть дверь.

– Выходите! – прошептала я, прислонившись к стене. На мои слова не последовало ответа, но в проеме показалась голова турчанки. Она и вправду была экзотической внешности: черные глаза, наполненные блеском, будто вываливались из орбит, две толстые косы, размером в детскую руку, ниспадали до пояса. Тонкая ткань платья, пошитого на восточный манер, едва скрывала прелести ее фигуры: высокие груди были налиты, белоснежные бедра с розовым отливом игриво покачивались.

Тангюль окинула нас подозрительным взглядом, только потом вышла: – Кто вы? Что вам нужно? – девушка злобно метала свой змеиный взгляд то в одну сторону, то в другую. Я понимала, как мы нелепо выглядим: я, в промокшем платье и с растрепанными волосами, Паскуаль с разбитой головой, Лиан, чья одежда была запылена тюремной пылью.

– Послушай, Тангюль Ханым, мы пришли, чтобы спасти тебя. Ты можешь довериться нам, – я старалась говорить ласково и дружелюбно, но холодность этой надменной турчанки не уменьшалась:

– Почему я должна вам верить? Какие-то три незнакомца без труда и шума открывают дверь в мою камеру, потом, не называя своих имен и фамилий, говорят, что хотят помочь мне бежать. Не одна здравомыслящая женщина не поверит вам, а особенно, мусульманка. Мой народ слишком хорошо разбирается в людях, чтобы отличить ложь от правды, – я стала терять терпенье.

– Уважаемая Тангюль, а ты сама подумай, зачем нам тебя обманывать! Или же ты считаешь, что мы, как ты выразилась, три незнакомца, будем рисковать собой ради забавы?! Значит так, на дискуссии у нас нет времени! Решай, либо ты идешь с нами, и тебе больше никто не указывает, ты вольна делать то, что захочешь, уезжать туда, куда захочешь, либо оставайся в темнице со своими глупыми подозрениями и жди, когда тебе отправят на родине в облике рабыни, – турчанка стала беспокойно теребить волосы. Я видела, что ее уверенность сейчас находится между осторожностью и риском. Но упоминание о том, что ее ожидает скорое рабство, сделало свое дело.

Мусульманка согласно кивнула, и вслед за нами, царственно, подобно королеве, пошла по пыльному полу. Теперь в воздухе веяла напряженная тишина, все, от меня до Паскуаля, занервничали. Заключенных нам с пажом удалось освободить, но как вывести их незамеченными, мы не знали. Был только один выход, опасный, очень рискованный, но единственный. Нужно было забраться на северную часть крыши Тауэра, туда, где внизу нет охранников, а сплошные заросли. Прыгать с такой высоты было очень опасно, можно было разбиваться о камни, или поцарапаться о ветви, но пришлось идти на риск. Мы стали взбираться по винтовой лестнице, но тут Паскуаль нас остановил:

– Стойте, прыгать будут не все. Ведь стражники с внешней стороны ожидают меня и мою «сестру». Если мы не выйдем обратно тем же путем, что сюда и зашли, все догадаются о том, что устроили побег мы. Поэтому, леди Вивиана, вам придется пойти за мной, а вы, мистер Лиан и Тангюль Ханым, взбирайтесь на крышу и прыгайте, потом бежите до берега. Я бы отвез вас на своей лодке, но мы с леди Бломфилд отплывем в другую сторону, к дворцу. Вам же придется пересекать Темзу самостоятельно. Простите за это, – мальчик опустил голову, но Тангюль по-матерински погладила его по волосам:

– Ты и так для нас много чего сделал вместе со своей хозяйкой, малыш. Ни каждый ребенок решится помогать беглецам, – я улыбнулась, наблюдая за этой нежной сценой, но внезапно все мое внимания приковалось к Лиану. Мысль о том, что, возможно, эта наша последняя встреча, адски кольнула мне в сердце. Я положила руку на локоть сэра Беверли, тихо проговорив:

– Мне очень жаль, мистер. Будьте счастливы и берегите Тангюль. Она нуждается в вашей помощи. По иронии судьбы, вас связало одно горе. Я рада,…что с вами будет женщина, способная окружить лаской и теплом. Буйный нрав турчанки утихнет, если…, – Лиан не позволил мне договорить, положив свой палец мне на губы:

– Вы сами понимаете, что говорите, мой ангел? Вы хотите, чтобы Тангюль Ханым стала моей женщиной? Этого никогда не будет. Она уедет в Турцию, а я останусь в Англии.

Я горько улыбнулась, пытаясь сдерживать слезы, которые душили меня и не позволяли спокойно говорить: – Я… я никогда не думала, что мне будет…так тяжело с вами прощаться, – на последних словах мой голос задрожал, и две одинокие слезинки, холодные, как лед, скатились по моим пылающим щекам.

– Мой нежнокрылый ангел, запомните, мы не прощаемся, а говорим, до свидания. Не плачьте, ваши слезы убивают меня. Прошу, помните меня, лелейте в своем сердце, и тогда эта любовь никогда не умрет.

– Любовь? – наивно, по-детски вытаращила я глаза.

– Разве вы меня не любите? – этот полу-шуточный, полусерьезный вопрос застал меня врасплох. Я уже давно призналась себе, что мое сердце отдано Лиану, но я еще никому не говорила об этом вслух.

– А вы меня? – отвечая вопросом на вопрос, поинтересовалась я, и мое сердце замерло в ожидаемой истоме.

– Люблю, люблю, люблю…, – эти слова укутали меня, как теплая шаль в холодную зиму. На душе стало так тепло, светло, хотелось петь, кричать всем о том, что я счастлива… Но это было лишь мимолетное, мгновенное счастье, которое пришло из ниоткуда, и ушло туда же.

– Нам пора, миледи, – подошел ко мне Паскуаль, одним махом развеивая и уничтожая мои мечты. Вот и настал тот момент, которого я боялась больше смерти. Сглотнув слезы, я попыталась улыбнуться, чтобы последний миг, проведенный с моим Лианом, был освещен солнцем и радостью:

– До свидания, Лиан, – движимая пороком, я наклонилась к его губам и оставила на них единственный, целомудренный поцелуй. Тангюль, стоявшая на приличном расстоянии от нас, все равно уловила этот жест, и я заметила, как ее змеиные глаза злобно блеснули. Но я не отдам ей моего любимого, никогда, ни за что. Хотя, я ведь уже отдала… Не нужно было освобождать эту турчанку, посланную самим сатаной. Но, что сделано, то сделано. Я ведь не могу из-за своей глупой и бессмысленной ревности сломать жизнь сэру Лиану. Пусть будет счастлив, ведь горе сближает, и один Бог знает, как потом, через несколько дней, проведенных в скитаниях и холодных ночей, Лиан отнесется к своей подруге по – несчастью.

Я, пытаясь не оглядываться, пошла вслед за пажом, но меня не покидало чувство, что в этой башне, там, близ второго этажа, я оставила свое сердце, оставила его в сильных руках безродного камердинера… Я оторвала кусочек своей души и преподнесла ему, преподнесла навеки вечные. Если я не умру от тоски, то от одиночества, ибо моим единственным возлюбленным не может быть никто, кроме сэра Лиана Беверли, которого я знаю всего два дня, но полюбила так сильно, будто была с ним всю жизнь.

Когда массивные двери распахнулись, как крылья бабочки, нам вновь загородили проход два стражника: – Нашел медальон?

– Нет, обыскал всю башню, каждый закоулок и щель. Нигде нет. Возможно, хозяин обронил его в другом месте.

Охранники безразлично кивнули, а вскоре вообще исчезли из виду за толстой стеной правого крыла.

Я вскинула голову, желая увидеть на зубчатой крыше Лиана и его спутницу. Ветер теплыми порывами дул мне в лицо, разметая волосы по плечам. И тут на фоне серого, местами голубого, неба, стоя на самом краю, показались два силуэта, которые казались призрачными. Прищурив глаза и благодаря своему острому зрению, я смогла различить эти две фигуры, отчего сердце мое невольно екнуло. Сэр Беверли взял на руки турчанку, ласково укутав ее в свой потертый плащ. Мгновение, и они прыгнули… С этим прыжком у меня все оборвалось внутри, а дикое желание увидеть Лиана, убедиться, что после этого опасного «полета» он жив, вонзилось беспощадными когтями мне в разум. Но все-таки, собрав все свое мужество и смелось, я сказала себе, что должна вести себя, как настоящая Бломфилд: гордо и непоколебимо.

Всю последующую дорогу я молчала, смотря то на пенистую поверхность реки, то на безоблачное небо. Чем мы были все ближе к дворцу, тем сильней ощущался аромат власти, королевства, аромат, который сводил меня с ума, заставляя трепетать от сожаления. В королевских стенах я чувствовала себя птичкой в клетке. Все свое детство я жила в страхе перед родителями, в полном подчинении, но еще никогда так сильно мне не хотелось стать свободной, просто жить, зная, что ты никому ничего не должна. А постоянные упоминания о том, что я – леди голубых кровей и моим долгом является думать о графстве, превратились в яд, который с каждым годом все сильней втирали мне в разум родители.

Паскуаль оставил лодку там же, где и всегда: в тени деревьев, где никогда никого не было. Этот укромный уголок, называемый «Одинокой дикостью», скрывался за высокой, зубчатой стеной заброшенного замка, в щели которой росли самые редкие деревья Англии.

Я вскинула голову, морщась от солнца, чьи лучи окутали мой взор. Пытаясь привести себе в порядок, я разгладила руками мокрую, верхнюю юбку и попыталась заплести растрепанные волосы в косу. Разумеется, меня будут бранить за то, что я расхаживаю без чепца, что бы обязательным предметом туалета для королевской фрейлины, но деваться некуда.

Чтобы не вызывать подозрения, я пошла к воротам первая, а мальчик скрылся за кустами дикого шиповника. Постучав, я услышала, как скрипнул замок, а громкий, хриплый голос спросил: – Кто там?

– Пропустите, это я – фрейлина ее величества – Вивиана Бломфилд, – теперь раздался тяжелый стук огромного засова и, наконец, меня пропустили вовнутрь, в пропускную галерею, где я была первый раз с сэром Питером в день своего пребывания во дворец. Теперь это было пустынное место, если не считать многочисленной стражи, которая усилилась по случаю убийства мадам дел Фагасона и попытки отравить королеву. Кстати, именно вчера вечером мне сообщили, что один бочонок вина, который собирались подавать Екатерине к обеду, и вправду был отправлен обычным мышьяком.

Погруженная в свои мысли, я не заметила, как ко мне приближается юный гонец.

Запыленный пылью, уставший, молодой человек подошел ко мне, держа в руках скрученный лист бумаги, скрепленный тяжелой, багровой печатью: – Вы – Вивиана Бломфилд? – сильный акцент давал понять, что этот юноша – не англичанин, а немец.

– Да, я. А кто ты такой? – молодой человек, присев передо мной на одно колено, протянул письмо:

– Я приехать из Германия, жить в Берлине и служить король. Меня прислать граф Нишкон Бломфилд. Он сказать, что вы есть его дочь, – радостный порыв захлестнул меня. Несмотря на то, что во время своего пребывания дома, отец вел себя со мной не очень хорошо, если не сказать, грубо, я все равно была рада, что он написал мне. Взяв листок и оторвав печать, я стала читать: «Вивиана Бломфилд, леди моя дочь, я обращаюсь к Вам, находясь в другой стране, с другими людьми и обычаями. Моя служба в Германии будет длиться пять-шесть лет, но я, как глава семьи, не могу допустить, чтобы Вы, дочка, все это время жили во дворце. Служить королеве – честь для любой девицы, но не забывайте о своем долге, Вивиана. Ваша обязанность – продолжить наш род, скрепить его здоровыми мальчиками. До меня дошли слухи, что Ваша мать – графиня Кевен, желала выдать Вас замуж за австрийца Гильберда Честертона, подробности я писать не буду из-за осторожности. А достопочтенная мадам д’Аконье желала отправить Вас в Суффолк для очень щепетильной ситуации. Возможно, Вы захотите узнать, что из этих предложений я считаю более уместным. Так знайте: я приказываю Вам после турнира немедленно, неотлагательно, собирать вещи и готовиться к отъезду в замок его светлости герцога Суффолка. Вы выполните все требование миссис Марилино и запомните самое главное: никто не должен узнать правду. Я надеюсь на Ваше благоразумие и покорность.

Ваш отец и повелитель – Граф Нишкон Бломфилд».

У меня перехватило дыхание, а строчки смешались в темное пятно. Господи, как я надеялась, что хоть в Берлине отец не будет докучать мне, но получилось все наоборот. Я могла ослушаться мадам д’Аконье, но против воли графа я не смогу пойти. Я окинула взглядом ганца, который переминался с ноги на ногу, ожидая от меня поручений. Перейдя на немецкий язык, я сказала ему: – Передашь его светлости, что я выполню его приказ, но при одном условии: граф поклянется, что никогда не выдаст меня замуж за австрийского герцога ради греховных дел. Можешь идти, – юноша тотчас покинул двор.

Подняв юбки, я побежала наверх, в свою комнату, надеясь, что мое отсутствие не заметили. Не успев дойти до нужного коридора, я услышала взволнованный и хриплый мужской голос, окликавший меня: – Мисс Вивиана, стойте! – ко мне, тяжело дыша, с багровым лицом, подбежал сэр Питер. В таком виде я его едва узнала, но он был не пьян, а чем-то явно взволнован.

– Что случилось?

– Королева…она… плохо, – путая слова, заикаясь, пробормотал приближенный Екатерины. Одно слово «королева» предвещало не очень хорошие последствия, ибо ее величество была на седьмом месяце беременности, и все с трепетом и страхом ждали, когда им скажут, что супруга короля родила мертворожденное дитя.

– Сэр, успокойтесь и спокойно расскажите, что произошло.

Отдышавшись, мужчина выпрямился и с надрывом в глазах посмотрел на меня. Теперь, когда его багровое лицо приходило в норму, а губы не дрожали, я ужаснулась, увидев на его лице ту правду, которую боялась услышать больше всего: – Неужели опять?…

– Слава Богу, пока нет. Но у королевы начались преждевременные роды, и один Бог знает, закончатся ли они благополучно для государыни. Сейчас половина фрейлин ее величества в часовне, молятся, чтобы королева разрешилась здоровым мальчиком, а половина вместе с ней. Вы…

– Я пойду к королеве! – решительно заявила я и побежала в ее покои. Когда двери распахнулись, мне в нос ударил резкий, омерзительный запах крови и тысячи смешанных ароматов, принадлежавших лекарствам. В висках застучало, когда я только переступила порог опочивальни Екатерины. Ее громкие, наполненные болью, крики разносились по всей комнате и эхом отдавались у меня в ушах, а непрерывные слова утешения, лившиеся потоком, различные молитвы и псалмы, которые читали женщины, вообще сводили меня с ума. У меня перед глазами мелькали яркие наряды фрейлин, более темные одеяния аристократок, белые халаты лекарок. Во все стороны летели окровавленные тряпки, которые вынимали между ног королевы. Я подошла к ее кровати, ловя на себе недовольные взгляды мадам д’Аконье. Все присутствующие были так заняты, что даже не заметили моего прихода, но вот только не эта карга. Быстро сказав что-то темноволосой служанке, итальянка незаметно дернула меня за рукав и прошипела на ухо:

– Где вас дьявол носил?

– Это сейчас не имеет никакого значения, – отмахнулась я, смачивая покусанные губы Екатерины каким-то вонючим отваров, из-за которого у королевы должна была начаться рвота. Мне еще в детстве говорили, что во время рвоты матка роженицы сокращается и это способствует быстрому разрешению от бремени. Но не помогало совершенно ничего. Когда боль немного отступала, Екатерина засыпала, но минут через восемь-десять просыпалась с криком раненного животного.

Я потеряла отчет времени. Секунды, минуты, часы, все слилось воедино, казалось, что нет ни утра, ни дня, ни вечера, ни ночи. Бедные служанки, по локти запачканные в кровь, не жалея своих ног, метались то по покоям, то по всему дворцу, ища новых лекарей и различные лекарства. Фрейлины, до помутнения рассудка, шептали все молитвы и псалмы, которые только знали. У меня заболели зубы, в горле пересохло, но некогда было пить или есть. Я до дрожи сжимала руку королеве, шепча утешительные слова, в которые уже и сама не верила. Я молилась всем святым, забывая, что половина из них – православные или католические мученики. И каждая моя молитва заканчивалась словам: «Святая Дева Мария, помоги рабе Своей Божьей. Позволь ей разрешиться здоровым и крепким мальчиком, будущим королем Англии. Аминь, аминь, аминь» – в унисон за мной повторяли все, кто слышал эти слова. Но, несмотря на панику, крики, шептания, я ни разу не услышала от слуги, что у двери покоев ожидает король. Обычно всегда, любой монарх, когда рожала его жена, был в коридоре, и ждал результатов родов. Но сейчас, в этой комнате ни разу не прозвучало имя короля.

– Тужься! Давай! Еще, еще сильней! Тужься, дитя мое! Вот родишь сына здорового, будущего государя на отраду народа и государства! – приговаривала старая повитуха, голос у которой охрип до неимоверности.

Наконец королеву вырвало. Выплеснув содержимое своего желудка, она, тяжело дыша, откинулась на подушки, испуганно погладывая на свой живот: – Я… я не чувствую схваток, боли совершено нет. Что случилось? – лекарки не отвечали, но я с ужасом заметила, как их лица становятся белее мела.

– Ваше величество, дышите глубже.

– Что с моим ребенком?! – почти кричала королева.

– Он запутался в пуповине. Сейчас вам будет очень больно, но потерпите, – через несколько секунд тело Екатерины изогнулось, а из уст вырвался ужасающий вопль. Я почувствовала, как рука испанки, которую я сжимала уже долгое время, стала холодеть, а сама она, открыв рот, медленно оседала на простыни.

– Что случилось? Не молчи! – не выдержала я, понимая, что мои нервы на исходе.

– Приведите священника, – глухо ответила повитуха. Закрыв рот ладонью, я покачала головой:

– Кто?!.. кто?

Но ответа на мой вопрос не последовала. Через несколько мгновений лекарка, отойдя от ложа королевы, подошла к нам, показывая то, от чего я едва сдержала тошноту. На ее руках лежал окровавленный комочек плоти, покрытый слизью. Все замерли, я не слышала даже стука собственного сердце.

Послышались тихие слова королевы: – Скажи, что ребенок жив… Скажи! – Екатерина Арагонская закричала, потом в бессилии устремила на повитуху умоляющий взгляд.

– Увы, миледи, увы. Вы родили мертвого мальчика.

– Нет!!! – супруга короля завопила от судорог, которые сковали все ее тело: – Нет! Мой мальчик, мой сын! Он жив!!! Жив!!! – крики королевы смешались с ее учащенным дыханием, поэтому ее последних слов я не разобрала.

– Ее величество задыхается! – в панике вскричала младшая лекарка, беспокойно щупая пульс на тонком запястье Екатерины.

– Дайте ей снотворного! Быстрее! – распорядилась повитуха, беря стакан в свои тонкие, окровавленные пальцы и подавая его королеве. Через минуты две-три супруга короля, уже начиная спокойно и ровно дышать, закрыла глаза, отдавая свой истерзанный ум и уставшее тело сну.

– Ее величество проспит до утра, но, а завтра, с ней поговорит духовник. Я уверена, что святой отец сможет успокоить и залечить ее раны, – тяжело вздохнула младшая повитуха, женщина лет тридцати пяти, протирая руки полотенцем.

– Раны утерянного материнства никогда не заживают, Меган. Я сама потеряла двоих детей после неудачных родов, а сколько мертворожденных поведала… Ни одна женщина, пережившая такое несчастье, не сможет позабыть и вылечить своих ран. Ни одна… А наша королева тем более. Сколько выкидышей, мертворожденных детей… Слава Богу, что хоть принцесса Мария жива и здорова. Это единственный ребенок, которому было суждено появиться на свет из чрева королевы.

– Почему же единственный, тетушка Кенота? Даст Всевышний, и ее величество произведет на свет здоровых детей! – воскликнула так же Меган, младшая, по – назначению, лекарка, которая в таких делах разбиралась не лучше крестьянской девки.

– Ах, Меган, ах. Ты же уже не девочка, взрослой стала. Но в родах совсем не разбираешься. Тебе же скоро тридцать исполнится, а ты на чрево роженицы смотришь, как между пальцев.

– Что я опять не так сделала, тетушка? – надула губки, как ребенок, молодая женщина.

– Ты же помогала мне роды принимать у королевы. А нюанса, который очевиден каждому, не разглядела. Ее величества больше не сможет иметь детей. Шейка матки у нее повреждена, ранний климакс начнется недель через пять. Как она забеременеет без должных месячных, а? Сам ребенок на свет появится, с неба упадет? – разозлилась тетушка Кенота, тучная женщина пожилых лет.

– Ладно, успокойтесь. Чего это вы разбушевались, тетушка? Ну не разглядела я дефекта. С кем не бывает?

– Уж прости меня, но с повитухой, пускай и младшей, такого бывать не должно, голубушка. Сама на это ремесло замахнулась, тебя никто не заставлял в лекарки идти. Ладно, хватит болтать. Перед приходом святого отца нужно малыша обмыть, запеленать. Хоть и мертв он, но все же королевский сын. Иди сюда, Меган. Вот сейчас и докажешь мне, что можешь отменной повитухой быть. Приведи ребенка в порядок.

Мадам д’Аконье, с отвращением смотря на маленький комочек плоти, с едва сформировавшейся головкой, ручками и ножками, хлопнула в ладоши, своим скрипучим, громким голосом приказывая: – Так, дамы, расходимся по комнатам. Королеве нужен отдых, да и повитухам мешать не нужно. Выходите. Эй, слуга, сообщи королю, что у него родился мертворожденный сын. Пусть хоть после родов жену проведает, если во время схваток боязно ему было! – я удивлялась наглости этой итальянки. Еще никто не осуждал монарха, да еще и прилюдно. А эта старуха, пускай и имевшая десятки титулов, говорила о помазанном короле Англии, как о каком-то торговце.

Когда все девушки вышли, я, убедившись, что Марилино тоже скрылась из виду, вернулась в покои королевы. Покинуть ее я не могла. Хоть и болела у меня за нее душа, беспомощной я себя чувствовала.

– Тетушка Кенота, Меган, позвольте войти, – постучалась я, обращаясь к повитухам, которые готовили чистые пеленки.

– А, входи, дочка. Что-то хотела? За ее величества волнуешься? – спросила старшая лекарка, дружелюбно провожая меня к креслу.

Хоть я и пообещала себе, что не буду смотреть на мертвого ребенка, мой взгляд все равно приковался к его тельцу. Сердце так заныло, что хотелось выть. Этот невинный ребенок, которого так быстро покинула душа, мог ведь стать правителем страны.

– Позвольте, я сама его обмою и запеленаю, – поддавшись непонятному порыву, попросила я. Мне внезапно захотелось коснуться этого малыша, почувствовать на руках его легкое тельце.

– Что ты, девочка моя? Младенец ведь совсем крохотный, нужно с ним аккуратно обращаться. Не дай Бог, повредишь что-то. Это забота лекарок. А ты посиди с королевой, – распорядилась женщина, добавляя в маленькую миску какие-то лекарства.

– Прошу Вас, тетушка Кенота. Я лишь коснусь его, – что-то бурча, старуха отошла от стола, предоставляя заботу о мертвом ребенке мне. Сердце у меня затрепетало, как птичка в клетке, когда я взяла почти прозрачное тельце в свои руки. Малыш был холодным, как лед, и его посиневшая кожа казалась мне заледеневшей. Я даже не сразу поняла, что плачу. Мне до безумия захотелось, чтобы этот младенец задышал, заплакал, открыл свои глазенки. Вместо этого я гладила его бездушное тело, целовала и обнимала, но даже не чувствовала отвращения. Это был ангел, крылья у которого были в, навсегда мертвом, сердце. Теперь я до боли понимала королеву. Она семь месяцев носила этот комочек ледяной плоти у себя в животе, оберегала, как зеницу ока. Возможно, если бы малыш не запутался в пуповине, его можно было бы спасти, но судьба-матушка рассудила иначе. Лекарка Кенота являлась лучшей во дворце, сотни детей оживали на ее старческих руках, но она не смогла вдохнуть жизнь в сына Англии.

Розовая вода, в которой мыли покойников, чтобы уничтожить запах, сейчас касалась головки малыша. Я аккуратно, нежными движениями окунала его в воду, роняя в миску слезы. Закутав тело в полотенце, я преподнесла его Кеноте, которая тоже со слезами на глазах наблюдала за омовением.

Меган стояла в стороне, и ее красивое лицо совсем не выражало никаких чувств. Крепко сомкнутые губы едва заметно дрожали, между черными, как смоль, бровями залегла глубокая морщинка, растянутая от середины лба до переносицы. Ее серо-зеленые глаза оставались сухими и непринужденными. Казалось, что смерть принца совсем не затронула струны в ее душе. Хотя, ведь для повитухи это нормально. Лекарки ведают на своем медицинском пути много смертей и, возможно, привыкают к этому.

Раздался тихий стук в дверь: – Откройте. Эта священник, – меня едва не передернуло. Если святой отец пришел не сам, то ругани со стороны старших мне не избежать. Сейчас, когда день клонился к полудню, все фрейлины, даже самых высоких рангов, были обязаны молиться в часовне, а особенно сегодня, когда колокола в вечернюю мессу оповестят о смерти еще одного потомка Тюдоров.

В покои зашел святой отец, облаченный в темную рясу, с крестом на груди. Его морщинистое лицо выражало тоску и печаль. Взяв мертвое дитя на руки, он тихим, покорным голосом сказал: – Дети мои, я бы мог окрестить ребенка здесь, но по – законам, я должен это сделать в часовне. Завтра его похоронят, как верного христианина.

– Как вам будет угодно, отец Михаил, – кивнула девушка, пришедшая со священником: – Но не мешало бы спросить короля, ибо королева до утра будет опочивать.

– Я был у его величества. Он пожелал, чтобы крещение прошло в часовне, но только тихо, без церемоний и ритуалов. Дадите малышу христианское имя, наречете рабом Божьим, и распорядитесь, чтобы готовились к похоронам. Завтра до захода солнца ребенок должен быть погребен, – оповестил входящий в опочивальню сэр Питер. Синие круги под его глазами напухли, лицо было бледным, как стена. Питер слишком боялся за королеву, раз все это время томился у дверей ее покоев.

– Боже, а вы что здесь делаете, леди Вивиана? Мадам д’Аконье накажет вас за непослушание. Немедленно возвращайтесь к себе, а лучше, пойдите в церковь, помолитесь, – но я даже не сдвинулась с места. Мне надоело, что каждый приказывает мне, что делать. Я уже не маленькая девочка, за которой нужна круглосуточная опека.

– Придержите язык, мистер! – крикнула я, вложив в эти слова всю злость, что накопилась во мне за несколько дней.

– Что вы сказали? – голос приближенного королевы охрип, и теперь я видела, как блеснули его зубы в злобной ухмылке.

– Если вы оглохли, я не виновата. Но запомните: вы ни мой опекун, ни брат, ни жених, ни муж, ни отец, чтобы распоряжаться моими действиями. У вас нет таких полномочий, и поэтому я требую, что бы вы извинились за проявленную грубость и невежество.

– Извинился? Я? Перед вами? Придите в себя, девочка, я почти вдвое старше вас, больше того, я ровесник вашего отца. Вам нужно еще дорасти до того, чтобы я просил у вас прощения. А теперь уходите. Немедленно, я сказал! – задыхаясь от гнева, я подняла руку, чтобы дать этому высокомерному негодяю пощечину, но отец Михаил схватил меня за запястье:

– Будь благоразумна, дочь моя. Девушке не идет игривое поведение, – я смиренно опустила глаза, понимая, что в присутствии священника и вправду веду себя слишком раскованно.

– Хоть вы, святой отец, научите эту строптивицу покорности, чтобы знала свое место.

– Сэр Питер!

– Довольно, дети мои. Что за ребячество? Будьте серьезными хотя бы в такой печальный день и не ссорьтесь. Сынок, Вивиана в чем-то права. Ты, конечно, на правах старшего можешь указывать на ее ошибки, но делать это в крайне уважительной форме. А грубить даме, как тебе известно, запрещается. Будь же мужчиной, Питер. А ты, девочка моя, тоже хороша. Девица должна быть кроткой, не поднимать глаз, не говорить без позволения. Вот выйдешь замуж, тогда и будешь в замке у супруга хозяйничать. Здесь же ты собственность английского двора. Ну, довольно разговоров. Хелена, дочка, ты пойдешь с нами. Миссис Кенота, тебе я поручаю позаботиться о ее величестве. Меган, девочка моя, оповести главную церковь, чтобы завтра была заказана месса за упокой души сына короля, пусть приготовят все для похорон и поминок. Питер, тебе бы не мешало выспаться. Завтра на рассвете ты должен сопровождать похоронную процессию к королевскому кладбищу. Всем понятны свои обязанности? Вот и хорошо. Вивиана, Хелена, идемте.

Глава 6

Укутавшись в плащ, я шла следом за святым отцом и Хеленой. Дождь опять моросил, неприятно веяло сыростью и холодом. Сколько себя помню, конец августа всегда был жарким, знойным. Но в этом Лондоне, которого по существу назвали туманным, погода была совсем другой. В Понтипридде я никогда не мерзла зимами, ибо они были всегда снежными и солнечными, но мысль о том, что зимой я буду в Суффолке, неприятно пугала меня.

Дворцовая часовня находилась неподалеку от главной башни и ее структура не особо радовала глаз. Это было маленькое, скудное помещение без алтаря, которое вмещало в себя лишь три лавки, стоявшие вдоль стены и статую Богоматери, которая в руках держала не Иисуса Христа, а икону с Его изображением. В центре располагалась маленькая лохань, над которой висел золотой крест, а с обеих сторон стояли сестры-монахини. Одна, смуглая девушка лет двадцати, держала в руках распятие, а другая – чашу со священной водой и белоснежное полотенце. Где-то эхом отдавались молитвы монахов, доносившиеся из смежного монастыря, на крыльце протяжно выла сторожевая собака.

Святой отец, положив одну руку на крест, аккуратно опустил тело малыша в лохань. Я с Хеленой присела на потертую лавку, сложив руки в молитвенном жесте. Следя глазами за крещением, слыша ушами молитвы, шепча губами псалмы, я уловила себя на мысли, что мой разум далеко отсюда, он там, где Лиан, где его дыхание, где его биение сердца… Я отлично понимала, что в часовне такие мысли преступны и нечисты, но ведь сердцу не прикажешь. Я не могла выбросить из своей памяти его лицо, его нежные руки, не могла забыть и то, что увидела на крыше башни… Я сама отдала Тангюль Лиана, сама спасла ее, сама устроила их совместное бегство. Мне оставалось лишь горячо молиться, чтобы мой любимый был жив и здоров.

И тут я едва не воскликнула, когда вспомнила, что пообещала Паскуалю вернуться за ним и пойти до сэра Курио с просьбой о выкупе. Но ведь прошло больше трех часов… Спохватившись, я быстрым, дрожащим голосом сказала: – Мисс Хелена, если кто-то будет спрашивать, почему я покинула крещение, скажете, что мне стало плохо, и я решила немного подышать свежим воздухом, – кивнув, девушка продолжила горячо шептать молитвы, не обращая на меня никого внимания.

Подняв юбки, я быстрыми, летящими шагами вышла из часовни, направляясь во внешний дворик дворца. Конечно, около ворот возникли проблемы со стражниками, которые получили приказание никого не выпускать из дворца без весомых причин, но, взяв две монеты на каждого, они пропустили меня. Оглядываясь по – сторонам, я побежала в «Одинокую дикость», надеясь, что Паскуаль еще там. К счастью, мальчик, скрывшись за кустами шиповника, сидел на огромном камне.

– Слава Богу, ты здесь, – улыбаясь, проговорила я, тяжело дыша от быстрого бега.

– Простите, леди, может, это не мои проблемы, но где вас носило три добрых часа? Я уже ждать устал.

– В королевы начались преждевременные роды, я была вынуждена остаться с ней.

– Вы повитухой решили стать? – усмехнулся Паскуаль, обнажив свои белоснежные зубы.

– Не умничай, дружок. Иначе так и останешься у сэра Курио, – парировала я, смотря, как лицо мальчика обретает серьезность и странную тревогу.

– Нет уж, леди. Мне совсем не хочется быть его рабом, ой, пажом. Идемте уже. Надоело сидеть в кустах.

Покои сэра Курио были великолепны. Такая роскошь была даже не привычной в комнате обычного придворного. За дверью, сделанной из красного дерева, находился вестибюль, вмещавший в себя резной шкаф для верхней одежды, золотые крючки для шляп и подставку для тростей. С другой стороны располагался багровый диван, стоявший возле камина, в котором тлели еще вечерние дрова. Одна дверь вела в рабочий кабинет сэра Курио, другая – в его спальню.

– Хозяин просыпается не раньше полудня, поэтому здесь так и тихо. Никто не смеет потревожить его сон, – увидев замешательство на моем лице, объяснил мальчишка, с любопытством разглядывая многочисленные меховые плащи сэра Курио, которые были скорее похожи на верхнюю одежду короля. Да, этот старик и вправду любил пышные наряды, ибо шляпы с перьями и рубинами для его преклонного возраста являлись роскошью.

Паскуаль подвел меня к правой двери, и ударил в колокольчик, после чего на пороге появился паренек, чьи волосы скрывал белоснежный парик, а зеленый мундир с ленточками висел на нескладной фигуре: – Леди, вы что-то хотели? Этот сорванец проявил неучтивость к вашей персоне?

– Нет, мастер[6] Паскуаль оказался на удивление дружелюбным ребенком. Я бы хотела поговорить с его хозяином – сэром Курио, – слуга неловко опустил глаза, теребя концы кудрявого парика:

– Милорд несколько минут назад проснулся. Он выполняет утренние процедуры. Приходите приблизительно через час.

– Но у меня нет времени. Да и сейчас уже день в самом разгаре. Я же не пришла просить у него аудиенции на рассвете. Пропусти меня, парень, – смущенный юноша отошел в сторону, распахнув передо мной двери опочивальни.

Сэр Курио, еще одетый в ночной халат и с колпаком на голове, сидел в кресле, перебирая какие-то бумаги, а рядом суетились слуги: поварята приносили завтрак для своего господина: жареные фазаны, овощной салат с имбирем, сыр и кувшин со старым вином. Два камердинера заправляли постель, меняли простыни и подушки, а еще два тушили свечи.

– Сэр, – я присела в реверансе, Паскуаль поклонился.

Начальник Тауэра неохотно обернулся, положив на стол какую-то папку с гербом Тюдоров: – Леди Вивиана? Имею честь принимать вас в своих покоях. Чем обязан?

– Простите, что побеспокоила, но, как вам известно, дела не ждут. Милорд, понимаете, так случилось, что ваш паж – мастер Паскуаль помог мне в очень деликатном деле. Он очень умный, серьезный мальчик для своих детских лет. А я давно хотела найти себе верного слугу, который сможет и письмо передать, и что-то разузнать. С вашего позволения, таким слугой может стать Паскуаль, – старик нахмурился, и сейчас я отчетливо видела его шрам, простирающийся от левой щеки и до виска. Обычно сэр Курио прикрывал рубец волосами, но сейчас, когда копна его седых кудряшек была скрыта под колпаком, я отлично видела этот дефект, получение которого было позорным для рыцаря.

Очень давно, когда Война Алой и Белой розы[7] была в разгаре, сэр рыцарь Гриффит Чайдл, отец сэра Курио (Джорджа Чайдла) сражался на стороне Ланкастеров, под знаменем Красной Розы. В битве при Эксгеме[8] рыцарь потерпел поражение, его ранили в грудь, и не было никаких надежд на выздоровления. К счастью, молодой человек справился с недугом, но воевать уже не мог из-за отсечения правой руки. Гриффит был вынужден бежать из Англии вместе с семьей в Шотландию, к старшему брату. Его супруга – леди Селеста Чайдл (мать Джорджа Чайдла, который в будущем получил звание сэра Курио) была на шестом месяце беременности, и бегство могло пагубно отразиться на ее здоровье. А Джордж еще малыш, и была опасность, что он не выдержит долгого путешествия. Из-за всего этого Гриффит был обязан остаться в Англии, под клинками воинов. За ним охотились люди Джона Невилля[9] и, чтобы спасти свою жизнь и жизнь семьи, рыцарь спрятался в погребе у одного знакомого вместе с женой и ребенком, где провел полгода. Хозяева приносили беглецам еду и питье, хозяйка помогла Салесте родить второго ребенка – девочку Оллизон. Жизнь в погребе со временем стала просто невыносимой и поэтому семья вновь принялась искать убежища. Но тут фортуна от них отвернулась. В постоялый двор, где остановилась чета Чайдл, ворвались йоркисты и устроили настоящую резню. Селеста была четыре раза изнасилована, после чего сама испустила дух от кровотечения, Оллизон зарезали. Но Гриффит продолжал отчаянно сражаться, надеясь спасти хоть сына Джорджа. В один миг воины выбили меч из рук Чайдла и когда они собирались сделать решающее движение мечом, рыцарь пригнулся и клинок полоснул щеку Джорджа (сэр Курио). Гриффита все равно убили, но его сын успел убежать от рук йоркистов.

Обессиленного мальчика нашли монахини монастыря, они вылечили его, остановили кровь из раны, но рубец остался на всю жизнь. После этого Джорджа отправились в мужской монастырь для мальчиков. А когда ему исполнилось двенадцать, приняли в казарму для обучения будущих воинов. Джордж был женат три раза, но в преклонном возрасте все равно остался вдовцом. А фамилию Курио ему дал Генрих VII после победы на турнире, чтобы навсегда забыть о том, что Джордж – сын Гриффита Чайдла.

Сейчас сэр Курио был уже в преклонном возрасте, но это не мешало ему верой и правдой служить Тюдорам. Никто ни разу не слышал из уст Джорджа печаль или сожаление. Рыцарь, возможно, был слишком маленьким тогда, чтобы запомнить смерть родителей, но все же то, что отец сражался на стороне Ланкастеров, он должен был знать. Генрих VIII являлся сыном Генриха VII из дома Ланкастера, но и Елизаветы Йоркской из дома Йорков. Несмотря на то, что на гербе Тюдоров изображена алая роза с белой в середине, многие люди до сих пор считают, что Тюдоры – потомки Ланкастеров, а не Йорков.

– Извините, я задумалась, – опешила я, смотря, как сэр Курио любопытно окидывает меня взглядом: – Так, вы согласны?

– О, леди, отказать вам – грех, ибо не каждый день такая прекрасная дама, как вы, что-то у меня просит, и все же…

– Я забыла сказать самое главное, мистер. Паскуаль – ваша собственность и поэтому я могу его у вас лишь купить. Назовите любую сумму, и я непременно вам ее предоставлю. Будьте в этом уверены, – сэр Курио встал, сняв колпак и положив его на резной стол.

– Мисс, я не смею сомневаться в вашей честности, и я уверен, что любая, названная мною сумма, будет немедленно выплачена. Но не в моем характере брать с девушки деньги. Мастер Паскуаль и вправду принадлежит мне целиком и полностью, поскольку он сирота, но он не мой раб, а паж-воспитанник. А я своих воспитанников не имею право продавать, как пленников. Что ж, так и быть. Мальчик будет служить вам, но моя услуга бесплатная. Считайте, что это подарок, – я радостно захлопала в ладоши, как ребенок. Но Паскуаль оставался молчаливым и грустным. Я заметила, как у него по щеке скатилась слезинка: – Благодарю вас, сэр, – по – традиции, произнес мальчишка, поцеловав руку Джорджа Курио.

– Не смею больше вас задерживать, милорд. Позвольте откланяться, – присев в реверансе, я сделала несколько шагов к двери, но остановилась, увидев бумагу, лежавшую на кресле. На ней были написаны какие-то странные буквы, а вверху нарисована черная, пятнадцатиконечная корона, возле которой располагалась роза, проткнутая кинжалом. Я беззвучно ахнула, вспомнив, что на том медальоне из двух частей, что я нашла в таверне, тоже был такой знак, а буквы точно такие, как на руке у покойницы Каримни:

– Что это, милорд? – пытаясь говорить спокойно и равнодушно, спросила я, внимательно следя за выражением лица сэра Курио. Я увидела, как его зеленые глаза, размером с бусинки, блеснули каким-то огнем и сразу погасли, а в уголках крепко сжатых губ проскользнула едва заметная усмешка:

– Это…документ государственной важности. Юной леди не стоит знать, что в нем. Прошу прощения, но сейчас ко мне придут гости. И поэтому я вынужден попросить вас откланяться вместе с мальчиком, точнее, с вашим новым слугой, – мило улыбнувшись, я вышла из опочивальни, крепко сжимая похолодевшую руку пажа.

– Почему ты так бледен? Что с тобой? – когда за нами закрылась главная дверь, спросила я, садясь на колени и нежно гладя мальчика по голове: – У тебя рана болит?

– Дело не в ране, госпожа, просто мне стало дурно, когда мы выходили из комнаты. Что-то меня насторожило. Вы не заметили ничего подозрительного? – продолжал малыш, с опаской оглядываясь назад, на ту дверь, где мы познакомились несколько часов назад.

– Знаешь, мне тоже показалось такое дружелюбное поведение сэра Курио странным. Он не тиран, но мягкостью характера однозначно не отличается. Да и та бумага…

– Какая бумага, миледи? – спросил мальчик, после чего я вовремя спохватилась. Ребенку не нужно знать о моих подозрениях, особенно о том, как зверски была убита Каримни дел Фагасона:

– Это не имеет значения. Ты лучше иди к мадам д’Аконье, пусть она подыщет тебе комнату близ покоев юных фрейлин.

Когда Паскуаль скрылся из виду, я еще долго стояла на одном месте, раздумывая над увиденным и прокручивая в голове все те детали, которые могла мне понадобиться. Криминалист Анхорело Дебитти не нашел никаких зацепок на месте убийства, да и лекарь только подтвердил, что удары были нанесены пятнадцать раз острым кинжалом. Я долго ломала себе голову над тем, стоит ли венценосной чете знать о медальоне и о том, что такие же символы я видела в покоях сэра Курио. В честности старого рыцаря никто не будет сомневаться, ибо мужчина, носящий цепь и шпоры, не мог быть причастен к убийству фрейлины, да и Каримни достаточно хорошо знала Джорджа, была с ним всегда любезна и приветлива, а он ни чем не смел ее оскорбить. Конечно, может в душе он и призирал ее, хотел за что-то отомстить, но на убийство он пойти не мог. И тут я вспомнила злость Лилини Зинг, ее неприязнь к покойнице и безграничный гнев, а ведь именно старый рыцарь выхлопотал для Лилини место в свите королевы. И до меня не раз доходили слухи даже в Потрипридде, что взбалмошная кокетка с радостью запорхала в постель ко всем, у кого большой кошелек. Выходит, Лилини и сэр Курио, не смотря на огромную разницу в возрасте, могли быть близки, и вынашивать план мести Каримни. Это уже что-то.

Разузнать все поподробней я могла лишь с помощью Мирин. Она ведь тоже отнеслась к смерти фрейлины, как к событию, которое все равно должно было произойти. А о развлечениях сестры ей, разумеется, все было известно.

Когда я вернулась в комнату юных фрейлин, там было тихо и пустынно. Лишь в дальнем углу я услышала какое-то всхлипывание. Подойдя ближе, я увидела Шекену. Девушка, закрыв лицо своими тонкими, ухоженными пальцами, надрывно рыдала. Меня поразила красота ее волос, которые сейчас свободно разметались по плечам. Черные, как смоль, густые, как лошадиная грива, мягкие, как пух, они и вправду заслуживали восхищения. Мусульманка не была красавицей, ее трудно было назвать даже хорошенькой. Как у всех восточных женщин, у нее были огромные, живые глаза цвета потухшего факела: карие, с легким, черно-багровым отливом. Длина ресниц тоже была необычная, вот только брови слишком густые для девицы. Все портил крючковатый нос с горбинкой на переносице. Губы цвета спелой вишни тоже не особо радовали глаз. Пухлые, как у младенца, они выглядели вульгарно и нелепо с плоской родинкой под нижней губой. Фигура была хрупкой, с едва заметной грудью и бедрами.

Я подошла к сирийке, сев на край кровати: – Шекена, почему ты плачешь? Что случилось? – девушка подняла на меня свои красные, от слез, пухлые глаза.

– Я…я больше не могу так! – со всхлипами, прокричала мусульманка, после чего вновь зарыдала с новой силой.

– Тише, успокойся и расскажи, что случилось, – тихим голосом спросила я, вытирая кончиками пальцев слезы, которые обильно лились из глаз Шекены.

– Я… я… люблю его! – вновь крики и рыдания. Я едва заметно улыбнулась. Значит, замкнутая, молчаливая сирийка нашла себе пару. Хотя, я слабо верила, что она чем-то может привлечь мужчину: ни красоты, ни особого ума, ни грации, да к тому же мусульманка-рабыня, не имевшая родителей и родственников.

– Он… он сказал, что…, что я не достойна его, что он любит другую… Но я жить без него не могу.

– Кто сказал?

– Он!

– Шекена, я тебя сейчас покусаю! Назови имя и фамилию, род, титул, возраст… Что ни будь! – не сдержалась я. Но мой громкий, наполненный неприязнью и раздражением, голос, как будто опустил сирийку с небес на землю. Вытерев слезы, она гордо посмотрела мне в глаза:

– Какое это имеет значение?

– Послушай, я помогу тебе, но ты должна мне все откровенно рассказать, – улыбнулась я, надеясь придать своим словам хоть какой-то отпечаток правды. На самом деле, я прекрасно знала, что не смогу ничего сделать, если возлюбленный мусульманки сам от нее отказался, но ведь Шекена могла помочь и мне, подробно изложив судьбу сестер Зинг.

– Я… я не знаю, как его зовут. Просто несколько дней назад я увидела его в свите короля. Тогда мой возлюбленный был так прекрасен! Мне казалось, что я вижу ангела, который спустился на землю. Сердце затрепетало, как листок на осеннем ветру, голова пошла кругом. Я боялась заговорить с ним, опасалась, что он примет меня за неопытную девочку, которая влюбляется в первого встречного. Все эти дни я жила лишь мечтами увидеть его, услышать его голос, почувствовать прикосновение его рук. Вчера утром я встретила ангела моего сердца в галереи. Он разговаривал с каким-то слугой. Поддавшись порыву, я подбежала к нему, сказала, что нам необходимо поговорить. Он смотрел на меня, как на призрака. Я видела неприязнь в его глазах, видела, как он нервно кусает губы, ожидая моих слов. Но я не могла говорить, слова будто онемели, превратились в пепел и развеялись по воздуху. Тогда я поцеловала его. Коснулась кончиками губ его уст и замерла. Мне было так хорошо, так спокойно, но он оттолкнул меня, назвал публичной девкой, потом долго что-то говорил о том, что леди не пристало так себя вести, что это против божьих и людских законов. Я, путая слова и заикаясь, твердила, что люблю его, что это любовь с первого взгляда, но он ушел… Сегодня я вновь увидела его. Он ехал на коне с какой-то женщиной. Я вновь, ничего не понимая, бросилась к нему, бросилась под копыта лошади. Мой любимый остановил кобылу и, ругаясь на чем свет стоит, поднял меня с земли и вновь полились упреки. Последние слова из его уст впились мне в разум, как когти хищного зверя: «Я не люблю вас, леди. Я даже не знаю, кто вы. Мое сердце принадлежит другой. А вы убирайтесь и не смейте попадаться мне на глаза». Что мне делать, Вивиана?

Я горько улыбнулась. Было, конечно, жаль Шекену, но это не оправдывало ее глупостей и легкомысленного характера. Я с тоской вспомнила Лиана. Разве я тоже не поступала, как сумасшедшая, чтобы хоть несколько минут побыть с ним? Но я никогда бы не стала прилюдно унижать себя, быть посмешищем. Не идет благородной леди навязываться мужчине. Хотя, сирийка выросла без родителей, никто ей не говорил, что значит девичья честь. А любовь с первого взгляда… Она существует, я проверила это на собственном опыте, на горьком и тяжелом опыте…

– Что же ты хочешь, Шекена? Пойми, мужчина, которого ты полюбила, возможно, обручен, а то и женат. Ты не должна навязывать ему себя. Это не достойно леди. Больше скажу, это бесплодный поступок. Любовь живет, когда любят двое. А, когда она не взаимна, не нужно пытаться что-то изменить, – я увидела, как глаза мусульманки налились слезами с новой силой: – Не плачь. Ты еще молода. Поверь, однажды ты найдешь мужчину, которого будешь любить всем сердцем, а он будет тебя. Это и будет счастье.

Девушка слабо улыбнулась, и при дневном свете ее губы приобрели некое очарование:

– Возможно, ты права. Спасибо за совет.

Я, собравшись с мыслями, решила все-таки поговорить с Шекеной про сестер Зинг. Убедившись, что нас никто не подслушивает, я начала: – Ты долгое время живешь при дворе и знаешь Лилини. Понимаешь, ее поведение кажется мне странным. Она веселая, озорная, но за всем этим скрывается боль и печаль. Чья она дочь? Где родилась, как попала во дворец? Те же самые данные меня интересуют и про Мирин, – я ожидала увидеть на лице сирийки удивление, отказ, но она осталась спокойной и хладнокровной. Лишь уголки губ нервно задергались:

– Зачем тебе это нужно?

– Я… я очень удивилась, когда Лилини проявила равнодушие, даже радость, по поводу смерти миссис дел Фагасона. И поэтому…

– Уж не подозреваешь ли ты ее в убийстве? – догадалась Шекена. Да, остроумность и проницательность были у нее в крови: – Послушайте, миледи Бломфилд, я знаю сестер Зинг долгое время. Они честные девушки, хоть и с трудным характером. У вас, сударыня, нет никакого права подозревать их в таких темных и греховных делах, как убийство. Если же вы занялись расследованием, то первым делом вам бы не мешало получить одобрение королевы. Насколько я помню, ее величество поручила это щепетильное дело придворному криминалисту, а не вам. И то, что вы дочь графов Понтриприддских, не дает вам таких полномочий. Поезжайте в свой Уэльс, в свое поместье, и там командуйте, – разбушевалась Шекена, перейдя на официальный тон общения. Я тяжело вздохнула. Возможно, я ищу улики не там, где нужно. Но, что-то подсказывало мне, что Лилини тоже не невинный ангел. А те символы… Ну не может это быть случайным совпадением.

– Не гневайся, Шекена. У меня есть основания считать Лилини подозреваемой.

– Какие основания? Слова слуг, рабов, подкупленных аристократов?

– Лучше бы было так. Вот, посмотри, – я достала из-за корсета две половинки медальона, положив их себе на влажную ладонь и поднося сирийке.

– Что это? – нахмурилась девушка, взяв одну половинку и поднося ее к окну, чтобы лучше рассмотреть.

– Я нашла эту часть медальона в таверне, когда мы ехали в Лондон. Она лежала в плаще. А вторую половинку сэр Питер обнаружил на шее кухарки. Если соединить их вместе, получаться слова: «Секретно, но ради блага Госпожи». Также, стоит обратить внимание на рисунок: роза, проткнутая кинжалом. А сегодня, когда я приходила к сэру Курио по делам, то увидела бумагу, где был нарисован точно такой знак, также там были написаны алыми чернилами слова на незнакомом мне языке, но на таком самом, как и предложение, высеченное кровью, на руке у покойной Каримни. А Лилини – любимица мистера Джорджа. Поэтому, совпадения слишком тучные. Теперь ты понимаешь, чем обоснованы мои опасения? – Шекена до крови сжала в своей руке половинку кулона, нахмурившись и смотря на меня непонимающим взглядом.

– Но…может сэр Курио просто переписал слова, чтобы передать их полиглоту. В этом нет ничего странного.

– А роза? Ведь никто, кроме меня, сэра Питера и тебя, не выдел этот медальон, – я и сама испугалась того, что все улики указывают на сэра Джорджа.

– Выходит, он подозреваемый?

– Больше скажу, главный подозреваемый, – вздохнула я, видя, как этот разговор заинтриговал всегда тихую, как мышку, Шекену.

– Нужно сказать об этом ее величеству. Такие дела не держат в тайне. А то и нас соучастниками посчитают.

– Королева и так утомлена горем, да и сейчас она спит. Завтра похороны, потом еще проблемы с турниром…

– С каким турниром? – удивилась сирийка. Я и сама понимала, что сейчас не до развлечений, но сама мысль о том, что на арене за мою честь будет сражаться какой-то благородный рыцарь, с достоинством носящий цепь и шпоры, обрадовала меня. И опять тоска по Лиану… Взяв себя в руки, я вновь перешла к делу, которое сейчас должно было для меня стоять на первом месте.

– Первого сентября намечался турнир, а вечером – бал. Ну, в честь наступления осени. Сейчас уже тридцатое августа. А, какой-то подготовки близко нет. Как я понимаю, праздники перенесут. Но ведь траур обычно длиться сорок дней, а все кварталы и постоялые дворы до отказа набиты аристократами. Рыцари ведь ждут, когда смогут посоревноваться оружейными навыками с соперниками. Господи, и вправду говорят, что в этом Вестминстерском дворце одни несчастья. Когда мы уже в спокойный и тихий Гринвич переедем? – разнервничалась я. Проблем было по горло, и это не считать моей скорой отправки в Суффолк. Хотя, в перенесении турнира есть и хорошая сторона. Ведь мои августейшие «опекуны» сказали, что я туда поеду только после торжеств. И чем дольше их не будет, чем дольше я смогу пробыть при дворе.

– Говорили, что в Гринвич мы переедим еще до начала зимы. Но сейчас, со всеми этими хлопотами, мы там будет, наверное, не раньше января. А, что до подозрений в сторону сэра Курио, у меня тоже есть своя версия. Мистер Джордж был лучшим другом графа Оксфорда, а тот, в свое время, не утруднился высказать свою помощь и некую опеку сэру Ричарду Зинг.

– Кто такой Ричард Зинг?

– Дядя Мирин и Лилини по отцовской линии. Девушки уже несколько лет сироты и опеку над ними взял их дядюшка. Я не хочу клеветать на графа Оксфорда, поскольку он добрый и честный человек, но в последнее время он стал слишком часто приезжать ко двору, вести тайные беседы с сэром Курио, которые могли длиться долгими часами. Также, Ричард Зинг тоже зачастил со своими приходами, объясняемыми тем, что он беспокоиться за племянниц. Хотя, уже более двух лет он и не упомянул о них, а тут сразу такая забота. Вся семья Зинг родилась в Оксфордшире, а оттуда без опыта по нечистым делам никто не уходил, – я задумчиво склонила голову набок:

– Значит, Лилини все-таки замешана в этом деле. Чтобы все поподробней разузнать, нужно втереться ей в доверие.

– Не ей, а Ричарду. Он слишком болтлив, когда пьян, и я уверена, что он все расскажет. Этим займусь я, а тебе не стоит взваливать на свои плечи еще и это расследование. Ты скоро уезжаешь, лучше удели время подготовке, – этими словами Шекена будто говорила: «Наш разговор окончен. Иди, и займись своими делами».

Пытаясь изобразить улыбку, я мило откланялась, хотя на душе веяла вьюга. Я понимала, что не стоит принимать все близко к сердцу, что нужно думать о своем долге перед родителями, а не впутывать себя в опасные интриги, чуждые для юной леди из благородной семьи.

Мои тягостные раздумья прервал женский голос, доносившийся из глубины противоположного коридора. Мягкий, звенящий, легкий, как воздух… Бросившись по галереи, я радостно захлопала в ладоши. Душа будто ожила, родилась второй раз.

– Амелия! Моя дорогая, любимая няня! – воскликнула я, подбежав к ней. Я хотела обнять гувернантку, но остановилась. Омерзительный вид Амелии испугал меня. Сейчас, стоя в разорванном платье, который клочьями спадал на пол, с багровым лицом, с запачканными в грязь туфлями, женщина казалась бродячей нищенкой, блудницей. Амелия всегда тщательно за собой ухаживала, по – несколько раз в день опускалась в лохань, натирая тело разными благовониями. И хоть, она, как гувернантка, не получала и пятьдесят фунтов в год, сундуки ломились под тяжестью изысканных и модных нарядов. Но сейчас волосы мокрыми прядями спадали на плечи, от правой щеки и до виска раскинулся кровоточащий шрам, нижняя губа была разбита, а куски мокрой грязи прилипли к разорванному корсажу и юбке:

– Господи, помилуй… Амелия, что произошло? На тебя напали? – женщина улыбнулась, протирая разорванной перчаткой лоб:

– Можно сказать и так, леди. Когда мы выезжали из Йоркшира, отлетело колесо, карету понесло по склону. К счастью, я с Мелли успела выпрыгнуть, а то разбились бы насмерть. Кучер ранен, его забрали в придорожную лекарню. Поскольку ни берлины, ни лошадей не было, пришлось идти пешком до ближайшей таверны. Мы могли бы взять коней из постоялого двора, но я и Мелли ездить верхом не умеем. Так и пришлось останавливать проезжавших крестьян. Эх, мало сейчас добрых людей. Добро творят лишь за деньги… Пусть Господь поможет тому доброму старцу, который, не жалея коней, отвез нас в Лондон, – я нахмурилась, ища взглядом юную служанку:

– А, где Мелли? Что с ней?

– Бедняжка не выдержала этого долгого и утомительного пути. На въезде в Вестминстер, она лишилась чувств. Сейчас ее осматривает лекарка. Но, а как у Вас дела? С королевой все в порядке? – я опустила глаза, пытаясь собраться с мыслями. Я не могла поверить, что ее величество больше никогда не сможет родить сына нашему монарху. Что с ней будет? И хоть Церковь не даст согласия на аннулирование брака, Екатерине это не поможет вернуть любовь и расположение супруга, а тем более, уничтожить эту змею Анну.

– Амелия, сейчас не время говорить о государыне. Я тебе потом все расскажу. Но знай: во дворце случилось горе, повсюду траур. И я тебя прошу, веди себя скромно и горестно. Не смейся, громко не разговаривай. И вообще, с дороги тебе бы не мешало поспать. А главное, привести себя в порядок. Поскольку, у меня теперь свой маленький штат слуг, мадам д’Аконье просто обязана выделить мне отдельную комнату.

На лице гувернантки сверкнула улыбка. Последнее время я стала замечать, что моя всегда совестная и честная няня стала циничной и везде искать выгоду лишь для себя. Но я была не намерена давать ей почести при дворе. С тех пор, как я узнала, что она близка с моим отцом, в душе зародилось презрение и желание обломать крылья мечты Амелии: – Послушай, не мечтай спать мягко да есть сладко. Твоя обязанность – быть моей тенью, ушами и глазами. Поняла? Не прыгай выше своей головы, иначе рискуешь лишиться ее, – я не без опаски заметила, как в глазах Амелии блеснула ледяная сталь ненависти, а между бровями залегла глубокая морщинка:

– Если мне не изменяет память, раньше вы считали меня своей подругой, наставницей, доверяли все свои секреты, были приветливы и учтивы со мной. Что же произошло теперь, мисс?

– Ты прекрасно знаешь, что произошло. Как бы я не хотела, я не могу забыть того, что ты была любовницей графа. Не могу смириться с тем, что он изменял моей матери ради тебя. Не могу и не хочу. Да, на вид это незначительный поступок, ведь все мужчины имеют полное право пренебрегать женами и находить им замену, и не раз такой заменой становились служанки, камеристки, кухарки. Но ты, женщина, которой доверили дочь Понтипридда, не смела так поступать. Это ниже тебя. Теперь между нами стена. И чем больше пройдет времени, тем сильней она будет расширяться и укрепляться. И со временем эта стена вычеркнет тебя из моей жизни.

– Вы еще не знаете тайны, которую я храню долгие годы. И поверьте, кроме меня, вам ее никто не откроет. А срок неведенья скоро закончиться, моя леди, – я услышала в ее речах что-то мистическое, такое, отчего колени невольно задрожали:

– Что ты за чушь несешь? Не нужно придумывать красивых сказок. Кто тебе, обычной подданной, доверил бы тайну, связанную с будущей графиней Бломфилд Понтриприддской?

– А вы уверены, что станете графиней? Власть не дается чужакам, – я едва не отшатнулась. Я, девушка, которая всю жизнь прожила в Уэльсе, теперь считаюсь чужачкой для своего графства? Что за бред?

– Амелия, ты, когда выпрыгивала из кареты, головой не ударилась?

– Вы можете считать меня сумасшедшей, но от правды вы не скроетесь, – фыркнула женщина, презрительно смотря на меня. Ей было немного за сорок, но с каждым днем красота моей гувернантки распускалась, как у двадцатилетней девушки. Волосы, белые, как снег, имели такой же блеск, как и пятнадцать лет назад, но они не казались седыми, а белокурыми. Выдавали возраст Амелии лишь несколько морщинок у рта и у глаз. Губы, под сводом яркой помады, выглядели несколько вульгарно, если не сказать, пошло. Няня была невысокого роста, и поэтому всегда носила обувь на высокой подошве, отчего платья доходили лишь до щиколоток.

Гордость Амелии порой переваливала за всевозможные пределы, и не раз мне приходилось напоминать ей свои обязанности и долг. И все же, меня всегда не покидало чувство, что гувернантка что-то от меня скрывает. Шли годы, я росла, и с каждым днем все больше понимала, что тайна, покоившаяся на устах Амелии, начинает теребить мое любопытство. Хотелось все расспросить, узнать, но я молчала. А сейчас, когда женщина сама сказала мне, что у нее есть тайна, касавшаяся меня, все сомнения развеялись.

– Если ты знаешь какой-то секрет, то тебе бы не мешало мне об этом сказать прямо, а не говорить обрывками, – Амелия хищно улыбнулась, обнажив белоснежные зубы. Ее глаза блестели, щеки казались алыми, как кровь.

– Подождите еще совсем немного. Пока рано.

Рядом послышались учащенные шаги Паскуаля. Мальчик, тяжело дыша, подбежал ко мне, радостно улыбаясь и едва сдерживая смех: – Миледи, хорошие новости, – я ахнула, увидев выражение лица няни. Она стояла, не двигаясь, и ее лицо становилось пепельного цвета, глаза расширилась, и в их глубине я увидела страх. Губы были раскрыты, но не сказали ни слова:

– Что с тобой? – Амелия медленно повернула ко мне голову, но продолжала дико смотреть на пажа:

– Кто…кто это?

– Паскуаль.

– Паскуаль?…, – голос гувернантки стал хриплым и дрожащим. Я видела, как у нее на глаза наворачиваются слезы. Женщина, будто во сне, села на колени и провела пальцем по щеке мальчика, потом, всхлипывая, разрыдалась, спрятав лицо на груди у пажа, который непонимающе смотрел на нее своими голубыми, с лиловым оттенком, глазами.

– Амелия, что с тобой? Почему ты плачешь? – я попыталась поднять ее, но няня, похолодев и обмяк, схватила меня за руку, поднося мои пальцы к своим губам:

– Девочка моя, этого не может быть… Не может… О, Господи, я не верю в это счастье… Не верю, – я кивком приказала Паскуалю удалиться, и когда его детская, хрупкая фигура скрылась из виду, аккуратно подняла няню с колен и, встряхнув за плечи, громко спросила:

– Что произошло? Амелия! – женщина стала постепенно приходить в себя. Тяжело дыша, она еще раз оглянулась туда, где еще слышались шаги мальчишки.

– Простите, просто я очень устала. У меня сдали нервы. А когда я увидела этого невинного, будто ангела, мальчика, то не сдержалась. Откуда вы его знаете?

– Он бывший паж сэра Джорджа Курио. Теперь он служит мне.

– Почему вы решили взять его на службу? – с опаской и удивлением, спросила женщина, кусая свои пышные, вульгарные губы.

– Он помог мне в очень щепетильном деле, Амелия. А таких преданных детей очень мало в наше время, – проворковала я, будто хвастаясь тем, что один из таких «преданных детей» теперь полностью принадлежит мне и моим приказам.

– Может, вы расскажите, что это за щепетильное дело? Если память мне не изменяет, вы всегда делились со мной своими секретами. Или тот случай все изменил?

Это был вопрос, на кон, которого было поставлено все. Гувернантка была единственным человеком, которому я доверяла, несмотря на пропасть, возникшую между нами.

– Тот случай изменил многое, но, слава Богу, не мою уверенность в твоем молчании и покорности. Запомни, все, что ты узнаешь, ты обязана хранить в секрете. Ибо, потеряв мое доверие, ты потеряешь абсолютно все, вплоть до жизни, – шепнула я, и мгновенно поймала себя на мысли, что говорю, как эгоистка. Я обвиняла Амелию в чрезмерной гордости, но я и сама была такой же. Со временем мой характер стал меняться, и я все больше, к своему разочарованию, замечала, что могу пожертвовать всем, чтобы получить желаемое. А за молчание и преданность няни нужно было больше, чем все.

– Что ж, юная госпожа, я вижу, что у вас появляются черты характера вашей матушки. Она такая же циничная, высокомерная, жестокая, как и вы.

– Все, что ты только – что перечислила, не касается меня. Да, может я и циничная, но такой нужно быть, чтобы выжить в нашем мире, а точнее, в этом дворце. Ты же сама мне говорила, что при дворе нужно уметь не только держать язык за зубами, но и уметь плести остроумные интриги, – женщина горько улыбнулась, и теперь ее улыбка показалась мне жалкой и мерзкой.

– Да, только благодаря молчанию и уму можно остаться на высоте в королевских резиденциях. Но не нужно плести интриги против тех людей, которые долгое время служили вам и всему вашему род долго и преданно, как пес служит своему хозяину.

– А именно? Что это за люди? Уж точно не ты, моя дорогая. Наш разговор заходит в тупик, я не хочу его продолжать. Иди, разыщи того пажа, которого своей истерикой ты напугала до смерти, и скажи, чтобы он показал покои, где мы будем жить. А лучше, поговори с мадам д’Аконье. Пусть она тебе расскажет, что значит верность. Ступай, – я долго и мучительно смотрела гувернантке. Было чувство, что я предала и оскорбила не ее, а саму себе. Но, нужно, прежде всего, помнить то, что я – благородная девица, в чьих жилах течет голубая кровь Бломфилдов.

Глава 7

Покои мне и моим слугам выдали неважные. Скорее, они были похожи на каюту в корабле. Душные, с низким потолком, они казались бочкой. Интерьер был простенький, без капли роскоши. Стены выбелены, пол устелен тростником. Лишь в углу, над моей кроватью, весели два гобелена с католическим содержанием и, начищенные до блеска, три серебряных щита с гербами Лондона.

Полог кровати был сделан из грубой ткани, не имевшей никаких узоров и бахромы. Две лампады располагались у изголовья ложа, а еще три – у письменного стола, по которому были разбросаны перья и бумага. Окна выходили в открытую галерею, и кроме венецианского стекла и ставень я не смогла ничего разглядеть. А так хотелось полюбоваться садом, понаблюдать за прогулками венценосных особ. Но меня поразило другое: отсутствие камина. Я не понимала, как можно провести осень и зиму без очага. На мои требования Марилино, пусть по ее душу придут все демоны ада, лишь усмехнулась, сказав, что еще до холодов я буду в Суффолке. Уж лучше бы я жила в общих покоях с остальными фрейлинам, чем мерзла здесь. С левой стороны находилась маленькая дверь, которая вела в комнату слуг, где должны были спать Амелия, Паскуаль и Мелли. Я ахнула, когда увидела, какие им предоставили условия. Это была даже не комната, а сарай для домашней утвари. Лежанка устелена не простынями, а сеном, вместо подушек – груда соломы. Не было ни свечек, ни лампад, ни камина. Вдобавок, везде гуляли такие сквозняки, что простудиться ничего не стоило. В «покоях» веял тошнотворный запах нечистот и тухлятины.

– Я, конечно, все понимаю, миледи, но мы же не свиньи, чтобы так жить! Это не комната для прислуги, а стойло для лошадей. Хотя бы удостоились две свечки поставить и кровать тканью застелить, – бушевала Амелия, расхаживая по деревянному полу.

– Я тут причем? Такую «опочивальню» дала мадам д’Аконье, а не я. Ты думаешь, у меня покои лучше?

– У вас хотя бы ложе человеческое и свечки есть. Эта итальянская старуха могла подумать хоть о том, что здесь будет жить и ребенок. Да Паскуаль в первую ночь, проведенную в этом курятнике, лихорадку заработает. Я умоляю вас, поговорите с той старой ведьмой. Она вас послушает, – я тяжело вздохнула, понимая, что уже и сама хочу уехать из этого дворца. Да, правда говорили, что вражда с наставницей юных фрейлин до добра не доведет.

– Амелия, я все понимаю, но с мадам д’Аконье сейчас лучше не ссориться. Перетерпи нескольку дней, все равно после турнира мы уедим. Когда Мелли вернется от лекарки, скажешь, чтобы зашла ко мне. А сейчас, я прошу тебя, помойся, поешь и ложись спать. Паскуаля я заберу к себе, пусть у меня в покоях поживет, – недовольно фыркнув, няня, не раздеваясь, поудобнее устроилась на лежанке, и через несколько минут уже мирно спала.

Ближе к вечеру стало холодать, и паж, не привыкший к такому холоду, принялся кашлять и чихать. Окутав его в меховую шаль, я нежно пролепетала: – Мой дорогой, ты целый день ничего не ел, ослабнешь.

– Я не голоден, миледи. Просто у меня сильно болит горло и голова, – сонно ответил малыш, почти не открывая глаз.

– Господи, да у тебя жар! – воскликнула я, увидев капли пота на горячей лбу ребенка: – Потерпи, я сейчас позову лекаря.

– Амелия! Амелия! – позвала я гувернантку, но в ответ была тишина.

– Миледи, мне плохо…, – едва разжимая губы, прошептал Паскуаль.

– Паскуаль, мальчик мой, все будет хорошо. Сейчас придет доктор, даст тебе лекарство, и ты уснешь, а утром будешь здоровый, – шептала я, хотя сама ни капли не верила в правдивость своих слов. Если у мальчика начнется лихорадка, беды не миновать, ибо дети очень трудно такое переносят, и в большинстве случаев Господь забирает их. Мне стало дурно при мысли, что Паскуаля не станет. Нет, я была вынуждена спасти его, он должен встать на ноги… Должен…

– Амелия! Где тебя сатана носит?! – выкрикнула я, когда на пороге появилась гувернантка, сонно протирая глаза:

– Я… я спала… Мелли не вернулась?

– Нет, она еще у лекарки.

– Тогда, что случилось?

– Паскуалю плохо, у него жар. Быстрее позови лекаря! Чего стоишь? Скорее! – но женщина не сдвинулась с места. Со странной улыбкой на губах, она подошла к кровати и провела пальцем по моей щеке:

– Пришло время, девочка моя, – я в недоумении отшатнулась, увидев глаза Амелии, которые были похожи на очи самого дьявола. Она смотрела с таким пылом и ненавистью, что я почувствовала, как сердце сжимается в комок. Гувернантка схватила меня за руку, и, поднося запястье к губам, укусила. Я воскликнула, когда зубы няни вонзились мне в руку. Закричав, я смотрела, как капли крови, подобно бутонам розы, падают мне на юбку, как моя кровь окрашивает ладонь Амелии.

– Что… что ты делаешь? – едва смогла проговорить я. На удивление, я не чувствовала боли, лишь странную, приятную истому. Амелия провела по укусу пальцем и прошептала, венчав мою руку крестным знаменем: «Приди, о, приди, Маддалена. Время пришло», – я почувствовала, как пальцы няни с каждой минутой все сильней сжимают мне запястье, чувствовала, как кровь течет по руке. Но я не могла вымолвить ни слова. Все это было каким-то мистическим, непонятным, но таким загадочным… Меня будто приворожили, лишили дара речи. Гувернантка, взяв стакан с водой в свои окровавленные руки, поднесла его к моему запястью. Кровь медленно стекала по бокалу. Я смотрела, как емкость наполняется моей кровью, смотрела, но не могла ничего сделать. Лишь, когда в бокал накапало ровно пятнадцать капель, я почувствовала резкое головокружение и тошноту. Все поплыло перед глазами, стало трудно дышать. И тут я воскликнула, ощутив, как что-то холодное и острое вонзилось мне в грудь. Потом тьма, сладкая, как вино, горячая и томительная. Эта тьма забрала меня с собой, забрала в непонятный мир.

Я увидела яркий свет, доносившийся из тоннеля, в котором я оказалась. Свет манил меня, и с каждым шагом я все ближе подходила к огню, чьи языки касались моего лица, шеи, рук. Но я не чувствовала совершено никакой боли, я ничего не чувствовала. Было лишь так спокойно, так приятно на душе. Хотелось полностью зайти вглубь пламени, почувствовать, как огонь жжет мое тело. Но не было совершенно никаких ощущений. И тут из самого огня, яркого, алого, стал прорисовываться чей-то силуэт. Я увидела, как из пламени появилась рука, как она взяла меня за подбородок и повела по коридору, который был сделан из огня. И тут голос, опять тот голос, что я слышала… «Пришло время, Дини, пора…».

Я, тихо стоная, открыла глаза. Первая мысль, которая пришла мне в голову, была основана на надежде, что это всего лишь сон, что мне приснился кошмар, и не было ни Амелии, которая укусила меня, ни того огненного тоннеля. И тут я обнаружила, что лежу на холодных, мраморных плитах в каком-то незнакомом, темном месте. Я захотела встать, но ослабленно воскликнула. Каждая мышца ныла, горела огнем боли, голова кружилась. Я почти ничего не помнила, но что-то терзало мою память. Было что-то такое, что произошло и оставило отпечаток у меня в душе. Но, что именно, я не знала. Послышались легкие, воздушные шаги. В темноте я едва различила силуэт Амелии. Теперь эта женщина вызвала во мне даже не страх, а что-то мистическое. Няня, приветливо улыбаясь, опустилась на колени и помогла мне сесть: – Моя девочка, как ты себя чувствуешь?

– У меня голова тяжелая и каждая часть тела болит. Знаешь, мне приснился сон, что ты укусила меня, а потом я долго блуждала по огненному коридору, – гувернантка встала и теперь я увидела в ее глазах тяжелую, как доспехи, сталь ненависти и дерзости. Это был тот же взгляд… Та же улыбка… Те же змеиные глаза.

– Это был не сон, Дини, – я опешила. Это имя так много для меня значило, имело потайной смысл, что услышать его от обычной служанки я не хотела.

– Ты с ума сошла. Меня зовут Вивиана, – настойчиво воскликнула я, пытаясь придать своим словам силу и уверенность, хотя все внутри дрожало.

– Нет, твое настоящее имя – Дини, – совершенно спокойно и равнодушно сказала Амелия. Я прикусила губы, чтобы не расплакаться. Выходит, все мои подозрения оправданы. Я и вправду сестра Паскуаля, который сейчас лежит при смерти. Вскочив, я собралась уходить, но женщина решительно схватила меня за руку: – Не спеши. От правды не убежишь.

– Послушай меня, Амелия, либо ты и правда лишилась рассудка, либо играешь роль дуры. Если честно, это роль тебе идет! – засмеялась я, но вмиг замолчала, когда в ушах зазвенело от пощечины. Ошарашенно отшатнувшись, я вперила в гувернантку недоумевающий взгляд: – Как ты посмела поднять руку на дочь могущественного графа?! Запомни, старая ведьма, я от рождения – госпожа, в моих жилах течет благородная кровь, я стою выше всех женщин-аристократок Понтипридда, поскольку я – будущая графиня Бломфилд! А кто ты? Девка, не знавшая своего рода, всю жизнь копившая себе на хлеб разгулом и развратом. Тебе повезло, что матушка сделала тебя моей гувернанткой. Но это ничего не меняет. Ты моя служанка и обязана делать то, что скажу я. А за пощечину ты не только своего места в моей свите лишишься, но и жизни! Не смотри на меня, как шакал смотрит на тигра. Ты родилась нищенкой, живешь нищенкой, и умрешь нищенкой. А я рождена повелевать! – из-за своего гнева я не могла понять выражение лица Амелии. У меня внутри все горело, а холодность и надменность няни резала мне взгляд. Женщина подошла ко мне и ее тонкие, белоснежные пальцы скользнули по моему подбородку, потом спустились до шеи и остановились там, где покоился медальон с гербом Бломфилдов. Этот кулон я всегда носила на шеи, пряча его под нижнюю сорочку. Но теперь золотая цепь спокойно колыхалась у меня на груди.

– Мне жаль тебя, Вивиана. Ты всегда жила иллюзиями, в которые тебя посвящали родители. Этот кулон испокон веков передается дочерям графов Бломфилд. Такой же, и на шее Патрисии, и на шее Женевьевы, – я вопросительно посмотрела на няню. Ее лицо теперь было грустным, задумчивым, в уголках губ залегли глубокие, как шрамы, морщинки. Мне казалось, что женщина едва сдерживает себя, чтобы не расплакаться. Гувернантка всегда была веселой, и никогда я не видела на ее лице такой отпечаток печали.

– Кто такая Женевьева? – осторожно спросила я, понимая, что само это имя причиняет Амелии огромную боль.

– Это… старшая дочь графа и графини Бломфилд, – шепотом произнесла няня и теперь уже по ее щекам покатились соленые капли. Я несколько мгновений просто смотрела на гувернантку, но потом до меня дошел смысл ее слов:

– Как это? Старшая дочь в семье – это Патрисия.

– Нет, не Патрисия. Женевьева была первым ребенком Нишкона и Кевен. Это была невинная, словно ангел, малышка, которая вселяла нежность даже в самые зачерствевшие сердца. Это была не просто девочка, а лучик солнца. Все своды замка содрогалось от ее звонкого смеха, все мальчишки графства теряли голову при виде Женевьевы. Когда ей исполнилось пять, она была уже обручена с сыном французского сенешаля. Девочку ожидало прекрасное будущее в любви и достатке. Но случилось несчастье. Однажды, в замок приехала старая ведунья, предсказывающая людям их дальнейшую судьбу. Тогда гадалка предсказала графу, что его старшая дочь станет фениксом, который будет с каждым разом приобретать силу и возрождаться из пекла. Потом она предсказала, что роковое число для Женевьевы – это два. Также, старуха сказала опасаться одноглазых бродяг. Чета не придала этому никого значения, но ровно через два года в замок пожаловала трупа бродячих актеров. Их накормили, напоили и пустили с миром, но вот только одноглазый актер остался, ссылаясь на то, что у него очень сильно болит нога и дальше он передвигаться не может. Графиня тогда была одна в замке, ибо граф отправился на охоту. Добрая хозяйка приняла бродягу, не задумываясь, какие это принесет последствия. Утром актера не было, но и постель Женевьевы была пуста. Девочка будто испарилась, исчезла. Гвардейцы были разосланы по всем окрестностям, они переполошили весь Понтипридд, все постоялые дворы, все выезды из города, но Женевьевы нигде не было. Я тогда была камеристкой ее светлости и стала свидетелем того, как несчастная женщина едва не покончила с собой. Она не могла смириться с тем, что ее дочь пропала. С тех пор Кевен стала другой, больше не смеялась, не шутила, вся молодость и красота увяла… Через два года она вновь забеременела и разрешилась здоровой двойней, мальчиком Андрео и девочкой Патрисией. Но эта была ее последняя беременность, – я слушала все это, как завороженная. Мне была интересна история про старшую сестру, имя, которой я слышала впервые. Но вся дымка любопытство развеялась, когда я услышала последние слова Амелии: – Как это, последняя? А я?

– Ты так ничего и не поняла, не осознала смысл моих намеков… Хорошо, слушай тогда всю правду целиком, так, как есть. И не злись, если эта правда покажется тебе слишком жесткой. Я хочу начать свое рассказ тем, что поведаю тебе судьбу твоей настоящей матери, которую звали Софи Макларен. Она была дочерью англичанки Энни Макларен, которую продали в Индию, как наложницу для махараджи.

Энни была дерзкой, непокорной и одна мысль о том, что старик – махараджи овладеет ей, как вещью, а не женщиной, приводила девушку в ужас. Но она сама тогда не представляла, что пятидесятичетырехлетний господин окажется веселым и привлекательными мужчиной. Энни без особого труда запорхнула в постель к Раму и та ночь была такой страстной и пылкой, что сразу выдала последствия. Твоя бабушка забеременела и стала возлюбленной махараджи, но мужчина, болевший раком легких, вскоре скончался. После смерти Рама, его главная жена – Арандхати, решила уничтожить женщину, носящую в себе ребенка, который в будущем мог соперничать с ее детьми за трон и влияние. Энни бежала в Англию, но на корабле у нее начались схватки. Повивальная бабка сделала все возможное, чтобы твоя бабушка родила здоровое дитя и сама осталась жива. Так на свет появилась Софи, англичанка с индийской кровью. Но Энни умерла от кровотечения, а новорожденную отдали в приют. Твоя мама все детство провела без родителей, без ласки и тепла. Это сделало ее характер жестоким, деспотичным, и в возрасте тринадцати лет Софи сбежала из монастыря. Благодаря своей красоте и обаянию, юная девушка смогла привлечь внимание хозяина таверны «Серебряный голос», который собирал девушек, способных пением и игре на музыкальных инструментах заинтриговать богатых посетителей. Одной из таких стала твоя мать. Она довольно быстро научилась игре на лютне и вирджинале[10] и уже в течение следующего месяца считалась лучшей певицей в таверне. Она, и еще девять девушек, сидя на лавке вдоль стены, пели пристойные баллады, рассказывали забавные истории, играли и были лучшем украшением таверны. Но такая целомудренная жизнь стала постепенно надоедать отважной и пылкой Софи. Она понимала, что, пока работает в таверне, не может познать близость с мужчиной, ибо все певицы должны были быть девственницами, а тех, кто нарушит такой запрет, ожидало увольнение. Софи слишком дорожила своей хорошо-оплачиваемой работой, чтобы ради одной страстной ночи все перечеркнуть. Так могло оставаться и дальше, если бы легкомысленная девушка не встретила человека, ради которого была готова пойти даже в ад. Таким человеком стал еврей Лейб Аврагаа, живший в Англии под именем Льюис Эликотт. Это был красивый молодой человек, умевший не только соблазнить, но и захватить в свой сладострастный плен. Льюис так окрутил твою мать, что она лишилась невинности в его крепких объятиях. Их тайные отношения продолжались полгода. После этого Софи захотела, чтобы еврей женился на ней. Лейб-Льюис сказал, что возьмет ее в жены только тогда, когда у нее будут три тысячи фунтов. Софи ради любимого пошла на самый страшный грех – прелюбодейство. Порядочная таверна сменилась разгульным табаком, роль непорочной певицы – продажной девкой. Твоя мать решила стать блудницей, торговать своим телом за деньги. Так Софи хотела заработать драгоценные монеты, чтобы выйти замуж за Льюиса. Но она не задумывалась, что ему не нужна девка, раздвигающая ноги перед каждым, у кого большой кошелек. Я была лучшей подругой твоей матери, она делилась со мной своими секретами. Тогда я состояла на службе у графини, но при каждом удобном случаи сбегала в кабак, чтобы поговорить с Софи. Я умоляла ее прекратить вести разгульную жизнь, говорила, что дам эти три проклятые тысячи, лишь бы она прекратила торговать своим телом. Но она не слушалась.

Софи могла за одну ночь переспать с несколькими мужчинами. Девушка была такой пылкой и сладострастной, что многие мужчины, после ночи с ней, просто умирали от бессилия. Да и за утехи твоя мать брала слишком много денег. Дошло до того, что однажды Софи забыла принять лекарство, не позволяющее забеременеть. Последствия были очевидны: беременность и аборт. После пяти таких спровоцированных выкидышей, женщина стала наполовину бесплодна. И однажды, когда у Софи уже было три тысячи фунтов, она решилась написать Льюису, хотя со дня их последней встречи прошло больше двух лет. Молодая женщина думала, что Лейб любит ее так же, как и несколько лет назад. Но, увы, это было неправдой. До еврея давно дошли слухи, что его возлюбленная – блудница. Льюис, слыша сплетни о том, как Софи прекрасна и блаженна в постели, тоже решил овладеть ею.

Так в чреве Софи зародилась твоя жизнь. Когда Софи узнала, что беременная от Льюиса, то решила все ему рассказать. Теперь твоя мама была уверена, что вскоре она станет миссис Эликотт. Но еврей покинул твою мать, он уехал, сказав, что то, что дышит у нее в чреве, будет проклято навеки. Так тебя проклял собственный отец, и это проклятие дало свои последствия, но пока тебе об этом знать не надо. После родов мама нарекла тебя Диникой, но часто просто называла Дини. Несмотря на свое развратное прошлое, женщина очень тебя любила, поскольку ты была единственным, что осталось у нее в память о Льюисе. После родов Софи вместе с тобой сбежала из борделя и смогла стать служанкой в доме богатого француза – мсье Карла. Через три года вновь появился твой отец, и опять Софи стала заложницей своих желаний. Она вновь забеременела, но на этот раз скрыла это от Лейба-Льюиса, понимая, что уже ничего не изменится. Потом родился Паскуаль, твой кровный брат. Но, а то, что произошло потом, ты и сама уже узнала из уст Паскуаля. Единственное, что он тебе не рассказал, это то, что тебя нашли граф и графиня. Я была безмерно рада, что твоей жизни больше ничего не угрожает. Я дала себе клятву молчать и никогда никому не говорить, что ты – дочь еврея и блудницы. Но я была вынуждена нарушить запрет. Графская чета знает, чья ты дочь, и поэтому они на протяжении всего этого времени так к тебе относились. Но я думала, что Паскуаль погиб, а оказалось, что нет. Теперь ты понимаешь, почему я расплакалась, когда увидела его. Это лишь половина тайны, другую часть ты узнаешь позже. И я прошу тебя, считай, что мой укус и огненный коридор – только сон, – я едва слышала ее последние слова, поскольку в ушах шумела кровь, а в висках так стучало, что голова раскалывалась. Судорожно хватая губами воздух, я пыталась взять себя в руки, внушить, что от правды не убежишь, и я обязана смириться с тем, что в моих жилах течет не благородная кровь, а смешанная индийская, еврейская и английская. Нет, это было невозможно, как снег летом. Почему все так? Почему я произошла на свет от продажной девки и еврея? Я не могла найти ответа на свой вопрос. Укус Амелии, тот коридор, рука, голос, открытие о том, что у меня есть сестра, вернее, у графа есть старшая дочь, рассказ, проклятие, половина тайны, все смешалось в голове, образуя комок удивления и страха.

– Как… как ты докажешь то, что это правда? Почему я должна тебе верить? – пролепетала я, пытаясь хоть как-то усомниться в суровой реальности.

– Клянусь крестом, в который верю, что все, что было произнесено из моих уст, правда.

Я закрыла лицо руками, желая расплакаться, но мои глаза оставались сухими.

Поддавшись пороку, я сорвала с шеи медальон, бросив его на пол, после чего он со звоном обрушился на мраморные плиты, причудливо цокая.

Амелия подняла кулон, бережно опустив его себе на ладонь и поднося к моему лицу:

– Зачем ты сорвала его?

– А, как я, дочь еврея и блудницы, могу носить кулон, символизирующий мое высокое положение в доме Бломфилдов? – грудным голосом прохрипела я, чувствуя, как меня душат слезы.

– Послушай, Вивиана, для всех ты – законная дочь графа и графини. Пойми, так должно и оставаться. Чудом, преподнесенным судьбой, ты оказалась в графской семье, получила высокое положение, тебя вознесли на вершину. Неужели ты хочешь упасть с этой вершины, чтобы созреть то, что видела с рождения? Для всех Дини, дочь презренных людей, умерла в тот день, когда Нишкон и Кевен нарекли тебя Вивианой, своей дочерью и поклялись, что никто не узнает о твоем прошлом. Ты не смеешь уничтожать то, что тебе подарил Господь. Подумай, где бы ты была, если бы не графская чета? В борделе, в грязной таверне, или, вообще, на том свете? Твоему брату повезло меньше: он стал слугой, но никогда не жаловался на судьбу, в этом я уверена. Я не знаю, почему ты потеряла память и не хочу знать. Возможно, сами Небеса пожелали стереть из твоего разума то, что уже никогда не повториться. Сама посуди, смогла бы ты жить в графстве, быть уважаемой аристократкой, пользоваться тем, что не принадлежит тебя с рождения, если бы знала, чья ты дочь и помнила, что пережила? Нет, тебе бы не позволила твоя совесть. А Паскуаль смог, и не потому, что он высокомерный и эгоистичный, не потому, что еще ребенок, а потому, что он понимал, что ему некуда возвращаться, что он должен жить там, куда занесла его судьба. Возьми этот медальон и надень на шею. И еще, никто, даже твои приемные родители, не должны знать, что я тебе все рассказала. Пусть они думают, что ты все еще в неведенье. И может быть, когда-то ты все вспомнишь детально. А пока, пора возвращаться в тот мир, где ты жила с семи лет, в золотую клетку достатка и почтительности. Подготовься, наберись сил, и не удивляйся тому, что вскоре я тебе вновь расскажу. Так получилось, что мой жребий – быть хранительницей твоих тайн, в которых ты сама не подозреваешь. И еще, не ищи убийцу Каримни дел Фагасона, не занимайся расследованием и, как можно, быстрей уезжай в Суффолк. Во дворце тебе нельзя оставаться, – я вопросительно посмотрела на няню, ожидая от нее объяснений, но она лишь покачала головой: – Достаточно новостей на сегодня. Просто послушай меня.

– Откуда ты знаешь про убийство и про затею мадам д’Аконье? – не сдержалась я от дальнейших вопросов.

– Это неважно, – и уже другим, покорным голосом произнесла: – Миледи, пора возвращаться во дворец. Ночью ваше исчезновение никто не заметит, но скоро рассвет. Завтра похороны принца и вы обязаны хорошо выспаться, чтобы сопровождать похоронную процессию.

– Но, где мы находимся?

– В заброшенной церкви, в лесу, – сказав это, Амелия быстрыми шагами открыла дверь. Зажмурившись, я смотрела, как лунные блики проникают вовнутрь, освещая помещение. И только сейчас я рассмотрела обвисший потолок, грязную солому под ногами и потертые витражи на запыленных окнах. В углу, который был завешен тростником, едва заметно виднелась икона Пречистой Девы, сделанная из мозаики. Мраморные плиты вели к возвышению, который, возможно, когда-то представлял собой алтарь. Где-то протяжно выл волк, отчего кровь в моих жилах похолодела. Будто угадав мои мысли, няня весело усмехнулась: – Не бойтесь. Хищники, конечно, водятся в этом лесу, но к церкви они и близко не подойдут. Будто какая-то сила их отсюда отгоняет. Идемте, – со страхом смотря по сторонам, я пошла за гувернанткой. Первые шаги из церкви дались мне неуверенно, но потом я, смотря, как спокойна и весела Амелия, немного успокоилась. И, как назло, где-то треснула ветвь, потом раздался опять тот же вой, но уже громче и страшней: – Ты уверена, что мы в безопасности? – ели слышно прошептала я, опасаясь каждого звука. Ответ на мой вопрос не успел последовать, ибо, откуда-то, рыча, появилось что-то большое и серое. Когда я разглядела, что это, то невольно закричала. Перед нами стоял волк… При лунном свете его глаза, налитые кровью и ненавистью, светились, как мотыльки, клыки ужасающе сверкали под окровавленной шерстью. Дикий шакал, еще жуя свою жертву, стал медленно подходить к нам. От тошнотворного запаха крови и тухлого мяса, мне пришлось собрать все свои силы, чтобы не лишиться чувств. Я, оторвав голосу от ужасающего животного, посмотрела на Амелию и ахнула. Няня была совершенно спокойна, лицо румяное, глаза светились, будто в них ожило солнце, губы изогнулись в улыбке. Чем ближе был к нам зверь, чем сильней я чувствовала, как сердце выпрыгивает из груди. Казалось, еще минуту, и кожа под моей левой грудью разорвется. Внезапно произошло что-то неожиданное. Волк стал медленно оседать на землю. Первая мысль, которая пришла мне в голову, совмещалась с тем, что дикого шакала кто-то ранил. Но потом хищник, положив морду на передние лапы, поднял на меня свои глаза, теперь уже наполненные какой-то преданностью.

– А… Амелия, может,… ты мне объяснишь, что происходит? Ты говорила, что волки не подходят к церкви, но сейчас мы на приличном расстоянии от нее. И, наверняка, находимся на территории этих существ, – вполголоса спросила я.

– Эти существа, как вы выразились, не причинят вам никого вреда. Неужели вы не видите, что волк не нападет на вас, а покорно лежит у ног? – я опустилась на колени, дрожащей рукой проводя по серой шерсти хищника, после чего он, прикрыв глаза, лизнул мне пальцы и опять завыл, но сейчас этот вой успокоил меня. Я с детства боялась диких животных, порой, когда мы проезжали через леса Понтипридда, у меня по спине проходил холодок от воя волков. И теперь, смотря, как это животное лежит у моих ног, воткнувшись мордой в юбку, я не могла сдержать смеха.

– Но, как такое возможно? Ведь волки всегда нападают на людей, тем более, ночью и в глухом лесу, – Амелия сторонилась зверя. Отойдя к столбу дерева, она что-то прошептала, только потом ответила: – Волки боятся вас, но на меня, не будь вы здесь, напали бы непременно. Идемте лучше отсюда, – не понимая такой резкой перемены настроения у няни, я пошла за ней, все еще оглядываясь на волка. Всю оставшуюся дорогу я чувствовала, как сердце трепещет лишь об одной мысли, связанной с волками. Я не могла понять, почему такое дикое и хищное животное упало мне в ноги.

Во дворец мы пришли, когда было далеко за полночь. В темных переулках царила такая тишина, что болели уши. Привратники, подозрительно осматривая каждый уголок королевской резиденции, лишь чудом не заметили нас, спрятавшихся за высокой колонной. Я боялась, что мое внезапное исчезновение, объяснение, которому, я сама не могла дать, растолкуют, как ночное свидание. А лишние слухи, которые, как бы то ни было, все равно дойдет до моих родителей, были сейчас совсем некстати. После странных предупреждений Амелии, поездка в Суффолк казалась уже не такой страшной, как раньше.

Зайдя в комнату, я увидела Мелли, сидящую на краю кровати. Девушка, без кровинки в лице, дрожащими руками гладила влажные волосы Паскуаля, которые прилипли ко лбу. Мальчик что-то бормотал, кусая губы. Я подбежала к ложу, беспокойно касаясь лба малыша. Он, как и до моего исчезновения, пылал: – Мелли, почему ты не позвала лекаря?

– Я звала, миледи, но мадам д’Аконье сказала, что я, как служанка-невольница, не имею права тревожить врачей и заботиться о таких, как я сама. Так же, она добавила, что распоряжения может отдавать лишь госпожа, которой принадлежат слуги. Простите, но у меня не было другого выхода, как вернуться к бедному мальчику. Я дала ему настойку из дикой малины и шиповника, растерла тело уксусом и наложила на лоб мокрую ткань. Температура немного спала, но минут десять– пятнадцать назад опять поднялась. Извините за дерзость, но где вы были? Вернувшись, я обнаружила, что кроме Паскуаля, метавшегося в бреду, в покоя никого нет, – растеряно щебетала служанка. Я видела, как у нее под глазами напухли отеки, как побелела кожа. Юная горничная и так была стройной, а теперь кожа стала казаться просто прозрачной и бесцветной. Мне хотелось, что бы в мою свиту входила не глупая девочка пятнадцати лет, а умудренная жизненным опытом, мудрая женщина. Мелли, кроме того, что одевала меня, укладывала волосы, приносила еду в покои, больше не на что не годилась.

– Не нужно звать лекаря, – внезапно сказала Амелия и ее глаза, еще совсем недавно казавшиеся испуганными, теперь заблестели с новой силой. Женщина прошла к другому концу комнаты и, взяв со стола какой-то бокал, опустилась на кровать. Я разглядела красную жидкость, бултыхавшуюся в посудине. Не успела я ничего сказать, как няня, приподняв голову бесчувственному Паскуалю, влила ему в рот эту странную жидкость.

– Что это? Вино?

– Нет, не вино, – отмахнулась гувернантка, проводя по лбу мальчика серебряным крестиком. Паскуаль, изогнувшись дугой, закашлял, и я с ужасом смогла разглядеть, что у него из-за рта вытекает пена, которую Амелия вытирает странным платком с изображением пятнадцатиконечной короны. И тут мне в нос ударил омерзительный запах свежей крови, а бокал показался знакомым. Нет, этого не может быть, но ведь все указывает на то, что паж выпил мою кровь…

Увидев немое удивление и испуг на моем лице, няня сделала Мелли пренебрежительный жест удалиться. Когда хрупкая фигура девушки скрылась за деревянной дверью, Амелия сказала: – Это священная кровь, которая очищает.

Стоит больному только пригубить ее, как все недуги покидают тело. При ранениях и ушибах только несколько капель способны сотворить чудо: остановить кровотечение, боль и полностью залечить рану. Умывание в этой крови способствует защитой от напастей и недоброжелателей. Словом, эта кровь – щит от зла людского. Пятнадцать капель не просто выводят болезнь из человека, но и вселяют в него отменное здоровье, – я все это слушала с открытым ртом. Как кровь могла сотворить такие чудеса?

– Но…это ведь моя кровь…

Амелия улыбнулась, загадочно поглядывая на меня: – Да, ваша. Запомните, все, что вы сегодня узнали и увидели, должно оставаться в тайне, подальше от любопытных ушей и глаз, – не говоря больше не слова, гувернантка скрылась за дверью, ведущей в комнату прислуг.

Я несколько минут сидела на краю кровати, задумчиво гладя в пустоту. Ни холод, ни начавшийся дождь, ни раскаты грома, не привлекали мое внимание. Медленно сняв платье и распустив волосы, я взобралась в постель, укрывшись меховой накидкой. Рядом спал Паскуаль, мой брат, и при виде его безмятежного лица, на котором буквально несколько минут царила гримаса боли и страдания, я немного успокоилась. Выходит, я сирота, дочь еврея, чьи предки никогда не имели прав на существования и проститутки, имя которой запятнано кровью бесчестия. Может, мой так называемый отец и жив, но теперь это не имеет никого значения. Почему все так? Родилась в борделе, жила в замке, а теперь разрываюсь между памятью о настоящих родителях и заботой приемных. В моих жилах течет кровь людей, которые опозорены на веки вечные, но мой разум принадлежит дочери графа. Нет, я обязана забыть обо все, что сегодня услышала, я должна жить так, как жила до сегодняшнего дня. Дини умерла, утонула в реке, вместо нее на свет появилась Вивиана, девушка, которая не смириться со своей горькой участью и сможет пойти наперекор судьбе!..

Глава 8

На удивление, я довольно быстро заснула, но даже через сон улавливала каждый звук, при любом шорохе вздрагивала. В комнате было очень тихо, лишь по стеклу тарабанил дождь, и все же меня не покидало чувство, что что-то мне мешает. Окончательно меня разбудил Паскуаль, резко перевернувшись на другую сторону. Когда кровать заскрипела, я подскочила и стала лихорадочно оглядываться по сторонам. На улице уже серел рассвет, но дождь не прекращался. Где-то скулила кошка и лаяла собака, слышались раскаты грома. Сев, я придвинула к подбородку колени, беспокойно теребя ленточки сорочки. Поняв, что уже не смогу уснуть, я встала с постели, босыми ногами пробежавшись к столу, где стоял вчерашний, нетронутый ужин. Бросив взгляд на еду, я почувствовала, как желудок сжался в комок и заурчал. Последний раз я ела позавчера. Но чувства голода совершенно не было. Подойдя к зеркалу, я тщательно осмотрела свое тело. Я всегда отличалась пышными формами и теперь даже ужаснулась, понимая, что выгляжу неважно. Почти неделю я довольствовалась лишь тем, что попадало под руку. Во время трехдневной скачки мне удавалось лишь откусить кусок хлеба и запить элем, а после того, как я увидела труп Каримни, аппетит улетучился вовсе. И теперь меня пугало то, как сильной я изменилась за несколько дней. Кожа стала бледной, с серым оттенком. Через шелк сорочки проступали ключицы, грудь казалась плоской. Лицо было худощавым, с выпирающими скулами. Я невольно улыбнулась. Возможно, такой и должна была быть леди. Ведь эталоном красоты считали женщину маленького роста, с небольшой грудью, а лучше, с ее отсутствием, с удлиненным лицом, на котором должны выделяться глаза.

Я посмотрела на запястье. На нем виднелся едва заметный шрам. Выходит, вчерашние происшествия – не сон. Меня затошнило, когда в памяти восстали ужасные моменты укуса Амелии. Почувствовав слабость от голода и, возможно, от потери крови, я нехотя отломала кусок сыра, и, запив его добрым глотком вина, проглотила. По телу разнеслось тепло от спиртного напитка, к лицу прильнула кровь. Внезапно я услышала шорох за дверью, и едва слышный стук. Прислонив ухо к двери, я спросила:

– Кто там?

– Вивиана, открой, это я, Шекена, – послышался тихий голос сирийки. Отодвинув щеколду, я округлила глаза. Мусульманка стояла, забрызганная грязью, с капора стекали капли дождя, волосы мокрыми прядями прилипли ко лбу. Пропуская девушку вовнутрь, я немного растерялась. От Шекены веяло таким негативом, что мое сердце учащенно забилось. Поняв, что что-то случилось, я усадила сирийку в кресло и нетерпеливо спросила: – Что случилось? Где ты была?

Снимая промокший плащ, мусульманка тяжело вздохнула: – Плохие новости, Вивиана. Произошло еще одно убийство, – я ахнула: – Что ты говоришь? Кто на этот раз?

– Опять испанская фрейлина королевы – тридцатипятилетняя сеньора Беренгария Навваро. Сегодня ночью ее труп нашли в конюшне. Бедная женщина была затоптана взбесившейся лошадью. Но проблем в том, что кобыла была не из королевской конюшни. Она появилась, и исчезла. Анхорело Дебитти приказал всем молчать. Эту страшную весть должны сообщить утром. Пока, кроме меня и еще нескольких фрейлин королевы, об этом никто не знает. Я боюсь, Вив, убийца среди нас. И одному Богу известно, кто станет следующей жертвой.

Я не могла сдержать в своей груди страх и ужас. Слезы навернулись на глаза, и первый раз в жизни я побоялась умереть, быть убитой зверским способом, не похороненной по христианским обычаям. Быстро отогнав от себя такие мысли, я подумала о другом: о безопасности ее величества. Мой долг – защищать королеву и я не смею, прикрываясь собственными страхами, оставаться в стороне. Я была готова умереть за Екатерину, хотя и сама не понимала, почему женщина, которую я знаю несколько дней, стала для меня таким важным человеком. Быть в фаворе у жены короля мечтала каждая женщина, будь то незамужняя девица, или пожилая матрона. Но я делала это не ради теплого места у ног государыни, а ради того, смысл которого, сама не могла понять и объяснить.

– Хватит раскисать, Шекена. Прошлого не воротишь. Каримни и Беренгария предстали перед Всевышним. Теперь нужно подумать, как защитить других женщин. Судя по событиям, убийца охотиться на испанок. Я не поверю в то, что сеньора Навваро погибла от несчастного случая. Кто-то специально заманил ее в конюшню.

– Но, кто? Кому была выгодна смерть женщины, которая уже три раза стала вдовой?

– Не знаю. А, ты разговаривала с Ричардом Зингом? – сирийка кивнула: – Мягко сказано, что разговаривала. Мне пришлось строить из себя легкомысленную дурочку, которая совершенно ничего не понимает в жизни. Впрочем, разговор дал свои плоды. Как я тебе и говорила, Дику[11] развязали язык всего несколько кубков вина. Он проболтался, что ведет какую-то тайную игру, на кон, которой, поставлено абсолютно все, вплоть до жизни. Также, он сказал, что сегодня утром отправляется в Оксофрд, к Джону де Веру, – я задумчиво покрутила на пальце кольцо. Мысль, которая пришла мне в голову после слов Шекены, пугала, но и радовала. Возможно, после такого поступка меня будут считать сумасшедшей, но зато я не смогу упрекнуть себя в бездействии.

– Я сейчас же отправляюсь в Оксфорд! Джон де Вер обязан все мне рассказать, если он утаит хоть каплю правды, я буду вынуждена показать медальон королеве и поведать ей свои опасения и догадки. Именно сейчас, когда де Веры хотят сблизиться с престолом, вражда с ее величеством будет очень некстати.

Сирийка ахнула, и ее черные глаза заблестели с такой тревогой, что мне стало не по себе: – Ты…ты с ума сошла! Сейчас нельзя давать де Верам понять, что ты их в чем-то подозреваешь! Да и то, что Зинги и Оксфорды причастны к смертям при дворе, не доказано, а предъявлять ложные обвинения против могущественно графа и его лучшего друга – очень опасно. Джон и его предки всегда уважительно относились к роду Бломфилдов, и ты, совершив такой безрассудный поступок, можешь все испортить. Не нужно этого делать. Давай подождем. В конце концов, расследованием должен заниматься криминалист, а не молодые фрейлины.

Я отрицательно покачала головой, хотя и понимала, что Шекена права: – В твоих словах есть доля правды, но этого не достаточно, чтобы остановить меня. Пойми, я не собираюсь приезжать в Оксофрдшир, как враг графской семьи. Да и Джон очень хороший человек, он воспитал двоих прекрасных дочерей, а его супругу Джельф давно считали умной и покорной женщиной. Я ни чем не рискую, собираясь нанести визит де Верам.

– И, все же, позволит ли тебе мадам д’Аконье поехать в Оксфорд?

– А, откуда она узнает? Я же тебе сказала, что отправляюсь немедленно, а в такую рань эта старуха еще нежиться в постели у камина. Меня никто не сможет остановить.

– Вивиана, ну неправильно это. Я прошу тебя, не влезай в эту кровавую игру.

– Ты не сможешь отговорить меня, Шекена. Прости, но я не могу терять время на пустые разговоры, – встав, сирийка грустно окинула мою комнату взглядом: – Ты имеешь то, чего никогда не имела я. Дорожи этим, ибо потеряв, уже не вернешь, – девушка направилась к двери, но я не смогла смолчать: – О чем ты?

– Я осиротела еще в детстве, всегда была чужой в Англии, жила, как покойница, которая умерла вместе со своими родителями. Будь осторожна, не совершай моих ошибок.

Я подошла к мусульманке, и, положив ей руки на плечи, тихо сказала: – Я понимаю, у тебя было трудное детство. Твои душевные раны еще болят и кровоточат. Но это не причина для того, что бы всего бояться.

Девушка горько улыбнулась, подойдя к окну и задумчиво смотря на город, окутанный рассветом: – Я не боюсь, просто знаю: если судьба велела, пойти против ее воли не получиться. Извини, но твой план глуп. Я не стану тебе помогать, – с этими словами Шекена вышла из комнаты. Когда ее шаги стихли, я подошла к сундуку. Порывшись, я отыскала потертые штаны, такой же плащ, высокие, кожаные сапоги и охотничью шапочку. Дорога обещала быть долгой, а женский наряд ее только бы задержал. Скакать верхом в платье неудобно, но и открыто показаться в мальчишеском костюме тоже опасно. Я не хотела, чтобы по городу пошли слухи, что младшая дочь всеми почитаемого графа Нишкона Бломфилд Понтиприддского, не стыдясь, надела штаны. Чтобы избежать лишних сплетен, я попыталась сделать из себя мальчишку. Волосы скрывала шапочка, фигура была обычной, без женских форм и я даже обрадовалась, что сильно похудела. Ибо спрятать мою пышную грудь не получилось бы. Но что делать с лицом? Слишком чувственные губы, живые, юные глаза, безупречная кожа, надушенная благовониями. И я решила пойти на хитрость. Меня упрекнут, если узнают, кто я, а если скрыться под чужим именем, придумать какую-то историю? Но оставалась еще одна проблема: как выйти из дворца не замеченной? Я посмотрела в окно и мысль, подобно солнцу, засветилась в голове. Мое окно выходило в галерею, всегда пустовавшую, а от галереи ведут три винтовых лестницы. Стать на одну ступеньку, схватиться руками за другую, и спрыгнуть на третью – отличная идея. Каркас стен упругий, с выступающими камнями, а спуститься по выступам не составит труда.

Открыв окно, я перелезла через ставни и оказалась в закрытой галерее. Расстояние, на удивление, от коридора и до лестниц, было слишком большое. Вдобавок, еще и мелкий дождь мешает. Я посмотрела на небо. Где-то вдали сверкала молния, горизонт окрасился в лилово-сиреневый цвет с легким, бардовым оттенком. Из-за туч красного диска не было видно, лишь едва заметный свет скользил по окнам. Часовня уже пробила пять часов утра, но во дворце царила мертвая тишина. Не было слышно ни скрипа ворот, ни разговоров, ни шагов. Поняв, что такое затишье не к добру, я все-таки решилась на отчаянный шаг. Пол зашатался под ногами, когда я, вцепившись руками в верхнюю ступеньку правой лестницы, попыталась спрыгнуть. Высота и правду была неимоверной, и хватило бы лишь одного неаккуратного шага, чтобы распрощаться с жизнью. Пришлось, сев на колени и оперившись руками в пол, ползти по узкому выступу. Чем ниже был выступ, тем больше я понимала, что теряю равновесие.

Теперь помочь могла лишь веревка, и, к счастью, я сумела найти ее в сумке, которую перебросила через плечо. Крючок вцепился в камень и, убедившись, что веревка упругая, я стала спускаться. Руки затекли и стали ныть, веревка натерла ладони. Внезапно я почувствовала, как что-то оборвалось и, ничего не поняв, обрушилась на землю. К несчастью, внизу был склон, по которому я покатилась кубарем. Расцарапав лицо, разорвав плащ, я с трудом поднялась. Хоть все тело ныло, я была рада своему успеху. Но лошадь… Где же ее взять? Ибо возвращаться в королевскую конюшню нельзя, а до ближайшего селения минимум идти две мили. Сев на траву, я почувствовала, как голод все сводит в животе. Но в сумке я нашла лишь бутылку с элем, черствый хлеб и несколько яблок.

И тут я вспомнила, что неподалеку живет отец Бенедикт Герби, священник, служащий в графстве Бломфилд много лет. Этот старец научил меня писать, читать, понимать математику, помог выучить латынь. Также, что бы огромной редкостью, он поведал мне о живом мире, называя этот урок «природознавством». Я очень ценила учителя, часто молилась, положив голову на его старческие руки. Но со временем отец Бенедикт понял, что жизнь в шумном Понтипридде не для него. Равномерный поток жизни священник и его супруга Ребекка получили лишь тогда, когда уехали из графства и поселились на дальнем берегу Темзы. Детей, увы, у них не было, и француженка решила открыть маленький монастырь имени Святой Екатерины.[12] В этой обители могли учиться дочери крестьян и бедных горожан, ибо обучение было совершенно бесплатным. Там юных красавиц обучали всему, что должна знать будущая женщина: вышиванию, наукам, ведению хозяйства и еще много чего. В монастыре девочки могли обучаться с трех лет и до шестнадцати, разумеется, если у девушки не было жениха.

Ребекка была хорошей женщиной, я знала ее не хуже Амелии, ибо она работала кухаркой в замке. Каждый день столы ломились от ее лакомств. Француженка любила свою работу и дорожила местом, но Бенедикт, на правах мужчины в семье, запретил ей туда ходить, говоря, что жена должна седеть дома и заниматься хозяйством. Вскоре священник и сам уехал из Бломфилда. Тяжело сказать, что семья Герби была дружной и счастливой. Бенедикт, в какой-то мере, являлся деспотичным и очень суровым человеком. Сколько раз он поднимал руку на супругу, сколько раз закрывал ее на ночь в подвале, сколько раз морил голодом… И все это из-за пустяковых провинностей. Вскоре Ребекка стала напоминать глухонемую служанка: все выполняет, кротка, покорна, но молчалива. Ни взглядом, ни жестом, ни словом не потревожит мужа. В молодости, священник был, несмотря на рясу, которую получил от отца в раннем возрасте, развратен. Ребекка терпела измены Бенедикта, видела, как он приводит девок в дом. Порой, священник даже заставлял Ребекку подавать своим пассиям еду и питье, ласково улыбаться и кланяться. Несколько раз случалось, что француженка устраивала скандалы мужу, но сразу после этого была закрыта в погребе, без еды и питья на два, а то и больше, дня. Граф и графиня знали о ссорах семьи, видели, как Ребекка, пытаясь скрыть синяки, одевала черные одежды, видели, как за безмолвием скрываются горькие, жгучие слезы. Но графская чета, которую я когда-то считала родными родителями, не обращала на это внимание. А я тогда была еще слишком маленькой и безвольной, чтобы что-то изменить. Теперь, идти в тот дом, видеть несчастную Ребекку, мне не хотелось, но другого выхода не было. Отец Бенедикт был суровым человеком, но со мной, как со своей миледи, обращался крайне уважительно. Я была уверена, что капеллан поможет мне самой малостью – одолжит лошадь.

Я плохо помнила, где находиться дом Герби и пришлось сорваться на бег, чтобы отыскать скромный домик у берега Темзы. Дождь прекратился, но ветер был холодным, свирепым. Вздрогнув, я посильней прижала к себе плащ, одной рукой придерживая шапочку. Я вышла на холмистую равнину и ахнула, увидев великолепный пейзаж, простирающийся внизу. Едва пожелтевшие деревья казались золотыми статуями, небо, тяжело лежавшее на скале, имело странный оттенок: серое, с лиловыми полосками, оно казалось нарисованным рукой опытного художника.

Внизу простиралась голубая линия реки, а неподалеку – несколько домиков. Два из них были заброшены, покрыты мхом и грязью, а один, белый, с деревянной крышей, был настолько ухоженный, что радовались глаза. Я смогла рассмотреть костер, над которым жарилась рыба, разбросанные по берегу сети и мешки. Возможно, это и был дом семьи Герби. Спускаясь по склону, я все больше удивлялась: домик был маленький, ветхий, ветер почти срывал крышу. Как же в нем можно перезимовать? Когда тропинка сузилась, а высокий склон остался позади, я увидела отца Бенедикта. Он, одетый в темную тунику и такие же панталоны, сидел на извилистом камне, перебирая рыбу. Приятно пахло жаренным, густой дым поднимался до небес. На другом костре потрескивала свежая свинина. Я остановилась неподалеку от дома, рассматривая капеллана. Да, годы неумолимо оставляют жестокий след на человеке. Священнику было немного за пятьдесят, когда он уехал из Понтипридда. Тогда волосы святого отца были, на удивление, густыми и блестящими, глаза горели, тело, хоть и уязвленное тяжелым бременем забот, являлось гибким и упругим. Но теперь передо мной сидел настоящий старик: голова посидевшая, с большой лысиной на макушке, глубокие, подобно шрамам, морщины, спина сгорблена, взгляд пустой, старческие, морщинистые руки брезгливо сжимают скользкую чешую. Я сделала несколько боязливых, робких шагов.

Подняв голову, святой отец нахмурился. В его взгляде сначала проскользнуло безразличие, потом удивление и, наконец, непонимание и страх.

– Ну, здравствуйте, батюшка, – едва сдерживая смех, поздоровалась я. Вид у Бенедикта и вправду был нелепым. Быстро взяв себя в руки, священник спокойным голосом спросил: – Что тебе, парень, нужно?

– Неужели вы меня не узнали, отец Бенедикт? – и тут я засмеялась тем самым смехом, от которого не раз получала упреки капеллана.

– Не может быть… Глазам своим не верю…

– Может, батюшка, может.

– Ле…леди Вивиана? Пусть глаза мои ослепнут, если я ошибся, – священник медленно поднялся, и, подойдя ко мне, с радостной улыбкой обнял: – Девочка моя, я не ожидал вас встретить, – но внезапно голос священнослужителя сорвался, в глазах промелькнул немой упрек. Отойдя, Бенедикт осмотрел меня с ног до головы.

– Может, вы скажите, что делаете здесь в наряде мальчишки, прости Боже? Это же позор! Где такое видано, чтобы девица надела штаны! Стыд и срам, дочь моя! – посыпались упреки, ругань, поучительные речи. В графстве, отец Бенедикт тоже не раз ругал меня, бранил, но я, склонив голову, покорно кивала и слушала. Возможно, так нужно было поступить и сейчас, но я не выдержала: – Простите, что перебиваю, отец, но довольно этих слов. Я уже не маленькая, чтобы диктовать каждый мой шаг. Я пришла не для того, что бы выслушивать бессмысленные упреки, батюшка! Тем более, что вы уже не служите в Бломфилде и не имеет право меня поучать!

– Не дерзите! И дослушайте: девица, надевшая хоть раз мужской наряд, считается…

– Довольно! Я исповедуюсь и мой, как вы сказали, грех будет прощен Всевышним.

– Вы не хотите слушать моих советов, миледи, а зря. Ваш характер всегда был игривым и дерзким, увы, теперь его переделать не получиться.

– Святой отец, мой характер вас никоем образом не касается. Пропустите в дом, или так и будете на пороге наставления давать? – съязвила я, снимая с головы шапочку, и ровными движениями разглаживая волосы.

– Простите за неучтивость, дочь моя. Конечно, проходите, – старик, неуклюже ковыляя, открыл ветхую дверь, пропуская меня вовнутрь. В нос резко ударил запах смешанных трав, в горле запершило. Внутри домик был, на удивление, уютным. На побеленных стенах висели пучки лечебных трав, множество разных икон и несколько гобеленов. Пахло воском и чернилами. Дом имел небольшой коридор, кухню, одну комнату и лестницу на второй этаж.

– Ребекка! Иди сюда, жена! – послышались тихие шаги бывшей кухарки. По телу пронеслось тепло, когда пухленькая, низенькая женщина с седыми, мягкими волосами показалась на пороге кухни. Ребекка всегда была хорошенькой, с приятными чертами лица и звонким голосом. Годы, разумеется, взяли свое, и от хрупкой фигуры француженки не осталось и следа. Но зато серые, как октябрьское небо, глаза, горели радостным огнем, румянец украшал пухлые щеки.

– Что случилось, Бенедикт? – женщина простодушно вытерла руки о засаленный фартук и поправила чепчик: – Пресвятая Дева… Глазам своим не верю… Вивиана?

– Да, тетушка Ребекка, это я, – пыхтя, женщина радостно обняла меня, смахивая с глаз слезы: – Девочка моя, а я думала, что уже и не увижу прекрасную Вив. Ты стала настоящей девушкой, цветущей, как роза. Когда я уезжала из замка, ты была еще ребенком, веселым и озорным. Прошло ведь всего несколько лет, а ты в девицу превратилась. Помолвлена уже с кем-то?

Я неловко опустила голову: – Мне еще не исполнилось и четырнадцати лет, замужество пока подождет. Тетя Ребекка, мне нужна твоя помощь, – глаза кухарки округлились. Простодушно улыбнувшись, она усадила меня на лавку и ласково спросила: – Чем я, обычная крестьянка, могу помочь самой миледи? Бенедикт, рыба готова? Иди, принеси несколько рыбешек. Я уже приготовила завтрак, но он достаточно скуден для дочери графа. А твои блюда будут кстати. Не забудь и поросенка прихватить, – когда священник скрылся из виду, я удивленно уставилась на женщину: – Я вижу, святой отец больше не обижает тебя, выслушивает приказания, не грубит. Что же изменилось? Ведь ты всегда была незаметной мышкой для него.

– Три месяца назад у Бенедикта стала ужасно болеть сердце. Все думали, что пришел его смертный час. Не помогали ни травы, ни лекарства. И, однажды, мужу приснился сон, в котором сам Господь сказал: «Ты будешь жить, если к супруге своей по – человеческому станешь относиться». С тех пор, Бенедикт и пальцем меня не тронул. Разумеется, бывает, когда он, на правах хозяина семьи, бранит меня, голос повышает, но это сладкий мед по – сравнению с тем, что было раньше. И знаешь, эти три месяца самые счастливые в моей серой жизни. Ну, хватит обо мне. Ты лучше расскажи, как оказалась здесь, еще и в мужской одежде?

– До тебя доходили слухи об убийствах во дворце?

– О трагической смерти Каримни дел Фагасона знает вся Англия. Но, почему… об убийствах? Разве пострадал кто-то еще?

Я молчала, вспоминая слова Шекены. Она сказала никому не говорить про Беренгарию до утра. Но ведь уже рассвет, а во дворце было тихо. И похоронная процессия… Все это очень странно. Я вздохнула, понимая, что сейчас должна думать только о том, как побыстрее добраться до Оксфорда и получить правду из уст графа.

– Сегодня ночью перестало биться сердце еще одной испанской вдовы– фрейлины. А именно, Беренгарии Навваро. Женщину затоптала таинственная лошадь. Пока об этом знает очень мало людей, но, увы, печальных фактов это не меняет. Все улики указывают на человека, жившего в Оксфорде. Я должна немедленно отправляться туда. А пришла я, чтобы просить кобылу. Так вышло, что из королевской конюшни мне не удалось забрать коня. Прошу, помоги, тетушка Ребекка, – шепча молитвы, бывшая кухарка положила ладони на серебряный крестик, висевший на шее: – Господи Всемогущий, что же это такое? Второе убийство за несколько дней. Сколько будет еще жертв? Кто следующий? – Ребекка порылась в кармане юбки, и достала какой-то потертый, треснутый амулет: – Вот, возьми, девочка моя. Это талисман, который, по легенде, был на шее Пресвятой Девы. Говорят, она никогда с ним не расставалась, а когда возносилась на Небеса, отдала его смертной женщине. С тех пор, этот амулет оберегает и защищает от бед и страданий. Пусть сей талисман и тебя хранит, дитя мое.

– Спасибо, тетя, – влажные губы Ребекки скользнули по моему лбу, а старческие руки вложили в ладони оберег. Я почувствовала, как слезы закипают в глазах. Эта добрая женщина всегда была мне, как мать и я только сейчас поняла, как мне ее не хватало все эти годы. Да, я доверяла Амелии, могла считать ее своей подругой и наставницей, но пропасть, возникшая между нами, теперь горела огнем. Мне хватало лишь бросить взгляд на гувернантку, как сердце бешено начинало стучать. Возможно, это из-за того, что именно няня рассказала мне тайну рождения. А с женой священника были связаны самые лучшие и невинные воспоминания: я, маленькая девочка, бегу босыми ногами по лугам, собирая цветы, а Ребекка, недовольно ворча, зовет домой, потом усаживает на колени, рассказывает сказки, тайком водит к речке. Я прибегаю на кухню, беру душистые пироги, смеюсь, играя с поварятами, после брани родителей рыдаю на груди у Ребекки, она успокаивает, смешит… Это было потайным и самым ценным кладом, сокрытым у меня в душе. Только с кухаркой я могла смеяться, не опасаясь, что капеллан будет бранить, шутила, не слушая упреков родителей.

– Тетя, мне так тебя не хватает. Может, ты вернешься, станешь моей наставницей, а я буду, как и раньше, все тебе рассказывать? Вечерами мы будем гулять, сбегая из дворца, собирать полевые цветы. Возвращайся, пожалуйста.

Бывшая кухарка печально улыбнулась, обнажив пожелтевшие зубы: – Это невозможно, девочка моя. Начинается закат моей жизни, и я хочу провести его спокойствии и мире. Придворная суета не для меня. Виви, ты стала девушкой, но ты должна стать взрослым человеком. Держи все свои секреты и тайны в душе, никому о них не говори. Ибо даже самый преданный человек продаст за хорошее вознаграждение. Будь умницей, доченька.

– Спасибо, тетушка. Я всегда буду помнить твои драгоценные слова.

Послышались тяжелые шаги отца Бенедикта. Он, неся в руках две больших рыбины, презрительно окинул меня взглядом: – Ребекка, дай миледи одно из своих платьев. Я не допущу, чтобы в моем доме девица расхаживала в мужской одежде, – кухарка, кивая, повела меня по пыльной, ветхой лестнице на второй этаж, где находилась всего одна комната. Двери не было, висела лишь залатанная и стертая ткань. Откинув ее, тетушка завела меня в свои «покои». Ребекка порылась в старом сундуке, извлекая оттуда совершенно разные вещи: деревянный гребень, несколько простыней, разбитое зеркало, кучу платков и три потертых платья.

– Это мои личные вещи. Увы, я не могу позволить себе купить новое зеркало или платье. Муж не разрешает. Уже почти десять лет я довольствуюсь тем, что перешло от матери в качестве приданного. Из нарядов у меня есть только два платья, потертая юбка, рубаха, рваный чепец и грубые башмачки. Так получилось, что на момент моего замужества отца уже не было в живых, а мать ужасно болела. Денег хватало лишь на еду и на содержания скудного хозяйства. Когда я вошла женой в дом Бенедикта, то не могла выразить своего счастья. Супруг был тогда еще молод, красив, добр. Он осыпал меня подарками, возил по всему Лондону. Род Герби был очень знаменит, почитаем, и одна мысль, что я стала обладательницей этой фамилии, приносила покой и умиротворение. Казалось, будущее прекрасно, как весенний день: любящий муж, почести, богатство, молодость и красота. Бенедикту тогда было около двадцати лет, мне – шестнадцать. Супруг тогда еще не являлся священником, ряса была у его престарелого отца – Маттхема Герби. Так получилось, что Маттхем не знал о смерти моего батюшки, которая произошла буквально месяц назад. Он думал, что я – из благородной семьи, у меня есть состояние и приданное. Да, я росла, в принципе, в состоятельной семье, но, когда папа умер, все досталось старшему брату. А я с матерью была вынуждена страдать. Когда старик узнал, что у меня нет ни пенни, переписал все завещание на младшего сына Роба. Бенедикт из-за меня потерял то, что принадлежало ее по праву от самого рождения. После этого между нами стала расширяться пропасть. Сначала она была маленькой, едва заметной, но все изменилось, когда повитуха вынесла страшный диагноз: бесплодие. Бенедикт запил. Он целыми ночами бродил по грязным улицам Лондона, ночевал в борделях, ввязывался в непристойные компании. А я рыдала, проклинала всех, кто был рядом. Хотелось распрощаться с жизнью. Было все равно, хотя я понимала, что даже за чертой земного мира меня будут преследовать демоны ада, если я решусь на самоубийство. Когда умер Маттхем, звание почетного священника было навсегда потерянно. Бенедикт, конечно, занял место отца, но жизнь добропорядочного христианина была не для него. Вскоре мы решили уехать из Лондона и забыть все, что здесь произошло. Была надежда, что мы еще будем счастливы, только в другом месте, с другими людьми. Ах, как же я ошибалась. Уэльс принес еще большие беды, чем столица. Муж впервые поднял на меня руку. Впервые оскорбил. Впервые избил. Впервые приказал работать и зарабатывать на жизнь самой. Что мне оставалось? Чтобы иметь хоть несколько монет, я стала работать кухаркой в таверне, потом возвысилась до помощницы главного повара. Но Бенедикт, опасаясь, что мое чрезмерное увлечение кулинарией может стать непристойным, приказал устроиться служанкой в замок Бломфилд. Но, а дальше, ты сама знаешь, – я заметила, как по морщинистым щекам женщины стали медленно катиться слезы. Я и сама едва удерживала в себе желание разрыдаться. Я знала, что Ребекка много чего пережила, но все подробности, увы, не были доступны.

Смахнув слезы с глаз, француженка быстро встала: – Вот, приоденьтесь и спускайтесь вниз, миледи, завтрак уже на столе, – я беззвучно ахнула. Это был первый раз, когда Ребекка обратилась ко мне на официальном тоне. И это было так больно, так невыносимо, что я не удержалась от окрика: – Тетя, не нужно этих почестей. Ты для меня, как родная…

– Нет, мисс. Бедная старуха не заслуживает вашей похвалы. Вы уже не ребенок, а госпожа. Теперь уважать вас – мой долг, клеймо, которого, я буду нести в сердце до конца своих дней, – я задумчиво стояла, вслушиваясь в ее отдаляющиеся шаги. Прижав ладони к груди, я окинула комнату взглядом: здесь не было ни роскошных гобеленов, ни дорогой мебели, но все дышало свежестью и прекрасной простотой. Тяжело опустившись на лежанку, я провела пальцами по грубой ткани платья. Сердце жалобно заныло, по щекам покатились горячие слезы.

«Господи, почему порой нищета милей богатства? Я бы все отдала, лишь бы хоть день прожить в такой обстановке, рядом с любимым человеком, а не вянуть от одиночества в золоте и бриллиантах», – рука нечаянно наткнулась на кольцо с рубиновым сердцем. Подарок Лиана… Где он? Что с ним? Встретимся ли мы еще?

Вытерев слезы, я стала раздеваться. Когда одежда грудой лежала в ногах, я надела платье Ребекки. Сотканное из белоснежного полотна, с бретельками на плечах, оно казалось необыкновенным, несмотря на простоту. В нем я будто ожила, зацвела. Расчесав волосы старым гребнем, я стала спускаться по лестнице. В нос ударил приятный запах кушанья, глаза защипало от сладковатого дымка. Внизу располагалась маленькая кухня, в центре которой стоял деревянный стол, ломившийся от разнообразной еды. Из очага поднимались клубы дыма, окутывая все туманом. Ребекка, зачерпывая ложкой овсяную кашу, радостно улыбнулась: – Проходите, Вивиана. Простите, конечно, у нас не так, как в замках, и все же еда знатная.

– Ах, тетушка, пусть Господь даст благословение твоим драгоценным рукам. Как я соскучилась по твоим кулинарным шедеврам. Будь моя воля, я бы все это съела за один раз. Отец Бенедикт, надеюсь, вы довольны моим нарядом? – не без издевки спросила я.

Старик лишь кивнул, жестом призывая к столу. Воцарилось молчание, нарушаемое лишь слабым шепотом. Все возносили хвалу Господу, благородили за то, что Он послал хлеб насущный. Когда молитва была закончена, все приступили к завтраку. Поскольку сейчас был строгий пост, на столе стояли лишь постные блюда: вареная рыба, заправленная жареными овощами, овсяная каша, грибной суп, овощное рагу и рыбный соус.

– Отец Бенедикт, позвольте выказать вам свою просьбу, – я отложила кушанье, внимательно посмотрев на старика.

– Конечно, говорите, сударыня. Ваша просьба для меня превыше всего.

– Я отправляюсь в Оксфордшир. Но, у меня, увы, нет лошади. Вы бы могли одолжить мне кобылу?

– Не годиться девушке отправляться в такой дальний путь без охраны. И все же, если это для благого дела, я помогу вам. Мой дом слишком мал, конюшня в него не вмещается, но здесь неподалеку есть лошадиная остановка, куда приводят своих кобыл те, кто не может их содержать. За один день платят два пенни, за неделю – четырнадцать. Там коней кормят, поят, лечат. В тех стойлах простаивает и моя кобылка Звездочка. Поезжайте туда, скажите, что нужна лошадь Бенедикта Герби. Охранники там недружелюбные, и давать коня постороннему человеку могут отказаться. Надеюсь, вы знаете, что делать в таком случаи?

Я кивнула, пригубив стакан с подсоленной водой. Приятная жидкость разлилась по горлу, оставляя приятный привкус во рту. Закончив завтрак, я встала, галантно поклонившись: – Отец Бенедикт, тетя Ребекка, благодарю вас за гостеприимство.

– Куда же вы, девочка моя? Останьтесь у нас на ночь, переночуйте, а завтра утром и поедите.

– Спасибо, тетя, но солнце недавно взошло. До вечера я смогу прибыть в какую– то таверну, а завтра продолжу путь. Дорога дальняя, но легкая. Харчевни на каждом шагу. Я не хочу вас обременять, – отец Бенедикт поднялся, и что-то в его взгляде мелькнуло такое, что неприятно укололо мне взгляд: – Нет, миледи, сегодня вы останетесь у нас, – я нахмурилась, пытаясь понять выражение лица священника.

– Я, конечно, уважаю вас, но…с чего такая настойчивость? – Ребекка, кусая губы, быстро подбежала ко мне и тихо прошептала: – Прошу, останься. Когда еще в нашем скромном доме побывает сама миледи?

– Поймите, у меня мало времени. Мое исчезновение уже заметили, и я боюсь, что будет выслана погоня. Разумеется, я вернусь во дворец, но только тогда, когда закончу начатое дело. Но, если вы так хотите… Хорошо, я останусь, но только на одну ночь, – глаза кухарки заблестели, щеки покрыл яркий румянец.

– Пусть Господь даст вам долгую жизнь, мисс. Идемте, я покажу вам комнату.

Глава 9

Небо стало окрашиваться в лиловый оттенок, багровый диск постепенно заходил за горизонт, оставляя на воде алый отпечаток. Любуюсь вечерним пейзажем, я отпила глоток горячего вина. По телу пронеслась приятная волна, улыбка заиграла на напряженных губах. Лишь одно мучило меня: где искать ответы на непонятные вопросы? Смерти лились рекой, одно сердце переставало биться за другим, кровь обогревала все новые жертвы. Каримни и Беренгария были вдовами, к тому же, испанками. Я прокрутила в голове имена всех тех, кто мог еще иметь такие данные, и тут мое сердце упало, гулко ударившись о ребра. Королева… Испанка, и вдова принца Уэльского… Нет, я не могла допустить ее гибели… Нет… Екатерина будет жить… Вскочив, я быстрыми шагами направилась к выходу. Выйдя из комнаты, я опустилась по лестнице. В коридоре царил полумрак, лишь в углу тлела догоревшая лампада. Тишина неприятно давила на уши. Возможно, Бенедикт и Ребекка уже спят. Но я не собиралась дожидаться утра. Затушив свечку, я тихими, кошачьими шагами последовала в спальню, чтобы убедиться, что хозяева спят. Ветхая дверь скрипнула, и в тишине этот звук показался мне оглушительным.

Немного приоткрыв дверь, я заглянула в щелочку. Священник, теребя в руках четки, ходил по комнате, а на полу, сидя на коленях, рыдала Ребекка. От этой сцены мне стало не по себе.

– Подумай еще раз, Бенедикт. Это же такой грех! Господь не простит нас! – женщина дрожащими пальцами вытирала слезы, умоляюще смотря на мужа.

– Молчи, жена! Я уже все решил! Эта еврейская дрянь будет наказана! Ты только подумай, какое будущее нас ждет. Не будет ни нищеты, ни постоянных нужд. Отец Пернарий поклялся, что если эта девка будет найдена, он озолотит нас. Птичка сама запорхнула нам в клетку. Теперь стоит только дождаться утра и передать черноволосую ведьму Церкви.

– Я все понимаю, но Вивиана росла у меня на глазах, она стала для меня не просто миледи, но и близким человеком. И теперь, ради денег, мы должны продать ее, как вещь…

– Закрой рот и слушай: твоя любимая Вивиана не миледи, она дочь шлюхи и еретика. Настоящая наследница жива, и мы должны найти ее, а эту дрянь отдать отцу Пернарию. Разговор окончен. И еще: если кто-то узнает о нашем разговоре, обещаю, ты больше не увидишь рассвета. А теперь убирайся вон, – зашелестели юбки, и кухарка, опустив голову, скрылась за портьерой.

Я закусила губу с такой силой, что по подбородку побежала тоненькая струйка крови. Каждый вдох давался мне с огромным трудом, было больно даже дышать, казалось, что воздух отравлен ложью и людской подлостью. Ребекка, женщина, которой я верила, которую любила, как родную мать, подло предала, унизила, оскорбила. Значит, Герби знают, кто я… Я стала судорожно думать, перебирая в голове все возможные планы бегства. Мысли путались, как паутина, глаза разъедали слезы. Подняв юбки, я, как сумасшедшая, выбежала вон из дома, цепляясь за разбросанные сети и опрокинутые ведра. Ночной воздух был наполнен ледяной свежестью, ветер трепетал волосы, разметая их по плечам. Ночь, к сожалению, была темной, луна едва просвечивалась через черные облака. Я бежала все дальше и дальше, совсем не ориентируясь на местности. Через время дыхание стало прерываться, ноги заныли. Остановившись у ствола дуба, я лихорадочно огляделась вокруг. Забежала я слишком далеко, почти вглубь леса. Везде были деревья, которые казались призрачными на фоне лунного света. Кусая губы, я бросала взгляд то в одну сторону, то в другую. Страх подобрался к горлу, сердце учащенно заколотилось. У меня не было ни еды, ни питья, а после долгого бега ужасно хотелось пить. Тяжело дыша, я оглянулась назад. Река была уже слишком далеко, и на обратный путь у меня просто не хватило бы сил. Мирный шелест листвы стал понемногу усыплять и я, сев под дубом, погрузилась в глубокий сон.

Яркие блики солнца забили в лицо, и я, прикрывая ладонью глаза, поднялась с мокрой травы. Было солнечное, радостное утро. Щебетали птицы, солнечный свет заливал макушки деревьев, а пожелтевшая трава укрывала зеленую траву. Сон придал немного сил, но также хотелось пить. Чтобы хоть как-то удалить жажду, я оторвала травинку, мокрую от росы, я положила себе в рот. Привкус был ужасный, но другого выхода не было. Я понимала, что без еды и воды не смогу долго продержаться.

Где-то вдали завыла собака. Выходит, неподалеку есть какое-то селение. Подняв юбки, я побежала на зов. Трава намочила подол, ветки расцарапали лицо. Я все время жила в окружении тех людей, которые могут за меня побеспокоиться и помочь, и сейчас, оставшись одна, я чувствовала страх и негодование. Постепенно местность стала меняться. Густые заросли сменивались пустынными полянами, виднелись кусты с ягодами и фруктовые деревья. Ускорив свой шаг, я с удовольствием оглядывалась вокруг. Здесь было так хорошо, так спокойно… Если бы такие чувства жили и в моей душе… Спустившись по склону, я ахнула от удивления и радости. Внизу простиралась деревня. Маленькие, деревянные домики с соломенной крышей отливались солнечным светом, слышался смех и детское щебетание. Я стояла всего в нескольких ядрах от них, не решаясь подойти. Две полных женщин доили коров, стройная, как кипарис, девушка что-то напевала себе под нос, занимаясь вышиванием в тени деревьев. Все же я решилась. Опустив голову, я прошла мимо кучки бродяг, подходя к седой, голубоглазой женщине: – Прошу прощение, миссис.

– Что тебе нужно, девушка? – проворчала матрона, опуская в колодец пустые ведра.

– Я заблудилась. Вы бы не могли сказать, как называется эта деревня? – старуха отложила свою работу, исподлобья разглядывая мой наряд. Я залилась краской, понимая, что старое платье Ребекки, запачканное в грязь и порванное, делает меня похожей на нищенку.

– Пойди вон! Некогда мне с побирушками разговаривать! Здесь каждый день таких попрошаек полно!

– Я не попрошайка, – пытаясь говорить спокойно и сдержанно, парировала я, хотя щеки пылали стыдливым румянцем.

– Ты на себя в зеркало смотрела? У нас в селении бродячие актрисы лучше одеваются. Хотя, лицо у тебя редкой красоты, и волосы…, – старуха провела пальцем по моей щеке, оценивающе рассматривая волосы: – Сколько тебе лет?

– Скоро исполниться четырнадцать.

– Несовершеннолетняя? Что же ты тогда сама здесь делаешь, коли местности не знаешь. Уж не сирота ли?

– Нет. Мой отец состоятельный купец, имеет свою лавку. Мы с братьями ехали в Оксфордшир, но моя лошадь понеслась и я заблудилась. Целую ночь проходила по лесу, утром набрела на вашу деревню, – старуха недоверчиво хмыкнула, покручивая на толстом пальце золотое кольцо:

– Звать как?

– Ви… Вирин, – соврала я.

– Вирин? Откуда родом?

Понимая, что мое придуманное имя звучит нелепо, и в Англии таких нет, я продолжала врать: – Из Норвегии. Когда матушка умерла, отец привез меня в Англию, к родственникам. Тетушка Бриджит, жившая в Оксфорде, заменила мне мать. К ней я и направлялась. Братья, наверно, уже там.

– Ну, хорошо, поверю твоему рассказу. Идем, накормлю тебя и одежду приличную дам. Мой сын как – раз собирался ехать в Оксфорд. Он тебя и подвезет. Но, услуга не бесплатная, – женщина, вперев руки в бока, смерила меня насмешливым взглядом.

Я стыдливо потупила взор, понимая, что денег у меня сейчас нет: – Простите, госпожа, но у меня нет и пенни.

– Э-э, нет, голубушка, так не пойдет. Либо плати, либо убирайся. У меня и так полон дом детей, лишний рот не нужен. Монет у тебя нет, но есть вот это, – старуха ткнула пальцем на мое кольцо: – Отдай мне это колечко, и я накормлю тебя, напою. Или ты хочешь где-нибудь в лесу от голода умереть?

– Я бы с радостью его отдала, но это кольцо очень важно для меня. Вот, возьмите это, – я сняла с шеи кулон дома Бломфилд. Теперь я понимала, что не имею право его носить. Золотой медальон отливался солнечным светом на моей ладони, серебряная цепочка причудливо цокала. Глаза женщины загорелись и она, не отрывая взгляда от украшения, тихо спросила:

– Никогда не видела такой красоты, Бог мне свидетель. Откуда у тебя такая дивная вещица? Неужели отец твой столь богат, что балует дочку такой красотой?

– Разве это имеет значение, миссис? Если не хотите брать, я заберу, – старуха буквально вырвала из моих рук медальон, и, прижав к груди, пылко пролепетала:

– Так и быть. Идем со мной, – женщина поковыляла по узкой тропинке, ведущей к деревянному дому. На крыльце сидела кучка детей, которые что-то пылко обсуждали и голосили.

– Та высокая девочка с рыжими волосами – моя младшая дочь Виктория, – сказала женщина, показывая пальцем на худенькую девочку с зелеными, огромными глазами. Виктория, посадив себе на колени какого-то мальчишку, что-то рассказывала: – Тот мальчик, что сидит у нее на руках, мой племянник Дик. К сожалению, моя сестра слишком рано покинула этот мир. Теперь, забота об ее детях лежит на мне. А та малышка – племянница Эмма. Все остальные – мои внуки, дети старшего сына Роба. Как видишь, у нас большая семья. Невестка отправилась на рынок, сын в доме, дети во дворе, старшая дочка Герлия готовит обед. Вирин, я надеюсь, ты понимаешь, что до заката должна уехать?

– Не волнуйтесь, мадам. Я не стану обременять вас своим присутствием. А, как вас зовут?

– Шарлотта Бравен, вдова Генри Бравена. Муж четыре года назад попал под копыта взбесившейся лошади. Кобыла затоптала его насмерть. Труп нашли лишь через неделю. С тех пор тело мое нетронуто, ибо я дала клятву быть женщиной лишь Генри. Я очень сильно любила супруга, ради него была готова пойти на все. Господи, как я проклинала всех, когда узнала, что моего дорогого нет в живых! Генри был праведным человеком, любил детей, душа у него была добрая, открытая. Как говориться, Господь забирает лучших. Ладно, заговорились мы что-то. Проходи в дом, – я робкими шагами поднялась по лестнице, открыв деревянную дверь. Особняк Шарлотты и вправду заслуживал восторга.

На выбеленных стенах висели пучки целебных трав, золотистые луковицы и различные обереги. В углу находилась икона, освещавшаяся с обеих сторон лампадами. В центре крохотной залы располагался деревянный стол и кресло, сзади – камин, тлеющий догоревшими дровами.

Шарлотта, прихрамывая, стала тяжело подниматься по лестнице. Когда ее шаги и шелест юбок затих, я стала с любопытством осматривать небольшой холл, ведущий в залу. Разумеется, дом Бравенов был намного больше, чем дом Герби, но что-то здесь мне напомнило именно о Бенедикте и Ребекке. При воспоминаниях о прошедшей ночи сердце закололо, на глазах выступили слезы. Что мне теперь делать? Куда я пойду после того, как разузнаю нужные подробности в Оксфорде? Поеду в Лондон, где меня разыскивают, как беглянку? Отправлюсь в Понтипридд, где мать меня просто убьет, если узнает о бегстве и самостоятельном расследовании? Несмотря на то, что ответа на эти вопросы не было, одно я знала точно: я больше не вернусь в столицу. Эта мысль подействовала на меня, как сильный опиум. Все чувства разбежались, оставляя лишь равнодушие. В Лондоне ведь остались те люди, которые по-настоящему были мне дороги: Паскуаль, Амелия, Шекена, и даже служанка Мелли… И он… Лиан… Хотя, с чего я взяла, что он в столице? Быть может, он ее уже давно покинул и сейчас где-нибудь, развлекается с этой змеей Тангюль.

– Эй! О чем задумалась? – крикнула Шарлотта, спускаясь по ступеням и волоча по полу залатанный мешок.

– Что? – глупо спросила я, услышав вопрос, но, не поняв его смысл. Сейчас я не могла думать не о чем, кроме своего сомнительно будущего.

– Говорю, о чем думаешь, голубушка?

– Не о чем. Вы что-то хотели? – женщина, быстро развязав мешок, поднесла его к моему лицу:

– Смотри, я собрала тебе все необходимые вещи: платье, теплое, хоть и не новое, башмаки, флягу с водой, три лепешки с начинками, яблоки и малину. На первое время этого должно хватить. Но, а дальше, разбирайся сама. Мой сын ожидает тебя во дворе, – перекинув через плечо мешок, я радостно защебетала:

– Благодарю, миссис. Пусть Господь вознаградит вас за доброту.

– Хорошего пути! – крикнула Шарлотта, когда я выходила на крыльцо. Ловя на себе непонятные и удивленные взгляды детей, я спустилась во двор. Там, у самого колодца, стояла телега, запряженная черным, как смоль, конем. Неподалеку я увидела и самого Роба. Да, первое впечатление желало лучшего… Я ожидала встретить молодого юношу, а увидела какой-то ужас… Горбатый, с копной жидких волос на лысой голове, с лицом, искаженным шрамами от оспы, он казался призраком с того света. Лет Робу было, наверно, двадцать-двадцать пять, но выглядел он на все пятьдесят.

Пытаясь справиться с отвращением, я сделала несколько шагов ему навстречу. Увидев меня, калека поклонился: – Вы и есть Вирин? Матушка сказала, что я должен отвести вас в Оксфорд.

К тому же, он еще и ужасно хромал. Волоча левую ногу, Роб подошел ко мне. Я едва сдержала отвращение в себе, когда его влажные губы скользнули по моему запястью.

– За какое время мы прибудем в Оксфордшир? – спросила я, чтобы развеять неловкую паузу.

– Точно сказать не могу. Если на ночлег останавливаться в тавернах, то в Оксфорд мы прибудем только через два дня. А если ехать без остановок, то, возможно, хватит и суток. Увы, моя лошадка не так крепка, чтобы выдержать скачку без отдыха. Поэтому, к вечеру прибудем в какую-то гостиницу. Прошу, садитесь, – Роб протянул руку, чтобы помочь мне забраться в повозку, но я сделала вид, что не заметила этого жеста. Поудобней устроившись на сухом сене, я погрузилась в свои мысли. Мирное покачивание телеги стало усыплять и успокаивать. И хоть на душе скребли кошки, сердце немного успокоилось. Был жаркий полдень, солнце светило так, что поляна, укутанная листвой, казалась золотой. На верхушках деревьев щебетали птицы, шелест листвы заслонял звук тихого ветра. Везде было так спокойно, безлюдно, хотелось плясать по этой траве, смеяться, веселиться, знать, что ты просто счастлива, что нет правил, долга, законов…

– Здесь так хорошо, – пролепетала я, охватив плечи руками.

– Эта поляна и вправду великолепна. Я слышал легенду, что здесь, на этой земле, люди находят своих возлюбленных, что деревья содрогаются от веселого смеха, что сама Афродита благословляет тех, кто соединяет свои жизни здесь.

И тут мое сердце дрогнуло, внутри что-то перевернулось и треснуло. Пытаясь справиться с этим противным чувством, я потрясла головой, но горькое предчувствие камнем лежало на душе:

– Остановите повозку, – внезапно сказала я. Лошадь игриво заржала, когда Роб резко натянул поводья. Спрыгнув на траву, я побежала к склону. Цепляясь за камни, тяжело дыша, я продолжала бежать, сама не понимая, что влечет меня туда. Роб что-то кричал вслед, но у меня в ушах шумела кровь, поэтому кроме его непонятного крика я не смогла больше ничего разобрать. Остановившись у самого склона, я пошатнулась. Земля стала медленно уходить из-под ног. Там, внизу, где простиралась линия холмов, у самого подножия, лежал человек. Он не двигался, а земля под его телом была багрово-красной, как кровь из разорванной вены. Я медленно спускалась по тропе, понимая, что склон слишком высоко и один неосторожный шаг может стоить мне жизни. Но страха совершенно не было, хотя я от рождения дико боялась высоты. Чем ближе я была к холмам, тем сильней билось сердце. Рыжая голову опрокинута на острые камни, глаза закрыты, губы сжаты в тонкую линию. «Нет, это невозможно…нет», – как заклинание, шептала я. И тут, забыв о высоте, я, подобно птице, порхнула вниз, покатившись по горной равнине. Несколько камней расцарапали кожу, но боли не было. Встав, я подбежала к человеку и замерла… Да, я не ошиблась. Это был Лиан…

Дрожа и всхлипывая, я стала трясти его, пытаясь привести в чувства. Все смешалось в одно непонятное пятно и эта местность, которая несколько минут назад была успокаивающим зельем для меня, теперь стала страшней кладбища.

Руки тряслись, глаза застилала туманная пелена. Я не чувствовала ударов собственного сердца, ничего не слышала и не видела. Подняв голову Лиана, я закричала. С моих ладоней медленно стекали струи крови.

У него была кровоточащая рана на спине… Завопив воплем раненного зверя, я понесла глаза к небу, но даже солнце скрылось за тучей, отказываясь созерцать мой несчастный вид.

– Миледи! – раздалось со склона. Карабкаясь по камням, закричал Роб.

– Скорее, скорее сюда! Там раненый, мы должные его спасти! – калека, ужасно хромая, принялся что-то нашептывать мне, чтобы успокоить. Я и сама не сразу поняла, что мое тело сотрясают рыдания. Постепенно слезы стали уносить всю мою силу, и, тяжело дыша, я упала на колени, до крови сжав в руках куски грязи.

Роб с силой тряхнул меня за плечи и громко, почти криком, сказал: – Вирин, послушайте меня, вы должны быть сильной! Ваши слезы не залечат его раны! Ну же! Посмотрите на меня! – меня будто обило ледяной водой. Пелена перед глазами расступилась, открывая копну серой реальности. Разум постепенно приходил в норму, и теперь моей единственной целью было спасти Лиана:

– Послушайте, этот человек очень дорог мне, я люблю его больше своей жизни. Я просто умру, если его сердце перестанет биться. Прошу, спасите его. Сделайте что-нибудь! – юноша, опустившись на корточки перед раненным, стал ощупывать его запястье:

– Пульс есть, хоть и слабый. Дыхание, на удивление, ровное, – Роб перевернул Лиана на живот, осматривая страшную, багровую рану: – Рана большая, но неглубокая. Похоже, что парень без сознания от сильного удара по голове. Крови он потерял немного, спасение возможно. Значит так, сидите здесь, перевяжите рану, а я приведу людей из ближайшей деревни, – калека довольно быстрыми шагами пошел по тропинке. Я же, достав из мешка бутыль с водой, промыла рану. Я с детства боялась крови, ее запах вызывал у меня тошноту, но сейчас, сидя на коленях, перед раненным человеком, с залитыми кровью руками и таким же платьем, я не чувствовала ничего, кроме страха за жизнь возлюбленного. Лиан тихо застонал. Возможно, прикосновение к ране вызвали боль, но я не могла поступить по-другому. Если рану вовремя не промыть и не перевязать, может начаться заражение. Так и до смерти недалеко. Оторвав кусок платья, я стала уверенными движениями перевязывать кровавое пятно. Когда работа была закончена, я с облегчением вздохнула. Послышались тихие стоны Лиана. Юноша стал медленно открывать глаза. Мне стало страшно, когда я заглянула ему в лицо. Под глазами залегли синие круги, кожа бледна и сухая. Казалось, что это клеймо смерти. Пытаясь отогнать от себя пагубные мысли, я стала гладить раненного по волосам.

– Вивиана, – услышала я слабый шепот. Лиан попытался двинуться, но со стоном замер.

– Тише, тебе нельзя двигаться. Я с тобой, все хорошо. Сама судьба привела меня сюда, – по золотистым волосам юноши покатились мои слезы. Я замерла, когда ледяная, безжизненная рука любимого коснулась моих пальцев:

– Мой нежнокрылый ангел, теперь, когда ты со мной, даже смерть не страшна. Я боялся умереть в одиночестве, не слыша твоего серебристого голоса и не чувствуя прикосновения твоих божественных рук. Но теперь ты со мной, и умереть на твоих руках – подарок Господа. Только пообещай, что будешь помнить меня…, – рука Лиана выскользнула из моей ладони, и я почувствовала, как сердце Лиана замедляет ход:

– Нет!.. Нет!.. Лиан, не умирай, я не смогу жить без тебя… Нет! Нет!

Лиан захрипел, и этот звук показался мне оглушительным. Внутри все перевернулось. Казалось, что сердце разлетелось на маленькие осколки, и эти осколки врезались в душу. Не успела я ничего сказать, как послышались быстрые шаги и чей-то взволнованный говор. По тропе спускались несколько сильных мужчин, одетых в простые рубахи и такие же панталоны. Впереди, спотыкаясь, бежал взволнованный Роб.

– Скорее! Сюда! Он умирает! – два парня молодых лет с легкостью подхватили Лиана:

– Давай отнесем его к Сарасвати. Она легко ставила на ноги даже смертельно больных людей. Ее умению могут позавидовать даже самые опытные лекари со всего мира, – второй, чуть пониже, кивнул. Я совершенно не помню, как мы дошли к дому женщины. Все смешалось в непонятную трясину, мысли путались. Лишь переступив порог неизвестного дома, я лишилась чувств.

Глава 10

Тусклый, белый свет пробирался во внутрь, заполняя все холодом и пустотой. Казалось, что чьи-то неизвестные руки поднимают меня к небу, а потом с высоты бросают на землю. Это ощущение, как будто, длилось вечно. Внезапно я почувствовала, как пальцы до дрожи сжимают края простыни, а я, извиваясь дугой, что-то шепчу. Когда неизвестная рука скользнула по моему лбу, потом коснулась щек и шеи, я медленно открыла глаза. Сначала перед глазами стояла мутная пелена, но со временем я смогла различить обстановку, в которой нахожусь. Первая мысли была о том, что я попала в ад, ибо треск поленьев и блики огня на стенах были так очевидны, что сердце затрепетало. Но потом я увидела озабоченные лицо женщины, вернее, девушки. Черные, бездонные глаза, горящие блеском, смуглая кожа, четко – очерченные скулы, губы цвета спелой вишни… Незнакомка обладала какой-то экзотической внешностью, столь необычной для европейки.

Потом я осмотрела ее наряд. Посредине лба находилась красная точка, в волосах, заплетенных в косу и гладко зачесанных, красовался нежный лотос, стройное тело таиться под сари… Не было сомнений, что передо мной истинная индианка! Я отпрянула, лихорадочно осматривая необычную девушку. Незнакомка засмеялась приятным, звонким смехом, но ее глаза оставались холодными и печальными, как вода в зимней Темзе.

– Не бойся меня, – это было произнесено на таком безупречном английском, что я усомнилась в нации своей собеседницы.

– Кто ты такая?

– Меня зовут Сарасвати, – это имя воплотило в моей памяти отрывки ужасных моментов… Раненный Лиан, склон горы, кровь и море боли. Я вскрикнула хриплым всхлипом, вскочив с кровати. Сарасвати, схватив меня за запястье, заставила сесть.

– Где…где он? – меня всю трясло, сердце бешено колотилось, на глазах выступили слезы, желающие вырваться наружу.

– Успокойся, все хорошо. Ты пробыла в забытье немного больше часа, за это время я осмотрела твоего мужа и перевязала ему рану. Сейчас он спит.

– Но…он не мой муж, – это слова, как острая иголка, укололи в сердце. Я понимала, что в той стране, где жила Сарасвати, женщина – ничто, вещь, глухонемая и безмозглая. В детстве я прочитала много индийских книг, даже немного знала хинди. Из потертых страниц передо мной возникали образы жестокой повседневности, где на хлеб, кров и воду приходиться зарабатывать кровью и потом. Женщины, с головы до кончиков пальцем ног увешанные драгоценностями, в ярких сари, являлись рабынями своих мужей. В возрасте двенадцати-тринадцати лет их выдали замуж за совершено незнакомых мужчин, суровых и старых. Девушка не могла вернуться в отчий дом, это считалось позором семьи. Всю жизнь она была неотъемлемой частью супруга, должна была идти туда, куда шел он. После смерти мужа жена тоже отправлялась на погребальный костер. Совершался страшный, ужасный, бессердечный обряд сати.[13]

Встретившись с непонимающим взглядом индианки, я опешила. В ее черных глазах читалась такое отвращение и боязнь, что мне стало не по себе: – Как это? Я думала, что только между мужем и женой может существовать такая любовь и привязанность.

– Понимаешь, в Англии не такие обычаи, как в Индии. У нас женщины разрешено несколько раз выходить замуж, дама может куртуазно флиртовать с мужчиной, ему же разрешается ухаживать за ней, дарить подарки, делать комплементы. Если вдова после смерти супруга вышла замуж, ее не осуждают, а, наоборот, уважают, ибо считается, что женщина не может долго жить без покровительства мужа. В этом наши обычаи схожи, – я заметила, как смуглая кожа индианки побледнела, а в глазах появились слезы. Быстро смахнув их, девушка, изображая жалкое подобие улыбки, сказала:

– Пойдем, я проведу тебя к…нему, – натянув на голову дупатту,[14] Сарасвати повела меня по безупречно чистому полу. Я удивилась, в какой чистоте она содержит дом. Циновки, устилавшие пол, начищенные до блеска, выбеленные стены украшены гирляндами из жасмина и лотоса. Дом был небольшой, но уютный. В нем находилось все необходимое: кровать, сундуки для одежды, несколько кресел, две комнаты и кухня.

Сердце бешено забилось, когда я увидела Лиана. Он, сомкнув веки, лежал в маленькой комнатке, на низкой, деревянной кровати, устеленной простынями. Над его головой висела гирлянда, сплетенная из жасмина, ириса и мака. Над ним сходились клином два куска яркой ткани, делая подобие балдахина. В душной комнатке стоял резкий запах трав и благовоний. Сарасвати, неуверенно подойдя к кровати Лиана, взяла какую-то серебряную чашу и, что-то шепча, коснулась ею лба молодого человека.

И тут я увидела красную черту, проведенную по полу. Эта полоса как будто отделяла Лиана от мира. Я бросилась к его ложу, но Сарасвати преградила мне путь. В ее бархатных глазах теперь читалась открытая неприязнь и вызов, а голос звучал враждебно и твердо: – Я назвала его Шевар, ибо сам Бог Шива помог ему вернуться в наш мир. Человек, которого ты считаешь своей собственностью, был на грани смерти, в его жилах холодилась кровь, сердце замедляло ход, душа покидала тело. И лишь великий Шива смог вернуть его к жизни, окутать жасминовым покрывалом. Но ты, подобно дьяволу, все испортила, жизнь превратила в смерть.

– Сарасвати, что…, что ты говоришь? – я попыталась коснуться ее руки, но замерла, увидев ненавистное клеймо на лице девушки. Но меня испугало другое… Я не должна была забывать, что нахожусь в доме индианки, и здесь даже отблеск свечи указывает на религиозность и обычаи. А я, по индуским обычаям, не имела никого права думать о чужом мужчине. Индуские боги были для меня чем-то большим, чем просто божествами, которым покланяются цыгане.[15] В Англии это считалось бесправным язычеством, но ведь сейчас Индия под властью моголов.[16] В принципе, история столь далекой и дикой страны меня совсем не волновала.

Лицо индианки будто было сделано из-за льда, где дышали и сияли лишь глаза, глаза хищной кошки. Я понимала, что такая женщина, сотворенная, будто из-за огня, могла не только постоять за себя, но и подчинить всех своей воле. Девушка резко повернулась и ее коса, лежавшая на плече, взметнулась, как кобра. В этой женщине будто жило что-то такое, что было чуждо для любой английской леди. Англичанки чопорны, бледны, в них нет ни капли яркости и энергии, а индийцы…Что я о них знала? Лишь то, что в жилах моей матери текла именно индийская кровь… Выходит, Сарасвати воспитывалась именно в той стране, где родилась я?

Это воспоминания будто придали мне сил, оживили, вдохнули в душу новый, красочный смысл: – Послушай, Сарасвати, ты властна над своей судьбой, но не властна над судьбой других людей. Лиан – не твоя собственность. Кто ты такая, чтобы распоряжаться его долей?

Индианка засмеялась ледяным, пустым смехом, который резанул слух: – Ты – христианка, женщина другой веры и национальности. А в доме, где царит облик самого Шивы, тебе не место. Уходи. Я позабочусь о Шеваре.

– Знаешь, раньше я тоже думала, что отношусь к бесцветным, как тень, англичанам. Но судьба рассудила по-своему. В моей душе будто открылись потайные врата, увешанные цветами лотоса и жасмина. Я узнала роковую тайну, которая позволяет тебе пропустить меня в «комнату, благословляемую Шивой».

– Что…что ты имеешь в виду? Уж не индианка ты? – голос девушки зазвенел, как сталь и в глазах засветились огни.

– Считай, что да. Мой дедушка был чистокровным индийцем. Выходит, в моей крови течет отпечаток Индии.

– Но ты поклоняешься Христу. Ах, хорошо. Проходи, только знай: в течение семи дней ты должна покинуть мой дом, – Сарасвати отошла, и я, будто летя на крыльях, в одно мгновение оказалась возле кровати Лиана. Это облик, темный и серый, испугал меня. Казалось, что смерть держит его.

– Лиан…, – я до дрожи сжала его холодные руки и коснулась губами щеки. Слезы окропляли окровавленную повязку Лиана, сердце превратилось в ледяной комок.

Где-то в глубине души, в самых потайных недрах, будто что-то рассыпалось, разлетелось на мелкие кусочки, превратилось в испаряемую пыль… Смысл моей жизни и смерти, все, чем я дорожила, лежало у ног моего любимого. Ради него я была готова тысячи раз умереть, гореть в адском пламени, возродиться, как птица Феникс, стать другой, но знать, что Лиан дышит, что его сердце бьется. Сейчас даже воздух казался мне отравленным, каждый вдох давался с большим трудом. Что-то привлекло мое внимание к алтарю, где, усыпанная цветам, стояла статуэтка бога Шивы. Я, упав на колени, коснулась дрожащими руками гирлянды и почувствовала, как сердце замирает в умиротворении. Казалось, что Его глаза проникают мне в душу, касаются сердца. Опьяняемая болью, я прошептала: – Клянусь, бог Шива, что если Ты заберешь у меня Лиана, я тоже отправлюсь за ним. Жизнь без любимого – страшная мука, и я прекращу ее, выпив смертельный яд. Мое сердце может биться только в унисон с любимым. Без него я стану призрачной оболочкой, – холодная волна будто подхватила меня, унесла…

Черная катафалка, обтянутая бархатом, призрачно двигалась по скалистой земле. Небо, окрашенное в белоснежный цвет, теперь нависало надо мной, казалось, что каждое облако забирает часть моей жизни. Я, ничего не видя и не замечая, шла по тропе за «каретой смерти». Передо мной появились глаза Лиана, глаза, холодные, как лед, глаза, которые больше никогда не оживут…

…Кто-то с силой тряхнул меня за плечи, пробуждая от сна. Я, судорожно хватая губами воздух, расширенными глазами осмотрела комнату. Слава Богу, это был лишь сон, ужасный, страшный кошмар.

Вытирая со лба капли пота, я подняла глаза на Сарасвати, которая, вперев руки в бока, нависала надо мной, как туча из кошмара: – Ты кричала во сне…

– Мне приснились похороны Лиана… Ка он сейчас? – индианка, бесцеремонно подняв меня с пола, оттолкнула в сторону и ледяным голосом сказала:

– Я дала ему настойку для хорошего сна, но от твоих воплей он мог проснуться. Послушай, не нужно никого мучать. Своими слезами ты только мешаешь выздоровлению Шевара. Лучше скажи тому калеке, что уже полдня маячится под моими окнами, чтоб уходил. Как я вижу, у тебя много поклонников… Только жаль, что такая красавица достанется горбатому уродцу.

– Замолчи! – выкрикнула я, чувствуя, как теряю самообладание. Эта подлая индианка расплатится за свои слова: – Не смей лезть в мою жизнь. К тебе принесли Лиана лишь потому, что ты считаешься лучшей целительницей в деревне. Но если бы я знала, что ты, как змея, на каждого выпускаешь свой яд, не позволила бы тебе даже взглянуть на моего любимого. Больше он не нуждается в твоей помощи. Я отвезу его в городскую лекарню, где о его здоровье позаботятся опытные лекари. Держи, это за то, что ты смогла сделать, – я бросила на пол серебряный шиллинг, видя, как черные глаза Сарасвати расширяются от злости. Мне показалось, что дикая индианка сейчас с воплем наброситься на меня, но они лишь хищно улыбнулась:

– Мне не нужны твои грязные деньги, англичанка. Возьми их себе. Возможно, твоя душа будет стоить немного дороже, – с этими словами Сарасвати, звеня браслетами, покинула комнату, оставив меня наедине с пагубными мыслями. Я еще раз бросила взгляд на мертвецки-бледное лицо Лиана, но на этот раз глаза остались сухими, а сердце холодным.

Едва волоча ноги, я вышла в крохотный двор, где каждый листочек и травинка были окрашены багровым цветов, цветом заката. Красный диск медленно заходил за горизонт, бросая кровавые оттенки на серую землю. Природа будто говорила: «Смерть не страшна, страшен ее цвет». Я всегда считала, что смерть – это чернота, серость, блеклость, холод, а оказалось, что багрянец… Насыщенный, жгучий, алый, он воскрешал кровь, кровь, что еще теплилась у меня на платье. Взвыв, я поднесла глаза к небу, не позволяя слезам покатиться по лицу. Нет, я не буду плакать, рыдать, проклинать, ненавидеть. Мой долг – защищать королеву, быть покорной дочерью графа и графини, кроткой невестой и женой. Я не должна ради мужчины, который уехал с другой, перечеркивать свою жизнь. Лиан выжил, я спасла его от смерти, больше от меня уже ничего не зависит.

– Вирин, – я вздрогнула, когда услышала выдуманное мной имя. Обернувшись, я созерцала Роба. Выходит, он не уехал, а ожидал меня. Сердце закололо, и я поняла, что не имею права больше его обманывать. Пускай станет известна правда: – Как вы? – голос молодого человека скрывался, дрожал. Но сейчас я кое-что смогла разглядеть в его мутном взгляде. Нет, то было не уродство, не физические отклонения, которые меня раньше пугали. В Робе будто светило солнце, доброе, светлое. Пускай он хромой, горбатый, с лицом, искаженным оспой, но он настоящий, живой, не лицемерный и не алчный. Кто-то носит свои недостатки в душе, кто-то – на спине. Лучше, когда у человека физические уродства, чем душевные.

– Спасибо, со мной все хорошо. Роб, вы все это время были здесь?

– Как видите. Я не мог вас покинуть, душа болела. Как сэр Лиан?

– Я…я не знаю, – выдавив из себя эти слова, я, закрыв лицо руками, расплакалась. Внутри все дрожало, колени подкашивались. Единственной опорой были сильные руки Роба. Да, возможно, я слаба, безвольна, раз искала поддержки в чужом мужчине, но зато в душе стало так тепло и светло, когда его губы коснулись моих волос.

– Не плачь, Вирин, все будет хорошо, тише, успокойся, – он шептал мне утешительные слова, осыпал волосы и мокрые, от слез, щеки нежными поцелуями. Когда же уста Роба коснулись моих губ, я отстранилась, смахивая с ресниц соленые капли: – Простите, мисс, я…, я не должен был позволять себе касаться вас. Вы – порядочная девушка, а я повел себя, как ловелас. Отец будет гневаться на вас, если узнает.

– Отец?…, – в душе все перевернулось, перед мысленным взором встала моя мать Софи. Я представляла, как Лейб, подобно беспощадному зверю, заключает ее в объятия, как дает ложные обещания, как проклинает меня. Господи, помоги не найти правильный путь! Я запуталась! У меня два отца, но они чужие для меня. Один бросил мою маму, забыл меня, другой сделал из меня пешку в корыстной игре.

– Я солгала вам и вашей матушке. Я не Вирин, не дочь торговца.

В бесцветных глазах Роба что-то вспыхнуло и сразу погасло, но слова жгли, как огонь: – Что вы говорите?… Тогда, кто же вы? И зачем лгали?

– Я знаю, что чтобы я не говорила, это не оправдает моего обмана. Но я прошу, выслушайте меня. Я была вынуждена солгать. Я же не могла сказать бедной женщине, что я – дочь графа Бломфилд Понтиприддского. Да, вы не ослышались. Я – Вивиана Бломфилд, будущая графиня Понтипридда. Матушка отдала меня в служение королеве, но на службе я, увы, не смогла долго продержаться. Нет, меня не выгнали, не выдали замуж, я уехала по – собственной воле. Я направлялась в Оксфорд, хотела, чтобы добрые люди помогли мне, но они обманули меня, хотели продать. Я была вынуждена бежать, скитаться всю ночь по лесу. Утром я набрела в ваше село. Шарлотта, пусть Господь вознаградит ее, помогла мне, я же соврала. Поймите, если бы я сказала правду, меня бы выдали. Я уверенна, что уже все ищут сбежавшую фрейлину ее величества. У меня не было другого выхода, – я с ужасом наблюдала, как лицо Роба с каждой минутой становиться холодней льда, глаза недоверчиво и презрительно блестят. Но тут случилось то, чего я боялась и страшилась больше всего. Поклонившись, молодой человек бесцветным голосом сказал:

– Миледи, простите, больше я не буду обременять вас своим присутствием, – калека решительно зашагал по сырой земле, но я, забыв про гордость и честь, бросилась за ним, схватив за руку:

– Нет, стойте! Богом прошу, не уходите! Кроме вас у меня нет ни одного близкого человека. Роб, смилуйтесь надо мной, сжальтесь. Умоляю, – мужчина с нежностью посмотрел на меня, взяв мои ледяные ладони в свои теплые руки:

– Хорошо, Вивиана, я не злюсь на вас. Каждый человек в своей жизни совершает то, о чем потом безустанно сожалеет. Я же не хочу, чтобы сомнения терзали вашу юную и непорочную душу. Так, как себя чувствует Лиан?

– Сарасвати почти ничего не говорит. Она, подобно волчице, рычит на меня, злиться. Она индианка?

Роб кивнул: – На долю этой девушки выпало немало бед и страданий, это превратило ее душу в бесчувственный и бесплодный камень. Сарасвати я знал с детства, она была моей лучшей подругой. Ратха, мать Сарасвати, овдовев, решила спасти себя от сати бегством. Ей это удалось. Беглую брахманку[17] никто не искал, ибо родственников у ее покойного мужа не было, а родители Ратхи умерли незадолго до свадьбы. Скитаясь, женщина повстречала английского аристократа – Мариуса Круза. Белые люди очень редко приезжали в Индию, и Ратха, поддавшись пороку, отдалась англичанину. Вскоре он ее бросил, а женщина, с ребенком в чреве, была вынуждена бежать из страны, ибо понимала, что если ее найдут, то навсегда разлучат с младенцем и сожгут на погребальном костре. Сарасвати появилась на свет уже в Англии, но Ратха, потерявшая слишком много крови при родах, скончалась. Девочка осталась одна, ее хотели отдать в монастырь, как сироту, но двери всех приютов закрывались со словами: «Дочь индуски никогда не будет жить в Храме Христа». Одна слепая старуха пожелала забрать малышку к себе, ибо доживать свой век в одиночестве она ужасно боялась. Оказалось, что та старушка тоже была беглой индианкой. Она воспитала Сарасвати по индийским обычаям, и, когда той исполнилось пятнадцать, отошла в мир иной. Сейчас Сарасвати двадцать три года, и с пятнадцати лет она живет одна. Одиночество погубило ее невинность и непорочность. Увы, бедную и одинокую индианку ничего хорошего в будущем не ожидает.

– Роб, я должна остаться. Поймите, сэр Лиан – смысл моей жизни, я не могу его покинуть. По крайней мере, я пробуду здесь до его полнейшего выздоровления. Вы не гневаетесь на меня, – молодой человек улыбнулся, отрицательно покачав головой:

– Как я могу на вас гневаться, Вивиана? Вы подобна солнцу, что осветило мои серые будни. Смысла в моей жизни нет, вы же подарили его мне, – в голосе калеки сквозило такое отчаяние, что я едва удержала слезы. Я прекрасно знала, что в этом суровом мире выживает лишь сильнейший, а человек, наделенный массой недостатков и физических изъянов, приравнивается до ненужной вещи.

– А, как же ваша жена, мать, дети? У вас ведь такая большая семья.

– Ах, вы ничего не знаете, моя девочка. Простите, но…, но я не могу вам пока открыть свою душу. Извините, – опустив голову, Роб скрылся под сенью осенних деревьев, оставив меня наедине с ужасными мыслями.

Темнело… Горизонт окрасился в багрово-алый цвет, бросая красные оттенки на угрюмые крыши маленьких домиков. Поежившись, я обхватила плечи руками. Заметно холодало, ветер становился пронзительным и порывистым. А я так и стояла посреди пустынного двора, бледная, замерзшая, одинокая…

– Вивиана, – я вздрогнула, когда услышала голос Сарасвати. Девушка стояла на крыльце дома, задумчиво созерцая меня своим пронзительным взглядом: – Холодает. Заходи в дом, простудишься.

– Сарасвати, я не хочу обременять тебя своим присутствием. Я уеду, и больше…, – я не успела договорить, как индианка, подбежав ко мне, взяла меня за руки и с улыбкой сказала: – Прости, я не должна была тебе грубить. Просто, моя жизнь – это сплошная, серая картина, где нет красок, любви, теплоты, счастья… А, когда я увидела тебя, красивую, молодую, влюбленную, то не смогла сдержать зависти. Я знаю, что зависть – страшный порок человека, поэтому я буду неустанно просить бога Шиву очистить мою душу, но прежде всего, я должна извиниться перед тобой. Прости, если сможешь.

– Я не гневаюсь на тебя, Сарасвати, – улыбаясь сквозь слезы, ответила я. Мне было очень жаль эту беззащитную девушку, на плечи которой взвалилось бремя тоски и одиночества.

– Проходи в дом, – я, мило улыбаясь, последовала за индианкой, оглядываясь на темную, сапфировую тьму позднего вечера.

Девушка провела меня в большую комнату, которая служила кухней. Здесь пахло специями, разными приправами, от которых резало глаза. В центре стоял низкий, маленький столик, застеленный тончайшим, расшитым шелком. На полу были расстелены циновки с грудой подушек, и, как я поняла, что есть придется на полу.

– Разве у индийцев нет стульев? – в недоумении спросила я.

– Конечно, есть, но такую роскошь себе могут позволить лишь богачи и люди из высших каст. А бедняги довольствуются и циновками. Садись, не бойся, пол начищен до блеска, – я, чтобы не обидеть хозяйку, последовала ее примеру, скрестив ноги в позе лотоса.

На столе стояла глиняная миска с рисом, три лепешки, засахаренные фрукты и молоко в узких стаканах. Я опешила, когда поняла, что здесь нет приборов: – Сарасвати, а, где ложки, вилки, нож?

– Ложками мы едим лишь бульоны, а ножи на стол класть нельзя. По старым верованиям, если возле миски с едой лежит нож, человек, прикоснувшийся к еде, будет голодать и бедствовать целый год. Приятного аппетита, – индианка, оторвав кусочек чапати,[18] запила его густым молоком. Я же захотела попробовать белый рис, присыпанный разными специями. Вкус был необычным, насыщенным, но очень горьким. Поужинав, я отправилась в маленькую, тесную комнатку, где должна была провести ночь. Кровати, увы, не было, спать пришлось на циновке, укутавшись в рваный плед, ибо ночь выдалась очень холодной и ветреной. К тому же, к утру меня стали мучать рези и спазмы в желудке. Чересчур острая пища подействовала неблагоприятно на мой организм. Уснуть я смогла лишь на рассвете, когда лучи блеклого солнца пробивались в комнату, немного нагревая ледяной пол.

Проснулась я в полдень, слыша какие-то голоса и громкие разговоры за дверью. Встав, я прислушалась. Один голос принадлежал женщине, возможно, уже не молодой, второй был грубый, мужской. Я расслышала тихие всхлипы и возгласы Сарасвати.

Я тихо спустилась в коридор, откуда доносились голоса. Стоило мне сделать несколько шагов по ступеням, как я окаменела от ужаса. Рослый, лет пятидесяти, с густой, седой бородой и пронзительным взглядом, мужчина, одетый в роскошный, темно-синий шервани[19] и такие же чуридар,[20] нависал над плачущей Сарасвати, которая, сгорбившись, целовала пыльные ступни в изысканных сандалах какой-то пожилой женщине, одетой в багрово-красное сари с богатой вышивкой. Неизвестные гости говорила по-английски и от каждого слова я вздрагивала: – Послушай, Сарасвати, ты – дочь брахманов. Твои родители принадлежали к самой высшей, священной касте. Моя бедная сестра Ратха умерла двадцать три года назад, я тогда была в Сингапуре, жила со своим мужем и детьми. Когда случился страшный пожар, и вся моя семья предстала перед богом Ямой,[21] я вернулась в Индию, а именно, в империю Виджаянгар.[22] Я хотела отыскать дом своей сестры, но соседи сказали мне, что муж Ратхи умер, а сама она исчезла. Все эти годы я искала бедную сестренку, и однажды, попав на английское судно, узнала, что у нее родилась дочь Сарасвати. Девочка моя, ты долгое время была предоставлена сама себе, но теперь этому придет конец. Как и полагается, я буду опекать тебя, и первым моим требованием является то, чтобы ты незамедлительно вышла замуж за человека, который стоит перед тобой. Это господин Нирам Дикшит, брахман, он дважды овдовел, теперь женой в его дом войдешь ты.

– Тетушка Чанда, я заклинаю вас именем богини Лакшми,[23] не выдавайте меня замуж за господина. Я…я не хочу!..

– Именно богиня Лакшми благословит твой брак. Встань, – когда Сарасвати, звеня дешевыми браслетами, поднялась с колен, я увидела, как ее тело сотрясает дрожь, а по лицу струятся слезы.

– Ты еще молода и обязана стать благочестивой женой и матерью. Господин Нирам не молод, ему уже пятьдесят девять, и именно твоя энергия и юность вдохнут в него новую жизнь. Свадьба состоится в Англии, ибо я хочу, чтобы в Индию ты уже приехала женой. А сейчас припади к стопам своего будущего мужа, – голос Чанды звучал повелительно и властно, но Сарасвати, выпрямившись, с вызовом сказала: – Нет, госпожа, я не ваша собственность и не собственность господина Дикшита. Я не выйду за него замуж и не поеду в Индию.

Нирам, стоявший все это время молча, вышел вперед. Его лицо горело багрянцем гнева и мне показалось, что он сейчас ударит Сарасвати: – Пусть твой язык отсохнет, подлая девчонка! Кто ты такая, чтобы противиться приказу своей тетушки?! Ты станешь мое женой! Слышишь?! Станешь! – индиец дернул девушку за руку, но Сарасвати, почти крича, ответила: – Не смейте прикасаться ко мне! Вы не имеет права!

Прошел лишь миг, как озверевший, потерявший разум, старик ударил девушку, вложив в эту пощечину всю свою ненависть и злобу. Сарасвати отлетела к стене, но невероятным усилием воли сразу поднялась, подойдя к своему обидчику: – Вы подняли руку на чужую, свободную женщину, и вы за это заплатите!

– Ты мне угрожаешь?! – Нирам разъярился приступом сухого, противного смеха:

– Послушай, девочка, после свадьбы я буду волен делать с тобой все, что захочу. Клянусь, что прежде чем коснуться твоего юного тела, я накажу тебя и выгоню спать в сарай. Если ты сейчас же не попросишь у меня прощения и не поцелуешь ног, я в первую же брачную ночь изобью тебя, как непокорную лошадь. И знай: в Индии твое слово будет стоить столько, сколько стоит взгляд неприкасаемого!

Чанда, начавший нервничать, тихо прошептала: – Господин, моя племянница всю жизнь жила в этой пасмурной, серой стране, наполненной проклятыми и гнилыми собаками-христианами. Она отучилась слушать старших, но это, поверьте мне, поправимо! – женщина бросила Сарасвати прямо под ноги Нираму, крича: – Целуй ступни своего жениха! Целуй! – и тут моему терпению пришел конец. Эта старуха посмела осквернить христианскую веру, назвав христиан собаками, она относилась к взрослой женщине, как к вещи.

Быстро сойдя по лестнице, я подняла Сарасвати с пола: – Что вы себе позволяете?! Как вы смеете осквернять Господа Христа?! И неужели вы думаете, что с беззащитной девушкой можете делать все, что пожелаете?! Знайте, Сарасвати в этой стране охраняется законом! Кто вы такая, госпожа Чанда, что бросаете взрослую женщину в ноги чужого мужчины?! А как вы, господин Нирам, можете поднимать руку на даму?!

Воцарилось трепетное и дребезжащее молчание, которое нарушила Чанда: – Как ты посмела так разговаривать со старшими? Сарасвати, кто это?

– Тетушка, это…, – индианка запнулась, с опаской поглядывая на свою тетку.

– Меня зовут Вивиана, я дочь уэльского графа, – Нирам, не скрывая своего пренебрежения, с ног до головы осмотрел меня своим пронзительным взглядом, будто оценивая длину волос и стройность тела: – Нас не интересует твое имя и титул, девушка. Я желаю знать, что ты делаешь в доме моей невесты!

– Во-первых, господин, подбирайте тон, когда разговариваете с дамой, во-вторых, я не обязана перед вами отчитываться. И, наконец, в-третьих, вы не жених Сарасвати и не можете указывать ей. По закону, девушка, достигшая совершеннолетия, сама может решать свою судьбу и она вправе отказаться от брака. Впрочем, я уверена, что поэтому все родители хотят выдать своих дочерей до совершеннолетия, чтобы бедняжки не могли отказаться. Но вы опоздали. И если вы силой увезете Сарасвати в Индию, я обещаю, что обращусь к самому королю. Ваша племянница, мисс Чанда, гражданка Англии и поданная короля Генриха VIII. Вам будет несладко, если сам монарх вступиться за бедную девушку, – я с наслаждением наблюдала, как лицо Нирама становиться белее мела, а Чанда, кусая губы, беспокойно переминается с ноги на ногу. Я дала им такие показания, которые они не смогут оспорить, даже если обратятся к индийскому суду.

– Ваша взяла, леди Вивиана, но знайте, что Сарасвати все равно будет принадлежать мне. А вы пожалеет за свою красноречивость, – буркнул Дикшит, выходя из дома и ведя за собой Чанду.

Когда силуэты индийцев скрылись в тени, Сарасвати наглухо заперла дверь, смахивая с глаз слезы: – Пусть Господь вознаградит тебя, Вивиана. Ты, подобна ангелу, спасла меня. Я буду благодарна тебе до конца своих дней.

– Не стоит благодарности. И все же, тебе нельзя здесь оставаться. Я увидела в глазах Нирама то, отчего сердце мое затрепетало. Он жаждет отомстить и поверь, если ты попадешься ему в логово, живой уже не выйдешь. Этот индиец хочет видеть тебя не в лице жены, а в лице рабыни.

– Увы, каждая индийская женщина является рабыней своего мужа. Этот закон действует все века и будет действовать, – грустно проговорила девушка, садясь на пол возле окна.

– И все же, не каждый муж будет бить свою жену только за то, что она высказала свою точку зрения. Да, в Европе женщины тоже обязаны слушаться мужей, но их от рождения и до смерти оберегает закон и сам правитель. Муж не может бить жену, и если женщина пожалуется, суд может расторгнуть брак.

– В Индии все по-другому. И закон, и правитель для женщины – это ее отец, а потом муж. Порой мне кажется, что страна, где корни моих предков, больше похожа на дикий остров, в котором люди почитают только религию и божественные законы, а чувства людей для них ничто, – Сарасвати печально опустила голову, сдерживая внутри жгучие слезы.

– Послушай, ты должна уехать из Лондона. Здесь тебя Нирам все равно найдет. Если его влияние в Индии столь велико, что он смог подчинить своей воли твою тетю, то и в Англии он сумеет много чего добиться благодаря своей алчности и злости.

– Но мне некуда ехать. С рождения я жила в этом доме, не выходила за пределы квартала. Я не знаю никого языка, кроме английского. Даже хинди, язык моих предков, незнаком мне, – Сарасвати печально посмотрела на меня, будто мысленно умоляла помочь.

– Я скоро поеду в Оксфорд и могу тебя с собой взять. Но…Лиан. Ты сама понимаешь, что мы не можем его самого оставить, – послышались медленные, тихие шаги и на ступенях показался…Лиан. Опираясь на перила, молодой человек подошел к нам. Его вид вызвали во мне одновременно и страх, и жалость. Жесткие, блеклые волосы прядями спадали на лоб, глаза, всегда такие светлые и бездонные, теперь напоминали серые ямы, черты лица заострились. На камердинере была свободная рубаха из белого полотна, шаровары и потертые сандалии из грубой кожи. Повязка, наложенная на рану, вновь была вся окровавлена, не теперь она не вызывала во мне страха и истерики.

– Зачем ты встал? – встревоженно защебетала индианка, подбежав к мужчине. Я же стояла на месте, вперив пустой, невидящий взгляд в серое лицо Лиана. Во мне будто жило два чувства: любовь и отвращение. Я прекрасно помнила нашу последнюю встречу в темнице. С тех пор пошло очень мало времени, но мне казалось, что между теми событиями расстилается вечность.

– Миледи, – молодой человек отвесил мне поклон, я же лишь слабо кивнула, отводя взгляд.

– Я слышал весь ваш разговор и без сомнения могу сказать: поезжайте в Оксофрдшир. Я уже достаточно окреп, и поэтому собираюсь вернуться ко двору, – меня будто ударила молния. Мое безразличие улетучилось, вместо него пришла злость:

– Вы понимаете, что говорите, сэр? Я рисковала собой, чтобы спасти вас из Тауэра, а вы, подобно безумцу, возвращаетесь во дворец! Вас же казнят за бегство!

– Ну и пусть. Мне надоело жить в вечном страхе. Мой долг – служить верой и правдой королю и меня ни на минуту не покидает мысль, что я предал его, бессовестно сбежав, как трусливый пес, – я открыла рот в беззвучном крике. Сердце будто перестало биться, весь мир стал серым и бесцветным. Я даже не заметила, как Сарасвати оставила нас, выйдя во двор.

– Лиан, а…как же я? – этот вопрос сам вырвался у меня из уст, я не хотела казаться навязчивой, но сердце так ныло, что было больно дышать.

– Я не понимаю, о чем вы говорите, мисс? Я всегда относился к вам с должным уважением, и, поверьте, я благодарен вам за свое спасение. Не волнуйтесь, когда у меня появиться деньги, я обязательно дам вам столько, сколько пожелаете. Я уверен, что то, на что я могу построить дом, вам хватит лишь на стирку своего платья, запятнанного моей кровью. Уезжайте, у меня своя дорога, у вас – своя. Наши пути навсегда расходятся.

Я отвернулась, чтобы Лиан не увидел моих слез. Пусть он лучше считает меня бездушной, бессердечной стервой, чем девушкой, которой можно разбить сердце и ранить душу.

– Я уеду, уеду навсегда, чтобы больше не причинять вам неудобства. Но запомните: удар, который вы нанесли, ранил не девочку, а женщину, способную отомстить. Вы пожалеете за свою тиранию, – гордо парировала я, стоя спиной к камердинеру, но на последних словах я резко обернулась, будто желая взглядом растопить лед в сердце этого лицемера. Усмехнувшись, я взбежала по лестнице. И лишь когда дверь моей комнатушки была закрыта, я позволили себе разрыдаться. Громко, с надрывом и болью… Впившись ногтями в циновку, я подвела глаза к небу: – За что?! За что, о Господи, ты так меня наказываешь?! В чем я провинилась перед Тобой?! – когда все силы иссякли, я, тяжело дыша, опустилась на пол, закрыв глаза. Не хотелось видеть этот гнилой мир, где каждый человек рано или поздно предаст. Было дикое желание просто все забыть, забыть свою прошедшую жизнь, и жить по-новому, в другом месте, с другими людьми. Надоело выживать, хотелось просто жить жизнью четырнадцатилетней девочки.

Глава 11

Вечером, когда багровый закат опускался на город, мы были готовы уезжать. Вещей было немного, лишь несколько потертых сари и безделушек Сарасвати и два скромных платья. Путь обещал быть недолгим, но утомительным, ибо придется спать в повозке, поскольку денег на таверны не хватало. Лиан выехал еще днем, даже не попрощавшись со мной. Разумеется, рана его еще беспокоила, но индианка сказала, что самое страшное миновало и кровотечение больше не потревожит. Перед отъездом, камердинер сказала Сарасвати: – Передайте миледи, чтобы она не искала моего обидчика, ибо человек, нанесший мне удар кинжалом, был мужем турчанки Тангюль. Я не знал этого и поэтому согрешил, ибо по – мусульманским законам женщина, поехавшая с чужим мужчиной, совершила супружескую измену. Я расплатился за свою ошибку кровью. Где теперь Тангюль, мне неизвестно, но ее увез супруг. Прощайте, госпожа. Чтобы я не говорил, мое сердце наполнено лишь одним чувством: безмерной благодарностью вам. Вы, подобно ангелу, спасли меня от смерти. Пусть звезда счастья засияет на вашем горизонте, – я стояла за портьерой и слышала каждое слово, отчего мое сердце рыдало, но глаза оставались сухими. Лишь одно лилось бальзамом на душу: турчанка теперь не заполучит Лиана, никогда, ни за что…

Выйдя во двор, мы осмотрелись. Теперь предстояло найти человека, согласившегося отвести нас в Оксфордшир. Квартал находился в шести лье от Лондона, и суета столицы была чужда этим спокойным и мирным местам. Дом Сарасвати стоял в глуши, посреди зарослей и высоких деревьев. Прошло два часа, но никто нам не встретился. Поселок будто вымер. Не было никаких звуков, кроме шелеста деревьев и легкого свиста ветра. Внезапно раздались какие-то странные звуки, похожие на стук копыт и ржание лошадей. Звук становился все громче и отчетливее. Спрятавшись в углубления за кустом шиповника, мы с замиранием сердце смотрели, как по узкой тропинке мчаться десятки вооруженных до зубов людей. Впереди, на черном, как смоль, коне ехал молодой человек в серебряной кольчуге. Его лицо скрывало опущенное забрало, но серые глаза казались нечеловеческими.

Меня обдало колючим, призрачным холодом. Эти вооруженные люди были будто призваны дьяволом. В них читалась не только мощь и сила, но и коварство и кровожадность. Рыцарь, присягнув на верность своему сеньору, был обязан до конца дней своих служить ему верой и правдой, но, увы, никто из воинов не клялся убивать лишь виновных и порой под острые клинки несправедливости попадали и невинные люди, ставшие жертвами судьбы.

Будто из пустоты появился старик, опиравшийся на деревянную трость. Недолго думая, старец бросился прямо под копыта лошадей. Я зажала рот рукой, чтобы не закричать. К счастью, воины успели натянуть поводья. Старший, спрыгнув с коня, недовольно пробурчал: – Эй, ослеп что ли? Не видишь рыцарей на лошадях?! – незнакомец, с трудом поднявшись, ответил: – Простите меня, сэр, но в наших краях давно не было вооруженных людей. Зачем вы приехали сюда с таким войском?

– Тебе какое дело?! Но, если хочешь знать, тогда слушай: по приказу его величества короля Англии Генриха VIII, мы обязаны найти сбежавшую фрейлину королевы – Вивиану Бломфилд. Девчонка будто испарилась и если в течение следующей недели ее не найдут, то Королевский Совет будет считать ее преступницей и наказания за это – казнь. Не видел ли ты в этих краях новую девушку?

– Подождите, – старик потер свою седую бороду: – Если мне не изменяет память, то вчера здесь была некая незнакомка. Я ее видел впервые.

– Как она выглядела? – серьезно спросил рыцарь, открывая забрало. И тут у меня в глазах потемнело, а воздух показался ледяным. Нет, Господи, только не это… Если этот старик что-то расскажет, меня найдут!

– Стройная, темноволосая, с необычными, фиалковыми глазами. На вид, лет шестнадцать. Не ее разыскиваете? – я больше ничего не слышала, ибо в ушах шумела кровь, а мысли путались, как паутина. До крови стиснув зубы, я невидящим взглядом смотрела туда, где простиралась длинная полоса войска. От них мне убежать точно не удастся. Лучше сразу броситься под копыта коней. Но я понимала, что если меня найдут, пострадает и Сарасвати. Индианку, помогавшую беглянке, ничего хорошего не ждет. Я со страхом посмотрела на девушку, которая была белее мела. Она уже давно все поняла и сейчас меня мучала лишь одна мысли: не выдаст ли меня эта женщина?

И будто прочитав мои мысли, Сарасвати ответила ровным и не дрогнувшим голосом: – С рождения индусов учат главной заповеди: не предавать того, кто тебе поверил. Не бойся, я буду молчать, ибо ты спасла меня от родной тети, ты рисковала собой ради меня. Решая бежать с тобой, я выбрала тот путь, что выбрала ты. Теперь у нас одна дорога и если тебя схватят, то и меня тоже. Но даже под свистом стрел я буду идти с тобой, – я молчала, ибо понимала, что слова онемели на губах. Сердце этой смуглой девушки не очерствелость под тяжестью одиночества, а, наоборот, расцвело, подобно розе под солнцем.

И тут произошло то, что могло случиться лишь в страшном сне: – Да, это она! На самом деле, девчонке четырнадцать лет, но выглядит она старше! Слушайте меня все! – закричал рыцарь, обращаясь к своему войску: – Обыщите всю округу, все кусты и заросли и найдите мне эту девку, сумевшую сбежать из дворца короля!

Я будто через сон ощутила, как кто-то схватил меня за руку, потащив за собой. Лишь когда острые ветки расцарапали лицо, я будто очнулась. Сарасвати, крепко держа меня за руку, бежала по сухой траве, не позволяя мне ни на шаг отстать. Я чувствовала, как по лбу и вискам струятся капли пота, а сердце бешено стучит, но я не останавливалась. Лишь одна мысли двигала нами: уйти от войск. Когда листья стали смыкаться у нас над головами, а стволы деревьев была расположены на каждом куске земли, мы остановились, понимая, что забежали слишком далеко, в самую глубь леса. Я села на влажную траву, пытаясь отдышаться: – Куда теперь?

– Мы убежали на достаточно большое расстояние. Надеюсь, здесь нас не найдут люди короля, – ответила индианка, пытаясь говорить спокойно и уверено, хотя я прекрасно понимала, что она ни грамма не верит в свои слова. Лес был густой, но небольшой. За сутки легко можно было обыскать каждый кустик и каждое дерево. Спасти могли лишь глубокие ямы, которых здесь было очень много. И сейчас, сидя в одной из них, мы, затаив дыхание, прислушивались к каждому шороху. Даже шелест листьев раздражал и пугал. К несчастью, наступала ночь, сумерки постепенно окутывали все вокруг. А сидеть ночью в этой сырой яме, бояться каждого звука мне совсем не хотелось. Но была одна привилегия в темноте: воинам будет тяжелей искать нас ночью, в этой кромешной тьме.

Внезапно у нас над головами просвистела стрела. Зажав рот рукой, я посмотрела на Сарасвати: – Господи, помилуй…

– Тише. Сиди тихо. Божья помощь и благословение с нами. Все будет хорошо, – прошептала индианка, с улыбкой взяв меня за руку. Ее уверенность немного успокоила меня, но до следующего момента. Я надеялась, что мне показалось, но, увы, нет. Где-то совсем близко были слышны разговоры. Я напрягла слух и смогла кое-что разобрать: – Ты выпустил стрелу?

– Да, сэр, выпустил. Но она пролетела, никого не зацепив. Возможно, вам показалось, что где-то были люди.

– Нет, мне не могло показаться. Я точно слышал женский шепот. Или ты меня за дурака принимаешь?

– Помилуйте, мистер, я не то хотел сказать.

– Замолчи и выполняй свою работу! Если в течение часа вы никого не найдете, придется заканчивать поиски. Наступает ночь, а в темноте искать нереально.

– Мы можем принести факелы.

– Нет, не нужно. Если эта девчонка и вправду скрывается в лесу, то мы ее лишь спугнем. Продолжайте поиски и будьте очень внимательны: если эта вертихвостка сумеет нас обмануть, полетят головы. А теперь поди вон! – я едва дышала, ибо казалось, что в тишине мое дыхание и стук сердце слышны по всему лесу. Я потеряла отчет времени. Я посмотрела на Сарасвати, которая, опустив голову, мирно спала, я же не могла сомкнуть глаз от страха и холода. Сейчас, когда ночной ветер пронизывал до костей, я бы все отдала ради того, чтобы погреться у камина. Каким-то чудом и мне удалось уснуть, но лишь на короткое время.

Проснувшись посреди ночи от холода и жажды, я в темноте нащупала маленький чемоданчик, в который положила флягу с водой. Жадно отпив несколько глотков, я застонала. Ноги затекли, боль в пояснице отдавалась во всем теле. Не было слышно совершенно никаких звуков, и, решив, что воины уже ушли, я вылезла из ямы, отряхивая платье от кусков грязи.

– Сарасвати, – прошептала я, аккуратно коснувшись плеча девушки. Индианка что-то пробормотала, лишь потом открыла глаза, сонно поглядывая на меня: – Что случилось?

– Нет смысла сидеть здесь до утра, ибо на рассвете войско может вернуться. Нужно выбираться из леса.

Молодая женщина отрицательно покачала головой: – Куда мы пойдем среди ночи? У нас даже свечки нет. Успокойся и поспи. Утром что-нибудь придумаем, – отмахнулась Сарасвати, закрыв глаза и вновь придавшись сну. Я не стала настаивать. Возможно, так и правда будет лучше. В темноте мы заблудимся и окончательно собьемся с толку. Хотя, я и так не знала, куда нам идти.

Весь остаток ночи я просидела на промозглой траве, поджав ноги и обхватив их руками. Мое платье теперь было мокрым от росы, а холод пробирал до костей. С первыми лучами солнца мы вновь двинулись в путь. Теперь все деревья казались совершенно одинаковыми, и наша ориентация превратилась в прах. Мы лишь шли, надеясь, что впереди покажется хоть один домик отшельника. Живот скрутило от голода, но еды не было. Мы срывали ягоды, но от их противного и горького привкуса коком подкатывал к горлу. Я остановилась, понимая, что силы на исходе. Голова шла кругом, ноги ныли и болели. Опустившись на землю, я сложила руки в молитвенном жесте, прося Бога об одном: чтобы он послал нам крышу над головой и тарелку супа. Сарасвати последовала моему примеру, но ее молитвы были предназначены для бога Шивы.

Когда солнце скрывалось за горизонтом, а воздух вновь холодел, мы услышали голоса. Первая мысль была связана с тем, что это воины, но голоса были женскими. Усталость и голод победили страх и осторожность, и мы пошли на звук. Стоило нам сделать несколько шагов, как мы увидели двух женщин, стоявших возле дуба. Одна была невысокого роста, с золотистыми, короткими волосами, другая моложе, но тоже с остриженными, темно-каштановыми кудрями. На женщинах были одеты одинаковые, черные платья с нашитыми крестами. Сомнений не оставалось: это монахини.

Мы переглянулись, и Сарасвати устало кивнула, опираясь рукой о ствол дерева. Я тоже едва держалась на ногах из-за усталости. Едва ступая, мы подошли к монашкам. Женщины, побледнев, отшатнулись от нас, испуганно моргая глазами: – Кто вы?

– Простите, что напугали, просто мы уже сутки бродим по этому лесу. Мы заблудились. Не можете ли вы дать нам на одну ночь крышу над головой и ломоть хлеба? Мы заплатим.

Святая сестра, та, что пониже, сделала несколько неуверенных шагов нам навстречу: – Как вы оказались в этом лесу? И, куда идете?

– Мы направляемся в Оксфорд, в графство де Вер. Нам необходимо поведать графа Джона де Вер.

– Но, вы уже в Оксфорде. До замка его светлости несколько миль, – я радостно захлопала в ладоши, но мое веселье прервал очередной приступ голода. Схватившись за живот, я обессилено взглянула на женщин, мысленно умоляя их о помощи.

– Я вижу, что туда вы не сможете дойти пешком. Что ж, помогать окружающим – великий поступок, и я уверена, что в Царстве Божьим, когда мы предстанем перед Всевышним, мы будем отблагодарены. Мы из монастыря имени Святой Берты. Он находиться в нескольких шагах отсюда. Меня зовут Идета Уотерс, я сестра-казначея. Моими обязанностями являются финансовые дела обители и хранения всех ключей, – сказала светлокожая, с золотистыми волосами, пожилая женщины: – А это монахиня-бенедиктинка Ашлинг Стивенс. Настоятельница послала нас в лесу за осенними плодами. А, как вас зовут?

– Меня зовут Вивиана, а это моя подруга Сарасвати, – я запнулась, когда увидела, как на лице Идеты проскользнула тень пренебрежения, а посреди лба залегла глубокая, подобно шраму, морщинка: – Сарасвати? Индуска?

Индианка сделала несколько неуверенных, робких шагов, теребя конец помятого и запачканного сари: – Я понимаю, что, будучи гражданкой Англии, не имею права жить по индуским обычаям. Но эта вера моих предков и отречься от нее, значит, отречься от своего рода и близких.

Миссис Уотерс положила свою старческую, морщинистую руку на плечо девушки:

– Я не могу осуждать тебя, девочка моя, за религию, которой ты покланяешься. Ибо Господь один, а Имен у Него много. И каждый может и должен выбирать именно ту форму поклонения, к которой принадлежат предки. Идемте, девочки, я отведу вас в монастырь через черный ход. У меня есть ключи от пустовавшей кельи, где вы сможете переночевать и хорошенько отдохнуть, – потупив взор, я пошла за женщинами. Мы сделали лишь несколько шагов, как перед нами показались массивные, железные ворота, за которыми виднелись верхушки серых башней.

Идета постучала, потом что-то сказала на латыни, и врата со скрипом распахнулись. Я ахнула, прижав к губам ладонь. Монастырь был не просто серым и унылым, он казался устрашающим, дьявольским сооружением. Я не понимала, как такое здание может называться Храмом Бога.

Мои неприятные раздумья прервал тихий, бессильный стон. Оторвав взгляд от самой обители, я уже не смогла сдержать крика, созерцав колодки, в которых билась девушка. Бедняжка казалась такой тонкой, покинутой, несчастной. Рваное платье клочьями спадало с ее истощенного тела, волосы разметались в разные стороны.

– Кто это?

– Монахиня, засмеявшаяся во время богослужения. За это матушка уже два дня держит ее в колодках без еды и воды. Говорят, завтра утром ее должны освободить. Эту девушку, конечно, жаль всем, но спасти ее никто не решается.

– Как зовут эту несчастную? – движимая каким-то пороком, спросила я.

– Женевьева. Она, девятилетним ребенком, была найдена у ворот монастыря. Девочка была обессилена голодом и жаждой. С ней не было никаких вещей, но одета она была в изысканное платье, а на шеи у нее висел медальон. К ее руке был привязан маленький листочек с одним словом: «Женевьева». Когда малышка пришла в себя, она ничего не помнила о своей прежней жизни, будто сам дьявол стер с ее памяти события последних лет. Девушка выросла в монастыре, но до сих пор не было пострижена в монахини, ибо настоятельница считает, что, возможно, когда-то приедут ее родные и заберут домой, – я судорожно сглотнула и на миг мне показалось, что все, что связывало меня с внешним миром, превратилось в тонкую нить, которая оборвалась, издав при этом оглушительный звук. Женевьева… первая и старшая дочь графа и графини, моего приемного отца и матери… Женевьева, пропавшая из графства в возрасте…девяти лет… Неужели это она?

– Вивиана, с тобой все в порядке? – рука Сарасвати скользнула по моему плечу, будто пробуждая от обморочного сна.

– Да, все…, все хорошо. Миссис Уотерс, вы можете показать мне ту одежду и медальон?

– Да, конечно, могу. Вещи Женевьевы хранятся в сундуке, который более десяти лет не открывался, – кивнула Идета, как-то подозрительно поглядывая на меня. Сделав несколько неуверенных шагов, я почти в плотную подошла к колодкам, запрокинув голову и смотря в мертвецки-бледное лицо девушки. Густые, светло-рыжие, с золотым оттенком волосы, полуоткрытые, голубые глаза, нежные, персикового цвета губы. Она так была похожа на ту девочку, которую мне описывала Амелия в своем рассказе. Неужели это правда? Неужели судьба сыграла с нами злую и беспощадную шутку? Женевьева издала еще один пронзительный хрип, после чего ее голова повисла на груди.

– Если эта девушка и вправду Бломфилд, настоятельница пожалеет о своем жестоком поступке, – прошептала я: – Миссис Идета, покажите мне немедленно вещи Женевьевы! – потребовала я, понимая, что, возможно, перехожу некую границу, приказывая сестре-казначей.

Женщина лишь кивнула, жестом поманив нас всех за собой. Идя по гладкой поляне, нам нередко встречались любопытные монахини, которые, шепчась между собой, оглядывались и хихикали. Замечая такие жесты, не свойственные тихим монашкам, Идета не раз повышала голос, заставляя девушек возвращаться к своим обязанностям. Я понимала, что все жительница обители уважают эту пожилую даму и бояться ее. Но почему же тогда Идета, не воспользовавшись своими возможностями, оставила Женевьеву мучатся в колодках?

Перед нами показалось низкое здание с деревянной крышей, укрытой соломой. Сняв с пояса огромный, ржавый ключ, монахиня открыла железную дверь, пропуская меня вовнутрь. Оглянувшись на Сарасвати и Ашлинг, которые остались на улице, я подошла к казначее и взяла у нее узел. В старой ткани лежало темно-розовое платье и…медальон с гербом дома Бломфилд…

Я до крови сжала в руке кулон, не понимая, какие чувства мной овладевают. Толи то была радость, толи ненависть и зависть. Пытаясь успокоиться, я глубоко вздохнула, закрыв глаза. Перед внутренним взором крутилась картина, на которой богатая наследница всех земель Понтипридда мучается в колодках, умирая от голода и жажды.

– Мисси Уотерс, я должна вам кое-что сказать. Только поклянитесь, что об это никто не узнает, – попросила я, подняв умоляющий взгляд на женщину. Идета нахмурилась, но потом кивнула: – Если сказанное вами не будет осквернять божественные законы и заповеди, я обещаю, что никто больше об этом не узнает.

– Девушка, что мучается в колодках, старшая дочь графа Нишкона Бломфилд Понтиприддского и графини Кевен Бломфилд. Она та самая девочка, которая пропала много лет назад и о поисках которой знала вся Англия, – Идета непонимающе смотрела на меня, и в ее глазах мелькали разные отблески чувств.

– Я прошу вас, мадам, ничего у меня не спрашивая, доложить графу, что его дочь жива и здорова. Я прошу вас, миссис, не называйте моего имени, – я взяла похолодевшие руки казачьей в свои ладони, умоляюще смотря ей в очи.

– То, о чем вы меня просите, леди, противостоит закону. Я служу Господу, но также не могу отвернуться и от правил английского общества. Да, почти все считают, что монастырь находиться внегородской суеты и устоев, что в обители свои правила и законы, в которые не смеет вмешиваться правительство. Но это далеко не так. Монастырь и его служители – неотъемлемая часть закона и если я совершу то, что не должна делать, наказание очевидно. Мне не нужны объяснения, миледи, я давно все поняла. Вы и есть та сбежавшая фрейлина ее величества – Вивиана Бломфилд, за поимку которой назначены две тысячи фунтов. Ваша матушка-графиня сходит с ума от волнения в Уэльсе, отец волнуется в Германии, вы же спокойно разъезжаете по городам вместе с индуской. Это противоречит всем людским и божьим законам. Сейчас для вас есть только один выход: исповедаться, покаяться в своих грехах на Библии и смиренно ждать, когда за вами приедут люди монархини. В другом случае вы никогда не искупите свой грех. Что до Женевьевы, мое слово беззвучно в этой ситуации. Все решать должна настоятельница, а она, пускай и строгая и может показаться бессердечной, все же богобоязненная женщина. Примите решения здесь и сейчас, – я горько усмехнулась, понимая, что сама судьба заключила меня в ловушку. Да, пускай казалось, что у меня нет выхода, но выход был и очень очевидный.

– Миссис Уотерс! Вы говорите, что всю свою жизнь нужно жить по божественным и людским законам, придерживаться тех устоев, которые создал Всевышний и король страны. Но кто такой Генрих? Может ли он вершить судьбы людей? Ведь он не Бог и не может забрать те жизни, которые дал сам Господь, – выпалила я, на секунду пожалев о своих словах.

– Замолчите! Это звучит, как государственная измена, как предательство, адресованное его величеству! Это грех! Монарх – это тень Иисусу Христа на Земле, это Его посланник! Помазанный на троне король не может ошибиться, поскольку его действиями движет воля Бога, Отца Нашего!

– Нет, мистрис. Монарх – это лишь правитель, обычный смертный. И знаете, чем отличается король от своих подданных? Тем, что он может забирать жизни, не попадая под суд. А человек, будь он хоть аристократом высшего общества, не может лишать жизни вольных людей. Увы, такая абсолютная власть порой убивает людей, делая из них беспощадных зверей, готовых броситься на хорошую добычу. Простите, но даже если я и умру, то хочу получить смерть не от руки короля и его супруги, а по велению Божьему. Высшая власть – это Суд Господа, а не Парламент Лордов, – Идета Уотерс подняла на меня свой взор, и я заметила, как в уголках ее глаз блеснули слезы: – Да, порой воля монарха несправедлива, но мы ничего не можем с этим поделать, не имеем права. Хорошо, графиня не узнает о вашем пребывании здесь. Я посоветуюсь с матушкой и постараюсь ее уговорить написать письмо Бломфилдам. Но я не уверена, что настоятельница последует моему совету. Да и ее светлость может не узнать дочь. Слишком много времени прошло с их последней встречи. Да и Женевьева давно смирилась с мыслей, что ее мать – это аббатиса, а друзья и близкие люди – сестры обители. Девушка давно хотела принять постриг и до этого шага ее не пускает лишь твердое слово матушки-настоятельницы. Идемте, я отведу вас в келью, где вы и ваша подруга сможете отдохнуть и перекусить. Но завтра до рассвета, до утренней молитвы, вы должны покинуть монастырь. Утренняя месса требует присутствия всех монахинь и в их отсутствие происходит обыск всех келий. Матушка боится, что в скудных комнатках девушек будут принадлежности, запрещенные в монастыре.

Глава 12

Келья представляла собой крохотную комнатушку с ободранными стенами, завешенными плотной сеткой паутины. Лежанка была лишь одна, узкая и твердая, с единственной, порванной простыней и грудой соломы вместо подушки. Сарасвати, никогда не спавшая на кровати и привыкшая отдаваться сну на циновке, охотно умостилась на пол, застелив его своей дуппатой и подложив под голову соломенный тюфяк. Ашлинг, необычно скромная и молчаливая девушка, принесла нам ужин: две тарелки постного супа, ломать сухого хлеба и две чашки безвкусного эля. Принявшись за похлебку, я внимательно рассматривала юную монахиню, ее аккуратные движения и потупленный в землю взгляд. Девушка кое-как застелила постель и оставила на лежанке два черных платья, поскольку наши наряды были промокшими и порванными. Когда мисс Стивенс вышла из кельи, я услышала щелчок замка и поняла, что нас закрыли, а откроют лишь на рассвете.

Падая с ног от усталости, я сняла платье и запорхнула в холодную постель, прижав к себе тонкое оделяло. Сон наступил не сразу, поскольку тревожные мысли заполнили все разум, не давая расслабиться. И все же через несколько часов я провалилась в глубокий сон без сновидений. Проспала я часа четыре, поскольку еще до восхода солнца меня разбудила Сарасвати. Вид индианки порадовал меня, но и огорчил. Девушка была бодрой, с румяными щеками и с веселым настроением, я же, с заспанным лицом, молилась лишь об одном: поскорее приехать в замок графа и сбросить со своих плеч весь груз забот и печали.

Ашлинг принесла нам завтрак, который состоял из пшеничной каши и стакана кислого молока.

– Сестра – казначея ожидает нас на улице. Идемте, я проведу вас черным ходом.

Закутавшись в плащи, мы пошла за монахиней, едва ступая, чтобы не выдать себя. И только сейчас я отчетливо почувствовала, как сердце бешено колотится в груди, щеки горят огнем страха, а все тело стало будто ватным, чужим. Ашлинг шла впереди, держа единственную свечку перед собой, чтобы хоть как-то осветить темный, безлюдный коридор. Нащупав в темноте руку Сарасвати, я вцепилась в нее, ища поддержки. Пальцы девушки сжали мою ладонь, и это был единственный жест, который меня немного успокоил. Сарасвати стала для меня не просто подругой, а сестрой, девушкой, выбравшей тот путь, что выбрала и я. У нас была одна цель: обрести свободу и добиться справедливости в этом греховном мире.

Внезапно в конце коридора показался свет, от которого мои глаза, находившиеся долгое время в кромешной тьме, нестерпимо заболели. Прикрывая очи ладонью, я смогла разглядеть узкий проход и ветхую, деревянную дверь. Ашлинг, взяв Сарасвати за руку, помогла ей спрыгнуть с высокого порога. Когда же последовала моя очередь, я воскликнула, увидев, как в дальнем свете проскользнула чья-то тень, а потом показались глаза: зеленые, как у кошки, коварные, как у змеи и прекрасные, как у самой богини… Тряхнув головой, я зажмурила глаза, надеясь, что это странное видение улетучится. К счастью, когда я открыла очи, никаких глаз не было.

Всю последующую дорогу я молчала, смотря в землю. Перед мысленным взором мелькало то видение, которое постигло меня совсем недавно. Господи, что же это такое?! Сначала меня посетил странный голос и затуманенное состояние, когда я едва не лишилась чувств на глазах у Лиана… моего Лиана, потом безрассудное и странное поведение Амелии, теперь эти глаза. Порой мне казалось, что моя жизнь – это сплошная, вечная загадка, которая не имеет отгадки. Куда бы я ни ступала, куда бы ни бросила взгляд, везде был секрет, покрытый завесой опасности и запахом крови. Зачем я еду в Оксфорд? Что будет после этой поездки? Какое будущее меня ожидает? И есть ли смысл вести расследование, если я все равно уже не смогу вернуться в Лондон ко двору? Эти мысли, как наточенный нож, резали по сердцу. Лишь когда я услышала приглушенный голос Идеты, стоявшей около крытой повозки, подняла глаза. Впереди, держа поводья двух тощих лошадей, сидел какой-то старик в черном плаще.

– Этот человек немой. Вы можете ему доверять, ибо все тайны навсегда запечатлены у него в душе, поскольку не могу слететь с уст. Он довезет вас до замка де Вер, – прошептала сестра – казначея, беспокойно оглядываясь по сторонам. Везде царила темнота, хотя небо уже окрасилось в сероватый цвет и мы все прекрасно понимали, что на рассвете в любом здании делается обход часовых, а особенно в монастыре, где нередко жизнь монашки сменивается на побег.

Миссис Уотерс что-то шепнула немому кучеру, после чего вложила в его морщинистую руку две серебряные монеты и окрестила меня крестным знаменем, пятясь на Сарасвати. Девушка, зажав глаза и сложив ладони в молитвенном жесте, горячо молилась на незнакомом мне языке, но вскоре я поняла, что это хинди, пускай и с перепутанными английскими словами.

– Благодарю, мадам. Господь Бог вознаградит вас, – я поклонилась на монастырский лад и поцеловала маленькую иконку-перстень на пальце женщины.

– Пусть Ангел-Хранитель бережет вас и указывает путь. Счастливой дороги.

Запрыгнув в повозку, мы задернули ткань и погрузились в свои мысли. Телега медленно двинулась с места, покачиваясь в разные стороны. Сарасвати продолжала молиться, не обращая на окружающий мир никакого внимания, я же, опустив глаза, покрутила на пальце кольцо…Лиана. Гранатовое сердца в золотой оправе теперь блекло сверкало, и уже ничто не напоминало про то яркое сияние, от которого моя душа ликовала. Стиснув зубы, чтобы не расплакаться, я с болью в сердца вспомнила последние слова Лиана, адресованные мне: «Наши пути навсегда расходятся». Заломив руки перед собой, я откинулась на две единственные подушки, набитые сеном.

– Вивиана, – Сарасвати осторожно дотронулась до моей руки: – Я…я боюсь ехать к графу. Что я, дикарка другой веры, буду делать среди уважаемых и титулованных людей? Меня же просто засмеют и выгонят за двери, – голос девушки дрожал и срывался на шепот. Если честно, мне тоже было неспокойно. Джон де Вер хороший человек с добрым сердцем, но он ведь присягнул королю на верность, и прятать у себя беглянку он может не решиться. И все же я прекрасно понимала, что Сарасвати еще тяжелей и в эту пучину впутала ее я: – Не волнуйся. Все будет хорошо. К счастью, нам удалось оторваться от королевских войск. Теперь мы должны рассчитывать только на благосклонность хозяев замка, – весь остаток пути мы молчали, пытаясь сдерживать в груди страх. Я тщательно продумывала каждое слово, которое должна сказать привратникам у ворот, ибо охранники просто так нас не пропустят в сам замок, но когда повозка остановилась и мы поняли, что уже возле самого особняка, все мысли разлетелись в разные стороны и испарились, подобно пыли. Не успела я откинуть ткань, как в проеме паланкина показалось лицо немого кучера. Подав мне руку, он помог спрыгнуть с повозки. Осмотревшись по сторонам, я ахнула, увидев замок, нависавший надо мной. Огромное сооружение, сделанное из серого кирпича, не вселяло ужаса, а наоборот воодушевляло. На стене замка развеивалась ткань с красными и желтыми квадратами – цветами дома де Вер. Зеленые ветви деревьев клонились под тяжестью разных плодов и их листья виднелись даже за массивными воротами.

Двое вооруженных до зубов стражников подошли ко мне, пристально разглядывая:

– Кто вы, мисс? И что вам нужно здесь?

– Меня зовут Вивиана Бломфилд Понтиприддская, я младшая дочь его светлости графа Нишкона. Пропустите меня в замок, – охранники усмехнулись, и эта усмешка показалась мне столь оскорбительной, что сердце учащенно забилось.

– Простите, миледи, – парировал стражник, делая особое ударение на слове «миледи»: – Но у вас нет никаких доказательств высокого происхождения, и, как вам известно, мы не смеем пропускать во владение достопочтенного графа посторонних людей.

– Что за неслыханная дерзость, сэр?! Не забывайте, что перед вами не уличная танцовщица, а сударыня, фрейлина самой королевы! Мой отец в свое время очень хорошо знал Джона де Вера, дружил с ним, а моя мать-графиня была рядом с ее светлостью во время первых родов! Немедленно пропустите меня! – потребовала я, и на последних словах мой голос сорвался на крик, ибо я прекрасно понимала, что меня, уставшую, исхудавшую девчонку в монашеском платье трудно принять за миледи.

– Не кричите, леди! Вы хоть знаете, сколько раз к воротам замка приходили какие-то побирушки и выдавали себя за благородных дам? – повысил голос стражник, тот, что пониже. Я уже собиралась дать ему достойных ответ, как услышала слова мажордома: «Внимание, ее светлость графиня Джельф де Вер!» – огромные ворота распахнулись, как по велению волшебной палочки и на сером, утреннем фоне появилась необычно-красивая женщина с благородными чертами лица и гордой осанкой. Я видела супругу графа много лет назад и тогда худощавая, темноволосая женщина с огромными, зелеными глазами не вызвала во мне симпатии, но сейчас, смотря на стройную для своих лет даму с блестящими очами, я невольно удивлялась, как годы порой усовершенствуют внешность человека. Графиня имела белоснежную кожу, которую не затронула ни одна морщинка, волосы, аккуратно уложенные в высокую прическу, блестели, как и в молодости, а наряд был не хуже убранства королевы. Темно-синее верхнее платье-котт с пышными рукавами, отделанными золотыми кромками, было украшено множеством ленточек и драгоценных камней, а на плечах величественно покоилась горностаевая мантия. Позади Джельф стояла низкорослая, смуглая служанка и чернокожий раб-охранник с маленькой саблей за поясом.

Графиня гордо осмотрелась по сторонам, потом, остановивши взгляд на охраннике, громким и повелительным голосом спросила: – Что здесь происходит, Чейкс? Что за шум? Я же приказывала, чтобы во время подготовки до торжества в поместье царила тишина, ибо хлопот и так по горло!

Стражник, которого, как, оказалось, звали Чейкс, сгорбился в неуклюжем поклоне:

– Ваша светлость, позвольте все изъяснить. Дело в том, что буквально несколько минут назад к воротам подъехала крытая повозка, из которой вышли две девушки…

– Ближе к делу! – перебила Джельф.

– Вот эта леди назвалась Вивианой Бломфилд и сказала, что желает видеть вас. Я, разумеется, потребовал доказательств, но, увы, сия сударыня ничего не предъявила существенного, кроме криков, – графиня, нахмурившись, внимательно посмотрела на меня, но через несколько секунд складка на ее лбу разгладилась, а крепко-сомкнутых губы коснулась улыбка: – Глазам не верю, леди Вивиана! Неужели это вы? – Джельф ласково обняла меня, жестом маня за собой: – Девочка моя, как вы здесь оказались? Я слышала, что вас совсем недавно наняли на службу королеве. Неужели ее величество отпустила вас в такой дальний путь без охраны? – я грустно улыбнулась, пытаясь собраться с мыслями: – Я расскажу это немного позже. Со мной приехала подруга. Я бы хотела, чтобы ее вы тоже приняли, – к нам, дичась, подошла Сарасвати, опустив глаза и кусая губы: – Го…госпожа…

Джельф вновь нахмурилась, оценивающе скользя взглядом по лицу и телу индианки. Даже в европейском платье Сарасвати не могла избавиться от своей экзотической внешности, а именно от смуглой кожи и чересчур темных волос.

– Это Сарасвати, индианка по происхождению. Я бы хотела, чтобы на время нашего пребывания здесь, вы относились к ней так, как и к любой английской леди, – я сказала эти слова на французском, которого Сарасвати точно не знала.

– Я не понимаю, девочка моя, зачем было брать ее с собой? Эта дикарка не может быть вашей подругой, поскольку в ваших жилах течет благородная кровь, а в ее – грешная и грязная, – фыркнула графиня, презрительно поглядывая на индианку.

– Довольно, миледи, – пытаясь говорить спокойно, ответила я: – Я приехала к вам не для того, чтобы слушать упреки. Если вы мне не рады…

– Нет, конечно, рада! Простите мне мою колкость и нотации, просто проблем и хлопот по горло. Моя старшая дочь Клодия вскоре выходит замуж. Сегодня приедет ее будущий муж со своей сестрой. Я хочу, чтобы к его приезду в замке было безупречно чисто и убрано, а столы ломились от яств. Проходите, – огромные ворота скрипнули, и перед моим взором восстал великолепный, ухоженный сад, который даже в середине осени благоухал цветами и содержал множество щебечущих птичек. Выложенные камнем дроги вели прямиком в сам замок, а фонтан, блещущий прохладой, издавал приятный, успокаивающий звук. Всюду сновали слуги. Служанки обрезали темно-алые розы, темнокожие рабы-африканцы, закатив рукава, вырубали сорняки, вскапывали землю. Несколько полнотелых женщин носили ведра с молоком, корзины с фруктами и яйцами.

– Как видите, подготовка в самом разгаре, – удовлетворенно вздохнула Джельф, но через миг выкрикнула недрогнувшим и гордым голосом: – Минесс, не трогай тот куст, там ягоды еще не созрели, Кубенг, сынок, вскопай еще три грядки и засади их клубникой, Виктория, аккуратней неси молоко, не разлей и не потревожь сливки! – у меня заболела голова от этого шума и голосов.

Но в самом чертоге было не лучше. Шум примешивался еще и с резкими запахами, которые доносились из кухни. Здесь же служанки подметали полы, чистили ковры, украшала стены и колоны гирляндами из цветов.

– Гирлянд мало, нужно еще минимум десять, и не забудьте украсить беседку! Миссис Провенс, зеркала должны блестеть, как вода в чистом озере, а что это за потеки и пятна? Корнелия, аккуратней с часами, они привезены из Франции и стоят целое состояние, не повреди маятник и стрелки! Почему в каминах почти не осталось дров?! Очаг должен пылать пламенем и излучать тепло, а не слабый треск и запах паленого!

– Ах, дитя мое, простите, но я не могу с вами посидеть и показать весь замок. Дел по горло.

– Не волнуйтесь, миледи, я все понимаю. А, где его светлость? – совершенно безразлично спросила я, ибо старик, которому уже перевалило за пятьдесят, меня совсем не волновал. Поговаривали, что граф до сих пор сохраняет отличную физическую форму, и все девушки графства бегают за ним, как за пылким юношей. Хотя я в это почти не верила. Мой отец был на три года моложе Джона, но красавца не напоминал.

– Мой венценосный супруг сейчас на охоте. Приедет только к вечеру. Ах, если бы вы знали, Вивиана, как я счастлива! У меня есть все, о чем может мечтать женщина из благородной семьи: титул и почтение, роскошное поместье, послушные дети и самое главное, любящий и верный муж! Теперь я понимаю, что мои покойные родители не ошиблись, отдав мою руку графу Оксфорду.

Я постаралась улыбнуться, хотя мой разум сразу посетила мысль о судьбе моей матери, пускай и приемной. Да, графиня Кевен была порой слишком строга со мной, даже жестока и несправедлива, но она меня вырастила, сделала из бедной девчушки благородную леди, начитанную и умную. И мне было очень жаль матушку. В браке она была несчастна. Граф постоянно изменял ей, лгал. Чего только стоит роман его светлости с моей няней? Разве настоящий бы мужчина переспал со служанкой, когда в соседних покоях рыдает законная супруга, родившая ему двух дочерей и сына, пускай и ушедшего в мир иной совсем молодым? Но графиня не сломалась, потеряв Женевьеву и Андрео, получая постоянные удары со стороны мужа. Я уже, к сожалению, знала, что значит быть покинутой человеком, ради которого был готов умереть. Я в первый раз после расставания с Лианом почувствовала нестерпимую, мучительную боль в сердце. Все это время я думала лишь об одном: как бы выжить и достичь Оксфордшира невредимой. Теперь же, стоя за этими могущественными стенами, я поняла, что осталась совсем одна. Да, разумеется, были люди, готовые прийти мне на помощь, но тот единственный, который способен проникнуть глубоко в душу, в самые потайные недра и коснуться самых сокровенных нитей, сейчас был далеко.

И радость Джельф приносила мне двойную зависть, когда я думала о матушке и о себе. Что бы хоть как-то ущемить самолюбие графини, я надменно парировала: – Но ведь его светлость уже не молод. Вы не боитесь, что охота в его возрасте очень опасна для здоровья?

Я с плохо-скрываемым восхищением смотрела, как лицо женщины багровеет, а глаза наливаются гневом и обидой: – К вашему сведенью, графу Оксфорду совсем недавно исполнилось пятьдесят три года. Да, многие скажут, что в этом возрасте мужчина теряет всю свою элегантность, привлекательность и силу, но это точно не про моего супруга. Ибо он так хорошо собой, что мне нередко приходиться вытаскивать его из объятий хорошеньких девушек, – засмеялась Джельф, я же лишь усмехнулась, поняв, что и на мою колкость эта женщина нашла достойный ответ. Но я не собиралась уступать: – Знаете, миледи, на вашем месте я бы очень волновалась, если бы мой муж нравился другим женщинам. Ибо мужчины ветрены и любвеобильны. А вы уже не в возрасте юной красавицы, сердце которой замирает от любви, а тело пылает в огне неудержимой и пылкой страсти, – на этот раз графиня отреагировала на мои слова полным безразличием, но которое не было лишено остроумности и парирования:

– А зачем мне волноваться о своем возрасте, если даже молодые девушки, красивые, богатые и знатные порой до дна выпивают чашу измен и предательства? Ах, заболтались мы что-то. Грейс, детка, иди сюда, – из толпы служанок вышла высокая, худая девушка с выразительными, серыми глазами и белокурыми волосами. На молодой женщине было одето светло-зеленое платье, лишенное украшений и вышивок, кроме кожаного пояса с маленьким мешочком. Леди Грейс галантно поклонилась, проговорив ровным и строгим голосом: – Что угодно ее светлости?

– Это леди – дочь графа Понтиприддского и ее…подруга. Проведи девушек в лучшую комнату для гостей, принеси обед, таз для умывания и чистую одежду. Позаботься, чтобы у леди были все удобства, – распорядилась Джельф.

– Не волнуйтесь, госпожа, сделаю все в лучшем качестве. Идемте за мной, – девушка поманила нас рукой, выводя в просторный, светлый коридор.

Здесь царила полная тишина, лишь кое-где раздавались шаги служанок и их шепот. Пол, устеленный тростником, напоминал снег, идя по которому, слышишь хруст и приятный треск. А стены, увешанные гобеленами с божественными сценами, освещали множество лампад. Я вздохнула, не скрывая своей улыбки. Это и вправду был замок счастья, замок, где женщины не являются пешками в политических играх. Но я не должна была забывать, ради чего сбежала из дворца, долгое время скиталась и мучилась. Мой долг – разузнать все подробности о смерти фрейлин ее величества. О таких делах я могли говорить лишь с графом и то, что днем его не будет в поместье, радовала меня, ибо за это время я смогу хоть немного отдохнуть. А вечером я уловлю момент, когда смогу наедине изложить его светлости свои подозрения.

Впереди виднелась деревянная дверь с изысканной резьбой. Открыв ее, Грейс пропустила нас вовнутрь. Покои были великолепны. В углу трещат поленья в камине, огромная кровать с шелковыми простынями и бархатным балдахином располагается на возвышении, стол с письменными принадлежностями и диван с грудой подушек создавали атмосферу уюта и домашнего тепла. Скинув плащ, с размаху прыгнула на воздушную перину, чувствуя, как все заботы медленно покидают разум. Сарасвати же стояла у двери, стыдливо опустив глаза.

– Проходите, мисс, – пригласила леди Грейс: – Или вам что-то не нравиться?

Уловив недовольство в голосе девушки, индианка натянуто улыбнулась: – Спасибо. Просто здесь все такое красивое и дорогое… Я даже боюсь к чему-то прикоснуться, чтобы не запачкать и не сломать.

– Чувствуйте себя, как дома. Я сейчас принесу таз для умывания и чистую одежду, а потом вы пообедаете.

– Благодарю, Грейс. Мы и вправду очень голодны, – когда дверь за служанкой захлопнулась, я обернулась к перепуганной Сарасвати: – Ну что опять случилось? Сарасвати, чем ты недовольна? Тебе не понравилась графиня?

– Я не могу привыкнуть к европейским женщинам. Они такие странные, чопорные, блеклые, будто сделаны из-за льда, а вместо сердца у них – дождевая туча.

– Ты преувеличиваешь. Не забывай, что я тоже англичанка, но ко мне ты относишься, как к родной.

– Нет, ты другая. В конце концов, у тебя в жилах ведь течет индийская кровь, пускай ее и мало, – я печально улыбнулась, медленно начав развязывать шнуровку на корсете: – Ах, Сарасвати, если бы все было так просто… Я давно хотела тебя спросить, но не решалась. Прости, но…ты что-то чувствовала к Лиану? – индианка уже открыла рот, чтобы ответить, но в этот момент дверь открылась и в комнату вошла Грейс, неся полотенца и разные благовония для тела. Сзади нее шли два крупных, высоких мужчин, таща деревянную лохань.

– Благодарю, Грейс.

– Это моя работа, миледи. Я сейчас принесу еду. Вы пока помойтесь, – когда слуги ушли, я, переступив через груду одежды, взобралась в лохань.

Приятная, теплая вода окутала мое тело, нежно скользя по каждому изгибу. Я закрыла глаза, наслаждаясь тем, что могу, наконец, отдохнуть после долгих дней скитания. Сейчас бремя забот свалилось с плеч, но не покинуло разум. Я тщательно обдумывала каждое слово, которое скажу графу при встрече. Я не понимала, как можно поведать его светлости, что его лучший друг замешан в убийствах. А, что будет, если я ошиблась? Может, Ричард Зинг и его племянницы невиновны? А сэр Курио? Замешан ли он в этих грязных делах? Выбравшись из лохани, я одела мягкое домашнее платье, оставленное внимательной рукой на диване. Сарасвати помылась позже меня, ворча и говоря, что мыться в этих «мисках» невозможно. Я понимала, что индийцы никогда не купались в лоханях, но здесь индианка должна была приспосабливаться жить так, как живут европейцы. Принесенный Грейс обед состоял из изысканных лакомств: запеченная в виноградном соусе куропатка, яблочный пудинг, сыр и фрукты. На подносе возвышался серебряный графин с густым, бургундским вином. Поев, я отправилась в постель, заснув долгим сном без сновидений.

Глава 13

Меня разбудил нежный голос леди Грейс. Девушка, откинув полог моей кровати, тихо шептала: – Просыпайтесь, миледи, уже вечер.

Я сонно потянулась, лишь потом открыла глаза: – Что случилось? Зачем вы меня разбудили?

– Его светлость уже приехал. Через час начнется торжество. В наш замок пожалует Юдард Мак’Манус и его сестра Мейгрид.

– Кто это?

– Вы разве не знаете, что лорд Юдард – будущий муж леди Клодии? Сегодня жених и невеста впервые увидят друг друга, а через несколько недель состоится свадьба, – я в недоумении смотрела на служанку. Я знала, что старшая дочь графа выходит замуж, но то, что ее будущим мужем является…шотландец, было мне неведомо.

– Если я правильно поняла вас, то зятем его светлости станет житель Шотландии? – я надеялась, что ошиблась, хотя прекрасно понимала, что фамилия Мак’Манус сугубо шотландская.

– Да, лорд Юдард приехал из Эдинбурга, там у него очень много поместий, земель и лавок.

– Он торговец?

– Нет, что вы. Разве достопочтенный граф выдал бы свою дочь замуж за торговца? Жених леди Клодии очень богатый, титулованный аристократ. Он является первым рыцарем на своей родине. Несколько лет назад на турнире Юдард победил самого короля Якова.[24] Злые языки поговаривали, что именно после поражения монарх стал злым и нетерпеливым, а его отношение к сэру Мак’Манус резко ухудшилось. Также ходили слухи, что сестра Юдарда – очаровательная, юная Мейгрид, состояла в греховной связи с молодым королем. Брат же, благодаря верности государя, молчал и лично отводил сестру в покои его величества. Это может показаться полным абсурдом, ибо ни один уважающий себя человек не станет закрывать глаза на распутство близкой родственницы, но его светлость очень любит Мейгрид, он позволяет ей пить неразбавленное вино и эль, флиртовать с мужчинами, разъезжать в карете с посторонними лордами, – я удивленно подняла бровь, вставая с постели и садясь за туалетный столик. Сарасвати же сидели в дальнем углу комнаты, перебирая полудрагоценные камни и не обращая на наш разговор никого внимания.

– Получается, Клодии в какой-то степени повезло с женихом? Возможно, Юдард даст ей больше свободы, чем мужья дают своим женам. Раз его сестра живет так, как хочет, выходит, Клодия тоже не будет под тщательным присмотром, – улыбнулась я, примеряя золотое колье.

– Увы, это далеко не так. Лорд Юдард уже был однажды женат. Его супруга Луиза умерла спустя год со дня свадьбы. К сожалению, француженка, страстно любившая своего жениха до свадьбы, охладела к нему после месяца совместной жизни. Юдард же не давал ей и шагу сделать без его позволения. Женщину выпускали в сад только в присутствии горничных и личного охранника, на прогулку ее отвозили почти под военным конвоем. Неизвестно, почему лорд сделал из любимой женщины чуть ли не пленницу. То ли он ее так страстно любил, что боялся измены, то ли считал, что жена должна быть в полной власти мужа. Не привыкшая к шотландскому климату, Луиза заболела туберкулезом. Она прожила со своей болезнью еще несколько месяцев, но потом скончалась. Говорят, у нее изо рта так обильной шла кровь, что все подушки и простыни были багрово-красными. А сама больная зашлась приступом страшного кашля и захлебнулась слюной. Позже выяснилось, что у нее были травмированы легкие еще до болезни, вследствие тяжелой простуды. Юдарда было не узнать после смерти жены. Он сказал, что больше никогда не жениться, чтобы не испытывать горе вдовца второй раз. Прошли годы, раны немного зажили и теперь все надеяться, что Клодия сможет заменить Юдарду покойную Луизу, – рассказывала Грейс, расчесывая мои волосы. Я так резко повернулась, что гребень выскользнул из рук горничной:

– Сколько ему лет?

– Тридцать шесть.

– А сколько Клодии?

– Шестнадцать, – я горько улыбнулась, встав со скамьи и подойдя к окну: – Выходит, еще два года и меня тоже ждет неизбежное замужество за старика.

– О чем вы, леди? Неужели вы уверены, что родители выдадут вас замуж против вашей же воли? Ведь не все девушки становятся женами нелюбимых стариков.

– К сожалению, почти все. Моя старшая сестра Патрисия в возрасте семнадцати лет была вынуждена отправиться в Москву, принять православие и жить так, как живут славянки. Я уже долгое время не получала никаких известий о сестрице, но я уверена, что жизнь при московском дворе – далеко не сахар, – желая закончить неприятную беседу, я уклончиво спросила: – А, разве у графа всего одна дочь? Насколько я помню, у него была еще одна, младшая, – лицо Грейс мгновенно побледнело, а в глазах промелькнул странный огонек: – Да, у его светлости есть младшая дочь Стефания. Ей сейчас пятнадцать.

– Она еще не обручена?

Горничная покачала головой, явно занервничав. Заикаясь и путая слова, она проговорила: – Уже пора собираться… Я принесу вам наряд…

– Вот же он, – в недоумении ответила я, смотря на изысканное, темно-синее платье из нежного бархата, висевшее на спинке стула.

Грейс простодушно улыбнулась, изображая невинность, но я видела, как при упоминании о Стефании служанка заволновалась и растерялась. Пытаясь отвлечься от странных мыслей, я погрузилась в свой вечерний туалет, подбирая украшения и разные штрихи. В конце концов, мой туалет был полностью закончен. Я удовлетворенно посмотрела в зеркало, скользя взглядом по высокой прическе, безупречно гладкому корсету и по пышной юбке. Наряд дополняли дорогие, роскошные драгоценности: серьги в виде спиралей, шикарное ожерелье с огромным рубином в центре, чеканный пояс из золотых пластин. Сарасвати же вообще отказалась идти в зал, предпочитая провести вечер в полном одиночестве. Я понимала, что индианка просто боится насмешек в свой адрес и поэтому не стала настаивать на ее присутствии во время банкета. В конце концов, мне будет спокойней и не придется каждому объяснять, кто эта смуглая, странная девушка.

Я уже собралась выходить из комнаты, как Грейс неожиданно схватила меня за руку: – Постойте, леди Вивиана.

– Что случилось, Грейс?

– Вы ведь не просто приехали к графской чете? – в голосе горничной прозвучало недоверие и упрек.

– Вас это не касается, леди Грейс. Пустите меня, – я попыталась вырвать у нее свою руку, но пальцы служанки еще сильней сжали мое запястье:

– Успокойтесь. Я хочу помочь вам. Мне кое-что известно о Ричарде Зинге, точнее, о сомнительных подробностях его далеко не святой жизни, – я удивленно подняла бровь, заинтригованно посмотрев на Грейс. Сейчас мне бы не помешали данные о Дике, а особенно из уст неглупой женщины.

– Что вы имеет в виду? Вы знаете сэра Зинга? – Грейс хохотнула, отпустив мою руку и, достав из-за корсета аккуратно сложенное письмо, передала его мне: – Прочтите это. Я уверена, эта бумага о многом вам скажет, – я немного замешкалась, увидев графскую печать: – Не бойтесь. Это копия. Оригинал у его светлости.

Сломав печать, я развернула лист и стала внимательно читать: «Я – Джон де Вер, шестнадцатый граф Оксфорд, своей властью отдаю провинцию Кентербери и подлежавшие к ней земли сэру Ричарду Зингу, также в его владения переходит район Вейл-оф-Уайт-Хорс и район Черуэлл. Я жалую сэру Зингу место своего главного советника. Надеюсь, что мое решение пойдет на благо государства и Всевышний благословит нового барона Кентербери.

Его светлость граф Оксфорд».

Я не могла поверить написанным речам. Выходит, бедный, не имеющий почти никаких доходов, лишенный чести своего рода, Дик Зинг все-таки смог подняться выше всех предрассудков и добиться далеко не низкого титула. Этому высокомерному выскочке были пожалованы очень плодородные земли и процветающие поместья.

Смяв лист и бросив его в огонь, я вперила разгневанный взгляд в Грейс: – Как такое возможно? Неужели граф совсем потерял голову? Этот Зинг – последний проходимец. Если не ошибаюсь, у него была лишь горстка земли и скудный дом на окраине Оксфордишира. Теперь же у этого наглеца власть, которой может быть наделен лишь человек из благородной и почтенной семьи. Где такое видано, чтобы сын жалкого торговца, как мне говорили, стал бароном и феодалом?

– К сожалению, это решение его светлости. Но здесь не все так чисто, как кажется. Ричард – не просто гнусный человек, он убийца, на его руках кровь невинных людей! – внезапно закричала Грейс. Я передернулась от ее крика, мгновенно зажав ей рот рукой: – Ты с ума сошла! Тише! Не дай Бог услышат!

В глазах горничной блеснули слезы: – А чего мне боятся?! Этот подонок убивал, и будет убивать, если его не остановить!

Я почувствовала, как рука Грейс, лежавшая в моей ладони, моментально похолодела, и я ощутила, как девушку сотрясла дрожь. Вытерев ей слезы краем вышитого платка, я прошептала, пытаясь унять волнение в голосе: – Успокойся и расскажи все по – порядку.

– Я с ранних лет живу в графстве, я всегда была подле графини, она являлась для меня очень близким и родным человеком. Дик стал вхож в наш дом несколько лет назад, после страшного пожара, который сжег почти половину Оксфорда. Тогда мужчина, потерявший кров над головой, обездоленный и одинокий, вселял в мою душу лишь сострадание. Но потом, чем ближе он был к Джону, чем выше задирал нос от всех тех привилегий, что ему жаловал граф, тем больше я видела и понимала, какая у него гнилая и лживая душа, а вместо сердца – очерствевший камень. Я стала ненавидеть, и открыто презирать Зинга. Однажды, когда в замке был очередной семейный ужин, пожаловал Ричард. Он занял место подле графа и стал чуть ли не вторым хозяином. Он приказывал слугам, бранил и отсылал их. Когда пришла моя очередь подавать вино и эль, Дик осмотрел меня с ног до головы и сказала, чтобы я лично налила ему напиток. Это было высшей степенью неприличия, ибо служанки всегда наливают питье только хозяину замка, и в очень редких случаях, хозяйке. Зинг же был посторонним, и я отказалась, после чего на меня посыпались ругань и упреки.

А графиня лишь молча смотрела на все происходящее. Она не заступилась за меня, хотя говорила, что я ей, как родная дочь. Вечером, когда я пришла в ее покои, чтобы пожелать спокойной ночи, Джельф только сказала, что не могла ничего сделать, ибо ее венценосный супруг приказал молчать. После того происшествия я стала избегать Зинга, во время его приездов и пребывания в графстве не выходила из своей комнаты, искала отговорки, чтобы не выносить еду. А несколько дней назад я случайно стала свидетелем очень неприятного и опасного разговора. Ричард был в кабинете вместе с графом. Я проходила мимо покоев и случайно услышала слова: «Я выполнил приказ госпожи. Две испанки уже распрощались с жизнью», «Будь осторожен, Дик. Тебя могут заподозрить. Но не забывай: наша цель – королева. Когда ее величество перестанет дышать, наша миссия будет выполнена», «Еще пока рано, Джон. Смертный час Екатерины еще не пришел. Нужно немного подождать», – я до такой степени испугалась, что, зажав рот рукой, побежала в свою комнату. Лишь спустя несколько минут я пришла в себя и поняла смысл услышанного. Все эти дни я молилась, не зная, что делать. Когда приехала ты, я возблагодарила Господа за это. Теперь мы должны уничтожить Зинга, монарх должен узнать, кто виновен в смерти фрейлин его супруги. Но и жизнь королевы еще в опасности, – я обессилено опустилась на табурет, обхватив голову руками. Сердце бешено колотилось, ладони взмокли. Я не знала, что делать. Стук в дверь вернул меня в реальность.

– Леди Вивиана, вы идете? Вас все ждут, – раздался женский, незнакомый голос за дверью.

– Да… да, иду, – не долго думая, ответила я. Грейс подошла ко мне, взяв мои дрожащие руки в свои: – Мы должны идти. Поговори с графом. Я уверена, он тебя поймет. Джон не жестокий человек, на убийства его подтолкнул Ричард, – я тяжело вздохнула, смахнув с глаз слезы. Сейчас я должна позабыть про чувства, эмоции и переживания. Если я хочу получить хоть какой-то толк от пребывания в Оксфорде, нужно стать холодной и бессердечной.

Расправив складки юбки и вытерев следы слез, я, ощущая внутреннюю дрожь, вышла из комнаты, заперев ее на замок. Даже на втором этаже была четко слышна громкая музыка, смех и веселые разговоры. Запахи лакомств окутывали воздух, щекоча ноздри.

По коридору сновали разодетые служанки, лакеи в смешных шапочках и с подносами в руках, важные гвардейцы в ливреях. Все смеялись и шутили, приплясывали на ходу и лакомились вкусными десертами. Никто не задумывался над чувствами девушки, которую против ее же воли отдают замуж за дикаря-шотландца.

Всю дорогу я продумывала слова, которые должна сказать графу.

Когда огромные, стеклянные двери распахнулись, я ахнула от удивления. Десятки молодых девушек в элегантных платьях, собравшись группками, мило беседовали, дамы постарше восседали на мягких диванах, обмахиваясь веерами и разговаривая с графиней, у ног которой располагались девушки из маловидных семей. Мужчины, с кубками вина, что-то обсуждали с высоким, привлекательным мужчиной в роскошных, бархатных одеждах. Когда я вошла в зал, музыка вмиг умолкла. Графиня, отложив вышивание, подошла ко мне, взяв мои руки в свои.

– Девочка моя, добрый вечер! – я склонилась в реверансе, улыбаясь от всего сердца:

– Вам желаю того же, миледи. Вы осчастливили меня своей добротой и гостеприимством. Пусть Господь вознаградит вас и вашу семью за ту теплоту, что вы дарите людям, – Джельф похлопала меня по руке, проводя в центр зала: – Аминь. На самом деле, это вы осчастливили нас своим внезапным, но прекрасным приездом, – я внезапно и неожиданно для самой себя уловила злобные и завистные взгляды присутствующих дам. Я нередко слышала, что графиня бывает очень строга по отношению к своему окружению и очень редко кому-то говорит дружелюбные речи. Словом, ее светлость была замкнута и настороженна, поскольку подпускала близко к себе лишь тех людей, в которых была целиком и полностью уверена. Чопорной и слишком богобоязненной графиню было трудно назвать. Она любила балы и торжества, обожала верховую езду, охоту, танцы и прочие увеселения. Разумеется, этикет требовал совсем другого. Взрослой женщине не шли озорные танцы, громкие разговоры и, тем более, охота. Жена должна удовлетворять любые прихоти супруга и рожать наследников, хозяйка замка – вести хозяйство, а мать обязана заниматься воспитанием и образованием детей. Поэтому женщина сменила лошадь на ниши окон, а танцы – на вышивание и дела поместья.

Я отвлеклась от своих мыслей, когда услышала мужской, приятный голос: – Добро пожаловать, миледи, – подняв глаза, я увидела рослого, сильного мужчину средних лет, того самого, который несколько минут назад что-то горячо объяснял другим аристократам. Сударь обладал выразительной внешностью: ярко-зеленые глаза, озорно сверкавшие под сводом слишком длинных, для мужчины, ресниц, ровный, с маленькой горбинкой, нос правильной формы, сжатые, но расплывшиеся в улыбке губы, рыжая, золотистая шевелюра, напоминавшая гриву бравого коня. На вид ему было лет тридцать-тридцать пять, ибо ни одна морщинка не затронула его загоревшую кожу. Блеска еще придавал шикарный костюм, который себе могут позволить лишь члены высшего света. Темно-синий камзол из роскошного бархата дополняла горностаевая мантия, величественно накинутая на могучие плечи и сколотая изумрудной брошью с рубином в середине, лиловый барет причудливо переливался сиреневым оттенком на свете лампад, а на руках, затянутых в кожаные перчатки, сияли огромные, размером с голубиное яйцо, перстни. Я не знала, кто этот сэр и не могла даже додуматься, что передо мной стоит именно Джон де Вер, граф Оксфорд. Узнала я это после слов, принадлежавших какой-то кокетке, одетой в чересчур вульгарный наряд. Девушка подошла к его светлости, наигранно моргая своими карими глазами:

– Позвольте откланяться, Джон. Я буду готовиться к скорой встрече с вами. Надеюсь, ночью вы придете? – я едва не поперхнулась собственной слюной. Слова онемели на губах. Первым моим шоком было то, что этот красивый молодой человек – пятидесятитрехлетний граф. Но это удивление быстро прошло, ибо все говорили, что милорд очень привлекателен в свои немолодые годы. Но фамильярность этой шлюхи, по-другому я не могла ее назвать, поразила меня. Где такое видано, что бы в присутствии посторонних людей женщина обращалась к графу по имени?! И как вообще возможно прилюдно говорить о любовной ночи, когда рядом стоит законная супруга-графиня?! Все дамы, кроме королевских фавориток, всегда скрывали свою незаконную связь с мужчиной, ибо любовницы – это наивысший позор, постигший представительницу слабого пола.

Девушка обнажила белоснежные зубы, засмеявшись громким и неприличным смехом. Из толпы присутствующих разнеслось несколько удивленных возгласов, но сама графиня стояла, высоко вскинув голову и не переставая улыбаться… Лишь в ее глазах читалась ужасная, нестерпимая боль. Будто ледяные стрелы отчаяния пронзили ее очи, проникая в саму душу. Джельф не показала своих истинных чувств и тогда, когда бесстыдница прильнула губами к устам графа. Поцелуй был таким омерзительным и стыдливым, что я не удержалась и закрыла глаза. Мне не хотелось видеть внутренних страданий графини, не хотелось даже думать о том, что сейчас чувствует эта бедная женщина.

Открыла очи я лишь тогда, когда ее светлость взяла меня за руку, до боли сжав. Я почувствовала, как Джельф сотрясает дрожь, а ладонь мертвецки-ледяная.

Возможно, посочувствовав супруге, Джон все-таки решил прекратить этот глупый спектакль:

– Мадам, возвращайтесь в свои покои, – девушка не сдвинулась с места, вскинув голову и перейдя на требовательный тон:

– О, Джон, вы не ответили на мой вопрос. Вы сегодня придете? – и тут терпение графини лопнуло. Сделав несколько быстрых шагов навстречу сопернице, она проговорила недрогнувшим голосом:

– Вы не слышали слов его светлости?! Что за неслыханная дерзость?! Не забывайте, что здесь не публичный дом, а замок Оксфорд! Если милорд приказал вам уйти, вы должны поклониться и быстро, молча покинуть зал! Кто вы такая, чтобы задавать лишние вопросы графу?!

– А вас, дорогая графиня, никто не спрашивает! Ваше дело – молча вышивать у окна и собирать приданное для своей дочери! Хотя, мне трудно вериться, что безмозглую Клодию кто-то возьмет! Она такая пресная и серая. Вы научили ее любовным утехам? Если нет, то постель, в которую ляжет ваша драгоценная дочурка, окажется холодной и пустой! – я зажала рот рукой, опасаясь, что Джельф сейчас не сдержится и даст пощечину этой дряни.

– Вон с моих глаз! – подняв юбки, девка пошла к двери, даже не поклонившись графской чете, и адресовав графине ненавистный, полный злобы и ненависти, взгляд. Еще несколько минут все молчали, перепугано переглядываясь. Чтобы рассеять неловкую обстановку, граф все-таки взял узды правления в свои руки:

– Леди Вивиана, я прошу прощения за не очень приятную сцену, резвившуюся перед вашими юными глазами. Благородной девушке не стоило такого видеть и слышать. Я приношу за это свои искренние извинения, – обернувшись к балкону, граф крикнул: – Ну, что замолчали? Продолжайте играть! – вновь раздались звуки оркестра, и приятная музыка поверхностно скрыла настроение всех присутствующих.

Послышались шаги, и к его светлости подбежал запыхавшийся мажордом:

– Ваша светлость, приехал Юдард Мак’Манус. Он ожидает вас и вашу семью в правом крыле залы. Что прикажите ему передать?

Джон минуту колебался, теребя ленты камзола, но все же принял соответствующее решение. Все прекрасно понимали, что после этой сцены настроение у всех непраздничное, но торжество нужно было продолжать: – Мы сейчас придем. Леди Клодия спуститься немного позже. Она еще не совсем готова.

Нахмурившись, Джон окинул всех взглядом, остановив свои пристальные глаза на супруге. Джельф, подняв юбки, быстро зашагала к лестнице, сказав, что хочет побыть с дочерью перед сватовством. Все прекрасно понимали, что графиня отправиться к себе, чтобы дать волю слезам. Похоже, отсутствие жены вызвало у графа больше позитивных чувств, чем все ожидали. Расплывшись в улыбке, его светлость пригласил присутствующих в обеденный зал, вмещавший в себя огромный, длинный стол для хозяев и уважаемых гостей, отдельный уголок для домашних слуг и несколько круглых столов для нетитулованной знати. На балконе также располагался оркестр, а под внутренней террасой – пьедестал для танцев. Мне в нос ударили резкие, но и приятные запахи. На белоснежной, вышитой скатерти располагались десятки блюд высшей кухни. Множество сортов жаренной, варенной, копченой рыбы, гусиные, куриные паштеты со сливками, пять разновидностей супов, свинья, запеченная в остром соусе, заправленная рыбьей мякотью и украшенная фруктами, несколько изысканных сортов птицы, сотни десертов и разного питья. При этом звезд ужина – дичи, пойманной Джоном на охоте, вынесут лишь после основного приема пищи. Еда слуг, разумеется, была гораздо скромнее. Рыбная похлебка, пшеничная каша, хлеб из грубой муки и эль – это все, что стояло в дальнем углу зала на деревянном, ветхом столе. Людям из маловидных семей выносили точно такой же состав еды, только к нему добавились фрукты, сладости и вина.

Все стали занимать отведенные места. Мне предназначалось кресло с левой стороны от графа. Я была очень рада такой благосклонностью со стороны его светлости. Не каждый государственный деятель может восседать рядом с титулованными особами на приемах. Расправив складки юбок, я, как и все, вознесла хвалу Господу за хлеб насущный и приступила к основному блюду. Но аппетита совсем не было. Отложив ложку, я подняла глаза на Джона, поглядывая на пустые места Джельф и Клодии.

– Милорд, – я коснулась руки графа, привлекая его внимания.

– Да-да, говорите.

– Простите мне мое любопытство, но разве ее светлость и леди Клодия не выйдут к нам?

– Разумеется, выйдут, – буркнул Джон, продолжая уплетать курицу с молочной прослойкой, – через несколько минут мажордом оповестил громким голосом: – Его милость барон Фергюсон Юдард Мак’Манус и леди Мейгрид Мак’Манус! – все, даже сам граф, встали со своих мест. И тут я окаменела. В зал вошел…какой-то дикарь с безлюдного острова! Огромный, с широкими, могучими плечами и такой же шеей, он казался великаном из страшной легенды. Рыжие, огненные волосы доходили до плеч, развиваясь в разные стороны, неопрятная борода такого же цвета вселяла ужас в сердце, зеленые, как у удава, глаза, хищно блестели. А наряд… Тонкая, льняная рубаха едва скрывала его волосистую грудь, клетчатый килт[25] обнажал могучие ноги, обтянутые белыми гольфами. За кожаным поясом виднелась рукоять кинжала. Это было единственным штрихом мужества в почти женском наряде Юдарда. Мужчина в юбке – это чересчур и для полудикой Шотландии.

Сзади шла, радостно улыбаясь, рыжеволосая девушка. Ее наряд также не отличался роскошью, но это не затмевало красоты шотландки. Возможно, это и была Мейгрид. Девушка, лет восемнадцати-девятнадцати, имела рыжие, густые, как и у брата, волосы, такие же зеленые глаза под сводом длинных ресниц и очаровательную ямочку на подбородке. Ее можно было бы назвать идеальной красавицей, если бы не родимое пятно на правой щеке. Платье Мейгрид, пошитое на северошотландский манер, не имело никаких украшений, кроме чеканного пояса из серебряных пластин и вышивке в области грудей. Мейгрид шла быстрым, воздушным шагом, улыбаясь всем и каждому. Казалось, что главная персона в зале – она, ибо на сурового Юдарда никто даже не посмотрел. Все поздравляли его сестру, правда, с чем, было не понятно, зато, сколько любезных слов и добродушных взглядов было брошено в сторону рыжеволосой девчушки! Мейгрид же со всеми здоровалась, принимала поздравления, смеялась и хохотала.

Лорд Мак’Манус, поклонившись будущему тестю, сказал на безупречном английском: – Я очень рад, милорд, что вы пригласили меня и мою сестру в свои величественные владения. Это честь для нас.

– Не стоит благодарности, Юдард. Сегодня ведь помолвка. После свадьбы вы заберете Клодию в Эдинбург?

– Если на то будет ваша ласка.

– Да-да, я, разумеется, отпущу дочку, ведь жена должна жить вместе с мужем в его доме, на его Родине. Только я хочу, чтобы бракосочетание прошло в Англии. Надеюсь, вы не будете против этого?

– О, как я могу противиться вашей воле, достопочтенный граф? Вы оказали мне небывалую милость, позволив жениться на своей старшей дочери. Правда, я еще ни разу не видел леди Клодию. Вы позволите мне созерцать ее сегодня?

– Конечно. Вскоре дочка вместе с графиней выйдет к нам. Вы сможете без препятствий разглядеть ее. Также не забывайте, что Клодия сегодня на балу – дама вашего сердца. Поэтому, танцевать вы можете только с ней, – Джон похлопал шотландца по плечу, жестом приглашая его сесть на отведенное место. Потом к его светлости подошла и Мейгрид. Похоже, что сестра будущего зятя пришлась по душе графу. Расплывшись в улыбке, он сказал: – О, вашему очарованию нет предела, леди!

– Не льстите мне, дорогой граф! – засмеялась рыжеволосая хохотушка, так же, как и брат, произнося слова на безупречном английском без капельки акцента.

– Господи помилуй, я не льщу вам, а говорю чистую правду. Лорд Юдард, у вас прекрасная, как весенний цветок, сестра. Надеюсь, сия прелестная дамочка уже обручена?

Покраснев, шотландец ответил: – Нет, ваша светлость.

– Как это? Я думал, что у вашей сестры нет отбоя от поклонников. И все же, если говорить без шуточек, меня вполне огорчает этот факт. Леди Мейгрид почти исполнилось девятнадцать. В таком возрасте все девушки должны быть замужем.

Заявление будущего тестя вполне разозлило Юдарда: – Послушайте, милорд, я дал клятву, что моя сестра выйдет замуж лишь за того, кого полюбит. Я не собираюсь отдавать ее в жены кому-то ради политических шагов.

– Но это не правильно!..

– Достопочтенный граф, у вас есть своя семья, вот и решайте судьбу своих дочек. Мейгрид же уже достигла совершеннолетия и имеет полное право сама устраивать свою дальнейшую жизнь. Я могу ее в этом только поддержать, – парировал шотландец, видя, как лицо Джона багровеет, а глаза злобно блестят. Еще никто не осмеливался идти против воли могущественного милорда, и его задетое самолюбие сейчас красноречиво рвалось наружу. Граф привык вершить доли, привык, что все будет так, как он пожелает. Детей у Джона от Джельф было шестеро, и судьбу каждого из них он решал сразу после рождения. Девочек сватали еще малышками, невест мальчикам искали в раннем детстве. Первенец графской пары – Джон-младший, стал заложником собственного отца. Граф так боялся оставить графство в руках слабого правителя, что нещадно издевался над малышом. В три года Джона заставляли читать и писать, его закаляли, учили верховой езде и стрельбе из лука. Мальчик от рождения был очень слабым, у него врожденный порок сердца, но даже это не останавливало Джона. Когда у ребенка случился очередной приступ из-за долгого катания на боевой лошади, граф сказал: «Либо у меня будет сильный наследник, либо его вообще не будет». Эту фразу запомнили все, и до сих пор она проскальзывает в неприличных анекдотах средь народа. Джон не смог удержать на этом свете своего первого сына. Мальчик скончался в возрасте десяти лет, но на то время Джельф родила еще двоих сыновей. На сегодняшний день из шести выжило лишь три: сын Уилл де Вер, Клодия и Стефания. И граф беспощадно распоряжался их жизнями. Уилл, удивляя всех своими художественными способностями, был отправлен на высшее обучение во Флоренцию, Клодию сосватали шотландцу. Правда, что со Стефанией, я не знала. Я ее даже ни разу не видела. Девочка была младшей в семье и сейчас ей, наверно, около пятнадцати.

И тут раздались восторженные возгласы гостей. По ступеням спускалась Джельф, ведя за руку перепуганную и белую, как мел, Клодию. Увидев старшую дочь графа, я невольно ахнула. Она была такой худой и хрупкой, что тоненькая талия, обтянутая шелком платья, казалась, сейчас переломается. Нездоровая бледность покрывала впалые, сухие щеки. Клодия выглядела такой миниатюрной, что даже мысль о том, что к такой девочке коснется сильный и полудикий шотландец, вселяла ужас и панику в мое сердце. Мне до боли стало жаль эти потухшие, блеклые глаза, это худенькое тело, вынужденное терпеть в будущем ненавистные объятия совершенно чужого мужчины. Графская дочь едва шла, каждый ее шаг был робким и неуверенным. Девушка вся дрожала, я видела, как ее совершено плоская грудь нервно вздымается и опускается. Переведя взгляд от этой неприятной картины, я посмотрела на Юдарда. Было интересно, какие чувства испытывает мужчина, первый раз в жизни созерцая женщину, предназначенную в жены. Разумеется, это зрелище удивило, если не сказать, шокировало шотландца. Он стоял, широко открыв глаза. Я видела, как желваки заходили у него на скулах, а кадык нервно дернулся. И все же, следую строгому этикету, молодой человек подошел к невесте, и, взяв ее миниатюрную, бледную ручку в свои лапища, провел в центр зала, к самому графу. Шотландец поклонился будущей супруге, Клодия – присела в реверансе перед дальнейшим мужем.

Казалось, все было так прекрасно. Молодые люди обменялись словами приветствия, улыбались и кланялись друг-другу. Но никто из присутствующих не знал, какие бури бушуют в их сердцах, какая тоска тяжелым камнем лежит на душе. Графиня, стоявшая в нескольких шагах от дочери, не увидела слез в ее глазах. А почему Клодия плачет? Она девушка и ее обязанность перед семьей и родом: выйти замуж и родить сына, а лучше не одного. Кто задумывался над чувствами несчастной девочки, которую, подобно птичке, вырывают из родного гнезда и сажают в золотую клетку? Кто понимал, что жизнь с нелюбимым и чужим мужчиной – горше за смерть? Каково это – уехать из родной страны, жить в полудиком городе, далеко за морем, с посторонним шотландцем, которого нарекли супругом в тишине часовни?

Я на несколько минут закрыла глаза, было невыносимо смотреть на внутренние, душевные страдания Клодии. Так получилось, что место графской дочери было рядом со мной, и, убедившись, что все заняты разговорами с его светлостью, я тихо прошептала:

– Леди Клодия, я соболезную вам, – водянистые глаза девушки вопросительно посмотрели на меня:

– О чем вы, миледи? Сегодня мой праздник, моя помолвка.

– Вы можете говорить это другим, бессердечным аристократам, я же все сама прекрасно вижу. Ваша сердечная боль не утихнет, пока…

– Довольно. Я попрошу вас не вмешиваться в мою личную жизнь и чувства, – перебила Клодия, отпивая глоток бургундского вина.

– Как хотите, – я принялась за свое кушанье, но не дотронулась до спиртного, поскольку понимала, что не должна терять трезвого рассудка.

Уловив удобный момент, я отыскала в толпе Джона. Он стоял в центре, блистая своей красотой и могуществом. Десятки любопытных глаз смотрели на своего феодала, дарили подарки и поздравляли.

– Ваша светлость, мне необходимо с вами поговорить. Наедине, – графа, похоже, такое заявление удивило. О чем легкомысленная девчонка может тайно говорить с всемогущим милордом? И все же, ради приличия и этикета, Джон согласился, удалившись со мной в дальний угол зала, к камину. На хрустальном столике стоял графин с французским вином, фрукты и сладости. Граф налил алое, густое питье в мой кубок, но я даже к нему не притронулась.

– Говорите, миледи, я вас слушаю, – и тут передо мной предстала самая сложная задача. Сказать прямо я не могла, а на намеки просто не хватало ума и смелости. Пришлось выкручиваться так, что речи казались просто бессвязным бормотанием.

– Милорд, а…вы знакомы с Ричардом Зингом?

Бокал застыл в руке Джона. Отставив кубок, он внимательно посмотрел на меня, будто ища ответы на свои вопросы. Я же прямо сидела, дожидаясь слов его светлости.

– Что…вы имеете… в виду?

– Вы знаете Ричарда Зинга, барона Кентербери? – сформировала я вопрос по-другому, хотя все равно понимала, что честного ответа не дождусь.

Джон, судорожно сглотнув, еще раз посмотрел на меня, но на этот раз проговорил: – Да, разумеется, я знаком с его милостью. Ричард Зинг – мой лучший друг и соратник. Именно я присвоил ему титул барона Кентербери. Но, что в этом такого? Почему вы меня об этом спрашиваете?

– Ваша светлость, возможно, вы знаете и о сомнительной репутации своего близкого товарища? Не так ли? – продолжала парировать я, с наслаждением наблюдая, как лицо Джона становится белее мела.

– О какой сомнительной репутации вы говорите?! Барон Кентербери – порядочный гражданин своей страны и верный раб Короны! Еще вопросы есть?! – почти кричал граф, чем привлек внимания многих присутствующих.

– О, милорд, почему вы так нервничаете? Успокойтесь, разве я сказала что-то…опасное? Я готова хранить ваши тайны до самой смерти. Если, конечно, вы посвятите меня в них, – я щелкнула языком, наклонившись к графу и налив ему в кубок еще вина. Граф судорожно его выпил и принялся наливать еще, но я, положив ладонь ему на запястье, тихо прошептала: – Еще немного и вы опьянеете. А наш разговор должен быть трезвым, – выпрямившись, я с вызовом посмотрела в глаза графу: – Я обо всем знаю, милорд. Довольно упираться, – немой страх застыл в очах Джона, а бокал, сжимаемый его пальцами, едва не треснул:

– Что…знаете?

– Ричард Зинг убил фрейлину ее величества – Каримни дел Фагасона и Беренгарию Навваро, – я проговорила этим слова шепотом, не желая, чтобы кто-то об этом слышал. Но Джон, вскочив с кресла, опрокинул стол и, крича, схватил меня за руку, насильно подняв:

– Ты совсем с ума сошла, гадкая девчонка! Да я вырву твой змеиный язык и брошу на съедение собакам! – если бы не графиня, которая, услышав крик, подбежала к нам, его светлость, наверно, ударил меня и вышвырнул из зала. К счастью, Джельф сразу смогла привести супруга в чувства. Разогнав толпу любопытных и приказав, чтобы продолжали торжество, графиня сказала мужу:

– Вы совсем потеряли рассудок от вина, Джон. Вы – граф Оксфорд, у ваших ног великое графство! Как вы могли накричать на невинную девочку, нашу почетную гостю?!

– Вы ничего не знаете, мадам! Та змея, которую вы называете невинной девочкой, выпустила на меня свой смертельный яд! В ее руках моя жизнь и смерть! – граф был в нетрезвом состоянии и, разумеется, Джельф не приняла такие слова в серьез, но все же ради осторожности спросила:

– Что вы имеет в виду?

– Вы ничего не знаете, графиня, и это к добру! Я не обязан перед вами отчитываться! Пусть продолжают праздник, я же устал и хочу спать, – растолкав слуг, граф побрел к двери. Графиня же стояла, непонимающе уставившись на меня.

* * *

Нежный шелк сорочки заскользил по ногам, упав на мягкий ковер. Маргарита, переступив через груду одежды, шагнула вперед, к ложу, на котором полулежал ее господин, ее возлюбленный, ее мужчина, ее Джон… Граф печально смотрел на женщину, ради которой много лет назад отрекся от жены и ее ласки.

Как только эта рыжеволосая бестия появилась в замке, Джон не переступал порог супружеской спальни, не прикасался к Джельф. Жена стала казаться графу пресной, серой мышкой, тогда как Маргарита, блеща своей красотой и молодостью, завораживала с первого взгляда. Но он ее не любил… Джон понял это совсем недавно, когда страстные порывы стали утихать. Да, мадам де Шатильон, безусловно, прекрасна, хитроумна и обаятельна, а в постели напоминает сладостную львицу. Обладать такой – высший подарок, но лишь на короткое время, когда старое надоедает, а новое еще не нашлось. Граф этого не понимал, не хотел понимать. И теперь, когда к нему пришло осознание того, что он долгие годы обладал той, к которой не испытывает никаких чувств, стало страшно. Любовь и влюбленность – совершено разные вещи. Марго он знал, как любовницу, но далеко не как женщину с чувствами. Любила ли графа Маргарита? Да, безусловно, любила, любила по-настоящему, по-живому, но, поняв, что взаимности ей не ведать, закопала свои чувства глубоко в душе и никому о них никогда не говорила. Четырнадцать лет, долгих и томительных… И все это время постель графини была холодна и пуста, а ложе Джона полыхало от любовных ласк мадам де Шатильон. И сегодня вечером, когда эта кареглазая женщина устроила ссору с графиней, Джон впервые почувствовал к ней отвращение. Но то, что существовало долгие годы, тяжело оборвать за один день. Теперь, смотря на стройное, обнаженное тело любовницы, его светлость не испытывал ничего, совершено ничего, хотя на душе веяла вьюга из-за последних происшествий.

Граф не бежал к Зингу, не приказывал ему уехать, не искал отговорок… Нет, и это не потому, что он не боялся Вивианы. Милорд знал, что девчонка опасна, что она может лишь своим словом лишить его жизни. Знал и мирился с этим… Заговорила совесть, она, подобно опытному хищнику, раскинула свои страшные объятия. Джон сам себе поклялся, что если королевская чета узнает о его грехах, он не станет оправдываться и просить о помиловании. Пусть его голова летит с плеч, пусть его обвинят в государственной измене, пусть, ибо уже все равно… Граф был не и с тех, кто задумывался о будущем, не из тех до сегодняшнего дня… Всю свою жизнь Джон, невзирая на близких и родных, жил так, как ему хотелось. Женился на Джельф, когда она родила ему достаточно детей – перестал даже замечать, когда надоела – изменил с Маргаритой. Выбрал себе лучшего друга из числа бесчестных и жестоких, вместе с ним подчинялся Госпоже, послал на верную гибель, приказав убить фрейлин королевы, чтобы увести от себя подозрения, даровал убийце титул барона Кентербери.

– О чем задумался? – Маргарита, сев на край кровати, провела рукой по сильному плечу Джона, припав к нему щекой.

Взяв ее лицо в ладони, граф посмотрел женщине в глаза, любуясь их блеском и сиянием: – Марго, моя свеча, мой цветок, я хочу поговорить с тобой об очень важном деле. Поклянись, что ты согласишься, и не будешь упираться, – мадам де Шатильон, высвободившись из рук любовника, с удивлением посмотрела ему прямо в глаза. Предчувствия беды окутало ее сердце, комом став в горле:

– Джон, ты пугаешь меня. Что-то случилось? Если ты о происшествии в зале, то я попрошу у графини прощение за свое дерзкое поведение, обещаю. Я, правда, наговорила много лишнего и вела себя крайне неучтиво, – его светлость притянул к себе женщину, чувствуя, как ее сердце учащенно колотится в груди:

– Дело не в этом, моя розочка. Все гораздо хуже. Страшная беда нависла над нашим родом. Я слышу, как смерть шепчет мое имя, – граф почувствовал, как Маргарита задрожала. Набросив ей на плечи халат, Джон оставил нежный, ласкательный поцелуй на лбу женщины.

– Что ты говоришь? Как такое может быть? Ты болен? – голос француженки дрожал и срывался. Джон внезапно понял, как эта кареглазая красавица любит его, как ради него готова пойти в пламя.

– Всю жизнь моя болезнь называлась гордостью и тщеславием. Я не хотел лечиться от этого недуга, а он постепенно снедал меня, медленно, но уверено уничтожал. И лекарство от этой напасти – смерть, – Маргарита так резко вскочила с кровати, что величественное ложе скрипнуло и едва не перевалилось набок. Глаза молодой женщины горели огнем страха, губы судорожно хватали воздух. Только сейчас до нее дошел смысл сказанного. Мадам де Шатильон встряхнула любовника за плечи, громко, почти криком, говоря:

– Ты с ума сошел, Джон! Как ты можешь такое говорить?! Ты решил покончить жизнь самоубийством и оставить детей сиротами, а жену – вдовой?! – граф Оксфорд, вновь притянув к себе женщину, стал тихо шептать ей ласковые слова, гладить волосы и целовать. Когда Марго немного успокоилась, Джон усадил ее на низкий табурет, а сам, сев на одно колено перед любовницей и взяв ее ледяные руки в свои, тихо прошептал:

– Ангел мой, я не собираюсь сам лишать себя жизни, за меня это сделает король, – Маргарита смотрела на Джона де Вера пустым, невидящим взглядом, вцепившись пальцами в его ладони:

– Ты что-то сделал не так? За что королю тебя убивать, ведь ты всегда был верным рабом Короны.

– Маленькая моя, ты не знаешь всего. Я расскажу тебе правду, только поклянись, что об этом никто не узнает, ни одна живая душа.

– Клянусь, клянусь своими детьми и своей жизнью.

– Давно, семнадцать лет назад в Риме состоялась грандиозная свадьба, на которой присутствовал сам Папа – Юлий II.[26] Замуж выходила его внучатая племянница – Маддалена да Романо, герцогиня Брешиа. Эта молодая итальянка была эталоном красоты и женственности. Руки прекрасной дамы добивались десятки аристократов высшего общества, ей слагали поэмы, посвящали битвы, дарили дорогие и редкие подарки. Маддалена, играя чувствами поклонников, кокетничала с ними, флиртовала, но когда понимала, что невинный флирт заходит слишком далеко, прекращала все отношения, а подарки отдавала бедным. Девушка блистала при дворе Венеции, разъезжала по стране в роскошном паланкине, раздавая всем мешочки с золотом. Народ называл герцогиню Брешиа своей спасительницей, святой, ниспосланной Небесами. Но все хорошее когда-то заканчивается, и безмятежной жизни пришел конец. Папа, понимая, что на этом свете ему осталось пребывать не долго, решил выдать внучатую племянницу замуж, обеспечив ей спокойное будущее. Выбор пал на француза – Д'артагнана де Обри, маркиза Ножана-сюр-Марн. Юный аристократ имел репутацию скромного, серого мальчишки, не способного к верховой езде и сражениям. Д'артагнан, ко всем своим внешним недостаткам, был еще и ужасно болезненным.

Мнение Маддалены никого, разумеется, не волновало. Когда очаровательная, молодая, цветущая, пускай и немного легкомысленная, девушка увидела впервые своего замкнутого, боязливого жениха, то пришла в такой ужас и негодование, что открыто высказала свой протест венценосному дедушке, сказав, что лучше умрет, чем ляжет в постель с этим мальчишкой. Папа римский любил внучатую племянницу, но также и понимал, что женщина должна быть всегда в тени своих богатых родственников и поэтому, не щадя бедную девочку, запер ее в строжайшем монастыре на долгие шесть месяцев. В той обители герцогиню считали обычной послушницей и за каждый ее проступок жестоко карали. У Маддалены не было другого выхода, как согласится. Будущий муж был на пять лет моложе ее, и хитроумная итальянка понимала, что удержать мальчишку вдали от ее постели удастся без лишних хлопот. Свадьба состоялась роскошная, не каждая принцесса крови выходила замуж с такими почестями, как молодая герцогиня. На торжество были приглашены правители соседних стран, иноземные послы и вся знать Италии. Все с замиранием сердца любовались юной красавицей, восседавшей на белом скакуне. А серый, скромный юноша был просто пятном на фоне этой миледи.

Все ожидали, что новоиспеченный супруг увезет августейшую жену во Францию, но не тут то было. Юлий II, не жаля разлучаться с внучатой племянницей, даровал ей и ее мужу самый пышный палаццо в Ватикане, окружив молодожен такой роскошью и богатством, что многие европейские монархи стали выражать недовольство, правда, делая этой в своих дворцах, боясь гнева Папы. Но кто посмеет пойти против воли властелина всего христианского мира? Все корились, опуская головы. Переехав в Ватикан, новобрачных ожидала первая брачная ночь. Все шло, как положено. Жених проводил вечер в окружении аристократов, невесту мыли, наряжали и проводили лекции о том, как девушка должна вести себя в постели первый раз. Все эти наставления юная герцогиню пропускала мимо ушей, ибо знала, что мужчина, нареченный ее мужем, никогда не будет обладать ею. Когда скромный мальчишка, дичась, попытался коснуться руки своей прекрасной жены, Маддалена, оттолкнув его, сказала: «Нет, милорд, даже не старайтесь. Вы стали моим мужем только из-за желания Папы. Запомните, я могу отдать вам все герцогство Брешиа, все земли и замки. Можете забирать все мое имущество и богатство, но ко мне вы не прикоснетесь, никогда, ни за что. Сегодня можете спать в спальне, но завтра вы не переступите порог моих покоев». Как скромный Д'артагнан мог противиться воле этой величественной, хитроумной женщины? Разумеется, он отступил. Молодожены спали в одной кровати, но по разные стороны огромного ложа. Вскоре слухи о том, что новоиспеченная маркиза Ножан-сюр-Марн так и осталась нетронутой девственницей, достигли ушей Юлия II. Папа же, выслушав племянницу, не стал торопить события, сказав, что в супружескую постель она ляжет тогда, когда будет душевно готова. Все, казалось, так хорошо. Герцогиня-маркиза молода, красива и умна. Пусть первая брачная ночь не дала свои плоды, вернее, ее вообще не было, но будут еще другие, пылкие и страстные. Так думала вся Италия, весь Ватикан. Но время шло, дни, недели, месяца… А простыни под Маддаленой после каждой ночи так и оставались белоснежными, критические дни наступали вовремя. Не было ни близости, ни беременности.

Злые языки стали болтать, что внучатую племянницу самого Папы уже кто-то совратил, а муж-болван даже об этом не знает. Что оставалось делать Маддалене? Она противилась натиску своего августейшего дедушки, придумывала отговорки.

Но время делало свое дело. Маддалене хотелось любви, ласки, страсти, а что мог дать замкнутый и неразговорчивый мальчишка? Итальянка боялась прожить все свою жизнь вот так: в узком кругу своих приближенных, без пылких ночей, без материнства… Желание любить и быть любимой взяло вверх над благоразумием и хладнокровием. Заручившись поддержкой иноземных аристократов, девушка решила самостоятельно, без разрешения Папы римского, развестись с маркизом Ножан-сюр-Марн. Когда все нужные бумаги были готовы, Маддалена, поставив свою подпись, принудила к этому и мужа. Юноша, страстно желавший покинуть Ватикан, согласился на развод без лишних хлопот, и, поставив свою подпись, в тот же день уехал в родную Францию. Поскольку развод происходил в Милане, подальше от Папы, в Рим Маддалена вернулась уже свободной женщиной, независимой от супруга. Девушка, отказавшись от роскошного палаццо, хотела вернуться в герцогство Брешиа, но Юлий II, узнав про позорный развод внучатой племянницы, никуда не пустил ее, а запер в ватиканской тюрьме. И вновь молодая итальянка проявила великолепную хитроумность, чудом выбравшись из темницы и представ пред Папой во всем сиянии и блеске. Разве мог подумать властелин всего христианского мира, что ему не подчинится девчонка-сирота, всю жизнь жившая только благодаря двоюродному дедушке? И могла ли Маддалена тогда подумать, что, выбравшись из одного круга ада, попадет в другой? Нет, причиной этому были не титула, не деньги, не владения, а то, что случится через несколько лет в Англии. Папа, пользуясь своей неограниченной властью, лишил девушку титула герцогини Брешиа. Но у итальянки, чья мать была чистокровной англичанкой, оставались процветающие владенья в Норфолке. Когда Юлий захотел и это отобрать у непокорной девицы, взбунтовались теперь и аристократы, поддерживающие прекрасную женщину. Они сказали, что папа – повелитель в Италии, но в Англии, где свой король и своя власть, он бессилен. Многие решились головы за такие опрометчивые слова, но правда оставалась правдой, как ни крути. И когда итальянская держава так и не получила независимость, папе римскому было уже не до строптивой племянницы.

Чувствуя, что силы постепенно покидают его, Юлий решил сделать то, что навсегда разрушит его мечты о беспечном будущем Маддалены, но подарит ей счастье. Итальянка, хоть и достигшая совершеннолетия, все же оставалась во власти Ватикана, и после смерти дедушки ее судьбу будет решать уже другой папа. Чтобы этого избежать, Юлий подписал документ, в котором говорилось, что Маддалена да Романо – теперь свободная женщина, хоть и изгнанная навсегда из Италии. Женщина могла теперь делать, что пожелает, выходить замуж за того, кого полюбит, жить там, где захочет. Единственный минус был в том, что молодая красавица потеряла титул герцогини и больше никогда не сможет вернуться в Италию, из которой была изгнана. Но Маддалена, летя на крыльях счастья и прижимая к сердцу документ о ее полной свободе, последний раз повидавшись с августейшим дедушкой, уехала из Рима, направляясь в самое сердце Англии – Лондон. Дальше жизнь итальянки была наполнена привычным ароматом роскоши и богатства. Из столицы девушка поехала в Норфолк, желая там провести все свои дни. И неожиданно строптивая сеньора влюбилась, влюбилась по-настоящему, так, что сердце замирало под покрывалом нежности. Избранником бывшей герцогини стал урожденный англичанин Томас Круз. В этом браке родилось трое детей – Диана, Чарльз и Эдуард. Но внезапно случилось страшное горе, превратившее безвинную женщину в львицу мести.

Однажды рано утром, когда вся семья еще мирно отдыхала в покоях, раздались выстрелы и выкрики. Дом окружили, вооруженные до зубов люди, с мечами и арбалетами в руках. На вопросы хозяев рыцари ответили, что получили приказ ее величества о немедленной казни семьи Круз. Томас обвинялся в государственной измене, хотя при дворе бывал лишь раз, а его дети, носящие фамилию отца, тоже должны были перестать дышать. Королева миловала лишь одну Маддалену, сказав, что в течение двух часов она должна покинуть Норфолк, иначе ее постигнет та же участь, что мужа и детей. На глазах у кричащей жены Томаса пронзили мечом, а испуганных, заплаканных детей удушили шелковым шнурком. Владения подпалили, и все земли и постройки обуяло огненное пламя, а Маддалена, ничего не понимая от горя, стояла перед разоренным, сгоревшим замком, смотря, как из развалин выносят трупу невинных людей. Несчастная женщина хотела броситься в огонь, но кто-то насильно оттащил ее от пожара. Вмиг овдовевшая и потерявшая детей, Маддалена понимала, что жизнь теперь для нее серое пятно, погруженное в темную бездну. И средь всего этого шума и криков, молодая женщина расслышала слова: «Ты должна жить ради мести. Отомсти тем, кто убил твоего мужа и детей. Отомсти ценой собственной жизни», – итальянка не знала, кому принадлежат эти слова, ибо через несколько секунд лишилась чувств, обмяк в руках незнакомого рыцаря.

Женщина пришла в себя в доме старой знахарки-колдуньи. Старуха, понимая, что сердце несчастной вдовы успокоится лишь тогда, когда убитые будут отомщены, дала ей золотой перстень с огромным топазом в середине. Ведьма поведала Маддалене легенду, повествующую о том, что когда-то этот перстень был на пальце у невинной девы, безумно любившей бедного парня. Когда юношу убили, девушка, желая все своим существом отомстить, обратилась к черным силам, прося их дать ей могущество и власть. Тогда дьяволица, сошедшая с огненных облаков, взяла руку красавицы и накапала на перстень, в самое нутро, Кровь Отмщения, и сказала, что все женщины, носящие это кольцо, будут наделены способностями сильнейших ведьм. С тех пор Маддалена страшно изменилась. Не снимая траурных одеяний, она поселилась на окраине Лондона и стала набирать себе сторонников, понимая, что даже мистический перстень не сможет ей помочь. Под очарование и приворот этой опасной женщины попадались многие аристократы, в том числе и я. Однажды, когда я охотился за пределами столицы, ноги сами понесли меня в скромный дом, хозяйкой которого была немолодая, но красивая женщина в черном платье. Я смутно помню, как оказался в объятиях этой красавицы, но ее слова до сих пор звучат у меня в ушах: «Ты станешь моим рабом, ополчишься против королевы. Ты будешь моим, моим, моим…». Потом, словно во сне, я выпил какой-то напиток, ужасно горький и противный, а после погрузился в беспамятство. Наутро, проснувшись, я обнаружил, что нахожусь в совершенно незнакомом мне месте, пустынном и страшном. Страх был выше моих опасений, выше благоразумия и я бросился бежать, но остановился, почувствовав, как в руку мне вонзились острые клыки. Обернувшись, я увидел волка, чьи глаза были налиты кровью, моей кровью… Боли не было, но был страх, безмерный, ужасный страх. Потом все резко прекратилось. Я вновь потерял сознание, а пришел в себя уже в графстве, в покоях. Мне сказали, что нашли меня в бессознательном состоянии, около заброшенной церкви. Также вся моя одежда была пропитана кровью, а на руке красовалась ужасная, глубокая, разорванная рана. Не желая вспоминать тот кошмар, что со мной приключился, я солгал, что на меня просто напал какой-то дикий зверь.

Все последующие дни проходили, словно в тумане. Однажды, вновь потеряв трезвый рассудок, я поехал в тот самый дом. И тогда, вся история Маддалены, скрытая под ее траурным одеянием, всплыла наружу. Я узнал, что итальянка жаждет отомстить королеве за смерть своих близких и для этого она собирает сильных аристократов. Я не понимал, что творю, когда приказал Ричарду Зингу убить лучших подруг ее величества – Каримни и Беренгарию. Только вчера, когда Вивиана Бломфилд сказала мне, что я – друг убийцы, во мне проснулась совесть, я почувствовал, что холодный расчет возвращается ко мне. Теперь я не знаю, что делать. Я проклинаю себя за слабость, проявленную перед Госпожой Маддаленой. Сердце разрывается, стоит мне лишь подумать, что я – убийца, что на моих руках кровь невинных женщин. Теперь для меня существует лишь один путь – на эшафот, – глаза Маргариты, темные, с лиловым оттенком, налились слезами, а губы цвета спелой вишни продолжали дрожать. Женщина сидела на табурете, не веря своим ушам. Ее возлюбленный, ее господин, мужчина, которого она страстно любила долгие лета, мужчина, который обладал ею, купая в страсти поцелуев, оказался преступником.

Марго, продолжая дрожать, подошла к окну, невидящим взглядом созерцая темный двор, освещенный ясной, полной луной. Душа молодой женщины рыдала, окутывая сердце кровавыми слезами. Француженка вскинула голову, мысленно обращаясь к Всевышнему. Мадам де Шатильон не обернулась, когда руки Джона заскользили по ее плечам, не обернулась, когда его губы оставили нежный поцелуй возле уха. Почувствовав, как отвращение комом стоит в горле, женщина рывком вырвалась из нежеланных объятий. Теперь соленые слезы струились по ее разгорячившимся щекам, волосы разметались по обнаженным плечам: – Ты согрешил, Джон, не один раз и не два. Ты долгие годы спал со мной, понимая, что на нас ложится тень прелюбодейства, ты не смог устоять против объятий итальянки, ты убил, дважды убил… Мне противно, когда твои руки, залитые невинной кровью, касаются меня, – глубоко вздохнув, Маргарита недрогнувшим голосом сказала: – Уходите, ваша светлость. Проведите эту ночь со своей законной супругой. Только я молю вас об одном: не говорите графине о своих грехах, не нужно, сердце несчастной не выдержит того, что ее венчанный муж – преступник и грешник, – Джон, упав на колени перед любовницей, обхватил дрожащими руками ее ноги, скрытые под мехом ночного халата:

– Прошу тебя, Рита, не надо, не прогоняй меня. Прости, умоляю, прости!..

– Могущему графу не годится валяться в ногах своей пассии. Где же ваше достоинство, чувство чести? Джон, ты не понимаешь, даже если я тебя прощу, ничего не изменится. Голос твоей чести не заглушится. Если королевская чета узнает…

– Я сам хочу во всем сознаться, – поднимаясь с колен, признался граф Оксфорд: – Я собираюсь завтра поехать в Лондон и предстать пред высшими особами. Но прежде, я с Вивианой поеду к Маддалене…

– Не нужно, не вези девочку в логово колдуньи! Маддалена не пожалела тебя, не пожалеет и ее!

– Увы, Марго, итальянка уже давно взяла девушка под свою черную опеку. Вивиана нередко слышала голос Госпожи у себя в голове, однажды даже была там, где был и я… В заброшенной церкви… Только на меня волк напал, а перед ней преклонился. Пусть девочка увидит свою новую покровительницу.

Маргарита, не смотря на то, что ее бил озноб, откинула халат, и стоя в одной ночной сорочке, обвила дрожащими руками шею графа, прильнув губами к его устам:

– Я боюсь, Джон, что с нами будет, если тебя,…– женщина не смогла договорить, ее голос сорвался, а горло сдавил спазм плача. Разрыдавшись, француженка прильнула к возлюбленному, уткнувшись лицом в его могучую грудь. Его светлость не стал успокаивать любовницу, шептать ей ласковые слова, а просто стоял, позволяя молодой женщине выплакаться. Когда силы Марго иссякли, и она, обмяк в руках милорда, вскинула голову, смотря в его печальные глаза: – Если тебя убьют, я не выдержу, я отправлюсь вслед за тобой, – Джон, взяв холодные руки Маргариты в свои, тихо прошептал:

– Этого я и боюсь. Поклянись мне, Марго, что если я покину этот мир, ты не наложишь на себя руки, а вместе с детьми отправишься в Бургундию, к матери и там начнешь новую жизнь, с новым мужчиной, – мадам де Шатильон резко отшатнулась, лихорадочно махая головой:

– Нет, даже не проси меня об этом! Всю жизнь я была лишь твоей, я не знала другого мужчины и не хочу знать! Джон, я родила тебе двух детей – дочь и сына, что теперь будет с ними? Ты же не хуже меня знаешь, что бастардов в нашей стране ожидает туманное, сомнительное будущее. Рошель сейчас четыре, а Эдварду – всего год. Прошу тебя, не оставляй малышей сиротами! Не езжай в Лондон, умоляю! Не ради меня, ради детей! – Джон, борясь с внутренними чувствами, отпустил руки любовницы, понимая, что если сейчас коснется ее, то не сможет уехать. Разумеется, графа волновала дальнейшая жизнь детей, рожденных от Маргариты. За своих законных отпрысков милорд был спокоен. Джон-младший далеко от Англии, у него своя жизнь, своя судьба, Клодия скоро выйдет замуж и уедет в Шотландию. Также граф всем своим существом надеялся, что и Стефания, пускай и немая, все равно рано или поздно найдет себе жениха благодаря своей красоте и уму.

Маргарита, заливаясь слезами, вцепилась ледяными пальцами в камзол графа. Нежно убрав ее руку, Джон подошел к выходу, прилагая огромные усилия, чтобы не обернутся. Его светлость почувствовал, как в глазах у него закипают слезы, а ладонь, лежавшая на ручке двери, задрожала. Внутри все горело огнем, душа разрывалась на мелкие кусочки. Не в силах сдержать боль, граф обернулся, встретившись со страдающим, потухшим взглядом Маргариты. Женщина стояла, высоко вскинув голову, хотя слезы солеными потоками лились из глаз, а тело сотрясала внутренняя, неудержимая дрожь.

– Прощай, Марго, – вырвались слова из уст графа Оксфорд. Мадам де Шатильон уже открыла рот, чтобы что-то сказать, но слова онемели на губах. Да и какой смысл что-то говорить, если глаза разговаривают своим немым языком и этот язык понятен каждому? Джону было невыносимо смотреть в очи любовницы. Там, в карих глубинах, читалась боль утраты, скользил огонь, сжигавший сердце, а острые, ледяные осколки резали душу. Женщина попыталась улыбнуться, но внезапно поняла, что тело не слушается ее, поскольку оно стало лишь оболочкой, а сердце навсегда покоится в руках Джона де Вера. Маргарита отвернулась, а когда вновь посмотрела на дверь, графа уже не было в покоях.

Женщина достала из старого сундука аккуратно-сложенный, пожелтевший лист бумаги со словами: «Марго, ты моя, моя навеки. Клянусь, я не познаю другую женщину, а ты не познаешь другого мужчины, кроме меня», – письмо обмякло от слез своей владетельницы, а через несколько минут было предано полыхающему камину.

Глава 14

Было туманное, холодное утро, когда графская чета вместе с прислугой собралась на крыльце замка. Моросил дождь, веял холодный, порывистый ветер, в свои владения вступал октябрь, обещавший быть дождливым и противным. Дороги размыло, и кучер, хлюпая по лужам, подошел к графу, мокрый до нитки: – Милорд, карета готова. Но погода не сопутствует нашему путешествию. Ехать в такую слякоть не очень приятно, ваша светлость, – Джон похлопал кучера по плечу, и, тяжело вздыхая, ответил: – Увы, друг мой, мы не можем больше задерживаться в Оксфорде. Кони крепкие, выдержат долгую скачку в знойный, сухой день, а сегодня воздух свободный и прохладный, да и к вечеру мы остановимся в гостинице. Вы пока подождите возле берлины, – когда слуга, откланявшись, отошел на приличное расстояние, граф Оксфорд, обернувшись к семье, подошел к Джельф. Графиня, узнавшая только утром о грехах супруга, сейчас выглядела особо болезненной и печальной, хотя по всему замку уже разнеслись слухи о том, что эту ночь Джон провел со своей женой, хотя не прикасался к ней уже четырнадцать лет. Одетая в темно-багровый плащ, отороченный соболиным мехом, женщина сейчас выглядела особо элегантной. Ее волосы, заплетенные в две толстые косы, не скрывало покрывало, как это было положено для любой замужней женщины. На голове Джельф покоилась алая диадема с огромным рубином в центре, подчеркивающая высокое положение своей обладательницы. Несмотря на слезы, женщина улыбалась, вложив свои руки, затянутые багровыми перчатками, в ладони супруга: – Джон, берегите себя. Я понимаю, что вы едите на верную смерть, но Господь не допустит вашей гибели. Королева помилует вас, будьте уверены.

– Мадам, ваши молитвы будут оберегать меня даже в самом аду. И все же, если я не вернусь, не выгоняйте Маргариту. Она столько лет жила с нами в замке, стала маленькой частичкой этого графства. Не забывайте, что она так же, как и вы, мать моих детей, – на удивление, графиня не разозлилась, а лишь сильнее улыбнулась, согласно кивая: – Не волнуйтесь, милорд. Рошель и Эдвард, когда придет время, будут учиться в хорошей школе, они получат должное образование. Я позабочусь об их будущем. Но, если вы покинете этот мир, не дай Бог, жизнь для меня станет серым, туманным пятном. Вернитесь, вернитесь к нам живым и здоровым, – Джон, поцеловав жену в лоб, кивнул, хотя и сам не верил в свои слова: – Если на то будет воля Божья, – попрощавшись с Клодией и молчаливой Стефанией, мужчина сделал несколько неуверенных шагов навстречу Марго. Молодая женщина, держа на руках маленького сынишку, подняла заплаканные, красные глаза на Джона, стиснув зубы, чтобы не разрыдаться: – Мой любимый…

– Тише, Рита, не плачь. Все будет хорошо. Береги детей и не забывай меня.

– Джон, поклянись, что вернешься… Поклянись!..

Граф, оставив на губах любовницы нежный, целомудренный поцелуй, молча посмотрел на малыша, который, увидев отца, стал заливаться плачем. Поцеловав Эдварда, Джон приказал унести сына и успокоить. Переведя взгляд на Рошель, маленькую, но очаровательную девочку, лицо Джона заблестело оттенком радости, а губ коснулась нежная улыбка.

Больнее всего Джону было прощаться с младшей дочерью. Рошель унаследовала тонкие, и утонченные черты матери, вот только глаза у нее были не карие, а кристально-голубые, как вода в весеннем озере. Графу казалось, что эта малышка – воплощения невинность и нежности, ангел, сошедший с Небес. Сердце его светлости заныло, когда он отчетливо понял, что всю свою жизнь уделял внимание лишь законным детям, они жили вместе с ним в замке, были окружены народной любовью и родительской лаской, а бастарды, только появившись на свет, сразу были увезены из графства в какую-то провинцию, подальше от поместья феодала. А Маргарита, как бы ни хотела быть с детьми, была обязана расставаться с ними сразу после рождения, понимая, что ее место – возле милорда, а незаконнорожденные отпрыски должны расти в деревне, на попечении нянек и слуг. Рошель почти не знала венценосного отца и сейчас, смотря на этого могущественного, сильного мужчину, дичилась и прятала глаза.

– Доченька, – Джон подхватил малышку, прижав ее детское тело к себе, чувствуя, как дочка несколько раз сделала неудачные попытки вырваться: – Рошель, мой цветок, почему ты боишься меня? – девочка подняла свои удивительно-чистые и невинные глаза на человека, давшего ей жизнь:

– Я не знаю тебя. Я хочу домой, к маме, – вырвавшись из объятий графа, девочка подбежала к матери, вцепившись своими крохотными ручонками в ее холодную и влажную ладонь. В глазах Джона заблестели слезы, но он, как истинный мужчина, лишь улыбнулся, и последний раз окинув взглядом всех своих родных, взял меня за руку и повел к карете, сзади шла Сарасвати. Я почувствовала, как милорда бил озноб, а ладони взмокли и похолодели. Я же, понимая, что тоже еду на верную смерть, совсем не боялась. Я не знала и никогда раньше не испытывала то чувство, что сейчас полностью овладело мной. Это было ощущение какой-то пылающей пустоты, того, что в жизни все закончилось. Королева либо издаст приказ о моей казни, либо помилует, выслав из столицы. Прошло достаточно много времени со дня моего побега, и прощенья мне нет. Я посмотрела на графа Оксфорд, желая рассмотреть на его лице следы печали или тревоги. Но милорд был спокоен, и, как мне казалось, совершенно равнодушен к происходящему. Карета медленно двигалась по плоской равнине, временами нещадно шатаясь по размытым тропинкам. Пейзаж особо не радовал глаз. Деревья, почти окончательно сбросив листву, казались призрачными и безжизненными. Свинцово-серые тучи тяжело лежали на вершинах гор и от одного их вида по телу пробирался неприятный холодок. Ветер нещадно дул, сухие ветви царапали окна экипажа. Дождь прекратился, но начавшийся крупный град тарабанил по ставням, заглушая звук протекающего ручья, вода которого замерзла и покрылась тонким слоем неупругого льда. Не было слышно пения птиц и звуков домашнего скота, хотя по обе стороны дороги простирались маленькие селения с крохотными, белыми домиками, чьи крыши состояли из обычной, ветхой соломы.

Мы ехали уже около двух часов, но местность почти не менялась. Карету нередко заносило в сторону из-за скользких дорог, и эта тряска стала мне надоедать. Был почти полдень, и солнце, едва заметно видневшееся из-за туч, стало немного греть. Вновь моросил дождь, но на этот раз он был прозрачным, едва заметным. Но все, будто на картинке, стало быстро меняться. Беззаботная, сельская местность осталась позади, теперь перед нами простиралась густая лесополоса. Я посмотрела на индианку, в глазах которой серебрились слезы: – Там, за теми зарослями, моя деревня, мой дом…

– Сарасвати, – я аккуратно коснулась руки девушки: – Если ты хочешь вернуться…

– Нет, Вивиана, не хочу. Отныне мое место с тобой рядом. Все свое детство и юные года я провела в замкнутом, одиноком квартале для иностранцев. Дни смешивались в пучину повседневности и серости. Теперь я хочу другой жизни, совсем другой, – индианка откинулась на спинку кресла, задумчиво окидывая пристальным взглядом голубой, с серым оттенком, горизонт. Граф, уронив голову на грудь, мирно похрапывал, и даже сумасшедшая тряска не нарушала его спокойный и безмятежный сон.

День медленно переходил в вечер, солнце, багровое, как кровь, заходило за густые рощи, бросая алые оттенки на серый пейзаж. Слышались отдаленные крики птиц, оповещавшие о приходе темноты. И сейчас, когда дорога стала совершенно черной, а впереди виднелись густые заросли, мне стало не по себе. Вокруг было пустынно, все звуки утихли, и на землю постепенно опускалась ночи. Красный диск, еще видневшейся за горизонтом, уже совсем не освещал дороги, и все вокруг окутали сумерки. На небосводе зажигались первые, яркие звезды, сиявшие, как бриллианты в золотой оправе.

* * *

Вивиана задумчиво смотрела в окно, закутавшись в меховой плащ. Где-то раздались приглушенные крики совы, но в тишине, давящей на уши, эти звуки казались оглушающими. Сердце девушки забилось быстрее, когда она услышала отчетливые крики и топот коней. Джон, быстро проснувшись, прислушался и подтвердил неприятные догадки своей юной спутницы. Пыль, поднимавшаяся из-за горизонта, явно свидетельствовала о том, что к их карете приближаются всадники и одному Богу известно, были ли они вооружены. Граф сжал рукоять кинжала, понимая, что его рыцарский долг – защищать беззащитных дам. Но что мог сделать мужчина, пускай и умевший безупречно владеть оружием, если на их берлину нападут озлобленные люди с мечами и стрелами? Запряженные лошади ускорили шаг, но все уже прекрасно понимали, что к ним движутся недоброжелатели, ибо в темноте, благодаря полной луне, стали отчетливо видны силуэты всадников, которые выкрикивали слова на каком-то непонятном и странном языке.

– Остановите карету! – внезапно закричал Джон, открыв дверцу и выскочив наружу, таща за собой перепуганных девушек.

– Что случилось, милорд?! Зачем останавливать экипаж, если разбойники уже рядом?! – перекрикивая гул ветра, бушевал слуга.

– На карете мы далеко не уедим! Скорее распрягай коней! Быстрее! – перепуганный кучер стал дрожащими руками отвязывать коней. Когда все было готово, Джон, запрыгнув на одну из кобыл, помог взобраться в седло и Вивиане. Молодая женщина, борясь с внутренней дрожью и страхом, вцепилась руками в плащ Джона де Вера. Кучер и Сарасвати запрыгнули на другую лошадь, но индианка, никогда не ездившая верхом, едва не вылетела из седла, когда кони помчались по узкой тропе. Ветер дул резкими и ледяными порывами в лица уставших путников, кони в пене стали замедлять шаг. Разбойники были уже в нескольких метрах от беглецов.

Внезапно над головой индианки просвистела стрела, потом вторая. Резко отшатнувшись, девушка вылетела из седла, покатившись по земле. Из уст Вивианы вырвался крик ужаса, когда она увидела, как бессознательная женщина катится к самым копытам разбойников. Теперь, когда беглецов окружило живое кольцо из вооруженных солдат, граф и его юная спутница почувствовали, как им в затылок дышит смерть. Дочь графа, забыв про собственную безопасность, спрыгнула с уставшего коня, подбежав к индианке, лежавшей на каменистой дороге. Девушка почувствовала, как кровь ударяет в голову, когда могучий, одетый в серебреную кольчугу и тяжелые доспехи, рыцарь, поднял на нее свои змеиные, злые глаза, налитые багровой кровью. Сделав медленный, повелительный жест в сторону своих подданных, незнакомец что-то буркнул на латыни. Вивиана, отлично знавшая этот язык, смогла разобрать слова: «Гляньте, что с девчонкой. Она сильно ударилась головой при падении», – могучие и вселявшие в сердце ужас, воины подняли хрупкую, бледную девушку, полопав ее по щекам. Медленно открыв мутные глаза, индианка стала приходить в себя. Сарасвати едва сдержала в себе вопль страха, когда увидела грозных мужчин в доспехах. Молодую женщину усадили на могучий камень, дав несколько глотков воды. Вивиана же, придвинувшись к графу, стала тихо шептать «Отче наш», прося Всевышнего сохранить им жизни. Эти могучие бойцы были воплощением силы и мужества, но их звериный, опасный взгляд вселял ужас в сердца и холодил души. Девушка знала, что значит этот взгляд: коварство, убийство и жажду крови. Она боялась пасть жертвой этих страшных военных, боялась быть зарезанной их стальным мечом. Страх подкрался к горлу, окутав ледяным покрывалом быстро бьющееся сердце. Джон, вынув из ножен маленький кинжал, стал размахивать им со словами: – Не подходите, иначе зарежу живьем!

Предводитель отряда, злобно оскалившись, издал глухой смешок, бросая огненные молнии своего взгляда на пленников: – Брось на землю нож, иначе мои воины перережут твоим товарищам глотки, – девушки завопили, когда два могучих солдата с опущенными забралами коснулись своими мечами их шей. Но граф Оксфорд продолжал гордо стоять, вытянув вперед руку с оружием. Озлобленный предводитель сделал резкий жест своим подданным. Не успели беглецы одуматься, как стальное, заостренное копье полетело на них. Раздались крики и вопли, Сарасвати, то ли от ранения, то ли от пережитого обморока упала на землю, а Вивиана, тяжело дыша, судорожно оглядывалась по сторонам. И лишь спустя минуту пленники услышали стоны и учащенное дыхание у себя за спиной. Немного дальше, на узкой тропинке, лежал кучер, плавая в луже собственной крови. Несчастный слуга, прикрыв собой женщин, теперь бился в предсмертных конвульсиях и судорогах, ибо у него из груди, прямо на уровне сердца, торчало колющие оружие. Кучер попытался что-то сказать, но его бормотание прервалось душераздирающим воплем, после которого раненный, медленно опустившись на землю, навсегда сомкнул очи.

Рука графа дрогнула, когда он понял, что если бы бросил кинжал, кучер мог бы жить. В глазах Джона де Вера горел огонь вызова, он готов был броситься на обидчика, но он прекрасно осознавал, что больше не может подвергать жизни женщин опасностям:

– Послушай, трус, подними забрало и скажи мне все в лицо! Давай сразимся, как мужчины, один на один! Что же ты прячешься за мечи своих людей, бросая оружие в беззащитных женщин! Неужели после этого ты рыцарь?! Если же тебе нужно богатство, грабь нас, грабь карету, как последний разбойник!

Воин уже открыл рот, чтобы возразить, но не смог произнести ни слова, встретившись с бесстрашным взглядом Вивианы. Девушка, гордо вскинув голову, смотрела на бойца с нескрываемой неприязнью и вызовом. Амбруаз де Куапель, аквитанец, происходивший из благородного, древнего рода, невольно залюбовался этой дамой с фиалковыми очами. Она казалась ему идеалом красоты и женственности: лиловые глаза игриво блестели под сводом бархатных, густых ресниц, брови, как два серпа луны, украшали высокий, белоснежный лоб. А фигура, пускай и тщательно скрытая под складками плаща, казалась миниатюрной и стройной, как у небесной феи. Вивиана, не опуская головы, гордо смотрела в глаза аквитанца. Губы молодой женщины, цвета спелой вишни, изогнулись в саркастической улыбке:

– Отпустите нас, мессир. Или же вам недостаточно смерти невинного кучера? – упрек в голосе англичанки больно уколол в сердце воина. Тряхнув головой, Амбруаз мысленно выругал себя за проявленную слабость: «Что же ты, мсье де Куапель? Ты – воин, твое предназначение воевать и обагрять руки кровью врагов, неужели эта смазливая девчонка смогла приворожить тебя лишь одним своим взглядом? Одумайся, не поддавайся своим слабостям, не слушай сердца, действуй только по наставлению холодного рассудка».

– Послушайте, миледи, вы не сможете разбудить во мне чувства совести, поскольку моя совесть сейчас покоится на клинке меча.

– И ваш меч сейчас снесет нам головы? – игриво усмехнулась Вивиана, дернув головой так резко, что несколько вьющихся локонов выбились из-за капюшона. Господи, у нее волосы, как у самой богини! Темные, подобно морю ночью, мягкие, как нежный шелк, густые, как грива бравого коня. Внезапно в сердце воина проникла томное, медовое желание коснутся этой прекрасной девушки, почувствовать ее сердцебиение, дыхание, запустить пальцы в ее бархатные кудри, поцеловать горячи уста… Незаметно вытерев пот со лба, мужчина почти вплотную подошел к дерзкой красавице, проведя рукой, затянутой латной перчаткой, по ее хрупкому плечу:

– Я не убийца, леди.

Резко дернувшись и оттолкнув Амбруаза, молодая женщина кивнула в ту сторону, где несколько минут назад умер невинный кучер, тело которого воины забрали и пообещали похоронить по всем христианским традициям: – Тогда кто же вы? Неужели благородный рыцарь бросил бы копье в беззащитных девушек? Знаете, кто настоящий мужчина? Так я скажу вам: это тот, кого вы безжалостно убили! – игривость, и непокорность девушки постепенно разжигала в сердце аквитанца горячую страсть. Воин уже подумывал, чтобы отпустить пленников, но он прекрасно понимал, что эта дивная птичка сразу упорхнет от него, а этого мужчина никак не мог допустить, ибо привык, что все всегда делается так, как он пожелает. А что для безжалостного военного значит хрупкая, юная девочка? Услада ночей, любовница, безвольная рабыня. У Амбруаза были десятки женщин со всех уголков мира, среди них – умные гейши из далекого Китая, бесстыдные проститутки из Европы, пылкие наложницы загадочного Востока. Но все они были ромашками, а Вивиана – роза. И посадить эту розу в своем любовном саду – высший подарок для мужчины, желавшего радостей плоти. Рыцарь не знал, была ли эта хитроумная девушка в чей-то постели, и сохранила ли она свою невинность. Именно эти пошлые мысли придали смелость аквитанцу.

Мсье де Купель подал знак своим людям и в мгновение ока пленникам связали руки и глаза. Их посадили в кованую повозку, запряженную двумя кобылами. Девушки вырывались, извивались, стонали и дергались, но граф сидел молча, опустив глаза на гриву коня. Он прекрасно понимал, что им пришел верный конец. Джон слишком хорошо знал этих воинов, но дамам об этом не смел сказать. Предводитель отряда – Амбруаз де Куапель, славился своими кровожадными походами и безмерной жестокостью. В его замке, в отдельной башне, было некое подобие гарема, состоящее из проституток и танцовщиц борделя. Его светлость было страшно подумать, что будет с этими молодыми, красивыми и цветущими женщинами. В лучшем случаи, их просто убьют без мучений, а в худшем – изнасилуют и продадут в рабство. А за таких красавиц, особенно за Вивиану, дадут немало золота. Страшные мысли графа прервал резкий поворот повозки, когда она сдвинулась с места. Дороги были извилистые, с множеством острых камней и каждый неверный толчок причинял нестерпимую боль невольникам. Вивиана взвыла, когда при очередном повороте лошадей занесло в сторону, и задняя спинка телеги резанула запястья. Веревка больно впилась в руки, оставляя глубокие, кровавые шрамы. Девушка совершенно ничего не видела из-за темной повязки и все же она услышала мирное течение реки. Мгновенно лошади резко остановились, чуть не перевернув запряженную повозку.

– Вставайте, – прозвучало над ухом дочери графа. Молодую женщину, как бы она не вырывалась, насильно подняли и поставили на землю. Черная повязка сползла с глаз и Вивиана, едва стоя на ногах после ужасной езды в телеге, пошатнулась, мгновенно оказавшись в крепких объятиях Амбруаза. Девушка, не моргая, смотрела в злобные, сверкавшие глаза рыцаря. Она чувствовала, как сердце начинает учащенное биться, а ком встает в горле. А мсье де Куапель, зачарованный красотой юной особы, сделал неудачную попытку коснуться губами уст девушки, но его лицо, скрытое под забралом, внезапно вспыхнуло, когда молодая женщина резко вырвалась, оттолкнув рыцаря. Послышались слабые и тихие смешки в толпе воинов, но Амбруазу этого было вполне достаточно, чтобы выпустить на волю негодование и гнев. Подтолкнув девушек в лодку, качавшуюся на темных, гребнистых волнах реки, рыцарь что-то крикнул графу, после чего тот, не желая еще больше накалять обстановку, подчинился, опустившись на деревянную лавку в крохотном суденышке. На носу лодки сидел, сгорбившись, старик с седой, опущенной головой. Возле него красовалось некое подобие кресла: высокий стул, прикрепленный к дну суденышка, обтянутый голубым, мягким бархатом, с изящной вышивкой, он был похож на возвышение, принадлежавшее владыки морей. Туда взгромоздился сам предводитель отряда.

Не снимая шлема, он откинул назад полы длинного, черного плаща, обнажив сильное тело, скрытое под стальными доспехами. Воины оставались на берегу, пока лодка из господина не скрылась в темноте ночи.

Суденышко медленно плыло по спокойным волнам, будто желая своим мирным течением успокоить бурю, разбушевавшуюся в сердцах троих пленников.

Вивиана закрыла глаза, вознося молитву к Подножию Трона Господня. Девушка, беззвучно шепча слова, мысленно возвращалась в те времена, когда была беззаботной, наивной девочкой. Сколько времени прошло с тех пор, как она покинула отчий дом? Всего несколько месяцев, а казалось, что между глазами пробежали года.

Столько событий, столько слез, воспоминаний и любви… Лиан, где он? Что с ним? Жив ли? Молодая женщина упрекнула себя за проявленную, мимолетную слабость. Почему она льет слезы по мужчине, который уже давным-давно забыл ее, и сейчас, возможно, тешится в постели с пылкой любовницей? Что такое безответная любовь? Лишь порох, пыль, что поднимается с земли и короткое время витает в воздухе, а потом испаряется, как высохшая слеза.

Девушку посещали грустные мысли до тех пор, пока сон не смежил ее веки. И даже он был неспокойным, поверхностным и часто прерываемым. Вивиана вскрикивала, когда лодка резко поднималась на самую вершину волн, а потом с размаху опускалась. Она не знала, куда их везут, и не хотела знать. Какая разница, где последний раз вдыхать воздух?

Нежные, яркие отблески солнца заиграли лучиком на лице Вивианы. Потянувшись, молодая женщина сонно открыла глаза, приподнявшись на локте. Девушка несколько раз мотнула головой, не веря своему взору. Перед ней простирался желто-песчаный, с маленькими, острыми камешками, остров. По бокам располагались высокие горы, омываемые проливом Ла-Манш. Вивиана почувствовала, как ее легкие наполняются свежим, теплым воздухом. Солнце нестерпимо пекло, хотя до полдня было еще далеко. И только сейчас юная пленница увидела, что лежит на земле, укрытая своим плащом. Недалеко на песке сидела Сарасвати, а не много поодаль – связанный граф. Вивиана чихнула и закашлялась, когда терпкий дымок, исходящий от тлеющего костра, подул в ее сторону. На очаге, в огромных котлах, варился бульон, издававший приятный запах, а на вертелах жарилась пойманная дичь. К испуганной молодой женщине подошел Амбруаз, наконец снявший доспехи. Девушка невольно залюбовалась им. В его темных, жестких, от морской воды, волосах играли отблески солнца, а глаза, совсем недавно казавшиеся ей налитыми кровью, жестокими и деспотичными, теперь приветливо сверкали. Мужчина, опустившись на песок близ своей невольницы, подал ей кружку с элем: – Доброе утро, миледи.

Вивиана кивнула, с радостью пригубив приятный, холодный напиток, поскольку ее мучила нестерпимая жажда: – Что происходит, мсье? Где мы?

– В Корнуолле, – руки леди Бломфилд дрогнули, и напиток разлился по земле. Боже, ведь это Юго-Западная Англия! Как она здесь оказалась? Будто прочитав мысли Вивианы, де Куапель с улыбкой ответил: – Всю ночь и раннее утро мы плыли по Ла-Маншу. Вы заснули еще вечером и спали так крепко, что мне стало жаль вас будить.

– Зачем вы привезли нас сюда?! Чтобы убить?! – не сдержалась молодая женщина, вскочив и бросив на песок кружку, разбившуюся в дребезги.

Амбруаз, спокойно подняв осколки, равнодушно ответил: – Жить вам или умереть – решать буду только я. Но и вы, дорогая сударыня, играете не последнюю роль в этом житейском спектакле.

– Что вы хотите?

– О, девочка моя, я много чего хочу, очень много…, – наигранно вздохнул рыцарь.

– А поподробнее? – дерзко парировала девушка.

Внезапно в глазах мсье де Куапель заблестели слезы, а воспоминания острым концом укололи сердце. Эти глаза, фиалковые, с насмешливой изюминкой, сверкавшие, как звезды в ночном небе, бушевавшие, как море в шторм… Господи, как когда-то он любил этот взгляд, давно, очень давно, когда был еще мальчишкой. Ради этих очей он был готов идти в огонь и воду, взбунтоваться против собственного оцта. Но все прошло, ветер перемен высушил надежды и глупые мечты. Он забыл ее, по крайней мере, думал, что забыл, но это не далеко не так. Одинокими вечерами, сидя в пустынном шатре, он думал только о своей любимой, теребя в руках маленький, невзрачный браслет, принадлежавшей ей, ей и только ей… Неужели эта первая, невинная любовь будет мучить его всю жизнь, даже на смертном одре?

Нет, этого не может быть… Грозный рыцарь тряхнул головой, отгоняя пагубные мысли. Больше он никогда не увидит ее, не услышит серебристый, звенящий, как колокольчик, голос, не встретится взглядом. Прошло больше десяти лет, за это время жизнь круто повернулась в другую сторону, поплыла к чужому протоку.

– Не задавайте много лишних вопросов, мадам, ибо не получите на них желаемые ответы. Приведите себя в порядок. Мы немедленно отправляемся в Труро.[27]

– Я не поеду, – совершенно спокойно протестовала девушка, за что получила жестокую пощечину:

– Не смейте противоречить мне, мисс! Закройте рот, молча мне подчиняйтесь, и не смейте идти наперекор, ибо лишитесь своей очаровательной головки! – положив ладонь на пылающую щеку, молодая женщина, едва сдерживая злость и негодование в душе, с трудом кивнула, сказав:

– Хорошо. Я смирюсь. Только поклянитесь, что мы останемся живы и здоровы по время путешествия и на месте прибытия, пообещайте, что ваш меч не снесет нам головы.

– Даю слово рыцаря, что ни один волосок не упадет с вашей головы, если мне не будут протестовать, – допив эль, Амбруаз затушил костер носком сапога, и вновь облачившись в доспехи, но, не опуская забрала, вывел из тени две лошади. Породистые и сильные, редкие арабские кони игриво били копытами, ожидая, когда смогут отправиться в путь. Похлопав белую кобылу по могучей шеи, Вивиана с улыбкой спросила: – Как ее зовут?

– Верность.

– Верность? Какое странное имя…

– Эта лошадь – воплощение невинности и преданности. Кобылка еще молода, но однажды спасла мне жизнь. К тому же она никого, кроме меня, к себе и близко не подпускает. Но вас, видимо, приняла. Вы только посмотрите, какими глазами на вас смотрит Верность, – девушка засмеялась смехом невинного ребенка, будто позабыв о событиях, случившихся несколько минут назад.

– Я могу поехать на ней?

– Разумеется. Только вы сядете сзади, а я буду управлять уздами.

– Но почему? Я и сама великолепно езжу верхом без посторонней помощи.

– Потому, мадам, что я так сказал, – Амбруаз рывком посадил девушку на коня, и сам, опустив шлем на лицо, взобрался в седло, нещадно ударив кобылу по бокам кнутом. Лошадь поскакала на сумасшедшей скорости, будто летя, как небесный ангел. Молодая женщина, страшась упасть и удариться об острые камни, вцепилась ногтями в сюрко рыцаря, наброшенное поверх доспехов. Сзади ехали граф и Сарасвати, охраняемые двумя стражниками-всадниками. Лошадью управлял Джон, но ему и в голову не приходило сбежать, ибо к его груди, прямо возле сердца, было приставлено копье, готовое пробиться через человеческую кожу в случаи непокорности. Правитель Оксфордшира боялся не за себя, а за индианку, хотя мужчина прекрасно понимал, что сделают с девушкой. Вивиана, скорее всего, попадет в любовные сети мсье де Куапеля, а Сарасвати, как язычница, будет предоставлена воинам. Они либо изобьют ее до смерти, либо многократно изнасилуют.

Путешествие продолжалось четыре добрых часа. Солнце нещадно пекло, находясь в зените, и хотя морской воздух и береговая свежесть веяли повсюду, духота была неимоверная. Корнуолл – самая южная точка Англии и здесь всегда было теплей, чем в других городах, а особенно осенью, когда дождливый Лондон впадал в уныние, а полуостров еще находился во власти жаркого, сухого лета.

Вивиана, вытирая пот со лба шелковым платком, оглядывалась вокруг, зачарованная прекрасной, но немного дикой местностью. Дорога, заросшая низкими кустарниками и колючей травой, не предоставляла никаких удобств для быстрой и безопасной езды. Кони уставали, сбивали подковы, царапались о колючки.

Наконец путники решили сделать привал. Это была невысокая равнина, окруженная со всех сторон еще зелеными деревьями. Здесь особо чувствовалась прохлада и свежесть из-за протекающего совсем рядом маленького ручья. Вивиане, уставшей, в дорожной пыли, разрешили помыться без присмотра.

Спрятавшись за огромный камень, молодая женщина стала быстро снимать одежду: потертый, запачканный в грязь, плащ, платье с разорванным подолом и запыленный чепец. Вивиана стала распутывать волосы, покрытые коркой песка. Девушка, совершенно обнаженная, опустилась по колени в ледяную, но не менее приятную воду. Англичанка вздрогнула и ощутила, как по коже пробежался холодок, когда прозрачная жидкость обуяла юное тело девушки. Внезапно внимание Вивианы привлек крутой выступ, ведущей к какому-то селению. Закутавшись в плащ, молодая женщина вышла из ручья, подойдя ближе и рассмотрев поселок. Вскоре она поняла, что то далеко не деревня, а табор бродячих актеров. Прятаться у них было опасно, но лучше, чем вслепую подчиняться жестокому рыцарю. На тот момент юная красавица совсем не думала про подругу и графа, хотя и прекрасно понимала, что их жизни также в опасности, как и ее. Но девушка за свою недолгую жизнь поняла одно: если хочешь спасти себя, действуй в одиночку, ибо полагаться на кого-то – самая большая глупость.

Отбросив страх и закрыв двери для сомнений, леди Бломфилд бросилась бежать, но внезапно Вивиане показалось, что земля разомкнулась у нее под ногами. Девушка не успела ничего понять, как покатилась по слону, ударяясь о мелкие камни и царапая кожу колючками, которых здесь было уйма.

Когда склон стал почти ровным, девушка, тяжело дыша, попыталась подняться.

Вивиана, тихо застонав, откинулась на траву, вскрикнув от дикой боли в ноге. Колено нестерпимо жгло, казалось, будто в нем что-то разорвалось. Внезапно перед девушкой показалось озабоченное и в тоже время жестокое лицо мсье де Амбруаза. Забыв про боль, молодая женщина резко встала и попыталась бежать, но, поскользнувшись, вновь упала. На этот раз девушку подхватил рыцарь, не дав ей удариться о груду камней. Вивиана сделала неудачную попытку врываться из нежеланных объятий Амбруаза, но молодой человек, проигнорировав ее жест, еще сильней прижал к себе юную пленницу. Внезапно их взгляды встретились. Девушка невольно поежилась под ледяной сталью, сквозившей в глазах жестокого рыцаря. Неужели этот человек с каменным сердцем способен любить?

– Отпустите меня! – прокричала молодая женщина. Гнев в ее голосе сделал свое дело. Де Куапель, одумавшись, резко разомкнул руки на талии Вивианы.

– Я же говорил, миледи, что сбежать от меня вам не удастся. Даже там, где птицы не летают, смотрят мои глаза. Вы были так невнимательны, что не увидели даже резкого склона, по которому покатились, подобно опавшему листку. Как вы? Не сильно ударились? Сможете сами идти? – молодая женщина, гордо вскинув голову, кивнула, и ужасно хромая, пошла впереди рыцаря: – Ах, до чего же вы упрямы! – Амбруаз в мгновение ока подхватил девушку, и, неся ее на руках, пошел по узкой тропинке, ведущей к разбитым шатрам. Девушка хотела врываться, но боль в колене была такой невыносимой и резкой, что идти сама она просто не могла, а руки мсье де Куапеля, покоившиеся на ее тонкой талии, немного успокаивали. Вивиана мгновенно откинула эти мысли. Как человек, забрызганный кровью невинных людей, может быть нежным со своей невольницей?

– У вас болит нога?

– Да, ужасно печет и режет колено, также ноет щиколотка, – призналась англичанка, положив голову на могучие плечи Амбруаза.

– Ничего. Я знаю такую мазь, от которой боль проходит на следующее утро. И все же впредь будьте осторожны. Эти местности лишь кажутся невинными и прекрасными, на самом деле в этих лесах обитают хищники, а склоны порой могут стать тропой смерти. Здесь совсем рядом пролив, его волны забрали жизни не одного человека.

– С чего это вы стали обо мне беспокоится? Мне казалось, что моя смерть освободит вас от крови на своем мече. Если я умру своей смертью, вам не придется отвечать перед королевским советом, – парировала юная красавица, ледяным взглядом окидывая замкнутое лицо аквитанца с еврейской кровью.

– Что за чушь говорят ваши прекрасные уста, моя леди? Неужели в вашем воображении и мыслях я – безжалостный убийца, махающий смертоносным мечом направо и налево? Прежде всего, меня воспитывали, как истинного рыцаря. Я не убивал единоверцев, уважал старших, защищал младших, оберегал честь дам. Что мне нужно сделать, что бы вы простили мне смерть кучера?

– Вы можете загладить свою вину лишь нашим освобождением. Отпустите на волю меня, Сарасвати и графа. Тогда грех, покоившийся на вашем мече, немного смоется.

– Не просите меня об этом, мадам, не нужно, – Амбруаз, ловя на себе злобные взгляды Вивианы, зашел в недавно разбитый шатер. В палатке едко пахло ладаном и другими резкими благовониями, на полу были разбросаны шелковые подушки с бархатной отделкой. Рядом зеркала с деревянной рамкой громоздилась небольшая лежанка, застеленная тонкими, кружевными простынями. Рыцарь, положив девушку на кровать, сел рядом, роясь в старом сундуке и доставая какие-то бутылочки.

– Поднимите юбку, – молодая женщина, испуганно поглядывая на мсье де Куапеля, еще сильней прижала к себе одеяло.

– Не бойтесь, я просто наложу мазь на ваше ушибленное колено, – Амбруаз, не скрывая своей слишком откровенной улыбки, аккуратно поднял юбку молодой женщины. Вивиана, покраснев до корней волос, отвернула лицо к стене, но не смогла унять дрожи, когда сильные руки молодого человека коснулись ее щиколотки. Амбруаз, закончив растирать ногу Вивианы, положил на ее колено влажную ткань, пропитанную настойкой из дикой розы.

– Отдыхайте, на утро все пройдет, – девушка с нежной улыбкой на устах взяла могучую руку мужчину в свою:

– Не уходите, – Вивиана сама не поняла, почему эти странные и очень опасные слова вылетели у нее из уст. Как невинная девушка может просить постороннего мужчину остаться с ней наедине? Но сейчас сердце юной красавицы было не подвластно законам. Да, Амбруаз – жестокий рыцарь, убийца, но он ведь так нежен с ней, любезен, галантен…

– Миледи, я не смею вас больше тревожить. Я зайду вечером, – аквитанец уже направился к выходу, но его остановил возглас Вивианы:

– Останьтесь!

Лед приличия растаял в душе молодого человека. Он почувствовал, как кровь закипает в жилах, а страстное желание загорается в теле. Мужчине внезапно захотелось выбежать из этого шатра, навсегда забыть эту женщину с фиалковыми глазами, больше никогда не слышать ее голоса. Господи, как была она похожа на его возлюбленную! Та же внешность, те же манеры, тот же легкий смех и игривый нрав… Амбруаз, натянуто улыбаясь, опустился на табурет подле Вивианы. В палатке воцарилось напряженное молчание, которое рыцарь не собирался прерывать. Но молодая женщина, встретившись с его горячим взглядом, быстро отвела глаза и ласково сказала: – Я очень голодна.

– Не волнуйтесь. Сейчас вам принесут обед, – через некоторое время в шатер зашла какая-то женщина, несущая серебряный поднос, на котором располагалась изысканная еда: поджаренный хлеб с золотистой корочкой, утка, запеченная в сладком молоке, яблочный пудинг, засахаренные фрукты и графин со светлым вином. Девушка охотно принялась за еду, но Амбруаз сидел, внимательно рассматривая ее.

– Почему вы не едите?

– Я не голоден.

– Тогда попробуйте хоть вино. Оно очень вкусное, – предложила молодая женщина, отставляя опустошенный кубок. Рыцарю совсем не хотелось предаваться спиртным напиткам, ибо разум был холоден, а сердце невесело молчало. Но что бы ни обижать Вивиану, Амбруаз пригубил терпкое, густое вино, но потом с отвращение отставил бокал. Молодой человек почувствовал, как по телу разливается горячее тепло, а голова немного кружится. Рыцарь, вскинув подбородок, наблюдал за девушкой, любовался ее лиловыми глазами, вкушал немного едкий запах ее духов. Амбруаз едва переборол в себе желание коснуться Вивианы, заключить в объятия, заскользить горячими устами по ее утонченному стану. Но рыцарь не смел прикоснуться к этой красавице, ибо сердце не обманешь: она так похожа на его первую возлюбленную. Вивиана же, пустив в ход все свое обаяние и очарование, хотела добиться расположение грозного паладина, влюбить его в себя. Но ей это не удалось.

Хоть Амбруаз и просидел в шатре Вивианы до позднего вечера, их разговоры были холодными. Мсье де Куапель держался с должной вежливостью, но в его взгляде серых глаз сквозил мороз и недоверие, а слова, вырываемые кусками из сердца, состояли из сухих предложений. Молодая женщина смеялась, хохотала, но аквитанец отвечал на ее шутки лишь легкой улыбкой.

– Уже поздно. Я пойду к себе. Завтра, если ваша нога не будет болеть, продолжим путь. Спокойно ночи, – девушка кивнула, откинувшись на мягкие подушки.

Молодой человек, хватая губами ночной, легкий воздух, вышел из палатки, жмурившись от душевной боли, пронзающей сердце. Господи, что же это за наваждение, что за бред?! Как можно так любить давно пропавшую женщину?! Амбруаз окинул взглядом табор. Совсем недавно, на закате, приехали его личные воины. И сейчас, сидя у костров, они смеялись и шутили, ругались и распивали эль. Где-то вдали раздавались голоса ночных гулях и ржание лошадей. Де Куапель был предводителем отряда и рыцари, узнав его в ночной тьме, поднимались и приветствовали своего господина, но Амбруаз, сделав резкий жест оставить его в покое, побрел в свой шатер. Откинув жесткую ткань, молодой человек опустился на разбросанные по полу подушки, обхвати голову дрожащими руками. Софи, Софи, Софи… Это имя звучало возгласами в его мыслях.

Давно, когда Амбруаз был еще юношей, в дом его отца – еврея Лейба-Льюиса, пришла молоденькая, цветущая женщина с фиалковыми глазами и черными, как смоль, волосами. Эта женщина напоминала фею из древних легенд. Господи, как он любовался ее, скрывшись за деревьями в саду, как искал встреч. Сначала неопытный мальчишка думал, что относится к пассии своего отца, как к матери, ибо его родная мама умерла шесть лет назад от неудачных родов. Но потом он внезапно понял, что хочет чего-то большего, чем просто дружеских отношений, которых, в принципе, и не было. Софи не замечала будущего пасынка, избегала его, а при редких встречах вела себя холодно, отстраненно и высокомерно. Он же, рискуя попасть в немилость отца, делал комплименты прекрасной женщине, дарил недорогие, но приятные подарки, однажды даже попросил ночной встречи у фонтана. Софи, на удивление пришла, но лишь для того, чтобы поиграть на чувствах влюбленного мальчишки. Тогда Амбруаз, сев на колени перед своей первой возлюбленной, просил ее быть благосклонной к нему, ибо влюбленное сердце разрывается на куски от равнодушия столь прелестной дамы. Мисс Макларен лишь рассмеялась, выдернула подол своего платья из дрожащих рук юноши, и направилась в особняк, оставив Амбруаза, сидящего на коленях.

Вскоре, через полгода, гордая англичанка заговорила о браке с евреем. Но Лейб гордо заявил, что женится лишь на даме, у которой будет две тысячи фунтов. А что могла ему дать бедная женщина, у которой было только одно: любовь и желание возвыситься над нищетой? Когда Софи собралась уходить, Амбруаз встретил ее на лестнице и со слезами на глазах и болью в сердце умолял оставить хоть какую-то вещь, напоминавшую ему о ней. Девушка сняла со своего тонкого запястья невзрачный, потертый браслет и бросила его под ноги юноши, потом гордо, вскинув голову, покинула дом любовника. С тех пор мальчишка берег украшения любимой, как зеницу ока, но он не знал, где Софи, и что с ней. На расспросы отец отвечал сухо, холодно, говорил, что жизнь потаскухи его не волнует. А когда понял, что сын проявляет не детский интерес к женщине, отослал юношу в Австрию, в казарму. Амбруаз окончил школу, получил среднее образование, что было далеко не плохо для парней того времени, умел читать, писать, знал латынь и математику. Вскоре застенчивый мальчик стал превращаться в истинного мужчину, безупречно упражнялся на мечах, ездил верхом, стрелял из лука и арбалета. А когда на границе сплыл очередной конфликт, отправился туда, защищая Родину и уничтожая противников. В то время образованный рыцарь считался большой редкостью, и не редко аквитанец с еврейской кровью выступал в роли дипломата, ведя двухсторонние переговоры в противостояниях Англии и Франции.

Прошло много времени, но жестокий воин никого больше не любил, лишь лелеял в своем сердце нежный облик недоступной Софи. Да, у Амбруаза было полно женщин, многие лишь ради двух монет прыгали в его постель. Но каждая требовала не только денег, но и любви, а мсье де Куапель, без капли ласки и нежности, расправлялся с девками и отсылал их обратно, многих брал в свой сладостный «гарем».

И сейчас, сидя на полу и рассматривая серп луны, одиноко плывущей по небу через прорези шатра, молодой человек мысленно возвращался туда, где был еще мальчиком, где постоянно видел прекрасную Софи, а рука до крови сжимала ее браслет.

Грубо выругавшись, Амбруаз, едва сдерживая гнев в себе, налил в серебряный кубок густое, терпкое вино и залпом выпел его, потом опустошил еще один и еще. Рыча, словно зверь, рыцарь опрокинул стол, перевернул лежанку и, ослабленный спиртным напитком, заснул на полу, что-то бормоча во сне.

Глава 15

Утром, едва солнечный диск выглянул из-за горизонта, Вивиане разрешили повидаться с Сарасвати и графом. На удивление, Джон был спокоен, шутил и горько смеялся. Индианка же, кусая свои яркие, налитые губы, причитала и просила англичанку спасти их. Но что могли сделать леди Бломфилд, если и ее жизнь весела на волоске? Встреча длилась полчаса, потом пленников под тщательной охраной отвели в соседние шатры, охраняемые вооруженными стражниками.

Вивиана, хромая, вышла из палатки, встретившись с презрительными взглядами воинов. В глаза некоторых горело нескрываемое желание, пугавшее молодую женщину. Девушка плотнее закуталась в накидку, скрыв одним концом нижнюю часть лица, а другим – слишком откровенное декольте. Отыскав среди толпы мужчин юного мальчишку, кормившего коня, Вивиана боязливо спросила: – Где твой хозяин?

– Сэр в шатре. Вчера он выпил лишнего. Сейчас спит. Его нашли в сонном состоянии на полу, среди разбросанных вещей и разлитого вина, – с улыбкой ответил юноша. Вивиана с облегчение вздохнула. У нее было, как минимум, полдня, чтобы придумать план бегства, хотя здесь, в окружении вооруженных людей, его осуществить было не так уже просто.

Молодая женщина, подняв юбки, побрела в свою палатку. Она была пленницей, безвольной рабыней, и вырваться из этой неволи можно лишь с помощью обаяния, на которое, к удивлению, Амбруаз не поддался. Вивиана прекрасно знала, сколько обманов и предательств таит в себе человеческое сердце. И даже самый жестокий и кровожадный убийца когда-то был нежным и любящим, но его чувства растоптали. Грубость появляется, когда о доброту начинают вытирать ноги.

* * *

Лиан, едва сдерживая в себе негодование и гнев, скакал во весь опор на своем верном жеребце по тернистой дороге. Ветер ледяными порывами дул ему в лицо, развивая светлые волосы во все стороны. Молодой человек, стиснув зубы, был одержим одной мыслью: спасти Вивиану. Да, после их последней встречи прошло немало времени, но огонь любви все еще ярким пламенем горел в сердце отважного юноши. Какое имеет значение, что девушка его, возможно, уже забыла, если над ее жизнью нависла опасность? По словам местных жителей, Вивиана вместе с графом и какой-то женщиной ехала из Оксфорда, но по пути на них напали разбойники и взяли в плен. Лина сам не знал, куда ведет дорога, которую ему указали люди из Оксфордшира, но он был уверен, что спасет любимую.

Мужчина резко остановился, натянув поводья коня и прислушиваясь к странным звукам. Нет, это были ни голоса, ни ржание лошадей, ни треск ветвей, а…женское пение. Лиан услышал обрывки песни: «My fate is bitter, why are you doing this to me? Is the body more important for love?[28]», слова становились все отчетливее и, наконец, на дорогу вышла женщина. Испугавшись постороннего мужчину, она отшатнулась, исподлобья поглядывая на него. Ночь была темная, но Лиан все же смог осмотреть незнакомку и пришел в ужас. Перед ним стояла шлюха! Тонкое платье почти не закрывало плеч и груди, а от бедра и до щиколотки виднелся широкий вырез. Молодой человек не смог рассмотреть мокрых дорожек у нее на щеках, и плюнув женщине под ноги, собрался ехать дальше, но незнакомка, упав на колени, прокричала: – Ради всего святого, остановись! – голос блудницы срывался от плача, и Лиан, почувствовав, как сердце невольно вздрогнуло, повернул коня и еще раз посмотрел на девушку, которая выглядела, не столько пошло, как жалостливо. Сгорбившись от холода, она почти нагая сидела в луже, а ее тело сотрясало рыдание.

– Прошу, помоги, – молодая женщина протянула сэру Беверли свою исхудавшую руку, и только сейчас Лиан заметил, как по запястью девушки струится кровь. Она была ранена! Мужчина вмиг спрыгнул с коня и поднял с земли дрожащую незнакомку, закутав ее в свой плащ: – Кто ты такая? – проститутка уже открыла рот, чтобы что-то сказать, но обмякла в руках Лиана и, пошатнувшись, стала оседать на землю.

Подхватив девушку, Лиан почувствовал, как ее бьет дрожь. Внезапно ему стало жаль это опороченное, но такое невинное существо. Молодая женщина подняла на мужчину свои серые глаза с голубым, кристальным оттенком. Да, она была хорошенькой, даже больше, но разве красота – это главное, ведь как может быть прекрасна женщина, чье тело стало мишенью для развлечений богатых аристократов? И все же ее бледные, нежно-розовые губы так и манили к себе, а хрупкое тело требовало защиты. Внезапно молодой человек ощутил, как перед его мысленным взором всплывает лицо Вивианы, ее фиалковые глаза, всегда горевшие отблеском смелости и непокорности, губы цвета спелой вишни, изысканные изгибы бровей, шелковистая, гладкая, как шелк, кожа.

– Мне холодно. Согрей меня… – простонала проститутка, имени которой сэр Беверли даже не знал. Девушка обвила руками могучую шею молодого человека, и, встав на цыпочки, оставила на его губах горячий, пылкий поцелуй, на который Лиан охотно ответил. Забыв абсолютно про все, он сорвал с тела девушки остатки платья, и, пропуская между пальцев шелк ее волос, опустил на землю. Шлюха застонала от наслаждения, тихо попискивая и жарко отвечая на поцелуи и ласки человека, овладевшего ею. Мужчина чувствовал, как буквально сходит с ума, ощущая бешеное биение сердца женщины и ее порывистое дыхание. Господи, как она была хороша: стройные ноги, нежно-розовые бедра, впалый живот, высокая грудь, ключицы, проступавшие из-за кожи.

Лиан лежал без сна, смотря в холодное, звездное небо. Ему было даже противно переводить взгляд в сторону девушки, спавшей на плаще. Он овладел проституткой прямо на улице, на сырой земле, он изменил Вивиане… Господи, почему эта разгульная девка сломила его железную силу волю, почему соблазнила и лишила здравого смысла? Мужчина встал, отряхивая одежду от пыли. Он коснулся рукой лица женщины, желая ее разбудить, и замер… Она была мертва…

* * *

Вивиана, тяжело дыша, смотрела на Амбруаза, бросая в его сторону искры ненависти и презрения: – Ты не сможешь сделать из меня покорную рабыню! Я быстрее убью себя, чем достанусь такому негодяю и убийце, как ты!

– Твоя жизнь в моих руках, девочка! Куртуазное общение закончилось, больше я не буду прятаться под маской вымышленной вежливости! Твой драгоценный Лиан оказался в очень затруднительной ситуации, скажу даже больше, в смертельной опасности! – прошипел сквозь зубы мсье де Куапель, с наслаждением наблюдая, как зрачки девушки расширяются, а лицо становится белее полотна: – Откуда ты узнал, что…

– Мне все известно о тебе, красавица, – злобно оскалившись, ответил жестокий рыцарь. Не успел он одуматься, как молодая женщина с визгом бросилась на него, царапая ногтями лицо: – Животное! Бессердечный зверь! Я убью тебя, мерзавец, если с Лианом что-то случиться! Я собственными руками вырву твое гнилое сердце и брошу на съедение собакам! – Амбруаз, заломив ей руки за спину, насильно посадил на табурет: – Замолчи и внимательно слушай меня: если я пожелаю, и тебя, и никчемного графа, и язычницу, вас всех убьют. Перережут горла и выбросят в Ла-Манш. В твоих же интересах сидеть тихо и молча выполнять мои приказы. Смирись, деточка, отныне твой каждый прожитый день будет приравниваться до моего подарка, – все это было сказано с таким наигранным спокойствием и безмятежностью, что казалось, будто речь шла не о человеческой жизни, а о судьбе бездушной игрушки. Вивиана почувствовала, как по телу у нее пробежался холодок, и все же она была не намерена отступать: – Будь ты проклят и все твои псы! В один прекрасный день я увижу, как ты, захлебываясь пролитой кровью невинных людей, испускаешь свой дух, корчась в страшных муках!

– Не старайся напрасно, моя розочка. Я уже проклят тысячу раз, и как видишь, жив и в добром здравии, – усмехнувшись, Амбруаз покинул шатер своей пленницы, раздавая громкие приказы воинам: – Собирайте палатки! К вечеру отправляемся в путь!

Девушка тяжело опустилась на подушки, прижав колени к подбородку. Она прекрасно понимала, что противостоять жестокому рыцарю не сможет, сил не хватит, но и мириться с участью слабой рабыни тоже не станет. Взгляд Вивианы внезапно упал на блюдце, наполненное фруктами, в которых торчал маленький ножик для разрезки. Взяв изысканно-сделанный кинжал, молодая женщина спрятала его в нижней отделке чеканного пояса, понимая, что такое оружие ей пригодится. Англичанка обреченно вздохнула, слыша суету и громкие разговоры в лагере. Кони набивались тяжелым грузом, воины чистили доспехи и оружие, способное защитить хозяина в пути, но гордая красавица знала, что никуда не поедет. Лучше умереть сразу, среди этих пустынных мест, чем мучатся в догадках и каждый день медленно чахнуть в чужих местах. Она слишком долго была тенью своих родителей, пешкой и марионеткой в руках сильных мира сего. Теперь этой неволи пришел конец. Леди Бломфилд была готова бросить вызов судьбе, пойти наперекор доле и добиться счастья. Больше она никому не позволит самой манипулировать. «Либо свобода, либо смерть», – пронеслось в голове у девушки.

Расправив складки платья и расчесав волосы, молодая женщина села на табурет, устеленный бархатным покрывалом. Вскинув голову, она с замиранием сердца ожидала, когда в шатер войдет вооруженный рыцарь. Прошло пять, минут, десять, двадцать, полчаса, а в лагере все еще слышался голос Амбруаза, дававшего приказания воинам. Внезапно шум стих, а полог палатки откинулся. Одетый в темно-бархатный плащ с золотой отделкой и странным гербом на груди, безжалостный воин превратился в галантного милорда из высшего света. Окинув шатер строгим взглядом, мсье де Куапель остановил свои пристальные, темно-серые глаза на замершей Вивиане. Девушка сидела, не отводя взгляда от напряженного лица злодея, а ее руки судорожно сжимали маленький кинжал. Молодая женщина ждала, когда сможет воспользоваться своим крохотным оружием. Мысли леди Бломфилд лихорадочно путались, подобно паутине, а разум твердил лишь одно: «убей этого негодяя и освободи себя из плена». В тот момент отважная красавица не понимала, что, убив Амбруаза, предводителя огромного войска, она обречет себя на скорую погибель. Воины никогда не простят женщине убийство их предводителя. Да и вряд ли юная девушка с небольшим ножиком в дрожащих руках сможет устранить сильного мужчину, пускай и невооруженного. Но Вивиана продолжала неподвижно сидеть, всем своим существом желая пронзить шею мерзавца острым клинком.

Заметив что-то неладное, Амбруаз с грозной миной на лице приблизился к своей пленнице. Вивиана, шурша юбками, поднялась, и до боли сжав рукоять кинжала, замахнулась. Проигнорировав ее выпад, рыцарь схватил за руку молодую женщину со словами: – Брось нож! Брось! – встретившись с бесстрашным взглядом англичанки, мсье де Куапель внезапно ослабил хватку, и, воспользовавшись моментом, Вивиана нанесла решающий удар, который должен был задеть шею, но зацепил плечо. Покачнувшись, Амбруаз, выкрикивая ругань и схватившись за раненную руку, замешкался, а девушка выбежала из палатки. В страшной суматохе ни один рыцарь ее не заметил, но крики Амбруаза услышали все: – Хватайте девчонку, дураки, иначе всем снесу головы! – молодая женщина, тяжело дыша, продолжала бежать, но услышав у себя за спиной выстрел из арбалета, мгновенно остановилась. Сначала девушке показалось, что стрела задела ее, но потом, услышав совсем рядом какой-то стон, поняла, что смерть в очередной раз сыграла с ней в прятки. Пронзенный в самую грудь, воин, закрывший своим телом Вивиану, мучительно корчился на окровавленной траве.

Молодой женщине внезапно показалось, что молния вонзилась ей в тело, а земля раскололась под ногами. Сколько крови, ненависти, боли!..

– Убийца! – завопив, словно раненный зверь, Вивиана вновь принялась бежать. Этот человек, от рук которого умирали десятки людей, этот убийца, он хотел сделать англичанку свой пленницей, но он не сможет, ему не удастся… Девушка бежала по сухой траве, цепляясь за колючки, а ледяной ветер лелеял ее лицо с мокрыми дорожками на щеках. Вивиане казалось, будто огненный демон вселился ей в сердце и медленно сжигал его, не позволяя свободно сделать ни глотка воздуха. Амбруаз гнался за ней, невзирая на кровь, окропившую раненое плечо. Мысль о том, что эта дивная птичка улетит, придала грозному рыцарю физической и душевной силы. Амбруаз так любил усмирять непокорных красоток, что дерзкий нрав англичанки только разжигал в его душе зверское желание. А эта тонкая, лебединая шея, скрытая под покровом роскошных волос, когда-нибудь почувствует либо его губы, либо острее меча.

Догнав беглянку, француз с еврейской кровью схватил ее за руки, и, притянув к себе, потащил обратно. Вивиана, вырываясь, кричала: – Убийца! Кровожадное животное! Не смей меня трогать окровавленными руками! Оставь меня! Оставь! – мужчине пришлось приложить немало усилий, чтобы удержать разъяренную красавицу: – Успокойся же! Тише! – насильно посадив ее на землю, молодой человек попытался спокойно сказать: – Вивиана, сколько раз тебе говорить, не убегай от меня! Не нужно!

– Ты не человек, ты не способен на какие-то человеческие чувства! А что было бы, если тот несчастный солдат не закрыл меня собой?! А?! Ты бы убил меня, выпустив стрелу из арбалета! Неужели тебе ни капли не жаль того воина?! Неужели люди для тебя лишь пыль, от которой можно в любой момент избавиться?! Так знай, тот человек – настоящий мужчина, рыцарь, достойный носить меч и шпоры, а ты – бесполое животное, гнусный зверь, пронзавший своими клыками тела невинных людей! – внезапно Амбруазу захотелось ударить эту женщину, говорящую о нем полную, но не желаемую правду. Эти горячие, дрожащие уста, казавшиеся прекрасными дарами с Небес, говорили то, что давно никто не решался высказать жесткому воину.

Жестокий рыцарь заглянул в глаза прекрасной девы. Господи, как ему хотелось утонуть в их фиалковой глубине, ощутить жар и прекрасную негу. Вивиана была сотворена будто из огня. Этот непокорный нрав, дерзкий, вольный характер, гордость и самолюбие… Неужели эта девушка с мягкими волосами и яркими, как спелый плод, губами, хуже невинных монахинь, заботящихся только о бессмертии своих душ?

– Отпусти меня, чудовище, – прошипела Вивиана, вырвав руки из крепкой хватки Амбруаза. Тяжело вдохнув теплый воздух, рыцарь сочувственно посмотрел на молодую женщину, будто прося у нее прощения за еще несделанную провинность.

– Увы, ты не оставила мне права выбора, – молодой человек, придерживая леди Бломфилд за локоть, порылся во внутреннем отверстии пояса и достав какой-то дурно-пахнущий флакон, поднес его к носу пленницы. Вивиана, поняв, что случилось, попыталась вырваться, но едкая жидкость, растворяясь в воздухе, вызвала неимоверный приступ кашля, а потом вообще лишила чувств непокорную невольницу. Англичанка, сомкнув веки, осела на землю, а разбитый флакон выпустил на траву остаток своего содержимого.

Глава 16

Жаркое, южное солнце, находясь в самом зените, освещало своими причудливыми оттенками извилистые поверхности роскошных арок, усеянных полудрагоценными камнями. Птицы, будто играя друг с другом в забавную игру, громко чирикали, создавая атмосферу сказки и невинности.

Вивиане казалось, будто ее вырвали из прекрасного сна, и выбросила на сушу реальности. Только через несколько минут девушка поняла, что отходит от обморока. Посторонние звуки раздражали ее, голова ужасно болела. Поднявшись, молодая женщина осмотрела помещение, в котором оказалась. Девушка открыла рот от восхищения. Длинная, просторная комната тянулась от стеклянной двери, отделявшей покои от сада, и заканчивалась на пороге террасы. Высокий, полукруглый потолок, вымощенный мозаикой, отражал все величество покоев. На полу вместо ковра раскинулась мягкая, пушистая кожа тигра, диваны, с грудой вышитых подушек и покрывал, располагались возле решеточного окна. Но больше всего внимание Вивианы привлекли курильницы. Вырезанные из декоративного, но очень редкого серебра, они были привезены из жаркого Ирака, где благовония хоть немного освежали воздух в знойную погоду. Девушка, закрыв глаза, вдохнула чудесный, перемешанный аромат. В одних курильницах источал приятный, розовый дымок ладан, известный своими ароматами больше в церквях, возле распахнутого окна веяла амбра и мускус,[29] а немного поодаль – сандал.

Молодая женщина с восхищением созерцала мозаику, изображающую очень странные, но не менее красивые орнаменты. На позолоченном столике привлекал свое внимание аппетитный обед, состоящий из морепродуктов: запеченные в собственном соку креветки, суп из кальмаров и роскошный, приправленный восточными специями краб. На десерт было подана ореховая пахлава и пенистое вино в высоких графинах.

Девушка в недоумении открыла дверь, ведущую на террасу, и замерла от немого восторга. Позолоченные ставни были обвиты виноградными лозами, источавшими приятный, сладковатый запах. Налитые соком гроздья сверкали на солнечных лучах, а розы, посаженные в маленькие вазочки, легонько вздрагивали при нежных порывах теплого ветра. С балкона открывался вид на побережье Ла-Манша, чьи волны лениво поднимались к самым небесам, а потом, словно по велению волшебной палочки, с шумом опускались в синие недра. Над высокими скалами, которые вселяли лишь одним своим устрашающим видом страх и дрожь в сердца, парили орлы, а вдали слышались крики чаек.

Вивиана, залюбовавшись прелестным видом, вздрогнула, когда у нее за спиной послышались шаги. Амбруаз, словно демон, ворвался в этот прекрасный мир, своеобразный Эдем и нарушил покой молодой женщины. Не желая обворачиваться, девушка, до боли стиснув перила, продолжала смотреть на колыхающиеся волны. Не обернулась гордая красавица и тогда, когда послышались слова, вырываемые из уст жесткого рыцаря: – Добрый день, сударыня. Как вам этот домик на берегу пролива? – леди Бломфилд молчала, но тихо вскрикнула, когда руки молодого человека коснулись ее плеч, а дыхание внезапно обожгло шею: – Вы можете со мной не разговаривать, обдавать равнодушием и холодом, я же не покину вас, а мое тепло всегда будет греть это юное тело, – ах, знал бы воин, что эти слова говорит родной сестре, что, домогавшись ее, он совершает самый страшный грех в христианском мире. В жилах молодой женщины текла его кровь, кровь иудеев.

Англичанка так резко повернулась, что едва не коснулась губами уст Амбруаза:

– Неужели эта роскошь и величие создано для обычной пленницы? В вашем кошельке так много денег, что вы выкидываете их ради жалкой невольницы? Глупо, мессир, ой как глупо.

– Ваш острый язычок всегда будет так больно колоть меня, ведь так? Порой я боюсь умереть от вашего жала.

– Ах, мсье, можете не волновать свое истерзанное сердце такими пустяками, ибо если я захочу от вас избавиться, то сделаю это так быстро, что вы не успеете моргнуть.

– Неужели я удостоюсь чести умереть от рук столь прекрасной красавицы? – продолжал парировать рыцарь, пропуская между пальцев шелк волос девушки.

– Вы не знаете, сударь, как сейчас мне хочется вас прикончить! – выкрикнула Вивиана, опустившись на просторное кресло с широкой спинкой: – Лучше скажите, как вы меня сюда привезли? Чем усыпили, что я мгновенно потеряла создание?

– Это был обычный опиум.

– Опиум? – изогнутые, словно серпы луны, брови Вивианы поползи вверх.

– Да, настойка из сильных, наркотических трав. Стоит только вдохнуть эту дрянь, как моментально падаешь в обморок, если же ее выпеть, то на некоторое время отправляешься в рай, пребываешь в чудесных местах и чувствуешь себя молодым и цветущим. Порой мне до боли хочется увильнуть от плачевной реальности и тогда, сделав лишь несколько глотков, я возношусь к самим небесам, порю в воздухе, вкушаю сладостные, налитые соком плоды, заключаю в объятия прекрасных дев. Увы, через некоторое время я нахожу себя, лежавшего в поту, в собственной кровати и понимаю, что все это – лишь мои фантазии, воображение, ворвавшееся в суровую реальность, – будто говоря с самим собой, поведал Амбруаз, но встретившись с непонимающим взглядом Вивианы, продолжал: – Такой эффект более сладостен, когда занимаешься любовью. Тогда в мире существуешь только ты и твоя избранница, – мечтательно закончил жестокий рыцарь, намекая, что хотел бы такой близости и со своей пленницей. Поняв этот пошлый, прелюбодейский намек, молодая женщина резко поднялась со своего места и, подойдя почти вплотную к своему «хозяину», прошипела прямо в лицо: – Если ты, грязная собака, хоть руки моей коснешься, обещаю, тогда для меня не будет ничего невозможного. Я собственными руками раздеру твою самолюбивую физиономию, – молодой человек, залившись приступом сухого смеха, исподлобья посмотрел на девушку: – Твое упрямство и нежелание только разжигают меня, но пока не время. Подожди еще немного, красавица, и тогда наши тело сольются воедино, – Вивиана судорожно сглотнула, но на это раз промолчала, надеясь, что Амбруаз оставит ее одну хоть на некоторое время, тогда у англичанки будет возможность обдумать план бегства.

Будто прочитав ее мысли, мсье де Куапель не ушел, а сев напротив невольницы, вновь заговори официальным тоном: – Увы, миледи, но пока я не могу воплотить в жизнь свои угрозы и мечты, ибо сегодня вечером для вас все закончится.

– Вы…меня убьете? – в голосе Вивианы послышались дрожащие нотки, и внезапно до дрожи захотелось вновь увидеть глаза Лиана, их кристальную голубизну. Почему напоминание о смерти воплотило в памяти девушки мысли о возлюбленном? Что с ним? И тут леди Бломфилд вспомнила слова рыцаря: «Твой драгоценный Лиан оказался в очень затруднительной ситуации, скажу даже больше, в смертельной опасности!» Господи, что это нечестивый человек с ним сделал?

Глубоко вздохнув, молодая женщина попыталась спокойно озвучить вопрос, мучавший ее: – Мессир, скажите мне правду: что вы сделали с Лианом? Он жив?

– Мне очень жаль, – смог выдавать из себя ужасные слова Амбруаз, отвернувшись от пленницы и смотря на игру лучей, отражавшихся в зеркале.

– Нет, нет… Ты не мог его убить!.. Не мог!.. Ты же человек, у тебя есть душа и сердце! Скажи мне, скажи, что он жив, – умоляла Вивиана, захлебываясь слезами. Девушка, до боли сжав кулаки, опустилась на колени перед своим обидчиком. Она смотрела на мсье де Куапеля умоляющим, дребезжащим взглядом. Но что он мог ей сказать? Что подослал шлюху, больную оспой, для того, чтобы она заразила сэра Беверли? Что он хотел смерти соперника и уничтожил его? Внезапно на рыцаря нахлынула всепоглощающая грусть. Эти фиалковые глаза, в которых серебрились слезы, смотрели на него лишь ради слов: «Он жив». Вивиана так молода, невинна, и ее настигнет горе в таком юном возрасте, в каком настигло и его. Амбруаз не хотел, чтобы молодая женщина всю жизнь страдала из-за первой, несчастной любви.

– Скажи мне, Виви, что ты чувствовала к Лиану? Ты его любишь?

Молодая женщина печально улыбнулась сквозь слезы: – Я хотела вырвать эту любовь из своего сердца, хотела забыть, но не смогла. Темными ночами я мечтала вновь увидеть его, почувствовать горячее дыхание на своей шее, встретиться взглядом с его кристально-чистыми глазами, но ты испортил эту сказку, перечеркнул все своей жестокостью. Зачем я тебе нужна? Отпусти, позволь уехать.

Амбруаз, лихорадочно сглотнув, отрицательно покачал головой: – Как я уже сказал, сегодня твои мучения закончатся. Вечером я отвезу тебя в одно место, где решится твоя дальнейшая судьба, – молодой человек направился к двери, и, окинув взглядом заплаканную девушку, покинул помещение. Теперь грозный рыцарь знал, чего хочет: владеть этим редким цветком, посадить его в своем саду.

Вечером, когда сумерки плавно опускались на город, приехал вооруженный отряд, состоящий из дюжины воинов в латных доспехах. Ничего н говоря, высокий, статный мужчина со странным гербом на сюрко, протянул стражникам, охранявшим дом, какую-то бумагу, после чего те, почтительно поклонившись, расступились. Высоко вскинув голову, воин проследовал во двор, и, остановившись под сенью деревьев, опустился на мраморную лавку. Не прошло и пяти минут, как к рыцарю вышел Амбруаз, одетый в кольчугу, что-то тихо сказал нежданному гостю, и, похлопав его по плечу, быстро удалился.

Мсье де Куапель последовал к Вивиане, и, застав девушку, лежавшую на кровати, совершенно равнодушную, невольно пожалел о том, что рассказал ей о смерти Лиана, которая, к счастью, еще не была подтверждена. На столе располагался нетронутый обед, а молодая женщина, смотря в одну точку, даже не пошевелилась, когда аквитанец с ней заговорил, бросив на стул черный плащ с таким же капюшоном: – Одевайтесь, я буду ждать вас во дворе.

– Моя неволя уже закончилась? Скоро меня убьют? – совершенно спокойно спросила леди Бломфилд.

– Мне очень жаль, что я заставил вас страдать. Поверьте, я сделал все, чтобы сегодняшние полдня вы провели в небывалой роскоши: дом на берегу пролива, прекрасные покои, вкусная еда.

– …и тягостный плен, – закончила Вивиана. Ее темные, будто смоль, волосы разметались по шелковым подушкам, а стройный стан, скрытый под тонкими одеяниями, закрывал балдахин ложа. Амбруаз с трудом переборол в себе желание откинуть бархатный полог и коснуться прекрасных, тайных изгибов своей пленницы. Она – сокровенный клад, прелестная жемчужина, но пока не тронута. Девственность и незапятнанная честь ценились в девице больше всего, рыцарь это хорошо знал, хотя мысль, что Вивиану продадут, как рабыню, невольно задела тайные струны в его ожесточенной душе.

– Одевайтесь, – буркнув, молодой человек покинул покои девушки, а она, встав с кровати, подошла к небольшому алтарю с изображением Пресвятой Девы Марии. Опустившись на колени, молодая женщина коснулась лбом иконы, и, сложив руки в молитвенном жесте, начала горячо молиться, так, как не молилась еще никогда. Ее приглушенные, тихие, дрожащие слова эхом отдавались по всей комнате:

«О, Святая Мария, Пречистая Дева, услышь мои смиренные просьбы, помоги рабе своей покорной. Защити взглядом Своим Лиана, убереги его от всех напастей людских, не позволяй совершить глупость, оберегай от всех бед… Я отреклась от своей любви к нему, мне достаточно лишь знать, что он жив, что дышит, что сердце его бьются. На большее я не смею рассчитывать. Спаси моего возлюбленного. Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь» – трижды окрестив себя крестным знаменем, Вивиана встала и внезапно почувствовала, как на душе стало легче, казалось, что израненное сердце хоть на какое-то время немного успокоилось под покровом смиренных молитв.

Девушка до крови сжала в руке серебряный крестик и, поцеловав его, прошептала: «Если сегодня мой последний день, я хочу попросить у Тебя, Великий Боже, прощения за все содеянные и задуманные мной грехи. Я не ангел, и любовь к чужому мужчине – самая большая моя провинность. Прости меня, Всевышний, но я готова гореть в аду ради счастливой жизни своего сердечного избранника. Увы, я стала грешницей из-за своих чувств, но ведь сердцу не прикажешь, и как я не старалась, все попытки были бесплодны и лишь сильней позволяли мне любить Лиана», – закончив свою исповедь, молодая женщина смахнула с бархатных ресниц слезы, и, закутавшись в плащ, опустила на лицо капюшон, чтобы никто не мог видеть серебристых дорожек у нее на щеках. И пускай сердце стонало, уста должны гордо молчать.

На пороге пленницу встретила чернокожая рабыня в прозрачном платье и отвела во двор, заполненный вооруженным до зубов людьми. Вивиана, дичась, с отвращение окинула взглядом воинов с белыми гербами, на которых красовались виноградные ветви. Девушка не знала, к какому роду принадлежат эти мужчины, но один их недружелюбный вид вселял ужас и содрогания в сердца. Эти кровожадные глаза, налитые злобой ко всему живому, могучие станы и ужасающие мечи за поясом. Амбруаз по – сравнению с ними был невинным джентльменом.

Молодую женщину подвели к высокому мужчине молодых лет. Его внешность достаточно ярко привлекала к себе внимание. Гладковыбритое лицо, на котором особо выделялись темно-зеленые глаза, как у хищной кошки, высокие, четко-очерченные скулы, крепко сжатые губы, русые, жесткие волосы с каштановым оттенком. На груди величественно колыхались тяжелые цепи с огромными рубинами в середине, белоснежное сюрко, наброшенное поверх мехового плаща, подпоясывалось широким, чеканным поясом, из-за которого виднелась рукоять меча, обсыпанная драгоценными камнями, сверкавшими на вечернем солнце. Рыцарь походил на дикого хищника, искавшего себе добычу, и прекрасной жертвой была эта юная, пылкая красавица с фиалковыми глазами, но, как бы мужчина не хотел, идти против воли госпожи он не намеревался, ибо эта девчонка должна была познать смерть из ее рук.

Молодой человек откинул капюшон пленницы и, обнажив белоснежные, ровные зубы в жесткой улыбке, провел ладонью по гладкой щеке Вивианы: – Что за красота ослепила меня? Губы, очи, кожа, волосы… Ах, как жаль, что эта тонкая, лебединая шея познает удары клинка, – резко отстранившись, молодая женщина… плюнула в лицо рыцаря. Воины бросились к девушке, но предводитель резко остановил их, и, рыча, словно обезумевший зверь, с ненавистью посмотрел на Вивиану: – Ведите ее в повозку!

Амбруаз, взяв девушку за локоть, повел ее по вымощенной булыжниками дороге.

– Откройте! – приказал мсье де Куапель, и массивные, железные ворота с небывалой легкостью распахнулись перед евреем и его невольницей: – Вы с ума сошли, Вивиана! Вы хоть знаете, кто этот человек, которому вы без тени сомнения плюнули в лицо?! – прошипел Амбруаз на ухо молодой женщине, когда чужой отряд и их предводитель остались во дворе.

– Мне все равно, кто он! Я не намерена склоняться перед каждым встречным лишь потому, что у него высокое звание! Я не рабыня! Они поедут с нами? – недовольно буркнула девушка, кивая в сторону дома.

– Разумеется, только на лошадях.

– Ах, какая жалость! Неужели вы и ваше войско не сможет удержать слабую женщину, неужели для этого нужно было вызывать подкрепление? – парировала Вивиана, без капли страха смотря в глубокие, словно черные омуты, глаза Амбруаза.

– Дело не только в вас, миледи. На дорогах множество разбойников, а я должен довести столь ценный груз до места назначения нетронутым. Садитесь, – воин кивнул на крытую повозку, запряженную двумя гнедыми конями. Амбруаз протянул руку девушке, но она, проигнорировав его жест, с надменной миной на лице умостилась на несколько твердых подушек. На удивление, ей не завязывали глаза и руки, не одевали на голову мешок. Хотя, какая разница, в каком виде вести рабыню на смерть? Вивиана сквозь прорези плотной ткани наблюдала за Амбруазом и его товарищем. Девушка с замиранием сердца смотрела на вооруженных, сильных мужчин. Оседлав рыжих, арабских скакунов, они что-то крикнули воинам и рванулись, словно дикие звери, в путь.

Вечерело. На горизонте догорали последние лучи вечернего солнца, город мирно окутывали сумерки. И хотя был уже вечер, дороги Труро все еще заполняли торговцы, считавшие заработанные за день деньги и закрывавшие лавки, кое-где проезжали богато-украшенные берлины, знатные дамы со своими слугами выходили на вечерние прогулки, слышался смех детей и шумные разговоры, вдалеке раздавались звуки колоколов, оповещавших о вечерней молитве. Здесь было не так, как в туманном и дождливом Лондоне, где с первыми отблесками заката уважаемым людям нужно было отправляться по домам, чтобы не стать свидетелем какой-нибудь ночной драки и совращения. Да, Корнуолл, несомненно, остров веселья, тепла, беспечности. Даже солнце здесь светит по-другому, не так, как везде. Оно будто пробуждает людей к счастью и утехам, покрывает все грехи и провинности.

Мирное колыхание повозки и монотонные голоса воинов постепенно усыпляли Вивиану. Девушка, опустив голову на грудь, задремала, а проснулась с первым приходом ночи.

Отряд продолжал продвигаться вдоль дороги, окутанной мраком. Молодая женщина не знала, почему они выехали вечером, обычно все путешествия прерывались на ночь. Также англичанке была неведома судьба графа и Сарасвати, а на ее вопросы люди Амбруаза отвечали коротко и холодно.

Внезапно вооруженный кортеж резко остановился. К повозке подошел мсье де Куапель, и, откинув полог, чуть ли не силой вытянул оттуда Вивиану.

Девушка, дичась, попыталась вырваться, но ее попытка в очередной раз оказался бесплодной. Окруженная жестокими мужчинами, гордая красавица все же немного смирилась и позволила рыцарям увести ее от повозки. Ничего не спрашивая, леди Бломфилд, едва сдерживая в груди ледяной страх, шла по узкой тропе. Ночь уже давно взяла эту местность в свои владения. Все вокруг спало, не было слышно ни шелеста листьев, ни порывов ветра, ни звуков животных. В этой оглушающей тишине молодая женщина внезапно вздрогнула, а ее сердце учащенно забилось в груди. Раздался устрашающий шорох взмахивающих крыльев, а через несколько секунд – визг, от которого кровь стыла в жилах. Вивиана испуганно вскинула голову, и немой крик замер у нее на устах. Прямо над девушкой пролетела стая летучих мышей, которых в этой местности было полно. Увидев замешательство на лице пленницы, Амбруаз злобно усмехнулся, а его путник обнажил белоснежные зубы в омерзительной, презренной улыбке: – Неужели такая смелая девушка испугалась несколько летучих тварей?

– Единственная тварь, которая здесь есть, это ты и твои грязные собаки! – прошипела сквозь зубы молодая женщина, бесстрашно смотря в глаза деспотичному рыцарю. В толпе воинов пронесся крик злости, кто-то даже рванулся с мечом в руках к пленнице, но грозный предводитель опять остановил их повелительным жестом: – Прикуси свой язычок, – девушка уже открыла рот, чтобы вновь огрызнуться, но внезапно замолчала, ощутив холодное лезвие кинжала возле своей шеи. Кто-то с силой толкнул ее вперед, и, на удивление, англичанка покорилась, продолжая волочить ноги по запустевшей дороге.

Вивиана лихорадочно оглядывалась по сторонам, и казалось, что в этом пустыре не осталось ни одной живой души, а воины – злобные призраки, пришедшие по ее душу. Молодой женщине хотелось резко прекратить это секретное, страшное приключение в заброшенном месте, немного успокаивали лишь слабые звуки природы, такие как карканье ворон и шелест листьев. Это была и вправду довольно неприятная окрестность. Голые ветви, казалось, будто подпирали холодное, затянутое тучами, небо, и хоть Корнуолл и считался южным и вечно теплым местом, даже здесь дожди и ветер вызвали резкое и долгое похолодание.

Но все это меркло перед ужасающим, вселяющим дрожь в сердца, замком, чьи остроконечные башни врезались в сам небосвод. Окруженное рвом, сооружение будто воплощало своим видом поместья из старинных, страшных сказок, где в таких замках жили вампиры и прочая нечисть.

Вивиана судорожно сглотнула, поглядывая на мост, который вел к самим воротам помещения, чьи окна скрывали решетки, а на крыше располагались десятки летучих мышей. Молодая женщина все бы отдала, лишь бы не подходить к замку, но, вновь почувствовав, как шея коснулась меча, аккуратно ступая, пошла по вымощенному мосту.

Чем ближе путники были к загадочному поместью, тем тяжелее становился воздух, ветер усиливался, а крики летучих мышей просто сводили с ума. Девушка плохо помнила, как перед ней распахнулись тяжелые, железные ворота, как ее ввели в темный и мрачный сад с…черными розами. Все это было каким-то отдаленным, будто происходящим в давней легенде. Но это было еще не концом того ада, в который попала юная красавица, совсем не подозревавшая, что ее ждет за той дверью.

Вивиана завопила и резко отшатнулась, когда на нее бросилось некое подобие собаки. Ужасное существо, привязанное цепью к дереву, в изорванных лохмотьях, вцепилось зубами в подол платья девушки. Молодая женщина зашлась приступом истерического крика, желая вырваться, и если бы не Амбруаз, отхлыставший нечисть кнутом, ноги англичанки были бы искусаны в кровь, а платье порвано. Девушку быстро завели вовнутрь, а чудовище продолжало рычать, дергая цепь и желая помчаться за своей желанной жертвой. Оказавшись в темном коридоре, который освещали лишь два факела, Вивиана пошатнулась, и, вцепившись дрожащими руками в плащ рыцаря, тихо спросила: – Кто это?

– Создание, лишенное здравого ума, – спокойно и без эмоций ответил мсье де Куапель. Девушка резко отстранилась, и всем ее существом овладело дикое желание зажать уши, чтобы не слышать этих ужасных воплей, доносившихся из двора. Выходит, то был обычный человек, который сошел с ума. Англичанка прекрасно знала эти деспотичные, жестокие обычаи: личность, которой лекарь выносит приговор – безумие, автоматически приравнивается до животного, с которым можно делать все, что пожелаешь. Церковь считала, что в обезумевшего человека вселяется дьявол и его обязательно нужно изолировать от внешнего мира. Нередко, больного посылали на трудные работы, отдавали в бордели, если то была женщина, порой и сжигали на костре по желанию инквизиции. Но чаще всего, лишенного рассудка человека выставляли на всеобщее обозрение, как зверька. С несчастного сдирали одежду, изуродовали, создавали нечеловеческие условия жизни, привязывали к будке, как собаку, а прохожие бросали в вопившего человека камни и плевали под ноги. Значит, то существо – очередная жертва ужасающих законов.

Преодолев страх, Вивиана быстро выбежала во двор, прямо к самому сумасшедшему. Не ожидавшие от нее такого, воины испугано расступились. Сначала человек вновь бросился на девушку, но замер. Вивиана села перед ним на колени и смогла рассмотреть, что это был мужчина молодых лет, с правильными чертами лица, с густыми, пускай и почти совсем остриженными волосами. Эти глаза… Налитые слезами, страдальческие, с болью, они взирали на молодую женщину, умоляя ее о помощи. Но что могла сделать девушка, сама являющаяся невольницей?

Молодая женщина уже открыла рот, что бы что-то сказать, но Амбруаз ее насильно оттащил от сумасшедшего, и, толкнув, вовнутрь замка, больше не выпускал ее рук из железной хватки. Слух девушки резанул оглушающий звук меча и долгий, глубокий крик. Вивиана поняла, что нить жизни несчастного оборвалась.

Леди Бломфилд смутно помнила, как ее завели в огромный зал, а очнулась лишь тогда, когда с криком созерцала страшные узоры, выложенный мозаикой на стенах и потолке. Она, дрожа всем телом, стояла посреди холодного помещения, окруженная решеточными окнами и такими же массивными дверями. В зале царил полумрак из-за четырех небольших свечей, но пленница отлично видела рисунки вокруг себя. На потолке изображался огнедышащий демон, сжимавший в объятиях обнаженную, рыжую девушку с горящими, злобными зелеными глазами. Женщина, чья внешность была присуща, по словам инквизиции, только ведьме, хищно улыбалась, обхватив окровавленными руками клыки нечистого существа. Вивиану едва не вырвало от такой омерзительной сцены.

Англичанка лихорадочно оглядывалась на Амбруаза, и его самодовольный вид вызывал в девушке такую бурю противоречивых чувств, что хотелось рыдать. Молодой женщине было даже больно дышать этим отравленным, дьявольским воздухом. Даже молитвы в этой преисподней звучали бы оскорбительно и грязно.

– Что ж, миледи, оставляю вас в ожидании госпожи, – рыцарь направился к двери, но Вивиана бросилась к нему, вцепившись руками в плащ. Впервые она чувствовала в нем поддержку и кое-какую защиту. Она ни за что не останется в этом зале сама, ни за что!

Но мсье де Куапеля, похоже, ее страдания только радовали. Он чувствовал, что с каждой минутой молодая, неопытная, еще и невольная девушка все больше от него зависит, и только благодаря ему она еще дышит. Но буквально через несколько минут власть Амбруаза над прекрасной пленницей прекратиться, вскоре жизнь англичанки оборвется по прихоти…госпожи. Рыцарь не хотел терять столь ценную жемчужину, но выхода нет: он, фактически, такой же раб своей повелительницы, как и леди Бломфилд.

– Не бойтесь, а наслаждайтесь последними мигами жизни в этом бренном мире, ибо скоро вы его покинете, мисс. Я могу сказать вам лишь одно слово: прощайте, больше я никогда вас не увижу, собственно, как и вы меня, – шурша плащом, жестокий воин покинул столь желанную рабыню, и, захлопнув дверь, навсегда постарался запереть в своей душе какие-то чувства к Вивиане.

Молодая женщина вслушивалась в отдаляющиеся шаги Амбруаза, и чем они были тише, тем громче кричал страх внутри. Молодая женщина стала мерять зал шагами, покусывая губы и нервно теребя завязки плаща у горла. Везде царила такая тишина, что даже треск поленьев в камине вызвал страх и содрогание. Часы медленно отмеряли свой счет, они текли, словно вода, струились, словно песок между пальцев. Англичанка вздрогнула, услышав какое-то шуршание за дверью и тихий шепот. Вивиана остановилась посреди помещения, словно пораженная молнией и не моргающими глазами продолжала смотреть в одну точку.

В одно мгновенье двери распахнулись, и на пороге появилась высокая женщина, скрытая под черным плащом. Молодая женщина не смогла рассмотреть лицо новоприбывшей из-за полумрака и капюшона, опущенного на ее глаза. Женщина медленно приближалась, тихими шагами ступая по мраморным плитам.

– Садись, – доносившийся из-за капюшона голос звучал, на удивление, мелодично, словно серебряный цокот колокольчика. Но в нем явно читалась боль, уныние и ненависть. Вивиана покорно опустилась в кресло, пытаясь скрыть страх и унять дрожь во всем теле. Где-то в глубине души, словно нож все разрезал, чем больше времени утекало, тем меньше хотелось умирать, и одно это словно вызывало головокружительный поток.

Неизвестная гостья подняла ухоженные руки и откинула капор. Англичанка замерла, немой крик онемел на ее искусанных губах, в глазах читался страх.

Это было лицо с ужасными ожогами, кровавыми ранами и шрамами. Но все же выделялись голубые, ясные, пусть и затуманенные болью глаза. Красивые, ярко-очерченный губы, налитые, словно сочный плод, презренно улыбались.

Значит, это она, та самая Маддалена, женщина, сумевшая сломить железную волю самого папы Римского, эта та самая Маддалена, которой Господь даровал красоту, но не счастье. И вот она сидит сейчас здесь: несчастная, с обожженным лицом, жаждущая мести, но все еще такая привлекательная, страстная, как и много лет назад. Итальянка уже далеко не молода, но старость не посмела коснуться ни одной черты на ее лице, ни одной волосинки белокурых, словно нежный шелк, волос. Вивиана с содроганием рассматривала «госпожу», и все больше удивлялась ее величественном виде, горделивой посадке головы, прямой линией спины. Девушка совсем по-другому представляла вдову, потерявшую еще и трех детей, нет, безусловно, перед ней сидела не сломленная горем женщина, навсегда потерявшая вкус жизни, а волчица, чей целью являлась страшная, зверская, но не менее приятная месть. Вивиана не знала, какой была итальянка в расцвете молодости и красоты, но, безусловно, из-за нее многие парни теряли голову, а этот горделивый взгляд сумел утихомирить самого властелина христианского мира.

– Зачем я тебя?… – смогла выдавить из себя англичанка, пристально посмотрев на Маддалену. Вмиг в лице женщины что-то поменялось, исчезло, а странная тень заплясала в сапфировых глазах: – Дини, дочь еврея и шлюхи, тебе не на что надеяться. Уже никто тебя не спасет. Я медленно, но сладко и уверенно тебя уничтожу, сотру твое имя с лица земли. Поверь, ни одно существо в этом мире, ни один человек, не вспомнит тебя, а на место, где прольется твоя кровь, будут плевать с руганью. Но перед смертью ты обязана выказать свое последнее желание, – Вивиане стало жутко от этих холодных, расчетливых, мерзких слов. К горлу подступил ком, ладони похолодели, слезы навернулись на испуганные глаза.

Но все же чувство собственного достоинства вернуло ей дар речи: – Это лишь бессмысленные, пустые слова, произнесенные слабой женщиной. Мне надоели пустозвонные речи. Уже долгое время я живу, словно в тумане! Довольно! Убейте уже, хватит мучать! – не сдержалась молодая женщина, вскочив с кресла. Маддалена тоже поднялась со своего места, но ее плавные, грациозные движения никоим образом не выдавали ту бурю, что бушевала у нее в душе. Но эти глаза, налитые скрытой злобой, с непробиваемой сталью, они желали смерти, крови, бед и страданий. Лишь один этот взгляд пробивал насмерть, холод парализовал все тело, и приходило лишь одно на ум: спасения нет. Впервые за долгое время рабства у Амбруаза, Вивиана осознала, что ей пришел точный и крушительный конец. Никто не придет на помощь, никто не протянет руку со словами: я рядом.

Маддалена сделала плавный кивок головы, и этот жест сказал все без слов. Лиловоглазая красавица открыла рот в беззвучном крике, но не смогла выдавить из себя ни звука. Все внутри заледенело, словно сталь на морозе. Но глаза были сухи… Ибо сердце обливалось немыми слезами, что разъедали душу. Это было в тысячу раз больней, чем открытые рыдания. Холод, боль, одиночество… И эта высокая женщина с волчьим взглядом, эта она – воплощение смерти, что дышала в затылок несчастной жертвы.

Будто из ниоткуда стали появляться могучие мужчины в коротких туниках и со страшными татуировками на плечах: со знаком дьявола. Молодая женщина впервые за последнее время закричала, когда их грубые руки потащили ее вовнутрь зала.

Вивиана вырывалась, вопила, но ее слабые протесты были ничтожеством по сравнению с грубым натиском негодяев. Молодая женщина почувствовала, как кто-то рванул ее за волосы, и, сжав их в жесткой руке, прошептал на ухо: – Пришел твой конец, птичка, – девушку резко толкнули, и, не удержавшись, она покатилась по мраморному склону, оказавшись в какой-то закрытой, темной комнате. Вивиане стоило не малых усилий попытка подняться, ибо тело будто стало каким-то чужим, холодным. Взгляд пленницы был прикован к страшной машине: сооружение, с доской посредине, над которой нависал кусок острого железа. Девушка знала, что в некоторых странах это орудие используется, как прибор для казни методом отсечения головы. Слава Богу, в Англии это было пока запрещено, но, видимо, ненадолго.

Вивиане заломили руку за спину и почти вплотную подвели к гильотине. Трудно представить, что чувствовала слабая, беззащитная, юная девушка, понимая, что скоро ее голова ляжет в тиски и полетит по полу. Не было надежд на спасение, слишком поздно, слишком… В голове у леди Бломфилд мелькнула мысль, а что будет с Джоном и Сарасвати? Им так само отсекут головы, или убьют в страшных мучениях? И вообще, живи ли они еще? Послышались шаги Маддалены, величественная дама решила побывать на казни непокорной девки.

– Выкажи свое последнее желание. Я исполню его, ибо воля перед смертью – священна.

– Единственным моим желанием является увидеть, как твоя кровь струится по могилам невинных, в чьих смертях виновна только ты, – чувствуя, как ее покидают последние силы, прошептала Вивиана. Пусть уже все скорей закончится, больше нет сил терпеть неизвестность.

– Этого ты никогда не увидишь. Выполнить приговор, – молодая женщина издала последнюю попытку закричать, но это был лишь писк раненного животного. Еще миг, и ее больше нет… Кровь отхлынула от лица, продолжая шуметь в ушах, сердце, казалось, уже прекратило свое ход, замерло под пеплом страха.

– Нет, стой, госпожа! Остановись! – раздался откуда-то неистовый крик. Маддалена резко повернулась, ее глаза заблестели льдом ненависти: – Кто посмел?!

– Это я, повелительница, – по склону, быстро спускаясь, шел…Амбруаз. Его лицо, обрамленное растрепанными волосами, горело багряным румянцем, глаза лихорадочно блестели. Встав между итальянкой и Вивианой, он оттолкнул девушку подальше от гильотины, и обратился к своей владычице: – Госпожа, не смей…

– Что это значит, мсье де Куапель? – перебила женщина, вперив в своего подданного нетерпеливый и злобный взгляд, требующий объяснений: – Будь добр, скажи, как ты посмел нарушить это представление, удовлетворяющие мои очи?

– Как ты можешь казнь юной девушки называть представлением? Это жестоко, госпожа, очень жестоко. Видит Бог, я до последнего момента выполнял все твои требования, все прихоти и желания. Ты была для меня каким-то божеством, эталоном, законом и жизнью. Я за свою долгую и преданную службу заслужил вознаграждения.

Итальянка издала глухой смешок: – Какое же вознаграждение ты хочешь?

Амбруаз с лукавой улыбкой кивнул в сторону…Вивианы. Девушка, смотря на все безумными глаза от пережитого ужаса, обреченно покачала головой. У нее уже просто не было сил и совершенно никакого желания кричать, браниться, вырываться. Теперь в душе поселился лишь холод, а сердце окутало плачевное равнодушие.

– Ты с ума сошел! – нарушила секундное молчание Маддалена, тяжело дыша от гнева: – Эта девчонка провинилась передо мной и должна понести наказание! Я не выпущу ее из своих владений живой, клянусь самим сатаной! – казалось, ледяной взгляд голубых глаз сейчас разорвет Амбруаза на части, но жестокий рыцарь не сдавался, всем своим существом желая заполучить прекрасную жемчужину.

– Госпожа, я всегда признавал и признаю твое могущество, но ты никогда не узнаешь и не поймешь, что чувствует мужчина, желавший заполучить хорошенькую девочку. Обещаю, эта красотка будет медленно чахнуть в моих крепких объятиях, а я, упиваясь сладостью ее тела, окажусь на седьмом небе от счастья. Клянусь, птичка не упорхнет от меня, повелительница, ты только подари мне ее, – Вивиана рванулась вперед, но негодяи, державшие ее, так резко ударили о стенку, что девушка едва не лишилась чувств, почувствовав, как по шее заструилась алая струйка крови. Внезапно стало так плохо, одиноко… Молодая женщина с презрением смотрела на людей, которые решали ее судьбу, торговались, словно речь шла о драгоценной, редкой вещи, а не о живом человеке с душой и сердцем. Хотелось крикнуть, что человеческая жизнь – не игрушка, ее нельзя просто купить или продать, уничтожить или вновь оживить. Нет, она не рабыня! Нет, она никому не позволит вершить ее долю, решать за себя! Но это были лишь мысли, призрачные, словно душа покойника, горькие, как перец, и острые, как лезвие ножа. Пусть сердце и билось ради свободы, но тело было уязвимо и подвластно этим бессердечным людям.

Голоса постепенно смешивались в монотонный гул, все вокруг теряло свое блеск и цвет, становилось каким-то серым, пустым, бессмысленным. Вивиана почувствовала, как сердце забилось сильнее, в ушах зашумела кровь, а глаза застелила мутная пелена. Нет, только не сейчас! Она не должна упасть в обморок и стать мишенью для жестоких планов мерзавцев! Пусть ноги и едва держали измученное тело, мысли все еще блестели, словно звезды в ночном небе. И даже представление о том, что несколько минут назад могли оборваться жизнь, не пугало девушку. Возможно, это просто еще не ушедший шок, а возможно, понятие того, что смерть всегда рядом с нами, и бояться нужно именно жизни, когда хочется отдаться этой самой смерти.

– Что ж, так и быть, Амбруаз, – Маддалена задумчиво тарабанила пальцами по запыленному стеклу окна: – Если же ты хочешь ее, пожалуйста, забирай. Мне не нужна лишняя жертва. К тому же, я всем сердцем верю, что девчонка рядом с тобой только будет умолять лишить ее жизни. По крайней мере, ты должен устроить ей жизнь хуже ада, – и эти ужасные слова произнесены без капли горечи, лишь с ледяным металлом.

– Нет! Нет! Лучше сразу убей! Нет! Не прикасайся ко мне, негодяй, животное! – девушке казалось, что небо и земля слились воедино, что воздух будто наполнился ядом, а время навсегда прекратило свой отчет. Амбруаз, прижав ее к стене, заломил руки за спину, и почти касаясь губ, прошипел: – Теперь меня ничто уже не остановит! Теперь ты будешь только моей! Твоя красота, молодость, девственность достанутся мне! Иди-ка сюда, кошечка! – Амбруаз заглушил крик девушки жестоким поцелуем.

Девушка с ужасом вслушивалась в отдаляющиеся шаги, и, поняв, что в комнате она осталась наедине с Амбруазом, издала неистовый крик. Она всем сердцем и телом ненавидела этого негодяя, проклинала всеми недрами души, извивалась, вопила и вырвалась, но, похоже, страдания и протест Вивианы только распалял рыцаря. Раздвинув коленом крепко-сомкнутые ноги молодой женщины, он сорвал с нее верхнюю юбку и стал скользить руками по дрожащему телу. Англичанке до тошноты были противны его омерзительные поцелуи, ненавистные прикосновения, мужской запах… Аквитанец с нескрываемой ненавистью осыпал жадными поцелуями лицо и шею девушки, на которой нервно пульсировала вена. Вивиана вся обмякла в его руках, стала холодной и не властной над собственным телом. Если бы обидчик отошел, молодая женщина просто упала бы от бессилия. Будто прочитав ее мысли, Амбруаз еще сильней вжал в стену свою жертву, и с такой силой поцеловал спелые уста, что губа лопнула и по подбородку потекла струйка крови. Девушка стало казаться, что все это происходит не с ней, а где-то в потайном мире. Что стоит ей открыть глаза, как этот ад прекратится… Внезапно Вивиана почувствовала, как ненавистные руки разомкнулись на ее талии, а мсье де Куапель стал медленно оседать на землю. Англичанка испуганными глазами смотрела на бессознательного мужчину, валявшегося у нее в ногах, на мужчину, который несколько секунд назад пытался подло совратить ее.

Будто из какой-то животворящей бездны появился… Лиан… Вивиана в недоумении окидывала его сильное тело непонимающим взглядом, скользила глазами по такому родному, близкому лицу, растворялась взором в рыжих, сверкавших волосах. А он стоял, с улыбкой созерцая избранницу своего сердца, ту, о которой думал все это время, ту, ради которой даже смерть теряла свой страх, ту, которой изменил… Острое понимание того, что эта невинная, словно небесный ангел, чистая девушка ему не принадлежит, проникло глубоко в сердце, заполняя пустой горечью все потайные уголки души. Это глупое, но такой сладостное оцепенение от неожиданной встречи длилось лишь миг, хотя молодым людям казалось, что прошла вечность. Пришла в себя и Вивиана, встретившая возлюбленного живым и здоровым, и Лиан, чудом вырвавший милую сердцу из жадных лап негодяя. Девушка почувствовала, как теряет самообладание, как ноги становятся ватными, тяжелыми, а тело таким невесомым, чужим. Молодой мужчина вмиг подхватил ее, и крепко обняв, зарылся лицом во вьющиеся, темные кудри. Вивиана обмякла в его руках, но это были желанные объятия, прекрасные, теплые, родные… Внезапно их взгляды на секунды встретились, но так же и разошлись. Лиан не мог смотреть в глаза возлюбленной после позорной измены, а девушка стыдилась того позора, свидетелем которого стал любимый.

Внезапно объятия разомкнулись, и теперь влюбленные просто стояли, пытаясь перебороть в себе дикое желание коснуться друг друга, желание, неведомое ранее ни Вивиане, ни Лиану. И хоть тела и были холодны, а взгляды потуплены, души уже давно целовались, сливались воедино, смеялись и бросали жаркие искры любви и страсти. Любить можно и без физических утех, а лишь жестами, взглядами, даже полным молчанием, в котором находишь больше ценного, чем в любых словах. Любить – значит даже одним присутствием вселять в сердце прекрасную дрожь и душевную негу. Любить… Слово из пяти букв, а сколько в нем смысла, жара, огня, красоты, высочайшей прелести, оно горько-сладкое, медовое, лунное, солнечное… Оно все, что может быть у человека, но оно и то, чего порой не хватает, когда есть все.

– Виви… – тепло разнеслось по всему телу, бурлила каждая капелька крови, сердце так медленно и сладостно билось в волнующейся груди. Были забыты все жизненные невзгоды, проблемы, трудности, только что пережитый ужас… Все легким грузом упало на землю, стало таким неважным, далеким, будто происходящим в другом мире. Существовал лишь он, его лазурные глаза, шелковистые, рыжие волосы, благородный овал лица, мускулистое тело. Вивиана, словно на крыльях, в один миг преодолела расстояние, возникшее между ними, и прижалась к сильной груди возлюбленного.

– Нам нужно идти, малышка. За нами охотятся, – прошептал молодой человек на ухо своей избранницы, нежно отстраняя ее и беря за руку: – Ты готова идти туда, куда пойду я? – слова, ради которых девушка могла бы отдать все.

– Я, словно тень, словно твоя вторая половинка, буду идти за тобой, растворюсь в тебе, стану ангелом-хранителем, лишь позови, – Вивиана с блаженной улыбкой на устах вложила влажные ладони в руки Лиана, доверяя себя и свою жизнь только ему. Влюбленные бросились бежать.

Лиан отлично заучил каждый уголок замка, поэтому уверенно шел по тяжелым плитам пола, ведя за собой молодую женщину. На удивление, все посты стражи были пусты, лишь изредка откуда-то доносились приглушенные голоса, вскоре утихавшие. Англичанка пыталась усмирить в душе непокорную бурю, волнительный озноб в каждой части тела, но у нее это выходило слабо. Вновь и вновь оживали немного притихшие страхи, дурное, скорее навеянное мыслями, предчувствие обуяло сердце, не позволяя ему спокойно биться. Хотелось просто разрыдаться на груди у Лиана, спрятаться от всего мира за его могучей спиной, стать птичкой, что скроется в его надежных ладонях.

Внезапно показалась невысокая, деревянная дверь, колыхающаяся в разные стороны из-за сильного ветра. Вивиана с опаской глядела в маленький проем, казалось, что сейчас появятся люди Амбруаза, (оглушенного каким-то тяжелым предметом), и навсегда разлучат возлюбленных. Но уверенный вид Лиана подтолкнул леди Бломфилд, и она, еще сильней сжав в руке руку любимого, переступила через порог, покачнувшись от внезапного прилива ночной свежести. Холодный воздух нежными порывами обветривал лицо, разметал по плечам вьющиеся, темные волосы, наполненные запахом благовоний, развивал подол платья. Лиан невольно залюбовался этой красотой. Вивиана казалась ему такой живой, настоящей, яркой, насыщенной. Она не была серой и холодной, чопорной и строгой, не была, как все женщины, появлявшиеся в его жизни. Этот утонченный профиль с тонкими чертами лица, пышные, по-детски припухлые губы цвета спелой вишни, мягкая ямочка на подбородке, плавная линия лебединой шеи, скрытой под покровом, сияющих в ночной темноте, волос. Молодая женщина с воодушевлением вдохнула ночной, легкий воздух, почувствовал такое удовлетворение и покой, что захотелось рассмеяться, запеть. И даже мысль о возможной смерти и ужасном изнасиловании теперь была такой далекой, пасмурной, как неясный мираж.

Лиан подошел сзади к своей избраннице, и, вдохнув нежный, дребезжащий запах ее тела, прижал к себе: – Мой нежнокрылый ангел, госпожа моего сердца, я никогда больше не отпущу тебя, не выпущу маленькой ручки, не буду провожать печальным взглядом уходящий стан. Теперь мы будем вместе, ты и я.

Вивиана засмеялась смехом невинного, беззаботного ребенка. Молодой человек внезапно почувствовал, как боль серым, острым концом повернулась внутри, вызвав новые горестные чувства. Он изменил ей… Этому ангелу, совсем еще юной девочке, изменил со шлюхой, зараженной оспой. И пускай лекарь и сказал, что каким-то чудом болезнь не перекинулась на него, Лиан все же боялся заразить Вивиану, но ничего не мог с собой поделать. Эта бестия влекла его своими жестами, взглядом, игривым шелестом волос, лицом редкой красоты, идеальной фигуркой. Такой, как эта девушка, Лиан не встречал никогда в своей жизни. И даже в другом городе, в другой стране, на другом континенте он всегда будет помнить о ней. Мужчине стало так больно и печально от одной мысли, что вскоре перед ним распахнется Египет, в который так не хотелось ехать, но нужно было… Если Вивиана по-настоящему, по – живому любит, то будет ждать столько, сколько потребуется. Хотя, в этом мире очень мало зависит от мнения молодых девушек. Может, когда он вернется, она будет уже замужем, родит детей, влюбится в другого… Пытаясь гнать пагубные мысли, Лиан со смехом поднял молодую женщину и закружил в вихре ветра. Вивиана смеялась, хохотала, а когда он поставил ее на землю, побежала по широкой дороге, подняв подол платья и обнажив стройные ноги.

Они убегали все дальше от хмурого, устрашающего замка, держались за руки, а песок обжигал босые ступни. Впереди был берег Ла-Манша… Необыкновенное, будто сказочное место, где все страсти и ласки оживали с новой силой. Ночные волны пролива поднимались к самому небу, потом с плавным звуком опускались опять в синюю глубину. Вода казалась мягкой, нежной, сияющей, словно звезды, что отражались в ней. Вивиана была воплощением жизненной силы, веселья, радости, такой теплой и лучезарной, но совсем еще юной, неопытной девушкой.

Лиан прижал англичанку к теплому, огромному камню, и их взгляды внезапно встретились. Горячие, блестящие глаза жаждали друг друга, горели пламенем страсти, сверкали звездами и шептались шелестом весенней листвы. Оба возлюбленных почувствовали, как меж ними разорвалась какая-то нить, граница, отделявшая их все этой время. И стало так хорошо, приятно, сладко… Молодая женщина совсем не поняла, как ее тело само рванулось к Лиану, прижалось к нему, стало слабым, обмякшим. Губы любимого оказались совсем рядом, возле подбородка и в один миг они слились в одно горячее целое. Вивиана ощутила, как голова пошла кругом, в каждом уголке тела пронеслась легкая, приятная дрожь, а медовая нега, неизвестная ранее для юной девушки, налилась теплом внизу живота. Его губы, мягкие, словно мех, горячие, желанные, скользнули по щекам, шее, плечам, груди и остановились на напряженном, впалом животе. Вивиана вперлась руками в мускулистую грудь Лиана, через силу произнося слова: – Подожди, не сейчас… Не нужно,… – и хоть вся она горела диким желанием, была такой маленькой в его сильных руках, мечтала лишь о том, чтобы его тело слилось с ней, холодный, здравый разум все же проскальзывал через дурманящие чувства. Но мужчина не слушал леди Бломфилд, не хотел слушать. Ее губы, тело были так близко, что терпеть уже просто не было сил.

Одежды соскользнули по неупругим ногам, застелив собой песок. И хоть было довольно прохладно, любовники не ощущали холода, их грела страсть, такая всепоглощающая, огромная, сладкая, запрещенная… Вивиана чувствовала, как неудержимое желание Лиана постепенно лишает силы ее усталое тело.

Тихо вскрикнув, девушка заскользила по камню и, откинувшись на горячий песок, почувствовала, как волосы омывают теплые волны пролива. Лиан лег рядом с любимой, и, укрыв ее одеждами, прижал к себе: – Любимая, моя единственная, желанная… Теперь мы всегда будем вместе, нас никто не разлучит.

Вивиана издала некое подобие смеха, но получилось довольно жалко: – Я счастлива, – уловив дрожь в ее голосе, молодой человек, приподнявшись на локте, внимательно посмотрел в лиловые глаза избранницы своего сердца: – Ты боишься?… Или жалеешь о случившимся?

– Лиан, прошу, постарайся понять меня. Все произошло так спонтанно, быстро, неожиданно. Мне страшно, что в таком юном возрасте я лишилась девственности в руках чужого мужчины, что пятно позора легло на мою семью, что теперь я не смогу с гордостью и достоинством смотреть в глаза родителей. Тебе не дано чувствовать, что ощущает опозоренная девушка, – молодая женщина с болью и всепоглощающей тоской смотрела, как лицо англичанина преобладает жесткое, даже жестокое выражение, как в голубых глазах светится лед, а руки сжаты в кулаки: – Я думал, если мы любим друг друга, то все преграды меркнут, становятся далекими, неважными. Я люблю тебя, Виви, и хочу прожить всю свою жизнь только с тобой, хочу, чтобы именно ты родила мне детей, – Вивиана почувствовала, как по щекам заструились слезы. Безусловно, она тоже любила Лиана, чувствовала в нем поддержку и опору, хотела именно с ним пойти под свадебный венец, но как можно связывать свою жизнь с человеком, зная, что у тебя клинок у горла? За спиной девушки было слишком много тайн, скрытых под неизвестным, черным покровом. Ее возлюбленный думает, что связывает свою жизнь с богатой, приличной, образованной женщиной, род которой имеет благородное происхождение. Как же объяснить ему, что она – дитя греха своей матери, что она – ребенок, выброшенный однажды ледяными волнами реки на чужой берег, что она – плод связи проститутки и еврея?

Вивиана поближе придвинулась к любимому, и, опустив голову ему на колени, тихо прошептала: – Ты не знаешь всей правды, а узнав, не захочешь даже видеть меня. Я не та невинная девочка, чьи родители – богатые, знатные люди с безупречной репутацией в высшем свете. Если бы я могла все тебе рассказать…

– Виви, – внезапно перебил англичанку Лиан: – Мне неважно, из какой ты семьи, какую тайну скрываешь, просто люби меня, будь рядом, позволь каждую ночь засыпать с тобой и просыпаться, позволь стать твоим смыслом жизни. Я тоже не ангел и свои секреты у меня также имеются, но всему свое время. Однажды все тайное станет явным, и в тот миг я прошу у Господа лишь одного: чтобы ты была рядом, держала за руку и шептала: «Все будет хорошо. Мы выдержим и будем всегда вместе, даже смерть не подвластная над нашей любовью», – молодая женщина, заливаясь слезами, всем телом и душой прижалась к своему любимому. В тот момент она отчетливо поняла, что их связывает потайная, невидимая нить, но такая сильная, что ни бури, ни клинки мечей ее не разорвут.

Пускай взбунтуются сотни народов, все языки мира проклянут их, все монархи издадут приказ о казни, их любовь – словно огонь, словно великое, вечно горевшее пламя, поглощающее врагов и уничтожающее всевозможные преграды на пути к безмерному счастью.

Внезапно девушка вздрогнула, напряглась и с испугом посмотрела в глаза любимого: – Постой, а как же Джон и Сарасвати? Они же остались в плену у Маддалены! – Вивиана вскочила, но Лиан с нежностью прижал ее к себе: – Успокойся. Я уже давно обо всем позаботился. Мои люди успели в последнюю минуту. С ними все хорошо. Правда, граф ранен в плечо, а индианка сильно ослаблена, ибо несколько дней ей не давали ни еды, ни воды. Не волнуйся, мой нежнокрылый ангел, тетушка Агнесса поставит их на ноги, – молодая женщина с недоумением подняла глаза на англичанина: – Кто это?

– Двоюродная сестра моей покойной матери. Всю жизнь она прожила в Корнуолле, в пятнадцать лет по воле родителей вышла замуж за совершенно незнакомого мужчину с дальних земель. К счастью, он оказался добрым и надежным человеком. Пускай между ними не было страстной любви, доверие и уважение царили всегда. Тетя родила двух детей: старший умер еще в младенчестве, а младшая дочь Элизабет до сих пор живет с матерью, даже не обручена. Агнесса овдовела четыре года назад. Дядя скончался от чахотки. Я приказал отвести твоих друзей к ней, мы и сами сейчас пойдем туда, – Вивиана с благодарностью улыбнулась, и, встав, стала одеваться. Лиан с задумчивостью осматривал ее тело, и только сейчас заметил, как возлюбленная изменилась. Она сильно похудела, осунулась, кожа пожелтела, а под глазами залегли круги от бессонных ночей в плену. Мужчина огладывал ее спутанные волосы, платье с пятном крови Амбруаза, разорванную верхнюю юбку. Девушка казалась несчастной, покинутой, выброшенной на чужую землю. Где та смеющаяся, крепкая красотка с пышными формами?

Молодой человек почти вплотную подошел к возлюбленной, и, коснувшись ее блеклых волос, опустился ниже и погладил выпирающую ключицу: – Я заставил тебя страдать, прости…

Англичанка вымученно улыбнулась: – Нет, ты спас меня от кровожадных лап того негодяя. Если бы в ту минуту ты не пришел…, – голос Вивиана сорвался, задрожал, а в фиалковых глазах блеснули слезы.

– Тише, не думай об этом. Теперь все будет хорошо, – леди Бломфилд попыталась кивнуть, но пошатнулась, и если бы не Лиан, упала бы: – Я, правда, очень устала.

– Идем, – мужчина, обхватив тонкую талию возлюбленной, повел ее по горячему, немного остывшему за ночь песку. Предрассветный ветер дышал им в след, развеивал по воздуху волосы, беспокоил синие, тяжелые волны пролива.

Глава 17

Маленький, невзрачный домик с белыми стенами казался крошечным на огромном, раскидистом пейзаже зеленых ветвей. Он стоял в самой глуши, прямо у подножия огромных гор. Вивиана, несмотря на темноту, смогла еще издали рассмотреть небольшой сад за низкими воротами, высокие, гордо несущие свои плоды яблони, гроздья винограда, скрывавшие тонкие балки.

– Это и есть дом моей тети. Да, безусловно, он лишь ничтожество по сравнению с роскошными замками Лондона, но все же внутри царит такой уют, что невольно забываешь все невзгоды и беды.

Девушка с благодарной улыбкой прижалась к любимому, с наслаждением ощущая, как он нежно гладит ее волосы. Сейчас было так тепло, светло, спокойно… Будто сотни прекрасных факелов зажглись внутри и все освещают, бросая жаркие отблески на трепещущееся, от любви, сердце. Обнявшись, они пошли по узкой тропинке, чувствуя, как легкий, прохладный ветерок щекочет кожу. Над городом уже занимался рассвет. Пускай еще не рассвело, но в небе потухли звезды, а горизонт окрасился в алое, с лиловыми полосками, покрывало. В воздухе уже парила пронзительная, осенняя свежесть, и, ощутив, как Вивиана вздрогнула от очередного холодного порыва ветра, Лиан укутал ее своим плащом.

Вокруг дома царило такое спокойствие и тишина, что, казалось, все живое вымерло, лишь свет в одном окне давал о себе знать. Молодой человек тихо постучал в неупругую, ветхую дверь. Послышался шорох и вопрос, произнесенный дрожащим, приглушенным голосом: – Кто?

– Тетушка Агнесса, открой, это я – Лиан, – раздался щелчок, и на пороге появилась щуплая, худощавая женщина низкого роста. На вид, ей было лет пятьдесят пять-шестьдесят. Лицо правильной формы обрамлял бархатный, темно-синий платок, из которого упрямо выбились несколько седых, почти белых, локонов. Женщина имела пронзительные, серые, как осеннее небо, глаза, немного поджатые губы и тонкий, длинноватый нос. Особо ее худобу выдавали резкие скулы, на которых была натянута пожелтевшая кожа. Агнессу можно было бы назвать хорошенькой, вот только нездоровый вид все портил, да и бедность давала о себе знать. Простое, белое платье бесформенным мешком весело на ее теле, не помогал даже сшитый из кусков ткани пояс.

– Здравствуй, сынок, – глаза старухи остановились на Вивиане, невольно поежившейся под холодным, оценивающим взглядом хозяйки дома: – Кто это? – сколько грубости, презрения, будто Лиан привел не порядочную девушку, а проститутку из кабака.

– Вивиана Бломфилд, моя…знакомая, – молодая женщина вздрогнула, резко посмотрела на возлюбленного, но промолчала. Англичанке была противна даже мысль, что любимый стыдиться ее.

– Та знакомая, которую ты вырвал из постели чужого мужчины? Хм, я думала, что у тебя лучший вкус. Ничего особенного в твоей пассии нет, племянничек, худая, высокая, со спутавшимися волосами, грязной кожей, в порванной одежде. Зря ты не выбрал мою Лиз. Безусловно, она даже не тягается с этой…девушкой, – Вивиана почувствовала, как у нее екнуло сердце. Еще никто, даже строгая и злобная матушка, никогда так открыто не презирал ее. Возможно, в душе леди заговорила женская, ущемленная гордыня, ибо все говорили ей о красоте, а какая-то старуха посмела оскорбить: – Довольно, миссис. Я не товар, который оценивают на рынке. Вы не имеете право унижать меня.

– Закрой рот, девочка. Я вижу, тебя не научили уважать старших. Я не буду тратить свои нервы на таких, как ты. Не кичись высоким положением и богатством папаши. Ценят не за титул, а за красивое тело, способное подарить наслаждение в постели. Хотя, у тебя ведь уже были два мужчины. Один Бог знает, кто будет следующим.

Вивиана, задыхаясь от возмущения, гневно бросила взгляд в сторону Лиана. Он, на удивление, не заступился за любимую, а лишь, опустив голову, тихо стоял в стороне, будто происходящее его вообще не касалось. Появилось ощущение какой-то ледяной пустоты внутри, одиночества, боли.

Девушка метнулась назад, но Лиан, схватив ее за руку, прошептал на ухо: – Успокойся, не сходи с ума. Куда ты пойдешь средь ночи?

– Уж лучше сгинуть в лесу от голода и холода, чем переступить порог твоей любимой тетушки! – выпалила англичанка, бросая в сторону Агнессы искры своих глаз. Старуха немного потупилась, съежилась под напором юной леди, и, распахнув двери, зашла вовнутрь. Если бы не молодой человек, который буквально втянул свою возлюбленную в дом, Вивиана, наверно, ушла бы.

– А где Сарасвати и Джон де Вер? – Вивиана взволнованно посмотрела на Агнессу, видя, как черные искры заплясали в глазах злобной старухи. Женщина что-то пробурчала, и лишь потом ответила: – Они уехали.

– Уехали? По вашим словам, девушке не давали еды и питья несколько дней. Я не понимаю, как ослабленная, истощенная женщина может куда-то пойти. К тому же мы договорились, что она больше не вернется в свой квартал. А граф? Он же был ранен, – темная тень легла на морщинистое лицо Агнессы, губы, крепко сжатые, невольно задрожали: – Джон забрал индианку с собой. Также оставил письмо, которое просил передать тебе, – женщина, порывшись в старом, запыленном сундуке, достала оттуда свернутый, пожелтевший лист бумаги. Сорвав странную печать, Вивиана стала лихорадочно читать: «Леди Вивиана, мне очень жаль, что все так получилось. Я верю, что вам удастся высвободиться из плена коварной Маддалены и ее подданных. К большому несчастью, я не имею возможности спасти вас, хотя очень бы хотел это сделать. Мой путь лежит в Лондон, в королевскую резиденцию. Возможно, когда вы будете читать эти строки, гнев все перевернет в вашей отзывчивой, доброй душе. Но несмотря ни за что, заклинаю вас именем всех святых, выполните мою последнюю просьбу. Найдите Глаз Льва, очень важную вещь, которая уже на протяжении многих веков покоится на дне египетской пирамиды «Аль-Царица». Если вам удастся это сделать, принесите реликвия в церковь Святого Мученика и, положив на алтарь перед растерзанной девой, перережьте нить со словами «Заклинаю, уйди, оторвись, вырвись». После этого по очереди кладите амулет на могилы убитых Маддаленой. Помните одно: эта миссия очень опасна, из-за малейшего промаха вас постигнет быстрая, но ужасная смерть», – письмо выпало из рук молодой женщины, а строчки расплылись перед глазами. Какой амулет? Что за миссия? Вивиана в недоумении окидывала всех присутствующих боязливым, опасливым взглядом.

– Что случилось? – слова Лиана будто вырвали девушку из своего мира раздумий. Нет, ему не стоит знать о содержании письма. Пускай сердце леди Бломфилд отдано этому сильному, красивому мужчине, свои сокровенные тайны она ему пока доверять не собиралась. Слишком много опасности, скрытости в этом пожелтевшем листке бумаги.

– Ничего, все в порядке. Граф и вправду уехал, но он не написал ни слова о Сарасвати, – Вивиана бросила в сторону Агнессы многозначительный взгляд.

Старуха лишь фыркнула, пожав плечами: – Откуда мне знать о его планах? Захотел – уехал, еще и девчонку с собой забрал. Неужели могущественный граф должен перед кем-то отчитываться? Хватит болтать. Иди наверх, там зайдешь в комнату справа. На столе еда.

– А…как же Лиан? – вырвалось у девушки, хотя она уже в следующую минуту пожалела о сказанном.

– Где такое видано, чтобы неженатые люди ночевали под одной крышей? По крайней мере, я не допущу, чтобы в моем доме девица спала с чужим мужчиной. Конечно, можешь оставаться здесь. Заснешь в коридоре на полу с любимым… Холодно, но ведь так спокойно, – съязвила Агнесса, поковыляв к маленькой двери и скрывшись за ней. Лиан, словно загипнотизированный, лишенный здравого ума, пошел молча за тетушкой, даже не взглянув на ту, которую совсем недавно сжимал в страстных объятиях любви. Вивиана хотела позвать его, но слова онемела на раскрытых губах, а рука повисла в воздухе. Девушка почувствовала, как обида медленно проникла в сердце, заполняя собой все потайные уголки. Почему любимый так боится этой старухи, почему молча и смиренно починяется ей? Неужели двоюродная тетя важнее, чем женщина, с которой собираешься прожить всю жизнь?

Вивиана, неимоверно устав после сумасшедшего дня, надеялась, что больше сюрпризов не будет. Но, увы, остался еще один… Комната… Неужели это ветхое, кривое, низкое сооружение можно было назвать спальней? В потолке красовались две огромные дырки, кое-как прикрытые с крыши соломой, скрипящая, узкая лежанка находилась прямо возле полуразбитого окна, везде гуляли ужасные сквозняки, не было ни камина, ни свечей. Вивиана увидела в дальнем углу запыленный сундук. Порывшись в нем, девушка отыскала две свечи, порванную, грязную простынь, кучу соломы, лежавшую на самом дне, маленький ножик, старый гребень и некое подобие подушки. Молодая женщина с большим трудом запалила свечку, но от ветра она постоянно гасла, и пришлось есть в полной темноте. Да, ужин тоже не отличался особой роскошью, но девушка, не евшая со вчерашнего утра, с радостью стала уплетать жидкий суп с рыбьим жиром, застывшую кашу и несколько гнилых яблок. Вивиана надеялась, что ей оставят хоть таз для умывания и чистое белье. Пришлось кое-как умыться небольшим количеством питьевой воды, а волосы, спутанные из-за песка, расчесать найденным гребем.

Сняв грязную одежду, девушка обнаженная легла в холодную постель, но ни одеяла, ни любой другой ткани не было, пришлось укрываться порванным платьем. К сожалению, накопившаяся усталость, чувство голода, не утоленное пресной едой, тревожные мысли не позволили Вивиане заснуть. Немного задремав, она почувствовала, как кто-то зовет ее. Открыв заспанные глаза, леди Бломфилд увидела над собой недовольное лицо Агнессы. «Господи, и поспать эта ведьма не дает», – пронеслось в голове у девушки.

– Просыпайся, – буркнула старуха. И только сейчас молодая женщина заметила, что уже совсем светло, а значит, пора и вправду вставать. Вивиана протерла болевшие глаза, и со злостью уставилась на старуху: – Одежду хоть новую дайте.

– Обойдешься. Одевайся в то, что есть, и выходи во двор.

– А как же завтрак?

– Эй, девочка, тебе не мешало бы вспомнить, что тут не королевская резиденция, а дом небогатой пожилой женщины. У меня еды даже на собственную дочку не хватает, еще и урожай в этом году плохой. Ничего, до ближайшей таверны потерпишь, не умрешь с голоду, – продолжала бурчать старуха, окидывая свою нежеланную гостью презрительным, оценивающим взглядом.

Когда дверь за Агнессой захлопнулась, а шаги стихли, Вивиана лениво поднялась с постели, пробежавшись босиком по ледяному полу. Со двора раздавались какие-то голоса, приглушенные крики и суматоха. Девушка в недоумении открыла окно, не моргающим взглядом смотря на происходящее на улице. Богато-убранная карета, запряженная тройкой коней, стояла прямо у самого крыльца, окруженная странными людьми в причудливых нарядах. Молодая женщина, жмурясь, сумела рассмотреть Лиана, одетого в роскошный, алый плащ, скрепленный тяжелой, сапфировой брошью, которая переливалась на солнечных лучах разными отблесками. Молодой человек что-то громко и нетерпеливо говорил, давал какие-то указания. Англичанка невольно залюбовалась этим сильным, волевым мужчиной с отважным сердцем. Внезапно он показался ей каким-то другим, холодным, чужим. Этот твердый, недрогнувший голос, сильный стан, одетый в богатые одежды, жесткость на выхоленном лице. Это был уже не юноша-камердинер, который с первого взгляда влюбился в наивную девушку, игравшую на лютне и распевавшую прекрасные песни своим дивным голосом. Теперь влюбленные глаза видели льва, искавшего желанную добычу.

Вивиана почувствовала, как страх уколол в самое сердце. Девушка никогда не думала о том, что будет с ней, если Лиан откажется от нее, отвернется. Сама того не понимая, луноликая красавица полностью отдала свою судьбу в руки возлюбленного. Но может ли он любить по-настоящему, может ли защитить? Молодая женщина тряхнула головой, отгоняя пугающие мысли, хотя прекрасно понимала, все события произошли слишком быстро и спонтанно. Лиан получил то, что хотел: девственность и тело юной девушки. Но если бы он и вправду любил, разве пожелал своей избраннице бесчестье и позор на всю жизнь?

Девушка стала медленно одеваться. Сердце бешено колотилось в преддверье чего-то не хорошего, а в ушах еще звенел голос этой подлой старухи.

Во дворе, на удивление, было довольно прохладно. Вивиана, поежившись, обхватила холодными руками плечи, недоверчиво посмотрев на Лиана, который, даже не замечая ее прихода, что-то обсуждал с высоким, темноволосым мужчиной лет сорока.

– Лиан, – леди Бломфилд дрожащей рукой коснулась молодого человека, потупившись под его суровым взглядом: – Ты…звал меня?

– А тебе не говорили, что встревать в посторонний разговор не красиво? – буркнул сэр Беверли, грубо отдернув пальцы девушки. Вивиана уже открыла рот, чтобы что-то возразить, но мужчина сделал предостерегающий жест: – Молчи и внимательно слушай меня. Мне нужно отправиться в Египет. Поэтому ты сейчас поедешь к матери в Уэльс, поговоришь с ней, расскажешь о наших отношениях. Вивиана, – Лиан положил руки на плечи молодой женщины, сжав их до боли, и внимательно посмотрел в глаза своей собеседнице: – Ты должна уговорить графиню дать согласие на наш брак. Я хочу, чтобы все земли Бломфилд принадлежали только мне, как зятю династии, хочу, чтобы ты стала моей законной женой, и я имел полное право распоряжаться твоей жизнью.

– Что за бред ты говоришь? – вырвалось у девушки. Она, резко отстранившись, с упреком и непониманием уставилась на своего возлюбленного. Все иллюзии, невинные мечты и представления о том, как все должно быть, развеялись по воздуху, как пепел. Уж не так Вивиана представляла себе предложение руки и сердца. Все произошло слишком быстро, необдуманно, грубо и невежливо. Спасение, совращение, ночь в ужасном доме, насмешки злобной тетки, теперь и эта новость об отъезде и неожиданной свадьбе. Где та тонкая любовь, страстный флирт, путь к сердцу дамы, что проходили влюбленные мужчины, желавшие получить согласие своих избранниц? Девушка почувствовала, как холод медленно подступает к сердцу, окутывая его своими горькими истинами. Лиан впервые заговорил о землях… Неужели все это нужно было лишь для того, чтобы выгодно жениться по расчету и получить процветающее графство, а вместе с ним и по – уши влюбленную девчонку, готовую на все ради любимого? Неужели в душе мужчины не было совершенно ничего, никакой любви, привязанности, страсти? Неужели все это – только миф, придуманный юной девушкой, наивной и совершенно ничего не знавшей о жестокой и несправедливой жизни?

Вивиана тряхнула головой. Нет, возможно, не все так страшно, как она придумала. Может, Лиан просто хочет обеспечить себе, любимой и их будущим детям безбедную и спокойную жизнь?

– Лиан, ты предлагаешь мне поехать к матери, и после всего, что было, сказать, что я, вдобавок, еще и лишилась чести в объятиях камердинера и теперь он просит моей руки? Поверь, после таких слов я живой из замка не выйду.

– Скажи, а после чего ты так боишься матушки? Что такого страшного ты натворила?

– По-твоему, бегство из дворца, долгое пребывания непонятно где, погоня королевской гвардии, приезд в далекое графство, дружба с язычницей, расследования кровавого преступления, позорный плен – это так, мелкие неприятности? Да меня только после всех этих слухов четвертуют, не говоря еще и о прямых доказательствах. Тебе не кажется, что все это похоже на глупую игру со смертью? Тебе мало всех бед, что с нами произошли, хочешь еще и на плаху голову положить? Я совершила преступление перед монархом и его супругой – сбежала из королевского дворца, ты, между прочим, тоже совсем недавно томился в Тауэре, и если бы не я, даже сама мысль о возвращении в Лондон казалась бы тебе призрачной мечтой.

Молодой человек тяжело вздохнул, теребя завязки плаща у горла. Разумеется, он понимал, что Вивиана в какой-то степени права, им и вправду нельзя сейчас никак возвращаться в столицу. Но невозможно ведь всю жизнь скрываться, бояться, ожидать, что твоя голова полетит по ступеням эшафота. Король пусть и вспыльчив, горяч сердцем, зато он не злой, в нем нет жажды казней невинных людей.

– Поверь, я все прекрасно понимаю, но и ты пойми меня. Врата Уэльса закрыты для нас потому, что там твоя семья, Лондон – из-за Генриха, Корнуолл тоже небезопасен, ибо Амбруаз и Маддалена не оставят нас в покое, пока мы здесь. У меня такое чувство, что скоро вся Англия ополчится против нас. Что же ты предлагаешь, бежать из родной страны? – озабоченность Лиана явно читалась в его голосе, но все же девушке казалось, что это просто наигранные чувства.

– А почему бы и нет? Англия давно стала нашим врагом. Пускай здесь и корни наших родов, мы здесь счастливы не будем. Хотя, что тебе? Ты ведь уезжаешь в Египет. Интересно, зачем? Что за неотложные дела у тебя появились за морем после нашей совместной ночи? – съязвила Вивиана, наблюдая, как лицо Лиана медленно багровеет, а в глазах пляшут красные огоньки. Ей казалось, что сейчас он насильно затащит ее в карету, и, совершенно ничего не объясняя, прикажет вести в Понтипридд. Но мужчина все же взял себя в руки и спокойно спросил: – Почему ты настроена против меня так враждебно? Виви, я еду в Египет не ради развлечений. У меня там уже лет десять живет сестра, она вышла замуж за местного торговца. Но полгода назад он погиб, оставив ее с четырьмя малолетними детьми! В городке назревает мятеж. Пойми, я должен спасти сестру и увезти ее и своих племянников из того ада. Когда они будут здесь, мы поженимся.

– Почему же ты не можешь взять меня с собой? Или мужчине не годиться переступать священную землю мусульман с пассией? Тогда вообще запри меня в клетке и наведывайся только ради страстных ночей. Ты же спас меня, теперь я всю жизнь буду обязана тебе, – выпалила девушка, гордо вскинув подбородок. В ее глазах светился огонь, яркие, сочные губы дрожали. Сейчас нервы Вивианы были натянуты до предела, от дикого сердцебиения стали болеть ребра, а в ушах продолжала пульсировать кровь.

– Значит так, Лиан. Ты можешь ехать, куда пожелаешь, и насколько пожелаешь. Я не запрещаю тебе, но и ты, будь добр, тоже позволь мне самой решать, куда отправляться, – пальцы девушки невольно нащупали письмо, лежавшее в кармане юбки. Она так и не смогла понять его смысл, но сейчас идея, подобно солнцу, медленно появлялась на горизонте. Разгадка в Египте, только там, в жарких песках пустыни, на палящем восточном солнце, она сможет понять, что хотел ей передать граф.

Добраться самой до Египта сейчас казалось нереальным, не было ни денег, ни одежды, ни питания. Но Вивиана ни за что не попросит о помощи Лиана, ни за что не унизиться перед ним. Пусть идет своей дорогой, у нее – своя. Молодая женщина гордо зашагала по тропинке, даже не удостоив молодого человека мимолетным взглядом.

Все равно девушка не знала, куда идти. До ближайшего порта ни два шага, дойти пешком не получиться, а кто захочет подвозить женщину в разорванном, грязном платье, еще и без медной монеты. Вивиана тяжело опустилась на огромный камень, обхватив руками колени. Сейчас даже в Корнуолле было не особо жарко, то моросил мелкий дождь, то появлялось мутное солнце. Леди Бломфилд дико хотелось пить и есть, но нужно терпеть, другого выхода нет.

По пустынным улочкам бродили бедняки, попрошайки, в воздухе чувствовался противный запах немытых тел, отходов и трупов.

Молодой женщине сейчас бы и самой не мешало сесть в укромном уголке и с протянутой рукой выпрашивать денег у прохожих. Но та, что еще вчера с гордостью называла себя аристократкой, никогда до такого не опустится. Пусть платье было далеко не роскошное, а прическа заслуживала лишь усмешек, аристократизм в этой девушке чувствовался благодаря горделивой походке и блеску фиалковых глаз.

Вивиана, прислушавшись, смогла различить где-то неподалеку звон колоколов. Выходит, в этой заброшенной местности есть даже церковь. Англичанка с детства особо не чувствовала в себе потребность быть чересчур богобоязненной, к вере относилась спокойно, в меру уважительно. Но сейчас только сам Господь мог помочь заблудшей девушке выбраться из трясины неприятностей.

Идя на звук, Вивиана смогла разыскать маленький, полуразрушенный монастырь, скрытый в зеленых ветвях. Леди Бломфилд прислушалась. В обители не было слышно ни певчих голосов, ни звуков мессы. Вероятней всего, это давно забытое Богом святилище, разрушенное либо годами, либо какими-то мятежниками-язычниками. И все же девушка была рада, что сумела отыскать хоть крышу над головой. Открыв ветхую дверь, молодая женщина зашла вовнутрь.

Теперь перед ее испуганным взором простиралась огромная зала с алтарем, усыпанным цветами и зажженными светильниками, чьи огоньки колыхались от порывов ветра. Получается, в монастыре кто-то есть. Вивиана задумчиво посмотрела на пол, вымощенный белоснежными плитами, потом подняла удивленные глаза на изысканную мозаику, изображающую трех ангелов, несущих маленькое тельце какого-то ребенка. Внутри обитель была куда роскошней, чем снаружи. Девушка закрыла глаза, опустившись перед алтарем на колени. Нежный, дурманящий аромат ладана окутал ее мысли, успокаивая их и приводя в умиротворение, столь не подходящее для этой критической ситуации. И только сейчас леди Бломфилд заметила, что солея[30] устелена вышитым покрывалом с маленькими ромашками. Молодая женщина беззвучно ахнула. Она никогда не видела таких роскошных алтарей даже в самых богатых соборах.

«Великий Боже, спаси мою грешную, заблудшую душу, подай руку Свою благословенную, подними, наставь на верный путь. Сердце мое кричит, разрывается на мелкие кусочки, а душа плачет кровавыми слезами. Я готова вытерпеть все испытания, что Ты посылаешь мне, но только бы я знала, ради чего это. Не оставляй меня, прошу», – молодая женщина чувствовала, как вокруг нее веет благословенный воздух, как чей-то божественный, спасительный дух где-то рядом. Вивиана ощущала биение своего сердца, его стук будто пребывал где-то в другом мире. Внезапно это оцепенение резко прекратилось. Девушка вздрогнула, когда чья-то чужая рука скользнула по ее плечу. Вскочив, Вивиана увидела улыбающуюся женщину с приятным, выразительным лицом, на котором особо выделялись немного резкие зеленые глаза. По наряду незнакомки, девушка поняла, что перед ней – монахиня.

– Кто вы? – англичанка испугано потупилась, недоверчиво поглядывая на новоприбывшую леди.

– Не бойся меня, девочка, – женщина протянула Вивиане руку, приветливо улыбаясь: – Я – Кларис де Вортеньяк, настоятельница этой обители. Сейчас мои монахини проходят обучение в ближнем аббатстве святого Хедда,[31] поэтому в монастыре так пустынно и тихо. Девушки вернуться не раньше чем через две недели. Вижу, девочка, у тебя проблемы, – взгляд аббатисы заскользил по Вивиане, остановившись на ее измученном лице: – Кто ты? Что здесь делаешь? – вмиг девушка упала на колени перед Кларис, всей душой почувствовав, что именно в этой женщине таиться ее спасение. Коснувшись дрожащими губами подола платье мадам де Вортеньяк, англичанка прошептала: – Прошу, помогите мне. У меня никого нет в этом грешном мире, – женщина жестом попросила коленопреклоненную Вивиану подняться. Вытерев рукой серебристые дорожки от слез на лице молодой женщины, Кларис успокаивающе проговорила: – Не волнуйся. Я не выгоню тебя на улицу. Идем, приведешь себя в порядок, поешь, отдохнешь, потом все расскажешь, – но девушка, дрожа все телом, продолжала неподвижно стоять.

– Но у меня нет денег.

– Тише, мне они и не нужны. Добрые дела должны идти от сердца, а не ради выгоды. Ты не поверишь, но несколько лет назад и я так стояла на пороге этой обители, брошенная, преданная всеми, кого любила. Жизнь очень сложная штука. Никогда не знаешь, где будет ее следующий поворот. Так и я не ведала, что когда-то по собственной воле променяю шелковое платье на монашеское сукно. Ладно, об этом потом. Как тебя зовут?

– Вивиана…Вивиана Бломфилд, – запинаясь, ответила девушка. Она чувствовала, как внимательный взгляд аббатисы прожигает ее насквозь. Нет, он был не злобным, а, наоборот, понимающим и нежным.

– Из высших слоев аристократии?

Англичанка кивнула, вопросительно посмотрев на свою собеседницу: – А откуда вы знаете?

– Нередко имя Бломфилд сверкало в аристократическом свете. Идем, – монахиня повела свою новую гостью по мраморной лестнице, уходящей на второй этаж монастыря. Здесь находился личный кабинет аббатисы, две кельи и небольшая кухня. Открыв низкую дверь, Кларис жестом пригласила туда Вивиану. Покои были большие, столь не привычные для маленьких монастырских комнаток. В центре стояла лежанка, застеленная грудой подушек, над которой висело серебряное распятие и светильник, излучавший дурманящий запах фимиама.[32] Возле комнатного алтаря находился деревянный стул и домашний жертвенник, устеленный горящими лампадами и золотыми монетками. В углу, возле крохотного окна с решетками, располагался открытый сундук с множеством молитвенников и каких-то бумаг.

Кларис, прошептав что-то у алтаря, опустилась на стул, пригласив и Вивиану.

Девушка покорно села на низкий табурет, стоявший в двух шагах от настоятельницы. И только сейчас Вивиана смогла подробно рассмотреть свою спасительницу. Молодая, привлекательная женщина лет тридцати пяти-сорока, с зелеными, хищными, как у кошки, глазами, с каштановыми волосами, тщательно спрятанными под чопорным чепцом, горделиво восседала на стуле, сложив нежные руки с длинными, тонкими пальцами на коленях. В Кларис угадывалась какая-то неведомая сила, скрытая привлекательность. И это была слабость. Обычная, женская слабость, зажатая в тиски от жизненных невзгод. В глубине очей читалась боль, унижение, немой крик, молящий о помощи. Леди Бломфилд казалось, что перед ней сидит птица со сломленными крыльями.

– Ну, рассказывай, как ты здесь оказалась? – Вивиана открыла рот, но не смогла ничего ответить. Обнажать душу перед незнакомкой, пускай и монахиней, не так-то просто. К лицу прильнула кровь, застучало в висках, а перед глазами промелькнула алая пелена: – Я…не могу…

Кларис понимающе вздохнула. Подняв на собеседницу пронзительные глаза, она грудным, дрожащим голосом сказала: – Как я понимаю тебя. Та же боль, тот же стыд, то же уныние… Тебе кажется, что все предали тебя, бросили, оставили на краю бездонной пропасти. Хочется кричать, выть, уйти из этого мира, раствориться в воздухе, коснуться ветра, только бы не жить с камнем на сердце. Больше десяти лет назад я тоже познала запретную страсть, губительную любовь, из-за которой моя жизнь превратилась в сущий ад. Я любила – меня предали, я ждала – меня покинули, я надеялась – мои мечты растоптали. Ты не знаешь, но почти пятнадцать лет назад меня звали Меллисса де Бюжо, кузина Гастона де Фуа.[33] Возможно, ты слышала о битве при Равенне?[34] – Вивиана кивнула, с трудом вспоминая, что еще в Уэльсе она неоднократно слышала о страшном сражении, происходящем в Италии. Даже спустя годы вся Англия гудела об этой битве.

– В ту роковую весну я вместе с семьей отправилась в еще мирную Равенну, желая отдохнуть от шума и суеты Флоренции, города моего детства, прекрасного, спокойного, солнечного и веселого. Я была единственным ребенком родителей, меня любили, оберегали, словно самый ценный клад в мире, делали дорогие подарки. Мама, Натали де Бюжо, жаркими летними вечерами рассказывала мне добрые сказки о благородных рыцарях, о славном короле Артуре,[35] о Культе Прекрасной Дамы. Я с замиранием сердца поглощала великолепные легенды, мечтая, чтобы однажды храбрый паладин ворвался в мою башню и спас от злого короля. Я была слишком избалованной в детстве, думала, что все и все вертеться только вокруг меня. Меня ожидало беспечное будущее с богатым мужем, детьми, в кругу знати. Но все изменила страшная поездка.

Мы остановились в сельском домике недалеко от леса, мечтали провести спокойные дни. Следующее солнечное утро не предвещало беды, птицы прекрасно пели, светило яркое, жаркое солнце, раздавался смех крестьянских детишек. Тот день я помню, как будто он был вчера. Отец куда-то отправился по делам, я, мама и две пожилых служанки были дома, готовили праздничный обед. Внезапно где-то вдали раздались какие-то звуки, похожие на залпы артиллерии. Мы особо не обратили на это внимание, подумали, что просто охотник ищет себе добычу в лесу. А примерно через полчаса к нашим воротам приехал запачканный, уставший гонец со словами, что на Равенну напали, начинается страшное сражение, и всем жителям необходимо покинуть город, особенно нам, ибо одним войском командует…мой кузен. Я, никогда в своей жизни не видевшая войны, не почувствовала опасности, посчитала, что все обойдется. Но напряжение нарастало. Жители деревни стали взволновано запирать калитки, прятаться в подвалах, уводить с полей скотину. Вскоре вернулся отец. Испуганный, раненный в плечо, он сказал, что нам необходимо бежать. Французские войска во главе с Гастоном де Фуа перешли реку Рончо, что было недалеко от деревни, и начали открытое наступление. Звуки канонады не стихали, в воздухе витал едкий запах гари, крови и пороха, слышались крики и брань. Взяв с собой все необходимое, мы бросились в путь. Понимая, что богато убранная карета с гербом лишь привлечет внимание недругов, мы, закутавшись в плащи, решили сократить дорогу через лес.

Идя по пустынным улочкам, я чувствовала, как страх все леденит в груди, а сердце, подобно птице, попавшей в клетку, встревоженно трепещет. От выстрелов уже гудело в ушах, голова раскалывалась, но мы продолжали уверенно идти, зная, что если войско де Фуа проиграет, нам не жить. Враги схватят нас и убьют, как родственников павшего изменника. До Флоренции пешком добраться было невозможно, но, казалось, звуки войны придавали нам силы. Внезапно раздался ужасный, оглушающий рев, повеяло гарью, и мои глаза заслепил яркий, проедающий свет. Будто очнувшись, мы поняли, что снаряд попал в дом, находившийся в нескольких шагах от нас. Алое зарево поднималось к небесам, клубы дыма, серые, тяжелые, заполняли воздух, а жадные языки пламени продолжали все поглощать. Обезумевшие от горя крестьяне выбегали на улицу, бросались в огонь, желая спасти несчастных, тушили, чем могли, страшный пожар. И внезапно где-то совсем рядом раздался ледяной, словно сталь, голос: – Держите их! Они родственники нашего врага! – но никто не слышал этих роковых слов. Воспользовавшись суматохой, мы бросились в лес, бежали до тех пор, пока силы не иссякли. Звуки канонады не утихали, в небе мерцали яркие огни, в воздух продолжал подниматься запах крови. Нас могли спасти лишь зеленые, раскидистые ветви, но если бы артиллеристский удар попал в лес, мы бы сгорели вместе с ним.

К счастью, вскоре нам удалось отыскать какой-то дом, ухоженный, с выбеленными стенами. Хозяин, пожилой мужчина, узнав, кто мы, разрешил укрыться у него в погребе. Мы провели там не меньше пяти часов, а вскоре узнали, что Гастон мертв… Я с детства не испытывала совершенно никаких чувств к двоюродному брату, просто знала, что где-то у меня есть августейший кузен, видела я его всего два раза, когда была еще малышкой, да и он еще ребенком. Но все же что-то в душе у меня перевернулась, рассыпалось, стала холодным, чужим, безжизненным.

Я поняла, что человеческая жизнь ничего не стоит, в один миг может стереться грань, отделявшая душу от тела. Ведь совсем недавно Гастон блистал своей силой, вел войско в бой, готовый сражаться до последней капли крови, а теперь его душа возносится ввысь, а тело прозябает и гниет под копытами вражеских коней. Рамон де Кардона[36] – давний враг нашей семьи, негодяй, жаждущий крови, объявил охоту на всех родственников де Фуа. Теперь Италия, моя родная страна, стала адом и эшафотом. Выход был только один: переехать во Францию или в герцогство Феррара, на земли наших сторонников. Придумывая разные истории, имена, мы каким-то чудом выбрались из осужденного города. Наш путь лежал в Ниццу, город, где проживала моя двоюродная тетка – мадам Левассер, графиня Рохус. Савойское герцогство, как мы думали, станет нашим новым домом. Благодаря добрым людям, через три дня мы добрались туда, уставшие, грязные, голодные, не спавшие, но не терявшие светлой надежды. Но удар пал там, где мы меньше всего его ждали. Тетя просто закрыла перед нами ворота своего поместья, сказав, что изменники никогда не переступят порог ее жилища. Но ведь графиня всегда была только за Гастона, за его род, ведь он – ее кровный родственник! Потеряв поддержку мадам Левассер, ад снова поглотил нас. Мы не понимали такой реакции, но вскоре узнали от бедной торговки, что ее светлость пустила в свою постель…Рамона. Милорд де Кардон предложил венценосной даме либо свободу и ночные утехи, либо темницу и виселицу. Алчная, циничная, графиня недолго думала. Вдова, не знавшая мужчин больше пяти лет, с удовольствием пошла по грешному пути, променяв своих родственников, честь, династию на ветхую свободу и горькую славу. А Кардон, меняя женщин чаще, чем перчатки, вскоре оставил свою «подругу», взяв с нее клятву, что она больше никогда не познает никакого мужчину. Увы, вести разносятся быстрее ветра. Буквально через месяц вся страна гудела о том, что стареющая мадам вновь нашла себе молодого, состоятельного любовника, а Рамон, обезумев от ревности, отобрал все имущество у Левассер, оставив ей только нищее поместье.

Мы же отправились в Лондон. Жизнь в столице всегда била ключом, площади заполнены лавками, торговцами, покупателями, разъезжают богатые кареты, шум, разговоры. В этой суете мы и желали скрыться от врагов. Сняв маленькую комнатку в обедневшей гостинице, отец, поменяв имя, приказал и мне с матерью это сделать. Так меня нарекли Кларис. Мама, с детства привыкшая к роскоши, просто сходила с ума от нищеты. Денег катастрофически не хватало. Ели мы два раза в день, употребляя лишь каши, постные супы и хлеб, о мясе, фруктах, рыбе приходилось забывать. Дошивали платья, продавали украшения и золото. Однажды в город приехали бродячие актеры. Отец, договорившись с ними, сразу приказал мне собрать все свои оставшиеся наряды и драгоценности. Мне до боли не хотелось продавать то, что напоминало о прошлой, счастливой жизни. Воспользовавшись моментом, я спрятала любимое, желтое платье с полудрагоценными камнями в старом сундуке, туда положила и рубиновые серьги, колье, серебряное кольцо – особый подарок от моей бабушки. Все остальное завязала в узелок и вынесла во двор, где меня поджидала темноволосая цыганка средних лет. Она грубо вырвала одежду из моих рук и бросила на землю крошечный мешочек с монетами. Я бы никогда не подняла деньги с земли, но в тот момент моя гордость была просто раздавлена.

Ну а потом все пошло своим сумасшедшим чередом, бурным течением. Я влюбилась… Да, первый раз в своей жизни по-настоящему влюбилась, почувствовав это опьяняющее чувства всеми недрами души. На удивление, мне, девушке из богатейшей семьи, было суждено впустить в свое сердце обычного бедного вора-сироту, который зарабатывал свои деньги, обкрадывая знать. Казалось бы, что между нами может быть общего? Его дом – жалкая лачуга, пища – сухой кусок хлеба и стакан воды, он не знает ни грамоты, ни правил поведения, а я – образованная богачка, которая волей судьбы опустилась на самое дно. Между нами вмиг вспыхнула запретная страсть, что разрасталась, подобно снежному кому.

Сначала невинные взгляды, потом слова, разговоры, прикосновения… Я буквально сходила с ума от своей любви, растворялась в глазах Нико, грезила о чем-то большем. И вот все свершилось. Жизнь сама подтолкнула нас на опасный шаг. Наша первая ночь до сих пор мелькает перед моим мысленным взором. Как все было прекрасно, сказочно, безмятежно. Его рука на моей руке, мое тело на его теле, мои губы на его губах…

Потом мы решились бежать из Лондона, мечтали найти домик в тихой местности, пожениться, воспитывать детей, стать одним целом. Мы продолжали тайно встречаться, и когда все было готово до побега, я узнала, что беременна. Моей радости не было предела, словно заветная звезда коснулась моего плеча. Какое же блаженство чувствовать, что в тебе растет жизнь, зачатая любимым человеком. Я думала все рассказать Нико. Но случилась беда.

Нет, он не предал, не бросил, не изменил. Он…погиб, – внезапно голос Кларис сорвался на стон, а в глазах блеснули слезы: – В полдень мы договорились встретиться на берегу Темзы, хотя погода с самого утра была неспокойная. Ветер срывал крыши крестьянских домов, разрушал лавки, потом начался дождь, ураган вроде бы прошел. Путь от гостиницы до реки был велик, пешком можно бы дойти не раньше чем через полтора-два часа. Денег на повозку не было, и я решила сократить дорогу через поле. Пробираясь через пустынные места, я с замиранием сердца ждала того момента, когда смогу сказать Нико о своей беременности. Но внезапно небо затянула серая, огромная туча, блеснула молния, раздались оглушающие раскаты грома. Вновь начался ветер, его порывы ломали все на своем пути, раздавались крики людей, придавленных ветками. Нужно было немедленно возвращаться домой и молить Бога о пощаде, но я продолжала бежать, как думала, навстречу своей любви, своему счастью. Страх сковывал все тело, лишал возможности думать, казалось, что сейчас небо обрушится на землю. И внезапно, совсем рядом реки, я услышала какие-то возгласы, до боли знакомые сердцу. Я остановилась на возвышении, не в силах сдвинуться с места от ужаса. Непокорные волны реки били о берег, развеивали песок, поднимались к самим небесам и в них, задыхаясь, барахтался Нико. Его перевернутая лодка лежала неподалеку, возможно, если бы он за нее ухватился, остался жив. Я бросилась к нему, движимая слепой паникой, но не успела спуститься по склону, как услышала его слова:

– Нет, любимая! Стой, Богом заклинаю, стой! Я уже обречен, моя…жизнь закончилась… Береги себя… Прошу, – роковые слова обрывками доносились до меня, беспощадно вонзаясь в рыдающую душу.

Я смотрела на бушующие волы, видела, как их синий, беспощадный поток поглощает моего любимого. Но все же в трясине паники и страха пробирались лучи здравого ума. Я понимала, что не могу спуститься со склона, ибо тогда нещадная река поглотит и меня, и малыша, живущего в моем чреве. Словно невидимые руки держали, не позволяли даже шаг сделать.

– Я беременна, Нико! Родится наш малыш, наша кровь и плоть! Не покидай нас, не надо, прошу! – ветер уносил мои слова вдаль и я уже никогда не узнаю, слышал ли их любимый. Шум волн, страшный рев грозы, ливень, начавшийся с новой силой, крики, боль… Все смешалось в непонятное пятно, словно грань между адом и землей стерлась. Внезапно раздался оглушающий треск, и на меня обрушилась новая волна, поднятая из бушующей реки. Меня отбросило в другую сторону возвышения, а когда я вновь подбежала к обрыву, Нико уже не было. Я кричала, звала, вопила, умоляла не уходить, но слова обрывками уносил беспощадный ветер. Следующая волна лишила меня не только здравого ума, но и чувств.

Я пришла в себя уже дома. Мне сказали, что отец, обеспокоенный моим внезапным исчезновением во время бури, послал своих людей на поиски. Они нашли меня бессознательную, мокрую, всю в крови. Мама, рыдая, просила рассказать, что произошло, зачем я сбежала из дома, зачем бросилась к Темзе, которая во время урагана никогда не бывает спокойной. Но я молчала, не было сил даже открыть рот. Казалось, что душа навсегда покинула тело, осталась лишь ненужная оболочка. Больше двух недель я не с кем не разговаривала, целыми днями сидела в своей комнате, почти ничего не ела, не пила. Порой хотелось просто поднести нож к запястью и сделать роковое движение. Спасала от самоубийства лишь мысль о моем младенце. Я должна была жить ради него, другого смысла в жизни больше не было.

Но время шло. Скрывать беременность от родителей становилось труднее с каждым днем. Мама подозрительно окидывала мое тело внимательным взглядом, скользила глазами по пока еще плоскому животу. И однажды в моем сердце что-то щелкнуло, перевернулось. Нико обещал мне, что мы будем спокойно и счастливо жить в Солсбери, в его родном городе. Я, словно сойдя с ума, однажды решила сбежать от родителей и родить ребенка на Родине покойного возлюбленного. Я совершенно ничего не чувствовала, когда дрожащей рукой писала прощальное письмо отцу и маме, просила их не искать меня. В тех строках я поведала и о своей всепоглощающей, но несчастливой любви, о малыше, о бегстве. Слова неаккуратными слоями ложились на бумагу, а так хотелось все рассказать вживую, ничего не скрывая. Оставив письмо на табурете в холле, я зашла в спальню еще спавших родителей, мысленно попрощалась с ними и бросилась бежать. Я чувствовала, что больше никогда не увижу папу с мамой, но остановиться уже не могла. Ноги сами несли меня неизвестно куда.

Потом пошли дни голодания, скитания, постоянной нужды. Уже однажды почувствовав щемящую бедность, я постепенно привыкала к тому, что каждое утро нужно идти работать в лавки торговцев, убираясь там. Однажды на рынке, когда я выбирала порченые фрукты, чтобы купить их подешевле, ко мне подошла какая-то старуха. Мой живот уже был виден всем, и женщина сказала, что поможет мне, поскольку в свое время работала повитухой. Последние месяца беременности я жила у нее. Дом старушки был небольшой, но теплый и уютный. Мне не приходилось работать, все дела выполняла служанка, денег повитухи хватало и на одежду, и на сытую еду. Я прекрасно понимала, что могу отблагодарить женщину лишь словами, поскольку со мной было только платье и украшения, припрятанные когда-то от отца. И вот наступил день родов. Схватки начались преждевременно, боль то утихала, то возвращалась с новой силой. Я мучилась больше восьми часов, но результата не было. Повитуха делала все, чтобы облегчить мои боли, но я готова была терпеть их ради рождения здорового малыша. Наконец я почувствовала, как между ног что-то скользнуло, маленькое, липкое и…молчаливое. Детского палача не было слышно, и, прислушиваясь, мне казалось, что время остановилось, а вместе с ними не бьется и мое сердце. Холод парализовал все внутри, слезы покатились по щекам. Я просила сказать женщину, что мой ребенок жив, что он дышит. Но повитуха молчала. Опустив голову, она ответила, что…моя дочка мертва… Она задохнулась в пуповине. Сейчас мне трудно передать те чувства, что я ощущала тогда. Я не хочу вспоминать тех ужасающих дней и просто скажу, что после смерти девочки на меня пал еще один удар: кончина родителей.

Рамон де Кардона все-таки нашел мою семью. Папу с мамой он приказал казнить на месте, а дом поджечь. Теперь его люди искали меня, как единственную выжившую наследницу. У меня не было выхода, кроме как подастся в монастырь. Я решила поехать в Корнуолл, подальше от Лондона и Солсбери. Тут я разыскала бедный женский обитель, настоятельницей которого была добрая, пожилая женщина. Я рассказала ей свою историю, разумеется, утаила грешную связь с Нико и рождение мертвого ребенка. Аббатиса разрешила мне жить в монастыре, а когда узнала, что я умею читать и писать на латыни, поручила переписывания католических рукописей. Вскоре я приняла постриг, потом стала сестрой-наместницей. Когда святая матушка умирала, она отдала мне заботу о монастыре. В свои молодые годы я обрела должность настоятельницы.

Разумеется, порой я жалею о своем поступке, хоть это и греховно. С детства я была радостным ребенком, желавшим получать все самое лучшее. Когда мои одногодки цвели своей красотой и молодостью, распускались, подобно бутонам, выходили замуж, рожали детей, блистали при дорах, я вяла в монастыре, опасаясь любого звука. В кошмарах я видела, как в обитель врываются вооруженные люди, убивают, режут всех, а меня прокалывают мечом со словами: «Отправишься вслед за своими родными!». Я потеряла всех, кого любила, всех, в ком видела поддержку. Жизнь грубо хлестала меня, вырвала из родной почвы, выбросила на чужую землю. Сначала страшная война, бегство, годы нищеты и проживания благодаря копейкам, потом неудержимая, страстная любовь, поглотившая меня, гибель возлюбленного, позорная беременность, бегство от родителей, мучительные роды, мертвое дитя, смерть родителей из-за проклятого наследства, скрытые страдания в монастыре… Порой я оглядываюсь назад, на ту жизнь, что прожила, и мне в одночасье становится не по себе: как я, хрупкая, юная девушка, могла все это пережить и сохранить в своем сердце осколки добра? Для меня годы молодости и красоты закончились, но ведь я еще не стара, могла бы выйти замуж, родить детей, но мирские утехи недоступны для аббатисы. Так я и завяну в этой обители, мечтая даже на смертном одре о крепкой, дружной семье, в которой будет царить любовь, понимание, теплота. Я рассказала тебя историю своей жизни для того, что бы ты ни повторяла моих ошибок. Жизнь – это вечное течение, зависящее от ветров судьбы.

Если бы я боролась за свое счастье, за свое место под солнцем, то, возможно, была бы счастлива. А я опустила руки, сдалась, позволила судьбе растерзать себя. Вместо борьбы я ушла в тишину, стала просто тенью, убила в себе живую, молодую девушку. Красота и юность даются нам лишь один раз в жизни, потеряв их, мы не можем уже вернуть. Увы, судьба сломила меня, бросила на землю, мне нужно было лишь подняться. Да, Нико не вернуть, ребенка и родителей тоже, но осталось наследство, род. Ради династии де Фуа я должна была бороться со своими страхами, болью, отрешенностью. Кардон не имел никаких прав на наши земли, он просто захватил власть, считая, что слабая девчонка не может отстаивать свое место. Я проиграла. Не потому, что потеряла всех, не потому, что осталась одна, без средства к существованию. Нет, а потому, что опустила руки, не пошла наперекор суровой судьбе, хотя могла. Мы сами можем изменить свою жизнь, мы должны бороться за свое счастье, и тогда победа пускай и будет незначительная для остальных, для нас она станет целым миром, – Кларис тяжело вздохнула, пробуждаясь от горьких воспоминаний прошлых лет.

Вивиана, вытерев кончиком пальца нахлынувшие слезы, похлопала монахиню по руке: – Возможно, вашу жизнь решила не доля, а сам Господь. И Ему было угодно, чтобы вы посвятили себя служению Церкви.

– Ах, девочка, это единственные мысли, благодаря которым я излечиваю свою раненную душу. Ладно, заговорились мы что-то. Я вижу, ты не хочешь рассказывать мне, как здесь оказалась, но и не надо. Иди в соседнюю келью, я принесу еду, – мадам де Вортеньяк встала, подошла к двери, но Вивиана остановила ее: – Я не собираюсь ночевать в монастыре. Мне нужно отыскать порт.

– Ты с ума сошла, прости Господи?! Скоро вечер, куда ты пойдешь голодная, без денег? Хочешь умереть где-нибудь в деревне?

– Что же мне делать? – настоятельница поманила девушку рукой, открыв старый сундук. Молодая женщина закашлялась от пыли, мутными глазами наблюдая, как Кларис достает яркое, желтое платье с корсетом, обвитым золотыми нитями, с пышными, шелковыми юбками.

– Этот наряд – все, что осталось у меня в память о прошлой, счастливой жизни. Но я не хочу, чтобы такое красивое платье, стоящее немалые деньги, просто сгнило на дне сундука. Вот, возьми, – монахиня протянула перепуганной леди Бломфилд роскошную ткань, аккуратно сложенную на ладонях женщины.

– Нет, мадам, я…, я не могу. Это вещь, ставшая для вас не просто куском материи, а вратами в детство и юность.

– Такие врата нужно вовремя закрывать. От них нет ничего, кроме горестных воспоминаний, разъедавших душу. Пойми, моя жизнь уже подходит к концу, ее бурный поток иссякает, а твой только начинается. Также надень это, – миссис де Вортеньяк недрогнувшими руками открыла темно-синею, бархатную шкатулку, на дне которой величественно покоились изысканные серебряные серьги, обсыпанные крохотными рубинами. Немного глубже, под шелковой тканью, лежало тяжелое, золотое колье с роскошными изумрудами, сверкавшими на солнце.

– Но зачем мне все это? – изогнутые, подобно серпам луны, брови девушки нахмурились, а в голосе прозвучала ледяная сталь.

– В наше неспокойно время дороги Англии забиты мошенниками, ворами, проститутками. Ночной Корнуолл подобен аду, собравшему всех демонов греха. Прости, но в том наряде, что ты сейчас, не один уважающий себя гражданин не захочет пустить тебя на борт корабля. Да и какой-нибудь воришка захочет позабавиться бедной, одинокой девочкой, прости Господи, – Кларис поспешно перекрестилась, положив на низкий табурет одежду и украшения: – Надень это. Я жду тебя у входа.

Вивиана задумчиво вслушивалась в отдаляющиеся шаги монахини. Сейчас на душе у молодой женщины было так спокойно, тепло, светло… Словно невидимые лампады согрели все потайные уголочки человеческого существования. Леди Бломфилд, познавшая за свою недолгую жизнь измены, предательства, жестокие корысти, не верила, что в этом мире существуют люди, способные помочь не ради денег, а ради мира в своем сердце, ради чистой совести. Когда все звуки стихли, девушка задумчиво провела рукой по нежному шелку, потом коснулась великолепных узоров, вышитых на корсете. Тяжело вздохнув, Вивиана дрожащими руками расстегнула на своем порванном, старом платье пряжки, и, почувствовав, как грубая ткань скользнула по ногам, затаила дыхания, всматриваясь в свое отражение в зеркале. Сейчас на девушку смотрела высокая, худенькая женщина с резкими, но не менее приятными чертами лица. Девушка видела, как сильно изменилась. Пропала та девичья хрупкость, беззащитность, невинность. Появилась какая-то грубость, решительность, смелость, женское благородство. Вивиана скользнула пальцами по плоскому животу, коснулась стройных ног, небольшой, но упругой груди. Когда-то все в Бломфилде упрекали графскую дочь за чрезмерную полноту, пышность форм, теперь же молодая женщин достигла эталона английской красоты: высокая, худая, со строгостью и отрешенность в лице, с упрямым взглядом. Девушке стало страшно. Она видела свои пустые, холодные глаза, не выражавшие ничего, кроме отчаяния. В них плескалась боль от измены Лиана, страх перед неизвестной поездкой в Египет, стыд перед приемными родителями. Тот день изменил все… Бегство из королевского двора, и началась новая, опасная жизнь.

Вивиана не знала, сможет ли теперь когда-нибудь стать вновь нежной, любящей, с мягкими чертами, с приятными нотками в голосе. Нехотя надев прекрасный наряд и драгоценности, девушка поспешила к выходу, даже не посмотрев на себя в зеркало, поскольку четырнадцатилетней девочке было страшно вновь увидеть в своем отражении холодную, бездушную женщину с очами мстительной волчицы.

Во дворе Вивиану ожидала Кларис. Грустно улыбнувшись, монахиня протянула девушке мешочек с золотыми монетами: – Этого должно хватить на аренду каюты в корабле. Прости, но больше у меня нет, – Вивиана, едва сдерживая себя, чтобы не расплакаться от нахлынувших чувств, прошептала: – Я даже не знаю, как вас благодарить. В наше время таких людей очень мало.

– Помолись за меня, девочка, перед Лицо Божьим. Это будет лучшая в мире благодарность. Здесь неподалеку есть старик, который бесплатно отвезет тебя в порт. Скажешь ему, что пришла от аббатисы Кларис. Он немой, но имеет доброе сердце.

– Спасибо, мадам, я буду непрерывно упоминать ваше имя в молитвах.

– Пусть милость Божья осветит твой путь, Вивиана. Иди, да прибудет с тобой защита Господа Бога нашего, – печально кивнув, девушка медленно пошла по, освещенной солнцем, тропинке, прижимая к груди мешочек с монетами. Осенний, немного прохладный ветер трепетал волосы молодой женщины, высушивая холодные слезы.

Леди Бломфилд не пришлось долго искать старика. Рыночная площадь города, вмещавшая в себя всевозможные торговые лавки, не отличалась особым размером, и, отыскав безлюдное место, Вивиана увидела одинокого человека, сидевшего на голом камне. Совсем рядом топталась на месте старая, небольшая лошадь, запряженная в потертую, но, скорее всего, удобную повозку. Быстрым шагом подойдя к старику, англичанка почтительно поклонилась: – Добрый день, дедушка. Я пришла от аббатисы Кларис. Она сказала, вы можете отвезти меня в порт, – морщинистое лицо пожилого мужчины осветила лучезарная улыбка. С трудом поднявшись, он закивал, показывая на повозку. Вивиана, благодарно опустив голову, достала из мешочка две серебряные монеты и вложила их в старческую руку дедушки: – Вот, возьмите. Этого хватит на несколько дней безбедной жизни. Я не знаю, как вас зовут, не знаю, кто вы, но Господь вознаградит вас за пережитые страдания, – кивнув, старик порылся в кармане потертого плаща и протянул англичанке небольшой листок бумаги, на котором ровным почерком было написано: «Я – Редж Талли, мне шестьдесят четыре года, женат на любимой супруге Марии, есть сын, две дочери, четыре очаровательных внучек, внук, и один правнук. Да, я немой, но счастливый», – слезы блеснули в глазах Вивианы. Господи, до чего человеческий мир несправедлив! Одни имеют все, но нет самого главного, другие – самое главное, но нет остального.

Редж протянул девушке руку, помогая взобраться в повозку. Леди Бломфилд удобно умостилась на приятном, хрустящем сене, в задумчивости закрыв глаза.

До ближайшего, небольшого порта было недалеко, и уже через два с половиной часа молодая женщина прибыла на берег. Душевно поблагодарив и пожелав счастья старику, Вивиана окинула рассеянным, испуганным взглядом порт. От неимоверного шума, криков, смеха, смешанного запаха стала кружиться и болеть голова. Корабли, суда, лодки со звуком приближались к пристани, отчаливали, набирали новых пассажиров. Местные торговки кричали во весь голос, призывая прохожих купить морепродукты, моряки плели сети, что-то живо рассказывая мальчикам. Несмотря на то, что в порту гуляли дети, проститутки тоже были не против заработать. Полуголые девицы открыто целовали рыбаков, заигрывали с ними и уводили в укромные места. Слышалась непристойная брань и ужасные шутки. Вивиана стояла в стороне, скрывшись за огромным столбом. Безусловно, старик привез ее не в роскошное место. Это был порт для нищих, пьяниц, шлюх, но не для порядочных и богатых людей. Девушка знала, что огромные пристани, такие, как в Лондоне, имеют чистейший песок, свободный воздух, тишину, прерываемую лишь шумом волн и тихими разговорами. Там корабли, пускай и дорого оплачиваемые, начищены до блеска, а моряки и капитаны – уважаемые люди. Нет ни бесстыжих блудниц, ни бедных торговцев, в горле не першит от страшной смеси запахов.

Но, что сделано, то сделано. Вивиана знала, что ее денег не хватит на аренду каюты в роскошном корабле, придется довольствоваться малым, если оно вообще будет.

Сокрушенно вздохнув, девушка вышла из тени и направилась к кучке хорошо-одетых мужчин, игравших за маленьким столиком в кости.

– Простите, – Вивиана неловко коснулась плеча рыжеволосого великана, сжимавшего в своей огромной руке кубок с вином. Быстро повернувшись, мужчина язвительно усмехнулся, заскользив внимательным взглядом своих зеленых глаз по Вивиане: – Что тебе, девушка?

– Я бы хотела узнать, нет ли в этом порту корабля, отправлявшегося сегодня в Египет? – глаза громилы загорелись недобрым блеском. Так резко встав, что стол едва не опрокинулся, мужчина провел ладонью по руке молодой женщины, хищно облизнув губы: – Хочешь в восточный гарем попасть, красавица? Я могу тебе подарить рай наслаждения прямо здесь. Зачем ехать к магометанам?[37] – леди Бломфилд резко отшатнулась: – Что ты себе позволяешь, негодяй? Убери немедленно свои грязные лапы! – в толпе мужчин пронесся свист и хохот. Никому даже в голову не пришло заступиться за девушку.

– Прекрати, Голф! – раздался громкий и серьезный голос. За спиной великана показался высокий парень с благородным выражением лица: – Оставь леди в покое! – мгновенно отпустив руки Вивианы, человек, которого, как, оказалось, звали Голф, смиренно наклонил голову: – Простите, милорд, просто я…

– Немедленно прекращайте свои игры! Собирайте все и идите работать. Судно сегодня вечером должно отплыть от берегов! – все, словно один, молча оставили место развлечения, скрывшись за раскидистыми ветвями деревьев. Вивиана, не скрывая своего удивление, во все глаза смотрела на этого мужчину, одетого по последней английской моде: джеркин,[38] расшитый драгоценным камнями, скреплялся роскошными пуговицами из чистого золота, рукава, завязанные лентами на запястьях, свободно ниспадали до ног, обтянутых своеобразными английскими штанами «незер-стокс». Поверх были одеты богато расшитые верхние: «аппа-стокс». Все это великолепие венчал короткий плащ на леопардовом меху, усыпанный мелкими серебряными монетками в области рукавов и шеи. Каштановые волосы скрывал берет, скрепленный огромным изумрудом.

Незнакомец галантно поклонился, поднося ледяную руку Вивианы к губам. Девушка, одумавшись, неловко присела в реверансе, едва не подвернув ногу: – Простите мне мою неловкость, сэр.

– Ничего. Этот громила напугал вас. На самом деле, Голф добродушный человек с открытым сердцем. Просто последние годы он жил в Норвегии, в особом клане, где вообще запрещалось общение с посторонними дамами. Вот в Англии любвеобильный великан и достает упущенное. И все же от его имени я прошу у вас прощение за доставленное неудобство.

– Вы не подскажите мне корабль, отправлявшийся сегодня в Египет?

– Вон, посмотрите туда. Через полчаса он отплывает на африканский континент.

Девушка, щурясь от солнца, бросила взор на большой, богатый корабль со странным гербом. Вокруг него суетились люди, раздавались резкие голоса и брань. Вивиана смогла разглядеть неясный силуэт мужчины. Невысокого роста, тучного телосложения, он что-то живо обсуждали с какой-то женщиной, скорее всего, беременной, ибо полы ее плаща неприлично развевались. Поблагодарив неизвестного милорда, Вивиана направилась к мужчине. Заметив ее, капитан корабля сделал предостерегающее движение девушке, после чего она замолчала и внимательно посмотрела на новоприбывшую. Леди Бломфилд любопытно заскользила взглядом по женщине. На красивом, свежем лице, обрамленном светлыми, белокурыми волосами, особо выделились живые, голубые глаза под сводом длинных, бархатных ресниц. Мужчина же, напротив, не имел привлекательную внешность. На вид, ему было не больше тридцати пяти лет, но длинный нос с горбинкой и прищуренные, слегка раскосые глаза все портили. Зачесав рукой назад вьющиеся, рыжие волосы, он недовольно посмотрел на Вивиану.

– Милорд, миледи, – девушка склонилась в почтительном реверансе, но ответом ей была тишина. Пытаясь развеять неудобную обстановку, молодая женщина продолжала: – Простите, что нарушила ваш разговор, просто мне нужно с вами поговорить.

– Я вас слушаю, девушка. Что вы хотите? – недовольно буркнул незнакомец, даже не поздоровавшись.

– Мне сказали, что ваш корабль скоро отправляется в Египет. Вы бы не могли мне…одолжить каюту? – невесело усмехнувшись, молодой человек повернулся к своей бывшей собеседнице: – Николет, подожди меня в приемной, – женщина, которую, как, оказалось, звали Николет, согласно кивнула, поднявшись на палубу и скрывшись в корабле.

– Ах, леди, если думаете, что мой корабль – приют для нищих, вы глубоко заблуждаетесь.

– Я заплачу, – спохватилась Вивиана.

– Дело в том, что я вместе с беременной сестрой и ее мужем отправляюсь в Египет на отдых. Посторонних пассажиров мы не берем, красавица. Идите, поищите другое судно. Да и мне трудно вериться, что такая юная, хрупкая девушка сможет дать мне нужную сумму, – в серых глазах капитана заплясали озорные искры, а губ коснулась заигрывающая, презренная улыбка. Вивиана заметила, как он пожирает глазами ее грудь, скрытую под тонким шелком декольте, потом поднимает очи на роскошное колье.

– Послушайте меня, сэр, если вы считаете, что одинокая женщина не может сама обеспечить себя – вы ошибаетесь, я даже не могу сказать, как сильно. У меня хватит денег на аренду места в вашем корабле. Лишь поведайте сумму, – хищно улыбнувшись, мужчина, тарабаня пальцами по поручням, ответил: – Сумма аренды каюты – сто тридцать фунтов, – Вивиана открыла рот в беззвучном удивлении. Конечно, все стоило намного дешевле, но капитан специально поднял стоимость, чтобы ущемить гордость англичанки: – Но у меня с собой только пятьдесят восемь фунтов.

– Сожалею, сударыня, но это не мои проблемы. Либо платите указанную мной сумму, либо уходите. Других вариантов я вам, девочка, предложить не могу, – капитан с наслаждением смотрел, как лицо Вивианы становиться белее мела. Внезапно в голову девушки пришла необычная мысль. Украшения Кларис ведь тоже стоят немалые деньги. Молодой женщине было жаль отдавать такие красивые драгоценности, но попасть в Египет просто необходимо. Сняв серьги дрожащими руками, леди Бломфилд протянула их мужчине: – Вот, возьмите и это.

Молодой человек задумчиво покрутил на ладони украшения, жалко усмехнувшись:

– Мне очень жаль, миледи, но эти безделушки больше двадцати фунтов стоить не будут. А вам нужно отдать мне еще семьдесят два. Стоимость – тридцать два фунта, у вас есть – пятьдесят восемь. Учите математику, леди, только потом приходите, – встретившись со злобным взглядом Вивианы, капитан наигранно вздохнул: – Ах, хорошо, так и быть. Но дайте мне еще хотя бы десять монет.

– Клянусь, у меня больше нет! – воскликнула девушка, но мгновенно замолчала, увидев, как мужчина открыть смотрит на ее шею: – Это колье. Дайте мне его, и я возьму вас на борт. Ну же, мадам, не упрямьтесь. Эта побрякушка не может дать вам ничего, так как я обеспечу вас во время всего плавания безбедной жизнью. Сытное питание, роскошная каюта, мирное покачивания корабля – чем не рай для молоденькой леди? Но если не хотите, можете уходить, – Вивиана, тяжело вздохнув, расстегнула колье, протянув его капитану: – Хорошо. Но на протяжении всего путешествия вы не возьмете с меня ни пенни.[39]

– Договорились. Давайте же более корректно представимся друг другу. Я – капитан корабля «Золото», Шарлеман де Гаррель, на корабле присутствует моя младшая сестра – Николет Брук, и ее супруг – Джонни Брук, – мужчина галантно поклонился, заигрывающе коснувшись губами руки девушки.

– Вивиана Бломфилд, – поспешно произнесла молодая женщина, с каким-то странным наслаждением наблюдая, как уста Шарлемана замерли на ее запястье. Быстро отстранившись, словно от призрака, капитан удивленно поднял глаза на собеседницу. Вивиана же спокойно улыбалась, слегка наклонив голову набок, лишь в ее взгляде фиалковых глаз сквозил огонь и предостережение. Почему то сейчас она почувствовала щемящую боль от постоянного обмана и крайней осторожности. Надоело вечно скрываться, прятаться, искать какие-то предлоги. Было необходимо скрывать имя Вивианы, ибо оно – синоним глупости и бегства, а имя Дини из-за ужасного прошлого родителей.

Пускай где-то в глубине и проснулся страх от того, что Шарлеман может сдать ее правосудию, внешне Вивиана выглядела вполне спокойно и гордо. Любая женщина позавидовала бы этой сильной молодой девушке, открыто бросавшей вызов судьбе.

– Ви…виана? – будто в бреду повторил капитан, но быстро взял себя в руки и заговорил ровным голосом: – Поднимайтесь на палубу.

Спустившись вглубь корабля, Вивиана задумчиво окинула взором длинный коридор, вмещавший в себя разные каюты. Шарлеман, позвавший какую-то девушку, приказал ей провести новую пассажирку в ее покои. Каюта, на удивление, оказалась обширной, уютной и чистой. Возле маленького окошка стояла узкая кровать, застеленная бархатными простынями, возле нее располагался столик со сладостями и фруктами, по другую сторону находилось два кресла с грудами подушек и старый сундук, набитый потертыми книгами времен Столетней войны.[40] Удобно устроившись на ложе, Вивиана взяла одну книгу, и на несколько часов погрузилась в чарующий мир средневековой Франции. Все казалось таким простым и легким. Беззаботное плаванье на богатом корабле, шикарная обстановка, изысканное питание. Но девушка все равно чувствовала себя чужой среди этих людей, занимавших первые должности в аристократическом свете. Она – дочь блудницы и еврея… Молодая женщина пыталась забыть эту горькую правду, так, как и забыла свое детство. Но ужасные слова медленно проливали яд на сердце. Только теперь, спустя годы, леди Бломфилд поняла свою приемную мать. Кевен хотела, чтобы девочка, найденная на ледяном берегу реки, стала истинной аристократкой, а для этого понадобились годы сурового воспитания и жесткой дисциплины. Увы, истину не изменишь, и теперь путь для лиловоглазой красавицы один – доказать всем, и прежде всего себе, что можно пойти наперекор судьбе, и из нищенки стать женщиной, знавшей, чего она хочет в жизни.

Глава 18

Осенними вечерами Джонни и Шарлеман уединялись в каюте наверху, чтобы поговорить и поиграть в кости. Вот и сегодня, в первый день отплытия корабля от английских берегов, родственники и лучшие друзья, они сидели в хорошо обогретых покоях, задумчиво попивая вино и всецело отдаваясь игре.

– Ты принял на корабль девушку? – безразлично спросил мистер Брук, подбрасывая кубик. Шарлеман, отпив густое, красное вино из лучших бургундских погребов, кивнул: – Да, некую английскую леди.

– Может это не мои дела, но почему на корабле никто из прислуги не знает ее имени? Ты приказал называть ее просто миледи? – темно-серые глаза Джонни внимательно посмотрели на угрюмого француза. Расстроенный, что сегодня фортуна игры улыбается не в его сторону, мужчина раздраженно прищелкнул пальцами: – Послушай, если ты хочешь знать, кто эта дама, поклянись, что нынешний разговор не выйдет за пределы этой каюты, – Джонни, отложив кубики, задумчиво усмехнулся:

– Вижу, эта леди много для тебя значит. Что ж, я клянусь, что никто не узнает ее имени. Теперь говори, – Шарлеман, еще отпив вина, ровным голосом произнес:

– Вивиана Бломфилд, – немой страх и ужас застыл в глазах англичанина. Поперхнувшись собственной слюной, Джонни непонимающе уставился на зятя. Всегда богобоязненный и честный, одна мысль о том, что на корабле пребывает давно исчезнувшая беглянка, вселяла в его сердце панический трепет.

– Я ослышался? – глухо пролепетал англичанин, закусив губу. Его побледневшее лицо не выражало никаких чувств, кроме немого отчаяния.

– Нет, друг мой, ты все правильно понял. Наша новая пассажирка – исчезнувшая несколько месяцев назад девушка, – тяжело дыша, Джонни покачал головой, захлебываясь внезапно нахлынувшей злостью: – Мне очень больно слышать такие слова от человека, которого я много лет считал порядочным гражданином и рабом Короны. Шарлеман, ты понимаешь, что натворил? Как, совершив такой грех, ты можешь спокойно сидеть в каюте, попивая вино?! – внезапно голос мужчины сорвался на крик. Разгневанный француз тоже поднялся со своего места, облокотившись на стол и вплотную посмотрев на своего зятя: – Не смей повышать на меня голос! Не забывай, мальчик, кто стоит перед тобой!

– Это ты не забывай, что я никакой-то слуга, сносивший все сказанные ему секреты. Я не стану хранить эту тайну. Все узнают, что на корабле «Золото» прячется беглянка!

– Ты не посмеешь! Да и кто ты такой, чтобы распоряжаться на судне, где все, от прислуги и до последний крошки еды, принадлежит мне?! – крики споривших мужчин разносились по каютам, гулко отдаваясь в каждом уголке. Подобно двум львам, они готовы были броситься в бой. Бывшие лучшими друзьями и родственниками, Шарлеман и Джонни не могли поверить, что причиной их скандала станет какая-то женщина.

– Ах, не утруждай себя такими речами! Я могу прямо сейчас забрать Николет и высадиться на первом попавшем береге.

– Пусть ангел поможет тебе в этом, но сестру не смей трогать. Ты не можешь забрать ее! Слышишь, не можешь! – кричал нечеловеческим голосом француз, скрипя зубами.

– Николет – моя законная жена! Я могу делать с ней, все, что пожелаю! И она пойдет туда, куда пойду я!

– Не переходи границы дозволенного, щенок! Супруга – не значит, что рабыня! Беременная женщина никуда не уедет! Я привезу ее в Египет, где буду оберегать, как опекун! А ты езжай к своей ненаглядной Кэтрин! – продолжал браниться Шарлеман, теперь с удовольствием наблюдая, как лицо Джонни становиться багровей крови, которая сейчас пульсировала в дрожащих, от злости, жилах. Упоминание о любовнице гулко укололо самолюбие англичанина. Николет, до безумия любившая мужа, не знала о его похождениях на стороне. А Шарлеман, буквально вырвавший зятя из объятий смазливой красотки, умолчал, не желая разбивать горькой правдой хрупкое сердце сестры. Но сейчас все перемешалось. Не в себе от гнева, француз резко дернул головой:

– Вижу, наш разговор заходит в тупик! Пора заканчивать его!

– Ты абсолютно прав! Давай так, ты возвращаешь корабль к берегам Англии, высаживаешь преступницу и отводишь ее к королю. После этого все наши оскорбления, нанесенные другу-другу, забываются вместе с сегодняшней ссорой. Мы вновь садимся на судно и уже спокойно, без посторонних, плывем в Египет, – пытаясь говорить спокойно, произнес Брук, на что получил гневный ответ: – Пусть такое тебе во сне приснится! Ни за что! Слышишь, ни за что я не отведу девушку до монарха!

– Как ты можешь какую-то проститутку называть девушкой? Неужели за место на корабле она и перед тобой юбки поднимала?

– Закрой рот! Во-первых, она не проститутка, во-вторых, я принял ее за приличную сумму денег! – вскричал Шарлеман, грозно опустив кулак на дрожащий столик.

– А, вот значит в чем дело! Это ради кусков золота ты предал его величество, нарушил кодекс чести англичанина и поселил у себя на судне преступницу! Так знай, я в этой афере участвовать не собираюсь. Рано или поздно девчонку все равно схватят, а тебя арестуют, как ее сообщника! Тогда посмотрим, кто был неправ! – быстро зашагав к двери и хлопнув ею, Джонни скрылся за лестницей.

Шарлеман, проклиная все живое, опустился на стул. Сомнения в его душе с каждой минутой нарастали все больше. Даже воздух казался серым и тяжелым. Из-за темноволосой женщины он поссорился с лучшим другом, навлек на себя ненужные подозрения со стороны прислуги. Мужчина не знал, какой порок принудил его впустить беглянку на корабль. То ли безудержная жажда денег, то ли восхищения красотой преступницы. Да, она была красива, даже очень… Такие нежные, правильные черты лица, губы, подобно сочному плоду, источали сладкий сок, глаза непривычно гордо и отважно сверкали… Таких женщин он никогда не встречал. Даже жительницы далекого Московского Княжества, славившиеся своей внешностью, были просто серыми мышками по сравнению с Вивианой. Эти мысли и позволили французу уснуть, а утром он обнаружил, что обстановка на корабле накалилась еще сильней.

* * *

Легкий ветерок трепетал волосы, а мокрые брызги окропляли лицо. Вивиана стояла на палубе, задумчиво всматриваясь в синюю даль. Где-то там еще виднелся берег Англии, страны, где она провела самые лучшие годы своей жизни. Англия, дождливый, холодный климат, остроконечные серые замки, родной Понтипридд, роскошный Гринвич на берегу Темзы… Это была ее страна, такая небольшая, но вмещавшая в себя и смех, и слезы. Девушка никогда не думала, что будет бежать из Британии, как преступница, опасаясь каждого стража. Она сама выбрала для себя такой путь, опасный, залитый кровью и проклятый всеми языками мира. Глаз Льва, тайная реликвия, единственное противоядие от колдовства Маддалены, она было так далеко, что казалось, навсегда уснула в песках жарких египетских пустынь. И все же не смотря на всю опасность, леди Бломфилд поклялась, что найдет талисман. Пусть ее жизнь будет висеть на волоске, но она это сделает, не позволит ведьме уничтожать молодых женщин.

Внезапно где-то рядом раздались шаги. Обернувшись, Вивиана увидела Джонни. После скандала, происшедшего вчера вечером, девушка пыталась избегать ненавистного англичанина. Молодая женщина, случайно ставшая свидетелем неприятной ссоры, еще больше чувствовала себя лишней на этом корабле. Но и показаться слабой в глазах заносчивого Брука она себе не могла позволить.

Гордо присев в реверансе, Вивиана улыбнулась: – Доброе утро, мистер.

Неохотно кивнув, Джонни заскользил взглядом по фигурке, склоненной в низком поклоне.

Безусловно, эта женщина была красива, даже более того. Этот взгляд, волосы, тело, аристократичность в каждом грациозном движении. Мистер Брук внезапно отдернул себя. Как он, честный гражданин, может любоваться преступницей? Пусть она тысячу раз будет прекрасной, какой в этом толк, если душа черна? И все же некая сила соблазнения рвалась наружу. Джонни, не знавший женщин уже более полугода из-за беременности Николет, хищно облизнул губы при виде этой молоденькой девушки.

– Мне необходимо с вами поговорить, – сухо выдавил из себя англичанин, сделав несколько шагов навстречу Вивиане.

– Я вас слушаю.

– Палуба – не лучшее место для таких бесед. Прошу, последуйте в мою каюту, – молодая женщина недоверчиво подняла бровь, но, тяжело вздохнув, отправилась за Джонни. Мужчина привел ее в богатый, теплый покой, вмещавший в себя огромную кровать, три кресла на итальянский манер, сундук и два стола. Удобно устроившись на ложе, англичанин не предложил присесть своей гостье, а лишь проговорил: – Мне известно ваше сомнительное прошлое, – мужчина ожидал, что лицо девушки исказиться от страха, она, упав на колени, будет умолять его о пощаде, но Вивиана лишь стояла, спокойно улыбаясь, и не одна черта ее лица не пошевелилась при этих словах: – И?

– Вы не боитесь, что я сдам вас правосудию?

– Ах, мсье, самое важное правосудие на Небесах, а туда вы меня не сможете отправить, не подвергши себя земному правосудию, – Боже, какой остроумный, насыщенный ответ! Эта женщина и вправду обладала не только красотой, но и блестящим умом.

– На вашем месте, миледи, я бы не был столь спокойным, – буркнул Брук, встав с кровати и почти вплотную подойдя к Вивиане.

– А вам никогда не быть на моем месте. Ведь я – женщина, а вы – мужчина. Но, конечно, если вы не поменяете пол… – лицо Джонни загорелось румянцем и злостью. Эта девчонка оскорбила его, а теперь стоит и улыбается! Англичанину захотелось удушить эту змею, но, взяв себя в руки, он тихо прошипел ей на ухо: – Поосторожней со словами, девочка. Я быстро вырву твое жало.

– Не старайся напрасно. Мой яд не в жале, а в тех чувствах, что ты запустил в свое сердце, вернее в то, что от него осталось. Я не боюсь тебя, Джонни Брук. Ты можешь убить меня, выбросить за борт, сдать людям короля, но ты этого не сделаешь, смелости и сил не хватит. Отвага – это не физическое превосходство, а сила духа. В тебе ее нет.

– Пошла вон! – прошипел англичанин, чувствуя, как теряет самообладание. Какое-то странное чувство, вмещавшее в себя и восхищение, и гнев, одолело молодого человека. Когда женщина направилась к двери, Джонни внезапно схватил ее, притянув к себе. Ее губы были так рядом, лишь одно движение, и он погрузиться в их сладкий нектар. Нет, Вивиана не сопротивлялась, не вырывалась, не кричала. Сладкая истома играла на ее полуоткрытых устах, а глаза лихорадочно блестели. Очарованный девушкой, Брук приблизился к ее лицу, но внезапно ценная добыча отшатнулась.

Лицо молодой женщины вспыхнуло, а дрожащие руки оттолкнули обидчика. Вивиана, подняв юбки, словно сумасшедшая, выбежала из каюты. Оказавшись в коридоре, девушка приложила ладони к выпрыгивающему сердцу, лихорадочно оглядываясь по сторонам. Отвращение с каждой секундой нарастало в душе, хотелось просто сбросить с себя эту грязь. С трудом отыскав свою комнату, леди Бломфилд опустилась на кровать, судорожно поднося стакан с водой к губам. Отпив прохладную жидкость, молодая женщина подошла к зеркалу, пытаясь привести растрепанные волосы в порядок. На платье кое-где остались следы пережитого ужаса, но переодеваться не было времени, поскольку Вивиану пригласили на обед, как уважаемую пассажирку корабля. Накинув на плечи меховую мантию, чтобы скрыть царапины от рук Джонни, дочь графа направилась к выходу, молясь, чтобы в зале не оказалось Брука.

Обед удался молчаливый и напряженный. Англичанин, слава Богу, отсутствовал, но вся неприязнь шла от его супруги. Николет вела себя учтиво, смиренно, но в каждом ее взгляде, обращенном на Вивиану, светился упрек. Блюда подавались самые изысканные и необычные: острый суп из кальмара, говядина, варенная в молоке, фаршированные рисом креветки, яблочный пудинг, засахаренные фрукты в высоких блюдцах и вино в полуовальных графинах. Главным штрихом являлся обжаренный в виноградном соку павлин – очень редкая и дорогая птица в английских кухнях.

– Леди Вивиана, – внезапно обратился к девушке Шарлеман, не поднимая на нее глаз и продолжая уплетать сочную говядину: – Сегодня на корабле я хочу устроить праздник с музыкой, танцами и сладкими деликатесами. Такие грациозные балы очень редко происходят в открытом море, но путешествие будет длиться еще полмесяца. Соглашайтесь, миледи, сколько можно сидеть в своей каюте?

Молодая женщина, отставив бокал с шипучим вином, покачала головой: – Благодарю за приглашение, милорд. Но у меня нет желания присутствовать на празднике. Не хочу портить настроения своим присутствием, – украдкой посмотрев на молчаливую Николет, Вивиана уже собралась уходить, но француз остановил ее:

– Не отказывайтесь, прошу, – девушка гневно посмотрела на Шарлемана. Она все еще злилась на него из-за отобранных драгоценностей, но желание хоть на несколько часов отвлекись от грустных мыслей в одинокой каюте, взяло вверх: – Хорошо, я приду. Во сколько начало?

– В девять вечера, – достаточно поздно, если учитывать, что в десять все англичане по – традиции ложатся спать, ибо вставать принято на рассвете.

Начинались сумерки, красный диск уже почти скрылся за горизонтом. В такую пору даже на корабле наступали часы отдыха и уединения, сбрасывались все хлопоты за день. Но сегодня на судне было особо весело и неспокойно. Подготовка к балу только началась, ибо особых стараний она не требовала. Приглашения получили только Вивиана, Николет, Джонни, второй капитан, управляющий кораблем, слуги и музыканты. Шарлеман, желая отдохнуть от мирской суеты и посторонних людей, не стал брать на борт большое количество пассажиров.

По всему помещению были расставлены высокие, испанские столики со сладостями и деликатесами. Десятки закусок, уложенные в стеклянные блюда, так и манили к себе, а от высоких графинов шел опьяняющий запах спиртного.

Вивиана не стала особо наряжаться, впрочем, не было и во что. Девушке не хотелось везде носить свое единственное желтое платье, а наряд, одолженный Николет, больше напоминал монастырское одеяние. Вивиана, тяжело вздохнув, была просто вынуждена облачиться в серое убранство, казавшееся совсем чопорным, если бы не ажурное кружево на воротнике и подоле. Волосы молодая женщина собрала в узел и сделала некое подобие высокой прически, сколотой двумя маленькими диадемами. Туалет получился хоть и строгий, но не лишенный элегантности.

Мсье де Гаррель принял гостью дружелюбно и ласково, проведя ее в самый центр помещения, которое было трудно назвать залом из-за небольших размеров. Девушка внезапно отшатнулась, увидев, сидящего на софе, Джонни. Сейчас англичанин показался ей воплощением зла и недоброжелательности. Его глаза, презренно сверкавшие из-за полуопущенных век, смешивали в себе гнев и странный блеск. Вивиане казалось, что она не слышит даже музыки, ибо сердце буквально впрыгивало из дрожащей груди. Человек, который всего несколько часов назад подло домогался ее, теперь сидел в роскошном кресле с невозмутимой улыбкой. Дочь графа внезапно рванулась назад, но рука Шарлемана впилась ей в ладонь, не позволяя сделать ни шагу. Легонько подтолкнув девушку к англичанину, де Гаррель спокойно улыбнулся:

– У меня много дел, поэтому оставляю вас, леди Вивиана, под тщательным присмотром моего лучшего друга. Мистер Брук станет вашим личным охранником и опекуном на этом торжестве. Позвольте откланяться, – грациозно поклонившись, Шарлеман зашагал по мраморным плитам, скрывшись за бархатной портьерой с изображением льва. Вивиана, едва сдерживая в себе крик отвращения, направилась к двери, но Джонни, резко встав, вцепился пальцами в ее похолодевшую руку.

– Стойте. Не убегайте вновь. Мне необходимо с вами поговорить, – его слова, тихие, но таившие в себе скрытую угрозу, медленно вливались в душу девушки.

– Я не намерена с вами разговаривать. Своими жалкими, подлыми поступками вы уже все сказали. Уйду либо я, либо вы, этот зал тесен для нас обоих, – дымчато-фиалковые глаза молодой женщины искрились молниями, а в голосе звучала сталь, данная не каждому человеку. Джонни внезапно залюбовался ею. Эта смелая, бесстрашная женщина с глазами львицы не могла не влюбить в себя. Тяжело вздохнув, англичанин вспомнил Николет. Супруга являлась чересчур чопорной и строгой, если не сказать, пресной и серой. Ночами, когда его тело пылало в неистовом огне желание, женщина дарила ему лишь сухие ласки или полное безучастие. Пылкий мужчина желал безудержных любовных игр и фантазий, а когда сам это делал, жена называла его распутником и бесстыдником. Николет, несмотря на свое французское образование, не отличалась особым умом. Знала то, чем владела обычная девушка из средней семьи: умела читать и писать по английскому и французскому, знала множество молитв и псалом на латыни, не разбиралась в политике и войне. А остроумному и в меру веселому молодому человеку нужна была страстная, проницательная красавица, с которой днем можно было поговорить на различные темы, а ночью всецело отдаться страсти и любви.

И вот сейчас женщина его мечты, его идеал, стояла здесь, их разделяло лишь несколько шагов, которые так хотелось преодолеть. В сердце мужчины нарастало сладкое желание. Еще минута, и эта буря вырвется наружу. Слегка почувствовав головокружения от нахлынувших чувств, Джонни протянул свою руку Вивиане со словами: – Идемте. Нам необходимо поговорить в более укромном месте.

– Вы считаете меня дурочкой?! Ни за что, слышите, ни за что я не пойду с вами! От этих разговор можно ожидать лишь совращения! Оставьте меня в покое, Брук, хватит! – крики девушки разносились по всему залу, и несколько слуг уже во все глаза наблюдали за резвившейся сценой противостояния. Здесь не было Николет… Вивиана нахмурилась. Происходило слишком много совпадений. Либо мисс Брук не пришла из-за беременности, либо из-за брата. Шарлеман очень неожиданно устроил этот праздник, привел Вивиану к Джонни, с которым рассорился, а сам исчез. Чувство нахлынувшей опасности внезапно сковало молодую женщину. Здесь, на этом корабле, не было ни единого человека, который согласился бы помочь ей. Все эти люди – рабы де Гарреля, он их господин и повелитель.

Пытаясь унять дрожь, Вивиана проговорила: – Довольно, я…, я уйду, – дочь графа внезапно почувствовала, как пытливый и странный взгляд англичанина обжег ей лицо. Он смотрел на девушку так, как охотник смотрит на желанную и ценную добычу. Огненные искры заплясали в очах Джонни, и, одной рукой схватив Вивиану за запястье, другой он умело притянул ее к себе и сжал тонкую, манящую талию. У молодой женщины голова пошла кругом. Ничего не успев понять, она сделала несколько неудачных попыток вырваться. Прямо посреди зала, среди посторонних людей, Брук начал искать губами рот девушки. Приоткрыв сладкие уста языком, он погрузился в их скрытую глубину. Резко отдернув голову, Вивиана закричала из последних сил, моля о помощи, но все просто стояли, окружив обидчика и его жертву плотным кольцом человеческих тел. На лицах прислуги играла презренная, но удовлетворительная улыбка, казалось, им было приятно наблюдать за изнасилованием юной девушки. Молодая женщина едва не задохнулась, когда грубые руки обидчика схватила ее за волосы и рывком притянули к себе. Губы пылали от ужасного и жадного поцелуя, глаза стали щипать от слез. Вивиана почувствовала горький вкус крови у себя во рту, звуки стали перемешиваться в непонятный гул. Нет, только не сейчас, она не должна лишиться чувств и позволить негодяю восторжествовать.

Джонни, обезумевший от пленительной красавицы, стал искать шнуровку ее платья. Тугой корсет сполз на бедра, открывая глазам англичанина молодое, цветущее тело девушки. Ее хрупкость так и манила к себе. По толпе пронеслись одобрительные возгласы, когда остатки юбки были дерзко сорваны. Вивиана ели не задохнулась от стыда, поняв, что стоит в одной тонкой сорочке, едва доходившей до ног. Брук не стал раздеваться, ему хватило и того, что его жертва абсолютно нагая и беспомощная. Толкнув девушку так сильно, что она упала на пол, мужчина навалился сверху и стал скользить огрубевшими пальцами по горячей плоти пленницы. Вивиане не хватало воздуха, словно обезумевшая, она вертела головой, хватая побледневшими губами хоть капельки свежести. Молодая женщина уже совершенно ничего не чувствовала, кроме тупой боли. Она нарастало с каждой секундой, становилось то невыносимо острой, то ноющей и медленной.

Перед глазами мелькали разные лица и силуэты: темные и багровые, они казались слугами ада. Девушка внезапно ощутила, как внутри нее, внизу живота, что-то лопнуло и запекло. Боль стала просто невыносимой. Ощущая ее каждой частью тела, Вивиана погрузилась в темную, неизведанную глубину…

* * *

Звуки с каждой минутой становились все отчетливее, громче, казалось, слышна даже эта хрустальная, нежная тишина. Девушка чувствовала, что побывала в других мирах, а сейчас возвращается сюда, в этот зал, совсем недавно ставший для нее котлом из ада. Вивиана тихо застонала. Открыв мутные глаза, англичанка не увидела перед собой ничего, кроме кромешной темноты. Этот цвет душил, лишал возможности говорить, парализовал, вновь наступало какое-то одиночество. Осознав, что она вновь может лишиться чувств, молодая женщина резко тряхнула головой, вскрикнув от боли. Дочери графа понадобилось несколько минут, чтобы окончательно прийти в себя. С трудом поднявшись, девушка обхватила руками озябшие колени и только сейчас поняла, что совершенно обнаженная. Нащупав в темноте какую-то ткань и укутавшись ею, Вивиана стала вспоминать. Мысли больно кололи душу, возвращая забытое сердце к суровой реальности. Приглашение на бал, торжество, Шарлеман, десятки незнакомых людей, Джонни, изнасилование, боль, боль и боль… Вивиана завыла голосом раненного животного. Это был не кошмарный сон, как ей хотелось верить. Увы, это – правда, и множество ссадин и синяков свидетельствовало об этом. Пошатываясь от слабости, молодая женщина отыскала окно и распахнула портьеры, после чего лунный свет влился в зал. Внезапно раздался чей-то голос, нежный, звенящий, но такой родной… Обернувшись, испуганная девушка увидела женщину. Она стояла, а легкий ветерок развивал ее темные, блестящие волосы. Вивиана тихо вскликнула. Она не знала, кто эта незнакомка, а лишь чувствовала всеми частями души. Такое близкое, ожившее в памяти лицо, эти глаза с каплями слез, печально взиравшие на бренный мир. От дамы веяло теплом, уютом, домом и счастьем. Сделав несколько неуверенных шагов, Вивиана осмелилась заговорить, хотя слова слетали не с ее губ, а шли из глубины сердца: – Мама, это ты? – незнакомка печально кивнула.

Внезапно молодая женщина почувствовала, как земля уходит у нее из-под ног, а перед глазами встают ужасные сцены прошлых лет. Теперь воспоминания разрезали душу, впиваясь в каждый уголок разума. Она вспомнила все… Как страдала в поместье богача, гуляла с бродячими детьми, воспитывала новорожденного брата, сама являясь еще ребенком, как сбежала с мамой и Паскуалем, как бродила, как хоронила ее, как бросилась в реку. Сотни ужасных картин восставали перед глазами, словно живые. Они касались души, впитывались в нее, становились мелкими частичками.

– Ты вспомнила, моя Дини? – голос, такой необычный, нежный, дребезжащий, он лился с самих Небес. Вивиана бросилась к матери, но та сделала предостерегающий жест: – Нет, стой, девочка моя. Если ты коснешься меня, то уйдешь из этого мира, – ледяные слезы хлынули из глаз девушки. Она, всматриваясь в лицо Софи, запоминала каждую черту матери: эти печальные глаза фиалкового цвета, Вивиане казалось, что она видит в них отражение своей прожитой жизни.

– Мамочка, зачем ты ушла так рано? Зачем оставила меня и брата? Для нас жизнь стала адом, мы выживали в ней, как могли, а потом хотели отправиться за тобой.

– Я знаю, малышка, сколько тебе и Паскуалю пришлось пережить. Его страдания, слава Всевышнему, закончились, мальчика ждет светлое и беспечное будущее. Тебе же, деточка, придется еще много чего вытерпеть, перебиться, перестрадать, переплакать. Твое юное сердечко, так нуждающееся в любви, станет сильным и отважным, – молодая женщина обреченно замахала головой, сглатывая слезы и пытаясь проглотить судорожный ком в горле. Девушка стояла радом с матерью, которую не видела больше десяти лет, но не могла даже обнять, ибо они из разных миров, их сердца бьются по-разному. Вивиана беспомощно протянула похолодевшую руку, грудным и срывающимся голосом произнося:

– Тогда забери меня с собой, мама. Эта земля стала моей могилой, адом. Все, кого я любила, кому доверяла, предали, унизили, растоптали мою честь и достоинство. Порой мне кажется, что люди видят во мне лишь привлекательное тело, а душу и сердце просто не замечают. Мне надоело быть лишь мишенью для любовных игр, я хочу счастья, обычного, женского счастья.

Софи, вернее, ее призрак, тяжело вздохнула, приложив ухоженные руки с тонкими пальцами к груди, скрытой под складками белого платья: – Тебе еще рано, малышка, в мир вечного покоя. А насчет женского счастья, знай: ты не такая, как все, в тебе течет особенная кровь. С первого дня рождения тебя ожидала суровая жизнь, испытания и боль. Ты должна вытерпеть все это. Если тебе больно – улыбайся, не давай своим врагам восторжествовать. Прячь под улыбкой нестерпимые страдания, рыдай в тишине и в одиночестве. Я знаю, моя Дини сильная, и она выдержит все. Даже не думай о самоубийстве. Докажи, что можно выжить даже в самую беспощадную стужу, что можно быть счастливой наперекор судьбе, пойди судьбе наперекор. Наперекор, наперекор, наперекор… – последние слова эхом раздавались по залу, отражаясь в каждом уголке. Почувствовав некий прилив сил от слов матери, Вивиана закрыла глаза, а когда открыла, Софи уже не было.

Опустившись на пол, молодая женщина обхватила дрожащими руками голову, проклиная все живое. Она не могла собраться с мыслями, не могла понять, что ей делать. Внезапно почувствовав щемящую боль на затылке, девушка провела рукой по голове и замерла: с ее пальцев медленно капала темная, запекшаяся кровь. Приложив разорванную сорочку к ране, молодая женщина зарыдала от бессилия и боли. Она чувствовала себя птицей, попавшей в клетку. Все тело ныло от нанесенных ударов, но больше всего болела душа. Вивиане не хотелось даже искать выхода из этого зала, она просто сидела, поджав под себя ноги и раскачиваясь из стороны в сторону.

Внезапно где-то рядом раздались шаги. Вытерев кое-как слезы, девушка поднялась и замерла. На пороге стояла Николет… Испуганная женщина ахнула, отшатнувшись и едва не выронив свечу, которую потом поставила на пол и подбежала к Вивиане, молчаливо взиравшей на новоприбывшую.

– Что…что произошло? – голос француженки срывался, а в глазах блеснули слезы страха. С распущенными волосами, свободно разметавшимися по плечам, в ночной сорочке, на которую был наброшен легкий халат, женщина больше не напоминала заносчивую красавица, теперь она была обычным человеком с душой и сердцем.

Вивиана, захлебываясь слезами, ничего не могла произнести. Слова онемели на губах, а сердце кричало еще громче.

Усадив молодую женщину на первый попавшийся стул, Николет взяла ее ледяные руки в свои, и тихо прошептала: – Успокойся. Не плачь. Расскажи, что случилось, – леди Бломфилд била мелкая дрожь, в горле пересохло. Судорожно хватая губами воздух, она была не в силах что-то сказать. Лишь спустя несколько минут заплаканная девушка пробормотала:

– Он…изнасиловал меня, – француженка напряглась. Разумеется, по внешнему виду Вивианы она давно поняла, что произошло, но кто это сделал? На корабле людей немного, у слуг просто не хватило бы смелости коснуться уважаемой пассажирки, остались лишь двое: Шарлеман и Джонни.

– Кто? – англичанка высвободила руки из крепкой хватки женщины. Как она могла сказать ей правду? Николет просто с ума сойдет, если узнает, что ее любимый муж такое сделал… И все же слепая ненависть и призрение к Джонни взяли вверх. Женщина должна увидеть истинное лицо своего обожаемого супруга, кичившегося чистой совестью и порядочностью.

– Мне очень больно тебе это говорить, – Вивиана коснулась запястья француженки, ощутив, как та напряглась и замолчала. Резко встав, женщина приложила ладони к выпирающему животу, обтянутому атласной тканью, и, смотря вдаль, прошептала:

– Джонни?

Вивиана кивнула: – Николет…, – беременная дама сделала резкий жест рукой.

– Тише. Ничего не говори. Хватит уже и этого.

– Прошу тебя, успокойся. Тебе нельзя так переживать. Подумай о малыше, – тихо застонав, женщина, стоя спиной к своей собеседнице, пробурчала:

– А Джонни думал о нашем ребенке, когда…прикасался к тебе?

– Ты винишь меня в случившемся? Николет, я тебе не соперница, – женщина одобрительно похлопала Вивиану по плечу.

– Я знаю. Прости. Идем, – внезапно по спине девушки пробежал леденящий холодок. Леди Бломфилд не знала, как теперь сможет смотреть в глаза слугам, ставшими свидетелями ее позора. А Джонни… Было просто невыносимо находиться с ним на одном корабле, окруженном бескрайними синими просторами.

Увидев замешательство на лице молодой женщины, француженка понимающе кивнула:

– Не бойся. Эту ночь ты проведешь в моей каюте. Брук не переступает ее порог со дня нашего отправления. А утром все решится. Этот негодяй должен понести наказание за свою ошибку. Я клянусь тебе, он заплатит сполна за твою боль, мои пролитые слезы и разбитые надежды, – взяв Вивиану под руку, женщина повела ее по темному коридору, в котором сейчас особо чувствовался морской, разъедающий глаза запах. До рассвета оставалось несколько часов, и все же уже слышались шаги и разговоры слуг. Вивиана поежилась под холодом своих страхов. Она не хотела вспоминать прошедший вечер, но мысли сами возвращались в тот роковой зал. Наконец показалась каюте Николет. Это были небольшие, но теплые и уютные покои с огромной кроватью, сделанной из красного дерева и позолоченной разбавленным жидким золотом. Светло-голубые портьеры едва пропускали лунные свет, зато от них шло умиротворение и гармония. На низком столике располагалась икона Святой Марии – покровительницы всех беременных женщин.

Опустившись в удобное кресло, обтянутое французским шелком, Вивиана приняла из рук Николет фарфоровый стакан, наполненный горячим, приятным молоком. Отпив успокаивающую жидкость, девушка проговорила: – Ты так спокойно восприняла известие о… похождениях Джонни.

– Я знала, что когда-нибудь это случится. Последние полгода я не живу с ним, а выживаю. Как только мне удалось забеременеть, Брук превратился в жесткого, деспотичного супруга. Я не позволяла ему прикасаться к себе, опасаясь за жизнь ребенка, ибо, по словам повитух, первые месяца проходили достаточно тяжело, и была явная угроза выкидыша. Джонни, как мне казалось, просто не понимал этого, не хотел понимать. Главной задачей его жизни являлось желание подольше удержать меня в постели. Иногда мне казалось, что для него важнее всего наша физическая близость, чем человеческая любовь. Когда мы были еще в Англии, он прятался со служанками по углам, открыто заводил любовниц. Самой важной пассией в его жизни стала некая Кэтрин. Брат думал, что я об этом ничего не узнаю, но, увы, эта суровая правда давно коснулась моего израненного сердца. Я просто смерилась с тем, что муж меня не любит. Я же не могу без него жить. Это какая-то болезненная любовь, зависимость. Я так люблю его, – ледяные слезы медленно стекали по побледневшему лицу женщины. До крови сжав подлокотники кресла, она вымученно подвела глаза к потолку: – Теперь его поступки перешли уже все границы.

– Что ты собираешься делать? – Николет, тяжело вздохнув, обреченно покачала головой.

– Выход один: развод. Пусть я буду мучиться в одиночестве, сходить с ума от разбитой любви, но моя гордость не будет раздавлена. Я не позволю мужчине, втоптавшего мое достоинство в грязь, называться моим мужем. Ради этого подлого и алчного человека я пошла против воли родителей. Толком не получив их согласия и благословения, я сбежала в Англию, где вышла замуж, подобно бедной служанке, а не богатой наследнице. Поддержал меня лишь брат. Шарлеман, уже освоившийся в Британии и накопивший немалую сумму денег, подарил нам процветающий замок, обеспечил английским гражданством. Но и он предал меня, подтолкнув тебя в объятия Джонни. Мне дурно при мысли, что родной брат, моя кровь и плоть, подыскал моему супругу несчастную жертву любовных игр. Не забывай: Джонни и Шарлеман предали не только меня. Они поступили, как последние мерзавцы, опозорив тебя при всех. Изнасилование на глазах посторонних людей – самое страшное и низкое, что может пережить девушка, особенно в наши непростые времена.

– Николет, не забывай, что с этими людьми нам еще полмесяца находиться на одном корабле. Даже…, – не договорив, девушка внезапно вскликнула от щемящей боли в затылке. Рана опять начала кровоточить.

– Я позову лекарку, – француженка направилась к двери, но Вивиана ее резко остановила:

– Нет, не нужно. Я не хочу, чтобы кто-то еще знал о вчерашнем вечере. Свидетелей и так достаточно.

– Не волнуйся, никто больше не узнает. Посиди пока здесь, я быстро, – Вивиана, тяжело вздохнув, приложила похолодевшие руки к груди. Закутавшись в халат Николет, девушка стала беспокойно мерять каюту шагами. Страх с каждой секундой нарастал в ее душе, казалось, от него просто нет спасения. Ненависть к Джонни была просто выше всех других чувств, она захлестывала, не позволяла спокойно дышать.

Через несколько минут вернулась француженка, ведя за собой старую лекарку, прижимавшую к груди маленький чемоданчик. Старуха, осмотрев рану своими морщинистыми руками, с улыбкой вздохнула: – Не волнуйтесь, слава Богу, заражения нет. Рана неглубокая. Вот, обрабатывайте ее два раза в день этими травами, и приблизительно через две недели все пройдет, – поставив на столик высокие флаконы с какой-то жидкостью, лекарка уже собралась уходить, но Николет остановила ее:

– Тетя Кери, я надеюсь, ты поняла меня? Никто не должен узнать, что ты осматривала девушку в моей каюте. Храни это в строжайшей тайне, – заговорчески улыбнувшись, женщина вложила в руку старухи несколько золотых монет: – Это тебе за молчание.

– Будьте спокойны, мадам. Никто не узнает. Я умею хранить чужие секреты, – кротко поклонившись, Кери поковыляла к двери, оставив в каюте неприятный запах лекарств и дурманящих настоек.

– Спасибо тебе, Николет. Я пойду.

– Стой, куда? – придержав Вивиану за руку, француженка принудила ее сесть обратно в кресло: – До утра останешься у меня. Поспи в моей каюте, мне же необходимо поговорить с братом, – надев мягкое, домашнее платье и расчесав волосы, Николет направилась к выходу.

– Ты уверена, что разговоры посреди ночи пойдут всем нам на пользу? Шарлеман, скорее всего, спит, он просто не захочет с тобой ничего обсуждать, – громкий и уверенный голос Вивианы заставил Николет остановиться, но женщина лишь покачала головой: – Так будет лучше. Мне необходимо кое-что уладить, до утра это не потерпит. Спокойной ночи.

* * *

Сквозь сон Шарлеман ощутил, как чьи-то возгласы вырывают его из царства Морфея. Перед полуопущенными веками заплясали огоньки света, а чья-то рука коснулась его напряженного плеча. Резко дернувшись, француз в недоумении открыл очи, жмурясь от свечи, что стояла прямо перед ним. Испуганный и поникший слуга начала что-то бормотать, но де Гаррель резко его остановил: – Что здесь происходит? Что за крики? Кто посмел нарушить мой сон в такой час? – схватив юного пажа за воротник камзола, прошипел Шарлеман: – Я жду ответа, щенок!

Пытаясь высвободиться, мальчишка лихорадочно закивал головой: – Я…я не причем. Она ворвалась и потребовала разбудить вас.

– Кто она? Отвечай! – внезапно, будто из ниоткуда, появилась Николет. Оттолкнув задыхающегося пажа назад, она с гордостью посмотрела в глаза удивленному брату: – Что ты здесь делаешь ночью, сестра? Что случилось? – приход Николет стал для француза не просто неожиданностью, но и предвестником огромного скандала. Он понимал, что женщина уже обо всем узнала, и ее гневу, как и ненависти, нет предела.

– Лучше ты мне скажи, что случилось? Почему мой любящий, нежный, заботливый брат превратился в демона, беспощадного, жестокого тирана? Ну, чего молчишь?! – крики француженки отрывками вырывались из ее рыдающей души.

– Николет, прошу, успокойся, – Шарлеман попытался коснуться плеча сестры, но женщина резко отстранилась, тяжело дыша и не переставая выкрикивать слова, рвавшие сердце:

– Ты предал меня, предал нашу родственную любовь, наш род, наших родителей! Мне противно при мысли, что ты подыскал моему мужу пассию! Что ты собственными руками подтолкнул ее в объятия Брука! Будь ты проклят, де Гаррель, будь проклят тот день, когда я впервые назвала тебя братом! Ты – подлая собака, недостойная счастья! Ты разломал мою жизнь, уничтожил мою любовь, ты меня убил! Понимаешь, убил без оружия! Не трогай меня! – крики Николет становились больше похожие на вопли раненного животное. Против ее же воли, Шарлеман притянул к себе сестру и стал дрожащими руками гладить ее волосы, пытаясь успокоить. Захлебываясь рыданиями, Николет молотила кулаками по груди брата, дергалась и вопила. Ей казалось, что мир просто раздавил ее, оставив лишь ненужную оболочку. Все те чувства, что француженка тщательно прятала от Вивианы, теперь с бешеной силой рвались наружу. Внезапно, задыхаясь от пережитой истерики, молодая женщина почувствовала, как тупая, ноющая боль резанула спину, потом плавно коснулась низа живота. Ребенок… Что с ним?… Тихо вскликнув, Николет ощутила, как между ног побежала какая-то теплая, слегка липкая жидкость. Став медленно оседать на пол, сквозь багровую пелену, застилающую глаза, француженка почувствовала, как чьи-то руки придерживают ее, а голос, доносившийся, будто из глубины неба, до боли родной:

– Сестра, сестра… Что,…что с тобой?… Николет!..

Облизнув побледневшие губы, женщина тихо прошептала: – Ребенок, кажется, я рожаю… Позови повитуху, скорее! – стены каюты содрогнулись от ужасного крика, вырвавшегося с уст Николет. Обхватив дрожащими руками живот, француженка, ничего не понимая от боли, почувствовала, как кто-то поднял ее с пола и куда-то понес.

* * *

В каюте стоял дурманящий запах крови, перемешанный с сотнями лекарственных ароматов. Сейчас, в этот предрассветный час, весь корабль был на ногах. Из покоев Николет, набитых слугами и лекарями, доносились душераздирающие крики. Небольшую кровать со всех сторон обступили служанки, что-то шепчущие своей рожавшей госпоже, повитухи метались по всему кораблю с окровавленными руками и такими же платьями. В каюте невозможно было дышать. Шатаясь и пытаясь унять приступ головокружения, Вивиана вышла из комнаты, наткнувшись на Шарлемана и Джонни, находящихся возле двери каюты, ибо мужчинам запрещено входить к рожающей женщине.

Сначала девушка отшатнулась, но потом попыталась взять себя в руки и не паниковать. Безусловно, этим двум тоже не позавидуешь. Бледный, как стена, Джонни расхаживал по длинному коридору, сложив руки на груди. Шарлеман же стоял, облокотившись о перегородку, отделяющую помещение и холл. Побежав к молодой женщине, Брук, запинаясь, спросил: – Как…как она? – Вивиана едва не плюнула в его вымученную физиономию. Этот негодяй изнасиловал ее, причинив невероятную боль беременной супруге, а теперь расхаживает под дверьми каюты, мучась страхом и переживаниями. Немного помолчав, леди Бломфилд все же ответила:

– А как она может быть? Любимый муж просто втоптал ее в грязь, унизив и раздавив.

– Вивиана, прошу вас, замолчите! – не сдержался Брук. Его глаза, мутные из-за бессонной ночи, теперь вспыхнули ярким огнем. Он ненавидел себя за проявленную глупость, ненавидел эту женщину, воскресившую в нем страсть и желание, ненавидел Шарлемана за оказанную помощь, ненавидел корабль, на котором встретил эту черноволосую бестию.

– У вас осталась хоть капля совести?! После того, что я пережила из-за вас, вы еще о чем-то просите меня?! Не отворачивайтесь от правды, это не поможет! – девушка с гордостью смотрела в глаза Джонни, едва сдерживая в себе прилив гнева. Это была их первая встреча после изнасилования, и трепещущееся от злости и наваждения сердца еще не остыли. Да, Вивиана презирала этого человека всеми недрами души, но, в какой-то степени, ей внезапно стала жаль заблудшего мужчину. Брук искал удовлетворения, страсти, нежности, истинной любви. К Николет он испытывал симпатию, привязанность, но не более того. Женщина прекрасна, когда желанна и любима, а француженка, пускай и отличавшаяся милой внешностью, оставалась в памяти Джонни, как холодная, чопорная дама. Он прожил с ней недолго: полтора года, насыщенные совсем разными чувствами. Порой Брук ненавидел жену всем своим существом, порой обожал, запоминая каждую черту ее лица, каждый изгиб стройного тела. Да, они ссорились, расходились, но потом вновь прощали, любили с новой силой. Нет, любили, увы, не духовно. Их плотская связь была порой столь сильна, что любовники, задыхаясь от нахлынувшей страсти, сходили с ума, желая открыть новые горизонты запретных удовольствий. Джонни ночами выплескивал свой гнев, целуя и сжимая в порывистых объятиях супругу. Он злился, что не может жить с любимой женщиной, с той, с которой не только тело, но и душа будет удовлетворена. Николет же в своих пылких прикосновениях выводила наружу грусть и обиду, зная, что муж ее просто не любит, но хочет. Это была запретная игра двух блуждающих сердец. Они искали свою истинную любовь, путались, бились, страдали, но желанного так и не нашли.

Десятки любовниц, Кэтрин, Вивиана… Сколько еще? Джонни тяжело вздохнул, приложив ладонь к пульсирующему виску. Он чувствовал себя зверем, голодным, загнанными в угол. Он просто запутался. Любовь… Где же она? В мирных словах супруги, в теплой и уютной постели, в глазах Николет? Или в требовательных ласках Кэтрин, в ее любовных фантазиях, в ее страсти? Или… Брук внезапно отдернул себя. Нет, он не должен думать о Вивиане, не должен вспоминать ее манящее, но изувеченное тело. Теперь между ними стена, которую он, Джонни, создал собственными руками. Англичанин мог бы стать для женщины другом, помощником, а потом, глядишь, она бы его и полюбила, доверилась, отдалась. Нет же, он сам все испортил. Завладел телом девушки, не завладев душой.

Любовь приходит непрошено, быстро и незаметно. Она вливается в сердце, становится частью тебя, ты живешь ею, дышишь, страдаешь… Как можно любить почти незнакомую девушку, к тому же обвиненную в государственной измене? Брук понимал, что это губительная, безответная страсть, она разрывает на куски, вырывает душу. Жить с одной женщиной, а любить и грезить о другой – непосильная ноша для любого мужчины, а особенно для того, кто давно изголодался по истинным чувствам. Но сейчас он не должен думать об этом.

Резкий голос Вивианы вырвал Джонни из задумчивости: – Вы хоть понимаете, что роды на седьмом месяце беременности в большинстве случаев заканчиваются плачевно? Осознайте, наконец, что из-за своей глупости вы можете потерять не только еще не родившегося ребенка, но и жену, – девушка сама удивилась холодностью своих речей. Вспомнив, что Екатерина рожала тоже на седьмом месяце и после долгих мучений произвела на свет мертворожденное дитя, леди Бломфилд ощутила, как по спине пробежал холодок. Да, повитухи уверяли, что, поскольку роженица вполне здорова, малыш должен родиться сильным и в очень короткие сроки. Но сейчас, увы, шел уже второй час ужасного мучения. Николет то задыхалась от боли, то проваливалась в глубокое забытье. Рожать на корабле было очень опасно, и у матери, и у ребенка могла начаться внезапная морская болезнь, сопровождающаяся жаром и онемением конечностей.

Было четыре часа утра, и рассветную тишину развеял громкий плач новорожденного младенца.

Глава 19

По кораблю разносились радостные возгласы и крики. После непродолжительных мучений Николет все же смогла произвести на свет очаровательного сына.

Откинувшись на подушки, измученная болями женщина прижимала к груди крохотный комочек счастья. Малыш мирно спал. На его прелестном личике играла полная безмятежность и покой, лишь тень от длинных, словно у девочки, ресниц скользила по розовым щечкам. Крохотное, почти прозрачное тельце, закутанное в бархатное покрывало, казалось таким невесомым, словно ангел.

– Мадам, вам нужно поспать и набраться сил. Вы потеряли много крови, – повитуха протянула руки к женщине, прося у нее младенца.

Николет лишь покачала головой. В ее блеклых глазах блеснул какой-то странный огонь, но потом сразу потух. Все еще с каплями пота на лице, с синими кругами под глазами, она сидела на огромной кровати, не отрывая взгляда от спящего ребенка. Разумеется, для любящей матери это было вполне нормально, но ее взгляд… Потухший, с лихорадочным блеском, он вселял недобрый страх в сердце. Все ждали от женщины каких-то чувств: радости, смеха, нежности, но она не с кем не разговаривала и не на кого не смотрела. Джонни, смахнув рукой слезы, подошел к жене и тихо прошептал:

– Дай мне ребенка. Я хочу посмотреть на него, – рука мужчины скользнула по плечу Николет, но от этого прикосновения, будто от огня, француженка резко отстранилась, еще сильней прижав к себе мальчика. Она смотрела на супруга так, словно видит его впервые:

– Это мой сын. Не трогайте его, – грудной, хриплый голос задел Брука. Поежившись, он вновь повторил попытку:

– Николет, это наш сын, наша кровь и плоть. Я – его отец, и имею полное право взять ребенка на руки.

– Нет, я…, я не знаю вас. У моего сыночка нет отца, он умер, еще давно, – по комнате разнеслись удивленные возгласы. Джонни, раскрыв рот в беззвучно крике удивления, лишь спустя несколько минут взял себя в руки и проговорил:

– Ты…не помнишь меня? Любимая, я – твой муж, Джонни Брук, – рука англичанина скользнула по волосам женщины, но она вновь отстранилась:

– Не трогайте меня. Я вас не знаю.

Англичанин остолбенел. Он был не в силах что-то говорить, комок в горле с каждой секундой все больше нарастал.

– Друг мой, успокойся, – тихий и вкрадчивый голос Шарлемана вырвал Брука из оцепенения. Слегка оттолкнув зятя, мсье де Гаррель опустился на колени перед сестрой, взяв ее ледяную руку в свою: – А меня…, меня ты помнишь?

Измученная, блеклая улыбка коснулась губ Николет: – Конечно, брат, помню. Ты так постарел, – пальцы женщины заскользили по лицу брата, остановившись на глубоких морщинках, потом поднялись до слегка седых волос: – Тебе ведь только двадцать семь, а выглядишь ты старше, – Шарлеман судорожно сглотнул несколько раз. Его рука, сжимавшая запястье Николет, бессильно ослабла. Нет, этого не может быть! Молодая женщина просто не помнит события последних лет! Сейчас ему было тридцать четыре года, но не двадцать семь!

– Выйдите все. Джонни, ты тоже, – по мраморным плитам раздались быстрые шаги уходящих людей. Когда дверь за ними захлопнулась, француз опустился на край кровати, аккуратно взяв ребенка. Малыш захныкал, оказавшись на руках у дяди, но замолчал, когда тот положил его в колыбель. Сейчас мужчине казалось, что Николет даже может причинить вред малышу.

– Сколько тебе лет?

– Пятнадцать, – в недоумении ответила француженка, но внезапно замолчала. Ее лицо исказилось гримасой, а руки бессильно повисли вдоль тела: – Почему родители не пришли? Они нашли дом после пожара? – француз едва сдержал себя, чтобы не завыть воем раненного животного. Сейчас мужчина все окончательно понял. Николет забыла последние шесть лет. Сейчас ей – двадцать один год, а когда было пятнадцать, то жила она еще во Франции. Тогда их дом сгорел, в результате погиб возлюбленный молодой женщины – Александр. Разумеется, эту потерю девушка перенесла тяжело, но уже через год все забыла. У де Гарреля неприятно заныло сердце. Тот беспощадный огонь унес и его любимую Кристину.

– А где Кристина? Мой любимый погиб, но зачал в чреве нашего сыночка, – взгляд женщины непринужденно блуждал по каюте.

Шарлеман обреченно покачал головой. Он знал, что сестра не в себе, но все же решил сказать Николет правду: – Послушай, тебе сейчас двадцать один год, мне – тридцать четыре. Пожар случился шесть лет назад. Он унес с собой и Александра, и Кристину. После этого ты вышла замуж за Джонни Брука, уехала с ним в Англию. Именно он – отец ребенка, но не погибший Александр, – жалкая усмешка коснулась губ женщины, а грудь стала нервно вздыматься и опускаться от прерывистого дыхания. Николет несколько минут молча смотрела на брата, но потом резко закричала и задергалась. Ее всхлипы превратились в хриплое рычание затравленного зверя. На возгласы сбежались слуги. Испуганная повитуха унесла плачущего младенца, но лекарки, обступив кровать, лишь молча стояли. Прижав сестру к себе, Шарлеман вскричал: – Ну же, помогите ей! Вы же видите, она не в себе! – мисс Кери, знавшая француженку еще девочкой, обреченно покачала головой:

– Увы, милорд, мы не в силах прекратить ее истерику. Это приступы паники, не подвластные лечению.

Внезапно Николет застыла. Ее бледные, словно полотно, губы прошептали что-то бессвязное, а ослабевшее тело стало оседать на руках Шарлеман. Уложив сестру в кровать, он едва сдержал в себе приступ страха. По лицу молодой женщины стекали струи пота, щеки горели огнем, хотя все лицо внезапно приобрело сине-серый оттенок. Нащупав пульс Николет, старуха с облегчением вздохнула, поманив де Гарреля за собой. Отойдя от ложа на приличное расстояние, Кери проговорила: – Это особое состояние женского организма, очень редкое полоумие. У женщины оно может появиться при родах на ранних сроках, происшедших из-за очень большого стресса. Мне не хочется в это верить, но у вашей сестры все признаки: провалы в памяти, отрешенность, скрытость, приступы истерики. Если это действительно та болезнь, о которой я вам сейчас рассказала… Понимаете, вашу жену будут считать просто сумасшедшей, а в наши дни… это…, Церковь приравнивает сумасшедших до одержимых дьяволом…,[41] – Шарлеман резким жестом приказала старухе замолчать. Тяжело вздохнув, он охрипшим голосом прошептал:

– Не отходите от Николет ни на шаг, будьте всегда с ней, если что-то случится, немедленно зовите меня. Где ребенок?

– Его отдали мистеру Бруку. Малыш сейчас в его каюте.

– Как он? Мой племянник родился недоношенным, – слабо улыбнувшись, Кери ответила:

– Все хорошо. Не волнуйтесь. Мальчик родился здоровым и сильным, единственное, у него слабые кости. Мы будем два раз в день втирать в его тельце специальную мазь для укрепления суставов.

Вымученно кивнув, Шарлеман побрел в каюту зятя и застал там душераздирающую картину. Джонни, сидя на коленях, рыдал, прижимая к себе мирно спавшего ребенка, Вивиана ему что-то шептала и дрожащими руками вытирала слезы. Увидев француза, мужчина, шатаясь, поднялся, протягивая ему крохотное тельце:

– Как она? – любуясь очаровательным личиком племянника, Шарлеман сдавленно ответил:

– Николет забыла последние шесть лет. Когда я рассказал ей правду, она стала кричать и извиваться, потом бессильно провалилась в забытье. Лекарка говорит, у нее…все признаки послеродового безумия, – обреченно вздохнув, англичанин опустился на диван, обхватив руками голову. Сейчас молодой человек чувствовал себя покинутым и глубоко несчастным. В это раннее утро корабль, освещенный ясными лучами рассветного солнца, казался ему серой клеткой. Он сам виноват в этом, из-за него Николет страдает…

– Если она умрет, я не выдержу, – глухо пролепетал Джонни, зачесав дрожащей рукой волосы. Передав младенца Вивиане, де Гаррель молча покинул каюту. Он знал, что в безумии сестры виноват, прежде всего, этот слабонервный и жестокий англичанин.

– Не ищите виновных в этой беде, мистер Брук. Вы и только вы виноваты. Подло было при беременной женщине насиловать девушку, не так ли? – в голосе Вивианы прозвучали предательские нотки. Она ненавидела этого англичанина, презирала, старалась причинить как можно больше боли. Девушка печально посмотрела на маленький комочек, прижатый к груди. Этот невинный малыш не заслужил такого подлого отца, но родителей не выбирают. И молодая женщина надеялась всем своим существом, что Брук понесет наказание за страдания несчастной Николет.

Оказавшись в своей каюте, дочь графа устало опустила малыша в колыбель, на шелковые, кружевные простыни. Она пообещала позаботиться о мальчике, пока его родители не придут в себя. Хотя, Вивиане трудно верилось, что француженка когда-то вновь станет прежней, веселой и беспечной женщиной. Теперь в ее душе поселилась черная, непроглядная дыра боли, что с каждым днем будет увеличиваться…

****

Выставив разгорячившееся лицо навстречу легкому, прохладному ветру, Джонни до крови сжал перила палубы. Весь день он провел, закрывшись в своей каюте и погрузившись в мрачные мысли. И вот он решил… Взгляд молодого человека заскользил по мягким, синим волнам, которые при свете луны казались серебряными, неземными. Их тихий шум манил к себе, призывал. Лишь одно движение, один шаг вперед, и он окажется в вечном плену моря. Брук ощутил, как по щекам потекли слезы, холодные и безжизненные, они совмещали в себе боль, страх, разочарование. Да, говорят, мужчины не плачут, но англичанин знал, что это далеко не так. Он чувствовал себя раздавленным, покинутым, сердце беспрерывно щемило в ледяном плену раскаяния. Молодой человек почти потерял жену, сына, единственного человечка, в котором он видел свое счастья, ему не дают прижать к груди собственное дитя, все отвернулись, называют предателем, убийцей. И даже Вивиана, эта нежная, хрупкая девушка собственными руками вонзила нож в душу. Ради чего ему теперь жить, ради кого?

Джонни почти решился на роковой шаг, как внезапно ощутил чье-то неземное дыхание, потустороннее присутствие. Брук закрыл на секунду глаза, наслаждаясь этим странным умиротворением, а когда открыл, лицезрел перед собой силуэт какой-то женщины. Незнакомка плавно раскачивалась на спокойных волнах, а вокруг нее мерцал яркий, белый оттенок. По воздуху, словно в небесах, развевались полы пышного платья, сочетаясь с темными, распущенными волосами. Она так была похожа на Вивиану… Те же лиловые глаза, тот же нежный овал лица, та же стройная фигура… Но это была не она. В незнакомке чувствовался жизненный опыт, стойкость и смелость, да и выглядела она не совсем молодо.

Отшатнувшись от перил, Брук почувствовал, как в горле стал комок, не позволяя сказать ни слова. Очарованный женщиной, он не заметил, как она предстала прямо перед ним, преодолев расстояние, раннее отделявшее их.

– Не бойся меня, остерегаться нужно не мертвецов, а живых, – такой спокойный, мелодичный голос с упрямыми нотками, он доносился откуда-то свыше, в нем ощущалось какое-то божественное ликование. Призрак, это был обычный призрак, пришедший к нему. Несколько раз судорожно сглотнув, Джонни осмелился заговорить:

– Кто вы? Что вам от меня нужно?

– Я та, чью дочь ты бессовестно совратил, та мать, что видела страдания своего ребенка, я та Софи, что пришла отомстить тебе за слезы невинных женщин, – по телу Джонни прокатилась судорожная волна. Хватая губами воздух, он прижался спиной к железной балке. Теперь шаги призрака звучали в его голове, отдаваясь во всем теле. Женщина, назвавшая себя Софи, подошла так близко, что англичанин ощутил ее дыхание. Нет, оно было не таким, как у всех. Ледяное, прерываемое хриплыми вскриками, оно напоминало о последних вздохах умирающего: – При жизни я так много страдала, что теперь мысль, что мое дитя будет испытывать ту же боль, лишает меня разума. Я готова сделать все, чтобы избежать этого. Простись с жизнью, Джонни Брук. Это конец, – мужчина уже открыл рот, чтобы что-то сказать, но призрачные слова онемели на губах. Ощутив в теле неприятную истому, молодой человек не заметил, как рука призрака скользнула по его плечу. Внезапно корабль качнуло. Не удержавшись на ногах, Брук почувствовал, что падает. Лишь миг, и ему удалось ухватиться за перила, но ледяные пальцы Софи разомкнули сильную хватку, придавши жертву беспощадным, синим волнам. Задыхающегося несчастного уносил жесткий поток воды, а на корабле остался лишь оторванный кусок его плаща.

Глава 20

Зной становился уже просто невыносимым. Обмахиваясь влажным веером, Вивиана стояла на носу корабля, всматриваясь в приближающийся берег. С далека он казался таким крошечным, незначительным, но на самом деле это был огромный, песчаный край.

– Это Дамьетта,[42] самый промышленный портовый город в Египте. Пока мы остановимся здесь, – с наслаждением произнес Шарлеман, не отрывая взгляда от видневшегося городка. Обернувшись, француз встретился взглядом с Николет. Он ожидал, что сестра хоть как-то отреагирует на приезд в Дамьетту, ибо в юности они нередко наведывались в этот край, наслаждаясь шумом базаров и тишиной прохладных садов. Первый раз де Гаррель вступил на эту землю еще юношей и тогда раскидистые ветви апельсиновых деревьев, призывы муэдзина,[43] аромат щербета[44] и вкус лукума[45] пленили его душу. Здесь молодой человек впервые познал сладкую близость с женщиной, образ которой до сих пор теплился в его памяти. Эти черные, блестящие кудри, полуобнаженное тело, двигающееся в такт соблазнительного танца, скрытое под вуалью лицо, глубокие, словно ночь, карие глаза… С тех пор прошло больше пяти лет, мсье де Гаррель знал, что его красавица Гузайль уже, возможно, замужняя женщина и счастливая мать. Но мысль, что, проходя мимо пестрых лавок торговцев, он вновь увидит маленькую фигурку в черном, ночью раскрывающую все свои прелести, приятно уколола душу.

Будто угадав мысли брата, француженка невесело усмехнулась: – Это место когда-то для нас было райским пристанищем, входом в настоящую, арабскую сказку. Для тебя все осталось, как и прежде: горячие восточные красавицы, пленительный запах блюд и напитков, жаркие ночи в борделях. А для меня этот город стал символом боли, скорби, страданий, вдовьей участи. Если бы мы сюда не поехали, Джонни был бы жив, – исхудавшее, бледное лицо женщины не выражало никаких чувств. Оно напоминало холодную, безжизненную маску, сделанную руками грустного мастера. Смерть супруга наложила на француженку ужасающее клеймо, забрав красоту и молодость. У Николет прошли почти все признаки безумия, она все отлично помнила, не впадала в истерики, не вела себя глупо, но изредка, опустившись на стул, женщина не моргающим взглядом смотрела в одну точку, казалось, даже ее дыхание остановилось. После известия о гибели мужа, миссис Брук стала совсем другой: холодной, чопорной, замкнутой в себе. Все ожидали, что сошедшая с ума дама начнет биться в истерики, кричать, вопить, но смерть Джонни француженка приняла, как неизбежное. Никто не видел у нее в глазах слез, не слышал рыданий. Взволнованные лекари предупреждали Шарлемана, что его сестра почти ничего не ест, ее организм истощен родовыми кровотечениями и голодом, что целые дни в душной каюте могут плачевно исказиться на ее и так послабевшем организме, а бессонные ночи по капли забирают ее женскую красоту.

И правда, теперь от очаровательной, нежной девушки не осталось и следа. Кожа, натянутая на выпертых скулах, пожелтела, под блеклыми глазами залегли синие круги, а в уголках сухих губ виднелись глубокие морщины. Фигура женщины тоже нещадно пострадала, от нее остались кожа да кости. Словно призрак, Николет бродила средь слуг, не снимала своего траурного платья и такого же платка, на вопросы отвечала сухо и холодно. Де Гаррель не мог смотреть, как сестра чахнет на глазах, но просто ничего не мог поделать. Да, ему тоже было прискорбно от внезапной гибели Джонни, но в одном мужчина был уверен: смерть зятя просто несчастный случай: англичанин стоял на палубе, а корабль резко качнуло и он, не удержавшись, вылетел в беспощадные волны. К тому же подозрения француза подтвердил слуга, видевший эту ужасную сцену.

Раздумья Шарлемана прервал плач малыша. Мальчик, которого назвали Эмериком, беспокойно вырвался из рук служанки, просясь к матери. Николет лишь изредка брала ребенка на руки, к тому же молоко у нее давно пропало, и всю работу выполняла кормилица.

– Сестра, возьми сына. Он хочет к тебе, – тихо прошептал де Гаррель, но ответом был ядовитый взгляд женщины. Отвернувшись от младенца, она продолжала смотреть вдаль, не замечая жалобных криков.

* * *

С уст Вивианы сорвался крик восторга. Сойдя с корабля, она с восхищением всматривалась в совсем новый мир. Это был не скудный, английский порт, набитый проститутками и бедняками. Здесь царила какая-то особенная, привлекательная атмосфера. Десятки разноцветных суденышек причаливали от берега и возвращались обратно, в воздухе витал едкий запах кальяна, слышались разговоры и смех местных мужчин.

Внезапно девушка нахмурилась. Здесь сновали разодетые арабы, слышалась веселая восточная речь, но не было женщин. Вытерев влажным платком лоб, Вивиана в недоумении посмотрела на Шарлемана: – А…девушки? Здесь их нет?

– Увы, мадам, нравы Востока непонятны для простых европейцев. Я расскажу вам подробнее о традициях страны, в которую мы приехали. Если согласитесь, пройдемся по базарам, паркам, мечетям. Дамьетта богата роскошной природой и архитектурой.

Захлопав в ладоши, словно ребенок, молодая женщина закивала: – Я согласна.

– Шарлеман, – голос Николет, напряженный и тихий, заставил де Гарреля обернуться: – Я поеду домой. Ты можешь гулять, сколько пожелаешь.

– Хорошо, сестра. Возьми с собой Эмерика и слуг. Я позабочусь о леди Бломфилд сам. Вечером мы придем.

Как только путешественники покинули порт, и перед ними восстал главный рынок города – Аль-Фатих-Абдь-Узза, названный в честь великого поэта, чей дом находился неподалеку, Вивиана почувствовала, как кровь прильнула к лицу, бешено пульсируя в висках. Сотни разных ароматов разъедали глаза, проникали в горло. От шума и красок кружилась голова, подкашивались ноги. Казалось, здесь собрались все лавки арабского мира. Торговцы коврами громко призывали покупателей, бродячие артисты давали представление прямо на улице, прилавки со сладостями манили своим аппетитным, насыщенным запахом. И среди этого изобилия красок не было ни одной женщины. Внезапно Вивиана стала ловить на себе заигрывающие, временами презренные взгляды. Она знала, что девушка с непокрытой головой и обнаженным лицом на базаре – большая редкость, и для мусульман это равносильно распутству. Прижавшись к Шарлеману, молодая женщина поняла, что не может больше находиться там, где все смотрят на нее, как на шлюху.

– Прошу вас, давайте побыстрее покинем это место. Мне как-то нехорошо, – и внезапно девушке адресовался громкий свист и непристойные шутки на ломанном английском. Кое-как разобрав смысл сказанного, дочь графа плотнее прижала к лицу капюшон, хотя от жары просто трескалась кожа, а струйки пота лились по горячим щекам.

Когда ворота рынка остались позади, Вивиана, с облегчением вздохнув, опустилась на ближайшую лавку, скинув плащ и оставшись в одном тонком, шелковом платье. Внезапно внимание девушки привлек закоулок, скрытый за густыми ветвями кустарников.

– Что там за место? – по лицу Шарлемана скользнула темная тень. Закусив губу, он охрипшим голосом ответил: – Неважно.

– Мсье де Гаррель!

– Понимаете, – француз тяжело опустился на лавку, придвинувшись к своей собеседнице, но, не поднимая на нее глаз, проговорил: – Это квартал, отделенный от всего города невидимой, но очень прочной, психической стеной. Там нет шумных базаров, богатых арабов в золоте, нет огромных домов с благоухающими садами. Это забытое Богом, проклятое людьми, место. Настоящие презренные, грязные трущобы восточного мира. Увы, вступить на ту землю, значит навсегда стать рабом одного человека – Лукмана Черный Глаз. Это повелитель женщин легкого поведения, воров, убийц, просто нищих, вынужденные зарабатывать на кусок хлеба проституцией и воровством. Там, за теми воротами, не существует правосудия. Даже местный кади[46] закрывает глаза на кровожадные убийства и распутства, считая, что там, где нет Всесильного Аллаха и Пророка Его Мухаммеда,[47] нет и суда. Но днем на улицах этого ада безопасно, главная дорога пуста, но ворота, окружающие ее, закрыты, ибо за ними находятся хижины и полуразрушенные дома жителей трущоб. А вот ночью начинается настоящий хаос. Порядочный гражданин всегда будет обходить это место десятой дорогой, – Вивиана, как завороженная, слушала этот рассказ, и все больше понимала, что ее детство прошло почти в таких же условиях. Боль тупым концом уперлась в сердце, источая кровь. Молодая женщина закрыла глаза. Англичанка все бы отдала, лишь бы вновь забыть о своих ранних годах, о том, что она первые семь лет своей жизни провела в нищете, грязи и боли.

– Я хочу увидеть это место, – голос девушки срывался и дрожал, но в нем звучали уверенные, стальные нотки. Нахмурившись, Шарлеман покачал головой: – Вивиана, что…, что вы говорит? Вы понимаете…

– Мсье де Гаррель, я все прекрасно понимаю и настаиваю пойти в трущобы. К тому же, вы сами сказали мне, что днем в них безопасно.

– Да, но…

– Никаких «но». Идемте, – укутавшись в плащ и опустив на лицо капюшон, молодая женщина, едва держась на ногах от скрытого страха, подошла к заросшим кустарникам. За ними едва виднелась табличка со словами: «Приют для тех, кто любит убивать», – леди Бломфилд до крови закусила губы. С трудом отыскав замок, девушка открыла ветхий забор из сгнивших досок и замерла. Перед ее взглядом простиралась пустынная дорога, заросшая зеленью и заваленная срубленными деревьями. В воздухе витал ужасающий запах грязи, пота, крови и отходов. Зажав нос рукой, Вивиана, дрожа, раскрыла кусты и закричала: в траве валялся убитый человек, залитый кровью. Его гнившее тело призывало к себе мух и всякую другую животную нечисть. Отвернувшись, молодая женщина почувствовала, как желудок свело судорогой, а к горлу подступил тошнотворный ком. Вырвав, девушка вцепилась дрожащей рукой в плащ Шарлемана.

– Я же говорил вам, не нужно сюда идти. Прошу, давайте вернемся, – вытерев губы платком, молодая женщина покачала головой: – Нет, подождите, – порыв ветра вновь возбудил немного притихшие, ужасные запахи. Закашлявшись, Вивиана пошатнулась, словно через сон, ощутив, как руки француза не позволили ей упасть.

Внезапно девушка встрепенулась. Где-то совсем рядом послышался детский голосок и звонкий, невинный смех. Обернувшись, молодая женщина ахнула, увидев маленькую девочку лет десяти, бежавшую навстречу. На худом, нескладном теле малышке болтыхались грязные обрывки платья, спутавшиеся волосы копной лежали на хрупких, остреньких плечах. Лицо девочки выражало ту невинность и радость, что в этих трущобах казалась неуместной. Подбежав к Вивиане и Шарлеману, ребенок широко улыбнулся, обнажив маленькие, ровные зубки: – Что вы здесь делаете? – голос девочки звучал легко и непринужденно, словно принадлежал небесному ангелу. Вивиану удивило то, что эта девочка знает английский, хотя проживала в Египте.

Опустившись на колени перед малышкой, девушка взяла ее грязные руки в свои, пытаясь говорить как можно мягче и спокойней: – Здравствуй, как тебя зовут?

– Кендис.

– Кендис… Какое красивое имя, – рука леди Бломфилд скользнула по плечу девочки, потом коснулась впалых щек, на которых виднелись несколько глубоких шрамов: – Что это?

Глаза ребенка налились слезами. Тихо захныкав, она прижалась к груди Вивианы, неловко обхватив ручонками шею молодой женщины. У Вивианы сердце сжалось в комок. Ей до боли было жаль эту малышку, вынужденную прозябать в грязи и нищете, вместо того, чтобы получать образование, играть с детьми своего возраста, узнавать что-то новое.

Вытерев мокрые следы на щеках у Кендис, Вивиана все же осмелилась спросить:

– У тебя есть родители?

– Да, мама и папа.

– И они тоже живут здесь?

Малышка кивнула, опустившись на колени молодой женщины и положив голову ей на плечо. Легонько оторвав от себя детское тельце, англичанка посмотрела в глаза девочки: – Они так бедны, что вынужденные жить здесь?

– Нет, папа богатый, очень богатый. Он эмир мира нищих, – у Вивиана закружилась голова. Выходит, Кендис – дочь повелителя трущоб? – Папу зовут Лукман, но все почему-то называют его Черным Глазом.

– А мама? Кто твоя мама?

– Мамочку звали Тамми, но отец дал ей имя Мутиа, что означат «покорность и смирение».

– Ты родилась в трущобах?

– Нет, я родилась в Англии, на родине мамы. Когда мне исполнилось четыре года, мой настоящий отец умер, мама зачем-то поехала в Египет, стала встречаться с дядей Лукманом, потом приказала называть его папой. Если я этого не делала, меня били горячей веревкой по лицу. Мама стала другой: безразличной, жестокой, она больше не обнимала меня, не целовала, не укладывала спать. Я могла целыми днями ничего не есть, воровала воду на базаре. Дети трущоб стали моим домом, только с ними я ощущала себя человеком. Меня заставили жить в грязной хижине, спать на полу, ела я раз в день сухие лепешки и гнившую чечевицу, и то, если повезет. Нередко я видела, как мама и Лукман…, – голос Кендис сорвался на писк. Обхватив тонкими ручками лицо, девочка зарыдала. Прижав ее к себе и начав гладить спутавшиеся волосы, Вивиана едва сдерживала в себе жгучие слезы, так просившиеся наружу. Шарлеман стоял в стороне, наблюдая за этой душераздирающей сценой. Безусловно, ему тоже было жаль малышку, но он отлично знал, что она не единственный ребенок, страдающий в трущобах, а помочь всем невозможно.

Внезапно все вздрогнули от раздавшихся криков и ругательств на ломанном английском. По дороге бежала какая-то худощавая полуголая женщина, от которой неимоверно веяло спиртным. На незнакомке болтыхалось разорванное, серое платье, в волосах запутались листья и обломки ветвей.

– А ну иди сюда, паршивая девчонка! – услышав эти слова, Кендис еще сильней прижалась к Вивиане, тихо прошептав: – Это она, моя мама, – по спине девушки пробежал холодок, когда она поднялась и посмотрела в глаза новоприбывшей. Словно сумасшедшая, женщина прокричала: – Отойди от моей дочки, мерзавка, иначе вырву твои волосы! – язык пьяной заплетался, но в словах сквозила ужасная ненависть и призрение ко всему живому.

Вцепившись двумя руками в платье Вивианы, испуганная девочка не подходила к нетрезвой матери, а лишь пролепетала: – Мамочка, иди, я скоро приду.

– Закрой свой рот, дрянь! Убежала от меня к какой-то шлюхе, а теперь извиняешься! Бегом подошла ко мне! Сегодня будет воспитательная беседа! Я расскажу отцу о твоих выходках! Отныне три дня проведешь без еды и воды, спать пошлю к собакам! – резко вырвав дрожащую руку Кендис у англичанки, Мутиа, схватив за волосы дочку, притянула ее к себе. Малышка завизжала, когда рука матери обрушилась на ее щеку. Девочка едва удержалась на ногах от пощечины. Вивиана бросилась к женщине, но Шарлеман вовремя схватил ее за плечи: – Довольно, уходим.

– Правильно, забирай свою подстилку! Пошли вон!

– Тетя, помогите! – закричала девочка, когда мать потянула ее по траве. Вскоре малышка замолчала от удара по губам, но продолжала вырываться.

Вивиана потемневшими глазами смотрела на ужасающую сцену. Она хотела броситься к женщине, отобрать у нее ребенка, но мсье де Гаррель крепко держал свою спутницу, понимая, что слабая девушка ничего не сможет сделать, если выйдут остальные нищие. Голос молодой женщины сорвался от нахлынувшей истерики. Вцепившись руками в плащ Шарлемана, она завопила от бессилия и боли. Кендис, эта маленькая, невинная девочка вновь отправилась в сущий ад, ее вновь потащили туда, где одна боль и страдания.

Леди Бломфилд бессильно осела на землю, покрасневшими глазами смотря туда, где совсем недавно раздавались крики малышки.

Домой мсье де Гаррель и его подруга вернулись поздно. Расстроенная и погруженная в свои мысли, Вивиана сразу же отправилась к себе, где, зарывшись лицом в подушку, долго неподвижно лежала, но потом все же дала волю слеза. Сердце дочери графа медленно обливалось кровью, когда она вспоминала невинную девочку, прозябавшую в грязных трущобах. Девушка все бы отдала, лишь бы вырвать Кендис из того ада, но она знала, что это невозможно. У малышки есть мать, и любое правосудие сразу же вернет ребенка родителям, не став даже разбираться.

Вивиана медленно поднялась с постели. У нее в голове все еще слышались крики малышки, и как бы молодая женщина не пыталась их заглушить, не получалось. Опустившись в кресло подле окна, девушка затушила одну единственную свечу, всматриваясь в окутанное сумерками небо. Вивиане понадобилось несколько минут, чтобы сбросить с себя остатки неглубокого сна. Поднявшись, англичанка проследовала к небольшой шкатулочке, стоявшей на столике из редкого красного дерева. Открыв маленький сундучок, молодая женщина несколько секунд грустно глядела на сложенный лист пожелтевшей бумаги. Это было письмо Джона, в котором он просил найти амулет, затерянный в пирамиде. Дрожащими руками развернув листок, Вивиана быстро пробежалась по нему глазами. Какой-то странный толчок в груди помог молодой женщине окончательно принять непростое решение. Она благодарна Шарлеману за помощь, но не более того. Девушка тяжело вздохнула. Она знала, что рано или поздно придет этот роковой миг. Люди, ставшие ее небольшой семьей на протяжении месяца, ничего не знали о ней. Леди Бломфилд в строжайшей тайне хранила цель своего визита в Египет, и не одна живая душа, кроме графа Оксфорда, ничего не ведала об ее секретной миссии.

Вивиана уселась за стол, достав чернила и бумагу. Девушка старалась сдержать слезы, но несколько соленых капель размазали аккуратные буквы. Она писала людям, которым не смогла сказать все в лицо. Первое письмо адресовалось Шарлеману: «Мсье де Гаррель, мне очень прискорбно, что все так получилось. За этот небольшой месяц мы стали маленький семьей и мне очень печально от того, что пришлось так покидать вас. В моей памяти всегда останется момент, когда я, испуганная и одинокая девушка, стала пассажиркой вашего корабля. Я знаю, что принесла вашей сестре неимоверное горе. Если бы не я, Джонни, возможно, остался бы жить на этом свете. Но прошлого не воротишь, и я благодарна вам, что вы помогли мне. Я не знаю, что ожидает меня в будущем, но Дамьетту я покину. Не ищите меня, не тревожьтесь. Мы неожиданно познакомились, неожиданно и расстанемся. Спасибо за все. Простите, если что-то не так. Прощайте.

Вивиана Бломфилд».

Молодой женщине пришлось приложить неимоверное усилие, чтобы не разрыдаться над письмом, адресованным Николет. Девушка писала быстро, неуверенно, но зато все слова шли от души: «Николет, возможно, прочитав это письмо, ты предашь его беспощадному огню, но все же я хочу, чтобы ты знала: я благодарная тебе за все. За поддержку, оказанную после изнасилования, за те добрые слова, что ты сказала, даже за это платье, что я оставляю на твоей кровати. Одно я знаю точно: мне нет прощения. Ты призираешь меня, ненавидишь. Да, я виновата, виновата в том, что сама того не ведая, искусила твоего покойного супруга.

Я не жду прощения, но прошу лишь об одном: когда твой сын подрастет, не говори ему, что папа умер из-за женщины, ведь мы обе знаем, что жизнь Джонни закончилась из-за меня, из-за его неразделенной любви ко мне. Да, пускай Шарлеман в то не верит, но от правды не убежишь, она навсегда поселилась в наших сердцах. Прощай».

Девушка грустным взглядом окинула комнату. Здесь, в этом новом доме, не было никаких ее вещей, кроме платья и украшений Кларис. Вивиана стала уверенно снимать наряд Николет и ее драгоценности, вновь облачившись в свой желтый, яркий туалет. В этом платье она встретила де Гарреля и Бруков, в этом и покинет. Спрятав сверток в потайном кармане корсета, молодая женщина, приоткрыв дверь, спустилась вниз. В этой ночной, мертвой тишине ее шаги казались оглушительными, и, слава Богу, что никакой слуга, страдающий бессонницей, не встретился у нее на пути.

Внезапно девушка напряглась, услышав быстрые шаги, доносившиеся из соседнего коридора. Спрятавшись за высокой статуей, Вивиана увидела, как двери одной из комнат приоткрылись, и через них выскользнула какая-то женщина в черном. Только благодаря белокурым кудрям, леди Бломфилд узнала Николет. Воспользовавшись моментом, молодая женщина поспешила в покои, оставив на кровати наряд и письмо. Взгляд девушки скользнул по портрету мистера Брука, на котором еще виднелись свежие слезы женщины. Вытерев их кончиками пальцев, Вивиана прошептала: «Прощай, Джонни, покойся с миром. Я не держу на тебя зла за ту ужасную ночь, за боль, что ты осознанно причинил мне. Я простила тебя, но и ты прости меня, прости мою мать. В ту роковую ночь призрак Софи пришел ко мне и все рассказал. Я не знаю, могут ли те, кто ушел из жизни, забирать живых, но матушка, наверно, может. Такова жизнь, ничего не поделаешь. Пусть ангелы примут тебя в свой рай навеки», – сглатывая слезы, Вивиана поспешно покинула комнату, боясь встретиться с миссис Брук.

Последний раз окинув длинный коридор печальным взглядом, Вивиана приоткрыла дверь, с наслаждением ощущая, как порыв свежего воздуха ласкает лицо. Переступив порог, леди Бломфилд оказалась во дворе, вмещавшем в себя фонтан, блещущий прохладой и череду лавок, скрытых за кустами роз. Молодая женщина с трудом открыла заржавевший замок, и, прикусив губы, слушала, как калитка предательски скрипит. Оглянувшись и убедившись, что никого нет, Вивиана бросилась в путь. Сначала она шла быстро, уверенно, но потом замедлила шаг, приближаясь к цели, а именно, к трущобам. Девушка знала, что идет наперекор всему, наперекор законам, наперекор судьбе, но другого выхода не было. Она не могла уехать в Каир, а в этом городе оставить несчастную малышку.

Вивиана затаила дыхание, оказавшись возле ворот, ведущих в ночной ад. Девушка прислушалась, но ответом ей было лишь неспокойное карканье вороны и шелест листвы. Молодая женщина замешкалась, в голове звучали слова Шарлемана, предупреждающие о ночной опасности трущоб. Там, среди проституток, убийц и воров живет невинная, словно ангел, девочка, жемчужина в плену негодяев. Дочь графа тяжело вздохнула, и, подняв юбки, пролезла через кусты, оказавшись перед забором. Только сейчас взгляд девушки заскользил по еще одной табличке со словами: «Темный изумруд». Вивиана едва сдержала в себе возглас негодования.

Как эти подлые убийцы, погрязшие в крови и нищете, смеют называть свое грязное убежище драгоценным камнем?! Победив страх, молодая женщина все же решилась. Вивиана смогла сдержать в себе возглас, когда ладонь зацепилась о колючку, расцарапавшись до крови, смолчала девушка и тогда, когда перед ней открылись ворота трущоб, представляя взгляду вновь пустую, запыленную дорогу. Дочь графа ожидала увидеть сотни разгульных людей, грязные развлечения, услышать непристойную ругань, крики, смех, но опять видела то, что и днем. Подняв юбки, девушка бросилась бежать по тропинке. Она хотела позвать малышку, но опасалась, что, услышав посторонний голос, выйдут остальные нищие. Ворота по правую сторону дороги были закрыты, но в тени деревьев молодая женщина смогла разглядеть какой-то неясный силуэт. Вивиана уже собралась продолжить поиски девочки, но ее привлек тихий, прерываемый плач.

Прищурившись, девушка разглядела съежившуюся на траве Кендис: – Девочка моя! – радостный возглас врывался у Вивианы, когда она подбегала к малышке. Увидев свою спасительницу, девочка ринулась навстречу, прижавшись к молодой женщине все телом: – Тетя! Тетя Вивиана, вы пришли! – осыпав заплаканное личико ребенка нежными поцелуями, англичанка спросила: – Как ты? Все хорошо? Где все?

– Они ушли на «Карнавал Боли». Вернуться только завтра вечером.

– «Карнавал Боли»? Что это? И почему тебя оставили?

– «Карнавал Боли» – это праздник, отмечающийся раз в год. Сотни наряженных нищих следуют по главной дороге города с криками: «Обеспечьте нам будущее»! Обычно все заканчивается убийствами, люди шейха стреляют без предупреждения. Меня оставили, как наказанную. Всю ночь и день я должна провести в одиночестве, обдумывая свой «грязный» поступок.

– Кендис, больше ты не останешься здесь. Я заберу тебя в совершенно другой мир, яркий, счастливый, мир, где ты не будешь голодать, и спать на сырой земле. Мы вместе отправимся в Каир, а потом вернемся в Англию, на твою родину и все станет так, как и прежде, – глаза девочки загорелись радостным блеском.

– А мама? Мама тоже поедет с нами?

Тяжело вздохнув, молодая женщина аккуратно ответила: – Нет, малышка, мама останется здесь. Неужели после всей боли, что она тебе принесла, ты все еще хочешь быть с ней?

– Она самый близкий для меня человек, как же вы не понимаете? Она родила меня, дала жизнь, я не могу покинуть ее, – Вивиана закусила губу. Да, она не могла понять чувств девочки, ибо ее родная мать умерла так давно, что почти стерлась из памяти, а Кевен запомнилась лишь своей жестокостью и гордостью.

– Кендис, пойми, та женщина, что звалась Тамми, та, что любила тебя, оберегала, умерла, ее больше нет, вместо нее появилась жестокая и бессердечная Мутиа, презирающая тебя всеми недрами своей сгнившей, грубой души. Я не принуждая тебя. Свой выбор ты должна сделать сама. Либо все останется, так, как и прежде, либо я попробую подарить тебя другую, счастливую, добрую жизнь.

Малышка вложила свое крохотную ручку в ладонь Вивианы, уверено кивнув: – Хорошо. Я верю, что вы добрая и заботливая женщина, – с благодарностью обняв девочку, дочь графа помогла ей подняться: – Нам пора. Бежим, – молодая женщина и ее юная спутница ринулись в путь, с наслаждением подставляя лица свежему, прохладному ветру

Глава 21

Египет, Дамьетта, дворец Аль-Сабир-ибн-Мухаммад.

Скрытые от палящего солнца в тени деревьев, пожелтевшие стены содрогнулись от очередного пронзительного крика, исходящего из самых глубин страдающей души. Джамиль зажал уши. Он не мог слушать прямое подтверждение наступающей смерти жены. Судорожно отпив арак[48] в высоком стакане, молодой человек откинулся на спинку низкого кресла, скрестив ноги и опустив голову.

– Крепись, сын мой, – шейх Кахарман ибн Али-Абдуль, одетый в свободную, белоснежную галабею,[49] и с такой же куфией[50] на полысевшей голове, гордо восседал среди шелковых подушек, разбирая бумаги, принесенные кади.

– Отец, я не понимая, как ты можешь быть таким спокойным, когда рожает невестка, – недовольно буркнул принц династии Раджаби. Обычно он никогда не позволял себе такую колкость с великим повелителем, но сейчас нервы, натянутые, как струна, давали о себе знать.

Отложив бумаги, мусульманин гневно поднял свои черные глаза: – А что ты прикажешь мне делать? Все в руках Аллаха, Милостивого и Милосердного, – шейх благоговейно провел кончиками пальцев по лицу, дотронувшись сначала до лба, потом опустившись на нос и подбородок.

Внезапно раздались быстрые шаги маленькой фигурки, скрытой под длинной, черной чадрой. В гареме женщины могли позволить себе открывать лицо, но, по раджабийским обычаям, во время родов госпожи любая мусульманка, находившаяся с ней, должна скрыть себя под покрывалом, дабы не разгневать Всевышнего.

– Фатима-калфа,[51] ну же, говори. Мой внук родился здоровым и сильным? – по лицу служанки проскользнула темная тень, а меж бровей залегла глубокая морщинка. Медленно поклонившись, женщина тихо прошептала, уже понимая, какую вспышку гнева получит от своего владыки за сказанные слова: – Мне очень жаль, светлейший господин, но Великий Аллах призвал юного принца к себе.

– Нет! Нет! Что ты говоришь, подлая дрянь?! Такого не можешь быть! Не может! – тяжело дыша, шейх подошел к испуганной женщине, встряхнув ее за плечи и посмотрев в затуманенные страхом глаза: – Скажи, что это ложь, скажи, что он жив.

Рабыня потупилась, не решаясь поднять глаза на повелителя: – Простите… Султаным[52] Ишрак…пойдите к ним, – Джамиль судорожно сглотнул. Он, не в силах что-то произнести, стоял около отца, блуждающим взглядом созерцая служанку. В одночасье рассыпались все его мечты, надежды, вся его жизнь превратилась в прах. Оттолкнув Фатиму, принц выбежал из покоев. Он быстрым шагом направлялся туда, где еще совсем недавно слышались крики супруги, а сейчас стояла мертвая, пугающая тишина. Распахнув двери, араб замер на пороге, не веря своим глазам. Бледная и поникшая, женщина лежала на смятых простынях, а вокруг нее суетились служанки: убирали окровавленные тряпки, смачивали губы госпожи каким-то лекарством, что-то шептали. Заметив мужа, Ишрак вымученно улыбнулась: – Джа…миль… Ты пришел…

– Оставьте меня наедине с женой, – бесцветно приказал молодой человек. Когда двери за служанками закрылись, он тяжело опустился на край кровати. Джамиль ужаснулся. Перед ним лежал живой скелет. Мужчина, не веря своим глазам, провел пальцами по исхудавшей руке Ишрак, коснувшись набухших, темно-синих вен. Последние два месяца беременности несчастная женщина не жила, а просто существовала. Повитухи предвещали страшный конец: у плода нарушилось формирование, если не сделать аборт, роженица, скорее всего, умрет при родах. Как горько бы не было, мужчина думал согласиться на спровоцированный выкидыш, но шейх и Ишрак не хотели этого. Кахарман опасался за святость своей династии, считая, что сам шайтан проклянет их род, если женщина по собственной воле лишиться ребенка, дарованного Аллахом. А египтянка так мечтала о долгожданном малыше, что цеплялась за малейшую возможность стать матерью, не думая о последствиях.

Пытаясь сдержать слезы, Джамиль сжал руку жены, тихо шепча: – Все будет хорошо. Дорогая, мы победим вместе эту напасть, – обычно молодой человек относился к супруге сдержанно и холодно, ибо два года назад их брак был хуже смерти для обеих сторон. Недавно овдовевшая Ишрак бинт Кямаль, дочь покойного кади, даже мысли не могла допустить о замужестве с мужчиной, старше которого была на тринадцать лет. Но суровые обычаи всех взяли под узды. Шейх подыскивал жену своему юному шейху, а уважаемая и опытная дама была лучшей партией. Да, мусульманка давно достигла совершеннолетия и имела полное право сама решать свою судьбу, но сердце, разбитое из-за смерти любимого мужа, не подвластно сопротивлению.

Внезапно перед глазами принца поплыли сцены из их свадьбы. Пышное, насыщенное торжество, сотни выкриков и поздравлений, подарки, безграничное счастье, и его глубокая, острая печаль. Молодой человек никогда не забудет, как на белоснежной лошади выехала грустная, поникшая женщина с морщинистым лицом и потухшим взглядом. Ишрак исполнилось уже тридцать четыре, далеко не подходящий возраст для нового брака и родов. Мужчину передернуло, когда он вспомнил первую брачную ночь, худое, сухое тело новой супруги, ее сдержанность, холодность, молчаливость. Да, мусульманка напоминала далеко не юную, пылкую девушку, но ее уму и проницательности могла позавидовать любая. Образованный и любивший философские темы, Джамиль целыми днями беседовал с женой, и все больше удивлялся, как в эту хрупкую женщину вмещается столько знаний.

Раздумья араба прервал пронзительный хрип Султаным. Пальцы женщины еще сильней вцепились в руку Джамиля. Молодой человек тихо застонал, но не ослаблял хватку, чувствуя, как ладонь супруги то холодеет, то наливается горячим свинцом.

– Я покидаю этот мир, но прежде, чем я уйду, ты должен мне кое-то пообещать, – голос женщины едва слышался в этой мертвой тишине, ее слова с каждой минутой слабели, но мужчина знал, что понимает их смысл не слухом, а сердцем.

– Говори, я сделаю все.

– Мы не были счастливы эти два года, наш брак заключился из-за беспощадных традиций. Я тебя не любила, ты меня не любил. Но одно нас объединяло: общее рабство, рабство гарема, рабство твоего отца, мы оба стали его заложниками. Послушай, у меня есть младшая сестра – Амаль. Девочка еще очень юна, но я знаю, что по обычаям вашего рода, вдовец должен жениться на сестре покойной жены. Я прошу тебя об одном: не женись на ней. Нет, это не из-за ревности, просто я не хочу, чтобы моя нежная и невинная сестренка вяла в гареме. У нее другое предназначение. Поклянись, что ты сделаешь все, чтобы она вышла замуж за того, кого полюбит. Поклянись, что ты не прикоснешься к ней, даже если восстанут все народы мира, – слова женщины прервал очередной приступ удушливого кашля. Молодой человек заметил, как по губам жены потекла тонкая струйка потемневшей крови. Все, это конец.

Из горла Ишрак вырвался крик, прерываемый грудными стонами: – Поклянись,…поклянись сейчас,…Сейчас…

– Клянусь, что не возьму в жены Амаль, не сделаю ее рабыней гарема, а помогу выйти замуж за того, кто будет угоден ее сердцу. Я клянусь тебе, Ишрак, так и будет, – слабо улыбнувшись, мусульманка, тяжело дыша, проговорила: – А…где мой сын? Пусть принесут его, – Джамиля бросило в жар. Он не знал, что супруга не ведает о смерти ребенка. Увидев на лице мужа замешательство, Султаным ответила: – Я знаю, что сыночка нет с нами. Но его тело…пусть принесут, прошу. Умирая, я хочу сжимать его в объятиях, чтобы, оказавшись на том свете, сразу найти. Мы встретимся, и больше никогда не разлучимся, – по щекам араба потекли несдерживаемые слезы. Он чувствовал себя опустошенным, одиноким, покинутым. Супруга и сын уходили навсегда в вечный рай, а он должен остаться в этом бренном, жестоком мире. Но мужчина знал, что теперь должен жить ради клятвы, данной жене.

Через несколько минут в покои внесли крохотное, невесомое тельце, закутанное в белоснежную простыню. Джамиль едва удержался на ногах, когда увидел посиневшее, сморщенное личико сына. Мальчик не дышал… Он умер через пять минут после родов, сердце, слабо забившись, все же остановилось.

Прижав к груди труп ребенка, женщина стала напевать колыбельную. Она улыбалась, хотя по щекам текли слезы. Плакали все. Принц, видя, как жена и малыш покидают его, слуги рыдали из-за смерти наследника и своей госпожи. Ишрак – из-за того, что понимала, смерть медленно приближается к ней и уже дышит в затылок. Увы, такова жизнь. На тридцать шестом году жизни молодая женщина умирает от кровотечения… Слишком рано, слишком больно, слишком несправедливо.

Тихо захрипев, Ишрак приложила ладонь к груди, чувствуя, как сердце начинает неровно, учащенно биться. Джамиль прижал супругу к себе, положив ее на колени. Он видел, как сорочка жены, темная от свежей крови, натянулась на вздрагивающем теле. Женщину била мелкая дрожь, перерастаемая в судороги. Гробовую тишину нарушил крик мужчины. Сжав похолодевшие руки Султаным, он наблюдал, как по лицу несчастной струятся капли пота, а его колени залиты кровью. Молодой человек умоляюще посмотрел на лекарку, но старуха лишь покачала головой, давая понять, что это конец, они проиграли в игре со смертью, проиграли… Араб закрыл глаза. Он не мог видеть последних минут жизни той, что еще вчера с надеждой гладила свой живот.

– Прощай… Будь счастлив… Я отпускаю тебя, – Джамиль медленно открыл очи, встретившись с потухшим, лихорадочным взглядом жены. Это были глаза, принадлежавшие еще живому покойнику.

Принц не знал, сколько так просидел, просто всматриваясь в пространство. Лекари и служанки тихо ушли, оставив господина с его болью наедине. Мусульманин сжал зубы, пытаясь победить желание завыть. У него на коленях покоились два трупа: жена, на груди у которой лежал ледяной младенец. Аккуратно переложив женщину и ребенка на кровать, Джамиль не решался покинуть их. Он еще чувствовал себя частью этой семьи, но понимал, так будет недолго. Как только муэдзин оповестит город о кончине Султаным принца и юного наследника, все правоверные склонятся, дабы помолиться Аллаху об упокоение душ. Тогда араб поймет: он остался один, нет его умной, образованной супруги, нет долгожданного сына. Они там, возле Престола Аллаха, смотрят на него с нежностью и печалью, смотрят, чтобы расстаться, но не навсегда. Только сейчас Джамиль осознал: навсегда, это когда уходят в иной мир, остальное временно, ничего, кроме смерти, не вечно в этом мире.

Молодой человек вздрогнул, когда ощутил чью-то дрожащую руку на своем поникшем плече. Обернувшись, мужчина увидел отца, поникшего, грустного, с печальным клеймом на морщинистом лице. Сейчас Джамилю казалось, что шейх постарел на несколько лет. Не было того огня и уверенности в глазах, гордости в походке. Просто сломленный старик, потерявший невестку и внука…

– Соболезную, сынок. Я знаю, мои слова в этой ситуации бессмысленны. Для тебя они равны пустому звуку.

– Не говори так, папа. Речи поддержки всегда важны, – придвинув к кровати стул, Кахарман тяжело опустился на него. Внезапно взгляд мусульманина заскользил по Ишрак. Шейх дрожащими руками укрыл лицо мертвой белой простыней, потом взял на руки холодного младенца: – Да примет Аллах Великий в свой рай этих двух, – закрыв глаза, Кахарман стал пылко и проникновенно молиться. Джамиль же просто сидел. Сейчас он не верил даже в существования Всевышнего.

– Пора сказать главной мечети. Пусть муэдзин на вечерней молитве оповестит город. Сейчас уже далеко за полдень, хватит ждать непонятно чего, – араб поднялся, направляясь к двери, но принц остановил его нерешительными словами: – А что ты испытывал, когда не стало мамы? – Джамиль с трепетом ждал ответа. Он не помнил свою мать – армянку Егине. Когда она умерла, мальчику едва исполнилось два года.

Шейх нахмурился. Подойдя ближе к сыну, он все же ответил, хотя в глазах плясали отблески слез: – Твою мать я любил. Она была для меня целым миром, ярким, насыщенным, живым. Мы забывались в любви, жили ей. Когда Егине не стало, для меня весь свет померк, осталась лишь боль и одиночество. Ты же к Ишрак ничего такого не испытывал. Да, сынок, твой разум хотел полюбить супругу, но сердце и душа оставались холодны и равнодушны. Поверь мне, если бы вас связывала крепкая, взаимная любовь, сейчас бы ты чувствовал себя в тысячи раз хуже. Одно дело – потерять нелюбимую жену, совсем другое – любимую женщину. Но жизнь на этом не заканчивается. Ты еще молод, женишься, будут дети, не хорони себя раньше времени, ибо оно отчитано лишь Всевышним. А сейчас возвращайся к себе.

– Нет, отец, я не покину их, – Кахарман сочувственно вздохнул: – Этим ты уже не поможешь. Лучше помолись в мечети, – когда шаги повелителя стихли, Джамиль тяжело поднялся и подошел к окну, завешенному черной, бархатной тканью. Сорвав портьеры, мужчина посмотрел на сад, раскидистый под дворцом. Там, как и прежде, пели вечерние птицы, цвели дурманящие цветы, слышался смех детей. Никто, даже это солнце, так ярко освещавшее сочную траву, не разделяло его глубокой печали. С этой болью он должен справиться сам. Последний раз, окинув взглядом свою разбитую семью, молодой человек поспешил из комнаты, оставив в ней горькую боль и расколотое сердце.

****

Вивиана тяжело вздохнула. После ночи, проведенной в полуразрушенной пещере, она чувствовала себя разбитой и подавленной. Совсем рядом сидела Кендис, с радостью уплетая недавно сорванные ягоды и запивая их родниковой водой. Беглянки ждали ночи, ибо только под ее покровом смогут выбраться из своего убежища неувиденными. У молодой женщины болел живот от голода, но она не притронулась к еде, оставляя все малышке.

– Когда мы выйдем отсюда?

– Скоро потемнеет, тогда и выйдем. Поспи немного. Впереди еще одна бессонная ночь. Тебе нужно отдохнуть, – ответила Вивиана, с ужасом смотря на синие круги под глазами девочки. Съежившись на коленях у леди Бломфилд, малышка погрузилась в глубокий сон. Девушка же сидела, поглаживая волосы Кендис ровными движениями. Англичанка вслушивалась в крики вечерних птиц. Скоро сумерки, наконец, они смогут покинуть свое убежище. Вивиана знала, какие испытания ее ждут, если вместе с девочкой она захочет сама добраться до Каира. И голод, страх перед погоней, усталость – это лишь половина того ада, что ждет их впереди. Прошлой ночью девушке удалось разыскать какое-то селение, но приходить туда днем было слишком опасно. Молодая женщина не заметила, как задремала, а проснулась уже поздно вечером. Их пещера, окутанная темнотой, теперь представляла ужасающие зрелище.

– Девочка моя, ты здесь? – голос англичанки эхом отдавался по каменным плитам.

– Да, тетя. Здесь так темно. Я вас не вижу.

– Давай руку. Выйдем из пещеры, – схватив малышку за запястье, Вивиана, едва не прицепившись за острые камни, выбралась на свет. Рядом карабкалась девочка.

Молодая женщина с наслаждением подставила лицо ночному, прохладному ветру. На небе недавно зажглись первые звезды, но от их сияния уже рябило в глазах. Взяв малышку за руку, девушка вступила на каменистую тропинку, освещенную лунным светом. Сейчас ей казалось, что она пребывает в какой-то доброй, светлой сказке. Ночь была просто восхитительной: теплой, но не лишенной свежести, наполненной разными дурманящими звуками. Где-то каркала ворона, шелестела листва от порывов ветерка, кричали летучие мыши. Вивиана стояла, всматриваясь в эту чарующую, но такую нежною и хрупкую красоту.

– Здесь, словно в раю. Я никогда не видела такое ночное, звездное небо. Трущобы от всего мира отгораживались суровыми, голыми деревьями, их ветки закрывали даже луну. Ночью по всему кварталу разносились крики и ругательства, а здесь такая приятная, манящая тишина, – в глазах девочки блеснули слезы, а по щекам потекли тонкие струйки соленой жидкости.

Чтобы взбодрить Кендис, Вивиана прижала ее к себе и весело сказала, пытаясь унять боль в голосе: – Как я тебя понимаю… Моему детству тоже не позавидуешь. Но все плохое, как ты видишь, закончились. Мы вместе, и вместе преодолеем все препятствия. Просто верь мне, – радостно засмеявшись, малышка последовала за своей спасительницей.

Беглянки уходили все дальше от своего убежища. Приветливая местность стала меняться, превращаясь в одинокую и пустую. Вивиана надеялась отыскать хоть один признак, что рядом есть жилые дома, но безрезультатно. Высокая трава полностью покрывала останки каменных развалин, царил неприятный запах отходов. Девушка совсем не знала этот город, и надеялась только на помощь Господа.

Внезапно где-то рядом раздались крики и топот ног. Дочь графа вжалась в ствол постаревшего дерева, прижав к себе испуганную девочку. Вивиана сделала Кендис предостерегающие движение молчать, хотя сама едва сдерживала в себе слезы безвыходности и страха. Они являлись живой добычей для любых непутевых людей или разбойников. Восточный мир славился своим жестоким рабством. Молодых девушек продавали в гаремы, мужчин – на тяжелые работы, детей – в богатые дома, как прислуг. Любой мог захватить свободного человека и продать за выгодную сумму. В Европе это считалось нарушением закона, вольные никогда не становились рабами, но арабы, несмотря ни на что, охотно пользовались разрешением государства.

В темноте стали вырисовываться какие-то неясные силуэты, потом послышалась пьяная брань. Двое нетрезвых молодых мужчин, на ходу попивая вино в бутылках, шли по той тропинке, в тени которой спряталась молодая женщина и ребенок. У девушки мелькнула мысль выйти на свет, и как ни в чем не бывало, пройти мимо пьяниц, но она знала, что по мусульманским законам женщины не должны покидать дом после захода солнца. Ее сочтут либо за проститутку, либо за бродячую нищенку.

Молодая женщина не смогла сдержать выкрика, когда взгляды мужчин остановились на ней. Она попыталась отвести глаза, но услышала слова на английском, пробудившие в ней нечеловеческий страх: – Эй, девчонка, чего там стоишь? Иди сюда, вина выпей, прелести покажи. А, с тобой еще и ребенок. Ну что, девочка, задирай юбки, надо же когда-то девственности лишиться.

Волна непристойного, грубого смеха взорвала эту тишину ночи. Вивиана, залившись краской, постаралась молча продолжить путь, сжимая в своей руке похолодевшую ладонь малышки, но один пьяница, тот, что моложе, оттолкнул девушка назад, к дереву.

Внезапно мужчина взревел нечеловеческим воплем: – Это она! Сбежавшая дрянь! Та, которую разыскивала вся Англия! Мы нашли ее! – молодая женщина не сразу поняла смысл сказанного, но потом, ощутив, как перед глазами все поплыло от страха, схватила Кендис и бросилась бежать. Холодный ветер трепетал волосы, лицо окроплял грязный песок и пыль, но девушка не останавливалась. Она слышала тяжелые шаги за своей спиной и выкрики ругани, но это еще больше придавало ей сил. Леди Бломфилд понимала, что обязана любой ценой уничтожить этих двоих, узнавших ее страшную тайну. Если она этого не сделает, негодяи погубят ее.

Прижимая к себе легкое тело малышки, Вивиана не заметила, как споткнулась о камни. В нос ударил противный запах грязи, когда девушка упала на кучу сломанных веток. Девушка постаралась подняться, но руки мерзавцев уперлись ей в живот, не позволяя даже пошевелиться. Молодая женщина почувствовала, как в горле запершило от противного алкогольного запаха, а грязные волосы мужчины полоснули ее по лицу. Кендис, сжавшись на траве, испуганными глазами следила за ужасной сценой. Девочка хотела броситься на помощь молодой женщине, но под внимательным взглядом другого пьяницы не могла даже пошевелиться.

Вивиана ожидала, что негодяй начнет жадно целовать ее, бить, желая причинить, как можно больше физической и душевной боли, но он просто стоял, подозрительно поглядывая на лежавшую девушку. Внезапно дочь графа услышала устрашающий звон, и через секунду у нее перед глазами сверкнуло лезвие кинжала. Страх ужаса комком замер в горле Вивианы. Нет, это конец, все не может так закончиться… Мысли лихорадочно метались в голове молодой женщины. Она понимала, что совершенно беззащитна. Ее убьют, а что будет с невинной малышкой? Девушка продолжала, не моргая, смотреть на кинжал, и ей казалось, что с его лезвия уже капает свежая, алая кровь. Внезапно рука негодяя замахнулась… С уст Вивианы сорвался нечеловеческий крик. Еще секунда, и она навсегда покинет этот мир…

Девушка закрыла глаза, а открыла тогда, когда услышала хриплый возглас. Прямо к ее ногам повалился тот, что совсем недавно старался ее уничтожить. Из горла убитого торчала окровавленная стрела. Другой пьяница, державший Кендис, бросился бежать, но Вивиана, ослепленная острым страхом, вырвала из неподвижной руки трупа кинжал, и занесла его прямо в сердце мерзавца. Хрустнула человеческая плоть, а теплая кровь брызнула в лицо англичанки. Лишь спустя минуту молодая женщина стала понимать, что произошло. У ее ног лежали два неподвижных тела, залитые кровью. Вивиана, тяжело дыша, подняла глаза и заметила какого-то мужчину, восседавшего на черном, как смоль, коне. Скорее всего, это он выпустил стрелу, благодаря которой Вивиана осталась жива. Незнакомец спешился, и девушка оценила его внешность: безусловно, это был какой-то богач. Смуглое лицо обрамляла густая, темная щетина, карие глаза подозрительно блестели. На вид, арабу было лет двадцать пять-тридцать. Наряд тоже заслуживал восхищения: темные волосы спрятаны под ярко-зеленым тюрбаном, скрепленным огромным изумрудом. Поверх белоснежной рубахи был наброшен синий плащ, придерживаемый широким поясом с золотыми бляшками.

Рука незнакомца, затянутая в темную перчатку, коснулась дрожащего плеча девушки. Она, зажав в ладони окровавленный нож, во все глаза смотрела на араба, словно на призрака. Мужчина аккуратно забрал у нее кинжал, бросив его возле трупов.

– Вы в порядке? – слова, сказанные на арабском, не пробудили в Вивиане совершенно никаких чувств. Отшатнувшись, девушка с ужасом бросила взгляд на растерзанные тела. Впервые в жизни она убила, убила своими руками, убила на глазах у ребенка… Молодую женщину бросило в жар. Покачнувшись, дочь графа уперлась о ствол дерева. Она чувствовала, как по спине пробежал холодок, а сердце бешено колотится. Поняв, что девушка иностранка, мусульманин перешел на английский:

– Тише, успокойтесь. Все хорошо. Эти негодяи давно разыскивались. Они не просто безбожные пьяницы, но и опытные убийцы. Не удивительно, что мерзавцы набросились на вас с кинжалом, – молодой человек тихо усмехнулась: – Я бы никогда не подумал, что такая хрупкая девушка, как вы, без сожаления убьет тех, с кем не справлялись десятки мужчин. Ах… Простите. Я забыл представиться – Имадуддин бинт Лутфулла, – араб галантно поклонился на европейский манер, поцеловав холодную руку Вивианы. Молодая женщина продолжала молчать.

– Не удивляйтесь, что я знаю английский язык и европейские манеры. Половину молодости мне довелось провести в пасмурных просторах Лондона. Там я получил должное образование, вернулся на родину лишь четыре года назад, – будто очнувшись от обморочного сна, девушка вымученно улыбнулась. Она чувствовала себя уставшей, поникшей, разбитой: хотелось пить, есть, спать, смыть с себя следы крови. Но впереди была лишь неизвестность.

– Благодарю, господин, за помощь. Нам пора идти, – Вивиана взяла за руку Кендис, желая закончить эту неблагоприятную, утомительную беседу.

Внезапно Имадуддин придержал свою новую знакомую за локоть: – Постойте. Я вижу, вам некуда идти, но вы приличная девушка. Я помогу вам, – огонь радости загорелся в грустной душе молодой женщины, но гордость и страх не позволяли согласиться: – Нет, спасибо. Вы и так спасли мне и малышке жизнь. Остальное уже неважно.

– О, Аллах Всесильный, как же неважно? Я не позволю вам голодной, в крови, спать под открытым небом, дрожа от холода. Здесь неподалеку у меня есть пустующий дом. Вам, скорее всего, нужны деньги. Я их также дам.

Вивиана спохватилась. Если на ночлег она была еще согласна, то о деньгах не могло идти и речи: – Нет, что вы! Я сама хочу найти работу и добыть сумму, позволяющую поехать в Каир, – увидев блеск в глазах Имадуддина, леди Бломфилд простодушно улыбнулась: – И не смейте даже говорить, что вы отвезете меня туда совершенно бесплатно! Мне лишь нужно, чтобы во время моих отлучений Кендис была сытой, спокойной, неодинокой и с крышей над головой. Малышка натерпелась очень много лишений, теперь она просто обязана иметь счастливую жизнь, – араб кивнул, радостно посмотрев на испуганную девочку. Внезапно господин Лутфулла нахмурился.

Вивиана испугалась, что араб может узнать девочку трущоб, но он лишь провел рукой по лицу Кендис: – Что у тебя за шрамы? – малышка молчала. При виде вновь растерзанных трупов она вспоминал дни, проведенные возле гуляшей, вечно пьяной матери. Ребенку казалось, что кровь, страдания, предсмертные вопли всегда будут преследовать ее, даже за пределами «Темного изумруда».

Спохватившись, молодая женщина легонько оттолкнула Кендис, опасаясь, что малышка может сболтнуть лишнего: – У девочки это с рождения. Не обращайте внимания.

– Но, кем вы ей приходитесь?

– Сестрой, – быстро ответила Вивиана. Она страшилась, что ее нелепый обман вскоре станет известен, но другого выхода не было. Доверить тайну, ценою в жизнь, незнакомцу она пока не решалась.

– Вы – англичанка, но что делаете в Египте? – девушка дрожащей рукой убрала растрепанные пряди с лица. Эти вопросы неприятно задевали струны в душе молодой женщины, но она была вынуждена отвечать: – Мы обе прибыли с европейских земель в поисках лучшей жизни. Наши родители умерли, а родственники, проживавшие в Каире, предложили свою помощь. У нас были деньги, одежда, пропитание, но воры ограбили нас в первой попавшейся гостинице. Я не в силах заплатить за комнату или карету в столицу. Единственный выход, заработать самой.

Имадуддин уверенно кивнул. Безусловно, он поверил в эту красивую ложь, отчего девушка чувствовала себя неприятно и дико. Еще никогда ей не приходилось так искусно врать ради крыши над головой и тарелки супа. Господин Лутфулла являлся добрым, бескорыстным человеком, помощь ближнему для него считалась превыше всего. За свои двадцать восемь лет он ведал предательства, вранье, измены, но ложь того, кому помог, никогда. С этими печальными мыслями Вивиана и малышка запрыгнули в лошадь. Обхватив похолодевшими руками спину араба, молодая женщина закрыла глаза. Больше всего ей хотелось спать, и, утомленная, расстроенная, она задремала на крепком плече мусульманина.

Сквозь сон девушка почувствовала, как чьи-то заботливые, теплые руки коснулись ее талии, потом сняли с седла и прижали к груди. Окончательно молодая женщина проснулась, когда Имадуддин нес ее на руках по лестнице. Испугавшись, она во все глаза смотрела на улыбающегося мужчину: – Отпустите меня.

– Прошу прощения, – молодой человек поставил дочь графа на ноги. Пошатнувшись от внезапного головокружения, девушка вцепилась в его руках: – Что с вами? Вы себя плохо чувствуете?

– Нет, все в порядке.

– Но вы так бледны.

– Я почти ничего не ела два дня. Наверно, ослабла. Но это пустяки.

– Как же пустяки? Вы едва держитесь на ногах, и такая худая. Идемте, моя служанка накормит вас.

– Постойте. Где Кендис? – в голосе девушки прозвучало волнение и страх. За это время она привязалась к малышке, как к родному человеку, и одна мысль, что им когда-то придется расстаться, вселяла ужас в трепещущееся сердце.

– Не беспокойтесь. Я предоставил заботу о девочке тетушке Узме, горничной этого дома. Она накормила ребенка и отвела его в детскую комнату. Можете быть спокойной.

Вивиана недоверчиво окинула длинную, мраморную лестницу подозрительным взглядом. Где-то на верхних этажах светились огоньки подсвечников, слышались тихие разговоры, приглушаемые звуки скрипки.

– В этом особняке есть еще кто-то?

– Да, кроме служанки здесь проживает охранник Салех и юная Нур. Это она сейчас сотворят прекрасную мелодию на музыкальном инструменте. В бессонные ночи девушка любит окутывать атмосферу дома нежным, хрупким покрывалом своих талантов, – Имадуддин задумчиво закрыл глаза, с наслаждением улыбаясь. Леди Бломфилд показалось, что в эти мгновения араб даже забыл о ней. Молодая женщина не стала спрашивать, кто такая эта Нур. Все и так было понятно. Скорее всего, она просто наложница господина ибн Лутфулла.

– Ах, простите. Я задумался, – мусульманин тряхнул головой, будто желая сбросить остатки мечтаний.

– Я могу увидеть Кендис?

– Разумеется, но первым делом вы хорошенько подкрепитесь. Идемте, – обхватив тонкую талию девушки ладонью, молодой человек повел ее по скользким, крутым ступеням, ведущим куда-то вниз. Вивиана почувствовала, как похолодало, а в нос ударил едкий запах пыли и сырости. Словно в подвале, простирался маленький коридорчик лишь с одной деревянной дверью. Аккуратно открыв ее, Имадуддин пригласил молодую женщину вовнутрь. Но, увы, это была обычная небольшая кухня с низким потолком, наполненная резкими запахами. Возле разогретой печи трудилась какая-то немолодая женщина, чьи седые волосы тщательно скрывал черный платок. Услышав шаги, кухарка обернулась, а ее тонкие губы растянулись в улыбке. Поклонившись на восточный манер, тетя Узма проговорила: – Добро пожаловать, мой светлейший господин.

– Здравствуй, тетушка. Как дела с хозяйством?

– Все в порядке, слава Аллаху. Мои соболезнования, сынок. Пусть Всевышний примет Султаным Ханум[53] и юного наследника в вечный рай.

– Аминь, – Вивиана ничего не поняла из сказанного, ибо эти речи были произнесены на арабском языке, казавшимся таким диким и сложным. Девушка задумчиво осмотрела служанку. Безусловно, это была уже немолодая, но хорошенькая женщина.

Но Вивиану поразило другое: ее наряд, вернее, обычный черный балахон, скрывающий даже кисти рук. Девушка не понимала, как в таком платье можно ходить, не то, чтобы заниматься уборкой и готовить. Молодая женщина, не моргая, смотрела, как Узма развязывает платок, и одним длинным концом закрывает все лицо, оставляя лишь глаза. Дочь графа знала, что женщинам на Востоке запрещено обнажать щеки, подбородок, нос и губы в присутствии других мужчин, но она и подумать не могла, что эти полудикие законы касаются даже постаревшей дамы.

Придерживая одной рукой подол, египтянка поставила на низкий столик поднос со всевозможными лакомствами. Оставив еду, женщина быстро поспешила из кухни. Вивиана несколько секунд просто стояла возле двери, вслушиваясь в отдаляющиеся шаги служанки. Увидев замешательство на лице гостьи, Имадуддин нежно коснулся ее плеча: – Не удивляйтесь. Мусульманские женщины живут по этим законам все века. Они не считают их варварскими и глупыми. Если посторонний мужчина увидит обнаженный кусочек тела магометанки, ее ждет бесплодие, нелюбимый муж и бедный дом, а его – непокорная жена и отсутствие мужской силы. Поймите, наши женщины верны лишь супругу, они не тратят деньги на драгоценности и наряды, не пьют вино, а сидят дома, занимаются хозяйством, воспитывают детей, доставляют удовольствия мужьям. Это ли не рай для любого мужчины? – девушка ничего не сказала. Она знала, что спорить о таких вещах глупо и бесполезно. Вивиана тяжело вздохнула. Все те сказки о роскошной восточной жизни оказались красивой ложью. Леди Бломфилд увидела совсем другую сторону арабского мира: темную, погрязшую в грязи и крови, это был мир, где женщина – обычная вещь, рабыня, обязанная всю жизнь провести за семью печатями.

Молодая женщина поела быстро и без особого наслаждения. Англичанке хотелось забыться глубоким сном без сновидений, ибо только это сможет утешить ее расстроенную душу. На удивление, ужин оказался довольно простой: жидкий суп из баранины, запеченный хлеб, приправленный острыми специями, мясное пюре, несколько фруктов в стеклянной вазе и холодный сок граната. Закончив одинокую трапезу, девушка быстро вышла из кухни, закашлявшись от удушливого запаха.

В коридоре Вивиану ожидали Имадуддин. Вновь поклонившись, молодой человек тихо и покорно спросил: – Вам еще что-нибудь нужно?

– Нет, спасибо. Я очень хочу спать, – леди Бломфилд вымученно потерла глаза. Уже было далеко за полночь, и единственным желание девушки являлось запорхнуть в теплую постель. Внезапно молодая женщина заметила, как господин ибн Лутфулла задумчиво осматривает ее. Взгляд его проницательных, карих глаз скользнул по ее губам, шеи, остановился на груди, видневшийся через декольте слишком откровенного желтого платья: – Женщины в этом доме так не ходят…

– Не волнуйтесь. Завтра я надену то же, что и тетушка Узма, – съязвила Вивиана, увидев, как лицо араба покраснело: – Прошу, идемте. Я провожу вас в комнату, где вы сможете спокойно отдохнуть.

Вивиана застала Кендис, спавшую на огромной, мягкой кровати. Девочка, закутавшись в одеяло, что-то с наслаждение бормотала во сне. Неподалеку на кушетке дремала Узма, наконец снявшая свои тяжелые одеяния.

Господин ибн Лутфулла аккуратно коснулся плеча женщины, пробуждая ее от неглубокого сна. Вздрогнув, египтянка ринулась за платком, дабы закрыть им лицо, но Имадуддин придержал ее за запястье: – Стой. Не нужно. Прости, что разбудил, тетушка. Проводи, пожалуйста, леди Вивиану в самые лучшие покои этого дома и позаботься, чтобы этой ночью она ни в чем не нуждалась. Госпожа, наверно, захочет помыться. Принесешь таз с теплой водой, – кивнув, Узма поманила Вивиану за собой. Жестами девушка дала понять, что хочет лишь спать, а помоется утром.

Опочивальня, как и говорил Имадуддин, была просто роскошной. Этот огромный, повелительный размер вселял дрожь в сердце. Огромная кровать с шелковым балдахином громоздилась в самом центре, ее будто охраняли высокие светильники в форме львов. Молодая женщина, быстро сняв платье и облачившись в длинную, ночную сорочку, запорхнула под теплое одеяло, ибо ночи в Египте, на удивление, имели промозглый ветер и достаточно холодный воздух. Как только все свечи потухли, девушка погрузилась в глубокий сон.

Глава 22

Джамиль затушил последний светильник, позволяющий что-то видеть в ночной темноте. Сейчас молодому человеку хотелось побыть наедине со своим палящим, острым горем, перебороть его своими силами. Мужчина опустился на табурет около окна, не моргающим взором созерцая город, окутанный тьмой. Где-то лаяли сторожевые собаки, переговаривались дозорные охранники, каркала ворона. Араб судорожно сглотнул. Этот город, сотканный из пестрых, восточных нитей, теперь стал напоминать мусульманину серый, пустынный край. Он – принц великой династии, но никто не утешал его в минуты горя, гарем спал, слуги готовились к похоронам. Только сейчас Джамиль понял, что значит быть по настоящему одиноким.

Не в силах усидеть на месте, мужчина вскочил и направился к двери. Резко открыв ее, он прислушался. На нижних этажах царила суматоха, слышалась брань шейха. На рассвете похороны… Джамиль понял, что не сможет на них присутствовать. Быстро спустившись по лестнице, он направился в конюшню. Принца звали, просили остановиться, но, ослепленный болью, молодой человек никого не хотел слушать.

Сонный конюх ничего не понял, когда Джамиль приказал оседлать Смелого. Сильный, гнедой конь, любимец принца, считался одним из самых лучших арабских скакунов, за ним следили опытные люди, специальные конюхи, и никто без позволения шейха не имел права к нему прикасаться, даже сам наследник. Но сейчас, не став слушать уговоры юноши, Джамиль вскочил на лошадь и помчался к главным воротам.

Стоявшая во дворе Султаным Афифа, законная и первая жена Кахармана ибн Али-Абдуль, покачала головой, обреченно проговорив: – У этого юноши горячая кровь, но непокорное сердце. Покойная Ишрак не позволяла мужу вести себя подобным образом. Благодаря ей наследник стал более покладистым и смиренным. Нужно подыскать для принца хорошую девушку, способную удержать его от глупостей. Пустышка Нур не справляется со своими обязанностями. Кирабо-ага, – женщина сделала повелительный жест рукой, призывая к себе чернокожего раба: – Сегодня днем приведешь ко мне наложницу Бахижу, дочь пастуха Гафара.

– Как прикажете, светлейшая госпожа, – негр поклонился, оставив на протянутой руке Султаным кроткий поцелуй.

* * *

Вивиана внезапно вздрогнула. Услышав какие-то крики и шаги, она сонно открыла глаза. Несколько секунд девушка ошеломленно молчала, но потом с ее уст слетел дикий крик. Вскочив с кровати, молодая женщина закуталась в одеяло, во все глаза, смотря на незнакомца:

– Кто…кто вы? Немедленно покиньте мою комнату! – но мужчина даже не сдвинулся с места. Перепуганный воплями и не ожидавший увидеть в своих покоях чужую даму, араб тихо прохрипел:

– Что это значит? Я не понимаю!.. Это мой дом, моя опочивальня, моя кровать! Кто вы такая, девушка? – Вивиана судорожно сглотнула. Она вспомнила, что Имадуддин говорил о каком-то хозяине, которому верно служит. Выходит, даже этот особняк принадлежит совсем другому мужчине!

Разбуженный криками, на пороге появился сам господин ибн Лутфулла. На ходу завязывая халат, мусульманин испуганно наблюдал за неблагоприятной сценой:

– Что…что здесь происходит? – Джамиль укоризненно посмотрел на новоприбывшего друга, гневным голосом ответив:

– Это мне хотелось бы узнать, что происходит в моем доме! Я нахожу в своих покоях какую-то девицу, с криками выгонявшую меня из собственных владений! Объясни мне, Имадуддин, что это значит? – Вивиана вновь ничего не поняла из сказанных арабских слов, и, наблюдая за мужчинами, резко вскрикнула:

– Господин ибн Лутфулла, вы же обещали мне спокойный отдых! Это, по-вашему, он?

Перепуганный араб замахал руками: – Ради Аллаха, не кричите! Я позже вам все объясню. Тетушка Узма! – на пороге появилась заспанная женщина, завязывающая платок:

– Слушаю, господин. Что случилось? Ах, принц Джамиль, мое почтение, – сухо кивнув, наследник указал на Вивиану:

– Уведите сию девицу в какую-то комнату. Утром поговорим, – ласково поманив за собой дочь графа, египтянка повела ее по мраморным ступеням на нижние этажи. Вивиана хотела спросить, кто этот господин, и почему даже Имадуддин преклоняется перед ним, но разные языки не позволяли сказать ни слова. Англичанка оказалась в тех покоях, где до сих пор спокойно опочивала Кендис. Нежно поцеловав девочку, леди Бломфилд опустилась на кушетку. Узма, что-то быстро проговорив, отправилась по своим делам. День у слуг начинался рано, за несколько часов до рассвета: ходили в долину за чистой водой, готовили еду, убирали, в холодные дни топили печь.

Весь остаток ночи девушка не спала. Поджав под себя ноги, она раскачивалась из стороны в сторону, перебирая в голове прошедшие события. Кем был тот загадочный незнакомец? Молодая женщина внезапно почувствовала, как сердце быстро забилось. Он казался девушке таким экзотичным, особенным, чужим, но на самом деле это был обыкновенный человек с сердцем и душой. Вивиана вспомнила, как он, ворвавшись в комнату, разбудил ее, потом несколько секунд просто смотрел… Его глаза, такие необычные, мягкие, но в то же время затуманенные неясной болью… Молодая женщина резко прогнала от себя эти недостойные мысли. Тот араб, как и все остальные, варвар, живший по нечеловеческим законам, унижавший женщин.

Утром Узма дала Вивиане новое платье, которое, как она объяснила, обязана носить любая женщина этого дома. Таким нарядом являлась длинная, немного мешковатая джалабия.[54] Девушка с улыбкой провела рукой по мягкому, светло-голубому шелку, восторгаясь причудливыми узорами на груди и рукавах.

Служанка что-то с удовлетворением произнесла, захлопав в ладоши, когда молодая женщина облачилась в восточный наряд. И вправду, неяркий цвет ткани, милые узоры, приятный покров лишь подчеркивали яркую, страстную красоту англичанки. Полы свободно сходились к ногам, материя облегала бедра и не скрывала высокой, полной груди.

– Ты прекрасна, тетя! – к девушке радостно подбежала недавно проснувшаяся малышка. Посадив девочку на колени, леди Бломфилд строго, но с улыбкой, произнесла:

– Зови меня просто Вивианой. Мы ведь подруги, не так ли? – от невинного смеха Кендис содрогнулись хмурые стены комнаты. Проведя рукой по выгоревшей ткани, Вивиана укоризненно произнесла: – Ах, малышка, нужно и тебе что-то новенькое подыскать. Хватит ходить в обносках.

– А мы останемся в этом доме навсегда? – девушка грустно улыбнулась. Она знала, что это, увы, не возможно. О спокойной, мирной жизни пока можно было лишь мечтать. Порой англичанка корила себя за бесстрашный характер и отважное сердце. Девицы ее возраста тихо служили королеве, выходили замуж, вели умиротворенный ритм жизни. Но Вивиана была далеко не такой. Мысль, что ей будет кто-то управлять, неприятно колола сердце.

– Тебе здесь понравилось? – Кендис кивнула, с наслаждением посмотрев на мягкую, огромную кровать с белоснежными простынями:

– Я еще никогда не спала так сладко и не ела такой вкусной еды. Это было последний раз в Англии, когда папа еще жил с нами. Потом он отправился на Небеса, – в уголках глаз девочки блеснули слезы, а по щекам потекли несколько холодных струек.

– Кендис, мы не можем остаться здесь навсегда. Добрые люди приютили нас, мы обязаны их отблагодарить.

Глаза ребенка трущоб загорелись радостным блеском: – Я могу чем-то помочь? Я хорошо срезаю кусты, поливаю цветы. Мне очень нравиться благоухающие сады. В Англии мы с мамой проводили в нем долгие, прекрасные часы. Меня обучал лучший садовод города. Теперь я знаю все виды растений.

– Это очень хорошо, малышка, но тебе нужно учиться. Дети в твоем возрасте умеют читать, писать, знают латынь. Пока я буду зарабатывать деньги, ты станешь усердно заниматься. Я попрошу господина Имадуддин, чтобы нанял тебе хорошего, англоязычного учителя. А потом мы отправимся в путешествие, поедим в самую глубь пустыни, туда, где стоят нерушимые пирамиды. В Англию ты должна вернуться образованной, маленькой леди. Ты перестанешь носить мальчишескую одежду, лазить по деревьям, станешь умной и спокойной. Договорились?

– А мама станет прежней? – этот невинный, ангельский вопрос застал Вивиану врасплох. Она не хотела врать девочке, ибо отлично понимала: Мутиа – развратница, воровка, и, возможно, даже убийца. Рано или поздно погрязшие в крови трущобы прекратят свое существование, и тогда каждый их житель горько заплатит за свои преступления. Молодая женщина уже собиралась ответить, но внезапно вздрогнула от настойчивого стука в дверь. Тихо попросив Кендис скрыться за портьерами, девушка проговорила:

– Да, заходите! – на пороге появился поникший, расстроенный Имадуддин. Поклонившись, араб сделал несколько неуверенных шагов навстречу вставшей молодой женщине:

– Доброе утро, миледи.

– И вам доброе утро, господин. Что-то случилось?

Тонковатые губы мусульманина растянулись в длинной, приветливой улыбке: – В этом наряде вы просто обворожительны. Настоящая восточная красавица, – взгляд молодого человека заскользил по хрупкой фигуре девушки, скрытой под шелковой тканью: – Я еще никогда не встречал в своей жизни такой красивой женщины. Вивиана, вы просто пленили меня, забрали сердце в свой прекрасный плен.

Невинно улыбнувшись, леди Бломфилд отошла от Имадуддина на несколько шагов. Она знала, к чему потом приводят эти комплименты.

Желая перевести разговор в приятное русло, дочь графа спросила: – Я прошу прощение за инцидент, случившийся ночью. Мне было неведомо, кто тот человек. Поймите, мужчина ворвался в мою комнату…, – увидев бесцветное выражение на лице араба, англичанка замолчала, а продолжила лишь тогда, когда мусульманин поднял на нее глаза: – Вы хотели о чем-то поговорить со мной?

Неловко опустившись на стул, господин ибн Лутфулла поежился под пристальным взглядом Вивианы: – Тот господин – очень богат, я не его раб, просто друг. Так получилось, что занятый делами, Джамиль перестал заботиться об этом доме и временно подарил его мне. Он мог приезжать, жить несколько дней, потом вновь уезжал. За год этот особняк превратился в мое пристанище. Но вчера случилась страшная беда. У господина при родах скончалась жена, забрав с собой и новорожденного сына. Желая скрыться от суматохи дворца, Джамиль приехал сюда, а когда застал вас… Понимаете, мой друг раздавлен ужасным горем, я боюсь, что у него просто не хватит сил вытерпеть эту боль. Он пожелал увидеть вас, поговорить. Но прошу, любую колкость не принимайте близко к сердцу, – дочь графа собралась отказать во встречи, но внезапно осеклась. Девушка отлично знала, что чувствует человек, потерявший семью. Сама она в раннем возрасте лишилась матери, отца даже не знала, и на всем жизненном пути терпела лишения и боль, но выстояла, и выстоит дальше.

– Хорошо, я поговорю с господином, – Вивиана направилась к двери, но Имадуддин неловко остановил ее:

– Послушайте, мой друг – правоверный мусульманин, для него обычаи превыше всего. Ваши волосы… Ради Аллаха, скройте голову под покрывалом, как и годится благородной девице, – господин ибн Лутфулла, порывшись в старом, запыленном сундуке, протянул молодой женщине тонкую, шелковую накидку. Завязав ее на восточный манер, Вивиана посмотрела в зеркало. Безусловно, этот арабский наряд леди Бломфилд очень шел. Чувствовалась уверенность, роскошь и молодость: – Идемте, я провожу вас, – скрипнула дверь, и Вивиана оказалась в красивом, нежно-белом коридоре. Ночью девушка не смогла рассмотреть всей этой роскоши, и теперь восхищалась мастерски нарисованными узорами, покрывающими стены, насыщенными цветами в высоких, хрустальных вазах, подсвечниками в форме разных экзотических животных. Дверь в сад заменяла белоснежная портьера, за которой громоздился огромный бассейн, окруженный цветами. На верхние этажи вела мраморная лестница с перилами, обвитыми розами. Дом поражал своими размерами. Вивиана не смогла запомнить всю череду коридоров, по которым ее вел Имадуддин. Внезапно впереди показался холл. Он отличался не только узким, маленьким размером, но и траурной обстановкой. Ни цветов, ни светильников, лишь пустые стены, завешанные черной тканью. В центре находилась большая дверь из красного дерева, по бокам – две маленькие. Постучав, господин ибн Лутфулла услышал приглушенный, сдавленный ответ:

– Входите.

Вивиана, закусив губы, со страхом переступила порог и замерла. Она ожидала увидеть роскошный кабинет, но оказалась лишь в крохотной комнатке, едва пропускавшей солнечный свет через плотные, темные занавески. Джамиль, сгорбившись, сидел за низким столом, перебирая какие-то бумаги. Молодая женщина с любопытством заглянула в лицо господина. Безусловно, оно принадлежало молодому, сильному мужчине, но все портило печальное клеймо. Отложив папки, араб с интересом поднял глаза. Дочь графа неловко склонилась в реверансе, чувствуя, как щеки покрываются стыдливым румянцем. Молодой женщине казалось, что прошла вечность, пока она услышала долгожданные слова: – Садитесь, – леди Бломфилд неловко опустилась в кресло, не поднимая глаз. Англичанка будто боялась увидеть на лице Джамиля правду, рвущую сердце: – Имадуддин ибн Лутфулла, покиньте кабинет. Я хочу поговорить с леди наедине, – мусульманин замешкался, но уловив едва заметный кивок головы Вивианы, с поклоном откланялся. Девушка зажмурилась, услышав отдаляющиеся шаги араба. Она боялась, не хотела оставаться с этим человеком наедине, но выхода не было.

Молодая женщина вздрогнула и отстранилась, когда пальцы Джамиля коснулись ее напряженной руки: – Прошу, не надо, – хрипло прошептала Вивиана.

– Вы боитесь меня, словно демона. Мне трудно вериться, что сейчас в этом кресле сидит та отважная девушка, про которую мне рассказывал мсье Амбруаз де Куапель, – молодая женщина открыла рот в беззвучном крике. Дочь графа надеялась, что эти слова послышались ей, но, уловив загадочную улыбку араба, Вивиана убедилась в обратном. Девушка, не мигая, потухшим, лихорадочным взглядом смотрела на восточного господина:

– Откуда…вы знаете?…

– Ах, миледи, вы недооцениваете мои возможности. Ну, успокойтесь. Вы вся дрожите, – принц налил розовую жидкость в высокий стакан и заботливо вложил его в ледяную руку леди Бломфилд: – Это настойка из розы, очень успокаивает, – молодая женщина судорожно выпила содержимое, со звоном поставив посуду на стол: – Теперь давайте поговорим. Вивиана, вы можете не бояться меня. Амбруаз – мой давний друг, мы познакомились еще юношами, теперь через много лет вновь встретились. Пообщались, и де Куапель рассказал мне о цели своего визита в Египет. Он приехал, чтобы попросить у вас прощение и поговорить, – Вивиана с презрением вскинула подбородок:

– Мне не о чем говорить с человеком, посягавшим на мою женскую невинность и честь! Возможно, Амбруаз не рассказал вам о тех унижениях, доставленных мне! Никогда, слышите, никогда, этот человек не встретиться со мной! – девушка вскочила, направляясь к выходу, но Джамиль схватил ее за запястье, насильно посадив в кресло:

– Успокойтесь. Хватит кричать, – пальцы господина ибн Кахармана впились во влажную, холодную ладонь молодой женщины: – Вы не знаете всей правды. Маддалена вновь хотела избавиться от вас с помощью де Куапеля, но он, вырвавшись из ее страшной опеки, поехал к вам, дабы защитить. Несколько дней назад он прибыл в Дамьетту и повсюду ищет черноволосую красавицу, – молодой человек загадочно улыбнулся, высвободив руку Вивианы из своей крепкой хватки.

Несколько секунд леди Бломфилд, сгорбившись, просто сидела, опустив глаза на свои колени: – С чего это он стал так заботиться обо мне? Бросить все, поехать в Египет, проделать нелегкую дорогу – ради чего? Я хорошо знаю Амбруаза. Все, что он делает, является выгодой, – Джамиль прищелкнул пальцами, наклонившись через стол к Вивиане и прошептав ей на ухо:

– Вы правы, моя леди. Есть тайна, и раскроется она перед вами лишь тогда, когда вы поговорите с Куапелем. Когда вы будете готовы…

– Нет, я не желаю с ним встречаться. Пока не желаю. Это все, о чем вы хотели со мной поговорить?

– Нет, Вивиана, далеко не все. Мне необходимо обсудить с вами вашу же жизнь, – девушка вздрогнула. Вопрос, которого англичанка боялась и ждала, словно смерти, теперь восстал перед ней: – Вы прекрасно понимаете, что одинокая юная девушка с ребенком, украденным из трущоб, – лучшая мишень для разбойников и работорговцев. Ваша цель прибытия в Каир слишком опасна. Вступив на это тропу, будьте осторожны. Вам нужны деньги, я могу их вам дать, но, разумеется, не просто так. Из слова Имадуддина я понял, что вы ищите работу, я вам ее предоставлю. Становитесь служанкой в моем доме и каждый месяц получайте немаленькое жалование. Когда накопите достаточно, уезжайте. Но ребенок тоже будет помогать.

– Но Кендис еще совсем малышка. Она должна ходить в школу, но хотя бы заниматься дома, – леди Бломфилд умоляюще посмотрела на хмурого Джамиля, но он лишь резко покачал головой:

– Нет, ей не три года, девочка уже может работать. Либо соглашайтесь, либо уходите, – Вивиана закусила губы. Перед ней предстал теперь не заботливый, бескорыстный мужчина, а алчный, жестокий араб:

– Хорошо, я согласна.

– В ходе работы вы будете изучать арабский язык. Без него в Египте просто не проживешь. Этим займется сам ибн Лутфулла. Теперь идите к Узме, она скажет вам, что делать, – Вивиана медленно поднялась с кресла. Она хотела поклониться, но сердце, ущемленное жесткостью и равнодушием принца, гордо билось в недрогнувшей груди. Нахмурившись, девушка поспешно покинула комнату.

На вопросы Имадуддина молодая женщина отказалась отвечать. Отослав Кендис к служанке, леди Бломфилд заперлась у себя в комнате и дала волю слезам, что, подобно стрелам, разрывали душу.

Девушка, судорожно вытерев слезы, поднялась с кровати и посмотрела в окно, освещенное утренними лучами ясного, жаркого солнца. Вновь все повторялось, перемешивалось, возвращалось на свои круги. Вивиана внезапно тихо застонала, впившись ногтями в ладонь. Она станет прислуживать, как когда-то в детстве, терпеть лишения, унижения, боль. Молодая женщина обреченно подвела глаза. Графская чета подарила ей новую жизнь, жизнь настоящей аристократки. Там, среди высоких холмов, за крепкими, серыми стенами замка маленькая Дини превратилась в настоящую красавицу, гордую и богатую. Но леди Бломфилд сама покинула этот рай, бросив нещадный вызов суровой судьбе. Здесь, в этой стране, разделенной турками,[55] она просто гяурка, бедная девчонка, приехавшая с холодных просторов туманной и дождливой Англии.

Глава 23

Афифа с наслаждением пригубила прохладный, гранатовый сок, источающий тонкий и нежный аромат. Сейчас стоял обычный, жаркий день, когда девушки гарема изнывали от скуки и монотонности. Где-то раздавался плеск воды, быстрые шаги слуг, смех и разговоры наложниц. Султаным внезапно вздрогнула от настойчивого стука в дверь. Отставив бокал, она накинула на голову шелковое покрывало, закрыв одним концом нижнюю часть лица: – Входи!

На пороге появился чернокожий раб Кирабо-ага, личный слуга госпожи: – Моя великая повелительница, я привел Бахижу. Рабыня ожидает аудиенции.

– Веди, – в покои робко вошла худенькая девушка. Подтолкнув ее к Афифе, евнух с поклоном откланялся. Жена шейха задумчивым взглядом окинула коленопреклоненную наложницу, чьи хрупкие плечи утопали в плену роскошных, темных волос. Невольнице едва исполнилось семнадцать, но великий повелитель отказался брать ее на ложе. Теперь рабыню ожидало незавидное будущее: всю жизнь вянуть в гареме, прислуживать высшим господам, так и не почувствовать сладость интимной жизни и радости материнства: – Бахижа, посмотри на меня, – девушка испугано подняла огромные, карие глаза: – А ты изменилась, и в лучшую сторону. Твои формы обрели женственность, кожа стала нижней и белей. Такой юный, сочный цветочек, – Султаным с наслаждением смотрела, как очи Бахижи наливаются слезами, а тонкие пальцы сжались в кулаки: – Как жаль, что такая хорошенькая девочка всю жизнь проведет взаперти, не познав любви и страсти.

Из уст наложницы сорвался страдальческий вопль. Заломив руки, она умоляюще посмотрела на женщину, гордо восседавшую средь подушек: – Прошу вас, Султаным…

– Закрой рот! – резко вскликнула Афифа, резким движением убрав выбившуюся прядь: – Кто ты такая, чтобы просить меня?! Ах, понимаю, твое самолюбие и гордость ущемлены. Повелитель при всех отказался от тебя, сказав, что такая нескладная, худущая девка ему не нужна. Господин любит женственных, сочных, тех, кто способен подарить ему рай чувств и наслаждений. Мне очень жаль, Бахижа, но вчера ты пополнила ряды отверженных. Хотя, еще рано отчаиваться. Я помогу тебе. Шейх уже немолод, лет через десять, а то и раньше, он предстанет перед Всевышним. Место властелина займет его единственный сын. Поэтому, не все потерянно для тебя. А теперь слушай меня внимательно. Если сделаешь то, что я скажу, навсегда поднимешься из дна, не будешь простой наложницей, вещью, станешь любимицей, госпожой. Принц, как тебе известно, пережил страшное горе: потерял жену и сына, но теперь его сердце свободно. Утром он прислал письмо, в котором сообщал, что ближайшее месяца проведет в своем доме. Там, кроме простушки Нур, нет ни одной рабыни. Ты отправишься туда в качестве служанки, скажешь, что я прислала. Будешь стараться находиться рядом с Джамилем, угождать ему, соблазнять, зачаровывать, влюблять. И однажды сети страсти захлопнуться. Наследник влюбиться в тебя, станет рабом твоих желаний, бредить лишь одной тобой будет. Во дворец ты приедешь не как отвергнутая женщина шейха, а как любимая наложница, фаворитка молодого принца, – Афифа замолчала, давая девушке время осмыслить сказанное. Бахижа все еще сидела на коленях, но теперь гордо выпрямилась и вскинула подбородок. В темных глазах невольницы горел яркий блеск, но внезапно он потух:

– Я понимаю, но принц не может жениться на своей рабыне. Это против обычаев. А любимиц у наследника может быть много, особых привилегий это не дает.

– Я знаю, но вскоре наследник станет шейхом, а он уже может жениться на наложницах. Ты получишь звание Султаным Ханум, гарем ляжет к твоим ногам, все рабы, евнухи, невольники, даже паши склоняться перед тобой и поцелуют подол кафтана, – Афифа прищелкнула пальцами, приказав девушке опуститься на подушки. Теперь, когда рабыня была рядом, и никто не мог слышать их разговора, женщина прошептала: – А мы ускорим кончину Кахармана, – тихо вскликнув, Бахижа прижала ладони к губам, испуганно поглядывая на госпожу. Даже мысли о смерти шейха считались греховными, а Султаным посмела произнести это вслух! – Не бойся, девочка. Никто не узнает. Никогда. Наш заговор будет тихим, но опасным. Он станет концом владыки, – в глазах женщины плясали красные искры, губы изогнулись в язвительной усмешке, но рабыня смогла разглядеть слезы в очах повелительницы.

Собравшись с силами, наложница осмелилась спросить: – А почему для вас так важно восшествие принца на трон? Если я стану Султаным, вы потеряете власть над гаремом. Это закон.

– Я отлично знаю законы государства, которым управляю! – отгрызнулась Афифа, судорожно сжав в руке бокал: – У Джамиля нет матери, все эти годы я считалась ею. Наследник видит во мне поддержку, опору, я знаю, он не вышлет меня из дворца. А ты так и останешься рабыней, даже выйдя замуж за шейха. Я же свободная, у меня больше прав на владения гаремом. Мы поделим его пополам, каждой – равная часть.

Бахижа недоверчиво покачала головой. Она – обыкновенная наложница, девчонка Гордана, привезенная с далекой Македонии, а может стать хозяйкой Сераля, женщиной, которой будут покланяться. Девушка с наслаждением закрыла глаза, но Султаным резко отдернула ее, развеяв сладкие мечты: – Но для достижения цели нужно потрудиться. Уже сегодня ты отправишься к принцу. Собирай вещи. Только помни: мои слова – это глубочайшая тайна, если кто-то узнает, ты лишишься жизни, – быстро встав с подушек, невольница поклонилась, поспешно покинув покои.

* * *

Вивиана устало потянулась, неохотно выбравшись из постели. За окнами светало, а значит, начинался ее рабочий день. Девушка быстрыми движениями оделась, и, кое-как причесав волосы, скрылась за портьерой, оказавшись в крохотной комнатушке, где, сжавшись калачиком, спала Кендис. Присев на край твердой лежанки, молодая женщина с болью в сердце погладила хрупкое, острое плечо малышки: – Девочка моя, просыпайся. Уже рассвет, – пробормотав что-то бессвязное, ребенок отвернулся к стене, натянув на голову тонкое покрывало. Дочь графа сочувственно вздохнула. Она знала, что за три недели пребывания в этом доме, силы Кендис окончательно иссякли. Совсем еще маленькая, болезненная, девочка трудилась наравне с взрослыми. Вивиана смахнула непрошеные слезинки, покинув комнату малышки. Пусть сегодня поспит подольше, наберется сил.

Девушка быстрыми шагами спустилась в холл, где прибиралась Узма. Выучив немного арабских фраз, англичанка неловко спросила: – Я чем-то помочь?

– Иди на кухню, проследи, чтобы баранина не подгорела. Потом в саду срежешь увядшие цветы, остальные польешь. Также помоги Бахиже. Девочка сама не справляется. Где Кендис? – Вивиана почти ничего не поняла из сказанного, но, услышав имя малышки, ответила:

– Она спит.

– Что значит спит? Уже рассвет, пусть немедленно встает и бежит в господский кабинет. Сегодня к полудню приедет принц, все должно быть убрано. А, что я с тобой разговариваю? Сама разбужу. Ты иди на кухню, – девушка отправилась исполнять приказы. С тех пор, как Джамиль уехал во дворец, а Имадуддин отправился в Александрию по делам, Вивиану приравняли до простой рабыни. Целыми днями она выполняла грязную работу, ложилась спать далеко за полночь, а встала, как только развиднялось. Молодая женщина понимала, что обязана терпеть, этот дом – не самое худшее место работы. Араб покинул свое пристанище две недели назад, сославшись на проблемы в семье, но все знали, что его высочеству просто надоела затворническая жизнь в глуши. Леди Бломфилд кусала губы, когда видела его поцелуи с Нур, долгие разговоры в беседки, страстные ночи в покоях. Наследник любил ее, оберегал, осыпал подарками, а с Вивианой обращался, как со служанкой. Девушка никогда не могла подумать, что за неделю ее сердце разорвется на куски от немой боли. Джамиль был каким-то особенным, родным, но в то же время чужаком, жестоким и бессердечным. Нередко бессонными ночами принц вызывал англичанку к себе, требуя прохладительные напитки либо сладости. Девушка все кротко выполняла, молчала, сносила упреки злобной Узмы и усмешки Нур. Терпела, ибо надеялась на помощь араба. Но в тот день, когда он сообщил об отъезде, Вивиана поняла, что ее мечты оказались тщетными.

Две недели леди Бломфилд провела, словно в густом тумане. Когда утром Бахижа и Узма уходили на рынок, а Нур еще спала, Вивиана тихо пробиралась в кабинет принца. Первые разы девушка просто стояла около двери, не в силах коснуться вещей, но потом с любопытством стала вертеть в руках искусные фигурки из дерева, хрустальные бокалы и золотые подвески. Здесь еще стоял запах кальяна, старого вина, арака, запах, за который молодая женщина цеплялась, словно за спасение. Джамиль перед отъездом сказал всего своей новой служанке два слова: «Я вернусь». Такие незначительные речи, а девушка хранила их в сердце, как ценное сокровище. Вечерами, когда вся работа была выполнена, Вивиана приходила в главный двор и подолгу смотрела на железную калитку, будто ожидая, что она вот-вот откроется и на пороге появиться Джамиль. О том, что этот красивый, но грустный араб – наследник огромного шейханата, молодая женщина узнала из слов Узмы. После этого известия дочь графа окончательно замкнулась в себе. Кто она и кто он? Между ними с каждым днем все больше росла пропасть, и порой Вивиане до боли хотелось преодолеть ее, но не хватало сил и смелости. Нур – это высокомерная девчонка с кошачьими, зелеными глазами, постоянно донимала англичанку упреками, нескромными вопросами и насмешками. Хуже всего, наложница принца знала английский, ибо пребыла из Нортумберленда, где ее звали Хлоя Стэнсбери.

С этими грустными мыслями Вивиана отправилась в хмурую, крохотную кухню, где застала Бахижу. Молодая женщина с самого начала не испытывала симпатии к этой темноволосой, высокой даме. Говорили, что шейх отверг наложницу, а Афифа, дабы избавиться от лишней рабыни, отослала ее в загородный дом принца. Леди Бломфилд стала молча нарезать фрукты, но внезапно вздрогнула от какого-то грохота и громкого крика в коридоре. Голос принадлежал Узме, а слова лились на ломанном английском: – Подлая девчонка! Да чтоб дьяволы прибыли по твою душу! Негодяйка! – девушка, уловив на себе насмешливый взгляд невольницы, выбежала из кухни, застав ужасную картину. Несколько хрустальных светильников в форме пантер, разбитые вдребезги, укрывали осколками полы. В углу, опустив глаза и покусывая губы, стояла Кендис.

– Что произошло? – Вивиана подбежала к малышке, уловив на себе ее испуганный взгляд. Узма, что-то бормоча уже на арабском, быстро покинула холл. Лишь когда шаги злобной служанки стихли на лестничной площадке, девочка ответила:

– Я хотела вытереть пыль с этих вещей, но неловко повернулась и зацепила. Светильники разбились, а тетя Узма отругала меня, – молодая женщина тяжело вздохнула, укоризненно потрепав малышку по голове:

– Нужно быть аккуратной, Кендис. Здесь не трущобы, не грязные улицы, источающие ужасный запах отходов, а особняк самого принца Дамьетты. Эти украшения привезены с Дамаска, нигде больше таких нет. Надеюсь, господин простит тебя. Я попрошу, чтобы он высчитал несколько монет из моего жалования. А ты сейчас пойдешь и извинишься перед тетушкой Узмой, потом тоже скажешь и господину ибн Кахарману, – малышка игриво покачала головой, вперив худенькие ручонки в бока:

– Нет, я не стану унижаться перед этой каргой и ее повелителем! Они нас за людей не считают! Не дождутся извинений! И вообще, я хочу вернуться в Англию, хочу, чтобы мама была рядом! Мне плохо, очень плохо без нее! Ты говорила, что отныне моя жизнь станет такой, как и прежде, но нигде, даже в трущобах, меня не заставляли работать с утра до ночи и спать три часа в сутки! Это ад, но не обещанный тобой рай! – холодные слезы брызнули из глаз девочки.

Молодая женщина попыталась обнять малышку, но та, вырвавшись, бросилась бежать по коридору, скрывшись за деревянной дверью своей крохотной комнаты. Леди Бломфилд не стала звать ребенка. Девушка знала, что бывают моменты, когда одиночество лучше любых слов. Тяжело вздохнув, дочь графа отправилась в сад, прихватив с собой садовые ножницы. Там, среди роскошных цветов, утомленная и расстроенная, Вивиана опустилась на лавку, подставив ладони блещущему свежестью фонтану. Солнце нещадно пекло, в воздухе тяжело витала едкая пыль. Где-то за воротами раздавались крики пастухов, звуки животных, скрип повозки, едущей по острым камням. Внезапно девушку привлек какой-то цокот и странное шуршание. Поднявшись, молодая женщина ахнула. Раньше она, загруженная работой, не увидела калитки, скрытой за раскидистыми ветвями папоротников. Вивиана недоверчиво оглянулась. Дочь графа не хотела навлекать на себя гнев хозяина, но любопытство взяло вверх. С легкостью отворив невесомую дверцу, молодая женщина стала пробираться сквозь заросли, идя на звук. Солнечные блики играли в зелени, будто не позволяя девушке разглядеть что-то странное, но, зажмурившись, Вивиана все же увидела клетку, а в ней…павлина! Забыв про осторожность, молодая женщина подбежала к экзотической птице, открыв рот от удивления. Немного меньше человеческого роста, животное казалось таким огромным и величественным, что глаза разбегались. Девушка резко отдернула руку, когда клюв павлина слегка коснулся ее взмокшей ладони. Распущенный хвост с множеством глазчатых узоров, словно корона, венчал прекрасную птицу.

Внезапно внимание Вивианы привлекла огромная статуя, что возвышалась над ней. Сооружение изображало какую-то уже немолодую, но хорошенькую стройную женщину в роскошной джалабии, расшитой драгоценными камнями. Голову скрывало плотное, бархатное покрывало, придерживаемое золотым обручем с крохотными изумрудами. Девушка так увлеклась статуей, что не услышала тихих шагов за спиной. Дочь графа вздрогнула, когда чья-то рука скользнула по ее плечу. Резко обернувшись, леди Бломфилд едва не зацепила клетку. Перед ней стоял Джамиль. Немой страх замер в глазах леди Бломфилд, а руки бессильно повисли вдоль тела. Молодой женщине понадобилось несколько секунд, чтобы прийти в себя и заговорить:

– Простите… я…, я услышала странные звуки,…и… извините…, я,…отработаю, – заикаясь, проговорила девушка, уловив на себе насмешливый, но светлый взгляд принца. Простодушно улыбнувшись, молодой человек взял руки Вивианы в свои. От этого настойчивого, но нежного прикосновения у девушки перехватило дыхание, а перед глазами заплясали озорные искры. Тяжело дыша, молодая женщина попыталась отстраниться, но замерла, ощутив, как горячее, порывистое дыхание Джамиля обожгло ей шею. Лишь миг, и девушка тихо застонала. Его губы, такие сладкие, но запретные, скользнули по ее устам, впившись в них крепкой хваткой. Вивиана, словно через сон почувствовала, как руки мусульманина сжались на ее талии, а трепещущий язык пробирался все дальше. Этот поцелуй длился лишь миг, но девушка увидела в нем целую вечность, что трепетала вокруг нее, обольщала, завораживала, двигалась, словно живая. Внезапно рай резко прекратился. Джамиль, виновато поглядывая на свою служанку, отошел от нее на несколько шагов. Горло Вивианы сдавил спазм, девушке сейчас больше всего хотелось разрыдаться от отчаяния. Да, пускай так думают лишь шлюхи, но дочь графа желала продолжения этих прикосновений и чувств, желала, чтобы принц бредил ей, обнимал, целовал, желала, чтобы любил…

– Прости, прошу… – лицо молодого человека горело багрянцем, черные, как смоль, волосы в беспорядке разметались на ветру, в глазах сверкал лихорадочный блеск. Несколько раз судорожно сглотнув, Джамиль подошел к трепещущей Вивиане, но от его прикосновения девушка вздрогнула и бросилась бежать. Схватив англичанку за руку, араб притянул ее к себе и прижал спиной, чувствуя, как их сердца взволнованно колотятся. Внутри леди Бломфилд нарастала страсть, желание, но она, закрыв глаза, покорно прошептала:

– Отпустите меня, хватит, – молодая женщина едва не упала, когда крепкие руки разомкнулись на ее талии. Подняв платье, Вивиана быстрым шагом покинула сад. Молодая женщина надеялась, что Джамиль вновь позовет ее, не даст уйти, но араб молчал, грустно смотря вслед.

Дочь графа, не обращая внимания на крики Узмы, побежала в свою комнату. Заперев дверь, девушка с размаху бросилась на кровать, скрыв заплаканное лицо в подушке. Девушка была просто не в силах что-то делать, объяснять, вести себя так, словно ничего не произошло. Вивиана дрожащей рукой коснулась еще пылающих губ и внезапно улыбнулась. Он поцеловал ее, страстно, порывисто, желанно, так, как будто хотел подарить свою любовь. Между ними появилась немая игра чувств, желаний, наваждения, игра душ. Хотя, у принца может быть много женщин… Англичанку бросило в жар, когда она представила, как он целовал Нур. Разумеется, этот жалкий поцелуй ничего не значит для араба, но Вивиана видела в нем целый мир.

Молодая женщина, погрузившись в свои мысли, просто лежала, слушая, как главная служанка гневно стучится в дверь, приказывая открыть. Девушка понимала, что после такого ее, скорее всего, выгонят. Джамиль не простит своей служанке ошибки.

Внезапно Вивиану привлек чей-то голос. Подойдя к двери, молодая женщина с ужасом поняла, что это принц. Если он будет просить открыть… Девушка понимала, что не сможет противиться натиску этого человека.

– Узма, что происходит? – наследник гневно отдернул руку старухи, лежавшую на дверной ручке: – Мне в кабинете были слышны твои крики. Говори, в чем дело!

– Прости, господин, но эта девчонка…

– Да как ты смеешь?! – резко прервал Джамиль, выплеснув в эти слова всю злость и отчаяния, что накопились за долгое время: – Эта женщина – не простая рабыня, не такая, как вы все. У нее в жилах течет благородная кровь, она – дочь великих людей. Ты не имеешь никакого права так обращаться с леди Вивианой. До меня дошли слухи, что ты, Бахижа и Нур унижаете ее, повышаете голос, грубите. Надеюсь, ты еще помнишь, что перед отъездом я приказывал тебе заботиться о нашей гостье, не загружать работой и, не дай Аллах, сказать что-то неуместное. Узма, ты посмела пренебречь всеми моими приказами. Мало того, сейчас ты без капли совести стучишься к женщине, которая для тебя является госпожой.

Покраснев от злости, служанка сделала несколько глубоких вдохов, стараясь не ответить принцу грубостью: – Ты защищаешь ее, даже не понимая, что эта девушка натворила. Она отказалась работать, заперлась у себя в комнате. За что, скажи, пожалуйста, потом ты будешь ей платить деньги? За безделье?

– Прекрати! – Джамиль угрожающе поднял руку, смерив сгорбившуюся служанку ненавистным взглядом, метающим молнии: – То, что в детстве ты носила меня на руках, не дает тебе права так со мной разговаривать. Это мои деньги, мой дом, мои служанки, здесь вода, которую ты пьешь, и земля, по которой ходишь, принадлежат мне, а значит, великому роду Раджаби. Видит Всевышний, если бы не твой уважаемый возраст, я бы отправил тебя обратно во дворец. А леди Вивиана отдыхает вполне законно. Сегодня, только вернувшись, я застал ее бледную и бесчувственную в саду. Девушка просто потеряла сознание от тех забот, что ты вложила на нее. Несколько дней она проведет здесь, как гостья моего дома. Я дал ей выходные. Передай это всем. Можешь идти, – поклонившись, Узма быстро скрылась в соседнем коридоре.

Вивиана, до крови сжав дверную ручку, не могла поверить в услышанное. Великий принц ради нее соврал, защитил. Девушка была готова открыть дверь, но, услышав отдаляющиеся шаги Джамиля, передумала. Лишь несколько дней она проведет, как госпожа, потом, увы, все вернется на свои места.

* * *

Ранним утром Вивиану разбудили громкие разговоры в коридоре. Обычно в эту пору по всему дому гуляла хрустальная, хрупкая тишина, но сегодня все было по – другому. Быстро одевшись, молодая женщина по привычке поспешила в комнатку Кендис, но кровать была пуста. Споры внизу с каждой минутой нарастали. От десятки перемешанных голосом шумело в голове, а неприятный запах немытых тел доносился даже на верхние этажи. Девушка быстрым шагом спустилась в холл и ахнула. От двери и до кабинета принца тянулась живая цепочка мужчин, одетых в простые, восточные наряды. Все кричали, спорили, смеялись, что-то доказывали. Почти не зная арабского, молодая женщина не могла понять, в чем дело. Внезапно на лестничной площадке появилась Узма, скрытая под черной чадрой. Служанка стала быстро что-то говорить, но после ее речей толпа взорвалась с новой силой. Бунтующие махали над головами красными лентами, свистели и просто кричали, желая вызвать еще большое негодование. Вивиана, скрывшись за лестницей, не могла поверить увиденной сцене. В доме самого наследника какие-то попрошайки устроили мятеж и никто, даже стража, не пытаются их остановить.

Внезапно двери распахнулись, и в проеме появился высокий, широкоплечий мужчина, одетый в расшитый золотом кафтан и такие же шаровары. Араб поднял руку, после чего в коридоре воцарилось трепетное молчание. Молодая женщина смогла разобрать сказанное, отчего кровь застучала в висках:

– Тихо! Именем великого шейха Кахармана ибн Али-Абдуль сообщаю, что наследник трона – принц Джамиль, вскоре выполнит свой долг! Будьте уверенны в этом, правоверные! Сам Аллах благословит этот брак! Теперь идите и знайте, что вскоре шейханат осветит новое солнце! – раздались одобрительные выкрики. Толпа стала медленно покидать дом, но в воздухе еще витала скрытая угроза. Лишь когда коридор опустел, неизвестный араб двинулся в сторону кабинета, в котором скрылся. Вивиана вздрогнула, заметив любимицу принца.

Обычно эта высокомерная девица не любила покидать свою комнату, но бунт, возможно, привлек и ее: – Эти люди не остановятся, пока не получат желаемого, – тихо проговорила Нур, смотря туда, где несколько минут назад толпились мужчины.

– Чем они недовольны?

Наложница невесело усмехнулась, окинув Вивиану грустным взглядом, в котором сквозило и отчаяние, и скрытая радость: – Джамиль не выполнил своего долга. По раджабийскому закону, если у покойной есть незамужняя сестра, вдовец обязан жениться на ней и уже на девятый день после похорон объявить о помолвке. Пошла четвертая неделя, но принц не собирается выполнять свою обязанность. Шейх с криками выгнал его вчера из своих покоев. У принца есть ровно двадцать шесть дней. Если в течение этого времени Джамиль не объявит о скорой женитьбе, то лишится прав на трон. К сожалению, у Кахармана больше нет детей мужского пола. Единственный выход – отдать наследство визирю[56] Эфенди[57] Хальдуну Паше,[58] мужу Султаным Муяссар Ханум, старшей дочери шейха. Когда-то шейханатский зять занимал должность первого министра, но потом с беременной супругой переехал в Каир. Теперь у принца есть два выхода: потерять все, либо сохранить это, но лишиться самого главного – любви и спокойствия в душе. Мне кажется, Джамиль не перенесет второй брак по расчету. На требования отца он ответил, что не обязан подчиняться первобытным обычаям и, хлопнув дверью, покинул дворец. Такое дерзкое поведение еще никому не прощалось. Народ хочет увидеть новую Султаным принца, и эти требования вполне законны, – Вивиана судорожно сглотнула. Все ее мечты, надежды в один миг рухнули, разбились о скалы реальности. Это был конец. Джамиль жениться на богатой девице, а о своей служанке просто забудет. Тот поцелуй в саду – лишь мимолетный порыв неправдивых чувств, короткая слабость: – Что с тобой? Ты так побледнела, – язвительно усмехнулась Нур, встряхнув каштановые, густые волосы: – Теперь принцу не будет дела до каких-то горничных. Но, несмотря на женитьбу, Джамиль не забудет про свой гарем, – наложница быстро поднялась по лестнице, а Вивиана так и осталась стоять, снедаемая острой болью, что разрезала сердце.

Глава 24

Амаль с тоской смотрела на тяжелые тома, обвернутые в позолоченные обложки. Сейчас ей больше всего хотелось научиться читать и понимать эти знаки. Девушка обреченно вздохнула. Если бы рядом была сестра… Египтянка тяжело опустилась на подушки. Ишрак обещала, что займется с младшей сестрой каллиграфией и чтением, но смерть, увы, все перечеркнула. Амаль почти не знала свою венценосную родственницу. Та, счастливая в первом браке, жила в другом городе и лишь изредка наведывалась в отчий дом. Их родители ушли слишком рано. Мать – Асаля Ханум, скончалась от смертельной болезни, поразившей все тело. Два года женщина провела на кровати, парализованная и несчастная. За ней ухаживали опытные лекари, но все знали, что скоро Аллах призовет к себе больную. А отец – кади Эфенди Хафиз ибн Яфи, слишком любил жену и ее боль принимал, как свою. Ради супруги высший духовный чиновник оставил уважаемый пост и целыми днями сидел у постели больной. Асаля могла говорить, и это было ее единственной связью с близкими. Женщина медленно угасала, никто не мог ей помочь. Страшная инфекция с каждым днем усиливалась, но Хафиз верил, что любимая победит болезнь. За три месяца до смерти несчастная смогла пошевелить пальцами рук и повернуть голову. Все думали, что случиться чудо, но потом все резко ухудшилось. Месяц женщина провела без сознания, потом перестала говорить и вскоре скончалась от разрыва сердца.

Кади окончательно замкнулся в себе. До последнего он не отпускал руку жены, до последнего молился и даже после смерти Асали верил, что еще что-то можно изменить. Горе разрывало сердце Хафиза, он перестал заботиться о дочерях, целыми дням пил и сидел в комнате покойной. Уже взрослая Ишрак понимала боль отца, но ничего не могла поделать и целыми днями бродила вдали от дворца, дабы не чувствовать той ужасной, траурной обстановки. А пятилетняя Амаль впитывала в себя горечь семьи, жила той печалью, что царила в доме. Никто не заботился о малышке, кроме старой служанки. Вскоре Хафиз не выдержал, его сердце остановилось из-за боли и печали, но перед смертью мужчина сказала старшей дочери, что бы она вышла замуж за богатого мусульманина Мурада. Девушка исполнила просьбу отца и по истечению сорока дней состоялась скромная свадьба.

Ишрак, не думая о сестре, уехала, а забота о маленькой сироте перешла к Ферихе Ханум, сестре покойного кади. Женщина относилась к племяннице жестко и несправедливо, совсем не заботилась, ругала и часто била. Бесправная девочка ничего не могла поделать, она, молча и смиренно, сносила унижения, терпела и надеялась, что вскоре ее счастливая звезда засияет на горизонте. Время шло. Ребенок стал превращаться в подростка, которому требовалось образование, но Ферихе даже не думала об этом. Все деньги племянницы она тратила на драгоценности, наряды и постыдные развлечения. Амаль нередко слышала, как к тете приходят пьяные мужчины, ругаются и смеются. Девочка не выходила из своей комнаты, но однажды какой-то громила ворвался к ней и потребовал снять платье. Испуганная до смерти, Амаль бросилась к слуге Селиму. Старик смог защитить малышку, но ненадолго.

Вот и сейчас, когда злобная тетка ушла на базар за новыми украшениями, дочь кади сидела в библиотеке, рассматривая книги покойной сестры. Уже став полноценной девушкой, Амаль боялась еще больше любовников Ферихе. Но к счастью, еще по-детски хрупкая, с плоской грудью и узкими бедрами, египтянка не вызывала симпатии у мужчин. Все относились к ней, как к повзрослевшему ребенку. Иногда Амаль думала о своем будущем. Что ждет ее там, за поворотом завтрашнего дня? Будет ли счастье, улыбки, любовь, или же вся жизнь девушки пройдет, словно серое, пустое пятно? Мусульманка гнала прочь от себя эти мысли, но после смерти сестры они стали еще больше тревожить юную душу. Девушка отлично знала законы династии Раджаби. Спасало лишь то, что тетя ни разу не заговорила с племянницей о замужестве, и Амаль надеялась, что так будет до ее полного душевного и физического созревания.

Дочь кади вздрогнула от резкого скрипа двери. Вернулась Ферихе, и, похоже, в дурном расположении духа.

Быстро выбежав из библиотеки, девушка застала тетю в коридоре. Женщина, нервно скинув чадру и оставшись в одном нижнем платье, с ненавистью посмотрела на съежившуюся Амаль: – Что ты там делала?

– Тетя, простите, я…

– Замолчи! – Ферихе, пошатываясь, опустилась на низкий стул, рывком призвав к себе племянницу. Девушку едва не стошнило от мерзкого запаха спиртного. Хоть Коран[59] и запрещал распевание алкогольных напитков, мусульмане нередко возвращались домой в нетрезвом состоянии.

Уловив на себе насмешливый взгляд тетки, Амаль отошла на несколько шагов, чувствуя, как сердце начинает учащенно колотиться. Ферихе никогда не относилась к дочери покойного брата хорошо, но в пьяном состоянии вообще могла позволить себе неслыханное. Вот и сейчас женщина хриплым голосом сказала: – Снимай платье, – Амаль передернуло от этого указа. Она продолжала стоять, пока не вздрогнула от пронзительного крика тети: – Раздевайся, я сказала! – девушка испуганно посмотрела на евнуха, стоявшего за спиной Ферихе. Египтянка понимала, что этот человек – не мужчина, но обнажиться перед ним все же не могла. Закрыв глаза от стыда, мусульманка дрожащими руками принялась развязывать бретельки платья, пока оно не сползло к ногам: – Шаровары тоже снимай! – Амаль едва не вскликнула, когда поняла, что стоит лишь в одной сорочке, не доходившей даже до колен. Через тонкую, шелковую ткань было видно все тело девушки. Залившись краской, девушка не решалась пошевелиться, когда морщинистые, дрожащие руки Ферихе заскользила по ее нежной коже. Старуха тщательно ощупала маленькую грудь племянницы, упругий живот, стройные ноги: – Ты вполне созрела для замужества, – Амаль резко отстранилась, кое-как натянув платье на дрожащее тело. Девушке хотелось куда-то бежать, исчезнуть, прекратить эту пытку. Ее, словно вещь, продадут в жены какому-то богачу ради денег и власти.

– Тетя…, – дочь кади попыталась коснуться плеча Ферихе, но женщина резко отдернула протянутую руку племянницы:

– Иди к себе.

– Прошу вас…

– Бегом! – не в силах сдерживать жгучие слезы, Амаль бросилась в свою комнату. Защелкнув задвижку, девушка скрылась за портьерой, где опустилась в огромный, мраморный таз для купания. Амаль дрожащими руками омывала себя холодной водой, словно желая смыть всю боль и страдания. Египтянка рыдала, зажав рот ладонью и прислонившись к ледяной стенке лохани.

Внезапно девушка услышала настойчивый стук в дверь и пьяные крики: – Открывай немедленно, дрянь! – слова принадлежали разгневанной Ферихе. Мусульманка продолжала сидеть в лохани, боясь даже пошевелиться. Слезы смешивались с водой, плач заглушали возгласы. Амаль сейчас больше всего хотела оказаться в другом мире, подальше от этой несправедливой реальности.

Раздался оглушающий треск, и выбитая дверь отлетела в другую сторону. Девушка просто закричала, услышав приближающиеся шаги. Не успела египтянка одеться, как портьера откинулась и появилась Ферихе, сжимавшая в руке бутылку с вином. Ужасно пьяная, женщина схватила перепуганную племянницу за волосы и вытащила из лохани. Амаль пошатнулась от сильной пощечины, но осталась гордо стоять на ногах. Совершенно обнаженная, девушка ловила на себе хищные взгляды рабов, что скользили по ее трепещущей груди и плоскому животу. Один из евнухов бросил дочери кади покрывало, в которое она быстро закуталась.

– За что, тетя? – хрипло выдавила Амаль, приложив ладонь к еще пылающей щеке. Старуха не отвечала, пожирая презренным взглядом дрожащую девушку. Пошатываясь от алкоголя, Ферихе вплотную подошла к племяннице и заскользила рукой по ее побледневшему лицу:

– Ты выйдешь замуж за принца, иначе я тебя убью, – с какой-то странной нежностью мусульманка погладила Амаль по волосам. Пропуская сквозь пальцы мокрые кудри, Ханум сказала: – Подготовься. Вечером приедет наследник, чтобы впервые увидеть свою невесту, – только когда Ферихе и ее люди подошли к двери, до девушки дошел смысл сказанного. Она отчаянно запротестовала, но крик срывающегося голоса уже никто не слышал.

* * *

Вивиана замерла у двери. На пороге стоял Амбруаз… Девушка, снедаемая острым страхом, судорожно сглотнула, обреченно покачав головой. Словно призрак из кошмара, этот человек вновь явился к ней, желая причинить как можно боли. Леди Бломфилд молча смотрела на де Куапеля и внезапно поняла, как он изменился. Вместо сильного, красивого, молодого человека с уверенным блеском в глазах перед ней предстал поникший, усталый мужчина с многочисленными морщинами на осунувшемся лице. Француз вымученно улыбнулся, протягивая молодой женщине руку:

– Здравствуйте, Вивиана, – отшатнувшись, словно от огня, девушка хрипло прошептала:

– Что вам здесь нужно? – перед глазами восставали ужасные картины, злобное лицо Маддалены, беспощадная гильотина, мерзкие поцелуи ненавистного мужчины.

– Джамиль сказал, мы можем увидеться, – не поднимая глаз, ответил Амбруаз, чувствуя, как гнев переполняет собеседницу.

– Джамиль? Как он может решать за меня? Ах, да я ведь служанка принца, его собственность, – невесело хохотнула дочь графа, вздрогнув, когда пальцы мсье де Куапеля коснулись ее напряженного плеча: – Не смейте ко мне прикасаться! – молодой человек резко отдернул руку, покорно прошептав:

– Простите.

– Зачем вы пришли? Говорите немедленно, у меня мало времени, – грубо потребовала Вивиана.

– А вы очень изменились. Уже не та легкомысленная девочка… Миледи, я понимаю, сколько боли и страданий причинил вам в Англии. Никакие извинения не загладят моей вопиющей вины, но я прошу пощады. Лишь выслушайте меня и я уйду.

– Вы не заслужили этого. Послушайте, я не намерена с вами разговаривать. Убирайтесь. Немедленно, иначе я позову охрану!

– Умоляю… – девушка ахнула, когда Амбруаз упал прямо перед ней на колени, обхватив ноги, скрытые под шелком платья: – Прошу, выслушайте меня, и я сразу исчезну из вашей жизни, клянусь!..

Вивиана с раздражением оттолкнула де Куапеля. В ее душе шевельнулось сочувствие, но воспоминания не позволяли согласиться. Слишком много боли этот человек принес в жизнь молодой женщины. И он вновь, словно страшный кошмар, врывался в ее судьбу: – Даже в Египте вы меня нашли. Ради чего? Ради каких грязных целей? Вновь Маддалена приказала? – злобно парировала девушка, чувствуя, как печальный, но настойчивый взгляд француза впивается ей в сердце.

– Я больше не служу этой ведьме. Вивиана, сюда я приехал только из-за вас. У меня нет ни единого близкого человека, ни одной родственной души. Я сам в этом жестоком мире, наедине с беспощадной долей. А порой до боли хочется опереться на родное плечо, – дочь графа с удивлением заметила, как в глазах Амбруаза сверкнули слезы.

– Но я для вас не близкий человек, мы чужие, случайно встретившиеся из-за козней судьбы. Жизнь свела нас, но и сразу разъединила.

– Это не так!.. Далеко не так, Дини!.. – отчаянно застонал де Куапель. Леди Бломфилд вздрогнула, услышав свое забытое имя. Никто не называл ее так:

– Откуда вы знаете?

– Есть тайна, из-за которой мы встретились с самого начала. Это секрет, что перевернет наши жизни. Но здесь не место для таких разговоров. Если вы пустите меня в дом…

– Встаньте, – резко оборвала Вивиана, жестом приказав французу следовать за ней. Опасаясь встретиться со служанками и стать центром ненужных сплетен, девушка быстро прошла через главный коридор. Оказавшись в своей комнате, Вивиана указала на кресло. Амбруаз, дичась, осторожно присел, не спуская с молодой женщины внимательного, изучающего взгляда:

– Вы так похожи на свою мать. Те же фиалковые глаза, сочные губы, благородный вид. Смотря на вас, я вспоминаю ее, – молодая женщина почувствовала, как кровь отхлынуло от лица, а сердце, словно птица в клетке, бешено заколотилось. Опустившись на кушетку, девушка несколько минут молчала, лишь потом смогла выдавить из себя слова:

– Вы знали Софи?

– Мы были очень хорошо знакомы, вернее, связаны родственной нитью, – Амбруаз закрыл глаза, воскрешая в памяти образ той, что до сих пор томила сердце.

– Я не понимаю вас… Вы – француз, она – англичанка, которая на протяжении всей своей жизни не выезжала за пределы родины. Как вы могли встретиться?

– Я родился в Англии, а француженкой была лишь мать. Мой отец – чистокровный еврей, познакомился с ней во время паломничества в Храм Господний. Они полюбили друг друга, но христианка и иудей не могли быть вместе. Мама уехала к себе на родину, а папа под выдуманным именем решил посетить Англию. Но узы любви никогда не рвутся. В Лондоне мои родители вновь повстречались и тогда, наперекор обычаям и вере, поженились. В этом счастливом браке родился я. Спустя года мать вновь забеременела, но, увы, скончалась при родах.

Лишь через шесть лет отец полюбил вновь, – молодой человек, смахнув слезы, посмотрел на Вивиану, чье побледневшее лицо не выражало никаких чувств. Сцепив руки на коленях, молодая женщина внимательно слушала, и лишь лихорадочный блеск в ее лиловых глаза выражал страх и предчувствие: – Но почему у вас европейское имя и фамилия, если отец был евреем?

– Когда я только родился, меня нарекли Азриэлем, но мать тайно кликала меня Амбруазом, так звали ее покойного отца. Перед смертью мама пожелала, чтобы я учился в Аквитанской старшей школе, знаменитой на всю Европу. Но иудеев ненавидели и ненавидят во всем мире. Не желая навлекать на себя негодование учителей и остальных ребят, мне пришлось взять имя Амбруаза из Прованса.

Вивиана нетерпеливо убрала с лица выбившуюся прядь, недовольно отвечая: – Мне, конечно, жаль вашу матушку, но это все, о чем вы хотели мне сказать?

– Нет, не все. Я умолчал о самом главном: моего отца звали…Лейб Аврагаа, – Амбруаз опустил глаза, не желая смотреть на дочь графа, которая, издав тихий возглас, непонимающе глядела на него: – Что?

Мужчине внезапно стало жаль эту съежившуюся девушку. Она казалась ему такой покинутой, разбитой, несчастной. Англичанка молчала, и лишь одинокая слеза скатилась по ее бледной щеке. Вивиане чувствовала, что время вокруг нее остановилось, и замерло даже биение сердца. Мучительно утекали минуты, вместе с ними душа разбивалась на мелкие осколки. Девушку вздрогнула, словно через сон почувствовав, как кто-то прижал ее к себе и стал гладить по голове. Молодая женщина внезапно поняла, что плачет. Вивиана стала вырываться, но крепкие и одновременно ласковые руки Амбруаза держали ее: – Тише, успокойся. Прошу, – девушка замерла и уткнулась лицом в плечо де Куапеля, зарыдав с новой силой. Она сама не знала, от чего слезы текут по щекам, а сердце странно щемит: – Почему?… – ели прошептала леди Бломфилд. Француз, взяв лицо молодой женщины в ладони, внимательно посмотрел ей в глаза: – Ты мне веришь? – девушка кивнула. Вивиана понимала душой, но не разумом, что это правда. Амбруаз, человек, которого англичанка ненавидела всем своим существом, оказался ее братом.

Девушке понадобилось время, чтобы прийти в себя и начать здраво мыслить. Отпив холодной воды, Вивиана продолжала, уткнувшись лицом в грудь Амбруаза, молча сидеть, вслушиваясь в свист ветра за окном: – Я никогда не думал, что у меня будет такая сестра.

Вивиана, поднявшись, с улыбкой посмотрела на новоиспеченного брата: – Какая?

– Смелая, отважная, независимая, идущая ради своего счастья наперекор всему. Если бы твоя мать была такой… – молодой человек почувствовал, как защемило сердце. Воспоминания о темноволосой красавице до сих пор разрывали душу.

– Ты знал Софи?

– Я ее любил и люблю. Она жила в доме моего отца, каждый день я видел ее и…стал пленником своих чувств. О том, что у меня есть сестра, мне поведала Амелия. Мы встретились в Лондоне. С ней был озорной мальчишка, наш брат.

Вивиана, словно маленький ребенок, с радостью захлопала в ладоши: – Паскуаль! Мой дорогой мальчик! Как он? С ним все в порядке? – мсье де Куапель простодушно улыбнулся, взяв руки сестры в свои: – Разве может человеку быть хорошо вдали от тебя? Мальчик грустный и поникший, хотя старается это всеми силами скрыть. Ему не хватает тебя.

– Скоро, очень скоро я заберу его сюда, но пока мы должны жить в разных странах.

– Ты останешься здесь? – Амбруаз печально кивнул, с тоской погладив мягкий локон девушки: – Я знаю, что останешься. Англия никогда не была для тебя настоящей родиной. Ты жила в ней, словно чужеземка. А здесь все по-другому.

– В этом городе я познакомилась с одной девочкой, и, буквально вырвав ее из лап кошмара, приютила. Теперь мы одна семья, это наш крохотный, но счастливый и уютный мир, – молодая женщина отстранилась от француза, печально отведя глаза, словно стыдясь за свои откровенные слова.

– И в этом мире нет места для меня? Ведь так? – девушка едва удержалась от отрицательного возгласа, но ей не хотелось врать. Амбруаз все понял без слов, не нужно навеивать лживую иллюзию: – Понимаешь, долгое время я жила без брата, и сейчас мне трудно принять то, что человек,…

– …которого ты ненавидишь и презираешь, твой близкий родственник, – печально закончил Амбруаз, поднявшись с кресла и понимающе кивнув: – Не расстраивайся. Я не достоин этого. Ты меня никогда не простишь, – де Куапель поднял руку, призывая леди Бломфилд к молчанию: – Не ищи отговорок. Я все прекрасно понимаю и не смею тебя осуждать. Прощай, я уеду, но знай, что в любой миг ты можешь обратиться ко мне за помощью, знай, что у тебя есть любящий и верный брат, – мужчина поцеловал девушку в лоб, и, не оглядываясь, направился к выходу. Вивиана хотела окликнуть его, но ком в горле не позволял сказать ни слова. Слезы ручьем хлынули из глаз, сердце колотилось, била мелкая дрожь, но Вивиана смогла улыбнуться: – Теперь мы не расстанемся, Амбруаз. Ты – мой брат, и я буду всегда помнить это, – прошептала молодая женщина, но француз уже не слышал ее слов.

Мсье де Куапель, словно сумасшедший, хлопнул главной дверью, едва сдерживая в себе злобный порыв. Единственная женщина, которой он обнажил душу, просто выгнала его. Правда говорят, что, отдавая сердце человеку, будь готов, что он его растерзает и выбросит. Амбруаз прокручивал в голове ее взгляд. Она молчала, но в важных ситуациях слова не важны. Внезапно мужчина остановился от знакомого голоса: – Стой, подожди. Что случилось? – навстречу быстрым шагом шел Джамиль: – Вы поссорились?

– Оставь меня в покое. Я не нуждаюсь в советах, – принц грустным взглядом провожал давнего друга, но внезапно вздрогнул от стука копыт и лошадиного ржания. Возле конюшни топталась оседланная кобыла, а на ней…Вивиана. Конь ринулся через ворота, пришпоренный девушкой. Араб с тревогой посмотрел на небо. Надвигалась буря, а после изнуряющей жары она всегда была беспощадной. Где-то вдали раздались еще тихие раскаты грома, небо заволокло темными, тяжелыми тучами. Джамиль отчаянно бросился к конюшне, требуя оседлать Смелого.

Запрыгнув на коня, принц бросился вслед за молодой женщиной, окликая ее: – Нет! Стойте! Надвигается непогода! Вам нельзя далеко уезжать от дома! – но Вивиана, оглушенная пронзительным ветром, ничего не слышала, а лишь сильнее пришпорила вялую кобылу. Внезапно похолодевший воздух окутывал лицо, пыль разъедала глаза, но девушка не останавливалась. Движимая желанием найти одинокий кусочек земли и побыть наедине со своими мыслями, англичанка не заметила, как последний лучик солнца скрылся за тучами, а беспощадный ветер сломал ветхое деревце. Внезапно почувствовав на лице капли, девушка осмотрелась и закричала. Прямо на нее летела переломанная ветка. Спешившись и взяв лошадь под узды, молодая женщина побежала вглубь деревьев, желая скрыться за ними от нарастающего ветра. Воздух с каждой секундой тяжелел, молния разрезала небо, от грома раскалывалась голова. Вивиана едва удерживала рвущегося коня, но внезапно поводья выскользнули из ее рук, и кобыла помчалась прочь. Дочь графа хотела догнать лошадь, но очередной порыв ветра просто сбил ее с ног. Присев на корточки, молодая женщина вжалась в ствол дерева, закрывая глаза от режущей пыли. Из-за своего безумия леди Бломфилд оказалась наедине с беспощадной, взбесившейся погодой. Начался ливень. Вивиане казалось, что кто-то зовет ее, но девушка не могла подняться и выйти на дорогу, ибо проход загораживали сломанные ветви. Внезапно все озарила яркая вспышка, и огненная стрела врезалась прямо в соседнее дерево. Девушка с ужасом смотрела, как нещадный пожар окутывает все листья, пробираясь к ней. Еще секунда, и молодая женщина просто задохнется от дыма либо заживо сгорит. Вивиана вдруг ощутила, как чьи-то руки с силой потащили ее куда-то. Через миг девушка поняла, что сидит на коне, прижавшись к какому-то мужчине. Это был Джамиль… Придерживая одной рукой Вивиану, а другой руководя Смелым, мужчина не увидел кучу веток, через которые конь, зацепившись, перелетел и упал. Вокруг все заволокло, ветер нещадно бушевал, дождь не прекращался. Поднявшись, принц протянул руку Вивиане, в которую девушка охотно вцепилась. У коня была повреждена нога, и вести дальше хозяина он не мог.

Задыхаясь, леди Бломфилд с ужасом посмотрела на молодого человека: – Что нам делать?!

– Бежим, здесь неподалеку есть хижина, там спрячемся от дождя и грозы! – перекрикивая ветер, ответил Джамиль, схватив девушку за руку.

– А как же пожар?! Он здесь все уничтожит! – беспощадные языки пламени постепенно окутывали все деревья, наполняя воздух дымом.

– Ливень его потушит! Скорее! – взявшись за руки, Вивиана и наследник бросились бежать, перепрыгивая ветви и сломанные деревья. Вскоре показалась какая-то невзрачная лачуга, находящаяся почти под землей. С легкостью открыв дверь, принц затолкал туда перепуганную молодую женщину. Благодаря немаленьким размерам, хижина вместила в себя и покалеченного коня. На удивление, домик оказался уютным и безопасным. Присыпанный слоем земли, он отлично защищал от грозы и ливня. Тяжело дыша, девушка опустилась на запаленную лавку, со страхом поглядывая на улыбающегося Джамиля: – Все хорошо. Успокойтесь. Здесь мы в безопасности. Это буря не первая в Дамьетте. Из-за близкого расположения моря, здесь нередко случаются такие бедствия. И, слава Аллаху, почти всегда все заканчивается благополучно.

– Спасибо, вы спасли мне жизнь: – Вивиана ахнула, почувствовав, как теплая и мягкая ладонь принца скользнула по ее холодной руке: – Не стоит благодарности. Когда я увидел вас в конюшне, сердце оборвалось. Я не мог допустить, чтобы вы…погибли из-за меня, – девушка мило улыбнулась. Зачарованный близостью ее тела, наследник приблизился к пышным губам молодой женщины. Вновь араб чувствовал, как душа трепещет, а мысли лихорадочно вертятся. Эта черноволосая бестия волновала его сердце, возбуждала тело, но мужчина знал, что не имеет право даже так думать. Вивиана – не такая, как женщины его среды, он не может взять ее, подобно рабыни. Отстранившись, молодой человек ахнул, увидев, как с волос и платья леди Бломфилд стекают капли дождя: – Вы промокли до нитки. Раздевайтесь. Я поищу что-нибудь другое, – Джамиль порылся в запыленном сундуке, но вынул оттуда лишь какое-то старое, огромное покрывало: – Вот, возьмите. Увы, другого нет, – с благодарностью приняв мягкую, шерстяную ткань, Вивиана неловко поднялась с лавки: – Мне бы…переодеться. Вы не можете куда-нибудь выйти? – Джамиль покорно скрылся за вытертой портьерой, но даже там, в десяти шагах от девушки, он чувствовал всем своим существом жар ее тела, красоту и прелесть.

Молодая женщина закуталась в покрывало, протянув принцу мокрый наряд. Джамиль, словно слуга, а не наследник, стал хлопотать возле потухшего камина, пытаясь разжечь огонь. Через несколько минут очаг озарился ярким пламенем, источавшим тепло и свет. Разложив на стуле, возле печи, одежду Вивианы, араб уловил на себя задумчивый взгляд англичанки: – Вы так заботитесь обо мне. Почему? – Джамиль запнулся. Что он мог сказать? Что до безумия любит, но тщательно скрывает свои чувства? Что восторгается и желает близости? – Простите, если своей чрезмерной заботой я как-то оскорбил вас, просто обязанность любого мужчины – угождать женщине.

Усмехнувшись, девушка прошептала: – Не женщине, а служаке, – принц сделал вид, что не услышал этих обидных, режущих слов. О чем он мог мечтать? Эта девушка – недоступная красавицы, и никогда он не добьется от нее взаимности.

Налив в стакан разогретого молока, наследник протянул его Вивиане: – Выпейте. Вы замерзли, это поможет.

– Спасибо, – приняв посуду из рук Джамиля, девушка пригубила горячий напиток. Она не знала, как сказать арабу о своих опасениях и страхе, но здесь, в этом домике, была лучшая обстановка: – Вчера утром приходили бунтовщики. Они требуют, что бы вы женились на сестре покойной Султаным. Вы согласитесь? – черты мусульманина исказились от глубокой, душевной боли. Он не привык делиться с посторонними своими чувствами, но эта женщина была особенной: – Брак по расчету – худшее, что может меня постигнуть. Ишрак я не любил, лишь питал слабую симпатию и привязанность, а Амаль я просто не знаю. Детьми мы были близки, даже очень. Ее отец – кади, стал лучшим другом шейха. Часто папа приводил меня к нему домой, дабы я поигрался в саду с маленькой Амаль. Мы, будучи детьми, резвились, хохотали, не думали о суровом будущем и беспощадных законах. Я смотрел на уже взрослую Ишрак, как на скучную, старую даму. Если бы я знал, что мне придется жениться на ней… Я не знаю, что вам ответить. Это так больно. Я хочу любви, страсти, взаимности, но не связи с юной девочкой.

Вивиана почувствовала, как ревность острым концом впилась в сердце. Какая-то мусульманка станет ласкать Джамиля, любить, оберегать, дарить наслаждения, рожать наследников, а она либо погибнет в пирамиде, либо вновь вернется в серую Англию. Пытаясь скрыть разочарование, девушка отвернулась от принца, опустившись на твердую подушку и закрыв глаза: – Прошу прощения, но я очень устала, – мужчина увидел, как по щеке девушки скатилась одинокая слеза, но лишь кивнул: – Хорошо, отдыхайте. Дождь, скорее всего, прекратится не скоро, – араб скрылся за портьерой, опустившись на груду подушек и обхватив голову трясущимися руками. Он вслушивался в тихое дыхание Вивианы, и, убедившись, что девушка уснула, вышел из своего укрытия и заскользил взглядом по ее расслабленному, прекрасному лицу. Молодая женщина мирно спала, не ведая, какая буря бушует в душе принца. Внезапно наследник почувствовал, как неизвестная тревога окутала сердце. Мужчина смотрел на леди Бломфилд и чувствовал, как страх подкатывает к разуму. Не в силах разобраться в своих опасениях, принц вернулся к себе и вскоре заснул.

* * *

Разбуженный ржанием лошади, Джамиль опустился над своим любимцем и внимательно осмотрел ногу. Оказалось, что Смелый просто повредил копыто и вполне может передвигаться. Дождь прекратился, и принц вывел коня на поляну. Мусульманин ахнул, увидев еще одну лошадь, топчущуюся возле домика. Это была сбежавшая кобыла Вивианы. Потрепав животных за гривы, наследник с умиротворением хотел вернуться обратно в помещение, но, зачарованный прохладной ночью, присел на камень возле ручья и задремал.

* * *

Вивиана вскликнула, почувствовав, как чьи-то грубые руки зажали ей рот. Девушка попыталась вырваться и подняться, но замерла, ощутив, как ледяное лезвие кинжала коснулось шеи. Молодая женщина расширила от ужаса глаза, увидев, как над ней нависают злобные лица неизвестных людей, скрытые под длинными шарфами. Вивиана успела рассмотреть, что в доме пусто, нет ни Джамиля, ни его коня. Девушка завизжала, когда ей на голову и лицо обрушился черный мешок, а руки крепко связали. Леди Бломфилд еще надеялась, что это просто страшный сон, стоит открыть глаза, и она вновь окажется в доме, рядом с улыбающимся принцем. Но когда ночной ветер подул в лицо, а ног коснулась высокая трава, девушка убедилась в обратном. Ее либо изнасилуют и убьют, либо продадут на невольничьем рынке за приличную сумму денег! Паника и страх одолели Вивиану. А что, если это опять люди Маддалены и слова Амбруаза были ложью? Молодая женщина боялась, что француз мог их выследить и захлопнуть ловушку.

Девушка вскликнула, когда ее насильно посадили на лошадь и сжали в седле. Не в силах пошевелиться, Вивиана замерла, чувствуя на своей спине грозное дыхание похитителя. Лошадь ринулась в путь, в неизвестную бездну… Вдруг дочь графа смогла нащупать рукоять кинжала. Девушка прекрасно понимала, что, убив одного негодяя, навлечет на себя гнев других. Аккуратно вытянув нож из-за пояса разбойника, молодая женщина попыталась разрезать веревки на руках, но замерла, почувствовав, как грубые пальцы сжали ей запястья.

Похитители грубо вырвали оружие из рук Вивианы, и уже в следующее мгновение девушка почувствовала его лезвие на трепещущей шее: – Сиди смирно, птичка, – слова, произнесенные на арабском, убедили молодую женщину в том, что это не слуги Маддалены. Но легче не становилось. Страх из-за неизвестности все больше подчинял англичанку себе, и, в конце концов, девушка сделала решающее движение. Несмотря на крепкую хватку разбойника, Вивиане удалось спрыгнуть с коня и скатиться по тропе. Ощутив дикую боль в спине из-за падения, она продолжала лежать на сырой, еще мокрой от дождя земле. Мешок не позволял что-то увидеть, но девушка отчетливо понимала, что разбойники где-то рядом, их шаги звучали в голове, а разговоры разрезали слух. Внезапно Вивиана зацепилась веревкой о ветку, что расцарапала запястья. По ладоням заструились капельки крови, но выхода не было. Резко дернув руками, беглянка услышала треск и почувствовала, как освободилась. Быстро скинув веревки и сняв мешок, девушка лихорадочно огляделась. Она находилась в глубокой, сырой яме… По колена в ледяной воде, молодая женщина постаралась выглянуть наружу, убрав слой листвы и грязи. Похитители находились в нескольких десятках шагов от нее, но, видимо, они не могла догадаться, что их жертва упала с лошади прямо в грязную, вонючую канаву. Девушка вновь засыпала щелочки листьями и присела на землю, поджав под себя ноги и сцепив на коленях руки. Вивиана не знала, далеко ли ее увезли от домика Джамиля, но понимала, что в неизвестных зарослях лишь заблудиться.

Минуты мучительно утекали, ночь постепенно уступала место рассвету, но леди Бломфилд не решалась вновь выглянуть наружу. Лишь когда утренние лучики пробились в яму сквозь толстый слой всякой грязи, молодая женщина решилась, понимая, что не может вечно сидеть здесь, промокшая и грязная. Внезапно девушка вздрогнула от собственных мыслей. Платье… Она была одета вновь в свое платье, но, когда засыпала, укуталась только в покрывало, одолженное принцем. Кто-то переодел ее… Девушка быстро прогнала от себя эти мысли. Сейчас это неважно. Выглянув, Вивиана убедилась, что поляна пуста. Подняв платье, молодая женщина стала карабкаться. Наконец выбравшись из ямы, беглянка собралась бежать, но закричала, увидев, как прямо перед ней пролетела стрела, впившаяся в ствол дерева. Девушка обернулась и обреченно ахнула. Перед ней стояли те же разбойники…

Один из них поднял лук и проговорил: – Стой на месте и не смей двигаться, иначе вторая стрела пронзит тебя насмерть, – двое других разбойников вплотную подошли к ней и заломили руки за спину.

– Нет! Отпустите! Кто вы? Зачем я вам? У меня нет денег, драгоценностей, я обыкновенная иностранка! – высокий, темноволосый мужчина, возможно, главарь похитителей, подошел к своей пленнице и провел грубым пальцем по ее щеке: – Ты – лучшая драгоценность для нас. За твое красивое личико и привлекательную фигуру заплатят немало, – страх подкатил к горлу Вивианы, а слезы отчаяния застелили глаза. Девушка понимала, что бежать некуда, единственный шанс спастись был упущен. Молодой женщине внезапно в голову пришла идея. Она знала, что принц, возможно, станет ее искать. Незаметным жестом девушка сняла с пальца рубиновое кольцо, когда-то подаренное Лианом, и бросила его на землю. Наследник интересовался этим украшением, и, скорее всего, он вспомнит, кому оно принадлежит. Вивиана уже не вырывалась, когда ее посадили в повозку, а на руки одели кандалы.

Девушка вздрогнула и застонала, когда увидела в руке у одного похитителя кляп и черную повязку. Молодая женщина ничего не смогла поделать, и, сидя на жесткой лавке, чувствовала себя беспомощной и жалкой. Повозка, перекачиваясь из стороны в сторону, куда-то ехала, ржали кони, скрипели колеса, слышались приглушенные речи разбойников, но это, увы, были единственные звуки, окутывающие Вивиану. Девушка понимала, что они в каком-то заброшенном месте, и даже не пыталась сбежать. Куда она пойдет, окруженная высокими деревьями и густыми кустами? Да и какой правоверный мусульманин, уважающий себя и свой род, поможет неверной? Внезапно телега резко остановилась, качнувшись вперед. Бандиты помогли Вивиане подняться, и, взяв ее под локти, куда-то повели. Мертвая тишина пугала девушку. Ей казалось, что ее привели в какой-то другой мир, сделанный из молчаливости и скрытости. Молодая женщина через плотную повязку смогла разглядеть непонятные яркие блики, а уже через секунду сидела на чем-то мягком. Похитители рывком развязали глаза пленнице, а жесткие кандалы сменили на обыкновенные веревки. Вивиана, жмурясь, осмотрелась. Она полулежала на огромной, мягкой кровати, окруженная пестрыми подушками. Над головой нависало огромное сооружение из светильников, освещающих всю комнату. Девушка ахнула, коснувшись бархатных шкатулок, что были расставлены почти на каждом шагу. Это была какая-то странная, опасная сказка, погрязшая в золоте и богатстве.

– Куда вы меня привезли? – главарь бандитов злобно улыбнулся, сев рядом с молодой женщиной: – Я – Али Драгоценная Рука, торговец золотом, бриллиантами и…красивыми девушками, – негодование и злоба захлестнули Вивиану. Леди Бломфилд попыталась броситься к двери, но негодяй притянул ее к себе, прошептав на ухо: – Ты не единственный мой товар, но твоя красота столь прекрасна, что я не стал запирать тебя в подвале с остальными рабынями, а позволил пожить в этих царских покоях. Всех жительниц этой комнаты я именую, как Невольных Богинь под разными номерами. Ты – Невольная Богиня № 57. Пятьдесят седьмая избранная красавица, которой уготована судьба…обыкновенной наложницы. Я не стану отвозить тебя на невольничий рынок, а сразу подарю хозяину. Уверен, господин будет рад увидеть такую прелестную девочку. Не пытайся сбежать, здесь ты под тщательным присмотром моих лучших людей. Еще никому не удавалось ускользнуть от меня, правда, была одна такая несчастная… Но после поимки я уготовил ей страшную смерть. Сначала девушке не давали три дня есть, поили раз в день несколькими каплями. Потом изнасиловали, после ослабленную жертву я до полусмерти приказал избить кнутом, поскольку дрянь еще дышала, ей вырвали все волосы, обожгли руки…и грудь. Бедняжка извивалась, впадала в забытье, но я хотел, чтобы ее сердце остановилось от страшных, дьявольских мук. И мое желание исполнилось. Красотке сломали ноги и ребра. Не пережив адской боли, она умерла. Надеюсь, ты не хочешь для себя такой судьбы. А, знаешь почему я так зверски ее уничтожил? Потому что Али Драгоценная Рука придерживается трех золотых правил: первое – покорность пленников, второе – хороший, молчаливый товар, и, наконец, третье – бегство – значит извращенная смерть. Два моих законы ты уже нарушила, прикоснешься к третьему – не ведать тебе рассвета, – работорговец зашагал к двери, а Вивиана продолжала сидеть, пораженная зверским рассказом бандита.

Молодая женщина с отвращением посмотрела на завтрак, стоявший на хрустальном столике. Несмотря на голод, девушка поклялась, что не прикоснется к этой пище.

Глава 25

Джамиль несколько долгих, мучительных секунд смотрел на пустую лежанку и смятую постель, не веря своим глазам. Она исчезла… Его Вивиана, его оберегаемый цветок, она пропала: – Где вы?! Ну же, выходите! Виви!.. Виви! – араб тяжело рухнул на ближайший стул, окинув пустой дом грустным взглядом, наполненным слезами. Хоть молодой человек и верил сердцем, что любимая жива и с ней все в порядке, разумом понимал, что ее похитили местные разбойники. Вскочив, Джамиль помчался к коню, оседлав его и ринувшись в путь. Пришпоривая коня все сильнее и сильнее, принц летел навстречу своей любви, судьбе, навстречу той, что приворожила его душу. Наследник обреченно натянул поводья, принуждая кобылу остановиться. Мужчина осмотрелся. Его окружали лишь густые, зеленые, насыщенные заросли и высокие деревья. Вдруг взгляд мусульманина упал на крошечное колечко с сердцем в середине. Спешившись, Джамиль поднял украшение и положил себе на ладонь. Кольцо Вивианы… Это была ее драгоценность, та, которую девушка тщательно скрывала от посторонних глаз. Араб отлично понимал, что у молодой женщины были мужчины в Англии, что она любила, и любили ее, ибо только влюбленный может подарить украшение в виде сердца. Мусульманин застонал от острой ревности. Сжав в руке кольцо, Джамиль с наслаждением слушал, как оно трещит: – Это моя женщина, я люблю ее, только я, – с ненавистью выбросив драгоценность, Джамиль вновь запрыгнул на коня и отправился по дороге, где еще едва виднелись следы лошадей. Принц поклялся, что спасет Вивиану.

* * *

Англичанка тяжело вздохнула и опустилась на мягкие, пушистые подушки, всматриваясь в единственное крохотное окошко, скрытое решетками. Девушка знала, что играть с Али Драгоценной Рукой опасно, и не пыталась бежать. Все равно она чужеземка в этих краях, и, рано или поздно, попадет в плен, если не будет защищена могущественным человеком. Вивиана понимала, что таким человеком был Джамиль, но он далеко, и, возможно, уже и не ищет свою служанку. Внезапно на ум молодой женщины пришла блистательная идея. Поднявшись, Вивиана направилась к двери и постучала. В маленьком окошке появилось озабоченное лицо охранника: – Что тебе нужно?

– Я хочу поговорить с вашим господином, – уверенно потребовала молодая женщина, уловив на себе насмешливый взгляд стража: – Придержи свои желания при себе. Великий Али Драгоценная Рука опочивает и потребовал, чтобы его никто не беспокоил.

– Но он сказал лично мне, что если что-то понадобиться, я могу это потребовать, – девушка видела, как мужчина колеблется, но не решается побеспокоить своего грозного повелителя: – Скажи мне, и я передам владыке.

– Хорошо, пусть Али знает, что я не обыкновенная иностранка, за мной стоят великие люди, и если он посмеет меня продать либо причинить вред, то на него обрушится гнев сильных мире сего. Иди, – сглотнув, охранник вмиг побледнел и, крепко закрыв окошко, пошагал по лестнице. Убедившись, что у двери нет стражников, Вивиана вынула из-за пояса шпильку и вставила ее в замочную скважину.

Несколько раз с силой повернув булавку, девушка услышала, как хрустнул замок. С легкостью открыв дверь, молодая женщина бросилась бежать. Впереди виднелись лишь пыльные, темные коридоры, но Вивиана не теряла надежду на спасение. Внезапно услышав медленные шаги, девушка присела на корточки и спряталась за огромным сундуком, скрепленным тяжелыми, ржавыми цепями. Охранник, слава Богу, прошел мимо, и, поднявшись, леди Бломфилд вновь быстро зашагала по каменным плитам, стараясь ступать тихо и незаметно. В голове беглянки еще звучали угрожающие слова работорговца, но молодая женщина гнала прочь от себя мысли о наказании. Вивиана поклялась, что любой ценой выберется из плена.

Девушка понимала, что каждая секунда важна, словно вечность. Али и охранник скоро обнаружат ее комнату пустой, и тогда обыщут всю башню. Коридоры сменивались друг другом, совершенно одинаковые и запутанные. Вивиана боялась, что заблудилась и идет в неверном направлении. Но вдруг в темноте забрезжил лучик света, пробивающийся через немного приоткрытые двери. Выход… Это был выход из башни, выход на свободу, выход из неволи… Движимая радостным порывом, англичанка бросилась туда, но внезапно остановилась и вжалась в стену. Двери охраняли вооруженные стражники. Понимая, что от них ей не удастся ускользнуть, Вивиана тихо застонала от разочарования. Но, выглянув из-за стены, молодая женщина увидела другой коридор, освещенный солнцем, пробирающимся из-за окон. Это была единственная галерея, где они находились. Вивиана понимала, что охранников нужно чем-то отвлечь и нашла прекрасный способ это сделать. Увидев под ногами сотню маленьких камушек, девушка взяла один и бросила прямо в стекло, другой – на второй этаж. Привлеченные звуками, стражники насторожились: – Ты осмотришь главный коридор, я – верхнюю площадку, – когда встревоженные охранники покинули свой пост, Вивиана вынырнула из укрытия и поспешила к выходу. Беззвучно отворив тяжелые, массивные двери, леди Бломфилд радостно захлопала в ладоши. Свобода… Вивиана всматривалась в зеленые лужайки, освещенные жарким, дневным солнцем. Девушка не знала, куда идти, но одна мысль, что она покинула плен Али Драгоценной Руки, приятно грела сердце.

Девушка неприятно поежилась, услышав крики и шаги за дверьми. Не желая терять времени, Вивиана подняла юбки и бросилась бежать. Девушка, словно на крыльях, с легкостью оставила позади живописные места, добежав до каменных закоулков. Остановившись, чтобы отдышаться, молодая женщина поняла, что ее преследуют. Шаги становились все ближе, крики – отчетливее. Желая скрыться от погони, Вивиана, словно сумасшедшая, вылетела на огромную площадь и постучала в первый попавшейся дом. Дверь отворила уже немолодая, высокая женщина с недовольным выражением лица: – Кто вы и что вам нужно? – не спрашивая разрешения, Вивиана быстрым шагом зашла в дом: – Умоляю, закройте дверь, – удивленная и перепуганная мусульманка подчинились: – Что вам нужно?!

– Прошу прощения за столь дерзкий поступок, но за мной гоняться разбойники. Они похитили меня, но мне удалось сбежать. Мне негде скрыться. Можно на недолгое время я останусь у вас? – черты египтянки исказились от возмущения и злобы. Вперив руки в бока, она внимательно осмотрела не прошеную гостью: – У вас европейский акцент. Вы чужеземка? – Вивиана кивнула. Она знала, что христиан презирают во всем Египте, но не желала сдаваться: – Можно мне остаться, лишь на один день? Прошу.

Женщина тяжело вздохнула, поправив выбившийся из платка локон черных, сияющих волос: – Я не знаю. Это решит мой муж, – словно услышав слова супруги, в коридоре появился высокий, широкоплечий араб, одетый в свободные шаровары и такую же рубаху: – Что здесь происходит? – нахмурившись, мужчина перевел взгляд с хрупкой жены на Вивиану: – Кто она? Хайрат, отвечай! – передернувшись от требовательного возгласа мусульманина, женщина кротко проговорила, сложив руки на груди: – Я не знаю, мой господин, – по лицу арабки пронеслась темная, пугливая тень. Отстранившись от мужа, она быстро проговорила: – Позволь мне идти к детям, Шукри, – быстро скрывшись за дверью, Хайрат предоставила заботу о гостье своему грозному и строгому супругу, который особо яростно ненавидел христиан, называя их «отбросами собачей религии». Почувствовав на себе изучающий взгляд Шукри, девушка гордо подняла голову: – Мне очень жаль, что я вас побеспокоила. Но я прошу меня выслушать.

Араб нахмурился, почесав длинную, черную бороду с редкими волосинками седины: – Говори, но знай, что я всем сердцем, телом и душой ненавижу гяуров, да простит мне Всемогущественный Аллах это порочное чувство! – Шукри благоговейно провел кончиками пальцев по лицу, восхваляя Создателя.

Вдруг услышав суматоху на улице и приглушенные крики, девушка быстро проговорила: – Прошу, спасите! Меня похитили разбойники и хотят продать! Я не просто иностранка, я…, я знакома с принцем Джамилем. Он станет меня искать и уничтожит любого, кто посмеет причинить мне вред! Ради Господа Бога, не отдавайте меня этим варварам! – раздались быстрые шаги и стук в дверь: – Я впущу вас, только поклянитесь, что войдет лишь ваш главарь! Сам, без охраны! – Вивиана хотела убежать на второй этаж, но мусульманин, схватив ее за запястье, притянул к себе, одной рукой открывая дверь после утвердительного ответа. В дом вошел Али… Испуганная до смерти, девушка не моргающим взглядом смотрела на своего похитителя и понимала, это конец. Он убьет ее, жестоко, беспощадно, так, как убил свою первую беглянку.

Оскалившись, словно волк, работорговец вплотную подошел к мусульманину, который загораживал собой Вивиану: – О, уважаемый Шукри, не думал, что моя птичка попадет к тебе в руки.

– Здравствуй, Али Драгоценная Рука. Ты пришел, дабы забрать сбежавшую пленницу? – в голосе мужчины прозвучало торжество, радость и едва заметная, притворная грусть.

– Вижу, девчонка уже все тебе рассказала. Хм, хитрая и быстрая, словно леса. Эта черноволосая бестия – мой товар, отдай ее мне, – Али шагнул вперед, пытаясь коснуться девушки, но Шукри вновь загородил ее своей могучей спиной: – Э-э, нет, не спеши, дружок. Не забывай, это мой дом. Здесь все, от земли, на которой ты стоишь, и до потолка, что нависает над твоей головой, мое. Я всегда уважал тебя за то, что из обычного раба ты стал великим и могущественным. Золото, драгоценности, прекрасные и сильные пленники – этим ты прославился на весь Египет. Ты, словно гроза морей, словно беспощадный пират, грабил вражеские и иностранные корабли, огрублял дома гяуров. Христиане – нечто в этой стране, и тебя никто не наказывал за преступления. Но ты переступил черту дозволенного, Али из Асьюта.

Работорговец судорожно сглотнул, сжав кулаки. Воспоминания о своем детстве и о городе, где он его провел, больно хлестали душу. Перед мысленным взором Али вновь мелькали крохотные домики, прижатые друг к другу, высокая трава, колющая ноги, беспощадное, жаркое солнце, под которым трудились сотни рабочих. Мальчик из бедной семьи буквально жил на банановых плантациях, считая каждый день подарком Всевышнего. Отец, нещадно пьющий, ушел из этого мира рано, и Али, совсем еще ребенок, стал главой семьи. Малыш подрабатывал, убирая в домах и сараях уважаемых господ, доил коров и трудился на фермах старых женщин, а порой просто выпрашивал монеты у прохожих. Семья голодала, ходила в обносках, несчастная женщина не могла прокормить и воспитать трех дочек и двух сыновей. И вот однажды Лейла решилась пойти работать на плантации, и там, среди бананов, заразилась смертельной болезнью, перешедшей от другого рабочего. Денег на лекарства не было, женщина умирала, но в один ужасный день на деревню напали пираты, женщину убили, облегчив ей смерть, девочек изнасиловали, после чего бедняжки сами испустили дух, а младшего мальчика зарезали, пощадили лишь Али, ставшего тогда тринадцатилетним юношей. На смену нищете пришло рабство. Хрупкий, слабый здоровьем, египтянин выдел жестокие казни, людей, погрязших в собственной крови, видел, как на трупы слетаются мухи, а бедняки едят коровий навоз. Мальчик научился быть стойким, при любых обстоятельствах не плакать, улыбаться навстречу беде и боли. Но Али постепенно превращался в замкнутого, молчаливого подростка, смерть казалась ему привычной и такой близкой, что стоит лишь подать рукой, и она в нее вцепится.

Громкий и требовательный голос Шукри вырвал работорговца из воспоминаний:

– Не старайся забрать то, что тебе не принадлежит! – искры в глазах араба подтолкнули мусульманина на злобный, наполненный яростью ответ. Он будто хотел выпустить на волю все те страдания, что пережил:

– Закрой рот, поганый щенок! Я – Али Драгоценная Рука, повелитель богатства, и никто не смеет мне перечить!

Оттолкнув не прошеного гостя, Шукри вперил в него взгляд, наполненный нечеловеческой злобой: – Пошел вон, мерзавец! Подлец, грязный работорговец, твоей ноги больше не будет в моем доме, освещенном самим Аллахом, Милостивым и Милосердным, – воспользовавшись суматохой, Вивиана отыскала полуоткрытое окно. Девушка понимала, что высота немаленькая, но выхода не было. Быстро подбежав к ставням, молодая женщина открыла их и сделала роковой прыжок.

Вивиане удалось сдержать крик, когда она неудачно приземлилась на твердую землю. Растирая ушибленную ногу, леди Бломфилд быстро поднялась, услышав крик в доме. Вновь ей удалось обмануть Али, вновь она, подобно дьяволице, с помощью хитрости избежала его плена, но англичанка знала, что это еще не победа. Подняв немного разорванные юбки, девушка вновь бросилась бежать.

Но леди Бломфилд чувствовала, что ее силы на исходе. Истощенная голодом, жаждой, усталостью, жарой, молодая женщина понимала, что не сможет далеко убежать от своих похитителей. Внезапно ушибленная нога словно вспыхнула огнем. Пораженная адской болью, сковавшей колено и лодыжку, англичанка упала прямо на землю, тяжело дыша и не в силах подняться. Вивиана подняла голову и замерла. Над ней нависала какая-то величественная женщина. Леди Бломфилд обдало холодом от ее пронзительного, ледяного взгляда. Скрытая под черной чадрой, расшитой золотыми нитями, незнакомка невольно внушала страх и опасение. Внезапно в глазах женщины вспыхнул приветливый огонек, она протянула Вивиане руку, в которую та с радостью вцепилась. Поднявшись, девушка стала быстро говорить:

– Прошу, спасите… За мной гонятся… Али Драгоценная Рука, – лицо госпожи загорелось гневным багрянцем. Подозвав одного из своих людей, она поспешно ответила:

– Отведи девушку в паланкин. Сидите тихо, не привлекайте внимания, – скрывшись за шелковыми тканями, молодая женщина опустилась на дно носилок, придерживаемая пожилым слугой.

Вскоре показался запыхавшийся работорговец со своими людьми, проклинавшими хитрую девчонку: – Здравствуй, Султаным, – несмотря на свое отвращение к жене шейха, Али склонился в поклоне.

– Добрый день, Али Ага, – мужчина проглотил эти слова, словно острую иглу. Он ненавидел, когда его так называли, и эта женщина была единственной, кто позволял себе такое обращение к халифу драгоценностей.

Давно, когда юношу выкупили из грязной фермы, он попал в гарем одного богатого эмира. Тот, удивленный способностями юного раба, предложил ему свою дружбу, высокооплачиваемую должность во дворце, и жизнь в доме, неподалеку от Сераля. Но плата за это была слишком высока. Али должны были кастрировать, дабы он мог появляться средь наложниц. Не желая себе такой участи, мальчик попросил помощи у младшего брата господина. Тот, славившейся добрым сердцем и чистой душой, пообещал помочь. Оставались считанные часы до страшного события, Али, томившейся в темнице, уже не надеялся на спасение, но внезапно к нему подошел охранник и сказал, что теперь он – выкупленный раб. Брат эмира выполнил свое обещание, но сам вскоре скончался от травмы, полученной при падении с лошади. Молодость Али протекала скучно и бедно, он каждый месяц получал незначительное жалование от нового господина, жил в небогатом доме, торговал разными безделушками, и лишь к сорока годам смог разбогатеть и стать грозой христиан, которых грабил и продавал.

И вот сейчас, смотря на пятидесяти шестилетнего работорговца, Афифа удивлялась силе, которой было наделено его еще молодое и здоровое тело, разуму и смелости. Правительница гарема понимала, что какой-то раб смог добиться в жизни гораздо большего, чем она, единственная дочь богатых мусульман. Они оба, подобно мотылькам, порхали вокруг пламени, боясь сжечь крылья, оба жили, зная, что их могущество не вечно. Словом, эти люди, никогда не бывшие друзьями, смогли поделить шейханатство пополам. Султаным фактически управляла городом, слабый характером Кахарман не справлялся со всеми делами сам, а очень часто отдавал всю власть законной жене. Афифа знала, что в этих краях будет так, как она того пожелает, и лишь один человек был ее врагом: Али Драгоценная Рука – повелитель невольничьих рынков и буря морей.

– Где женщина? – пренебрежительно спросил работорговец. Афифа, умевшая играть на нервах людей, вольным движением открыла лицо, освободив его от жаркой ткани чадры:

– Ты знаешь, что в этих районах женщинам быть запрещено. Я здесь единственная, – парировала госпожа.

Пытаясь не ответить грубостью, Али натянуто улыбнулся, стараясь подойти к Султаным как можно ближе, но внезапно личный охранник Афифы встал между ними, защищая госпожу саблей. Положив руку на оружие, жена шейха попросила стража отойти, но тот надменно и даже дерзко ответил: – Не забывайте, Султаным, кто вы. Моя обязанность – защищать вас ценою собственной жизни. Старшая супруга повелителя не может разговаривать с посторонним мужчиной без чадры, закрывающей все лицо и волосы. Вашу честь и невинность великий шейх доверил мне. Прошу, последуйте в носилки, – госпожа смерила мужчину ненавистным взглядом, ибо понимала, что сейчас Али тайно радуется ее беспомощности и скованности. Фактически, Афифа даже на пике своего могущества оставалась рабыней, жизнь которой зависела от слов шейха.

– Где девчонка?! – теряя самообладание, выпалил работорговец, видя, как женщина подходить к паланкину, чтобы уехать.

– Если ты защищаешь мою честь, охранник Ферхад, то проводи этого господина. Отныне я не желаю с ним встречаться и разговаривать, – Али Драгоценная Рука едва не набросился на стража, который насильно оттолкнул его и приказал убираться. В толпе раздались презрительные смешки и слова, что гроза христиан не может справиться со слабой женщиной. Прикрикнув на них, Али зашагал обратно по дороге, проклиная Афифу и сбежавшую Вивиану.

Султаным, приказав продолжать путь, с удовлетворением опустилась на подушки, где уже сидела испуганная Вивиана. Приняв из рук Кирабо-аги чашку кофе, женщина с удовлетворением пригубила горячий, ароматный напиток, лишь после этого обратилась к девушке:

– Расскажи мне о себе. Но знай, ложь я научилась распознавать прекрасно, – вздрогнув от этого неприятного намека, молодая женщина опустила глаза, начав свой выдуманный рассказ:

– Мы с сестрой потеряли родителей, и нам из Египта пришло письмо от родственников, проживавших в Каире, в котором говорилось, что они согласны содержать нас до совершеннолетия. Проделав нелегкий путь, мы прибыли в Дамьетту, но там в первом же постоялом дворе нас ограбили. Без денег и документов, мы нашли одного уважаемого господина, который предложил нам пожить у него. Я нашла работу в лавке бедного торговца. Обычно господин всегда был дома, и я оставляла с ним сестру, но сегодня он уехал куда-то по делам. Я хотела вернуться пораньше, и шла на работу ранним утром. Внезапно где-то вблизи раздалось ржание лошадей и человеческие крики. На меня напали, связали руки, на голову одели мешок. Мне удалось сбежать, но я, не зная города, заблудилась. Я попросила помощи у одних господ, но Али Драгоценная Рука нашел меня в их доме. Между хозяином и им завязалась ссора. Я выпрыгнула через окно, но при падении повредила ногу. Далеко мне не удалось убежать, и я упала к…вашим ногам, – Афифа молча слушала историю леди Бломфилд, понимая, что такая красивая и далеко не глупая девушка могла бы сыграть важную роль в политических интригах. Но сначала нужно вселить в сердце европейки доверие.

– Как тебя зовут?

– Вивиана.

– Вивиана… Красивое имя, но для меня оно чужое. Отныне я буду звать тебя Малиха, что означает «прекрасная, красивая, обаятельная».

Девушка улыбнулась, хотя на душе недобро дул ветер. Вивиана боялась оказаться пешкой в руках этой умной, рассудительной женщины, боялась совершить роковую ошибку, доверившись незнакомке. Молодая женщина поежилась от своих мыслей. Она видела, что сия дама богата и могущественна, но не могла даже предположить, что сидит в одном паланкине с мачехой Джамиля.

Увидев на лице Афифы замешательство, англичанка, приложив ладонь к груди, неловко поклонилась: – Для меня это честь, госпожа. Но, позвольте поинтересоваться, куда вы меня везете?

– В свой дворец. Там ты хорошенько отдохнешь, да и лекарь должен осмотреть твою ногу, – молодая женщина уловила в голосе Султаным скрытую угрозу, и, нахмурившись, запротестовала:

– Прошу прощения, но мне есть куда идти. Пожалуйста, остановите носилки, я выйду, – Вивиана была полна решимости бежать подальше от этой миледи. Денег на повозку у нее хватит, а адрес дома Джамиля девушка помнит превосходно. Вивиана вновь зайдет в просторный холл, где ее встретит улыбающийся мужчина, вновь поговорит с Кендис, вновь наведает павлина. Молодая женщина не знала почему, но сейчас эти мысли казались ей глупыми, призрачными мечтами.

Начав терять терпение от дерзости девчонки, Султаным гневно отдала чашку евнуху, а сама повернулась к Вивиане и грубо взяла ее за руку: – Прекрати мне перечить! Я спасла тебе жизнь, и ты до конца дней будешь мне должна. Если я сказала, что ты поедешь со мной, значит, так и будет. Обсуждать здесь нечего, – пораженная грубостью женщины, дочь графа отдернула руку, но смолчала, понимая, что спор ей не поможет.

Спустя несколько минут Афифа продолжила: – Я не хочу сеять между нами семена раздора, поэтому знай: больше всего я ценю покорность и верность. Ты станешь меня слушаться, я же не причиню тебе вреда. Я отлично понимаю, что ты хочешь встретиться с сестрой, и, поверь мне, вскоре ты ее обязательно увидишь. Я дам вам деньги на поездку в Каир.

– Помилуйте, но у нас есть деньги. За время работы в лавке я насобирала достаточно, – в глазах Султаным вспыхнул недоверчивый огонек, но она лишь кивнула.

Всю оставшуюся дорогу женщины ехали молча. Несколько чернокожих рабов, несших носилки, передвигались ужасно медленно, и лишь к закату показался величественной дворец, который, казалось, утопал в зелени и цветах.

Вивиана с любопытством осматривала маленькие, белоснежные домики, прижатые друг к другу, величественные минареты, одним своим видом внушающие в сердца веру в добро и справедливость. Но это была лишь красивая, золотая клетка, чьи решетки обвиты благоухающими цветами. Девушка поняла это, когда увидела совсем другой мир, скрытый за воротами дворца. Здесь трудились рабы под нещадным, палящим солнцем, слышалась брань надсмотрщиков, звон раскаленного железа, каким карали непокорных, удары плетью, стоны и крики о помощи. Это были виноградные плантации, те, чем славились все представители династии Раджаби. Виноград, выращенный потом и кровью несчастных людей, ценился очень высоко.

– Это – наша гордость, еда, солнце, наше благословение Аллаха, – с гордостью проговорила Афифа, окидывая сочные грозди удовлетворенным, радостным взглядом. Женщина сорвала несколько ягод, и, положив себе на ладонь, поднесла к лицу Вивианы: – Это наши драгоценные жемчужины.

– Разве такие обыкновенные вещи достойны смертей, боли, криков несчастных? Вы просто посмотрите на эти плантации, и почувствуйте страдания тех, кто под жарким солнцем трудиться, получая в награду лишь удары плетенью и раскаленным железом. Почему в других странах виноград – обычный урожай, а плантации – не ад, почему там люди не умирают от болезней, голода и усталости? – девушка сокрушенно вздохнула. Она ожидала, что Султаным накричит на нее, отругает за проявленную дерзость, но жена шейха лишь молча покинула виноградники, оставив Вивиану наедине со своими мыслями и страхом. Дочь графа обернулась и замерла. Даже отсюда была видна главная башня гарема, находящаяся в ста метрах. Расстроенная и поникшая, леди Бломфилд пошла вслед за госпожой, пытаясь не обворачиваться.

Вечерняя трапеза прошла скромно и тихо. В просторные покои служанки молча приносили еду, словно немые, кланялись и выполняли все приказание Султаным. Вивиана с любопытством осматривала высоких, стройных девушек, и понимала, что чем женщина ниже рангом, тем меньше на ней одежды. Рабыни довольствовались лишь прозрачной вуалью, закрывающей нижнюю часть лица, шароварами и лифом. Плечи, половина груди, живот и волосы оставались обнажены, тогда как жена шейха и любая замужняя женщина была обязана даже дома носить просторные джалабии и плотные покрывала, тщательно скрывающие голову, а если надо, то и лицо. Вивиана не удивилась бы, увидев на улицах полуголую рабыню со своей хозяйкой, скрытой под черной чадрой.

Словно прочитав мысли леди Бломфилд, Афифа надменным взглядом окинула свою новую гостью: – Тебе бы не мешало скрыть волосы. Женщина не может принимать пищу с непокрытой головой. К тому же твоя фигура… Мне кажется, она слишком видна через это тонкое платье. Завтра я прикажу дать тебе что-то более соответствующее, – проговорила женщина, с наслаждением поглощая сочные финики.

– Я останусь у вас и завтра?

– Да, – невозмутимо ответила Султаным. Вивиана уже открыла рот, чтобы возразить, но Султаным сделала резкий жест рукой, давая понять, что не хочет слышать отговорок. Из-за волнения молодая женщина не смогла больше проглотить ни кусочка, и, сославшись на плохое самочувствие, отправилась в комнату, выделенную госпожой.

Всю ночь девушка просидела на огромной кровати, погруженная в свои невеселые мысли. Что с Кендис? Кто позаботится о ней? Вивиана лишь перед рассветов немного задремала, а через час, разбуженная разговорами слуг, поспешила в покои Афифы. Как молодая женщина и ожидала, в опочивальню Султаным ее не пустили, сказав, что госпожа любит в такую рань еще отдыхать, и гостей принимает лишь к полудню. Девушке приказали вернуться в свою комнату, и дожидаться, пока великая госпожа сама вызовет ее к себе: – Но я могу выйти хоть в сад? – старшая калфа задумчиво окинула леди Бломфилд внимательным взглядом, лишь потом ответила:

– Нет. Ты – новая рабыня, и не имеешь права покидать пределы своих покоев без разрешения госпожи. Иди к себе, немедленно, – Вивиана несколько секунд смотрела на старшую служанку, но лишь потом до девушки дошел смысл сказанного:

– Нет! Я не рабыня! Я свободная! И никто не может мне приказывать! – слезы защипали в глазах молодой женщины, сердце заколотилось, когда Айше-калфа ударила ее за проявленную дерзость:

– Бесстыжая! Да покарает тебя Аллах! Каждая девушка мечтает оказаться на твоем месте, а ты еще и хамишь! Будь моя воля, испорола бы тебя плетенью, да так, чтобы больше не открывала рот, когда не просят! – извергая оскорбления, женщина стала подниматься по лестнице, окидывая Вивиану ненавистным взглядом. Когда шаги калфы стихли, девушка, пытаясь не расплакаться, посмотрела на стеклянные двери, ведущие в сад, и, против правил, распахнула их. Поток свежего, утреннего воздуха влился в пасмурный коридор, а запах цветов так и манил к себе. Сделав несколько неуверенных шагов, Вивиана на несколько минут почувствовала себя свободной, словно птица. Султанский сад, отгороженный от других зданий высокими воротами, являлся раем на земле. Утопающий в огромном изобилии зелени, он успокаивал и придавал смелости. Внезапно Вивиана увидела вдалеке какой-то неясный силуэт, расплывчатый на фоне серого, утреннего неба. Чем он был ближе, тем сильнее билось сердце у девушки. Мускулистое, крепкое тело, высокий рост, светлые, рыжеватые волосы, немного грубые черты лица, синяя глубина глаз… Молодая женщина не могла ошибиться. Это был он… Лиан… Леди Бломфилд бросало то в жар, то в холод. Девушка дрожала, словно кленовый листок на пронзительном, осеннем ветру. Наконец их взгляды встретились. На несколько мгновений между давними влюбленными воцарилась трепетная, хрустальная тишина, вскоре нарушенная голосом Лиана:

– Здравствуйте, леди Вивиана. Я не ожидал вас здесь увидеть.

– Вы?… Но…как это возможно? Что вы здесь делаете? – дочь графа с любопытством осматривала англичанина, и только сейчас поняла, как он изменился. Пропала юношеская робость, хрупкость, появилась суровая зрелость, отражающаяся в глазах. Но даже их небесная голубизна, когда-то привлекшая Вивиану, словно испарилась. Лиан отрастил волосы по плечи, бороду и усы. Одетый в свободную рубаху из белого полотна и такие же шаровары, с белоснежной чалмой на голове, молодой человек напоминал коренного араба.

– Не смотрите на меня, словно на призрака, – грубо вскликнул англичанин, с презрением поглядывая на девушку.

– Почему вы здесь? Ведь, уезжая, вы сказали, что хотите забрать сестру и вернуться в Англию, – Лиан почти вплотную подошел к Вивиане, сжав в своей шершавой руке ладонь молодой женщины:

– А вас это не касается. Скажу лишь одно: я преданно служу госпоже Афифе, и так было и раньше, до того, как мы познакомились. Лишь на несколько лет я приехал в Лондон, чтобы хорошенько подработать камердинером короля. Но моя служба кончилась, теперь я верный раб повелительницы, любое ее слово, любое желание – неоспоримый приказ для меня. К тому же, здесь у меня есть невеста, с которой вскоре я свяжу свою жизнь навсегда.

– Выходит, это любовь была ложью? – сдавленно прошептала девушка, сглатывая жгучие слезы, что струились по щекам.

Лиан лишь дерзко, самодовольно усмехнулся, сжав в руке локон Вивианы: – Да, красивая, романтическая ложь, прекрасная сеть, в которую ты, подобно изголодавшейся птичке, попала. Знаешь, сколько у меня было таких «любимых»? Не одна, и не две. Я получил самое ценное сокровище, которым ты обладала: девственность. Я – первый, кто насладился сладостью твоего еще юного, неопытного тела, первый, кто погрузился в умопомрачительный плен сладкого цветка. Глупышка, простушка Виви, на что ты надеялась? Что я женюсь на тебе, подарю детишек, буду любить и оберегать? Это лишь твои призрачные мечты, особенно здесь, где ты лишь наложница молодого господина, игрушка, которой поиграются и выбросят вон. Ты сгниешь здесь, увянешь, станешь слабой и безвольной, любой за копейки сможет взять тебя, – потеряв самообладания от этих обидных, горьких слов, девушка с криком подняла руку, желая ударить обидчика:

– Нет! Замолчи! Подлец! Негодяй! – молодой человек ловко ухватил англичанку за запястье, прижав ее вспыхнувшую, горячую ладонь к своей щеке:

– Однажды ты уже ударила меня. Помнишь? Тогда следы твоих прекрасных пальчиков впились не в мою кожу, а в душу. Я возненавидел тебя, и поклялся отомстить. Видишь, и моя месть медленно настигает тебя. Каждый день я буду видеть, как ты чахнешь, и наслаждаться этим, – Лиан резко оттолкнул молодую женщину, зашагав к входу.

Пораженная острой, невидимой стрелой в самое сердце, девушка стала медленно оседать на сочную, зеленую траву с капельками утренней росы. Вивиана подняла глаза на небо и смогла разглядеть еще едва не потухшие звезды. Леди Бломфилд хотелось завыть воем волка, что видит полную луну. Впившись ногтями в ладонь, Вивиана прошептала: – Я отомщу вам, всем, кто причинил мне боль и заставил страдать. Вы будете медленно, по очереди, падать к моим ногам. Клянусь, вы захлебнетесь кровью и ядом, что пролили на меня, – молодая женщина медленно поднялась. Какой смысл рыдать, истязать себя, если этим ничего не изменишь? Нужно идти вперед, несмотря на боль, нужно стараться победить, даже если, кажется, что дорога обрывается. Там, за тем обрывом, есть другая тропинка, та, что приведет в нужное место в нужный час.

* * *

Джамиль с грохотом распахнул дверь, и едва держась на ногах от бессонной ночи, прошел вглубь коридора, где уже прибирала Узма. Служанка, встретив принца, невольно вскликнула, усадив его в кресло и подав стакан холодной воды: – О, Аллах Всевышний, что случилось? Где ты был два дня? Когда случился страшный ливень, а тебя не оказалось дома, я до смерти испугалась. А…где Вивиана? Джамиль, что произошло?! Не молчи! У тебя такой вид, словно ты только что с похорон! – наследник бессильно закрыл глаза, до крови сжав в ладони хрупкий стакан. Женщина терпеливо ждала, понимая, что араб не в себе и ему нужно время, чтобы найти силы все рассказать. Наконец оторвавшись от спинки кресла и посмотрев в глаза Узме, египтянин судорожно кивнул:

– Да, ты права, права,… Я только приехал с похорон, с похорон собственной жизни, любви, с похорон своего существования! – принц с криком сжал посуду, после чего та разлетелась на мелкие куски. По руке Джамиля заструилась алая, густая кровь от пореза:

– Аллах, что ты наделал? Тебе нужно срочно перевязать ладонь, идем! – но молодой человек схватил мусульманку за запястье, принуждая сесть:

– Это рана ничто по сравнению с той, что кровоточит в моем сердце, – наследник заплакал, впервые в жизни, впервые позволил дать вволю чувствам.

Узма, как когда-то в далеком детстве, стала утешать мужчину, гладить по голове, шептать нежные слова. Уткнувшись лицом в грудь давней няни, принц рыдал о своей разбитой, переломленной жизни, о девушке, которую потерял навеки.

Отстранившись, Джамиль вытер слезы, грустно усмехнувшись: – Прости, я, словно последний трус, рыдал, обняв тебя. Это не достойно мужчины, не достойно принца…

– Все мы люди, у нас есть хрупкое сердце и душа. Даже у самих бедняков имеются чувства, это естественно, так захотел Аллах. Не важно, какого ты ранга, какой у тебя возраст и внешний вид, важно, что, плача, ты остаешься живым человеком. Пока мы можем чувствовать боль – мы живы, мы дышим. Нельзя упрекать себя за то, что даровано Всевышним, – принц понимающе кивнул, сжав в окровавленной ладони морщинистую руку служанки. Та, нежно отстранившись, отправилась за водой и тканью. Наследник молча ждал, пока женщина промыла порез и перемотала белоснежным бинтом:

– Мне очень жаль, что в последнее время между нами происходят ссоры и раздоры. Ты же мне, как мать. Как мне искупить свою вину?

– Для меня лучшая благодарность – видеть тебя таким, каким ты есть: расстроенным, счастливым, смеющимся или заплаканным. Я хочу, чтобы ты обнажил передо мной свою душу, очистился. Расскажи, что произошло, – араб закусил губы. Он не мог даже произнести этих роковых речей, не мог вырвать то, что впилось в страдающую душу. Это было похоже на рану, полученную от стрелы. При вынимании будет дико больно…

– Она…умерла, – Узма вздрогнула и едва сдержала крик в себе. Она все поняла без объяснений. Только по одной женщине Джамиль мог так тосковать, только по той, что за такой короткий срок стала смыслом его жизни.

– Как это произошло?

– Сегодня ночью ее похитили из охотничьего домика. Я отправился на поиски, и следы привели к…девушке с изуродованным лицом, что купалась в собственной крови и грязи. На трупе было то покрывало, которым я укутал Вивиану, дабы ее платье высохло от дождя. Волосы – темные, как смоль, с перламутровым оттенком, хрупкая фигура, лица я не смог рассмотреть из-за страшных порезов, – принц вновь зарыдал, но на этот раз более проникновенно и отрешенно. Кое-как вытерев слезы, он закричал от боли, что пронизывала все внутри.

– Ты уверен, что это Вивиана? Похитители могли просто подменить жертву. Пойми, какой им смысл убивать ту, которую можно выгодно продать? Девушка молода, красива, просто так ее бы не лишили жизни.

– Я чувствую боль, ей плохо, моей Вивиане сейчас очень плохо, она плачет, она истязает себя страданиями. Я чувствую, как бьется ее сердце, как она дышит, а…в лесу, выходит, была не она?

Узма лишь покачала головой, утешительно коснувшись плеча молодого человека:

– Я не знаю, что сказать. Мне не хочется тешить тебя пустыми надеждами, поэтому слушай свою сердце, душу, слушай свою любовь, поверь, она не обманет.

Джамиль бессильно прижал ладонь служанки к сердцу: – Почему я так несчастен, Узма? Будучи еще ребенком, я потерял мать, потом брата, которого любил даже больше отца, теперь судьба забрала у меня жену и сына. Только я поверил, что отныне все будет хорошо, что мы с Вивианой станем счастливы, как нещадный выбор смерти пал и на нее. А где Кендис?

– Девочка еще спит. Вчера она целый день прождала Вивиану, плакала и звала ее, говорила, что девушка покинула ее, так же, как и мать. Мне с трудом удавалось успокаивать малышку. Джамиль, тебе нужно поспать, набраться сил. Сынок, иди к себе, отдохни, – с благодарностью кинув, принц стал медленно подниматься по лестнице. Каждый шаг давался молодому мужчине с огромным трудом. Он чувствовал, что, потеряв любимую, потерял и себя. Внезапно обернувшись, наследник проговорил:

– Пусть Нур и Бахижа возвращаются обратно во дворец. Я тоже сегодня туда отправлюсь. Отныне я хочу, чтобы этот дом пустовал, я открою его двери лишь тогда, когда буду сжимать руку Вивианы.

Глава 26

Вечерело. На город опускались мягкие, матовые сумерки, слышались крики поздних птиц, шелест листвы. Из раздумий и покоя Афифу вырвала новость, что приехал Джамиль. Наспех одевшись, Султаным поспешила в главный двор, где с улыбкой и добротой встретила пасынка: – Приветствую, мой дорогой наследник. С чего это ты так поздно приехал? Что-то случилось? – поцеловав руку госпожи, Джамиль попытался добродушно улыбнуться:

– Нет, слава Аллаху, все в порядке. Просто я принял решению некоторое время пожить здесь, как и полагается молодому господину. Девушки так же сегодня вернулись. Разве вам не сказали? – египтянка покачала головой. Выходит, эта глупая Бахижа не смогла оправдать надежды своей повелительницы, и словно последняя трусиха, прячется от нее в переходах дворца.

– Что с тобой? Ты такой грустный и поникший. Господин, неужели ты от меня что-то скрываешь?

– Что вы, как я смею? Я уважаю вас и люблю, словно родную мать. Никогда я бы не утаил от вас чего-то важного. Просто я устал с дороги. Позвольте пройти к себе, – араб зашагал по коридору, а Афифа еще долго смотрела ему вслед, тихо прошептав: «Ах, мой маленький принц, сегодня ты отдохнешь, отлично отдохнешь»…

– Кирабо-ага, – словно из воздуха, возле Султаным появился верный раб:

– Слушаю, моя прекрасная госпожа.

– Скажи рабыням, чтобы подготовили Малиху. Сегодня ночью она идет к молодому господину, – африканец на несколько секунд замешкался, но потом бросился выполнять приказ Султаным.

Афифа задумчиво развернула письмо, присланное днем Али Драгоценной Рукой. В нем говорилось, что работорговец намерен вернуть украденную рабыню, и если госпожа сама не отдаст девушку, Али обратится к суду. Султаным, к сожалению, знала и понимала, что эти угрозы не беспочвенны. Вивиана слишком красива, такую невольницу грех потерять. Рабыню может выкупить любой, но любимую наложницу – никто. Афифа надеялась, что Джамиль, очарованный девушкой, не отпустит ее.

* * *

Длинные, причудливые тени заходящего солнца, словно шелковое покрывало, ложились на всевозможные флакончики и баночки. Вивиана, подобно фарфоровой кукле, восседала на узком ложе в окружении десятка рабынь. Одна втирала ей в тело сок из розы для того, чтобы кожа стала шелковистой и нежной, другая массировала руки и омывала молоком, третья работала над лицом. Девушка пыталась не выдать своих истинных чувств, пыталась не разрыдаться от отчаяния. Ее готовили к ночи с господином, имени которого леди Бломфилд даже не знала. Англичанку заставили полтора часа просидеть в воде, наполненной медом и лепестками душистых цветов, потом мыли волосы в противном растворе из шиповника и лимона. Наконец настала завершающая часть туалета. Две молоденькие служанки вынесли, на позолоченном подносе, целую груду пестрой одежды. Сначала девушку стали одевать в широкие, шелковые шаровары и тугой лиф, плотно скрывающий грудь, потом наверх набросили тонкое нижнее платье, расшитое молочно-белыми кружевами. Наряд венчала верхняя ярко-зеленая джалабия, расшитая алыми нитями, что изображали цветы. Чтобы подчеркнуть талию, все это плотно затянулось обширным, серебряным поясом с огромной бляшкой, усыпанной сапфирами. На тонкие пальцы молодой женщины нанизали несколько крохотных колечек, подчеркивающих миниатюрность рук, а на запястьях защелкнули узкие браслеты из чистого, легкого золота. Волосы Вивианы оставили распущенными, и они, подобно змеям, заструились по высокой груди, над которой величественно нависала тяжелая подвеска из трех огромных рубинов. Средь темных кудрей едва просвечивались утонченные серьги в виде лебедей.

Девушку усадили на стул, а вскоре появилась Афифа. Внимательно осмотрев наложницу, Султаным с удовлетворением прищелкнула пальцами: – Восхитительно! Такая сочная, свежая красота… Уверена, господин будет в восторге от своей новой рабыни. Но пока скройте всю это великолепие под плотным покрывалом, чтобы другие не заглядывались, – молодая женщина едва не задохнулась, когда на нее набросили синюю ткань. От неимоверного количества одежды пот струился по телу, раскалывалась голова, но Вивиана понимала, что сопротивление ни к чему хорошему не приведет. Но девушка не выдержала, когда госпожа внезапно встала и стала ее щупать, приговаривая: – Слишком большая грудь, нужно было стянуть ее покрепче, да и живот недостаточно впалый. Господин любит худых, высоких девушек, обладающих скромными формами. После первой ночи эта рабыня должна поголодать дня два, дабы стать идеалом, – молодая женщина резко отдернула руки Афифы, с презрением смотря ей в глаза:

– Хватит! Довольно! Как вы смеете при всех обсуждать меня, словно вещь?! Запомните, я не рабыня, и не позволю унижать себя! – но тут вмешалась Айше-калфа, которая толкнула Вивиану, и та, не удержавшись, упала прямо к ногам Афифы:

– Вот видишь, девочка, уже второй раз ты валяешься возле моего подола. Поверь, ты еще заплатишь за свои слова, но пока вставай, платье испачкается. Айше-калфа, веди эту наложницу в покои и следи, чтобы она ничего дурного не натворила, – окруженная плотным, живым кольцом из слуг, Вивиана пошла по мраморному полу. Ей что-то шептали, приказывали, угрожали, но дочь графа ничего не слышала из-за бешеного сердцебиения и крови, что бурлила в жилах, постукивая в висках. Наконец появились массивные двери из редкого, красного дерева, украшенные резьбой. Айше, как старшая калфа гарема, с позволения охранников вошла вовнутрь.

Джамиль сидел на кровати, смотря в одну точку. Сначала женщина испугалась такого состояния наследника, но потом все же осмелилась заговорить: – Прошу прощения, ваше высочество, – молодой человек поднял покрасневшие глаза на служанку, склонившуюся в поклоне на восточный манер: – Если я вас побеспокоила…

– Говори.

– Султаным Ханум пожелала развеселить вас и прислала наложницу…

– Нет! – резко перебил принц, вперив в Айше ненавистный, безумный взгляд, вмещавший в себя и злость, и страдание: – Я не желаю принимать девушек. Отошли ее обратно.

– Послушайте, господин, она молода и красива, к тому же европейка, – Джамиль насторожился, внимательно посмотрев на калфу:

– Европейка?

– Да, наследник, англичанка. Прекрасна, словно гурия[60] на драгоценных коврах, словно птичка на апельсиновой ветви. Девушка немного непокорна и дерзка, но это понятно. Бедняжка сколько всего пережила, – Джамиль почувствовал, как сердце учащенно забилось:

– Как ее зовут?

– Султаным нарекла ее Малихой, а урожденного имени я, увы, не знаю. Госпожа спасла несчастную от разбойников, что безжалостно преследовали ее. Девушка сказала, что приехала с сестрой в Каир, к родственникам, – принц облизнул пересохшие губы, чувствуя, как кровь забурлила в жилах. Нет, этого не может быть, не может!.. Наследник судорожно мотнул головой. Его Вивиана исчезла, бесследно испарилась, словно пыль на солнце, ее нет, и никогда не будет… Но образ таинственной незнакомки так близко прильнул к сердцу молодого мужчины, что он узнал в наложнице свою любимую. Движимый радостным возбуждением, Джамиль кивнул, пытаясь не выдать истинных чувств:

– Хорошо, пусть войдет.

Расплывшись в улыбке, Айше-калфа буквально затолкала Вивиану в опочивальню его высочества. Внезапно их взгляды встретились. Несколько секунд влюбленные просто смотрели друг на друга, не веря своим глазам. Вдруг невидимая пелена, разделявшая их, разорвалась, и два переполненных счастьем сердца бросились навстречу друг другу. Быстро откинув покрывало, Джамиль заскользил губами по горячему, мокрому от слез, лицу девушки. Леди Бломфилд охотно отвечала на жаркие поцелуи, ей казалось, что она растворяется в крепких руках принца. Обезумевшие от страсти, они смеялись и плакали, любили и ненавидели в нескольких секундах. Молодой человек подвел к огромному ложу Вивиану, не спуская с нее взгляда, словно боясь вновь потерять. Девушка с размаху бросилась на мягкую кровать, придавленная напряженным телом мужчины. Их отделял лишь слой одежды, которую влюбленные вскоре разорвали. Наследник пожирал глазами идеальное, хрупкое тело англичанки, впиваясь в него сочными, горячими губами. Грань, отделяющая реальность от вымысла, вскоре стерлась, и, подобно двум мотылькам, Вивиана и Джамиль порхали вокруг всепоглощающего огня страсти, растворялись в нем, дышали им, запускали в каждый уголок трепещущих сердец. Это была игра влюбленных душ и тел, игра, что заманивала все глубже.

Все еще тяжело дыша от пережитой близости, принц и девушка, прижавшись к друг другу, лежали на огромной кровати, созерцая в окне полную луну, лениво плывущую по небу, усыпанному яркими звездами. Внезапно наследник отстранился и виновато посмотрел на свою избранницу: – Прости… Возможно, ты не хотела со мной переспать…

– Нет! – с улыбкой воскликнула Вивиана, приложив палец к губам Джамиля: – Я никогда не понимала слова «переспать». Мы с тобой не переспали, а прожили маленькую, счастливую жизнь, наполненную яркими красками и громкими звуками. Мы находились в другом мире, в мире нашей любви, страсти, в мире, где нет суровой реальности. Ты подарил мне рай, такой, о котором я могла лишь мечтать, – губы влюбленных соединились в долгом, хрупком поцелуе, пахнувшем нежностью. Джамиль еще сильней обнял молодую женщину, чувствуя взволнованное биение ее сердца:

– Теперь мы не расстанемся, никогда, до последней капли крови, до последней минуты жизни, до последнего вздоха я буду любить только тебя, – пылко прошептал мужчина, зарывшись лицом в густые, темные волосы Вивианы, что разметались по подушкам.

– Когда я увидела тебя, то думала, что сошла с ума. Мне внушали, что таинственный господин, для которого меня готовили, суров и строг, я обязана на коленях подползти к нему, поцеловать подол кафтана, не поднимать глаз, молчать, не смеяться.

Наследник, приподнявшись, вытер слезы, блеснувшие на белоснежной коже Вивианы:

– Не плачь, теперь все страдания и боль позади. Мы вместе, и никакая сила не сможет нас разлучить. Выходит, Афифа спасла меня от самоубийства, – горько усмехнулся араба, уловив на себе испуганный и непонимающий взгляд девушки: – Обнаружив пустую постель, я отправился на поиски. Меня вели следы, в конце показавшие дорогу к…трупу. В крови плавала какая-то убитая, зарезанная девушка, закутанная в покрывало. Я подумал, что это ты… А вечером, вернувшись во дворец, я собирался наложить на себя руки, ибо жизнь без тебя – ад.

Вдруг Вивиана встрепенулась: – А где Кендис? Ты оставил ее в загородном доме?

– Нет, успокойся. Я вместе со служанками привез ее сюда, нанял лучшего англоязычного учителя. Отныне он будет обучать девочку арабской каллиграфии, чтению, основам иностранных языков, математике и правилам поведения. Я уверен, что малышка вырастет умной и учтивой, – радостно ответил Джамиль, но заметив в глазах девушки страх, серьезно спросил, взяв ее руки в свои: – Что такое, Виви? Разве ты не этого хотела?

– Да, именно этого, но проблема в другом. Кендис – уже не безропотный ребенок, ничего не понимающий в окружающем мире. В ее возрасте я, лишенная заботы и любви, замыкалась в себе, искала поддержку в совершенно чужих людях, а так хотелось именно родственной теплоты. Приемные родители меня особо не любили, все внимание уделялось старшей сестре. И вот, едва став взрослой, я вырвалась на дурманящую свободу и наделала слишком много ошибок, будучи еще глупой девочкой. Кендис страдает без матери, мы обязаны вернуть ее.

Принц понимающе кивнул, прижав к себе Вивиану: – Увы, Мутиа – преступница. За воротами трущоб ее ожидает лишь тюрьма, а может быть, и смерть. Воры и убийцы до последнего дня своей жизни проживают в «Темном изумруде», понимая, что за его пределами их настигнет скорая расплата за грехи. Кендис должна будет смириться тем, что отныне у нее нет матери, и никогда не будет. Да, я понимаю, как тяжело расти без такого близкого человека, но выхода нет. Мы лишь узники судьбы, и обязаны подчиняться ей, – Вивиана отрицательно покачала головой, прижав ладонь Джамиля к своей груди:

– Слышишь, как бьется мое сердце? Если бы я стала покорной рабыней доли, то сейчас бы оно молчало. Мы сами рисуем свою жизнь, мы – ее художники. Много раз я оказывалась на краю смертельной пропасти, но, несмотря на боль, шла к своей цели. Я добилась самого важного: полюбила, всем сердцем, всей душой, всем телом. Теперь меня ожидает последняя схватка с несправедливой судьбой: реликвия, спрятанная в пирамиде «Аль-Царица». Лишь когда я остановлю Маддалену, смогу спать спокойно. Ты со мной? – принц пылко провел рукой по пышным, сочным губам молодой женщины:

– Я с тобой до последнего. Отныне мы – две частички одной великой любви.

– Джамиль, – девушка отстранилась, встав с кровати и подойдя к окну: – Не забывай, что я в этом дворце – лишь рабыня, невольница. Афифа послала меня к тебе непросто так. Я слышала, как она бранила Бахижу за то, что та не смогла стать твоей любимицей. Принц, эта коварная женщина готовит страшную игру. Она хочет с помощью тебя уничтожить шейха.

– Но какой ей в этом смысл? Если повелителем стану я, то гаремом будет править другая Султаным, а Афифа просто лишиться власти. Я не понимаю.

– Дело не в этом, – опустившись на край ложа, Вивиана внимательно посмотрела в глаза араба: – Она хочет, чтобы появилась женщина, верная ей, зависящая только от нее, но любимая тобой. Афифа встала на опасный, изменчивый путь: сначала она прикажет мне уговорить тебя уничтожить шейха, дабы стать следующим правителем, когда он отправится на Небеса, ты займешь трон, но ненадолго. С помощью интриг негодяйка осквернит тебя в глазах народа, и ты сам откажешься от власти. А на престол сядет зять Афифы – муж Муяссар. Султаным стала торопить события, поскольку одна из любимых наложницы владыки – Лейла Ханум, беременна. Если у нее родится мальчик, и до кончины шейха он повзрослеет, Афифа потеряет права помощницы молодого господина. Это место займет мать еще одного принца. Ловушка захлопывается вокруг нас, Джамиль. Теперь наш враг – Афифа. Она слишком могущественна, и открыто противостоять ей ты, а особенно я, обыкновенная наложница, не можем. Поэтому мы будем играть по ее правилам, в ее игру.

Пораженный остроумием Вивианы, принц интригующе улыбнулся: – Так что ты придумала?

– Мы еще сильней ускорим события. Я соглашусь уничтожить шейха, но на пике этого дела мы все повернем так, что твой отец узнает правду. Афифу, как женщину, желавшую убить повелителя, казнят, и больше никто не посмеет навредить нашему счастью. Здесь главное время. Кто быстрее отреагирует – тот и победит. Но меня волнует один человек. Он – наш скрытый враг, и даже после поражения своей госпожи, будет продолжать действовать. Я скажу тебе кое-что, Джамиль, только прошу, не гневайся. Лиан – приближенный слуга Афифы… в прошлом, мы были хорошо знакомы. Даже очень хорошо, – принц нахмурился, внимательно посмотрев на девушку. Он понял намек, но не хотел в это верить:

– Вы были близки?

– Джамиль, лишь один раз, после моего спасения от Маддалены и Амбруаза. Этот негодяй обманул меня, подчинил своей развратной воли. Мне кажется, что я никогда не смогу смыть позора, окутавшего мое тело. Сегодня утром я увидела его в саду, думала, время и другая страна могут изменить человека. Но Лиан по-прежнему меня ненавидит, желает уничтожить. Он – хранитель всех тайн твоей мачехи, ее приближенный слуга и верный раб. Не убрав с дороги его, мы не уберем Афифу, – наследник обнял девушку, успокаивающе заскользив губами по ее лицу:

– Все будет хорошо. Мы справимся.

* * *

К вечеру Султаным вызвала к себе Вивиану, отослав всех служанок: – Проходи, Малиха, садись, – девушка покорно опустилась на подушки у ног египтянки, чопорно сложив руки на коленях:

– Добрый день, госпожа. Восседать у вашего подола – честь для меня.

– Вижу, ночь с принцем изменила тебя. Но, как наследник? Ты ему понравилась? – Вивиана кивнула, с трудом сдерживая язвительную улыбку. Афифа, сама того не понимая, медленно шла к собственной ловушке:

– Султаным, отныне Джамиль стал пленником моей красоты и любви. Мне кажется, пора приступать к делу, – женщина внимательно посмотрела на англичанку, подозрительно вскинув голову.

– Пойми, девочка, одна ночь, проведенная с господином – еще ничего не значит. Абсолютно все девушки гарема хоть один раз бывала в опочивальни принца. Ты не можешь быть уверена, что наследник вызовет тебя опять, и не променяет на другую наложницу.

– Госпожа, я – не «все». Меня невозможно забыть. Джамиль бредит мной, восхваляет, любит, бережет. Я вдохнула в него новую жизнь, яркую, дурманящую. Господин приказал мне сегодня вновь явиться к нему, – уверенно ответила молодая женщина, ловя на себе восторженный взгляд Султаным:

– Я рада, что выбрала правильную наложницу для своего пасынка. Что ж, раз ты так уверена в нашем успехе, пора начинать. Сегодня ты поведаешь принцу об этой непростой затее, а завтра, к обеду, все сделаем. Я отослала письмо Муяссар. Скоро она с семьей приедет сюда, – Вивиана усмехнулась, понимая, что не ошиблась в своих догадках. Афифа уже все рассчитала. Жаль, что молодая Султаным будет видеть казнь матушки: – Но помни, Малиха, это наш секрет. Если все пойдет, как надо, мы обе получим желаемое, если ошибемся – лишимся всего. Завтра утром будь готова, а пока иди, – поклонившись, девушка быстро покинула покои злобной госпожи, радуясь уже начинающейся победе. Лишь одна ночь отделает ее от мести, лишь одна ночь, и счастливая звезда счастья засияет на горизонте.

* * *

Ясное утро не принесло облегчения. Испуганная и потерявшая уверенность, Вивиана меряла покои принца беспокойными шагами, покусывая губы.

Внезапно двери распахнулись, и в комнату буквально залетел разгневанный Джамиль. Убирая дрожащими руками растрепанные волосы, он приказал охранникам никого не впускать. Тяжело дыша, принц опустился в кресло: – Наше дело под угрозой.

– Что случилось? – Вивиана подбежала к возлюбленному, взяв его холодные руки в свои: – Неужели твой отец о чем-то догадался?

– Нет, Виви, дело не в этом, – наследник нежно погладил губы англичанки, борясь с желанием припасть к ним своими горячим устами: – Сегодня на обед к шейху приглашены очень уважаемые люди: вали[61] Эль-Хандии[62] – Сохраб Ага Эфенди, бывший эмир Луксора – Аманулла Эфенди со своими юными сыновьями, второй визирь шейханатства – Зиннат Паша и близкий друг отца – племянник покойного кади – Фянис ибн Халиль. Эти люди слишком важны в государстве. Возможно, Афифа еще не знает, что ее план проваливается. Но самое плохое даже не это. Личным слугой шейха на обеде будет…Лиан, – молодая женщина округлила от ужаса глаза, сжав до крови подлокотники кресла:

– Это все перечеркает. Скорее всего, эта подлая змея специально подослала его, дабы мы не смогли обмануть ее.

– Нет, мне удалось разузнать, что вчера вечером мачеха и раб сильно поссорились, и она приказал ему больше не появляться в ее покоях. А отец, всегда доверявший этому подкупному мерзавцу, нанял его себе на службу. Я не знаю, что делать, Вивиана. Сейчас немедленно иди к Афифе. До полудня остались считанные часы, – девушка быстро направилась к двери, но Джамиль внезапно придержал ее за локоть, и, прижав к себе, сладко поцеловал: – Будь осторожна, любимая, – с радостью ответив на ласку принца, девушка игриво улыбнулась, выбежав из покоев.

Султаным отреагировала на неблагоприятное известие вполне холодно и равнодушно: – Я не собираюсь из-за горстки каких-то поганых аристократов менять свои планы. Мы сделаем все сегодня, и точка. Но если ты не хочешь, то отправишься на морское дно, как корм для рыб, – злобно прошептала госпожа, оскалившись в хищной усмешке. Достав из маленькой шкатулочки какой-то флакон с густой, синей жидкостью, Султаным протянула его Вивиане: – Вот, возьми. Это очень сильный яд, действует мгновенно. Сначала у жертвы начинается боль в горле, потом она перерастает в удушье. Жидкость попадает в легкие, разрывая их на части. Лишь за считанные минуты несчастный умирает, – девушка с ужасом заметила, как в глазах египтянки блеснул нечеловеческий, ужасающий огонь. Леди Бломфилд дрожащими руками взяла бутылочку, спрятав ее в поясе: – Подольешь это в бокал с вином, который и подашь к столу. Все произойдет слишком быстро. Надеюсь, Джамиль сумеет тебя защитить от правосудия кади, но знай, эта миссия слишком опасна, будь осторожна. Из-за любой малейшей ошибки ты лишишься жизни, либо она произойдет по приказу суда, либо, по-моему. Можешь идти, – судорожно сглатывая от страха и даже не поклонившись, Вивиана поспешно вышла из душной комнаты.

Подготовка к торжественному обеду началась довольно рано. По дворцу сновали евнухи и рабы, подавая блюда и принимая гостей. Но все девушки, подобно узницам, были закрыты в главном зале гарема, дабы не один мусульманин не смог их увидеть. То, что являлось праздником для мужчин, превратилось в рабство для наложниц. Лишь одной рабыне позволили показаться аристократичным арабам: Вивиане. Принц сумел убедить отца, что его новая любимица – покорная и смиренная девушка, и для нее будет честь подать шейху вкусное, старое вино. Закутанная в черную чадру с ног до головы, молодая женщина стояла в темном коридоре с графином, сжимая в руке флакон. Лишь одно движение, и Афифа заплатит за свою жестокость. Тяжело дыша, дочь графа сняла крышечку и поднесла посуду к бокалу. Лишь один небольшой жест… Затаив дыхание, Вивиана встряхнула флакончик, видя, как липкая жидкость капает в вино, постепенно превращая его в смертельный яд. Услышав какой-то шум в соседних покоях, девушка быстро поспешила к дверям зала, где уже собрались гостьи.

Возле входа толпились десятки слуг с разными подносами в руках, вмещавшими в себя и еду, и подарки для уважаемых особ. Наконец из огромного зала раздался сдавленный возглас:

– Его величество шейх Кахарман ибн Али-Абдуль, повелитель правоверных и раб Великого Аллаха, ожидает! – массивные двери с легкостью распахнулись, пропуская живую цепочку из слуг. Вивиана, загороженная огромными головами, едва смогла рассмотреть узкий стол, по обе стороны которого восседали важные, угрюмые мужчины. В центре, в бархатном кресле, располагался сам шейх, облаченный в шелковые, воздушные одеяния, усыпанные драгоценными камнями. С правой стороны стоял Лиан. Девушку бросило в жар. Она отлично помнила слова Джамиля, и, несмотря на удушливый страх, собиралась выполнить затеянное. Часы утекали ужасно медленно, жара становилась просто невыносимой. Вивиана едва не потеряла сознания, ожидая, пока наступит ее очередь. И вот леди Бломфилд стояла перед самим повелителем, сжимая в руках бокал с алым вином, вернее, со смертельным ядом. Несколько раз судорожно сглотнув, девушка сдавленно проговорила:

– Великий господин, ваша раба просит чести выказать свое почтение и уважение. В знак моей высшей смиренности, я прошу позволение преподнести вам бокал с лучшим вином Египта. В его состав входит виноград, добытый потом и кровью ваших рабов. Испробуйте их труды, – Вивиана совершенно монотонно произнесла слова, заученные раннее. Но на удивление, тонкие губы Кахармана расплылись в улыбке, а в холодных глазах блеснул приветливый огонек. Англичанка, едва держась на ногах от страха, вложила бокал в протянутую руку шейха и затаила дыхание… Если Джамиль опоздает, это будет катастрофа. Один, два, три… Вивиана с ужасом считала секунды, вот уже бокал так близок к губам шейха, лишь миг… Внезапно двери распахнулись с грохотом и криком:

– Нет, отец, стой! – кубок замер в дрогнувших пальцах араба, а с уста слетел гневный вскрик:

– Джамиль, что случилось?! Как ты смеешь вот так врываться ко мне?! – запыхавшийся и с растрепанными по плечам волосами, принц направился к повелителю:

– Прошу, господин, выслушай меня. Это вино,…почему ты пьешь его, не дав продегустировать рабу? – Кахарман нахмурился, непонимающе посмотрев на бокал:

– В чем дело? Это лучшее вино в этом году. Я всегда пью его в присутствии важных гостей.

– Да, отец, но сегодня…особенный случай. Прошу, ради меня, ради шейханата, ради собственной безопасности, дай его отпить сначала верному слуге. Я слышал, что Лиан недурно разбирается в таких вещах. Вот пусть он и продегустирует. Умоляю тебя.

Аманулла Эфенди, седой старец с пронзительными, карими глазами, усмехнулся, покручивая в морщинистой руке чашку кофе: – Что ж, пусть тогда этот парень продегустирует и наши блюда, – но, внезапно став серьезным, экс-эмир с упреком посмотрела на покрасневшего шейха: – Меня удивляет, Кахарман, что ты – повелитель могущественного шейханата, слушаешь выдумки своего юного, еще неопытного сына. Также мне прискорбна даже мысль, что к великому обеду подают отравленные напитки. Это очень плохо отзывается на твоей репутации.

– Аманулла Эфенди прав, – вдруг вмешался Сохраб, произнося слова с сильным акцентом: – Ирак сочтет такое обращение к гостям оскорблением для самого себя, – словно стервятники, арабы налетели на шейха, будто на жертву.

– Хватит! – резко вскликнул Кахарман, обрушив на стол свой могучий кулак: – Я не позволю унижать меня в собственном дворце! Во-первых, я больше чем уверен, что это вино не отравлено, во-вторых, Джамиль – не просто мой молодой сын, он наследник престола, вы просто обязаны относиться к нему с уважением. И, наконец, в третьих, кто вы такие, чтобы предъявлять мне обвинения и общаться на равных? Я – шейх, а вы лишь люди, подвластные мне. Чтобы развеять эти подозрительные блески в ваших глазах, я попрошу Лиана, своего слугу, отпить глоток этого вина, – мусульманин недрогнувшей рукой протянул высокий, хрустальный бокал англичанину, но тот, белый, словно полотно, лишь отшатнулась:

– Прошу, помилуйте, господин…

– Молчи! – грубо отдернул Кахарман: – Если ты этого не сделаешь, то лишишься не только должности у моих ног, но жизни. Пей! Немедленно! – внезапно Лиан бросил взгляд туда, где скрывалась в толпе слуг Вивиана. Девушка зажмурилась, дабы не видеть последних минут жизни того, кого совсем недавно называла любимым. Вот и все… Это конец его недолгой, греховной жизни, конец, не имеющий начала… Молодая женщина тяжело дышала, и, словно почувствовав на себе чье-то внимание, открыла глаза. В нескольких шагах стоял Джамиль. В его очах блеснул огонек сожаления. Дочь графа, не отрываясь, смотрела на наследника, пытаясь отвлечь себя от ужасной сцены. Вивиана вздрогнула и отвернулась. Раздался звук разбившегося бокала, сдавленный хрип и последние слова Лиана:

– Прости меня, Вивиана… – слава Богу, что никто во дворце не знал настоящего имени девушки. Потеряв над собой контроль, англичанка бросилась к умирающему мужчине, но Джамиль вовремя схватил ее за руку:

– Нет, стой, ради Всевышнего, не привлекай лишнего внимания. Все будет хорошо. Держись.

В толпе рабов стали раздаваться крики ужаса и паники. Испуганные до смерти, аристократы вскочили со столов, перекидывая некоторые блюда: – Убийца! В доме самого шейха живет отравитель! – молодой человек издал душераздирающий хрип, после чего, обмяк на ковре, навсегда замолчал. Никто не позаботился об умирающем слуге, никто не закрыл ему глаз, все лишь подло переступали через бездыханное тело.

После того, как разгневанные аристократы покинули зал, шейх смерил столпившихся рабов ненавистным взглядом: – Оставьте меня наедине с сыном! Ты также будь здесь! – буркнул Кахарман, обращаясь к перепуганной Вивиане, едва сдерживающей в себе рыдания при виде трупа.

– Унесите тело, – глухо приказал Джамиль, и, взяв за руку девушку, подошел к отцу: – Слава Аллаху, господин, что все обошлось…

– Обошлось?! – взревел араб, выплеснув на сына и его избранницу весь потом своего гнева: – Меня пытались отравить на глазах у важных гостей! Меня унизили, оскорбили! Меня растоптали! Кто подсыпал яд?! Кто?! Эта дрянь?! – леди Бломфилд вскрикнула и отшатнулась, когда тяжелая ладонь шейха обрушилась на нее пощечиной.

– Нет, отец, стой, – загородив собой Вивиану, Джамиль, пытаясь говорить спокойно и естественно, ответил: – Я знаю, кто это сделал. Моя наложница невиновата, клянусь Аллахом, – тяжело вздохнув, принц вынул из-за пояса кафтана свернутый, пожелтевший листок, протянув его разгневанному отцу: – Я нашел это в коридоре, возле покоев Султаным. Кто-то в спешке оборонил письмо, – быстрыми движениями развернув бумагу, Кахарман стал читать. Сначала на его побледневшем лице промелькнула тень удивления, потом шока, и, наконец, безграничного гнева. Разорвав бумагу, араб, подобно волку, схватил принца за воротник, притянув к себе:

– Что это?! Я спрашиваю, что это за бред?! Отвечай!

– Прошу тебя, отец, успокойся, – аккуратно отстранившись, наследник виновато поднял глаза на повелителя: – Мне очень жаль. Но ты же видишь, что это письмо – чистая правда, на нем находится печать твоей жены. Яд подсыпала Бахижа, госпожа приказала ей, – вмиг покраснев, шейх, хватая губами воздух, опустился в кресло:

– Нет,…это не правда… Ложь… С Афифой я прожил более тридцати лет, она не могла предать… Нет, не могла…

– Увы, господин, власть делает человека тщеславным и жестоким, заглушает такие чувства, как любовь к ближнему и благодарность за помощь. Бахижу я еще могу понять. Ты отверг ее, и, разгневанная,…

– Кто такая эта Бахижа, чтобы покушаться на жизнь самого шейха?! – взревел Кахарман, и, оттолкнув сына, направился к двери: – Стража! – на пороге появились два высоких, сильных мужчины, склонившиеся в поклоне перед своим господином:

– Слушаем, повелитель.

– Заприте в темнице Афифу и Бахижу!

– Но, повелитель, как можно? – на смуглом лице охранника проскользнула тень удивления и страха.

– Молча выполняйте мой приказ! Немедленно, иначе головы полетят! Вы тоже возвращайтесь к себе, и никому ни слова! Если хоть одна живая душа узнает об этом происшествие, наказание не заставит себя ждать, – угрожающе произнес шейх, буквально выталкивая сына и его избранницу из зала.

Глава 27

Полная луна, словно хозяйка небосвода, медленно и важно плыла средь ярких звезд. Рассматривая ночное небо, Вивиана сидела с Кендис в саду, рассказывая девочке милые, добрые сказки. Молодая женщина пыталась скрыть волнения, но малышка, услышав напряженные нотки в голосе своей спасительницы, удивленно подняла глаза: – Что-то случилось?

– Нет, моя девочка, все хорошо. Уже поздно, тебе пора спать.

– Но я не хочу, Вивиана. Можно я еще немного посижу с тобой? – дочь графа, взяв крохотное личико малышки в свои руки, внимательно посмотрела ей в глаза:

– В жизни будет еще много неприятностей, болей, ударов. Ты должна быть готова к этому даже в таком юном возрасте. Поэтому учись слушаться, покоряться, мириться с чужими решениями. Ради достижения своей цели порой приходится несколько раз проигрывать, падать, но потом вновь подниматься. Я хочу, Кендис, чтобы ты знала, я всегда буду любить тебя, и оберегать, но будь готова жить и без меня, – девушка, едва сдерживая в себе жгучие слезы, поцеловала малышку в пухленькую щечку, прижав к себе.

– Но почему ты мне это говоришь? Я вижу, что-то случилось. Прошу, расскажи мне, – умоляюще проговорила девочка, но Вивиана лишь улыбнулась: – Ты еще ребенок, тебе необязательно знать все жизненные проблемы. Узма! – из соседней беседки вышла заспанная служанка. В такие жаркие ночи женщина любила предаваться царству Морфея в саду, возле прохладного фонтана.

– Отведи Кендис в комнату и уложи спать, – египтянка поклонилась, и, взяв девочку за руку, скрылась за стеклянной дверью дворца.

Вивиана закрыла глаза. В такие минуты, когда она пребывала наедине с природой, девушка невольно вспоминала свою прошедшую жизнь. Сколько неожиданных поворотов, событий, людей, слез, улыбок… Все, что казалось таким сказочным, неестественным, теперь лежало у ног молодой женщины. Любовь, это прекрасное, хрустальное чувство, оно завладело сердцем леди Бломфилд. Она любила, и ее любили… Вивиана с тревогой посмотрела на небо, усыпанное звездами. Что ждет ее в будущем, там, в Каире? Молодая женщина знала, что за каждый подарок жизни нужно платить. Чем она заплатит за любовь?

Чьи-то шаги вырвали девушку из воспоминаний. Встрепенувшись, англичанка поднялась навстречу Джамилю. Обхватив тонкую талию возлюбленной, принц припал устами к ее спелым, сочным губам. Прохладный ветерок нежно трепетал волосы, ласкал кожу, соединял два влюбленных сердца. Словно изголодавшийся зверь, наследник страстно заскользил языком по напряженной, горячей плоти девушки, чьи ласки возбуждали мужчину еще сильней. С трудом оторвавшись друг от друга, молодой человек и Вивиана взялись за руки, продолжая дарить страсть взглядом: – Я так соскучился по тебе… Я хочу… хочу тебя… Твои глаза, волосы, руки, шея, все возбуждает меня, дарит нечеловеческую нежность. Ты – черноволосая бестия, свела меня с ума, – опустившись на лавку и поманив за собой принца, Вивиана, улыбаясь, проговорила: – Поцелуй меня, страстно, нежно, дерзко, там, как любишь, – лишь миг, и пламенные уста соединились. Пробираемая сладостной дрожью, девушка чувствовала, как язык Джамиль проникает все глубже, растворяясь в ее таинственной глубине, щекоча, подразнивая. Привлеченная каким-то шумом, молодая женщина вмиг отстранилась, приложив к губам принца палец: – Нас могут увидеть.

– Ну и что, дорогая? Ты – моя наложница, и я… – араб замолчал, увидев, как в глазах Вивианы блеснули не прошеные слезы. Поднявшись, девушка подошла к дереву, припав к нему всем телом:

– Да, ты прав, я лишь наложница, рабыня, которую можно целовать где-угодно. Разве не так, Джамиль?

Простодушно улыбнувшись, наследник подошел к Вивиане, обхватив ее за плечи:

– Прости, я так не считаю. Ты – мой мир, моя жизнь, без тебя этот свет кажется пресным и серым.

– Простите, – услышав чье-то покашливание, влюбленные обернулись. Возле беседки стоял Амбруаз. Виновато переминаясь с ноги на ногу, француз поклонился, грустно посмотрев на новоиспеченную сестру: – Я не хотел нарушать ваше уединение… Извините, если потревожил.

– Что он здесь делает? – недовольно буркнула молодая женщина, придержав Джамиля за локоть. Молодой человек ласково убрал нежные, тонкие пальчики возлюбленной:

– Как плохо ты отзываешься о брате. Мсье де Куапель – мой давний друг, и я решил, что вдвоем отправляться в такую поездку очень опасно. Он поедет с нами, – леди Бломфилд гневно отдернула руку, смерив принца таким взглядом, что у него по коже пробежал холодок:

– Ты мог бы хоть меня спросить. Джамиль, я не желаю с этим человеком ехать в Каир. Реликвия – это моя проблема, моя забота, и я не хочу, чтобы посторонние вмешивались в столь щепетильное дело.

– Это наше дело, Виви, поскольку мы – одно целое. Хочешь ты или нет, Амбруаз поедет с нами. Вскоре ты даже поблагодаришь меня за это. Хватит разборок. До рассвета мы должны покинуть Дамьетту. Вивиана, Амбруаз, надевайте плащи и ждите меня у черного входа. Я приведу лошадей, – принц направился к зубчатой решетке, ведущей в конюшню.

– Вы никогда не сможете мне доверять? Ведь так? – проговорил француз, застегивая у подбородка темное пальто. Вивиана, неловко поддавшись какому-то странному, родственному наваждению, улыбнулась:

– Мы ведь не чужие люди. И если больше не будет никаких интриг, я прощу вас, – тщательно спрятав волосы в капюшон и взяв маленький чемоданчик, наполненные нужными вещами и едой, девушка покинула сад, направляясь к лестнице, ведущей на нижние этажи. Молодая женщина едва запомнила череду коридоров и ступеней, по которым шла. Амбруаз, словно немая тень, шагал сзади девушки, а ладонь покоилась на рукояти кинжала. Француз поклялся защищать сестру ценою собственной жизни.

Наконец показался узкий проход, защищенный решеточной дверью. Вдыхая свежий, ночной воздух, дочь графа не заметила Джамиля и трех сильных лошадей, поводья которых принц сжимал в руке, затянутой перчаткой.

– Я уже заждался вас. Пора ехать, – девушка с наслаждением потрепала кобылку по гриве, припав лицо к ее сильной, мускулистой шее:

– Господи, это ведь моя сбежавшая лошадка. Как ты ее нашел?

– В ту ночь она сама прискакала к домику. Я подумал, что Птичка уже знает тебя и не подведет.

– Ее зовут Птичка?

– Да, я дал кобыле это имя из-за быстроты, подвластной только небесному созданию. Я поеду на Смелом, а тебе, Амбруаз, достанется конь по кличке Орел.

Трое всадников смело запрыгнули на коней, но впереди стояла непростая задача: проехать верхом через низкий тоннель, выходящий за пределы дворца. В каменном коридоре отсутствовал свет, а лошади могли испугаться темноты и запаниковать, привлекая ненужное внимание. Джамиль, успокаивающе поглаживая Смелого, обратился к своим соратникам:

– Я поеду впереди, несколько раз мне уже доводилось там бывать. Проход узкий, но кони пройдут. Самое опасное – это их громкое ржание и паника. По всему тоннеля висят железные колокольчики, ибо совсем недавно там находился рудник, правда, потом его опустошили, но колокольчики не сняли. Не дай Бог, конь зацепит хоть один, прибегут вооруженные люди шейха, охранявшие это место, словно святилище. Нужно быть очень аккуратными.

– Но дверь закреплена решетками, как их мы снимем? – вмешалась Вивиана, непонимающим взглядом скользя по крепким прутьям. Принц усмехнулся, и, спешившись, приложил ладонь к стене, после чего с силой надавил. Словно по велению волшебной палочки, решетки плавно поднялись, а дверь колыхалась из-за порывов ветра, будто призывая к себе всадников:

– Здесь спрятан секретный рычаг, но нужно немалое мастерство, дабы его отыскать. Ну что, друзья, поехали, – невесело вздохнул Джамиль, вновь запрыгнув на Смелого, который, только увидев беспросветную темноту, недовольно замотал гривой. Девушку передернуло при виде ужасающего тоннеля, из которого противно воняло сыростью, отходами и гнилью. Натянув поводья Птички, молодая женщина ждала, пока принц решится зайти в каменный коридор, лишь потом она последовала примеру наследника, пустив кобылу мирным шагом. Цепочку замыкал Амбруаз, едва державшийся в седле непокорного, озлобленного коня.

– Двери придется закрыть и опустить решетку, – слова араба прозвучали, словно приговор.

– Нет, Джамиль, прошу, не надо. Мы же совсем заблудимся в темноте, а если что-то пойдет не так? – запротестовала молодая женщина, чьи нервы были натянуты, как струна.

– Зачем мы вообще ввязались в это дело? Выехали бы через центральный ход, кто посмел бы остановить сына шейха, его любимицу и друга? – бурчал де Куапель, наблюдая, как Джамиль, не послушав Вивиану, нажимает внутренний рычаг. Испугавшись темноты и замкнутого пространства, кони заржали, застучав копытами. Несмотря на протест животных, всадники продолжили путь, аккуратно следуя за мусульманином.

Внезапно леди Бломфилд закашлялась от сырого воздуха и не заметила, как Птичка мордой уткнулась в стену, зацепив колокольчик. Раздался оголяющий звон, доносившийся изо всех сторон: – Нас заметили! Сюда скоро придут! – запаниковала девушка.

– Почему ты не сказал, что эти дьявольские вещи соединены, и если сработает один, его примеру последуют все?! – вскликнул Амбруаз, перекрикивая уже приближающиеся крики и топот ног.

– Не хотел расстраивать, но мы почти преодолели тоннель! Скоро выход! Вперед!

Подобно обезумевшим зверям, всадники рысью помчались по каменному коридору, подгоняемые ветром и свежестью, что шли от уже близкого выхода. Наконец в щели показался долгожданный кусочек звездного неба. Тяжело дыша, путники остановились, оказавшись за пределами ужасающего тоннеля.

Убрав холодной рукой локоны, прилипшие ко лбу, леди Бломфилд натянула поводья, повернувшись к мужчинам: – Куда теперь?

– От Дамьетты до Каира достаточно большое расстояние. Чтобы преодолеть его, понадобиться немало сил. Поедем через степь, так быстрее. Переночуем там, а к утру вновь отправимся в путь. До заката следующего дня мы покинем этот город. Через несколько дней прибудем в столицу. Вивиана, ты выдержишь? Нагрузка будет очень большая, спать придется на холодной земле под открытым небом, есть один раз в день, ехать ночью.

Девушка улыбнулась, похлопав Птичку по могучей шее: – Я и не такое терпела. Все будет хорошо. Вперед! – трое друзей бросились в путь, навстречу свободе, счастью и спокойствию, навстречу разгадке!

* * *

Египет, Каир, спустя четыре дня.

Путники устало спрыгнули с коней, оглядев постоялый двор, в который прибыли. Здесь повсюду сновали черноволосые мужчины, одетые в белоснежные гемлик,[63] заправленные в мешковатые, яркие шельвар,[64] слышалась турецкая речь, разговоры о могущественной Османской империи,[65] которая во главе со славным султаном Сулейманом[66] захватывала весь Запад и Восток. Безусловно, Египет, подчинившийся великому государству, постепенно становился его частью. В Дамьетте, несмотря на протест турок, еще сохранились останки арабского халифата, обычаи и законы тех времен, когда страной правила Мамлюкская династия, в щепки разбитая османами. Но здесь, в роскошной и великой столице, все становилось, как в Турции. Даже солнце казалось другим, будто бы оно также подчинилось великому султану.

Вивиана задумчивым взглядом окинула небольшие домики, прижатые друг к другу. Этот постоялый двор представлял собой совокупность разных зданий, одно из которых богатый господин мог даже выкупит на время. В дальнем углу находилось помещение для рабов, отделенное внутренними воротами, за пределами которых жили купленные люди. В каждом домике насчитывалось около шести комнат, но одна, самая лучшая, всегда оставалась свободной, дабы уважаемый паша-наместник всегда мог в ней остановиться. Гостиница также имела три кухни, несколько внутренних дворов и две конюшни, что было огромной редкостью.

К приезжим подошел юный конюх, который, поклонившись, вежливо спросил:

– Вам что-то нужно, господа? Вы приехали снять комнату? – Джамиль кивнул, и, взяв за поводья лошадей, подвел их к юноше:

– Отведи наших коней в стойла, накорми и позаботься об их покое, – интригующе улыбнувшись, принц вложил в руку молодого человека три золотых монеты: – Этого хватит?

– Разумеется, господин. Да возблагодарит вас Аллах за проявленную щедрость. Идемте, я отведу вас к управляющему, – владельцем постоялого двора оказался тучный, высокомерный араб, принявший новых гостей сдержанно и холодно. В почти черных глазах мужчины блеснул подозрительный огонь, когда он окинул взором Вивиану:

– Женщина не может находиться в одной комнате с двумя мужчинами. Это противоречит не только нашим правилам, но и самому шариату, – поведал управляющий, на что получил гневный ответ Джамиля:

– Прежде чем стыдить нас, нужно все подробнее узнать. Сия женщина – моя жена, а это ее родной брат. Мы имеем полное право жить в одних покоях, которые, к тому же, мы берем лишь на одну ночь.

– Но люди, состоящие в браке…

– Хватит! – резко прервал наследник и положил на стол тяжелый мешок, набитый деньгами: – Вот, возьми это. Здесь и оплата за комнату, и компенсация за так называемое «нарушение правил». Надеюсь, до завтра нас никто не посмеет побеспокоить, – лицо араба расплылось в улыбке: – Благодарю, господин. Вам достанется поистине королевские покои. Прошу последовать в комнату № 34.

Путники устало пошагали по хрупкой лестнице, оказавшись в длинном коридоре, дурно пахнущем резкими специями. В двух шагах находилась кухня, наполненная дымом от очагов. Принц тяжело вздохнул, открыв дверь комнаты. Покои, увы, им достались не лучшие. Вместо обещанной опочивальни с мягкими кроватями и огромным камином, друзья увидели какое-то военное, сырое помещение с тремя узкими койками. Пол, кое-как застеленный тростником, ужасно скрипел под ногами, единственное крохотное окошко выходило на соседний дом, слышалась брань кухарок.

Тяжело опустившись на твердую лежанку, Вивиана растерла занемевшую спину:

– Я так устала, что усну даже в сарае. А здесь вполне людские условия, – взгляд девушки заскользил по выбеленным стенам, ветхому, низкому потолку. Джамиль, скинув грязный плащ, достал из узелка оставшиеся припасы еды, и стал тщательно живать вяленое мясо, запивая его холодной водой: – Виви, ты отдохни, а я поищу верблюжьи стойла. Отправляться в пустыню на лошадях – огромная глупость. Амбруаз, позаботься о сестре, – француз кивнул, видя, как девушка окинула его злобным, презренным взглядом. Между ними до сих пор не было понимания и дружбы. Порой де Куапелю казалось, что он вторгся в чужой мир, созданный любовью, царившей между молодой женщиной и наследником. Жаркими вечерами, когда всадники останавливались на ночлег, мужчина с завистью и грустью наблюдал за счастливыми влюбленными и понимал, что такого у него никогда не будет.

Но сейчас француз внезапно поймал себя на мысли, что испытывает к Вивиане совсем другую любовь: не то страстное влечение, безумное желание обладать телом знойной красавицы, а тихое, нежное, родственное чувство, желание защитить, поддержать, стать крепкой опорой. Время меняет все, вплоть до нашего сердца. Де Куапель, с ранней юности проживавший в Европе, никогда не задумывался о дальнейшей жизни своего отца. Он, конечно, знал, что Лейб вновь женился, обзавелся прекрасными детьми, неплохо разбогател благодаря торговле венецианскими тканями, но это и все. Задумывался ли когда-то еврей, что случилось с его дочерью, жалел ли о своем страшном проклятье? Амбруаз с помощью Маддалены узнал, что Льюис возненавидел нежеланного ребенка, когда тот был еще в чреве матери. С трудом вырвавшись из губительного плена колдуньи, иудей, сам того не желая, подверг дочь ужасной участи. Он проклял ее, а значит, отдал судьбу в руки итальянки. Вивиана вырвалась из ужасной ловушки, но сможет ли она дойти до конца? Уничтожит ли ту, с которой не справился даже всепоглощающий огонь и клинки беспощадных воинов?

Голос Джамиля вырвал мсье де Куапеля из раздумий: – Так ты пойдешь со мной, или нет?

– Я?… Ах, да, прости, я что-то замечтался. Конечно, пойду, пусть леди Бломфилд отдохнет. Я подожду тебя в коридоре, – мужчина встал и, поклонившись Вивиане, словно своей госпоже, вышел из комнаты. Внезапно слух Амбруаза резанули нежные слова принца:

– Моя любимая, моя звезда, мое солнце и луна, ты очень устала. Поспи, а вечером мы придем. В этом постоялом дворе ты в безопасности, – девушка с наслаждением обвила руками шею наследника:

– Мне будет одиноко самой.

– В таком случаи, пусть останется Амбруаз. Любимая, пора уже простить его. Не забывай, что вас связывает родственный узел, разорвать который – великий грех. Безусловно, сей парень доставил тебе немало боли и страданий, но его верность и истинная любовь все искупили. Подумай об этом, Виви, – ничего не сказав, молодая женщина страстно поцеловала возлюбленного, после чего тот направился к двери.

* * *

Кахарман, заложив руки за спину, беспокойно мерял покои шагами, ожидая управляющего гаремом – Хакки-агу. Наконец раздался долгожданный стук в дверь. Опустив голову и сложив руки на груди, в комнату зашел худощавый мужчина с немного резкими чертами лица и посидевшими волосами: – Господин, мое почтение.

– Хакки-ага, удалось что-то узнать о Джамиле? Вы обыскали его опочивальню?

Евнух почтительно кивнул, и, достав из-за пояса свернутый лист бумаги, протянул его шейху: – Этим лично занялась Айше-калфа. На столе принца мы нашли вот это. Письмо адресовано вам. Возможно, наследник написал, почему столь неожиданно покинул дворец, – араб, быстрым движением сорвав печать, стал читать: «Мой отец и повелитель, прошу прощения, что своим столь спонтанным и дерзким поступком я омрачил твое чело. Я знаю, что не имел права так поступать, но обстоятельства решили за меня. В ту ночь ко мне прибыл гонец от Эфенди Имадуддина Паши, поведавший, что в Александрии неспокойно и нужна моя помощь. Но дело, как сказал юноша, очень опасное и секретное. Никто во дворце не должен об этом знать. Я, как правоверный мусульманин и справедливей принц, решил помочь, но сначала я собрался пойти к тебе, дабы получить разрешение и благословение. Увы, в покои меня не пустили, ибо тогда ты находился с наложницей. Не желая обнажать тайную миссию, я бы вынужден отправиться в дорогу через тоннель, чтобы не объясняться стражникам у главных ворот. Со мной поехала лишь любимица Малиха и давний друг – славный Амбруаз де Куапель. Также мне удалось кое-что разузнать про преступницу Бахижу и Султаным Афифу. Я прошу тебя, отец, до моего возвращения не решай судьбы этих женщин. Я имею важную информацию, которая в корне изменит дело. Не гневайся на меня, повелитель, за самостоятельные дела.

С великим уважением, твой верный и преданный сын – принц Джамиль».

С облегчением вздохнув, египтянин положил на стол бумагу, повернувшись к управляющему: – Слава Аллаху, Хакки, наследник не предал меня. Вскоре он вернется во дворец. А, что там с отравительницами? Сознались в чем-то?

Управляющий покачал головой: – Увы, мой господин, молчат, словно рыбы. Бахижа постоянно рыдает, ничего не ест, оскорбляет стражников, а ваша жена…она напоминает бесчувственную мумию. Простите, но, мне кажется, лишь пытки вытянут из них правду, – араб тяжело вздохнул, и, похлопав Хакки-агу по плечу, произнес:

– Пытки – методы варваров. Я не собираюсь прибегать к такому способу. Скоро должен вернуться наследник, вот он и решит судьбы преступниц, ибо сыну я обязан жизнью. В гареме все в порядке? Как Лейла Ханум?

– Слава Всевышнему, женщина вполне здорова. Лекари говорят, еще месяц-два, и на свет появиться юный принц, – с улыбкой произнес управляющий, но, уловив печальный блеск в глазах шейха, вмиг посерьезнел: – Вас что-то беспокоит, государь?

– Афифа не хотела наших отношений, тем более, этого ребенка. Супруга говорила, что если я прикоснусь к Лейле, она убьет себя собственными руками. Эта наложница стала пропастью между мной и женой. Возможно, поэтому Султаным и решила убить меня. Я обязан казнить ее, но не могу. В глазах Афифы был такой огонь боли и страданий, что я понял – мои многочисленные измены медленно раздирают немного зажившую рану в ее сердце. Лейла родит ребенка, но потом отправиться в родной город.

– Правильно ли разлучать младенца и мать?…

– Правильно, так будет лучше для всех. Можешь идти, Хакки-ага, – мужчина, поклонившись, скрылся за дверью, а Кахарман еще долго смотрел на огонек тлеющей свечи.

* * *

Вивиана сладко потянулась и замерла. Через полуопущенные веки девушка смогла разглядеть чей-то расплывчатый силуэт, что приближался с каждой секундой все ближе. Когда же неизвестный опустился на край кровати, молодая женщина вскликнула и открыла глаза. Перед ней сидел удивленный Джамиль.

Тяжело дыша, Вивиана убрала с лица растрепанные волосы, с облегчением опустившись на подушку: – Ты напугал меня, – глухо выдавила девушка, с нежностью заскользив похолодевшими пальцами по лицу принца. Тот, взяв руку возлюбленной в свои ладони, поднес ее к сердцу:

– Любовь моя, прости, если разбудил.

– Ничего страшного. Который час?

– Уже рассвет. Ты проспала целый день и ночь. Виви, я вижу, как эта поездка утомила тебя. Тебе не нужно было ехать. Я справился бы сам, – дочь графа, усмехнувшись, села на лежанке, поджав под себя ноги:

– Ради этого я преодолела нелегкий путь из Англии в Египет, терпела лишения, боль, нищету, бросила королеву и предала родителей. Все мои действия сводились ко дню, когда я, наконец, смогу войти в пирамиду и прикоснуться к величественной реликвии. Раньше меня одолевал страх даже при мысли, что я окажусь в пустыне, наедине с беспощадным солнцем, сомнениями, наедине со смертью. Но теперь, когда появился ты, смысл моей жизни, моя страсть, любовь, все отрицательные чувства померкли. Мы вместе сразимся с жестокой судьбой, мы победим, и тогда звезда нашего счастья засияет на небосклоне, – наследник с благодарностью прижал девушку к себе и замер. В последнее время Вивиана очень похудела, осунулась, под глазами залегли синие круги. Во время поездки девушка очень часто жаловалась на головокружение и тошноту, почти ничего не ела, отчего ее силы иссякали на глазах. Джамиль надеялся, что любимой нездоровится просто из-за изнурительной жары и усталости, но сейчас, в этой прохладной комнате, леди Бломфилд вновь стошнило. Обхватив руками живот, англичанка перегнулась и выплеснула скудное содержимое своего желудка.

– Вивиана! – мужчина схватил девушку за плечи, когда та, что-то бормоча, едва не лишилась чувств. Взяв внезапно побледневшее, ледяное лицо леди Бломфилд в ладони, Джамиль тихо прошептал: – Что…что с тобой – облизнув пересохшие губы, дочь графа проговорила:

– Меня тошнит и рези в желудке.

– Тебе плохо от голода. Ты несколько дней ничего не ешь. Вот, возьми, – принц протянул девушке несколько спелых яблок, но при виде еды Вивиана закашлялась от нового позыва:

– Нет, я…, я не могу…, – молодая женщина обессилено вжалась в подушку, скорчившись на постели от адской тошноты.

– Потерпи, любимая! Я приведу лекарку! – Джамиль бросился на поиски врача, которого в такой час было очень трудно найти. Наконец молодому человеку удалось растормошить еще сонную лекарку.

Старуха, осмотрев Вивиану, несколько минут молчала, но потом с улыбкой произнесла:

– Поздравляю, слава Аллаху, ты беременна, – Вивиана прижала ладонь к губам, со страхом посмотрев на араба. Девушка ожидала увидеть на лице сына шейха недоумение или злость, но тот, расплывшись в улыбке, словно ребенок, захлопал в ладоши: – П…правда? Беременна?

– Да, господин. Это объясняет тошноту девушки и отсутствие аппетита. Но ты, милочка, все равно обязана есть ради ребенка. Вот, это настойка, предотвращающая рвоту и боли. Ты еще слишком молода, поэтому выносить малыша – нелегкая задача. Нужно как можно больше отдыхать и не находиться на палящем солнце.

Девушка обреченно вздохнула, с нежностью погладив еще плоский живот. Это неожиданное известие перечеркивало все планы. Отослав лекарку, Джамиль склонился над молодой женщиной, и, аккуратно поцеловав ее в щеку, проговорил:

– Надеюсь, ты понимаешь…

– Я знаю, что ты будешь говорить, но я не отступлюсь. Мы поедим в пустыню, – округлив глаза, словно при виде призрака, принц укоризненно покачал головой:

– Ты отдаешь отчет в своих словах? Виви, любимая, ты под сердцем носишь наше дитя, и обязана хранить его, как самый ценный клад всего мира. Неужели ты не хочешь этого ребенка?

– Дело не в этом, – дочь графа поднялась, и, приложив руку наследника к своему животу, тихо прошептала: – Этот малыш – плод нашей любви, я готова на все, лишь бы он родился здоровым. Но пойми меня, я не успокоюсь, зная, что надо мной все еще нависает смертельная опасность. Маддалена ослеплена болью от потери детей, и она не позволит мне родить. Лишь уничтожив ее, наша семья будет в безопасности.

– Я понимаю твой страх, но порой мне кажется, что это ты ослеплена местью. Ты свергла Афифу, теперь пришел черед итальянки. Откуда в твоем сердце столько ненависти и злости?

Вивиана улыбнулась, хотя глаза внезапно застелили жгучие слезы: – Я страдала, молила о смерти, корчилась от боли… Маддалена едва не убила меня, Афифа собиралась уничтожить нас, разлучить. В чем моя вина? В том, что я отчаянно борюсь со смертью, с судьбой? Не забывай, что ради нашего счастья я осознанно, своими руками подлила яд в вино, зная, что его выпьет Лиан, но не шейх! Я видела его смерть, страдания, крики!.. Думаешь, мне было не больно? Я не требую ничего, Джамиль, кроме твоей любви и верности, в ответ я готова дарить то же самое, но знать, что ты меня не предашь! – едва сдерживая рыдания, выпалила дочь графа. Девушка попыталась вырваться, но принц прижал ее к себе, и, гладя по волосам, стал шептать:

– Прости, я не хотел твоих слез. Я люблю тебя и всегда буду только с тобой. Мы вместе создадим наш счастливый мир! – внезапно раздался настойчивый стук в дверь. Вытерев слезы, молодая женщина отстранилась от араба:

– Ничего не говори ему о моей беременности, – наследник не успел возразить, как в комнату ворвался возбужденный Амбруаз. Вытерев пот с побагровевшего лица, француз опустился на стул, став быстро говорить:

– Вы не поверите, я такое узнал! Оказывается, пирамида «Аль-Царица» не простая. Все тайны этого сооружение знает одна старуха. Кто называет ее доброй прорицательницей, кто – злобной ведьмой, но в этой женщины находятся очень редкие книги и даже папирусы времен Древнего Египта! Каждая пирамида для нее – не просто постройка, а целый клад тайн и приключений! Ведьма живет здесь неподалеку, в бедном доме на окраине базара. Говорят, она ютится в одной комнатушке, тогда как книги и различные бумаги тысячами заполняют все остальные помещения. Старуху зовут Разан, но она кличет себя Рамлой, что в переводе с египетского означает «предсказательница». Гадалке пора уже на тот свет, но говорят, что она живет благодаря чарам, ведь ей уже перевалило за девяносто.

Запыхавшись, мсье де Куапель закончил свой рассказ, внимательно следя за выражением лиц друзей, на которых ни одна черта не шевельнулась: – И ты веришь в эти сказки?

– Вивиана, это не сказки, предсказательница и вправду может помочь нам. Но, а ты что думаешь, Джамиль? – принц простодушно пожал плечами, с улыбкой пригубив стакан с холодной, подсоленной водой:

– Не знаю. Мне кажется, Виви права. Сколько прорицательниц я видел на своем пути, и ни одна не сказала правду. Но, ради интереса, можно попробовать. Сегодня сходим к ней.

– И желательно не затягивать с этим, – ответила девушка, и, подойдя к небольшому окошку, стала расчесывать черные, как смоль, волосы: – Сегодня мы отправляемся в пустыню.

– В таком случаи, пойдем прямо сейчас, – путешественники направились к выходу, оставив на столе нетронутый завтрак.

Глава 28

Вивиана вскликнула и вжалась в стену от крика птицы, что пролетела прямо над головой. В такую рань пустовал даже базар, всегда наполненный громкоголосыми торговцами, резкими звуками и перемешанными запахами. Девушку бросило в жар при виде пустынной дороги, ведущей к какому-то захолустному домику, имевшему, на удивление, огромные размеры. Солнце еще не вышло из-за горизонта, и в этой рассветной дымке виднелась проваленная крыша, служащая приютом для летучих мышей.

– Это точно здесь? – глухо спросила дочь графа, когда они подошли к самой двери.

– Да, дом под номером 15, – над крохотным окошком висела выгоревшая, пыльная дощечка с почти вытертыми цифрами. Перекрестившись, Амбруаз постучал. На несколько секунд воцарилась трепетная тишина, но потом ее нарушил противный, словно царапанье кошачьих ногтей, сдавленный, хриплый голос:

– Входите, – француз слегка толкнул тяжелую дверь, и та, словно по мановению волшебной палочки, с легкостью открылась. Но впереди была лишь темнота… Окна, завешанные темной тканью, не пропускали уличного света, и старуха, сидя прямо перед входом, казалась призраком во мраке. Чья-то костлявая, морщинистая рука зажгла свечу, что озарила стол и сидящую за ним гадалку. Сгорбленная, с седыми, редкими волосами, собранными в пучок, Разан вполне напоминала злобную колдунью. Но волосы были лишь ничтожеством по сравнению с лицом, от которого кровь застывала в жилах. Огромные, темно-карие глаза казались нечеловеческими на худощавом, длинном лице с впалыми, почти белыми щеками. Полное отсутствие бровей и ресниц подчеркивали темно-алые язвы, разбросанные по лбу. Крючковатый нос, узкие, сухие губы и острый подбородок заканчивали эту неблагоприятную картину. Но, видно, ведьма пользовалась неплохой репутацией в этом районе, ибо разложенные карты и еще горячий воск в воде говорили о недавнем посетителе.

Гадалка улыбнулась, обнажив зубы, вернее, их полное отсутствие. Дверь вдруг с грохотом захлопнулась.

Пытаясь справиться с нахлынувшей паникой, Амбруаз вежливо проговорил: – Доброе утро, предсказательница Рамла, – старуха показала на стулья, и когда путники подошли к ним, хрипло прошептала:

– Лишь девушка, – закутанная с головы до ног в черную чадру, Вивиана испуганно посмотрела на Джамиля, и, уловив едва заметный кивок головы, покорно присела на стул, сцепив похолодевшие руки на коленях. Старуха несколько минут молча рассматривала гостью и только потом громко приказала: – Дай ладонь, – Вивиана вздрогнула, когда ледяные пальцы гадалки заскользили по ее руке: – Красота, молодость, уверенность, отвага – ты словно цветок, собравший в себе все эти качества. Ты уничтожила опытного садовника, который собирался сорвать тебя и растоптать. Он поглотил яд собственной пыльцы.

– Лиан, – тихо прошептал принц на ухо француза: – Она говорит о нем.

– Но ты все еще в опасности, девочка, береги свой плод, он так нежен и хрупок. Одно неверное движение – и дитя навеки покинет тебя, – на лице мсье де Куапеля отразился недоумение. Он, искренне обрадовавшись беременности сестры, теперь удивлялся, как старуха смогла об этом узнать.

– Парни, выйдете и подождите во дворе, – мужчины замешкались, но уловив на себе уверенный взгляд леди Бломфилд, согласились.

Оставшись наедине с предсказательницей, молодая женщина осмелилась спросить:

– Меня одолевает страх и паника. Этот ребенок…он Джамиля или Джонни?

– Твоя близость с англичанином произошла достаточно давно, много времени утекло. Нет, радуйся, это не его дитя. Акт, сделанный с помощью изнасилование, приносит пагубные плоды, твой же – нежное семечко. Ты родишь темноволосую девочку с яркими, зелеными, словно у кошки, глазами. Это будет малышка счастья, любви и спокойствия. В этом будь уверена. А теперь давай приступим к тому, что и привело тебя к старой ведьме, – молодая женщина напряглась и замерла. То, к чему она шла долгое время, подобно заблудшей в пустыне путнице, то чего боялась, как смерти, то, чего ждала, словно спасения, теперь стояла так близко, лишь протяни руку, и оно ляжет в открытую ладонь. Дочь графа издала тихий возглас отчаяния. Впервые за все время расследования, Вивиана почувствовала отчетливый, громкий страх, что острыми концами впивался в сердце. Будто разглядев под чадрой девушки ее опасения, Рамла одобрительно кивнула: – Не губи то, ради чего проделала такой путь.

– Понимаете, я должна найти пирамиду…

– Не продолжай! – вдруг резко воскликнула гадалка, и, поддавшись вперед, несколько долгих, мучительных мгновений смотрела прямо в глаза своей гостьи, словно разыскивая там ответы на томительные вопросы. Наконец колдунья с облегчением вздохнула, и, нагнувшись к старому сундуку, вынула оттуда целую груду папирусов. От едкой пыли, которой были наполнены страницы, у девушки запершило в горле.

– Ты думаешь, это обычные, старые листки, несущие в себе совершенное отсутствие ненужной информации? Нет, девочка, ты очень ошибаешься. Это вещь поможет тебе найти ответы на все вопросы о пирамиде «Аль-Царица».

– Как вы?… – Рамла приложила палец к тому месту, где под чадрой покоились дорожащие губы девушки: – Покажи лицо, – Вивиана дрожащими руками отстегнула переднюю часть темного одеяния, и осмелилась поднять глаза на улыбающуюся гадалку:

– Теперь слушай меня молча и внимательно, не перебивай, впитывай каждое слово, будто младенец – материнское молоко, – леди Бломфилд кивнула, а предсказательница начала свой долгий, глубокий рассказ:

– Это личный дневник Меритамон,[67] царевны Древнего Египта. Ни войны, ни время, ни судьба не властны над ним. Когда-то молодая красавица водила по этим пергаментам своей величественной рукой, ожидая супруга-фараона. Слишком дерзкая и страстная для того времени, Меритамон не могла получить удовольствия от жизни с отцом, к которому испытывала лишь родственную привязанность. Да, она отдавала ему свое тело, дарила наслаждения каждую жаркую ночь, но сердце девушки оставалось холодным и бесчувственным. И вот однажды, в тот роковой день, что изменил судьбу самой Меритамон, царевна увидела высокого, красивого раба, источавшего молодость и жизнерадостность. А этого так не хватало главной жене фараона. Против законов, девушка познакомилась с ним и отдала навеки свое сердце, что вспыхнуло огнем страстной любви. О чем мог мечтать обыкновенный раб? Он знал, как только правду узнает Рамзес, и его голова, и голова Меритамон полетит с плеч. Фараон не может простить жене измены, которая творилась даже в мыслях. Слишком верный своему повелителю, Бомани всячески избегал госпожу, выдумывал разные предлоги, отговорки. Каков же был ужас раба, когда глубокой ночью в его захолустную комнатушку пожаловала полуголая Меритамон, сопровождающаяся лишь жрицей любви из близкого храма. Та нашептывала царевне сладкие речи об объятиях любимого человека, про то, что фараон никогда не узнает об измене жены, а сама она получит поистине божественное наслаждение. Меритамон, поддавшись слабости, пришла и сказала рабу: «Бомани, я здесь, чтобы мы смогли, наконец, выпустить на волю свои истинные, горячие чувства, – египтянин вскочил с ветхого ложа, и, как и следует невольнику, поклонился:

– Моя великая царевна, ты оказала мне честь своим приходом, но что значат твои слова и…этот вид?

– А что не так? – с вызовом спросила девушка. Она знала и понимала, что Бомани не хочет ее, но, кичась своим высоким положением, поклялась получить желаемое.

– Я не могу смотреть на твои груди и живот. Ты – замужняя женщина, одна из жительницы гарема самого фараона! Уходи, и больше не смей здесь появляться! – сраженная ревностной стрелой в самое сердце, Меритамон разорвала на себе остатки одежды и выбросила вон. Теперь она, совершенно обнаженная, подошла вплотную к рабу и стала возбуждающе гладить его по плечам:

– Возьми меня, подари рай своих объятий. Мы сами, никто нам не помешает, – Бомани лишь отшатнулся и при очередной попытке царевны стать его женщиной, дал пощечину.

Меритамон взревела: – Кто ты такой, подлый раб, что поднял руку на меня, дочь и жену самого фараона, бога на этой Земле?! Ты издеваешься надо мной, негодяй, подлец, ты растоптал мою честь и гордость!

– Нет, Меритамон, это не я растоптал твою честь и гордость, а ты сама! Ты выбросила эти чувства тогда, когда голая появилась передо мной! Не смей высоко задирать нос! Теперь для меня ты никто, слышишь, никто! Я уважал и любил тебя, как царевну, свою госпожу и владычицу! Но ты пожелала другого! А знаешь, кто ты теперь – шлюха, поганая шлюха, раздвигающая ноги перед каждым встречным! Такая дрянь, как ты, не заслуживает даже обычного уважения! Это я – господин своих чувств и своего сердца, ты же – рабыня этого всего! Ты простая рабыня, ничтожество! Теперь при каждой встречи я буду плевать тебе в лицо! Ты опозорила не только себя, но и великую династию, великого фараона, великую царицу! Ты – невольница собственных желаний, а я никогда не прикоснусь к невольнице! Это ниже меня! Пошла вон! Вон, я сказал! – вне себя от гнева, египтянка хотела дать приказ казнить предателя, но не успела. В дверях появился фараон, который, долгое время подозревавший супругу в измене, захотел узнать правду из уст жрица, а та, не мешкая, предала свою госпожу ради хорошего вознаграждения. Все чиновники государства ждали, когда сын бога Ра умертвит неверную жену, но правитель, испытывая к женщине отнюдь не враждебные чувства, отказался исполнять приговор, и лишь взяв клятву с царевны, что такого больше не повторится, простил. А преданного раба Бомани отослал в дальние земли на тяжелые работы. Казалось бы, все забылось, фараон вновь счастлив с молодой женой, но обидные слова Меритамон не забыла, – старуха замолчала, давая себе передохнуть от изнурительного рассказа. Вивиана, с наслаждением впитывая каждое слово, не могла понять, какую связь имела царевна с пирамидой и реликвией, покоившейся в ее глубоких недрах: – Спустя несколько лет с позволения Рамзеса египтянин вновь вернулся на родину. Но царевна уже вынашивала извращенный план мести. Она, снедаемая болью, обратилась к высшим силам, а именно к богине Хету.[68] Меритамон принесла пожертвования в ее храм, и проговорила: «Помоги мне». А на следующую ночь во сне к женщине явилась эта самая богиня. Озаряемая солнечным светом, что бесконечным потоком лился из небес, Хету спустилась на землю и предстала перед царевной. Женщина попросила богиню не только привести к ее порогу непокорного Бомани, но и сделать его вечным рабом своих чувств. Хету пообещала приворожить мужчину такими чарами, что будут сильнее самого мира. Но они очень небезопасные. Египтянка не стала раздумывать и согласилась. Сама того не ведая, Меритамон во сне обрекла себя на смерть. Царевна проснулась и обнаружила у изголовья ложа небольшой амулет в виде львиного глаза, а внизу на золотой, тоненькой цепочке болтыхался перстень с топазом в середине. Меритамон не знала, что с этим делать, и вскоре обнаружила на собственной подушке крохотную записку, где красивым почерком были выведены слова: «Это сильнейший на свете амулет. Носи его с собой, и Бомани навеки вечные превратится в твоего невольника. Но не трогай кольцо». Царевна послушала неведомый голос, раб, как и предполагалось, не отходил от нее, словно собака, ползал под ногами, целовал и просил близости. Желание египтянки исполнилось, но то, что последовало далее, укоротила ей жизнь. Везде носить с собой амулет было неудобно, и Меритамон, не послушав богиню, обрезала нитку и надела на палец кольцо. Оно сначала загорелось красным пламенем, но потом потухло.

Царевна пыталась не обращать внимания на жжение, исходящие из перстня, на боль, что сковывала руку. Меритамон не замечала и красных пятен, разбросанных по запястью. Нередко женщину мучили обильные женские кровотечения, порой кровь хлыстала и из носа. Даже самые незначительные раны не заживали, покрывались водянистой коркой, а ушибы продолжали мучать острой болью. К несчастью, это было еще не все. Посчитав, что это все от амулета, египтянка приказала построить маленькую пирамиду, и вскоре закопала там «Глаз Льва». Царевна стала замечать, что Бомани отдаляется от нее, заглядывается на молоденьких рабынь. Ревности Меритамон не было предела. Вновь виновником стала реликвия. Женщина приказала вырубить вход в пирамиду и отправилась туда с рабом. Обезумевшая от собственных чувств, царевна выкопала амулет и приказала коснуться его Бомани. Взявшись за руки, они опустили ладони на реликвию. Раб внезапно забыл обо всех женщинах на свете, и вновь стал бредить лишь одной Меритамон, а та буквально через несколько недель стала замечать изменения в своей внешности. Царевна ужасно быстро худела, и через месяц у нее полностью пропала грудь, а бедра слились с тонкой талией. Фараон замечал худобу жены, приказывал есть больше, но, не смотря ни на что, египтянка продолжала сбрасывать вес, превращаясь в груду костей, обтянутых кожей. Слава Богу, вскоре этот процесс остановился. Такая же худущая, без капельки женских форм, Меритамон едва передвигалась по дворцу от слабости, и теперь нещадные события взяли в плен и ее лицо, что покрылось глубокими морщинами. Женщине было не много больше тридцати, но выглядела она на шестьдесят. Из пышной, веселой красавицы египтянка постепенно превратилась в сухую старуху. Муж не хотел принимать ее в спальне, вновь отдалился Бомани, внезапно Меритамон поняла, что натворила. Это проклятие самой богини медленно сводило ее в могилу. И опять не все. Кошмар продолжался, теперь со здоровьем царевны. Несчастная стала замечать резкое ухудшение зрения, порой оно падало так, что она не могла рассмотреть предметы в двух шагах от себя, мучал кашель, усиливающийся в сырых помещениях и на ветру. Женщина пыталась тщательно скрывать ото всех свое пагубное самочувствие, но однажды она просто потеряла сознание на одном из фараонских приемов. Лекари лишь разводили руками. Они не понимали, почему неизвестная болезнь царевны захватила сразу все части организма.

Внезапно подорвалось и духовное состояние Меритамон. Рамзес не замечал ее, не приходил в покои, а на известия об очередном ухудшении самочувствия жены относился равнодушно. Женщина целыми днями рыдала, погружалась в глубокие депрессии, звала фараона, умоляла его прийти лишь на несколько минут. А от Бомани уже не было толка. Приворот постепенно слабел, и в один печальный день раб окончательно очнулся. Он вновь выказал свой гнев больной царевне, кричал и призирал ее. После этого она уже не вставала с кровати. Во сне к Меритамон пришла богиня Хету со словами: «Ты не послушала меня, теперь будешь мучиться вечно». Да, несмотря на ужасные симптомы, даже спустя полтора года смерть не наступала, хотя царевна ожидала ее, словно спасения. Сиделки у постели больной менялись чуть ли не каждый день, но уже никто не хотел заботиться о жене фараона. Потом наступил паралич левой стороны. Не передать словами того ада, в котором еще при жизни горела царевна. Это была слишком жестокая расплата за ошибку. И вот однажды служанки принесли госпоже фрукты, в которых был воткнут нож для разрезания. Потом пришел Бомани, царевна со слезами на глазах попросила его вонзить кинжал ей в грудь.

Не мешкая, раб выполнил просьбу госпожи, понимая, что только этим может помочь несчастной. Перед тем, как клинок вошел в сердце, царевна извинилась перед невольником и попросила дописать в ее дневник последние года жизни, ибо, больная и беспомощная, женщина давно забросила это дело. Фараон, обнаружив супругу, залитую кровью, обратил внимание на то, что по ее руке, где был одет перстень, струилась та самая алая жидкость, а кольцо, будучи когда-то небесно-голубым, окрасилось в черный. Рамзес знал, что Бомани помог его жене избавиться от мук, и вместо наказания приказал уехать как можно дальше от Египта, а пагубный перстень выбросить в глубокие, всепоглощающие волны бушующего моря. Раб послушался повелителя, но кольцо не утонуло. Его уже на другом берегу нашла женщина и началась династия несчастных носителей злобного украшения. Проклятие самой богини Хету остановиться лишь тогда, когда будет перерезана золотая нить на реликвии. Но сделать это должны люди, соединенные глубокой, взаимной любовью, в другом случае – они погибнут прямо на месте, а амулет не потеряет своей силы, – Вивиана зажала похолодевшими пальцами губы, со страхом посмотрев на гадалку. Это невероятная, но такая правдивая и живая история, медленно влилась ей в сердце.

– Я верю, что только тебе и твоему избраннику под силу уничтожить вековое проклятие. Вивиана, на кону стоит абсолютно все, вся ваша жизнь. Ты по-настоящему любишь Джамиля? – девушка уверено кивнула. Она чувствовала, как томный жар окутывает тело, чувствовала, как кровь бурлит в жилах. Она готова… Их любовь победит! Молодая женщина быстро поднялась, и, поклонившись, хотела достать из кармана мешочек с золотыми монетами, но морщинистая ладонь Рамлы легла ей на пальцы: – Не стоит, дитя мое, деньги – это лишь пыль, они не спасают от смерти и не помогают в любви. Жизнь несчастной Меритамон это доказывает. Иди с Богом, да хранит Он тебя, береги себя, своего ребенка, свое счастье, – на глаза Вивианы навернулись благоговейные слезы. Душевно обняв старуху, девушка прошептала: – Я никогда не забуду вашей помощи. Спасибо.

– Будь осторожна, – дочь графа направилась к двери, но предсказательница внезапно своим возгласом остановила гостью: – Нет, подойди, – словно вынув из воздуха, гадалка положила на ладонь леди Бломфилд маленький кулон, на котором были выцарапаны слова: «Любовь победит все»: – Когда тебе станет тяжело, посмотри на эту фразу. Она придаст тебе сил. Теперь иди.

Молодая женщина вышла во двор и зажмурилась от ярких бликов восходящего солнца. Выходит, утро было в самом зените. Увлеченная рассказом гадалки, девушка не заметила, как провела у нее в доме больше двух часов. Взволнованные принц и Амбруаз нервно расхаживали по тропинке, и, увидев англичанку, бросились к ней с расспросами: – Господи, почему так долго? Ну, что там? Старуха не причинила тебе вреда? Она знает что-то о пирамиде?

– Она знает о ней все, даже больше, – улыбнулась дочь графа, и, опустившись на лавку вместе с мужчинами, поведала им историю Меритамон.

– Выходит, победит лишь истинная любовь… – задумчиво протянул наследник, и, словно в подтверждения своим словам, страстно прижал к себе Вивиану и оставил на пышных губах нежный поцелуй: – В таком случаи, вперед к победе!

* * *

Жгучий песок засыпал глаза, не помогала даже плотная вуаль, скрывающая все лицо. Вивиана, покачиваясь в седле медлительно верблюда, с радостью потрогала свой живот, где теплилась жизнь маленького ангелочка. Это был ее ребенок, ее первенец, ее юный, нежный цветок. Никто не причинит вреда этому созданию, никто не обидит, не посмеет. Молодая женщина подняла глаза на заходящее солнце и тихо прошептала: «Спасибо, Господи, за этот подарок». Услышав слова возлюбленной, Джамиль подъехал к девушке и опустил ладонь на ее скрещенные руки: – Мне же Всевышний преподнес дары два раза: когда я увидел тебя, и когда зачал нашего малыша.

Амбруаз, ехавший впереди, внезапно радостно вскрикнул: – Вижу, там виднеется пирамида! Это она! – обладавший острым, орлиным зрением, француз не мог ошибиться.

Леди Бломфилд нетерпеливо убрала растрепанные кудри с лица. Ей хотелось как можно быстрее войти в таинственное святилище, но ужасно медлительный верблюд прибудет к «Аль-Царице» не раньше, чем через час. Девушка с опасением оглянулась. На пустыню опускались мягкие, матовые сумерки, жаркое солнца почти скрылось за горизонтом. Это опасное приключение казалось в тысячу раз страшнее ночью, но отступать уже было некуда.

Наконец уставшие животные привезли своих хозяев к месту назначения. Мсье де Куапель неловко поежился, окинув внимательный взглядом небольшое, но широкое сооружение. От него будто исходила таинственная, мистическая дымка, даже звезды на хрустально-чистом небе здесь светили хуже, а их блеск казался мутным и расплывчатым. Дочь графа спрыгнула с верблюда и едва смогла рассмотреть узкий проход, ведущий в самое сердце пирамиды.

– Что-то мне не по себе, – прошептала Вивиана, и, вцепившись в руку наследника, почувствовала, как его тоже бьет дрожь: – Я сколько всего пережила ради этого, и теперь разгадка стоит так близко, но нужна смелость, чтобы сделать последний шаг.

– Поверь, Виви, в тебе есть эта самая смелость, ты сильная, отважная, порой мне кажется, что даже я не вступил бы на такой опасный путь. Мы любим друг друга, и это наше единственное оружие против несправедливости и самой судьбы, – взявшись за руки, молодые люди подошли вплотную к пирамиде. Внизу виднелись четыре ступеньки… Четыре шага, четыре неловких движения, и месть так близко… Вивиана ухватилась за каменный выступ, почувствовал резкое головокружение. Нет, она должна, они должны это сделать. Лишь четыре ступени… Словно во сне, окутанном мистикой и злом, леди Бломфилд и принц вступили на первую ступеньку и замерли. Она будто жгла огнем, но также пронзала нечеловеческим холодом. С глубины шел душный, тяжелый воздух, будто собравший в себе все страдания и боль давно ушедшей из этого мира царевны Меритамон. Ее плач… Вивиана вдруг вздрогнула и отстранилась от наследника. Прислушалась. Она душой слышала тихие всхлипы, что бесконечным потоком лились из самих глубин. Душа несчастной египтянки была заточена до сих пор здесь, ее дух в истерике метался по шкатулке, на дне которой хранилась зловещая религия.

Осталась лишь последняя ступенька… Свеча, судорожно сжимавшаяся в дрожащей руке Вивианы, вспыхнула каким-то странным, алым отблеском, заколебалась и потухла. Стоя в кромешной тьме, принц и его избранница не могли понять, как видят только небольшой сундучок из ярко-зеленого бархата. Внезапно из стены вырвалось кровожадное, беспощадное пламя, вернее, пламенная змея. Она приближалась все ближе и ближе. Наконец путешественники почувствовали на своих шеях ее горячее, грубое дыхание. Вдруг демон открыл пасть и выпустил на людей яростный поток огня. Он жег, обворачивал, вертелся вокруг тел, впивался в одежду, но принц и англичанка этого не чувствовали, не хотели чувствовать. Их подпитывала любовь, что лилась из каждого уголка души, что щекотала сердце, что вырывалась из сжатых рук. Еще немного, вскоре ад закончится… Несмотря на всю критичность ситуации, на жуткую боль и жжение, молодой человек внезапно обернулся к любимой и впился ей в губы страстный поцелуем. Их уста горели, излучали неимоверные страдания, но влюбленные не ослабляли хватку. Их даже сейчас окутывал свой мир, мир своих чувств, страсти, нежности, мир, который не сожжет ни один огонь. Постепенно боль стала утихать, жар опускаться, и, с трудом оторвавшись друг от друга, путники огляделись. Змея исчезла, просто сгорела в пламени любви, ведь порой один огонь может уничтожить другой.

Тяжело дыша, молодая женщина опустилась на землю, с ужасом поглядывая на маленький огонек, тлевший средь песка. Затушив его носком сапога, араб помог любимой подняться и подвел ее к шкатулке, что являлась зенитом всех их приключений. Осталось лишь одно движение… Влюбленные положили свои скрещенные руки на ржавый замок, так, как когда-то это сделали Бомани и Меритамон. Раздался противный, скрипучий визг, что-то щелкнуло и вмиг замолчало. Шкатулка открылась. Вдруг из нее вырвался поток света, ясного, будто сияние солнца. Вивиана смогла рассмотреть в этих лучах…женщину. Одетый в свободное, белоснежное платье и с диадемой в виде скарабея, призрак улыбнулся и что-то прошептал, протянув к испуганным путешественникам свою окровавленную руку: «Спасибо. Вы освободили мою душу из этого плена», – вдруг алая кровь стала медленно стекать по запястью, растворяясь в воздухе, и вскоре ладонь царевна вновь стала белоснежной и чистой. Душа исчезла, направляясь к выходу, а Вивиана, все еще находясь в шоковом состоянии, коснулась дрожащими пальцами реликвии, которая представляла собой небольшой амулет в виде львиного глаза. Внизу болтыхалась золотая нить…

* * *

Маддалена издала хриплый возглас, ощутив неприятное покалывание в груди. Стоя в этом холодном, мраморной зале, женщина вдруг пошатнулась от какого-то прилива. Маленькие часики, все эти годы, тщательно спрятанные в поясе ведьмы, теперь сами выкатились ей на влажную ладонь. Итальянка с ужасом посмотрела на тонкую стрелку и замерла. Когда-то старуха, давшая ей эту вещь, сказала: «Это не просто часы. Когда они замедлят ход, знай, кто-то проник в пирамиду, и, победив огненную змею, приближается к амулету, он содержит в себе не только твои силы, но и жизнь». Тогда девушка удивилась таким словам, ведь на протяжении стольких веков еще никому не удавалось свергнуть пламенную рептилию. Колдунья предостерегла Маддалену, сказав, что той следует опасаться юной девчонки из Уэльса.

И вот, узнав в Вивиане Бломфилд своего врага, колдунья на протяжении многих лет пыталась уничтожить ее, разорвать на части отважную душу, но судьба, в которую, к сожалению, или, может быть, к счастью, не верила англичанка, сделала свое дело. Девушка, словно райская птица, не обращая внимания на боль и страдания, летела к своим заветным воротам, убивала, предавала, любила, рыдала… Синьора де Романо с трепетом и страхом ждала этого дня, отлично понимая, что рано или поздно он все равно настанет. И сейчас, окруженная тихим одиночеством, итальянка готовилась принять смерть из рук дочери проститутки и еврея. Рожденная в греховной связи, запятнанная презренной кровью, девчонка Дини сделала то, на что не решались сотни, тысячи титулованных господ.

Внезапно женщина застонала, и, судорожно сглатывая, стала оседать на безжизненные, ледяные плиты. Она смотрела на циферблат, переводила испуганные глаза на замедляющуюся стрелку, ждала… Итальянка в странном умиротворении закрыла глаза. Смерть приблизилась так близко, лишь миг… Чье-то прерываемое, холодное дыхание вырвало женщину из предсмертных мыслей. В нескольких шагах от нее…стоял призрак Софи. Все в том же платье, с распущенными, шелковистыми волосами, англичанка приблизилась к пораженной синьоре и улыбнулась: – Вижу, вскоре этот дом опустеет без своей хозяйки, – даже сейчас, в эти последние минуты, миссис Макларен не могла скрыть злорадства. Она всеми недрами души ненавидела Маддалену, молилась, дабы дочка смогла ее уничтожить. И этот день настал.

– Твоя девка выполнила миссию, – хрипло прошептала итальянка, и, с трудом поднявшись на локтях, посмотрела в глаза призраку: – Я рада, что покину этот бренный мир, запятнанный кровью невинных детей. Но знай, рано или поздно, Екатерина заплатит за свои грехи, не в этой жизни, значит, в другой.

– Ты до сих пор не поняла… Жаль. Маддалена, твою семью уничтожила не королева, она не способна убить.

– Тогда кто?… – закашлявшись, женщина откинула голову на плиты, и, посмотрев на часы, усмехнулась: – Прощай, Софи… Вскоре мы встретимся в другом мире.

– Не спеши. Лишь узнав правду, ты отправишься в свой последний путь. Приказ о казне издала Бесси Блаунт,[69] ее зависть и ревность к жене монарха переросла в какое-то безумие. Желая опорочить ее величество в твоих глазах и накликать гнев безутешной вдовы, Элизабет не побоялась убить даже невинных ангелочков. Это она лишила тебя женского счастья, она отобрала детей и мужа, она подожгла твое поместье, она разбила твою жизнь. Все эти годы ты охотилась не на ту. Я желала показать тебя верный путь, но ненависть, что окружала твой дом и твое сердце, не подпускала меня к тебе. Теперь это кольцо уже не имеет силы. Оно исчезнет так же, как и амулет. Прощай, там, возле Божьего Престола, ты расплачешься за все грехи.

– Прости, все мои жертвы…

– Господь простит, – Софи, словно пыль, вскоре растворилась в воздухе. Маддалена, издав последний вскрик, навсегда медленно закрыла очи, а часы, зазвенев, выпали из ледяной, безжизненной руки.

* * *

Вивиана, приложив ладони к выпрыгивающему сердцу, смотрела туда, где несколько минут назад горела ясным блеском реликвия. Теперь вместо нее осталась лишь груда пепла, источавшего слабый дымок. Внезапно леди Бломфилд почувствовала, как жгучие слезы разъедают глаза. Покачиваясь, молодая женщина с рыданиями бросилась в крепкие объятия Джамиля: – Все хорошо, мы победили. Амулет уничтожен, несчастные девушки отомщены, королеве больше не грозит опасность. Виви, дорогая, улыбнись, теперь мы все, я, ты, наш малыш, будем счастливы до конца своих дней. Было бы не плохо, конечно, если бы ты приняла в наш семейный круг и Амбруаза, – усмехнувшись, француз подошел к девушке, и, взяв ее руку в свою, поднес к губам: – Для меня главное, что сестра счастлива. Только тебе, Джамиль, я могу доверить свою жемчужину, – искренне засмеявшись, девушка горячо обняла мсье де Куапеля, тихо прошептав: – Спасибо, ты помог нам, братик, – раздались радостные вскрики, что разрезали приближающийся рассвет.

Глава 29

Шейх внимательным взглядом заскользил по сыну, недоверчиво поглядывая на его избранницу: – Выходит, вы были знакомы давно, – задумчиво протянул Кахарман, жестом приказывая гостям опуститься на подушки.

– Прости, отец, я не мог сказать правду. Эта девушка – не Малиха, так назвала ее Султаным. В благодарность за спасения, Вивиана покорилась своей доле. Она не знала, что таинственным молодым господином являюсь я. Но, а потом все пошло своим бурным чередом. Обезумев от страсти и любви, мы боялись и понимали, что Афифа навредит нашему счастью. Единственным оружием являлась ее собственная интрига. Поверь, папа, я бы никогда не подверг твою жизнь такой опасности, но в тот момент…

Араб поднял руку, призывая принца к молчанию, и, поднявшись с кресла, молча подошел к окну. Созерцая полуденный пейзаж, мусульман проговорил: – Я понимаю, сын мой, что такое любовь. Она делает человека слепым, глухим, беспомощным, но ужасно счастливым. Настоящие чувства я испытывал лишь к твоей покойной матери, но судьба рано отобрала ее у нас. Джамиль, Афифа созналась.

Наследник удивлено нахмурился: – В чем созналась?

– Она убила Егине, подсыпав во флакон смертельный яд, тот самый, которым собиралась отравить и меня. У этой безжалостной женщины есть склад, заваленный такими пузыречками, – наследник обреченно ахнул. Безусловно, в какой-то степени он понимал и чувствовал, что виновата в смерти мамы именно Султаным, но не решался даже думать об этом, не то, чтобы заговорить с повелителем: – Это не женщина, отец, а дочь самого шайтана! Ей нет спасения от моего гнева! – Джамиль ринулся к двери, но Кахарман остановил его уверенным движением: – Нет, стой. Эта дрянь вскоре поплатится за свои грехи. Я вынес ей приговор.

– Ты убьешь ее?

Шейх, улыбнувшись, потер седую бороду: – Я не кровожадный тиран, сынок. Я отошлю Афифу на родину, к брату. С ее семьей я был лично знаком. Это уважаемые и достойные люди, для которых честь и чистота рода всегда были на первом месте. Пусть славный Эфенди вынесет ей приговор. Но, разумеется, я с ней развелся. Теперь эта женщина ни Султаным, ни госпожа, ни мать моих детей, она никто для меня. Но Дамьетту она обязана покинуть гордо. Ни одна живая душа не должна узнать о том неблагоприятном инциденте. С гостями я договорился, они будут молчать, опасаясь потерять свои высокие должности. А, что будет с Бахижой?

– Отец, – аккуратно произнес Джамиль: – Она невиновна. Единственным желанием этой девушки является покинуть гарем. Ибо ты ее прилюдно отверг, а у меня своих наложниц отныне не будет. При всем уважении к тебе, к шейханату, к нашим предкам, я отказываюсь от наследства. Пусть Амаль Ханум выйдет замуж за того, кто мил ее сердцу. Я слышал, что Ферихе с ней жестоко обращается. Возьми девушку под свою опеку. А я хочу жениться на Вивиане, на своей любимой, единственной женщине, на своей розе, на сказочной птице, на матери моих будущих детей. Она беременна, – Кахарман, с пониманием улыбнувшись, обнял сына, потом скромно поцеловал будущую невестку: – Будьте счастливы. Но, сынок, я хочу, чтобы никях[70] состоялся еще до прибытия нового наследника, которым станет муж Муяссар. Церемония должна пройти пышно и торжественно. Вы, наверно, захотите поехать в Англию…

– Нет, – резко прервала Вивиана, и, прижавшись к любимому, смело ответила: – Я хочу остаться здесь, в Дамьетте, на родине своего мужа и будущего ребенка. Надеюсь, вы не будете против?

– Что ты, дорогая невестка, конечно оставайтесь. Я буду рад увидеть ваше счастье и своих внуков. У меня есть пустующий дворец, неподалеку отсюда. Если хотите, можете там поселиться.

– Прости, отец, но я хочу с семьей жить в своем загородном доме, там, где впервые встретил эту лиловоглазую красавицу, что свела меня с ума, – раздался радостный смех, и вскоре двое влюбленных, крепко держась за руки, покинули шейханатские покои.

Получив искренние поздравление Имадуддина, принц и его избранница вышли на залитую солнцем поляну, с наслаждением вдыхая аромат своей любви.

Эпилог

Египет, Дамьетта, спустя четыре года.

– Юсрия, накрывай на стол! Скоро приедут гостьи! – радостно приказала Вивиана, со смехом посадив себе на колени зеленоглазую малышку Сафие, свою долгожданную дочь. Девочка, уткнувшись свежим личиком в волосы матери, пролепетала: – А тетя Амелия и Паскуаль тоже придут?

– Конечно, мой яркий цветочек, к этому обеду приглашены все наши родственники. А вот и они, – чмокнув малышку с мягкую щечку, молодая женщина поднялась, и, держа дочь за руку, подошла к калитке. На пороге, мило улыбаясь, стояла бывшая гувернантка и младший брат Вивианы. За все это время он из маленького мальчишки превратился в высокого, стройного юношу, за которым уже бегали девчонки. Но, к всеобщему удивлению, Паскуаль предпочитал проводить долгие часы бесед и уединения с Кендис, что стала для него не просто подругой, но, возможно, и возлюбленной в будущем. Девочка постепенно забывала свою прошедшую жизнь, больше не думала о бесследно-исчезнувшей матери, а всецело отдалась семье Вивианы, частичкой которой стала. Невзирая на трудности беременности, родов, ранних годов жизни Сафие, молодая женщина не забывала про малышку из трущоб, заботилась о ее образовании, воспитании, любила и оберегала. Несмотря на то, что Амелия и Паскуаль жили в другом доме на левой стороне базара, не было и дня, когда юноша не пожаловал бы к своей старшей сестре и ее воспитаннице.

Когда на столе уже покоились десятки лакомств, Вивиана поспешила в укромный уголок сада, где вели свои долгие беседы Джамиль, Амбруаз и Шарлеман, наконец женившийся на прекрасной Гузайль.

Увидев англичанку, мужчина поднялся, и, поцеловав ее маленькую ручку, с достоинством произнес: – О, прелестная хозяйка этого чудного дома, мои приветствия. Как вы? Ребеночек не слишком беспокоит свою очаровательную маму? – дочь графа улыбнулась, благоговейно опустив ладони на большой живот, обтянутый атласной тканью. Эта беременность, к счастью, протекала гораздо лучше, и уже зимой молодая пара готовилась взять на руки второе дитя.

– Слава Богу, мсье де Гаррель, все в порядке. Пора к столу. Гости ожидают.

Окинув взглядом присутствующих, Вивиана издала блаженный вздох. Наконец все близкие и родные ей люди были здесь, смеялись, шутили, радовались. Этот мир, построенный на счастье и доверии, никто не посмеет разрушить. Маленькая девчонка Дини, погрязшая в грехе своих родителей, нежеланный ребенок, приносящий только лишние хлопоты, рабыня в доме богатого господина… Кто знал, что она, словно птица феникс, возродиться из пепла и начнет новую жизнь, наполненную приключениями, богатством, смехом, и, конечно же, любовью? Молодая женщина подвела глаза к небу, сладко прошептав: «Спасибо, Великий Боже, за это счастье».

Примечания

1

В Средневековье и раннее Возрождение понятие «невинный флирт» означало знаки отличия от дамы, ее заинтригованные глаза, приятные беседы, разумеется, при свидетелях, но ничего более. Такие «игры» с кавалерами могла себе позволить любая благородная дама, но вот только если этакая леди решала остаться наедине с мужчиной, то флирт превращался в скандал. В те времена честь девушки считалась высшим богатством.

(обратно)

2

Бретонка – в то время, как и сейчас, Уэльс был во власти лондонского правительства. Но люди, живущие на территории Уэльса, чаще считались бретонцами, чем чистокровными англичанами.

(обратно)

3

Марлот – распашное от шеи платье, без талии.

(обратно)

4

Английская песня-баллада «Прощание».

(обратно)

5

Мария Тюдор (сестра Генриха VIII) была первый раз замужем за французского, старого короля Людовика XII. Даже после его смерти и нового замужества, Марию называли королевой Франции, и очень редко, герцогиней Саффолк.

(обратно)

6

Мастер – в средневековье мальчики, происходившие из благородных семей или служившие уважаемым людям, получали звание «мастер».

(обратно)

7

Война Алой и Белой розы – вооружённый династический конфликт, который происходил между двумя ветвями династии Плангагенетов – Ланкастерами и Йорками. Война началась в 1455 году, а закончилась – в 1485. Победу одержал Генрих VII Тюдор из дома Ланкастеров.

(обратно)

8

Битва при Эксгеме – сражение состоялось 15 мая 1464 года.

(обратно)

9

Джон Невилль – аристократ и военачальник. Первый граф Нортумберленд и маркиз Монтегю. Активный участник Войны Алой и Белой Розы.

(обратно)

10

Вирджинал – музыкальный, клавишный инструмент. Был распространён в Англии в XVI–XVII веках.

(обратно)

11

Дик (Дикон) – сокращённо от «Ричард».

(обратно)

12

Святая Екатерина – покровительница девочек.

(обратно)

13

Сати – похоронная, ритуальная, индуская процессия, в ходе которой овдовевшую женщину сжигали на костре, вместе с телом покойного мужа.

(обратно)

14

Дупатта – длинный, индийский шарф.

(обратно)

15

Цыгане – европейцы всегда считали индийцев варварами, у которых нет ни истории, ни культуры. И эпитет «цыгане» появился именно от отвращения к темнокожим людям.

(обратно)

16

Могольская империя – государство, существовавшее на территории современной Индии, Пакистана и юго-восточного Афганистана. В империи была преимущественно мусульманская религия, но многие индийцы верили в своих индуских божеств.

(обратно)

17

Брахманы – высшая каста индуской религии.

(обратно)

18

Чапати – индийский хлеб из пшеничной муки.

(обратно)

19

Шервани – мужской, индийский пиджак.

(обратно)

20

Чуридар – индийские, мужские шаровары.

(обратно)

21

Бог Яма – индуский бог смерти.

(обратно)

22

Империя Виджаянгар – индуская империя, созданная на юге Индии.

(обратно)

23

Богиня Лакшми – индуская жена бога Шивы.

(обратно)

24

Яков V Шотландский (10 апреля 1512-14 декабря 1542) – король Шотландии с 1513 года. Состоял в браке с Медлен Французской. После её смерти женился на Марии де Гиз.

(обратно)

25

Килт – шотландская, мужская юбка, предмет национального костюма Шотландии.

(обратно)

26

Юлий II – (в миру – Джулиано делла Ровере) – 216-й папа римский с 1 ноября 1503 года. Родился 5 декабря 1443 года, Альбисола-Супериоре, Генуэзская республика. Скончался в возрасте 69 лет 21 февраля 1513 года в Риме, в Папской области. Похоронен в Сан-Пьетро-ин-Винколи.

(обратно)

27

Труро – столица и крупнейший город полуострова-графства Корнуолл.

(обратно)

28

«My fate is bitter, why are you doing this to me? Is the body more important for love?» – Судьба моя горькая, зачем ты так со мной? Неужели тело важнее за любовь?

(обратно)

29

Амбра и мускус – больше известные на Востоке благовония животного происхождения, имеющие сильный запах.

(обратно)

30

Солея – возвышение перед алтарём, в некоторых храмах – своеобразные ступени. В Средние века и эпоху Возрождения возвышение было очень узким, в отличие от сегодняшних дней.

(обратно)

31

Святой Хедда (дата смерти – 870 год) – священномученик, традиционный день памяти в Англии отмечают 9 апреля. При жизни Хедда являлся настоятелем из Петерборо, Англия. Несчастного замучили датчане, лютовавшие на английском побережье.

(обратно)

32

Фимиам – благовоние, сжигаемое при богослужениях в храме.

(обратно)

33

Гастон де Фуа, герцог Немурский (10 декабря 1489 – 11 апреля 1512) – племянник Людовика XII, главнокомандующий французской армией во время Войны Камбрейской лиги 1511–1512 годов. Погиб в 22-летнем возрасте возле Равенны, в которой тогда происходила ожесточённая битва. Был убит неприятелем из вражеского войска.

(обратно)

34

Битва при Равенне – состоялась 11 апреля 1512 г. В ней участвовали французские войска вместе с Феррарским герцогством и армия Священной лиги (Испания и Папская область). Битва считается главной в Войне Камбрейской лиги. Итог: город был взят французами и ими разграблен.

(обратно)

35

Король Артур (по неточным данным, существовал в V–VI веках), – легендарный правитель кельтских племён, населявших Британию, который разгромил саксонских захватчиков. Его образ очень часто является синонимом мужественного, сильного, отважного рыцаря, способного защитить родную землю от чужих завоевателей.

(обратно)

36

Рамон Фолк де Кардона-и-Англесола (1467, Бельпуч, Каталония – 10 марта 1522, Неаполь) – вице-король Неаполя, герцог Сома, граф Оливето и главнокомандующий войсками Камбрейской лиги на стороне Папской области.

(обратно)

37

Магометане – то же, что и мусульмане.

(обратно)

38

Джеркин – мужская верхняя короткая куртка без рукавом, синоним французского пурпуэна.

(обратно)

39

Пенни (пенс) – разменная денежная единица стран Британской империи, также Эстонии и Финляндии.

(обратно)

40

Столетняя война (1337–1453) – серия вооружённых конфликтов, происходящих между Англией и Францией. Также были задействованы их союзники. Исход: Англия лишилась значительных владений во Франции.

(обратно)

41

В Средневековье считали, что сумасшедшие люди одержимы сатаной, и от них нужно быстро избавляться, ибо слабоумие может перейти на другого человека. В очень редких случаях больных лечили, используя Библию или лекарственные средства. Чаще всего несчастного лишали всего, что у него было: семьи, поместья, состояние и отдавали в монастырь, на каторгу, просто убивали, сжигали на костре, как колдуна. Позже, во времена Возрождения меры по отношения к сумасшедшему стали менее жесткими. Больной мог жить своей жизнью, но появляться при дворах, короле, уважаемых особах крайне запрещалось. Люди обычно жили в отдалённых местах, ухаживали за ними либо родные, либо слуги.

(обратно)

42

Дамьетта (Думъят) – портовый египетский город, расположенный на Средиземном море, в дельте Нила.

(обратно)

43

Муэдзин – исламский служитель мечети, призывающий мусульман на молитву с вершины минарета. Такой призыв традиционно называется «азан».

(обратно)

44

Щербет – восточный традиционный прохладительный напиток, состоящий из различных специй, шиповника, розы, льда и сахара.

(обратно)

45

Лукум – сладость стран Востока, состоящая из муки или сахара с добавлением крахмала, орехов и кусочков фруктов.

(обратно)

46

Кади – мусульманский высший судья-чиновник, вершивший правосудия на основе шариата. Шариат (правильный путь) – комплекс предписаний, определяющий нравственные ценности мусульман, религиозную совесть и убеждения.

(обратно)

47

Пророк Мухаммед – центральная фигура ислама (после Аллаха), мусульманский пророк и проповедник ислама.

(обратно)

48

Арак – восточный крепкий алкогольный напиток.

(обратно)

49

Галабея – национальная мужская рубаха, длинная до пят и имеющая широкие рукава. Распространена в странах Востока.

(обратно)

50

Куфия – мужской головной платок, очень популярный в арабских странах. Защищает лицо и голову от жары, песка и холода.

(обратно)

51

Калфа – старшая служанка в гареме.

(обратно)

52

Султаным – титул законной жены шейха или его сына. Синоним европейского «принцесса», «королева».

(обратно)

53

Ханум – обращение к женщине на Востоке, синоним турецкого «ханым». Применялось лишь к свободным дамам и женам повелителя, даже к незаконным. Наложницу либо рабыню называла лишь по имени.

(обратно)

54

Джалабия – мусульманская одежда, может быть и мужской, и женской. Обычно пышного покрова и с длинными рукавами, закрывающими даже кисти рук. Джалабия – обычно домашняя одежда, повседневная. Но для праздников украшается богатой вышивкой.

(обратно)

55

В 1517 году османский султан – Селим I, завоевал Египет, разбив бурджитов. Туман-бай II аль-Ашраф, последний султан мамлюксой династии, после недолгого противостояния, был вынужден скрыться у бедуинского шейха, дабы избежать смерти, но тот вскоре выдал араба туркам. Его казнили в Каире под аркой главных ворот. Египтом правили турецкие наместники – паши, и лишь в отдельных маленьких городках и незначительных селах могли жить шейхи, управляющие владения только с позволения пашей. В Египте сохранились вековые традиции, но вскоре эта страна поддалась Турции и переманила к себе часть ее обычаев. Лишь в 1914 году Египет избавился от османского покровительства.

(обратно)

56

Визирь – титул первых министров во многих восточных странах.

(обратно)

57

Эфенди – вежливое обращение к мужчине у мусульман. В Османской империи и некоторых других странах Востока – титул и офицерское звание.

(обратно)

58

Паша – высокий политический титул в Египте (до 1952 года) и в Османской империи.

(обратно)

59

Коран – священная книга всех мусульман.

(обратно)

60

Гурия – райская дева в исламе.

(обратно)

61

Вали (наместник провинции) – должность в исламских странах.

(обратно)

62

Эль-Хандия – центральный город Ирака, расположенный на территории мухафазы (провинции) Кербела.

(обратно)

63

Гемлик – турецкая свободная блуза или нижняя рубашка.

(обратно)

64

Шельвар – турецкие шаровары, как мужские, так и женские.

(обратно)

65

Османская империя – государство, созданное в 1299 году тюркскими племена в северно-западной Анатолии. Свое могущество стало приобретать после захвата Константинополя, который осуществил султан Мехмед II Завоеватель (Фатих).

(обратно)

66

Сулейман I Великолепный – величайший султан Османского государства, ставший во главе 22 сентября 1520 года после смерти своего отца – султана Селима Грозного. Также немалую известность получила и его любовь к украинской рабыни Анастасии (Александре), позже звавшейся Хасеки Хюррем Султан. Женщина в Европе известна, как Роксолана.

(обратно)

67

Меритамон – царевна Древнего Египта, была дочерью фараона Рамзеса ІІ и его «главной царской жены» Нефертари. После смерти матери вышла замуж за собственного отца, что во времена Древнего Египта считалось дозволительным и нормальным.

(обратно)

68

Хету (Хатхор) – древнеегипетская богиня веселья, любви, неба, танцев и женственности, также жена Хора – бога солнца, неба и царственности. Богиню изображали, как красивую женщину с коровьими рогами.

(обратно)

69

Элизабет Блаунт (1520–1539/1541) – фаворитка короля Генриха VIII.

(обратно)

70

Никях – исламское бракосочетание между мужчиной и женщиной.

(обратно)

Оглавление

Пролог

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg