«Скользящие души, или Сказки Шварцвальда»

Скользящие души, или Сказки Шварцвальда (fb2) - Скользящие души, или Сказки Шварцвальда (Сказки для взрослых девочек - 2) 1737K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Елена Владимировна Граменицкая

Елена Граменицкая Сказки для взрослых девочек Часть 2 Скользящие души, или Сказки Шварцвальда

— А вот это, — ответил Голландец Михель; он полез в ящик и протянул Петеру каменное сердце.

— Вот оно что! — изумился тот, не в силах противиться дрожи, пронизавшей все его тело. — Сердце из мрамора? Но послушай, господин Михель, ведь от такого сердца в груди должно быть ой-ой как холодно?

— Разумеется, но этот холод приятный. А на что человеку горячее сердце? Зимой оно тебя не согреет — хорошая вишневая наливка горячит вернее, чем самое горячее сердце, а летом, когда все изнывают от жары, ты и не поверишь, какую прохладу дарует такое сердце. И, как я уже говорил, ни тревога, ни страх, ни дурацкое сострадание, ни какие-либо иные горести не достучатся до этого сердца.

— И это все, что вы можете мне дать? — с досадой спросил Петер. — Я надеялся получить деньги, а вы предлагаете мне камень.

Вильгельм Гауф, «Холодное сердце»

В этой убогой лачужке, сырой, плохо запертой, в которой свистит зимний ветер, <…> есть темные углы, где женщина хранит свои мечты.

Иным выходит сатана из пылающей груди ведьмы — он оживает, он во всеоружии и вид его угрожающ. Как бы его не боялись, приходится признать, без него мы бы умерли со скуки.

Жюль Мишле, «Ведьма»

Пришло время начать… 31 октября 2009 г.

Крошка сын к отцу пришел, И спросила кроха: — Что такое ХОРОШО, И что такое ПЛОХО?…

И каждый отец сказал своему сыну правду, только была ли она одинакова? Знаю одно: первая родительская Правда была окрашена лишь в два цвета, исключительно чистых, без намека на оттенки. Но прозвучавшая в ответ на вечный детский вопрос истина заполнила весь монохромный спектр, создала черно-белый мир во всем его многообразии, во всем великолепии и ничтожестве.

Это история извечной войны за человеческую душу. О войне, в которой никогда не бывает перемирия, не выбираются парламентеры и не спасают белые флаги. Она продолжается каждое мгновение, незаметно для нас. Каждую секунду совершается выбор, отраженный в бесконечности интерпретаций, реплик в душах других. Где вечны метания между полюсов. Где мы просто живем, добровольно выбрав испытание, которое порой не под силу преодолеть, но, как ни горька потеря, опыт в награду обещан бесценный.

Кто из нас не задумывался над этим? Каждый сам для себя решал, что такое хорошо, каждый сам размечал пограничную черту, за которую не пускал Тьму, а потом эта черта незаметно стиралась ежедневными хождениями по комнате, и мы проводили ее заново, не замечая, что темнота отвоевала несколько сантиметров и приблизилась. Она всегда была рядом. Но и у нас всегда был выбор.

Скользящие души. История болезни

Позвольте представить вам Машу. Да, нашу главную героиню зовут на первый взгляд просто. Но имя порой решает за нас будущую судьбу. Ее имя означало святость, жертвенность и бескорыстную любовь.

Точнее она — Мария Сергеевна Фогель. Пусть фамилия тоже не кажется вам странной — фамилия как фамилия. Мало ли других, более чудных, в Москве, городе-Вавилоне, сумасшедшем многослойном пироге, уже поглотившем и до сих пор поглощающем в нарастающей геометрической прогрессии миллионы человеческих судеб, стекающихся в столицу со всех городов и весей не только России, но и заморских пределов. Приезжающих скорее в поисках проблем на голову, чем в ожидании лучшей доли.

Эта фамилия досталась ей от дедушки Йозефа, чьи родители, бывшие уроженцы польского Кракова, в поиске пролетарского эльдорадо[1] переехали с нехитрым скарбом в 1920 году в Москву. В их молодых сердцах пылала вера в счастливое будущее, в победу великого Вождя, которого Франц и Ядвига боготворили, чьи опасные брошюры читали, за чье здоровье и благоденствие втайне от соратников-атеистов молились Святому Николасу. За чьи идеи не побоялись сорваться с нажитого поколениями подворья в Величке, оставив его на стариков родителей и семью старшего брата. Променяли спокойную жизнь земледельцев на утопическую авантюру, на идеологию всемирного братства, рискнули начать жизнь с нуля, имея в багаже лишь необходимую для предстоящей долгой зимы одежду, перетянутую бечевой подборку подпольной агитлитературы, зачитанный томик «Капитала»[2] да неистощимую веру в светлое и счастливое будущее.

Они были подобны глупым мотылькам, прилетевшим на свет пылающего и всепожирающего горнила народной борьбы. Не буду отвлекаться на то, как они потом, в ходе сталинских репрессий, пожалели о содеянном. Главное, выжили. Пусть ценой жизни нескольких невинных потомков, не пришедшихся по душе чистильщикам революции и навеки канувших в ссыльных лагерях. Какая теперь разница… Россия так или иначе стала для их детей новой родиной.

Разницы действительно никакой, особенно на сегодняшний момент для Маши Фогель, врача обычной московской поликлиники, живущей на государственную зарплату и подрабатывающей порой переводами с немецкого языка.

Врача-психотерапевта, дипломированного специалиста. Она защитила диплом на пять баллов и получила самые лучшие отзывы. Но что они значили в наше время? Ровным счетом ничего. Возможно, они были способны лишь удовлетворить какие-то ее амбиции, и то на один-единственный вечер, вечер празднования защиты с сокурсниками. А потом окунаешься с головой в серую действительность перестраивающейся, очумевшей от завоеванной свободы страны и зажимаешь в горле комок горькой обиды и разочарования.

Постойте, замечательные похвальные отзывы ученой братии можно еще в терапевтических целях расклеить на обоях и благополучно забыть о них. Хотя… Зачем так грустно? Хорошая идея: написать позитивные мысли о себе на четырех стенах спальни и каждый день, проснувшись, думать о собственной исключительности.

Исключительная, умная, красивая, необыкновенная, желанная, самая-самая… только ТЫ, Маша.

Маша пыталась вспомнить, когда к ней в первый раз пришла мысль о привороте.

О ужас! Каков переход! Пафосный настрой меняется. Что очевидно, когда речь заходит о несчастной любви.

Чудное слово — «приворот». Привести к своим воротам, к своим дверям чужого человека?

Когда она впервые подумала об этом? Вчера, возвращаясь с его дня рождения? Или уже давно, когда поняла, что этот мужчина никогда не будет принадлежать ей, потому что не сводит восторженных глаз с красавицы-жены?

Что за ерунда — приворот? Могла ли Мария, изучая в первом меде химические процессы, происходящие в мозгу человека, считая, что может управлять этими реакциями не только медикаментозно, но и путем обычного внушения, доверительного разговора, — могла ли она предугадать модели человеческого поведения? Могла ли она подумать, что сама отвернется от рационального, не требующего доказательств, чтобы искать помощи у запредельного, опасного мира? Обманчивого мира, подобно тонкому льду припорошенного первым снегом.

Вряд ли Маша Фогель могла представить, что связь с Денисом может завести ее так далеко. Зачем шесть лет не спать ночами, пытаясь уяснить и правильно интерпретировать теории Фрейда и Шопенгауэра? Практиковаться ежегодно в психиатрическом диспансере, выслушивая каждого безумного теоретика, доказывать бредовую идею о преемственности любви и добра, чтобы после ее защиты осознать: автор как личность ничтожен и обращен в прах. Все зазубренные теории гроша ломаного не стоят.

Как и ее образцово-показательная, оцененная по максимальной шкале и награжденная похвальными рецензиями дипломная работа — «Помощь жертвам активного манипулирования психикой». Когда реальная жизнь повергла отличницу Фогель ниц, не дав ни малейшего шанса реабилитировать идеи преемственности Добра и обязательной, неизбежной наказуемости Зла.

Зло наказывается, но порой столь незаметно и несущественно, что создается впечатление, будто муки совести испытывают лишь те люди, которые изначально смирились с наказанием. Согласились в тот самый момент, когда совершали ошибку.

«Приворот, быстро, стопроцентно, гарантированно…»

Кем гарантировано? Самим…?

Падшим и непорабощенным? Оставшимся свободным? Вечным оппонентом и противником? Кто обычно предлагает быстрые и легкие пути к достижению цели, стараясь заполучить очередную человеческую душу?

Скучный путь правды извилист, тернист и безрадостен. И стоит лишь на краткий миг закрыть глаза, перед ними ОН — герой сладких девичьих снов, желанный, манящий, единственный, последний. Мы абсолютно уверены в том, что именно последний. Это определение толкает нас к той заманчивой черте, перейдя которую, чаще из-за элементарного любопытства и наивной вере в безнаказанность, мы меняем свою и чужую жизнь навсегда.

Темный Ангел обладает завидным терпением. Он никуда не торопится, потому что лишен страха перед ускользающим мгновением. Он вечен и всегда получает те души, которые сами словно мотыльки летят в его пламенные объятия.

Почему излишнее любопытство никогда не считалось пороком?

Мы ищем легкие пути, считая их самыми правильными, справедливыми, заслуженными ценой ночных страданий и мокрых от слез подушек. Мотивируя свой выбор лишь одним безапелляционным доводом: почему кому-то позволено все, и чем я хуже? И абсолютно забываем о искусно расставленных ловушках.

Маша несколько раз ловила себя на мысли, что в любой газете или журнале ее взгляд притягивают объявления о возможности осуществления мечты, будь то Вечная Любовь, Все Деньги Мира или Заслуженная Слава. Каждому — свое.

На протяжении долгого времени ее рациональный материализм, воспитанный родителями и закрепленный профессорами в институте, боролся с неистребимой верой в чудеса, с верой в другой мир, где по взмаху волшебной палочки возможно все. Потому что стопка зачитанных томиков до сих пор хранится у нее под кроватью. А вы бы от нее избавились? Зря. Стоит лишь покрепче зажмуриться и прошептать заветные слова…

Тсс… Это секрет.

Слава богу, что дальше разглядывания объявлений и чтения ссылок в интернете дело не шло.

Пора раскрыть карты.

Скользящие души. Homme Fatalе

[3]

Денис Морозов. Кто же он? Привлекательный мужчина тридцати пяти лет. Прямые русые волосы, изящная форма носа, чувственные губы, волевой подбородок. Натренированное тело, открытая обаятельная улыбка, милые морщинки вокруг янтарных глаз, тянущих в безумие. Искренний, если не лезть глубоко в душу, без показушной сексуальности — прямо-таки гроза интровертов женского пола.

А еще он муж ее одноклассницы Ирины, золотой медалистки, председателя комсомольской дружины и первой красавицы в школе, ныне топ-менеджера строительного холдинга. А разве по-другому могло быть? Только в сказках прекрасные принцы одиноки и тоскуют в поисках тебя-единственной. Стоит захлопнуть потрепанную книжку, и они тут как тут — женатые, счастливые, давно нашедшие любимых, раздобревших на царских хлебах принцесс, но продолжающие жадно взирать по сторонам в надежде перехватить лакомый кусок, что случайно закатится под ноги.

Бедная Маша не сдалась на милость победителя сразу, она боролась с собой и с искушением, шагнувшим ей навстречу словно убийца из-за угла. Идеальное определение придумал Мастер недугу под названием Любовь. Мария прекрасно понимала, что балансирует над бездной, но пустота была слишком притягательна и желанна.

Враг и учитель не лишен чувства юмора, он искусен и изворотлив и готовит западню в самом неожиданном месте.

Но выбор остается всегда. Только кто об этом помнит?

Бедная Маша Фогель не могла предположить, что несколько лет назад, приведя дочь на день рождения сына Ирины Кушнир, познакомится с Денисом, ее новым мужем. Познакомится — не совсем точно сказано, она будет прожжена насквозь янтарным взглядом. Он не произнесет в тот вечер ни слова, лишь будет внимательно следить за ее передвижениями по квартире и параллельно заниматься собственными делами. А тем временем химия начнет делать свое дело, процесс замещения кислот белками и выработки эндорфинов будет запущен. Перекрещение взглядов, таинственный миг проникновения миров друг в друга, божественная или дьявольская игра. Часы начнут отсчитывать время начала и конца.

Пройдет несколько лет, и их судьбы вновь пересекутся. Случайная встреча в магазине за покупкой лыжного костюма положит начало продолжительному этапу, длящемуся до сих пор.

На сей раз Денис будет разговорчив, и удостоит Марию нескольких слов приветствия, и даст совет, какую именно марку лыж и обмундирования предпочтительнее в этом году приобрести. На вопрос «А в следующем будет другая?» он не удосужится ответить, видимо, посчитав его нелепым.

А пока Маша, у которой почти остановится сердце, будет удивляться, что ее кумир вообще снизошел до разговора с ней, Ира, его вечная спутница, улыбнувшись, бросит на нее снисходительный взгляд:

— Подруга, ты не въезжаешь? Горы требуют денег. Принято каждый год менять костюм и дрова.

— И ты это делаешь?

— Я? Нет, я предпочитаю классику, она стоит на порядок больше, чем ты пытаешься потратить на себя, поэтому несколько лет могу спать спокойно.

Вот так изящно, по щелчку пальцев, Ира смешает бывшую одноклассницу с живущими где-то там, ниже плинтуса. Маша потупится и вновь отругает себя.

Почему рядом с Иркой она всегда чувствует себя ничтожеством? Вроде живет по средствам, ну да, экономит на себе, но зато не ворует, не наживается на больных. Впрочем, эта особа способна легко и непринужденно унизить ее в любой момент. Так было в школьную пору и так продолжается спустя десятилетия.

«Может, причина во мне самой?»

Догадалась? Уже неплохо.

Почувствовав, что допустила бестактность, Ира дружески обнимет Машу и тихо скажет:

— Машуль, не парься, ты же не вращаешься в тех кругах, где следят, кто и во что был упакован год назад! Покупай куртку за трешник и не горюй! Для Подмосковья потянет.

Маша криво улыбнется. Утешать Ира тоже умеет по-особому, добавив горчинки и после этого снова как ни в чем ни бывало перейдя на доброжелательный тон:

— Слушай, Мань. А что ты вечером делаешь? Заходи к нам.

Динька индейку запечет, он мастер в этом деле. Камо-он, потрещим о бывших! Сто лет не виделись.

С той встречи все и началось.

Они жили совсем недалеко. Ира, работая на богатых мира сего, успела купить квартиру в благоустроенном кондоминиуме[4]. Подходя к многоэтажному сверкающему строению, Маша невольно сжалась. Пересекать границу между посредственностью и роскошью ей доводилось не часто. Кирпичный монолит с просторными застекленными лоджиями, с розарием у парадного входа и частной парковкой представлял собой островок благоденствия. Совсем другой мир.

Мария дождалась, пока бдительный охранник переговорит по телефону с хозяевами и соизволит пропустить ее к лифту. Под надменной улыбкой стража она почувствовала себя разносчицей пиццы.

Зато Денис, встретивший девушку на пороге, олицетворял саму любезность. С радостной улыбкой, моментально осевшей в сердце, он приветствовал ее и, не обращая внимания на Машино смущение, шепнул:

— Иры пока нет, сейчас я ее предупрежу, что ты пришла. Кстати, индейка почти готова, бегом, помоги мне!

Перед гостьей материализовались мягкие тапочки. Не понимая, что происходит, послушная овечка прошла на кухню.

Разговор завязался легко и непринужденно, любая тема находила отклик, мнения чаще совпадали, а возникшие разногласия сглаживались. Маша не переставала удивляться, глядя на Дениса. Где тот чопорный, рафинированный сноб, самовлюбленный нарцисс? Перед ней обычный, приятный в общении парень, который нравился ей все больше и больше. Но девушка ловила себя и на странной мысли, что любование объектом не связано с открывшимися положительными чертами характера, отнюдь. Оно происходит само по себе. Оставайся Денис холодным и надменным, его присутствие на расстоянии вытянутой руки все равно выворачивало бы душу наизнанку. Он был слишком близко. Попав в теплую ауру его обаяния, Маша потеряла способность к самоанализу. Лучики глаз, смущенная улыбка, невольное прикосновение руки — «Не урони тарелки!», — янтарная вспышка, тихий смех, снова лучики. Волшебный, зачарованный круговорот соблазнения.

И первый шаг в сладкую бездну был сделан без раздумий. Играючи.

Процесс очарования прервала Ирина, вернувшаяся с работы. Вечер продолжился уже втроем.

С того самого дня они не расставались дольше чем на неделю.

Марию постигло второе откровение. Ирина Кушнир — не высокомерная стерва, а счастливица, попавшая в круг небожителей. Выигравшая далеко не случайный джекпот. Единственного ребенка в семье мать-одиночка воспитала на особый лад, скормив девочке вместе с молоком идею, что она лучше, умнее и красивее всех остальных. Маска королевы навеки приросла к лицу и, что греха таить, позволила добиться определенных успехов в жизни. Мама заложила фундамент, сделала бесценный подарок — воспитала в Ире уверенность в себе. Она росла запрограммированной на успех.

Маша никак не могла взять в толк: что, кроме ума и умения слушать людей, привлекает к ней красавицу Ирину? В школе они не дружили, сторонились друг друга. Возможно, женщина привыкла играть на контрасте и выбрала в качестве выгодной декорации менее симпатичную подругу для самоутверждения? Задать вопрос в лоб Маша стеснялась. Позволила себе надеяться, что главную роль в их союзе играют ее душевные качества, а не заурядная внешность.

Время шло. Ирина становилась все откровеннее. Например, однажды поведала ей о безудержной страсти, вспыхивающей в самых неожиданных местах и удовлетворяемой незамедлительно. «Это такой экстаз, подруга, рисковать в любой момент быть замеченными…» Маша выслушивала подобные исповеди с отвращением и восторгом, желая прервать и одновременно наслаждаясь подробностями. Примеряя чужое тело и насыщаясь чужой похотью, она, как ни странно, чувствовала растущую симпатию к Ирине.

Пора признаться: Маша всю жизнь завидовала удачливой сверстнице. Пакостное чувство пустило корни в неискушенной страстями душе, разрослось всеядной полынью.

Но вдруг положение изменилось.

На одну чашу весов легла дружеская симпатия к знакомой с детства женщине, на другую — искушающее томление, желание утонуть в глазах ее мужа. Подобный мезальянс тяготил Марию Фогель, регулярно пропалывающую в душе огород.

Его глаза цвета виски, глаза цвета счастья…

Надо что-то решать. Только понятие «решать» предполагает наличие выбора, а его у Марии не было. Единственный выход — прекратить отношения, постепенно вырваться из колдовского обаяния Дениса. Иначе — тупик, катастрофа. Но для разрыва полагалось найти разумную причину.

Маша допускала возможность флирта с женатым мужчиной. С мужем незнакомой женщины, чужой, невидимой, далекой, а не приятельницы, уплетающей пирожки на ее кухне. Необходимо скорее, под любым, самым нелепым предлогом прервать эти встречи.

Мудрая мысль, рождающаяся каждое утро, в течение дня не достигала зрелости, не оформлялась в слова. Бедняга постоянно откладывала разговор, намеренно оттягивала момент откровения. Момент выбора.

А потом наступил день икс, когда Мария пересмотрела принятое решение. Или ее заставили это сделать? Сейчас уже трудно сказать.

Ведь не только Ирина раскрывала ей душу, но и Денис протер до дыр мягкий уголок на Машиной кухне. Он позволил пролистать собственную жизнь. Рассказал о хулиганском детстве, проведенном в бараке на окраине города, о вечно ободранных коленках, об уличных драках, о разоренных садах и первом украденном поцелуе под цветущей сиренью. Он жаловался на суровую мать, забросившую сына ради карьеры партийного работника. Жмурился от радости, вспоминая о службе в армии, о бережно хранящемся дембельском альбоме, о друзьях, которых раскидало по жизни. Вздыхал, рассказывая о неудачно сложившейся первой семье, о мучительном разводе. Признавался в одиночестве и безысходности. С чего бы?

О проблемах во втором браке Денис упомянул лишь раз. Жена оставалась объектом искреннего восхищения. Подобной павы он ранее не встречал, и до сих пор не понимает, как Ирина снизошла до сирого.

— Только тебе могу сказать, как бывает страшно. Накатывает пустота, могильный холод. Идет прямиком от сердца. Порой кажется: оно не бьется. Послушай! Застыло давным-давно. Я боюсь умереть, так и не поняв, для чего вообще жил. Умирать в одиночестве — страшно. Важно, чтобы кто-то держал тебя за руку.

Маша не понимала, чего не хватает привлекательному, состоявшемуся мужчине, живущему с любимой женщиной, не нуждающемуся ни в чем, до конца жизни обеспеченному не только куском хлеба, но и бокалом хорошего вина на десерт.

В тот осенний вечер к ней заглянула Ирина, предварительно предупредив о визите по телефону. Безапелляционный тон топ-менеджера покоробил Машу и одновременно заинтриговал. Через час госпожа Кушнир уже раздевалась в коридоре, торжественно водрузив на подзеркальную тумбочку бутылку коньяка.

Маша предложила перекусить, но гостья надменно вскинула бровь и покосилась на часы:

— Время за полночь! Диечу!

Голос Ирины звучал уже не так холодно, как во время ее звонка из офиса. Очевидно, на тот момент она еще не отошла от роли руководителя. Теперь же, откинувшись на мягкое сидение кухонного уголка, Ира расслабилась, сняла маску.

Глоток армянского солнца волнами пробежал по телу, позволил хозяйке набраться решимости и начать разговор:

— Ир, что-то произошло? Та сама не своя.

— Бр-р-р, холодно. Замерзла в машине. Давай-ка повторим еще по одной… Вот, отлично, передай лимон. — Скривившись, прожевала дольку.

— Ир, если я могу тебе как-то помочь, то не стесняйся — говори. Что-что, а слушать — моя профессия.

— Слушать ты точно умеешь, это всем известно. Доктор-погрей-мне-уши.

Маша смутилась.

— Да ничем ты мне, подруга, помочь не можешь! Время остановишь? На один щелчок — вернешь мне мои двадцать пять?

Что молчишь? Медицина бессильна?

Первая возникшая в голове нелепая мысль, дурная и страшная: Денис нашел себе молодую девочку и признался в этом жене. Маша сама содрогнулась от этого предположения. Но нет, все оказалось прозаичнее.

— Эта молодая тварь, длинноногая и жопастая, эта беспринципная ссыкуха посмела обойти меня!

Маша смотрела на взбесившуюся подругу. Она впервые видела ее в таком взвинченном состоянии и пыталась угадать правильную линию поведения. Впрочем, вспышка внезапного гнева тут же пошла на убыль. Ира продолжила на одном дыхании:

— Ты же знаешь, что для меня значит позиция в компании! Сколько я вытерпела, через что прошла, чтобы занять ее. Я ни под кого не ложилась! Это не мой принцип — ноги раздвигать ради карьеры. И что в финале? Коза грудастая, ни опыта, ни образования — ничего, кроме молодости и хамства. На корпоративе генерального облагодетельствовала — и в дамки! Она теперь со мной в одном кабинете сидит, смазливой рожей аки параша сияет! На Париж ее кандидатура вместе с моей заявлена. Прикинь, во время вояжа наблюдать буду, как царская кредитка доится! Короче, полный аут, подруга. Я во второй обойме.

Маша глубоко вздохнула. Всего-то…

— Ир, погоди, давай разберемся. Тебе понизят зарплату? Нет. Твоя карьера не пойдет, как запланировано, быстро вверх? Возможно. Однако у тебя есть неоценимое преимущество перед молодостью — опыт. Надо будет искать другие пути. Ничего постоянного не бывает. И жизнь всегда подбрасывает нам различные варианты. Лично я не вижу ничего страшного.

— Скажи, вот ты такая умная, да? Так почему в заднице торчишь? Каждый месяц гроши считаешь от зарплаты до зарплаты? Учить меня еще пытаешься. Что молчишь? Сказать нечего? Да потому что я права. Запомни: я всегда права.

Маша промолчала.

«Это уже диагноз. Сидишь у меня в гостях и на желание помочь отвечаешь высокомерным хамством. Мол, знайте свое место, Фогель».

Как врач она понимала, что в Ирине говорит боль, с легкой руки алкоголя вырвавшаяся на свободу, жалуется самолюбие развенчанной Королевы, которую попросили спуститься с пьедестала, кивнув на скамейку запасных. Истерит «Я» красавицы, в один миг лишившейся заслуженных регалий, перешагнувшей в бальзаковский возраст. Монаршие особы стареют болезненнее серых мышек.

Тяжело уступать трон, лучше на нем умирать.

Ирина, излив на подругу ушат бессильной злобы, налила себе очередную рюмку и, не чокаясь, на одном дыхании проглотила, потом сморгнула скопившуюся в глазах влагу.

Кризис миновал, поняла Маша и не торопясь, пытаясь сохранить спокойствие, достала сигарету. Ирина последовала ее примеру.

Некоторое время они курили, думая о своем.

Наконец, нервно затушив окурок, Ира заглянула Марии в глаза:

— Ладно, не обижайся! Ты здесь ни при чем. Кто еще может выслушать и понять? С тобой я обычная, какая есть на самом деле. Без прикрас. Без осточертевшего протокола! И говорить могу по-человечьи, а не на зверином диалекте. Какое счастье, что мы с тобой ничего не делим. Так, подруга?

Маша вздрогнула, поперхнулась табачным дымом.

— Что?

— Я говорю, мы же с тобой ничего не делим, так ведь?

«Или никого?»

— Да, Ир, делить нам действительно нечего. У нас с тобой разная жизнь.

— То-то и оно. Я очень ценю, что ты есть. И Денис тоже ценит. Кстати, мы совсем забыли о нем. Сейчас наберу, скажу, что зависла на часок. Давай наливай, чего сидишь. У меня есть желание расслабиться.

«Пожалуй, лучше с ней сегодня не спорить».

Маша быстро наполнила рюмки и, подняв свою, сказала:

— Давай выпьем за Дениса, тебе повезло с ним. Первый раз встречаю мужчину, который с неизменной любовью и теплом отзывается о жене.

— Ага. Давай. Только могу тебе сказать, дорогая, у него выхода нет. Любить всегда, любить везде, до последней сладкой морковки.

Маша удивленно взглянула на подругу.

— Что смотришь? Да. Именно так. Он же альфонс. Ха! Маш! Да ради бога, не делай ты такое несчастное, удивленное лицо! А то ты не в курсе, что я полностью содержу его?

— Нет, я не знала. Он же работает. У него магазин…

— Ага, работает с прибылью пятьсот долларов в месяц! Да он в казино в один вечер больше спустит. О чем ты говоришь?!

Денис играет? Она первый раз слышала об этом.

— И часто он ходит в казино?

— Да нет — кто бы его туда пустил. Жопе слова не давали.

«О господи…»

Стало мерзко. Не от того, что узнала о тайном пристрастии Дениса. Ей стало душно в обществе Ирины — злой, зарвавшейся, говорящей то, что лежало глубоко на душе, что обычно было скрыто от посторонних глаз. Отвратительные слова, которыми она охарактеризовала человека, не сказавшего о ней ничего дурного, вызвали рвотный спазм. Маша отвернулась, боясь выдать свои мысли.

«Пусть Денис зависит от нее. Это не дает права так оскорблять его. Желание утверждаться наиболее примитивным и доступным способом приобрело уродливые формы».

В этот момент Мария поняла простую вещь: она не сможет отказаться от Дениса. Никогда и ни за что. Ради этой точно не сможет.

— Бинго! Выбор сделан. Один-ноль в нашу пользу, Старик!

— Да погоди ты. Все еще может измениться.

За этот вечер Ира поведала еще много неприглядных деталей их совместной жизни. Маша слушала откровения пьяной, спасовавшей перед возрастом женщины и только еще больше утверждалась в своем решении. Когда Ирина, опустошив ядовитые железы и бутылку коньяка, оставила ее дом, хозяйке захотелось срочно провести генеральную уборку. Чужое зло как будто витало в воздухе вперемешку с сигаретным дымом и оседало на стенах маленькой двухкомнатной квартиры.

На некоторое время Машины контакты с этой семьей прекратились. Она не переживала по этому поводу. Все ходила под впечатлением от откровенного разговора. Не могла избавиться от мысли, что Ирина жалеет о том, что поддалась слабости и выложила грязное белье перед человеком, который ниже ее по статусу. Мадам Кушнир позволила себе выплакаться в латаную жилетку. Кто есть Маша? Говорящее Зеркало в покоях Королевы. Удачный фон, оттеняющий божественную индивидуальность. Так было всегда, начиная со школьной скамьи и заканчивая сегодняшним днем. Ничего не изменилось.

Врачу Фогель ситуация виделась ясной. Ира — впечатлительный, очень ранимый человек, скрывающий проблемы под маской хладнокровной доминирующей стервы. Возможно, только Денис знал ее настоящую, потому что любил. Да еще, пожалуй, сама Маша, потому что разбиралась в лабиринтах человеческой психики. Тем не менее закамуфлированная слабость не давала гордячке права унижать людей. Поэтому Ирина Кушнир как «нечто, давящее на мораль» перестала существовать. Чаши весов, уравновешивающие порок и совесть, дрогнули, скривившись в одну сторону.

Но потребовалось несколько недель, чтобы Маша поняла: ситуация меняется. Если она сейчас не позвонит Денису, то их отношения действительно сойдут на нет, как и планировалось.

Судьба предоставляла ей шанс не споткнуться, остановиться на краю. Вот только момент принятия правильного решения безвозвратно миновал. Факт, что связь с Денисом продолжится, воспринимался Машей уже как само собой разумеющееся, несмотря на то, что он был мужем ее подруги. Хотя вряд ли она сможет теперь называть ее подругой. Приятельницей — так, пожалуй, будет точнее.

Мария Фогель сделала окончательный выбор.

— Два-ноль, Старик. Я веду! Дадим Маленькой Птичке последний шанс!

Когда в трубке раздался его хриплый голос, Машино сердце на миг встало, а потом понеслось по ухабам.

— Денис, как дела?

— Нормально, — голос его был холоден. — А у тебя?

Чувствовалось, что этот вежливый вопрос выдавлен сквозь зубы. Маша растерялась, не находя подходящих слов. Впервые он говорил отрывистыми фразами, заканчивая разговор, не начав. На душе стало холодно и неуютно. Самое время все понять. Но…

— Если все нормально, я рада. Передай привет Ире.

— Вряд ли. Она улетела в командировку.

— Куда?

— Как куда? В Париж.

— Точно.

Вот он — еще один шанс закончить разговор. Как вдруг:

— Маш, заходи ко мне. Посидим на балконе, перетрем новости. Да? Ну и славно.

Все! Глупышка уцепилась за тончайшую нить, прыгнула за несущимся в ненастном небе ярким шариком и без сил повисла над землей.

Она неуверенно отключила трубку. Восторженное сердце обезумевшей птичкой выскакивало из груди.

«Глупая! Стоило поманить пальцем, побежала! Цирк дедушки Дурова!»

Но ругать себя можно бесконечно. Чего стоил гнев рациональной половины перед радостью половины влюбленной?

Через пару часов она была уже рядом с Денисом. Завернувшись в плед, пила маленькими глотками вино, смотрела на лимонную дольку-луну, разговаривала с ним о прочитанных книгах, о своих пациентах, о его одиночестве и замерзшем сердце. Все равно о чем — главное, она находилась рядом, дышала с ним одним воздухом.

— Птичка, ты нас окончательно разочаровала…

Скользящие души. Первый звоночек

— Ир, извини, но сколько можно не замечать очевидного! Ты находишь причины ревновать Дениса ко мне, хотя я как на ладони, соседка по лестничной клетке, а то, что Маша просиживает у него вечера, тебе параллельно?

— Светик, я его ко всем ревную — и к тебе, и к ней, к любому движимому и недвижимому. Еще ни одна баба мимо не прошла, все спотыкаются. Неужели ты думаешь, я не учла этот интересный факт, выходя замуж? Я просчитываю каждый шаг! При прыжке влево-вправо мой муж останется не только без крыши над головой, но и без любимых трусов от «Дольче». Я уже говорила, что мы подписали брачный договор об отказе от любых претензий на мое имущество в случае развода?

— Да это понятно, Ириш. Но только он не дурак, до развода дело не доведет. Я вообще не о том речь веду. Почему ты позволяешь ей приходить в твое отсутствие?

Ирина тяжело вздохнула и, вытащив сигарету из пачки, взглянула на соседку.

Они были знакомы уже года два, с момента переезда в новый дом. Муж Светланы, Игорь, занимался строительством и зарабатывал по нынешним временам немало. Это позволяло его жене и взрослой дочери жить в свое удовольствие. Дочь училась в английской школе, мама не пропускала ни одного сезона в «Галерее Лафайет» и «Золотом Треугольнике»[5]. Но основная «дольче вита»[6] Светы заключалась в активном употреблении горячительного. Поэтому регулярные заседания ее мужа в компании соседки, ловко подливающей в рюмку, сердобольно охающей и поддакивающей собеседнику, вызывали у Ирины куда больше опасений, чем философствование с недалекой Машкой. Тот факт, что Фогель была не от мира сего, Ирина приняла и не обижалась, когда та пыталась давать «профессиональные» советы. Блаженная дурочка, вечно гоняющаяся за призраком идеального мужика. Дожила до тридцати пяти, но так и не поняла, что все в жизни надо хватать первой, за все надо драться, рвать зубами. Если не ты, то тебя!

В то же время именно наивность, смотрящая на жизнь доверчивыми глазами, и привлекала. Рядом с Машей было спокойно. Уютно, как в детстве. Пахло пирогами и молоком с медом. А вот в обществе старающейся изо всех сил помочь советом Светы было сейчас очень тоскливо.

— Ладно, соседка. Закроем тему. Если честно, Денис у меня любитель женщин, но женщин особых — ухоженных, утонченных. Он на такую рохлю не польстится, пусть трещат о чем угодно, мне безразлично. А если что узнаю, выкину к чертовой матери! Вернется к своей бывшей. Хотя поздно, говорят, она замуж вышла. Но это его трудности.

Света встала и, подойдя к холодильнику, насыпала в вазочку колотый лед. На ее бесцветном бледном лице появились пунцовые пятна — первая реакция на алкоголь.

— Не знаю, не знаю… Смотри, как бы потом не пожалеть, Ириш.

Скользящие души. Homme Fatale. Продолжение

Маша шла по парку под руку с лучшей подругой Леной, с которой просидела десять классов за одной партой и потом стала крестной матерью ее сыну. Уже наступил октябрь, но погода баловала москвичей, ласковое солнце золотило верхушки лип и играло переливами в бордовой листве кленов.

В выходные в парке всегда много народу. Пожилые пары степенно шествуют по аллеям, поддерживая друг друга, лихие тинэйджеры гоняют на роликовых коньках, обгоняя семьи с колясками; праздные гуляки с банками пива оккупируют дальние лавочки. Играет музыка, и ряженые клоуны на ходулях зазывают маленьких гостей в парк аттракционов.

Музыка, аттракционы и клоуны — добрые посланцы — наполнили душу покоем и предвкушением праздника. Маша на миг вернулась в прошлое, во рту появился вкус лучшего в мире мороженого, того самого, из «Детского мира». Поход туда был доброй традицией, в нем заключался элемент магии, предвещающий покупку нового платья или туфелек, а возможно, если повезет окончательно, то и куклы, что стояла на самой верхней полке в отделе игрушек и ждала Машу. И в один из дней эта кукла пришла к ней на день рождения. Поэтому, когда взрослой девочке становилось пасмурно на душе, она приезжала в сказочный магазин на Лубянке, где сбываются все мечты.

— У меня начинается новая жизнь. Новая страна — словно смена эпох. Буду изучать ее от корней, от самых истоков, иначе не смогу рассказать клиенту, почему именно Швейцария соответствует его чаяниям… — Ленин голос прервал приятные воспоминания.

— Здорово. Ты в непрерывном потоке, в вечном движении! А я завязла в трясине. Работа — дом — работа — дом. Пациенты последнее время не радуют, ни одного интересного случая, только и делаю, что заполняю в карте анамнеза: «сезонная депрессия», «затяжной невроз», «панический синдром». Время сейчас такое: народ или пьет, или от страха за будущее сходит с ума.

— Маш, тебе надо срочно поменять работу. Иди в коммерческий центр, сейчас полно обезумевших от безделья дамочек, готовых любые деньги платить, лишь бы подтвердилась чушь, от которой мозги набекрень. Неужели у тебя нет связей? Попробуй через бывших сокурсников устроиться!

— Я думала об этом. Недавно Володя Смирнов звонил, он главврач в центре реабилитации, звал в штат. Представь: ближайшее Подмосковье, старый особняк, перепрофилированный под психиатрическую клинику… Берег реки, березки, сосенки — санаторий, одним словом… Сразу на тысячу евро в эквиваленте, представляешь? Для меня это нереальные деньги. Обещала подумать. Скорее всего, соглашусь. Так много мне никто не предложит. Единственный минус — каждый день на электричке туда и обратно трястись.

— Маш, дорога — не беда, зато сколько денег сразу. Девчонку свою оденешь, сама… Короче, обязательно соглашайся, — Лена взяла подругу под руку. — А теперь расскажи, что у тебя с Денисом.

— Лен, я не знаю, что у меня с Денисом! Меня загнали в угол!

— Так уж и в угол! Неужели его жена узнала?

— В том-то и дело. Она не догадывается. Стала еще больше откровенна, участлива. Я чувствую себя дрянью.

— Так, стоп! Во-первых, я никогда не поверю, что Кушнир прониклась к кому-то участием, кроме собственного отражения в зеркале, во-вторых, почему ты винишь себя в случившемся? Будь в их семье лад, он бы даже не взглянул на тебя. Согласись, на фоне Ирины Владимировны ты не видна, ты просто молекула. Извини, конечно, но кроме меня никто правду не скажет. Что ты чувствуешь к нему? Полагаешь, это чувство взаимно? Вот что сейчас главное.

Маша некоторое время шла, низко опустив голову.

Лена терпеливо ждала ответа, покрепче прижимая к себе острый локоток подруги.

— Знаешь, у него недавно был день рождения, я голову сломала над подарком.

— И что в конце концов купила?

— Ничего, я нарисовала пастелью желтого клоуна, играющего на скрипке, грустного Арлекина. Надеюсь, мой подарок еще не на помойке. Кушнир в первую очередь оценивает денежный эквивалент.

— Маш, почему так пессимистично? Не сомневаюсь, что рисунок стоил того, чтобы изменить правилам!

— Да, мне самой понравилось. Грустный клоун замер на последнем аккорде, беспомощно подняв скрипку. Кажется, что музыка только-только перестала звучать.

— Ну и? Что было дальше?

— Ну и… Все устроили по высшему классу. Вкусный стол, дорогие напитки, караоке, веселая и непринужденная атмосфера праздника. Мы пели, танцевали, смеялись как сумасшедшие. Но когда я уходила, он обнял меня при всех, прижал к себе и не отпускал несколько минут, уткнувшись в шею. Лишь когда его жена встала из-за стола, он рассмеялся и отошел в сторону.

— Да, эта ситуация мне не нравится. Надеюсь, он смог разрядить обстановку, одарив Кушнир особым десертом.

— Возможно, но меня напугало другое. Когда я стояла, прижавшись к нему, в голове существовала единственная мысль: «ВЕЧНОСТЬ». Мне привиделось, что души наши связаны. Давно и крепко — не разорвать. Очень странное ощущение: будущее, настоящее и прошлое сплелись в клубок, и над нами царит безвременье.

— Только не ищи мистику там, где ее нет. Это просто любовь-злодейка.

— Именно злодейка. В глазах остальных я предательница и разлучница. Хотя в последнюю очередь хочу разрушить их семью. Я прекрасно понимаю, что не смогу с ним жить. Он разбалован деньгами, своим ничегонеделанием, перегружен постоянным самокопанием, вечным стремлением анализировать ситуацию, он разочарован в уже совершенных и только планируемых поступках. Самокритичен, но при этом патологически пассивен. Все проблемы существуют только в его прекрасной голове, в реальности их нет, они иллюзорны и превращаются в прах лишь одним волевым усилием. Вся его жизнь представляет собой бег по кругу упакованной в фирменные лейблы белки. Шаг в сторону — и обреченность испарится как утренняя дымка. Но этого шага он никогда не сделает. Его клетка во сто крат уютнее мира вокруг, который потребует от него быть мужчиной, нести ответственность за происходящее…

— Злая штука — любовь. Зачем он тебе?

— Сама не знаю. Мне органически его не хватает. Не вижу день-два — начинается ломка. Представь себе миллионы невидимых нитей, протянувшихся от его тела к моему. Я издали чувствую, когда ему плохо, за несколько секунд угадываю его звонок, могу представить, что он сейчас скажет. Какой именно фильм смотрит в данный момент или какую книгу открыл. Вот где мистика.

Лена, не верящая в экстрасенсорную чушь, скептически улыбнулась. Хотела было оспорить явный бред, но сдержалась.

— Дело зашло далеко. А в плане интима? Извини, что перевожу тему.

— Это непередаваемо. Лучше его у меня никого не было. Это что-то неземное…

Поняв, что под любой вопрос безумная Мария начнет подводить мистическую основу, Лена остереглась выспрашивать дальнейшие подробности.

Некоторое время женщины шли молча, шурша опавшей листвой и думая каждая о своем.

Лена — о том, как не повезло Машке — скромной, застенчивой, вечно во всем сомневающейся тихоне-фантазерке встретить роковую любовь. Можно не сомневаться, чем закончится эта история. Один шанс из ста, что благополучно.

Маша — о нем, она не могла сейчас вообще ни о ком думать, кроме Дениса Морозова.

— Итак, Мария Сергеевна, я дам вам совет, — Лена пыталась говорить бодро и оптимистично, несмотря на сомнения в душевном здоровье подруги. — Не предпринимай сейчас никаких шагов, не форсируй ситуацию, пусть жизнь сама расставит все по местам, и, поверь, это будет справедливо. А если поторопишься, то равновесие нарушится, и все полетит в тартарары! Поняла меня?

— Да, — обреченно выдохнула Маша.

Скользящие души. Ведьма из Текстильщиков

«Даже в кошмарном сне я не могла представить подобную ситуацию. Какого черта повелась на совет алкоголички и еду на другой конец Москвы? Ближний свет — Текстильщики! И еще согласилась взять ее с собой. Ну не высаживать же теперь на полдороге. Она потом мне весь мозг съест».

— Ириш, сверни направо, в арку, — сказала внимательно следящая за дорогой Светлана. — И не торопись, мне надо вспомнить, какой именно подъезд. Я была здесь ровно год назад, когда Игорь с бухгалтершей шуры-муры водил. Я быстро его в чувство привела!

Красный «Опель» Ирины въехал в обычный московский двор-колодец на юго-востоке столицы. Безуспешно поискал место на парковке между машинами жильцов, распугал гуляющих мам и бабушек с детьми. Было воскресенье, возможность пристроить авто в чужом дворе равнялась нулю, что еще больше злило и так находящуюся на взводе Ирину. И вдруг — о чудо! — желтенький «Пежо» выполз из укромного уголка между ракушками и двинулся к выезду.

Светка резво замахала рукой.

— Давай, быстро на его место. Видишь, сегодня наш день! Вот ее дом, — добавила она бодрым тоном и вылезла из машины.

Ирина осторожно открыла дверь, убедилась, что новые сапоги не пострадают от лужи, посреди которой удалось припарковаться, ступила на асфальт, огляделась. Дом как дом, крепкий, кирпичный, сталинской постройки. Было заметно, что ему не помешает капитальный ремонт. Балконы, заметно просевшие под тяжестью хлама, угрожают жизни не только своих хозяев, но и несчастных прохожих.

Света потянула ее под ближайший козырек. Пошарканная, подбитая фанерой подъездная дверь скрипнула. Резкий запах кошачьей мочи привел Ирину в чувство. Сморщив от омерзения нос, она угрожающе фыркнула:

— У тебя две минуты, чтобы довести меня до квартиры. Иначе стошнит. И в таком хлеву живет хваленая ведьма?

— Тише, забыла предупредить: у нее в квартире пять кошек. Может, сейчас еще больше.

— Так это они здесь все обоссали?

— Ир, будь с ней вежливее. Она действительно ведьма.

— Посмотрим. Веди!

Поднявшись на четвертый этаж, женщины остановились перед дверью, украшенной надорванным по периметру дерматином и вылезающими оттуда кусочками ваты.

«Представляю, какой бедлам внутри», — вздохнула госпожа Кушнир, брезгливо морщась.

Светлана, прочтя мысли подруги, хитро подмигнула: потерпи, мол, немного. И нажала дверь звонка.

По ту сторону двери раздалось птичье чириканье, за которым в течение минуты ничего не последовало. Света позвонила более настойчиво и смущенно взглянула на соседку:

— Ничего не понимаю, я утром с ней говорила. Сказала, будет ждать.

Ирина закатила глаза и уже готова была броситься прочь из смрадного подъезда, как дверь открылась. Серая мордочка котенка просунулась в отверстие и подняла на женщин любопытные глазки. Увидев незнакомок, зверек юркнул назад в квартиру.

В проеме стояла молодая женщина, одетая в голубой спортивный костюм. На голове ее возвышался махровый тюрбан.

— Извините, я в ванной была, не сразу услышала. Проходите, не стесняйтесь, вот здесь тапочки. А ну кыш, мелюзга!

Хозяйка пропустила посетительниц внутрь и угрожающе топнула, прогоняя любопытных кошек, заполонивших коридор. Их было явно больше пяти.

Ирина вошла, приготовившись к картине бедности и разрухи, но оказалась приятно удивлена, увидев уютные, со вкусом обставленные апартаменты.

— Давайте знакомиться. Меня зовут Ирина, — хозяйка улыбнулась.

— Меня тоже Ирина.

— Тезки. Это к лучшему, будем на одной волне. Проходите, не стесняйтесь. Вы к хвостато-полосатым как относитесь?

Визитерша сдержанно улыбнулась. Кошек она любила, но не в таких количествах.

Хозяйка поняла правильно.

— Не буду злоупотреблять вашим терпением. Сейчас прогоню лишних, оставлю Дымка, он мой проводник.

«Проводник? Куда?» — чуть было не задала вопрос Ирина, но вовремя одумалась.

Женщины расположились на диване, пока хозяйка, прихватив на руки серого перса, освобождала гостиную от лохматых домочадцев.

Обычная двухкомнатная квартира была оформлена в стиле арт-нуво[7]. Мягкая уютная мебель, современный журнальный столик из стекла, покоящийся на гнутых ножках, плазма в углу, пирамидка дисков. Линии интерьера обтекаемы, воздушны, ни одного острого угла, ни одной тяжелой для глаза детали.

«Где ведьминские атрибуты? Полутьма, свечи, вездесущий хрустальный шар, где загадочный антураж, который демонстрируют в фильмах о сверхъестественном? Может, Света ошиблась и привела меня к обычной гадалке-любительнице, помешанной на кошках? Их противный запах не застить даже модным интерьером».

Легкое разочарование заползло в душу.

Выгнав последнего хвостатого, хозяйка, не выпуская перса из рук, подвинула кресло к столику и села напротив заскучавшей гостьи.

Влажные, аккуратно убранные за уши темные волосы открывали приятное лицо с высокими скулами. Крупноватый нос его не портил, пухлые розовые губы добавляли шарма, делая женщину очень соблазнительной.

Ирина Кушнир натолкнулась на пронзительный взгляд светлых, отливающих изумрудом глаз.

— Ну и? В чем ваша проблема? — нарушила тишину хозяйка.

В воздухе повисла пауза. Ирина, обычно смелая и решительная, замялась, не зная, как сформулировать суть. Простой на первый взгляд вопрос оказался перегруженным деталями.

Спросить «Любит ли мой муж другую женщину?» — глупо, если сама не веришь в возможность ясновидения.

Вопрос «Любит ли мой муж другую женщину?» — загодя унижает.

Ирина чувствовала себя не в своей тарелке.

«Что я здесь делаю? Ведущий топ-менеджер, один взгляд которого вызывает трепет у подчиненных, преклонение, подхалимство. Вечную заискивающую лесть. И сейчас я должна признаться в поражении от рук грызуна? Серой мыши — Машки?»

Хозяйка квартиры, поглаживая кота за ушками, не мигая смотрела на смутившуюся гостью. Ухмыльнувшись, спросила:

— Ира, вы в детстве запирались в кладовке, прячась от домработницы, и думали, что благородные рыцари спасают принцесс с одной-единственной целью: чтобы те потом сели им на шею.

Ирина подняла на хозяйку испуганные, полные недоумения глаза. Какого черта?

— А когда подросли, мечтали о волшебном говорящем зеркале! Я права?

— Да, — испуганно выдохнула женщина.

Светлана подмигнула: мол, я же говорила, она супер!

— Итак, в сторону смущение, тезка. Не тяните — мое время стоит дорого.

Покрасневшая Ирина достала из сумочки фотографию, на которой были запечатлены Денис и Маша, и молча положила на стол.

Хозяйка протянула руку, украшенную острыми, как стилеты, гелиевыми ноготками, осторожно подцепила ими снимок.

Пока ее глаза внимательно изучали фото, правая рука совершала странные пассы, словно что-то пыталась сдвинуть с поверхности бумаги. Чудные манипуляции продолжались некоторое время, потом ведьма подняла на Ирину смеющийся взгляд.

— Ну и что вы хотите от меня, сударыня?

От неожиданности Ирина начала заикаться:

— А ч-что вы мне можете сказать о…

— Ничего особенного. История банальна до оскомины. Вас подвинули в сторону, забыв об этом спросить. Не так ли?

— Не знаю. На самом деле я пришла, чтобы узнать…

— …есть ли между ними связь? Как бы точнее ответить на вопрос, чтобы стало понятно человеку несведущему? — ведьма покосилась на гостью. — Вы — полный зеро в ситуации. А сердиться надо в первую очередь на себя. Чаще задумываться о правильности поступков — неплохой совет. Следуй вы ему, сегодняшнего разговора не случилось бы.

Итак, что связывает этих людей? Их связывает прошлое, оно у них одно. Принять такой факт без доказательств сложно. Буду говорить доступно: этих людей связывает нить, основанная на кровном родстве.

Ирина скривилась.

— Что значит «кровном»?

— Я выражаюсь гипотетически.

— И это все?

— Нет, не все. Сложно не почувствовать тепло, исходящее от ее образа. Это означает дружеское отношение, а чаще всего любовь. Женщина любит стоящего рядом мужчину. Все просто. Ничего поделать нельзя.

— Что значит просто? Мне это совсем не просто! Надо с этим что-то сделать. Я заплачу за… как там ее…

— Рассорку, — подсказала Светлана.

— Точно. Сколько возьмете?

— Подождите, сударыня, мы дойдем до расценок, но вначале обсудим диагноз.

Итак, эта женщина… как ее имя? Маша… Мария… Фамилия? Так, вот лист бумаги и ручка — пожалуйста, напишите ее полное имя, отчество, фамилию, дату рождения, место жительства. И не улыбайтесь, мы заведем настоящее, как в отделении милиции, дело на вашу соперницу.

А что касается исправления ситуации, то вариантов два, и оба требуют хирургических методов. Резать к чертовой матери, не дожидаясь перитонита! Шучу. Первый вариант — устраняем ее. Не надо так удивленно смотреть на меня! Вы пришли сюда не в куклы играть. Да, мы устраняем ее полностью, дарим хроническую болезнь, полностью переключаем энергию с объекта любовной горячки на спасение собственной жизни.

— А второй? — спросила побледневшая Ирина.

Ведьма рассмеялась:

— Люблю смотреть, как меняются лица клиенток, стоит пахнуть жареным. Вы становитесь робкими и безобидными мышками. Боитесь наказания? Увы, его не избежать. Но об этом позже.

Второй вариант — мы переключаем энергетику мужчины исключительно на вас. Вы станете богом и судьей своему любвеобильному мужу. Кумиром, идолом, высшим «Я». Мы замкнем его чакры, сделаем реципиентом.

Теперь слушайте внимательно. В любом методе или лекарстве есть противопоказания и побочные эффекты. О них коллеги по цеху предпочитают умолчать, зарабатывая на жизнь, а я дама честная, поэтому предупреждаю.

Любое решение, которое вы примете, мы письменным образом закрепим. Вы подтвердите свою ответственность за выбор и мою скромную роль исполнителя.

Ирина наткнулась на холодные, цепкие глаза ведьмы, беспрепятственно хозяйничающие в ее душе. Смутившись, опустила взгляд и наткнулась на вторую пару огней с поперечной полосой.

«Окружили, демоны», — мелькнула в голове дурацкая мысль. Ира закашлялась, скрывая испуг.

— Говорите, по факту примем решение.

— Узнаю бизнесвумен, — довольная произведенным эффектом, хозяйка улыбнулась. — Позиция номер раз: наказываем женщину. Гарантия успеха в силу накопленного опыта стопроцентная. Противопоказания — любовь. Мы убьем любовь, точнее, она сама себя изживет, жертва озаботится собственным существованием и стремлением выздороветь. А это, как ни крути, преступление против Господа. Уничтожить святое чувство, что убить человека — один грех. Не тобой подарено, не тобой и взято будет. Тем не менее приглушить можно, правда, как известно из школьной программы, — на каждое действие найдется противодействие. Повлияв на мужчину, мы косвенно накажем и ее, эта манипуляция относится к щадящему способу решения проблемы. Стоп, не перебивайте меня! Терпение никому еще не мешало. Теперь о побочке первого варианта.

Догадавшись об истинной причине недомогания, Маша сможет при желании избавиться от него, я не самая сильная в цеху, есть коллеги куда могущественнее, кто знает, куда ее судьба в процессе спасения приведет. Известные со школы законы физики здесь не работают. Противодействие приведет к тройственному откату, который перейдет на заказчика. Вы приляжете на больничную койку не с хроникой, подаренной подружке, а с онкологией или прогрессирующим Альцгеймером… мяу!

Поэтому, если не хотите рисковать, то остается второй вариант. Мы делаем классический приворот мужа на вас и одновременно остуду на Марию Сергеевну. Любое воспоминание о ней будет вызывать рвотный инстинкт, как от соприкосновения с гнилым мясом или, ну… клубком червей. Веселая картинка, а главное, беспроигрышная! Мы одним выстрелом убиваем двух зайцев. Бабах — и все счастливы. Или несчастливы — с какой стороны посмотреть.

Сместив фокус мужчины, перебив нити, мы лишим Машу возможности дарить тепло, его начнет поглощать Пустота, ненасытное Ничто. До тех пор, пока бедная девочка, обессилев, не начнет задумываться: почему так тускло, ненастно и беспросветно вокруг? Но концов ей не найти, источника своих бед она не определит, потому что источник находится в человеке, которого она продолжает любить.

Как считаете, Ирина, достойна соперница такого наказания? Филигранного, жестокого?

В этом случае любовь мы не убиваем, а предоставляем жертве совершить этот грех самой, лишь бы выжить, выползти из замкнутого круга несчастий. Или сделать божественный выбор: признать любовь бескорыстную и также выползти из тупика на свет. Могу сказать, что до состояния просветления добираются не многие.

У Ирины разболелась голова от монолога ведуньи. Она бросила быстрый взгляд на прикорнувшую на кресле Светлану. Спит.

Янтарноглазый кот не сводил с Ирины гипнотических прищуров, кривил пасть в чеширской улыбке. Еще секунда — и он заговорит на уэльском диалекте:

— Ничего личного, мисс. Just business[8]… мр-р-р.

Женщина зажмурилась, пытаясь отогнать наваждение.

— Не знаю. Мне раньше казалось, что привороты — для умалишенных истеричных особ. Не думала, что сама займусь этой чертовщиной!

— Ну, всегда приходится с чего-то начинать, Ваше Величество, — мрачно ответила хозяйка и вздернула уголки рта подобно коту.

— Мне надо подумать. Не хочу делать Машке плохо, она недалекая и наивная, доверчивая дурочка, дети наши дружат с детского сада. Скажите, если все получится как мы задумали, ей будет слишком плохо? — Ирина не узнавала свой голос.

Хозяйка расхохоталась. Резко запрокинула голову. Длинные подсохшие волосы крыльями неведомой птицы взмыли вверх, мягкими волнами легли на плечи.

— Это точно: москвичи не изменились, милосердие порой стучится в их сердца. Но сейчас вы по разные стороны баррикад. «Доверчивая дурочка» — опасный противник. Блаженные девицы непредсказуемы в поступках. В любви, как на войне, все средства хороши. Решайте, мое дело осуществить, заручившись письменным согласием. Поезжайте домой, спокойно все обдумайте, а завтра до обеда наберите — вот номер. Денег пока не возьму. Я привыкла осуществлять справедливый обмен. На данный момент я не заработала ни копейки. Лишь повеселилась.

— Хорошо, можно задать вам последний вопрос?

— Извольте.

— А Денис любит ее? Вы это можете почувствовать?

Ведьма неожиданно улыбнулась:

— Думала, не спросите. Я открою вам половину правды, не лишив себя удовольствия понаблюдать за принятием решения и за вынесением приговора ни о чем не подозревающему человеку. Да, ваш муж испытывает чувство, его образ теплый, но не горячий. Не скажу самого главного — к кому! И не просите. Помучаю вас, сотворю интригу. Примерьте мантию судьи или колпак палача. Или то и другое вместе. Неплохо прозвучало — судья или палач. Что вам больше нравится? Это конец нашей встречи. Думайте.

Скинув с колен задремавшего перса, ведьма встала. Молча прошла в коридор, дав понять, что визит закончен. Ирина протянула руку за фотографией, но была остановлена.

— Фотография должна остаться у меня. Это правило. Откажетесь от услуг — я ее уничтожу.

Ирина послушно отдернула руку, толкнула задремавшую на мягком уютном диване Светлану.

— Спа…

— Стоп! — резкий, если не сказать грубый окрик испугал женщину. — Зарубите себе на носу, Ирина Владимировна. Благодарность сейчас неуместна. Не поминайте Бога всуе. Он спасет в самый неожиданный момент, когда меньше всего на него рассчитываешь. Ну что же — жду звонка, даже в случае отрицательного решения.

Проводив взглядом женщин, выходящих из подъезда, ведунья тяжело вздохнула и достала сигарету.

Сегодня по-настоящему мерзкий день. Гнетущее чувство возникло сразу, стоило согласиться на разговор с новой клиенткой. Но кто мог предположить, что семейная ситуация, с виду обычная, на самом деле окажется такой опасной?

Теперь все зависит от решения, которое примет обманутая и униженная красотка. Рассчитывать на безопасный вариант шансов мало, но они есть… Остается надеяться, что рациональный ум возобладает над обидой и амбициями. Клиентка вернется к обычному восприятию жизни и посчитает сегодняшний визит неудавшейся шуткой, своего рода развлечением.

Тяжело вздохнув и выпустив в форточку тонкую струйку дыма, Ирина решительно затушила окурок и взяла в руки телефон.

— Добрый день, Борис Михайлович, — произнесла спокойным тоном. — Извини, что долго не звонила, не было новостей. У меня все отлично, спасибо. У Виктории пока без изменений, состояние не стабилизировалось. Если что-то произойдет, ты узнаешь первым. А пока не забыла, спрошу: как прошла стерилизация? Кетти быстро отошла от наркоза?… Да, ветеринар опытный, он всех моих зверушек лечил, и не одного осложнения, я же дурного не посоветую… Отлично. Ты ей корм купи, который я советовала. Название сохранилось?

Итак, к делу, дорогой крестный. Я нашла две Скользящие. Вмешиваться не хочу. Фотография у меня, ты должен сам посмотреть. Тактильная отдача страшная. Рука практически обуглилась. Если клиентка закажет ритуал, я откажусь… Хотя деньги нужны позарез! О какой защите ты говоришь? Мне мало не покажется, а что про заказчицу говорить? Калечить я ее не хочу, как-никак пришла за помощью.

Если они — те самые, что делать?… Оставить в покое? Легко сказать. Я и так погрела тщеславие, поглумилась над клиенткой… Разыграла представление, чтобы испугалась. Мое кредо — дураков надо лечить.

Женщина аккуратно поставила трубку на базу, взяла перса на руки и тяжело вздохнула:

— Дымок, черт меня дернул… Но лишние деньжата не помешают.

Ирина Кушнир вышла из подъезда с тяжелым сердцем. Не покидало ощущение, что побывала в параллельной реальности, где возможно все: наговоренная болезнь, смерть или любовь до гробовой доски. Любой каприз за деньги заказчика. Разве такое возможно? Ира уходила в твердой уверенности, что теперь любое желание осуществимо, как на приеме у Золотой Рыбки или на аудиенции у Джина. Единственное отличие заключалось в подписании договора купли-продажи и в оплате рублями по факту.

Полный маразм. До чего она докатилась?

На обратном пути Светлана, проспавшая все интересное, пыталась выпытать подробности, но Ирина грубо оборвала ее вопросы. В последнюю очередь ей хотелось обсуждать разговор с недалекой соседкой. Важно взвесить все «за» и «против», поразмышлять об успехе и необходимости задуманного. Стоит ли игра свеч? Стоит ли Денис прилагаемых усилий? Или, может, оставить все как есть и не морочить голову? Куда важнее сейчас запланированная поездка в Лондон, тем более что генеральный одумался и заявил на этот раз только одну кандидатуру. Выжал из молодого безмозглого тела все возможное и успокоился.

Остается совсем немного времени, чтобы сменить гардероб.

Ревность позволила скинуть пару килограммов. Уже плюс. Надо еще подыскать компромат на других участников конференции. Для ведения переговоров лишние козыри не помеха.

Так что важнее? Ее будущее, продвижение по служебной лестнице, или наказание не в меру расшалившегося мужа? Красивой вещи, что на раз-два украла у другой женщины. Отмыла, одела, обула, накормила и напоила. И где благодарность? Вещь должна знать свое место. За все надо платить: за джинсы от «Армани», за трусы от «Дольче», за горы зимой, за море летом. Забыл Дениска, что вечный должник…

Ее размышления прервал телефонный звонок. На дисплее определился номер Маши.

— Все верно: на ловца и зверь бежит, чует кошка, чье мясо съела, — бормотала под нос Ирина, не решаясь ответить на вызов. Но, прослушав почти всю мелодию, нажала на прием.

— Вас слушают! — голос ее был холоден как никогда.

— Ира, ты? Привет! Я думала, не дозвонюсь. Ты можешь говорить?

— А что такое? Плохие новости?

— Да нет, слава богу. Вчера встречалась с нашей одноклассницей, Леной Сокольской, помнишь ее? Она летит в Цюрих. Может маме твоей лекарство купить, ты говорила, что оно к нам не импортируется, а там в аптеке без рецепта. Это еще актуально?

У Ирины все поплыло перед глазами, она резко свернула на обочину, чтобы успокоить заколотившееся сердце. Спящая сзади Светка недовольно заворчала.

— О чем ты говоришь! Конечно! Спасибо, что вспомнила обо мне. А будет ли удобно просить об этом Лену?

— Конечно, удобно. Я сказала, ты ей наберешь и продиктуешь правильное название. Ее номер сейчас эсэмэской сброшу.

— Хорошо. Еще раз спасибо большое… Маш.

— Да ладно, не за что. Как у вас дела?

— Все… нормально, точнее, без изменений.

— Ну и отлично. Давай, пока!

— Пока, Маш. Пока.

Ирина кинула телефон на соседнее сидение.

«Господи, что я творю? Что собираюсь сделать с доброй Машкой? Ничего у них нет и быть не может. Хватит слушать пьяную соседку, ей может примерещиться что угодно, пусть лучше за своим Игорем следит, чем за моим мужем. Да и какое ее дело? В чем ее выгода? Поссорить меня с Машей или в чем-то еще? Почему я никогда не думала, что Светлана сама преследует определенную цель, раз так часто зудит в уши? Нет ли здесь подвоха? Не хочет ли она занять место исчезнувшей подруги и под сладкую рюмочку прибрать Дениса к рукам? Стоп! Хватит. Я действительно схожу с ума.

Надо взглянуть на ситуацию по-другому. У нас с мужем больше недели не было секса, и пора поразвлечься. Заеду-ка я сейчас в хороший супермаркет, прихвачу бутылочку брюта. Пора принять ванну при свечах».

Ирина высадила разморенную с дороги Светлану и, сославшись на неотложные дела, поехала в магазин. Тело дрожало в предвкушении ласк, голова кружилась в легком томлении, мысли путались. Быстрее!

Спустя полчаса она распахнула дверь квартиры. Дениса не было дома. Это неожиданное открытие стало началом конца. На мобильный супруг не отвечал, лишь монотонный и равнодушный голос не уставал повторять, что абонент недоступен или находится вне зоны действия сети. Горькое как полынь разочарование защипало в уголках глаз, скрутило горло. Ирина сглотнула комок обиды, смахнула подступившие слезы.

В этот момент в голове соткалась картинка — интуитивная, призрачная, но женщина уже знала, что она верна. Ирина набрала номер Маши. Слушая длинные гудки, она предвкушала страшную правду, видела сплетенные страстью тела, мокрые от пота губы, слившиеся в жарком поцелуе, стоны, нежные слова… Знала, что так оно и есть.

Ира подошла к дому, где жила Маша, решительно переступила порог в подъезд и еле дыша поднялась на третий этаж. Остановившись у знакомой двери, поймала себя на мысли:

«Какое странное ощущение. Будто это происходит не со мной, словно не я нажимаю на кнопку звонка. Другая.

С Ириной Кушнир такого произойти не могло, ее муж не должен трахать подругу! Кто-то другой может, он — нет. Это глупо. Так случается в бульварных романах. Королева не достойна грязи».

Ирина не мигая, борясь с подступающими слезами, смотрела на дверь и ждала.

Маша открыла лишь на третий продолжительный звонок.

Опущенные в пол глаза, дрожащие руки, придерживающие на груди махровый халатик, лихорадочный румянец на лице Марии явились неопровержимым доказательством «глупой» правды.

Стоило Ирине взглянуть на теперь уже бывшую подругу, услышать за дверью в спальню шелест спешно одеваемых вещей и уловить аромат знакомого одеколона, как привычный мир рухнул и с дьявольским хохотом покатился в преисподнюю.

Ирина развернулась на шпильках и направилась к лестнице. В полной тишине, слыша лишь оглушительное, отдающее эхом до верхнего этажа цоканье собственных каблуков, она вышла на улицу.

Предательница не осмелилась молить о прощении.

Не успев дойти до дома, Ира набрала записанный впопыхах номер.

Через три гудка ее тезка сняла трубку.

— Здравствуйте, я еще не успела соскучиться. Что-то случилось?

— Да, — обманутая жена не узнавала свой голос, — я приняла решение…

Ира интуитивно почувствовала напряжение на другом конце.

— Может быть, вы позвоните мне завтра? Поспешить, как известно, — людей насмешить…

— Нет, решение я не поменяю. Я заказчик — вы исполнитель, не так ли? Так вот: вариант номер два.

На том конце линии Ирине почудился вздох облегчения. Или ей показалось?

— Заказ принят. Можете через пару-тройку часов подъехать.

Запоминайте, что необходимо захватить…

Скользящие души. Finita la comedia

[9]

Маша стояла в коридоре, вжавшись костлявыми лопатками в стену, боясь отступить от нее на шаг. Отойди она в сторону, весь мир рухнул бы в тартарары, завертелся в адском круговороте. Центр Вселенной, точка опоры, спасающая настоящее от неминуемой катастрофы, находилась сейчас у нее за спиной, на уровне плеч. Она подпирала стену коридора, не позволяя реальности раскачиваться, спасая свою действительность от нарастающей амплитуды гигантского маятника.

Маша в странном отупении наблюдала, как Денис молча оделся и, не поднимая глаз, небрежно кинул в ее сторону вопрос-утверждение:

— Она меня не видела? Значит, меня здесь не было. Запомни! Меня здесь НЕ БЫЛО никогда.

Через секунду его действительно не стало. Запоздалый флер аромата мелькнул в воздухе и растаял, пустившись вдогонку за хозяином.

Оцепенев, Маша смотрела в щелку полуоткрытой двери, ведущей на лестничную площадку. В проход, тайную лазейку в мир, ставший теперь чуждым, недостижимым.

Коленки, о которых она и думать забыла, сломались, словно хрупкие тростинки. Тело тихонько сползло на пол.

— Умоляю, дайте мне поплакать, — последняя разумная просьба мелькнула в ее голове, перед тем как равновесие нарушилось. Маятник увеличивал амплитуду. Действительность затрещала по швам и, подобно сверхновой, взорвалась в ее голове, разлетелась на куски, унося в пустоту остатки сознания.

— Или лучше умереть…

— Ха, дурашка!!! Три-ноль!! Нокаут!

— Щеголь, не злорадствуй!

Скользящие души. Veneficia Vulgaris — колдовство обыкновенное

Ирина удивлялась: откуда-то возникла уверенность, что она не будет плакать. Да, совершенно точно, она не будет плакать. Ей совсем не обидно, ей на самом деле легко. Легко от осознания правды, от исчезновения мучивших долгое время подозрений, сомнений, недомолвок. Наконец-то все закончилось. Жить с правдой, оказывается, намного легче, намного разумнее.

Она уже почти выходила из дома, собрав вещи, принадлежащие Денису. Его затасканную до дыр футболку, расческу, визитку. На всякий случай прихватила оставшийся со свадьбы, завалившийся за стопку постельного белья кружевной цветок, украшавший ее собственную прическу. И, пожалуй, единственный логичный предмет из названного списка — их совместную фотографию, сделанную во время медового месяца, проведенного в роскошном отеле на Мальдивах.

Тихо щелкнула дверь, и в коридоре послышался мягкий голос, заставивший вздрогнуть всем телом.

— Привет, малыш, ты уже дома?

Ирина сжалась, сдерживая волну холодного омерзения, накрывшую ее с головой.

— Почему не набрала мне? А то я с Джоном в зале языками сцепился, он пока про всех телочек не расскажет — не успокоится.

Ирина резко повернулась к Денису и заставила себя взглянуть на него. Боже!

Он смотрел на нее не мигая и улыбался. Казалось, он искренне радуется встрече.

На одно короткое мгновение в голову закралось сомнение: «Что если я ошибаюсь? Я его не видела, почему тогда решила, что у Маши был он?» Но стоило ей вспомнить потухшие глаза подруги и витающий в коридоре аромат туалетной воды «Гуччи Спорт», подаренной на день рождения, как сомнения развеялись.

Да «Гуччи» здесь и ни при чем! Просто дурочка не могла врать, ее пунцовые щеки, ее молчание выдали предателей с головой.

Денис подошел к Ире ближе, уткнулся носом в щеку.

— Девочка моя, я так устал от разговоров, что всю дорогу думал о тебе. Сколько бы Джон ни пел песен о своих девушках, ты для меня лучшая, — мужчина настойчиво, по-хозяйски дотронулся до груди женщины, сжал ее предательски затвердевший сосок. — Пойдем, малыш, у меня уже сил нет, — прошептали жаркие манящие губы.

Ирина не понимала, почему вместо отвращения, которое вызывал оставшийся на его волосах чужой запах, в ней стремительно, подобно лавине, растет желание. Чувство оскорбленного самолюбия сублимировалось в мечту самоутвердиться и возымело неожиданный эффект. Не говоря ни слова, ожесточенно срывая с Дениса одежду, она толкнула его к кровати.

И сейчас, получив неожиданную разрядку, стоя под упругими струями душа, она, словно Венера, рождалась заново, смывала с себя остатки предательской страсти, такой сладкой и желанной.

— Нет, дорогой, никому я тебя не отдам. Ты мой, только мой, — твердила она как заклинание. И в этот момент, прислушавшись к подсознательному инстинкту, промокнула носовым платком оставшуюся на бедре каплю семенной жидкости, после чего спрятала платок в косметичку.

Ирина прикрыла дверь чужой квартиры и на цыпочках прошла к лестнице, желая остаться незамеченной. Спустилась с четвертого этажа панельного дома-колодца, не поднимая головы, добежала до машины, и только захлопнув дверь, почувствовала небольшое облегчение. Словно салон «Опеля» был способен отгородить ее от таинственного мира, который она только что оставила, от сомнений и раскаяния в совершенной ошибке. Мимолетная иллюзия безопасности, но даже она сейчас была необходима.

Чувствуя себя на родной территории, Ирина трясущимися руками достала сигарету и, глубоко затянувшись, прерывисто выдохнула дым.

— Успокойся, дыши ровно! Ничего не произошло и, скорее всего, не произойдет. Стоп, нет, я должна верить этой блажен ной, больной на всю голову ворожее, иначе потраченная сумма, равная поездке на сейлы[10] в Милан, полетит ее же толстому коту под хвост. Все будет хорошо, я верю, верю! Тьфу ты, черт, как я могла ввязаться в подобное дерьмо?

Повернув ключ в замке зажигания, Ирина, не обращая внимания на взвизгнувшую за капотом дворничиху, покинула двор дома в Текстильщиках.

Быстрая езда по Москве как всегда привела ее в чувство, заставила сосредоточиться и подчинить разум простым движениям. Инстинкт самосохранения отключил ненужные эмоции и дал мозгу передышку, необходимую для совершения перезагрузки. Ирина давно открыла для себя панацею от душевных дрязг и смятений: экстремальная скорость. Не в первый раз она спасала ее от подступающей истерики.

Куда делась та ирония от первой встречи с колдуньей, от ее обиталища, вызывающего раздражение и насмешку, куда пропало чувство, что перед ней разыгрывают фарс или, проще говоря, надувают как последнего лоха? Сейчас все было по-другому. Мир прошлого канул в Лету за порогом сталинки.

Управляя машиной, доверив ее неоднократно проверенному чувству самоконтроля, Ирина восстанавливала картину произошедшего в последние часы.

По дороге к дому колдуньи, в Текстильщики, она старалась не сомневаться в правильности решения довести задуманное до конца. Она подгоняла себя и машину, не обращая внимания на спидометр и гневные сигналы подрезаемых по дороге водителей, она мечтала поскорее оказаться в вонючем кошачьем подъезде, будто опасаясь, что стоит ей затормозить — и сомнения возобладают.

Что дальше?

Она с остервенением жала и жала на звонок, потому что ей никто не открывал дверь, словно давая последний шанс одуматься.

Но нет!

Затянутая в синее, атласное, подчеркивающее фигуру платье хозяйка возникла на пороге.

Ирина Кушнир с невольной завистью констатировала: ее тезка в первую их встречу намеренно скрывала свою красоту. Женскую силу, первородную, дикую, опасную. Будучи опытным игроком, она почувствовала редкого соперника.

— Извините, Ирина Владимировна, у меня был настолько важный телефонный разговор, что я не захотела его прерывать. Проходите.

Сдерживаясь от нахлынувшей злости, стараясь не съязвить и не поставить зарвавшуюся шарлатанку на место, госпожа Кушнир переступила порог знакомой квартиры.

Что дальше…

Она сидела в полутемной комнате, освещенной дрожащими всполохами четырех толстых свечей, расположенных по углам. Ирина не заметила эту комнату при утреннем посещении. На этот раз ведьма провела ее прямиком сюда, в маленький закуток, где единственными источниками света служили высокие красные свечи и мерцающий стеклянный шар, внутри которого застыл скорпион, атакующий невидимую жертву. Зловещий аксессуар покоился на столе, покрытом кроваво-красной бархатной скатертью. Замысловатые узоры вышивки на ней, выполненные парчовой нитью, изображали странные рогатые символы, вплетенные в цветочный орнамент. Ира восхитилась изяществом и тонкостью работы. Несомненно, эта скатерть стоила немалых денег. Подобную красоту она видела лишь во Флоренции, в ремесленной лавке, облюбованной знатоками, приезжающими со всего мира. Сохранив со времен Боккаччо и Джотто свое изящное мастерство, флорентийки передавали его из поколения в поколение.

Следуя жесту хозяйки, приглашающей сесть напротив, Ирина опустилась на стул, не в состоянии отвести восхищенного взгляда от золотого узора и пытаясь разгадать его тайный смысл.

— Ирина Владимировна, не стоит отвлекаться на вещи ненужные и пытаться вникнуть в суть древнеарамейского охранного заклятия, вышитого на моей рабочей скатерти. Не будем терять драгоценного времени, тем более что у меня на сегодняшний вечер не только вы в планах, но и еще одна обезумевшая от ревности дамочка.

Надменный тон хозяйки заставил Ирину оторвать глаза от бархатного полотна. Пряча закипающий гнев за прищуром и вежливой улыбкой, она взглянула на собеседницу.

Та, заметив еле сдерживаемое раздражение клиентки, снисходительно улыбнулась:

— Итак, перейдем к делу. Вы принесли все, что требуется? Отлично. Показываем.

Резкий звук предупредительного сигнала справа заставил Ирину отвлечься от воспоминаний и вернуться в реальность. Ведя машину на автопилоте и уходя из перекрытого ремонтом левого ряда, она не обратила внимания на мчащийся в соседнем внедорожник, не ожидавший резкого перестроения. Машина гневно просигналила, но все же дала место для маневра. Привычный оскорбительный жест рукой Ирина не продемонстрировала, наоборот, виновато улыбнулась в зеркало заднего вида.

Сил задираться не осталось.

Придя в себя, отдышавшись от резкого прилива крови к вискам, вызвавшего болевой спазм, женщина вернулась к воспоминаниям.

Почему-то в самом начале беседы возникло ощущение вины, она чувствовала себя нашкодившим ребенком. Распределение ролей произошло сразу, стоило переступить порог квартиры. Ира постоянно ловила себя на мысли, что оправдывается и как будто заранее жалеет о происходящем. Властный, требовательный тон хозяйки не позволял ей перенять инициативу в диалоге, не оставлял ни единого шанса говорить на равных.

Она запомнила лишь начало беседы, ведь оно показалось ей наигранным, почти театральным.

Хозяйка несколько раз попросила произнести вслух точное пожелание, за исполнением которого Ирина ехала с другого края огромного города, несмотря на вечерние пробки. Это монотонное повторение казалось нелепым и показным, но перечить она не могла, ее воля, несмотря на внутренний протест, полностью контролировалась сидящей напротив женщиной.

Более всего поразило, что ведунья трижды попросила произнести простую фразу, прозвучавшую совсем по-детски, что это — только ее воля, исполнение которой будет соответствовать только ее желанию.

Да будет так!

…море волнуется РАЗ, море волнуется ДВА, море волнуется ТРИ, морская фигура, на месте замри!.. — настигло воспоминание о детском волшебстве.

«Что за ерунда!» — чуть не сорвалось с губ, но Ира вовремя осеклась, с удивлением и даже с испугом глядя на сосредоточенное лицо хозяйки.

«Да она свихнувшаяся шарлатанка. Что я здесь делаю? — еще одна мысль мелькнула в испуганной голове. — Если прямо сейчас встать и уйти, она отпустит меня? Или поздно, уже закипел волшебный котел?»

— Отлично, Ирина Владимировна, необходимые формальности мы соблюли, договор, пусть не фактический, но не менее важный и легитимный, заключили. Можете мне поверить — он крепче, чем подписанный на бумаге.

Из-под бархатного покрывала появились несколько благовонных палочек и тонкие свечи. Через мгновение воздух наполнил пряный аромат Востока. Ведьма зажгла свечи и поставила их рядом.

Исходящий от курительных палочек и свечей запах вызвал головокружение. Ирина схватилась за край стула, на котором сидела.

— Не волнуйтесь, вам ничего не грозит. Что может быть опасного в аромате вербены и пачули? Или пчелиного воска? Расслабьтесь, сядьте удобнее и смотрите, если появится желание закрыть глаза — закройте. Главное, прислушайтесь к себе, к своим ощущениям, плывите по сладким волнам, фантазируйте, мечтайте, желайте несбыточного. Вам дозволено. Вы во власти Великой Богини, откройте ей сокровенное чаяние.

Подчиняясь монотонному голосу ведьмы, Ирина опустила потяжелевшие веки, откинулась на спинку стула и незаметно для себя погрузилась в состояние полудремы. Приторный аромат, потрескивание свечей, тихий свистящий шепот, состоящий из отрывистых, непонятных слов, произносимых на наречии, напоминающем мертвую латынь, окружили ее плотным кольцом.

Время потеряло счет. Казалось, что странный полусон-полуявь длится уже целую вечность. Как вдруг резкий шипящий звук вывел ее из забытья. Место напротив пустовало. Она обернулась на стоящую за спиной ведунью. Когда та успела встать из-за стола и подкрасться сзади?

Женщина улыбалась, держа над Ириной головой тонкие, выполненные из зеленого полупрозрачного камня подсвечники.

На столе в небольшой прозрачной чаше с водой лежал темный от пригара металлический предмет, напоминающий скрученную проволоку.

— Смотрите сюда внимательно, дорогая. Смотрите, что случилось за то время, пока вы мечтали.

Ведьма поставила подсвечники из змеевика на стол. Свечи, будто маленькие красные змейки, обвили друг друга и горели уже одним фитилем. Невероятное зрелище.

— Как эти свечи притянулись друг к другу, так и вы с Денисом будете неразлучны, никто не посмеет нарушить ваш покой, никто не заставит его посмотреть на других женщин, отныне и до скончания века он будет принадлежать только вам.

— Так и никто? — неуверенным, тихим голосом произнесла побледневшая клиентка.

Ведьма взяла принесенную утром фотографию с изображением Маши и Дениса и порвала ее, как бы отделяя их друг от друга. Кусочек со смеющейся женщиной она отложила в сторону, а оставшийся край фотографии с изображением мужчины закапала стекающим с обеих свечей красным, как запекшаяся кровь, воском.

— «НИКТО» — мой ответ.

Ведунья осторожно сложила кусочки разорванной фотографии вместе. Словно кровавый шрам, воск разделил влюбленных.

Выдержав необходимую многозначительную паузу, ведьма продолжила:

— Но, дорогая Ирина Владимировна. Как ни печально, везде и всегда существует волшебное слово — «НО». Как предупреждение, как предостережение, как совет. Простой, как все самое важное на этом свете. Моя магия имеет пролонгированный эффект при соблюдении одного условия: не дать им встретиться.

— Но… Это как? А если он захочет? Как я смогу предотвратить?

— Он не захочет. Не волнуйтесь, ОН НЕ ЗАХОЧЕТ. Все просто, королева. Его внутренний и внешний мир подчинен с этой минуты вашей воле, все помыслы и желания принадлежат лишь одной женщине, отныне вы для него — смысл существования, его солнце, вода или воздух, его жизнь, можно даже сказать, Господь Бог.

Она же отныне — ваша полная противоположность, антипод. Неловкое воспоминание о ней вызовет у него отвращение, схожее с… Как бы сказать? С прикосновением к жабе, червю или другим мерзким существам. Память о поцелуях подменится гадливым чувством пережевывания вареного лука. Доступно поясняю?

Ирина слушала хозяйку и не могла произнести ни слова.

— Но, как вы догадываетесь, многоуважаемая, сказка ложь, да в ней намек. Не бывает абсолютного волшебства. Его, по сути, вообще нет, все объясняется физикой взаимодействия невидимых нашему глазу энергий. Ваша покорная слуга совершила элементарную манипуляцию — перераспределила энергетические потоки, связывающие вашего легкомысленного кобеля и наивную подругу, разорвала их и переключила на вас.

Поэтому, выражаясь языком программиста, мозг вашего благоверного прошел перезагрузку, так сказать, обнуление памяти. Его восприятие в данный момент кристально-чистое, он смотрит на мир восторженными глазами новорожденного. И единственный знакомый человек в его сегодняшнем «Я» — это сотканный заново обольстительный и желанный образ жены. И теперь только от вас зависит, кем стать для него — любящей преданной супругой, страстной любовницей, верным другом, или вновь оттолкнуть своим равнодушием и высокомерием, отдать в руки следующей Маши, Тани, Светы, да какая разница…

Я дарю шанс начать счастливую совместную жизнь. Не надо думать, что все изменится по мановению волшебной палочки. Надо поработать и помочь себе любимой, поразмыслить над тем, что именно оттолкнуло его, увело к другой, что привлекло в ней, чего нет у вас. Думайте, Ирина, вы далеко не глупая женщина, недаром уже многого достигли в своей жизни. Вы поднялись достаточно высоко, упустив самое важное — любовь.

Изменив себя, получите желаемое — Денис будет счастлив и больше никогда не взглянет на другую женщину.

Запомните сейчас мои условия, запомните, и не жалуйтесь впредь, если нарушите их, ибо предупреждены.

Откройте душу, полюбите его, примите таким, какой он есть. Главное волшебство, куда более сильное, чем совершила я, в вашей власти — простить его. Начать с чистого листа, написать собственную историю любви. В противном случае вновь его потеряете, уже безвозвратно. Сработает закон противодействия. Ситуация ухудшится во много раз. Итог будет плачевным. Возможно даже, трагическим.

Ирина терпеливо слушала ведунью, приходя к мысли, что подобные беседы уместно вести психологу, а не ясновидящей, но последние слова сильно взволновали ее.

— Что значит трагический? Для кого?

Хозяйка спрятала улыбку.

— Не для вас, Королева. Ваша расплата подождет положенного срока, уж будьте спокойны… Меньшее, что может случиться с Денисом, если не поддержите его своей нежностью, вниманием и заботой, — банальный алкоголизм, который разовьется мгновенно. Альтернативный финал — наркомания. Не найдя удовлетворения рядом, он будет искать его в чем-то еще. Отныне он вечный заложник внешнего тепла, счастья, от которого я его десять минут назад отключила по вашей воле. Как реципиент, он замкнут на вас и не способен замечать других людей. Но в поисках жизненной силы, если таковую ему не предоставит жена, он пойдет по ложному пути.

— О господи, — облегченно вздохнула Ирина, — всего-то…

Несколько мгновений хозяйка таинственной квартиры смотрела на женщину, думая о своем, потом сказала:

— Вся моя сила ничего не стоит против истинной любви, берегите своего супруга от встречи с бывшей любовницей. Никому неведомо, как сложится их дальнейшая история. Нет у меня волшебного заклинания от случайной встречи и от реакции на нее вашей соперницы. Незапланированный спонтанный сценарий мне неподвластен. Поэтому постарайтесь никогда не выпускать ситуацию из-под контроля.

— Так что, на поводке его водить? Может, есть более действенное средство? Вот, захватила в последний момент… в интернете прочла. — Покраснев, Ирина достала из сумки смятую салфетку.

Реакция удивила ее. Лицо ведуньи исказила болезненная судорога.

— Там то, что я думаю?

— Да… я… после того как… случайно… — испуганно бормотала Ирина. И осеклась на полуслове.

— Ничего не бывает случайно. Я ошиблась в искренности ваших намерений, боюсь, мои попытки вложить вам в голову какие-то мысли бесполезны.

— Но позвольте…

— Не перебивайте меня! — в голосе хозяйки зазвучали металлические нотки. — Помилуйте человека, что живет рядом, эгоистичная женщина. Сейчас мы поймали в ловушку его мысли и желания, и то при выполнении определенных условий, однако ваши аппетиты мгновенно выросли. Одумайтесь! У каждого разумного существа должен оставаться выбор. Сеанс закончен. Идите за мной. Последнее напутствие — верьте в успех содеянного. Яд сомнений разрушает чары.

Ирина, отдавшись воспоминаниям, не заметила, как свернула с шоссе к своему дому. Время в дороге пронеслось незаметно.

Припарковав машину, вошла в подъезд, уже чувствуя охватившую ее необычную усталость, подавленность. Еле передвигая ставшие ватными ноги, шагнула в лифт, нажала кнопку нужного этажа.

Наверх поднималась медленно. Силы неумолимо покидали ее. Хаотично мелькающие мушки заполнили пространство перед глазами, в ушах зашелестел прибой. Как распахнулись двери лифта, она уже не видела, ее безжизненное тело упало на руки вовремя подоспевшего Дениса, предупрежденного охранником. Наступила долгая ночь.

Скользящие души. Заслуженная кара

Ночь… Вечная ночь, перемежающаяся туманными сумерками, и вновь кромешная тьма… Солнца больше нет. Оно не восходит. Привычный круговорот нарушен.

Ночь — злополучная подруга, меланхоличная спутница узницы, приговоренной к пожизненной каре за предательство.

Невольные попытки найти связи с реальностью, звонки оставшимся друзьям заканчиваются бесчувственными словами — абонент не абонент — или извинениями: «Сильно занят, перезвоню»…

Но не перезванивает. Никто. Она обречена на одиночество.

Бокал вина — не один, их несколько, потом душа испытывает непродолжительный отдых от изнуряющей боли. А тело уже требует яда. Бездушное, оно выходит на балкон и видит человеческий муравейник. Откуда они взялись в три пополудни, зачем слоняются под ее окнами, гуляют с детьми, смеются? Почему им хорошо?

Когда ей — плохо.

Как хочется, чтобы они все исчезли, испарились из мира ее скорби. Как привычно быть униженной, брошенной, нелюбимой.

Почему все остальные должны быть счастливее?

Палачи поневоле, счастливые люди становятся дополнительной пыткой.

Мало… Ей пока мало.

Надо забыться… Ее мозг не способен отключаться. Он вечно контролирует процесс, серый извращенец.

Ему неведомо желание покоя.

Он ее главный палач, вездесущий судья, ее неспящая совесть. Он ее покаянный крест.

Она хочет все забыть, хотя бы на время. Забыть его кожу, горящую под пальцами, его запах, изгиб спины и рисунок двух переплетенных змей на плечах, которые оживали, когда Денис двигался. Они вновь и вновь обнимали друг друга и умирали в последнем смертельном поцелуе.

Почему они не поделились с ней своим ядом?

Оставили погибать в пустыне безмолвия, одиночества, осознания убожества?

Что может быть нелепее разговора с фотографией, обычной ламинированной бумагой, всего-то запечатлевшей счастливый миг?

Бесполезный монолог. Ответа уже не будет. «Меня здесь НЕ БЫЛО НИКОГДА».

Фотография бездушна, безмолвна, она — холодное наказание, которое продлится вечно.

Она — еще один палач. Ничего не стоит порвать и сжечь бумажку, но разве можно сжечь любовь или разорвать на клочки прошлую жизнь?

Что такое любовь?

Возможно, для кого-то она и благо; воспетое в стихах и сонетах волшебство; божественный, бессмертный напиток вечности. Для нее же это кара, это каждодневная мука, приговор, барьер, через который надо перейти, чтобы выжить. Это наркотик, это нескончаемая боль, немой крик. Это краденые слезы счастья и вечная боль в груди, которую не могут остановить ни уговоры подруг (долго ли они намерены тратить силы на нее?) ни терпкие бокалы вина (сколько их еще до точки невозврата?) — ничего, кроме НЕГО.

Может, это не любовь вовсе?

Но он исчез, растворился в реальности… Нет, точнее перешагнул в параллельность, затерялся в призрачных сонных мирах, его как будто никогда и не было. Как только поверишь в это, в виде бонуса получишь пароль на второй уровень сложности, где, возможно, придет осознание, что без него можно жить.

Но Маше до обретения волшебного пароля далеко. Она находится во власти сладкой иллюзии его возвращения, его внезапного звонка. Она его ждет, но уже больна. Смертельно больна несбывшейся надеждой, разговорами с пустотой, бесконечными переживаниями.

Она практически сошла с ума, потому что во сне любима, во сне желанна, но стоит пробудиться, как приговор, ежедневный приговор вновь приводится в исполнение, напоминая ей, что Денис ушел навсегда.

Он жив, но не живет для нее, он вне времени, вне пространства, счастливо отделался, заметил дорожный знак — «GAME OVER» — чуть раньше и свернул перед тем, как рухнуть в пропасть. Просто он никогда ее не любил.

Боже милостивый! Возможно ли успокоение?

Конечно, да!

Дитя мое, вот оно, искрится в переливах кровавого испанского вина, где сладость жаркого южного солнца счастливо влюбилась в безумие страстного фламенко, где сердечный такт аллегриаса вторит аритмичной партитуре твоего собственного раненого сердца. Аве Мария! «Amantes — amentes evviva!» — «Влюбленные — безумные да здравствуют!»

Но желанный покой подобен ускользающему миражу. Чем меньше драгоценной влаги на дне бокала, тем дальше сказочное эльдорадо. Фата Моргана смеется над несчастной, никому не нужной, сломанной куклой. Обманывает ее, обещая избавление, но даруя лишь разочарование и непреходящее чувство вины.

Маша прячет бутылку, скрывает следы преступления от глаз дочери, когда та возвращается из школы. Бедная девочка все чаще думает, что она и есть причина маминых слез, и ищет промахи в своем поведении.

Но Маша, как обычно, ни о чем не спросит расстроенную дочь, ничего не скажет ей, оставив в недоумении. Покормив ребенка, удалится в свою спальню и, плотно прикрыв дверь, вновь окунется в пучину культивируемой боли, ставшей наркотиком, бессменным партнером в игре под названием «Сделай мне больно, ударь посильнее».

— Птичка! Ты начинаешь нам надоедать! Не пора ли сменить декорации?

Скользящие души. Королевам море по колено!

Странное недомогание лишило сил. В течение нескольких дней Ирина не могла вернуться к исполнению служебных обязанностей. Все попытки подняться с кровати и заняться собой заканчивались неудачей. После пяти минут вертикального положения начинало давить виски, учащалось сердцебиение, по телу пробегала омерзительная горячая волна, вызывающая прилив крови к лицу и липкий холодный пот.

Если в этот момент она не успевала облокотиться на кровать или стул, ноги подкашивались и приходилось опускаться на пол, дышать глубоко и равномерно в надежде, что скоро отпустит.

Если бы только физиологическое недомогание вызывало страдание, отнюдь, вместе с изнуряющими приливами на нее обрушивался животный страх, природа которого была неизвестна.

Мрачные предчувствия отравляли кровь, раскаяние в содеянном не давало жить спокойно. Гордячку застало врасплох неожиданное, дотоле редко навещавшее чувство вины.

Но время шло. Постепенно приступы слабости и панического страха стали реже и короче. Через месяц силы окончательно вернулись к госпоже Кушнир, а чувство грядущего неизбежного наказания оставило ее в покое. Ирина обрела прежнее лицо, красивое и холодное. Величие Снежной Королевы, мальчик которой, немного пошалив, вернулся в сверкающий ледяной чертог, чтобы сложить из мозаики слово «Вечность».

Время — великий волшебник. Скоро от раскаяния ничего не осталось.

Все вернулось на круги своя. Поцелуи Дениса, изысканный ужин на столе, потрясающий секс (слишком хороший, такой был лишь в первые годы их совместной жизни), сон, легкий завтрак, поездка в ненавистный офисный виварий, возвращение домой.

Круг замкнулся, дни замелькали калейдоскопом, стирая воспоминания о дне, подарившем ей второй шанс.

Но не прошло и нескольких месяцев безмятежной жизни, как все наставления ведьмы были забыты, и Ирина устроила первую показательную порку.

Тот майский день вообще был особенным, с самого утра не задался. Раздражение нарастало начиная с офиса. Людмила, секретарша, позволила себе обронить презрительно-насмешливый взгляд на поехавший чулок начальницы. Только чудо спасло идиотку от неминуемого увольнения. Звонок генерального остудил разгорающийся в душе Ирины пожар.

Выйдя из кабинета с новым назначением в кармане, госпожа Кушнир решила не опускаться до экзекуции, но дала себе мысленное обещание в дальнейшем избавиться от блондинки.

Итак, впереди ждали перемены. Босс назначил ее куратором филиала в Гессене, что означает подъем дохода на тридцать процентов, личного шофера и возможность покупки недвижимости за счет беспроцентного кредита. А с глупой зарвавшейся девицей, виноватой уже в том, что ее тело молодо и доступно для персонала в брюках, она покончит позже, оставит на десерт.

По дороге домой зависть к юности бесследно испарилась, ее место заняли самолюбование и осознание собственной значимости.

Переступив порог и подставив губы для положенного поцелуя, Ирина отметила про себя: «Как же это круто, быть для человека всем — воздухом, водой, солнцем. И это все — я».

Почему началась профилактика? Что ее вызвало?

Его угодливый вопрос, не голодна ли она, его смущенная улыбка или ускользающий взгляд?

«Почему он не смотрит в глаза, что у него на уме? Он снова навеселе, приложился к бутылке. Интересно, он поднимается к Светке или напивается в одиночку? Наверняка один, к соседке ему запрещено ходить».

— Диня, мне глаза твои не нравятся. Где нашкодил? — тихо произнесла она, устраиваясь в шезлонге. Спокойный тон не предвещал ничего хорошего.

Яркая вспышка сигареты послужила молчаливым ответом.

«Уже интересно, — мрачная мысль оставила на лбу Ирины еле заметную морщинку. — Молчать ему никто не разрешал».

Она заставила себя остановиться лишь увидев его слезы.

Последнее время ей доставляло удовольствие наблюдать процесс их появления. Отчитывая подчиненного, она четко следила за гранью, переступить которую считалось фолом, ошибкой. Она следила за моментом скапливания влаги в уголках глаз.

Сначала ее подопытные прятали взгляд, смотрели вниз, в сторону — куда угодно, усиленно моргали, стараясь сдержать обиду и унижение. Потом, уже не имея возможности скрывать раздражение и злость, они позволяли предательским каплям скатиться по щекам.

В этот момент Ирина обычно чувствовала щекочущее возбуждение под ложечкой, млела.

Слеза, мелькнувшая в глазу у Дениса, заставила ее приостановить профилактику. Она затянулась сигаретой и замолчала. На смену бесу в душу постучал ангел. Заблудившийся в лабиринте пороков, он задал единственный вопрос, заставивший проповедь стать бессмысленной:

«Ради чего надо было ездить в Текстильщики?»

И действительно, зачем, когда все вновь вернулось на круги своя? Ничего не изменилось в ее душе, она не смогла простить мужа. За что его прощать? Он не признал своей вины. Не попался в ловко расставленные ловушки, не поддался на уловки, не сознался в связи с этой представительницей семейства мышей. Он упрямо твердил, что завис тогда с Джоном, а верный друг, конечно, подтвердил его алиби, чай, не первый день в окопах. Кто бы сомневался? Мужская порука крепче бабской ревности. Черт его дери, этого расписанного татуировками десантника, который сам никогда не пропускал ни одной юбки, но свято хранил тайну друга. Тем не менее, не пойман — не вор.

«Вот почему я получаю истинное наслаждение, видя, как ты зависишь от меня, от того мира, что я купила тебе, никчемному инженеру, не создавшему ни одного проекта, вот поэтому ты сидишь сейчас напротив и молча сдерживаешь слезы, которые вот-вот покатятся по щекам. Ну что же, последнего выбора я тебя не лишу — плакать или просто послать меня подальше. Как я хочу услышать от тебя слово «Заткнись»! Но ты никогда мне этого не говорил и вряд ли скажешь. Потому что ты никто, и звать тебя никак. Ноль без палочки… Жопа».

— Все, пошли спать, малыш, я очень устала, — Ирина решительно затушила сигарету, встала с кресла и потрепала Дениса по щеке.

На одну лишь секунду ей показалось, что в глазах мужа промелькнуло отвращение.

Какая разница?

Ситуация стандартна, предсказуема, сценарий она придумала несколько лет назад, и он никогда не нарушался. Был обоюдно одобрен.

Диня подуется пару минут, покурит на балконе, незаметно махнет стопочку, а потом восстановит статус-кво способом, который нравится ей больше всего. Приятно жить с мазохистом, унизительная прелюдия выработала в нем массу тестостерона. В кровати она брала на себя роль жертвы, служанки, рабыни, исполняя его ненасытные фантазии. Позволяла ему самоутвердиться, не лишая удовольствия себя.

«Что он чувствует, когда трахает Королеву? Эйфорию? Блаженство? Значимость?»

Скользящие души. Конец присказки

— Лена, на самом деле там нет ада. Ад здесь, на земле. В слезах обиженного ребенка. А девятый круг моего личного ада — это…

Маша замолчала. Комок боли встал в горле, не давая вздохнуть.

Лена подсела к Маше и обняла ее за плечи. Жест дружеского участия вызвал бурную реакцию. Маша отпрянула в сторону будто прокаженная, закрыла лицо руками и горько зарыдала.

Подруга терпеливо ждала. Она чувствовала, что бедняжке надо выговориться. Она погружается в омут, откуда выбираются единицы. Затяжная депрессия принесла плоды. Маша долгое время не работала, прикрываясь больничными, отшельничала дома, не прекращая алкогольную терапию. Полностью огородилась от мира, зверьком притаилась в норе в компании дешевого вина и нелепых мечтаний. Почти сдалась, потеряла желание жить. Только дочь удерживала ее на поверхности.

Маша прерывисто вздохнула, вытерла слезы. Голос задрожал, но она старалась четко проговаривать слова:

— Я уже неделю не пью. Не могу. Не потому, что здоровье не позволяет. Плевала я на здоровье, — на секунду Маша замолчала, а потом с невероятным усилием проговорила: — Я изуродовала свою дочь!

Лена вздрогнула от прозвучавшего признания. Она ожидала чего угодно, кроме этого.

— Изуродовала ее лицо. Что-то на меня нашло, словно бес вселился. Настя начала спорить, а я ударила ее. Ударила ремнем с тяжелой металлической пряжкой. Рассекла губу. Везде кровь была. Поехали в Филатовскую, зашить… Лена, у нее теперь шрам! Шрам, оставленный извергом! Знаешь, что такое ад? — слезы безудержными ручьями катились по щекам Маши. — Это видеть нанесенную ребенку рану. У меня до скончания времен будет стоять эта картина перед глазами. Рана, кровь и глаза дочери. Мне нет прощения… Лена, как мне жить?

«Не знаю», — хотелось ответить Елене, но она промолчала. Придвинулась и снова насильно обняла Машу, прижала к себе и ждала, пока та выплачется.

Маша выполнила обещание: лечение изодранного сердца алкоголем завершилось, не нанеся дальнейшего ущерба. Психотерапевт Фогель вышла на работу в частную клинику, расположившуюся в Дмитровском районе Подмосковья в старинном особняке, принадлежавшем семье Ганиных. Бедняга нашла в себе силы начать новую жизнь, приняв предложение от однокурсника, Владимира Смирнова.

Все случилось как нельзя вовремя.

На том конец присказке, а Сказка только начинается.

— Неужели, а то мы замшели со скуки!

— Пора возвращаться к чудесам!

Скользящие души. Начало чудес

Сегодняшний день у Ирины Лазаревой, известной нам ведьмы с Текстильщиков, не задался с самого утра. Не потому, что наступило 11 сентября и весь мир, протерев спросонья глаза, вспомнил о теракте. Для Ирины катастрофа в далекой стране не имела значения. Это лишь нелепое совпадение с более значимым для нее событием — с днем рождения самой Ирины и ее сестры-двойняшки, Виктории.

Возвышенная шоколадно-мармеладная энергетика дня отныне подпорчена слезами и проклятиями. Но не этот факт расстраивал Ирину, барабанящую коготками-стилетами по рулю «Паджеро», ее взволновал телефонный разговор с лечащим врачом Виктории, Владимиром Смирновым, заведующим закрытой психиатрической клиникой, где уже более полугода лечилась сестра.

Наступившая рецессия, обнадеживающая стадия восстановления, вчера сменилась агрессией. Состояние больной резко ухудшилось, стало нестабильным и требующим перевода ее в отделение интенсивной медикаментозной терапии.

Доктор затруднился выяснить причину изменений в самочувствии пациентки и попросил ее сестру приехать как можно скорее. Безусловно, она приедет. Они в любом случае должны быть сегодня вместе и хотя бы номинально отпраздновать день рождения.

Ирина не понимала, что могло повлиять на состояние Виктории, та давно находилась в обычной реабилитационной палате, не нуждалась в постоянном контроле со стороны персонала, с удовольствием общалась с мужем и сыном, что говорило о частичной адаптации к прежней жизни. И вдруг — неприятные новости.

Не успела Ира выслушать просьбу врача, как позвонил их крестный, Борис Михайлович, и поинтересовался здоровьем Вики.

— Постарайся узнать, были ли у нее неизвестные посетители, спроси у сиделки, говорила ли она с кем-то по телефону. Без внешнего вмешательства не обошлось. Сколько времени потрачено зря, нам надо определить лазутчика, выяснить его намерения. Возможно, я предвосхищаю события и ищу врага там, где его нет. Срочно доложи!

— Так точно, товарищ командир, — отсалютовала в трубку Ирина и тяжело вздохнула.

Неужели этому не будет конца? Неужели Вика не станет прежней? Ее отражением, альтер-эго, воплощением той, кем мечтала стать сама Ирина, — счастливой мамой и любимой женой. Что вряд ли суждено — издержки профессии.

Дорога до Дмитрова занимала не более полутора часов, но звезды, видимо, сошлись в позиции Рака. Свернув с кольцевой, Ира сразу попала в пробку, вызванную закрытием полосы — латали выщерблины. Безусловно, именно эту часть дороги и только сегодня должны были перекрыть, чтобы скорость движения сократилась практически до нуля.

Выдержав от силы несколько минут толкотни в пробке, Ирина резко вывернула руль вправо, заехала на обочину и, не обращая внимания на гневные сигналы обгоняемых законопослушных водителей, вдавила педаль в пол.

«Один раз можно, только сегодня поступлю так, как считаю нужным. Сегодня мой — наш — день».

Сосредоточив внимание на основной цели, Ирина благополучно миновала дорожное затруднение и выехала на свободную трассу.

До поворота на Рождественское оставалось не более километра, дорога впереди была свободна, и женщина расслабилась, позволив себе вернуться к грустным размышлениям.

Если исходить из пессимистичного варианта, Вика останется в клинике еще на полгода. Оплата не заботила Ирину, все расходы по лечению взял на себя ее муж Александр.

Личная жизнь сестры была, в сущности, не столь важна, гораздо важнее было ее мировосприятие. Если мировосприятие подразумевало наличие мужа, хорошо. Если Вика решится на развод, Ира будет двумя руками «за».

В силу своих знаний она могла видеть людей насквозь. Истинная сущность ловеласа и карьериста, мужа сестры, лежала как на ладони.

Порой Ирина проклинала свой дар, ей хотелось лишиться способности читать людей, разглядывать их тщательно скрываемые пороки. Хотелось, как в детстве, поверить в чудо, в настоящую любовь, искреннюю, бескорыстную, жертвенную, а главное, вечную. Но такого счастья ей доселе не выпадало и, в свете выбранного пути, вряд ли было уготовано в дальнейшем.

Так что же могло случиться с Викой?

Ответ на вопрос так и не пришел. Сработал автопилот, правая нога резко вжала тормоз в пол.

Визг шин оглушил. Ира изо всех сил держала рвущийся из рук руль. Машину несло в кювет.

Остановиться удалось в нескольких сантиметрах от оврага. Сердце билось как сумасшедшее и рвалось из груди. Кровь пульсировала в висках, голову опоясал обруч невыносимой боли. Склонившись на руль, тяжело дыша, Ирина вспомнила, что она отчетливо услышала глухой удар по капоту.

— Господи, черт! — крайности смешались в невольном крике, когда она взглянула в зеркало заднего вида.

На дороге, поджав колени, лежала женщина.

Не ощущая собственного тела, Ирина вывалилась из машины и на деревянных, негнущихся ногах пошла к пострадавшей, моля Бога о спасении.

Тот, видимо, услышал ее безумную молитву: несчастная подняла голову из пыли обочины и попыталась встать.

Ирина остановилась в нерешительности, замешкалась. Она смотрела на маленькую щуплую фигурку, весь брючный костюм которой покрывала дорожная пыль. Лицо и руки несчастной были в крови. Она поднялась и тут же с криком присела на землю, схватившись за ногу. В этот момент с глаз Ирины словно пелена слетела, она стремглав подскочила к пострадавшей, подставила свое плечо, помогла подняться.

— Что болит, говорите, что сломано? — голос дрожал, но мысли уже прояснились. Ирина судорожно рассчитывала время, которое понадобится, чтобы доставить девушку в ближайшую больницу, а потом продолжить путь к сестре.

Незнакомку била дрожь, она медленно отходила от шока, ее слов Ира не разбирала.

Спустя некоторое время удалось услышать ответ и понять, что обеим сказочно повезло. Удар получился скользящим и пришелся по правому боку. Основную опасность представил росший на обочине куст, в который влетела жертва. Вот откуда многочисленные царапины на лице и руках.

«Ты в рубашке родилась, — подумала про себя Ирина, помогая раненой забраться в машину. — Обойдешься зеленкой».

Когда миновал шок, дыхание и сердцебиение восстановились, пострадавшая подняла на Ирину испуганные глаза и произнесла:

— Извините, это я виновата, решила сократить путь, пошла напрямик через лес. Сегодня погода хорошая, да и до моей смены еще довольно времени, вот и решилась… Машину не заметила, так что вашей вины нет, не переживайте…

Ирина слушала невнятные извинения, толком не понимая, встретила она хитрую бестию, исподволь планирующую шантажировать ее и раскручивать на лечение, или душевнобольную самаритянку, обвиняющую себя в чужих грехах.

— Как вас зовут?

— Маша, Мария Фогель.

В висках щелкнуло, в глазах на миг потемнело. Так бывает, когда в жизнь вмешивается провидение. Оно уже настигало однажды неосторожную ворожею, но косвенно, без последствий. Сейчас же она почувствовала парализующий укол прямо в сердце.

«Зачем я связалась с самовлюбленной красоткой? Зачем польстилась на ее деньги?»

Безусловно, это была та счастливая молодая женщина с фотографии, стоявшая в объятиях чужого мужа. Те же наивные глаза, та же светлая челка, заправленная поцарапанной рукой за ушко, то же беззащитное выражение лица.

«Серая Мышь — так она тебя называла?

Бедная Маша, это мне надо перед тобой на коленях ползать за то, что сделала. Мое вмешательство не извело тебя, лишь отвлекло от неправильного пути. Не дремлет ангел-хранитель, не отходит. Доказательство тому — я не убила тебя, лишь поранила. Скользящий удар… Скользящая душа…»

Эти мысли молниеносно пролетели в голове Ирины, пока она с искренним удивлением разглядывала смутившуюся Машу.

— Почему вы так смотрите на меня?

— Простите, я задумалась. Так что будем делать? В больницу вам надо, коленку, ребра проверить, ссадины обработать.

— Я тут работаю недалеко, в клинике Смирнова, следующий поворот, а там полкилометра по лесу до поместья. Пожалуйста, довезите меня туда. Там первую помощь окажут, а если понадобится, и рентген сделают.

Не получив ответа, Маша вопросительно взглянула на бледную, онемевшую от изумления Ирину.

Судьба не уставала выкладывать на кон новые козыри. Бескомпромиссные. Небитые.

Справившись с волнением, Ира произнесла голосом, который сама не узнала, глухим и потерянным:

— Нам по пути.

«Ангелы-хранители существуют, и мой на сегодня не взял отгул. Хорошо бы узнать его или ее имя. Интересно, бывает ли у них разделение по половому признаку?

Только бестолочи могут средь бела дня прыгнуть под машину, и лишь хранимые отделываются парой царапин да небольшой раной под коленом, которую залечат две стяжки».

— Мария Сергеевна, вас вызывает доктор Смирнов, — голос Любочки, больничного администратора, раздавшийся из монитора, заставил вздрогнуть и прервать воспоминания о дорожном происшествии. — Поднимитесь, пожалуйста, в его кабинет.

Полагая, что от нее потребуется обычный отчет, Мария захватила несколько карт и, прихрамывая, двинулась на административный этаж. В особняке не было лифта, и ей предстояло преодолеть три лестничных пролета.

Превозмогая сильную боль в колене, подошла к массивной, обитой бежевой кожей двери и, постучавшись, толкнула ее.

Владимир Смирнов, ее бывший однокурсник, фарцовщик в душе и продвиженец в жизни, ее тайный поклонник и безнадежный воздыхатель на протяжении обучения в Первом меде (только магниты притягиваются друг к другу разными полюсами, с людьми все сложнее), поднял на вошедшую внимательный взгляд и тут же опустил, занявшись бумагами, раскиданными ворохом на столе. В кабинете директора все дышало помпезностью, начиная от дорогой мебели из красного дерева, изготовленной по индивидуальному проекту, заканчивая литографиями Верейского[11] на стенах — предмета особой гордости хозяина. Вовку-Купи-Продай с юности отличало коммерческое чутье, утянувшее студента-медика на хозяйственную стезю. Жизнь рассудила правильно: господин Смирнов возглавил одну из самых известных наркологических клиник и успешно руководил ею уже в течение пяти лет.

В кабинете вместе с директором находился его зам, Ипполитов Сергей Михайлович, врач, перед которым Маша благоговела. Это был мастер, светило науки, доктор с мировым именем, написавший немало трудов, которыми восхищалась не только она, но и целое поколение грызунов гранита психиатрии.

Володя Смирнов считал собственным неоспоримым достижением, что уговорил знаменитого врача работать в клинике, пусть не на основной ставке, а в роли консультанта.

Увидев Сергея Михайловича, Маша смутилась, покраснела и хотела сказать, что зайдет позже, но великий гуру приветственно кивнул ей и жестом пригласил сесть напротив него.

Маша доковыляла до стула и, скривившись от боли, присела.

— Ну и видок! Братец Лис, не бросай меня в розовый куст! — неумело сострил Смирнов и расхохотался собственной шутке. Но тут же, осознав ее неуместность, поправился, спросив участливо: — Ты действительно не хочешь взять больничный? Неделя дома тебе бы не помешала.

Маша отрицательно махнула головой. Пустяки, мол. Пара царапин.

— Ну, тогда приступим сразу к делу, дорогие коллеги. Маша, — он вновь обратился к женщине, — пришло время заняться серьезной работой, а не бегать ко мне с еженедельными отчетами и выписками для больных.

Фогель не сводила с него глаз, пытаясь спрогнозировать будущее.

— Мария Сергеевна, будьте любезны взять на контроль особого пациента, скажу больше — самого важного пациента клиники Смирнова.

Торжественное вступление главврача вызвало оторопь. Маша невольно перебирала способы отказаться от поручаемого задания, но, кроме необдуманно отвергнутого несколькими минутами ранее больничного, ничего более в голову не пришло.

Владимир прочел ее невеселые мысли и рассмеялся:

— Да ладно тебе, Машка, это я так, для камуфляжа тебя строю, на самом деле случай не ахти какой выдающийся и с первого взгляда хрестоматийный. Прогрессирующий депрессивный психоз, усугубленный алкоголизмом, с перемежающимися стадиями устойчивой ремиссии. Вот только термин «устойчивый» с позавчерашнего утра неактуален. Пациентка уверенно шла на по правку, уже около месяца находилась в палате под обычным наблюдением и благополучно готовилась к выписке, как вдруг стабильный статус неожиданно перешел в кататонический[12]. Буквально за один день вернулось состояние полугодичной давности: больная замкнулась, потеряла контроль над действительностью, к ней вернулись галлюцинации. Мало того, отказалась от успокоительного и снотворного, которое получала ежедневно. Предпочитает бодрствовать. По нашим наблюдениям, она не спала уже две ночи подряд. Я бы мог сравнить все перечисленные признаки наличием «делириум тренум»[13], но в ее крови нет ни следов алкоголя, ни галлюциногенного вещества. Весь мир невидимых существ, с которыми больная продолжает сейчас общаться, является продуктом ее трезвого сознания.

Компьютерная томография также не выявила признаков патологии, нет никаких существенных отклонений на биохимическом уровне. Замечена лишь повышенная активность реакций нейронов левого полушария, ответственного за проекцию видений и образов.

Маша подняла вопросительный взгляд на Сергея Михайловича, как бы спрашивая его совета.

Пожилой доктор неловко закашлялся и пожал плечами.

— Должен сознаться, дорогая Мария Сергеевна, эта больная поставила меня в тупик. Безусловно, в моей практике встречались нестандартные течения заболеваний, но мы методом экспериментов находили оптимальное решение и подбирали препараты. В данном случае я вынужден признать поражение.

Нет, я не ни в коем разе не оспариваю установленный в самом начале диагноз. Только сознаюсь, что выбранный курс, медикаментозная и гипнотерапия оказались неэффективными. Более того, они ухудшили анамнез. И сейчас мы наблюдаем последствия…

Мне, как медику, это безусловный упрек, но в данный момент у нас нет возможности по-новому диагностировать ее состояние и назначить другое лечение. Больная перестала выходить на контакт с прежним лечащим врачом, включая меня. Она закрылась от всех в сотворенном мире и позволила войти туда только родной сестре.

Сергея Михайловича вежливо прервал Владимир:

— Маша, ты должна быть полностью в курсе. Виктория Лазарева, больная, о которой идет речь, является вип-пациентом клиники. Надеюсь, тебе не надо пояснять, что означает этот статус? Ее муж, Александр Рытвин, — один из наших главных инвесторов. Он спонсирует не только лечение супруги, но и пребывание здесь других больных; он платит мне, Сергею Михайловичу и тебе зарплату.

Короче говоря, Александр Рытвин — один из учредителей нашей закрытой от всего остального мира элитной богадельни. И…

Маша не выдержала скопившегося в воздухе напряжения и рискнула перебить главврача:

— Я поняла, Владимир Степанович, всю важность будущего задания. Но что конкретно я должна делать?

— Ирина Лазарева, родная сестра пациентки, дала согласие на назначение тебя новым лечащим врачом, точнее сказать, я рекомендовал ей согласиться с этим фактом, полагаясь на твой многолетний опыт работы, нестандартные взгляды на выбор лечения, владение новой школой в области психиатрии, коммуникабельность и человеколюбие, наконец.

Что скрывать, твое назначение было моей личной протекцией. Оправдай доверие, уважаемая Мария Сергеевна. Сергей Михайлович останется консультантом. Но «допуск к телу» открыт только тебе. Попытайся найти с ней контакт, тихо, спокойно, не торопясь, выведай, кто поселился в ее тайном мире и вызвал неожиданный срыв. Выяснив причину, мы придумаем новый способ лечения.

Пока Маша шла к двери отдельной палаты в правом крыле старинного здания, напротив лаборатории, она успела пробежаться глазами по личной карточке больной.

«Виктория Владимировна Лазарева, год рождения 1979, 11 сентября.

У нее сегодня день рождения. Интересно, она помнит об этом? Была госпитализирована 13 марта 2010 года в состоянии тяжелого кататонического криза. Назначенное лечение…

Анамнез: Прогрессирующий психоз на фоне алкогольной интоксикации».

Грустная картина, постоянно встречающаяся среди сильных мира сего, свихнувшихся от переизбытка денег, эмоций, фантазий, а чаще из-за недостатка простого человеческого общения.

Ну, вот и готов твой предварительный диагноз. Хотя практика показывает, что ты часто ошибаешься в людях, доктор Фогель».

Тихо постучав в дверь, Маша вздохнула глубже и вошла.

Не догадываясь, что только что переступила порог в другую жизнь.

Палата для особого пациента значительно отличалась от остальных. Так мог выглядеть одноместный номер в хорошей четырехзвездочной гостинице.

Просторное помещение наполнял солнечный свет из широкого трехстворчатого окна, занимающего почти полстены. У окна располагался мягкий уголок с журнальным столиком и стеллаж с книгами. Сбоку на противоположной стене — жидкокристаллическая плазма. Почти космическая кровать оборудована по последнему слову медицинской техники: светящимися кнопками для вызова персонала, джойстиками для изменения положения.

В больничную реальность возвращали разве что закрепленный сбоку штатив для капельницы да крепкие решетки на окнах.

Маша не сразу заметила свою подопечную. Стройная фигура терялась на фоне окна, казалась эфемерно-прозрачной, воздушной.

Женщина обернулась.

— Здравствуйте, Виктория, я ваш новый лечащий врач… Мария Сергеевна Фогель, — Маша старалась уверенно произнести приветствие, но смутилась и слегка замешкалась.

— Отнюдь, — послышался насмешливый голос. — Отнюдь, имя звучит по-другому, а именно — Маленькая Птичка. Весь ваш род звался именно так. Добро пожаловать, Я ждала ТЕБЯ!

Маша растерялась. Она была предупреждена о странном поведении пациентки, продумывала в голове различные подходы, способы войти к ней в доверие, но тот факт, что она сама будет названа чудным именем и станет долгожданной гостьей, застал ее врасплох.

Не отрываясь, Мария разглядывала Викторию Лазареву. Высока, прекрасно сложена. Фигуру не портил даже небрежно запахнутый широкий халат, расписанный шелком. Темные вьющиеся волосы убраны в пучок, зеленоватые глаза с хитрым прищуром в упор смотрели на личного врача.

Изумление Марии становилось все сильнее. Это была женщина, сбившая ее сегодня утром на машине и любезно подбросившая в клинику. Впопыхах она не успела назвать своего имени, а Маша не догадалась его спросить.

— Доктор, сейчас мы поменяемся местами. Неужели Ирина не предупредила, что мы близнецы? Кстати, как поживает колено? Не волнуйтесь, через три дня угомонится.

— Значит, та женщина — ваша сестра? Удивительное совпадение, просто невозможное стечение обстоятельств, что именно ее машина сегодня утром…

— Мария, да полноте. Неужели, прожив тридцать три года, — Виктория озорно подмигнула, — вы так и не поняли, что совпадений не бывает и обстоятельства просто так не создаются? Тем более если речь идет о нашей первой встрече.

«Бред начался с первой минуты».

— Доктор, пожалуйста, не думайте, что я брежу, лишь вторю теории — все поступки людей предсказуемы, потому что уже происходили когда-то…

Втянув в себя воздух и придав лицу уверенности, Мария попыталась сменить тему:

— Виктория, давайте присядем.

Пациентка усмехнулась, чувствуя замешательство врача.

— Да, проходите, располагайтесь в кресле. Зря волнуетесь, в это время в коридоре никого нет. Лаборатория закрыта. Дежурная медсестра сплетничает в процедурном.

Виктория прилегла на диван, Маша устроилась в кресле напротив. Пациентка с кошачьей грацией потянулась. Китайский шелк соскользнул со стройных бедер. Чертовски привлекательно соскользнул!

— Их было немало в самом начале, отец настаивал на обследовании. Я делала вид, что слушаюсь родителя, хотя давно знала, в чем мое предназначение. Все заумные психотерапевтические беседы, сосредоточенные на изучении скрытого либидо и латентной фаллософобии, лишены смысла.

— И в чем ваше предназначение, Виктория?

Ответ прозвучал молниеносно и сухо, словно выстрел.

— Я медиум. Проводник между мирами.

«А я Мария-Тереза, в таком случае!» — подумала Маша, подыскивая аргументы для продолжения беседы.

— Никакая не Мария-Тереза, вот и нет! Царской крови в вас ни капли. А имя Маленькая Птичка приклеилось, не оторвешь, — поддразнила ее Виктория.

«Что происходит???»

— Мысли некоторых людей настолько очевидны, — Виктория, запахнув шелка, повернулась набок, вытянула ногу на подлокотник дивана. Томной грацией она напоминала избалованную абиссинскую кошку. — Неужели вы не встречались с таинственным и неизведанным? Неужели все просто и понятно? Подчинено рефлексам?

Перешагнув порог этой палаты, вы попали в другой мир. Мир, созданный мною. Я позволила этому произойти. Понимаю стремление коллектива во главе с Ипполитовым излечить меня, но это невозможно априори, я здорова. Просто я должна быть здесь, больница — самое безопасное место. Здесь он меня не найдет… если я сама этого не захочу.

— Кто не найдет?

Слова вылетели непроизвольно. Произнеся их, Маша ужаснулась: не так, ох не так надо вести беседу. Куда подевался ее профессионализм? Это же самый главный вопрос, который следовало задать исподволь, осторожно…

Виктория мгновенно сменила позу, вытянулась в струнку на краешке дивана. Она побледнела и заметно осунулась. Удивительное дело: куда подевалась хулиганка-кошка? На ее месте сидел испуганный ребенок.

— Его имя Гай. Полное — Гай Фердинанд Лэндол.

Скользящие души. Ведьма из Текстильщиков

Почему 11 сентября — самый тяжелый день для Ирины? Почему именно сегодня на нее накатывает ненавистное чувство собственной никчемности и бездарности? Поездка к сестре все усугубила. Еще сильнее пролегла между ними пропасть, становясь бескрайней. Пропасть между даром и ремеслом, между избранностью и особенностью, между истинным знанием и талантливой имитацией. И самое обидное, что во всех сравнениях Ирина занимает вторую, обреченную позицию. Она — самоуверенное ничтожество, лишь играющее роль успешного, способного импровизировать хомо сапиенса.

Одиночество все туже плетет сети, затягивает в свою воронку.

Все началось после смерти матери. Девочкам тогда было по пять лет. Отец исправно исполнял родительский долг вплоть до их пубертата. Не пропадал ночами, не приводил в дом чужих женщин. Когда же сестрам исполнилось тринадцать, он позволил себе все изменить, поселив в их пятикомнатной «сталинке» странную особу — бледную тощую даму, затянутую в ситец с накрахмаленным колючим воротником. Он представил ее «хорошим человеком и второй мамой». Дама растянула пергаментную кожу на щеках, присела на корточки и протянула руки-веточки.

Удивлению девочек не было предела. Виктория странно хихикнула и ничего не сказала, Ирина горько расплакалась и бросилась в детскую, где в потайном углу хранила мамину кофточку. Виктория нашла сестру и сказала:

— Бледная моль заселилась к нам ненадолго.

Ирина удивленно взглянула на нее и успокоилась, предвкушая, как они отомстят отцу-предателю и насолят самозванке, решившей заменить им самое дорогое.

Так Виктория нашла первую жертву для усовершенствования своего дара. Она изощренно, изо дня в день, изводила мачеху, которая не пыталась найти общий язык с девочками, за что и страдала. Спрятанные очки или ключи от квартиры были невинными шутками, разогревающими интерес хихикающих проказниц. Пересоленный чай или переслащенный суп — опять-таки разминкой.

В первом акте возмездия выступали со скрипом открывающиеся дверцы кухонного гарнитура и падающая на пол посуда. Второй акт исполняли ковровые дорожки, путающиеся под ногами бледной Антонины Степановны, Тонечки, как ее называл жалкий предатель.

А сколько восторга вызвало развешанное во дворе белье, плотно обмотавшее тщедушное тело! Пронзительный визг Тонечки всполошил весь двор. Мачеха безуспешно боролась с влажными простынями, заковавшими ее в непроницаемый кокон. Она извивалась в нем как мерзкая личинка!

С того самого дня, как безликая дама попросила себя называть мамой, она подписала себе приговор, приводимый в исполнение не только днем, но и ночью. Мачехе не было покоя ни минуты, при свете солнца ее преследовали четыре пары хитрых глаз, а стоило сомкнуть веки, как начинались кошмары. Их предварял скрежет зубов, тихие протяжные стоны и, наконец, долгожданный испуганный вопль, заглушающий детский смех.

Но, что удивительно, Тонечка сносила все мучения с ангельским терпением, поэтому девочкам она скоро наскучила. Они просто перестали ее замечать. С возрастом у них появились другие развлечения.

Вика и Ира были похожи друг на друга как две капли воды, имели одинаковый рост, цвет волос и глаз. С неукоснительной точностью и тщательностью подбирали себе одинаковые платья, завязывали хвосты и начесывали челки.

Различить девочек с первого раза могла разве что мама. Только она замечала особый, вечно блуждающий по углам взгляд Вики и пристальные глаза Иры, смотрящие в душу и чувствующие мельчайшие оттенки настроения. После маминого трагического ухода ни одной живой душе не удавалось их угадывать, даже отцу.

Разыгрывать этого простака двойняшкам быстро надоело, хотя они и радовались каждый раз, когда удавалось завести его в тупик.

Что до «бледной моли», то она была не только глуха к особенностям внутреннего мира девочек, но и слепа, подобно кроту-альбиносу. Она ни разу не назвала их правильно по именам.

Розыгрыши с переодеванием и вечной путаницей сестры перенесли в школу, да и во взрослой жизни время от времени возвращались к невинным забавам.

Одной из последних антреприз было поступление в Академию имени Сеченова на лечебный факультет, где вместо Ирины на экзамене по специальности появилась Виктория. Не потому, что Ирина не была подготовлена, отнюдь. Просто сестры решили не рисковать. Несколькими минутами раньше появившаяся на свет старшая успешно ответила на все три вопроса, не вдаваясь в теорию. Она читала правильные решения в головах у членов комиссии.

Предпоследним и не менее изощренным розыгрышем стала свадьба Виктории. Перед смущенным Александром Рытвиным появились две невесты, два зеркальных отражения.

И не было дня веселее и грустнее одновременно, когда рука жениха протянулась к Ирине, и ей достался долгий призовой поцелуй.

До сих пор она видит удивленные и разочарованные глаза Александра, до сих пор ее сердце сжимается при воспоминании о темном облачке, промелькнувшем на лице Виктории. Промелькнувшем лишь на миг… Хотя внутренне старшая сестра разозлилась не на шутку.

После розыгрыша на свадьбе обе они интуитивно поняли, что подошли к порогу, переступить который не вправе. Ира и Вика дали друг другу обещание прекратить лицедейство и исполняли его неукоснительно.

До прошлого февраля…

Поездка в Венецию на карнавал была детской мечтой Ирины. Когда-то она впервые увидела в передаче вездесущего Сенкевича сказочный город, плывущий по волнам лагуны, и с тех пор буквально им заболела.

Сегодня она — знатная дама, укрывшая лицо маской с каменьями и кружевами. Прогуливается по улицам странного города, вознесшегося над изумрудной водой. Завтра она — красавица-куртизанка. Замерла на изогнутом мостике, смотрит на проплывающие изящные гондолы с красавцами-гондольерами, поющими «O sole mio». Ирина знала, что именно в этом волшебном городе ее будет ждать Он. Благородный незнакомец, закутанный в черный, как смоль, плащ.

Виктория знала об этой мечте и тихо посмеивалась, уверяя: под Баутой[14] принц спрятал веснушчатое лицо, а под атласным плащом — пивной живот. Но Ирина не обижалась на старшую, она знала, что придуманная сказка обязательно сбудется.

Так и произошло. Правда, с эффектом «наоборот».

Вместо Ирины в Венецию полетела Виктория.

Проза жизни положила на лопатки мечту.

Ирина была госпитализирована с маточным кровотечением после неудачного аборта.

И вместо принца сестре повстречался «прекрасный незнакомец» — Гай Фердинанд Лэндол.

Но незнакомцем его можно было назвать с натяжкой. С Ириной Лазаревой он долгое время состоял в переписке на закрытом форуме, посвященном расширению сознания и контроля над снами. Англичанин, наследник валлийского рода, владелец небольшого поместья заинтересовал неискушенную мужским вниманием девушку. Неплохо зная язык, она вступила с ним в профессиональную полемику о способах продления осознанности, которая постепенно перешла в тесную виртуальную связь.

Несколько месяцев спустя они знали друг о друге все, что могли или считали нужным узнать. Поездка в Венецию явилась бы их первым долгожданным свиданием в реале. Но ему так и не суждено было состояться. В последнем письме Ирина сообщила ему об ухудшении здоровья и отмене вылета.

Гай являлся единственной тайной, скрываемой от Виктории. Мысли сестры та читать не умела.

Воспоминания мгновенно пронеслись перед глазами Ирины. Верит ли она в судьбу? В предопределенность, в фатум? Теперь уже да…

В Венецию по ее паспорту отправилась сестра, и вернулась оттуда другой.

Невеселые размышления Ирины прервала вибрация, а потом и мелодия Поля Мориа, донесшаяся из внутреннего кармана куртки. На связи был Борис Михайлович.

Она свернула на обочину и некоторое время смотрела на светящийся дисплей, обдумывая предстоящий разговор. Прослушав песню почти до конца в тайной надежде, что абонент отключится, Ира нажала на зеленую кнопку приема.

Крестного интересовал один вопрос, на который она не имела ответа. Излагать догадки по мобильному вряд ли было целесообразно.

— Да, я еду от нее. Дело очень запутанное, и по телефону не донесу его суть. Я эту гребаную суть в принципе не в состоянии донести! Чертовщина какая-то… Надо встретиться. Еду к тебе в лабораторию. Она не идет на контакт и говорит отдельными фразами. Тем не менее, кое-что вытянула. Случилось то, чего мы не могли даже предположить. Он нашел ее! Нашел во сне! Как это возможно?

Скользящие души. Денис Морозов

«Когда Джон говорил, что измены сохраняют семью, возвращают утраченное желание, сокровенность чувств, остроту ощущений, я откровенно ржал. Теперь могу сказать: «Ты прав, брат. Так оно и есть. И знаешь, острота чувств напрямую зависит от тяжести вины, а вот продолжительность странного опьянения — от множества других факторов: степени обиды обойденной половины, планки амбиций, способности прощать и осознать собственную вину».

Но Джону этого не понять, его половина кардинально отличается от моей, великой и ужасной Ирины Владимировны. Маринка верит старому ослу, она самозабвенно утыкается ему в плечо и плачет, полагая, что страшные подозрения ей привиделись. Подруги, застукавшие его с очередной блондинкой, просто завидуют, они бы и сами были не прочь замутить с высоким мускулистым десантником. Легко списывать чужие грехи на зависть подруг.

«Тебе подвезло, Джонни! Выбрав после выпускного Маринку, ты нашел тихую гавань.

Хотя, положа руку на сердце, моя Снежная Королева дала фору.

Она совершила то, чего я не мог предвидеть даже во сне, она положила меня на лопатки. Ирка — намбер ван, я это знал, и ты это знал и тихо постанывал от зависти, глядя на нас. Любить — так королеву!

Когда наступил тот момент из пошлого бульварного романа, я реально испугался. Практически навалил в штаны. Хотя их-то на мне и не было. Я не верил в происходящее, затаил дыхание, будто оно способно выдать меня, притаившегося за дверью чужой спальни. Молил, чтобы Ирка не вошла и не запалила меня.

Помнишь, как Валерия Ванна нашла нас в лабораторке, когда мы готовили бомбочку для физички? Так вот, теперь было в сто раз страшнее.

Когда я уходил, точнее, бежал из чужой квартиры, то понимал: жизнь меняется, я зачеркиваю строки, недавно казавшиеся важными, но отныне совершенно бессмысленные.

Знаешь, Джон, я не задумывался, что так может быть. В одну секунду человек, занимающий в твоей жизни определенную позицию, играющий в ней пусть не главную, но важную роль, становится статистом. С глаз падает пелена, ты не испытываешь ни капли вины, ну или разве что одну-единственную каплю. Ты хочешь, чтобы та, ставшая никем, не страдала. Исчезла из жизни навсегда и не пыталась реанимировать прошлое. Ты, старик, меня поймешь точно!

Знаешь…

Мама пыталась выбиться в люди, стремилась всю свою жизнь выбраться из барака, где жили ее родители и где стояла моя колыбель. Все получилось, но из барака в трехкомнатный кооператив выбралась лишь ее оболочка, а душа, родившаяся в трущобах, осталась там. Барак — это судьба! Служа Отечеству, она забыла о ласке, старалась воспитать во мне стойкость духа, а мне оно надо? Я мечтал, чтобы сказки мне рассказывала мама, а не тетя Маша на продленке. Я завидовал детям, которых забирали вечерами домой, когда моя мать засиживалась на партийных собраниях. Но за одно я ей благодарен — она взрастила во мне отвращение к бараку. Животную ненависть. Дала уверенность, что я никогда не повторю ее судьбу.

И тогда, убегая из панельной хрущевки, ставшей самым тоскливым местом на земле, я успел запрыгнуть в последний вагон.

«Не пойман — не вор» — так ты мне сказал, Джонни… Спасибо, друг, что выручил.

Знаешь, чем удивила меня королева?

Она призналась мне в любви. Мне, слезшему с ее недалекой простушки-подруги.

Она делала это каждый день на протяжении месяца.

Весьма неожиданно. Чертовски возбуждающе.

Я повсеместно находил записки от нее. Правильно говорят: в каждой бабе спряталась ведьма. Моя кудесница сотворила невозможное: вернула страсть, острую, животную. Скрепила наш почти развалившийся брак. Правда, ненадолго. Но это уже другая история. О ней в следующий раз.

Вспоминаю ли я ту, с кем изменил жене?

Чуть не спросил, о ком ты. Стараюсь не делать этого, дружище… Зачем?

Это уменьшает уровень комфорта.

Отношения только тогда имеют смысл, когда приятны обеим сторонам.

Машка перестала выполнять функцию промокашки-жилетки и бесплатной норки. Прости, грубо, но правдиво.

Неужели ты думал, я выберу совковый барак? Ненавистный мною барак?

Только одна мысль порою мучает. Маша, наверное, сильно заморочилась нашим расставанием, пусть я стану ей безразличен. Ведь что греха таить, я недостоин ее, юродивой дурочки, верящей в бескорыстную любовь и необходимость самопожертвования. Бедняге пришло время повзрослеть… Хотя… После тридцати трех — это уже клиника».

Денис положил мертвую трубку на базу. Он часто воображал, что говорит с Джоном, но в реальности не делал этого, просто не находил в себе сил признаться другу в пустоте и одиночестве. Он придумывал пустые фразы, чтобы упорядочить мысли, которые, подобно броуновским частицам, роились в голове, мешая вести размеренную жизнь альфонса.

Одно из великих достижений — признать истину, взглянув на себя со стороны трезвым взглядом.

Да, ну и что из этого?

Альфонс, приживалка, нахлебник, жиголо, эскорт-партнер. Много имен, много масок, а суть одна.

Ну-ну, негоже постоянно заниматься самоедством, каждый выживает по способностям, а умный — еще и по потребностям.

Скользящие души. Viva Venezia! Viva Carnavale!

На третьем этаже панельной многоэтажки под плетеным абажуром зажегся свет. Маша заварила чай и попыталась расслабиться после богатого на события дня.

Заглянувшая на огонек дочка присела рядом и прижалась к уставшей маме. Взгляд Маши упал на еле заметный шрам над губой. Рана, нанесенная ребенку, служила вечным напоминанием и укором, маяком, позволившим найти путь из безумия.

Интересно, где тот маяк, что вернет из паутины сумасшествия Викторию Лазареву, женщину с невероятной судьбой?

Поговорив с дочерью о делах в школе, о новом мальчике, пришедшем с началом четверти в их класс, Маша поцеловала зевающую девочку в лоб и пожелала спокойной ночи.

Оставшись одна на кухне, сделала большой глоток чая и устало прикрыла глаза.

Стоит ли отделять зерна реальности от плевел бреда, искать объективные границы, обосновывать ими услышанную историю, использовать как фундамент? Или сотканный рассказом Виктории сказочный замок из песка смоет реальность?

Маше были знакомы симптомы параноидального психоза, развивающегося при хроническом алкоголизме, характеризующегося бредом преследования, выраженным аффектом тревоги и страха, двигательным возбуждением и импульсивными реакциями. Пограничное состояние с притаившейся за углом шизофренией.

Виктория подтверждала каждый хрестоматийный симптом и в тот же момент опровергала его. Словно сама прекрасно осознавала опасность и приводила вполне обоснованные объяснения компрометирующим действиям. Если бы не амок[15], приступ безудержной ненависти к родной сестре, в момент которого она была госпитализирована полгода назад… Он не нес под собой ни одного основания. Возможно, это означает, что в клинике под замком сидит талантливейшая симулянтка.

Но есть жесткие факты, подтверждающие абсолютную неадекватность восприятия, самоизоляцию, оторванность от окружающего, разрыв по собственной инициативе всех родственных и социальных связей… Это может быть последствием высочайшего душевного напряжения и пережитой психологической травмы.

Тогда установленный доктором Ипполитовым диагноз прогрессирующего психоза подтверждается.

«Так и скажу завтра на планерке», — решила про себя Маша Фогель и постаралась восстановить в памяти невероятный рассказ Виктории.

Скользящие души. История Виктории Лазаревой

— А кто такой Гай Лэндол? — с удивлением спросила Маша, не сводя глаз в бледной, вытянувшейся в струнку на краю дивана женщины.

На несколько мгновений воцарилась гнетущая тишина, которую прервал судорожный вздох. Стало ясно, что невинный вопрос вызвал у собеседницы мучительную боль, ее лицо потемнело, идеально гладкий лоб прорезала морщина, намертво застывшая между бровями.

Глухой голос принадлежал уже другому человеку, не озорной кокетке, без стеснения демонстрировавшей врачу стройные ножки.

— Гай? Этот… человек, если его можно таковым назвать… вывернул мою жизнь наизнанку, исследовал все темные уголки, вытащил все секреты и выкинул на свалку за ненадобностью.

Но мой мозг хранит одну важную тайну, о которой он догадывался, изысканно пытая… Он был уверен, что я не смогу противостоять. Но потерпел фиаско. А разгадка необходима, он одержим ей, только ключик надежно заперт вот здесь.

Тонкий белоснежный палец с острым ноготком коснулся виска, а потом быстро смахнул скопившуюся в углу глаза слезу.

— А еще это самый прекрасный любовник на свете…

Маша в недоумении смотрела на Викторию, ожидая пояснений. И вскоре они последовали.

— Я появилась на свет несколькими минутами раньше сестры и была удостоена тяжелой награды. Особое знание и предначертанный путь. Я родилась без права выбора.

Этому знанию не научат ни в одном университете, ни в одной, даже самой престижной, академии. Его не существует сейчас, оно завещано прошлым, навеки потерянным миром.

Его отголоски, следы доступны лишь избранным.

Мне думалось в детстве, что сестра, мама, да и все люди вокруг видели, слышали и чувствовали то же самое. Когда я поняла, что эта способность принадлежит только мне, столкнулась с одиночеством, которое стало моим верным спутником, собеседником, учителем, судьей и защитой.

Не буду утруждать вас подробностями взросления особенного ребенка. Для нас сейчас придумано мудреное прозвище — индиго. Аура таких детей, как утверждают, светится синим цветом. Я согласна с одним — мой любимый оттенок лавандовый, переходящий в берлинскую лазурь, но это не имеет прямого отношения к рассказу.

Венеция…

Город-призрак, танцующий на волнах Адриатической лагуны, город-перевертыш, прячущий один раз в год истинное лицо за нарочитым весельем карнавала и таинственными масками… Легенда, тайна, символ романтической любви, заблудившейся в узких переулках, замершей в ожидании на горбатых мостках, умирающей и воскресающей вновь в протяжных песнях гондольеров.

Город, о котором мечтала моя младшая сестра, по воле рока стал палачом для меня.

Мы с раннего детства любили розыгрыши, никто кроме мамочки не мог отличить нас друг от друга. И мы нередко этим пользовались.

Поездка Ирины сорвалась из-за неудачно сделанного аборта.

«Не убий!» — Ира нарушила эту заповедь, а расплата за грех почему-то легла на мои плечи.

Она уговорила меня еще раз воспользоваться феноменальным сходством и слетать в Венецию по ее паспорту, на ежегодный карнавал.

В моей галерее шел затянувшийся ремонт, Саша улетел в Лондон на конференцию. От нечего делать я согласилась.

Знаете главную особенность фатума? Все обстоятельства вокруг запланированного действия сложатся удачным пасьянсом. Все кусочки паззла найдутся легко, без усилий. Вас понесет навстречу судьбе как на крыльях.

В начале февраля 2010 года меня понесли крылья «Алиталии»[16].

Отель, что забронировала сестра, находился не слишком далеко от площади Сан Марко, на берегу одного из бесчисленных каналов, пронизывающих город подобно кровеносной системе. К рецепции вел изогнутый маленький мостик, с обеих сторон украшенный подвесными горшками с цветущей геранью. Не удивляйтесь, она там цветет круглый год.

«Ка де Конти», собственность семьи Шеридан, построенный в начале четырнадцатого столетия, — жемчужина городской архитектуры, выбранная Ириной для осуществления долгожданной мечты. Мало того, что она отыскала один из самых романтических отелей, она за полгода до карнавала зарезервировала прокат костюма, который был доставлен консьержем и лежал у огромного зеркала в гостиной в ожидании примерки.

Я увидела вместительную синюю коробку с надорванным углом. Из него торчал лоскут алого цвета.

«Ира в своем репертуаре. Теперь меня примут за обезумевшего петуха или попугая».

Но, вынуждена признаться, костюм оказался великолепен. Он полностью отражал внутренний мир моей сестры — мир позерства, кокетства, вычурности и богемного эпатажа. Но и в то же время удивлял изысканностью кроя, изяществом кружев, богатством вышивки.

У меня невольно вырвался вздох восхищения, а в голове прозвучал закономерный вопрос: сколько стоила его аренда?

Это было ярко-красное платье из тяжелого атласа, стянутое корсетом и увенчанное откровенным декольте. Дополнением служил кушак, отделанный замысловатой парчовой вышивкой. Костюм куртизанки. Под платьем, в отдельной коробке, перетянутой атласной лентой с фирменным ярлычком мастера, нашлась маска. Для неучей вроде меня над именем мастера стояло короткое название: «Moretta Tragicomica.it.».

Маска была прекрасна. Настоящее произведение искусства.

Руки задрожали от волнения, когда я вытаскивала ее из упаковки. Не предполагала, что современные мастера могут создавать подобное совершенство. Тонко выделанную кожу вокруг прорезей покрывала искусно выложенная россыпь темного и светлого речного жемчуга. Не совладав с любопытством, я подошла к зеркалу и приложила ее к лицу. И произошло чудо! Взглянув через узкие щели, я увидела другой мир, искрящийся фейерверками, танцующий на радуге, фантастический, волшебный, суливший мне исполнение самых заветных желаний. Меня посетило ощущение, что я выиграла билет в забытую сказку.

На обратной стороне маски не было ни одной ленты, чтобы закрепить ее на лице; не нашлось и отверстия для держателя. Лишь небольшая палочка из пластика изнутри, на уровне рта.

Ясно, значит, мне придется во время празднества держать маску зубами, согласившись на добровольное молчание. Довольно оригинальное спасение от женской болтливости придумали венецианцы. Безмолвная красота — идеал женской сути.

Но Ирина могла бы предупредить заранее об особенности выбранного образа. Странное решение — не произносить ни слова на протяжении карнавала — заключало в себе явный диссонанс с экспрессивной природой сестры и с обликом обворожительной куртизанки. Это слегка настораживало.

Погружаться в мир чужой мечты я не собиралась.

Поприсутствовать на традиционном «Полете ангела», провести пару часов в карнавальной толчее, поглазеть на человеческую фантазию, воплотившуюся в масках. Посетить один из костюмированных балов (сестрой было зарезервировано три). Но в данный момент я принимала решения сама, и оплаченные мероприятия мне не указ.

После первого шага на венецианскую землю, который закончился неловким падением на пристани, вплоть до рецепции отеля вашу покорную слугу не отпускало чувство слежки. Меня вели. Человек или фантом?

Я чувствовала на спине две ледяные точки.

Потом положение усугубилось: появился пробегающий по телу морозец — верный признак присутствия чужеродной сущности. Я остановилась, делая вид, что любуюсь Мостом Вздохов, закрыла глаза и полностью сосредоточилась на ощупывании окружающей действительности. И неожиданно для себя соприкоснулась с пустотой, с Ничем.

И Ничто более не отпускало.

Наверное, для несведущего человека тут требуется пояснение: пустота похожа на порыв ледяного ветра, моментально лишающий осязательных рефлексов. Она завораживает, замораживает, омертвляет. Тогда силой мысли мне удалось растопить наледь и продолжить путь. Но, подобно репью, Ничто прилипло к картине восприятия и затаилось. Пустота поселилась в душе, но не предъявила образа, который она собиралась примерить для реальной жизни. Пока еще не предъявила.

Сидя на полу комнаты за плотными портьерами и закрытыми ставнями, разглядывая маску, я на время освободилась от чужого…

Рассказ Виктории прервался. В палату вошла процедурная сестра с тонометром. Маша наблюдала за манипуляциями коллеги, отметив худобу рук своей пациентки. Женщина была истощена не только душевно, но и физически. Доктор сделала пометку в карте о необходимости контролировать питание и добавить физические упражнения для повышения мышечного тонуса.

Дверь за сестрой закрылась, и Виктория, проводив ее взглядом, тихо произнесла:

— Предостерегите Ларису от задуманного. Оно не принесет желаемого, лишь усугубит ситуацию. Отпустите ее со смены пораньше и напомните слова: «Я подумаю об этом завтра». А завтра будет другой день…

Итак, вернемся к моей истории, фантасмагорической, сюрреалистической, запредельной и в то же время многократно разыгранной персонажами захолустных мыльных опер… Почему вы смеетесь?

Мария посерьезнела.

— Вы очень интересно рассказываете. Словно красивый роман пишете.

— Ничего не могу поделать с витиеватостью речи. Продолжим.

…Притаившаяся Пустота не заставила себя ждать. Стоило мне появиться на следующий день на улице и смешаться с толпой чирикающих японцев, она снова явила свой лик. Азиаты обступили закутанную в алый шелк и атлас куртизанку и в восхищении защелкали фотоаппаратами. В этот момент за капюшонами дождевиков мелькнуло белоснежное лицо, безмолвное, пустое. Оно обожгло черными провалами глаз и тут же исчезло в толпе, смешавшись с гостями карнавала. Люди спешили на площадь, на традиционный «Полет ангела».

Я пыталась вычислить белую маску среди идущих, но безуспешно. А следующий раз она появилась уже довольно на большом расстоянии, в конце переулка, выходящего на Сан Марко.

Человек, закутанный с головы до ног в черный атласный плащ с низко опущенным капюшоном, сверкал белоснежным мертвенным лицом. Он стоял против течения толпы и не сводил с меня черных пустых глазниц. Люди его не видели, они просачивались насквозь.

Потом фантом развернулся, смешался с толпой и исчез, мелькнув вороньим крылом — полой хлопнувшего на ветру плаща.

Чей он? Что ему нужно?

Именно эта сущность следит за мной с первых шагов по венецианской земле. Какую ужасную маску она выбрала! Лик пустоты, безразличия, маску Вольто — гражданина, одну из классических личин. Под ней нередко скрывали человеческие пороки и безнаказанно творили зло.

Закравшийся внутрь страх разросся подобно плесени и ослабил защиту от постороннего вмешательства. Обычно я всегда ставила внутренний барьер от чужих мыслей, которые, если им дать волю, жужжат в голове назойливыми мухами.

Защита стала для меня обыденностью, как для вас мытье рук перед едой. Она играла роль респиратора в задымленном помещении, давала возможность дышать, жить собственной жизнью, а не скользить по обрывкам чьих-то эмоций. Находясь в социуме, я мысленно облекала себя в зеркальный кокон, не позволявший проникать в мое сознание, защищающий от внедрения в ментальную оболочку.

Блаженны несведущие. Видели ли бы вы, что крутится сейчас здесь, в пропитанном антисептиками, наставлениями врачей и молитвами пациентов убежище! Просмотр ужастиков стал бы лишним.

Маша невольно огляделась по сторонам.

— Только страх, немотивированный, необоснованный, беспричинный, способен, подобно ржавчине, прогрызть мой скафандр.

Так и произошло. А вслед за страхом, пробившимся сквозь дырочку, я услышала Голос. Визгливый, нечеловеческий. Так мог звучать винил, проигрываемый не на той скорости. Так говорят клоуны. Боитесь клоунов? Я — очень. Голос скрипнул:

«Иди за мной».

Мария в смущении опустила глаза. Надежда на изменение установленного диагноза таяла на глазах. Мания преследования — один из основных признаков шизофрении. Виктория опять прочла ее мысли, тихо вздохнула и опустила голову на поджатые к животу острые колени.

— Мария Сергеевна, не спешите с выводами, дослушайте мою историю до конца, а потом решайте, сумасшедшая я или Другая.

Полагаете, я не могу отличить обычного зеваку, комедианта, разыгрывающего интригу среди всеобщего маскарадного помешательства, намерившегося испугать меня, от действительного зла в человеческом обличии? Если бы это были происки ряженого юноши, затеявшего игру в догонялки… Нет! Вы намерены дослушать меня?

— Извините, Виктория, продолжайте, — Мария от смущения покраснела. Ей стало жутко, что пациентка читает ее словно открытую книгу.

— Каждый человек на вашем месте принял бы меня за буйно-помешанную, страдающую от иллюзорных козней. Чужое присутствие подобно тревожной кнопке на пульте охраны. Она расположена на затылке, — Виктория повернулась боком к Маше и приподняла кудрявые волосы. — И вот здесь еще одна, — рука женщины коснулась горла. — Я всегда ощущаю пульсацию. По мере усиления воздействия становится тяжелее дышать.

В тот день я пыталась всеми известными способами сбросить присосавшегося спрута, но усилия оказались напрасными. Агрессия пустоты не контролировалась, ее ледяное дыхание охватило все тело. Подобно марионетке, перестав управлять мыслями и поступками, я подчинялась завораживающему зову.

«Иди за мной».

Я слилась с толпой туристов и ряженых, миновала Часовую башню, вышла на площадь Сан Марко. Вы были в Венеции, Маша?

— К сожалению, нет, но…

— Вы там обязательно побываете. Любовь приводит каждого человека в этот город и распоряжается им по собственному усмотрению. Ваш избранник боготворит Венецию.

Маша нахмурилась. Какой еще избранник? Не обращая внимания на ее реакцию, Виктория продолжала:

— Когда попадете на центральное пьяццо, доставьте себе удовольствие — покормите голубей, священных птиц Венеции. И дайте им свободу вести себя как они привыкли, просто доверьтесь и ничего не бойтесь.

В то утро, несмотря на постепенно заполняющуюся народом площадь, голуби не сдавали позиций, кружили небольшими стайками у базилики, собирались под арками Прокураций, клевали рассыпаемые туристами зерна.

Голос главенствовал над моим разумом. Контролируя свои действия лишь частично, я подошла к продавцу корма и отдала евро за пакетик с сушеной кукурузой. Рассыпала горсть.

Голодные птицы облепили меня, цепляясь острыми коготками за одежду. Они ползли вверх, угрожающе курлыкая, приближаясь к лицу. Я из последних сил пыталась стряхнуть с себя наглую стаю, но усилия оказались напрасными. Несколько особенно зарвавшихся особей, цепляясь за оборки платья, поднявшись, атаковали мои плечи и голову. Полагая, что от роскошного костюма уже не осталось и следа, я, продолжая сжимать во рту маску, беспомощно оглядывалась по сторонам, ища спасения.

Вокруг толпились зрители, восхищенные необычным птичьим аттракционом. Мелькали вспышки камер.

Но помощь все же пришла — она прозвучала в моей голове тем же визгливым голосом, который и привел меня на площадь: «Убей! Убей одного, кинь камень в стаю — и все сразу закончится, словно в сказке — они заклюют сами себя…»

Я, теряя самообладание, вновь присела на мостовую и закрыла уши, стараясь не слышать странных приказов, но правая рука машинально потянулась назад и нащупала неизвестно откуда взявшийся булыжник.

Откуда он взялся?

Вокруг меня волновалось, вздрагивало крыльями антрацитовое курлыкающее море, и я вожделенно упивалась осознанием грядущего убийства. Своей властью над безмозглыми тварями, унизившими меня перед толпой, испортившими коготками и клювами дорогой карнавальный костюм.

Рука судорожно сжала камень.

Через секунду на мою руку легла тонкая бамбуковая трость, и я услышала глухой голос, словно говоривший человек произносил слова через металлическую трубу.

Я подняла глаза и закричала от ужаса.

Моретта выпала и покатилась по мокрой мостовой.

На меня хищно нацелился длинный птичий клюв диковинной маски. Человек, стоящий рядом, быстро убрал с моей руки трость, а другой рукой перехватил зажатый камень. Приподняв маску, заговорил:

— Мисс, не делайте то, о чем серьезно пожалеете. Голуби — священные птицы этого города, и им позволено все. Готовящееся преступление никто не заметил, кроме меня. Все наслаждаются «Полетом ангела». Все, кроме нас.

Я разглядывала странную птичью маску с нарисованными на ней круглыми очками, зловещий саван, черную шляпу с круглыми полями и непроницаемый, полностью скрывающие тело плащ из тяжелого атласа, отороченный серебряной вышивкой с изображением черепов. В прорези маски на меня с нескрываемым любопытством смотрел один ярко-голубой и другой зеркальный глаз, в котором на миг отразилось мое бледное лицо. Мужчина сдержанно улыбался, приподняв уголки губ.

Двусмысленная улыбка и хищно опущенный клюв загадочной птицы напомнили мне гротеск Апокалипсиса, существо, сошедшее с полотен бессмертного Босха.

Я не могла отвести от незнакомца завороженного взгляда, и только девочка, тронувшая меня за локоть («Signora, è la maschera?[17]»), прервала визуальный молчаливый диалог.

— Как ваше имя, мисс? — услышала я вопрос незнакомца, после того как малышка вернула мне утраченную Моретту.

Что заставило меня тогда соврать, какой потаенный голос дал совет — не знаю, но я назвала имя сестры.

Мужчина галантно поклонился, снял шляпу. Приподняв за клюв страшную маску, открыл лицо, на котором играла искренняя мальчишеская улыбка.

— А меня Гай, Гай Лэндол, очень рад познакомиться, Ирина.

Напряжение мгновенно спало, и я с интересом разглядывала стоящего рядом господина. Это был молодой мужчина ростом немногим выше среднего. Светлые волнистые волосы стянуты кожаным ремешком в хвост. Под плащом угадывалось мускулистое, натренированное тело. Одно из стекол его странных очков было обычным, через него я видела насмешливый голубой глаз, другое же отливало зеркальным блеском.

Мужчина, назвавший себя Гаем Лэндолом, не являлся красавцем в классическом понимании этого слова, но был щедро наделен обаянием. Смелый, нагловатый взгляд с прищуром, открытая, располагающая улыбка, благородные, чуть надменные черты лица, присущие жителям Альбиона, волевой подбородок, обветренная на вересковых пустошах кожа щек, правильной формы нос с небольшой горбинкой.

Рассматривая его, я почувствовала, как внутри затрепетал крыльями мотылек, испуганно и восхищенно. Такое было впервые.

Он шагнул ближе и предложил руку. И тут случилось странное. Как только я дотронулась до его локтя, пульсирующая точка в голове погасла. Сжимающее горло ощущение Зла исчезло. Я полной грудью вдохнула влажный, пропитанный морем воздух и улыбнулась.

В тот же момент рядом с нами раздались оглушительные звуки фанфар и тромбонов, возвещающих начало празднества. Мимо кубарем пронесся клубок ряженых. Нас окутал пестрый дождь из разноцветных конфетти.

Viva Venezia! Viva Carnevale!

Я вздрогнула от неожиданности, а Гай успокаивающе сжал мою руку.

— Знаете, Ирина, что в средние века с колокольни Святого Марка спускали не бутафорного ангела, как, например, сегодня известную топ-модель — дочь местного мафиози, накаченную транквилизаторами. Да-да, видели бы вы ее лицо — сомнений никаких. Если бы не солидный гонорар от местного муниципалитета, она бы в аду видала все эти полеты. Раньше спускали настоящих преступников. И отправляли их без всякой страховки, протянув обычный канат между колокольней и балконом Дворца дожей. Бедняги, которым за отважный поступок гарантировали отпущение всех грехов, ползли вниз с корзиной, наполненной лепестками роз, и щедро посыпали ими восторженно ревущую толпу.

Немногим удавалось пройти весь путь не сорвавшись, но везунчики, шагнувшие на балкон дворца, становились героями, обещавшими Венеции счастливый, безбедный год. Если же несчастные падали, то год, по обычаю, предвещал грядущие невзгоды и болезни.

Потом дожи перестали искушать судьбу, и место арестантов заняли обычные акробаты, умелые канатоходцы, гарантирующие вечно тонущему городу безбедное существование. И лишь теперь традиционное действо превратилось в фарс.

Я каждый год посещаю Венецию в конце великого поста и уже потерял счет тем, кто спускался с несчастной колокольни. Она не выдержала издевательств и обрушилась в начале прошлого века, но, благо, сейчас полностью восстановлена.

В этот момент я готова была задать глупый вопрос: «Вам больше ста лет, Гай?» — но остереглась.

Англичанин продолжал:

— Кто только ни летал вниз, начиная с искусно выполненных муляжей, потом известных актеров и рок-певцов и заканчивая сегодняшней королевой гламура. Что отцы города придумают на следующий год? Где им взять настоящего ангела?

Я слушала его молча, исполняя роль, навязанную мне маской. Роль безмолвной дамы.

На губах Гая заиграла улыбка, он словно прочел мои мысли:

— Интересную роль ты себе выбрала, молчаливая куртизанка. Маска особенная. У какого мастера она изготовлена? В обычных салонах Моретту не продают. Нынче дамам молчать не принято. А зря. Они лишают возможности говорить тело, язык которого глубоко эротичен и подчиняется лишь инстинктам. Твои слова пройдут через беспристрастный фильтр разума и сохранят один процент истинного намерения. А тело всегда скажет правду.

Ну вот, ты улыбаешься, и маска вновь готова покатиться по мостовой. Мне льстит твое внимание, но не мешает услышать и голос. Скажи, в каком отеле ты остановилась? Я пришлю новую маску, удобную. Образ Венецианской Дамы более всего гармонирует с платьем куртизанки.

Я молчала.

— Тем более на балу, на который ты приглашена, следует не только улыбаться окружающим, но и говорить с ними.

Я в недоумении отвела Моретту от лица и, капризно изогнув бровь, взглянула на самоуверенного англичанина.

— Приглашена?

Голубой глаз Доктора Чумы весело сверкнул сквозь отверстие маски. Под хищным клювом заиграла обезоруживающая улыбка. Спорить с ним я не осмелилась, да и не хотела.

Он поражал меня, удивлял, восхищал, и в то же время держал в напряжении, в нарастающей интриге. Притягивал все сильнее.

Слегка настораживало, что рядом с Гаем я чувствовала себя в абсолютной безопасности, а это бывало крайне редко.

Что бы это значило? Куда спряталась пустота, следовавшая по пятам?

Тогда я объяснила все произошедшее разлившимся по городу добрым волшебством. Исходящее от восторженных, вернувшихся в детство людей чудо прогнало злого призрака.

— Отель «Де Конти»? Так это совсем недалеко. Неплохой выбор для участника массового помешательства. Нас разделяет канал Джудекка, я остановился в «Киприани», на том берегу. Жди подарок! А сегодня приглашаю тебя на сладкое ламбруско. Потрясающий вид на закат прилагается.

Виктория опять прервала рассказ и со вздохом опустила голову.

Маша с тревогой следила за ее реакцией, готовая в любой момент прервать рассказ.

Несколько минут больная молчала, а потом неожиданно подняла на врача счастливое лицо.

— Это было самое прекрасное время. Не бойтесь за мой рассудок, позвольте вновь побывать там, под вашим контролем это будет безопасно. Тем более, следуя психологической практике, избавиться от проблемы можно лишь пережив ее вновь. Давайте проведем несколько изумительных по красоте и страшных впоследствии мгновений вместе.

Вы готовы отправиться в путешествие? В мир волшебного карнавала, буйства красок, безудержного веселья, обезумевших, оторванных от повседневных забот людей, ставших детьми; а за кулисами карнавального сумасшествия готовы ли вы познакомиться с демоном, живущим среди людей?

Повисло молчание. Виктория терпеливо ждала ответа. Маша, сглотнув ком в горле, послушно кивнула головой. Позабыв о статусе врача, вмиг превратилась в девочку, предвкушающую страшную сказку на ночь. Ей сейчас не хватало большого пухового одеяла, чтобы зарыться в него с головой.

— Обещанная маска Дамы была доставлена незадолго до выхода на бал Серениссима. Сестра забронировала место на том же балу, на который позвал меня Гай. Я посчитала это тогда случайным совпадением.

Кожаная, легкая как пушинка полумаска лежала в руках. Я не могла наглядеться на золотую с кармином роспись, затейливый растительный узор, окружающий миндалевидные отверстия для глаз и плавно спускающийся к носу. Сколько же она могла стоить? Пару сотен как минимум.

С чего он так щедр?

Гай позаботился о том, чтобы мой рот был открыт, чтобы я не только говорила, но и…

Теплая волна предвкушения разлилась по телу, я закрыла глаза, представив прикосновение его губ, мягкое, нежное, требовательное.

Он тянул к себе все сильнее.

Внезапно нахлынувшее искушение продлилось лишь миг. Опомнившись, негодуя на вырвавшиеся на свободу чувства, я до крови прикусила губу и стряхнула сладкий морок.

Вдали от него мои способности восстанавливались, я могла контролировать разодранные в клочья эмоции.

Тем не менее желание уже загадалось, и мир принялся тасовать карты, подбирать пазлы для создания картинки, для осуществления задуманного.

Дорогая Маша, не буду утруждать вас длительным описанием сказочного действа, свидетелем которого я оказалась. Тем более не пройдет и года, как вы сами станете свидетелем добровольного помешательства.

Представьте себе ежесекундно рассыпающиеся и вновь рождающиеся картинки калейдоскопа. Суматоху, смех, непрекращающиеся антрепризы, буффонады и пантомимы бессмертной комедии дель арте, сопровождающие гостей города начиная со Славянской набережной, продолжающиеся под кружевными арками Дворца дожей на Сан Марко и заканчивая рынком Риальто.

Хитрый проказник Арлекин, дурак и прохвост, под руку с Пульчинелло незлобиво задирали похожих, вовлекали их в импровизированные сценки, смешили, а потом милостиво позировали для фотографий.

Своенравная Коломбина прохаживалась под руку с венецианским купцом Панталоне в сопровождении умного слуги Бригеллы.

На каждой улице менялись труппы, персонажи и костюмы, а с ними менялся и смысл разыгрываемых сценок, так что постепенно я потерялась в сюжетах увиденных пантомим и клоунад.

Звуки музыки, гитар, мандолин, виол и скрипок слышались из каждого переулка старого города.

На фоне лицедейства клоунов существовали Великие Маски, стоящие отдельными группами, парами или в одиночестве.

Как посланцы другого, параллельного мира, как выходцы из края сказочных снов. С удовольствием позирующие, замирающие на время фотосессии в грациозных позах, молчаливые гонцы потусторонности. Они снисходительно наблюдали за нами сквозь миндалевидные прорези и хранили вечную, никем не разгаданную Тайну.

Находясь с Гаем, я не слышала мыслей окружающих меня людей, не плыла по волнам их настроений. Все мои эмоции и чувства были сосредоточены на спутнике, все потоки замкнулись на его оболочке. Словно волшебная бамбуковая трость, прикоснувшаяся к руке, превратила меня в другого человека.

Я стала обычной женщиной, какой мечтала быть всегда. Гай, подобно фильтру, глушил проявления тонкого мира, был их естественной преградой.

Я наслаждалась покоем, тишиной, чувством полета, царившим в душе. Я влюблялась в него с каждым днем все сильнее.

Странный человек становился все ближе и желаннее. Пасьянс потихоньку складывался.

Он познакомил меня со своей Венецией, годами исхоженной им, открывшей все свои тайны.

Горбун Риальто, символ мрачного Средневековья, навеки застывший на крошечной пьяцетте[18]. Гай, перегнувшись через перила, похлопал его по плечу как старого знакомого и что-то прошептал на ухо.

Замысловатые нехоженые мосты, спрятавшиеся от туристов среди старых кварталов. Один из них — особенный, он носит название Моста Чудес, в честь любви, которую испытал красивый юноша к скромной невзрачной девушке с сердцем королевы.

Тайными тропами Гай водил меня по маленьким, притихшим в февральском влажном сумраке кампьелло — площадям среди затерянных переулков.

Петляя в лабиринте улиц, мы добрались до дома сердцееда Джакомо и пересели на катер, чтобы увидеть Палаццо Дарио, завершающий коллекцию любимых мест Гая. Дворец, убивающий своих владельцев. Заброшенный, пугающий мертвой красотой дом с зеркальными арочными окнами, в которых отражались проплывающие по студеному февральскому небу облака.

По слухам, его нынешний хозяин, богатый американец, продался дьяволу с потрохами и поэтому до сих пор жив. Как бы то ни было, ни одна живая душа не осмеливается поселиться во дворце, ставни прочно заколочены, дом необитаем.

Светлейшая Венеция полна неразгаданных тайн.

Гай Лэндол был одной из них.

Мы могли разговаривать молча, потому что знали ответы друг друга. Такой теснейший контакт существовал у меня лишь с Ириной, а теперь ее место занял прекрасный незнакомец, о котором к вечеру третьего дня я знала все…

Или почти все. Не считая одной страшной тайны, спрятанной, как в ящике Пандоры, в затерянных переулках его души. Разгадав этот секрет, можно проститься с рассудком.

Все участники ежегодного паноптикума подразделяются на три основные группы. Первую, самую немногочисленную, составляют коренные жители островной Венеции, для которых карнавал является одной из статей дохода и одновременно причиной головной боли. Большинство из них занято в сфере обслуживания. Они являют здравомыслящее зерно происходящего массового помешательства, его стабилизирующий фактор.

Вторую, основную часть представляют собой праздно шатающиеся гости, стекающиеся в обезумевший на время город со всех концов света. В зависимости от материального благополучия и желания они являются зрителями и хроникерами преображения либо же его непосредственными участниками. Арендуют предлагаемые в отелях костюмы и маски, присутствуют на многочисленных традиционных балах и мероприятиях.

И, наконец, третья, обособленная каста сильных мира сего. Заболевшие карнавалом богатые эстеты и ценители красоты, состоящие в закрытых ассоциациях и клубах, проводящие подобные мероприятия по всему миру и тратящие баснословные средства на фантазии знаменитых мэтров от кутюр на дизайн и пошив костюмов, с каждым разом все более изысканных.

За ними из года в год сохраняются номера в самых лучших отелях города. Резервируются места на публичные и закрытые мероприятия в рамках празднества. Они являются лицом и душой карнавала, его движущей силой, его иконами, без которых само существование феерического и мистического действа окажется бессмысленным.

Гай принадлежал именно к этой касте.

Сопроводив его на официальный прием в «Папавафа», переместившись на следующий вечер в легендарный «Даниэли», продолжив костюмированное веселье на прогулке в гондолах по бесчисленным тенистым каналам, я наблюдала особый ритуал общения посвященных. Казалось, мой спутник знал абсолютно всех собравшихся участников праздника, вне зависимости от того, надеты на них маски и костюмы. Чуть позже, устав от лицедейства и грациозных поз, аристократы сменили фантастический наряд на привычный для приемов смокинг или коктейльное платье, оставив на лице лишь намек на таинственность, провоцирующую на сомнение полумаску.

Принадлежность к особому, другому миру выдавала Гая с поличным. Он и тайна были неразделимы как брат и сестра, и с первых минут знакомства я попала в рабство, заблудилась в лесу подобно Гензелю и Гретель, следуя рассыпанным крошкам.

Умело расставленная ловушка захлопнулась.

«Я скрылся под одеждой и маской клоуна. Мои мысли, намерения, действия неожиданны. Я умею постоянно перевоплощаться и со смехом делать то, что многим может показаться запрещенным и непристойным. Любить, не любя…» — сказал невенчанный король Венеции, ее великий и бессмертный певец[19].

Так кем Гай был тогда?

Я не ошиблась, употребив это наречие — «тогда», потому что с течением времени его образы менялись, ощущения путались.

Уровень знания языка позволял мне без особых проблем понимать его, мои же попытки выразить чувства, напротив, вызывали у Гая снисходительные улыбки. Он повторял:

— Я читаю ответы в глазах, ну а если они касаются губ, то я испытываю истинный восторг, вне зависимости от правильности построения предложения или выбранной формы глагола. Твои ошибки прелестны!

Его голос и слова наполняли сердце блаженством, и я полностью забыла об осторожности. Гай умел искушать.

Помню ожоги от пристальных взглядов престарелых масок и молодых див, брошенных на меня в моменты знакомства, леденяще-пронизывающих, оценивающе-уничтожающих. На приемах Гай всегда держал мою руку и не обращал внимания на страдалиц.

Как мне не хватало в тот момент утраченной защиты! Но исполнившееся желание лишило способности рассуждать, оно требовало все большего наслаждения.

Мой разум оглох и не слышал шепота интуиции. Да и откуда взяться опасности в праздничном, ликующем городе?

В образе Гая все было восхитительным, провокационным и тем более желаемым. Раньше несколько деталей меня бы сразу насторожили, а тогда лишь добавили загадочности к портрету. Странная полузеркальная оправа и золотое кольцо на правой руке. Он постоянно крутил его, словно украшение сильно натирало палец.

В один из вечеров он, предвосхитив мой вопрос, снял очки и предстал во всей красе. За зеркальным стеклом пряталось обычное бельмо.

Я все поняла без слов, когда заглянула в здоровый, внезапно увлажнившийся слезой глаз, в то время как второй остался сухим и мертвым, словно зашторенное окно.

Гай опустил голову, его губы дрогнули в благодарной улыбке.

— Видела бы ты меня год назад. Чудовище с мерзкими бельмами, зрение упало практически до нуля, я не мог водить машину, да что говорить, я не мог существовать в обществе, не испытывая омерзения к отражению в зеркале.

Панический страх перед врачами заставил до последнего момента откладывать операцию. Мама страдала гемофилией и погибла из-за невинного хирургического вмешательства. Теперь я жалею, что не решился раньше… Если бы не глупая фобия, то, сидя рядом с такой красавицей, я бы не смущался.

Его губы растянулись в улыбке, обнажив белоснежные зубы.

Невольная мысль: «Ты лукавишь», — промелькнула в голове и была незамедлительно прочтена собеседником.

— Я не льщу себе. Что греха таить, женщины испытывают ко мне влечение, жалость к слепцу лишь укрепляет его, и кто-то другой, будь он на моем месте, не преминул бы воспользоваться их расположением. Но я-то видел свое истинное лицо! Клоун-уродец!

— Осталось сделать последнее усилие, и вся мостовая будет усеяна осколками наших сердец.

Он помолчал, потом вновь благодарно улыбнулся. Перевел глаза на тихо плещущуюся антрацитовую воду, где дрожали блики фонариков. Взгляд скользнул по очертаниям одиноких гондол, качающихся среди причальных столбов, и унесся вдаль.

Прошлое настигло его и не хотело отпускать. В здоровом глазу дрожал огонек свечи, смешанный с подкравшейся слезой, роились призраки прошлого, куда он так и не пустил меня.

О кольце он рассказал позже.

На мой вопрос, не мешает ли оно ему, Гай отреагировал неожиданно. Лицо перекосила злоба, но он моментально взял себя в руки.

— Не мешает. Эта просто глупая привычка. Не обращай внимания!

Внимания стоило другое.

Я не ошиблась, предположив, что незамысловатое украшение по какой-то причине важно для Гая.

Рассказ о происхождении кольца потряс меня до глубины души и позволил закрасться сомнениям о душевном здоровье моего друга. История не укладывалась в рамки разумного восприятия действительности.

Хотя Гай с самого начала казался посланником другого мира, я позволила себе усомниться в правдивости услышанного.

— Сначала реальность. Мое имя Гай Фердинанд Лэндол, я уроженец графства Кент, наследник небольшого поместья Уилл-Лодж, последний по мужской линии из рода Мортон. А сейчас сказка.

Эта полоска золота с выгравированными символами принадлежала моему предку, ведущему род от скандинавских викингов, покоривших Туманный Альбион. Путь этого кольца пролег через мрачное Средневековье, кровопролитные войны и временной феномен.

— Прости, я не совсем поняла…

— Поясню… Это кольцо отдала мне жена лучшего друга. История их знакомства — фантастическая, она вполне достойна костюмированного мыла на BBC[20]. Ты, возможно, посчитаешь меня сумасшедшим, но не торопись с выводами. Там вскоре может оказаться каждый из нас.

То, что я сейчас расскажу тебе, — истина без доказательств, аксиома, просто поверь в нее.

Несчастная девочка Элен — так зовут крошку — провалилась недавно в безвременье. Не перебивай! Если сказать точнее, она попала во временной переход, выбросивший ее в 1810 год. Так сказать, в незапланированную экстремальную командировку. Цель — затеряться среди аборигенов. Бонус — свадьба с приданым.

История кэролловской Алисы и Золушки? Sil vous plait[21]. Замуж за моего друга-аристократа она вышла, правда, вначале планировала окрутить его предка. Фокус в том, что Элен недолго задержалась в 1810-ом, она вернулась назад, в тот самый день, что и исчезла. Немыслимое течение времени сжало три месяца прошлого в несколько часов настоящего. Смысл неожиданного путешествия заключался в главном — она сохранила кольцо, а потом вернула его законному владельцу[22]. Ирина, что с тобой? Ты не веришь ни одному моему слову?

Я действительно не верила ему. Что за ерунду рассказывает потерявший рассудок Гай? Разве могут существовать временные переходы? Я верю лишь в то, чему сама была свидетелем. Могу клятвенно подтвердить присутствие потусторонних сущностей, неуспокоенных духов. Верю в то, что вижу, слышу, порой осязаю. Не более. Повернуть время вспять — нельзя.

Гай не пытался что-то доказать, оставил мой скептицизм без комментариев и продолжил рассказ о кольце. Он называл его «мое спасение, моя защита». Тогда я даже не догадывалась, от кого оно могло его оберегать.

— Тебе ли не знать, тебе ли сомневаться в существовании лазеек, особых мест, где скрещиваются ветра времени, соединяются намерения и реальность начинает трансформироваться? Тебе ли, способной видеть потаенный мир и общаться с ним, не узреть то, что я говорю правду? Почему я верю тебе беспрекословно, а ты сейчас отводишь в смущении глаза, думая, что я прочту в них невеселый диагноз?

Я молчала, прислушиваясь к равномерному глухому стуку и всхлипываниям. Покачивающиеся на волнах гондолы плакали, издавая звуки, похожие на мрачный похоронный набат, летящий над каналом.

Он прав. Кому как не мне верить ему. Кому как не мне, полусумасшедшей, замкнутой в ракушке собственного мира, вечно ходящей по лезвию бритвы, по границе между Светом и Тьмой, балансирующей на острие, боящейся взглянуть вниз, но желающей это сделать…

Гай не отводил требовательного взгляда.

— Я верю тебе… — выдохнула я и услышала вздох облегчения. — Но не совсем понимаю, каким образом это обычное золотое кольцо спасает тебя.

Гай криво улыбнулся, приподняв лишь уголки рта. Неподвижное, непроницаемое лицо-маска сделало его похожим на Джокера.

По спине у меня пробежал неприятный холодок, а на затылке на мгновение ожила тревожная кнопка. Ожила лишь на краткий миг и снова затихла. Мой испуганный взгляд был тут же перехвачен его, теплым и нежным. Маску темного клоуна сменил романтический рыцарь.

— Милая девочка, наш мир покоится на балансе энергий, на равновесии полярных субстанций. Ты это знаешь. Мы понимаем друг друга. Мы видим мир не так, как все люди, знаем, что он многоплановый и хрупкий, словно хрусталь. Подобен доминошной фигуре: неловкий шаг в сторону может сдвинуть одну из фишек и привести к катастрофе. Равновесие — вот опора, вот золотое сечение.

Эта полоска желтого металла со стершимися рунными символами — наследие моего рода, доставшееся от Конрада Справедливого. Говорят, Конрад был простым воином, пришедшим на британскую землю с одной целью — завоевать ее для своего народа. Но у грозного воина в груди билось доброе сердце.

По преданию, это кольцо было выковано придворными цвергами[23] в подземельях Валгаллы и подарено ему возлюбленной, лесной альвой, ведьмой, возжелавшей возвращения любимого в целости и сохранности.

Оно сберегло жизнь храбрецу, помогло не запятнать невинной кровью душу. О доброте и справедливости Конрада слагали баллады и песни, сочиняли саги. Кольцо хранилось как зеница ока и передавалось от отца к сыну, из столетия в столетие, преумножая благополучие нашей семьи, ее праведность.

Но было утрачено. Никто из живущих потомков не верил в силу его защиты, считая безделицей, залежавшейся в дедушкином сундуке.

Они выпустили артефакт из рук.

Но, по высшему провидению и по его воле, оно вновь возвратилось к последнему хозяину.

Впрочем, это лишь часть истории, дорогая моя.

Ты слушаешь меня открыв рот, подобно ребенку, сидящему под рождественской елкой. Как ты прекрасна! Ты — словно ангел, сошедший на грешную землю. Выбрала единственно возможный путь, лишь раз в году позволяющий грешникам узреть красоту, время карнавала, когда краски неба отражаются в зеленых водах лагуны…

Я слушала его слова, и не видела ничего кроме сверкающего сапфира, ласкающего взгляд, зовущего в мир искушения.

Шла как завороженная под дудочку очаровательного Крысолова, по пояс в воде, не замедляя шага, не замечая бездны, которая раскрыла объятия. Чувствовала ее нежную пульсацию в горле. Пустота звала, тянула, обещала блаженство, болезненное наслаждение. Я шагала навстречу неизбежному и радовалась, что во тьме рядом со мной идет он, ангел…

Гай положил руку на плечо, заставив меня вздрогнуть от неожиданности. Как я могла не заметить, что он уже не сидит напротив, а подошел сзади? Я поднесла его кисть к своей пылающей щеке. Рука Гая была холодна как лед. Лед и пламя.

— Я рад, что нашел тебя… снова, — послышался сзади надломленный голос.

Последнее слово я не поняла.

В тот вечер ничего не произошло. Я была слишком взволнована, чтобы решиться на дерзость и пригласить Гая в отель. Он смотрел на меня в ожидании, предоставляя право выбора мне.

Больше о кольце мы не говорили.

Наступил следующий день, и чудеса продолжились. Он подарил мне муранского ангела — небольшую стеклянную подвеску на шелковой ниточке. Нелепую, вылепленную собственными руками, о чем свидетельствовали отпечатки папиллярных линий на крылышках и хитрая улыбка солнечного Арлекина, игравшая на губах мастера.

Он пытался улучшить форму крыльев, когда раскаленное стекло начало остывать. Каким образом?

Стекло плавится при двух тысячах градусах, а остывает при комнатной температуре довольно продолжительное время. Тот факт, что он оставил на горячей фигурке отпечатки, не укладывался в голове.

Неужели Гай не чувствовал боли, касаясь нагретого стекла?

Это невозможно.

Ангелок, а точнее его неуклюжее подобие (мой друг не отличался талантом стеклодува), задрожал в руках. Боясь уронить его на мостовую, я прижала драгоценность к сердцу.

Гай отступил на шаг, затаил дыхание.

Он наблюдал. Он всегда наблюдал за мной.

Откуда он знал, что получить в подарок ангела означает для меня признание в любви? Так повелось с детства. Первого расписного ангелочка из керамики мне принесла мама. Мне и Иришке. Только сестра свой подарок потеряла, а я хранила как зеницу ока, как радостное воспоминание о нерастраченном мамином тепле, нежности, о ее свечении…

Знаете, Маша, как красиво светилась наша мама? Сколько раз я желала услышать ее голос, увидеть образ, но самый дорогой человек так и не явился. Это означало одно: она покинула наш мир навсегда. Будучи ребенком, я отказывалась это понимать и горько плакала. Потом приняла и смирилась.

Второй ангел появился позже. Александр, будущий муж, привез прозрачную подвеску из стеклодувной мастерской Таллинна. Даря его, он предложил руку и сердце, и я не смогла отказать.

Последующие крылатые собратья находили меня уже по всему миру.

Я подняла благодарные, налитые слезами глаза на Гая и смущенно улыбнулась.

Ангел в подарок — все, о чем я могла мечтать. Он угадал.

Потому что был гениальным ювелиром, точнее, манипулятором.

Маленький ангел, созданный его собственными руками, скромный и неуклюжий, слегка покосившийся, грелся в моих ладонях.

Чудо с тонкими прозрачными крылышками, с тельцем, состоящим из смеси темного аквамарина и ослепительно-белого пигмента с вкраплением искрящегося на солнце золотого песка, казался дороже всех вычурных украшений, даримых мужем, который соблюдал негласное правило — с каждым годом изысканнее, изощреннее и богаче. Чтобы не упасть лицом.

Я носила его холодные дары исключительно на приемы, чтобы не обидеть, не лишить статуса.

По щекам Виктории извивающимися змейками поползли слезы. Не замечая их, она прикрыла глаза и продолжила рассказ:

— Дорогая Мария Сергеевна, скоро закончится эта история. Мы подошли к финалу, неожиданному и трагическому.

«Венеция с высоты полета похожа на змеиные головы, замершие в последнем поцелуе-укусе. Это символично», — так сказал мне Гай в тот вечер.

Но исхода ничто не предвещало. Мой вещий голос молчал, затуманенный пеленой влюбленности. Волшебный фонарик в горле ни разу не вспыхнул, не ожил, предательски угас.

После сумбурного ужина в маленькой пиццерии на калле дель Меццо, прошедшем в скрытом томлении, в предвкушении неизбежности, в спешке, после не запомнившегося путешествия на катере до садов Джудекка Гай распахнул дверь номера в «Киприани», почтительно отошел на шаг и пропустил меня внутрь.

Его сьют был роскошен. Из окон гостиной открывался прекрасный вид на фиолетовую, тонущую в сумеречной дымке лагуну и город, над которым багровела в закатных лучах колокольня Святого Марка.

Тяжелые гардины из шоколадного муслина с золотой вышивкой обрамляли карнизы, в глубине полутемной гостиной призрачно мерцало зеркало, старинные кресла с позолоченными резными спинками приглашали присесть в эркере и полюбоваться незабываемым видом на канал, на обитых шелками стенах красовались копии картин Каналетто. Нежные орхидеи, капризно изогнувшиеся в вазе, застыли на столике перед украшенным витой ковкой балконом. Я фиксировала в памяти детали интерьера, пока Гай наполнял бокалы холодным ламбруско, кинув в каждый по ягодке малины.

Он подошел ко мне с запотевшим бокалом и с обезоруживающей улыбкой солнечного клоуна. Его глаза, не отпускавшие весь вечер, продолжали читать меня подобно открытой книге. Я позволила ему проникнуть в душу, пригласила его с желанием.

Мы сидели в креслах напротив окна, любуясь водной палитрой. Закат отчаянно смешивал краски. Сумеречный маренго перетек в насыщенный лиловый, потом в глубокий индиго с неожиданными озорными всплесками перламутровой жемчужной лазури, разбегающейся по водной ряби при легком порыве ветра.

Завороженные непрекращающимся цветовым интермеццо[24], мы молчали, думая каждый о своем.

О том, что жизнь изменилась навсегда, предложив два пути. Каждая клеточка моего тела вибрировала от возбуждения и восторга, от испуга и предвкушения. Чувства, взаимно уничтожающие друг друга, метались обожженными мотыльками. Я была не в силах мешать рождению любви.

О чем думал мой визави, было скрыто…

Скользящие души. Viva Venezia! Окончание

— Знаешь ли ты, что с высоты птичьего полета островная Венеция походит на поцелуй влюбленных друг в друга змей? — разорвал тишину вкрадчивый голос.

Я вздрогнула и подняла на Гая влажные глаза.

Он не смотрел на меня, его задумчивый взгляд продолжал скользить по волнам стемневшей лагуны.

— Карнавал имеет особое значение для меня. В этом году он символизирует шесть чувств, соответственно шести основным сестьере — районам. По воле судьбы остров Джудекка символизирует Осязание (Легкая приятная дрожь пробежала по моему телу.), а площадь Марка — Ум, но отцы города под этим названием скрыли Интуицию. Наша встреча с тобой предопределена судьбой.

Я не сводила с него глаз, ловила каждое движение, каждый вздох. Я безумно желала его. Он это чувствовал.

Гай приподнял уголок рта и, выпив остатки вина, поймал губами ягоду, медленно прожевал и поставил бокал на столик.

Сердце мое зашлось от восторга.

— Помоги разгадать одну тайну. То, что происходит сейчас, не случайно. Я шел к этому моменту долгие годы. Напротив меня сидит прекрасная женщина, нет, лукавлю, женщина почти божественная. Дар возвышает тебя над обычными людьми.

Я слушала в недоумении. Какой дар? Наоборот, утрата моей способности сделала меня обычным и самым счастливым человеком. Я лелеяла надежду, что она не вернется, и я проживу остаток жизни без многоголосого гомона в голове, без тревожной лампы.

— Мне нужна твоя помощь. Особое видение.

Гай не сводил с меня пристального взгляда. Его синий глаз мертвой хваткой вцепился в меня. Странная ситуация: он просит о помощи ту, которая пять дней живет свободно, подобно миллиардам смертных, не видящих и не слышащих…

— Просто закрой глаза и расслабься. Доверься мне. Можешь облокотиться на спинку кресла. Сейчас важно, чтобы ты полностью отвлеклась от внешнего мира и прислушалась к внутреннему голосу. Верни его!

Я еще сомневалась, отказаться или нет, но Гай встал и подошел сзади к спинке моего кресла. Его руки коснулись волос, убирая с лица непослушные пряди; мужчина нагнулся, обжигая мою щеку своим дыханием. В тот же момент приятная судорога настигла тело, обдала жаркой волной и сжала подобно пружине.

— Сиди спокойно. Просто закрой глаза, расслабься и взлетай. Ты же умеешь летать. Ничего не бойся — лети за горизонт, моя белоснежная голубка.

Его руки нежно погладили лоб, медленно спустились к шее, продолжили плавные круговые движения, захватывая плечи. Внутри меня постепенно разгорался огонь. Гай был искусен в ласке, он поддерживал пламя на безопасном расстоянии, позволив вспыхнуть лишь маленькой свече, спугнувшей морок, на время затянувший мой разум. Свет пробудил утраченную чувствительность, вернул хрустальную ясность сознания.

Я вновь ощутила первопричину каждой мысли, рождающейся в голове, отправной пункт каждого явления, я стала прежней, способной сканировать реальность вокруг, за исключением одного человека, руки которого лежали на моих плечах.

Он оставался для меня тайной. Тогда меня это не смутило. Я боялась одного — ошибиться в нем, а еще больше — его потерять.

Он взял мою руку, сплетая пальцы, и создал контакт. Не прерывая его, мы переместились на ковер. Наши взгляды создали второй замкнутый круг. Я видела лишь правый умоляющий глаз, сконцентрировалась на его небесной глубине, сознательно избегая пустого, затянутого непроницаемой пленкой ока, словно за ним притаилась неведомая опасность.

Пристально глядя на меня, Гай начал тихий рассказ:

— Много минуло лет, пронеслись века с того момента, как Черная Регина передала преемнице — ребенку, принятому на свет у погибшей в родах матери, — особую вещь. Медальон принадлежал девочке до окончания ее земной жизни и проследовал дальше, передаваемый от матери к дочери.

Последним владельцем медальона стала несчастная Анна Кляйнфогель, казненная по обвинению в колдовстве, жительница затерянного в горах швейцарского Дизентиса.

Бедная женщина ухаживала за женой местного старосты Иоганна Пруста и прислуживала в его доме. Но была оговорена и признана ведьмой, якобы желающей извести весь род благородного и влиятельного члена общины с целью женить его на себе. Простолюдинка понесла от своего хозяина.

После недолгого судебного разбирательства, на волне неконтролируемого мракобесия, бедная женщина и ее еще не родившийся ребенок были казнены на площади перед монастырем в канун Пасхи.

Мерзкая экзекуция произошла в просвещенном веке Гете и Вольтера, а не в далеком мрачном Средневековье.

Несчастная Анна Кляйнфогель вошла в историю как последняя казненная в Европе ведьма. (На самом деле это творческий вымысел. Последняя «ведьма», Анна Голди, казнена в Швейцарии в местечке Гларус в 1782 году. — Прим. авт.)

Невинная душа покинула обезумевший мир смиренно, без слов проклятия, хотя присутствующие на казни ханжи были вполне их достойны. Бедняга умерла, унеся в заоблачный мир тайну медальона. Доподлинно известно, что на шее несчастной его не оказалось, значит, подарок ведьмы был спрятан…

— Зачем тебе этот медальон, Гай? — оборвала я его увлекательное повествование, приоткрыв на мгновение глаза.

— Он нужен нам с тобой. Все изменилось в тот момент, когда я заметил прекрасную убийцу и спас голубя от смерти. Позволь мне быть рядом с тобой, быть кем угодно: смиренным слугой, невидимым спутником, тенью, позволь надеяться на большее.

Сладкий голос шелестел над ухом, обволакивал нежной паутиной, успокаивал, расслаблял, рождал безумные желания, качал на волнах иллюзий. Звучал подобно музыке, пробуждая шаг за шагом мою темную половину.

— Как выглядел загадочный медальон?

— Две переплетенные в укусе-поцелуе змеи, сцепившиеся хвостами и образовавшие собой цифру «восемь». Две змеи, ставшие прототипом спирали, обозначающие вечную жизнь, бесконечное перерождение. Для одних — изобильный урожай, собираемый из года в год, достаток, процветание, благополучие семьи. Для других — стремление к совершенству, к спиральному развитию, к осознанию тайн Вселенной. Это был символ уснувшего в людской памяти шумерского бога Энке, прародителя человечества, ремесленника. Энке создал образ спирали как основу жизни, как бесконечность поиска пути.

Две змеи, смертельно жалящие друг друга и бесконечно влюбленные… Каждый понимал символ по-своему, как и рассматривал свою жизнь. Пессимизм и оптимизм. Черное и Белое. Свет и Тьма. Лед и Пламень.

Маша, слушая рассказ Виктории, невольно содрогнулась. К горлу подступила тошнота. Перед глазами мелькнули переплетенные змейки, потные, горячие, оживающие при каждом сокращении спинных мышц. Татуировка на спине Дениса, безумно привлекательная и возбуждающая.

Тоска сжала обручем ее обескровленное сердце. Скрипнув зубами, бедняга из последних сил отогнала наведенный морок.

Всегда внимательная рассказчица на сей раз была настолько увлечена воспоминаниями, что ничего не заметила.

— Думаешь, душа ее не упокоилась? Она же не прокляла своих палачей…

— Хроника умалчивает об этом. История поколений, участвовавших в казни, свидетельствует об обратном.

Все виновные в смерти Анны постепенно, шаг за шагом, расплачивались — кто физическим, кто душевным здоровьем. Остальных ждало разорение или острог.

Ушедшая отомстила своим обидчикам, что является доказательством ее периодического появления в реальном мире. Предвосхищу твой вопрос: потомки Пруста, главного обвинителя, до сих пор проживают в Швейцарии, и неожиданное безумие сорокалетней Урсулы Пруст, последней из рода, — тоже неспроста.

— Присутствия покойной я не чувствую. Могла бы помочь любая вещь, принадлежащая несчастной, но по истечении столь долгого времени, полагаю…

— Тише, мой ангел. Закрой глаза, слушай меня. Практичные швейцарцы даже из легенды о последней казненной ведьме могут извлечь выгоду. Жадные до денег гномы организовали музей в бывшем доме старосты Пруста, развратника и доносчика. Там есть небольшая экспозиция, посвященная несчастной Анне, на которой представлено несколько вещей, якобы ей принадлежавших. Вот этот гребень, по утверждению экскурсовода, был снят с головы умершей женщины. Мне пришлось на время позаимствовать милое украшение.

Я не смотрела на Гая, но была уверена, что в этот момент на его лице мелькнула озорная улыбка.

— Несмотря на безжалостное время, он до сих пор прекрасен и достаточно ценен. Скорее всего, это украшение было подарено Кляйнфогель богатым вельможей или перешло по наследству.

Я открыла глаза и взглянула на маленький резной предмет в руке Гая.

Гребень из темной кости был очень красив. Он сохранил остатки перламутровой инкрустации с небольшим зеленым камушком посередине. Изумруд служил тельцем летящей птички со сломанным крылышком.

— Милая, возьми его, — услышала я просьбу и, не раздумывая ни секунды, протянула руку. Гай затаив дыхание положил безделицу на ладонь и отодвинулся в сторону.

Я осторожно накрыла гребень другой рукой, встала с кресла и подошла к окну, за которым царила абсолютная Тьма, накрывшая город.

В огромном стекле я видела лишь отражение свое и Гая, замершего в ожидании.

Гребень молчал. Я закрыла глаза, вновь прислушиваясь к ощущениям.

Ничего.

Звенящая пустота подобно панцирю сомкнулась вокруг меня. Тревожная кнопка не давала о себе знать.

Странно… Почему я не вижу хозяина этой вещи? Возможно, потому, что впоследствии она побывала во многих руках, оставивших на нем отпечатки? Вещь молчит, ведь последним его хозяином был Гай, он рядом, а если…

Решение пришло интуитивно. Подобрав волосы, я закрепила их сбоку гребнем, и вдруг внезапная молния пронзила тело. Схватившись за рвущееся от невыносимой боли горло, я упала на пол и начала биться в судорогах, в безуспешных попытках вздохнуть.

Гай в испуге подскочил ко мне, быстро выдернул гребень из волос и, прижав своим телом к полу, попытался остановить припадок.

Постепенно страшная, режущая боль утихла. Открыв глаза, я столкнулась с тревожным взглядом склонившегося надо мной мужчины. Его жаркое дыхание обожгло мои губы. Забывшись, я потянулась и дотронулась до них. Быстрая ответная ласка вернула меня к жизни. Наш первый поцелуй длился несколько мгновений, навсегда оставшихся в моей памяти.

Он помог мне подняться на ноги и предложил сесть. Я отказалась. Стоя напротив черного зеркала окна, внимательно разглядывала наши отражения. Мой дар вернулся вместе с незнакомкой, чей полупрозрачный абрис плыл над полом мерцающим свечением.

Появление гостя всегда вызывает легкую аритмию и незначительное расстройство сознания, выражающегося в диалоге со званым или незваным, порой навязчивым, фантомом, присутствием в сознании его мыслей, сумбурных, перекликающихся, взаимоисключающих.

Я повернулась к Гаю, готовому в любой момент прийти на помощь, мельком скользнула взглядом по тому месту, где в стекле отражалось светлое пятно. Кроме нас двоих в номере никого не было. Но присутствие духа подтверждалось трепещущим в груди сердцем, хаотичностью мыслей и отпечатком режущей боли в горле.

— Ей отрубили голову. Среди собравшихся было немало напуганных происходящим детей. Их плач до сих пор звучит в ее ушах. Все так? — вопрос предназначался Гаю.

Он молчал.

— Ты мне не сказал, каким образом она была казнена. Почему?

Ответ был очевиден: он проверял меня. Обиды я не почувствовала. Ведь в фантастическую историю кольца я также верила лишь отчасти, поэтому он имел право сомневаться в моих способностях медиума.

— Итак, что бы ты хотел услышать от Анны Марии Кляйнфогель, дочери последней ведьмы Шварцвальда? Спрашивай…

— Самая счастливая и самая страшная ночь моей жизни казалась вечной, воспоминания о ней навсегда здесь, — тонкая кисть Виктории легла на грудь, — как незаживающий ожог, как шрам…

Его ласковые руки исследовали мое тело сантиметр за сантиметром, раскрывая на нем дотоле неизвестные точки, от прикосновения к которым меня скручивала сладкая мука, прерываемая его поцелуями. Мы занимались любовью, пока силы не иссякли. Вспотев от жаркой страсти, я удовлетворенно откинулась на прохладный шелк, предоставив разгоряченное тело ветерку, веющему с канала.

Голова Гая устало лежала у меня на груди, а правая рука продолжала нежно поглаживать мой сосок. Я дотронулась до нее, желая отдохнуть от непрекращающейся любовной гонки, и оторопела. Кольцо, надетое на безымянный палец его потной руки, было обжигающе ледяным, будто с мороза.

От неожиданности я вскрикнула.

Застигнутая врасплох рука, сжатая в кулак, моментально исчезла за спиной приподнявшегося надо мной Гая. На его губах играла зловещая улыбка. Он навис надо мной, сверля взглядом и хищно оскалив зубы.

Недоумение, переросшее в страх, продлилось недолго. Он чмокнул меня в нос и громко, от души, расхохотался:

— Испугалась?!

Не в силах сдержать смех, я перевернулась и уселась на Гае верхом, поймала его руку и с опаской дотронулась губами до кольца. И удивилась вновь: кольцо на этот раз было теплым, как и его нежные пальцы, которые требовательно заскользили по губам, проникая в рот.

Что заставило меня попросить его об этом? Не знаю. Словно мое тело подсознательно жаждало более острых ощущений, молило о запретном.

— Можно я сниму его? — И, не дожидаясь согласия, обильно намочив слюной палец, стянула зубами массивное кольцо.

В следующее мгновение я уже лежала на спине, бездыханная, до смерти испуганная, придавленная телом Гая, ставшим словно каменное.

Не понимая, что происходит, я беспомощно постанывала, пытаясь освободиться, но его грудь быстро выжала воздух из легких, а жадные губы, вцепившись в мои, не давали шанса вздохнуть.

В голове послышался нарастающий звон, в глазах замелькали разбегающиеся круги, сознание неумолимо уходило.

Я судорожно хваталась за разлетающиеся во все стороны обрывки мыслей.

В тот момент, когда я уже прощалась с жизнью, он перестал закрывать мой рот и дал возможность глотнуть воздуху. Слегка приподнялся.

Высвободившись из-под его неподъемного тела, я вскочила. Но головокружение заставило меня присесть на край кровати. Надсадный кашель разрывал легкие, не давая возможности отдышаться.

Немного придя в себя, я в недоумении повернулась к лежащему рядом Гаю, но вопрос замер на губах.

Что-то изменилось в нем. Он выглядел по-другому. Волосы потемнели, черты лица стали мягче и соблазнительнее, губы пухлее. Острый кончик языка призывно скользил по ним, приглашая присоединиться к его плавным движениям.

Но самое главное отличие было в глазах.

Они горели вожделением, удивительным мерцающим огнем, призывали меня продолжить ласку, они ждали.

Подобно завороженному кролику, я наклонилась над его новым прекрасным лицом и погрузилась в пламень очей. На задворках осталась последняя разумная мысль: «Они изменили цвет».

Дрожа от возбуждения, с намерением идти в мир боли, я слилась в жадном поцелуе с незнакомым существом, обжигающим антрацитовыми очами, без единого следа уродливой белой пленки.

Рядом со мной был не Гай. Но это новое нечто стало смертельно желанным для меня. Раз и навсегда.

В ту ночь я получила приглашение в его персональный ад, оставивший на душе и теле клеймо, не проходящий след от раны, прочерченной ледяным когтем.

Вернувшись, я ищу любую возможность упасть в бездну… Лед и Пламень… Свет и Тьма…

Маша нахмурила брови: рассказ пациентки превратился в бессвязный бред. Она уже собиралась прервать его и вызвать дежурную, как Виктория вскочила с дивана. Ее голос задрожал от волнения:

— Умоляю, дослушайте меня! Не надо аминазина. Скоро конец затянувшейся истории, так напугавшей вас и лишившей разума меня.

…Звуком, вернувшим меня из приторного лабиринта страстей, был шум пылесоса. Монотонный гул развеял темные иллюзии, страхи, надежды, неосуществленные желания, продолжавшие терзать меня в тяжелом забытьи, в которое я погрузилась к утру, обессиленная, обескровленная, полуживая.

В первые мгновения пробуждения я не могла понять, что происходит, где я нахожусь, а когда память услужливо вернулась, с тихим стоном поднялась с давно остывшей постели.

Одиночество ледяными пальцами сжало сердце.

Надеясь на чудо, я позвала его по имени. Но лишь безразличная тишина стала мне ответом.

Звук пылесоса в соседней комнате смолк, и в спальню заглянула горничная в белоснежном переднике. Ее лицо вытянулось и посерело. Девушка перекрестилась и, продолжая творить молитву, исчезла.

Что происходит?

Я постаралась подняться с кровати, но тело не слушалось, а голова плыла.

Сон или явь? Что это было?

Обрывки кошмара, из которого не хотелось возвращаться, оставили в душе невыносимое чувство тоски и желания падать все глубже и глубже.

Что напугало прислугу? Где Гай?

Постепенно головокружение утихло, я смогла встать и, шатаясь словно пьяная, сделать несколько шагов.

Осознание реальности не наступало, я продолжала пребывать в полудреме, которая исчезла без следа лишь перед зеркалом в ванной комнате. Там отражалась обнаженная и бледная как смерть незнакомка, сплошь покрытая кровоподтеками и ссадинами.

Чтобы не потерять сознание, я схватилась за край раковины, открыла холодную воду и опустила обе руки по локоть. Обжигающий холод вернул рассудок.

Лицо мое пострадало меньше. Над верхней распухшей губой отчетливо проступал кровавый засос. Смазанная тушь, образовав змеиные следы на щеках, превратила меня в Пьеро, проплакавшего всю ночь от счастья и от боли. Тело было изувечено сильнее: на ключицах остались багровые ссадины, соски были разодраны и саднили, по животу и спине шли раскаленные полосы от ногтей… или… скорее, когтей того существа, которое наслаждалось моей плотью. Демона, проснувшегося в человеке.

Смертельная тоска и боль скрутили в клубок, лишив сил. Я беспомощно опустилась на прохладный мраморный пол ванной и открыла рот в беззвучном истошном крике. Впервые я молила о смерти как об избавлении от будущей муки по ушедшему, исчезнувшему из моей жизни Гаю.

Я знала, чувствовала, что его нет нигде — ни в этом номере, ни в этом городе, ни в этой стране, нигде более в моем мире…

Я почти не осознавала, что происходило дальше. Помню, несколько женщин, появившихся в ванной комнате, подняли меня с пола, поспешно одели и вывели из номера.

Помню странное, виноватое выражение лица господина за стойкой отеля и его нелепые слова:

— Синьора, нашему отелю не нужна нежелательная огласка, мы уважаем приватность постоянных клиентов. Увы, синьора, господин Лэндол покинул отель до завтрака и не оставил записки, мне очень жаль. Позвольте Джузеппе проводить вас к катеру и доставить куда потребуется. Если более ничего не желаете…

Я почти не помню, как симпатичный высокий консьерж довез меня до пристани на площади Святого Марка, помню лишь его последние слова, когда он помогал мне сойти с катера на землю. «Уезжайте из Венеции. Поторопитесь», — шепнул он и дотронулся рукой до моего плеча. Этот дружеский жест на некоторое время придал сил и помог мне, полубезумной, до смерти испуганной, пересечь площадь, шарахаясь от навязчивых, неугомонных Арлекинов и Пульчинелл, праздно шатающихся зевак с фотоаппаратами, от беснующейся, взрывающей мозг музыки, оглушительного смеха, от визгливых криков веселой толпы.

На исходе сил я добралась до отеля и забылась во сне, не принесшем успокоения.

Меня вновь окружила Пустота, притаившаяся за окнами и за дверьми. Напуганная появлением Гая и моментально вернувшаяся после его исчезновения. Она навалилась на меня надгробной плитой, не давая дышать, не оставляя сил жить. Она пожирала тепло подобно щупальцам жуткого спрута, проникающим через малейшие щели и намертво присасывающимся к телу.

Я подошла к окну номера и, отдернув тяжелую занавесь, осторожно выглянула на улицу. На что я надеялась? Одна сияющая безжизненной белизной маска — страшный посланец, закутавшийся в плотный черный плащ, — маячила на мосту, ведущему ко входу в отель. Другая стояла на корме гондолы, качавшейся на водах канала. Плоские непроницаемые лица не сводили с меня пустых глазниц.

В голове зазвучал забытый Голос, точнее Голоса. Маски шипели дуэтом:

«Выйди к нам… закончим начатое… продолжим веселье… ведь ты этого хочешь… И мы тоже… Иди к нам…»

Завороженная, предвкушая последнее наслаждение и мечтая о смерти — жизнь без Гая все равно теряла всяческий смысл, — я протянула руку к пальто и торопливо, путаясь в рукавах, начала его надевать.

«Я иду… Подождите…»

«Мы ждем тебя…»

Внезапно острая боль пронзила палец, вернув на мгновение разум. В недоумении я смотрела на каплю крови, скапливающуюся около ранки. Поспешно сунув другую руку в карман, достала предмет, послуживший причиной увечья. Отломанное крылышко маленькой птички на костяном гребне острым краем впилось в палец и… спасло…

От чего? Не знаю. До сих пор не знаю, что ждало меня тогда на пороге отеля…

Возможно, лучший удел, избавление. Выйди я к маскам-фантомам… Но тогда вид крови и боль отвлекли меня. Вернулась Анна, ее мысли, занявшие голову, вытеснили зов с улицы.

Из номера я более не выходила. Прилетевший через два дня муж вытащил меня из кромешного ада, ожидающего за порогом отеля «Де Конти».

Возвращения домой я почти не помню…

Вот, пожалуй, и все, Мария Сергеевна. Извините, что мой грустный рассказ занял столь долгое время.

Хотя, постойте. Забыла завершающую деталь, весьма знаковую. Так сказать, апофеоз момента.

Разбирая после возвращения мои вещи, Саша протянул маленький конверт, который передал мне при отъезде менеджер на рецепции отеля. Он был забыт на время перелета, а сейчас случайно попался на глаза.

Мои руки дрожали, я смогла открыть его только с третьей попытки, заблаговременно уйдя в спальню. Это была весточка от Него. На изящной, сохранившей еле уловимый аромат греха открытке с видом на кампанилу[25] было начертано два слова, точнее одно и заглавная буква:

«Grazie, V.»

Он знал все с самого начала. И мое имя тоже.

Скользящие души. Забудь о логике

Сидя на полутемной кухне и едва притрагиваясь к давно остывшему чаю, Маша восстанавливала в памяти рассказ Виктории, поразивший ее до глубины души.

Начнем с того, что она не верила ни в телепатию, ни в загадочные совпадения, ни в подселения демонов. Все запредельное вызывало в ней протест и стремление к опровержению.

А что в итоге?

В итоге придется подтвердить диагноз уважаемого доктора Ипполитова. Никаких шансов или теоретических лазеек бедная Виктория Лазарева себе не оставила.

Подтвердить диагноз и продолжить интенсивную терапию, глуша мозг больной нейролептиками, превращая ее в ходячее растение. Исход предсказуем…

А если допустить, что она — другая? Допустить, что рассказанное ею — пусть частично, но правда?

Помрачения сознания у ее подопечной не наблюдается, действительность она воспринимает не хуже каждого из персонала клиники, ступор присутствовал лишь после госпитализации, но и его можно объяснить тяжелой депрессией брошенной женщины.

Да, наличествовала тревожность, путаность мыслей, экспансия, в процессе лечения начали наблюдаться колебания настроения, эйфория занимала место тревоги и наоборот.

Но в дальнейшем симптоматика перестала динамично развиваться, состояние больной замерло на определенном этапе, непонятном, не поддающемся диагностике.

Галлюцинации, зрительные и слуховые, ее не преследуют, сведения главврача неверны, колебания настроения проходят в эутимном диапазоне[26], они стабильны.

Теоретически вип-пациентка перестала быть социально опасной и могла бы продолжить существование вне клиники, но под пристальным наблюдением врача. Хотя подозрения на начальную стадию шизофрении Маша снять пока не могла.

Вроде бы все ясно…

Тогда что сейчас ее мучает, почему она ищет оправдания каждому безумному факту услышанной сегодня истории? Может, потому, что сама не может расстаться с любимыми сказками, хотя даже ее дочь выкинула детские книги из комнаты, поменяв их на бесчисленные вырезки из журналов? В то время как Маша хранила потрепанные, зачитанные до дыр томики, сложив их в стопку под кроватью.

Виктория читает мысли! Как ей это удается?

Можно допустить, что она умеет интерпретировать эмоции и моторику, разбирается в физиогномике, но дословно повторить то, о чем собеседник только что подумал?..

Далее еще хуже… Вызов духов.

Это за пределом понимания, как и изменение цвета глаз ее любовника. Но этот факт можно объяснить галлюцинацией. Возможно, в вино был подмешан опиумный препарат, вызвавший у больной видения и неудержимое сексуальное влечение.

Наличие наркотического опьянения также оправдывает многочисленные повреждения на теле.

Остается казненная ведьма, уберегшая Викторию от финального нервного срыва, «подбросившая» сломанный гребень в карман пальто. Действительно, каким образом он там оказался? Его подложил сбежавший Казанова? Смысл?

Вопросы бесконечной вереницей рождались в голове и безнадежно отодвигались на потом.

Усталость, копившаяся в течение всего дня, дала о себе знать.

Маша, перевязав рану на колене, легла в кровать и блаженно улыбнулась:

— Завтра выходной, могу валяться до полудня.

Медленно погружаясь в дрему, она не заметила, как в ее голове тревожной кнопкой замигал последний вопрос:

— Почему она назвала меня Маленькой Птичкой?

Через секунду Мария уже спала и видела странный сон…

Скользящие души. Ирина Лазарева. Истоки происходящего

Научно-исследовательский институт тепловых процессов на севере Москвы давно перестал быть режимным предприятием. Номинально он подчинялся предписаниям первого отдела, но по знакомству можно было спокойно проехать на территорию.

Днем того же дня, 11 сентября, «Паджеро» Ирины Лазаревой припарковался около транспортного цеха. Хозяйка уверенным шагом направилась в лабораторию по изучению сопротивления материалов в условиях вакуума.

В небольшом кабинете, забитом комнатными растениями, перед свежезаваренным чайником ее ожидал седой сухопарый мужчина пятидесяти с хвостиком лет. Борис Михайлович был не только крестным отцом обеих сестер Лазаревых, но и известным в особых кругах эзотериком, носящим имя Деметр. В практике ясновидения он не имел равных.

Услышав стук в дверь, мужчина поднялся из-за рабочего стола, мельком взглянул в треснувшее зеркало, спрятавшееся за горшками с колеусами, и, натянув на лицо улыбку, открыл дверь.

— Здравствуй, Ирочка, с днем рождения тебя, дорогая, — произнес он, целуя вошедшую и жестом предлагая занять кресло напротив. — Чаю? Только что заварил. Немного мелиссы, щепотка чабреца для улучшения дыхания, земляничный лист.

— Да, Борис Михайлович, не откажусь. Жаль, что за рулем, иначе попросила бы чего покрепче.

— Так в чем дело? Оставляй машину у меня. Завтра заберешь, я не вижу проблем, девочка. Тем более праздник сегодня.

— Зато я вижу одни проблемы, и скоро они меня задушат. Праздник этот мне поперек горла, как рыбья кость. Ладно, налей своей фирменной на рябине! Отменю, пожалуй, сегодняшний сеанс с очередной ополоумевшей ревнивицей. Перебесится, глядишь, к утру и поумнеет.

— Не нравишься ты мне последнее время, Ирина, ой как не нравишься. Что-то темное в душе у тебя накопилось, а избавиться от него не хочешь. Или уже не можешь? Расскажи о Виктории. Она возвращается?

Ира достала сигарету из сумочки, неторопливо прикурила, жадно втянула ароматный дым и выпустила на волю одно за другим несколько аккуратных колечек, постепенно рассеявшихся в воздухе.

Возвращается ли ее сестра? Вопрос надо задать по-другому — хочет ли она вернуться? На данный момент вывод неутешительный — не хочет. Она до сих пор мастурбирует и, упиваясь мукой, разрушает свой разум. Она предпочитает заниматься любовью в одиночестве. С определенного момента.

Губы Ирины скривила кривая усмешка. Сделав глоток сладкой жгучей настойки, она наслаждалась реакцией вкусовых рецепторов на поступление желанного и необходимого лекарства, быстро побежавшего по кровотоку.

«Пять секунд, всего пять, и я все расскажу. Как же мне сейчас хорошо…»

Борис Михайлович терпеливо ждал, устроившись в рабочем кресле и пристально наблюдая за крестницей. Он сканировал ее настроение, все больше убеждаясь, что Ирина выбрала неправильный путь. Выбрала давно, тщательно скрываясь за вежливыми диалогами по телефону, за отменяемыми встречами, за ускользающими взглядами и сдерживаемыми улыбками.

— Она до сих пор не желает говорить со мной, точнее так: она отвечает на поставленные вопросы, но не задает своих. Она перестала интересоваться моей жизнью! Абсолютно… Такого никогда раньше не было, мы же — одно целое…

— Причина все та же? Она обвиняет тебя в сговоре с Гаем?

— Я попыталась убедить ее в обратном, рассказав правду, но боюсь, она не удовлетворена.

— А ты действительно поведала ей всю правду или что-то утаила?

Ира вздернула брови в недоумении, потом опустила голову, разглядывая вздувшийся финский линолеум, выстланный в кабинете Бориса Михайловича в доисторические советские времена.

«Ну уж нет! Тебе, крестный, точно не позволю читать свои мысли, проехали!»

— Нет, я не привыкла скрывать правду от единоутробной сестры, тем более когда ей требуется помощь.

— Ира, смотри мне в глаза! Позволь мне узнать истинную причину, по которой Виктория считает тебя виновной в своем безумии.

«Бла-бла-бла… Началось. Пытка правдой, истязание совестью, наказание милостью».

— Я не знаю, почему она считает меня предательницей. Я должна была лететь в Венецию, я мечтала о карнавале всю жизнь и готовилась к участию в нем, заказывала для себя — не для нее! — костюм и разыскивала особого мастера, способного изготовить Моретту. Для себя, не для нее!

— Ирочка, не волнуйся, я верю. Давай разберемся, возможно, ты упускаешь крошечную деталь, которая сыграла роковую роль.

— Хорошо, попробуем снова пройти все пункты от «а до я. Начнем с основного фигуранта, рокового красавца — Гая Фердинанда. Я сама нашла его в Сети, копаясь на открытом форуме по сновиденческим практикам. Хоть чем-то одарил меня Господь, в отличие от облагодетельствованной им сестрицы: он научил меня видеть правильные сны. Именно этот человек под ником Dreamcatcher[27] привлек мое внимание оригинальным объяснением происходящего и предложением особого, альтернативного пути развития способностей.

Постепенно мы познакомились вне ников, оставаясь неосязаемыми друг для друга. Длительное время общались как друзья, не скрывая ничего или почти ничего. Обменялись фотографиями, как делают многие. Что у меня талантливая сестра, я написала ему из-за гордыни, из-за желания выделиться, впрочем, как всегда. Мы собирались встретиться в Венеции, даже оговорили место — с левой стороны от колокольни Святого Марка. На мне должен был быть алый костюм куртизанки и черная Моретта… На нем… Он написал, что готовит сюрприз, уверяя, что узнает меня по костюму и редкой маске. Вот и все! Так в чем моя вина, Борис?

— Ты успела предупредить Гая, что вместо тебя летит сестра? Вот где я вижу камень преткновения!

Лицо Ирины помрачнело. Сколько можно? Она сама не раз задавала себе этот вопрос — как подвисший сервер успел доставить письмо? Почему оно, оставаясь в папке «Неотправленные» и стертое после раздумий, в то же время пошло по назначению и достигло адресата?

Второй вопрос, на который ее сестрица не дала ответа, — почему она при встрече с Гаем назвалась ее именем? Неужели в детстве не наигралась в путаницу? Вот и поплатилась!

— Хорошо, Ира, оставим причины-следствия. Предначертанное — свершилось. Сейчас важно то, что он вновь нашел твою сестру, как ты говоришь, во сне, из чего следует вывод: она до сих пор ему нужна. Видимо, не раскрыла еще все тайны. Либо он ищет ее по другой причине. Исключать человеческие чувства я не намерен…

Зависть темным облаком промелькнула по лицу Ирины и, испугавшись наказания, исчезла.

— Он снится ей уже на протяжении недели. Так она сказала. Он проявляется спрайтом. Вика ощущает присутствие. По-моему, она этому рада. Ее глаза наконец ожили.

— Скажи, она видит ОС?

— Нет, она слепа как крот в сонном мире!

Борис Михайлович скрыл негативную эмоцию улыбкой. По-стариковски пожевал губами, подыскивая правильные слова.

— Ириш, сейчас она находится в ограниченном пространстве. Ее Дух, ее разум ищет возможность вырваться, а в условиях клиники неограниченную свободу ему может предоставить только сон. Скоро она начнет сновидеть не хуже тебя, тем более с ее способностями… А встретившись с ним там (возможно, именно этой встречи Ловец Снов и ждет, проецируясь последнее время в ее подсознании), она, неподготовленная, может попасть в еще большую беду, по сравнению с которой испытанные в Венеции галлюцинации покажутся обычным алкогольным бредом. В астральном мире я встречал чудовищ, рядом с которыми птицы апологета высшего суда, Иеронима Босха, казались райскими пичугами, а апокалиптические создания на ходулях — несуразным продуктом фантазии в школьном альбоме. Творцом того мира является не человеческий мозг.

— Я знаю, крестный, кошмары и меня периодически посещают. Но страх выносит меня в реал, не давая возможности насладиться этим паноптикумом. Вопрос в другом. Как ты расцениваешь утверждение Вики, что Гай одержим? Это может быть правдой, или моя сестра действительно с катушек слетела?

— Ира, побойся бога! — в голосе мужчины зазвучали металлические нотки. — Мы оба знаем, что Виктория не больна, она пережила личную трагедию. Некоторые заканчивают суицидом, другие — депрессией, и лишь немногие сразу берут себя в руки. Реакция Виктории вписывается в рамки посттравматического синдрома. Ей необходимо время, чтобы прийти в себя и вернуться к нормальной жизни, если таковую вообще можно назвать нормой. Забери ее из клиники, лично я не вижу необходимости продолжать лечить то, что изначально не лечится. Ее способность глушат нейролептиками, пытаясь сделать из гения обычного человека. Не бери грех на душу! Порой меня посещают подозрения, что ты положила ее в больницу, преследуя определенную цель…

Ирина покраснела. Она из последних сил боролась с подступающим гневом.

«Деметр умеет запустить руки в душу и начать копаться там».

Борис намеренно не обратил внимания на реакцию собеседницы.

— Проехали… Давай еще по одной за ваше с сестрой здоровье.

Ира послушно проглотила обжигающую настойку и поморщилась. Крестный продолжил:

— Итак, верю ли я в подселение? Почему нет? Но придерживаюсь мнения, что видения вызваны нестандартной ситуацией. Женщина влюбилась, идеализировав до предела предмет поклонения.

Почему не допустить наличия опиумных составляющих, примененных Гаем для скорейшего достижения цели? Он желал получить от нее информацию как можно скорее и в полном объеме. Но я также не отрицаю вмешательства потустороннего, точнее, оставляю ему один процент из ста более логичных объяснений.

Известны факты взаимодействия спящего человека и низших астральных сущностей, но эти паразиты дальше привычной среды обитания не лезут. Нет у них способностей долго существовать в нашем плотном мире, разве что в теле реципиента. Не мне тебе рассказывать, как наводятся проклятия, насылается порча и подсаживаются лярвы. Хорошо, что ты не занимаешься подобным «знахарством», во всяком случае, надеюсь на это…

— Нет-нет, не сомневайся, через черту я не перехожу. Грех на душу никогда не возьму, — быстро запричитала Ирина.

«Почему я оправдываюсь???»

— Верю тебе, успокойся… Переступишь — я по глазам прочту.

Неизвестно, как далеко продвинулся Ловец в изучении сонных миров, скольких проводников на пути повстречал. Кем они являлись? Какую цель преследовали, помогая ему идти дальше? Некоторым неуспокоенным душам, лишенным проявлений физического мира, пресловутых пяти чувств, привычных греховных удовольствий, достаточно, прицепившись репьем, незаметно переползти рубеж.

Но от таких непрошеных гостей избавиться не доставит труда. Хуже, если Гай добровольно привел чужеродную сущность. Уже не заблудшую душу, а эманацию элементарного зла, темной стороны, пригласил по собственной воле, так сказать, заключив особый договор: ты здесь — мне, я там — тебе.

Нет ничего желаннее для низших, чем вновь пережить в человеческом теле оттенки эмоций, апофеозом которых являются любовь или наслаждение болью, мучения разбивающихся сердец, смерть родных… В смрадном мире они лишены удовольствий, там они, словно шакалы или навозные мухи, подлизывают заживающие раны и подсыхающие слезы, здесь они пьют кровь и слезы взахлеб, наслаждаясь чистой энергией.

Ирину передернуло от услышанных слов. Некоторое время она молчала и думала.

«Каким бы ни было объяснение случившемуся, вывод напрашивается неутешительный. Гай представляет реальную опасность. Есть ли надежда, что он более не появится в жизни Виктории? А еще лучше, чтобы он появился только в моей. Все бы отдала».

Борис Михайлович тяжело вздохнул и с видимым усилием сменил тему разговора:

— Деточка, помнишь наш давний разговор про клиентку, пришедшую приворожить мужа? Ты упомянула тогда о Скользящих душах. Я замотался. Если сейчас то фото с тобой, то милости прошу — показывай!

Ира встрепенулась. В свете происходящих в ее семье странных событий она и думать забыла о влюбленных голубках, которых разлучила, не прикладывая особых усилий. Самовлюбленная клиентка, впечатленная дешевой атрибутикой и специально подготовленной для нее сценой с благовониями и свечами, ушла в полной уверенности в сотворенном колдовстве и не догадалась о том, что ее развели на крупную сумму. Вместо взмаха волшебной палочки ей впарили лекцию по семейной терапии. Дураки всегда платят! Такой девиз устраивал Ирину и успокаивал ее совесть.

А дураки к ней последнее время действительно зачастили. Вроде двадцать первый век на дворе, а с суевериями даже нанотехнологии не справляются. Люди рождаются с намертво впаянным в генетический код кретинизмом. Быть глупым спокойнее. Прочел заклинание, нашел шарлатана, заплатил энную сумму — и живи дальше счастливо.

Проблемы возникают от ума, от стремления сомневаться.

Фотография бывших влюбленных нашлась во внутреннем кармане сумки и была незамедлительно выложена на стол перед Деметром. Тот наложил на снимок руки и прикрыл глаза, прислушиваясь к внутреннему голосу. Несколько секунд спустя он удивленно взглянул на Ирину:

— Странно. Ты говорила, тактильная отдача значительна, но сейчас я ощущаю лишь слепок, стершийся след. Образы теплые. Скорее, ее. Мужчина аккумулирует любовь. Однако, факт бесспорен — они Скользящие, но идущие параллельно. Линиям их жизней не суждено пересечься ни в прошлом, ни в будущем. Они словно сателлиты, уравновешивающие друг друга, одновременно отталкивающиеся и притягивающиеся. Если они опять встретились, значит, возложенная задача пока не выполнена, ошибки прошлого не учтены и переместились в настоящее, поменяв полярность. Палач стал жертвой, и наоборот.

Ты правильно сделала, что не вмешалась в их судьбу. Не нами заговорено, не нам и отменять.

Постарайся найти этих птичек и проследить — в исследовательских целях, так сказать.

— Твоими устами бы да мед пить, уважаемый Борис Михайлович. Да что-то вкривь стежка-дорожка пролегла, не по нашим правилам. Не сделала я ничего плохого, уму-разуму клиентку самонадеянную поучила разве что. Но нет, одна из райских птичек, известная как Мария Фогель — да-да фамилию легко оправдывает[28]! — так вот она сама на меня вылетела. Буквально! Этим утром угодила под колеса моей машины. Отделалась ушибами. Это можно еще посчитать случайностью, но тот факт, что она назначена новым лечащим врачом Виктории, — уже далеко не случайность, а проделки циничного фатума. Не так ли, дорогой крестный?

Борис Михайлович ответил не сразу.

— Я думал, что удивить меня уже невозможно. Заманчивый пасьянс у вас складывается, однако…

Скользящие души. Последняя из рода

«Почему эту ерунду надо обсуждать именно сейчас, на утренней летучке? Почему пять условных минут на общий сбор и ритуальное повторение политики партии всегда затягиваются на добрых полчаса?

Неужели Любочка не могла потом отчитаться за нехватку канцелярских принадлежностей, а старшая медсестра — за перерасход перевязочных средств? Действительно, куда она их дела? На москитные сетки? Что за ерунду мы сейчас обсуждаем?»

Во время утреннего совещания Маша периодически отключалась, безуспешно массируя по очереди то мочки ушей, то волшебную точку между большим и указательным пальцем. Врут китайцы, акупунктурная подзарядка частенько дает сбой.

Она боялась думать о том, что происходит с ней последние недели, и тем более опасалась классифицировать симптомы.

Не дающая покоя теория, что сумасшествие заразно, преследовала, не давая покоя ни днем ни ночью. Особенно ночью.

Все началось с исповеди новой пациентки и продолжается до сих пор с небольшой передышкой на пару мертвых ночей, когда разум милостиво не допускал к ней видений. Маша запуталась в повторяющемся кошмаре, который каждую ночь, подобно квесту, дарил намек на разгадку, подкидывал подсказки и шаг за шагом приближал ее к финалу. Вот только к какому? Оказаться на соседней койке с Викторией? Впрочем, почему бы и нет, уютная палата, возможность выспаться, а заодно и выслушать пару пояснений.

Именно о пояснениях мечтала Мария Сергеевна, заканчивая утренний осмотр. Больную Лазареву она оставила на финал. Постучав в ее палату, осторожно открыла дверь и, стараясь не шуметь, вошла.

Виктория спала сном младенца, счастливо улыбаясь утренним грезам и не реагируя на солнечного зайчика, играющего в салки с тенью от дерева на ее кровати. Позавидовав беззаботному сну пациентки и решив не мешать, доктор собиралась было покинуть палату, как услышала тихий голос, невнятный, сонный:

— Зачем ты это делаешь? Где ты?

В кармане Маши тихо завибрировал мобильник. Она поспешно вышла в предбанник и нажала отбой. Но Виктория уже проснулась.

— Мария Сергеевна, извините, проспала обход. Проходите, сейчас я вернусь.

Слово «вернусь» прозвучало обыденно, будто Вика делала привычный шаг между сном и реальностью так же легко, как между коридором клиники и собственной палатой.

Пока пациентка умывалась, Маша пыталась сосредоточиться на вопросах, которые полагалось задать намного раньше, но не хватало духу.

Посвежевшая, пахнущая дорогим тоником Виктория улыбалась. Ощущение счастья моментально передалось посетительнице, и она бодро выпрямилась в кресле.

— И давно это с вами, доктор?

Маша уже перестала удивляться факту, что Виктории не требовались вступления.

— Я ждала признания еще неделю назад, но вашему упорству можно позавидовать. Так когда все началось?

— В ту же ночь, — выдохнула Маша, понимая, что именно так общаются между собой умалишенные.

— Она приходит и молчит или уже вступила в контакт?

— Кто приходит? Вика, я никого не вижу! Точнее, вижу один и тот же изматывающий кошмар. Словно сижу в темном подвале, в который через окно, плотно заколоченное досками, проникают тонкие лучи света. Но ощущение темноты — не самое страшное. Хуже всего страх перед неизвестностью, страх перед открытой дверью, за которой притаился дьявол, вселившийся в человека. Я знаю, что доверила ему жизнь, я его боготворила, а теперь боюсь до смерти. И еще — ребенок, комочек живой плоти внизу живота, его ребенок, того темного человека за дверью. Злые люди, приходящие вслед за ним, угрожают пытками, требуют признания. Виктория, я, кажется, схожу с ума, мне никогда не виделись повторяющиеся сны!

— Ну что же, все когда-то бывает впервые. Не обижайтесь. Лучше поведайте детали видения. И поменьше эмоций, эмоции нужны для еды, а вот детали — это подсказки лично вам.

— Какие детали? Размер подвала? Время года? Не знаю. Пожалуй, единственная деталь: он все время зовет меня по имени — Анна… И просит покаяться.

И еще волосы, длинные, черные — комок, смешанный с кривыми иглами, который я, давясь, пытаюсь вытащить из своего рта, но мне это никак не удается.

Маша в недоумении взглянула на собеседницу в надежде получить ответ, но ее взгляд натолкнулся на пустое кресло. Женщина стояла в дальнем углу палаты напротив окна, подставив лицо последним лучам осеннего солнца.

— Маш, — внезапно прозвучал ее тихий голос, — он нашел меня. Сначала я испугалась, рассказала Ирине, глупая, а сейчас жду не дождусь каждого его появления. Правда, он всегда молчит, не решается приблизиться. Если бы можно было не просыпаться…

Несколько минут в палате царила абсолютная тишина. Потом Виктория вернулась, по-кошачьи грациозно потянулась и села в незаметно покинутое кресло, сложив ноги по-турецки.

— Ее имя — Анна Мария Кляйнфогель, она уроженка Шварцвальда, дочь Кристины, изгнанной из родных мест по обвинению в ворожбе. Несчастная, беременная от собственного палача женщина, казненная в канун Пасхи на городской площади в затерянной швейцарской деревне в конце восемнадцатого века.

Вы — ее далекий потомок, родившийся у ее старшей дочери Анны, которую после казни приютили и сберегли у себя добрые самаритяне, не подхватившие суеверную заразу.

Каков пасьянс, Марья Сергеевна? Зов крови! А, Маленькая Птичка?!

Виктория была в отличном настроении, она искрилась счастьем, что, как правило, бывает характерно для ухудшения состояния, нарушения стабильности.

Стараясь не думать о печальном — об ответственности врача, — Маша перешагнула порог в неведомое:

— Виктория, умоляю, скажите, что ей надо… Я не понимаю… И почему вы меня так называете?

— Давай договоримся так. Ты берешь себя в руки, слушаешь и не перебиваешь, как бы ни хотелось. Просто веришь, как верила в детстве маме, читающей сказки и обещающей, что добро победит. Веришь, как любимой учительнице, доказывающей, что в ученье свет, а неученых тьма, веришь безусловно. Или могу выхлопотать у Сергея Михайловича импортную кровать с удобным ортопедическим матрасом. Будем по-соседски ходить друг другу в гости и обмениваться призраками. Согласна? Или нет?

Дай мне возможность объясниться. Там, за порогом палаты, — твой мир, а здесь — МОЙ, и, по всей видимости, — один-ноль в пользу зеленых человечков. Твоя реальность проигрывает, трещит по швам… и молит о помощи.

Все, теперь можешь задавать вопросы, которые повторяла все утро на летучке, борясь со сном!

Совершать поспешные поступки на эмоциональном изломе, прислушиваясь лишь к невнятному внутреннему голосу, не было характерно для Марии Сергеевны Фогель.

Тем не менее спустя неделю после разговора с Викторией ее привычная размеренная жизнь оказалась перевернута с ног на голову, а зазубренные однажды правила были без оглядки нарушены. Маша изменила железным принципам — не высовываться и не грести против течения. Она сделала то, что всегда хотела, но очень боялась.

Начав с того, что, несмотря на нескрываемый скептицизм профессора Ипполитова и протесты главврача, под свою ответственность приняла решение о выписке Виктории Лазаревой и переводе ее на амбулаторное лечение. Вторым неожиданным шагом была просьба об отпуске за свой счет на ближайший месяц.

И, наконец, последний шаг — она только что закончила разговор со своей лучшей подругой, работающей в филиале крупного туристического холдинга в Цюрихе. Елена пообещала помочь с посещением затерянного в горах, забытого богом, практически неизвестного туристам маленького городка Дизентиса.

«Господи, что я творю? Куда еду?» Отголоски разума еще подавали признаки жизни. Тем не менее молодая женщина не сворачивала с пути, шла по следу из заботливо рассыпанных сестрицей Гретхен хлебных крошек. Где-то вдалеке, среди Черного Леса, спрятался пряничный домик. Все глубже и глубже забиралась она в мир любимых сказок, населенных чудовищами и волшебницами, слушая зов зачарованной дудочки из-за вековых деревьев во влажной сумеречной чаще.

«Человек часто стоит перед выбором, еще чаще он его делает неправильно, забыв об истинных желаниях, позволяет себе поблажку, надеясь, что судьба подарит ему второй шанс. Но обидчивая фортуна ускользает. И тогда кто-то третий вмешивается в извечное противостояние разума и мечты. Пускай намеком, возможно, прямым указанием, а порой насмешкой над несостоятельностью и незрелостью. И заставляет шагнуть вперед.

Если откажешься, я не вправе винить тебя или осмысливать твой поступок. Но порой линии судьбы сплетаются в замысловатый узел, разрубить который можешь лишь ты. Только ты становишься последним звеном цепочки, которая ковалась столетиями. Ты являешься ее завершением. Положись на мудрую судьбу, сделай шаг.

Первый шаг — невероятно труден. И здесь тебе никто не поможет.

Сделав его, чутко следи за ощущениями».

Виктория и на этот раз оказалась права. Зажатая внутренняя пружина после каждого принятого решения, после каждого нелегкого, рискованного действия ослаблялась, позволяя Маше чуть легче дышать. И исчезла как по мановению волшебной палочки, когда она раскрыла паспорт с полугодовой визой. Незамысловатая наклейка с голограммой подарила ей долгожданную свободу, зажигала зеленый свет мечте.

«Иди. Я защищу твой тыл, усмирю неспокойный дух, она оставит твой сон. Опасайся людей, над их волей я не властна. Молчи об истинной цели. Ищи союзников. Научись читать чужие намерения и подчинять их своей цели. Будь внимательна, любая оплошность ослабит тебя. Когда встанешь перед тяжелым выбором и не будешь знать, как поступить, поступи по-другому. И помни: билет в сказку выигрывают лишь избранные. Ты — одна из них. Не стань той, кто самонадеянно отложил путешествие на следующий раз, который вряд ли наступит. Лети, птичка! Лети, пока можешь…»

Странная закономерность: наша жизнь подобна замысловатой игре. Стоит сделать правильный шаг, как судьба поднимает тебя на новый уровень, буквально окрыляет, но одновременно с этим количество дальнейших вариантов возрастает в геометрической прогрессии.

На следующий день подруга исполнила Машино желание и прислала ей на почту подробный маршрут будущего путешествия, правда, с небольшой оговоркой:

— В такую глушь без сопровождающего ехать смысла нет. Швейцария — страна цивилизованная. Но это касается крупных городов. В маленьких селениях с академическим знанием хохдойч[29] ты пропадешь, местные аборигены, забывшие немецкий сразу после окончания школы, предпочитают общаться на ретороманском[30] или свитцердютче. Этот «швейцарский немецкий» может понять лишь баварец.

Нужный тебе гид у нас есть, но в ближайшую неделю он занят с группой московских туроператоров, сопровождает их по маршруту. Но нет худа без добра: одна из участниц поездки неожиданно отказалась, и, чтобы не пропадать резервациям в отелях, я поменяла ее имя на твое. Тебе крупно повезло! Пять дней, включая экстремальный спортивный отрыв и финальный гала-ужин в замке. Не забудь: дресс-код на последний вечер — платье в пол! Придется тебе ассимилироваться к нашей туристической братии…

А потом, если выживешь, Максимильян полностью в твоем распоряжении, только не увлекайся, такого гида я днем с огнем не найду! Верни мне его в целости и сохранности.

Отличное напутствие. Лена может запутать любую простейшую на вид ситуацию.

«Туроператоры? «Ассимилироваться»? Ну и выражения она подыскала. Чем я от них отличаюсь? Набором устойчивых профессиональных выражений? Которые необходимы подобно кодовым словам: логин — пароль — доступ разрешен, ты одна из нас. Прикинусь новичком, чайником, начну наблюдать и слушать. Что может быть интереснее? В чем отличие психотерапевта от туроператора? В направлении движения, предлагаемого клиенту. Один отправит в дурку, другой — на курорт».

Перед грядущим ранним вылетом Мария не смогла заснуть. Одна половина ее сознания на автомате кидала в чемодан необходимые вещи, складывала второпях приобретенное для бала платье, другая зубрила фразы: «Я должна найти Урсулу Пруст и поговорить с ней… Нужно остановить зло…»

Виктория сдержала обещание — кошмары закончились. Анна ждала.

Расположившись у иллюминатора, осознав, что вот-вот поднимется на огромную высоту над прошлой жизнью, Маша блаженно улыбнулась и отключилась.

«Будь что будет…»

Скользящие души. Швейцария. Сказка в пути

Швейцария… Она никогда раньше не думала об этой стране. Маленькое независимое государство в центре Европы ассоциировалось у нее с плывущим по волнам чудесным островом из дырявого сыра «Эмменталь», сплошь усеянным слитками золота и плитками шоколада. Швейцария казалась уголком мира и благоденствия, хладнокровной гордячкой, качающейся на волнах неспокойной европейской политики.

Это была страна счастливых гномов, не знавших последних мировых войн, не претендующих на большой кусок пирога, уже долгое время наслаждающихся его золотоносной начинкой.

Тот факт, что два года назад парламент тихой пасторальной страны решился на реабилитацию последней ведьмы, признав ее публичное убийство преступлением, а казненную — невинной и оговоренной, вызывал, по крайней мере, удивление. Верна поговорка: «В тихом омуте черти водятся». Спокойные швейцарцы в который раз удивили мир независимостью мышления.

Аэропорт Цюриха поражал своими масштабами. После выхода из самолета Маша долго брела по стеклянным коридорам, увешанным рекламными щитами, где селебрити соревновались в демонстрации роскошных часов и ювелирных украшений.

Стараясь не отстать от уверенно шагающей толпы, Маша села в прозрачные вагончики-капсулы, перевозящие пассажиров в главный терминал. И несколько минут наслаждалась мычанием коров, пасущихся на живописных горных пастбищах, — голографическими картинками, проецируемыми на стены тоннеля.

Не заметить его было сложно. Высокий молодой мужчина в красной бейсбольной кепке, с профессиональной фотокамерой на шее держал поверх голов табличку «In Swiss Trip»[31]. Худой, черноволосый, короткостриженый, немного сутулый, чем-то похожий на кузнечика, он вежливо здоровался с каждым и сразу делал отметку в блокноте. Бросающаяся в глаза опять-таки красная футболка со стадом коров, запертых в стойло в виде швейцарского креста, и до дыр тертые джинсы в лучших традициях пролетарского гламура выделяли его из толпы благопристойных швейцарцев.

Маша выходила последней, когда группа из десяти человек уже окружила лидера. Все они одновременно оглянулись и удивленно посмотрели на незнакомку.

«Похожи на коллективно реагирующих муравьев или на рой встревоженных пчел… Щелк-щелк, глаза-сканеры — кто такая?»

Мария подошла к молодому человеку в красной футболке и назвала себя. Ее имя никому ничего не сказало, внешность оказалась непримечательна, так что «пчелы-муравьи» почти сразу потеряли к Маше интерес и продолжили жужжание.

— Привет, я Максимильян Краузе! Проще — Макс. Ты и есть мое особое задание? — слова прозвучали на русском с мягким шипящим акцентом, выдавшем жителя Баварии.

Маша неожиданно покраснела и смущенно опустила глаза.

«Задание» — так ее еще не называли.

Парень широко, ободряюще улыбнулся и наклонился к Машиному уху:

— Лена предупредила, что ты новичок. Держись меня, не пропадешь. На самом деле они хорошие и не кусаются. — И тут же весело рассмеялся.

«Добрые пчелы».

— Супер, — Маша не нашлась, что еще ответить.

Макс, сложив табличку, повернулся к остальной группе и громко произнес:

— Дамы и господа, минуточку внимания! Мы собраны и можем выдвигаться. Кто знает аэропорт, идите вперед, спускайтесь к вокзалу. Наш поезд отправляется через тридцать минут с платформы номер два. Кто первый раз в Цюрихе, держите меня в поле зрения, но особо не спешите. Времени достаточно.

И только сейчас Маша поняла, почему Макс напомнил ей издали кузнечика. У мужчины был врожденный вывих бедра, дисплазия тазобедренного сустава, вызывающая при ходьбе характерное раскачивание, неловкое подгибание колена и волочение стопы. Вместительный рюкзак на одном плече, две камеры и штатив на другом уравновешивали колебания тела, да и передвигался он на удивление быстро.

Невольная жалость кольнула Машу в самое сердце. Она отвела глаза, боясь, что гид прочтет в них невеселую мысль.

Макс ковылял рядом, увлеченно рассказывая о сумасшедших сборах в дорогу и планируемых мероприятиях по программе. Он давно смирился со своим недостатком и, похоже, старался не замечать его. Детская обезоруживающая улыбка не сходила с лица, карие глаза искрились лучиками гусиных лапок.

Идя рядом, Маша чувствовала, как скованность уходит, стресс от встречи с незнакомыми людьми исчезает. Она расслабилась и уже с интересом разглядывала красочные витрины магазинов и проходящих мимо людей.

Спустившись на нижний уровень аэропорта, где располагались железнодорожные пути, группа села в поезд, пришедший точно по расписанию и направившийся в итальянскую часть страны, в кантон Тичино. Там программой был предусмотрен осмотр старых и вновь открывшихся после ремонта отелей, увлекательная прогулка по озеру в аутентичную рыбацкую деревню и небольшой семинар.

Макс уже в поезде представил Машу остальным участникам, одарившим ее вежливыми улыбками и дежурными вопросами о профиле работы. Через минуту собеседники потеряли к ней всяческий интерес и занялись прерванным обсуждением последних туристических сплетен. Маша не обиделась, она наоборот была рада, что ее оставили в покое и дали возможность заняться любимым делом — созерцанием.

Максимильян занял отдельное место у окна и, достав из объемного рюкзака ноутбук, погрузился в Сеть. Маша устроилась в кресле напротив, рядом с молчаливой, дорого одетой женщиной, усталым взглядом провожающей идиллические пейзажи за окнами. Та гордо представилась Ниной Владимировной, директором компании «Модис». Не заметив почтительной реакции, она натянуто улыбнулась и отвернулась к окну. Маша удивленно подняла бровь — надо спросить у Макса, что за фирма, не знать директора которой считается дурным тоном.

«Вывод первый: в каждом монастыре — свои тараканы, в туризме они откормленные, красиво упакованные и в основном женского пола».

Основная часть группы сплотилась вокруг малочисленных представителей сильной половины, хотя одного паренька назвать таковым можно было с большой натяжкой. Жеманные жесты и томное капризное растягивание слов выдавало в нем принадлежность к столичной богеме.

Паренек обладал важным достоинством — хорошим чувством юмора. Две девушки, прижимающиеся к нему с обеих сторон как к близкой подружке, слушали его байки и покатывались со смеху.

Второй представитель мужского пола был явной противоположностью кокетливого собрата. Включившись в негласное соревнование, он старался перетянуть на себя внимание женской части аудитории.

Высокий брутальный брюнет, а-ля мачо с однодневной щетиной, был одет с иголочки. Он время от времени как бы невзначай приподнимал рукав пиджака и демонстрировал публике поблескивающие золотом часы. Молодой человек являл собой лакомое сочетание элегантности и небрежности — качеств, которые обычно ценятся женщинами. Собственно, они и порхали вокруг него подобно мотылькам. Он наслаждался их обществом, самодовольно и снисходительно улыбался и был похож на сытого мартовского кота. Маша постоянно слышала его бас. Красавец рассказывал очередную историю из собственной жизни, где он, разумеется, исполнял роль героя, или отпускал комментарии, уверенные и тяжеловесные.

Очистите щеголя от дорогой шелухи, и увидите затюканного мамой или бабушкой мальчика, доказывающего окружающим свою значимость. Легко спрятать неуверенность под брендовыми костюмами, коллекционными часами и снисходительными репликами.

«Голубому клоуну досталось больше родительской любви, он не носит маску. Мачо устал и скоро выйдет в тираж. Вывод второй: в туризме встречаются тараканы мужского рода, но они мимикрируют под нас. Мужчины — класс вымирающий».

Поставив неутешительные диагнозы, Маша улыбнулась. Подняв глаза, столкнулась с пристальным взглядом Макса, наблюдавшим за ее невербальным психоанализом. Баварец подмигнул и понимающе улыбнулся в ответ: вот видишь, они совсем не страшные, добрые и пушистые.

Первые дни пролетели незаметно, подчиняясь насыщенной программе, переездам из отеля в отель, обедам с генеральными менеджерами, ужинам с маркетологами и представителями кантонального управления.

Маша не забивала голову неизвестной терминологией и не участвовала в обсуждениях, не запоминала представляемых ей сотрудников отелей, она старалась быть ближе к Максу, который исполнял роль не только переводчика, но и хроникера.

Вспышки его камеры действовали на женскую часть группы завораживающе. Забыв о цели приезда, дамы выбирали удачный ракурс и позировали хромому фотографу. Одни поджимали живот, становясь в три четверти, другие недвусмысленно округляли грудь, кокетливо хихикали, и почти все умоляли снять их еще и еще.

Гламурный мальчик не отставал от своих подружек. Брутальный мачо и строгая Нина Владимировна, наоборот, всем видом демонстрировали равнодушие.

Маша, так и не сошедшаяся близко ни с кем, старалась большую часть времени проводить в компании гида-фотографа. Он был не против, всегда занимал соседнее место в автобусе или ресторанах, выполняя тем самым поручение Елены — опекать подругу.

Такое внимание к незнакомой участнице не могло не вызвать удивления и легкого раздражения. У девушек сразу появился повод для сплетен. Интрижка дала новую тему для обсуждений, а слежка разнообразила досуг.

— Не знаю, девчонки, как вам, а по мне фотограф неплох. Ножка его подвела, а в целом… душка. Одни глаза чего стоят и улыбка…

— Молчи! Он вполне секси. Я не прочь оказаться на месте этой малявки. Кто она такая вообще?

Девушки замолчали, заметив приближение Маши.

Признаться, ей немного льстило внимание симпатичного парня и совсем не раздражали завистливые взгляды. Ревность женской половины добавляла в застоявшуюся кровь куража.

Шла вторая неделя октября.

Прогулка на теплоходе в Гандрию, колоритный рыбацкий поселок, сохранивший аутентичный лик, поначалу не обещала быть безмятежной. Ранним утром свинцовые тучи, зацепившиеся за горы, окружили со всех сторон озеро и грозили дождем. Но к полудню случилось чудо. Северный промозглый ветер сменил направление, от унылых облаков не осталось и следа, а солнце запалило по-летнему. Собравшиеся на верхней палубе участники группы скинули осенние плащи и куртки и с наслаждением растянулись на деревянных скамейках.

За бортом теплохода проплывали кварталы города, перешедшие в парк с опустевшим пляжем. Следом на бархатных холмах среди пирамидальных кипарисов и взъерошенных ветром пальм замаячили виллы богатых швейцарцев.

Лугано — город-микс, город-фьюжн, как и вся страна, поразительно точно, как по линейке, разделенная на части, где люди говорили на разных языках, имели различные обычаи, культурные традиции, архитектуру. Как на протяжении веков швейцарцам удалось совместить немецкую педантичность и аккуратность, французское легкомыслие и щедрость с итальянским шармом и безалаберностью? И все это на территории, соизмеримой по площади с Московской областью. Еще одна неразгаданная тайна.

Маша стояла у поручней, любуясь то прозрачной глубиной, то бликами переливающейся на солнце изумрудной воды, то отражающимися в ней величественными горами. Следила за белыми барашками волн, разбегающихся из-под кормы и растворяющихся в зеркальной глади. Она поймала себя на мысли, что уже не первый раз с момента приезда в Швейцарию задумывается о вечности.

Максимильян появился неожиданно. Казалось, несколько мгновений назад был слышен его смех в компании щебечущих девушек, воспользовавшихся выглянувшим солнышком и занявшихся очередной фотосессией, как вдруг он по-дружески толкнул ее в бок и обиженным голосом произнес:

— По всей видимости, я бездарный фотограф, если одна из лучших моделей избегает меня. Ты еще ни разу не попросила сделать фото, и мне приходится исподтишка ловить моменты, чтобы запечатлеть ускользающий образ…

Маша смущенно улыбнулась и с благодарностью взглянула на Макса.

— Не обижайся, у тебя и так отбоя нет от более достойных моделей. А меня камера не любит, могу по пальцам пересчитать фотографии, которые мне понравились.

— Это потому, что тебя снимали дилетанты. Мастер отличается тем, что в каждом человеке найдет тайну, скрытую красоту, и выведет ее на первый план.

Например, когда мысли уносят тебя далеко и ты, задумавшись, склоняешь голову набок, то походишь на Мадонну Боттичелли, а когда лицо меняется, от грусти не остается и следа — то на ее место приходит солнечная девушка Ренуара. Твой образ соткан из миллиона мельчайших частичек, удачно дополняющих друг друга, и я пока не в силах собрать их воедино.

Маша слушала Макса с нескрываемым удивлением.

— Ты следишь за мной? Зачем?

Не сводя глаз с берега, молодой человек откровенно сообщил:

— Да. Слежу. И это доставляет мне удовольствие.

Маша смущенно вспыхнула:

— Ты художник?

— Нет. Я всего лишь фотограф. Это мой второй хлеб. Порой увлечение обеспечивает меня лучше, чем такая работа, как сейчас.

Несколько минут они молчали.

— Все время хочу спросить: где ты учил русский? Ты его знаешь в совершенстве.

Губы Макса снова тронула легкая улыбка:

— Питерский политех сделал из меня человека. Так у вас говорят? Потом, чтобы не забыть язык, я возвращался в город на Неве, сопровождал группы из Германии. Теперь подрабатываю в фирме твоей подруги. Очень тоскую по Питеру, он напоминает мне самый прекрасный город на земле, Венецию. Я боготворю ее, восхищаюсь ей. Ты была в Венеции, Маша?

«Ты была в Венеции, Маша?»

«Не беда… Вы там обязательно побываете, поверьте. Любовь приводит каждого человека в свой город и распоряжается им потом по собственному усмотрению. Ваш будущий избранник боготворит этот город…»

Сердце девушки легким крылом коснулась бабочка и испуганно упорхнула. Глупости! Она отрицательно качнула головой.

— Мое самое любимое место — собор Марии Салюте. Сидя на ступенях, я наслаждаюсь закатом солнца, погружающегося в воду лагуны. Они окрашивают в нежный розовый цвет кампанилу Марка и узорчатый дворец. Сижу и думаю, что буду приезжать в этот город до тех пор, пока жив. А пока Венеция не утонула, ты должна побывать в самом романтическом городе на земле. Считай, что приглашена мною на следующий карнавал! Я каждый год делаю о нем фоторепортаж в блоге.

Знаешь, все люди делятся на две категории. Одни заболевают Венецией с первого взгляда. Другие ходят по мостам, зажав платком нос. Одни возвращаются, другие — никогда.

— Макс, а у тебя есть девушка?

Вопрос родился сам собой. Маша не успела испугаться, так быстро он прозвучал.

Наступившее молчание только усугубило ситуацию. Зардевшись от стыда, Мария скосила глаза на молодого человека. По лицу его медленно расплывалась улыбка.

— Что я такого спросила? Ладно, можешь не отвечать.

— Да нет, ты не поняла, — Макс попытался стать серьезным. — Сегодня третий день программы, а на этот вопрос я отвечаю по крайней мере раз пятый. Вы, женщины, народ любопытный.

Маша окончательно растерялась. Была бы возможность вежливо отойти в сторону, она бы ей воспользовалась не раздумывая.

Молодой человек понял, что допустил бестактность. Придвинулся ближе.

— Не обижайся. У меня была девушка, сейчас нет, наши пути разошлись по банальной причине — она любила бразильский карнавал, а я венецианский. Разлетелись в разные стороны. Шучу! Все намного проще: она нашла парня здоровее и богаче. Извини, мы подходим к пристани, надо поговорить с капитаном. Не скучай!

Группа готовилась к сходу на берег; самые нетерпеливые уже спустились на нижнюю палубу. Маша продолжала стоять на том же месте, надеясь уйти с корабля последней и прогуляться по маленькой деревушке в одиночестве. Появилась необходимость разобраться во внезапно взбунтовавшихся чувствах, аккуратно разложить их по полочками и успокоиться.

— Мария, извините, что отрываю от раздумий. Вы определенно нравитесь нашему Максу. Уж доверьтесь моему опыту, — кинула на ходу Нина и неожиданно тепло, по-дружески, улыбнулась.

Маша с благодарностью взглянула на нее, хотела ответить, но женщина уже повернулась спиной и направилась к трапу.

«Возможно, только он не задал мне тот же вопрос…»

Ложку дегтя в неловкую ситуацию добавил разговор с подругой. Лена набрала на мобильный поинтересоваться ее настроением и впечатлением от программы. Не дослушав слов благодарности, неожиданно спросила:

— Ну и как тебе мой протеже?

Маша оторопела. Это она о Максе? Лена продолжала:

— Зная твою слабость к малость ущербным, уверена, ты им уже увлеклась… Молчишь. Понятно. Наберу позже. — И, не попрощавшись, отключилась.

Маша, ошеломленная странным разговором, некоторое время смотрела на пикающую трубку. Тем временем весело щебечущая группа ее «коллег» уже исчезла в здании причала. Желание сходить на берег пропало. В горле образовался колючий ком. Мечтая найти укромный уголок на нижней палубе и отсидеться в одиночестве, Мария стала спускаться и заметила Макса, который, проводив участников группы, ждал ее у трапа.

— Я уже собирался тебя искать…

— Лена звонила.

Некоторое время они шли молча. Маша пыталась разобраться в причинах, заставивших подругу небрежно бросить трубку, боролась с неизвестно откуда возникшим чувством вины. На душе безжалостно скребли кошки.

Делая по пути снимки фасадов, Макс остановился у старинной фрески, оформленной виде крошечной часовенки с горящей лампадкой. С нее смотрел облупившийся от времени лик молодой женщины, склонившейся над младенцем.

Внезапное дежавю настигло Марию. Святой образ напомнил ей об эпизоде, навсегда исчезнувшем из памяти. От него остался лишь отпечаток. Слабый намек. Осколок.

Она опустила голову, закрыла глаза, безуспешно пытаясь вспомнить что-то. Скорее всего, это был сон… Конечно же, сон.

Максимильян потянулся к лицу Мадонны и в тот же момент отдернул руку, словно обжегся. Нахмурившись, отошел на пару шагов назад, сделал несколько снимков фрески и вернулся к Маше:

— Как настроение? Хандра прошла? (Девушка кисло улыбнулась.) Я долго работаю в туризме. И попытаюсь тебе кое-что пояснить. Только позволь мне перейти на родной язык.

Маши кивнула. Максимильян заговорил на немецком:

— Большинство женщин пришли в бизнес для самореализации, что при желании происходит достаточно быстро и успешно. Они поднялись на руководящие должности, имеют богатых и влиятельных клиентов, невольно становясь их репликами, отражениями, имитаторами. Можешь мне поверить. Нина в кругу своих близких — мягкий и внимательный человек. Но на публике она натягивает маску, обеспечивающую ей иллюзию принадлежности к другой, весомой касте сильных мира сего — своих клиентов.

Молодые девочки, которые не могут оторваться от волшебного мальчика или от самовлюбленного мачо, на самом деле весело проводят время, не делая ставок ни на первого, ни на второго. Все стороны приняли правила игры и следуют им.

Большинство женщин, проработавших в сфере туризма более пяти лет, устают и жалуются на неблагодарный труд, на нервотрепку и бессонные ночи, но ни одна не уходит, а если и уходит, то всегда возвращается, потому что давно сидит на игле! Несколько раз в год прожить жизнь, которую в иной ситуации никогда себе не позволишь, — дорогого стоит. Многие из них одиноки или не имеют достаточно средств, чтобы за свой счет насладиться отдыхом, который продают. Жить в великолепных отелях, где стоимость ночи сравнима с их месячной зарплатой, обедать и ужинать в самых лучших ресторанах, ощущать себя избранными, на короткий миг уподобиться небожителям. Это коварный наркотик, на него подсаживаешься с первого раза, и отказаться от него практически невозможно. Близость к чужой роскоши развращает, восприятие мира перестает быть адекватным. Большинство теряет старых друзей, а новых приобрести среди сестер по несчастью не получается. Если у тебя нет семьи, которая уравновешивает завышенную самооценку, то итогом становятся тоскливые воспоминания и одиночество в старости.

Что касается нас, мужчин, то разброс не особо велик. Подавляющая часть — рефлексирующие мамины сыночки, нуждающиеся в женском внимании. Лишь малую толику составляют увлеченные жаждой странствий романтики, привнесшие мечту в жизнь и способные извлекать из нее выгоду.

Маша не скрывая удивления смотрела на Макса — он оказался неплохим психологом. Предвосхитив ее вопрос, он продолжил:

— Ты хочешь спросить, к какой категории отношу себя? Я мамин сынок и романтик, всю жизнь мечтающий о путешествиях и осуществивший желаемое. А состояние так и не сколотил. Так что смотри на мир проще! Люди не ведают, что творят, — Максимильян взял Машу под руку. — Хочешь я научу тебя правильно кормить чаек, как умеют все дети в Гандрии? — он неожиданно сменил тему и подарил одну из своих обезоруживающих улыбок.

— Что ты имеешь в виду? — не поняла Маша.

Максимильян перешел на русский:

— Вернемся на пристань. В городке, кроме сувенирных лавочек, ничего интересного не осталось. До отплытия у нас целых полчаса. Я продемонстрирую тебе смертельный трюк.

Не слушая возражений, он схватил девушку за руку и потянул по крутым ступенькам вниз. Забежав в кафе на набережной, вернулся с хлебным багетом.

Молодые люди спустились к самой воде, где на заросших тиной валунах сидела птичья стая. Испугавшись людей, чайки с пронзительными хриплыми стонами взмыли вверх.

Макс, хитро подмигнув, раскрошил багет и протянул лежащие на ладони хлебные куски в сторону кружащихся в воздухе птиц. Маша затаила дыхание.

Не прошло и нескольких минут, как голодные чайки набрались смелости и начали на лету склевывать угощение.

— Видишь, как просто! — Максимильян веселился словно ребенок. — Попробуй сама!

Маша отрицательно мотнула головой. Она опасалась острых коготков и клювов.

— Маленькая трусиха! А теперь смертельный аттракцион, — парень, отломив кусок крупнее, зажал его зубами и приподнял лицо навстречу птицам.

— Осторожнее! Не делай этого, пожалуйста, — взмолилась Маша.

Не поворачивая к ней головы, он продемонстрировал успокаивающий жест рукой. Стонущие чайки некоторое время кружили над его головой, то ли боясь приближаться, то ли примериваясь. Внезапно на лицо Макса спикировала самая отважная и голодная птица и молниеносно вырвала из его губ хлеб.

— Видела? — его мальчишескому ликованию не было предела.

— Сумасшедший… — восхищенно прошептала Мария и, шагнув ближе, смахнула с его губ оставшиеся крошки. Кончики пальцев окрасились кровью. — Она ранила тебя!

Молодой человек, нахмурившись, быстро слизнул красную каплю и спрятал смущенный взгляд.

— Так передается птичий грипп… — его голос трагически дрогнул.

Маша рассмеялась. Следом за ней согнулся от хохота Макс.

— Ты падешь жертвой птичьего произвола. Сам виноват.

— Мари, это детские невинные шалости, видела бы ты наглость венецианских голубей…

Перед глазами вспыхнуло буйство карнавала. Женщина в алом платье на мокрой от дождя площади старается избавиться от облепившей ее голубиной стаи. Бамбуковая трость касается руки, зажавшей камень…

Оглушительный гудок приближающегося теплохода прогнал наваждение. Мария вздрогнула.

— Пора?

Скользящие души. Сказка в пути. Продолжение

Сегодня ей впервые предстоял перелет на джете[32]. Элегантный самолет был зафрахтован под их группу и ожидал в аэропорту Агно[33].

Цель — Дижон, а точнее город Вонна во французской Бургундии, два отеля для осмотра и долгожданный прощальный ужин в старинном шато. Утомительная поездка завершалась и начиналась основная программа, ради которой она здесь. Неизвестная, возможно опасная…

— Ну что, Золушка, готова к балу? — бодро спросил Макс, поместив аппаратуру в секции над ее креслом.

— Перестань издеваться. Я после выпускного бала в школе еще ни разу не надевала платья в пол. Вот возьму и упаду всем на радость…

— Я буду рядом, если позволишь. Упадем вместе — веселья будет в два раза больше.

Стройная стюардесса произнесла дежурную приветственную речь и скрылась в кабине пилотов. Маленький самолет взлетел молниеносной свечой, вдавив притихших от неожиданности пассажиров в кресла. Маша от страха затаила дыхание и побледнела.

Ее рука тут же оказалась в теплых руках Макса, а сердце от неожиданности почти выскочило из груди. Он нежно сжал ее пальцы, не произнеся ни слова. Она же боялась взглянуть на него, просто закрыла глаза и ждала.

Время коварно остановилось. Единственным звуком, напоминающим о реальности, был непрекращающийся рев турбин за бортом.

В голове бедняги метались мысли: «Что он делает? Чертовски приятно. Хорошо, что мы сидим в хвосте. А как же Денис?»

И следом — по-детски наивная: «Вот бы сейчас он меня увидел!»

И тут же другая: «Как долго он будет держать мою руку? Повезло, никто не занял кресла рядом. Что я почувствую, когда он меня отпустит? Разочарование или облегчение?»

Она почувствовала разочарование.

После набора высоты Макс, не говоря ни слова, внезапно встал и, неловко подтащив больную ногу, занял свободное кресло через проход и уткнулся в иллюминатор. Всю дорогу от аэропорта до отеля фотограф хмурился и молчал. Маша же, находясь под впечатлением от его неожиданного поступка, боялась подать голос.

Она не понимала, что происходит с Максимильяном. Чем она обидела его? Терялась в бесполезных догадках. А сердце вновь безжалостно терзали острые кошачьи коготки.

Отель «Черный петух» в Вонна, куда заехала их группа, представлял собой трехэтажное здание с мансардой и миниатюрными колоритными эркерами. Постройка восемнадцатого века, демонстрирующая стиль фахверк с неизменным французским шармом. Украшенный расписными ставнями и горшками с цветущей геранью, он напомнил Маше кукольный пряничный домик из сказки. Перед входом в гостиницу замерла в немом приветствии фигура огромного петуха — символа не только отеля, но и всего города.

Дух сказочного теремка и готовящийся бал перенесли сознание Маши в особый мир.

Приближался вечер, небо за окном ее номера окрасилось в нежно-розовые тона. Сгустившиеся сумерки размыли краски, сгладили очертания, окутали маленький бургундский город таинственной дымкой, предвкушением чуда.

К выходу она начала готовиться без малого за два часа. Приняла наполненную ароматной пеной ванну, пролежав в ней не менее получаса, вспоминая, анализируя шаг за шагом свои поступки и слова, а также странную реакцию Максимильяна Краузе. Причина — его комплексы? Неуверенность в себе? Или, наоборот, он решил, что подошел слишком близко и пора ретироваться? Или она сама вообразила бог весть что? Как называла ее Ирина Кушнир — Серая Мышь? А мышам место известно где.

В итоге Мария так и не пришла к определенному выводу. Тяжело вздохнув, она поднялась из воды и чуть не поскользнулась на мраморном полу ванной комнаты.

«Ты малость падка на ущербных», — молнией промелькнула Ленина мысль.

«Да, это так… только ты забыла добавить, что еще я падка на обаятельных, веселых и интересных собеседников, в особенности на симпатичных художников, умеющих так отважно кормить чаек. Будь что будет».

Купленное впопыхах платье представляло собой плавный силуэт из плотного полиэстера, украшенного поверху струящимся черным шифоном. Скромное, элегантное, с приподнятым лифом, на тонких бретелях. К нему полагалось черное атласное болеро. Единственным украшением туалета была темно-серая перламутровая брошь, закрепленная на груди.

Маша, надев платье, некоторое время колдовала перед зеркалом, экспериментируя с прической.

Короткая стрижка не предполагала многообразия вариантов. Хотелось привычно растрепать затылок, но вызывающий экзерсис противоречил бы идее романтического вечера. Девушка достала из косметички набор заколок, украшенных стразами, и аккуратно уложила волосы в классическую гладкую прическу, полностью открыв лоб и ушки.

И впервые за день радостно улыбнулась отражению, симпатичной незнакомке с распахнутыми в ожидании чуда глазами, нежной и трепетной.

Пора на бал, Золушка! Не хватает только феи-крестной.

Осталось всего ничего — подобрав длинное платье, аккуратно спуститься по узкой крутой лестнице в холл отеля и предстать на суд зрителей.

Время пришло. Мария осторожно открыла дверь и, подхватив подол платья, шагнула вниз. Она торопилась с умыслом — оказаться первой, сесть в укромный уголок в холле и наблюдать за сбором остальных.

Надеждам почти удалось оправдаться. Внизу, уютно расположившись на мягком диване, не волнуясь за складки роскошного темно-вишневого платья, ожидала Нина. Женщина поприветствовала Машу радостной улыбкой и предложила занять место рядом.

— Вы выглядите потрясающе! — искренне сказала она. — Чаще открывайте лицо, так намного лучше. Готовитесь к чудесам? Ждете своего принца?

Мария покраснела от неожиданного комплимента и последовавших за ним вопросов. Прошептав в ответ слова благодарности, она присела рядом, стараясь не примять красивое платье своей собеседницы.

— Волнуетесь? Не стоит, все будет хорошо, — продолжала Нина. — Я специально пришла пораньше, чтобы понаблюдать за нашей разношерстной компанией. Как и ожидала, вы появились первой. Весьма недурное начало.

Ее слова прервал тихий смех на лестнице. Через мгновение в поле зрения появилась стайка пестрых щебечущих пташек, закутанных в облака шифона и струящегося шелка.

Маша не уставала удивляться. Вечерние платья смогли в одно мгновение превратить обычных девчонок в потертых джинсах и безразмерных куртках в принцесс, привлекательных, томных, загадочных. Ее сердце сжалось в ожидании. Неужели и в его рюкзаке нашлось место для выходного костюма?

Торжественно и степенно спустились «клоун» и «пижон», вызвав у сбившихся в разноцветную стаю болтушек возгласы удивления и восхищения.

Элегантные, подобранные строго по фигуре смокинги, шелковые кушаки, подчеркивающие талию, до блеска начищенные ботинки, атласные бабочки сотворили невозможное. Молодые люди походили на лощеных героев звездной хроники. Судя по всему, сговорившись заранее, красавцы нацепили маски гордых и хладнокровных снобов, обойдя вниманием затаивших дыхание девушек, прошли в глубь холла и расположились в противоположных креслах, продолжая вести светскую беседу. Обособились лишь на время, пока восхищенные возгласы и взгляды сполна не удовлетворили потребность в «поглаживаниях», но вскоре они присоединились к призывно глядящим на них дамам и продолжили прерванную игру. Один — рокового соблазнителя, другой — задушевной подружки.

Пока Маша наблюдала за маневрами молодых людей и реакцией девушек, от ее внимания ускользнуло, как, держась за перила, на первый этаж спустился Максимильян. Он замер у стены под черно-белыми фотографиями знаменитых гостей отеля.

Но вот их глаза встретились. Слабый электрический разряд пробежался по телу. Маша была не в силах отвести взгляда от высокого стройного мужчины в темно-сером костюме, небрежно прислонившегося к стене.

Черная бабочка вместо галстука делала его похожим на музыканта джаз-банда, гладко зачесанные, чуть влажные от геля волосы и цепляющие карие глаза рисовали образ американского жиголо времен депрессии, безжалостного искусителя.

Макс, не отпуская ее взгляда, прихрамывая и безнадежно разрушая облик коварного соблазнителя, подошел и предложил руку:

— Пора на бал, Золушка!

Маша, задохнувшись от волнения, краем глаза заметила довольную улыбку сидевшей рядом Нины Владимировны. — Все будет хорошо!

«Спасибо, фея-крестная!»

Скользящие души. Бал

Вместо волшебной кареты их поджидал микроавтобус, доставивший разодетую компанию в небольшой особняк на окраине Вонна. Шато Эпейссоль, «сказочный замок», пригласивший принцев и принцесс на ужин, представлял собой трехэтажное здание постройки семнадцатого века, дополненное небольшой круглой башней с правой стороны фасада.

От главного входа, украшенного дорическими колоннами, к кованым воротам ограды шла галечная дорожка, подсвеченная с обеих сторон спрятанным в газоне дюралайтом. Мерцающая в темноте тропа к шато добавляла пейзажу загадочности.

Гостей встречали. Чернокожий саксофонист, вдохновенно закрыв глаза, тянул тоскующий блюз. Ему вторил меланхоличный проигрыш притаившегося внутри холла рояля.

Официанты с бокалами искрящегося шампанского вытянулись по струнке и замерли в ожидании. Маша от удивления потеряла дар речи. Вечно хихикающая компания молодых людей затихла, наслаждаясь необыкновенным зрелищем. Торжественный прием стал сюрпризом даже для искушенных и видавших виды работников вип-туризма.

Мария не удивилась, когда Максимильян осторожно дотронулся до ее руки. Само собой разумеющееся присутствие Принца завершило в ее сознании композицию сбывшейся мечты о сказочном бале.

«Надо ущипнуть себя, чтобы поверить в реальность происходящего».

В полном молчании ошеломленная публика замерла у входа. Официанты не дрогнули, остались на своих местах — они, разумеется, подчинялись указаниям распорядителей торжества.

В этот момент двери главного входа распахнулась, и небольшая компания людей — четверо мужчин и две женщины — вышли из шато и тепло приветствовали вновь прибывших.

Удивлению Маши не был предела: среди встречающих она узнала Елену, свою подругу. Длинное ярко-красное платье с глубоким декольте демонстрировало безупречную, почти девичью грудь. Искусно убранные темные волосы открывали тонкую шею, увитую жемчужным ожерельем. Высокая, грациозная, восхитительная. Впрочем, как всегда.

Лена хитро улыбнулась, приподняв бокал в немом приветствии: «Сюрприз удался?»

Подозвав официанта, утомившегося держать полный поднос с напитками, подруга взяла два бокала и приветствовала обоих. Сначала Машу — нежно, по-дружески, потом Максимильяна — иронично, прищурив глаза. Макс расплылся в улыбке. Маша с интересом наблюдала за происходящим.

Подхватив подругу под руку, Лена с трудом оторвала ее от верного спутника и повела знакомиться с остальными хозяевами торжества.

— Начну по порядку: Мартин и Урс, мои коллеги. Они, как и я, присоединились к завершающему гала-ужину. Они рабочие лошадки, можешь им улыбнуться, но не более.

А к этим господам прошу проявить максимальное уважение. — Елена перешла на немецкий: — Месье Боккар, мадам Вивьен, позвольте представить вам подругу детства, Марию Фогель. Примите еще раз искреннюю благодарность за ваше гостеприимство и прекрасно организованный вечер.

Седовласый мужчина крошечного роста в почти игрушечном смокинге вежливо кивнул и протянул открытую ладонь. Маша хотела ответить на рукопожатие, как вдруг маленький господин поднес ее кисть к губам и запечатлел на ней поцелуй.

Маша перевела дыхание от восхищения. О Франция!..

Спутница коротышки, его подруга или жена, молодящаяся дама, явно проигрывающая безжалостному времени, сдержанно улыбнулась. Ее равнодушный взгляд заскользил по остальным гостям. Маше не составило труда прочитать ее мысли: «Сколько еще молодых особ постараются очаровать моего Petit[34]? Быстрее бы закончилось это утомительное мероприятие…»

— И, наконец, особый гость господина Боккара. Его друг, уроженец Уэльса, господин Клайв Мортон, — в голосе Елены зазвучали теплые, почти трепещущие нотки, когда она представляла стоящего рядом с хозяином шато светловолосого мужчину. Облаченный в застегнутый до горла темный сюртук короткого кроя с жемчужным переливом аксельбантов, опоясанный изысканно расшитым кушаком, красавец отступил на шаг, позволяя разглядеть его необычный наряд.

Смысловая нагрузка его строгого костюма, соответствующего минувшей эпохе колониальных войн, заключалась в демонстрации именно этого шелкового аксессуара, не иначе.

Оторвавшись от замысловатой вышивки на поясе, Маша перевела взгляд на лицо Клайва и мгновенно утонула в глазах сапфирового цвета. Первая ее мысль была о линзах, но, приглядевшись внимательней, она поняла, что это натуральный цвет. Редкий оттенок небесной синевы, глубокий, насыщенный, отороченный по кругу темным ободком.

Восхищенно вдохнув аромат греха, исходящий от его кожи, на долю секунды она представила, сколько сердец успел разбить красавец-англичанин. Загорелое лицо, светлые волнистые волосы, стянутые в хвост, правильной формы нос с небольшой горбинкой, красиво очерченные губы довершали портрет «убийцы».

Клайв, словно угадав ее мысли, улыбнулся, легонько вздернув уголки губ:

— Привет! Ты говоришь на английском?

Маша смутилась. Она понимала язык, но не владела им свободно. Заметив ее растерянность, британец не моргнув глазом заговорил на немецком, старательно подбирая фразы:

— Язык Шиллера и Гете более понятен? Я рад познакомиться с подругой моей прекрасной Елены, — Клайв кончиками пальцев провел по спине стоящей рядом женщины. Лена вздрогнула от прикосновения словно от электрического разряда. Ее глаза затуманились и тут же остро взглянули на подругу, давая понять: не тронь — здесь моя территория.

Маше стало неуютно в их компании. Она поискала Максимильяна, но верного спутника не было поблизости.

Подруга верно расценила ее взгляд:

— Никуда он не денется. Готовит аппаратуру для общего снимка. — И громко добавила по-немецки: — Клайв Мортон — писатель, он как раз заканчивает новый роман и планирует завтра отправиться к своему редактору в Базель. Так что вам по пути, можете воспользоваться его машиной. Он подкинет вас до Берна, дальше доберетесь сами. Хочешь я похлопочу? — закончила она практически просьбой.

Маша удивленно взглянула на подругу. Какой смысл привлекать к их авантюрной затее совершенно незнакомого человека? Но, поймав ее умоляющий взгляд, согласилась, полагая, что просьба Лены имеет большое значение для нее самой. Не важно, какое.

Клайв расплылся в улыбке, всем видом показывая, что ему будет приятно оказать любезность. Была ли улыбка лицемерной или искренней — кто знает. Словно оправдываясь, Лена шепнула подруге:

— Прошу прощения, мне придется тебя оставить, надо распорядиться по поводу ужина.

Англичанин, вежливо извинившись, направился вслед за мелькнувшим в коридоре алым платьем.

Вопрос у Марии вырвался сам собой и остановил мужчину уже в дверях:

— Господин Мортон, о чем ваш роман?

Мужчина обернулся. Гуттаперчевая улыбка не соответствовала мрачному ответу:

— О казненной ведьме Шварцвальда.

И он исчез, оставив Машу наедине с рвущимся из груди сердцем.

Несколько мгновений она прислушивалась к глухим ударам, словно это был стук в запретную дверь, которая не замедлила со скрипом открыться.

На смену удивлению пришел безотчетный страх.

Перед глазами возник образ Виктории, вспомнился кошмарный подвал из сна, клоки спутанных волос в горле.

Ледяной озноб пробежался по телу. Маша беспомощно огляделась по сторонам.

Никому не было до нее дела. Веселые, расслабившиеся под действием аперитива гости кружили стайками вокруг хозяев дома. Звучали радостные возгласы и комплименты, слышался заискивающий смех.

Нина Владимировна, она же фея-крестная, и та бесследно исчезла.

Талию тронула чья-то рука, горячий вздох скользнул по волосам, легкие, как крылья бабочки, губы коснулись шеи, оставив на ней пылающий след.

Маша вздрогнула. Волна наслаждения мгновенно согрела ее испуганное сердечко. Нежный голос прошептал на ухо:

— Ты говорила, что знаешь мой язык, но не думал, что он так приятно звучит в твоем исполнении.

Облегченно вздохнув, она включилась в игру:

— Где был мой верный рыцарь, почему заставил себя ждать?

Макс сделал удивленный вид:

— Неужели ты скучала?

Его руки скользнули по ее плечам, нежно сжали кисти. Маша не могла отвести взгляда от теплых шоколадных глаз Максимильяна. Они соблазняли, обещали остановить волшебные часы за пять минут до полуночи, чтобы сказка длилась целую вечность…

Только многозначительное покашливание появившегося рядом гламурного мальчика вернуло мечтателей на землю. Поступило приглашение пройти за стол.

Маша с Максимильяном сели за самый дальний. Материализовавшаяся неизвестно откуда «фея-крестная» попросила разрешения присоединиться к их уединенной компании. Всем своим видом Нина Владимировна демонстрировала лояльность и политику невмешательства в личные отношения коллег.

Положа руку на сердце, Маше было безразлично мнение окружающих. Она впервые за долгое время чувствовала себя по-детски счастливой, словно мама привезла ее в магазин в центре и посадила на волшебную карусель. Девушка несколько раз коснулась местечка на шее, где горел поцелуй, боясь поверить в случившееся.

Молодой человек отпустил ее руку, но это не имело значения, в мечтах она нежилась в его объятиях.

— Я ругаю себя со вчерашнего дня. Ругаю, что не задал тебе тот вопрос первым. На самом деле в нем не было необходимости. Елена недвусмысленно дала понять, что ты очень сложный человек, любящий уединение. И что с недавних пор потеряла интерес к противоположному полу.

Удивлению Маши не было предела.

Невеселые мысли прервали официанты. Закружив змейкой по залу, они начали разносить блюда праздничного ужина.

Маша поискала глазами подругу, но ни ее, ни Клайва за соседними столами не было.

Финалом сказочного вечера стал фейерверк в парке, принадлежащем шато. Публика направилась к застекленной веранде, но коварный алкоголь сыграл свою роль. Стоило раздаться первым залпам, как гости, несмотря на прохладный октябрьский вечер, выскочили на улицу.

Маша с Максимильяном остались одни. Взявшись за руки, они наслаждались огненной мистерией. Мария затаила дыхание, опасаясь спугнуть сказку, поселившуюся в ее сердце. Она позволила себе сосредоточиться на двух вещах — расцветающих в небе огненных цветах и тепле его ладони. Она молила, чтобы эти мгновения превратились в вечность.

Разноцветные звезды, вспыхивающие в небесах, мигали и падали в воду небольшого пруда. Они многократно отражались на мерцающей глади, а потом умирали в ее глубине. Скульптура ангела, возвышающаяся на искусственном островке посередине водоема, каждый раз оживала, меняя цвет. Происходящее выглядело нереальным, волшебным. Казалось, что очередной залп салюта заставит крылатое создание испуганно взмыть в небеса и исчезнуть.

— Знаешь, чего не хватило Золушке на том балу? — теплое дыхание у щеки заставило сердце бешено заколотиться.

Маша повернулась, чтобы ответить, и этот момент его руки крепко прижали ее к себе, а теплые губы поймали непрозвучавший ответ.

Никто из гостей не мог видеть их первый поцелуй. Превратившиеся в восторженных детей дамы и господа, не замечая ничего вокруг, радостно кричали, приветствуя аплодисментами каждый залп фейерверка.

И лишь вспыхнувший в дальнем углу веранды огонек сигареты дал понять, что один свидетель все-таки был.

Они уехали сразу после огненного шоу.

Весь обратный путь до отеля молчали. Макс не отпускал ее руки, временами поднимая к губам и нежно целуя кончики пальцев. Девушка молилась об одном: быстрее попасть в безопасное место. Сбежать.

Тело сдавалось под натиском его затуманившихся влагой глаз. Оно безжалостно плавилось от забытого желания, стоило его мягким губам прикоснуться к ноготкам. Но исполосованное шрамами сердце и недремлющий разум заняли оборонительную позицию, отчаянно сопротивляясь нахлынувшим чувствам.

Максимильян проводил девушку до дверей комнаты и замер у порога.

Но ничего не произошло. Она с трудом оторвала взгляд от полных невысказанной нежности глаз, коснулась пальчиками приоткрывшихся в нетерпении губ и прошептала: «Извини». Через мгновение перед лицом растерянного мужчины закрылась дверь.

— Конечно, — только и успел он ответить.

Закрыв дверь комнаты, Маша без сил сползла на пол и беззвучно заплакала.

«Дура…»

Сон не приходил. Бедняга в течение нескольких часов металась по волнам дремы, но так и не смогла забыться. Безумный калейдоскоп мыслей не желал останавливаться. Кружил, мучил, сбивал с толку, то возносил к небесам, то бросал ниц.

Новое чувство, постучавшее в душу, встретило жестокий отпор.

Страх, сомнения, нежность, трепет, страсть — все смешалось в убийственный коктейль. Осталось лишь сделать первый глоток.

Чертова карусель приостановила кружение лишь к раннему утру. Маша забылась сном, постепенно перешедшим в кошмар.

Подсознание не замедлило завершить начатое, превратив нереализованное желание в яркое сновидение.

Она занималась любовью, лежа на изумрудной траве посреди девственной чащи. Огромные пирамидальные ели окружили их непроницаемой стеной. Ни единого звука — ни пения птиц, ни жужжания пчел, ни прохладного дуновения ветерка — не проникало через нее. Лишь кудрявые верхушки елей беззвучно гнулись под невидимыми и неслышимыми порывами ветра.

Опустившаяся тишина оглушала.

Девушка чувствовала в своих объятиях раскаленное, влажное от страсти тело. Глаза Максимильяна, ставшие огромными темными дырами, заслоняли мир, притягивали подобно магнитам. Его непривычный запах, приторный дух цветущего мха, кружил голову, отменял все запреты.

От каждого его проникновения тело сводила сладкая судорога. Ее руки скользили по упругой напряженной спине. Вдруг они ощутили пульсацию под кожей. Это были переплетенные извивающиеся змеи, ожившая татуировка на спине ее любимого. Вместо Макса перед глазами появилось забытое лицо Дениса.

Они вновь любили друг друга.

Две змеи, разорвавшие взаимный поцелуй и расплетшие объятия, показали головы, выползли, качаясь, из-за загорелых, играющих мускулами плеч. Обвив горло мужчины, спустились к ее груди, сверкая то голубыми сапфирами, то влажными ониксами в глазах. Раскаленные раздвоенные языки обожгли соски…

Проснувшись от собственного крика, Маша попыталась освободиться от прилипшей грезы. Взглянув на часы, девушка со стоном поднялась. Уже пора!

Когда она спускалась к рецепции, стрелки показывали половину девятого утра. Остальная группа покинула отель засветло и уже регистрировалась на рейс в Москву. На том же месте, где вчера вечером сидела «фея-крестная», Маша увидела Елену. Она не ожидала встретить подругу сегодняшним утром, полагая, что та сопровождает группу в аэропорт.

Лена выглядела уставшей и разбитой. Спустившись ниже, Маша разглядела темные круги под глазами и унылые складки на бледных щеках. На их фоне припухшие пунцовые губы смотрелись ужасающе.

Лена не предприняла ни малейшей попытки встать с дивана, лишь безучастно наблюдала за подругой, перетаскивающей со ступеньки на ступеньку чемодан.

— Привет! — раздался ее голос. — Готовы к путешествию? Почему ты одна надрываешься? Принц одевается?

Маша нахмурила брови.

— Я думала, ты уехала с группой.

— Нет, у меня здесь дела. Тем более я обещала твоему фотографу, что заберу с собой ненужную аппаратуру и оставлю его налегке. Почему он еще не спустился?

Мария смутилась:

— Откуда я знаю, почему. Давай наберем с рецепции его номер.

— Так он не с тобой? О, прости, я решила, что ты не станешь терять времени даром.

— Тебе неприятно видеть нас вместе? Почему?

Вопрос задался сам собой. Видимо, бессонная ночь была тому виной.

Подруга подняла опухшие глаза и снисходительно улыбнулась:

— Давай начистоту. Планов на подранка у меня нет. Он мне дорог как сотрудник. Я заинтересована в его уравновешенном душевном состоянии. Метания несчастного влюбленного художника, выпадение из обоймы в продолжительную депрессию, как в прошлом году, жалобы туристов на вечно отвлекающегося и невнятно рассказывающего гида мне больше не нужны. Он слишком хорош, профессионален и востребован.

— Я не понимаю, что могу…

— Вот именно, ты можешь все испортить. Заморочить ему голову (это уже произошло), а потом убежать на первый зов спохватившегося Дениса. Только не говори мне, что ты забыла своего home fatale. Или он перестал быть наркотиком?

Вспыхнули воспоминания о качающихся змеиных головах за плечами меняющего лица возлюбленного, и по телу Маши невольно пробежала дрожь.

— Понимаешь, — голос Елены смягчился, — ты его типаж — маленькая неврастеничка с голубыми глазами, наивно и восторженно смотрящая на мир. Его бывшая девушка, портретами которой были увешаны все стены («Откуда ты это знаешь?» — невольно подумалось Маше.), отличается от тебя лишь дальновидностью. Она увидела на горизонте более перспективного парня и не замедлила исчезнуть, оставив в душе художника руины. Ему понадобился год, чтобы восстановиться. Теперь ты… Он идет по проторенной тропе. Впрочем, я этого ожидала.

— Лена, я не хочу делать ему больно.

— Он может не подавать виду, но ты должна знать. Парень очень комплексует из-за больной ноги. Убежден, что проблемы в личной жизни связаны с его врожденным уродством.

— О чем ты говоришь? Я не придавала этому значения.

— Хорошо, если так. Я должна была предупредить, — Лена неожиданно взбодрилась. — Ты готова к переезду на борту комфортабельного автомобиля?

Маша не верила ушам. Неужели вчерашнее предложение Клайва не было шуткой?

— Мне не хочется напрягать твоего знакомого. Доедем, как и планировали, на поезде!

— Конечно, и сделаете по пути миллион пересадок, потратив по меньшей мере сто лишних евро на дорогу! Клайв подбросит вас до Берна, и не спорь. Тем более он сам предложил свои услуги, когда услышал о цели вашей поездки.

— Услышал о цели? В каком смысле?

Маша была уверена, что не обсуждала с подругой истинную причину посещения Дизентиса.

— Ну, он услышал название городка и предложил подвести вас. Сказал, ваша компания развлечет его в пути.

Маша раздумывала недолго. Идея сэкономить деньги, возможность переезда на автомобиле в обществе симпатичного водителя… Почему бы нет?

Лена взяла ее под руку, подсела ближе и, как раньше, по-дружески зашептала на ухо:

— Машуль, я не могу в себя прийти, до сих пор все тело горит, стонет. У меня никогда такого мужика не было. Глаза закрою — все плывет, просит. Сейчас он с вами уедет, а сердце уже на куски рвется. Представь, всю ночь напролет, почти до пяти утра, ни минуты покоя. Такое ощущение, что он вообще не уставал, будто на смену одному появлялся другой. Ты когда-нибудь такое чувствовала? Я словно через роту солдат прошла и не жалею…

Маша оторопела от этих неожиданных откровений.

«Зачем мне это знать?»

— А кто он? Когда ты с ним познакомилась?

— Вчера. Я знала ранее, что есть такой господин Мортон — один из инвесторов холдинга, к которому принадлежит наша компания. Но то, что он близкий друг Дамьена Боккара, владельца шато Эпейссоль, оказалось счастливой случайностью.

— Хочешь сказать, ты знаешь его всего один день и уже сходишь с ума? Невероятно, но…

Дальнейшие слова застыли на языке. Затаив дыхание, Мария смотрела на осторожно спускающегося под грузом аппаратуры Макса. Жалость резанула ее сердце. А вслед за ней по телу растеклась жаркая патока воспоминаний.

Он улыбнулся притихшим подругам и поднял руку в приветствии:

— Я скоро, только рассчитаюсь!

Маша нехотя вернулась к разговору:

— Лена, ты же его совсем не знаешь!

— Неважно. Он очаровывает с первой минуты, ловит в плен глазами ангела. Ты сама видела. В них отражается небо.

— Да, он красив, словно сошел с рекламного плаката. Но почему я не могу избавиться от странного ощущения, что где-то его видела? Даже встречала. Разве это возможно? Говоришь, он писатель? Может быть, я запомнила фото с обложки?

— Вряд ли, его романы не издаются в России. Скорее всего он напоминает тебе какого-нибудь актера или музыканта. Мне его лицо не казалось знакомым, зато сейчас оно не выходит из памяти. А платье… Помнишь мое алое платье вчера?

— Да, оно было великолепным. Идеально подходило тебе.

— Клайв подарил. Перед выходом я нашла коробку в номере с запиской: «Хочу видеть тебя в красном». Ему невозможно отказать.

За окном прошелестели шины, мелькнуло ярко-желтое пятно.

— Это он, — взволнованно выдохнула Лена и вся сжалась.

А в голове Марии молнией проскользнула мысль: «Клайв все спланировал заранее. Зачем?»

Скользящие души. По следам ведьмы

У выхода из отеля их ожидал редкого лимонного цвета «Мерседес». На капоте машины с невозмутимой улыбкой, театрально закинув ногу на ногу, устроился Клайв-великолепный. Глянцевый красавец, свежий, отдохнувший, словно не он провел с Еленой всю ночь. Британец небрежно выдохнул сигаретный дым, изобразив замысловатое колечко.

— Добро пожаловать в мою райскую птичку, дамы и господа! Долетим быстрее ветра!

Маша не могла отвести восхищенных глаз. Хочешь не хочешь, но англичанин очаровывал ее все больше. Что говорить о потерявшей голову подруге.

Елена загрузила обе камеры Макса в припаркованную рядом машину и подошла к Клайву, который не преминул заключить ее в объятия и подарить поцелуй, подействовавший на женщину подобно долгожданному противоядию. Она сразу посвежела, взбодрилась и впервые за утро улыбнулась.

Спортивная машина, рассчитанная на двоих, немного разочаровала Марию. Она с недоумением рассматривала пространство салона, не имея понятия, как они там разместятся втроем. Но глаза у страха оказались велики. Клайв поднял крышу и, освободив место сзади, раздвинул сидения.

Пока мужчины укладывали немногочисленные вещи в багажник, подруги молча стояли рядом. Мария размышляла о том, как изменилась Лена, какой она стала нервной, жесткой, циничной. Куда исчезла теплота, душевная чуткость? Украдкой взглянув на нее, Маша оторопела. Словно верный пес, та следила за передвижениями хозяина, прислушивалась к каждому его слову. Был бы у нее хвост, она непременно завиляла бы им и заскулила.

Что с ней происходит, черт возьми?

Яркое осеннее солнце сияло над маленьким городком, обещая роскошный день. Маша надела защитные очки, спасаясь не столько от слепящих лучей, сколько от тоскливого вопрошающего взгляда Максимильяна.

Парень выглядел уставшим — минувшая ночь, видимо, тоже не принесла ему покоя. Он несколько раз пытался поймать Машин взгляд, но та заблаговременно отворачивалась в сторону. Стекла очков теперь бережно сохраняли тайну. Желание, родившееся во сне, до сих пор напоминало о себе легким томлением.

— Пора, господа! — бодрым голосом скомандовал Клайв. — Поехали. Назад забирается самый маленький или самый уставший. Малышка тут, безусловно, Мари, но Макс от бессонной ночи того и гляди рухнет на землю. Так что, парень, полезай ты назад. Жизненного пространства там сейчас достаточно, чтобы пережить четыре с половиной часа пути. Дай мне насладиться обществом прекрасной девушки.

Макс молча отклонил переднее сидение и неуклюже протиснулся в тесный салон, сложив ноги подобно гигантскому кузнечику. Поймав обеспокоенный взгляд Маши, сказал:

— Не переживай, мне удобно. Я готов сейчас заснуть сидя на табуретке. — И добавил с вызовом: — Только убогого во мне не надо видеть…

В его последних словах прозвучала неприкрытая боль.

Подчинившись неожиданному порыву, Маша наклонилась и нежно поцеловала Максимильяна.

— Я его и не вижу.

Растроганный, он подарил ей неуверенную улыбку. Осчастливленный прикосновением губ, словно снявших злое проклятие, гид поерзал на кожаном сидении, устраиваясь удобнее, надвинул поглубже на глаза бейсбольную кепку и затих.

Предвкушая душераздирающую сцену прощания Клайва с Еленой, Маша поспешила занять место рядом с водителем и прикрыла глаза.

Со словами «До скорого, Ханни!» Клайв ловко впорхнул в салон и, блеснув на солнце крупным золотым кольцом, решительно сдвинул рычаг коробки передач. Турбинный двигатель спорткара послушно взревел, машина молниеносно тронулась с места. От неожиданности у Маши захватило дух.

Несколько минут она не отрываясь смотрела на мелькающие за стеклом дома, удивляясь способности Клайва виртуозно лавировать среди узких переулков. На счастье, в столь ранний час местные жители только просыпались. На улице не было ни души.

— Первый раз едешь в спортивной машине? — сочувственно спросил англичанин. Девушка завороженно кивнула.

Клайв довольно улыбнулся, показав безупречные зубы. Он выглядел еще более привлекательным, чем вчера. Черная кожаная куртка, плотно облегающая стройное тело, светло-голубая тенниска, идеально гармонирующая с цветом глаз, зеркальные очки-капли, голливудская улыбка.

Маша с восхищением смотрела на снизошедшего до общения со смертными полубога. Перенеся взгляд на дорогу, Клайв продолжил как ни в чем не бывало:

— Он втрескался в тебя по уши.

Девушка испуганно скосила взгляд на заднее сидение, где мирно посапывал согнутый в три погибели Макс.

— Не волнуйся, он спит сном младенца и видит сладкие сны, в которых ты целуешь его, лежа рядом на зеленой лужайке. Звенит оглушающая тишина… Ни звука.

Страх ледяным сквозняком коснулся затылка и пробежался по напрягшейся спине.

Небрежно, одной рукой, ведущий машину красавец взглянул ей прямо в глаза и продолжил:

— Милое местечко вы выбрали для любовных утех…

Маша взяла себя в руки и постаралась говорить как можно спокойнее:

— Клайв, я тебя не понимаю…

— Не бери в голову, это просто экспромт, сиюминутная фантазия. Скажи, он тебе нравится? Ты увлечена им?

Девушка смущенно промолчала. Она не понимала, что происходит.

— Можешь не отвечать. Это заметно с первого взгляда. Дам тебе совет, Мари: когда он признается тебе в любви, а ждать осталось недолго, от силы день-два, подумай хорошо перед тем как ему отказать. Сделай генеральную уборку, выкинь из шкафа все запылившиеся скелеты. Сколько можно возвращаться к мертвым воспоминаниям? Когда не знаешь, какой выбор сделать, правильнее всего поступить по-другому.

У Маши поплыла голова. Перед глазами моментально соткался образ Виктории, произнесшей недавно те же слова. Совпадение?

Клайв невозмутимо продолжал:

— Любовь — волшебная субстанция, неуловимая, капризная. Большой грех — пройти мимо и не заметить подарок небес, а не воспользоваться им — непростительная глупость.

У нее вырвался невольный вопрос:

— А ты любил кого-нибудь?

Пришел его черед задуматься. Довольно надолго. Несколько километров промелькнули за окном в абсолютной тишине. Потом он ответил:

— Я любил каждую женщину, которая дарила мне ночь. Любил как мог, как желала она. Отдавал всего себя без остатка, но и с благодарностью принимал ее страсть. Как я могу лишать себя удовольствия всегда иметь свободу выбора? Как я могу лишить остальных женщин наслаждения? Пока я жив, буду дарить им себя.

— Таково было кредо Казановы, за что не раз был бит и изгнан из родного города. Ты его преемник?

— Возможно, и так. Ты была в Венеции, Мари?

«День сурка… Сейчас он добавит, что мне суждено там побывать, или…»

— Скучный город. Город-утопленник, полусгнивший, пропахший тиной. Куда веселее Рим! Уютные кофейни на площади Навона. Гомон загадывающих желание чудаков у фонтана Треви. Базилика Святого Петра. Вот где ощущаешь величие создателя. Я имею в виду маэстро Микеланджело. Полуразвалившийся символ старой веры — кровавая арена Колизея… Мой совет — при случае посиди в тени секвой на мраморных скамьях над руинами Форума — подумай о Вечности. Там всегда приятно размышлять о высоком…

Потом он продолжил начатый разговор:

— Ведь ты имеешь в виду совсем другое, не так ли? Ты имела в виду болезнь? Болел ли я любовью? Долгое время казалось, что недуг обходит меня стороной. Что ежедневной профилактикой я выработал стойкий иммунитет. Но, увы, защита дала сбой. Зараза подкосила меня несколько месяцев назад, я пытался лечить ее известными методами, но пока бесполезно. Она периодически дает рецидивы…

— Моя подруга — одно из противоядий?

Клайв болезненно скривился:

— Обещаю ей в этом признаться как можно скорее.

— А кто та, другая?

— Ты сама ответила на свой вопрос. Она — Другая. Женщина-тайна, пришедшая в наш мир из несуществующего и вновь затаившаяся в нем, — в голосе Клайва послышались металлические нотки.

— Тебе неприятно об этом вспоминать?

— Нет, почему же, воспоминания о ней подобны бальзаму. Она живет сейчас в мире снов, сладких иллюзий, говорящих глаз, призраков и заблудших душ. В мире, куда запрещено входить обычному человеку. В котором я не единожды нарушал правила…

На некоторое время вновь воцарилось молчание. Клайв сосредоточенно вел машину, не отрываясь смотрел перед собой, словно пытаясь отогнать грустные воспоминания. Его лицо напоминало застывшую скорбную маску.

К Маше, так ничего толком не понявшей из его слов, постепенно подбиралась усталость. Мелькающий за окнами равнинный пейзаж навевал дрему.

Зазвучавший вновь голос водителя заставил ее вздрогнуть и встряхнуться:

— А почему Дизентис? Единственный интересный факт, который прославил это захолустье, — казнь полусумасшедшей женщины, лживо обвиненной в сношениях с дьяволом.

Маша задумалась. Он задал логичный вопрос, требующий прямого ответа.

«Опасайся людей, над их волей я не властна».

— Меня заинтересовала эта история. Гуляя по сайтам, я прочла, что там создан музей, посвященный казненной. Вот почему Дизентис. Не более и не менее.

Клайв наморщил лоб, но ответ, похоже, его удовлетворил.

— Тем не менее странное стечение обстоятельств, не находишь? Я заканчиваю книгу о последней шварцвальдской ведьме, еду в Базель к редактору, и вдруг на моем пути попадаются влюбленные голубки, идущие по следу той же особы…

— Эта случайность удивила меня не меньше! Это твой первый роман?

— Нет, уже третий. Первый был посвящен наследию викингов, рунным манускриптам, второй — жизни и смерти несчастной Мадлен Бове, одной из главных героинь скандального Луденского дела о сношении изнемогающих от безделья монахинь с демонами, а точнее с собственными духовниками, и, наконец, последний — исследующий наследие легенд и сказаний Черного Леса.

— Ты придерживаешься странной тематики. Словно тебя привлекают не только тайны, но и зло, притаившееся за ними?

— Темнота скрывает не одну загадку, там хранится множество сюжетов. Я привык стоять на границе Света и Тьмы. Будучи ребенком, всегда шел по краю тени от оград или домов, старался, чтобы лишь одна половина моего тела освещалась солнцем.

Вот и сейчас во мне уживаются две различные сущности — смешливого любознательного мальчика, ставшего привлекательным мужчиной (да-да, я знаю свои достоинства и охотно ими пользуюсь!), а с другой стороны — ангела, оказавшегося здесь по нелепой причине. Слышишь шелест плотно упакованных крыльев за моей спиной?

— Клайв, ты действительно шутник!

— Если бы…

Он вновь замолчал. Маша перевела глаза на мелькающий пейзаж.

Остался позади маленький город, название которого она даже не успела прочесть. Большой зеленый щит, показавшийся вдали, сообщал, что до Женевы не более пятидесяти километров. Треть пути была позади, а казалось, прошло не более получаса.

Борясь с новым приступом дремоты, Маша обратилась к хранящему молчание англичанину:

— Расскажи мне о своей книге. Почему ты едешь в Базель? Ты решил издать ее в Швейцарии?

Клайв улыбнулся:

— Потому что мне выгоднее напечатать ее именно там. Предприимчивые швейцарцы не упустят возможности при малейшем намеке на аутентичность истории заработать на ней деньги. Они боготворят свое прошлое, даже когда оно плохо пахнет. Почему я должен отказаться от выгодной сделки? Я издам ее в Базеле, и еще ограниченным тиражом — в небольшой печатне под Мюнхеном.

— Понятно. А о чем, собственно, книга? Она хроникальная, или это художественное произведение?

— Это далеко не хроника. Это история трагической любви нескольких людей. История жертвенности и самоотречения, мракобесия и тупости, алчности и неприкрытого разврата. И еще это притча о Холодном Сердце.

— Как у Гауфа?

— Почти. У меня остался черновик с готовыми сюжетными линиями, прописанными диалогами. Детализацию делал уже на цифре, там же два эпилога, да, именно так, две версии финала. Если хочешь, подарю тебе рукопись.

— Спасибо большое. Представляю, как это интересно.

Клайв широко улыбнулся:

— Не стоит преждевременной лести. Хочешь, прочту тебе несколько глав? Начало я помню наизусть.

— Ты сможешь его рассказать на немецком? Постой, я понимаю английский на слух, проблема только с диалогами. Можешь говорить на родном, только медленно…

— Тогда устраивайся удобнее, детка, и слушай сказку, которая началась далекой ночью 8 апреля 1664 года.

Сказка Шварцвальда. Начало

…8 апреля 1664 года в семье краснодеревщика Вильгельма Кляйнфогеля в селении Фогельбах, что в Южном Шварцвальде земли Швабии, родилась долгожданная дочь, крещенная впоследствии именем Кристина-Мария, в честь бабушки по мужской линии.

Первые несколько лет Вильгельм не праздновал дни рождения малышки, ведь ее появление на свет повлекло в тот же день преждевременную смерть его горячо любимой жены, красавицы Иоланты.

Начавшиеся в весеннюю полночь схватки, продлившиеся до полудня следующего дня, лишили несчастную женщину сил, ребенок не мог пробиться через узкие чресла матери.

Вильгельм, побежавший за повитухой, застал измученную жену на пороге смерти, истерзанную приступами боли, бледную, с блуждающим стекленеющим взглядом. Воды давно отошли, бесполезные сухие потуги продолжали сотрясать тело, несчастная лишилась разума от непрекращающейся ни на минуту боли. Регина, местная знахарка и повитуха, окинув цепким взглядом умирающую женщину, схватила обезумевшего от горя Вильгельма в охапку и выставила его за дверь, приказав служанке, бросившейся вслед за хозяином, остаться:

— Срочно подогрей воду и принеси пустой чан. И ветоши, чистой ветоши, как можно больше рви. Спеши, девушка. Создатель отмерил твоей несчастной госпоже немного времени. Постараюсь спасти хотя бы младенца, на чудеса я не способна.

Служанка метнулась из комнаты и через некоторое время вернулась со всем необходимым. Вильгельм пытался прорваться в покои жены, но Регина подскочила к двери и сверкнула черным взглядом, да так грозно, что бедняга сразу утих и смиренно отступил.

Повитуха решительно закрыла дверь на засов и подошла к столу, где лежала ее котомка. Тяжело вздохнув, достала из нее небольшую склянку, пучок засушенной травы и сверток из красной материи.

Служанка, испуганно крестясь, забилась в угол, наблюдая за приготовлениями.

Через считанные мгновения ее слух потряс страшный крик роженицы — нечеловеческий, почти звериный вой. Бедная женщина скрутилась в узел от сотрясающих ее потуг, от нечеловеческой боли, раздвигающей намертво застывшие кости. Завыла по-волчьи от безысходности, от предчувствия смерти. Ребенок просился жить, а плоть матери его не пускала. Повитуха метнулась к роженице и, положив одну руку ей на голову, вторую на живот, забормотала странные слова.

Зажавшись в угол, испуганная до смерти служанка из-за клацанья собственных зубов не могла разобрать — творит знахарка Божью молитву или произносит черное заклинание. Но через мгновение страждущая успокоилась, живот перестал причинять боль.

— Так, как там тебя?.. — обратилась Регина к бледной как полотно девушке-служанке.

— С-с… София, — вымолвила та, заикаясь от страха.

— Девица София, срочно наливай воду, положи ближе ко мне ветошь и… иди отсюда, иди от греха. Не до́лжно тебе все это видеть. Иначе и твой ребенок не найдет дороги! Прочь!

Девушка вскрикнула и истово перекрестилась. Поставив перед кроватью чан с теплой водой и бросив чистое белье на край ложа, она поспешила к двери. Но, помедлив мгновение, поддалась искушающему ее любопытству и обернулась.

Регина тем временем, развернув принесенный красный сверток, достала оттуда острый нож.

— О господи! — выдохнула испуганная девушка.

Знахарка быстро обернулась и сказала:

— Сказала же, ступай со своим Богом! Не надо на это смотреть.

Испуганная служанка спешно покинула покои умирающей. Услышав, что дверь затворилась, Регина встала с ложа Иоланты и плотно задвинула засов, подожгла принесенный пучок сухоцветов и, вдыхая сладкий дым, отошла на середину комнаты. Широко вытянув руки, она начала кружиться, сначала медленно, потом все быстрее:

— Земная Богиня, всесильная Фрейя! Помоги несчастной душе, дай ей сил разрешиться от бремени. О, великий Кернуннос, рогатый Бог, приди ко мне, вложи свою силу в руки, помоги освободить несчастную от бремени! Ветры восточные, ветры западные, южные и северные, освободите Иоланту от боли, помогите обрести плоть новой душе! Дайте дорогу новой жизни! Духи лесные, земные, духи горные и водные, сплотитесь за моей спиной, дайте мне силу содействовать предрешенному, помогите сохранить хотя бы одну жизнь, если две отныне не суждено…

Воздух в комнате сгустился от травяного аромата, масляные светильники начали громко потрескивать и чадить. На губах Регины заиграла улыбка. Ее незримые помощники откликнулись и пришли на зов.

Не теряя более не минуты, она достала приготовленную склянку, вытащила зубами пробку и влила несколько капель красного, словно кровь, эликсира в приоткрытый рот полумертвой роженицы.

Иоланта на мгновение открыла глаза, почувствовав, как волшебное снадобье проникло в нее, уменьшая боль, путая сознание. Она не видела, как Регина, подняв ее мокрое от пота и утробных вод платье, обхватила обеими руками раздувшийся живот, приложила к нему ухо, прислушиваясь. Умирающая погрузилась в сладкий опиумный сон.

Повитуха, приложив щеку к животу роженицы, погладила ее чрево и прошептала:

— Не бойся, малышка, властью Великой Фрейи ты увидишь мир, ты придешь ко мне, моя красавица.

Нежно поцеловала натянутую кожу и тут же резко полоснула по ней остро наточенным ножом.

Вильгельм, сидящий в соседней комнате обхватив голову, чтобы не слышать душераздирающих криков жены, удивился внезапно воцарившейся тишине. Через мгновение ее словно клинок рассек резкий, истошный писк исстрадавшегося по белому свету младенца. Вильгельм вскочил на ноги и бросился в спальню жены, забыв, что дверь крепко закрыта на засов.

— София! Иди ко мне! — послышался спокойный голос повитухи из-за двери.

Девушка нерешительно двинулась к двери, не смея поднять глаза на стоявшего рядом хозяина. Она знала, что тому предстоит увидеть, и боялась выдать взглядом собственный страх.

Стоило ей войти, как ждавшая за дверью Регина сразу захлопнула дверь, не давая отцу заглянуть в покои.

— О Боже, Дева Мария и святые угодники… — только и смогла вымолвить служанка, глядя на мокрые насквозь красные простыни. Она никогда еще не видела столько крови. Хозяйка, бледная как смерть, лежала в алой постели и напоминала хрупкую сердцевину замысловатого цветка, покрытого страшной росой, непрерывно сочившейся на пол…

Регина решительно встряхнула Софию.

— Девушка, бояться будешь потом, а сейчас слушай и помогай мне изо всех сил. Первым делом обмой младенца, пуповину я уже перерезала, смой кровь, проверь рот, чтобы там не осталось слизи. Искупай девочку, видишь, какая красавица у нас родилась, и заверни ее в теплое одеяло. Все. Делай! А я пока займусь матерью.

Стараясь не обращать внимания на кровь и сдерживая подступающую рвоту, София взяла кричавшую новорожденную и на вытянутых руках понесла ее к чану с теплой водой. Она первый раз в жизни держала родившегося человечка, походящего на гнома из ее детских сказок, только голого, покрытого пятнами крови и запекшейся слизью. Но отвращения крошечное существо не вызывало, лишь восторженное удивление и благоговение перед Создателем.

Сделав все, что ей приказала повитуха, София повернулась к кровати, где та колдовала над еще живой роженицей.

Иоланта, прикрытая теплым покрывалом, дрожала, словно осиновый лист на ветру, от потери сил. Кровь не переставала идти, унося из нее жизнь. Регина сидела на краю кровати, держа одну руку под покрывалом на уровне ее живота, а другой гладя несчастную по лицу.

— Вот и все, милая, вот и все. Девочку ты родила, здоровую, красивую. Теперь отдыхай, все будет хорошо, сестра.

Иоланта, мертвенно-бледная, подняла воспаленные глаза, ища ребенка. Регина сделала незаметный знак Софии, и служанка осторожно положила притихшего младенца на грудь умирающей.

— Спасибо. Как имя твое? — спросила мать, еле ворочая языком.

— Региной меня зовут. Только ты не говори много. Сил осталось на несколько мгновений. Сейчас мужа твоего позову. Простись с ним.

Повитуха быстро подошла к двери и приподняла засов. Вильгельм ворвался в комнату и, мгновенно оценив ситуацию, с горестным стоном упал на колени перед смертным ложем. Схватив Иоланту за руку, он воскликнул:

— Любовь моя! Не покидай нас!

Горячие слезы текли по его щекам. Вильгельм прижал руку умирающей жены к губам и начал исступлённо молиться, ни разу не взглянув на младенца.

В этот момент девочка вновь начала жалобно попискивать. Регина взяла ее на руки и, что-то зашептав малышке на ушко, отвернулась к окну.

Иоланта высвободилась из судорожных объятий мужа и погладила его по щеке.

— Любимый супруг мой, Вильгельм, Богу угодно, чтобы я перешла в его предел. Не скорби, мне уже не больно, мне легко и спокойно, я не одна ухожу, ангелы небесные сошли за мной. Вот они, стоят у кровати и ждут. Ты видишь?

Вильгельм быстро обернулся и, увидев лишь пустоту, принялся умолять Иоланту не бросать его.

— Не перечь. Мне тяжело говорить. Я ухожу. Молю, береги нашу дочь, передай ей всю свою любовь и ласку. Люби ее, как любил бы меня. И ты… — несчастная женщина с трудом повернула голову и посмотрела на стоящую чуть поодаль Регину с ребенком на руках. — И ты, сестра, обещай, что позаботишься о моей девочке… Прошу.

— Обещаю, Иоланта. Я не оставлю твоего ребенка в беде. Иди с миром, — Регина тяжело вздохнула и, пряча слезы, отвернулась к окну, где уже сгущались сумерки.

Она сделала все что могла, одна жизнь была спасена. Она успела, спасибо великой Фрейе и могущественному супругу ее, рогатому Богу. Но что-то неуловимое, неосязаемое, тайное не давало покоя ведунье. Она знала, что теперь ее жизнь прочно, до самой кончины, связана с жизнью девочки, принятой ею на белый свет. И в жизни этой будет немало испытаний и бед.

Скользящие души. По следам ведьмы. Продолжение

Последние слова прозвучали уже в тумане. Через мгновение Маша забылась странным сном, вернувшим ее на несколько веков назад, в небольшой дом на окраине Фогельбаха, где лишившийся разума вдовец проклинал неповинное дитя.

Когда полусон-полуявь потихоньку рассеялись, сквозь дрему она услышала голоса, раздающиеся прямо над ее ухом и казавшиеся сначала продолжением грезы. Постепенно она узнала голос Максимильяна, обсуждающего с Клайвом правильность выбранного маршрута.

— Я не хуже тебя знаю страну. У нас несколько вариантов добраться до Дизентиса. Ты высаживаешь нас в Лозанне, дальше поднимаешься по автобану в сторону Нойшателя и Фрибурга. Или ты терпишь наше общество еще час и везешь до Берна, там и до Базеля рукой подать…

— Макс, стоп, — перебил его Клайв. — Исходи из того, что я располагаю временем. К редактору в выходной день я не поеду, так что пара часов у меня в запасе имеется. Вы можете воспользоваться мною как бесплатным такси.

Маша боялась пошевелить затекшей рукой. Она любила подслушивать. Молодые люди не заметив, что их стало трое, продолжали разговор. Снова подал голос Клайв, задав все тот же волнующий его вопрос. По всей видимости, прежний Машин ответ его не удовлетворил.

— Ты едешь с ней в Дизентис как сопровождающий. Но она сама владеет языком. Какова твоя роль? Мне интересно уже потому, что дыра эта далеко от проторенных туристических маршрутов.

— Ты сам себе ответил. Маша хочет увидеть музей, а одну в глухую ретороманскую деревню, где от силы один захолустный отель, ее отпускать не хочется. Там никто не знает хохдойч. Местные жители говорят на ретороманском, смеси древнего алеманского с латинским. Адский микс. Я немец, и то смогу помочь лишь отчасти.

«Умница. Все правильно. Да и откуда ему знать больше, когда я сама ничего не рассказывала…»

— Понятно… Все равно странный визит для туристки, впервые попавшей в страну. Но это не мое дело. Хорошая она девочка, неправда ли? Привлекательная. Вижу, ты к ней неравнодушен.

Маша старалась дышать равномерно, не выдавая себя. Разговор становился все более захватывающим.

Максимильян молчал. Через некоторое время послышалось довольное хихиканье Клайва и резкий взволнованный вздох на заднем сидении.

— Не знаю, — Маша услышала глухой голос фотографа, — не знаю.

— Да что тут знать! Ты ей нравишься, поверь. Она запала на тебя. Так что лови удачу за хвост! Вы отлично смотрелись вчера. Первый поцелуй на фоне гаснущих звезд напомнил диснеевскую сказку. Я чуть не расплакался от умиления. Подожди-ка. Мари, тебе мама не говорила, что подслушивать не только плохо, но порой и опасно?

Девушка сдалась. Потянувшись и сладко зевнув, расправила наконец затекшую руку. Повернувшись к собеседникам, обезоруживающе улыбнулась. Глаза Макса счастливо просияли в ответ.

Клайв притормозил на привокзальной площади Берна. Через полчаса оттуда отправлялся скорый поезд до Брига. В этом маленьком городе искателям приключений предстояло сделать пересадку на региональную «кукушку»[35] и уже к вечеру достигнуть долгожданной цели своего путешествия.

Молодой англичанин помог Максу достать из багажника вещи и обратился к Марии:

— У меня есть визитная карточка хранителя местного музея, почтенной фрау Ульрике Кунц. Я имел удовольствие пообщаться с этой милой дамой во время сбора материалов для книги. К сожалению, по некоторым вопросам мы так и не пришли к единому мнению, но, возможно, с вами она будет сговорчивее. Ее седая голова содержит информации куда больше, чем скудная экспозиция музея. На обратной стороне — адрес и телефон старой грымзы. Удачи! О, чуть не забыл! Последние главы рукописи еще в процессе редактирования, так что концовка может измениться. Возможно, я даже воспользуюсь твоим советом, Мария Фогель, — с этими словами Клайв протянул толстую тетрадь с черновым вариантом романа.

Мужчины пожали на прощание друг другу руки, обменялись дежурными фразами: «Звони, если что. Номер сохранил?» — «Хорошо тебе добраться!» — «Взаимно!» Клайв наклонился к Маше и запечатлел на ее щеке невинный дружеский поцелуй.

— Лети, птичка! — напутствовал он ее с улыбкой. — И береги себя!

Девушка машинально дотронулась до места, где остался след от его губ.

«Клайв, оказывается, был в Дизентисе и признался в этом лишь минуту назад. Вот шельма».

Приобретя в автомате билеты, молодые люди прошли на платформу, где их уже ждал транзитный поезд из Цюриха. Вещей у спутников было немного, поэтому Максимильян сразу потащил Машу на второй этаж, суля роскошные виды.

В вагоне второго класса было достаточно многолюдно, и они с трудом отыскали свободное купе. Маша обратила внимание, что некоторые пассажиры везли горнолыжную экипировку и чехлы с лыжами.

— Ничего удивительного, поезд идет в Бриг, а там и до ледников рукой подать. Снег лежит круглый год. Роскошь, мне, увы, недоступная! — Макс грустно усмехнулся, доставая из рюкзака ноутбук. — Меня сейчас волнует другое: если не удастся забронировать номера в отеле, то ночевать нам придется или в соседнем городе, или в стогу сена. Летом этот вариант был бы самым лучшим, но не в октябре.

Маша с интересом наблюдала за спутником. Она доверяла ему во всем и с удовольствием провела бы ночь на свежем воздухе, наблюдая за звездами.

Лицо Макса забавно хмурилось, темные глаза скользили по экрану, губы беззвучно что-то шептали. Наконец он облегченно вздохнул, вытащил из кармана кредитку и подмигнул девушке:

— Успел. В такую глушь в октябре мало желающих.

Забронировав номера, он откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза. Маша продолжала его бесцеремонно разглядывать. Если бы не увечная нога, Максимильяна Краузе можно назвать красавцем. Лицо художника с тонкими чертами, подвижное, чувственное. Нос идеальной формы, губы слегка припухлые, красиво очерченные. Сердце девушки невольно сжалось от запретного желания прикоснуться к ним кончиками пальцев. Прямо сейчас… Стоит только протянуть руку… Если бы не сидящая через проход парочка пенсионеров, божьих одуванчиков, не сводящая с них умиленных глаз, она бы точно рискнула.

Внезапно Макс приоткрыл глаза и тихо спросил:

— Скажи, сколько тебе понадобится времени? — Видя Машино недоумение, он пояснил: — Сколько тебе нужно времени, чтобы забыть его? Я подожду.

Девушка нервно облизнула губы и отвернулась к окну, глухо проговорив:

— Зачем тебе это? Ты живешь другой жизнью, в другой стране. Я всего лишь эпизод. У нас еще говорят — транзитный пассажир.

Максимильян горько усмехнулся:

— Интересное сравнение, только оно тебе не подходит.

Больше он ничего не сказал, лишь молча смотрел на нее.

— Спасибо тебе, — прошептала растроганная Маша и вновь перевела полные слез глаза на проплывающий за окном идиллический пейзаж освещенного солнцем предгорья.

Поезд приближался к Альпам.

С пересадкой им сказочно повезло: они успели на последний панорамный экспресс, идущий из Брига и носящий гордое название Glacier — «Ледниковый». В вагоне второго класса осталось достаточно мест, большинство туристов предпочли комфортабельные, полностью застекленные вагоны первого.

Заняв места рядом по ходу поезда, спиной к остальному вагону, Максимильян нежно прижал девушку к себе и одарил ее долгожданным поцелуем. Маша прерывисто вздохнула и замерла, спрятав счастливое лицо на его груди.

Поезд тронулся.

«Кажется, можно всю жизнь просидеть в теплом кольце его рук, но как остановить упрямое время? Оно ворует у меня мгновения радости, ничего не предлагая взамен. Словно злобный старик, обозлившийся на весь белый свет, дует в уши холодом и каркает: «Скоро поезд прибудет на забытую богом станцию, он разомкнет объятия, а завтра-послезавтра вообще исчезнет из твоей жизни… Навсегда… Кхе-кхе, мда, уж поверь тик-так, тик-так, так и будет»».

Под впечатлением от внушенных самой себе зловещих прогнозов Маша освободилась от теплых рук Макса и пересела в кресло напротив. Он обеспокоенно взглянул на нее:

— Что-то случилось?

— Неужели ты не хочешь ничего спросить? Ты ни разу не поинтересовался моим прошлым.

Максимильян моментально посерьезнел и выпрямился в кресле.

— Меня не интересует твое прошлое, Мари, потому что его уже нет. Единственное, что меня волнует, так это будущее. Что ждет нас завтра? Останешься ли ты со мной или исчезнешь? Меня даже не интересует, зачем ты тащишься в странный город, в котором от силы пара улиц да кирха в придачу.

— Почему ты не спрашиваешь, что нужно мне в городе с парой улиц? Я провела несколько дней, совершая ненужные действия, знакомясь с людьми, которые мне безразличны, в ожидании, когда мы сможем отправиться в эту Тмутаракань.

Макс побледнел.

— Мари, не думай плохого. Просто я не из тех людей, кто лезет в душу. Ты сама мне все расскажешь, если захочешь. Ведь так? Иди ко мне, дай согреть твое маленькое обиженное тельце. До места нам осталось минут сорок, так что начинай…

Поезд медленно миновал перевал Фурка, спустился в долину Андерматта, приближаясь к прославленным армией Суворова горным хребтам.

Наблюдая за хаотичными передвижениями туристов с фотоаппаратами, желающих запечатлеть застывшую в камне вечность, Маша постепенно, шаг за шагом, скрыв лишь пару темных эпизодов прошлой жизни, открыла Максу все причины, по которым она оказалась сейчас здесь.

Он не проронил ни слова, внимательно слушал ее взволнованный, прерывистый рассказ. Ни разу не переспросил, ни разу не оспорил вопиющие факты, неслыханные доводы, и лишь когда Маша закончила — «Вот, пожалуй, и все. Что скажешь?» — ответил с непроницаемым каменным лицом:

— Что я могу сказать? Ты только не обижайся, но вывод напрашивается неутешительный. Теория о том, что сумасшествие заразно, очередной раз подтверждена. Если бы ты сразу сказала, что работаешь в психушке, отбою бы не было от полоумных тружеников туризма. Упустила ты свой звездный час.

Маша рассмеялась и незлобно ткнула его кулаком в бок:

— Я так и знала! Ты примешь меня за помешанную!

Макс расхохотался в ответ и чмокнул ее в нос.

— Конечно, приму! Итак, мы едем на поиски таинственного призрака? О таком приключении я мог только мечтать!

Скользящие души. Дизентис

Дизентис, маленький город с населением не более двух тысяч человек, растянулся вдоль русла быстрой реки, спустившейся водопадом с окрестных гор и пересекающей долину. Долгожданная цель путешествия промелькнула синей табличкой за окнами поезда.

Сразу бросились в глаза устремленные в небеса барочные луковицы монастыря бенедиктинцев, возвышающегося на холме. Максимильян оказался прав — вторым заметным зданием была церковь с большим римским циферблатом и куполом, все в том же стиле барокко.

Рекламные щиты на платформе приглашали посетить краеведческий музей на территории монастыря и заглянуть в музей флоры и фауны с новой экспозицией кристаллов. Указателя к дому Анны Кляйнфогель нигде не наблюдалось. Видимо, ее последний приют не пользовался повышенным спросом у гостей городка.

Молодые люди решили в первую очередь зарегистрироваться в отеле, чтобы налегке отправиться на поиски ведьминского дома. Симпатичное трехэтажное шале с просторными балконами и террасой, украшенной поздней пышноцветущей геранью, являло собой образчик рустикального стиля и носило не вполне альпийское название — отель «Монтана».

Маша, присев в холле, наблюдала, как ее спутник обратился на рецепции к полной розовощекой девушке в национальном костюме и протянул паспорта. Служащая отеля зарумянилась еще больше, ответив на его улыбку, и, попросив подождать у стойки, выскочила в соседнюю комнату. Вернувшись, она начала говорить на столь неправильном немецком, что Мария с трудом уловила смысл.

Отель, к сожалению, целиком зарезервирован группой японцев, а то, что Макс по Интернету забронировал номера, объяснялось сбоем в работе программы. Ей безумно жаль, единственный выход из положения — если гости согласятся на апартаменты в мансарде, которые держатся хозяевами для особых случаев. Нет, ничего доплачивать не придется — проживание в них равно стоимости проживания в двух синглах[36].

Макс обернулся к Маше совершенно растерянный. Безусловно, искать другой отель времени не было. Маша улыбнулась и согласилась провести ночь в одном номере с гидом, стараясь унять внутреннюю дрожь от предвкушения неизбежного. Будь что будет…

«Ты же сама этого хочешь…»

Разрешив проблему и отдав паспорта на оформление, молодые люди поднялись под самую крышу и открыли дверь в уютное студио.

По правую руку находилась освещенная солнцем спальня с двухместной кроватью под уютным балдахином из расшитого гобелена. Маша облизнула пересохшие губы и быстро отвернулась, опасаясь, что Макс прочтет ее мысли.

По соседству располагалась гостиная, стены которой украшали резные деревянные панно. Посередине жилой комнаты стоял массивный обеденный стол, а в небольшом эркере у окна притаился мягкий диванчик. Слева от гостиной виднелась ниша с компактным кухонным уголком.

В воздухе, создавая ощущение домашнего тепла и уюта, витал запах сухого смолистого дерева, свежей хвои и корицы с медом. Около небольшого камина в углу лежала приготовленная к ночи вязанка поленьев.

Добро пожаловать, усталые путники…

Оставив вещи, молодые люди с долей сожаления покинули гостеприимный отель.

Найти дом Анны не доставило особого труда. По заранее распечатанной карте они дошли до нужного места минут за десять. Музей располагался на другом краю селения, на небольшом холме, повернувшись фасадом к стоящему напротив монастырю, как невольный вызов или насмешка.

Это было трехэтажное миниатюрное здание со ставнями зеленого и красного цвета, выбеленное, украшенное вокруг окон и над дверью растительным орнаментом вперемежку с цитатами из Библии на ретороманском языке. У главного входа лишь приблизившись можно было заметить латунную доску с надписью «Последний приют ведьмы Граубюндена», изготовленную, видимо, недавно, в целях привлечения туристов.

«Итак, первый этап пройден», — подумала Маша и решительно направилась к деревянной двери с кованым узором.

— Подожди, — услышала она голос Максимильяна. Он стоял перед вывеской, закрепленной сбоку. — Непредвиденные осложнения. Посещение дома Анны возможно лишь по договоренности с фрау Кунц. Сегодня воскресенье — бог знает, где нам искать хранительницу. Здесь ее домашний и мобильный телефон. Мари, зажми кулачки, чтобы фрау была поблизости и согласилась открыть музей.

Несколько секунд спустя Макс уже умолял женщину сделать исключение и открыть дом для туристки из далекой России, прилетевшей в Дизентис ради поразившей ее до глубины души истории об Анне Кляйнфогель.

Их удивлению не было предела, когда через мгновение тяжелая деревянная дверь музея дрогнула и открылась изнутри. Фрау Ульрике Кунц явилась перед ними собственной персоной. Как оказалось, она квартировала на верхних этажах дома, попутно присматривая за экспозицией, расположившейся на первом.

Маленькая пожилая женщина, от силы полтора метра ростом, легкая, словно перо птички, с белоснежными тонкими волосами, разлетевшимися по ветру подобно паутинкам одуванчика, вежливо поприветствовала неожиданных гостей и жестом пригласила войти.

Музей, если его таковым можно назвать, занимал два небольших зала.

В первом, более просторном, на стене висел портрет несчастной, написанный по памяти свидетелем экзекуции. Рядом с ним под стеклом находилось несколько ее личных вещей — мутное, треснувшее пополам зеркало, чепец и потемневшее от времени кольцо с потерявшимся камушком. Чуть подальше, также в застекленных витринах, — оригинал доноса, показания свидетелей и, наконец, сам приговор, осуждающий жительницу города за сношения с демоном, с мерой наказания в виде публичного усечения головы на ратушной площади перед Пасхальным воскресеньем.

В отдельной витрине лежали «неопровержимые», покрытые ржавчиной улики — кривые иглы и гвозди, которые женщина якобы запекла в хлеб и подложила в молоко, чтобы извести хозяйских детей.

В соседнем помещении расположились орудия пыток, принудившие несчастную согласиться со страшным обвинением и тем подписать себе смертный приговор, не только чтобы избежать дальнейших мучений, но и ради спасения старшей дочери, которую милосердные соседи укрыли у своих родственников в соседней деревне.

Маше хватило получаса, чтобы осмотреть все экспонаты. Несколько минут она стояла перед портретом Анны, ища хоть малейшего сходства. Увы.

Потом пришла пора удивляться Максу, потому что девушка попросила его помочь с переводом. Она намеревалась поговорить с хранительницей. Немец обратился к пожилой женщине с пожеланием, на которое она не раздумывая дала согласие. Фрау провела посетителей в свой небольшой кабинет, расположенный также на нижнем этаже здания, рядом с музейной экспозицией.

В маленькой комнате с трудом уместилось бы три человека, поэтому Макс предпочел остаться у входа, пропустив Машу вперед.

Фрау Урсула села за письменный стол и указала Маше на стул напротив. Девушка достала из своей сумки небольшой предмет и положила его на стол перед хранительницей. Это был изящный гребень из темной кости, украшенный зеленым камнем, ярко сверкнувшим на закатном солнце. Сохранившаяся инкрустация представляла собой тело летящей птицы, одно крыло которой было отколото.

Увидев безделицу, Ульрике побледнела и вскочила на ноги. Достав дрожащими ручонками из кармана очки, она наклонилась над украшением, не осмеливаясь взять его в руки. Потом посмотрела на Машу с неподдельным удивлением и одновременно с благодарностью.

— Откуда он у вас? — ее голос дрожал от волнения.

Маша ответила сама:

— Фрау Кунц, это слишком запутанная история. Вещица проделала на удивление длинный путь, прошла через многие руки, перед тем как моя хорошая знакомая решила передать ее вам. Гребень вернулся туда, откуда был когда-то взят.

— Невероятно. Я была бессильна что-либо предпринять, хотя подозревала вора. Но обвинять же, не поймав за руку, было нельзя… — женщина говорила со страшным акцентом, и здесь Макс с готовностью пришел на выручку.

Маша продолжала:

— Моя знакомая, которая велела передать вам гребень, добавила, что возврат состоится лишь при одном условии… Взамен она попросила любую вещь, что придется мне по душе в вашем доме и не будет представлять исторической ценности.

Ульрике удивленно выслушала просьбу Маши. Несколько минут она размышляла над странным предложением, взвешивая в уме ценность хранящихся в ее крошечном кабинете предметов, и, наконец, согласно кивнула, приглашающим жестом обводя комнату:

— Выбирайте!

«Что за трудную задачу придумала для меня Виктория? Привези мне ТО, что придется по душе, хотя бы клубок ниток…»

Нитками на идеально чистом письменном столе старой швейцарки не пахло.

Брать канцелярские принадлежности не хотелось.

Взгляд девушки медленно заскользил по стенам.

Старинная черно-белая фотография молодой пары на фоне гор наверняка дорога хозяйке как память, Маша не посмеет покуситься на нее.

Маленькая миниатюра с местным пейзажем, написанная маслом.

Засушенные эдельвейсы под стеклом. Они еще существуют?

Маша приподнялась и протиснулась к окну, заставленному цветочными горшками. Так, что это там? Ее рука потянулась и вытащила спрятавшуюся в самом дальнем углу пыльную, покрытую паутиной деревянную фигурку ангела с продольной трещиной, идущей вдоль всего туловища. Одно крыло ангела было отломано, как у птички на гребне.

«Собратья по несчастью. Бедный, забытый всеми, заставленный горшками, пыльный, страшненький. Подарю тебя Вике для ее коллекции, уж такого покалеченного уродца у нее точно нет».

— Я возьму вот этого поломанного ангела.

Глаза Ульрике удивленно распахнулись. Она не скрывала радости от удачной сделки.

— Скажите, откуда он у вас? — спросила Маша, вертя в руках безделицу.

Женщина нахмурила брови, вспоминая:

— По моему, много лет назад на День благодарения мне его подарила моя крестница — Урсула Пруст. Он валялся на чердаке их дома с давних времен. Кто его выстругал — уже никто не помнит.

— Так значит, Урсула ваша крестница? Фрау Ульрике, обмен состоялся, я возвращаю вам похищенный музейный экспонат, но на этом мои поручения не закончились.

Бедный Максимильян перестал удивляться происходящему. Подобно беспристрастному синхронисту, он переводил, не вдаваясь в смысл диалога.

Маша, собравшись с духом, выпалила:

— Мне необходимо встретиться с Урсулой и поговорить. Передать очень важную для нее информацию, которая, возможно, поможет ей избавиться от недуга… Фрау Ульрике, тот человек, чье поручение я выполняю, знает, что госпожа Пруст душевно больна. Она также знает, что ей можно и нужно помочь. Пожалуйста, позвольте мне встретиться с ней.

Маша слушала, как Макс дословно переводит ее просьбу. Пожилая женщина онемела от удивления, ее нижняя губа опустилась и слегка дрожала, глаза лихорадочно блестели.

Несколько мгновений в маленькой комнате царило абсолютное молчание.

Потом Ульрике тяжело вздохнула и поднялась из-за стола.

— Странные дела начали твориться на белом свете после казни Анны… Была ли она непогрешима на самом деле? Одному богу теперь известно… Да только через месяц после ее смерти дотла сгорел монастырь, чей эпископ возглавлял судилище.

Не проходило и года, чтобы на город не навалились невзгоды, будь то сошедший с гор селевой поток, камнепад, уничтоживший пастбища, или эпидемия испанки, убившая треть населения. Позвольте узнать, как она смогла проникнуть в наш затерянный в горах уголок из Европы, когда никто не покидал город? Не говоря уже об обычном море скота или неурожае. Только и разговоров было, что о мести дьявола за казненную нами Анну. Но что эти несчастья по сравнению с несчастьями семьи Иоганна Пруста, соблазнителя, прелюбодея, отца ее невинного ребенка, казненного вместе с матерью! Мерзавца, которому удалось избежать наказания, спрятавшись за лжесвидетельством и оговором.

Кара настигла его. Не прошло и года, как он спился и вздернулся в амбаре. Его греховная смерть положила начало родовому проклятью. В каждом поколении семьи Пруст кончал самоубийством один из мужчин или сходила с ума одна из женщин… Вот и не верьте после всего в колдовство… Моя бедняжка-крестница — последняя из проклятого Анной рода. У Урсулы с Вальтером нет детей, на которых далее падет проклятье.

— Расскажите, что с ней произошло. На какой именно почве несчастная помешалась? — в Маше заговорил врач.

— На почве совокупной вины за смерть несчастной беременной женщины, вины, которую она намеренно культивировала в собственном сознании. Считая себя последней жертвой, она добровольно отказалась от материнства, не желая своим детям подобной участи. Ей недавно исполнилось сорок лет, но на вид Урсуле намного больше. Чувство вины за содеянное далеким предком приняло гипертрофированные размеры. Оно затмило собой весь мир. Моя крестница сознательно идет на плаху в искупление надуманного греха и не ей совершенного преступления. Чем вы можете ей помочь?

Маша посмотрела прямо в глаза недоумевающей женщине и повторила слово в слово то, что велела Виктория:

— Я пришла передать ей привет из подлунного мира, где заблудились потерявшиеся во времени души.

Макс постарался перевести чудовищную по смыслу фразу как можно ближе к тексту, с ужасом ожидая немедленной негативной реакции.

Каково же было его удивление, когда фрау Ульрике достала мобильный телефон и спокойным голосом произнесла:

— Моя крестница лежит в кантональном госпитале в Куре.

Попасть к ней можно лишь по согласию мужа, герра Вальтера Коппке. Сейчас я с ним договорюсь. Скорее всего, визит возможен только завтра, во второй половине дня. На сегодня прием посетителей уже закончился.

Маша облегченно вздохнула… Полдела сделано. Оставалось не менее сложное.

Женщина довольно долго общалась по телефону на непонятном наречии. Макс, до сих пор не пришедший в себя от услышанного, не пытался понять, о чем идет разговор. По интонации, временами просящей, порой требовательной, становилось понятно, что Вальтер не особо рад перспективе допустить к больной жене незнакомых людей.

Закончив разговор на подъеме, Ульрике подмигнула и продемонстрировала недвусмысленный жест из двух округлившихся пальцев — «все окей».

— Он ждет вас завтра в два часа пополудни у входа в госпиталь. Будет на синем «Опеле» с гризонскими номерами. Желаю успеха! И… — женщина замялась, — …постарайтесь помочь моей девочке. Бог воздаст.

Маша подтолкнула окаменевшего в проеме двери Макса:

— Нам пора.

Поблагодарив хранительницу еще раз, они уже собирались уйти, как женщина произнесла странную фразу, заставившую Машу задуматься:

— Более полугода назад с той же просьбой — поговорить с Урсулой — ко мне обратился симпатичный молодой человек, собиравший якобы материалы о последней казненной ведьме. Я ему ничего не сказала. До сих пор не пойму, что удержало меня. Возможно, ощущение двуличия. Губы его улыбались, а глаза светились холодом. Он не тот, за кого себя выдает. Прощайте и берегите себя!

Маша, идя к отелю, анализировала услышанное о Клайве. Это, без сомнения, был он. Но зачем ему понадобилась помешанная Урсула Пруст?

Короткий октябрьский день быстро катился к концу. Как только солнце спряталось за зубчатыми очертаниями гор, город неумолимо накрыла тьма. Накопившаяся за прошлую бессонную ночь усталость, несмотря на перехваченный по дороге час сна, давала о себе знать. Маша падала с ног. Украдкой взглянув на Макса, она поняла, что ему приходится несладко.

По обоюдному согласию они направились в отель, чтобы отдохнуть.

— Если тебе неудобно, то я могу лечь рядом с кроватью на коврике, как преданный пес, — тихо сказал он, когда Маша приподняла покрывало.

Она улыбнулась и ничего не ответила.

Вернувшись из душа, девушка с удивлением замерла в дверях, увидев, как Максимильян, отодвинувшись на самый край кровати, спит сном невинного младенца. Маша тихонько, на цыпочках, подкралась ближе и заглянула ему в лицо. Он казался невероятно привлекательным. Длинные ресницы, спрятавшие черные как ночь глаза, тихо вздрагивали, рот соблазнительно приоткрылся.

Маша, не справившись с долго сдерживаемым желанием, нагнулась и слегка прикоснулась к нему губами.

И в тот же момент была вероломно поймана в капкан, захвачена в плен стальными руками и повалена на кровать.

— Ах ты врун!..

Он закрыл ее губы поцелуем.

Душ смывал слезы счастья, раскаянья и боли, его нежные объятия, жадные поцелуи, теплый ванильно-молочный аромат кожи. Тело согревало сладостное экзальтированное блаженство. Неземная нега, перемежающаяся с болью из-за неверия в случившееся. Она была недостойна его. Она, плюнувшая в душу, предавшая дружбу, ударившая ребенка, была недостойна любви самого необыкновенного, самого чувственного и ласкового человека на земле. Волшебника ласковых прикосновений. Ангела, спустившегося ради нее с небес. Все зря! Потому что она — ничтожество и посредственность. Все пройдет. Все пустое…

Когда Мария вышла из ванной комнаты, Макс спал уже по-настоящему, уткнувшись лицом в подушку.

Некоторое время девушка рассматривала его двигающиеся под веками глазные яблоки, подрагивающие губы и непроизвольно сжимаемые пальцы. Правая рука молодого человека бессовестно лежала на ее подушке. Он видел сон.

Маша улыбнулась. После пережитого потрясения ей совершенно расхотелось спать. Она тихо открыла молнию на сумке, достала подаренный экземпляр рукописи Клайва и, стараясь не шуметь, прошла в гостиную.

Включив ночник над диванчиком, погрузилась в чтение.

Сказка Шварцвальда. Маленькая Птичка

…Стоит сразу сказать, что девочка, принятая на свет госпожой Региной, с первых мгновений жизни уже лишилась не только матери, но и отца. Вильгельм отказался от ее воспитания, исподволь обвиняя ребенка в смерти любимой жены.

Не успела малышка появиться на свет, как он в тот же час передал ее кормилице, жившей по соседству крестьянке Хильде, рожавшей каждый год по ребенку, на радость себе и мужу, лесорубу Урсу. Благо, что в соседской семье количество родившихся девочек не превышало количество мальчиков. Так у Кристины Кляйнфогель появилось три молочных сестры и четыре брата.

Но никакой любви и привязанности между ней и названными родственниками не наблюдалось и не могло быть. Кристина с самого рождения жила в другом мире, отличном от мира обычных людей. Воля Создателя было такова, что маленькая девочка с момента осознания сущего видела другую реальность. Никому из окружающих взрослых и детей было не под силу разгадать ее тайну. Малышка удивлялась, почему матушка Хильда не замечает притаившегося за молочным кувшином маленького проказника, мальчика величиной с мизинец в красном кафтане и шляпке из лепестков шиповника. Она огорчалась, что ее братья и сестры не видят красивых девушек в прозрачных платьях из паутины, собирающихся на цветущей полянке за их домом, поющих песни, ткущих тончайшие кружева, вытягивая липкие нити из паучьего гнезда и украшая их жемчужными каплями росы.

Первое время наивная болтушка не давала прохода кормилице и ее детям, указывая пухленькими пальчиками то на темный угол сарая, где лежала обычная конская сбруя, то на заросшую паутиной притолоку, то на клубки смотанной разноцветной шерсти, уверяя, что везде спрятались маленькие человечки, которые строят рожицы и зовут играть.

Матушка Хильда жалела блаженного ребенка, зато ее дети Кристину ненавидели, она стала всеобщим изгоем. Старшие, Марта и Густав, в отсутствие матери часто издевались над доверчивой глупышкой.

Устав от бесконечных дразнилок, тумаков и щипков, бедняга научилась находить укромные уголки, куда никто не смел сунуться. Одним из таких уголков стал темный пыльный чулан под лестницей. Там фрау Хильда хранила ненужный и полузабытый хлам, рассчитывая когда-нибудь продать его кочующим цыганам за горсть мелочи. Сама она в захламленный чулан в поисках забытой вещи обычно не совалась, опасаясь поплатиться сломанной рукой или вывихнутой ногой.

И лишь Кристина, как мотылек, могла впорхнуть в сырую тьму и проскользнуть в самый дальний закуток, где можно было ощутить себя в полной безопасности. Там, у маленького слюдяного окошка, девочка создала свой сокровенный мир. Она отгородила дырявым покрывалом угол чулана, освещенного тусклыми лучами солнца, еле пробивающегося через слюду. Натаскала немного сухой соломы и устроила уютную норку — убежище для себя и немногочисленных кукол. Одна из них была подарена отцом, других она сотворила сама из березовых полешков, нарядив в лоскуты и неумело, как получилось, нарисовав углем большие глаза и смеющиеся рты. Они всегда улыбались маленькой девочке, даже когда ей было грустно и тоскливо, и рассказывали ей только веселые истории.

Как-то раз мерзкий Густав пытался вытащить ее из тайника, но дальше полки, уставленной медной посудой, покрывшейся от старости ядовитым зеленым наростом, ему пройти не удалось. Кристина, увидев в просвете двери его темный силуэт, от ужаса, что сейчас неминуемо получит тумаков, зажмурилась. Забившись в самый угол, прикрыла голову руками и молила, молила только об одном: «Испугайся! Поди прочь, злобный карлик Густав! Испугайся! Поди прочь!»

И в этот момент раздался нарастающий грохот падающих с полок на голову нечего не ожидающего проказника буро-зеленых плошек, котлов, кастрюль, сковородок, а потом — возможно, это ей показалось, но нет — старые вилы сорвались с крюка и стали угрожающе надвигаться на обезумевшего от ужаса сводного братца.

Густав пронзительно заверещал, словно испуганная девчонка, и стремглав бросился прочь, голося, что домовой набросился на него с вилами, а маленькая Кристина стояла за спиной у старика и зло посмеивалась! Ведьма!

— Она — ведьма и дочь ведьмы!

Кристина, услышав тогда эти слова, впервые подумала: «А почему бы нет? Если такова на тебя управа, мерзкий братец, то я буду и впредь пугать тебя!»

С того самого дня она впервые почувствовала связь с потаенным миром.

Ей помогли друзья. Кто, как не Старик, будучи невидимым для обитателей дома, но порой играющий в чулане с Кристиной в наперстки, поднял вилы на гадкого Густава?

А разве не маленький модник в красном кафтане легким движением тросточки скинул с верхней полки тяжеленный медный казан, повлекший за собой лавину падающей посуды?

Это были ее тайные защитники, только с ними одинокая девочка могла разговаривать, жаловаться на обиды, слушать истории из Запредельного Мира. Они уводили ее в страну фантазий, волшебный мир гномов, альвов[37], троллей и фей.

Но тайные друзья не всегда успевали прийти на помощь малышке, и порой с ней случались настоящие неприятности.

Это произошло в мае, когда Кристине исполнилось семь и она вместе с сестрами играла за околицей в прятки. Марта, крупная девочка двенадцати лет, вызвалась водить и спряталась за сосной.

В круге оставались Кристина и две погодки, Клара и Беттина. Марта только начала считать, как дети бросились врассыпную. Двойняшки, взявшись за руки, побежали за поваленные недавним ураганом деревья, а Кристина, оставшись одна, вначале растерялась, но, спохватившись, стремглав бросилась к ручью, чтобы спрятаться за высоким сухим тростником, густо растущим вдоль берега.

Но стоило ей там затаиться, как до ее слуха донесся тихий напев. Девочка изумленно повертелась по сторонам, но никого не увидела. Проследив за плывущим по поверхности воды кленовым листом, остановившимся у небольшого камня, заметила на нем маленькую полупрозрачную фигурку девушки. Существо насвистывало красивую мелодию, похожую на перезвон крошечных колокольчиков.

Так она встретила речную Гозель. Тогда, увидев ее впервые, Кристина не могла оторвать глаз от неземной красоты. У феи, ростом не выше локотка, была точеная фигурка, отливающая перламутром на весеннем солнце; длинные золотые волосы плыли по течению ручья, походя на диковинные водоросли, прелестное личико с изумрудами глаз светилось радостью.

Остроконечные, прозрачные, как у стрекозы, крылышки, сложенные за спиной, Кристина не сразу заметила. Лишь приглядевшись, можно было различить их мерцающее сияние.

Дивное создание, увидев, что за ней наблюдают, сверкнула зелеными глазками:

— Привет, Маленькая Птичка! Как поживаешь?

Девочка опешила. Откуда эта незнакомая красавица знает ее имя? Но тем не менее решила быть вежливой:

— Здравствуйте, хорошо. И вам того желательно. А кто вы такая?

— Меня зовут Гозель, я живу в этом ручье. О тебе слышала от Старика, но до сих пор ни разу не встречала. Боюсь отходить далеко от леса, хотя он не раз приглашал меня в гости. И Стефан-модник настраивал мелодию своей скрипки на мое сердечко, но напрасно — так ему и скажи, не заслуживает он такой красавицы, и никакими посулами и подарками он меня не завоюет.

— Вы настоящее очарование, я никого прекраснее в жизни не видела.

— Маленькая Птичка, не надо мне завидовать, у тебя еще все впереди! Ты выглядишь прелестно, посмотри сама!

Маленькая фея хрустально рассмеялась и коснулась быстрых струй ручья острием крыла. Вода вмиг замерла, образовав на поверхности зеркало, отразившее густой тростник, плывущие бутоны кувшинок и маленькую девочку, склонившуюся над водой.

Кристина редко видела свое отражение. В доме матушки Хильды, праведной христианки, не было зеркал, которые добрая женщина считала источником греха. Лишь в бочке с водой или в оконном стекле Кристина замечала свое лицо, но никогда не придавала значения тому, была ли она действительно так мила, как говорили многие.

Сейчас она с изумлением рассматривала красивую девочку, склонившуюся над водой, вглядывалась в ее небесно-голубые глаза, любовалась белокурыми пушистыми волосами, окружавшими головку подобно венку, коралловыми губками, приоткрывшими кромку белоснежных зубов.

Незаметно изображение в зеркальной глади изменилось, превратившись в лицо прекрасной девушки, ангела, затерявшегося в мире людей.

Малышка, поддавшись магии превращения, боялась оторвать взгляд от улыбающейся ей из воды незнакомки. Она не замечала и не слышала ничего вокруг. Вдруг громкий хохот разрушил волшебные чары, и в следующий миг сильный удар в спину скинул Кристину в воду, прямо в заколдованное зеркало, которое мгновенно исчезло, превратившись в струи ледяного ручья.

— Что ты там увидела, маленькая дуреха? Опять разговариваешь сама с собой или нашла новых друзей-головастиков? Так иди, плавай с ними вместе.

У Кристины, кубарем скатившейся в стремительный ручей, захолонуло сердечко. Девочка начала задыхаться от холода. Она неуклюже бултыхалась, запутавшись в складках плаща. Полы свернулись в тугой кокон вокруг ее головы. Не видя ничего вокруг, девочка изо всех сил старалась встать на ноги на дне ручья. Но быстротекущая обжигающе-ледяная вода сталкивала ее ножки со скользких валунов.

Подперев руками плотные бока, Марта продолжала смеяться, наблюдая за мучениями ребенка. Она забралась повыше на берег, чтобы не пропустить самое интересное: как маленькая ведьма уйдет под воду и обрастет жабрами.

Подбежавшие Клара с Беттиной притихли, они боялись спуститься вниз и помочь бедняге. Младшие сестры не были столь жестокосердны, но и не отличались храбростью и догадливостью, чтобы протянуть Кристине ветку дерева.

Малышке наконец удалось найти опору под ногами, и она обеими руками уцепилась за склонившийся над водой тростник. Но усилия были тщетны, сухая трава оторвалась, и девочка опять с жалобным криком упала в воду.

— Чертово отродье! Каменная душа, будь проклята твоя дурная голова! — послышался громкий хриплый голос. Младшие сестры с испуганными криками бросились врассыпную. Марта же, прекратив смеяться, отпрыгнула в сторону от быстро приближающейся высокой женщины в развевающемся, словно вороньи крылья, плаще.

Незнакомка отбросила в сторону свою поклажу, подскочила, опираясь на толстую клюку, к отвесному берегу и замахнулась на побледневшую Марту.

— Что ты натворила, маленькое чудовище? Чем мешал тебе этот ребенок? Пошла прочь отсюда, и моли своего бога, чтобы с ней ничего не случилось, иначе на веки вечные запомнишь мои слова, глупая свинья! Висеть тебе под потолком на крючьях!

По-поросячьи взвизгнув, не на шутку испуганная толстуха стремглав бросилась за скрывшимися за околицей младшими сестрами.

Не теряя ни минуты, Регина — а это была она — ступила на осыпающийся под ее весом песчаный склон и, тяжело дыша, протянула мокрому испуганному ребенку свой посох.

— Малышка, не бойся, цепляйся за палку и крепко держись. Сейчас я вытащу тебя.

Девочка открыла глаза.

По всему телу разливалось блаженное тепло, а до ушей доносилось тихое мурлыканье. Она испуганно вскрикнула, обнаружив себя в объятьях женщины, заботливо укутавшей ее теплым шерстяным плащом и поющей колыбельную. Кристина боялась шелохнуться, потому что признала незнакомку, спасшую ее.

Это была Черная Регина, знахарка, ведовка. Злые языки в Фогельбахе за глаза называли ее лесной колдуньей, летающей по ночам на помеле и ворующей маленьких детей для приготовления колдовских снадобий. «Вот и я попалась, — подумала бедная девочка, — она отнесет меня в свое каменное логово в глухой чаще и сварит вместе с черными кошками в огромном котле. Никто не спасет меня».

От страха малышка зажмурилась, сжалась в комочек и всхлипнула.

— Ага. Наша крошка пришла в себя, — прервав пение, произнесла женщина. — А что это с нашей Птичкой, почему у нее испуганное личико? И слезы, готовые смыть меня в холодный ручей, вот-вот хлынут из ее прекрасных глазок. Детка, что с тобой?

Продолжая всхлипывать, девочка еле слышно пролепетала:

— Пожалуйста, во имя пресвятой Девы, не варите меня в кипящем масле! Можете подсушить на солнышке, как летучих мышей или ящериц… а лучше… Отпустите меня домой, я никому не скажу, что видела вас…

Громкий раскатистый хохот прокатился над опушкой леса. Девочка с недоумением смотрела на смеющуюся знахарку.

— Ах ты глупышка! Неужели ты подумала, что я, великая ведьма, сварю тебя в одном котле с вонючими дворовыми кошками и майскими жуками? Да лучше я заброшу туда твою мерзкую сестрицу Марту. Там ей и место! Или дам тебе засохнуть на крыше, чтобы растереть в порошок для превращения в летучую мышь? Нет, мое сокровище, ты достойна лучшей участи, ты достойна подарка! Самого лучшего подарка от меня, от женщины, принявшей тебя на белый свет. Конечно, ты этого не знала, но это правда. Мои руки первыми принесли тебя в этот мир. Смотри сюда!

Регина бережно сняла девочку с колен и поставила на землю.

Кристина увидела свою высохшую на жарком майском солнышке одежду, а рядом с ней — лежащую на боку плетеную корзину, из которой — о ужас! — торчали маленькие ручки и свисали клоки волос.

Малышка испуганно опустилась на траву и закрыла ладошками глаза. Не обращая на ее реакцию ровно никакого внимания, Регина быстро одела ребенка в платье и обула в сухие сапожки. Шагнула к корзине и, поправив содержимое, вернулась.

— Выбирай, красавица! Это и будет тебе подарок. Каждую из них я сделала своими руками. Ничего не бойся, выбирай самую красивую, ту, что приглянется.

Кристина, набравшись смелости, раздвинула ладошки и увидела, что корзина наполнена не отрезанными детскими руками и головками, а искусно сшитыми из разноцветного тряпья куклами.

К мягким, набитым соломой тельцам крепились вырезанные из дерева или вылепленные из глины ручки с колечками на пальчиках и ножки в парчовых и кожаных башмачках.

На глиняных головках, на приклеенной, выбеленной на солнце и закрученной в локоны пакле красовались изящные шляпки, украшенные сухими цветами и птичьими перьями.

Девочка дрожащими руками брала одну куклу за другой и не могла наглядеться на такую красоту.

— Ну и какая тебе по душе, Кристина? Сделай свой выбор, — услышала она голос Регины.

— Не знаю, госпожа…

— Выбери сердцем, а не глазами.

Да как же можно было не растеряться среди такого изобилия? Глаза ребенка перебегали от одной куклы к другой. Никогда у нее не было ничего похожего. Папина кукла давно истрепалась, а березовые самоделки — куда им до этого волшебства!

Руки тянулись к каждой из красавиц, каждую хотелось взять с собой, прижать к сердцу и никогда уже не расставаться. Кристина в нерешительности перебирала игрушки. Следующая казалась ей лучше прежней. У одной были глаза из медовых, переливающихся на солнце топазов, у другой — туфельки сплетены из жемчужной паутинки, а платьице скроено из тончайшей серебряной парчи, третья отличалась изящными, тонко выструганными пальчиками, одно из которых было украшено колечком с зеленым камушком. Еще одна мило улыбалась и, кажется, подмигивала девочке, а последняя, что лежала на самом дне, лицом вниз… Последняя не была такой красивой, как ее товарки. Изящных парчовых башмачков у нее в помине не было, лишь скромные ботиночки из латаной кожи, да и глаза разного цвета, словно мастерице напоследок не хватило одинаковых кристаллов. Один глаз сверкнул на солнце прозрачным сапфиром, а другой потянул в ночь непроницаемым ониксом, но зато на шее последней куколки красовался странный кулон из потемневшего металла.

Две змейки, обвивающие друг друга, слились в поцелуе-укусе.

«Какой странный кулон!» — подумала маленькая девочка и дотронулась до него, чтобы лучше рассмотреть. Она осторожно вытащила куклу из корзинки.

Регина молча наблюдала.

— Какие красивые змейки! Смотрите, госпожа, они светлеют у меня на руке! А почему?

Регина смотрела в восторженные глаза ребенка и молчала. Не дождавшись ответа, девочка опять начала разглядывать куклу.

— И глазки у тебя разные, и туфелек парчовых нет. Тебя, наверное, все дразнят, как меня. Да? Подружки твои такие красивые, а ты по ночам плачешь, я знаю, ты, как и я, — одна… — Девочка робко подняла на Регину глаза. — Госпожа, можно я возьму вот эту Разноглазку? — И, боясь, что женщина передумает, малышка испуганно прижала к груди выбранную игрушку.

Регина присела на траву, чтобы ее лицо сравнялось с лицом ребенка. Она с трудом вытащила куклу из ее рук и, как будто впервые увидев свое произведение, весело рассмеялась:

— Бери, Маленькая Птичка. Ты все сделала правильно. Если бы ты выбрала не эту куклу, я бы тебя отговорила, но ты сама ее увидела, значит, она действительно твоя. Только скажи, почему именно ее ты хочешь забрать?

— А вы не будете смеяться?

— Ну что ты такое говоришь? Конечно, не буду, говори как на духу.

— Она мне прошептала свое имя, а другие молчали, — произнесла девочка, стыдливо потупив глаза. — Хотите, скажу, как ее зовут?

— Нет. Что ты! Никому и никогда не говори имя своей куклы, иначе она перестанет быть твоей и сделается обычной тряпицей. Запомни мои слова, Птичка!

— Никому не говорить имя? А почему? Почему нельзя называть имя, что такого страшного произойдет?

Регина погладила девочку по светлым кудряшкам, полностью подсохшим и развевающимся на солнце.

— Ничего страшного, только ты потеряешь главное. Эта кукла будет тебе настоящей подругой, которой не было, защитницей, собеседницей, но при условии, что никто из людей никогда не узнает ее имени и не услышит, как ты с ней разговариваешь. Скажи мне, Маленькая Птичка, ты часто слышишь странные голоса?

— Голоса?

— Ты видишь или слышишь что-то, чего не видят и не слышат твои сестры или взрослые люди вокруг?

— Да, но только они мне не верят! Я сколько раз говорила им, что в чулане живет Старик, а в доме под притолокой — красавец-Модник, играющий на маленькой скрипочке. В последний раз поделом досталось от них гадкому Густаву, он-то больше других мне не верил и издевался!

— Та-ак… — протянула Регина. — И что же натворили твои приятели?

— Они наставили Густаву шишек! Столько, сколько их на этой сосне! Он надолго меня запомнит и не будет больше издеваться!

— Как бы не так, глупая девочка. Теперь ты его еще больше разозлила, и взбучки тебе не миновать. Ладно, пришло время охладить его пыл. Настал мой черед вмешаться. Не бойся, больше ничего худого этот злобный тролль тебе не сделает, — Регина цепко взглянула в глаза девочки и взяла ее мягкие ручонки в свои. — А теперь ты мне тоже пообещай, Маленькая Птичка, крепко-накрепко пообещай. Повторяй за мной слово в слово:

«Я, Кристина Кляйнфогель, дочь Вильгельма и Иоланты, клянусь Черной Регине, а еще бегущим водам горного ручья, шумящим соснам и елям, растущим траве и цветам, поющим птицам и рыскающим тварям лесным, что никто из рода людского не узнает моей тайны. Что слышу я голоса, вижу неведомых существ и вступаю с ними в беседы. Стоит нарушить слово, грозит мне суровая кара, ибо гореть мне тогда в огне».

Да, моя девочка, повторяй до конца: «…ибо гореть мне в огне. Потому что я рождена ведьмой и принята на свет руками другой ведьмы. Услышьте слова моей клятвы, Лес и Ручей, Птицы и Звери, Трава и Цветы. Бог и Богиня, примите меня под защиту, помогите избежать зла людского. Да будет так».

Не отводя взгляда от черных, как ночь, глаз Регины, девочка слово в слово повторила странную и непонятную ей клятву, и лишь произнеся последнюю фразу — просьбу о защите, — испуганно сглотнула. Во рту у нее пересохло от волнения. Она быстро оглянулась по сторонам, боясь, что кто-то мог услышать ее, но нет, они были одни, и лишь легкий порыв теплого весеннего ветерка прошелестел по изумрудной траве, качнул еловые ветви, пробежался мягкой рябью по поверхности ручья и унес вдаль слова только что произнесенного обета.

Черный Лес тихо вздохнул в ответ, приняв обещанное и даровав испрошенное, а потом опять наступила звенящая тишина.

— Вот и все, малышка, забирай мой подарок и помни о сказанном. Будет скучно или грустно на душе — согрей кулон в руках и поговори со своей новой подружкой. А мне пора в путь, в Марцелль, на ярмарку, продавать своих красавиц таким, как ты, умненьким девочкам. Прощай.

Регина наклонилась и нежно поцеловала девочку в лоб.

Прошло несколько лет…

Кристине впервые предстояло отправиться в Марцелль одной. Пешком через лес. Время подошло, девочка подросла. Вильгельм скрепя сердце уступил ее просьбе и отпустил в соседний город.

— Отец, мне уже пятнадцать, что со мной может произойти, сами подумайте. Сколько раз мы были в Марцелле, приезжали на Пасху и Вознесение, на рождественские ярмарки, я знаю там каждый дом, каждую ремесленную лавку. В лесу не ступлю в сторону от обоза, обещаю.

Вильгельм грустно смотрел на Кристину. Как быстро прошло время! Пятнадцать лет пролетели незаметно, и она превратилась в необычайно привлекательную девушку с белокурыми волосами и глазами, сверкающими словно лесные озера.

Как она похожа сейчас на его любимую Иоланту, на ту, которую давным-давно он повстречал в Бамберге, навеки простившись с разумом.

Все, что от нее осталось, — Кристина, родившаяся ценой жизни любимой жены. Ненависть к ребенку с годами притупилась. Все-таки родная кровь.

Время пришло, маленькой птичке пора было вылетать из гнезда. Да спасет ее Пресвятая Дева от нечаянных опасностей и бед!

Дав последние наставления и написав несколько строк знакомому трактирщику, Вильгельм вручил дочери деньги на покупку канифоли и эмалей, перекрестил на прощанье и сказал:

— Слушай меня внимательно. Если все успеешь купить засветло, то постарайся найти кого-нибудь из Фогельбаха, знаю, что наш кузнец вместе с сыном отправился в город пару дней назад, лавочница Гертруда должна везти галантерейные товары из Фрайбурга, она может заночевать в Марцелле, найди их, не возвращайся одна.

Если никого не встретишь, прошу — останься у Дитриха, трактирщика, где мы с тобой всегда обедали, он помнит тебя, скажешь, Вильгельм-краснодеревщик попросил дать ночлег, и передай мое письмо. Только не смей возвращаться одна на ночь глядя. Завтра из Фрайбурга через Марцелль к нам пойдет обоз со скобяными товарами. Вернешься с ним. Ты все поняла, дочка?

— Не беспокойтесь, отец. Все будет хорошо, — Кристина посмотрела на постаревшего Вильгельма. Сердечко ее сжалось. Годы уходят, и отец вместе с ними.

Выполняя заказ герцогини фон Берен, он в последнее время сильно уставал. Но еще немного, и он завершит резной триптих для ее часовни.

Сейчас же необходимо пополнить запас дорогих эмалей для его отделки.

Кристина замечталась. Герцогиня щедро наградит отца. И тогда на господское вознаграждение он купит ей обещанный мольберт и краски. Ей хочется рисовать не угольком на обрывках бумаги или досках, а как именитые художники, в лавки которых она заглядывает в Марцелле с благоговением. И сегодня обязательно хоть на несколько минут, но забежит. Вдохнет запах разведенных канифолью красок, лаков и свежих загрунтованных холстов и на миг почувствует себя волшебницей.

Только где это видано, чтобы девушке доверили кисть и позволили рисовать? Это удел мужчин.

Кристина надеялась, что сегодня в лавке будет работать Яков Циммерманн, он учился живописи в самом Фрайбурге и считался настоящим мастером. Он разрешал девочке сидеть рядом с его мольбертом, порой доверял помыть мастихины, а если повезет, растереть краски и смешать нужный оттенок.

Это было первым большим секретом девушки. Ее отец не должен знать, где пропадает дочь, когда он засиживается в трактире у Дитриха за галлоном доброго пива.

А вторым секретом Кристины Кляйнфогель, вернее сказать, великой тайной от всех людей, скрепленной клятвой, данной лесной ведьме давним майским днем на опушке, было то, что она существовала не в одном мире.

Жаль, что она не могла успокоить отца, сказать, что у нее много друзей и подруг в лесу. Вильгельм Кляйнфогель был обыкновенным человеком и не мог видеть того, что с раннего детства видела его маленькая дочь, рожденная весенним днем от Иоланты Шенборн, белошвейки из Бамберга, бежавшей ноябрьской ночью 1660 года из города вместе с матерью, когда там запылали первые костры.

Вот и сегодня, выйдя за окраину Фогельбаха, Кристина присела на поваленное, заросшее мягким мхом дерево и, оглядевшись по сторонам, тихо сказала:

— Петер, хватит прятаться. Я одна, можем поболтать!

Человечек ростом с локоток, одетый в зеленую, шитую золотом рубаху и короткие штанишки с помочами, обутый в сафьяновые туфли с загнутыми мысами, появился из-за разлапистой елки и почтительно снял шляпу. Длинное фазановое перо прочертило по траве затейливый узор.

— Приветствую тебя, Маленькая Птичка! — на прозрачном лице альва играла радостная улыбка. Сверкнув золотистыми глазами, он еще раз с почтением поклонился. Завершив необходимый политес, нахлобучил на огненную макушку головной убор и тщательно спрятал под ним остроконечные ушки.

— И я приветствую тебя, Зеленый Петер. Почему так долго не приходил в гости?

— Нижайше прошу прощения, но ваш покорный слуга был занят подготовкой бала Летнего Равноденствия, на который ты приглашена.

— Не лукавь, хитрец, я знаю, чем заняты твои мысли, никак не муштрой музыкантов и не выращиванием декораций. Неужели альва Элло так и не открыла тебе свое сердце?

Зеленый человечек понурился. Промолчал, с грустью разглядывая свои промокшие от утренней росы туфли. Растроганная Кристина подхватила малыша на руки и прижала к груди.

— Петер, бедный мой дружок, имей терпение. Если я встречу Элло, то обещаю замолвить за тебя словечко! Расскажу, какой ты бравый парень, мой защитник! Никто из лесных жителей не вызвался проводить меня в Марцелль, только ты да Гозель. Кстати, где эта проныра? Вечно ее приходится ждать.

В этот момент кто-то ущипнул Кристину за левое ухо и прошептал:

— Ты несносная злюка! Я уже давно сижу у тебя на плече и подслушиваю. Но только мой тебе совет, Зеленый Петер, — прозвенела хрустальным голоском знакомая полупрозрачная малышка с крыльями стрекозы, — не теряй даром времени, я часто вижу Элло в компании горного Удольфа, он не скупится на самоцветные дары для твоей корыстной избранницы, — проказница захихикала.

— Гозель, не расстраивай Петера, если он заплачет, трава на пастбищах прогоркнет, молоко у наших коров испортится, а люди будут думать, что в Фогельбахе поселилась ведьма.

Сказка Шварцвальда. Встречи

Тихо скрипнула дверь мастерской Циммерманов. Наклонив голову, с замиранием сердца Кристина заглянула в святая святых, в волшебный мир, знакомый ей с раннего детства. Манящий, исполненный парящих образов, запахов масел и лаков, влажного ванильного аромата, исходящего от свежевыпиленных подрамников, и сухого теплого благоухания от прогретых под солнцем холстов, скучающих на старых трескучих мольбертах. Мир, предвещающий рождение новых фантазий, наполненный полетом воображения мастеров, творящих здесь, в маленьком одноэтажном домике в самом центре Марцелля.

Мастерская, искрящаяся волшебным светом, проникающим сквозь расписные мозаичные витражи, стояла недалеко от рыночной площади и принадлежала отцу ее старинного друга Якова, юного мастера, чьи краски она растирала, считая это великим благом, дарованным небесами.

— Господин Циммерман? — тихо позвала Кристина, вглядываясь в темноту и вдыхая полной грудью долгожданный, искушающий, знакомый с детства запах. — Это я, птичка-Кристина. Отзовитесь кто-нибудь.

Скрип деревянных половиц за спиной и легкое прикосновение руки вызвали неожиданный прилив крови и резкое сердцебиение.

Он испугал ее, появившись из соседнего подсобного помещения. Молодой человек, одетый в серую холщовую рубаху ремесленника, высокий, ссутулившийся, чтобы уместиться в приземистом помещении мастерской, осторожно дотронулся до ее плеча, скрывая счастливую улыбку.

— Малышка, это ты?

Кристина резко обернулась и, увидев старого приятеля, на секунду потеряла дар речи.

Слишком долго она не посещала Марцелль. Ее наставник, друг детства, юный подмастерье слишком быстро повзрослел и превратился в привлекательного мужчину. Взволнованного, зардевшегося словно маковый цвет и готового провалиться сквозь землю по неизвестной девушке причине.

Как странно… Он почему-то боялся на нее взглянуть. Что говорить о том, что он никак не осмеливался, как прежде, щипнуть ее за бочок и потаскать за разноцветные бантики, которыми она украшала свои белокурые косы.

Что стало с ее Яковом? Почему он скрывает лицо, как будто совсем не рад ее видеть?

Несмотря на странность встречи, Кристина повисла на шее у юного учителя, неуклюже уткнулась носом в лямку кожаного фартука и с наслаждением вдохнула запах одежды и волос, навечно впитавших в себя запахи красок. Яков был для нее самым главным чародеем, умевшим создавать удивительные миры легким движением кисти. Кристина боготворила его, но сейчас, по привычке, прижавшись лицом к груди, испытала странное чувство недоумения.

Художник дрожал всем телом. Какое чародейство подействовало на доброго друга, превратив в совершенно незнакомого, пусть более привлекательного, но все же другого человека, который настораживал и вызывал недоумение? Что же произошло за то время, пока она не навещала Марцелль?

Может, тут не обошлось без чьих-то злых заклинаний? Почему нет прежнего беззаботного веселья при встрече? Дружеских шуток, тумаков, беззаботных приветствий и поцелуев, невинных, легких, ничего не значащих? Словно между ними выросла стена.

То была не стена отчуждения. Это была граница, разделившая внезапно два мира, таинственных и интересных, жаждущих друг друга.

— Яков, милый, почему ты так странно смотришь на меня? Что в моем лице кажется тебе чудным? Или у меня выросли невидимые рожки? — Кристина в недоумении ожидала ответа от молодого мастера, который не мог отвести от нее восхищенного взгляда. Она, по своему обыкновению, присела у его мольберта и начала растирать приготовленные для работы над портретом пигменты.

Молодой человек смущенно вспыхнул и потупил взор. Но вот он снова поднял на Кристину теплые карие глаза и широко улыбнулся, рассеивая ее опасения:

— Кристина, прости. Ты изменилась, невероятно похорошела. Заставила теряться в догадках: ты ли та хрупкая девочка, рассказывающая сказки про Старика и маленького Модника? Ты ли тот светловолосый ангелочек, чей мелодичный голос напоминал мне перезвон колокольчиков?

— Я тебя не понимаю. Говоришь, что я похорошела, и тоскуешь о потерянном ангеле. Так кем я стала ныне? Почему ты продолжаешь прятать от меня взор?

— Я теряюсь, госпожа…

— Яков, да что с тобой, ты ранее никогда не величал меня так. Не пугай, скажи, что случилось.

Кристина отложила ступку с пестиком в сторону, взяла молодого художника за руку и требовательно заглянула в лицо. Бедолага покрылся пунцовыми пятнами, рука его задрожала, дыхание сбилось. Старательно пряча глаза от настойчивого взора Кристины, он с трудом выдавил:

— Госпожа, простите… Кристина, почему ты так давно не приезжала в Марцелль? Я запомнил тебя небесным созданием, помнишь, я делал с тебя наброски для местной часовни? А ныне… Я преклоняю колени перед божественной красотой, ты уподобилась ликом Мадонне.

Девушка испуганно приложила пальчики к его губам.

— Тихо. Молчи! Не дай бог, услышит тебя лихой человек и обвинит в ереси. Грешно смертному, тем более женщине, уподобляться святой. Не смей даже в мыслях меня с ней равнять, иначе беды не избежишь.

— Но крест святой, любезная моя муза, что с тобой случилось за этот год? Ты расцвела подобно розовому бутону, подобно нежному цвету пиона в матушкином саду. Подобно…

— Бедный мой друг. Ты слишком давно не видел меня, вот и позабыл, но это не беда. Теперь я буду часто наведываться в Марцелль, Вильгельм смирился с тем, что Птичка подросла, оперилась и может сама вылетать из гнезда, — Кристина весело рассмеялась и чмокнула все еще смущенного художника в пунцовую щеку. — Так что берите меня в подмастерья с небольшим вознаграждением за хорошо разведенные краски и вымытые кисти.

Яков, придя в себя, улыбнулся и по старой привычке легко ущипнул Кристину за локоток.

— Беру тебя в подмастерья, мои оперившийся ангел. Ты надолго к нам залетела или лишь на мгновение? Смутить бедного художника, лишить его покоя и украсть навеки его сердце?

Кристина все не могла взять в толк, что происходит между ней и ее давнишним приятелем. Ее кумиром, талантом которого она восхищалась. Это его она считала ангелом, сошедшим на грешную землю с небес, способным на простом холсте строить сказочные замки, изображать лица людей подобно их отражению в зеркале или даже лучше.

Ей показалось, что бедный Яков одержим хворью, поэтому он так странно смотрит и говорит как будто чужими словами. Может, надо немного подождать, и болезнь как рукой снимет?

Кристина взглянула на художника, склонившегося над портретом господина в темном камзоле, держащего на руках левретку. «Почему я никогда не замечала, как он хорош собой? — думала девушка, разглядывая живописца. — У него доброе лицо, темные кудри отливают бронзой на солнце, а глаза… Его глаза искрятся на свету подобно кристаллам, соблазняют, как наливные вишни в саду у матушки Хильды.

Он стройно сложен, высок. В Марцелле во время святочных гуляний у него не будет отбоя от девушек. Яков! И имя его звучит, как… Как перезвон колокольчиков. Почему я не замечала всего этого раньше? Святая Дева, он красив словно принц из сказа о святой Эльзе и братьях, что поведал мне отец. Видел бы мой Яков, как всполошились светлячки. Крошки зажигают волшебные фонарики один за другим. Вьются вокруг, окружая нас тайной. Слышал бы он, как бьется сейчас мое сердце, стучит, как молот по наковальне. Того и гляди выскочит из груди. Яков лишь смотрит на меня и загадочно улыбается. Что же мне теперь с этим делать?»

Оставим погруженную в сердечные раздумья бедняжку, дадим ее мечущейся душе немного успокоиться и вспомнить, с какой целью она приехала в славный город Марцелль.

Громкие крики и свист, заливистый детский смех заставили замечтавшуюся девушку опомниться, она резко приподнялась, чуть не опрокинув на пол ступку с пигментом, и бросилась к выходу из мастерской. Яков проводил ее удивленным взглядом и тяжело вздохнул. Оттерев со лба пот, вернулся к работе. Заказчик должен был подойти с минуты на минуту.

Выскочив на площадь, Кристина заметила лишь галдящую людскую толпу, окруженную любопытной стайкой детей, подпрыгивающих и старающихся протиснуться сквозь стену зевак. Некоторые маленькие хитрецы, опустившись на колени, успешно пробирались в центр между ног толкающихся взрослых.

Не мешкая ни минуты, Кристина подскочила к гудящей словно рой пчел толпе и, последовав примеру малышей, ужом проскользнула в центр. Там пристроился пестрый шатер, возвышающийся над повозкой. Балаган странствующих кукольников давал представление, которое приносило столько радости зевакам, большим и малым, радостно смеющимся и улюлюкающим с горящими от восторга глазами. Артисты разыгрывали сценку про скупого священника, собирающего подати у паствы и не брезгующего похлопать по круглому заду то аппетитную вдовушку-торговку, то наивную пастушку.

Зрители приветствовали смелые шутки бродячих артистов, не боясь сравнивать кукольного сборщика податей с его алчным прототипом — отцом Казимиром, протоиреем местной церкви, прославившимся на всю округу не только невероятной жадностью, но также похотливостью и чревоугодием.

Люди веселились от души над нелепыми причудами марионеток.

Кристина забыла, сколько времени она, периодически сгибаясь до земли от хохота, простояла перед лоскутной сценой.

Но вот представление закончилось. Появившийся из-за ширмы кукольник, держа болванчиков в обеих руках и одновременно склоняя деревянные головки глупца-священника и толстой грудастой торговки, вежливо раскланялся перед нежелающими расходиться зеваками. И тут только девушка вспомнила, что так и не выполнила наказ Вильгельма и не купила закончившиеся у отца эмали. Вежливо раздвигая зрителей, она выбралась из толпы и протянула руку к поясу.

И похолодела. Ее кошелька не было, остался лишь небольшой лоскуток срезанной ткани, которым он был закреплен. Кристина обернулась несколько раз вокруг, но нет, никого рядом уже не было. Удачливый воришка давно скрылся с глаз, довольный немалой добычей, уведенной из-под носа простушки, которая, разинув рот, забыла обо всем на свете.

От ужаса у Кристины все поплыло перед глазами. Что скажет отец? Он впервые доверил ей одной отправиться в Марцелль, он поверил, что она стала взрослой. А что теперь? Как она признается ему в краже?

Горькие слезы обиды и раскаяния застили Кристине глаза. Она, не обращая внимания на расходящуюся толпу, опустилась на мостовую. Что же будет? У нее не осталось денег даже на обратную дорогу в Фогельбах, не говоря уже о ночлеге у Дитриха.

Бедняга зарыдала от обиды и злости на саму себя.

Так и сидела она у подножия ярмарочного дерева, обхватив колени и сжавшись в комочек, прямо на грязных булыжниках мостовой. Как вдруг…

— Что-то я не вижу приказа бургомистра об открытии нового фонтана посреди рыночной площади. А ты, Хассо? Эй, девушка, ты затопишь нас. Всех смоет в окружной ров, — послышался на смешливый голос.

Кристина испуганно подняла голову и увидела нависшие две над ней темные фигуры. Черты лица она не смогла разглядеть из-за слез.

— Ну-ка, красавица, вставай!

Один из незнакомцев протянул руку. Ее внимание привлек странный браслет, две серебряных полоски которого были скреплены друг с другом переплетенными змейками. Они напомнили ей кулон, украшавший шею ее подружки-куклы. Протерев заплаканные глаза, Кристина разглядела, что змеиные тела заканчивались оскаленными волчьими головами, служившими украшением замка.

Опираясь на любезно предложенную руку, Кристина поднялась, смущенно растирая слезы по щекам и не имея сил отвести взгляда от улыбающегося молодого человека.

Он был немногим старше ее. На голову выше, стройный, широкоплечий, держался величаво, был одет хоть и небрежно, но богато и со вкусом.

Крашеный жакет из мягкой дубленой кожи красовался поверх широкой, распахнутой на груди рубахи из тончайшего тосканского сукна. Широкий пояс на бедрах, отделанный дорогими серебряными вставками, изображавшими волков, — такие обычно продают на ярмарке в Фрайбурге приезжие купцы из Аппенцелля, — с обеих сторон был утяжелен ножнами и выдавал в своем обладателе любителя охоты. Красиво очерченный подбородок украшала выстриженная на испанский манер бородка.

Прямой точеный нос, нежные губы со слегка заметным пушком завершали портрет молодого богатого повесы.

Господин изящным жестом откинул с лица темные волосы, растрепанные от ветра. Его золотисто-карие глаза смеялись.

«Я хорош собой, не правда ли?»

«О да!»

Кристина смутилась, потупила покрасневшие от слез глаза, позабыв о страшной потере. Лишь одна мысль терзала ее душу: «Я ужасно выгляжу, опухла от плача, как неловко перед красивым господином».

— Позвольте мне назвать свое имя и осмелиться спросить ваше. И лишь потом узнать причину горьких слез. Михаэль по прозвищу Люстиг к вашим услугам! — произнес молодой человек и нарочито низко, шутовски поклонился, дотронувшись рукой до булыжников на мостовой.

Бедняга смутилась от увиденного. Чувствуя, что краска заливает ее лицо, поспешила представиться сама:

— Кристина Кляйнфогель по прозвищу Маленькая Птичка из Фогельбаха, к вашим…

— Ух ты! — громкий смех прервал ее приветствие. — Ну что же, будем знакомы, Маленькая Птичка по имени Кристина. Не ожидал встретить тебя так скоро. Много наслышан о твоей красоте. И слухи эти оказались правдивы.

Люстиг отступил на шаг, с интересом разглядывая девушку.

Странное чувство нахлынуло на обоих. Души их взмыли в небеса легкими перышками и закружились на волнах ласкового ветра. Засияло солнце, и все вокруг заискрилось радужными переливами. Кристина открыла свое сердце новому знакомому. Михаэль бережно взял его и прикоснулся к нему губами. И в тот же миг их души-сердца-тела оказались привязаны друг к другу крепчайшей нитью — ни уйти, ни разорвать!

Волшебство длилось недолго.

— А это мой сводный брат Хассо, — Михаэль обнял за плечи стоящего рядом с ним молчаливого паренька с коротко остриженными, торчащими, словно ежовые иголки, волосами и шутя подтолкнул вперед.

Споткнувшись о булыжник мостовой, Хассо чуть не налетел на испугавшуюся и отскочившую от него Кристину, смущенно закашлялся и поспешно отступил в сторону. Прозрачные глаза его мрачно сверкнули. Грубоватое лицо, сохранившее следы недавно пережитой оспы, побагровело от стыда. Хассо не любил быть смешным, тем более в присутствии привлекательных незнакомок. Спрятав смущенный и недовольный взгляд под кустистыми бровями, он глухо произнес:

— Госпожа, посмотрите, это не ваша потеря? — И протянул Кристине завернутый в рваные тряпицы предмет.

Девушка с опаской взглянула на странную находку и радостно вскрикнула, признав в ней свой срезанный с пояса кошелек. Она протянула к нему руку и в тот же момент с ужасом отдернула ее. Пальцы Хассо, державшие кошелек, были покрыты следами запекшейся крови.

— У щипуна сегодня несчастливый день, — спокойно пояснил Люстиг. — От воришки отвернулась удача, стоило ему попасться мне на глаза.

— И мне в руки, — закончил Хассо, вытирая ладони.

Далеко от Марцелля в лесной избушке, стоящей на берегу стремительно бегущего горного ручья, скрытой от любопытных людских глаз столетними елями и хранимой северными ветрами, склонилась над чаном Регина, вдохнула ароматы настаивающегося целебного снадобья, скользнула пальцами по поверхности, стирая увиденное. И тяжело вздохнула:

— Свершилось, девочка моя. Судьба настигла и связала вас.

Сказка Шварцвальда. Яков versus Михаэль

Михаэль Люстиг, незаконнорожденный сын баронессы Магдалены фон Берен, пришел в мир людей на пятнадцатый день июльской луны в небольшом крестьянском доме на краю Фогельбаха.

В великой тайне от всех.

Мальчик был выкормлен и поднят на ноги вместе с родным сыном старшей сестры Магдалены, живущей среди глухого леса в добровольном затворничестве и носящей имя Регины фон Берен, известной в народе как Черная Регина.

Судьба распорядилась таким образом, что он смог вернуться в родовой замок Шварцштайнфалль лишь спустя семнадцать лет. Баронесса осмелилась открыть двери своему второму сыну после смерти мужа и старшего брата. А до этого редкие весточки и гостинцы приходили от нее в затерянный уголок Черного Леса, где на берегу горного ручья, среди чащобы, притаилась маленькая избушка.

Под ее крышей, покатой, спустившейся почти до земли, покрытой хвойным лапником, росли, не зная горя и человеческого зла, два мальчугана, два брата — родной сын Регины Хассо и приемный — племянник Михаэль.

Детей баюкали домовые служки. В солнечные погожие дни под аккомпанемент золотых свирелей их развлекали феи, в дождь напевы маленького народа сменяли порывы ветра, гнущего до земли столетние ели, а ночью под огромной луной зачарованную арию дружно выла волчья стая.

Мальчики росли в мире чудес, не придавая этому никакого значения. То был их мир, другого они не знали. Непоседы гоняли наперегонки с быстрокрылыми эльфами, на освещенных солнцем лужайках ловили несчастных сачком, словно больших мотыльков. Отпускали их на волю, когда крылатые создания соглашались исполнять загаданные желания.

В детстве эти желания были просты и наивны, и осуществить их не составляло большого труда. А когда дети подросли, они перестали видеть волшебных обитателей леса.

Так всегда было. И будет.

Для повзрослевших мальчиков нашлись куда более важные дела. Хассо однажды попробовал травяной настой, что готовила для себя Регина. Сваренный из сбора белладонны, шалфея, мелиссы, вербены и корня мандрагоры, который ведунья тайком выкапывала из-под качающихся на ветру висельников, он обладал странной силой. Хассо не преминул угостить волшебным варевом любопытного брата.

Странный сон сковал их. Юноши без сил опустились на шелковую траву лужайки и, оставив человеческие тела, перекинулись в волков. Они метались по лесу, наслаждаясь обретенной свободой, невероятной скоростью и легкостью, неведомой силой, что кипела в них, вызывая щенячий восторг.

Но больше всего они радовались приходу потаенного мира, который успел закрыть двери, а сейчас вновь сверкал, рассыпая вокруг радужные блики. Повизгивая от удовольствия, волчата катались по изумрудной траве, купались в росе, прыгали за порхающими бабочками, ловили собственный хвост. Они снова вернулись в детство.

И лишь власть Регины смогла освободить неучей от волчьего морока, который звал их оставить прошлое, навеки слиться с шепотом леса, спуститься по лунной дорожке на дно озера. Она нашла опьяневших от настоя подростков на лесной опушке, погрузившейся во влажный сумрак. На небе созревало полнолуние. Растолкав бедолаг, Регина влила им в рот несколько капель эликсира, маленькую бутылочку с которым всегда носила на кожаном шнурке у пояса.

Наградив нерадивых глупцов тумаками, ведунья строго-настрого запретила подбираться к ее травам, пригрозив, что в следующий раз, когда оба превратятся в мерзких жаб, она и глазом не моргнет, чтобы их спасти.

Но таинственная волчья кровь уже заиграла в жилах испуганных проказников. Единожды познавшие свободу под светом луны никогда не возвращались назад. Регина знала это и сделала все что могла, чтобы обезопасить сыновей. С того дня на их руках красовались серебряные браслеты, дающие им власть над зовом луны, — две переплетенные змеи с волчьими головами охраняли их человеческую суть, возвращали назад из затянувшегося сна.

Лишь два условия поставила им Регина, перед тем как разрешить пользоваться настоем: ни в коем случае не снимать браслеты перед сном и никогда не пить дурман в полнолуние.

— Мой серебряные обереги не справятся с властью полной луны, ее холод зачарует вас и уведет по мертвой тропе за опасную грань, откуда вернуться могут лишь те, кто познал вкус человеческой плоти и нашел в себе силы отказаться от нее.

Мальчики дали клятву и исправно следовали ей до того самого дня, когда Хассо пропал в первый раз. Это произошло в ночь накануне полнолуния. Он не вернулся из зачарованного сна, его тело лежало на кровати и не подавало признаков жизни. Михаэль, проснувшись, некоторое время не беспокоился за брата, полагая, что он досматривает пришедший на смену волчьему человеческий сон.

Полуденное солнце уже слепило глаза, когда в его голову закрались сомнения. Михаэль вернулся в комнату к неподвижному телу Хассо и первым делом проверил его запястье. Браслета на нем не было. Проклиная глупца, парень бросился на поиски Регины.

Мать, узнав о случившемся, помрачнела. Сквозь сжатые от бессильной злобы зубы прошептала: «Черная Кровь проявила себя».

«Чья кровь?» — хотел спросить Михаэль, но неосторожные слова замерли у него на устах под гнетом разъяренного взгляда кормилицы. Та, не теряя ни минуты, прошла в свою комнату и плотно закрыла за собой дверь.

— Не заходи сюда ради спасения своей души, сынок, — услышал Михаэль ее голос.

Они вернулись в свои тела лишь через два дня. Регина, мрачная, уставшая, заметно постаревшая. И Хассо, возбужденный, бесноватый, с блуждающим взором, с резкими неуверенными движениями, словно он впервые примерил человеческое тело, ранее не принадлежащее ему.

Должно было пройти некоторое время, чтобы молочный брат стал походить на того, кем был раньше. Именно походить, потому что прежним он уже не никогда больше не был. В глубине его прозрачных глаз с той поры горели две красные точки — следы человеческой крови, которую он вкусил по собственной воле.

Михаэль не расспрашивал Регину, как ей удалось вырвать сына из-под власти полной луны, а сама она никогда об этом не вспоминала. Но кроме браслета, который ведьма принудительно одела на руку Хассо, она прочертила острым ногтем на его груди рунический оберег, вспыхнувший синим огнем и оставивший на коже след. По грустному лицу кормилицы Михаэль понял, что зов человеческой крови уже не оставит брата, а совершенные заклятия будут сдерживать его до тех пор, пока жив человек, наведший их.

Время шло. После того случая братья перестали использовать зачарованное зелье, позволяющее просыпаться в волчьем теле. Луна потеряла над ними власть.

На смену одному увлечению пришло другое. Они открыли для себя мир соблазна, телесных страстей, они почувствовали другой Зов. Зов плоти. Потаенный Мир вновь захлопнул перед ними двери, но в этот миг распахнулись другие, приглашающие их вкусить радость любовных утех.

Между братьями началось негласное соревнование, сколько женских сердец им удастся покорить. На шутовском рыцарском щите Михаэля красовалось уже не менее двадцати разбитых сердец. Хассо дышал ему в спину, не отставая.

Наивные пастушки и молодые пастухи, приводившие стада на залитые солнцем лужайки, стали их добровольными жертвами. Порочная слава лесных братьев вскоре распространилась за пределы Черного Леса, перелетела по местным деревушкам осторожным и смущенным перешептыванием. Богопротивные слухи метались по ветру подобно верховому пожару и сводили с ума любопытных крестьянок, чье наливное тело ждало запретных утех. Рассказы эти волновали голодных вдовушек, изнывающих без мужской ласки, и добрались наконец до вонзившихся в небеса каменных башен замка Шварцштайнфалль.

Магдалена, услышав от камеристки очередную скабрезную историю о похождениях лесных сластолюбцев, улыбнулась. Приближался срок, назначенный Богом ее мужу. Барон фон Берен доживал последние дни, мучаясь от иссушающей горячки.

По иронии судьбы, смерть супруга должна была открыть врата бедному изгою, незаконнорожденному выродку. Бастарду.

Ждать осталось недолго. Как она соскучилась по любимому мальчику! По его мягким темным кудрям, по золотым глазам, теплые оттенки которых играли словно сосновая смола на солнце, по нежным губам и трогательному румянцу на щеках.

Как омерзительны ей прикосновения и ласки старшего сына, копии своего угасающего отца! Анемичный Витольд фон Берен отвечал данному челядью негласному прозвищу Призрак: при встрече с ним служанки истово крестились и прятались. Витольд был одержим любовной горячкой не меньше своего младшего брата.

Но болезнь его носила оттенок крови… Мать догадывалась о пагубной страсти старшего сына, слухи о ней черными воронами кружили по окрестным деревням. Но она закрывала глаза на многочисленные свидетельства похищений и истязания девственниц сворой богатых извращенцев, возглавляемых Витольдом.

Магдалена, возраст которой приближался к сорока годам, доживала свой век в постоянных молитвах, всенощных бдениях и самоистязаниях розгами. Она посвятила душу Всевышнему, преобразив плотскую страсть в страсть благодатную.

Необходимо добавить также, что Михаэль, получивший за свой благодушный, веселый, легкий нрав прозвище Люстиг, не догадывался, что с Хассо его связывает не только молочное, но и кровное родство. Черная Регина исполнила данное младшей сестре обещание — сохранить в тайне от мира их сестринскую связь. Для Михаэля она оставалась любимой кормилицей, и лишь со стороны можно было увидеть, насколько они походили друг на друга.

Мальчик унаследовал от тетки густые темные волосы, правильные черты лица, рисунок губ, разрез крупных золотисто-карамельных глаз. Хассо, напротив, ни в коей мере не напоминал родную мать. Он был небольшого роста и кряжист, словно дубовый ствол. Движения его, в отличие от плавных, размеренных жестов Михаэля, казались резкими и порывистыми. Лицо с крупным носом и тонкими губами, отмеченное следами заговоренной оспы, походило на вытесанное неумелым плотником полено.

Но стоило задержать взор на небесно-голубых глазах, прозрачных, словно воды горного ручья, как грубые черты лица менялись под их блеском и глубиной. Случалось настоящее чудо. Уродливая внешность преображалась в привлекательный образ. Великую магию хранили глаза Хассо. Возможно, он унаследовал их от своего таинственного отца, имя которого знала и свято хранила в душе лишь Регина.

Второй раз Хассо пропал на исходе полной луны, спустя день после того, как Михаэль впервые повстречал Маленькую Птичку.

Регина более не отправлялась на поиски нерадивого ослушника. В полночь она вышла на берег озера, где в водах переливалась мертвенными бликами Хозяйка Ночи, и, прочертив на ее отражении защитный знак, произнесла заклинание, призывающее Хассо вернуться.

Ближе к рассвету она заглянула в комнату, где дремал Михаэль, и тихо сказала:

— Если к убыванию твой брат не объявится, люди в деревнях откроют охоту на оборотня. Я бессильна ему помочь. Защита моя содрогается под натиском его жажды.

Михаэль испуганно молчал.

— Сынок, что бы ни случилось, не оставляй глупого Хассо, он сам не ведает, что творит. Рожденный от дьявола никогда не вознесется в светлые чертоги Вальгаллы… Обещай мне!

Люстиг кивнул, соглашаясь с неведомым.

В сладкий сон вкралось ощущение ползающей по телу гусеницы. Кристина видела себя лежащей на облаке, плывущем высоко над землей. Над сказочными замками, вонзившими острые шпили в лазурное небо, над зеркалами озер, сверкающих на солнце, над пушистыми лесами, пронизанными ручейками.

И назойливая гусеница, переползая с руки на шею, с шеи на щеку, мешала девушке наслаждаться медленно сменяющими друг друга картинками. Она несколько раз стряхивала надоедливое насекомое, но оно упрямо возвращалось и продолжало странствие по ее лицу. Когда мохнатое тельце коснулось нижней губы, Кристина вскрикнула от омерзения и вырвалась из дремы.

Перед ее глазами маячил стебелек большеголова, он и был той самой надоедливой гусеницей, а над ним мелькали золотистыми огоньками глаза ее нового знакомого, нашедшего девушку на лесной, разогретой палящим солнцем опушке.

Кристина с трепетом вдохнула чужой запах, заставивший маленькое сердечко в волнении забиться. Еще ни один мужчина не смел окутать ее своим дыханием, не будил таких странных, противоречивых ощущений. Она не знала, что делать: бежать сломя голову или остаться и жадно вдыхать аромат его кожи и волос.

Первое желание возобладало, девушка уже была готова сорваться с места. Но Михаэль взял ее руку и поднес к губам дрожащие от испуга пальчики:

— Останься. Я не причиню тебе зла, Птичка!

Машу отвлек монотонный, равномерный стук. Отложив рукопись в сторону, она встала с уютного диванчика, пытаясь найти источник звука. Выходить из очерченного ночником теплого круга света в притаившуюся за ним черноту гостиной совсем не хотелось. Сказка, переселившаяся из набросков романа в явь, подкарауливала девушку на каждом шагу, стоило ей нырнуть в сумрак.

Стараясь не поддаваться детскому страху, Маша прошла на цыпочках в спальню, и несколько мгновений прислушивалась к равномерному дыханию Максимильяна. Ее друг спал сном праведника. Маша встряхнула головой, отгоняя сладкие воспоминания. Тело свела мягкая судорога на миг вспыхнувшего желания, поманила… Нет, не сейчас…

Снова этот странный звук. Он исходил от окна в гостиной. Маша медленно отодвинула тяжелую портьеру и выглянула на улицу. Кроме световой гирлянды, спрятанной в цветущей герани, никакого источника освещения не наблюдалось. Отель окружала стена абсолютной тьмы, за которой прятались призраки прошлого.

Маше стало не по себе, она робко поежилась. И в тот же момент в испуге отпрянула от окна. Между рамами судорожно забилась бабочка, не успевшая заснуть. Ее мохнатое тельце с потрепанными крылышками устало трепыхалось в стеклянной ловушке.

«Впусти меня!»

— Дурочка, как же ты сюда попала… — Маша недолго думая открыла фрамугу и запустила несчастное насекомое внутрь комнаты, в тепло. Мелькнув перед глазами пестрыми крылышками, бабочка нырнула в темноту гостиной. — Хотя бы не замерзнешь, — прошептала Маша, прежде чем вновь устроиться в уголке дивана.

Перевернула страницу. В шапке следующей главы находилось несколько перечеркнутых и исправленных абзацев. Скорее всего, Клайв размышлял над течением сюжета, меняя его на ходу. Под последним абзацем виднелся стилизованный рисунок из пары треугольников, совмещенных друг с другом двумя сторонами, под которыми стояли имена «Кристина» — «Люстиг». От них в противоположных направлениях расходились лучи — «Хассо» и «Яков». Клайв рассматривал развитие двух любовных треугольников, не зная, какому отдать предпочтение.

Остановившись на «Кристина» — «Люстиг» — «Яков», автор продолжил свое повествование.

…Барон Карл Витольд Первый фон Берен простился с миром, испустив дух на руках изнемогающей от горя супруги.

Его родной сын, погрязший в мирских утехах, в пьянстве и разврате, в момент смерти отца был на охоте и не высказал желания прибыть к моменту погребения, чем порадовал мать, ненавидевшую старшего сына. Но необдуманный поступок наследника вызвал немало кривотолков среди знати, присутствовавшей на отпевании покойного.

Это ни в коей мере не взволновало баронессу. Магдалена давно закрыла глаза на падение своего отпрыска, возложив последнюю надежду на Михаэля.

Однако смерть не собиралась покидать Шварцштайнфалль. Через месяц после похорон отца угас от чахотки и Витольд-Призрак. Его иссохший, покрытый кровавыми слюнями, скорченный в агонии труп был найден камердинером, и это событие вызвало у слуги вздох облегчения, смешанный с наспех произнесенной молитвой об упокоении грешной души.

После приличествующего времени, прошедшего после двойного траура, Михаэлю было дозволено перешагнуть порог замка. Что он и сделал, но лишь ради удовлетворения любопытства и внезапно проснувшегося тщеславия. Лесного бродягу тяготила роскошь покоев, не радовало золото убранства. Ему не дышалось полной грудью, холодные стены замка угнетали подобно склепу. Молодой человек возвращался в свои покои лишь за сном, стараясь не обижать мать.

При свете солнца Люстиг пропадал среди привычных лесных просторов. Не проходило и дня, чтобы он не виделся с Маленькой Птичкой, ставшей ему настоящим другом. Они всегда встречались у подножия скалы, с вершины которой стремились в небо зубчатые башни Шварцштайнфалля.

Из окон покоев Михаэля можно было разглядеть небольшую полянку, окруженную со всех сторон столетними великанами. Разведенный на ней костер был тайным знаком, что маленькая Кристина ждет его. Если бы у Люстига были крылья, он не преминул бы броситься вниз со скалы, лишь бы скорее окунуться в глубину ее лазурных глаз и дотронуться в дружеском приветствии до нежной щеки.

То была дозволенная ласка. На большее он не смел надеяться.

Михаэль боготворил Кристину и не мечтал о ней, как об обычной девушке. В его сердце она являла собой образ невинного и загадочного существа. Они могли говорить обо всем на свете, не уставая придумывать себе все новые развлечения и забавы. Кристина пыталась познакомить Люстига со своими маленькими друзьями, но к бедному парню не возвращался волшебный дар. Старик, Зеленый Петер и Модник оставались невидимыми его взору.

Кристина же покатывалась со смеху, слушая о похождениях Хассо в волчьей шкуре, и время от времени просила угостить ее толикой настоя, но получала решительный отказ. Тем самым Михаэль уберегал ее от неминуемой опасности. Но как бы ни были они близки и как бы доверительно ни звучали их беседы, у юноши оставалась одна свято хранимая тайна — давний разговор, состоявшийся между ним и кормилицей.

Вечером того дня, когда он впервые увидел Птичку, Михаэль влетел в избушку Регины как на крыльях и был пригвожден к земле ее черным взглядом, мрачным, тяжелым, словно надгробный камень.

Кормилица молча рассматривала Люстига, пытаясь прочесть его тайные мысли, а потом сказала:

— Запомни раз и навсегда, Михаэль, ты и эта девочка пришли на белый свет через одни руки, по воле Великой Богини. Береги ее пуще всех земных сокровищ от зла людского, от глаза лихого, от слова гневного, от чарованья, от искусов и ошибок.

Она — дитя природы, наивная и доверчивая, она побежит за каждым, кто приласкает, кто добро посулит, даже затаив камень в сердце. Знай, что она лишь сестра тебе, так сохрани ее душу, потому что она светоч среди океана тьмы, моря злобы, который скоро поглотит нас… Поклянись мне не искушать ее, мальчик мой.

Глаза Регины, черные бездонные дыры, заползли в душу притихшего Михаэля. Не отводя от них застывшего взора, он прошептал странную клятву, связавшую его отныне братскими узами с прекрасной девушкой.

Ведьма, успокоившись, довольно потрепала его по щеке:

— Вот так. Вот так… Держись данного слова!

С того дня Люстиг стал верным слугой и защитником повзрослевшей и расцветающей на глазах Маленькой Птички. Он не замечал, как за его спиной горят волчьей злобой глаза Хассо, не простившего молочному брату измены. Сын Регины надеялся на приглашение в замок, но так его и не получил.

Пропасть, что пролегла меж братьями, разрасталась с каждым днем, постепенно став непреодолимой.

Кристина затаив дыхание открыла дверь заветной мастерской.

Как давно она не была в городе! И уже более года не видела Якова. Здесь ли он, или покинул Марцелль, отправившись за более легким хлебом во Фрайбург или еще дальше — в ганзейский Гессен?

— Яков! — осторожно окликнула Кристина полутьму внутри ремесленной лавки. — Ты здесь?

Ответом ей была тишина. Девушка поникла: неужели ее грустные предположения сбылись, и она больше никогда не увидит красавца? Они даже не успели толком попрощаться.

Не теряя надежды, Кристина прошла внутрь темной лавки и огляделась. В мастерской никого не было. Только сохнущие на сквозняке под потолком холсты, одинокие мольберты и безумный беспорядок, царящий на столах.

Внезапно у входа раздался шум, и темная высокая фигура преградила девушке путь назад. Она испуганно вскрикнула. А вошедший от неожиданности припал к косяку двери и тихо прошептал:

— Не может быть…

В следующий момент она, как в детстве, кружилась в его сильных руках и с наслаждением вдыхала запахи эмалей, канифоли, лаков, исходящих от темных кудрей.

Мгновения радости сменились любопытством:

— Милый Яков, я соскучилась по тебе, как ты поживаешь? Пришла дурная весть, будто твой отец болен.

Художник нахмурился. Его красивое лицо потемнело, глаза затуманились грустью.

— Верна молва, суставы не дают ему покоя, не помогают ни притирки, ни мази, старик уже не ходит. Мастерская теперь полностью принадлежит мне. Не знаю, радоваться этому или огорчаться.

Кристина расстроилась:

— Бедный герр Доминик, я не знала о его напасти. Хочешь, я попрошу матушку Регину приготовить ему целебную мазь? Уверена, она поможет.

Надежда осветила лицо Якова словно лучик солнца.

— Я буду тебе очень признателен, маленькая фея. А старику мы ничего не скажем, вряд ли он согласится принять снадобье от колдуньи.

Кристина прошла вглубь мастерской. Она разглядывала наброски на скрученных в трубки пергаментах, приподнимала покрывала на холстах.

— Чей заказ ты сейчас выполняешь? Можно ли мне взглянуть на него?

Яков смутился и густо покраснел. Его голос дрогнул от волнения:

— Я пишу образ Богоматери по заказу фрайбургского епископального совета для их монастырской часовни. И он еще не готов. Точнее, я никак не могу добиться сходства…

— Сходства? С кем? — Кристина подошла к мольберту, стоящему у окна в маленьком эркере, и осторожно откинула кружевной покров. У девушки перехватило дыхание от увиденного. В наброске, изображавшем Марию с младенцем, она узнала свои черты. Кудряшки непослушных волос, нежный изгиб губ, разрез глаз, форма носа не оставляли сомнений.

Она повернулась к Якову, но он предупредил ее вопрос:

— Я скучал по тебе, Птичка. Теперь ты здесь, и я смогу закончить работу. Не согласишься ли ты подарить мне немного времени?

Кристина пристально смотрела на Якова, по обыкновению смущенно прячущего взгляд.

Он скучал и… в минуту тоски творил ее образ…

Забытое чувство всколыхнулось в душе девушки. Теплое, нежное, легкое, словно крылья мотылька, сладкое, словно плавящаяся карамель. Оно коснулось ее затрепетавшего в восторге сердца. Вернулось воспоминание о случившемся на лесной поляне, когда Михаэль впервые разбудил в ней желание, но так и не посмел преодолеть опасную черту.

Кристина поймала полный тоски взгляд Якова. Поднявшись на цыпочки, провела кончиками пальцев по кудрявым волосам, дотронулась до сомкнутых век, спустилась по щекам к приоткрытому рту. Коснулась дрогнувших губ. Она словно впервые видела его лицо, вновь знакомилась с ним.

— Ты красив, мой Яков…

— Не мучай меня, — под опущенными ресницами художника блеснула слеза.

Легкомысленный самодовольный чертенок овладел разумом девушки. Окончательно осмелев, она с любопытством коснулась его губ. Ее первый неумелый, осторожный поцелуй был встречен мучительным стоном. Яков изо всех сил прижал девушку к себе и ответил на ее ласку сладким продолжением.

Голова Кристины закружилась, сердечко затрепетало.

Несколько мгновений спустя юноша заглянул в ее блуждающие от неги глаза:

— Как ты?

Кристина, зардевшись словно маковый цвет, чуть дыша пролепетала:

— Странно. Говорят, поцелуи приятны, но я теперь знаю: они… слаще сладкого. Я побывала на небесах и подслушала разговор ангелов.

Яков нежно обнял девушку и снова прижал к себе. Он улыбался, не веря собственному счастью. Потом, опомнившись, тяжело вздохнул и отступил на шаг. Кристина удивленно взглянула на него. На лице Якова от волнения проступили пятна.

— Тебя часто видят с сыном баронессы. До меня доходили слухи, что ты помолвлена с Михаэлем. Еще говорят…

Девушка отвернулась от взволнованного юноши, скрывая улыбку.

— Яков, милый! Мы очень близки с Михаэлем, но пусть тебя это не тревожит. Он друг, почти брат мне, не более… Ты знаешь меня с детства и сразу поймешь, лукавлю я или нет. Сердце мое пока свободно, дорогой Яков!

Радостная искорка блеснула в глазах вновь обретшего надежду художника. Кристина хитро улыбнулась:

— Но порой Михаэль так на меня смотрит… Разглядывает всю, думает, я не вижу. Что говорить, он красив, а теперь еще и богат. Чем не завидный жених, а? — подтрунивала она над мрачным как туча художником. Тот, насупившись, молчал.

Сердце Кристины сжалось. Она почувствовала, что заигралась. Опустив глаза в пол, прошептала заветные слова:

— Слушай, приезжай на святочной неделе в Фогельбах к Вильгельму и проси моей руки, если сердечно желаешь. Не бойся ничего, я буду ждать тебя и отвечу согласием. Ты мил мне уже давно, — и, прижавшись к груди художника, закрыла глаза. Замерла, слушая стук его радостно бившегося сердца.

Сказка Шварцвальда. Зло было рядом

Праздник Всех Святых в Черном Лесу ознаменовался не только первыми заморозками. Студеный ветер с северных широт укутал молчаливый вековой лес в кружевное платье из инея, припорошил потаенные лужайки, заковал озера и малые ручьи в ледяной панцирь. Он принес мертвую тишину, прогнав беспокойных птиц по следу ускользающего солнца, загнал зверей в норы.

Но в тот 1681 год он, помимо прочего, привел с собой лютый страх.

Словно чумная напасть, распространялись среди городов и деревушек леденящие кровь слухи о пропадающих невинных девушках, об изнасилованных малых детях и истерзанных зверьми младенцах.

О том свидетельствовали охотники и егеря, находившие изглоданные обледеневшие трупы на запорошенных снегом лужайках. Одна странность наблюдалась повсеместно — вокруг тел не было найдено ни одной капли крови.

Изредка некоторые пропавшие девушки возвращались, только они уже не были прежними. Глаза их блуждали, они не узнавали родных, разговаривали сами с собой, истязали себя собственными руками, оставляя кровавые раны на теле, призывали Сатану забрать их души.

Несчастные во избежание преследования инквизицией были отправлены в монастырь, где и канули в небытие. Две бедняжки из соседней с Фогельбахом деревни покончили с собой самым богопротивным образом. Одержимая безумием девица, оголившись донага, нанизалась грудью на вилы. Другая проткнула себе насквозь промежность, оседлав осиновый кол. Истекая кровью, она рисовала вокруг себя чертовы письмена. Их бедняга-отец, открывший страшное злодеяние, в тот же миг лишился разума. Ни одной из грешниц не суждено было упокоиться с миром на церковном кладбище. Словно приблудившихся собак, их кинули в болотную топь.

В один из тех страшных дней Кристина развела костер на лужайке. Она звала Люстига. В Фогельбах пришла беда: пропали две сестры-двойняшки, дочери мельника, а также молочная сестра Кристины Марта, изводившая ее в детстве. Подруги отправились втроем в Марцелль за обновками к Рождеству и не вернулись к положенному сроку. Матушка Хильда посерела от горя, не находя себе места. Она убивалась по старшей дочери, считая ее погибшей.

Ужасную новость принес дровосек, видевший на днях вереницу всадников, пронесшихся среди черных сумрачных елей в сторону господского замка. По его уверениям, через седло одной из лошадей была перекинута тяжелая ноша.

Смеркалось. Кристина с тревогой смотрела на небо, где уже кружились тяжелые снежные хлопья, которые предвещали сильный снегопад. Подбрасывая в пламя костра сухие еловые ветви, она ежилась от пробирающейся сквозь плотный шерстяной плащ стужи.

Михаэль давно должен появиться, если он был в замке.

А если нет…

Пообещав себе подождать друга еще с полчаса, Кристина прижала к сердцу любимую куклу. Закуталась в плащ посильнее и закрыла глаза. Немного согревшись, замурлыкала под нос любимую песенку о босоногом сапожнике.

Хруст ветки заставил ее вернуться из дремы.

На краю поляны стоял Хассо. Прозрачные глаза его сияли ледяной злобой.

Кристина испуганно вскочила на ноги, оглядываясь в поисках Люстига.

— Зря ждешь его, Птичка. Он нежится в объятиях камеристки. К его светлейшей персоне ныне приставлена челядь, готовая услужить во всем. Уютная теплая норка, где они веселятся, с другой стороны замка, твоего костра никто не увидит. Ожидание напрасно.

Кристина, почувствовав опасность, еще раз огляделась, ища пути к отступлению, но Хассо стоял на тропе, преградив ей обратный путь в Фогельбах.

— Думаешь сбежать? Зря. Все пути отрезаны. Пришло время расплаты.

Кристина не верила в происходящее:

— О какой расплате ты говоришь? Что я сделала тебе? Чем навредила?

Хассо расхохотался, и раскаты его смеха зловещим эхом отразились от молчаливых елей.

— Самую малость, Птичка. Ты лишила меня брата. Украла его любовь.

Кристина затрясла головой, отгоняя морок. Она только сейчас поняла, какую ошибку совершила. Не замечала за спиной смертельного врага, который дожидался своего часа.

— Хватит понапрасну болтать, Хассо, — раздался голос всадника, вынырнувшего из сумеречного леса. Следом за ним появилось еще двое незнакомцев, один из которых вел под уздцы лошадь, недовольно фыркающую от падающих на морду крупных снежных хлопьев.

Всадники окружили испуганную насмерть девушку, шаг за шагом отодвигая ее к пылающему костру.

— Надеюсь, обещанный тобою подарок придется по вкусу нашему господину! Ты головой клялся, что она не знает мужских ласк.

— Она невинна как ангел, — подобострастно уверил негодяй.

— Тогда не будем терять времени даром. Гюнтер, хватай этого ангела, только не забудь завязать ей рот, чтобы не всполошила всю округу, — приказал первый всадник.

Тот, кого он назвал Гюнтером, спешился и направился к Кристине, широко расставив руки.

Она стояла уже вплотную к костру. Отступать было некуда, языки пламени плясали на подоле платья. Кристина закричала от бессилия и отчаяния и что было сил вцепилась ногтями в осклабившееся рябое лицо Гюнтера, целясь в его мутные глаза.

— Ах ты волчица! — по-бабьи заголосил негодяй, схватившись за разодранные в кровь веки.

В тот же момент страшный удар в висок лишил девушку сознания, и она замертво упала на заснеженную траву. Слуга перекинул бесчувственное тело через круп лошади главного всадника. Тот крепко прижал к себе добычу, пришпорил лошадь и через мгновение исчез в потемневшем лесу. Другие незамедлительно последовали за ним.

Сводный брат Михаэля, оставшийся на поляне в полном одиночестве, злорадно усмехнулся:

— За все надо платить, Птица! Хассо никого никогда не прощает.

Он уже вставлял ногу в стремя, как вдруг заметил странный предмет в снегу. Молодой человек поднял с земли старую потрепанную куклу и вновь рассмеялся:

— Детство закончилось! — и недолго думая бросил игрушку в огонь. Через мгновение лесная поляна с догорающим костром опустела.

Виски Михаэля раскалывались от невыносимой боли, но что та боль, когда на месте сердца пылал костер, пожирающий разум? Юноша сокрушенно опустил голову на стол. Регина внимательно рассматривала выпавший рунный расклад.

— Я предал ее, предал нашу дружбу. Был отвлечен лаской соблазнившей меня змеи, тайком прокравшейся в покои…

— Молчи, глупец! Не мешай мне думать, — шикнула Регина, блеснув уголками глаз. — Кости начали говорить…

Михаэль послушно затих, уткнувшись в странный рисунок гадания.

Регина осторожно поднимала каждую руну, внимательно прислушиваясь к внутреннему голосу. Ее глаза были закрыты, по лицу пробегали судороги. Красивые черты сменяла ужасающая маска.

— Да! Время пришло. Силы зла возобладали. Темный господин призвал верного слугу на жатву. Много людской крови потребуется ему, чтобы утолить жажду. Много жизней сожрет чудовище, пока не уснет… И то лишь на время…

— Матушка, умоляю! — попытался вмешаться Михаэль.

Регина мрачно взглянула на него.

— Девушка находится ближе, чем ты думаешь. Она в логове Зверя, притаившегося в стенах замка Шварцштайнфалль. Ты знал, что в подземельях твоего родного дома творилось и по сей день творится Зло?

Михаэль смертельно побледнел. Он обреченно уронил голову и зарыдал.

— Зачем ты позволила мне уйти из леса? Перебравшись в каменные застенки, я потерял себя, душу день за днем поедала ржа… И только Кристина спасала меня от притаившегося в каждом темном уголке греха. Она растапливала в маленьких ручках мое сердце, которое затягивала ледяная короста. Ты сама знала, что в крепости живет Тьма, зачем велела туда идти?

Регина нежно посмотрела на Михаэля и, как в детстве, потрепала его по волосам.

— Пути Господа неисповедимы, так говорят ваши церковники, а я добавлю: каждому даются испытания, которые необходимо преодолеть. Иначе они будут преследовать его вечно.

Михаэль вскочил на ноги.

— Мне нельзя терять ни минуты. Я возвращаюсь в замок.

— Иди, сынок! Молю тебя, опасайся неожиданных врагов, не доверяй никому, кроме самого себя. Береги свое сердце. Не позволь ему затвердеть.

Молодой человек удивленно взглянул на кормилицу, но ничего не спросил. Уже в дверях он остановился:

— Регина, я нашел куклу Кристины в костре. Странное дело — игрушка не сгорела. Лишь оборки платья да башмачок пострадали. Оставлю ее тебе, прибереги до нашего возвращения.

Ведьма изменилась в лице и молниеносным движением выхватила потемневшую от сажи куклу из рук Михаэля. Она приподняла ее растрепанные волосы, провела рукой по шее и облегченно вздохнула:

— Иди, сын мой, торопись! Да пребудет над тобой защита Фрейи! А платьице с башмачком мы тебе новые справим, не плачь, — обратилась она уже к кукле, словно к живому существу.

Пульсирующая в затылке боль вернула Кристину из забытья. Девушка сжала руками раскалывающуюся от приступов голову, стараясь вспомнить, что с ней произошло. Костер, Хассо, чудовищной силы удар… Все.

Когда глаза привыкли к темноте, несчастная поняла, что лежит на куче влажной, подернутой инеем соломы в комнате неведомых размеров. На расстоянии вытянутой руки очертания предполагаемых стен терялись во мраке.

Постепенно память вернулась полностью. Девушка испуганно закричала и вскочила на ноги. Новая волна боли, сдавившая виски, заставила тут же со стоном пасть на колени. Слезы бессилия и обреченности заструились по щекам.

Когда мучительные мгновения миновали, Кристина медленно, боясь снова пробудить утихшую боль, поднялась и попыталась, выставив вперед руки, ощупать пространство вокруг себя.

Склизкие, холодные как лед стены, покрытые лишайником, повергли в ужас. Птичка замерла на месте, боясь сделать шаг.

По ноге пробежали быстрые когтистые лапки, и послышался крысиный писк. Кристина собрала последние силы, чтобы не закричать, и в это мгновение в одном из трех крошечных отверстий-бойниц, служащих в каморке окошками, мелькнул сине-зеленый тлеющий огонек.

Затаив дыхание, девушка не сводила глаз с порхающего холодной осенней ночью светлячка. Малыш давно-давно должен был затушить волшебный фонарик. Что он тут делает?

Мерцающий призрачный свет, спустившийся от окошка, на миг осветил ее страшную, кишащую крысами и слизняками темницу, подлетел к кованой двери, словно приглашая Кристину к выходу. Не веря глазам, девушка пошла по следу фонарика, вновь пробудив в себе детскую веру в чудеса.

В следующий момент под дверью мелькнули фалды красного кафтана, и в замке лязгнул ключ.

— Модник… — прошептала ошеломленная Кристина. — Но как?

— Не теряй времени, маленькая глупышка, — раздался из-за двери скрипучий голос. — Спасайся!

Кристина толкнула тяжелую дверь; та поддалась, приоткрыв проход в освещенный факелами коридор. Стараясь не шуметь, девушка выскользнула из камеры и обомлела от удивления. Словно заправский акробат, на плечах Модника балансировал Старик.

Со слезами Кристина опустилась перед верными друзьями на колени, как вдруг Старик отвлек ее внимание, протянув указательный палец в сторону потолка. Кристина подняла глаза вверх, забыв, что то была обычная уловка маленьких шалунов. Через мгновение они бесследно исчезли.

Хитрые недотроги. Последнее время позволяют видеть себя лишь по собственному разумению.

— Спасибо, — запоздало прошептала она в тишину, и до ее слуха донесся легкий смешок и напутствие:

— Беги!

Итак, птичка выпорхнула из клетки, но осталось не менее сложное: выбраться из неизвестного подземелья.

Не теряя времени, девушка стала подниматься по спиральному коридору. Пройдя несколько ярусов мимо закрытых на мощные засовы дверей, Кристина попала в галерею, по левой стороне которой горбились арочные окна.

Опустившись на колени, Кристина подползла к одному из окон и осторожно заглянула вниз, в освещенный факелами зал. И чем дольше она наблюдала за происходящим, тем сильнее увиденное нечестивое действо овладевало ее чувствами, заставляя позабыть о желанной свободе.

Зал, окруженный идущими по спирали окнами, представлял собой равнобедренный шестиугольник. В одном из углов возвышался мраморный алтарь. Его застилал красный бархатный покров, расшитый странными письменами. Чуть поодаль девушка увидела начертанную темной краской звезду, также испещренный незнакомыми символами. В центре ее красовалось изображение козлиной головы.

По кругу этой странной фигуры стояли шесть человеческих фигур, облаченных в длинные черные рясы с опущенными на лицо остроконечными капюшонами. Люди держали в руках темные свечи, направленные пылающими фитилями в центр пятиугольника. Запах струящегося воска и чадящих масляных светильников, закрепленных на стенах, был необычным, он сладковатыми волнами распространялся по залу, поднимаясь наверх. Кристина вдохнула приторный аромат и испытала странное головокружение. И с каждым вздохом погружалась в блаженную прострацию. Тяжелый запах дурманил, приковывал к месту, отвлекал от желания спастись.

Вот одна из стоящих в круге фигур отделилась от остальных и, отойдя к мраморному алтарю, достала из-под него мохнатую маску черного козла. Отвернувшись от собравшихся, скинула капюшон и мгновенно водрузила звериную личину на голову.

Рогатый Человек вернулся в центр круга и начал произносить заклинания на непонятном Кристине наречии. Окружающие его темные личности, раскачиваясь из стороны в сторону, медленно повторяли тягучие фразы.

В воздухе нарастало напряжение. Оно, словно болотный туман, путало мысли, пульсировало в висках, вызывало невыносимый жар в теле.

Кристина не могла отвести глаз от творящегося внизу темного колдовства. Заклинания достигли своего апогея, люди сошли на возбужденный крик, и в этот момент человек в маске сорвал с себя темный покров, обнажив белоснежное нагое тело.

Кристина, вцепившись зубами в сжатый кулак, еле сдержала испуганный крик: она впервые видела неприкрытый одеждой детородный орган, возбужденно устремленный вверх.

По кругу собравшихся богохульников пронесся вожделенный вздох. Дверь в зал распахнулась, и кто-то втолкнул внутрь шестерых женщин, облаченных в длинные желтые одеяния. Глаза их были завязаны, они спотыкались на неровном каменном полу и испуганно вскрикивали. Некоторые читали христианскую молитву.

Только сейчас Кристина заметила в стенах железные скобы. Несчастных подвели к ним и приковали цепями, растянув их руки в виде креста. Девушки безвольно повисли на цепях, жалобно постанывая. Кристина затаила дыхание.

Человек в рогатой маске подходил к каждому из стоящих в кругу людей и срывал с них темные покровы, обнажая одно за другим возбужденные тела. Лица участников странного обряда были по-прежнему скрыты плотными кожаными масками.

Осталась последняя затянутая в черную рясу фигура небольшого роста, стоящая напротив алтаря. Ведущий церемонию человек (человек ли?) неторопливо подошел к ней, и вместо того чтобы резким движением сорвать покров, приподнял его снизу, просунув руку между ног незнакомца. Жалобные крики корчащихся в цепях испуганных жертв прервал громкий вожделенный стон. Фигура прогнулась дугой перед стоящим рядом обнаженным мужчиной и сама в нетерпении сорвала с себя черную рясу. Кристина обомлела, увидев немолодую женщину. Ее обрюзгшее тело дрожало от возбуждения. Темная маска скрывала черты лица, выставляя на обозрение лишь красные, искусанные в кровь губы и растрепанные рыжие волосы.

Язык женщины нетерпеливо скользил по спекшимся губам, предвкушая наслаждение. Рогатый демон помог ей забраться на алтарь. Приковав цепями широко расставленные ноги и раскинутые руки, повернулся к остальным, сделав им знак.

Мужчины разошлись по углам, каждый к своей жертве, неся в руках кубок с напитком, который был незамедлительно влит несчастным в рот.

Постепенно испуганные крики утихли, и в зале воцарилась абсолютная тишина, прерываемая лишь потрескиванием факелов и тихими стонами наблюдающей за действом, прикованной к мрамору женщины.

Голые мужчины начали истязать и насиловать опоенных дурманом жертв. Кристина отвернулась и судорожно сглотнула, но в тот же миг ее глаза упрямо вернулись к созерцанию, а рука невольно потянулась к груди, нащупав набухший от возбуждения сосок. Внизу живота неумолимо разгорался огонь. Она уже до крови искусала кулак. Сил подняться и уйти не оставалось. Неведомая сила тянула ее вниз, призывала занять место одной из прикованных к столбу жертв и умереть от мучительного наслаждения.

Один за другим мужчины в масках начали срывать повязки с лиц девушек и собственные маски. Первые три жертвы были ей незнакомы, но когда открылось лицо четвертой, Кристина не смогла сдержать испуганного крика. Она узнала Марту, свою молочную сестру, похищенную несколько дней из Фогельбаха. В тот же миг ее удивленный вопль был прерван рукой зажавшего ей рот Михаэля. Он с силой отвернул ее голову от окна и прижал к себе.

— Все позади, милая, нам надо спешить… Не смей смотреть туда!

Но, подчиняясь неведомой потусторонней силе, воцарившейся в подземелье, Михаэль тоже на миг обратился к созерцанию страшной картины.

Рогатый, насладив свою плоть с прикованной к алтарю женщиной, усталым взором окинул зал. Его соратники, превратившись в животных, продолжали оргию, становящуюся кровавой.

Именно кровь — вода жизни, как неизбежный финал, — завершала ритуал удовлетворения жажды, издавна пожирающей их.

Надругаться над телом девственницы было недостаточно. Предсмертный хрип, последний вздох, конвульсии агонизирующего тела, чье горло затягивалось удавкой, возбуждали отмирающие члены, вызывая долгожданную эрекцию.

И только одной избраннице будет дозволено уйти из подземелья живой с неизменным условием: она должна привести пять невинных девственниц для совершения нового жертвоприношения.

Душа и тело избранной будут навеки принадлежать Темному Божеству. Яркое клеймо каленым железом запылает на ее плече, сохраняя память о страшном дне. А пока отмеченная тавром «счастливица» лежала на каменном полу, слушая предсмертные хрипы своих умирающих подруг.

Двоим подошедшие слуги перерезали горло, и измученные женщины захлебнулись собственной кровью.

Другим повезло меньше: их тела исходили от затянувшейся агонии, клинок вспорол несчастным живот от грудной клетки до промежности, выпустив наружу кишки. Двое мужчин, нагнувшись над их дрожащими внутренностями, судорожно удовлетворяли свою плоть.

Рвота подкатила к горлу Люстига. Превозмогая себя, бедняга отвернулся от живой картины преисподней и, оттащив Кристину от оконного отверстия, словно ватную куклу, вытолкал в коридор.

Несколько мгновений спустя они были в относительной безопасности. Михаэль отвел девушку в свои покои, крепко закрыв за собой дверь. Взяв обессилевшую Кристину на руки, отнес ее на кровать. И тут же хотел было уйти, но жаркое дыхание коснулось уха, а дрожащий голос зашептал:

— Не оставляй меня, Михаэль. Где ты был? Я так долго ждала тебя. Я замерзала в лесу. А сейчас горю, странное пламя вокруг меня и огонь по всему телу сводят с ума. Остуди меня. Дай вздохнуть.

Кристина завороженно говорила, а ее руки судорожно срывали одежду. Освободив из корсета грудь, она взяла его дрожащую окоченевшую руку и прижала к затвердевшему от желания соску. Неземное наслаждение заставило ее тихо застонать.

Темный жар из самых недр преисподней перекинулся на Михаэля. Забыв обо всем на свете, он сорвал с души покров клятвы. Его жадные губы прижались к раскрытым в вожделении сахарным устам Кристины, вдавив ее голову в подушку. Язык проник глубоко в рот. Потерявшая разум девушка подчинила тело первородным животным инстинктам, широко раскинула ноги и позволила плоти Михаэля войти в нее.

Крик боли, прервавший невинность, сменился волной блаженства.

Безумная молила увиденного Темного Бога лишь об одном: чтобы их слившиеся воедино тела и души никогда не существовали друг без друга.

И ее желание было исполнено.

— Славный финал, но чем дальше, тем сильнее жажда… — с грустью прошептал стоящий в центре пятиконечной звезды мужчина. Он отбросил в сторону козлиную маску. Сапфировые глаза сверкнули в свете догорающих факелов. — Как я устал… Хассо! — раздался резкий, словно щелчок кнута, крик. Невысокий человек в рясе, склонившийся над одной из умирающих жертв, нехотя отвлекся от наслаждения. — Где твой обещанный подарок?

— Он ждет тебя, мой господин! Позволишь привести? — голос слуги подобострастно дрожал.

Мужчина с синими глазами провел рукой по телу, словно проверяя его на прочность, но внезапно поменял решение:

— Нет, пока не стоит. Оставим лакомый кусочек на завтра.

Кристина пришла в себя, когда за стрельчатыми окнами покоев Михаэля занимался хмурый рассвет. Шаг за шагом память рисовала ужасающие картинки прошлой ночи.

Рука девушки скользнула по телу. Она лежала под покрывалом совершенно нагая. Кристина непроизвольно сжала бедра, и легкая саднящая боль пронзила промежность. Откинув покров, с ужасом увидела капли крови, засохшие на внутренней поверхности бедер.

— О боже!! — прошептала она помертвевшим голосом. Спустя мгновение девушка вспомнила все.

И мир на веки вечные потерял краски, сошел во мрак.

Бедняга огляделась вокруг. Михаэля нигде не было видно. Смертельная тоска сжала в тиски ее сердце. Поруганная плоть затрепетала от беззвучных и бесполезных рыданий. В душу постучалось запоздалое раскаяние.

— Яков, Яков… Что я натворила? Милый друг, сердечный избранник, ты предан мною. Ты скоро придешь просить моей руки, я так ждала этого дня, желала всем сердцем. А теперь я поругана. Я сама решилась на смертный грех…

Кристина медленно поднялась с кровати, шатаясь, подошла к столу и, сдернув с него скатерть, прикрыла наготу. За мозаичными окнами восток подернулся розовым заревом, предвещающим рождение нового дня, который не должен был начаться для нее.

И он не начнется.

Кристина с усилием толкнула раму окна, пытаясь ее открыть. Прекратить ставшую бессмысленной жизнь на камнях под замковыми стенами — все, о чем она сейчас мечтала.

Темный лес, покрытый утренней изморозью, запорошенный ночным снегом, напоминал сверху плывущие облака тумана.

Недалеко от замка на лесной проталине, вдали от дороги, кружилось истошно каркающее воронье, предвкушая утренний пир. Кристина знала, чьи искалеченные тела будут терзать стервятники. Она должна быть там, рядом с невинными девушками, погибшими сегодняшней ночью.

Крепкая деревянная рама не поддавалась. Несчастная огляделась. Дверь спальни открывала проход в соседнее помещение, откуда веяло холодом.

Не теряя надежды, она прошла в гостиную, посреди которой стоял длинный дубовый стол, сервированный к завтраку. Одно из кресел было обращено к открытому настежь окну.

Кристина возликовала. Господу угодно ее решение умереть. Она быстрым шагом, придерживая на груди скатерть, устремилась к свободе. И вскрикнула от испуга.

На кресле с высокой резной спинкой, скрывавшей его от посторонних взоров, сидел Михаэль. Его мертвый, неподвижный взор застыл на линии горизонта. Скорбное лицо замерло восковой маской.

Услышав крик Кристины, он с усилием оторвал взгляд от розовой полоски солнечного света и посмотрел на нее. Его голос прозвучал глухо, словно из могилы:

— Я не знаю, как жить дальше, Птичка… Мой мир провалился в адскую пропасть вчерашним днем…

Кристина, затаив дыхание, молча слушала.

— Два человека, которых я любил, вчера предали меня. Моя мать была совращена исчадием Ада, развращена и уничтожена для Господа нашего. Теперь она во веки веков проклята людским и Божьим судом. Мой брат не оставил ни капли сомнения в змеиных происках…

Кристина молчала, зная, что Михаэль продолжит. Он сжал кулаки и что было силы ударил ими по резным поручням, которые, не выдержав его злобы, раскрошились в щепы.

— Та женщина, чье потерявшее сок тело терзали чудовища в человечьем обличии на алтаре, — была моя матушка, Магдалена фон Берен. А один из насильников, от жадной ласки которого она стонала как загулявшая потаскуха, как ненасытная текучая волчица, был мой молочный брат.

— Хассо, — с отвращением выдохнула Кристина.

— Да, когда-то его звали Хассо. Не знаю, что за злобная тварь похитила его душу и какое имя он предпочитает носить ныне…

— Именно он вчера…

— Не продолжай, — голос Михаэля задрожал. — Я знаю все. Он подстроил, чтобы я не увидел костер, отвлек подкупленной прислугой. Когда же я прискакал на поляну, то не увидел ничего кроме догорающих углей и снега, сплошь затоптанного лошадиными копытами.

Я опоздал. Осталась лишь кукла, она валялась посреди костра и говорила о том, что верная подруга ждала меня. Я пытался преследовать негодяев, но на проселочной дороге, сплошь изъезженной многочисленными обозами, уже не было никаких ориентиров. Регина, испросив совета рун, помогла найти тебя… Я не знаю, как мне дальше жить, Птичка.

Он уронил голову на руки, и его плечи задрожали от рыданий. Кристина шагнула к плачущему Михаэлю. Тот, всхлипнув словно ребенок, обхватил ее руками и зашептал:

— Только ты, только ты одна — мое спасение. Мой ангел. Ради тебя я вытерплю всю боль, — он приподнял красные от слез глаза и, приоткрыв скрывающий ее тело покров, нежно поцеловал Кристину в живот. — Спасибо тебе за подаренную ласку, любимая. Ты вытащила меня прошлой ночью из пылающей печи.

Внезапно по телу Кристины прошла горячая волна пережитого безумия. Ее лоно вновь залил жар. Сдерживая себя из последних сил, она опустилась на колени рядом с креслом Михаэля и поцеловала его в лоб:

— Я всегда буду рядом, мой дорогой друг.

Михаэль встрепенулся. Его глаза заискрились жидким золотом:

— Мне мало быть другом. То время миновало. К чертям бесполезные клятвы. Я люблю тебя. Желаю тебя. Я всегда мечтал о близости с тобой. Сегодня ночью ты стала мне женой. И теперь я намерен просить твоей руки у Вильгельма.

Кристина испуганно молчала. Уже ничего не исправишь. Она не вправе оставить Михаэля.

Молодой человек решительно встал и, подойдя к стенному шкафу, взял с полки небольшой предмет. Вернувшись к сидящей на полу растерянной девушке, бережно поднял ее на ноги и, утерев слезы, осторожно воткнул в волосы изящный костяной гребень.

— Это подарок тебе на память о нашей первой ночи. Их будет еще очень много, поверь. Но пусть маленькая изумрудная птичка вечно напоминает тебе о моих чувствах.

Его мягкие, нежные губы коснулись губ Кристины, язык смело скользнул по краешку ее зубов, призывая вернуть ласку. Девушка вздрогнула и откинула влажные пряди волос, открывая шею для поцелуя.

В начале декабря, затемно, далеко до рассвета, Маленькая Птичка снова проснулась от кошмара.

В самом низу налившегося живота пульсировал комочек плоти, живой плоти, просящей защиты от черных скользких рук, тянущихся со всех сторон. Их ледяные пальцы, гладящие чрево, выпустили железные когти и готовились исполосовать ее, уничтожить самое дорогое — ее будущего ребенка.

Перед сочельником Михаэль, а не Яков, будет просить у отца ее руки, и Вильгельм не посмеет отказать, с каким бы презрением он ни относился к баронессе фон Берен и ее отпрыску.

Он не откажет ему по веской причине: единственная дочь понесла от молодого барона, и отец захочет скрыть позор внебрачного рождения.

В ту роковую ночь, в канун Дня Всех Святых, греховное семя Михаэля зародило в ней новую жизнь. Тем не менее, мысли о покинутом Якове не давали покоя Кристине, превратив ее жизнь в бесконечную пытку. Она не появлялась в Марцелле, избегая встречи с несчастным влюбленным художником. Сидя в заточении в Фогельбахе, открывала дверь лишь на осторожный стук скучающего по ней Люстига, навещавшего любимую в отсутствие Вильгельма. По деревне уже начали ходить паскудные слухи, распускаемые внезапно нашедшейся Мартой. Она вернулась на исходе первой недели ноября, бледная, худая, в грязных отрепьях, бросилась в ноги обезумевшим о радости родителям, уверяя, что была увлечена посулами какого-то маркитанта, везущего товары во Фрайбург на осеннюю ярмарку.

Наветы Марты не отличались новизной. Она рассказывала односельчанам, что в ночь Всех Святых видела во сне откровение о совокуплении своей молочной сестры с самим Сатаной. Он него блудница понесла сына — будущего Антихриста, намеренного поглумиться над человеческим родом.

Кристина, не обращая внимания на змеиный яд, источаемый глупой девушкой, нежно гладила набухающий комочек внизу живота и мечтала о несбыточном: чтобы это был ребенок Якова. Ее душа горела от нескончаемой боли, прекращавшейся лишь на время страстными ласками влюбленного Михаэля, но поутру он исчезал, и чувство вины возвращалось, терзая несчастную пуще прежнего.

Порой, закрыв глаза, принимая в себя возбужденную плоть будущего мужа, она представляла на его месте другого. Боязнь произнести его имя заставляла кусать руку до крови. Однако стоило ей встретиться с зовущим на небеса янтарным взглядом Михаэля, тревоги чудесным образом рассеивались, и Кристина предавалась неистовой страсти, забыв обо всем на свете.

Иногда ей думалось, что увиденное в подземелье колдовское злодеяние оставило неизгладимый мрачный след в душе, что оно до сих пор властвует над ее разумом, искушая болью. Словно она навеки помечена.

На стук металлического кольца, как обычно, никто не ответил. Кристина шла к двери мастерской в Марцелле несколько долгих недель, полностью изменивших ее жизнь. Шла как на плаху, зная, что обязана в последний раз увидеть любимого и попросить у него прощения.

Не дождавшись ответа, она решительно вошла внутрь. Стараясь ступать тихо, направилась к окну, где обычно стоял рабочий мольберт Якова.

Художник, склонившись над полотном, тщательно вырисовывал детали картины, не слыша и не замечая ничего вокруг. Погрузившись в волшебство, он не существовал для окружающего мира.

Кристина замерла, невольно любуясь своим другом. Яков, закусив от напряжения губу, внимательно всматривался в холст. Отступив на шаг в сторону, позволил заиграть солнцу на мазках, придирчиво следил за соотношением света-тени и сочетанием цветов. Недовольный жест, нахмуренные брови — и быстро снятый слой свежей краски дал шанс исправить оплошность.

Слезы заструились по щекам Кристины. Она пришла в заветную мастерскую в последний раз. Пришла, чтобы разбить сердце человеку, которого боготворила. Которым восхищалась. Которого всегда любила.

Внезапно у нее закружилась голова, запахи красок и олифы встали комом в горле, вызывая рвоту. Сдерживая спазм, она, не разбирая пути, стремглав выбежала на улицу. Свежий морозный воздух остудил голову и ослабил приступ. Несколько раз глубоко вздохнув, Кристина постепенно пришла в себя. Соскоблив комочек чистого снега с подоконника мастерской, положила в рот и с наслаждением проглотила.

Яков замер у распахнутой двери с кистью и доской для смешивания красок в руках, не в силах отвести от нее изумленных, радостных глаз.

— Любимая моя… — выдохнул он наконец. Сердце Кристины пронзила острая боль. — Как ты похорошела… — Он шагнул к девушке и, не обращая внимания на ее испуганный возглас, что было силы прижал к себе.

На минуту, не дольше, Кристина вновь испытала ощущение блаженного покоя. Совсем как раньше.

— Я почти закончил заказ для епископа Фрайбургского. Я спешил и не мог навестить тебя, моя родная. Но теперь, получив обещанное вознаграждение, я смогу просить у герра Вильгельма твоей руки.

Эти слова ударом молнии поразили несчастную грешницу. Вздрогнув от них, как от пощечины, она поспешно высвободилась из желанных объятий и, прячась от любопытных людских глаз столпившихся вокруг зевак, скрылась в мастерской. Яков, нахмурившись, вошел за ней, плотно прикрыв дверь.

Кристина вернулась к мольберту. Склонившаяся над мирно спящим младенцем Мадонна улыбалась ребенку ее губами. Ее глазами тепло смотрела на маленького Спасителя.

Картина была великолепна. Яков превзошел сам себя, вложив в этот образ всю нерастраченную любовь и восторженную страсть. Кристина тронула рукой еще влажную краску и, тяжело вздохнув, отступила на шаг от полотна.

Взволнованные глаза Якова сводили ее с ума. Он замер в молчании, ожидая объяснений. У Кристины от волнения пересохло в горле, она судорожно сглотнула и на одном дыхании произнесла страшные слова, которые исступленно твердила весь день, сидя в повозке, везущей ее в Марцелль:

— Яков, мне не быть твоей женой. Отныне и навсегда я принадлежу другому, потому что ношу под сердцем его ребенка. Прости, если сможешь, забудь недостойную и падшую. Прощай, мой Яков.

Произнеся несколько отрывистых, словно безжалостные удары кнута, фраз, каждая из которых исполосовала до крови сердце несчастного, Кристина развернулась и не оборачиваясь покинула ремесленную лавку. По ее щекам одна за другой катились слезы, кровавые слезы разорванного в клочья собственного сердца.

Остолбеневший Яков некоторое время не мог дышать. Жизнь покидала его с каждым шагом удалявшейся возлюбленной. Когда за ней захлопнулась дверь, первый судорожный вздох расправил легкие. На его лице не отразилось страдания, оно осталось непроницаемо-спокойным и немного торжественным.

Отойдя к столу, где смешивались пигменты, он достал склянку с угольной сажей. Запустив в нее кисть, вернулся к почти законченному полотну и недрогнувшей рукой полностью закрасил лицо Богоматери черным.

Потом согнулся пополам на полу мастерской и беззвучно зарыдал.

Прозрачные глаза за окном лавки пристально следили за происходящим. Тонкие губы мужчины зазмеились в усмешке:

— Богохульник… Снюхался с дочерью ведьмы, еретик… Гореть тебе отныне в аду, проклятый богомаз!!!

Скользящие души. Кукла

Маша проснулась, когда солнце, поднявшееся из-за зубчатого края ущелья, проникло через щелочку в гардинах и осветило ее лицо.

Она лежала, свернувшись калачиком, на небольшом диванчике напротив окна, заботливо укрытая теплым клетчатым пледом. Вставший среди ночи Максимильян также задернул занавески, чтобы рассвет не разбудил ее раньше времени.

«Я его недостойна…» — вновь подумала девушка и зарылась в плед с головой.

До столицы Граубюндена, города Кура, региональный поезд шел чуть более часа. Оставив вещи в камере хранения на вокзале, молодые люди поймали такси и попросили доставить их к кантональному госпиталю.

Несмотря на то, что они прибыли на пятнадцать минут раньше назначенного срока, синий «Опель» уже стоял припаркованный у шлагбаума. Подойдя к машине, Макс нагнулся и осторожно постучал по стеклу. Дверь немедленно открылась, и небольшого роста, коренастый, с заметным пивным животиком мужчина выскочил на улицу. Выбритая голова блестела на солнце подобно бильярдному шару. Узкие очки в стальной оправе, строгий костюм, быстрый пытливый взгляд предположительно выдавали в нем технического эксперта или аудитора в банке. Крепыш пожал им руку и представился Вальтером Коппке.

— Фрау Ульрике просила помочь вам с визитом к моей несчастной Урсуле. Только из уважения к ней, как к другу нашей семьи и крестной матери, я согласился. Не имею понятия, зачем вам понадобилось увидеть мою жену и что вы собираетесь ей сообщить. Учтите, я буду присутствовать при разговоре, и если замечу ухудшение ее состояния, попрошу вас немедленно уйти.

— Конечно, можете не беспокоиться. Мы не причиним ей вреда, — ответил Максимильян как можно увереннее. На самом деле после вчерашних потрясений в музее он ожидал всего чего угодно.

Миновав проходную главного корпуса, посетители подошли к лифту. Макс обратился к Маше на немецком, чтобы не вызывать лишних подозрений у Вальтера:

— Дорогая, можешь совместить задуманное с полезным, поделиться профессиональным опытом со швейцарскими коллегами.

Его спутница не ответила, лишь натянуто улыбнулась. Переступив порог клиники, Мария сжалась подобно пружине, готовясь к предстоящему разговору. Она не имела понятия, как его начать и чем он может закончиться. Было ясно лишь, что на карту поставлено ее собственное душевное благополучие.

Невольно подслушанная фраза о специальности Маши немного успокоила герра Коппке. Черты его лица смягчились, швейцарец перестал хмуриться. Сопроводив визитеров на седьмой этаж, мужчина оставил молодых людей в холле и отправился на дежурный пост к медсестрам договориться о посещении.

Воспользовавшись ситуацией, Макс зашептал на русском:

— Мари, скажи сразу, мне придется переводить ту же галиматью, что была в музее, или еще хуже?

— Предполагаю, что хуже… Макс, не волнуйся, я сама боюсь. Переводи ближе к тексту, а потом, если сработает… Я тебе все объясню, клянусь.

— Спасибо, успокоила.

Вальтер вернулся с медсестрой в форменном костюме нежно-лавандового цвета и с именным бейджем на груди. Молодая смуглолицая девушка с кудрявыми, черными как смоль волосами, скорее всего итальянка (на ее жетоне значилось имя Сильвия), жестом пригласила проследовать за ней по коридору.

Перед палатой 17 она остановилась и, обратившись к Вальтеру, тихо произнесла несколько фраз, указывая на часы, а потом на небольшую лампочку, закрепленную над дверью. Герр Коппке согласно закивал головой.

Девушка открыла дверь и, войдя внутрь, обратилась к находящейся внутри пациентке:

— Фрау Урсула, вы не спите? К вам посетители, поднимайтесь.

Не забудьте надеть тапочки, сегодня похолодало. — И, обернувшись к мужу больной, повторила: — Если начнет волноваться, немедленно вызывайте дежурного.

Тот послушно кивнул.

Маша с интересом смотрела на необъятное существо без пола и возраста, с трудом поднимающееся с кровати. Безусловно, оно было женщиной, возможно, когда-то даже привлекательной, о чем свидетельствовал красивый разрез глаз. Но сами глаза были абсолютно больными. За свою врачебную практику доктор вдоволь насмотрелась на человеческое безумие, отраженное в зрачках. Выпуклые, мутные, у одних блуждающие, у других замершие на одной точке, слезящиеся или, напротив, сверкающие возбужденным блеском, их объединяло одно — пустота, безжизненность, невозможность адекватно анализировать зрительные образы и транслировать их в мозг.

Глаза Урсулы, воспаленные и красные, с нависшими тяжелыми веками, безразлично смотрели на вошедших, не подавая признаков осознанности. Одутловатое лицо с гипертоническими сосудистыми звездочками на щеках и отвисшими бульдожьими брылями находилось в постоянном движении. Оно кривлялось, гримасничало, ухмылялось и страдало одновременно.

Но появление Вальтера произвело неожиданный эффект. Остатки сна покинули больную, болезненный покров оставил разум, в глазах заискрилась жизнь, лицо, перебрав всевозможные маски, остановилось на невинности и как будто успокоилось. Урсула приветственно улыбнулась мужу и машинально убрала всклоченные волосы за уши.

Маша немного воспряла духом. Больная отчасти контролирует себя и находится сейчас в переходном периоде от дремы к бодрствованию, поэтому наиболее восприимчива к внушению.

Сделав Максимильяну знак, девушка подошла к несчастной и взяла ее пухлые теплые руки. Она заметила краем глаза, как испуганно дернулся Вальтер, но одобряюще ему улыбнулась и попросила не вмешиваться.

Урсула удивленно взглянула на незнакомку, но своих рук не убрала.

Макс подошел ближе, готовый ко всему. Но не к тому, что произошло в следующий момент.

Мария, продолжая крепко сжимать кисти больной, вдруг задрожала всем телом, резко повела головой в сторону, закатила в потолок глаза и заговорила каркающим голосом. Испуганный не на шутку Макс остолбенел. Он боялся пошевелиться. Ему даже показалось, что воздух в палате стал разреженным, запахло озоном, словно после грозы. Все происходящее фиксировалось в его голове на замедленную пленку и походило на действо из примитивного триллера про зомби.

Маша, или нечто, дремавшее в ней, несколько минут говорила на совершенно незнакомом грубоватом языке со множеством шипящих звуков. Закатившиеся глаза существа уткнулись страшными бельмами в пустоту, голова подрагивала от легких конвульсий, разбрызгивая слюни.

Внезапно руки разомкнулись, девушку отбросило от пациентки словно от удара током. Маша упала бы на пол, если бы не Макс. Гид подхватил ее ватное, полностью расслабленное тело и прижал к себе. Машу тошнило, ее били жестокие судороги, в уголках рта скопилась пена.

Максимильян подвел свою спутницу к умывальнику и ополоснул ей лицо прохладной водой, умоляя успокоиться, не замечая, что перешел на ее родной язык.

Вальтер не обращал на эту сцену ровно никакого внимания. Он не мигая смотрел на жену, которая впервые за несколько лет плакала навзрыд. Ее лицо замерло подобно неподвижной восковой маске, а по щекам ручьями текли слезы, нечеловеческие, неестественные, похожие на бесконечные потоки воды. Они как будто существовали отдельно от окаменевшего лица, жили своей собственной жизнью.

Мария постепенно пришла в себя, ее перестал бить озноб, спазмы в желудке отступили. Но голова продолжала кружиться, перед глазами плыло бессмысленное марево, взгляд не фокусировался.

Крепко обняв девушку, Макс насильно вывел ее в холл и усадил на стоявший в рекреации кожаный диван. Отдыхающие на нем пациенты испуганно шмыгнули в палаты, оставив посетителей одних. Маша с наслаждением вытянула ноги, положила голову на колени Макса и устало прикрыла глаза. Ее зеленоватое лицо медленно обретало краски.

Прошло около получаса, прежде чем дверь палаты тихо открылась и оттуда выскользнул Вальтер. Он подошел к молодым людям и, подтащив кресло, сел напротив. Маша приподнялась с колен своего друга.

— Что со мной было? Я упала в обморок? Совершенно ничего не помню, — она сжала виски и прерывисто вздохнула, опасаясь возвращения тошноты. — Я так и не успела ей ничего сказать из того, что собиралась…

— Ошибаешься, — безжизненным голосом ответил Макс, — тебе даже переводчик не понадобился. Вальтер, — обратился он к мужчине напротив, стараясь говорить как можно спокойнее. — Вы поняли, что… оно говорило?

Маша испуганно повернула к нему лицо. «Что ты имеешь в виду?»

Вальтер ответил:

— Ваша спутница говорила на старинном ретороманском наречии, очень редком, понятном лишь коренным жителям. Хотя я живу в Куре уже лет двадцать, понял лишь отчасти…

— А я и вовсе не местный, не разобрал ни одной фразы. Вальтер, что… она говорила?

— Что-то вроде «Нет вины твоей передо мной, не тяни чужие грехи, они оплачены сполна. Отпусти меня… твоя боль снова держит в подвале». Подруга ваша была явно не в себе, но то, что произошло с Урсулой, когда вы вышли… В голове не укладывается.

Маша до крови впилась ногтями в руку Макса. Тот терпеливо молчал, потом, разжав ее побелевшую кисть, прошептал:

— Сиди тихо.

Вальтер некоторое время боролся с волнением.

— Она не могла плакать уже долгие годы. Обращения к врачу начались именно с этой физиологической особенности. У нее высохли слезы, а следом подкралось безумие. Просиживала днями и ночами на чердаке дома Иоганна Пруста, рылась в пыльных семейных хрониках. Урсула помешалась на проклятии и решила принести себя в жертву, чтобы ведьма оставила ее в покое. Она отказалась иметь детей, желая уберечь их от беды. Опустилась, превратила себя в развалину. А моей Урсуле всего сорок, и еще несколько лет назад друзья завидовали мне…

Так вот — сейчас она плачет, рыдает навзрыд, выплакивая слезы за все прожитые годы… И, возможно, мне это только кажется, возможно, я вижу лишь желаемое, но ее лицо меняется, взгляд становится более осмысленным… Фроляйн, я не знаю, какую цель имели ваши слова, но они оказались эффективнее многолетней интенсивной терапии.

Маша не мигая слушала признания Вальтера. Потом спросила:

— Можно мне увидеть ее?

— Думаю, да… только, умоляю, больше ни слова. Не спугните мою надежду.

Урсула Пруст продолжала сидеть в той же позе на краю кровати, свесив вниз полные ноги. Ее руки безвольно лежали на коленях, а слезы извилистыми змейками ползли по щекам.

Лицо больной было непроницаемо, торжественно спокойно. Выражение глаз действительно изменилось. Как будто из них вместе со слезами вытекла пустота, болезнь, затаившееся безумие. Благоговейно улыбаясь, она взглянула на Машу.

«Спасибо», — беззвучно прошептали ее губы.

Внезапно она вздрогнула, стряхнула с себя оцепенение и повернулась к мужу:

— Валли, а где Люсия? Где моя кукла?

Вальтер смертельно побледнел, его голос дрогнул:

— Ты же просила… сжечь ее… Ты не хотела ее больше видеть…

Лицо сорокалетней женщины страдальчески скривилось, и она зарыдала в голос, словно капризный раздосадованный малыш.

Испуганный не на шутку мужчина метнулся к пульту у двери и нажал особую комбинацию цифр. Лавандовая медсестра, появившаяся через пару минут, сделала рыдающей женщине укол успокоительного. Потом строго и требовательно взглянула на нежелательных гостей, приглашая их на выход.

Вальтер, оставшийся у изголовья кровати, гладил пухленькую кисть Урсулы, пока лекарство не подействовало. Наконец ее веки потяжелели, женщина успокоилась и уже сквозь сон тихо произнесла:

— В следующий раз обязательно принеси Люси…

Весь обратный путь от корпуса до парковки Вальтер молчал.

Маша тихо тронула его плечо.

— Вальтер, кто такая Люсия? Почему просьба принести ее вас расстроила?

— О бог мой!! — Вальтер в буквальном смысле схватился за голову, на его глаза навернулись слезы. — Я не знаю что делать. Понятия не имею, где мне искать эту чертову Люсию! Сумасшествие Урсулы началось неожиданно, именно с этой куклы. У нее возникла маниакальная идея, что несчастная игрушка, старинная, потрепанная, принадлежащая ранее ее матери, перешедшая к той еще раньше, вдруг ожила. Моей женушке взбрело в голову, что набитый ватой истукан следит за ней. Что глаза куклы двигаются и даже меняют цвет… А потом она заговорила. Урсула утверждала, что в игрушку вселился неспокойный дух Анны, и приказала сжечь ее.

Я избавился от Люси самым простым способом — отправил ее в музей Ульрике в Дизентис. Но и там она пробыла недолго. Ульрике подарила ее заехавшему проведать дом Анны одному известному художнику, прославившемуся на весь мир декорациями и созданием образов пришельцев в знаменитом голливудском блокбастере. Следы Люсии затерялись окончательно… Ума не приложу, что мне сейчас делать. Как найти этого художника и жив ли вообще!

— Вы сказали, что глаза куклы были разные. Один голубой, а другой темный? — неожиданно спросила Мария.

Глаза Вальтера округлились:

— Да, именно так! Так вы ее видели? Где? Ради бога, скажите.

— Нет, сожалею, это лишь моя фантазия.

— А как зовут этого художника? — сменил тему Макс.

— Не уверен, что помню его имя, надо спросить Ульрике. Подождите, я позвоню ей.

Вальтер набрал номер на мобильном. Через пару минут разговора он обернулся к молодым людям, сидящим на заднем сидении его «Опеля».

— Говорит, что тоже плохо помнит, но скорее всего, герр Зиггер. Можно попробовать поискать информацию в Сети. Только вряд ли мы найдем адрес его обитания. Все пропало. Бедная Урсула. Я только начал надеяться.

Прощаясь с окончательно расстроенным Вальтером у вокзала, Макс взял номер его телефона и пообещал держать в курсе поисков. Возможно, художник немного наследил в Сети, оставил путеводные ниточки — ссылки на свои фан-сайты или упоминания в средствах массовой информации.

А пока пришло время найти очередной ночлег. Заглянув в туристический офис, расположенный в зале вокзала, и сделав запрос молодому щупленькому служащему с внушительным кристаллом Сваровски в левом ухе, молодые люди, предварительно посовещавшись, решили проблему за пару минут.

— Ты не против, если я сразу возьму один номер? — Максимильян заглянул в глаза девушке.

Маша порозовела от смущения и согласилась. В глазах закружились мотыльки.

Ее спутник с облегчением рассмеялся:

— А то решишь поговорить на ретороманском в одиночестве. Не могу лишить себя удовольствия послушать.

Румянец исчез без следа. Расшалившихся мотыльков сдуло ветром. Маша почувствовала, как волна холода пробежалась по спине.

— Макс, ты все видел, расскажи, что там произошло, умоляю. Не дай мне сойти с ума.

Парень глубоко вздохнул и грустно взглянул на свою спутницу.

— Вынужден признать, моя сугубо материалистическая картина мира трещит по швам. Когда ты взяла Урсулу за руки, я не удивился, полагая, что это один из ваших трюков, ну, чтобы добиться лучшего контакта. Но в следующее мгновение… Вначале я решил, ты разыгрываешь нас. Только такой жуткий голос, шипяще-утробный, подделать невозможно, это был голос нереального существа. Которое… ну…

— Которое воспользовалось моим телом, — тихо закончила Маша.

— А сейчас? — с тревогой спросил Макс.

— Сейчас Анна ушла. Это была она. Урсула отпустила ее, — несколько мгновений девушка молчала. — Я полагала, что призраки блуждают из-за чувства собственной вины, нереализованности предначертанного, но Анну, наоборот, держали на земле мучения невинных… Умение прощать — дар богов.

— Фройляйн Фогель, я скоро окончательно свихнусь с вами, но испить безумья чашу готов до дна, — неожиданно закончил молодой человек, приложив руку к сердцу и низко поклонившись.

Мария не могла сдержать улыбки. Мальчишка!

Уже засыпая, она услышала мелодию мобильного телефона Макса. Тот быстро поднялся с постели и ушел в ванную комнату, чтобы не разбудить девушку. Послышался его тихий голос:

— Привет, да, я оставлял сообщение, чтобы ты перезвонил. У нас небольшие проблемы…

За завтраком в скромном трехзвездочном отеле, приютившем их на ночь, Маша в полной задумчивости крошила в руках круассан.

Что делать дальше? Ее виза будет действительна еще несколько месяцев, а билеты забронированы на послезавтра.

Два дня рядом с ним.

Еще одну ночь. И все.

Пора возвращаться к исполнению профессиональных обязанностей, к покинутым больным, к дочке, которая уже соскучилась и ждет подарков. К родным скелетам в шкафу.

Чего грустить, цель ее поездки достигнута, душа Анны обрела покой и не будет являться в кошмарах. К Урсуле Пруст, ее последней невольной жертве, возвращается разум. Оставалось надеяться, что жизнь несчастной вскоре наладится.

Маше привиделся ребенок, которого счастливая Урсула укачивала на руках, и девушка, поверив на миг в чудо, как в далеком детстве, загадала желание и проглотила хлебный мякиш. Все будет хорошо!

Вот только пропавшая кукла… Странно, как подробно Клайв описал внешний вид игрушки в истории про Кристину, будто сам присутствовал на лесной опушке, когда Регина дарила ее своей преемнице. Где он ее видел?

«А почему ты решила, что речь идет об одной и той же кукле? Одна — творческий вымысел, другая существует в действительности. Ага! Как и то, что Виктория назвала тебя несколько дней назад Маленькой Птичкой. Бред какой-то…»

Маша не могла избавиться от странного перекрещения реальности и вымысла, от приторно-вязкого присутствия тайны, возвращающей ее в детство, когда она с упоением читала волшебные сказки вприкуску с плиткой шоколада. Когда она была абсолютно счастлива.

Маша невольно оглянулась по сторонам, разыскивая в маленьком ресторане притаившегося за спинками стульев пересмешника в малиновом кафтане или мудрого старика, следящего за ней из-за мисок с кукурузными хлопьями и кувшинов с молоком.

«Приветствуем тебя, Маленькая Птичка! Давно не виделись», — послышался шепот в ее голове. Мария вздрогнула. Наваждение исчезло. Напротив нее сидел улыбающийся Максимильян и показывал рукой на часы. Пора!

Пора, но только куда? Ее спутник с самого утра затаился, всем видом показывая, что готовит сюрприз. Все попытки выведать их дальнейший маршрут наталкивались на неприступную стену и заканчивались шаловливым поцелуем в нос: «Терпение!».

Разгадка ждала их перед входом в отель. Лимонно-желтый «Мерседес» полностью перегородил узкую мостовую. На его капоте в неизменной позе хладнокровного шерифа, закинув ногу на ногу, восседал великолепный Клайв.

— Хай, Макс! Привет, воробышек! — англичанин блеснул зубами.

Замерев у входа, Маша почувствовала, как ее губы невольно растягиваются в ответной улыбке. Но что он тут делает?

Макс рассмеялся:

— Это и есть мой сюрприз! Приключения продолжаются!

Все стало ясно, когда после объятий и поцелуев друзья расселись по привычным местам, и Макс наконец признался:

— Малыш, я пытался порадовать тебя. Дело в том, что мои попытки отследить пути герра Зиггера, а точнее Джорджа Зиггера, в Сети не увенчались успехом. Друзей, кто бы интересовался биографиями современных мастеров, у меня нет, я сам лишь фотохудожник-дилетант, не особо углубляющийся в теорию искусств. В контактах мобильного оставался лишь Клайв, и… неожиданно сработало!

— Поясню более доступно, — вмешался англичанин. — По счастливой случайности этот художник — мой приятель! Все просто. С Джо Зиггером я познакомился без малого лет десять назад. Задолго до того, как огромные инопланетные тараканы утащили с собой его разум. Родом он как раз из Кура, но в душе космополит. У парня есть несколько домов. Один — в Швейцарии, в маленькой горной деревушке, пропахшей сыром, другой — на Пхукете, еще пара — в Калифорнии и на Майорке. Но я знаю, что он еще обзавелся специальным местом, где хранятся его шедевры, эскизы и коллекция особых вещей. Я говорю о музее, находящемся на его на родине, а именно в шато Мерсье в городке Сьерр.

Макс бросил на Машу взгляд победителя: «Сюрприз стоил того?»

Девушка ошеломленно молчала. Действительно, она рано закончила мечтать. Сказка пока не готова ее отпустить.

— Итак, уважаемые господа, позвольте доставить вас в очередное шато! На этот раз замок действительно оправдывает свое название. Если вы в детстве рисовали себе прибежище Людоеда в сказке о Коте в сапогах, то это именно оно. К нему ведет пешеходная дорожка-серпантин для отважных, не боящихся переломать ноги, и фуникулер для осторожных и немощных.

Тех смельчаков, кто рискнет спуститься из шато в близлежащую деревушку на своих двоих, ждет подарок. На одном из поворотов открывается вид на водопад, бьющий из подножия замка. Он катит свои воды поперек леса и потом вновь уходит под землю, чтобы стать неприметной речкой.

— А где ты с Джорджем познакомился? — спросила Маша.

— Чудаков друг к другу притягивает! Богатых — в особенности. Я пересекся с ним в Каннах на кинофестивале в каком-то лохматом году, мы славно пощипали курочек в «Маджестике»[38], заснули в одном номере, в одной кровати и навеки стали молочными братьями. Наверное, не надо пояснять, что это означает? — он усмехнулся, вскинув по-мефистофельски бровь, и искоса посмотрел на Машу. Не дождавшись от нее реакции, продолжил как ни в чем не бывало: — Потом наши пути разошлись. Начинающий, безумно талантливый художник был ангажирован под долгосрочный проект и улетел на Голливудские холмы, а я продолжил наслаждаться жизнью. В данное время путешествую по старушке-Европе, собирая идеи для будущих романов.

Доходили сведения, что Джо, создав мир пришельцев, не захотел его покидать. Его последующие работы все глубже и глубже погружали подсознание автора во тьму. Произведения становились все более откровенными, выворачивающими наизнанку. Демонстрировали низменные человеческие потребности во власти, в боли и насилии, в извращенном доминирующем сексе.

Джо стал апологетом Сатаны, единственным ныне живущим портретистом, которому Дьявол явился воочию. Так говорят… Так что предвкушаю удовольствие от знакомства с его последними творениями. А вы?

Маша невольно поежилась. Сидящий на заднем сидении Макс тяжело дышал.

— Почему ты решил, что кукла может быть в этом музее? — раздался его голос.

— ДжиЗет всегда тяготел к потустороннему, к тайнам и загадкам, к вещам, сохранившим отпечаток зла, к изделиям, которые создавались умалишенными, самоубийцами, к предметам, прошлое которых было связано с болезнью и проклятиями.

Разумеется, в Дизентис он поехал с определенной целью, но, зная железный нрав леди Ульрике, от нее он вряд ли добился продажи музейного экспоната, такого, например, как дыба, на которой пытали несчастную Анну. Но ему удалось купить не менее интересный предмет — куклу, которой по меньшей мере четыреста лет…

— Клайв, извини, что перебиваю, — вмешалась Маша, — но ты описал ее внешний вид в романе практически с натуры. Как тебе это удалось?

Англичанин снисходительно улыбнулся:

— Помилуй, Мари! Каждое свое приобретение ДжиЗет выкладывает в галерее на «Фейсбуке». Мало того, историю Анны я вместе с ним собирал по кирпичикам, дополняя художественными флешбэками. Скажи лучше, тебе понравился мой роман?

Восхищенный взгляд девушки был ему ответом.

— Я прочла пока одну треть, заснув на сцене расставания Кристины с художником. Какую страшную судьбу ты придумал для Птички! Родить ребенка от лучшего друга, а любимого оставить навеки с разбитым сердцем!

Клайв повернулся к ней с улыбкой:

— Ты вправе все изменить. Подумай, что случится с ней дальше? Останется она с Михаэлем или вернется к Якову?

Максимильян, сидевший на заднем сидении, недоуменно хмыкнул. Он совершенно не понимал, о чем идет речь. Маша ненадолго задумалась.

— На мой взгляд, она должна быть с Михаэлем, отцом своего будущего ребенка.

Клайв нахмурился, его губы сжались в тонкую линию.

— Допустим, так. Но позже, спустя несколько лет, не чувствуя ее любви, Михаэль оставит Кристину с ребенком и, подчинившись требованию общества, найдет себе богатую партию. Наша героиня сойдет с ума от горя, озлобится, превратится в мерзкую ведьму и утопит боль в вине. Вспомнив уроки Регины, она попытается приворожить чужого мужа и потерпит фиаско, начнет вымещать злость и неудачи на родной дочери… Таково реальное развитие сюжета, только где-то я уже об этом слышал…

— Я тоже, — мертвым голосом отозвалась Маша.

«Вернусь домой — убью Ленку!»

— Но у нашей незадачливой героини всегда есть выбор. И если она его не сделает, то вмешается судьба.

Машина Клайва медленно ползла по серпантину на вершину перевала Фурка.

Маша молчала. Она лишь делала вид, что разглядывает мелькающий за стеклом горный пейзаж. На самом деле изо всех сил боролась со слезами и злостью на болтливую подругу.

Руки Макса обняли ее сзади за плечи, в знак того, что он готов защитить ее от грядущих бед. Не понимая, что сейчас творится в ее душе, он почувствовал потребность дорогой ему женщины в тепле. Маша украдкой слизнула предательски сползшую по щеке соленую каплю и закрыла глаза.

«Я его недостойна».

— А где сейчас господин Зиггер? — раздался голос Макса. Он пытался вернуть разговор в прежнее русло.

Клайв усмехнулся:

— Понятия не имею, куда повела его патологическая страсть. Последнее время он увлекся каталогизацией пыточных механизмов. Если следовать тексту блогов, которые он вел, то месяц назад Джи Зи путешествовал по бескрайним рисовым полям Лимы.

Несколько минут в машине царило молчание. Потом Клайв заговорил, резко сменив тему:

— Макс, ты ведь родом из Баварии. Почти по соседству, в Шварцвальде, начался мой роман-сказка. То, что мы сейчас все вместе, — символично. Я — человек, пишущий историю о ведовских процессах в средневековой Швабии, в городках, притаившихся в Черном Лесу. Экспрессивная девушка из России, начитавшаяся ссылок в интернете и решившая окунуться в детство. И ты… что может привязать тебя к нашей компании?

Макс задумался:

— Если только тема экскурсии, которую я проводил с большим удовольствием, работая в Мюнхене. «По следам Сказок Гауфа и братьев Гримм» — так она значилась в рекламном каталоге.

— Теплее, продолжай! Ты почти с нами!

— Экскурсии имели успех среди семей с малыми детьми, пенсионеров, порой бизнесменов, уставших от железобетонной логики. Ребята отвлекались воспоминаниями о временах, когда весь их мир прятался в стеклянный шар со снежинками.

Но еще больший успех они имели у меня лично. Я встречался с затаившимся среди корней деревьев и откапывающим клады хитрым Стеклянным Человечком, с коварным Голландцем Михелем, торгующимся за человеческую душу. Вел детей на поиски пряничного домика по тропинке, усеянной хлебными крошками и пытался вместе с ними разглядеть на вершине башни несчастную Рапунцель, распустившую золотые косы.

— Совсем горячо! Добро пожаловать в команду! Как думаешь, Мари, нам не помешает сказочник Максимильян?

Маша, так и не включившись в игру, покраснела. Клайв от души расхохотался:

— Так у вас все отлично, ребята! Кто бы сомневался!

Сьерр, или Сидерс, маленький город, имеющий два названия — на французском и немецком, — являлся форпостом на границе двуязычного кантона.

Замок Мерсье, почти игрушечный, окруженный тремя смотровыми башнями и похожий на сказочное пристанище Людоеда, показался из-за поворота. Накрапывал мелкий дождь, порывы ветра предвещали дальнейшее ухудшение погоды. Но неутешительный небесный прогноз не должен был помешать задуманному.

Следуя указателям, Клайв вел машину в направлении шато. За деревьями замелькали покатые черепичные крыши домиков, украшенных все как один навесными шпалерами с цветущей геранью. Большой плакат недвусмысленно намекал, что желающие прогуляться по аутентичной деревне и подняться в замок должны оставить транспортное средство на специально предназначенной стоянке и дальше идти пешком.

Припарковавшись в небольшом ангаре, молодые люди, не желая тратить время на осмотр альпийских шале и небольшой сыроварни, источающей на всю округу удивительный аромат, отправились к зубчатому фуникулеру, поднимающему туристов в замок.

Дорога наверх заняла около десяти минут, с одной непродолжительной остановкой среди густого леса, во время которой в вагон вошли несколько пожилых пар, одетые по-спортивному, держащие в руках фотоаппараты и неизменные альпенштоки[39]. Туристы говорили на немецком, и из обрывков разговора девушка поняла, что они не могут прийти в себя от увиденного водопада, бьющего из подножья крепости.

За стеклом вагона проплыла каменная стена замка, и поезд остановился на верхнем ярусе.

Добро пожаловать в Логово!

Пройдя через ворота с закрепленным над ними гербом, изображающим золотого грифона на голубом с красным поле, посетители проследовали в небольшой внутренний двор. Справа темнела вывеска «Галерея существ Зиггера», указывающая на небольшую двухэтажную пристройку. К ее входу вели несколько крутых ступенек с коваными перилами из переплетающихся змей, а над массивной дверью распластал крылья атакующий дракон[40]. Маша невольно улыбнулась. Антураж, достойный лабиринта ужаса в луна-парке.

Галерею существ и вход в замковые покои разделял живописный сад. Вычерченные, как по линейке, дорожки между клумбами с поздними растениями посверкивали мелкой белоснежной галькой. Низкорослые пирамидальные и шаровидные туи составляли вершины многоугольников, коротко стриженный самшитовый куст соединял их по периметру в замысловатый геометрический узор, состоящий из комбинации перекрещивающихся фигур. Центром ему служила изящная шпалерная композиция, сооруженная из кочанов конусообразной декоративной капусты пурпурного цвета.

Молодые люди повернули направо и поднялись по змеиным ступенькам к стеклянной двери галереи, которая при помощи фотоэлемента моментально открылась, пропуская посетителей внутрь.

В небольшом полутемном холле за стойкой с рекламными флаерами, плакатами, иллюстрированными каталогами и витриной с сувенирами сидел молодой человек, бритый налысо, в черной безразмерной футболке с изображением козлиной головы. Продырявленные шайбами уши, украшенные многочисленным пирсингом губы и нос делали его похожим на аборигена какого-нибудь затерянного в океанических водах острова.

Густо подведенные черными тенями глаза гота равнодушно взглянули на вошедших. Взяв с новых посетителей по двенадцать франков, он монотонным голосом пробубнил, что съемка здесь строго запрещена, любое появление вспышки фотоаппарата фиксируется камерами наблюдения, после чего выставляется штраф. Сообщив это, он снова спрятался за рецепцию, уткнувшись в экран монитора.

Из дальних залов галереи послышался женский смех. Маша удивилась. Что могло насмешить незнакомую женщину в столь мрачном месте?

Общее освещение в залах отсутствовало, висящие на стенах огромные, в пол, картины и инсталляции были подсвечены отдельными сфокусированными на них прожекторами.

Попав в первый зал галереи, Маша от неожиданности вздрогнула. Входящих приветствовал закрепленный под потолком, плотоядно раскрывший усеянную острыми клыками пасть огромный псевдобогомол, точный прототип голливудского Чужого. Анатомические характеристики существа демонстрировались с патологической дотошностью и точностью.

Картины на стенах показывали эволюцию чудовища — от зародыша во чреве до взрослой особи. В центре зала стоял обеденный стол, окруженный огромными креслами, спинки которых представляли собой оголенные позвоночники и распахнувшиеся в приветствии ребра.

Маша не верила своим глазам, полагая, что попала в паноптикум ужаса, в кошмарный иллюзион, созданный посредством больных снов.

Клайв увидел ее расширившиеся от страха и удивления глаза и потащил дальше.

— Здесь представлено его творчество уже после нашумевшего фильма. В тот момент ДжиЗет начал спускаться все ниже, исследовать преисподнюю слой за слоем. И стал непревзойденным мастером некроготики и биомеханики.

Следующий зал был посвящен биологическим экзерсисам. Здесь ошарашенную девушку ждал еще больший сюрприз. Изображенные на огромных панно существа могли обитать разве что в бредовых фантазиях больного шизофренией в стадии обострения или в аду, куда автор получил бесплатный абонемент. Горбатые карлики в фашистских касках и глубоководных очках, сидящие по росту на первом плане картины, изображающей, очевидно, Апокалипсис. Бородавчатые, изъеденные мухами и чумными язвами дети-уроды, выворачивающие наружу гниющие внутренности, рядом с обнаженными женскими образами, перетекающими в индустриальный пейзаж.

Помимо картин, здесь в стеклянных витражах, освещенные сверху узконаправленным лучом и оттого казавшиеся еще более омерзительными, стояли препарированные тушки изображенных на стенах существ, выполненные из неизвестного металла, ослепительно сверкающие или мрачно переливающиеся при изменении угла зрения. Катастрофически красиво.

Машу затошнило.

Стараясь более не разглядывать уродов, она проскользнула в следующий зал и остолбенела.

Потому что попала во владения самого Сатаны.

Этот зал был огромен, в центре его никаких скульптур и инсталляций не наблюдалось.

Середина помещения явно предназначалась для зрителей. Все внимание посетителей фокусировалось на трех огромных картинах, занимающих стены. На самом крупном, центральном, полотне, выполненном в серо-зеленых сумеречных тонах, властвовал Темный Господин в виде черного козла с сидящими на его коленях бородавчатыми карликами, которые держали в руках свернувшихся восьмерками змей.

Огромные рога и раскинувшая руки дьяволица над головой, проткнутая эрегированным членом, выступающим из его макушки, представляли собой стилизованный пентакль.

Маша, опустив глаза, с трудом перевела дух.

На следующем панно красовалось растянутое колючей проволокой в четыре стороны за руки и ноги женское существо. С головой насекомого, с телом, пронзенным, опять-таки насквозь, мужским половым органом, вышедшим из горла наружу.

Третий, заключительный шедевр извращенца-некроманта представлял собой стилизованную плетенку, узлами которой являлись разверзнутые ягодицы с торчащими из них неизменными фаллосами. Икона оголтелого гомосексуализма.

Мужской детородный орган, распятая женщина и торжествующий Сатана были лейтмотивом всех трех полотен. Первое время от их количества во всевозможных интерпретациях становилось откровенно душно. Но ненадолго.

Маша не понимала, что с ней происходит. Поступившая к горлу тошнота прошла, вместо нее все тело охватил адский жар, она была не в силах отвести глаз от изучения деталей. Девушка открывала один за другим незамеченный ранее ракурс или сюжет. Казалось, что картины оживали, детали меняли расположение, а существа — позы. Рациональный разум был изгнан животными инстинктами, она готова была вечно стоять в центре зала и без конца разглядывать каждое из трех панно по очереди. Насладиться чужой болью, причащаясь Зла. А после, отринув святую душу, в полном изнеможении подойти к первой картине с изображением козла и прильнуть к нему обнаженным телом.

Машины глаза безумно блуждали от картины в картине. Если бы не Клайв, подошедший сзади и закрывший ей лицо руками, она бы окончательно сошла с ума.

— Власть его неоспорима, таким впечатлительным особам, как ты, сюда вход строго воспрещен. Впрочем, как и твоему другу. Пошли его спасать.

Макс замер перед картиной с женщиной-насекомым и со страшной улыбкой исследовал подробности ее экзекуции. Крепко держа Машу за руку, Клайв толкнул немца в бок и скомандовал:

— Партайгеноссе[41], пора освежиться! Цум Аусганг[42]!

Максимильян вздрогнул, его взгляд отстраненно скользнул по спутникам. Через мгновение он рванул к выходу из зала, на спрятанный за портьерами балкон.

Идиллические клумбы замкового парка потихоньку нейтрализовали увиденный кошмар. Молодые люди глубоко, с надрывом, дышали, словно провели продолжительное время без кислорода. Наслаждались свежим, пропитанным дождем воздухом. Клайв, отступив в сторону, с иронией разглядывал обоих.

— Нормальная реакция душевно благополучного человека… Мы с вами еще не зашли в комнаты, где стоит предупреждающая табличка «Только для взрослых»!

Маша в недоумении обернулась к нему:

— Я не понимаю, как в эти залы ходят целыми семьями, дети же потом не смогут заснуть…

— Ты ошибаешься, детям от этого ни тепло ни холодно. Они рассматривают страшные картинки подобно комиксам с инопланетными уродами, не проецируя их на себя, на собственные ощущения. А вот подростки в пубертатном возрасте — те получают от просмотра истинное наслаждение. Их половые инстинкты обретают импульс, картины возбуждают фантазию, приближая к опасной грани перехода. Тьма затягивает, вы сами это почувствовали. Лишь внутренний стержень, защитная духовная оболочка спасает нормальных людей от искушения продлить сношение с демоном. Молодежь чаще всего соглашается познакомиться с ним ближе.

Война добра со злом никогда не заканчивается. И вы тому стали свидетелями.

— Почему церковь не может запретить существование галереи? Это настоящий филиал преисподней, — удивлению Марии не было предела.

Клайв хитро улыбнулся:

— Помилуй, Мари, мы живем в свободном мире. Каждый из нас имеет право выбора. Вот ты — какой бы сделала? Сознайся, что ты ощущала до того момента, как я закрыл тебе глаза?

Маша покраснела до ушей, но решила сказать правду:

— Не знаю… Я чувствовала страшное сексуальное возбуждение, какой-то нечеловеческой силы, оно полностью затмило разум…

— Я то же самое, — понуро сознался Максимильян.

— Он испытывал вас самым простым способом — иллюзией страдания, видом боли. Боль — чертовски сексуальна.

Маша побледнела как полотно.

— Клайв, только не говори, что ты веришь тому, что говоришь. Кто он? О ком ты?

— Брось кривить душой, Мари! Нас всех привлекают человеческие страдания, да, мы содрогаемся, но порой не в силах отвести глаза. Человечество с младых ногтей взросло на боли, на пытках, на казнях, купалось и нежилось в проливаемой крови, взрослело в бесчисленных войнах, дышало гарью костров, наслаждалось дурманящим сладким запахом горящих тел.

Современный человек в массе своей научился подавлять свои низменные инстинкты, мало на земле осталось мест, где демон чувствует себя вольготно. Мы сейчас в одном из таких мест. А в прошлом — он властвовал безраздельно, его сила была тем извращеннее, чем ближе к Богу находились его адепты. Он смеялся над Создателем, извратив само понятие веры. Самые громкие инквизиторские процессы проходили в удаленных монастырях, где существовали целые секты идолопоклонников, развратников и сатанистов. Одни пыточные механизмы чего стоили, недаром их стилизованные подобия по сей день находят повышенный спрос у современных сексуальных извращенцев. Дыба, колесо, знаменитая охрана колыбели, «Нюрнбергская дева», обнаженные плачущие женщины возбуждали не только палачей, но и неистовых следователей, инквизиторов, лишенных наслаждения плотью. Извращенцы удовлетворялись, отрывая несчастным соски и сажая их на кол…

— Клайв! Умоляю, замолчи… Меня снова тошнит.

— Мари! У тебя — здоровая реакция.

— Уверена, со временем люди стали милосерднее, добрее… — с надеждой вставила девушка.

— Отнюдь! Они вынуждены были поумнеть в плане образования. Технический прогресс расставил точки над «и», дав объяснения прежним тайнам, лишил фанатиков от веры возможности манипулировать сознанием. Но темная сторона позиций не сдала, она стала изощреннее и циничнее. Еще изобретательней в плане камуфляжа. — Поймав потухший взгляд Марии, Клайв спохватился: — Простите, господа, я увлекся. А мы забыли, зачем мы здесь. На втором этаже представлена личная коллекция Джи Зи, надеюсь, что знаменитая кукла еще там.

Молодые люди с сожалением покинули балкон и, стараясь более не углубляться в осмотр оставшихся экспонатов, направились к узкой витой лестнице, ведущей наверх.

У первой ступени их остановил голос Клайва:

— Одну минуту. Мимо этого шедевра пройти грех, посмотрите налево.

Маша и Макс как по команде повернули головы и увидели странный портрет, написанный на зеркале.

Коренастый человек с пушистыми бакенбардами и суровыми чертами лица. Губы плотно сжаты, темные глаза прищурены и заглядывают как будто в самую душу. Незнакомец держал на уровне паха маленькое зеркало в виде разверзшейся пасти.

— Разрешите представить — Джордж Зиггер собственной персоной, в компании с личным демоном, притаившимся в зеркале. Если опуститься на колени перед картиной и нагнуться… да-да, именно встать в недвусмысленную позу, то, заглянув в зеркало, можно увидеть его настоящего черта, притаившегося за плечами.

Но для взрослых такая коленно-локтевая позиция в общественном месте противоестественна, а для детей этот рискованный эксперимент неопасен — за их спинами стоит хранитель. А вот мы могли бы увидеть много интересного. Не желаешь присесть, Мари, пока никто не видит?

— О боже! В голове твоего знакомого не просто тараканы, а инопланетные мутанты, сожравшие его мозг без остатка… — воскликнул Макс и, крепко взяв Машу за руку, повел ее к лестнице.

Клайв криво усмехнулся, глядя им вслед:

— Там обычное кривое зеркало, глупец!

Второй этаж, где находилась личная коллекция художника, представлял собой просторный зал со множеством окон и хаотично расставленными экспонатами. Англичанин, подобно молнии, метался среди них, разыскивая куклу.

Маша, стараясь более не углубляться в детальный осмотр «предметов искусства», лишь скользила взглядом по корявым инсталляциям, мраморным бюстам с вживленными в них прутьями арматуры и колючей проволоки, удивилась паре изысканных скульптур руки самого Дали, которые смотрелись как инопланетные пришельцы среди царящего ада, среди кунсткамеры уродов.

— Она здесь, нам повезло, — послышался их угла зала дрожащий от возбуждения голос Клайва.

Маша в удивлении обернулась на обычно хладнокровного и циничного британца. Он застыл перед невысоким подиумом, на котором, свесив вниз тряпичные ножки в протертых до дыр кожаных ботиночках, сидела кукла.

Девушка подошла ближе. Клайв в тот же миг отступил в сторону.

«Что это с ним?»

Кукла как кукла. Остатки пакли вместо волос заплетены в косичку, порванное платьице заботливо заштопано, что говорило о добрых руках ее бывших хозяев. Лицо красавицы пострадало чуть больше: от щеки откололся небольшой кусочек керамики, и пробежала трещинка до уха; краска на улыбающихся губах облупилась.

Но над глазами, сверкающими на дневном свете ярким голубым камнем и отливающими влажным черным, время оказалось невластно.

Маше вдруг захотелось взять куклу на руки и понянчить. Она воровато огляделась по сторонам. Кроме притаившегося за спиной Клайва и Макса, замершего в восхищении около слона-насекомого, рожденного гением Дали, в зале не было ни души.

Маша протянула руки и дотронулась до куклы.

«Меня зовут Люсия, — возник в голове тихий голос. — Возьми меня, я твоя».

От неожиданности Маша чуть не уронила заговорившую игрушку с подиума. В ее голове моментально соткалось воспоминание из детства, когда в один из счастливых дней мама покатала ее на волшебной карусели, потом повела на второй этаж сказочного магазина на Лубянке, а там… там продавщица сняла с верхней полки самую дорогую куклу, умеющую говорить.

Куклу, которую девочка так долго выпрашивала и которой сразу подарила имя Люся.

Маша огляделась по сторонам. Максимильян не сдвинулся ни на шаг. Раскорячившийся членистоногий слон был великолепен и полностью поглотил его внимание. Клайв взволнованно дышал ей в затылок.

Девушка вновь протянула руки к кукле и, подчинившись ее приказу, быстро схватила и спрятала в рюкзачке.

— Уходим! — окликнула она очарованного слоном Макса и в сопровождении молодых людей торопливо спустилась к выходу. Кураж стиснул волю в пружину, готовую разжаться в любой момент.

Если на втором этаже была камера наблюдения и момент воровства попал в объектив, тогда у порога ее должны остановить. Но толстый мальчик-гот, продающий билеты, не обращал ровно никакого внимания на экраны камер, все его внимание поглотила игра-бродилка. Путь был свободен.

Мария остановилась лишь за воротами замка и несколько минут восстанавливала дыхание. Дело сделано, куклу можно вернуть Урсуле.

Тот факт, что она только что совершила первую в жизни кражу, совершенно ее не взволновал.

— Ну, вот и все, дорогие соучастники преступления, пора возвращаться, — послышался прежний бодрый голос Клайва. Он подошел к расписанию фуникулера и несколько секунд вчитывался в текст, потом изящно изогнул кисть с дорогими часами. — Следующий поезд придет через семь минут. Есть предложение воспользоваться моментом и взглянуть на знаменитый водопад. Правда, придется спуститься до промежуточной станции.

Наслаждаясь впрыском адреналина, Маша не задумываясь согласилась и с сомнением взглянула на Макса. Парень выглядел усталым, спуск по серпантину с увечным бедром — не для него. Максимильян грустно покачал головой.

— Я дождусь поезда и встречу вас внизу.

— Понимаю, дружище, тогда до скорого! Обещаю не соблазнить Мари в твое отсутствие, — непринужденно засмеялся Клайв.

Отыскав в стороне от площадки фуникулера указатель на пешеходную тропу, Маша вернулась к севшему на лавочку Максу и поцеловала его в щеку.

— Будь осторожнее, — тихо прошептал он. И улыбнулся Клайву: — Поспешите! А то мне придется вас ждать!

Англичанин шагнул в сторону и исчез за елками. Маша нырнула следом.

Ухоженная, посыпанная мелкой галькой тропа крутой дугой уходила вниз. Дорожка метра три в ширину, не более, по правую руку была огорожена перилами, во избежание падения в ущелье.

Но не успели они спуститься на один круг серпантина, как рокочущий звук прокатился над верхушками елей, а сильный порыв ветра нагнул стволы.

— Мари, давай возвращаться, приближается гроза! — Клайв старался перекричать ветер. Маша остановилась и в нерешительности оглянулась назад, представляя утомительный подъем. Глупый чертик в ее душе, отважный, неосмотрительный проказник, отчаянно замотал головой.

— Нет, Клайв, пойдем быстрее, мы успеем до станции, там сядем на фуникулер. Я хочу сфотографировать водопад!

— Как скажешь, упрямица.

Ветер, словно по приказу, стих, от раскатов грома остались лишь воспоминания.

— Абракадабра! Видишь, все отлично.

Молодые люди продолжили спуск.

Наконец впереди показался информационный плакат, указывающий направление на смотровую площадку. Маша ускорила шаг. Клайв еле поспевал за ней. Небольшой скальный выступ, нависший над дорогой и огороженный со всех сторон металлическими перилами, был идеальным местом для съемки необыкновенного природного явления.

Хрустальные струи горной реки, с силой бьющие из скалы, над которой возвышалась одна из трех башен замка, пролетали вертикально сотню метров, падали и превращались в белоснежную пену. Катились вниз, бурля на порогах, и терялись среди бесчисленных сосен и елей.

Маша достала из рюкзака камеру и подошла к самому краю. Немного свесилась вперед через заграждение, чтобы захватить в экспозицию больше сверкающих струй.

Клайв, заметив ее необдуманный поступок, сделал шаг вперед:

— Мари, ханни, не наклоняйся!

Но налетевший страшный порыв ветра отнес его слова в сторону. Испуганный до смерти англичанин наблюдал, как Маша перевернулась через перила и пропала из виду.

— О боже! — Через секунду он уже был на том месте, где стояла девушка. Несчастная прижалась телом к отвесной скале. Уцепившись руками за край смотровой площадки, она держалась на небольшом каменистом выступе, готовая рухнуть в пропасть.

Клайв со страху перешел на английский:

— Я сейчас! — Он подполз под перилами как можно ближе к краю и протянул Маше руку: — Держи руку! Перехватись!

Маша, серая от страха, сделав нечеловеческое усилие, оторвала одну руку от скалы и вцепилась в протянутую кисть.

— Молодец!

В этот момент ее пальцы свела адская боль, золотое массивное кольцо, что носил на безымянном пальце Клайв, безжалостно впилось ей в кожу. Она вскрикнула от боли и страха, взглянув на склонившегося над ней англичанина. В его сапфирово-голубых глазах клубилась тьма, заливающая зрачки. Клайв, переменившись в лице, заговорил холодным голосом:

— Дай мне свой рюкзак, он мешает. Отцепи вторую руку, сними рюкзак и протяни его мне.

— Да, — завороженно произнесла Маша.

Она послушно оторвала вторую руку от скалы и повисла над пропастью, сжав зубы от невыносимой боли. Раскаленное кольцо Клайва обжигало пальцы. Потянувшись, сняла лямку врезавшегося в плечо рюкзака…

— Маша! Где ты? Клайв? — сквозь морок, застивший ее разум, прорвался взволнованный голос Максимильяна.

В ту же секунду сильная рука британца перехватила ее вторую кисть, и Маша, словно пушинка, была поднята из пропасти. Перед тем как потерять сознание, она увидела спешащего изо всех сил, подпрыгивающего на здоровой ноге подобно неуклюжему кузнечику, бледного как смерть Макса Краузе.

«Что он тут делает? Он должен ждать внизу», — было ее последней мыслью.

Она пришла в себя, когда за окном начали зажигаться звезды. Лежа на огромной кровати, в комнате, освещенной тусклым ночником, стоящим на тумбочке рядом с изголовьем, Маша не могла понять, как она здесь очутилась.

Последним ее воспоминанием были испуганные глаза Максимильяна и его рот, застывший в немом крике.

Еще железные тиски-руки Клайва, спасшие ей жизнь. Они в последний момент перехватили ее за локти и вытащили из пропасти.

А сейчас она лежала на просторной кровати, согретая пуховым одеялом, будто и не было несчастного случая, словно ей пригрезился плохой сон.

Почему тогда она не знает, где сейчас находится?

Постепенно до ее слуха начал доноситься разговор в соседней комнате. Двое мужчин, стараясь говорить как можно тише, обсуждали произошедшее.

— У меня до сих пор руки дрожат. Что-то не спасает твой «Джон Уокер»[43].

— Отойдешь, все позади. Скоро твоя принцесса придет в себя. Одного не пойму: как ты оказался у смотровой площадки?

Макс некоторое время молчал, потом ответил:

— Я сел в фуникулер, но, подъезжая к промежуточной станции, расположенной вблизи смотровой площадки, странно себя почувствовал. Холод сжал внутренности, мешая дышать. Не осознавая, что делаю, вышел на станции за глотком свежего воздуха и с намерением найти вас.

— Понятно. Ты глубоко запустил эту русскую девушку в свое сердце. Что будешь делать завтра? Если не ошибаюсь, у нее вечерний вылет?

— Да… — послышался глухой ответ. — Я попрошу ее вернуться.

Маша грустно улыбнулась.

«Милый мальчик. Я недостойна тебя, мой чистый и светлый ангел. Ты еще возблагодаришь небеса, что я ушла».

В этот момент до ее слуха донеслась тихая мелодия мобильного телефона. Она протянула руку к сумке, которая лежала в ногах. Руки задрожали. Звонил человек, который никогда не должен был это сделать. Единственная причина, по которой Ирина Кушнир могла набрать ненавистный ей номер, — это то, что с Денисом произошло несчастье.

Похолодевшими от страха руками Маша откинула крышку телефона.

— Маша? — послышался вкрадчивый голос бывшей подруги. — Ты меня слышишь?

По тембру ее голоса девушка сразу поняла, что все живы.

— Да.

— Почему не берешь трубку? Звоню уже в пятый раз.

— Маша молчала, с трудом пытаясь сориентироваться в новой реальности. Голос Ирины прорвался из далекого прошлого, которое она старалась забыть, что ей, к слову сказать, почти удалось. Она не желала возвращаться.

— Я спала, не слышала, — медленно ответила девушка, стараясь прийти в себя от удивления.

— Спала? Ты сейчас трезвая? Можешь говорить? — слова буквально хлестали Машу по щекам. От недоумения, от проснувшейся злости и обиды голос вмиг обрел твердость:

— Здравствуй, Ира. Я не пьяна и могла бы выслушать тебя, но долгий разговор влетит тебе в копеечку, я в роуминге.

— Ты не в Москве? — разочарованно потянула Ирина. — Где, если не секрет?

— Не секрет. В Швейцарии…

«Вот только где? В каком городе находится отель, где я лежу на кровати?»

Маша спросила нерешительно:

— Что-то случилось?

— Ты в Швейцарии? — в голосе Ирины прозвучало неподдельное изумление, граничащее с недоверием. — Вот уж не ожидала. Ладно, поберегу свои деньги. Ничего страшного не случилось. Просто мы с Денисом соскучились по тебе. Наберу позже. — И отключилась.

Маша выронила трубку и со стоном откинулась на подушку. Ничего не случилось. Ее сердце сжалось от давно забытой боли.

«Только этого мне не хватало. Он не должен по мне скучать. Это невозможно».

Тихий стук в приоткрытую дверь нарушил ее мысли.

— Мари, ты уже с нами? — в щелку просунулась белобрысая кудрявая голова Клайва. — Вставай, соня! Подойди к окну, оцени сюрприз!

Маша вымученно улыбнулась и послушно встала с кровати. Отодвинув в сторону тяжелую гардину, вскрикнула от восторга. Под ней с высоты птичьего полета сверкал бесчисленными огнями сказочный город. В темном зеркале воды отражались величественные горы, чьи белоснежные снежные вершины терялись среди облаков. Над чудесным незнакомым поселением уже сгущались сумерки.

— Где мы? — выдохнула девушка.

— Мы над Люцерном, в моем любимом Отеле на Холме. Отсюда открывается самый лучший вид на город и на озеро.

— Невероятно… Я не представляла подобной красоты!

Освещенные прожекторами, взмыли к небу позолоченные шпили готического собора; черепичные крыши шестигранных башен замерли по берегам реки. Их соединял кривой деревянный мост, украшенный по обеим сторонам шпалерной геранью.

Фигурные купола крыш старинных домов венчали резные флюгера, мерцающие в последних лучах заката. Яркие огни чудного города плыли, отражаясь в темном зеркале озера. От пристани на другом берегу отчалил колесный ретро-теплоход, сверкающий иллюминацией подобно елочной игрушке.

С высоты холма ночной Люцерн напоминал рождественскую карусель, искрящуюся разноцветными фонариками, игрушечный городок из детских книжек.

— Клайв, — девушка с трудом оторвалась от магического зрелища, — я должна поблагодарить тебя. Ты спас мне жизнь.

Англичанин отступил в тень, пряча лицо. Потом отшутился как ни в чем не бывало:

— На моем месте так поступил бы каждый разумный мужчина, разбирающийся в женской красоте. Грех бросать в пропасть такое сокровище.

— Клайв! — Маша ткнула его кулаком в живот. Оба весело рассмеялись. — А где Макс? — вспомнила девушка.

— Романтичный фотограф спустился в город. Готовит тебе сюрприз.

Ее сердце больно кольнуло.

— Не верится, что все закончилось и завтра ночью я уже буду в нескольких тысячах километров от вас.

— Увы, Птичка должна лететь. Но она может и вернуться, не правда ли? — его вопрос прозвучал скорее как утверждение. — Тем более пережитые приключения навсегда останутся в ее памяти.

Маша промолчала, не зная что сказать. Клайв продолжал:

— Загадочная история о последней ведьме закончилась благополучно. Миссия выполнена, больная Урсула уверенно идет на поправку…

— Я чуть не забыла! — Маша рванулась в сторону от окна и схватила с кровати рюкзак. — Выручи меня. Я не успею передать несчастной ее потерянную куклу. Прошу тебя, если располагаешь временем, сопроводи Макса в Кур, верните Урсуле ее игрушку. Поверь, это очень важно. В лечебных целях. Сработает эффект плацебо… — Маша посмотрела умоляющими глазами на отступившего от нее Клайва. — Возьми ее, — произнесла девушка.

Клайв отошел еще на один шаг и уперся спиной в стену. Сумрак комнаты скрыл смертельную бледность его лица и обострившиеся черты. Левая рука англичанина судорожно теребила золотое кольцо.

— Возьми куклу, пожалуйста, — удивленно повторила Маша, протягивая безвольно повисшее тряпичное тельце.

— Благодарю, — послышался незнакомый голос из темноты. — Я выполню твою просьбу.

Маша смотрела, как дрожащие руки Клайва тянутся к игрушке и через секунду прижимают ее к груди как самое ценное на свете.

«Странный он сегодня», — мелькнула мысль.

Руки Клайва тщательно ощупывали кукольное тельце.

— В ответ на проявленное доверие я хочу дать тебе ценный совет, Мария, — с некоторой торжественностью произнес англичанин. — Давай поднимемся на крышу, в бар. Любуясь городом и дегустируя потрясающие коктейли, что готовит мастер своего дела Отто Грюнберг, ты услышишь притчу о Холодном Сердце.

Легенду о Питере, выпросившем себе у Голландца Холодное Сердце, в изложении Гауфа читали все дети, и ты в том числе. Но камень для души можно испросить не только по причине неуемной жажды денег, но и спасаясь от несчастной любви. Зарыть обескровленное страданием сердце между корней разлапистой ели, растущей в самом центре леса, или опустить его в омут ледяной горной реки. И продолжить жизнь богачом, самоуверенным красавцем, неподражаемым покорителем сердец, человеком, которому чужды страдания и тяготы, существом, вечно греющимся у чужих горящих очагов, пожирающим тепло любящих его сердец.

Маша завороженно смотрела на темную фигуру Клайва со стаканом, наполненным виски со льдом. Англичанин замер перед огромным, до пола, окном бара на фоне мерцающих огней плывущего под ними города.

— Это сердце не может согреть, его ответное чувство — иллюзия, оно лишь отражает тепло любящего человека. Но стоит чувству иссякнуть, проклятое сердце подернется инеем.

— Неужели не существует возможности вернуть несчастному его родное, оставленное за ненадобностью сердце? — включилась в игру Маша.

Клайв повернулся от окна и сел напротив, внимательно и серьезно заглянув ей в глаза.

— Выход всегда есть. Даже Дьявол не нарушает правил, предоставляя выбор. Спасение глупца, пошедшего на сговор с ним, валяется у него под ногами. Но не каждый им воспользуется.

Лишь годы, наполненные разочарованием, пустотой, бессмысленностью, укажут несчастному путь. Жертва… Пожертвование собственной жизнью ради чужой, пожертвование добровольное и осознанное, смоет грехи, накопившиеся за сотни лет перевоплощений. Или второй путь — обмен, порой лукавый…

Маша нахмурилась и в недоумении посмотрела на Клайва, ожидая пояснений.

Он сдержанно улыбнулся, слегка приподняв уголки рта.

— Готова ли ты всю свою жизнь греть бездушный камень, выбросив за ненадобностью любящее сердце? Стоит ли оплачивать закрытые долги? Глупость — один из непризнанных грехов, Мария Фогель. Подумай хорошо, перед тем как сделать выбор. И помни: когда не знаешь, в какую сторону шагнуть, выбирай другой путь.

«Когда встанешь перед тяжелым выбором и не будешь знать, как поступить, поступи по-другому».

Они оба — Клайв и Виктория — говорили об одном и том же.

— Знаешь, кто такие Скользящие Души?

Вопрос застал Машу врасплох. В сапфировых глазах англичанина вспыхнули звездочки. Радужка засияла удивительными переливами, от небесно-голубого до туманного маренго. Отвести взгляд от лица Клайва стало невозможно. Девушка впервые попала в плен его сверхъестественного, гипнотизирующего обаяния. Едва дыша, она ловила каждое слово.

— Есть поступки, которые не позволяют душам совершенствоваться. Роковые ошибки, словно крюки, привязывают их друг к другу. Обычные грехи, такие как зависть, гнев, уныние и далее по списку, легко исправляются в следующих перевоплощениях. Боги любят шутить — богатого, как Крез[44], алчного негодяя они превратят в слепого попрошайку. Перерезавшую вены плаксу наградят жизнелюбием. А похотливую особь превратят в сестру милосердия. Но есть неучтенный грех — предательство. Предательство друга, любимой, и, страшнее всего, предательство самого себя, отречение от великого дара — от любви. Невозможность терпеть боль безответного чувства. Согрешившие против себя попадают в замкнутый круг, они скользят по жизням в желании искупить грех, исправить ошибку. Случайно встретившись, их души сразу узнают друг друга и получают шанс, а упустив его, продолжают скользить по волнам времени.

— А как же ты, Клайв? Надеешься ли ты на встречу с той загадочной женщиной? — вдруг спросила Мария и испугалась. Слова, прозвучавшие сейчас, не принадлежали ее разуму. Она как будто транслировала их извне, абсолютно не вписывая в контекст диалога.

Клайв не удивился. Он опустил голову и несколько мгновений обдумывал ответ. Красивое лицо англичанина помрачнело, ясные глаза застила тьма.

— Она сама должна сделать выбор. В свое время я грубо нарушил правила, и теперь не в силах на него повлиять. Она знает, где меня найти.

Несколько минут за столом царило молчание. Молодые люди притихли, думая каждый о своем. Наконец Маша не выдержала натиска мучавших ее вопросов. Допив одним глотком «Маргариту» и проглотив маслину со шпажки, осмелилась подать голос:

— Ты рассказал мне сейчас интересную притчу, зная, что она будет иметь для меня значение. Как тебе удалось узнать мое прошлое? Только не говори, что способен читать мысли. Я допустила этот факт единожды, с моей особой пациенткой.

Непроницаемое лицо Клайва повернулось к окну, он устало опустил глаза на мерцающий огнями город.

— Почувствовать разбитое сердце не требует особого таланта, тем более от меня, знатока и коллекционера. Я позволил себе пофантазировать и без труда попал в яблочко. Кстати, я переспал с твоей лучшей подругой, не забыла? Мог узнать от нее… А о какой пациентке ты говоришь?

— По идее, она уже таковой не является. Перед отъездом я подписала распоряжение о выписке Виктории. Поверь, если сейчас и существуют ведьмы, то она из их числа. Говоря современным языком, она гениальный экстрасенс, медиум. В прошлом, без сомнения, окончила бы свой земной путь на костре…

Маша не заметила, как дрогнула рука Клайва, опустившая пустой стакан с остатками нерастаявшего льда на стол. Его пальцы хрустнули, сжались в кулак до белых костяшек. Он не проронил ни слова.

— По ее просьбе я направилась в Швейцарию, чтобы отыскать Урсулу Пруст. Если бы не начавшиеся кошмары с участием Анны Кляйнфогель, то я бы продолжала пичкать бесполезными медикаментами несчастную Викторию, пытающуюся рассказать мне о присутствии рядом с ней неупокоенного духа…

— Неисповедимы пути твои… — неожиданно подвел итог Клайв, — и все они приведут в качающийся на волнах тонущий город!

Маша удивленно взглянула на собеседника: он снова начал говорить загадками.

— Так что делай выводы, Птичка! — бодрым голосом резюмировал Клайв. Он поднялся с кресла и сделал жест рукой замершему у входа в бар растерянному Максу Краузе.

— Мы здесь, парень!

Вечер в баре отеля благополучно перетек в посещение ночного клуба в центре Люцерна. Отгоняя подальше мысли о приближающейся разлуке, Маша без конца хохотала над потоком остроумных шуток Клайва. Макс также старался не думать о завтрашнем дне.

Англичанин же напился в тот вечер в хлам. Он смеялся до слез, а когда шутки иссякали, начинал плакать, не стыдясь окружающих. Его красивое лицо выглядело аллегорическим слепком трагикомической маски. Маша недоумевала: она впервые видела обворожительного сердцееда то в подавленном, то в экзальтированно-взвинченном состоянии, она не знала, в какой момент прежний Клайв вернется с новым спичем, а когда поникнет головой и начнет глотать слезы, шепча под нос одну и ту же философскую истину:

— Надо уметь проигрывать… Вот шельма!

Она пару раз порывалась спросить, в чем состоял его пресловутый проигрыш, но предупредительный жест Максимильяна останавливал ее. «Лучше не трогай его!»

Около трех часов ночи, еле стоя на ногах, веселая троица решила развеяться и прогуляться по набережной Ройса пешком. Они шли по старому, совершенно пустому, полыхающему огнями реклам древнему городу в поисках такси, но законопослушные швейцарские водители, отработав положенные сверхурочные, уже исчезли с улиц.

Уставшие, но веселые молодые люди добрались наконец до лифта, поднявшего их к рецепции отеля, и разошлись по номерам.

На ее подушке лежали белоснежные восковые розы. Максимильян закрыл дверь номера и, не сказав ни слова, сразу прошел в ванную комнату.

Мария, затаив дыхание, опустилась на край кровати и дрожащей рукой коснулась лепестков.

В ту ночь они не занимались любовью.

Макс прижал ее к себе и лежал молча, дыша ею.

Он больше всего на свете боялся получить отрицательный ответ, а она боялась вопросов.

Оба замерли в тишине, прислушиваясь к ударам сердца, мечтая каждый о своем и даже не догадываясь, насколько одинаковыми были их мечты.

Маша замерла в объятиях уснувшего Максимильяна, наблюдая, как на небе медленно гасли звезды, приближая рассвет последнего дня. Ей безумно хотелось плакать, но было страшно разбудить мирно посапывающего, утомившегося от переживаний ангела-хранителя.

Весь путь до аэропорта, занявший не более часа, прошел в тягостном молчании. Клайв сосредоточенно вел машину, стараясь исправно соблюдать правила движения и не попасться на глаза внимательным и придирчивым полицейским. Остатки буйной ночи еще не выветрились из его головы.

Не проронив по дороге ни слова, он припарковал машину на подземной стоянке аэропорта и жестом пригласил спутников выходить.

Маша шла на автопилоте, гоняя в голове одну-единственную фразу, позволяющую ей держаться: «Поплачу потом».

Макс за все утро произнес от силы несколько дежурных слов, за завтраком попросив крепкого кофе и потом коротко поприветствовав смешного, всклокоченного, похожего на подгулявшего клоуна Клайва.

Англичанин закатил опухшие глаза и, прижав руки к груди, изобразил искреннее раскаяние.

Они приближались к паспортному контролю. Маша боялась смотреть на своего друга. Если бы их взгляды нечаянно пересеклись, то сдерживаемые с раннего утра слезы хлынули бы ручьем. Ей удавалось улыбаться, автоматически отвечать на реплики Клайва. В момент расставания она шагнула к Максимильяну и позволила себе сделать глубокий вдох, стараясь запомнить запах теплого молока с медом, что исходил от его кожи.

Она не осмелилась смотреть ему в глаза, лишь любовалась красиво очерченными губами, которые робко шептали:

— Когда ты решишь… если ты решишь вернуться, — поправился парень, и Маша почувствовала его боль, — черкни мне пару фраз в «Фейсбуке».

Она молча кивнула, переведя сухой воспаленный взгляд на еще не до конца протрезвевшего англичанина. Тот театральным жестом вырвал из своей груди трепещущееся в руках сердце.

«Паяц! Мне будет не хватать тебя тоже».

Потом Маша все же осмелилась поднять глаза на Макса и на кратчайший миг словно коснулась его души, изо всех сил желая согреть своим теплом. Она мечтала в последний раз дотронуться до его нежных губ хотя бы кончиками пальцев, но не посмела.

«Я недостойна тебя. Прости и скорее забудь».

Не сказав ни слова, она исчезла за стеклянной кабинкой пограничного поста. Максимильян обреченно поник головой. Две глубокие складки прорезали его лоб. Лик ботичеллевской Мадонны поблек, теряя краски, подернулся инеем.

— Как думаешь, Старик, она взаправду ушла? Опять?

— Поживем — увидим…

Сказка Шварцвальда. Отец Иоахим

…Регина молчала, услышав признание Михаэля и просьбу о благословении. Ее темные как ночь глаза смотрели на Кристину. Каменное лицо колдуньи не выражало никаких чувств. Михаэль, отведя испуганный взор от кормилицы, взял ледяные дрожащие пальцы любимой и попытался согреть в своих руках.

Мучительное, мертвенное молчание прервал отчаянный крик сойки, пронесшейся над лесной хижиной в поиске добычи.

— Назовешь дочь Анной, в честь нашей матери, Маленькая Птичка, — вдруг произнесла Регина, потом повернулась к Люстигу и тем же спокойным тоном закончила: — Ты не можешь взять Кристину в жены. Когда я просила тебя заботиться о ней как о сестре, то не кривила душой. Вы рождены от одного отца, краснодеревщика Вильгельма из Фогельбаха. Твоя мать Магдалена, поддавшись мимолетной страсти, понесла от него и, разрешившись от бремени в стенах этого дома, была вынуждена оставить ребенка мне, опасаясь гнева барона. Ваш ребенок зачат от кровосмешения.

Кристина жалобно вскрикнула и без чувств сползла на земляной пол хижины. Михаэль бросился ей на помощь. Он поднял безжизненное тело молодой женщины и бережно отнес на кровать. Потом повернулся к кормилице, глаза его сверкали яростью.

— Что такое ты говоришь! Как это могло произойти? Ради чего ты хранила проклятую тайну?

Регина была холодна и невозмутима.

— Молчи, глупец! Ты нарушил клятву, данную мне! — лицо ведьмы-отшельницы скривилось от боли. — Видно, не обошлось здесь без вмешательства темных сил. Рогатый перевертыш справлял жатву?! Знаешь ли ты, мой мальчик, что сердце Кристины изначально обещано другому? И теперь тот несчастный покалечен, искровавлен, повержен ниц. Он стоит на краю между жизнью и смертью!

Михаэль опустился на стул и, сжав виски, пытался успокоить нечеловеческую боль, раскалывающую его голову на части.

— Откуда ты знаешь, что Вильгельм Кляйнфогель мой отец? — выдохнул он.

— Мне ли не знать, от кого понесла моя слабая на передок сестра? — голос Регины, словно раскат грома, прокатился по темным углам хижины.

— Сестра… — только и смог вымолвить уничтоженный Михаэль. — Это невозможно…

— Отнюдь! — отрезала кормилица.

Ведьма поднесла к губам бледной как смерть Кристины пузырек с кровавым эликсиром. Девушка прерывисто вздохнула, открыла пустые глаза, и в тот же момент целебный настой погрузил ее в спасительный сон.

— Ей нельзя возвращаться в Фогельбах. Отец не примет назад обесчещенную дочь. Он оголил свой разум, не оставив душе права сомневаться и сопереживать. Посвятил себя служению идолам, забыв о главной благодати — свободе выбора. До разрешения от бремени Маленькая Птичка останется у меня. Потом решим. — Вцепившись взглядом в недоумевающего Михаэля, Регина закончила: — И не перечь. Ты немало дров наломал… Скажи спасибо, что не заставляю тебя разлюбить ее. Над этим я не властна. Но побойся своего справедливого и доброго Бога, не веди под венец ту, которую обязался хранить как сестру.

Голова Михаэля без сил опустилась на стол.

Регина, тяжело вздохнув, вышла из сеней, тихо прикрыв за собой дверь. Подняла глаза, налитые долго сдерживаемыми слезами, на низкое свинцовое небо. В тот же миг она по-волчьи оскалила зубы и бросила со злостью:

— Не сомневаюсь, ты все слышал. Скользишь за людьми, что-то вынюхиваешь и выискиваешь, словно шакал!

— Матушка, — осклабился Хассо, — вы несправедливы к своему родному сыну.

Регина усмехнулась:

— Волчье сердце, что выменял той ночью, не дает тебе покоя? Оно жаждет человеческой крови? Кто будет твоей следующей жертвой, оборотень?

Хассо весело рассмеялся:

— Ты, матушка! Я сожру тебя с потрохами, мерзкая ведьма, за то, что лишила меня богатого дома, знатного положения, уважения и почитания. Вместо этого я, словно шавка, бегаю на посылках и получаю жалкие крохи с барского стола.

Регина не моргнула глазом:

— Ставший однажды шавкой будет угодливо скулить и вилять хвостом не перед этим, так перед другим хозяином. Твой новый господин купил тебя с потрохами, но не ровен час выкинет на свалку как плешивого бешеного пса.

Водянистые глаза Хассо превратились в узкие щелки. В голосе зазвучала ненависть:

— Посмотрим, за кем будет последнее слово.

В то же мгновение он словно призрак растворился в темноте.

— Бедный мальчик, ты сам не ведаешь что творишь, — прошептала Регина. Две крупные слезы скатились по ее щекам.

Из спасительного забытья, в которое погрузил девушку чудодейственный эликсир, вернулась лишь ее половина. Вторая так и осталась блуждать в сумрачных мирах забвения, наслаждаясь покоем.

Ожившая часть продолжала примитивное существование, не позволяя раненым чувствам одержать верх над разумом. Кристина осталась жить в скромной лесной хижине. Она ни в чем не нуждалась. Чистая ключевая вода, свежая зайчатина, приносимая с охоты Михаэлем, плоды скромного сада, разбитого Региной среди лесной глуши. Много ли надо, чтобы пережить зиму, которая, по приметам, не обещала быть суровой?

Летом Кристине предстояло разрешиться от бремени. К кануну Святого Сильвестра ее животик слегка округлился, движения стали плавными и спокойными, щеки порозовели, но в глазах до сих пор пряталась тоска.

Девушка внимательно слушала наставления Регины по сбору, хранению и смешиванию трав, училась варить лекарственные настои, готовить втирания и выпаривать эликсиры.

Постепенно она смогла почувствовать грань, при которой польза растения переходит в смертельную опасность. И в душе лелеяла мечту, что, родив младенца, пристроит его в добрые руки и прекратит свое бессмысленное существование. Смерть от белладонны в смеси с опиумным дурманом, притупляющим страх, казалась ей благой и достойной переносимых страданий.

Оставалось лишь ждать.

Михаэль, видя сдерживаемые муки любимой, страдал еще больше, но не подавал виду. Его утешали многочисленные служанки, приглашаемые заботливой матерью из ближайших селений. Не многие задерживались в замке. Видя каждый день новые лица, принимая новые ласки, Михаэль не задумывался, куда пропала вчерашняя Агнесса или позавчерашняя Гертруда.

Он старался выжить любым способом.

Тепло, щедро даримое прислугой красивому и богатому наследнику, не оскудевало. Отдав свое тело на откуп негреющей его страсти, Люстиг хранил сердце лишь для одной избранницы, которая смиренно сносила выпавшие на ее долю испытания. Готовилась родить ребенка от человека, которого никогда не любила. Лишь дорожила как другом и жалела. Жалела его, не себя.

В последнюю неделю старого года Птичка уговорила Михаэля отвезти ее в Марцелль. Будучи ребенком, Кристина всегда приезжала в канун Сильвестра в город. Погулять по праздничной ярмарке, разбитой на центральной площади, что напротив кирхи, полюбоваться незамысловатыми ремесленными украшениями, разложенными на торговых рядах, повеселиться с другими детьми над представлением заезжего кукольного балагана и вдоволь покататься на заливаемом катке в пойме реки.

Когда она просила Михаэля о поездке, впервые в ее глазах засветились прежние веселые огоньки Они вселили в бедного парня надежду, что любимая идет на поправку.

Желая попасть в предпраздничный город, Кристина преследовала одну цель: ей не терпелось хотя бы краешком глаза взглянуть на Якова, пройтись по улице мимо его мастерской, вдохнуть запах сохнущих полотен, погрузиться на единственный миг в счастливые воспоминания.

Всего на миг!

Запомнить их. Чтобы потом спокойно уйти в другой мир. Она мечтала об этом как о единственном подарке.

Запах любимых детских лакомств — яблок в сахарной глазури и жареного миндаля, покрытого карамельной крошкой, — Кристина почувствовала уже на подъезде к городу.

Беременность обострила ее обоняние. Город, переживший приход Рождества, готовился к встрече Сильвестра, оставаясь в праздничном убранстве. Двери домов украшали веточки омелы с дрожащими прозрачными плодами, хвойные венки с сушеными яблоками и веточками остролиста. В маленьких двориках стояли деревья, увешанные пестрыми лентами, развевающимися на ветру.

Все как всегда.

Устроенные под елками, наряженными в незамысловатые детские самоделки, ясли с новорожденным были окружены деревянными фигурками волхвов. Через слюдяные окошки домов виднелись выращенные в тепле ростки пшеницы, на которых также лежал выпиленный из дерева святой младенец.

Прибыв в Марцелль на небольшой крытой повозке, Кристина попросила Михаэля остановиться у церкви Святого Августина, куда Вильгельм часто приезжал на службу.

— Она закрыта, Птичка. Время обедни, — постарался отговорить Люстиг, но, словно в опровержение его слов, тяжелая сводчатая дверь собора дрогнула, и в приоткрытую щель выскользнула закутанная в черное женщина. Несколько раз неистово перекрестившись и воздав поклоны, она исчезла в глубине узкой темной улицы.

— Видишь? Позволь мне посидеть в тиши, поезжай пока к кузнецу, а как справишь дела, возвращайся за мной. Я никуда не уйду с церковного двора, обещаю, — Кристина умоляюще взглянула на Михаэля.

Несколько мгновений молодой господин раздумывал, но все же поддался просьбе. И, заручившись обещанием ни в коем случае не покидать кирху, помог молодой женщине сойти с повозки. Нежно поцеловав любимую в лоб, он, не теряя времени, вскочил на козлы, пришпорил лошадь и исчез за углом.

Закутавшись в шерстяной плащ, ежась от пронизывающего декабрьского ветра, Кристина толкнула кованую ограду и, стараясь не поскользнуться на высоких обледенелых ступеньках, медленно поднялась в храм.

Церковь наполнял полумрак, повисший над хорами и центральным нефом. Настоятель берег лампадное масло и свечи, не зажигал светильники между службами. Тусклый дневной свет едва проникал сквозь мозаичные окна, создавая внутри ощущение склепа.

Кристина, ежась от страха, не решилась пройти в глубь темного зала. Обойдя купель со святой водой, она осторожно присела на первой к выходу скамье. Постепенно ее глаза привыкли к темноте и смогли различать детали.

В церкви она была не одна. Скорбная фигура какой-то женщины виднелась вблизи пустой ризницы. Послышалась ее молитва, смешанная с рыданиями. Несчастная просила помощи или замаливала совершенный грех.

«А зачем ты здесь, Кристина?»

От отца она слышала, что Иисус милосерден к кающимся и справедлив к праведникам. Он — Бог Света и Добра и всегда приходит на помощь истинно верующим.

«Веришь ли ты в меня?» — прозвучал в голове новый вопрос.

Девушка смутилась. Выросшая на лоне природы, среди свободы, среди красоты лесов, умеющая понимать язык птиц и зверей, способная узреть маленький народ, она никогда не задумывалась о главном: кто создал то, что она видит вокруг.

Отец уверял, что Бог-Отец сотворил мир за шесть дней, матушка Регина верила, что мир создан Великой Богиней плодородия в момент соития с Рогатым Богом. Сама же Кристина никогда не задавала ни себе, ни своим маленьким друзьям вопросов о первопричине сущего. Отец, ставший богобоязненным и благочестивым христианином после смерти жены, при любом удобном случае приезжал в Марцелль на Троицу или Рождество. Дочку он брал с собой на службу. Бедной девочке было достаточно получаса, чтобы налюбоваться праздничным убранством храма, нарядными горожанами, подслушать их разговоры и свежие сплетни вперемешку с молитвами и откровенно заскучать. Рисуя ноготком на деревянных скамьях замысловатые узоры, она не раз бывала наказана отцом за непослушание. Что говорить, Господь не спешил осенить ее знамением и осознанием веры в него.

Так и сейчас, ежась на холодной скамье, она мысленно перебирала причины, заставившие ее прийти сюда. Отец говорил, что в самые тяжелые минуты на молящегося человека снисходит благоговение и Всевышний внимает молитвам. Он много рассказывал о спасении души, но, как узнал о беременности дочери, не прислал в хижину Регины ни единой весточки.

Грязные наветы, разносимые по Фогельбаху Мартой, обернулись несколькими разбитыми окнами в доме Вильгельма и измазанной конским навозом ограды. На большее паскудство соседи не решились. Заслуги и слава краснодеревщика, распространившаяся далеко за пределы селения, быстро заткнули рты сплетникам и недоброжелателям.

Как бы то ни было, отец отказался от своей дочери и будущего внука, противореча насаждаемой им же самим вере во всепрощение и милосердие. Всю жизнь скрывая в душе возложенную на дочку вину за смерть любимой жены, он воспользовался случаем, чтобы отречься от единственного родного человека.

Хотя у него еще оставался сын, Михаэль, о существовании которого Вильгельм даже не догадывался.

Кристина зябко повела плечами, кутаясь в плащ.

«Что ты здесь делаешь, Кристина?» — вновь раздался в голове голос.

«Бог не хочет говорить со мной. А я не знаю ни одной молитвы. Все бесполезно…»

Девушка осторожно встала со скамьи и, стараясь не шуметь, побрела к выходу.

Дверь скрипнула, и внезапный порыв студеного ветра, толкнувший ее снаружи, сорвал с головы девушки капюшон, растрепав светлые волосы. Гребень, держащий их, выпал из пучка на каменный пол храма. Девушка нагнулась его поднять и расстроилась: одно крылышко птички было отколото и в темноте отлетело неизвестно куда.

«Не беда», — успокоила она себя и, закрутив волосы, закрепила в них украшение.

Ждать на ветру Михаэля совсем не хотелось, и она решила обойти вокруг церкви и осмотреть ее внутренний двор. Узкая тропка, петляющая среди засыпанных снегом надгробий, привела ее в угол церковного двора, где притаилась небольшая ремесленная лавка, окна которой светились уютным теплом.

Озябшая девушка поспешила на огонек. Осторожно постучалась в дверь. В домике раздался шорох, и невысокий человек в кожаном переднике поверх рясы просунул коротко остриженную голову в приоткрывшуюся щелку. Его пытливые серые глаза с несколько секунд изучали замерзшую прихожанку. Через мгновение дверь распахнулась, и теплый воздух, пропахший сухим деревом, лаком и столярным клеем, окутал Кристину ароматным облаком. Она невольно улыбнулась: так всегда пахло в мастерской ее отца.

Маленький человек отступил внутрь домика, приглашая ее войти. От тепла у бедняжки заслезились глаза, и она, словно слепой котенок, застыла у входа, пытаясь разглядеть место, в котором оказалась.

Небольшая, освещенная дрожащими масляными светильниками комната представляла собой лавочку по изготовлению деревянных поделок и детских игрушек. Мастер выстругивал очередного летящего ангела или жертвенную овечку. Вокруг верстака паслись уже целые стада ангцев, крутились карусельки и толпились фигурки волхвов, пришедших приветствовать новорожденного мессию. Поделки были выполнены с величайшей точностью и тщательностью. А главное, с любовью.

Кристина, переводя глаза с одной игрушки на другую, вздыхала с восхищением и не могла вымолвить не слова.

— Нравится тебе моя работа, милое дитя? — спросил мастер, лукаво прищуриваясь. — Что бы ты для себя выбрала?

Девушка растерялась. Она недоверчиво взглянула на хозяина мастерской и, встретившись с его добрыми глазами, улыбнулась:

— Не знаю, божий отец… Я выбрала бы все. И этого зайчика, и того ягненка… а скорее всего, ангела, что сейчас лежит на вашем верстаке. Но думаю, мне придется подождать.

— Да, дитя мое, я только приступил к его созданию. И знаешь что? Я назову его твоим именем и передам в подарок. Где мне найти тебя, когда ты покинешь мой кров?

Кристина не могла понять, что привлекает ее в этом маленьком человеке. Может, глаза? Они светились теплом и любовью, которого лишил ее отец. От них, словно солнечные лучики, разбегались морщинки. Или его доброта, от которой в маленькой лавочке становилось уютно как дома?

Она решила довериться ему:

— Мое имя Кристина Кляйнфогель из Фогельбаха. Я дочь краснодеревщика Вильгельма.

— Знаю, твой отец талантливый мастер. Я видел его работы и горд, что теперь знаком с его дочерью. Мое умение — лишь жалкое подобие его таланта. Перед тобой обычный ремесленник, надеющийся услужить Всевышнему. Прихожане величают меня отец Иоахим.

Кристина смущенно потупила взор.

Настоятель осторожно взял ее за руку.

— Неисповедимы пути Господа нашего, и недаром этим пасмурным днем он направил твои стопы в сторону церкви. Откройся, дитя, что тебя мучает? Вижу, ты ожидаешь ребенка. (Кристина вспыхнула.) Присядь, милая, за мой стол. Сейчас налью тебе горячего охотничьего чаю, взбодришься, да и ребенку тепло не помешает.

Кристина опустилась на предложенный стул и, проводив глазами исчезнувшего в закутке священника, быстро смахнула набежавшие слезы. Она соскучилась по отцу.

Настоятель вернулся с кружкой душистого травяного чая с каплей настойки и поставил ее перед разомлевшей от тепла девушкой.

— Веруешь ли ты в Бога, дитя мое? — неожиданно спросил он.

Кристина подняла на него испуганные глаза. Некоторое время назад она задала себе тот же вопрос и не нашла на него ответа.

— Не знаю, святой отец… А вы?

Священник от души рассмеялся:

— Конечно, девочка. Иначе бы я не был счастлив в своем пределе. Скажи, веришь ли ты в прощение после искреннего раскаяния?

— Не знаю, вы задаете непонятные вопросы.

— Но ты пришла в храм в поисках понимания и не нашла его, не так ли? Почему ты здесь?

— Отец всегда говорил мне, что в трудную минуту лишь Господь способен помочь. Но я не знаю ни одной молитвы, чтобы попросить его об этом.

Священник дотронулся до ее головы и погладил влажные от растаявшего снега волосы.

— Ты можешь говорить с ним своими словами, незачем заучивать молитвы, тем более если не умеешь читать… Ведь так? Он услышит тебя и поймет.

Кристина удивленно и недоверчиво взглянула на священнослужителя:

— Отец твердил совсем другое, он заставлял меня учить псалмы на слух. Я злилась и ничего не запоминала. Я боялась, когда он брал меня с собой в храм и внимательно следил, как я выговариваю слова. Увы, наказание не было редкостью.

— Твой отец — праведный христианин, но даже он имел право ошибаться. Вера твоя должна идти от сердца, а не от языка.

Кристина растерянно молчала. Впервые в ее душе появился трепет, зародилось семя чего-то нового, тайного, и она благоговейно желала, чтобы оно проросло.

— Так что привело тебя ко мне, дитя? — внимательно заглянув в ее глаза, произнес священник. — Знакома ли ты с таинством исповеди и отпущения грехов? Доверь мне свои страхи, расскажи о невзгодах, твоя тайна навсегда станется в моей душе.

Кристина неожиданно для себя согласилась. Прочтя молитву, настоятель осенил склонившуюся перед ним голову девушку крестом, взял ее за обе руки и приготовился внимательно слушать.

Глотая слезы, Маленькая Птичка начала свой нелегкий рассказ, сбивчивый, порой путаный и кажущийся невероятным.

Она рассказала все с самого начала, не умолчав о маленьком народе, продолжила о дружбе с Михаэлем и опеке матушки Регины.

Лицо священника было спокойно, он внимательно слушал.

Кристина не утаила от него страшную оргию, увиденную в подвале замка. Она наблюдала, каким напряженным стало лицо святого отца, как губы его мучительно сжались, а в глазах засветилось искреннее сострадание.

Отец Иоахим сделал жест рукой и задал короткий вопрос:

— Узнала ли ты кого-то из негодяев, устроивших черную мессу? Видели ли они тебя?

— Нет, ни то ни другое. Они были в масках. Меня они не видели.

— Этим ты спасла свою жизнь… Продолжай, дитя.

Кристина поведала о странном безумии, овладевшем ею позже, после увиденного насилия. О странной тяге к Люстигу, появившейся у нее после потери невинности.

Но стоило ей произнести имя Якова, как случилось неожиданное. Священник смертельно побледнел и вскочил с места. Некоторое время он стоял, отвернувшись к потемневшему окну, и молчал. Потом, вернувшись к Кристине, положил обе руки ей на голову и тихо произнес:

— Я отпускаю тебе все грехи, дитя. Ты не ведала, что творила, находясь под властью дьявольского искуса. Аминь.

Кристина заплакала. Слезы очищали измученную болью душу, освобождали ее от скопившейся безысходности.

— Плачь, если хочешь. Плачь, если будет тебе легче от этого. Потому что потребуются все силы, чтобы услышать, что я обязан сказать тебе, — печально произнес Иоахим.

Девушка затаила дыхание, слезы змейками продолжали катиться по ее щекам. Она не могла отвести глаз от белого как полотно лица священника.

— Который раз убеждаюсь, что все предопределено. Знаешь ли ты женщину, что была в храме вместе с тобой? Слышала ли ты ее молитвы и видела ли нескончаемые слезы?

Кристина отрицательно качнула головой, отвечая на первый вопрос, и следом кивнула в ответ на второй.

— Да, видела.

— Ее зовут Мария-Каролина Циммерман, она вдова недавно преставившегося герра Доминика и мать несчастного Якова.

Девушка онемела, забыла, как дышать.

Святой отец скорбно продолжил:

— Якова схватили по оговору в богоотступничестве, поругании святого образа Божьей Матери, хулении веры и еретизме. Он заключен под стражу и доставлен в епископальное собрание во Фрайбурге, где ждет следствия и приговора Святой инквизиции.

Его отец, услышав решение бургомистра, отправившего сына на высший суд церкви, через день предстал перед престолом Божьим от разрыва сердечного клапана. Имущество несчастных арестовано, но не передано пожелавшему остаться неизвестным свидетелю обвинения, а разделено по особому указанию среди глав городского совета. Несчастная мать, как праведная христианка, неспособная наложить на себя от горя руки, каждый день молит о несбыточном: об освобождении сына. Не зная о том, что глупец сам собирает поленья для костра…

— Что он натворил? Скажите мне ради бога! В чем именно его обвиняют? — голос Кристины дрожал от напряжения как струна. Стиснув кулаки до крови, несчастная вскочила на ноги и умоляюще смотрела на Иоахима. Более всего она боялась сейчас лишиться чувств.

— Глупец уничтожил свое последнее творение, что готовил по заказу Светлейшего для фрайбургского монастыря. Его картина, изображающая склоненную над младенцем Иисусом Божью Мать, была им собственноручно замазана угольной сажей. Один лихой человек стал свидетелем надругательства и донес на него.

Оставшаяся без сил, уничтоженная Кристина опустилась на стул и поникла головой.

Она долго молчала, собираясь с мыслями.

— Глупый Яков, что же ты натворил… Как ты мог уничтожить мой образ? Что же нам теперь делать? Как спасти тебя?

Священник шагнул ближе.

— Он писал божий лик с тебя, дитя мое?

— Да, святой отец. Он любил меня. Не грешил ни разу, он — самый чистый и праведный слуга Господа. А я предала его.

— Хочешь сказать, узнав, что вы не сможете быть вместе, он… Безумец!

— Да, так оно и было. Я пришла сообщить, что выхожу замуж за другого. Потом открылась страшная правда, что я не могу жить без Якова, но она не могла уже ничего изменить. Зачем ему нечестная спутница? Я не нашла сил вернуться и признаться, что мечтала об нем еженощно… Если бы я узнала раньше…

— Это ничего не изменило бы. Маховик правосудия закрутился. Из лап инквизиции вырваться удается единицам. Несчастный отказывается говорить в свою защиту. Он скрывает правду, выгораживая тебя, потому что искренне любит. Боже милостивый, помоги, просветли разум, подскажи, как помочь несчастному заблудшему глупцу! — священник вознес руки к небу в молитве.

Ответ пришел быстрее, чем он рассчитывал. Кристина опустилась перед ним на колени и схватилась за полу черной сутаны.

— Святой отец, умоляю, помогите добраться до Фрайбурга. Мне необходимо ехать не теряя ни минуты, прямо сейчас. Прошу, помогите мне. Я буду свидетельствовать на суде, я сама от крою им правду. Судьи поверят и отпустят моего Якова.

По щекам молодой женщины вновь потекли слезы, она не сводила с растерянного священника молящего взгляда. Но тот сокрушенно опустил голову.

— Дитя мое, души судейские черствы и скаредны, они ищут выгоду и врагов на каждом шагу. Боюсь, что, поехав во Фрайбург, ты сама попадешь в беду, а этого я допустить не вправе. Ведь зло имеет сотню обличий, и самое коварное — спрятанное под ликом добродетели. Никому нельзя доверять, надеяться надо только на себя. А в силу положения ты слаба…

— Отец Иоахим, если вы сейчас не согласитесь мне помочь, я пешком отправлюсь в далекий город. Мне безразлично, что случится со мной по пути, замерзну ли я или паду жертвой волков, без Якова мне все равно не жить.

Кристина решительно поднялась и, не говоря более не слова, направилась к двери. Священник остановил ее:

— Я помогу. Видно, сам Господь направил тебя ко мне, и я исполню свой долг. Эту ночь ты проведешь у моей сестры, сейчас отправлю ей весточку. Утром снаряжу повозку во Фрайбург. Только как быть с твоим спутником? Ты приехала не одна, и мне придется ответствовать. Господин фон Берен вернется с минуты на минуту и начнет искать тебя.

— Вы передадите ему письмо от меня. Михаэль поймет и отступится. Только могу ли я просить об одолжении?

— Да, дитя мое. Что я могу еще для тебя сделать?

Кристина густо покраснела:

— Как вы уже поняли, я не обучена грамоте. Напишите несколько слов за меня.

Иоахим улыбнулся и не откладывая сел за свой рабочий стол. Расчистив место от стружек, достал кусок бумаги, небольшую чернильницу и приготовился.

Кристина вздохнула, подбирая правильные слова. Слезы покатились по ее щекам.

— Милый Михаэль, прости меня, если найдешь силы. Я знаю, как много страданий принесла тебе, но еще больше мук терпит человек, чье сердце я разбила. Теперь я сделаю все возможное, чтобы спасти его. Не ищи меня. Если веруешь, помолись. Твоя Маленькая Птичка.

Окунув в чернильницу указательный пальчик, Кристина коснулась им листа, оставив легкий отпечаток.

— А теперь, святой отец, покажите мне путь к дому вашей сестры.

— Да, дитя. Я провожу тебя.

Оставив письмо сохнуть, Иоахим поднялся из-за стола.

Когда они покидали ремесленную лавочку, на Марцелль уже пали сумерки, погрузив город в тайну. Крупные хлопья, кружась, опускались на землю. Ветер почти стих. Под ногами тихо поскрипывал свежевыпавший пушистый снег.

Стоило им свернуть в ближайший переулок, как у ворот церкви остановилась повозка. Михаэль, спрыгнув с козел, быстрым шагом направился ко входу в храм.

Сказка Шварцвальда. Конрад Справедливый

Епископ Конрад Макленбургский, названный народом Справедливым, после утренней литургии удалился в свои покои при монастыре Святого Франциска.

Следовавший за ним по пятам внимательный служка помог снять митру и тяжелую, расшитую серебром казулу[45], оставив Светлейшего в фиолетовой, соответствующей высокому сану сутане. Конрад взял в руки приготовленный список заключенных, при слушании дел которых он был обязан присутствовать на муниципальном совете после полудня, и устало махнул рукой, отсылая клирика прочь. Ему хотелось оставшееся свободное время провести в одиночестве, поразмышлять над судьбами людей, имена которых друг под другом были прописаны на пергаменте.

В самом конце списка с намеренным отступлением читались три имени, выделенные двойным нажатием пера. В дознании оных участвовала Святая инквизиция. Епископ брезгливо поморщился, на его высоких скулах пролегли глубокие продольные складки. Он предчувствовал занудный и надоедливый процесс переливания из пустого в порожнее, время от времени отягощаемый пытками, которому предстояло окончиться уже привычным забиванием несчастных камнями или сожжением на городской площади. Смрад горящего человеческого тела, предвосхитив итог размышлений, проник в сознание епископа, заставив его болезненно скривиться.

Он устал искать происки Дьявола там, где их не могло и не должно было быть.

Человеческая подлость, жадность, зависть, алчность и корыстолюбие были причинами обвинения. Вот где притаился искуситель. Надобно судить и карать самих истцов.

Но нет, этот мир безумен и примитивен. А еще предсказуем и очень скучен.

«Свободный город Фрайбург против Стефана Кугелькопфа, обвиняемого в сношении с суккубом, участии в шабаше и разврате». Донос написан ревнивой супругой бедного плотника, мечтающей отомстить мужу любым способом. Наверняка хитрая бестия таким образом пытается скрыть собственный грех прелюбодеяния.

«Свободный город Фрайбург против Иоганна Штамма, сапожника, обвиняемого в изготовлении золота колдовским путем» — оговор, подписанный завистником-соседом в надежде на часть имущества, положенного ему после осуждения доморощенного «колдуна».

Епископ поднял глаза к фрескам на потолке. Рай существует лишь на кончике кистей богомазов, в их несбыточных иллюзиях. На земле давно воцарился Сатана, проникший в сердце каждого смерда. Ничего нового гнусная каста доносчиков не придумала. Где полет фантазии, где изобретательность, где доказательства присутствия вечного зла?

«Свободный город Фрайбург против Якова Циммерманна, живописца, обвиненного в поругании святого образа Божьей Матери…»

— О, помянул блаженных, и один явился, — епископ удивленно вздернул левую бровь, достал из кармана сутаны круглое стеклышко и, вставив его в глаз, внимательно погрузился в чтение предварительного обвинения городского совета.

«…обвиненного в богоотступничестве и еретических высказываниях в момент задержания, происходящего в присутствии многочисленных свидетелей».

Донос был не подписан. Отцы города в виде исключения приняли его от неизвестного лица, надеясь разделить доход от продажи мастерской и готовых полотен между собой.

«Странно, — прошептал Конрад, размышляя, — никакого дьявольского умысла у богомаза нет, но зачем клеветать против себя? Скорее всего, несчастный художник повредился умом или желает смерти по какой-то личной причине. Наверняка он несчастен в любви. Все романтические творцы лелеют в душе возвеличенный до апогея образ. Надо искать даму, неосторожно разбившую сердце. Все ясно наперед. Скучно…»

Он вновь был разочарован.

— Скучно мне, — произнес епископ вслух, вынимая увеличительное стекло из сияющего словно расплавленный сапфир глаза. Подойдя к окнам опочивальни, облокотился обеими руками на каменный подоконник и выглянул в монастырский двор. Там кипела будничная жизнь. Приставленные к кухне служки усердно ощипывали еще живых и треплющих крыльями кур. «Вот недоумки», — вздохнул Конрад. Двое монахов, дав глупцам совет свернуть наперед птицам шеи, повели за ворота на убой испуганно блеющего барана. Пережившая сорокадневный пост братия наслаждалась разговением. Несколько темных силуэтов метнулись от канцелярии, исполняя поручения.

— Скучно, — уныло повторил Конрад и, подойдя к письменному столу, дернул за висящий в углу колокольчик. В ту же секунду в открытой двери возник молодой прислужник. Епископ одарил юношу нежным взглядом и произнес:

— Вели позвать мне ожидающего человека из гостевых покоев, сын мой!

Монах, по-девичьи покраснев, подобострастно откланялся и исчез.

Конрад вновь отошел к окну, наблюдая, как миловидный слуга стремглав пересек двор, направляясь в пристройку для гостей. Вскоре он появился оттуда в сопровождении невысокого кряжистого человека, одетого в щегольской коричневый камзол из бархата с золотой вышивкой. Мужчина, придерживая одной рукой длинный кинжал в ножнах, который от быстрого шага бил его по бедру, другой — шляпу с петушиным пером, уверенным шагом проследовал за секретарем.

Епископ снисходительно улыбнулся. Ему нравилось, когда приказы выполнялись быстро и беспрекословно.

Повернувшись к зеркалу, пригладил седые волосы, придирчиво осмотрел моложавое холеное лицо, слегка погримасничал, примеряя различные образы. Сомневаясь между праведным негодованием и миросозерцательным равнодушием, остановился на благочестивой надменности.

Через мгновение быстрые шаги раздались в коридоре. После тихого стука и разрешения войти скрипнула дверь.

— Ваше Святейшество, — раздался голос за спиной.

Епископ медленно обернулся к вошедшему и направился на встречу, протянув руку для поцелуя.

— Мир тебе, сын мой!

Молодой человек отвесил низкий поклон и слегка коснулся тонкими холодными губами дарованной руки. Конрад невольно поморщился.

— Хассо, пришло время выполнить одно важное поручение. Следуй за мной.

Епископ повернул ключ в замке кабинета, закрывая его от любопытных и ревностных слуг, подошел к письменному столу, стоящему возле камина и, нажав рукой потайной рычаг, спрятанный в одной из его массивных ножек, подождал, пока створка стены, на которой красовался выложенный голубым тосканским мрамором очаг, с легким скрипом не отъедет в сторону, открыв потайную лестницу, ведущую вниз.

Один за другим мужчины спустились по темной винтовой лестнице в подвал. Хассо, впервые попав в святая святых, замер у входа, боясь войти в небольшое по размерам помещение лаборатории, забитое колбами с порошками, изогнутыми ретортами и замысловатыми змеевиками, закрепленными в штативах резервуарами с выпаривающимися жидкостями.

Епископ с несвойственным для столь преклонного возраста изяществом проскользнул между столами, прошел в дальний угол подвала и надел длинные кожаные перчатки и маску на лицо. Бросив такую же маску в сторону удивленного вассала, открыл медный чан и длинными металлическими щипцами вытащил из него мертвого облезлого грызуна.

Хассо вскрикнул от страха и, не теряя времени, приложил подобранную с пола маску к лицу.

— Сын мой, пришло время поразвлечься. Овцам в пригородах Марцелля не терпится узреть деяния врага рода человеческого, так исполним их невинное желание. Начнем ежегодную жатву в его честь. Кинь уморенную чумой крысу в один из колодцев в Фогельбахе. Мне давно не терпится прогреть старые кости у инквизиторских костров.

— В Фогельбахе? Почему именно там? — спросил ошеломленный Хассо.

Конрад удивленно вскинул брови. Надменность его проросла шипами льда. Слуга впервые посмел обдумать приказание и задать вопрос. Все прежние поручения выполнялись беспрекословно. Через какое-то время черты лица священнослужителя смягчились, и он произнес мягким голосом:

— Пора повидать старых знакомых. Думаю, тебе также не терпится свести кое с кем счеты?

Смертельно побледневший Хассо не посмел перечить. Схватив валяющийся в углу холщовый мешок, поднес его на вытянутых руках и испуганно зажмурился. Крыса упала внутрь.

Синие глаза епископа самодовольно блеснули.

— На несколько недель с моей скукой будет покончено, — прошептали его красиво очерченные губы, а уголки рта вздернулись в легкой ухмылке вверх.

Смертельно бледный Михаэль молча положил пергамент на стол.

Регина вздрогнула и, скрестив руки на груди, в задумчивости откинулась на спинку стула. Увидев, что сын вернулся из города один, она догадалась: рука Богини направила девочку на зов сердца. Разве кто-то уходит от предначертанного? Знала она и то, что сердце ее приемного сына окончательно разбито. Ему сейчас необходим искренний совет, участие и поддержка.

— Что там, Михаэль? Прочти! Глаза отказывают мне, — прозвучал ее голос.

— Матушка, я вернулся за ней в храм, а беглянки и след простыл. Она оставила меня, не открыв имени того, кто дорог ей больше собственной жизни и жизни нашего будущего ребенка.

— Не вини ее сгоряча, мой мальчик. Тем более не упрекай жизнью нерожденного. Не вольна она была в выборе и также не ведала, что ответит ему взаимностью. Я открою тебе имя соперника: его зовут Яков Циммерманн, он марцелльский живописец и ее давнишний друг.

— Друг, о котором я не знал ничего. Кем же был тогда для нее я? — Михаэль сжал от злости кулаки.

— Разве не позволено иметь друзей много, а любовь только одну? Она полюбила его раньше, чем увидела тебя. Да и любить тебя ей не позволено… Лучше скажи, что написано в ее письме?

Михаэль, стуча зубами от волнения, вновь раскрыл скрученный пергамент и прочел его содержимое до конца.

Регина побледнела.

— Значит, те нелепые слухи об аресте Якова, что я утаила от Птички, — правда. Чем же он прогневил ваших святош?

— Не знаю, матушка. Глупый священник, который передал послание, лишь намекнул на содеянное. По Марцеллю ходят слухи, что богомазом была осквернена икона с божьим ликом.

Регина усмехнулась:

— О, глупость людская… Сотворили себе новых идолов и ради них готовы идти на смерть. Не осознавая, что прежние никуда неделись. — Она встала из-за стола, взяла приемного сына за руки. — Позволь дать тебе совет. Как бы ни задерживала тебя мать, не теряй ни минуты, поезжай следом за Кристиной, безумице грозит беда. Сама того не ведая, она отправилась в логово зверя, притаившегося среди монастырских стен.

Я никогда не открывала тайну, от кого рожден Хассо. Но теперь ты должен знать, Михаэль, каких врагов тебе стоит бояться. Твой молочный брат — сын славного в прошлом человека, позволившего себе властвовать над человеческими судьбами, изменившего нашей любви, посмевшего встать наравне с богами.

Но лишь на время его положение устойчиво, и он об этом знает. Поэтому спешит насладиться властью. Он менял имена, менял обличия, менял одеяния, присягнул ныне новому богу, но, продав лишь раз душу, он никогда не выменяет ее назад. Ледяному каменному сердцу тепло вернется лишь по доброй воле того, кто согласится на неравнозначный обмен. Но, вернув его, предатель станет уязвим и слаб как новорожденное дитя. Сотворенное им зло вмиг сотрет его с лица земли…

Поэтому вряд ли он решится еще раз почувствовать в своей груди стук и тепло человеческого сердца, — последние слова Регина произнесла очень тихо и прерывисто вздохнула, думая о своем. — Поезжай за ней. Если Кристина дорога тебе, прости и помоги… им, если это еще возможно. Обо мне не беспокойся. Я отжила свой срок.

— Матушка!

— Молчи! Я знаю, что говорю. А ты слушай внимательно. Избегай Хассо. Человек в нем умер, осталась волчья суть. И остерегайся высокого мужчины с ярко-голубыми глазами. Не знаю, чью именно личину он ныне избрал, но от него исходит смертельная опасность. Узнать его можно по широкому золотому кольцу, что он носит на правой руке, на котором выгравированы три рунических знака. Но еще хуже, если голубоглазого человека ты встретишь без кольца.

Слушайся своего сердца, сынок, и береги его пуще зеницы ока.

Михаэль не понял:

— Что беречь? Свое сердце?

— Да, и это мой тебе последний завет! Не допусти туда холод. Пока оно горячее, ты живешь. Ты любишь. Ты существуешь. Стоит ему окаменеть, словно бешеная белка побежишь по замкнутому кругу. Как и он.

Михаэль испуганно взглянул на Регину, решив, что та бредит. На длинных черных ресницах ведьмы дрожали слезы. Она впервые не прятала их от своего молочного сына.

Сказка Шварцвальда. Тюрьма

Почтовая повозка, в которой ехала Кристина, обогнула по широкой дуге величественную гору Фельдберг и спустилась в долину Рейна. Перед уставшей женщиной отрылся захватывающий вид на огромный город из красного песчаника, укрывшийся под черепичными крышами, рассеченный пополам извилистой рекой, водная поверхность которой сверкала на солнце словно чешуя приготовившейся к нападению змеи.

Кристина никогда не выезжала из леса дальше Марцелля, и приближающийся город казался ей чудовищным зверем, огромным, пугающим. Уже на подъезде к нему обостренное обоняние уловило бесконечное количество чуждых запахов, вызывающих отвращение и тошноту.

Миновав южные ворота, повозка, подпрыгивая на брусчатке, медленно въехала в Свободный город Фрайбург. Взгляд Кристины упал на небольшую вывеску с изображением красного ревущего медведя, приглашающего уставших путников в трактир. Пустой желудок бедняги сжала голодная судорога: со вчерашнего дня в нем не было ни крошки. Утром ей удалось перекусить в гостевом доме, где она провела ночь. Сейчас солнце приближалось к полудню.

Отвернувшись от многолюдной харчевни, источающей аппетитные запахи, она обратилась к кучеру, прося остановиться недалеко от паломнического приюта, у монастыря Святого Франциска. Старик, опекавший ее все дорогу по просьбе сестры Иоахима, согласно кивнул.

Повозка еле протискивалась сквозь мрачные городские улицы, распугивая снующих прохожих. Теперь Кристина задыхалась от запаха гниющих отходов, валяющихся повсеместно под ногами, и помоев, которые текли по небольшим узким каналам, выдолбленным в мостовой, собираясь в основной канализационный желоб, выведенный за пределы городских стен. Прикрыв нос и рот рукой, она едва сдерживала подступающую рвоту. Кучер сочувственно улыбнулся и спросил:

— Хочешь, я остановлюсь, дитя мое?

Она отрицательно замотала головой и сжалась в три погибели:

— Надо спешить! Потерплю!

Повозка приблизилась к величественному собору. Его остроконечная башня, взметнувшаяся ввысь, казалось, протыкала насквозь низко опустившееся ненастное небо. Вокруг креста, проглядывающего сквозь рваные облака тумана, кружило воронье.

Кристину привлек искусно выполненный фасадный барельеф, с одной стороны изображающий Всевышнего в виде патриархального библейского старца в момент сотворения мира, с другой стороны — соблазняющего женщин Сатану, рогатое чудовище с телом сатира и головой козла. Страшные воспоминания о пережитом в подвале замка кошмаре ледяным панцирем сковали ее сердце, а по телу вновь прокатилась жаркая волна греховного желания. Кристина сжалась от страха, понимая, что не может влиять на пагубную страсть, поселившуюся в душе.

Приют паломников при францисканском монастыре находился недалеко от собора, напротив двух городских ратуш, соединенных в одно здание и увенчанных римскими часами на круглом циферблате. Простившись с добрым стариком, Кристина осторожно постучала в маленькое вырезанное в двери приюта окошко. Через мгновение его створка откинулась, и сморщенное старушечье лицо высунулось в отверстие. Беззубый рот что-то невнятно прошамкал. Кристина протянула сложенную в трубочку записку, приготовленную Иоахимом для настоятеля монастыря, где он просил оказать приют своей родственнице, якобы следовавшей по пути пилигримов в испанскую Компостелу. Недовольно фыркнув, прислужница схватила скрюченной птичьей лапкой послание и, захлопнув перед лицом девушки окошко, удалилась.

Опершись спиной о ворота монастыря, Кристина приготовилась ждать. Не прошло и пяти минут, как дверь распахнулась, и на этот раз молодая клариссинка в темной рясе и белоснежном головном уборе приветливо улыбнулась и пригласила уставшую путницу пройти внутрь. Показав небольшую светлую келью, где с трудом помещалась маленькая кровать, девушка провела ее в обеденный зал и накормила скоромным обедом. Долгожданная теплая еда сотворила чудо: в душе измученной Кристины воскресла надежда, глаза заискрились, а на бледных щеках проступил нежный румянец.

Монашка из скромности, а возможно, по велению настоятеля не допытывалась об истинных причинах, приведших путницу во Фрайбург. Вряд ли молодая женщина в одиночестве решилась на утомительную дорогу в далекую Испанию. Смиренная сестра пожелала ей покоя и благословила на исполнение задуманного во славу Господа. Вопрос о местонахождении городского суда и тюрьмы, где содержатся заключенные, также не вызвал у служительницы удивления. Рассказав подробно, как добраться до здания городского совета, в котором проходят дознания, она удалилась.

Когда на ратушных часах стрелки перевалили за два часа пополудни, за высоким кованым забором муниципального совета, ощетинившегося зловещими остроконечными пиками, уже собралась толпа праздных зевак, не пропускающих ни одного заседания инквизиционного суда. Для глупых горожан не находилось большей радости, чем своими глазами наблюдать за разыгрывающейся трагедией, которую потом можно пересказать соседям на рынке или в трактире, снабдив собственными подробностями и приукрасив скабрезными фактами.

Кристина, прикрыв живот руками, старалась протиснуться сквозь толпу толкающихся в ожидании бездельников. Постепенно ей удалось пробраться к самой решетке и крепко вцепиться в железные прутья руками. Выставив в сторону локти, она изо всех сил старалась удержаться в первом ряду и защитить тело от толчков недовольных зевак.

Ждать долго не пришлось. Ворота подвала в здании совета со скрежетом распахнулись, и, подгоняемые вооруженными пиками охранников, оттуда один за другим вышли около десятка осужденных. Медленным шагом, еле волоча ноги, утяжеленные кандалами, с закованными в общую цепь руками они следовали в здание напротив, где проходили судебные слушания.

Кристина, пряча голову от студеного ветра в капюшон плаща, внимательно всматривалась в лицо каждого проходящего мимо заключенного. Ее измученное сердце пронзила немыслимая боль, когда в человеке, замыкающем скорбную цепочку, она узнала своего любимого. Потеряв от охватившего ее волнения голос, она прохрипела:

— Яков… — и судорожно закашлялась.

Художника невозможно было узнать.

Он шел, низко опустив голову, не желая смотреть на воющую толпу, кидающую в несчастных камни и проклинающую бедолаг на чем свет стоит. На его бледном, осунувшемся лице виднелись кровоподтеки, небольшая рана на скуле воспалилась, свежие царапины на шее зияли багровыми полосами. Под распахнутым холщовым сюртуком по открытой груди разгуливала декабрьская стужа. Бедный парень не чувствовал пронизывающего холода, он загодя готовился к смерти. Он мечтал о ней.

— Яков! — прохрипела Кристина, но ее голос вновь сорвался. Она не могла оторвать от любимого покрасневших от слез глаз. Вцепившись руками в решетку, собрала все оставшиеся силы и вновь крикнула что было мочи:

— Яко-о-ов!!!

Но ее отчаянный вопль был отнесен в сторону внезапным порывом ветра. Почти сразу Кристину оттеснила возбужденная толпа, пробирающаяся ко входу в зал суда. Стараясь не быть затоптанной, несчастная прикрыла живот руками и, плача от бессилия, отскочила в сторону.

Художник замер на мгновение и в недоумении взглянул на осклабившиеся от предвкушения мерзкие глумливые рожи; его глаза безнадежно поискали в толпе ангела, чей нежный голос только что позвал его по имени.

Но бесполезно.

Подоспевший охранник толкнул его древком копья, приказывая поторопиться. Яков, сгорбившись словно старик, продолжил скорбный путь.

Синие, пронзительно-яркие глаза человека, наблюдавшего с верхнего этажа городского совета за происходящим на площади, подернулись влажной дымкой. А на его губах промелькнула довольная усмешка:

— Забавные муравьи… Моя догадка о разбитом сердце оказалась истинной.

Толпа, спешившая занять немногочисленные скамьи для слушателей, оттолкнула Кристину от входа на площадь. Когда несчастной вновь удалось протиснуться через многочисленных зевак, стоящие у входа в зал стражники преградили девушке путь: свободных мест на скамьях для простолюдинов больше не осталось. Как ни умоляла несчастная смилостивиться над ее горем, черствые непроницаемые лица не дрогнули. Когда же один из солдат занес над упрямицей руку для удара, Кристина смирилась и, глотая от бессилия слезы, отошла в сторону. Ей пришлось остаться на площади, как и другим неудачникам, жадно ловящим от зрителей в зале обрывочные новости о происходящем внутри.

Сначала слушались гражданские дела о кражах и стяжательствах, разбирались случаи членовредительства и мелкого мошенничества. Выкрикиваемые имена не имели для Кристины ровно никакого значения. Постепенно среди людей начало нарастать напряжение: близилась долгожданная часть разбирательств с участием инквизиции.

Стоящая в возбужденно гудящей толпе Кристина, несмотря на усталость после долгой дороги, в этот момент почувствовала прилив сил. Она вся обратилась в слух, вытянула шею, надеясь увидеть сквозь просвет в толпе любимого Якова.

Над головами пронесся вздох разочарования и послышались отдельные фразы:

— Глупый богомаз снова не хочет отвечать…

— Он молчит…

— Не кается, богохульник…

— Сжечь недоумка, чтобы всем было уроком, как чернить светлый образ!..

Кристина вскрикнула от ужаса. Она невольно бросилась ко входу в зал, но снова была грубо вытолкнута стражей. Упав на мокрую от стаявшего снега брусчатку, бедняжка подвернула щиколотку и горько, обреченно заплакала.

Никому не было до нее дела, никто не обернулся, чтобы подать лежащей на земле женщине руку. Алчные, налитые кровью глаза нелюдей были обращены к месту судилища.

Сердце безумной толпы билось в унисон, под аккомпанемент солирующего в стенах церковного суда дьявола, торжествующего легкую победу.

С наступлением сумерек в сопровождении монахини-клариссинки, согласившейся похлопотать у охраны, Кристина подошла к подвалу городской тюрьмы, где томились осужденные. Ее испуганное сердце выскакивало из груди, надежда на чудо перемежалась с неизбежным разочарованием.

Она видела, как монашка отвела начальника охраны в сторону и, что-то говоря, кивнула в ее сторону. Здоровенный детина, изъеденный оспой, с любопытством взглянул на затаившую дыхание Кристину и оскалился гнилыми деснами:

— Ты его ненаглядная? Пришла пообжиматься напоследок? А то день-другой, и мы переломаем ему все кости, — охранник захохотал, довольно потирая руки.

Монашка смолчала, сделав предупредительный жест рукой, чтобы девушка тоже не вступала с негодяем в пререкания. Кристина торопливо подошла к охраннику и положила в его протянутую ладонь-лопату золотой гульден.

Рука не дрогнула.

Птичка покраснела от волнения: в ее кошельке оставалось лишь три серебряных монеты, но она хотела сохранить их на обратный путь.

Жадный охранник упрямо держал руку в ожидании добавки.

Кристина скрепя сердце положила еще одну монету.

Страж осклабился, нагнулся ниже, дыхнул смрадом:

— Одну мне, другую моему напарнику, следуй за мной, красавица.

Искренне поблагодарив монашку, Кристина шагнула в темень подвала. Зажженный факел в руках рябого стража мелькал отблеском на влажных каменных стенах, быстро удаляясь.

Подвернутая утром щиколотка доставляла несчастной немалую боль, она еле успевала за широко шагающим впереди мужчиной.

— Подождите меня, умоляю, я повредила сегодня ногу и не могу идти быстро, — взмолилась Кристина.

Снизу винтовой лестницы раздался глухой смех:

— А ты свой передок послушай! Он выведет куда надо.

Цепляясь руками за скользкие камни, Кристина спускалась на ощупь, рискуя размозжить голову в кромешной тьме. По ее ногам несколько раз пробегали быстрые колючие лапки, цепляющиеся за платье, и раздавался отвратительный мышиный писк. Останавливаясь, она стряхивала с подола голодных грызунов и спешила за стражем. Запахи тлена, затхлой воды, пота и человеческих испражнений сводили ее с ума. Боясь потерять сознание от невыносимой вони, она закрыла рукой нос и дышала только ртом, рискуя подхватить заразу.

В конце лестницы забрезжил дрожащий свет факела. Охранник любезно отрабатывал золотой, ожидая ее.

Кристина спустилась в небольшое, освещенное тусклым светом чадящих светильников помещение, по обе стороны от которого находились камеры осужденных. Одна — более просторная, для обычных преступников. В другой, чуть дальше по погрузившемуся в тьму коридору, томились три человека, те, что были осуждены инквизицией.

Яков стоял у решетки, вглядываясь в сумрак подвала. Предупрежденный охранником о посетителе, он ожидал увидеть мать. Более ни одна человеческая душа не могла беспокоиться о нем.

Кристина вышла в круг света от факела и похрамывая приблизилась к побледневшему словно полотно Якову. Тот испуганно отстранился от нее, не веря глазам, полагая, что увидел призрак. Его руки судорожно стиснули толстые прутья камеры, словно пытались их разогнуть и вырваться на свободу, убежать прочь от потустороннего посланца.

Кристина, не сводя с любимого счастливых глаз, приблизилась к решетке и, обхватив его белые от напряжения кисти своими маленькими ручками, прикоснулась к каждой по очереди губами.

Две слезы сползли по грязным впалым щекам Якова.

Некоторое время они стояли сплетя руки и молча смотрели друг на друга, понимая все без слов.

— Яков, — наконец прошептала Кристина, вытерев ему слезы, — что ты натворил, глупый?

Она дрожащими пальцами коснулась бледных щек, поправила спутанные волосы, провела по нижней распухшей губе. Яков болезненно дернулся.

— Почему ты здесь? — раздался его глухой голос. — Ты же должна была…

— Я никому ничего не должна, — нетерпеливо перебила его Кристина, нежно прикрыв его рот рукой. — Молчи! Я не могу жить без тебя, мой дорогой друг, поэтому я здесь. Я не могу выйти за человека, которого не люблю. Мое сердце было с тобой, даже когда я разбивала твое. Вовек не искупить ошибки, что я совершила в тот злополучный день. Но сейчас… я пришла спасти тебя.

— Ты ошибаешься, Птичка, — голос Якова перешел на шепот, — ты пришла сюда на свою собственную погибель. Они не пощадят тебя даже из-за ребенка. Умоляю, оставь меня, я уже мертвец. Здесь царит ад, о котором мы не знали! Спасайся сама, спаси невинное дитя. Уезжай завтра же из Фрайбурга, возвращайся к Михаэлю. Пообещай, что сделаешь это!

Над ними нависла зловещая фигура охранника:

— Гульдены закончились, голубки. Отворковались!

Кристина испуганно взглянула на алчного негодяя. Мучительно вспоминая, чем она еще может заплатить, потянулась к разбитому гребню с изумрудной птичкой. Но передумала. Это украшение должно всю оставшуюся жизнь напоминать ей о грехе, избавиться от него таким способом негоже. Оставалось только серебряное кольцо с бирюзой, переданное ей по наследству от матери. Кристина решительно сняла его с безымянного пальца и, поцеловав на прощание, протянула охраннику.

Тот довольно усмехнулся, осветил безделицу факелом и, попробовав на зуб, нырнул в темноту.

Кристина встала на цыпочки, нагнула голову Якова и впилась в него долгожданным поцелуем. Его губы дрогнули, она почувствовала солоноватый вкус крови. В ту же секунду девушка испуганно отстранилась, боясь причинить ему боль, но Яков притянул ее руками к решетке и со всей страстью ответил на поцелуй.

Они дарили друг другу дозволенную ласку, не надеясь на завтрашний день.

Жили счастливым моментом, который, скорее всего, станет последним.

Голова Кристины закружилась от наслаждения, от чистоты и невинности поцелуя своего избранника. Когда они со стоном разомкнули уста, девушка прошептала:

— Я не могу обещать тебе то, что не намерена выполнить. Если суждено, я пойду за тобой на смерть, потому что жизнь без тебя не имеет смысла. Я давно хотела тебе сказать это. Но боялась… А теперь, пока еще не поздно…

Яков молча смотрел на нее. Он не находил слов.

— Завтра, умоляю, скажи судьям правду. Я подтвержу. Не захочешь ты — расскажу я. Они снимут с тебя обвинение в богоотступничестве, — горячо зашептала Кристина.

Художник сокрушенно поник головой. Его лицо сковала скорбь.

— Глупая девочка. Ты навлечешь на себя беду. Никто никогда не был оправдан инквизицией. Попасть в их паучьи лапы значит закончить жизнь или на костре, или, в лучшем случае, на виселице. Спасай себя, умоляю!

В конце коридора вновь показался охранник. Подойдя ближе, он схватил Кристину за руку и грубо вытолкал в освещенный факелами коридор. Испуганно и жалобно вскрикнув, девушка поймала в последний момент отчаянный взгляд Якова и тут была потащена наверх железной рукой стражника.

— Благодари бога, курица, что никто более не слышал слова твоего еретика о священной инквизиции. Незаслуженного наказания не бывает, запомни это! — прогремели над ее головой грозные слова. И тяжелая дверь тюремного подвала с лязгом захлопнулась.

Кристина без сил опустилась на холодную мостовую прямо перед закрытой дверью темницы и, воздев глаза и руки к небу, впервые заговорила с Богом. Не зная ни одной молитвы, она просила его о спасении самой дорогой для нее души — ее любимого Якова. Она говорила с ним простыми словами, идущими из глубины сердца, как учил ее Иоахим. Не чувствуя ни холода камня под ногами, ни порывистого ветра, принесшего с Рейна колючий снегопад, она погрузилась в странное состояние, распространившееся по всему телу теплой ласковой волной.

Девушка потеряла счет времени.

— Я не оставлю тебя, дитя, — прошептал в ее голове ласковый голос, похожий на голос святого отца из Марцелля. — Встань и иди, я благословляю тебя.

Поднявшись с ледяных камней, Кристина направилась в сторону приюта. В ее сердце засветился маленький огонек надежды, которая как светоч повела ее через мир мрака и боли.

Сказка Шварцвальда. Синьор Батиста

Конрад Макленбургский взглянул на ясное, полностью расчистившееся после вчерашней непогоды небо. Из окна его опочивальни открывался прекрасный вид на остроконечные черепичные шпили красного города и на долину реки Драйзам, спокойная водная гладь которой блистала в восходящем солнце подобно змеиной чешуе.

Прекрасный день, чтобы воспользоваться случаем и ущемить власть зарвавшейся испанской инквизиции, раскинувшей жадные щупальца по всем франко-алеманским землям, дотянувшись до Швабии.

Хозяином Фрайбурга был Конрад Справедливый, и лишь от его воли зависели судьбы и помыслы жителей города. Лишь он решал, кому позволено жить, а кому гореть в геенне огненной. И этим правом Конрад не намерен делиться с посланником Римской католической церкви, иноземцем, не знающим швабского наречия и пользующимся услугами клирика-шептальника.

Епископ заранее приготовил необходимые жертвы, которым предстояло отправиться к престолу Господню. Ими оказались прелюбодей и недалекий хвастун сапожник, нашедший в лесу под корнями деревьев зарытый клад и разнесший радостную новость по округе.

За удовольствие и глупость надобно платить.

Для красавца-художника была уготована другая участь — кумира женских сердец. Его разбитое несчастной любовью сердце станет шансом на спасение. Сердобольные женские особи, воспевающие страдания Изольды и Тристана, будут умолять суд простить влюбленного богомаза, и тогда он, Конрад, вновь подтвердит свое прозвище — Справедливый, даровав Якову Циммерманну высочайшее помилование.

На мгновение в голове епископа промелькнула еще одна мысль. Проследив за ее развитием, он довольно улыбнулся:

— Да, неплохо, и это также сыграет мне на руку. Ты, сам того не подозревая, заслужишь волну народного презрения и гнева, досточтимый синьор Батиста дель Комо. Власть инквизиции пошатнется по твоей вине.

Несколько часов спустя, сидя рядом с выходцем из Толедо, за спиной которого на небольшом шатком табурете пристроился переводчик, епископ радушно делился с инквизитором новыми великосветскими сплетнями. На другом краю стола зевал во весь рот невыспавшийся бургомистр, обязанный председательствовать на гражданских судах.

Испанец, высохший, морщинистый, словно ствол столетней оливы, звериными, глубоко посаженными глазками ощупывал каждого сидевшего в зале. Тонкие, словно ракушечные створки, губы несоизмеримо огромного рта жадно раскрывались и захлопывались в предвкушении пиршества. Высокий скошенный яйцеподобный череп обтягивала тончайшая пергаментная кожа, сквозь которую просвечивали мелкие кровеносные сосуды.

Разглядывая анатомическое уродство возглавившего трибунал инквизитора, Конрад поморщился и в отвращении отвел взгляд.

Среди собравшейся в зале суда публики его сейчас интересовало лишь одно существо — маленькая, закутанная в темный шерстяной плащ светловолосая женщина, просочившаяся внутрь ранее других зевак, предварительно умаслившая охранника небольшим подношением. Пока слушались гражданские дела, она тихо как мышка сидела в углу и терпеливо ждала. Порой ее веки смыкались, и женщина погружалась в дремоту, но громкие крики безумных соседей заставляли ее вздрогнуть и очнуться от забытья.

После небольшого перерыва суд вернулся к дознанию по обвинению в колдовстве и богоотступничестве. Как только распахнулась боковая дверь и оттуда показался первый осужденный, женщина вскочила со скамьи и вытянулась в струнку. Потом вновь вернулась на свое место и затихла.

Началось слушание по делу Стефана Кугелькопфа, обвиняемого в соитии с суккубом. С завидным терпением Конрад выдержал надоевший до оскомины ритуал допроса свидетелей, произносящих заведомо желанные для инквизиции речи. Порой его веки тяжелели, и он незаметно от присутствующих погружался в собственные раздумья, мысленно уносясь прочь от опостылевшего зала суда. Он вновь был молод, полон сил и несбыточных надежд, в его сердце пылал огонь, оно билось, оно прокачивало кровь.

Оно любило.

Он вновь шел по затаенным лесным тропам с любимой женщиной.

Которая…

— Свободный город, слушая дело против Стефана Кугелькопфа, постановил привлечь подозреваемого в колдовстве к публичному испытанию водой, дабы он сознался в предписываемых ему преступлениях, — ворвался в его воспоминания занудный голос клирика-секретаря, оглашающего решения суда.

Жадная до чужих страданий толпа восторженно взревела. Конрад вздрогнул и вернулся в реальность.

Первого несчастного, жалобно стенающего и молящего о пощаде, стражники вытолкали из зала суда. Следом за ним проследовал десяток любопытных глаз, желающих насладиться зрелищем. Пытка водой давала порой неожиданные результаты.

В тот момент, когда стражники закрывали за уходящими двери, в зал проскользнул неизвестный, богато одетый вельможа. Протянув ближайшему стражнику небольшой кошелек, нетерпеливым жестом приказал расчистить ему место на скамье, что было сделано незамедлительно. Но незнакомец не спешил садиться. Поднявшись на цыпочки, он внимательно рассматривал лица людей, оставшихся в судебном зале для дальнейших слушаний.

Епископ, находясь довольно далеко от входа, был вынужден прищурить глаза, но расстояние и тусклое освещение зала не позволяли ему узнать вошедшего. По нетерпеливым жестам он понял лишь, что незнакомец сильно взволнован и что пристальный взгляд молодого мужчины направлен в тот угол зала, где сидит белокурая красотка. Однако он не торопился протиснуться к ней, а вместо этого как будто успокоился и присел на скамью.

«Как интересно… О существовании любовного треугольника я и не мечтал», — прошептал себе под нос епископ и, в предвкушении грядущего наслаждения, довольно потянулся.

Вторым слушалось дело Якова Циммерманна. Объявляя об этом, сонный клирик прикрыл рот, чтобы подавить невольный зевок. Время заседаний близилось к обеду, и уставшему послушнику явно требовался перерыв.

«Как все относительно, — мелькнуло в голове у Конрада. — Если бы сейчас недалекого писаку заковать в кандалы и обвинить в нелепости, противоречащей Священному Писанию, все его помыслы были бы о глотке свежего воздуха и о ясном небе, сияющем над головой, а не о постной монастырской похлебке».

Представив воочию эту картину, епископ по-детски засмеялся, но, почувствовав на себе косой и колючий инквизиторский взгляд, прикрыл губы шелковым платком. Наклонившись к испанцу, он прошептал:

— Не откажите, святой отец, в любезности и примите мое предложение разделить сегодняшнюю вечернюю трапезу. Полагаю, что за приятным времяпровождением мы не преминем обсудить пару насущных проблем, касающихся наметившегося еретического раскола в судебном праве, насаждаемого достопочтимым месье Кольбером.

Змеиные губы инквизитора двусмысленно сжались в тонкие линии. Бегающие жадные глазки на секунду замерли в нерешительности. Поразмыслив о последствиях отказа, он нехотя принял приглашение на ужин.

Епископ довольно улыбнулся. Манипулировать людьми доставляло ему не меньшее удовольствие, чем отправлять их на виселицу.

Но Конрад невольно отвлекся. Пока он внутренне восхищался относительностью восприятия действительности глупцом-клириком и наслаждался укрощением гордыни самовлюбленного слуги божьего, в зал ввели осужденного.

Стоило тому появиться в примыкающем коридоре в сопровождении стражи, как белокурая красавица вскочила со скамьи и, вцепившись руками в перила, загораживающие скамьи зрителей, впилась в него обезумевшим от волнения взглядом.

Конрад переключил внимание на новоявленного вельможу и также отметил его крайнее беспокойство. Молодой человек вновь поднялся на цыпочки и старался поверх голов рассмотреть приближающегося к скамье для подсудимых мужчину.

Яков шел медленно, опустив голову в пол, словно стыдился происходящего с ним. Встреченный глумливыми воплями зрителей, он нерешительно поднял прищуренные, отвыкшие от света глаза и внимательно огляделся вокруг.

— Яков! — раздался из угла зала голос незнакомки, что ждала его с раннего утра. На лице молодого художника на короткий миг расцвела улыбка, моментально сменившаяся тревогой. Он недовольно взглянул на приветствующую его молодую женщину и, поникнув головой, опустился на скамью. Сидящий от него по правую сторону проголодавшийся клирик нехотя поднялся на ноги и провозгласил начало нового процесса.

— Третий день судебного заседания. Дело «Свободный город против Якова Циммерманна» считается открытым.

— Огласите причину обвинения осужденного Якова, — перевел слова инквизитора появившийся из-за его тощей спины шептальник.

Секретарь, достав длинный пергамент, зачитал обвинение:

— «Яков Циммерманн, уроженец города Марцелль, выполняя заказ фрайбургского епископата, совершил смертный грех, уничтожив лик святой Девы Марии. При аресте обвиняемый оказал сопротивление и противодействие, продолжал богохульствовать и злословить, что является неоспоримым доказательством вселения бесов и сношения с Дьяволом, заставившим несчастного надругаться над святыней».

Прислужник инквизитора, выслушав своего змеиноголового господина, произнес:

— По прошествии двух суток после первого слушания по делу есть ли что сказать самому обвиняемому?

В зале воцарилась напряженная тишина. Кристина, не выдержав, крикнула:

— Яков, умоляю тебя!

Поникший головой художник вздрогнул всем телом и, повернув к ней перекошенное от страдания лицо, тяжело вздохнул. Несколько мгновений спустя он с трудом встал.

— Господа судьи, Ваши Святейшества, прошу принять мои показания. Я раскаиваюсь в сотворенном грехе. Меня настигло внезапное безумие, я уничтожил самое любимое творение, — Яков задохнулся от волнения, — самое дорогое творение всей моей жизни, и готов нести за это самое суровое наказание.

Не говоря более не слова, он рухнул на скамью.

— Протестую! — раздался звонкий женский крик. Вся зрительская толпа повернула головы к стоящей в углу зала женщине. Она сняла с головы темный покров, и ее густые белокурые волосы разметались по плечам.

— Господа судьи! Ваше Святейшество! — вновь раздался ее голос. Она смотрела на Конрада и обращалась к нему в единственном числе. Епископ почувствовал ее искренний взгляд, и легкая дрожь пробежала по его телу. — Я хочу выступить в защиту Якова Циммерманна, незаслуженно обвиненного в ереси.

Епископ видел краем глаза, как побагровело от злости пергаментное лицо инквизитора, он даже услышал скрип плотно сжатых ракушечных губ.

Наступил краткий момент торжества. Конрад встал из-за стола и, подняв руку, дабы усмирить взволнованный зал, громко произнес:

— Церковь готова выслушать свидетеля защиты. Говори, дитя, всю правду. И ничего не бойся, Господь защитит тебя!

Сев на место, он с наслаждением услышал, как взбешенный испанец бессильно крошит зубы. Толедская змея осталась без толики яда.

— Пусть клянется на Библии, раз такая смелая! — раздался голос из толпы.

Секретарь не мешкая взял со стола судебных заседателей увесистую книгу и подошел к Кристине, замершей в нерешительности.

«Не обязательно знать молитвы, чтобы говорить с Богом», — вновь раздался в ее голове тихий голос.

Бедняжка положила дрожащую руку на священную книгу и произнесла первое, что пришло в голову:

— Клянусь Святым престолом и Божьей Матерью говорить истину, — она испуганно глянула на молодого монашка, смотрящего нее с нескрываемым удивлением. В этот момент с кафедры вновь послышался властный голос епископа:

— Твоя клятва услышана, продолжай!

Конрад купался в волнах всевластия.

Зал затих в ожидании.

Вышедшая за зрительскую ограду Кристина от страха на короткое время лишилась дара речи. Повторяя, заучивая все утро слова, что она должна была произнести, сейчас растерялась и забыла все до единого.

Среди притихших поначалу соседей на скамьях потихоньку поползли смешки:

— Что красавица, молчишь? Или сказать нечего? Чего тогда полезла на рожон?

Епископ, подняв руку, грозно взглянул на чрезмерно заносчивых зевак. Кристина откашлялась и наконец заговорила. Ее дрожащий поначалу голос постепенно набрал силу:

— Ваше Святейшество! Господа судьи! Я, Кристина Кляйнфогель из Фогельбаха, стою перед вами, чтобы выступить в защиту Якова, которого грязным наветом обвинили в богоотступничестве. Его вина заключается лишь в том, что он… что он любит меня. Мы любим друг друга, — поправилась девушка, и в этот миг по рядам жаждущих крови мужчин пронесся вздох глубокого разочарования, а среди немногих женщин, образовавших неугомонный островок в конце зала, — напротив, грустные вздохи и шепот.

— Говорила тебе, Агнесса, что грешник до смерти влюблен… Он идет на плаху, потому что его сердце истекает кровью… Бедный художник… Красив словно Адонис.

Епископ вновь поднял руку, останавливая шум.

— Продолжай, дитя мое!

Кристина, густо покраснев, снова заговорила:

— Заказ от фрайбургской епархии был почти готов, когда я сказала Якову, что не смогу стать его женой. Я разбила его сердце, даже не думая о последствиях.

Прислужник инквизитора грубо прервал девушку:

— Какое отношение имеет разбитое сердце художника к поруганному святому образу? — гневно прозвучал его голос.

Епископ нахмурил брови. Действительно! Вопрос закономерен. Все зависит от ответа свидетеля. Происходящее может выйти из-под контроля. Он обязан взять ситуацию в свои руки.

Кристина удивленно взглянула на судей и пояснила, как само собой разумеющееся:

— Яков писал образ Богоматери с меня, с женщины, которую он любит.

В зале поднялся невообразимый шум. Взгляд Конрада упал на молодого дворянина, стоящего в дверях и не сводящего взволнованных глаз с говорившей. Стоило ему услышать ее смелое признание, как, расталкивая возбужденную толпу, перешагивая через скамьи, раздавая тумаки, он пробрался к женщине и властно схватил ее за руку. Она дернулась, стараясь вырваться, но сильные руки мужчины, обнявшие ее, усмирили волнение. Незнакомка покорно затихла и поникла головой.

Художник, искоса наблюдавший за сценой, обреченно сгорбился и отвернулся. Его лицо передернулось от мучительной судороги.

Удивлению Конрада, узнавшему Михаэля фон Берена, не было предела. В его голове мгновенно сложились обрывки единой картины.

«Неисповедимы пути…

Так вот ты какая — Кристина Маленькая Птичка, фаворитка молодого барона, наследника замка Шварцштайнфалль и прилегающих к нему земель, глупая девочка, прилетевшая на пламя разгорающегося костра за ускользающей любовью и угодившая в клетку, которая сегодня захлопнется. Кристина из Фогельбаха… Воспитанница Черной Регины, моей…»

— Как он посмел?! — послышался истошный истеричный крик. — Божий образ сравнить с человеческим! Еретик! Сжечь его!

— Как грустно. Бедный влюбленный художник! Он страдает из-за неразделенной любви! Он достоин помилования… — настаивали женские голоса с галерки.

Епископ встал. Толпа моментально притихла.

— Дети мои, Господь велел нам не судить ближних своих за грехи, которые возможно совершить каждому. «Да не судимы будете», — проповедовал небесный отец. Так не будем осуждать несчастного, подавшегося человеческой слабости. Поступок его непростителен, но сейчас мы видим, что причиной тому не были происки Дьявола. Во всем виноваты слабоволие и крайняя степень подавленности.

В зале началось волнение. Половина собравшихся, требующая пыток и разочарованная в снисходительном отношении епископа, взволнованно обсуждала происходящее. Женская часть восхищенными взглядами и репликами одарила занявшего свое место за судейским столом хозяина города. Перешептываясь друг с другом, бросая завистливые взгляды на Кристину, они жужжали словно пробужденные по весне пчелы.

Яков, повернувшись к своей любимой, понуро стоящей рядом с Михаэлем, подарил ей благодарный, полный обожания взгляд, вызвавший среди женской половины новые восторженные вздохи.

Епископ же наслаждался адскими муками, которые испытывал сидящий рядом с ним испанский посланник, просчитывая наперед необходимые шаги, позволившие подстрелить двух зайцев разом.

— Не верьте потаскухе! Она с ним заодно! Посмотрите на ее живот! Она забрюхатела от идолопоклонника! — визгливый женский голос разнесся под сводами зала, отозвавшись многократным эхом.

Неожиданно воцарилось мертвое молчание. Было слышно, как стрелки часов, висящих над кафедрой судейского совета, неумолимо отсчитывают уходящее время. Все испуганно ждали высочайшего решения. И оно не преминуло последовать.

Помощник инквизитора, многозначительно откашлявшись, поднялся из-за спины святого отца и, подобострастно вытянувшись в струнку, произнес:

— Суд Святой инквизиции требует дознания о причастности свидетеля защиты к преступлению осужденного Якова Циммерманна.

Епископ, потерев вспотевший от волнения лоб, скрыл довольную улыбку.

«Превосходно. Пока пешки следуют в правильном направлении».

— Епархия просит судейскую коллегию выделить дознавателей, направляемых для снятия свидетельских показаний в город Фогельбах, на родину свидетельницы Кристины Кляйнфогель, проходящей по делу Якова Циммерманна. Им предписано собрать сведения об означенной особе в доказательство ее незаинтересованности в том, чтобы ввести дознавателей в тупик, о ее непричастности к обвинению в колдовстве. А пока суд инквизиции не уверен в невинности свидетеля, то предписывается взять Кристину Кляйнфогель под стражу до выяснения обстоятельств… — громко провозгласил инквизиторский шептальник.

Яков, звеня цепями, поднялся со скамьи и, срывая голос, закричал:

— Не смейте, она невиновна! Она…

Подскочивший охранник грубо толкнул несчастного тупым концом копья и заставил сесть.

Михаэль Люстиг крепко обнял Кристину. Сдерживая ее, готовую броситься на помощь Якову, он прикрыл девушку своим телом, всем видом показывая, что убьет каждого, кто посмеет прикоснуться к ним.

Волнение в зале нарастало. Большинство кровососущих требовало заключить несчастную под стражу до выяснения обстоятельств. Сердобольные особы продолжали ронять слезы и громко вздыхать, умиленно наблюдая за страданиями влюбленных.

Конрад вновь поднялся с кресла и властным голосом резюмировал:

— Суд полагает, что находящийся в зале барон Михаэль фон Берен возьмет на себя ответственность за присутствие свидетельницы на будущих дознаниях и обязуется, внеся необходимый залог, присмотреть за ней. Мы не видим необходимости в ее немедленном задержании.

Стоящие рядом с Михаэлем и Кристиной зеваки почтительно отступили на несколько шагов в сторону. Люстиг немедленно отстегнул от пояса увесистый кошелек и, подойдя к судьям, высыпал из него золотые гульдены, которые, громко звеня, разбежались по столу. Очнувшийся от сна бургомистр привычно потянулся к золоту пухлыми короткими пальцами. Голый череп инквизитора покрыли возбужденные багровые пятна. Не желая смотреть на золото, он захлопнул прозрачные веки, его костлявые руки сложились на груди, а тонкие губы зашептали молитву о противлении злу.

Сапфировые глаза епископа довольно сверкнули. Михаэль всегда был ему по нраву, не в пример покойному Призраку Витольду — его брату.

Клирик-секретарь объявил очередной перерыв между слушаниями.

Последним разбиралось дело злосчастного кладоискателя.

Бросив финальный тоскливый взгляд на Кристину, стоящую под защитой человека, который должен стать отцом ее ребенка, художник под свист и ругательства озлобленной и неудовлетворенной мужской половины был выведен из зала.

Сказка Шварцвальда. Аутодафе

Захватив скромные пожитки Кристины из паломнического приюта Святого Франциска, Михаэль перенес их в дом Торговой Гильдии, где остановился. Он очень надеялся, что пребывание во Фрайбурге будет непродолжительным.

Гильдия находилась в красивом трехэтажном здании с расписными эркерами. Это был просторный дом из обычного для города песчаника под высокой черепичной крышей, украшенной по обеим сторонам фасада остроконечными башнями. Нижний ярус с круглыми арками служил складом товаров для приезжающих на ярмарку купцов. Этажи выше предназначались для проживания самих негоциантов и их свиты.

Заперев дверь комнаты на ключ, Михаэль резко повернулся к Кристине. Но его гневные слова замерли на языке. Женщина стояла в эркере поникшая и жалкая, ее плечи сводили судорожные рыдания. Сдерживаемый с раннего утра страх, невыносимое напряжение вырвались наружу горькими слезами.

Сердце Михаэля сжалось, он шагнул к ней и крепко обнял. Бедняга зарыдала на его груди еще громче. Михаэль молча гладил ее плечи, успокаивая. Слов порицания не осталось. Веры в успех тоже. Он знал одно: он будет бороться за жизнь Кристины и их ребенка до последнего вздоха. Он мог бы увезти любимую силой еще утром, но после ее пламенного выступления в защиту убогого богомаза это стало невозможным.

Нет, он льстит себе, обманывается, он не смог бы по собственной прихоти сломить волю упрямицы. Так что оставалось молиться. Только вот кому?

Михаэль никогда не задумывался о существовании Бога. Он следовал устоям, посещал службы по просьбе помешанной на спасении души матушки, причащался по ее указке, раздавал милостыни неимущим и убогим, но это была игра, порой занудная и непонятная. Показная вера не трогала душу.

Господь существовал, но где-то очень далеко от мира неприкаянного лесного бродяги.

Михаэль не догадывался, что в скором времени привычная вольготная жизнь его затрещит по швам, что по следам молодого баловня судьбы, задержавшись всего на пару дней, в город летит страшная весть.

Михаэль не догадывался, что в Фогельбах пришла «Черная смерть».

Утром следующего дня над Свободным городом разразилось ненастье. Прилетевший с северных широт пронзительный ветер, покружившись над водами Рейна, принес на своих крыльях колючую снежную крошку. Ее острые частицы ранили лица, забивали рот и нос, собирались под складками одежды.

Непогода разогнала любопытных, толпящихся на площади в ожидании слушаний. Михаэль с Кристиной без труда заняли ближайшую к центру зала скамью и замерли в ожидании.

Люстиг крепко держал девушку за руку. Ее ледяная кисть мелко дрожала от волнения, на бледных щеках багровыми островками проступил румянец. Глаза несчастной лихорадочно блестели, выдавая крайнюю степень напряжения.

Вздрагивая от каждого звука, Кристина то и дело смотрела на дверь, через которую стража выводит заключенных. Несмотря на неутихающее ненастье, зал медленно заполнялся знакомыми зеваками. Непогода не помешала прийти многочисленным представительницам женской половины. Передаваемая из уст в уста романтическая история несчастной запретной любви, разнесшаяся по городу со скоростью ветра, привлекла в судебный зал немало восторженных истеричных кумушек.

Стараясь занять места ближе к центру, они, как слетевшиеся на огонек мотыльки, возбужденно перешептывались, с нетерпением ожидая начала процесса, без стеснения тыча пальцами в направлении сидящих на первой скамье главных участников действа.

На этот раз судейский стол должны были занять двое. Конрад Макленбургский уклонился от участия, не назвав причины. Говорили, он сам отправился в сопровождении двоих дознавателей в Фогельбах. На самом деле епископ намеренно распустил этот слух, который должен был сыграть на руку разработанному им коварному плану. Епископ намеревался присутствовать на заседании сидя в тайной комнате, через окно которой, умело скрытое гобеленами, он мог наблюдать за присутствующими и слышать каждое слово.

Минул час томительного ожидания. Словно ужасающий ночной призрак, к кафедре проскользнул инквизитор, облаченный в черную сутану. Мерзкий продолговатый череп на сей раз был скрыт высоким капюшоном плаща и увенчан черной ермолкой. Змей Батиста занял место во главе стола и с тяжелым вздохом вселенского страдальца откинулся на спинку высокого резного кресла, смежив пленочные веки. Его узловатые птичьи лапки судорожно перебирали четки, тонкие длинные губы вздрагивали, творя неизвестную молитву. Испанец предвкушал.

Через минуту показался с трудом передвигающийся на подагрических ногах бургомистр и занял кресло по соседству.

Судьи были готовы.

Синьор Батиста, нагнувшись к шептальнику, некоторое время давал указания. Зал настороженно ждал. Отсутствие среди судей Конрада Справедливого не предвещало ничего хорошего.

Клирик-переводчик выпрямился и, обращаясь к залу, произнес:

— Святая римская церковь позволяет начать следующий день дознания и для скорейшего достижения цели рекомендует подвергнуть заключенного Якова Циммерманна допросу с пристрастием, который будет происходить в отдельном зале, дабы не внести нежелательных волнений. На допросе, кроме судей, дозволено присутствовать свидетелям со стороны обвинения и защиты.

Бургомистр кряхтя поднялся из-за стола и, проклиная под нос произвол инквизиции, поплелся в соседнее с залом пыточное помещение.

Испанец окинул змеиным оком притихший зал, вспорхнул с кресла и, мелькнув черным покровом, словно зловещая летучая мышь, заскользил за отцом города.

Догадавшаяся, что происходит, Кристина беспомощно оглядела растерянных и разочарованных зевак. У нее не получилось встать со скамьи. Ноги отказывались двигаться. Сердце замедлило бег, сознание начало тихо покидать несчастную.

Люстиг, пришедший в себя быстрее, обхватил ее за округлившуюся талию и поднял на ноги.

— Держись. Нам надо пройти через это. Следуй за мной.

Кристина, не веря в происходящее, словно упрямый обиженный ребенок замотала головой и жалобно застонала.

— Не надо его пытать! Он же признал вину! Он раскаялся… Умоляю о снисхождении, Ваше… — ее голос прервался, но, стоило ему стихнуть, как зал взорвался от женских криков:

— Снисхождения! Снисхождения! Даровать прощение художнику! Конрад Справедливый обещал помилование! Будь проклята жестокость инквизиции! Прочь руки от Свободного города!

Возбуждение зала росло. Женщины повскакивали со скамей, потрясая кулаками:

— Прочь из Фрайбурга, испанское воронье!

Конрад, слышавший из тайного убежища каждое слово, довольно улыбался. Прекрасно. Сила испанца на исходе.

Но невозмутимости инквизитора можно было только позавидовать. Не обращая внимания на сыплющиеся проклятия, он ужом проскользнул в пыточный зал. За ним скрылся клирик-переводчик, оба секретаря и Михаэль, ведущий свидетельницу защиты, находящуюся в полуобморочном состоянии.

Сердце Люстига возбужденно билось, активно перекачивая кровь. Он готовился к любым неожиданностям, но предугадать грядущее оказался не в силах.

Соседнее с залом заседания помещение было небольшим. Судейский стол, стоящий в правом углу, и два ряда стульев были отделены от общего пространства зала невысоким приступком, у которого с пиками наперевес стояло трое стражников. Остальную часть занимали пыточные приспособления. Ближе к высокому и узкому, словно бойница, окну находилось широкое колесо диаметром около двух метров, закрепленное на подвижном ободе, по поверхности которого торчали железные прутья и кольца.

По одной из сторон комнаты возвышался деревянный помост со стулом, напоминающим трон, сидения и подлокотники которого были испещрены гвоздями, вбитыми остриями вверх. Ближе к судейскому столу посередине зала располагалась дыба со всевозможными приспособлениями для растягивания и утяжеления конечностей, изобретенными извращенным человеческим мозгом с целью скорейшего покаяния преступников.

Кристина вошла в освещенный факелами зал и, увидев мрачные механизмы, тихонько вскрикнула и лишилась чувств.

Михаэль успел подхватить ее на руки, отнес к судейскому столу и опустил на самый дальний стул. Подвинув свой как можно ближе и сев рядом, он постарался закрыть от нее своим телом происходящее.

Стоило инквизитору занять положенное место, Люстиг обратился к нему с нижайшей просьбой позволить Кристине удалиться и не присутствовать на пытках по причине беременности. Переведший его просьбу шептальник сочувственно взглянул на молодую женщину, лежащую в беспамятстве.

Яйцевидный череп испанца прорезали гневные вертикальные морщины. Глазки, злобно блеснув, невозмутимо спрятались под прозрачными веками. Небрежный жест костлявой кисти заставил барона замолчать. Святой отец жадно вкушал из источника вседозволенности и бесконечной власти над чаяниями копошащейся под его ногами черни, исполненной греховной скверны.

Секретарь подошел к Михаэлю и протянул небольшую склянку с нюхательной солью, прошептав:

— Не забывайте давать ей соль. Свидетельница должна сохранять сознание и ясность ума, когда будет отвечать на вопросы Его Святейшества.

Михаэль стиснул от злости кулаки и, оскалившись, зашептал проклятия. Тем не менее, взяв из рук монаха склянку, он поднес ее к носу Кристины. Девушка встрепенулась, ее голова, безжизненно лежащая на плече Михаэля, приподнялась. Глаза бедняжки блуждали.

— Держись, любимая. Нам только выдержать этот день, и все будет хорошо, — жарко зашептал ей в ухо юноша. Но он сам не верил тому, что говорил.

За дверью, ведущей в подвал, лязгнули засовы, и из темного коридора в сопровождении огромного беззубого стража, которому Кристина два дня назад пожертвовала кольцо, появился Яков. Увидев незнакомое помещение, художник оглядел собравшихся людей, потом, переведя взгляд на пыточные устройства, побледнел и остановился как вкопанный. Его ноги подкосились, и если бы не охранник, схвативший беднягу за локоть и подтолкнувший к скамье подсудимых, то Яков лишился бы чувств, еще не переступив порога.

Молодой человек, словно ватный болванчик, обреченно опустился на приготовленное ему место и закрыл голову руками.

Появление Якова неожиданно придало Кристине сил. Опершись на плечо Михаэля, она приподнялась на дрожащих коленях и попыталась подойти к осужденному. Но была остановлена свирепым взглядом змеиных глаз инквизитора, осклабившегося в предвкушении трапезы, и испуганно замерла на полпути.

Яков поднял на любимую безумные от страха глаза и попытался улыбнуться.

— Я люблю тебя, — прошептали в ответ ее губы. Глаза Кристины, очерченные темными кругами, на миг ожили и потеплели.

— Умоляю, сядь на место, — Люстиг требовательно потянул девушку за локоть. Она подчинилась, более не отводя пристального взгляда от лица Якова.

Ее губы шептали слова молитвы, которая невольно рождалась в голове. Она молила справедливого Бога о спасении. Всем сердцем. Как только могла.

Началась обычная церемония допроса, предваряющаяся вступительной речью клирика. Сначала было зачитано обвинение, потом — записанная днем ранее речь свидетеля защиты и постановление епископа о назначении дополнительного дознания.

Оттарабанив заготовленный текст, секретарь замолк и уставился на инквизитора в ожидании дальнейших приказаний. Синьор Батиста, встав из-за стола, проскользнул к сгорбленному Якову. Его костлявая птичья лапка приподняла голову художника за волосы, хищные глазки внимательно всмотрелись в изможденное лицо.

Яков, открыв уставшие глаза, следил за его пристальным взглядом, ощупывающим скулы, ввалившиеся щеки, распухшую нижнюю губу. Без того тонкие губы святого отца превратились в пасть пресмыкающегося, в отверстии которой промелькнул ярко-красный язык. Испанец стал похож на плотоядную ящерицу.

Вздрогнув от отвращения, Яков зажмурился, позволив голодным рукам инквизитора копаться у себя в волосах. Ящерица, очевидно, искала тайную отметину. Кристина, притаившись за широким плечом Михаэля, безотрывно следила за порхающими паучьими движениями.

Не найдя ничего интересного на голове художника, испанец приказал тому выйти на освещенное факелами место в центре зала и, пригласив жестом стражника-великана, повелел раздеть Якова донага.

Кристина содрогнулась от негодования, вцепилась ногтями в локоть Люстига и, застонав от бессилия, опустила глаза в пол.

Громила-страж, не скрывая удовольствия от происходящего и паскудно глумясь над оторопевшим художником, сорвал с него одежду.

Оставшись нагим, вспыхнувший от стыда Яков быстро повернулся спиной к сидевшим в углу комнаты людям, прикрыв обеими руками пах. Словно изголодавшийся стервятник, Батиста дель Комо взмахнул крыльями плаща и подлетел к молодому человеку. Дрожащими от вожделения пальцами он начал исследовать обнаженное тело жертвы. Прокаркав несколько слов на непонятном наречии, он взял из рук подоспевшего служки длинную металлическую иглу и, повернувшись к записывающему действо секретарю, через переводчика провозгласил:

— Святая церковь подозревает Якова Циммерманна в сговоре с Дьяволом. Следствие ищет особое место, оставленное врагом на теле оного, нечувствительное к боли. Не найдя особых отметин на голове, мы постараемся определить подозрительные точки на его теле.

Кристина не смела поднять глаза, она мечтала о слезах, которые бы застили их и помешали увидеть позор Якова. Но слез не было. Воспаленные очи горели огнем. Старясь равномерно дышать, чтобы остаться в сознании, она не смотрела на происходящее, но все чувствовала.

Стыд, который испытывал несчастный художник, превышал его страх перед болью от иглы, глубоко погружаемой в тело. Инквизитор, жадно вдыхая запах молодой кожи, тщательно ощупывал каждый сантиметр влажными от волнения пальцами. Змеиный язык извращенца скользил между тонкими губами, помогая ненасытным рукам.

Найдя родинку, он с наслаждением погружал в нее иглу, следя за реакцией Якова. Когда несчастный вскрикивал от боли, створки-губы растягивались в довольной улыбке, а внимательные пальцы жадно ползли дальше.

Яков с ужасом ожидал, когда мерзавец доберется до скоромной плоти. Он не сможет выдержать подобного позора. По щекам художника от бессилия змейками ползли слезы, тело сотрясали беззвучные рыдания.

Коснувшись ледяными руками крайней плоти обвиняемого, священник гортанно вскрикнул и отпрянул в сторону. Его пергаментное лицо покрыли багровые пятна. Испанец неистово перекрестился и, плюнув с омерзением в левую сторону, вернулся в свое кресло. Тщедушное тело больного старца корежили неистовые судороги. Птичьи лапки намертво вцепились в подлокотники.

Когда приступ непроизвольной эрекции миновал, испанец вновь нацепил прежнее невозмутимо-высокомерное лицо и требовательным жестом приказал сжечь старую одежду Якова и обрядить обвиняемого в приготовленный короткий балахон грязно-желтого цвета, предназначенный для пыток еретиков.

Кристина заставила себя поднять глаза. Изможденное грязное тело ее любимого, покрытое многочисленными кровоподтеками, обнаженное, неизведанное, должное принадлежать только ей, сейчас подвергнется дальнейшему истязанию. Его широкие мускулистые плечи, красивая гладкая грудь, к которой она не прикоснется, сильные руки, которые более не обнимут ее…

Безумие, зародившееся в ней, росло с каждой секундой.

Была бы в ней хотя бы часть темного знания матушки Регины, она бы уничтожила каждого, кто причинит боль ее любимому.

Сожгла, испепелила бы взглядом.

Михаэль отвлекся на истязание соперника, невольно притягивающее взгляд, и не обращал внимания, что происходит с Кристиной.

Появившиеся тем временем стражники, скрутив обвиняемому за спиной руки, повели его к возвышающемуся у окна колесу.

Секретарь, поднявшись из-за стола, пояснил происходящее:

— Не найдя при телесном осмотре явных признаков одержимости, Светлейший повелевает испытать подозреваемого в сговоре с нечистым с помощью колеса. До того, как руки обвиняемого будут проткнуты металлическими прутьями, а тело его растянуто грузами, мы предлагаем тому сознаться и признать присутствие дьявольского умысла при поругании святого образа Девы Марии.

Яков, услышав слова секретаря, рухнул на колени и, протянув к суду руки, умолял не подвергать его уготованному испытанию. По обезумевшему от страха лицу его текли слезы, он вновь раскаивался в проступке, прося лишь не уродовать ему руки. Но власти Дьявола не признавал.

Каменное сердце неудовлетворенного змея, вцепившегося побелевшими пальцами в подлокотники кресла, оставалось глухо к мольбам несчастного.

Михаэль не верил своим ушам. Происходящее в зале казалось ему продолжением, слепком ночного кошмара в замке.

Обхватив руками голову, зажав уши, он раскачивался из стороны в сторону, пытаясь вырваться из цепких лап леденящего кровь ужаса. За своим смятением он не заметил, как Кристина встала и, не обращая внимания на судей и охранников, возбужденных предстоящим кровопролитием, вышла на середину зала.

Под действием внезапного транса она направилась к Якову, не отводя от него горящих глаз. Ошеломленные ее странным видом охранники, держащие наготове металлические шкворни, предназначенные для рук несчастного, позволили ей беспрепятственно подойти к привязанному к колесу художнику. Кристина протянула руку и, погладив его по заросшей щетиной щеке, приоткрыла губы в немом прощальном поцелуе. Потом, гневно сверкнув глазами, повернулась к присутствующим и, собрав оставшиеся силы, закричала хриплым страшным голосом:

— Я, Кристина Кляйнфогель, потомственная ведьма из Фогельбаха, рожденная и принятая на белый свет ведьмой, проклинаю до скончания веков тех, кто готов карать невиновного! Я и только я виновата в содеянном! Мои руки осквернили чистый образ… вашего идола! Я сознаюсь в преступлении, в котором обвиняют несчастного Якова, потому что он чист словно ангел. Я совращала его, губила его душу, но он не поддался искусам. Как истинный христианин, он желал приобщить меня к своей вере. Но, видя, каким способом вы ее насаждаете, я проклинаю вас вовеки веков! Вы недостойны своего справедливого Бога.

Так судите только меня и отпустите невинного!

Подобный грому голос Кристины, исполненный ослепительной пылающей ненависти, оглушил сбившихся в угол испуганных стражников и бургомистра.

Вжав в плечи скошенный уродливый череп, инквизитор застыл в кресле и стал похож на горбатую мраморную горгулью. Он не мог вымолвить ни слова, лишь испепелял девушку злобным взглядом.

Замолчав, Кристина повернулась к помертвевшему от удивления Якову и тихо добавила:

— Вот и все. Помни, что я всегда буду любить тебя…

Его бледные губы безмолвно прошептали ответ.

Несколько минут в зале царила абсолютная тишина. Человек, осторожно открывший дверь на верхней балюстраде зала, появился перед изумленной публикой. Его синие глаза пылали. Голос Конрада (а это был он) дрожал от волнения:

— Фрайбургская епархия в свете открывшихся в процессе дознания фактов, следуя свободной воле народа, приостанавливает дознание по делу Якова Циммерманна. Признавшаяся суду девица Кристина Кляйнфогель обязана быть взята под стражу без промедления вплоть до окончания следствия.

Кристина безучастно наблюдала, как охранники скрутили и вывели из зала бросившегося было к ней Михаэля. Она уже не слышала, что он кричал. Она смотрела, как Якова снимают с колеса, а его самого в сопровождении стражи уводят прочь. Не проронив более не слова, Кристина покорно пошла вперед, подгоняемая острым наконечником копья.

Слез по-прежнему не было. Ее глаза, словно засыпанные песком, горели от невыносимой боли. Странное ощущение оторванности от мира, возвышенное чувство полета над человеческими чаяниями настигло женщину, стоило ей перешагнуть порог узилища.

Словно, произнеся страшные слова, она перешла в другой мир. Мир покоя и безмятежности.

Словно она вернулась домой.

Большие карие глаза, сияющие над ее лицом, зовущие в сладкую негу губы, ласкающие ее тело.

Его волнистые волосы шелковой волной падают на ее плечи. Сплетенные в страсти руки раскинуты на земле.

Они лежат на изумрудной густой траве, мягкой как шелк, на знакомой лесной лужайке, в окружении столетних сосен и елей, замерших в безмолвии, обещавших на века сохранить их секрет.

Они на той самой лужайке, где Кристина раньше встречалась с Михаэлем. Но на этот раз с ней рядом ее любимый, ненаглядный Яков.

Его прекрасное белоснежное тело сияет словно свежий декабрьский снег, выпавший на верхушки деревьев.

Она проводит рукой по безупречной коже, не сохранившей ни единой ссадины от пыток, ни единого кровоподтека от вчерашнего жестокого испытания иглой.

«Не может быть» — рождается в ее голове мысль…

— Мы с тобой во сне, моя родная. Мы оба спим и видим один и тот же сон, — слышит она его нежный голос. И, закрыв глаза, вновь отдается неземной ласке.

Внезапно коричневые глаза Якова подергиваются золотом.

Его волнистые волосы вытягиваются и темнеют, черты лица медленно меняются.

Теперь это Михаэль.

Движения его тела становятся порывистыми, настойчивыми, властными.

Испуганная Кристина старается освободиться от его объятий и в ужасе замечает, как из его сердца, разрывая кожу, выползают две переплетенные в кольца змеи. Один из гадов, сверкнув холодными синими очами, выпускает длинный раздвоенный язык, тянущийся к губам смертельно напуганной Кристины…

Маша захлопнула рукопись. Ее сердце отчаянно билось.

«Не может Клайв описать в своей истории почти тот же сон, который видела я после бала в Вонна… Правда, действующие лица были другими. Откуда он знал? Или знала я? Мистификациям господина Мортона нет предела. Почему придуманная им реальность безжалостно прорастает в мою собственную жизнь?..»

Стюардесса объявила о предстоящем снижении самолета. Не позднее чем через полчаса Маша будет в Москве, и все закончится… Или только начнется?

Сказка не отпускала.

Внезапно перед ее глазами появился портрет незнакомой светловолосой женщины на последних сроках беременности, стоящей у распахнутого окна и смотрящей в даль. Под дуновением морского бриза, веющего с лагуны, ее длинные волосы развеваются, по губам скользит улыбка.

Почему Маша уверена, что портрет висит в ее доме? В каком-то другом доме, в другой жизни.

Неуловимое, ускользающее, безумно болезненное чувство возникает от невозможности вспомнить, где находится этот дом.

— Яков написал мамин портрет, — прошелестела в голове подсказка. Забытое ощущение присутствия призрака отозвалось резким всполохом сердца. Дыхание прервалось.

Боже! Только не это!

Мария схватилась обеими руками за голову, сжала виски, стараясь избавиться от голоса Анны. Пассажир в соседнем кресле испуганно отодвинулся от нее.

Опомнившись, девушка покраснела до ушей и жалобно залепетала извинения, сославшись на аэрофобию.

Мужчина, недоверчиво смерив ее с головы до ног, снисходительно фыркнул, и обдав облачком перегара, предложил действенное лекарство. Получив отказ, отвернулся демонстративно в сторону, откинулся на надувную подушку и снова засопел.

Маша некоторое время смотрела в иллюминатор на огни большой страны, плывущей внизу, потом вновь открыла рукопись и продолжила чтение.

Сказка Шварцвальда. Договор с Тьмой

…Чей-то оклик вырвал Кристину из лап кошмара.

Находясь в пограничном состоянии между сном и явью, она увидела своих старых приятелей, пристроившихся у изголовья ее кровати.

Воображала-Щеголь, сидя на уголке подушки, шелковым платком начищал сияющие на солнце золотые пуговицы.

Старик, недовольно кряхтя, расхаживал взад-вперед по комнате, опираясь на узловатую трость.

Эльф, заметив, что Кристина приоткрыла глаза, спрятал платок в карман.

— Маленькая Птичка, у нас грустная новость, мы пришли попрощаться с тобой.

— Мы покидаем Черный Лес, Кристина. Мы уходим далеко на север, — проскрипел Старик.

Девушка, еще не освободившись от плена дремы, спросила:

— Что случилось, почему вы должны покинуть родной лес?

— К нам пришла беда, девочка. Человек с волчьим сердцем принес в наш край «Черную смерть». Вместе с ней из подземных темниц поднялись заточённые духи, пожиратели жизни. Нам надо спешить, Птичка. Берегись человека с сердцем, заросшим волчьей шерстью. Один раз мы спасли тебя от него. Но то время ушло. Зло остоглавилось, оно расползлось подобно ядовитому туману над болотной топью. Мы вынуждены оставить Лес. Может, еще свидимся! — Щеголь застегнул камзол и поклонился.

Бросив на Кристину грустные взгляды, маленькие существа растворились в воздухе, оставив запах свежескошенной травы и полевых цветов.

Несколько минут девушка лежала, борясь с дремой, возвращаясь в явь. Наконец страшная реальность ворвалась в ее воспоминания. Еле сдерживая крик, девушка вскочила на ноги и огляделась.

Она находилась в узкой длинной келье, темной и унылой, каменные стены которой давили подобно склепу. Тусклый дневной свет проникал в маленькое выбитое в стене отверстие, укрепленное снаружи массивной решеткой. Дрожащие языки факела, горящего у входа, плясали на стенах, порождая чудовищные тени.

Кристина стояла около грубо сколоченной кровати, покрытой соломой и застланной холщовым одеялом. Никакой подушки, на которой восседал маленький человечек, не было и в помине, вместо нее лежала сложенная в несколько слоев потертая коровья шкура.

Стараясь вспомнить сон, несчастная на миг закрыла глаза.

«Что такое «Черная смерть», о которой говорил Щеголь?

Как я могу остерегаться человека с волчьим сердцем, если я не знаю, кто он?

Что случилось в Фогельбахе?»

Вопросы возникали один за другим и растворялись в неизвестности.

Тихий стук в дверь прервал ее бесплодные попытки осознать сон. Подхваченная сквозняком, утренняя греза мгновенно исчезла из памяти.

Дверь приоткрылась, и высокий мужчина, нагнувшись, шагнул в ее келью. Держа в руке факел, он приблизился к Кристине. Добрые, ясные как летнее небо глаза лучились морщинками, на губах играла искренняя улыбка.

— Как спалось, дитя мое? — тихий вкрадчивый голос Конрада заставил девушку вздрогнуть. Она не ожидала прихода столь высокого гостя. Испугавшись, наспех поклонилась присевшему на край ее кровати епископу и вжалась в противоположную стену.

— Не бойся меня, Кристина. Подойди ближе. Как ты себя чувствуешь? Ты голодна?

Не веря ушам, он еле слышно прошептала: «Хорошо…», — и следом отрицательно мотнула головой, отвечая на последний вопрос. Почему он столь любезен?

Конрад недоверчиво изогнул бровь.

— Ты лукавишь или боишься. Сейчас необходимо восстановить силы, которые важны не только для тебя, но и для малыша, которого ты носишь. Я прикажу накормить тебя.

Кристина опустилась перед священником на колени и, схватившись за край его фиолетовой сутаны, подняла на него умоляющие глаза.

— Ваше Святейшество, скажите, что с Яковом? Он спасен?

Лицо Конрада омрачилось. Ясные глаза потемнели, как небо перед грозой.

— Мне жаль огорчать бедное дитя, но твоя опрометчивая жертва была бесполезна… Оболгав и отправив себя на костер, ты только оттянула мучения своего любимого. Но не спасла его.

Кристина без сил опустилась на холодный каменный пол. У нее не осталось желания продолжать бессмысленное существование.

Конрад нагнулся, поднял беднягу и, усадив ее рядом, продолжил:

— Видела ли ты хотя бы раз, чтобы паук, запустив жало в свою жертву, выпустил ее из паутины? Инквизитор, испробовав сладкого тела твоего возлюбленного, тайком слизнул с иглы каплю его крови. Теперь он завершит начатое. Втайне от следствия будет медленно истязать его тело и душу и получать несравнимое ни с чем удовольствие. Постепенно он высосет из Якова жизнь.

Сердце бедной девушки едва билось.

— Но надежда остается всегда. Не находишь ли ты странности в том, что проснулась не в темном подземелье, кишащем крысами, где сидят обвиненные в колдовстве, а в тайной камере, принадлежащей епархии? Да, на твоем окне крепкая решетка, ты спишь на соломе, но признай разницу.

— Почему я здесь? — тихо спросила Кристина.

Епископ вновь улыбнулся.

— У тебя богатый покровитель, глупышка. Барон фон Берен заплатил немалую сумму, чтобы уберечь мать своего ребенка от промозглой темницы. Ведь ты беременна от него, дитя мое? Хотя сердце обещала другому? — голос епископа задрожал от еле скрываемой насмешки.

Кристина готова была сгореть со стыда. Она смиренно опустилась перед священником на колени, умоляя отпустить ей грех прелюбодеяния.

Конрад снисходительно улыбнулся и подал руку для поцелуя. Крупный, налившийся кровью рубин на его перстне блеснул в свете факела. Девушка благоговейно коснулась теплого камня губами. Епископ продолжил:

— Людям свойственно совершать ошибки. Хорошо, когда мы имеем возможность их исправить. Бедный Михаэль, его сердце разрывалось на части, когда ты лжесвидетельствовала, обрекая себя и его будущего сына или дочь на погибель. Но участия бескорыстного богатого вельможи в твоем деле было бы недостаточно. Мне безразличен его залог, выложенный за твою сохранность. Деньги давно перестали играть в моей жизни привычную роль. Ты сейчас в относительной безопасности потому, что нужна мне. А я, напротив, очень нужен тебе и твоему Якову.

Кристина жадно слушала. Не вдаваясь в смысл, вкладываемый Светлейшим в произносимые слова, она была рада даже крошечной надежде, замаячившей на горизонте.

— Я спасу тебя от костра, а твоего любимого — от лап извращенца, который сужает круги, мечтая прикоснуться к молодому телу и насладиться его мучениями, но взамен потребую услугу, которую ты мне пообещаешь оказать.

— Любую, клянусь! Я сделаю все, чтобы спасти его!

— Не торопись с клятвами, дитя мое. А если я потребую взамен твою невинную душу?

Кристина удивленно взглянула на епископа, скрестившего руки на груди и облокотившегося на каменную стену. Его скрытые в сумраке глаза казались черными дырами.

— Кто вы? — раздался ее робкий вопрос.

— Ты умна. Но вопрос твой неуместен. Я Конрад Макленбургский, глава фрайбургской епархии, ведущий процесс дознания по делу Кристины, уроженки Фогельбаха. Или ты видишь во мне другого человека? — Не дождавшись ответа, священник продолжил: — Я попытаюсь вырвать несчастного художника из цепких лап синьора Батисты, но когда мне понадобится твоя услуга, я не премину напомнить о долге. Согласна ли ты на столь неравнозначную сделку?

Кристина, зачарованная бархатным голосом Конрада, послушно кивнула. Конечно, она согласна.

Епископ, довольно улыбнувшись, поднялся с ее кровати и, направляясь к выходу, бросил на ходу:

— И я не требую скрепить договор кровью.

Девушка в ужасе отшатнулась. Конрад улыбнулся и, проведя рукой по воздуху, разогнал морок:

— Прикажу сейчас принести немного еды. Набирайся сил, малышка Кристина. На днях начинается процесс по обвинению тебя в сношении с Дьяволом и сотворении зла против рода людского. Как это впечатляюще звучит… — он усмехнулся. — Но ты сама выбрала незавидную участь…

С этими словами тяжелая дверь за епископом закрылась. Кристина, боясь дышать, присела на кровать. Надежда, родившаяся в ее сердце, словно лучик солнца осветила крошечную мрачную каморку, даруя возможность жить.

Конрад выполнил свою часть обещания с дьявольской точностью.

Он спас жизнь несчастного, не пощадив его тела.

Решил проблему с максимальной для себя пользой.

Пристально следя за сжимающимся кольцом болезненной инквизиторской страсти, точно рассчитав время, епископ послал за Яковом, когда произвол синьора Батисты был уже налицо.

После очередной тайной экзекуции художника бросили в подземную камеру полуживого, изнуренного многочасовыми бдениями на инквизиторском троне, оставившем глубокие раны на коже рук и задней поверхности ног.

Несмотря на прозвучавшее прилюдно признание Кристины, несмотря на покаяния измученного Якова, вновь и вновь сознававшегося в несуществующей вине, дабы избежать пыток, его истязания не прекращались в течение нескольких дней. Упырь в человеческом обличии свято обходил грань, перейдя которую, можно было вызвать физическую смерть. Его плоть самоудовлетворялась не единожды, пока звучали вопли несчастного. Но пришло время, и слезы истязаемого иссякли. Яков смирился с неминуемой смертью и впал в бесчувственное забытье.

Это стало сигналом для инквизитора, что пора переходить на новый уровень пыточных экзерсисов. Пришедшие следующим утром за художником слуги епископа нашли полуживой труп, валяющийся на куче мокрой гниющей соломы. Погрузив Якова на телегу, они намеренно держали его у входа в подземную тюрьму, на виду у толпы зевак. Потом провезли ничем не прикрытое истерзанное тело, окоченевшее от январского холода, через весь город, направляясь в поместье епископа, где, по приказу Светлейшего, несчастному и невинно пострадавшему от произвола калеке была немедленно оказана помощь.

Весть о бедном художнике, чуть не погибшем от любви к прекрасной ведьме, мгновенно разнеслась по городу, и через день об этой паре уже слагали стихи и пели песни. Экзальтированные кумушки приукрашивали историю, добавляя новые душещипательные подробности. Но с еще большей скоростью город охватила ненависть к посланцу Римской католической церкви, подвергшему несчастного Якова смертельным пыткам, в то время как Конрад Справедливый оправдал его.

Несколько дней спустя от Святого Престола с тайным курьером поступило распоряжение любыми средствами приостановить народные недовольства, и синьор Батиста дель Комо в сопровождении немногочисленной свиты был вынужден в спешке покинуть Свободный город.

Его хозяин вздохнул свободно и приступил к завершающей части хорошо продуманного плана, не догадываясь, что солнечным утром через ворота Святого Мартина в город пришел особенный человек. Не теряя времени, незнакомец проследовал в гостиницу для паломников при францисканском монастыре и попросил несколько ночей приюта.

В чем ему не было отказано.

Сидя в маленькой келье, освещенной лишь светом факелов, отрезанная от белого света, от любимых людей, Кристина погрузилась в привычный мир иллюзий и снов.

Ее сознанию, отрешившемуся от тела, были не страшны толстые стены и крепкие замки. Пройдя ворота сна, оно уносилось вдаль, покоряя все новые и новые пространства и миры. В одном из них, тайном, заветном, она вновь была маленькой девочкой, играющей в салочки с Зеленым Питером и Щеголем. А мудрый Старик и капризная фея Элло наперебой рассказывали ей новости о великом переселении маленького народа из Черного Леса в сказочные пещеры Гарца.

Кристина запрещала себе страдать по Якову. Беззаветно поверив Конраду, она ждала только хороших новостей. Ее любимый наверняка уже свободен, он вернулся в свою художественную лавку и вновь пишет ее портрет. Ей хотелось думать именно так.

И когда одним днем ее навестил Михаэль, нерешительно замерший на пороге, потому что его привыкшие к свету глаза не сразу разглядели в полутьме каморки свернувшуюся комочком на кровати Кристину, она встретила его веселым жизнерадостным смехом, говорящим скорее о безмятежном настроении, чем о помрачении ума.

Люстиг недоверчиво оглядел подругу, внезапно испугавшись, что от горя и одиночества та окончательно обезумела, но потом нежно обнял и по-братски поцеловал в лоб. Новости, что он принес, были одна мрачнее другой, и Михаэль мучительно размышлял, с которой следует начать.

Маленькая Птичка сама приняла за него решение. Усадив рядом на край кровати и доверчиво взяв за руки, задала единственный вопрос, отвечать на который Михаэль боялся больше всего:

— Скажи мне, милый, давно ли ты видел Якова? Где он сейчас? Вернулся ли в Марцелль?

Люстиг молчал. Его руки сжали дрожащие пальчики девушки. Пряча глаза, он мучительно подбирал слова, опасаясь, что страшная правда навредит матери его ребенка.

— Ты спросила про Якова… Да, я видел его несколько дней назад. Говорят, сейчас у него все хорошо. Но… в Марцелль он так и не вернулся. Он неподалеку отсюда. В часе езды верхом. В поместье епископа за ним хороший уход.

Его голос сорвался. Руки Кристины заледенели, а глаза налились слезами.

— Продолжай… Умоляю, скажи мне все.

Михаэль, тяжело вздохнув, произнес неизбежное:

— Твой художник более не сможет держать кисть. Старательные палачи инквизитора раздробили ему три пальца на правой руке, пытаясь вытянуть признание.

Кристина перестала дышать. Ее глаза поедали Михаэля, а губы требовательно шептали:

— Продолжай…

— Лицо покрывают ожоги от раскаленного пыточного прута. Думаю, ненавидящий молодость испанский кровосос намеренно уродовал его. И… еще… Я не знаю, как сказать тебе об этом… — на краткий миг Люстиг замолчал. — Ты только не волнуйся, — Михаэль прижал ледяные руки подруги к груди. В его голосе звучало нескрываемое сочувствие.

Кристина послушно закивала головой:

— Говори, я слушаю!

— Яков теперь не может ходить без костылей. Палач, растягивающий его на дыбе, ненароком вывернул несчастному бедро.

Девушка вытащила дрожащие пальцы из рук Михаэля и закрыла глаза. Ей хотелось плакать, но слез опять не было. Хотелось кричать, но на это не находилось сил. Неожиданно она улыбнулась и спокойно произнесла:

— Главное, он жив. Остальное неважно…

Михаэль опустил голову, скрывая набежавшие от обиды слезы. Он нещадно завидовал богомазу, уродцу, колченогому калеке, которого больше жизни любила самая дорогая ему женщина, та, что к середине следующего лета станет матерью его ребенка… Ребенка, которого он никогда не сможет носить на руках, потому что уступит Кристину другому. Разум Михаэля отказывался подчиняться происходящему.

Девушка поднялась на ноги и, прикрыв живот руками, прошла к маленькому окну в стене.

— Это еще не все новости, не правда ли? Продолжай, — произнесла она глухим незнакомым голосом.

Опустив голову, Михаэль выдохнул:

— В Фогельбах пришла чума… До меня дошли слухи, что власти Марцелля оцепили деревню, не позволяя ее жителям выходить из домов. Уже есть умершие. Твой молочный брат Ганс и Берта… Матушка Хильда, ухаживавшая за детьми, сейчас тоже при смерти. Точнее, пока шло известие, она скорее всего преставилась…

— Отец! Что с ним? — голос Кристины сорвался.

— Вильгельм жив, — Михаэль намеренно называл краснодеревщика так, не желая признавать его отцовство. — Его тело было крепко, он пережил болезнь. Баронесса позволила ему переехать в замок, и сейчас за ним хороший уход.

Кристина облегченно выдохнула.

— Но это еще не все? Ведь так? — ее блестящие от волнения глаза смотрели на Михаэля.

— Да… — он в бессилии сжал кулаки. — Кормилица арестована по подозрению в колдовстве и, по распоряжению епископа Фрайбургского, направлена под стражей в город. Она уже здесь, помещена в отдельную тюремную камеру. Конрад, несмотря на посулы, отказал мне в возможности увидеть ее, — молодой человек вздохнул. — Вот теперь все мои черные новости закончились.

Кристина повернулась от окна и, подойдя к Михаэлю, неожиданно положила руки ему на плечи.

— Помнишь, в детстве мы с тобой поклялись, что никто не сможет разлучить нас, что мы всегда придем друг другу на помощь?

Михаэль послушно кивнул, не понимая, к чему она клонит.

— И так будет всегда. Наши души обречены идти рядом, порой пути их будут соприкасаться, но никогда не пересекутся.

Из века в век, из одного времени в другое ты будешь искать меня, а найдя, пойдешь рядом. Но нам никогда не быть вместе, потому что с другой стороны от меня всегда будет стоять Яков.

Его назовут по-другому, и меня тоже.

Да и ты сменишь сотню имен, и лишь кусочки наших душ будут вечно складываться в один и тот же узор, потому что они принадлежат единому полотну, мозаике, сложенной из множества оттенков человеческих судеб, увидеть целиком которую никому не по силам.

И если бы ты или он попросили меня сделать выбор, то я бы скрылась с глаз, исчезла, потому что не смогла бы решить, кто из вас дорог мне более, потому что… я люблю вас обоих.

Она положила ему голову на грудь и зашептала песенку о веселых лесных разбойниках, которую они всегда пели вместе, сидя на стволе поваленной дровосеками столетней ели, болтая ногами и глотая пригоршнями душистую малину.

Люстиг осторожно прижал Кристину к себе и, незаметно уронив долгожданные слезы, подхватил второй куплет…

Скользящие души. Проза жизни

Ирина Кушнир давно собиралась набрать Машу, но сначала ее сдерживала гордыня, потом появившиеся сомнения, следом мешали обстоятельства на работе, не дающие настроиться на разговор.

Но сегодня недосягаемый еще месяц назад Рубикон перейден: Ирина снизошла до общения с бывшей любовницей мужа и в коротком разговоре успела намекнуть, что Денис к ней не остыл.

Учитывая романтический склад характера соперницы, можно было, посеяв в ее разбитом сердце надежду, ожидать скорых всходов. Так бы посоветовала великая и ужасная Ирина Лазарева, знакомая ведьма из Текстильщиков. Вот почему именно к ней снова обратилась Ирина Владимировна Кушнир с назревшей проблемой.

Не желая в очередной раз посещать пропахший кошками подъезд, она набрала номер телефона ведуньи и недолго думая выложила все карты:

— Хочу разорвать наш договор в одностороннем порядке, не требуя материального возмещения, — начала она нахрапом. Уверенный тон, жесткие выражения всегда сбивали противника с толку и предоставляли преимущество в начале беседы. Блицкрига[46] никто не отменял.

На другой стороне провода послышались короткие гудки.

Ирина изумленно отвела трубку от уха, понимая, что ею по-хамски пренебрегли. Несколько минут поливала грязными словами зарвавшуюся гадалку, потом отрепетировала перед зеркалом вежливую улыбку и вновь набрала номер.

После продолжительных годков в трубке послышался тихий голос:

— Успокоилась? Говори теперь, что случилось.

Ирина отчаянно закашлялась, подыскивая слова. Давно ли они на «ты»?

— Я прошу приостановить действие приворота, сделанного на моего мужа…

В ответ послышался смех, резанувший слух словно бритва.

«Черт меня дернул связаться с этой сумасшедшей!»

— Ирина Владимировна, — голос тезки стал серьезным, субординация восстановилась. — Открою вам страшную тайну — никакого приворота и тем более отворота от несчастной девушки я не делала. Я дилетант, шарлатан, и развела вас как лоха педального. А денег, потраченных на меня, не жалейте — за глупость всегда надо платить звонкой монетой.

Ирина задохнулась от возмущения. Она, будто выброшенная на берег рыба, беспомощно хватала ртом воздух, пытаясь совладать с нахлынувшей на нее злобой.

Гадалка терпеливо ждала на противоположном конце трубки. Ирина не сомневалась, что на губах обманщицы играет наглая, насмешливая улыбка. Торжествующая и снисходительная одновременно.

Наконец оскорбленная красавица обрела способность говорить:

— Но как же тогда объяснить его неистовую страсть, которая разгорелась после нашей с вами последней встречи, и его брезгливое отношение, полное охлаждение к бывшей любовнице? Я могла поливать ее грязью в присутствии общих знакомых, а он молчал…

Ирина Лазарева хмыкнула в трубку:

— Сами подумайте, на каких задворках он бы оказался, если бы вы указали ему на дверь? Теплый сытый угол стоит потраченных усилий. Тем более Денис был уверен, что по-своему любит вас… Когда на одной чаше весов находится безбедное существование, а на другой — эфемерная субстанция, недолговечная, а значит, непрактичная, — лишь один из десяти пойдет по велению сердца. Не было никакого чуда! Была простая нелюбовь! Так что вы хотите сейчас от меня? Денег я не верну, можете не настаивать. Иначе проблем не оберетесь.

Расстроенная, обескураженная Ирина несколько мгновений молчала, собираясь с мыслями.

— Я хочу, чтобы он оставил меня в покое, не контролировал мою жизнь, не выслеживал. Я была уверена, что это результат манипуляций. Сейчас даже не знаю.

— Холодно пока, изъясняйтесь точнее.

— Я два месяца назад познакомилась с прекрасным человеком, недавно он предложил мне переехать в его дом.

— И несколько миллионов в придачу, не так ли?

— Нет, не так. Точнее, отчасти так, но не в деньгах дело…

— Я ослышалась?

— Не перебивайте, прошу! Он любит меня, и я впервые сама чувствую что-то совсем необычное. Я не хочу, чтобы Денис страдал. Если бы он спокойно отпустил…

— Горячо. Теперь горячо! Вы забрали его у женщины, которая любила глупца, не требуя взамен ничего. Так верните ей ее ненаглядного, возможно, он ей еще нужен. Попытка не пытка! А не повезет — вспомните мое предупреждение, что за все надо платить. Тем более за удовольствие быть богом. Прощайте, Ирина Владимировна. В моей помощи вы как не нуждались, так и теперь не нуждаетесь.

Через мгновение телефонная трубка умерла.

Свинцовые ноябрьские тучи обложили небо без малейшей надежды на прояснение.

Самый скучный месяц года разлился над Москвой бесконечным дождем. Сердце Маши плакало под его грустный аккомпанемент с того самого момента, как девушка ступила на родную землю.

Она прожила без Максимильяна уже целую неделю, ни разу не навестив его страничку на «Фейсбуке», не отвечая на звонки и робкие эсэмэс.

Она не хотела портить ему жизнь. Он скоро сам поймет, что ошибся, и больше не вернется во сне.

Когда она бросала курить, то просто зачеркивала крестиками дни, прожитые без отравы.

Ей тогда удалось вырваться.

Когда ее бросил Денис, она маркером закрашивала даты в черный цвет. И выжила.

Когда сама оставила Макса, то просто перестала смотреть на календарь. Длился все тот же дождливый мрачный день, смешавшийся с запахом сладкого теплого молока, с ощущением мягких губ на подушечках пальцев и остановившихся от нахлынувшей тоски глаз.

Работа немного отвлекала от воспоминаний, возвращая к забытым на время проблемам. Марии дали несколько новых больных, но их анамнезы не были критическими. Две женщины переживали посттравматический шок — одна после развода, другая после того, как сбила пьяного человека на дороге. Какой-то высокопоставленный чиновник (его настоящее имя было скрыто под номером) лег на очередной курс детоксикации. Тяжелая жизнь у слуг народа, вредная.

После выписки Виктории прошло больше месяца. Молодая женщина, узнав, что Маша вернулась, задала по телефону только два вопроса:

— Тебе удалось встретиться с Урсулой? Везешь мне сувенир?

Получив утвердительные ответы, обрадовалась и обещала заглянуть в клинику на днях — проведать!

И вот…

— Мария Сергеевна, — послышался из монитора Любочкин голос, — спуститесь в холл, к вам посетитель.

Это была она.

На грустном бледном лице доктора впервые расцвела улыбка, немного порозовели щеки, в душе взмахнул крыльями очнувшийся от зимней спячки мотылек.

Спрятав в шкаф личные дела пациентов, она достала из нижнего ящика небольшой сверток и пошла к лифту. Изголодавшаяся по тайнам, она спешила им навстречу. Ведь расстаться со сказкой бывает очень сложно, а некоторым — вообще не по силам.

Маша каждый день искала намек на чудо, ждала особых знаков, старалась вспомнить сны, но бесполезно. Дождливая промозглая действительность стала ее единственной и верной подругой. Серые будни стирали радужные воспоминания, наполняя душу безразличием и пустотой.

Встреча с Викторией обещала глоток свежего солнечного воздуха, клочок ясного голубого неба среди ненавистных туч.

Как и тогда, она стояла напротив окна спиной к Маше, устремив взгляд на мокрый от дождя парк. Зонт-тросточка отдыхал, уткнувшись в угол.

Темная широкополая шляпа, черный, плотно облегающий плащ делали Викторию похожей на томных моделей декаданса. Высокая, изящно изогнувшая спину, женщина — фарфоровая статуэтка, медленно и грациозно повернулась и внезапно рассмеялась. Ее хрустальный смех прокатился эхом по пустому холлу и замер в вышине.

— Удивительная картина предстала моим глазам! Мария Сергеевна, а зачем вам два сердца? И оба больные? Верните одно хозяину, и поспешите, иначе он превратится в ледяную скорбную статую и разобьется на множество осколков!

Не обращая внимания на оригинальное приветствие, Маша искренне улыбнулась и, раскрыв объятия, поспешила навстречу Виктории.

— Я скучала! — смущенно сказала она, обняв бывшую пациентку.

— Да, вижу, но я вся вымокла. Погоди, сниму шляпку и плащ, — Вика кинула одежду на кресло и вернулась. — Я тоже скучала по тебе, Маленькая Птичка. И верила в успех! Покажи мне подарок.

Маша протянула ей сверток.

— Ты сказала брать что приглянется. Но среди нехитрого скарба фрау Кунц была лишь одна вещица, которая могла бы доставить тебе удовольствие и пополнить коллекцию. Держи!

Виктория осторожно разорвала подарочную упаковку и достала деревянного ангелочка со сломанным крылом. Она неуверенно повертела его в руках, потрясла, прислушиваясь, постучала по основанию длинным ноготком.

— Я не ошиблась в тебе, — ее голос задрожал от волнения. — Благодарю.

Маша привычно не удивилась. Виктория бережно завернула ангела и убрала глубже в сумку. Потом уселась напротив, сложила руки на груди в замок и улыбнулась:

— Спрашивай.

Мария растерялась. Она рассчитывала, что Вика сама попросит подробного рассказа, но с ведьмой всегда надо быть готовой к неожиданностям.

— Я не знаю, что спросить. Все прошло по плану, кроме, пожалуй, встречи с Урсулой. Я потеряла контроль над собой и…

— …Анна не выдержала и вмешалась. Я ожидала подобного, но предупредить — «Маша, не пугайся, когда в тебя вселится покойница!» — глупее не придумаешь. В любом опасном мероприятии важен экспромт.

Женщины несколько мгновений молчали. Потом Маша сказала:

— Меня удивило, что стоило женщине избавиться от многовекового проклятия, как она вспомнила о потерянной кукле. Не поверишь, Вика, сколько нам пришлось пережить, чтобы отыскать старинную игрушку. Если бы не Клайв, то мы бы сейчас не разговаривали, он в последний момент вытащил меня из пропасти…

— Клайв? Кто это?

— Молодой англичанин, близкий знакомый моей подруги, организовавшей поездку в Дизентис. Он, будучи в Вонна, узнал, что нам по пути, и предложил свои услуги. Подвез нас сначала до Берна. А потом помог найти куклу…

Пока Маша говорила, лицо Виктории бледнело. Она судорожно схватилась за горло, будто почувствовала удушье.

— Каким было его имя? — просипела ведьма.

Машу испугала резкая перемена в ее настроении.

— Что случилось, Вика? Разве ты знакома с Клайвом Мортоном?

— Нет. Это имя слышу впервые. Опиши мне его внешность, пожалуйста! И какую-нибудь особенность в поведении.

— Среднего роста блондин с волнистыми волосами. Прямой нос. Красиво очерченные губы. Открытая улыбка, располагающая к себе. Безумно нравился женщинам. Когда волнуется, часто теребит золотое кольцо на пальце. Что еще? Глаза… Глаза — это отдельная песня. Расплавленный сапфир, небесная лазурь, аквамарин… Я сначала решила, что он носит линзы. Нет, это был его родной цвет. Он красавец. К тому же писатель.

— Значит, вторая операция прошла успешно, — задумчиво проговорила Виктория, и ее глаза подернулись влагой. Она опустила лицо, пряча под длинными ресницами набежавшие слезы, и тихо сказала:

— Клайв — очередная маска Гая. Интересно, сколько их еще припасено?

Маша онемела от изумления. Вика продолжала:

— Не пугайся. Гай Лэндол, мой роковой искуситель, и твой веселый спутник Клайв — одно и то же лицо. Перед тобой он исполнял совершенно другую роль — приятеля, готового в любой момент прийти на помощь. Но ты ему нужна была для достижения определенной цели. Возможно, он искал старую куклу, решив, что Анна спрятала медальон в ней…

— Какой медальон? Среди штопаных лохмотьев, что были на кукле, я ничего не заметила. Хотя… Да… У нее на шее несколькими витками был намотан тонкий кожаный шнурок… Так там был медальон?

Виктория хищно оскалила зубки, став похожей на довольную кошку:

— Нет. Никакого медальона там не могло быть. Потому что уже долгое время он находился совсем в другом месте. Вот что так и не выведал у меня Гай в ту страшную ночь. Амулет с изображением переплетенных целующихся змей, символ шумерского божества плодородия, устроителя мирового порядка, обещающего вечную жизнь, — вот финал, к которому он шел, используя новое обличье. Но проиграл… В который раз… Правила нарушать никому не дозволено…

Маша ничего не понимала:

— Но если он думал, что медальон на кукле, то что ему мешало самому забрать ее из музея Зиггера? Нет, он дождался, когда мы с грехом пополам узнаем имя ее нового владельца и Макс вынужденно обратится к нему за помощью. Только тогда Клайв присоединился к нам.

— Не ищи прямых и логичных путей в тонком мире. Там существуют свои законы — отражения, подобия, конгруэнтности, законы сохранения энергии, противодействия и направления силы. Но методы их приложения зависят от воли производящего заклятие. Завещанное должно быть взято преемником лично, и лишь добровольно переданное третьему лицу сохранит силу.

Медальон должен был сначала пройти через твои руки, Маленькая Птичка, ты — последняя из их рода. Эту тайну вытащил из меня Гай. Ваша встреча не стала случайной.

— О господи! Я уже ничего не понимаю… — Маша вздохнула. — Значит, он, словно паук, плел паутину, завлекая туда нужных ему людей, пытаясь привести нас в замок Зиггера… И я сама передала ему Люси.

— Да, он мастер иллюзий. Я восхищаюсь его умением сложить искусную головоломку. Он забавлялся, используя вас как пешек. И если бы на кукле остался медальон, то его многоходовая партия была бы выиграна… Но, увы… Говоришь, он еще и писатель? Об этой тайной страсти я не догадывалась. О чем же он пишет?

Растерянная Маша, тяжело вздохнув, ответила:

— Выбранная тематика меня обескуражила. Он описывает любовную историю бедной девушки и богатого дворянина, которая началась на фоне разгорающейся охоты на ведьм в затерянной среди Шварцвальда лесной деревушке.

Виктория закрыла глаза и погрузилась в раздумья.

— Подожди, я сама догадаюсь… — раздался ее тихий голос, — …история, начавшаяся сотни лет назад в Черном Лесу, получила продолжение сегодня, соединила несколько человеческих судеб. Она собрала людей, не подозревающих, что они связаны навеки клятвой… и предательством.

Виктория подняла бледное, осунувшееся лицо к свету, и Мария видела, как напряжены его черты, как тяжело приходят видения, сколько внутренних сил они пожирают. Перебить грезящую наяву ведьму Маша не решилась, терпеливо ожидая пояснений.

Но их не последовало.

Виктория внезапно замолчала, простившись с наитием. Напряженная сосредоточенность, словно невидимая маска, упала с ее прекрасного лица. Она блеснула изумрудным взглядом и улыбнулась:

— Он все знал наперед, мой несравненный гений. Просчитывая ходы, манипулируя людьми…

— А мой Максимиль… — Маша осеклась, покраснев от смущения, что перебила Викторию.

— Твой избранник — такая же пешка, как и ты. Он выполнил возложенную на него роль ангела-хранителя. И покорно, по привычке, отошел в сторону, потеряв свое горячее и любящее сердце. Верни ему сердце, Мари! — неожиданно закончила Виктория.

— Я не могу. Я ничтожество, недостойное любви, калечащее жизнь всем, включая себя…

Вика вскочила на ноги. Задыхаясь от внезапно нахлынувшего на нее гнева, произнесла:

— Ты его об этом спросила? Перед тем как вырвать трепещущее сердце из груди? Предупредила, что ты ничтожество? Сколько можно возвращать давно оплаченные долги? Помни: глупость — один из основных человеческих пороков.

Молодая женщина накинула подсохший плащ и, подхватив шляпку, решительно направилась к выходу.

Неожиданно для самой себя Маша тихо произнесла:

— Он очень сожалеет. Я видела его слезы.

Виктория остановилась как вкопанная и медленно повернулась на каблуках, продолжая внимательно слушать.

— Он сказал, что нарушил правила и теперь не может повлиять на твой выбор.

Он ждет. И ты знаешь, где его найти…

Сказка Шварцвальда. Судилище

…Фрайбург буквально взорвался от предстоящего процесса над самой известной шварцвальдской ведьмой.

О Черной Регине в народе ходили легенды, ей приписывались невероятные целительские способности, но чаще злые завистливые языки шептали о ее связи с потусторонним миром, с могущественными духами леса, с властителями водопадов и хозяевами горных ручьев. Говорили об ее власти над подземными цвергами, хранящими несметные сокровища. За снадобьями от многих недугов в затерянный среди Черной Чащи Фогельбах ехали из самых дальних мест.

Слава о ней добралась до Бамберга и красавицы-Саксонии. С далеких гор Гарца, в обход доморощенных ведьм, варящих зелья на вершине горы Брокен, и из гордого ганзейского Гамбурга приезжали утомленные посланцы за целительными настоями и эликсирами.

Хотя все ее добрые дела умалчивались, ни одна душа до сих пор не смела публично оклеветать Регину и тем более обвинить в черном колдовстве.

Начавшаяся в канун Нового года эпидемия чумы повергла жителей Фогельбаха в ужас. Отпраздновав Рождество, выстояв покаянный пост, они не могли ожидать, какие беды им уготованы. Темные, полные предрассудков и постоянных страхов перед необъяснимыми силами природы, они быстро забыли о добре, совершенном для них отшельницей. «Черная смерть» пришла с колодезной водой, отравленной чумной крысой, и лишила их разума.

Прибывшие по приказу бургомистра добровольцы из Марцелля и посланные Конрадом Макленбургским военные еле отбили Регину от рук разъяренных поселян, пытавшихся учинить над ней самосуд. Обезумевшие матери, чьи дети страдали от зловонных волдырей по всему телу, разбили окна в лесной хижине, вытоптали грядки и разогнали животных из хлева; мужчины выломали дверь и выволокли несчастную Регину из дома за ноги.

В тот момент, когда ее собирались забить камнями, появились солдаты с приказом епископа Фрайбургского об аресте.

Жаждущие крови жители Фогельбаха, зараженные чумой, были, словно скот, согнаны в оцепленную стражей деревню до окончания эпидемии, а по сути — до своей неминуемой смерти. Лишь появившийся среди ночи посланец от баронессы фон Берен, подкупив начальника караула, смог тайком вывезти краснодеревщика Вильгельма. Мастер чудесным образом перенес заболевание в легкой форме. Затаившись дома, он вскрывал ланцетом волдыри, перевязывал их смоченным в целебных травах холстом и неистово молился. Безусловная вера спасла его от жестокой участи, которая постигала других. Словно верховое пламя, чума распространялась по Фогельбаху, не обойдя ни одного дома.

К концу февраля в живых осталось лишь несколько человек, которые при первой же возможности ушли из мертвой деревни.

С приходом лета обезлюдевшая деревушка исчезла с лица земли. Ее поглотил Лес.

После ухода Михаэля, принесшего страшные известия, Кристина размышляла об иезуитской уловке Конрада, который позволил палачам инквизитора надругаться над Яковом. Он спас ему жизнь, не пощадив тела, и тем самым сдержал свое обещание лишь частично.

Преследовал ли епископ какую-то тайную цель? Сейчас уже неважно. Главное, ее любимый жив и находится в безопасности.

Ей надо думать о завтрашнем заседании суда, где будет присутствовать женщина, принявшая ее на белый свет. Несчастная знахарка, беззаветно помогавшая людям, отплатившим ей черной неблагодарностью.

Михаэль, подавленный известием об ее аресте, вынужден отныне бороться еще за одну жизнь. Странно, но весть о чумной напасти в родной деревне в наименьшей мере беспокоила девушку. Престав думать об отце, зная, что за ним хороший уход, она порой возвращалась в мыслях к матушке Хильде, но переживания о ней были недолгими. Собственная судьба и здоровье Якова волновали Кристину куда больше.

Она знала, что не сможет выдержать пыток. Она не способна переносить боль, кровь отливает от головы, сразу лишая сознания.

По слухам, именно так Дьявол защищает своих приверженцев и спасает от безжалостных пыток. Это вело подозреваемых прямиком на костер, являясь неопровержимым фактом одержимости.

Если огня не миновать, Кристина надеялась, что силы оставят ее раньше, чем адская боль от трескающейся обугленной кожи сведет с ума.

И вот настал день «икс». В сопровождении стражников, что охраняли ее келью в течение нескольких прошедших дней, Кристина появилась под римскими сводами знакомого ей зала судебных заседаний.

Зрительские скамьи были все заняты, любопытных зевак собралось на несколько десятков больше, чем обычно. Все мечтали поглазеть на знаменитую ведьму Шварцвальда.

Регины в зале еще не было. Скамья подсудимых пустовала.

Увидев первую ответчицу, утомленная ожиданием толпа взревела, женские визгливые голоса оглушили Кристину:

— Вот по чьей вине пытали несчастного! Эта змея совратила бедного художника! Если бы не великодушие епископа, испанский стервятник выклевал бы ему сердце! Проклятая ведьма, тебе надо переломать пальцы и вывернуть ноги, как поступили с твоим любовником!

У Кристины дрогнули и обмякли колени. Еле сдерживая рыдания, она отвернулась от злобной толпы и, сев на скамью, поникла головой. Попыталась закрыть руками уши, но до нее все равно доносились несущиеся со всех сторон проклятия. Горячие слезы одна за другой падали на грубо струганную поверхность стола.

Внезапно истошные крики затихли, чтобы взорваться с новой неистовой силой. Кристина испуганно оглянулась. Беснующиеся зеваки приветствовали вошедшую в окружении нескольких стражей Черную Регину.

Ведьма шла гордо подняв голову, не обращая ровно никакого внимания на восторженные и испуганные вопли оголтелых наблюдателей. Некоторые любопытные забрались на скамейки и вытянули шеи, пытаясь разглядеть происходящее за головами и спинами счастливчиков в первых рядах.

Кристина не могла отвести глаз от спокойного, непроницаемого лица Регины. Ее гладко зачесанные волосы цвета воронова крыла в свете факелов, ярко освещающих огромный зал, отливали серебристым блеском. Большие, черные, как спелые вишни, глаза насмешливо разглядывали глупцов. На бледных щеках лихорадочными пятнами лежал румянец. Крепко сжатые губы надежно скрывали чувства. Непривычная одежда, местами порванная, выглядела чистой и опрятной. Знахарке принесли платье с чужого плеча. Кристина не помнила, чтобы Регина появлялась в швабском наряде, который горожанки Марцелля предпочитали надевать на праздничные ярмарки или на церковную службу в канун Пасхи.

Опустившись на скамью рядом с девушкой, ведунья прошептала:

— Приветствую тебя, Маленькая Птичка. Как видишь, наши тропки вновь идут рядом.

— Молчать! — раздался грубый оклик направившего на нее острие копья стражника. Губы Регины насмешливо изогнулись, брови взлетели от негодования, но, сдержавшись, она все же послушно затихла, подняв вверх указательный палец. Этим жестом Регина призывала свою воспитанницу сохранять выдержку.

Постепенно уверенность колдуньи передалась Маленькой Птичке. Кристина перестала реагировать на галдящую за спиной толпу, закрыла глаза и предалась мечтам, которые унесли несчастную за тридевять земель… Она видела себя стоящей у распахнутого узорчатого окна и смотрящей на площадь незнакомого города, узкие улочки которого путались, словно нитки в клубке, сплетались в замысловатые узелки. Небольшие площади окружали каналы, наполненные изумрудной морской водой. По водной глади одного из них скользила странная изогнутая лодка, черная как смоль. Из лодки доносилась тягучая грустная песня, которую пел стоящий на корме мужчина с длинным веслом в руках.

Кристина почувствовала запах морской воды и водорослей, услышала протяжные крики чаек, которых дети кормят хлебными крошками, подбрасывая их вверх. Нежный бриз развевает волосы, а любимый художник, стоя рядом, пишет ее портрет…

— Прошу всех встать! — раздался резкий, словно выстрел аркебузы, голос секретаря. Кристина испуганно вздрогнула. Зал затих, горожане все до единого встали в приветствии. Судьи прошествовали гуськом к столу, стоящему на возвышенности. Подагрический бургомистр ковылял в начале процессии, таща впереди себя распухшее от хорошей жизни брюхо; за ним, звеня шпорами, прошагал неизвестный статный военный, и, наконец, под восторженные крики зала у судебного стола появился Конрад Справедливый.

Краем глаза девушка заметила, как сжались кулаки стоящей рядом Регины. Кристина удивленно взглянула на нее и оторопела. От румянца на лице знахарки не осталось и следа. Щеки залила смертельная бледность, на скулах сжались желваки, губы превратились в тонкую линию. В черных глазах клубилась нескрываемая ненависть, смешанная с презрением и страхом.

Не решаясь задать волнующий ее вопрос, Кристина взглянула на рассевшихся напротив судей. Конрад спокойно оглядел девушку, уголок его рта дрогнул и на мгновение приподнялся, в глазах мелькнуло предостережение: «Будь внимательна!»

Переведя взгляд на Регину, епископ долго разглядывал ее с совершенно непроницаемым лицом. Лишь глаза, в которых сквозила тоска, сдобренная ненавистью, открыли Кристине истину.

Они знали друг друга.

По приказу Конрада секретарь поднялся из-за кафедры и начал привычную процедуру судебного заседания. Он провозгласил, что публику ожидает два дня облегченных допросов и обсуждений. Потом — небольшой перерыв, и, в случае непризнания обвиняемыми вины, будет начат допрос с пристрастием.

Кристина, услышав порядок проведения суда, испуганно сжалась. В лучшем случае в запасе только три дня. Ей грозит неминуемая смерть. Пыток она не выдержит.

Регина, несмотря на внутреннюю борьбу, продолжала сохранять внешнее спокойствие. Сидевшая рядом Кристина чувствовала, как тяжело ей дается не смотреть в глаза сидящему напротив епископу, который то и дело останавливал на ней свой внимательный взгляд.

Клирик, огласив выдвинутое Свободным городом обвинение против обеих женщин, приступил к прочтению отчета дознавателей, отправленных неделей ранее в Марцелль и Фогельбах.

Кристина, слушая его гнусавый голос, вещающий о событиях и явлениях, никогда не происходивших в действительности, никак не могла уловить суть. Но видела, что каждое приведенное свидетельство было заведомо лживым.

Некто Николас из Марцелля утверждал, что, придя в хижину к Регине за настоем от желудочной колики, стал свидетелем приготовления колдовского варева из мышиного помета, который ведьма смешивала с сушеными ящерками и сдабривала толчеными костями, по форме напоминающими человечьи. Вокруг дома виднелось много плетеных корзин, наполненных собачьими и волчьими экскрементами пополам с шерстью. От них шла невыносимая вонь. Но ведьма словно не чувствовала ее…

Маргарет, белошвейка из Марцелля, попросившая у Регины притирания от больных коленей, получила вместо этого черный порошок, смешанный с ее колдовской слюной, от которого ноги несчастной распухли до невозможности.

Генрих, водовоз из Фогельбаха, уверял, что несколько раз видел, как обвиняемая оборачивалась черной кошкой и качала колыбель с его новорожденным сыном. А потом унесла двух курей…

Пастух, недалекий Петерхен, пася деревенских коз, часто замечал, как Регина вылетает из трубы в виде клубов темного зловонного дыма и растворяется в воздухе.

Кристина, слушая монотонное бормотание клирика-секретаря, зачитывающего похожие друг на друга лжесвидетельства и гнусные оговоры, начала клевать носом. Но как только ее голова склонилась на грудь, острие копья бдительного охранника требовательно ткнуло в бок, призывая к вниманию.

— Клаус и Вениамин Копп из Марцелля уверяют, что часто принимали красных улиток, взваренных на корнях белладонны, чтобы увеличить мужскую силу, но в последний раз ведьма приготовила им колдовской настой, предполагая извести несчастных до смерти. Испив его, они не могли успокоить свою плоть в течение многих дней и ночей.

Кристина невольно прыснула со смеху. Мерзавцы были ей знакомы. Они чуть ли не каждый день прибегали к Регине, горя от желания заполучить волшебные капли, а теперь вывернули свою неуемную телесную сухотку наизнанку, оболгав несчастную. Славно их тогда проучила Регина, приготовив раствор, готовый поднять на подвиг элефанта[47]… Кто бы знал, что развратники и гулены затаят зло…

Секретарь осуждающе посмотрел на девушку и, не сказав ни слова, продолжил заседание.

Разведенные семьи… Разоренные дома… Уморение младенца в утробе матери… Доведение до смерти прикосновением и взглядом… И, наконец, налетевшая «Черная смерть».

Чем дальше клирик зачитывал обвинения опрошенных лжецов, тем сильнее давила тишина. Зал примолк под грузом страшных обвинений; каждый из зрителей боялся, что Регина обернется и огненным взглядом проклянет его навеки.

Чем дальше секретарь лез в дебри несуразной лжи и нелепых наговоров, тем меньше надежды на собственное спасение оставалось у Кристины. При желании все то же самое можно было рассказать и о ней. Приписать несуществующие прегрешения…

— Мы выслушали показания допрошенных жителей Марцелля и Фогельбаха, — раздался голос епископа. Регина вздрогнула и подняла на Конрада уставшие глаза. — Но эти показания бездоказательны, и многие даны впопыхах либо под давлением дознавателей, о чем свидетельствуют несвязная речь, неясность и фантастичность суждений. Располагает ли следствие показаниями более надежных свидетелей? — спросил епископ опешившего секретаря.

Молодой монах поперхнулся от неожиданности выпада и побагровел. В зале раздались облегченные смешки. Нависший над зрителями образ ужасной ведьмы слегка развеялся.

Отложив исписанные лживыми показаниями листы в сторону, клирик подошел к стражнику, стоящему у входа в пыточный зал, и шепнул ему на ухо несколько слов. Военный исчез. Несколько мгновений спустя он вернулся в сопровождении женской фигуры, закутанной в длинную шерстяную накидку с капюшоном, полностью закрывающим лицо неизвестной.

Секретарь суда, увидев вошедшую, взбодрился и провозгласил:

— Уважаемые судьи, мы имеем возможность допросить единственного свидетеля, оставшегося в живых после шабаша, утроенного на вершине Фельдберга в ночь Всех Святых.

Брови Регины удивленно поползли вверх. Прищурив ослабшие глаза, она пыталась узнать закутанную в плащ женскую фигуру.

Незнакомка, подчинившись согласному жесту епископа, вышла на середину зала и, встав перед кафедрой, сняла капюшон.

— Объяви свое имя, дитя мое.

— Мое имя Марта, я дочь Урса и Хильды Цубригген из Фогельбаха, — громко сказала девушка и, обернувшись к Кристине, одарила ее улыбкой.

Подсудимая похолодела. Страх протянул к ней зловещие паучьи лапы. Марта, ненавидящая ее с раннего детства, взялась за старое. Дождалась своего часа, чтобы отомстить неизвестно за что…

— Что ты хотела открыть нам, Марта Цубригген? — подал голос очнувшийся от дремы осоловевший бургомистр.

— Ваше Святейшество, уважаемые господа судьи, я свидетельствую о связях Регины из Фогельбаха и девицы Кристины Кляйнфогель с самим Сатаной…

Епископ недовольно изогнул бровь. Нельзя сказать, что появление девицы стало для него неожиданностью, все проходило в соответствии с планом, но внутренний голос зашептал об опасности.

Марта, расценив его молчание как одобрение, продолжила:

— Я свидетельствую, что принуждалась к участию в шабаше, проводимом на каменном алтаре горы Фельдберг. Обе женщины главенствовали в капище, они стояли в первых рядах перед Князем Тьмы, явившемся в облике Черного Козла.

Зал притих в недоумении. Самые тревожные подозрения кумушек сбывались, как и чаяния любителей погреться у инквизиторских костров.

Конрад предупредил:

— Перед тем как продолжить, прошу тебя произнести клятву на Священном Писании, дитя мое. Отныне ты говоришь только правду, иначе Господь покарает тебя за злонамеренную ложь.

Марта невозмутимо возложила руку на Библию и произнесла необходимые слова. Кристина не верила своим глазам. Старшую сестрицу трудно было узнать. Обычно кроме ругательств от нее ничего не услышишь. А сейчас поет соловьем, словно подменили.

Бессовестно поклявшись на Писании, Марта поднялась на кафедру.

Где обещанное наказание свыше? Где молния, готовая поразить лгуна и клятвопреступника на месте? Где справедливая кара?

Маленькая Птичка разочарованно вздохнула и поникла головой.

Отец Иоахим говорил, что каждому по вере его. Что Бог живет в душах, но не проявляет себя, и лишь в самые важные моменты жизни, когда человеку грозит опасность, он говорит с ним… Почему тогда Господь не подсказал Марте, что она совершает самый мерзкий поступок из всех, что творила раньше?

Голос мерзавки, набирающий силу, звучал под римскими сводами зала суда, не вызывая у присутствующих ни капли сомнения.

— Моя молочная сестра Кристина родилась от проклятой чернокнижницы из Бамберга с отметиной зла, с глазами, глядящими в преисподнюю, с языком, говорящим с бесами. Она обманом опоила меня сонным настоем, чтобы против воли увлечь на шабаш.

Я могла лишь наблюдать за богопротивным действом, но не препятствовать. Кристина по велению наставницы, той, что сидит сейчас рядом, прошептала «Отче наш» наоборот, вскочила на палочку, что не более локтя, и, схватив меня за руку (а я стала легче воздуха), взмыла в воздух…

— О-о-охх, — пронеслось по залу среди женской половины.

— Мы опустились на вершину горы, где гулял шабаш. Стоящие спина к спине нечестивцы, все до единого ведьмаки и ведьмы, кружились вокруг пылающего костра под звуки свирели, раздававшейся ниоткуда. Среди богоотступников было много убогих, хромых, одноглазых, кривых и разбитых параличом, но их тела извивались под дьявольскую музыку без всяческих усилий.

Когда появился высокий человек, одетый во все черное, с козлиной головой заместо человеческой, грешники упали ниц перед своим господином, служащим черную мессу.

— Позволь прервать тебя, дитя мое, — раздался вкрадчивый голос епископа. — Был ли человеком тот, кого ты приняла за самого Сатану? Если да, то смогла бы ты описать его?

— Нет! — испуганно вскричала Марта. — Хотя я и находилась недалеко от происходящего, это не мог быть человек. У явившегося существа были козлиные кривые ноги и сверкающие золотом копыта…

— Ага! Как же! Ты забыла добавить, что у дьявола между ног болтался длинный обезьяний хвост! Я еще не такое вижу, когда возвращаюсь ночью из трактира и встречаю жену с плетью, — раздался из зала бодрый мужской голос.

Марта обернулась к насмешнику и, грозно цыкнув на него, продолжила:

— Чтобы сотворить святую воду, Сатана помочился в ямку, выбитую копытом в земле. Вместо облатки он клал в рот всем собравшимся вокруг него отступникам кругляшки репки и читал Святое Писание наоборот…

— Марта Цубригген, прошу тебя не отвлекаться описанием грешного действа. Скажи нам, какое участие принимали в шабаше находящиеся в зале обвиняемые, — поправил ее епископ.

— Мой господин… (Конрад поморщился.) …Ваше Святейшество, — быстро исправилась Марта, — старшая женщина прислуживала Сатане, окропляя собравшихся его мерзкой мочой. Вкладывала в рот куски репы вместо причастия. Младшая же во время оргии, начавшейся после мессы, имела с ним сношение. Ребенок, что носит она в своем чреве, будет рожден от врага! — визгливые слова многоголосым эхом отразились от сводчатого потолка и колонн зала.

В зале воцарилось тревожное молчание. Произнесенное обвинение было столь грозным и не допускающим возражений, что даже отъявленные шутники предпочли держать язык за зубами. Испуганные женщины неистово крестились и беззвучно шептали «Отче наш». Кристина схватилась за живот, инстинктивно стараясь защитить невинное дитя.

Епископ молчал, внимательно следя за происходящим. Чувство надвигающейся опасности, закравшейся в его душу, все росло.

Лицо Регины скривилось от гнева, черные глаза пылали, готовые испепелить бессовестную обманщицу.

— Она лжет! — прорезал мертвую тишину громкий мужской голос. — Эту девицу я хорошо знаю, из нее клещами двух слов не вытащишь. А сейчас больно гладко рассказывает. Она подговорена, науськана и подкуплена следствием!

Епископ вздрогнул всем телом и с удивлением взглянул на Михаэля, пробирающегося через остолбеневшую толпу в центр зала.

— Дочь Хильды и Урса лжесвидетельствовала на Священном Писании, и по закону я требую для этой женщины заключения под стражу! — твердым голосом повторил барон фон Берен.

В зале началось что-то невообразимое. Испуганные крики, истошные вопли, оглушительный свист и громкий истеричный смех. Чтобы подавить волнение, епископ встал со своего места и, подняв обе руки, прокричал:

— Если не восстановится спокойствие, стража выгонит всех смутьянов на улицу и заседание продолжится в закрытом порядке.

Подошедшая к скамьям с пиками наперевес охрана охладила пыл возмущенных зрителей. Мало-помалу в зале суда вновь воцарилась тишина. Кристина слушала тяжелые удары своего сердца и не отрываясь смотрела на застывшее в решимости лицо Михаэля, вышедшего к кафедре.

— Я, барон Михаэль фон Берен, клянусь на Библии, что именно мои слова будут являться правдой, а не та омерзительная ложь, что бессовестно лилась изо рта якобы свидетельницы. Ребенок, которого носит под сердцем Кристина Кляйнфогель, мой!

Зал затаил дыхание.

— Ребенок в ее чреве — мой, я обладал своей служанкой, и она понесла от меня. Грех прелюбодеяния лежит целиком на мне, потому что девушка препятствовала нашей связи. Скажу больше: она была лишена невинности против собственной воли. Как бы то ни было, я прилюдно признаю этого ребенка. — Люстиг перевел дух и продолжил: — Надеюсь, у суда более нет вопросов касательно обвинений моей камеристки в сношении с Дьяволом?

Судьи ошеломленно молчали. Конрад также не проронил ни слова, не сводя восхищенных глаз с Михаэля.

Бургомистр, придя в себя после скандального признания знатного вельможи, нервно потер руки, и, хрустнув пальцами, робко спросил:

— Высокоуважаемый господин фон Берен, вы сняли подозрение с несчастной по обвинению в… хм, так сказать, телесной связи с нечистым, но остается свидетельство об ее участии в шабаше.

— Да, я знаю, и, поверьте, мне есть что сказать уважаемому суду. Девица из Фогельбаха намеренно оболгала Кристину и почтенную Регину с целью замести следы собственного преступления.

Я в ответ обвиняю Марту Цубригген в причастности к черной мессе, проводимой в тайном месте. Эта мерзавка принимала в ней самое непосредственное участие, о чем свидетельствует дьявольское клеймо на ее предплечье!

Марта взвыла. Она рванула прочь из зала, но была задержана на входе охранником, грубо скрутившим ее и бросившим под ноги председателей судейской комиссии. Голося и изрыгая гнусные проклятия, мерзавка, словно бесноватая, каталась по каменному полу и в беспамятстве рвала на себе одежду и волосы.

Следуя приказу бургомистра, два охранника сжали ей руки и сорвали платье, обнажив на плече не до конца еще заживший ожог с изображением козлиной головы.

Крик ужаса пронесся по залу. Богобоязненные овцы прикрыли глаза, не желая смотреть на дьявольскую метку. Самые жестокосердные, напротив, неистовствовали в предвкушении зрелища. На горизонте у бездельников замаячил еще один костер.

Кристина, взглянув на Регину, в то же мгновение перевела глаза на Конрада. Между двумя продолжался немой диалог. Бледный вспотевший лоб епископа прорезали вертикальные морщины. Он выглядел смертельно напуганным. Не говоря ни слова, он наблюдал за конвульсиями обезумевшей от страха лгуньи, потом сделал охране незаметный знак рукой. Два стражника подхватили Марту с пола, словно войлочный тюк, и немедля выволокли в соседний пыточный зал.

Конрад тяжело вздохнул и закрыл глаза.

Не было ни дня, чтобы он не мечтал о долгожданном покое, порой о смерти, которая закончит его бессмысленное существование и подарит надежду на реванш.

Страх разоблачения миновал. Святой отец, почувствовав скрытую угрозу в словах Михаэля, быстро пришел в себя, вспомнив, что молодой человек мог видеть что угодно во время прошлого жертвоприношения, кроме главного — он не видел его лица.

Пора объявить перерыв между заседаниями. Надо побыть одному, сбросить на время маску праведника, которая уже набила оскомину.

— Господа судьи, следствие располагает еще одним свидетелем обвинения. Позвольте дать ему слово, — раздался вопрос секретаря.

Размякшие было судьи оживились. Конрад удивленно приоткрыл глаза и, с трудом пряча неудовольствие, вынужденно согласился.

Через несколько мгновений место Михаэля, пересевшего на зрительскую скамью, занял мрачный как грозовая туча Хассо.

— Господа судьи, Ваше Святейшество, благодарю, что позволили говорить. А сказать мне есть что.

— Назови свое имя, сын мой! — произнес Конрад, удачно скрыв волнение зевком. Появление этого свидетеля совершенно не вписывалось в его планы.

— Меня зовут Хассо из Фогельбаха. Имя отца мне неизвестно, мать скрыла его, как и наше происхождение. Я вассал барона фон Берена, которому на протяжении многих лет служил верой и правдой.

Но сейчас мое христианское терпение на исходе. Услышав, как барон выгораживает свою фаворитку, спасает богоотступницу от костра, я, как праведный слуга Господа нашего, считаю своим долгом вмешаться. Не опасаясь потерять его покровительство — истина дороже куска хлеба и места для ночлега, — утверждаю, что Михаэль фон Берен скрыл часть правды. Именно ту часть, которая наиболее важна для расследования.

Конрад помрачнел, его губы сжались от злобы. Он бросил быстрый взгляд на взбешенную Регину, которая не сводила горящих от гнева глаз со своего сына.

Не обращая никакого внимания на мать, Хассо продолжил:

— Он скрыл самую важную часть правды… Ту, что ребенок, который будет рожден его потаскухой, был зачат не только в грехе…

— Я, как мать, приказываю тебе замолчать! — Регина вскочила со своего места, сверкая глазами. — Остановись, или я прокляну тебя!

— Я уничтожу тебя, мерзавец! — голос Михаэля задрожал от ярости. — Еще одно слово, и ты простишься со своей никчемной жизнью!

Губы Хассо скривила ехидная улыбка. Он торжествовал. Наступил час его превосходства над ненавистными людьми. Час заслуженной мести.

Кристина, вжавшись от страха в скамью, заметила умоляющий взгляд, который Регина бросила в сторону Конрада. Священник в ту же секунду резко поднялся из-за стола. Его тяжелое кресло со скрежетом отъехало в сторону.

— Суд удаляется на совещание! Показания свидетеля, по причине их особой важности, мы выслушаем на личном дознании, исключая обсуждение прилюдно.

Хассо обмер. Его изъеденное оспой лицо побагровело, кулаки сжались от бессильной злобы. С ненавистью зыркнув на мать, он вышел следом за Конрадом, который не терпящим возражений жестом указал ему на дверь.

Когда члены суда один за другим покинули зал, через толпу зевак, наперебой обсуждающих друг с другом услышанные разоблачения и предвкушающих еще более интересное развитие событий, протиснулся небольшого роста пожилой человек в черной сутане. Он подошел к секретарю и, наклонившись, некоторое время что-то шептал на ухо.

Недоверчивые глаза клирика и кислое выражение его лица говорили о том, что он не сильно рад появлению незнакомца. Поразмыслив, служитель все же согласно кивнул и указал мужчине рукой на переднюю скамью, где располагались места для свидетелей.

Кристина, наблюдая эту немую сцену, не могла прийти в себя от удивления.

Отец Иоахим из Марцелля, только что попросивший слова, сел напротив и тепло ей улыбнулся.

— Мой господин, почему вы не позволили уничтожить его? — голос Хассо дрожал от негодования. — Сколько напрасных усилий! Я научил Марту умным речам, ее свидетельство стало бы главным в обвинении двух потаскух. Но проклятый барон разрушил мои планы. Известие о том, что его ребенок зачат в результате кровосмешения, дало бы бесценный козырь. Путем подкупа свидетелей я докажу, что Михаэль также участвовал в дьявольском сборище. Его поместье и земли отойдут церкви и мне.

— Они и так отойдут церкви, сын мой! — Конрад еле сдерживался, стараясь говорить как можно тише. У стен всегда могли быть уши. Епископ вновь почуял опасность. Нюх хищного зверя никогда не подводил его и нередко спасал жизнь. Сейчас реальная угроза исходила от верного слуги, раба, позволившего себе неслыханную наглость — поднять голову и вмешаться в планы хозяина.

В одну секунду, скользнув, словно призрак, Конрад оказался рядом с Хассо и мертвой хваткой вцепился в его горло, мечтая вырвать кадык. Испуганный холоп захрипел и предпринял попытку вырваться, но стальные пальцы сжимались все сильнее, перекрывая доступ воздуха. Сапфировые глаза подернулись изморозью, внутри зрачка заклубилась тьма. Конрад прошипел:

— Если ты еще раз позволишь ослушаться, чернь, я вот этими самыми руками вырву твое волчье сердце и скормлю его псам! Ты понял?

Прозрачные глаза с поволокой остекленели. Хассо, задыхаясь, успел кивнуть, и тем самым спас свою жизнь. Епископ в тот же миг отпустил его и, отвернувшись к окну, молвил:

— Пошел прочь!

Неистово кашляя, оборотень согнулся пополам. Придя в себя, он осмелился прошептать:

— Господин, он опасен. Он видел нас в замке. А та, чью жизнь он сейчас спасает, была тебе моим подарком.

Епископ оскалился:

— Глупец! Зачем твои пояснения? Я догадался об этом в тот момент, когда он появился в зале суда и начал искать ее глазами. Запомни: в ту ночь он мог видеть только тебя, ненасытный и недальновидный безумец, снявший маску! А сейчас пошел прочь! Появишься передо мной, когда я лично призову!

Хассо, скрипнув зубами от еле сдерживаемой злобы, вышел за дверь.

Некоторое время Конрад стоял перед окном, наблюдая за собравшимся на площади народом. Перед его глазами волновалось море человеческих голов. Любопытные зеваки, услышав о скандальном процессе, все прибывали, стекаясь по переулкам, ведущим к зданию суда.

Конрад глубоко вдохнул, почувствовав искрящуюся живительную энергию возбужденных, взволнованных, обезумевших от предвкушения крови овец, власть над которыми была безгранична.

Да только он уже долгие годы не насыщается этой властью.

Она не способна согреть его сердце, превратившееся в осколок вечного льда.

С каким наслаждением он ловит живительные волны искренней любви, источаемые куклами, которые вынуждены играть навязанные им роли, не подозревая, что он и есть их Кукольник, хозяин, дергающий за нитки и принуждающий совершать угодные шаги.

Несчастный искалеченный художник, исполненный ревности и врожденного благородства, влюбленный дворянин и невинное, запутавшееся в своих чувствах дитя, прошедшее по лезвию греха и навеки несущее печать искушения. Сами того не зная, они пляшут под его зачарованную дудочку не хуже гамельнских крыс, послушны мановению пальца. И лишь одна гордая и свободная Регина неподвластна пока воле епископа, насмехается и глумится над ним. Но придет и ее время… Очень скоро. Он сможет подобрать для нее мелодию.

Перерыв в слушании заканчивался. Время клонилось к трем часам пополудни.

Тихий, но настойчивый стук в дверь прервал грустные мысли епископа.

Судейский секретарь поспешил доложить, что в деле появился новый свидетель — настоятель церкви Святого Августина в Марцелле отец Иоахим.

Черные брови Конрада насмешливо взлетели:

— Однако! Что нам может рассказать почтенный святой отец?

От грусти не осталось ни следа. Взбодрившись перед новым поворотом событий, он посвежел; поддернувшиеся усталой поволокой глаза вновь заискрились влажными сапфирами, а рот наполнился ядовитой слюной.

Хищное нутро затрепетало в предвкушении нечаянной жертвы.

Новый этап заседания начался.

Зал, набитый до отказа праздными горожанами, притих, как только маленький священник был вызван к судейскому столу для дачи показаний. Неловко споткнувшись перед кафедрой, Иоахим смущенно извинился и, не обращая внимания на раздавшиеся за спиной смешки, повернулся к сидящим за столом трем судьям, поприветствовав каждого в отдельности.

В тот момент, когда его глаза пересеклись с сияющим взором Его Святейшества, невольная дрожь пробежала по спине отца Иоахима. Ясная как день мысль родилась в голове и заставила содрогнуться от своей простоты.

Он уже никогда не вернется в Марцелль.

Человек, сидящий напротив и внимательно разглядывающий его, читающий мысли и предугадывающий намерения, не допустит этого. Молчаливый визуальный контакт длился от силы несколько мгновений, и когда глаза епископа первыми разорвали его, отец Иоахим обреченно поник головой. Если бы несчастный августинец обладал умением читать мысли, то заметил бы неожиданный испуг высокомерного визави, замешанный на восхищении. Но Конрад, опытный мистификатор, умело скрыл за вежливой улыбкой крайнюю степень волнения. Любезным жестом он предоставил новому свидетелю слово. Откинувшись в кресле, сохраняя невозмутимое выражение лица и лениво прикрыв глаза, на самом деле он весь обратился в слух.

Маленький священник, поблагодарив судей за возможность говорить, повернулся лицом к осужденным женщинам и доверительно улыбнулся каждой. Ответом ему была радостная улыбка Кристины и настороженные, внимательные глаза знахарки, слышавшей о святом отце от Михаэля, но никогда прежде не встречавшейся с ним лицом к лицу.

— Уважаемые судьи, почтенная публика, я собираюсь выступить на стороне защиты и предупредить вас не торопиться с поспешным осуждением невинных. Ибо они невинны в своих заблуждениях.

Перед вами дети природы, родившиеся на ее лоне и впитавшие с молоком матери тайны, которые нам, городским жителям, кажутся непостижимыми и уже поэтому опасными. Неизвестность обычно подразумевает опасность. Опасность порождает страх.

Вы боитесь их, потому что не хотите понять, и потому, что не ведаете того, что знают они…

Зал притих. Люди не ожидали услышать подобное из уст священника, которому, в силу сана и социального положения, было положено клеймить иноверцев и отступников.

На губах епископа заиграла довольная улыбка. Глупец начал добровольно возводить себе эшафот.

— Вина Регины в том, что она лечила больных не молитвами, восславляющими Господа нашего, как праведная христианка. Она использовала для доброго дела знания, полученные из рук самой матери-природы, использовала древние учения ушедших поколений о целебной силе трав и минералов.

Разве есть ее вина в том, что она знала больше, чем знаете вы? И свое знание посвятила оказанию помощи нуждающимся?

И она, и христианские молитвы делают одно и то же. Ее травы лечат тело, а благостные слова — сначала душу, которая, в свою очередь, окрыленная верой, врачует немощное тело.

Среди зрителей пролетела волна недоумения. Суеверные, необразованные люди чувствовали, что отец Иоахим говорит истину, но слова, что он использует, не были им понятны и уже потому воспринимались как ересь.

Люди в недоумении смотрели на епископа; тот по-прежнему хранил невозмутимое молчание.

Иоахим уверенно продолжал:

— Вы обвиняете ее в пособничестве Дьяволу, но свидетельства доносчиков ложны и далеки от правды. Они собирались путем подкупа. Я сам был тому свидетелем, когда присланные из Фрайбурга военные, дабы не терять времени даром, за пару гульденов записывали нелепые сказки в допросный лист, собираясь выдать их за истину.

Большинство имен свидетелей вымышлены, таких людей не существует…

Зал взорвался от негодования. Разочарованные возгласы жаждущих смертного приговора растворились в возмущенных криках поборников справедливости.

Бургомистр нервно заерзал в кресле, вновь опасаясь беспорядков. Бросив встревоженный взгляд на Конрада, он от неожиданности поперхнулся. Епископ окаменел, уголки рта его приподнялись вверх и замерли, превратив лицо в неподвижную восковую маску.

Отец Иоахим приподнял вверх руку, призывая зрителей к тишине:

— Вы обвиняете этих несчастных женщин в пособничестве Сатане. Я же отвечаю: нет! Нет в их действиях ничего, что могло бы их очернить. Древние восточные мудрецы, арабы и китайцы, писали бесконечные трактаты, классифицируя лечебные свойства трав и камней.

Безусловно, у обладающего ценными знаниями человека всегда есть выбор, каким путем идти, с какой целью их использовать — во благо или во вред…

У меня бесконечное количество свидетелей, живущих в Швабии, в Тюрингии, далекой Саксонии и Померании, что рецепты Регины использовались лишь на благое дело, а если больные умирали, на то была воля Господа.

Лишь ему дано произнести последнее слово.

Я утверждаю, что это истина, потому что гонцы, отправляемые за снадобьями в Черный Лес в поисках затерянной избушки, обращались именно ко мне с просьбой указать правильную дорогу!

Что же касается невинной девочки, которая испытывает страдания, просиживая на неудобной скамье в течение уже нескольких часов, то несколькими неделями ранее я имел возможность выслушать ее исповедь и с радостью отпустил все ее детские прегрешения.

Она чиста словно агнец на фоне того зла, что ей довелось испытать, и того, что я вижу в этом зале.

Веки епископа дрогнули, и в прорези глаз сверкнули синие отблески. Через мгновение он снова сомкнул очи, сделав вид, что происходящее его не интересует.

— Позвольте уточнить, святой отец! — раздался голос встрепенувшегося бургомистра. — О каком именно зле вы сейчас говорите?

Воодушевленная внезапной поддержкой Кристина взглянула на Регину. Странно, но слова Иоахима не произвели на ту ровно никакого впечатления. Она выглядела еще более подавленной, чем во время выступления Марты Цубригген.

Отец Иоахим, оглядев сбитый с толку народ, поднял руки в благословении:

— Дети мои, Сатана не столь наивен и прост, чтобы проявлять свое присутствие через одиноких несчастных женщин, ведущих затворническую жизнь и могущих легко попасть под подозрение. Вы, не видя сути, ищете легких решений, обвиняя тех, кто отличается от общей массы. Тех, кто больше знает или дальше видит, кто имеет свое собственное мнение о сути вещей и не боится в этом признаться.

Наш враг притаился куда ближе.

Он изворотлив и лукав.

Он ловко проник в дом каждого, превратившись в золотые монеты, он пробрался к вам в голову, призвав насмехаться над убогими, преклоняться перед высокомерными, наслаждаться мучениями невиновных.

Он живет в каждом из нас наравне с Богом, и не проходит мгновения, чтобы он не испытывал нас, не предлагал выбрать его сторону.

И многие из сидящих в зале сами не заметили, как уже стали его слугами.

Люди обмерли. Они подавленно молчали, боясь шелохнуться. Затаили дыхание, стараясь уловить каждое слово маленького тщедушного оратора.

Терпеливо ожидающий конца судебного заседания Михаэль не отрывал взволнованных глаз от отца Иоахима. Он старался предугадать, во что выльется произносимая им крамольная речь. Темные предчувствия скребли душу, словно волчьи когти.

— В этом здании количество зла приобрело невиданные размахи, — раздались пророческие слова августинца. — Это место унижения и мучения людей, место кровопролития, пыток, издевательств, место восхваления Бога устами, присягнувшими Сатане!

Ищите зло в своих душах и, найдя, изгоните добрыми делами.

«Не судите, да не судимы будете», — завещал нам Отец.

Перед тем как судить других, дети мои, отмойте собственные души от тьмы, скопившейся в них!

— ОН СУМАСШЕДШИЙ! — взвизгнул пронзительный женский голос.

И этот крик стал началом кошмара. Обезумевшие, испуганные до смерти люди повскакивали со своих мест и, покрывая святого отца ругательствами и плевками, бросились на него. Оторопевшая стража не сразу отреагировала на беспорядок в зале. Двое мужчин успели добраться до маленького священника и повалили его на землю, топча ногами.

Отец Иоахим, не прося пощады, свернулся в комок и прикрыл руками голову. Михаэль подбежал к Кристине и закрыл ее своим телом от тянущихся со всех сторон дрожащих от злобы рук. Одна из женщин вцепилась Регине в волосы и с диким восторгом вырвала целый клок. Ведунья не проронила не слова. Ее лицо не дрогнуло.

Не отрываясь, она смотрела на смеющегося Конрада. Ее била дрожь.

Темный Бог обрел плоть.

Епископ поднялся со своего места, простер над человеческим безумием руки и, закрыв глаза, начал читать известную лишь ему молитву.

Наконец прибывшее из гарнизона подкрепление навело порядок, обнаженными пиками грубо оттеснив омраченных сумасшествием людей к выходу.

— Священная католическая церковь выносит обвинение отцу Иоахиму в богоотступничестве и еретизме, как позволившему себе сомневаться в чистоте помыслов его братьев, осмелившемуся возвести хулу на саму святость веры. Я повелеваю немедленно взять его под стражу. Выдвинутое ему в результате закрытого слушания обвинение будет публично оглашено на городской площади, — прозвучал стальной голос Конрада Справедливого, отразившись многоголосым эхом под сводами зала. — Первый день судебного заседания по делу Кристины Кляйнфогель и Регины по прозвищу «Черная» считаю закрытым. Обвиняемым дается день на раздумья и покаяние в предписываемых им грехах. Если такового не последует, третий день заседания пройдет в закрытом режиме, с применением пыток.

С этими словами епископ быстрым шагом покинул зал суда.

Подоспевшая стража вытолкала несчастных женщин из общего помещения в соседнее, где располагались пыточные орудия и где неделю назад на глазах Кристины истязали ее любимого Якова.

Полутемный зал был почти пуст, и только небольшая группа из трех охранников стояла перед подвешенной за руки и за ноги к железным крюкам обнаженной женщиной. Рот ее был плотно закрыт кляпом, крики несчастной не мешали проходящему по соседству процессу.

Голова безжизненно болталась, как у набитой ветошью куклы. Стражники развлекались тем, что протыкали полное дебелое тело крюками и подвешивали к ним различные грузы, лоскутами оттягивающие кожу.

Когда женщина теряла сознание от невыносимой боли, один из палачей подносил к паху горящий факел и безжалостно жег кожу. Из закрытого повязкой рта доносились хриплые булькающие звуки.

Конвой намеренно остановился перед истязаемой женщиной. Перед тем как потерять сознание от ужаса, Кристина заметила на ее предплечье злополучное клеймо. Сестрица Марта, напомнившая свинью на вертеле, приподняла голову и, вращая безумными, налитыми кровью глазами, молила о смерти.

«Висеть тебе под потолком на крюках, глупая свинья».

Регина, не выдержав жуткого, давным-давно напророченного зрелища, согнулась пополам, и ее вытошнило на каменный пол.

Стражники, хохоча во весь голос, вытолкали позеленевшую от страха знахарку из пыточной комнаты.

Зайдя после ярко освещенного факелами коридора в свою темную клетушку, служившую последним приютом, Регина на несколько мгновений потеряла способность видеть. Пробираясь на ощупь по стене, дошла до кровати и без сил рухнула на подстилку из влажного сена.

— Ты заставила себя ждать, — прошелестел над ухом голос, услышав который, она испуганно вскрикнула. Рывком поднялась с кровати, выставив вперед руки, защищаясь от кромешной тьмы.

— Милая, не надо меня бояться, — вновь зазвучал голос, становясь все мягче и нежнее. — Я столько долгих лет провел вдали от тебя, живя воспоминаниями о нашей любви. Мое сердце окаменело от боли, лед заковал его в непроницаемый панцирь, не позволяя лучам солнца растопить холод, поселившийся внутри.

Но всему приходит конец. Я устал жить без надежды. Я устал жить в пустыне, где единственным проявлением человеческих эмоций является лишь страдание и боль. Устал быть ее источником…

Регина сглотнула тяжелый ком, подступивший к горлу.

Нежный шелестящий шепот Конрада не потерял над ней власти, он и сейчас проник в самое сердце, заставил кровь стремительнее побежать по жилам, а тело — сжаться в невольном ожидании прикосновения.

— Чего ты хочешь от меня, двуликий? — ее голос задрожал от волнения. Привыкнув к темноте, Регина увидела улыбку на лице Конрада.

— Двуликий… Да, ты права. Янус-перевертыш, бог дверей и тайных проходов…

— Нет, ты двулик, потому что пытаешься служить двум богам одновременно.

Конрад весело рассмеялся:

— Ты не права, моя любимая. Я присягнул навеки одному Богу, и сделал это вместе с тобой. Но, в отличие от тебя, избрал его сильную и темную сторону. Маска бесхребетного Христа мне нужна, чтобы прославлять великую силу Кернунноса…

— Путем избиения невинных людей? Немыслимых извращенных пыток и жестоких казней? Путем совращения душ и пожирания жизней? Разве в этом сила Великого?

— Только так жизнь приобретает смысл, которого ты ее лишила, отвергнув мою страсть! Да, признаю, его сила в созидании, но путем разрушения. Я выполнял первую задачу, ты же всегда заканчивала начатое мною, восстанавливая равновесие. Ты — моя половина, смысл моей жизни, которого я был лишен долгие годы.

Регина смягчилась.

— Конрад, ты сам избрал этот путь. Власть над человеческими умами показалась тебе более сладкой, чем моя любовь.

Епископ долго молчал, застыв на месте. Регина слышала в воцарившейся тишине, как в углу ее камеры копошатся мыши, она слышала частые удары своего сердца и спокойное дыхание возвышающегося над ней мужчины.

— Перейдем к делу, моя дорогая. Власть, что я имею над тобой, не радует, она тяжела и прискорбна. И я бы хотел быстрее покончить с разыгравшейся комедией.

— Вот как ты это видишь… Комедия… Игра… Кровавый смертельный фокус… Сколько жизней ты уже сожрал, сколько невинных душ и незавершенных судеб присвоил? «Черная смерть», пришедшая в Фогельбах, — твоих рук дело, я не сомневалась ни минуты.

— Регина, на моих руках нет крови. Я использовал других для достижения целей, не забывая всегда о свободе их выбора. Каждый имел право отказаться, но, следуя собственным порокам, всегда шел по пути зла.

Так и твой сын Хассо, получив в руки зараженного грызуна, не выкинул его по дороге, а привез в деревню, среди жителей которой вырос. Он бросил ее в единственный колодец и отравил близких людей… Это был твой сын!

— Как и твой! — раздался возмущенный голос Регины. — Ты послал собственного сына на убийство невинных. Чудовище!

Конрад опустился на кровать рядом с Региной и, скрестив на груди руки, снисходительно улыбнулся.

— Зато ты не уберегла его от зова полной луны. У мальчика много лет назад сердце поросло волчьей шерстью, а ты не придала этому значения, сосредоточив все оставшееся тепло на Михаэле, забыв, что лишь преданная материнская любовь способна разрушить любое колдовство. Ты оставила сына погибать в шкуре волка… Вот, теперь ты молчишь…

Регина сжалась. Конрад говорил жестокую правду. Всю обиду и боль за поруганную любовь несчастная женщина перенесла на невинное дитя, рожденное от предателя.

Она не любила Хассо с момента его появления на свет, вспоминала, как больно волчонок кусал ее грудь, исходил в постоянном крике, не давая покоя ни днем ни ночью. Лишь маленький подкидыш, доставшийся от сестры, стал ее отдушиной, лишь в Михаэле она всегда видела родную кровинку.

— Так почему ты сейчас обвиняешь меня, что я сделал из него чудовище? Я дал ему право выбора, ты же такового не оставила!

Регина почувствовала, как слезы одна за другой ползут по щекам, падая на грудь. Ей нечего было сказать в свою защиту.

Конрад только что вынес справедливый приговор.

Вытерев щеки, она встала с кровати и отошла в угол камеры. Повернувшись лицом к епископу, постаралась говорить спокойно:

— Чума была лишь предлогом, чтобы выманить меня из леса, где твои силы слабы. Где ты не способен совладать со мной… Ведь так? Поэтому я здесь. Зачем ты пришел?

Конрад тяжело вздохнул. Его наигранная тревога сменилась нескрываемым восторгом от осознания власти. Чувство вины, внушенное Регине, даровало ему бесценный козырь.

— Отдай вещь, что принадлежит мне. Солдаты не нашли ее в хижине, ее не было в одежде и вещах, что позволили тебе взять с собой. Где он?

Ведьма, забившись в темный угол кельи, молчала.

Конрад медленно подошел к женщине и протянул руку.

— Отдай! И уже завтра ты будешь в лесном доме. Он остался нетронутым. Слуги не позволили безумным соседям из Фогельбаха спалить его. Где медальон?

Регина ответила вопросом на вопрос:

— Я не вижу у тебя на руке моего дара. Когда ты в последний раз надевал охранное кольцо?

Конрад смутился и тряхнул головой, отгоняя ненужные воспоминания.

— Надень его сейчас, мой дорогой друг, — зашелестел тихий вкрадчивый голос, — и мы сможем говорить как прежде, слыша мысли друг друга, чувствуя биение сердец…

— Замолчи! — голос Конрада неожиданно сорвался в крик. — Замолчи! Отдай мне мою вещь, и ты сможешь избежать костра!

Регина рассмеялась ему в лицо:

— Я не боюсь смерти, глупец! Неужели ты подумал, я позволила бы себя схватить твоим солдафонам? После первого смертельного случая в Фогельбахе я уже знала, что тиски вокруг меня сжимаются. Знаешь, почему я сейчас здесь?

Конрад отступил от нее на шаг и прищурил глаза.

— Не потому что ты принудил меня. Не льсти своему болезненному самолюбию. Я устала, мой бывший друг. Устала смертельно. Мой земной путь закончится на городской площади через несколько дней, и часы неумолимо отсчитывают оставшиеся до освобождения мгновения. И лишь от тебя сейчас зависит, сможем ли мы продолжить существование вне времени.

Лицо епископа вспыхнуло от негодования. Он оскалился подобно хищному зверю:

— Ты меня не проведешь! Когда твоя кожа начнет дымиться и трескаться от праведного огня, а голос — визгливо молить о пощаде, то, клянусь жизнью своей, я лишь рассмеюсь от наслаждения, видя, как твоя пресыщенная гордыня горит синим пламенем. Отдай мне вещь, и я отпущу тебя. Хочешь умирать — бросься вниз головой с городских стен, ты не поймаешь меня в ловушку предопределенности.

Регина равнодушно вздернула брови.

— Думай как хочешь. Прошу тебя лишь об одном: в тот момент, когда палач поднесет факел к костру, будь на площади. И ради нашей любви, что давно умерла, надень на правую руку мой подарок. Уходя, я мечтаю вновь увидеть твои глаза и услышать биение живого сердца.

— Ты просишь о невозможном! Нельзя вернуть то, чего нет. Моя душа высохла дотла, она подобна пустыне, где носится пыльный ветер — призрачный хамсин.

Но я не премину доставить себе радость. Напротив твоей поленницы запылает костер богоотступника, посмевшего сомневаться в величии церкви, безумного глупца Иоахима из Марцелля.

Регина зашипела словно разъяренная кошка. Ее высокое тело изогнулось дугой, пальцы скрючились, выпуская несуществующие когти. Черные глаза заблестели гневными угольками.

— Глупца, говоришь? Именно в его стойкости и искренности люди увидят доказательства величия своего Бога, и будут правы.

Ты сотворишь из несчастного, верящего в справедливость священника желанную жертву. Каждое слово Иоахима перейдет из уст в уста и останется в людской памяти. Имя его сохранится в летописях и обретет бессмертие, в то время как твое будет навеки покрыто проклятием.

Тот, кого ты нарек глупцом, способен видеть зло в каждом его проявлении, потому что душа его чиста от скверны и принадлежит молодому Богу. Святому отцу достаточно было одного пристального взгляда, чтобы почувствовать твою звериную суть. Погубишь его — погубишь себя, и пути назад уже не отыщется. Спасешь его — и надежда на нашу встречу останется.

Продолжительное молчание стало ей ответом. Наконец епископ встал с кровати и сделал шаг к замершей в ожидании Регине.

— Хорошо, любовь моя, — красивые губы Конрада изогнулись в улыбке. — Тогда я посмею предложить сделку. Я загашу под ним пламя, но и ты скажешь, где находится нужная мне вещь.

— Клянись, хитроумный лжец! Клянись именем Кернунноса, ради которого ты пролил реки невинной крови!

Епископ обжег Регину холодным сапфировым огнем и, выйдя на середину кельи, очертил вокруг себя воображаемый круг. Сотворив заклятие, призывающее Рогатого Бога, достал из ременной сумки небольшой стилет и молниеносным движением проткнул острием безымянный палец. Крупная капля, упавшая в центр круга, шипя, испарилась. Клятва была принята.

Регина, успокоившись, вышла из темноты и поравнялась с Конрадом.

— Я обещаю тебе, что святой отец вернется в Марцелль живым и невредимым, — твердо прозвучал его голос.

Женщина улыбнулась. Ее глаза с нежностью окунулись в синеву глаз стоящего в шаге от нее человека.

— Твой медальон сейчас обрел другого хозяина. Моя преемница является его хранителем. Но взять его просто так невозможно. Охранное заклятие лишит вещь силы в случае ее хищения. Лишь добровольно переданный или преподнесенный в дар амулет сохранит власть… И не радуйся раньше времени, хитроумный обольститель! Она сама должна его отдать, сама, от чистого сердца и с добрым намерением, а не следуя твоей просьбе.

— Будь ты проклята, лгунья! Ты снова обвела меня вокруг пальца!

Регина, сложив руки на груди, хладнокровно ответила:

— Помни, Кернуннос принял твою клятву, а я ответила на вопрос. А сейчас оставь меня. Позволь мне предаться сладким воспоминаниям…

Конрад, сжав в бессилии кулаки, повернулся и направился к выходу, осыпая знахарку проклятиями. Дотронувшись до ручки, он замешкался и повернулся к женщине, замершей в центре символического круга.

— Ты услышишь стук моего сердца, Регина. Обещаю.

— Ты подыскал себе замену, хладнотелый? Нашел того, кто поменяется с тобой местами, добровольно остудит собственное сердце? — колдунья рассмеялась.

Конрад снисходительно прикрыл глаза. Он еще не выбыл из игры.

— Невелика заслуга остудить поросшее шерстью сердце… — продолжала издеваться ведьма.

— Посмотрим… — улыбнулся епископ и, не дожидаясь продолжения насмешек, закрыл за собой тяжелую дверь. — Зачем мне бесполезное волчье сердце, когда два других добровольно лягут на блюдо, горячих, живых, любящих? Бесценных… — прошептал он, удаляясь по коридору.

Итак, она вновь смогла перехитрить его.

Изящно обвела вокруг пальца. Предвосхитила грядущее.

Умело просчитав ходы, сотворила невозможное — амулет, перешедший ему от последнего шумерского жреца, символ забытого бога, породившего землю и сделавшего ее плодородной, амулет, символизирующий вечное перерождение, мудрость и тайное знание, знак бесконечности и гармонии, заключенный в фигурках двух поплетенных змей, кусающих друг друга, — стал недостижим.

Месть покинутой им женщины оказалась изощренно жестока. Он мог видеть медальон, трогать руками, носить на шее, как и прежде, но не мог воспользоваться его тайной силой. Защитный наговор сделал его обычной безделушкой.

Только за это проклятая лгунья заслуживает мучительной смерти.

Сидя в своем кабинете, Конрад перевел глаза на кроваво-красный закат над рейнской долиной. Небо, нависшее над городом тяжелыми снежными тучами, подернулось зловещим багровым заревом, словно кровеносные сосуды его пронизывали грозовые всполохи. С реки приближалось ненастье.

Конраду нестерпимо захотелось закрыть глаза и забыться сном. Дернув шелковый шнур в углу, он вызвал секретаря. Приказав заложить карету через полчаса, покинул кабинет, направляясь по тайной крипте в отдельное крыло тюремного корпуса.

Спустя пять минут он постучался в дверь маленькой камеры и тихо произнес:

— Могу ли я войти, фройляйн? Пришло время вспомнить о вашем маленьком долге.

Сказка Шварцвальда. Холодное сердце

Нависший над Свободным городом кровавый закат выгнал Михаэля из дома. Его привычный путь лежал к таверне «Под красным медведем», на окраину, к Южным воротам. Именно там заканчивались его вечера — в темном уютном углу под гирляндами оленьих и косульих рогов, что было весьма символично. Половина галлона тяжелого темного пива спасала разум от невыносимых мук, терзающих несчастного в последнее время.

С того момента, как он высадил Кристину у церковных ворот в Марцелле, жизнь его неожиданно закончилась. Он задышал на какое-то время, когда нашел ее в суде и уговорил перебраться с ним в Дом Торговой гильдии. Но дыхание прервалось, когда девушка была помещена под стражу по обвинению в колдовстве.

Разум Михаэля отказывался принимать истину: возможно, его любимая и невинное дитя сгорят на костре во славу Бога. Но какого? Того, чью справедливость и благость проповедовали на воскресных службах, заставляя Михаэля поверить в его милость и всепрощение, или черного подземного божества, заразившего весь мир вокруг смертоносным ядом ненависти друг к другу? Полностью лишившего людей разума, подчинившего их служению кровавым целям?

Кто он, загадочным образом сменивший личину на невинную маску святости и назвавший себя чужим именем? Ведь это по его прихоти нынче губят ни в чем не повинных людей. Христос рыдает на небесах, видя, что творят его обезумевшие сыны. Сумерки духа погрузили разум в сон, породили немыслимых кошмарных чудовищ, заполонивших души.

Глупцы боролись с Дьяволом, не понимая, что они сами и есть его многоликое воплощение.

Михаэль неоднократно просил аудиенции у епископа в надежде вымолить у него прощение для приговоренных женщин. Смазливый прислужник Конрада оставался непреклонен. В очередной раз вежливо отказывая в визите, монашек касался плеча дрожащими тонкими пальцами, даря надежду на будущую возможную благосклонность святого отца.

Но время шло, и боль, сжигающая сердце и душу, становилась все невыносимее. Она часто подкидывала воспоминания о сладких губах любимой, о ее маленьком послушном теле. Руки Михаэля до сих пор помнили упругость ее наливающихся соком материнства грудей, шелковистость стройных бедер, податливость и влажность лона.

Она отвечала на его ласку, бережно храня в душе образ другого, нареченного. Но Михаэль не испытывал гнева и мук ревности: он воспринимал это как заслуженное наказание за нарушенное обещание, данное Регине.

Брат и сестра не должны принадлежать друг другу.

Самоотверженность Кристины в борьбе за дорогого ей богомаза вызывала в Михаэле невыносимое страдание и восхищение одновременно. Интересно, будь сам он заключен под стражу, вызвалась бы она его защищать?

Сердце болезненно сжалось, когда он услышал ответ, пришедший извне:

«Она бы встала на твою сторону, потому что вы одной крови…»

Волна стыда заставила молодого человека покраснеть.

Регина, женщина, выкормившая его и заменившая мать, еще один источник его страданий. Темные предчувствия не оставляли его с того момента, как он узнал о пришедшей в их родные края «Черной смерти». Он понимал, что болезнь, разыгравшаяся среди зимы, когда все грызуны спят в норах, могла быть занесена извне с единственной целью — отомстить его кормилице. Погибшие в страшных мучениях жители Фогельбаха успели ее проклясть и сейчас вернулись за душой Регины: они толпятся за стенами суда, смешавшись с живыми.

Надежд на спасение почти не оставалось.

Михаэль сходил с ума от безысходности, от иссушающего душу бессилия. Если ему удастся путем денежного посула вызволить несчастных, то куда им возвращаться? Хижина Регины сожжена дотла. Фогельбах обезлюдел. У Михаэля больше нет дома. Будь проклят Шварцштайнфалль, где любвеобильная матушка преследовала его по пятам под видом невинной родительской ласки с единственным намерением — прикоснуться к телу, скользнуть шершавым языком по щеке.

Будь проклято то место, где она приютила своего любовника, их с Кристиной отца. Родовой замок всегда был оплотом дьявольского торжества и вседозволенности. Люстиг вернется туда лишь с одной целью — выставить за порог Вильгельма, отказавшегося от дочери во имя лживого благочестия, во имя своей показной веры. Он прогонит его прочь, как приблудившегося пса, испоганившего им обоим жизнь. А блудливую мать-дьяволицу сгноит в монастыре.

Если вернется…

А пока надо победить демона, поселившегося в голове, который пожирал изнутри, превращал его в комок боли и страха перед каждым закатом. Чтобы умилостивить вечно голодную тварь, молодой барон отправлялся в путь по извилистым смрадным переулкам, к уютной таверне, где ждало быстрое упокоение от скорбей.

Туда он шел и сейчас.

Закат властвовал над Фрайбургом, окрасив стены домов из красного песчаника в угрожающие багровые тона. Старый город с узкими переулками и наползающими друг на друга клетушками походил на вспоротое руслом реки гигантское чрево.

Стараясь не выходить на главную площадь, где находилось здание суда и тюремные казематы, где лишь толща земли и толстая каменная кладка отделяли его от любимых сердец, Михаэль передвигался по темным окольным переулкам, с омерзением перешагивая через потоки помоев, текущие по водоотводным каналам в толще брусчатки.

На город опустились тяжелые, отвратительно пахнущие сумерки, а вместе с ними, словно по велению подземного монстра, на поверхность выползало мерзкое человечье отродье, которое при свете солнца старалось обычно держаться в тени.

Дорогу Михаэлю преградила толпа бродяг, хрюкающих словно возбужденные течкой боровы. Зажав в углу приблудную шлюху, задрав выше головы ее рваный, выпачканный помоями подол, оголив телеса, они насиловали ее, выстроившись в очередь.

Первая мысль — вмешаться и помочь бедняге — моментально покинула Михаэля, стоило ему увидеть беззубый гнилой рот, растянутый в подобие улыбки, и услышать довольные постанывания блудницы. Он плюнул с отвращением в ее сторону и поспешил прочь.

Проулок вывел-таки на ратушную площадь. Она опустела после утреннего многолюдья, лишь несколько зевак продолжали наблюдать за мучениями колесованного у ворот темницы вора. Его тело, распятое на огромном ободе, было поднято высоко вверх, на растерзание каркающим палачам, сужающим круги и бросающимся за очередным куском мяса, который вырывался из еще трепещущего живого тела. Несчастный с выклеванными глазами еще сохранял признаки жизни. Каждое нападение птицы на его печень вызывало глухие стоны и мольбы о пощаде.

Глупец! У кого ты просишь милости? У обезумевших, радостно наблюдающих твою кончину? Михаэль с омерзением посмотрел на молодую пару зевак. Глаза девушки налились кровью от предвкушения скорой смерти колесованного, а рука ее спутника лежала на паху, стараясь скрыть признаки возбуждения.

Подступившая тошнота заставила Михаэля согнуться и присесть прямо на мостовую. Восстановив дыхание, молодой барон уже собирался нырнуть в ближайший переулок, который должен был вывести на окраину города, как его внимание привлек следующий персонаж — подвешенный за одну ногу бродяга. Из-за разрыва кровеносных сосудов его голова напоминала распухший синюшный бурдюк. Несчастный болтался на перекладине, раскинув руки, напоминая издали чудовищное насекомое, пойманное в паутину. Скорее всего, бедняга был уже мертв, потому что ворон, сидевший на его груди, изогнув шею, одним мощным ударом клюва достал из глазницы окровавленное око и с утробным клекотом немедля проглотил.

Повешенный не дернулся.

Михаэль, не выдержав, изверг на камни мостовой свой незамысловатый ужин. Вытершись платком, он трусливо шмыгнул в переулок под издевательский смех зевак и, не разбирая пути, бросился прочь.

Постепенно студеный вечерний воздух придал сил, вернул к жизни. Не помня, как добрался до городских ворот, Михаэль взглянул на освещенный факелами трактир с медвежьим чучелом на крыше и облегченно вздохнул. У ворот в харчевню лежали подгулявшие бродяги; несколько нищих, рассчитывающих на милостыню, терлись у окон, подглядывая за постояльцами, выходившими освежиться.

Михаэль, шатаясь словно пьяный, направился ко входу. В этот момент яркая вспышка ослепила его. Невольно зажмурив глаза, барон сжался от страха. Сверху донесся глухой раскатистый треск приближающейся грозы; рокочущий звук грома пронесся над городом, заставляя Михаэля испуганно поднять глаза к небу.

Мальчиком он безумно боялся молний и грохочущих небес, полагая, что так справедливый Господь карает грешников, заживо сжигая их небесным пламенем.

Отчаянные, истошные крики заставили его оглянуться. Несколько человек показывали пальцами в небо. Михаэль поднял в указанном направлении глаза и ужаснулся. Молния попала в башню Южных ворот и вызвала на сторожевом пункте пожар. Стражники, отталкивая друг друга, в спешке покидали форпост.

По каменной стене здания змеей пробежала трещина, и одна из половин башни медленно поползла вниз.

Старясь не слышать криков обезумевших от страха людей, под ногами которых разверзлась пропасть, Михаэль стремглав бросился к зазывающим уютным огням трактира и скрылся внутри. Уютное место в алькове за ширмой ждало его вместе с Магдой, добродушной и глупой хозяйской дочерью. Девушка, с одобрения отца, хозяина заведения, была приставлена для увеселения богатого гостя. Румяная красавица, улыбнувшись ямочками на аппетитных щеках, расцвела подобно розе при виде влетевшего в трактир Михаэля. Какое ей дело до гниющих висельников на площади или падающих башен? Не оскудевала бы рука дающего.

Усадив Люстига в тихий уголок, отгороженный от общего зала, расторопная трактирщица бросилась за его любимым напитком. Уже скоро Михаэль, согрев кровь темным хмелем, полусонными глазами смотрел на царящий в кабачке разгул. Магда, подливая пенную бражку, нескромно прижималась к его плечу, не давая усомниться в намерениях услужить. Ее пухлая грудь, предусмотрительно выскользнувшая из расшнурованного корсета, жадно терлась о локоть, вызывая неясное томление. Такая навязчивость отчасти раздражала, но тело Михаэля уже вступило в неравный спор с разумом. Низ живота налился кровью и пульсировал от жажды пронзить доступную плоть, высосать из нее немного сил.

Магда, исподволь почувствовав расположение господина, стала более смелой. Ее рука ненароком легла на его пах и мягко сжала его. Михаэль закрыл глаза и прикусил нижнюю губу от невольного наслаждения. Перед глазами замелькали обрывки воспоминаний: обнаженное тело Кристины, сжимаемое в объятиях, ее влажный полуоткрытый рот, умоляющий лишить ее невинности, безумная темная страсть, повлекшая за собой кровосмешение, и следом протяжные стоны умирающего на колесе бродяги, ублажающий плоть зевака, клекот насытившейся птицы…

В то же мгновение разум покинул его. С отчаянием и злобой он впился в кровавые губы Магды, его рука разорвала шнурок на корсете и стиснула набухшую от бесстыдного желания грудь. Толстушка довольно заверещала. Появившийся невесть откуда хозяин трактира предусмотрительно задернул занавесь, скрыв их от чужих взглядов. Рыча от звериной похоти, Михаэль удовлетворил взбунтовавшуюся плоть среди перевернутых тарелок и разлитого по столу липкого пива. Подавив стон вымученного наслаждения, откинулся к стене и медленно зашнуровал гульфик. Изматывающая боль на время отпустила, на место ей пришла пустота, верная подруга смерти.

Дочь трактирщика, которую он только что под властью безумия и хмеля лишил невинности, радостно постанывала в уголке, не сводя с него преданных собачьих глаз и продолжая гладить розовые груди. Она могла отныне рассчитывать на милость вельможи, которому подарила девственность.

Михаэль воспринял это как должное. Ему стало все безразлично.

Осознание истины настигло его, расставив все по местам и дав ответы на мучавшие вопросы.

Смерть. Его смерть решит все.

Поставит последнюю точку.

Разрубит запутанные узлы.

Михаэлю стало легко на душе. Единственное правильное решение позволило сердцу забиться с прежней силой.

Поднявшись из-за стола, не обращая внимания на мольбу томящейся от желания малолетней шлюхи, Михаэль, шатаясь, прошел к выходу, потом, опомнившись, вернулся к стойке и, отрезав ножом кошелек, набитый золотыми гульденами, положил его перед хозяином трактира. Это была достойная плата за «поруганную честь» дочери.

Через мгновение он уже стоял под зимними звездами и наслаждался январским ветром, трепавшим волосы.

Но принять решение легче, чем осуществить задуманное. Михаэль мучительно перебирал в голове доступные способы.

Самый лучший — испить чудесного настоя Регины. И, обернувшись в последний раз, в восторге повыть на полную луну, отдаться свободе сильного волчьего тела. А потом, вдоволь навалявшись в снегу, выбежать навстречу охотникам и умереть под пулями их аркебуз.

Но все эликсиры, настои, отвары, оборотные и врачующие, безвозвратно погибли в огне.

Что еще? Повеситься на собственном кушаке?

Утопиться в проруби в Драйзаме?

Купить в лавке яду для травли крыс и испить его?

Нет. Мучительная смерть не входила в планы Михаэля.

Оставался шанс умереть в драке. Ничего не стоит найти пьяных бродяг и, нагло задрав, вызвать на рукопашную.

В поиске своих будущих палачей Михаэль прошел через городские ворота. За ними царила кромешная тьма, через которую пробирались лишь редкие всполохи и доносился ворчливый рокот удаляющейся грозы. Как назло, ни одного встречного. Все словно сгинули.

Постепенно глаза привыкли к темноте и стали различать окружающие предметы. Михаэль дотянулся рукой до ствола дуба, чья раскидистая крона терялась среди зубцов городской стены. Обойдя дерево на ощупь, Люстиг без сил опустился на корточки.

— Осторожнее, сынок! Не дотронься до меня, — хриплый голос, раздавшийся из темноты, заставил Михаэля вздрогнуть. Отпрянув, он попытался рассмотреть странную сгорбленную фигуру, которую сперва принял за обычный валун.

Камень подал признаки жизни. Одетый в отрепья, полностью закрывающие тело и лицо, человек заговорил каркающим голосом:

— Искать смерти должен я, ведь ее мерзкие следы расползлись по моему телу синими бесчувственными пятнами, но страх совершить грех лишает меня свободы выбора. Что говорить о молодом человеке, у которого всего-то побаливает сердце, пронзенное несчастной любовью…

Придя в себя, Михаэль осмелился приблизиться к прокаженному. Мысль коснуться его больных рук и, получив смертельную заразу, отойти в мир иной — разве не выход?

Умирать медленно, покрываясь коростой и тленом, теряя по очереди пальцы…

— Намеренно искать смерть… Разве это не грех? Сынок, когда она захочет, то сама тебя найдет. Я-то знаю. Косарь — мой верный друг, доверяет все свои секреты, он мой единственный собеседник с того страшного дня, как первая синяя точка появилась на теле. Я знаю о нем все. Или почти все…

А вот о тебе я узнаю сейчас. Подойди еще на шаг, не бойся, это безопасно.

Вот здесь лежит затушенный факел. Держи огниво, подожги огонь. Посвети, я погадаю тебе. Стой! Спусти рукава или надень перчатки, не бери огниво и древко голыми руками, я держал их.

Михаэль испуганно отпрянул в сторону. Раскатав рукава шелковой сорочки, он осторожно разжег искрой трут, взял факел и развел огонь. Отблески пламени упали на несчастного калеку. Холщовая хламида, грязная, давно превратившаяся в лохмотья, скрывала страждущее тело. Изуродованное проказой лицо пряталось в глубоко надвинутом капюшоне. Михаэль увидел лишь покрытые язвами губы, изогнувшиеся в нелепой страшной гримасе, означавшей, должно быть, улыбку. Руки были перемотаны узкими, болтающимися на ветру полосками ткани, под которыми прятались сожранные лепрой культи.

Незнакомец восседал на огромном срубленном дереве, ствол которого протянулся вдоль городской стены подобно уснувшему сказочному дракону. Пронизывающий холод был недоступен больному телу. Прокаженный не дрожал, несмотря на стужу и ледяной ветер, развевающий во все стороны его жалкие лохмотья. Он достал из складок хламиды засаленную колоду и, пошептавшись с ней, положил на ствол дерева.

— Возьми прут, сынок, и сдвинь им карты.

Михаэль, воткнув факел в снег, послушно отломил от поваленного дерева ветку, осторожно подцепил ею несколько карт и отодвинул их.

— Хорошо. Посмотрим, каким именем назвала тебя судьба. Выпал «Маг». Карты мне не соврали. Передо мной действительно молодой, полный сил человек, решительный, добивающийся желаемого, достигающий своей мечты. Почему ты смеешься?

— Потому что таким я был еще месяц назад. Твои карты врут, незнакомец.

— Погоди немного, гадание еще не закончилось. Сдвинь еще раз колоду.

Михаэль снисходительно вздохнул, позволив умирающему калеке развлекаться. Толкнув палочкой карты, он с интересом ждал продолжения нелепых фантазий.

— Итак, история меняется. «Колесо Судьбы» появилось на твоем пути. Знак, предвещающий суровые перемены, ведущие в темноту, полную опасностей…

Но пока не стоит беспокоиться. Колесо говорит о постоянном движении: что-то начинается, а что-то заканчивается. Пройдет и настигнувшая тебя беда. Колесо совершит полный оборот, и все изменится. Сдвигай следующую карту.

Михаэль неуверенно тронул веточкой колоду. Услышанное далее заставило его усомниться в бессмысленности происходящего.

— «Повешенный человек…» Сударь, у вас много врагов? — послышался неожиданный вопрос прокаженного.

Михаэль молча разглядывал странную фигурку, висящую на одной ноге и раскинувшую руки в виде креста. Карканье голодного ворона, выклевавшего глаз казненному, прозвучало в его голове, вызвав ледяную дрожь.

— Эта невеселая карта предвещает вам, любезный, отказ от части богатства, но если бы только это. Весь привычный мир перевернется с ног на голову, заставив взглянуть на него по-новому, и…

— И что?

— И пережить смерть души, — глухой голос калеки затерялся в складках капюшона.

— Я не понимаю.

— Сдвинь следующую карту, господин. Посмотрим, что далее ждет тебя. «Разрушенная Башня»…

Михаэль перестал удивляться. Он поплыл по волнам рока… Когда ты уже не властен что-либо изменить, остается лишь слушать…

— Башня, разваливающаяся у тебя на глазах, говорит, что старая жизнь закончена. Но вместо старой башни уже строится новая, более крепкая, а воздвигает ее для тебя…

Михаэль, подчиняясь требовательному жесту замотанной в лохмотья культи, вновь сдвинул колоду.

— А воздвигает ее для тебя… сам Сатана! — прокаженный зашелся в смехе, похожем на куриное кудахтанье. Ветхая от времени, черная как смоль карта с изображением Дьявола упала на снег. Люстиг покрылся холодным потом, наблюдая за судорогами больного.

— Он начнет искушать тебя, несчастный молодой господин. И ты поддашься на его уловки, преследуя очень важную цель. Сдвигай следующую!.. «Отшельник». Все просто: это я на твоем пути. Человек, способный дать мудрый совет и предостеречь от беды. Вот только послушаешься ты его? Еще одну открой.

Михаэль послушно выполнил приказание.

— Тебе выпала «Смерть», красавчик. Но не стоит пугаться. Ведь это то, что ты малодушно ищешь. Почему тогда твое лицо побледнело? Карта означает лишь конец проклятия, освобождение от долгого безрадостного пути, которым ты пойдешь, стоит принять условия Темного Господина. Очень редко карта означает смерть человеческую, но бывали и такие случаи.

И, наконец, последнюю карту я вытащу для тебя сам, позволишь?

Люстиг быстро кивнул. Его сердце от волнения рвалось из груди.

— Я вытащил для тебя самую счастливую карту: в конце испытаний, что уготованы судьбой, тебя ожидает мир, исполнение всех заветных желаний, освобождение от скверны…

Я закончил, господин. Не отблагодаришь ли меня?

Михаэль потянулся к поясу, но, вспомнив, что отдал кошелек трактирщику, смутился. Недолго думая, он снял с пальца золотое кольцо, подаренное матерью, и кинул прокаженному в подол. Тот быстро схватил его и привычным жестом поднес ко рту, укусив мягкий металл единственным оставшимся зубом.

— Спасибо за щедрое подаяние, господин. Теперь моя очередь дать обещанный совет, в котором ты нуждаешься. Недаром ты вышел за ворота без гульдена в кармане, надеясь на избавление от боли, что сжигает тебя изнутри подобно адскому факелу…

Михаэль не верил своим ушам. Несчастный калека, не поднимая на него глаз, читал душу насквозь.

— Я чувствую страдание, что ты испытываешь. Оно, подобно проказе, пожирает твое тело, не оставляя шанса на спасение… Но спасение есть, мой щедрый господин. Только скажи, что за напасть стряслась с тобой. А я дам тебе совет, как от нее избавиться.

Михаэль несколько минут думал, как обрисовать свою боль. Его правая рука легла на сердце, а изо рта вырвался стон.

— О! Не говори ни слова. Молчи, несчастный! Твое тело, твои руки, безмолвные губы и безнадежный взгляд сказали главное. Сердце умирает от неразделенной любви… Так?

Михаэль кивнул и устало закрыл глаза.

«Что ты можешь посоветовать мне, сумасшедший старик?

Заставить Кристину полюбить меня?»

— Нет, господин, я не смогу заставить ее полюбить вас. Но помогу забыть ее. Желаешь?

Михаэль рассмеялся:

— Как ты остудишь мою любовь? Как ты охладишь сжигающую сердце страсть? Ты сам наполовину мертвец…

— Я только дам совет, все остальное сотворишь ты самостоятельно. Знаешь ли ты легенду, живущую среди жителей Шварцвальда? О дровосеке, который променял у Голландца свое живое сердце на каменное, получив бездонный мешок золота в придачу?

Так вот: не все в притче вымысел. Я знаю, что можно заключить особый договор с Темным Человеком, обитающим в этих местах. Он спасет умирающее от страдания сердце, остудит его, сделает каменным. Желаешь? — вновь прошамкал беззубым ртом мудрец.

— Да! — вылетело из Михаэля судьбоносное решение. — Да! Только где мне найти этого Темного Человека, чтобы просить его о милости?

Прокаженный радостно закудахтал:

— А его искать не надо. Он сам найдет тебя, потому что давно ищет себе замену, идет по кровавому следу, оставленному твоим раненым сердцем… Но только мой тебе совет: не торопись! Пожалеешь! Равнодушие и холод заключат тебя в каменный мешок, выбраться из которого не сможешь сотни лет, а спасением станет лишь…

Истошное воронье карканье заглушило последние слова калеки. Встревоженные птицы закружились над крепостной стеной. Ярко вспыхнув, факел внезапно погас, погрузив собеседников в кромешную тьму. Опустившись на корточки, Михаэль поднял огниво и, щелкнув им, снова поджег паклю.

Его удивлению не было предела. Он стоял совершенно один. Прокаженного след простыл. Рядом со стволом дерева, где он сидел мгновение назад, горбился огромный валун.

Ледяные щупальца страха поймали Люстига в ловушку. Отбросив в сторону факел, который, зашипев, угас в мокром снегу, он стремглав бросился к городским воротам и скрылся под их защитой.

«Влюбленные — самые скучные и самые предсказуемые существа на свете, они без труда позволяют управлять собой, слепо преследуя цель — остаться вместе.

Какое наслаждение пользоваться чужим даром небес, вовремя дергать за ниточки, направляя глупцов по своему усмотрению…» Уголки губ Конрада вздернулись в довольной улыбке. Он приоткрыл окно крытой повозки, приближающейся к поместью, и выглянул наружу. Зимний слякотный город остался позади. Влажные сумерки опустились на аллеи и лужайки, окутали сад плотным лилово-дымчатым саваном.

Мелькающие в тумане огоньки факелов означали, что слуги поспешили ему навстречу, стараясь выразить глубокое почтение.

«Мои заблудшие овцы…» — снисходительная улыбка вновь коснулась губ.

День епископа закончился на редкость удачно. Он смог добиться у Кристины обещания свидетельствовать против Регины или, по крайней мере, своим молчанием подтвердить ранее вынесенные обвинения в колдовстве. Нельзя сказать, что выбор дался легко загнанной в угол девице. Но на другую чашу весов была помещена жизнь ее ненаглядного Якова, до сих пор томящегося в секретных покоях поместья.

Заботливый уход поставил парня на ноги, от ожогов на лице практически не осталось и следа, придворный костоправ вылечил вывих бедра. Отныне художник мог передвигаться без посторонней помощи, лишь опираясь на костыль. Куда сильнее несчастного богомаза волновала изувеченная рука, которой он не мог держать кисть, не испытывая при этом сильной боли.

Яков находился в полной власти епископа, мог быть лишен жизни и стерт с лица земли небрежным жестом руки. По щелчку пальцев.

Кристина, услышав требования святого отца, сначала не могла взять в толк, почему тот вероломно ее обманывает. Пообещав единожды спасти Якова от пыток, он сделал его разменной монетой в куда более жестокой игре.

Женщине пришлось выбирать между самыми дорогими ей людьми. Зародившаяся в ней новая жизнь не оставила шанса достойно выйти из положения. Будь она одна, то презрела бы угрозы Конрада и, если бы тот погубил Якова, немедля взошла бы на костер. Но невинное дитя, ждущее появления на свет, не позволило ей ответить отказом. Кристина будет вынуждена предать женщину, чьи руки приняли ее на свет, и тем самым спасти свою любовь и надежду на будущее.

Епископ торжествовал, видя бездонную пропасть, что разверзлась перед несчастной. Он лакомился безжалостно терзающими ее муками. Когда же, заручившись согласием лжесвидетельствовать, Конрад покидал келью, Кристина упала на колени и в мольбе протянула к нему руки. Она просила даровать ей право покаяться перед Региной до того момента, как начнется последнее заседание суда.

— Я позволяю тебе, дитя мое, испросить ее прощения, но знай: изменишь своему слову — я велю твоему Якову заново перемолоть все кости одну за другой. Можешь не сомневаться, — в голосе епископа проскрежетали злобные металлические нотки. — Обычно я не оставляю свидетелей своей слабости. Однажды тебе удалось вырваться из моих цепких когтей, это — непозволительная удача!

Кристина удивленно подняла на него красные от слез глаза. Конрад невозмутимо продолжил:

— Уверен, порой ты мучаешься от сожаления, что не спустилась вниз с галереи… Кернуннос отметил тебя, боль отныне будет предвосхищать желание…

Несчастная, громко вскрикнув, упала на каменный пол без чувств. Досыта наевшись ее страданием и страхом, святой отец крепко закрыл за собой дверь кельи.

— Глупцы! Слепые котята! — прошипел его голос в темноте коридора.

Светлая половинка души немедленно возразила: «И тем не менее, ты восхищен и завидуешь им». — «Чему? Роковой ошибке, что она готова совершить?» — опровергла темная сторона. «Нет, ее горячему любящему сердцу, в отличие от твоего застывшего камня!» — «Отнюдь, лукавый ангел! Я уже близок к освобождению». — «Тогда постарайся найти неоспоримые доводы, которые убедят новоиспеченного глупца, которого ты наметил в свои преемники!»

Темная сущность епископа снисходительно усмехнулась: «Ты меня недооцениваешь! Убеждать я умею».

Спустя полчаса Конрад, вернувшийся в поместье, приоткрыл дверь в небольшие, скромно убранные покои.

Дрожащий теплый свет масляных светильников, закрепленных на стенах, создавал ощущение спокойствия, домашнего уюта. За небольшим столом, на котором потрескивала чадящая смолой лучина, согнулся над холстом Яков. Перевязанная правая рука держала кусок угля, неумело сжимая его двумя пальцами искалеченной руки. Привычные движения вызывали в раздробленной кисти невыносимую боль. Стиснув зубы, художник пытался рисовать. Но уголь неумолимо падал вниз.

Конрад некоторое время следил за безуспешными попытками. Разум его на мгновение тронуло сочувствие, но епископ подавил непривычные эмоции. Уже второй раз за день он испытывает забытую жалость к низшим существам. Восхищается их стойкостью и готовностью к самопожертвованию.

Ставшая огромной тень бесшумно прокралась и, вызвав испуг художника, послушно замерла за его спиной. Сегодня Конрад принес Якову радостную весть, даровав надежду на скорую встречу с любимой.

— Будь готов, Яков. Завтра вечером ты проследуешь за доверенным человеком. Не спрашивай ни о чем, не молви ни слова. Сядь в повозку и, плотно зашторив окна, сохраняя молчание и выдержку, приготовься ждать. Ждать столь долго, сколько это необходимо. Стоит тебе ослушаться, заговорить с кем-либо или показать лицо — не видать тебе Кристины как своих ушей. Внял ли ты словам, сын мой?

Взволнованный Яков, исполненный благоговения, схватился за больное бедро и медленно, со стоном опустился перед Конрадом на колени. Глотая слезы благодарности, дрожащими губами коснулся полы его фиолетовой мантии.

Епископ — само великодушие — протянул кровавый рубин для поцелуя.

— Полноте, полноте… Оставь свои слова благодарности Всевышнему. С его соизволения я спасаю жизнь тебе и твоей любимой. Воистину неисповедимы пути Твои, так веди нас, словно пастырь заблудших овец, в царствие Божие… Аминь.

Яков, с трудом поднявшись, троекратно перекрестился и, закатив глаза ввысь, сотворил благодарственную молитву.

Холодные сапфировые глаза снисходительно прищурились.

«Восторженный влюбленный глупец. На твое сердце я бы точно не польстился. Оно приторно как патока. Того и гляди засахарится…

А вот другое, где сладость перемешана с полынной горечью разлуки, которое изъедено червоточинами ревности и кавернами разочарования, покрыто шрамами безысходности, оно стократ вкуснее и желаннее».

Конрад зажмурился и, нарисовав желанный образ, мысленно облизал кровоточащее сердце Михаэля, трепещущее в его руке.

Следующим утром под дверь комнаты барона фон Берена была подсунута записка с разрешением престать перед очами Его Святейшества, Конрада Макленбургского.

Михаэль, прочтя послание, прижал его к груди и робко улыбнулся. В кромешной тьме впервые забрезжил лучик слабой надежды.

Молодой клирик вспыхнул словно маковый цвет при виде красавца Люстига, почтенно наклонил голову и, потупив взор, открыл перед ним дверь в покои своего господина.

Михаэль, вскинув бровь, скользнул по зардевшему лицу паренька удивленным взглядом: смущается, как девица… И, сняв шляпу, переступил порог покоев Светлейшего.

Конрад, восседающий за необъятным письменным столом из красного дерева, приветствовал вошедшего радостной улыбкой, от которой зародившаяся в сердце Михаэля надежда вспыхнула с новой силой.

— Присаживайся, сын мой, располагайся удобнее и говори, что за дело привело тебя ко мне. Хотя я, безусловно, догадываюсь о цели твоего визита.

Михаэль сел напротив епископа и положил шляпу на колени, аккуратно расправив фазанье перо. Его пальцы дрожали от волнения, мысли путались. Холодный пот струился по спине.

Некоторое время он боролся с нерешительностью, но, подняв глаза на приветливое лицо собеседника, взял себя в руки и, придав голосу твердость, произнес:

— Ваше Святейшество, я просил вас об аудиенции по одной-единственной причине… Умоляю смягчить приговор, который собирается вынести церковный совет кормилице и женщине, что носит под сердцем мое дитя.

Я готов отдать жизнь за их спасение, готов пожертвовать в пользу церкви значительную часть моего состояния, готов на все, что бы смогло спасти невинных от костра.

— Нет наказания без вины, помни это и не торопись с обещаниями, сын мой. Ты сулишь слишком много…

Епископ опустил голову, пытаясь скрыть торжествующую улыбку. Как все предсказуемо! Чтобы восстановилась справедливость, не надо многого. Правда всегда найдет путь сквозь смрад лжи… Но путь ее долог. А ждать он не намерен…

— Ваше Святейшество, умоляю принять от меня денежное или любое другое подношение, это все, что я могу дать. Если ценой своей собственной жизни я могу помочь любимым людям, то, не сомневаясь ни секунды, вырву из груди сердце…

Епископ от неожиданности вздрогнул и заметно побледнел. Его синие глаза жадно сверкнули.

— Сердце, говоришь… Дойдет и до него очередь, не спеши, — сквозь зубы прошептал он. И громко добавил: — Ежели ты по искреннему велению души согласен перечислить нашей епархии небольшой земельный надел, который отойдет тебе после смерти баронессы фон Берен, а точнее треть ее доли, то я обещаю посодействовать освобождению дорогих твоему сердцу людей.

Твоя матушка Магдалена может предстать перед Святым Престолом в любой момент. Как это ни прискорбно, все мы смертны, и мне хотелось бы верить, что будущее пожертвование во благо католической церкви станет пропуском благочестивой прихожанке на небеса.

Михаэль не верил своим ушам. Он не мог рассчитывать на столь легкое согласие епископа. Земельный надел, о котором вел речь Конрад, не представлял для него особой ценности. Определение же, данное Магдалене — «благочестивая прихожанка», — вызвало его саркастическую усмешку. Возможно, эта жертва хотя бы немного смоет грехи, совершенные матерью. Магдалена лишилась остатков разума, поддавшись жажде нескончаемых плотских утех. Михаэль потерял счет поменявшейся в замке челяди, в значительной степени трепетных юношей с необсохшими от молока губами и невинных девушек, набираемых ее услужливыми соглядатаями среди вассальных земель.

Магдалена упивалась невинностью, бессовестно обкрадывая безответных детей. Лакомилась плодами их совращения и неминуемым раскаянием.

Видя молчаливое согласие молодого собеседника, Конрад не мешкая составил доверительную грамоту, вписав в нее свое имя как получателя, а имя молодого барона — как дарителя.

Михаэль, не дрогнув, незамедлительно поставил подпись под соглашением.

— Прекрасно, сын мой. Святая Церковь никогда не забудет твоего искреннего дара. Я же клянусь, что спасу обоих близких тебе людей от неминуемого костра.

Довольный барон откинулся на спинку кресла и закрыл глаза, не заметив змеиной радости, которая осветила лицо Конрада. Но эта перемена была видна лишь мгновение, и когда Михаэль вновь взглянул на епископа, то увидел лишь обеспокоенного, готового помочь советом и делом священнослужителя.

— А теперь скажи мне, дорогой мальчик, как часто приходила к тебе мысль о самоубийстве?

Михаэль вздрогнул всем телом и напряженно выпрямился в кресле.

— Простите?..

— Не бойся меня, открой душу, расскажи о вещах, беспокоящих тебя помимо судьбы двух женщин. Во мне ты найдешь внимательного и чуткого слушателя и получишь дельный совет.

Виски Михаэля сжались от неожиданной боли, разум затуманил морок, и робкий внутренний голос шепнул: «Берегись…»

Истошные крики ворон, круживших над городскими воротами, зловещим эхом коснулись границ его воспоминаний… Но ласковые и ясные, словно безоблачное майское небо, глаза Конрада успокоили странные волнения. Они призывали довериться и открыть сердце, исповедаться в боли.

— Я вижу, что душа твоя светла и безгрешна, — продолжал увещевать епископ, — но сердце принадлежит столетнему старику, сокрушенному смертельным горем, похоронившему всех своих близких. Доверь мне свою печаль. И благодать Господня коснется тебя ангельским крылом.

Разум Михаэля поплыл по волнам тихого проникновенного голоса. Баюкающего, успокаивающего, безмятежного… По щекам поползли невольные слезы.

— Если хочешь плакать — плачь, освободи душу, страдающую по чьей-то вине…

— Вы правы, святой отец, — Михаэль всхлипнул словно обиженный ребенок. — Я уже несколько раз задумывался о грехе, я мечтал о смерти и искал ее…

Епископ терпеливо ждал. Лед тронулся.

— Мое сердце разрывается в клочья от неразделенной любви. Я спасаю самое дорогое, чтобы, не медля ни минуты, отдать другому. И мой ребенок родится вдали от меня, не зная имени родного отца…

— Ах, ты о Кристине? — сделал удивленное лицо Конрад. — Бедный мальчик… Поистине, мука твоя нестерпима… Но Христос проповедовал нам бескорыстную любовь к ближним. Позволь ей стать счастливой и возрадуйся!

Михаэль сжал от бессильной злобы кулаки.

— Не могу… Я пытаюсь, но не в моих силах принять веление Сына Божьего… Я слаб и грешен. Я ничтожен.

— Не кори и не унижай себя. У человека всегда есть выбор. Один путь ведет к жертвенной любви, другой открывает дверь в мир безмолвия, вечного льда, равнодушия, силы и стойкости…

Михаэль поднял на Конрада красные от слез глаза. Он ждал пояснений.

Голос епископа вновь зажурчал подобно горному ручью, погружая просителя в легкую дрему. Веки Михаэля потяжелели, он боролся с неожиданным сном, но тихий голос собеседника продолжал звать в мир грез. Тело оцепенело, оставался живым лишь разум.

Молодой человек с удивлением заметил, как изменилась окружающая обстановка: исчезли затканные узорным шелком стены епископских покоев, бесследно пропал стол и кресла, за которыми они сидели.

Свежий ветер принес запах хвои и луговых цветов. Вокруг шумели столетние ели, сплетаясь кудрявыми верхушками, а высоко в небе, сужая круги, летали крикливые черные вороны.

В носу защипало от неожиданного запаха пережаренного на углях миндаля, что обычно продают детям в вощеных кулечках в святочную неделю на главной площади Марцелля. Михаэль недоуменно повертел головой в поисках шарманщика, торгующего лакомством, но, кроме еловой чащи, окружившей лесную полянку плотной стеной, их двоих и кружащегося воронья, в странном, сотканном иллюзией мире ничего не существовало.

Вместо привычной фиолетовой сутаны и ермолки на Конраде оказался щегольской шитый золотом бархатный камзол с высоким испанским воротником. Его седые волосы потемнели, морщины разгладились, бледная кожа налилась молодым румянцем. Сапфировые глаза переливались чарующим блеском.

Перед изумленным бароном на мягкой изумрудной траве сидел необыкновенной красоты мужчина, в руках у которого был небольшой прозрачный камень округлой формы.

— Когда-то я заключил очень выгодную сделку, а сейчас предлагаю тебе, Михаэль, пройти моим путем, наполненным радостью и спокойствием, стойкостью и смелостью, невозмутимостью и беспристрастностью.

Молодой человек, находясь под влиянием чар, не сводил восхищенных глаз с собеседника. Еле ворочая языком, он произнес:

— Что за сделка?

— О! Пустяк, я заменил окровавленное, изъеденное болью и ревностью сердце на вот этот необыкновенной красоты горный кварц. Посмотри, как искрятся и переливаются в лучах солнца его бесчисленные грани! Он поистине прекрасен, божественен!

Люстиг, открыв от изумления рот, восторженно кивнул: он никогда раньше не видел подобной красоты. Его рука непроизвольно потянулась к кристаллу.

Молодой Конрад отвел камень в сторону.

— Попробуй открыть для себя новый мир, где нет места боли и страданиям, нет места слезам и обидам, зависти и ревности. Мир, где ты господин всего сущего, хозяин собственной жизни. Все богатства, скрытые от глаз, отныне видны только тебе. Тайные мысли читаемы подобно открытой книге.

Люди пойдут за тобой как овцы и вложат ключи от собственных душ в твои руки. Согласен ли ты на столь выгодный обмен, сын мой? Или тебе по вкусу другая жизнь? — Конрад щелкнул пальцами, и перед глазами Михаэля возникло брачное ложе, где стонущая от наслаждения Кристина, прикрыв круглый живот руками, принимала ласки ненавистного Якова. Михаэль согнулся пополам от невыносимой боли.

— Да! Я согласен. Не мучай меня!

Как по мановению волшебной палочки, на коленях епископа появился скрученный в трубочку пергамент с заранее написанным договором об обмене. Выкопав ногтем в земле небольшую ямку, искуситель макнул в нее невесть откуда взявшееся перо и протянул Михаэлю.

— Поставь свою подпись вот здесь, сынок!

Рука молодого человека неуверенно дрогнула, но стоило ему закрыть глаза, как перед ним вновь возник образ возлюбленной, улыбающейся рожденному младенцу, которого он никогда не увидит.

Отогнав усилием воли наведенный кошмар, Михаэль быстро поставил темный росчерк.

— Нужно ли нам скреплять договор кровью? — вырвался из его уст невольный вопрос.

— Конечно, как же без нее… — Конрад ослепительно улыбнулся. — Ты его обязательно скрепишь кровью, но только не своей. А кровью врага и предателя… Иначе задуманное не свершится.

Михаэль хотел подробнее расспросить, кого епископ имеет в виду, но тот предупредительно поднял руку, приказывая молчать, и сделал резкий зигзагообразный жест, словно отодвигая невидимый занавес.

Переливающийся радужными красками сказочный мир померк, и Михаэль провалился в недолгое забытье. Когда несколько мгновений спустя сознание вернулось, то молодой человек снова обнаружил себя сидящим в кресле напротив Конрада, склонившегося над столом и подписывающего бумаги, принесенные служкой, подобострастно застывшим за спиной своего хозяина.

Михаэль тряхнул головой, отгоняя наведенный морок. Он почти не помнил случившегося. Привидевшаяся в лесу чудная история показалась ему сном.

Закончив с бумагами, епископ поднял на него глаза, спрятанные за круглыми стеклами очков.

— Я утомил тебя, сын мой. Пока ты дремал, я позволил себе немного поработать. Мною только что подписан указ об освобождении твоей любимой из-под стражи. Как видишь, половина данного обещания выполнена.

Михаэль воспарил духом.

— Только она должна присутствовать на заключительном заседании суда. Лишь после оглашения приговора ты вправе забрать девушку домой, — твердым голосом добавил епископ и отложил в сторону перо. После чего поднялся из-за стола, давая понять, что аудиенция закончена.

Конрад Справедливый всегда выполнял данные обещания.

Кристина, получившая возможность встретиться с Региной, только что закончила щедро сдабриваемый слезами рассказ о последнем разговоре с Его Святейшеством. Не скрыв ничего, признавшись в грядущем предательстве, Маленькая Птичка сидела на табуретке в уголке камеры, сжавшись от страха в предчувствии неминуемого гнева своей наставницы.

Но Регина молчала. Она смотрела на загнанную в угол несчастную с искренним сочувствием и думала о своем: «Он не мог не воспользоваться ловушкой, куда сам заманил тебя, глупая девочка. Искусно расставленными силками, в которые ты так легко залетела… И, напившись сполна твоей боли, вынудил пойти на бессмысленное предательство, которое изменит твою жизнь навсегда».

Кристина осмелилась поднять на нее глаза и вскрикнула от удивления. Регина грустно улыбалась. Потом заговорила:

— Я хочу рассказать тебе короткую притчу о белой голубке и черном вороне. А потом дам последний совет.

«В одном сказочном лесу, где сосны и ели касаются верхушками бескрайнего неба, где хрустальные воды горных ручьев текут по затаенным тенистым просекам, где на лесных лужайках растут необыкновенной красоты цветы и шумят душистые травы, жила свободная, как ветер, прекрасная, как чудесный сон, белоснежная, как горные вершины, искрящиеся под солнцем, голубка. Гордая и свободолюбивая.

Одним днем хищная воронья стая налетела на уставшую птицу, но могучий черный ворон-одиночка, рискнув собственной жизнью, отбил ее от своих голодных сородичей.

С того самого дня они были неразлучны и делили небо пополам. Они любили друг друга беззаветно, но приближалась зима, и голубка была вынуждена покинуть Черный Лес до наступления холодов. Стоило первому снегу запорошить верхушки елей, как она исчезла.

Сколько бы ни искал ее печальный ворон, сколько бы ни кружил над лесом, видел он лишь сверкающий снег, так похожий на ее оперение. Его любимая пропала без следа.

И тогда, не помня себя от горя, он опустился на лесную поляну, белую от выпавшего снега, и мощным клювом выклевал свое живое сердце, а вместо него вложил в грудь кусочек горного кварца, так красиво сверкавший на солнце.

Когда с приходом весны его любимая вернулась из теплых стран, ворон уже не мог подняться в небо. Камень в груди тянул его к земле, не позволяя расправить крылья. Напрасно кружила над ним грустная голубка, напрасно звала в высь.

Ворон мог лишь ползать по земле, подобно ящерице, и питаться падалью…

Последнюю каплю пролитой из вырванного сердца крови, ставшей огромным рубином, он подобрал с земли и вставил в оправу».

— Он стал человеком? — в недоумении спросила Кристина.

— Он всегда был им, так же, как и она.

— Не понимаю… А как же птицы?

— Это их свободные души.

Кристина нахмурилась:

— Я видела кольцо с огромным рубином на пальце у Его Святейшества…

Регина встала с кровати и отошла к окну, повернувшись к Кристине спиной.

— Так оно и есть.

— А кем была она? — робко спросила девушка и осеклась, обо всем догадавшись.

— Я рассказала тебе эту притчу, чтобы снять с тебя вину за невольное предательство, которое совершится не по твоему злому умыслу.

Голубка устала жить без любви, вдали от того, кому навсегда отдала свое сердце. Уже долгое время меня мучает смертельный недуг. Врачуя тела страждущих, я забыла о своем. Если бы ты отказалась от предложения Конрада и не стала лгать в пользу Якова, ты все равно не смогла бы спасти меня от неминуемой смерти.

Кристина заплакала, осознав страшную истину.

— Но, милое мое дитя, епископ знал, что я добровольно сдалась в руки его стражников, он знал, что я готова к смерти и сама пришла за ней. И тем не менее он вынудил тебя дать страшное обещание. Его каменное сердце безжалостно и ненасытно. Загнав тебя в угол, он навлек на твою душу кару, которая будет преследовать тебя в следующих воплощениях.

Кристина взмолилась:

— Матушка! Я ничего не понимаю!

— Неминуемое предательство, что ты совершишь, темным отпечатком останется с тобою навсегда. Из века в век отныне ты станешь предавать близких людей, невольно, не желая им зла. Так будут складываться ваши пути, что преступление станет неизбежным. Вечное раскаяние и покаяние, постоянный поиск любви. Вот чего добился жестокосердный ворон. Он заключил тебя в колесо, словно белку, и не тебя одну. Отныне наши судьбы станут неразделимы.

Нас всех — тебя, Якова, Михаэля, меня и его самого. Рождаясь снова, вдали или вблизи, возможно, изменив внешность, забыв о прошлом, вы будете тянуться друг к другу с единственной целью — завершить круг.

Заскользите по реке времени.

Поплывете по ней, словно упавшие кленовые листья… Как и мы когда-то…

— Свидимся ли мы еще, дорогая Регина?

— Не сомневайся, Маленькая Птичка. Возможно, ты меня не узнаешь. Но стоит тебе перешагнуть мой порог, как я вспомню и назову твое имя.

Глаза Кристины залились слезами:

— Матушка, мне страшно.

Регина подошла к сжавшейся в комочек девушке и положила ей на голову руку. Несколько мгновений она беззвучно шептала только ей известные слова, потом нагнулась и поцеловала девушку в лоб.

— Я прощаю тебя, дитя мое. Люби и будь любима, соверши то, что оказалось не под силу нам с Конрадом: наслаждайся жизнью и не забывай мечтать.

Человек умирает вслед за своей последней мечтой.

Кристина улыбнулась и, взяв руку Регины, прикоснулась к ней губами. Ведунья вздрогнула и смущенно опустила глаза. Сев на кровать напротив Маленькой Птички, поймала ее взгляд:

— А теперь самое главное. Мой завет.

Девушка побледнела, но глаз не отвела.

— Помнишь мой подарок, девочка? Куклу, что заговорила с тобой? Ты с ней никогда не расставалась.

— Люсия здесь. Я оставила ее в своей келье. Она нужна тебе?

— Нет. Не перебивай. И внимательно слушай… На ее шее на кожаном шнурке висит странный знак, изображающий двух переплетенных змей.

— Да, это так!

Регина улыбнулась:

— Девочка, запомни мои слова: как бы ни просил у тебя его Конрад, что бы ни сулил — горы золота или серебра, власть над людьми, вечную любовь — не верь лжецу! Умоляю тебя, не отдавай ему эту вещь никогда.

Он не может и не должен владеть тем, чего недостоин. Иди пока недостоин.

Помни: кто бы еще из смертных ни просил у тебя медальон, откажи.

Отныне он принадлежит только тебе и мне.

Когда-нибудь, не теперь, я приду за ним. И ты его вернешь. А пока сбереги, спрячь, утаи. Обещаешь?

— Да, — выдохнула Кристина. Не поняв деталей, она смогла уловить смысл. — Клянусь, что он останется со мной до конца жизни.

Регина грустно улыбнулась, и низко опустив голову, прошептала:

— Надеюсь, у него хватит сил отпустить тебя раньше, чем все случится. А теперь обними меня, дитя, ибо более мы не сможем быть столь близки. Прости, как я прощаю тебя.

Ступай.

И постарайся этой ночью выспаться, завтра будет тяжелый день…

Скользящие души. Гештальт-терапия

Буквально на следующий день погода смилостивилась над москвичами. Ненавистный дождь выплакал слезы, мрачные тучи исчезли без следа. С утра субботы на лазурном осеннем небе не было ни облачка. Солнце сияло над городом, возвращая смытую непогодой радость.

Настроение Маши напрямую зависело от метеосводок: сегодня ей определенно понадобятся силы для разговора с Ириной. Ведь тема будущей беседы представляла собой абсолютную загадку.

Бывшая подруга пришла ближе к вечеру. Одетая с иголочки, с порога отгородилась холодным стальным взглядом и хищным мейкапом. Сев на привычное место, сложила руки на груди; ноги сплела в замок, подсознательно продолжая обороняться.

Ухоженная, стильная, стройная как газель. Снежная Королева. Она стала еще более привлекательной, она ослепляла особым блеском в глазах, который появляется лишь в определенные периоды жизни.

Маша заинтригованно наблюдала за Ириной, потом спохватилась и предложила чаю. Гостья надменно вскинула красивые брови и снисходительно улыбнулась:

— Если я пришла к тебе в дом, это совсем не значит, что наши отношения наладились.

Маша тихо опустилась на место и замерла в ожидании.

Кушнир долгим оценивающим взглядом с головы до ног ощупала бывшую соперницу, как будто пересчитывая все видимые дефекты и морщинки, перевела глаза на старый кухонный гарнитур, на занавески, небрежно скользнула по горке только что вымытых тарелок.

— Н-да. Слышала, что ты к Смирнову ушла. Неужели в частной клинике недостаточно платят, чтобы, хм… по крайней мере, сменить гардины? Или купить новую мебель?

Маша терпеливо ждала, пока закончится обычная прелюдия и собеседница отплюется ядом.

— Или все на бухло уходит? Мне говорили, ты круто взялась.

Девушка встала и, отвернувшись от Ирины, спрятала перекошенное от злости лицо. Пока заваривала себе чай, приступ гнева миновал. Маша вернулась на прежнее место с улыбкой.

— Ира, позволь напомнить, ты сейчас на моей территории. И не я попросила о встрече. Так что ближе к делу.

Ира удивленно округлила глаза и довольно ухмыльнулась:

— О! У овечки отросли зубы. Хорошо, не буду терять время. Я хочу сделать предложение, от которого ты вряд ли откажешься. А если начнешь цену набивать, то я напомню, что за тобой моральный должок.

— Чего ты хочешь?

— Возьми Дениса к себе, в придачу получишь небольшой уютный загородный дом в «Блек Форесте».

Маша не поверила своим ушам. Онемела от изумления. Могла предположить все что угодно, но то, что Денис станет разменной монетой… вещью…

Хотя именно ею он всегда и являлся. Вырванный из рук другой женщины, забывший собственного ребенка, сытый, пьяный, красиво упакованный подарок.

— Наигралась? Надоел? Бывает… — спокойно ответила Маша. — Только почему ты ко мне пришла? И, кстати, где домик находится, что в придачу к бывшему отдаешь?

— В «Блек Форесте»[48], в одном из экологически чистых районов Клязьминского водохранилища. Мы тогда выбирали между этим коттеджным поселком и «Голубым Заливом», и хотя «Форест» только коммуникации прокладывал, Динька выбрал именно его. Больно ему название приглянулось.

Маша улыбнулась. Что за чертовщина творится с Черным Лесом? Почему он преследует ее в различных интерпретациях? Или это знак?

Ирина внимательно следила за реакцией хозяйки квартиры, просчитывая дальнейшие шаги. Заметив ее рассеянную улыбку, решила пойти обходным путем:

— Маш, ты же любила его? И до сих пор любишь… Я вижу.

Девушка молчала, стиснув под столом кулаки. Гостья, посчитав ее молчание за согласие, взбодрившись, продолжила:

— У меня немного изменились обстоятельства. Я выхожу замуж, точнее я выйду замуж при условии, что Денис будет пристроен. Почти сказала «в добрые руки». Иначе муки совести сна лишат. Тебе не отдала, и самой стал не нужен. Словно собака на сене. Я последнее время все чаще о душе думаю. Как-то гадко у меня там. Маш, у тебя коньяка не найдется?

Девушка отрицательно покачала головой.

— Ладно. Мне идти пора. Подумай о моем предложении на досуге.

Ира попыталась встать, но Маша жестом остановила бывшую подругу.

— Присядь! Он знает, что у тебя другой?

Ирина послушно опустилась на место.

— Догадывается. Он извел меня вопросами, слежкой, подслушиванием разговоров. В доме нет компьютера, вся переписка с Бруно у меня идет из офиса. Мне жаль его, Маш! — внезапно лицо Снежной Королевы поплыло, начало таять, на глаза навернулись слезы, а на карминных губах неожиданно заиграла улыбка. — Если бы ты знала, как я сейчас счастлива. Я познакомилась с Бруно на отраслевой конференции в Гессене, и с того момента мы больше не расставались. Постоянно поддерживали связь по мейлу, по телефону, «Скайпу», как угодно. Он уже приезжал в Москву, я летала в Германию знакомиться с его мамой. Все решено. — Ирина как будто помолодела. Ее глаза засверкали счастливым блеском. — Как я мечтаю пожить другой жизнью, не думать о завтрашнем дне, не подсчитывать расходы, не сводить баланс, не грызть своих подчиненных только из-за того, что они моложе и перспективнее! Я устала быть бабой с яйцами! Понимаешь? Я хочу быть как все — слабой, зависимой, нежной, скучной, смешной, наивной, восторженной, просто Женщиной. Такой, как ты!

Маша все понимала. Понимала она также и то, что согласится встретиться с Денисом при одном условии — Ирина должна ему во всем признаться, и как можно скорее.

Ничего не обещая, она согласилась лишь увидеться с ним. А дальше пусть решает сердце.

Оно ее не подведет. Оно никогда не подводило.

Завершенность действия — один из принципов гештальт-терапии, подразумевающий стремление личности к абсолютной целостности, избавление от фантомных болей, спровоцированных недосказанностью и неопределенностью.

В большинстве ситуаций люди по-настоящему хотят и стремятся к завершенным переживаниям, им нравится чувство уверенности и полноты. Точнее — законченности отношений.

Преследуя сугубо терапевтические цели, Мария сейчас сидела рядом с подозрительно молчавшей Ириной на переднем сидении ее «Опеля». Они ехали навестить Дениса в «Блек Форест».

Встретившись, бывшие подруги перебросились от силы парой слов приветствия. На вопрос «Рассказала?» Ирина мрачно кивнула и не стала развивать тему.

Вмешиваться в семейный конфликт во второй раз казалось безумием. Но тем не менее Мария рискнула пойти на шоковую терапию, исключительно ради себя, ради пресловутой завершенности и целостности.

«Через несколько минут я увижу Дениса. Пришло время закончить прерванный почти на целый год разговор».

Красный «Опель» притормозил у высокого кирпичного забора. Нажав на потайную кнопку, Ирина подождала, пока металлические ворота раскроются, и въехала во двор.

Одноэтажный панельный дом, увитый диким виноградом и усаженный по периметру розовыми кустами, являл собой теперешнее пристанище Дениса Морозова. Маша с любопытством огляделась вокруг. В саду никого не было видно, наверное, хозяин внутри.

Она поймала себя на мысли, что совершенно не волнуется по поводу предстоящей встречи. Иссушающая, казавшаяся непреодолимой и вечной боль миновала. Незаметно и предсказуемо иссякло волшебное чувство. Осталось лишь стремление поставить точку…

Ирина жестом пригласила следовать за ней и, поднявшись к двери, открыла ее.

Денис сидел в кожаном кресле напротив входа с сигаретой в руках.

Он ждал их.

Его красивое лицо замерло непроницаемой холодной маской, он цепким взглядом окинул вошедших, сделал глубокую затяжку и не торопясь выдохнул вверх клуб дыма.

— Что ты тут делаешь? — раздался его мрачный голос.

Маша в нерешительности остановилась, приняв эти слова на свой счет. Но в тот же момент Ирина жалобно пискнула, извиняясь, и, повернувшись к Марии, зашептала ей на ухо:

— Оставлю вас наедине, чтобы не мешать. Заеду за тобой примерно через пару часиков, не переживай, предварительно наберу, чтобы не спугнуть. Чувствуй себя… как дома.

Через секунду ее уже не было. У ворот послышался шум заведенного двигателя и шелест шин отъезжающего автомобиля.

Они молча смотрели друг на друга. Он не предложил ей сесть, вальяжно развалившись в кресле и дымя в лицо.

Она с интересом разглядывала человека, который еще год назад был для нее всем. Не нуждаясь в приглашении, Маша приблизилась к Денису и села на диван рядом, не сводя с него глаз.

Оба молчали.

«Как я раньше не замечала, что он… полноват. За этот год его лицо изменилось, стало жестким, словно вырубленным из камня; губы, сводившие меня с ума, портит надменность. Раньше он так не улыбался… Глаза видавшего виды старика. Пустые и циничные. Словно это не он…»

— Соскучилась? — Денис заговорил первым.

Маша поперхнулась от неожиданности, но решила не кривить душой:

— В общем, да. Как ты?

Мужчина не соизволил ответить. Вместо этого он грубовато спросил:

— Доступ к телу, как я понимаю, разрешен?

Маша проигнорировала этот выпад. Денис жестко затушил сигарету в хрустальной пепельнице и встал.

— Ну, давай отметим встречу, подруга! Виски, коньяк, или ты предпочитаешь русскую?

Маша отрицательно покачала головой.

— Как хочешь, я себе налью. А то того гляди расплачусь от радости.

«Что я здесь делаю?»

Денис вернулся со стаканом, наполненным наполовину крошеным льдом с виски.

— Ты долго собираешься в предбаннике сидеть? Чувствуй себя как дома, так хозяйка сказала. Пойдем в гостиную.

Устроившись перед огромной плазмой во всю стену, мужчина нажал кнопку на пульте, выбрав нейтральный канал.

Маша подошла к окну и выглянула в сад.

— Разводишь розы. Это была твоя мечта, я помню.

Денис молчал.

— Еще была у тебя мечта построить дом для себя и друзей, которые бы часто навещали вас. Дом ты построил, а друзья приезжают?

Он продолжал, не говоря ни слова, в упор разглядывать гостью. Потом оценивающе сказал:

— Ты почти не изменилась. Точнее, не похорошела внешне, а вот внутри у тебя появилось то, что мне всегда нравилось в женщинах, — стержень. И глаза перестали быть овечьими. Наше расставание пошло тебе на пользу. У тебя есть мужчина?

Вопрос застал Машу врасплох. Есть ли у нее мужчина? Может ли она так величать Максимильяна?

— Нет, — стараясь в это поверить, твердо ответила девушка, и ей почему-то стало грустно.

Денис расплылся в прежней обворожительной улыбке и протянул руку:

— Ну что же мы время зря теряем? Садись поближе, верная подружка, согрей мое заледеневшее сердце.

Маша с удивлением прислушивалась к своим ощущениям. Тело молчало. Еще несколько месяцев назад она жаждала услышать эти слова, вновь погрузиться в медовые глаза и испить забытую страсть. Как все изменилось. Нежные поцелуи Макса, его теплые руки реанимировали простреленное навылет сердце, залатали душу, вдохнули новую жизнь. Даже исчезнув, ангел-хранитель продолжал ее защищать.

Денис, не привыкший к отказам, подошел к Маше и по-хозяйски притянул ее к себе:

— Как мне нравятся неприступные женщины! Ты изменилась, Машуль. В лучшую сторону.

Маша почувствовала на щеке влажное горячее дыхание, наполненное парами невыдохшегося с ночи алкоголя. К горлу подкатил рвотный спазм, и она, оттолкнув Дениса, отошла в сторону.

Внезапно его глаза злобно сузились, превратившись в две хищные щелки. Сквозь сжатые в бессилии зубы он процедил:

— Пошла вон отсюда, щипаная курица! Тебя сюда не приглашали!

«Щипаная курица — это он о моей прическе, — невольно подумала Маша, не испытав ни капли огорчения. — Точно, похожа на взъерошенную птицу. Бедный он, бедный».

Воспользовавшись моментом, девушка направилась к выходу. Потом о чем-то вспомнила и, обернувшись у самой двери, сказала:

— Странный ты себе дом построил. Одноэтажный, длинный, словно барак. Мне казалось раньше, что ты умел мечтать…

И, повернувшись, вышла на улицу.

Снаружи накрапывал дождь, порывы ветра гнули в вышине верхушки лохматых елей, окруживших плотной стеной коттеджный поселок под названием «Черный Лес».

Царила абсолютная тишина.

Птицы и звери притаились перед ненастьем.

Подняв лицо к небу, Маша плакала, ее слезы смешались с каплями дождя. Девушка впервые плакала от счастья.

Свободна!

Внезапно на ее мокрую щеку опустился и прилип запоздавший маленький листок. Она взяла его в руки, и крошка заиграл всеми красками минувшего лета. Словно это сам Шварцвальд послал ей обратный билет в сказку.

«Пора возвращаться, Птичка!» — малиновые фалды сюртука мелькнули за колесом припаркованного у обочины автомобиля.

— Щеголь? — не веря свои глазам, прошептала Маша.

«Давно не виделись, малышка, — стук трости Старика и его слова подхватил пролетевший ветер. — Вспомни: пока мечтаешь — живешь. И когда не знаешь, как поступить, — поступи по-ДРУГОМУ».

Вернувшись домой, Маша вышла в интернет, нашла страничку Максимильяна Краузе и написала на его стене:

«Спорим, послезавтра на закате ты не захочешь любоваться розовой кампанилой? Тебе будет достаточно видеть ее отражение в моих глазах».

Потом зашла на сайт «Аэрофлота» и купила себе билет до Венеции.

Сказка Шварцвальда. Костер

Михаэль, идя по коридору к келье Кристины, считал шаги. С содроганием ожидал момента, как взглянет в глаза женщине, которую боготворил, которой дышал, ради которой был готов день назад лишить себя жизни.

Ничего не изменилось со вчерашнего вчера. Или почти ничего. Он боялся увидеть ту, что своим молчаливым согласием позволила свершиться непоправимому.

Казнь Регины на городской площади уже назначена на полдень завтрашнего дня. Апелляция в Ватикан отвергнута Конрадом за недостаточностью доказательств невиновности. Гневный возглас Михаэля был воспринят судом как реплика заинтересованного в исходе слушания лица. Показания Кристины, а точнее ее молчаливое потакание немыслимым наветам, лишили кормилицу надежды на помилование.

Тем не менее искренне расстроенный и подавленный произошедшим епископ выполнил обещанное. По окончании судебного процесса, когда приговоренную ведьму увели под усиленной охраной, защищая от обезумевшей в предчувствии крови публики, Михаэль получил разрешение забрать Кристину и проводить ее в крытую повозку, которая заблаговременно прибыла к потайным воротам судебного совета.

Он заставлял себя не думать, кто мог ожидать ее в поданном экипаже, просто исполнял свой долг.

Стражник со скрежетом отодвинул засов и распахнул перед ним дверь темницы. Михаэль, стараясь сохранять спокойствие, произнес:

— Время пришло. Ты свободна.

Он опустил глаза в пол, стараясь не смотреть на выходящую из темноты Кристину. Силы его были на исходе. Михаэль умолял себя не поддаться в последний момент ее чарам, не заглянуть в ясные, словно небо перед грозой, глаза, не почувствовать себя снова безумно влюбленным мальчишкой, которым он был когда-то.

— Михаэль, — голос Кристины дрожал, — я не могла поступить по-другому. Я знаю, что ты не простишь меня.

— Ничего не говори, просто следуй за мной. Времени не столь много, чтобы переливать из пустого в порожнее.

Кристина обреченно поникла головой. До выхода на задний двор они шли молча. Девушка спешила, несколько раз спотыкаясь в темном коридоре, крепко прижимала к себе куклу, но не проронила ни слова, боясь разозлить спутника.

Ночной холод заставил ее сжаться от озноба. Михаэль по привычке шагнул к ней и укутал теплее плащом, а потом внезапно поцеловал в лоб.

Он дрожал как осиновый лист, но не от пронизывающего ветра. Он дрожал, прощаясь с жизнью, которая закончится несколько мгновений спустя, когда его любимая сядет в повозку и исчезнет навсегда.

— Слушай меня, Птичка. Что бы сегодня ни случилось, кто бы ни нес вину за смерть кормилицы, запомни: ты обязана спасти нашего ребенка. Вот здесь деньги на первое время. Как устроишься… точнее, как устроитесь, дай мне немедленно знать. Я передам с посланцем еще. Мой ребенок не должен ни в чем нуждаться. — Голос Михаэля окреп, он продолжил: — Епископ проявил к тебе благосклонность, но я не могу доверять ему. Мой внутренний голос постоянно твердит, что этот человек опасен. Молчи! Не перебивай меня! Он отпустил тебя сегодня, но нет уверенности, что завтра его цели не изменятся.

Поэтому, доехав до Марцелля, до дома трактирщика, куда сейчас привезет тебя экипаж, ты сразу же пересядешь в приготовленную Дитрихом повозку. Нигде не ночуйте, не останавливайтесь на отдых, гоните лошадей до Базеля. В городе купите новых, наймете нового возничего, денег у тебя достаточно. Лишь добравшись до сердца Хельвеции, до города, стоящего на берегу озера, можете дать себе короткое время на передышку. Потом затеряйся среди альпийских селений, куда не дотянется рука всесильного епископа.

— Михаэль, а как же ты? — задала Кристина вопрос, который он боялся услышать более всего.

Люстиг злобно оскалился, его глаза сверкнули волчьим блеском.

— А что я? Я богат и свободен! Не беспокойся о моем сердце. Во веки веков его более не тронет любовь к тебе. А эту я вырву с корнем…

«С корнем… с корнем…»

Внезапное эхо, родившееся во тьме потайной крипты, несколько раз повторило его пророческие слова. Ледяной январский ветер подхватил их и унес к небесам.

Смертельно побледневшая Кристина содрогнулась от зловещего эха, протянула руку к Михаэлю, желая последний раз дотронуться до него, но замерла в нерешительности.

— Прощай! — прозвучали его последние слова. — И более не попадайся мне на пути!

Женщина отшатнулась, словно от пощечины, сжалась в комок. Сдерживая изо всех сил рыдания, поддерживаемая возничим, шагнула в тьму повозки.

Теплые руки прижали ее полумертвое тело к себе.

— Любимая… Как долго я ждал тебя!

— Яков, — хотела сказать Кристина, но губы прошептали другое имя.

Расставшись с девушкой, Михаэль внезапно почувствовал прилив сил. Как будто слова, отозвавшиеся в его сознании эхом, сняли тяжесть с души, открыли путь к новой жизни. Ясной и спокойной. Правильной, разумной и предсказуемой. Желанной жизни.

Осталось выполнить последнее поручение Конрада, и можно будет покинуть проклятый город, не дожидаясь завтрашней казни. Он запомнит Регину живой, а не корчащейся в пламени инквизиторского костра под непристойные крики обезумевшей толпы.

Епископ издал указ об освобождении святого отца Иоахима, настоятеля Марцелльской церкви Святого Августина, с предписанием немедленно оставить родной город и отправиться с семьей в дальнюю епархию, затерявшуюся на границе с Померанией. На словах он велел передать Иоахиму, что христианское терпение и прощение иссякнут, ежели их жизненные пути еще раз пересекутся.

Михаэль, освободив настоятеля, намеревался отправиться с ним в Марцелль, бежать от преисподней, готовившей раскрыть свои врата с восходом солнца посреди главной площади.

Иоахим же, ожидая слушания церковной комиссии и в душе надеясь на положительный исход апелляции, посланной в Высший совет Римской католической церкви, был искренне удивлен прозвучавшим из уст Михаэля решением Его Святейшества. Для совершения благодарственного моления он опустился на колени. Люстиг терпеливо дождался окончания ритуала.

Шагая за молодым человеком по темному коридору, стараясь не отстать от яркого пятна горящего факела, Иоахим не переставал благословлять Христа и все пытался угадать, чье вмешательство столь скоро повлияло на его судьбу.

До выхода из подземной тюрьмы оставалось несколько шагов, как вдруг темная фигура преградила им путь. Михаэль замер и, угрожающе подняв факел, осветил им крепкого молодого человека с прозрачными и бессмысленными, как у рыбы, глазами и издевательски скривившимся лицом.

— Прочь с дороги, Хассо! Иначе… — угрожающе начал Михаэль.

— Иначе что, брат? — перебил его глухой голос.

— Иначе я с небывалым удовольствием проткну твое поганое волчье сердце.

Хассо цинично расхохотался, его рука легла на рукоять кинжала, а глаза плотоядно сверкнули.

Потеряв на мгновение контроль, подчиняясь долго сдерживаемой злобе, Михаэль вложил всю силу тела в удар стилета, который словно по волшебству оказался в его руке. Тонкое лезвие проткнуло камзол Хассо и, скрипнув попавшимся ребром, погрузилось до рукоятки в сердце молочного брата.

Стекленеющие рыбьи глаза укоризненно и удивленно посмотрели на Михаэля, надеясь получить ответ на последний вопрос: «За что?»

— Это тебе за мать, которую ты приговорил к смерти, — спокойно ответил молодой барон и с усилием выдернул клинок.

Резкий запах миндаля, горящего на углях, затуманил его разум. Но карканье почувствовавших пир падальщиков, резкое и оглушительное, вернуло Михаэля к осознанию произошедшего. Иоахим опустился на колени перед истекающим кровью Хассо и начал неистово молиться Спасителю.

— Святой отец, на данный момент единственный спаситель стоит перед вами. Когда будете в безопасности — сможете продолжить свои бессмысленные ритуалы.

Не сказав ни слова, святой отец оставил скорченный труп и поспешил за исчезающим в коридоре Люстигом.

Кровь, оставшаяся на кинжале, немедленно впиталась в костяную рукоять. На нем больше не было никаких следов. Не заметив этой перемены, молодой барон появился во внутреннем дворе суда и нетерпеливым жестом поманил ожидавшую их повозку.

— Не теряйте времени, святой отец! Уезжаем!

Иоахим, продолжая возносить благодарственную молитву, шагнул внутрь за Михаэлем и плотно захлопнул за собой дверь экипажа.

Лежащий на диване Конрад, почувствовав странное жжение в груди, отодвинулся от молодого секретаря. Мгновение назад он еще ласкал пунцовую, покрытую легким юношеским пушком щеку, как вдруг рука его замерла и задрожала.

Епископ откинулся на подушки, закрыл глаза, прислушиваясь к ощущениям. Жжение усиливалось. Вслед за ним в носу неожиданно защипало, и давно забытые слезы скопились в углах глаз.

Свершилось…

— Свободен! — ожившее сердце зашлось от радости.

Грудь Михаэля пронзила страшная режущая боль, словно огромный нож погрузился под ребра и начал выковыривать сердце. Согнувшись в смертной судороге, он упал на пол повозки под ноги Иоахима и забился в конвульсиях.

Священник подскочил к Михаэлю, подхватил за плечи и развернул его лицо к свету. Увидел крепко сжатые синюшные губы, застывшую маску вместо лица, закатившиеся глаза. Михаэль мучительно стонал, держась рукой за сердце.

Постепенно судороги, сотрясающие его тело, пошли на убыль. Он затих в руках Иоахима и обмяк. Святой отец испуганно дотронулся до его горла, чтобы прослушать пульс, и закричал.

Сердце Михаэля не билось.

Иоахим опустил безжизненное тело на пол, потом, опомнившись, начал неистово молиться за душу новопреставленного.

— Святой отец, не рановато ли вы меня хороните? — раздался из темноты голос пришедшего в себя Михаэля. Молодой человек с усилием поднялся, отряхивая запылившиеся полы камзола. Его глаза сверкнули оттенком античного золота на бледном лице.

Изумленный Иоахим потерял на миг дар речи. Лишь его руки продолжали совершать крестные знамения, а губы — шептать слова молитвы:

— Упаси нас от зла… помоги и избавь нас от злого очарования, творимого нечестивыми, в пагубу нам. Освободи нас от омрачения страстями, из сетей похоти извлеки, огради нас от коварства злых людей и отгони от нас ненавидящего добро, удовлевающего нас диавола, чтобы в мире, покое и тишине прожить нам остаток жизни нашей, благодаря ежедневно Господа Бога. Аминь.

Михаэль снисходительно улыбнулся. Телодвижения глупого священника, его бесполезные слова вызывали в нем раздражение. Но он смог его подавить.

Утро воскресенья выдалось на редкость ясным и морозным. Бескрайнее небо раскинулось над Фрайбургом лазурным покровом. К центральной площади с рассветом стали стягиваться жители города и ближайших окрестностей, чтобы присутствовать на казни знаменитой шварвальдской ведьмы.

Напротив здания суда установили ствол свежеспиленной лиственницы. Предвкушая долгожданное развлечение, стражники обложили его охапками хвороста.

Ближе к полудню на месте казни яблоку было негде упасть. Заполнивший площадь народ возбужденно жужжал, пересказывал по нескольку раз сплетни вчерашнего дня о вынесении приговора чернокнижнице, которая покинула зал суда так и не раскаявшись в совершенных злодеяниях. Говорили, что глаза нечестивицы горели адовым пламенем, и стоило ей бросить взгляд на присутствующих в зале, как их охватывала трясучка, которая не проходила до самого вечера. Что же грозит несчастным сегодня, ежели она начнет напоследок колдовать? Чур нас, чур! Спаси и сохрани!

Стращая друг друга, пришедшие с раннего утра зеваки стояли, словно гвозди, на заледеневшей за ночь мостовой, отталкивая прибывающих вновь.

Регину привели на площадь после полудня. На мгновение над гудящим людским морем воцарилось гробовое молчание, в следующий момент сменившееся восторженными криками, оглушительным свистом, гнусными улюлюканьями и проклятиями. Глупцы подавляли свой необъяснимый страх перед женщиной, которая, гордо вскинув голову, твердой поступью прошествовала к месту казни. Обряженная в нелепый балахон грязно-желтого цвета, великая и ужасная ведьма смотрела сквозь толпу, не замечая ее. Ее прекрасное лицо было светло и спокойно. Темные глаза искрились на ярком полуденном солнце. Она не видела ничего вокруг себя, она давно вернулась в прошлое, где мужчина ее жизни подарил ей полнеба, где она любила и была любима, где они оба были свободны.

Ее тело послушно подчинялось приказам палача, связавшего руки за шестом. Но на просьбу священника покаяться и принять Христа она ответила отказом.

Какой смысл менять богов? Только Конрад, двуликий Янус, умудрился служить обоим.

Регина подняла глаза к открытому окну его кабинета. Она знала, что он стоит недалеко от окна, боясь показаться публике.

Он подойдет ближе лишь когда займется пламя.

Ее душа дрожала в предчувствии конца.

Перед порогом, ведущим в тайну, перед неизбежным превращением.

Перед освобождением от уставшего страждущего тела.

Душа ее боялась лишь боли.

И когда вспыхнуло пламя, охватившее далекие от нее пучки хвороста, Регина, собрав оставшиеся силы, взмолилась:

— Конрад, останови мое сердце! Убей меня, пока это не сделал огонь. Ради нашей любви, которая еще жива, умоляю, останови его!

Фиолетовая тень мелькнула в проеме окна напротив.

Никто из зевак не поднял голову, никто не видел епископа, бледного словно сама смерть. Никто не видел его гаснущих глаз, его дрожащих губ, его рук, судорожно вцепившихся в подоконник.

Никто не слышал слов, которые вслед за Региной он начал повторять.

Глаза ликующих были устремлены на разгоревшийся костер, на застывшее тело ведьмы, на лице которой жили лишь губы, творящие последнее колдовство.

Все видели, как дернулась она в страшной судороге, выгнулась колесом, как конвульсии несколько раз прошлись по телу волной и кровавая пена скопилась в уголке скривившегося от боли рта.

Регина упала на колени и поникла головой словно кукла, отпущенная на волю хозяином, который разорвал ненужные нити. Огонь, подобравшись ближе, вспыхнул на ее длинных волосах, превратив их в пылающий факел. И через мгновение до собравшихся зевак долетел запах обгорелой плоти. Среди двуногих животных, похожих на людей, началось безумное пиршество.

Конрад, обессилев, упал в кресло напротив открытого окна. Спустя мгновение белоснежная голубка опустилась на подоконник и начала чистить перышки. Сверкая черными бусинками глаз, она радостно и благодарно ворковала.

Епископ не сводил с птицы восхищенных глаз.

— Ты знала, знала наперед то, что должно было свершиться. Но риск был огромен. Если бы я не обрел человеческое сердце, то не услышал бы твою мольбу и не смог избавить от мучений. Ты шла на смертельный риск, отдаваясь в мои руки, надеялась лишь на чудо. Любовь его сотворила.

Я вернул себе то, что потерял, отчасти по твоей вине.

Внезапный порыв ветра сорвал с подоконника белоснежную птицу. Призывно крикнув, голубка покружила недолго перед окном и вскоре потерялась в лучах полуденного солнца.

Пришло его время.

Конрад вытащил из верхнего ящика письменного стола небольшую шкатулку из змеевика. Достал золотое кольцо и, сняв оправу с рубином, надел его на безымянный палец правой руки. Ожившие защитные руны сверкнули на солнце.

— Я готов, любовь моя!

Не медля ни минуты, человек, носивший имя Конрад Справедливый, епископ Макленбургский, опустился в кресло напротив окна, выходящего на главную площадь, где догорала плоть женщины, которую он любил больше собственной жизни. Закрыл глаза и, возносясь в небо мечтой, усилием воли и по милости Темного Бога остановил биение собственного новообретенного сердца.

Черный ворон, сидевший на подоконнике кабинета епископа, расправил мощные крылья и заклекотал. Он смотрел на волнующееся под ним пьяное человеческое море.

Наивные доверчивые глупцы, безумные овцы. Как легко было вами управлять человеку, чье тело безжизненно сползло на пол с высокого резного кресла!

Который когда-то был им.

Впереди его ждет следующее превращение. И новая попытка добиться реванша.

Пронзительно и восторженно крикнув, ворон сорвался в небо, догоняя исчезнувшую за линией горизонта белоснежную подругу.

Скользящие души. И жили они долго и счастливо…

Виктория, въехав на территорию научно-исследовательского института, припарковалась ровно на том же месте, где предпочитала ставить машину ее сестра. Борис Михайлович, наблюдая из окна кабинета за ее маневрами, усмехнулся: непостижимая тайна — дуальное сознание близнецов.

Лишь последнее время девушки старались не походить друг на друга. Ирина выбирала яркие, кричащие, эпатирующие цвета, она любила привлекать внимание и купаться в восхищении. Вика, наоборот, предпочитала притаиться в темной норке. В одежде неизменно останавливалась на пастельном верхе и классическом черном низе. Носила широкополые шляпы, узкие манто, высокие перчатки. Идеальным завершающим штрихом идола серебряного декаданса, женщины-вамп стала бы дымящаяся сигарета с длинным мундштуком.

Так и сейчас — стройная фигурка, сошедшая с картины Альфонса Мухи, проскользнула мимо вышедших на перекур младших и старших научных сотрудников и, провожаемая восхищенными взглядами, скрылась в подъезде.

Через несколько минут раздался осторожный стук в дверь.

— Дядя Боря, можно?

Вот еще одно отличие — с раннего детства, еще со смерти мамы, повелось, что Вика была ему ближе, чем ее сестра. Ирина дистанцировалась и величала крестного чаще по имени-отчеству.

— Входи, дочка! Я соскучился, — Борис Михайлович прикоснулся губами к ее прохладной щеке. — Садись. Будешь чай с брусничным вареньем?

Виктория кивнула.

Пока хозяин колдовал над чайником, она обдумывала разговор.

Деметр пользовался огромным авторитетом среди адептов, он слыл видящим, но его талант распространялся на мир живых, в отличие от нее, работающей с мертвой материей.

После возвращения из Венеции это был первый раз, когда они могли обсудить произошедшее с глазу на глаз. До этого они говорили лишь по телефону, после того как Вика немного пришла в себя от пережитого.

Борис Михайлович, поставив на стол ароматный напиток, закрыл дверь в кабинет на ключ, удобно устроился за рабочим столом и приготовился слушать.

— Начнем сначала — с первых шагов на венецианской земле. С того момента, как ты почувствовала присутствие. Ощущения были знакомыми или имели какую-то особенность?

— Они отличались, и существенно. Зло, что я чувствовала раньше, персонализировалось с носителем, с человеком. Вместе с давлением в горле у меня в голове присутствовали реплики, отпечатки мыслей. В тот раз, кроме боли в горле и затылке, ничего не тронуло. Я плыла в вакууме. Никаких человеческих вибраций не было заметно.

— Дальше, когда ты услышала Голос, что-то добавилось?

— Нет, просто в пустой комнате зазвучал безликий голос…

— Ты сказала, что присутствие Гая лишило тебя не только способности слышать приказы Голоса, но и на время полностью блокировало сенситивные ощущения?

— Да, именно так. Я почувствовала себя обычным человеком. Помоги понять: кем был Гай и кто он сейчас?

Крестный задумался.

Она задала тяжелый вопрос, ответ на который найти крайне сложно.

Узреть суть человека, не видя его… Он пытался, пока Вика лежала в больнице, но вектор сознания упирался в непроницаемую стену. Гай был под защитой. Только чьей?

— Тот факт, что он имеет успех у женщин, неутомим в постели, соблазнителен, может подразумевать симбиоз с примитивным инкубом, но не все так просто. Эти духи не охотятся за артефактами, не пытаются продвинуть сознание реципиента на более высокий уровень, они соседствуют, наслаждаясь плотской жизнью. Паразитируют на Свадхистане[49].

Если принимать за данность, что твой знакомый не один в теле, то я ставлю на иерархически развитого духа. Это не бывший мытарь, повесившийся с горя в амбаре, не нимфоман, почивший в борделе от сифилиса, это существо нечеловеческой расы, скорее из когорты ангелов. Если бы знать его имя…

— Как узнать его?

— Можно узнать во сне, но сон — хрупкая и опасная субстанция, можно увязнуть и, если не повезет, вытащить на свет другого паразита. В астрале двойник твоего знакомого имеет во сто крат больше власти, чем в реальности. Но попытаться все-таки надо.

Для начала мы с тобой научимся управлять снами, я стану твоим поводырем, а когда ты окрепнешь и сможешь самостоятельно сновидеть, мы сможем вместе нащупать ходы к нему. Если ты этого хочешь…

— Да, я хочу знать, с кем провела лучшую ночь в своей жизни. И почему меня не покидает ощущение, что знаю его целую вечность…

Борис Михайлович тяжело вздохнул. Наташа, рано ушедшая мать девочек, оказалась права, когда просила его стать их опорой.

«Береги Иришку от самонадеянности, она может совершить много глупостей, но вряд ли причинит вред окружающим. Ей бы стать детским врачом или психологом, она читает лица, но не видит души. И берегись Виктории, она тихим сапом сведет с ума, доведет до пропасти, в которую прыгнешь ты сам или свалится она. Никто не знает глубины ее знания, которое может обратиться против нее самой. За такой силой всегда охотятся. Не спускай с нее глаз».

Легко сказать — не спускать глаз с женщины, которая свободно передвигается по миру и в данный момент сгорает от любви к нечеловеку.

— Дядя Боря, а что ты думаешь о кольце, которое он столь ревностно охраняет? Может ли история, рассказанная им о его происхождении, быть правдой?

— А как ты сама считаешь? Почему нет. Легенды и реальность тесно переплелись в нашей жизни.

Скорее всего, кольцо — его оберег, оно сдерживает подселившуюся сущность. Есть легенда о кузнеце-колдуне Регине, который ковал подобные обереги для древних скандинавских воинов-берсерков, усмирявшие тотемных волков.

Подселение, судя по всему, произошло по обоюдному согласию. Иначе бы столь опытный маг, который нейтрализовал твою собственную силу, давно избавился бы от гостя. Значит, они нужны друг другу, но мне непонятно, для чего. Это можно узнать, лишь начав с ним общаться вновь…

Виктория задумчиво молчала. В ее опущенных глазах туманилась влага, уголки губ дрожали.

Маленькая Птичка… Это имя назвала Анна, намекнув на возвращение души ее матери в мир живых. Как знать, возможно, вернулись и другие… Возможно, и она сама.

…Это любовная история бедной девушки и богатого дворянина, начавшаяся на фоне разгорающейся охоты на ведьм в затерянной лесной деревушке…

Он теребил на пальце золотое кольцо…

Скорее всего, его кольцо — оберег…

Глаза Виктории вспыхнули зеленым огнем. По лицу пробежала легкая тень.

Девушка схватилась за сердце, узрев разверзшуюся под ногами бездну, где перекрещивались ветры времени и покоилось знание.

«Мы делили с тобой небо пополам, Конрад… Делили пополам наши жизни. И смерть была одна на двоих. Ты сказал, что ждешь… И я знаю, где найти тебя…»

— Что ты намерена делать, дочка? Только не предпринимай ничего рискованного, не посовещавшись со мной. Да что с тобой такое?

— Все хорошо, — ответила Виктория с отсутствующим взглядом.

Приняв решение, она допила чай и аккуратно поставила фарфоровую чашку на стол. Потом встала. Ее серо-зеленые глаза искрились, на дотоле бледных щеках играл румянец.

— Ты что-то задумала, шалунья? — удивленно спросил Борис Михайлович.

Виктория широко улыбнулась:

— Прощай, дядя Боря. Мне пора… Боюсь, я задержалась на несколько сотен лет…

И, не дожидаясь ответа, вышла из кабинета, оставив крестного в полном замешательстве. Он выглянул в окно, провожая точеную фигурку взглядом, потом привычно закрыл глаза, сканируя ауру, и испуганно вскрикнул.

На золотисто-голубом свечении оболочки, словно рваная рана, зияла зигзагообразная черная полоса — след когтя неизвестного существа, пометившего свою жертву.

Странная греза, точная реплика минувшего дня, настигает Машу.

Она вновь стоит у самой кромки черной воды Гранд-канала, на нижней ступеньке лестницы, ведущей от собора Марии Салюте, и ждет Максимильяна.

Она купила билет в сказку, поступила по-другому.

Ее друг обязательно появится и позаботится о ней.

В волшебном мире такие правила.

Солнце медленно катится к закату, окрашивая горизонт золотыми бликами.

Маша, затаив от восторга дыхание, наслаждается видом, открывающимся на залитую вечерними лучами площадь перед кружевным дворцом и вознесшуюся ввысь колокольню. Девушка спускается к воде, вдыхает свежесть морского бриза, пронизанного солнечным светом и наполненного криками чаек.

Внезапно порыв ноябрьского ветра приподнимает фалды плаща, пробирается ледяными пальцами между шнурками корсета, под платье.

Маша с удивлением разглядывает свой странный наряд, ощупывает дрожащими руками тело, голову, волосы.

Невероятно: ее стрижку грандж сменяют золотистые локоны, сколотые на затылке костяным гребнем с летящей изумрудной птичкой.

Мимо плавно и бесшумно, словно призраки, скользят по зеркальным водам изящные гондолы, на корме которых сладкоголосые лодочники поют песню о любви, пережившей века.

Во сне Маша понимает каждое слово.

Закатные лучи окрашивают кампанилу в розовый цвет. Город погружается в сумерки. Время пришло.

— Кристина! — слышит она за спиной долгожданный голос и оборачивается.

Ловко перепрыгивая через ступеньки, к ней спускается Максимильян.

Во сне Маша не удивляется, что Яков совершенно здоров.

Его больная нога более не причиняет ему неудобств.

Ее также не удивляет странный внешний вид Якова. На лице художника не осталось ни одного шрама от ожогов, его украшает приподнятая на лоб полумаска. Ее любимый одет в белоснежный костюм Пьеро. Глаза, обведенные черной тушью, светятся от радости. Скоро карнавал, ей самой пора позаботиться о новом образе.

Маска Коломбины ждет!

Прижавшись к груди Макса, Маша с наслаждением вдыхает аромат теплого медового молока, а Кристина — запах выбеленных холстов и масляных красок, исходящий от волнистых волос, упавших Якову на щеки.

— Маленькая Птичка, ну-ка встань лицом к площади. Неужели я увижу в твоих глазах розовую кампанилу?

Маша смеется и прячет счастливое лицо на его груди. Безвременье настигает ее.

Яков достает из бокового кармана небольшой предмет и протягивает Кристине. Она с удивлением узнает выточенного из дерева ангела, раскинувшего еще целые крылья, и в недоумении поднимает на любимого глаза.

— Перед тем как покинуть с тобой Фрайбург, я тайно посетил Иоахима, моего духовного отца. Еще не зная, что будет помилован, священник передал обещанного тебе давным-давно, еще в Марцелле, ангела. Правда, с небольшим поручением.

Внутри него есть тайник, куда Иоахим вложил прощальное письмо к сестре. Вот здесь, смотри, — Максимильян, подцепив ногтем основание деревянной фигурки, вытаскивает небольшую щепочку и вытряхивает на ладонь сложенную вчетверо записку. — В этом грустном письме уже нет смысла, отец Иоахим спасен, пусть теперь его трогательное прощание плывет по воле волн, — говорит Макс и бросает пергамент в канал. — Держи ангелочка, и не забудь, что в нем можно спрятать какую-нибудь очень важную для тебя вещь. Очень… важную… вещь…

Резанувший слух истошный крик чайки вытолкнул Машу из волшебного сна. Открыв глаза, она несколько минут лежала глядя в потолок, постепенно возвращаясь в реальность, вспоминая минувший день.

Яркая вспышка заставила ее повернуть голову набок и счастливо улыбнуться.

Максимильян как всегда бессовестно воспользовался половиной ее подушки и теперь тихо посапывал, наслаждаясь утренней грезой. Его нежные губы, вернувшие ее вчера в сказку, улыбались во сне.

— О боже! — прошептала Маша. — Значит, это все правда…

Стараясь не шуметь, она осторожно приподнялась с кровати и подошла к узорчатому окну. Стая чаек кружилась над маленькой площадью перед отелем. Двое детей, стоящих у круглого колодца, кормили птиц хлебными крошками, подкидывая их вверх.

Маша дотронулась руками до оконной рамы и прильнула щекой к прохладному стеклу. Среди черепичных крыш сияло ясное голубое небо, раскинувшееся без конца и края, отраженное в бесчисленных каналах, прорезавших город словно кровеносная система.

Наступило утро новой жизни.

— На тебя удачно упал свет, любовь моя! — послышался голос проснувшегося художника. — И, как обычно, мне не хватает камеры, чтобы запечатлеть твой ускользающий образ.

Маша, отвернувшись от окна, направилась к нему.

— Милый, у нас в запасе целая жизнь. И я проведу ее рядом с тобой. И ты вновь напишешь мой портрет.

Странный сегодня день. День гимна пустоте. День абсолютного покоя. Сверхъестественной чистоты. День предельной ясности.

Лупящий по ветровому стеклу дождь не мешает думать. Думать о собственной никчемности, незначимости, о бессмысленности существования. Именно существования, не жизни.

Потому что жизни нет. Она скользнула фоном, красивой декорацией, не дав сыграть в ней главную роль.

Он все время рассчитывал, что завтра-послезавтра станет ее хозяином, но жизнь воспользовалась им как заштатным статистом.

Она его поимела.

Обе женщины оставили его практически в один и тот же день.

Одна — которую боготворил, другая — которой пренебрег. Их объединяет одно — нелюбовь.

Славно у них получилось. Будто договорились.

Видимо, он это заслужил. Или, скорее, они заслужили стать счастливыми.

Уходя, последняя сказала, что его дом похож на барак…

Он смеялся до слез.

Все эти годы он бежал из барака, но от судьбы не уйдешь: построил еще один, украсил розами и решил, что избавился!

Нет, он все тот же напуганный одинокий мальчик, наигравшийся жизнью одной и позволивший другой превратить свою собственную в садомазохистский цирк.

Не любил ни одну из них, греясь у очага каждой.

Можно взглянуть на себя в зеркало и увидеть истинное лицо человека, готовящегося подохнуть в полном одиночестве.

Так важно, чтобы кто-то держал тебя за руку.

Все, чего боялся, свершилось.

Правда, зачем ждать старости?

Выбор есть всегда…

Дождь, верный спутник, плакал за него, разучившегося это делать.

Как хорошо, когда в твоей груди беспристрастное расчетливое сердце, прохладное и надежное. Оно не подводит в опасный момент. Не дает сбоев… Порой кажется, оно вообще не бьется.

Денис приближался к садово-строительному рынку, где его измученный самокопанием мозг имел шанс на время отвлечься на поиск новых черенков и рассады.

Над воротами склада с пронзительными криками кружила огромная воронья стая, облюбовавшая стихийную свалку, организованную неподалеку.

Начиная с последнего поворота до рынка вдоль шоссе растянулись маленькими группками таджики, ищущие временного заработка. Денис брезгливо скривил губы: он презирал перебивающихся копеечными доходами, пропахших потом, сальными тельниками и «Дошираком» чернорабочих.

Мужчина вдавил педаль газа в пол и постарался быстрее миновать гастарбайтеров, с надеждой смотрящих на его джип. Неизвестно откуда проникший в салон запах печеного миндаля напомнил ему о детстве, о новогодних подарках под елкой, о маме, которая всегда была с ним в этот день. Ставшие оглушительными крики ворон, кружившихся над дорогой, отвлекли внимание.

В последний момент на шоссе перед приближающейся на большой скорости машиной выскочил ярко-желтый мяч, и следом за ним, спасая единственную игрушку, бросился неуклюжий мальчуган, одетый в куртку на вырост и в огромные, хлюпающие по лужам резиновые сапоги.

Спасая ребенка, Денис принял решение мгновенно. Он резко вывернул руль на мокрой дороге и, закрыв глаза, пьянея от восторга, полетел в кювет.

«Свободен!» — ликовало вновь забившееся сердце Михаэля.

— Выбор есть всегда! — философски резюмировал Щеголь.

— Проклятие сняла жертва. Господин сыграл по правилам, — Старик довольно потер руки.

— Что-то мы задержались в этом скучном мире, не находишь?

— Да-да. Остался еще один эпизод. Досмотрим и вернемся.

Женщина прошла регистрацию на рейс «Шереметьево, Москва — Марко Поло, Венеция».

Сдав багаж, направилась в салоны дьюти-фри в поисках особого аромата.

Аромата, отложенного на долгий срок желания и жажды, граничащей с болью.

Нашла и, не теряя времени, сразу после рассчета вскрыла упаковку духов.

По прилете ее ожидал дворецкий в щегольском камзоле с перламутровыми эполетами.

Женщина присвистнула от удивления — вот это да! Сколько пафоса!

Но отель «Даниэли», точнее «Палаццо Дандоло», заслужил право позерствовать.

Катер доставил ее прямо к рецепции.

Роскошный номер распахнул двери, открыв прекрасный вид на лагуну и остров Джудекка.

Женщина налила в бокал охлажденное во льду ламбруско и кинула на дно ягодку малины. Выйдя на небольшой балкон отеля и отпив глоток, коснулась пальцами шипящего напитка.

Несколько капель упали на мраморный пол.

«Viva, Venezia! Я вернулась!»

Открыв один из чемоданов, достала белоснежное платье.

Наполовину закрывающая лицо маска, украшенная голубиными перьями и усеянная кристаллами, взглянула на нее пустыми глазницами, приглашая прикоснуться к тайне.

— Да, я готова, — женщина закрыла глаза, вдохнув прохладный морской бриз.

Глаза Древнего смотрели на качающийся на волнах город.

Он помнил его начало, он видел его конец.

Все предсказуемо.

Все предначертано и ждет своего часа.

Глаза мужчины, сидящего на стрелке острова Сан-Джорджо-Маджоре, внимательно следили за площадью, заполняющейся людьми, надеясь уловить алый всполох знакомого костюма.

Его Величество Карнавал оживал.

Возрождался после каждой зимы, как бессмертный Феникс, даря радость, безрассудство, полет мечты. Очередную Тайну и… еще одну несбыточную надежду.

Ежегодный бал Серениссима в палаццо «Папафава» вновь взорвал город торжеством красок, пышностью костюмов и загадочностью масок.

Она узнала бы Его из тысячи, из миллиона незнакомых обличий, она шла к нему издалека, через время, по путеводной нити, оставленной ледяным росчерком на теле.

Он стоял в окружении восторженных красавиц в полумасках, по очереди кокетливо открывающих лица в надежде на его благосклонность…

Женщина в белом легонько коснулась его кисти. Пальцы мужчины вздрогнули от прикосновения, блеснув в пламени свечей золотым кольцом.

— Позволь его снять этой ночью, — прошептала она.

В следующий момент белая маска затерялась в толпе, оставив после себя аромат греха и предвкушения боли.

Мужчина, закутанный в черный атласный плащ, слегка приподнял уголки рта и облегченно вздохнул:

— Ты заставила себя ждать…

Примечания

1

Эльдорадо — мифическая южноамериканская страна из золота и драгоценных камней. Синоним места, где сосредоточены природные богатства. Здесь: место, где можно легко заработать на жизнь собственным трудом.

(обратно)

2

«Капитал» — главный труд Карла Маркса по политической экономии, содержащий критический анализ капитализма.

(обратно)

3

В пер. с фр. — «роковой мужчина».

(обратно)

4

Кондоминиум — объект недвижимости, находящийся в совместном владении с другими собственниками.

(обратно)

5

Всемирно известные центры шоппинга в Париже и Милане.

(обратно)

6

Буквально: «сладкая жизнь». В данном случае имеется в виду главное удовольствие в жизни.

(обратно)

7

В пер. с фр. — «новое искусство». Стиль, характеризующийся большим количеством изгибов и плавных линий.

(обратно)

8

В пер. с англ. — «только бизнес».

(обратно)

9

В пер. с фр. — «концерт окончен».

(обратно)

10

От англ. Sale — «распродажа».

(обратно)

11

Советский график, иллюстратор, педагог. Лауреат Государственной премии СССР, Народный художник СССР.

(обратно)

12

Кататонический синдром — психопатологический синдром, основным клиническим проявлением которого являются двигательные расстройства. В структуре кататонического синдрома выделяют кататоническое возбуждение и кататонический ступор.

(обратно)

13

Белая горячка.

(обратно)

14

Самая популярная венецианская маска, маска Смерти.

(обратно)

15

Амок — психическое состояние, характеризующееся резким двигательным возбуждением (как правило, бег) и агрессивными действиями, беспричинным нападением на людей.

(обратно)

16

Итальянская авиакомпания, пятый по величине авиаперевозчик в Европе.

(обратно)

17

«Синьора, это ваша маска?» (итал.)

(обратно)

18

В пер. с итал. — «маленькая площадь».

(обратно)

19

Речь идет о Джакомо Казанова.

(обратно)

20

Британский канал, один из мировых лидеров по производству сериалов.

(обратно)

21

В пер. с фр. — «пожалуйста».

(обратно)

22

Эта история подробно изложена в романе «Кроличья нора, или Хроники Торнбери». — Прим. авт.

(обратно)

23

Иначе говоря, гномами.

(обратно)

24

Небольшая музыкальная пьеса, служащая вставкой между двумя разделами произведения и имеющая иное построение и иной характер.

(обратно)

25

В итальянской архитектуре Средних веков и Возрождения квадратная (реже круглая) в основании колокольня, как правило стоящая отдельно от основного здания храма.

(обратно)

26

Эутимное настроение — колебания настроения в нормальном диапазоне, т. е. отсутствие депрессивного или приподнятого настроения.

(обратно)

27

В пер. с англ. — «ловец снов».

(обратно)

28

Фогель (Fogel) в переводе с немецкого означает «птица».

(обратно)

29

Нем. Hochdeutsch — «верхненемецкий язык», группа диалектов, сыгравшая большую роль в становлении современного немецкого языка.

(обратно)

30

Условное название группы архаичных романских языков, расположенных на периферии галло-итальянского языкового ареала.

(обратно)

31

В пер. с англ. — «В поездку по Швейцарии».

(обратно)

32

Транскрипт английского слова, обозначающего частный реактивный самолёт.

(обратно)

33

Швейцарский региональный аэропорт, расположенный в четырех километрах от Лугано.

(обратно)

34

В пер. с фр. — «малыш».

(обратно)

35

Короткий, от одного до нескольких вагонов, пассажирский или товарно-пассажирский поезд местного сообщения.

(обратно)

36

Одноместные номера.

(обратно)

37

То же, что и эльфы.

(обратно)

38

Известный отель в Каннах на бульваре Круазетт.

(обратно)

39

Длинная палка с острым железным наконечником, предназначенная для альпинистов.

(обратно)

40

Такая галерея существует в действительности. Носит название «Галерея существ Гиггера» и находится в замке Грюйер в Швейцарии. Все остальное прошу считать вымыслом. — Прим. авт.

(обратно)

41

В пер. с нем. — «товарищ».

(обратно)

42

В пер. с нем. — «На выход!»

(обратно)

43

Известная марка скотча (шотландского виски).

(обратно)

44

Царь Лидии, известный своим несметным богатством.

(обратно)

45

Элемент литургического облачения католического священника — расшитая риза без рукавов.

(обратно)

46

Теория ведения скоротечной войны, согласно которой победа достигается в сроки, исчисляемые днями, неделями или месяцами, до того, как противник сумеет мобилизовать и развернуть свои основные военные силы.

(обратно)

47

В пер. с нем. — «слон».

(обратно)

48

В пер. с англ. — «Черный Лес».

(обратно)

49

Одна из чакр в индуистских практиках, которая отвечает за положительные эмоции, жизнерадостность, способность получать удовольствие от жизни.

(обратно)

Оглавление

Скользящие души. История болезни

Скользящие души. Homme Fatalе

Скользящие души. Первый звоночек

Скользящие души. Homme Fatale. Продолжение

Скользящие души. Ведьма из Текстильщиков

Скользящие души. Finita la comedia

Скользящие души. Veneficia Vulgaris — колдовство обыкновенное

Скользящие души. Заслуженная кара

Скользящие души. Королевам море по колено!

Скользящие души. Конец присказки

Скользящие души. Начало чудес

Скользящие души. Ведьма из Текстильщиков

Скользящие души. Денис Морозов

Скользящие души. Viva Venezia! Viva Carnavale!

Скользящие души. История Виктории Лазаревой

Скользящие души. Viva Venezia! Окончание

Скользящие души. Забудь о логике

Скользящие души. Ирина Лазарева. Истоки происходящего

Скользящие души. Последняя из рода

Скользящие души. Швейцария. Сказка в пути

Скользящие души. Сказка в пути. Продолжение

Скользящие души. Бал

Скользящие души. По следам ведьмы

Сказка Шварцвальда. Начало

Скользящие души. По следам ведьмы. Продолжение

Скользящие души. Дизентис

Сказка Шварцвальда. Маленькая Птичка

Сказка Шварцвальда. Встречи

Сказка Шварцвальда. Яков versus Михаэль

Сказка Шварцвальда. Зло было рядом

Скользящие души. Кукла

Сказка Шварцвальда. Отец Иоахим

Сказка Шварцвальда. Конрад Справедливый

Сказка Шварцвальда. Тюрьма

Сказка Шварцвальда. Синьор Батиста

Сказка Шварцвальда. Аутодафе

Сказка Шварцвальда. Договор с Тьмой

Скользящие души. Проза жизни

Сказка Шварцвальда. Судилище

Сказка Шварцвальда. Холодное сердце

Скользящие души. Гештальт-терапия

Сказка Шварцвальда. Костер

Скользящие души. И жили они долго и счастливо… Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg