«Оранжевый блюз»

Оранжевый блюз (fb2) - Оранжевый блюз 312K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Светослов

Светослов Оранжевый блюз

Сила обстоятельств, сложившихся вокруг главного героя — гениального музыканта-импровизатора по прозвищу Маэстро, заставляет его круто изменить судьбу: он становится бродягой-импровизатором и уходит играть в подземный переход. И там он встречает ту единственную, непостижимую Юлиану, которая, переполняя его сердце, отныне навсегда становится неотъемлемой частью его жизни и судьбы. Маэстро, импровизируя на флейте, вдруг постигает фантастические возможности своих виртуозных композиций, — его музыка становится магически действенной, создавая световые сферы, подобные порталам, открывающим другое измерение. В сплошном озарении любви Маэстро и Юлиана проникаются новым смыслом существования. Маэстро посвящает возлюбленную в свои музыкально-мистические феерии и, отдавшись теченью свободы, они постигают иную реальность… Маэстро получает откровения свыше, из которых становится ясным главное: люди Земли могут спастись, лишь вернувшись к Истоку мировосприятия, пробудив в себе замысел Создателя. Линия драмы пронизана жизнеутверждающим чувством любви и свободы, — той радости, которая изначально дарована человеку.

Это случилось весёлым весенним днем на одном из знойных побережий, дышащих терпкой волной и миндальными женщинами, а точнее — на одном из побережий Канарских островов, пропитанных экзотикой и свободой, где всехваткие разомлевшие боссы вальяжно и томно потягивают охлаждённое пиво, лениво перешучиваясь с залётными красавицами, появилась странная пара — мужчина и женщина. Пара, надо сказать, мистическая… Он был одет в светлую рубаху нараспашку и тёртые джинсы, а его щетина гармонировала с тем состоянием оцепенения и восторга, в котором он пребывал в данный момент. Он был бос, а в руках держал флейту. Она же была в изящном блузоне, перехваченном в талии узкой тесьмой, строгой юбке и сабо. Весь её вид представлял собой гармоничное дополнение своему богемновидному спутнику. У обоих были небесно голубые глаза, и светилось в них нечто болеутоляющее. Одним словом, пара эта была не от мира сего, а стало быть, и мир сей был для них не столь важен, чтобы их вообще замечали на этом экзотическом оазисе с его лазурно-ласковым небом и толпами блаженствующих туристов.

Дабы окончательно разъяснить происхождение этих детей свободы, мы сделаем некоторое отступление, в необходимости которого чуть позже не будет никаких сомнений. Так вот, он был человек лет этак тридцати семи, с небольшой сединой, патриархально облагораживавшей длинную, слегка растрёпанную шевелюру; прямой нос и строгие скулы невинно сочетались с мягкими губами, волнообразно вложенными одна в другую. Его глубокий открытый взгляд смешивал боль с иронией, невольно высвечивая наивный укор интеллектуала. Это был худощавый индивидуум высокого роста. Имея склонность подолгу не бриться, он своим обветренно-бродяжьим видом походил скорее на ветхозаветного странника, чем на человека с современным образом мышления. Она была молодой грациозной женщиной с чуть подведёнными глазами, в которых молчала Вселенная, и возраст её определить было трудно. В обаянии её угадывалась натура утончённая и возвышенная. Тёмно-русые волосы с чуть пепельным оттенком, мягко очерчивая овал лица, локонами ложились на изящные плечи. Губы её были по-детски сложены, но оттенок каприза только подчёркивал гармонию духа и тела. Вся её фигура была статью, коей название — женственность. У неё было красивое имя — Юлиана; он звал её сокращённо и уменьшительно — Юна, и было в этом что-то юное и небесное… Его звали… Впрочем, он был пожизненным скитальцем, он принадлежал к природе великих отшельников, которые делают из хаоса гармонию, озаряя дух истиной, и она звала его просто — мой Маэстро, мой Ангел, мой любимый… До их встречи жизнь его метала из стороны в сторону. Он где только не работал, — и в филармонической бригаде, и в джаз-бэнде с выездами за границу, и на «халтурных» свадьбах, и в ресторанах. Когда ему вконец всё осточертело, он ушёл в себя. Имея дар импровизации и незаурядные исполнительские способности, — то, что попросту называют талантом, он мог часами предаваться блаженному уединению, извлекая из флейты магию музыки, дабы заполнить этой единственно спасительной страстью своё одичалое сердце. Причём, все свои мелодии он, как правило, запоминал наизусть и почти никогда не фиксировал их на бумаге. А зарабатывал он теперь только в подземном переходе, играя для случайных прохожих и мимолётных ценителей музыки. Иногда какой-нибудь залётный подвыпивший пижон останавливался перед ним и говорил:

— А ну-ка, лабани что-нибудь крутое!

Маэстро спрашивал:

— Это какое?..

Сноб снисходительно отвечал, небрежно помахивая купюрой:

— Ну… что-нибудь…

Он мудро закатывал глаза, делая вид, что сейчас выдаст нечто…

Музыкант закрывал глаза и играл блюз… Озадаченный жуир сконфуженно молчал…

Вы когда-нибудь видели, как ведут себя помпезно-вальяжные люди, которым уже нечего хотеть? Они лениво и тупо глядят на то, чего не понимают и никогда не поймут в силу своей ударной лобковой кости и туго набитых карманов. Они делают вид, что компетентны даже в искусстве, и охотно вступят с вами в дебаты, и даже угостят вас каким-нибудь заморским ликёром, дабы не упасть в ваших глазах, и, шаловливо насвистывая слащавый шлягер в лирическом отступлении, будут гордиться тем, как они правы и сильны, и, лениво листая «Playboy», поверят в то, что всё идет так, как им хочется… Но мы-то знаем, что это — лишь блеф, хотя встречаются и другие ценители возвышенного. И Маэстро это знал, как истинный художник, балансирующий между жизнью и смертью. И когда ему клали деньги в затёртую шляпу, он также знал, что в ответе за свою музыку он один; и в этой монументальной, мучительно-блаженной драме Земли и Неба вся его сущность врастала в неутолимый роковой восторг, полностью отдаваясь пониманию того, что он — хозяин и слуга…

Он стал бродягой по собственному желанию и некоторое время был доволен подобным образом жизни. Но всё чаще он стал испытывать какой-то трагический дискомфорт, смешанный с угрызениями совести, и постепенно в его душу вкрадывалась тихая необъяснимая тревога, наполняя бессонное сердце истошной тоской, которая медленно грызла его изнутри… Он впадал в депрессию, пил… затем обуздывал себя и снова шёл в подземный переход. У всякого человека бывают минуты слабости, но они, видимо, необходимы, для того, чтобы осознать свой внутренний потенциал и собраться с новыми силами для дальнейшей борьбы…

Она влетела в его жизнь светло и безумно. Так внезапное солнце пробивает угрюмые тучи. Она не могла пройти мимо, не остановившись. Просто то, что он играл, было у неё в крови… Так вот, — она не могла пройти мимо своей жизни. Она остановилась перед ним в спасительно-щемящем безумии, как если бы летящий поезд остановили стоп-краном… И когда их взгляды встретились, всё вокруг исчезло. Так реки впадают в моря. Им не нужно было много слов, чтобы всё понять, скорее, они были лишни. Он только спросил её имя и как она сюда попала. Теперь они жили вместе в одном из патриархальных домов, на последнем этаже, открывавшем простор златоглавой Москвы. И квартира их была обставлена согласно творческому экспромту…

Приходилось ли вам слышать, как радостно и самозабвенно поют соловьи? А заливаются они без опаски, потому как язык их непереводим, и ясен он лишь Вселенной, ибо музыка сфер глобальна и неуязвима… Я много раз проходил мимо старой заброшенной колокольни на окраине Москвы и всякий раз был обескуражен колокольным звоном, доносившимся с этой священной обители. Я подходил и в упор смотрел на неё, — на звоннице никого не было, а звон тем не менее не прекращался, наоборот — он усиливался, переходя в гул, который обволакивал меня со всех сторон, превращая всю мою сущность в живой монумент… И тогда я понял, почему столько раз метили в Гамлета, а попадали в Шекспира. И всякий раз Небеса разверзались, и все оставались на своих местах… И наши герои — Маэстро и Юлиана жили без особых претензий к этому неспокойному миру, потому как и мир не имел к ним особых претензий. У Юны заканчивался отпуск, и она старалась как можно чаще быть рядом со своим любимым. Когда он уходил на работу в подземную эстраду, она увлекала себя кухонным искусством, приготовляя различные блюда, вкладывая в это свою трепетную душу, и с нетерпением ждала своего ангела, чтобы осчастливить его своим жизненным теплом и любовью. Обычно, когда на кухне всё было сделано, она брала интересующую её книгу и с головой уходила в чтение. Когда щёлкал входной замок и открывалась дверь, — в мгновение у Маэстро в объятиях была Юлиана… Она кормила его и смотрела, как мать — на своё дитя, — блаженно и кротко. Во всём этом была некая трансцендентальность, поскольку постичь таковую обособленность и оторванность от всего внешнего весьма непросто. Для этого нужно любить…

В минуты всепоглощающего отдохновения они, полулёжа на диване, тешились мечтаниями, вполголоса обмениваясь своими причудами. Иногда Маэстро бросало в поэзию, и он посвящал ей стихи, не спеша, отрешенно читая:

«Дары судьбы неотвратимы, И ты летишь в меня сквозь боль; А суета — как действо мима, И здесь ясны лишь мы с тобой».

Она заворожённо слушала его, а затем по-детски хлопала в ладоши и восклицала: «Ты гений! Любимейший мой!» Маэстро слегка смущённо отводил взгляд… Он с тайным благоговением смотрел на Юлиану, с трудом подчиняясь своему взбудораженному рассудку и оправдывая такой исход событий только Волей Провидения… Когда-то давно у него была жена. Но это было в какой-то другой жизни. Они прожили вместе недолго — она ему изменила… Он догадывался, что среди женщин встречается порода самок. Это существа с особым мировосприятием. Они живут чувством пола, хотя любят рассуждать о пользе кислорода и отравленном климате. С виду они скромны и элегантны, легко приручаются и, как правило, просты в обращении, хотя могут казаться неприступными. Обычно они распознаются по глазам…

Но вернёмся к нашим влюбленным. Маэстро не мог долго без музыки. Он брал флейту и что-нибудь наигрывал. Иногда, когда он, играя, входил в азарт, пальцы его босых ног как-то эксцентрично двигались, исполняя какой-то озорной каббалистический танец, причём совершенно не в такт музыке. Вероятно, это были некие энергетические импульсы, шедшие изнутри. И Юлиану эта игра ног очень умиляла, она открыто улыбалась и вся светилась. А его умиляли её лёгкие руки. И было в их взаимности то, что можно назвать одним словом — гармония… Вообще он был человеком настроения, что присуще людям искусства, и, пребывая в сосредоточенно-вдохновенном состоянии, пытался сыграть что-то новое, своё, неповторимое. Она же — она ничего не хотела вообще. Она только хотела быть с ним рядом… И вот, когда она была рядом с ним и приникала всей своей непостижимой сутью к его отрешённому дыханию, вживаясь в его затяжной каприз, он начинал играть… И… здесь мы опять сделаем небольшое необходимое отступление…

Можно падать на самолете с высоты 9 000 метров, имея уверенность в том, что разбудишь пинками в хлам пьяных пилотов, и они не предъявят к тебе никаких претензий, но невозможно взлететь с абсолютно трезвыми намерениями, а проще говоря — отдав себя целиком здравому смыслу… В Африке, к примеру, можно убежать из тюрьмы, но при условии, что у тебя где-нибудь неподалёку в заначке припрятано несколько ящиков водки для откупа. Но опять же — всё относительно. Жизнь есть абсурд и этому имеются тысячи подтверждений. Например, на заре двадцатого века всем пообещали светлое будущее и устроили террор… Однако и в абсурде есть логика. Вот ветхий народ полюбил хлеб и зрелища, и Рим возбудил уголовное тело… А у иудеев был обычай — на Пасху даровать жизнь одному из осуждённых на казнь. Но люди всё перепутали. Лопари вычисляют курс ветра у Египетских пирамид, и Сфинкс в пещере Енгадди хранит мистерию Апокалипсиса… Так вот, совмещая апокрифические данные с мистическими откровениями, можно смело сказать, что мы завершаем очередной виток Вселенского цикла и отшибаем рассудок… О чём это говорит? О том, что наше сознание затуманено и не стоит отвергать то, чего мы не знаем… Вы когда-нибудь проверяли свою иммунную систему?.. Нет? И не проверяйте. Всё равно правильного результата не получите. Нужно просто почуять в себе огонь и сжечь в нём всё ветхое и непристойное. Только тогда вы сможете почувствовать в себе преображение, достойное жизни, иначе это называется любовью; и тогда никакая инфекция не поразит ваш организм. Но этого достигают лишь немногие, ибо мир непредсказуем… Царь Приам, например, любил парить ноги перед сном, в пылу мечтаний не подозревая о том, что Троянский конь уже строится… А Иоанн в кипящем елее стал всевидящим… Вот Голиаф одевался в броню и остался мишенью. А пастух из Провинции взошёл над шипами. Ведь сказали Саулу: «Вынь камень из сердца — и воспаришь…» Но нет, тяжесть милее. Дно — зеркало мира. Течёт река Времени — ни истока, ни дельты. Всплыви — вдохни жизни… Но в каждом Дантесе убит Пушкин, и Суд продолжается. Пока не явится Командор. Пожатье пламенной десницы отверзет в сердце небеса. А пока — ночь на дворе, — Гефсимания…

Вообще мы люди загадочные и непредсказуемые. Мы ищем не то, чего хотим, а когда теряем что-то, навеянное грёзами и раздутое помпой, то обвиняем во всём мафию, плюрализм и осатанелый курс доллара. Вот вы спросите: к чему я это? А к тому, чтобы в лопатках крылья почуять. Обломали нас рано. А всё потому, что мы катимся вместо того, чтоб летать… И что дальше? Свобода в крови и любовь на камнях. Где чертоги обетованные? Остаётся смотреть внутрь себя. Что там? Нервы, зарифмованные ударами пульса. А дальше — выдох души во Вселенную, чтоб вдох был глубже. Жизнь — её прочувствовать надо… К сожалению, мы начинаем ценить людей только тогда, когда их теряем. Утешает одно — что история, происшедшая с нашими героями — Маэстро и Юлианой, — является частью великой и нетленной Бесконечности, коей все мы обязаны своим непостижимым существованием. Так вот, — возвращаясь к вышеизложенным фактам и версиям, — продолжаю. И когда Маэстро играл на флейте свою мистическую мелодию с неожиданными ритмическими оборотами, пространство вокруг него вдруг начинало преображаться, заливая всё ослепительным лучисто-оранжевым заревом… Но самое потрясающее было то, что и его возлюбленная тоже влетала в эту сногсшибательную феерию, и всё вокруг становилось лучисто-оранжевым, а точнее — апельсиново-огненным. И в этой игре души, света и звука рождалась всепоглощающая гармония, это была, скорее, мистерия. Да, это была мистерия, выводящая человека в иное измерение, что являлось, по сути, преображением, и они, слившись воедино, постигали совершенство… Это трудно описать. Да и нужно ли? Затем лилась несколько иная музыка, после чего оранжевая феерия постепенно рассеивалась, и Маэстро со своей возлюбленной вновь оказывались в своей комнате с большим окном, выходящим в загадочный мир… Но после этого волшебного действа (а иначе это не назовёшь) они чувствовали неописуемое блаженство, они как бы исцелялись, сбрасывая с себя всё мрачное, нервозное, безысходное, — что навеивало это смутное время с его катаклизмами, переворотами, околополитической вознёй и апокалипсическими структурами, и некоторые минуты после этого ещё пребывали в некоей блаженной отрешённости… Затем они постепенно с новыми силами входили в обычный ритм жизни с её земными законами…

И вот теперь, когда в очередной раз они погрузились в волшебство музыки и спасительно-лучистой феерии, случилось нечто из ряда вон выходящее, а именно то, с чего мы начали своё повествование: перед нашими героями, рассеяв оранжево-зыбкое зарево, распахнулось во всём своём великолепии ослепительное благоухающее побережье Канарских островов с его завораживающим океаном, бархатным пляжем, сибаритствующими боссами, туристами, пленительными красавицами, семейными парами и прочей экзотикой.

Если вы никогда не были на Канарских островах, то мой вам совет: никогда и не бывайте там. И никаким уговорам не поддавайтесь. Я вот не был ни разу и счастлив, потому как сие побережье с его райскими наслаждениями не амнезируется никакими экстрасенсорными установками, и, если уже раз попробовал, — то всё. Это же наркотик. Да это круче героина, потому что последствия непредсказуемы, и с точки зрения морали ещё неизвестно, что хуже — героин или Канары. Это проблема икс, усугубляющая синдром прогрессирующей эйфории, переходящей в хронический канаризм. Да это просто Валтасаров пир. Вот один мой знакомый бизнесмен побывал раз (всего раз!) на Канарах — и всё… По приезду на Родину запил и пил полгода. Пил и читал Достоевского… А потом сам начал писать. В результате все дела бросил, одичал, фирма обанкротилась. Правда, нашего полку прибыло. Но это — единственный случай, когда человек на собственных костях построил себе храм, и это есть исключение. А бывают случаи и похлеще… И только сильные духом могут отважиться на такое испытание, как неотразимые, умопомрачительные Канары… Впрочем, каждый — сам себе господин и волен поступать так, как ему заблагорассудится. Но вернёмся к нашим героям.

Так вот, перед нашими возлюбленными распахнулось во всём своём великолепии ослепительное побережье Канарских островов… Причём они понятия не имели, какой это остров, да это было и неважно; они осознавали одно — что их занесло именно на сногсшибательные, обескураживающие Канары. Это был шаг, достойный Фауста, только в иной ипостаси. Это был шарм Его величества Случая, не сравнимый ни с чем по своему волшебству, и тем не менее это была реальность… Маэстро и Юлиана стояли, врасплох обездвиженные этой реальностью, и оцепенело смотрели на океанский берег, — он дышал ветром и жизнью; плеск волн сентиментально вливался в лепет людей, умиротворённо млевших на пляже. Вдалеке высились фасады каменных джунглей, в которых играло солнце, превращая эти экзотические феномены в монументальный мираж. И всё было овеяно какой-то непостижимой радостью, свободой, любовью, и всё казалось лазурно-золотым… Маэстро со своей спутницей встрепенулись, и с уст Юлианы слетело:

— Боже мой… Что это?

— По-моему, это Канары… Если я не ошибаюсь, — ответил Маэстро и провёл ладонью по лицу — сверху вниз.

— Это чудо, — лепетала Юна. — Какое море!

— Это океан. Да, действительно, чудеса… Ну что, пройдёмся по ветру? — добавил Маэстро.

Как мы уже говорили, на пляже никто из отдыхающих и не подозревал о присутствии этих двух странных персон, ибо каждый был погружён в своё настроение, овеянное долгожданным теплом и свободой… Какой-то респектабельный мужчина средних лет омахивал букетом экзотических цветов молодую стройную блондинку, кокетливо лежавшую на спине с раскинутыми руками; в другой руке он держал банку с пивом, к которой они попеременно прикладывались.

— Аркаша, ты научишь меня водить «Мерседес»? — спрашивала она, томно приоткрывая свои пленительные глаза.

— Я научу тебя рулить жизнью, — достойно отвечал Аркаша и отхлёбывал пиво из банки.

Рядом был сооружен небольшой пикник. Молодые люди — парни, девушки и солидные мужи с дамами — видимо, их родственники, устраивали себе праздник под открытым небом.

Неподалёку была слышна английская речь с каким-то голландским акцентом. Чуть дальше, ближе к воде, сидел в восточной позе щуплый смуглый паренёк и неподвижно смотрел куда-то в сторону горизонта. Какой-то мужик лежал на воде, неподалёку от берега, а напротив, на берегу, стояла строгая женщина с греческим профилем и что-то гортанно выкрикивала в его сторону…

Очаровательная гибкая шатенка в бикини шла по пляжу рядом с молодым человеком в тёмном «поляроиде» и с сигарой во рту.

— Мишель, — мечтательно обратилась она к нему. — Давай останемся здесь навсегда…

— Да, но мы ещё не завершили наше турне, — ответил тот, мягко грассируя. — Я хочу побывать в России…

— Ах, мой милый, Россия так далеко… — пролепетала красавица и нежно посмотрела на путешественника.

— Родина всегда близка, — парировал Мишель.

— Ты, как всегда, прав, — пропела обворожительница и звонко захохотала, вынув изо рта своего спутника сигару.

Чуть в стороне от всех, откинувшись в шезлонге, отдыхал солидный человек с одутловато-усталым лицом и взъерошенными короткими волосами, тронутыми сединой. Видимо, это был одинокий бизнесмен, ещё не успевший адаптироваться в данной среде. Несмотря на благолепие окружающего мира, выражение его лица было мрачным, с налётом какой-то нервозной хандры… А кругом кипела жизнь. В павильоне-баре, расположенном прямо на пляже, шумела счастливая публика, заказывая коктейли, пиво, закуски, лакомства…

Маэстро с Юлианой медленно шли вдоль берега. Маэстро вдруг остановился и вскинул флейту; в его взгляде сверкнул азарт. Юна замерла, глядя на него. А он приложил флейту к устам и заиграл с отрешённым восторгом в глазах… Это был всплеск души. По пляжу плыла неуловимо щемящая, ностальгически-завораживающая мелодия…

Угрюмый босс в шезлонге вдруг начал просветляться, его лицо озарила улыбка и в глазах заиграло небо… Он оживился и приподнялся в шезлонге, осматриваясь. Это было преображение, подобное тому, как если бы воздух стал музыкой… Паренёк, сидевший в йогической позе, медленно повернул голову, вглядываясь куда-то в пространство. Мужик, лежавший на воде, вдруг поплыл к берегу, причём не двигая ни руками, ни ногами, а его дама возвела очи к небу и что-то благоговейно залепетала…

Отдыхающие на несколько мгновений замерли, как бы прислушиваясь к дыханию флейты…

В баре тем временем суетились гурманы. Плотный мужчина средних лет в белой тенниске и цветастых шортах с поясом-кошельком держал в руке купюры, готовясь вкусить омаров с баварским пивом и шашлыка, тут же стояла его статная супруга в больших тёмных очках и объемном купальнике.

— Много пива не бери, опять уснёшь, — наставляла она его.

— Да ладно, один раз живём, — бесшабашно ответил супруг и протянул деньги бармену, но, не успев ничего заказать, получил их обратно с возгласом: «Ноу! Рашн мани, — ноу!..»

Заказчик как истукан уставился на возвращённые деньги, затем перевёл взгляд на свою Дульцинею и исступлённо выпалил:

— Что за бред? Откуда взялись «деревянные»? Где моя валюта?..

Супруга с ужасом посмотрела на российские купюры, затем на мужа и выпалила:

— Это тебя надо спросить!

Тот погрузил руку в свой кошелёк на поясе и вытащил оттуда упаковку купюр Российского банка… Сзади начали шуметь, толкаться, и горемычные супруги отошли в сторону. Они вдруг услышали уже знакомое:

— Ноу! Рашн мани — ноу!..

В баре началась суета и неразбериха, и бармен объявил перерыв.

А наши возлюбленные шли дальше — вдоль берега. Они упивались живописным ландшафтом, трепетно вдыхая идиллию мира… Неожиданно Маэстро остановился. Юна удивлённо посмотрела в ту сторону, куда её спутник направил свой взор… На каком-то громоздком валуне в стороне от всех сидел довольно странный человек с угрюмым, измождённым лицом, которое усугубляли длинные скатавшиеся волосы, обвисшие ниже согбенных плеч, и дремучая борода с проседью. Впалые бездонные глаза, казалось, горели каким-то безумством… На нём было обветшалое серое рубище с наброшенной поверх него огрубевшей овечьей шкурой, ноги прикрывали стоптанные рваные сандалии, туго обмотанные спасительной проволокой. Во всём этом странном субъекте сквозил какой-то сверхъестественный драматизм. Бродяга не спеша, сосредоточенно чертил небольшим ножом на песке какие-то знаки… Затем он начертал крест, медленно запрокинул косматую голову, воздев неприкаянный взор к небесам, и несколько мгновений оставался в такой позе…

Потом голова его резко упала вниз, он глухо выдохнул и ногой замёл всё начертанное… Он крепко сжал нож, оттиснув лиловые жилы, и неожиданно резко полоснул им по левой приподнятой руке чуть выше запястья. Но кровь не успела хлынуть из вен, — распоротая кожа как-то сама собой мгновенно сомкнулась, восстановив невредимость руки, как бы ничего и не произошло… Бродяга издал тихий стон и с силой отшвырнул нож в сторону. Он погрузил измождённое лицо в угрюмые ладони, облокотившись о колени, и некоторое время сидел так, неподвижно. Затем он медленно встал и пошёл прочь…

Юлиана, напряженно глядя на этого странного удалявшегося маргинала, тихо вымолвила:

— Какой странный тип…

Она перевела взгляд на возлюбленного.

— Да, действительно странный, — ответил Маэстро и вдруг весь напрягся, как бы прислушиваясь к чему-то. Откуда-то доносился колокольный звон и тут же он заглушался сумбурными звуками, похожими на автомобильные сигналы и шум движущегося автотранспорта… Это было совершенно не свойственно данной обстановке. Хаотичные звуки резко прекратились.

— Что это? — удивлённо спросила Юна.

— Ты тоже слышала? — Маэстро в упор посмотрел на любимую.

— Да. Как наваждение какое-то…

— Весёлое у нас путешествие, — как можно спокойнее произнёс Маэстро.

Их отвлекли звуки скрипки, доносившиеся откуда-то поблизости…

— Надеюсь, это не наваждение, — уверенно сказал Маэстро. Он взял Юну за руку, как берут за руку ребёнка, боясь каждого его неверного шага, и они двинулись вперёд — на музыку…

Пройдя немного и свернув вправо, за косматые пальмы, они увидели нечто весьма любопытное. Высокий статный мужчина солидного возраста в тёмных роговых очках водил за верёвки куклу-марионетку. Он был одет в атласный халат до пят, перехваченный бархатным кушаком. Волосы у него были длинные, волнистые и белые как лён, и не понять было, парик ли это или натуральные седые волосы; они мягкими локонами облегали голову и шею — до плеч, что выглядело весьма экстравагантно и в то же время гармонично по отношению к мужественному скуластому лицу с оттенком мягкой отеческой суровости. Круглые чёрные очки скрывали его глаза, и голову он держал прямо перед собой, словно глядя куда-то вдаль. Он перебирал крепкими длинными пальцами узловато-изящных рук, умело и мягко дергая за верёвки марионетку, которая при этом делала интересные движения — то влево, то вправо, то вверх, то вниз… Рядом стояла стройная девушка небольшого роста и играла на скрипке что-то из Баха. Лёгкая прядь падала ей на лоб, придавая характер наивной невинности, в больших глазах сияла глубина чувств, отвечавших музыке, слетавшей со смычка, и вся она как бы слегка воспаряла с каждым акцентированно-высоким звуком. Тёмные волосы, изящно облегавшие светлое худое лицо и неожиданно уходившие в косу, драматический взгляд, длинное фиолетовое платье, шикарные перстни на тонких пальцах — всё это придавало ей значение некоего тайного величия с его отрешённой открытостью. Вглядевшись попристальней, можно было заметить, что это не девушка, а женщина вполне зрелого возраста, сохранившая свою элегантность и изящество манер.

Итак, под музыку Баха двигалась марионетка. Драматические возгласы скрипки завораживали, казалось, и её. Рядом лежал цилиндр, в который бросали деньги прохожие. Некоторые останавливались и с любопытством наблюдали эту музыкально-мистическую сцену, и публики собралось уже довольно много. Почтенный кукловод, ни на кого не обращая внимания, искусно владел марионеткой…

Внезапно марионетка как-то неестественно, резко дёрнулась в сторону цилиндра с купюрами. Это был невероятный рывок, не свойственный данному действу, он был необъясним, ибо в руках кукловода повисли одни веревки, а сорвавшаяся марионетка упала на песок, накрыв цилиндр с деньгами… Музыка оборвалась. Все ахнули, глядя на распластавшуюся марионетку и спокойно стоявшего кукловода, и не знали, что делать — то ли воздать почести искусству опытного мастера, то ли уйти с помутившимся рассудком…

А кукловод спокойно снял свои таинственные очки, обнажив большие синие глаза и дав понять, что он вовсе не слепой, как ни в чём ни бывало поднял загулявшую марионетку и начал вновь налаживать с ней связь…

— Финита! — объявила скрипачка.

Все поняли, что номер закончен, и стали расходиться…

Маэстро опять взял Юну за руку, и они пошли ближе к берегу…

Волна вышибала пену и нехотя отступала, обнажая угрюмый грунт, но ветер был нежен. Солнце уже стояло довольно высоко, и день навеивал зной…

— Всё равно всё прекрасно, — плавно произнесла Юна и вскинула правую руку ладонью вперёд, как бы играя с ветром.

— Иначе быть не может, — ответил Маэстро и одной рукой обнял Юлиану, нежно и чутко направляя её вперёд, — по курсу движения жизни. Сзади гудело игривое побережье с бесшабашной публикой, обдавая влюблённых тёплым сквозняком.

— Ну как тебе номер с марионеткой? — спросил Маэстро.

— Уму непостижимо, — растерянно ответила Юна. — Умеют же люди работать… Ах, как скрипка играла!

Они теперь старались смотреть лишь на океан, дышавший блаженством и вечностью. Тем не менее нельзя было не заметить парня, идущего на руках совсем близко. Рядом с ним плавно шла девушка с лирическим взором, а в руках у неё были белые цветы. Это выглядело весьма забавно, и Юна мило улыбнулась. Маэстро невольно застыл в некоторой отрешённости… Когда он очнулся, парня с девушкой уже не было…

Нельзя сказать, что появление этой пары как-то повлияло на влюблённых странников, но что-то неуловимо тревожное прошло через душу Маэстро и осело в сердце Юлианы… Внезапно их окатил уже знакомый хаотичный шум. Они, затаив дыхание, посмотрели друг на друга… и Маэстро поймал во взоре Юлианы удивление, смешанное с тревогой… Она овеяла трепетом возлюбленного и взволнованно, осторожно произнесла:

— Наверное, нам пора возвращаться…

— Да, — коротко ответил Маэстро и направил взор в небо.

— Играй, мой Маэстро, — выдохнула Юна.

Маэстро вскинул флейту и осторожно приложил её к устам… Он заиграл ту музыку, от которой щемит, замирает и рвётся сердце, вытягивая изнутри все жилы. Это был, скорее, каскад драматических созвучий. Это была музыка, свойственная и доступная лишь той стране, в которой они родились и выросли. Это была до боли звонкая, ностальгически бунтарская, с перехлёстом угрюмой иронии и в то же время возвышенно восторженная, загадочно пронзительная, непостижимая музыка России…

Все цвета смешались в золотисто-огненное зарево, которое постепенно рассеялось, и перед нашими героями предстала узкая московская улочка в панораме большого окна их патриархальной квартиры… Они стояли, прильнув друг к другу, и оцепенело глядели в окно…

— Это невероятно, — ошеломлённо лепетала Юна. — Боже мой, это чудо!

— Вот это полёт, — с изумлением выдохнул Маэстро.

Это действительно был полёт во всей своей красе, не имеющий аналогов и не нуждающийся ни в каких комментариях и доказательствах, полёт, сметающий все грани догм, бутафорий и профанаций. Да и что может быть выше полёта, если это и есть жизнь.

Они отпрянули от окна и как-то одновременно уселись на диван. С улицы доносился ленивый гул обыденной жизни. Комнатная тишина студила пыл возбуждённых героев, и лёгкий шок плавно перешёл в блаженное успокоение… Маэстро сидел, закрыв глаза и отрешённо откинув назад голову; рядом с ним справа лежала флейта. Слева ютилась Юлиана, притулившись к плечу любимого…

Что-то непредсказуемое пронзило Маэстро, он весь вздрогнул, резко выпрямив голову, схватил валявшийся рядом тетрадный лист и безумно выпалил:

— Где ручка?!

Юна, казалось, ждавшая подобного сигнала, мгновенно вскочила и метнулась к секретеру. Она судорожно схватила ручку и тут же вручила её своему ангелу, заодно прихватив книжку для удобства записи. Маэстро начал суматошно записывать на своём листе короткие фразы, как бы улавливая их над собой. Это была какая-то информация в свободной поэтической форме:

«Любовь прорастает сквозь камни Звезда — это сила мечты Страх превращается в пепел Воля — явление Вечности Путь — меж трясиной и пеклом Битва — внутри человека Тьма ищет дыры в сознании Камни уже пробудились Война — это эго В Любви — Древо Жизни Вина переплавится в дар Боль растворится в гармонии Жажда выводит к истокам Солнце души воссияет Дважды в судьбу не войти Птица всегда знает путь Выйди из сна обновлённым».

Когда всё было записано, Маэстро коротко выдохнул:

— Всё.

Юна во все глаза смотрела в написанное. Она тихо произнесла:

— Что-то похожее на код…

Маэстро несколько раз пробежал взглядом по тексту и посмотрел на возлюбленную. Она оторвалась от листа с информацией и заворожённо вымолвила:

— Как заклинания какие-то… И вроде — как стихи… Вот бы всё это расшифровать…

Маэстро выдержал паузу и тихо сказал:

— Это Послание…

Он аккуратно положил лист с текстом на стол, затем расслабился и сел в кресло. Он закурил.

— Ну и денёк, — облегчённо сказал Маэстро, выпуская дым.

Юлиана ещё раз пробежала глазами по тексту, записанному на листе, затем восторженно посмотрела на своего любимого и, вдруг спохватившись, возбуждённо провозгласила:

— Я заварю кофе.

— Верная мысль, — удовлетворенно ответил Маэстро и затянулся сигаретой. Юна упорхнула на кухню…

Маэстро сидел, отдохновенно откинувшись в кресле.

«Да, это действительно что-то сверхъестественное… И разобраться во всём этом придётся не иначе, как нам самим…» — таковы были его мысли. Он медленно и глубоко затягивался, задумчиво выпуская сигаретный дым в пространство таинственной комнаты…

И тут вдруг его взору предстал некто, подобный фараону, в шикарных сияющих одеждах, восседающий на троне с массивной золотой чашей в правой руке… Через несколько мгновений он плавно растаял в воздухе, а чаша, описав несколько небольших кругов, вдруг превратилась в небольшую светлую птицу с пепельно-голубым отливом, которая изящно зависла в воздухе… Внезапно птица превратилась в Юлиану. Она стояла перед своим ангелом и вся светилась, держа за ручку передвижной сервировочный столик с чашками, в которых дымился кофе…

— Мой ангел, кофе готов, — почти пропела Юна.

— Да, — спохватился Маэстро, тряхнув головой и развеяв видения.

Он взял чашку кофе и, сделав пару глотков, задумчиво обратился к возлюбленной:

— Ты знаешь, Юна, мне думается, что такие вылеты в иные края несколько преждевременны…

Он внимательно посмотрел ей в глаза и продолжил:

— Дело в том, что это действо имеет особую силу, — мы можем попасть в любую сферу, но в определённо угаданное время…

Юна, присев рядом, спокойно констатировала:

— Но, если такое случилось, значит, это было нужно, и мы явились свидетелями чего-то очень важного и пока необъяснимого. Тем более — эти стихи… По-моему — это не просто стихи; и ты назвал их Посланием.

— Ты права. Всё идёт, как и должно, — твёрдо ответил Маэстро и погасил сигарету.

Они сидели рядом и, попивая кофе из небольших чашек, думали о том, как права жизнь с её падениями и взлётами, и ничто не могло бросить их в пустую хандру и бессмысленное фрондёрство. Они пребывали в медитативном бездействии и кроткой бодрости духа, несмотря на то, что с ними сегодня приключилось. Да и что может нарушить жизнь ветра? Разве что стены, которые ему не нужны. В их жизни уже произошло осознание их причастности ко всему живому, меняющемуся, стихийному, а также — к нервозно-гнетущему, пугающему; и даже мелочно-обывательские выпады и бульварную фанаберию они принимали как существенно-кармическую необходимость высшего порядка.

Попив кофе, они занялись своими делами. Юна ушла на кухню, Маэстро погрузился в книги… Ему доставляло удовольствие открывать что-то новое в старом и зачитанном. Иногда Юна заходила в комнату и на несколько минут забывалась возле своего посланника судьбы, оживляя его своим шармом. Надо сказать, что очарование Юлианы было естественным, как воздух, напоённый жасмином, это был шарм природы без причуд и претензий, а потому и любовь их не имела причин и следствий, когда, забегая вперёд, делят года на выгоды. Маэстро тоже иногда отвлекал Юлиану, идя на запах острых ощущений…

Когда на кухне всё было готово, Юлиана провозгласила:

— Солянка «А ля Маэстро»!

Возлюбленные уселись за стол. Всё было сделано как у гурманов богемы.

Опорожнив тарелку, Маэстро весело декламировал:

— Вот все говорят: мы любим праздники; а я говорю — пока сам себе праздник не сделаешь, его тебе никто не устроит.

Юна открыто улыбнулась; она встала и принялась заваривать чай. Маэстро продолжал:

— И никакие синдикаты не урежут нам зарплаты.

Юна звонко захохотала. Заварив чай, она снова села за стол. Они затихли. Маэстро задумался… Юна тихо произнесла:

— Я всё вспоминаю это побережье. Какая благодать! Это просто чудо. Даже страшно… Это какое-то другое измерение…

— Да, — добавил Маэстро. — Побережье мистическое… И личности там интересные бродят…

— Странно, — почему мы оказались именно на Канарах, а не где-нибудь, скажем, в Калифорнии или на Гавайях?.. — задумчиво произнесла Юна.

— Видишь ли, я думаю, это каким-то образом связано с нашим далёким прошлым, — загадочно ответил Маэстро. — Говоря точнее — с нашим ощущением любви и свободы…

Юна обескураженно посмотрела на любимого, в её глазах застыл вопрос…

— Да, да, — продолжал Маэстро. — Всё в мире взаимосвязано, — нет ничего обособленного от истины, даже если на первый взгляд так кажется. Всё имеет свой выход, исток… Мне думается, мы не случайно там оказались, — таков Промысел. И надо воспринять всё как есть, — и, по возможности, попробовать проникнуть в будущее…

— Что?.. — глаза Юны округлились.

— Не бойся. Нужно стать отрешёнными…

— Зачем? — заинтригованно спросила Юна.

— Понимаешь, как я уже говорил, это свечение имеет особый эффект. Соединяясь в музыке и образуя единую световую силу, мы проникаем в так называемую сферу трансформации и имеем возможность свободно перемещаться в пространстве. И мне думается, что здесь открывается перспектива постижения временных слоёв и иных измерений. Это же полёт! — констатировал Маэстро и радостно улыбнулся.

— Вот это да… — растерянно выдохнула Юна. — Световая сила… Полёт… Да… Нужно всё это осмыслить.

— Ничего не надо осмысливать, — всё это — уже в тебе; освободись от ненужного, — мы есть Сознание…

Маэстро посмотрел на любимую пристальным взглядом и успокоительно добавил:

— И теперь нам нужен маленький допинг!

— Ах да, — чай! — спохватилась Юна и принялась наливать чай.

Кухню наполнил терпкий аромат Шри-Ланка.

— Хороший чай, — настоящий, — весело произнёс Маэстро.

— Действительно, настоящий, — ответила Юна, сделав осторожный глоток из чашки.

Они пили чай и молча думали о своём, то есть об одном и том же.

Между тем, надвигался вечер… Но он уже не наводил тоски ни на Маэстро, ни на Юлиану, тем более что весна неотвратимо вступала в свои права. И это было заметно не только по забулдыгам, которые стали опохмеляться прямо на улице возле палаток, весело крякая после каждого счастливого глотка, но и по музыке, звучавшей из окон отдельных квартир, откуда временами доносился звонкий девичий хохот вперемежку с невинными женскими аханьями. Да и уличный мат стал каким-то мягким, утончённым и был, скорее, атрибутом романтики с её остаточным явлением долгой коварной стужи.

В комнате было тепло и уютно. Маэстро сидел в своём любимом кресле с книгой в руке… Юна плавно приблизилась к нему и, присев перед своим гением, молитвенно спросила:

— У тебя сегодня выходной?..

— Да, — ответил Маэстро, овеяв любимую мессианской негой.

— Слава богу, — выдохнула Юна и положила голову на его колени.

Маэстро опустил веки и отрешённо произнёс:

— Мы будем жить светло и вольно, И ветер гнёзда нам совьёт; А боль прольётся колокольно И судьбы в песню соберет…

Юна подняла голову и, озарив любимого небесным взором, восхищенно залепетала:

— Гениально. А это откуда?..

— Да это я… на ходу сейчас… совершил. Что-то в душу влетело, — не пойму чего, — растерянно ответил Маэстро и улыбнулся.

— Это надо записывать.

— Да я запомнил.

— Надо и мне запомнить.

— Я тебе запишу потом.

— Не забудь, — добавила Юна.

— А когда я забывал? — улыбнулся Маэстро.

— Никогда, — с улыбкой ответила Юна, глядя ему в глаза. — А это значит — мы с тобою навсегда. В смысле, когда всё помнишь — то вечность чувствуешь. И мы — в ней… Неразлучны…

— Да ты — тоже не промах, — восхитился Маэстро. — Верно мыслишь.

Юна продолжала смотреть ему в глаза, как бы продлевая состояние этих счастливых, беззаботных минут и даря своему избраннику все свои чувства… Тут он оживился и весело произнёс:

— Ну, что у нас сегодня в реестре желаний?

— А чего мы пожелаем? — мило осведомилась Юна.

— А чего угодно, — парировал он.

— Ну, тогда будем отдыхать и ни о чём не думать. После сегодняшних перипетий следует расслабиться, — завершила Юна.

Она встала и включила телевизор… Там водка «Зверь» проверяла на прочность сладкую парочку «твикс», а куриные окорочка улетали в деревню Гадюкино, и голос за кадром предлагал «сникерснуть…» Юна переключила программу. На экране гудела митингующая толпа. Какой-то видный мужик орал в мегафон о том, что «всё в наших руках и поблажки никому не будет». Юна опять переключила канал. С экрана вещал астролог о том, чтобы «козероги» в субботу не выходили на улицу, дабы не сломать себе ног…

— Бред, — глухо выдохнул Маэстро.

Юна выключила телевизор.

Маэстро держал в руках светлый том Максимилиана Волошина. Он наугад открыл книгу, и взор его напрягло заглавие, обозначенное крупными буквами: «Пророки и мстители». Маэстро погрузился в чтение…

Тем временем Юлиана принялась штудировать поэтическое Послание, зафиксированное на тетрадном листе…

Трудно сказать — повлияла ли книга или безмолвное погружение Юлианы в сферу тайного языка откровений, только Маэстро вдруг постиг нечто большее, чем книжный текст и магия мудрости, а именно — текст главы, которую он начал читать, как-то сам по себе растворился, и вместо него Маэстро стал созерцать довольно странные картины живого действия…

Перед ним плыл какой-то серый грязный дым, сквозь который тревожно пробивались вспышки света, напоминавшие мигающие сигналы… Дымную пелену разорвал большой стратегический вертолёт, летевший совсем низко над землёй; внезапно он завис, всколыхнув угрюмое марево, и раскачиваясь, стал освещать прожектором пустынную местность. В этом запустелом пространстве появились люди, похожие на сталкеров, в спецодежде ОЗК; они «прочёсывали» землю длинными, изогнутыми снизу приборами, а вертолёт освещал их своим мощным лучом прожектора по ходу действия… Рядом виднелись какие-то покосившиеся столбы с указателями, нагромождения арматуры и хлама. В небе появились ещё вертолёты, от них шли лучи прожекторов, и вся местность вокруг озарилась жутковатым свечением, приняв вид немого гротеска. Прямо над горизонтом зажглись пульсирующие красно-огненные цифры, — вероятно, они означали какие-то даты…

Внезапно всё исчезло, дым рассеялся, и рассветное зарево ослепило мир… Небесная синева определила границы тени и света, озарив большую поляну, усеянную густыми травами и цветами. В воздухе возникла большая белая птица, похожая на орла, с огромными крыльями. Она приближалась и, вырастая в своём вольном движении, всё больше напоминала ангела… Распахнув крыла, птица на бреющем полёте описала круг над поляной и резко взмыла ввысь. Она летела дальше — над непроходимым дремучим лесом, оставляя за собой шлейф светлой дымки, и этот странный след стелился за нею по дикому лесу туманно сиявшей стезёй, как бы определяя некий маршрут… На несколько мгновений всё окутал туман… Когда он рассеялся, внизу простирался огромный город, суета движения которого была подобна ускоренной прокрутке видеоплёнки. Внезапный стоп-кадр зафиксировал чёткий негатив. И в этом негативе всякая структура имела свою пульсацию; но самое удивительное заключалось в том, что эта феерическая пульсация неотвратимо рвалась наружу, как бы желая из негатива стать позитивом… Так же и каждый человек изнутри вспыхивал и тут же угасал, повторяя то же самое, но с ещё большей силой… Стоп-кадр медленно, напряжённо начал проявляться… Постепенно стали проступать живые контуры мира — они плавно переходили из негатива в позитив… Через некоторое время всё: люди, деревья, здания стали жизненными и привычными, но самое интересное было то, что ускоренная «прокрутка» исчезла, — жизнь приняла свой обычный ритм… Один из патриархальных домов своим полураспахнутым окном как бы манил к себе и звал. Этот зов своей тягой приблизил взгляд, колыхнулась воздушная занавесь, обдав душу блаженством. Всё стало уютной квартирой…

Маэстро закрыл книгу и посмотрел на Юлиану. Она, облокотившись о стол, продолжала самозабвенно штудировать стихи-послание… Маэстро отложил в сторону книгу и тихо произнёс:

— Родная, ты где?

— Я здесь, — улыбнулась Юна, оторвавшись от чтения, и присела рядом с любимым.

— Может, чаю попьём? — по-детски выговорил Маэстро.

— Запросто, — весело ответила Юна и ушла заваривать чай.

Маэстро тупо уставился на окно и пребывал в этой прострации до её прихода. Юна поставила кружки на сервировочный столик:

— Готово!

Маэстро встрепенулся и приблизился к чаю…

Юна принесла ещё с кухни тарелку с бутербродами и поставила её рядом с чаем, а сама приютилась на пуфике возле любимого.

Маэстро отхлёбывал чай из своей кружки и не спеша рассуждал:

— Я вот думаю: живёт человек, живёт… и не знает, что ему ближе — хлеб или воздух…

Он взял бутерброд и спокойно начал его поглощать, медленно запивая чаем.

— Ты к чему это? — удивлённо спросила Юна, тоже взяв бутерброд с чаем.

Он покончил с бутербродом, ещё отхлебнул чаю и задумчиво продолжил:

— Один древний отшельник сеял хлеб, а пожинал воздух… Он продавал что-нибудь из своего имущества и на эти деньги покупал хлеб у других. Затем бедолага снова засеивал поле зерном, а когда наступало время жатвы, он вновь приходил к опустевшему полю…

— Кто же так зло шутил? — заворожённо спросила Юна.

— Просто этот человек был слишком занят собой, чтобы следить за посевом, и у него воровали хлеб, зная его слабости… И тогда он решил засеивать жизнь… словом. Ведь слово, как и воздух, ни у кого не отнять. И жатва его была велика… Так что, Юна, каждый — сам строитель своей жизни.

Юлиана трепетно смотрела на своего философа. Он продолжал:

— Да что там слово, — всякая мысль, витая в пространстве, соединяется с себе подобной, энергетически усиливаясь. Так создается сообщество людей, близких по духу, хоть и не знакомых между собой.

— Поэтому мы и встретились, — радостно заметила Юна.

— Наверное… Так что, получается — воздух дороже. Но люди не знают этому цены, — констатировал Маэстро.

Он вздохнул и покончил с чаем.

— Логично, — продолжила Юна. — Но что делать человеку, допустим, если он совсем одинок и в безысходности?..

— Стань плодом, вот и всё, — парировал Маэстро.

— Интересная мысль, — Юна задумалась.

— Видимо, в этом истина, — добавил Маэстро.

Возникла пауза…

— Ну ладно, не будем утяжелять себе головы и что-нибудь сыграем, — достойно произнёс Маэстро и встал.

И это был шаг в таинство Духа…

Он достал из футляра флейту, сделал глубокий вдох и, закрыв глаза, заиграл… Квартиру наполнила драматически-возвышенная мелодия… Юна вся озарилась этой пленительной, непостижимой, всеутоляющей силой музыки, которая витала, казалось, по всей Вселенной, восторгаясь и плача, воздавая свои безумные почести свободе и жизни…

Маэстро закончил играть и опустил флейту. Но музыка ещё продолжалась, она трепетала, как долгое эхо, и парила, казалось, где-то над городом… Юлиана благоговейно смотрела на своего гения, она почти прошептала:

— Это непостижимо…

Он подошёл к ней и присел рядом.

— Да. Музыка вечна, — он мягко провёл ладонью по флейте.

Неожиданно Юна спросила:

— А почему ты на Западе не остался? У тебя столько возможностей было, и играешь ты — дай бог каждому.

Он выдержал паузу и ответил:

— Во-первых, тогда бы мы с тобой не встретились; а во-вторых — на Западе скучно… Да и петь там не о чем. Вот то ли дело у нас…

Юлиана замерла в предвкушении новых идей…

Маэстро пробежался по клапанам флейты, выдув блюзовый пассаж, и аккуратно вернул ей приют, после чего продолжил свою мысль:

— У нас — мордой об стол раз шарахнут, так потом память — на годы, гимны слагать можно с интерпретациями, причём на разные тексты. А усох, допустим, в идеях, — пошёл в пивнуху или на вокзал, да куда угодно, — тебе по голове идеями настучали и в творчество окунули. Россия — неиссякаемый источник вдохновенья…. Ты знаешь, я понял, почему Мамай пил самогон. Он просто не в силах был по-трезвому наезжать на славян и содержать орду. И вообще, все они страдали генерацией блефа. Вот католики огорчили гугенотов, и Робеспьер ушёл в демиурги, а тамплиеры курят гашиш на Гавайях. Да что Гавайи! Я вот как-то по Тверской наяривал, глядь — а навстречу свежезахмелевшие компрачикосы с пресловутым лозунгом: «На каждую чуму — свой Гуинплен, и на каждого Гуинплена — своя чума!..» А каков эквивалент Паскаля на узника тайги?..

— Что? — спросила Юна сквозь хохот.

— Эквивалент Паскаля на узника тайги равен одному сновидению Босха. Да. Теперь я понимаю, почему Обломов практиковал дзен-буддизм.

Маэстро закончил свой пассаж, затем достал из пачки сигарету и, щелкнув зажигалкой, выпустил облако дыма. Юна хохотала до слёз. Маэстро удовлетворённо отметил:

— Так что, родная, в России возможно всё. И я счастлив, что мы удостоены чести жить здесь.

Юна вдруг тихо спросила:

— А где Серёга твой? Ты говорил — он музыкант был классный…

— Введенский что ли? В порядке он… Да он сейчас музыкой не занимается, — время не то, — угрюмо ответил Маэстро и выпустил дым. Он задумался и продолжил: — Как бы это сказать… замкнулся он в себе; то ли возгордился, то ли надоело всё… А потом всё бросил. Не знаю, чего не хватало ему. Так играл! Гитара пела…

Маэстро затянулся, прищурившись, как бы что-то вспоминая…

— Может, его не понимали здесь? — подхватила Юна.

— Да нет… Просто человек с гипертрофированным самомнением перестаёт видеть вокруг себя уникальных и более талантливых людей и, тем самым, замыкаясь в своём эго, постепенно теряет свой дар, не замечая этой Божественной утраты, — констатировал Маэстро.

— И где он сейчас? — Юну почему-то затронула судьба этого человека, бросившего искусство.

— Да он сейчас круто поднялся, из банков не вылазит… Шучу, конечно; но, судя по нему сегодняшнему, живёт не хуже, чем зажиточный американец. С фирмачами западными контакты у него конкретные; да и вообще, правильно — деньги к деньгам идут. А на Руси талантов хватит.

Маэстро драматически глянул на Юну, затем погасил сигарету, встал и подошёл к окну…

— Весна уже. Благолепие…

— Наверное, пора ложиться отдыхать… Утро мудренее, — промолвила Юна, обняв любимого.

— Да, наверное…

Он мягко взял её за руки, затем медленно повернулся и выпустил на свободу.

Юна разобрала постель и, погасив свет, изящно скинула свой халат… Маэстро когда-то купил ей этот элегантный атрибут женского обихода, сотканный из воздушно-атласной ткани, и был очень рад этому подарку, ибо в его жизни подарков было немного. И Юлиана взаимно восхищалась таким знаком внимания. И сейчас, когда она обнажённо проявилась в лунном полумраке ночной комнаты, как белая виолончель в затмении сцены, ему подумалось, что всё материальное и напускное — это лишь временное сокрытие жизни, необходимое для её дыхания, каковым является тишина в предчувствии музыки…

Он разделся и лёг рядом с любимой. Она притихла, как бы прислушиваясь к дыханию и мыслям своего ангела… Он думал о чём-то прекрасном. Он медленно произнёс:

— Сегодня, наверное, самый счастливый день в моей жизни…

— В нашей, — поправила его Юна.

— Да, в нашей, конечно.

Он улыбнулся. Юна тихо продолжила:

— Я вот всё думаю, что означают эти стихи…

— Видимо, то, чему надлежит быть, — ответил Маэстро. — И то, что было — неспроста… Надо же — на Канарах оказаться…

— О, как там прекрасно, — заворожённо пролепетала Юна.

— Да. И бродяги восхищают, — продолжил Маэстро. — Мне кукольник со скрипачкой в душу запали… Оригиналы. А как марионетка прыгнула! Гениально…

Он взглянул на любимую, и в его взгляде она вдруг почувствовала некую многозначительность, предвосхищавшую что-то необыкновенное и таинственное…

Она задумчиво спросила:

— Интересно, кто был тот обросший тип в рубище, который пытался вскрыть себе вены? Такой странный…

Маэстро набрал воздуху и ответил:

— Я думаю, это был Агасфер — человек, осуждённый на вечное скитание. Он помечен клеймом, дабы его никто не трогал — ни звери, ни змеи, ни люди. Отказавший Христу — вот его бремя…

Он замолчал и повернулся к Юлиане. Она с изумлением вымолвила:

— Ничего себе…

Она прижалась к любимому и тихо выдохнула:

— Ангел мой…

Он ответил ей жертвенным дыханием:

— Мы будем жить, моя родная…

— Мы будем жить светло и вольно, — продолжила она.

— И ветер гнёзда нам совьёт, — он перешёл на шёпот…

И когда их дыхания сомкнулись, превратившись в неопалимую силу единства, опора ушла из-под плоти… Они взлетали всё выше и выше, не чуя под собой ничего, врываясь телами в свободу, где била, жгла и штормила любовь, и, оглушая, колокольно голосила Вселенная, укачивая их в летучей колыбели, и плыли они в бесконечность…

Юна уснула, как ребенок, — откинув голову, с чуть приоткрытым ртом. Маэстро спал и видел, как в комнату плавно вошёл высокий человек в белой одежде и с перевязью на челе. В руке он держал массивный тройной канделябр с пылающими свечами. Человек подошёл совсем близко к спящим, и Маэстро услышал чеканную гулкую фразу:

— Смотри!..

Комнату начал обволакивать полупрозрачный дым. Очертания её размылись, и Маэстро оказался на хорошо освещённой обширной местности, покрытой густой сочной травой и небольшими зеленеющими кустарниками… Воздух был насыщен каким-то зыбким туманом, и казалось, что неба нет, а всё наполнено этим призрачным маревом, тем не менее, очень светлым, и свет этот исходил непонятно откуда… Неожиданно на этой пустынной местности начали появляться люди, причём странным образом — один за другим, с вытянутыми вперёд руками. Они как бы множились, возникая один за другим от простёртых вперёд рук… Постепенно неисчислимая толпа разного пола и возраста заполнила эту странную местность; и тут Маэстро увидел, что перед каждым из них лежит его собственная одежда, и одежда каждого помечена своим номером. Это было похоже на какую-то неотвратимую, тотальную кодировку… Вдруг Маэстро увидел перед собой тоже свою одежду — светлую ветровку с широким воротом. Но на ней не было номера… Он окинул взглядом толпу, затем приподнял голову и невольно отпрянул… Его взору во всём своём величии предстали семь Ангелов с семью чашами… Они, чуть вскинув крылья, зависли в воздухе над людьми в безмолвном и грозном призыве, но никто на них не обращал внимания. Все о чём-то говорили, лепетали, смеялись, суетились, шумели; и звук человеческих голосов, нарастая, переходил в какой-то зловещий гул… Затем каждый, как по мановению, поднял с земли свою одежду; и толпа начала хаотично растекаться в разные стороны… И тут произошло непостижимое. Семь Ангелов подняли свои чаши, озарив пространство ослепительно золотым сиянием, и опрокинули их на землю. Всё перемешалось — воздух, земля, казалось, слились воедино, превратившись в пылающее месиво… Затем начался шквал грохота, как от бури, и, казалось, неистовый шторм безумной силы всё сносит на своём пути… Он затих так же внезапно, как и начался. Дым рассеялся, и Маэстро опять увидел ту странную пустынную местность, но ничего прежнего на ней не осталось, — всё было преображено… Вдалеке, над горизонтом, полыхало и клубилось огромное огненное зарево… Интуитивно посмотрев направо, Маэстро вдруг увидел каких-то людей. Их было совсем немного, они медленно брели, скорее — плыли куда-то вперёд. Но их становилось всё больше, — мощная световая волна выхватывала людей откуда-то из небытия, причём свет исходил от мысли каждого идущего человека и создавал новый образ, который озарялся и оживал… Так продолжалось некоторое время. Наконец, Маэстро понял, что он находится в бескрайнем Саду, а светлые люди, шедшие некогда вдалеке, заполнили пространство этого чистого мира, причём совершенно не мешая друг другу и не создавая никакой суеты. Далеко впереди вздымался туман, и сквозь это манящее марево светилось нечто умиротворяющее и нетленное…

Сверху веяло чем-то тёплым, и это тепло обволакивало голову очевидца великого таинства. Золотые лучи вошли в сознание, и Маэстро невольно улыбнулся. Он открыл глаза и увидел лик Юлианы… Она поцеловала его и мягко произнесла:

— Ангел мой, пора вставать.

Маэстро осмотрелся… Комнату заливал солнечный свет…

Юна встала, набросила халат и ушла в ванную. Маэстро сидел на диване и улыбался, глядя в оконное чудо. Уже вовсю светило солнце, сквозь гардину феерически озаряя комнатный антураж. С патриархальной церкви, расположенной неподалёку, доносился плавный колокольный звон… Маэстро погрузился в настроение этого весеннего утра…

Эх, весна! Весна — как много в этом звуке… Пришла-таки. Наконец-то. Разверзлась муть окаянная, порасхлябилась жуть стоеросовая. Птицы расщебетались. Апрелем повеяло. Пришла пора откровений. Открылась душа, распахнулась неистово. Ожил народ, меха посбрасывал, загудел, разулыбился. Заблагоухали обворожительницы, мужиков осоловевших пораззадорили. Кошаки на солнышке залоснились, разомлели. Вороны — и те отупели, клювами отяжелели, растащились по канавам… Свищи, кричи по округе — не найдёшь ни одного с трезвым рассудком, — все в беспамятстве. Преображение…

Друзья, где вы? Один спился, другой свихнулся, третий на американке женился, четвёртый стал «крутым»… Эх, мелодрама суеты… Но не беда. Главное — Юна! О, Юлиана, — мечта поэта! Мы с тобой ещё заапрелимся, овеснимся, споём ещё… Мы живы! И нет никого — только мы, пульсирующие этим неистовым раненым блюзом, этой сумасшедшей, неутолимой любовью — всепоглощающей музыкой жизни…

На улице клокотал весёлый весенний день. Наши герои были в приподнятом настроении. Они пили кофе, разложив по блюдцам бутерброды с сыром, и весело разговаривали. Они чувствовали умиротворение в себе и повсюду. В комнате был порядок. На столе лежал тетрадный лист со стихами-посланием.

— Какой чудесный день сегодня, — лепетала Юна.

— Да, весна, — отвечал Маэстро и, жмурясь, глотал крутой обжигающий кофе. — Пора начинать новую жизнь.

— Что, интересно, там решат насчёт цен наши предприниматели?.. — размышляла Юна, методично жуя бутерброд.

— Наши кудесники чудят с песней по жизни, — самозабвенно отвечал Маэстро. — Они скоро устроят закат солнца вручную и исчезнут на Бермудах. А бомжи возьмут штурмом кухню «Кнорр» и объявят себя «вне закона»… А всем террористам построят террариум.

Юна хохотала. Маэстро продолжал:

— Говорят, какой-то сумасброд подложил мину в метро; когда шарахнет — неизвестно…

— Ты шутишь?

— Да нет. Уже какой-то сапёр её обезвредил. Теперь, говорят, экстрасенсом стал, — всех насквозь видит, — балагурил Маэстро, не спеша попивая кофе.

Юна хохотала ещё звонче. Маэстро сиял от радости. Тут в дверь позвонили; Юна пошла открывать…

Открыв дверь, Юлиана слегка отпрянула в некотором замешательстве — на пороге стояла взбудораженная помятая женщина в домашней одежде, и, надо сказать, её слегка колотило… Она, хлопая припухшими глазами, с одышкой выпалила:

— Юленька, родная, выручи до получки… хотя бы пару червонцев, — горю…

Юна в ответ как-то растерянно вымолвила:

— Ой, тётя Шура, погодите, — сейчас…

Она сунула руку в карман своего плаща, висевшего в прихожей, извлекла пятидесятирублёвую купюру и вручила её страждущей гостье. Та, быстро убрав эту спасительную купюру, овеяла душным трепетом свою благодетельницу:

— Спасибо, Юленька; просто спасла! Верну обязательно. Счастья тебе, здоровья!..

Юлиана корректно попрощалась и закрыла дверь.

Вернувшись в комнату, она уселась возле любимого, с ходу ответив на его мысленный вопрос:

— Соседка тётя Шура приходила, — денег занять до получки. Её всю трясёт — ужас… Полтинник дала.

— Понятно. Видать, перебрала вчера, — болеет…

— Да, наверно. Это страшно, когда женщина пьёт.

— Это точно. Нет ничего страшнее пьяной женщины, — заключил Маэстро и допил кофе.

Между тем, время уже близилось к полудню, и душа рвалась на свободу, — хотелось побыть на воздухе, напоённом долгожданной весною…

Как мы уже говорили, Юлиана в последнее время старалась как можно чаще быть рядом с любимым, ибо у неё заканчивался отпуск. Она работала в кардиологии и по-своему чутко воспринимала все перемены, тревоги, радости. А в последнее время она всё чаще испытывала какую-то щемящую, трепетную печаль, таившую в себе нечто необратимое. Как врач, она понимала, что это так оставлять нельзя и нужно что-то делать; но чувство открытой души, доверенной Воле Провидения, интуитивно заставляло её воспринимать всё как есть. Она знала, что сердце — это не просто орган тела, но и часть духа — животворящий медиум Земли и Вселенной; и она жила по наитию. В свободные минуты Юлиана вспоминала счастливые моменты своей жизни, и ей становилось легко и радостно…

В этот лучистый весенний день Маэстро собирался идти на работу — в свой подземный переход, но ближе к вечеру, а до этого он хотел забежать к своему давнишнему приятелю Лёне Запрудному — факиру-мистификатору высшего класса. Но не будем забегать вперёд.

Что может быть сильнее чувства? Другое чувство — обоюдное и, таким образом, разделённое. И какова сила двух людей, безумно любящих друг друга? Они в очах несут мир… А сколько неразделённых чувств?.. Если вспомнить историю, то можно хлебнуть мёду с дёгтем, но это при условии, если вспоминать досконально, а то ведь нынче кому интересно травить себя, когда и так кругом всё отравлено. Но вот один лакает одеколон, другой пьёт кофе по-турецки с коньяком, третий на травку подсел, иной медитирует, воображая все яства мира пред собою; и никто не задумается: а почему, собственно, такие разногласия?.. Да просто каждый ушёл в себя. И каждый спешит, не зная куда. В нас время входит, как нож в масло… Сам себя не разделишь — другие разделят. Подели себя с миром. Высеки музыку…

Он и она, — Маэстро и Юлиана вышли навстречу миру и обняли эту весну. Они самозабвенно бродили в родных окрестностях, в переулках меж патриархальными домами, где могучие ветвистые деревья стихийно и органично вписываются в монументальную структуру фасадов, вдыхая живое тепло возродившейся жизни. И слова их были редки, всё заглушала музыка, расщеплённая в сердце Маэстро…

Когда они возвратились к родному дому, Маэстро решил ненадолго отлучиться. Он велел Юне идти домой, а сам, расцеловав её, двинулся к вышеупомянутому приятелю.

— Ты только не долго! — крикнула Юна ему вслед.

— Нет, родная, я скоро! — ответил он и растворился в калейдоскопе улицы, расплескавшей апрель и прохожих…

Леонид Запрудный жил недалеко от Арбата в старинном патриархальном доме дореволюционной застройки, где не было тринадцатой квартиры, а коридоры были такими, что можно было ездить на велосипеде, ничего не задевая. Комнаты в квартире, где жил Лёня, были просторными и широкими, с высоким потолком. У него обычно везде был лёгкий беспорядок, но это его нисколько не угнетало, наоборот — радовало, поскольку, глядя на беспризорно валявшиеся икебаны, свежевыструганные багеты, манекены, ксерокопии, буклеты, плакаты и прочую бутафорию, необходимую в его сложной жизни, он благоговейно чувствовал в себе некую сопричастность к великой, безалаберно-бунтарской, пленительно раскованной богеме… Надо сказать, что Лёня также никогда не скучал и всегда находил себе занятие. Он никогда не оставался без дела. Вот и сейчас он, сидя на полу, упорно и тупо отбирал в отдельную кучу осколки разбитых бутылок, на которых ему предстояло спокойно стоять и лежать под немыслимым прессом… Лёня тщательно осматривал каждый осколок, аккуратно прикладывал к нему ладонь, тестируя его «лояльность», а затем осторожно наступал на осколки босыми ногами, проверяя себя на прочность… Когда-то Леонид Запрудный окончил университет и некоторое время был филологом, проявляя незаурядные способности в этой области. Затем его утянуло в музыку, которая и свела его с нашим достопочтенным Маэстро. Лёня начал общаться с незаурядными людьми, известными личностями, устраивал кутежи; одним словом, вёл сладчайше-богемный образ жизни… Но неожиданно он порвал с музыкой, увидев как-то в телепрограмме полностью отрешённого человека, лежавшего на гвоздях; его заинтриговали восточные дисциплины и он самозабвенно погрузился в йогу… Вообще, Леонид Запрудный был человеком редчайшего дара — он умел перевоплощаться — и этим умением заряжал людей, с ним было легко и спокойно — он весь излучал добро и никому ни в чём не отказывал. Несмотря на свои зрелые годы, Лёня выглядел очень молодо, зная секрет молодости. Но ближе к делу…

Мы забыли сказать, зачем Маэстро вдруг пошёл к своему старинному приятелю в столь благодатный день. А пошёл он к нему по обыкновенной банальной причине — занять немного денег, буквально на день-два. А деньги у Лёни водились…

Маэстро вошёл в тускло освещённый прохладный подъезд долгожданного дома и, адаптировавшись в полумраке, начал подниматься по отлогой каменной лестнице, ведущей к нужной квартире…

Когда раздался звонок, Лёня встрепенулся, отложил орудие труда, быстро сгрёб осколки в сторону и, метнувшись в коридор, распахнул дверь…

— О-о, какие люди! — искренне пропел Лёня и протянул руку гостю.

— Привет, Лёньчик, — Маэстро улыбнулся и зашёл в просторную прихожую.

— Ну, что нового на фронте музыки? — глаза хозяина светились.

— На фронте музыки — затишье, — скромно ответил Маэстро и окинул взором прихожую. — Давненько у тебя не был…

— Да ты проходи, — засуетился Лёня.

— Да нет, я — на пять минут; не могу, спешу — дел много, — остановил его визитёр.

— Чего же так? — расстроился Лёня, — Проблемы какие?

— Проблема одна. Ты не одолжишь мне денег немного? До завтра. Позарез нужно.

— Сколько тебе?

— Ну… полтинник хотя бы… Завтра верну.

— О чём разговор.

Лёня ушёл в комнату… Через некоторое время он вернулся в прихожую с несколько озадаченным видом, держа в руке стодолларовую купюру, и растерянно пробормотал:

— Ничего не пойму… Куда мои «деревянные» задевались?.. Одни доллары… Ладно, потом разберусь. На вот сто баксов. Хватит?

Он протянул другу деньги.

— Конечно, хватит. Спасибо тебе, Лёня, огромное, — радостно ответил Маэстро, принимая деньги.

— Да не за что. Заходи, если что.

— Завтра зайду, заодно деньги занесу, — ответил Маэстро, убрав купюру в карман, и направился к двери.

Лёня, щёлкнув замком, распахнул дверь и, желая ещё несколько мгновений побыть с Маэстро, решил заинтриговать его:

— А у меня послезавтра — фейерверк, шпаги буду глотать и по стёклам бегать, — в Доме актёра тусовка будет грандиозная. Приходи, если хочешь — в семь вечера начало.

— Мы с Юной придём обязательно; ну ещё завтра встретимся, поговорим, — оживлённо произнёс Маэстро и шагнул в пространство лестничной клетки. Они ещё раз попрощались, и Лёня захлопнул дверь.

Маэстро, окрылённый удачным визитом, начал быстро спускаться по лестнице, ведущей в ликующий солнечный мир… На последнем пролёте лестничной площадки он внезапно замер… Его взору предстала довольно странная картина: боком к нему стоял какой-то заросший немыслимый тип в затёртом пальто и рваных ботинках, — он отдирал от потрескавшейся запотевшей стены пласты штукатурки и, разламывая их почерневшими грубыми пальцами, клал в рот, смачно жуя… Похоже, он её ел… Маэстро смотрел не мигая. Бродяга отвлёкся от трапезы, медленно повернул в его сторону седую лохматую голову, обнажив измождённое безутешное лицо, перепаханное морщинами и оттянутое всклоченной бородой, и, обдав оцепенелого Маэстро бездонным, угрюмым взглядом, начал вдруг как-то отрешённо причитать протяжным, сиплым баритоном:

— Да укрепит нас воистину Сила Христова; да простятся нам грехи наши по Любви его, да пребудет с нами Сын Божий во спасение наше, во Славу Отца и Сына и Духа Святаго… Да осенит тя Благодать Божия, странник вселюбящий…

Юродивый так же отрешённо повернулся к стене и принялся опять отпластовывать штукатурку…

Маэстро плавно покинул подъезд. Его ослепило апрельское солнце, и он на мгновение остановился… Внезапно его ужаснуло поразительное сходство подъездного бомжа с тем странным бродягой, который пытался вскрыть себе вены на Канарах… Да, действительно, странный мир. Кого только не встретишь… А мир щебетал, звенел и звал в свои объятия, и Маэстро быстро двинул в сторону Арбата… Он миновал Новый Арбат и, в общем-то, правильно сделал, поскольку данный проспект в своём визуально-мистическом проявлении непредсказуем, а совокупность алкоголя и криминалитета обволакивает его гипертрофированной романтикой, каковая бывает разве что в голливудских фантасмагориях, и, хлебнув сией эйфории, можно запросто очухаться где-нибудь на Байконуре, а затем вернуться назад — в психушку, что и проделал как-то один мой романтизирующий знакомый. Так что Маэстро был предельно интуитивен, миновав этот горячий участок. Он вышел на добрый Старый Арбат и осмотрелся… Имея в кармане сто долларов, можно осмотреться. И даже больше — можно присмотреться… Арбат гудел. Где-то играла музыка, уличные прилавки пестрели товаром, люди светились радостью и беззаботной невинностью…

Но мы забыли сказать, зачем нашему герою понадобились деньги в сей бесшабашный день, если вечером он собирался их заработать сам… О, кому из нас не приходилось испытывать чувство полёта от нахлынувшей любви в пробуждённом сияющем мире! У кого не ликовала душа, тот просто не жил. Так вот, у Маэстро душа трепетала и пела, и деньги он занял у своего приятеля лишь затем, чтоб очаровать свою возлюбленную прекрасными благоухающими цветами, от которых она сама расцветала. И теперь, не спеша прогуливаясь по этому патриархально-богемному закутку Москвы, он высматривал то, что ему было нужно, заодно любуясь многоцветием рекламного авангарда и виртуозно художественных композиций, театрально вписывающихся в исторический рельеф архитектуры. Веяло Ренессансом. Где-то играла скрипка… Люди суетились у лотков с товаром, непринуждённо болтали; чуть дальше художники писали портреты с натуры. В этой стихии лиц было уютно и радостно, и душа жаждала чего-то нового, необычного… Маэстро углубился в круговорот улицы. Он невольно бросил взор влево и слегка оцепенел… На тротуаре, спиной к стене староарбатского дома сидел замшелый обросший бродяга со шляпой у ног — тот самый, что несколько минут назад трапезничал в лёнином подъезде… Каким образом он оказался уже здесь?!.. Скиталец равнодушно и устало смотрел куда-то сквозь людей. В шляпе топорщилось несколько мятых купюр… К сожалению, Маэстро не мог положить в шляпу нищему стодолларовую купюру, а других денег у него просто не было. Он двинулся было дальше, но на мгновение задержался, оторопев от маленькой едва заметной детали в обличии этого маргинала: из-под лацкана обветшалого затёртого пальто чуть выглядывала празднично-белая сорочка… Действительно, странный тип. Маэстро быстро пошёл вперёд. Жизнь крутилась и пела. Какая-то бравая намакияженная мадам в спортивной униформе прямо под фонарём занималась чем-то похожим на шейпинг, поочерёдно откидывая ноги назад. Рядом стоял лихой гармонист в кепи и наяривал на своей гармони что было мочи, раскачиваясь в такт музыке. Видимо, они рекламировали свой животрепещущий тренаж, совмещая полезное с приятным, ибо рядом в большой коробке пестрела груда купюр.

Два подвыпивших акселерата, стоявшие напротив них, вдруг пустились в пляс, скорее пародируя заядлую танцовщицу-шейпингинёршу; один из них особенно резвился — он умудрялся подпрыгивать в такт гармонисту, тем самым его поддразнивая, но внезапно рухнул на мостовую, не рассчитав свои силы. Маэстро решил побыстрей миновать всю эту ахинею с плясками под тривиально-ударный аккомпанемент попсы. Но он мог и не спешить, поскольку это действо неожиданно прекратилось.

Маэстро вдруг вспомнил, как, работая в ресторане, он был слегка обескуражен одним случаем. В разгар вечера к нему подошёл захмелевший загадочный тип в свитере с купюрой в кулаке и заказал «Ностальгию»… На вопрос: «Какую?» клиент ответил: «Нормальную…» И он отрешённо уселся за свой столик.

Маэстро посовещался с музыкантами, и они заиграли — каждый своё, и это была ностальгия… Заказчик был потрясён и заказывал её ещё несколько раз, оплакивая свою судьбу… Почему его защемила эта тоска, будучи на родине? Наверное, судьба — это и есть ностальгия. Ностальгия по самому себе…

Маэстро отвлёкся от раздумий и начал искать глазами пункт обмена валюты… Тут его внимание привлёк стоявший неподалёку паренёк лет восьми-девяти, одетый в скромное серое пальтишко не по росту. В руке он держал плюшевую игрушку, — это была какая-то птица с большими крыльями и львиной головой. Он как-то ностальгически, с сожалением смотрел на людей своим ясным невинным взглядом. Но самое парадоксальное было то, что у мальчика был совершенно седой чуб, но, как ни странно, он гармонировал с его печально-усталыми глазами. Казалось, это был не то ребёнок, не в срок повзрослевший, не то взрослый, впавший в детство. И, тем не менее, от него исходило ангельское спокойствие…

Маэстро вдруг вспомнил, как в пору его далёкой юности они жили с родителями в старой коммуналке, и однажды соседка, взбалмошная женщина бальзаковских лет, отвешивала крутые оплеухи своему семилетнему сыну, нервозно выкрикивая:

— Потерял деньги?! Потерял! Сволочь!

А пацан плакал и, не уклоняясь от материнской руки, отчаянно восклицал:

— Мама! Мамочка! Я люблю тебя!..

И тогда Маэстро понял, что суть — не в деньгах…

Воспоминание рассеялось, и он, встрепенувшись, пошёл вперёд… Но что это?.. Он вдруг увидел впереди себя, шагах в десяти, Юлиану. Она была одета в свой светло-бежевый плащ со строгим тёмным воротом и полусапожки. Как она оказалась на Арбате?

— Юна! Юна!.. — крикнул Маэстро и ускорил шаг.

Она, казалось, не слышала его, продолжая свой путь. Маэстро почти подбежал к ней и громко произнёс:

— Юна!..

Девушка обернулась. Маэстро осёкся — это была не Юна…

— Вы что-то хотели? — мягко спросила девушка, озарив его своим удивлённым лазурным взглядом.

Маэстро сконфузился и смущённо выговорил:

— Да нет, извините. Я обознался…

— Ничего, бывает, — вежливо ответила красавица и непринуждённо продолжила свой путь…

Маэстро вспомнил, что однажды и Юна точно так же обозналась, приняв отрешённо идущего прохожего за своего любимого. Да, любовь бывает слепа…

Маэстро задумчиво побрёл по тротуару и как-то по инерции зашёл в коммерческий магазин. Он прошёлся вдоль прилавка, но ничего интересного для себя не нашёл. Сбоку от витрины стояло большое зеркало. Маэстро подошёл к нему, желая запечатлеть свой облик, и остолбенел: он не увидел в зеркале своего отражения… Внутри у него всё похолодело… Он отпрянул от зеркала и быстро вышел из магазина. Сердце суматошно прыгало, гулко отдаваясь в висках. Ослабевшей рукой он достал сигареты и закурил… Тут он осторожно покосился на большое окно-витраж, возле которого стоял, и увидел в нём себя. Маэстро резко выдохнул и облегчённо вслух произнёс:

— Тьфу ты. Вот напасть…

Он окинул взглядом улицу. Неподалёку какой-то мужик с болью в глазах смотрел на парней, весело пьющих пиво возле палатки; видимо, ему тоже хотелось пива. Маэстро быстро сориентировался и двинулся к пункту обмена валюты…

Обменяв доллары на рубли, он решил больше не терять времени и быстро начал искать то, ради чего, по сути, он и пришёл сюда…

Но вот они, долгожданные! Вот они — благоухающие, весенние!

— Девушка, мне семь роз, пожалуйста, самых красивых, — вдохновенно произнёс Маэстро раскосой изящной шатенке, торговавшей цветами, и протянул ей деньги.

— Цветы Родины всегда прекрасны, — весело ответила шатенка, отбирая семь нежных цветов…

Получив долгожданные розы, Маэстро уверенно зашагал вперёд, желая скорее влететь в родную квартиру и осчастливить свою непостижимую Юлиану…

Арбат шумел. Душа трепетала… Что-то тёплое обдало Маэстро; он остановился и замер, не веря своим глазам — навстречу ему шёл его давнишний приятель и коллега — бывший музыкант Сергей Введенский!.. Увидев Маэстро, Сергей преобразился в лице, сменив задумчивость на восторг, и почти прокричал:

— Ха! Кого я вижу! Вот так раз! Маэстро вселенских блюзов! Да ещё с цветами!

— Привет, Серёга! Ты откуда? — воскликнул Маэстро, радостно пожимая руку приятелю.

— Да всё оттуда же, — дела, понимаешь, опутали со всех сторон, никакой личной жизни, хоть в подполье уходи, — отшучивался Сергей.

— А я смотрю: ты — не ты… Вот так встреча…

Маэстро весь светился.

— Да, давненько мы не виделись. А я тут на минуту заехал на Арбат — по старой памяти, для презентов что-нибудь посмотреть, да и вообще, — развеяться. А ты, я смотрю, с цветами. Тот ещё бродяга, — весело сыпал Сергей.

— Да вот, розы для любимой…

— Для любимой? Надолго?

— На всю жизнь…

— Поздравляю. А я вот развёлся… Надоело всё. — Сергей печально улыбнулся.

— Не беда. Ещё женишься, — какие наши годы. Главное — не падать.

— Это точно… Ничего, не упадём. Эх, сейчас бы мы с тобой посидели б где-нибудь, выпили бы коньячку под икорочку, да жаль, времени нет. Совсем закрутило что-то… Слушай, давай в выходной на природу уедем, у меня дача — класс, там расслабимся, дела обсудим. Машина у меня на ходу.

— Это можно. Телефон-то мой помнишь?

— У меня всё — в записной. И продублировано.

Неожиданно что-то затуманило взор Маэстро. Он вдруг увидел Сергея в белом костюме, самозабвенно играющего на гитаре, с блаженным взглядом, устремлённым куда-то ввысь… Гитара пела, и звуки её магически обволакивали Маэстро, плавно отрывая его от земли…

Сергей, видимо, что-то говорил. Маэстро спохватился, уставился на приятеля и спросил:

— Так ты сейчас где крутишься?

— Фирма «Альянс». Все дела — от бикини до суперкомпьютеров. Плюс поставки… э…

Он замялся, чтобы не сболтнуть лишнего и наспех добавил:

— Ну, в общем, полно всяких дел. Скоро в командировку — в Гонконг. Потом — в Америку. Так что забот хватает…

— Гитару-то вспоминаешь?

— Да некогда. Сам как гитара стал, нервы — струнами… Хорошо хоть машина спасает; в тачку сядешь — и отходишь как-то.

— А у тебя какая?

— «Бэ-эм-вэ», — вон, за углом стоит, в переулке; хочешь — прокатимся.

Сергей улыбнулся и осмотрелся.

— Да нет, я спешу, — домой надо, — ответил Маэстро.

— Ну, смотри, а то рванём сейчас куда-нибудь… Правда, мне ещё надо в одну фирму заехать, тоже срочно, чуть не забыл…

— Серёга, да ладно, ещё наездимся. Пойдём потихоньку, провожу тебя до машины.

— Да, пошли.

Тут у Сергея зазвонил мобильный телефон. Он включил связь и лаконично ответил:

— Да, сейчас еду. Всё нормально. Жди.

Сергей убрал мобильник и, вздохнув, улыбнулся другу. И в этой его печальной улыбке Маэстро вдруг уловил какую-то странную, душераздирающую тоску, граничащую с космической бездной, ужасающей своей неизвестностью и бесконечностью…

Они двинулись в узкий переулок, выводящий к Новому Арбату… Подойдя к своему автомобилю, Сергей произнёс:

— Вот моя тачка.

Маэстро окинул взором изящный автомобиль «BMW» и оценил:

— Да, хорошая машина.

— Что ты, — с места взлетает, — удовлетворённо выпалил Сергей.

— Ну, в общем, созвонимся, Сергей, не забывай, — с печальной ноткой произнёс Маэстро.

— Да, конечно…

Сергей вдруг задумался, затем с какой-то надеждой выпалил:

— Слушай, может, тебе что-нибудь нужно? Ну, инструмент новый, или из шмоток что-нибудь, а?.. Я вмиг доставлю…

— Да нет, я пока в порядке. Спасибо, Серёга, если что — сообщу. Ну… давай…

Маэстро улыбнулся, протянув руку Сергею.

Они обменялись рукопожатием.

— Ну, бывай здоров. До встречи! — произнёс Введенский. Он ностальгически добавил:

— Где наша не пропадала…

Сергей сел в машину, включил зажигание и мягко вырулил на трассу. «BMW» быстро выскочил вперёд… Маэстро задумчиво пошёл по тротуару — вслед уезжавшей машине…

Опустошающий визг тормозов, сопровождавшийся глухими ударами, заставил Маэстро застыть на месте… На его глазах грузовик-фургон со страшным скрежетом таранил «BMW»… Мелко разбитые стёкла раскуроченного «BMW» осыпали асфальт, боковая часть его была вдавлена в салон. Трудно было разобрать, что внутри исковерканной машины. В несколько мгновений толпа народу, хлынувшая непонятно откуда, плотно обступила место аварии. Откуда-то пронзительно завывала автомобильная сирена, ей вторила другая, этот тревожный вой нарастал… Маэстро не мог двинуться с места… Откуда взялся этот сумасшедший грузовик? И почему так случилось, что машина Сергея фатально выскочила поперёк, приняв на себя трагический боковой удар? Как же быстро может всё измениться… Боже мой… Вот уже и «скорая»… Маэстро с холодком в сердце втиснулся в толпу. Он с горечью посмотрел в сторону искорёженной машины, но толком ничего не понял. Стражи порядка отстраняли людей, суетились врачи… Из «BMW» с трудом извлекли тело пострадавшего водителя и, уложив на носилки, погрузили в скорую. Под вой сирены скорая сорвалась с места и исчезла в глубине проспекта… У Маэстро потемнело в глазах, он осторожно отошёл в сторону. Всё в голове смешалось… Он боялся поверить в случившееся. С минуту он стоял растерянно и безучастно, постигая мир жестокой реальности; затем прошёл по переулку и свернул к коммерческой палатке…

— Бутылку водки, — угрюмо произнёс Маэстро и протянул деньги в окошко.

Получив водку, он сунул её в карман, неуклюже держа розы в левой руке.

— А сдачу мне оставляете? — услышал он за спиной.

Он повернулся, забрал сдачу и побрёл прочь. Он шёл отрешённо и тупо вперёд, не разбирая дороги и ни на кого не обращая внимания…

Перед его взором вдруг возникла марионетка, в неуклюжем прыжке отрывающаяся от кукловода в сторону цилиндра с деньгами…

Видение рассеялось, и голову Маэстро стали пронизывать обрывки фраз:

«Куда нас несёт?.. Заблудшие дети распятых идей… Ослепшие души — в чуме вакханалий… Кто герой в бою за место?.. Последний завтра будет первым… Как долго мы партизанили… У каждого — свой полёт… Мы, наверное, ближних возлюбим, Если сердцем почуем тупик…»

Внезапно Маэстро остановился, осмотрелся и, поняв, что он находится уже около ресторана «Прага», решил остановить попутную машину, что удалось ему весьма быстро…

Тем временем Юлиана внимательно изучала лист со стихами-посланием. На кухне всё было сделано, и она ждала своего ангела, сидя в кресле с тетрадным листком в руках. Она вслух произносила отдельные фразы:

«Любовь прорастает сквозь камни Звезда — это сила мечты… Страх превращается в пепел… Путь — меж трясиной и пеклом… Битва — внутри человека… Жажда выводит к истокам… Солнце души воссияет… Дважды в судьбу не войти… Птица всегда знает путь… Выйди из сна обновлённым…»

Юна аккуратно положила лист с информацией на стол и задумалась, расслабившись в кресле… И привиделось ей вдруг, что она идёт по просторной светящейся зале с высокими сводами, и они, как и стены, полупрозрачные, и, кажется, нет конца этой феерии… Откуда-то плывёт чистый колокольный звон, и она идёт, повинуясь этому капризу, не в силах остановиться… Она идёт вперёд, не оглядываясь, влекомая каким-то непостижимым, чарующим магнетизмом…

Резкий телефонный звонок оборвал её грёзы. Юна вздрогнула, подскочила к аппарату.

— Алё!..

На том конце молчали.

— Алё! Я вас слушаю!.. Алё! — ещё раз громко произнесла Юна и, не услышав ответа, положила трубку.

Она опять погрузилась в кресло. Квартиру огласил щелчок дверного замка… Юна метнулась в коридор, перед ней стоял Маэстро с цветами. Она припала к его груди и выдохнула:

— Наконец-то…

Затем она посмотрела на цветы и вся озарилась, залепетав:

— Боже мой, какое чудо! Ты мой ангел любимый!

Она целовала любимого, обвив руками его шею. Затем Маэстро вручил ей букет роз и, сняв ветровку, прошёл в комнату. Он был задумчив. Они присели на диван, и Юна, держа в руках розы, вдохновенно произнесла:

— Ты знаешь, я, кажется, расшифровала эти стихи, — вот, послушай: люди должны вернуться к истоку мировосприятия, осознав свою изначальную неотделимость от Божественной ипостаси. Но осознание это будет происходить через великие муки и потрясения… Вот.

Юна взволнованно смотрела на своего Маэстро. Он устало взглянул на неё и отрешённо произнёс:

— Да, я догадывался об этом…

Она вдруг уловила какую-то непонятную, нараставшую тревогу, но тут же отбросила всё гнетущее. Она лишь сочувственно спросила:

— Ты чего такой?..

Маэстро молча бросил на неё угрюмый взгляд и тяжело вздохнул.

— Сейчас я кофе заварю, — спохватившись, добавила Юна и упорхнула с цветами на кухню.

Маэстро прошёл в коридор и достал из кармана куртки сигареты и бутылку водки. Вернувшись в комнату, он устало сел на диван. Он поставил перед собой водку на сервировочный столик и тупо уставился в одну точку…

Юна тем временем уже готовила кофе. Закончив эту процедуру, она аккуратно погрузила цветы в вазу со свежей водой и решила тут же вернуть их в гостиную. Она торжественно возникла перед любимым, держа в руках вазу с благоухающими розами:

— Вот!

Она вдруг изменилась в лице:

— А почему водка? Что с тобой?..

— Серёга разбился, — глухо ответил Маэстро.

— Как?.. — она чуть не выронила из рук вазу с цветами и быстро поставила её на стол рядом с таинственным листом.

Маэстро монотонно повествовал:

— Понимаешь, иду по Арбату… Смотрю — Серёга… Поговорили, посмеялись… Он — в тачку, «бэ-эм-вэ» у него… И тут…

— Что? Ну, дальше что? — допытывалась Юна.

Маэстро набрал воздуху и продолжил:

— В переулке мы стояли, — прямиком на Новый Арбат выходит… Ну, он в машину сел — и по газам… Мгновенья какие-то, на Новый Арбат выскочил — и тут, непонятно откуда — грузовик, будь он неладен! На всей скорости в легковуху как дал!.. Всмятку в общем… Протаранил…

— Так там же запрещено движение грузового транспорта! — с удивлением воскликнула Юна.

— В том-то и дело. Только от этого не легче… Беспредел какой-то, — возбуждённо произнёс Маэстро. — Толпа набежала, потом ГАИ, скорая… А что толку…

— Неужели насмерть? — тихо спросила Юна.

— Не знаю. Его сначала не могли вытащить… Потом вытянули… Я не хочу верить во всё это.

Он быстро откупорил бутылку водки и закурил.

Юна принесла и поставила на столик две рюмки. В последнее время она почти не переносила запаха алкоголя, но данный случай был исключением… Маэстро разлил водку по рюмкам и угрюмо произнёс, глядя на водочную этикетку:

— Надо же — «Кристалл»… Ну, давай, родная. Чокаться не будем.

Они подняли рюмки и выпили одним махом.

В комнате нависла тишина…

— Эх, отвык я что-то от этого, — выдохнул, морщась, Маэстро.

Он снова задумался, глядя куда-то в пространство…

— Я сейчас. Что-нибудь принесу закусить, — сказала Юна и ушла на кухню.

Маэстро курил и думал о том, что такое вообще жизнь, ради чего человек рождается, работает, страдает, погибает, выживает… Одни спиваются, другие добиваются… третьи наживаются… Вот друг Славчик поваром стал. Ни забот, ни хлопот. Из кабака мяса домой притаранит — и счастье в семье. А что после мяса? Что после утех и загулов?.. Что дальше, — когда уже всё перепробовал?..

Когда человек исчерпывает себя физиологически, — начинается пустота… Одни в эту пустоту вливают пойло, другие — героин, третьи — …

Третьи идут к Богу…

Прими нас, Отче, и прости — Детей, заблудших в этой давке…

Да, стать звуком в гармонии мира дано не каждому; хотя ноты расписаны, но иногда не выигрываются…

Озари меня, время, улыбкой!..

В комнату вошла Юна с двумя тарелками в руках. В одной громоздился какой-то универсальный салат, в другой был тонко нарезанный лимон, рядом лежал хлеб под лососем. Несмотря на шоковые события, она улыбалась.

— Любимый мой, вот…

И тут он понял одно: нужно жить, жить, невзирая ни на что, — ни на какие удары судьбы и бедствия, и даже погибая, надо петь, вышибая из себя музыку, — она поднимет, спасёт, достанет из пекла, дотянет до Бога…

Он наполнил рюмки и взволнованно произнёс:

— Юна, родная моя, надо жить…

Его глубинный взгляд одарил Юлиану нетленной надеждой.

— Конечно, мой любимый, — мягко произнесла она и присела рядом, поставив закуску на сервировочный столик.

Маэстро опорожнил вторую рюмку, Юна только пригубила… Он тут же снова наполнил свою рюмку и посмотрел на любимую.

— Ты не спешишь? — спокойно спросила Юна.

— Нет.

— Тогда закусывай. Я-то больше не буду.

Маэстро хлопнул ещё одну рюмку водки и не спеша закусил лимоном. Затем налил ещё себе водки. Он несколько расслабился.

— Сейчас чаю поставим, — успокоительно сказала Юна.

Маэстро, глядя куда-то перед собой, с тихим отчаянием выговорил:

— Эх, Серёга… Ну, я им сегодня сыграю…

— Ты собрался сегодня идти работать? — взволнованно спросила Юна.

— Да, — отрешённо выдохнул Маэстро и хлопнул ещё рюмку водки.

Возникла пауза… Маэстро опять наполнил свою рюмку, выпил, закусил… Юна слегка побледнела, но Маэстро был погружён в себя, даже глядя на неё.

— Ты поешь, ангел мой, устал ведь, — печально произнесла Юна.

Маэстро не ответил, он как-то странно произнёс:

— Человек спасается своей истиной…

Юна заворожённо посмотрела на любимого большими небесными глазами, и с её уст слетело:

— Солнце моё, ты моя истина.

Она прильнула к своему ангелу; он мягко обнял её левой рукой и медленно, отрешённо добавил:

— Мой плод любви… О музыка моя… Жизнь прекрасна…

Они некоторое время сидели молча. Затем Маэстро достал из футляра флейту и положил её рядом с собой.

— Ну что ж… Пришла пора откровений… — медленно произнёс Маэстро, таинственно опустив веки, и устало откинулся на спинку дивана. Казалось, он пребывал в какой-то иной реальности… Юна прижалась к своему любимому и, закрыв глаза, полностью расслабилась, отдавшись Воле Провидения…

Итак, Маэстро находился в том состоянии, когда не думают, как быть и что выбирать. Он обещал сыграть, и он сыграл…

В его роковой душе клокотал зов…

В его уши летел отчаянно звонкий голос Юлианы:

— Любимый!.. Любимый, ты где?!..

А он был рядом с ней. Но время не отпускало, оно куражилось…

В памяти всплывала «Лунная соната»… Где-то орали матом… Пальцы не слушались… Вечный Жид бил себя пяткой в грудь и требовал медаль за выслугу лет… Обломов объявлял мафии психотронную войну… Мамай пил на брудершафт с рабыней Изаурой… Какой-то придурок в котелке бился об стену и требовал горячих бутербродов… С фотомоделей слетали корсеты… Дарвин заплывал краской… На бреющем полёте парил поручик Ржевский, беззвучно осклабившись. За ним летели двенадцать голых баб, вожделенно повизгивая… Тётя Шура пила коньяк из горла и плясала гопака с Чаушеску… Поколение «Сникерс» обезвреживало секс-бомбу. Какой-то маньяк готовил ей новый взрыватель… Эжен Потье курил бамбук… Бонч-Бруевич орал в мегафон и требовал прекратить безобразие… Хаос нарастал…

Форшлаги флейты струились в кровь горячо и бессонно…

Ночь вышибала стон…

Плоть выбивала дробь…

Боль проливала свет…

Вы видели, как смеются в лицо этому миру? Посмотрите на траву, пробившую асфальт. Но никогда не наступайте на неё…

Но…

Прекрасным ранним утром оранжевая феерия вновь распахнулась в ослепительном побережьи Канарских островов… Океан дышал вольной прохладой, завлекая в плеск волн. В небесах парила тишина и свобода. Извечное благолепие беззвучно смеялось над суетой мира…

Маэстро вдохнул чистоты и осмотрелся. На пляже не было ни души. Утро было слишком ранним. Он вдруг с ужасом обнаружил, что Юны нет рядом… Он резко обернулся — её не было нигде… Его мотануло в сторону. Ничего не соображая, держа флейту обеими руками, он только вращал безумными глазами. Он весь врастал в блаженную твердь этого земного рая, и купол Вселенной хранил его душу…

Маэстро издал тихий стон и приложил флейту к устам… Он заиграл ту музыку России, которая возвращала их с Юной в московскую квартиру. Побережье взбудоражил пронзительный, печально-бунтарский, роковой возглас флейты… Но всё оставалось на своих местах. Эта музыка уже не возвращала его в родной дом!.. Маэстро играл ещё и ещё, но океан был неумолим. Мученик опустил флейту. Он тяжело дышал. Бездонный взгляд его наполнялся горечью…

Он вдруг встрепенулся, резко выдохнул, затем набрал воздуху и, закрыв глаза, напряжённо возвысил флейту, вновь приложив к ней дыхание. Он заиграл ту музыку, под которую ему бросали деньги в подземном переходе. И это был блюз Неба и Земли…

Все яркие цвета растворились перед ним в сером сумраке подземного перехода… Он яро сверкнул очами. Его усталую голову пронзали молниеносные фразы: «Что такое?!.. Где Юна?!.. Боже мой… Неужели…»

Он оторвал спину от холодной стены и осмотрелся. В глаза плыл какой-то туман… Дымка тут же растаяла, и Маэстро вдруг почувствовал значительные изменения, происшедшие внутри него. Он был весь переполнен энергией. Это был некий заряд световой силы, прошибавший завесы и позволявший всё видеть сквозь любые преграды… И увидел он мир любви и покоя без войн и вражды, без страданий и горечи, реальность, где люди в сердцах имеют любовь… Всё это было настолько реально, что Маэстро не мог понять, где он находится и что с ним происходит… Внезапный толчок изнутри вернул его в обычное состояние. Маэстро вздрогнул и медленно осмотрелся. Он плавно покинул подземный переход, про себя с удивлением отметив, что стены подземки отделаны мрамором.

На улице он окинул взором пустынные улицы утреннего города и отрешённо пошёл вперёд по бульвару, успев однако удивиться странной чистоте улиц в обрамлении могучих деревьев… «Как странно всё это… Как будто в другом времени…» — подумал Маэстро. И тут он вдруг услышал какое-то отдалённое пение, оно нарастало и неизбежно штормило своей неизведанной восторженностью, проникая в самое сердце. Это было похоже на многотональный мистический хорал, вздымающийся со всех сторон и пронизывающий насквозь… Внезапно щемящее, странное чувство наполнило душу Маэстро тревогой, и он вдруг понял, что он должен срочно попасть домой, — он должен успеть вернуться! И это пронзительное чувство осознания своей стихии, своей любви заставило Маэстро резко остановиться и застыть на месте, превратив всю его сущность в единую силу мысли… Это был зов Духа. И он весь отдался этому зову. Немыслимый рывок сорвал его с места. И… Маэстро оказался в родной квартире…

Это было необъяснимо, но Маэстро внутренне ощутил непостижимую закономерность и логику Высших Законов. Он стоял в своей комнате, на какие-то мгновенья обезумев от такого молниеносного рывка в пространстве и времени…

Наконец, Маэстро пришёл в себя и увидел любимую.

Юлиана лежала на диване. Она была бледна, как утренний снег… Он метнулся к возлюбленной, обдав её жаром дыханья, и взял её руку — ладонью в ладонь. Она приоткрыла глаза и улыбнулась. С её уст слетела высокая фраза:

— Любимый…

Маэстро склонился над ней, выдыхая шквал чувств:

— Юна! Юна!

Юна вдруг вся засветилась… Она преображалась у него на глазах… Маэстро понял: происходит что-то необратимое…

И вдруг его озарила сногсшибательная мысль:

«Возвращение!..»

Внезапная сила пронзила Маэстро как током, тряханув и расслабив суставы. Его вдруг всего затрясло, и эта всепоглощающая вибрация гасила все мысли, заставляя принять горизонтальное положение. И он отдался теченью Судьбы, припав к Юлиане, — он лёг рядом с ней…

Плавное сияние поднялось над ними, и неземной возглас флейты усилил феерическую пульсацию. Они образовали единую оранжево-огненную сферу… Через несколько мгновений в комнате уже никого не было. На столе лежал тетрадный лист, на котором Маэстро когда-то записывал стихи-послание. Но вместо бывших строк по центру листа было крупно начертано:

«Блаженны алчущие Истины, Да будет дано каждому по любви его».

В комнату врывался лучисто-оранжевый свет зари. И откуда-то, со всех сторон, звучала музыка…

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg