«Крысиный волк»

Крысиный волк (fb2) - Крысиный волк (Ночной зверек - 2) 1218K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Дария Андреевна Беляева

Дарья Беляева Крысиный волк

Destruction brings seduction[1].

1 глава

Сквозь молочный туман за окном с трудом просматривались очертания маяка, а море бушевало, волны с ревом бились о берег, как вдовы бьются о землю на могилах погибших мужей. Так пишут в книжках про войну, в общем.

За окном все было холодно, бесприютно и от одного взгляда на мир снаружи становилось уютнее внутри. В столовой горел свет, придававший всему золотую, утреннюю нежность, и он ощущал сухой запах гренок и кисловатый запах брусничного джема.

Они жили, по крайней мере ему нравилось так думать, на краю земли. На многие мили не было никаких других домов, кроме их дома на скале. Ближайшим к ним творением человека был пустующий давным-давно маяк на лишенном растительности остове каменного островка. Даже корабли потеряли путь сюда.

Ему всегда казалось правильным то, что никого, кроме них рядом быть не должно. Будто ни с кем на свете нельзя было разделить терпкий вкус утреннего чая с неизменным лимоном, аромат гренок с джемом и маслом и, конечно, вкуснейшие пирожные, которые так мастерски готовила их кухарка.

Столовая была просторной, светлой, в лучшие дни, комнатой. Стол каждый раз покрывала будто бы новая, накрахмаленная и хрустящая, белоснежная скатерть, а деревянный пол блестел лаком.

Они жили, как и полагалось жить знатным людям. Их дом был идеален в своих мягких, пастельных цветах и аккуратных очертаниях. Единственное, что делало печальным его сестер, а значит и его самого — в их саду не росли цветы, совсем ничего не росло.

Ничто не могло вырасти на этой каменистой земле, и единственные розы, которые цвели в их саду его отца — пять его дочерей. Он услышал голос отца:

— Шацар!

Шацар поднял на него взгляд, продолжая ритмично размешивать сахар в чае. Он повторял это движение, цикличное и затягивающее, как водоворот — оно помогало понять, как все двигается.

— Прекрати, — сказал отец. — Меня это раздражает.

И Шацар тут же прервал движение на середине, отставил чашку. Аммия хихикнула, ее кудряшки взвились, когда она повернулась к Шацару и прошептала:

— А как же обстоятельность?

Обстоятельность была любимым словом отца. Может быть, после пунктуальности. Шацар улыбнулся уголком губ. Он не говорил. Слова всегда казались ему лишними, ненужными, лишенными смысла, который весь протекал, как река, у него в голове. Никто не поймет про реку ничего, если Шацар просто зачерпнет немного воды оттуда. Зачем ему было пытаться?

— Аммия, — отец постучал по столу. — Веди себя прилично.

— Простите, отец, — ответила Аммия, но в ее голосе слышалась скрытая, волнующая непокорность. Они сидели напротив отца: Аммия, Саянну, Шигата, Кфара и Тантура. В одинаковых кружевных платьях приглушенных, нежных цветов, они одинаково прямо держали спины и одинаково правильно — ножи и вилки.

Шацар сидел рядом с отцом, они с отцом были будто зрители, наблюдающие за сестрами. Сестры играли в спектакле для отца, смысл которого был понятен лишь ему одному.

Шацар видел только хороших девочек в хорошеньких платьях. Вот Саянну налила себе в стакан молока, и отец дернул уголком губ, что означало улыбку. Шацар часто слышал плач, доносящийся из ее комнаты по ночам, и вовсе не всегда это был плач одинокой девочки.

Отец всегда вертел в руках часы на золотой цепочке, такая у него была привычка. Все потому, что у отца для всего было свое особое время. Его важно было соблюдать, его опасно было не соблюсти.

К Шацару отец относился совершенно по-другому. Долгое время Шацар считал, что он отцу безразличен, и только недавно ему стало понятно — отец видит его, как своего союзника, соратника, наследника.

Как свое продолжение. Шацару стало противно от этой мысли, и он поспешил избавиться от нее, закопав в саду, где не росли никакие цветы.

Девочки в одинаковых платьях были игрушками для отца, но для Шацара они были сестрами, он знал их привычки, любил их голоса. Отец же любил расчесывать их волосы.

В окно стучал, как бесприютный путник, которого никто не впустит в дом, дождь. Шацар подтянул к себе чашку с чаем, как будто собирался греть об нее пальцы. В их идеальной жизни, где распорядок означал куда больше, чем распределение времени для повседневных дел, Шацар больше всего любил завтраки. Утром у людей еще полно сил для того, чтобы пережить весь следующий день.

Краем глаза Шацар уловил, как по-детски неприлично Шигата слизнула кончиком языка джем с пальца. Отец говорил, будто девочки становятся женщинами, когда учатся управлять мужчинами.

Шацару это было все равно. Ему не терпелось припасть к окну и увидеть, смыло ли могилки, которые они копал для жуков в их мертвом саду. Конечно, это было нельзя. Нельзя было нарушать дисциплину, и Шацар сидел на месте. Саянну тайком показала ему язык, и Шацар отвел взгляд. Папа пил горячий черный кофе из аккуратной чашечки. Он не сыпал туда сахар и не заедал его ничем. Шацар никогда не пробовал кофе, но в книгах писали, что он бывает очень горьким.

— Мы пойдем на маяк, папа? — спросила Шигата, голос ее прорезал молчание и от этого Шацару стало почти больно.

— Возможно, — ответил отец, делая большой глоток. Он даже не поморщился. — На следующей неделе.

Походы на маяк были единственным способом вырваться из дома, и Шацар знал, что сестры их любили. Ничего не стоило — пройти по мосту к острову, однако всякий раз, когда отец позволял уйти от дома так далеко — был праздничным. Еще Шацар знал, что там, на маяке, Саянну подговаривала остальных спрыгнуть вниз, в огромную пасть моря, когда они стояли у прожектора, глотая соленый ветер, несущийся от воды.

Саянну говорила, что лучше пусть они умрут, а Шацар думал, почему они не хотят сделать этого дома? Наверное, сложно было набраться храбрости. Еще он думал, что будет скучать. Но ничего не говорил.

Когда завтрак закончился, отец велел всем разойтись по комнатам. Шацар знал, что отец не зайдет к нему, знал, что сейчас отец будет читать газету, а потом, может быть, навещать своих дочерей, знал с точностью до ноты звук его шагов. Шацар не боялся своего отца, как не боялся ничего, что изучал достаточно хорошо.

Минут пятнадцать Шацар сидел на полу в своей комнате. Шкафы здесь были заставлены книгами, которые он уже прочитал, над окном висели под стеклом в рамках красного дерева редкие насекомые, названия которых Шацар повторял в темноте, перед тем как заснуть. Длинные названия помогали не слышать стоны и плач. Кроме того, Шацару нравилось запоминать. Это развлекало его, как ничто на свете. Шацар на цыпочках вышел из комнаты, прокрался наверх, на чердак. Чердак был темный и пах пылью, и единственный источник света там, крохотное окошко, был почти на уровне окошка маяка. Когда Шацар смотрел туда, ему казалось, будто кто-то смотрит на него оттуда.

Впрочем, он знал, кто именно. У нее было так много имен, что она была безымянна. Но он ее знал. И девочки ее знали, и только отец о ней не подозревал. Никто не говорил ему о ней.

Шацар никогда не видел ее по-настоящему, но чувствовал ее всем сердцем, всем телом, всем, чем был он сам.

Сейчас он не ощутил ее присутствия, не почувствовал знакомой дрожи во всем теле, не провалился в бесконечный кошмар, который представлял собой ее взгляд. Было пусто. Шацар побродил по пыльному чердаку, поиграл с тенями, в конце концов, ему было семь лет и он все еще мог представлять их дикими зверями и неведомыми чудовищами.

Сестры рисовали ее. Шацар знал, что на чердаке, в сундуке со старыми платьями, под самым красным и единственным бархатным из них, хранится альбом с их рисунками. Саянну считала, что она вся — из крови, покрытая вечными, незакрывающимися ранами. Аммия рисовала ее кошкой с сотнями глаз. Шигата рисовала ее прекрасной женщиной с пульсировавшим в руках сердцем.

Для Шацара она не была ни женщиной, ни животным, ни причудливой их смесью. Она была огромна и холодна, как ночное небо, и так же безразлична и далека.

Они видели ее разной, но называли одинаково. Они называли ее Мамой.

Шацар улегся на пол и принялся листать альбом. Вот обнаженная женщина с головой насекомого, а вот вздыбленная могильная земля — все это была она. Шацар ткнулся носом в сгиб альбома, вдыхая фиалковый запах, исходящий от пальцев Саянну. Она рисовала последней.

Шацар задумчиво провел пальцем по трещинке на деревянном полу, услышав голос Саянну внизу. Он приник к трещине, смотря вниз. Комната Саянну располагалась прямо под чердаком. Шацар видел, что происходит внизу. Ему казалось, будто это он играет в игру, которую может остановить в любой момент.

Саянну сидела за столом, на котором лежал плюшевый кролик с выпотрошенным брюшком. Отец стоял над ней, он задумчиво смотрел на игрушку.

— Ты становишься жестокой, как твоя мама, — сказал он.

— Я похожа на маму, — сказала Саянну. А потом неожиданно добавила:

— Боишься?

На ней было кружевное платье под горло, подчеркивавшее все детское и беззащитное в ней, невинность и нежность ее шестнадцати. Ее светлые кудри спадали на плечи мягкими волнами. В ней нечего было бояться, но папа испугался.

Иначе зачем он потянул ее за волосы, заставляя встать. Саянну завизжала, Шацар вздохнул. Он лучше всех знал, почему отец делал это с его сестрами — они пугали его. Женщины пугали его.

Отец потащил Саянну к кровати с белоснежными, безупречными простынями. Она вырывалась, кричала, царапалась, как кошка. У отца было то, чего не было у нее — сила. Однажды у Шацара будет такая же, тогда он убьет его. Наверное.

Когда отец прижал сестру Шацара к кровати и задрал на ней юбки, Шацар увидел на его щеке кровоточащие борозды от ее ногтей. Шацар знал, так отец наказывает непослушных девочек, плохих девочек. Так мужчины наказывают женщин.

Шацар смотрел, как отец двигается, причиняя его сестре боль и слушал, как она шипит. Не плачет, не кричит, шипит, как разозленный зверек, готовый укусить.

Но укусить отца она не смогла, он зажал ей рот. Шацар знал, что отец делает это нежно с теми девочками, которые знают свое место. С теми, кто покорен. Отец говорил, что женщины — всего лишь собственность мужчин.

По вечерам он расчесывал волосы одной из своих девочек. Неизменно одна сидела у него на коленях, и подол ее платьица задирался, открывая край носка. Верх неприличия, говорил отец, женщина не должна быть такой неаккуратной. Еще он цокал языком.

Шацар водил пальцем по картинкам в книжках, изучая их контуры, и больше для него ничего не было по вечерам.

Саянну что-то неразборчиво говорила, и Шацар невольно напряг слух.

Он не мог разобраться слов, и все же ему казалось, она говорила:

— Мы убьем тебя, однажды мы убьем тебя, однажды, однажды, скоро!

А может быть, она плакала и звала маму. Впрочем, мама никогда не приходила. Иногда приходила Мама, но она только смотрела. В сущности, ей тоже было все равно. Часы на стенах отсчитывали время, их маятники колебались, и Шацар примерно знал, когда отец закончит. Женщины, говорил отец, внушают страх. Внутри они влажные, теплые и бесконечно злые.

Шацар не понимал, чего так боится отец. Шацар не боялся Мамы, хотя она без сомнения была женщиной — теплой, темной, влажной и бесконечно злой. Отец тянул Саянну за волосы, заставляя ее кричать громче. Шацар не любил, когда его сестры кричали. Он не любил, когда их мучили. Он вообще не любил громкие звуки.

В библиотеке Шацар нашел анатомический атлас и понял, что именно отец делает с его сестрами — он делает с ними других сестер всякий раз, когда задирает на них облачно-белые платьица.

Шацар не знал, зачем ему даже прикасаться к женщинам, если в них зло. Шацар не знал, где это зло скрывается — в беззащитной, птичьей нежности их рук, между их горячих губ или в блестящих, безумных глазах. А может быть, глубоко внутри, куда проникал отец.

Шацару было бы интересно посмотреть, но сестры не дали бы ему вскрыть себя. А он бы, наверное, не стал. Других женщин он не знал. Иногда Шацар даже не был уверен в том, что другие женщины в мире были.

Шацар прочитал все о городах и странах за пределами его мира, но никогда не видел даже чьего-то чужого дома. Впрочем, он понимал, что все дома построены примерно одинаково. В них стоят одинаковые вещи — столы, кровати, стулья. Шацар не пропускал ничего интересного. История была заключена в буквах.

Когда все закончилось, отец подтянул Саянну к себе, запустил руку ей между ног, а потом утер пальцы платком.

Шацар посмотрел на заплаканное и злое лицо Саянну. Она утирала слезы рукой. Шацар читал, что это неловко — видеть чужие слезы, но ему не стало неловко.

Ему никак не стало.

До вечера Шацар просидел на чердаке, перекладывая вещи в сундуке. Он вспоминал стихи, каждой вещи был посвящен свой собственный. Строчки цеплялись друг за друга как бусины в ожерелье.

После ужина, Шацар отправился спать. Дождь не прекращался, наоборот, казалось, хлестал все сильнее и сильнее. Шацар читал страницу за страницей, лежа под кроватью, с крохотной свечкой, освещавшей ему буквы. Отец не должен был заметить света, а то Шацар мог остаться без еды завтра — а ведь он любил гренки и джем.

Сон не шел. В его голове часы отсчитали около трех часов ночи, когда он услышал легкий скрип двери.

Он услышал голос Саянну, такой тихий, что ему могло и почудиться:

— Шацар. Пора.

Выглянув из-под кровати, он уже никого не увидел. Но Шацар знал, куда идти. Шацар крался так тихо, чтобы его не услышали даже мыши, которые, судя по тому, что Шацар о них знал, обладали большим диапазоном распознаваемых звуков, нежели его отец.

На улицу Шацар вышел через черный ход. Дождь хлестал его по щекам так, что было почти больно. Холод тут же пронзил кости Шацара. Но он должен был быть босым. Шацар шагнул прямо в грязь, она с хлюпаньем расступилась, и на секунду Шацар представил, как тонет в ней. Еще он представил, как будет отмывать следы грязи в доме, дрожа от страха, от одной возможности, что проснется отец. Не потому что отец — страшный. Все неожиданное — страшно.

На заднем дворе, в мертвом саду, откуда открывался лучший вид на маяк, собрались они. Пять девочек в ночных рубашках, промокших от дождя и лакированных туфельках черных от грязи. Они говорили, Шацар один должен быть босой, потому что он — мужчина. Маме не нравится скверна в нем.

Сестры ждали его.

Саянну зашипела:

— Поторапливайся, Шацар.

Она всегда командовала, она не была старшей, но была главной. Она знала о Маме больше других.

Дождь усилился и где-то вдалеке молния пронзила небо, освободив удивительный свет. Раньше, до того как прочитать, откуда берется молния, Шацар думал, что в месте, где плотная ткань ночи рвется, появляется солнце.

Саянну протянула руку, цепко ухватила Шацара и втянула его в круг.

— Давай, Шацар, — сказала она. — У нас мало времени, мы должны начать.

Кто-то еще, наверное Аммия, толкнул его в грязь, и Шацар упал. Он посмотрел туда, где полная луна была скрыта за облаками. Саянну потянула его за волосы, заставив посмотреть на ее грязную туфельку.

— Целуй, — сказала она.

Шацар не видел в этом ничего унизительного, всего лишь нужный ритуал, всего лишь Мама так любила. Шацар коснулся губами туфельки Саянну, почувствовав вкус и запах земли. По очереди он проделал то же самое с остальными сестрами.

— Хорошо, — сказала Саянну. Она запустила руку себе под ночную рубашку, из-под резинки трусиков достала опасную бритву, без сомнения, принадлежавшую отцу. Аммия заставила Шацара подняться, а Шигата задрала на нем рубашку. Саянну размахнулась, но порез на животе Шацара вышел не глубоким. Шацар смотрел за током крови, сливавшимся с током дождя.

— Мама, — заговорила Саянну. — Твоя кровь течет в нас, пусть она течет из нас, пусть ее ток приведет тебя к нам из места, где ты бродишь теперь.

Шацар наблюдал за струйкой крови, стекавшей по его животу. Саянну стояла над ним, ее тихий, певучий смех, наверное, испугал бы сейчас отца. Саянну совершенно по-женски подалась к нему, взяла за подбородок.

— Ты — мужчина, Шацар. Маленький, но мужчина. Поэтому ты никогда не поймешь, что такое Мама. Для вас женские циклы — неизъяснимы, все в природе подчиняется циклам. Этого вам не понять. Но ты сойдешь в качестве жертвы.

Шацар смотрел на нее спокойно, глаза его ничего не выражали. Ему не было обидно, он смотрел на Саянну с интересом. Ее зачарованные, блестящие в темноте глаза были удивительно прекрасны в момент, когда небо снова вскрыла молния. Сестры зашептали что-то, и Саянну раскинула руки. Ее зубы заблестели, она закрыла глаза. Шацар почувствовал руки сестер у себя на животе. Они расцарапывали порез, заставляя кровь течь быстрее.

Они стояли посреди бесплодной земли их сада, и Шацар слышал, как далекие, страшные удары волн разбиваются о камни. И вот ему показалось, вновь показалось, что кто-то или что-то смотрит на них с маяка. Теперь сестры гладили его, размазывая воду и кровь по его коже. Шацар больше не отрывал взгляда от маяка. Волны бесновались далеко внизу, и Шацару казалось, будто жар и свет невидимого огня озарили их. Нет, не жар и не свет. Анти-жар и анти-свет. Саянну схватила его за руку, ее кожа стала нечеловечески, неправильно теплой, жаркой. Это тепло не напоминало Шацару даже лихорадку — это было иное тепло, страшное тепло — тепло разлагавшейся плоти или материнской утробы.

Саянну притянула Шацара к себе, поставила на колени, и сестры танцевали вокруг него. Он смотрел, рассеянно улыбаясь. Они, наверное, думали, будто он дурачок, будто не понимает, что происходит. Но Шацар понимал все. Дикие девочки танцевали вокруг него и призывали свою Маму, которая была и его Мамой тоже. Мамой всех, кто скрывался в ночи, когда не было даже звезд. Древняя, древнее мира, она смотрела на своих детей, безразличная к их судьбе, большая, больше всего, что можно было представить и, конечно, жуткая. Она была в темноте и молчании, во всем не-присутствии и не-существовании, во всех лакунах мира, во всем, что Шацар видел своим боковым зрением, во всем, что почти слышал. Его дыхание сбилось, а потом и вовсе остановилось. Кровь, казалось, замерла. Он почувствовал, что умирает, но не умирал. Все просто остановилось, все исчезло. Шацар ощущал лишь космический холод и абсолютную глухоту одиночества.

Она пришла к ним. Мама пришла.

В их идеальном доме, полном фарфора, часов и книг, они больше не были так бесконечно одиноки. В сотый раз они ощущали себя сильными, забыв о том, как недолго это будет длиться. Все исчезало, Шацар обо всем забывал. Не было ни впереди, ни позади больше одинаковых завтраков, сладкого чая и вкусных гренок, дождливых и солнечных дней в месте, где умирают цветы, холодного, непокорного моря. Не было отца, наказывающего женщин за то, что они — другие. Не было прислуги, притворявшейся слепой и глухой. Не было жизни на краю мира в тщательно отделанном и роскошном гнездышке, где у отца была власть над их жизнями. Не было тикающих настенных часов, раздражающего запаха отцовской трубки, которую он раскуривал сидя в кресле, пахнущих холодом простыней, плачущих сестер.

Все исчезло, все растворилось. Ничего не было и быть не могло. Шацар не знал, чувствуют ли сестры то же самое.

Нравится ли им забываться и забываются ли они вообще?

В одной книжке с пожелтевшими страницами и рисунком человеческого мозга, похожего на грецкий орех, Шацар прочитал, что можно составить лишь приблизительное впечатление о том, как видят мир другие люди.

Шацар прочитал, что все они навсегда отделены друг от друга стеной восприятия.

Книжка была старая, мозг, похожий на грецкий орех, казался игрушечным. На новогодней елке висели такие же орешки, а еще длинные карамельки в блестящих обертках и шарики из тонкого стекла, покрытые яркой глазурью. Игрушки, книжки, праздники, все, что Шацар любил — исчезало тоже, растворялось.

Открыв глаза, Шацар увидел абсолютную ночь, лишь сотая часть которой укрывала весь мир, а все остальное оставалось во внешней пустоте. Шацар увидел абсолютную ночь, которая и была его Мамой.

Амти открыла глаза, выныривая из сна, будто из холодной воды. Ее еще колотило от холода, что испытывал под проливным дождем маленький мальчик, ставший мужчиной, который всех их погубит.

Амти не сразу поняла, кто она такая, ощущения, мысли и страхи Шацара заползли внутрь, пульсировали под ее кожей, и Амти хватала ртом воздух в ожидании облегчения.

Она приподнялась на локтях, машинально отмечая, что рука больше не болит. В нос ей ударил душный запах благовоний, которые Яуди использовала без меры. Сейчас Амти вдохнула этот тяжелый, сладковато-пряный запах с удовольствием, он возвращал ее в реальность. Сны стали ощутимее, после них все сложнее было вспоминать о себе самой.

Сны стали ощутимее, но более того — все они были о Шацаре. Все, каждый, будто Амти установила с ним какую-то связь, не дававшую ей покоя. Она наизусть знала кукольный домик у маяка, в котором Шацар провел свое детство. Прошла уже неделя, и каждую ночь, как только Амти закрывала глаза, она жила жизнью маленького Шацара, чувствуя все, что чувствовал он, смотря на все, на что смотрел он и слыша все, что он слышал.

Амти перевернулась на узком диване, увидела зеркало, в котором отразилось пятно, которое, будь на Амти очки, несомненно оказалось бы ее отражением. Яуди была в соседней комнате. Скорее всего, она не спала. За неделю Амти успела узнать, что Яуди спит не больше четырех часов в день. Большую часть ночи она смотрела образовательные программы по телевизору и курила.

Яуди была странной, очень странной. Но она помогла Амти, она перевязывала ее рану, давала ей кров и еду. Амти хотела искать своих, мечтала увидеть их снова, но в то же время она не знала, где их искать, а возвращаться во Двор ей было страшно. Амти не до конца понимала, чего боится. Она просто использовала свое ранение, как повод не объявляться во Дворе, потворствуя своим невротическим страхам.

Миллион вопросов роилось в голове — Мескете теперь Царица, но не испортит ли Амти все своим появлением? Почему Мескете не было в эфире? Она искала Амти или слишком занята во Дворе? Где остальные? Где Эли? Ищет ли Амти Шацар?

Одна мысль обо всем, что было между ней и Шацаром заставляла Амти краснеть от стыда. Кроме того, теперь он хотел ее убить. Часть Амти понимала, что не стоит спешить встречаться с друзьями — она могла подставить их.

Другая часть Амти прекрасно понимала, что подставляет Яуди, почти смеялась над этим. Амти помотала головой, отгоняя наваждение.

— Ты, — сказала она себе. — Инкарни Страсти, Тварь Страха. Прекрати быть такой подлой дурой.

Да, подумала она, подлая дура, кажется, идеальная характеристика. Амти фыркнула и засмеялась, вылезла из постели. На ней была длинная майка с мультяшными козликами, надувавшими розовые пузыри жвачки, которая, без сомнения, принадлежала когда-то Шайху. От одной этой мысли почему-то становилось чуть-чуть светлее. Будто часть тепла Шайху могла с незапамятных времен сохраниться в этой футболке, и именно это тепло давало Амти надежду. Ощущение скорой, очень скорой встречи с теми, кого Амти так любила.

Амти жила в гостевой комнате. По крайней мере, это нагромождение ящиков среди которых притаились примерно в равной степени отчаяния диван и шкаф с зеркалом, так называла Яуди.

В ящиках были вещи самые разные, от электрических чайников до медных кошек. Яуди говорила, что это подарки, но Амти была почти уверена, что Яуди воровала. Впрочем, Амти это не смущало, она любила людей, способных искажать плоть других существ, причинять невыносимую боль и убивать. Честно говоря, Амти было без разницы, чем Яуди занимается в свободное время.

Амти нащупала рядом с собой очки и на цыпочках вышла из комнаты, на тот случай, если Яуди вдруг решила нарушить свой обычный распорядок и заснуть. Но из-под ее двери доносилось слабое мерцание телевизора. Амти постучалось.

— Ну? — услышала она ответ. Первым, что Амти увидела, зайдя в ее комнату, был поднимавшийся от сигареты Яуди дымок.

— Привет, — сказала Амти.

— Не спится, потому что чувствуешь себя одним из моих трофеев в комнате моих трофеев?

— Я об этом не думала, но теперь, наверное, не засну.

Амти села рядом с Яуди на кровать. На экране телевизора серьезного вида усатый мужчина рассказывал об устройстве человеческого мозга. Амти вспомнила картинки из воспоминаний Шацара, вздрогнула. Его воспоминания почти стали ее собственными.

Мужчина говорил о зонах мозга, отвечавших за восприятие и воспроизведение языка.

Амти облизнула губы. Она должна была это сказать, и все зоны, ответственные за язык в ее голове работали исправно.

Но когда Амти открыла рот, ни единого звука из ее горла не вышло. Для начала она откашлялась.

— Чувствуешь себя неловко? — предположила Яуди. Она впервые повернула голову к Амти, поднесла сигарету к губам и глубоко затянулась. Запрокинув голову и выпустив дым кольцами, Яуди сказала:

— Это ты зря. Не хотела бы я тебе помочь, не помогала бы. Ты знала, что человеческий мозг состоит из жира, воды и крови?

— Фу.

— Ты этим думаешь.

— Фу-фу, — веско добавила Амти. Яуди ей нравилась. Она была странной, но в то же время — действительно доброй. По-настоящему доброй. Хотя, возможно, Амти относилась к ней с такой приязнью, потому что видела ее во сне еще до того, как они познакомились вживую. Амти рассказала Яуди почти все о своей жизни, но главное — все о Шайху. Кажется, Яуди была рада услышать о нем, впрочем, по ней всегда было очень сложно сказать. Яуди затушила окурок в пепельнице, полной его падших собратьев, и Амти, наконец, выпалила:

— Я не хочу подвергать тебя опасности.

Яуди потянулась за ведерком с карамельным мороженым и запустила в него ложку. Амти восприняла это как знак продолжать, и заговорила снова:

— Спасибо тебе за помощь, спасибо, что приняла меня, выслушала, вылечила и накормила. Я благодарна тебе и не знаю, как оплатить свой долг перед тобой. Но меня, наверняка, ищут.

— Точно, — сказала Яуди, не отрывая взгляда от экрана, на котором анимация нейронных импульсов демонстрировала, что скорость человеческой реакции намного превосходит скорость спортивной машины. — Интересно, правда?

— Безусловно, Яуди, — сказала Амти, а потом вспылила. — Ты меня вообще слушаешь?

— Продолжай, — милостиво разрешила Яуди. — Если что, ты меня не стесняешь. С тех пор, как мои мама и папа завели себе прыгучую собаку, я не могу ходить к ним в гости, и мне одиноко.

Амти вздохнула. Она уже не была неудачницей в общепринятом смысле этого слова, она прошла по ступеням к основам мироздания и лишилась девственности, однако ее все еще никто не слушал.

— Это серьезно!

— О, я не сомневаюсь.

Яуди подкурила новую сигарету, слизнула с ложки остатки мороженого и протянула ведерко Амти.

— Хочешь?

— Яуди! — рявкнула Амти. — Я ухожу завтра!

— Да, — сказала Яуди.

Амти даже опешила — такой реакции она не ожидала. Не то чтобы она полагала, что Яуди будет уговаривать ее остаться, однако Амти казалось, что Яуди хотя бы спросит, куда она пойдет. Амти внимательно посмотрела на нее, потом поправила очки и сказала:

— Я, конечно, не знаю, куда, но это лучше, чем…

— Я знаю, — сказала Яуди просто. — Я связалась с теми, кого ты называешь своей семьей.

— Как?!

— Я хорошо знакома с Шайху, — ответила Яуди невозмутимо, слушая, как ведущий подводит итог, сравнивая человеческий мозг с мощными операционными системами, управляющими электросетями города, а значит и его жизнью. — И я все равно хотела с ним встретиться.

— И ты нашла его?

Яуди снова затянулась, стряхнула пепел с сигареты.

— Не совсем так. Я поехала туда, где он в любом случае объявился бы. И, ну да, встретила его там. Не то чтобы я искала. Если быть совсем уж точной, я просто туда пришла и выпила немного…

— Яуди!

Яуди, наконец, повернулась к ней, смерила ее почти бесцветным взглядом, губы ее тронула меланхоличная улыбка.

— Завтра они сюда приедут, заберут тебя.

— И ты не сказала мне?!

— Я говорю.

— Сейчас?!

Яуди пожала плечами и снова уставилась в телевизор. Она, определенно, была духом-помощником Амти. Пока Амти сидела здесь, бесполезная и не знавшая с чего начать, Яуди сделала все сама. Амти почувствовала стыд.

— Не переживай, — сказала Яуди. — Ты мыла посуду и готовила еду. Я даже подумывала оставить тебя навсегда.

Голос у Яуди был монотонный и чуть гнусавый, от того все, что она говорила приобретало легкий оттенок сарказма.

— Мне с тобой так повезло, — сказала Амти совершенно искреннее.

— Ну да, — кивнула Яуди. — Типа того. Мне с тобой — не очень, вдруг меня из-за тебя посадят или даже расстреляют. Хотя, наверное, ты в этом случае будешь радостно и зловеще смеяться, ты же Инкарни.

Амти насупилась, хотела было сказать, что Яуди не знает Инкарни, но промолчала. Амти была Инкарни, но, в конце концов, и она не могла сказать, что знает их. И что знает себя саму.

— Шацар, — сказала Яуди, наблюдая за рекламой антидепрессантов, которую без конца крутили после полуночи. — Выступал.

— А. Я не смотрю телевизор.

На экране счастливая молодая женщина протягивала раскрытую ладонь, на которой как птенцы в гнезде притаились две жизнерадостно желтые таблетки. Амти не хотела смотреть телевизор, не хотела видеть Шацара. В конце концов, она достаточно смотрела на него ночами.

— Что говорил? — добавила Амти из вежливости.

— Что акция твоих друзей — уловка для того, чтобы отвлечь нас от готовящихся террористических атак. В городе введен режим повышенной безопасности. Инкарни, сказал Шацар, пытаются отвлечь нас от своих планов, они никогда не оступятся.

И тут Амти взорвалась, почти вскрикнула:

— Да как люди могут этому верить?! Как?!

Яуди посмотрела на нее со своим неповторимым спокойствием, фыркнула. Амти понимала, что у нее нет ответа на этот вопрос. Наверное, ни у кого не было. Шацар не владел магией, способной запудрить мозги миллионам людей. Шацар просто пообещал им безопасность после страшной войны, а теперь — теперь они привыкли ненавидеть и бояться, они научили этому своих детей.

Амти ведь и сама когда-то была такой.

— Я к тому, — закончила Яуди после паузы. — Что лучше бы вам всем убираться отсюда в то место, где вы прячетесь.

— Во Двор.

Яуди повела плечом, будто ей в один момент стало зябко, сказала:

— Ты слишком спокойно говоришь обо всем этом мне. Откуда ты знаешь, может я Пес Мира под прикрытием?

Амти облизнула губы, не зная, что ответить, взяла из пачки Яуди сигарету и закурила.

— Я видела тебя во сне до того, как мы познакомились, — сказала Амти. — Тебя и Шайху. Я тебе доверяю.

— Ну-ну. Я бы учитывала все возможности.

Горький дым проник внутрь, но Амти не захотелось кашлять. Реклама сменилась ночными новостями. Диктор, совсем еще юная девушка с серьезным лицом, вновь рассказывала о взломе телеэфира и уловках коварных Инкарни. Амти отстраненно подумала, что эта девушка, наверное, в первый раз ведет новости, потому ей и доверили ночную передачу, которую смотрит куда меньше людей.

Особенно очевидно это стало, когда девушка поджала губы и голос ее чуть скакнул вверх.

— Известие о пропаже двенадцатилетней Астии из Гирсу не единственная печальная новость за неделю. Шестнадцатилетняя Имни и ее восьмилетняя сестра пропали в Столице вчера ночью. Псы Мира делают все, чтобы найти пропавших девочек. Источники, близкие к расследованию утверждают, что есть шанс найти жертв живыми. Судя по всему, в городах нашей Родины действует опасный преступник. Пока у Псов Мира нет доказательств, связывающих похищения девочек и взлом эфира, однако…

Яуди повернулась к Амти, она сказала:

— Ну, все. Вам конец.

И в ее вечно монотонном голосе на секунду послышалось волнение. Амти и сама понимала, что всех собак, в прямом и переносном смысле, теперь спустят на них. Сюжет новостей сменился, теперь показывали Шацара, сидевшего за столом и слушавшего доклад кого-то из министров. Амти смотрела в непроницаемые, будто лишенные всякого присутствия души, глаза Шацара и думала: Может это ты убиваешь девочек, больной ты ублюдок?

Амти одновременно видела на экране политика, недосягаемого, строго одетого, являвшегося лишь картинкой на экране. Но при этом Амти видела и маленького мальчика, не желавшего говорить, маленького мальчика из чудовищного детства Шацара, маленького мальчика целыми днями читавшего и чертившего, не знавшего иной жизни, чем жизнь в доме на маяке. Амти видела маленького мальчика, но видела и мужчину, который был с ней, который оставил ей укусы на шее и синяки на бедрах, и томительную боль внизу живота. Картинка будто троилась в глазах — Шацар был символом государства, символом власти и страха, был одиноким ребенком в жутком, красивом доме, был ее любовником, пусть всего на пару часов. Амти схватила пульт и выключила телевизор. Они с Яуди остались в полной темноте.

Яуди невозмутимо сказала:

— Ты права. Надо идти спать. Завтра тебе предстоит тяжелый день.

— И жизнь у меня, наверное, тоже будет тяжелая.

— Очень, — сказала Яуди, и Амти увидела, как она тушит сигарету в пепельнице. Наверное, это означало, что разговор закончен.

2 глава

Шацар прятался под кроватью в комнате для гостей, которых у них никогда не бывало. Пыль заставляла его дышать неглубоко и часто, а может все было из-за биения его сердца.

Отец сошел с ума. Если поразмыслить, этого стоило ожидать. Да, разумеется. Шацар лежал под кроватью, смотря на отделанное темным золотом зеркало. Если отец войдет, даже очень тихо, Шацар будет видеть его ноги, видеть направление его движения.

Но это ничем не поможет, конечно. Из дома надо было выбираться, но Шацар боялся наткнуться на отца. Голова была ясной, а вот тело не повиновалось. Он дышал загнанным зверьком, не в силах вылезти из-под кровати.

Все началось с того, что ночью Шацар услышал крики. Сначала Шацар не удивился — крики в его доме не были столь уж редким явлением, особенно ночью. Однако кто-то из сестер, Шацар даже не различил кто из-за непривычной, почти животной тональности крика, визжал с такой силой, что Шацару передался этот страх и почти передалась эта боль.

Он вылез из постели, ноги тут же замерзли, едва коснувшись холодного пола. Ветер пел за окном свою заунывную песнь, и тени плясали на игрушках и книжках Шацара, придавая машинкам бесполезный, сломанный вид, а плюшевым медведям — жутковатую мертвенность. Болезненный свет луны прочертил дорожку до двери, по которой Шацар и пошел. Ночь заканчивалась, Шацар это чувствовал.

В темноте, разделенной надвое луной, бьющей в окно коридора, Шацар увидел пятна крови, уродовавшие паркет и ковер с лилиями. Это были, без сомнения, следы отцовских ботинок.

Кто-то снова издал душераздирающий визг израненной кошки. Шацар пошел на звук, но — осторожно. Он все еще не понимал, кто из сестер голосит. Ноги Шацара были испачканы в крови, он скривился. Холодная, липкая кровь была ему нестерпимо отвратительна, поэтому Шацар заглянул в ванную, чтобы смыть ее с пяток. Он уже примерно понимал, что произошло, но вовсе не ожидал увидеть все так скоро. В ванной он увидел голову Шигаты отдельно от Шигаты. Ее прелестное личико было искажено выражением недоумения. Никакого страха или боли на этом прекрасном, кукольном лице не было.

Тело оставалось в ванной, и Шацар не решился смотреть на него. Наверняка, она была без одежды. Он где-то читал, что это неприлично. Неприлично, значит плохо.

Шацар обошел голову сестры, чуть отвернул кран, и тонкая струйка воды затрепетала перед ним. Шацар решил, что смывать кровь будет бесполезно, поэтому он подался к воде, коснулся ее языком. Холодная вода на язык, чтобы не стошнило.

Он был уверен, что увидит еще много крови.

Шацар крепко закрутил кран, взял голову Шигаты, и кровь с новой силой закапала вниз, но пока кровь не касалась его — противно не было. Шацар пристроил ее голову в раковине, чтобы если бы тело Шигаты встало и захотело найти свою голову, ему было легче.

В третий раз раздался этот неповторимый, невоспроизводимый визг, и Шацар понял, что звук идет из гостиной. В гостиной, среди свечек в красивых подсвечниках, кружевных платков на столиках, в розоватом свете начинающегося рассвета (сколько же он смотрел на голову сестры?), Шацар увидел Саянну. Она была распята на стене. Здоровые гвозди, пронзившие ее ладони удерживали Саянну от побега. Кровь стекала вниз, пятная безупречную белизну обоев. Отец вбил гвозди в ее ладони, и теперь Саянну дергалась, пытаясь освободиться. На скуле у нее расцветал, как небо за окном, огромный синяк.

— Шацар, — зашептала Саянну неожиданно тихо, голос у нее был охрипший, едва живой. Подтеки крови не коснулись ее платья, оно оставалось совершенно белым. — Помоги мне. Отец все знает. Он сказал, что оставит меня напоследок.

Шацар посмотрел на нее задумчиво, потом пожал плечами, выражая непонимание. Она зашипела, ей явно хотелось назвать его идиотом, Шацар это хорошо видел, но вместо этого Саянну выплюнула, как ругательство:

— О сыне экономки!

Шацар медленно кивнул. Он прекрасно помнил сына экономки. Мальчишка лет четырнадцати, ровесник Шигаты. Долговязый, как и все слишком быстро растущие дети, кривозубый, удивительно некрасивый. Он иногда приезжал к матери, побыть с ней неделю или две, жил в каморке для прислуги вместе с ней. Предпоследнее, что Шацар помнил о нем — тот летний день, когда они с Саянну лежали в саду под единственной сумевшей вырасти там яблоней. Тень падала ему на лицо, делая его хоть немного красивее. Шацар закапывал солдатиков в землю, играя в войну. Пахло морем, яблоками и кислым мальчишеским потом, исходящим от сына экономки. Саянну, впрочем, не выказывала и тени брезгливости. Отец в тот день уехал в город, и она без страха лежала рядом с мальчишкой.

— Нам здесь, — говорила Саянну. — Тоскливо.

Голос ее лился медом, сочился кровью — в нем были в равной степени соблазнительность и опасность. Саянну приподнялась, сорвала с ближайшей ветки кислое, недозревшее яблоко, вонзила в него зубы.

— Еще б, — ответил ей мальчишка. Он смотрел, как ее белые зубки погружаются в мягкую плоть фрукта. Саянну хорошо отработанным движением потянулась, так что податливая, женская поза в которой она плавно застыла подчеркнула изгибы ее тела под платьем.

Шацар бросил солдатика в ямку и принялся закапывать его. Война заканчивалась, все хоронили своих мертвецов.

— Если хочешь, — сказала она. — Ты сегодня приходи в полночь сюда, под яблоню. Мы будем здесь.

— Может, в комнату?

— Нет, — отрезала Саянну, и в голосе ее пробилась, как цветок сквозь асфальт, обычная ее властность. — Это особая ночь.

— Ты суеверишь? — спросил мальчишка. Саянну звонко засмеялась, коснулась кончиком пальца его носа. Одно это прикосновение было как обещание чего-то большего. Он попался, Шацар знал это, закапывая хромого солдатика.

Последнее, что Шацар помнил о нем — хлеставшую из его перерезанного горла кровь, когда Саянну столкнула его вниз, в бушевавшее, голодное море.

Она подарила его Маме, так Саянну сказала. Все смотрели, и Шацар смотрел тоже. Но это было давно, экономка с тех пор оделась в черное, тело ее сына унесло далеко-далеко, может быть даже в океан, а отец выплатил ей тройное жалованье, уверенный в том, что все это несчастный случай.

Мальчишка поскользнулся на камнях, вот и все. Сплошь и рядом, такое бывает сплошь и рядом. Могло и с Шацаром случиться. Прошло лето, отцвела яблоня, упали яблоки, наступила зима. Теперь отец узнал.

— Шацар, — зашипела Саянну. — Быстро. Я же истеку кровью.

Шацар постарался вытянуть гвозди из ее ладоней. В гостиной было уже светло, и в этом свете Шацар увидел, как по щекам Саянну текут прозрачные, крупные, как бриллианты, слезы.

Вытащить гвозди получилось не сразу — отец хорошо их забил. Они с неохотой выходили из стены, зато из плоти Саянну выскользнули легко. Она упала на колени, а Шацар неподвижно стоял над ней.

Саянну запрокинула голову и закричала, так же громко и отчаянно, как тогда, когда он проснулся. Она зашептала:

— Незачем отцу знать, что ты меня освободил. Он внизу…с девочками.

Шацар кивнул, она посмотрела на него так, будто не была до конца уверена, что понимает его. Саянну вытерла руки о платье, снова беззвучно заплакав от боли.

— Беги наверх, быстро. На третий этаж. Прячься в комнате для гостей и жди меня.

Шацар смотрел на нее внимательно. Ему не хотелось ее оставлять, но Саянну толкнула его, оставив пятна крови на его пижамке.

— Быстро, я скоро приду.

Шацар посмотрел на нее еще раз — синяки под ее глазами казались черными. Он подчинился. И вот сейчас Шацар лежал под кроватью, ожидая отца.

Он был уверен, что отец убил Саянну, что отец их всех убил, потому что сошел с ума. Потому что увидел в них все то зло, которое сам и вырастил. Дверь скрипнула, но вместо отцовских ботинок, в зеркале отразились покрытые кровью лакированные туфельки Саянну. Шацар вылез из-под кровати, Саянну стояла перед ним, в одной руке она сжимала кухонный нож, другой прижимала к себе розовую шкатулку с выгравированными на ней белыми цветами.

— Ты помог мне, — сказала она быстро. — Я помогу тебе. Мама объяснила мне, как бежать. Мы могли бы…

Саянну осеклась. Шацар видел, что она на грани безумия. Она любила своих сестер, заботилась о них. Ее трясло. Шацар понял, что она не стала бы спасать его, может быть, бросила бы его здесь, если бы у нее остался хоть кто-то. Нежность, с которой Саянну взяла его за руку и заставила сесть на кровать, была знаком капитуляции, знаком, что никого, кроме него, у Саянну не осталось.

Саянну открыла коробочку. Внутри были засушенные осы, пахнущий розовым маслом платок, россыпь пуговиц и камешков, и бутылочка темного стекла.

— Пей, Шацар, — сказала она. — Пей и иди к зеркалу.

Шацар указал на нее, и Саянну помотала головой.

— Я останусь. Пока. Я убью его. Потом я найду тебя, Шацар.

Шацар помотал головой, и тут же услышал далекие, почти неразличимые шаги.

— Шацар, — сказал отец. — Я знаю, что ты прячешься там. Саянну, я знаю, что ты сбежала. Выходите-ка по-хорошему, дети.

Саянну схватила Шацара за подбородок, разжала его челюсти и влила в рот жидкость из бутылочки, как вливают животным лекарства.

— Мама говорила, — прошептала она безо всякого сомнения. Саянну зажала ему рот и нос, заставив проглотить содержимое бутылочки. Он почувствовал боль почти сразу. Что-то разъедало его рот и горло, шло дальше. Глаза наполнились слезами, Шацар почувствовал тошноту. Когда он открыл рот, изо рта хлынула кровь, еще до того, как его стошнило, это была кровь, скопившаяся во рту. Саянну взяла его за шкирку, легко, как котенка, толкнула к зеркалу. Шацар понимал, что она отравила его, что он умирает — в пищеводе будто пылал огонь. Но Саянну крикнула:

— Не забывай о Маме там, куда ты отправишься! Это тебе поможет!

Шацар ожидал, что от удара зеркало разобьется, но оно приняло его внутрь, как море. Холод омыл горло, живот и рот, заставив жар отступить.

Амти проснулась, хватая ртом воздух, вкус крови был нестерпим, пока она не заставила себя очнуться окончательно. Когда Амти проснулась, за окном уже было светло, она видела, как блеклое, желтое солнце смотрит на череду массивных многоэтажек, которые одни были видны из ее комнаты. Амти встала, прошла к заваленному вещами балкону и открыла двери. Зимний холод проник в нее сразу до костей, отгоняя остатки дурного сна. Город был укрыт снегом, как сахарной пудрой. Амти улыбнулась, глядя вниз, на детскую площадку, где с криком носились дети, а их продрогшие мамочки жались друг к другу на скамейке.

Амти подумала, что все же скучала по Государству. Скучала по этой тайной неустроенности, которую ощущала в промышленных постройках, одиноких в своей яркости детских площадках, вывесках круглосуточных магазинов. Амти улыбнулась шире, заметив, что абсолютно продрогла, отступила назад, в тепло.

Настроение у Амти было потрясающее, наконец-то она сможет увидеть свою семью. Она была жива, она будет с ними — что вообще могло пойти не так? Внутренний голос тут же напомнил ей, что, вероятнее всего, Шацар хочет ее убить.

Впрочем, Шацар, герой Войны и мудрый правитель, хотел убить всех и уничтожить все. Мама Мескете обязательно сказала бы, что он достойный Сын Матери Тьмы. Амти поежилась от холода и страха, закрыла дверь. Именно в этот момент она услышала голос Яуди:

— Амти! Свари мне кофе!

Что касалось домашней работы, Яуди излишним стеснением в отношении эксплуатации гостей не отличалась.

— Да, Яуди! Я как раз уже проснулась, — сказала Амти громко, будто Яуди интересовал этот аспект. Амти вышла на кухню, которую с таким трудом привела в порядок позавчера. Сегодня она снова предстала перед Амти в своем первозданном виде — с косметикой в ящике для ложек и вилок, фантиками от конфет, рассыпанными тут и там, и пустым ведерком из-под мороженого, которое сиротливо взирало на Амти с подоконника. Амти вдумчиво кивнула, сказала:

— А ты не очень любишь порядок.

— Почему? — спросила Яуди из ванной. — Это просто энтропия растет.

Амти хотела было поспорить, но решила, что раз Яуди давала ей пищу и кров, то ее долг состоит в том, чтобы принять как факт ее веру в хаотическую Вселенную в качестве оправдания неряшливости.

Яуди спала очень мало, а потому любила кофе просто до невероятности крепкий, такой, который невозможно было пить без молока и ударной дозы сахара. Амти заваривала кофе, искала сахар, жарила яичницу, чья необходимость не обговаривалась, однако предусматривалась. Рука уже почти не болела, по крайней мере двигать ей Амти могла без опасений.

Яуди выглянула из ванной голая по пояс, сказала:

— Я на работу, поэтому встретишь своих…друзей. Одна просьба.

— Убраться?

— Да. Тогда вторая просьба. Задержи их. Хочу с ними познакомиться. Потому что они борцы с Системой. И герои.

Амти поправила очки и кивнула.

— Если Шайху придет? — спросила она осторожно.

Яуди хмыкнула, посмотрела куда-то поверх головы Амти, задумавшись, а потом сказала:

— Именно.

— Ты не боишься впускать их в свой дом?

Яуди неопределенно мотнула головой, ядерно-розовые прядки в ее волосах всплеснули розовым. Она снова скрылась в ванной, а Амти накрыла им завтрак. Когда она взяла пакет с молоком, горло у нее перехватило.

На обратной стороне была фотография девочки с крупными буквами под ней: вы меня видели?

Девочка, ее ровесница, улыбалась ей с пакета во все свои беленькие, огороженные брекетами зубки. Наверное, у родителей не нашлось другой фотографии, где она была бы серьезной. Школьная форма, две длинных косички, смешливые глаза. Амти со страхом отметила, что не чувствует жалости, что может отчего-то лицо этой девушки даже вызывает у нее радость.

С другой стороны, ей страшно было думать, что эта девочка жила обычной жизнью, ходила в школу, дружила и ссорилась, смеялась, а теперь все, что от нее осталось — фотографии на партии пакетов с молоком.

Вы меня видели?

От этого осознания было неуютно, будто одна возможность того, что веселая, улыбчивая девчушка лежит где-то мертвая, с навсегда угасшими глазами, делала мир Амти чуточку беззащитнее.

Амти смотрела на эту фотографию, скорее всего сделанную для какого-то школьного альбома и вовсе не подходившую к кричавшей строчке внизу.

А ведь были и другие девочки — меньше, беззащитнее. Яуди вырвала у Амти из рук пакет молока, плеснула немного в кофе и села за стол, взяв вилку. Амти осталась стоять. Ей на секунду снова показалось, будто ногти Яуди блеснули золотым. Теперь на Яуди было шерстяное платье, а руки ее были увешаны серебристыми браслетами.

Когда Амти спрашивала у Яуди, Перфекти ли она, Яуди только смеялась. Она говорила: конечно. Но Амти не могла выпытать у нее, имеет ли она в виду, что Перфекти все, кто не Инкарни, как считают в Государстве или знает правду.

— Разве тебе не кажется, что все это очень грустно? — спросила Амти, хотя ей самой не казалось так — в полной мере.

— Да, желток разрушен. Эх ты.

— Я о пропавших девочках.

Яуди молча принялась за еду. Тема явно задевала ее больше, потому она и не хотела ее обсуждать. Яуди нащупала под столом пульт и включила телевизор. Но, как назло, в новостях сообщили еще об одной пропавшей девочке — девятилетке.

— Как думаешь, зачем? — спросила Яуди.

— Ну, может у какого-нибудь Инкарни пунктик на маленьких девочек, — задумчиво сказала Амти, не сообразив, как цинично и просто это прозвучало.

— И все? — спросила Яуди, не подав виду, даже если ее задели слова Амти. — Ты же Инкарни, расскажи, как это у вас?

— У меня никогда не было пунктиков, мне обычно хочется убить всех вокруг. Ну в особенности тех, кто мне дорог. Но я даже не Инкарни Жестокости.

— Да, ты трусиха или вроде того.

— Вроде того, — холодно ответила Амти. — Я слышала про одного настоящего Инкарни-маньяка. Он держал в подвале мою знакомую, но в итоге она сама оказалась Инкарни и убила его.

— Сложно у вас все.

— Ага.

Яуди собрала хлебом остатки яичницы, а потом спросила в очередной раз:

— А как там Шайху? — голос у нее был такой, что сложно было сказать интересуется она вскользь или ей действительно интересно. Амти не знала, что ей ответить, ничего кроме слова «тупит» не приходило ей на ум, и Амти поняла, что у нее сердце сжимается от того, как она соскучилась по Шайху.

— Ну, — сказала она. — Даже в нашем особом мире опереточных злодеев он нашел себе развлечение.

— Характерно, — кивнула Яуди. А потом быстро встала, поправила платье и сказала:

— Задержи его. Я на тебя рассчитываю.

Амти невольно козырнула ей, но Яуди этого уже не видела. Когда дверь за ней закрылась, Амти осталась одна. Она перемыла посуду, отделила косметику от столовых приборов, подобрала фантики и все равно не могла успокоиться.

Какое-то смутное беспокойство нарастало в ней, приливало и отливало, будто внутри начинался шторм. День прошел в сонливом мареве, Амти читала книжку, позаимствованную у Яуди. Но, при всем желании, она никак не могла погрузиться в приключения героев Войны, внимание было рассредоточено, тревога внутри нарастала. Быстро стемнело, дни были очень короткими, и все же черное, беззвездное небо заставило Амти волноваться еще больше.

Если они не придут? Если они мертвы? Если их поймали Псы Мира?

Амти не находила себе места, волнение сочеталось в ней со странным ажиотажем. Когда, наконец, раздался звонок в дверь, Амти отбросила книжку, побежала открывать дверь, но перед ней — замерла, не решаясь заглянуть в глазок. А если это были вовсе не ее друзья, а соседи или Псы?

Переборов себя, Амти взглянула и увидела Адрамаута, Шайху и Эли. Горло перехватило от радости так, что Амти не была уверена, что сможет что-то сказать. Она распахнула дверь настежь, закрыла себе рот рукой, чтобы не запищать.

Они вошли в квартиру, Адрамаут закрыл дверь и только потом обнял ее.

— Малыш, — сказал он тем мягким, нежным голосом по которому Амти так скучала. — Мы тебя нашли, наконец-то!

Амти открыла и закрыла рот, как рыба. Шайху хихикнул, а Эли оттолкнула Адрамаута и прижалась к ней всем телом. Амти ощутила химически-сладкий запах ее духов и шампуня, коснулась губами ее виска. Эли была лихорадочно теплая, цепкая и совсем такая же, как тогда, когда они обнимались в последний раз, перед тем, как Амти оставила ее наедине с чем-то в темноте. Остро захотелось заплакать. Амти запищала:

— Я так скучала по тебе! Я волновалась за тебя! Ты в порядке? Я в порядке! Ненавижу мужиков! Ненавижу мужиков, нахрен мужиков, я люблю тебя!

Адрамаут и Шайху переглянулись, и Амти добавила:

— Я не имею в виду вас!

Амти обнимала Эли, и все вставало на свои места. Ей было радостно оттого, что Эли рядом, жива, здорова.

— Так, — сказала Эли. — Все, прекрати, а то я сдохну. Я тоже скучала.

Амти снова обняла Адрамаута, он заботливо погладил ее по голове. Шайху поднял ее над полом на несколько сантиметров, когда обнимал, и Амти опять запищала.

На некоторое время они замолчали, как люди, которые давным-давно не виделись и которые не знают, с чего теперь начать.

Амти спросила:

— Я сделаю вам чай?

— Ага, — сказала Эли. — С сахаром.

Пока Амти заваривала чай, она думала, с чего начать. Ей столько всего надо было рассказать и столько всего она не собиралась рассказывать. Амти заметила, что Шайху очень быстро включил свет во всей квартире. Амти подумала, что, может быть, это пребывание на Лестнице Вниз оставило на Шайху свой отпечаток. Наверное, оно оставило отпечаток на всех них, и Амти боялась заметить в своих друзьях, в своей семье что-то новое, жуткое, что-то покалеченное, что осталось в них после путешествия в темноту.

Амти разлила по чашкам чай, поставила перед ними, села за стол, снова открыла рот, чтобы начать рассказывать, но вместо этого сказала:

— Я вас люблю. Очень люблю. Как вы?

— Не просветлены, в отличии от тебя, малыш, — сказал Адрамаут.

— Если твое внезапное мужененавистничество можно назвать просветлением, четырехглазка! — засмеялся Шайху. Амти заметила, как жадно он осматривается.

— Алкоголя нет, — пояснила она, но Шайху продолжил смотреть по сторонам, и Амти поняла — он впервые дома у Яуди. Девушка, которую он почти любил никогда прежде не звала его в гости.

— Так ты расскажешь про Лестницу Вниз? — нетерпеливо спросила Эли. — Ну, что там дальше!

— Сначала расскажите вы!

И они рассказали. Оказывается, Мескете действительно стала царицей Тьмы, однако сама Царица сбежала. Адрамаут сказал, что ее побег явно был спланирован заранее. Она просто зрелищно исчезла в клубах тьмы — это довольно редкая магия, Царица вытворять такие фокусы не могла. Кто-то перенес ее в место, где они не в силах ее найти, по крайней мере — пока что. Сейчас во Дворе все шло не лучшим образом. Представления Мескете о том, как нужно править Инкарни коренным образом расходились с мыслями ее подчиненных на этот счет.

Мескете справлялась, однако, Адрамаут считал, что она попала в беду, это только вопрос времени, когда ее попытаются убить.

Амти видела, как Адрамаут боится за Мескете, но ей и в голову не приходило бояться за нее тоже, в конце концов, никого сильнее и страшнее Мескете Амти еще не видела.

— Еще одна проблема, — сказала Эли. — В том, что по закону ты должна быть царицей Тьмы.

— Я? — спросила Амти.

— Ты прошла больше ступеней, — кивнул Адрамаут.

— Но я не хочу… — начала было Амти, а потом Шайху засмеялся.

— Как-будто кто-нибудь другой хочет, чтобы шестнадцатилетняя соска была царицей, так что расслабься.

— Как же мне тогда вернуться во Двор? — спросила Амти. — Без того, чтобы нарушить закон?

— Тайно, — сказал Адрамаут. — За это не переживай. В целом мы сейчас путешествуем во Двор и обратно. Мы искали тебя, а теперь еще эти девочки…

В глазах у Адрамаута мелькнуло его обычное беспокойство за тех, кто слабее. Амти поняла, что он серьезно настроен найти того, кто похищает детей, и это взволновало ее.

— Но мы сейчас должны быть осторожнее, — напомнила она. — После того, что мы сделали.

— Непременно, — кивнул Адрамаут. — Мы сдадим ублюдка Государству и подтвердим тем самым наше обращение.

Амти вздохнула. Адрамаут все время оправдывал их попытки кому-то помочь тем, что это поможет им самим. Никогда не помогало. Чтобы отвлечь его от этой темы, Амти спросила:

— Зачем вы взломали эфир?

Но за него ответила Эли, голос у нее был очень бойкий:

— Потому что решили, что пора. Что каждый день, когда мы сидим в тени — мы теряем.

И Амти поняла, что это Эли вдохновила их сделать то, о чем они так давно мечтали. Как же она повзрослела, удивилась Амти. Она залюбовалась на Эли, ее темные волосы кольцами спадали на плечи, а темные глаза казались вобравшими в себя наступающую за окном ночь. Она была так красива, и Амти так нравилось смотреть на нее. Поймав ее взгляд, Эли улыбнулась, обнажив белые, остренькие зубки. Впервые Амти заметила, что они чуточку кривые, но это делало улыбку Эли особенной, а потому нравилось Амти.

— А ты? — спросил ее Шайху, наливая себе еще чая и, видимо, надеясь, что там магическим образом появится виски.

Амти вздохнула. Она рассказала все о пустоте, о Лестнице Вверх, Ашдоде и Шацаре. Умолчала она только о том, чем занималась с Шацаром после того, как разбила сосуд с пустотой.

— О, — сказал Шайху. — Я все понял! Это Шацар теперь убивает девчонок!

— Чего? — спросила Эли. — Ой, Шайху, заткнись!

— Нет, серьезно, может он возненавидел девчонок после встречи с нашей Амти так же сильно, как она — мужиков.

Амти почувствовала, что у нее горят щеки. Она фыркнула, сказала:

— Нелогично.

Однако что-то внутри нее зашевелилось — детство Шацара прошло в окружении девочек, сначала живых, а потом мертвых и, судя по всему, его не изжитая психотравма в известной степени руководила его действиями.

— Что? — спросил Шайху. — Я вот всегда знал, что он Инкарни!

— Да заткнись ты, — фыркнула Эли. — Ничего ты не знал.

— Но догадывался.

Шайху расхаживал по кухне, периодически он брал чашку, нож, тарелку, вертел их в руках почти нежно, будто все эти вещи, принадлежавшие Яуди, были ему очень дороги, и он по ним тоже скучал. Эли и Амти хихикали над ним, его щенячья влюбленность казалась страшно милой.

Они говорили долго, Адрамаут рассказывал, как они проникли на телебашню, Шайху говорил, что Мескете отвесила ему, так называемых, люлей за невнимательность на лестнице после того, как вытащила его из иллюзии. Амти заметила, что Адрамаут иногда останавливается, будто не может вспомнить нужное слово, глаза его приобретают бессмысленное выражение только что проснувшегося человека, и секунд с десять он старается вспомнить, о чем говорит.

Амти сглотнула, ей до слез стало жалко Адрамаута. Впрочем, когда он увидел ее взгляд, то улыбнулся, обнажив жуткие зубы.

— Я легко отделался, — сказал Адрамаут. — Кажется, у меня некоторые проблемы с кратковременной памятью, но в целом — я помню как лечить, стрелять и ваши имена. Этого достаточно.

Адрамаут чуть вскинул голову, и свет сделал ярче его нечеловеческий глаз, придал ему большую неестественность и дикость. Амти, увидев это, испытала неожиданный прилив нежности к нему со всеми его зверскими несовершенствами. В этот момент она услышала, как ворочается в двери ключ.

Шайху подскочил, как ошпаренный.

— О нет! — зашептал он. — Мы попались! Надо было уходить раньше! Только не это!

Паника на его лице была такая, будто за дверью находились все Псы Мира с Шацаром во главе. Амти почувствовала себя неудобно, будто она привела друзей в чужую квартиру, хотя Яуди и просила их задержать. Амти вскочила на ноги, сказала:

— Я ее встречу!

— Задержи ее! — сказал Шайху. Амти и Эли вместе пошли в коридор, последним, что Амти услышала с кухни был усталый голос Адрамаута:

— Серьезно, Шайху? Двенадцатый этаж, подумай об этом хорошенько, ладно?

Когда Амти и Эли оказались в коридоре, Яуди уже вошла. Она снимала пальто, от нее исходил зимний холод, на ресницах таяли снежинки.

— Привет, — сказала Эли.

— Ага, — отозвалась Яуди.

— Я убралась, — добавила Амти.

— Здорово, — кивнула Яуди. Она сбросила ботинки и прошла на кухню.

— А она очень общительная, да? — спросила Эли, и тут Амти, только взглянув на нее и не совсем понимая, что делает, прижала ее к стене и поцеловала в губы. Эли ответила не сразу, несколько секунд она просто прижималась к Амти, расслабленно закрыв глаза.

— Я так скучала, — прошептала Амти. — Я волновалась за тебя. С тобой все в порядке?

Взгляд у Эли был туманный, Амти казалось, что она смотрит в беззвездную, жутковатую ночь. Амти сильнее прижала ее к стене, чтобы почувствовать тепло ее тела. Эли усмехнулась, подалась к ней и прошептала:

— Все зашибись, — и когда она засмеялась Амти на ухо, Амти почувствовала тех самых бабочек внизу живота, о которых писали в книжках. Она и не заметила, как Эли развернулась, теперь это она прижимала Амти к стене и шептала ей на ухо:

— Зверь из темноты так и не вышел. Теперь мне кажется, он всегда здесь. Смотрит на меня из-за угла. Я просто не успеваю его рассмотреть, так-то. Не успеваю, но он здесь. Даже…даже сейчас! Сейчас тоже. И всегда!

Она говорила это почти с вызовом, почти так, будто гордилась своим страхом. Эли засмеялась, поцеловала Амти в шею, едва коснувшись губами кожи, сказала:

— Но я не жалею, так что не парься, если ты об этом! Я — крутая, перестану играть в Мелькарта.

Цепкие пальцы Эли схватили Амти за запястье, и она потянула ее за собой, обдав сладким запахом шампуня и духов. Амти показалось, будто Эли стала чуть тише, будто что-то в ней затаилось, как испуганный зверек. Ей захотелось погладить Эли, успокоить, но Эли притащила ее на кухню. Амти обдало холодом, окно было открыто, на подоконнике стоял Шайху. Адрамаут смущенно улыбался Яуди, обращаясь при этом к Шайху:

— Ты ведь понимаешь, что это двенадцатый этаж, я прав?

— Здесь наверняка есть пожарная лестница, — ответил Шайху невозмутимо.

Яуди спокойно заваривала себе чай, казалось, она его не замечала. Только выбросив пакетик и размешав сахар, она сказала:

— Я думаю, если бы ты не хотел меня видеть, ты бы сюда не пришел?

— О, разумеется вы правы… — начал было Адрамаут, но Шайху сказал:

— Я не знал, что ты здесь будешь!

— В моем доме? Странно. Мы же с тобой об этом говорили!

— Я был пьяный.

Адрамаут и Амти обменялись одинаково смущенными взглядами. Да уж, Адрамаут понимал это чувство, как никто. Нет, определенно еще понял бы Неселим, понял бы даже лучше. Амти скучала и по нему, хотя в последний раз, когда они виделись, Неселим пытался ее убить.

— Давайте поговорим, — сказал Адрамаут примирительно, хотя обращался преимущественно к Шайху, и голос его напоминал голос воспитателя коррекционной группы детского сада.

— Слезь, Шайху, — сказала Яуди. — Я не собираюсь…

Она приложила палец к губам, сощурилась, будто пытаясь решить какую-то задачку, а потом спросила:

— А что ты думал, собственно, что я собираюсь сделать? Я не очень понимаю.

— Не знаю, — пожал плечами Шайху. — Поговорить о наших отношениях?

— Ты инсценировал свою смерть, а через год я увидела тебя в телике. У нас нет отношений.

— Здорово, — сказал Шайху, слезая вниз и закрывая окно. А потом спросил: — То есть как?

Адрамаут отдал свою чашку чая Шайху, который принялся дрожать, как с похмелья, а Яуди только вскинула бровь.

— В общем, — сказал Адрамаут. — Спасибо вам, Яуди, что вы приютили нашу Амти. Мы очень благодарны. Если вам нужна компенсация…

— Нет, — сказала Яуди, как будто механически отказывалась от какого-то предложения в банке при открытии депозита. Голос ее ничего не выражал.

— Вы очень добрый человек…

А потом в дверь раздался стук, и Амти увидела, что все в комнате и, наверняка, она сама враз побелели. Амти нащупала холодную руку Эли, а Адрамаут вытащил из кармана пистолет. Яуди подошла к двери, спросила:

— Кто там? — голос у нее, несмотря на смертельную бледность, оставался спокойным.

Они тоже вышли в коридор, держась на некотором расстоянии.

— Откройте дверь. В вашем доме скрываются Инкарни, — ответили ей. Голос был тоже абсолютно спокойный. Если не слышать слов, могло сложиться впечатление, будто сосед просит соли или еще чего-нибудь подобного.

— Нет, — сказала Яуди. — Никто не скрывается, вам поступили ложные сведения.

Впрочем, Яуди, по-видимому, понимала, что скорее всего соседи сообщили о том, что у нее гости и за квартирой была установлена слежка.

— Тогда откройте дверь, — сказал голос. — В противном случае мы вынуждены будем ее вскрыть.

Она заглянула в глазок, повернулась к Адрамауту и покачала головой, наверное, подразумевая, что Пес там не один, а может и не два.

— Зеркала? — прошептал Адрамаут.

— В моей спальне, — одними губами ответила Амти.

Прежде, чем кто-либо успел что-то сказать, Амти услышала легкий скрежет отмычки.

— А Яуди?! — спросил Шайху громко. Эли зашипела на него:

— Идиот! Если Яуди и могла отбрехаться до того, как ты подал голос, то теперь у нее никаких шансов.

— У нее и не было шансов, — сказал Адрамаут. — Яуди, ты позволишь ненадолго забрать тебя в…

— Во Двор? — спросила Яуди. Адрамаут посмотрел на Амти, как на предательницу, но вздохнул.

— Я рад, что ты в курсе.

— Но она же не Инкарни! — сказал Шайху. Польза от него была сомнительная, однако он, по крайней мере, пытался ее защитить.

— Да, поэтому дай ей своей крови и возьми за руку перед тем, как идти. Будем надеяться, что одного зеркала хватит.

Яуди закрыла дверь в комнату Амти и ногой зачем-то придвинула парочку коробок из-под электрочайников. Адрамаут отправил вперед Эли, Шайху тем временем пытался порезать себе ладонь ножиком Адрамаута, но не мог и, в конце концов, Адрамаут просто заставил кожу на его ладони разойтись.

— Капай в чашку, — сказала Яуди. Амти как завороженная смотрела на рубиновые капли, срывавшиеся вниз с руки Шайху. Щелчок замка, будто вывел ее из транса. Яуди залпом выпила остатки чая, смешанные с кровью, Шайху крепко перехватил ее за руку и запричитал как ему больно.

— Быстрее, Шайху, — сказал Адрамаут ровно перед тем, как раздались первые выстрелы. Дверь в комнату была далеко не такая надежная, как дверь в квартиру, Амти благословила Вселенную за то, что пуля не попала в зеркало. Шайху и Яуди исчезли, зеркало почернело, но трещинами еще не пошло.

— А если зеркала не хватит и оно треснет до тебя? — спросила Амти, но Адрамаут, который без Мескете явно справлялся с дисциплиной хуже, просто толкнул Амти вперед. Амти услышала еще выстрелы, потом почувствовала привычный холод океана, пропускавшего ее сквозь себя и, совершенно неожиданно, голова у нее закружилась. В ушах зазвенело, и Амти ощутила, как теряет сознание.

3 глава

Шацар открыл глаза, глотку больше не жгло, и он мог дышать свободно, свободнее, чем когда-либо. За секунду до того, как картинка обрела ясность, он услышал навязчивое, громкое жужжание мух. Место, где он оказался было темным, пахло кровью и деревом. Некоторое время глаза Шацара привыкали к темноте, и он только дышал кровью и деревом, слушал жужжание мух и пытался понять, как так получилось, что дома только рассвело, а в месте, где он оказался было темно.

В конце концов, он рассмотрел смутные очертания комнаты. Шацар явно находился в подвале, здесь был дубовый стол, от него тянуло кровью сильнее всего. На столе Шацар нащупал инструменты — здесь было все — от пилы и тесака до тонких, острых спиц. Больше ничего рассмотреть было нельзя, в подвале не было источника света. Шацар на ощупь стал продвигаться дальше, пока не наткнулся на лестницу. Он пополз по ней на четвереньках, чтобы не упасть и тем самым не издать лишнего шума. Он не был уверен, что хочет познакомиться с хозяином подвала, пахнущего кровью.

Вокруг него облачком витали мухи, будто особенный ажиотаж вызвало у них присутствие кого-то, кто не пахнет кровью и мясом так одуряюще сильно. Шацар слышал какие-то шорохи, кто-то скребся, но будто бы не в подвале, а под ним. Шацара насмешила мысль о подвале под подвалом.

У него было навязчивое ощущение, будто кто-то смотрит на него, но этот кто-то не стремился пообщаться с Шацаром или съесть его. Шацар нащупал в темноте ручку двери осторожно надавил на нее, и она поддалась. Он медленно вылез, глаза уловили слабый источник света за окном. Алым блестела на медном небе луна, Шацар открыл рот, а потом снова его закрыл. Луна удивила его — по всем правилам она не должна была быть такой.

Он находился в месте, больше всего напоминавшем охотничий домик. Ощущение чьего-то навязчивого взгляда усилилось, но теперь Шацар мог объяснить его. Отовсюду на него смотрели чучела лесных зверей и птиц. Они были сделаны нарочито плохо — шкуры часто были испорчены, через тела шли швы, морды были искажены. Таксидермист, по крайней мере Шацар читал, что так называются те, кто делает чучела, явно не был хорош в своем деле. Однако у его созданий были живые глаза, эти глаза двигались в глазницах, в абсолютной тишине можно было расслышать влажные звуки, с которыми ворочались в черепушках эти глаза. Шацар ткнул палец в глаз ближайшей сове и почувствовал живую влагу.

Глаза были настоящими, все эти существа, по-видимому, все еще были живы. А, может быть, хозяин дома просто научился сохранять глаза от разложения. Обычно их делают из стекла, Шацар читал. Он вдумчиво кивнул, наблюдая за уродцами, наблюдавшими за ним. Здесь меньше пахло кровью и больше — деревом. Наверное, внизу таксидермист потрошил трупы.

Шацар подумал, что ждать Саянну здесь было бы не слишком удачной идеей. Он посмотрел на свою пижаму, она вся была измазана кровью. Должно быть, он испачкался, когда полз по лестнице. Впрочем, на этот раз он не почувствовал никакого отвращения.

Отдельная полка, где стояли птицы привлекла внимание Шацара особенно. Птицы были сделаны удачнее, чем звери. Лучше всего, почти как настоящий, выглядел сорокопут. Подумав, Шацар протянул руку и взял птичку. Она была теплой.

Шацару нравились сорокопуты с их жестоким нравом и рассветно-розовыми брюшками. Шацар не знал толком, зачем он взял чучело. Вряд ли его можно будет съесть, если станет голодно.

Шацар осмотрелся, на столе лежал хлеб, и Шацар взял его тоже. В конце концов, он понятия не имел где он и сколько ему идти. Стоило, может быть, поискать еще и найти, к примеру, огниво или веревку, однако Шацару показалось, что он слышит чью-то далекую, веселую песенку.

Он выскользнул из дома и увидел, что дом стоит посреди леса. Темный и густой, лес был везде, со всех сторон и не важно было, куда идти. Шацар прислушался к тому, как кто-то насвистывал вдалеке и пошел в противоположную сторону.

Очень скоро луна скрылась из виду за переплетавшимися над Шацаром ветвями деревьев. Лес был страшный, такой мог свести с ума, столько в нем было необъяснимого отчаяния и силы. Еще Шацара удивило, что в лесу не было снега. Зимой в лесу снежно, Шацар много раз об этом читал. Если бы Шацар не знал с точностью календарный день, он не смог бы определить время года, которое царило здесь.

Шацар посмотрел на сорокопута. Главное, подумал Шацар, не угодить в ловушку. Наверняка, таксидермист расставляет здесь силки и капканы. А дикие звери? Шацар откусил кусок хлеба. Он решил не экономить еду чрезмерно. Шацар читал истории о людях, которые умирали от голода, хотя у них оставались припасы. Они слишком сильно старались сэкономить еду, а потом их организмы уже не в силах были ее принять. Есть нужно было мало, но часто.

Самое ужасное, конечно, было то, что Шацар совершенно не знал, куда ему идти. В темноте он то и дело спотыкался о ветки, в босые ноги впивались хвойные иголки и камушки. Хвоя — ценный источник витамина С. Хорошо, что здесь ее много.

Имело смысл всегда идти в одном направлении, но полярной звезды видно не было. Шацар вспомнил, что полная луна противостоит солнцу, но не мог с точностью определить, что же это ему дает. Пчелы строят гнезда на юге, подумал Шацар. Да, определенно, но для начала стоило бы встретить хоть одно пчелиное гнездо. И когда же здесь рассвет?

Шацар понимал, какой-то полусознательной своей частью, что он находится не в том мире, где родился и вырос. Жаль, здесь не было книг, чтобы понять, какие законы руководят этим местом.

Шацару стало интересно, хватит ли почерпнутых им из книг знаний, чтобы выжить. Определенно — худшим врагом был холод. Шацар был в одной пижаме и босой, он уже окончательно продрог. Хорошо, что здесь не было снежно и холодно, как обещали книжки. Некоторое время Шацар упрямо шел вперед, надеясь, что небо просветлеет и можно будет точнее разобрать дорогу. Небо оставалось темным, где-то вдалеке заквакали лягушки, что означало присутствие воды. Шацар пошел на звук — нельзя было игнорировать шанс напиться. Ему бы хотелось, чтобы сестра нашла его, ему бы хотелось найти сестру. Но он понимал, что это невозможно. Скорее всего, Саянну уже была мертва. Шацар шел около часа, потом усталость стала нестерпимой, а небо упрямо сохраняло свою безразличную медь. Наконец, он увидел озеро и кинулся к нему, забыв попробовать воду на язык, он принялся пить ее. Вода оказалась вкусной и холодной. С одной стороны Шацар утолил жажду, а с другой — замерз еще больше. Недалеко от воды Шацар нашел почти поваленное дерево. Оно еще не упало окончательно и могло предоставить защиту от ветра, если обложить его листвой с одной стороны. Шацар занимался этим долго, монотонная работа успокоила его и придала сил. Шацар заложил листвой и хворостом одну сторону ствола и залез под него. Тепло не было, но, по крайней мере, не было так промозгло холодно. Надо было чуточку отдохнуть и двинуться дальше. Шацар откусил еще кусок хлеба и стал играть с сорокопутом. По стволу ползали насекомые, мягко блестевшие в темноте. Шацар открыл клювик сорокопуту, чтобы поиграть в охоту, и нащупал внутри у птички ниточку. Он потянул за нее, сначала легко, а потом с силой, и вытянул ржавый крючок. Он весь был в свежей крови, будто существо носившее его в себе все еще было живо.

И через секунду Шацар понял, что оно действительно было живо, потому что оно заговорило человеческим голосом.

— Спасибо! О, наконец-то! Этот ублюдок поставил меня на полку, и я думал, что вечно буду смотреть в его кривую рожу! О, спасибо мальчик!

Шацар кивнул, но сорокопут не замолчал. Он продолжил говорить:

— Я просто шел по лесу, никого не трогал, и тут этот больной мужик! Я вообще-то просто не в то зеркало прошел, и вот! И вот я здесь! И я — сорокопут! Он выпотрошил меня! Серьезно, ты представляешь себе? Просто взял и выпотрошил! Я ничего не имею против, жизнь есть жизнь, однако можно было бы хотя бы дать мне умереть! То есть нет, кого я обманываю! Я против! Это бесчеловечно даже для таких как мы.

Шацар скептически вскинул бровь — для птичек, насаживающих своих жертв на ветки и оставляющих их медленно агонизировать? Сложно сказать.

— Нет, я просто пожалуюсь царю! Царь камня на камне не оставит от этого леса! Он тут все выжжет! До последнего кустика!

Сорокопут, судя по всему, негодовал совершенно искренне. Отчасти Шацар его понимал. Птичка обиженно взметнулась вверх, не встретив поддержки Шацара, и ударилась о ствол дерева. Шацар подставил открытые ладони и поймал сорокопута.

— Извини, — сказал сорокопут. — Не привык быть гребаной птицей! Я — Мардих.

Шацар кивнул. Мардих посмотрел на него умными, черными глазами, чуть склонил голову набок, ожидая чего-то. У Мардиха был голос злобного, битого жизнью старичка.

— Ты что, немой что ль? — спросил Мардих. Шацар покачал головой.

— Тогда чего не разговариваешь? Как тебя зовут?

И Шацар ответил, с непривычки вздрогнув от звука собственного голоса, казавшегося очень громким.

— Шацар. Я отвечаю, когда меня спрашивают.

Мардих неловко переступил с лапки на лапку, продемонстрировав внушительные когти.

— Ну, ладненько тогда. Я — Инкарни Осквернения, Тварь Лжи.

Шацар посмотрел на него непонимающе, и Мардих фыркнул.

— Понятно. Случайно сюда попал?

— Да.

— Знаешь, что это значит?

— Нет.

— Значит, что ты — воплощение Тьмы.

— А. Это знаю.

Мардих разразился едким, старческим смехом.

— А ты ничего. Без старого Мардиха ты б тут так и сдох. Я прожил во Дворе пятьдесят лет, я-то знаю, о чем говорю.

Шацар облизал губы, вздохнул, а потом спросил сам. Обычно он так не делал, но сегодня ничего не было обычным.

— Как вы не сдохли?

— Я врал. Всегда всем ври. Ты не будешь против, если я заморю червяка? В прямом смысле.

И, не дожидаясь ответа Шацара, он схватил своим острым клювом жука и пробил хитиновую пластинку.

Мардих обещал заморить червячка. В прямом смысле. Однако предпочел жука-нарывника. Так Шацар впервые увидел, как Мардих врет.

Холодный ветер сменился холодной водой, и Амти открыла глаза. Взгляд сфокусировался не сразу, когда она попыталась сесть, голова снова немилосердно закружилась. Амти, конечно, падала в обморок и прежде, но обычно из-за сильных эмоциональных потрясений и головокружение после потери сознания никогда не возвращалось. Тревога заворочалась внутри, почти вынудив Амти повторить попытку подняться снова, но Адрамаут помешал ей.

Он удержал ее на кровати, дал ей холодной чашку холодной воды, которую Амти жадно выпила. Пить хотелось так, будто Амти пробежала километр.

— Сколько пальцев видишь, малыш?

Амти с недоумением посмотрела на четыре пальца, которые ей демонстрировал Адрамаут, пожала плечами.

— Четыре.

И тут же взволновано спросила:

— Надеюсь, я права?

Адрамаут засмеялся и кивнул.

— Хорошо. А что такое культура?

— Побочный дискурс власти и сопротивления.

Адрамаут крикнул кому-то:

— Когнитивные способности сохранны, критика человеческого общества присутствует!

— Серьезно? Довольно странно, не замечал этого раньше!

Голосу Мелькарта Амти обрадовалась, а вот на слова его разозлилась. Она крикнула:

— Ты меня уже достал, хотя я тебя еще не увидела!

Но получилось неожиданно радостно, будто Амти кричала, что соскучилась и здорово, что, наконец-то, она здесь. Амти обернулась, рядом с ней лежала Яуди, она была необычайно бледна и явно все еще без сознания.

— Что с ней? — спросила Амти взволнованно. Может, она умирает? Из-за того, что она все-таки Перфекти? Амти ведь догадывалась, даже вспоминала об этом, когда они собирались сбежать, почему же она не сказала Адрамауту? Вдруг Яуди просто не знала, что с ней будет?

Амти отвесила себе пощечину, сказала строго:

— Ты тоже не знала.

Адрамаут чуть вскинул бровь, улыбнулся.

— Хорошо, может быть, я поспешил с выводами. Что касается Яуди, она ведь не Инкарни. Не удивительно, что она потеряла сознание. Она придет в себя. Куда удивительнее то, что это случилось с тобой.

— Может, я тоже на самом деле не Инкарни? — с надеждой предположила Амти.

— Это вряд ли, — хмыкнул Мелькарт. Амти, наконец, смогла приподняться, опершись на локти. Она лежала на кровати в просторной комнате, вовсе не напоминающей комнаты Двора времен Царицы. Все здесь было крайне минималистично, никаких украшений, даже обоев на стенах не было. Единственным, что, казалось, имело значение для хозяина был шкаф с оружием размером с полстены. Казалось, за тонкой стеклянной перегородкой можно было увидеть историю оружейного дела от старинных мушкетов до новейших снайперских винтовок. Амти сразу поняла, что это покои Мескете, но кроме ее присутствия, выраженного в абсолютном порядке в шкафу, неудобной и некрасивой мебели и солдатской чистоте, было видно и присутствие Адрамаута — в анатомических схемах, развешанных по стенам, горьком запахе лекарств и сладковатом — плоти, кое-где были видны следы яростно изживаемой Мескете любви Адрамаута к беспорядку — разбросанные книжки, записи.

Это была их комната, и Амти почувствовала радость, заключенную в самом простом факте — теперь у них, наконец, было место, где они могли быть не по-одиночке и не с кучей народа, а только вдвоем.

Впрочем, конкретно сейчас в комнате была куча народа, так хорошо знакомого Амти. На диване сидели Мелькарт и Неселим, Неселим, Амти заметила, старался избегать ее взгляда. На стульях у стола устроились Аштар и Эли, а Шайху сидел на кровати со стороны Яуди, поглаживая ее по волосам.

Все были в сборе, не хватало только Мескете. Амти заволновалась было, но остальные не выказывали никаких признаков беспокойства. Адрамаут сказал:

— Добро пожаловать в новый Двор, малыш.

— Он лучше старого? — спросила Амти со смехом.

— Ну, — сказал Мелькарт. — Давай без этого.

Вероятнее всего, это означало — нет.

Адрамаут наклонился к Яуди, пощупал ее пульс и кивнул Шайху.

— Да, пора. Вперед.

— Мне что теперь кормить ее кровью по часам? — возмутился Шайху, однако протянул Адрамауту руку, чтобы он вскрыл рану.

— Полагаю. В этом деле главное — баланс. Передозировка может убить ее, впрочем, как и недостаток. Для нее мир тьмы неестественен.

— Тогда, — спросил Неселим. — Может мне стоит проводить ее в наше убежище в Государстве?

В голосе его звучала надежда, и Амти с обидой поняла, что он просто не хочет разговаривать с ней. Она почти обрадовалась, когда Адрамаут сказал:

— Не раньше, чем через десять часов. Слишком резкий переход тоже может ее убить. Это как акклиматизация, только хуже.

Адрамаут провел пальцами над раной Шайху, и она раскрылась, как жадная пасть, капающая кровавой слюной. Шайху осторожно разжал Яуди челюсти, стряхнул капли крови в ее рот.

— Знаешь, — сказал Мелькарт. — Не думаю, что нужно было поручать это ему. Вообще не думаю, что ему нужно поручать хоть что-нибудь.

Аштар фыркнул, он явно больше не стеснялся своих кошачьих клыков и не носил намордника.

— Нет, почему же, — сказал Аштар. — Шайху чудесен в своих бесполезных вечеринках или в игре «правда или вызов», ты слишком строг к нему, папочка.

И Амти почувствовала, как по щекам у нее катятся слезы. Ее друзья снова были рядом, снова были отвратительными, грубыми, нечуткими и чудовищными, но главное — они были с ней.

— Мы скучали, котеночек, — упомянул Аштар, будто бы между делом. Но Амти знала, что они действительно скучали. В этом можно было не сомневаться, Амти ощущала их, как утраченную часть себя. Она неловко улыбнулась, сказала:

— Я по вам тоже.

— Аштар говорил за себя, — сказал Мелькарт. — Он просто в школе не учился, поэтому не особо грамотный.

Неселим толкнул его локтем в бок и покачал головой с самым безнадежным видом. На руках у него были перчатки, но Амти прекрасно знала, после Лестницы Вниз искажения в нем стало больше.

— Ну, и как продвигаются дела? — спросила Амти.

— Сейчас увидишь, — фыркнула Эли. — Зашибись. Ну, для Инкарни вроде нас. И очень плохо для остальных.

Адрамаут вздохнул, сказал:

— Ей стоило бы быть помягче.

— Не то слово, — отметил Мелькарт. Амти подалась к Адрамауту и обняла его, он опустил руку на ее голову, принялся задумчиво гладить.

— Ну-ну, малыш, если ты расплачешься, Мелькарт не забудет этого до конца жизни. Напряги силы. Кроме того, мне не хотелось бы, чтобы ты снова теряла сознание.

Но Амти не плакала, просто вцепилась в Адрамаута, а потом положила голову ему на колени. Ей было достаточно ощущать его лихорадочное тепло.

— Тшшш, Амти, мы все очень рады, что ты здесь. Кроме того, я повышаю тебя, больше ты не несмышленыш.

— Но все еще малыш? — спросила Амти.

— Да, определенно.

Она улыбнулась. Настала оглушительная тишина, кажется, Адрамаут и остальные не хотели мешать ей наслаждаться их обществом, за что Амти была очень благодарна. Она услышала чей-то лихорадочный вздох, приподнялась снова. Щеки Яуди горели, она открывала и закрывала рот, будто разучилась дышать, губы ее были перемазаны кровью Шайху.

— Ты в порядке? В порядке? В порядке? — спрашивал Шайху под оглушительный смех Мелькарта.

Наконец, Яуди смогла вдохнуть, закрыла глаза и некоторое время тяжело дышала.

— В порядке — не совсем то словосочетание, которое подходит.

— А какое подходит? — спросил Шайху.

— Не в порядке, — хмыкнула Яуди. — Но спасибо, что не оставили меня Псам.

— Прости за твою квартиру.

— Мне она не нравилась, — ответила Яуди. Потом помолчала и поправилась. — То есть нет, нормальная была. Но я не привязываюсь к вещам. Только мне теперь негде жить. И, наверное, я в розыске.

— Это не проблема, — широко улыбнулся Мелькарт, улыбка придала ему еще большее сходство с довольной собакой.

— Так, — сказал Шайху неожиданно жестко. — Проблема в том, что ты тут давай не…

Не что именно Шайху так сформулировать и не смог, но голос у него был уверенный.

— Перевожу, — объявил Аштар. — Он считает, что ты клеишься к его симпатичной девушке. Привет, Яуди, я Аштар! Спасибо, что пожертвовала своей жилплощадью для спасения бесполезной художницы шестнадцати лет.

— Не за что, — серьезно ответила Яуди. — Приятно познакомиться.

— Не переживайте, — сказал Адрамаут. — Вы ведь не Инкарни, так? Так что все, что вам нужно — поддельный паспорт. Это можно устроить. Поживете некоторое время у нас, но не здесь, разумеется…

— Она — Перфекти! — сказала Амти неожиданно громко и добавила уже тише. — Ну, я так думаю.

— Конечно, — сказала Яуди. — Я сдавала анализ крови и проходила психологические тесты. Я не Инкарни.

— Нет, — сказала Эли. — Амти имеет в виду не типа Перфекти, а настоящих Перфекти. Кстати, Амти, почему ты так решила?

— Ну, она добрая, и у нее ногти блестят, — сказала Амти, понимая, как глупо это звучит. Она благословила все сущее за неожиданный взрыв приветственных криков за окном.

Амти вскочила на ноги, бросилась к окну. Оно выходило на площадь перед замком, и Амти увидела толпу, собравшуюся приветствовать царицу. Новую царицу. Их Мескете. Площадь изменилась, теперь здесь не было разбито никакого сада, зато стояли клетки, в которых как дикие звери, сидели люди. Впрочем, Амти ли было не знать, что люди часто бывали куда опаснее и страшнее любого животного.

— Пора, — сказал Адрамаут. — Хочешь посмотреть на Мескете?

— Я не знаю, кто это такая, — сказала Яуди. — Но тоже хочу.

Адрамаут поцокал языком, а потом сказал:

— Шайху, держись к ней поближе на случай, если ей станет плохо.

— А если плохо станет мне? — спросила Амти.

— На этот случай у тебя есть я. Но помни, малыш, никто не должен знать, что ты прошла Лестницу Вниз до конца. Если только ты не хочешь обречь на смерть Мескете и сама управлять Двором.

Амти задумалась, не хочет ли, но управление Двором здесь явно было ни при чем. Она кивнула.

— Может мне какую-нибудь легенду придумать?

— Легенда заключается в том, что ты сидела на Лестнице Вниз до сегодняшнего похода туда Мескете, — сказал Мелькарт. — Потому что ты беспомощная и бесполезная.

— Заткнись, — сказал Аштар. — Тебе ведь и так нелегко, котеночек?

— Да нет, — ответила Амти. — Все в порядке.

— Уж я бы своего шанса не упустил!

— А вы всегда такие дружелюбные? — спросила Яуди у Адрамаута.

— Более или менее, — ответил он.

Яуди Адрамаут снабдил маской, закрывавшей лицо.

— Но это маска свиньи, — негодовал Шайху.

— Другой нет, Шайху.

— Все нормально, — сказала Яуди.

— Нет, это моя девушка!

— Нет, не твоя девушка, — сказала Яуди. Словом, атмосферу безумия и ажиотажа Шайху поддерживать умел, этого у него было не отнять ни Лестнице Вниз, ни житейским страданиям.

Амти шла между Аштаром и Эли. Эли держала ее за руку, а Аштар насвистывал какую-то модную мелодию.

— Теперь все непросто, — сказал Аштар, наконец. — Главное, чтобы Двор не превратился во второе Государство.

— В отличии от Шацара, Мескете не хочет уничтожать мир.

— Сознательно, — пожал плечами Аштар. — Нет. Я думаю, Мескете вообще не хочет, чтобы Двор менялся так. Но она здесь царица, она прошла коронацию и все впитывает ее суть.

Амти удивилась тому, как за месяц изменился дворец, будто он был отражением царя или царицы, будто дело было не в рукотворной постройке, а в самой сути замка, стоящего на сердце Тьмы.

Теперь из дворца исчез сладко-соблазнительный компонент отвратительной роскоши. Никакого запаха гнилых роз, никакого золота, никаких сменяющихся узоров на обоях и безумных картин.

Дворец стал больше похож на тюрьму или военную базу. Тяжелых железных дверей с решетками стало больше, коридоры были бетонные и ровные. Жутковатые в своей опустошенности, они подхватывали звук их шагов.

Дворец теперь казался массивным и давящим, утонченность и развращенность из него исчезли, будто и не было их никогда. Все изменилось.

Снаружи дворец, впрочем, выглядел точно так же, как и когда Амти впервые увидела его. Снаружи на месте чудовищных, украшенных органами плодовых деревьев были теперь клетки, откуда смотрели на мир чудовищно искаженные Инкарни. У одних были огромные зубастые пасти, у других длинные, уродливые когти. Некоторые, впрочем, наоборот были извращенно-красивы. Амти заметила обнаженную девушку, на которой переливались лунным светом буквы, следовавшие будто бы безо всякого смысла. В остальном она казалась совершенно нормальной, другим похожим на человека существом был тощий мужчина, забившийся в угол. Под его кожей будто бы непрестанно ползали черви, Амти видела их отвратительное движение, деформирующее кожу. Еще Амти заметила существо с огромными, светящимися глазами в остальном полностью состоявшее из клубившегося вокруг тумана.

В клетках, без сомнения, были заперты существа, лишенные всего человеческого. Но разве это выход? Амти не знала.

Когда они вышли, Мескете проходилась рядом с клетками, рукоять ее кнута выстукивала замысловатый ритм, проникая между прутьев. Люди на площади затаили дыхание, будто ожидали от нее каких-то слов.

Мескете была одета так же, как одевалась в Государстве, но теперь ее лицо было открыто, а глаза — скрыты линзами темных очков. На ее голове красовалась простая железная корона, так странно сочетавшаяся с ее военной одеждой.

Когда Мескете заговорила, шипы под ее скулами зашевелились вслед словам. Интересно, подумала Амти, облик каждого Инкарни в предельно искаженном состоянии определен какой-то изначальной программой его тьмы или они получали его случайно? А каким было бы ее собственное искажение?

Люди на площади не издавали ни звука, в этой тишине слышались почтение и страх, которые Амти привыкла сама проявлять к Царице. Мескете сказала:

— Сыновья и Дочери Тьмы, — и голос ее оказался неожиданно громким, звучным, резким. — Я приветствую вас здесь.

И все склонились перед ней. Когда это сделал Адрамаут, а за ним остальные, Амти дернула Яуди вниз и упала на колени сама.

— Сегодня я вернула с Лестницы Вниз мою соратницу Амти, Инкарни Страсти, Тварь Страха.

Амти почувствовала, что краснеет. Ее представляли народу, и народ поприветствовал ее, когда она встала.

— Возрадуйтесь, у нас не только сильная Царица, но и сильный народ, — сказала Мескете. — Инкарни намного более живучие существа, чем привыкли полагать в Государстве. Мы сумели выжить в собственном мире, где существует только закон силы. Война унесла многие тысячи Инкарни, и хотя в Государстве говорят: не сломаемся, не простим, не забудем, это мы, Инкарни, не сломались, не забыли и не простили. В бесплодных землях нашей Матери Тьмы, у края мира, мы сумели выжить.

Эту часть речи явно придумывал Адрамаут, Амти слышала его слова в ее голосе. Некоторое время Мескете говорила о силе, которую представлял собой Двор. А потом сказала то, что, Амти понимала, было словами, идущими из ее собственного сердца.

— Но мы погибнем, если продолжим дозволять нашему народу терять все человеческое. Мы погибнем, если позволим им убивать себя и нас. Вы скажете, к этому мы и стремимся, но если бы человеческое в вас исчезло окончательно, как в тех, кто сидит сейчас здесь, разве стали бы вы заботиться о себе? О продолжении собственной жизни и поиске удовольствий? Падение в бездну принесет только отчаяние. Мы остаемся сами собой лишь пока удерживаемся на грани. Там, где вы преступите эту грань, вы потеряете себя! У народа Двора было два дня, чтобы пообщаться с теми, кто заперт в этих клетках и увидеть, насколько они разумны, если разумны вообще. Это то, чем мы все готовы стать — в любой момент. Это то, что всегда ждет, когда вы окончательно отпустите себя.

Люди слушали молча, кто-то смотрел на клетки, кто-то на Мескете, а кто-то — в пол. Мескете говорила, голос ее был жестким, громким, это был голос генерала, а не царицы. И Амти поняла — Мескете тоже не хотела править. Ее делом давным-давно стала война. Кроме того, они с Адрамаутом ведь мечтали быть рядом с дочерью, но сейчас еще опаснее было бы забрать Маарни во Двор.

Еще опаснее было само знание о ее существовании.

Амти снова встала на колени, но ей было отлично видно народ, они вышли из Дворца, оттого стояли позади Мескете, как и многие другие придворные. Амти заметила рядом Хамази, и та улыбнулась ей, но как-то очень несмело.

Мескете говорила, и чем больше речь шла о человечности, тем большую силу обретал ее голос. Будто она высказывала, наконец, самое сокровенное, чем научилась, будучи Инкарни.

В конце концов, Мескете сказала:

— Инкарни Жестокости, встаньте!

Амти увидела, как поднимаются люди, в том числе и Аштар. У многих было оружие, некоторые были измазаны в крови, часть из них имела звериные черты. Они были осколками чего-то большего, и Амти впервые подумала о том, что Инкарни Жестокости имеют между собой что-то общее.

— Инкарни Разрушения, встаньте!

Поднялись с колен Неселим и Хамази. В целом Инкарни Разрушения казались более спокойными, чем остальные, у многих был болезненный вид.

— Инкарни Безумия, встаньте!

Амти заметила, что поднялся Мелькарт. Инкарни Безумия, разумеется, были абсолютно сумасшедшими, у одних глаза были почти бессмысленные, другие совершали повторяющиеся движения, иногда почти незаметные, а иногда подобные припадкам. Кто-то улыбался, и Амти никогда не видела улыбок страшнее, даже Инкарни Жестокости не умели скалить зубы так.

— Инкарни Осквернения, встаньте!

Адрамаут поднялся, а вместе с ним и многие другие. Они были похожи друг на друга меньше всех, Амти не могла найти ничего общего, никакой характерной черты, которая объединяла бы если не всех, то многих. Она вспомнила, что Шацар — Инкарни Осквернения. Шацар и Адрамаут, да что у них вообще могло быть общего? Разве что, было какое-то ощущение неправильности, исходившее ото всех Инкарни Осквернения. Ощущение отклонения и дефекта.

— Инкарни Страсти, встаньте!

У Амти дух захватило. Она впервые была причастна к другим Инкарни, была полноценной частью своего народа. Амти снова дернула Яуди, теперь вверх, давая понять, что Инкарни закончились, и она слишком долго выбирала к кому примкнуть. Ноги едва не подкосились от волнения, и Амти поняла, что скучала не только по своей семье, но и по Двору.

Скучала по оглушительному единству. По ощущению родства со своим народом. Интересно, Шацар тоже скучает по этому? Вместе с Амти поднялись Шайху и Эли, и еще множество других людей, их тоже было сложно объединить, но в каждом, Амти чувствовала, было что-то разрушающее и яркое, как огонь. Она заулыбалась, почувствовав себя частью целого.

Теперь все стояли, и Мескете сказала:

— Я не буду вводить никаких запретов. Этот мир был создан до закона и не будет его знать. Однако, всякий, кто потеряет все человеческое и станет опасен для Двора, окажется здесь.

Мескете щелкнула кнутом по земле, и существа в клетках одновременно отозвались криком. И Амти подумала, они же живые, они же чувствуют боль, они же мучаются. Она и сама не поняла, какую интонацию несла эта мысль, крики заглушили все. Крики, визги, шипение: симфония, дирижером которой была невыносимая боль. Амти закрыла уши, но смотрела во все глаза. Существа в клетках дергались и корчились, но существа снаружи, в основном, улыбались.

И Амти поняла, что нельзя было превратить Двор в Государство, нет. Амти поняла, что нет никакого режима Мескете, что у зла тысяча имен, и Мескете — лишь одно из них, отличавшееся от того, что представляла собой Царица, однако сходное в главном.

Нет, здесь было ничего не изменить, здесь не насадить было никакого порядка, думала Амти, силясь мысленно перекричать вопли, раздававшиеся, казалось, у нее в голове.

Мескете была частью Двора со всей его чудовищной жестокостью, и только внешне он стал другим.

Когда все закончилось, Мескете прошла во Дворец, и они двинулись за ней. Ее нагнал Адрамаут, он мягко улыбнулся, спросил:

— Может стоило быть помягче, любимая?

Мескете посмотрела на него, как на идиота, а потом быстро, будто бы смущенно поцеловала. На Амти и Яуди она будто бы не обращала внимания. Вроде как их присутствие не было для нее сюрпризом.

Амти подумала, что так она играет на публику, однако, когда они вошли в ее покои, Мескете не просияла чудесной приветственной улыбкой. Впрочем, этого не стоило и ожидать.

Мескете положила руку Амти на плечо, чуть сжала, так что это показалось почти болезненным.

— Я рада, что ты здесь, — сказала она. Голос ее, впрочем, особенной радости не выражал. Однако, Амти поняла, что Мескете действительно впервые расслабилась за это время. Она принялась разоружаться.

Когда на кровати Мескете оказались три ножа и два пистолета, а так же глушитель, она вздохнула с облегчением и улеглась, уставившись в потолок. С такой же радостью Амти снимала лифчик, когда оказывалась одна.

Некоторое время все, включая Яуди, молчали. Наконец, Мескете сказала:

— Я была очень, очень, очень плоха.

— Нет, милая, ты была очень, очень, очень похожа на диктатора.

Мескете нащупала нож и кинула им в Адрамаута. Нож впился в стену рядом с ним, бросок был очень точным и лезвие прошло совсем близко. Адрамаут только улыбнулся, он доверял ей.

— Так это ваш хваленый мир суицидальных мегаломаньяков? — спросила Яуди. Когда Мескете посмотрела на нее, Яуди показала пальцем на Амти, и Амти вот уже второй раз за сегодня поймала означающий взгляд. Нет, даже Взгляд. Она вздохнула, и неожиданно положение спас Мелькарт.

— Может, ну знаете, поедим и выпьем водки, потому что Амти снова с нами? Я слышал, это еще называется праздник.

Мескете распорядилась принести еду и выпивку. Голос у нее был вполне спокойный, не усталый, будто за пять минут она успела набраться сил. Подали мясо и фрукты, хотя бы меню не изменилось, подумала Амти. От запаха вина, которое налил ей Шайху, Амти замутило.

Зато Мелькарт добрался до водочки и был абсолютно счастлив. Адрамаут произнес тост за Амти, он сказал, как они рады, что она жива и здорова, как они волновались и, совершенно неожиданно, как гордятся ей.

Амти не была уверена, что тост поддерживают все, но ей стало приятно. Она снова рассказала всю историю ее мытарств от начала и до конца, исключая то же, о чем умолчала с Адрамаутом — секс с Шацаром. Отдельно Амти поблагодарила Яуди, но та только отмахнулась. Щеки ее порозовели от выпитого и теперь она вовсе не казалась больной, однако Амти видела, как Шайху постоянно смотрит на часы.

Через некоторое время Амти и Мескете вышли на балкон. Амти открылся вид на огромный, темный лес. Наверное, именно туда попал Шацар, когда был ребенком.

Мескете некоторое время молчала, а Амти с удовольствием вдыхала воздух Двора.

— Прости меня, — сказала Мескете, наконец. Она сняла темные очки, и теперь Амти могла видеть ее глаза. — Прости, что я тебя оставила.

— Там не было правильного решения, — пожала плечами Амти.

— Не знаю, — сказала Мескете. — Решение, которое мы не принимаем обычно и кажется правильным.

Они стояли на балконе, оперевшись на тяжелый, каменный парапет.

— И твое место, — сказала Мескете. Она не добавила «я забрала его», но глаза ее говорили именно это. Амти помотала головой.

— Мое место рядом с вами.

— Да. Я хорошо к тебе отношусь, но не доверила бы тебе царство.

Мескете помолчала, посмотрела в медное, беззвездное, лишенное изменений небо.

— Я бы и себе не доверила, — добавила она честно.

— Тебе не нравится?

Но Мескете покачала головой, показывая, что она не будет об этом говорить. Амти быстро-быстро добавила:

— Слышала про похитителя девочек?

— Слышала. С этим нужно разобраться. Но я не могу покидать Двор.

— Понимаю.

— Адрамаут справится, — сказала Мескете. — И вы тоже. Наверняка, очередной чокнувшийся, который вовремя не попал во Двор. Двор может быть отвратным местом, но здесь мы учимся жить с тем, что у нас внутри.

Амти пожала плечами, а потом встала на цыпочки и прошептала Мескете на ухо:

— Я думаю, что Яуди — Перфекти. Ты можешь это определить?

— Посмотрю за ней. Странно, что она настолько хорошо чувствует себя здесь в таком случае.

Они вернулись в комнату, язык не поднимался назвать это солдатское помещение покоями. Амти чувствовала, будто долгое время несла тяжелую сумку, а теперь пришла домой и положила ее на пол.

Мелькарт рассказывал, как он служил Псом Мира, когда еще не был Инкарни. По пьяни он любил пускаться в долгие и пространные повествования о собачьей кухне. Яуди слушала вполуха, с большим интересом наблюдая, видимо, за циркуляцией алкоголя в Мелькарте.

— Так вот, он такой говорит: я в Государстве не последний человек! Вы еще поплатитесь за это! Писклявым таким голосочком говорит, а я такой…

Продолжения не последовало. Мелькарт замер, глаза его стали совсем пустыми, так пустует экран телевизора в мертвый час перед началом эфира.

А потом он сказал:

— Амти.

Амти пробрала дрожь, нет, голос принадлежал Мелькарту, но в нем не было никаких интонаций, будто он просто озвучивал текст, который читал, не понимая.

— Смею предположить, что ты понимаешь, как легко мне было найти тебя и твоих друзей. Так же смею предположить, что для них не будет сюрпризом многое из того, что ты узнала. К сожалению, это односторонняя связь, некоторый сбой в восприятии твоего друга Мелькарта не позволяет мне слышать то, что слышит он. Однако, я уверен, что ты согласишься со мной, по крайней мере ради собственного блага и ради блага твоих друзей.

Мысли бились у Амти в голове с болезненной скоростью. Почему он не нашел ее сразу? Если он прекрасно знал, как выследить ее, то почему он медлил? Чего он хочет?

— Я бы хотел встретиться с тобой и предложить тебе кое-что ценное. Взамен мне будет нужна всего одна услуга от тебя и твоих друзей.

Вряд ли он, конечно, звал Амти на свидание. Амти крепко зажмурилась, надеясь, что все это окажется сном. Она привела Шацара к своим друзьям.

— На твоем месте я бы не делал глупостей, ведь у тебя есть отец, которого ты, может быть, все еще любишь. Попроси своих друзей так же не совершать опрометчивых поступков.

Голос Мелькарта никогда не казался Амти настолько чужим. Он назвал адрес и время. Адрес, да, адрес она знала наизусть. Это был ее дом. Амти подумала, что будет, если она не придет? А потом Мелькарт замолк и закрыл глаза, спустя секунду повалился на бок, потеряв сознание.

Вот бы, подумала Амти, тоже сейчас отключиться.

Вот бы не включаться вообще.

4 глава

Шацар раскачивался вперед и назад, сидя в шалаше, который он построил с небольшой, в основном моральной, помощью Мардиха. Мардих летал над ним, спрашивая, что он делает.

Шацар продолжал раскачиваться, закрыл глаза, чувствуя сонное спокойствие.

— Ну что ты делаешь? Похож на сумасшедшего! Это какой-то ритуал? То ты полчаса прыгаешь, то раскачиваешься? Твой отец показывал тебя доктору? Ты же говорил, что отвечаешь, когда тебя спрашивают!

Слова Мардиха текли как бы сквозь Шацара, ничего не значили, и Шацар не в полной мере понимал их смысл. Он себя укачивал, это помогало ему засыпать. Так Шацар делал каждый вечер. Что бы ни произошло, он не собирался засыпать по-другому. Он называл такие движения и слова крючками. Из них и составлялся Шацар, пока он цеплялся за эти крючки, снаружи могло происходить что угодно.

Через полчаса Шацар почувствовал, что готов заснуть. Мардих притих на одной из веток. Шацар свернулся клубочком, подтянув к себе листву для тепла. Мардих вел его к городу. Он сказал, что знает, куда пристроить Шацара. Он рассказал Шацару об Инкарни и Тьме. Шацар так и не понял, что именно особенного в Инкарни. Его не удивило, что существуют люди Тьмы.

Его удивило, что существуют другие люди, кроме Инкарни. Он подумал, что было бы интересно на них посмотреть. Но самым особенным, конечно, было то, что Мардих знал про Маму. Он называл ее Мать Тьма. Шацар улыбался, когда Мардих рассказывал о Матери Тьме. Он чувствовал ее дыхание здесь, в лесу. Шацар знал, что Мать Тьма хранит его, Мать Тьма послала ему Мардиха. Шацар даже сказал ему об этом, хотя до того, за восемь часов, пока они шли, выдавил из себя разве что пару фраз.

Мардих тогда хмыкнул и спикировал вниз, чтобы поймать крохотную мышку. Он сказал, что начинает привыкать быть сорокопутом.

Шацар медленно погружался в сон, звуки леса не пугали его, он слушал землю и был уверен, что Мать Тьма скрывается под ней. Где-то далеко пели свою песню волки.

Шацар нащупал под листвой горстку камней, которыми запасся на случай внезапной атаки диких зверей. Вой далеко-далеко звучал как колыбельная, он успокоил Шацара окончательно. Провалившись в глубокий, черный сон, Шацар увидел Маму. Она была тишиной и темнотой в оглушенном небе, холодные и острые звезды украшали ее. Она говорила на языке, который Шацар не знал и издавала звуки, которые не могла бы повторить ни звериная, ни человеческая глотка. Но Шацар понимал смысл, будто он крылся внутри него самого.

— Дитя, — говорила Мама, и от ее голоса было больно. — Ты хочешь найти дорогу домой?

— Я в твоем мире? — спросил Шацар. А она сказала:

— Ты всегда в моем мире, потому что весь мир — во мне. Ты хочешь найти дорогу домой, мое бедное дитя?

Мать Тьма была везде, она была у него под кожей, билась в крови, она заливала мир снаружи, из нее состоял воздух. Шацар спросил:

— А где мой дом?

— В темноте земли, откуда ты вышел и куда вернешься. Ты не почувствуешь боли, — ответила она, и Шацар понял, что Мать Тьма предлагала ему смерть. Он отказался.

— Хорошо, — сказала она, и на ее слова отозвалась его кровь. — Тогда проснись, Шацар.

Шацар открыл глаза за миг перед тем, как Мардих больно клюнул костяшку его указательного пальца, боль заворочалась внутри.

— Он идет!

Шацар прислушался. Недалеко от их убежища кто-то насвистывал знакомую Шацару песенку. Шацар отметил, что ему нравится мелодия.

— Ну? — зашептал Мардих. — Я уже смирился с тем, что моя душа заперта в сорокопуте, но я не хочу провести жизнь на полке! Сидим тихо или пытаемся улизнуть?

Шацар пожал плечами, чем еще больше разозлил Мардиха. Почему бы Мардиху просто не улететь, в конце концов, он птица? Шацар принялся собирать камни, во-первых, чтобы швырять в таксидермиста, а во-вторых, чтобы не зашуметь ими, когда придется вылезти из шалаша. Шацар выглянул из убежища. Лес был густым и темным, на деревья ложилась неясная тень человека, идущего к ним. Шацар рассудил, что будь он таксидермистом из леса, прогуливающимся по своим владениям, проверил бы подозрительные шалаши в первую очередь.

Шацар осторожно пополз подальше от убежища, решив спрятаться в зарослях терновника. Во-первых, они были достаточно густыми, а во-вторых, терновый куст — последнее место, где кто-нибудь станет прятаться.

Шацар отполз за куст, Мардих уселся ему на плечо с видом самым независимым. Может, он боялся больше него?

Растение, за которым Шацар прятался могло похвастаться массивностью и пышущим здоровьем, его ярко-синие ягоды соседствовали с острыми, как спицы, колючками. Ближе к земле были хрупкие, красивые скелетики зверьков, запутавшихся в колючках когда-то, а выше, на уровне головы Шацара, истекала кровью добыча ближайших родственников Мардиха. Свежие, рубиновые капли, плеснувшие из какой-то маленькой пташки сверкали на ягодах. Шацар подумал, как чувствуют себя эти птички, беспомощно трепыхаясь в свои последние секунды. Знают ли звери, что эти секунды у них — последние, когда умирают?

Интересно, подумал Шацар, слушая песенку, которую высвистывал таксидермист. Он прошел мимо, Шацар внимательно наблюдал за тенью, скользившей по усыпанной листьями земле.

А потом тень замерла — неестественно-быстро, как будто у игрушки кончился завод и ничто больше не двигалось внутри нее. Свист тем временем даже не изменил своей тональности.

— Кто в моем лесу смеет пахнуть человечком? — спросил голос через пару мучительных, долгих секунд. Он был певучий, приятный и теплый. Сказочный голос, подумал Шацар, совершенно сказочный. Коготки Мардиха впились в плечо Шацара, но он не издал ни звука.

Шацар не слишком понимал, почему волнуется Мардих. С ним ведь все уже случилось. Тень медленно развернулась, а уже через секунду Шацар понял, что недостаточно хорошо оценил расстояние между собой и таксидермистом. Он забыл, что тень двигается быстрее.

Сам себе дурачок, как сказал бы отец.

Его схватили за шкирку и подняли над землей, затрещала ткань пижамы. Шацар с тоской посмотрел на свое убежище, терновый куст, и понял, что Мардиха на его плече больше нет.

Только потом Шацар увидел, наконец, того, кто держал его. Существо в старомодном одеянии лесника: черном пиджаке, черных брюках и черной шляпе с пряжкой. На этом мрачном фоне выделялись идеально отглаженный белый воротник и белые манжеты, которых лесники отродясь не носили. Существо было массивным, в одной руке оно легко удерживало Шацара, а в другой — топор. Высокие сапоги существа были начищены до блеска, оно будто бы пыталось аккуратностью достичь сходства с человеком.

Однако дело это было обречено на провал — у него была голова кабана, не мертвая голова с живыми глазами, каких много было в его доме, а настоящая. Вязкая слюна застыла на губах, в ноздрях пятачка пузырилась слизь, а вокруг бивней кружил живой пар, выходивший изо рта.

— Ты, — взревел таксидермист. — Нарушаешь покой моего леса! Никаких людей!

Шацар не ответил, просто продолжал смотреть в темные, блестящие глаза кабана. Из его пасти шел дух мертвечины, и Шацар скривился. Он подумал: а ведь таксидермист легко мог пригвоздить его к какой-нибудь ветке, как сорокопут делает с маленькими зверьками.

— Ты был в моем доме, мальчишка! Ты трогал моих зверей!

Шацар кивнул. В руке у него все еще был зажат камень, и он кинул его в нос кабану, вызвав, кажется, только больше ярости. Именно в этот момент, казалось бы самый неподходящий, вернулся Мардих. Он принялся кружить вокруг кабана, метя клювом и когтями ему в глаза. Кабан некоторое время пытался отмахнуться от Мардиха, потом бросил Шацара и перехватил топор двумя руками.

— Неблагодарный зверь, — сказал он спокойно, будто бы Мардих, пытавшийся выклевать ему глаза, не вызывал у него такой ярости, как человеческий детеныш, случайно забредший в его лес.

— Беги! — крикнул Мардих. — Что же ты сидишь, тупой ребенок?!

Но Шацар вдруг перестал понимать, почему ему нужно бежать. Он сидел на холодной земле, наблюдая за тем, как Мардих наворачивает круги вокруг чудовища, пытаясь Шацара спасти.

У Саянну была музыкальная шкатулка, где красивая статуэтка медленно кружилась под нежную, жуткую музыку. Не хватает музыки, подумал Шацар, а потом таксидермист отбросил Мардиха, неожиданно мягко, не ударив его острием топора. Мардих врезался в дерево, старчески закашлялся и рявкнул:

— Да беги ты уже!

Но Шацар остался на месте, он запрокинул голову вверх, чтобы узнать, блеснет ли острие топора, доберется ли до него свет алой луны или нет, когда таксидермист занесет топор над Шацаром.

И все блеснуло.

Как красиво, подумал Шацар, надо же как красиво — рубиновый отблеск на железе. А еще был белый туман, клубившийся на глубине черных, кабаньих глаз. Шацар наблюдал, ему не казалось, что именно с ним случится что-то плохое. Он боялся умереть от голода, но совершенно не боялся, что сейчас ему размозжит голову существо леса.

И когда Шацару захотелось, чтобы таксидермист замер, это было желание остановить мгновение, казавшееся Шацару красивым и правильным. Все было как надо, начало движения, свет, перекошенная, звериная рожа. В миг, когда блеск алой луны переместился с лезвия на основание острия, все замерло.

То есть, это сначала Шацару показалось, что все замерло, а потом он увидел, что замер лишь таксидермист, а лес продолжал жить своей жизнью — копошились насекомые, раздавались далекие крики сов, ветер щекотал деревья.

Шацар продолжил сидеть и любоваться на занесенный над ним топор.

— Как ты это сделал?! — спросил подлетевший Мардих. — Вот это да!

Шацар пожал плечами, снова запрокинув голову. Мардих вцепился коготками в его плечо, побуждая встать.

— Пойдем! — сказал он. — Мы же не знаем, надолго ли он замер.

Вот бы навсегда, подумал Шацар. Еще несколько минут он упирался, а потом мозг пронзила мысль — надо идти. Она и заставила Шацара подняться.

Некоторое время они шли молча, Мардих радостно кружил, совершая мертвые петли и иногда приземляясь на голову Шацару.

— Я уже понял, что ты болтать не любишь! — сказал он. — Это ладно! Но ты скажи хотя бы, раньше ты такое делал?

Шацар покачал головой.

— Удивительно! За тебя отвалит кучу денег моя знакомая.

Шацар посмотрел на Мардиха, беззаботно кружившего рядом, а потом сказал:

— Кучу денег? Но тебе же нужна куча червей. Или хотя бы мышей.

— Ты правда не спросил, кому я хочу тебя продать? Серьезно?

Шацар пожал плечами, слово «продать» ничуть его не смущало. Шацар спокойно шел вперед, не обращая внимания на царапавшие его ветки. Иногда они цеплялись за пижаму, будто тонкие лапки, хотевшие удержать его в лесу.

Эти мимолетные прикосновения пугали Шацара больше, чем занесенный над ним топор.

Через некоторое время Мардих вывел их к дороге. Тенистый лес расступился по обе стороны от вымощенной белым камнем тропы. Ступив на нее Шацар заметил, что оставляет пятна крови. В животе заурчало, и Шацар пожалел, что оставил хлеб в шалаше.

— Уже скоро придем! — увещевал его Мардих. — Вот увидишь! Не больше часу хода!

Шацар посмотрел на Мардиха, потом вдумчиво кивнул. Час, это шестьдесят минут. Вряд ли он успел бы умереть за это время. Они двинулись по дороге, которая, казалось, светилась в темноте леса.

— Да поговори ты со мной хоть немного! Расскажи о себе! Как ты думаешь, кем был этот ублюдок? Я думаю, он был Инкарни Безумия. А ты что думаешь?

— Кабан, — сказал Шацар.

— Что?

— Он хотел быть кабаном.

Мардих вздохнул как-то сочувственно, потом сел на плечо Шацару, может быть, потому что устал летать.

— Ты же понимаешь, что ты теперь совсем один? Что никого кроме старого Мардиха у тебя тут нет?

Шацар пожал плечами, Мардих недовольно нахохлился. Шацар всегда был совсем один, он не понимал, что в этом страшного.

— Родители тебя, наверное, совсем забросили. У тебя есть мама?

— Нет.

— А папа?

— Не знаю.

— А братья?

— Нет.

— А сестра?

— Может, одна. Не знаю.

Мардих снова замолчал, издал птичий, недовольный звук, потом сказал:

— Я - советник царя. Обязательно тебе помогу устроиться во Дворе.

Шацар почесал нос, вспомнил, что Мардих сказал, что он — Инкарни Лжи. А если он и в этом соврал? Нет, если в этом он соврал, значит он не Инкарни Лжи, а просто лживый Инкарни. Шацар засмеялся, весело получалось, на его смех эхом откликнулся лес.

— Ты, наверное, умственно отсталый, — вздохнул Мардих, погладив Шацара по плечу лапкой. Шацар посмотрел на него с недовольством.

— У тебя — сказал Шацар. — Мозг птицы.

— Я не уверен, что у меня есть вообще какой-то мозг, — сказал Мардих. — Я — душа в трупе птицы.

— Это интересно, — сказал Шацар.

— Ты точно умственно отсталый.

— Ты.

— Нет, ты.

— Нет, ты.

— Я же говорил.

— Я же говорил.

— Ты что издеваешься надо мной?!

— Ты что надо мной издеваешься?

— О, я тебя подловил, ты изменил порядок слов!

— О, я тебя подловил, ты изменил порядок слов.

Они шли вперед, дорога была удобной и чистой, и Шацар почувствовал, что от напряжения болит все тело. Тогда он сел на холодный камень и заплакал.

— Я тебя обидел? — спрашивал Мардих, летая над ним. — Хочешь мышку принесу?

Но Шацар не отвечал. Некоторое время он плакал, потом напряжение ушло. Он встал, как ни в чем ни бывало, оставив Мардиха в недоумении. Минут через пятнадцать лес начал редеть, открывая тропинку, выводившую к полю, скованному горизонтом.

— Туда, — сказал Мардих, и Шацар посмотрел в сторону, куда указывало его крыло. Он открыл рот, издал стон удивления. Вдали он увидел настоящий замок, и он был так велик и огромен, больше всего, что видел Шацар когда-либо. А еще он переливался огнями удивительнее всех огней, разноцветными и мигающими. Будто сам дворец был обернут блестящей гирляндой, как новогодняя елка.

— Ударь ее! — услышала Амти.

— Ты что, с ума сошел, Мелькарт? Наверное, ты недопонял. Ты в этой машине на случай, если Шацар захочет с нами связаться, а не чтобы обижать ребенка.

— Спасибо, что напомнил мне, что я бесполезный радиоприемник, умник.

— Заткнись, Мелькарт, — сказал Адрамаут, а потом погладил Амти по голове. — Вставай, соня, мы приехали.

Амти зевнула. Она лежала головой на коленях у Адрамаута, ей было удобно и сон никуда не уходил. Амти нехотя открыла глаза, села и принялась тереть виски. Адрамаут коснулся пальцами ее лба, сказал:

— Мне кажется, ты заболела, малыш.

— Но ты же не будешь отпаивать ее куриным супом прямо сейчас?

— Нет, прямо сейчас я расплавлю тебе язык.

— Не ругайтесь, — попросила Амти. — Голова болит.

Она выглянула в окно и увидела, впервые за столько времени, собственный дом. Остроумно, Шацар, подумала Амти мрачно.

— Мы ждем тебя здесь. Если будешь отсутствовать дольше часа, постараемся попасть внутрь, — говорил Адрамаут, но Амти почти его не слушала, она смотрела на слепые окна своего дома, как в чьи-то умершие глаза. Ее прекрасный дом с большой террасой и качелями в саду. Как он там, без нее? Знакомые очертания — здесь прошла ее жизнь.

Хотя, если подумать, то не такая уж большая ее часть, успокаивала себя Амти. Да, куда больше времени она провела в школе.

— Там может быть мой отец, — сказала Амти. — Не делайте глупостей.

Несмотря на волнение и грусть ее все еще тянуло в сон, будто организму было совершенно плевать на все, что происходило с ней. Амти посмотрела на Мелькарта, потом на Адрамаута. Лица их выражали беспокойство, и Амти поняла, что надо идти. Она вылезла из машины и отправилась к открытым воротам. Она широко зевнула, наглотавшись бодрящего холодного воздуха и пошла через заснеженный сад. Захотелось покачаться на качелях, но нельзя было заставлять Шацара ждать. Особенно если он угрожал отцу Амти.

Амти с тоской посмотрела на место, которое так любила рисовать. Все казалось бесприютным, забытым, оставленным. И на секунду Амти подумала, что это незнакомый, чужой дом, находящийся по ее адресу и похожий с виду, но — абсолютно заброшенный.

Амти увидела отблески света с обратной стороны. Конечно, столовая, подумала она привычно. Когда Амти зашла в дом, половицы в прихожей знакомо скрипнули. Она услышала, что из столовой доносится папина любимая песня — довоенная, тягучая и нежная песня о ночах, что проводишь наедине с собой, о блестящей поверхности озера и бьющемся в восхищении сердце.

Папа всегда говорил, что раньше умели петь не о любви. Амти протянула руку к пистолету в сумке, просто на всякий случай. Амти почувствовала укол тревоги, она ожидала, что увидит в столовой нечто ужасное, что ее отец будет мертв или изувечен, но отца в столовой вовсе не было.

Шацар сидел с закрытыми глазами, слушая любимую мелодию отца, он ритмично постукивал вилкой по краю тарелки. Стол был накрыт, хрустальные бокалы ловили электрический свет, скользивший по золотистому узору тарелок. Стол был накрыт так, как отец велел прислуге накрывать его только по праздникам. Амти почувствовала запах еды. Пахло мясом и тушеными овощами, которые которые кухарка готовила специально для Амти.

За секунду перед тем, как Амти подала голос, Шацар сказал, не открывая глаз:

— Здравствуй, Амти. Вижу, ты пришла одна. Очень мудро.

На тарелке перед Шацаром было сырое мясо, от куска осталось не так уж много, а в бокале плескалось нетронутое красное вино. Амти заметила, что в столовой едва заметно переставлены вещи. Вазочки с цветами, статуэтки на полке, папины гранты, все они неуловимо изменили свое местоположение. Ничего особенного, но Амти это нервировало.

— Где мой отец? — спросила Амти, делая шаг вперед. Шацар открыл глаза, радужница тут же поймала желтизну света.

— В командировке, — ответил Шацар.

— Но я думала, что вы…

— Держу его где-нибудь в подвале на цепи? Интересный вариант.

Амти села за стол, уставилась на еду и поняла, что ее так удивило.

— Почему ты все время считаешь, что я хочу навредить твоему отцу? — спросил Шацар. Он ловко орудовал ножом и вилкой, как принято в Государстве, но резал сырое мясо, которое ели во Дворе.

Еда Амти была приготовлена, Амти оценила ее в полной мере. Горячая, вкусная еда, к которой она привыкла — никаких консервов или фруктов со сладостями. Амти с жадностью принялась за мясо, и только через три минуты спросила:

— А наша кухарка?

— Ее я тоже не убил. Амти, за кого ты меня принимаешь?

— Вы хотите уничтожить весь мир.

— Именно. У меня есть амбиции, почему я должен размениваться по мелочам? Хочешь вина?

Амти кивнула, но когда Шацар налил ей вина, запах алкоголя показался нестерпимо сильным, и Амти отставила бокал, а чуть позже отодвинула и тарелку. Впрочем, гордо брезговать едой она не собиралась, съела все предложенное.

— Так вы просто… — начала было Амти.

— Пригласил тебя на свидание? Тоже интересный вариант, но тоже — нет.

Амти посмотрела на него. Его красивое лицо оставалось абсолютно непроницаемым, он не улыбался, но и не злился. Он выглядел так, будто читает какую-то книгу, не слишком скучную, но и не слишком увлекательную.

Амти вспомнила Шацара в ее снах. Когда он смотрел в зеркало, она видела маленького, тощего мальчишку, безмерно бледного, с бесцветными глазами и светлыми волосами. У него был совершенно беззащитный вид. Хрупкий, молчаливый ребенок с большими, внимательными глазами.

Сейчас перед Амти сидел взрослый, сильный и высокий мужчина. Его можно было назвать худощавым, но кости у него были достаточно широкие, что придавало ему мужественный вид. Несмотря на то, что черты его были узнаваемы, Амти никак не могла поверить, что перед ней сейчас и в ее снах — один и тот же человек. Между мальчиком потерявшимся в лесу и мужчиной, ведущим себя, как хозяин, в ее доме прошли десятилетия, сделавшие разницу слишком разительной.

Однако, рассеянная отстраненность его взгляда отчасти сохранилась.

Шацар сказал:

— Итак, Амти, после нашей встречи, мне захотелось провести небольшую поисковую работу. С прискорбием вынужден признать, что недостаточно внимания уделял таким казалось бы незначительным вещам, как идеологическая борьба за жизнь и свободу. Но куда большее сожаление вызывает недостаточная конспирация, присущая самим борцам. При желании ваши следы легко отыскать.

— Вы убьете нас?

Амти увидела, что Шацар чуть дернул уголком губ, вероятнее всего это означало улыбку. Амти заметила, что в столовой на повторе так и играла одна и та же песня. Хорошая мелодия, Амти даже помнила слова.

— К примеру, — сказал Шацар. — Но зачем бы тогда я позвал тебя? Неужели ты считаешь, что мне сложно было бы достать вас.

— Значит, вы хотите, чтобы мы ответили за преступления какого-то другого Инкарни, который сейчас похищает девочек?

— Уже ближе, — вдумчиво кивнул Шацар, будто и сам не знал, что он хочет сделать с ними и решал все прямо сейчас.

— Но вы ведь знаете, что мы не виноваты?

После того, как Амти целовала его, после того, как он был в ней, Амти все еще называла Шацара на «вы».

— Каждое общество вместе со всеми его институциями имеет свои режимы истинности, свои дискурсы, которые считаются рациональными, и свои методы убеждения в том, что есть истина. Убеждение других в своей правоте — игра, являющаяся часть воли к власти.

Шацар резко замолчал, задумавшись, легкая улыбка лишь чуть-чуть изменила выражение его лица. А потом щелкнул пальцами, протянув руку и почти коснувшись кончика ее носа указательным пальцем.

— Но — нет. Мне нужно не это. Я хочу, чтобы вы занялись тем, чем обычно занимаетесь.

Амти задумалась, чем именно. Ссорились? Переезжали? Унижали Шайху? Обзывали ее? Она фыркнула, едва не засмеявшись, но тут же посмотрела на Шацара серьезно. Он, казалось, тоже был готов засмеяться, но забавляло его нечто другое.

— Поймайте для меня похитителя девочек. Поймайте и передайте его мне.

— Что?

— Ты не услышала, девочка?

— Услышала, — ответила Амти тихо. — Но зачем?

Почему он не хотел вмешивать Псов Мира? И разве они уже не искали?

— Это, в общем и целом, не твое дело.

— Если мы откажемся?

— Я не давлю на вас. Посоветуйся со старшими, обсудите все это вместе. Если вы не согласитесь, то понесете наказание за это преступление.

— Но если преступления продолжатся?

— В первый ли раз казнят невиновных?

— А если мы спрячемся во Дворе?

— Да, я совсем об этом не подумал. Мне казалось, для вас будет достаточной мотивацией то, что обычно вы примерно этим и занимаетесь.

Шацар достал из портсигара сигарету, закурил. Амти чуть отодвинулась, дым казался ей нестерпимо противным.

— Но, к счастью, — заговорил Шацар. — Люди, в большинстве своем, не живут в вакууме. Ты подала мне отличную идею насчет твоего отца, у Неселима есть жена, у Шайху тоже есть отец, у Мескете — мать, так же, как я выяснил, у ее матери есть приемный ребенок. Полагаю, приемная мать является для этого ребенка родной бабушкой. Я прав?

Амти покачала головой, но Шацар только махнул рукой, мол ее мнение по этому вопросу она может оставить при себе.

Она посмотрела в окно и увидела заглядывающую в столовую пташку. Птица сидела на карнизе, ее голова была любопытно склонена набок. Маленькая хищная птичка, сорокопут. Амти смотрела, как она смешно перебирает лапками от холода.

— А если мы сделаем то, что вы хотите? — спросила Амти.

— То я отпущу вас. Нет, разумеется, я не скажу Псам Мира перестать ловить восемь очень конкретных Инкарни. Но я обещаю, что отпущу вас после того, как дело будет сделано. Вернем статус кво.

— Но как мы можем быть уверены, что вы не лжете? — спросила Амти. Рука Шацара, затянутая в перчатку, резко рванулась к ножу. Амти машинально подалась назад, едва не упав со стула. Шацар был намного выше нее, сантиметров, наверное, на тридцать и намного сильнее, кроме того, он был психопатом — Амти боялась его.

Но Шацар прижал нож к своей щеке, сделал надрез и дождался, пока кровь натечет на лезвие. Потом он протянул нож к Амти, лезвием вперед.

Амти непонимающе посмотрела на него.

— Этот обычай уже не в ходу во Дворе? — спросил Шацар. И Амти поняла, что он делает. Она посмотрела на лезвие, с которого скользила кровь. Шацар держал нож на вытянутой руке и явно не собирался отпускать его или передавать ей. Амти склонилась и коснулась лезвия языком, солоновато-железный вкус расцвел во рту, как цветок. Она перехватила Шацара за запястье и неожиданно ловко слизнула с лезвия оставшуюся кровь.

Шацар сказал:

— Клянусь, что не буду пытаться убить вас, задержать или иным способом мешать вашим планам после того, как вы передадите мне преступника.

Шацар резко дернул рукой, оставив Амти порез на языке, собрал ее кровь и слизнул сам.

Как опосредованный поцелуй, подумала Амти, сглотнула кровь и сказала:

— Я могу посоветоваться?

— Да.

— И когда нужно дать ответ?

— У тебя есть сутки.

Амти посмотрела на птичку, все еще сидевшую у окна, наблюдавшую за ними, как наблюдают сериал по телевизору. Неожиданно Амти хмыкнула, она сказала с усмешкой, какой от себя не ожидала:

— Спорим, он говорящий?

Секунды замешательства и секунды тревоги в глазах Шацара ей понравились.

А потом он спросил:

— Ты любишь танцевать, Амти?

Она вспомнила минуты позора, которые пережила, танцуя с Мелькартом и покачала головой:

— Я не умею.

— Глупости, девочка. Ты — дитя богини, как и я. Ты умеешь все.

Он встал сам и потянул за руку ее. Они начали танцевать с середины песни, и Амти никак не могла попасть в ритм, но Шацара это, кажется, не волновало. Он танцевал хорошо, даже слишком. Когда Шацар притянул Амти к себе, она вдохнула запах горького одеколона и запах его тела, и с невероятной ясностью вспомнила ощущение, которое испытывала, когда Шацар прижимал ее к себе, всего полминуты, когда все закончилось.

Томительное ощущение, страшное в своей тотальности, она улыбнулась, но тут же приняла серьезный вид. Он сказал:

— Так что ты говорила про птичку?

Он чуть наклонил ее, удерживая. Амти сказала:

— Я уверена, что она говорит человеческим языком.

— Почему же? Это интересно.

Шацар снова прижал ее к себе, слишком близко, так что Амти почувствовала слабость в коленях. Еще она почувствовала ток между ними, почувствовала, что хоть на секунду, но Шацар тоже зашел слишком далеко.

Он мотнула головой:

— Глупости, господин Шацар, не слушайте меня. Скажите мне пожалуйста, какой у нас есть срок, чтобы доставить вам похитителя?

— Полтора месяца, девочка.

— Вы велели моему отцу построить дворец за два.

— Какая сказочная осведомленность, — сказал он. — Никогда не думала сделать себе карьеру в Псах?

— Теперь это невозможно.

Он переплел их пальцы, чуть оттолкнул Амти от себя, потом снова прижал ближе. Музыка об одиночестве в прекрасную ночь лилась прекрасно и плавно, Амти закрыла глаза.

— Но раньше я об этом тоже не думала, — добавила она. — Вы дадите материалы? Вы ведь, наверняка, знаете больше нас.

— Разумеется.

— И вы уверены, что мы будем играть по вашим правилам?

— А других правил у вас нет, — сказал Шацар. Он надавил рукой ей между лопаток, склонился к ней, почти коснувшись губами ее губ. Музыку в этот момент заело, из простой, старомодной мелодии, она моментально стала атональной, неправильной, прерывающейся.

Они оба замерли, будто сбой в мелодии стал сбоем в них самих. В конце концов, Шацар мотнул головой, будто шипение и визг приемника пугали его, оттолкнул ее, и Амти подумала, что упадет, но, в последний момент, Шацар перехватил ее за запястье. Выражение его лица приобрело задумчивость и отстраненность, будто он понятия не имел о том, что говорил или делал секунду назад.

— Дополнительные сведения, — сказал он. — Сейчас. Твои друзья с большой вероятностью тебя заждались.

5 глава

Шацар сидел у окна, от свечки остался лишь огарок, но Шацар не собирался откладывать учебник. Света в комнате Шацара не было — он жил практически на чердаке, в комнатушке, больше похожей на кладовку, где были только окно и кровать.

Для начала его, конечно, поселили с соседом, как и других учеников. Эсгат, Инкарни Разрушения, ненавидел его. Впрочем, казалось, он ненавидел всех. Шацару было все равно, и они поладили. Однако магию Эсгат контролировал слабо, оттого однажды он едва не выжег Шацару внутренности. Шацар не просил его отселять, но госпожа Айни выделила ему отдельную комнату.

Она хорошо относилась к Шацару.

А Шацару нравилось в школе. Мардих отдал его госпоже Айни, рассказав о том, что Шацар сделал в лесу. Теперь она называла Шацара Инкарни Осквернения, Тварью Стазиса.

Шацар уже понял, что это значит — шифры и коды. Саму себя госпожа Айни называла Инкарни Безумия, однако Шацар до сих пор не понимал, в чем ее сумасшествие. Она казалась абсолютно нормальной. Разве что, госпожа Айни всегда ходила в трауре. Она носила черную бархатную накидку с цветочным узором и атласными лентами. Накидка была приятной на ощупь.

Госпожа Айни говорила, что хочет сделать из Шацара шпиона. Для этого Шацар изучал математику, литературу, биологию, историю. Госпожа Айни говорила, что Государство можно уничтожить только лишь изнутри. Когда Шацар спросил, что такое Государство, госпожа Айни ответила, что это место, где он жил с отцом. Шацар согласился, что это место надо непременно уничтожить.

Госпожа Айни не заставляла его рассказывать о себе, она лишь говорила, что Шацар может писать ей или беседовать, если ему захочется. Два месяца Шацару этого совсем не хотелось.

Он решал уравнения, цифры занимали все его время, плыли под веками, когда он засыпал.

Уравнения получались у Шацара хорошо, от этого и все вокруг становилось прочным, стабильным, будто Шацар возводил с помощью цифр какие-то невидимые стены. На самом деле ему нравились все предметы. Не было ничего, что оказалось бы неинтересным. Еще Шацару нравились походы в столовую, где еда всегда или почти всегда, была разной. И, конечно, Шацару нравились перемены. Чаще всего он качался на качелях и наблюдал за другими детьми. В их играх и разговорах была система, они делали и говорили вещи, которые Шацар запоминал.

В первый раз он пришел к госпоже Айни, чтобы сказать ей — спасибо. Так было принято, он читал и видел. Сначала Шацар говорил книжными фразами, но ей они не понравились. Потом он говорил ей фразами других детей, но и они госпоже Айни не понравились.

Госпожа Айни сказала, что ей будет интересно, когда Шацар захочет говорить с ней своими словами. Свои слова нашлись у него не сразу. В конце концов, Шацар сказал:

— Я бы умер один.

Она кивнула, и он ушел.

Впоследствии он чаще стал говорить с ней. Госпожа Айни не считала, что в молчании есть что-то дурное. Она говорила, что если Шацар хочет разрушить Государство, ему нужно уметь говорить, потому что слово — разрушительнее всего остального на свете.

Шацар старался. Для начала он стал писать. За месяц он извел четыре тетради, в которых записывал собственные мысли. Постепенно, мысли, переложенные на бумагу, стало проще озвучивать. Сейчас в беседах с госпожой Айни, он читал то, что писал, а она комментировала. Завтра Шацар снова собирался к ней, ему нужно было доделать уроки и вести дневник.

Уравнение все никак не складывалось, икс оставался скрытым, это раздражало Шацара. От бессильной злости его отвлек навязчивый стук в окно. Шацар увидел Мардиха, тот клювом стучал в стекло. Шацар отвернулся, но стук не прекратился. Он щелкнул по стеклу, однако Мардих не улетел. Видимо, единственным способом избавиться от навязчивого шума было впустить Мардиха. Шацар открыл окно, холодный ветер ворвался в душную комнату, потушил огарок свечи, оставив Шацара в темноте, окрашенной только алым светом луны.

Мардих не спеша и с достоинством вошел.

— Что они себе позволяют? — спросил он.

Шацар пожал плечами. Вспомнив, о чем говорила ему госпожа Айни, он добавил:

— Не знаю.

— Лучше бы ты спросил: кто эти загадочные они, Мардих?

— Кто?

— Царь и его новый советник! Они выгнали меня!

— А, — сказал Шацар, памятуя о том, что нужно что-то сказать.

— Ага, — сказал Мардих. — Верой и правдой я служил нашему царю, и вот меня выгнали, потому что я — птица! Подумать только!

Шацар порылся под кроватью, достал кусок вяленого мяса из коробки и показал Мардиху, но тот сказал:

— Я со своим!

Он втащил с подоконника мышь, и Шацар захлопнул окно.

— Так вот, они выгнали меня из дворца, они отобрали мою комнату.

Шацар некоторое время помолчал, а потом выдавил из себя:

— Что с того? Ты можешь жить где угодно. Ты же птица.

Мардих явно оскорбился. Он сказал:

— Нет уж, рядом с замком я больше не появлюсь. У меня есть чувство собственного достоинства, есть гордость, есть…

— Мышь.

— Что?

— Мышь есть. У тебя.

Мардих посмотрел на него блестящими бусинами глаз, пару раз моргнул и сказал:

— Лучше было, когда ты молчал.

— Да.

— Что, да?

— Тогда было лучше.

Мардих снова моргнул, потом вспорхнул под низкий потолок, пронесся к двери и сел на ручку.

— Ты не понимаешь.

— Ты забыл мышь.

— Я чувствую себя оставленным, покинутым всеми одиноким стариком, которого…

Без сомнения, он врал. Шацар был более чем уверен, что Мардих натворил что-то, приврал кому-то важному о чем-то важном и выгнали его за дело.

— Словом, я здесь поживу, — сказал Мардих после паузы. — Места я много не займу, я лишь крохотная пташка, которой…

— Мышь. Забери свою мышь. Она разлагается на моей кровати.

— … которой нужен дом, приют, теплое место, где можно было бы укрыться от шторма, в который бросила меня жизнь…

— Нет.

— Жестокая, жестокая жизнь!

— Да.

— Которую я спас тебе.

— Наверное.

— Ну чего еще ты от меня хочешь?

— Пришибить тебя книжкой.

— Поэтому я устроюсь на этой высокой, чудесной балке, где ты меня не достанешь, — кивнул Мардих без малейшего удивления. Он снова взлетел вверх, предварительно подхватив свою мышь.

— Госпожа Айни не разрешит, — сказал Шацар с надеждой. А потом он вспомнил, как госпожа Айни переживала о новом облике Мардиха и сокрушалась о том, что они больше не смогут проводить вместе время. Может быть, Шацару стоило предложить ей взять старого, болтливого сорокопута, которого теперь представлял из себя Мардих, в свою комнату?

Шацар чиркнул спичкой, зажег жалкий фитиль огарка и снова открыл тетрадь. За его спиной слышался треск разламываемых мышиных косточек. Так у Шацара появился новый сосед в его крохотной, слишком маленькой даже для него одного, комнатке.

Амти перевернулась на кровати, спокойный сон мешал ей выбраться из дремы окончательно. Мягкая постель казалась райским местом, Амти зевнула.

— Ты проснулась? — спросила Эли. — Адрамаут велел померить температуру.

— Я не проснулась, — ответила Амти.

Полтора месяца, которые отпустил им Шацар сократились уже на две с половиной недели, а Амти все никак не могла помочь хоть чем-нибудь. В основном, она лежала в постели, страдая от головокружений, субфибрильной температуры и насмешек Мелькарта. Еще она спала. Адрамаут говорил, что ей нужно обследоваться, но ни о каком обследовании и речи не шло, потому что анализ ее крови в любой клинике показал бы, что она Инкарни. Единственным лекарством для нее в таком случае была бы пуля. Смерть.

Эли вручила Амти градусник, легла рядом. Комната у них была просторная и светлая, свет лился сквозь нее будто вода. Амти давно не жила в таких комнатах. В человеческих, нормальных условиях. Малиновые гвоздики, цветущие на белых стенах, душный фиалковый запах и цветочный орнамент на шкафу напоминали Амти о довоенном Государстве с его нежной красотой женских комнат и маниакальным желанием превратить дом в цветущий сад.

Амти нравилось. Они с Эли жили как сестры, спали на разных кроватях, и отчего-то Амти было тоскливо. Ей хотелось, чтобы Эли была с ней, но она понятия не имела, хотела бы Эли того же или нет.

Одно было абсолютно точно — Эли хотела издеваться над ней.

— Мелькарт говорит, — начала она. — Что ты просто не хочешь работать.

— Мелькарт и мне это говорит. Он попросил тебя озвучивать это, когда его нет рядом?

— Если честно — да, — промурлыкала Эли. Пока Амти мерила температуру, Эли покрывала ногти черным лаком. От усердия она высунула по-кошачьи розовый кончик языка, сморщила нос.

— Но серьезно, — сказала она, потом выругалась, потому что кисточка скользнула за край ногтя, пачкая кожу. — Чем ты болеешь?

Если бы Амти знала. Чем хуже она себя чувствовала, тем больше и глубже были желания, заставлявшие ее бояться себя.

— Может быть, я не Инкарни Страха?

— Ты — Инкарни Страха.

— Но даже сейчас мне хочется тебя придушить.

Эли пожала плечами, не отвлекаясь от своей кропотливой работы. Кончик ее языка мазнул по губам и исчез во рту. Докрасив ноготь, она сказала:

— Потому что я тебя бешу.

— Ты меня не бесишь.

— Я всех бешу, тебя тоже. И все тебя бесят, ты просто боишься в этом признаться. Лучше скажи, чем ты болеешь?

— Я откуда знаю? Мне кажется, я теряю свою личность. Мне кажется, что внутри меня есть что-то большое, непознаваемое и желающее разрушить всю мою жизнь. Я уверена, что оно хочет убивать и…

Эли отложила лак в сторону, дернула градусник.

— Тридцать семь и три, — сказала она.

— Я думаю, я умираю, — ответила Амти. Ногти на одной руке у Эли были накрашены, а ногти на другой красовались обгрызенными кончиками. Амти взяла ее за запястье, коснулась губами кончиков ее пальцев.

— Хорошо, что ты не сделала это с другой рукой, — сказала Эли. — А то я бы врезала тебе.

Но когда Амти взглянула на Эли, то увидела, что щеки ее залила краска. Амти спросила:

— Когда я умру, где вы меня похороните?

— Знаешь, что сказал бы Мелькарт? Здесь оставим, будешь гнить.

— Нет, серьезно. Я хочу, чтобы ты хранила мои рисунки. И передала их дальше своим детям, и…

— У меня не будет детей.

— Тогда тем, кто тебе понравится, когда станешь старой. И приноси мне лилии на могилу, я люблю лилии. А еще, если мы не умираем совсем-совсем, все-таки не окончательно исчезаем после смерти, я хочу, чтобы ты знала, что я всегда буду, ну, рядом.

— И подсматривать за мной в душе? — спросила Эли с интересом. Амти прокашлялась и поправила очки.

— Ну, если ты так хочешь, то да. И мне кажется, что смерть не будет такой страшной штукой, если ты будешь рядом со мной и если я хоть иногда смогу увидеть тебя — после. Если я смогу любоваться на тебя и знать, что у тебя все хорошо. Если я смогу быть рядом, даже когда ты уже будешь считать, что меня нет на свете. Я бы хотела быть вместе с тобой, но если вместе быть не получится, то мне достаточно будет, что будешь просто ты. Это уже здорово и уже большее счастье осознавать, что…

— Амти?

— Что? — спросила Амти, осекшись. Она уже вдохновилась, представляя себя хрупким призраком рядом с прекрасной, взрослой Эли, и не сразу поняла, что она в комнате, которую заливает солнечный свет, умирает в эту секунду от ужаса, признаваясь Эли в любви.

Эли подалась к ней, и в тот момент, когда ее губы почти коснулись губ Амти, раздался стук в дверь. Они отпрянули друг от друга, как ошпаренные.

— Входите! — сказала Амти хрипло.

Сначала в дверях показался поднос госпожи Тамии, а потом она сама.

— Доброе утро, девочки! Я слышала, что вы проснулись!

— Доброе утро, — ответили они почти одновременно.

— Да, — кивнула она. — Я так и подумала, поэтому решила принести вам завтрак! Сегодня выходной, всем хочется полежать подольше. То есть, ты, Амти, все время валяешься, а вот твоя подруга, наверняка, хотела бы отдохнуть…

Госпожа Тамия, изящная и сияющая старушка, носившая старомодную прическу и платье, которое Амти считала слишком кокетливым для ее возраста, приютила их. Богатая вдова, все еще живущая временами своей молодости, она занималась филантропией, спонсировала детские приюты и больницы, ездила в города провинции. Ее особняк, являвшийся живой историей и музеем ее молодости в большей степени, нежели домом, чаще всего пустовал. После видеообращения, которое они пустили в эфир, Адрамаут обратился к госпоже Тамии с просьбой о помощи, и она не отказала. Исключительно прогрессивная старушка, говорила про нее Эли. Амти считала, что госпожа Тамия наоборот несколько оторвана от реальности, живет в мире прошлого, когда аристократическое происхождение фактически означало неприкосновенность. Госпожа Тамия, наверное, уже не совсем понимала, что будет, если Псы узнают, кто живет у нее. Впрочем, Шацар, без сомнения, уже выяснил, где Амти и ее друзья скрываются. Если так, то никаких распоряжений по проверке ее дома не поступит. Пока не истекут полтора месяца.

Амти госпожу Тамию было скорее жаль. Ее муж ждал ее в могиле, буквально за домом, на семейном кладбище, и на этом свете ей не к кому больше было выразить всю ту любовь, которая оставалась у нее.

Она делала добрые дела, на которые решаются сильные, но несчастные люди. Слабые и несчастные люди, по убеждению Амти, делали злые дела. Госпожа Тамия поставила на кровать поднос. Все это время она с неутомимой грацией несла графин с молоком, гренки, джем и хорошо прожаренную яичницу.

Амти посмотрела на гренки, вспомнив всегда одинаковые завтраки из детства Шацара и подтянула к себе тарелку с яичницей.

— Спасибо за еду, — сказала она.

— Пришлось отпустить слуг, знаете. Не хотелось бы лишних глаз в этом доме, пока вы здесь. И я решила приготовить завтрак сама. Ах, в молодости я часто готовила гостям! Тогда у нас было много гостей!

Амти всегда ожидала, что госпожа Тамия пустится в воспоминания, но она никогда этого не делала. Она замирала на несколько секунд, ее глаза приобретали выражение нежной мечтательности, будто она смотрела на что-то удивительное, чего не видели остальные. Спустя секунду, она переводила разговор на другую тему.

Вот и сейчас госпожа Тамия сказала:

— Как себя сегодня чувствует наша больная?

— Так же, — ответила Амти. — Но я скоро перестану лежать, честное слово.

— Знаешь, что сказал бы Аштар? — спросила Эли. И они вместе, совершенно одновременно заговорили:

— Не перестанешь, ведь ты окажешься в гробу!

Госпожа Тамия засмеялась, но смех ее был вовсе не обидный. Амти было ужасно жалко, что госпожа Тамия — старая. Ведь если она умрет, то как будто пропадет, сгорит большая и интересная книга. У нее, наверное, была удивительная жизнь, она столько видела, столько знает, она такая добрая, так много сделала, и так не хотелось бы, что бы все это исчезло без возврата.

Вот если бы Амти умирала, в чем она была почти уверена, кстати, от нее остались бы ворох рисунков, бездарное самокопание, подростковая лесбийская любовь и один случайный секс с главой Государства.

— Вы очень хорошая, — сказала Амти неожиданно.

— Амти, — засмеялась госпожа Тамия. — Нет нужды ни с кем прощаться. Вряд ли ты все-таки умираешь.

Она взяла гренку и обмакнула ее в джем, откусила и тут же утерла рот платком, на котором остались пятна коралловой помады. Госпожа Тамия никогда не появлялась ненакрашенной.

— Но, конечно, тебя стоит показать врачу. Я не знаю, кому можно было бы это доверить…

— Адрамаут — врач.

— О, мне казалось, он говорил, что занимался чем-то странным, — пожала плечами госпожа Тамия.

— Трансплантологией.

— Да. Это что-то странное. Хорошо, конечно, что медицина не стоит на месте, но я имею в виду настоящего врача, — слово «настоящий» госпожа Тамия выделила отдельно, чтобы ни у кого не осталось сомнений в том, как она относится ко всей этой новейшей медицине.

Эли методично ломала гренку и отправляла куски в рот, облизывая масло с пальцев. Амти без аппетита ковыряла яичницу. Она сумела заставить себя съесть только желток, и теперь глазунья слепо таращилась на нее пустой глазницей белка.

— Ты почти не ешь, — сказала госпожа Тамия. — Не удивительно, что ты такая слабая!

— Я не хочу.

— А надо. Такая юная девушка как ты должна хорошо питаться, а то волосы будут выпадать и ногти ломаться.

Эли взяла тарелку у Амти, вырвала у нее вилку и принялась подавать пример того, как должна питаться молодая девушка.

— Я выпью молока, — сказала Амти. Все остальное вызывало смутную тошноту. Госпожа Тамия смотрела на нее с искренним беспокойством. Амти стало приятно от того, что эта чужая, в сущности, женщина чувствует волнение за нее. Она выпила целый стакан молока, чтобы госпожа Тамия не переживала.

— Ах, девочки, не хотелось бы вас оставлять, однако мне еще нужно съездить в город.

Амти смотрела, как госпожа Тамия перебирает жемчужную нить на шее и гадала, какой она была в молодости. Наверное, красавицей. Глаза у нее все еще были красивого, яркого цвета — очень морского.

— Спасибо вам большое за завтрак, — вежливо сказала Амти.

— А тебе я советую погулять по парку. Подышишь свежим воздухом, кроме того посмотри на мои акации.

— Но сейчас зима.

— Представь, какие они летом! — прощебетала госпожа Тамия, закрывая за собой дверь. Амти помолчала, рассматривая свой стакан. Теперь за все сказанное было неловко.

— Хочешь в парк? — спросила она у Эли.

— Хочу, — ответила Эли. — Но надо докрасить ногти.

Эли подалась к ней и поцеловала ее в щеку.

— Все что ты сказала, я очень ценю. Серьезно.

Не успела Эли вернуться к своему сложному и требующему большой сосредоточенности делу, как дверь распахнулась настежь, будто ее открыли с ноги. Впрочем, вероятнее всего, ее и открыли с ноги, потому что на пороге стоял Мелькарт.

— Так, — начал он, потом понизил голос и с почти пугающей в своей серьезности интонацией произнес. — Старушка — ушла?

— Собирается, — сказала Эли, не отвлекаясь, будто шум ее не волновал.

— Отлично, — хмыкнул Мелькарт, достал сигареты и с видимым удовольствием закурил. — Просто отлично. Тогда у вас есть пятнадцать минут, чтобы собраться, малолетний балласт. Адрамаут во Дворе у Мескете, а мне надоело заниматься анализом и опросами. Анализы и опросы пусть докторишки проводят, а мы займемся…

Он прислушался, будто боялся, что его застанут с сигаретой, удовлетворенно кивнул и продолжил:

— А мы займемся полевой работой. Едем ловить похитителя на живца.

— На живца? — спросила Эли.

— На вас.

— На меня? — спросила Амти.

— И на тебя тоже.

Амти продемонстрировала Мелькарту градусник, и сама почувствовала, будто предъявляет Псу Мира справку о том, что она — не Инкарни, такое самодовольное у Мелькарта стало выражение лица.

— Я болею.

— Этого мы точно знать не можем.

— Но мне плохо!

Мелькарт придирчиво осмотрел ее и, видимо, не найдя открытых переломов, которые он полагал границей потери работоспособности, сказал:

— Не видно, что ты болеешь, так что собирайся. Болеет она, не болеет. Трусить ты любишь и дома лежать, вот что. Может ты вообще залетела, а?

Амти помотала головой, густо покраснев.

— А, точно, это же ты, — хмыкнул он. — Тогда нет. Но в любом случае пройтись и подышать свежим воздухом тебе правда не помешает. Как старушка и говорила.

— Во-первых, она говорила про парк, — сказала Эли. — А во-вторых ты подслушивал.

Мелькарт совершенно по-собачьи оскалился, а потом сказал:

— Такая работа.

А потом неожиданно хлопнул в ладоши, так что обе они подскочили.

— Все, собираемся спасать ваши маленькие шкурки!

Мелькарт захлопнул дверь так, что Амти и Эли снова вздрогнули.

— Отстой, — сказала Эли, выразив всеобщее мнение. Пока Амти собиралась, она старательно представляла, как упадет в обморок и расшибет себе голову, умрет от открытой травмы черепа и, конечно, Мелькарт будет во всем виноват, исправится, найдет в себе силы и способность любить. Словом, признает свою вину.

Впрочем, оказалось, что не так уж Амти плохо, как она себе представляла. По крайней мере, вовсе ее не штормило и падать она не собиралась. Может быть, подумала Амти, все это психосоматика. Она читала, что такое бывает. Впрочем, слова Мелькарта беспрестанно крутились у нее в голове. Амти вспомнила, что папа рассказывал о том, как ее мама первое время беременности падала в обмороки и страдала легкой температурой, так что сначала все, включая нее, считали, что она страдает от какой-то атипичной простуды.

Когда Амти и Эли спустились в холл, они увидели Яуди. Она потеряно рассматривала картины госпожи Тамии. Кувшинки в прозрачном пруду, у берегов которого сидела грустная пара, одинокий, увядающий сад, кладбище с надгробиями, на которых устроились одинаковые белые птички, запрокинувшие золотые клювики. Картины были нарисованы талантливой рукой человека, никогда не знавшего радости. Госпожа Тамия говорила, что рисовала их сама, в молодости. Амти не верила, что эта смешливая старушка способна была передать грусть и тоску в величайшей красоте природы.

Когда они спускались, Яуди сказала:

— Довольно депрессивно, правда?

— Точняк, — кивнула Эли.

— Как то, что я потеряла работу, — сказала Яуди.

— В магазине бытовой техники? — спросила Амти.

— Да, — сказала Яуди, а после паузы добавила. — И хорошо.

Поддельные документы для нее уже были готовы, но Яуди не спешила уходить. Более того, она помогала Адрамауту и Неселиму в расследовании настолько участливо, что Мелькарт предсказывал ее членство в клубе борцов с системой. Вместо бесполезного Шайху.

Все смеялись, кроме Шайху. Он явно был в замешательстве, не зная кого и к кому ревновать и что предпринять.

— Вы куда? — спросила Яуди, не отвлекаясь от созерцания кувшинок. — Мелькарт заводит машину.

— Он сказал, что мы поедем ловить похитителя на живца, — нажаловалась Эли. Амти ткнула ее в бок, но Эли сказала:

— Без ведома Адрамаута. Адрамаут не считает, что все готово. Они с Неселимом что-то там выясняют и расследуют, а Мелькарт просто хочет…

— Побыстрее закончить с этим, — перебила ее Амти и потащила Эли за руку к двери. Когда они вышли, Амти поежилась, бледное зимнее солнце показалось ей ослепительным и ярким, а воздух невероятно сладким. Было хорошо выйти на улицу. Хрусткий февральский мороз заставлял взбодриться. Зима подходила к концу, но пока что была крепка в своей власти над природой. Во Дворе не сменялись времена года, все там было хаотично, нигде не царил порядок, а холод и жара вспыхивали и угасали в совершенно непредсказуемой последовательности. Циклы природы в Государстве делали мир намного более безопасным местом.

Снег сочно хрустел под ногами, где-то кричали голодные вороны, а чуть ближе — недовольный тем, как медленно прогревалась машина, кричал Мелькарт.

— Да уж, — сказала Эли. — Жалко, Аштар небось еще спит. Может поехал бы с нами. А то бухать пойдет.

— Слушай, — спросила Амти невпопад. — У тебя есть тест на беременность?

— Не знаю, — сказала Эли. — Не помню. А чего?

— Ничего. Просто интересно.

Эли махнула рукой куда-то в сторону машины, два пальца, мизинец и безымянный, розовели так и не накрашенными ногтями.

— Не слушай ты его, — фыркнула Эли. — Ты чего, не в курсе, что для того, чтобы залететь, нужно потрахаться для начала?

Амти посмотрела на Эли обиженно, отмахнулась.

— Ты что меня за дуру принимаешь? У меня, в отличии от тебя, биология в школе была.

И школа была. Злость в глазах у Эли обожгла Амти быстро и больно, и она почувствовала себя виноватой.

— Извини, — сказала Амти, а потом серьезно добавила. — Просто хотела тебя проверить. Нельзя же так безответственно относиться к своему телу, Эли. Тебе обязательно нужно иметь парочку после того, как поимеешь очередного…

Эли только быстрее пошла вперед.

— Ты просто ревнуешь, — сказала она с уверенностью. А Амти почувствовала себя лицемерной лгуньей. Но ей не хотелось никому говорить о том, что было между ней и Шацаром. Тем более, если она зря переживала. Мелькарт просто ляпнул глупость, а Амти просто болела. Она болеет, может быть, у нее даже опухоль, оттого и проблемы с циклом.

Да, однозначно, она скоро умрет. Амти чуть удивилась, поняв, что мысль об опухоли ее успокаивала. Может быть, опухоль уже дала метастазы в головной мозг? Интересно, опухоль может приказать человеку перестать с ней бороться? Поработить его разум?

В машине их ждал Мелькарт, он включил обогреватель слишком сильно, оттого уже через десять минут захотелось снять с себя не только куртку, но и кожу.

— Чего такие мрачные? — спросил Мелькарт. Сам он немелодично подпевал радио, пребывая явно в отличном настроении.

— Ничего, — сказала Эли. — Ты нас не ценишь.

— Ты сама все время жалуешься, что тебя не берут на настоящие дела, — пожал плечами Мелькарт. — А ты, Амти, уже следила под прикрытием за тем Инкарни, промывавшим мозги слюнтяям без магии.

— Но это совсем другое. Я была просто человеком, который пришел послушать, а не наживкой.

— Но он все равно тебя едва не придушил.

Что правда, то правда. Тем не менее, этот простой факт не усиливал энтузиазма Амти. Зато Мелькарт был вдохновлен за троих.

— В общем, Неселим и Адрамаут выяснили, что из Гирсу похититель уехал быстро. Город маленький, а похититель никогда не появляется дважды в одном и том же месте. Он путешествует. Неупомянутые похищения, которые списали на побеги из дома — данные о них отдал Шацар — все это позволяет проследить маршрут похитителя до Столицы. Здесь зато он явно решил остаться надолго. Достаточно места, чтобы затеряться.

Мелькарт говорил радостно, голос его от азартного возбуждения казался вовсе незнакомым. Наверное, он скучал по своей работе. Кроме того, было похищено еще три девочки, наверное, Мелькарту хотелось быть героем.

В конце концов, он столько времени просидел в Яме, не способный делать вообще ничего. Путешествие по Лестнице Вниз, кажется, одного его изменило в лучшую сторону. Мелькарт будто бы пересек черту, за которой было почти неправильное бесстрашие и почти пугающая готовность действовать несмотря ни на что.

— Дальше мы с ребятками постановили, что в действиях похитителя определенно есть программа. Он выбирает районы памятные для Инкарни, места великих злодеяний. Ну вроде как в прошлый раз девчонку похитили из места, где Инкарни открыл стрельбу в больнице. До этого — рядом со стадионом, где произошел взрыв. И так далее, так далее, так далее. Чем дальше, тем больше мест преступлений, совершенных до Войны. Адрамаут и Неселим отправились во Двор, чтобы Мескете достала им списки всех задокументированных акций Инкарни в то время. Но я лично знаю два таких места, понимаете? Нам может повезти.

— Фу, — сказала Эли. — Я не хочу, чтобы на меня напали призраки.

— Призраков не бывает, дура, — сказал Мелькарт. — Но если бы были, то там, куда я вас везу, они бы точно водились. Здорово-то как, а?

— Потрясающе просто, — сказала Амти. Их общая обида на Мелькарта сгладила недавнюю ссору. Они ехали по дорогам Столицы, в этот час между вечером и днем все еще были на работе, свободные дороги давали ощущение полета.

— Лучше слушайте. Едем в пятый район. Там есть две школы, одна частная и коррекционная для необычных тупых детей и одна для обычных тупых детей и государственная. Там есть два преступления. В 1878 году подожгли коррекционную школу, первую в Государстве, двери были заперты злоумышленником снаружи. Виновного так и не нашли. Второе — массовое самоубийство после Войны — четырнадцать молодых девушек утопились в школьном бассейне. Все они читали зачарованные стихи какого-то романтика из наших. Выбирайте!

— Поджег! — сказала Эли быстро. — Коррекционная школа, это по мне.

Она бросила быстрый взгляд на Амти, вроде как смотри, я и сама себя могу уязвить. Амти стало стыдно, и она взяла Эли за руку.

— Отлично. Амти, тогда проваливай, ты приехала.

— Что?

— То, — веско сказал Мелькарт, он остановил машину напротив неприметного скопления многоэтажек. — Погуляй здесь. А Эли, ты погуляешь через пару кварталов. И не вздумайте встретиться и ходить парами, а то преступник на вас не клюнет. Зона ответственности…

Мелькарт вытащил из бардачка карту и отметил два круга, пересекавшихся боками друг с другом. В центре одного он написал Амти, а в центре другого — Эли. Потом Мелькарт оторвал помеченный кусок от карты и разорвал его еще надвое.

— Вперед, — сказал он. — Главное создавайте впечатление одиноких девочек, которым некуда идти.

— С этим у меня проблем не будет точно, — сказала Эли, показав большой палец. — Ну, Амти, бывай.

Амти посмотрела на Мелькарта с некоторым недоверием.

— Знаешь, все-таки Адрамауту стоило об этом знать.

— Да, — сказал он. — Стоило. Все, пока. Я заберу вас в восемь вечера у бара на улице Юности.

— У бара? — хмыкнула Эли.

— Ага.

Амти протянула ему руку ладонью вверх и сказала:

— В случае если у нас ничего не получится, ты ведь не хочешь, чтобы Адрамаут об этом знал.

Мелькарт посмотрел на ее руку, потом засмеялся.

— Ах ты маленькая вымогательница!

Мелькарт порылся в карманах и из неожиданно внушительной пачки отслюнил Амти пару купюр.

— Больше, — сказала Амти с несвойственной ей жесткостью.

— Моя школа, — отметил Мелькарт не без уважения.

— И Эли столько же. Иначе едем домой.

Амти сжала купюры в ладони, сунула руку в карман и сказала как можно более веско:

— А так же прекрати обворовывать Шайху.

На этой жизнерадостной, как и все что связано с Шайху, ноте, Амти вышла из машины, захлопнув за собой дверь. Неплохо, подумала она, приосанившись. Даже, можно сказать, сурово. Машина отъехала, и Амти тут же почувствовала себя тоскливо. Часы показывали без двадцати четыре, до восьми Амти нужно было чем-то себя занять.

Впрочем, дела у нее были. Некоторое время Амти бродила по улицам, иногда сверяясь с куском карты, чтобы не потеряться. Она искала аптеку. Среди блистающих вывесками ломбардов и круглосуточных магазинов, булочных, от которых разносились тепло и вкусный запах, зоомагазинов и магазинов техники, Амти нашла аптеку с трудом. А когда нашла, долго стояла перед ней, любуясь на зеленую вывеску, где букву «А» обвивала улыбчивая змея. Люди, заходившие за своими лекарствами безо всякого трепета отталкивали Амти с прохода.

Наконец, когда ноги замерзли, и Амти перестала ощущать свои большие пальцы, она дернула дверь. Очередь из старушек не желала рассасываться очень долго. Пока артритные пальцы болтливых бабушек собирали мелочь сдачи, Амти пыталась незаметно рассмотреть ценники рядом с тестами на беременность. Ей казалось, что направление ее взгляда более, чем очевидно, поэтому периодически она с преувеличенным вниманием начинала рассматривать пачки с аспирином. Когда старушка перед ней, засмеялась, разговаривая с провизором, Амти вздрогнула, уверенная, что смеются над ней.

Когда подошла ее очередь, Амти убедилась, что бабушки покинули аптеку, а за ней стояла только женщина средних лет в старом пуховике. Женщина наградила Амти недовольным взглядом, мотивировавшим ее не медлить. Амти, так и не сумевшая рассмотреть цену, достала всю сумму, оставленную ей Мелькартом и положила купюры на прилавок.

— Можно тест на беременность, пожалуйста? — сказала она тихо.

— Что? — спросила провизор, поправив очки в золотистой оправе. Амти подумала, что ей стоило бы поправить слуховой аппарат. Живо представив, как вдавливает провизору очки в глаза, Амти повторила:

— Тест на беременность.

Провизор поджала густо обведенные карандашом губы, взяла одну купюру и пояснила:

— Много.

— Тогда дайте еще два. И чтобы все три были разные, — шепотом сказала Амти.

— Лучше б ты мамке сказала, — громко провозгласила женщина за ее спиной, и Амти почувствовала, что лучшим исходом этой ситуации был бы внезапный пожар. Провизор взяла еще две купюры, а остальное подвинула к Амти. Амти с тоской подумала, что если бы она вдруг сказала, что отец ее возможного ребенка — Шацар, кроме теста на беременность ей предложили бы еще антипсихотик. Интересно, хватило бы на него денег? Интересно, а Мелькарту он бы помог? Наверное, нет, он ведь не просто сумасшедший, он воплощение Безумия. А если бы антипсихотик Мелькарту помог, может, Амти и не пришлось бы торчать здесь.

— Девочка, — окликнула ее провизор, Амти увидела мелькнувший между ее густо накрашенных губ золотой зуб. — Ты тут не одна.

— Извините, — сказала Амти. Она поправила очки и постаралась как можно быстрее запихать упаковки с тестами в сумку. — Спасибо.

Как можно быстрее и как можно аккуратнее были понятиями, которые в данном конкретном случае сочетались из рук вон плохо. Едва не уронив деньги на мокрый от талого снега кафель, а следом за ними едва не уронив сумку, Амти покинула поля боя за свою репутацию среди незнакомцев. Уже открыв дверь и вдохнув после аптечной горечи, свежий воздух, Амти услышала что-то о молодежи, которая совсем не думает о последствиях.

Через сорок минут Амти сидела на качелях и думала о последствиях. Все три теста, оставленные ей в урне уборной кинотеатра, упрямо показывали одинаковый результат.

На оставшиеся деньги Амти накупила газировки и шоколада, а кроме того, в магазине всяческих мелочей — колечко для Эли. Узор, повторяющий очертание колючей проволоки венчало изображение крохотной птички, запутавшейся в ней. Эли должно было понравиться.

Амти раскачивалась на качелях, дети, игравшиеся в песочнице, посматривали на нее с плохо скрываемым ожиданием, и именно назло им Амти не переставала качаться. Иногда она тормозила, поднимая волны снега от ботинок, отпивала холодной газировки и снова начинала качаться.

— Лучше бы тебе сдохнуть от холодной газировки, не зря же ей раковины чистят, — пробормотала Амти, а потом добавила. — Ладно, извини. Ты-то здесь причем? Я не хочу тебя обижать, но все это дико не вовремя. Может быть, это какое-то гормональное отклонение? Наверняка, такое возможно. Тогда тебя и вовсе нет. Да зачем я вообще с тобой разговариваю? Все! Не собираюсь я с тобой разговаривать! У меня нет прогестеронового слабоумия или чего-то вроде этого. Мне даже дети не нравятся!

Теперь Амти ловила и настороженные взгляды мамочек и бабушек, присматривавших за своими возившимися в снегу чадами.

— Ладно, нужно подумать, что делать дальше, правда? — спросила Амти, а потом добавила, не заметив, что ругается как Эли. — Да блин!

Небо уже потемнело, окна всюду вспыхнули, а мамы постепенно начали разводить детей по своим уютным, теплым домам. Сколько из этих счастливых, сытых деток станут Инкарни и будут убиты? А сколько сумеют избежать смерти и станут чудовищами?

Амти взлетала все выше на качелях, и голова вовсе не кружилась. Амти запрокинула голову, чтобы смотреть в темное небо, где далекие звезды терялись в облаках ядовитого дыма, поднимавшегося от заводов и фабрик Столицы.

Над одинаковыми домами, единообразными, как конструкции, которые любят строить аутисты, протянулись нити электропроводов. Когда Амти смотрела на эти панельные дома с их причудливой и в то же время унылой планировкой, она чувствовала себя в лабиринте из которого не было выхода.

Наконец, Амти затормозила, подняв ворох снега. Нужно было пройтись. Остатки газировки Амти вылила на снег, где на белом тут же расцвело малиновое пятно. По пути Амти жевала шоколадный батончик со сладкой карамелью внутри, и ей казалось, будто ничего вкуснее она в жизни не ела. Пальцы едва гнулись, а шоколадка по консистенции уже больше напоминала мороженое. Амти решила пройтись в поисках той школы, в которой произошло массовое самоубийство. В конце концов, может быть похититель девочек, похитит ее, и Амти не придется думать о том, стоит ли говорить главе Государства о том, что она беременна от него.

— Да, — сказала она самой себе. — Беги от ответственности в самое жуткое место, что есть поблизости.

Так она и сделала. Школа нашлась быстро. Унылое четырехэтажное серое здание с клеткой вокруг главного входа. Видимо, чтобы дети не убежали. Амти задумалась, как тогда выглядит коррекционная школа. Амти не спеша прошлась по территории, наблюдая за недолепленными на прогулке снеговиками, развешанными на заборе потерянными варежками и снежными ангелами.

— Тупые дети, — пробормотала Амти. — Бесите меня.

Впрочем, сама она себя примерно так и ощущала. Тупым ребенком. Она прошлась по дорожке туда и обратно, выбросила упаковку от шоколадки прямо на асфальт, но, устыдившись, подняла ее и отнесла в урну.

Крыло школьного бассейна, где сквозь толстое стекло можно было увидеть синеву хлорированной воды, не вызывало у Амти мистического трепета. Сколько воды утекло. Воды, ну да. Амти хихикнула и тут же осудила себя за это.

Она прогулялась обратно, зашла на огороженное футбольное поле. Амти прекрасно знала, зачем футбольное поле ограждают высокой рабицей — не далее, чем семь лет назад по ней попали мячом девочки, игравшие в футбол на поле, когда Амти всего лишь проходила мимо, спеша на дополнительные занятия по литературе.

Дверца, ведущая на футбольное поле с тихим скрипом открылась, и Амти зашла. По крайней мере на поле не было снега. Белесый свет фонаря освещал искусственный дерн, делая его еще более неестественным.

Амти чувствовала себя на сцене, свет фонаря был подобен свету софитов. Она расхаживала вперед и назад, представляя, что миллионы людей смотрят на нее. Мысленно она выступала на презентации собственной выставки, где рассказывала о своей нелегкой жизни, а люди с коктейлями и симпатичными бутербродами, наколотыми на зубочистки, сновали между хорошо одетыми гостями.

Все в воображении Амти было идеально: ее картины, ее одежда, вся ее жизнь. В воображении Амти она поступила в художественную академию, окончила ее с отличием и жила в большой и просторной квартире.

В воображении Амти, она не была Инкарни. Инкарни вообще не было. И Перфекти не было. Дети бога и богини, как глупо. Все были самыми обычными людьми. Можно даже без магии. Наверное, лучше даже без магии. Чудесный был бы мир.

Почти эротические фантазии Амти о вручении ей государственной премии прервал шорох. Она открыла глаза, обнаружив себя продрогшей в центре пустого футбольного поля во дворе школы.

Ослепляюще белый свет фонаря погружал в еще большую тьму все, что находилось за пределами поля. Шорох доносился от кустов, будто сухие ветки встрепал неожиданный порыв ветра. Однако никакого ветра не было. Амти прислушалась. Снова шорох, снова тишина. Среди деревьев и кустов что-то петляло, Амти услышала треск ломавшихся веток.

Амти не сразу поняла, что пугает ее в этом шуме, казалось бы, самом обычном. А когда поняла, то почти мгновенно задрожала и вовсе не от холода. Шорох, шелест, хруст ломавшихся веток были громкими, но недостаточно громкими, чтобы заглушить звук шагов по снегу. А вот его не было. Амти боялась выйти из круга света, а что-то расхаживало перед ней, за тонкой преградой сетки, будто дикий зверь.

Только в клетке была она.

— Что? — сказала Амти громко. — Решил меня забрать, да? Чудесно!

Она нащупала было в сумке пистолет, а потом вдруг отпустила его. Она крикнула:

— Давай! Вперед! Забирай меня! Мне плевать! Мне абсолютно плевать на тебя! Можешь сожрать меня! Можешь сделать из меня чучело! Может башку мне откусить! Да! Откуси мне нахрен башку! Без тебя проблем хватает, м…мудак! Да, мудак! Да пошел ты! Я тебя не боюсь! Вообще!

Амти выступила из круга света, оказавшись в разрастающейся темноте и тут же громко добавила:

— Ладно, я тебя боюсь! Я всех боюсь! Но мне плевать! Жри!

Она услышала угрожающий, звериный рык. Так рычат большие хищники, но в этом звуке было что-то разумное, будто хищник насмехался над ней. А потом она услышала в голове его голос, совершенно звериный, но неопределимый при том. Он явно, Амти поняла это каким-то шестым, неразумным чувством, принадлежал существу женского пола. Это был голос змеи, голос львицы, голос волчицы, в нем мешались и птичьи голоса. Этот невозможный, неправильный голос выплевывал человеческие слова.

— Ты не подходишь, — говорил он.

— Это еще почему? — удивилась Амти, на секунду даже забыв о страхе. Движение в темноте ни на миг не останавливалось, будто зверь злился.

— Ты носишь ребенка, — прошипел зверь. И тогда Амти крикнула:

— Да ну? Ничего себе новость! Понятия не имела, что если купить три теста, можно получить четвертый — бесплатный и мистический!

Она резко подалась к сетке, вцепилась в жесткую проволоку так, что пальцы заболели. Амти старалась рассмотреть, что там, двигается в темноте, но не видела ничего, движение ей помогало различать скорее ощущение, чем взгляд.

— Где ты? — крикнула Амти. — Покажись мне, давай же!

Амти дернула сетку, вызвав металлический лязг, испугавший большее саму. А потом в одну секунду из темноты припала к сетке с другой стороны женщина или что-то напоминающее женщину. Амти ожидала увидеть зверя, может быть, даже несколько зверей в причудливом симбиозе, так страшен и первобытен был этот голос, так мало в нем было человеческого.

Однако то, что смотрело на нее было женщиной — в траурном, наглухо закрытом старомодном платье, с лицом закрытым плотной вуалью.

— Я здесь, — сказала женщина, и из казалось бы человеческого тела вырывалось совершенно звериное шипение. — Ты довольна?

— Н-нет, — пискнула Амти. Женщина склонила голову набок. Одним резким движением она схватила Амти за воротник куртки, притянула к сетке с такой силой, что Амти казалось, проволока войдет под ее кожу, в мясо, а потом и в кость. Сила, как у Аштара, подумала Амти. Как у Твари Войны. Амти нащупала в сумке пистолет, постаралась наткнуться дулом на брешь в сетке.

— Ты не подходишь, — прошипела женщина своим звериным голосом, голосом прежде не звучавшим у огня. — Но я знаю, кто подойдет.

Амти выстрелила, раз, другой, третий. Судя по высоте на которой был пистолет, пули должны были попасть женщине в живот. Твари Войны не чувствуют боли, вспомнила Амти, но умирают ведь как и все.

А потом она подумала, что могла убить живое существо. Но прежде, чем эта мысль свела бы Амти с ума, она увидела, что живое существо — или не совсем живое, или — не совсем существо.

Женщина отпустила Амти, и она отшатнулась. Амти увидела, что стреляла в клубившуюся темноту. И если минуту назад Амти могла даже узор на ткани платья рассмотреть, то сейчас на месте живота женщины пульсировало облако дыма. А потом она растворилась, в секунду, только отступив назад. Амти сунула пистолет в сумку, выбежала с поля туда, где стояла женщина. Она упала в снег, пытаясь разыскать хотя малейший след пребывания здесь женщины со звериным голосом. Амти упала в снег, и ей было все равно. В окнах дома напротив зажигались окна, люди слышали выстрелы. Они на улицу не сунутся, Амти знала. Но Псов вызовут. Это Амти тоже знала, и ей пару минут было абсолютно плевать на Государство со всеми его Псами.

Как? Как она могла исчезнуть? Лежа в снегу, Амти вспомнила, что говорили про Царицу. Исчезла, просто исчезла в темноте. Точно так же как женщина-зверь. Амти подумала, что в любом случае она выиграла информацию. Как бы тупо Амти себя не вела, она все равно по чистой случайности — молодец. Теперь она знала, что женщина-зверь имела не одну силу. О таком Амти прежде не слышала — каждому давалась лишь одна магия, так было от начала времен.

В этот момент Амти почувствовала свою — она услышала визг, визг этот звучал в голове, так же как голос женщины-зверя, однако, казалось, звучал глубже, из самого существа Амти. Это был визг непередаваемого страха, который настолько искажает голос, что делает его неузнаваемым.

Или почти неузнаваемым — через пару секунд Амти поняла — визжит Эли. Амти вскочила на ноги. Визг усилился, голова раскалывалась. Амти побежала вперед, она чувствовала направление, в котором ей нужно было двигаться благодаря биению страха Эли. Это было неотвратимое чувство, будто инстинкт. Амти бежала так быстро, что закололо в боку, а горло разрывало.

Когда Амти перебегала дорогу, ее чуть не сбила машина. Визг тормозов Амти почти не услышала, даже гудок донесся до нее, как сквозь вату. В конце концов, крик в голове звучать перестал, зато Амти услышала выстрелы, вполне реальные.

Мелькарта она нашла на детской площадке, его пистолет валялся в песочнице, а он сам — на земле, корчился от удушья. Амти упала на колени рядом с Мелькартом, заставила его перевернуться на спину. Мелькарт скреб шею, Амти увидела кровавые полосы, оставленные его ногтями. Амти постаралась отнять его руки от горла, скорее рефлекторно, чтобы он не разорвал себе глотку, чем потому что это помогло бы ему вдохнуть. Под пальцами, на его шее, она неожиданно почувствовала что-то, непохожее ни на веревку, ни на проволоку — оно было невидимым и непохожим ни на один материал, что Амти чувствовала прежде — оно было магией. И оно начинало истаивать в отсутствии источника. Амти снова перехватила руки Мелькарту, чтобы он не успел разорвать себе глотку до этого. Пару раз Мелькарт двинул ей довольно болезненно, пытаясь вырваться, а потом он почувствовал, что может дышать. Мелькарт хрипло и глубоко вдохнул, уставился на Амти бессмысленным взглядом.

— Амти, — пробормотал он, когда смог дышать. Амти ощупала его шею и не обнаружила магической удавки.

— Где Эли?! — рявкнула она.

— Ее забрали!

— Кто? Женщина-зверь?!

— Да вроде того…стоп, откуда ты знаешь?!

— Какая разница? Ты успел понять, как она исчезает?

Но самым главным было не как, а куда.

— Думаешь у меня было много времени?!

И тогда Амти занесла над ним руку, готовясь отвесить ему пощечину, но, в последний момент, остановилась, испугавшись, что вдруг после гипоксии пощечина окажется смертельной. Тогда она просто рявкнула:

— Мелькарт, ты идиот. Если из-за тебя умрет Эли, я…я… У меня теперь есть сила. И лично тебе, Инкарни Безумия, эта сила очень понравится. Понял?

Мелькарт посмотрел на нее ошеломленно, а Амти добавила:

— И заткнись! И поднимайся! Нам еще нужно прочесать район. Она могла не закончить на сегодня!

А потом запас героизма Амти внезапно кончился, и она разрыдалась в три ручья. Мелькарт определенно был слишком шокирован, чтобы на нее наорать.

6 глава

Вот и наступил особенный день в жизни Шацара. Дело было вовсе не в том, что он окончил школу и теперь не был обречен на жизнь в комнате с сорокопутом. Шацар готовился отправиться в мир света, чтобы исполнить волю Матери Тьмы. Ради этого жил, если подумать, любой Инкарни. Можно было сколько угодно лгать себе, однако, у их существования была цель.

И Шацар вскоре отправится эту цель воплощать. Ему выпала великая честь, и он был ужасно этому рад. Кроме того, Шацар ни разу не видел Государства за пределами собственного дома на краю мира света.

Сейчас он стоял на коленях перед царем тьмы, Аором, и ждал. Он не знал, сколько времени длилось это ожидание. Колени болели немилосердно, это подсказывало Шацару, что неподвижен он был достаточно долго. Во дворце не было часов.

— На что ты ставишь, Шацар?

— На красное, — ответил Шацар спокойно.

— Почему? — спросил Аор. Он подкидывал в руке шарик, стоя над рулеткой.

— Красный — цвет крови, господин.

— Тебе нравится кровь? — спросил он, запуская шарик в круг, в клетку вероятностей.

— Я отношусь к ней с уважением, — ответил Шацар.

— Ты не сказал, что ты ставишь.

— У меня нет ничего, кроме моей жизни и вашего благословения.

— Первое или второе?

— Я не стал бы рисковать вторым.

Шарик с мягким звуком кружился, выбирая между красным и черным. Шацар не волновался. Дворец был похож на казино — множество затемненных комнат, много выпивки и мало еды, тяжелые шторы, ограждающие от меди небес. Тронный зал Аора напоминал скорее помещение, где денежные мешки развлекаются игрой в покер, нежели зал для приема просителей и гостей.

Аор был Инкарни Страсти, он ни в чем не знал меры, как и все его соплеменники. Отчасти Шацара это восхищало. Шарик замер, скользнул вниз.

— Красное, — задумчиво сказал Аор. — Ты хорош, Шацар.

— Мне просто повезло.

Шацар уже давно привык говорить то, что от него ждут. Госпожа Айни постановила, что его интонации все еще кажутся странноватыми, однако искусство разговора с окружающими он, в общем и целом, освоил.

— Я не об этом, — усмехнулся Аор. Он сел за стол и пригласил Шацара сесть напротив. Не без труда Шацар поднялся на ноги, колени отозвались глухой болью. Сколько он все-таки простоял? Вопрос не давал Шацару покоя. Еще месяц назад он начал бы считать секунды, как только опустился на колени, но госпожа Айни порицала навязчивый счет, как и другие виды навязчивых мыслей, движений и слов.

— Я о том, — продолжил Аор, наливая себе янтарного коньяка в стакан. — Что ты один из лучших воспитанников госпожи Айни. Она говорит, что лучший.

Аор не был похож на царя в книжном смысле этого слова, но его мягким движениям была свойственна определенная привлекательная властность. Привлекательная властность в сочетании с изяществом может определяться, как царственность.

На Аоре был хороший костюм в тонкую полоску, волосы его были тщательно зализаны назад, а из кармана пиджака торчал алый платок. Шацар знал, что этот платок был белым, но Аор вымачивал его в крови неверных ему, чтобы продемонстрировать власть.

Все по отдельности в его образе было безвкусным, однако в сочетании удивительно ему шло. Было чему поучиться.

Аор достал из ящика сигару, обезглавил ее с помощью гильотинки и неторопливо прогрел прежде, чем закурить. Он предложил сигару и Шацару, но тот вежливо отказался.

— Полагаю, ты прекрасно понимаешь, что скоро все начнется. Мы работаем над этим. У нас есть люди в правительствах многих стран. Государство падет, закон падет. Халдея падет.

Шацар и забыл, что у Государства, которое так ненавидели во Дворе было название. Имя. Имя, это очень важно. Во Дворе мир света с презрением называли Государством, и никто, кроме царя, не смел упоминать его название.

— Да будет так во славу Матери нашей Тьмы. Исказив все, что является правильным, мы приближаем ее торжество, сокрушив все, что является целым, мы приближаем ее покой.

Аор уважительно склонил голову, однако конца формулы он не знал. Шацар подавил в себе усмешку. Царь Тьмы даже не знает, как правильно обращаться за ее благословением.

Аор будто бы прочел все у него на лице, он усмехнулся.

— Ты можешь знать о Матери Тьме больше меня, ты учился у госпожи Айни, а лучше нее в тайну великой богини не проник никто. Однако, у тебя не хватает опыта, Шацар, чтобы скрыть свое презрение к тем, кто не знает столько же. Однажды твоя надменность может тебя убить.

Аор протянул руку к ящику стола. Шацар ожидал, что он достанет пистолет, может быть, даже выстрелит. Однако, Аор достал игральные кости.

— Боги тоже играют в кости, Шацар.

Аор опустошил стакан в один глоток, бросил в него кости и хорошенько потряс. В глазах его зажегся ненасытный, яркий огонь, сделавший его взгляд обжигающим.

— Только это наши кости. Человеческие, — сказал Аор, когда кубики замерли.

— Четыре шестерки, — добавил он. — Неподражаемо, как музыка.

Шацар смотрел на кости, сосредоточенно считая точки, совсем позабыв о том, что говорила ему госпожа Айни.

— Мы с госпожой Айни определили твое задание. Я решил, что лучше, если ты получишь его от меня. Ты должен будешь поступить на биологический факультет, где работает господин Танмир. У этого человека есть проект, который он спешит выполнить. Что-то про то, как заблокировать магию в закрытом помещении. В исследовательских планах, которые мне предоставили, он еще не фигурирует, как тюрьма для Инкарни. Однако, она без сомнения ею станет. И это может переломить ход войны. Общий смысл похож на то, что мы делаем в вашей школе.

Шацар кивнул. Вскоре после того, как его едва не сжег сосед, госпожа Айни и остальные учителя придумали, как ограничить применение магии в школе. Однако и сами они не могли использовать ее там.

— Однако, проект планируется более совершенный. В идеале, разумеется с их точки зрения, он должен не позволять использовать магию Инкарни, но позволять использовать магию на них. Мне нужно, чтобы ты стал лучшим студентом из всех, что когда-либо были у господина Танмира. Лучшим студентом в Халдее. И чтобы все твои исследования специализировались на контроле магии.

Шацар кивнул.

— Ты должен докладывать мне о состоянии проекта. Кроме того, ты должен не допустить его реализации. Как угодно. Если понадобится, убей их всех. Госпожа Айни уже выдала тебе документы?

— Разумеется. Я ознакомился со своей легендой.

— Не отступай от нее, — Аор засмеялся. — Впрочем, это очевидно. Если они поймают тебя…

— Я убью себя, — кивнул Шацар. Никакого внутреннего протеста эта мысль у него не вызывала.

— Ты надежен.

Аор некоторое время смотрел на него, его темные глаза больше не горели жаром иного огня. Теперь он казался холодным, острым, оценивающим.

— Хорошо. Я сделал главное, Шацар — посмотрел на тебя. И мне нравится то, что ты из себя представляешь. Шацар, Инкарни Осквернения, Тварь Стазиса, ты свободен. Приступай к своему заданию завтра же.

Шацар с тоской подумал о вступительных экзаменах. Когда он вышел из дворца, что-то заставило его обернуться. Нет, у него не было сентиментального волнения о том, что он в последний раз видит Двор. Однако ему казалось правильным запомнить его сердце во всех подробностях.

По дворцу скользили огни вывесок, Шацар видел, как переливаются, постоянно изменяясь слова. Дворец выглядел как мираж, как галлюцинация. Кто-то говорил, что Аор воспроизвел с помощью магии названия всех казино Государства, кто-то говорил, что таких заведений никогда не существовало в мире света. Огни завораживали Шацара, он замер, смотря на них. Шацару редко удавалось получить от реального мира импульс настолько интенсивный, чтобы привлечь его. Он расслабленно улыбнулся. В этот момент птичьи когти впились ему в плечо. За одиннадцать лет Мардих так и не сумел приземляться на Шацара безболезненно. Шацар подозревал, что его болевой рефлекс чуть притуплен в сравнении с прочими людьми, потому что никто больше Мардиха на своем плече не выдерживал.

— Так что сказал старый дурак? — скрипнул Мардих своим старческим голосом. Шацар хмыкнул, а Мардих сказал:

— Ну да, это я у тебя старый дурак. Так мы уезжаем?

— Мы? — спросил Шацар.

— Я тебе напомню, что я — чучело и не умру своей смертью, так что обречен на вечное одиночество, ведь…

— Никто не может выдержать тебя кроме меня, — закончил Шацар.

— В общем и целом, — сказал Мардих.

Они шли к школе, и Шацар смотрел под ноги. Ему не нравилось смотреть на других людей. Кроме того, он стыдился, что у него нет искажения. Он не был отмечен Матерью Тьмой.

— Ты волнуешься?

— Нет.

— Боишься, что не справишься?

— Нет.

— Тебе нужен добрый совет?

— Нет.

— Поменьше демонстрируй свой дурной характер в Государстве. В остальном, там тебе понравится.

— С чего ты так решил?

— С того, что я сижу на плече человека, по всей школе запрятавшего свои дневники. Тебе нравится играть в шпиона.

— Нет.

Они зашли за ворота школы, во дворе гуляли дети. Какая-то девочка играла в классики, конец поля в которых обозначался словом «пустота». Небольшая стайка девочек собралась вокруг подруги, прыгавшей через резиночку. Каждый раз, когда она не успевала перепрыгнуть, остальные толкали ее на асфальт. Шацар с большим интересом отметил ее разбитые коленки. Какой-то мальчик с таким же интересом копался палочкой в мертвом голубе.

— И тебе хочется, чтобы кто-нибудь видел, как ты хорошо справляешься со своей работой. Поэтому ты возьмешь меня с собой.

— Нет.

— У тебя наступил стойкий регресс, — серьезно сказал Мардих тоном госпожи Айни. — И я знаю, что ты скажешь. Я подловил тебя, теперь ты не можешь…

Шацар просто стряхнул Мардиха с плеча, заходя в здание. Просторный холл был сейчас пуст, дети играли во дворе. Шацар прошел в библиотеку, где его ждала, госпожа Айни. Она улыбнулась, поднимая взгляд от книги. В алом, кожаном переплете и со старинным шрифтом, скорее всего эта книга была создана в прошлом веке. Госпожа Айни коллекционировала старинные вещи, но никогда не относилась к ним с трепетом. Вот и сейчас ее пальцы легко скользили по пожелтевшим страницам.

— Как все прошло, Шацар? — спросила она.

— Замечательно, госпожа Айни. Я готов.

Она улыбнулась. У нее были точеные черты лица, чуть слишком аккуратные, чтобы казаться настоящими. В молодости госпожа Айни, наверняка, напоминала фарфоровую куколку.

— Я рада, Шацар. Я горжусь тобой. И я думаю, что ты достоин. Пусть Мать Тьма не отметила тебя, по крайней мере пока, я хочу, чтобы ты носил ее знаки.

Она встала. Госпожа Айни всегда ходила только в черном — из уважения к Матери Тьме. Спустя столько лет Шацар прекрасно знал, что безумие госпожи Айни было связано с фанатизмом.

Шацар, впрочем, не считал это безумием.

— Но разве в Государстве меня не могут раскрыть из-за Ее отметин? Возможно, Мать Тьма прозрев все, знает и мою особую миссию, оттого и не искажает мой облик, — сказал Шацар осторожно.

— В Государстве модно подражать обычаем далеких предков нашего народа. Они наносят себе татуировки, в этом нет секрета. Твой знак будет татуировкой. И он будет иметь смысл лишь для очень старых Инкарни. А очень старые Инкарни вроде меня достаточно мудры, чтобы оставаться во Дворе в эпоху великих перемен. Убивать должны молодые, это их право и предназначение.

Госпожа Айни толкнула дверь один из книжных шкафов, он отодвинулся, открывая проход. Шацар был здесь и прежде, помогая госпоже Айни в служении. Он знал, что школа построена на месте древнего храма Матери Тьмы, однако даже Шацар не мог поверить в то, что видел каждый раз приходя сюда. Помещение нарушало все законы физики, само существование его казалось и было абсолютно неправильным. Зал уходил вдаль, так что конец его терялся, оставаясь неуловимым для взгляда. Потолка и стен не было, вместо них была темнота, а идти приходилось по хаотичному нагромождению мраморных плит, иногда сужающихся до размера тропинки, а иногда расширяющихся, охватывающих ширину всего зала. Изредка встречались иссеченные временем колонны, полуразрушенные арки. Но худшее было там, где никакого пола не было. Шацар видел дымный водоворот, уходивший в абсолютную тьму. Госпожа Айни говорила, что этот Храм вовсе не был аналогом Лестницы Вниз, он не вел к Матери Тьме, однако падать в пустоту она настоятельно не рекомендовала. Голова Шацара кружилась от невероятной высоты на которой на самом деле находился весь известный ему мир. А под темными, вившимися внизу вихрями раскрывалась настоящая бездна. Шацар всякий раз удивлялся тому, как мал видимый мир. Тому, что большая часть мира настоящего, это и есть Мать Тьма, непонимаемая, чуждая всему сущему и одновременно являющаяся источником всего сущего.

Некоторое время они шли вперед. Иногда тропинка становилась совсем узкой и им приходилось передвигаться боком, иногда приходилось прыгать с плиты на плиту. В конце концов, госпожа Айни остановилась перед алтарем — каменным столом, изрезанным грубыми символами. В трещинках еще заметны были подтеки древней крови. Шацару нравилось думать, что оставь он здесь жертву, кровь вечно прибывала бы свежей.

Шацар и госпожа Айни опустились перед алтарем и обратили взгляды к пустоте наверху.

— Мать Тьма, прошу тебя благословить сына твоего, Шацара на исполнение воли твоей.

Они вместе стали твердить воззвания на языке их предков. Вихри дымной темноты внизу и вверху усилились. Шацару казалось, что в этой глухой темноте начинается шторм, будто что-то огромное заворочалось под ней. Он почувствовал знакомый холод того, что в детстве называл Мамой.

Амти проснулась сама и — совершенно разбитая. Они с Мелькартом вернулись домой, Адрамаут еще был во Дворе, Аштара дома тоже не наблюдалось. Мелькарт ушел в свою комнату, и Амти пришлось объясняться с Шайху. Закончилось все тем, что Амти разрыдалась, назвала его идиотом, только потому, что Шайху не понимал, что вообще произошло.

Амти очень разозлилась, потому что тоже не понимала. И потому что понятия не имела, жива ли Эли. Амти закрыла их комнату на ключ и рыдала довольно долго. Потом подумала, что надо умыться, а потом заснула. Когда Амти открыла глаза, за окном уже опустилась тяжелая, длинная зимняя ночь. Амти включила свет и, жмурясь от него, едва не разрыдалась снова. Потом выключила свет, отвесила себе хорошую пощечину и почувствовала себя значительно лучше.

Эли была жива, часть Амти просто знала это и все. Другая часть Амти предпочитала паниковать.

— План такой, — сказала Амти сама себе. — Адрамаут вернется, и мы все ему расскажем. Мелькарт расскажет. Это же он виноват. И мы все исправим, вернем Эли и узнаем, как избавиться от женщины-зверя. Вот так. И прекрати, наконец, разговаривать сама с собой. Тебе что настолько одиноко?

Амти помолчала, потом добавила:

— Тупая дура.

Женщина-зверь, женщина-зверь. И пропавшая Царица. И Шацар. Между ними всеми должна была быть связь.

Амти метнулась к телефону, стоявшему на тумбочке. На стареньком аппарате с заедающим диском Амти по памяти набрала номер, на который ей велел звонить Шацар. Она прекрасна знала его, ведь это был номер ее собственного телефона. Вернее, номер телефона в доме, который когда-то был ее. Прослушав несколько гудков и подумав, какая это глупость — звонить самой себе, Амти хотела было бросить трубку. Наверняка, это злая шутка Шацара. Однако, после пятого гудка Амти услышала его голос.

— Да, — сказал он. Амти позабавила его интонация. Она не была вопросительной, она была утвердительной, будто слово «да» было способом заявить о своем существовании. Амти едва не засмеялась, представив, что он боится телефонов.

— Здравствуйте, — сказала Амти. — Это я.

— Вряд ли мне звонил бы на этот номер кто-либо еще. И вряд ли он говорил бы твоим голосом.

— Что вы делаете в моем доме?

— Живу в отсутствии твоего отца. Мой дворец все еще недостроен, а предыдущий уже отдан под снос, так что твой отец, как прекрасный друг, согласился пустить меня погостить, пока он в отъезде.

— Вы издеваетесь?

— Возможно. Может быть я вовсе не у тебя дома. Современные технологии дают тебе простор для воображения. Однако, я думаю, ты позвонила мне по какому-то более разумному поводу. Я прав?

Голос у Шацара все так же не выражал ничего, даже насмешки.

— Да, — ответила Амти. Она легла прямо на пол и принялась накручивать на палец провод от телефона. Чтобы не волноваться, Амти сосредоточилась на очертаниях люстры в темноте. Надо же, какое совершенное творение человеческих рук.

— Хорошо, — согласился Шацар. — Тебя может ввести в заблуждение моя обстоятельность, однако прямо сейчас, как и всегда, я занят делами Государства. Было бы крайне удобно, если бы ты изложила все, что хочешь побыстрее.

— Я видела похитителя, — сказала Амти. Молчание на том конце трубки ничего не выражало, он явно ждал продолжения.

— Это женщина, — сказала Амти. — Женщина со звериным голосом. Очень жуткая.

— Женщина, — задумчиво повторил Шацар. Казалось, что-то из того, о чем он гадал подтвердилось. — Продолжай.

— Она похитила мою подругу, — выпалила Амти. Она запустила руку в карман, достала колечко. Свет фонаря вырвал из темноты комнаты серебристую птичку, казалось, ее опутывали черные нити. Амти вертела кольцо в руках, не решаясь надеть. Ей казалось, будто стоит кольцу оказаться на ее пальце, это будет значить, что Эли мертва.

— Эли, если я не ошибаюсь? — осведомился он. Таким тоном, будто просто пытался проявить интерес к разговору, будто считал это вежливым. Так спрашивают о цвете купленного платья или кличке нового домашнего животного.

— Да, — сказала Амти, потом фыркнула. — Вы осведомлены о моей жизни не менее, чем я о вашей.

А потом, не дожидаясь, пока он ответит, Амти быстро заговорила:

— Господин Шацар, эта женщина ходит в черном, ее лицо под вуалью, я не видела ее лица. Ее голос, как рычание, как шипение. Она неуязвима для пуль, она умеет растворяться в темноте. Это все, что я знаю. Но ведь вы тоже знаете кое-что, иначе не заинтересовались бы этим делом и оставили бы его Псам! Скажите это, пожалуйста! Моя подруга может умереть, а у меня никого нет ближе. То есть, это вам, конечно, плевать. Но если вы скажите, у нас не только будет шанс спасти ее, у нас будет шанс быстрее выполнить ваше же задание! Я умоляю вас!

Амти сама не заметила как до боли сжала кольцо в ладони. Казалось, еще немного и из сжатого кулака потечет кровь.

— Хотя бы скажите, жива ли она! — почти выкрикнула Амти. — Я уверена, вы знаете! Я уверена, что вы дурите всех нас! И с самого начала дурили! Вы знаете кто это, и что ей нужно! Тогда скажите мне хоть одно, убивает ли это существо девочек? Скажите, я умоляю вас! И в вас должно остаться хоть что-то человеческое, вы ведь тоже живой!

Амти еще что-то говорила, но сама не помнила что, голос ее перемежался всхлипами, но она так и не разрыдалась. Шацар молчал, и в тот момент, когда Амти почти готова была бросить телефон об стенку, он вздохнул.

— Амти, девочка, — сказал он. — Ты такая же истеричная, как твоя мать и такая же нелепая, как твой отец. Закрой рот.

Амти знала, что он ее не видит, но тут же захлопнула рот.

— Твоя подруга, скорее всего, жива. И все эти девочки скорее всего живы. А теперь прекрати жалеть себя.

— Спасибо, — выдохнула Амти.

Шацар ничего не ответил, но ей показалось, будто он тоже благодарен ей за что-то. Будто в том, что она сказала о женщине-звере была долгожданная для него новость. Амти показалось, будто он отплатил ей ответом про Эли за что-то важное для себя.

— Еще что-нибудь желаешь мне поведать? — спросил Шацар.

Амти начала было:

— Я…

И так и не поняла, как закончить. Что ему вообще можно было сказать? И зачем?

«Я беременна от вас»? И что он мог бы сказать в ответ? «Не переживай, Амти, девочка, это ненадолго, ведь я все равно убью тебя»?

— Что?

— Я закончила, — быстро сказала Амти и вежливо добавила. — До свиданья, господин Шацар.

— До свиданья, Амти, — ответил Шацар и почти тут же она услышала гудки.

Амти фыркнула в трубку, а потом вскочила на ноги и запрыгала вокруг телефона.

— Жива! Жива! Она жива!

После исполнения импровизированного танца Амти поняла, что выглядит глупо и устыдилась, села на пол. Колечко Эли она снова спрятала в карман и улыбнулась. Амти не знала, говорит Шацар правду или лжет. Но ей безумно хотелось верить, потому что эта вера дала ей силы.

Амти снова включила свет, Адрамаут и Неселим еще не вернулись, но теперь Амти точно знала, что им сказать. Она открыла свой блокнот для рисования, быстро перелистнула последний набросок Эли, и на пустой странице написала основные тезисы, потом нарисовала женщину-зверя. Не удержавшись, Амти подписала слово «уродливая» и сопроводила его стрелочкой к портрету похитительницы.

Потом она стала ждать. Через полчаса Амти почувствовала себя настолько тоскливо, что взяла глянцевый журнал Эли и принялась бессмысленно его листать. На последней странице, точно после грустных девичьих историй о ссорах с родителями и первой любви, Амти увидела рекламу телефона доверия для подростков. Несколько секунд Амти тупо смотрела на последовательность цифр, а потом механически принялась их набирать. Ей ответили сразу. Молодцы, знают же, что подростки — нервные. Усталый мужской голос поздоровался с ней, назвавшись оператором под номером девятнадцать, и предложил изложить свою проблему. Амти некоторое время молчала, на другом конце трубки ей отвечали тем же.

— Я, — сказала она. — Если честно не совсем понимаю, зачем звоню.

— Но ведь зачем-то вы позвонили, — с бесконечным терпением ответил оператор под номером девятнадцать. — Подумайте.

Амти снова помолчала. Тишина была такая, что Амти, казалось, слышала треск электричества в проводах. Наконец, она сказала:

— Я беременна от лучшего друга моего отца.

— Над вами было совершено…

Прежде, чем Амти услышала слово «насилие», она сказала:

— Нет.

Надо же, как ловко — обезличенная фраза вместо «вас изнасиловали?».

— Все было по обоюдному согласию. Просто как-то случайно.

Амти помолчала еще, ее слушали внимательно. И ей вдруг захотелось выговориться:

— Но на самом деле я всегда хотела секса! Ну, не всегда! Но года три уж точно! И я хотела его! Я о нем мечтала! Поэтому я сама виновата! Понимаете, я его вроде как напоила. Ну или вроде того. Скорее — вроде того. И сама напилась. А после секса я сбежала! Через окно. Но там был первый этаж, поэтому я в порядке. Извините, что я вам все это говорю. Вы, наверное, слышите достаточно таких дурацких историй. Но мне правда больше не к кому обратиться! Понимаете, всем, кого я люблю сейчас не до этого, у них большие проблемы, и я не хочу отвлекать их, они бы мне помогли, но им тяжело и без меня! И все становится еще хуже! И я совсем не знаю, что делать! Я сама виновата, нечего было хотеть этого дурацкого секса! От него одни проблемы! Теперь я всех подвела! И если я скажу, то это будет стыдно! А что делать одной я не знаю! Но это не так срочно, конечно, но однажды ведь придется что-нибудь делать! Нельзя все время бегать от проблем. Хотя, в основном, именно этим я и занимаюсь. Мне сейчас все так непонятно. Понимаете?

— Не скажу, что понимаю все, но общий смысл от меня не ускользнул, — ответил оператор под номером девятнадцать. — Вы говорили об этом с отцом?

— Если честно — я сбежала из дома.

— Вам есть где жить? Может быть, вам подсказать адреса приютов?

Голос показался Амти смутно знакомым, будто она слышала его во сне, по радио, в телевизионной передаче. Где-то не совсем в реальности.

— Нет. Мне есть, где жить. Я живу со своими друзьями, большинство из которых алкоголики.

Голос в трубке помолчал, потом спросил:

— А поговорить с другом вашего отца вы не пробовали? По меньшей мере, это такая же его ответственность, как и ваша. Кроме того, он старше и наверняка поможет вам.

— Я боюсь ему говорить. Не могу ему сказать. Точно. Он психопат. Вообще-то я думаю, он шизофреник. Шизофрения передается по наследству?

— Да.

— Ужасно. Хотя скорее я думаю, что он аутист.

— Аутизм тоже наследственное заболевание.

Амти радовалась, что голос на том конце трубки не осуждает ее, не ругается. Теперь она говорила почти с вызовом.

— Так вот, — сказала Амти. — Вкратце — моя жизнь. Именно так!

— Вы действительно попали в очень сложную ситуацию. Сейчас для вас главное…

А потом до Амти внезапно дошло, где ей доводилось слышать этот голос в прошлый раз, и она выпалила:

— Ашдод?!

И, наверное от неожиданности, он спросил:

— Амти?

Она тут же бросила трубку, будто та была мерзким, отвратительным насекомым.

— Идиотка, — сказала Амти. — Что сказал бы Мелькарт? Ты просто невообразимо тупая. Почти невозможно добиться такой тупости, обладая хотя бы одним функционирующим куском мозга.

Но Мелькарт сказал:

— Подожди, я все объясню! Давай-ка поговорим, а? Ты же любишь языком трепать!

Амти услышала его голос, потому что больше он напоминал громкий, собачий лай. Все очень плохо, подумала Амти. Она вышла из комнаты, подошла к лестнице и замерла, облокотившись на перила. У двери в холле стоял Аштар. На его бежевом пальто все еще был снег, видимо, он только пришел. Недалеко от него был Мелькарт, он замер с поднятыми руками. Из кухни выглядывал Шайху, с любопытством осматривая обоих. Когда к нему присоединилась Яуди, она спросила что происходит, но Шайху только шикнул, приложив палец к губам.

Как будто фильм смотрел, придурок. А сама Амти что?

— Ты ведь не задумывался о том, что злить меня сейчас не лучшее решение? — спросил Аштар по-особенному сладко, а потом добавил:

— Наверное, нет.

Выглядел он вполне уравновешенным, Амти даже успокоилась. Но уже в следующую секунду он метнулся к камину, выхватил из подставки кочергу.

— Это моя сестра, Мелькарт! Я тебя убью!

— Подожди, подожди, я…

Амти метнулась вниз по лестнице, а Шайху из кухни. Но даже при условии, что Шайху был намного ближе к ним, вряд ли он бы успел предотвратить неизбежное. Мелькарт, впрочем, оказался достаточно расторопен, чтобы увернуться от первого удара. Аштар воткнул кочергу в стену рядом с ним, ровно там, где секунду назад была его голова. Влево и право от места удара по стене поползли трещины, будто змеи, спешащие ретироваться из потревоженного гнезда.

Аштар без усилий вынул кочергу и развернулся к Мелькарту.

— Ты отправил детей побыть приманками для маньяка?! Серьезно?! Серьезно, Мелькарт?

В этот момент Амти и Шайху добежали до Аштара, вцепились в него крепко, но когда он сделал шаг вперед, Амти почувствовала, как скользит по паркету.

— Аштар! — сказал Мелькарт. — У меня все было под контролем! Я за ними следил! Я же не знал, что эту суку не берут пули!

— А кто знал?! — рявкнул Аштар. Шайху и Амти попытались его удержать, но Аштар легко стряхнул их обоих.

— Если моя сестра мертва из-за тебя, Мелькарт…

— Она жива! — запищала Амти. Шайху посмотрел на нее с пониманием, и Амти почти видела как у него на лбу загорелось «ложь во спасение», но Амти мотнула головой.

Аштар обернулся к Амти, она уставилась на кочергу в его руке и живо представила, как он проломит ей череп.

— Помолчи, Амти, — сказал Аштар сладко. — А ты сдохнешь, Мелькарт!

— Но я серьезно! Я звонила Шацару, и он сказал, что похититель не убивает девушек…

Амти не добавила, что Шацар сказал «скорее всего».

— Ты звонила Шацару, дура?! — рявкнул Мелькарт.

— Заткнись, мудак психованный, — сказал Аштар. Кочерга опустилась на плечо Мелькарта, раздался надсадный хруст, Амти и Шайху вскрикнули одновременно, Яуди же оставалась спокойной. Мелькарт заорал такое, что Амти не слышала даже во Дворе. И все-таки Амти понимала, удар был и вполовину не такой сильный, каким мог бы наградить Мелькарта Аштар. И каким хотел бы.

— У вас хоть кто-нибудь способен на диалог? — спросила Яуди, удивленная, видимо тем, что они протянули так долго в такой здоровой атмосфере. В этот момент исполнилась самая заветная мечта последних двух минут Амти — сквозь большое зеркало в холле вошли люди, действительно способные вести диалоги.

Адрамаут и Неселим, оба покрытые брызгами крови, пару секунд с тупой обреченностью смотрели на происходящее, и Амти увидела всю печаль людей, вынужденных руководить шайкой Инкарни. Этого Амти и Шайху хватило, чтобы снова вцепиться в Аштара, а Мелькарту, чтобы вытащить пистолет и прицелиться в Аштара. Одна рука у него безвольно повисла, зато второй он владел отлично, взведя курок Мелькарт рявкнул:

— Только попробуй!

Неселим и Адрамаут одновременно встали между Аштаром и Мелькартом, они тоже достали пистолеты. Неселим целился в Аштара, а Адрамаут в Мелькарта.

— Да я не чувствую боли! Попробуй меня остановить! — рявкнул Аштар, непонятно кому именно, однако Неселим со свойственной ему мнительностью явно воспринял это на свой счет.

— Боли, может и нет, но я буду стрелять тебе в голову!

Аштар вскинул бровь, фыркнул:

— Очки поправь.

— Потом.

Амти и Шайху сильнее вцепились в Аштара, наперебой забормотали, чтобы Неселим не стрелял. Мелькарт засмеялся, и неожиданно Адрамаут рявкнул:

— Заткнитесь все!

Может быть, Амти и поспешила причислить его к способным на диалог.

— Что здесь произошло? — спросил Адрамаут.

— Педик хочет меня убить!

— Из-за больного ублюдка моя сестра…

Амти подняла руку, второй продолжая держаться за Аштара. Адрамаут скосил на нее свой жуткий, драконий глаз.

— Давай, Амти, — сказал он тоном школьного учителя.

— Пока тебя не было, — сказала Амти. — Мелькарт взял нас с собой, чтобы поймать похитителя. Он сказал, что знает, где он, то есть она, появится в следующий раз и…

— И я угадал!

— Заткнись, Мелькарт!

— Ну охренеть теперь!

Амти прокашлялась:

— И он угадал. Мы с Эли гуляли в секторах, где мог появиться похититель. И я его видела! Это женщина-зверь, жуткая очень! Она говорит, как зверь. И ходит в черном! С вуалью! Как призрак!

В глазах у Неселима Амти увидела понимание. Может быть, они что-то выяснили во Дворе?

— Она не забрала меня и…

— Кстати, почему? — спросил Аштар. — Я, конечно, не виню тебя, что ты осталась, а Эли нет, но…

— Не знаю, — обиженно буркнула Амти. — Наверное, я ей не понравилась. Я стреляла в нее, и Мелькарт стрелял, когда пытался спасти Эли…

— Видите! Я пытался спасти Эли!

— Сначала ты скормил ее похитителю, идиот!

— Но она умеет растворяться в темноте и…и она похитила Эли. Но это вы, наверное, уже поняли.

Амти шмыгнула носом, но поставила себе цель не разрыдаться прямо сейчас.

— Мы ничего не успели сделать, и Мелькарт почти задохнулся. А потом я позвонила Шацару и рассказала, что видела. В обмен он сказал, что знает — похититель не убивает девочек. Они нужны ему для чего-то другого… То есть Эли еще жива, и если мы поторопимся…

— Оценку ситуации можешь опустить, — сказал Адрамаут, не отводя взгляд от Мелькарта. — Положи пушку.

— Нет, пока Аштар не прекратит пытаться меня убить. Он мне кость сломал!

— Мы, — сказал Неселим, глядя на Аштара. — Тоже кое-что выяснили.

Амти посмотрела на капли крови, украсившие его белую рубашку, будто замысловатый орнамент и подумала, как они выясняли.

— Женщина-зверь, как называет ее Амти, уже появлялась в Государстве. Она говорила с Царицей. Но она не жила во Дворе. Была гостем несколько раз, но никогда не была на пиру. Мы узнали о ней от бывших стражников. Сначала мы подозревали Царицу. Она исчезла и вскоре начались эти похищения. Мы хотели понять, где ее искать.

Адрамаут вздохнул, потом сказал устало:

— Аштар, положи кочергу на место, госпожа Тамия итак будет расстроена тем, что ты сделал со стеной, не лишай ее любимого оружия в борьбе с угольками. Мы найдем Эли.

Аштар некоторое время был болезненно неподвижен, Амти чувствовала, как напряжены его мышцы. Наконец, он отбросил кочергу, Амти зажмурилась от лязга с которым кочерга рухнула на паркет.

— Хорошо, — сказал Аштар. — Но лучше бы нам ее найти.

— Теперь ты положишь пушку, Мелькарт? — спросил Адрамаут.

— Ага.

Мелькарт засунул пистолет в карман, он сказал:

— Так теперь вы признаете, что это полезно?! Все сошлось! Я был прав, а вы нет!

Амти знала, больше смотря на Мелькарта, чем слушая его, что он чувствует себя виноватым и бравирует, чтобы никто этого не заметил. Ей на секунду даже стало жалко Мелькарта. Адрамаут вздохнул:

— Да. Это было полезно.

А потом он положил пистолет и дал Мелькарту в зубы, сильно, с разворота, и очень неожиданно. На губах у Мелькарта выступила кровь. Адрамаут сказал:

— Но если Эли окажется мертва, я сам выну из тебя каждую косточку, а потом потом Аштар тебя убьет.

Адрамаут слизнул кровь с костяшек пальцев.

— А теперь давайте мириться и работать, — улыбнулся он. — Я начну с плеча Мелькарта, а Неселим поведает вам то, что мы узнали чуть более развернуто.

Сейчас Амти особенно ощущала, как не хватает им всем Мескете.

7 глава

Столица Государства — золотой и неприветливый город, приют для алкоголиков, богачей и студентов, поливала Шацара сентябрьским дождиком. Шацар уже видел солнце, он месяц прожил в Государстве, сдавая, вступительные экзамены и улаживая формальности с общежитием. Он застал Государство на исходе лета, однако осеннее солнце показалось ему особенно удивительным в своей смертной, ломкой нежности. Оттого Шацар смотрел на него, сидя на скамейке, в общей сложности около часа. К тому времени, как он двинулся в сторону общежития, его дешевое пальто было мокрым насквозь. Он играл бедного стипендиата, воспитанника детдома в Гирсу. Все формальности были учтены, документы подделаны, история продумана Шацаром до малейших деталей. Он чувствовал себя уверенно, он знал, что сумеет стать лучшим на курсе, сумеет втереться в доверие господину Танмиру, сумеет получить доступ к его проекту. Все это было настолько очевидно, что не вызывало ни волнения, ни предвкушения.

Однако Шацар боялся своего соседа по комнате. Его вселили неделю назад, но сосед еще не появился. Ожидание было, вероятно, хуже самого соседа. Личное пространство Шацара ощущалось почти болезненно, ему не нравилась мысль, что кто-то будет жить с ним в одной комнате, что чье-то дыхание Шацар будет слышать в темноте, что кто-то, возможно, будет трогать его вещи, когда Шацар будет уходить. От одной мысли его передернуло. Мардих говорил, что, скорее всего, можно будет отгородить часть комнаты шторой, но Шацар видел в этом недопустимую инфантильность. Госпожа Айни не одобрила бы такой подход. Шацар должен был казаться и быть нормальным.

Общежитие пахло свежей штукатуркой и табаком. Высокое, светлое здание знало множество молодых людей, большинство из которых давным-давно умерли. Чем дольше история, тем больше мертвецов остается в ней.

Шацар поднялся на второй этаж, к тому времени, как он открыл дверь, в большое окно на лестничной клетке заглянуло солнце, однако и дождь зарядил сильнее. Парочка студенток смолили сигареты, сидя на подоконнике. Свет играл в их стриженных волосах. Шацару не нравился свет, ему нравилась темнота, однако с непривычки дни казались ему интереснее ночей. Одна из девушек открыла окно, протянула руку и длинными, ловкими пальцами сорвала горсть рябины. Шацар улыбнулся не обращенной ни к кому из девушек улыбкой, просто потому что это полагается делать, видя что-то красивое.

Когда Шацар вошел, Мардих сказал:

— Ну? Как дела? Все еще переживаешь по поводу своего соседушки?

— С чего ты решил? Его еще нет.

— С того, что я тебя хорошо знаю.

— Все эти годы ты просто смотрел, как я делаю уроки.

Шацар закрыл дверь на ключ изнутри, повесил пальто сушиться, поменял рубашку и лег на кровать.

Комнатушка была узкая, зато потолки — очень высокие, обои с загадочным орнаментом давным-давно потеряли свою былую красоту. Кровати стояли почти впритык, клетку с Мардихом Шацар поставил на подоконник. И хотя Мардих был чучелом птицы и пневмония ему не грозила, иногда он демонстративно покашливал. Свои вещи Шацар разместил как можно более компактно, чтобы не обсуждать с будущим соседом раздел места в шкафу. Вообще-то по-возможности Шацару хотелось как можно меньше обсуждать и все остальное.

Мардих сказал:

— Не переживай, может он умрет.

— И ко мне поселят другого.

— И тот умрет.

— Тогда меня начнут подозревать.

В этот момент в дверь постучали. Шацар резко вскочил с постели.

— Сейчас! — сказал он, и тихо добавил:

— Надеюсь, это пожар.

Он отпер дверь, на пороге стоял юноша, его ровесник. На нем были смешные круглые очки, без которых его остроносое, худощавое лицо казалось бы намного симпатичнее. Черные волосы были в беспорядке. Паренек напомнил Шацару безумных ученых из старомодных рассказов. Однако, вместо двоих полицейских, арестовывающих его за нарушение врачебной этики, за ним стояли родители. Пожилые мужчина и женщина аккуратно и достаточно элегантно одетые. Нить настоящего жемчуга на шее женщины и золотая цепочка от часов в кармане мужчины выдавали их хороший достаток. Женщина беспрестанно теребила в руках платок, а мужчина то и дело вздыхал. Они уже Шацара раздражали.

— Здравствуйте, — вежливо сказал он.

— Мы слышали голоса, — сказала женщина обеспокоенно. — Думали, что вы тут не один, и Мелам боялся вас потревожить. Компании уже водите?

— Компании здесь не поместятся, госпожа, при всем желании. То, что вы слышали — моя заводная игрушка, — Шацар показал на замершего Мардиха. Вот и пригодилась его способность сохранять полную неподвижность.

Шацар хмыкнул, предвкушая злость Мардиха. С другой стороны, сорокопуты ведь не разговаривают, что ему еще было сказать?

— Вы держите ее в клетке? — с интересом спросил мужчина.

— Да, — сказал Шацар так, чтобы было понятно, что пояснять он не планирует.

— Здорово! — сказал Мелам, он улыбнулся. Зубки у него были чуть кривоватыми, а прикус не совсем правильным, однако улыбка парадоксальным образом делала его симпатичнее. Он сделал шаг вперед, наткнувшись на Шацара, чуть развел руками, почти виновато.

— Пропустите нас пожалуйста, — сказала его мать. — Мы хотим осмотреть комнату, где будет жить наш сын.

Шацар хотел спросить, неужели они не видят ее отсюда, однако вовремя прикусил язык. Он отступил, впуская их. И вдвоем-то было тесно, а вчетвером и подавно, но сверх того, отец Мелама затащил в комнату увесистый чемодан.

Шацар сел на одну кровать, остальные устроились напротив.

— Такая вот комната, — сказал Шацар.

— Да, — сказал Мелам. — Хорошая комната. До свиданья, мама и папа. Я напишу вам на следующей неделе.

— Ты напишешь нам завтра, — неожиданно жестко сказал отец Мелама, а его мать вдруг разрыдалась.

— Сынок!

— Мама, я не умру здесь!

— А если тебя здесь испортят!

— Мама, я приехал заниматься наукой. Ты имеешь какие-то превратные представления о биологии.

Мать Мелама утерла слезы надушенным платочком, а отец сказал:

— Но ты ведь показал один из лучших результатов на экзамене.

Да, подумал Шацар, потому что самый лучший показал я.

— Мы гордимся тобой, Мелам, мы готовы снять для тебя квартиру. Мы же говорили, что общежитие не место для тебя…

— Самое место, папа, — сказал Мелам. — Я хочу жить там же, где и остальные студенты.

— Да, но сынок, может быть здесь есть клопы.

— Или тараканы! — со всхлипом подхватила мать Мелама. Шацар молчал, смотря в стену над ними.

— Мама, папа, я рад, что вы приехали меня проводить, но вы наверное хотели бы навестить тетю до поезда…

— Я уже не знаю…

— А как же ты будешь питаться? Здесь ведь нет прислуги!

— Научусь сам!

— Ты отравишься!

— Мама, я будущий биолог, я представляю, что съедобно, а что — нет.

— Но мы же тебя знаем!

Наконец, Шацару это надоело. Он хлопнул себя по лбу, сказал:

— Мелам!

— Да? — с готовностью откликнулся он.

— Так тебя зовут, я сразу и не сообразил. В деканате сказали, если встречу тебя, передать, что ты им нужен.

— О! Мама, папа, мне надо быстро помыться, переодеться и уладить формальности в деканате. Я же не могу пойти к ним грязный.

— Определенно не можешь, — сказала мать Мелама. Она убрала платочек и кивнула его отцу.

— Мы поедем, пожалуй, к тетушке. Здесь есть телефон?

— В холле, — быстро ответил Шацар, потом, повинуясь неожиданной солидарности добавил. — Но он не работает.

— Плохо, — посетовал отец Мелама. Еще несколько минут родители горячо прощались сыном и, наконец, оставили его. Закрыв за ними дверь, Мелам привалился к ней, будто стараясь удержать ее на случай, если родители вернутся. Он вытер со лба несуществующий пот, сказал:

— Наконец-то! Наконец-то, я в Вавилоне!

Шацар так и не мог привыкнуть к названиям Государства и Столицы.

— Так, — сказал Мелам. — Спасибо тебе большое.

Он суетливо принялся разбирать вещи.

— Ты ведь никуда не уйдешь? Я схожу в душ и пойду в деканат, но у меня еще нет ключа, мне сказали, что выдадут только вечером, но ты уже вселился, так что…

От этой суеты у Шацара разболелась голова. Он сказал:

— Тебя не ждут ни в каком деканате.

— Но ты же сказал, что…

— Чтобы твои родители побыстрее ушли.

Мелам помолчал, закончил рыться в чемодане и без сил опустился на свою кровать.

— Спасибо, — сказал он.

— Тяжело тебе.

— Родители, — философски заметил Мелам. Он снял очки и положил их на тумбочку, потер глаза. — Твои таких концертов не устраивали?

— Определенно, нет.

— Везучий.

— У меня нет родителей. Я из детского дома.

— О, — сказал Мелам. Он снова надел очки, сел на кровати. Какой же он суетливый. — Извини, пожалуйста.

Он судорожно шарил глазами по комнате, взгляд его зацепился за Мардиха в клетке, наверняка очень недовольного своим положением.

— Хорошая игрушка, — сказал он, чтобы перевести тему.

— Моя единственная, — ответил Шацар, решив, что так легко Мелам не отделается. Если в разговорах с людьми и была польза, так это возможность над собеседниками поиздеваться.

— Прости пожалуйста, я же правда не знал.

— Ничего. Просто я мечтал о родителях, и мне было неприятно, что ты говоришь об этом так легко. Но ты ведь не знал.

Мелам помолчал, потом спросил:

— Но не о таких, как мои, держу пари.

Шацар смотрел на него молча, решая, продолжить или смягчиться. В конце концов, что-то в беззащитном и виноватом виде Мелама его порадовало, и он решил больше не вгонять его в неловкость.

— Определенно не о таких, — сказал Шацар.

Мелам подорвался с кровати, выглянул в окно, вздохнул.

— Ушли!

Он нараспашку открыл окно, достал с самого дна чемодана портсигар и спички. Закурив сигарету, он глубоко затянулся и выпустил дым.

— Мамин бунтарь? — предположил Шацар. Мелам беззлобно засмеялся, протянул портсигар Шацару.

— Будешь?

— Я не… — начал было Шацар, а потом подумал, что ему нужно казаться обычным студентом. Все вокруг курят, значит он должен хотя бы попробовать. Шацар подкурил сигарету, отметив, что справился с этим довольно ловко для первого раза. Но затянувшись, закашлялся, горечь обожгла горло.

— Хочешь ужасно пошучу?

— Нет.

— У тебя нет мамки, поэтому ты и не бунтарь.

О, подумал Шацар, но у меня есть Мать, Мать Тьма, которая поглотит твой жалкий мир. Еще он хмыкнул. Шутка была, в общем и целом, ничего.

— Извини, — быстро сказал Мелам.

Шацар выпустил дым и стряхнул пепел вниз.

— Лучше подумай о том, что будешь делать со своими вещами, — сказал Шацар. — Здесь мало места.

— О, насчет этого я прекрасно знаю. Мой чемодан собирала мама и большинство из того, что там лежит не должно жить со мной в Вавилоне!

— Денег у тебя, наверное, немерено.

— Ну, — смутился Мелам. — Ну, да. У меня есть род. Не ахти какой, но все-таки. Бит-Адини. Так себе аристократия, но состояние от прадеда досталось большое.

Шацар разбирался в аристократических родах Государства. Семья Мелама, если только он говорит правду, восходит к одному из племен, основавших когда-то Государство. Бит-Адини из них было самым маленьким и самым размытым в плане чистоты крови. Некоторые и вовсе не считали аристократией принадлежавших к этому роду.

Отец говорил, будто их семья восходила к Бит-Якин, высокому племени, управлявшему в незапамятные времена всеми остальными. Если все, что от него осталось — кучка выродившихся психопатов вроде его отца и самого Шацара, это значило, что Бит-Адини держатся лучше.

— А что это у тебя? — спросил Мелам. Шацар не сразу понял, что он говорит про его татуировки.

— Буквы первоязыка, — сказал Шацар, показывая татуировки, обвивающие его пальцы. — Изначальная письменность.

— Тебе нравится история?

— Да. Весьма.

— А мне — нет. Скука смертная. То ли дело биология. Я хочу изучать то, что со мной непосредственно связано.

— История связана с тобой непосредственнее некуда, — пожал плечами Шацар. Мелам затушил сигарету и скинул вниз, во двор. Он снова вернулся к своему чемодану и принялся вытаскивать многочисленные яркие рубашки и свитера ручной вязки.

Все это были вещи дорогие, однако же совершенно безвкусные, если брать за образец вкуса изученную Шацаром моду Государства.

Мелам взял вещи в большую охапку, скрывшую его, едва не упав по дороге, подошел к окну.

— Помоги мне, — неразборчиво сказал он. — Возьми половину.

— Зачем?

— Пожалуйста.

Слово «пожалуйста» было индикатором нужды, а на нужды людей Шацар был научен обращать внимание, это нужно для конспирации. Он взял половину вещей, мягких и пахнущих стиральным порошком.

Мелам неожиданно подпрыгнул и крикнул:

— Здравствуй, Вавилон!

Ростом он был меньше Шацара, оттого казался ему прыгучим щенком.

— Я в Вавилоне! В Вавилоне! Больше никакого дома!

А потом он принялся швырять из окна вещи. Они совершали короткий полет, путаясь в ветвях деревьев или плавно приземляясь на скамейки.

— Кто-нибудь заберет, — сказал Мелам. — Кому-нибудь они нужнее, чем мне!

— Тогда стоило отдать их в какой-нибудь фонд, — предложил Шацар.

Мелам остановился, вдумчиво и чуть виновато кивнул. В это время Шацару надоело держать вещи в руках, и он тоже начал их скидывать. В этом было определенное удовольствие. Некоторое время они упоенно расшвыривали вещи из окна на задний двор общежития. Мелам снова присоединился, и у них даже получилось нечто вроде соревнования — кто докинет больше свитеров до земли, сумев рассчитать траекторию так, чтобы они не запутались в ветвях деревьев.

Люди выглядывали из окна, кто-то ругался, кто-то смеялся. А потом Мелам крикнул:

— Эй, дед, возьми рубашечку!

Шацар посмотрел в сторону, куда Мелам кинул свою отглаженную мамой рубашку, и быстро дернул его вниз, так что оба они сели под окном.

— Ты с ума сошел? — спросил Шацар. — Это ректор.

Мелам сначала округлил глаза, а потом засмеялся. Смеялся он долго и заразительно, Шацар даже хмыкнул. Мелам зашептал:

— Надеюсь он не успел увидеть. Как думаешь, он придет?

— Да. Выгонит тебя из университета, мамин бунтарь.

Мелам помолчал, а потом снова засмеялся. Шацар потер виски.

— Знаешь, — сказал Мелам сквозь смех. — Я думаю, мы с тобой поладим. Ты странный.

Странный, как все сироты из-за переживаемой ими эмоциональной депривации и легкой задержки психического развития, подумал Шацар, то есть — в меру. Да, хотелось бы.

— Ты — странный, — повторил Мелам. — Но мне уже очень нравишься.

Шацар посмотрел на него оценивающе, переспросил:

— Нравлюсь?

— Да.

Тогда Шацар резко подался к нему и поцеловал, как любовника, с языком. Мелам попытался отстраниться, но позади него была стена, он отполз в сторону, поднял руки, едва не упал, попытавшись встать. Чудовищная неуклюжесть, подумал Шацар.

— Я…

Он замотал головой. Шацар смотрел на него, вскинув бровь.

— Не по этим…ну…

— Тебе не нравятся мужчины? — предположил Шацар.

— Да.

— Но ты же сказал, что я тебе нравлюсь.

— Не в этом смысле же!

И тут до Шацара дошло — он не учел самого главного. Это во Дворе не было разницы, с женщинами спать или с мужчинами. В Государстве так было не принято.

— Прости, — сказал Шацар серьезно. — Не знаю, что на меня нашло.

— Тебе нравятся мужчины?

— Женщины больше, — честно ответил Шацар. — Но мужчины тоже. Не понимаю, почему нужно ограничивать себя при выборе партнеров.

Мелам открыл рот, потом закрыл, потом сказал:

— Ну, так не принято.

— Ладно, мамин бунтарь.

— Серьезно, мне просто не нравятся мужчины. Если бы нравились, я бы да, но мне нет, поэтому…

Мелам потянулся за портсигаром, закурил снова. Шацар тоже взял себе сигарету. На этот раз от затяжки получилось не закашляться.

Могло быть и хуже, подумал Шацар, да, определенно могло.

Проснулась Амти в полном осознании, что Эли рядом нет. Амти и не понимала, как привыкла слышать ее дыхание. Сразу после тоски, Амти испытала приступ мучительной тошноты. В принципе, подумала Амти, неудивительно после сна, где ее отец целовался с Шацаром.

Когда Амти вышла из ванной, за окном уже шел снег, его хлопья кружились в прозрачном зимнем воздухе, и Амти невольно залюбовалась. Неожиданно на душе у нее стало очень светло — от осознания того, что вполне возможно Эли скоро снова будет рядом.

Неселим и Адрамаут рассказали о том, что узнали. Женщина-зверь во Дворе никогда не жила, однако Царица приглашала ее и советовалась с ней. Судя по всему, она была жрицей. По крайней мере, не бездумным маньяком. Может быть, она хотела принести похищенных девочек в жертву? Амти передернуло от осознания того, что в данный момент женщина-зверь могла занести нож над Эли.

Мелькарт сказал, что вряд ли девочек убивают, по крайней мере сейчас. Трупы уже начали бы находить. Скорее всего готовится большой обряд. Мескете сказала, что найдет список возможных ритуалов. Некоторые из них должны были проводиться в определенном месте.

Но если жрица может провести обряд где угодно?

Амти не совсем понимала, с чего им следует начать. Женщина-зверь умела перемещаться, оттого не факт даже, что она и девочки находились в Столице. Они могли быть где угодно в Государстве.

Но самое главное, даже если бы они нашли ее, что бы они стали с ней делать? Ее не брали пули. Амти спустилась к завтраку в одиночестве. В столовой сидел только Неселим.

— Где остальные? — спросила Амти без энтузиазма оглядывая омлет.

— Аштар во Дворе, а Адрамаут и Мелькарт поехали в Гирсу, опрашивать свидетелей. В провинциальном областном городке удостоверение Мелькарта не вызовет никаких вопросов. Кроме того, оттуда все началось. Небольшой городок у моря, где впервые начали пропадать дети. Возможно, она жила там до того как решила пройтись по нашим городам и весям, отбирая себе девочек для своих чудовищных дел.

Амти вдумчиво кивнула, налила себе чай, уставилась в его темноту и вздохнула.

— Не переживай. Мы найдем Эли, — сказал Неселим. Вид у него был виноватый, Амти подумала, что наверное ему неловко оставаться с ней наедине. Она быстро сказала:

— Все в порядке.

— Что в порядке?

— Ну, вообще-то все не в порядке, — согласилась Амти. — А где Шайху и Яуди?

— Гуляют в парке. Думаю, они помирились, — сказал Неселим. — То есть, конечно, я не имею права выносить подобных суждений, ведь я недостаточно знаком с ситуацией.

Амти принялась за омлет. В конце концов, Неселим мог еще долго оправдываться.

— Амти, скажи мне, с тобой все нормально? — неожиданно спросил Неселим. Амти посмотрела на него, улыбнулась.

— Да. То есть, Эли нет, и Мескете теперь царица, без нее тяжело. И так далее.

— Я за тебя волнуюсь.

Амти была тронута этой странной, неловкой заботой. Она улыбнулась чуть пошире, сказала:

— Не переживай. Я уже намного лучше себя чувствую. Наверное, это был атипичный грипп. Или еще что-нибудь такое. Как ты думаешь, что нам делать с загадочной жрицей тайного культа?

— Для начала — найти. Если она действительно из Гирсу, есть шанс.

В столовую зашла госпожа Тамия. Она с философским спокойствием отнеслась к тому, что проделал с ее стеной Аштар, и явно очень расстроилась по поводу Эли. Они не посвящали ее в подробности, однако госпожа Тамия не уставала предпринимать попытки все выведать. Она с увлечением создавала воду над цветами, просто проведя рукой. Красивая магия, подумала Амти, наблюдая за водой, льющейся прямо из воздуха. Госпожа Тамия напевала какую-то чудную, романтичную песню. Посмотрев на них, она осеклась и сказала:

— Я уверена, Эли обязательно найдется. Надо же, надо же. Такая хорошая, замечательная девочка! Поверить не могу!

— Она не мертва! — сказала Амти резко, Неселим вздохнул.

— Мы ее найдем!

— Я уверена!

Но почему-то Амти показалось, что госпожа Тамия ни на секунду в это не верит. Амти поджала губы, потом открыла рот, чтобы сказать, что они уже много узнали. Вдруг она услышала выстрелы. Псы? Их нашли Псы? Амти пожалела, что не взяла с собой пистолет. Неселим явно думал о том же самом. Они вскочили одновременно.

— Шайху! — крикнула Амти. В этот момент, будто откликнувшись на зов, Шайху вломился в столовую.

— Спрячьте меня! — сказал он. — Наверное, в вас стрелять не будут!

Это еще почему? Они что меньше Инкарни?

— Где Яуди? — спросила Амти.

— В том-то и дело! — ответил Шайху, судорожно пытаясь подтащить стол к двери.

— Шайху-у-у, выходи. Мы ведь достаточно доверяем друг другу, — голос у Яуди был такой обычный, что Амти подумала — Шайху снова прикалывается. Вот нашел время, как же достал. Но потом Яуди вошла в столовую с ноги открыв дверь. Шайху отшатнулся, упал и пополз к стене. В руках Яуди сжимала два пистолета. Один из них определенно принадлежал Мелькарту, его пистолет всегда можно было узнать — он остался у него со времен службы Псом. Второй принадлежал кому-то из остальных, может быть даже самой Амти.

— Яуди? — спросила Амти.

— Да?

— Ты что сошла с ума?

— Возможно. По крайней мере, я определенно собираюсь его убить.

Яуди выстрелила сначала из одного пистолета, потом из второго, но стреляла она не слишком хорошо, кроме того отдача заставила ее дернуться, обе пули угодили в сторону от Шайху, с отчаянным звоном разлетелась одна из ваз госпожи Тамии.

— Мама! — совершенно по-девичьи запищала госпожа Тамия и ловко метнулась назад, залезла под стол. Может быть, она Инкарни, подумала Амти. Может быть, сейчас она это осознала. К какой еще маме можно было взывать в такой ситуации? Амти заметила, каким ослепительным золотым сияют у Яуди ногти. Амти вспомнила зрачки госпожи Шэа.

— Да за что?! — завопил Шайху.

— А то ты не знаешь, — сказала Яуди и добавила после паузы:

— Это плохо. Потому что я тоже не знаю.

На них с Неселимом Яуди не обращала внимания. Говорила она удивительно спокойно. Не спокойно, как психопат Шацар, а спокойно, как обычный человек, делающий обычное дело.

— Да остановите ее! — крикнул Шайху.

— Может ты что-то не то ей сказал? — спросила Амти. А потом увидела, что Неселим снимает перчатки и крикнула:

— Да не в этом смысле!

— Но Шайху наш друг!

— Яуди тоже!

Амти судорожно думала, что же делать. Да, стреляла Яуди не очень, но если попытаться к ней подобраться, определенно она попадет. Любой бы попал. Что у нее было? Вилка. Да, определенно, Амти, метни вилку.

А потом до нее дошло — у нее была сила, сила к которой Амти так и не привыкла и которую не использовала с момента побега от Шацара.

Она сказала:

— Выруби ее!

Шайху, Яуди и Неселим одновременно спросили:

— Что?

Яуди наставила на ее пистолет, и Амти почувствовала то же вдохновение, вызванное страхом, что и с Шацаром. Слова приходили из ниоткуда, и только говоря их, Амти поняла, что ничего не знала о Яуди. О ее прошлом, родителях, друзьях. Яуди стояла, будто загипнотизированная, но Амти знала — это страх. Страх отупляет, заставляет бездействовать.

— Папа всегда брал тебя с собой на охоту, — сказала Амти. — Ты вообще-то папина дочка, а не мамина. Иногда вы оставались в лесу по двое, трое суток. Вы ночевали в палатке, разводили костры. Да, ты всегда была папиной дочкой, Яуди. Ты равнялась на него, тебе хотелось быть такой же сильной и смелой. Однажды, когда вы остановились на ночлег в глубине леса, когда погас костер, тебя разбудили хрипы отца. Он кашлял и задыхался, и никогда ты не слышала ничего страшнее. Ты оробела, остолбенела, ты не знала что делать. Ты была одна, глубоко в лесу, где неоткуда ждать помощи, ты даже не знала, что происходит, а твой отец умирал у тебя на глазах…

В этот момент Неселим уже подобрался к Яуди с намерением оглушить ее тарелкой. Она стояла неподвижно и смотрела на Амти, в глазах у нее стояли слезы, и Амти было страшно жалко пугать ее. Неселим ударил Яуди слишком осторожно, так что она не отключилась, но пистолеты выронила. Шайху одним рывком подался к ним.

— Не трогай мою девушку! — вдруг заорал он. Это вывело Яуди из транса, она конвульсивно сжала кулаки, будто пытаясь ощутить под пальцами пистолеты. Неселим, к счастью Амти снова надевший перчатки, постарался сгрести ее в охапку, но когда Яуди вырывалась, ее ногти прошлись по щеке Неселима, задев кожу, Амти услышала шипение расходящейся от ожога плоти, Неселим заорал. Шайху бросился помогать ему удержать Яуди, а Амти поняла, что ей нужно делать.

Она крикнула госпоже Тамии:

— Помогите им! Вы ведь не Инкарни!

Но госпожа Тамия осталась дрожать под столом. Милосердная, однако трусливая старушка. Впрочем, Амти проявляла не меньше трусости, которую оправдывала необходимостью. Она добежала до своей комнаты, судорожно принялась искать журнал Эли. Набрав номер телефона доверия, Амти вспомнила, что Ашдод представился, как оператор номер девятнадцать. На этот раз ее соединили с оператором под номером девять.

— Оператор номер девятнадцать! — закричала Амти в трубку. — Соедините меня с ним!

Амти ответил голос молодой девушки:

— Сохраняйте спокойствие. Я посмотрю, на месте ли он.

Видимо, ей не впервой было выслушивать истеричных подростков, готовых общаться лишь с кем-то одним.

Через несколько мучительных минут тишины, раздался щелчок. Амти услышала голос Ашдода.

— Оператор номер девятнадцать у телефона.

— У меня проблемы! — сказала Амти. — Огромные проблемы, вернее не у меня, а у одной хорошей, очень хорошей и светлой девушки. Вы не могли бы приехать?

— Оператор не имеет право выезжать по какому-либо адресу, — ответил Ашдод.

Слова «по-какому либо адресу» он выделил так же, как Амти выделяла слова «хорошая и светлая». Они друг друга поняли. По крайней мере, примерно. Амти почти прокричала в трубку адрес, Ашдод сказал с нажимом:

— К сожалению, это не соответствует правилам, которых придерживаются операторы нашей службы.

— Ну и ладно! — выпалила Амти истерично и бросила трубку. Она знала, что Ашдод приедет.

Когда Амти снова спустилась вниз, Яуди с трудом удерживали Неселим и Шайху. Они связали ей руки за спиной веревкой, связывавшей прежде штору. Амти села напротив Яуди, глаза у той были совершенно нормальные.

— Что случилось? — спросила Амти. Яуди пожала плечами, и тут же снова попыталась вырваться.

— Ты хотела убить Шайху.

— Определенно. И сейчас хочу.

— Но зачем?

— Потому что он — идиот.

— Даже спорить сложно, — сказал Неселим.

— Но убивать-то зачем? — спросила Амти.

— Эй, я вообще-то здесь!

Яуди еще раз рванулась из их рук, а потом глаза у нее закатились и ее затрясло.

— Госпожа Тамия, вы все еще под столом? — спросил Неселим. — Принесите аптечку!

Амти отшатнулась. Изо рта у Яуди пошла кровь, Шайху удерживал ее за волосы, наклоняя ее голову так, чтобы она не захлебнулась. Амти подумала, что Яуди сейчас умрет.

Госпожа Тамия принесла аптечку, Неселим принялся копаться в ней, а Амти вместо него — удерживать Яуди. Ее так трясло, Амти ничего страшнее давно не видела. Все ее тело стало на ощупь жестким, у нее будто бы не гнулись мышцы, при этом голова наоборот болталась из стороны в сторону, так что Амти жутко боялась, что Яуди ударится головой.

Неселим искал шприцы, чтобы ввести Яуди какое-то лекарство, но Амти даже не думала, что оно поможет. Это не было похоже на эпилептический припадок. Судороги не заканчивались, разве что стали чуть менее интенсивными, на губах у Яуди все еще пузырилась кровь. Шайху причитал о том, как любит Яуди и извинялся за все случаи, когда опаздывал на свидание.

— Неселим! — скулил Шайху. — Сделай что-нибудь! Ей нужно лекарство!

— Их вводят после окончания эпилептического припадка, а не во время!

— Тогда что нам делать?!

— Ждать!

Амти почти привыкла жить в мире, где нельзя вызвать скорую, даже если это дело жизни и смерти.

Ашдод приехал через час, госпожа Тамия открыла ему дверь. Когда он вошел, Амти и Неселим держали дрожавшую Яуди, голова ее покоилась у Шайху на коленях, а на полу перед ними разлилась здоровая лужа крови.

— Как, каким образом она все еще не умерла от кровопотери? — бормотал Неселим.

— Потому что это не ее кровь, — ответил Ашдод с присущим ему скептическим спокойствием. Амти посмотрела на него. Трехдневная щетина и осунувшийся вид не внушали доверия.

Ашдод отогнал их всех, сказал, что если они хотят остаться и посмотреть, то лучше делать это в другом конце комнаты.

— Кто вы? — спросил Неселим.

— Тот Перфекти, о котором я рассказывала, — ответила Амти. Ашдод не счел нужным реагировать. Он сел рядом с Яуди, положил руку ей на лоб.

— Она умрет? — пискнула Амти с привычным, смешанным чувством.

— Не думаю, — сказал Ашдод. Он развязал Яуди, однако на него она не бросилась. Может быть, она уже была не в состоянии. Он взял Яуди на руки и спросил у госпожи Тамии, где здесь ванная.

Госпожа Тамия проводила его, несущего с собой Яуди. Некоторое время Амти, Шайху и Неселим стояли молча, а потом последовательно обменялись репликами:

— Святоша.

— Вот это надменность.

— Как же бесит!

И ломанулись за ним. Из ванной комнаты на первом этаже, рядом с комнатой госпожи Тамии, они услышали шум воды. Они открыли дверь, но Мизер махнул рукой, мол отойдите подальше.

— Она ощущает ваше присутствие. Обычно для нас это ничего страшного. Но сейчас она слишком чувствительна.

Они отошли, но оставили дверь распахнутой. Амти увидела Яуди в ванной, наполненной…нет, не водой. Вода лилась из крана, но то что плескалось в ванной, покрывая тело Яуди было светом, чистым светом. Расплавленным золотом от одного взгляда на которое у Амти болели глаза. Амти не сказала, что Яуди Перфекти, это она виновата. Но ведь Амти не знала точно. И какие был альтернативы, кроме того, чтобы забрать ее с собой во Двор?

Амти увидела, что кожа Яуди из смертельно бледной приняла легкий, золотистый свет. Казалось, она сияла. Еще Амти увидела, как Ашдод добавляет в ванную свою кровь, и подумала — неужели кровь может давать нечто настолько в равной степени красивое и отвратительное?

Ашдод сидел с Яуди долго. Амти и Неселим успели замыть лужу крови на полу и убрать осколки вазы. Шайху все это время простоял неподвижно, смотря на то, что творится в ванной. Может, он так волновался, а может работать не хотел.

Через час или даже полтора, когда Амти и Неселим вернулись, Ашдод вышел из ванной и кивнул Шайху, как уставшие врачи кивают родственникам после успешно проведенной операции.

— Ты же ее парень, да?

— Да. Это меня она пыталась убить.

— Ну потрясающе. Тогда переодень ее. Я все-таки, ну. В общем, ты ее парень, так что давай, — сказал Ашдод. Амти могла поклясться, что он был смущен.

— Она больше не будет пытаться меня убить?

— Надеюсь.

Амти подумала, что Шайху попросит ее, но он смело вошел в ванную с бессознательной девушкой. Да, со стороны не слишком-то храбро, однако для Шайху это был подвиг.

— Спасибо, — сказал Неселим, коснувшись кончиками пальцев ожога на щеке. — Чудесно, что Амти вам позвонила. Мы очень признательны.

Ашдод не скривился, голос его остался таким же скептическим, однако что-то в его поведении все-таки выдавало брезгливость, которую он тщательно пытался скрыть.

— Не за что. В конце концов, она — одна из нас. Только она явно об этом не знала. У нее есть магия?

И тут Амти поняла, что Яуди никогда ей не говорила о своей магии и никогда не показывала. Какая же она скрытная.

Амти пожала плечами.

— Ладно, — сказал Ашдод. — Это мы спросим у нее.

— Хотите чаю? — предположила госпожа Тамия. — Я могу сделать! Ох, как же хорошо, что я отпустила слуг!

— Да, спасибо. Чай чудесно сбавил бы мои опасения о том, что я лишусь работы.

— Чай это чудесно.

— Сарказм.

— Что?

Ашдод посмотрел на старушку с сочувствием, сказал:

— Сарказм — это чудесно.

— Что с ней было? — спросила Амти.

— Кровь Инкарни. Когда мы пьем кровь Инкарни, это может спровоцировать помешательство, а потом и приступ. Так мы реагируем на Тьму. Но есть кое-что похуже. Я поговорю об этом с пареньком.

— Что? Что может быть еще хуже, чем то, что случилось утром? — спросил Неселим.

Ашдод почесал свою неаккуратную щетину. Да уж, бомжа он напоминал больше, нежели Перфекти. Впрочем, вспоминая Яуди и госпожу Шэа, Амти подумала, что некоторая характерная хипповая расхлябанность была у них в крови.

Когда Ашдод почесывал щетину, из-под рукава у него показалась татуировка с мотыльком, как у госпожи Шэа.

— Кровь Инкарни это наркотик, во многом. Как и кровь Перфекти — для вас. Поэтому первым, рефлекторным импульсом Перфекти является убийство того, чью кровь он пил. Если он находится в зоне досягаемости, конечно. Эволюционный механизм, если хотите.

— Хитро.

— Да. У вас такого нет, — хмыкнул Ашдод.

— Да, — сказал Неселим с присущей ему тихой растерянностью. — Мы всех подряд обычно убиваем.

— Извините, если вас обидел. Но такова жизнь.

Они спустились вниз.

— А вы не такие уж добрые ребята.

— Я не понимаю, почему нас считают добрыми, — вздохнул Ашдод. — Отец Свет обманул Мать Тьму, чтобы она создала мир. В первую очередь мы все — обманщики.

Амти промолчала. Мысль показалась ей неожиданной.

— Но не плохие, — поспешно добавил Ашдод. — Надеюсь, ваша подруга и моя сестра в свете скоро очнется. Все прошло хорошо.

— Она еще будет пытаться убить Шайху? — спросила Амти.

— Если он не будет давать ей крови — нет. Однако, без крови ей придется пережить несколько неприятных недель ломки.

Ашдод изъявил желание остаться на ужин, поэтому госпожа Тамия велела Амти пройти на кухню и помочь ей с едой. Она ведь не зря отпустила прислугу. Нарезая мясо и пассируя лук, Амти как никогда чувствовала себя одинокой без Эли. Амти злилась, пока госпожа Тамия без умолку болтала о произошедшем утром. Почему бы не попросить Неселима к ним присоединиться? Втроем было бы быстрее. Но нет, они с Ашдодом вели интеллектуальные разговоры. Мужчины.

Первым вернулся Аштар, сказал, что голоден, как кот и стащил кусок со стола сырого мяса, оправдав предыдущее заявление. Адрамаут и Мелькарт приехали, когда стемнело. Судя по голосам, они были чему-то очень рады.

Адрамаут заглянул на кухню, улыбнулся, обнажив зубы.

— Помочь? — спросил он.

— Нет, спасибо, Адрамаут, — защебетала госпожа Тамия. — Мы вполне справляемся в женской компании!

— Нет! — выпалила Амти. Она имела в виду «нет, не справляемся», но госпожа Тамия так убедительно кивнула в сопровождение, что Адрамаут явно понял ее восклицание, как «нет, спасибо».

Амти вдруг почувствовала себя непередаваемо одиноко. Дело было не в том, что Адрамаут ушел, он устал, он мотался в Гирсу. Просто у всех были свои проблемы, проблемы важнее и серьезнее, а ее единственный друг оставался где-то далеко, и Амти даже не знала, жива ли Эли. Она осталась со взрослыми один на один, и взрослые понятия не имели, что с ней происходит, и она не стала бы им говорить, чего боится, за что ей стыдно, что ее волнует.

После Лестницы они стали более жестокими, еще больше стали Инкарни. И Амти переживала, что все, во что они верили оказалось фикцией — они были так же плохи, как и все остальные. Она была так же плоха.

Дикие, зверские, существа, и сама Амти — такая же. Она любила их и скучала, но не могла им довериться.

Они с госпожой Тамией накрыли на стол, Мелькарт при их появлении живо затушил сигарету. За столом все разговаривали довольно оживленно, а Амти только тыкала вилкой в мясо. Аштар говорил, что не нашел ничего подходящего.

— Были ритуалы, где нужно приносить в жертвы детей Перфекти, — он посмотрел на Ашдода, подмигнул ему. — Но наша Эли явно не подходит.

— Зато мы кое-что нашли, — сказал Мелькарт. — Потому что херней всякой не занимаемся.

— Вроде спасения моей жизни? — спросила Яуди. Она стояла у входа в столовую, в зубах у нее дымилась сигарета. Яуди госпожа Тамия совершенно не смущала. Амти не знала, сколько Яуди там простояла, такая она была тихая. Видимо, Мелькарт тоже ее не заметил.

— Ну, — сказал Мелькарт. — Вообще да. Есть хочешь?

— Не откажусь, спасибо.

Яуди посмотрела на Шайху, потом отвела взгляд. Она села с другой стороны от Шайху, да еще и на другом конце стола. Амти помахала ей, и Яуди ответила тем же. Выглядела она намного лучше, чем утром. Даже намного лучше, чем в предыдущие недели. Может быть, потому что из нее ушла кровь Шайху.

— Словом, — сказал Мелькарт, налив себе водки из графина. Ашдод от водки тоже не отказывался. Они чокнулись и, опрокинув свою стопку, Мелькарт продолжил:

— Есть эта женщина-зверь. В черном, да. С вуалью. Она приходила в поселок под Гирсу. Появлялась иногда. Они там считали, что она призрак. Называли ее Жуткой Вдовой. Я так думаю, сука вылезала, ну хрен знает, еды достать, соли-спичек там. Короче, сцапали мы, по крайней мере, место, где ее видели до всего. Я уверен, что в лесу где-нибудь, в охотничьем домике она девчонок и хранит.

Ашдод, которого в курс дела, видимо, ввели, пока Амти плакала, шинкуя лук, сказал:

— И что вы намерены делать дальше?

— Прочешем близлежащие к поселку леса. Наверняка, найдем там хотя бы ее след, — сказал Адрамаут. — Но я думаю, что найдем там и девочек. Где она может держать их в Столице? Здесь очень сложно прятаться.

— Вы ведь прячетесь.

— Резонно, кстати, — сказал Аштар.

— Тебе просто не хочется шляться по лесам провинции, — хмыкнул Шайху.

— Это уж точно.

— Поедем завтра, — сказал Адрамаут. — Ашдод? Вы не хотели бы…

— Присоединиться? С радостью. Возьму отгул на работе и поеду в провинцию, шляться по лесам с кучкой безумных Инкарни-ренегатов в поисках потенциально всемогущей жрицы Матери Тьмы.

— Это сарказм? — спросила Амти.

— Нет, — ответил Ашдод. — Я вполне серьезен.

— Отлично. Выдвинемся в шесть, к восьми будем к Гирсу. Тогда получается отлично, разделим ближайшую к поселку местность на сектора. Неселим и Мелькарт, Шайху и Аштар, я и Ашдод…

— А я? — спросила Амти.

— Нет, — сказал Адрамаут. — Ты присмотришь за Яуди.

— Но я здорова, — сказала Яуди. — И тоже с радостью помогла бы. Мне не всегда продают сигареты, но я уже не девочка.

— Если хочешь, — начал было Адрамаут, но Амти снова прервала его:

— Я - хочу!

— Ты же — трусиха, — сказал Мелькарт.

— Да, но я была на настоящих заданиях.

— Малыш, мы уже потеряли Эли. Мы не возьмем тебя. Это опасно.

— Но женщина-зверь меня проигнорировала.

— Мы не знаем, тверда ли она в своих решениях, — сказал Неселим. Они все за нее волновались. Они все были против нее.

— Это не обсуждается, малыш. Мы ищем Эли и не хотим потерять тебя.

Амти посмотрела на Ашдода, как будто он мог в чем-то кого-то убедить, но Ашдод только пожал плечами. За столом продолжали разговаривать, но Амти не слушала, ей хотелось разораться или расплакаться.

Некоторое время Амти сидела молча, рассматривая пол, а потом она услышала имя Шацара. Амти подняла голову.

— Конечно, он безумен, — говорил Неселим. — Но дело не в этом. Даже если Шацар хотел осквернить саму человеческую природу и заставить людей перегрызть другу глотки это не…

— Не страшно, — подсказал Ашдод с усмешкой. — Вы же к этому стремитесь.

— Да, — ответил Неселим. — Для Инкарни это естественно. Однако он истреблял своих собственных братьев и сестер. Геноцид собственного народа, понимаешь? В этом он виновен.

— Ага, — сказал Мелькарт. — Ну и я тоже. Немного. Не в таких масштабах. Но ты, друг, не видел Двора!

— Разумеется, — кивнул Ашдод. Несмотря на то, что они с Мелькартом были примерно одинаково пьяны, Ашдод держался лучше.

— Мы убиваем друг друга, это да. Иногда даже бездумно. Но во Дворе всегда принимают новых Инкарни, им дают кровь и пищу. Мы не ставим убийства таких как мы на поток.

— А у вас к нему как относятся? — поинтересовался Адрамаут.

— Плохо, — ответил Ашдод. — Он — чудовище. Безотносительно того, какая цель за этим стоит, мы против истребления миллионов людей. Это как-то уж вовсе даже для тех из нас, кто ненавидит Инкарни. Но с другой стороны, не равняйся бытие Инкарни смерти, боролись бы вы сейчас за людей или наслаждались собственными предпочтениями во славу Матери Тьмы?

— Спорный вопрос, — сказал Мелькарт. — Может быть, мы бы научились жить в мире. Раньше люди вот мясо сырое жрали.

— Мы и сейчас жрем, — сказал Аштар.

— Ты меня понял, — засмеялся Мелькарт. — Не все мы плохие. Есть фанатики, есть чокнутые, но другие — стараются сохранять человеческое. И даже те, кто этого не умеют, преданы хотя бы Двору.

Адрамаут плеснул в стопку водки, пил он редко и очень немного.

— Господа, — сказал он. — История не знает сослагательного наклонения. Но человек, истребляющий свой народ, включая женщин и детей, будет навеки проклят всеми, и семя его будет проклято. Есть вещи, которые страшны даже для нас.

Мужчины чокнулись рюмками, раздался звон, показавшийся Амти оглушительным. Она встала из-за стола и вышла из столовой. Вслед ей спрашивали, куда она, но Амти не отвечала.

Она поднялась по ступенькам и захлопнула дверь в свою комнату. Она злилась, что ее не хотели взять с собой, но отчего-то еще ей было очень обидно от того, что говорил Адрамаут. Наверное, потому что все до последнего слова было правдой. Амти легла на кровать Эли, где подушка все еще сохранила запах ее шампуня. Она лежала неподвижно некоторое время, потом в комнату постучались.

— Входи, Адрамаут, — сказала Эли.

— Это я, — ответил Ашдод. — Сказал, что сам поговорю с тобой. Я вроде как профессионал. Кроме того, я в курсе…контекста.

— Этого-то ты не сказал?

— Нет. Я же все-таки профессионал.

Он сел на кровать Амти, она перевернулась, глядя в потолок.

— Я не знаю, что делать. Все так глупо, — сказала Амти. — Что бы вы делали на моем месте?

— Очень бы удивился, я все-таки привык считать себя мужчиной.

Амти запустила в него подушкой, Ашдод попытался с пьяной ловкостью ее поймать, но завалился на кровать.

— Да, — сказал он. — Хороший бросок.

— Спасибо, — шмыгнула носом Амти и снова отвернулась. Некоторое время они молчали, а потом Ашдод сказал:

— Я бы рассказал кому-нибудь из близких. У меня нет для тебя универсального совета. Тебе нужно довериться кому-то.

— Я доверилась вам.

— Это совсем не то. Во-первых, ты сделала это случайно, во-вторых, я чужой тебе человек. Ты не хочешь позвонить отцу?

Амти помотала головой.

— Я устала и хочу спать, — сказала она. — И вообще я не хочу обсуждать эти проблемы с вами, вы взрослый мужчина. Я вас стесняюсь.

— Я понимаю, Амти. Подумай денек, пока мы будем искать этого вашего маньяка. Потом можем попробовать найти врача. У меня были знакомые Перфекти, которые не откажут в помощи.

Фу, подумала Амти, как стыдно, но сказала:

— Спасибо.

Когда Ашдод ушел, чуть пошатываясь, Амти выключила свет. Сон не шел. Внизу смеялись и пели. Около полуночи все потихоньку начали расходиться спать, Амти слышала шаги. Немудрено, завтра было рано вставать. Утром, Амти знала, ее не будут будить. А вернутся они к вечеру, если не ночью. Услышав пьяный храп Мелькарта, заглушавший даже ее собственный мысли, Амти потянулась к телефону. Ей было страшно одиноко и просто страшно, стыдно, неловко, обидно, что ее не берут с собой взрослые, и она ничем не может помочь Эли. Все будто навалилось сразу, и Амти чувствовала тяжелую, тупую злость. Она вспомнила про пистолет в сумке и подумала, что будет, если выстрелить в кого-нибудь, к примеру в Мелькарта, он ведь так крепко спит, он даже не заметит, как она войдет к нему в комнату.

Отогнав от себя эти дурацкие мысли, Амти принялась набирать номер. Голос у Шацара был вовсе не сонный. Он сказал:

— Амти, — не выразив ни малейшей заинтересованности.

— Здравствуйте, господин Шацар.

Она замолчала, и молчала так долго, что он спросил:

— Ты, я полагаю, хочешь что-то узнать. Если так, то лучше спросить. Коммуникация парадоксальным образом облегчает коммуникацию.

Амти выдавила из себя:

— Мне надо с вами встретиться.

— Зачем?

— Безумно надо.

Он не стал повторять свой вопрос, вместо этого задал другой:

— Когда?

— Прямо сейчас. Я приеду к вам, то есть к себе домой.

— Ночью на улице не так безопасно, как я говорю по телевизору.

И тогда Амти разрыдалась, Шацар молчал. Когда Амти удалось чуть унять рыдания, он сказал:

— Когда будешь выбираться через окно, чтобы не разбудить своих друзей, постарайся не упасть. Не надевай перчатки, пока не слезешь.

8 глава

Они лежали на своих кроватях в крохотной, душной комнатке. Солнце, весь день палившее вовсю, затихало к закату. Мелам и Шацар отлично сдали экзамены и начавшее разогреваться лето приветствовало их.

Вавилон казался золотым от заката.

Шацар читал «Экономическую и социальную историю Халдеи». Иногда он подчеркивал отдельные слова. Ему нравилось их звучание, и он мысленно повторял их снова и снова, пока они не рассыпались до набора бессмысленных звуков.

Шацару нравилось играть с идеей о том, что так можно деконструировать всю историю человеческой мысли. Он задумался над тем, почему Инкарни не оставляли книг. Впрочем, все Инкарни так или иначе отрицали культуру и цивилизацию. А как можно критиковать культуру на ее языке?

Другого языка у них не было. Само стремление к мысли и порядку взывало к языку, и даже Инкарни не могли отрицать, что здесь они принимали правила противника.

Что толку в том, чтобы рассказывать о том, как ты низвергаешь системы, если для того, чтобы рассказать тебе требуется система языка. Шацару было немного стыдно за его бесконечные дневники, запрятанные в школе. Интересно, их кто-нибудь нашел? Шацар подчеркнул слово «репликация».

Ре-пли-ка-ция.

Повторение пожирает слово.

— Давай поговорим? — сказал Мелам. — Я больше не могу читать! У меня каникулы.

— Господин Танмир возлагает на нас большие надежды, — сказал Шацар. Что правда, то правда. Год назад, на третьем курсе, они попали в группу господина Танмира. Он вел их научную работу и уже посвятил их в наличие некоего великого проекта к которому их, может быть, допустят. Шацар знал, вопрос полугода, не больше. Вскоре, он доберется до того, что могло бы остановить Войну. Нет, самой Войны еще не было, но Шацар знал — дело времени. Он чувствовал, как его братья и сестры играют на нервах людей, готовых к ненависти и мести. Дважды два — четыре. Вопрос социальной гигиены: общество, где чтобы добиться успеха, тебе нужно обладать привилегиями знатного рода обречено на войну. Борьба за ресурсы в их маленьком мире развернулась бы нешуточная и без Инкарни. Им нужно было стать лишь искрой из-за которой все полыхнет. Шацар не знал, что это будет: расстрел какой-нибудь демонстрации помешанным чиновником, террористический акт на праздник, голод, да что угодно.

Но скоро, скоро, Шацар чувствовал это — в воздухе, которым дышал. Дышать стало легче, будто он был во Дворе.

— Но давай мы все равно поговорим. Расскажи что-нибудь!

Мелам перевернулся, глядя на Шацара. Шацар пожал плечами.

— Ладно. Хочешь, расскажу тебе, как когда к нам приезжали чиновники на вопрос о том, какая моя любимая еда, я ответил…

— Что любишь грызть кору! И когда тебя спросили, почему, ты сказал, что больше ешь, то и любишь. Ты рассказывал! Ладно, я расскажу. Я говорил, как мы с двоюродной сестрой…

— Пробрались в кабинет твоего отца и съели его дарственную на землю? Определенно. Хорошо, а как я в первый раз увидел море?

— И сказал, что это лужа и отказался купаться? А как меня выгнали из хора?

— Рассказывал. Как я воровал еду?

— Обсуждали. Мой отец — зануда.

— Вдоль и поперек. Мои биологические родители?

— Мы не пришли к определенному выводу, однако предполагали многое. Почему мне не везет в любви?

— Не хватает лоска и ты — инфантильный. Почему я не способен построить сколько-нибудь здоровое общение с другими людьми?

— Расстройство аутического спектра в детстве и шизоидная психопатия сейчас, — Мелам помолчал, а потом в панике сел на кровати. — Шацар… неужели нам больше не о чем поговорить?!

— Неужели, у нас когда-то правда были темы для разговоров, — откликнулся Шацар.

— Я серьезно! Неужели мы станем менее лучшими друзьями, чем сейчас!

— Семантика слова «менее» предполагает сравнение с чем-то, что больше, — вздохнул Шацар.

— Срочно расскажи мне, что ты читаешь! Я чувствую, как доверительность уходит из нашей дружбы!

— Это фантомные боли, — сказал Шацар. — Ладно. Уговорил. Я читаю монографию об истории Халдеи.

— Никогда не понимал, зачем она нужна, — сказал Мелам. Шацар всегда удивлялся, как ему удавалось сочетать потрясающий талант к биологии, особенно той, что касалась физиологии магии, с полнейшим, глухим невежеством во всем остальном.

— Ну, — сказал Мелам. — Халдея одна. Тогда зачем нам наша история — нам некому ее показать.

Шацар со вздохом отложил книгу, посмотрел на Мелама. Его по-мальчишечьи яркие глаза выражали совершенно искренний вопрос.

— Ты знаешь, что там за морем в Гирсу?

— Нет, это же ты жил в Гирсу. Ничего, я думаю.

Шацар чуть вскинул брови, а потом кивнул.

— Необычайно точно подмечено, друг мой, там — ничего. Льды, ледяная пустыня. Геологи предполагают, что она протянулась на всем пространстве земного шара, кроме того, они предполагают, что раньше Халдея была одним из самых жарких мест в мире. Здесь не было снега во времена, когда зарождался наш народ. Но что мы видим сейчас? Ледяная пустыня за морем. Лед везде. Кроме небольшой полоски земли в долине Тигра и Евфрата. Крохотной по меркам покрытой снегом земли.

— А причем здесь история? — спросил Мелам.

— Во-первых, это — тоже история, палеоистория, оперирующая такими сроками, которых наш разум не в состоянии охватить, целыми геологическими эпохами. Но мы с тобой о другом, Мелам. Когда цивилизации только лишь зарождались, появлялись языки, письменность — существовали и другие страны, другие народы. Часть из них смешалась с нашим народом, часть — безвозвратно исчезла, когда землю сковал лед.

Во Дворе говорили: Мать Тьма взяла свое.

— Итак, зачем нужна история? Халдея — последний и единственный бастион человечества на всей земле, с незапамятных времен. Тебя окружает смертный холод, Мелам. Задумайся, какой маленький он — твой мир. Посреди вечной мерзлоты только Халдея и больше — ничего, никакого разума, языка, порядка. Поэтому мы боготворим свою историю. Наша история — наш невротический способ заявить о себе в мире, который нам не рад, зафиксировать свое место в пространстве и времени, показать огромной, безразличной к нашим нуждам Вселенной, что мы тоже были тут. Уничтожь историю — и ты уничтожишь желание народа продолжаться и жить.

Шацар судорожно схватил книгу и ручку, записал прямо поверх напечатанных букв: уничтожь историю.

Мелам посмотрел на Шацара, а потом засмеялся:

— Ты такой умный. Надо бы тебе в политику.

Шацар хмыкнул, сказал:

— Умный человек в политику не пойдет.

Но ему льстило внимание Мелама. А потом Мелам вдруг вскочил, засуетился.

— Который час, Шацар?

— Без двадцати восемь. Ты опаздываешь на свидание.

— Да! На сорок минут!

Шацар хмыкнул. Ему не нравились девушки Мелама. Может быть, он ревновал, считая, что Мелам будет уделять ему куда меньше времени. Шацар делал вид, что ему совершенно безразлична дружба Мелама, однако чужая симпатия была как наркотик, Шацар ненавидел себя за радость от присутствия Мелама. Он раздражал Шацара и в то же время без него становилось одиноко.

— Просто забудь, — сказал Шацар безмятежно. — Твоя дама сердца уже давно ушла домой.

— Нет! Она меня ждет, я знаю. Митанни — особенная!

Шацар только заложил руки за голову, приготовившись вздремнуть. Минуты через три Мелам спросил:

— Если я покажу тебе кое-что ужасное, наша дружба закончится?

— Себя без рубашки, — сказал Шацар, не открывая глаза.

— Откуда ты знаешь?

— Я загадал это на день рожденья три года назад.

— Какой же ты ужасный!

Шацар открыл один глаз, оглядел Мелама, тощего и взволнованного.

— Не ужаснее твоего тельца, — сказал Шацар, и снова закрыл глаз. Вдруг постучали в дверь. Мелам заверещал:

— О, нет! Это может быть Митанни! Я говорил ей, где живу! Открой ей, ради всего, что для тебя свято, Шацар! Я должен хотя бы одеть рубашку.

Шацар пошел открывать дверь, но только для того, чтобы посмотреть в лицо очередной идиотке, которая согласилась гулять с Меламом. Он не спеша повернул ключ в замке, как будто у него было все время мира, распахнул дверь с самым неприветливым видом.

И увидел ее. В один момент, до доли секунды — в один, Шацар возненавидел ее и полюбил.

Амти проснулась от взрыва чьего-то смеха. Она задремала в ночном автобусе, таким знакомым маршрутом везущем ее к дому. Компания молодых парней, потягивавших алкогольные коктейли из жестяных банок громко смеялась, они разговаривали на повышенных тонах, и Амти сжалась на обшарпанном сиденье, стараясь выглядеть как можно более незаметной. Она принялась отдирать полоски искусственной кожи со спинки сиденья напротив, поездка к Шацару уже не казалась ей такой хорошей идеей, в окно автобуса то и дело угрожающе заглядывал свет фар проезжавших мимо машин.

Парни обсуждали полуфинал какого-то чемпионата, а Амти водила ногтем по обнажившемуся на спинке железу, сцарапывая ржавчину.

Чего она хотела добиться? О чем поговорить? От одной мысли, что ей придется идти от остановки к дому стало неуютно и страшно. И в то же время Амти понимала — отчего-то ей было невыносимо там, у госпожи Тамии, с остальными. Лучше было трястись в автобусе от страха и поездки по плохой дороге, чем оставаться там.

Амти и сама не понимала, почему. Она подышала на занемевшие от холода пальцы, выглянула в окно. Проносились мимо темные столбы, соединенные невидимыми в ночи проводами, далекое зарево города плясало на горизонте. Когда очередной отблеск фар лег на стекло, Амти увидела свое отражение — растрепанная, бледная и взволнованная. Она прекрасно понимала, как эгоистично поступила, но стыдно ей не было.

Когда Амти увидела среди снежных полей очертания знакомых домов, она встала, пошла к двери, крепко держась за поручни, ее снова немного мутило.

— На остановке остановите, пожалуйста, — сказала Амти негромко, боясь, что водитель ее не заметит.

— Погромче, мышка, — засмеялся кто-то из парней. А потом Амти почувствовала, что кто-то дернул ее за юбку. Она вскрикнула, и парни засмеялась.

— Да, вот так!

Амти подумала, что Эли бы точно им что-нибудь сказала, но сама только поправила юбку и замерла, как будто так про нее могли бы забыть. Как только автобус затормозил, парни засмеялись над ней, предлагая покататься с ними, так что Амти пулей вылетела из автобуса, запнулась и едва не упала, но кто-то ее подхватил. У Амти сердце замерло от страха, но потом она вспомнила прикосновение. Это был Шацар. Амти запрокинула голову вверх, посмотрела на него. Лицо его сохраняло безразличное выражение, он легко поставил ее на ноги. На Шацаре была шинель в пол и армейские сапоги. Амти видела его таким, на папиных фотографиях времен Войны. На них он выглядел лет на пятнадцать моложе, папа же выглядел моложе на тридцать лет.

— Что вы здесь делаете?

— Я предположил самый логичный для тебя маршрут, — сказал Шацар.

— А почему вы в шинели?

— Я часто ее ношу. Это не форма, только стилизация. Странно, что тебя волнуют такие вещи в полвторого ночи на остановке.

Амти огляделась. Кроме них на остановке никого не было. Фонарь выхватывал фанерную перегородку с неприличными надписями и заплеванную урну, набитую бычками и промасленными газетами.

Амти сказала тихо:

— Хорошо, что мне не придется идти одной. Спасибо вам.

Они двинулись от остановки в сторону домов. Сначала шли бедные, деревенские дома поселка. Поселок спал глубоким, беспробудным сном, им вслед не лаяли даже собаки, тишина стояла как кисель — вязкая, липкая. Наконец, Шацар сказал:

— За что — спасибо? Если бы я захотел, я мог бы забрать тебя на машине. Так было бы безопаснее и приятнее.

Амти, не зная что на это ответить, подхватила с земли длинную, тонкую ветку, воткнула в сугроб и пошла дальше, вспарывая веткой снег. Они шли рядом молча, минуя поселок, принадлежавший Шацару и минуя элитные дома, так же принадлежавшие Шацару.

Ему все здесь принадлежало, даже жизни их принадлежали.

Они вошли в ее дом, в темноте такие знакомые очертания мебели, отблеск зеркал, запах старой косметики, оставшейся от мамы — все показалось Амти нереальным. Когда Шацар включил свет, ничего не изменилось — собственный дом был для Амти чужим и далеким.

Шацар только расстегнул шинель, даже не успел ее снять, как Амти обняла его, прильнула к нему близко и сильно, чувствуя тепло его тела и холодное сукно шинели. Она услышала, как бьется его сердце и не поверила этому.

Он стоял неподвижно, пока Амти обнимала его. Она не знала, сколько времени прошло, ей было тепло и как-то по-особенному безопасно. Этот человек пытался ее убить, этот человек был виновен в смерти ее матери, на руках этого человека была кровь стольких Инкарни. Ей не должно было быть так спокойно рядом с ним, но ей — было. Амти стояла на цыпочках, чтобы слушать биение его сердца — мерное, живое. Шацар замер, и Амти не могла понять, что он чувствует. Наконец, он положил руку ей на голову, сказал:

— Ты закончила?

— Да. Извините меня.

Амти отстранилась, в собственном доме она чувствовала себя гостьей. Шацар неторопливо снял шинель, повесил и прошел в гостиную. Амти вспомнила свой сон про их с папой молодость.

— Наверное, вы любите папин дом? — спросила она. Сказать «наш дом» у Амти не вышло, она больше не имела к отцовскому дому никакого отношения.

— Когда-то, — ответил Шацар, и Амти даже не сразу поняла, что это — весь ответ. Она сняла сапоги и куртку, с удивлением обнаружив, что ее вешалка в прихожей все еще на месте. Как же папе должно быть одиноко.

Амти прошла за ним, встала у двери. Шацар сидел в темноте, вид у него при этом был такой, словно именно этим он и занимается в свободное от геноцида время.

— Как папа? — спросила Амти осторожно. Шацар пару минут молчал, и Амти сделала несколько шагов к нему.

— Плохо, — ответил он честно. — В конце концов, он потерял всех, кого любил. Скорбь — это естественно.

Амти захотелось сказать ему, что он потерял всех по его, Шацара, вине. По вине человека, который называл отца своим лучшим другом. По вине человека, который так и не сказал ему ни слова правды.

Это Шацар забрал у отца ее и маму.

— Я хочу увидеть папу, — сказала Амти. — После того, как мы сделаем для вас все.

— Хорошо, — ответил Шацар спокойно. — Но ему будет больно.

Амти подошла ближе. Луна освещала лицо Шацара, придавая ему особенную, мертвенную красоту. Амти подумала, что для нового существа, получившего жизнь совершенно случайно, все уже предопределено. Амти не знала, что ему досталось от Шацара — цвет его глаз или его извращенный ум, однако в нем ровно половина принадлежит этому проклятому человеку.

Амти замерла недалеко от Шацара, не решаясь подойти ближе, как будто он был заразен, как будто носил в себе проклятье Адрамаута и как будто не его она несколько минут назад так отчаянно обнимала.

— Подростки — очень странные существа, — сказал Шацар. — Ты хотела приехать сюда, а теперь не хочешь со мной говорить.

— Почему вы такое чудовище, господин Шацар? — спросила Амти. У нее были все ответы, или почти все, однако она все равно спросила.

— Почему же, девочка? Я один из последних людей, которые все еще понимают, что такое грех.

Он посмотрел на нее, отсвет луны напоил серебром радужницу его глаз. Шацар протянул руку, ладонью вверх, будто хотел ей что-то показать. Но ладонь у него была пуста, беззащитная линия жизни шла к самому запястью. Он подманивал ее, как зверька, показывая, пустую ладонь.

Амти коснулась кончиками пальцев его ладони, прошлась по линии сердца к линии жизни. Шацар резко сжал руку, но Амти успела отскочить. Он играл с ней. Амти снова сделала шаг вперед, прикоснулась к кончикам его пальцев, и снова отдернула руку прежде, чем Шацар ее схватил.

— Зачем тогда вы делаете такое с миром?

— С миром, девочка, строго говоря сделать ничего невозможно. Реальность, это не больше, чем чернильное пятно в психологическом тесте, экран для проекции собственных психотических фантазмов, вожделений и фобий. С людьми — да, а с миром нельзя сделать ничего неправильного, кроме окончательного уничтожения.

Он помолчал, ожидая, пока она снова к нему прикоснется. Амти хмыкнула, она играла в «кис, кис — брысь» с самым опасным человеком в Государстве. Было в этом что-то ироничное.

— О чем ты хотела поговорить, Амти? — спросил Шацар. — Полагаю, у тебя была веская причина.

Он снова попытался поймать ее руку. Амти была уверена, что он просто поддается ей.

— Если честно, мне просто не хотелось оставаться там.

— Почему?

Амти стояла в темноте, в покинутом доме своего детства, наедине со взрослым мужчиной, другом ее отца. Она и вправду не знала, что тут делает. Амти прижала руку к своей щеке, ощущая жар.

— Я во всем запуталась, — сказала Амти. Она еще столько хотела сказать. Об Эли, о том, как ей плохо и одиноко без нее, о том, как ее не взяли помочь, потому что ее помощь не нужна, о том, как ей приходится всем вокруг врать. Амти даже показалось, будто она все это говорит, в какой-то момент она так отчетливо представляла, что кричит на Шацара, что из забытья ее вывела лишь звенящая тишина ночи. Амти стояла неподвижно и ничего не говорила.

Она снова протянула руку к его ладони, и Шацар схватил ее за запястье, необычайно быстро, притянул к себе.

— Попалась, — сказал он задумчиво, подтянул ее к себе, усадив на колени. Амти уткнулась носом ему в шею, обняла, снова почувствовав это не оправданное ничем спокойствие. Амти сказала:

— Вы думаете, я дергаю вас по пустякам?

— Есть такая версия.

Амти очень нравилось, как он говорит. Канцеляризмы и шаблонность в его речи смотрелись странновато, потому что он всегда употреблял их самую малость неправильно. Как если бы выучил язык, но не чувствовал его.

Амти поймала его руку, стянула одну перчатку, а потом — повторила то же самое с другой. Знаки темнели при свете луны на его белой коже. Она взяла его за запястье правой руки, ногтем осторожно провела по линиям татуировок.

— Вы могли бы свести татуировки. Лучше бы ваши руки были покрыты шрамами, разве нет? Но для вас они очень важны. Ваша наставница сделала их вам.

Шацар перехватил ее за подбородок, заставил посмотреть на него.

— Давай пропустим все эти игры в «я не знаю, о чем ты говоришь» и перейдем к самому интересному. Откуда тебе это известно, Амти?

— Я не знаю, — Амти хотела помотать головой, но Шацар не позволил ей. — Мне это снится. Я не знаю, все ли мои сны — правда.

— А почему тебе это снится?

Шацар коснулся пальцем ее виска, чуть постучал.

— Ответ скрыт здесь. Не заставляй меня добираться до него более изощренно.

Амти смотрела на него, и хотя она чувствовала тепло его тела, ей было страшно от холода его глаз.

— Может быть, — выпалила она больше от страха, чем от злости. — Потому что вы всю жизнь боялись! Потому что вы постоянно испытываете страх, вы так запугали весь мир, что больше всего боитесь сами!

Что-то напоминающее улыбку скользнуло по его губам, он забавлялся.

— Потому что вы трус! Может быть, потому что вы — прокляты, вы прокляты и вся ваша кровь! Потому что хуже вас никого нет! Потому что даже Мать Тьма от вас отреклась! А может быть, потому что я ношу вашего ребенка!

Амти резко захлопнула рот, зажмурилась и вжала голову в плечи, как будто ожидала удара. Открывать глаза не хотелось. Амти думала, что ей станет легче, когда она скажет — не стало. Амти вцепилась в него крепче, отчаяннее. А потом почувствовала, что он поднялся, удерживая ее на руках. Амти только сильнее держалась за него, как зверек, все так же не открывая глаз.

— Шацар, — позвала Амти, но он не ответил. Амти цеплялась за него ногами и руками, но в этом не было нужды, он крепко ее держал. Амти не хотелось открывать глаза, потому что это значило бы — увидеть его лицо. А потом она почувствовала, что он уложил ее на кровать. Еще она почувствовала его руку под юбкой, он стягивал с нее белье. Да, так — сначала он стянул с нее белье и только потом стал расстегивать пуговицы на рубашке. Амти облизнула губы, наугад перехватила его за запястье и поцеловала костяшки пальцев, украшенные татуировками. Молчаливое согласие, в конце концов, он все еще был ее врагом, он был врагом каждого Инкарни, она не могла вслух сказать, что хочет его. Часть Амти думала, что еще плохого может случиться, если она проведет с ним ночь? Все худшее уже произошло.

Шацар сунул руку ей под спину, заставив приподняться, расстегнул на ней лифчик. Амти поддавалась всем его действиям, оставаясь почти неподвижной. Она хотела его, хотела до безумия, и в то же время боялась. С закрытыми глазами все кажется еще более жутким. Амти чувствовала, как скользнула вниз по бедрам ткань ее юбки. Ощущение обнаженности вызвало желание прикрыться, беззащитность и холод заставляли чувствовать себя особенно маленькой. Некоторое время Амти лежала неподвижно, потом снова позвала его по имени. Он не откликнулся, ничего не сказал. А потом он заставил ее согнуть ноги в коленях, и Амти почувствовала его тяжесть, лихорадочное тепло его тела.

В этот момент Амти открыла глаза. Они с Шацаром были на папиной кровати, как она могла не догадаться — папина комната ближе всего к гостиной. Папины вещи, папины книги на полках, даже подушка пахла папиным шампунем, запах который Амти уже почти забыла.

Все здесь напоминало ей об отце, и сейчас это было так неправильно, что почти упоительно. Шацар поцеловал ее под подбородок, Амти выдохнула. В тот раз они были почти одеты, а сейчас — оба обнажены, и ощущение беззащитности и мучительной близости затопило ее. Шацар поцеловал ее в губы, она почувствовала его прохладный язык, и не сразу ответила, не совсем веря, что все происходит с ней. Шацар приподнял ее за бедра, перехватил ее щиколотку, заставив закинуть ногу ему на плечо, вторую Амти закинула уже без подсказки. Амти закусила губу, наблюдая за ним, напряженно и почти испуганно. А потом Шацар двинулся, и Амти почувствовала его в себе. В первый раз боль и кровь не перебили для Амти наслаждения, вызванного опьянением пустотой, но сейчас боль не сглаживалась ничем. Амти чувствовала, что она слишком узкая для Шацара, на глазах выступили слезы. Заскулив, она позвала его по имени, и он остановился, давая ей привыкнуть. Он коснулся груди Амти, сжал сосок, и внутри все свело от возбуждения. Некоторое время Шацар гладил ее тело, пока Амти привыкала к ощущению его внутри себя. Она не могла сделать ничего, тупая боль в сведенных мышцах ног мешала ей податься к нему. Лаская ее, Шацар коснулся самой чувствительной точки, медленно, словно дразня ее, и Амти заскулила снова, на этот раз не для того, чтобы остановить его, а чтобы он продолжил, чем медленнее он ласкал ее, тем больше ей хотелось ощущать Шацара глубже в себе.

Шацар неторопливо двинулся вперед, удержав ее, когда рефлекторно Амти попыталась отползти. Он двигался в ней медленно, и Амти сначала нервно облизывала губы, потом зажимала себе рот, чтобы не застонать. В первый раз он трахал ее быстро, для них обоих не было никакой возможности медлить, впрочем, не было и нужды. Сейчас все было по-другому.

Какое красивое у него было лицо, но по нему все еще ничего нельзя было прочесть. Шацар казался еще белее от света луны, падающего из окна. На его поджаром теле было несколько шрамов, оставшихся вероятно после войны, от пуль. Шацар протянул руку и снял с нее очки, прошелся пальцами по ее щеке — пальцы у него были влажные.

Они были совсем одни в большом, пустом и темном доме. Тишина стояла оглушительная, но кровь билась в ушах у Амти, мешая ей слышать даже дыхание Шацара. Он медленно трахал ее, скорее распаляя, чем заботясь о собственном удовольствии. Сейчас он был совсем другим, чем тогда. Амти ведь и не была с ним по-настоящему, когда он не был опьянен тем, что пьянит всех Инкарни.

Амти хотела спросить его, зачем он это с ней делает, но вопрос каждый раз замирал на губах, когда он входил до конца. Амти не могла его даже поцеловать, она протянула руку, стараясь коснуться его руки, но в этот момент он снова двинулся, и Амти застонала, царапая простынь.

Неужели ему не было противно трахать дочь своего лучшего друга в его постели? Может быть, он решил, если все самое худшее с Амти уже случилось, теперь можно было не переживать? Интересно, ему просто нравятся девочки-подростки или конкретно Амти? Он ведь давно вдовец, был ли у него кто-то после смерти жены? Зачем он снял с Амти очки? Потому что она плохо в них выглядит?

Мысли казались будто бы чужими, они текли в голове отчужденно, независимо от Амти. Теперь все перед глазами расплывалось, Амти провела рукой себе по лицу и почувствовала, что лоб мокрый от пота, а щеки — от слез.

Теперь Амти с трудом могла различать выражение его лица, оттого чувствовала себя перед ним еще более беззащитной. Движения его становились быстрее, ровно вместе с тем, как распалялся у нее внутри голодный, женский огонь. Амти поняла, что двигается ему навстречу не сразу, она инстинктивно двигала бедрами, подаваясь к нему. Шацар перехватил ее поудобнее, помогая ей, притягивая к себе, продолжая ее движения. Мыслей в голове не осталось, наслаждение расходилось внизу живота странной, почти болезненной пульсацией. Амти вскрикнула, голос ее звучал в пустом доме особенно громко. А потом все свело от его движений, и касание Шацара в сочетании с последним, почти болезненно глубоким толчком заставило ее кончить первой. Шацар запрокинул голову, кончая, и это было самое большое проявление его эмоций за все время, что они провели вместе. Амти дышала часто и коротко, как загнанный зверек. Между ног было влажно от его семени и собственной смазки. Шацар сбросил с плеч ее ноги, Амти почувствовала, как же свело мышцы. Она протянула руку, чтобы поймать его ладонь, он сжал ее пальцы поразительно асексуальным движением, будто играл с ребенком, потом улегся рядом. Некоторое время Амти не двигалась, потом перевернулась на живот и приподнялась на локтях, чтобы заглянуть ему в лицо. Взгляд у него оставался затуманенным, на губах играла легкая улыбка. Его пальцы отстукивали по косточке на запястье Амти неясный, неправильный ритм. Амти отчего-то вспомнились эти его психотические привычки из детства вроде черчения бессмысленных схем или повторявшихся, цикличных слов и действий.

Амти поцеловала его под скулу, ткнулась носом в щеку.

— Шацар? — позвала она. Он перевел на нее взгляд, как будто не совсем понимал, что она говорит. Амти поцеловала его, осторожно и медленно, скорее так целуют первого мальчика на первом свидании, чем мужчину в постели.

— Вы мне ничего не скажете? — спросила Амти и удивилась тому, как хрипло прозвучал ее собственный голос. Она не могла снова повторить то, что сказала ему в гостиной, но надеялась, что он не забыл.

— Если А похоже на B в определенных отношениях, есть шанс что А будет похоже на B и в других отношениях.

— Что?

— Обобщение — один из законов формальной логики.

— Вы издеваетесь?

Но Шацар не ответил, Амти вздохнула. Папин запах в комнате она больше почувствовать не могла, зато чувствовала запах Шацара, запах его кожи, ужасно приятный.

Амти вспомнила, как приходила спать сюда, к папе, когда ей было страшно. Она не привыкла оставаться одна, в школе рядом всегда спали девочки. Папа сидел рядом с ней, пока она не засыпала, а потом устраивался на краю постели. Иногда он читал ей сказки. Надо же, тогда Амти была совсем ребенком, и было лето, и рано рассветало. Множество папиных книг, фотография родителей на полке, улыбающихся и счастливых, все напоминало ей о детстве. Амти заметила, что Шацар тоже взглянул на фотографию.

Мама улыбалась, обнимая папу. Она была актрисой, ее резкая, надменная красота резко контрастировала с умилительной папиной остроносой мордочкой. Амти подумала, что, наверное, фотографировал их Шацар. Это было бы логично. Амти рассматривала фотографию довольно долго и подумала, что стоит забрать ее с собой. Это ведь ее родители. Они фотографировались в центре города, рядом с фонтаном, и Амти понимала, что через секунду после того, как сделано было фото, папу обдало водой.

Она засмеялась, подумав об этом. А потом, пискнув от неожиданности, почувствовала, как Шацар просунул руку ей под живот, приподнимая, поставил на четвереньки.

Он прошелся рукой по ее спине, чуть надавив. На этот раз он вошел резко, без подготовки, одной рукой он схватил ее за волосы, другой прошелся, почти грубо лаская ее грудь и живот. Шацар чуть потянул ее за волосы, и она вынуждена была податься к нему, глубже принимая его. На этот раз он трахал ее резко, почти собственнически, и Амти коротко вскрикивала, и наслаждение было совсем другое — вспышки, а не течение.

Если задуматься, все это было так неправильно, вся ночь эта была неправильной, но Амти не хотелось думать, не хотелось винить себя ни за что. Она скулила и просила его не останавливаться, послушно запрокидывая голову всякий раз, когда он тянул ее за волосы. Острое, болезненное наслаждение как будто одурманивало ее, не так, как пустота, а совсем по-другому, медленно и томительно. Колени все время подгибались, и Шацар поддерживал ее, продолжая трахать. Перед тем, как кончить, Шацар надавил ей между лопаток, прижимая к постели и впился зубами в загривок, не больно, но ощутимо.

Все продолжалось, как во сне, изредка ее выводила из этого состояния острая вспышка удовольствия или боли. Иногда Амти могла его гладить, иногда нет. Ей казалось, что прошла вечность, и она не совсем понимала, где находится.

Когда он целовал ее, Амти отвечала, и подавалась к нему, отвечая и на его движения. Амти так и не поняла, почему пришла в себя в определенный момент. Они целовались, он был на ней, в ней, но уже не двигался. Амти чувствовала себя опустошенной, изможденной, подушка была влажной от слез. Амти подалась к нему, уткнулась носом в шею, вдохнув его запах. Все теперь пахло им, она пахла им, папины простыни им пахли. Амти запустила пальцы в его влажные волосы, погладила, неловко и по-детски.

— Мне с вами хорошо, — сказала она, и поняла, что все еще говорит с ним на «вы». Он коснулся языком ее скулы, слизав каплю пота или слезу. Кое-чего Амти не сказала — мне с вами хорошо и страшно.

Но ей нравился страх. Страх был ее страстью. Она смотрела ему в глаза, стараясь сфокусировать взгляд, потом отвернулась к окну и увидела как блекнет в ожидании нового дня небо. Амти и не думала, что выражение «провести ночь с кем-то» может означать что-то настолько буквальное. Она широко зевнула и почувствовала, как Шацар ткнулся носом ей в макушку. Он так ни слова больше ей и не сказал, а может она не слышала.

Амти закрыла глаза, думая, заснет ли после всего, но усталость была сладкой и спокойной, и сон пришел удивительно легко, несмотря на то, что прямо перед ней занимался рассвет.

9 глава

Шацар слышал крики, ночь полыхала как день от зарева огней. Горело Государство, мир горел. Шацар выглянул в окно и увидел Халдею в огне. Люди кричали, они требовали свободы и смерти. Свободы себе и смерти людям, которые считали что их кровь дает им право быть хозяевами Халдеи. Они требовали головы царя.

Шацар знал, революция свершится. И, как всякая революция, омоет страну кровью революционеров и реакционеров.

— Они все время кричат, — посетовал господин Танмир. Шацар кивнул.

— У вас тоже слышно? — тихонько, с затаенной надеждой спросил господин Танмир, как будто ответ позволил мы ему не сойти с ума.

Господин Танмир был седым старичком, беспрестанно теребившим несвежую рубашку, его глаза перебегали с Шацара на окно. Он боялся, как и все родовитые люди. Шацару тоже стоило бы бояться, если бы кто-нибудь знал, что родовое имя связывает его с царем.

Но он был Инкарни, а Инкарни отказываются от рода и племени, от всего, что связывает их с порядком и системой.

Шацар размешивал слабый, почти прозрачный чай.

— Прости, — сказал господин Танмир. — Сахар кончился. Все кончилось, но я боюсь выходить. Они все время кричат.

И Шацар понял, что бедный, безобидный старичок на грани помешательства. Такого помешательства, какого не бывает с молодыми. Это особый вид безумия, безумие человека, мир которого рушится у него на глазах и он знает, что умрет в руинах, что не сумеет, не успеет создать ничего нового.

Старики умирают от горя, когда сменяются эпохи. Одного не знал бедный господин Танмир — эпох больше не будет.

Шацар мешал ложкой чай, хотя сахара в нем никакого не было. Движение просто завораживало.

— Спасибо, что вызвался привезти мне немного еды.

— Я довольно часто бывал у вас в мирное время, не вижу причин не приехать к вам. Если бы вы сказали про сахар, я купил бы.

— Пустое, — вздохнул господин Танмир. — Впрочем, глюкоза действительно необходима моему мозгу. Мне кажется, я не могу думать из-за этих криков.

Шацар часто приезжал к господину Танмиру, как самый прилежный из его учеников, он изъявлял желание помогать одинокому старику. Все потому, что господин Танмир не желал делиться своей документацией. Каждый из его студентов работал над строго определенными деталями, и картинка никак не складывалась.

Шацар, впрочем, не жалел. В конце концов, ему все равно нужно было бы достать каждую полную версию проекта тюрьмы для Инкарни. Было очень удобно, что она хранилась только у господина Танмира.

Да, удобно, лучше и не скажешь.

Квартира была старая, двухэтажная. Высокие потолки и дорогая мебель красного дерева, хрустальные сервизы и картины популярных когда-то художников. Вся ненужная роскошь молодости господина Танмира причудливо мешалась с разбросанными им записями. Части многостраничных формулы украшали каждую бумажку, затерявшуюся среди дурацких статуэток или валявшуюся на безвкусно-дорогом ковре. Все эти записи, впрочем, были просто бессмысленными игрушками, разминкой для мозгов. Шацар знал, что господин Танмир не разбрасывается ценными вещами.

— Как ты думаешь, чем все закончится? — с тревогой спросил господин Танмир.

— Предсказательная функция логики ограничена в ситуациях аффекта, — сказал Шацар. — Чем угодно. Пятьдесят на пятьдесят.

— Ты умный мальчик. Я до конца, вероятно, не доживу. Сердце.

— Не говорите так, — сказал Шацар, хотя прекрасно знал, что все правда. Он отпил безвкусного чая, пахнущего вчерашней заваркой.

— Тут говори не говори, все для меня здесь закончится, — махнул рукой господин Танмир. — Но вы с Меламом уж постарайтесь пережить эти непростые времена.

— Вы тоже их переживете, — сказал Шацар. Он говорил уверенно и убежденно. Ложь стала для него вторым именем. Мардих говорил, что всякая ложь правда, если в нее хоть немного веришь. Шацар всю веру свою вкладывал в ложь, которую произносил постоянно. Настолько, что ему стало казаться, будто и вправду он — одинокий и злой мальчишка из детского дома, неуживчивый, но вовсе не плохой.

Все было ложью, Шацар был чудовищем, инструментом в руках забвения. И он знал, за чем пришел сюда.

— Я хочу тебе кое-что отдать, Шацар. Я стар, я слаб. Мне не жить, но я хочу, чтобы ты закончил то, что я начал. Я хочу отдать тебе документацию на Бездну.

Они называли проект Бездной. В Бездне должны были быть заключены самые ужасные существа. Название Шацара всегда смешило.

Он отставил чашку, посмотрел на господина Танмира серьезно:

— Нет.

— Но ведь…

— Нет. Если хотите отдать его, отдайте кому-нибудь другому, — строго сказал Шацар. — А лучше — оставьте себе. Пусть это будет вашим стимулом жить. Пусть это заставляет вас бороться.

— Но я больше не могу бороться, — сказал он, и блеклые, лучащиеся морщинками глаза у него наполнились слезами. — Я устал. Я столько не спал.

— Так подите спать, господин Танмир. Когда я уйду. Вы нам нужны. Вы нужны Халдее.

— Ты и вправду так думаешь, Шацар? — спросил он.

За окном снова раздались крики, недалеко было здание городского управления, толпа тянулась от него через всю улицу.

— Да. И вправду так думаю, — сказал Шацар со всей верой, которую только способен был вложить в свои слова.

— Спасибо тебе, Шацар. Ты порядочный юноша. Это сейчас такая редкость.

Глаза его были полны отчаяния всякий раз, когда он видел зарево за окном. Люди жгли костры прямо на улицах. Видимый, настоящий огонь загорелся потому, что столько лет никто не тушил невидимый пожар, пылающий в Государстве.

Халдея горела задолго до сегодняшнего дня. И чем больше прольется крови с обеих сторон, тем сильнее вспыхнет огонь. Один из братьев Шацара приказал расстрелять мирный митинг, тогда все началось. Мелам рассказывал, что вся мостовая стала красной от крови. Его чуть не стошнило. Шацар бы посмотрел. Все-таки, это историческое событие. Одно из последних в истории.

— Я пойду, господин Танмир. Мы с Меламом будем баррикадировать окна. Скоро начнут стрелять. Может быть, вам помочь?

— Нет! — сказал господин Танмир неожиданно резко. — Я хочу видеть. Нет ничего страшнее, чем эти звуки! Хорошо хотя бы знать, где они.

— Вы так боитесь народа? — спросил Шацар, не удержавшись.

— И ты его еще будешь бояться, — хмыкнул господин Танмир. Он сжал руку Шацара своей холодной ладонью, сказал:

— Дай тебе Свет дожить до этого момента.

Шацар кивнул, принимая его благословение. Когда господин Танмир встал, чтобы проводить Шацара, пошел к двери, Шацар запустил руку в карман и достал револьвер. Стрелять он не стал, ударил господина Танмира прикладом в висок. Господин Танмир пошатнулся, как слабое деревце на сильном ветру, и упал, завалившись набок. Шацар наклонился к нему, он еще дышал.

Действовать надо было быстро. Шацар открыл духовку газовой плиты, подтащил господина Танмира к ней, уложил так, чтобы голова оказалась в духовке, как если бы он стоял до этого на четвереньках, но упал, ослабев.

Шацар включил газ на полную мощность и поспешил в комнату на втором этаже. У него было достаточно времени, почти год, чтобы изучить квартиру господина Танмира в подробностях, узнать ее тайники. Шацар хорошо умел ждать.

Он знал, где находится вся документация. Он мог бы украсть ее давным-давно, однако лучший момент наступил сейчас. Проект был почти готов, необходимы были лишь маленькие доработки — пока вместе с магией газ блокировал и отдельные функции центральной нервной системы. Проект был почти готов, и его можно было доработать, чтобы использовать против Перфекти. В отличии от обычных людей, они представляли собой сложную мишень. Кроме того, в этой суматохе никто и не заметит смерти господина Танмира. Надо же, самоубийство четыре недели боявшегося выходить из дома, почти свихнувшегося профессора.

А документы — документы сгорели. Надо же, какая досада.

На втором этаже, в спальне покойной жены господина Танмира была шкатулка из розового мрамора, украшенного лилиями золотого теснения. В ней был ключ, подходивший к тайнику подполом в ванной, а в тайнике лежала папка с самым опасным изобретением, которое только могла предложить Двору Халдея.

Шацар взял папку, простую и ветхую, туда господин Танмир складывал все записи с начала своей работы. А когда он начинал работать, ему было столько же лет, сколько Шацару сейчас — двадцать три.

Вот и жизнь прошла. Но ничего, подумал Шацар, пусть господин Танмир не расстраивается там, где он окажется. Его творение переживет его, пусть ненадолго, но все же.

Шацар быстро прошел через первый этаж, проверил, что газ включен, а господин Танмир или уже его тело — на месте. Шацар вышел из квартиры, захлопнув за собой дверь. Да, это был просчет — закрывать дверь снаружи Шацар не стал, это было бы нелогично, а господин Танмир всегда трепетно относился к безопасности своего жилища и не оставил бы дверь открытой.

Что же, что же — новое правительство вряд ли будет слишком активно заниматься поиском убийцы. Однако, Шацар надеялся, что ему удастся замести след. Он сунул папку под пальто, вышел на улицу. Со свидетелями все тоже отлично — люди не могли оторваться от окон, на улицах творился бунт — какое кому дело, кто заходил проведать старика Танмира.

Хороший он был человек и ученый талантливый. Такое у Шацара было задание — достать документы и уничтожить господина Танмира. Потому что так уж все работает — все записи лишь копия, пока существует автор и оригинал хранится в его голове.

Шацар спустился по лестнице, перескакивая через несколько ступенек за раз, вышел на улицу. Светло было почти как днем, и Шацар отметил, что от поднимающихся в высоту костров небо приобрело медный оттенок, свойственный небесам Двора. Люди сгрудились у огней, греясь. Пахло порохом, пищей, которую здесь готовили, чем-то едким и химическим, может быть, горючим.

Он сосредоточенно рассматривал толпу. Чувства были напряжены до предела, он ощутил пульсирующую головную боль. В такой огромной толпе сосредоточиться было сложно. В конце концов, он почувствовал.

Инкарни здесь было достаточно, Шацар ощущал их присутствие, будто был связан с ними невидимой, тонкой нитью. Нитью, которую не разорвать. Стоило дернуть за нее, и она привела бы его к брату или сестре во тьме.

Особенно ярко Шацар чувствовал девушку с остриженными волосами, сквозь толпу он продвигался к ней. Когда Шацар шел, никто не отталкивал его, все уступали дорогу. Он был молод и бедно одет, они приняли его за своего. Шацар чувствовал атмосферу братства здесь, невозможную нигде, кроме как на баррикадах.

На девице были брюки и мужская куртка, но одетая как мужчина, она воспринималась невероятно женственно с ее нежными чертами, длинной шеей и большими, обрамленными густыми ресницами, в которых запутывались отсветы костра, глазами.

По ярости в этих прекрасных глазах, Шацар понял — она Инкарни Страсти, а по узнаванию, мелькнувшему в них — она чувствует, знает, она из Двора. Они, никогда не видевшиеся прежде, друг друга узнали.

Они смотрели друг на друга ровно секунду, а потом она повисла на нем и поцеловала. Шацар целовался с ней самозабвенно и страстно, как нельзя целовать никого, кроме другого Инкарни, они кусали друг друга, и когда она отстранилась, одновременно провели языками по губам, слизнув кровь.

— Свобода и смерть! — сказала она громко.

Лозунг звучал предельно ясно, Шацару нравился предлог «и» вместо более логичного «или».

— Смерть и свобода, — ответил Шацар.

И они оба знали настоящий смысл этих слов. Он притянул девушку к себе и зашептал ей на ухо.

— Дому напротив очень не хватает огня. Чтобы взорвать это место. По-настоящему.

Она кивнула. Шацар знал, ей можно довериться, как и любому другому из братьев и сестер. Все они были связаны, все они могли друг на друга положиться, в Государстве это чувствовалось, как нигде.

Когда Шацар пробирался сквозь толпу обратно, он слышал, как девушка, вскочив на одну из скамеек, закричала:

— Наши товарищи, наши соратники, наши друзья борются там, они стоят на баррикадах, они защищают нашу свободу! А что делаем мы — стоим здесь и готовим еду на костре? Что мы делаем для свободы, которой добиваемся? Смотрите, вот они, наши цели! Богатые дома вокруг! Квартиры родовитых людей! Неужели мы просто стоим и глазеем на них? Неужели мы не войдем туда? Неужели мы не подожжем их дешевый буржуазный мирок?

Шацар чувствовал, что сила и страсть, с которыми она говорит — магического происхождения. Ему самому захотелось остаться здесь, ощутить единство и свободу, бороться.

Шацар был уверен, девушка, чьего имени он даже не знал, поняла его правильно. Она знала на что идет. Когда газ взорвется, погибнут люди, может быть даже она сама, ведь Шацар не сказал ей, в какой именно квартире прогремит взрыв. Шацар знал, что она первая пойдет туда и будет смелее всех, когда пойдут штурмовать и грабить дом. И умрет. Скорее всего.

Она была к этому готова, она ждала этого всю жизнь. Шацар знал, однажды и он примет смерть как настоящий Инкарни.

Но сейчас у него еще были дела.

Амти проснулась в его объятиях. Убийца, ублюдок, которому было плевать на жертвы среди невинных людей задолго до того, как он стал вертеть Государством, сделавшись законом, вместо закона. Шацар обнимал ее, крепко прижимая к себе, одна его рука лежала на ее животе, удерживая, как будто его дитя, которое она носила чуть меньше месяца, уже связало их.

Шацар дышал мерно, почти бесшумно. Амти было приятно чувствовать его тепло, приятно чувствовать, как он ее обнимает, в то же время после этого отвратительного сна ей захотелось вымыться, чтобы избавиться от его запаха, от следов его семени. Гадость, подумала Амти, но часть ее наоборот чувствовала томительное возбуждение.

Может быть, больше всего ей нравилось в нем то, что Шацар — убийца, убийца миллионов, совершенно безжалостный.

Амти не знала. Она еще на некоторое время замерла в его объятиях, греясь. До нее медленно начинало доходить, какого дурака она снова сваляла.

Впрочем, вряд ли он будет ее убивать — ему нужно, чтобы они нашли преступника. Потом — скорее всего. Но не сейчас.

Кроме того, Амти надеялась, что ее не хватились дома. Только подумав об этом, Амти едва не засмеялась. Она называла домом место, где они были лишь гостями, находясь в собственном доме. Амти осторожно отодвинула руку Шацара, сползла с кровати, нащупала очки и надела их. Мир снова приобрел точность линий.

Раз уж все ее друзья отправились на охоту в леса без нее, Амти решила пойти к Мескете. Может быть, можно будет поискать хоть что-нибудь, что приведет ее к Эли, к тому, что с Эли сейчас происходит.

Мысль об Эли заставила Амти вздрогнуть. Жива, жива, только бы она была жива.

Но Амти этого не знала, вместо этого она забывалась в постели с их общим врагом. Амти медленно, на цыпочках, передвигалась по комнате, подбирая одежду. А потом она взглянула на папин рабочий стол, и будто сердце у нее вздрогнуло. Папины записи в огромном количестве тетрадок, которые он никогда не заканчивает, ручка, которую Амти подарила ему на день рожденья. Она подошла к столу, взяла листок бумаги и ручку. И поняла, что не знает, что написать. Столько всего произошло, вся жизнь ее была разбита и заново собрана по кусочкам.

Амти написала:

«Я люблю тебя, и я жива. Пожалуйста, ты тоже живи дальше. Однажды мы встретимся. С любовью, твоя дочь.»

Амти сложила бумажку несколько раз, взяла фотографию родителей в рамке и заснула ее с обратной стороны, пристроив к креплению. Амти знала, что папа часто берет в руки эту фотографию. Он почувствует под пальцами записку. Он ее увидит. Когда Амти обернулась, чтобы снова взять вещи, она услышала голос Шацара.

— Я не буду ее вытаскивать. Может так оно и к лучшему.

— Правда?

— По крайней мере, сейчас я так думаю. Собираешься во Двор?

Что он, в конце концов, мысли читает что ли?

— Откуда ты узнал?

— Твой старший товарищ, Мескете, стала недавно царицей зверей.

— Да, но…

— Неважно. Мы не в дешевом детективе, чтобы я изложил тебе весь спектр своих догадок.

Шацар поманил ее к себе. Амти покраснела от того, как спокойно и внимательно он рассматривал ее, все еще не одетую. Ночью это было совсем не то, по крайней мере было темно.

— Впрочем, я думаю, что ты хочешь помочь своей подруге и отправишься туда за этим, — сказал Шацар задумчиво. — Поэтому я дам тебе подсказку. Иди в школу, девочка. Там, где ты нашла мой дневник. В библиотеке есть тайный ход, потрудись найти его сама. Там будет часть разрушенного храма Матери Тьмы. Поищи древнейшие обряды. Может быть, ты найдешь что-то, что угрожает сейчас твоей подруге. Не уверен, что это полезно в поиске. Но ты можешь понять, с чем вы столкнулись.

— А вы — вы понимаете, с чем мы столкнулись?

— Не совсем. У меня есть предположения, но они не касаются поисков и не вашего ума дело.

Шацар сел на кровати, Амти осталась стоять перед ним. Он задумчиво погладил ее по щеке, скользнул пальцами между ключиц, чуть надавив на косточку, по груди, сжав ее, огладил живот, а потом сжал ее пальцы, тем же детским, дурацким жестом.

— Я могу идти?

— Да, разумеется. Кроме сомнительной легальности связей у меня есть так же и важная работа.

Амти кивнула, отошла от него на шаг, и он легко выпустил ее пальцы, однако взгляд его оставался неподвижно прикован к ней. Амти подхватила свою одежду и ушла в ванную.

Как же прекрасно было стоять под душем в собственном доме. Ничего уютнее и правильнее Амти, казалось, не ощущала никогда. Ее собственный шампунь, собственный гель для душа все еще стояли на полке, и Амти некоторое время просто нюхала исходящее ароматом шоколада с мятой мыло.

На бедрах у нее остались синяки от хватки Шацара, на груди и шее — засосы и укусы. Было странно смывать одни следы их связи и оставлять другие. Только под душем Амти поняла, как болит у нее все тело.

Амти опустилась вниз и довольно долго сидела под струями теплой, чистой воды. Точно так же, как когда впервые поняла, что она — Инкарни. Некоторое время Амти рисовала на плитке невидимые даже ей самой узоры. Все мысли из головы улетучились, даже чувства страха и вины. Как будто все в мире потеряло свое значение, кроме текущей воды, тепла и возможности скользить ногтем между каплями на белой плитке.

Амти выключила воду только когда почувствовала, что от пара в ванной уже тяжело дышать, но продолжила сидеть, пока не замерзла. Потом встала, испытав волну сильного головокружения, такого невыносимого, что ей пришлось схватиться за батарею, не обращая внимания на жар.

Она неспешно вытерлась, оделась. Надевать на себя вчерашнюю одежду было чуточку противно, ведь Амти чувствовала себя такой чистой после душа.

Когда она вышла, Шацара в комнате отца уже не было. Она нашла его на кухне, Шацар сосредоточенно размешивал сахар в кофе, занятие, казалось, увлекало его больше всего на свете, ровно с тем же видом, вероятно, Амти водила пальцем по кафелю десять минут назад. Да уж, привычки у них явно были похожи больше, чем Амти думала.

Шацар был одет, волосы у него были мокрые и пах он папиным гелем для душа. Странно было чувствовать от мужчины, с которым Амти провела ночь папин запах.

— Сделать тебе кофе? — спросил он. Голос у него, впрочем, был такой, будто он спрашивал у незнакомки который час.

Амти мотнула головой, прошла к холодильнику, взяла стакан и налила себе молока. Некоторое время они сидели друг напротив друг за столом, за которым обычно готовили, а не ели.

— У тебя усы от молока, — сказал, наконец, Шацар.

— Да. Спасибо, что сказали, — быстро ответила Амти. — Это очень важно.

— Да. Вопрос не только гигиены, но и…

— Эстетического впечатления.

— Хотя во Дворе это не так важно.

— Во Дворе да.

Они резко, почти одновременно замолчали, Шацар уставился в свою чашку, а Амти — в свой стакан. И неожиданно Амти поняла — Шацару неловко и некомфортно. Сейчас Амти ярко и безошибочно узнала в нем аутичного мальчишку из дома у маяка. Беззащитного перед звучащей речью и не понимающего, чего хотят от него другие люди.

Это неожиданное понимание уязвимости Шацара, понимание, что этого человека, которого она считала воплощением всесильного зла, могла смутить необходимость говорить с кем-то наутро после секса, насмешило Амти.

Шацар снова сосредоточенно размешивал в кофе давно растворившийся согласно всем естественным законам сахар. Амти не удивилась бы узнав, что Шацар и вовсе не любит сладкое, просто ему нравятся водовороты в чашке, когда размешиваешь сахар.

— Господин Шацар, — позвала Амти. Он поднял на нее взгляд, в котором мелькнуло беспокойство. Только на секунду, единственная и быстро растворившаяся искорка.

— Я, — продолжила Амти. — Вчера вам сказала кое-что про…

Она облизнула губы, потом быстро добавила:

— В общем, вы, наверное, помните. Так вот, это правда.

— Я не сомневаюсь, — сказал он.

— Что вы… думаете об этом?

Он помолчал, потом отставил чашку и сказал:

— Как и почти любой мужчина, отчасти я горд. Думаю, это биологически обусловленная радость существа, сумевшего оплодотворить самку и продолжить свой род.

— Фу! Не говорите об этом так!

— С другой стороны, — продолжал он. — Я не совсем понимаю, как быть дальше. Мы должны обсудить это снова, когда продумаем все возможные стратегии.

— Я думала, вы умный!

— Ум, это профанное слово для нескольких составляющих, таких как интеллект, память, скорость реакции и так далее. С последним у меня имеются некоторые проблемы.

— В силу вашего психического статуса?

— Что?

— Ничего, извините.

Некоторое время они смотрели друг на друга молча, потом Амти отставила стакан и встала.

— Мне пора. Спасибо за… Я хотела сказать гостеприимство, но это же мой дом.

Амти уже вышла из кухни, когда услышала голос Шацара.

— Если бы я действительно хотел тебя убить, это не составило бы мне труда. Даже ночью и даже со сбитым прицелом.

Он сказал это с такой неловкостью, будто признавался в преступлении. О своих настоящих преступлениях Шацар говорил с гордостью.

Амти поднялась в свою комнату, не сразу сумела переступить порог. Все стены в ее рисунках, ее книжки, ее косметика, которую отец дарил ей, а она никогда не пользовалась.

Так странно было попасть в собственную комнату. Амти старалась не смотреть на свои вещи, потому что иначе стало бы тоскливо. Она подошла к зеркалу, в нем отразились рисунки, висевшие над ее кроватью. Сад, отец, одноклассницы и учителя.

— Да уж, — сказала себе Амти. — Не слишком у тебя насыщенная жизнь. Была.

На обоях в комнате, настолько светлых, что они казались почти белыми, между облаками летали птички. Амти посмотрела на себя в зеркало, пригладила волосы. Хорошо, что они доходили ей только до подбородка и быстро сохли. Амти сделала шаг, и зеркало впустило ее. Взрослые, вроде как, могли более или менее управлять тем, из какого зеркала куда они попадут. Однако Амти эта мудрость веков все еще была недоступна. Она не понимала, как можно даже почувствовать, куда ведет шаг в зеркало, не говоря уже о том, чтобы указать зеркалу направление.

Амти вышла посреди рынка, тут же получив подзатыльник от продавщицы.

— Ты охренела, мелочь? Это товар!

— Извините, пожалуйста! — сказала Амти.

— Ты его использовала! — рявкнула женщина. Голос у нее был громкий, одежда вызывающе яркая, а глаза очень злые. — Теперь плати. Я теперь это зеркало, как новое не продам, дура ты тупая. Плати!

Амти вздохнула, потом выхватила у женщины из-за пояса нож и резанула себя по ладони. Женщина перехватила ее за запястье и скользнула языком в рану, Амти поморщилась.

— Отлично, — сказала женщина, расплывшись в широкой, розовой от крови улыбке. — Удачного дня, юная леди!

— Да…

Амти хотела сказать «да пошла ты», но вместо это сказала:

— Да, спасибо.

В конце концов, это был Двор. Стоило быть осторожнее. Амти мутило, однако намного милосерднее, нежели в предыдущие дни. Запах крови, к ее удивлению, не ухудшил тошноту.

Амти шла через рынок, где за десять минут ей предложили, казалось, абсолютно все: от еще работающей печени до кассетного плеера. Амти даже подумала, не подарить ли печень Адрамауту. Он будет рад, в крайнем случае вживит ее Мелькарту.

На площади перед дворцом клетки остались в том же количестве, не больше и не меньше, но вот существа в них сидели уже другие. Амти без труда прошла во дворец, минуя охрану, игравшую в карты.

Ох и достанется им от Мескете, подумала Амти. Внутри дворца стало еще более мрачно. Тяжелые, кованные решетки на окнах теперь придавали ему еще большее сходство с темницей.

Однако, если сначала Амти казалось, что дворец становится темницей для Инкарни, и что Мескете устроит во Дворе второе Государство, теперь было очевидно, что темница эта вовсе не для народа, этот народ невозможно подчинить.

Дворец стал темницей для Мескете.

Среди новых и знакомых Инкарни, прислуживающих во дворце, Амти встретила Хамази.

— Где сейчас Мескете? — спросила она.

— Царица обедает, — ответила Хамази официальным тоном, а потом быстро и тихо добавила. — Как дела? Давно я тебя не видела! Твои друзья недавно приходили, навели здесь шороху. Ужасно.

— Я в Государстве. Мы прячемся, — сказала Амти. — Пока — успешно. Ты знаешь, что в Государстве похищают девушек?

— Что-то такое слышала от мужа царицы, — сказала Хамази и за ее нейтральным тоном Амти слышала злость, ее же выдавали крепко сжатые кулаки Хамази.

Они шли к обеденному залу, и Амти была рада, что Хамази решила ее проводить.

— Я уверена, — сказала Хамази серьезно. — Это какой-то мерзкий Инкарни вроде того, которого убила я. Я бы и этого с радостью убила. Мерзкий, отвратительный мужлан.

— Это женщина, — сказала Амти. — Я ее видела. Она похитила Эли.

— Что?!

Хамази остановилась, и Амти, пройдя несколько шагов вперед, остановилась тоже.

— Это просто ужасно, — сказала Хамази, прижав руку ко рту. Амти знала, что Хамази не чувствует таких сильных переживаний, какие демонстрирует, однако конвенциональные, правильные эмоции — для нее это очень важно.

В конце концов, Хамази билась над тем, чтобы доказать себе и другим, что не такая уж она и Инкарни, что после всего, что случилось с ней, она все еще может чувствовать все то же, что и остальные.

— Ужасно, — согласилась Амти сдержанно.

— Ты что не переживаешь?

Амти вздрогнула. Ей действительно казалось, будто переживает она недостаточно. Что ей недостаточно страшно и она недостаточно старается вернуть Эли. Хамази ударила точно в цель.

— Переживаю, разумеется! Это моя лучшая подруга, мы ищем ее.

— Тогда что ты тут делаешь?

Хамази могла быть просто дивно навязчивой.

— По делу, — ответила Амти коротко.

— Связанному с похищениями?

— Разумеется.

Амти казалось, будто она соскучилась по Хамази с ее высоким хвостом, занудными нотациями и строгим голосом, но это быстро прошло. Она была рада, когда Хамази остановилась на пороге обеденного зала, помахав Амти на прощание.

Мескете сидела одна. Красным от крови охотничьим ножом она резала яблоко. Амти постучала по косяку двери, Мескете взглянула на нее.

— Проходи, Амти, — сказала она. — Я рада тебя видеть.

— Правда?

— Да. Я похожа на человека, который скажет это из вежливости?

Амти села рядом с Мескете, посмотрела на дольки яблока, мякоть которых была розоватой от оставшейся на ноже крови. Она взяла одну, принялась задумчиво грызть.

— Не за что, — хмыкнула Мескете. А потом обняла Амти за плечо, но быстро, почти тут же, убрала руку. Амти подумала, что ее окружают люди с просто потрясающе развитыми социальными навыками. Впрочем, и она сама не справлялась с общением более, чем на троечку.

Лицо Мескете было открыто, зато она и сейчас, в помещении, носила темные очки. Амти подумала, что теперь она выглядит полной противоположностью тому, что было раньше. Мескете скривила губы, веснушки ее на носу при такой мимике выглядели особенно контрастно.

— Я здесь, как видишь, не то чтобы веселюсь.

— Мы там тоже.

— Я понимаю. Хотелось бы не очень-то веселиться с вами. Ты в порядке? Я знаю про Эли. Мы подняли весь Двор, но никто понятия не имеет о той жрице.

— Ребята поехали прочесывать леса под Гирсу, — сказала Амти. Они говорили очень нейтрально, как будто виделись только вчера.

— Хорошо. Не уверена, что их хватит на то, чтобы прочесать все, но…

И тут Амти подалась к Мескете и крепко ее обняла. Мескете погладила ее по голове, потом сказала:

— Все.

— Просто я очень соскучилась. Без тебя все не так, понимаешь? Все ссорятся, некому их приструнить! Аштар чуть не убил Мелькарта, потому что Эли…

На лице у Мескете отразилось легкое беспокойство, однако одно это было куда более искренним, чем все причитания Хамази.

— Я вообще-то пришла по делу, — сказала Амти. — Шацар дал мне одну подсказку. И мне нужна твоя помощь.

— С каких пор Шацар дает тебе подсказки?

— Мы ведь работаем на него, — начала было Амти, но Мескете перебила ее:

— Да. Но не связывайся с ним сама, хорошо? Это опасно.

— Я понимаю. Но это правда полезно и может нам помочь. Мы должны пойти в заброшенную школу, там Храм Матери Тьмы.

— Там нет никакого Храма уже много столетий.

— Есть, я покажу. Там мы найдем обряды или что-то такое.

— Или что-то такое? Он так и сказал? — спросила Мескете.

Тем не менее она резко поднялась из-за стола, как будто то, что говорила Амти было ее единственным предлогом для того, чтобы покинуть опостылевший ей замок. Как будто ей было важно не столько, что они там найдут, сколько сама возможность хоть на пару часов перестать быть царицей.

— Не совсем так, — ответила Амти, прихватив с собой целое яблоко, она грызла его на ходу. — Он сказал: поищи там древнейшие обряды. Может быть, ты найдешь что-то, что угрожает сейчас твоей подруге. Не уверен, что это полезно в поиске. Но ты можешь понять, с чем вы столкнулись. Это цитата. Знаешь, я думаю похититель, это кто-то важный для него.

Амти вдруг подумала, а если это ее мама? Может, он не позволил ее убить? Шацар ведь любил ее мать, она чувствовала это во сне. Было бы так славно увидеть ее еще хоть раз, даже изуродованную тьмой, даже ставшую безумной.

Впрочем, Амти посмотрела на Мескете, у нее была женщина, которая практически заменила ей маму. Шипы под скулами Мескете казались Амти еще одним рядом жутких зубов.

Теперь, по крайней мере внешне, она переживала не по поводу того, что выдавало в ней Инкарни, а по поводу того, что выдавало в ней человека. Они вышли из замка, и Мескете прикрикнула на стражников:

— За что я вам плачу, идиоты?! Еще раз увижу, чем вы здесь занимаетесь, и вам нечего будет ставить в игре.

— Но мы ставим не вещи, — ответил один из них, с головой крокодила. — А жизнь!

— Да, — сказала Мескете. — Именно.

По дороге Амти рассказывала Мескете о своих снах про Шацара, о его жизни в самых мельчайших подробностях, которые у нее только получилось запомнить. Люди, которых они встречали, падали на колени, и Амти пару раз оборачивалась, чтобы найти глазами Царицу, она все время забывала, что новая царица идет рядом с ней.

Мескете шла мимо своих подданных, не обращая внимания. В этом не было надменности, скорее казалось, будто Мескете не понимает, что ей оказывают царские почести.

Когда они вошли под сплетение голых ветвей деревьев, Мескете спросила:

— И что ты думаешь о нем?

Амти посмотрела вверх, на медное небо между ветвей. Переплетенные пальцы, сломанные кости, спутавшиеся нити — столько всего казалось в темноте Двора.

— Думаю, — засмеялась Амти. — Он резко на тебя похож. Необщительный культист.

Мескете издала звук, который сложно было при всем желании принять за смех.

— Вряд ли мы родственники.

— У нас маленькая популяция, мы все фактически родственники, — сказала Амти, подумав, что фразу построила в точности как Шацар.

Они вошли в холл, и Амти почувствовала, что знает здесь каждый уголок, столько раз она видела эту школу во снах, столько раза видела ее живой, наполненной галдящими детьми или притихшей в ожидании уроков.

Амти, казалось, целую жизнь прожила вместе с Шацаром. Она знала, где спрятаны его дневники, знала даже, что в них написано.

Амти и Мескете прошли в библиотеку. Мескете не спросила ничего вроде: ну и? Однако усмешка ее была очень красноречива. Амти нахмурилась, потом вытянула руку, показывая, что все у нее под контролем.

Она без труда вспомнила, какой шкаф нужно отодвинуть, чтобы проникнуть в Храм. Мескете помогла ей, вместе они сумели открыть проход. Как только они вступили в темноту, Амти вдруг отчетливо вспомнила их путешествие на Лестницу Вниз.

Путешествие вдвоем к самому дну мироздания, которое сделало их ближе друг к другу. Ближе, чем можно было даже представить. Мескете, Амти знала, вспоминает то же самое.

Храм был удивительным местом. В отличии от Лестницы вниз, вызывавшей ощущение бесконечного, неправильного падения, в Храме Амти чувствовала себя так, будто она попала в открытый космос, оказалась на небе, настоящем небе, а не том, что видно из Государства. На небе, где черным-черно, где тонет все, кроме бесконечного и темного того, чему даже названия нет.

Если не смотреть под ноги, можно было чувствовать смутное ощущение полета в бесконечной, космической черноте. Амти взяла Мескете за руку, кое-где тропинка из желтого, как песок, камня была слишком узкой, чтобы Амти могла чувствовать себя уверенно.

Мозг привычно пронзило желание толкнуть того, кто рядом, но Амти не обратила на него внимания. Взглянув вниз, она увидела водоворот дымной черноты, мерно, беспрестанно двигающийся по кругу.

Некоторые из древних камней не были связаны друг с другом, разрозненные и разъединенные, они казалось, с минуты на минуту рухнут вниз. Однако, они держались в темноте и пустоте крепко, будто стояли на невидимом фундаменте. Но когда Амти попыталась нащупать этот фундамент, рука ее встретила только пустоту.

— Это впечатляет, — сказала Мескете. — Однако пока не очень-то полезно.

Они шли все дальше и дальше, дорога сначала стала уже, потом им стали попадаться лишь разрозненные плиты. Законы физики и геометрии в этом месте действовали абсолютно, болезненно для разума неправильно. Амти видела лестницы, зависшие в пустоте и перевернутые, круглые плиты, замершие на ребре. Стершиеся изображения покрывали камень, Амти едва могла различить то, что было вырезано на нем, судя по виду, тысячи лет назад. Иногда поднимался ветер, но они с Мескете не чувствовали его, он поднимал лишь песок с камней, словно убирая то, что отжило свое время.

Впечатление было такое, будто Храм подчинялся совсем иным законам, нежели остальной Двор, остальной мир. Они с Мескете были будто выключены из этих законов, из самой системы мироздания. Амти было интересно, шагни она с плиты вниз, упадет или устоит, будто на тверди.

Может быть, на этот болезненный и опасный интерес, все здесь и было рассчитано.

Непрестанно слышался влажный треск, будто в самом камне что-то шевелилось. Или горело. Или извивалось. Или все сразу. Однажды неощутимый ветер отнесет последние пески в пустоту и выпустит что-то из этого камня, будь оно живое или почти живое.

Они заходили все дальше, а твердой поверхности вокруг становилось все меньше. Когда Амти в очередной раз перепрыгнула с одной плиты на другую, Мескете едва успела поймать ее за руку.

Удивительно, но Амти даже не испугалась. До нее не сразу дошло, что она падает, она до последнего верила, что сумеет допрыгнуть. Не боялась Амти и когда одной рукой вцепилась в плиту, а другую ее руку сжала Мескете. Ногти, которыми Амти царапала плиту, пытаясь ухватиться, сломались, жгучая боль пронзила руку, а кровь из-под пальцев закапала на камень, впитываясь в него, как в песок.

Амти болталась над самой бездной и не знала, что будет, если она упадет. Отчасти было нестерпимо любопытно, но когда пришел страх, Амти отчаянно задергалась, едва не утащив с собой и Мескете. Как только Мескете вытянула Амти на твердую поверхность, они посмотрели вперед. Путь все не кончался, но Амти показалось, будто что-то, как некачественная картинка на телеэкране, вдруг мелькнуло в темноте.

Больше от отчаяния, чем потому, что это могло помочь, Амти подобрала с плиты один из камешков, швырнула вперед, в сторону бесконечного пути к горизонту. И неожиданно, он натолкнулся на невидимую стену. Не успела Амти открыть от удивления рот, как стена стала видимой. Вернее, это сначала Амти подумала, что им предстала сплошная стена, а потом она увидела, что горизонт им закрывало множество стел с высеченными на них рисунками и письменами. Все они стояли в абсолютной пустоте, не опираясь ни на что.

Прежде, чем Амти успела остановить Мескете, она сделала шаг вперед, в темноту — и прошла по бездне.

Амти запищала, а Мескете сказала:

— Тихо, не тревожь все, что здесь сокрыто. Это слишком древнее место, чтобы здесь шуметь. Иди за мной.

— Но там же пропасть!

— Пропасть существует только для того, кто в нее поверит. Я читала о таком.

Амти вздохнула и сделала шаг вперед, смотря на то, как Мескете шагает над темнотой. На секунду ей показалось, что она падает, возникло знакомое ощущение в груди, возникло и осталось. Падение не продолжилось. Некоторое время Амти шла напрямик к стелам, смотря только на Мескете, посмотреть под ноги она решилась не сразу. Ей казалось, что она тут же упадет. Под ногами беспрерывно разверзался водопад темноты, и Амти сглотнула. Она шла… да ни по чему она не шла, однако ей казалось, что она шагает по дороге. Причем она не могла установить, по чему именно — по земле, по асфальту или песку.

Она шла по всему этому одновременно и сразу, скорее это была идея дороги, нежели сама дорога. Когда они с Мескете ближе подошли к стелам, Амти увидела рисунки, выбитые на них.

Она видела скот, которому пускали кровь, части людей, отделенные друг от друга, женщин и мужчин, занимающихся любовью не только с людьми, но и с животными или обезглавленными трупами.

Сюжеты были самые жуткие: жертвоприношения, ритуальные соития, осквернение мертвых. Страшное содержание сглаживала техника рисунков, нарочито примитивная и в то же время неповторимая, доступная человечеству лишь на заре его существования.

Особенное внимание Амти привлек рисунок, изображавший мужчину и женщину, наносивших друг другу раны там, где располагались их сердца. Из надрезов под грудью сочилась кровь — несколько красных линий.

Стелы были покрыты и буквами неизвестного Амти алфавита, некоторые из них повторяли знаки на пальцах Шацара.

— Древний язык, — прошептала Амти.

— Древнее некуда, — сказала Мескете, а потом присвистнула. — Кажется, нашла!

Мескете ушла довольно далеко, и Амти поспешила к ней, кинув последний взгляд на мужчину и женщину, калечащих друг друга. Ей казалось, будто она знает, что за обряд они проводят. Шацар ведь был здесь, он точно знал. Но именно эти его воспоминания вертелись на языке, однако не находили стойкой формы и растворялись в мареве прошедшего, забытого сна.

Амти встала рядом с Мескете. На стеле, которую они рассматривали, были изображены юные девочки с серпами в руках. Все они стояли вокруг девушки, лежавшей на каменной плите. Девушка будто спала, а девочки вокруг нее готовились перерезать собственные глотки, судя по движению, которое запечатлел художник.

— Похоже на наш случай, — сказала Амти.

— Вероятно, это он и есть.

— Но мы ведь не можем прочитать, что здесь написано…

Но Мескете резко оборвала ее, сказав:

— Я - могу. Я изучала этот язык. Здесь описан ритуал — ритуал призвания Матери Тьмы, вселения ее в человеческое тело. Пусть ограниченно, но тело ее Дочери способно ее воплотить. Для этого нужно, чтобы восемь девушек, дочерей двух Инкарни, пока не познавших тьму, пошли на самоубийство. Они должны быть…тут написано слово «жатва», видимо, это означает собраны на местах больших сражений. Их смерть откроет путь Матери Тьме. Девушка, лежащая на алтаре — обязательно Инкарни, единственное требование к ней, она не должна быть беременной, потому что Мать Тьма не может занять тело, где есть две души. Ее вселение ведет какие-то физиологические изменения…

Но Амти уже не слушала, все перед глазами поблекло. Мескете еще некоторое время машинально продолжала читать, а потом они с Амти абсолютно одновременно выдохнули:

— Эли!

10 глава

Шацар мог провести без движения пять или шесть часов, как в детстве. Для него не существовало времени, для него не существовало даже его самого, собственные мысли растворялись в бесконечном ожидании, холод тоже уходил. Оставались только зрение и слух. Шацар улавливал мельчайшие звуки леса, ни одна тень не ускользала от него.

Наверное, эти часы, проведенные в ожидании были одними из самых счастливых в его жизни. Весь мир сужался до прицела снайперской винтовки.

Война шла уже три года, если не считать Времени Крови — революции. Шацар знал, что так просто ее не остановить. Он знал своих братьев и сестер и знал их слишком хорошо. Игры кончились, и в хаосе, который творился в мире Шацар больше ничего не понимал.

Сначала старое правительство воевало с революционерами, потом революционеры победили и, неожиданно для Инкарни, принялись вычищать их из своих рядов. Кто-то наверху или, лучше сказать, внизу, в темноте недооценил силу духа тех, кто зубами решился вырвать для себя лучшую жизнь.

Революция победила, аристократия проиграла, а Инкарни — проигрывали. И Шацар оказался вовсе не на той стороне, на которой должен быть. Шацар думал сбежать во Двор, как только все началось, но ему не хотелось оставлять Мелама.

А потом Митанни попросила его присмотреть за Меламом, и ей Шацар уж точно не мог отказать. Шацар стал снайпером, он хорошо стрелял еще во Дворе, и ему пришлось доказывать это на своих братьях и сестрах.

Шацар был хорошим снайпером, но других путей у него и не было. Снайпер невидим или мертв. Шацар вел свою войну так, чтобы другие Инкарни не узнали, кто он, чтобы его не выдали пленные и не приняли за шпиона свои же. Его война была одинокой войной, неподвижной войной.

Сначала Мелама распределили в пехотные войска, но когда Шацара впервые наградили, он смог добиться, чтобы Мелама приставили к нему в качестве напарника, обеспечивающего огневое прикрытие и убежище.

Шацар обещал Митанни его защитить и должен был выполнить свое обещание. Ему и самому не хотелось бы, чтобы Мелам погиб.

Сначала Шацар видел себя в качестве диверсанта на стороне противника, однако ему пришлось выслужиться, чтобы заполучить Мелама, поэтому он убивал Инкарни первое время. Затем ему пришлось убивать Инкарни, потому что начались чистки и велик был риск, что его раскроют. Это означало смерть, достойную для Инкарни. Но теперь не только для него, но и для Мелама.

Куда ни кинь везде был клин. Шацар продолжал стрелять. Он и не думал о том, что будет делать после войны. Он надеялся, что она никогда не закончится. Он мог бы вечность провести лежа на холодной земле, укрытый маскировочным костюмом, присыпанным листьями или снегом.

Нужно было быть незаметным не только для людей, но и для зверей и птиц. Местоположение снайпера можно было вычислить по тишине, которая остается после покинувших человеческое владение птиц и зверьков.

Шацар не шевелился, чтобы не спугнуть даже их. Он должен был быть невидим, он так поверил в собственное несуществование, что иногда ему и вправду казалось, что его нет.

Впрочем, он появлялся, когда видел цель.

На расстоянии около пятисот метров от холма, где он устроился, было озеро. Шацар разведал все источники воды в радиусе доступа, этот был чистейшим и ближайшим. Значит, скоро они придут.

Место было для него новое. Нельзя было долго задерживаться на одном, поэтому они с Меламом вдвоем курсировали по территории, захваченной врагом.

Врагом? Шацар приучил себя думать фразами с агитплакатов, чтобы сердце его казалось горячее, чем у самых отъявленных патриотов. Даже наедине с собой он старался думать о других Инкарни только как о врагах.

Они появились около полудня. Пришли за водой, разумеется. Молодые парень и девушка, смешливые и громкие. Маленькие птички, крохотные зверьки. Еще чуть-чуть беззащитности и неловкой злости — и в них стало бы стыдно стрелять.

Первым Шацар снял парня.

— Двести сорок пять, — прошептал он одними губами. Затем прицелился в девушку и понял, что знает ее. Нет, знает — не то слово. Видел — всего один раз. Шацар выстрелил прежде, чем вспомнил — когда. Сначала стреляй, потом думай, тогда будешь жить. Будешь жить ты — будет и Мелам. Выполнишь свое обещание. Молодец.

Девушка, упавшая прямо в озеро и теперь плававшая там тухлой рыбиной, была той самой красавицей с баррикад. Она помогла Шацару устроить пожар, скрыла следы его кражи.

С папкой, которую Шацар спас благодаря ей, он до сих пор не расставался.

Она выжила и сражалась. Шацар испытал легкую неприязнь к себе, будто у него заболел зуб в неподходящий момент. Надо было сниматься с места, выстрелы были слышны. У него было около пяти минут.

— Двести сорок шесть, — прошептал он. Шацар поднялся, боль в затекших мышцах тут же дала о себе знать. Он двинулся к убежищу, осторожно и быстро. Минут через десять, когда Шацар был уверен, что оторвался, ему на плечо уселся Мардих.

— Все в порядке? — спросил Шацар.

— Ну, разумеется. Но ты же понимаешь, что я тебя не одобряю.

Шацар кивнул. Конечно, Мардих его не одобрял — но и сам он предал Двор уже очень давно. Шацар его, в конечном итоге, не держал.

— От твоего Мелама толку, как с козла молока, — сказал Мардих.

Шацар снова кивнул. Именно поэтому это Мардих должен докладывать им о приближающемся противнике. Не в последнюю очередь ручное чучело сорокопута делало Шацара таким успешным снайпером. Мардих всегда вовремя предупреждал их об опасности. Они всегда покидали убежище до того, как враг мог бы до них добраться.

— Знаешь, мне надоело молчать! Может, скажешь Меламу о нас? Я не хочу тут в сырости ночевать больше! Шацар!

Шацар пожал плечами. Прозвучало все это отвратительно.

Мелам ждал его в землянке. Чадила свечка, вкусно пахло пшенкой с мясными консервами, на очаге грелся котелок с каким-то травяным отваром. В лоне дикой природы Мелам открыл в себе бабку-ведунью и часто совершал вылазки за лечебными растениями.

Сам он лежал, поджав колени на тесных нарах. На коленях у него был лист бумаги, он что-то ожесточенно на нем строчил.

— Двести сорок шесть, — сказал Шацар.

Мелам вздрогнул, приподнялся, едва не потеряв очки.

— А, — сказал он. — Это ты!

— А если бы не я?

— Но это же ты.

Шацар вздохнул, потом повторил:

— Двести сорок шесть.

— Ты говоришь так, как будто этим гордишься.

— Потому что я этим горжусь.

— Это же люди, живые люди!

— Они не люди.

— Две руки, две ноги, одна голова, снова два глаза — они как мы!

Война совершенно его не ожесточила. Это с одной стороны раздражало Шацара, а с другой — смешило.

Шацар сел на свое место. Землянка была тесной, оттого и не было ничего, кроме своего места, места Мелама и общего места у огня. Они часто меняли убежище, оттого Шацар привык считать, что его дом там, где Мелам.

— Когда один из них будет тебя пытать перед тем, как прикончить, будь добр, вспомни этот разговор.

Мелам пробормотал что-то недовольное, поправил очки. Грязный и взвинченный еще больше обычного, он казался особенно жалким.

— Давай я обработаю твою рану.

Шацар разделся до пояса, тут же стало зябко. Осень уже вступила в свои права, а зимой обогревать убежища станет еще тяжелее.

На плече у него была воспаленная рана. След, оставленный вражеским снайпером никак не хотел заживать. Шацар подозревал, что это магия Инкарни Осквернения. Его собственная на таком расстоянии не действовала, он даже свои цели обездвижить не мог, находясь за пятьсот метров от них. Однако, не стоило считать, что нет на свете никого умелее его.

Рана гноилась и болела, но Шацар вспомнил об этом только после того, как Мелам напомнил ему. Он снял старую повязку, бросил в огонь.

— Как ты вообще можешь сосредоточиться и стрелять? — спросил он.

— Просто не обращаю внимания.

Мелам поцокал языком, потом смочил марлю спиртом и принялся обрабатывать рану. Шацар закрыл глаза. О боли он то забывал, то чувствовал ее слишком сильно, так что его тошнило.

Спирта оставалось мало, нужно было экономить его.

Вторую марлю Мелам обмакнул в отвар в котелке.

— Должно помочь. Я не то чтобы верю в гомеопатию, но когда ничего кроме нее нет… Знаешь, салициловая кислота, это противовоспалительное, преобладающее вещество в аспирине, но содержится в чистом виде она в ивовой коре, я тут немного добыл, а сейчас еще заварил шалфей и…

— Тебе здесь действительно скучно.

Мелам не слушал его, насыпал на вымоченную в шалфейном, Шацар наконец узнал запах, когда Мелам сказал, отваре марлю немного резко пахнущего белого порошка.

— Нет, просто я хочу, чтобы ты поправился. Я переживаю за твою рану. Она не заживает, понимаешь?

Мелам перевязывал его очень осторожно, но это было без толку, все равно плоды его экспериментов с живой природой жглись так, что перед глазами темнело.

— Знаешь, я люблю тебя, Шацар.

— Что? — спросил Шацар. — А как же Митанни?

— Не в этом смысле! — быстро ответил Мелам. — Я люблю тебя, как моего друга. Лучшего.

— Хорошо.

Мелам вздохнул:

— Хотя иногда ты ужасный. Но очень мне дорог. Я не хочу тебя потерять.

Чтобы сосредоточиться на чем-то кроме боли и дурацкой болтовни Мелама, Шацар взглянул на письмо, которое Мелам держал у себя на коленях, как будто боялся, что потеряет его, если хоть на секунду с ним расстанется.

Шацар видел многословные описания их нелегкого быта, опасения и страхи, жалобы на ссоры с Шацаром, всю эту чушь, которую Мелам отправлял Митанни в надежде, что ей интересно, как у них дела.

Но самое главное в письме въелось в его мозг, как въедалась в плоть салициловая кислота.

«Я люблю тебя, Митанни. И когда я вернусь, ты пойдешь за меня замуж? Я понимаю, что это не романтично и неправильно — говорить о таком в письме. Но если ты только согласишься, я предложу по-настоящему! Просто мне было страшно тебе предлагать, но если ты откажешь в письме, все будет не так ужасно!»

Боль, которую испытывал Шацар хорошо отражала то, что происходило у него внутри.

Однако, по зрелому измышлению, однажды этим должно было закончиться. Много раз Шацар представлял, как убьет ее, его и себя.

Амти заснула прямо на диванчике в гостиной, несмотря на все уговоры госпожи Тамии. Она вернулась домой к вечеру, оставив Мескете наедине с ее обязанностями. Ей столько надо было рассказать друзьям — о ритуале, который готовит женщина-зверь, о роли Эли в нем. Мескете еще долго рассматривала стелы, а Амти, которая понимала исключительно картинки, чувствовала себя бесполезной дурочкой. Потом Мескете сказала:

— Эта ваша женщина-зверь…

Мескете ткнула пальцем в картинку, на которой было изображено существо со множеством щупалец, огромное и беспорядочное нагромождение нелепых и странных линий.

— Жрица Тьмы, — сказала Мескете.

— Да, мы тебе говорили.

— Но я подумала, что имеется в виду жречество в современном понимании этого слова. Хранитель комплекса знаний о достижении гармонии с Тьмой и истории Мира. Смотритель Храма. Мудрец, в конце концов.

— А что такое жрец в несовременном понимании этого слова? — спросила Амти.

Мескете снова ткнула пальцем куда-то в центр безумного сплетения конечностей чудовища.

— Вот это — жрец. Конечно, судя по тому, что тут написано — довольно высокоранговый. По-настоящему искаженный. Я никогда не знала, что они могут владеть больше, чем одним видом магии. Здесь написано, что когда жрец приносит кого-нибудь в жертву Матери Тьме и испрашивает ее благословения, она может даровать ему силу убитого им. По крайней мере, в это верили. Судя по всему женщина-зверь — представитель того самого забытого жречества.

Мескете помолчала, потом посмотрела на Амти, будто в ней содержался ответ.

— Что-то тут не сходится, — сказала Мескете. — Эти знания были утеряны с разрушением единственного во Дворе Храма. Кроме того, очень немногие могут читать на забытом языке. Если даже Царица не знала о том, что здесь находится и не всякий мог дойти до конца…

— Шацар мог, — сказала Амти. — И его наставница. Она уже наверняка умерла, но она могла показывать это место не только Шацару.

Однако говоря это, Амти не верила собственным словам — часть ее сознания, впитавшая воспоминания Шацара говорила, что лишь он один был избран госпожой Айни, чтобы быть посвященным в тайны Матери Тьмы.

— В любом случае, ты представляешь, сколько у нее может быть магической силы? — спросила Мескете.

— Здесь написано, как побеждают Жрецов?

— Нет, это же не стела Перфекти. Зачем нашим предкам было побеждать собственных жрецов? Они были кем-то вроде вождей, защищали первых Инкарни. Здесь говорится, что каждый Жрец или Жрица владели искусством прошения. Не совсем понимаю, что это значит.

— Связь с Матерью Тьмой?

— Возможно. В любом случае, нужно хорошо подготовиться, прежде чем действовать.

— Но Эли…

Мескете скривилась, поправила очки, а потом резко сказала:

— Я понимаю. И я надеюсь, что Адрамаут и остальные не попали в беду, наткнувшись на похитительницу раньше времени. Если она Жрица в этом…

Мескете провела пальцем по рисунку, на пальце у нее осталась пыль.

— … смысле, значит у нас довольно мало шансов. Представь себе, у нее могут быть десятки сил.

Амти сглотнула. Впрочем, страх не убавил ее решимость. Амти начинала привыкать к нему, страх стал ее частью, и чем дольше она с ним жила, тем больше понимала, что испытывает его постоянно.

А бояться постоянно значит не бояться вовсе. С этим тоже можно было научиться жить.

Впрочем, Амти быстро вспомнила, что такое бояться по-настоящему, когда вернулась в пустой дом. Она провела ночь с Шацаром, а Адрамаут и остальные уехали утром. Они могли вернуться днем или даже к завтрашнему вечеру.

Однако Амти затрясло от мысли, что они могли уже быть мертвы, только потому что Амти узнала об опасности слишком поздно, только потому, что она не успела предупредить их.

Скептический голос в ее голове напомнил, что если бы Амти не поехала к Шацару, она не пошла бы в Храм с Мескете и не узнала бы ничего вовсе. Однако Амти слишком хорошо умела себя обвинять, чтобы упустить такую зацепку.

Амти ведь уже видела сон про Храм, стоило догадаться и сказать об этом остальным. А теперь все они мертвы, лежат где-то, холодные и одинокие, и Амти никогда не увидит их и не найдет, даже не похоронит, как полагается.

Словом, Амти погрузилась в бездну страха и печали, по сравнению с которой ее обычные страхи и печали казались лужицами. Амти лежала на узком, кожаном диванчике и думала, чтобы отвлечься, что такое труп — вещь или существо? С одной стороны, он больше не одушевлен, с другой — когда-то был. Наверное, для трупов надо было выдумать особенную категорию. В конце концов, история оставила их намного больше, нежели живущих.

Странное дело, но эти мрачные мысли не успокаивали. Амти ворочалась и думала о добром, вечно недовольном Ашдоде, о милосердной Яуди, заботливом Адрамауте, обаятельном Шайху, смелом Аштаре, деликатном Неселиме, любимой Эли и о…

Ну, просто о Мелькарте, словом. Ничего хорошего о нем сказать все равно не получалось.

Думая о том, как она любит своих друзей и о том, что Яуди и Ашдод в любом случае не заслужили такой страшной смерти, Амти незаметно для себя заснула. Провалившись в тяжелый сон об отце, Шацаре и их невидимой войне, Амти проснулась будто бы тут же, но за окном уже разливался, как пятно отбеливателя на черной ткани, рассвет.

Ключ в замке повернулся, Амти вскочила с дивана, едва не упав, понеслась встречать Адрамаута и остальных. На полпути у Амти проскользнула мысль о грабителях, очередная глупая и параноидальная фантазия. Амти с облегчением откинула ее в сторону, когда на пороге появился Мелькарт. Рожа у него, с другой стороны, была самая что ни на есть бандитская. За ним вошли Шайху и Аштар, они увлеченно шептались о чем-то, Неселим и Ашдод шествовали с видом самым обиженным и судя по тому, как они держались, смотря в разные стороны, поссорились они друг с другом, Яуди шла предпоследней, оглядываясь периодически назад. Последним порог дома госпожи Тамии перешагнул Адрамаут, на руках у него спала бледная, тощая, будто куколка, девочка лет девяти. Впрочем, может быть она выглядела младше своего возраста, потому что была истощена. Адрамаут укутал ее в свою куртку, а сам дрожал в одном свитере.

— Ребята! — сказала Амти. — Я так рада вас видеть!

— Мы знаем, что ты сбежала, — сказал Мелькарт походя. — Тебе конец, идиотка!

— Эй!

— Ой, Амти, — фыркнул Аштар. — Забудь, никто все равно не слушает Мелькарта. И у тебя засос на шее, малолетняя шлюшка!

— И тебе конец, идиот.

— Конец, блин, — засмеялся Шайху.

— О, Свет, почему я вообще с тобой встречалась!

— Яуди! Ты уже ругаешься как Перфекти.

— Перфекти не ругаются как-то по-особенному, Шайху, — вздохнул Ашдод.

— Что довольно странно для таких надменных существ!

— Неселим! — отдернул его Адрамаут. — Не обостряй! Амти, малыш, мы…

Тут Амти почувствовала резкий приступ дурноты, она побежала в ванную.

— Куда ты?

— Ты что обиделась на Мелькарта?

— Правильно, он же гандон!

— Амти, что случилось?

Амти выпалила только:

— Меня от вас тошнит!

И заперлась в ванной госпожи Тамии, где купали в чистом, болезненном свете Яуди. Очень подростково, оставалось надеяться, что все подумают, будто у Амти припозднившийся и пришедший так не вовремя бунт.

Выходить из ванной не хотелось, хотя любопытство Амти одолевало. Чтобы как-то оттянуть этот момент, Амти четыре раза почистила зубы щеткой госпожи Тамии, в полной мере осознавая, как неправильно поступает.

Минут через двадцать в ванную постучали.

— Да? — откликнулась Амти.

— Малыш, мне нужна твоя помощь, — сказал Адрамаут.

Ну вот, подумала Амти обиженно, все умотались, и только тогда Амти ему нужна. Может, отчасти, у нее и был вредный подростковый бунт.

Амти щелкнула задвижкой на двери, высунула голову.

— В чем? — спросила она строго и тут же сама себя устыдилась — Адрамаут выглядел усталым. Он скептично приподнял бровь, вздохнул:

— Дурной у тебя характер, малыш. Если я скажу тебе, что ты поможешь спасти ребенку жизнь, ты перестанешь капризничать?

— Да! — быстро сказала Амти. Больше потому, что ей не хотелось мучительного чувства вины за страданий ребенка, чем из жалости.

Они с Адрамаутом пошли наверх. Амти слышала голоса из кухни, смех Шайху. Они что-то обсуждали, и Амти на них отчего-то обижалась, но куда больше радовалась им, радовалась, что они живы и здоровы.

— Как все прошло? — осторожно спросила Амти, чувствуя себя капризной дурочкой.

— Не лучшим образом. Мы прочесали всю округу, но не нашли убежища женщины-зверя. Однако, Мелькарт и Неселим нашли в лесу эту девчушку. Она лежала прямо на снегу. Судя по всему, она без сознания уже довольно давно. И до сих пор не очнулась.

— Обморожение?

— Не уверен. Но возьмем это за рабочую гипотезу.

Они зашли в комнату Адрамаута. Там на кровати лежала девочка, теперь, без куртки она казалась еще меньше. На ней было легкое, белое платьице, кружевное, нежное и напомнившее Амти еще чье-то платьице, виденное когда-то давно. Может быть, у самой Амти в детстве было такое.

— Удивительно, как в такой легкой одежде она вообще смогла хоть сколько-то продержаться в лесу.

— Иди сюда. Я покажу тебе кое-что еще более удивительное.

Адрамаут взял ее за руку, подвел к девочке. Губы у нее были бледные, как у трупа, снежинки растаявшие на ресницах превратились в капли воды, румянца на щеках не было.

И она все еще оставалась холодной. На ощупь девочка была как лед. И все же — она дышала. Едва слышно, слабо, но дышала. Адрамаут пощупал ее пульс, поцокал языком.

— Слабый, но ей, очевидно, хватает. Знаешь на что похоже? Лягушки.

— Ты с ума сошел, Адрамаут? — спросила Амти.

— В спящем режиме все процессы жизнедеятельности в организме лягушки замедляются. Так они переживают зиму. С этой девочкой происходит что-то похожее.

Амти снова потрогала девочку, ей было странно осознавать, что кто-то столь холодный все еще живет и дышит. Обессиленное выражение лица девочки делало ее похожей на мертвую. Амти даже не могла понять, красивое ли у нее лицо — черты были слишком заостренными, неестественными.

— А как мы можем ей помочь? — спросила Амти.

— Что касается старой доброй медицины, я уже все попробовал. Попробуем дать ей своей крови. Кровь Инкарни тонизирует организм наших собратьев. Мать Тьма сделала нас предрасположенными к каннибализму.

— Довольно иронично, — задумчиво сказала Амти. — Это, наверное, для конца времен, когда не останется никого, кроме нас.

— Чтобы сожрали друг друга. Да, зло несет в себе семена собственного разрушения или вроде того. Но самое главное, наша кровь может помочь поглотить враждебную магию, наложенную на обычных людей, Инкарни и даже Перфекти. В нашей крови есть экстракт небытия, и первое, что он уничтожает — чужеродную магию. Говорят, что кровь Перфекти аналогичным образом усиливает действие магии.

— Вот почему во Дворе используют кровь!

— Да, но некоторые — просто извращенцы, — сказал Адрамаут. — Сейчас далеко не многие способны накладывать долговременные магические эффекты.

Он взял с тумбочки чашку с теплым чаем, и вытащил из кармана нож, резанул себе по ладони. Амти посмотрела, как кровь капает в чашку, услышала мерзкий звук разбивающихся о жидкость капель.

— Мне тоже добавить? — спросила она.

— Да, немного. Для надежности. Полагаю, концентрация тьмы распределена не по количеству крови, а по количеству Инкарни. Давай начнем с нас двоих.

Амти поняла, что Адрамаут просто хотел поговорить с ней наедине. Этого стоило ожидать. Адрамаут сжал и разжал руку, чтобы кровь шла интенсивнее.

Амти выпалила:

— Я знаю, почему женщина-зверь умеет растворяться в темноте, душить, перемещаться и превращать людей в лягушек…

— Про лягушек, это метафора, — напомнил Адрамаут. Но на Амти вдруг нахлынуло возбуждение. Она схватила нож, резанула себя по ладони, тем же движением, что и Адрамаут. Боль, казалось, была почти незаметной. Амти лихорадочно рассказывала то, что узнали они с Мескете, как ходили в Храм, как видели там ритуалы, описанные на забытых языках. Адрамаут наблюдал, как Амти сцеживает кровь в чашку, и в какой-то момент отвел ее руку, покачал головой, мол хватит.

Взгляд у него был очень внимательный.

— То есть, — сказал он, когда Амти закончила. — Древняя Жрица Тьмы хочет вселить богиню в тело нашей Эли? И мы понятия не имеем, что с ней делать.

Адрамаут аккуратно, поддерживая голову девочки, поднес к ее губам чашку, смочил ей губы напитком из чая и крови. Некоторое время она оставалась безучастной, а потом начала пить. В сознание она, казалось, не приходила, глотала жидкость рефлекторно.

— Уже что-то, — задумчиво сказал Адрамаут. Девочка опустошила всю чашку, и Амти увидела, что кожа ее медленно начинала принимать естественный, живой оттенок.

Скоро она очнется, подумала Амти. Скоро она очнется и отвлечет Адрамаута от нее. Амти подумала, что это лучший момент для того, чтобы ему сказать:

— Я сбегала… — начала она и остановилась.

— Мы догадались. Мелькарт не видел тебя в твоей комнате утром. Если ты хочешь мне сказать, то я буду очень рад…

— К Шацару.

— Что?

— Я беременна от него.

— Что?!

Адрамаут помолчал, они с Амти одновременно посмотрели на девочку, в порыве одинаковой надежды, что она проснется и прервет этот разговор.

— Ты точно уверена? — спросил Адрамаут.

— Да, мне сказала женщина-зверь. И три теста. Поэтому она меня и не украла. А украла Эли. Из-за того, что я шлюха…

Был бы здесь Мелькарт, он сказал бы, что шлюха — Эли, а Амти просто дура. Как хорошо, что не везде есть Мелькарт.

— Кто-нибудь еще знает?

— Шацар.

— И что он говорит по этому поводу?

— Ничего. Я думаю, у него аутизм.

Амти помолчала, потом сказала:

— Еще знает Ашдод.

— Он-то здесь причем?

— Долгая история. Он работает на телефоне доверия. То есть, наверное, уже работал, а не работает.

И тут они с Адрамаутом одновременно засмеялись, совершенно одинаково и отчаянно.

— То есть, — сказал Адрамаут, с трудом перестав смеяться, и Амти тоже захлопнула рот. — Ты беременна от Шацара?

— От Шацара.

— А Эли похитила хтоническая жрица?

— Да.

— А Мескете теперь — царица депрессии во Дворе?

— Да.

— Шайху подсадил свою девушку на свою кровь?

— Вроде того.

— А Мелькарт просто паскуда?

— Ну, точно.

Тут они снова засмеялись, громко, взахлеб, истерично. Амти смеялась долго и до слез. Сквозь смех Адрамаут спросил:

— Почему ты не сказала мне?

— Я боялась. У вас и так много проблем, а тут я.

— Но твоя проблема бы никуда не делась со временем Амти.

Амти снова засмеялась, а потом подалась к нему, и Адрамаут ее обнял, успокаивающе погладил по голове. Его еще трясло от смеха, Амти чувствовала, а потом она разрыдалась.

— Прости меня, пожалуйста. Просто мне было так стыдно тебе говорить, и я боялась, что у тебя столько проблем.

Адрамаут тут же перестал смеяться, обнял ее крепче.

— Успокойся, Амти. Я с тобой. Чего ты сама хочешь, малыш? Что бы ты не решила, я буду на твоей стороне и помогу тебе.

— Ну, да. И Эли мы спасем.

— Непременно.

— И Мескете сможем вытащить.

— Постараемся.

— И с Яуди все будет хорошо.

— Теперь за ней присмотрит Ашдод.

— Но Мелькарт…

— … останется паскудой, с этим нужно просто жить.

Они снова засмеялись, и Амти подумала, что ей невероятно повезло с Адрамаутом. Он был с ней, поддерживал ее, несмотря ни на что, ему хватало сил и для нее. Амти продолжила плакать, но уже оттого, как сильно любила Адрамаута, как он был дорог ей и как она была благодарна ему только за то, что наконец рассказала. Все оказалось не так страшно.

Но чего хочет сама Амти, она не понимала. С одной стороны, ей хотелось узнать получше существо, в котором ровно половина — от нее, с другой стороны — ровно половина ведь от Шацара. С одной стороны Амти не хотелось до конца жизни думать, живое оно было или нет, с другой стороны — если она не готова, то обречет его на еще большие мучения. Ей не хотелось лишать его возможности посмотреть на мир, там было много хорошего. Но и приводить ребенка в мир, где ему придется провести детство, прячась и выживая — было бы несправедливо. Да и чему Амти и ее жизнь могли его научить? Амти не знала, сердце ее было переполнено любопытством к этому странному, даже не существующему еще в полной мере созданию. Но было ли в этом хоть что-то от любви, она не понимала.

От этих размышлений Амти, заливающую слезами свитер Адрамаута, отвлек шелест одеяла.

Амти обернулась. Девочка сидела на кровати, скрестив ноги. Взгляд у нее был испуганный, но она не издала ни звука.

— Привет, — сказал Адрамаут. — Мы — друзья, не сделаем тебе ничего плохого. Тебе нужна еда? Давно ты ела?

Девочка пожала плечами, не отводя от них больших, блестяще-карих глаз. Амти протянула ей руку, девочка посмотрела недоверчиво, помотала головой.

— Ты говоришь? — спросила Амти. Девочка промолчала, потом снова пожала плечами.

— Наверное, это от шока, — сказал Адрамаут. — Принесу ей еды. Она может быть очень голодна.

Амти осталась с девочкой одна и тут же засомневалась в своей любви к растущему в ней существу. Девочка казалась ей жутковатой, но Амти подсела к ней.

— Не бойся. Теперь все будет хорошо. Ты, наверное, была в страшном месте. Но мы тебя защитим и вернем родителям. Но для этого нужно знать твое имя. А еще ты можешь помочь нам найти других девочек и помочь им. Ты видела там, где была других девочек?

С полминуты глаза у нее были совершенно бессмысленными, в их карамельном блеске не мелькало ни единой эмоции, будто Амти говорила на чужом для девочки языке.

Потом она заторможено кивнула.

Амти протянула к ней руку снова и подумала, что девочка отшатнется. Но вместо этого она крепко вцепилась в руку Амти. Помедлив, Амти обняла девочку и почувствовала, что она дрожит.

— Ну же, ну же, милая, — сказала Амти неловко. — Все теперь хорошо. Скоро ты окажешься дома, там будут мама и папа.

На слове «мама» девочка заплакала, слезы страха скатывались у нее по щекам. Амти чувствовала ее страх, он был ей почти приятен. И в то же время — как надо запугать ребенка, чтобы он боялся слова «мама».

Мама? Что-то мелькнуло в голове, но искра мысли погасла не успев разгореться, потому что девочка затряслась у Амти в руках еще сильнее. Амти прижала ее ближе к себе одной рукой, а другой принялась шарить в тумбочке, достала блокнот и карандаш, зашептала:

— Хочешь покажу хорошее? Хочешь! Все в порядке, тут много хороших людей, мы все тебя защитим от любого чудовища.

Девочка вцепилась в Амти, и Амти, освободив руки, начала ее рисовать. Быстрый, кривой набросок, но девочка впервые смотрела на что-то осмысленно, ей нравилось, как появляются на бумаге линии.

Интересно, думала Амти рассеянно, а у нее будет сын или дочь? Это ведь уже решено.

Наконец, Амти закончила рисунок, показала девочке блокнот, где изображена была она сама — ее кудряшки, большие, как вишенки, карие глаза, вздернутый носик.

— Это ты, — сказала Амти. — Нравится? Правда, ты красивая?

Девочка задумчиво кивнула. Она утерла слезы.

Где же Адрамаут, думала Амти, он-то умеет обращаться с детьми. Все умеют это лучше нее. Кроме, может быть, Мелькарта. Тут девочка выдернула у Амти из рук карандаш и блокнот. Рядом со своим портретом она принялась что-то рисовать. Линии были по-детски жирными, дети еще не умеют рассчитывать силу, когда рисуют. Из-под ее руки выходил неловкий до жути, нарушающий простейшие геометрические законы, темный и нервный рисунок маяка с жуткими, черными птицами, витающими над ним, как падальщики в ожидании пищи.

Девочка нарисовала стрелочку от собственного портрета, нарисованного Амти, к маяку. Она погрызла карандаш, потом отложила его и, совершенно внезапно, исчезла. Амти подхватила рисунок и бросилась вниз, чтобы найти Адрамаута.

Какой ей собственный ребенок, если Амти не была способна просидеть с девятилеткой десять минут так, чтобы она не исчезла неизвестным образом в неизвестном направлении.

Амти забежала на кухню, едва не снеся дверь.

— Адрамаут! Она пропала! Маленькая….

— … девочка! — закончил за нее Адрамаут. — Она тут!

Амти посмотрела, и действительно, девочка сидела за столом, перед ней был поднос, который Адрамаут собирался нести к ней в комнату. Девочка сосредоточенно наматывала макароны с сыром на вилку, не обращая ни на кого внимания.

— Видимо, у нее уже есть магия, — сказал Мелькарт. — Какой талантливый ребенок.

— Почему даже когда ты правда говоришь что-то хорошее, звучит как сарказм? — с искренним любопытством спросил Шайху.

— Потому что заткнись.

— Именно так, полагаю, — сказал Неселим. — Она и сбежала. Может быть, ей удалось переместиться в этом летаргическом состоянии. Как иногда мы рефлекторно дергаемся во сне. Она могла провести в лесу сколько угодно времени, просто переместившись в случайное место поблизости.

Амти смотрела на рисунок маяка, потом на девочку.

— Ребята? — осторожно сказала Амти.

Но в этот момент госпожа Тамия позвала Адрамаута к телефону. Это было странно, поэтому Амти замолчала и все замолчали, слушая его голос из коридора.

— Да, мама, — сказал Адрамаут устало. — Вы хотите спросить что-нибудь о том, как поживает ваша дочь?

А потом он надолго замолчал, и Амти не видела его, не слышала его, но чувствовала волну всепоглощающего страха, страха, который почти заставил ее саму забиться в угол, дрожа.

Довольно долго стояла тишина. Остальные, не обладая ее чутьем к страху, тоже чувствовали, что дело неладно. А потом Адрамаут зашел к ним, выражение лица у него было совершенно жуткое — как у человека, который вот-вот свихнется.

— Маарни, — сказал он. И Амти все поняла, но вместе с этим пониманием, прямо в один момент, пришло и другое.

Платье, маяк, все это она видела — во сне. Был только один человек, кроме Амти и Шацара, который видел и помнил все то же самое. Этот человек обладал и искусством говорить с Матерью Тьмой.

Женщина-зверь. Шацар велел передать ее лично ему, потому что женщина-зверь — его сестра.

11 глава

— Я ее отодрал.

Глаза у Мелама округлились, он посмотрел в сторону зала, где сидела Митанни. Они с Меламом курили в саду, и по тому, как Мелам часто и глубоко затягивался, Шацар видел, как сильно он волнуется.

— Что?!

Да, Мелам определенно тоже не понимал, почему Митанни выбрала его, а не Шацара.

— Да не ее. Подружку невесты. Можешь не волноваться.

На лице Мелама читалось явное облегчение, даже болезненная бледность в секунду сошла с него.

— А почему я должен волноваться, что ты… переспал с подружкой невесты?

— Не переспал. Не то слово. Я трахнул ее под лестницей.

— Шацар!

— Ради тебя.

— Что?!

— Это традиция. Шафер должен потрахаться с подружкой невесты. Я посмотрел четырнадцать свадебных фильмов, и все они включали этот сюжет. Я хочу, чтобы твоя свадьба была идеальной.

Мелам вздохнул, потом улыбнулся Шацару с неожиданной и искренней теплотой.

— Спасибо тебе, Шацар. Это самая социопатическая вещь, которую я слышал на своей свадьбе, но мне приятно, что ты стараешься для нас.

Мелам помолчал с секунду и почти тут же спросил подозрительно:

— Но это ведь было не против ее воли?

— Такого я в свадебных фильмах не видел.

— Ты мой лучший друг. Я безумно счастлив, что ты сейчас со мной.

— Давай без этой чуши. Мне еще речь читать Мелам посмотрел на него с сочувствием. Шацар не понимал, знал ли Мелам, как сильно он любит его жену.

— Я пойду. А то праздник, — сказал он осторожно, как бы предлагая оставить Шацара одного.

Шацар в ответ промолчал и только закурил следующую сигарету.

Яркие мордочки цветов то тут, то там выглядывали из невероятной зелени лета. Ветер гонял на купоросно-синем небе облака. Удивительный день, хороший для свадьбы.

Шацар думал, что он станет худшим в его жизни, однако не стал. Митанни была так прекрасна, ее темные, блестящие волосы спадали к лопаткам, безупречные черты и сияющие глаза делали ее похожей на богиню.

Шацар любовался на нее и забывал обо всем. Любовь, стоящая смерти. Шацар, конечно, довольно долго игрался с мыслью о том, чтобы устроить резню на свадьбе. Он даже учился обездвиживать достаточное количество целей.

Одна винтовка и его магия, эта свадьба могла бы войти в историю. И какой сюжет был бы у этой истории — герой Войны, один из самых известных снайперов Халдеи, начинающий политик, расстреливает жениха, невесту и их гостей.

Наверняка, статью об этом происшествии поместят в той же желтой газетенке, куда Шацар частенько присылает статьи. Соблазн разрушить всю тщательно выстроенную вокруг себя ложь и показать, хоть один раз, кто он есть на самом деле был необычайно велик.

Шацар не был борцом за справедливость, героем, защитником слабых от сил чудовищного зла. Он родился чудовищным злом, воспитывался чудовищным злом и умрет чудовищным злом, как хорошо не научился бы врать.

Угрызений совести по этому поводу Шацар не испытывал, скорее ему было интересно посмотреть на лица окружающих его людей, если бы они узнали о нем все.

Год назад закончилась Война. Шацар и Мелам были теперь ветеранами, у них был некий запас доверия в обществе. Мелам этим пользоваться не умел. Его волновало только то, как побыстрее жениться на своей женщине и вернуться к своим книжкам.

Шацар его понимал. По трезвому измышлению, Шацар понимал еще вот что — ему не хочется оставлять Митанни и Мелама. Если оглядеть ситуацию еще более холодно, стоило отметить, что Шацару, строго говоря, некуда было возвращаться. Он был один из самых известных снайперов-диверсантов. Не только обычные люди, но и Инкарни, прятавшиеся среди них, смотрели иногда телевизор.

Шацар предал свой народ. Триста двадцать четыре Инкарни, его братья и сестры. Чтобы выполнить обещание, данное женщине, которая сегодня станет женой его друга. Шацар был преступником, во Дворе его бы судили. Двор иногда не такой дикий, каким его привыкли считать. По крайней мере, линчевание было бы милосерднее таких судов, которые проводились во Дворе.

Шацар искренне надеялся, что Инкарни, знавшие его лично и помнящие его мертвы, либо не показываются в Государстве. Однако, следовало перестраховаться. Шацар долгое время не мог выдумать, как, и это не давало ему покоя.

Мелам считал, что у Шацара поствоенный синдром, однако никакого синдрома у него не было. В первые три месяца Шацар заперся в своей новенькой, государственной квартирке, чтобы избежать риска, пока не будет готов план.

Шацар накачивался водкой до потери сознания, но вовсе не потому, что его преследовали голоса погибших на Войне товарищей и врагов. Нет, у Шацара, строго говоря, не было ни товарищей, ни врагов.

Шацару хотелось забыться оттого, что Митанни по неизвестной ему причине полюбила не его, а Мелама. И всегда любила Мелама. И теперь она готовилась к свадьбе с ним.

Впрочем, в один из дней, когда в голове прояснилось и пить больше не хотелось, Шацару вдруг пришла в голову, совершенно случайно, он даже не делал ничего особенного — лежал на кровати и смотрел в потолок, простая и страшная идея.

Он все еще мог все исправить. От начала и до самого конца все, что сделал Шацар исправлялось лишь одним. Он должен был уничтожить Государство. Разрушить единственную цивилизацию и погрузить мир обратно в пустоту, как хотела того Мать Тьма.

Но, может быть, для этого вовсе не обязательно было вести армию Инкарни. Шацар вспомнил с необычайной, похмельной ясностью слова, которые собственной рукой вывел еще в школе — они первыми должны уйти со сцены.

Порядок все это время был неправильный. Только теперь все обрело смысл.

Шацар вспомнил ужасы, которые творили на войне обычные люди, вспомнил собственного отца, который не был Инкарни. Все встало на место. Шацар мог защитить себя, предателя, только одним способом — открыв охоту на Инкарни. Чтобы они рот раскрыть боялись. Если он, Шацар, возглавит службу по отлову шпионов в послевоенной Халдее, никто и никогда не заподозрит, что он Инкарни. Если отрекся от своего народа — режь до конца.

Шацар не думал о том, как захватит мир и отправит под расстрел всех людей в Государстве. Нет, он сделает это с Инкарни, преследуя мирные цели, как и всякое настоящее чудовище. Потому что настоящему чудовищу нужно, чтобы ему поверили. Чтобы встали на его сторону.

А потом, когда Инкарни не останется, люди сожрут друг друга.

Не стыдно спасать свою шкуру, стыдно не спасти ее и не попытаться уничтожить Государство, как и полагается Инкарни. В этом заключается верность Матери Тьме. Сжечь ее народ на алтаре ее дела.

Шацар тогда вскочил с кровати, принялся составлять план действий. Весь день он провел ни капли в рот не взяв, а ночью вылил все спиртное, что было дома в раковину.

План был идеален.

Сегодня был праздник Мелама и Митанни, разумеется. Но и Шацару было что отметить. В этот памятный день он планировал переход от пункта один к пункту два. Если первая часть плана состояла, в основном, в привлечении внимания к проблеме, то вторая заключалась в предложении выхода и демонстрации решения.

Сейчас Шацара считали чокнувшимся в многолетней бойне парнем, который всюду видит врагов, когда война уже закончилась. Слишком параноидальный, чтобы представлять серьезную конкуренцию — это часть имиджа. Чокнутый, дурачок, которому никто не говорит об этом только потому, что он — Герой Халдеи. Его медали за убийство себе подобных позволяли проявлять некоторую эксцентричность.

Взлет должен был быть молниеносным. Таким, чтобы его не успели воспринять всерьез и устранить.

Шацар затушил сигарету, выбросил ее и, чуть помедлив, вернулся в зал. Гости ели и пили, веселились, смеялись. Всем здесь было плевать на Мелама и Митанни. Кроме Шацара. Впрочем, он брезгливо оглядел нескольких режиссеров, которым Митанни так и не досталась. Теперь они волей неволей были в одной лодке с Шацаром. Отвергнутые поклонники, слюнявые завистники и Шацар.

Он подошел к Митанни и Меламу. Мелам был уже явно навеселе и его занимала логистика бутерброда с икрой через стол. Шацар протянул руку Митанни.

— Не хочешь потанцевать?

Митанни чуть склонила голову набок, рассматривая его. Потом ее красиво очерченный рот обнажился в улыбке, которая была призывнее обнаженного тела. Шацар прекрасно знал, что Митанни делает это не специально. Просто не может по-другому.

— Да. Разумеется. Мелам, ты же не против?

— О, нет. Если я и доверю свою невесту какому-нибудь мужчине, то только ему.

Опрометчиво, подумал Шацар. Впрочем, он ведь в действительности никогда не показывал силы своего желания обладать Митанни.

Некоторое время они танцевали молча, Шацар вел уверенно, близко прижимая Митанни к себе. Гости расступались перед ними, кто-то слишком пьяный или слишком мало осведомленный о событии мог принять их за жениха и невесту.

Митанни погладила Шацара по щеке, движение чуть слишком вызывающее для чужого мужчины на собственной свадьбе.

— Я слышала, как ты выступаешь по радио, — промурлыкала Митанни. — Так горячо и страстно. Я от тебя подобного не ожидала, обаяния и яркости в тебе никогда не было.

— Просто эта тема меня действительно волнует. В отличии от того, о чем мы разговариваем обычно, — ответил Шацар.

— Ты о моих фильмах?

Она засмеялась, смех у нее был колкий. Одна из причин, по которой Шацар ненавидел ее так же сильно, как и любил — Митанни почти невозможно было обидеть. И все колкости, принятые между ними, для нее как будто не значили ничего.

Она гибко прижималась к нему, улыбалась, обнажив белые и острые жемчужинки зубов.

— Конечно. Но не говорить же об этом Меламу — он уверен, что женится на характерной актрисе.

— Не беспокойся, Мелам и не заметит. Он ведь столько лет не замечает, что его друг — психически больной убийца.

Частенько они переходили от язвительных комментариев в банальнейшим оскорблениям. Тем не менее Митанни все так же ласково прижималась к нему, а Шацар так же нежно и аккуратно ее вел.

Секунд за десять перед тем, как песня закончилась, Митанни вдруг перестала источать яд и прошептала ему:

— Ты ведь помнишь, что я безумно благодарна тебе за Мелама? И всегда буду. Спасибо, Шацар. Ты настоящий друг. Потрясающий друг.

— О, разумеется.

Шацар проводил ее. Струящийся шелк ее платья, его зимняя, свежая белизна почти заставили его облизнуться. Она выглядела такой невинной. Шацар поцеловал ее руку, и коснувшись губами костяшек пальцев почувствовал почти физическую боль от невозможности ей обладать.

Заиграла следующая песня, какой-то развеселый джаз, где певец азартно выводил куплет о том, как он покорит Вавилон и лучшие девушки, лучшая выпивка, лучшие машины большого города будут принадлежать ему.

Митанни без стеснения и громко запела. Мелам поправил очки, наблюдая за ней со счастливой улыбкой. Митанни родилась в какой-то деревне, она и рода-то своего не знала, не все понимала в приличиях, оттого не стеснялась в голос петь любимую песню.

Песня, впрочем, отчасти была про нее — это она покоряла столицу, это она добивалась своего, приехав из поселка, который сложно найти на карте.

Когда песня закончилась и музыка смолкла, Митанни выразила недовольство громким «у-у-у-у». Мелам засмеялся, а потом сказал торжественно:

— Спасибо всем, что пришли пришли посмотреть на нас с невестой. Если честно, не знаю, на что еще здесь можно смотреть, потому что сама свадьба вышла не очень.

Мелам смутился от такой самоуничижительной шутки, но тут же продолжил что-то весело рассказывать. Шацар не слушал. Он смотрел на Митанни. Она видела это, удерживала его взгляд. В какой-то момент она что-то прошептала. Шацар уловил по губам что-то вроде:

— Твоя очередь.

Он резко поднялся, все смотрели на него. Шацар написал речь, но со злости порвал ее вчера, решив, что никуда не пойдет. Наутро резко стало лучше, однако речи уже не было.

Шацар смотрел на пьяные морды гостей, кое-кого он знал по фронту, кое-кто раздражал его еще в университете. Шацару бросилось в глаза, что почти не было людей в возрасте. Отец Мелама, как и многие другие, погиб на Войне, а его мать не одобряла мезальянс своего единственного сына и предпочла лишить его своего присутствия. Митанни своим родителям даже не сообщила, она не хотела, чтобы хоть что-то связывало ее с прошлым.

— Господа, — начал Шацар, хотя здесь не к кому было так обращаться. — Сегодня счастливый день для меня, ведь мой лучший друг и моя лучшая подруга, наконец, празднуют главнейший праздник для их любви и переходят к новой, более радостной странице их жизней, которая, я надеюсь, принесет им только счастье и радость. Я знаю Мелама давно и хорошо, если уж кому-то и можно доверить расцветающий талант Митанни, так это ему. Он сумеет позаботиться о ней, вместе они смогут дать друг другу многое, что, я уверен, приведет к успеху их обоих. Я надеюсь, что каждый из них многого добьется в жизни благодаря другому, ведь брак, по моему глубокому убеждению, нужен для совершенствования каждого из участников. Но для меня их брак значит намного больше, чем может показаться. Эта свадьба, весь сегодняшний день, доказывает, что мы выстояли в Войне, мы выжили и мы будем жить дальше.

Шацар впервые увидел заинтересованность во взглядах гостей. Многие из них прошли Войну, они любили о ней слушать.

— Союз этих людей помогает нам перевернуть страницу нашей истории, потому что сегодня мы наглядно видим, что после всего еще существуют любовь, нежность и верность, что после всего мы еще можем улыбаться. Для меня союз Мелама и Митанни, символ возрождения, которое переживает и наша страна, наше Государство. Я не называю нашу страну — Халдеей, а столицу — Вавилоном, потому что у нас одна страна и одна Столица. Теперь, после того, как мы победили, воистину, мы должны понимать, что кроме нас нет никакой другой страны, и от нашей жизни, жизни нашего, единственного на свете Государства, зависит будущее человечества. Радостно видеть, что люди создают семьи и продолжают жить и работать во благо будущего. Я верю, что мы все снова научимся радоваться жизни, как научилась эта молодая пара, и все достигнем светлого и свободного будущего.

Люди захлопали, кто-то впечатлился, а кто-то был слишком пьян и решил присоединиться к овациям просто так. Шацар улыбнулся и сел на место. Он поймал удивленный взгляд Мелама. Наверное, он вспомнил как когда-то Шацар говорил о том, как опасно забывать свою историю. А сейчас он сам обезличивал страну, за которую воевал.

Однажды, когда Шацар придет к власти, Халдея и имя-то свое забудет. Это будет народ, не помнящий родства.

После свадьбы Шацар отвозил Мелама и Митанни домой. Когда Митанни вышла, пошатываясь на каблуках, Шацар сказал Меламу:

— Подожди.

Мелам был изрядно пьян, а вот Шацар сегодня не выпил ни капли. Переживал за свой самоконтроль.

— Да, друг, — сказал Мелам и козырнул ему, потом поправил очки, с трудом сфокусировал взгляд.

— У меня есть для тебя свадебный подарок.

Шацар достал из бардачка бумаги. Он старательно переписывал содержимое папки господина Танмира. Оригиналы текстов он сжег. Шацар допускал оплошности, зачеркивал ошибки, словом, старался, чтобы большая часть того, чего Мелам о проекте не знал, выглядела как его реальная работа.

— Вот, — сказал он.

— Что это?

— Проект господина Танмира. Я закончил его. Почти. Мне нужна твоя помощь.

— Но я…

Мелам прижал записи к груди, потом начал:

— Ты…

— Возьми это. Когда ты протрезвеешь, мы все обсудим. Я тебе доверяю. Я доверяю тебе то, что может стать делом моей жизни. Помоги мне.

— Шацар…

— Не прямо сейчас.

Шацар знал, Мелам ему не откажет. Еще он знал, что Мелам достаточно умен и талантлив, чтобы закончить дело, начатое господином Танмиром. Шацар никогда не был гениальным биологом, хоть соответствующее образование и далось ему легко.

Так что он предоставил Меламу самому сковать топор для Халдеи.

Амти очнулась оттого, что Аштар зажал ей нос. В глазах не сразу прояснилось, Амти треснула Аштара по руке, почти тут же вспомнив, что боли он не чувствует. Она приподнялась на локтях, в глаза ей забил свет, лампа на кухне резала взгляд, была слишком яркой, Амти зажмурилась.

— Где все? — спросила она. Собственный голос показался ей дурацким и далеким.

— Ты упала в обморок, котеночек, а все заняты тем, что думают, как спасти дочку Адрамаута и Мескете. Эта несправедливая жизнь.

— Нет! — сказала вдруг Амти. — Нет, это очень даже справедливая жизнь.

Аштар пожал плечами, уселся на стол, с кошачьим изяществом откинулся назад.

— Лично я бешусь от мысли, что мы меньше усилий предпринимали, чтобы спасти мою сестру, чем…

Но Амти прервала его, потом вскочила на ноги.

— Поехали!

— Куда?

— Ты хочешь спасти сестру или нет?

— Амти, ты сошла с ума? — поинтересовался Аштар участливо.

— Да, — сказала Амти. — Я могу узнать, где женщина-зверь. Только умоляю тебя, возьми ключи от какой-нибудь гребаной тачки!

Аштар посмотрел на нее даже обиженно.

— У меня есть ключи не от какой-нибудь гребаной тачки, а от тачки твоей мечты.

Амти посмотрела на него непонимающе, но Аштар не стал дожидаться ее ответа, он шел вперед, и Амти едва успевала за ним.

В гостиной все что-то шумно обсуждали, ругались, Яуди и Ашдод держались чуть в стороне, периодически подавая реплики вроде:

— А вы подумали о том, что никто не знает, как ее убивать и это страшнее, чем то, что мы знаем, где ее найти?

Шайху спросил:

— Может, сказать Мескете?

Адрамаут сосредоточенно обсуждал что-то с Мелькартом и Неселимом так тихо, что Амти не слышала слов. Госпожа Тамия причитала и заламывала руки. Безумие, настоящее безумие.

— Куда вы? — окликнул их Мелькарт.

— Поедем за оружием. Скоро вернемся, — бросил Аштар. Амти увидела, как потерянно и задумчиво кивнул Адрамаут. Ей стало очень его жалко. Скоро, подумала Амти, скоро они всех найдут, и Эли, и Маарни — ведь теперь она все поняла.

Осталось совсем немного. Амти была полна решимости, не убавило этой решимости даже то, что Аштар открыл дверцу блестящей и старомодной машины госпожи Тамии.

— А, — сказала Амти. — Я же взяла тебя потому, что ты хорошо врешь и воруешь.

— Ошибка, котеночек, — пропел Аштар. — Потому что я первый оказался рядом в момент твоего гениального озарения.

— Если бы не оказался, я бы все равно тебя нашла, — сказала Амти неуверенно.

— Надеюсь, — продолжал Аштар, будто не слышал ее слов. — Твое озарение действительно гениальное. Иначе нам конец. Но я, конечно, свалю все на тебя.

— Тебе не поверят, я младше.

Амти села в машину рядом с ним, вздохнула:

— Я что не могу побыть крутой, как в фильмах, чтобы ты меня не перебивал?

— О, котеночек, проблема в том, что ты не производишь такого впечатления даже агитируя меня сбежать с тачкой нашей хозяйки. Ты производишь впечатление истеричной неудачницы, но лично я тебя очень люблю!

— Знаешь, чем ты отличаешься от Мелькарта? — спросила Амти, когда они выехали со двора.

— Ммм? — Аштар внимательно смотрел на дорогу, на губах у него играла радостная улыбка. Амти подумала, что рад он не только шансу найти Эли, но и возможности покататься на машине госпожи Тамии.

Несмотря на свой старомодный вид, машина ехала легко и приятно, ход у нее был шустрый. От такой ухоженной, но все-таки развалюхи, Амти этого не ожидала.

— Ты говоришь гадости миленько и добавляешь, что все равно любишь адресата.

— Значит ли это, что я лучше Мелькарта?

Амти пожала плечами.

— А вкус у старушки недурной, — сказал Аштар. — Даже Шайху бы понравилось.

— О, надо было взять его с собой, — пробормотала Амти.

— Побереги силы, котеночек, не трать их на сарказм. Постарайся ясно сформулировать, куда мы едем.

Шоссе было порядком занесено снегом. Чем дальше от Столицы, тем хуже ухаживали за дорогами.

— Сейчас — к Столице. Но не доезжая. Словом, я тебе буду говорить, где поворачивать. Мы едем ко мне домой.

— Конечно, котеночек, как скажешь, но какого хрена?

— Там Шацар.

— Не снимаю свой вопрос.

Амти помолчала, не зная, как будет правильнее все объяснить. Наконец, она рявкнула:

— Заткнись и рули!

И Аштар оглушительно засмеялся, заразительно и увлеченно настолько, что едва не выехал на встречную и не столкнулся с каким-то несчастным водителем легковой машины.

— Нет, — сказал Аштар. — Котеночек, это не твое.

Амти на секунду пожалела, что вообще все это затеяла. Стоило рассказать остальным и уж потом предпринимать что-то. И уж точно не стоило брать с собой Аштара. Впрочем, намного хуже было бы, если бы Амти взяла с собой Шайху. Человека, чей уровень ответственности был сравним с белкой нельзя было оставлять наедине даже с микроволновкой.

Только теперь Амти начала думать над тем, что она скажет Шацару. И отчего-то стоящих идей ей в голову не приходило.

Некоторое время они ехали молча, только Амти иногда указывала Аштару, куда поворачивать. Они неслись по знакомым дорогам, и Амти с каждым метром все хуже понимала, что она делает.

Аштар спросил:

— Котеночек, ты ведь правда узнаешь, где Эли?

— Я очень на это надеюсь, — сказала Амти честно, на этот раз без бравады. Ей было бы очень неловко дать Аштару надежду, а потом не оправдать ее.

Наконец, Амти увидела впереди очертания ее родного дома. Свет в окнах не горел, машины Шацара тоже не было. Наверное, решает важные дела своего Государства.

Аштар неаккуратно припарковался, наехав на заснеженные папины клумбы.

— Вандал, — сказала Амти бесцветно. От волнения сил не было даже на раздражение.

— Так что? Пойдешь домой пить чаек? — спросил Аштар.

— Да. А ты оставайся здесь. И сиди. Очень долго. И не стреляй. И когда Шацар придет — помахай ему, покажи, что ты тут. Вроде как не поджидаешь в засаде.

Амти вышла из машины, зашла в дом. Шацара не было. Амти прошлась по всем комнатам, прохлада пустого дома ее пугала. В папиной комнате Амти проверила записку за фотографией, она все еще была на месте.

Амти сделала Аштару бутерброды и вынесла их вместе с чаем в термосе. Аштар принял еду со скептической благодарностью. В тот момент, когда Амти вернулась и закрыла за собой дверь, она услышала шум подъезжающего автомобиля. Выглянув в окно, Амти увидела машину Шацара — черную и старомодную, хуже машины госпожи Тамии, похожую на труповозку.

Амти заметила, что он ведет машину сам. При нем не было водителя, как будто он опасался лишних свидетелей. Разумеется, никакого водителя, никакой прислуги — он ждал Амти и остальных вместе с его ненаглядной чокнутой сестричкой в любой момент.

Амти увидела, как Шацар помахал Аштару, вероятно в ответ. Вид у него при этом остался совершенно невозмутимый, будто Аштар всю неделю жил в этой машине на этом дворе. Амти снова ринулась в коридор. Шацар открыл дверь, вошел в дом, совершенно ей не удивляясь.

— Дорогая, — сказал он. — Спросишь, как моя работа и мы пойдем пить чай?

— Прекратите надо мной издеваться, — сказала Амти тихо. Шацар принялся расстегивать шинель. Его невозмутимый вид очень Амти раздражал.

Шацар повесил шинель, снял сапоги. Выражение лица у него было при этом такое, будто Амти действительно и полагалось здесь быть. Наконец, она не выдержала:

— Где маяк?! Скажите мне, где маяк, срочно! И только попробуйте спросить, какой маяк! Я… я не знаю, что я с вами тогда сделаю!

— Ничего, возможно? — предположил Шацар.

— Вы ведь сами велели найти преступника. Я знаю, кто преступник. Это Саянну! Ваша сестра! Где маяк?

И Шацар вдруг впервые обнажил в улыбке зубы. И ничего приветливого в ней не было. Наоборот, Амти передернуло от первобытности и дикости этой улыбки. Шацар просто демонстрировал оскал, как животное. И Амти поняла — эта первобытная улыбка означала злость. Он впервые разозлился на ее памяти, вот почему она никогда не видела, этого выражения на его лице.

— Этого тебе знать не полагалось.

— Извините.

— Впрочем, ты могла догадаться и раньше. Это не так существенно.

Шацар возвел глаза к потолку, вздохнул, а потом резко подхватил Амти на руки, так что она даже сделать ничего не успела. Амти принялась вырываться, но вывернуться из его хватки было так же сложно, как убедить Мелькарта заткнуться.

— Я хочу знать, где маяк! Отпустите меня! И скажите мне, где маяк! Пожалуйста! Это очень срочно!

Шацар ее не слушал. Он поставил ее в гостиной, а потом, совершенно неожиданно, встал на колени. Впрочем, даже сейчас она чувствовала себя невыносимо маленькой перед ним — его нос был на уровне ее ключиц.

— Я подумал, — сказал Шацар, как ни в чем не бывало. — Что у меня есть одно решение.

— Какое? — спросила Амти. — Сказать, мне, где маяк? Убить меня? Оставить Государство в покое? Извиниться перед моим отцом?

Но Шацар прижал палец к ее губам и сказал:

— Ты выйдешь за меня замуж.

— Что?

— Ты выйдешь за меня замуж.

Амти помотала головой.

— Я не понимаю.

— Я спросил тебя, выйдешь ли ты за меня замуж.

— Но вы не спросили, вы говорите утвердительно!

— Я так спрашиваю. Но перед тем как ты ответишь, я хочу изложить тебе свою позицию. Она заключается в том, что раз ты носишь моего ребенка, я хочу, чтобы ты была моей законной женой. Помимо этого факта, а не единственно благодаря ему, я хочу, чтобы ты была моей. До конца мира.

— Но вы собираетесь уничтожить мир.

— Да. Недолго.

Глаза Шацара ничего не выражали, на лицо вернулась задумчивая полуулыбка, свойственная ему.

— Я не знаю, господин Шацар, — быстро сказала Амти.

— Неужели я постоянно должен использовать этот дешевый прием? Хорошо, так и быть. Соглашайся или я убью твоих друзей. Или, что более актуально, соглашайся, а то не получишь ничего о маяке, и твоя подруга станет новым воплощением Матери Тьмы.

— Вы знали?!

— Разумеется, иначе с чего бы мне подсказывать тебе посмотреть ритуалы? Я хочу не остановить ее, а найти.

Амти отошла на шаг, потом села в кресло. Если у Саянну снова было восемь девочек, время истекало — она могла провести ритуал в любой момент.

— Думаю, Саянну не будет медлить. Вряд ли вы успеете найти ее без меня.

— Но она призовет Мать Тьму и уничтожит мир!

— Да, разумеется, — сказал Шацар совершенно спокойно. — Это меня волнует мало. Хотелось бы увидеть ее еще раз, но если…

Амти залепила ему пощечину. Шацар даже не дернулся, и взгляд у него не изменился, однако он замолчал. По нему совершенно нельзя было сказать, блефует он или нет.

Сейчас Амти должна была думать над судьбами мира, задаваться философскими вопросами и вспоминать своих друзей, предполагать, как бы они поступили на ее месте, взвешивать решения, бояться, наконец, но Амти просто выпалила:

— Да, хорошо! Я выйду за вас замуж! Теперь скажите, где маяк?

В конце концов, подумала Амти, всегда можно будет сбежать после того, как они спасут Эли и Маарни. Шацар все равно не отправится во Двор, слишком он боится туда попасть после своего предательства. Обещание — это просто слова.

— Какая ты не романтичная, Амти, — сказал Шацар. — Хорошо. Тогда давай сделаем это быстро.

Шацар достал из кармана складной нож, выпустил лезвие и принялся расстегивать на ней рубашку. Амти даже опешила от его действий, так они не вязались с его словами.

— В смысле? — спросила она. — Что вы делаете?

— Ты ведь не думаешь, что я имел в виду: выходи за меня замуж, давай распишемся в ЗАГСе и пригласим наших родственников, чтобы они безобразно напившись смешно буянили.

Шацар снял с нее рубашку, расстегнул и стянул лифчик, принялся расстегивать свою рубашку. Амти смотрела на него ошалело.

— Мы сделаем это по законам Инкарни, — пояснил он.

— Вы последний человек, который имеет право делать хоть что-то по законам нашего народа, — фыркнула Амти.

— Мать моего ребенка — Инкарни. Считай, что я делаю это ради тебя.

— Я понятия не имею, что вы делаете, господин Шацар, — Амти посмотрела на нож в его руке и почувствовала, что дрожит. Неожиданно Шацар подался к ней и поцеловал в губы, погладил по щеке. В этом не было ничего от страсти, нет. Он попытался ее приласкать. И невольно Амти прижалась к нему. Даже сейчас она не могла признаться себе, что влюблена в него.

Амти вспомнила слова Адрамаута о том, что Шацар будет проклят и семя его будет проклято. Ее ребенок будет проклят, зная, кто его отец.

— Зачем вам нож? — прошептала Амти.

— Чтобы нас обвенчать.

— Прямо здесь?

— И прямо сейчас.

Шацар коснулся ее груди, погладил, чуть сжал. Некоторое время он ласкал ее грудь, Амти закрыла глаза, постанывая. На ее детские представления о свадьбе это совершенно не было похоже.

А потом совершенно неожиданно Амти почувствовала боль и теплоту крови, текущей по коже. Шацар вложил нож ей в руку. Амти посмотрела вниз, под грудью у нее была длинная царапина. С левой стороны, там, где билось так сильно сейчас ее сердце.

— Сделай то же самое.

Амти вспомнила картинку в заброшенном Храме. Мужчина и женщина наносят друг другу ритуальные раны. Амти поднесла нож к Шацару, соблазн воткнуть нож в его проклятое, страшное, злое сердце был нестерпим, но Амти не могла взрезать даже кожу, рука у нее дрожала, а на глазах выступили слезы.

Тогда Шацар перехватил ее за запястье, заставив надавить лезвием на его тело, выпуская кровь. Дальше Амти справилась сама — порез получился такой же длинный. Кровь стекала по их телам и Шацар привлек Амти к себе. Он собрал пальцами свою кровь, обнял Амти и коснулся измазанными в красном пальцами ее губ. Она, понимая, что ей стоит следовать за ним, повторила то же самое. Они слизывали кровь, медленно и с наслаждением. Ничего похабнее Амти в жизни своей не видела, но часть ее чувствовала какое-то почти священное переживание близости. Близости, которая больше не будет доступна ни с кем и никогда, кроме Шацара и кроме этого мига. Даже кровь его, казалось, изменила вкус — Амти чувствовала темную сладость, будоражившую самые глубинные ее чувства, о которых Амти не знала и сама.

Шацар говорил что-то на давно забытом ею языке. Сейчас она понимала, что язык тьмы она просто не помнит, но когда-то, может в прошлой жизни, а может до рождения вовсе Амти знала его.

Некоторое время они ласкали друг друга, размазывая кровь. Шацар шептал что-то ей на ухо, и Амти не могла вспомнить ни слова. В какой-то момент Амти поняла, что Шацар больше не шепчет. Однако, голос его она слышала.

Он говорил:

— Строго говоря, это все. Ты выполнила свою часть обещания. Моя очередь.

Затуманенным взглядом Амти следила за тем, как на листке бумаги Шацар испачканным в крови пальцем чертит схему.

— Для твоего друга. На случай, если ты плохо объясняешь дорогу. Тебе план не нужен.

— Почему? — спросила Амти, прошептав одними губами, она не была уверена, что он услышит. Но он услышал.

— Потому что я скажу тебе, куда ехать.

Шацар говорил, но Амти видела, что губы у него не шевелятся. Он вздохнул, резко провел ногтями по своей ране, и Амти почувствовала боль в собственной.

— Приди в себя.

Он отнес Амти в ванную, обработал ее рану, и Амти видела, как он сам чуть вздрагивает, будто это он чувствует жжение антисептика. Одев ее, Шацар сказал, все так же, не открывая рта:

— Я объясню тебе как добраться до маяка. Скажи своему другу, что вам нужно в Гирсу. А потом отдохни в поездке.

Шацар вложил ей в руку бумагу с планом, начертанным их кровью.

— На всякий случай.

Амти вцепилась в него, чтобы не упасть от усталости.

12 глава

— Подожди, Шацар! Подумай дважды, прежде чем ты решишь это делать!

— Я думаю над этим уже месяц. По моим подсчетам, гораздо больше, нежели дважды.

Мардих кружил над ним, пока Шацар собирался. Шацар предпочел бы, чтобы он заткнулся, однако Мардиха было не унять.

— Ты не понимаешь! Это непоправимо! Уж кто как не старый Инкарни всегда рад какому-нибудь трупу, однако я не хочу, чтобы ты страдал!

— Жизнь сорокопута размягчила твое сердце, Мардих.

— Я накалываю мышей на ветки! Каждый день!

— Впечатляет.

— Для человека, который каждый день отправляет на смерть десятки людей уж, конечно, не потолок! Но послушай меня, Шацар! Ты ведь ее любишь!

— Да. Я пытался с этим смириться много лет. Но я не могу. И я не могу сделать ее своей. Потому что Мелам — мой друг. Я был бы плохим другом, если бы увел его жену. Поэтому она должна исчезнуть.

Шацар дошел до последней черты. Все шло идеально, кроме одного — Митанни. Она не давала ему спать, не давала ему думать. Она должна была принадлежать ему или умереть. Но ее мужем был его лучший друг, поэтому один из двух вариантов Шацар выбрать не мог.

Она должна была исчезнуть. Шацар все продумал. Пистолет с глушителем оттягивал карман.

Разумеется, было достаточно людей в Государстве, которым он мог бы это поручить. Однако, Шацару не хотелось давать кому-либо в руки такой компромат на него. Кроме того, ее убийство было бы актом их единения. Как секс. Единственным возможным способом сблизиться с ней была смерть.

— Но если тебя раскроют!

— Вероятность есть всегда. Однако, я постараюсь себя обезопасить. Даже те, кто знает меня достаточно хорошо, как Мелам, считают, что моя магия ограничивается обездвиживанием. Они не понимают, что она глубже. Я остановлю процессы разложения в теле Митанни. К тому времени, как ее найдут, тело все еще будет казаться свежим. А у меня уже будет алиби. У Митанни много завистников, отвергнутых поклонников. Ими и займутся. Когда мы с Меламом поедем в морг, а он позовет меня, я верну ее телу нормальную скорость разложения. Проблема решена. Главное, не портить ей лицо. Ее должны опознать быстро, она известная актриса. Иначе могут заметить, что она нетленна.

Шацар говорил об этом просто, так говорят о планах на поездку. Однако, впервые от мысли о чьей-то смерти ему было больно. Он застегнул пальто, Мардих хотел вылететь за ним, но Шацар закрыл дверь прямо перед его клювом.

Не хватало Шацару еще нотаций.

Он решил не брать машину и пройтись пешком. Свежий воздух будоражил сознание. При мысли о смерти Митанни Шацар впервые за все эти годы почувствовал себя хорошо. Больно, но хорошо. Свобода, наконец-то. По дороге в ее дом, он насвистывал ее любимую песню.

Митанни открыла не сразу. В комнате истошно орал ребенок, их с Меламом девочка. Вид у Митанни был крайне изможденный, даже макияж этого не скрывал. Ее красное платье тем не менее имело такой вид, будто она прямо сейчас готова была сесть в лимузин и отправиться за кинопремией. В этом была вся Митанни — даже дома, даже не ожидая гостей, он выглядела так, будто камеры и сейчас направлены на нее.

Митанни говорила, это помогает ей не расслабляться. Жизнь — одно большое кино.

Митанни некоторое время смотрела на него, прежде чем впустить его за порог.

— Как ты? — спросил Шацар.

— Не спала всю ночь.

— Ребенок орет.

Митанни посмотрела в комнату, потом махнула рукой.

— Наверное, голодная, — предположил Шацар.

— Точно нет. Просто она меня ненавидит. Ей даже не нравится, когда я к ней прикасаюсь. И она так похожа на Мелама, было бы в ней хоть что-то мое.

Ребенок орал не переставая, как у нее только воздуха хватало. Шацар однако не чувствовал дискомфорта. Иногда едва заметные звуки причиняли ему физическую боль, почти пугали. Однако все, что было достаточно монотонным, успокаивало.

Митанни проводила его на кухню, принялась заваривать кофе.

— Как вы ее назвали?

— Не знаю. Да как угодно, — сказала Митанни, не отвлекаясь от кофе на огне, а потом вдруг крикнула. — Да заткнись ты! Ради Света, заткнись уже!

Шацар закурил и предложил сигарету Митанни, она не отказалась. Судорожно затянувшись, она запрокинула голову и выпустила дым. На сигарете осталось яркое пятно от ее помады.

— Знал бы ты только, как я ее ненавижу, — сказала она. — Я здесь с ума сойду. Не хочу к ней даже подходить больше. Полгода температуришь и падаешь в обмороки, потом никакого кино, никакой жизни, а теперь это чудовище! И она мешает Меламу работать, его теперь почти нет дома.

— Успокойся, Митанни. Отдайте ее в детдом, — сказал Шацар спокойно. — В чем проблема?

Митанни покачала головой. Они с Меламом всегда так делали, когда он не понимал чего-то очевидного.

— Мелама почти нет дома, кроме того, потому что он занимается делами государственной важности.

— Делами государственной важности, — передразнила она, а потом вдруг расплакалась. Шацар совершенно не знал, что делать. Наверное, полагалось ее обнять. Но когда Шацар сделал шаг к ней, она отступила.

— Все нормально, — сказала она. Если раньше Митанни охотно обнимала его сама, дразнила, сейчас она вела себя с ним как-то испуганно. У женщин чутье, как у кошек.

Митанни разлила кофе и села за стол. Косметика у нее потекла, черные разводы спускались к щекам.

— А твои дела как? — спросила она, отпивая несладкий кофе.

Шацар спокойно мешал ложкой сахар, наблюдая за водоворотами.

— Я стану главой Государства, — сказал он. — Дело недели. Президент уже подписал отказ от должности.

— Твои Псы Мира дали метастазы в правительственных кабинетах.

— Все к этому шло.

— Я знала.

— На этот раз никакой революции. Народ устал, все будет бескровно.

Их взгляды встретились, и Шацар прочел в ее глазах что-то, что не смог назвать, что-то, заставившее его забыть о решении, которое он принял. Шацар заговорил так быстро, как в жизни не говорил:

— Будь со мной, Митанни. Разведись с ним, оставь ему дочь. Давай поженимся. Ты станешь женой главы Государства, ты станешь госпожой всего мира, я дам тебе все, я сделаю тебя счастливой. У тебя будет все, чего ты только захочешь.

Она смотрела на него все тем же взглядом, говорящим вещи, о которых Шацар ничего не знал. Ее удивительные глаза блестели от слез.

— Ты ведь знаешь, — говорил Шацар. — Что я лучше него, я сильнее, я смогу тебя защитить, я богаче, я красивее, в конце концов.

Шацар знал, какие глупые вещи говорит, но остановиться не получалось. Ребенок в комнате, наконец, замолчал. Шацару следовало поступить точно так же, но он не мог.

— Я люблю тебя, Митанни. Будь со мной, будь со мной, и у тебя будет все.

Митанни поднялась, отошла к окну, плечи у нее дрожали. И Шацар видел, что предложение кажется ей соблазнительным. Шацару редко удавалось понять, что люди чувствуют, но это было очевидно. Или ему очень хотелось в это верить.

Митанни развернулась, скрестила руки на груди, будто удерживая себя.

— Нет, Шацар. Я люблю Мелама. Правда люблю. Мне жаль.

— Ты не будешь с ним счастлива.

— Ты меня не знаешь!

Шацар мотнул головой, сказал:

— Знаю. Родилась в поселке Арсат под Кишем, 22 февраля. Отец и мать — фермеры. Окончила пять классов обязательной гимназии, где едва освоила программу. В Вавилоне поступила в театральное училище, имела связь со своим режиссером. Группа крови: третья, резус-фактор — положительный. Хронические болезни: бронхиальная астма, близорука, хотя ты это скрываешь, страдаешь мигренями. В детстве перенесла дифтерию, аллергия на кошачью шерсть. Любимый цвет — синий, любимая еда — апельсины, любимая порода собак — доберманы, любимый фильм «Под полной луной». Коллекционируешь духи. Боишься темноты, спать одна и кошек. Сейчас страдаешь от постродовой депрессии, планируешь уехать к морю, оставив Мелама на месяц с дочкой.

Шацар мог бы говорить и дальше, но замолчал, встретившись с ней взглядом. Глаза у нее были испуганные.

— Ты просто болен, Шацар, — прошептала она одними губами. — И я одна из твоих странных фиксаций.

Время пришло. Шацар встал, запустил руку в карман, нащупав пистолет. Он выстрелит ей в висок. Смерть должна быть мгновенной. Лицо ее не будет деформировано настолько, чтобы его не опознали.

Митанни сделала еще шаг назад, прижалась к подоконнику. За стеной снова запищал ребенок.

И неожиданно, увидев как Митанни дышит, будто загнанный зверек, как белеют костяшки ее пальцев оттого, что она вцепилась себе в локти, как дрожат губы, Шацар понял: она не считает, что у него в кармане пистолет. Может быть, она думает что Шацар возьмет ее силой или ударит. Она не думает, что он хочет ее убить, она думает, что он хочет сделать ей больно.

Она просто боится его, ей страшно и очень одиноко, и ей некого позвать на помощь. Шацар впервые понял, каково это — другому человеку. И понял, что не сможет выстрелить. Он стрелял сотни раз, и ничто в его сердце не отзывалось.

Но этого одного раза он выстрелить не сможет.

Шацар сказал:

— Я думаю, мне пора.

— Да, — кивнула Митанни. — Тебе пора.

— Прости.

— Конечно, — соврала она. Сейчас Шацар чувствовал Митанни как никогда и никого, и его удивила благодарность в ее глазах. Неужели, она была благодарна ему за то, что он не ударил ее, не причинил ей боль?

Как смешно.

Он любил ее.

Когда она провожала его, ребенок продолжал заходиться плачем.

— Амти, — сказал Шацар. — Хорошее имя для девочки.

— Никогда не слышала, — ответила Митанни.

— Оно старое. Это означает «море».

Амти очнулась, когда машину в очередной раз едва не занесло на повороте. Она с трудом помнила, как Шацар довел ее до машины госпожи Тамии. Амти не знала, сколько она проспала на заднем сиденье, но Аштар ее не будил.

Амти не сразу поняла, что машина остановилась, хлопнула дверь. Аштар вышел из машины, отправился к телефонной будке на заправке. Амти приподнявшись смотрела в окно. На фоне белизны полей заснеженная автозаправка казалась нестерпимо яркой. И Амти поняла, что она наделала. Дура, вот дура, подумала она, пока Аштар говорил о чем-то по телефону, ногой ковыряя снег. В руке он сжимал лист бумаги, который Амти ему передала.

Теперь они знали, где маяк. Амти была уверена, что Саянну и девочки — там. Иначе и быть не могло.

Но что наделала она? Неужели они не могли найти этот чертов маяк самостоятельно? Может, стоило угрожать Шацару? Она согласилась так легко, потому что его хотела.

— Ты сэкономила время себе и своим друзьям.

Амти вздрогнула, обернулась, но Шацара рядом не было. Тем не менее голос его звучал, как наяву.

— Я не хотела за вас замуж, я вообще не хочу иметь с вами ничего общего. Кроме, может быть, секса.

— Не говори вслух. Достаточно думать о том, что твоя мысленная фраза адресована мне, и я ее услышу.

— Но как?

— Мы с тобой провели обряд, соединяющий души двух Инкарни.

— Вы меня об этом не предупреждали.

— И что по-твоему значат свадебные клятвы?

— В них никто не верит по-настоящему! И что? Какие еще есть побочные эффекты у вашего ритуала?

— Нашего. Это древние традиции нашего с тобой народа. Мы можем читать мысли, чувствовать присутствие и испытывать боль друг друга. Очень удобно, правда?

— Зачем вы это сделали?

Но Шацар не ответил. В этот момент Аштар открыл дверь, сел за руль. От него тут же потянуло морозом с улицы и сигаретным дымом. Амти видела, что руки у Аштара дрожат от нетерпения.

— Я их вызвал, котеночек, — сказал Аштар, метнув быстрый, синий взгляд в зеркало заднего вида. — Они нагонят нас по пути в Гирсу.

— Они злятся?

— О, неимоверно. Но больше рады. Времени маловато.

С этими словами Аштар вдавил педаль в пол, машина рванула вперед так резко, что Амти едва не ударилась головой о спинку переднего сиденья.

— Ты в порядке? Тебе пришлось дать ему своей крови?

— Это уж точно.

— Котеночек, в тебе нет коммерческой жилки. Он же заинтересован в поимке своей шаловливой сестрички…

— Но я же не говорила тебе!

— Не одна ты тут складываешь два и два, гений. На плане обозначен маяк. Я же слушал твои сказки про педофилов.

Аштар ехал так быстро, как только мог. Леса за окном превратились в ровную, пугающую, черную полосу.

— Будет забавно, если из-за того, что наша машина перевернется или въедет в столб на полной скорости, мир будет уничтожен чокнутой старушкой, — напомнила Амти.

— Здорово, правда? — засмеялся Аштар. Они неслись по шоссе, между заснеженных лесов по их огромной, их единственной стране. Амти совершенно неожиданно почувствовала особенную нежность к Государству.

На половине пути в Гирсу их нагнали две знакомые машины — одна неказистая, грязная и старенькая настолько, что цвет ее был с трудом определим, принадлежавшая Ашдоду, и вторая — сиреневая, так полюбившаяся Адрамауту пижонская тачка.

Когда Амти выглянула в окно, порывом ветра с нее стянуло капюшон, зато она увидела, как махает ей Шайху. На Амти нахлынуло какое-то странное спокойствие, почти граничащее с безразличием.

Вдали показался Гирсу. Крохотный городок, где даже многоквартирные дома редко превышали протяженность в пять этажей. Снег выбелил невысокие крыши, провода тянулись сквозь мутное небо. Когда они въехали в город, пришлось снизить скорость. Амти смотрела на подстриженные кустики, слишком быстро умершие от холода — зима в Гирсу всегда наступает внезапно. Оттого темная, замерзшая листва все еще торчала на обледенелых ветках. Старенькие машинки ютились у желтых и серых домов, ярких вывесок почти не было. Все магазины коротко и важно, на белом фоне красными, желтыми или синими буквами сообщали о себе главное — «Продукты» или «Аптека», никаких названий и акций. Объявления, расклеенные по доскам трепал ветер. Все в Гирсу было маленьким — машинки, дома и парки. Прозябающий зимой курортный городок, где люди маются от холода и безработицы, изредка выбираясь покрасоваться старыми пуховиками в местных магазинах. Никаких торговых центров, развлекательных комплексов и клубов — унылая, провинциальная жизнь. Даже трамваи здесь двигались с особенной нерасторопностью, будто и им не хотелось работать в этот мертвый сезон. Они проезжали Гирсу намного медленнее, Аштар больше не вдавливал педаль газа в пол. Все в этом городке было неторопливым, но особенно — дорожное движение. Амти успевала рассмотреть сонных людей, заснеженные улицы.

Гирсу ее успокаивал. Они проехали рядом с набережной, и Амти увидела, как море, так и не закованное в снега и льды даже этой холодной зимой билось об обледенелый камень. Обезумевшие от холода чайки, которым некуда было деваться, кроме Гирсу, отчаянно плакали над зимним морем.

На развилке шоссе при выезде из города, Амти снова услышала голос Шацара. Он сказал:

— Налево.

И Амти повторила за ним вслух будто синхронный переводчик. Аштар фыркнул.

— Что? — спросила Амти.

— Просто Мелькарт убеждал нас ехать направо. Мы прочесывали леса вместо того, чтобы двигаться вдоль моря. Потому что, это же логично, коварная похитительница детей скорее ведьма из домика в лесу, нежели смотритель маяка.

Амти показалось, что Аштар сейчас руль вырвет, настолько сильно он в него вцепился. Он злился, может на Мелькарта, может на себя, а может на весь мир, потому что где-то, уже совсем близко, была заперта его сестра.

Ее Эли.

Теперь, когда они повернули, позади были видны не только машины Ашдода и Адрамаута, но и начало густых лесов вдали. Впереди же был берег моря, казалось впивавшийся в горизонт.

— Что мы будем делать? — спросила Амти.

— Возьмем пушки и пойдем стрелять, — ответил Аштар. — Что нам еще остается делать?

И вправду. Амти не знала ответа на этот вопрос. Следовавшие за ними машины не отставали. Волны страха то накатывали на Амти, то уходили, сливаясь в ритме с настоящим, штормящим по правую руку морем. Гирсу исчез позади, сменялись маленькие поселки, полузаброшенные, а иногда и вовсе забытые. Встречались и старые кладбища, усеянные покосившимися надгробиями и ворохами искусственных цветов, возможно переживших тех, кто приносил их сюда.

Чем дальше, тем чаще они проезжали места оставленные людьми. По левую руку царило запустение всего человеческого и преходящего, а по правую билось непокорное, вечное море.

Они ехали около двух часов, закончились поселки и деревни, а море все длилось. Наконец, Амти увидела возвышение, на котором находился старомодный, каменный дом с высокими окнами. Она узнала его мгновенно. Эту книжную, неестественную красоту сложно было забыть. Постаревший на полсотни лет, это был дом Шацара. Амти увидела, что окна там заколочены. К дому вела долгая дорожка вверх по скале, куда не проехать было на машине. Идти пришлось бы долго и муторно, оттого создавалось впечатление, что дом отрезан от всего мира, недосягаем и добраться туда почти нереально.

Впрочем, Амти прекрасно помнила и чувства, которые этот дом вызывал у шестилетнего мальчишки Шацара. Казалось, из него нет выхода, потому что не видно было ни города, ни поселка, ни деревни, ни единого другого дома поблизости.

Оттого и море, и скалы, и дорога — все казалось продолжением дома, ведь не было ничего чужого. К маяку шел мост, построенный на бетонных сваях, которые столько лет облизывало море. Маяк стоял на небольшом островке, тоже возвышаясь на ним. К нему вела металлическая лестница, шедшая по отвесной скале. Высокий, белый маяк вызывающе выделялся на фоне темнеющего неба. Аштар остановил машину почти у самого моря.

— Надеюсь ты насладилась гонкой, — пропел он.

— Ну, в общем и целом, — сказала Амти.

Они вышли из машины, и Амти почувствовала запах моря, сбивающий с ног своей силой — соль, холод и далекие, бесконечные льды. Если присмотреться, можно было увидеть их кромку.

Машина Ашдода остановилась с таким же трудом, с каким заводилась. Воплощение Света он все-таки или воплощение бомжа, Амти хихикнула, и тут же поймала скептический взгляд Ашдода. Из машины Адрамаута вышла Мескете. Ее лицо снова было закрыто, а глаза были злыми, но ничуть не обеспокоенными. Это были глаза матери, которая выжжет целый мир, если это понадобится, чтобы найти ее ребенка.

Амти восхитило это ощущение, исходившее от Мескете. Она не знала, будет ли когда-либо чувствовать что-то подобное к собственному ребенку, это казалось ей невозможным. Меньше всего хотелось думать о том, что ее собственная мама не любила Амти, не успела ее полюбить. Да ее даже назвал Шацар.

В одну секунду у нее вдруг проскользнула мысль, казавшаяся абсолютно верной и простой, будто школьная арифметика — у нее будет мальчик, и у него уже бьется сердце.

Амти услышала голос Шацара:

— Шаул.

— Что? — подумала она.

— Так его будут звать. Но я бы на твоем месте сосредоточился на том, как тебе выжить. Это бывает актуально.

Когда все они, покинув машины, встали у берега, глядя на мост и маяк, вдруг стало очень тихо. Потом Мескете и Мелькарт открыли багажник, принялись раздавать автоматы.

Мескете всучила один Ашдоду.

— Но это против моей…

— Тогда ты сдохнешь, — отрезала она.

— Ты говоришь так, будто в противном случае — нет.

Мелькарт качался на пятках, глядя в море. Автомат он заряжал не глядя. Амти почувствовала, что он волнуется за Эли едва ли не больше всех.

Так они и стояли около минуты — Шайху паниковал, но, по крайней мере молча, Аштар расхаживал туда и обратно, ожидая, пока они пойдут, Неселим стоял рядом с Адрамаутом, выражая молчаливую поддержку и готовность следовать за ним куда угодно, Мескете, похожая на готовящуюся к броску кошку, проверяла оружие.

Яуди и Ашдод стояли чуть дальше от остальных. Инстинктивно им хотелось быть в стороне. Ашдод шептал что-то на ухо Яуди, и она с отстраненным видом кивала.

Совершенно неожиданно Мескете спросила:

— Готовы?

— У нас есть план? — осторожно осведомился Неселим.

— У нас нет даже времени, — сказал Аштар.

Амти смотрела на автомат в своих руках. Она не понимала, чем он поможет, но все же автомат был лучше, чем ничего. По крайней мере их много, они могли навести панику, забрать своих девочек и бежать. Они могли бы использовать против нее магию. Они могли бы, не могли бы — все это было неважно.

Амти вдруг сама от себя не ожидая, первая шагнула к мосту. Ее трясло от страха так, что сердце сводило болезненными толчками, но там была ее Эли, и она была совсем одна.

Шторм становился злее, волны пытались проглотить мост, и брызги жгли холодом коленки Амти даже сквозь чулки. Некоторое время Амти казалось, что она идет одна, потом Мескете и Адрамаут отстранили ее.

— Потерпи, трудный подросток, — сказал Адрамаут. Губы у него были почти обескровленные, Амти никогда не видела его таким взволнованным. Они с Мескете прошли вперед, осторожно и держась ближе к краю моста. Амти обернулась и увидела: так они и шли — цепочкой, открыто, на месте, которое простреливается слишком хорошо. Но все это было неважно, потому что времени на что-нибудь более разумное все равно не было.

Маяк возвышался над ними, даже его сказочная белизна была неестественной и противной. Амти почувствовала, что это плохое место. В нем было много тьмы. Может, когда-то здесь совершались преступления, может проводились темные ритуалы. Мескете что-то говорила про поля сражений и жатву. Несмотря на белезину маяка, от него исходило беспросветно темное чувство.

Амти увидела металлические скобы лестницы, ведущей к маяку. Нижние из них были скользкими от воды. Путь уходил далеко наверх, так что приходилось запрокинуть голову, чтобы увидеть вершину и маяк. Амти перекинула ремень автомата через плечо, готовясь следовать за Адрамаутом и Мескете, они лезли первыми. Мелькарт ее отстранил со словами:

— Ты-то там меньше всего нужна.

Вот бы он упал, подумала Амти, и даже сама себе не устыдилась, так ей было страшно от всего остального. Ноги скользили по металлу, и Амти до боли вцеплялась руками в верхние скобы, когда переставляла ноги. Ей все время казалось, что сейчас она соскользнет, а еще хотелось наступить на руку Аштару, а еще она снова слышала крики безумных чаек, и оглушительный гул моря — будто все звуки стали ярче, отдавались в голове с небывалой силой. Страх перед высотой одолевал коленки и сердце, в какой-то момент Амти почувствовала, что сейчас расплачется. Небо над головой, казалось, стало ниже, а камень все время добирался до коленок сквозь чулки, и Амти была уверена — остались кровящие ссадины.

Конца и края не было видно этой лестнице, а потом она вдруг оборвалась так резко, что Амти едва успела вцепиться в каменистую поверхность скалы. Ее пальцы соскальзывали, но Адрамаут вовремя поймал ее за руку, вытянул наверх, как недавно, в Храме, сделала это Мескете. Амти упала бы, если бы Адрамаут ее не поддержал. К тому времени, как все они оказались на вершине скалы, у подножия маяка, золотое, зимнее солнце уже падало вниз, начинался закат.

Никто ничего не говорил, будто они боялись, что женщина-зверь их услышит. Но, Амти была уверена, у этой бойкой старушки имелись и другие способы узнать об их местонахождении.

Они обошли маяк, вход был только один. Амти прикоснулась к белому металлу обшивки, руку пронзил неприятный холод. Амти вспомнила, как маленький Шацар в ее сне ждал взгляда Мамы из маяка.

Мама из маяка и была Матерью Тьмой.

Тяжелая железная дверь скрипнула, Адрамаут и Мескете вошли внутрь первыми, за ними Аштар и Мелькарт, потом Амти и Яуди, и только за тем Неселим и Ашдод. Они явно не проявляли должного энтузиазма. А ведь Ашдоду спасать существ было положено по должности.

Первым делом Амти увидела в помещении винтовую, ведущую вверх лестницу. Ее мозг просто не воспринял все остальное, понадобились секунды, чтобы сориентироваться. Здесь было огромное количество птиц — пронзительно-синие сеалии кружили вокруг, они были везде. Девичьи птички, птички, которых рисуют в книжках для маленьких леди. Амти и сама таких очень любила — любила их синеву, любила острые клювы. Это были птички с обложек женских романов, птички с орнаментов на женских шкатулках.

Амти сразу и не поняла, откуда идет непрерывное жужжание. А когда поняла — задрожала. Оно шло отовсюду. Все стены, без единого промежутка, были облеплены пчелами. Пчелы были везде, настолько везде, что Амти не в силах была заметить их сразу. Их судорожное, присущее только насекомым непрестанное и ни на что непохожее движение заставляло Амти думать, что шевелятся сами стены.

— О, Свет! — прошептал где-то позади нее Ашдод. Судя по звуку, он почесывал свою вечную, неухоженную щетину. Лучше бы он держал автомат наизготовку. Амти хорошо усвоила этот урок Мескете, один из первых.

Но куда было стрелять? Спустя секунду Амти и все остальные увидели цель.

Женщина-зверь, Саянну висела вниз головой, уцепившись ногами за перила. Несмотря на ее прекрасную, траурную одежду, в ее движениях не было ничего человеческого.

Руки в черных перчатках свободно висели, но иногда она с невероятной ловкостью и совершенно безошибочно ловила и выпускала сеалий.

— Без приглашения являетесь в мой дом, — сказала она своим звериным голосом, и Амти показалось, будто она услышала, как с шипением высовывается ее звериный язычок. Но этот едва различимый, иллюзорный звук тут же заглушили автоматные очереди Адрамаута и Мескете.

Прежде, чем пули прошли сквозь ее тело, Саянну превратилась в клуб черного дыма, темноты. Через секунду она уже стояла перед ними.

— Хорошо, — сказала она, и Амти, вскинув автомат выстрелила. Саянну снова успела раствориться. Она скользила между ними в своем туманном виде, будто издеваясь.

— Может начнете палить друг в друга? — осведомилась она. Взмыв под потолок, она уцепилась за поручень лестницы одной рукой, раскачавшись снова стала дымом, когда начал стрелять Мелькарт. Они ведь и правда могли случайно попасть в своих. Своих здесь было гораздо больше.

Мескете первой рванула к лестнице, понимая, что Саянну всего лишь отвлекает их.

— Но я польщена, — прорычала Саянну. Рык ее не означал злость, у нее просто больше не было человеческого голоса. — Что ж, добро пожаловать в мой дом. Я разрешаю вам посмотреть за тем, как рушится ваш мир. Инкарни имеют на это право.

Амти рванула вслед за Мескете. Она услышала, как смеется Саянну.

— Нет-нет-нет, мальчишки. Вход только для девочек. Мужчины не достойны на это смотреть. Стоило бы убить вас, но нет времени. Сейчас праздник начнется без вас!

Мескете бежала по лестнице, ее шаги уже слышались далеко впереди. Амти обернулась. Будто по команде сеалии спикировали вниз, их острые клювы целились в глаза Мелькарту, Аштару, Адрамауту, Шайху, Неселиму и Ашдоду. Шайху и Неселим отмахивались, боясь не выстрелить, чтобы задеть друг друга, Мелькарт стрелял вслепую, так что Амти стало страшно, что он попадет в нее. Ужасающей волной сеалии неслись вниз. Некоторые из них падали замертво, когда их касался Неселим, но их место тут же занимали другие. Амти видела кровь на щеке Шайху — раны от лапок. Да они могли просто выклевать им глаза. Амти принялась стрелять в сеалий наугад, скорее инстинктивно, чем думая, что это поможет. Птицы не трогали ее, и Амти видела, как Яуди пробирается между волн птиц, будто не обращавших на нее совершенно никакого внимания.

Адрамаут раскинул руки, и вдруг на Амти сверху брызнула теплая кровь. Птицы, кружившиеся над ними вывернулись наизнанку, Амти видела их блестящие, синеватые и красные внутренности, сосуды. К запаху моря примешался запах крови, которой окатило всех. Именно в этот момент туча пчел на стенах взвилась, так что стало темно. Яуди добежала до Амти, подняла ее за руку.

— Пойдем! Нас пропустили…

— Но там…

— Быстро!

Последнее, что Амти успела увидеть — распахивающего дверь Мелькарта, выбирающегося из маяка, закрывая рукой лицо, остальные следовали за ним. Самая большая крыса первой покинула корабль, подумала Амти, и ее затошнило от такого цинизма. Пчелы следовали за ними. Амти была почти уверена, что Адрамаут сможет с ними совладать, но в замкнутом помещении оставаться с ядовитыми насекомыми наедине было бы слишком опасно.

Яуди тянула Амти за собой, сначала она с трудом переставляла ноги, иногда поскальзываясь на крови. Однако последние несколько пролетов Амти преодолела бегом, обгоняя Яуди — она почувствовала присутствие Эли, в полной мере, сердцем почувствовала, и это придало ей сил.

Амти слышала шум драки. Когда Амти ворвалась на последний этаж маяка — открытую верхушку, где должен был гореть фонарь, на окруженный сеткой круглый балкон, Амти увидела зрелище чудовищной красоты и ужаса. Наверное, худшее, что она видела за свою жизнь. И, наверное, лучшее. Вокруг фонаря лежали восемь девочек в прекрасных, давно вышедших из моды платьях белого кружева. В таких же платьях, в каком они нашли немую девочку. Только теперь эти платья приобрели темно-красный оттенок, от разлитой крови. Всюду валялись серпы, покрытые липкой, остывшей, почти черной кровью. Они опоздали, и не на минуту — навсегда опоздали.

Девочки были мертвы уже давно. Амти едва не поскользнулась на крови одной из них, посмотрев ее сторону увидела, что это Маарни. На ее личике замерло умиротворенное, сонное выражение, в руке она сжимала серп, весь верх ее платья, ее шею — сплошным потоком покрывала кровь, отдельные ее цветки расцвели и на подоле платья.

Амти не могла поверить — она ведь знала Маарни. Смерть чужих, не знакомых девочек не могла удивить ее так сильно. Она слышала шум драки, кто-то катался по полу на этом тесном балкончике, кто-то визжал, но Амти не видела и не понимала, она смотрела лишь в личико Маарни, знакомое, пусть она видела ее всего лишь один раз. Амти слишком хорошо понимала, чье это горе — эти заостренные черты и длинная рана, открывающая горло.

С трудом Амти отвела взгляд и увидела Эли — бессознательную, но живую. Эли, привязанную к похожему на замысловато ограненный драгоценный камень фонарю маяка. Закатное солнце тонуло в толстых линзах, золотым освещая лицо Эли. Она дышала.

Амти рванулась к ней, наступила кому-то на ногу, услышала хруст костей и не услышала крика. Девочки, девочки, мертвые девочки и ее Эли. Амти упала перед ней на колени, взяла в руки ее лицо, приподняла. Она почувствовала ее мягкое и теплое дыхание.

А потом Эли открыла глаза.

13 глава

Шацар лежал на полу, вокруг него и под ним были осколки зеркала, они больно впивались в спину.

Перед глазами путешествовал потолок. Шацар был мертвецки пьян.

Он попытался подняться и не смог.

Он попытался вспомнить, когда впервые почувствовал в Митанни Инкарни — и тоже не смог. Все случилось без его ведома, а ведь Шацару казалось, что он всевластен.

Она бросилась на ассистента своего режиссера, она едва не перегрызла ему глотку при десятке свидетелей. Инкарни Страсти, она определенно Инкарни Страсти. Ненависть? Злость? Да что угодно.

Десяток свидетелей.

Объективные доказательства.

Их связь.

Расстрел, расстрел, расстрел. Машина, запущенная Шацаром действовала бесперебойно. Закон есть закон.

Война есть война. Есть война.

Шацар должен был сделать это, ради всего, во что верил. Ради всего, что уже сделал — однажды предав Мать Тьму ради Митанни. Теперь он предал Митанни ради Матери Тьмы.

Он ошибался, он постоянно ошибался. Шацар еще ничего не сделал правильно. Когда его спросили, желает ли он посмотреть, он сказал, что желает.

Шацар должен был это увидеть. Человек, который лакал ее кровь, человек, взводил курок, человек который стрелял в Митанни — он так же был Инкарни. Псы Мира, те из них, кто умели определять Инкарни — сами были Инкарни. Не полноценными Инкарни, теми, кого еще не призвала к себе Мать Тьма. Были шансы, что этого и не случится. Текучка кадров большая.

Никто не застрахован и сильнее всего Псы должны были охранять людей друг от друга.

Никто кроме Шацара не знал о том, что половина его гвардии — потенциальные Инкарни. Митанни была такой же.

Он любил ее больше всех, он оставил ее. За все то, что оставил когда-то ради нее, по одной ее просьбе.

Обнулил, Шацар обнулил все, что совершил ради нее, дав ей умерть. Впрочем, нет. Он прибавил к своим преступлениям против Инкарни еще одно. Против той Инкарни, которую он любил.

Против той Инкарни, которая была для него дороже всего.

Шацар лежал на полу, усеянном осколками зеркал и думал, как же хорошо, что Мелам додумался до того, как закончить проект господина Танмира. Газ, специфический нервный яд к которому чувствительны Инкарни. Мелам знает дозы, Мелам умеет рассчитывать их так, чтобы газ не вызывал паралича, тремора, помутнения сознания. Система труб и клапанов подачи поддерживает максимально возможную минимально опасную дозу.

Но куда важнее то, что Мелам создал на базе формулы господина Танмира самостоятельно — вещество, притупляющее способность читать мысли.

Если бы не это, каждый Пес с достаточно острым слухом слушал бы, как внутри Шацара все воет от боли.

Он сделал все правильно. Он все сделал неправильно.

Он предал и продал все, что когда-либо любил. В разное время и по разным причинам.

Вернувшись после казни Митанни, Шацар три часа просидел в углу, раскачиваясь вперед и назад, как в детстве. Еще он выл. Он просто не знал, как по-другому можно было выместить все, что горело у него внутри. Будто он снова был бессловесным мальчишкой, не способным сказать, что ему больно, что ему невыносимо. Потому что все это было неважно.

Он убил ее. А мог и не убить. Он мог что-то сделать, Мелам стоял перед ним на коленях и умолял. Шацар мог бы быть последовательным. Один раз он уже пощадил Митанни. Ее дочь не понимала, что ее маму увозят навсегда.

Когда он сел перед ней на корточки, едва за Псами закрылась дверь, она спросила:

— Куда увели маму?

Сероглазая девочка, смешная и доверчивая, совсем не похожая на Митанни.

— Туда, где таким как твоя мама полагается быть, — сказал Шацар.

— А я туда попаду? — спросила она, покусав тонкие губы.

— В свое время — возможно, — ответил Шацар и, протянув руку, погладил ее по голове и поправил на ней очки.

— Твой папа плачет, иди утешь его.

Сейчас Шацар приподнялся. Он крикнул:

— Ради тебя! Ради тебя я предал все, во что я верил и что любил! Я никогда не смогу так же! Скажи мне, скажи, что я должен был сделать?! Что я должен делать теперь?!

И Шацар не знал, к кому он обращается — к Матери Тьме или к дочери ее, Митанни. К женщине, которую он не смог убить в первый раз и которую все-таки убил во второй.

Шацар не понимал, что он чувствует. Сначала он раскачивался и выл, потом начал пить и разбивать зеркала, теперь он мог только лежать и вспоминать.

Он сказал, что хочет на это посмотреть. Совсем другой человек, не он, не Шацар, должен был сделать то самое личное, о чем мечтал Шацар. Он должен был лишить ее жизни, тем же самым способом, который выбрал Шацар.

Она стояла у стены, ее руки были скованы, босые ноги, которые Шацар не привык видеть, Митанни всегда ходила на каблуках, дрожали от холода. Шацар не знал, плачет ли она — не слышно было ни звука, Митанни даже дышала неслышно.

Шацар смотрел на нее и не верил, что позволил привести ее сюда. Он ведь пощадил ее один раз и был уверен, что с тех пор она в безопасности. Что с тех пор она жена своего мужа и мать своей дочери, вовсе не его жертва.

И вот она стояла босая, прижавшись к стене. В этой оглушительной тишине щелчок затвора прозвучал, как взрыв. И тогда Митанни крикнула:

— Будь ты проклят, Шацар! Предатель! Трус! Пусть ты будешь наказан, пусть сама кровь твоя будет проклята! Пусть ты даже не умрешь, пусть ты будешь страдать!

Шацар стоял спокойно, а Пес, которого он даже не знал по имени, видимо, ждал его приказа.

— Я ненавижу тебя! Ненавижу! Ненавижу!

Голос ее сорвался на визг рассерженной кошки, бешеный и безумный. Шацар кивнул Псу.

Выстрел снес ей полголовы. Метко, очень метко.

В один момент все закончилось. Шацар стоял достаточно близко, чтобы его обрызгало кровью. Он не стал стирать капли ее крови с лица, ведь это последнее, что ему от нее досталось.

Даже тело Митанни придадут огню.

Сейчас Шацар приподнялся, снова принялся раскачиваться вперед и назад, потом резко остановился, стал щелкать пальцами. Нужно было найти что-то, что могло бы его отвлечь. Сенсорная обратная связь.

— Нужно говорить с самим собой, — сказал Шацар, повторяя слова слова сказанные ему так давно наставницей. — Только чтобы услышать свой собственный голос.

Шацар вспомнил, что говорила ему госпожа Айни:

— Ты инстинктивно тестируешь собственные чувства — осязание, слух, зрение, ощущение равновесия, когда тебе страшно и твой мозг начинает интерпретировать их неправильно.

Тогда Шацар сказал, только чтобы услышать свой собственный голос:

— Ты сошел с ума, ты все потерял, ты все сделал неправильно. И тебе страшно.

Амти пришла в себя, держась за плечи Эли. Руки у нее дрожали. Кажется, она потеряла сознание, всего на пару секунд, даже упасть не успела. Наощупь Эли была теплой, живой, настоящей.

Амти снова посмотрела на нее, и на этот раз ей удалось с собой совладать. Глаза Эли были темны той бесконечной темнотой, которую Амти видела, чувствовала, слышала, которой дышала — на первой ступени Лестницы Вниз. У нее не было зрачков, радужниц, белков глаз — не было ничего, кроме этой бесконечной черноты, провала, бездны.

Абсолютное ничто ее взгляда упиралось прямо в Амти. Амти сглотнула.

— Эли? — спросила она, ни на что больше не надеясь. — Эли, милая?

Амти принялась развязывать веревки, стягивавшие запястья Эли. Не на секунду опоздали, опоздали навсегда. На миг Амти показалось, что Эли сейчас улыбнется, что это будет ее улыбка. Тут какая-то ошибка, одуряюще пахнет кровью, но ведь ритуал мог пойти неправильно.

Амти погладила Эли по щеке, и Эли открыла рот, будто собиралась что-то сказать. Из уголка губ у нее заструилось что-то, что возможно было ее кровью. Черная, вязкая дрянь, пахнущая разложением.

— Эли, — сказала Амти. — Ты ведь здесь? Ты еще здесь, моя милая?

Амти все еще слышала чей-то визг, кто-то дрался, Мескете дралась с кем-то. Это было неважно.

Когда Амти освободила ее, Эли подалась в сторону, упала на четвереньки, и ее стошнило вязкой, черной слизью. Амти машинально придерживала ее волосы, как делала десятки раз, когда Эли перебарщивала с алкоголем.

Дурацкая, привычная ситуация почти успокоила Амти. Не может же богиня Тьмы, абсолютное ничто и никогда, ноль, антибытие — блевать на четвереньках. Это глупо, смешно, абсурдно, совершенно по-идиотски. Что-то пошло не так, и это все еще ее Эли — малолетняя алкоголичка.

Облегчение поселилось в груди всего на секунду, и Амти показалось, что ничего лучше она не чувствовала никогда. А потом она снова ощутила запах — запах разложения и гнили, и увидела в черной слизи, которую исторгала из себя Эли то, что заставило Амти задрожать.

Куски ее сердца, куски ее легких, куски, которым Амти и названия-то не знала. То, что билось внутри Эли, делало ее живым, человеческим существом, лежало теперь на холодном полу. А Эли исторгала из себя черную слизь вперемешку с кусками внутренних органов.

И продолжала жить.

Ее Эли переставала быть человеческим существом.

Переставала быть.

— Не бойся, девочка.

Голос Саянну отдался криком птиц.

— Она становится богиней. Теперь она лучше, чем ты или я. Ты и представить не можешь, как ей повезло.

Но Амти продолжала шептать:

— Эли, Эли, Эли.

Зная, что у нее больше не было имени.

Эли или то, что поселилось в ее теле, протянула руку, собрала пальцами кровь в ране ближайшей из девочек — тоненькой, курносой блондинки лет двенадцати. Слизав кровь с пальцев, осторожно, будто кошка, она поднялась на ноги. Ее шатало, как пьяную. Амти так и осталась сидеть, беспомощно глазея на нее.

Наверное, стоило бы выстрелить. Наверное, хотя бы попробовать было бы правильно. Но часть Амти все еще не могла поверить, что хотя сердце Эли лежало в луже слизи на полу, Эли была мертва по-настоящему.

Ее тело двигалось. Эли потянулась необычайно неправильным движением, так что будь она все еще человеком — ей непременно стало бы больно.

— Я голодна, — сказала она. Голос ее принадлежал Эли, однако он лишен был всего, что когда-то составляло ее. Это был едва слышный, нежный голос далеко из-за звезд. Голос, которым хорошо петь колыбельные.

И тогда Амти поняла и хорошо поняла — это ее Мать, Мать Тьма. Мать всего человечества. От голоса ее у Амти будто прояснилось в голове. Она слышала множество вариантов появления людей, Инкарни и Перфекти. Мать Тьма и Отец Свет сотворили людей вместе, Отец Свет сотворил людей, а Мать Тьма исказила их, люди появились сами и выбрали сторону добровольно — не счесть историй.

Но смотря на Мать Тьму в теле ее Эли, Амти понимала или, скорее, какой-то первозданной частью себя вспоминала, что все было вовсе не так. Мать Тьма, Мать Безумия, Мать Разрушения, Мать Жестокости, Мать Страсти, Мать Осквернения и породила чудовищ. Она породила людей, и все они были — Инкарни. Существа, которым был дан разум и язык лишь для того, чтобы они смогли помыслить, как чудовищен мир, преодолеть тупую, звериную жажду жизни и уничтожить его. Все люди были — Инкарни, и все они нужны были, чтобы разрушить то, что создал Отец Свет. И тогда Отец Свет придумал, как обмануть этих страшных существ, людей. Он придумал точно таких же, один в один, только вложил в них свет. Он придумал их такими, чтобы Инкарни видели в них себя, чтобы они смешались с ними. Потому что Отец Свет, это враг, который всегда обманет. Ему даже никогда не нужна была эта война. Ему нужно было, чтобы появились люди, обычные люди, в которых всего поровну и которых стало бы больше всего.

Как все просто.

Эли повернула голову, посмотрев куда-то в сторону, и Амти машинально сделала то же самое. Наконец, она увидела, кто дерется. Мескете и Царица катались по полу, как две разъяренные львицы. В руке у Мескете мелькал серп, и Амти вспомнила выражение личика Маарни.

Разумеется, кто еще мог заставить девочек перерезать себе глотки добровольно. Разумеется, Саянну нужна была Царица и, разумеется, Саянну спасла ее именно поэтому.

Сейчас Саянну и не шелохнулась, чтобы ее защитить. Она сидела на парапете, чуть откинувшись назад, опершись спиной на сетку. В ее теле была расслабленность человека, сделавшего все и теперь готового славно отдохнуть.

Покой, покой, какой обещала Мать Тьма в начале времен скоро наступит.

Амти прицелилась, желая помочь Мескете и подстрелить Царицу, однако они слишком быстро менялись местами. И Амти была уверена, эта драка Царице нравилась. Даже если Царица не сомневалась, что Мескете убьет ее. Царица будто бы и не пыталась победить сама, она старалась только продлить драку, оттянуть неизбежный конец. Как секс, который не должен закончиться слишком быстро. Возбуждение не должно спадать, поэтому Царица пару раз приложила Мескете головой об пол. Они скользили по холодной, вязкой крови девочек, среди которых была и Маарни. Это в крови своей дочери Мескете испачкалась так сильно. Амти все еще не представляла, что Маарни умерла, хотя и видела ее открытое, оскаленное горло. Амти не представляла, что Эли больше нет, хотя слезы горячим потоком текли по щекам. Амти даже не знала, почему плачет. Ведь Эли была здесь. Стояла и смотрела, чуть склонив голову набок, далекая-далекая и отстраненная.

Саянну захлопала в ладоши, засмеялась, обращаясь к Мескете:

— Давай-давай, мамочка, ты же обещала выпотрошить ее! Что же ты медлишь?

Она размяла пальцы, затянутые в длинные, кружевные перчатки. Вмешиваться Саянну явно не собиралась. Амти видела, с какой силой Мескете прижимала к скользкому от крови полу Царицу, и видела улыбку Царицы, слышала ее голос:

— Я же говорила! Помнишь, я говорила что все знаю про маленькую принцесску?

— Сука!

Все произошло совершенно неожиданно. Амти казалось, что эта драка будет длиться вечно. Все замерло для всех, кроме Мескете и Царицы. В глубине души Амти была уверена, что у этой драки не может быть настоящего конца. Но в жизни драки вовсе не те, что в кино, где кульминация должна наступить в определенный, строго продиктованный композицией момент. В драке достаточно одного неверного движения, чтобы все закончилось. В какой-то момент, Царица не успела перехватить руку Мескете, вот и все. Локтем Мескете давила на ее горло, и, может быть, она была слишком занята желанием вдохнуть. Серп вонзился ей в живот, и резкое движение Мескете оставило рваную, длинную рану до грудной клетки. Если бы Царица стояла, Амти непременно могла бы насладиться видом ее выпотрошенных кишок. На губах у нее пузырилась кровь, делая ее азартную, отстраненную улыбку еще более жуткой. Амти давно знала Царицу, и не верила, что она может умереть просто так. Но следующее движение серпа Мескете высвободило ее внутренности. Амти смотрела на красивое лицо Царицы, и понимала — она умирала без страхи. Медленно и болезненно, но безо всякого страха. Взгляд Царицы был обращен к Эли.

Мескете поднялась, смешно поскользнувшись в луже крови. Платок сполз с нее, и никогда прежде Амти не видела такого выражения ее лица.

Оно было беззащитным. Мескете с перемазанным в крови лицом, нынешняя царица Тьмы, напоминала Амти маленькую девочку, испугавшуюся, что однажды все, кого она любит — умрут.

Эли смотрела на нее.

— Ты, — она указала на Мескете. — Царишь над моим народом.

Амти видела, что Мескете хотела покачать головой. Но она сказала:

— Да.

— Хорошо, — ответила Эли. Амти казалось, что Эли спросит что-нибудь еще, но она резко замолкла, потом взмахнула рукой, движением вовсе не красивым, а будто по-детски неловким. Амти заметила, что черная слизь, которую исторгла из себя Эли, проела дыру в бетонном полу.

Интересно, подумала Амти, с чего она начнет. Или уничтожит сразу все. Эли повторила это свое нелепое движение еще раз, а потом и снова.

— Не понимаю, — сказала она. В ее голове не было недовольства. В нем вообще не было ничего человеческого. Сбой, как бывает в системном обеспечении, вот и все.

Она повернулась к Саянну. Каждое движение будто бы давалось ей нелегко.

— Почему? — спросила она. — Мне не нравится дышать и смотреть на свет.

— Твое новое тело еще не привыкло, Мама, — сказала Саянну. И Амти поняла, она не была знакома с преданием. Дикая жрица, не настолько отличающаяся от маленькой, нуждающейся в матери девочки, которую некому было защитить пятьдесят лет назад.

— Нет, — сказала Эли. — Нет, не поэтому.

Амти проследила взгляд Эли, он остановился на Яуди. Эли сплюнула:

— Ты! — сказала она. — Одна из его дочек? Из его маленьких девочек? Да?

Злости в ее голосе не было, только легкое любопытство. Эли коснулась пальцем уголка своих губ, потом выбросила руку вперед, как будто хотела схватить Яуди. Амти рванулась к Эли, обхватив ее за ноги:

— Нет!

Яуди, впрочем, не выглядела взволнованной. Она стояла спокойно, будто не на нее смотрела богиня. Вид у нее был даже нагловатый.

— Она не Перфекти, Мама! — прошипела Саянну, и Амти увидела, как под вуалью мелькнули длинные зубы. — Нет, нет, нет. Я бы не пустила ее сюда!

Амти усмехнулась, услышав такие девчачьи оправдания из уст, если верить арифметике, весьма пожилой женщины. Амти сильнее вцепилась в ноги Эли, чувствуя ее ссадины на коленках, ее кожу под пальцами. Ее, ее, ее. Эли.

Конечно, Амти ведь тоже не чувствовала к Яуди характерного отвращения, и остальные не чувствовали. Ашдод и госпожа Шэа сразу же вызывали у Амти раздражение и злость. Насчет Яуди Амти долго сомневалась, Перфекти ли она. И не узнала бы наверняка, если бы Яуди не отравилась кровью Шайху.

— Вообще-то я Перфекти, — сказала Яуди. — Ну, если быть совсем уж точной. Я, конечно, не хотела бы вас расстраивать. Вы ведь богиня. Кстати, спасибо за мир. Очень хороший.

Она явно пыталась отвлечь их от чего-то, но Амти так и не поняла, от чего, что еще могло быть важного?

— Мне нравится. Наверное, прозвучало как издевательство. Это случайно. Вообще-то я думаю, что у вас нет сил. Потому что ритуал предполагает восемь мертвых девочек, убивших себя добровольно. А тут…

Тут Саянну сама вскинула руку и сжала пальцы в кулак. Яуди схватилась за горло.

— Позволь мне, Мама. Я убью ее для тебя.

А потом еще кто-то рядом сказал:

— Мама! Мамочка!

И Амти узнала голос Маарни. Что? Еще минуту назад Амти не верила, что Маарни мертва, хотя видела ее перерезанное горло, а теперь не могла поверить, что она жива, хотя вполне ясно услышала ее голос.

— Маарни! — крикнула Мескете, она подхватила дочь на руки, поцеловала ее мокрые от крови волосы.

Девочки приходили в себя. Все это было спектаклем? Амти видела кровь, много крови, но у них на глотках больше не было никаких ран. Амти видела мясо и кости, открытые серпом, но сейчас даже кожа на их шеях была чистой.

И тогда Амти вспомнила, чем пугала Яуди — ее отец, умирающий от приступа в лесу, вдали ото всех и Яуди, не знающая, что делать. Еще Амти вспомнила, что Яуди говорила о своем отце, пока они смотрели телевизор в ее квартирке, говорила, что ее папа и мама завели жутко прыгучую собаку, и теперь Яуди боится возвращаться домой.

Ее отец по всей вероятности должен был умереть в лесу, как ему могла помочь маленькая девочка.

Ее отец был жив и завел себе прыгучую собаку.

Девочки были мертвы, а теперь они были живы, теперь они выглядели до безумия живыми. Медленно приходили в себя, кто-то плакал от вида крови, кто-то спрашивал, где они, кто-то потирал глаза. Они оживали, а вот Эли слабла. Эли с интересом посмотрела на Саянну. Она не боялась, не переживала, не злилась. Слишком мелочные чувства для существа, у которого есть все время мира и даже намного больше. Амти почувствовала, как подгибаются ее колени и едва успела поймать ее, когда Эли упала. Подхватив ее, Амти уложила Эли на пол.

Она умрет, если Мать Тьма покинет ее, Эли умрет. В ней не осталось сердца. Но пока что она дышала.

В тот момент, когда Амти развернулась, чтобы выстрелить в Саянну и отвлечь ее от Яуди, она почувствовала его присутствие. Как он и говорил, она чувствовала его рядом. Странное ощущение, иногда так чувствуется взгляд, только ощущение присутствия Шацара было сейчас в тысячу раз сильнее.

Амти услышала, как он насвистывает мелодию — ту же самую, что насвистывал его отец, убивая его сестер. Он хотел подразнить Саянну? Амти заметила, что гул пчел, ставший почти неразличимым из-за его монотонности и непрестанности, исчез. От этой внезапной перемены даже голова закружилась. Он поднимался по лестнице, Амти чувствовала это.

Когда Шацар вошел, Саянну зашипела на него, может, не ожидала увидеть, а может походкой и повадками он слишком напоминал ей отца. Амти не сразу поняла, почему Саянну так и осталась сидеть на парапете, вытянув руку в сторону Яуди. А потом Амти осознала, что назойливый девичий плач тоже затих. Амти посмотрела в сторону Мескете, она замерла с Маарни на руках, так что хоть картину о материнстве с них рисуй. Яуди кашляла, но конвульсивные подергивания ее рук и ног прекратились. Она все еще задыхалась. Амти поняла, что если выстрелить в Саянну сейчас, она не сможет превратиться в тьму, физические действия ей недоступны, а магия ее не в голосе. Амти могла двигаться, она понятия не имела почему, но она могла.

Амти услышала голос Шацара у себя в голове, передразнивающий интонации Саянну:

— Я всегда впереди тебя, маленький брат.

Он бросил одну из пчел на пол и раздавил носком ботинка. Хитиновые пластинки жалобно хрустнули, Амти вспомнила таракана — у Шацара были сложные отношения с насекомыми.

Его лицо было закрыто, кроме того на нем были темные очки. Он был одет, как солдат, но солдат неизвестной армии — никаких нашивок, никаких отличительных знаков.

— Яуди! — отчаянно подумала Амти. — Она задохнется! Я сейчас застрелю твою сестру!

— О, нет, — услышала она голос Шацара, однако знала, что он не открывал рта. — Я сам.

И прежде, чем Амти даже пискнуть успела, Шацар вскинул руку с пистолетом и выстрелил. Амти посмотрела на Яуди, она интересовала ее куда больше, чем Саянну. Еще с полсекунды Яуди издавала хрипы, и Амти увидела ее синюшный язык. Она кинулась к Яуди, чтобы стянуть с нее невидимую удавку, как пыталась стянуть ее с Мелькарта, но Яуди вдохнула сама.

— С-спасибо, — сказала она. Шацар ничего не ответил вслух.

— Вы застрелили свою сестру?!

— Это транквилизатор для животных, — ответил ей голос Шацара. — Все равно она, большей частью, уже животное.

Он не говорил вслух, лицо его было закрыто. Он знал, что придет в место, полное свидетелей. И, скорее всего, он знал это изначально. Слишком щедро он рассыпал подсказки и совсем не удивился, когда Амти пришла спрашивать его про маяк.

Она вдруг испытала невероятную обиду. Они, неудачники, нужны были ему только для того, чтобы отвлечь Саянну и Царицу, чтобы они не успели вовремя среагировать на его появление.

Вот и все, никакого геройства. Неудачники, неудачники, неудачники. Только чтобы Шацар мог бы воссоединиться со своей любимой сестренкой.

Шацар взял Саянну на руки, осторожно, как куклу. Видимо, он больше не удерживал ее магией. Она безвольно повисла на его руках. Шацар откинул вуаль с ее лица, и Амти увидела, что у Саянну не было лица в полном смысле этого слова. Невозможно было определить ее возраст и черты, у нее будто не было кожи, на лице пузырилась кровь, раздвоенный змеиный язык свешивался из раскрытой, звериной пасти, челюсть у нее тоже была деформирована.

Но Амти почувствовала странное чувство, похожее на искаженную, приглушенную нежность и поняла, что Шацар испытывает его к своей изуродованной внутри и снаружи сестре.

Шацар снова закрыл ее лицо черной, непрозрачной вуалью.

— Адрамаут, Аштар и остальные… — начала было свою мысль Амти.

— Живы, — ответил Шацар. — Я их обездвижил. Насчет Шайху не уверен, он изрядно опух, наверное, у него аллергия на пчелиные укусы. Может быть, он умер. Это вероятно.

— Хватит! — подумала Амти. — Прекратите! Я поняла! Вы убьете нас?

— Мне это не интересно.

— Амти, — крикнула Мескете. — Что ты медлишь? Ты ведь можешь двигаться. Давай!

И Амти знала, что это значит.

— Но ведь ты сама говорила…

— Я передумала!

Амти вскинула автомат, направила его на Шацара. Он даже не стал целиться в нее из пистолета. Руки у Амти дрожали, ей было страшно нажать на курок просто так. Она не хотела, но, может быть, она должна была. Так было бы лучше для всех. Все закончилось бы здесь. У них были бы свидетели. Яуди спасла девочек, у них есть свидетели. Им бы поверили.

Остановить машину можно было отстрелив всего одну шестеренку в сердце управления.

— Не трудись с поднятием боевого духа, девочка.

Голос Шацара ничего не выражал, может, потому что он не говорил вслух. Он поудобнее перехватил Саянну, пошел к двери, переступая через девочек.

— Если я умру, ты умрешь вместе со мной.

— Я думала, что…

— Словом, стреляй, если хочешь убедиться. Убьешь меня, себя и нашего сына.

— Но вы могли бы просто обездвижить меня, как остальных! Теперь на меня не действует ваша магия?

— Действует. Я просто не хотел тебя обездвиживать. Затем и нужен был ритуал, Амти. Чтобы обезопасить себя от твоих необдуманных действий.

— Но…

— Я не знаю, как моя магия могла повлиять на твое состояние. Мне не хотелось тебе навредить.

— То есть, все что вы говорили о свадьбе было ложью?

— Нет. Только что я сделал тебе свадебный подарок.

— Не убили меня?! Вы серьезно?!

Но Шацар не отвечал.

Со стороны выглядело так, будто Амти просто молча на него пялится.

— Ты не могла бы уже прервать этот зрительный контакт? — поинтересовалась Яуди.

— О, — сказала Амти. А потом обессиленно опустила автомат. Шацар с Саянну на руках уходил, спускаясь ступеням вниз. Еще некоторое время все оставались неподвижны, и Амти отчего-то это почти нравилось. Спокойствие, передышка, тишина.

Амти снова подползла к Эли, гладила ее по щекам. Лицо ее казалось спокойным и расслабленным, но пульса не было. Спящая царевна из сказок. Она ведь и в самом деле была мертва.

Вскоре, когда остальные снова смогли двигаться, Мескете и Яуди принялись помогать девочкам подняться, Амти слышала их голоса, но не могла сосредоточиться.

Еще немного времени спустя к ним поднялись мужчины, Амти слышала их голоса, какие-то невнятные стоны Шайху, ругань Мелькарта, которую он произносил гораздо тише при девочках.

Она поняла, какой именно свадебный подарок ей сделал Шацар. Он только забрал свою сестру и ушел. Лавры спасителей маленьких девочек достались им. Они могли рассказать об этом. Они могли подтвердить свое обращение к народу Государства.

Они могли вырвать себе право на жизнь здесь, в Государстве. Кажется, Мескете и Адрамаут это осознавали. Они смеялись, и Амти слышала голосок Маарни, которая утверждала, что папа и мама теперь герои, они должны быть с ней, чтобы она ими гордилась. Еще она слышала ее истерический плач. Теперь Маарни видела кое-что большее, чем обыск.

Вокруг суетились, но Амти знала, они боятся подойти к Эли, боятся узнать, что ее больше нет.

Амти заплакала. Эли, ее Эли, с которой они вместе — никому не нужные дурочки. Амти никогда прежде не чувствовала к ней такой нежности. Амти так по ней соскучилась. Амти ужасно хотела успеть ее обнять, поговорить, подарить ей колечко, хотя бы что-нибудь успеть.

Но теперь, все что Амти могла сделать — поцеловать ее. Амти не знала, придет ли она в себя еще когда-нибудь.

Склонившись над ней, Амти не почувствовала ее дыхания. Губы у Амти были соленые от собственных слез. Амти поцеловала Эли и вдруг, как в сказке, ощутила, как Эли упирается руками ей в плечи. Она очнулась.

Но на этом все сказочное закончилось. Когда Эли открыла глаза, один из них был темным, нормальным, человеческим, а другой темным той самой Тьмой богини, лишенным зрачка, белка и радужки.

Эли глубоко вдохнула, и Амти вспомнила, что у нее больше нет легких.

Эли сказала:

— Я ничего больше не чувствую.

Примечания

1

Разрушение приносит обольщения.

(обратно)

Оглавление

1 глава

2 глава

3 глава

4 глава

5 глава

6 глава

7 глава

8 глава

9 глава

10 глава

11 глава

12 глава

13 глава Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg