«Дом»

Дом (fb2) - Дом [calibre 2.61.0] (пер. Переводы by KuromiyaRen Группа) 1171K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Кристина Лорен

«Дом»

Кристина Лорен

Книга вне серий

Оригинальное название –

The House by Christina Lauren

Переводчик –

Nastic и LittleCrazy (1-4 гл.), Лена Меренкова (с 5-й гл.)

Редактор/сверка текста/вычитчик –

Ruby Miller

Оформление –

Наталия Павлова

Русифицированная обложка –

Ольга Грачева

Аннотация:

Гэвин говорит Дэлайле, что он ее – полностью – но все в этом Доме с ним

не согласно. После семи лет затворничества в школе-интернате на Восточном

побережье Дэлайла Блу возвращается в свой маленький городок в Канзасе, где

почти ничего не изменилось. Родители все так же консервативны и ко всему

безразличны, ее спальня выглядит так же, как и в день отъезда, а изгой Гэвин

Тимоти по-прежнему выглядит так, будто выполз из своих темных и помятых

рисунков. Это в мгновение ока поражает Дэлайлу. Гэвин всегда жил в

странном доме: старое здание на отшибе, окруженное множеством деревьев, в том месте, где город сдает свои права зарослям. Дом неодолимо

притягивает Дэлайлу, и не зря вокруг него высокий забор, а Гэвин призывает

Дэлайлу быть осторожной. А все то нечеловеческое, что живет там с ним, не

остановится перед тем, чтобы ей навредить, лишь бы прогнать подальше.

Глава первая

Она

Там, где мальчики, всегда грязно.

Как только Дэлайла поймала себя на этой мысли, то моментально

возненавидела, потому что именно так мыслит ее мать. Девушки были ничуть

не чище после тренировок: потные, липкие, с потекшим макияжем и с

разнообразием запахов из раздевалки. Все в государственной средней школе

казалось обернутым мутной пленкой – вереница шкафчиков, пол, стены и окна.

Это был первый день после окончания зимы, и Дэлайла предположила, что

после каникул все должно быть хорошо отмыто, но, судя по всему, витавшая в

воздухе смесь подростковых гормонов въелась в каждую поверхность.

Ученики толкали ее, хлопали дверцами шкафчиков возле ее головы, а она

изо всех сил старалась не втягиваться в школьный хаос. Дэлайла посмотрела на

листок бумаги, который сжимала в руке. Прежде чем этим утром она успела

одеться и позавтракать, ее мать начала записывать для нее самую важную

информацию: номер шкафчика, его код, класс, расписание и имена

преподавателей.

– Стоило нарисовать тебе карту, – сказала Белинда Блу, и от

соприкосновения с бумагой скрипнул маркер. Дэлайла отвернулась и

посмотрела на ровные полосы на ковре, оставленные пылесосом, вежливо

помахав пришедшему на кухню отцу. Он был одет, как обычно: золотисто-

коричневые брюки, белая рубашка с коротким рукавом и красный галстук. Даже

если сегодня он и не пойдет на работу или на собеседование, к его внешнему

виду невозможно придраться. Она тоже была одета в не менее комфортную

одежду, которая напоминала форму частной школы, будто у нее не было

свободы выбора носить, что хочется.

– Мам, здесь только два основных здания. Я справлюсь. В Святом

Бенедикте было семь.

Старшая школа в Мортон Сити была меньше Академии Святого Бенедикта

почти во всем, начиная от размера классов и количества зданий, заканчивая тем, что даже мозги здешних ученики казались меньше. В то время как – возможно, это было неожиданно – в своей прекрасной католической школе она успела

развить ум и живое воображение. В ее маленьком городе в штате Канзас у нее

был бы только один способ мыслить и тенденция фокусироваться на норме, игнорируя остальное в надежде, что оно решится само собой.

В конце концов, именно это и случилось с Дэлайлой шесть лет назад.

Родители терпели ее странности, обмениваясь раздраженными взглядами и

недовольными вздохами, но потом при первой подвернувшейся возможности

отправили ее в Массачусетс.

– Но ведь ты привыкла к спокойствию. Эта школа очень большая и шумная.

Дэлайла улыбнулась. Когда мама говорила «шумная», она имела ввиду

«полная мальчиков».

– Почти уверена, что выберусь живой.

Ее мать одарила Дэлайлу взглядом, который она видела бесчисленное

множество раз на зимних каникулах и который говорил: мне жаль, что ты не

можешь закончить свой последний год в своей любимой школе. Пожалуйста, никому не говори, что твой отец потерял работу, и все твои деньги, оставленные Нонной, пошли на уход за ней.

Этот взгляд так же говорил: будь осторожной с парнями. У них бывают

разные мысли.

У Дэлайлы тоже были свои мысли. Их у нее было немало – о парнях, их

руках и улыбках; ей нравилось наблюдать за их горлом, когда они глотают. У

нее было не так много возможностей даже просто бывать рядом, ведь

последние несколько лет она провела закрытой в школе-интернате в окружении

одних девочек, но у нее, несомненно, были эти мысли. К сожалению, расписание в ее руке не включало в себя мальчиков, а вместо это там числились: английский, физкультура, биология, органическая химия, мировая история, французский и высшая математика.

Она почувствовала, как приуменьшился ее энтузиазм, еще до того как

начался день. Кто же захочет с самого утра идти на физкультуру? Она вспотеет, и по этой причине не сможет думать о чем-то другом.

Дэлайла успешно справилась с кодом на шкафчике, положила туда пару

книг и пошла на английский. Единственным свободным местом в классе –

кабинет 104, мистер Харрингтон, выделено желтым, спасибо, мама – конечно

же, было впереди и посередине. Дэлайла оказалась в самом центре, как для

преподавателя, так и для одноклассников. Но даже если бы она села в самом

конце, ничего бы не изменилось: она в любом случае мишень.

Дэлайла Блу приехала из своей модной школы-интерната на Восточном

побережье.

Дэлайла Блу вернулась домой в трущобы.

Хотя она приезжала в Мортон на часть каждого лета, сейчас в школе все

было иначе.

Дэлайла забыла, что многим подросткам не сидится за партами, хочется

кричать у нее над ухом, бросаться записками и шептаться через проходы. Они

всегда так ведут себя в ожидании преподавателя? Когда у вас есть свободное

время, воспользуйтесь им и что-нибудь придумайте, – так всегда им говорил

отец Иоанн. – Рисунок, стих, – что угодно. Не дайте своему мозгу сгнить в

пустой болтовне.

Время от времени видясь только со своим лучшим другом Давалом – и еще

кое с кем из одноклассниками во время каникул, – Дэлайла помнила своих

сверстников только по старым фотографиям, когда тем было по одиннадцать

лет. Она изо всех сил старалась вспомнить их лица шестилетней давности, чтобы сопоставить с сегодняшними.

Ребекка Льюис, ее лучшая подруга с детского сада. И Келси Стайлз, – та

вечно с ней ссорилась, начиная с третьего класса.

Обе они так посмотрели на Дэлайлу, будто та прилюдно пнула щенка.

Ребекка – наверное, потому, что Дэлайла успешно уехала из Мортона. А Келси –

потому что имела наглость вернуться.

Но не все были враждебно настроены, когда ее увидели; некоторые девочки

перед школой встретили ее с объятиями и теплыми приветствиями, – Дэлайла

знала, что она для них как чистый лист. И может быть какой угодно. Не

обязательно быть девушкой, чьи чрезмерно нервные родители отправили ее

подальше, когда ей было только одиннадцать лет, за то, что она попала в драку, защищая свою первую неразделенную любовь.

Дэлайла села рядом с Таннером Джонсом, единственным человеком, кто

смог победить ее в тетербол [североамериканская игра для двух противоборствующих

игроков. На металлическом столбе закреплен волейбольный мяч на веревке – прим. перев.] в

шестом классе, в ее последний год здесь.

– Привет, Дэлайла, – сказал он, глазами путешествуя от ее ног к груди и

останавливаясь на губах. Шесть лет назад он смотрел бы на ее косички и

ободранные коленки.

Она улыбнулась, чтобы скрыть свое удивление. Дэлайла не ожидала, что у

первого же мальчика, который с ней заговорит, тоже будут те мысли.

– Привет, Таннер.

– Слышал, ты вернулась, потому что твой папа потерял работу на заводе.

Продолжая улыбаться, она промолчала, думая о маминой – в лучшем

случае невинной, и наивной в худшем – надежде, что люди будут думать, будто

Дэлайла приехала домой на один семестр по учебным делам, а не потому что

закончились деньги Нонны. Очевидно, все в городе знали куда лучше.

Твое останется при тебе, до тех пор пока ты этим не поделишься, –

всегда говорил им отец Иоанн.

Пока мистер Харрингтон закрывал дверь, в класс проскочил мальчик,

бормоча извинения и глядя в пол. Дыхание Дэлайлы перехватило, и под

ребрами вновь вспыхнуло давнее желание защитить.

Он был одновременно и таким, как прежде, и нет. Черная рубашка, черные

джинсы, копна падающих на глаза темных волос. Он был высоким, будто

растянутая ириска. Когда, проходя мимо, он посмотрел на Дэлайлу теми же

глазами, которые она помнила все эти годы – темными и неистовыми, с

темными кругами под ними – они, казалось, на секунду ожили.

Ровно на столько, чтобы она перестала дышать.

Он смотрел так, будто знал каждый из ее секретов. Кто бы мог подумать, что даже через шесть лет Гэвин Тимоти все еще будет казаться таким прекрасно

опасным.

А Дэлайла по-прежнему была им поражена.

Глава вторая

Он

Было неслыханно, чтобы девушки смотрели на него, но если такое и

случалось, обычно это означало одно из двух. Либо они боялись, что Гэвин

достанет из ботинка нож (чего ни разу не было), либо, набравшись храбрости, приглашали его на свидание в надежде привести домой и запугать своих

родителей, чтобы те купили им машины (такое случалось дважды).

Дэлайла Блу вернулась в Мортон и смотрела на него совершенно по-

другому. Она выглядела как выслеживающий добычу хищник.

Постукивая карандашом по тетради и подняв глаза, он встретился с ней

взглядом, от чего она резко развернулась на стуле и села прямо. Ее карамельные

волосы были заплетены и завязаны красной резинкой, а кончик косы свисал в

центре спины чуть ниже лопаток. Ее нога нервно постукивала под столом. Всю

оставшуюся часть урока она была очень внимательной, даже чересчур. Но ее

внимание не было обращено к доске. Будь она кошкой, ее уши были бы

отведены назад и повернуты к нему. Гэвин полностью был в этом уверен.

Он до сих пор помнит, как она выглядела в их последнюю встречу:

разбитые костяшки, кровоточащий нос и до ужаса защитническое выражение

лица, от чего у него сжался желудок. У него так и не было возможности ее

поблагодарить.

Прозвенел звонок об окончании урока, и Дэлайла резко подпрыгнула,

оглядываясь в поисках источника шума. Неужели в ее модной частной школе не

было звонков? Да, Гэвин достаточно знал о самой Дэлайле и в какой школе она

училась. Вопрос в том, почему она вернулась?

Когда она поняла, что это всего лишь висевший над доской звонок,

открылась дверь, и в класс вбежал Давал Редди, поднимая ее и обнимая.

– Моя девочка вернулась! – громко пропел Давал, не обращая внимания на

остальных. Пока остальные ученики собирали свои вещи, Гэвин заметил, как

класс успокоился: большая его часть одобряла возвращение Дэлайлы.

Гэвин сложил свои тетради и учебники и прошмыгнул мимо нее, но не

раньше, чем ее рука коснулась его, и он увидел крошечный рисунок в ее

тетрадке – окровавленный кинжал.

Глава третья

Она

Следуя совету отца Иоанна, Дэлайла всегда понимала, что лучший способ

сохранить свою тайну – никому о ней не рассказывать. И с годами она накопила

сотни секретов.

Как, например, когда Нонна взяла ее в «Saks» [магазин одежды в США – прим.

перев.] на Манхеттене, и Дэлайла набрела на двух людей, занимающихся сексом

в туалете. Или как Джошуа Баркер пробрался в ее комнату в общежитии, и она

целовалась с ним целых десять минут, прежде чем он крадучись ушел по

темной и мокрой лужайке.

Это были те тайны, которыми она могла поделиться с подружками, – как

валюта, что-то вроед «если расскажу тебе о своих, ты поделишься со мной

своими». Но были и такие секреты, о которых она никогда никому не смогла бы

рассказать, потому что знала – они причина ее странностей. Например, ее

умение разбираться в клинках, изображениях орудий пыток пятнадцатого века и

картинах убитых от меча или выпущенной стрелы. Увлечение идеями

воскрешения, зомби или экзорцизма. Книги о черной чуме. Не то чтобы ее

особо занимали мысли о смерти или об умирающих людях, скорее это была

интуитивная реакция на невероятный страх – отрешенность от ужаса. Дэлайла

любила, когда у нее от испуга захватывало дух, и чтобы по телу бегали

мурашки.

Вернувшись в Св. Бенедикт, она привыкла по ночам – босиком и без

фонарика – бродить по холодным каменным коридорам Корпуса Изящных

Искусств. Когда весь свет погашен, а коридоры залиты тьмой и тяжелым

молчанием. Туда не проникало ни единого колышущего тяжелые шторы

сквозняка, от которого стучат о стену картины.

Дэлайла знала наизусть каждый поворот. Все было совершенно спокойным

и пустым, если не брать во внимание девушку, блуждающую среди теней и

ищущую знак, что же происходит в школе с наступлением ночи. Ищущую

какие-то давно забытые истории, оживающие только тогда, когда все ученики

уютно спят в своих постелях.

Однажды где-то за две недели до ее неожиданного отъезда ее поймали. Ее

нашел отец Иоанн, когда она на цыпочках шла по коридору между классом

керамики сестры Джудит и конференц-залом. В этом маленьком участке стоял

старинный, украшенный драгоценными камнями сундук восемнадцатого века –

замысловатое произведение искусства, так спокойно и открыто стоящее

посередине обычного коридора. Сундук был достаточно большим, чтобы

вместить маленького ребенка или, что Дэлайла предпочла бы куда больше, очень терпеливого Цербера.

– Охотишься на призраков? – спросил за ее спиной отец Иоанн, от чего

Дэлайла подпрыгнула.

После того как ее сердцебиение замедлилось, она призналась:

– Да, сэр.

Она ожидала, что он ее отчитает или же даст небольшое наставление. Но

вместо этого он понимающе улыбнулся, кивнул и просто сказал:

– После этого возвращайся в свою комнату.

Ее родители даже понятия не имели о ее увлечениях, а Дэлайла старалась

держать это в тайне. Что было не уж так сложно: шесть лет она жила в тысячах

километров от них, – а также учитывая то, какими были ее родители. Ее мать

была из тех, кто носит кардиганы пастельных оттенков и средней цены лоферы

одной и той же марки, да так долго, как только Дэлайла помнила. Ее книги

всегда были с голыми мужскими торсами на обложках, а хобби – собирать

крошечных керамических животных жутковатого вида, к которым Дэлайла

всегда относилась снисходительно.

Прежде чем потерять работу, ее отец был трудоголиком, и когда был дома, то, как правило, садился перед телевизором и ворчал о том о сем. Для Дэлайлы

он был неодушевленным предметом в костюме ее отца: с тех пор как она

приехала домой, у нее было чувство, что она все равно не узнала бы его лучше, проведи она эти шесть лет здесь.

Хотя Дэлайла жаждала иметь брата, этого так и не случилось, поэтому ей

пришлось довольствоваться ее другом и таким же единственным ребенком в

семье Давалом Редди, чьи родители были настолько навязчиво заботливыми, насколько ее собственные – безразличными. Но в то время как Давал громко

заявлял о себе в своей буйной манере на фоне тихих и набожных домочадцев, причудливые идеи Дэлайлы были незаметными: у нее были бесчисленные

сотни рисунков отрубленных голов, жестко держащих еще бьющееся сердце

кулаков и темных бесконечных тоннелей, которые спрятаны под неплотно

лежащими паркетными досками в ее шкафу.

Такое же темное очарование тянуло ее и к Гэвину Тимоти.

Когда ее одержимость только зародилась, с ней рядом был Давал. Им было

по девять, и они пришли в кино на «Уоллес и Громит: Проклятие Кролика-

Оборотня». Дэлайла настояла, чтобы потом они пробрались на «Труп Невесты»

и заставила остаться на двух следующих друг за другом сеансах. Ее жизнь в

радиусе пары квадратных километров вокруг Мортона ощущалась

незначительной и простоватой, угнетающе обыденной. И мысль, что может

существовать другой мир – не блеклый, скучный или безопасный – была словно

песнь сирены.

На следующий день в школе Дэлайла впервые как следует заметила Гэвина.

Он был высоким и сутулым, а волосы темные и такие лохматые, что закрывали

почти все лицо, – по крайней мере, пока мисс Клермонт не заправила их ему за

ухо. Его глаза уже тогда были обрамлены черными ресницами, густыми снизу и

длинными сверху. На щеках у него не было румянца, но губы были кроваво-

красными; руки настолько длинные и тощие, что казалось, будто сделаны из

веревок.

Гэвин всегда был ее одноклассником, но до того дня она толком не

обращала на него внимания. Не видела, насколько он другой – как будто вышел

из того вчерашнего фильма и освоил способность раствориться в толпе.

Она достигла максимума в своей странной и навязчивой увлеченности –

после того как наблюдала за ним два года и после того как осмелилась

пригласить его на танец в школе. Но во время перемены, вместо того чтобы, как

всегда, найти его читающим под деревом, она увидела, как двое хулиганов на

спортивной площадке пихали его из стороны в сторону. Тогда Дэлайла пнула

Итана Пинорелли в голень, заехала Джеймсу Тауну в челюсть, получила

ответный удар в лицо и тут же была исключена из школы.

Родители в ужасе отправили ее к эксцентричной бабушке, чтобы Дэлайла

жила и посещала там частную школу. Но строгая католическая школа была не

настолько строгой, как на то надеялись ее родители, и именно Св. Бенедикт стал

ключом, который разблокировал ее воображение.

Расстояние должно было с годами приглушить ее увлечение, но Дэлайла

поняла, что не сможет остановиться и перестать наблюдать за Гэвином.

– На что ты уставилась? – спросил Давал, толкнув ее в плечо и этим вырвав

ее из своих мыслей.

Она проглотила кусочек яблока и показала подбородком в сторону

сидящего под деревом и в одиночку читающего книгу Гэвина.

Давал фыркнул.

– Ты слишком долго была заперта в школе с одними девочками, если

считаешь, что он лучшее, на что можно смотреть.

Покачав головой, Дэлайла настоятельно проговорила:

– Нет, посмотри на него.

– Я и смотрю.

– Он стал таким большим… и высоким, – Гэвин всегда был таким: настолько высоким и большим, что всегда поражало, как он мог двигаться.

Теперь его длиннющие ноги соответствовали большим стопам, а руки идеально

подходили невероятно широкому торсу. Гэвин вырос, и, похоже, теперь у него

был миллион секретов: он был чем-то вроде криптонита Дэлайлы.

Давал рядом промычал, равнодушно соглашаясь.

– И он больше не тощий, – добавила она. – На самом деле, он мускулистый.

Даже Дэлайла уловила, как она произнесла это слово – «мускулистый» –

как нечто немного грязное.

– Как скажешь.

– И… – Дэлайла затихла. Что она могла сказать? Я была одержима и

увлечена его очарованием, когда мне было девять, а сейчас поражена, узнав, что он намного лучше, чем я ожидала?

– Это ты подсунула записку в его шкафчик? – спросил Давал. – Перед тем

как тебя отправили в школу Св. Бенедикта.

Смеясь, Дэлайла кивнула. Судя по всему, ее увлечение Гэвином Тимоти не

было секретом.

– Напомни, что там было написано? – уточнил Давал.

– Там было: «Я не хочу, чтобы ты прятался. Ты мне нравишься».

Давал расхохотался.

– Это никуда не годится, Ди. Кроме того, это по-прежнему правда.

Она прикусила свой ноготь, не в силах отвести взгляд от тени парня под

деревом.

– Интересно, он хоть получил ее?

– Ага, – откусив сэндвич, ответил Давал. – Затем кто-то – не помню, кто –

забрал ее у него и сделал из этого большое шоу.

– Что ты имеешь ввиду под «сделал из этого большое шоу»?

Давал пренебрежительно махнул рукой.

– Прочитал твою записку перед всеми на спортивной площадке, похабно

причмокивая.

– А что сделал Гэвин?

– Он вроде бы посмеялся со всеми с минуту, а затем попросил твою записку

обратно.

Дэлайла слегка улыбнулась. По крайней мере, Гэвину была нужна ее

записка. Как жаль, что, возможно, это самое романтичное, что с ней случилось,

– и она услышала об этом спустя шесть лет.

У нее была тысяча вопросов о жизни в Мортоне, так как она уехала в

школу-интернат. В один день она была шестиклассницей средней школы в

Мортоне, а на следующий летела в Массачусетсе.

Приезжая на неделю или на две, она понимала, что этого не достаточно, чтобы вернуться к ритму жизни маленького города. Стоило ей только втянуться, как приходило время уезжать. Были бы здесь ли у нее друзья, кроме Давала?

Кто впервые поцеловал бы ее? Кто пригласил на свидание?

Но сейчас большинство ее вопросов были о Гэвине. Была ли у него

девушка? Продолжает ли он играть на фортепиано? И, конечно же, видел ли

Давал хоть одного из родителей Гэвина или любого другого взрослого рядом с

ним? Это было самой большой загадкой для Дэлайлы в детстве: Гэвин был

единственным ребенком, кто без сопровождения присутствовал на Back to School Night [мероприятие наподобие расширенного родительского собрания, знакомство

родителей с учителем и его методиками, с традициями школы и т.д. – прим. перев.], а после

школьных спектаклей и учебы его никто никогда не ждал.

Ее увлечение всегда было смесью подросткового либидо и неуклюжего

покровительства.

– Ты рада, что вернулась? – спросил Давал, не обращая внимания на ее

задумчивость.

Дэлайла пожала плечами. Как бы ни было приятно снова видеть Давала, или строить глазки Гэвину, она с легкостью ответила бы «нет». Ее

бесцеремонно перевели в школу Св. Бенедикта, но та быстро стала ее домом, в

отличие от здешнего квадратного, покрытого потрескавшейся штукатуркой, с

двумя спальнями.

Дэлайла скучала по своей старой школе, друзьям, своей старенькой

бабушке, в чьем доме она провела последние несколько лет, когда ее родители

начали предполагать, что Дэлайла лучше останется в Массачусетсе, нежели

приедет на неделю на весенние каникулы или на День Благодарения, или даже

на целое лето. Но Нонну, страдающую слабоумием, перевели в дом

престарелых, и без нее родители Дэлайлы не могли позволить ей продолжать

учиться в школе так далеко от дома.

– Ладно, можешь не отвечать, – сказал Давал, после того как ее молчание

затянулось. – Я рад, что ты вернулась, Ди. Нам нужны такие чудачки, как ты.

– Я тоже рада тебя видеть, – сказала она, прижимаясь к давнему другу. – И

я счастлива видеть повзрослевшего Гэвина.

– Еще бы. Ты маленькая ведьма.

Дэлайла одарила Давала озорной улыбкой. Но затем раздался звонок,

напугавший ее и оповещающий о конце обеденного перерыва. Когда Дэлайла

еще раз бросила взгляд на дерево, Гэвина там уже не было. Она собрала остатки

обеда и пошла обратно вслед за Давалом.

За весь день ей удалось лишь пару раз мельком увидеть Гэвина, и

любопытство Дэлайлы взяло верх. Чем он занимается после школы?

Встречается с друзьями? Работает? Вопросы множились и сводили с ума, и все

это напомнило ей, каково это – лежать в кровати в школе Св. Бенедикта в

безуспешной попытке сопротивляться желанию улизнуть в Корпус Изящных

Искусств.

После того как он направился домой, она шла за ним на безопасном

расстоянии, делая вид, что смотрит на сады или в свой телефон, или куда-

нибудь еще, лишь бы не выглядеть подозрительно, и уж определенно не как

сталкер, идущей за парнем семнадцать кварталов до его дома.

Ведь это же не странно, да? Сколько раз ее подружки убегали в мужское

общежитие школы Св. Иосифа, или Нонна рассказывала, как она, будучи

ребенком, проходила мимо дома дедушки, лишь бы одним глазком заглянуть в

его гостиную. Когда она говорила об этом, это звучало безобидно, но так ли это

сейчас?

Ей на самом деле не стоило преследовать Гэвина. По ее подозрениям, он

все еще жил в том же доме, который все называют Лоскутный Дом, за то, что

все части дома отличаются по цвету и стилю.

Он был огромным и стоял между рядами одинаковых домов, но был

огорожен высокой изгородью, покрытым вечноцветущей фиолетовой ипомеей и

скрывающим само здание от посторонних глаз. Из того немногого, что ей

удалось разглядеть, стоя на тротуаре, пока собирала сладости на Хэллоуин (это

был единственный раз, когда ей удалось близко подойти к дому, и в то время

железные ворота были открыты), она узнала, что прихожая была из

современного стекла, боковой кабинет выстроен из деревянной черепицы с

уютным эркером. На третьем этаже была небольшая башенка, частично в

Викторианском стиле, с вырезанными из дерева украшениями.

Дети считали, что в этом доме обитают привидения, но Дэлайла так не

думала. Для нее дом был потрясающим, цветущим, будто пришедшим из

давних времен или из старых черно-белых фильмов. Подростки на Хэллоуин

всегда планировали забросать его яйцами, но, насколько ей было известно, никогда этого не делали. Дом – как самое странное место в Мортоне, вместе с

Гэвином – был настолько необычным, что местные жители хотели

притвориться, будто его вовсе не существует.

Впереди нее Гэвин свернул за угол, и Дэлайла отступила назад, прячась за

стволом огромного вяза и наблюдая. Она ждала, когда он приблизится к забору, и повторяла себе, что как только он коснется защелки на воротах, она

развернется и пойдет домой.

Но этого не произошло.

Гэвин перешел дорогу, и железные ворота начали открываться без единого

к ним прикосновения. Двери отворились на достаточное расстояние, чтобы он

прошел внутрь, и с лязгом закрылись обратно. Она не видела, чтобы он

обернулся или хоть как-то прикоснулся к воротам.

Дэлайла не знала, как на это реагировать, и застыла за старым деревом.

Зачем кому-то автоматические ворота, если подъездной дороги нет? Может, у

него в кармане было что-то наподобие пульта? Но руки Гэвина не были

засунуты в карманы. Он держался ими за лямки рюкзака. Если у него и был

пульт, то он им не воспользовался.

Она перешла дорогу и встала перед внушительной изгородью, окружающей

Лоскутный Дом. Заглянув сквозь густые виноградные лозы, она заметила, что с

входной дверью произошло то же самое: она широко распахнулась, стоило

Гэвину к ней приблизиться. И за дверью никого не было, его встретила лишь

темнота.

Она планировала пойти домой, но после увиденного была не в силах этого

сделать. Не долго думая, проверив носком ботинка нижнюю опору и

набравшись храбрости, она вскарабкалась вверх по крепкой лозе, перелезла

через изгородь и свалилась на газон с другой стороны.

Переведя дыхание, она огляделась. И что это был за вид!

Появившийся перед ее взглядом дом мало походил на образ из ее

воспоминаний. На самом деле, он выглядел так, словно кто-то соединил два или

три дома разных стилей и эпох. Он был разных цветов: темно-бордового, ярко–

желтого, зеленого и небесно-голубого, – и казалось, он ни разу не бывал под

бурей, дождем или даже пылью. Наверху витражные окна сверкали на

послеполуденном солнце и по виду напоминали глаза, следящие за округой.

Одна часть передней лужайки была изумрудно-зеленой, блестящей и густой. А

вот другая, наоборот – почему-то засохшей и пожелтевшей. На задней дворе

красовались деревья, усыпанные рубиново-красными яблоками. На самом деле, каждое дерево в саду цвело, будто весной… но на дворе была середина января.

Дэлайла заморгала, привыкая к свету и чувствуя себя попавшей из

обычного мира в какой-то потусторонний, наполненный богатыми,

насыщенными и яркими красками.

Оглянувшись через плечо, она убедила себя, что попала в какую-то

кроличью нору, или сейчас спит, и ей все это кажется. Разве такой дом может

существовать в реальном мире?

Она обернулась на звук его голоса, когда он с кем-то поздоровался и бросил

на пол рюкзак. Дэлайла подкралась к ближайшему окну и заглянула в него. В

темном каменном камине уютно горел огонь, и ее накрыла головокружительная

волна облегчения: в доме есть кто-то, ждущий Гэвина. Возможно,

приготовивший ему суп и испекший к обеду хлеб.

Но как только его высокая фигура попала в поле ее зрения, шторы перед

ней задернулись с такой силой, что на мгновение Дэлайле показалось, будто

весь дом содрогнулся.

Глава четвертая

Он

Гэвин услышал визг и царапающий звук с улицы, и подбежал к окну,

сражаясь со Шторами

– Дай мне посмотреть! – крикнул он, сообразив, что сейчас произошло. Он

увидел ботинок Дэлайлы, когда она пыталась перелезть через ограду. Тонкие

ветки лозы потянулись к ее ноге. Он постучал по окну, и ветки неохотно и

обиженно отступили назад.

Он не общался с ней раньше, даже зная, что она шла за ним, потому что не

мог себе представить, что даже бесстрашной Дэлайле хватит смелости

перелезть через забор. Прежде чем успел одуматься, он выскочил из дома, пронесся через Ворота и догнал ее на улице.

– Дэлайла!

Она замерла и повернулась к нему с румянцем на щеках, от которого его

губы начало покалывать.

– Прости меня! Я просто… – она моргнула и пожала плечами, не зная, что

сказать. – Просто хотела знать, ты все еще живешь здесь или нет.

– Живу, – ответил он, и неловкость этой ситуации сменилась на какое-то

другое чувство, стоило их взглядам встретиться.

У нее были зеленые глаза и россыпь веснушек на носу. Ему стоило бы

сфокусироваться на факте, что Дэлайле совершенно здесь не место. Он должен

был почувствовать желание защитить Дом, а не странное желание притянуть

Дэлайлу к себе поближе. До этого никто не осмеливался перелезать через

изгородь, окружающую Дом, и уж тем более за многие годы никто не пытался

подобраться настолько близко. Для Гэвина это было в новинку – говорить с

другим человеком, в то время как позади него молча вибрирует Дом.

Он сомневался, что на таком расстоянии Дэлайла могла ощущать это, но он

мог.

А когда она так близко, Гэвину с трудом удавалось не смотреть на ее рот: губы были мягкими и розовыми, а верхняя такая же полная, как и нижняя. Этот

рот явно создан для греха, а губы – чтобы их кусали.

За последние шесть лет, видя ее мельком и издалека во время ее приездов

на школьные каникулы, он представлял себе, как она изменилась и повзрослела, и с недавних пор эти мысли включали в себя любопытство, что он почувствует, когда наконец поцелует Дэлайлу Блу. А сейчас, стоя с ней на тротуаре возле

своего дома, он был близко к ней, как никогда раньше.

– Больше не ходи за мной, – как можно мягче сказал он. – Пожалуйста, Дэлайла, больше никогда не ходи за мной домой.

– Мне было любопытно, – призналась она и добавила: – Когда ворота… Я

просто хотела убедиться, все ли с тобой в порядке.

Ее челюсть напряглась со знакомым защитническим выражением.

– А почему это должно быть не так? – не глядя ей в глаза, спросил Гэвин.

Дэлайла передвинулась и посмотрела на Дом позади него, словно всамо

существование такого вопроса было спорным.

– Люди говорят об этом месте, – сказала она.

– Люди говорят и о тебе, – заметил он.

– Зато они не думают, будто я окружена призраками.

– Спорю, тебя бы это не оскорбило, даже если бы они так и думали, – он не

забыл ее рисунки на полях учебника по английскому.

– Нет, не оскорбило бы, – их разговор на мгновение зашел в тупик, пока она

не добавила: – Так там есть призраки?

– А ты как думаешь? – спросил Гэвин.

– Я не знаю, – ответила она, и ему было понятно, что она действительно не

знает. – Возможно, я не знаю точно, почему он так выглядит, но я не слепая, Гэвин. Посмотри на него.

Ему не нужно было оборачиваться и смотреть на дом, он знал его лучше, чем кто-либо.

– Дэлайла, мне приятно, что ты хотела убедиться в моей безопасности. И я

уверяю тебя: все хорошо. Но прошу тебя больше так не делать.

Он совсем не это хотел сказать, но понимал, что так будет лучше. Дэлайла

больше никогда не подойдет к нему так близко и уж тем не войдет внутрь.

Она прищурилась, и на минуту ее взгляд стал жестким и решительным. Он

не смог сдержать расплывающуюся на лице улыбку. На секунду ему показалось, что она его ударит, потому что, судя по ее виду, ей этого очень хотелось, да и он

всегда хотел узнать, каково это – ощутить ее сильный удар. Дэлайла задержала

взгляд на нем еще немного, потом развернулась и ушла прочь.

Гэвин не знал, чего ждать от Дэлайлы на следующий день. Он всегда знал

про слухи о его доме, как он будто заселен призраками, или что тут произошло

убийство всей его семьи, а самый любимый из них – что его дом был

неофициальной штаб-квартирой сатанинских сект Канзаса. Он не знал, верил

ли кто-то в эти рассказы, но даже ужасающая вероятность заставляла их

держаться подальше от этого места.

За исключением Дэлайлы. Она шла за ним и не испугалась ворот, в отличие

от всех остальных. И даже когда он поймал ее на тротуаре, она выглядела

смущенной больше из-за того, что ее поймали, нежели испуганной, что ее

удерживали ветки с его ограды. Кажется, она была совершенно бесстрашной. А

хотел ли он, чтобы она боялась?

Гэвин всегда плохо разбирался в людях и давно перестал даже пытаться, после того как пригласил друга в гости на выходные, а тот выбежал из дома, крича, что тут полно призраков. Всю последующую неделю он ловил на себе

взгляды и слышал перешептывания, но они прекратились сразу после того как

Дэлайла побила двух хулиганов на спортивной площадке. Ее перевели в

католическую школу за восемь штатов отсюда.

Даже в одиннадцать лет Гэвин был высоким и сутулым, долговязым с

длинными волосами, бледной кожей, но на удивление добрыми глазами. Но

после того как Дэлайла – самая красивая и дерзкая девчонка в школе –

заступилась за него, нападки со стороны хулиганов прекратились. Конечно же, люди его игнорировали, но, по крайней мере, они оставили его в покое. Он

жалел, что так и не смог поблагодарить ее.

Тем же вечером, после того как она ушла, оставив Гэвина немного

ошеломленным, он вернулся в дом и нашел в Чулане запыленную коробку, в

которой хранил свои старые рисунки.

На дне этого бардака он нашел записку шестилетней давности, написанную

корявым почерком дикой и покровительствующей Дэлайлы.

«Я не хочу, чтобы ты прятался. Ты мне нравишься».

Гэвин перечитывал ее снова и снова, пытаясь понять, каково это – кому-то

нравиться, конечно, если она именно это имела в виду.

Он плохо спал и проснулся еще до рассвета, позавтракал на заднем дворе –

там было спокойней, и он мог подумать в относительной тишине. Он часто

думал о девушках, о их губах, шеях, руках и остальном. Но он еще никогда не

увлекался силой духа, потому что Дэлайла хоть и казалась хрупкой, но все же

была сильной.

Какая из них получилась бы пара? Ее внутренний огонь был таким

мощным, что вырывался наружу. А весь его мир был настолько крошечным, что

она вряд ли его увидит, даже если он будет нависать над ней.

***

Хотя Гэвину нравилось лицо Дэлайлы, он так же любил сидеть позади нее

на уроках английского. На следующее утро она не решалась обернуться и

посмотреть на него, но он ощущал, как все ее внимание было сосредоточено на

происходящим у нее за спиной и направлено на него.

Она была такой миниатюрной, такой женственной. Гэвин представил, как

бы уложил ее на бок на траву и играл бы на ее коже, как на фортепиано.

– Мистер Тимоти?

Он моргнул, чтобы сфокусироваться, и понял, что мистер Харрингтон

смотрел прямо на него.

– Да, сэр?

– Эта неделя посвящена По. И я спросил, какое произведение вы выберете, чтобы прочитать и обсудить с нами. Или вместо этого вы надеялись прочитать и

обсудить мысли мисс Блу?

Гэвин почувствовал, как по лицу расползлась улыбка.

– Тогда бы мне сильно повезло. Но нет, я буду рад обсудить «Овальный

портрет».

Тут у Дэйлалы появился повод обернуться и посмотреть на него. Ее глаза

были широко раскрыты и сияли любопытством. Она больше не пойдет за ним

домой – он был совершенно уверен, что она прислушается к его вчерашним

словам – но так легко от него не отступится.

Глава пятая

Она

Дэлайла зашагала по лужайке, игнорируя тяжелые взгляды на своей спине, пока смело направлялась к одиночке под деревом.

«Тогда бы мне сильно повезло».

С того урока английского и возмутительного комментария Гэвина у нее в

голове вертелись сотни различных толкований его слов. Биение ее сердца

учащалось с каждым шагом, пока она не почувствовала, что как только

доберется до него, не выдержит и выскажет все.

Гэвин сидел на траве, прислонившись спиной к дубу, и читал.

– Что ты имел в виду под «тогда бы мне сильно повезло»? – выпалила

Дэлайла и съежилась. Стоило бы подойти и начать с чего-то более нейтрального

и дружелюбного. Например, с приветствия. «Привет. Давай начнем все с

начала после вчерашнего. И первый вопрос: как это возможно, что за эти

годы ты стал еще симпатичнее?»

Вместо этого она не успела взять себя в руки и бесцеремонно ляпнула.

Он медленно оторвал взгляд от книги, словно не мог отвлечься, пока не

дочитает предложение. А потом улыбнулся.

– Привет, Дэлайла.

– Привет, – ответила она, переминаясь с ноги на ногу, пока ждала ответ.

Наконец она снова спросила: – Так почему ты это сказал?

Он приглашающе похлопал по траве рядом с собой.

– Там нет скрытых смыслов. Просто подумал, что тебя будет интересно

попытаться разгадать.

– Я – загадка?

– Для меня – да.

Она неохотно села и попыталась прогнать румянец.

– Почему ты вчера не захотел, чтобы я видела твой дом?

На какое-то время он задумался, а потом ответил:

– Потому что я знаю все слухи. Думаю, мне было бы неудобно видеть тебя

там.

Дэлайла ощутила тяжесть поражения. Это было из-за того, что говорили в

городе? Или он думал, что она тоже такое говорит? Или же не хотел ее там

видеть, и это… уже совсем другая причина.

– Я никогда не обсуждала твой дом, ты же знаешь, – заметила она.

Его длинный большой палец скользнул по корешку книги, что он читал, и

она задрожала, представив, что почувствовала бы, если этот палец скользнул по

ее спине.

– Знаю, Дэлайла, – ответил он, но не поднял взгляд.

И это все? Это так и останется неизменным: она битый час смотрела на

него в первый день в школе, следовала за ним до дома, а теперь и унизилась

сегодня. Она оттолкнулась от земли, чтобы встать.

Гэвин схватился длинными пальцами за ее предплечье.

– Не уходи. Мне все еще хочется услышать парочку историй об ужасах

католической школы.

– Ужасах? – сев обратно, спросила она. Ничего ужасного не приходило в

голову. Только постоянные наказания в углу и скука, когда изголодавшиеся по

отношениям девочки устраивали драмы там, где в них не было нужды.

– Изгнания демонов, – предположил он, задумчиво сжимая губы. –

Жестокие монахини. Общежития с привидениями. Расскажи что-нибудь

интересное, Дэлайла.

Она вдохнула и задержала дыхание, глядя на него. Он был слишком хорош, чтобы быть реальным, и ей хотелось, чтобы он как-то показал ей, что она в нем

не ошиблась.

– Как насчет дикой лесбийской оргии?

Его глаза игриво округлились.

– Я весь внимание.

– Тогда ты будешь разочарован. Там не было ни жестоких монахинь, ни

изгнаний демонов, по крайней мере, я не видела. Но все тайком выпивали, принимали наркотики и водили мальчиков.

– Мальчиков? – его брови медленно поднялись.

Дэлайла рассмеялась: ей понравилось, что именно эта часть была самой

шокирующей. По правде говоря, у нее было мало опыта общения с парнями.

Она целовала нескольких, одного даже затащила в постель, чтобы попробовать

новые ощущения, но не более того.

Подняв руки, он заметил:

– Нет, понятно, что парни не такие запрещенные, как наркотики, но

неужели пройти так сложно?

– Не обязательно. То есть, тебе было бы сложно переодеться в девушку и

пролезть внутрь даже посреди ночи. В тебе двадцать метров роста. Но

остальным парням было не сложно притвориться девушками, чтобы пройти.

Он фыркнул.

– Вот, значит, как все устроено. Тогда тебе нужно вернуться в католическую

школу, чтобы мы проверили, смогу ли я пробраться.

– Пробраться куда? – низким голосом многозначительно спросила она. – В

мою комнату?

Но она расслабилась и забыла, как хрупка была ее новая дружба. Его

улыбка слегка увяла.

– Для начала в здание.

– Прости. Рядом с тобой я всегда веду себя странно. Обычно я не такая.

Клянусь.

– А какая ты обычно?

Она подумала над ответом.

– Скучная. И ищущая кого-то, кто спросит о приведениях или демонах.

Он отвел взгляд, рассматривая школу вдалеке.

– Даже не знаю, что с тобой делать, Дэлайла Блу. Похоже, ты пытаешься со

мной подружиться.

– Потому что ты мне нравишься, – откровенно сказала она.

– Все еще? – спросил он с вновь расцветающей улыбкой.

– Думаю, ты мне нравишься немного иначе, чем в одиннадцать лет. Хотя и

не обязательно. Может, так ты мне тоже нравишься.

Но он не давил и не спрашивал, на что она рассчитывала, а ведь мог

уточнить: «А как именно? Скажи, как я тебе нравлюсь, Дэлайла». Вместо этого

он пожал плечами, словно ему и этого было достаточно, и сказал, что всегда рад

другу.

***

– Как же я мог забыть, что тебя вечно тянет на ужастики? – простонал

Давал. Он уже практически надулся. – Мы могли сходить в Сенека-парк [зоопарк

– прим. перев.], выпить из моей фляжки, поболтать о мальчиках.

– Я не пью, – напомнила ему Дэлайла. – И когда это мы начали открыто

говорить о мальчиках?

Он пожал плечами. Дэлайла всегда знала, что Давал – гей. Они об этом не

говорили, но им и не нужно было. Позапрошлым летом Давал рассказал ей, что

в последний учебный день поцеловал Эйдена Миллера за трибунами. Дэлайлу

лишь злило, что его первый поцелуй случился раньше, чем у нее. Она

переживала, с кем целуется Давал, так же сильно, как и о том, какую обувь он

выбирает: главное, чтобы не было больно.

– Родители разрешают мне лишь один свободный вечер в месяц, – сказал

он. – Один. Так что не важно, пьешь ли ты. Пить буду я, а ты расскажешь мне о

безумных вечеринках в католической школе.

Дэлайла фыркнула.

– Почему все думают именно так?

– А разве это не правда? – он расслабленно улыбнулся. – Весь последний

семестр ты жила в комнате одна. Не разбивай мне сердце, не говори, что ни разу

не приводила туда парня.

Она решительно взглянула на Давала.

– Я хочу посмотреть фильм. И не хочу гулять по городу и пить в парке.

– Не всем повезло учиться в закрытой школе за пределами Бостона, –

сказал Давал с таким ужасным акцентом, хуже которого Дэлайла еще не

слышала. – Может, только поездки в парки в Уичито и могли скрасить время

здесь.

Она схватила Давала за руку и повела его к машине.

– Нас ждет слэшер. [жанр фильмов ужасов, обычно убийца психопат, жертвы-

подростки и много крови – прим. перев.] С меня угощение. Обещаю, тебе понравится.

Кинотеатр в Мортоне был захудалым, таким Дэлайла его и помнила. А что

вообще изменилось? Ее спальня все так же была выкрашена в ярко-лиловый

цвет, и она все так же спала на маленькой кушетке. Родители носили ту же

одежду, так же укладывали волосы. На месте осталась и трещина в дорожке

перед домом. Казалось, пока ее здесь не было, время остановилось, и рос только

Гэвин.

Дэлайла заплатила за билеты и потащила за собой упирающегося Давала.

– Попкорн?

– Нет, – дуясь, ответил он.

– Конфеты?

Упоминание о сладком приподняло его настроение. Но когда они

приблизились к стойке с едой, Дэлайла подняла взгляд и рядом с киоском

увидела Гэвина. Всякий раз, что она его видела, не могла поверить, что он

настоящий. Он не был похож ни на кого другого. Такой красивый и идеально

странный.

– Ты знала, что он здесь работает? – зашептал ей на ухо Давал. – Это

потому мы здесь – из-за твоего друга?

Гэвин поднял взгляд и слегка улыбнулся, скромно помахав рукой.

– Нет! – зашипела в ответ Дэлайла. – Это ты должен об этом знать и

рассказывать подруге, которой не было здесь целых шесть лет! – она

попыталась улыбнуться в ответ Гэвину, но понимала, что получилось криво.

Его глаза засверкали от удовольствия, когда он заметил их перешептывания.

– Я не знал, – прошептал Давал. – Я же не хожу на эти чертовы фильмы, помнишь? Не могу же я строить парням глазки в темноте!

Дэлайла расправила плечи и подошла пылесосу, на который облокотился

Гэвин. Он какое-то время разглядывал ее, двигаясь взглядом от обуви к ее рту, щекам, а потом и глазам.

– Привет, Дэлайла.

Почему-то она почувствовала себя абсолютно обнаженной.

– Не знала, что ты тут работаешь.

Он пожал плечами.

– Мы ведь все время говорили о том, как мне пробраться в твою старую

школу. И не обсуждали, чем я занимаюсь.

– Верно, – Дэлайла почувствовала, будто в груди у нее мечется стая птиц.

Почему он так ее разглядывал? Если хочет узнать ее мысли, она и сама бы ему

рассказала. – Даже и не знала, что в кинотеатрах такое еще используют, –

Дэлайла указала на пылесос. А потом улыбнулась, потому что улыбнулся он, и

это было что-то вроде неторопливого флирта.

– Да. Их еще используют, – его улыбка стала заговорщической, придав его

словам легкий укор.

– Ага. Видимо, так, – следующие слова вырвались у нее так стремительно, что она не сразу заметила: – Может, отложишь свою вакуумную метлу и

пойдешь на фильм с нами?

Его глаза потемнели, но в этом не было ничего недружелюбного.

Внутренняя борьба, видимо, или смятение.

– Прости, но мне придется остаться здесь, – он выпрямился и кивнул в

сторону стоящего за ее спиной Давала: – Наслаждайтесь вдвоем.

– Уверен, нам понравится, – протянул Давал, подойдя к Дэлайле, как только

Гэвин завернул за угол, и зашипел: – Плохо дело, девочка.

Она простонала, признавая свое поражение, но звук вышел сдавленным.

– Знаю, рядом с ним я ненормальная.

– Признаю, что внешне он не так уж и плох. Думаю, раньше я этого не

замечал, – сказал он. – В нем есть нечто этакое.

– Не так уж и плох? Давал, да он просто секс на палочке.

Темные красивые и ухоженные брови Давала взлетели вверх.

– Дэлайла Блу, что ты вообще знаешь о сексе на палочке?

– Ничего, – сказала она, улыбаясь. – Но в то же время мне ведь не

обязательно участвовать в однополых играх, чтобы выяснить, что это не мое, верно?

Хохот Давала разнесся по почти пустому кинотеатру.

– Та школа что-то с тобой сделала.

***

Дэлайла и Давал сели в четвертом ряду, закинув ноги на сидения перед

собой. Каждый раз, когда кого-то убивали, Давал вздрагивал, а Дэлайла стонала.

С кровью переборщили. Фальшивая кровь была слишком вязкой и яркой.

Настоящая же в таком количестве была бы темнее, словно сердцевина розы.

Краем глаза Дэлайла заметила темную фигуру, а потом в поле зрения

возник Гэвин. И хотя он старался не привлекать внимания, пока ходил с

фонариком – удостоверяясь, что никто ничего не натворил, и никто не

занимается сексом в кинотеатре – его длинный силуэт появился на экране, когда

он прошел мимо.

Давал тут же убрал ноги с сидения перед собой, но Дэлайла не двинулась.

Она надеялась, что Гэвин остановится, заставит убрать ноги и шутливо-сурово

посмотрит. Может, даже коснется ее ног. Или даже наконец решит сесть с ними.

– Дэлайла, пожалуйста, убери ноги с сидения, – сказал он и, даже не

взглянув на нее еще раз, ушел.

Она наблюдала, как он шел между рядами с другой стороны.

– Что ж. Это было разочаровывающе.

Давал рассмеялся и снова закинул ноги на спинку кресла.

– Заметит тебя – вот тогда и заигрывай.

– Он меня замечает, – возразила она. Убийца на экране ломал мужчине один

палец за другим, и на миг Дэлайла отвлеклась. Но потом снова посмотрела на

Давала. – Ты когда-нибудь видел Гэвина с родителями?

Давал прикрыл глаз, размышляя.

– Мама вроде бы знала его маму. Она, кажется, затворница и никогда не

выходит из дома. А еще что-то такое было в какой-то год из старших классов, когда в школу приходили социальные службы поговорить с ним и учителями.

Кто-то из учителей сказал, что его родители не приходили на собрания и что их

вообще никто не видел. Разное говорили – что у Гэвина Тимоти нет родителей, что Гэвин Тимоти убил своих родителей, а теперь живет один в том безумном

доме, – Давал покачал головой и зачерпнул пригоршню попкорна. – Чушь какая.

Но через пару дней все успокоилось. Думаю, она иногда показывается.

***

Очередной скучный день подошел к обеденному перерыву. Давал поводил

Дэлайлу до края лужайки, а потом почему-то решил, что ему нужно идти к

друзьям на баскетбольной площадке, хотя явно не имел ни желания, ни

склонности к занятиям спортом. Дэлайла одна прошла остаток пути к месту, где

читал Гэвин, устроившись под деревом.

В этот раз Гэвин оторвался от книги, пока она приближалась, и следил за

тем, как она идет по газону к нему, улыбающемуся и вытянувшему перед собой

длинные ноги. Она остановилась на полпути и под его взглядом превратилась в

самую неуклюжую девушку на свете.

Рассматривая Гэвина этим туманным вторничным днем, Дэлайла яснее

ощущала, что никогда не торопилась расстаться с детством. Он был высоким, у

него проступали мышцы. На руках темные волоски. Ей было видно немного

волос под воротником его рубашки. Волосы на груди! А она была такой худой.

У нее и груди-то толком не было.

Гвэн не выдержал первым.

– Дэлайла?

– Хм-м?

Он провел ладонью по лицу.

– Ты… пялишься на мою грудь?

Дэлайла кивнула, скользя взглядом по его шее к лицу.

– Ага. А что тут такого?

– Ну… разве не должно быть по-другому?

Ого. Дэлайла почти проглотила язык.

– То есть… – начал он, пытаясь свернуть с темы.

Но Дэлайла не хотела, чтобы он говорил о чем-то другом.

– Разве девушки не должны взрослеть раньше парней? – перебила она его. –

Но я чувствую, что сижу рядом с мужчиной. А сама даже не расцвела, –

подумав, она опустила взгляд на свою грудь. – Боже, я ведь так надеялась.

– Расцвести? – спросил Гэвин, и его губы медленно расплылись в улыбке. –

Поверить не могу, что ты не постеснялась об этом заговорить.

– И, – продолжала она, игнорируя его, – думаю, ты выиграл в гонке за

зрелость.

– Это еще почему?

– А посмотри на этих школьников вокруг нас, их не сравнить с тобой, –

Гэвин отвел взгляд от ее лица, когда она это сказала, и посмотрел на их

одноклассников, которые ели или играли в баскетбол. – А еще у тебя есть

волосы на груди.

Он перевел взгляд на рубашку. И отметил:

– Есть немного.

– А у меня недо-сиськи.

По его губам скользнула полуулыбка, и когда он взглянул на ее грудь, Дэлайле показалось, что ее шея и щеки вспыхнут.

– Все у тебя хорошо с сиськами, – разглядывая, заметил он.

– Хорошо. Да. Спасибо. Прощай, неуверенность. Мои сиськи прекрасны.

– Более чем. Ошеломительные. Даже идеальные. Так лучше? – рассмеялся

он.

– Немного.

– Гонка за зрелостью? Серьезно? – он попытался сказать это скептически

или подшутить, но не смог скрыть гордость.

Рассмеявшись, она пробормотала:

– Заткнись, Гэвин.

Он раскрыл книгу с короткими рассказами, но, ухмыляясь, поглядывал в ее

сторону.

– А приз дадут?

– Ага. Из волос на груди.

***

Но в среду он не наблюдал, как она идет к нему, вместо этого не сводил глаз

со спины уходящего Давала.

– Почему Давал никогда с тобой не приходит?

– Потому что он знает, что я хочу побыть с тобой наедине.

Гэвин неловко сглотнул, словно это не было очевидно, словно прошлый раз

они не говорили о зрелости, ее груди и его теле под рубашкой. Он перевел

взгляд на здание школы.

– Как думаешь, он хочет быть твоим парнем?

– Давал? – она рассмеялась. – Да он такой же натурал, как все цвета радуги.

На лице Гэвина проступило смятение.

– Но радуга не… О-о, – он посмотрел на удаляющегося Давала. – Я и не

знал.

– Тогда твой радар не определяет геев. Это ведь очевидно, стоит только ему

заговорить.

Гэвин был погружен в себя, чтобы улыбнуться Дэлайле. Вместо этого он

замер и надолго задумался.

– О чем ты думаешь?

– А его родители знают?

– Что Давал гей? Сомневаюсь.

Он прикусил нижнюю губу и посмотрел на Дэлайлу.

– Но как это? Они живут в одном доме, но не знают такую важную деталь?

Дэлайла пожала плечами, чувствуя, что от нее ускользает нить разговора.

– Не думаю, что он готов рассказать родителям. Он хочет, чтобы узнал кто-

нибудь еще.

– А что сделали бы твои родители, – спросил он, – если бы ты все-таки

принимала наркотики или участвовала в дикой лесбийской оргии в Святом

Бенедикте?

Дэлайла вздрогнула, не в силах представить себе романтическую близость с

кем-то из бывших одноклассниц.

– Ой, нет.

Это его рассмешило.

– Я не спрашивал, с какой девочкой ты бы такое захотела. Что бы сделали

твои родители?

– Обалдели бы. Сто процентов.

– Что это значит? Что бы они сделали после этого?

Дэлайла уже в миллионный раз хотела его спросить про родителей. Разве

они не были бы в ужасе от такого? Скрывал ли он что-то от них? Она

задумалась, не началась ли игра «Я расскажу тебе о себе, если ты расскажешь о

себе». Она не очень любила говорить о семье – поскольку там не было ничего

интересного, и ей было немного грустно, что ее родители были такими

холодными и скованными, особенно в сравнении с бурными проявлениями

любви Нонны – но если такая искренность показала бы Гэвину, что его семья

уж никак не страннее ее, она готова попробовать.

Поежившись, она сказала:

– Моих родителей… сложно описать…

– Как это?

– Я их толком не знаю.

Какое-то время он переваривал эту информацию.

– Потому что ты долго была далеко, ты об этом?

– И поэтому тоже, но еще думаю, они не общительные и не очень готовы

взаимодействовать с другими людьми. Для них есть только они сами, а я –

ребенок, что-то вроде совместного проекта. Воспитывать дочь – как построить

вместе скворечник или сделать ремонт на кухне.

– Это… так плохо.

– Не пойми меня неправильно. Они заботятся, чтобы я правильно росла, хотят, чтобы со мной все было в порядке. Просто они не очень душевные. Они

даже не спрашивают, сделала ли я уроки, но у них есть свое мнение о парнях, свиданиях, сексе и даже мыслях.

– Тебе нельзя даже думать?

– Я должна делать так, как говорит мама. Нет смысла думать о том, что

сделать не могу. А папа… он просто папа. Он работает, смотрит телевизор. И

так каждый день.

– Что, даже не спит? – с легкой улыбкой спросил Гэвин.

– Может, немного. В моей маме совсем нет очарования. Нонна зовет ее

Белиндой-пуританкой. Сейчас я наконец понимаю, что она тревожилась за

маму. На самом деле. Думаю, мама умерла бы, узнай, что я мастурбирую.

Гэвин внимательно слушал, но когда Дэлайла сказала последнюю фразу, он

провел рукой по лицу и закашлялся от смеха.

– Боже, Дэлайла. Ты меня убиваешь.

– Что? Почему? – спросила она, но тут же отвлеклась на слова, написанные

черным, что показались из-под рукава Гэвина. Она задумалась, что такого он

считал важным, чтобы написать это на коже.

Он покачал головой и вместо ответа спросил:

– У тебя не было парня?

– М-м, нет. Ты что, не слушал? Я целовалась с несколькими парнями, но все

эти истории я храню в тайне.

– И ничего не больше?

Ее энтузиазм сошел на нет, когда она поняла, что нарушила собственное

главное правило.

– Я не буду рассказывать тебе подробности.

– Эй, – коснувшись ее руки, сказал он. – Обещаю, я никому не расскажу, что ты целовалась с парнем.

Она прищурилась, а в его глазах заметила искорки.

– Ты смеешься надо мной.

Гэвин расхохотался.

– Ага. Так и есть.

***

В Массачусетсе, в местных магазинах «Trader Joe’s» [сеть супермаркетов –

прим. перев.] все пестрило цветами, яркими вывесками у входа, а полки ломились

от новых товаров. Единственный же продуктовый магазин в Мортоне был

самый обыкновеным, как и все остальное в городе. Он занимал длинное

прямоугольное здание, расположенное между книжным магазином и маленьким

обувным.

Погрузившись в чтение книги в мягкой обложке, Белинда вручила ключи от

машины Дэлайле и отправила ее за луковой приправой. Дэлайла пришла в

восторг от мысли, что сама поведет машину. Так можно слушать в пути свою

музыку, да еще и громко.

Дэлайла не знала, какие космические силы помогли ей вписаться в место на

парковке у продуктового как раз в тот миг, когда Гэвин Тимоти вошел в

автоматические двери. Взяв ключи и кошелек, она выскочила из машины и

отправилась в супермаркет.

Будучи на голову выше остальных, Гэвин был заметен издалека между

рядами, где вытаскивал пачку мороженого из морозильной камеры.

– Ну, привет, Гэвин Тимоти, – сказала она, остановившись в метре от него.

Он выпрямился и оглянулся на нее через плечо.

– Дэлайла Блу.

Как и всегда, Гэвин был с ног до головы в черном, его джинсы всегда были

чистыми, а футболка очень, ну очень подчеркивала руки и плоский живот. Но

его улыбка заставила ее отступить и споткнуться о вывеску сиропа «Хёрши».

– Я в порядке, – сказала она, не дав ему спросить, и тут же восстанавливая

равновесие.

– Это хорошо, – сказал он, улыбка стала шире, становясь почти

неприличной. Закрыв дверцу морозильной камеры, он повернулся к ней,

показывая на упаковку «Drumsticks» [мороженое в рожках – прим. перев.] в руках. –

А я ушел с работы и захотел мороженого.

Вместе они пошли дальше между рядами.

– Надеюсь, угостишь одним, – сказала Дэлайла, толкнув его локтем.

– Даже не знаю, что со мной будет, если я увижу, как ты ешь его, – сказал

он, и Дэлайла чуть не выронила ключи, а Гэвин покачал головой. – Я не должен

был этого говорить.

– Думаю, пора договориться, кто из нас будет провокатором, потому что

двоих таких эта дружба не выдержит.

« Дружба, – напомнила она себе. – Это дружба».

– Готов уступить, все ради тебя, – сказал он, направившись за ней к полкам

со специями. Женщина лет за шестьдесят читала написанное на обороте пачки

смеси для торта, потом подняла взгляд и осуждающе нахмурилась, разглядывая

лохматого Гэвина рядом с Дэлайлой.

Дэлайла рассматривала одну за одной баночки со специями.

– А вот и она, – сказала она, показав на верхнюю полку.

– Эта? – спросил он, легко достав баночку и отдав ей.

– Спасибо. Зачем ставить товары так высоко? Мне понадобилась бы

лестница.

– Или с этого момента тебе нужен сопровождающий в магазины.

Ее сердце затрепетало, как тысяча птиц.

– Чем займешься остаток вечера?

– Буду есть мороженое и думать о чем-нибудь полезном, – ответил он. – И

нужно подготовиться к тесту по истории. А ты?

– Смотреть, как папа смотрит телевизор. Не знаю вообще-то, – она

взглянула на него. – Заняться особо нечем.

Гэвин выглядел так, словно хотел что-то сказать, но они уже дошли до

кассы.

– Привет, Дэйв, – сказал Гэвин, поставив коробку на ленту и запустив руки

в карманы джинсов. На него со смятением посмотрел мужчина средних лет с

лысеющей макушкой и седыми висками.

– Привет, – медленно произнес он, разглядывая Гэвина, прищурившись, словно пытался узнать. – Я где-то тебя встречал, парень?

Гэвин подмигнул Дэлайле и повернулся к мужчине.

– Не беспокойтесь, – ответил он, достав из кармана пятерку и отдав ему.

Дэйв пробил луковую приправу, все еще сохраняя растерянный вид, после

чего его взгляд резко поднялся на Гэвина, словно он его все-таки вспомнил.

Получив сдачу, Дэлайла и Гэвин вместе направились к выходу.

– Странно, – проговорил Гэвин.

– Так ты его знаешь? – спросила Дэлайла.

– Он доставлял нам продукты каждую неделю, ну, где-то последние семь

или восемь лет. Как он может не знать, кто я?

Дэлайла проследила за его взглядом, а мужчина уже обслуживал

следующего покупателя. Невозможно было не запомнить Гэвина, встретив его, как нельзя было забыть и его дом.

***

Их десять совместных обедов разделяли два выходных без Гэвина. Суббота

была самым ужасным днем недели. По пятницам она рисовала на уроках

черепа, факелы и сломанные руки, чтобы отвлечься от мыслей о грядущих

выходных. Два дня дома с родителями – пытка.

Она не была той, с кем легко и просто. Особенно учитывая, что она не была

терпеливой, когда дело касалось Гэвина. Сама не зная, почему, но уже давно

решила, что он был тем, кого она хотела. Дэлайла хотела его губы, его высокое

тело. Она обожала его молчание, его хриплый смех и хотела узнать, как пальцы, которыми он играл на пианино или рисовал, будут касаться ее лица, губ или

талии. Пока он не откажется, она собиралась быть рядом. Ему, казалось, было с

ней удобно, он о чем-то спрашивал ее и что-то отвечал. Но никогда особенно не

распространялся о себе.

– Сегодня ты не взяла обед, – сказал он, откусывая красно-зеленое яблоко.

Он запустил руку в пакет со своим обедом и вытащил второе яблоко. – Держи, это тебе.

– Откуда ты знал, что я не возьму обед?

– Я и не знал, – сказал он, откусывая огромный кусок. Он проступал под

его щекой, и ей было видно, как его острые зубы вгрызаются в кусок. – Но

яблоки хорошие, и я подумал, что ты не откажешься.

– Это с твоей яблони?

Он застыл и проглотил, даже не успев дожевать.

– Да.

– И что, в январе твоя яблоня плодоносит?

– Некоторые яблони могут цвести в январе, – сухо ответил он.

– Но только не яблони сорта пепин.

Она это знала, взглянув на яблоко. И видела, что его яблоня цветет и при

этом полна плодов, когда подглядывала, и теперь он стал в курсе, что она это

сделала.

Дэлайла посмотрела на яблоко в руке и потерла его о блузку, полируя до

блеска. Она чувствовала, как он хочет как-нибудь сменить тему. Помогая ему, она сказала:

– Тебе нравится, что я прихожу к тебе на обеденном перерыве?

– Конечно, – он бросил огрызок яблока в пакет.

– И я нравлюсь тебе так же, как и ты мне?

Он потер шею, подался вперед, чтобы заглянуть ей в глаза, и спросил:

– А как я тебе нравлюсь, Дэлайла?

Она посмотрела на него. Он знал, как нравился ей. Она ничего не скрывала.

Так почему он заставлял ее это произнести? Когда она увидела, что его темные

глаза слегка округлились, она поняла: Гэвин не верил в ее чувства к нему.

– Мне бы хотелось, чтобы ты пригласил меня на свидание.

Глава шестая

Он

Гэвин смотрел на девушку перед собой, пытаясь переварить только что

ею сказанное. Свидание. Немного перекусить, выпить по молочному коктейлю,

держать ее за руку, а потом обнимать. Возможно, будут поцелуи с

покусываниями, когда его рот приглушит ее тихие девчачьи стоны.

Он никогда не умел вести романтические разговоры. Одни девушки

бросали намекающие взгляды, пытаясь подойти поближе. Другие пытались

заговорить с притворной неловкостью, становясь все более и более

напряженными, когда он вежливо выслушивал все, что они говорили. К

счастью, большинство девушек приходили к выводу, что проще притвориться, будто его просто нет. Но Дэлайла была настойчива.

Отчасти это и влекло его к ней, но лишь отчасти. Ее абсолютное

бесстрашие успокаивало и вызывало доверие, а ее губы, кожа и очертания груди

под свитером были превосходным дополнением.

– О чем ты думаешь?

– Ни о чем, – соврал он.

– Врушка. Я только что попросила, чтобы ты пригласил меня на свидание.

И вне зависимости от того, заинтригован ли ты или в ужасе, ты должен думать

хоть о чем-нибудь.

Он не стал отрицать, а лишь посмотрел на нее и улыбнулся. Она была такой

красивой. Кажущаяся неземной кожа, немного веснушек, но при этом гладкая и

чистая, а когда она на него смотрела, на щеках появлялся румянец. «Эти глаза

хочется рисовать», – подумал он. Углем, и, может, слегка растушевать кончиком

мизинца. У Дэлайлы были широко расставленные глаза необыкновенной

миндалевидной формы, в них смешались серый и зеленый цвет, словно

бушующие волны, налетающие на камни и песок, на картинах в его Прихожей.

Ему хотелось нарисовать ее. Он возьмет эскиз вниз, сядет за фортепиано, слушая песню и представляя, как под нее оживет нарисованная Далила, как он

прижмет ее ближе и закружит в танце. И она почувствует его, руками коснется

его волос, а зубами потянет за воротник его рубашки, словно нетерпеливый

котенок, мурлыкающий у шеи.

– Гэвин?

Но в реальности Дэлайла ждала его ответ. Как они могут пойти на

свидание, если даже живут в разных мирах? Она – загадка в своей выглаженной

рубашке и юбке в складку, не сумевшая пока что отказаться от строгой формы

католической школы. Он – со спутанными волосами, в черной рубашке и

джинсах, что держались на честном слове.

– Не уверен, что я тебе подхожу.

На ее губах заиграла манящая улыбка.

– А я думаю, подходишь.

– Думаю, ты – опасна, – его левая бровь дразняще приподнялась.

Она хрипло и мягко рассмеялась, и этот звук проник внутрь, согревая все

тело.

– Вряд ли, Гэвин.

– И что мы будем делать на свидании?

Ее улыбка изменилась и стала такой серьезной, что он тут же поверил бы, даже скажи она, что земля стала невидимой.

– Выпьем по молочному коктейлю.

Он приподнял брови.

– И, может быть, пока будем долго гулять и пить их, ты возьмешь меня за

руку.

Гэвин рассмеялся.

– Давай-ка помедленнее.

– И будем говорить. Ты будешь говорить.

Его радость немного угасла.

– Слышала, именно так и делают на свиданиях, – добавила Дэлайла. – Но я

и так с тобой каждый день разговариваю. Скоро твоя очередь.

– Но разговоры – не моя сильная сторона.

– Знаю, – уверила его она.

– Тогда зачем тебе свидание с молочными коктейлями, держанием за руки и

неуклюжей болтовней?

– Потому что, – сказала она и облизнула губы, от чего они стали сочными, как яблоко, и манящими к поцелуям, – я шесть лет провела практически в

монастыре, а влюбилась в тебя, когда нам было по девять. И когда я заставляю

тебя сказать больше чем два слова за раз, то чувствую, что выиграла что-то

важное.

– Типа трофея из волос на груди? – поддразнил он.

– Типа войну.

Когда она так сказала, у него по коже побежали мурашки, но не от испуга, а

от восторга, что услышал это от такой хрупкой девушки, рисующей

кровоточащие кресты и безглазые черепа.

– Чего ты от меня хочешь, Дэлайла?

– Я хочу быть единственной девушкой, на которую ты бы смотрел, – и

никакого притворства, она всегда говорила так, словно ей ничего не стоило

быть открытой.

– Так уже и есть.

– И я хочу быть твоей девушкой, Гэвин Тимоти.

– Девушкой? Или другом-девушкой? – он чувствовал необходимость

предложить ей возможность отказаться.

– В одно слово. Девушкой. Возлюбленной. Как ни назови. Вот чего я хочу

от тебя.

– Возлюбленной? – поддразнивая, повторил он. – Самой лучшей?

Пожав плечами, она прошептала:

– Да.

Он отвел взгляд, размышляя, что бы это означало.

– Тебе стоит сначала узнать меня.

– Ясное дело. Я же не сидела с тобой под этим деревом все это время, и

знаю тебя не очень хорошо.

Взглянув на нее, он сказал:

– Я не о том, будто у меня есть какой-нибудь странный заскок, вроде фут-

фетиша. Имею в виду, что я другой.

– И скажу тебе снова, – улыбнувшись, ответила она. – Это очевидно.

– Я живу… в доме, – эти слова он выдавил с трудом, словно они были

тяжелыми, как мрамор.

Она прищурилась, размышляя над его словами, и он, издав слабый смешок, понял, что именно сейчас сказал. Выдохнув, он запустил обе руки в волосы.

– Нет. Не так. Все живут в домах. Но мой – другой.

– Из-за лоскутков? – спросила она, с надеждой приподняв брови.

– Нет, – но потом он понял, о чем она: Дом именно так и смотрелся

снаружи. Он настолько привык видеть его по-своему и воспринимать каждую

часть по отдельности, что перестал замечать грубые швы между частями кладки

и их странное расположение. – Хотя да. Ну то есть причина, по которой он так

выглядит, та же, почему ты носишь эти короткие юбки, а я – джинсы и ботинки.

– Словно каждая комната украшена по-разному, – предположила она,

улыбаясь, что понимает.

Вот только она не понимала. Комнаты не были украшены определенным

образом, они на самом деле были разными.

– Нет, Дэлайла. Дом, как и все внутри него, уникален. У всего свой стиль, потому что все в нем – живое.

Дэлайла рассмеялась, явно не веря.

– Ладно, Гэвин. Как скажешь.

Отвернувшись, он глубоко вздохнул и поразмыслил над вариантами

действий. Он мог бы тоже посмеяться и сделать вид, что пошутил. Но тогда их

отношения не смогут развиваться. И тогда он не сможет рядом с ней вести себя

так, как хотел бы… А может, уже мог.

Или же ему стоит попытаться заставить ее поверить.

– Понимаю, как это звучит, – начал он. – Но я не стал бы тебе врать или

как-то подшучивать, – Гэвин посмотрел на нее: ее глаза скрылись за прядью

волос, что упала ей на лицо и прилипла к губе. Не долго думая, он мягко убрал

ее своим длинным пальцем. – Я всегда был в какой-то степени изгоем, ну, ты

понимаешь, но если учесть, как я рос, разве могло быть по-другому? Первый

раз в садик меня вели не родители, а трехколесный велосипед, медленно

ехалвший рядом со мной по улице. Не я ехал на нем. А он рядом со мной. Он

стоял за дверью и ждал, пока я не был готов идти домой, а потом провожал меня

обратно. Я даже не знал, что такое школа, пока не увидел, как другие дети

играют, и не понял, что должен делать так же. Но даже в свои пять лет я

понимал, что никому нельзя рассказывать. И знал, что нужно положить ладонь

на руль, чтобы выглядело, словно это я его веду, а не наоборот.

Дэлайла выглядела так, словно вот-вот упадет в обморок.

– И когда в тот день я пришел домой, – продолжал он, – на кухонном столе

была еда и новый набор «Лего» в подарок, понимаешь? За то, что я в первый

раз сходил туда. Вплоть до третьего класса что-то из Дома водило меня в школу.

Или велосипед, или паровозик, или просто маленькая игрушка, которая теплом

согревала руку, будто подбадривая меня. Дом каким-то образом проникает в

неодушевленные предметы. И заботится обо мне. Всегда.

Она пыталась заговорить несколько раз, издавая нечленораздельные звуки, пока наконец не смогла выговорить:

– Проникает… что?

– Точно не знаю, что это, – признался он, а когда посмотрел на ее

недоверчивое лицо, то захотел рассказать, сколько раз он и сам пытался понять.

Духи? Какое-то заклинание? Просто… магия? Но в любом случае такова была

его реальность, его семья и его жизнь. – Все внутри Дома может оживать так, как, по-моему, нигде. Предметы внутри него… могут жить.

Замерев, Дэлайла ошарашенно посмотрела на него и переспросила:

– Могут жить?

– Конечно, они не сбегут, переодевшись в мою одежду, – сказал он со

смешком, на который не последовало ответа. – Хотя, думаю, энергия – или что

бы это ни было – пронизывает нити или корни в земле. Я пытался понять, потому что, естественно, мне ничего не объяснили.

Он сообразил, что сказал слишком много. Потому что Дэлайла с

округленными глазами отошла на полшага. Ощущая растущую панику, Гэвин

добавил:

– Я сказал это, потому что ты мне действительно нравишься. И верю, что

ты… не скажешь, что я спятил, – устав от этого разговора, он наклонился, чтобы встретиться с ней взглядом. – Скажи что-нибудь, – попросил он, когда

прошло не меньше полминуты молчания.

– Но все это даже звучит безумно, – прошептала она.

Отчасти она должна была поверить, что это правда. Разве она не

почувствовала, как лоза схватила ее за лодыжку? На что только не способно

человеческое сознание, чтобы обмануть самого себя.

– Безумно, да. Но мир полон безумных, сумасшедших и невероятных

явлений, – когда она ничего не сказала, он добавил: – Тебе ли не знать, Дэлайла.

Именно поэтому тебе нравится мысль об одержимости демонами и об

оживлении мертвецов. И неужели тебе так трудно представить, что предметы

тоже могут быть живыми?

Дэлайла посмотрела на него так, словно он ударил ее в грудь.

– Откуда ты знаешь обо мне такое?

Он постарался не закатить глаза.

– Любой, кто внимателен, знает это о тебе.

– Это никто не знает.

Гэвин вскинул брови.

– Значит, я внимательнее других.

– Тогда давай признаем, что ты сказал правду, и ты – не сумасшедший. Но

как все устроено? – спросила она. – Словно все… может разговаривать?

Он покачал головой, кожу слегка покалывало от осознания странности

мгновения.

– Предметы живые изнутри, но не говорят, потому что у них нет рта. Кроме

телевизора, видимо. Но каждая ведь – живая. Комнаты, мебель, рисунки.

– Шторы, – выдохнула она, покусывая губу.

– Да, они тоже.

– И лозы, – Дэлайла осмотрела ногу, словно ожидала, как что-то схватит ее

за лодыжку. – Вот почему твои родители не выходят из дома?

Он замолчал, размышляя, нужно ли соврать в этот раз. Он начал, но слова

застряли в горле, и вместо уверенного признания получился шепот:

– У меня нет родителей. Я жил в Доме, сколько себя помню.

Было видно, что Дэлайле трудно это осознать. Она несколько раз моргнула

и уставилась на него с приоткрытым ртом. Вместо него Гэвин сосредоточился

на ее глазах.

– А где они? – сдавленно спросила, словно от эмоций у нее сжало горло.

Он облизал губы, не в силах смотреть на нее, когда признался:

– Я не знаю.

– Так они… просто ушли?

– Ага. Я не помню папу, но мама… Я знаю, что она в какой-то момент была

– дома есть фотография – но… ушла. Она бросила меня.

– Но у тебя есть еда и…

– У меня есть все необходимое, – ответил он, ведь так и было. Каждую

неделю привозили продукты, и кто-то оплачивал счета, но он и не думал узнать, кто именно. Когда он был младше, продукты оставляли на крыльце, но теперь

Гэвин всегда открывал дверь. Так он узнал Дэйва из продуктового. Тот

приезжал каждую неделю уже несколько лет. Как он мог не узнать Гэвина?

Более того, если Гэвину был нужен какой-нибудь предмет, он у него всегда был.

Каким-то образом Дом все это обеспечивал.

– И ты не одинок? – спросила она.

Он покачал головой.

– Как… – она начала и замолчала. – Как такое вообще возможно?

Гэвин с улыбкой объяснил:

– Понимаешь, это все, что я знаю, и поэтому мне не кажется невозможным.

У меня есть парочка друзей в школе. Есть друзья в интернете. Предметы в доме

двигаются… Они заботятся обо мне. Всегда. И они никогда меня не бросят.

Он замолчал на миг, оглядев школьный двор.

– Это как большая семья, где просто никто не говорит.

Сжав челюсти, она произнесла:

– Тогда покажи мне.

Поднялся ветер и закружил вокруг них листья.

– Ладно, – он улыбнулся, потому что весь разговор внезапно ему

понравился. Он словно выдохнул из легких обжигающий воздух, что держал

там всю жизнь. А эта девушка, эта прекрасная сумасшедшая девушка не

сбежала от него с воплями.

Она заметила его улыбку, и с подозрением прищурилась.

– Ты же не прикалываешься надо мной?

– Клянусь, нет.

– Тогда что тут смешного?

– Потому что, Дэлайла, – сказал он, проведя указательным пальцем по

своей брови, – я никогда не думал, что милая девочка, писавшая мне записки в

шестом классе, где просила стать меня ее парнем, шесть лет спустя выслушает

все это и не убежит с криками.

– Так ты хочешь быть моим парнем? – нахмурившись, спросила она. Она

выглядела безумной, словно готовилась к сражению.

К войне.

Можно подумать, он мог бы отказаться. Он медленно кивнул. Словно так

было определено судьбой, что эта девушка вернется в его грязную школу с

бесконечным потоком слов и шлейфом невинности позади себя. И

единственным, кого она будет хотеть, станет он.

Глава седьмая

Она

Значит, теперь он принадлежит ей. Она усмехнулась, чувствуя такую в себе

такую мощь, словно могла зарычать. Эти спутанные волосы, игривый взгляд.

Губы, что она не могла и вообразить. Эта шея и эти плечи. Жилистые руки и

тело, кажущиеся бесконечно высоким.

А об остальном она подумает позже.

– Думаю, тебе сейчас немного не по себе, – заметил он, с улыбкой наблюдая

за ее реакцией.

Дэлайла пожала плечами.

– Возможно, – она придвинулась ближе, так близко, как еще ни разу не

бывала, и положила ладони ему на грудь.

Гэвин резко вдохнул, напугав ее, и зажмурился так сильно, что его лицо

скривилось, словно она сделала ему больно. Но когда она попыталась

отстраниться, он остановил ее, обхватив ладонями ее руки.

Его никогда не касались?

– У тебя не было девушек?

Он открыл глаза.

– Пару раз. Но они не продержались долго, и ни одна не вызывала во мне

такие чувства.

– Какие?

– Облегчение. И, может, немного ужаса.

Она убрала руки, прежде чем он успел ее остановить.

– Я пугаю тебя?

– Да.

– Это… не хорошо, правда ведь?

– Для меня – да, – сказал он, дернув одним плечом. – Потому что я

сокрушен тобой. Я наконец заполучил тебя. И не хочу все испортить.

Она вгляделась в его лицо. В выражении его лица смешались отчаяние и

надежда.

***

Гэвин проводил ее домой от колючих кустов, окружавших школу, до

аккуратных газонов ее соседей. Маленькие светлые домики стояли на равном

расстоянии друг от друга, между соседними было не больше длины руки.

Дэлайла и не думала, что домики покажутся интересными Гэвину,

выросшему в живом особняке, но он оглядывал домики с плохо скрытым

интересом.

– Когда твои родители приходят домой?

– Мама приходит домой к четырем. Она работает парикмахером в

«Суперкатс». А папа был менеджером на заводе.

– А что он делает теперь?

Дэлайла пожала плечами, удивляясь, что Гэвин еще не знал этого. Казалось, что все в городе знают. Глядя на темные окна дома, она задумалась, следит ли за

ней кто-нибудь из родителей или оба сразу из гостиной. Что они подумали бы, увидев, что рядом с ее тенью на дороге лежит эта длинная? Она обнаружила, что не беспокоится об этом, а еще удивилась, что вскоре эти мысли и вовсе

испарились. Ее родители много всего говорили, но, в основном, о не важном.

Дэлайла гадала, какое место занял бы Гэвин в списке их тревог. Зная их, она

была уверена: они бы и не подумали посмотреть в окно, для того чтобы

проверить, кто проводил ее домой, но при этом не упустили бы из виду, что

этим утром ее юбка была на пару сантиметров короче, чем вчера.

– Твой папа дома? – спросил Гэвин, возвращая ее к разговору.

– Скорее всего. Он ищет работу. Думаю, менеджерам не так много работы в

этом городе.

Гэвин кивнул, словно это что-то важное, но Дэлайла задалась вопросом, что

он вообще знает о работающих родителях или сколько вообще стоит

содержание дома? Он работал в кинотеатре пару часов в неделю. Сколько денег

у него было? Она не могла такое спросить. С кем он говорит о работе и школе?

Что делает, если у него не получается домашнее задание?

– Тебе нужно идти, – поторопил он, кивая подбородком в сторону крыльца.

Ее мама стояла там и махала рукой.

– Знаю. Просто не хочу.

– Но ты же не собираешься не пойти и напугать меня, так ведь?

Она посмотрела на него и встала на цыпочки, чтобы поцеловать в щеку, но

попала чуть ниже.

– Увидимся завтра.

Глава восьмая

Он

Той ночью Гэвин лежал на Кровати, длинными ногами почти доставая до

изножья. Он стал слишком взрослым для этой комнаты, ведь жил здесь с семи

лет, а потому решил, что пора перебираться из детской, из этой комнаты с

синими обоями и со свисавшими с потолка моделями самолетов.

Такая любовь к самолетам развилась у него в двенадцать, когда он

посмотрел документальный фильм о братьях Райт [братья-американцы, за которыми

большинством стран признается постройка первого самолета – прим. перев.] по

Телевизору. Он до сих пор помнил, как неделями говорил только об этой

передаче и как Дом просто его слушал. Он без умолку тараторил о деформации

крыльев и о планерах, и Дом словно понимал его, а цветы на Картине в

кабинете подбадривающе кивали, когда он умолкал, чтобы перевести дыхание.

Он вспомнил, что на крыльце волшебным образом появлялись коробки с

книгами об аэронавтике и космонавтике – безмолвно заказанные и безмолвно

доставленные – как на Столе возле Кровати он нашел энциклопедии. Изучая

том за томом, он читал несметное количество биографий, даже находил чертежи

уменьшенных моделей самолетов. Но только не карты. Как не находил атласов

или глобусов. Гэвин столкнулся с таким впервые, ведь Дом обеспечивал его

всем необходимым или желаемым, но пытался удержать его только от одного, на что сам Гэвин раньше не обращал внимания, – от окружающего мира.

И каждый раз, когда эти мысли возникали в его голове, Гэвин заталкивал их

подальше, как и прочие неприятные размышления. Все равно другой жизни он

не знал. Разве он не был всегда счастливым? Или хотя бы довольным? Он всегда

считал, что все люди в общем-то живут в коробках, просто его коробка на вид

была более странной, чем у других.

А теперь сюда захотела прийти Дэлайла.

Гэвин не представлял, что с этим делать, и он никогда так искренне и

страстно не желал этого. Другие девушки были любопытными и использовали

его, чтобы исследовать свои границы и ощущения опасности и безопасности, но

с Дэлайлой было всегда понятно, что если с другими он обращался осторожно, то с ней хотел другого. Она была словно фейерверк, что находился слишком

близко к спичке: вся ее энергия готова вот-вот высвободиться. Он хотел

увидеть, как она взорвется.

Черт, а ведь спичкой был он. Он хотел сделать так, чтобы она взорвалась.

Он зажмурился и расстроенно вздохнул, сказав Кровати:

– Ты слишком мала.

И как только были произнесены эти слова, послышался громкий

металлический лязг. Кровать задрожала, заскрипели пружины, заскрежетал

металл о металл.

Гэвин спокойно ждал, пока Кровать растянется под ним, став на полметра

длиннее и на метр шире. Порой он задумывался, понимает ли Дом, что он уже

вырос, или все здесь представляло его еще маленьким мальчиком.

– Так лучше, – сказал он. – Спасибо.

Гэвин огляделся, скользя взглядом по обоям цвета неба и детского вида

облакам на потолке. Он не мог показать такое Дэлайле.

– Думаю, нужно сменить оформление, – он замолчал, гадая, какие

изменения будут приемлемыми. Как вообще должна выглядеть комната

семнадцатилетнего парня? – Чуть больше черного, – закончил он,

удовлетворенный тем, что комната стала больше походить на нужную.

В комнате стало прохладнее, а в глубине фундамента Дома послышался гул

– мягкое предостережение.

Но Гэвин не обратил на него внимания, поднявшись с кровати и пройдя по

комнате. Он выглянул из окна в сторону садящегося солнца, чьи золотистые

лучи были едва заметны за крышами домов вдали.

Перед ним простирался двор, под тонким слоем льда виднелся калейдоскоп

цветов. Дэлайла знала о яблоках, но Гэвину стало интересно, что она скажет, увидев, что в январе цветут розы, а сад полон овощей, продолжающих

вызревать даже зимой.

В школе она выглядела совершенно невозмутимой, когда узнала о его

секрете, но одно дело принять саму мысль о доме, который живет, дышит и

меняется, и совсем другое – увидеть его. Как она отреагирует на Папоротники, что перемещались к Окнам, которые были лучше освещены солнцем? Или на

Лампу, которая ходила вслед за ним в каждую комнату, потому что ни в одной из

них не было выключателя. Или на Стол в гостиной, никогда не двигающийся

днем, зато ночью, поскрипывая, бродивший по коридорам.

Она хотела прийти и увидеть, как он живет. И он отчасти волновался, что

сначала она увидит, как само загорается пламя в Камине, а Старинные Часы

говорят ему, насколько он опоздал, а потом выбежит за ворота и больше никогда

с ним не заговорит.

Но что-то более темное в нем беспокоилось, что она не испугается. Что, может, Дэлайла Блу была так же смела, какой выглядела, и не убежит. И это

пугало его куда сильнее всего остального, потому что Гэвин был уверен: как

только Дэлайла войдет в дверь, он не захочет ее отпускать.

***

Гэвин шел в школу длинным путем, все еще не решив, что сказать, когда

Дэлайла снова попросится пойти к нему домой. Он в раздумьях шагал по

талому снегу. А она ведь так и сделает, он не сомневался. Не знал только, успеет

ли хоть что-то сказать перед этим.

Она ждала у входа, у ее ног лежала сумка. Гэвин заметил ее еще до того как

она увидела его, и его взгляд скользнул от ее заплетенных волос к ногам, выглядывавшим из-под яркой юбки в складку.

Гэвин знал о девушках не так уж много, но ему хватало этих знаний. Он

понимал, что многие из них носят такие вещи, думая, что этим сводят с ума

парней. Но не нужно быть гением, чтобы знать: надевая форму, которую она

сама считала скучной, Дэлайла и не догадывалась, что делает с ним или даже с

любым другим парнем. Она не задумывалась об одежде. Но невинного вида ее

ног ниже колен, обтянутых плотными колготками и обутых в ботинки, было

достаточно, чтобы он начал думать о тех частях ее тела, которые не мог видеть.

Она заметила его, когда он переходил через дорогу. Глаза Дэлайлы

округлились, лицо озарила улыбка, и узел в его животе стянулся еще сильнее.

– Привет, Дэлайла, – пытаясь убрать хрипотцу из голоса, произнес он.

– Привет, Гэвин, – отозвалась она, серо-зелеными глазами вглядываясь в его

лицо. – Закончил доклад про По?

– Да. А ты?

Дэлайла развернулась и зашагала к школе.

– Да, но это заняло целую вечность.

– Почему? Вы ведь, наверное, проходили По в Святом Бенедикте.

Они поднялись по ступенькам, и Гэвин придержал для нее дверь, вдыхая ее

яблочный аромат, когда она входила.

– Все равно пришлось прилично покопаться.

Он посмотрел на нее, гадая, откуда взялась ее загадочная улыбка.

– Уверен, ты просто упустила какие-то мелкие детали.

– Или на уроке английского есть на кого отвлечься, – заметила она.

Гэвин обдумал ее слова, отмечая для себя ее хитрый вид.

– Ну, мистер Харрингтон вполне привлекательный, – ухмыльнувшись,

ответил он.

– Мы могли бы отвлечься у тебя дома, – прошептала она. – Уверена, ты

прекрасный учитель.

Гэвин сглотнул и отвел взгляд, но как только он смутился, Дэлайла

рассмеялась и взяла его за руку. Она задрала его рукав и уставилась на слова, которые он написал чернилами этим утром:

«Она лишит тебя дара речи и заставит выть на луну».

– Что это?

Он опустил рукав и взглянул ей за спину, где несколько учеников с

интересом наблюдали за их разговором.

– Это из любимой песни.

Они остановились у шкафчика Дэлайлы.

– Ты точно это хочешь? – наконец спросил он. – Дом воспринять сложно, –

он огляделся и снова посмотрел на нее. – Впрочем, быть со мной тоже сложно.

Ее глаза вспыхнули, и, встав на цыпочки, она губами почти коснулась его

уха. В коридоре было полно народу, но им обоим было на них наплевать.

– Уверена.

Глава девятая

Она

Гэвин открыл тяжелую дверь, вошел внутрь и посмотрел по сторонам,

словно проверяя, все ли на месте. С улыбкой он поманил ее, кивнув и давая

понять, что все в порядке.

Всю дорогу к дому Дэлайла была в предвкушении увидеть тайный мир

Гэвина. Но на крыльце вдруг испугалась, что ее схватят за руки подлокотники

кресла или поставит подножку стол. Было ли все внутри… сумасшедшим? Она

представила, как бешено будет тогда биться ее сердце, словно она была

ребенком и разглядывала иллюстрации «Джуманджи»: растущие на потолках

лозы, носороги, бегающие по дому, и нападающие сверху огромные пчелы.

– Заходи, – прошептал он, подбадривающе улыбаясь.

Она неуверенно заглянула за спину Гэвина и убедилась, что внутри дом

вполне был похож на нормальный.

Дэлайла прошла по комнатам, касаясь кончиками пальцев каждой

поверхности и убеждаясь, что все это реально и что она сейчас на самом деле ко

всему прикасается. Мебель была старинной и красивой, на полу – был ли то

паркет, плитка или мягкий ковер – не было ни следа пыли. Обои на стенах были

украшены живыми картинами: с морских пейзажей кричали чайки, а от

картины с фруктовым деревом пахло апельсинами, когда она прошла мимо нее.

Но за исключением этих звуков и запахов, в доме было тихо.

Гэвин наблюдал за ней со смесью страха и радости, округлив глаза и

покусывая губу. Он шел позади, изучая ее взглядом, пока она касалась всего

вокруг.

– Тут я обычно читаю, – сказал он, когда она провела рукой по кожаному

дивану в гостиной.

– Я бы сюда не села, – он рассмеялся в ответ, а она посмотрела на тяжелое

кресло во главе стола в столовой. – Здесь ощущается отношение этой комнаты.

Она ожидала какой-то реакции от пространства, какой-нибудь гул или

дрожь, но все оставалось спокойным, кроме картин, о которых она уже забыла.

Остановившись в тихой кухне, Дэлайла начала задумываться, было ли в этом

доме хоть что-нибудь необычное.

– Не сказала бы, что дом… как-то отличается.

Гэвин улыбнулся и, повернувшись, открыл холодильник и достал оттуда

две бутылки сока.

– Ну ладно тогда.

– Думаешь, тебе было бы странно жить где-то еще? Например, во время

учебы в колледже?

Ее фраза была такой невинной, но Дом тут же ожил, содрогнувшись и

устрашающе застонав, от чего Дэлайла закричала и инстинктивно бросилась к

двери.

Дверь была заперта, и она замерла, безумно дергая за ручку, пока Гэвин не

подошел к ней, обхватив своей ее руку и мягко разжав ее пальцы.

– Все хорошо, Дэлайла, – он сжал в ладони ее дрожащий кулачок и прижал

их руки ей к животу. – Все хорошо.

Дом успокоился, комнаты уже не дрожали и не ощущались холодными.

Дэлайла ухом чувствовала дыхание Гэвина и прислонилась к нему, чтобы

успокоиться.

– Я просто не ожидала.

– Прости, – прошептал он, уткнувшись лицом в ее волосы. И хотя казалось, что он говорил с домом, это касалось и ее.

Дэлайла повернулась к нему лицом и выглянула из-за его плеча, скользя

взглядом по лучам света, играющим на поверхности стола, по стенам, что, казалось, дышали и пульсировали, словно до этого все вокруг сдерживало

дыхание.

– Это было лишь представление, – сказал он с улыбкой. – Я много о тебе

рассказывал, вот все и взволнованы. Думаю, мы немного не уверены, как себя

вести.

– Нет, это я виновата, – ответила она, и ее голос оборвался. – Я не хотела

никого обидеть тем вопросом.

Она дрожала, в глазах метался страх, когда Гэвин прижал ее к груди, обхватив руками. Она уткнулась лицом в его грудь, слушая спокойное биение

сердца, и на миг ей показалось, что он обнимал ее внутри другого тела, более

крупного и сильного. Мысли будоражили ее, словно невидимые пальцы

касались ее висков.

Сильно зажмурившись, Дэлайла покачала головой и почувствовала, как

закипает злость, преодолевая страх. А через миг это чувство рассеялось.

Гэвин скользнул длинным пальцем по ее спине, и она тут же пришла в себя.

Ее просто напугала дрожь дома. Только и всего.

– Давай выйдем отсюда в сарай, – сказал он, и Дэлайла почувствовала, как

его губы касаются ее волос, пока он говорит. Ей стало интересно, какие истории

расскажут его губы, касаясь ее кожи, и где именно он ими прижмется.

– Ты боишься? – очень тихо спросил он.

Дэлайла покачала головой. Она не была напугана. Но было непросто

смириться с тем, что все вокруг слышит ее и может в любой момент застонать и

затрястись. Было потрясающе наконец увидеть все это своими глазами, но она

ненавидела себя за легкий страх, появившийся в этом доме, что давил на нее и

проникал в ее мысли. Дом был большим и настоящим, Гэвин жил в нем. А вот в

ней, видимо, все же были живы отголоски ее скучных родителей, и Дэлайла не

верила, что сможет привыкнуть к такому.

– Я просто не хочу ошибиться, – произнесла она.

Тихий смех сотрясал его грудь, к которой она прислонилась щекой, а его

дыхание шевелило ее волосы на макушке.

– Ты и не ошиблась. Думаю, Дом тоже из-за этого волнуется. Ты ведь

слышала фразу: «боится тебя больше, чем ты его»? Идем.

Гэвин повел ее на задний двор, оказавшийся просторным и покрытым

зеленью и пышными деревьями. На отяжелевших ветвях висели рубиновые

яблоки. Мандарины, вишни, сливы и персики выглядывали из-под листьев, деревья создавали собой маленький лес возле сарая.

Газон был идеальным, он пружинил под ее туфлями.

– А что с газоном перед домом? – вспомнив, спросила она.

Гэвин рассмеялся.

– Они близнецы. Думаю, Мертвый Газон решил так позлить Живой. Но это

лишь догадка.

«Конечно», – подумала Дэлайла. Ведь он не мог получить их ответ.

– У меня миллион вопросов.

– Странно, что так мало, – он привел ее к одному из маленьких сараев и

сказал: – Заходи. Она классная.

Ей хотелось спросить, откуда он вообще знает, что этот Сарай – девочка, что Газоны – близнецы, что Дом волнуется из-за реакции Дэлайлы, но когда

увидела помещение внутри, то сама поняла. Стены были с легкими изгибами, а

дерево слабо пахло цветами. Гэвин открыл дверь и впустил ее.

Дэлайла не знала, чего ожидать, но точно не этого. В ее понимании, сарай

должен быть пыльным местом, где хранились садовые инструменты, забытые, заржавевшие и покрытые паутиной. Но здесь все было не так. Пол блестел

чистотой, два окошка сияли, словно кристаллы. На двух стенах висели полки, уставленные банками с фруктами, овощами и соусами.

На другой стене была раковина, маленькая плита и несколько шкафчиков с

полированными латунными ручками. Синий диван стоял у большого окна, рядом с ним на полу стояла стопка книг. Не нужно было и спрашивать: Дэлайла

сама видела, что Гэвин здесь проводил много времени.

– А кто закрыл все эти банки?

– Сарай, – озадаченно ответил он.

Дэлайла взглянула на его и заметила хитрую улыбку.

– Как такое возможно?

Он открыл один из шкафчиков у плиты и вытащил несколько приборов:

шумовку, картофелечистку и красивый нож с рукоятью из слоновой кости.

– Она пользуется всеми этоми приборами, – Дэлайла хотела понять, как, но

не успела спросить, а он продолжил: – Не хочешь взять домой что-нибудь из

фруктов?

Воздух стал теплее, и Дэлайла широко раскрыла глаза, оглядываясь на окно

и разыскивая взглядом согревший ее луч.

– Тепло стало потому, что она хочет, чтобы ты что-нибудь взяла.

Вежливо кивнув, Дэлайла выбрала банки с персиками и сливами, и Гэвин

снял их с полок.

– И эти, – сказал он, добавляя баночки с соленьями в ее руки. Дэлайла

покосилась на них, отчасти ожидая, что они поздороваются с ней, но банки

оставались самыми обычными банками. – Мои любимые.

– А это место – твое любимое во всем доме?

– Одно из них.

– А какие еще?

– Кухня. Моя комната, – он пожал плечами и добавил. – Я люблю играть на

пианино, но Столовая порой пугает.

Она вскинула брови в безмолвном вопросе.

– Его можно назвать отшельником, в комнате всегда холодно, а потому мне

там не нравится, – он вывел ее на улицу, и ей показалось, что она сошла с

корабля на берег – ее немного покачивало.

– Ты как? – рука Гэвина подхватила ее под локоть, нежно обхватывая

теплыми длинными пальцами. Ощущение падения исчезло, стоило ей

прижаться к нему, и она задумалась, не сделала ли это намеренно, ведь он уже

обнимал ее, и она чувствовала себя прекрасно. Защищенной и устойчивой, и – к

сожалению – отчаянно жаждущей поцелуя.

Они устроились на траве под вишневым деревом. Солнце сверкало, и

Дэлайла смогла сесть так, чтобы лучи не светили в глаза. Так вышло, что при

этом ее голова легла на плечо Гэвина.

– Можешь спрашивать еще, – сказал он. – Уверен, ты под впечатлением.

Она кивнула и поняла, что он это почувствовал, так как придвинулся ближе.

Ощущение было таким, словно по ее венам пустили горячую воду.

– Дом как-то может удерживать предметы? Это так действует?

– Не знаю, что именно он делает, но, наверное, это самое удачное описание.

Приборы двигаются. Духовка включается. Я чувствую, что Сарай все делает

сама, но, может, там не только она участвует. Дом порой похож на… существо с

множеством движущихся частей.

Она склонилась, цепляясь за его локоть, и он придвинул руку ближе, чтобы

она смогла ее обхватить.

– Ты здесь счастлив?

– Да, – ответил он. – Ведь другого я и не знаю. Хотя моя жизнь в Доме

отличается от жизней остальных.

Она понимала, что должна расспросить про Двор или про Дом, или как он

учился ходить, говорить, общаться с другими людьми. Но вместо этого

спросила:

– Ты уже приводил сюда девушек?

Он рассмеялся.

– Нет. Ты первая.

– Твое сердце когда-нибудь разбивали?

Его голос был настороженным.

– Этот вопрос не о Доме.

– Но ответь, – она посмотрела на него, любуясь его угловатой челюстью и

тенью щетины на ней. Она задумалась, разрешит ли он ей нарисовать что-

нибудь на нем. Кроваво-красные завитки или неровные серые линии, или слова, как он сам писал. Какие-нибудь руны, быть может, чтобы всех отпугивать от тех

мест, где его хотела касаться только она. – Я твоя девушка и хочу знать.

– Справедливо, – с улыбкой ответил он. – Но нет, не разбивали. Вернее, не

так, как ты сказала. Мне разбивали сердце много раз, пока я был маленьким, когда на меня не обращали внимания или насмехались надо мной. Но сейчас его

вряд ли можно разбить.

Ее сердце чуть не разбилось.

– Это ужасно.

– Не совсем, – его пальцы сжали ее крепче, и все внутри нее отозвалось на

этот жест. – Я не был одинок. Дом меня очень любит. Мебель для меня как

семья, и я вполне счастлив. Я могу общаться с людьми онлайн, там они знают

лишь мой ник и не догадываются, что я выращен Домом-Монстром, словно

волками. И, конечно, теперь у меня есть ты.

Она улыбнулась.

– Да. Есть.

– Как я и сказал, человек вряд ли сможет разбить мне сердце. А вот Дом –

да.

Ветви начали опускаться, пока не коснулись его свободной руки, не

прижатой к ней.

– Спасибо, – прошептал он и осторожно сорвал вишенку, отправил ее в рот, а потом выплюнул косточку в дальний конец двора. Ветка мягко похлопала его

по плечу.

– Что? Ты хотела забрать ее? – спросил он, и дерево коснулось листьями его

щеки и затем отступило. Это означало «да». И Дэлайла поняла, как Гэвин

научился ходить, говорить и всему остальному: его научил Дом. Если он мог

быть нежным, кормить его вишней и возмутиться за брошенную косточку, но

при этом погладить по щеке, то мог и вырастить его.

Гэвина любили.

Со своего места Дэлайла зачарованно наблюдала за их общением.

– Даже не знаю, что спросить, – произнесла она. – Думаю, это потрясающе.

Теплый ветерок пронесся по двору и принес с собой запах весны и тепло

летнего дня посреди зимы.

***

Они не скоро ушли оттуда. Дэлайла была поглощена всем вокруг, но все

еще побаивалась, как много Дом может услышать или увидеть. Он мог заметить

и ее не самые невинные намерения по отношению к Гэвину. Она много раз

представляла, как они будут целоваться, проводя время у него дома.

Он ничего не сказал, когда они встали, лишь погладил ствол дерева, а потом

отвел Дэлайлу к задним воротам на улицу. Вернувшись на обычную дорогу, она

понимала, что теперь вряд ли сможет воспринимать мир по-прежнему. Сколько

еще было таких домов? Сколько еще было таких самостоятельных деревьев, как

во дворе Гэвина?

Пока она думала об этом, у него в кармане что-то зажужжало. Она

удивленно взглянула на Гэвина, а тот, замявшись, все же сунул руку в карман.

– У тебя есть телефон?

– Ну да. Конечно, – он так на нее посмотрел, словно у нее появился глаз на

лбу.

– Ты его купил?

Гэвин вскинул палец, прося ее подождать, пока он ответит. Он не сказал

«Алло» или «Привет», или «Это Гэвин». Он просто ответил:

– Я вернусь в девять, – и отключился.

– У тебя есть комендантский час?

– Конечно, – смеясь, сказал он.

– Но если Дом знает, где ты, зачем говорить ему, когда вернешься?

– Он не всегда видит меня, только если я возьму с собой что-нибудь… из

его вещей, – он хохотнул, сказав это, и тут же выдал извиняющуюся улыбку. –

Или он может следить за мной по траве и проводам, но… – он сделал паузу, – не

думаю, что он так делал. Странно все это кому-то объяснять. Но иногда я знаю, что Дом беспокоится, когда оставляет мне маленькую вещицу на пороге. Как во

время важных экзаменов. Или когда у меня было собеседование, и я очень

переживал, – он улыбнулся ей. – Но обычно я… беру что-нибудь сам.

Дэлайла кивнула, думая о сказанном и о том, сколько свободы у него было

на самом деле.

Казалось, что до девяти еще вечность. Дэлайла взглянула на часы. У нее

действительно есть еще больше пяти часов с ним? В воображении тут же

вихрем закружились картинки, словно быстро пролистанные фотографии.

Сцепленные руки, прижатые к ладони губы, поднимающийся по ее запястью

рот и целующий ее подбородок, губы, веки. Его язык скользит по ее, и тихий

вскрик, который он ловит своим ртом.

Но у нее не было пяти часов. В лучшем случае два, ведь ее комендантский

час совпадал с закатом, а небо уже успело помрачнеть, превратившись в

тусклую зимнюю серость. Гэвин сунул телефон в карман и взглянул на нее. Его

глаза были такими темными и сияющими, как ее с детства любимые черные

стеклянные шарики. Она выдумала, что нашла их во время сафари в Африке, где якобы искала магические коренья и фрукты.

– Я работаю, потому что хочу немного независимости, но деньги всегда

есть в банке.

Дэлайла пришла в себя.

– Что?

Он улыбнулся, словно поймал ее, грезящей наяву о его глазах и

приключениях, которые они видели.

– В Сарае. Там есть банка с деньгами, и она всегда полная. Я не знаю как, но деньги там не кончаются.

Она не ответила, и он с терпеливой улыбкой напомнил:

– Я говорю о том, откуда у меня телефон.

– Банка живая?

– Скорее всего. Она вздрагивает, поднимает крышку, а потом опускает. Но я

с ней почти не общаюсь, только когда нужны деньги.

– Совсем как обычный подросток, – сказала она и улыбнулась.

Его улыбка замерла, а потом стала шире, озаряя все лицо. Дэлайла поймала

себя на том, что вот-вот потеряет голову или растает прямо тут, если он и

дальше будет так улыбаться.

– Меня еще не называли «обычным».

– Тебя и нельзя таким назвать, кроме отношения к банке с деньгами.

– А тебя? – спросил он.

– О, еще как. Может, не буквально этим словом, скорее другими – милая, тихая и воспитанная.

– А ты не такая.

– Невоспитанная? – она заметила еще одну его улыбку. Дэлайле

понравилась мысль, что он считает, в ней есть что-то дикое, словно закованное

в стальной коробочке. И едва он ее поцелует, возможно, часть этой дикости

вырвется и вцепится в него.

– Не думаю, что ты такая, но ты точно не обычная, – сказал он.

Потянувшись вперед, он поймал прядь ее волос и накрутил на палец, скользнул

по ней и легонько потянул. – Очень даже необычная. И когда ты так на меня

смотришь, я хочу провести языком по твоим губам, пока еще не село солнце.

В ее груди грохотало, как от промчавшегося табуна лошадей.

– Ты можешь.

Он сделал вид, что не услышал, и тихо сказал:

– Никто еще на меня так не смотрел.

И она ему верила. Она сама никогда и ни на кого так не смотрела.

– Почему бы тебе не поцеловать меня?

– Боюсь, тогда я не смогу остановиться, а ты опоздаешь домой.

Она представила злое лицо отца и встревоженное – матери, как они сидят

на кухне поближе к часам.

– Может, этого того стоит.

Он закусил губу, словно думал о поцелуе. Нежная красная плоть побелела, когда он сжал ее зубами. Он был для нее очень важен. Он был самым

чувственным человеком из всех, кого она видела. Дэлайла закрыла глаза.

– Думаю, тебя нужно целовать долго-долго, – прошептал он.

Она резко выдохнула и зажмурилась еще сильнее. Ей хотелось, чтобы он

остановился, но при этом она надеялась, что он этого не сделает.

– И не только целовать. Что бы я почувствовал, если бы ты укусила мое

плечо? Или если я укушу тебя в ответ – понравилось бы тебе?

Дэлайла подумала, что ей бы понравилось, она просто знала это. Эта

неизвестность и опасная тьма в нем притягивала ее, но еще сильнее ее влекло к

Гэвину его искренность: он говорил, о чем думал, и не стеснялся того, что

отличается.

Она хотела открыть глаза и увидеть, какой он, когда говорит ей такое, но

прежде чем успела, ощутила легкое прикосновение его губ к ее, как его пальцы

обхватили ее талию, и острый укус на своей нижней губе. Боль заставила ее

вскрикнуть и захотеть еще.

– Завтра скажешь, понравилось ли тебе.

Когда Дэлайла наконец открыла глаза, идущий по дороге Гэвин казался

черной точкой вдали.

Глава десятая

Он

Гэвин рассказал своей Комнате о произошедшем сегодня с Дэлайлой,

умудрившись не превратиться во влюбленного поэта. Как она улыбалась, как

смогла остаться смелой, как казалась крошечной рядом с ним. В комнате стало

тепло.

– Я устал. Разговоры с ней сложные. Она словно смотрит на меня и читает

мысли. Я ничего бы не смог от нее утаить.

В комнате стал холодно.

– Она уже была здесь, Комната. Она знает о тебе, ты уже не тайна. И ты ей

понравилась.

Края Одеяла приподнялись, обнимая Гэвина. Кто же знал, что все предметы

внутри Дома такие чувствительные, и им до всего есть дело?

– Ты приглядываешь за мной, когда я на улице? – ему всегда это было

интересно, а после разговора с Дэлайлой – особенно. Когда он был маленьким, что-нибудь из Дома всегда сопровождало его на улице. Но теперь, когда он

вырос, у него складывалось впечатление, что Дом старается дать ему

почувствовать, как оставаться независимым, несмотря на то, что он никогда не

был один.

Гэвин подозревал, Дом присматривает за ним почти все время, хоть он

толком и не понимал, как. Посредством сплетения веток или проводов? Он

никогда не спрашивал, ведь раньше это его не особенно и волновало.

А теперь ему нужно было знать, сможет ли он при желании уединиться с

Дэлайлой.

– Ну так что, Дом? Ты все время следишь за мной?

Температура в комнате не изменилась. Одеяло не сдвинулось. Ответа не

последовало.

– Я так и думал, – тихо произнес он.

Глава одиннадцатая

Она

– Хватит трогать губу, Дэлайла, – сказала ее мама и натянуто улыбнулась, пытаясь отвлечь ее. – Ты сломаешь себе челюсть. А еще у тебя грязные пальцы,

– появятся прыщи.

– Ладно, – пробормотала Дэлайла и опустила взгляд в тарелку. Пресные

овощи, мягкая курица, переваренный рис. Она подняла взгляд на потолок и на

миг захотела, чтобы лампа мигала не просто так, а в веселом ритме. Молчание

было пугающим. Она скучала по хаосу во время ужина в старой школе, когда

позвякивали вилки, кто-то проливал свой напиток и сотни девочек

взволнованно перешептывались. Она подумала и о том, каким мог быть ужин у

Гэвина и возможны ли поцелуи у него за столом.

Жаль, у нее не было его номера, чтобы позвонить после ужина и сказать, что ей понравился его поцелуй.

– Дэлайла Блу, я же сказала, перестань трогать губу.

***

В ту ночь сны Дэлайлы были путаными и притягательно пугающими. Она

постоянно просыпалась и каждый раз помнила, что погибала там по самым

невинным причнам: забыла выключить плиту, и весь дом взорвался; она снова

уснула, и в этот раз в наполненную ванну упал фен, а потом она упала с

лестницы и приземлилась на нож, который держала в руке. Каким-то образом

Дэлайла добралась до кухни и схватилась за нож. Она выронила его и, почувствовав подрагивание мышц, проснулась окончательно.

У нее болела голова и пульсировали виски, и она прижалась к ним

пальцами. В шкафчике в ванной нашла тайленол и снова легла, проспав до

восхода солнца.

Утро выдалось темным, и Дэлайла решила сделать вид для себя, что она

вовсе не ложилась спать, а протанцевала всю ночь. В душе она притворилась, будто сейчас три часа ночи, и она смывает с себя пот после танцев, а не всего

лишь последствие кошмаров.

Она взяла первую попавшуюся одежду, подозревая, что Гэвин даже не

заметит, что на ней надето. Справедливости ради стоит заметить, что появись

он в школе в брюках и рубашке-поло, у нее случился бы сердечный приступ.

Так что, наверное, и ее одежда была важна. Дэлайла разгладила руками красную

юбку и белый свитер. Слишком просто. Она переоделась. Выразить себя

посредством одежды – это труд, и немалый.

Глядя на себя в зеркало, она провела руками по узким девичьим бедрам к

груди, которой почти не было видно. Еще в частной школе она чувствовала, что

ее телу чего-то не хватает, чтобы нравиться парням и чтобы стать женственной

и догнать сверстниц. Ей нравились мускулы Гэвина под его футболкой.

Нравилось, как на его руке проступают вены, когда он закидывает сумку на

плечо, как из-под рукавов выглядывают бицепсы. Он был сильным и мог легко

повалить ее на траву одной рукой.

За завтраком – слишком много пресной вежливости. Дорога в школу –

слишком длинная. Но вид Гэвина, ждущего ее у ворот школы, тут же заставил

все внутри нее сжаться и запылать.

– Ну так как? – спросил он, пока она приближалась, но была еще слишком

далеко, чтобы расслышать.

– Что? – отозвалась она.

– Понравилось?

В ответ она ускорила шаги и прижалась к нему, обвив руками шею и

притягивая его все ниже

ниже

и ниже

к своему рту и губам.

– Слишком понравилось, – сказала она, и он снова прикусил ее губу. Она

ответила, втянув его губу в рот и потянула его за волосы. Звук, который он при

этом издал, запустил фейерверки по ее телу до кончиков пальцев ног.

– Слишком?

– Я не могла перестать думать об этом. Мама кричала, чтобы я не трогала

губу, – тут брови Гэвина поползли вверх.

– Да ну? Кричала?

– Ну ладно, не совсем. Она не кричала. Но ворчала весь ужин, и голос был

не из приятных.

– Потому что ты все время трогала губу?

Дэлайла кивнула.

– Теперь тебя это будет ждать постоянно.

Раздался школьный звонок, и Гэвин обхватил рукой ее плечи, уводя ее к

зданию.

– А в той школе были звонки?

Она взглянул на него, удивляясь, как быстро закончилась тема поцелуев.

– Нет. Мы должны были проявлять ответственность и приходить вовремя, –

ей и самой было слышно, как заученно звучали ее слова, будто были взяты из

памятки Святого Бенедикта.

– Вот значит как. А нам не доверяют быть ответственными.

Она посмотрела на тротуар под ногами. И заметила, что на нем были новые

черные ботинки, и принялась наблюдать за ними, чтобы отвлечься от желания

возобновить разговор о поцелуях.

– Хотя мне нравится думать, что я необычный, – сказал он. Она слышала в

его голосе дрожь, словно он улыбался. – Мне нравятся мои обязанности.

Целоваться и многое другое. Но особенно целоваться.

Дэлайла знала, что ее улыбка была слишком дурацкой, и ее заметил Давал.

Он вскинул брови и скрестил руки на груди, давая ей понять, что заметил ее

безумную улыбку и позже собирается выведать все подробности. Гэвин

замедлил шаги и отпустил ее, поцеловав в висок и пообещав, что они

пересекутся позже.

Он ушел, расправив плечи, волосы его были темными, как тень от деревьев, а она почувствовала пустоту, словно он забрал с собой часть нее.

Трава была бурой и грязной, перед школой было много таких тусклых

пятен.

Давал сидел на верхней ступеньке рядом с Корнелией Стинтон, которую

Дэлайла знала по урокам Давала по социальной иерархии еще с первого дня в

школе. Корнелия казалась хорошей. Она перевелась из Уичито через год после

отъезда Дэлайлы и была одной из немногих в школе, кто и не заметил, что

Дэлайла покидала школу.

– Иди-ка сюда, дорогуша, – Давал похлопал рукой рядом с собой. –

Выкладывай.

Дэлайла села рядом с ним, вежливо помахав Корнелии, сидевшей слишком

близко к Давалу и смотревшей на него с излишним интересом, – видимо, не

знала, что парни ему нравятся больше.

– Какие авантюры сегодня в планах? – пихнув Дэлайлу плечом, спросил он.

– Обсуждение лирических героев в литературе, стрельба из лука на

физкультуре и…

– Больше поцелуев с твоим новым пажом?

Дэлайла многозначительно взглянула на него, не собираясь отвечать.

– А ты шустрая, – сказал он. – И всегда получаешь то, чего хочешь.

Она фыркнула.

– Вот уж нет.

– Ты встречаешься с Гэвином? – спросила Корнелия, подавшись вперед, и

Дэлайла увидела ее большие голубые глаза. Корнелия была красивой для своих

семнадцати лет, эту красоту было видно даже под слоями макияжа.

Может, Корнелия притворялась, будто только что не видела Дэлайлу с

Гэвином. А может, она их на самом деле не видела. Дэлайла кивнула, следя, как

Гэвин исчезает в дверях, и надеясь, что на английском он сядет не позади нее, и

тогда она сможет смотреть на его плечо и вспоминать, как было приятно

положить на него голову.

– Он оказался для меня слишком странным, – отклонившись назад, сказала

Корнелия нарочито скучающим голосом. – Рада, что мы расстались.

Дэлайла заметила это ее пренебрежение: словно бросив Гэвина, Корнелия

позволила Дэлайле подобрать его. Давал скептически покашлял.

– Ты плохо с ним поступила, Кор.

Корнелия шлепнула его.

– Не правда.

– Врешь, – протянул Давал.

– Ну а мне его странность в самый раз, – поднявшись, Дэлайла сказала, что

они с Давалом увидятся позже, и пошла в здание.

Ученики толкали ее, вокруг было людно и жарко. У всех были старательно

уложенные в беспорядок волосы, а одежда – подобранная с идеальной

небрежностью. Дэлайла взглянула на свои юбку и свитер, простые коричневые

туфли.

Она прислонилась к своему шкафчику, спиной чувствуя стремительный

поток проходящих мимо людей. Она могла присоединиться и позволить ему

привести ее в класс. Или представить, что ее ноги погрузились в песок, и ждать, пока все вокруг не стихнет.

Дэлайла еще не испытывала ревность. У нее и парень-то был всего пару

недель в прошлом году. Хотя она целовалась и до него. Но всегда по-дружески и

с улыбкой расставалась с ними и старалась не говорить им, что они не в ее

вкусе.

Позади нее раздались громкие шаги, и она не сразу поняла, что осталась в

коридоре одна, пока не прозвенел второй звонок, а в поле зрения не появились

черные ботинки.

– Почему ты все еще здесь? Думал, ты спец по управлению временем, –

Гэвин наклонился, чтобы встретиться с ней взглядом. В его глазах была тревога, она же заставила напрячься его лицо.

«В чем загадка? – подумала она. Явно не в том, что он видел ее рядом с

Корнелией. – А в том, почему присоединился сейчас», – решила она.

– Ты целовал ее?

– Кого? – он смотрел на нее, а потом его глаза округлились, когда он понял, о чем она. – Корнелию?

– Да.

Гэвин кивнул, Дэлайла опустила взгляд на фразу на его руке.

– Ты приводил ее домой?

Краем глаза она видела, что он улыбнулся и покачал головой.

– Я же говорил, ты первая. Дэлайла, ты что, ревнуешь? – ему это явно

понравилось.

– Немного.

– К Корнелии?

Она отвела взгляд, пытаясь подавить улыбку. Ей нравилось, что он не мог

понять такую простую вещь.

– Да.

– Тогда поверь, что я был лишь способом как следует запугать ее

родителей.

– Но ты с ней встречался.

– Конечно. Почему бы и нет?

Она не это хотела бы услышать, но оценила его честность.

– И кусал ее за нижнюю губу?

Его улыбка исчезла так же быстро, как огонь свечи под потоком воды, но в

глазах тлел голод, от чего кончики пальцев Дэлайлы начало покалывать.

– Нет. Ничего такого мне с ней делать не хотелось.

Она взяла его за руку и потащила в кабинет 104, на английский к мистеру

Харрингтону.

Глава двенадцатая

Он

На уроке ее рука практически не опускалась. Гэвин наблюдал, как Дэлайла

машет тонкой рукой из стороны в сторону, вызываясь отвечать на седьмой

вопрос за сорок минут.

«Она собралась говорить за них двоих», – подумал он. Потом представил

их в быстрой смене сцен жизни: в супермаркете, при покупке машины, во время

прогулок в парке, – и задумался, что из этого изменится со временем, будет ли

он чувствовать себя частью ее мира, или она всегда будет хватать его за руку и

тащить вперед с завидным упорством.

На этот раз он размышлял об отношениях в целом, не о чем-то более

мелком, вроде поцелуев. Он никогда раньше не думал, что сможет надолго

впустить кого-то в свою жизнь, и мысли Гэвина тут же вернулись к ее

вчерашнему вопросу: «Думаешь, тебе было бы странно жить где-то еще?»

Он никогда не рассматривал другой вариант. Всегда думал, что останется в

Доме навеки.

***

Под ногами похрустывали сухие опавшие листья, пока они шли по полянке

к их любимому дереву.

Гэвин поглядывал на ее профиль и, как всегда, гадал, о чем она думает.

– Почему ты на уроке так много говорила?

Стоило это произнести, как он понял, как осуждающе они звучали. Такое

он мог сказать Корнелии или Табите, и те ответили бы: «Гэвин, это очень

грубо». Он пробормотал бы извинения и решил, что им просто удобно его

смятение. Они ведь не подошли к Давалу Редди – мистеру Общительность –

или с Тэннеру Джонсу – мистеру Мужлану. Они специально выбрали странного

парня и ожидали от него соответствующего поведения.

Но Дэлайла, похоже, не этого от него ожидала. Она пожала плечами,

совершенно не расстроившись из-за его тона.

– В моей школе – старой школе – было очень строго с участием на уроке. И

я привыкла. Здесь же можно просто сидеть и ничего не говорить.

«И слава Богу», – подумал он.

– Скучаешь по Святому Бенедикту?

Она закусила губу, обдумывая вопрос.

– И да, и нет.

Он на мгновение задумался, чего больше – да или и нет, но потом

представил себя на ее месте и понял, что если сравнивать беспорядок в этой

школе и организованность в той, то выходит, она по многому скучала. Зато в

Святом Бенедикте с ней точно не было его.

Дэлайла села на траву и открыла коробочку с едой, сунув в рот

виноградинку. Она жевала ее и размышляла, а Гэвин сел рядом с ней, прижавшись к ее боку и поцеловав в макушку, после чего приступил к своему

обеду.

– Здесь намного больше учеников, – ответила она. – Людей больше

беспокоит их внешний вид, но это так глупо. Словно они тратят кучу времени, чтобы выглядеть неряшливо. Мы об этом столько не думали, и когда разрешили

ходить в любой одежде, выбирали то, в чем и спали.

Гэвин тут же представил на ней что-то темное, шелковое и очень-очень

маленькое. Он скользнул ладонью по ее руке к шее, притягивая к себе для

поцелуя.

– Не угадал, – сказала она, улыбаясь ему в губы.

***

Он попытался посмотреть на Дом ее глазами. Все вокруг было спокойным, словно задержало дыхание, но тогда он был так поглощен реакцией Дэлайлы, что даже не задумался об этом. А ее реакция оказалась совершенно

неожиданной. Он был искренен, когда сказал, что не приводил сюда ни одной

девушки, но если представить, то другие девушки обхватили бы себя руками

куда крепче, чем Дэлайла. Она же ходила, касаясь Стен и Дивана, даже

Жесткого Стула.

Дэлайла была бесстрашной, как и всегда. Может, даже безрассудной.

Гэвин резко остановился, глядя на светлые обои в Коридоре и размышляя, откуда взялись эти мысли. Если он доверял Дому, почему бы и ей не доверять?

Почему тогда ей заходить сюда с тревогой? Было ли в Доме что-то пугающее?

В этом водовороте мыслей он спешно пошел в ванную наверху –

единственную работающую ванную в Доме и единственную комнату, которую

Гэвин не считал живой. Это место было его убежищем, там он мог думать, о

чем хотел.

Видите? Это его тоже тревожило. Его мысли ведь были его

собственностью, верно? В любой комнате, куда бы он ни заходил, он мог думать

о чем угодно, например, об обнаженной и ждущей в его кровати Дэлайле, о

целом вихре картинок, которые рисовало воображение – он в колледже, он

смеется с семьей, плавает в открытом океане – хотя все быстро забывалось, и об

этом никто больше не знал. Но его мысли принадлежат ему и всегда такими

были. Или нет?

Впервые в жизни Гэвин задумался, была ли его жизнь правильной. Каждый

премет в Доме двигался, чувствовал и думал. Но у них не было мышц, крови

или мозгов для этого. Как Дом мог слышать его мысли? Что еще Дом умеет, о

чем Гэвин даже не задумывался?

Прежде чем спутанные мысли и беспокойства Гэвина привели его к

вопросу: «Как я тут оказался?» – чей-то маленький кулачок постучал в дверь.

Он не ожидал посылки или доставки из магазина, а просто так никто и

никогда не приходил. Но стук повторился.

– Гэвин?

Из-за толстой дубовой двери голос Дэлайлы слышался тоненьким, хотя на

самом деле, несмотря на ее рост, голос обычно был низким и хрипловатым, словно она до этого долго кричала. Гэвин открыл дверь и улыбнулся.

– Что привело вас сюда, мисс Блу?

Она пожала плечами, проскользнув мимо него, словно была тут хозяйкой, и

бросила сумку на пол.

– Мой пылкий парень.

Гэвин оглядел комнату с притворным удивлением.

– Он тоже здесь?

Ее глаза засияли, когда она улыбнулась.

– Да! Позовешь его? Он невысокий и толстый, болтает без умолку. Мой

любимый типаж.

Гэвин наклонился и поцеловал ее в лоб.

– Прости, что так долго. Я не ждал гостей. Поэтому не сразу сообразил, что

в дверь стучат. Обычно сюда не приходят.

– Теперь такое говорить нельзя, – она скользнула пальцами по его груди, пройдя мимо и направившись в столовую. Дэлайла провела рукой по Пианино, опустила пальцы обеих ладоней на клавиши и взяла тонику в до-мажоре [главное

мажорное трезвучие – прим. перев.].

– Ух ты, – выдохнул Гэвин. Как и ожидалось, Пианино не остановилось на

нотах, взятых Дэлайлой, и зазвучали тоники ми и соль мажора, наполняя

комнату гармоничным звуком.

– Вау, отличная реверберация [процесс из изменения звука при многократном

отражении – прим. перев.], или как это называется у пианино, – сказала она, направляясь вглубь комнаты.

– Пианино… – начал Гэвин и замолчал, зная, что за этим последует.

– Что?

Стоило ей спросить, как Пианино заиграло другой аккорд – основной до-

диез мажорный. Пауза, и потом зазвучал ре-мажор. А потом Пианино

исполнило следующую последовательность: ми-бемоль мажор, ми мажор, фа

мажор, фа-диез мажор, соль мажор, ля-бемоль мажор, ля мажор, си-бемоль

мажор, закончив протяжным и громким си мажором.

Дэлайла, которая обернулась, едва заиграла музыка, застыла, глядя на

клавиши.

– Я вообще-то не играю на пианино. Оно хочет, чтобы я это сделала?

– Оно тебя учит, – в подтверждение Пианино взяло си-диез мажорный

аккорд снова и замолкло. В комнате повеяло нетерпеливым холодом, пока

Дэлайла сомневалась. Гэвин помнил, что и сам проходил через такое, когда ему

было шесть. Ему нельзя было подняться наверх, пока он не сыграет все

мажорные аккорды.

– Оно знает, что я не умею играть?

Гэвин рассмеялся.

– Оно предполагает, потому что ты взяла аккорд не теми пальцами.

Дэлайла прижала к клавишам пальцы – указательный, средний и мизинец –

но не вышло ни звука.

– Не те пальцы, – заметил Гэвин. Он хотел бы, чтобы и ему кто-нибудь

подсказывал. Сложнее всего в обучении игре было понять, куда поставить

пальцы, и куда двигаться, чтобы зазвучал звукоряд.

– Ну и ну, Гэвин, это как в «Питфоле»? [игра, где на персонажа смотришь сбоку, а

следующая локация появляется, когда дойдешь через препятствия до конца экрана – прим.

перев.] Я должна закончить здесь, чтобы попасть в остальные части дома?

Он в замешательстве взглянул на нее.

– «Питфол»?

Она оглянулась через плечо и скривилась.

– Прости. Это видеоигра. Отец любил играть. Прежде чем стать типичным

рабочим, он был фанатом.

С насмешливой улыбкой Гэвин шагнул ближе и помог ей правильно

поставить пальцы.

– Кто же знал? – он никогда не видел ее отца, но по ее рассказам – очень

небольшим, если честно – Гэвин мог лишь представить, что тот ничем больше

не занимался, кроме просмотра новостей и участия в молчаливых семейных

ужинах.

Под своими руками он ощущал тепло ее длинных пальцев, не совсем

подходящих ее росту, словно она была щенком, готовящимся резко вырасти.

Гэвину нравилось, что маленькая с виду Дэлайла оказывалась большой. Он

поймал себя на том, что гладит ее руками, и отступил, чтобы не мешать ей

учиться.

– Останься рядом, – тихо попросила она, все еще глядя на клавиши.

Он вернулся к ней и прижался к ее спине, и она прислонилась головой к его

груди, пока ее учило Пианино. Время от времени она смеялась и издавала

смешные звуки, когда не попадала по нужным клавишам, и радовалась, когда

Пианино начинало следующий аккорд. Похоже, ей было весело, а в комнате

стало теплее и светлее; что-то принялась готовить Духовка, и во всем доме

запахло сладкой выпечкой и шоколадом. Гэвин поцеловал ее в волосы, размышляя, может ли Дом заморозить время и растянуть этот миг на неделю.

Его сердце словно стало в три раза больше, когда Дэлайла оглянулась через

плечо, ее губы стали манящими, а улыбка – немного опасной. Он был уверен, что не хотел бы заниматься сексом в Доме, но сейчас мог и передумать.

Но вместо того чтобы потянуться к нему за поцелуем, она спросила:

– Ты умеешь танцевать?

Он покачал головой, с облегчением и расстройством одновременно.

– Все хорошо, – сказала она, разворачиваясь к нему лицом. – Я умею.

Глава тринадцатая

Она

Музыка заполняла комнаты, отражалась от стен и, казалось, достигала даже

темных углов. Пианино не прекращало играть часами, а Гэвин кружил ее, держа

руки на ее талии и пальцами прижимаясь к обнаженной коже над ее юбкой.

Дэлайле нравилось, что Гэвин держит ее так крепко. Он не был с ней

осторожным, в отличие от семьи и друзей, от учеников старой школы, которые

обдумывали каждое слово и только потом произносили вслух, словно все

вокруг были излишне хрупкими.

Ей было интересно, смеялся ли Гэвин хотя бы раз так же сильно, когда

наблюдала, как он подошел и рухнул в одно из кресел с сияющим взглядом и

раскрасневшимися щеками. Его прекрасные губы изогнулись в загадочной

улыбке, и ей так захотелось его поцеловать.

– А ты действительно умеешь танцевать, – сказал он, убирая с глаз темные

волосы.

– Раньше мне танцевать не разрешали, – ответила она, едва дыша. – Если не

считать субботние танцы на площади в Святом Бенедикте.

– И у вас не было общих дискотек с другими школами? – недоверчиво

поинтересовался он.

– М-м, да, – сказала он после раздумий. – Были пару раз. Но парни из

Святого Иосифа даже хуже наших. Представь, что тебе шестнадцать, и ты

можешь пообщаться с девушками только под присмотром брюзжащих

старушек.

– Что еще нужно для большей неловкости? – согласился он. Гэвин

откинулся на спинку кресла, вытянув длинные ноги в черных конверсах. По

комнате проехал столик на колесиках с кувшином лимонада и двумя стаканами.

Лед в них звякнул, когда столик резко остановился.

Дэлайла была уверена, что не сможет к такому привыкнуть. Снаружи

пошел снег, укрывая все белым. А деревья стряхивали с себя снежинки, шевеля

ветвями и листьями. Дэлайла засмеялась, увидев это и вспомнив, что старая

овчарка Нонны так же отряхивалась после купания.

– Какой еще дом может сравниться с этим? – как ни в чем не бывало

спросила она.

Гэвин раскрыл рот, но его прервал резкий звон, словно кто-то ударил

кулаками сразу по нескольким клавишам пианино. Он подпрыгнул, когда

крышка пианино захлопнулась с такой силой, что весь инструмент задрожал.

Дэлайла заморгала в воцарившейся звенящей тишине, ее взгляд метался

между Гэвином и пианино.

– Похоже, оно устало играть, – произнес он. Подойдя к ней, он взял ее за

руку и переплел их пальцы. – Пианино всегда любило проявлять характер.

– Я не хотела… – начала она, но он ту же прервал ее, прижав два пальца к

ее губам.

– Так даже лучше, – пожав плечами, сказал он и притянул ее ближе, чтобы

их тела оказались прижатыми друг к другу. – Я ужасно хотел тебя поцеловать.

***

Воскресенье, казалось, будет тянуться бесконечно долго. Гэвин был на

работе, и Дэлайла тоже старалась чем-нибудь себя занять, но ее дом казался

маленьким, а родители были… повсюду. Она посмотрела телевизор, убралась в

комнате, расставила книги по размеру, потом переставила, но уже по цвету, наконец она решила расставить их по количеству смертей в каждой.

К вечеру ей уже было нечем отвлечься. Она хотела увидеться с ним снова, хотела видеть его улыбку, из-за которой все внутри переворачивалось, хотела

провести пальцами по его взлохмаченным волосам и целовать, пока его

безумный взгляд не превратится в совершенно непристойный.

Дэлайла обычно не писала Гэвину, потому что ее мысли были слишком

сложными для нескольких строчек. А еще ей нравилось слышать его

неспешную речь. Гэвин говорил не много, но зато редко когда долго обдумывал

сказанное, и Дэлайла с жадностью вслушивалась в его слова, предпочитая их

по-мужски кратким сообщениям. Но отчаянные времена требовали отчаянных

решений.

«Ты уже дома?»

К счастью, ответ пришел быстро:

«Придется задержаться».

«Надолго?»

«На час или два».

Дэлайла задумалась. Она жаждала его общества, но должна была признать, что жаждала и того ощущения, когда она покидала этот мир и попадала в

другой, входя в его Дом.

«Можно мне прийти? Я тебя подожду».

Она затаила дыхание, ожидая ответ Гэвина, и эта минута казалась самой

длинной в ее жизни. Ей начало казаться, что просьба была странной или

неуместной. Но ей нравилась мысль побыть одной у него дома. Хотелось

познать, как все эти годы жил Гэвин.

«Уверена?»

Она улыбнулась и написала:

«Абсолютно».

***

Дэлайла ждала, пока родители не отправятся на встречу. Наблюдала, как

собирается ее мама, наносит практически незаметный макияж и добавляет

легкий пшик духов «Jean Naté». Она всегда говорила, что нужно знать меру.

Ее отец ходил по дому, поправляя все вещи, даже которые не было нужно, пока фоном шли вечерние новости.

«Как скучно, – подумала она, – и как все это отличается от места, где я хочу

быть».

Дэлайла проводила их до двери, помахала вслед, когда они выезжали на

дорогу, но никто из них не обернулся. Как только их синий седан завернул за

угол, Дэлайла моментально схватила ключи с крючка в прачечной и выбежала

на улицу.

***

Дэлайла припарковала машину отца на улице и подошла к воротам.

В приглушенном свете сумерек все выглядело по-прежнему; дом все еще

выглядел странным коллажем из цветов и размеров, часть двора была зеленой, часть – мертвой. Извилистая дорожка к крыльцу была такой же необычной, как

и само здание, – выложена из камня теплых тонов, мерцающая разноцветными

стеклышками и бутылочными крышками. Над домом висели розовые и лиловые

облака, напоминавшие сахарную вату.

Подходя ближе на этот раз, Дэлайла заметила жалюзи на окнах. Таких уже

ни у кого не было. У всех были жалюзи внутри, с широкими белыми планками

или из полированного дерева. Эти же были старыми и тонкими,

потрескавшимися и потертыми друг от друга, словно каждую планку

приделывали разные люди.

Единственный раз Дэлайла молилась, – когда ждала результаты экзамена. А

сейчас поймала себя на том, что бормочет молитву, подходя к дому. Подойдя к

ступенькам, она почувствовала себя так, словно собирается шагнуть в другой

мир. И на краткий миг задумалась, вернется ли оттуда вообще.

Захочет ли.

Дэлайла схватилась за перила и поднялась на крыльцо, пытаясь унять

внутреннюю дрожь. Одно дело хотеть быть там с Гэвином и с эйфорией

ощущать, как магия Дома проникает ей под кожу. И совсем другое – быть тут в

темноте, без него, зная, что Дом чувствует ее приближение.

Снаружи было тихо – подозрительно тихо, как она отметила, – и, прежде

чем ступить на коврик перед дверью, она обернулась. Хотя стояла зима, во

дворе зеленели деревья, цветов было так много, сколько она еще никогда не

видела, а птиц не было. Пчелы не перелетали от цветка к цветку. Не было

паутины, дрожащей на ветру. Несмотря на то, что за воротами и увитой лозами

стеной выл ветер, во дворе все замерло.

Ей хотелось думать, что во дворе никого нет из-за зимы, а не потому что

живые существа хотели держаться от Дома подальше. Дэлайла потянулась к

латунной ручке и удивилась, когда та легко повернулась, открыв дверь.

Сейчас Дом выглядел уютным. В золотистом свете закатных лучей все

казалось приятным и теплым. Но в камине не потрескивал огонь, а на полу

залегли тени, тянувшиеся от ковра и словно собирающиеся игриво цапнуть ее за

пятки.

Взгляд Дэлайлы заскользил по безмолвному Пианино, и она задумалась, был ли прав Гэвин, что оно устало играть, или же причина в тех ее словах. Она

надеялась, что не в них.

Но на всякий случай прошептала:

– Прости меня за те слова. На его месте я бы не захотела никуда уезжать.

В комнате звенела тишина.

Не желая оставаться в темноте, Дэлайла прошла по ковру к высокому

светильнику у двери. Она протянула руку и повернула выключатель, но ничего

не произошло. Попробовала еще раз, заглянула под большой абажур, даже

подкрутила лампочку, чтобы убедиться, все ли работает. Но все равно ничего не

происходило.

Дэлайла присела на корточки, пытаясь найти провод. Не найдя его, на

четвереньках поползла к телевизору, решив понять, есть ли шнур и вставлен ли

он в розетку.

Но не было ни провода, ни розетки. Она огляделась. Не было и

выключателей верхнего света. Дэлайла вытащила из кармана телефон и провела

пальцем по экрану, чтобы включить его. Потом развернула его, освещая себе

комнату, но света хватило, чтобы видеть лишь на несколько шагов вокруг себя.

Она ощутила глухой стук колотящегося сердца и уже ставший любимым прилив

адреналина, что испытывала, когда смотрела фильмы ужасов с кровавыми

сценами. Такое – ее стихия, ей нравилось все страшное и неизвестное. Потому

она и пришла сюда.

– Спокойно, Дэлайла, – сказала она себе, попытавшись рассмеяться, но

смех получился немного сдавленным.

Ее шаги были странно громкими в тихом доме; казалось, что

прикосновения ее ног к дереву звучали, словно сирена, сообщающая о ее

присутствии. Все вокруг было зловеще спокойным. Дэлайла отметила, что если

бы это происходило в одном из тех фильмов, что она смотрела поздно ночью, пока ее родители спали, сейчас отличный момент, чтобы из-за угла выскочил

убийца на ничего не подозревающую жертву и порубил ее на куски. Она не

смогла не оглянуться, отчасти ожидая, что там кто-то будет.

Дэлайла всегда верила, что она умнее обычных девушек, но сейчас, когда

между ней и входной дверью пролегало такое большое расстояние, она не была

в этом уверена. Почему Дом такой тихий? Он нервничает? Растерян? Или

выжидает?

Дэлайла написала Гэвину:

«Я на месте. В доме так тихо. Ты уверен, что все в порядке? Он не

против?»

Через считанные секунды телефон завибрировал.

«Конечно, уверен».

«Тут очень темно», – ответила она, виновато скривившись и нажав

«отправить». Она не хотела выглядеть нервной или попавшей в беду… но в

темноте и без огня в камине чувствовала себя неловко.

«Да? – переспросил он и почти сразу добавил: – Мне никогда не нужен был

фонарик, но у меня в тумбочке есть свечи».

Она поднялась по лестнице, и перед ней протянулся длинный и темный

коридор. На стенах висели фотографии в рамках с изображениями Гэвина, от

беззубого мальчика до высокого юноши, каким он был сейчас.

Она приостановилась у большой подборки фотографий. На первой Гэвин

стоял один с более простой версией дома позади. На второй – и Гэвин, и дом

заметно изменились: они подросли, одни черты теперь выделялись, другие

смягчились. И каждая фотография показывала процесс взросления мальчика и

усложнения дизайна дома за его спиной.

Дэлайла сообразила, что она стоит перед портретами, которые иначе чем

семейными и не назовешь.

У той же стены стоял длинный узкий стол с простой чашей с красными

яблоками, что росли на дереве во дворе. Дэлайла отступила на шаг и взглянула

на изогнутые ножки стола, которые на концах выглядели как лапы дикого зверя

с когтями, впившимися в деревянный пол. Она не знала, почему эта деталь так

странно выделялась в Доме, который жил, дышал и вырастил

семнадцатилетнего парня, но по телу пробежал озноб.

Она пошла дальше мимо нескольких комнат с открытыми дверями, в окна

которых проникал все тот же тусклый свет уходящего дня. В тот раз Дэлайла не

обратила на них внимания – в компании Гэвина сложно замечать что-либо еще

– но теперь каждый уголок манил ее своими темными секретами.

Дэлайла посветила телефоном в первую комнату. Там все было, как обычно: большая кровать с пушистым белым покрывалом, тумбочка, кресло-качалка в

простенке между окнами. В следующей было две одинаково заправленные

кровати. Обои были другими только в третьей комнате – вместо моря темно-

зеленого цвета там была стена желтых одуванчиков.

Она остановилась в дверях детской, где повсюду стояли небрежно

упакованные коробки с торчащими оттуда разными игрушками. Дэлайла

помнила, как Гэвин рассказывал, что дом обеспечивает его всем необходимым, но не понимала, для кого все это. Для Гэвина? Или для того, кто был здесь до

него? Кто будет после?

Солнце уже зашло, и комнату заполнили странные тени. С верхней полки

книжного шкафа на нее смотрела кукла со склоненной на бок головой, но

стеклянные глаза, к счастью, были безжизненными.

Она продолжила идти по коридору, резко замерев, когда услышала скрип за

спиной. Она застыла, затаив дыхание, а по коже на затылке бежали мурашки.

У Дэлайлы всегда было богатое воображение, и хотя она не знала причину

звука, сердце бешено колотилось в груди.

– Держи себя в руках, – сказала она себе, уверенная, что если обернется, то

в темноте позади себя увидит лишь пустой коридор и лестницу.

В голове настойчиво крутилась мысль, как Гэвин говорил ей, что здесь она

в безопасности и что Дом не тронет никого, кто ему важен. Она вспомнила об

этих словах, когда половицы снова заскрипели, а за спиной раздался еле

слышный рык.

Глубоко вдохнув, она набралась смелости и так резко обернулась, что юбка

закрутилась вокруг ее ног. Она вглядывалась в пустой коридор, освещая

телефоном каждую комнату.

Ничего.

Дэлайла прищурилась и на дрожащих ногах шагнула вперед. Затем еще.

Она была почти уверена, что теперь стол стоял подальше.

Еще вчера в этом доме она смеялась и танцевала с Гэвином, поэтому сейчас

вошла в его спальню и закрыла за собой дверь. Ей хотелось узнать этот дом, доверять ему и присоединиться к этому миру. Она инстинктивно пошарила в

поисках замка, но его там, конечно же, не было.

Комната Гэвина окнами выходила на задний двор и была далеко от

единственного уличного фонаря, а потому тут было темнее, чем в других

комнатах. Дэлайла посветила телефоном перед собой и подошла к тумбочке.

Там, где он и сказал, она отыскала свечи: они лежали у дальней стенки

выдвижного ящика, а под ними нашлась желтая зажигалка.

Дэлайла нехотя опустила телефон, ведь ей нужны были свободные руки, произнесла еще одну молитву, и зажигалка вспыхнула в темноте. Две попытки, и свеча зажглась, постепенно разгораясь и освещая комнату.

Она поставила свечу на стол и заметила блокнот. Взяла его и устроилась на

кровати, подоткнув под спину подушки, осторожно положив на колени и

открыв.

Он был тяжелым, часто использовался, поскольку края страниц были

истрепаны, покрыты чернилами и углем. Обложка издала треск в тишине –за

годы использования переплет высох.

На первой странице была птица, нарисованная настолько реалистично, что

Дэлайла не смогла удержаться и коснулась пальцами крыла, почти ожидая

почувствовать мягкость перьев. Было несколько рисунков и с ней: под

школьным деревом, в кинотеатре с Давалом, на уроке английского у мистера

Харрингтона. Она ощутила безумное чувство собственничества и восторг при

мысли о Гэвине, сидящем ночью в этой кровати и рисующем ее.

Блокнот был почти полностью заполнен рисунками, и Дэлайла продолжила

смотреть, листая страницы, когда ее глаза начали слипаться. Несмотря на

тревогу, в комнате Гэвина и в окружении его вещей ей было комфортно. Его

запах был повсюду. Воздух в комнате был теплый и слегка влажный, и ей было

легко закрыть глаза и представить, что он здесь.

Она уснула, прислонившись к мягкой подушке, и почувствовала, как одеяла

обхватили ее, словно руками. «Может, они у него и были», – подумала она, проваливаясь в сон.

***

Что-то было не так.

Дэлайла резко проснулась, не понимая, что ее разбудило. Она вглядывалась

в темноту, потихоньку привыкая и рассматривая в свете свечи окружающие ее

силуэты.

Она пошевелилась в попытке сдвинуть одеяла, укутавшие ее тело и ноги, когда откуда-то из темных уголков дома донесся звук. Сначала был

приглушенный одиночный стук, который можно было легко игнорировать.

Поэтому Дэлайла поудобнее устроилась в кровати, собираясь спать дальше.

Но звук повторился. Снова и снова. Он становился все громче и

настойчивей, и напоминал… биение сердца.

– Гэвин?

Дэлайла подождала – в голове из-за сна был туман – и напряженно

вслушалась, чтобы уловить движение, при этом полагая, что Гэвин мог

вернуться домой, пока она спала.

По позвоночнику пробежала дрожь, пока она продолжала слушать и, не

мигая, широко раскрытыми глазами смотрела на тени вокруг кровати. Она

вспомнила стол с когтями на ножках, шторы, что резко закрылись, когда она

впервые попыталась заглянуть в дом. И стало интересно, что еще здесь есть, и

что случается в этих стенах, пока Гэвин отсутствует.

Рациональная часть ума отругала ее, напомнив о ее склонности

драматизировать, и настаивала, что если она хочет быть частью жизни Гэвина, то ей стоит смириться с таким окружением, а не позволять разыгрываться

фантазии всякий раз, когда услышит скрип половицы или стук по стенам. Дом

ведь живой и поэтому вполне естественно, что издает звуки.

Дэлайла вгляделась сквозь темноту в пушистые облака, нарисованные на

голубом потолке. Они мирно плыли по плоскому небу, и она попыталась

расслабиться и не обращать внимания на непрекращающийся стук,

доносившийся откуда-то снизу.

Над деревьями показалась луна, и ее свет просочился в узкую щель между

шторами и разлился на полу. Облака теперь стали видны еще лучше, как и

силуэты других предметов на сказочном небе: плюшевый мишка и корабль, покачивающийся на неспокойных волнах. Но вместе с ярким светом пришло

понимание: что-то изменилось. Голубое прежде небо стало бурным темным, а

над штормовым морем носились грозные тучи.

Дэлайла укуталась поглубже в одеяла, наблюдая, как буря поглощает

нарисованный корабль вместе с ее спокойствием. Одежда начала липнуть к

вспотевшей коже, когда она взглядом пробежала по стенам, где картины, казалось, замирали от ее взгляда.

Дэлайла думала, что спала лишь пару минут, а свеча уже почти догорела.

Воск был желтым – она была в этом уверена – но сейчас оказался кроваво-

красным и струйками стекал по подсвечнику. Пламя тускло мерцало, и краем

глаза она увидела, как по стене что-то движется.

Дэлайла изо всех сил старалась рассмотреть силуэт.

Неясный узор на обоях размылся, после чего снова стал четким. Она

несколько раз моргнула и поняла, что там то, чего раньше не было. Похоже, это

пауки. Поначалу их было немного, но они все прибывали, и вскоре ими стала

покрыта вся стена. У них были толстые лапки, покрытые волосками, а тела

были такими пухлыми и круглыми, что ей стало не по себе.

– Это не по-настоящему, – прошептала она, зажмурившись и надеясь, что

проснется от этого кошмара. Комнату озарила вспышка, и Дэлайла вскрикнула, глядя на потолок, откуда ударила молния. – Это не по-настоящему.

Сердце забилось все быстрее, звук собственного пульса ревом отдавался в

ушах. Она попыталась встать с кровати, но ее ноги и руки были словно

прикованы, а мозг отказывался давать сигналы, чтобы заставить их

пошевелиться.

По стене побежали сотни черных тел на тонких лапках, и их было так

много, что она слышала, как они движутся. Они двигались волнами, собираясь

в группы и превращаясь в слова:

НО

ОН

НАШ

Слова появились на стене, потом исчезли и затем сложились снова. Дэлайла

застыла, а в горле застрял крик. Одеяла обхватили ее крепче, прижимая к

кровати и разведя в стороны ее руки.

Кровать задрожала, когда она попыталась заглянуть, что творится вокруг.

Изножье завибрировало, послышался звук скрежещущего металла. На миг

свеча вспыхнула ярче, она увидела собственное перепуганное отражение в

латунном столбике. Дэлайла в ужасе наблюдала, как столбики становятся выше, стремясь к потолку, и заостряются, словно копья.

Она забилась в путах, врезавшихся в кожу, пытаясь освободиться. И поверх

шуршания снующих пауков и оглушительного звона металла постоянно

слышалось быстрое биение сердца откуда-то снизу.

Дэлайла заплакала, по лицу потекли горячие слезы. Ее крик пронзил тьму, и

все тут же умолкло. Ее руки и ноги внезапно оказались свободными, и Дэлайла

тут же сжалась, прижав колени к груди.

Во всем доме резко зажегся свет, и послышался шум открывающейся и

захлопывающейся двери.

Гэвин.

Быстро вытирая с щек слезы, Дэлайла заморгала из-за яркого света, когда

услышала свое имя со стороны лестницы. Она взглянула на потолок, где

пушистые облака плыли по снова безмятежному голубому небу. Никаких

пауков, только серо-синие обои на стенах. Кровать тоже выглядела обычной.

Медные столбики с мягкой обивкой были чистыми, без единого отпечатка.

У нее заболела голова.

– Дэлайла? – снова позвал Гэвин, после чего послышались его шаги, когда

бежал по ступенькам.

– Я здесь, – сказала она, удивившись, что ее голос не дрожит.

– Вот ты где, – начал он, но помрачнел, увидев ее лицо. Судя по панике в

его глазах и скорости, с которой он пересек комнату и сел рядом с ней, она

выглядела не так спокойно, как говорила. – Что случилось?

Дэлайла схватила его за руку, такую холодную и уверенную.

– Ничего, – настаивала она, успокаиваясь и думая, что все это ей

приснилось. – Я уснула.

– Кошмар? – спросил он, гладя ее по волосам.

– Просто сон. Я в порядке, честно.

Гэвин расслабился и, наклонившись, осторожно ее поцеловал.

– Видимо, очень плохой сон, – заметил он, заглядывая ей в глаза.

Дэлайла покачала головой и обняла его за талию. Сердце Гэвина билось

спокойно у ее уха, и этот звук был удручающе похож на тот, что ее разбудил.

– Просто сон, – повторила она, закрыв глаза и пытаясь убедить в этом и

себя.

Глава четырнадцатая

Она

Дэлайла почти не спала ночью, боясь закрыть глаза и попасть в тот же

кошмар. Ей и раньше снились кошмары, но этот был другим. Он словно был

реальным. Слишком реальным.

Она была неуклюжей за завтраком, на нее укоризненно поглядывали

родители. Пролила молоко, когда заливала им хлопья, ударилась о ножку стола

и постоянно закатывала глаза, пока мама обсуждала длинные волосы нового

упаковщика в магазине.

– Мам, длинные волосы – не преступление.

Белинда Блу фыркнула, вытащив чайный пакетик из своей чашки.

– Я хочу, чтобы город был прежним. Тихим, чистым и безопасным.

Теперь уже фыркнула Дэлайла.

– Все так и осталось, мам. А хиппи-упаковщик ничего не изменит. Может, даже хорошо, что появился кто-то из Портленда, штат Орегон. Может, это

поможет нам увидеть больше.

Мама промолчала, сжав руку на колене в кулак.

– О чем ты, Дэлайла? Ты хочешь жизнь, где одно приключение будет

сменять другое? Почему нельзя быть счастливой здесь? Почему тебе вечно

нужно что-то дикое или чего нельзя предугадать?

Улыбка Дэлайлы стала шире. Так вот какой ее видит мама: бесшабашной, непредсказуемой и непокорной, и это только потому, что она шесть лет назад

заступилась за мальчика, а сегодня ее не волновали длинные волосы

упаковщика. Такое впечатление не могло появиться из ничего, а ведь мама ее

едва не знала.

– Нет, мам. Я просто хочу, чтобы жить было интересно.

– Что ж, – пробормотал из-за газеты ее отец, – интересная твоя жизнь или

нет, ее все равно придется прожить.

Дэлайлу раздражало, что она не могла избавиться от страха из-за этого

кошмара. И вместо того чтобы вспоминать страшные моменты и ужасающие

звуки, она пыталась найти что-то, не подходящее к ситуации, что выбивалось из

потока образов и убедило бы ее: это был всего лишь кошмар.

«Дом Гэвина хороший, – мысленно повторяла себе она, пока шла в школу. –

Его дом хороший и любит его, он не навредит мне. Он просто защищает его, как

медведица медвежонка. А я просто должна показать, кто я».

Гэвин ждал ее под их деревом, когда она завернула за угол. У него на

коленях лежал блокнот, он склонил голову и рисовал. Этот блокнот Дэлайла

рассматривала, перед тем как уснуть. Она подавила дрожь.

Она пошла к нему по траве с тонким похрустывающим под ногами слоем

снега.

Он поднял голову – его нос и щеки его раскраснелись от холода – и

улыбнулся.

– Привет, – поднимаясь на ноги, сказал он.

Дэлайла улыбнулась в ответ, взяв его за теплую руку в коричневой плотной

перчатке.

– Хорошо спала? – спросил он с заметной тревогой в голосе.

Дэлайла пожала плечами и промолчала, и они пошли, держась за руки, в

школу.

– Что ты рисовал? – спросила она, кивком показав на блокнот в его другой

руке.

– О, – он раскрыл его на странице, что была ближе к концу. – Кое-что

странное.

Дэлайла взглянула на знакомую бумагу цвета слоновой кости, на отпечатки

пальцев на краях. Она побледнела, и сердце сильней заколотилось в груди.

Гэвин рисовал паука. Такие пауки были… в ее сне.

– Что это? – спросила она, чувствуя, как где-то в горле стучит сердце.

Проведя рукой по волосам, Гэвин посмотрел на рисунок.

– Сам не знаю. Просто всплыло в голове. Странное, как я и сказал.

Дэлайла закрыла блокнот и взяла его за руку.

– Идем. А то опоздаем.

***

Утренняя головная боль никак не проходила.

Дэлайла чувствовала, что Гэвин смотрит на нее на уроке, и от его взгляда

кожу бросало в жар. Сегодня она была даже рада длинной лекции, хоть та и

была скучной: у Дэлайлы появился отличный предлог помолчать и попытаться

разобраться с вихрем вопросов в голове.

Она пыталась понять, откуда Гэвин узнал о пауках, у которых в точности

совпали и толстые волосатые лапки, и красная полоска на коричневой спинке.

Она коснулась пальцами запястья, пытаясь найти следы от одеял, но там были

лишь силуэты бледно-голубых вен. Она понимала, что это всего лишь

совпадение, но почему такое странное? На краткий и ужасный миг она

представила, что дом видел ее кошмар, но тут же отбросила эту мысль, поняв, насколько безумно это звучит.

Дэлайла опустила взгляд, когда на ее парту прилетела смятая бумажка. Она

подняла записку и, взглянув на учителя, развернула ее на коленях.

«Ты в порядке?»

Она оглянулась через плечо и увидела глаза Гэвина. Он кивнул в сторону

записки, прося ее ответить.

«Просто устала. Не спала толком».

Мистер Харрингтон повернулся спиной к классу, принявшись записывать

задание на этот вечер, и она бросила записку обратно Гэвину. Долго ждать не

пришлось. Перед ней снова появилась смятая и кое-как сложенная записка.

«Приходи после уроков. Хочу тебя нарисовать».

Она чуть не подавилась жвачкой. Нарисовать ее? Она снова оглянулась на

Гэвина и увидела его темные и серьезные глаза. Он кивнул в сторону записки.

Дэлайла с пылающим лицом склонилась над партой, и всплывший в памяти

сон был позабыт. Гэвин хотел нарисовать ее, словно настоящий художник. От

этой мысли в животе начали порхать бабочки.

Она сглотнула, взяла дрожащими пальцами карандаш и написала всего

одно слово:

«Окей».

В конце концов, то был всего лишь сон.

***

Дорога к дому Гэвина показалась длиннее, чем обычно. Гэвин всю дорогу

держал ее за руку, выводя мизинцем – и этим отвлекая – круги на ее ладони.

– Я дома, – крикнул Гэвин, переступив порог, а она, войдя за ним, резко

остановилась.

Казалось, что события вчерашнего дня что-то в ней изменили. Она была

почти уверена, что больше в этот дом не войдет.

Зимнее солнце светило сквозь занавески, как и раньше, деревья во дворе

мерцали зеленью. Огонь для Гэвина разгорелся ярче, и в комнате стало тепло.

Человеческий глаз мгновенно способен улавливать прямые линии, и Дэлайла

могла поклясться, что каждый угол был слегка закруглен. Некоторые были

сглаженные, другие – неровными. Все отличалось от привычного вида. Двери

были слегка наклонены, у некоторых был один прямой угол, а другой –

скругленный, и это напомнило Дэлайле, что у нее самой левая нога чуть

длиннее правой.

Казалось, что до этого Дом специально выпрямлялся, пытался вести себя

лучшим образом. Теперь же она увидела, каков он на самом деле: непривычного

вида, стены в одних местах соединялись волнами, в других – под острыми

углами.

Стук упавшей на пол сумки Гэвина вернул Дэлайлу в реальность, и она

заморгала, отводя взгляд от кривых стен и глядя на его спокойную улыбку. За

его спиной висевшее рядом с дверью растение наклонилось и потянулось к

нему ветками.

– Дом рад тебя видеть, – стараясь не показывать эмоций, заметила Дэлайла

и подрагивающими руками протянула свое пальто Гэвину. Она и раньше это

замечала, но в этот раз Дом отреагировал так льстиво по отношению к нему, и

ей это не понравилось. Словно он напоминал ей увиденное вчера: но он наш.

Он огляделся и пожал плечами.

– Вроде да.

Они прошли через гостиную на кухню. Гэвин вытащил из холодильника

бутылку молока и поставил ее на стол рядом с тарелкой печенья.

Стул рядом с Дэлайлой отъехал назад, издав еле слышный звук по

деревянному полу. Она осторожно села, словно он в любой момент мог

отодвинуться еще дальше.

– Вот так он тебя встречает каждый день? – спросила она.

Гэвин налил молоко в два стакана.

– Ага. Или с бутербродом.

Дэлайла взяла печенье, и обнаружила, что оно еще теплое.

– С ума сойти, – заметила она.

Гэвин рассмеялся и сел рядом с ней, запихав печенье целиком в рот и

ответив:

– Наверное.

– И всегда так было?

– Да, сколько себя помню, – Гэвин встал, и они направились в столовую, где

он взял блокнот из стопки возле двери. – Думаю, я нарисую тебя здесь возле

Пианино, – сказал он скорее себе, чем ей. – В этой комнате лучше всего падает

свет.

Дэлайла с трудом заставляла себя не отвлекаться на него с блокнотом, на

его пальцы с темным куском угля. Он сел рядом с ней и открыл пустую

страницу.

– Посмотри на меня, – попросил он тихим голосом с легкой хрипотцой, словно уже провел пальцами по ее обнаженной спине.

Взглянув ему в лицо, Дэлайла почувствовала, как ее сердце сжалось в

груди.

– Ты такая красивая, – произнес он, разглядывая ее рот, потом опустил

взгляд и начал рисовать с изгиба ее нижней губы.

Ее «Спасибо» прозвучало сдавленно и едва слышно.

– Интересно, как мне удалось заполучить такую красивую девушку, –

пробормотал он, изучая ее взглядом и рисуя овал ее лица.

В комнате стало холодно, но Гэвин этого словно не замечал, и Дэлайла

списала это на свое воображение.

«Хватит, – сказала она себе. – Ты ведешь себя по-детски».

– Знаю, что у тебя был друг, когда нам было по одиннадцать. До того как

меня отправили отсюда учиться. Но сколько вообще людей было в твоей жизни?

– спросила она, глядя в окно.

Деревья, казалось, заглядывали в комнату, склонившись к окну. Лиловый

инжир и красные вишни закрывали доступ лучам солнца.

Гэвин пожал плечами, почесав щеку перепачканным углем пальцем. На

коже остался след, и Дэлайла протянула руку вытереть его, пока он отвечал:

– Наверное, еще двое.

– Разве это не странно? – она и сама понимала, как это странно. Она

вообще не видела здесь ничего нормального. На миг Дэлайла захотела, чтобы ее

восторг вернулся. Ей захотелось снова полюбить этот дом.

Но Гэвин вслух не ответил. Он только кивнул, погрузившись в рисование и

сосредоточившись на ее подбородке.

– И тебе никогда не было одиноко?

В этот раз она была уверена, что это не ее воображение, и в комнате точно

похолодало. Даже Гэвин взглянул на потолок и на стены, тихо сказав:

– Иногда, да, из-за отсутствия людей, но мне всегда хватало общества Дома.

В комнате стало теплее. Но она все равно не смогла себя остановить от

следующего вопроса:

– А что случится, когда ты уйдешь?

Гэвин замер, забыв убрать крошки печенья из уголка рта.

– Уйду?

Дэлайла настороженно кивнула, почувствовав, будто стены начали давить

на нее. Но она уже разогналась, и остановить ее никто не мог. Она ощущала

себя отчасти злой, отчасти безрассудной. Может, мама в чем-то была права.

– О чем ты? – спросил он, глаза его округлились, словно предупреждая ее.

– Это ведь последний учебный год, – ответила она. Дэлайла взглянула на

окно и сглотнула, набираясь смелости продолжить. Все внутри сжалось. Может, ей специально хотелось проверить, не кажется ли ей все это. И хотя было не по

себе, она не смолчала: – Что будет в следующем году? Где ты будешь жить, когда будешь учиться в колледже, или когда женишься?

Комната остыла так быстро, что ее дыхание превратилось в облачко пара.

Гэвин нахмурился, подняв голову к потолку и прищурившись, когда люстра

над ними начала раскачиваться. По всему дому раздался резкий треск, а стены

кухни начали подрагивать. Весь дом зашатался так неистово, что Дэлайла

зажала уши, чтобы не слышать шум.

– Что происходит? – прокричала она, озираясь.

– Я… не знаю! – Гэвин встал со стула, и тот опрокинулся. – Хватит! –

крикнул он. – Она не хотела сказать ничего плохого!

Дэлайла отошла от стола и попятилась.

– Гэвин! Что происходит?

Его глаза стали огромными и темными, а зрачки почти затмили собой

радужку.

– Думаю, тебе лучше уйти, – он перекрикивал шум. – Дом расстроен. Нам с

ним нужно поговорить.

Ковер под ногами поехал, и она споткнулась, схватившись за край пианино.

Оно стряхнуло ее руку, но Дэлайла умудрилась сохранить равновесие. Потолок

начал опускаться, и просить дважды ее было не нужно. Она инстинктивно

рванула к двери.

Из-за дрожащих рук ручка не поворачивалась, и она ее безуспешно дергала, пока ладонь Гэвина не легла на ее, помогая повернуть.

У него легко получилось открыть дверь, и Дэлайла выбежала на улицу

подальше от содрогающегося дома.

***

Она не останавливалась, пока не прибежала домой, и к тому времени

солнце уже село, а пустые улицы уже, мерцая, освещали фонари. Она

прижалась к стволу огромного дерева и оглянулась. Дорога была пустой, но

такой не казалась. Улица была зловещей, и складывалось впечатление, что

недовольный Дом преследовал ее.

Дэлайла закрыла глаза и попыталась унять дрожь в руках. Легкие горели с

каждым глотком ледяного воздуха. Сердце колотилось, а дыхание с хрипом

вырывалось из груди.

Гэвин не пошел за ней. Она начала расхаживать взад-вперед по тротуару, поглядывая в сторону его дома. Где он? Почему не пошел за ней? Он испугался?

Беспокоился? Он видел, как двигались стены, словно кто-то набирал в грудь

воздух, собираясь яростно закричать?

Дэлайла спросила себя, стоит ли вернуться, но ноги словно приросли к

асфальту. Она не хотела идти обратно, но и бросить его там не могла.

Пальто она оставила в доме Гэвина, но, к счастью, мобильный остался с

ней. Услышав, как пришло сообщение от Гэвина, достала телефон. Пальцы

замерзли и онемели, поэтому она дважды чуть не уронила его, торопясь

прочитать сообщение.

«Я в порядке, но он меня не выпускает. Обещаю, что увидимся завтра.

Дом просто расстроен, я должен его успокоить. Прости».

Дэлайла не знала, что делать. Она бросила его защищаться в одиночку?

Должна ли она кого-нибудь позвать? Рассказать кому-нибудь? Родителям? Или

полиции? Словно прочитав ее мысли, он прислал еще одно сообщение:

«Не беспокойся обо мне, Дэлайла. Дом меня любит. Я в безопасности».

Глава пятнадцатая

Он

Гэвин размышлял, сколько времени понадобится Дэлайле, чтобы его

отыскать.

Он знал, что она сейчас растеряна или встревожена, а, может, и немного

зла, ведь его не было на привычном месте их встречи возле школы. По правде

говоря, он чувствовал себя в какой-то степени преступником, пробираясь в

двери школы, когда небо еще было темным, а этажи еще были пустыми, зато

было достаточно рано, чтобы незамеченным пробраться в комнату для

репетиций без окон.

Здания для занятий музыкой были рядом временных вагончиков,

приподнятых над землей с помощью уродливых блоков цемента и

присоединенных к покосившемуся генератору энергии. Местные власти

собирались здесь построить постоянные здания для занятий искусством –

вернее, так они говорили – но Гэвину нравился звук шагов, когда он шел вверх

по пандусу к двери, и нравилось, как его окутывает тишина, когда он закрывал

за собой алюминиевую дверь.

За три с половиной года эти репетиционные залы стали оригинальным

убежищем: оснащенные звукоизоляцией и отделенные от школы газоном, где

проводились уроки физкультуры, они стали местом, куда Гэвин уходил, когда

Дом выводил его из себя по той или иной причине, когда он расставался с

девушкой, когда его бросали, или же когда он не мог выносить людей и их

надоедливость и хотел просто побыть в одиночестве. И даже сейчас, когда он

начал подозревать, что один все равно никогда не остается, здесь было

достаточно тихо, чтобы поверить в одиночество.

Не то чтобы он избегал Дэлайлу, – скорее просто не знал, что сказать. Он не

мог понять, что вчера случилось. Ему самому все еще было не по себе, и он

помнил испуганное выражение ее лица; она была настолько перепугана, что

даже не могла повернуть ручку двери. Гэвин хотел извиниться и все объяснить.

Вот только он не знал, что именно сказать.

Было лишь вопросом времени, когда Дэлайла поймет, что он не пришел на

урок, и когда решит сбежать и отыскать его. Это было бы неплохо: Гэвин был

бы только рад побыть с ней подольше наедине, но он все еще не приблизился к

ответу, как не знал ответ и вчера вечером.

Разве Дом хоть раз реагировал так раньше? Гэвин попытался вспомнить, но

ничего подобного в памяти не всплыло. Соседи всегда держались подальше от

Дома, попрошайки проходили мимо. Продавцы, что ходили по домам, могли

остановиться на тротуаре, вглядываясь, прищурившись, в решетки из кованого

железа и спутанные лозы, но никогда не подходили ближе. К дверям приносили

лишь доставку, иногда домой звонил врач, из магазина доставлял продукты

Дейв, а теперь заходила Дэлайла. С друзьями Гэвин предпочитал общаться в

классе или во время уроков физкультуры. У него не было тех, кто решил бы

прийти к нему в гости на выходных, не было даже родственников. Большую

часть его жизни был лишь Дом. И до сих пор это не казалось странным.

Он и не представлял, что когда-нибудь куда-то уйдет. В свои почти

восемнадцать он едва задумывался о том, что будет на следующей неделе. Но

он и не верил, что Дом думает, будто он будет жить там вечно и один.

Но после вчерашнего… он уже не был так уверен.

Гэвин мало знал о религии, – ему казалось, что люди вспоминают о ней, когда им нужно, и отрекаются, как только перестают в ней нуждаться, но он

помнил, как нашел старую Библию под расшатавшейся половицей в ванной. На

пол упал шарик из мрамора, укатился под деревянный шкаф, и он не успел

поймать игрушку. А камешек был его любимым – с вихрями полосок темно-

красного цвета – потому он опустился на пол, чтобы достать, прижал щеку к

холодному дереву и сунул руку в темноту и пыль. Его пальцы скользнули в

щель, где приподнялись две планки, и он нащупал потертую кожаную обложку

с тиснением. Гэвин вытащил находку, догадываясь, что не должен был брать

это. Бумага была тонкой, как лепестки цветка, и он удивился, как что-то может

быть таким хрупким и тяжелым.

Годами он читал по несколько отрывков за раз, в одиночку, сидя на краю

ванной.

«Я принадлежу возлюбленному моему, а возлюбленный мой – мне», Песнь

Песней 6:31. Несколько отрывков запали ему в душу, но этот – особенно. Ему

нравилось, что слова описывали отношение Дома к нему и его ответные

чувства. Они принадлежали друг другу. И изменение – легкое напряжение в

атмосфере – Гэвин почувствовал еще задолго до Дэлайлы; он знал: случится

что-то плохое. От этого ощущения у него сосало под ложечкой, покалывало

шею, а волоски на ней вставали дыбом. Страх покалывал спину, но не за себя, а

за Дэлайлу. Он боялся за нее. И при этом он должен был встретиться с ней –

хотел ее увидеть – но как объяснить ей то, что он и сам толком не понимал?

А сейчас, склонившись над пианино в музыкальной комнате, он

пробежался по клавишам, а потом стер ластиком ряды нот на листке перед ним.

Набросав карандашом другие, сыграл новую комбинацию. В голове играла

совсем другая мелодия, но он порадовался, что был на верном пути. Гэвину

всегда удавались искусства, а его хобби – музыка и рисование – занимали почти

все свободное время. Хотя дома у него было прекрасное пианино, ему больше

нравилось уединение в этой комнате, нежели сочинение с Пианино, которое

угадывало его настроение и знало, что нужно играть, до того как он начинал.

Руки Гэвина замерли, когда за его спиной открылась и закрылась дверь.

Послышались приглушенные ковром шаги, и кто-то остановился недалеко от

него. Он оглянулся через плечо и встретился взглядом с Дэлайлой.

Он знал, что она беспокоится за него, но не был готов к уколу вины, когда

посмотрел на нее. Она выглядела уставшей. У нее слипались глаза, а под ними

залегли темные круги. Ее светло-каштановые волосы были не заплетены в косу, а обрамляли ее лицо густыми волнами. Пальцы покалывало от желания

отодвинуть ее волосы, почувствовать, как они будут намотаны на его кулак. Он

задумался, знала ли она, насколько старше сейчас выглядит – не как подросток, а как женщина, со страстью и огнем, вызывавшем желание ее защитить, которое

его потрясло – знала ли, как сильно он хотел поцеловать ее. И не только.

Почувствовав себя неловко от его взгляда, Дэлайла перекинула волосы на

одно плечо и принялась их заплетать.

– Спешила утром, – объяснила она.

– Мне и распущенные нравятся. Ты хорошо выглядишь.

Дэлайла покачала головой.

– Я себя так не чувствую, – ответила она. – Мне все еще плохо.

Гэвин подвинулся немного на скамейке и поманил ее на свободное место

рядом с ним.

– Это моя вина.

– Отчасти. Ты избегал меня этим утром?

Он обдумывал ответ, не спеша его произносить. Он достаточно знал о том, что девушки думают не так, как парни, и что Дэлайла в его словах прочтет

больше. Он не избегал ее, а пытался собраться с мыслями.

– Да, – сказал он и быстро добавил: – И нет. Я не знал, что сказать. Как

объяснить случившееся.

– Это было страшно.

– Знаю.

– Он наконец успокоился?

– Ага, – Гэвин не стал говорить, что Дом успокоился почти сразу, как

только она выбежала на улицу, хотя окончательно все вернулось к норме через

несколько часов. Остаток ночи полы тихо вибрировали, двери открывались и

захлопывались. Это напоминало ворчание родителя из-за плохо себя ведущего

ребенка. – Он не хотел тебя напугать, – объяснил он, хотя слова давались с

трудом. – Просто так Дом… расстраивается.

Дэлайла обдумывала услышанное, скользя взглядом по исписанному листку

с нотами. Он чувствовал, что она собирается задать очевидный вопрос.

– Такое уже случалось? – спросила она.

– Нет… – он попытался уклониться от прямого ответа: – Но я и девушку

домой еще ни разу не приводил, помнишь?

Было странно пытаться защитить и Дом, и их отношения с Дэлайлой

одновременно. От этих противоречивых чувств его подташнивало.

– Тогда откуда тебе знать, почему все так случилось?

Гэвин дернул одним плечом. Привычный жест ощущался сейчас

неправильным и нечестным.

– Просто знаю. Дом так похож на родителя. Он расстроился, когда ты

заговорила о моем уходе. Но он бы тебя не ранил. Он не плохой, Дэлайла.

Просто…

– Просто испугался, что ты уйдешь, – закончила за него она. Это

прозвучало как утверждение, словно она и сама долго думала и пришла к

такому заключению.

– Видимо, так. Все это в новинку… с людьми. Ему никогда не доводилось

делиться мной с остальными. Да и я никогда не хотел уйти. Похоже, Дом еще и

сам не знает, как решить эту проблему.

Дэлайла провела пальцем по гладким клавишам, мягко нажимая, чтобы

прочувствовать их поверхность, но не издать звук.

– Ты никогда не думал, что случилось с твоими родителями? Странно это, но после вчерашнего нельзя не задуматься, почему есть только ты и Дом.

Гэвин рассеянно нажал на несколько клавиш, медленно сменяющие друг

друга фа и соль, потом ми и соль. От этой темы он уже немного… устал.

Дэлайла не знала, сколько часов, дней, недель или даже месяцев он думал о

родителях, об объятиях матери, когда болел, о помощи отца, когда строил

самолетики, играл музыку, хотел… поговорить.

– Я думал о них все время. Когда мне было семь, я был одержим желанием

найти хоть что-то, но есть лишь одна фотография. У нее были каштановые

волосы. Это все, что я знаю.

Дэлайла скользнула рукой от его колена до середины бедра.

– Может, ты на нее похож.

Только прикосновение руки Дэлайлы к его ноге помогал сфокусироваться

на этой комнате и не давал Гэвину уйти в то место, где бывал редко и где думал

– по-настоящему – о матери. У Гэвина были ее волосы, ее бледная кожа и

большие темные глаза. Он видел на фотографии, что у них одинаковой формы

носы. Он прекрасно помнил, что у нее было лицо в форме сердечка и

сдержанная и осторожная улыбка. Гэвин подозревал, что и в этом они схожи.

– Я нашел фотографию в ванной пару лет назад, – сказал он. – Дерево там

вздулось от сырости, и я вытащил один из выдвижных ящиков, что плохо

держался. На дне лежала фотография.

Дэлайла ничего не сказала о том, как странно было найти фотографию в

таком месте, будто кто-то намеренно ее спрятал, да и Гэвин сам не раз задавался

этим вопросом, но вместо этого она спросила:

– А откуда ты знаешь, что это она?

– На фоне была коляска с ребенком, – объяснил он, – старая и

покосившаяся, явно из антикварного магазина или чего-то в этом духе. Думаю, она была, судя по фото, что я видел, немного странной. Эксцентричной даже. У

нее были длинные волнистые волосы, она носила безразмерные и свободные

вещи. Она была прекрасной, но похожей на хиппи. На бродягу. И с крыши

коляски свисали странные вещицы. Наконечник стрелы, перо, деревянный

медведь, несколько монеток и что-то еще, что я не смог узнать. Но некоторые из

них я знал. У меня был наконечник от стрелы, сколько я себя помню. Так что

коляска явно была моей.

Гэвин задумался, что Дэлайла может посчитать, что фактов слишком мало, чтобы делать вывод, но она уже загорелась новыми вопросами. Повернувшись к

нему лицом, Дэлайла согнула ногу и поставила колено на скамейку между

ними, прижавшись к его бедру. А потом совершенно естественным движением

она дотянулась до его руки и обхватила ее ладонями.

– Ты когда-нибудь спрашивал о своих родителях?

– Я честно не знаю, с чего начать, чтобы люди не поняли, что я там один, –

ответил он и сглотнул. – Обо мне заботятся. Меня любят. Если социальная

служба или еще кто-то узнает, что у меня нет родителей, то меня заберут. Меня

будут воспитывать там и разлучат с Домом. Когда я вырос, чтобы понять это…

я знал достаточно, чтобы понимать, как плохо это будет.

– И куда она исчезла? – спросила она едва слышно, глядя на его пальцы. –

Нам нужно это понять.

Здесь Гэвин обычно прекращал думать на эту тему. Он мог представить, что был несчастный случай, после которого он остался на попечении Дома, или

– что еще хуже – она намеренно бросила его там.

Но, как и ожидалось от Дэлайлы, ее это все не испугало.

– Мы должны отыскать объяснения, не дав при этом людям понять, что ты

живешь один… – она потерла свой средний палец о кончик большого. – Найти

способ, чтобы не подставить вас обоих.

В такой близи нельзя было не заметить, как ее ресницы касаются щек, когда

она моргает, как морщит лоб, когда задумывается. Она переплела свои пальцы с

его, разглядывая каждый. Его рука выглядела огромной на фоне ее: гигантские

ладони с длинными тонкими пальцами, испачканными чернилами. Он начал

отвлекаться от разговора и просто начал представлять, как его большие ладони

будут смотреться на разных частях ее тела, которые он еще не видел, но когда

она заговорила, он снова вернул свое внимание к теме.

– А ты не думал, – начала она, замолчала и прикусила нижнюю губу. Гэвин

заметил это и в ответ облизнул свои губы. – Ты не думал, что Дом что-то сделал

с…

Кровь Гэвина превратилась в лед, он подался вперед и приложил пальцы к

губам Дэлайлы, чтобы она замолчала.

– Молчи, – прошептал он, взглядом блуждая по комнате. Сама мысль, что

Дом сделал что-то плохое, заставила все внутри сжаться. Он только представил, что Дом мог бы услышать их разговор об этом, и ему тут же стало не по себе.

Ему только что послышалось шарканье? Скольжение? Та часть Гэвина, что

за последние двадцать четыре часа стала параноиком, была уверена: что-то

двигалось – вытянулось или развернулось – под его ногами. Ковер накрывал

алюминий, алюминий стоял на цементе, а цемент – на земле, в которой были

камни и жуки, корни деревьев. Он замер и встретился взглядом с испуганной

Дэлайлой.

– Что такое? – пробормотала она из-под его пальцев, но он смог лишь

покачать головой. Пот скатывался по шее на спину, Гэвин закрыл глаза, досчитал до десяти, встал и подошел к двери, открыв ее, чтобы посмотреть на

ряды деревьев, что обрамляли дорожку к улице Малберри.

Где жили соседи.

Закрывая дверь, он сказал:

– Это она бросила меня, Дэлайла. Она бросила, а Дом – нет. Больше я

ничего не знаю.

У стен были уши. У неба – глаза. И Гэвин задумался, были ли где-нибудь

ответы на вопросы, которые он не решался задать, и где вообще их стоило

искать.

***

Гэвин подозревал, что сходит с ума. Разве можно в один день чувствовать

себя защищенным, а в другой – настолько встревоженным? Дом не изменился, а

вот он – да. Он стал подозрительным и недоверчивым, и когда скрывался за

поворотом от дома, то чувствовал укол вины. Дом защищал его от зимних бурь

и одиноких дней. Кормил его и одевал, был всем, что ему было нужно. До

появления Дэлайлы.

Он задумался, проходили ли через это все родители и дети. Трудности

взросления, – так он назвал это. И так оно и было. Чего бы ни хотел Дом, Гэвин

уже не был мальчиком, поглощенным моделированием самолетиков и

коробочками Лего. Многое изменилось, и они оба должны к этому привыкнуть.

Ворота со скрипом открылись, и воздух вокруг него потеплел. Лозы

цеплялись за его футболку, когда он проходил мимо них. Дверь открылась, как

только он направился к ней. Из трубы появился черный дымок, закручиваясь в

спираль. Чем ближе он подходил к Дому, тем плотнее были облака. Это

напомнило ему поведение собаки, которая услышала, как ключи хозяина

звякнули в замке, и он мог почти представить, как из черного хода

высовывается хвост и бешено виляет.

Он поднялся на крыльцо, а оттуда – в дом, где пахло испеченным печеньем.

– Я дома, – сказал он, как делал каждый день.

Мебель словно повернулась к нему; все слушало. Но чего? Все было таким, как прежде, а он не мог избавиться от ощущения, словно что-то не так. Что Дом

ждет.

– Спасибо за печенье, – сказал он, идя по сверкающему полу и протянув

руку к тарелке, полной свежеиспеченного печенья с шоколадной крошкой. Его

любимого.

Дом никогда не приготовил бы печенье, если бы услышал, что Гэвин

говорил о матери, – он интуитивно это понимал. Но телевизор не включился.

Пианино не играло. Он нашел на стойке стакан с холодным молоком и отнес его

и тарелку на Стол на Кухне, усевшись и пытаясь ни о чем не думать. Его

тревога исходила не из страха, а из-за произошедшего вчера, и они оба – вместе

с Домом – словно ходили друг перед другом на цыпочках.

Все это заставило Гэвина подумать о раскрывшей секрет мужа

домохозяйке, но не сказавшей ему сразу, а решившей дождаться его признания, медленно, по слову за раз, пока не проговорится. Вот только Гэвин не знал, у

кого был секрет – у него или у Дома.

Глава шестнадцатая

Она

В поледующие несколько недель их отношения можно было назвать

бездомными. Гэвин не хотел приводить ее домой, а Дэлайла уверила, что ее

родители не позволят им прийти вдвоем к ней. Поэтому они бродили по улицам

их городка, обсуждая любимые конфеты и писателей ужастиков, фильмы и

огромные деревья. Порой он целовал ее во время этих прогулок – осторожные

прикосновения и внезапные укусы – но Дэлайла почти постоянно думала о том, как бы прижаться к нему всем телом. Это отчаяние исходило из растущей

привязанности к нему и с каждой гранью себя, что он ей раскрывал, а еще от

потребности знать, каковы ее шансы, если ему однажды придется выбирать

между ней и Домом.

Она подняла голову и заметила, что они добрались до места, где прогулки

всегда заканчивались: до ее дома. И здесь в их новом распорядке прогулок он

спрашивал ее о чем-нибудь, она отвечала и тянулась за поцелуем на прощание, а потом уходила домой и долго еще глядела в стену, пока не начинала мыслить

достаточно ясно, чтобы приступить к домашним заданиям.

Его ежедневные вопросы превратились в своего рода игру. На днях она

потребовала поцелуев на каждом углу улицы, и их прогулку он закончил

невинным вопросом: «Какой ты любишь виноград: черный или белый?» Но в

иной раз она погружалась в разговор или собственные мысли, и он внезапно

спрашивал у нее что-нибудь вроде: «Ты когда-нибудь спала обнаженной, совсем

без одежды?»

Когда он спросил об этом у нее две недели назад, его глаза стали такими

темными, а голос таким низким, что кожа Дэлайлы вспыхнула, а душа

потянулась к его.

И она наконец ответила:

– Нет. Но теперь буду.

Но в один промозглый четверг, когда ее дом слишком быстро появился в

конце улицы, а Дэлайла еще им не насытилась, Гэвин наклонился к ней, облизнув ее нижнюю губу, после чего сладко поцеловал ее и спросил, где ее

родители.

Он оглянулась, понимая, что голубого шевроле нет на обочине, а золотой

кадиллак не стоит на подъездной дорожке, и ответила:

– Понятия не имею.

Они втроем так и не научились устраивать уютные ужины, за которыми

обсуждались бы планы на день. Родители ожидали от нее, что на закате она

будет дома, делать уроки и мыть посуду после ужина. В свою очередь она

ожидала, что родители будут готовить еду и смотреть вечерние новости или

читать потрепанные романы. Так что она не знала, почему родителей нет, но и

не собиралась терять ни секунды. Она схватила Гэвина за руку и потащила в

дом. По какой-то причине ей хотелось, чтобы в этот раз он оказался в ее доме.

Его пальцы дрожали, сжимая ее руку, пока она показывала ему гостиную, столовую и кухню. Казалось, он больше всего боялся случайно до чего-нибудь

дотронуться, хотя в его доме она намеренно касалась предметов, и это, честно

сказать, забавляло Дэлайлу. Здесь ничего не могло его схватить, дотянуться до

него, пощекотать или задрожать под ним. Здесь не было ничего и никого, кроме

Дэлайлы.

Он посмотрел под ноги, под которыми скрипел пол.

– Почему на ковре пластик?

– Мама не любит грязь в доме, потому положила пластик там, где ходят

грязными ногами.

Гэвин ничего не ответил, но его хватка стала крепче, когда они добрались

до лестницы. Он поднимался следом за ней, а она улавливала надоедливые

запахи цветочного освежителя воздуха, моющих средств и пластика на ковре.

Ее спальня была такой же, как и у всех десятилетних девочек, понимала

Дэлайла. Почему между ее приездами родители никогда не обновляли комнату?

Было забавно, что они пытались не обращать внимания на рост Дэлайлы, – так

же и Дом Гэвина игнорировал его взросление.

Она закрыла за ними дверь, и его длинный темный силуэт отбросил тень на

всю комнату. Казалось, здесь едва хватает места, чтобы двигаться, не

столкнувшись друг с другом.

– Из-за тебя комната кажется еще меньше, – сказала она, подходя к нему

сзади. Он переключил внимание с ее маленькой кровати на коллекцию

керамических единорогов на полке. Комната была полна ее детских игрушек, и

она подумала, что Гэвину это могло казаться слишком блеклым в плане

отражения внутреннего мира, но слишком кричащим по цвету.

Дэлайла вспомнила обо всех ночах, когда она смотрела в потолок, ожидая, что перестанет о нем размышлять и сможет уснуть. Она слишком много ночей

провела в общежитии или у Нонны, и даже спустя три месяца после

возвращения домой она все еще чувствовала себя так, словно спала в чужом

доме.

Дэлайла не понимала, что смотрит на кровать, пока Гэвин не сказал:

– Вряд ли я смог бы здесь спать.

– Нет. Отец убьет тебя, это во-первых, и мы не будем…

– Я не б этом, – смущенно перебил ее он. – Я о том, как все отличается. В

школе или на работе я вполне могу находиться в обычных неодушевленных

пространствах. А эта комната словно должна быть живой… но это не так.

– Многие спальни неживые. Когда-нибудь мы станем старше, и у нас

будут…

– Все в порядке, – перебил ее он, быстро покачав головой. – Просто нужно

немного времени, чтобы привыкнуть.

Дэлайла нахмурилась, но выдавила из себя улыбку. По правде говоря, она

знала, как непросто будет Гэвину жить где-то еще, но однажды такой день

наступит. Несмотря на то, понимали они это с Домом или нет.

– Ты ведь знаешь, я все равно затащила бы тебя сюда, – сказала она, улыбаясь, – так что привыкай к тому, что дом может быть таким розовеньким и

скучным одновременно.

– Дэлайла, – резко прошептал он, подойдя так близко, что она

почувствовала, как вибрирует в груди его голос. – Нельзя так говорить. Пусть

это прозвучит странно, но если тебя что-то здесь услышит? Я не хочу давать им

повод тебя напугать.

Она разглядывала его, сокрушаясь от того, как потемнели от тревоги его

глаза.

– Похоже, у тебя развилась паранойя, – но глубоко внутри она так не

думала. Или не совсем. Она хотела, чтобы он согласился с ней, сказал ей не

беспокоиться, уверил, что вне Дома они оба в безопасности.

Гэвин пожал плечами, но при этом выглядел неуверенным.

– Наверное.

Внезапно комната стала маленькой, словно они стояли внутри увядающего

полевого цветка. Она взяла его за руку и повела на улицу, нуждаясь в свежем

воздухе.

– Я хочу еще немного погулять, – ей хотелось услышать от него еще один

вопрос в конце прогулки, что-нибудь про поцелуй или про побег из этого

города, или что-то об общем доме. Но только не вопрос о том, где ее родители.

Не договариваясь, они пошли к городскому парку с огромными дубами. Ей

понравилась идея, что они могут побыть под одним из дубов, где она напомнит

ему, что в таких местах они совсем одни. Когда она остановилась перед деревом

и взглянула на него, увидела, как он прикусил свою губу, и весь ее мир сузился

до простого желания часами целовать его.

Образовавшаяся между огромными корнями впадина напомнила Дэлайле

лодку, куда они и опустились. Она чувствовала, что оказалась практически под

землей, когда легла и притянула Гэвина оказаться над ней. Он не поддавался и

пытался понять, как лучше расположить длинные руки и бесконечно длинное

тело.

– Боюсь тебя раздавить, – проговорил он.

Дэлайла вытянула руки и подвинулась, укладываясь поудобней на спину.

– Не раздавишь.

Хотя она отчасти надеялась на обратное.

– Мне кажется, мы здесь не одни, – в этот раз он едва слышно шептал и

оглянулся через плечо, словно ожидая увидеть стол, кресло или полоску обоев, что спешили к ним по траве.

– Гэвин, здесь нет никого, кроме нас. Нам еще не удавалось остаться одним, так почему бы тебе просто не поцеловать меня?

Наконец он сдался и оказался над ней, упершись в землю острыми локтями, и под ним было темно и тепло. Поцелуи Гэвина были не такими и нежными –

они были настойчивыми, он рычал – но Дэлайла понимала, что ему нравится

целоваться под таким углом, лицом к лицу, когда ему не надо было склоняться к

ней или приподнимать ее. Это было в новинку, и добавляло опасности то, что

они лежали на земле посреди общественного парка в будний день.

Ветки над ними зашелестели громче, хотя ветра не было слышно, и Гэвин

резко оторвался от нее и поднял голову, озираясь. Когда он снова накрыл ее

губы своими, им двигала новая решимость, которую она не совсем понимала, но он казался отчаянным, и она была благодарна чему-то, подтолкнувшему его.

Поцелуи становились все глубже, а прикосновения все смелее, и вскоре он

раскачивался над ней, а она двигалась под ним, и оба они преследовали одну

цель – хотели все большего, желая растянуть этот миг, чтобы он длился

несколько дней. Небо слово исчезло, и она прикрыла глаза – ей тут же

показалось, что сейчас, в его объятиях, полночь. Когда она открыла глаза, чтобы

посмотреть на него, оказалось, что он тоже зажмурился, а ветки за ним

оказались ближе, чем раньше, делая их убежище еще более уединенным.

Дэлайла закрыла глаза и улыбнулась в губы Гэвина, скользя ногами по его

бокам. Она почувствовала, как его пальцы опускаются по ее рукам и хватают ее

за запястья, опуская их на землю рядом с ее бедрами. От этого ей только

сильнее захотелось обвиться вокруг него, но он удерживал ее пальцами, заставляя ее раствориться в этом головокружении, бессвязных мыслях и

смазанных границах. Откуда он знал, что ей хотелось именно этого: чтобы он

был таким требовательным, настойчивым и голодным?

Но руки, что прижимали ее запястья к земле, каким-то образом

одновременно задирали и ее рубашку, касаясь мягкой ткани ее лифчика. Его рот

становился жадным, влажным на ее губах, он постанывал, прикусывая ее губы.

Становился диким, но кожу Дэлайлы покалывало от нехорошего предчувствия, словно она касалась оголенного провода.

– Гэвин, – прошептала она ему в губы, пытаясь отстраниться и понять, как

он может одновременно прижимать ее запястья и касаться груди.

– Можешь прикасаться и ко мне? – сдавленно спросил он, тяжело дыша у

ее губ, и когда она осознала его слова, – а Гэвин явно не понимал, что ее

запястья были связаны, поэтому Дэлайла не могла его коснуться, – дневной свет

полностью исчез, и ей тут же показалось, что они окружены. Дэлайла открыла

глаза.

Тьма была не из-за скрывшегося за облаками солнца и не из-за прикрытых

глаз. Это дерево сплело вокруг них паутину из черных шевелящихся веток, что

закрывали их от последних лучей солнца.

Темные ветви подбирались к спине Гэвина, настойчиво проникали под край

его рубашки, в рукава, обвивались вокруг плеч, сползали по рукам. А он

продолжал целовать ее шею, нежно покусывая ее ухо.

– Дэлайла, не останавливайся.

Дэлайла вонзилась пятками в мягкую землю, пытаясь выбраться из-под

него. Сдержав крик, она почувствовала, как толстые ветки царапают ее кожу.

Она начала бороться, и они медленно отпустили ее запястья. Гэвин сел еще

медленнее, нетерпеливо убирая ветки из-под рубашки. Они отступили и

уползли, словно наказанные.

Она с ужасом подумала, что он знал. Все это время он знал, что дерево

движется, подбирается к нему и заявляет на него права, и ему было плевать.

– Почему ты не двигался? – выдохнула она, слыша, как в голосе становится

слышна истерика. – Как ты мог терпеть это?

– У меня особого выбора и нет, – унылым и незнакомым голосом ответил

он. – Этот парк, Дом, школа – не важно, где, но мы не можем быть наедине. Дом

всегда здесь. Он всегда меня видит.

– Так вот что ты имел в виду, когда говорил, что он захватывает

неодушевленные предметы. Стоит тебе покинуть Дом, как он идет с тобой

следом, а то и… – ее дыхание перехватило, слова вырывались слишком быстро.

– А то и движется корнями или проводами. И всегда следит за тобой.

Он ничего не ответил, и Дэлайла отвела взгляд, не в силах выдержать

злость и расстройство на его лице. Она знала, что чувства не направлены на нее, но их сила повергала в отчаяние.

Он потер лицо руками и поправил рубашку.

– Просто нужно признать, что наедине мы быть не сможем.

Такая мысль ее угнетала. Ей нравилось разговаривать с Гэвином, но порой

она чувствовала себя, как, например, сегодня, что ей хотелось не только

разговоров. Она хотела его прикосновения.

– Почему Дом ненавидит меня?

– Он тебя не ненавидит, – устало ответил он. – Он думает, что ты угроза.

– Тебе нельзя заводить подружку?

Он поднял голову и сдержал смешок, позволив себе лишь коротко

улыбнуться.

– Не уверен, что Дом много понимает в отношениях.

– Как ты можешь идти домой? Разве это не страшно? Разве не страшно, что

он не отпускал тебя?

Гэвин пожал плечами, мельком глянув на тропинку, а потом наклонился

помочь ей встать.

– Как ты можешь идти домой к родителям? – парировал он. – Разве это тебя

не угнетает?

Дэлайла нахмурилась.

– Это не одно и то же.

– Ты права. Дом меня удерживает. Твои родители совсем не удерживают

тебя. Они снова бы тебя отослали, будь у них деньги, и ты сама это знаешь.

Она промолчала, уязвленная этой правдой, а Гэвин переминался с ноги на

ногу. Его сожаление тяжело оседало между ними.

– Я не это хотел сказать, Лайла, – произнес он.

Дэлайла подняла голову – его глаза казались потемневшими. Ей нравилось, как он назвал ее, никто еще не называл ее так странно, но это сближало.

– Я знаю.

– Знаю, это сложно, но… Думаю, любому нужно время, чтобы привыкнуть.

Для всех нас, включая тебя, это в новинку, – напомнил ей он. – Ты тоже не все

можешь рассказать. И ты не можешь ожидать, что я когда-нибудь возьму и уйду

от своей единственной семьи.

На этом разговор и закончился. Они шли молча, держась за руки, и

добрались до развилки, которая при повороте налево вела к дому Дэлайлы, а

направо – к дому Гэвина. Дэлайла потянула его направо.

– Я тебя провожу, – сказала она в ответ на скептически приподнятую бровь.

– Это ведь прибавит мне дополнительных очков? Я же ведь верну тебя домой.

Он улыбнулся и поцеловал ее в макушку, и они шли, пока не добрались до

его ворот. Когда те со скрипом открылись, Дэлайла осторожно вошла, притворяясь, будто не чувствует, как подрагивает дорожка к дому. Она быстро

оглянулась, убедившись, что лозы обвивают железо, оставаясь там, где и

должны быть.

Может, на самом деле она и не могла чувствовать дрожь Дома, как и

холодок под свитером, пробежавший по ее спине. А может, все это было плодом

ее воображения, ведь Гэвин остановился и притянул ее к себе. Настолько

близко, что даже она при родителях не стала бы так делать.

– Ты в порядке? – спросил он, кончиками пальцев касаясь обнаженной кожи

под краем ее свитера.

– Да.

– Ты мне очень нравишься, – сказал он. Она приподнялась на носочках, желая так поцеловать его, чтобы у него не возникло вопросов, как сильно он ей

нравится, но шорох гравия и визг шин привлекли внимание их обоих на в

сторону проезжей части.

– Дэлайла Блу! – крикнул ее отец.

Подняв пыль, машина Франклина Блу остановилась на середине улицы

Гэвина.

Почему он именно сегодня поехал по этой улице? Желудок Дэлайлы

сжался, когда она заметила, как несколько лоз сползли с ограды и устремились

к шинам.

– Папа, – шагнув вперед, сказала она.

– Что ты здесь делаешь? В машину.

– Я должна идти, – сказала она Гэвину, неохотно убирая руку.

Он наблюдал за лозами, в смятении сдвинув брови.

– Увидимся завтра?

– Завтра, – согласилась она, направляясь к машине и умоляюще глядя на

него. Этот день можно официально назвать самым странным днем в ее жизни. –

Спокойной ночи.

Гэвин взглянул на нее с нечитаемым выражением лица.

– Спокойной ночи, Лайла.

Глава семнадцатая

Он

Гэвин злился. В венах гудела ярость, придавая ему сил, когда он большими

шагами уходил прочь, направляясь к тротуару и прочь от Дома. Он не мог идти

домой, пока чувствовал, как на щеках пылает яростный обжигающий румянец.

Он все еще чувствовал нежные прикосновения ветвей, когда они обхватили

его в парке, слышал шелест листьев, видел испуганное лицо Дэлайлы, когда она

поняла, что они не одни, и когда поняла, что они никогда не будут одни. Его

снова захлестнула ярость, он сжимал и разжимал кулаки, опустив руки. В

голове кружилась единственная мысль, становясь с каждым мигом все громче и

невыносимее.

Сколько это продлится? До окончания средней школы? Колледжа?

Вечность? Он понимал, что драматизировал, когда сказал Дэлайле, что им

нужно к этому привыкнуть, но разве он мог? И почему он задумался об этом

только сейчас? Он молод, будущее казалось ему таким неясным, полным

бесконечных дней и смутных догадок о годах, что будут тянуться один за

другим, но будут ли все они проведены в Доме?

И даст ли он ему уйти?

Гэвин споткнулся о неровный участок тротуара, почувствовав

беспомощность от таких мыслей. Изменятся стены, могут раздвинуться

комнаты – уменьшиться или увеличиться – но все останется прежним. Он сам

останется прежним. Пусть станет старше, но так и не вырастет в этом доме. И

никогда не узнает что-то другое, не узнает любви, желания или ненависти…

Нет. Он познает ненависть. Теперь годами будет чувствовать ненависть и

обиду, потому что уже ощущал в себе их горечь. Словно потерпев поражение, он хотел кричать, вопить и злиться. Дом должен остановиться, должен

перестать управлять его временем и жизнью, потому что, как бы он ни любил

его – а он всегда его любил– он должен отпустить. Не сейчас, но однажды.

Скоро.

Он повернул за угол, сделав длинный круг, прежде чем пойти домой.

Словно чувствуя его настроение, Ворота раскрылись, и петли громко

заскрипели в тишине вечера. Лозы не потянулись его встречать, не обвились

вокруг его рук. Ничто не выдохнуло с нежностью в его волосы. Все во дворе

замкнулось в себе, листья дрожали, словно их шевелил ветер.

Шумно шагая по дорожке, он не сводил взгляда с входной двери. Гэвин

задумался, ждет ли Дом, насторожившись, что он ворвется внутрь. Он должен

понимать, какой будет его реакция, и что он будет злиться. Если бы их заметил

кто-то другой, они с Дэлайлой выглядели бы как очередная пара целующихся

подростков в парке.

Но то, что сделал Дом, было безумием. Деревья не трогают людей, ветви не

цепляются за вещи людей, словно ревнивая девчонка. Кто-нибудь мог пройти

мимо и увидеть ветви под его одеждой и эту сплетенную мрачную пещеру над

ними, и что тогда? На что это было бы похоже? Кто-то мог обнаружить их.

С Домом все было в порядке, когда он уходил утром, – и было очень тихо.

Как и в последние несколько дней. И, если подумать, было слишком тихо.

Словно Дом ждал. Выжидал, когда Гэвин встретится с Дэлайлой.

Он в спешке зашагал быстрее, топая еще громче. Обычно он не топал, когда

злился, – это было неуважительно. Он никогда не хлопал выдвижными

ящиками и не тащил по полу стулья, всегда контролируя свои шаги и голос. Но

теперь ему было плевать. Он даже хотел сходить с ума. Это было бы так

хорошо. Гэвин собирался кричать и вопить, положить конец этому безумию, пока не случилось чего-нибудь ужасного. Он вдруг обеспокоился, мог ли

слышать Дом его в кабинете музыки или где-нибудь еще, мог ли наказывать не

только за то, что у него появилась девушка. Он знал, что это невозможно, но

разум, погрузившись в паранойю, заставлял его вспоминать все разговоры, что

случились за последние несколько недель.

Он вошел в прихожую и прислушался – теперь его очередь ждать. Гэвин

смотрел на пол, на коврик, что лежал у входа, сколько он себя помнил.

Он играл здесь машинками из спичечных коробков, читал множество книг, строил небоскребы из лего, такие высокие, что ему нужно было встать на стул, чтобы их закончить. Коврик был мягким, бежевым с синим, привычно уютным, а узор был таким знакомым, что он мог легко представлять его в голове, – но

сейчас тот казался ему чужим.

Как и все остальное.

Гэвин все еще помнил каждый раз, когда играл в одиночестве, а Дом за ним

присматривал. Он никогда не задавал вопросов о голосах, доносившихся

снаружи, о смехе детей примерно его возраста. Порой он видел в окно, как они

на велосипедах проезжают мимо Ворот, случайно находил мяч, закатившийся с

соседнего двора.

Как-то раз по пути домой он увидел группу детей. И за ужином он

рассказывал, что они делали и во что играли, а на следующий день после школы

на заднем дворе появился батут, собранный и стоящий на влажной траве. Он

вышел во двор, жмурясь от косых лучей солнца, решив, что ему мерещится.

Разве у него день рождения? Или он забыл о каком-то празднике? Вроде нет.

Решетчатая Дверь подпихнула его спуститься по ступенькам во двор, и

Гэвин понял, что батут стоит там для него. В подарок. Дом без причины сделал

ему подарок, чтобы увидеть его счастливым.

Гэвин тогда прыгал весь день. Он научился делать сальто назад и вперед и

обернулся, только когда услышал смех и аплодисменты по другую сторону

забора. За ним наблюдали дети из школы; его было видно только на вершине

каждого прыжка. Гэвин улыбался им и махал, превратив в игру каждый раз, когда их головы появлялись и исчезали, пока он прыгал.

Они играли на улице, даже звали его и спрашивали, могут ли зайти

поиграть. Гэвин не знал, что им сказать. Разрешит ли Дом зайти друзьям? Никто

его никогда не просил об этом, и Гэвин не знал, можно ли так делать. Он

спрыгнул на траву, споткнувшись и быстро вернув равновесие, и взбежал по

ступенькам внутрь. Но Дома его уже ждал ужин, Задняя Дверь закрылась на

замок, окна закрыли шторы, и нового батута не стало видно.

А на следующее утром батут пропал.

Гэвин никогда не спрашивал о нем, как никогда всерьез не задавался

вопросами о том, что делает Дом.

Когда исчезла книга, которую он читал, и Гэвин начал ее искать, его

толкнул шкаф с книгами. Когда однажды не включился телевизор, он было

решил, что на то должна быть веская причина… Он всегда считал, что Дом

поступал так, как будет лучше для него.

Но теперь все изменилось. Ему почти восемнадцать. Он мог найти себе

девушку и привести ее домой, если захочет. Гэвин и Дэлайла целовались в

парке, это не преступление. Он всегда делал то, что должен. Получал хорошие

оценки и избегал проблем. Зачем Дом так поступал? Он только-только нашел ту, кто не будет смотреть на него, как на сумасшедшего, ту, кто приняла Дом. Разве

Дом этого не понимает?

Разве не видит, как сильно ему нужен кто-нибудь похожий на него?

И от этой мысли его гнев вырвался наружу.

– Зачем ты это делаешь? – прокричал он, и голос эхом разнесся над

ступеньками. – Ты ее напугал!

Вокруг звенела тишина, были слышны лишь звуки с улицы, пронзающие

зловещее молчание. Гэвин сделал еще шаг вперед, не зная, хочет он закрывать

Дверь или нет. И не стал закрывать.

– Дэлайла славная. Она хорошая, – настаивал он, пытаясь придать голосу

спокойствие, которого не чувствовал. – Она мне нравится. Она – моя девушка, и тебе придется смириться с этим. И с ней.

Тишина.

Злость начала таять, и по спине пробежал холодок страха; из-за холодного

пота Гэвин почувствовал одновременно жар и прохладу. С крыльца подул

ветерок, и он поежился.

Гэвин всегда жил здесь один, и, кроме телевизора и радио, он помнил

только голос Дэлайлы, звучащий в этих стенах, но он никогда не чувствовал

себя по-настоящему одиноким. Дом не говорил словами, но Гэвин знал, что

именно сказал бы, если мог. А сейчас он ничего не говорил. Это было

действенное наказание Дома – закрыться и замолчать – и Гэвин ощутил

наступление долго подавляемой паники. А если он останется один? Если после

всех лет его все же бросят? Снова.

В камине тлели угли. Пианино молчало и не двигалось. Лампа не светилась, хотя солнце уже начало садиться, скользя все ниже по небу. Гэвину в

воображении нарисовался череп, такой же пустой и безжизненный.

«Не уходи», – подумал он, слова наполнили его печалью, которую он не

знал, как вынести. Дом знал, что таким образом вызывал у него панику. Когда

Гэвин еще ребенком делал что-то неправильно, вроде мелких выходок типа

нежелания идти спать или разбросать по полу игрушки – воздух становился

холодным, а в комнатах воцарялась тишина, как на кладбище. И в семнадцать

лет он реагировал на это так же, как и в семь.

Дом знал, как играть с ним, знал, что может заставить его вести себя, как

нужно.

– Это не означает, что я не люблю тебя, – продолжил он и тут же уловил

едва заметную вспышку в тлеющих углях. В его груди вспыхнуло облегчение.

До этого он ни разу всерьез не ссорился с Домом, и Гэвин гадал, не так ли

ругаются с братом или сестрой, или с родителями. – Разве я не могу любить вас

обоих?

Он не успел обдумать сказанное – о возможности любить Дэлайлу –

потому что Пианино шумно дернулось, словно сверху упала наковальня, и

струны внутри него зазвенели так громко, что звук отразился дрожью в его

груди.

– Не нужно так себя вес… – начал говорить он, когда его альбом раскрылся

на кофейном столике. Вздохнув, Гэвин подошел к нему.

Альбом был открыт на рисунке Гэвина, улыбающегося летнему дню, за его

спиной был Дом. Он срисовал его с фотографии, висевшей в коридоре, и до сих

пор гордился, что смог сделать рисунок почти неотличимым, прорисовав даже

рожок того мороженого со вкусом ванили, что таял, стекая по его пальцам.

Альбом безмолвно перевернул страницу: одна из Яблонь на заднем дворе, его

любимые качели, свисавшие с крепких ветвей. Страницы переворачивались, показывая ему рисунки Дома, его любимых частей.

«Меня, – словно говорил он. – Выбери меня».

Камин в углу ожил, согревая комнату, пламя росло и разгоралось. Гэвин мог

представить, как из Дымохода вырывается черный дым, словно облачка

торопливого дыхания.

– Знаю, что это сложно, но я хочу, чтобы и Дэлайла была частью моей

жизни. Я не хочу, чтобы ты прогонял ее. Мне будет плохо без нее.

Сзади к нему придвинулось кресло, уткнувшись под коленями. Он тут же

рухнул в него, и кресло пошатнулось на двух ножках.

– Прости, – начал он, но Кресло уже понесло его, вжав в спинку, через всю

комнату, остановившись в Гостиной. Между Диваном и Телевизором тут стояла

старая алюминиевая Подставка под телевизор, ее покрытие вытерлось от

времени и потускнело, мерцая коричневатым оттенком. Но не это привлекло его

внимание, потому что на подставке стояла тарелка с едой.

У него почти сразу заурчало в животе.

Тонкий голосок в его голове говорил ему остановиться и подумать. С чего

это здесь тарелка с его любимым ужином – жареной курицей, картофельным

пюре и горячими роллами с соусом? До этого момента он и не осознавал, что

голоден. Но от запаха курицы потекли слюнки.

«Выбери нас! Видишь? Смотри, что мы можем сделать для тебя».

Гэвин не хотел есть из принципа, но запах жареной курицы окружил его.

Он переключил внимание на экран Телевизора, кода тот внезапно вспыхнул и

ожил.

Соседние дома были удивительно знакомыми: вдоль пустой улицы росли

высокие дубы, мимо пролетела пара певчих птиц. Вдали, на верхушке старой

церкви, он узнал виднеющуюся статую, что стояла на башенке и возвышалась

над домами в округе. Это улица Гэвина; камера развернулась, и на экране

появился Дом, высокий и изогнутый, из стекла и камня, из теплого старого

дерева, мерцающий в лучах вечернего солнца.

Миновав Ворота, изображение увеличилось и показало дорожку, а потом

мальчика, скрестив ноги, сидевшего на траве и окруженного целым парком

игрушечных грузовичков.

Это был оживший рисунок из альбома Гэвина – как он сам играл под

присмотром Дома. Ветви дерева сблизились, защищая его от жары.

Дом убрал шланг, лозы и ветви, длинные тонкие листья тюльпанов, чтобы

по траве и сделанным им грязным дорожкам могли проехать его грузовички.

Ему не раз приходило в голову, что его мир чем-то отличается, ведь с ним играл

Дом, а не кто-то из мальчиков, живущих по соседству. Гэвину это нравилось.

В его жизни всегда были только он, потому и не удивительно, что Дом не

хотел мириться с происходившими переменами.

Словно ощутив, что ему стало легче, свет стал слабее, превратившись в

теплое и уютное свечение. Уголки пледа погладили его по щеке и крепко обняли

его.

Гэвин попробовал ужин и удовлетворенно замурлыкал. Идеально.

– Спасибо, – сказал он, отломив кусочек ролла и обмакнув его в теплый

соус. – Вкусно. Я и не думал, что так голоден. Спасибо, что подумал за меня.

Лампа замерцала в ответ и разгорелась ярче.

Гэвин почувствовал наполнившие его радость и надежду. Никто не

выбирает семью, в которой рождается, и, если говорить о семьях, несмотря на

то, что думала Дэлайла, он считал себя счастливчиком. Дом, может, и

любопытный и чересчур опекающий, но это его Дом, и он любит его. Ведь

нельзя винить родителей в том, что они слишком сильно вас любят. И брата с

сестрой никто вам не поменяет, если те, что есть, вам не нравятся.

Он с этим как-нибудь разберется. Дому лишь нужно увидеть, какая Дэлайла

замечательная, только и всего. А его любви хватит, чтобы поделиться ею.

Нужно лишь найти способ им обоим это показать.

Глава восемнадцатая

Она

Этой ночью Дэлайла старалась не уснуть. Усталость давила на сознание, мысли становились вялыми и медленными, но пока под подушкой не зазвенел

телефон, сообщая, что Гэвин дома и в безопасности, ей не хотелось закрывать

глаза.

Вместо этого она встала с кровати в час ночи и села за стол. На нетронутой

поверхности примостилась фотография в блестящей серебряной рамке Дэлайлы

с родителями, сделанная прошлым летом. Это был ее самый короткий визит из

Массачусетса, но хотя она была дома всего неделю, отец взял выходной, чтобы

провести с ней время. Фотографию сделали в выходной, в ближайшем парке, где мама Дэлайла старалась устроить веселый пикник с бутербродами и

яблоками. Большую часть еды съели муравьи, а отец ушел через час, сообщив, что он нужен в офисе.

Она вытащила фотографию из рамки и посмотрела на одутловатое лицо

отца. Как кажутся написанными с ошибками слова, если смотреть на них

слишком долго, так и его лицо становилось тем больше незнакомым, чем

дольше она вглядывалась в него. Вытащив из сумки черный маркер, она

принялась подрисовывать ему густые брови вместо его бледных, сделала резко

очерченным его безвольный рот. И через несколько минут ее отец стал сердитой

горгульей.

Дэлайла не тронула простое, но всегда удивленное выражение лица матери, зато закрасила синим ей губы, пририсовала изогнутые черные рога и добавила

оранжевые ресницы, почти достающие до волос, попутно вспоминая о

странном визите домой.

– Разве они не хотят увидеть меня подольше? – спросила она у Нонны, когда вернулась в тихое спокойствие школьного городка посреди лета.

– А ты хочешь видеть их дольше? – в ответ спросила Нонна. Это был один

из редких моментов, когда ее взгляд прояснялся, и она знала то, что знала

всегда, не терялась в приступе паники и не искала что-нибудь, что сама

переложила.

Дэлайла росла тихой и неуверенной в себе. Она не знала, хотела ли видеть

родителей подольше, но надеялась, что, возвращаясь домой, будет чувствовать

себя нужной.

– Малышка, если я что и выучила за последние шестнадцать лет, то вот это: когда дело доходит до твоих родителей, нам обеим нужно снижать планку

ожиданий. Не обращай пристальное внимание на то, чего не хочешь видеть, –

Нонна вышла из комнаты, а через пару минут вернулась с огромной тарелкой

печенья и поцеловала Дэлайлу в лоб.

Две недели спустя Нонна даже не помнила этот разговор. Если бы та

Нонна, из прошлого лета, знала, что Дэлайла вернется домой в этом году после

Рождества, и что она будет жить с родителями и заканчивать старшую школу в

родном городе, она бы рассердилась.

К сожалению, теперь Нонна не помнила Дэлайлу.

А тем летом она была уверена, что уже не вернется к Нонне. Ее

забывчивость и провалы в памяти ухудшались с тревожащей скоростью, и хотя

ее родители не задумывались особо о том, чем Дэлайла обычно занята каждый

день, она точно знала: они не позволят ей вернуться тем летом, если узнают о

прогрессирующей болезни Нонны.

Но Дэлайла любила Нонну и готова была на любого напасть дикой кошкой, если они попытались бы разделить их, хотя днем ранее это казалось просто

необходимым. Мгновения, когда Нонна не помнила саму себя, были

кошмарными, но для Дэлайлы она всегда была самым любимым человеком на

свете, – той, кто ее на самом деле любил.

Наверное, что-то похожее она чувствовала по отношению к Гэвину.

Она снова была в своей комнате, уже не рядом с Нонной и не в тишине

школьного городка. Дэлайла уронила ручку и закрыла глаза. Она снова это

делала? Совала нос, куда не следует? Могла ли она вести себя лучше с Домом?

Вне его она хотела ему понравиться, хотела, чтобы он позволил чаще видеться

с Гэвином. Но когда была здесь, то казалось, что она не перестанет

сопротивляться. Дэлайла не могла понять, какова ежедневная реальность

Гэвина, как выглядит его обычный день, и почему Дом не может отпустить его

хотя бы ненадолго.

К сожалению, мысли о всяких страшилках казались лучше, чем такая

реальность. Живой Дом, его связь с тьмой, – все эти зловещие моменты были

полны риска. Но теперь по коже поползли мурашки, и ей показалось, что за ней

следят ее же глаза с фотографии, окна, стены и ковер. Ей показалось, что кресло

под ней дрогнуло? Показалось, что стены тихо гудят, держа ее словно в

ловушке? Если она попытается сбежать из комнаты и вниз по ступенькам, отпустит ли Дэлайлу ее собственный дом?

Внезапно почувствовав паническую дрожь, Дэлайла вскочила с кресла и

помчалась по коридору, вниз ступенькам, врываясь, тяжело дыша, в странно

ярко освещенную кухню. Она замерла, увидев отца, сидящего за кухонным

столом и положившего левую руку на горлышко бутылки с янтарной

жидкостью.

– Дэлайла, – его голос прозвучал низко, словно в горле застрял шарик.

Ее грудь вздымалась и опадала, пока пыталась восстановить дыхание и

осознать увиденное. Франклин Блу сидел пьяный на кухне посреди ночи.

Вокруг этого яркого пятна остальной дом стал серым, и мысль, что он может

быть живым, вылетела из головы. Она всегда видела отца только строгим и

одетым с иголочки, а теперь он грузно сидел на стуле.

– Что ты здесь делаешь в такой час? – спросил он, голос подвел на слове

«час», и получилось нечто вроде «ас». Дэлайла не сразу поняла его вопрос. Он

выглядел странно, не был похож на себя. Немного потрясенный.

– Не смогла уснуть, – ответила Дэлайла, прислонившись спиной к стойке. –

А потом испугалась.

Он рассмеялся, глядя на стол.

– Я понимаю, – сказал он, кивнув и надолго присосавшись к бутылке. Она

слышала, как он глотает, смотрела, как он немного кривится. Даже на таком

расстоянии ее глаза жгло от паров алкоголя.

– Ты в порядке, пап?

– Конечно.

– Не знала, что ты пьешь.

– Обычно не пью, – он отодвинул бутылку и протер глаза. – Думаю, это

объясняет, почему сижу тут, пьяный от двух глотков. И голова ужасно болит.

Дэлайла обдумала его слова, посмотрев на ополовиненную бутылку. Не

похоже, что он сделал всего два глотка. И вообще, он был… сам не свой?..

После того как забрал ее с подъездной дорожки Гэвина. Он почти ничего ей не

сказал, вместо этого покачал головой и потом попросил ее найти в бардачке

аспирин.

– Ты видела того парня? – он уставился на нее; она это чувствовала, даже

отведя взгляд. Дэлайла никогда не говорила с отцом ни о парнях, ни даже о

девушках. Он никогда не видел ее целующейся. Он оставался в стороне и в

безопасности, как и большинство отцов, спрашивая, что будет на ужин, или

когда она перестанет носить такие короткие юбки.

Дэлайла провела ногтем по щели между алюминием и огнеупорной

пластмассой на столе.

– Гэвина?

– Думаешь, я знаю его имя? Высокий худой мальчишка, выглядит так,

словно провалялся полдня в кровати. Сын старой хиппи.

Дэлайла застыла. Она могла поклясться: что-то снаружи зашелестело.

– Ты знаешь его маму?

Франклин Блу фыркнул и покачал головой.

– Нет, конечно, не знаю. И никто не знает.

Она закрыла глаза и глубоко вздохнула. Отец был пьян, напомнила себе

она. Он не знал имени Гэвина. Откуда он мог знать что-нибудь важное о нем?

– Его зовут Гэвин, и да, я с ним виделась.

– Ты все еще чиста?

Она взглянула на него, пораженная резкостью его голоса. Родители ее были

строгими и набожными, но они редко так лицемерили, как он сделал сейчас

этими словами. Глаза отца были остекленевшими и не могли толком

сфокусироваться, он смотрел, не мигая, на стул напротив него. Она проследила

за его взглядом, огляделась. Стены вокруг нее, казалось, пульсировали, сначала

тихо, но потом звук стал казаться пронзительным в ее воображении.

– Зависит от того, остаюсь ли я чистой, целуя его, – наконец ответила она.

– «Положи меня, как печать, на сердце твое, как перстень, на руку твою: ибо крепка, как смерть, любовь; люта, как преисподняя, ревность» [Песнь Песней

Соломона – прим. перев.], – невнятно процитировал он, сплетая слова в одно.

Он говорил немного странно, и Дэлайла не знала, было ли это из-за

алкоголя, или из-за того, что он цитировал Священное Писание, словно читал

по бумажке, или причина была в чем-то совершенно другом. Ветер на улице

ударял веткой по кухонному окну.

– Ладно, пап. Думаю, мне пора в комнату, – Дэлайла тревожно взглянула на

него, отошла от стойки и направилась к двери, ведущей в гостиную, за которой

была лестница к ее убежищу – ее комнате. Справа от нее ящик стола

громыхнул, заставив ее подпрыгнуть, и в гостиную ворвался порыв ветра, ударив ее в лицо. Окно распахнулось, впуская холодный ночной воздух.

– «Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я

принести, но меч» [Евангелие от Матфея 10:34 – прим. перев.], – голос отца эхом

раздался по кухне, но когда она обернулась, он уже спал, уткнувшись головой в

скрещенные на столе руки.

Поднявшись к себе, она вытащила из-под подушки телефон и написала

Гэвину.

«Нужно поговорить».

Через десять минут ответа так и не последовало, а ей показалось, что ее

комната пульсирует, словно вдыхает и выдыхает. Странно, но пока дом Гэвина

на нее злился, она даже не задумывалась о том, что он живой, но вот мысль, что

такое может передаваться, и что ненавидящий ее дом может повлиять и на ее

дом, ужасала.

«Это не нормально, – подумала она. – Даже если он был хорошим, живой

дом – это не нормально. Это не одно и то же, как сказала бы Нонна». Она

зажмурилась до искр в глазах. Почему она догадалась только сейчас? Ей

хотелось, чтобы мир был диким, пугающим и непонятным, но настолько

пугающий мир ее не устраивал.

Она написала Давалу.

«Не спишь?»

Через миг телефон завибрировал в руке.

«Теперь нет, когда телефон зазвонил прямо у головы».

«Прости».

«Все в порядке. Что случилось?»

Дэлайла посмотрела на телефон, а потом набрала его, желая услышать

человеческий голос, звучащий знакомо и не пьяно, или немного… одержимо.

Давал ответил, когда не успел прозвучать хоть один полный гудок.

– Принцесса Дэлайла, давно пора спать.

– Прости. Выдалась кошмарная ночка.

Она услышала шуршание на другом конце, словно он сел на кровати, потом

раздался его сонный голос:

– Ладно. Рассказывай.

– Давал, ты не замечал ничего странного в этом городе?

Минуту стояла тишина, она почти чувствовала озадаченный взгляд Давала.

– Ты серьезно? В Мортоне все странно. Он почти как город в «Эдварде

Руки-ножницы».

– Погоди, я про предметы, что преследуют тебя, хотя не должны.

– Пусть кто-нибудь отключит тебе «Нетфликс».

– Это не из фильма. Это из жизни. Боюсь, предметы в этом городе…

одержимы.

– Мне стоило бы записать этот разговор и включить тебе завтра. Ты будешь

в ужасе, – сказал он. – Да, Мортон странный. Но это из-за кучи людей, похожих

друг на друга, никогда не общающихся с чужаками и никогда никуда не

уезжающих.

– Я серьезно, – ответила она, чувствуя, как из-за подступающих

непривычных слез сжалось горло. Она уже не могла держаться. Дерево в парке

и, что хуже, совсем не удивленный Гэвин. Плюс странное поведение отца, словно кто-то говорил за него. Ей казалось, что Дом заражает все и всех вокруг

нее.

– Мне очень страшно.

После нескольких секунд молчания он произнес:

– Приходи.

***

Дэлайла перепрыгивала трещины на дороге и обходила каждую линию.

Тени от фонарей плясали на дороге, она чувствовала, как они извиваются за ее

спиной, как фонари поворачивают лампы, словно головы на длинной изогнутой

шее, чтобы посмотреть на нее. Дэлайла представляла это и не могла иначе; она

была напугана, а сил хватало лишь на то, чтобы не кричать и не звать Давала за

четыре квартала от его дома. Мрачные очертания деревьев и домов, машин и

почтовых ящиков словно цеплялись за ее тусклую тень, что казалась огромной, маяча сзади на дороге. Она словно несла за собой по улице черную дыру.

Дневная суета утихла, на место этим звукам пришло странное гудение

проводов, собачий лай, что раздавался все дальше, словно все вокруг медленно

ускользало от нее. Дэлайла наконец поддалась инстинкту и оставшиеся два

квартала к дому Давала бежала, топая по тротуару и размахивая руками, с

колотящимся сердцем и застрявшим в горле криком.

Взлетела по трем ступенькам на его крыльцо и, отбросив всю вежливость, застучала в дверь так сильно, как только могла, оглядываясь через плечо. Она

могла поклясться, что ветки каждого дерева тянулись к ней, а дорожка

изогнулась.

Но дверь открыл не Давал, а его мама, Вани, одетая в темно-зеленый халат.

Она широко распахнула дверь.

– Успокойся, – прошептала она, впустив Дэлайлу в дом и с тихим щелчком

закрыв дверь. Она коснулась теплыми ладонями щек Дэлайлы. – Успокойся, джаану. Ты выглядишь измотанной.

– Так и есть, – сказала Дэлайла, хватая ртом воздух и оглядываясь на

появившегося на лестнице Давала.

Но Вани покачала головой.

– Хм-м. Не совсем правильное слово. Ты будто обожжена, – прошептала

она, вглядываясь в лицо Дэлайлы. – Словно тебя обожгло током. Ты выжжена

изнутри.

– О… о чем вы?

Вани закрыла глаза, медленно вдохнула. И вместо ответа она сказала:

– Я заварю тебе чаю.

***

От матери Давала они ничего не узнали – та, казалось, была больше

сосредоточена на том, чтобы успокоить Дэлайлу, а не на причине ее прихода

сюда. Пока свистел чайник, она говорила Дэлайле дышать, уверяла, что все в

порядке, а потом отправила их наверх в комнату Давала с чаем и просьбой

вести себя тихо – то есть она либо знала, что ее сын – гей, либо просто поняла

по лицу Дэлайлы, насколько той сейчас не до шалостей сексуального характера.

Она даже не удивилась, увидев Дэлайлу на крыльце дома в два часа ночи и в

панике.

Давал закрыл за ними дверь и, подойдя к кровати, сел на ней, скрестив

ноги.

– Родители знают, что ты здесь?

Она покачала головой.

– Твой отец убьет тебя.

Пожав плечами, Дэлайла сказала:

– Уверена, отец еще будет спать, когда я вернусь. Он сегодня был в хлам.

Ее лучший друг склонил голову.

– Ты хотела сказать: напился?

– Да.

– Тебя это напугало?

Она отвела взгляд, увидев изображения Брахмы, Вишну и Шивы в рамках

на стене.

– Нет. Не совсем. Отчасти.

Он подождал десять секунд. Затем двадцать. Наконец Давал, никогда не

отличавшийся терпением, шумно выдохнул.

– Ты понимаешь, что я уже не смогу уснуть, а у меня завтра утром экзамен

по математике?

– Прости.

– Я тебя не виню. Но расскажи, зачем ты здесь, или ложись спать, а я буду

учить.

Дэлайла закрыла глаза и глубоко вдохнула, от чего легкие показались ей

воздушными шарами, и она могла взлететь с кровати. Она выдохнула и

посмотрела на Давала.

– Лоскутный Дом… странный и другой. Как мы всегда и думали. Он…

Его темные глаза округлились.

– Ты это имела в виду под одержимыми по телефону?

– Не знаю, понимаешь? Мне. Нужно. Чтобы. Ты. Выслушал, – она

выделила каждое слово паузами. – Может, с твоей помощью я пойму, что

происходит.

– Думаешь, если я смуглый, то знаток магии или вуду? – спросил он, качая

головой. – Единственная моя магия – радость от вида Ченнинга Татума в

«Супер Майке».

– Давал.

– Дэлайла. Это место странное. Зачем ты вообще туда ходила? – он

отстранился и оглядел ее с ног до головы. – О-о-о. Ясно. Дэлайла Блу затеяла

что-то в доме с привидениями.

Быстро покачав головой и выглянув в окно, Дэлайла прошептала:

– Ты можешь сосредоточиться? Я только… – она наклонилась вперед,

поманив Давала последовать ее примеру, а потом тихо зашептала ему на ухо.

Что все в доме, от обоев до столовых приборов, было живым. Как она

спрашивала, что случится, когда Гэвин в один день покинет дом, и какая

последовала реакция. И что ей теперь кажется, Дом преследует ее… повсюду.

Давал отодвинулся и заглянул ей в глаза. Он еще ничего не успел сказать, но она поняла, что он не только не верит ни единому ее слову, но и решил, будто

она спятила. Она тут же подумала о Гэвине, о годах, когда ему проще было

жить одному, чем рассказывать кому-то своем мире.

– Не надо, – сказала она, голос прозвучал скрипуче, словно от сотни

колючих иголок.

– Это просто звучит безумно, понимаешь? То есть Гэвин странный. И давай

начистоту – ты тоже немного странная.

Она кивнула.

– Знаю.

– Ты ведь больше никому не рассказывала – о доме? Просто ты так

говоришь об этом, словно он живет там совсем один, или как-то так. Его

родители не дали бы ему жить в доме с призраками.

Дэлайла замолчала. Кто-нибудь знал, что он живет один? Кто-нибудь видел

его родителей? Она открыла рот, чтобы подтвердить, но что-то ее остановило.

Что-то покалывало – предчувствие, что Гэвину будет плохо, если люди узнают, что он несовершеннолетний и при этом живет больше десяти лет без родителей.

– Я никому не рассказывала, но, конечно, он там не один.

Это было не совсем ложью.

– Как я и сказал, у тебя прекрасное воображение, раз ты представила себе

такие ужасы, а может, просто пересмотрела фильмов, даже не знаю, – он

перевел взгляд в окно. – Может, просто уже половина третьего ночи, и тебе

стоит поспать в моей кровати, пока я буду готовиться.

Кивнув, Дэлайла свернулась калачиком на своей стороне у изножья

кровати, укрыв ноги одеялом. Давал молча посидел рядом с ней, а потом сел за

стол.

Сможет ли она снова уснуть? Не будет ли постоянно настороже, ведь все в

комнате может ожить? Но под звук карандаша Давала, скребущего по бумаге, и

своего дыхания в тихой комнате Дэлайла медленно уснула.

***

В комнате стояла кромешная тьма. Не открывая глаз, Дэлайла поняла, что

Давал не сидел за столом, а уснул на полу. Он держал ее за руку, пока она спала, и она улыбнулась, благодарно пожимая его руку.

Пальцы затрещали в ее ладони.

В груди кольнул страх, а легкие заполнил леденящий холод. Рука была

холодной и твердой, словно сделанной из костей под тончайшей и хрупкой

кожей. Дэлайла отдернула свою руку, перекатившись на кровати, и услышала, как Давал подвинул кресло из другого конца комнаты и включил настольную

лампу.

– Что? – спросил он, глаза его были красными ото сна и большими от

тревоги. – Что случилось?

Дэлайла вытерла руку об одеяло, закрыв другой ладонью рот. Она

сдавленно всхлипнула. Она ведь знала, что держала чью-то руку, когда

проснулась. Знала.

– Я… – она начала, захлебываясь воздухом. – В моей руке что-то было.

Рука. Пальцы. Что-то, – она так сильно дрожала, что прижатой ко рту ладонью

чувствовала свое частое дыхание.

– Вот, Ди. Это был твой свитер.

Она перевела взгляд с сонного Давала на серый свитер в его руке. Ее

свитер, который она надела на прогулку с Гэвином.

А она еще чувствовала твердые пальцы своими, слышала ощутимое

потрескивание костей.

Дом забрался под ее свитер и попал сюда.

Глава девятнадцатая

Он

На следующий день за обедом Дэлайла молчала. Хотя молчание не совсем

правильно описывало ситуацию. Она сказала, что забыла обед, потому привела

его в кафетерий, а там едва говорила, почти все время их тридцатиминутного

перерыва глядя на стейк Солсбери и отрывая зелень от стеблей на тарелке с

брокколи на пару.

Она выглядела уставшей, с сонными глазами, и не могла усидеть ровно.

Казалось, что ее тяжелые веки вот-вот закроются. Она с каждым разом все

медленнее открывала глаза при моргании, и Гэвин постарался сесть как можно

ближе, чтобы его локоть, упирающийся в стол, помешал ей упасть лицом в

тарелку.

Он спрашивал ее утром, все ли в порядке, но она отмахнулась.

Он спросил снова после третьего урока, когда услышал, как она,

похрапывая, проспала почти всю лекцию мистера Бертона про правление в

США.

Оба раза она качала головой и слабо улыбалась, подавив зевоту.

– Я в порядке.

Порядок. Гэвин начинал ненавидеть это слово.

В такие моменты он понимал, как мало знает о девушках, об их мыслях и

чувствах, как они соотносятся с их словами, и как на это реагировать.

Конечно, он не знал, как ответить. Гэвин «встречался» с девушками, и это

означало, что они были вместе, пусть и короткое время, но он никогда еще не

был в отношениях «я твой парень, а ты моя девушка». Была Корнелия, но он

лишь раз поцеловал ее, и поцелуй получился сухим и бесчувственным. В ней не

было страсти – как и в их отношениях – поэтому они закончились так же

быстро, как и начались. Он не рос с родителями и не мог научиться у них, как

себя вести. У него не было братьев или сестер, как и друзей за пределами

интернета, чтобы узнать об этом и задать такие вопросы. В целом, об

отношениях между мужчиной и женщиной он знал по книгам и телевизору.

Но там не было историй о парне, дом которого был живым и пытался

запугать до смерти его девушку, поэтому он понимал, что информация оттуда

ему не поможет.

К тому же, когда это Дэлайла делала или говорила, что он ожидал? Гэвин не

так часто общался с людьми, но он всегда наблюдал за ними, изучал разговоры

остальных, и Дэлайла отличалась от остальных в той же степени, как и он сам.

Он предполагал, что ее нужно как-то успокоить, но не знал, как.

– Ты не спала этой ночью? – спросил он, чувствуя укол вины в животе. Он

все еще помнил ее лицо, когда отодвинулся от нее в парке, слышал смятение в

ее голосе, когда она спросила, почему он не остановился, когда понял, что

происходит. И при мысли, что Дэлайла не могла спать, потому что боялась того, что делает Дом… ему стало так плохо, как он себе и представить не мог.

Гэвину не хотелось, чтобы кто-нибудь – особенно Дэлайла – нервничал, тревожился или пострадал из-за него. Из-за того, что проводили время с кем-то

таким… ненормальным.

Дэлайла покачала головой, и прядки волос, выбившиеся из косы, обрамляли

ее лицо, кончики трепетали от теплого воздуха вентиляции.

– Немного, – сказала она и замолчала. Она переводила дыхание? Сочиняла

историю? Пыталась представить, как порвать с ним отношения?

От последней мысли Гэвин выпрямился на стуле, захотев ударить себя. Он

никогда ничего подобного ни к кому не испытывал, и от этого становился

нервным и излишне эмоциональным.

– Я беспокоилась, – продолжила она. – Когда не получила ответ.

– Прости, – опустив взгляд, ответил он. – Я не знал, где телефон, и нашел

его… позже. После того как Дом успокоился.

– Я боялась, он навредит тебе.

Гэвин перевел взгляд на окно, где виднелись деревья. Он с опозданием

понял, что до сих пор все время говорил с Дэлайлой в уединенном музыкальном

кабинете, а кафетерий казался слишком открытым – слишком много учеников, слишком много окон. Он сглотнул и сказал ей:

– Дом мне не навредил бы, – он не знал, заметила ли она, что его слова

звучали не так уверенно, как раньше.

– Ты хоть замечал, как часто это говоришь?

Уголок его рта приподнялся в улыбке – он любил в ней такие вспышки.

– Я сказал, чтобы он подумал над своим поведением. Что мне нужно, чтобы

ты чувствовала себя в доме спокойно, что от этого и я буду счастлив. И что мне

нужны вы оба, – залитый искусственным светом кафетерий казался слишком

ярким и полным учеников для такого признания, но это нужно было сказать.

Он сглотнул, пытаясь не обращать внимания на приливший к щекам жар.

Его тело казалось слишком длинным и неуклюжим для этого стола, поэтому он

вытянул перед собой ноги, и плечи сразу же расслабились, а лодыжки

переплелись с ногами Дэлайлы.

– И как он отреагировал на эти слова? – спросила она.

Он вспомнил, как почти сразу успокоились стены, а раскачивающаяся над

головой люстра медленно остановилась. Дом застыл и снова стал теплым, холод

в воздухе уменьшался с каждым вдохом. Словно он ждал. Или обдумывал?

– Он успокоился.

– И ты думаешь, что Дом спрятал твой телефон? – осторожно

поинтересовалась она.

Гэвину не хотелось говорить ей, что телефон был в его заднем кармане, и

он был в этом уверен, но через миг тот исчез. Тогда он почти не подумал об

этом, ведь все это время был занят успокаиванием Дома, а не ожиданием

сообщений, но позже, когда Гэвин поднялся по лестнице в спальню, телефон

оказался в центре подушки, ждал его там. Словно все время там и был.

– Это странно, Гэвин. Это не нормально.

Он попытался не обращать внимания на свою реакцию на эти слова и начал

откручивать крышку у бутылки с водой, чтобы отвлечься.

– А твои родители не забирают твой телефон, если злятся? – спросил он.

Дэлайла открыла рот, чтобы заговорить, но, задумавшись, замерла.

– Но это ведь не одно и то же, да?

– Разве? Дом – практически моя семья, поэтому я подумал, что мы могли

делать все неправильно.

– Неправильно?

Он потянулся через стол и взял ее за руку. На ее пальцах осталась краска –

оранжевая, синяя и смазанные следы от черной. Ему хотелось спросить, что она

рисовала и покажет ли ему.

– Когда ты сказала, что проводишь меня домой, я задумался. Что делали

парочки в былые времена, когда начинали встречаться?

– В былые времена? – спросила она, выдавив улыбку. – Насколько далеко

мы зайдем в прошлое? У меня останется право голосовать?

Гэвин закатил глаза, но улыбнулся.

– Ты знаешь, о чем я, острячка. Во времена молодости твоих родителей.

Она нахмурилась, и он захотел наклониться через стол и поцеловать ее.

Тогда и он нахмурился. Уже не в первый раз.

– Ох, не думаю, что родители даже встречались. Они просто появились

здесь и сразу были парой.

– Серьезнее, Лайла.

– Не знаю, – пожав плечами, ответила она. – Знакомились с родителями, да?

– Именно.

– Но я уже была там. И Дом знает, кто я.

– Отчасти. Дом лишь частично новый – его фундамент очень старый.

Может, нам стоит сделать все по-старому и правильно тебя представить, – он

пожал ее руку и улыбнулся так очаровательно, как только мог. – Я смогу

объяснить, как ты прекрасна, скажу о своем намерении добиться тебя.

– Придурок, – ответила она, но он заметил, что теперь покраснела уже она.

– Он не может не полюбить тебя, если воспользоваться шансом, – в его

животе порхали бабочки. – Тебя невозможно не полюбить, – добавил он.

– И ты хочешь, чтобы я снова пришла?

– Да. Позволь устроить тебе ужин.

– Мне? В твоем доме? Ты, наверное, забыл, как в прошлый раз я убегала

оттуда, словно от пожара.

– Лайла…

– Я еле сбежала, а ты хочешь, чтобы я вернулась?

Он провел пальцами по каждому ее пальчику, рисуя на ее ладонях

маленькие кружочки.

– Думаю, ты склонна немного преувеличивать.

Она покусывала губу, следя, как он к ней прикасается.

– Возможно… – признала она.

– Дом… такой, каков есть. Этого я не изменю. Но он – часть меня. Мы идем

в комплекте.

– Да, просто… Как он не пугал тебя раньше? – спросила она, удивив его.

– Тебя он сперва тоже не напугал, – напомнил он ей.

– Да, похоже. Просто это… – она глубоко вздохнула, – странно все это.

– Разве ты не поняла, что и я все восемнадцать лет был странным? –

немного застенчиво спросил он. – Дом странный и не такой, как все, но он мой.

И подходит мне.

Дэлайла обхватила его пальцы и сжала.

– Ладно, – сказала она наконец. – Но я жду десерт.

Он кивнул, уже улыбаясь.

– Десерт, договорились. Это не так и сложно.

Дэлайла бросила столовые приборы на поднос и скомкала салфетку.

– Я надену кроссовки, и если что-то пойдет не так, сразу убегу. Мама

Давала сказала, что я выгляжу обожженной по краям, а мне было хотелось

остаться не сожженной, пока это возможно, заранее спасибо.

Гэвин встал, как и она, и последовал за ней к мусорным бакам.

– Мама Давала? – спросил он.

Он смотрел, как она все выбросила со своего подноса и поставила его на

ленту конвейера, ведущего на кухню.

– Да. Я была немного напугана прошлой ночью. По очевидным причинам, конечно, но… Не знаю… Отец был очень странным, сидел на кухне и пил, говорил еще более странные слова. Вроде из Писания. Я не хотела оставаться

одна, и когда ты не ответил, написала Давалу.

Гэвин нахмурился.

– Твой отец всегда так себя ведет?

– Ха! – воскликнула она, взяв его за руку и ведя к двойным дверям

кафетерия. – Отец становится настоящим лицемером и, когда соседи делают

ромовую бабу, начинает возмущаться. Я никогда не видела его пьяным. Он

скорее мебель в доме, чем человек.

– Может, у него был трудный день. Может, это из-за того, что он увидел

тебя со мной?

Дэлайла уже качала головой.

– Нет. Было что-то большее, чем это, но… Я не могу объяснить. Словно он

был там, но… и не был. В любом случае, страшно было до ужаса, потому я

сбежала к Давалу. Хотя он меня за это убьет.

– А что имела в виду его мама, говоря, что ты обожжена? Физически или

образно? – Гэвин подумал о случившемся, но не мог вспомнить момента, чтобы

Дом или дерево на самом деле обожгли ее. Было ли это?

– Честно говоря, я и сама не знаю. Это было посреди ночи, а она говорила

мало. Может, просто имела в виду мое потрясение. Сначала парк, потом папа, потом бежала туда, и свитер…

Гэвин положил ладонь ей на руку, чтобы остановить ее.

– Что случилось по дороге? – с тревогой спросил он. Дом обещал вести

себя хорошо, и он ему поверил. Тогда почему сейчас в его груди вдруг словно

табун лошадей пробежал? – А что со свитером?

– Ничего. Казалось, будто что-то есть. Но, может, все из-за того, что я уже

была напугана, было поздно и темно и…

– Дэлайла.

– Сложилось впечатление, что все вокруг следило за мной. Деревья,

фонари. Как в парке.

Гэвин кивнул, а внутри все сжалось.

– Его мама сказала что-то еще?

– Нет. Я ушла в комнату Давала и немного поговорила с ним. Уверена, из-за

меня он утром завалил математику.

– Ты рассказала ему, что случилось?

Что случилось. Какое мягкое и совсем не правильно описание

происходящего.

Они остановились у ее шкафчика, и Дэлайла не сразу повернула замок и

принялась набирать код. Гэвин почувствовал, что его брови ползут вверх, но

ничего не сказал, а просто ждал.

– Не совсем. То есть я рассказала ему о Доме, но… не все.

– Ты можешь рассказать, сама ведь знаешь. Если ты доверяешь Давалу, то

доверяю и я. Не хочу, чтобы ты хранила от него секреты, если думаешь, что так

защищаешь меня.

– Дело не только в этом. Он не понял бы. К тому же, думаю, мы это должны

держать при себе, пока возможно. Хотя бы сейчас.

Гэвин снова кивнул, медленно и скованно, словно его шея была тяжелым

грузом, висевшим на ржавом крюке. Он знал, что она права. Дом его расстроил, и он чувствовал странную тревогу, словно не был точно уверен, можно ли

доверять Дому, раз Дэлайла тревожится. Но в груди была и боль, ведь он

позволял такие предательские мысли о своей семье. Он ничего не стал бы

делать, что подвергнет семью опасности.

– Но ужин должен быть потрясающим, – сказала она, явно пытаясь сменить

тему. – Впечатли меня, и я дам тебе снова себя поцеловать. Но я не хочу, чтобы

на меня упало пианино или что-то еще…

– Ха-ха.

– Да, плохая шутка, – пожав плечами, заметила она. – Но, думаю, Дом не

осудит за пару поцелуев?

И теперь Гэвин уже не думал о злой судьбе, а вел себя как полный гормонов

подросток.

– Могу я попробовать что-нибудь непростое? – поддразнил он. – Найду

рецепт в гугле, и бац! Ужин на двоих, смешанный с поцелуями. Вот такой вечер

по мне.

Глава двадцатая

Она

Никогда еще тротуар не выглядел таким опрятным и невинным: он был

вычищен, а ступеньки блестели чистотой. Казалось, даже Мертвый Газон

немного привел себя в порядок: он казался более ухоженным, не таким грязным

и коричневым, чем когда Дэлайла видела его в прошлый раз. Если со двора и

доносились звуки, то она посчитала это невинным насвистыванием.

«Заходи, Дэлайла».

«Здесь нет ничего странного».

Приложенные усилия к подготовке к этому свиданию не помогли унять

нервную дрожь, когда она остановилась перед дверью и постучала.

Дэлайла понимала, что стоит рассказать о своих подозрениях насчет

свитера Гэвину, о том, что часть дома как-то прицепилась к нему и прошла за

ней в ее дом. Но она не могла себя заставить это сделать. Она толком не

выспалась, только проснулась… И не могла в тот момент разумно мыслить. Так

что решение, что свитер одержимый, было, несомненно, результатом ее

богатого воображения, потому что о другом варианте даже думать страшно.

Гэвин открыл дверь с привычной полуулыбкой и поманил ее внутрь.

– Привет, Лайла.

Ее ладони вспотели, она не могла избавиться от покалывающей тревоги, но

выдавила лучшую улыбку, пусть и фальшивую, и взглянула на него.

– Пахнет потрясающе! – сказала она, разуваясь и снимая куртку, пока

Гэвин, помогая ей, скользнул руками по ее плечам.

– Спасибо, – сказал он и отвернулся, чтобы повесить куртку на вешалку. –

Я, м-м… Я готовил.

Дэлайла обернулась, и, увидев его красные щеки, ощутила облегчение.

Нельзя сказать, что она не думала, будто ужин мог приготовить Дом – она

знала, что он точно мог. Но если бы это сделал Дом, она каждый кусочек

разглядывала бы с мыслью, что он подсыпал в ее порцию крысиный яд.

– Хорошо, – глуповато ответила она и поспешила добавить: – То есть это

неплохая тренировка. Хотя тебе это и не нужно, ведь Дом всегда будет для тебя

готовить. Я только…

Гэвин положил теплую ладонь на ее руку и прошептал:

– Я понял, что ты хотела сказать. Все хорошо. Спокойнее, нервная ты моя.

Дэлайла судорожно выдохнула и огляделась в прихожей, пока Гэвин

терпеливо стоял за ее левым плечом, ожидая, когда она успокоится. В этих

стенах не ощущалось того комфорта, что был во время их прогулок по городу, во время встреч наедине в кабинете музыки в школе; и даже природная

уверенность Дэлайлы не смогла побороть нервную дрожь.

– Дом, – сказал он в комнате. – Дэлайла пришла к нам в гости. Как я и

говорил тебе, – он замолчал и многозначительно склонился к ней, добавив: – и

тебе… Она очень важна для меня. Я рад, что она пришла.

Растение у входной двери пошевелилось. «Приветствие?» – подумала она, а

абажур склонился в ее сторону.

Дэлайла робко помахала комнате и в сторону ступенек.

– Привет. Спасибо, что приняли меня, кхм, обратно, – добавила она, поморщившись.

Казалось, что они предстали перед недовольными клиентами или

сверхопекающими родителями. Вечер обещал быть непростым.

Она посмотрела на него, желая высказать это вслух, чтобы как-то выделить

этот момент среди тех, что они проводили вместе в последние недели, бродя в

тишине, отмечая друг в друге все сумасшедшее, пугающее и тайное. Но слова

застыли на губах, когда он улыбнулся, показав острые зубы, – так он улыбался

только ей. Гэвин наклонился, глядя на уголок ее рта, и медленно и мягко

коснулся того места губами. Они разомкнулись, и его язык оставил влажный

след.

– Ты очень красивая сегодня, – прошептал он, коснувшись другой стороны

ее губ.

Дэлайла таяла изнутри, ее облегчение было теплым и тяжелым. Она

кивнула, когда он склонил голову, безмолвно спрашивая, готова ли она пройти

дальше.

Но облегчение быстро испарилось, как только Гэвин отпустил ее руку и

направился на кухню. Дэлайла сильнее, чем когда-либо, осознала выражение

«ходить на цыпочках». Конечно, здесь не было видимой опасности под ногами, но каждый ее шаг требовал решимости. Скрипнула половица, едва она

наступила на нее, – звук был низким, а дерево затрещало, словно было

недовольно, и Дэлайла поспешила шагнуть на другую половицу, которая, к

счастью, оставалась безмолвной и крепкой. Следующая половица выдвинула из

дерева гвоздь, и, когда Дэлайла шагнула, острие порвало ее шерстяной носок и

задело подошву. Дэлайла подавила вскрик и молча захромала дальше за

Гэвином. Ей казалось, что весь коридор кричит на нее, испытывает, ждет, чтобы

разочароваться в ее действиях. Она была окружена сотней частей Дома, пока

находилась внутри, и хотя некоторые простили ее, остальные не скрывали

недовольства.

На кухне Гэвин положил спагетти в две тарелки, одну передал Дэлайле и

схватил корзинку с чесночным хлебом. С едой в руках они пошли в столовую.

Дэлайла поймала себя на том, что постоянно смотрит на пол, на стены, на все, что свисало с потолка.

Все, даже картины, оставалось подозрительно тихим, но в столовой, когда

они сели за стол, было невероятно холодно.

Оглядев комнату, Гэвин спросил:

– Здесь холодно?

Она пожала плечами.

– Может, немного. Все в порядке, – но ее дрожь выдавала ее ложь.

Гэвин посмотрел в потолок.

– Ты пытаешься нас выгнать? – под их тарелками задрожал стол, и по

комнате промчался порыв зимнего ветра. Дэлайла перевела это, как безусловное

«да».

Гэвин раздраженно проворчал, схватил тарелку и корзинку с хлебом и, встав, сказал:

– Ладно. Идем, – сказал он Дэлайле и повел ее в гостиную.

Здесь было гораздо теплее, и когда они устроились на полу у кофейного

столика, в камине ожил огонь.

Гэвин казался голодным, и, когда комната приняла их, он тут же набросился

на ужин. К сожалению, у Дэлайлы аппетит пропал. Огонь бодро потрескивал в

камине, несколько подушек соскользнуло на пол и оказалось за ее спиной, но

Дэлайла не стала воспринимать это как знак, что можно расслабиться.

Она искала в уме безопасную тему для разговора. Не связанную с будущим

в другом месте, хотя многие одноклассники скоро начнут получать ответы из

колледжей. Понятное дело, обсуждение отношений тоже было под запретом.

Можно было спокойно говорить о школе, но Дэлайла сейчас о ней даже думать

не хотела. Ей хотелось сбежать в место, созданное только для них двоих, прижаться к нему, пока он ужинает, погладить рукой по его ноге. Хотелось

послушать его истории из детства, о первом поцелуе, о его заветной мечте.

Гэвин разглядывал ее, пока жевал, потом проглотил еду и заметил:

– Ты слишком тихая.

– Разве?

Он наградил ее притворно раздраженным взглядом.

– Я просто… – она замолчала.

– Нервничаешь? – предположил он.

– Есть немного, – прошептала она, глядя на потолок, словно над ней висело

сердце каждой комнаты. – Боюсь сделать что-нибудь не так.

– Расскажи, как все происходило бы, если бы мы ужинали у тебя.

Она улыбнулась, гоняя пасту по тарелке, и сказала:

– Отец молчал бы и вел себя странно.

– Как и Столовая, – слегка кивнув, сказал Гэвин.

Дэлайла рассмеялась.

– А мама болтала бы без остановки о соседях и магазинах, книжном клубе

и стеганом одеяле, которое делает для новорожденного соседского малыша.

Гэвин взглянул на громко потрескивающее пламя и гору подушек за ее

спиной.

– А ведь отличий почти нет, – сказал он, умоляюще глядя на нее. – Думаю, стремящиеся защитить родители везде одинаковые, понимаешь?

Ей хотелось, чтобы он был прав.

***

Гэвин встал, выпрямившись во весь свой высокий рост, а Дэлайла осталась

сидеть на полу. Он вытянул руки над головой, и рубашка поднялась вверх, немного приоткрывая тело: кожу, мышцы и немного волос.

Она никогда не видела мужчину без рубашки, особенно к кому безумно

хотела прикоснуться. И несмотря на то, что сейчас было не лучшее время

запускать руки ему под рубашку, Дэлайла практически чувствовала тепло его

кожи.

– Эй, Дэлайла, мое лицо выше, – со смехом сказал он. Дэлайла не спешила

отводить взгляд, пока он не опустил руки и не помахал ладонью перед своим

животом. – Хочешь пройтись?

От такого предложения Дэлайла была готова петь. Невыносимое давление

от внимания Дома начинало превращаться в неприятные мурашки и тяжестью

сдавливало виски. А во время прогулки можно будет говорить приглушенными

голосами, останавливаться на углу каждого квартала и касаться, смеяться и

целоваться. К сожалению, ей нужно было в туалет, и она не была уверена, что

дотерпит до парка.

– Могу я воспользоваться ванной? – спросила она, когда Гэвин почти

покинул комнату, унося в руках тарелки.

Он замер, взглянув в сторону холла, где находилась ближайшая ванная на

первом этаже, а потом посмотрел на нее через плечо.

– Ага, но, может, тебе лучше воспользоваться моей, что наверху?

Такого способа убить собственную уверенность она не ожидала.

Ступеньки под ее ногами ощущались странно, словно были сделаны из

тончайших досок, плавающих на воде. Они были ледяными и скрипели под

ногами. Дэлайла так и ждала, что провалится в трещину по колено, а щепки и

острые деревяшки вцепятся в ногу. Она остановилась на вершине лестницы, пытаясь найти выключатель, после чего вспомнила, что в доме ни одного нет.

Скривившись, она окликнула Гэвина:

– Эй, Гэйв! Как включить свет?

Она услышала, как он топчется на кухне, и его голос стал раздраженным, когда он завопил:

– Коридор!

Свет нехотя включился рядом с ней, гудя и оставаясь тусклым.

– Спасибо, – пробормотала она. Тревога медленно переходила в

раздражение. Она была здесь, так ведь? Старалась изо всех сил. Так почему Дом

продолжал сопротивляться?

Закрыв за собой дверь ванной, она выдохнула, вспомнив, что Гэвин сказал

об этой комнате. Теперь стало понятно, что он имел в виду: комната ощущалась

обычной ванной. Не было ощущения, что если она притихнет, то услышит

биение сердца. Не было и ощущения присутствия невидимых глаз, следящих за

каждым ее движением. Было невероятно, насколько приятно можно чувствовать

себя в обычной комнате.

Направившись мыть руки, она замерла, заметив в зеркале что-то позади

себя.

Дэлайла обернулась. На подоконнике стоял маленький фарфоровый фавн с

золотыми точечками на бежевой шкурке, с такой же трещиной на левом

копытце, как у статуэтки ее мамы. Чувство призрачных пальцев, давящих на ее

лоб и виски, вернулось.

Она моргнула, и статуэтка исчезла, моргнула еще раз, и та вернулась.

Сознание зацепилось за очевидное объяснение: Гэвину понравилась

статуэтка и он забрал ее, когда был у нее дома, желая, чтобы здесь была

частичка ее дома.

Но даже без особых раздумий Дэлайла знала, что это не так. Мама хранила

свою коллекцию в столовой… А Гэвин никогда там не был.

Это уже не было похоже на поведение чрезмерно опекающего родителя.

Это было чем-то более зловещим. Дэлайла и не заметила бы пропажу статуэтки, так к чему это? Но ей показалось возможным, что Дом принес ее сюда, чтобы

она увидела.

Словно он говорил: «Я могу добраться до тебя повсюду. Даже в этой

безопасной комнате».

«Даже посреди ночи, – вторил ее страх. – Когда ты думаешь, что ты одна».

«Нет», – молча возразила она. Может, Дом и смог ее забрать, но Гэвин

точно увидел бы ее где-нибудь, может, на пианино или на кухне, и понял бы, что

статуэтка принадлежит Белинде Блу. Он принес ее сюда, в свое убежище, чтобы

сохранить. Дом не мог так ей угрожать, Дэлайла уже не врала себе об этом, но

это пространство в здании принадлежало Гэвину.

Дэлайла шагнула ближе и застыла, почти добравшись до фавна, – ее отвлек

пузырек на картине. Игра света или ее сознания заставила подумать на миг, что

он передвинулся от стены в поле ее зрения. Моргнув, она посмотрела на фавна

на подоконнике и протянула к нему руку. Статуэтка была под ее рукой, и тут

пузырек снова двинулся, плюс ко всему что-то зашевелилось у плинтуса.

«Пузырек явно двигался», – подумалось Дэлайле, сердце сильно

заколотилось в груди, кровь по венам побежала быстрей, и у нее закружилась

голова.

Наклонившись, Дэлайла коснулась пузырька кончиком пальца, чтобы

развеять подозрения. На ощупь он оказался странным, больше похожим на

камень, а не на штукатурку или рисунок, и она с облегчением выдохнула, а

потом немного подтолкнула его, чтобы убедить себя в его безопасности.

Пузырь натянулся и лопнул с неприятным хлюпаньем. Дэлайла не успела

осознать увиденное, как ее рука уже была покрыта множеством маленьких

блестящих черных тараканов. Они бежали по ее руке, между пальцев и по

ладони, тысячи лапок издавали шорох, двигаясь по коже, волной накрывая ее

руки и плечи, звуча, словно рев, и спеша к ее волосам.

Дэлайла закричала, замахала руками и запустила пальцы в волосы, чтобы

убрать насекомых, но их было слишком много. И они были очень маленькими.

Она ощущала их лапки, слышала их движения на своей коже. Дэлайла

почувствовала, как они холодным потоком спускаются по ее лбу и закрытым

глазам, и резко закрыла рот, но они начали давить, давить и давить на ее губы.

Они заползли под ее блузку. Ползали по ногам. Дэлайла вся была покрыта

насекомыми, кожа пульсировала от их быстрых перемещений. Наконец, не в

силах выдержать это больше ни секунды – а они продолжали лезть из стены

бесконечным потоком; они хотели ее сожрать? – Дэлайла открыла рот и

испуганно закричала, подбежав к двери, толкнув ее плечом и вырываясь в

коридор.

Но… оказалась совсем не в коридоре. Она попала в комнату, которую еще

не видела. Стены здесь от пола до потолка были уставлены пыльными книгами, тут же стоял стол. Воздух был спертым, пахло старой и отсыревшей бумагой, –

настойчивым запахом разложения. Дэлайла едва могла что-то видеть из-за

насекомых на лице, но краем глаза она заметила силуэт, сгорбленный и темный, и закричала, направившись к дальнему концу комнаты, чтобы открыть другую

дверь, что привела ее в детскую. Так она открывала дверь за дверью, звала

Гэвина, тщетно пытаясь сбросить с себя тараканов. Где он? Что все это перед

ней? Она распахнула очередную дверь и увидела кирпичную стену. За соседней

дверью оказалось зеркало, показывая ей ужас, которым стало ее тело, покрытое

с ног до головы шевелящейся чернильной тьмой.

Дэлайла развернулась и помчалась в странную библиотеку, ощупывая

стену, пока не нашла еще одну дверную ручку. Та легко повернулась, и за

дверью оказался стометровый обрыв, а внизу виднелось бетонное дно. Вокруг

ревел ветер, пытаясь нарушить ее равновесие, холодный ночной воздух бил по

лицу. Дэлайла отскочила от края, задыхаясь от ужаса.

– Гэвин! – кричала она. – Боже, помогите!

Она ворвалась в новую дверь, рухнула на колени, снова оказавшись в

ванной, и, стремительно забравшись в душ, включила воду, стаскивая с себя

вещи и швыряя их на пол комнаты. Джинсы приземлились кучей, на них все

еще кишели тараканы. Блузка шлепнулась об голубую стену и сползла в

раковину – бледно-желтый хлопок казался черным из-за насекомых. Вода была

ледяной, но ей было плевать. Дэлайла в ужасе смотрела на тараканов, что

копошились по одежде и, словно армия, начали колонной приближаться по полу

к душевой кабинке. Они взобрались по отделанной кафелем стене и

переливались черной блестящей волной через край, снова оказываясь у ее ног, в

этот раз поднимаясь по ее телу, а не спускаясь. Она стояла в одном нижнем

белье, застыв от ужаса, и кричала.

Плотная штора душевой кабинки скользнула ей по ногам, потом по пальцам

ее левой руки и обернулась вокруг ее запястья, привязав руку к ее боку. Дэлайла

вцепилась в шторку свободной рукой, пытаясь ее оторвать от запястья, но

давление все усиливалось, а путы впивались все сильнее. Она закричала от

боли, когда они впились ей в кожу.

Гэвин ворвался в комнату, глаза его были дикими и огромными, когда он

увидел сцену перед собой.

– Ты что делаешь? – закричал он и, протянув руку, выключив воду. Он

запрыгнул в душ, схватил ее за плечи и посмотрел на нее черными

испуганными глазами. – Дэлайла, что ты наделала?

– Гэвин! Я… Это… – Дэлайла указала на занавеску душевой кабинки, но

там уже ничего не было, и лишь ее ладонь обхватила ее же руку, а кровь

покрывала ладонь, словно она содрала себе кожу.

– Я пришел, когда услышал, что ты включила душ, – сказал он. – Почему

ты в душе? Дэлайла, что с твоей рукой?

– Нет, – произнесла она, безумно мотая головой. – Нет, Гэвин, там были

тараканы. Они выползли из стены. И мамина фарфоровая… – она замолчала, глядя на подоконник огромными глазами. Статуэтки там не было. Никакого

лопнувшего пузырька. Никакого силуэта или дверей. И никаких тараканов, ползущих по стене. Но они там были, она знала. Знала.

Но сейчас в душе была лишь Дэлайла в нижнем белье с ожогом в виде

отпечатка ладони на руке.

Глава двадцать первая

Он

Дэлайла просто была в шоке, вот и все. Или это какой-то приступ. Гэвин

услышал ее крик в коридоре, но не был готов увидеть ее промокшей и

полуголой, царапавшей кожу, словно та была покрыта кислотой.

Она что-то говорила про тараканов, но Гэвин, наклонившись и заглянув под

раковину и за унитаз, ничего не увидел. Вода переливалась через край душевой

кабинки, его обувь хлюпала по керамической поверхности. Носки промокли

насквозь, как и джинсы, а футболка – из-за того, что он пытался дотянуться

мимо нее и выключить душ, и… погодите, Дэлайла была почти голой. И

дрожала. И стояла в его душевой кабинке.

Гэвин надеялся, что Дэлайла дойдет до какой-то степени обнаженности

этим вечером, но он себе это не так представлял.

И, черт, неужели… у нее текла кровь?

Кровь бежала по ее пальцам, обхватывавшим руку. Она спускалась на дно

кабинки капля за каплей, розовой струей уносясь в сливное отверстие.

Гэвин попытался пару раз хоть что-то сказать, но сдался и потянулся за

ближайшим полотенцем.

– Г-г-г… – пыталась сказать она, ее била сильная дрожь.

– Можно посмотреть? – спросил он, указывая на ее руку.

Она яростно покачала головой и указала на окно.

– Это было там, там…

– Знаю. Знаю, – мягко и успокаивающе ответил он. Гэвин попытался

посмотреть на ее рану, но она отпрянула в сторону, ежась и дрожа так, словно

вот-вот выскочит из своей кожи.

Гэвин пытался вспомнить уроки первой помощи, особенно, как лучше

заговорить с тем, кто пережил несчастный случай.

Он отметил ее бледную кожу, учащенное дыхание, растерянность. Дэлайла

явно была в шоковом состоянии. Ее губы не были посиневшими, она могла

стоять, и он счел это хорошим признаком. Но здесь было морозно, холоднее, чем на первом этаже, а это… было странно. Это его ванная. Дом не трогал эту

комнату.

Или нет?

Дэлайла покачнулась, и он придвинулся, чтобы поймать ее.

– Давай-ка уйдем отсюда, – заботливо сказал он, прикрыв полотенцем ее

руку и укутав ее целиком. Он положил ладонь ей на плечо и попытался вывести

ее из душевой кабинки. Но Дэлайла не шелохнулась.

Другого выхода не было, и Гэвин, подхватив ее на руки, по скользкому полу

вынес в комнату.

– Свет! – крикнул он, теряя остатки терпения.

Дверь Спальни открылась, и он легко вошел в нее, замешкавшись на миг, прежде чем положить Дэлайлу на Кровать. Той ничего не стоило сбросить ее на

пол, или могло подняться Изголовье, чтобы, словно в кошмаре, возвыситься над

ней.

Нет.

Он предупреждающе глянул на Кровать.

– Веди себя хорошо, – едва слышно пробормотал он, а сам подошел к

шкафу, стараясь не выпускать Дэлайлу из поля зрения. Выбирать было почти не

из чего, ведь Гэвин был намного выше ее, но он смог найти пару спортивных

штанов, что носил два года назад, и футболку, которая, по его мнению, из всей

его одежды была ближе всего к ее размеру.

Он вернулся с вещами и парой трусов-боксеров, не зная, стоит ли их ей

предлагать, приближаясь к ней, словно к раненому животному: пытаясь ступать

тихо, но так, чтобы она знала, что он здесь.

– Вот тут… если хочешь.

Она скованно кивнула, он положил стопку вещей рядом с ней.

– Может, сначала смоем кровь? Могу я хоть посмотреть? – спросил он.

Когда она снова кивнула, он взял ее за ее руку. Гэвин знал, что Дэлайла

ранена, он ведь видел кровь и раньше, но все же не был готов увидеть

сочащуюся кровью рану, когда она приподняла полотенце.

У него по спине пробежал холодок, и он закрыл рот, чтобы не сказать

ничего, что встревожило бы ее. Рана была опухшей и красной, неровной и

словно обожженной, а силуэт напоминал отпечаток руки. Казалось, что верхний

слой ее кожи был уничтожен. Словно кто-то развернул ее, как рождественский

подарок, вот только с кожей вместо упаковки.

Гэвин отогнал подальше это изображение. Дэлайле срочно нужен врач. А

уже потом он выяснит, как это произошло.

***

В гараже за домом стояла старая машина, бьюик Ривьера 1967 года. Гэвин

водил не часто. Он предпочитал ходить пешком или ездить на велосипеде, если

было нужно. Поездка на машине могла привести к шансу вылететь с дороги, к

несчастному случаю, и он не знал, имеет ли он право водить машину. Это явно

было не так.

Машина была тусклого синего цвета, ржавчина немного портила вид, но

Гэвин любил ее и, часами читая руководство владельца, искал, как самому все

починить. Он узнал, что бензин мог плохо поступать после долгого простоя, поэтому ему часто приходилось доставать топливный бак и сушить. Он поменял

свечи зажигания и износившиеся провода.

Перебрал карбюратор и поменял прокладки и вакуумные шланги. Ему

нравилось представлять механический звук, который машина издавала в

последний раз, когда на ней катались.

Но Гэвину не хотелось думать, когда это было.

– У тебя есть машина? – спросила Дэлайла, приподнимая голову от его

плеча. – И меня не нужно нести. Я могу идти сама.

– Может, мне нравится тебя нести.

Она обсохла и была в его одежде, и Гэвин пытался сосредоточиться на том, что нес ее в машину, чтобы привезти ее к доктору и чтобы никто их не увидел.

– Этот дом полон загадочного, – хрипло пробормотала она. – А машина

выглядит такой… нормальной.

Гэвин внимательно посмотрел на нее. Ее лицо уже не было таким бледным, но хотя повязка, которую он сделал ей на руке, похоже, остановила

кровотечение, Дэлайла поморщилась, когда он опустил ее на сидение.

– Я толком не катался на ней, – признался он, садясь рядом с ней и

выуживая из кармана ключи. – И это явно плохая идея, ведь у меня нет ни прав, ни разрешения родителей, но это ведь срочно.

Когда Дэлайла просто кивнула, не став спорить или выпытывать

подробности, как часто он водил или кому могла принадлежать машина, Гэвин

понял, что ей очень плохо.

Ключи звякнули в руке, и он сунул самый длинный из них в замок

зажигания, мысленно отсчитав время, когда в прошлый раз заводил машину. Он

был уверен, что это было несколько месяцев назад. Задержав дыхание, он

повернул ключ и вдохнул снова, когда двигатель ожил и загудел.

Старый бьюик медленно выполз из гаража и, захрустев шинами по гравию

и опавшим листьями, выехал с узкой подъездной дорожки. Ладони Гэвина

вспотели от мертвой хватки на руле. Он глянул в зеркало заднего вида, гадая, предстоит ли ему увидеть Дом, восстающий из земли, вытаскивающий корни из

почвы и тянущийся за ним.

Машина была для него просто хобби, но теперь, после появления Дэлайлы, она стала чем-то большим. Она означала свободу, которая, как оказалось, была

ему нужна.

Голос Дэлайлы заставил его отвлечься от зеркала, и он повернулся к ней, маленькой и хрупкой, скрестившей ноги и прижавшей руку к груди.

– Мои родители узнают.

Гэвин был поражен, что это ее не особо беспокоило, она словно смирилась

и просто произнесла вслух.

– Телефон с собой? – спросил он, когда в голову пришла мысль.

Дэлайла кивнула и вытащила его из кармана одолженных спортивных

штанов.

– Можешь… – начал он и замешкался. Он убрал волосы со лба, и

прищурившись, посмотрел на листья, падавшие на пустую улицу. – Можешь

написать Давалу? Чтобы он встретил нас у отделения скорой помощи.

Выражение ее лица стало озадаченным.

– Зачем?

– Потому что все подумают, что это с тобой сделал я, – он услышал, как

она, ахнув, начала возражать, но остановил ее. – Ты ведь знаешь, что так и

будет, Лайла. Просто… Может, он встанет на мою сторону.

– Никто так не подумает. Ты что, шутишь?

– Напишешь ему? Пожалуйста.

Она молчала, явно не радуясь идее втягивать во все это Давала. Но Гэвин

заметил, в какой миг она поняла, что он прав, и сделала так, как он просил, напечатав сообщение Давалу, чтобы тот встретил их на месте.

Все захотят узнать, что случилось, и что он скажет? Что на нее напал его

Дом? Потому что он, так, между прочим, живой? Или сбудутся его опасения, и

решат, что это он?

Но в голове Гэвина другая мысль начинала оттеснять остальные. Дэлайла

была одна в ванной. Он был в этом уверен. Там не было тараканов, не было

никакой статуэтки на окне, потому что эта часть Дома принадлежала ему. Так

всегда было.

Могла ли Дэлайла… ранить себя сама?

***

Гэвин был уверен, тот, кто сделал пункт неотложной помощи в их

маленьком городе единственным медицинским центром, хотел, чтобы это место

успокаивало. От портретов улыбающихся детей с розовыми щеками до стульев

светлых оттенков и аквариума с рыбками это место выглядело как странная

гостиная из магазинного каталога.

Копаясь в мыслях, он пытался вспомнить, был ли когда-нибудь в подобном

месте. Он помнил только доктора на крыльце посреди ночи, а если теперь

отмотать в памяти назад, у него было такое же полубессознательное выражение, что и у Дейва, когда тот доставлял продукты каждую неделю. Гэвин не мог

даже подумать, что это означало. Не сейчас, когда все смотрели на него, словно

в любой момент он мог на них прыгнуть.

Ничего в этом месте не могло заставить Гэвина остановиться и сесть. И

ничто не могло успокоить. Стулья выглядели липкими, ковер в одних местах

был вытерт до пластикового основания, а в других был испачкан темными

пятнами. Он был уверен, что ему не хочется знать, от чего тут могли появиться

эти пятна.

А тревожные, он даже сказал бы, обвиняющие взгляды, направленные на

него со стороны сестринского поста, делу никак не помогали.

Медики бросились к Дэлайле почти сразу, как только они приехали. Один

взгляд на ее спутанные влажные волосы, одежду, что была слишком большой и

явно не ее, на то, как осторожно она прижимала к телу раненую руку, – и

больше они не тратили ни минуты. Дэлайла выглядела как избитая женщина, а

Гэвин, конечно, напоминал виновника.

Но она не хотела идти одна, спорила с ними и отказывалась отпускать его

руку.

– Я приду к тебе через пару минут, – сказал ей Гэвин, убирая волосы с ее

лица. Он кивнул в сторону стойки регистрации. – Мне нужно ответить тут на

пару вопросов и заполнить документы, а потом меня отпустят к тебе.

Он поцеловал уголки ее губ, осознавая, что это ложь. Гэвин знал, и, может, знала и сама Дэлайла, что они не пустят его к ней, пока она здесь. Но, уставшая

и измученная болью, она сдалась и обняла его в последний раз, вложив в его

ладонь телефон.

– Давал сказал, что будет, – прошептала она. – Передашь это ему вместо

меня? А то родители заберут.

Он кивнул и поцеловал ее в висок, глядя, как ее уводят из зала, и как за ней

закрылись двери. Отрезав от него.

– Может, вы расскажете нам, что случилось? – заговорила с ним медсестра

тридцати лет. Она выглядела вполне приятной, как он предположил, но что-то в

ней было – в измученном выражении лица и почти радостном желании поймать

его на чем-нибудь, – из-за чего она сразу ему не понравилась.

– Конечно.

Он сел у передней стойки и перевел взгляд от женщины, сидевшей перед

ним и печатавшей, к дверям в приемный покой.

– Имя?

– Гэвин Тимоти, – ответил он.

– Ее парень.

Он взглянул на медсестру. Она колко произнесла слово «парень», будто это

обвинение.

– Да.

– Можете рассказать, что случилось?

– Не знаю, – произнес он и опустил голову на руки. Попытки объяснить

выглядели бы так жалко. Кто мог ему поверить? – Она ушла на второй этаж и

закрыла дверь. Я услышал крик и пошел за ней. Вот и все.

– И все?

– Да.

– И вы уверены, что там больше никого не было, Гэвин?

Она говорила медленнее, чем нужно, словно ему требовалось втолковать

вопрос. Ее улыбка была полна боли и снисхождения, и когда он не стал

вдаваться в подробности или не рассказал ей то, что ей хотелось услышать, она

заправила прядь тусклых рыжих волос за ухо и сделала запись.

– Вам стоит сесть там, – сказала она, указывая пожеванным концом

карандаша на зону ожидания. – Нам понадобится снова с вами поговорить, так

что, пожалуйста, не уходите, – она посмотрела на него взглядом, говорившим:

«Я слежу за тобой, оставайся там, где сказано», а потом взяла свои записи и

отошла.

И в это время в двери вошел Давал, весь потный и в футбольной форме.

Гэвин не помнил, когда в прошлый раз был настолько рад видеть кого-то кроме

Дэлайлы.

– Как она? – в панике спросил Давал.

– Они сейчас приводят ее в порядок, – ответил ему Гэвин.

– Приводят в порядок? Она сказала, что ничего серьезного!

Гэвин вскинул руки, чтобы успокоить Давала, и прошептал:

– Так и было, и она в порядке. Честно.

– С ней все нормально, ты уверен?

– Уверен, – Гэвин вывел его из главной комнаты ожидания в коридор, и, удовлетворившись информацией, что Дэлайла не при смерти, Давал пошел за

ним.

– Расскажешь, мне, что, черт возьми, происходит?

Гэвин не знал, с чего начать.

– Знаешь, мой дом не… – он не мог подобрать правильное слово. Не в себе?

Не безопасен? Одушевленный? – Ненормальный, – вот, этого было достаточно.

Давал прищурился.

– Ты что, хочешь сказать, это сделал твой дом?

– Так сказала Дэлайла, – возразил Гэвин.

Давал посмотрел на него еще мрачнее.

– Но ты ей не веришь.

– Верю, но…

– Но что? Что на самом деле с ней произошло?

Гэвин рассказал ему все, что знал: как Дэлайла опасалась дома, как он

пригласил ее на ужин, думая, что им нужно позволить Дому принять их. Затем

он объяснил, что Дэлайла рассказала о тараканах и статуэтке мамы в ванной,

как она потерялась в комнатах и была атакована душем. Он отметил, что сам не

видел ничего из этого. И добавил, что складывалось впечатление, будто кто-то

оставил на ее руке клеймо в виде отпечатка руки.

Давал несколько мгновений смотрел на Гэвина, а потом отвел его к

автомату.

– Я не ел после тренировки. Сразу побежал сюда. Так напугался, что

кажется, сейчас отключусь. Ты не против, если я… – он дрожащей рукой указал

на ряды батончиков в разноцветных упаковках.

Гэвин покачал головой.

– Как думаешь, Дэлайла ведь не… – спросил он и тут же пожалел об этом.

Давал вытащил деньги из кармана и тут же застыл.

– Ты серьезно?

Гэвин поморщился и потер рукой лицо.

– Нет. Нет. Я знаю, что Дэлайла не навредила бы себе. Просто та ванная –

единственное место, где я чувствую, что я один. Если же это не так, то мне

сложно с этим смириться…

– Где была твоя мама во время всего этого?

Гэвин замолчал, быстро заморгав. Давал явно начал верить в рассказы о

Доме и думал, что мама Гэвина была где-то там.

Все в городе думали, что она была там.

Он тут же спросил:

– Ты ее когда-нибудь видел? Мою маму?

Гэвин наблюдал, как Давал вытащил из кармана две мятые купюры и

попытался расправить их об угол автомата.

– Вообще-то нет, – начал Давал. – Никто ее не видел, – он посмотрел на

растерянного Гэвина и медленно и терпеливо добавил: – Потому что она

никогда не выходит.

– Верно. Ага, – сказал он, чувствуя, как вдруг закружилась голова. Гэвин

начинал понимать, что людям было намного проще поверить, что его мама

боялась незнакомцев и жила затворницей, чем в то, что она бросила маленького

ребенка, или что с ней случилось что-то ужасное рядом со спокойной жизнью

соседей.

Гэвин знал, что это безумие. Ему стоило бояться, что все оставили его

одного, но это почти… обрадовало его. Словно он все-таки не был брошен всем

городом.

Оставался вопрос: где была его мама? У него была фотография с ней, но

никаких воспоминаний. Желудок сжался, и он закрыл глаза, пытаясь глубоко

вдыхать, чтобы подавить волну тошноты.

– Но моя мама знала ее, – сказал Давал. – Она дружила с Хилари, когда мы

только переехали сюда, а я был маленьким.

Хилари. Его маму звали Хилари.

Гэвин отступил на шаг и обрадовался, что стена поддержала его.

Давал начал скармливать купюры автомату, но был все еще растерян.

– Вообще-то знаю, что мама отвечала на пару вопросов про освящение

дома. И она бывала у тебя дома.

Гэвин переключил внимание на него, округлив глаза.

– Что, прости?

– Освящение, – сказал Давал, оглянувшись через плечо на Гэвина. – Я в

курсе только потому, что об этом всегда упоминает бабушка, но в Васту-шастра

говорится, что все места – пристанища душ или духов – называй, как хочешь, –

и ты должен молиться и очищать пространство, перед тем как там жить или

передвигать предметы. Знаю, вы уже жили там до освящения. Если спросишь

маму, она скажет, что это зловещее джуджу.

Давал набрал номер и наклонился достать злаковый батончик. Взяв его, он

ткнул им Гэвину грудь.

– Понятия не имею, что тут происходит. Я чувствую, словно это… – он

отвел взгляд, дыхание стало прерывистым и неровным. – Честно? Мне кажется, словно этого не может быть. Но… я верю Дэлайле. Я видел ее той ночью, когда

ей казалось, что ее повсюду преследуют. И видел, как она проснулась и решила, что ее свитер одержим.

– Ее… что?

Словно не слыша его, Давал продолжал:

– То есть я толком тебя не знаю, но мы учились вместе с детского сада, и

пусть ты казался странным, но все же не безумным. А вдруг случилось вот что: может, твоя мама совершила какое-то сумасшедшее неполное благословение в

этом очень старом доме, и все нарушила. Может, твоя мама и оживила дом.

Давал не выглядел уверенным, но кровь Гэвина застыла в венах, словно

лед. Он надеялся, что ему показалось, как пол зашевелился под ногами. Ему

захотелось выглянуть наружу и увидеть, повернули ли деревья листья к окнам, замер ли ветер, сделав все вокруг тише, чтобы Дом расслышал слова Давала.

Все вставало на свои места, и Гэвин был уверен, что он никогда еще в

жизни так не боялся. Воспоминание, которое он терпеть не мог ворошить, вдруг

заполнило его, – память о том дне, когда он впервые нашел машину в гараже.

Тогда он все еще слышал птиц, ощущал запах пыли и старого бензина, когда стал достаточно высоким и сильным, чтобы открыть дверь гаража. Он все

еще мог видеть машину, чувствовать пальцами глянцевую краску, мягкость

кожи.

И если бы закрыл глаза, то мог вспомнить ощущение восторга и

колотящееся сердце, когда открыл дверь и сел внутрь. В тот день он думал, что

поедет, и потянулся руками к рулю. Гэвин отрегулировал сидение и, конечно же, радио. Потом вытер слой пыли с панели и посмотрел наверх, наклоняя

зеркальце заднего вида достаточно низко, чтобы видеть через мрачное окно

сзади.

Но в тот миг сердце застыло в груди, а пульс сдавил горло. На пару

мгновений птицы словно перестали чирикать, а листья прекратили шелестеть.

Было так тихо, что он слышал бешеный стук собственного сердца, и ему

пришлось зажмуриться и потрясти головой, чтобы убрать наваждение, после

чего он посмотрел снова. Потому что на заднем сидении заметил детское

автомобильное кресло – его кресло, он был в этом уверен. Оно было пыльным и

забытым, и рядом сидел, прислонившись, старый игрушечный кролик, словно

ждал кого-то, кто придет и заберет его.

Потому что его мама пропала.

Гэвин годами не думал о том сидении кресле, о том, что это значило, и, подняв голову, он скользнул взглядом по встревоженному лицу Давала и окинул

всю комнату ожидания. Гэвин понял, что сейчас у него не будет возможности

подумать об этом.

Уже приехали родители Дэлайлы.

Глава двадцать вторая

Она

Доктор МакНейлл изучил ее карту, перелистнув первую страницу с

информацией о ее страховке, чтобы добраться до следующего листа. Тот был

весь исписан: три одинаковых записи о случившемся с Дэлайлой. Каждая

запись, конечно же, была сделана разным почерком, ведь это писали разные

медсестры. Одна из них – с именем Лиза на бейджике – осталась здесь, прислонившись к стене.

Дэлайле не нужно было спрашивать, она и так знала, что медсестра Лиза

осталась в кабинете, чтобы Дэлайле не пришлось оставаться наедине с

мужчиной.

– Здесь говорится, что вы запутались в занавеске душевой кабинки, – когда

доктор взглянул ей в глаза, она ощутила его беспокойство. Она знала, что он

думает о том же, о чем и медсестры: «Тебя ударил твой парень».

Она глубоко вдохнула и повторила ему то же, что уже рассказывала трижды

до этого: глупую и жуткую историю, которую сама сочинила.

– Я пролила на себя ужин. Потом поднялась наверх в душ, споткнулась в

кабинке и запуталась в занавеске.

– Запуталась только ваша рука? – спросил он, словно уточняя и даже

заглядывая в записи о случившемся, чтобы проверить. В его голосе было

слышно недоверие; ему нужно было услышать о произошедшем самому.

– Ну, я вся запуталась. Но поранила только руку.

– Как-то представляется с трудом.

– Я упала, а шторка свисала в кабинке. Она полиэтиленовая, и я в ней

запуталась.

– И все это как-то порвалось на полоски и стало напоминать пальцы?

– Нет. Не порвалось… – она умолкла.

Он ждал, что она расскажет больше, но добавить ей было нечего. Она

понимала, что история так себе. И чувствовала, как сильно жгут глаза

подступающие слезы.

Закрыв ее карту, доктор вздохнул и подъехал ближе к Дэлайле на стуле на

колесиках.

– Дэлайла.

Она сглотнула, глядя ему в глаза.

– Вы не одна, понимаете? Если вам нужна помощь, чтобы справиться с

этим…

– Я знаю, о чем вы думаете, но Гэвин такого мне не сделал бы.

Доктор МакНейлл закрыл глаза, медленно кивая. Когда он снова их открыл, он тихо спросил:

– Хотите сейчас поговорить с кем-нибудь другим?

Дэлайла без промедления ответила:

– Да. С Гэвином.

– Вашим родителям стоило бы попросить его держаться от вас подальше.

Буду честным, Дэлайла. Все это выглядит плохо. Будь вы моей дочерью, я бы

расспросил Гэвина о его роли во всем этом.

Словно по команде, из комнаты ожидания раздался голос отца. Она не

смогла разобрать слов, но его гнев был громким, а слова отрывистыми фразами

ударяли Гэвина, словно пули.

– Это ужасно для него, – приглушенным шепотом сказала Дэлайла, все-таки

не сумев сдержать слезы, глядя слезы на занавеску, огораживающую маленькое

пространство от коридора. – Это пытка для него, а он ничего не может сделать.

Он мучается, что сейчас не со мной.

– Но вы ведь понимаете, почему он не здесь.

Невесело хохотнув, Дэлайла посмотрела на него краем глаза.

– Я уеду домой с родителями, папа будет смотреть новости, а мама – читать

книгу. А единственный человек, которому нужно знать, в порядке ли моя рука, в

комнате ожидания выслушивает крики за то, чего не делал.

Доктор МакНейлл оглянулся через плечо на медсестру Лизу. Та пожала

плечами, и он снова повернулся к Дэлайле.

– Хочу, чтобы вы пришли ко мне через неделю, чтобы я убедился,

правильно ли заживает рана.

***

Когда Дэлайла вышла из процедурного кабинета, рука ее была забинтована, а кровь гудела от обезболивающих, и ей хватило одного взгляда на лицо отца, чтобы понять, что не стоит и спрашивать, о чем он говорил Гэвину. Она

понимала, что у нее нет телефона, он остался у Гэвина. Так что она даже не

могла написать ему, чтобы узнать, куда он ушел и видел ли Давала.

Комната ожидания была не такой людной, как ей представлялось по

голосам и суете, доносившимся в процедурную. Когда доктор МакНейлл

жестом позвал их, ее родители прошли за ним в соседний кабинет, отделенный

стеклянной стеной, через которую Дэлайле было видно, как он объясняет им

возникновение раны. Он указал на свою руку, похлопал по ней и настойчиво о

чем-то заговорил, скрючив пальцы и делая царапающие движения. Дэлайла

смотрела на него с широко раскрытыми глазами, пытаясь понять, рассказывает

ли он ее версию событий. Она засомневалась в этом. Один взгляд на Гэвина в

его темных облегающих штанах, потертой обуви и с растрепанными темными

волосами, и любой взрослый подумал бы, что он уже не просто странный, а

практически стал подозрительным. Лишь Дэлайла знала, что единственная

грубость, что мог позволить себе Гэвин по отношению к ней, – это

покусывающие поцелуи, о которых она сама просила.

Затем доктор начал перечислять на пальцах рекомендации, как и ей, прежде

чем отпустить ее в комнату ожидания. Она знала, что он говорит:

«Не совать рану под воду в следующие двадцать четыре часа.

Через два дня снимите повязку, чтобы рана подышала, наносите мазь-

антибиотик каждый шесть часов.

Никакого плавания и принятия ванны, нельзя оставлять рану мокрой или

погруженной в воду.

Если будет выглядеть так, словно в рану попала инфекция, тут же

возвращайтесь в больницу».

***

Поездка домой на заднем сидении удушала. В машине не хватало места для

них троих, тяжелой паники Дэлайлы, гнева отца и тревожного ворчания матери.

– Боже, кажется, мы сто лет не были в этой больнице. Доктор МакНейлл –

это нечто, да, Фрэнки? – спросила она у мужа. И продолжила, не дожидаясь

ответа: – Он там давно работает? С восьмидесятых? А до этого там всем

заправлял его дядя. Как там его звали? Эдвин какой-то или как-то еще…

– Миллер, – равнодушно отозвался отец Дэлайлы.

– Точно! Эдвин Миллер. Ох уж он был и развратником, а? – заметила ее

мама; ее голос буквально сочился ядом.

– Это ты о его брате Дугласе.

– Крутил не меньше чем с пятью девушками в нашем классе. С Розмари

точно. А еще с Дженнифер и Деборой.

– Угу.

– Что с ним случилось? Я слышала, из-за него были проблемы у юной

девушки…

– Никогда о таком не слышал.

– …переехавшей на другой берег Миссури, но это рассказывала

Дженнифер, а ты знаешь, что она никогда не бывает в курсе, что творится на

самом деле…

И даже чувствуя клаустрофобию Дэлайла по-прежнему хотела, чтобы здесь

с ней был Гэвин. У нее даже не осталось одежды, что он одолжил ей.

Медсестры сказали ее родителям принести чистую. А его вещи, видимо, лежали

теперь в мусорном контейнере на заднем дворе отделения скорой помощи. И

теперь, уехав оттуда и перестав чувствовать необходимость защищать Гэвина, она наконец начала осознавать реальность произошедшего. Зародившись в

правой руке, дрожь поползла вверх по ее плечу, а в грудь вонзилась паника, оставшись там ледяной глыбой.

Это ведь все было безумием, да? Что на нее напал его дом, а обвинили в

этом его, а теперь ей сделали перевязку и напичкали лекарствами, а Гэвин ушел.

Был ли он в порядке? Не арестовали ли его? Или он уже вернулся туда, домой, и пытался смириться с тем, что его дом сделал с Дэлайлой и с ним самим? Эта

тревога занимала ее мысли, и хотя снаружи было холодно, Дэлайла опустила

стекло, нуждаясь в глотке свежего воздуха.

– Дэлайла Блу, – прикрикнула ее мама, прерывая свой рассказ. – Закрой

окно немедленно, не то заработаешь себе пневмонию!

Она подняла его, но зажмурилась, пытаясь дышать, думать… Пытаясь

осознать все это.

***

Когда они добрались домой, не было ничего по-семейному уютного:

никаких посиделок в гостиной, вопросов о случившемся или о ее самочувствии.

Ее родители собирались вернуться к вечерним делам, но она их остановила, спокойно и решительно проговорив:

– Гэвин этого не делал.

В ответ только звенела тишина.

– Я знаю, что вы так думаете, – с нажимом продолжила она. – Знаю, что и

доктор МакНейлл так думает. Знаю, вы что-то говорили Гэвину в комнате

ожидания. Я слышала, как вы на него кричали. Но вы ведь его видели. У него

огромные руки. Схвати он меня, было бы что-нибудь похуже, чем этот ожог.

– Нам сказали, что твоя рука была… разодрана, – прошипел ее отец,

недовольный ее раной. – Участков кожи просто нет.

После его слов рука под повязкой и не смотря на действие обезболивающих

заболела.

– Что не означает, будто это сделал он.

– Если бы ты только рассказала кому-нибудь правду о случившемся…

– Ты бы мне не поверил, пап.

Отец направил на нее долгий и возмущенный взгляд, после чего вернулся в

родительскую спальню, где смотрел новости.

– Постарайся не спать на левом боку, милая, – прощебетала ее мама, когда

она направилась наверх, чтобы почитать. – И не забудь вымыть руки и лицо

перед сном. Кто знает, что ты трогала весь день.

***

Сразу после одиннадцати в доме Блу воцарилась тишина. И эта тишина

была той, какую Дэлайла признала нормальной для неподвижного дома. Было

слышно постукивание труб и гудение вентиляторов, но никаких призрачных

сердцебиений, никакого движения, нападения или слежки. Она успокаивала

себя объяснением, что эти духи в доме – призраки или полтергейст, кто бы ни

был внутри него, – могут переселяться из предмета в предмет, из одного места в

другое, даже под землю или в провода, но все же сама жизнь не могла

передаваться, как инфекция. Ее нельзя было так распространить.

«Как тогда это работает?» – лениво размышляла Дэлайла. А потом мысли

стали истеричнее, ведь эффект обезболивающего пусть медленно, но ослабевал, и рука начала болеть, вспыхивая огнем с каждым ударом сердца.

Как он нас слышит?

Как следует за нами?

Что именно оживляет это безумное и опасное пространство?

Она еще толком не думала об этом, и теперь, спустя много недель с того

момента, когда ей стоило задуматься над этим, казалось таким глупым и

наивным пугаться самого чуда его существования. Но с первой догадкой –

появившейся в дальних уголках сознания – что однажды ей придется

уничтожить дом, она поняла, что должна узнать ответы.

Она закрыла глаза, размышляя о том, что точно знала:

Дом и все в нем было живым.

Дом проследовал за ними в парк через некую сеть трав, корней и деревьев.

Дом мог проникать в предметы, что Гэвин брал с собой – трехколесный

велосипед, и любые другие мелочи, которые он мог положить в карманы.

Свитер, в котором она была в доме, тоже оказался одержимым. Это не было

сном.

Что-то случилось с ее отцом, когда он вмешался в дела Дома. Может, Дом

управлял и бакалейщиком Дейвом. Пытался ли он проникнуть в ее сознание в

первый день? Чем были те призрачные пальцы, прижимавшиеся к ее вискам?

Они пытались захватить ее? Дом злился, потому что Гэвин хотел быть с ней, или потому что не мог ею управлять?

Мог ли дом управлять всем, что оказывалось в его пределах? Как далеко за

пределы города распространялось его влияние?

Сердце грохотало в груди. Она должна поговорить с Гэвином.

Дэлайла вдруг стала уверена, что он не был дома, и что он не вернется, пока

не убедится, все ли с ней в порядке. И когда на дедушкиных часах в гостиной

пробило полночь, Дэлайла схватила юбку и простую рубашку, открыла окно

спальни и выбралась из комнаты, цепляясь за водосток здоровой рукой. Она

соскользнула одной ногой с выступа, глубоко вдохнула и выбралась из окна, стараясь телом прижиматься ближе к трубе. Пальцы почти сразу разжались, и

она так быстро съехала на землю и так жестко приземлилась, что воздух с

кашлем вырвался из ее легких. Уж чего точно ей не было нужно, так это

вернуться в отделение скорой помощи с переломом руки, появившимся, когда

она пыталась сбежать и увидеться с парнем, которого ее родители обвинили в

ее избиении.

Голова кружилась от удара при падении, руки и ноги казались тяжелыми и

слабыми от убывающего эффекта перкосета. Она остановилась на газоне и

огляделась. Холод проникал под рукава рубашки и окутывал кожу, словно сам

воздух хотел сказать ей, какая это плохая идея.

И снова деревья склонились к ней, а небо, казалось, исчезло во тьме. Но в

этот раз Дэлайла посмотрела на ветки над головой и зашипела:

– Еще раз меня тронешь, и потеряешь его навеки. А может, уже потерял.

***

Дэлайла не знала, как Гэвин научился пробираться, но он был именно там, где она и рассчитывала, – в темной комнате для репетиций в фургончиках за

школой, склонившийся над пианино. Он поднял голову, когда она открыла

дверь, глаза его округлились, но наполнились невероятным облегчением.

– Прости, что ушел, – выпалил он. – Я хотел остаться, но…

– Знаю, – перебила она. – Отец повел себя ужасно с тобой, да?

Гэвин провел большой ладонью с широко расставленными пальцами по

лицу.

– Ты в порядке?

– Все хорошо. Немного лекарств и повязка, и я снова в строю.

Он кивнул, оглядывая ее, словно убеждая себя, что ранена только ее рука.

– Эй, послушай, – сказала Дэлайла, приблизившись на шаг. – Я хочу, чтобы

ты кое-что сделал.

Он посмотрел на нее с мольбой во взгляде.

– Что угодно.

Дэлайла протянула небольшую стопку вещей, которую забрала из его

шкафчика.

– Хочу, чтобы ты надел это, – сказала она, положив вещи на пианино.

Гэвин уставился на нее.

– Ты хочешь, чтобы я переоделся в спортивную форму?

– Ты ведь мне доверяешь?

Гэвин молча встал и начал снимать футболку. Дэлайла махнула ему

остановиться и, покопавшись в учительском шкафчике, вернулась с раскрытым

мусорным мешком.

– Сюда, ладно?

Гэвин бросил футболку в пакет и, опустив руки к ремню, заглянул ей в

глаза, приподняв брови, словно спрашивая: ты будешь смотреть? Когда она

решительно встретила его взгляд, он улыбнулся и продолжил раздеваться.

Он разделся до нижнего белья, большими пальцами поддел эластичную

ткань и снова посмотрел на нее.

– Полностью, – заявила она.

Гэвин был бы не прочь обнажиться перед ней, но он как-то не так себе это

представлял.

А Дэлайла оказалась не такой смелой, какой казалась, потому что когда он

снял боксеры и, выпрямившись, бросил их в пакет, после чего потянулся за

чистой одеждой, она отвела взгляд, а щеки ее были явно куда розовее, чем когда

она пришла. Он никогда еще так не раздевался ни перед кем, он даже и не думал

о подобном никогда. Но Гэвину понравилось быть обнаженным перед

Дэлайлой.

Ему нравилось, как мило она краснела, и хотя делала все возможное, лишь

бы не смотреть, ему показалось, что он заметил, как она разок успела взглянуть.

– Дэлайла Блу, – самодовольно проговорил он, глядя, как она отходит в

сторону. – Ты краснеешь?

– Молчи, – прикрикнула она через плечо, открыв дверь, чтобы выбросить

завязанный пакет наружу, и быстро закрыв ее.

Воздух в кабинете музыки был холодным, и Гэвин поспешил надеть шорты.

– Ты собираешься мне рассказать, зачем все это? – спросил он.

Дэлайла пересекла комнату и встала перед ним.

– Ты решишь, я сумасшедшая.

– А разве такое теперь возможно? – спросил он, надев чистую футболку.

– Ты рассказывал мне раньше, что Дом может… Может цепляться за то, что

было взято из его собственности. Так он поступил с трехколесным велосипедом

или теми предметами, что оставлял для тебя, чтобы ты их взял, если у тебя был

серьезный экзамен или нужно было успокоиться?

– Верно, – прошептал он.

– Может, Дом всегда так поступает с тобой, а может, и нет. Но все началось

с нами… Мне начало казаться, что он всегда рядом, пробирается следом за

тобой, где бы ты ни был.

Гэвин кивнул, словно и сам так чувствовал.

– А помнишь про ночь у Давала? – продолжала она. – Я уснула, и мне

приснилось, что я держу руку. Словно держу чью-то мертвую и гниющую руку.

Когда я с криками проснулась, это оказался всего лишь мой свитер, в котором я

приходила к тебе домой. Но я знала, что это был не сон. Свитер точно… что-то

сделал.

– Боже, – сказал Гэвин, колени ощущались слабыми, поэтому он сел. –

Поверить не могу, что он мог бы… – начал он, а потом опустил взгляд на новые

вещи, что надел. – Но эти из моего дома. Я стирал их там, – он потянул за

воротник футболки.

– Думаю, можно понадеяться, что делает он так, когда у него есть причина.

А в чем смысл цепляться к твоей спортивной форме? Он не стал бы постоянно

беспокоиться о тебе.

– Но зачем? Зачем он меня преследует?

– А зачем родители ходят следом за ребенком? Чтобы присмотреть. Чтобы

уберечь. Это просто… зашло слишком далеко.

– Но ты думаешь, что здесь мы в безопасности? – спросил он.

Дэлайла окинула взглядом комнату.

– Думаю, да. Думаю, Дом может захватывать и людей… а еще… Отец

странно себя вел в ту ночь, после того как ворвался на дорожку у твоего дома. А

бакалейщик Дейв? Ты говорил, что он приходит каждую неделю, но ведь потом

он не узнал тебя.

– Все, кто приходит в дом, – прошептал Гэвин, – у всех остекленевший

взгляд.

– Но с нами двумя он не может этого сделать. Может, потому что мы знаем.

Гэвин притих на несколько минут, переваривая сказанное.

– Прости за все это, – сказал он, осторожно притягивая ее сесть рядом с

ним. – За то, что втянул во все это. За вот это, – он погладил большим пальцем

край ее повязки.

Дэлайла хотела всплеснуть руками, чтобы показать ему, что с ней все в

порядке, но в этот момент он не выглядел расслабленным. Она слабо

улыбнулась и понизила голос.

– Честно, я в порядке. Меня сложно запугать.

Застонав, он с шумом опустил голову на клавиши.

– Знаю, как это выглядит. Я не могу даже представить, как навредил бы

тебе.

– Конечно, ты не можешь. Это все не твоя вина.

– Но твой папа думает, что это я. Боже, Дэлайла, я не мог. Я люблю тебя.

Внезапно все остальное было забыто – пульсирующая боль в руке, страх, что случится с их отношениями, ужасающие непонимание мотивов Дома – и на

ее лице появилась улыбка.

– Я тоже тебя люблю.

Он поднял голову, осознавая, что именно они оба сейчас сказали. Выдавив

слабую улыбку, он сказал:

– Знаешь, моя любовь – это ведь навсегда. И обычно я не обращаю

внимания на то, что думают остальные, но с тобой все иначе. Я не хочу, чтобы

хоть кто-то думал, будто я могу быть опасным для тебя. Особенно твои

родители.

– Уверяю тебя, их мнение на меня не влияет. Но уверена, я убедила их, что

ты этого не делал. Посмотри на свои большие руки, Гэвин. Ты бы оставил

отпечаток руки в два раза больший, чем тот, что на моей коже.

Он опустил взгляд на свои пальцы, лежащие на клавишах, и заметно

расслабился.

– Хороший аргумент, хоть и немного тревожный.

– Вряд ли, – с улыбкой ответила она. – Я часами думала о твоих больших

ладонях.

Он развернулся, оседлав скамейку, и положил ладони на согнутые колени.

– Да? Расскажи.

Дэлайла была так отвлечена видом его длинных ног, больших рук, кончиков

его темных волос, касавшихся невероятно густых черных ресниц, что даже

забыла о сказанном.

– Что рассказать?

Сглотнув, Гэвин напомнил ей:

– Что ты думаешь о моих руках.

– Прямо сейчас?

– Да.

– Ты пытаешься меня отвлечь.

Он с грустью улыбнулся.

– Возможно.

– Разве нам не стоит поговорить об этом? – спросила она, приближаясь на

шаг. – Я не о своей руке. Не хочу говорить о ней. Я о том, что случилось в той

комнате…

Он смотрел на нее несколько долгих безмолвных секунд, и выражение его

лица менялось от неловкого к виноватому, потом и к побежденному.

– Если тебе не сложно… давай поговорим об этом позже?

Прикусив нижнюю губу, она посмотрела на его ссутулившуюся фигуру, на

его пальцы, что сжимали и отпускали колени. Такой расстроенный; его боль

была такой глубокой. У них не получилось этого на прогулке после ужина, и

Дэлайла надеялась, что у них найдется время поговорить, держась за руки, чтобы пространство между ними стало теплым и полным притяжения, пока он

не сможет больше сдерживаться и не прижмет ее к стене или к дереву, или…

хм, ладно.

Сейчас они были наедине, школа была темной и полной теней и эха, когда

она пришла. И так будет еще несколько часов. С колотящимся о ребра сердцем

Дэлайла встала и нырнула рукой под юбку, стаскивая трусики вниз по ногам.

Она выбралась из них, стараясь не упасть.

Гэвин сглотнул.

– М-м. В общем… – он отклонился назад и почесал шею. – Эй, Дэлайла. Ты

что делаешь?

– Снимаю нижнее белье.

– Это я вижу, – он разглядывал клочок розового хлопка на полу, быстро

моргая. Его храбрость от собственной наготы, что была всего несколько минут

назад, сейчас испарилась. – Лайла, я понятия не имею, что с тобой делать… –

не поднимая взгляд, он неясно помахал рукой в сторону ее юбки, которая еще

оставалась на месте и скрывала самые секретные части ее тела, и добавил: –

ниже.

Дэлайле показалось, что ее кровь в венах превратилась в миллион

порхающих бабочек.

– Тогда я тебе расскажу.

Она подошла к нему, желая, чтобы он хотя бы на миг взглянул на нее, чтобы

она поняла, все ли в порядке с происходящим. И она поняла, что да, с ним все в

порядке, когда он подался вперед, положил ладони ей на бедра поверх юбки, чтобы притянуть ее к себе. Он наклонился и поцеловал ее ребра, губами

прижимаясь к коже под ее грудью.

Отодвинувшись, Гэвин поднял на нее взгляд и прошептал:

– Я не хочу заниматься сексом в первый раз в школе.

Она на миг испугалась, что из-за колотящегося сердца ее грудь сломается.

– Ладно.

– На случай, конечно, если ты думала, что мы будем этим заниматься.

– Похоже, я сейчас вообще ни о чем толком не думаю.

– Как раз это я и имел в виду, – улыбнулся он, и в этот раз улыбка коснулась

глаз. – Всего четыре часа назад ты была в отделении скорой помощи, а теперь

еще и без нижнего белья.

– Между вот этим и самими сексом есть разница. Просто прикоснись ко

мне, Гэвин.

Он замешкался, но не отвел взгляда.

– Мне страшно, – признала она, желая быть с ним честной, но надеясь, что

он не остановится.

Он тут же помрачнел.

– Из-за этого? Или из-за… Дома?

Она покачала головой.

– Я знаю, что Дом – это все, что ты знал. Это твоя семья. И знаю, что тебе

невыносимо видеть, как все это сложно сейчас, и как это сложно для меня. Но

дело в том, что я – твоя. И принадлежу только тебе. Хоть и боюсь, что ты

никогда не будешь моим в этом смысле.

– Лайла, не говори так, – он закрыл глаза, прижавшись лицом к ее животу.

Ладонями обхватив ее колени сзади, он откинул голову назад, чтобы

поцеловать ее. Дэлайла почувствовала знакомый трепет бабочек, а по ногам

разливалось тепло. Не было никакой спешки, но когда она вспоминала об этом

позже, в своей невинной лиловой комнате, она не могла припомнить, в какой

момент осторожный поцелуй закончился, а его руки двинулись по ее голым

бедрам. Обхватив ее ноги, он впивался кончиками больших пальцев в кожу, и

она надеялась, что он оставит небольшие следы, которые позже она отыщет уже

собственными руками.

Когда он осмелел и стал нетерпеливым, то целовал ее уже скорее зубами и

рычанием, нежели губами, и двинулся одной рукой ей между ног. Он сказал, что

не знал, что делает, но это не имело значения. Вскоре она, одной рукой обхватив

его запястье, направляла его, а другой впилась ему в волосы, чтобы удержать

его рот на месте. Потом в комнате долго звенела тишина, и он долго смотрел на

нее, ничего не говоря.

Дэлайла поверить не могла, что еще хоть кто-нибудь может чувствовать то

же, что и она, когда Гэвин осторожно поцеловал ее верхнюю, затем нижнюю

губу и сказал:

– Я уже твой. Целиком и полностью.

– Уверен? – спросила она.

Он кивнул, скользя взглядом по ее перевязанной руке, и его глаза снова

затуманились. Гэвин проводил ее до дома, приподнял, чтобы воспользоваться

шансом заставить ее голову кружиться от поцелуев, а потом смотрел, как она

уходит в темную тишину дома.

Дэлайле теперь можно о многом думать – о руках и улыбке Гэвина, о его

признании в любви, об облегчении в его глазах, когда она рассыпалась на

кусочки, – и какое-то время это придавало ей сил, потому что, после того как

ушел по дороге, он не появлялся два дня.

Глава двадцать третья

Она

Странно это или нет, но она вполне могла сосредоточиться на уроке, когда

Гэвин был в классе, и жутко беспокоилась, когда его не было. Он не написал

смс, что плохо себя чувствует, не позвонил и не отправил электронное письмо

приободрить ее и сказать, что завтра он придет в школу.

Дэлайла обедала под деревом, слушая болтливого Давала. Он снова и снова

рассказывал об уроке математики, о том, что Кирк Теллер сказал ему за обедом.

Говорил о своей новой обуви, о новой машине отца. У него был миллион слов, и

все они лились нескончаемым потоком.

Дэлайла чувствовала себя до болезненного много знающей. Когда рядом

был Гэвин, она чувствовала себя в безопасности, ведь даже если Дом ненавидел

ее, зато нежно любил его. До прошлой ночи она и не думала, что Дом причинит

ей настоящий вред, а если бы и причинил, то точно не в присутствии Гэвина.

И теперь Дэлайла поняла, что безопасности нет нигде. Гэвина здесь не

было, но даже если бы и был, это не имело никакого значения. Был ли сам он в

безопасности?

Жизнь не должна быть такой, она не должна постоянно пугать. А Дэлайла

не должна постоянно переживать, что дерево подслушивает их разговор, или

что трава отравила бы ее кожу, если бы могла. Она не должна думать, что по

дороге домой ее поджидает опасность, что тротуар внезапно треснет и поймает

ее за лодыжку. Или что ей стоит попытаться не спать ночью.

– Ди, ты вообще меня слушаешь? – Давал наклонился, вырывая ее из

транса.

– Нет, прости.

Он медленно выдохнул, оглянулся на учеников, вдали играющих в

баскетбол. После нескольких долгих минут тишины он спросил:

– Ты собираешься рассказать мне, что происходит?

Она молчала.

– Ты должна понимать, как это выглядит, – сказал он, повернувшись и

указав на ее руку. – А выглядит это так, словно он тебя ранил, или словно ты

спятила.

Она наконец повернулась к нему, глядя на ветви, а когда они вроде бы не

приблизились, прошептала:

– Я уже пыталась тебе рассказать, как все запутано, но ты мне не поверил.

– Расскажи еще раз, – она скептически взглянула на него, и он добавил: – Я

хочу услышать больше. Думаю… Думаю, теперь я тебе поверю.

– Не здесь.

Дэлайла встала, стряхнула сухую траву и листья с юбки и потащила Давала

к вагончикам, в пустую комнату для репетиций. Она села на ту же скамейку у

пианино, где прошлой ночью сидел Гэвин. На ту же скамейку, где он касался ее

с болезненной, открытой нежностью. Она еще помнила касания его пальцев.

– Почему мы здесь? – осмотревшись, спросил Давал.

Вернувшись в реальность, Дэлайла ответила:

– Здесь безопаснее.

– Это… – он замолчал за миг до слова «безумие» и вместо этого неловко

закончил: – Очень странно, Ди.

Глубоко вдохнув и не обращая внимание на звонок на урок, Дэлайла

рассказала ему о том дне, когда столкнулась с Домом, как это выглядело и

ощущалось. Рассказала, насколько он любит Гэвина, как казалось

невозможным, что твердые неживые предметы могли быть по-настоящему

одушевленными.

– Ничего невероятнее я еще не видела, – признала она.

Затем она описала день, когда они с Гэвином целовались в парке, а ветки

полезли под ему под рубашку и связали ее запястья. Рассказала, как Дом

отреагировал на ее вопросы о будущем Гэвина, и что ощущалось это так, словно ее бросили в блендер, когда все задрожало и затряслось под ее ногами.

Давал уже выглядел не таким недоверчивым и гораздо более бледным.

– После случившегося Гэвин захотел устроить мне ужин, – продолжала она, садясь с ним рядом. – Думаю, он хотел помирить меня и дом, или что-то вроде

того. Я чувствовала, как Дом на меня злился. Некоторые предметы – например, камин или мебель в гостиной – пытались быть хорошими, поэтому я решила, что просто должна продержаться там немного.

– Взять напором, – добавил Давал.

– Именно, – она рассказала ему о плане прогуляться, как потом пошла мыть

руки и увидела мамину статуэтку. И как повернулась и увидела маленький

невинный пузырек краски.

С нарастающей истерикой она рассказала ему обо всем, случившемся

потом: о тараканах, о том, как Дом запутывал ее и играл с ней, а она пыталась

сбежать.

– Я забралась в душ, чтобы смыть их. Отбросила одежду, и тараканы

поползли ко мне, потом занавеска душевой кабинки соскользнула к моим ногам, обернулась вокруг меня и… – она икнула и зажмурилась. – И ранила мою руку.

Когда я закричала, в ванную ворвался Гэвин, но когда я опустила взгляд… – она

открыла глаза, чтобы посмотреть на Давала, и поняла по его лицу, что он уже

знал, о чем она сейчас скажет. – Когда я опустила взгляд, там ничего не было.

Ни тараканов, ни одержимой занавески, ни статуэтки. Только разорванная кожа

на руке, словно я сама это сделала. Или Гэвин.

– Ди, это… – он провел дрожащей ладонью по лицу. – Даже не знаю, что

это.

– Знаю.

– А его мама? – спросил Давал.

Несколько секунд Дэлайла просто смотрела на него, и наконец ответила

честно, но сбивчиво:

– Не знаю, – а была ли мама? Если да, то куда делась? Придвинувшись

ближе, она спросила: – Давал, ты знаешь его маму?

Он покачал головой.

– Я как-то говорил Гэвину, что моя мама знает. Ну так, немного.

– Он спрашивал у тебя?

– Ага. Мама отвечала на пару вопросов об освящении их дома. Это было

очень давно, Гэвин тогда был еще маленьким, и я знаю об этом только потому, что она упомянула это на следующий вечер после твоего визита.

Дэлайла напряженно нахмурилась.

– Что?

Казалось, он не обратил внимание на ее вопрос.

– Она не видела маму Гэвина годами. Мне показалось, что миссис

Тимоти… немного странная. Но из уважения к ней мама не стала спрашивать у

тебя про нее.

– Давал! Твоя мама даже не спросила, почему я пришла так поздно. Она ни

слова не дала мне сказать, помнишь? Лишь сказала мне дышать и повторяла, что все хорошо.

– Да? – растерянно проговорил он. – Ну и?

– И, – медленно сказала она, надеясь, что он поймет, – твоя мама сама

знала, что я встречаюсь с Гэвином, или ты рассказал ей?

Он молчал, обдумывая все, а потом покачал головой.

– Вообще-то, ни то, ни другое.

– Тогда почему она заговорила с тобой о Гэвине?

– Она сказала, что у сына Хилари всегда такой же обожженный вид, как и у

тебя, – он с удивлением посмотрел на нее.

– Давал?

– М-м?

– Я никогда не видела Хилари, – ответила Дэлайла. – Я четыре раза была в

его доме, даже целый час пробыла там одна, но я даже не слышала ее.

***

Тревога проникала в вены Дэлайла, открывая брешь в ее груди, которая, казалось, все росла и росла, пока не разорвется.

«Я выгляжу сумасшедшей», – подумала она, когда почти бежала домой, избегая трещин на тротуаре и стараясь избегать зоны досягаемости ветвей, шлангов и фонарных столбов. Виски болели, все ощущения вызывали

беспокойство, словно это было не из-за постоянных размышлений, а из-за Дома, который на расстоянии давил на ее сознание. Она перепрыгнула верхние

ступеньки и, тяжело дыша, открыла входную дверь. Ее дом ощущался таким же

пустым и безжизненным, как и всегда.

– Мама? – позвала она.

– Я на кухне!

Дэлайла бросила сумку у лестницы и пошла в дальнюю часть дома,

присматриваясь к окружающим предметам пристальней обычного. Все казалось

правильным. Полки были уставлены сотнями крошечных фарфоровых

статуэток, там же был и фавн.

Она закрыла глаза, понимая теперь, что все это было у нее в голове. Ей

никогда не хотелось туда возвращаться. Она будет держалась от Дома подальше, и Дом останется в стороне, пока она не закончит школу и не покинет Мортон.

И заберет Гэвина с собой.

Она отодвинула стул от кухонного стола и села.

– Длинный день? – спросила ее мама, не отводя взгляда от раковины.

– Да.

– Руку не намочила?

Не «Как твоя рука?» или «Болит?», а «Руку не намочила?». Дэлайла замерла

и посмотрела на бинты.

– Нет.

– Хорошо, – повернувшись, мама положила пригоршню помытого шпината

на доску на кухонном островке. Потом выдвинула ящик и вытащила нож.

Дэлайла уже видела его, но он казался здесь лишним. Рукоятка была из

слоновой кости, лезвие длинной и такое чистое, что сверкало, словно зеркало.

Ее руки охватил холод и по телу пополз к горлу.

Этот нож из Сарая.

– Мам, это твой нож?

– Наверное, – ответила Белинда, поднимая его и повертела, чтобы бегло

рассмотреть, после чего она принялась нарезать шпинат, обхватив листья рукой.

Не долго думая, Дэлайла потянулась к ножу и выхватила его из руки

матери. Он оказался горячим, жемчужного цвета рукоять ожила, на ощупь став

омерзительным слизнем. С криком Дэлайла бросила его в стену, в которую он

вонзился с ужасающим хлюпаньем. По звуку это был не нож, вошедший в

картину, пластик или дерево. Это был нож, попавший в грудь, пронзивший меж

костей что-то влажное и живое. С колотящимся сердцем она смотрела на стену, ожидая увидеть кровь или выползающих тараканов.

Но вместо этого нож какое-то время дрожал от силы столкновения, а потом

замер.

В комнате царило потрясенное молчание.

– Дэлайла Блу, – дрожащим голосом прошептала ее мама. – Что, ради всего

святого, с тобой?

– Это не твой нож, мам. Не твой. Это… – с тихим вскриком ее голос

оборвался. Нож зловеще подвинулся, тусклый свет на кухне отбросил тень на

синий рисунок. Но вместо сверкающей слоновой кости теперь было лишь

дерево – деревянная ручка обычного поварского ножа.

Белинда всплеснула руками с истерикой в голосе.

– Да какая разница, чей нож? Он не хуже остальных! Нельзя бросаться им в

чер… Хм, в стену!

– Но как?.. – произнесла Дэлайла, отступая назад, не в силах отвести взгляд

от ножа. – Не знаю, что происходит, но… не трогай его, – она все же

посмотрела в лицо матери, и ее голос стал ровным и пустым: – Не смотри на

него.

Дэлайла поднялась наверх и, пока искала телефон, услышала истерический

голос матери, говорившей по домашнему телефону с отцом. Голос скользил из

кухни по перилам, проскальзывал за закрытую дверь Дэлайлы.

– Верно! Она его бросила! В стену! Фрэнки, не уверена, что ей подходит

это место. И не уверена, что мы это перенесем… нет. Сначала рана, а теперь

метание ножей? – молчание. – Знаю, – еще пауза. – Да, я в порядке, – молчание

было долгое и тяжелое, после чего ее мама шумно и с облегчением выдохнула.

– Да, это хорошо, дорогой.

Дэлайла закрыла глаза и прижала пальцы к вискам, даже не чувствуя

любопытства узнать, на что согласилась ее мама. Голова снова болела, словно

что-то пыталось проникнуть внутрь.

«Хватит, хватит, хватит», – думала она, стараясь оттолкнуть это – чем бы

оно ни было. Она слезла с кровати и, сняв всю одежду, бросила ее в корзину для

стирки, даже не потрудившись рассортировать или понять, что она надевала к

Гэвину. Она открыла окно и выбросила все на лужайку заднего двора, после

чего захлопнула окно.

Ее мама еще говорила. Голос разносился вверх по ступенькам и по

коридору.

– Отошлите меня, – шептала Дэлайла. – Отошлите меня куда-нибудь.

На миг ей понравилась эта мысль.

Пока она не вспомнила о Гэвине. Ее день рождения стремительно

приближался, и хотя это означало, что скоро она сможет законно делать все, что

угодно, она не была уверена, что он последует за ней.

***

Дэлайла чувствовала, как в уголках ее сознания маячило безумие. В голове

возникло странное воспоминание, когда она маленькой присутствовала на

вечеринке по работе ее отца, проходившей в городском клубе в семи милях от

города. Дэлайла подцепила пальцем странную скатерть на столе и медленно

приподняла ее, охваченная невероятным любопытством, что под столом. Белая

пластмассовая поверхность была покрыта уродливой паутиной царапин и

пятен.

Она закрыла глаза, представляя, как скатерть накрывает на ее мысли, чтобы

спрятать истерику.

«Если я буду делать по одному делу за раз, – подумала она, – все получится.

Я напишу ему смс.

Сделаю домашнее задание.

Потом посплю, пойду в школу и забуду, что тот дом вообще существовал. Я

не сумасшедшая.

Я буду говорить с Гэвином только о хорошем и приятном, и этого хватит, пока мы не поймем, как вырваться из этого.

А Дом обо мне забудет».

Дрожащими пальцами она отправила Гэвину сообщение:

«Мне не хватало тебя в школе сегодня. Надеюсь, все хорошо. Мне

кажется, что я теряю рассудок».

Двадцать минут она делала домашнее задание, и когда уже почти все было

закончено, Дэлайла подпрыгнула от зажужжавшего на столе телефона.

«Ты потеряешь не только рассудок, девочка».

Глава двадцать четвертая

Он

Гэвин не пропустил ни единого дня в школе. Бывало, конечно, что он болел

– обычной простудой или несварением, а когда подхватывал грипп, то мог

думать только о маме – чьей угодно – кто убирала бы волосы с его горячего лба

или просто обнимала его.

Он открывал глаза и находил на Столе лекарство, безымянную бутылочку с

этикеткой с подробно прописанной инструкцией. Сок и миска горячего

куриного супа появлялись через миг и исчезали, как только становились

пустыми или остывали. Пианино играло тихие и успокаивающие колыбельные, и он проваливался в сон, не приносящий отдыха, а лишь заставляющий

пропотеть.

Он пропускал день-два, но всегда возвращался, как только простуда

отступала или он чувствовал себя получше.

Но сейчас Гэвин не был болен.

Этим утром в голове зудела необходимость встать, проникала в его тяжелые

сонные конечности. Он ворочался под одеялом, чувствуя неудобство. Не

открывая глаз, он понимал, что в комнате еще темно, и перевернулся на другой

бок, игнорируя позывы мочевого пузыря и спутанные мысли, собираясь спать и

дальше.

Его внимание привлекли звучащие вдали голоса – знакомые голоса, смех и

крики детей, бегущих, как он знал, по улице от конца квартала к школе. Но

было еще рано – ему и на часы не нужно было смотреть, чтобы понять, что у

него есть еще как минимум час.

Больше криков, за ними последовал звук мусоровоза, что проезжал каждую

неделю, когда он выходил.

Гэвин сел, и одеяло сползло на пояс. Озадаченно нахмурившись, он

посмотрел на тяжелые синие шторы напротив него, в щель между которыми

проскальзывали лучи желтого солнца и падали на ковер. В это время года

огромное дерево по другую сторону забора за его окном было голым – лишь

изогнутые ветки, образующие арки. И потому свет медленно озаряющегося

неба каждое утро заполнял его комнату, постепенно сменяя один пастельный

оттенок на другой. Потому он никогда не задвигал шторы, как и не закрыл ими

окно вчерашним вечером.

Убрав волосы со лба, он протянул руку к телефону, но отдернул ее, увидев, что на Столе лежит только шнур от зарядки. Он замер и, вспомнив свои

вчерашние действия, отметил, что перед сном подключил телефон заряжаться.

Гэвин свесил ноги с кровати и подошел к окну. Пол был холодным под

ногами, воздух покалывал по обнаженной коже. С каждым шагом занавески

выглядели все ярче, и свет на другой стороне подтвердил его подозрения: где-то

посреди ночи Дом закрыл занавески и забрал его телефон.

Он отодвинул занавески и выглянул на морозную улицу. В доме он был

достаточно высоко, чтобы видеть пространство за оплетенным виноградной

лозой забором, достаточно высоко, чтобы отметить, что дороги были пустыми,

почти все его соседи давно ушли на работу, несколько отставших еще плелись

вдали по тротуарам в школу.

Было почти восемь утра. Гэвин опоздал. А он никогда не опаздывал.

– Почему меня никто не разбудил? – воскликнул он.

Он оттолкнулся от стены и подошел к большому шкафу, ругаясь в темноте, когда свет не зажегся.

– Свет! – крикнул он. Лампа над головой ожила, и он начал копаться среди

одежды, вытащив из одного ящика джинсы, а из другого толстовку с

капюшоном. Взяв футболку и боксеры, пошел в ванную.

Душ не включился. Гэвин поворачивал вентили один за другим, бросил

вещи на пол и попробовал снова.

– Что за… – начал он, отступив на шаг, после чего снова попробовав

повернуть вентили, глядя, как они легко вращаются, но кран по-прежнему

остался сухим. Он не помнил случая, чтобы душ в Доме не работал. Могла

расшататься ножка стола, скрипеть оконная рама, но на следующий день все

было уже исправлено, и Гэвин никогда об этом не задумывался.

Он проверил Раковину и растерялся, когда из крана потекла вода, чистая и

холодная. Унитаз тоже отлично работал.

Что за чертовщина? Он был слишком уставшим, когда вчера добрался

домой. После того, что сделал с Дэлайлой – наконец коснулся ее – он хотел как-

нибудь спросить Дом, что случилось с Дэлайлой в ванной на самом деле. Но

Дом был странным в тот миг, когда он вошел в дверь. Камин ожил, жарко

пылая. Несколько раз включился и выключился Телевизор, а канделябр на

Столе в Столовой бешено крутился, молча требуя признаться, где был Гэвин.

Значит, Дэлайла все-таки была права: Дом пробирался за ним невидимым, проникая в его вещи.

– Я лишь убедился, что с ней все в порядке, – сказал громко он. – Ты ранил

ее. Ты сам-то это понимаешь?

Тишина.

Огонь потускнел, канделябр замер.

– Иногда мне хочется побыть с ней наедине, – тихо продолжил он. – Не

чтобы предать тебя, а просто чтобы побыть с ней.

Вчера он медленно поднялся по ступенькам, чувствуя, как стены коридора

склонились внутрь, безмолвно прося извинить. Над головой вспыхнул свет, угадывая его путь по коридору в спальню, обратно в коридор и в ванную.

Вечером даже пианино играло, пока он засыпал, и он не мог вспомнить, когда

такое было в последний раз.

В конце концов, он так устал, что в тот момент не обратил внимания на

предательское чувство, когда Одеяло нежно обхватило его, а Спальня, казалось, принялась искать подходящую температуру, что помогла бы ему успокоиться.

Дом пытался искупить вину, но, как бы трудно ни было это признавать, Гэвин знал: это невозможно. После случившегося с Дэлайлой он не был уверен, что останется тут надолго. Он уснул с комом страха в животе, и в каждом ударе

сердца отдавалась мысль: «Как только окончу школу, нужно будет уехать».

Наконец переодевшись, но не помывшись из-за Дома, он вышел в коридор

и спустился по лестнице, ненадолго остановившись в фойе. Гэвин знал – знал –

что снимал обувь, когда пришел вчера домой. Он всегда так делал. Обычно там

стояли три пары: на каждый день, для спортзала и темные для работы. Теперь

там не было ни одной.

Это не могло быть очередным совпадением, и раздражение начало уверенно

взбираться по его спине и гудеть в венах. Он прогнал его, напоминая себе, что

нужно держать себя в руках, дышать… Он не мог утверждать, что обувь именно

пропала. Может, она стояла на крыльце, подумалось ему. Порой он просыпался

и видел, как ботинки сияют в свете утреннего солнца, начищенные с прошлого

вечера. И в такие дни его обувь или рюкзак, или что-то еще, что он оставил

лежать неподалеку, оказывалось снаружи и ждало его.

Гэвин не знал точно, почему задерживает дыхание, когда пересекает

короткое расстояние до двери, но так было. Носки скользили по полированному

деревянному полу.

Ручки не было.

Не было даже места, где она когда-то была прикручена – только гладкое

полированное дерево. Он отступил на шаг, словно обжегся, закрыл глаза и

сосчитал до десяти, после чего открыл их снова. Это не было случайностью.

Дом извинялся прошлым вечером. Сегодня же он наказывал.

С кухни повеяло запахом завтрака. Желудок заурчал. Как он может есть?

Дом ожидал, что он будет послушным мальчиком сидеть и набивать рот? Не

замечать, что он заперт? И что его наказывают без причины?

Гэвин взял себя в руки, расправил плечи и, развернувшись, направился на

кухне. Он не обратил внимания на подносы с беконом и блинчиками – еды

хватило бы на целую семью – и с колотящимся сердцем остановился у задней

двери. Пальцы коснулись гладкого дерева – никаких следов от дыр или тени, где

была ручка. Дальше он попробовал окно – не было засова. Одно за другим, пока

он не принялся бегать из одной комнаты в другую. Он подумывал было разбить

стекло, но инстинкт ему не позволял. Тот же инстинкт, что мешал ему громко

бегать по ступенькам или хулиганить внутри.

Ведь так он мог причинить вред Дому.

Гэвин прижался к стене и сполз на пол.

Остаток дня он провел в своей комнате, а затем и весь следующий. Это, наверное, повеселило Дом, все еще излишне опекающего его, но он не

разговаривающего с ними и никак не взаимодействующего с ним без особой

необходимости. Гэвин не спустился на ужин, доев вместо этого пакетик чипсов, найденный в кармане одной куртки, а потом рисовал, пока не уснул,

растянувшись на Кровати ногами к изголовью.

На следующее утро все было по-прежнему: все еще не было выхода

наружу, телефона или обуви, но он проголодался. Всю дорогу на кухню он

проклинал собственный желудок, радуясь сильнее, чем хотел бы признавать, увидев любимый завтрак, ожидавший его на столе. Он поел в тишине, не

поддаваясь на попытки Дома разговорить его или развеселить. Но к концу дня

Гэвин настолько устал сидеть взаперти и настолько хотел увидеть Дэлайлу, что

сказал только одну вещь, которую, как он знал, хотел услышать Дом:

– Я не пойду разговаривать с Давалом. И не буду спрашивать о маме.

С улицы раздался громкий металлический хлопок. Гэвин сорвался с места, пробежал по кухне в коридор, проехавшись на носках и замерев от увиденного.

Дверная ручка вернулась.

Он шагнул вперед. Оглянувшись, сделал еще шаг. Закрыв глаза, он вытянул

руку, кончиками пальцев погладил гладкий металл. Он не чувствовал разницы, ручка была холодной под его кожей, даже гладкой. Схватился за ручку и

повернул ее… Дверь открылась.

***

– Не хочу, чтобы ты вообще туда возвращался, – сказала на следующий

день Дэлайла, стоя перед своим шкафчиком. Это, кстати, было единственное, что она ему сказала тем утром, после того как почти прыгнула в его руки, толкнув его к стене со всей силой своего маленького тела. Он оставил руки на

ее бедрах дольше, чем стоило бы в многолюдном коридоре, пальцами дразняще

поглаживая гладкую кожу в местечке, где ее юбка соприкасалась с рубашкой.

Она выпрямилась, отступила на шаг и пригладила одежду и волосы, после чего

развернулась и набрала нужную комбинацию цифр на шкафчике.

Но от Гэвина не укрылся остававшийся на ее щеках румянец, когда она

сунула в его руки охапку чистой одежды, и как прикусила губу, когда

отвернулась и пошла прочь. Ему нравилось, что он мог так на нее влиять. Кто-

то другой мог подумать, что Дэлайла смущалась их публичной демонстрации

чувств, но Гэвин знал ее лучше. У Дэлайлы не было и капли смущения.

– Это из-за того, что меня не было в школе? – спросил он, идя за ней.

– Поговорим об этом потом, – ответила она, остановившись перед уборной

мальчиков и кивнув на одежду в его руках. – Я купила их на Гудвилле. Будем

надеяться, что все подойдет.

Ему не хотелось ждать этого «потом». Он опустил взгляд на темные

джинсы, черную футболку, носки и потертые кроссовки.

Гэвин поспешил переодеться, спрятал старую одежду в шкафчик, а затем

пошел за несколькими учениками в класс, скользнув на свое место за Дэлайлой.

Отчасти ему казалось, что он в аквариуме, окруженный любопытными глазами

и ушами, что могли услышать его секрет, сделать что-то или сказать кому-то, и

его будут держать от нее подальше. Он понял, что, видимо, именно так себя

чувствует теперь Дэлайла – словно кто-то следит за каждым ее движением, ищет способ разлучить их. Гэвин привык к этому чувству, пока рос,

окруженный множеством необычных предметов, но Дэлайле было страшно, особенно после той ночи.

– Прости, – сказал он, и это привлекло ее внимание.

Она немного развернулась на стуле и прошептала:

– За что вообще ты извиняешься?

Гэвин наклонился, продолжая говорить тихо.

– Потому что это наша первая ссора, и по моей вине. Вся та чертовщина, что произошла с тобой потом, – это моя вина.

Нахмурившись, Дэлайла посмотрела в окно, а потом на свою парту. Она

оторвала разлинованный листок бумаги из своей тетради и, наклонившись, стала что-то писать, чего ему не было видно. Через минуту она повернулась и

опустила записку в его ждущую ладонь.

Он глянул на учителя убедиться, что тот достаточно отвлечен, записывая

текст на доске, и бережно развернул записку.

«Где твой телефон?»

«Не знаю. Клянусь, я поставил его на зарядку, а когда утром проснулся, он

пропал».

Он передал записку вперед и увидел, как ее плечи напряглись.

Гэвин наблюдал, как она завернула свой телефон в листок бумаги и

передала его назад. Сначала он прочитал записку.

«Он у Дома. Я знаю. Смотри».

Экран не сразу разблокировался, и его глаза расширились, когда он прочел

сообщение: «Ты потеряешь не только рассудок, девочка». Сообщение было

прислано с его телефона, когда сам он уже спал. Это сделал Дом.

«Я это не писал, Лайла. Честное слово».

Она покачала головой.

«Знаю! Но ты ведь тоже это понимаешь? Мы не можем быть вместе в

Мортоне. Дом, может, и не навредит тебе, но на меня у него другие планы. Я

хочу быть с тобой, но это для нас возможно, только если уйти, уехать куда

подальше. Я собираюсь вернуться в прошлую школу. И хочу, чтобы ты поехал

со мной».

Гэвин уставился на записку, пока его сердце застряло где-то в горле и

стучало, стучало, стучало так сильно, что он начал задыхаться. Сейчас апрель.

Они выпустятся через два месяца, и Дэлайла уедет – с ним или без него.

Он прижал ладони к глазам, надавливая, до тех пор пока не увидел

звездочки. Ему нужно решить, останется ли он здесь или найдет способ уйти.

Но сейчас идея остаться казалась стопроцентно безумной. С каждой секундой

раздумий он видел Дом все более по-другому. Когда-то он был его волшебным

местом, его убежищем, а мир снаружи пугал и не принимал к себе.

Он и сейчас верил, что Дом любил его, но делал все неправильно. Он не

был человеком, он руководствовался другими правилами: хотел причинить вред

девушке, которую Гэвин любил, чтобы оставить его у себя.

Но он не мог просто уйти. У него ничего не было.

«Лайла, конечно, я поеду с тобой. Но нам нужен план. Нам нужны деньги, а мне нужно время, чтобы понять, как разобраться с Домом. Мне все еще

кажется, что есть шанс помочь ему понять, и тогда я смогу уехать, не

чувствуя себя сбежавшим».

Дэлайла задумчиво покрутила карандаш между длинными пальцами. Он

понял, что она растеряна, по тому, как она несколько раз глубоко вдохнула и

прижала ладони к лицу. Но затем она снова принялась писать. Он попытался не

обращать внимания на звук, с которым ее ручка двигалась по бумаге, пытаясь

сохранять спокойствие в ожидании ответа.

Он огляделся, инстинктивно глядя на окно и на дерево за ним. Это могло

быть игрой воображения, но ему показалось, что ветви стали ближе к стеклу, чем должны были, либо у него на самом деле полным ходом развивалась

паранойя.

Записка приземлилась на его парту, и он развернул ее подрагивающими

пальцами.

«Тогда у тебя есть два месяца до окончания школы. Возьми деньги из

банки. Ты ведь говорил, что они всегда там, – так начни понемногу забирать

оттуда. Отдашь их мне в кабинете музыки, а я спрячу, и Дом никогда не

узнает. Если Дом не доберется раньше, у нас хотя бы хватит денег убраться

отсюда».

***

Решение уехать было принять легко, ведь перспектива остаться в Доме

навеки начинала вызывать приступ клаустрофобии. У Гэвина начался новый

распорядок дня: придя в школу, он переодевался в одежду, которая никогда не

бывала в Доме, и Дэлайла забирала ее после уроков, чтобы постирать у себя. Он

брал деньги из банки: то пять, то двадцать долларов, оставлял их на парте, откуда их забирал Давал, обменивал на купюры из своего кошелька и

откладывал их потом на свой счет, где Дом даже при большом желании не смог

бы их отследить.

Каждый день Гэвин встречался с Дэлайлой в кабинете музыки, она молча

забирала деньги и где-то прятала у себя дома. Гэвин не хотел знать, куда, не

доверяя Дому и беспокоясь, вдруг тот узнает об их затее и выведает через него

все подробности.

План был очень сложным, и порой они оба гадали о степени своей

вменяемости, не показывая никому свои отношения, пока не попадут в кабинет

музыки без окон. Он стал их убежищем, где они могли побыть наедине и

обсудить планы, где он мог поцеловать и прикоснуться, где она касалась его. Он

жил ради этих коротких моментов.

И план успешно действовал. Всего через неделю у них было девяносто три

доллара. На следующей неделе он получил зарплату и добавил к ним еще сто

шесть. Если набраться терпения, то к концу учебного года им хватит денег на

отъезд. Дом, казалось, успокоился. А Дэлайла, похоже, боялась чуть меньше.

Гэвин не знал, что будет после выпускного – он еще не связывался с

колледжами; может, он уже опоздал с этим, но надежда все-таки оставалась.

Впервые за долгое время Гэвин позволил себе надеяться.

***

Настал первый выходной субботний день за несколько недель. Гэвин был

дома, убирался в своей ванной, наслаждаясь теплым ветром, дующим из окна.

Он всегда оставлял окно подпертым деревяшкой, которую стащил из Сарая.

Гэвин был уверен, что это не помешает Дому, если тот захочет закрыть его

изнутри, но так он чувствовал себя лучше. Это помогало ему заснуть.

Душ снова работал – так было с тех пор, как он пообещал Дому, что не

станет спрашивать о маме у Давала. Он держал обещание. Но по какой-то

причине в сливе задерживалась вода. Гэвин плохо разбирался в водопроводе, потому обратился к тому же источнику, что и в тот раз, когда хотел починить

машину: к книгам.

Под сифоном он на всякий случай поставил таз. Умудрился открутить

ржавую гайку и принялся отсоединять сифон.

– Фу, – произнес он, закрыв нос тыльной стороной ладони в перчатке. Запах

был отвратительным. Пытаясь не вдыхать глубоко, он начал вытаскивать

предметы из изогнутой трубы: лего, шина от машинки Хот Вилс, какая-то

черная грязь и так много волос, что он задумался, а не побриться ли налысо. Но

тут он неожиданно услышал, как что-то грохнулось в таз. Он почти боялся

посмотреть.

Ключ. Гэвин встал и закрыл дверь, оглядел ванную, снял перчатки и

включил душ. Спрятав надежно ключ в ладони, он начал раздеваться догола.

Забравшись в душевую кабинку и задернув темную виниловую занавеску, он

посмотрел под струями воды на ключ.

Тот был сантиметров пять в длину, серебристый и с вырезанной надписью

«СЕЙФЫ И ЗАМКИ. ВИКТОР» на боку. Ключ не был похож на подходящий

дому или машине, он и не видел замки нигде в Доме. Может, он от сейфа? Или

от какого-нибудь висячего замка?

У него не было времени это хорошенько обдумать. Внизу заиграло

Пианино, а значит, наступило время обеда.

Гэвин помылся и вышел из кабинки, стараясь прятать ключ в руке, пока

вытирался и одевался. В животе порхали бабочки, он пытался подавить панику, появлявшуюся, когда он чувствовал, как острые зубчики вжимаются в его

ладонь, а металл нагрелся от его кожи. Ключ был невероятной находкой. Двери

Дома никогда не запирались, и, кроме как от машины, ему никакие ключи и не

были нужны. Куда важнее было то, что сам он никогда не держал в руках этот

ключ и, в отличие от лего и колеса Хот Вилс, он упал в слив не потому, что

Гэвин уронил его туда.

***

И хотя Гэвин терпеть не мог это признавать, при этом все же не верил, что

он был по-настоящему один даже в его «личной» ванной. Он был уверен, что

Дом в курсе его приключений с водопроводом в субботу, но видел ли он ключ –

знал ли о его значении – Гэвин даже не пытался догадываться. Он понимал, что

Дом решил бы запереть его снова до понедельника, пока ему не пришлось бы

отдать эту маленькую находку.

Одевшись в школу, Гэвин сунул ключ в карман. Все воскресенье он читал, доделывал курсовую и работал на полставки в кинотеатре. Чтобы все прошло

гладко, Дэлайла ни разу его не навестила. Все было хорошо, и Гэвин в душе

начал надеяться, что Дом не заметил ключ.

Но когда он спустился по лестнице, он понял, что все-таки заметил.

Висевшие в коридоре рамки с его рисунками заменились его детскими

фотографиями. Он пошел на звуки смеха, доносившиеся из гостиной, и

обнаружил Телевизор, показывавший старые видео с ним, когда он только

начинал ходить. На кухне Штора потянулась и погладила его по щеке, а Цветок

в горшке взлохматил его волосы. Завтрак уже ждал его, и, как обычно, когда

Дом что-то затевал, еды было столько, что хватило бы накормить армию.

Горло Гэвина сдавило, глаза пощипывало от печали и потери.

Может, однажды, несколько лет спустя он сможет вернуться домой на

Рождество и снова оказаться со своей неправдоподобной семьей. Может, оказавшись без него, Дом поймет, что натворил, и как это разрушило все, что

когда-то было простым.

Он следил за ними в парке.

Напугал и ранил Дэлайлу.

Продержал его самого взаперти два дня.

И глубоко внутри Гэвин подозревал, что Дом все еще скрывал правду о

случившемся с его матерью.

Гэвин без тени сомнений знал, что последует за Дэлайлой куда угодно, она

была любовью всей его жизни. Его сердце сжалось, когда он увидел знакомую

волшебную скатерть перед собой: огромные лимонные маффины и объемная

яичница-болтунья, пухлые лесные ягоды и домашний персиковый джем. Он

понял, что когда уйдет, то, скорее всего, не вернется. Просто не сможет.

– Спасибо, что пытаешься подбодрить меня, – сказал Гэвин, взяв немного

фруктов. – Знаю, я недавно был не в себе, но вчера вечером получил от Дэлайлы

электронное письмо. Перед работой, – он откусил и попытался не обращать

внимания, как комната немного остыла, наклонив стены внутрь, словно

задерживая дыхание. – Ее приняли в университет в Массачусетсе. Она не

собиралась уезжать до августа, но теперь думает, что может уехать и раньше. Не

знаю… Думаю, это хорошая мысль.

Дом замер на миг, а листья на дереве за окном повернулись в его сторону, словно рука, прислоненная к уху и ждущая.

– Она даже предложила мне уехать с ней, но разве она так и не поняла

меня? – сказал он, надеясь, что звучит зло и расстроенно. – Я не уеду. Это мой

дом. Ты – моя семья… Я не могу уехать, – он сделал многозначительную пауза.

– И не хочу.

Он был немного удивлен, как легко оказалось соврать, и как Дом захотел в

это поверить. Даже в Столовой потеплело. Свет повсюду загорелся ярче, стрелки на Дедушкиных часах бешено завертелись.

Когда Гэвин через пятнадцать минут выскользнул за дверь, ключ по-

прежнему был в его кармане.

Глава двадцать пятая

Она

Гэвин опоздал. Он быстро переоделся в вещи, которые Дэлайла оставила в

сумке в его шкафчике, и большими шагами промчался к двери, а потом и по

проходу к своему месту. В классе воцарилась тишина, когда мистер Харрингтон

перестал рассказывать, пока он устраивался за партой.

– Спасибо, что присоединились к нам, мистер Тимоти.

Гэвин убрал волосы с глаз.

– Простите за опоздание.

– Уж извольте включить нас в свое расписание.

С легкой виноватой улыбкой Гэвин наклонился и вытащил из рюкзака

потрепанный роман «Айвенго». Он посмотрел на Дэлайлу, которая, в отличие от

всего класса, еще не повернулась обратно к доске, и взгляд его стал жарче.

– Привет.

Они не виделись все выходные, и Дэлайла хотела написать петицию, чтобы

столько времени порознь признали незаконным. Изменился ли Гэвин? Не был

ли ранен? Она беспокоилась о нем, остававшемся наедине с Домом, и старалась

заметить мельчайшие подробности, но это трудно, когда он так смотрел на нее.

– Привет, – она вздрогнула, развернулась на стуле и села прямо.

Она понимала, что они пытались не злить Дом совместными встречами, и

не думала, что примет как должное приход Гэвина в школу. Но сидеть перед

ним было невыносимо. Особенно когда мистер Харрингтон продолжил

рассказывать, а Гэвин склонился так близко, что Дэлайла могла практически

чувствовать шеей его дыхание.

– Нужно с тобой поговорить.

– За обедом?

– Нет, – прошептал он. – До него, – слова, вырываясь вместе с теплым

дыханием, словно оставляли следы на ее коже.

Она дождалась, когда мистер Харрингтон повернется к доске, а потом

немного откинулась назад, чтобы ответить:

– Хорошо. Ты в порядке?

– В кабинете музыки.

***

В итоге они пропустили третий урок.

Оказавшись в своем постоянном убежище, он сказал:

– Я нашел ключ.

– Он у тебя с собой?

– Да.

До нее не сразу дошла его уникальность. Сначала она вспомнила, что в

доме не было замков. А потом, что Гэвин забрал его из дома.

– Думаешь, он понял, что ты забрал его? – прикусив губу, спросила она. –

Или что Дом следит через него за тобой?

Он покачал головой.

– Если бы он это понял, то не выпустил бы меня, – он отдал ключ Дэлайле.

Тот был длиной где-то в пять сантиметров, очень тонкий, на крупном колечке и

рядом маленьких зазубрин на одной стороне стержня. Пока она вертела его в

ладони, Гэвин зашел в интернет с ее телефона, чтобы узнать, для чего может

предназначаться такой ключ.

– Это не от шкатулки, – сказал он. – Слишком большой, – бормоча, он

прокрутил страницу. – Не от машины, не от дома, не от почтового ящика… – а

потом он резко вдохнул, откинув голову. – Ого!

– Ого?

– Ключ от сейфа.

Дэлайла забрала у него свой телефон и посмотрела на найденные им

картинки. Несколько ключей были почти такими же, как этот в ее руке.

– Думаешь, он из местного банка? – спросила она, взглянув на него.

Он пожал широкими плечами.

– Мы точно можем здесь этим заниматься? – она подняла телефон. – Искать

и звонить. Он не может услышать нас тут, но мы выходим в сеть. А если Дом…

Гэвин поморщился, но когда посмотрел на нее, решительно сжал челюсти.

– Тогда уже поздно волноваться. Просто делай то, о чем думаешь.

Судя по словам ответившей на звонок женщины, ключи от сейфов

национального банка Канзаса были плоскими и с гладкими зубьями. Дэлайла

позвонила во второй банк – там даже не было сейфов для клиентов. Но третий

банк, в который она позвонила, Уэллс Фарго, не только был в двух километрах

по шоссе и с ключами, что совпадали с тем, что она держала в руке, но еще они

сказали ей – пришлось надавить – что у них есть сейф на фамилию Тимоти.

– А имени у нас не сохранилось?

– Я… – тоненький голосок на другой стороне прервался вздохом.

– Прошу вас, – настаивала Дэлайла, а потом решила нажать кнопку громкой

связи. – Гэвин, расскажи ему, почему нам нужно знать имя.

Гэвин прочистил горло и посмотрел в глаза Дэлайлы.

– Пожалуйста, не могли бы вы сказать имя счета? Мы думаем, что это

может быть моя мама, а я не видел ее с детства. Я нашел этот ключ и хочу

узнать, мог ли он ей принадлежать.

– Почему бы вам не назвать ее имя мне? А я скажу, правы ли вы.

Гэвин закрыл глаза и тяжело сглотнул.

– Хилари? Кажется.

– Кажется? Вы не знаете точно, как звали вашу маму?

– Можете просто сказать, принадлежит ли он Хилари Тимоти? – прорычал

Гэвин, и Дэлайла увидела бурю в его взгляде. – У меня есть ключ. И школьное

удостоверение с такой же фамилией.

– Можете назвать адрес? – спросил мужчина.

Гэвин отчеканил свой адрес, и после долгой паузы мужчина ответил:

– Да. Он зарегистрирован на Хилари Тимоти. Она открыла счет в ноябре

1999 года, но не обращалась к нему с февраля 2000 года.

– Спасибо, – сказала Дэлайла, машинально отключившись. Она посмотрела

на его лицо. Под его глазами пролегли серо-синие полукруги. Его губы были

краснее, чем обычно, по сравнению с его посеревшей кожей.

– Это было после твоего рождения.

– Знаю.

– Гэвин, мы должны увидеть содержимое. Все, что я слышала о твоей маме, говорит мне, что она не из любителей сейфов, как и не из тех, что «хранят все в

своем волшебном ящичке».

– Знаю, – снова произнес он.

– Там могут быть ответы.

Он закрыл глаза, подошел к скамейке у пианино и сел.

– Знаю, Лайла.

Дэлайла проследовала за ним и села достаточно близко, чтобы он мог

дотянуться до нее, но при этом на некотором расстоянии, чтобы не касаться его.

Если она его коснется, то захочет поцеловать, а если поцелует, захочет

большего. Снаружи стоял день, и хотя свет не проникал в темную

звуконепроницаемую комнату, сюда в любой момент мог войти кто угодно.

– На днях у меня была странная мысль, – сказал Гэвин, проведя длинной

рукой по лицу. – А если мы уберемся отсюда? Если просто сбежим?

– Это странная мысль? Я думала, только такая мысль и возможна.

– Нет, – ответил он. – Я не договорил. Что, если мы убежим и отправимся

куда-то еще? Если мы будем работать изо всех сил, чтобы свести концы с

концами. Если мы вместе с учебой будем работать на трех работах и не спать. И

что, если мы все это сделаем вместе, и между нами все порушится?

Дэлайла слегка отпрянула.

– И риск разрушить отношения заставляет тебя думать, что лучше остаться

в доме навеки?

Гэвин начал покусывать ноготь.

– Нет, – ответил он. – Это не все, что я скажу. Я знаю, что буду хотеть быть

с тобой навеки.

Прищурившись, она вглядывалась в его лицо, пытаясь осознать сказанное

им. Его пугает, что их отношения влекли за собой побег? Дом был одержим, опускаясь до жестокости – одержим чем-то темным и отвратительным – но он

никогда не порвет с Гэвином. И никогда не бросит.

– Ты тоже можешь разлюбить меня, – заметила она.

Его губы тронула улыбка.

– Не могу себе представить, что разлюблю тебя.

– И я тоже, – тихо сказала она. – Но, может, я чего-то недопонимаю. К чему

ты клонишь?

Наклонившись, он накрыл ее руки своими ладонями.

– Лайла, я говорю, что это крайний вариант. Как только заглянем в сейф, велика вероятность, что мы уедем в тот же день. Дом следовал за нами в парк.

Тебе казалось, что он добрался за тобой и к Давалу. Мы думали, что были

умными, переодевали меня каждый день, меняли деньги у Давала, пытались

делать все, чтобы он нас не подслушал, но мы все еще не знаем, как он

действует на самом деле. Знаю, что у нас есть план, но, думаю, мне хотелось

бы, чтобы ты понимала: тебе не стоит делать этого со мной. Дом сотворит что-

нибудь ужасное, если попытаемся уехать, и мы не будем знать, что именно это

будет, пока оно не случится.

– Гэвин…

– Я могу уехать сам, – сказал он, спешно пытаясь закончить мысль. – Ты не

должна больше из-за меня быть в опасности.

Сердцем она все понимала.

– Я не хочу, чтобы ты делал это без меня.

– Могут возникнуть проблемы, – проговорил он, и по его глазам она видела, что он дает ей последний шанс уйти. – Это не то же самое, что просто идти по

улице, не оглядываясь. Мы не знаем, как далеко он последует за нами.

– Думаешь, Дом может причинить нас вред на виду у остальных?

– Не знаю, – уклонился от ответа Гэвин. – А если попытается? А если будет

подыгрывать, а когда я попытаюсь уехать, он ударит по нам? У тебя не было

чувства, что нам стоит ворваться внутрь и… убить его?

Она не могла поверить, что именно он это сказал. Не могла поверить в

слова, что слетали с его чувственных привлекательных губ. Но ее облегчение от

этих слов было таким сильным, что могло распирало грудь. Он был в порядке, он справился с этим.

– Если дойдет до такого, я смогу защитить тебя.

Уголок рта Гэвина дернулся в улыбке.

– Тогда как только накопим деньги и получим дипломы, мы поедем в банк и

откроем сейф, а потом покинем город. А теперь затянем пояса. Будем беречь

каждую монетку, будем притворяться, что ты уедешь в Массачусетс, – что все

по-прежнему.

***

– Ты проводишь меня домой? – она приподнялась на цыпочках и

поцеловала его подбородок. Снаружи капля дождя, висевшая на ветке, упала и

попала ей на голову, ветер подхватил ее волосы и окутал ими их лица. – Я ведь

скоро уезжаю на Восточное побережье. Нам двоим осталось не так много дней

вместе.

– Я… – начал он и покачал головой, не в силах произнести слова вслух. Он

протянул руку и заправил волосы ей за ухо. – Я не могу.

– Прошепчи, – попросила она. – Так тихо, чтобы услышала только я.

Низко склонившись, он прижал губы к ее уху. Слова его прозвучали как

что-то напряженное, как отзвук дрожи где-то в горле.

– Я встречаюсь с Хинклом сегодня, чтобы поговорить о колледже.

Дэлайла отстранилась и подняла взгляд на деревья – недавно выработанный

инстинкт. Но мир вокруг оставался спокойным: земля не раскололась, ветви

дерева не попытались оттащить их друг от друга.

– Правда? – спросила она.

– Да.

Нахмурившись, она спросила:

– Разве не поздно?

– В некоторые – да, но он думает, что мы что-нибудь найдем. У меня очень

хорошие оценки.

– Ты получил мой список? Нашел что-то поблизости?

Он кивнул.

***

Дэлайла была так сосредоточена на собственных фантазиях – как входит в

здание колледжа, увитого плющом, с Гэвином рука об руку, как живет с ним в

маленькой квартирке, и они лежали бы на широкой кровати, ее голова

покоилась на его груди, а его голос гудел бы под ней, пока он говорил часы

напролет – что не услышала звуков огня.

Или не совсем так. Она слышала что-то, но по звуку это напоминало шорох

листьев, хлопки птичьих крыльев, а потом в воздух поднялся дым, словно после

ружейных выстрелов. И тогда Дэлайла, подняв голову, увидела, как над домом

Хендерсонов поднимается удушающий черный дым, а это означало, что горит

либо их дом… либо ее.

Она сорвалась с места, рюкзак тяжелым грузом висел на плечах, замедляя

бег. Когда завернула за угол, то, ненадолго замерев, закричала. Горел ее дом.

Пламя захватило заднюю стену, казалось, что пожар занялся на втором этаже и

пополз вниз. Огонь не добрался до земли, он вытекал из ее окна, словно был

жидким, и был в нескольких сантиметрах от широкого дуба на заднем дворе.

Позади нее взвыли сирены, ее чуть не сбило с ног от скорости проехавших

мимо пожарных машин.

Началась жуткая суета. Повсюду были пожарные, воздух наполнили вода и

дым. Она почувствовала сажу на лице, а когда первый залп из шланга ударил по

дому, ощутила отлетавшие в нее брызги воды.

– Назад! – огромная рука схватила ее за плечо и увела за машину. Она

подняла взгляд и увидела светло-голубые глаза, огромное лицо с рыжей

щетиной, красный нос от годами употребляемого большого количества

алкоголя; дыхание мужчины пахло никотином и мятой.

– Это ваш дом?

Дэлайла посмотрела через его плечо на свой дом.

– Да.

– Где ваши родители?

– Я не… – она закрыла глаза и сглотнула, собирая мысли и выстраивая их в

надлежащем порядке. Меньшая гласила, что сегодня среда, и мама

подрабатывает в библиотеке. У папы интервью в Эмпории. Их не было дома. И

они в безопасности. А более важной мыслью было: откуда взялся огонь, и

почему он начался с ее комнаты? Там не было ничего, способного произвести

искру, никаких щипцов для завивки или свечей, которые она могла оставить.

Даже ночник был выдернут из розетки.

Дэлайла прижала ладонь ко рту, но всхлип все же вырвался, дрожащий и

пронзительный.

– Деньги. Боже. Все деньги, которые мы накопили.

– Все хорошо, – произнес пожарный низким успокаивающим голосом. –

Никого нет дома, вы ведь это хотели сказать?

– Но деньги! – закричала она, вырываясь, чтобы обойти его. Он удержал ее, шепча слова, что должны были успокаивать, но паника ее не отпускала. Она

обхватила сердце Дэлайлы и заставила его биться, биться и биться, пока кровь

не закипела неистово в венах.

Дэлайла знала, что она там – высоко в ее шкафу стояла обувная коробка с

деньгами. Сотни долларов сгорели. Никакого легкого побега. Никаких зданий из

кирпича, увитых плющом. Никакой квартиры для них двоих, светлой и белой, в

которой нет ничего, кроме кровати, маленького стола и возможности забыть о

мире вокруг. Все пропало.

Дэлайла ощутила, как съезжает вниз по боку пожарного грузовика, спиной

почувствовала горячую резину шины и холодный асфальт под собой. Она

уткнулась лицом в согнутые колени. Пожарный нехотя протянул к ней руку, чтобы поднять ее на ноги, но передумал и остался стоять так близко, что она

бедром ощущала чувствовала тяжелый манжет его шершавых штанов. Она

поняла, что он так пытался ее успокоить, поэтому подавила порыв

отодвинуться. Но это не успокаивало. Ей ну никак не нужно было напоминание

о том, что еще секунду назад она была так близка ко всему желанному.

Поблизости послышался звук каблуков, и истеричный голос ее матери

резко вспорол воздух, словно нож по стеклу: пронзительный и дрожащий звук.

– Я Белинда Блу! Это мой дом! Что происходит? Что случилось?

– Был пожар, мэм, – тот же пожарный отвел маму Дэлайлы в сторону и тихо

объяснил все, что знал. – Мы получили вызов около пятнадцати минут назад.

Сказали, что пожар начался с задней стены. Похоже на нечастный случай, хотя

это мы уточним, проверив все внутри. Думаем, это началось из-за проводов на

верхнем этаже…

Дэлайла перестала слушать. Она знала, что это не был несчастный случай.

***

За считанные минуты пламя наконец потушили, и от него остались лишь

незначительные сполохи. Толпа полицейских и радостные и ленивые местные

чиновники всего за полчаса признали пожар несчастным случаем из-за

перегрева проводов, невидимыми нитями растянувшихся над задним двором.

Дэлайла посмотрела на них, провисших, словно от усталости и безобидно

тихих. Видимо, они были выключены. Она не знала, какая опасность могла

грозить ее спальне от этих безобидных переплетенных проводов, но, похоже, объявленное объяснение не устроило только ее. Она держала руки по бокам, все

еще нервно сжав их в кулаки. И вздрагивала от любого звука за спиной.

Вытащив телефон, Дэлайла написала Гэвину лишь одно слово:

«Позвони».

Она подошла к передней части дома и вошла в дверь. Пожарные оградили

ее спальню от остальных комнат плотным брезентом. И все равно пахло сажей, пеплом и намокшим деревом. Дэлайле предстояло временно спать в гостиной, но тут ничего не напоминало ее комнату – здесь было все так же тускло, кругом

все начищено и забито сотнями фарфоровых статуэток.

***

Белинда вела себя словно посторонний человек или сумасшедшая. Кто еще, как не сумасшедший, придет в дом, объятый пламенем, а уже два часа спустя

будет улыбаться, выходя из кухни с нарезанными яблоками и таблеткой для

дочери?

– Это поможет тебе успокоиться, – она дала Дэлайле таблетку и немного

воды и поставила тарелку с яблоками на кофейный столик.

Успокоиться? Дэлайла не сказала ни слова, после того как ее отец пришел

домой и разразился удивительно обширным набором ругательств, когда

пожарные покинули дом.

– Видишь? Не зря я положила пластиковое покрытие! – беззаботно болтала

ее мать, пока пожарные в обуви и тяжелой форме шли по девственно бежевому

полу гостиной.

Дэлайла молчала и после прихода полиции и признания пожара

несчастным случаем, и после того, как брезент отгородил беспорядок в комнате

Дэлайлы от остального дома.

– Не хочу, – сказала она, забрав из руки матери лишь воду.

– Ты выпьешь таблетку, иначе будешь заперта, – та улыбнулась, но это не

скрыло резкости в ее голосе. – У тебя потрясение. И у меня потрясение. Я хочу

лечь в своей комнате и не думать о том, чем ты тут занята.

Брови Дэлайлы понимающе поползли вверх.

– Я в порядке, – но она все же взяла белую длинную капсулу. – Я позвоню

Давалу. И сделаю домашнее задание, – «и дождусь звонка Гэвина», подумала

она. Из другой комнаты доносился звук телевизора, и Дэлайла поняла, что

понятия не имеет, был ли отец на работе сегодня. Если его обычные вечерние

дела не поменялись из-за пожара, то, конечно, и хорошие новости их бы тоже не

изменили.

Белинда выглянула в окно, тревожно нахмурившись. Дэлайла, не глядя, знала, что она там видит: соседей, еще стоявших перед их домом, притворяясь, будто встревожены, но не упуская шанса посплетничать. В случившемся не

было ничего необычного. Если судить по тому, что они знали. Но можно было

только вообразить начавшееся безумие, узнай они о Доме Гэвина. Узнай они, что это не просто странное здание, но нечто злое, одержимое, опасное.

– Это не несчастный случай, мама.

Дэлайла не знала, почему она это сказала, но ей нужен был знак, какой-

нибудь намек, что Белинда все же могла быть матерью. Что она услышит

отчаянные истеричные нотки, из-за которых голос Дэлайлы звучал со слегка

металлическими нотками, что это включит в ней мать, сделает ее заботливой и

общительной. Вместо этого Белинда медленно опустила взгляд на Дэлайлу. Она

выглядела хмуро и недовольно. На ком-нибудь другом ее розовый кардиган

смотрелся бы женственно и мило, но на Белинде Блу он казался слишком

розовым и грубым на фоне ее напудренной кожи. Она напоминала бракованный

кусок лосося.

– Не начинай.

– Не в том дело, мама. Они говорят бессмыслицу. Искра влетела через

закрытое окно, и начался пожар? Серьезно? И до этого вообще-то шел дождь.

– Ты ведь не будешь указывать пожарным, как им работать?

– Может, и буду, если увижу, что они неправы.

Ее мама указала на кулак с таблеткой.

– Выпей, иначе будешь заперта. И никакого телефона. Никаких альбомов.

Никакого общения с тем странным парнем.

Она наблюдала, как Дэлайла положила таблетку на язык и сделала вид, что

глотнула воды.

Но ее мать не увидела, что чуть позже Дэлайла выплюнула ее.

Глава двадцать шестая

Он

Гэвин никогда еще не влезал в чужой дом, но так ли это сложно?

Он наблюдал из тени, как погас свет в последнем окне дома Блу. Он ждал.

У обочины воздух становился холоднее, и с того места, где он сидел, он

видел поздних неторопливых прохожих, уходящих по тротуару и

возвращающихся в свои машины или дома. Соседи в последний раз посмотрели

сквозь свои занавески и отправились спать; окна их домов тоже стали темными.

Луна этой ночью толком не светила, на черном небе виднелся лишь

округлый серебристый ломтик. Воздух был влажным, и Гэвину пожалел, что не

подумал заранее и не взял куртку или что-нибудь еще теплое, чтобы сидеть на

этом и ждать. Он задумался, как Дом понял, что он не пришел к ужину, и

выпустил ли он свои какие-нибудь щупальца в поисках него.

Он отсиживался в сарае Блу, до тех пор пока от обочины не отъехала

последняя пожарная машина; он слышал, как перед этим испачканные сажей и

пропитанные дымом пожарные поздравляли друг друга и спорили, чья очередь

готовить ужин.

Родители Дэлайлы ни за что не дали бы ему оказаться рядом с ней, и он

пробрался на задний двор, надеясь, что вой сирен и суета соседей хорошенько

отвлекут Дом, и он успеет спрятаться в цементной пристройке.

Он вышел из школы и направился к Дэлайле, собираясь рассказать ей о

словах Хинкла, что Гэвин может попасть туда же, куда поступит и Дэлайла, может, на год позже. И тогда почувствовал запах огня еще задолго до того, как

увидел, что именно произошло. Но когда подошел ближе, Гэвин заметил, где

белоснежный цвет отделки дома стыковался с обгоревшим деревом, показывая

границу между тем, что пострадало, а что – нет.

Он ощутил слабость в коленях, когда посмотрел на целые провода над

головой, на ленту, натянутую на когда-то чистом заднем дворе Блу, не

дававшую остальным подойти и посмотреть. По тихим разговорам,

подслушанным им еще до заката, пожарные во всем винили оборванные

провода, короткое замыкание – глупый несчастный случай, – но Гэвин знал

лучше. Это сделал Дом, и ключ, спрятанный в его кармане, вдруг стал весить

тысячу пудов. Дом сотворил пожар. Это уже не было похоже на то, как родитель

разозлился и запер его в доме. Не было это похоже и на похищение его ключей, скрывание телефона или его обуви. И не было тем, что просто напугало

Дэлайлу. Дом хотел, чтобы Дэлайла поняла, что он в любой момент может до

нее добраться.

Он знал, когда заканчиваются уроки, и если Гэвин был прав, то когда

занялся огонь, Дэлайла находилась в кабинете музыки, ведь она задержалась

дольше обычного, чтобы побыть с ним. Попади она домой в обычное время…

Он даже думать об этом не мог.

Гэвин задержал дыхание, и, бесшумно шагая, добрался до своего укрытия, прокравшись во двор.

Двигаться незамеченным было куда проще, чем он предполагал. Ведь дом

Дэлайлы не чувствовал его шагов по влажной траве, не слышал скрип

кроссовок, когда он подошел к задней двери. Он не чувствовал его пальцы, пока

Гэвин искал на дверной раме запасной ключ, или руки, когда он быстро

обыскал бок дома, где нашел единственное незакрытое окно.

Пришлось постараться, чтобы окно сдвинулось, рама была чистой, но

застряла из-за редкого использования, потом окно все же поддалось и

приоткрылось, чтобы он смог проникнуть внутрь. В доме Дэлайлы стояла

зловещая тишина, без приоткрытых окон или работающего вентилятора здесь

было душно, пахло моющими средствами и искусственными цветами.

Все не так. Дэлайла пахла яблоками, и когда они были вместе – и близко –

ему приходилось подавлять свое желание склонить голову к ее шее и вдохнуть.

Это место совсем не пахло как Дэлайла.

Она была там, где он и подумал: на диване, зарывшись в одеяло так

глубоко, что сверху едва виднелись спутанные медовые волосы. Гэвин сел на

кофейный столик рядом с ней и, наклонившись, отогнул одеяло, чтобы увидеть

ее лицо.

Он внезапно понял, что Дэлайла могла умереть. Даже в этом доме никто не

присматривал за ней, никто не беспокоился о ядовитом дыме в комнате или о

жаре, что давил с потолка.

– Лайла, – прошептал он ей на ухо так тихо, чтобы слышала только она.

Он отодвинулся как раз вовремя, чтобы увидеть трепет ее ресниц – миг, когда она проснулась и поняла, что он здесь.

– Гэ… – начала она, но он нежно прижал палец к ее губам и покачал

головой. Дэлайла моргнула, осторожно села и оглядела комнату

округлившимися глазами, словно ожидала увидеть, что рядом кто-то стоит.

Гэвин встал, помог ей подняться и отступил на шаг, пока она выбиралась

из-под горы одеял. Только теперь до него дошло, что он не знает, что случится

потом или куда им пойти. Ясно было только одно: оставаться здесь им нельзя.

Он не хотел оставлять ее в этом доме. Если уж на то пошло, то он не доверял и

своему Дому, поэтому не мог больше оставлять Дэлайлу вдали от себя.

Он метался между небольшим количеством вариантов – парк, гараж,

машина, школа – пока не выбрал место, куда можно пойти и нормально

поговорить.

Когда Дэлайла обулась, он шагнул к ней, уже привычно врываясь в ее

личное пространство, убрал в сторону ее руки и сам застегнул ей куртку. Она

тут же пристально на него посмотрела, но без раздражения. Ее руки дрожали, а

глаза стали огромными.

– Я так испугалась, – едва слышно призналась она.

Кивнув, он наклонился и поцеловал ее в лоб. Он всегда был высоким и

обычно терпеть не мог, что этим выделяется среди других, но рядом с Дэлайлой

возвышаться не меньше чем на сантиметров тридцать ему нравилось. Ему

нравилось ощущение, когда он мог наклониться и обхватить ее тело руками, скрыв ее от любых подсматривающих глаз. Дэлайла не была маленькой или

беспомощной, но ему нравилось, что он мог защитить ее, хотела она этого или

нет.

Звук старого скрипучего велосипеда нарушил тишину у соседей, пока они

направлялись в школу. Гэвин крутил педали как можно тише, а Дэлайла

осторожно сидела на руле. Они не говорили, даже не обсудили вслух, куда едут, всю энергию сосредоточив на дороге перед собой… прислушиваясь к звукам

позади.

Было слишком тихо, словно мир вокруг задержал дыхание. Дом уже дал

понять сегодня: «Я знаю, что вы делаете. И могу остановить вас в любой

момент». И теперь он ждал, чтобы увидеть, что сделают Гэвин и Дэлайла.

Мысль, что пожар устроил Дом, тревожила Гэвина.

Школа выглядела немного пугающей ночью, Гэвину хватило мужества это

признать. Она была старой, угловатой и приземистой, близко стоящие друг к

другу здания зловеще окружали фонари, усеявшие стоянку желтыми точками

света. Гэвин так много раз за эти годы врывался в этот кабинет, чтобы поиграть

в одиночестве или полежать в тишине и ощутить странное спокойствие, исходившее от безжизненного здания, потому ему не нужно было много

времени, чтобы отцепить экран от окна и открыть защелку.

Он открыл дверь изнутри, и они с Дэлайлой прошли в кабинет мистера

Макмэнниса. Вместе нашли пару матов, что могли послужить в качестве

кровати, несколько свечей для экстренных случаев, две пачки дорито, пару

пачек сока «Капризон» и даже плитку шоколада. Устроившись в кабинете

музыки, они заперлись и придвинули книжные стеллажи к вентиляции, после

чего выключили фонарик на телефоне Дэлайлы.

Дэлайла зажгла свечу в центре комнаты и принялась устраивать им кровать, пока Гэвин все проверял. С момента последней встречи здесь они друг другу не

сказали и пяти слов, слишком встревоженные, что за ними могут следить, и

старались поскорей добраться до убежища. Но теперь от тяжести событий

Дэлайла опустилась на мат и закрыла глаза дрожащими руками, прижав их к

лицу.

– Лайла? – он еще не видел ее такой слабой. Это было тихо или

оглушительно? Поморщившись, он провел рукой по ее предплечью и убрал

одну ее руку от лица. – Посмотри на меня.

– Я просто… дышу, – объяснила она. Он смотрел, как она пять раз глубоко

вдохнула, а потом опустила вторую руку и взглянула на него, уже спокойнее. –

А здесь уютно, – она огляделась, а потом разломала плитку шоколада и

устроилась в их самодельном лагере, окруженном добытой едой в тусклом свете

свечи. – Приду именно сюда, когда начнется зомби-апокалипсис.

– Когда? – с улыбкой переспросил он.

– Это неминуемо. Управление генами, биологическое оружие, вуду. Ты что, совсем не смотришь телевизор?

Гэвин покачал головой, но снова улыбнулся.

– Там всего три канала, и на каждом идет «Предоставьте это Биверу».

– Боже, сколькому тебя учить! – заметила она. – У нас тут еда, вода, укрытие и рядом уборная. Полный и необходимый комплект.

Гэвин растянулся рядом с ней, скрестив руки на животе и глядя на

подвесной потолок. Она была права: большего ему сейчас и не было надо. У

него была Дэлайла, немного еды и запертая дверь. Что еще нужно?

– Хм-м, – произнес он, подыгрывая. – А пистолеты? Или большая

бейсбольная бита?

– Ну, да, конечно. Но нам и этого хватит, – Дэлайла на миг замолчала, а

потом тихо добавила: – Мы всегда будем знать, что при необходимости можем

вернуться сюда.

А вот и всплыла проблема. Больше притворяться не получалось. Дом не

был тем секретом, который они могли надеяться скрыть от всего мира. Они

говорили о побеге, побеге ради спасения, если точнее.

Вместе с этим пониманием медленно пришло пугающее чувство,

испытанное ранее – страх, который впился в желудок Гэвина, когда он увидел

сожженную часть дома Дэлайлы.

Гэвин закрыл глаза, но все равно кивнул. Он знал, как бы сильно Дэлайла

ни ненавидела этот город, насколько безразличными к ней ни были ее родители, они оставались ее родителями, а Мортон – ее домом. Естественно, она однажды

захочет вернуться.

– Нужно уезжать, Лайла. Завтра. Здесь больше небезопасно.

Он услышал, как Дэлайла сглотнула.

– Знаю.

– Нужно понять, как далеко необходимо уехать. Мы не можем ждать, когда

у нас накопятся деньги.

Дэлайла глубоко вдохнула, словно готовилась к чему-то большому.

– Все деньги сгорели, – сказала она. – Все. Я сразу это поняла, увидев

огонь.

Гэвин повернулся на бок и посмотрел на нее.

– Плевать на деньги. Я думал, что потерял тебя. Такой была моя первая

мысль, когда я увидел, что случилось.

Пальцы Дэлайлы теребили ткань его рубашки.

– Куда мы уедем?

– Все равно, даже если будем жить в коробке где-нибудь под мостом. Пока я

с тобой, на остальное плевать.

Этот раз был одним из немногих, когда они оставались наедине, без

вмешательства звонка на урок или необходимости спешить домой к

комендантскому часу. Гэвин знал, что предстояло еще немало – составить план, осознать, что завтра они, господи боже, спасутся бегством – но сейчас от ее

дыхания на его шее, ее ладоней, сжатых в кулаки на воротнике его рубашки, он

мог сосредоточиться только на одном.

Он мог целовать ее, и никто их сейчас не увидел бы, мог касаться ее в тех

местах, какие еще сам не видел. Хотел бы он тревожиться о большем – и

пугающем – но сейчас, в этой реальности, где рядом с ним была Дэлайла, он

мог думать лишь о ее губах, ее руках и теле, растянувшемся на мате.

Словно думая о том же, Дэлайла крепче вцепилась в его рубашку. Он

наклонился и поцеловал ее, сначала медленно. Как всегда, немного зубов, немного рычания; он посасывал ее губы, язык и тихие вскрики.

Она сняла с него рубашку, и он с улыбкой не остался в долгу.

Ему казалось, что он мог целовать ее весь день, и его глаза закрылись, когда

она провела зубами по его челюсти. Его пьянил вкус шоколада на ее языке и

жар ее кожи рядом с его телом.

Гэвин вдохнул у ее шеи, и от ее нежного аромата закружилась голова.

– На чем мы остановимся? – спросил он, пододвигаясь ближе, чтобы

поцеловать ее чуть припухшую нижнюю губу. Скользнув рукой под нее, спустя

несколько неуверенных попыток он умудрился расстегнуть ее лифчик.

Прошло около минуты до ее ответа, потому что она выгнулась к нему и

издала тихий умоляющий звук, когда он стянул лямки по ее рукам, а он

продолжал свое нежное нападение: губами прижался к шее, потом к ключице, пальцами скользнул по ее груди.

Наконец она спросила напряженным голосом:

– Ты хочешь остановиться?

– Нет. Потому и прошу тебя сказать, когда, – он провел языком по ребрам, потом скользнул рукой под юбку к ее нежным бедрам.

– Мы не остановимся.

– Не знаю точно, что делать, – прошептал он, замерев над ней. – С тобой, я

имею в виду.

– Со мной как-то по-особенному? – с улыбкой спросила она.

Гэвин покраснел до кончиков ушей, но не отвел взгляд.

– Немного. Я никогда этого еще не делал.

– Я тоже. Но… много об этом думала.

Гэвин застонал и уткнулся головой ей в плечо.

– Дэлайла.

– Что? Не надо было так говорить?

– Нет, если хочешь, чтобы я сдержался.

– Я думаю… – сказала она, скользя ладонями по его обнаженной спине. –

Думаю, не страшно ведь, если ты не сдержишься? Может… мне понравится, как ты сорвешься на несколько минут.

– Будем надеяться, это продлится дольше нескольких минут, – сказал он, смеясь и продолжая лицом прижиматься к ее коже. Казалось правильным

смеяться с ней над чем-то таким, когда все остальное было огромным, темным

и нависало над ними. Дэлайла была его солнцем, и благодаря ей в последние

несколько месяцев он улыбался больше, чем за всю жизнь.

Он приподнялся и посмотрел на нее снова, пока она пыталась стащить его

джинсы вниз к бедрам.

– Уверена?

– Еще как. У тебя есть… что-нибудь?

Гэвин сглотнул. Он понимал, что она о презервативе, и этот вопрос сильнее

всего остального подтвердил реальность происходящего.

– Да.

Гэвин одновременно и ждал секса, и нет. Конечно же, он понимал, что ей

будет больно, и что ощущаться это будет, как ничто другое до этого. Но чего он

никак он не ожидал, так это спокойной уверенности, укоренившейся в его

мыслях, когда почувствовал, как она расслабилась под ним, и услышал ее стон:

– Я в порядке, в порядке, – а потом и просьбу начать двигаться, делать хоть

что-нибудь, потому что, как она сказала, она вот-вот сойдет с ума.

Он не ожидал, что вместе они будут так легко двигаться, словно у них было

одно биение сердца на двоих.

Не ожидал, что сможет замедлиться и остановиться посередине всего этого, только чтобы поцеловать ее и услышать ее смех, когда она сказала:

– Поверить не могу, что мы это делаем, – она приподнялась поцеловать его, добавив: – Тебе нравится?

«Нравится» – такое странное слово. Гэвину нравились персики и черный

цвет. А происходящее было блаженством, без которого он уже не представлял

ни дня.

Под конец ему показалось, что в его теле нет костей, словно выкачали всю

силу из его почти восемнадцатилетнего тела.

В комнате было слишком жарко, чтобы оставаться в объятиях друг друга, но Гэвину было все равно. Его голова лежала на ее животе, Дэлайла играла с

его волосами, и его веки становились все тяжелее и тяжелее. Хотелось

оставаться так вечно.

– Значит, завтра мы пойдем в банк, – это было первым, что она сказала

после тех тихих прерывистых от облегчения звуков, и по его рукам побежали

мурашки от воспоминания, которому было лишь несколько минут.

Гэвин поцеловал ее пупок, другой поцелуй оказался чуть выше.

– Я заберу все из сейфа, и встретимся в одиннадцать уже снаружи, –

ответил он. – Забери из дома все, что нужно, и иди туда дорогой, где будешь на

виду у людей, – он отстранился и посмотрел на нее.

– Мне почти нечего брать с собой, – напомнила она ему.

– Бери все, что сможешь. И, Лайла, если меня в банке не будет, уезжай без

меня. Я тебя найду.

Дэлайла не хотела соглашаться.

– Почему это тебя там не будет? Ты ведь не вернешься в Дом, так? –

спросила она.

– Я хочу забрать машину, но не думаю… – он возненавидел следующие

свои слова. – Не думаю, что Дом позволит мне так просто уйти. Я приду к

сейфу. А ты возьмешь из дома столько денег, сколько сможешь, и встретишь

меня в банке.

– Звучит слишком просто, – заметила Дэлайла.

Гэвин притянул ее на себя, не обращая внимания на болезненный страх, который ощутил от ее слов. Он расположил ее ноги по обеим сторон от себя и

закрыл глаза, почувствовав тепло ее кожи.

– Не важно. Мы просто должны сделать это завтра, только и всего.

Остальное решится по ходу дела.

***

Когда Гэвин поцеловал Дэлайлу на прощание, солнце еще не взошло. Они

убрались в кабинете музыки, отнесли маты в кабинет у спортзала и, положив

мусор в пакет, забрали его с собой. Он наблюдал, как она одевается, но не

украдкой, а прямо. Смотрел, как она надевает юбку и лифчик. Он не смутился, когда Дэлайла это заметила, и не отвел взгляд, когда она рассмеялась и бросила

в него рубашкой.

Она сказала ему, что он принадлежал ей, а она – ему, поэтому ему не только

позволялось смотреть, но и прямо ожидалось от него.

На этом все закончилось. Дэлайла прижалась к стене, пока он целовал ее

долго и медленно, пытаясь растянуть момент. Гэвин знал, что после

случившегося в этой комнате уже ничего не будет прежним, что его жизнь

всегда будет разделена на две половины: до этой ночи и после нее.

Отстранившись вдохнуть, Гэвин поцеловал ее нос и уголок губ, после чего

прижался своим лбом к ее.

– Помнишь, что я сказал? – спросил он у нее.

Дэлайла кивнула, но глаза оставила закрытыми.

– Встретиться с тобой в одиннадцать.

– И? – с нажимом спросил он, нежно поднимая ее подбородок, чтобы она

посмотрела на него.

Она судорожно выдохнула.

– И… если тебя там не будет… уехать одной.

– Да, хорошо.

– Но…

В ее кармане звякнул телефон.

– Давал, – сказала она. – Это его сигнал.

«Ты где? Не знаю, что происходит, но звонила мама Гэвина. ЕГО МАМА».

Дэлайла взглянула на Гэвина такими большими глазами, что он побоялся, они сейчас выскочат.

– Что? – спросил он. Она принялась так быстро печатать, что дважды чуть

не выронила телефон. – Лайла? Там говорилось…

«ЧТО ЗНАЧИТ ЕГО МАМА?» – напечатала она в ответ.

Сообщение от него пришло мигом позже.

«ТО И ЗНАЧИТ. Она позвонила и сказала моей маме, что его не было дома

ночью. И что она волнуется».

– Твоя мама звонила, – пробормотала она. – Твоя… мамаиянепонимаюкак!

Гэвину показалось, что ноги его сейчас подведут. Он протянул руку к ее

телефону, но не стал писать, а нажал на картинку Давала и закрыл глаза, пока

шли гудки.

– Ди!

– Давал, что случилось? – спросил Гэвин, голос его стал хриплым и

дрожащим. – Она звонила? Откуда она звонила?

Пока Гэвин слушал объяснения Давала, его рука медленно опускалась, и

телефон выскользнул на пол. В динамике раздавались крики Давала в динамике, но ему было все равно.

– Гэйв? – спросила Дэлайла. – Что он сказал?

– Он сказал, что она звонила с моего домашнего телефона. Она в Доме.

Глава двадцать седьмая

Она

– Я иду с тобой, – заявила она. И почувствовала, как упрямо выпятила

челюсть. Спроси ее сейчас кто-нибудь, и Дэлайла могла бы поклясться, что

стала два метра в высоту и полтора в ширину. Ничто не встанет между ней и

Гэвином!

Гэвин настойчиво помотал головой, и Дэлайла услышала, как из ее горла

вырывается недовольный стон.

– Лайла, нет. Мне нужно вернуться, а тебе – сходить в банк.

– Ты что, не понимаешь, чего хочет Дом? Он притворяется твоей матерью!

– Послушай, – сказал он и длинными пальцами обхватил ее плечи. – Дом

никогда еще не копировал голоса, понимаешь? Если моя мама… – он замолчал

и закрыл глаза. – Я не могу покинуть город, не узнав, кто звонил Давалу.

– Это ранит тебя. Помнишь, что ты сам сказал? На этот момент это тот

самый крайний вариант. Дом только что объявил войну.

– Я знаю, что Дом ранил тебя. И не прощу ему этого. Но Дом никогда мне

не причинял вред. Ни разу. Мне нужно лишь попасть туда… – а следующие

действия он явно еще не продумал, и Дэлайла почувствовала, как в животе

зарождается крик, как он заполняет всю ее грудь, пока он думал. Она сжала

челюсти, чтобы сдержать рвущийся вопль, грозящий напугать Гэвина. – Мне

нужно увидеть. Как ты не понимаешь? Я никогда и не думал, что она там, ни

разу не искал.

– Мне это не нравится.

– Еще нет и шести утра. Иди домой. Устройся на диване. Притворись, что

всю ночь была там. Сложи вещи, пока родителей не будет, а потом иди к банку.

Я встречу тебя там в одиннадцать, как мы и собирались. И буду там вовремя, а

если нет, то ты сама пойдешь к сейфу.

– Возможно, там ничего нет, – напомнила она ему. – Может, там ее хиппи-

книги и какие-нибудь магические кристаллы.

Он глубоко вздохнул и с укором посмотрел на нее.

– А, может, там мое свидетельство о рождении с именами обоих родителей.

Или деньги.

– Но мне это очень и очень не нравится.

– Я не смогу справиться, если буду волноваться о тебе, – сказал он ей. –

Если Дом обманывает меня, я сразу пойму это и убегу. Я никогда не разбивал

окна из уважения к нему, но это не значит, что я не брошу стол в окно, если оно

будет разделять нас с тобой. Я должен это сделать.

***

Дэлайла лежала под одеялом на диване, когда ее отец в восьмом часу

спустился по лестнице, чтобы сделать кофе. Она пыталась изображать сон, но

сердце билось так быстро, что, казалось, сейчас удушит ее. Она чувствовала

каждую ускользающую минуту, резавшую бритвой ее кожу.

Гэвин уже почти был дома.

Может, он вошел внутрь.

Может, он уже в ловушке.

Когда подошел отец и разбудил ее, она потянулась и огляделась, пытаясь

понять, что можно взять с собой. Здесь была одежда, которая на момент пожара

оставалась в стиральной машинке и сушилке. Было немного денег в старинной

маминой вазе на холодильнике. Она могла взять нож. Немного еды. Она оставит

записку родителям, расскажет в ней, что уехала в колледж пораньше. Пока

найдут записку – даже если и начнут тут же действовать, то найдут ее дня через

два – ей уже будет восемнадцать.

У них было семьдесят три доллара на двоих. Купюры в основном были по

пять и по одному доллару, скрученные трубочкой и спрятанные в кармане

куртки Дэлайлы. Она добавила еще двести из вазы мамы. И если Дом

попытается что-то у нее забрать, ему придется поджечь ее саму.

Без десяти девять Дэлайла стояла на Мерсер и Мейн со спортивной сумке

на плече. Она вышагивала взад-вперед в ожидании открытия банка. Дэлайла

чувствовала каждое дуновение ветерка, слышала каждый шорох деревьев над

головой. Ключ от сейфа она так крепко сжимала в кулаке, что тот мог навсегда

отпечататься на ее коже. И каждый раз, когда она посмотрит на этот след, он

будет напоминать ей об этом пронзающем леденящем ужасе: как вообще она

сможет открыть сейф, чтобы здание не обрушилось ей на голову? Как Гэвин

сбежит и встретится с ней перед банком?

Идеальная ловушка. Его вера в дом ослепила его.

Она не могла поверить, что отпустила его. А если содержимое сейфа ничего

им не скажет? А если вместо денег или важных документов там будут пыльные

безделушки или старые фотографии? Что тогда? Она была здесь, тратила время, а ведь могла быть с ним и сражаться.

Такой стресс был физически слишком большим для нее. Он растекался под

кожей, и было невозможно стряхнуть панический морок. Дэлайла подавила

желание снова взглянуть на телефон. Она знала, что прошло лишь несколько

минут с прошлого раза, когда она посчитала, что до открытия банка оставалось

десять минут.

«Сколько мне еще здесь стоять, – размышляла она, – пока я решу, что что-

то случилось, и пойду в дом? Как он мог подумать, что я уйду без него?»

Она вспомнила вчерашнюю ночь в кабинете музыки, руки Гэвина, его

жаркое тело на ней. В теле все еще ощущался дискомфорт от сделанного, и она

принялась вспоминать каждый миг – биение сердца, его теплое и быстрое

дыхание на ее шее, зубы, что впивались в ее ключицы, вид его гладких

мускулистых плеч, двигавшиеся над ней сначала медленно, а потом не

сдерживаясь. Он начал очень осторожно, но прислушался к ней, когда она

сказала, что хочет не этого.

А потом он прижался теплым довольным ртом к ее обнаженному животу и

пообещал встретиться с ней здесь сегодня. Но это было до того, как он узнал о

звонке матери.

– Возьми все ценное, – повторил он ей, пятясь к двери из кабинета музыки,

– и если меня не будет там к одиннадцати, уезжай из города. Я тебя найду.

Опустив взгляд на телефон, Дэлайла сглотнула, и двери банка со щелчком

открылись. Она цеплялась за надежду, что Гэвин появится. Что он ушел оттуда, с легкостью сбежал. Что умудрился увернуться ото всех деревьев, хлещущих по

нему, пока бежал к ней через весь город.

Было только девять.

Он не опаздывал.

Ей еще рано беспокоиться.

Но паника была холодной, скользкой, словно Дом пробрался в этот раз в

нее саму, все-таки завладев. Правда она знала, что это не так. Она была

совершенно одна на тротуаре у банка, потому что если Гэвин попался, Дом уже

получил все, что хотел.

***

В банке никого не было, кроме нескольких кассиров, менеджера,

говорящего по телефону в стеклянной кабинке, и привлекательного улыбчивого

светловолосого мужчины за столом. Глубоко вдохнув, Дэлайла подошла к нему

на дрожащих ногах и села.

– Мне нужен доступ к сейфу.

Мужчина, на столе которого стояла латунная табличка с фамилией

«Кеннет», снова улыбнулся и повернулся к компьютеру.

– Хорошо. С этим я в силах помочь. Как вас зовут?

– Я Дэлайла Блу, – он начал печатать ее имя, но она быстро добавила. – Но

это не мой сейф.

Улыбка Кеннета увяла, и он посмотрел на нее.

– А чей сейф?

– Хилари Тимоти.

Он напечатал имя и покачал головой, виновато глядя на нее.

– Вас нет в списке пользователей счета.

– У меня есть ключ, – сказала она надломленным от надежды голосом.

– К сожалению, так не получится. Вам нужно быть подтвержденным

пользователем.

Что в лице Дэлайлы заставляло его проявлять беспокойство по отношению

к ней? Или дело в ее дрожащем голосе? В том, что она выглядела, словно

увидела призрака, а то и тысячу? По лицу Кеннета она понимала, что он помог

бы, если бы не это правило.

– А если… – она замолчала, глубоко вдохнула и спросила: – А если Хилари

умерла?

Кеннет удивленно заморгал. Но довольно быстро взял себя в руки.

– Но у нее есть кое-кто с правом доступа. Может, свяжетесь с ними?

Дэлайла не понимающе покачала головой. Ключ был ключом. Ей нужно

было лишь открыть сейф, а не забирать все с собой.

– Мне просто нужно увидеть, что внутри. В сейфе ответы, сэр.

– Для сейфа установлен ряд правил безопасности, – начал терпеливо

объяснять Кеннет. – Нельзя попасть к сейфу только с ключом. Тот, кто

запрашивает доступ, должен присутствовать с документами при открытии

ячейки, потому что должен был подписать карточку вкладчика. Только те, кто

подписал карточку, могут получить доступ к сейфу. Всем подписавшим

выдается ключ. Это понятно?

– Да, – ответила Дэлайла и закрыла глаза, чтобы думать, думать, думать.

– Хотя у вас есть ключ, вас нет в списке зарегистрированных

пользователей, поэтому я понимаю, что ключ не ваш.

– Гэвин Тимоти есть в списке? – спросила она, игнорируя его замечание.

Кеннет посмотрел на экран компьютера перед собой.

– Простите, но нет. Может, мне стоит вам напомнить, что при открытии

счета требуется подпись. Если Гэвин – сын мисс Тимоти, то скорее всего он…

– Верно, – сказала она, перебив его. Он был еще крохой, когда она открыла

ячейку. Дэлайла наклонилась и руками закрыла лицо. Она почувствовала

подступающие слезы, как сжалось горло и натянулось лицо. Гэвин ушел домой, и она не знала, в порядке ли он, но не могла представить, что Дом

поприветствовал его печеньем и теплом. Сама она не смогла добраться до сейфа

и узнать, знала ли хоть что-нибудь его мама, и не превратились ли их деньги –

если такие были – в пепел. Ее родители были добрыми и отзывчивыми, как стая

волков, у Ноны слабоумие. Она зря сюда пришла. Дэлайла еще никогда не

чувствовала себя настолько подавленной. – Извините. Я сейчас уйду. Просто

дайте мне минутку.

– Дэлайла, – Кеннет подался вперед, чтобы она услышала его шепот. –

Уверен, вы ищете информацию по хорошей причине, но пока вы не придете с

Хилари Тимоти или Вани Редди, я, к сожалению, ничем помочь не смогу.

– Вани Редди? – Дэлайла взглянула в теплые светло-карие глаза Кеннета, и

в ушах зашумела кровь. Надежда. Слабая искра надежды вспыхнула в груди.

– Да, – вежливо улыбнувшись, ответил Кеннет. – Она вписана в список

пользователей счетом.

***

Дэлайла постучала в дверь дома Редди липким дрожащим кулаком. Ей

открыл Давал в футбольной форме с сэндвичем в руке.

– Вот черт, – произнес он, проглотив кусок. – Ты выглядишь кошмарно.

Дэлайла тщетно попыталась руками причесать волосы.

– Мне нужно поговорить с твоей мамой, Дэ.

Вани появилась из кухни, вытирая руки о полотенце.

– Дэлайла?

– Тетушка, простите, что пришла без звонка.

Женщина успокоила ее и пригласила войти.

– Вани, – начала Дэлайла, опуская рюкзак рядом с вешалкой. – Вы знали

маму Гэвина?

– Да, я ее знаю.

– Мне кажется, Гэвин в беде. И не знаю, кто еще сможет мне помочь.

Вани поманила Дэлайлу за собой в гостиную.

– Хилари звонила и искала ее. В этом дело?

Посмотрев на Давала, Дэлайла спросила:

– Что ты ей рассказал?

Он проглотил кусок и, вытаращив глаза, ответил:

– Еще ничего.

– О чем рассказал? – Вани повесила полотенце на спинку стула и села. – Во

что вы ввязались?

– Вы когда-нибудь были в доме Тимоти?

Она кивнула.

– Давно. Мы с Хилари были когда-то… ну, мы были близкими знакомыми, если это важно. Не подругами, но и не чужими людьми. Я давно ее не видела.

– Вы так говорите, словно она еще жива.

Вани замолчала, наклонив голову, словно обдумывая слова.

– А ты говоришь так, словно она мертва. Но мертвые обычно не звонят по

телефону, Дэлайла.

– И вы общались с ней этим утром?

– Ну да. А что тут такого?

Дэлайла сглотнула и подалась вперед.

– Вани, я бывала в доме Гэвина, но никогда не встречала ее. Даже не видела

ее.

– Пойми, Хилари любит уединение, она необычная…

– Нет, тетушка, – сказала Дэлайла, с виноватым видом перебивая ее. –

Даже Гэвин ее никогда не видел. С детства. Он живет там один.

Вани прижала ладонь к груди и с ужасом посмотрела на нее.

– Быть такого не может, джаану.

– То есть не один, а с Домом, – медленно объясняла Дэлайла. – Дом…

одержим или захвачен призраком. Он вырастил Гэвина. Он всю жизнь был добр

к нему. Но когда мы с ним начали встречаться, он не обрадовался.

– Она говорит правду, Амма, – прошептал Давал.

– Думаю, вам звонил Дом, – сказала Дэлайла. – Это ловушка. Наверное, Дом что-то с ней сделал.

К ужасу или, может, облегчению Дэлайлы – могли чувства так

перемешаться? – Вани, казалось, хотела ей верить.

– Вы ведь знали, что с Домом что-то не так, – произнесла Дэлайла.

Вани не ответила, вместо этого спросив:

– Почему Гэвин никому не рассказал?

– Он ничего толком и не знал. Когда был маленьким, он был не в курсе, а

когда понял, насколько отличается от других, то испугался, что у него будут

проблемы или что-нибудь случится с Домом. Что его заберут.

– Но почему ты не рассказала мне, Дэлайла?

– Меня здесь не было почти шесть лет! – вскрикнула Дэлайла. – Все мы

считали, что Дом жуткий, но никто не подходил ближе, чтобы увидеть больше.

Пока я не вернулась и не начала ходить за ним…

– Преследовать, если точнее, – подшутил Давал, и женщины посмотрели на

него.

– …и он впустил меня внутрь, – продолжила Дэлайла. – Сначала мне это

показалось невероятным. Было похоже на чудо. Жаль, что вы не видели то же, что и я. Ну а я в свою очередь молчала, потому что не хотела, чтобы Дом

разрубили на части или принялись изучать. Но когда мы с Гэвином сблизились, Дом… начал злиться на меня.

Прищурившись, Вани задумалась.

– Злиться?

– Это ужасно, тетушка. Он преследовал нас. Мою руку ранил именно Дом, а не Гэвин, и не я сама! Он поджег мою комнату, чтобы уничтожить деньги, которые мы откладывали, чтобы вместе уехать куда-нибудь. Он может

проникать в предметы, например, в вещи Гэвина. Может захватывать людей, которые входят в него. Поэтому Гэвина так никто и не забрал: едва только

социальные работники поднимаются на крыльцо, Дом заставляет их

передумывать.

В голосе Вани начал звучать ужас.

– Как он это делает?

– Я не знаю, – подрагивающим шепотом ответила Дэлайла. – Не знаю, один

это дух или миллионы, но кажется, что их много. У всего есть своя сущность.

Некоторые предметы хорошие, как в Гостиной. Некоторым комнатам я

изначально не нравилась, как Кухне или Столовой. Или, – добавила она с

пылающими щеками: – Спальне Гэвина. Им нужен только Гэвин. Клянусь. Если

бы он не покидал Дом, они никого и не тронули бы.

– А он хочет его покинуть? – уточнила Вани.

– Да, но если он этого не сделает, я сама сожгу этот Дом, чтобы забрать его.

Вани встала и подошла к камину, где стоял ряд семейных фотографий: портрет Давала на корточках рядом с футбольным мячом, фото с ее свадьбы.

– Хилари слишком много игралась с благословениями и очищениями,

душами и духами. Она пришла ко мне в надежде, что я знаю больше, ведь моя

мама была очень религиозной женщиной, но я убедила ее, что следую лишь

учениям хинду. Во мне нет ничего мистического.

Дэлайла взглянула на Давала. Он упоминал о церемонии благословения, но

Дэлайла впервые ощутила леденящий кровь страх от этих слов.

– Думаете, она ее сделала? Церемонию благословения?

– Хилари баловалась со многими религиями, выбирала те, что были ей по

нраву. И рассказала мне о благословении дома. У нее… была сила, но она

казалась невинной. У нее был свободный дух, может, немного чудной, но у нее

были хорошие намерения. Она бросила мужа, который, полагаю, был очень

хорошим человеком, и переехала сюда, чтобы купить дом. Ей хотелось

выращивать здесь собственную еду, хотелось жить не так, как все. Когда она

начала говорить о благословении дома, я сказала ей, что это плохая идея. Я

была знакома с семьей, что была в курсе подобного, но сама я не знала. Не

достаточно, скорее.

– Вот видишь? – прошептал Давал Дэлайле.

– Когда я видела ее в последний раз, – продолжила Вани, – ей нужен был

кто-нибудь, кто помог бы открыть ячейку в городе для документов. Она всегда

осторожничала с такими местами: банками, государственными учреждениями,

– всем официальным. Когда мы вышли из дома, она упомянула, что считает, будто провела церемонию благословения неправильно. Я спросила, что она

имела в виду, но она сказала лишь, что дом теперь кажется наполненным. Она

была напугана этим. Вот и все.

– После этого вы ее не видели?

– Нет, Дэлайла. Она всегда была немного затворницей, и я решила, что это

ухудшилось. Людям нельзя мешать быть странными.

– Мы нашли ключ от сейфа Хилари, – объяснила Дэлайла. – Это было

после пожара. Мы хотели заглянуть в сейф и узнать, что оставила его мама, чтобы самим попытаться сбежать из дома. Или из города. Но потом она

позвонила, и Гэвин пошел искать ее, а мне сказал идти в банк.

Давал наклонился, на его лице было написано потрясение.

– Вы собирались уехать?

Дэлайла уставилась на него с огромными глазами.

– Да, черт возьми, мы собирались уехать!

– Ди, твои оценки такие хо…

– Давал! Что-то подожгло мой дом! Плевать на мои оценки! Я могу

окончить школу и в другом месте!

Взгляд Вани прояснились в понимании.

– Ты попыталась, но не смогла добраться до сейфа.

– Да, я не смогла.

– И ты знала, до того как прийти сюда, что у меня есть доступ, – тихо

сказала Вани.

– Пожалуйста, мне нужна ваша помощь.

Кивая, Вани встала.

– Я соберу вещи.

Дэлайла остановила ее, взяв за руку, с извиняющимся взглядом.

– Тетушка, я не могу покинуть город без Гэвина.

– Знаю, джаану.

Голос Дэлайлы стал едва слышным шепотом.

– Вы поможете мне его вытащить? Я не знаю, с чем там придется

столкнуться.

– Я попробую. Банк по пути. Это займет не больше пары минут, а потом мы

отправимся за твоим Гэвином. Но, Дэлайла, нужно не просто вытащить его

оттуда и уехать из города. Если все это правда, нам нужно разобраться с

призраком, а мне придется положиться на старинные знания о таком.

***

С Вани до сейфа добраться было просто. Установление личности, подпись в

бланке, и они с Кеннетом тут же прошли вглубь здания.

– Когда закончите, – тихо сказал он, – отложите ящик и поднимайтесь. Или, если хотите, я помогу отнести ее на место.

Ящик был длинный и плоский, а еще слишком легкий, чтобы содержать все

ответы, в которых так нуждалась Дэлайла. И оказалось, что в ящичке лежала

небольшая стопка бумаг: две фотографии, три исписанных от руки листка

бумаги, которые выглядели так, словно их в спешке вырвали из тетради, свидетельство о рождении Гэвина и акт на землю, где стоит дом. Они забрали

все и пошли к машине.

– Подождем его здесь? – спросила Вани. – Еще ведь только десять,

Дэлайла. Он говорил тебе быть здесь в одиннадцать.

– Я не могу сидеть и ничего не делать. Шансов нет, что все хорошо.

Давал вел машину, и двигатель успокаивающе гудел, пока Дэлайла

рассматривала содержимое сейфа. Хилари была красива дикой, природной

красотой – на одной фотографии ее каштановые волосы были убраны с лица

кожаными шнурками и заколками с камнями. На ней было ниспадающее синее

платье из нескольких слоев. Ее черные глаза светились счастьем, и она держала

в руках маленького Гэвина так, словно одолела весь мир, родив его.

На втором фото Гэвин был постарше, едва мог ходить и покачнулся, чуть не

упав, а Хилари опустилась на тротуар перед ним, раскинув поддерживающе

руки. За ними возвышался дом, окнами-глазами глядя на них.

Дэлайла уже почувствовала в нем жизнь, и крупная дрожь пробежала по

рукам.

– Вот, – сказала Вани, передавая Дэлайле записи. Они были короткими, написанными большим округлым почерком. Края первых двух страниц были

неровными, неаккуратно вырванными из тетради. Дэлайла прочитала их вслух:

«Закончила сегодня благословение, и я чувствую любовь этого дома ко мне

и Гэвину. Все вокруг нас словно ожило, и это прекрасно! Я сидела с Гэвином в

гостиной и просто дышала, медитируя с картинками о нашем будущем здесь. У

нас вся жизнь впереди в этих стенах. Я никогда еще не чувствовала себя такой

окруженной невидимой заботой».

Низа страницы не было, словно важной была только эта часть.

– Если я правильно помню… это часть церемонии, – тихо сказала Вани, –

когда ты впускаешь жизнь в дом. Но есть небольшая разница, выпускаешь ли

ты жизнь в дом или просто впускаешь жизнь. Боюсь, Хилари тут ошиблась.

Чудовищно ошиблась. Боюсь, она впустила жизнь во все предметы в доме.

Дэлайла переложила наверх вторую запись и принялась разглядывать ее.

«Я встретила любимого мужчину. Мы переедем? Или не переедем? Рон не

был в доме, и я не знаю, хочу ли я, чтобы он жил здесь. Это наше убежище, наш

мир чудес. А что он подумает? Мы так много не можем понять в этом мире. Но

этим вечером он попросил меня принести Гэвина и переехать к нему. Я не хочу

покидать наш дом! Но я люблю Рона! И сказала, что подумаю. А теперь я дома, и Дом ужасает. Он холодный, и я не могу отыскать свою комнату. Гэвин был в

детской, а потом оказался внизу у ступенек. Я отнесла его наверх, чтобы

принять таблетки от головной боли, а когда вернулась, его снова не было.

Нашла его на кухне, ходившего по стойке с ножами. Я закричала на дом. И

сказала ему отстать от моего ребенка. Ненавижу себя за это. Дом любит Гэвина.

Знаю, любит, но он никогда еще так меня не пугал.

Я пишу это, потому что боюсь говорить об этом вслух. Я думала, если

увижу это на бумаге, то пойму, какая я глупая. Но смотрю… и не вижу

глупостей».

– Видите? – прошептала Дэлайла. – Боже мой, – она знала, что

происходило. Она знала. Знала.

Последняя запись была отражением спутанных мыслей, больше, чем

остальные. По почерку была заметна спешка и паника, слова были с сильным

нажимом написаны на чистой бумаге банка.

«Что-то изменилось. Мои мысли мне не принадлежат. Голова все время

болит. Я боюсь того, что наделала. Я пыталась очистить воздух шалфеем.

Пыталась жечь ладан и есть маринованный чеснок, разбрасывать по дому соль.

Делала каждое найденное заклинание, но ничего не сработало. Дом теперь меня

пугает. Вчера вечером я пошла в подвал за банкой персиков и застряла там на

несколько часов, потому что дверь закрылась. Ее ЗАКРЫЛИ. Она никогда не

запиралась, а в этот раз это случилось, и Гэвин был один наверху! Я вышла, наконец, когда дверь открылась, и Гэвин сидел в своей комнате и тихо играл. А

я чувствую… Звучит глупо, но мне кажется, что Дом думает, будто Гэвин

принадлежит ему. Не мне».

Дэлайла посмотрела на Давала в зеркало заднего вида, чувствуя страх.

– Дьявольщина какая, – прошептал он.

– Думаю, она умерла, – сказала Дэлайла, а в ее желудке словно появился

тяжкий груз.

– Это была она, – возразил Давал. – Я в этом уверен. Мы заберемся в дом, и

ты увидишь. Все будет в порядке.

Дэлайла вернулась к записи:

«Не знаю, что еще сделать. Он наказывает меня странными, пугающими

способами. Прячет мои вещи, заставляет заблудиться по пути к кровати, на

кухню или в ванную. Словно играет со мной. Словно я мышка, а он бьет меня

лапой. То становится тихо, то все кругом дрожит, пока я работаю или готовлю.

Я не знаю, не кажется ли мне все это. Он ставит подножки на ступеньках, роняет картины, когда я иду мимо них, а еще посылает кошмары. О, Гайя, сны… Эти сны прямиком из ада, а проснувшись, я понимаю, что не спала.

В холле все фотографии с Гэвином и Домом. На одной мы были вместе – он

на складном стуле, а я рядом. Часть фотографии сожжена, мое лицо – сплошной

ожог. Я убрала ее, спрятала еще некоторые и начала продумывать план.

Я отвезу Гэвина к Рону, пока не разберусь здесь. Если что-то случится, я

оставлю наши документы в этом сейфе и вечером уеду. Если кто-нибудь найдет

эти записи … помогите ему».

Дэлайла отложила записку в ящик и от паники принялась считать до

десяти.

Раз… два…

Гэвин там.

Три… четыре…

Гэвин один.

Шесть… семь…

Хилари, скорее всего, убил Дом, и все это ловушка. Больше он Гэвина не

выпустит.

Восемь… Девять… Десять.

Дом не тронет Гэвина.

Не тронет.

Не тронет.

Не тронет.

Дэлайла резко вдохнула, проглатывая страх и скользкую панику. Ее голову

заполнил шум шин по асфальту. Дом любил Гэвина и хотел, чтобы она ушла.

Хотел выгнать ее. Он хотел, чтобы она убежала и бросила Гэвина.

Да ни за что.

– Давал! Поверни сначала сюда. К моему дому! – вскрикнула она.

***

Дэлайла разглядывала дома, пока они ехали по ее улице. Все вокруг было

пустым в лучах почти полуденного солнца: тротуар пустовал, улица тоже. Не

было ни ветерка. А яркие дома выглядели как невинные игрушки или конфеты, стоящие уязвимо и ни о чем не подозревающе.

Мамы не было, но Франклин Блу был дома в гостиной и смотрел дневные

новости. Он даже не позвал ее, когда она бросила спортивную сумку в гостиной

и пошла переодеваться в черные джинсы, черную футболку с длинными

рукавами и тонкий жилет. Она завязала ботинки и посмотрела на себя в зеркало

в столовой.

В комнату вошел Давал.

– Ты выглядишь плохишом.

– Так и надо.

– Разве Дому не все равно, как ты выглядишь? – спросил он, пытаясь

внести в разговор немного своей фирменной развязности, но получилось

плоско.

– Да, но мне нужно чувствовать себя как та, кто на такое способен. В мини-

юбке и футболке-поло демонов не убивают.

Он пошел за ней через гостиную – Франклин возмутился только в момент, когда они закрыли собой телевизор, – и вместе они вышли на задний двор.

– Куда ты идешь? – прошипел Давал, следуя за ней в сарай. Его глаза стали

огромными, как блюдца, когда она потянулась за топором на стене. – Дэлайла, ты спятила?

– Думаешь, справлюсь голыми руками? – она говорила смелее, чем

чувствовала себя, и схватила обеими руками оружие. Стоит ли брать его с

собой, или лучше оставить руки свободными и просто защищаться? Она

представила куски дерева и пластика, представила огонь и ветер, крупную

дрожь дома, трясущегося вокруг нее. Если у нее будет оружие, не заберет ли его

Дом? Сможет ли она хоть что-то контролировать?

– Топор? – он зашипел громче. – Это не зомби-апокалипсис, девочка! У

твоего отца нет пистолета?

– Думаешь, пистолет поможет разобраться с одержимым домом? Топор хотя

бы не нужно перезаряжать!

– Что тут происходит? – послышался грубый низкий голос отца Дэлайлы, и

подростки обернулись к нему с огромными глазами.

– Нам нужен топор, чтобы вырубить засохшее дерево у Давала, – тут же

спохватилась Дэлайла.

Франклин прислонился к дверному проему, скептически глядя на них и

скрестив руки на груди. Он был таким большим, что на миг Дэлайле захотелось, чтобы он был чуть более сумасшедшим и опасным – он стал бы отличным

дополнением к их команде.

– Разве у Рави нет своего? – спросил он.

– Нет, сэр, – ответил Давал. – Отец считает, что дела с топором стоит

поручать садовникам.

Франклин проигнорировал Давала.

– Не думаю, что хочу, чтобы ты уносила топор из дому, Дэлайла. От этого

будет много проблем.

Если бы он только знал…

– Ты можешь сам привезти его нам, – сказала она, задержав дыхание. Было

рискованно, но странности были ей на руку. Лень отца была такой же

безграничной, как и его стремление оставаться малообщительным.

Дэлайла наблюдала, как отец проворчал что-то и направился в дом. Собрав

все необходимое, они собирались уже уходить, когда ее внимание привлекло

что-то на верстаке. Сарай был частью дома Блу, в которой не бывала мама

Дэлайлы и не вмешивалась в дела этого места. На слое пыли, покрывавшей

верстак, почерком Гэвина было нарисовано сердце и написаны слова «Гэвин

любит Дэлайлу».

***

Давал сел рядом с ней на заднее сидение и взял ее за руку.

– Ты в порядке? – спросил он.

Нет.

Глубоко вздохнув, Вани завела машину.

– Мы уедем, если кто-нибудь будет ранен.

– Хорошо, – соврала Дэлайла. Она не уйдет, пока с ней не будет Гэвин.

«Все происходит слишком быстро. Но… почему мы не сделали этого

раньше? Безумие какое-то».

– Знаю, ты думаешь, что Дом не тронет Гэвина, – продолжила Вани, – но

мы вызовем полицию, когда это закончится.

– Если полиция приедет, Дом обрушится, – Дэлайла закрыла глаза и

вобрала в легкие столько воздуха, сколько смогла.

– Думаю, духов больше тревожит Гэвин, им будет все равно, где мы, – тихо

отозвался Давал. – Наверное, сначала нам нужно найти его.

– Я найду его, – сказала Дэлайла. – А вы оставайтесь снаружи, пока я его не

приведу.

Кивнув, Вани взглянула на них в зеркало заднего вида и свернула налево от

платана.

– Как только выведешь его, нам нужно выгнать всех духов к нему, а

потом… – она покачала головой, и Дэлайла впервые увидела, что Вани тоже

пытается казаться смелее, чем чувствует себя. – Может, я смогу прогнать их? Не

знаю! Я никогда еще этого не делала! Эх, была бы здесь моя мама.

– Вы сможете, – сказала Дэлайла. – Мы все сможем. Сначала нужно собрать

их вокруг нас, да?

– Да, джаану.

С тихим испуганным смешком Дэлайла прошептала:

– Они меня ненавидят, – она закрыла глаза, сказав это, и едва могла

представить, что именно обнаружит, войдя в дом.

Это будет попыткой пересечь врата в ад.

Это будет прогулкой прямо внутрь тикающей бомбы.

Когда она подняла взгляд, Дэлайла заметила, что Вани смотрит на нее в

зеркало заднего вида.

– У нас ведь нет другого выбора? – спросила та.

Дэлайла села прямее и взглянула на Давала. Из-за всего этого он был таким

тихим, таким непривычно задумчивым, просто внимательно слушал их обеих.

Но когда он заглянул в ее глаза, то выглядел решительно… и бесстрашно. От

взгляда в его глаза она ощутила какой-то буквальный рывок, словно он схватил

сердце Дэлайлы и напомнил ему, как биться.

– Гэвин там, – прошептал он. – В этом безумном доме, Ди. Он искалечит

всех, кто встанет на пути. Никто не может быть в безопасности, пока он

существует. Нам нужно сделать это. Я смогу.

– Я зайду и найду его, – произнесла Дэлайла. – Он может менять все и

сбивать нас с толку, но я хотя бы была там раньше. А вы останетесь на дороге

перед домом и будете ждать, пока я вас позову. Что бы ни случилось, оставайтесь снаружи. Сзади есть амбар. Я отведу его туда. Место маленькое, но, наверное, самое безопасное для всех нас. Как только мы попадем туда, вам

нужно быть готовыми.

Вани снова посмотрела ей в глаза.

– Мы будем готовы.

– А потом, Давал… – начала она, глядя на лучшего друга.

Он поднял взгляд темных глаз, мерцающих в свете полускрытого облаками

солнца.

– Что?

– Ты все еще умеешь замыкать провода?

Когда Давал вернулся из поездки в Калифорнию к родственникам, он

написал Дэлайле на электронную почту, хвастаясь, что один из них научил его

замыкать провода в машинах. Судя по вскрику Вани и тому, как округлились ее

глаза, об этой части своих каникул сын ей не рассказывал.

– Конечно, – гордо улыбаясь, ответил Давал.

– Ключи от старой машины у Дома, так что тебе придется завести ее

самому. Мы с Гэвином уедем подальше из этого города.

***

Они припарковались у тротуара, и Дэлайла вышла. Влажные листья на

земле напоминали синяки – сине-серые на серой цементной дороге. Когда-то

живой двор был тихим, не было ни ветра, ни двигающихся лоз, ни птиц на

деревьях вокруг, никаких звуков жизни, кроме стука собственного испуганного

сердца в ушах.

Она посмотрела на возвышающееся перед ней здание. И ей показалось, что

она смотрит на совсем другой дом: когда-то красивое здание покосилось, став

мрачным и чудовищным. Дом был темным и тяжелым, плотный гнилой воздух

снаружи напоминал о пропитанном водой дереве, треснувшем цементе и сухой

траве.

Но детали дома были скрыты за туманом, поэтому ей пришлось

приблизиться, чтобы лучше видеть. Очертания Дома стали четче, когда она

подошла, оказавшись чуть ли не в метре от железных ворот, которые легко

открылись с пронзительным скрипом. Тьма за ней, когда она вошла на

мощеную дорожку, и уверенность Дэлайлы пошатнулась. Она пошла дальше, и

когда-то цветущий двор выглядел так, словно им не занимались два

десятилетия. Не осталось ни зеленого газона, ни желтого. Никаких цветущих

деревьев или клумб с тюльпанами. Все было коричневым. Дом стал захудалым, ветхим, словно вся жизнь, как и птицы, просто исчезла.

Но Дэлайла понимала лучше. Она знала, что все собралось внутри в

ожидании.

Глава двадцать восьмая

Он

Сначала он заметил голубое небо. Не сказать, что голубое небо в это время

года было редкостью, ведь стояла весна, но в этом уголке, если смотреть от

усаженной деревьями улицы к Дому, синева была только над этим местом.

Небо над Домом даже летом всегда было усеяно облачками темного дыма.

Ровная спираль постоянно выходила из Дымохода и рассеивалась, достигнув

облаков. Но сегодня, ранним утром, каждый пядь пространства над Домом была

черной, как ночь, словно ненависть залила небо, а утреннее солнце не смогло

победить тень.

Земля была усыпана листьями и опавшими ветками, которые захрустели

под резиной его велосипеда, когда Гэвин остановился. Даже в странной

утренней тьме он понимал, что из Дымохода не идет дым, а значит, нет и огня.

А огонь был всегда.

Дом никогда ничего не делал без причины, и с тенью сомнения Гэвин знал, что он и есть эта причина. Дом ждал его.

Солнце начало проникать сквозь ветви деревьев у соседей, и хотя он

почувствовал, как тепло начинает проникать за шиворот его темной толстовки с

капюшоном и согревать кончики его ушей, Гэвин дрожал от зловещего холода, окружившего его дом. Он понятия не имел, что увидит, когда откроет дверь, но

знал, что пора.

Он принялся рассуждать, а не отбросить ли вообще идею сюда приходить, зная, как легко было бы остаться в кабинете музыки с Дэлайлой, забыть обо

всем и затеряться в ней. Они поймали бы утром автобус и тихо сбежали бы из

города. Может, смогли бы уехать на неизвестное расстояние, что позволило бы

им вырваться из зоны доступа Дома. Дэлайле через пару дней исполнится

восемнадцать. Ему – через две недели. И он не был уверен, кого из них будут

искать с наименьшей вероятностью.

Он знал, что уехать – умный поступок. Знал, что стоило попытаться. А

сообщение Давала все изменило. Но чем дальше Гэвин находился от кабинета

музыки и разговора с Давалом, тем больше ему казалось, что Дом играет с ним, умудрившись спародировать женский голос по телефону. Хотя если был шанс, пусть и маленький, что там, где-то внутри была его мама, он должен

посмотреть.

Его сердце, казалось, пыталось вырваться из груди. Пульс был неровным, сбивчивым, и это так отвлекало, что Гэвин задумался, мог ли он паниковать

перед этим темным монстром впереди.

Закрыв глаза, он попытался успокоить дыхание и мысленно составил

список задач:

Попасть внутрь, услышать голос мамы, собрать все необходимое и уйти.

Найти Дэлайлу.

Найти Дэлайлу.

Дэлайлу.

У него было мало опыта с одержимостью, и он никогда не считал себя

излишне сентиментальным – в конце концов, ему никогда не казалось, что вещи

в Доме принадлежат ему – но сейчас он стоял снаружи, и, оказалось, у него

горстка вещей, которые он не мог бросить здесь. Он хотел забрать найденную

Библию и фотографию мамы. Он не смог бы спокойно спать, если бы оставил

свои альбомы, и, если получится, хотел найти ключи от машины. В этом случае

у него были бы его вещи и способ увезти их из города. На бьюике сбежать куда

проще, чем на велосипеде.

Для сохранности он оставил велосипед за железными Воротами – если

случится худшее, а он не сможет поймать машину – и направился в Дом.

Ворота не открылись сами по себе, как обычно. Гэвин толкнул их, и они

резко со скрипом замерли, когда он вошел во двор. Не только Дымоход молчал, но и газон выглядел… мертвым. Действительно мертвым, причем с обеих

сторон. Трава была коричневой и сухой, в трещинах ведущей к крыльцу

дорожки из брусчатки проросли сорняки. Дом выглядел по-настоящему

заброшенным, брошенным будто долгие годы, и словно он там никогда не жил.

Лозы, обвившие колонны крыльца, стали тоньше, лиловые лепестки новых

цветов стали хрупкими и сухими, как старая бумага, они падали по одному в

уже сформировавшуюся горку на верхней ступеньке. Гэвин не понимал, что

именно привело к этому, и он успел подумать, вдруг Дом… как-то ушел?

Может, его мама вернулась, и Дом ушел, потому что его услуги уже не были

нужны?

Он не знал, как это воспринимать. С одной стороны, в этом всем был намек

и ему, правильно? Уйти. Жить своей жизнью. Но почему он чувствовал

знакомую панику? Эту дрожь в руках от мысли быть одному.

– Я дома, – поприветствовал он, войдя в прихожую и сжав челюсти, когда

желание позвать маму стало почти невыносимым. Он изо всех сил старался

унять дрожь в руках, пока расстегивал толстовку и вешал ее на крючок у двери.

Разуваться он не стал.

Гэвин осмотрел холл и прислушался, ожидая звук шагов в одной из комнат

или на лестнице. Тишина.

– Есть тут кто-нибудь? – спросил он, стараясь держать голос ровным.

Камин ожил пламенем, маленькие язычки окружили всегда лежавшее там

полено.

Что-то здесь по-прежнему было, но мама не появилась. Он попытался не

обращать внимания на ощущения в животе, словно в его диафрагме открылся

люк, и сердце упало в него.

– Все в порядке? – он посмотрел на лестницу и темную площадку выше. –

Снаружи темно.

Он спокойно зашагал к столу, стараясь выглядеть так, словно не понимает, почему что-то неладно, и остановился у стопки писем на нем. Дрожащими

руками перебрал рекламные листовки и конверты с купонами. Они получали

ненужную рекламу и соседские флаеры, но не счета. Ничего личного или

требующего ответа в Дом не попадало. Он решил, что Дом работает не на

исчисляемом электричестве или газе. И поскольку кабельного телевидения не

было, не было и счетов. Гэвин даже не знал, платят ли они налоги. Дом всем

управлял сам, платить было некому.

Но стоя здесь, цепляясь за нереальный шанс, что в доме была его мама, он

подумал: «Не было бумаг, где требовалась подпись? А кто перевел его в школу?

Кто расписывался, когда приходил доктор, полубессознательный, словно робот?

И почему он никогда не задумывался об этом до появления в его жизни

Дэлайлы? Гэвин всегда понимал, что его реальность отличается от мира

окружающих, но за этим пониманием всегда лежала темная, тайная вера, что

Дом делает его еще и особенным.

Одно-единственное слово ворвалось в его мысли: как?

Как мальчик мог оставаться сиротой, чтобы никто в городе не знал, что

случилось с его мамой?

Как он мог быть таким удачливым, что его вырастил Дом?

Как он мог не задуматься, когда Дом начал нападать на Дэлайлу, и ранил

ли он его маму?

А если Дом не был хорошим? И что, если сам он жил тут все это время, слепо доверяющий, а его единственная семья была… злой?

Пытаясь сохранять спокойствие и подавив комок слез, Гэвин продолжил

вслушиваться в возможные звуки человеческой жизни в доме. Он опустил

стопку писем на стол и пошел на Кухню, взял стакан и наполнил его водой из-

под крана.

Он пил, держа стакан дрожащей рукой и пытаясь не обращать внимания

странную темноту снаружи. Вернувшийся в Камин огонь согревал передние

комнаты. Тарелка со свежим печеньем стояла на столе. Ромашки на

подоконнике разжали лепестки и посмотрели на него.

– Думаю, я пойду наверх и посплю, – произнес он.

Гэвин взял яблоко из плетеной корзинки и выпрямился, вытирая красную

кожицу фрукта о ткань футболки.

– Я уснул, репетируя для весеннего концерта, и шея затекла. Но я посплю, и

все наладится. Может, мы потом осмотрим систему полива снаружи, когда я

проснусь? Она в плохом состоянии.

Ромашки кивнули головками, но не двинулись, чтобы коснуться его, когда

он поставил стакан в раковину.

Гэвин поднялся по ступенькам, наступая на каждую и надеясь, что

выглядит не так тревожно, как себя чувствует. Было слишком тихо. В Доме

всегда кипела энергия, и он привык к этому: к легкой дрожи, к ощущению

движения вокруг него, из-за чего ему было проще засыпать по ночам и из-за

чего он помнил, что не один. Он чувствовал подрагивание стен и дерева под

ногами. Чувствовал дрожь воздуха. Сегодня она тоже была, но другая.

Дрожь была тяжелой. Напряженной. Ему казалось, он попал в сжатую

мышцу, зная, что Дом не станет причинять ему вред, но чувствуя при этом

окружавшую его пульсирующую ярость.

Зажегся свет на втором этаже, но лампы загудели нескладно. Ступеньки

скрипели с каждым шагом, но не твердо, а хрупко.

– Что происходит? – спросил он, сглотнув так громко, что сам услышал это

в зловещей тишине. – Ты злишься на меня?

Страх собирался в животе Гэвина, и он поспешил подняться по ступенькам, после чего посмотрел на дверь спальни в конце коридора, прислушиваясь при

этом к звукам.

В шкафу была спортивная сумка, и Гэвин подумывал положить туда вещи, туалетные принадлежности и прочее перед побегом, но теперь он отбросил эту

идею. Дом не напал только потому, что Гэвин не попытался сбежать.

Он сел на кровать, взял свой альбом и кусочек угля, пытаясь выглядеть

спокойно и расслаблено. Как это сделать? Как найти в Доме маму, если тот

замечает каждое его движение? Он никогда не видел Дом таким мрачным, мертвым и зловещим. Существовал ли способ его обмануть?

Гэвин помнил дни, когда был заперт, когда исчезли дверные ручки с

наружных дверей и пропали задвижки на окнах. Дэлайла уверяла, что Дом

менялся и физически преображался в тот вечер, когда она пришла на ужин.

Были ли у Дома части, о которых он даже не подозревал?

Заметив старую коробку на полке, Гэвин достал оттуда модель самолета, которую не закончил, и пробормотал, что нужно найти клей. Теперь у него

появилась возможность копаться в старых ящиках, заглядывать в шкафы, которые не открывал годами, даже проверять под подушками и кроватями. Дом, казалось, был рад помочь, отодвигая мебель с его пути и открывая для него

дверцы шкафчиков. Он открывал каждый шкаф, касался пальцами стен, проходя

мимо, ощущая края и выступы, которых не должно здесь быть.

Он нашел пачку старых флаконов с лекарствами от мигрени, которые

принадлежали, скорее всего, его маме, но никакого клея или скрытых комнат.

За два часа до назначенной встречи с Дэлайлой Гэвин был готов оставить

надежду найти хоть что-нибудь.

Он снова поднялся по ступенькам и пошел в свою комнату, остановившись

на полпути к кровати. В центре идеально постеленного покрывала лежала

фотография его мамы, которую он хранил в шкафчике в ванной.

Все это время Дом знал, что именно он искал.

Воздух остыл, в комнате потемнело, словно солнце ушло за облака. На коже

проступили капельки пота, и он ощутил, как по рукам, ногам и шее побежали

мурашки.

Снаружи вдали виднелось синее небо, листья деревьев трепетали на ветру, но ближе к Дому все оставалось темным. Двор был окутан тенью. А ветер качал

мертвые ветви его любимого вишневого дерева.

Позади него в коридоре послышался звук. Но не шаги, а рык. Такой звук

мог исходить только из утробы монстра – низкий и зловещий, вибрирующий по

перекрытиям под его спальней и взбирающийся вверх по стенам. Дрожь

становилась все выше и выше, словно охватила уже весь дом.

Гэвин закрыл глаза, представив ступеньки, и сколько шагов нужно сделать, чтобы попасть туда.

Если он побежит, то Кровать подвинется, и ему придется прыгать. Шкаф

попытается закрыть проход. В Коридоре пусто, но Стол был проворным и мог

заблокировать любую дверь, какую пожелает. Он попытается замедлить его, поймать и сбросить с лестницы, если будет нужно.

О боже.

Гэвин попытался отогнать мысль о предстоящем сражении из головы, но не

смог. Он снова закрыл глаза и почти представил себя там, на нижних ступенях, с вывернутыми под неестественными углами руками и ногами, со странно

выкрученной шеей и с остекленевшими открытыми глазами. Дом и правда

позволит Гэвину умереть, лишь бы он не вышел? Воздух спешно покинул его

легкие, и он закрыл рукой рот, сглотнув поднимающуюся к горлу тошноту. Это

не Дом был расстроен и уязвлен. Впервые в жизни Гэвин понял, что Дом готов

сделать что угодно, чтобы удержать его внутри.

«Он и не собирался меня отпускать».

Он смотрел на окна спальни, закрытые плотными шторами, которые

запросто могли наброситься и схватить его. Посмотрел на открытую ванную и

окно, которое он подпер деревяшкой.

Та все еще была на месте.

Если поспешить, он сможет добраться и выйти. А если Дом захлопнет

окно, то он его разобьет. Это единственный свободный путь. Прищурившись, Гэвин подсчитал расстояние. Метров пять. Столько ему нужно пройти. Пять

метров от него до ванной.

Оглядев еще раз коридор, он сделал глубокий вдох и побежал.

Стол из коридора поехал по полу и встал между ним и дверью, и Гэвин

поднырнул, проехав по холодному деревянному полу в комнату. Стукнулся

плечом о стену, и та задрожала, на глазах меняя цвет и форму, и внезапно он

перестал понимать, где находится. Справа должен был быть коридор, а прямо

здесь – дверь в ванную, окно, но ее тут не было. Были обои, которые он никогда

не видел, на стенах рядом с дверями, которые он никогда не открывал.

– Мама! – завопил Гэвин. – Ты здесь? Мама! – такой хриплый

пронзительный вопль он тоже никогда не издавал. Врезавшись в стену, он

провел руками по гладкой поверхности, пытаясь пройти по дрожащему

коридору.

Выбора не было, и Гэвин бросился в другую сторону, к лестнице и входной

двери. Пол затрясся, половицы разломились с оглушительным треском и встали

на дыбы, превращаясь в крепкую деревянную стену и создавая двери одну за

одной, одну за одной. Он протянул руку к одной, потом к другой, рывком

открывая их и видя изогнутую лестницу, что превращалась в ничто, в

кирпичную стену, в черную бездну.

Позади него дрожал весь дом, и стало так холодно, что Гэвин видел пар от

собственного дыхания, чувствовал, как холод обжигает кончики пальцев. Пол

накренился, и Гэвин начал отъезжать назад, не переставая звать маму. Пальцы

впивались в пол, пытаясь уцепиться за скользкое дерево, ногти царапали

ледяную поверхность.

С потолка позади него свесилась веревочная петля – она была от двери, и

потянув за нее, можно было попасть на чердак. Хотя он никогда не был внутри, Гэвин знал, что там есть окна, и попытался развернуться и уцепиться за петлю.

После трех попыток он смог встать на ноги и схватиться за нее, глядя, как дверь

открывается, веревочная лестница разворачивается и ударяется о пол перед

ним. Раздались пронзительные крики, но чьи они? Гэвин никогда не слышал в

этом доме чей-то голос, кроме Дэлайлы и еще… Эти звучали знакомо. Это те

голоса, которые слышала Дэлайла? Из ее кошмара? Они называли его имя, всхлипывали, кричали ему отовсюду. Стены склонились, в трещинах в

штукатурке засиял свет, словно с неба вниз катился поезд, направляясь к дому.

Гэвин бросился к веревочной лестнице и полез наверх, руки были

скользкими от пота и крови, и еще неизвестно, чего. Ноги соскальзывали с

перекладин и казались ослабевшими и окоченевшими от страха. Гэвин

посмотрел все фильмы ужасов за последние четыре года в кинотеатре Мортона, но не представлял это так. Ужас вцепился в его сердце крепким кулаком, а тело

ему словно не принадлежало. Боль пульсировала в каждой мышце, его хватка не

была прочной, ноги не попадали на ступеньки, но он е переставал карабкался.

– Хватит! – услышал он собственную мольбу. – Пожалуйста, прошу, хватит.

Пыль и копоть покрывала пол чердака слоем в несколько сантиметров, и

когда Гэвин забрался внутрь, она поднялась в воздух и закружилась, как

снежинки в бурю. Когда был младше, он уже пытался попасть на чердак, но не

смог открыть запертую на засов дверь. Он задумался, убрал ли его кто-то, и

было ли достаточно для того, чтобы дверь поддалась, той дрожи, которую он

ощущал под ногами. Или же нечто, державшее чердак закрытым, получило

приказ свыше: взять его.

Он ошалело осматривался, взгляд опустился на два мансардных окна. Если

он доберется до них и сможет открыть, то, возможно, выберется на выступ, спустится вниз по карнизам или хотя бы позовет на помощь.

Он сделал лишь шаг, когда ощутил, как что-то скользнуло по его ноге, холодное и шершавое, будто покрытое шипами. Опустив взгляд, он увидел

виноградную лозу, обернувшуюся вокруг его ноги и дернувшую так сильно, что

он потерял равновесие. Боль разливалась по всему телу, когда он тяжело упал на

пол. Он закашлялся, легкие наполнились пылью, заставляя его молчать.

Гэвин перекатился на спину, пытаясь восстановить дыхание. Он

вглядывался в темноту, но в глазах почернело, и картинка расплывалась по

краям. Над ним появились силуэты, неясные тени вырвались из-под балок и

брусьев.

Милый Гэвин.

Наш Гэвин.

Она тебя тоже не получит.

Хватка лозы стала крепче, и, поднявшись от его ноги к поясу, она медленно

потащила его к двери.

– Нет! – пытался закричать он, все еще кашляя и хватая ртом воздух.

Пальцы скользили по полу, ногти впивались в грязь, занозы вонзались под кожу, пока он вслепую искал, за что можно схватиться.

Он чувствовал, как его утаскивают к веревочной лестнице, чувствовал

дрожь вокруг, не понимал, как дом все еще может стоять. Коридоры и комнаты

внизу заполнили голоса, которые он никогда не слышал: грубые и тонкие, хриплые и плаксивые.

Гэвин.

Смотри, что мы сделали для тебя.

Гэвин не хотел здесь умирать, и он знал, что если не даст отпор, то

погибнет. Картинка его изломанного тела у основания лестницы не была лишь

его воображением – так и будет. Если не падение с лестницы, то душевая

занавеска удержит его под водой в ванне, в печенье окажется крысиный яд или

он сгорит во сне. Это был уже не тот дом, в котором он вырос. Это был не тот

дом, который заботился о нем, когда Гэвин болел, и часами слушал его рассказы

о самолетах, который давал ему книги, отвечая на вопросы о планетах и

звездах.

Гэвин был словно одна из статуэток Белинды Блу в ее закромах. Дом

держал его здесь, как игрушку за стеклом, и что бы тут ни было внутри, Дом

убьет его раньше, чем он сможет выбраться наружу. А потом убьет Дэлайлу.

Он схватился за одну из перекладин веревочной лестницы, используя ее как

рычаг, чтобы отпихнуть вцепившуюся в него лозу. Гэвин соскользнул вниз, ударившись подбородком о дерево и закричав от боли. Звук отвлек Дом, и

хватка лозы ослабла. Свист хлыста разорвал воздух, резкий ветер ударил ему в

голову, через миг звук повторился, и что-то порезало его лицо. Закричав, Гэвин

поднял руку к щеке и ощутил жидкость, горячим ручейком бегущую вниз к шее.

Он чувствовал вкус крови, запах пыли в воздухе, гниющего дерева и свежей

земли отовсюду.

– Мама! – из-за слез щипало глаза, было сложно видеть в темноте, и он

больше не понимал, где сейчас находится. Он раскинул руки в стороны, чтобы

нащупать стену, но ты расходилась волнами под его пальцами, извивающаяся, холодная и влажная.

От отшатнулся и вслепую побежал на свет впереди, на сияние от окна. Он

видел двор за ним, уже не мертвый, а зеленый. Там были люди, они играли с

мячом на залитой солнцем лужайке.

Гжвин не знал, что видит: настоящее это или игра, в которую играл с ним

Дом, – но ему было все равно. Он должен добраться до них.

– Помогите! – завопил он. – Помогите мне!

Люди не оглянулись. Он изо всех оставшихся сил потянул за оконную

ручку, но та не поддалась.

– Помогите! – закричал он снова, стуча окровавленными кулаками по

стеклу.

Гэвин огляделся в поисках чего-нибудь, чем можно разбить окно. На полу

лежала лампа, неподвижная и безжизненная, – просто обычная лампа. Он взял

ее и основанием ударил по стеклу. Оно разбилось, Дом содрогнулся, словно от

боли, пока отчаянные вопли продолжали доноситься из его глубин. Гэвин

отбросил ногой осколки, не обращая внимания на то, как они впиваются в его

ноги. Это его последняя надежда. Он взобрался на выступ и оглянулся. Там

кружилась, пульсируя, тьма. Он задержал дыхание и прыгнул.

***

Когда Гэвин снова открыл глаза, он понял, что находится не снаружи.

Он пытался понять, что видит перед собой, но не смог. Правая половина

тела страшно болела, и он сообразил, что его руки прижаты к бокам и

привязаны к телу в районе груди и пояса. Сокрушительное давление мешало

дышать. Каждый сантиметр кожи болел, ныл и был покрыт синяками. Спиной

он ощущал твердость стены, но темнота поглощала все вокруг. Он видел лишь

тьму, которая всей своей тяжестью окружала его, плотно обволакивая его где-то

на глубине.

Голосов больше не было слышно, лишь его неровное дыхание, когда он

пытался набрать в легкие достаточно воздуха. Если смог, он бы заплакал или

закричал, но что-то закрывало его рот, что-то пыльное и влажное давило на

язык. Тряпка. Кляп. Двор был огромным, а ограда как бы изолировала дом от

ближайших соседей. Его крик все равно никто бы не услышал.

Гэвин снова почувствовал запах грязи. Он не знал, почему, но в голове

всплыла фраза: «свежая могила». Он не знал, откуда исходит запах, и не

разорвал ли себя Дом от верха крыши до самой земли. Пахло гнилым мясом и

червями, и его тошнило, в то время как он пытался дышать ртом.

Гэвин жаждал то чувство, когда он не обращал внимания на странности

Дома, какое у него было всего год назад. Хотел свою комнату и теплую постель.

Но больше всего он хотел Дэлайлу. Он хотел, чтобы она была в безопасности.

Гэвин теперь понимал, что даже если выберется как-нибудь отсюда, сбежать он

не сможет. Та доброта, что жила здесь и присматривала за ним, исчезла, здесь

остался лишь монстр. Он последует за ним и здесь, и на улице, и по сотне улиц.

Будет охотиться на него, пока не вернет, а потом он останется здесь навеки.

Может, Дом не знал, что он не останется прежним и что если он убьет его, не

появится снова маленький Гэвин или Гэвин с мороженым с рожком

мороженого, который изображен на фотографии в коридоре на втором этаже. Те

Гэвины тоже умрут.

Дом словно читал его мысли, и что-то скользило вокруг него, стягиваясь.

– Ш-ш-ш, – шипело это нечто. – Ш-ш-ш.

Наконец, на миг – всего на миг – потому что страдал, был испуган и ничего

не видел в темноте, Гэвин позволил себе заплакать. Дом еще не убил его. Он

выжидал. И если они знали друг друга так хорошо, как он думал, Гэвин знал, чего именно тот ждал.

В одиннадцать часов у банка будет ждать его Дэлайла, как они и

договорились, и она поймет, что он не придет. Дом это знал. И что она пойдет

его искать в надежде спасти. Дом и это знал.

Он пока что не убил Гэвина, потому что тот был наживкой.

Глава двадцать девятая

Она

Добравшись до крыльца, Дэлайла поняла, что не продумала миллион

деталей, пока стояла здесь в почти полной темноте. А именно: будет ли дверь

открыта? Или же ей придется разбивать окно? Она посмотрела на топор в руке

со смесью облегчения и страха. Были ли окна из стекол или из чего-то, пропитанного духами, что не могло разбиться?

Из-за тяжелой деревянной двери раздался звук – низкий стон, словно из-

под земли вырывался ветер, раскачивая дом, пробиваясь наружу через планки

на крыше и сквозь закрытые окна. Дом знал, что она здесь. Она закрыла глаза, успокаивая дыхание.

Вот и все.

Дэлайла брала силу у каждой героини, которой восхищалась: Баффи,

сжимающая в кулаке кол. Мишон со сверкающей катаной. Керсти Коттон

против Пинхеда. Джинни против Джейсона. Кларисса Старлинг против

Ганнибала Лектера, Алиса Джонсон против Фредди Крюгера – оба раза.

«Дом ждет твоего поражения».

Ее застила идти вперед только одна мысль: если бы мог, Гэвин открыл бы

дверь, а значит, он этого сделать не смог и был пойман внутри, и –

пожалуйста, хоть бы он был жив. Она протянула руку к ручке и, подавив

испуганный вскрик, отскочила, когда на деревянной поверхности двери что-то

появилось – морды кричащих монстров, претерпевших ужасные пытки, с зубов

у них капала кровь, а когти были такими огромными, что могли разрезать ее

пополам. Они появлялись и кружились перед ней, наступали и отступали, тянулись к ней, а Дэлайла с ужасом подумала: что, если один из них вырвется

на свободу?

Со стороны тротуара закричала Вани:

– Ты должна войти, Дэлайла!

Она оглянулась через плечо и увидела, как Давал и Вани бегут из машины

за дом. Прерывисто вдохнув, Дэлайла быстро пробилась через клыкастых

демонов, закричав, когда один порезал ее предплечье. Когда его зубы впились в

нее, она ударила его свободной рукой и схватилась за ручку.

Дверь дрожала перед ней, но ручка легко повернулась, и она ввалилась

внутрь, упав на деревянный пол. Дверь тут же громко захлопнулась за ее

спиной. Одновременно с этим хлопком все звуки из-за двери исчезли, и она

оказалась взаперти. Оглядев полуразрушенное пространство перед собой,

Дэлайла подумала под бешеный стук сердца: смогут ли снаружи услышать ее

крик?

Дом выглядел заброшенным: мебель разломана, стены просели и были

покрыты мокрыми пятнами. С потолка и в каждом углу толстыми пыльными

завитками свисала паутина. У камина валялась куча обугленных поленьев, а пол

устилал пепел, словно грязный снег. То, что сохраняло это место новым и

ухоженным, покинуло нижний этаж. Дэлайла даже успела представить, что

попала не в тот дом. Что Гэвин переехал дальше по дороге, а в последние

четыре месяца этого монстра рисовало лишь ее буйное воображение. Но

гудящий скрип половиц наверху дал ей понять, что на втором этаже что-то

ждало ее в засаде.

И где-то там был и Гэвин.

Дэлайла задрожала от холода. Холод беспокоил ее больше треска, ведь

треск хотя бы раздавался вдали. Этот холод был неестественным, он спускался

с потолка, морозный и густой, растекаясь по ее коже. Леденящие прикосновения

скользили под воротник ее блузки, по руками, груди и ребрам. Дэлайла закрыла

руками грудь, обхватив ладонями локти так крепко, что смогла почувствовать

твердую шишковатую форму костей. Она позвала дрожащим голосом:

– Гэвин?

Треск прекратился, и ее окутала тишина.

«Так странно, – подумала она, – что тишина ощущается такой огромной и

поглощающей».

Дэлайла всегда думала, что в подобный момент она будет или храброй, или

немой от ужаса, но ничего из этого она сейчас не чувствовала. Она была

встревоженной от страха и вслушивалась сильнее, чем когда-либо, в любой

возможный человеческий звук.

Но последовавший звук был совсем не человеческим. Из-за неизвестной

двери слева донесся дикий рев, он ощущался холодом, когда добрался до нее.

Холодный, надломленный и зловещий.

Эхом раздавались звуки треснувшего дерева и ломающегося пластика.

Дэлайла сглотнула комок паники, ощущая собственное бешено колотящееся

сердце, и оттолкнулась от перил, чтобы идти дальше. Она поднялась по

лестнице, стараясь подавить страх, возникший от царящей вокруг пустоты; вся

мебель собралась в одной комнате, чтобы напасть на нее.

– Гэвин? – позвала она, подпрыгнув от удивления, когда в полуметре от нее

ожил телевизор. Почему она не заметила его раньше? Он бесшумно

придвинулся к ней?

– Гэвин? – собственный голос эхом вернулся к ней из темного ящика –

трескучая и пустая копия ее голоса. – Гэвин, твой дом собирается убить меня, и ты никак не сможешь помешать.

– Нет, – ответила Дэлайла, шагнув вперед и прижавшись к стене коридора, чтобы пройти мимо телевизора.

Топор громко звякнул по пластику, напугав ее еще сильнее.

– Скажи, где он.

Ее голос рассмеялся в ответ, приторный и насмешливый.

– Мечтай, Дэлайла.

В ответ на происходящее Дэлайла ощутила собственные тихие истеричные

всхлипы, вырывавшиеся из груди и поднимавшиеся по горлу, вылетая наружу.

Голос, исходящий из телевизора, из узнаваемого превратился в высокий

ужасающий визг:

– Не плачь, не плачь, плакса, не плачь, не плачь, плакса, плачь, малышка, плачь.

Она могла застрять здесь, испугавшись ожившего телевизора,

приблизившегося к ней. Могла затеряться в этом моменте, когда сердце бьется

так сильно, что можно всерьез испугаться возможности умереть, и когда

ожидающее наверху настолько пугает, что от страха прошибает в пот, стискивает горло, а по щекам льются слезы.

«Или, – глубоко дыша, думала она, – можно подняться наверх и пустить в

ход топор».

Шагнув в стороны, Дэлайла рванула мимо, махнула ногой так сильно, как

только могла, и, ударив ею по боку телевизора, отправила его катиться в

противоположную стену. Послышался звон разбитого стекла. К ней спустились

полоски обоев, царапали уши, цеплялись за воротник и, став еще острее и

свирепее, не порезали ее шею.

Она оттолкнула их, разорвала и снова пнула телевизор, потом схватилась за

перила и побежала вверх по ступенькам.

«Дом будет стараться уничтожить тебя, – говорила она себе. – Будет

стараться, но ты быстрее. Ты умнее. Найди Гэвина».

Сквозь ветер, скрип, тоненький безумный смех и ледяной холод в коридоре

Дэлайла начала различать слабый гулкий звук. Что-то все время билось о стену: тук,

тук-тук,

тук… тук-тук.

В отличие от всего все остального вокруг, звук не был угрожающим. Его

издавал кто-то с усилием и натугой. От догадки Дэлайлу бросило в жар.

– Гэвин! – закричала она, перепрыгивая через две скользкие ступеньки, спотыкаясь о движущийся ковер и какие-то деревяшки, валяющиеся под

ногами. Наверху она упала, ударившись коленом о стол, и с силой оттолкнула

его. – Гэвин! Гэвин!

Звук прекратился, а потом возобновился, стал быстрее, громче и тревожнее.

Словно что-то резиновое стучало по пластику, снова и снова, звуки сливались в

один. Он пинал ногой стену? Он не мог говорить? Страх сжал ее горло, лишая

воздуха, пока она не закашлялась, продвигаясь по коридору. Но когда-то

небольшое расстояние с пятью дверями в комнаты растянулось в несколько раз, постоянно двигаясь, и Дэлайла начала путаться в бесконечном лабиринте

поворотов и тупиков. Ковер скользил под ее ногами и тащил ее обратно. Она

отбивалась от него, стараясь бежать по кромке деревянного пола, уворачиваясь

от падающих картин и резко открывающихся перед лицом дверей.

Она врезалась плечом в дверь ванной и толкнула ее так сильно, что та

треснула. Темная густая кровь потекла из трещины и заскользила в коридор, касаясь ее ног. Сколько бы Дэлайла не бежала, сколько бы раз не возвращалась в

коридор, сколько бы раз не открывала двери и не забегала глубже в лабиринт, что строил и строил вокруг нее Дом, стук Гэвина в стену не переставал. И все

время доносился откуда-то слева. Дэлайла ненадолго остановилась перевести

дыхание и вытереть пот с лица.

Она закрыла глаза, не обращая внимания на приливающую кровь у ног, и

рядом с ухом раздался чей-то смех. Он был так близко, что она испугалась, что

источник этого смеха может ее коснуться.

Дом мог творить какие угодно иллюзии, но Гэвин оставался на месте.

Когда она развернулась к стене, под ногами задрожал пол, воздух стал еще

холоднее, а стены начали приближаться к ней.

– Иди, – шипел дом. – Иди.

– Это все по-настоящему, – выдохнула она, потянувшись в карман за

фонариком. – Гэвин все это время там. А все вокруг не по-настоящему, Дэлайла.

Это не по-настоящему.

Словно поняв, что кровь ее не пугает, рядом с ней из-под плинтусов

появилась вереница насекомых. Они поползли ей под джинсы, по коже, по

ногам к бедрам. Дэлайла чувствовала, как они карабкаются по ее телу и

отталкивают от стены, отделявшей ее от Гэвина.

– Это не по-настоящему! – завопила она, светя фонариком в стену впереди

себя, чтобы понять, куда ударить топором. Все пространство вокруг стало

пустым и ослепительно белым. Она сунула фонарик в карман и подняла топор.

Позади нее с грохотом падали картины, разбиваясь об ее ноги, спину, и она едва

успела увернуться от одной, целившейся ей в голову и упавшей в итоге на пол.

Дэлайла чувствовала духов, призраков – воплощения ужаса, кем бы они ни

были – окружавших ее, пытавшихся пробраться в ее одежду и в ее плоть.

Ощущалось это как вспышки жара и леденящего холода, будто кто-то слегка

касался ее кончиками пальцев, и впервые с момента своего прихода в Дом

Дэлайла почувствовала себя победительницей: физически они были слабыми.

Если они останутся в доме, то им придется сломать здание, чтобы навредить ей, но тогда пострадает и Гэвин. А без прочной структуры здания они были лишь

призраками.

– Гэвин, держись! – крикнула она. – Я иду к тебе!

В ответ раздался был приглушенный крик, и ненависть Дэлайлы к дому

увеличилась вдвое, даже втрое, – стала такой огромной, что превратилась в

неистовую ярость, пульсирующую в крови. У него во рту кляп, поэтому он не

мог говорить. Гэвин попал в ловушку Дома, который, как он всю свою жизнь

верил, любил его.

– Ты монстр, – она подняла топор, замахнулась им так сильно, как только

могла, и вонзила его в стену.

Дом взвыл тысячей голосов, словно от боли и ярости, и в коридор влетел

ветер с такой силой, что Дэлайла чуть не упала, но она расставила ноги пошире

и сосредоточилась, шипя сквозь зубы. Потом замахнулась снова, больно

вывихнув плечо, и лезвие топора сломало пластик и дерево. Из стен хлынула

кровь и вывалились какие-то сгустки – иллюзия внутренностей, сердец и

кишок.

Сдавленно вскрикнув, Дэлайла отскочила и три секунды приходила в себя.

Это было не по-настоящему.

Насекомые ползли по ее шее и по лицу, но она закрыла рот и дышала через

нос: это не по-настоящему, не по-настоящему. Дэлайла снова решительно и

свирепо ударила по стене.

Замахиваться топором было не так, как носить его. Он был очень тяжелым

и не сбалансированным из-за огромного лезвия на верхушке, но с каждым

ударом стена поддавалась, и наконец поток теплого воздуха подул в холодный

коридор.

В трещине появилось лицо Гэвина, рот его был закрыт тряпкой, видимая

часть лица была в пыли и засохшей крови, на щеках, носу и подбородке были

сотни царапин, но когда его ошарашенный испуганный взгляд встретился с ее

взглядом, Дэлайла подавилась всхлипом от отчаяния добраться до него.

– Держись, Гэйв! Я почти там. Держись. Я иду. Иду.

Он кивнул, глядя с мольбой, и исчез из поля ее зрения.

Трещина в стене разрасталась с каждым ударом, пока Дэлайле не начало

казаться, что ее руки вот-вот отвалятся, но дыра стала достаточно широкой, чтобы в нее можно было пролезть, продолжая уворачиваться от досок и

обрывков ковра, цепляющихся за ее ступни, ноги и руки. Она споткнулась и

головой вперед упала на него.

Первым ее порывом было расцеловать все его лицо. Она тут же вытащила

кляп, эту мерзкую тряпку из его рта, спешно развязала веревку, обвивающую

все его тело.

Освободившись Гэвин закричал, вытянул руки и выгнул спину, словно был

в таком состоянии часами, – возможно, так оно и было. Его крик был ужасным

звуком, хриплым и низким, в нем было еще больше боли, чем когда она

слышала его чуть ранее. Сейчас в его крике была потеря, злость и глубоко

проникший ужас. Гэвин был связан все время, пока они были порознь? Он был

обезвожен и слаб. Был бледным и сломленным.

– Лайла, – простонал он. – Нужно убираться отсюда.

Кивнув, она развернулась, чтобы расширить дыру, отбросив мокрые клочки

ткани, пропитанные этой не пойми откуда взявшейся липкой кровью. Ей

казалось, что она пробивается сквозь грудную клетку, сквозь кости и хрящи, сквозь мышцы и органы. Руки были покрыты чем-то темным и влажным, –

материал, который она считала деревом в стенах, сейчас хлюпал под лезвием

топора.

– Гэйв, возьми меня за руку.

Он потянулся к ней, дрожащий и ошеломленный, и она принялась вести его

сквозь стену. Дом раскачивался вокруг них, буря из пыли и обломков окружала

их лица. Гэвин вытолкнул Дэлайлу в проем первой, а потом пролез сам, но тут

огромная дрожь сотрясла здание, и с болезненным треском рука Гэвина

оказалась под упавшей деревянной доской.

Он закричал от боли, зажмурившись и откинув доску. Спотыкалась о рамы

картин и разорванный ковер, Дэлайла возвратилась к месту, где он застрял, как

можно быстрее помогая ему высвободить руку, неестественно изогнувшуюся и

безвольно повисшую. Его лицо побледнело, а глаза остекленели.

– Гэвин, – выдохнула она. Страх вызывал в ней такую сильную тошноту, что она согнулась пополам. Обхватив бока, она посмотрела на его лицо. –

Гэвин, посмотри на меня, – его взгляд скользнул по ее лбу и щекам и вспыхнул,

отыскав ее глаза. – Нам просто нужно выбраться, ладно? Нужно выбраться

отсюда, и мы сможем уехать и сделать то, что хотели. Я тебя не брошу. Ты

должен встать, спуститься со мной по лестнице и через кухню выйти на задний

двор.

Гэвин кивнул, лишенный дара речи и пребывающий в состоянии шока. Она

не знала, долго ли он сможет терпеть боль, та явно была невыносимой, и по

тому, как кривилось от боли его лицо, она поняла, что им нужно спешить.

Дэлайла еще никогда не испытывала такую ужасную тревогу, когда могла

думать только об одном: нужно бежать. А что будет потом, не имело значения.

Им нужно выбраться, пока дом не рухнул на них. Дэлайла посмотрела на

потолок с трещинами, на пол, центр которого пересекала длинная неровная

дыра. Дом мешал им уйти, и у него получалось. И она не знала, как им

добраться до заднего двора.

Встав, Гэвин прислонился к стене, кряхтя от боли. Глаза его были крепко

закрыты, здоровой рукой он потянулся к ней, прося поддержки. Его правая рука

плетью висела на боку, словно кости в ней превратились в пыль.

– Смотри, что ты наделал! – закричала она на Дом, сорвав с себя жилет и

помогая Гэвину перевязать им руку. – Смотри, что ты с ним сделал! Он любил

тебя! Ты был ему нужен! А ты схватил, напугал и сломал его!

Пыль осела, и стены притихли. На полу замер ковер, и стало тихо, но не как

затишье перед бурей, а затишье после, когда можно было сравнить

произошедший хаос и последовавшую за ним тишину.

Но Дэлайла не доверяла этой тишине и, помогая Гэвину стоять ровно, спотыкаясь, повела его по коридору. Тот был таким же, как и всегда: вел к

твердым ступенькам, которые спускались в прихожую и вели к столовой и

кухне.

Дэлайла чувствовала каждого призрака за собой, давивших в воздухе на ее

спину, пока они шли по холодной тихой кухне и выходили из двери.

Вот так.

Но тишину разорвала ужасная черная буря над ними, когда духи дома

заметили Давала, сидевшего на коленях на траве и подзывающего их со

взглядом, полным такой смелости и уверенности, что Дэлайла позволила ногам

подогнуться, и когда они с Гэвином упали на траву, она обняла его трясущиеся

плечи.

– Оставайся со мной, – прошептала она ему на ухо. – Будь со мной, ладно?

Он кивнул, все еще ничего не говоря, и уткнулся лицом во влажную кожу ее

шеи, хватая ртом воздух. Дэлайла не понимала, что происходило. Под их

коленями газон был мертвым и сухим. Деревья трещали на ветру. Не было ни

фруктов, ни того ощущения семьи. И в конце ничего могло и не сработать.

Дэлайла, Вани, Давал и Гэвин смогли разозлить привидений, вызвать всех их во

двор в виде яростной бури, но они все еще могли ошибиться. Глядя на Гэвина, Дэлайла знала, что все они могут здесь умереть.

Эта мысль была такой спокойной: мы можем сейчас умереть. Призраки не

знали, на что решиться – остаться с Гэвином или лететь к Давалу, – но они

могли легко вырвать дерево, сломать дом, сотворить на газоне зияющую дыру и

поглотить всех их.

Земля содрогалась под ними, внутри дома слышался грохот – падали стены, переворачивалась мебель, разбивались окна, духи выходили и вылетали наружу.

Было невозможно уследить за одним из сотен размытых точек в небе,

похожих на рябь горячего воздуха. Но она чувствовала их, не только кружащих, но и копошащихся и кричащих над ней с чудовищным ревом.

Меньше чем в десяти метрах от нее, склонившейся над съежившимся

Гэвином, сидели на коленях Вани и Давал, обхватив друг друга руками. Они

кричали и молили духов отступить.

Было невыносимо громко. От их настойчивых молитв. От криков призраков

и треска деревьев. От звуков крушения дома.

Краем глаза Дэлайла уловила движение внутри дома посреди бушующего

ужаса вокруг: чьи-то руки безумно колотили по стеклу, чей-то рот был открыт в

беззвучном крике.

Женщина. У окна стояла женщина и визжала.

Дэлайла закричала и встала на колени. Гэвин рядом с ней издал тихий стон.

Это ловушка.

Это не по-настоящему.

Но если все же,

если все-таки это реально,

если,

Гэвин никогда не простит себе, что ушел без нее.

Вскочив на ноги, Дэлайла уложила Гэвина на траву.

– Лайла, – выдохнул он. – Не возвращайся туда…

Но она уже направилась внутрь, держа руки перед лицом, чтобы

защититься от обломков, пыли и темной гнилой земли. Кухня начала

обваливаться, и она перепрыгнула через огромную трещину в полу, промчалась

по коридору в прихожую. Покосившись, лестница начала рассыпаться, и

Дэлайле пришлось цепляться топором. Куски дерева и стекла впивались в ее

одежду, кожу и волосы, и, добравшись до вершины кучи обломков, Дэлайла

набрала полные легкие воздуха с привкусом мела, чтобы подавить панику, ведь

она не знала, где именно она сейчас находилась в доме.

– Хилари! Отзовитесь! – закричала она.

Стук раздался из задней части дома, далеко в конце коридора. Кто-то чем-то

бросил в стену. Или, судя по рушащемуся дому, со стены могло просто что-

нибудь упасть, или это обвалился пол. Комната могла ломаться на куски. Но

секундами позже Дэлайла услышала причитания тоненьким испуганный

голосом. Не слушая больше, Дэлайла побежала по обломкам дерева и пластика, врезалась в стену и замолотила по ней топором.

Стены были сухими, и дерево легко разлеталось на куски, и желудок

Дэлайлы сжался, когда она поняла, что уже не сражается с одержимым Домом.

Старый дом был на грани разрушения под ее ногами.

Ломая стену уставшими и немеющими руками, Дэлайла начала

всхлипывать, чувствуя безумие. Она хватала ртом воздух, издавала

пронзительные истерические вопли. Был здесь хоть кто-то? Или она просто

сошла с ума? Она все-таки умрет в этом рушащемся доме?

Но когда Дэлайла пробила дыру в десяток сантиметров шириной, ее сердце

замерло.

Там стояла женщина.

Она была крошечной. Высохшей. Ее спутанные темные волосы почти

полностью поседели, спина скрючилась, а руки стали тощими и слабыми.

– Дэлайла.

Рот Дэлайлы открылся, а мокрые от слез глаза стали огромными.

– Хилари?

– Я проснулась, – прохрипела женщина. – Вытащи меня отсюда.

Не было времени размышлять, как долго она здесь находилась, откуда знала

имя Дэлайлы и была ли вообще настоящей. Дэлайла яростно пробивала стену, расширяя дыру, чтобы Хилари смогла пролезть, и схватила ее за руку. Она

потащила ее наружу, не обращая внимания на звук рвущейся ткани и крик, когда что-то острое впилось в ногу Хилари. Вытаскивая ее, Дэлайла упала

назад, затем встала и побежала в коридор с мамой Гэвина за собой. В это время

дом превращался в обломки: обрушивались в пыль потолки, исчезали полы, вспыхивали огнем стены. Они обе упали в груду обломков от лестницы, и

Дэлайле пришлось почти нести женщину по коридору на кухню и за дверь, пока

их преследовал огонь, опалял сзади блузку Дэлайлы и кончик ее косы.

Дэлайла упала на траву рядом с Гэвином и свернулась калачиком на его

теле, содрогаясь от рыданий, ведь она четко понимала, что могла там умереть, и

кто тогда позаботился о Гэвине? Хилари рухнула рядом с ними, и Гэвин

повернулся, пораженно глядя на нее. Его била крупная дрожь, пока Дэлайла

обнимала его.

– Это…

– Думаю, да.

Он протянул здоровую руку и обхватил ею ладонь Хилари. Она была без

сознания, крошечный комочек темной одежды на газоне.

Огонь на кухне все разрастался, грохоча и треща, и Дэлайла с полной

уверенностью знала, что сейчас или они победят, или все кончено. Тени

впивались в ее одежду, холодные пальцы скользили по коже. В ушах звенело от

невыносимых криков бессловесных призраков – на миг она увидела их

зияющие рты, мерзкие и вонючие, так близко к своему лицу, но они тут же

вернулись в общую тьму. Давили на нее, окружали ее бурей. Приближаясь и

отлетая обратно, и так бесконечно, их дыхание воняло вековой гнилью и

отчаянием, удары их бесформенных тел ощущались как порезы льдом на щеках.

Дэлайла раньше никогда не слышала такие звуки и не испытывала такой

ужас. Она не могла закрыть Гэвина своим телом, но все равно пыталась, плечи

дрожали от нагрузки, она свернулась поверх него, обхватив руками его голову, служа ему щитом.

Он замер. Совсем не двигался в ее объятиях, и если бы она не чувствовала

слабое тепло его дыхания у себя на шее, то испугалась бы, что он перестал

дышать. Он едва мог выдержать еще минуту этого, она знала это и в то же

время не могла в полной мере осознать его горе, ужас и потерю. Его щеки были

влажными от слез, лицо так крепко вжалось в ее шею, что ей подумалось, что

она будет чувствовать его след там вечно.

Ветер трепал ее волосы. Миллионы точек давили на нее и на них со всех

сторон, пытаясь сбросить ее с Гэвина. Дэлайла держалась, крича на них, летающих в темном, как ночь, небе.

Давал и Вани подползли к ним, обхватили руками Гэвина и клялись, перекрикивая призраков:

– Мы не отдадим его вам.

– Вы его не получите.

И посреди этого холода и воплей, посреди вида их ужасных истерзанных

«лиц», Дэлайлу пронзило осознание, словно дуновение тепла: «Они не могут

так меня по-настоящему ранить». Ее порезы были от вещей, которыми они

бросались, а не от самих призраков. Без своего Дома они были ничем.

Небо пошло рябью и тут же просветлело, и вслед за легким напряжением в

ее груди и щелчком в ушах мир вздрогнул и затих.

Стало так тихо, словно их закрыли в герметичную банку. На уши давила

тишина, она расширялась и расширялась, пока мир вокруг не треснул, и

вернулся ветер, шелестящий сухими ветками вишневого дерева. Вернулся

аромат весны, земли и травы у них под ногами, смешиваясь с запахом горелого

дерева и сломанного бетона. Гэвин посмотрел на дом, и Дэлайла проследила за

его взглядом.

Тот едва стоял, с кровли свисали гвозди, штукатурка отделилась от стен

длинными полосами до самой земли. Окна были разбиты, крыльцо почти

обвалилось. Казалось, дом подхватил ураган и бросил во двор.

Он выглядел совершенно безжизненным.

Гэвин повернулся и посмотрел на маму, и лицо его исказилось.

Дэлайла закрыла глаза, рухнула на Гэвина, и больше не открывала их, пока

солнце не проникло в окно, а чья-то нежная рука не разбудила ее

прикосновением.

Глава тридцатая

Он

Она была такой смелой. Он насчитал семнадцать швов только на ее лице, но когда она открыла глаза и увидела его, на ее лице не было ни паники, ни

страха. Только облегчение.

Она медленно села, посмотрела по сторонам и оглядела его одежду:

хлопковую пижаму.

– Мы в больнице, – объяснил он. – Они привезли нас сюда после… ну, всего.

Хотя его память о прошедших полутора днях была смесью изображений, охваченной страхом и потрясением, Гэвин помнил, что пришлось приложить

немало терпения и усилия, тихих подбадриваний, чтобы разделить их с

Дэлайлой вчера, после того как они уложили его маму в машину скорой

помощи, и та уехала. То, как он цеплялся за Дэлайлу, было одним из немногих

воспоминаний, которые его сознание запомнило среди вспышек света, криков

репортеров от безумного открытия.

Он помнил, как просил фельдшера оставить его с Дэлайлой в машине

скорой помощи.

Помнил, как после часа суматохи, приезда полиции, пожарных и

парамедиков, какая-то женщина – Гейл – пришла специально, чтобы

поддержать его. Все сразу поняли: Гэвин всегда верил, что он был в Доме один.

Но это было не так: там же была заточена его мама, едва живая, в потайной

комнате рядом с его.

Гейл обнимала его, уверяя и обещая, что никто не заберет от него Дэлайлу.

Из-за своей истерики он должен был чувствовать стыд, если бы не

отвлекающее ощущение першения в груди и покалывания по всей спине.

Но благодаря нежным уговорам Гейл и родителям Дэлайлы, стоявшими

поодаль в потрясении и молчании, Гэвин дал наконец перевязать его сломанную

руку, пока они грузили потерявшую сознание Дэлайлу в отдельную машину

скорой помощи.

– И после всего этого я отключилась? – ужаснувшись, спросила она.

По его губам скользнула легкая улыбка.

– Я бы сказал, это было лучшее время для обморока. И я хочу

поблагодарить тебя, что ты не отключилась раньше.

– Ты в порядке? – она притянула его к себе, сильно дрожа, словно вспомнив

все. Такая дрожь из-за воспоминаний была и с ним этим утром, когда он

проснулся в тумане от успокоительных, которые были не настолько сильны, чтобы заставить его забыть. – Гэвин, господи.

Ее руки дрожали, и он знал, что она вся измучена и в синяках после того

как наработалась топора, из-за обломков Дома, которые сыпались на нее

неизвестно сколько времени, пока она пыталась добраться до него, а потом и до

его матери.

Обнимая ее, он рассказал ей обо всем, что мог вспомнить: как думал, что

полиция прибыла через минуту после наступления странной тишины. Что

сначала они надели наручники на Давала и Вани, расспросили Гэвина, но, несмотря на их скептицизм, не возникало сомнений, что здесь произошло что-

то сверхъестественное. Дом осыпался на глазах. Мебель вплавлялась в стены и

деревья. В отдельных местах занялся огонь. И, что еще ужаснее, здесь была его

истощенная мама, которую никто не видел почти семнадцать лет. Гэвин, видимо, был так испуган, увидев ее в свете огней полицейских машин, что не

мог перестать кричать несколько минут.

Город, штат, вскоре весь мир будет знать о случившемся вчера в Лоскутном

Доме.

Гэвин думал, у него больше не осталось слез, но это было не так. Были и

слезы, и недоумение, и еще больше горя, с которым он не знал, что делать.

Дэлайла обнимала его, стараясь не задеть его раненую руку, тихо говоря

ему об их будущей совместной жизни, о своей любви к нему, о том, что они

смогут сделать вместе. Он знал, что она права: так и должно было случиться, если не вчера, то когда-нибудь еще, ведь что бы ни было в Доме – что бы ни

вырастило его, любило, изолировало его от всех и наконец причинило боль –

это нечто заперло в себе его маму на всю его жизнь, только чтобы оставить

Гэвина при себе.

Но даже сейчас сложно забыть время, когда все еще было хорошо.

Зажмурившись, Гэвин прижался губами к ее шее. Воздух ощущался

пустым, без присутствия духов, преследовавших его всю жизнь. После всех

потрясения и мучений, ощущая ее руки вокруг ее шеи, он мог впервые по-

настоящему дышать, и этот миг казался вечностью.

***

Дэлайла устроилась рядом с ним, теплой рукой поглаживая его ребра, поднимаясь к шее и волосам. Под на матах сбились в кучу одеяла, которые они

разложили на полу в кабинете музыки. У них едва оставалось время наедине, но

здесь, в их тайной крепости, когда стрелка часов замирала между двумя и тремя

часами ночи, когда они были так близки, и с каждым вдохом Дэлайла

прижималась к нему своей теплой обнаженной кожей, он забывал об кошмаре

последних двух недель.

– Пьюджет-Саунд, – сказала она, целуя его подбородок.

Он посмотрел в ее большие синие глаза.

– Почему туда, а не в Северо-Западный? Или в Гарвард?

Они все же сделали свой выбор. После Тишины, как назвали это Гэвин с

Дэлайлой, или после Падения Лоскутного Дома, как назвали это все остальные, они стали любимцами мировой прессы. Но, несмотря на надоедливое

внимание, были и плюсы. Например, пожертвования. Обучение в любом

колледже. И теплое сочувствие миллиона незнакомцев. У Гэвина не было

раньше родителей, но теперь вся планета хотела быть ими, включая родную

маму, которую на днях собирались выписать из больницы.

Он виделся с ней каждый день, часами сидел у ее кровати и читал ей книги, включал послушать музыку, рассказывал обо всем, что делал, когда покидал

Дом и когда она не могла слышать, как он передвигался. Дом позволял ей

смотреть, как он спит, слушать, как он учится играть на фортепиано. Он

выпускал ее в трансе, когда нужна была ее подпись или присутствие в школе, для разговоров с социальной службой и один раз с полицией. Но ее

воспоминания были обрывочными, что еще хуже – ее поглощало чувство вины.

Гэвин изо всех сил старался убедить ее, что его жизнь была хорошей.

Его ведь любили.

И с каждым днем она все больше верила ему; она ведь видела все это

собственными глазами. Вчера она даже улыбнулась.

Наконец Дэлайла ответила:

– Думаю, потому что мне хочется быть поближе к воде.

Просьба была специфичной, но он мог ее понять. Ничто не могло так

сильно отличаться от замкнутого Мортона, чем архипелаг окруженных водой

островов.

– Ладно.

– Вот так просто?

Он улыбнулся и поцеловал ее в щеку.

– Вот так просто.

– Хилари сможет приезжать?

Он моргнул и пожал плечами. Мама физически была в плохом состоянии, но и эмоционально она была сломлена.

– Знаю, со временем она захочет быть ближе к нам. Но не сейчас, – он знал, что Дэлайла услышит скрытое, невысказанное в его словах: «Мы заберем ее, как только она будет готова. А я не останусь в Мортоне и на день дольше, чем

должен».

– Гэвин?

– Хм-м? – он отодвинулся, чтобы посмотреть на нее, и сердце затрепетало в

его горле из-за ее решительного взгляда. Гэвин не думал, что можно было

чувствовать так много, но это было так. Еще больше восторга, желания, благодарности и восхищения. Пока что его мир оставался крошечным, и кроме

его незнакомой матери, Дэлайла была единственным человеком, но ее

поглощающее присутствие было всем, чего он хотел иметь рядом с собой, пока

не пройдет потрясение и пока новая реальность не обретет форму.

– Я люблю тебя, – просто сказала она.

– Я тоже тебя люблю.

– Мы можем это сделать, понимаешь? – она провела мягким кончиком

пальца по едва зажившей царапине на его щеке и медленно потерла его

нижнюю губу, отвлекая его. – Со временем люди забудут о нас. Твоей маме

станет лучше. Она найдет для этого способ. Может, не в ближайшее время, но

когда мы закончим школу, будет то, чего мы хотели. Колледж в новом городе, только мы вдвоем. Будем жить в одной квартире.

Он наклонился, целуя ее, перекатил на спину и навис над ней. Ее ноги

скользнули по его бокам, волосы разметались по сторонам, и пока он любовался

будущим, которое она описала, он не мог отрицать и то, как ему нравится этот

вид.

– То есть когда-нибудь мы займемся этим на настоящей кровати? – спросил

он, сверкая ее любимой улыбкой, голодной, от которой ее взгляд становился

затуманенным, а щеки вспыхивали.

Она ошеломленно кивнула, но представить такое им было почти

невозможно, он это понимал. Преодолеть все это было непросто. Их жизни уже

никогда не будут нормальными после случившегося.

Гэвин с улыбкой поцеловал ее. Ему и не нужна норма. Он просто не знал, что такое норма, и ей тоже этого не захочется.

Благодарности

Мы написали вместе пятнадцать книг. ПЯТНАДЦАТЬ. Из них тринадцать –

взрослые романы, одна все еще в работе, и хотя жанр для подростков был

нашей первой любовью, книга, что вы сейчас держите, «Дом», лишь вторая

наша книга для подростков. Эта история была в наших сердцах почти четыре

года, и мы надеемся, что в вашем сердце она тоже найдет свое место.

Издательство – странный и загадочный мир, где творчество сталкивается с

практичностью, книгам нужно быть разделенными на категории,

маркированными и расставленными на правильные полки (если можно, и если

есть полка с книгами поцелуев, мы бы хотели на эту полку). И мы безгранично

рады быть с людьми, что вдохновляли нас писать истории из наших голов, какими бы они ни были.

Первая в нашем списке – агент-ниндзя. Но Холли Рут не только агент, но и

волшебница, мудрец, кабинетная свинка и чемпион. Спасибо тебя за тысячу

дел, Холли, но больше всего – за согласие, что еще одна сцена поцелуев – всегда

хорошая идея, за то, что показала нам, как управиться со всеми вещами, уделив

каждой внимание.

Спасибо потрясающему издателю, Зарин Джеффери. Романтика + дома-

монстры = редкое сочетание. Было сложно совладать с этим, но твой

издательский огонек оживил его.

«Саймон и Шустер» – наш идеальный дом, и все в нем заслуживают

кабинет в уголке, два перерыва в день и тридцать семь «дай пять». Спасибо

Джастину Чанда, Кэти Хершбергер, Крисси Но, Джулии Магуаир и Мекише

Телфер. Слова любви Лизи Бромли за самые красивые обложки.

Сервсик Эрин Биллингс, спасибо за вашу честность, за чтение каждого

написанного нами слова, за ваш энтузиазм, когда вы читали одни и те же слова

снова и снова. Спасибо, что не заблокировали нашу электронную почту.

*сердечко*

Спасибо Лорен Суэро – самой крутой – и лучше всех одетой – помощнице.

Спасибо Хэзэр Карриер, без тебя мы были бы лишь плохо прорисованными

силуэтами и шрифтом Комик Санс. Не бросай нас.

Для нас очень важно иметь писателей, которыми восхищаешься и которых

уважаешь, потому спасибо Ренсому Риггзу и Александре Брекен. Ренсом уже

занят (и мы обожаем его жену), но мы намерены выдать Алекс как-нибудь

замуж. Это сделка, вместо одного кольца вы получите два. Простая математика, Алекс. Ренсом, с тебя торт. И объятия. И опечатки в наших письмах, потому что

ты оставил нас с кружащимися головами.

Мы не можем писать благодарности к книге для подростков, не

поблагодарив Натана Брэнсфорда и Тахеру Мафи. Вы все время помогали

советом, поддерживали и подбадривали, когда это было нужно. Вы настоящие, позитивные и мудрые, и мы получили слишком много того, чем вы хотели

поделиться.

Наши семьи терпели множество сонных разговоров, безумных графиков

поездок, переполненных книжных полок и «о, уже ведь ужин». Спасибо, что

все равно нас любите. Мы постараемся исправиться к следующим книгам, но

лучше не надеяться так сильно.

Мы еще помним, как продали души, чтобы писать ради жизни, потому мы

приберегли самое важное напоследок: спасибо всем нашим читателям. Писать

эти истории для вас – наша мечта. Спасибо за ваше доверие и бесконечный

энтузиазм, за то, что следуете за нами, когда мы хотим вытянуть ноги и сделать

что-то другое. Надеемся, вы гордитесь нами.

Ло, надеюсь, мы остались смешными и вопящими в первом ряду концертов, для которых уже стары, и что так будет и в восемьдесят. Спасибо, что

вдохновляла словами.

Си, я так сильно тебя люблю, что послала бы за тобой свою душу куда

угодно.

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg