«Уровень Война»

Уровень Война (fb2) - Уровень Война (Город [Вероника Мелан]) 1110K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Вероника Мелан

Мелан Вероника Уровень: Война

Пролог

Два месяца — это много или мало? Какими были последние два месяца вашей жизни: привычными, монотонными, наполненными суетой, делами, насыщенными, запоминающимися, выдающимися, тусклыми? Протекли медленно или быстро? А любые два месяца год назад? Были, и нет. Вы едва помните их, ведь так?

Просто два месяца.

Для Ани Эменхайм шестьдесят четыре дня изменили все: мышление, мировоззрение, планы, течение будней, сломали старые приоритеты и возвели новые, вывернули наизнанку смысл жизни. Потому что, когда попадаешь на войну — хотел ты того или нет — любая война перестает быть чужой и становится твоей собственной.

Глава 1

(Ange — Some Day (Perception Of Sound remix))

Сегодня она убьет человека.

Она знала это так же точно, как и то, что сегодня вторник, на часах половина шестого, а завтра на востоке взойдет солнце.

Мокрые стекла полутемной комнаты запотели, но еще не время протирать их — позже.

Сидя на единственном деревянном стуле, полуразвалившимся и поскрипывающем, одетая во все серое девушка, привычным движением руки нащупала в кармане пачку сигарет, вытащила одну, закурила. Выпустила облако дыма, поморщилась, посмотрела на грязный пол и свои ботинки — новые и чистые, неподходящие по размеру, мужские.

Тяжесть лежащей на коленях снайперской винтовки успокаивала; Ани-Ра Эменхайм чувствовала, как минуты текут сквозь ее тело и сквозь бетонные стены, как настоящее превращается в прошлое, как давно ставшая привычной ненависть, медленно сменяется спокойным, мрачным удовлетворением.

Он умрет сегодня. Да.

Наконец-то.

Нет, она была не настолько глупа, чтобы предполагать, будто в смерти есть что-то прекрасное — она всегда была, есть и будет отвратительной и грязной, однако наряду с этим, было в ней что-то непреодолимо притягательное, влекущее. И сегодня самое время, чтобы призвать темную властительницу, указав прицелом на человека, который должен без очереди предстать и поклониться ей.

Винтовка позаботится об этом.

Еще одна затяжка. Еще одно облако дыма.

Сколько минут, часов, дней, она мечтала об этом? Ночами, когда лежала на земле в разрушенных строениях, пытаясь уснуть, боясь уснуть. Смотрела на звезды сквозь провалившиеся крыши и арматуру, дрожала от холода и думала о том, что лучше бы и вовсе не просыпаться утром в месте, где солнца не видно из-за копоти и гари, где с вечера оно тонуло в океане крови, чтобы вновь подняться красным.

Тогда жажда мести спасала, держала на плаву, призывала жить, давала силы, которых ни на что не оставалось. Впивались в ладони ногти, пульсировало в голове болью — убить, убить, убить. Однажды она вернется хотя бы для того, чтобы убить.

Что ж, вернулась.

Сколько раз гнев сменялся волчьей тоской, тоска безнадегой, а безнадега новой волной черной ненависти? Замкнутый круг, которому пришла пора положить конец. Как много бы она отдала за то, чтобы никогда не познать желание мстить, но ее никто не спрашивал тогда, а она никого не будет спрашивать теперь.

Дым разъедал глаза, время ползло со скоростью улитки.

Ани отложила винтовку с коленей, поднялась со стула и открыла форточку. Глаза нужно беречь, оптический прицел жаждет стопроцентного внимания, и хотя в магазине десять патронов, именно первый должен стать последним.

Глядя в окно с третьего этажа, она слегка покачивалась из стороны в сторону, стараясь расслабить тело и вернуть затекшим мышцам необходимый тонус. Стоя — самое сложное для стрельбы положение. Лежа можно было бы не думать о балансе, контроле наклона корпуса, устойчивости оружия, но выбирать не приходилось — только отсюда цель видна как на ладони, только здесь есть шанс остаться незамеченной и вовремя скрыться. На секунду мелькнула мысль, не использовать ли ремень, чтобы погасить вероятные колебания ствола, но ее пришлось отбросить за ненадобностью — руки привычны к нагрузке, выдержат. Война оставила много шрамов на душе и на теле, но научила вниманию и сосредоточенности, выдержке и терпению, кислотой выжгла эмоции, заменила горячую кровь жидким азотом. Теперь Ани умела стрелять в людей и не испытывать боли. Теперь она много чего умела, хотя когда-то была совершенно обычной девушкой.

Да, обычной. Как все.

Парадокс.

Время риторических вопросов «за что?» давно прошло, и теперь сквозь прямоугольный проем открытой форточки серо-зеленые глаза равнодушно смотрели на то, как набухают и тяжелеют облака; вдалеке глухо рокотал гром. Когда брошенные резким порывом ветра дождевые капли обрушились на холодную чуть мутную гладь стекла, Ани отошла вглубь комнаты, села на скрипнувший стул и посмотрела на часы.

Ждать осталось сорок минут.

(Digital Daggers — The Devil Within)

Он подъехал вовремя.

Но когда за первой машиной — черным внедорожником — припарковалась еще одна, незапланированная, накатило беспокойство. Из второй машины вышли трое, одновременно с этим, дверь джипа распахнулась, и на землю ступила нога в тяжелом, доходящем до середины голени, зашнурованном ботинке.

Ани чертыхнулась — слишком много вооруженных гостей — попадет или промахнется, бежать будет в разы сложнее, но тут же уняла взметнувшееся раздражение — все получится. Как-нибудь. Получится. Медленно выдохнула, уперлась локтем в бок и, стараясь, чтобы винтовка не «ходила», отклонилась назад. Превратилась в комок «глаз — палец — спусковой крючок», сосредоточилась на изображении в прицеле.

Цель была одета, как и всегда: хлопковая майка, узкие джинсы, черный до земли плащ. Намокшие светлые волосы слиплись короткими прядями, по лицу тонкими струйками стекала вода.

Вот и ты — Дэйн Эльконто. Уже не впервые Ани задумалась о том, сможет ли хоть раз произнести это имя вслух без содрогания и ненависти? Без спазма в животе, без отвращения в голосе, не ощущая, как кольца гнева душат внутри все живое? Нет. Абсолютное и однозначное нет. Спокойствие не вернется, пока эти шнурованные ботинки будут топтать землю, а плащ полами мести пыль на ней. Либо она, либо он. Двоим в этом мире места нет — слишком тесно.

Будто в осуждение за тяжкие мысли, над крышей соседнего дома сверкнула молния, на короткий момент выбелив улицу, а следом за вспышкой прокатился раскат оглушительного грома.

«Гневайся, небесный Отец, гневайся — твои слезы мне только на руку. Но помни, что ни ты, ни наличие этих неожиданных гостей, не помешаете мне теперь….»

Прицел следовал за коротким ежиком волос, словно приклеенный — казалось, между головой и дулом протянулась невидимая нить. Чуть левее, чуть правее… объект наклонился, вынырнул из-за дверцы, в руках коробка… Ответил на чей-то вопрос — открылся и закрылся рот, моргнули светлые глаза…

Ани казалось, она смотрит в микроскоп и видит абсолютно все: поры на лице, щетину на шее, вены на лбу и даже слышит размеренный стук сердца — его или свой собственный?

Комната вдруг сжалась до размеров кладовки — тесно, нечем дышать.

Цель развернулась, захлопнула дверцу джипа, нагнулась за отставленной на землю коробкой, поднялась — стало видно, как с заплетенной на затылке косички стекает на плащ дождевая вода — голова качнулась вновь…

Сейчас или никогда.

Пальцы правой руки мертвым хватом сжали шейку приклада, вдавленный до половины курок, плавно, но неумолимо пошел назад.

Секунда. Еще полсекунды.

Раздался негромкий для тех, кто находился на улице, но оглушающий для нее самой выстрел.

Она прошагала уже два квартала, а крики за спиной, казалось, все продолжали нестись следом — короткие и отрывистые, как карканье ворон. Топот ног, скрытые полами одежды пистолеты с лежащими на курках пальцами, бороздящие всех и каждого взгляды, сужающееся кольцо. Конечно, она ведь не думала, что следом за джипом пожаловала желающая полюбоваться достопримечательностями двухэтажного крытого склада группа туристов — то была группа ублюдков, таких же солдат, как и он сам.

Дэйн.

Которого она не убила, ранила.

Сучий день, проклятый дождь, проклятая ошибка, когда с неба вновь раздался грохот, и белобрысая голова (когда? Когда?!) отклонилась на сантиметр влево. Именно тогда, когда сверкнуло во второй раз.

Сучий день! Сучий-сучий-сучий… Неудачный для нее, но крайне счастливый для этого урода по фамилии Эльконто.

Ничего, будет еще, будет другой.

Лямки гитарного чехла, куда она спрятала винтовку, давили на плечи. Специальный чехол, большой — она заказала его в магазине, сообщив, что ее инструмент превосходит привычные размеры — старый мастер не стал упираться, смастерил запрошенное за несколько дней. И теперь никто не мог бы признать в бредущей под дождем девчонке, с наушниками поверх мокрых волос и в цветастой курточке, снайпера. Нет, она просто музыкантша, уличная гитаристка, пытающаяся заработать на жизнь с помощью разложенного чехла, пения и видавшего виды музыкального инструмента. И никому нет дела, что наушники в такой ливень, скорее всего, испортятся и выйдут из строя — в них все равно звучала, лишь сотрясаемая стуком ее сердца, тишина.

А за спиной — то ли в воображении, то ли наяву, грохотали голоса и мужские подошвы.

Она ранила его, ранила в шею — не выполнила задание, но выявила себя и подняла тревогу. Плохо. Придется залечь на дно и придумать новый план — тот, что не закончится неудачей.

Не позволяя себе обернуться, Ани липово-беззаботным шагом шлепала по лужам — мужские сапоги она выбросила в урну, заменила их промокшими за секунду легкими летними кедами. В этот момент она одинаково сильно ненавидела грозу, себя, Эльконто, а заодно и весь окружающий мир.

* * *

— Отпечатки подошв — это все, что у нас есть?

— Да. Это все.

Дэйн Эльконто — руководитель Уровня: Война, осматривая комнатушку в заброшенном здании напротив оружейного склада, напоминал пса, который присматривается, принюхивается, порами кожи впитывает невидимую для других информацию.

— Ни остатков пороха, ни следов от оружия, ни гильзы? Сделать экспертизу воздуха! — Крикнул он стоящим в проходе мужчинам. — Быстро! Пока все не выветрилось к ядрене-фене.

Прижимая окровавленную ладонь к шее, он быстро подошел к форточке и захлопнул ее, осмотрел оконный шпингалет, но прикасаться не стал — возможно, сохранились отпечатки.

— Дэйн, я должен осмотреть твою шею. — Следующий по пятам доктор хмурил широкие брови и с беспокойством смотрел на выталкивающую кровь рану — красные блестящие дорожки протянулись поверх плаща и под него. — Ты теряешь кровь.

— Я теряю время! — Гаркнули в ответ зло. — Какая-то собака посмела в меня выстрелить, и ушла после этого живой.

— Ее поймают.

— Конечно, поймают. Только следы, бл№!%ие следы, поверить не могу. Ничего больше…

Стивен Лагерфельд — врач отряда специального назначения — проследил за напряженным, застывшим взглядом серо-голубых глаз, упершимся в пол — туда, где в пыли виднелся четкий отпечаток подошвы мужского ботинка — все остальные были смазаны или затоптаны.

— Знаешь, что мне странно? — Вдруг тихо произнес Эльконто, сменив злой тон на задумчивый. Медленно приставил свою стопу к виднеющемуся следу и надавил. Затем так же медленно и осторожно убрал ботинок. Текущая по шее кровь начинала всерьез волновать доктора.

— Что?

— Тот, кто стрелял, был гораздо легче меня по весу.

— Почему?

— Сравни отпечатки подошв.

Действительно, свежий след выглядел четче, «тяжелее».

— Возьмем это на заметку. А теперь пошли на склад, я должен осмотреть твою шею.

Дэйн нехотя оторвался от изучения пола и еще раз втянул в легкие зависший в воздухе запах пороха — между бровями залегла тяжелая недобрая морщина, а взгляд уперся в стену. Через секунду он зло процедил.

— Убью эту тварь.

* * *

(Rng — This Is My Life (Radio Edit))

Полтора часа она кружила под дождем, меняя направление, как спугнутая с мусорных баков крыса — убеждалась, что следом нет «хвоста», а когда устала, обнаружила себя стоящей в центре города, у лавочки, на которой когда-то любила сидеть.

Ани огляделась вокруг — морось, серость, висящий над зданиями и тротуарами туман — и поняла, что проголодалась. Дошла до ближайшей забегаловки, купила в пропахшем пережаренным маслом помещении картошку, пирожок с мясом и лимонный напиток в высоком, завинченном полупрозрачной крышкой стакане, но есть в дешевом кафе не стала — заляпанная пятнами стойка вызывала омерзение — вместо этого вышла под дождь и побрела обратно к лавочке.

Села на мокрые доски, чехол зажала между коленями и открыла бумажный «кармашек» с картошкой. Закинула дольку в рот, запила пахнущим красителями напитком, поморщилась.

Когда-то она следила за питанием, как одержимая. Каждую неделю спорт, и не один, а три раза, продукты только высокого качества и сплошь натуральные — никакого лишнего жира, никаких добавок, никаких консервантов. Гордилась собственными привычками и телом, постоянно подбивала Инессу ходить с ней в спортзал.

Где теперь пухлая и веселая Инесса? Наверное, там же. Работает в отеле «Левенталь» вторым администратором — нет, первым. А вторым, вместо Ани, работает кто-то еще — ведь два с половиной месяца прошло, наверняка кого-то взяли. Конечно, взяли, как же еще…

Напротив, через канал, вдоль которого тянулся выгнутый пешеходный мост — блестящий от дождя и пустой, — застыл дом с оранжевыми стенами — тот самый дом, в котором она два года подряд мечтала купить квартиру. Казалось бы, обычный дом, обычная квартира, но нет, для Ани все в нем было необычным. Расположение в самом центре напротив небольшого окруженного водой островка, куда можно было бы ходить по утрам на прогулки, узорная лепнина на стенах, чердак с треугольными окошками и роскошные просторные Квартиры с большой буквы. Чудесное место: мостик, высокие липы, линия старого трамвая, рядом оперный театр. Ани-Ра мечтала, что однажды будет жить в оранжевом доме на третьем этаже, выходить с чашкой кофе на балкон, любоваться цветастой зеленью острова, вдыхать утренний аромат умытого росой города…

Помнится, сидящая рядом Инесса всегда смеялась, что вот уж где не стоит искать утренней свежести по утрам, так это в самом центре, но Ани продолжала мечтать.

Раньше.

Два с половиной месяца назад она верила, что однажды накопит нужную сумму, даже кое-что отложила — смехотворные по сравнению с ценой за подобную квартиру накопления, — но все шло вперед и однажды обещало прийти к результату. Вот только пришло оно совсем не к тому результату, который Ани для себя планировала.

Картошка в «кармашке» закончилась, настала очередь промасленного пирожка. Ани мерзла, но все никак не могла заставить себя уйти, что-то держало здесь, где осталась и, казалось, застыла навсегда часть ее прошлого. Теперь эта часть сидела рядом с ней на лавочке, звенела далекими голосами, смехом, теплыми солнечными лучами, разговорами прохожих. Тогда рядом сидела и Инесса.

Мимо лавочки прошли двое молодых парней — приостановились, когда увидели обедающую музыкантшу, спросили, не желает ли она для них сыграть на гитаре — мол, они хорошо заплатят, — и Ани, вспомнив про упакованную в чехол винтовку, улыбнулась так странно, что диалог оборвался, не начавшись. Парни молча переглянулись и поспешили прочь.

Инесса…

Нет, Ани не перестала ее любить — розовощекую, кудрявую, вечно радостную, — вот только навещать, теперь не спешила. Что она ответит на вопрос, где пробыла последние два месяца? Почему пропала и ничего не сообщила? Тебя ведь уволили, представляешь! Уволили без права восстановления в должности… Хоть бы записку написала. А то и я, и Том волновались очень, ты ведь, наверное, решила отпуск устроить? Да?…

Отпуск.

Из этого «отпуска» Ани-Ра вернулась другой — с трещиной посередине, которую не замазать пудрой, не замаскировать улыбкой, с каньоном, что протянулся от лба и до пупа.

Что с тобой? Что случилось, Ани? — слышался в голове встревоженный голос бывшей подруги. И что ответить? Что она больше не та Ани, которой была когда-то? Что той Ани больше нет и не будет? Простите, что зашла навестить вас, чудачка, я просто хотела сказать, что все изменилось и изменилось слишком сильно…

Нет. Не нужно ходить в гости. Когда-то друзей и знакомых было много — теперь нет. Может, и хорошо. Люди хрупкие — теряются, уходят, едва успеваешь их полюбить, умирают на твоих руках. Довольно.

Ани допила едкий лимонный напиток и зачем-то потрясла тару — зашуршала о дно пластиковая трубка; пустой стакан отправился в урну.

Как сильно, однако, может измениться жизнь: раньше слово «хорошо» означало радость. Хорошо получить очередную зарплату, хорошо прогуляться с подругой, хорошо урвать для себя час-другой и сходить за покупками. Хорошо раз в две недели завалиться на диван с чипсами и посмотреть полюбившийся фильм — расслабиться, отпустить вожжи, наесться запретного мороженого, и уснуть сытой, как бурундук…

А теперь смысл у «хорошо» выцвел — стал недоступен. Слово осталось, а ощущения пропали. Не нужно квартиры в оранжевом доме, не нужно Инессы рядом, вообще ничего не нужно. А хорошо то, что сегодня ее не поймали, не скрутили и не убили. Хорошо, что будет еще один шанс осуществить месть — единственное, что важно. И хорошо, что однажды она ее осуществит.

Ани сжала челюсти, поднялась, закинула вымокший чехол за спину, зачем-то натянула молчащие, неподсоединенные к плееру наушники и побрела в старую квартиру на Ривертон-драйв.

* * *

— Значит, у меня появился личный враг.

Они стояли у полуразвалившейся каменной кладки — единственной, частично уцелевшей стены, над поверхностью подземного бункера. Под ногами множество ходов, экранов и кабинетов — штаб управления Уровнем, а сверху черное облачное небо без единой звезды. Колыхалась от ветра трава — коричневая, выжженная; здесь, в этом месте редко звучали выстрелы и рвались гранаты; повстанцы сюда не добирались, а солдаты предпочитали отдыхать внизу. Что делать на поверхности, где лишь заросшие бурьяном черные камни и никогда не слышно стрекота сверчков. Эльконто сомневался, что в этом забытом Создателем месте вообще водятся насекомые. Шуршал в его руках пакет с печеньем, изо рта доносился хруст пережевываемых крекеров.

Лагерфельд стоял рядом — руки в карманах широких штанов, куртка расстегнута, душно. Смотрел на небо, покачивался на подошвах мягких ботинок, молчал.

— Пришел отчет. — Дэйн вытер с губ крошки и потянулся за новым печеньем. — Знаешь, что в нем сказано? Стрелком был либо тощий парень, либо…

— Девушка. — Закончил доктор и кивнул чернильному небосводу.

— Ты веришь, что это возможно? Девушка в руках с МБ-12. Стреляли именно из нее. Не из «пукалки», не из дешевого пугача, не из любительской «Ванны»[1], как я вначале подумал. А из МБ!

Эльконто смачно выругался и вздохнул. Даже перестал шуршать пакетом.

— Я бы сам ее выбрал, если бы хотел пришить кого-нибудь. Отличная машина. Но только не тогда, когда из нее целятся в тебя самого.

— Может, целили не в тебя?

— Угу, не в меня… как же.

На горизонте вспыхнуло короткое зарево — звук от взрыва до бункера не долетел, лишь прохрустела под подошвами галька. Какое-то время мужчины стояли молча, слушали колышущий сорняки ветерок, вдыхали долетевший с очередным теплым порывом, запах гари. Затем Эльконто не удержался и съязвил.

— Что-то мы с тобой не как «настоящие» мужики. Стоим, не курим. Ни самокруток, ни табака.

Доктор хмыкнул.

— Наверное, в нас уже превышен запас плохих качеств.

В рот двухметрового собеседника отправился новый крекер; качнулся полупустой полиэтиленовый пакет.

— Это каких?

— Ну, ты, например, жрешь слишком много печенья, ругаешься матом и любишь плоские шутки.

— Да? А ты?

— А я все это слушаю.

— Бедолага! — Эльконто расхохотался, и раскушенные половинки крекера вылетели изо рта на чахлую траву.

— Плюешься еще. Причем, не так метко, как стреляешь.

— Я тебе по шее сейчас дам!

— Видишь? Не ценишь заслуг, а доктор, между прочим, старается…

— Стив…

— Не поперхнись. Задолбался я тебя чинить уже.

На угрожающий рык Лагерфельд отреагировал дружеским хлопком по затянутому в кожаный плащ плечу.

— Пошли внутрь, работа ждет.

Через минуту, когда стих шум шагов, ветер принялся теребить коричневые стебельки над лежащими в траве остатками печенья.

* * *

(The Gossip — Get A Job)

Промокшие штаны она замочила в тазу с мыльной водой — не стала включать стиральную машину — соседи снизу жаловалась, когда та в процессе отжимания начинала елозить по кухонному полу, а привлекать внимание соседей к тому, что жительница квартиры сверху спустя два с половиной месяца вернулась домой, Ани не хотела. Пусть думают, что там все вымерли — ни телевизора, ни музыки, ни громких слов или шагов. Отсыревшие кроссовки поставила в раковину — сполоснет их мыльной водой после стирки штанов, затем отправилась в гостиную, где на столе, лежа на упорах, уже находилась приготовленная для чистки винтовка.

Подойдя к шкафу, Ани нагнулась и достала из-под него небольшой чемоданчик: принесла к столу, извлекла на свет длинный «шомпол», несколько насадок для наконечника и бутылочку с маслом. Пора почистить оружие — все любят заботу. Все, даже металлические детали, и именно они в последнее время служили ей помощниками больше, чем кто-либо еще.

Пальцы осторожно развернули тряпочку, разложили на столе, затем потянулись к лежащей рядом пачке сигарет, придвинули пепельницу; в открытое окно потянулся сизый дым; сощурились серо-зеленые глаза.

Процесс чистки успокаивал размеренностью и неспешностью: мысли, клубы дыма, дымящийся в уголке квадратной ванночки окурок. Извлеченная спираль блестела от жира; скрутившись дохлой змейкой, свисал с тумбочки шнур от объемистых наушников, висела на вешалке в коридоре одинокая цветастая курточка — по-весеннему яркая — насмешка над настроением внутри и за окном.

(Googoosha — I Live)

На улице сгустились синие сумерки; по подоконнику, разбрызгиваясь на покрытый линолеумом пол, стучали дождевые капли.

Методично меняя насадки на длинном пруте, Ани думала о тех объявлениях, которые прочитала сегодня в газете.

«Специалист. Оплата высокая. Анонимность» — таких или подобных этому нашлось штук шесть.

«Специалист» — сжатые в полоску губы растянулись в усмешке. Конечно, как еще назвать наемного убийцу, не «мясником» же? Мясником — это когда нужен мучитель для жертвы, а если хотят тихо, тогда «специалист» или «профессионал».

Она потратила несколько часов, размышляя, решилась бы сама на подобное или нет: делов-то — получить пакет, фото, детали, а после оплату — очень высокую, к слову, оплату. И это за час-два работы, если не считать предварительной подготовки.

Выстрел. Просто еще один выстрел. Мужчина или женщина… Сколько таких выстрелов звучало совсем недавно? Через какое-то время они даже перестали пугать, стали обычными, «нормальными»… Но, вернувшись, в Нордейл, станет она стрелять? В невиновных? Хотя, если заказали, значит, виновный? И суммы в конвертах достойные — могли бы очень помочь в оплате информаторов, на которых уже ушла приличная часть накопленных когда-то средств.

Один звонок, фраза — «готова взяться за работу», а после пухлый приятный на ощупь конверт; зажатый в губах дымился очередной окурок; дым выедал глаза.

Станет стрелять? Или не станет?

А если эти мишени — мужчины/женщины — кому-то так же ценны, как ей когда-то Ирен, Лиам, Мишель, Вали, Рон…. Как ни за что когда-то умерли они, так теперь, прими она такое решение, бесцельно и беспричинно может умереть кто-то еще. Одно нажатие на курок, один патрон.

Профессионал.

В чем?

Ани отложила шомпол на стол, поднялась с дивана и подошла к открытому окну, откуда тянуло прохладой и сыростью, запахом асфальта и мокрой земли, потерла лоб и еще раз глубоко затянулась дотлевшей почти до фильтра сигаретой. Посмотрела на стену дома напротив, подумала о том, что всегда ненавидела эту картину — эту лысую кирпичную кладку с рядом безликих окон и тянущейся вдоль этажей ржавой пожарной лестницей. Если бы не она, была бы видна проезжая часть, фонари, свет, городская жизнь…

Сможет она выстрелить в невиновного? Сможет без чувств смотреть в прицел на того, кто не подозревает о том, что именно сейчас длится его последняя минута. Дожила она до такого или нет?

Когда сигарета обожгла губы, Ани щелчком запустила ее в открытое окно.

Окурок, кувыркая, пролетел четыре этажа и шлепнулся в лужу.

Тот день, когда все случилось, она, без преувеличения, вспоминала, наверное, раз двести: каждую деталь, каждое слово, каждый жест — свой и чужой, все пыталась понять, в чем кроется разгадка. Почему в тот день? Почему «вообще»? Сканировала в памяти дорогу, по которой двинулась, одетая в легкую блузку и юбку, от дома к отелю, пыталась выхватить в воспоминаниях расхождения или несоответствия с любым другим похожим на тот день, но все никак не могла отыскать их — тщетно.

Все было, как обычно.

Шпильки, пакет с обувью в руках, купленный на углу стаканчик кофе, светофор, ожидание, пока загорится зеленый свет, стоящая рядом пожилая женщина, держащаяся морщинистыми руками за концы цветастого повязанного вокруг шеи платка. На небе ни облачка, погода отличная, настроение ровное. Мимо пронеслось несколько машин, и Ани, помнится, задумалась, не стоит ли ей рассмотреть покупку собственной, чтобы не сбивать ноги, проходя одни и те же несколько кварталов. Но ведь прогулка в двадцать пять минут не такая долгая — зачем машина?

В отель она пришла вовремя — переоделась в форму, поправила на груди табличку с именем, проверила в коридоре у зеркала прическу и сменила уставшую во время ночной смены Инессу.

— Все в порядке?

— Ага. Можно я хлебну твой кофе?

— Вообще-то, мне нельзя проносить его за стойку до обеда.

— Вот я с собой и заберу.

— Умная какая…

Просмотрела папку с подписями гостей, окинула взглядом полупустую стойку с электронными ключами от комнат, вдохнула ставший привычным запах дерева, кожи, ковров и дорогих духов, проводила взглядом проехавшие следом за носильщиком бежевые чемоданы на колесиках, ввела в программу пароль — подтвердила, что администратор Ани-Ра заступила на работу вовремя, — и приветливо улыбнулась проходившему мимо незнакомому мужчине в сером костюме. Подумала, что ему, наверное, будет жарко на улице — день солнечный, даже душный. Потом увидела, как незнакомец, пройдя стеклянную «вертушку» вышел на улицу и сразу же сел в длинный черный седан, и тут же забыла о нем — окунулась в работу.

Высокие потолки с лепниной, поток знакомых и незнакомых людей, приклеенная, будто нарисованная на стикере поверх губ, чужая улыбка, переходящая от гостя к гостю шариковая ручка, голоса, шутки шоферов и носильщиков, подносы с кофе на столах перед ожидающими отъезда гостями, желание поскорее пообедать…

Что она сделала не так? В чем ошиблась и ошиблась ли вообще? Почему позже произошло то, что произошло? Где ключ, ответ на один и тот же мучающий удушающий сейчас и тогда вопрос?

Не было ни ссор с коллегами, ни особенных проблем с гостями или начальством — пожилой постоялец не в счет — да, он был недоволен тем, что за продукты из холодильника выставили отдельный счет, но они уладили проблему, заявив, что в этот раз отель возьмет расходы на себя, однако, они будут рады, если мистер Раткинс — она почему-то запомнила его фамилию — запомнит эту маленькую деталь. Разошлись полюбовно.

Стоящей у мокрого подоконника Ани вновь показалось, что она прячется возле одной из колонн — серая и неприметная, — в то время как ее прищуренные внимательные глаза наблюдают за другой находящейся за стойкой, беспечной и радостной Ани. Ключевой день, сошедшееся в одной точке время, непохожие друг на друга двойники одной и той же женщины, болезненно напряженный, пытающийся отыскать закравшуюся в систему ошибку, разум — где-где-где?

Почему с ней?

Тянущееся после обеда время, желание вздремнуть, легкая зависть при виде одетых в легкие полупрозрачные ситцевые накидки и купальники под ними женщин — идут в крытый бассейн, чтобы насладиться прохладной водичкой, беседой за стаканчиком коктейля, а после, наверное, посетить ласкового улыбчивого массажиста с мягкими теплыми руками. Везет же…

Форма давила подмышками, улыбка начинала раздражать, как случалось всякий раз, когда время клонилось к шести вечера, а солнечные лучи сквозь высокие окна начинали бить прямо в глаза. Какая неудачная планировка стойки — ткнуть бы архитектору планом проекта этажа прямо в зубы…

Потрясно, что и дальше все шло по накатанной. В семь часов за стойку заступила дежурный администратор — рыжая Элина, — она принесла два стакана с дымящимся кофе — знала привычки коллеги. Ани поблагодарила и, подхватив горячий картон, с облегчением покинула рабочее место. В раздевалке радостно скинула неудобные туфли, развязала узел шелкового платка, повесила форму на плечики, переоделась и закрыла кабинку.

Тогда ей было неизвестно, что до момента «икс» осталось лишь десять минут. Жалких десять минут…

Не могла ли Элина подмешать что-то в кофе? Некий вызывающий галлюцинации препарат? Но зачем? И, опять же, любой наркотик имеет лишь «виртуальное» действие, но никак не переносит человека с одного места на другое — глупая мысль, абсурдная. Однако сколько таких абсурдных мыслей прошло через мозг за последние два месяца? Много, слишком много.

Вытащив из пачки новую сигарету, Ани-Ра щелкнула зажигалкой; на улице стемнело, дождь не прекращался. Нужно вспомнить еще раз (надоело! Но плевать, что надоело, она должна..), все то, что произошло после. Эти обычные на первый взгляд, и в то же время совершенно необычные, но ставшие обратным отсчетом перед роковым событием минуты.

Путь домой выглядел привычно: пересечь парковку, обойти полукруглую площадь, а за ней проспект, дождаться на светофоре зеленого. Пока мимо неслись машины, Ани-Ра с облегчением ощущала касание к телу легкой блузки — эта, в отличие от формы, не давила в подмышках, — и думала о том, что приготовить на ужин. Она зайдет в магазин, тот, что ближе к дому, купит охлажденную курицу, разделает кусочками, замаринует и зажарит в специях — чем не план? Определившись с едой, освобожденные от обязанности оставаться сфокусированными мысли, тут же переключились на разговор недельной давности с начальником — в нем Ани отказалась от отпуска, обосновав решение тем, что хочет накопить больше денег. А острова? Ведь она хотела на острова? Жаль, но придется провести лето в фойе высокой гостиницы — терпеть бьющее прямо в глаза по вечерам солнце и тихо сожалеть о том, что это лето увидит кто-то другой. Ничего, случается.

Шумный проспект остался позади; мимо потянулись пятиэтажные дома с кованными, ведущими к подъездам лестницами, подстриженные в форме шаров кусты и аккуратные зеленые газончики — все, как один, прямоугольные. Садовник любил геометрию?

Ничего, пусть не острова… Это лето она проведет в Нордейле с Инессой и Томом: кино, боулинг, парк развлечений — найдутся занятия. Сама не заметит, как пролетят самые прибыльные по зарплате три месяца (которые приблизят ее на сантиметр по километровой трассе к квартире — противная мысль — кышь, кышь!), а там можно будет подумать об отпуске. Главное, не устать, не сдуться — правильно питаться, ходить в спортзал, чтобы, когда придет пора натягивать купальник, за себя не стало стыдно. А то ведь мороженое, понимаешь… Есть такой извечный соблазн.

Ряд домов прервался небольшой свободной от машин улочкой — Ани процокала по ней на каблуках легко и бездумно. Справа вновь поплыли похожие друг на друга, как близнецы, дома. Еще два квартала и магазин. Глаза выхватывали прикрепленные у дверей номера квартир — десятая, двенадцатая, четырнадцатая… Интересно, а нечетные номера идут по обратной стороне? Всякий раз задаваясь одним и тем же вопросом, Ани каждый раз ленилась проверить — не пошла и в этот раз; переступила через трещину на асфальте, услышала, как по пластиковому пакету проскребла длинная ветка куста, будто потрогала — что там внутри? — задумалась о чем-то несущественном и в этот момент почувствовала, что начинает проваливаться.

Проваливаться — странно сказано. Стабильный мир вокруг покачнулся, вздрогнул, но тут же выпрямился, а вот мгновенно просевшая в коленях Ани, начала падать. Почему? С чего? Запнулась? Плохо себя почувствовала? Мысль о крике даже не пришла ей в голову — вокруг ни души, а горло перехватило тисками. Вокруг лето, вечер, неподвижные позолоченные закатными лучами шапки кустов, а ее лицо неумолимо, словно локомотив, приближается к асфальту. Ближе, ближе, ближе… Она, наверное, раскроит лоб, а через минуту у ее тела соберется толпа — будут охать, такая молодая! Такая хорошенькая, а… Неуклюжая дура-растяпа…

Додумать Ани не успела. Перед самым столкновением с землей зажмурилась, выставила вперед ладони, приготовилась к боли — к страшному ее количеству, — но боль так и не пришла.

Она пришла позже.

Пришла и погрузила в себя следующие за этим шестьдесят четыре дня — от точки входа и до точки выхода.

Так и не раскрывая глаз, Ани интуитивным образом ощутила, что привычный мир исчез.

В другой жизни.

Вокруг грохотало так, что, казалось, рвались барабанные перепонки.

Сверху сыпалось, в кожу ладоней впились края острых раскрошенных камней, а ноздри и горло заткнул непривычно горький и плотный, словно комок пережженной ваты, запах дыма. Глаза не видели ничего, кроме серого неба и раскинувшейся до самого горизонта голой, безжизненной равнины. Справа автоматная очередь — слишком близкая и рвущая, с каждым выталкиваемым из ствола патроном, душу наизнанку, позади низкая обрушенная стена. И чей-то хрип:

— Суки! Не выйдет меня взять, суки!

Автомат гавкал отрывисто и зло, на износ.

Ани повернула голову и увидела, что рядом, то высовываясь из-за насыпи, то прячась за нее же, пережидая, пока на полукруглый шлем осядет очередная порция пыли, сидит одетый в военную форму человек. Злой, с перекошенным лицом и лихорадочно блестящими глазами, мужчина. Очередная порция брани, очередная порция автоматной очереди.

Она зажала ладонями уши — еще секунда, и черепная коробка треснет, развалится на куски, словно перезревший арбуз, а если не треснет череп, то треснет что-то еще, что-то глубже. Находящееся рядом дуло потряхивало, как в ознобе; чужие, обнимающие приклад пальцы с грязными ногтями, побелели.

Сквозь зажатые уши и помутившееся от шока сознание она не сразу поняла, что произошло дальше. Новый взрыв, кладка за спиной вздрогнула, а мужчина… или то, что раньше было мужчиной, медленно и тяжело повалилось спиной на землю. Без половины головы. Шея и остатки лица.

По щекам теперь текло что-то теплое и липкое, пахло мерзко и сладко; Ани в ужасе провела рукой по собственному лицу — жестом, каким пытаются согнать надоедливую противную муху, а когда увидела на пальцах чужую кровь, завизжала так громко, что на несколько секунд перестала слышать остальные звуки окружившего ее страшного мира.

— Дыши! Дыши! И разогнись! Новенькая?

Кто-то бил ее по щекам, пытаясь вывести из состояния шока.

— Не ранена? Идти можешь?

Женский голос, грязные штаны, болтающийся перед носом приклад винтовки. Очередной болезненный шлепок заставил Ани разогнуть поникшую и заржавевшую шею — наверное, ее глаза выглядели стеклянными.

Незнакомка со стянутыми на затылке черными волосами, грязным лбом и текущим по вискам потом, чертыхнулась. Привалилась поверх кладки, выстрелила в направлении одной ей видимых врагов, тут же спряталась за камнями, стряхнула с волос поднятые ответным выстрелом осколки и чертыхнулась вновь.

— Вот ты не вовремя нашлась… Оставить бы. — Бубнила она себе под нос с ненавистью. — Но как оставить? Как?!

Кого она ненавидела — себя или Ани?

Рядом лежала нога, обутая в высокий черный сапог — она принадлежала тому, без лица. Сердце заходилось в бешеном ритме всякий раз, как только глаза пытались заскользить вверх, к ремню. Желудок скручивало в приступе спазма, и Ани-Ра тут же утыкалась лицом в собственные ладони — хрипло дышала, чувствовала, как тяжело и вязко кружится голова.

Где она? Где она? Создатель, помоги понять ей, где она?

— Идти можешь, спрашиваю?

Кто-то вновь дернул за плечо; теперь карие, почти черные женские глаза находились близко от ее лица; стало видно забившуюся в поры носа грязь.

Ани кивнула — голова упала и поднялась, как у веревочной марионетки.

— Тогда дыши, как я скажу, поняла? — Женщина орала. То ли приказывала, то ли боялась, что подобранная дурочка ничего не услышит из-за выстрелов. — Резкий вдох сквозь зубы, резкий выдох. Подряд, без пауз, быстро-быстро! С минуту!

— З…зачем?

То было первое, вытолкнутое на поверхность, сквозь мгновенно пересохшие губы, слово.

— Адреналин выкинется в кровь! Дыши быстро! Иначе не сможешь бежать следом — подстрелят. Они-то взмыленные, резкие, а ты дура размякшая — ни сил, ни реакции!

Ани, не соображая, что и зачем делает, подчинилась чужому приказу — начала втягивать и выталкивать противный горько-сладкий воздух.

— Резче! Быстрее! Вообще без пауз!

Ани зажмурилась и задышала чаще.

Так она встретила Ивон.

Ту самую Ивон, чья спина мельтешила перед носом при быстрых перебежках сквозь гарь и копоть, чье оружие стало спасительным щитом от свистящих рядом пуль, чей голос выводил из оцепенения всякий раз, когда Ани спотыкалась и падала на землю, решая, что в следующий раз уже не поднимется. В этот день ее били по лицу не единожды — орали, трясли за плечи, брызгали на щеки слюной. А после вновь заставляли куда-то бежать.

Из того дня она запомнила немногое — лишь то, что под вечер они, наконец, куда-то добрались. Пустой полуразрушенный дом, черное небо в проломленной крыше, сидящих по углам незнакомых людей — человек шесть, — и собственный истошный, надломленный местами, переходящий в крик, плач:

— Где я? Где? Почему я здесь? Кто вы такие?! Почему я здесь?!

Истерика длилась, наверное, несколько часов. А, может, минут, растянувшихся для Ани в часы. Ей не отвечали, но уже и не били.

Чьи-то рты жевали хлеб, чьи-то пальцы чистили ножи и ружья, чьи-то глаза смотрели в сторону.

Уже перед сном к ее углу вернулась черноволосая «спасительница» и бросила на землю сверток с несвежим тряпьем.

— Твоя форма. Наверное, не по размеру, но другую отыщем потом.

— А спать? Как здесь спать?

— Как можешь, так и спи.

Ивон поддела сверток носком сапога и отошла прочь, чтобы свернуться в углу под куском развалившейся лавки, а Ани еще несколько часов с ужасом смотрела воспаленными от слез глазами на чужие, казавшиеся бледными пятнами на фоне черных стен, спящие и нет, лица.

В тот день никто не спросил ее имени.

* * *

Подходящую по размеру форму они отыскали трое суток спустя.

К тому моменту Ани уже знала, что существуют некие «юниты» — появляющиеся в разное время и в разных местах невысоко над землей прозрачные шары — в одних одежда, в других еда, в третьих медикаменты или оружие. То оружие, что можно просто взять — не забирать из окровавленных рук убитых солдат.

Так же Ани знала, что солдаты, подобно бешеным собакам, воюют умело и зло — пленных берут редко и то лишь затем, чтобы развлечься — изнасиловать или умертвить с помощью изощренных пыток — живыми не отпускают.

В эти первые и самые сложные три дня ее жизни на новом месте, между немыми хрипами в небо «за что?» и родившейся к окружению ненавистью, она училась впервые нажимать на курок, вдыхать в легкие едкий и горький запах единственных доступных на уровне сигарет «Кварц», жевать несъедобные консервы из жестяных банок и спать на холодной земле под открытым небом.

Продолжение следует.

* * *

Читать не хотелось — чтиво стояло поперек горла по двум причинам: первая — Ани никак не могла продраться сквозь многочисленные термины главы «Взрыватели» из книги «Разведка для профессионалов», а вторая — она попросту не хотела сквозь них продираться. Но должна. Должна, потому что существовал план «Б», который в ближайшее время придется осуществить.

Уснула она на застеленной кровати под звук стекающих в таз с мокрых штанов капель и бубнящего у соседей снизу телевизора.

Проснулась позже и резко, и тут же, не успев подумать, выхватила из-под подушки длинный армейский нож; на стене, ясная при свете торшера, зависла сжатая тонкой рукой зловещая, остроконечная тень; Ани отчего-то вздрогнула и прислушалась.

Ругались соседи.

Женщина кричала что-то про поздний приход, мужчина оправдывался. Доносились слова «кобель… пока я работаю… тварь любвеобильная…». Разбилась о стену тарелка, затем грохнулось об пол что-то потяжелее.

Ани-Ра медленно протяжно выдохнула.

Хорошо, что Брэда больше нет… Нет с тех пор, как она застала его в постели с собственной подругой. Бывшей подругой. Расстались быстро и без скандала, но с большим вырванным из ее души лоскутом. Говорят, измену можно простить, но она так и не смогла — не научилась, не поняла «как»…

Тень от ножа дрожала на стене — острая, черная, смертоносная. Во что превратилась жизнь? Соседи продолжали истерично ругаться — теперь орал и мужчина.

Ани посмотрела на зажатый в руке тесак и в который раз задалась риторическим вопросом, сможет ли она когда-нибудь научиться спать, как нормальный человек?

Вздохнула. Убрала нож под подушку, погасила торшер и зябко свернулась на постели калачиком.

Капало со штанов. Капало на улице.

* * *

Свет прожекторов освещал базу, как стадион — фонаря не потребовалось. По стенам от крыши протянулись резкие угловатые тени; Дэйн, ощупывая поверхность шероховатой стены пальцами, чувствовал себя неуютно.

Два часа ночи, а он один перед складом. Напротив дом и квартира, из которой стреляли — не пустая, с дежурным патрулем внутри, но тревога не таяла.

Барт — годовалая немецкая овчарка — (именно так назвала неизвестную ему породу Бернарда, которая помогла с собакой) сидела у ног, как приклеенная.

— Иди уже, погуляй. — Проворчал Эльконто, продолжая внимательно осматривать каждый метр щербатой стены.

Пес качнул хвостом — услышал, мол, но остался сидеть на месте сторожевым маяком, с места не сдвинулся.

— Ни единой дырки. Ни одной… Или я не там ищу?

Дэйн отнюдь не действовал на «авось», он прекрасно знал, что именно искал — отметины от «пристрелки». Дыры от патронов, которые снайпер выпускает прежде, чем осуществить финальный выстрел для того, чтобы точно почувствовать дистанцию, угол, наклон. И еще «флажки». Если действовал профессионал, то должны были остаться сигнализаторы ветра — одна или несколько привязанных где-то неприметных глазу тряпиц.

Через сорок минут он сдался. Ни отметин, ни индикаторов воздушных потоков. Ничего. И это означало, что, несмотря на дорогую винтовку, действовал непрофессионал. Грубо говоря, неподготовленный и неумный идиот, который во время стрельбы не учел погодные условия.

Как глупо. И как хорошо. Что он промахнулся.

— В машину!

Гаркнул Эльконто псу, и тот, мотая хвостом, стремглав понесся к стоящему в ворот джипу.

Ругаясь за отпечатки пыльных лап на сиденье, водитель привычно закинул полы длинного кожаного плаща в салон и хлопнул дверцей. Заурчал двигатель.

Глава 2

В другой жизни.

В те первые трое суток ей беспрерывно казалось, что стоит только моргнуть, и все изменится. Что это всего лишь ошибка, сбой в системе мирозданья, неверный прорыв одного из ее лоскутов. Что нужно еще чуть-чуть подождать, и мир обязательно качнется, совсем, как когда-то вздрогнет, и тогда перед глазами вместо серого неба, окровавленных рук и камней, возникнет ведущая к дому дорожка. И номера квартир, все четные — десятая, двенадцатая, четырнадцатая… Закатное солнце, аллея, хрусткий в руках пакет.

Но мир не вздрагивал. И постепенно росток надежды захлебнулся ночными молчаливыми слезами — даже ему стало слишком много воды. Почему-то никто не увидел, что это сбой, и не починил систему — страшный мир не спешил исчезать, наоборот, с каждым днем делался все реальнее. И поначалу ежечасно ожидающая чуда Ани, к концу недели утратила в него веру.

Продолжение следует.

Яичница жарилась неохотно — вредная яичница. Шкворчала, пузырилась, брызгалась жиром. Два желтка, прозрачная вокруг клякса белка — ни колбасы, ни сыра, ни помидор. Пустая бутылка из-под масла отправилась в затянутую синим мешком урну. Недовольно смотрел на хозяйку пустыми полками холодильник; сморщились на веревке подсохшие штанины.

Ани любила магазины: колбасные ряды, яркие чайные упаковки, цветастые этикетки, приятная музыка и неспешные люди с корзинками — все это неизменно напоминало ей о чем-то хорошем. Забытом, но все же хорошем. И она обязательно купила бы колбасу, сыр и помидоры, если бы сегодня утром, не выхватила взглядом, склонившийся над рыбной витриной профиль, со знакомыми чертами — нос с горбинкой, пухлые губки, вьющиеся волосы и длинную шею. Профиль Ленни Маршала — носильщика из «Левенталя». Когда-то, сталкиваясь в коридорах или у выхода, они любили перебрасываться шуточками.

Вот и теперь Ани предчувствовала поворачивающуюся в ее направлении голову, расширившиеся зрачки серых глаз, качнувшуюся надо лбом рыжую челку и удивленный распахнувшийся рот-бантик (как можно такой целовать? Такой должен быть у куклы…) А после и удивленно-восторженный тон:

— Ани? Это правда ты, Ани? Глазам своим не верю!

И она сбежала из магазина. Набросила на голову капюшон невзрачной синей кофты и повернула к выходу. Почему-то забыла о том, что могла бы зайти в другой магазин — купить колбасу, сыра и помидор, а теперь стояла у плиты и смотрела на убогую и совсем неаппетитную глазунью из двух, словно глаза ослепшего клоуна, желтков и расплывшегося по бокам белка.

(Sophie Ellis-Bextor — Today The Sun`s On Us)

Собирать информацию, анализировать, планировать, действовать — именно такие шаги придется пройти тому, кто хочет получить результат. И сегодня настала очередь «действовать». Еще говорят «съешь свою лягушку сразу», что означает, если в течение дня присутствует неприятное дело, не тяни, выполни его первым, чтобы этой самой лягушкой не пришлось давиться под вечер, когда хочется расслабиться.

Вот Ани и съела свою — сходила в салон подержанных автомобилей, взяла напрокат наиболее неприметный, по ее мнению, но вполне бодрый, «ходовой» седан светло-серого цвета, а теперь сидела на водительском месте и морщилась. Чужая машина, чужой запах, непривычный рукам руль, неудобные жесткие педали. Хотя ей любые педали показались бы неудобными по той простой причине, что Ани попросту не любила водить, и оттого откладывала покупку своего авто. Одно дело сдать на права — другое крутить баранку. Не женское это дело, не женское, но грань между «надо» и «хотелось бы» стерлась.

Мотор завелся с пол-оборота. Ощущая себя настолько же комфортно, как если бы сидела в квадратном корыте с размытыми габаритами, она вывернула с залитой дневным светом, полупустой стоянки на дорогу.

В цветочном магазине на окраине города царила тишина. Полуувядшие букеты за стеклами витрин смерзлись и застыли, а расставленные в глиняных горшках вокруг прилавка растения, обмякли листьями — видимо, за ними не следили.

Неудивительно. Вышедшая из дальней двери на звон колокольчика женщина, едва ли напоминала цветочника: кожаная куртка, жесткие сладки у неулыбчивого рта, частично поломанные, частично обгрызенные ногти. Пряди черных, крашеных волос, накрученных, казалось, еще в прошлом веке, так и засалились неопрятными локонами. Окончательно от ощущения, что перед тобой цветочница, уводил цепкий, неприятный взгляд и медленно пережевываемая во рту жвачка.

— Вам чего, милочка? Букетик, розочку, напольный цветок?

Голос прокуренный, низкий.

Ани осторожно осмотрелась вокруг, пытаясь сообразить, не ошиблась ли адресом, затем встретилась взглядом с «продавщицей» и, помедлив, произнесла.

— Мне взрыватель.

Комнатушка за ширмой, куда ее привели, предварительно заперев стеклянную дверь магазина, оказалась без окон; на этот раз интерьер подходил хозяйке куда больше: висящая на стене изъеденная круглыми отверстиями мишень — в том месте, где должна была находиться «десятка», красовалась дыра размером с кулак. Ящики, коробки, стол, мятый пыльный диван и, уводящий вглубь помещения, темный коридор.

— Какой взрыватель нужен?

— Частотный.

— Сейчас все покажем.

«Цветочница» удалилась в подсобку. За ту минуту, пока она отсутствовала, Ани успела выхватить взглядом новые детали: штампы «огнеопасно» на коробках, разложенные на столе металлические штырьки непонятного происхождения (видимо, ими и занималась хозяйка, когда прозвенел звонок) и стопку книг в углу — все, как одна, потрепанных.

Женщина вернулась. Быстро и ловко смахнула штырьки со стола в полиэтиленовый пакет, разложила на потрескавшейся лакированной поверхности капсуловидные предметы. Встала рядом, кивнула:

— Выбирай. Есть подороже, есть подешевле.

— Цена не волнует.

Ани-Ра какое-то время сканировала товар, одновременно выуживая из головы полученные ранее и накануне из книги «Разведка» знания, затем ткнула в один — тот, с которым работала прежде.

— Вот этот.

— Хороший выбор. — Голова с сальными волосами склонилась на бок. — Что-нибудь еще?

— Да. Мне нужен скремблер.

«Баба» в куртке (почему-то язык не поворачивался назвать ее «женщиной») усмехнулась, но посмотрела с уважением.

— Мстишь предавшему тебя дружку? Или босс на работе зарплату не выплатил в срок? Знаю-знаю…

Что означало «знаю-знаю» спрашивать не имело смысла — наверняка в дебрях искаженного от жестокости мозга плавало огромное количество связанных с чем-то нехорошим воспоминаний. Может, рассказов предыдущих покупателей — их откровений, с какой целью брался товар.

— Что-то типа того. — Неопределенно ответила Ани и отвернулась — стала смотреть на мишень.

— Моя! — Раздалось гордо, затем шаги снова стихли в коридоре.

Неужели она стала похожей на эту даму? Такая же жесткая, неухоженная,… бессердечная? Не женщина, а женское обличье — одежда и скелет, оболочка, у которой все внутри сгнило? Нет, наверное, еще нет… Когда дело будет сделано, она уедет, уедет куда-нибудь далеко, может, жить в другой город, начнет все с чистого листа, попытается восстановиться, забыть. А если не забудет…

Ани-Ра не стала озвучивать мысль в голове, просто знала — застрелится.

Да, один патрон. Быстро и безвозвратно. Единственный и самый действенный способ лишить человека всех проблем, а заодно и воспоминаний. Мысль не вызвала эмоций.

Вернулась продавщица, протянула похожий на рацию предмет — жесткий пластик, кнопки, небольшое окошко в центре и маленькая, закругленная на макушке антенна.

— Плюс двести пятьдесят баксов. Батарейки прилагаются.

Ани достала из заднего кармана штанов деньги. Пока отсчитывала купюры, по ее лицу, будто пытаясь отыскать вход в сокровенные мысли, скользил взад-вперед взгляд черных глаз.

— Пластид есть?

— Есть.

— Ты хоть знаешь, сколько его использовать?

Ани-Ра напряглась и разозлилась — не надо лезть не в свое дело, не надо. Женщина уловила недовольство.

— Да ты не кипятись, — сказала тихо, — заложишь больше, снесешь весь квартал. А там не только твой дружок, там еще и другие люди.

— Знаю. — Прозвучало злее, чем хотелось.

— Машина?

— Да, машина.

— Не переборщи.

«А ты не учи меня»

Внутри черных глаз что-то изменилось, и начавшей уставать от этой комнаты и этого места Ани вдруг показалось, что эта женщина, ее двойник, копия. Что она когда-то тоже…

— Война? — Вырвалось почти случайно. — Да?

— Что, Война?

Нет, показалось. Просто показалось.

— Ничего.

Уже на выходе в спину прозвучал финальный вопрос:

— А ты хоть умеешь его программировать-то? Взрыватель?

Раскрывать рот не хотелось — зачем выдавать лишнего? — но что-то толкнуло качнуть головой.

— Нет. Буду искать спеца.

Сзади снова усмехнулись; заскрипела спинка кожаного сиденья кресла.

— Когда снимешь частоту, приходи. Помогу.

Ответ получился ни «да» и ни «нет».

— Буду знать.

Мало ли.

На этот раз запах увядших в горшках цветов показался ароматом цветущего сада, а звякнувший над дверью старый колокольчик, провозгласил обретение свободы. Теперь к седану.

«Был бы помощник, было бы куда проще» — с досадой думала Ани.

Какой выбрать парик — рыжий, темный, шоколадный? Какой будет смотреться естественно и привлечет меньше всего внимания?

Русый. Но цвет ее собственных волос был светло-русым, соломенным — нельзя рисковать, придется взять темный.

Очередная продавщица косилась с любопытством — нормальная продавщица, не «баба» в кожаной куртке, а молодая, улыбчивая и вежливая, в общем-то, девчонка. В открытое окно магазина долетал теплый, полуденный ветерок, трогал нанизанные на штырек кассовые чеки, заставлял гору мертвых локонов, украшавших стену, шевелиться.

— Хотите попробовать себя в новом стиле? Сейчас в моде красноватый оттенок.

Ани скрипнула зубами; определилась, наконец, с выбором, бросила на прилавок темные, похожие на снятый с чужого черепа скальп, волосы и оплатила покупку.

Осталось выбрать одноразовую блузку, глянцевый журнал и бордовую, какую она никогда не наносила на губы, помаду.

Чем больше разница с настоящей внешностью, тем безопасней.

Ей повезло, насколько вообще может повезти человеку, задумавшему недоброе.

Черный внедорожник оказался припаркован у ворот — хозяин дома.

Просторный современный в техно стиле особняк высился за стройным рядом из пяти кленов. Три этажа, высокие без перегородок окна, отраженные стеклом оранжевые всполохи закатного солнца. Наверное, в огромной гостиной тепло и уютно, наверное, там здорово сидеть в кресле и шуршать газетой. Белые паласы, крутые лестницы, огромный экран телевизора, камин…. Интересно, есть ли в доме женщина? Почему-то раньше Ани никогда не задумывалась о том, есть ли у человека, которого она хочет убить, женщина — не стала и теперь. Незачем. Этот дом скоро разнесет в клочья, как и стоящий у ворот автомобиль. Да, заденет пару соседних зданий — не беда, все застраховано, отстроятся. Осталось лишь считать частоту при заведении мотора, отдать ее профессионалу, который запрограммирует на нее взрыватель, и все — дело сделано. Новая жизнь. Новый город. И чистый лист.

Ани и сейчас предпочла бы вместо страницы с фотографиями модной одежды смотреть в чистый лист. Раздражала духота салона, раздражали натянутые поверх чужих волос наушники, раздражал собственный беззаботный вид — а-ля, я просто жду своего дружка, — и напомаженный бордовым рот.

Как такое может нравиться? Она несколько минут с ужасом рассматривала собственное отражение в зеркале — темно-коричневый парик, светлые брови, серо-зеленые глаза, жирно обведенные черным карандашом веки и непривычно темная, делающая ее похожей на проститутку, помада.

Полнейший диссонанс. Зато если Эльконто решит подойти к ее машине и попросит закурить, чего, конечно же, не случится (она выяснила у информаторов не только его адрес, но и все полезные/вредные привычки, за что отдала половину скопленного когда-то состояния), он не узнает в ней привычную Ани.

Потому что он не знает, кто такая Ани.

Потому что не знает, что она вообще существует. Там, на Войне, для него не существовало Ань, Ивон, Томов, Бобов и прочих людей — там были только собаки, отбросы общества, на которых он — человек в плаще — натравливал своих солдат.

Сука. Поганая сволочь.

Просто выйди из дома, просто заведи свою машину, чтобы скремблер считал частоту, и тогда кожаная «баба» настроит на нее взрыватель. Просто сделай то, что требуется, и свободен, ведь не сидеть же в душном салоне всю ночь?

Ани-ра, нацепив на лицо беззаботное выражение, зло перевернула страницу журнала и уткнулась невидящим взглядом в рекламу духов. Хотелось выйти и пройтись по тротуару, хотелось размять затекшую спину, но больше всего раздражала не надобность подолгу сидеть без движения, а бесконечно чешущаяся лодыжка с татуировкой в виде штрих-кода.

Она — эта странная татуировка — появилась «там». На вторые или третьи сутки пребывания на Войне — по крайней мере, именно тогда ее впервые заметила Ани.

В другой жизни.

Первое ранение оказалось легким, поверхностным — прошедшим вскользь осколком гранаты, но царапина кровоточила обильно, и теперь Ивон лила на нее воду из бутылки. Злилась, знала, что не хватит для питья, но все равно лила.

Пытающийся пробраться в соседний сектор отряд задерживался; люди укрылись на местности, где и как могли: за камнями, в оставшихся от бомб углублениях, за насыпями. Ждали, когда раненая сможет идти.

Ани сжимала от боли зубы — мазь оказалась едкой.

— Терпи, зато за ночь затянется. А если сейчас не намажем, то…

Это самое «то» Ани-Ра уже частично видела, а остальное быстро домыслила — заражение, воспаление, адская боль. Сначала ее будут тянуть на плечах, но потом, когда ноша станет слишком тяжелой, бросят. Или отрежут ногу — ведь в фильмах про войну всегда так? Без обезболивания и ржавой ножовкой…

— Против кого мы воюем, Ивон?

Ани пыталась отвлечься от боли и серого, вгоняющего в тоску, пейзажа. Намеренно не смотрела на клубы дыма на горизонте.

— Против солдат.

— А за кого?

— За себя.

— За себя? Но в чем смысл? В чем конечный смысл?

— Да откуда же я знаю!

Жгуты-тряпки стянулись под коленом жестко и туго, и почти сразу же пропитались кровью. Ани побоялась задавать новые вопросы — пусть ее имени так пока никто и не спросил, но ведь тянут с собой, не бросили. Пока не бросили…

И однажды, если останется жива, она все выяснит.

Она ходила за Ивон уточкой. Только уточки так настойчиво следуют за теми, кого, открыв глаза, видят впервые в жизни.

Так случилось и с Ани: Ивон на два шага в сторону — Ани следом. Ивон составляет в голове план — Ани, не спрашивая разрешения, молча сидит рядом. Ивон разговаривает с Рональдом — Ани втихаря ловит их каждое слово.

Маленьким, сбившимся вместе отрядом из семи человек, командовали двое — Ивон и Рональд. Вели его к новым укрытиям, искали юницы, пропитание, защищали и пытались отбить у солдат «своих». Часто отбить получалось не всех, и тогда отряд делался меньше на одного или двух человек, а после находили новеньких. Всегда находили. И именно их, как поняла Ани, убивали быстрее всего — потому что ни умений, ни сноровки, ни опыта. Мертвые тела лежали тут и там — еще одетые в гражданскую одежду, безоружные, с застывшим, когда накрыла смерть, в глазах ужасом.

Ани повезло,… наверное, — возникла рядом с Ивон и оказалась спасена.

Так почему же ей все никак не удавалось почувствовать себя «счастливчиком»?

* * *

— Слышь, ты, хлеб остался у тебя?

От мужика, что стоял позади, воняло. Кудлатый, заросший щетиной, вечно согнутый в позвоночнике, будто тот состоял не из костей, а из еще одной, наполненной дерьмом, кишки. Ани попыталась вспомнить, как его зовут, но не смогла, и оставила попытки — какая разница? Кому здесь нужна вежливость?

Болела перевязанная нога.

— Нету.

Она даже не обернулась от щербатого оконного проема, в который смотрела на луну и бегущие по небу тонкие серые облака. Облака бежали быстро, спешили куда-то — клубились, тянулись, почти неслись. Наверное, и они, как и весь остальной воздух, пахли дымом.

Мужик недовольно кашлянул, обронил что-то про «раненая и новенькая, а жрешь столько…», сплюнул и побрел прочь.

Жрешь…

Много ли она «сожрала» за последние сутки? Одну баночку непонятных, состоящих из мясных обрубков «консервов» утром, пару сухих крекеров в обед, кусок хлеба вечером. И еще вода. А сколько бегала? В одном мужик прав — юнитов с едой они сегодня не нашли (не нашли из-за нее?), а, значит, голод, и, значит, все злые.

Сидеть в разбитом каменном доме не хотелось — из-за боли сон отступал.

Нащупав в кармане мятую пачку «Кварца», Ани поднялась и захромала к такому же сквозному, как и окно, дверному проему.

Интересно, что здесь когда-то строили? И для чего? И почему после это место превратилось в военный полигон? Откуда все эти одинокие разрушенные дома, и жили ли в них когда-то? Теперь трудно представить.

Она видела немногое, а увиденное все никак не могла сложить в единую картину: каменистые равнины, чахлая трава, окопы, насыпи, каменные сараи. На горизонте виднелись дома повыше — в пять-десять этажей — все, судя по отсутствию в дневное время отблесков, с выбитыми стеклами.

Город? Может, когда-то здесь стоял город?

Воюющие непонятно против кого люди — разношерстный сброд, к которым теперь причислили и ее, и подготовленные хорошо экипированные и вооруженные отряды солдат — откуда такое неравенство сил? Почему у одних есть шлемы, бронежилеты, военная обувь, а у других мятое шмотье, в котором за картошкой в погреб выйти стыдно?

Вопросы-вопросы-вопросы. И один самый главный — что среди этого ада делает она, Ани?

Отходить далеко страшно — высунешься макушкой, и ее тут же снесет выстрелом, поэтому Ани-Ра свернула от строения, в котором решил заночевать отряд, чуть в сторону, стараясь все же держаться в его прикрытии.

Под ногами шуршали высохшие стебли травы; над головой неслись облака. Вновь закровила нога — повязка сделалась теплой и липкой. Ничего, она недалеко. Только покурит и вернется, а там снова перевяжет и намажет мазью.

Впереди показался усыпанный камнями лог; откуда-то потянуло вдруг сигаретным дымом.

Ани напряглась — солдаты? Тот, кто курил, тоже услышал ее шаги и напрягся — послышался щелчок взведенного курка.

Инстинкт приказал быстро пригнуться к земле — нога резкому движению не обрадовалась; Ани охнула. И тут же услышала усталое, облегченное и почему-то разочарованное:

— А-а-а… Это ты.

Они курили без слов.

Сердце все никак не успокаивалось от нахлынувшей паники — истерично билось о грудную клетку, мешало думать. Катилась по небу вдаль рваная пелена из облаков; из-за шевеления подошв скользили вниз по склону мелкие камешки, плыл по воздуху едкий от дешевого табака дым.

Ани знала, что Ивон злится — злится, но не гонит прочь. Такие, как она — люди с принципами — не любят грубить. Не станут открыто злословить, замахиваться прикладом или открыто отталкивать, но и принимать не будут тоже. Зачем им?

Сильнее прежнего пульсировало колено; ночь, казалось, тянулась бесконечно — безликая, пустая и усталая.

— Ты не злись на меня, — зачем-то попыталась оправдаться Ани, — я знаю, что хожу за тобой везде. А ты, наверное, думаешь, обуза…

Черноволосая женщина курила, подтянув колени к груди; автомат лежал рядом, пистолет вернулся за пояс. На жалкую попытку извинений она не отреагировала.

— Я, может, и обуза. Но я пытаюсь научиться. Пытаюсь здесь выжить.

— Все пытаются.

Прозвучало ровно — вероятно, Ивон витала где-то в своих мыслях и поддерживать диалог с Ани-Ра не желала, но та не оставляла попыток.

— Ты бы рассказала мне побольше… Кто воюет? Как? Зачем? Против кого? Может, подумали бы вместе.

— Много тут… думальщиков. Толку мало.

— Мало. Но попытаться стоит. Никогда не знаешь…

Чего «не знаешь», Ани уточнять не стала — не хочет говорить, и не надо — попытается выяснить детали у других. Ведь хочется не просто выжить, хочется вернуться, а для этого нужна информация. Нужен план.

— Ты скажи, выход отсюда есть? Где-то его можно отыскать?

Ивон не поворачивалась целую минуту. Докурила одну сигарету, сразу же зажгла другую, выплыла, наконец, из собственных размышлений, склонила одно колено к земле.

— Есть, говорят. Но никто не знает где. Карты нужны.

— А у кого есть карты? В юнитах? У солдат?

— Может быть. Но мы пока не находили.

— Нужно найти. Я не хочу здесь сидеть.

Взгляд в свою сторону «дура, мол, а кто же хочет?» — удивленный и насмешливый, Ани поначалу проигнорировала. Потом не удержалась — ответила насуплено и зло.

— Надо придумать. Придумать, как выйти.

«Кварц» драл горло. Раньше она не курила — баловалась только, а тут начала, да. Кто бы ни начал?

— Да расскажу я тебе больше, несложно. — Вдруг донеслось из темноты. — Ночь длинная. Что знать-то хочешь?

— Что это за место? Как сюда попадают? Против кого сражаются, и есть ли выход? — Вопросы повалились изо рта, как медяки из опрокинутой вазочки. — Какое оружие самое эффективное? Сколько ты здесь? Почему вдали стоит город, но мы туда не идем? Много ли вокруг отрядов повстанцев? Почему не объединяются?

Ивон усмехнулась.

— Да ты стратег!

— Издеваешься? — Хотелось обидеться, но не позволяла тоскливая горечь и все еще пульсирующая в груди надежда. — Так сколько ты здесь, давно?

— Давно. — Ивон потушила окурок о камни, но, к облегчению Ани, с земли не поднялась, заговорила вновь. — Все спрашивают одно и то же, все. Как сюда попадают? А никто не знает, как. И никто не знает почему.

— Но как же так?

Женщина фыркнула.

— А ты знаешь?

— Нет. Я просто шла, шла по улице…

— Вот и все, что-то «просто» делали — спали, готовили, работали, стригли кусты. Нет системы. Нет ее — думаешь, я не пыталась найти? Ты шла по улице, я была дома — мир вздрогнул…

Ани-Ра отчетливо помнила этот момент — странный крен бытия, собственное падение и панический, почти животный страх.

— Я здесь уже больше месяца, а знаю не намного больше твоего, и уж точно не знаю «за что» — отчаялась понять. Как и все тут, училась стрелять, училась прятаться и выживать, а толку-то. Да, говорят, где-то есть портал — дойдешь до него, и выйдешь наружу. Но где? Как отыскать, куда двигаться, если тебе полметра пройти не дают, стреляют? Город на горизонте стоит, но никто не знает, что там. Солдаты? Юнитов на дороге к нему становится меньше — мы пытались в ту сторону двигаться, каждый раз возвращались назад, теряя провизию, вооружение, людей. Да и люди эти — не бойцы. Никто тут не боец.

Картина вырисовывалась не просто мрачная, зловещая. От никотина кружилась голова, хотелось закрыть лицо руками и запричитать, пожаловаться, раскачиваясь из стороны в сторону, на судьбу. Вот только кому жаловаться? Кому плакаться? И потому Ани сидела без движения, чувствуя, как немеют мышцы ног — слушала то, чего не желала слышать, а в голове прорисовывались все более неприглядные детали окружающего мира.

— У них хотя бы есть штаб, а у нас что? Перебежки с места на место — ни план составить, ни оружия собрать.

— Штаб? У них где-то есть штаб?

— Ходят слухи.

— Значит, кто-то этим всем управляет?

— А как же без управления? Но тебе-то что? Не дойдешь все равно.

Ани сжала зубы — злость придавала сил.

— Посмотрим.

— Прыткая ты. Упертая. Ногу подлатай к утру, а то вообще с места не сдвинемся.

Шумно втянутый воздух послужил ответом — подлатаю, мол. Не такая неженка.

Ивон лишь покачала головой.

— А мыться здесь где-то можно? Речки есть?

— Видела как-то одну, далеко отсюда. Карта нужна, девочка, карта. Без нее мы, как без рук. Хотя мы вообще без рук — как будто тут кто-то не желал их нам давать. Еда плохая, за каждую винтовку бьемся, спим без одеял. Как будто нас всех проучили за что-то. Прокляли.

Прокляли.

Последнее слово повисло в воздухе черным ореолом — оно давно пропитало здесь все: камни, бесплодную землю, обезвоженные стебли, покинутые дома.

Прокляли.

Ани перебирала пальцами комковатую сухую почву, слушала, как урчит измученный голодом желудок, и смотрела на противоположную сторону склона — на стреловидные, собравшиеся из мелких камушков, оползни.

— Может, и прокляли. Но мы еще живы… А если живы, будем биться.

Вместо ответа откуда-то с горизонта долетел грохот далекого взрыва. Ивон больше на нее — глупую, самонадеянную дуру не смотрела. Не воспринимала всерьез.

— Я — Ани, если что. — Ани-Ра тяжело поднялась с земли первой. — Вдруг пригодится.

* * *

«Объект» показался в районе шести вечера; к этому моменту Ани прокляла работу шпиона — невыносимо хотелось что-нибудь съесть и сходить облегчиться. И если для выполнения второго пункта в распоряжении были кусты соседского палисадника, то для первого пришлось бы сняться с места и покинуть точку наблюдения. Она идиотка, что не взяла еду с собой, а так же не подумала о приспособлении, в которое можно помочиться, не выходя из автомобиля. Такие существуют, она читала.

Ничего, в следующий раз будет умнее. Если он вообще понадобится — этот следующий раз.

Легкая футболка и штаны, летние мокасины, бодрая походка — Эльконто быстрым шагом направлялся от дома к машине.

Скорее-скорее! Оживший в руках скремблер затарахтел помехами. Притворяться беззаботной, читать журнал и одновременно управлять незнакомым гаджетом оказалось тяжело — Ани изо всех сил сосредоточилась; на висках и шее тут же выступил пот.

Давай, подходи, заводи машину… Это все, что требуется. Это быстро. Но «объект», как назло, притормозил у самой дверцы, когда сзади послышался собачий лай. Крупная лохматая собака с серовато-коричневой шерстью выскочила из-за деревьев, кинулась к хозяину и залилась басовитым недовольным гавканьем.

— Будешь дома, я сказал! Ты не со мной! Нет!

Пес подскочил к машине, уселся на асфальт и поскреб заднюю дверцу когтистой лапой.

— Барт! Не порти покрытие! Домой, я сказал!

Длинноухий питомец потряс головой и заскулил.

До этого момента Ани задумывалась о потенциальной женщине Эльконто, но никак не о питомце. Дом не жалко, машину не жалко, человека тоже. А вот собаку… Отпихивая эту мысль, Ани казалось, она отпихивает нищего от окон ресторана — неприятно, но надо.

— Давай. Быстро назад. В дом, я сказал!

Пес Барт послушался — неохотно поднялся и, ежесекундно оборачиваясь, побрел по дорожке к дому. Послушно тявкнул уже от самой двери.

— Да-да, защищай там.

Высокий человек с белой косичкой на затылке распахнул дверцу джипа и уселся внутрь; Ани напряглась. Трещал, выявляя одному ему известные сигналы, скремблер.

Давай же, давай… Осталось совсем чуть-чуть…

Как только взревел мотор черного внедорожника, на экране следящего прибора высветился ряд из цифр, а «рация» пикнула, сообщая о том, что код получен.

Получен.

Ани смотрела на экран размером в один на три сантиметра и не верила своим глазам.

Код. Заветная частота. Считана.

Теперь, как только она отправится во взрыватель, а бомба будет прикреплена к днищу, следующее заведение мотора станет последним.

Вновь быстро и почти радостно стучало сердце; сейчас в этих дворах царит аккуратное уютное лето: чистые дорожки, зеленые газоны, расслабленные беспечные люди. А скоро будут разбитые стекла, почерневший асфальт и куча искореженных деталей, среди которых распределятся ошметки обугленной человеческой плоти.

Все, как и должно быть.

Станет ли тогда спокойней? Станет? Будут ли сотни других жизней отмщены одной-единственной?

Выворачивая с обочины, Ани думала о том, найдутся ли среди обломков остатки того, что раньше было пушистой радостной собакой?

Грустно, если это будет так.

* * *

— Ну, посидел бы еще с нами! Там вторая серия осталась.

Они упрашивали хором.

— Не могу. Я итак, с вами просидел почти три часа. Еще эти… яйца… терпел на коленях.

Пушистые существа, сбившиеся у ног Клэр, смотрели на Эльконто одинаковыми золотистыми глазами — ему чудился во взгляде беззлобный упрек — мол, зря уходишь, могли бы еще поиграть после фильма. Ох уж эти Фурии…

— Они тебя любят!

— Юбим! Юбим! — Донеслось с пола.

— Да-да. Балдеть вы «юбите» и во что попало превращаться.[2]

Когда Бернарда — телепортер отряда специального назначения — смеялась, у него всегда теплело на сердце. Только она умела так улыбаться и так смотреть — тепло и с нежностью, и каждый раз, окутанному теплом этого взгляда, Эльконто казалось, что через ее серо-голубые глаза смотрят Ангелы — те самые, с крыльями, о которых некоторые писали в книгах, но которых никто и никогда не видел.

— Не могу. Рад бы, да не могу. Там Стив ждет.

Бернарда сдалась, ее долговязая подруга тоже.

— Ладно, тогда приходи к нам в следующий раз — Дина снова привезет Смешариков, посмотрим все вместе вторую серию. Хорошо хоть, торт успела допечь, сейчас принесу. И печенье тоже.

Клэр быстро исчезла в недрах дома.

Ночь утопала в треске цикад и монотонном поскрипывании сверчков — хорошая ночь, теплая — продолжение душевного вечера. Таких на памяти Эльконто было мало, и он ценил каждый.

Оставшись одни, они посмотрели друг на друга и, не сговариваясь, улыбнулись. Бернарда привалилась к косяку; часть Смешариков укатилась следом за Клэр на кухню, другая часть поехала искать Ганьку — местную кошку — безоговорочного фаворита в партнерстве для игр.

— Как там Барт?

— Нормально. — Дэйн сцепил пальцы в замок и вытянул перед собой руки — повращал ими в кистях. Затекшие плечи тоже требовали активности. — Учу его, когда есть время. Тренирую, дрессирую.

— Поддается?

— А куда он денется? Жрать любит так же, как и я. Приходится его потом гонять.

— Зато характером оказался хороший.

— Это да.

— Все перегрыз тебе уже?

Дэйн усмехнулся. Он до сих пор помнил, как увидел этого пса на одной из улиц другого мира, и ту минуту, когда вдруг решил забрать его с собой. Не окажись рядом Бернарды, Барт так и остался бы бродячим псом, питающимся из помоек. А теперь не бродяга, теперь это пушистая здоровая чудо-собака. Ну, грызет иногда плинтуса или пытается жевать обшивку кресел, но ведь все слушает, а, главное, слышит.

— Да я купил ему недавно деревяшек специальных и мячиков. Носится теперь с ними по всему дому — меньше стал жевать. К тому же по ушам получать не хочет — только цикну, он голову положит на лапы и глаза сделает виноватые. Хитрый, блин!

— Хитрый, да. Они все хитрые.

Они говорили ни о чем, и Эльконто поймал себя на мысли, что тонет в этой ночи. В этих городских сумерках, падающем от фонаря свете, в запахе растущих под окном цветов, в тепле, что, казалось, исходит от самих стен этого дома. Он за этим и приезжал сюда — напитаться, отдохнуть, побыть. Выкраивал вечер раз в неделю или две и, обязательно ворча и скрипя, словно старый пердун, соглашался на совместный просмотр какого-нибудь фильма — плевать какого. В такие моменты он никому бы не признался, что наслаждается всем: атмосферой гостиной, неспешно бродящей из комнаты в комнату рыжей кошкой, звучащими с дивана комментариями, домашним попкорном в вазочке, даже вечно лезущими на колени пушистиками наслаждается — ядрись они провались.

Его собственная гостиная слишком часто казалась молчаливой и тихой. Одинокой. Теперь в ней есть Барт.

Клэр вернулась с двумя пакетами; в ночной воздух тут же вплелся аромат корицы.

— Тут вам со Стиви торт. А еще круассаны — да-да, такие, как любит Дина, и твое печенье с орешками и шоколадной крошкой.

— Ты меня закормишь.

— Такого бугая закормишь!

— Нашла, тоже мне, бугая…

Двухметровый Эльконто смутился, а стоящая напротив темноволосая женщина рассмеялась — он до сих пор помнил, как она смущалась тогда, на вечеринке от его скабрезных шуток. Как выскользнула из-за стола, как укрылась на кухне, где и встретила повара Рена Декстера Антонио — свою судьбу. Хорошие времена — золотые времена.

— Ты приходи в следующий раз.

— Приду. Как же не приду, когда тут такое печенье.

И печенье, и забота, и искреннее внимание.

Попрощавшись, Эльконто зашагал к машине; ему в след кричали «Ака!» тонкие голоса Смешариков.

(Just Flex & Jazzamor — Way Back (Instrumental))

Дорога была в радость.

В салоне пахло ванильным кремом, ромом и горячим тестом круассанов. Торт покоился на заднем сиденье, а вот белый бумажный мешочек Эльконто положил рядом с собой, чтобы во время поездки изредка нырять туда рукой — нет ничего вкуснее печенья, когда оно не хрустит, а тает на языке, распадаясь в сладкую кашицу с вкраплениями из орехов и шоколада. Знает эта долговязая, как печь — зря Стив не приехал, опять остался в госпитале с солдатами.

Домой. Выгулять Барта. Поспать несколько часов, а посреди ночи снова в штаб — жизнь, замкнувшаяся в круг.

Иногда, происходящее казалось Дэйну несущимся из ниоткуда и в никуда поездом, а они — он сам и Стив — ступившими в вагон, да так и оставшимися в нем жить пассажирами. Бешеная скорость, грохочущие колеса, двухколесная полоса из рельсов, и все одно и то же: раненые солдаты, юниты, бесконечные бои, просчет стратегий, широкий экран перед столом с кнопочной панелью и снова солдаты.

Не заключенные, сосланные Комиссией отбывать пожизненное наказание, не бешеные звери, осужденные за особо тяжкие преступления — для Стивена они были просто людьми. С дырами в животах, рваными ногами, осколках в груди, шрамами на лице — он лечил всех. Потому что не вылечишь солдата, и он умрет «насовсем» — не вернется в нормальный мир, как «повстанец». Что хуже — быть повстанцем, гражданским лицом без навыков, закинутым на поле боевых действий с незнанием о том, что твоя кончина явится счастливым моментом возврата в Мир Уровней или же солдатом с четким осознанием, что смерть — это конец? Настоящий конец без права на второй шанс возродиться где-либо вообще. Вечное поле, ставшее жизнью, вечный бой за еще один никчемный и безрадостный день…

А Стив все лечит и лечит…

Черный внедорожник несся по ночным улицам спокойно и бесшумно; машин мало — дорога объездная. Плавно скользил по капоту и ветровому стеклу свет фонарей.

Любил ли Эльконто свою работу? Он задумывался об этом время от времени и всегда приходил к мысли, что любил собственное умение выполнять ее — координировать, просчитывать, следить, вмешиваться быстро и в срок, знал, как работать эту огромную машину под названием «Уровень: Война», работать без сбоев. Страшную, по сути, машину, но нужную, хотя до сих пор мало кто об этом догадывался. И если бы не набор некоторых недоступных многим знаний, Дэйн не взялся бы за эту работу, а так принял должность и, в общем-то, не роптал. Только уставал. От звуков взрывов, от крови, от синих мешков с телами в морге, а потому, иногда мечтал забыться — посидеть вот так на диване, пожевать попкорн, посмотреть смешной и не напрягающий мозги фильм — почувствовать себя не главнокомандующим, не руководителем уровня, где речь никогда не идет о жизни, но всегда о смерти, — и почувствовать себя обычным человеком.

Хороший получился вечер — теплый, ласковый, с душой.

Еще бы дома кто-то ждал, не только Барт.

Эльконто неторопливо разжевал половину печенья и через минуту свернул на ведущую к дому дорогу. От ворот тут же раздался знакомый радостный лай.

Спасибо, что есть хотя бы он.

Свой пес.

* * *

Ему бы спать, но сон не шел — виной всему служил тот снайперский выстрел.

Дэйн вернулся домой, поставил торт в холодильник, выгулял и накормил собаку, а теперь ворочался в собственной постели, слушал мирное дыхание лежащего на коврике у кровати пса и беспрестанно возвращался мыслями к тому дому, к той квартире, откуда раздался выстрел и к незнакомому (или знакомому?) человеку, держащему в руках винтовку.

Враг? Откуда вдруг появился враг и почему сейчас?

Часы на тумбочке показывали половину первого ночи; комнаты дремали, пропитавшись тишиной. Ему бы тоже спать…

Всех, на кого указывал Дрейк — начальник отряда специального назначения, они выкашивали, сметали подчистую. Врагов не оставалось. Друзья, партнеры, подельники? Кто мог обладать нужной информацией и необходимыми навыками, чтобы произвести почти удачное покушение? Являлся ли целью сам Дэйн? Или, может, отряд? Дрейк? Кому из них мстили?

Нет, Эльконто никогда не считал себя пушистым зайчиком — его руки всегда были в крови, но зачастую лишь в крови тех, кого убивали на «Войне». И их кровь настоящей кровью не считалась.

Еще тогда, в давние времена, он, помнится, спросил Начальника: «За что они умирают, Дрейк? За что так много, все до единого, без славы и цели?» И услышал ответ странный, потрясший его ответ:

— Никто из них не умирает, Дэйн. Каждый погибший просыпается наутро в собственной постели. Встает, завтракает и идет на работу. Они помнят «Войну», как сон, как жестокий и мрачный кошмар, который заставляет их взглянуть на собственную жизнь по-другому.

— Но зачем? Ведь для некоторых это не день и не два? Некоторые живут и воюют там месяцами.

Он до сих пор помнил, как легко и непринужденно в ответ пожал плечами Дрейк. Как улыбнулся почти с сожалением. Почти.

— А как еще мотивировать их к жизни? Как заставить проявить характер, сделать сильнее? Как помочь им осознать, что они способны на большее? Некоторые теряются, Дэйн, застревают в одной точке, перестают жить и начинают существовать. И тогда срабатывает автоматическая система, которая отправляет на «Войну». Тогда осуществляется переход. Потом бой. Новая жизнь. Другие эмоции. И пробуждение.

Тогда Эльконто долго молчал — не мог подыскать слов. Понимал, но какое-то время не принимал сказанное.

— Жестко, Дрейк.

— Да, жестко. — Лицо человека в серебристой форме осталось непроницаемым. — Но этот поход вдыхает в людей новую жизнь — заставляет их хотеть «жить», вдыхает новые силы.

— А солдаты?

— Солдаты — другое дело…

Да, «повстанцы» ненавидели Дэйна. Все. Каждый. И встреться он хотя бы с одним из них лицом к лицу, и моментально вспыхнула бы вражда — неумолимая жажда мести за каждую минуту, секунду, прожитую на Войне, и это было бы объяснимо. Вот только никто не возвращался. Эти люди умирали там — все до единого, чтобы проснуться в собственных постелях, чтобы вздрогнуть при мысли о кошмаре, что приходил к ним этой ночью, чтобы начать что-то с нуля, с новой страницы — переосмыслить, «задышать», ожить. Срабатывавшая в момент смерти временная петля, закидывала их в утро того же дня — дня «отправления», — так решил не он, так решила Комиссия, и жизнь для каждого начиналась заново, жажда мщения забывалась, как забывался и сам Дэйн.

Тогда откуда личный враг?

И почему прозвучал выстрел?

Ответа не находилось ни в пустых комнатах, ни в голове; мирно сопел у постели разметавший лапы по половику серо-коричневый пес.

Глава 3

В этот день она убила пятерых солдат. Сама.

Их обыскали, обнаружили рации — Ивон возликовала. Помимо раций с трупов сняли массу полезной мелочевки: пистолеты, ножи, гранаты, патроны, хорошие пояса, добротную обувь — ее забрали те, кто не побрезговал, и кому она подошла по размеру — старый Ким и долговязый Лиам.

Хорошо. Да, хорошо.

Ани, прикрытая со спины обломком бетонной стены с торчащими вбок железными прутьями, сидела на втором этаже разбитого дома, выскребала кончиком ножа из баночки «паштет» и мазала его на жесткий и пористый, похожий на одеревеневшую губку, хлеб. Нога почти зажила; новых ранений нет. Над далеким горизонтом догорал красно-желтый живописный закат — яркий, спокойный, с всполохами нежно розового и сиреневатого оттенков.

Красиво. Она и не знала, что здесь бывают такие закаты. Наверное, тот урод, кто создавал эту адскую дыру, вдруг по ошибке словил вирус вдохновения и случайно решил, что даже на Войне что-то должно радовать глаз. И оно радовало.

Но сильнее красоты заката в этот вечер Ани удивило другое — никогда в жизни она бы не подумала, что в этом странном месте, в этой новой жизни, можно от чего-либо ощутить удовлетворение, но теперь, сидя на бетонных перегородках серого пыльного дома, именно его она и испытывала.

А позже, сохранив случайно впорхнувшее в душу чувство, проснулась.

* * *

«Кожаная баба» приняла на руки заказ — взрыватель и скремблер — в десять утра. В семь вечера пообещала отдать. Поначалу кочевряжилась и втолковывала что-то насчет «завтра», но двести долларов сверху оказались убедительнее — баба удалилась в свою кладовку, а Ани на серую улицу — небо еще с ночи затянули облака.

Какое-то время она постояла на крыльце псевдоцветочного магазина, раздумывая, чем занять себя до вечера, но к единому выводу не пришла, и тогда, оглядевшись на потонувшие в белесой туманной мороси деревья и дома, зашагала к машине.

Поход в кинотеатр оказался неудачным — под недовольное ворчание и шепот Ани-Ра покинула зал на середине фильма — так и не смогла заставить мозг погрузиться в происходящие на экране события. Интрига, любовь, дурацкие диалоги, дурацкие чувства — все это для обычных жизней и обычных людей. Никчемные проблемы, надуманные ситуации, вымышленные эмоции и идиотские беспричинные волнения. Дерьмо. Съеденный попкорн отозвался в желудке болью — дерьмо номер два.

На улице мелко моросил дождь.

— Свежие газеты. Новости, события, объявления! Свежая пресса…

Мимо проехала крытая полиэтиленом тележка, толкаемая обутым в стоптанные кроссовки немолодым мужиком. — Газеты, покупаем газеты…

Ани не обратила на нее внимания.

После трех магазинов, кафе и похода по крытой, содержащей в себе десятки дверей, ведущих в художественные бутики, галерее, наконец, распогодилось.

Умаявшаяся бездельем, скукой и ощущением собственной непричастности к местам, по которым проходила, Ани, в конце концов, обнаружила себя сидящей на лавочке перед широкой дорогой-кольцом и фронтоном отеля «Левенталь».

Да, опасно, но что-то тянуло на это место — что-то невнятное и едва слышимое — далекий голос из другого мира, к которому она когда-то принадлежала. Взгляд, словно приклеенный, следил за всем, что происходило у центрального входа.

Вот остановился черный и блестящий лимузин, из него вышли двое — дама и кавалер. Сейчас им откроют двери, погрузят дорогие чемоданы на тележку, спросят, когда в следующий раз подать машину. Усатый, одетый в кепку с козырьком и логотипом отеля, Пьер (Ани почему-то хотелось думать, что сегодня у дверей стоит именно он), поклонится вошедшим гостям, поприветствует их заученной фразой «Добро пожаловать в Левенталь» и отточенным жестом укажет на стойку администрации. Забавно, Пьер никогда не повторялся с этой фразой дважды — помнил всех, кому произнес ее за день, и, чтобы не раздражать постояльцев, во второй раз лишь услужливо кланялся на выходе. На ее памяти он ни разу не ошибся — воистину феноменальная память.

Вот появилась и тележка для багажа. Кто за ней стоит? Бордовая униформа, черные брюки, какого цвета волосы? Ани-Ра напрягла зрение — может, это встреченный ей накануне рыжий Ленни? Жаль, что далеко, и отсюда не разглядеть. Жаль, но ближе не подойти…

Она бы так и сидела, наблюдая за входом в отель и не глядя на проходящих мимо людей, если бы ни двое парней, один из которых что-то обронил. Маленькое, пластиковое. Обронил случайно или намеренно?

В тот самый момент, когда Ани посмотрела вслед пешеходам, один из них оглянулся и усмехнулся — почти незаметно, вскользь, а через секунду раздался хлопок. Негромкий взрыв, звука которого хватило для того, чтобы Ани-Ра, не успев даже подумать, моментально взметнулась с места и перемахнула за спинку скамейку. Скукожилась, стоя коленями на земле, свернулась пружиной и тяжело задышала; намокли рукава и ладони, сердце загрохотало в ушах и горле.

Раздался дружный, сдвоенный хохот. Не хохот даже, идиотский, без намека на интеллект, ржач. Посмотри, мол, какая пугливая девка — схоронилась за скамейкой от звука обычной петарды. Вот, дура!

Ани медленно разогнулась, уперлась пятками в землю, злясь на грязные колени, поднялась — парни были уже метрах в двадцати — шли мимо очередной лавочки, на которой сидела пожилая женщина. Вновь оброненный предмет, секунда, хлопок. Женщина вскочила с места и прижала руку к груди, а после заругалась напугано и зло; с дерева вспорхнули вороны. Парни, удаляясь, ржали.

Ани сузила глаза. Собственное сердце все еще билось нервно и глухо, в крови, затмевая разум, бурлил заряженный злостью адреналин. Суки, поганые сволочи…

Не успев обдумать, что и зачем делает, она рванула следом так быстро, что закололо в боку — замелькали, расталкивая воздух и капельки в лужах, подошвы выстиранной накануне обуви. Сволочи… Ублюдки. Безмозглые твари…

Тому, что обернулся на топот первым, она зарядила прямо в челюсть — с размаху, с винтовой раскрутки кулака — обладатель прыщавой рожи рухнул на асфальт, не успев вскрикнуть. А второго — того, который выставил вперед руки и попытался что-то заорать, она прицельно пнула в колено. Под синими джинсами раздался хруст костей.

За спиной снова закричала женщина.

* * *

— Уже успела подраться. Надо же…

От цепкого взгляда женщины-подельника, несмотря на полутьму каморки, не укрылся разбитый кулак.

— Ты надрала жопу или тебе?

— Я. — Зачем-то пояснила Ани, хотя хозяйка квартиры наверняка обо всем догадалась сама — других ссадин, кроме поврежденной конечности, не наблюдалось.

— Тогда хорошо. — Прозвучало удовлетворенно, будто порадовался, изменившемуся в пользу любимой футбольной команды, счету спортивный комментатор. — Все, можешь забирать устройство — готово. Пришлось из-за тебя пропустить шоу Уилли…

В памяти колыхнулось: Уилли Байрон, телевизионная программа, шоу, в котором стравливают две противоположные стороны, разжигая разномастные конфликты — редкостная гадость.

— Как можно такое смотреть? Там все время орут…

— Да, орут, смешные такие. С кулаками друг на друга кидаются, мы с Биби делаем ставки на победителя.

Ани презрительно скривилась; спрашивать о том, кто такая Биби не имело смысла. Они и с «кожаной» бабой после этой встречи навряд ли увидятся.

— Гаджет твой стоит на предохранителе пока — вот переключатель, видишь? Не смести случайно, а то взлетишь вместе со своим пластидом, не дойдя до машины дружка, если тот вдруг решит завести мотор. — Раздался гнусный смешок. — Работай ночью и работай тихо. Я тебе в качестве подарка положила в пакет клеевую массу — чего сама намешивать будешь? Ее, сама знаешь, на обратную сторону наложишь, и к крутящему элементу — на ось или рулевое управление. Или под движок.

Сказать спасибо? Может, еще обнять «коллегу» за проявленное участие и выдачу «бонусных» советов? Чтобы не грубить без надобности, Ани промолчала. Коротко и скупо кивнула, положила аккуратно упакованный в тонкую пленку взрыватель в нагрудный карман ветровки и развернулась, чтобы уйти.

— Ты, это, слышь? Только рядом с моим магазином не закладывай. Он мне еще пригодится.

— Цветы хорошо продаются?

— Не продаются, но пахнут. А это я люблю.

— Ну, тогда не буду.

Квартиру Ани-Ра покинула со смешанным чувством сожаления и облегчения, похожим на то, какое возникает при выходе из палаты неизлечимо больного, но при этом довольного жизнью, человека.

* * *

Ночь тянулась бесконечно.

Нет ничего хуже, чем вооружившись вилами, собравшись, наконец, силами и смотивировав разум, стоять у крыльца дома с наклеенной на двери запиской «Я ушел в гости». Глупое чувство, тупое положение и ощущение тонкой издевки сверху — мол, давай-давай, а все цепочки сложились так, что твои планы в жизнь не воплотятся.

Джипа на подъездной дорожке не было. Ни в одиннадцать вечера, ни в полночь, ни в час ночи. Не появился он и к двум.

Ани медленно испытывала на себе все круги ада — один изощренней другого: сначала изо всех сил боролась с дискомфортом при мысли о бомбе в собственной машине, никак не могла забыть о ней, ежесекундно ощущала лежащий под пассажирским сиденьем злосчастный предмет всеми клеточками кожи. Сидеть рядом с пластидом, в который воткнут взрыватель (пусть даже на предохранителе), все равно, что свесить ноги с пятикилометрового обрыва и периодически ерзать на треснувшем камне попой, проверяя, отвалится или нет? Нет, не отвалился, надо поерзать еще… Рядом, наверняка стояла и ухмылялась смерть — Ани казалось, что обернувшись, можно увидеть ее размытый темный силуэт. И потому не оборачивалась.

На втором часу ожидания тревога стихла — кончились силы, и резко, будто подкараулив правильный момент, навалилась усталость — сидеть с открытыми веками стало невмоготу. Ани пыталась слушать радио, но то усыпляло лучше всякой колыбельной, пыталась перебирать в памяти хорошие события, но на ум то и дело лезли плохие, щелкала себя по кончику носу, чтобы взбодриться, но и это не помогало.

Где проклятый Эльконто? Где его носит? Где? Ей нужна всего минута, чтобы подобраться к автомобилю, перещелкнуть выключатель из положения «выкл» в положение «вкл» и свалить отсюда. Вот только для начала ей нужен сам автомобиль — треклятый черный джип.

Что за ночь? Что за неудача?

К четырем часа утра собственные веки казались цементными мешками на худеньких дрожащих плечах — проще просесть в коленях и дать осесть всей конструкции, нежели удерживать ее на жалких резервах истощившейся воли.

Не спать, не спать, не спать.

Но как тихо и сладко спал вокруг район — ни одно окно не светится, в спальнях уютная полутьма, под одеялами тепло. Руки и ноги разметаны по мягким матрасам, под пальцами простыни, под головами подушки, носы сопят мелодию ночи… Им завтра не вставать спозаранку… Вкусный завтрак, утренние новости, взошедшее золотое солнце — это все позже, а пока можно поспать. Ведь это так вкусно, так сладко, когда тело расслабленно, когда можно перевернуться на спину, на бок, на живот и снова на бок, подтянуть подушку под щеку, устроиться поудобней и, не пробуждаясь, вновь провалиться в мягкую постельную негу.

К пяти часам утра, так и не дождавшись джипа, Ани уснула — проснулась в половине девятого, когда вместо едва забрезжившего рассвета, вокруг ярко светило солнце, по дорожке — бодрые и деловые — сновали люди, поливались дворниками клумбы и выгуливались хозяевами собаки.

Черт…

Мотор серого седана завелся со второй попытки. Бросив в зеркало короткий взгляд, Ани-Ра крякнула от разочарования — внедорожник Эльконто так и не появился — и вывернула на соседнюю улицу, чтобы влиться в оживший на проспекте машинный поток.

В четырех стенах ее постоянно терзало чувство безделья — собственной бесполезности и непричастности к нужным событиям, и оттого проснувшаяся в следующий раз уже около полудня она позавтракала и почти моментально сбежала на улицу. Гулять, ходить, опять проводить бесконечно тянущиеся дневные часы в ожидании вечера — завернувшийся в змеиное кольцо жизненный план.

Ани злилась.

Раздражало яркое теплое солнце, улыбки прохожих, безмятежность проезжавших по привычным маршрутам желтых автобусов, играющая из дверей кафе музыка — она должна довершить начатое. Довершить, убедиться, что Эльконто мертв, и уже тогда успокоиться. Иначе не жизнь, а пытка. К трем часам дня на Лингтон драйв ей случайно попалась на глаза доска объявлений с разноцветными листовками и рекламными проспектами с отлепившимися краями; трепетали на ветру наполовину оборванные «язычки». Из всей массы напечатанных букв глаза выхватили строчки:

«Психологическая помощь при депрессиях. Лечение. Консультация профессионала. Недорого».

Сама не зная зачем, Ани оторвала всю листовку целиком и спрятала ее в карман.

* * *

(Lara Fabian — Adagio (English))

Может, так действовали выпуклые корешки стоящих на полке умных книг? Или медленно покачивающийся на бежевом деревянном столе небольшой хромированный маятник? Или же песочные часы, которые давно никто не переворачивал, будто указывая на факт неспешности, наличия неограниченного количества времени, которого хватит на все — на то, чтобы выслушать, разобраться в ситуации, понять и помочь.

Ани-Ра не знала, что именно так действовало — мягкая софа, спокойный взгляд темных женских глаз или же успокаивающая игра солнечных лучей на ковре, но в этом кабинете действительно хотелось говорить.

И она говорила, говорила и говорила, и все никак не могла успокоиться — перебивала саму себя, захлебывалась эмоциями и выдавала все новые порции путаной, порой бессвязной речи.

— …Все изменилось тогда, когда мы нашли карту — ту самую карту, понимаете? Не бумажную, как мы поначалу искали, а электронную. Странный предмет с экраном, и на нем было видно все — местонахождение солдат, рельеф местности и юниты. ЮНИТЫ! Получается, эти сволочи, всегда знали, куда мы движемся и попросту отстреливали, как скот. А теперь о юнитах знали не только они, но и МЫ! Вы представляете, как много это для нас значило? И тогда, именно тогда, все изменилось… Вам не понять, да? Но это было важно, поверьте. Из обычной кучи «повстанцев» мы превратились в настоящий боевой отряд с оружием, стратегией, планами — мы уже могли противостоять, понимаете? Противостоять!

Руки тряслись так сильно, что небольшую фарфоровую чашку с чаем пришлось отставить на широкий деревянный подлокотник софы.

— И Ивон, стала замечать меня, принимать за свою, мы стали вместе просчитывать действия на завтрашний день, планировать набеги, думать о том, как добраться до противоположной стороны Уровня…

— Зачем?

— Чтобы найти портал.

У сидящей напротив женщины был удивительно мягкий голос — правильный, глубокий, поощряющий продолжать повествование. Темная кожа, черные кудрявые волосы и ровная, идеально отглаженная блузка, цвета морской волны. Пальцы, с накрашенными бордовым лаком ногтями, изредка вздрагивали, когда сцепленные в замок руки сдвигались на сантиметр или два в сторону.

Ани-Ра, не замечая ни деталей, ни обстановки, тонула в воспоминаниях:

— Мы очень долго шли вместе… Отряд вырос до тринадцати человек. А потом…

Ее голос вдруг прервался; в кабинете повисла тишина; на столе равномерно мотался из стороны в сторону маятник.

— А потом?

— Ивон погибла потом. Попала в засаду, и я не успела ее вытащить. Нет, успела, но не вовремя, поздно… — Слова казались куцыми, незаполненными смыслом, не умеющими передать тяжесть сожаления. — Я не успела.

Сердце вновь, как и тогда, стучало в горле.

— Я держала ее той ночью на коленях, умирающую. Руки в крови, ее крови. Она замолчала перед рассветом, а я все гладила и гладила ее голову, плечи, куртку. Она остыла у меня на руках.

Ани зависла. Долго не могла заговорить вновь — пыталась проскочить сложное воспоминание, но программа в голове дала сбой — возвращалась на поврежденный сектор и выдавала одну и ту же картинку.

— Я копала ей могилу одна. Откидывала эти камни, землю… Рыла ее штыком от винтовки. Не знаю, почему я была одна — куда делись остальные? Я отбилась от них, потеряла всех и так и не нашла. Я долго копала… кажется, целый день — очень хотела похоронить ее, как человека. Как достойного человека, который сражался не только за себя, за других. А после… не хотела жить. Думала, буду сидеть там, пока меня не подстрелят. Ждала, чтобы кто-нибудь… быстрее.

В глаза напротив, закралась тревога; руки несколько раз сменили положение — распался и вновь скрепился из черных пальцев замок, но молчание не нарушилось.

Ани-Ра безрезультатно сглотнула вставший в горле ком, и привычно, безо всякой жалости, смахнула текущую по щеке слезу.

— Меня никто не подстрелил. Странно, да? Рок какой-то… Я просидела там до самого заката, представляете? И никого. Ни карты, ни юнитов, ни человека вокруг. Я тогда думала — застрелюсь сама. Просто дуло к виску и выстрел — несложно ведь, да? Нет, несложно, но ведь Ивон сражалась за меня — за что? За меня, дуру? Чтобы я вот так? Нет…

Женщина-психолог, кажется, не дышала, но с лица не сходил вопрос — что дальше? Что случилось дальше?

— А дальше,… как все порой странно — я встретила и отбила у чужих «повстанцев» солдата. Они его мучили, понимаете? Нет, вы не подумайте… — Ани заломила руки. — Я не «за» солдат — они скоты, но мучить зачем? Поймал — убей, зачем мучить? А его пинали, его били ногами в лицо… И я… я застрелила «повстанцев» — я была не в себе, да? Вы думаете, дура? Я застрелила двух мужчин. Своих.

Что думала, темнокожая женщина, осталось тайной — Ани не ответили.

Теперь дрожало все внутри. Не радовал ни свет на ковре, ни остывший чай, ни корешки незнакомых книг.

— Я странная, да? — Болезненная усмешка исказила не столько лицо, сколько сердце. — Я рехнулась… Я тоже так думала, когда тянула его с собой — лечила, кормила, укрывала по ночам своей одеждой. А он немым оказался… Не знаю, почему. Немым. Может, языка у него не было — страшненький такой парнишка, лицо узкое, глаза карие, нос с горбинкой, но если бы не он, я бы не вышла, понимаете? Не прошла бы до конца. Это он меня научил всему — всему. Как драться ножом, как уворачиваться от захвата, как бить так, чтобы… сразу. По вечерам он рисовал на земле карты — показывал короткие и безопасные проходы между холмами, мы жгли костры. Стрелками указывал куда идем, куда двигаться. И это он…

Ани вновь прервалась на секунду. Сглотнула.

— …это он показал расположение портала. И я вышла. Потому что поняла, где он… Знаете, я вот только сейчас подумала? Ведь только солдаты знали про портал. Тогда откуда Ивон?… Неужели она тоже их мучила, била, как те мужики. Резала? Нет…

С пересохших губ слетел недоверчивый страшный смешок.

— Она ведь не мучила, солдат, да? Она бы не стала… Но только она знала про портал. И она знала, кто главнокомандующий. И теперь знаю я. Странно это, да?

— А что случилось с тем солдатом?

— Он умер, защищая меня. — Фраза прозвучало глухо и безэмоционально — сил на эмоции не осталось; Война, кажется, выжгла их все. — Я до сих пор не знаю, как его звали.

Погруженная в собственные мысли, Ани не сразу заметила, что лицо женщины напротив давно утратило участливое выражение — превратилось в удивленную, пропитанную тревогой маску. Но размер истинной паники выдавали глаза, в которых за тридцатью тремя перегородками из умело выстроенного профессионализма, проглядывал страх: «Передо мной настоящая психопатка. Больная, помешанная… Не вылечить, нет. Изолировать».

А Ани-Ра, к собственному счастью, научилась различать оттенки во взглядах так же хорошо, как и убивать.

Психолог все еще пыталась сохранить добродушное выражение, но дрогнувший при следующем заданном вопросе голос, выдал всю глубину заложенного в него смысла.

— Где? Где все это было?

Ответ дался легко. Как и понимание того — не помогут. Здесь ей не помогут. Нигде.

— Во сне.

Чуть больших усилий стоило натянуть на лицо маску расстроенного, но нормального человека и замаскировать возникший — Ани знала, он возникал там всякий раз при мыслях о Войне — нездоровый блеск в застывших глазах.

— Меня мучают кошмары. Очень детальные. Вы же видите? Кошмары.

Челюсть темнокожей женщины отвисла до самых, сцепленных в замок, пальцев.

Пять минут спустя Ани-Ра Эменхайм покинула кабинет, швырнула в секретарскую урну выписанный на успокоительное рецепт и быстро зашагала по коридору. А еще пять минут спустя она тряслась на трамвайном сидении, смотрела через пыльное окно на проплывающие за окном знакомые улицы стабильного Нордейла — его дома, людей, тротуары, и с омерзением чувствовала, что давно не была такой опустошенной. Оплеванной, пустой и никому не нужной.

Этой ночью, семью часами позже, она прикрепила к днищу черного джипа бомбу.

Глава 4

— Прекрати это, Барт!

Пес мешал слушать новости, читать газету, пить и попросту наслаждаться хорошим утром — утром выходного дня, когда не нужно ехать в штаб, нестись к Начальнику, писать отчеты и рапортовать о событиях. Довольный, несколько минут назад вышедший из душа, Эльконто пытался строить планы: сначала хороший плотный завтрак, затем полигон — давно хотелось опробовать новый прибывший на склад пулемет «СМР-28», затем возвращение домой, часок вздремнуть, а после с ребятами в бар. Как же давно он не пил пива и не хрустел чипсами.

Мысли то и дело прерывались звуком катаемой по кафельному полу железной миски — пес требовал еды.

— Да я ж тебе положил другого корма — вот им и хрусти!

Овчарка бросила на хозяина недовольный, чуть виноватый взгляд и тут же вновь принялась толкать носом миску.

— Ты пытаешься клад под полом отрыть? Его там нет. Ешь вон те камни, у холодильника, твои любимые кончились, позже куплю.

Барта объяснение не удовлетворило — он лег возле пустой посудины и всем видом признал поражение. Хорошо, мол, так и умру здесь, некормленый, неласканный, одинокий и никому не нужный.

Дэйн терпел это шоу минут пять, пока скрежет металла о кафель не начал раздаваться вновь — умная псина вовремя сообразила, что вид поверженной «жертвы» не приводит к нужному результату и сменила тактику; Эльконто смял в кулаках края газеты и зарычал:

— Ладно! Уболтал увалень ушастый! Поехали в магазин — сам выберешь, какой захочешь.

Коричневые уши тут же встали торчком, а мохнатый хвост радостно заколотил по полу.

— Я из-за тебя час времени потеряю… Блин, только настроишься на отдых, как твои планы тут же кто-нибудь выстроит за тебя.

Раздался согласный восторженный «гав».

— Ну-ну. Все, иду, одеваюсь. И не вздумай снова гонять эту миску — поцарапаешь пол, надаю по жопе.

Эльконто шумно вздохнул, отодвинул недопитый кофе, щелкнул пультом от телевизора и, провожаемый довольным взглядом питомца-манипулятора, покинул кухню. Уже из коридора проворчал:

— Лучше б я Пирата взял себе. А тебя отдал Стиву.

Пес погрустнел. Впрочем, ненадолго, потому что уже через секунду, проскальзывая когтями по плитке, бросился следом за хозяином.

Редко какой день начинался так же ласково, как этот: залитая утренним светом улица, исходящая от покрытой росой травы свежесть, легкий и теплый ветерок постепенно уходящего лета, разлившийся в воздухе запах земли, асфальта и пыли, полное отсутствие прохожих.

Дэйн остановился на крыльце, потянулся до хруста в суставах, полюбовался лужайкой, которую собственноручно подстриг несколько дней назад и развернулся, чтобы запереть дверь.

Барт, тем временем, помочился на розовый куст, обежал, проверяя сохранность владений, периметр дома, вернулся и радостно застыл на мощеной дорогим бежевым гравием дорожке.

— Если ты продолжишь на него ссать, он засохнет — я же это уже говорил? Говорил. Но тебе все равно — не ты платишь садовнику.

Псу, несмотря на постоянное ворчание, было так же радостно, как и Эльконто. «Хороший день, — говорили умные карие глаза, — хороший. Поехали уже за едой, а после ты возьмешь меня с собой на полигон, где в лесу я погоняюсь за кроликами»

— Ага, разбежался. Будешь дома сидеть — свои камни жрать.

Барт отрывисто гавкнул.

— Вот привык ты со мной спорить, а? Что за манеры…

По дорожке к машине они зашагали вместе — двухметровый, одетый в легкую футболку, мужчина с белым «ежиком» коротко стриженых волос на голове, и его мохнатый и ушастый друг.

Отрывисто пикнула, сообщая об отпертых замках, сигнализация джипа; Дэйн ловко перехватил брелок пальцами и отпер водительскую, а затем и пассажирскую двери.

— Залезай.

Барт рванулся, было, вперед, но почему-то замер. Не прыгнул, как делал сотни раз до этого, на кожаное сиденье, не завозился на нем, поскуливая, чтобы тут же опустили окно — ведь как же без ветерка? — вместо этого напрягся, принюхался, опустил голову и утробно зарычал.

— Эй, друг, ты чего? Лезь в машину. Давай. Чего это с тобой?

Пес не двинулся с места — его глаза, словно приклеенные, смотрели куда-то вниз — в просвет между асфальтом и колесами; загривок вздыбился.

За всю историю совместной жизни Дэйн едва ли мог припомнить такое странное и почти неуместное поведение овчарки — что за ерунда?

— Ты чего там увидел? Кто-то пометил нам колесо? Кошка забралась под машину?

Эльконто даже нагнулся, чтобы убедиться, что кошки там нет — да и вообще, Барт, насколько он помнил, миролюбиво относился ко всем четвероногим из семейства кошачьих.

Всколыхнулось раздражение; минуты чудесного дня утекали в трубу — время к обеду, а он никак не может доехать до магазина.

— Нет там никого. Залезай, говорю! Пошел!

Дэйн попытался сдвинуть мохнатую холку с места, но в асфальт тут же уперлись длинные когти; тело Барта напряглось, как каменное.

— Да ты что, вообще? Достал меня с утра уже… Залезай!

Рычание усилилось.

— Блин, надо было тебя дома оставить. — Эльконто раздраженно звякнул ключами; внутри маревом заколыхалась злость. — Слушай, ты, как хочешь — оставайся здесь, а я поехал. Заколебался я тебя уже ждать…

Но стоило ноге в белом спортивном кроссовке оторваться от земли, как штанину тут же схватили, клацнув, острые зубы. Схватили и что есть мочи потянули назад; от неожиданности и примененной силы Дэйн покачнулся и едва не упал — пошатнулся, кое-как выровнял равновесие и тут же заорал:

— Слушай, я тебе по заднице сейчас дам! Ты мне джинсы испортил! Отцепись от меня, фу! Выпусти штанину, говорю!

Он даже замахнулся — больше демонстративно, нежели с намерением ударить — Барт вздрогнул, прижался к земле, но штанину не выпустил; рычание теперь лилось из его груди непрерывно.

— Барт!!!

Пес кое-как разжал зубы и тут же принялся скулить.

— Да в чем дело, бл%№ь!?

Собачьи глаза смотрели в одну и ту же точку, куда-то под поддоном; шерсть на загривке не опадала.

Эльконто выругался, разочарованно мотнул головой и уже решил, было применить силу, чтобы оттащить сбрендившего пса от джипа и забросить его в дом, когда неожиданно замер сам — в голове резко и неожиданно всплыла брошенная Лагерфельдом фраза месячной давности:

— Зачем ты натаскиваешь его на взрывчатку? Он же агрессивным станет. Помнишь, что говорил Дрейк? Нюх портится, сознание меняется, собаки перестают нормально воспринимать незнакомые запахи, злобятся. Ты б еще на наркоту его подсадил…

— На наркоту не хочу. А взрывчатка… вдруг пригодится? — Тогда ответил он.

— Ну, «вдруг», конечно, всегда может случиться.

Доктор покачал, помнится, рыжей шевелюрой, а Дэйн от своего не оступился — все возил Барта на полигон, учил распознавать, реагировать, учил… рычать в случае опасности.

— Да быть такого не может! — Шея, несмотря на умеренно теплый ветерок, покрылась испариной. — Быть этого не может, Барт…

Пес вновь принялся рычать. Совсем как тогда, на поле, рядом с ящиками, в которых хранился пластид.

Снайпер застыл, и какое-то время не мог заставить себя сдвинуться с места — находиться рядом с джипом вдруг стало неуютно, лезть внутрь расхотелось вовсе.

— Не думаю, что ты прав… Но если ты прав…

Он развернулся и на деревянных ногах зашагал к дому; утро из чудесного, превратилось в ненастоящее, пластиковое. Отпер входную дверь, не разуваясь, спустился в подвал — в специализированную кладовку, куда заходил редко и выкатил из угла запылившуюся конструкцию — длинный шест с прикрепленными под углом отражающими пластинами и небольшим фонариком — досмотровое зеркало. Выматерился, вынес его сначала наверх, затем во двор, а минуту спустя обнаружил под днищем машины прикрепленную под двигателем бомбу.

Бомбу.

Барт продолжал то рычать, то скулить. Эльконто наклонился, медленно потрепал его по загривку, еще медленнее, потея, достал ключи из кармана — не дай Создатель случайно нажать теперь не ту кнопку, и сжал стальное колечко руками; ладонь дрожала. Другой рукой он вытащил из заднего кармана телефон — затем, встрепенувшись, засунул его назад и тихо скомандовал.

— В дом. За мной, Барт, в подвал.

Звонил он уже оттуда; дверцы внедорожника остались распахнутыми.

— Дэлл, в моей машине бомба.

На том конце зашуршали простынями, потянулись и сонно промычали.

— А кто говорит? Отделенная от головы челюсть, валяющаяся рука или оторванная нога?

— Я тебе сейчас пошучу, говнюк! Давай, говорю, сюда! Я без тебя ее трогать не буду!

Мямленье и бормотанье быстро сформировалось в трезвый голос:

— Ты это серьезно? Бомба в твоей машине?

— Нет, блин, очередной день дурака тебе устроил, и сейчас натяну колпак и станцую! Конечно, серьезно! У меня там дверцы нараспашку — какой-нибудь дурень залезет, весь район взлетит на воздух.

— Тьфу, б№я. А я думал, посплю сегодня подольше…

— Я тоже так думал. Ты едешь или нет?

Барт, вертикально подняв уши-локаторы, внимательно смотрел на хозяина — казалось, он тоже ждет ответа.

— Еду.

В трубке раздались короткие гудки.

— Он едет. — Пояснил псу Эльконто. — Сейчас все наладится. Сейчас. Скоро.

И вытер выступившую на лбу испарину.

Сорок минут спустя Дэлл Одриард — специалист по взрывчатым веществам — сидел на кухне, сложив локти на ту самую газету, которую Эльконто так и не дочитал, и крутил в пальцах извлеченный из пластида взрыватель. Его светлые брови хмурились, а губы то и дело поджимались — шел напряженный мыслительный процесс.

— Работал непрофессионал. Взрывчатки слишком много — ее бы хватило на то, чтобы снести пару-тройку окрестных домов, а не только твой особняк, в этом ты был прав. А я знаешь, — Одриард невесело усмехнулся, — до последнего думал, что ты шутишь.

— Мда уж. — Крякнули в ответ. — Мне что, делать нечего — из постели тебя в выходной выдергивать? Я и сам до последнего не верил, но Барт рычал, как заведенный.

— Хороший у тебя пес. Молодец.

— Да, молодец.

Серо-коричневый объект похвальбы лежал на полу, положив голову на лапы — слушал. Он успокоился, а вот Эльконто пребывал в состоянии далеком от покоя — каждый раз при взгляде на небольшой предмет, зажатый пальцами коллеги, его охватывала нервная дрожь, как при взгляде на ампулу со смертельным вирусом, которая чудом не попала в кровь.

— Сука. Меня преследует какая-то сука.

— В смысле?

— Недавно кто-то пытался прострелить мне башку из снайперской винтовки. Как и в случае с этой бомбой — непрофессионал. Он промахнулся, но был очень близко — оцарапал шею. Мои люди отыскали квартиру, но снайпера и след простыл. А теперь и это… Готов палец себе отсечь — работал один и тот же человек.

— Тебя настолько сильно кто-то не любит?

Дэйн невесело усмехнулся.

— Видимо.

— И ни одной идеи, кто это может быть?

— Пока ни одной.

— Значит, сегодня соберем совет. Если это второе покушение, значит, будет и третье — надо взять этого гада до того, как он, все-таки, сделает тебя.

— Любишь ты пошутить. С утреца-то.

Дэлл улыбнулся одними губами; в голубых глазах, однако, продолжала стыть тревога.

— Обзвоню ребят, сообщу тебе, где и во сколько соберемся. А это, — пальцы прокрутили взрыватель вокруг собственной оси, — я заберу с собой, как и пластид.

— Да уж будь добр.

— Буду.

На том и расстались.

* * *

Тремя часами позже в неприметный бар под названием «Три розы» — пустой и тихий в послеполуденный час — вошли с разницей в минуту-полторы один за другим девять мужчин. Почти весь состав отряда специального назначения.

Бармен удивился, но виду не подал — немолодой мужчина с песочного цвета волосами и седеющей бородой привык в любой нетривиальной ситуации сохранять спокойствие, однако, вид девятерых здоровяков, скучковавшихся за дальним столом и заказавших не пиво, вино или коньяк, а минеральную воду, его порядком озадачил.

Чтобы разобрать предмет беседы, Гриффин Дональдсон незаметно приглушил звук висящего в углу плоского телевизионного экрана, транслировавшего состязание яхт с Аранских островов, но через полминуты получил удивительно тонкий и ясный намек от одного из посетителей — двухметрового брюнета с длинными, незаплетенными в хвост и неубранными темными волосами, который сообщил, что звук желательно вернуть на место. А еще желательно, глаз не поднимать и заниматься протиранием стаканов — так безопаснее.

Дональдсон подчинился.

Брюнет вернулся за стол, и прерванный совет возобновился.

— Я вот что думаю, — Аарон Канн — стратег и тактик отряда, поставил локоть на стол и прошелся пятерней по светлым волосам на висках, — нужно разбить задачу на части, провести расследование и получить больше информации. Пока нам известно мало — без этого не двинемся. Знали бы твоего врага в лицо — подключили бы к делу Мака (специализация Мака Аллертона — преследование людей на расстоянии. Подробнее об этом можно прочитать в книге «Чейзер». Здесь и далее примечание автора), но так как этих данных нет — придется их сначала найти.

Халк, Дэлл и Дэйн одновременно кивнули; остальные согласно промолчали.

— Логан возьмет на себя просмотр видео с уличных камер — сколько их вдоль твоей дороги?

— Две.

— Маловато. Но шанс засечь машину или минера есть. Логан, сколько на это уйдет времени?

Темноволосый мужчина, с ясными и синими, как осеннее небо глазами, взглянул на дорогие, застегнутые на запястье золотые часы.

— Час. Два от силы.

— Отлично. За тобой, Дэйн, пока приставим парную слежку, остальных распределим наблюдать за районом. Доктор на всякий случай должен находиться рядом — если этот псих провел два покушения с таким маленьким интервалом, третьего ждать следует очень скоро. Будем шерстить всех подозрительных личностей тихо — нельзя спугнуть наш объект. Ты сам, — Аарон вновь обратился к виновнику «торжества», — будь на виду. Не скрывайся, не прячься, веди себя спокойно, опроси пока соседей — может, кто-то видел кого-то подозрительного, мало ли.

Ощущавший с самого утра дискомфорт Эльконто, нехотя кивнул.

— Да-да, буду беззаботен, как ласточка в весенний день. Но бля буду, если этот гад подстрелит мне Барта, из-под земли достану и все кости вытащу наживую одну за другой.

— Барта не бери с собой. — Качнул головой Рен Декстер, прокручивая на деревянном столе дно стеклянного стакана. — А тебя мы пока прикроем.

Снайпер тяжело вздохнул и принялся сокрушаться.

— Нет, ну надо же, я сегодня собирался пострелять. Выходной псу под хвост, еще и вас от дел отодрал…

— Не ной. — Хлопнул того по спине сидящий рядом доктор. — Проставишься нам потом по полной. Хорошим коньяком, например.

— Лучше сигарами. — Промычал сенсор отряда, в этот момент пытающийся раскурить одну из них. — Я «войму игарами».

— Кто бы сомневался!

— А я согласен новыми пушками. — Ухмыльнулся Мак Аллертон.

— А Дэллу, может, гранат полмешка отсыпать? Вы из меня службу доставки нуждам населения не делайте. Годами с вами буду потом расплачиваться.

По периметру стола раздались веселые смешки.

— Не нервничай, — посоветовал Канн, — мы его очень быстро возьмем — этого гада, и тогда уже поедешь стрелять на полигон. С Бартом, и спокойный, как полагается. Всякое бывает, сам знаешь. Так, ладно — работаем, ребятки, работаем. Подъем, пора за дело.

Заскрипели по полу ножки одновременно отодвигаемых стульев.

* * *

Кончик ручки над вырванным из блокнота листом неопределенно завис; рука дрожала.

Хотелось выпить. Нет, не выпить — наглотаться из любой бутылки чего-нибудь сильнодействующего и забыться — случайно ошибиться с дозой, и уснуть насовсем. По ошибке. По счастливому совпадению. Чтобы не сидеть больше в опостылевшей квартире с пустой отмершей душой, что травит тело и сознание, ни гнить изнутри от мести, не напоминать ходячий труп в виде женщины, которая разучилась жить.

Зависший над листом кончик ручки, наверное, задавался вопросом — зачем он подрагивает в воздухе, бесполезный, но Ани никак не могла двинуть мыслительный процесс вперед; по вискам тек пот, тело колотил озноб, казалось, она заболевает.

Этим утром, едва проснувшись, она, как неспособный думать ни о чем другом, кроме аптеки с морфием, наркоман, бросилась на ту знакомую улицу, которую уже начала ненавидеть. И увидела ее — целую. А под машиной — заметила еще издали — возился какой-то мужик…

Ее сердце медленно и гулко пропустило удар. Затем второй.

Тень от телефонной будки стала прикрытием, а крашенный красным бок опорой для враз обмякшей спины. Ощущая одновременно негодование и разочарование, Ани сгорбилась, уперлась ладонями в колени, и какое-то время стояла так, немая, тяжелодышащая и вновь проигравшая.

Бомбу обнаружили до взрыва. Вторая попытка сорвалась.

Джип цел, Эльконто невредим.

Улица вокруг, как и прежде, тонула в мирном мареве утра, цвела яркими пестрыми клумбами и пахла кожистыми упругими зелеными листьями — плотными и здоровыми.

К разочарованию приплелся лучик облегчения.

В какой-то момент Ани с удивлением осознала, что где-то внутри, где-то очень глубоко, она не желала этого взрыва. Не хотела гари и копоти, слез, разрушенных заборов, обгоревшей травы. Ей, к собственному изумлению, вдруг стало легче дышать — легче настолько, что притупился накативший ранее приступ тошноты.

Проигрыш… Выигрыш… Какая разница? В чем смысл жизни? В чем?

Через минуту она сумела окончательно справиться с рвотными позывами — выпрямилась и какое-то время просто стояла, неуверенная более ни в себе, ни в собственной логике, ни в правильности выбранных желаний, а после, пошатываясь, зашагала обратно к дому.

Вернуться. Составить новый план. Осуществить его. Победить.

Где-то там, на полдороге, так и не дойдя до Ани, потерялась такая нужная и ценная в этот момент злость, а вместе с ней и решимость, а, главное, нужность собственных действий. И вместо того, чтобы, как и раньше, гореть жаждой мщения, хотелось кричать, а еще лучше просто отделиться от отмершей себя, и тихо и незаметно уйти в сторону. Пусть домой шагает эта почерневшая изнутри и снаружи оболочка, а Ани — настоящая Ани, пойдет гулять. Она пойдет, как и когда-то, радоваться жизни, мечтать, напевать под нос, она станет, наконец, свободной. Пусть даже на минуту или на несколько секунд, но свободной, после чего уйдет или улетит к Свету…

«Ты улетишь во тьму, Ани. Во тьму…».

Эта мысль отрезвила ее тогда — неуверенную и вновь сломленную неудачей — по дороге домой, отрезвила и теперь, сидящую в собственной комнате с застывшей над бумагой ручкой.

Такие, как она — проштрафившиеся — не улетают к свету, они навсегда уходят во мрак. За слабоволие, за грехи, за неспособность сделать в нужный момент правильный выбор, за ошибки. А ошибок уже было слишком много, слишком. И хорошо, что взрыв не прогремел. Пусть кто-то невиновный живет и продолжает радоваться, а способ унести с собой во мрак Эльконто еще найдется.

Ани-Ра вздрогнула, отложила ручку, поднялась и принялась кружить по комнате — заставила себя, наконец, думать. Она устала от такой жизни, устала от самой себя, и силы на исходе, а, значит, будет еще одна попытка — всего одна — на большее ее не хватит, которая должна стать последней.

Либо «да», либо «нет». Либо ноль, либо один. Выиграть, погрязнув в мести, невозможно — возможно лишь утолить жажду невидимого зверя, чтобы потом, напившийся крови врага, он, наконец, уснул, ушел, умер. Оставил тебя в покое.

Итак, что она может сделать на этот раз. Что?

В окно полутемной комнаты, вычерчивая резкие тени, било полуденное солнце; несколько минут Ани неподвижным взглядом смотрела на улицу, слушала безмолвное метание собственных мыслей и отбрасывала один вариант за другим.

Отравить доставляемую Эльконто на дом еду? Слишком сложно — много тонких моментов: выбрать правильный яд и его дозу, незаметно подобраться к курьеру, пропитать пищу, избежать отклонения вкусовых оттенков, иначе все не в рот, а в мусорку. А враг теперь зол, теперь он понимает, что за ним охотятся — будет во всем и всех видеть подвох. Еще, скорее всего, подключит к слежке друзей, ведь есть у главнокомандующего Уровнем: Война друзья? Есть? Точно есть — такие же, как и он сам, ублюдки…

Значит, не еда.

Тогда что?

Можно подловить его во время движения по трассе — устроить аварию, заставить врезаться себе в багажник, остановиться, дождаться выхода цели наружу и расстрелять. Вот только не выйдет такой, как он, и даже не остановится. Потому что понимает, что к чему, и потому что сразу сообразит, что это «подстава».

Нет, не сработает. Даже непрофессионал Ани понимала — не сработает.

Далее…

Пробраться в дом? В помещение, план которого неизвестен? Ловушка для самого себя.

Но если не авария, не проникновение в дом и не вторая (упаси Создатель и спасибо, что не взорвалась первая) бомба, тогда где он — узкий «коридор», по которому Эльконто проходит изо дня в день? Где то место, в котором он появляется постоянно и которое попросту не может миновать? Где во всей цепочке слабое звено?

Перед глазами всплыла раскинувшаяся перед особняком огороженная забором лужайка. Тень от высоких деревьев. Густые кусты. Бежевая, ведущая к входной двери, гравийная дорожка…

Вот по ней он проходит каждый раз.

Напряженные губы сжались так плотно, что почти исчезли с лица; между тонкими бровями залегла морщинка. Прокручивая в памяти детали планировки двора, Ани-Ра поймала себя на мысли, что ее глаза перестали различать день и ночь: темень или яркое солнце, закатный полумрак или дымчатый рассвет. Сутки в голове сместились, часы и минуты слиплись — осталась лишь цель и путь к ней. Осталась одна дорога, а дальше вожделенное успокоение, тишина, отдых.

Скорее бы. Потому что она устала. Так устала, что уже почти все равно — умрет Эльконто или нет, а подобные мысли — предательство не только себя, но и тех, кого она похоронила за спиной.

Вернувшись к столу, Ани села на диван, склонилась над низким столом и принялась писать подробный план.

* * *

За несколько часов непрерывной работы разбитые на пары «наблюдатели» среди уличных прохожих «неадекватов» не выявили, как не нашел среди видеозаписей с камер внешнего наблюдения нужного лица и Логан Эвертон. А вот бабка… бабка рассказывала кое-что занятное.

— … Я же говорю, раньше этой машины на нашей улице не видела. А в ней спящая девчонка — и э это в пять-то утра! Я бы еще поняла — мужик бы дремал, но не девушка…

— Вы уверены, что это было в пять утра?

Стоящий у ограды находящегося вниз по улице соседского дома, Дэйн покачивался взад-вперед на упругих подошвах кроссовок.

Кудрявая мисс Летти качнула дряблым подбородком:

— Конечно. Меня разбудила Муся — моя собака. Она скулила перед кроватью и просилась на улицу. Я, конечно, попричитала с минуту, но потом поднялась и вывела ее. А как не вывести? Надует ведь снова в коридоре. Нет, она хорошая, долго может терпеть, и характер золотой, но если начинает вот так скулить, то лучше…

— А вы можете описать девушку? — Аккуратно перебил Эльконто. — Как она выглядела?

Летти задумалась. По совиному круглые за толстыми стеклами очком глаза сфокусировались в невидимой Дэйну точке, находящейся в зоне воспоминаний.

— Могу. Она спала на водительском сидении — худая, лицо тоже худое, кофта черная…

Широкие плечи снайпера разочарованно передернулись — не густо.

— А волосы какого цвета?

— Волосы?

Крючковатый нос вздернулся, сморщенный рот приоткрылся, обнажив пожелтевшие, но все еще крепкие зубы.

— Волосы? А на ней был парик.

Эльконто моментально встрепенулся и перестал покачиваться на подошвах.

— Почему парик? Вы уверены?

— Конечно, уверена. Потому что во сне он съехал на бок, но настоящих волос я не увидела — было еще темно. Помню, я тогда подумала, что на проститутку она не похожа — слишком худая. Но накрашена густо. Одна. И почему-то спит в машине — как странно все это. Странно, вы не находите?

— Очень даже нахожу. — Слишком бодро, но совершенно искренне отозвался Дэйн. — Что-нибудь еще можете о ней добавить? Машину описать?

— Машину? И машину могу описать…

И старушка, радостная оттого, что ее наблюдательность в кои-то веки пригодилась, принялась описывать детали.

* * *

С этого момента события завращались, как гигантское, поддетое рукой великана, колесо.

В 14:25 Дэйн Эльконто позвонил хакеру и сообщил о том, что подозреваемая, скорее всего, девушка, приезжавшая в ночь с пятницы на субботу на Пайнтон авеню и всю ночь просидевшая в серебристом седане с номерами «Аха868Нд», и что, собственно, эту машину и требуется отыскать по базам.

В 15:08 Логан Эвертон отрапортовал о том, что искомый седан числится в прокатной компании «Моррисон-Авто» по адресу шоссе Риттон, четвертый километр и сообщил время работы пункта по работе с клиентами.

А уже в 16:28 сам Лен Моррисон, владелец автомастерской и по совместительству, проката автомобилей, наблюдал через пыльное стекло идущих по парковке рослых гостей. Странных гостей — одетых не по погоде, неулыбчивых и чем-то неуловимо похожих друг на друга. Тогда, стоя у кассы, он еще не понял, чем — осознал позже, когда мужчины вошли в помещение и остановились перед прилавком — взглядами. Холодными, спокойными снаружи, но цепкими внутри, чересчур равнодушными взглядами.

Такие не пришли арендовать, авто, нет. Такие пришли… за информацией.

Лен Моррисон не ошибся.

На прилавок между пластиковой коробочкой, доверху наполненной жевательными резинками, которые он выдавал на сдачу и дешевыми авторучками, которые клиенты охотно покупали, так как часто забывали свои, легла фотография одного из его автомобилей. Он узнал его сразу «Серпент — Вектра».

Узнал, и покрылся мурашками, потому что знал, еще тогда знал — надо было по правилам, но жадность пересилила. Черт бы ее подрал…

— Кто арендовал эту машину? Имя, адрес. Лучше скан документа.

Моррисон, стоя у одинокой расшатанной, едва помещающейся в проход между стойкой и прилавком табуретки, молчал.

Вошедшие по какой-то причине внушали ему ужас. У одного, светловолосого, на виске вился белесый шрам, у другого шрама не было, но он и без этого отчего-то казался зверем — наверное, причиной тому был все тот же бездушный взгляд серо-голубых глаз. И заткнутые за пояс пистолеты. Два.

— Я… я не знаю. Она не дала документ. Я знал, что надо было настоять, но… согласился.

Ответ вышел рваным и жалким — Лен уже давно не заикался, а тут вдруг начал.

Темноволосый с холодным взглядом склонил голову на бок.

— Как это не дала документ? Путано объясняешь — не люблю.

Мужчина за кассой от волнения закашлялся.

— Не дала. Потому что дала… д-деньги.

Гости переглянулись. Один другому процедил «Умница девка». В диалог вступил светловолосый со шрамом, и от его вопроса, Лен почувствовал новую поднимающуюся вверх по позвоночнику волну безотчетного ужаса.

— Так, значит, ты выдал ей автомобиль, не взглянув на водительское удостоверение?

Голова человека за кассой дернулась из стороны в сторону — нет. Знал ведь, черт, знал, что подобное выйдет боком. Страховка, там, починка за свой счет в случае чего, но ведь не эти громилы? Их Лен не ожидал увидеть точно.

— Она просто дала тебе на лапу?

— Д-да.

— Много?

— Тысячу.

— Дешево ты продаешься.

От слов мужчины с пистолетами Моррисон почувствовал себя проститукой, отсосавшей в подворотне за полцента, хотя еще пять минут назад считал легко упавшую в карман тысячу внушительными деньгами.

— И что будем делать?

Вопрос прозвучал нехорошо, и в голове моментально всплыл образ раскаленного утюга, поставленного на голый живот — ужас-то какой! — Моррисон вздрогнул и почему-то закричал фальцетом:

— Я расскажу, что помню. Опишу! Все детали, все-все. Все вспомню!..

Кажется, от раздавшегося в магазине крика у мужика с пистолетами презрительно дернулся глаз, а второй со скучающим видом потер шею ладонью и нехотя разочарованно кивнул.

— Рассказывай. И лучше, как ты сам сказал, ничего не забывай.

Лен Мориссон, уже успевший подумать о том, что когда все закончится, он сразу же закроет магазин и мастерскую, и отправиться домой, чтобы накачаться пивом, принялся натужно ворошить память. Скорее бы… Скорее бы отделаться от этих двоих и слинять…

— Невысокая. Русые светлые волосы, ну как песочные…

— Соломенные.

— Да, убранные в хвост. Глаза серо-зеленые, нос прямой, губы не пухлые, но и не тонкие — она все время их прикусывала, одежда совсем неприметная — серая или коричневая… Никакая, в общем.

— Рост. Точно.

— С меня! Может, чуть ниже.

— То есть метр семьдесят два, понятно. Что еще?

— У нее кроссовки были с бежевыми шнурками. Капюшон на кофте. На пальцах ни одного кольца — я почему-то заметил, ногти короткие. Ни одной лишней побрякушки — ни серег, ни цепочки. Майка серая, ноги тощие и взгляд…

— Что взгляд?

— Как у вас.

Моррисон вдруг запнулся, сообразив, что, наверное, сказал что-то не то; в магазине повисла тишина.

* * *

В 20.05, когда все вновь собрались вместе и поделились найденной за день информацией, Эльконто хлопнул ладонью по кухонному столу так сильно, что чашка с остатками кофе подпрыгнула, а чайная ложка со звоном вывалилась из блюдца.

— Поверить не могу — меня преследует баба! И за что, спрашивается? И не просто баба, а баба, стреляющая из винтовки, и баба, умеющая мастерить взрывчатку. Это что за проклятье такое?

Стоящий у приоткрытого окна Рен, выпустил изо рта клуб сигаретного дыма.

— А по мне так, она вполне тебе под стать. Ты всегда хотел бабу, вот и получай.

— Это что, тонкая издевка? — Глядя исподлобья, прорычал снайпер. — Я искал другую бабу, понежнее!

— Ну, ты же ее еще не спрашивал, вдруг она печет вкусное печенье и нежно заплетает косички?

— Стив, я давно хотел надавать тебе по шапке, и, кажется, наконец, нашел повод! — Грозный взгляд отыскал стоящего за плечом доктора. — Вы о чем думаете вообще?! Меня пытаются пристрелить, а они — всем скопом, причем! — издеваются над бедным снайпером!

— Бедный. Снайпер. Не звучит. — Философски, с изрядной, впрочем, долей иронии, пробормотал сидящий на стуле Баал, которого Барт нежно покусывал за теребящие морду пальцы. То и дело слышался игривый псиный полурык — давай, мол, двигай ими быстрее, а то легко ловить.

Как только на лицо Дэйна наползла тень напускной обиды, в диалог включился стратег отряда Аарон Канн.

— Ну, убить тебя никто не убьет — мы не дадим, но отловить подозреваемую надо. Причем, еще не факт, что это она. Что с того, что какая-то девка без документов арендовала машину, а потом проспала в ней всю ночь на твоей улице?

— Вообще-то, это довольно подозрительно, не находишь? — Халк Конрад бросил короткий взгляд на Канна, поднялся с одного из многочисленных кухонных стульев и приблизился к стоящему у открытого окна коллеге, размышляя, стоит ли раскурить припасенную на вечер Кейтанскую сигару. — Зачем кому-то вообще спать на улице? Она караулила его джип, но не дождалась его и уснула. Если бы дождалась, бомба под его днищем оказалась бы на сутки раньше.

— Согласен. — Аарон кивнул. — Вероятность, что это она, большая, но, все же, не стопроцентная. Мы не можем пустить пулю в лоб человеку только из-за подозрения.

— Можем. — Безразлично откликнулся ассасин.

— Ты вообще все можешь, я уверен. Но мы так делать не будем. Сначала мы отыщем машину, затем девку, либо сразу девку, и тогда поговорим. А после разговора уже решим.

— Отдайте мне ее живой — хочу поговорить сам. — Пробудился от тишины хмурый Эльконто; его взгляд уперся в собственные пальцы, сцепленные в замок. — Я должен узнать причины.

— Без проблем. — Согласился тактик. — Отдадим, говорить будешь сам, но для начала неплохо бы ее, все-таки, поймать. Итак, друзья и коллеги, поговорим-ка мы о перепланировке сил. Логан, схемы дома и окрестных районов у тебя?

Взгляд хакера оторвался от экрана телефона; Эвертон коротко кивнул.

— Неси их сюда. Народ, подбираемся ближе, будем мозговать.

Загрохотали вокруг овального кухонного стола стулья, зашуршали разворачиваемые листы бумаги; нераскуренная Кейтанская сигара на секунду зависла под взглядом светло- серых глаз и отправилась обратно в карман.

* * *

Слежка теперь мерещилась ей всюду: из-за углов невысоких домов, из проезжающих по проспекту машин, во взглядах редких, попадавшихся навстречу прохожих — разыгрались нервы. Зря она назначила эту встречу так далеко — у затерявшейся между деревьями, в глубине центрального парка, трансформаторной будки — теперь всю эту дорогу придется мотать обратно пешком. А что делать?

Легко шагали по сухому асфальту обутые в кроссовки ноги; пахло бензином и доносимой ветром, с обмелевшей речушки под мостом, травянистой влагой. На Нордейл опустились сумерки.

Весь вечер Ани потратила на разработку деталей нового плана — откинула десятки, если не сотни заведомо проигрышных вариантов, и, в конце концов, пришла к выводу, что на этот раз одной ей не справиться — нужен напарник. Еще один убийца — «крючок», способный отвлечь внимание на себя.

За ней следили, точно следили. Возможно, пока еще не за ней, но за каждым, кто приближался к трехэтажному особняку на Пайнтон авеню. Возможно они (а в том, что вокруг дома находились многочисленные «они», Ани почему-то не сомневалась) отыскали ее ненароком попавшее в камеру изображение, пусть она и пыталась этого избежать — да, ее или взятой напрокат машины, и, значит, по-глупому рисковать нельзя. Именно поэтому сегодня «Серпент — Вектра», тщательно протертый изнутри и снаружи тряпочкой, отправился ночевать на крытую платную парковку, расположенную под круглосуточным торговым центром. Пусть ищут. Там долго искать.

Мимо прогрохотал по мостовой массивными колесами грузовик, оставил после себя растянувшееся вдоль перил облако свежего выхлопа; Ани проводила красные фары взглядом, опустила голову, уперлась взглядом в проплывающие на асфальте трещинки и вернулась мыслями к «напарнику».

Говорят, хочешь что-то сделать — сделай это сам… Она бы и рада, но уже не выйдет. Новую позицию для снайперского выстрела не найти — вокруг лишь низкорослые соседские дома, на крыши которых не пробраться. Курьера или разносчика не подослать — двери, кроме своих, уже не откроют никому — в этом она была уверена. Пробираться во двор заведомо провальная идея — ее снимут еще на подходе к забору. Идти навстречу цели, обвешанной взрывчаткой? К такому повороту событий она еще не готова — пока не готова.

Может быть, когда-нибудь.

Завтра? Послезавтра? Может, ее жизнь и не жизнь вовсе, а жалкое подобие, но вечерний воздух все еще пахнет травами, все еще сияют, радуя глаз, далекие огни небоскребов, все еще поют по утрам в приоткрытую форточку птицы. Жизнь легко оборвать и невозможно вернуть, а, если так, стоит ли торопиться?

Остается «напарник». Человек, которого она, по сути, подставит — заменит им себя. И, пока Эльконто будет целить в другого, она выстрелит ему в затылок из-за угла. Из тени. И успеет скрыться. Это, если все пройдет хорошо. Если…

Пронеслись по мосту еще несколько машин — съехали с пригорка, остановились у далекого перекрестка; одновременно зажглись стоп-сигналы. Справа, за перилами, шевелилась, овеваемая ветром, зеленая трава; остывший ветерок пробирался под тонкую спортивную кофту, ласкал разгоряченный, длительной ходьбой затылок. Ани оторвала взгляд от земли и посмотрела на небо — на далекие темно-синие неровные облака — втянула одновременно легкий и тяжелый аромат ночного города и подумала о том, что жизнь, пусть даже такая жизнь, все-таки, хорошая штука и о том, что не хотелось бы ее терять.

Еще через пять минут по правой стороне показалась высокая кованая ограда центрального парка Нордейла.

* * *

— Зачем перед выстрелом я должен въехать ему в машину? Какой смысл?

Пришедший на встречу мужик, оказался не дураком — Ани никак не могла решить, плюс это или минус, но собственную роль продолжала играть безупречно: она — обиженная девушка, которой изменил парень. Бывший парень. Ведь нельзя все так и оставить? Надо наказать, да, наказать. Убить жестоко? А рога наставлять не жестоко? Она ведь платит, так что, меньше вопросов, дядя.

— Въехать нужно за тем, чтобы он подумал, что это простая авария, и вышел разговаривать.

— А так он подъедет к дому и не выйдет, что ли?

— Он очень быстро скроется с глаз — мало времени. Или вообще запаркуется в гараже. — Она вовремя поймала себя на том, что переключилась на сухой профессиональный тон и быстро вернулась к фальшивому раздраженному. — А если вы врежетесь ему в багажник, притворитесь пьяным или неосторожным водителем, вы его задержите на улице. (Для меня) Сумеете выйти сами, дождетесь, пока выйдет он, и сделаете выстрел.

— Ты хочешь, чтобы все было именно так?

— Да, так. Я буду наблюдать издалека, сидя в машине. Хочу убедиться, что он мертв.

— Злобная ты стерва.

Ани промолчала. Шевелился от ветра, растущий на углу зеленый куст; к этому моменту в парке полностью стемнело, вдоль центральных аллей зажглись фонари, но сюда их свет не пробивался, и серовато-белая будка, как и стоящие рядом люди, тонула во мраке.

Мужик, назвавшийся Ридом, курил. Она не стала. Незачем оставлять лишние детали, особенно, если что-то пойдет не так — покурит позже, когда останется одна.

— А кто будет платить за разбитую машину?

— Я.

— Богатая ты. — Фыркнули из темноты.

Буду бедная, — не стала произносить Ани вслух. — Убьешь ты его или нет — скорее всего, нет — но после этой оплаты у меня останется на жизнь всего пять тысяч. Жалкие пять тысяч на, возможно — ей так хотелось на это надеяться — новую жизнь. Совершенно другую жизнь.

(Главное, создай для меня заветную паузу, отвлеки на себя внимание и задержи его на улице, и тогда я заплатила не зря)

— Во сколько он появится у дома?

До этого они больше препирались, нежели говори по существу — этот же вопрос означал, что незнакомец, все-таки, берется за работу.

— Он возвращается около восьми. Адрес, имя и описание машины, на которой он подъедет тут.

Ани-Ра достала из нагрудного кармана два свернутых вчетверо листа.

— Если не в восемь, то в половине девятого.

— Деньги?

— Половину отдаю сейчас. Остальное после выполнения.

Рука нащупала в кармане тугую пачку из снятых ранее в банкомате купюр, извлекла ее на свет и положила в мужскую ладонь.

— В том, что мертвый, сама будешь убеждаться?

— Хотите вторую часть суммы? Тогда лучше, чтобы он был мертвым.

Мужик усмехнулся — изо рта дохнуло табаком. Он не верил таким, как она — мстительным дурам, и презирал их, но Ани было на это глубоко наплевать — главное, чтобы он запомнил ее именно такой: обиженной, туповатой и мстительной. И уж кого из них следовало презирать, так это его, Рида, потому что только идиот мог в мирной жизни добровольно выбрать профессию убийцы, а, значит, им и жертвовать не жалко.

Когда в пальцах перестали шелестеть пересчитываемые купюры, в тусклом свете блеснули белки глаз.

— Уверена, что в бумагах есть вся информация?

— Да.

— Тогда увидимся завтра.

Он задержался в самый последний момент, на полуразвороте — будто почуял неладное.

— Слушай, а ты не пытаешься меня подставить?

— В смысле? — Ани почувствовала, как от всколыхнувшегося волнения нервно забилось сердце, но возмущение в голосе прозвучало вполне искренне.

— Что-то на душе как-то неспокойно от твоего дельца.

— Так не беритесь… — «Если вы ссыкун», хотела она добавить, но не добавила, потому что и без того прозвучало грубо. Но стоящего напротив человека ее грубость не разозлила, а по какой-то причине успокоила.

— Забудь. Давай, до завтра.

Она не стала отвечать — дождалась, когда стихнет шорох раздвигаемых телом кустов, когда растворится в темноте опустившейся ночи силуэт, и только после этого двинулась с места. На сегодня план выполнен. Теперь отыскать выход из парка, дойти до дома и лечь спать.

Ани-Ра, удивляясь тому, что все прошло довольно легко — ведь легко? — втянула в легкие густой смолистый, но в то же время удивительно свежий аромат окружившего будку леса, набросила на парик капюшон и зашагала прочь от трансформаторной будки.

В ту ночь Патрик Измир по прозвищу «кривозуб» — он же «Рид» — до бумаг, как планировал, не добрался — на подходе к дому отвлек звонок на мобильный: в переделку попал «малыш Отто» — толкнул наркоту не тому, едва не попался с товаром — пришлось ехать, выручать.

Домой Рид попал лишь под утро — злой и едва стоящий на ногах от усталости; сил ему хватило лишь на то, чтобы глотнуть стоящий на тумбе бурбон и завалиться, как был, в одежде, на кровать.

До тех самых, свернутых вчетверо бумаг, его руки дошли лишь к одиннадцати утра — после непродолжительного сна, принятой таблетки тайленола и, вынувшего душу из тела, но приведшего сознание в необходимый тонус, контрастного душа.

Сидя в продавленном кресле, и прихлебывая из чашки горький недозаваренный кофе, Патрик развернул, наконец, первый лист. Развернул, пробежался глазами по строчкам с адресом, затем по описанию заказанного «объекта», особым приметам, номеру машины и… замер.

Он просидел так, застывший, без движения, с недопитой чашкой кофе в руках, глядя прямо перед собой, добрых минуты две, после чего медленно отложил бумаги в сторону, оставил кофе, и потянулся за лежащей на столике телефонной трубкой.

Глядя на маленький монохромный экран, набрал не числившийся ни в одной записной книжке — только в памяти — номер и стал слушать длинные гудки, ждать ответа. А как только услышал его, вымолвил:

— Декстер? Это «кривозуб». Мне кажется, у меня есть для тебя интересная информация. Знаешь на кого я получил вчера вечером заказ? — Патрик выждал драматическую паузу, до предела возбудив любопытство собеседника. — На Эльконто. Он ведь твой дружок, да? Я подумал, ты захочешь это знать…

Глава 5

Впервые за последнюю неделю Ани чувствовала себя превосходно.

Она выспалась, плотно позавтракала, проветрила комнату, вычистила полы и выстирала всю скопившуюся в корзине одежду. Затем перебрала хранившиеся в стенном шкафу боезапасы, вычистила оружие, аккуратно сложила его назад и только после этого закурила первую сигарету.

Сегодня особенный день — значимый день. Сегодня обязательно что-то изменится — изменится в хорошую сторону — она всеми фибрами души надеялась на это. Новая жизнь — спокойная и мирная — уже на пороге, до нее остались лишь считанные часы — осталось совсем немного — дождаться вечера, сделать точный выстрел и скрыться. Чтобы новое утро, пришедшее на смену этому, стало рубежом, который навсегда отсечет от состава вагон с ненужным грузом, выпотрошит легшие на плечи мешки, удалит затянувшуюся вокруг сердца цепь и наконец-то позволит легким дышать свободно. Без отравляющего воздух привкуса мести, без ядовитой смеси из злости, ярости и застарелой тоски.

Ани все начнет сначала — она сможет. Ведь уже сегодня деревья кажутся зеленее, небо чище, а город с его мирной жизнью не таким отвратным. Даже немного привлекательным. Почти как в былые времена…

Один вечер. Одно движение спускового крючка — один шаг до свободы.

Так же радостно, как и все остальное, в пепельнице зигзагом скрючился одинокий окурок; Ани спрыгнула с подоконника, хлебнула из стакана воды, сгребла со стола ключи и принялась обуваться.

Ей нужен новый парик и новая одежда. Еще придется навестить оставленный на парковке автомобиль — убедиться, что с ним все в порядке, внести деньги за новые сутки или двое и докупить еды.

Сплошь приятные дела и заботы.

* * *

Прежде чем раздался первый комментарий от присутствующих в комнате людей, Кривозуб был вынужден повторить историю трижды — слово в слово. Он не забыл описать и детали: да, девушка, худощавая, темноволосая, одетая в хлопковый спортивный костюм и обутая в кроссовки. Показал и выданные ею на руки бумаги, которые тут же пустили по кругу.

— Она сказала, что цель — ее бывший дружок, наставивший рога. Настояла на том, чтобы я обязательно врезался в багажник его джипа, мол, чтобы побольше насолить, и только потом стрелял.

Первым не удержался и нарушил тишину Баал:

— Неужели решила переложить «дельце» на другого? Устала?

— Не думаю. — Тут же возразил Аарон. — Она придет, зуб даю — придет сама. А Кривозуба наняла лишь для того, чтобы тот задержал Дэйна на улице. Она будет стрелять, я уверен, но сделает это со спины.

— Точно. — Кивнул Рен. — Просто отвлекает наше внимание — умный ход.

— Я тоже так подумал. Она вообще начинает меня восхищать. — Канн хлопнул себя ладонью по колену и хохотнул. — А тебя, Дэйн?

Снайпер, к этому времени уже привыкший видеть всю команду по утрам на собственной кухне, откинулся на спинку стула, сложил руки на груди и проворчал:

— Меня бы тоже восхищала, если бы целилась в кого-то другого. Но чудесно, что мы узнали о новом покушении «до», а не «во время». Я твой должник.

Он кивнул Кривозубу — тот потупился в ответ. Сидящий на угловом, приставленном к столу стуле, Патрик не стал во всеуслышание говорить о том, что сделал утренний звонок из личных и несколько иных, нежели думали остальные, соображений — просто понял, что если «зацепит» кого-то из спецотряда Комиссии, то к вечеру будет мертв сам. А уж на чьей стороне играть, он научился выбирать задолго до сегодняшнего дня, иначе попросту не дожил бы до него. Плюс должник из отряда специального назначения — это полезно, очень полезно.

— Сколько она тебе обещала?

Измир назвал сумму. Декстер тут же пообещал, что ему выплатят в два раза больше; и здесь Кривозуб нажился.

Как только высказались первые участники, за кухонным столом разгорелась оживленная дискуссия. Голоса зазвучали со всех сторон, вновь были развернуты, сложенные до того стопкой на полу, бумаги.

— Сделаем все так, как она хотела. Лагерфельд подготовит баллончик с краской — сымитируем выстрел. Кривозубу дадим заряженный холостыми патронами пистолет — из него он и пальнет. Девушка подумает, что убийство состоялось и, возможно, свой выстрел не сделает. Или хотя бы задержится с ним, что даст нам время ее взять…

— Но в мою машину-то ему въехать придется…

— Да, придется.

— Починишь. Недорого.

— Возможно, придется сымитировать и смерть Кривозуба — она ведь хотела знать, что на него «клюнули»?

— Это лишнее…

— Не лишнее.

Тактик командовал быстро и жестко — его слушали, даже если имели собственное мнение. Когда-то давно Дрейк не зря поставил на роль стратега именно Аарона — тот умел увидеть ситуацию под правильным углом и просчитать возможные последствия.

— Все разделятся на группы: Баал и Халк останутся в доме на втором этаже, Лагерфельд будет наблюдать за двором, я с Логаном возьму восточный конец улицы — на случай, если она появится оттуда, Рен и Мак западный. Кстати, Декстер, откуда бы ты решил стрелять в ее случае?

Ассасин приблизился вплотную к столу, некоторое время смотрел на карту, затем уверенно ткнул пальцем в определенную точку — в расположенный справа от особняка перекресток.

— Она ведь планирует отступление, так? А сбежать можно только отсюда. Учитывая, что Дэйн проедет мимо нее, остановится у ворот, после чего будет отвлечен Кривозубом, он как раз будет стоять спиной к ней — так что это самая удобная точка для стрельбы. Отсюда и выстрелит.

— Не выстрелит… — Прорычал Эльконто.

— Не выстрелит. — Подтвердил Мак. — Потому что возле той точки ее уже будем ждать мы.

— Так-так… — Оживился от возбуждения Канн. — Все поняли, кому что делать? Док, готовь «фальшивку», Рен, Мак — осмотрите тот угол, выясните, где будете укрываться сами. Логан — проверить подходы по обратной стороне улицы. Мы с Баалом еще посидим над картами, может, сообразим что-то нужное…

— А я? — Обиженно спросил безмолвно сидевший до этого в углу подрывник.

— Ты свое уже отработал с бомбой. В прошлый раз.

— И что? Теперь буду Барта выгуливать?

Услышавший свое имя пес тут же подбежал к Дэллу и ткнулся мокрым носом в джинсы.

— Нет. — Радостно улыбнулся Аарон. — Можешь пиццу заказать — жрать очень хочется, а нам еще работать весь день.

Не успел Одриард подобрать отвисшую челюсть и достойно ответить, как на помощь подоспел Лагерфельд.

— Ты мне понадобишься для сборки взрывного капсюля у ампулы. Я сам давно с ними не работал.

— О’кей. — Не успел Дэлл просветлеть лицом, как ехидно ввинтил последнее слово Аарон:

— Но пиццу, все-таки, закажи.

— Закажу. — Процедили в ответ. — Для тебя — с гранатами.

Препирания, вероятно, так и продолжались бы, если бы не заданный Декстером вопрос, мгновенно погрузивший просторную кухню в тишину:

— А никто не думает, что во все происходящее пора вовлечь Дрейка?

Канн оторвал взгляд от разложенных на столе бумаг и резонно заметил:

— Если бы Дрейк хотел быть в это вовлечен, он бы уже тут присутствовал, поверь мне.

И его светловолосая голова вновь безмятежно склонилась над картами; все облегченно выдохнули и замершее, было, на секунду движение из мешанины звуков, слов, мелькающих рук и мужских стоп, возобновилось.

* * *

Однажды она уже испытывала те же самые чувства: напряженное ожидание, облегчение от того, что скоро все закончится, надежду, что там, за чертой, все будет лучше, что страшно уже не будет, ведь худшее позади… почти позади. Все эти эмоции были с Ани на протяжении двух последних суток пути до Портала, когда выстрелы и взрывы остались за спиной, когда каменистая равнина постепенно сменилась травянистыми и даже кое-где поросшими деревьями, логами и холмами, когда, наверное, можно было уже не прятаться — вокруг ни души, — но она по закостенелой привычке пряталась — где-то ползла на брюхе, где-то перебиралась короткими перебежками, где-то давала стрекача, чтобы укрыться за надежным укрытием. А вдруг следят и здесь? Вдруг ловушка?

За сутки до собственной смерти, немой солдат нарисовал на земле максимально детальную карту и все смотрел на Ани пронзительным взглядом карих глаз — мол, ты поняла? Точно поняла, куда идти?

Она поняла. Запомнила все до последней мелочи, жалом раскаленного клейма выжгла ту карту в собственной памяти, запрятала ее так глубоко, что та даже теперь, по ночам, нет-нет, да всплывала во снах землистым рисунком из линий, надписей и полукругов, означавших холмы и вьющуюся между ними тропу.

Тогда, ночуя на голой земле — строения давно перестали встречаться на пути — без еды и уже без воды, Ани из последних сил заставляла организм работать на одной лишь надежде. На топливе из мотивации, что скоро это все закончится. Ей хотелось брести, пошатываясь, словно пьяному путнику к вратам Рая, но она не позволяла себе забыться — напрягала усталые мышцы ног в беге, сгибала за очередным валуном болевшую от неудобных ночевок спину, сжимала в израненных пальцах винтовку — не позволяла ей выскользнуть из рук даже ночью, потому что знала — одна ошибка, одна дурацкая досадная ошибка, и Ани растянется здесь, простреленная в спину, на траве, не добравшись до выхода какие-то жалкие триста-четыреста метров.

Глупо. Глупо было идти два месяца кряду, чтобы потерять бдительность в последние сутки.

Она не потеряла ее и теперь.

Одевшись в широкие, купленные в обед, брюки и новую бежевую блузку, Ани-Ра размеренно шагала по широкому проспекту. Восемь вечера, на голове парик из черных волнистых волос, в руках сумочка, в сумочке пистолет. Через два квартала она свернет на Пайнтон авеню, остановится, не доходя до особняка Эльконто на перекрестке, и сделает вид, что разговаривает с подружкой по мобильнику. Если убедится, что «жертвы» еще нет, сделает круг по улицам, вернется к нужной точке позже — главное, не прогадать, не пропустить момент, когда нанятый мужик и снайпер столкнутся у ворот. Только бы не пропустить эту самую минуту, только бы не промахнуться.

Тревожное ожидание, волнение, потные руки, вялые колени, навязчивое желание закурить — иди, Ани, иди. Совсем, как тогда, перед порталом, хотелось помолиться — попросить кого-то сверху о помощи, и если в тот раз она поддалась порыву и позволила мыслям унести ввысь заветную просьбу, то в этот раз промолчала — о смерти не просят. Просят о жизни, о здоровье, о счастье — о смерти нет.

Иди, Ани, иди. Он приедет, этот мужик, не подведет, и Эльконто тоже приедет. Все случится вовремя, ты, главное, не бойся. Рука не дрогнет, звезды сойдутся воедино, нужные траектории соприкоснутся, и все это, наконец, закончится.

Иди, Ани. Не бойся.

Иди.

Она многого боялась: что предаст и не появится, как обещал, Рид. Что в этот вечер по какой-то неведомой причине задержится или вообще решит не ночевать дома Эльконто. Что ее заметят раньше, чем «фальшивого» убийцу или что придется долго и томительно ждать…

Но ждать не пришлось.

Удивительно, но как только Ани приблизилась к заветной точке — к углу перекрестка с растущим у края забора деревом Ливицкой акации — откуда собиралась звонить несуществующей «подружке», мимо прокатился черный джип с невозмутимым, сидящим на водительском месте, Эльконто. Она едва успела повернуться, чтобы краем глаза ухватит его горделивый профиль и тут же отвернулась, притворившись, что роется в сумочке.

Быстро. Все происходит слишком быстро; пальцы судорожно сжались на ребристой рукояти «Дальтона».

Теперь Рид — где ты Рид? Если не появишься сейчас, то не успеешь, пропустишь цель…

Едва Ани подумала о наемном убийце, как за спиной послышался натужный шум двигателя второй машины; серо-голубой, скрипучий и давно не новый седан вывернул с перекрестка на Пайнтон авеню, неожиданно увеличил скорость, странно вильнул — взвизгнули по асфальту шины, — и почти на полном ходу, по неведомой причине, перед самым столкновением, разогнавшись еще сильнее, въехал в только что припарковавшийся у ворот черный внедорожник.

Раздался звук совершившейся на глазах аварии — стук, грохот, скрежет металла; Ани метнулась к стволу дерева и спряталась за ним, прижав руку с зажатым в пальцах пистолетом к животу, прикрыла его сумочкой; глухо и затравленно колотилось сердце.

Зачем так быстро?… Зачем он ехал так быстро?… Теперь ведь будет ссора, драка, наверное, крики — в этот момент она почти забыла, что у Рида тоже есть оружие, что он собирается из него стрелять…

Из проелозившего по асфальту от удара джипа, показалась высокая фигура — черная майка, белый «ежик», косичка, разъяренный взгляд, красное, почти бордовое от злости лицо… Одновременно с Эльконто из проехавшего вперед, как и было оговорено, (молодец Рид! Запомнил!) седана показалась вторая мужская фигура… А дальше все понеслось-покатилось еще быстрее — настолько быстро, что сознание Ани перестало реагировать аналитически — лишь моргали, будто щелкая затвором фотокамеры, широко распахнутые глаза и бешено, заглушая все прочие существующие вокруг звуки, колотилось разогнавшееся до стука локомотивных колес, сердце.

— Ты, вообще, еб№ан, что ли? — От прокатившегося по улице рева, остановилась на той стороне дороги, выгуливающая собачку бабка; отодвинулась, ведомая чьей-то рукой, в окне дома напротив, занавеска. — Не смотрел, куда ехал?

Рид не ответил. С бледным спокойный лицом и тенью от кепки, прикрывшей лихорадочный блеск глубоко посаженных глаз, он достал из-за пояса пистолет — медленно, теперь Ани казалось, что все происходит слишком медленно — ведь Эльконто успеет среагировать! — поднял его перед собой, прицелился (быстрее! Он уже начал уклоняться в сторону!..) выстрелил.

Она не слышала сам звук — не запомнила его — по какой-то причине отказал в перенапряженном теле слух, но видела, как на спине Эльконто — на черной майке как раз между лопатками — появилась дырочка, уловила секунду, когда брызнула темно-красная густая кровь, включила режим внутренней «видеозаписи», чтобы навсегда запечатлеть в памяти момент падения на асфальт тела — тела врага, тела ненавистного ей человека — тела главнокомандующего Уровнем: Война.

Месть свершилась? Неужели…

Голова отказывалась соображать, руки дрожали, по позвоночнику, сотрясая тело целиком, пробегали нервные спазмы — неожиданно Ани-Ра почувствовала, как в мозгу, в недоступной для эмоций и переживаний части, как это уже бывало на Войне, вдруг включился автоматический режим ведения боя.

«Убедиться, что враг мертв. Выжить»

Наплевав на то, заметит ли ее теперь хоть кто-нибудь, она качнулась вперед, навалилась плечом на ствол, вытянула обе руки с зажатым в ладонях «Дальтоном» и уже приготовилась выстрелить в макушку лежащего на земле человека (никогда не поворачивайся спиной, не сделав «контрольный» — так учила Ивон), когда раздался второй выстрел — достаточно тихий, но его она услышала — выстрел снайперской винтовки, и Рид, до того стоявший у дверцы своей машины, неожиданно дернулся на месте и начал медленно оседать на землю.

Снайпер… Конечно… Снайпер! Она знала!

По лбу потек пот — Ани резко смахнула его с бровей — нельзя, чтобы он попал в глаза. Второй… Сейчас раздастся второй приглушенный хлопок — «проверка на мертвость», у нее всего лишь секунда, прежде чем заметят еще одного, целящегося из-за дерева человека — нужно как можно скорее произвести контрольный выстрел.

Она почти успела. Почти успела вдавить спусковой крючок до того места, когда срабатывает внутренняя механика оружия — почти услышала звук и почти почувствовала, как дернулись, сотрясаемые отдачей ладони, когда неожиданно и совершенно не ко времени ощутила сзади резкий, немилосердный рывок.

Ей на плечи легли чьи-то руки — и, наверное, не одна пара, следом лицо накрыло что-то темное и едко пахнущее — Ани дернулась, но поздно — она не успела даже закричать, даже захрипеть не успела, потому как единственный вдох, наполнивший легкие парами неведомой отравы, почти мгновенно погрузил ее сознание в темноту.

* * *

(Dr. Dre (feat. Eminem & Skylar Grey) — I Need A Doctor)

— Я сам. Я поговорю с ней сам.

— А что, если тебе понадобится помощь?

— Какого рода?

— В допросе.

— Я умею допрашивать.

Кто-то хмыкнул. Мужские голоса плавали и сливались; отдельные слова то проявлялись на поверхности, на мгновение складывались в смысл, то вновь тонули в гуле, что наполнил медленно пульсирующую болью голову; в ушах звенело. Говорили из-за двери? Из-за запертой двери?

Ани ничего не видела и почти ничего не чувствовала — ни запахов, ни собственных связанных за спиной рук, ни онемевших от продолжительного сидения в полусгорбленной позе — тело к спинке жесткого стула примотали неплотно — ног. В комнате было темно? Светло? Или, может, лишь полоска света пробивалась из-под двери?

Она не видела. Широкая тканевая повязка облегала голову так плотно, что веки, подобно ослабшим крыльям бабочки, неспособные открыться, лишь трепыхались и вздрагивали под ней. Ткань давила на виски и на нос — хотелось наклонить голову, почесать щеку, поднять руку и сорвать гадкую повязку — сбросить, избавиться. Боль в затылке донимала плывший в никуда разум, посылая по невидимой воде расходящиеся в стороны круги.

Где она? Что случилось?…

Голоса вдалеке вновь сложились в осмысленную речь.

— Халк бы вытянул из нее все необходимое за секунду…

— С риском повредить память.

— А тебе есть дело до ее памяти? Она же психопатка.

— Пока не пойму, что происходит, есть. Я сказал — понадобится помощь, я свяжусь. А пока со мной останется док — этого достаточно.

— Как знаешь.

— Ты лучше скажи, через сколько она придет в сознание?

— Думаю, уже пришла.

Ани вдруг почувствовала себя воровкой — она не должна была слышать этих слов, но слышала — воровала их из пространства и складывала в укромные уголки не вовремя проснувшегося разума. Она должна спать? Спать? Но как спать, когда так сильно болит голова и мутится в желудке. Она что-то вдохнула, кажется что-то очень едкое; в стянутых запястьях начала проступать резь; нервные окончания тоже пробуждались к жизни.

— … но я бы дал ей еще полчасика очухаться. И говорил бы только потом.

— Понял.

Полчасика. У нее остались бесполезные в полной темноте полчасика жизни — жизни под едва позволяющей дышать маской, со звенящим вместо головы колоколом, с ноющими запястьями и развалившимся на части сознанием.

Очередная попытка вспомнить, что произошло до попадания в темную комнату, провалилась; накативший приступ мигрени заставил Ани сжать зубы и завыть. Через минуту, соскользнувшая разумом в черноту, она вновь неудобно свесилась на стуле.

* * *

— Жив. Сволочь.

В этих двух словах прозвучала такая обреченность, как будто умри Эльконто сегодня, и этим бы он спас полмира, если не весь. А то и не один.

Она, эта привязанная к стулу девчонка, смотрела на него так, как не смотрел до этого никто — с притихшей, уже переставшей колыхаться, как вода в безветренную погоду пруда, ненавистью, застывшей в зеленоватых глазах горечью и бесконечным осуждением. С тоской, грустью, покрывшейся пеплом перегоревшей злостью.

За что?

Дэйн сидел напротив на принесенном в комнату втором стуле, сложив мощные руки на спинку, и не знал, как реагировать. Он встречался со всяким: со злостью, агрессией и гневом мужчин, с недовольством и разочарованием женщин, с обидой, растерянностью, недопониманием, неприкрытой яростью, но еще никогда с подобной холодной ненавистью. Переваренной, пережеванной, вживленной в каждую клетку.

— И тебе добрый вечер. Леди.

Заложница сверкнула гневным взглядом, поджала губы и отвернулась; в крохотной комнате, где не хранилось ничего по той простой причине, что Эльконто никак не мог придумать, что в ней хранить, повисла гробовая тягостная тишина. Скрученная и опавшая фигура ее; чуть сгорбленная и усталая фигура его. Два неприветливых взгляда. Два молчащих рта и потрескивающая в воздухе напряженность.

— Поговорим?

— Ты поговорить меня сюда притащил?

— А зачем еще? Сразу тебе вилку в глаз воткнуть?

— С тебя бы сталось…

— Слушай, ты… — Он не знал, как ее называть и не знал, как себя с ней вести, поэтому покрутил в руках принесенный с собой темноволосый парик — покрутил, и бросил его на пол. — Захватил с собой. Твой, вроде. Слушай, может, расскажешь, что происходит? Что я тебе сделал? А то я заколебался думать, какого ляда надо было в меня сначала стрелять, а потом закладывать под машину бомбу. Молчу уже про третье покушение. Я что, тебе под дверью пьяный насрал? Или окно камнем выбил? Или, может, трахнул и забыл наутро?

Теперь ненависть в ее глазах разгорелась так ярко, что Дэйн почти физически ощутил потрескивание костра на углях из праведного гнева.

— А ты и на такое способен?

— Ну, не знаю… — Он и правда не знал, могло ли подобное произойти. Вроде бы он давно ни с кем не встречался, длительных отношений старался не вести, предупреждал о краткосрочности связи сразу, наутро уходил тихо — старался не врать и не обижать. Зачем?

— И ты правда не знаешь «почему»? Даже не догадываешься? Сидишь тут и прикидываешься ангелом…

— Слушай, не дерзи. Я не пушистый заяц, но и не такой уж откровенный мудак, каким ты меня по какой-то причине видишь.

— Сволочь. — Повторила она обреченно. — Враль поганый.

Дэйн медленно втянул воздух и так же медленно выпустил его обратно — диалог, как сделанная калекой телега, не просто не ехал в правильном направлении, а скользил всеми колесами вбок или назад. Разговора не выходило — он начинал злиться. Терпения, и еще раз терпения.

— Послушай. Где-то было недопонимание — это я понял. Ты чем-то расстроена. Предлагаю поговорить и все выяснить, вместо того, чтобы сыпать пустыми оскорблениями, которые я не приемлю. Я мог бы сразу применить силу — вытряхнуть из тебя нужную информацию за минуту, но вместо этого я даю нам обоим шанс вести себя по-человечески…

— Добрый ты. — Пленница с застывшим лицом смотрела куда-то на стену; ее голос звучал глухо и ядовито одновременно. — Добренький. Легко быть добреньким, когда ты по ту стену забора, да? Когда лишь наблюдаешь за всем — дергаешь за ниточки, смотришь и наслаждаешься. Развлекаешься…

— Ты о чем?

Девушка вдруг повернула голову и прожгла его новым полным ненависти и любопытства взглядом.

— А ты сам-то проходил через это? Через все то, через что заставил пройти меня?!

Ее рот искривился в подступающей истерике, и Эльконто поймал себя на мысли, что судорожно пытается отыскать ответ, чем, все-таки, обидел, сидящую напротив женщину. Разбил ей сердце? Где-то, когда-то не ответил взаимностью? Да он, черт возьми, вообще ее не помнил и был почти уверен, что до этого момента не видел никогда в жизни.

— Я тебя не помню.

— Конечно! С чего бы тебе меня помнить? Таких, как я? Нас ведь было много, но еще ни одна не подбиралась после всего к тебе так близко, да?

— Да как тебя зовут вообще?

— А тебе есть до этого дело? Есть теперь?!

Градус накалялся.

Дэйн покачал головой, устало припечатал себя по лбу ладонью и в нее же, бормоча самому себе, пробубнил:

— Я что, точно, трахнул тебя и забыл?

— А Ивон? И Милена? А Ида?… — Не обращая внимания на его бормотание, продолжала с негодованием вопрошать связанная девушка.

— Их я тоже трахнул и забыл?

— А Том? А Боб?

— Тома и Боба я точно не трахал.

Снайпер отнял ладонь от лица, сцепил свешивающиеся со спинки руки в замок и нахмурился — он начал раздражаться и уставать. Эта баба, видимо, и вправду оказалась со съехавшей крышей — в ответах ни логики, ни связанности, ни адекватности. Вопросов не слышит и оттаивать не желает — все держится на свою непонятную линию — мол, ты во всем на свете виноват.

— Слушай, дамочка, давай уже ближе к делу…

— А ты любишь свою работу? — Вдруг переключившись мыслями на другую тему, спросила она. Теперь в распахнутых глазах возникло удивление и даже любопытство — точно такое же, какое возникает при взгляде на букашек, которые едят собственные экскременты — и что, вкусно, мол?

Раздражение Дэйна начало принимать агрессивную форму.

— Нормальная у меня работа. — Выдохнул он устало. — Бывает лучше, бывает хуже.

— Бывает хуже?

— Да. Думаю, бывает.

— Тогда нам не о чем с тобой говорить. Не может быть диалога, понимаешь?

И на него уставились, уже порядком надоевшие, злые, серо-зеленые, остекленевшие в своей ненависти, глаза — красивые, в общем-то, если сменить проигрываемую в них телепередачу на что-нибудь подобрее, глаза.

В этот момент Дэйн впервые допустил в сознание мысль о том, что сидящая напротив него женщина сумасшедшая, и что стоило, все-таки, вместо того, чтобы вести допрос в одиночку, пригласить в эту комнату Халка.

Ладно, теперь он один — сенсор уехал — справится. Сейчас только возьмет паузу, выпьет кофе, соберется мыслями и вернется в комнату.

— Кофе хочешь? — Зачем-то спросил он сочащуюся неприязнью фигуру.

— Да пошел ты…

— Я так и думал.

Эльконто поднялся со стула и вышел из комнаты.

* * *

— Ну, как идет процесс?

Лагерфельд неторопливо прихлебывал из чашки горячий чай.

— Пока никак.

Снайпер шумно втянул воздух и разочарованно выдохнул.

— Такое ощущение, что я ей жизнь разбил, только вот не могу добиться внятного ответа чем.

— Не отвечает?

— Отвечает.

— Что говорит?

— Что я мудло.

Стивен поперхнулся; Дэйн подозрительно прищурился.

— Смеешься?

— Ну-у-у… Не у нее одной такое мнение. Наверное.

— Ты вообще меня любишь, я заметил.

— Люблю. Только не тогда, когда ты не подкидываешь ко мне в квартиру одноглазых котов.

— Типа ты с ним не сжился!

— Речь не об этом…

Лагерфельд, хотел, было, вступить в бесконечную по продолжительности дискуссию о нужности в жизни чужого навязанного мнения, но вовремя спохватился и захлопнул рот; Дэйн стоял у окна хмурый и заиндевевший, как небо в морозную ночь. Позади хозяина, встревожено склонив голову набок и навострив уши, сидел пес.

— Слушай, может, тебе помочь с ней? С этой дамой?

— Не надо. — Раздался короткий ответ. — Лучше выгуляй Барта.

— О’кей.

На этот раз Лагерфельд не стал спорить, хотя повод поговорить о том, как и почему он вдруг превратился в няньку для животных, представился великолепный — просто свистнул псу, и когда тот повернулся, качнул головой.

— Пошли, Барт. Проветримся.

Нехотя зацокали по паркету длинные когти; до выхода из кухни овчарка то и дело оборачивалась на хозяина, но Дэйн, к ее разочарованию, к прогулке так и не присоединился.

* * *

- То есть я убил всех твоих друзей?

— И не только их. Все… Все умерли из-за тебя!

— Да я просто монстр какой-то! И когда я все успел?

Она не слышала. Она пребывала не то в прострации, не то в иллюзорном вымышленном мире, в который Эльконто все никак не мог погрузиться — обрывки ее слов рознились, не желали соединяться друг с другом, а шанс на понимание ввиду обоюдоострого, усиливающегося раздражения истончался с каждой секундой.

— Я хоронила их! Я боролась за каждого!

— Молодец. А сама-то как выжила?

— Как? — Пленница вздрогнула. — Тебе правда интересно «как»?

— Еще бы…

На самом деле ему было наплевать «как» — Дэйн все пытался вспомнить, проводилась ли некоторое время назад отрядом крупномасштабная операция, после которой осталось много жертв, и мог ли кто-то во время нее выжить. А после желать мщения. Нет, не было такого — он руку мог дать на отсечение — не было. Но, может, он не прав?…

— Я училась спать на земле, голодать, стрелять из всего, что может стрелять. Это нормально для девушки? Нормально?! А ведь я была обычной — работала в отеле, никому жить не мешала… ЗАЧЕМ было меня во все это вовлекать?!

Теперь она орала, брызгала слюной и сделалась совсем некрасивой.

— Я никуда тебя не вовлекал!

— Ну, конечно! И других тоже?

— Каких других?! О ком все время идет речь?

— Об Ивон! Мелиссе! Иде!..

— Да-да, Бобе, Томе и неком Роне. Я помню.

— Не помнишь! Ты сам сказал, что не помнишь!

— Хорошо. Не помню.

— Тварь!

Беседа замкнулась в кольцо. Эльконто не просто терял терпение — он багровел изнутри. Девчонка либо была безумна, либо таковым по какой-то причине стал он сам, забыв об оставленных за спиной десятках, если не сотнях, по ее словам, трупов. Да их уже месяц никуда не посылали — неделя за неделей сплошные учения и тренировки. В последний раз они выжгли местность вместе со всеми живущими разве что на Уровне «F», и это случилось еще до того, как Начальник принял решение дематериализовать его к едрене-фене. Никак, ну никак там не могла выжить эта белобрысая, сидящая теперь на стуле в его комнате, девчонка. А других заданий по «зачистке» не было. Разве что у Рена, который после себя не оставлял никого — в этом Эльконто убедился еще несколько лет назад.

— Хоть название того места ты помнишь? — Снайпер все еще не оставлял попыток разобраться. — Города, поселения, номера трасс? Где все это было?

— Да нет там трасс! И городов нет! Только один — разваленный, на горизонте. И ни у чего нет названий!

— Ни одного?

— НИ ОДНОГО!

— Дурдом.

— Я не выбирала там быть! Это все ты! ТЫ! — Связанная дама не говорила — уже орала на него дурным голосом.

— Да, я, все я, — закивал Эльконто, — и теперь должен умереть.

— ДА!

— Ну, а как же еще… Знаешь в чем настоящая сложность? — Сцепил он руки в замок и взглянул исподлобья.

«Психопатка» на мгновенье притихла — уставилась на него, не моргая. В комнате, где только что звучали крики, повисла благодатная, если бы не грозовая атмосфера, тишина.

— В том, что я не могу тебя так просто отпустить. Ты пыталась меня убить трижды, а причины я так и не понял, как и всех твоих путаных объяснений, хотя, заметь, шанс выговориться, я тебе предоставил. И даже был терпелив — слушал этот бред почти сорок минут. А теперь я просто отдам тебя Комиссии, и пусть она разбирается, кто прав, а кто виноват. Боюсь, тебя сочтут либо невменяемой и отправят на лечение в клинику, либо приговорят к казни сразу же, и уж прости — помочь я тебе не смогу. Но я пытался.

Видя, что пленница вновь собирается заговорить, Эльконто поднял ладонь и помахал ей в протестующем жесте.

— Даже не начинай. Я устал это слушать. Поверь, если они решат, что я в чем-то виноват, то найдут на меня управу, но уверен, что такого не случится, так как прегрешений, на которые ты указываешь, я за собой не помню. Так что все, хватит, время истекло.

Светловолосая девушка осунулась лицом. Притихла, оплавилась, как свеча, и почти погасла — по крайней мере, погас ее продолжающий бушевать еще минуту назад пыл и безумный яростный взгляд. Внутри куклы что-то сломалось — так ему в тот момент показалось.

И показалось напрасно.

Но осознать эту ошибку Эльконто представилась возможность лишь несколько минут спустя.

— Туалет прямо по коридору и налево, за кухней. — Ворчал он, развязывая тугие узлы на ее запястьях. — Я тебя туда не понесу — пойдешь сама, но не вздумай дурить, потому что я буду наблюдать. Дернешься — тут же свяжу снова, и в Комиссию ты поедешь…

«Нессамши» — хотел сказать он, но слово звучало некрасиво, поэтому Эльконто чинно добавил «с полным мочевым пузырем».

Дама сдержанно кивнула. Неуверенно поднялась со стула, пошатнулась — видимо, затекли мышцы, после чего зашаркала к выходу из комнаты — понурая, сгорбившаяся, поверженная. Дэйн даже пожалел ее и «прожалеть» беднягу он успел ровно до того момента, пока несколькими мгновения позже не услышал топот ног, резкий грохот выдвижных ящиков и не обнаружил ее стоящей на собственной кухне с зажатыми в обеих руках тесаками для разделки мяса.

Теперь это была не кукла, и уж точно не треснувшая.

Куда только делось царившая минуту назад в глазах горечь поражения?

— Опусти ножи. — Медленно произнес он и сжал губы.

Бывшая пленница не двинулась с места — тесаки зажаты крепко, колени мягкие, пружинистые, в глазах застывшая поверхность ледяного пруда. Ровная, без эмоций. Не кукла — солдат — вот кто теперь стоял перед ним, и, как ни странно, автоматически оценивая расстояние до «объекта», Эльконто только теперь осознал, насколько близок все три раза находился к линии собственной смерти. Тогда, с винтовкой, потом с бомбой… Он недооценил противника. Сумасшедшая или нет, эта девчонка точно знала, что делает, и, судя по всему, знала, «как» это делать.

— Опусти ножи. Не дури.

Он начинал злиться, но злиться холодно и расчетливо.

Она же, вместо того, чтобы слушаться приказов, как и он, измеряла глазами дистанцию нападения.

Вот, же неуемная сучка…

— Ножевой бой — сложная наука, и у тебя не выйдет. — Дэйн начал мягко приближаться; внутри растекалась холодная ярость. Три раза она пыталась убить его — три. И сейчас пытается сделать это в четвертый. Психопатка. Надо было послушать Аарона и сразу отдать ее Рену. Или Комиссии. — Если ты попытаешься меня пырнуть, я сломаю тебе руку. Если поднимешь вторую, я сломаю и ее.

Он не шутил. Не в этот момент. Но беглянка, подобно готовой к прыжку пантере, лишь сощурила зеленоватые глаза, и Эльконто второй раз поразился выражению на ее лице — выражению солдата. Воина. Убийцы.

Он хмыкнул. Что ж, бой будет серьезным.

— Я давал тебе шанс.

— Ты никому его не давал. И уж точно не мне…

Она кинулась навстречу с поразительной скоростью, на которой не сказались ни полный мочевой, ни затекшие колени — замахнулась ловко и правильно, Дэйн едва успел уйти в сторону, и сделала выпад. Лезвие прошло в миллиметре от шеи; волосы на его затылке встали дыбом. Отточенным привычным движением, оттренированным сотни раз в зале и реальном бою, он поднырнул ладонью под ее локоть — одной рукой вывернул и надавил на запястье, чтобы оружие выпало из пальцев, а второй ударил снизу — раздался хруст костей, а следом пронзительный визг.

— Я говорил. — Прохрипел он, сдерживая ее сзади за шею. — Предупреждал. Если дернешься еще раз, я сломаю вторую.

Жертва тяжело дышала, хрипела, поскуливала и бормотала что-то невнятное, а затем, извернувшись всего за долю секунды, попыталась всадить второе лезвие ему в бок — Дэйн озверел от ярости. Вывернув второй тесак из ладони, он развернул девчонку с безумным взглядом и искаженным от гнева ртом к себе лицом и точным размашистым ударом припечатал ей в челюсть с такой силой, что та отлетела к стене. И не просто отлетела, а со всего размаху ударилась об нее затылком, обмякла и картофельным мешком свалилась на пол.

На кухне воцарилась тишина.

Дэйн повернулся к столу, медленно поставил на него оба кулака и опустил голову.

Он так и стоял, опершись на стол и глядя в никуда, когда позади, в коридоре, раздалось сначала цоканье когтей Барта, а затем послышались и шаги доктора.

— Эй, приятель! Ты уже все? Быстро. Ну, и чем закончился…

Фраза оборвалась на середине — видимо, Лагерфельд повернул голову и увидел лежащее на полу тело.

— …диалог?

Последнее слово выпало из его рта, впитав в себя крайнюю степень удивления.

Пес подбежал к лежащей у стены девушке и тихонько заскулил.

— Он окончился сломанной рукой, челюстью и, скорее всего, затылком. Ее затылком.

— Да, я понял,… что не твоим.

Доктор вновь умолк. Эльконто стоял, не оборачиваясь — злой, фонтанирующий скрученной в жгут агрессивной энергией, и крайне напряженный.

— Не люблю. Бить. Женщин.

Процедил он сквозь зубы.

— Я заметил. Но… получается у тебя крайне эффективно.

— Молчи. — Ответил Эльконто глухо. К Лагерфельду он так и не повернулся. — Просто помолчи пока.

* * *

Терпение, ум, выдержка и профессионализм являлись качествами, о которых Дэйн знал не понаслышке. Он обладал всеми, — иначе как быть специалистом? — но всякий раз удивлялся тому, насколько терпение Стивена превосходило его собственное. Раненый солдат? Лечить. Одноглазый кот? Срочно поправить дело. Разбившаяся на мотоцикле девушка? Ну и что, что не твоя — собрать по частям и восстановить в живое и подвижное тело. Лишь бы осталась душа, лишь бы не испарилась из клеток искра Создателя — все остальное исправимо.

Вот и теперь, пока Дэйн занимался самобичеванием по поводу неудачно окончившегося диалога (очередной момент жизни — не самый лучший, и оттого противно), пил очередную чашку кофе и пытался привести эмоциональный фон в порядок, доктор колдовал над лежащей в соседней комнате девушкой.

Девушкой со сломанной рукой, челюстью и, скорее всего, затылком.

Неправильно.

Не следовало драться с ней так же, как и с мужиком, хотя, когда у кого-то в руках ножи, становится плевать — мужчина это или женщина, тогда остается враг, и все сводится к примитивному выбору — или он, или ты. Да, Дэйн понимал, что он выше, сильнее и умнее, но дыра в его теле от лезвия ножа — то же самое, что и дыра в любом другом теле. И вероятный исход появления подобной раны — летальный исход.

И плевать, что рядом доктор.

Да, плевать…

Горький вкус кофе вставал поперек горла.

Пустая кухня, пошедший наперекосяк выходной — второй кряду, один разыгранный спектакль, два закончившихся удачно (не его смертью) покушения — можно радоваться жизни. Вот только вместо фонтана радости внутри воняло пересохшей ржавой трубой и полусгнившей тиной.

Не стоило, все-таки, ее калечить, не стоило.

А как иначе? Сначала вываленная на голову навозная куча из бессвязных обвинений, объединенная лозунгом «умри!», терпеливые попытки разобраться в ситуации, проигрыш, а после сумасшедшие глаза и просвистевший возле горла тесак. Чтобы он еще раз привел в дом женщину и позволил сходить ей в туалет? Ну, уж нет! Пусть дует за кустом на улице, пусть хоть в штаны уделается— с него хватит. На сегодня точно.

Плавающую в голове безакцентную мысле-массу, всколыхнул звук послышавшихся со стороны лестницы шагов. Спустя мгновенье, в кухню вошел выглядящий встревоженным доктор.

Эльконто откинулся на спинку стула и напрягся (не убил ли случайно?); Барт приветливо застучал по полу лохматым хвостом.

— Жива. — Процедил снайпер сквозь зубы. — Скажи, что она жива…

— Да, жива-жива… — Взлохмаченный Стивен остановился у стола, несколько секунд помолчал, затем озабоченно потер пальцами шею. Рукава синей рубашки закатаны до локтей, волоски на руках в свете лампы отливают рыжиной. Дэйн знал — они везде рыжие. В штабе душ общий — ничего не скрыть.

— Я хочу, чтобы ты кое-что увидел.

— Ее побитую с фингалами морду?

— Не только.

— Ты ее еще не вылечил?

— Не всю. Закончу после того, как поднимешься со мной и кое на что посмотришь. Тогда и решим, что и как лечить.

— Хм. — Эльконто удивленно почесал обросшую светлой щетиной щеку и поднялся со стула. — Как скажешь. Ты ее хоть привязал?

— Кого? Девушку? Да она без сознания.

— Когда-нибудь она в него придет.

— Еще не скоро. Пойдем, ты должен это увидеть.

— Да что увидеть?

Вместо ответа Лагерфельд развернулся и быстро зашагал из кухни в коридор; Дэйн жестом приказал псу сидеть на месте — тот обиженно потупился, — и последовал за коллегой.

* * *

— Ничего не понимаю… — Длинные пальцы ворошили ежик из коротких белых волос на макушке; светлые брови хмурились. — Это наш код, да… Она — повстанец. С Войны. Точнее, прошла Войну. Хорошо, это я понял. Но почему штрих-код не исчез? Почему он до сих пор на лодыжке?

И Дэйн, и Стивен смотрели в одном направлении — туда, где в свете ламп на обнаженной ноге, с обратной стороны почти у самой ступни виднелись вытатуированные на коже, чередующиеся тонкие и толстые полоски. Код «новобранца» — порядковый номер проходящего Войну человека.

Лагерфельд, не отрываясь, смотрел на ногу — остальное тело он теперь воспринимал безо всякого интереса, и тоже хмурился.

— Я, вот, тоже удивился. Там, у нас — это нормальное явление. Но здесь? Если она прошла уровень и проснулась, то код должен был исчезнуть, но этого не произошло. Почему?

— Может, она не была убита?

— Тогда что она делает в Нордейле?

— Хороший вопрос.

— Она вышла… Как-то вышла с Войны. Но, видимо, необычным способом.

— Нет такого способа.

— Значит, есть…Может, произошел какой-то сбой? Она была убита, проснулась, но код не исчез, и она ничего не забыла?

— Это бы многое объяснило, но система не дает сбоев.

— Да, не дает… — Пробубнил Стивен, погруженный в собственные мысли. Через какое-то время блеск его глаз сделался ярче, как будто на дне пруда засветился прожектор. — Слушай, мы как-то говорили с тобой о том, что будет, если кто-то пройдет весь уровень…

— Мы много раз об этом говорили, и что?

— А то, что портал существует, но до этого момента до него никто не добирался.

Дэйн не стал отвечать — просто смотрел в одну точку. Лежащая на узкой кровати девушка выглядела хрупкой и бледной, переломанной; вновь засвербила совесть.

— Портал — это миф. Он не работает. Ни на солдат, ни на повстанцев. Дрейк когда-то сказал, что он придуман лишь для того, чтобы мотивировать новичков двигаться. Есть цель — есть движение, а иначе сидели бы все кучей, дожидаясь, пока их перестреляют.

— А если работает? — Стив повернулся и в упор посмотрел на Дэйна. — Если Дрейк наврал? Хорошо, недоговорил… Может ли быть так, что кто-то смог через него выйти?

— Добраться и выйти наружу? Ты это серьезно?

Эльконто еще раз нехотя взглянул на девушку. Худая, жилистая, с залегшими под глазами темными кругами — могла ли она пройти всю «Войну»? Нет, он не верил — никто не проходил. Портал — миф. Выдумка. Крючок и наживка, не более.

Но, что, если…

Перед глазами всплыло искаженное ненавистью лицо и полыхающий злобой взгляд.

«Они все умерли… Из-за тебя…Я хоронила их… Училась спать на земле… стрелять из всего, что стреляет… Я была обычной, работала в отеле, зачем…?»

— На Войне она была точно. — Нехотя кивнул Дэйн. Почему-то он чувствовал себя неуютно, стоя в этой спальне; в голове складывался некий пазл, который сознание не торопилось и не радовалось принимать. — И она точно все помнит. Не проснулась.

— Да. Она вышла иначе, я же говорю. Она вышла с уровня, и до сих пор думает, что все это происходило на самом деле.

— Оно и происходило…

— Вот поэтому тебя и пытались четыре раза убить.

— А как она узнала про меня?

— Это уже придется спросить у нее. Но для начала я бы посоветовал тебе поговорить с Дрейком. Сообщить ему о случившемся и задать пару вопросов.

Чем дольше Эльконто раздумывал над текущей ситуацией, тем тревожней становилось на душе. Сознание не желало принимать очевидное — невероятный факт того, что на кровати лежит человек, чья татуировка не пропала — сохранившаяся память, желание мстить… Система, все-таки, дает сбой? И портал работает? Это все меняет, и меняет не в приятную сторону…

— Я ему позвоню. А ты пока сфотографируй код и отправь его в штаб — пусть пришлют на нее досье.

— Хорошо.

— И сделай так, чтобы она пока не просыпалась.

Доктор рассеянно кивнул.

Крайне озадаченный Эльконто покинул спальню, дошел до кабинета, прикрыл за собой дверь, опустился в кресло и, параллельно раздумывая о том, как правильно выстроить диалог, принялся нажимать на кнопки телефона.

Сорок минут спустя.

— Поверить не могу! Нет, просто поверить не могу! Шутник, ядрит его за ногу! Он, видите ли, хотел посмотреть, пройдет ли кто-нибудь через портал, поэтому настроил его лишь на одного человека. Извини, мол, друган, — кто-то прошел, я рад. Больше не боись, гостей не будет. Это что, умно?!

Они обсуждали это все уже по пятому кругу, но Эльконто все никак не мог успокоиться — грохотал обиженным басовитым голосом на все три этажа.

— Сказал, я могу рассказать ей правду, но только с коррекцией Халка, чтобы она потом не болтала. Пусть, мол, знает, что произошло — что все живы-здоровы, никто не умер, но не докладывалась об этом налево и направо. Нельзя. Нет, он точно шутник! А ей-то каково будет после такого объяснения? Может, ей вообще всю память стереть? А-а-а? Как думаешь?

Дэйн пил, и пил много. Устал. Он то саркастично хмыкал в ответ на собственные мысли, то вдруг взрывался речью, то внезапно вновь умолкал, чтобы пригубить виски.

— Нашел, блин, клоуна… А она три раза в меня стреляла!..

Стивен промолчал — не стал поправлять, что Ани-Ра Эменхайм, распечатанное досье которой он до сих пор держал в руках, стреляла лишь единожды. Второй раз только целилась, ну, а третий выстрел, возможно, мечтала сделать, но не более того…

Зеленоглазая, приятная внешне, вероятно, образованная. Работала администратором в отеле, и работала бы в нем и дальше, если бы все пошло по накатанной — смерть на Уровне, пробуждение в собственной постели, воспоминания о кошмаре, принятые наутро важные решения…

Но все пошло не так — Дрейк шутки ради (или, может, в качестве очередного эксперимента?) настроил портал на одного, а Ани-Ра добралась до него и вышла наружу. Глупость. Нонсенс. Но итог один: девушка запомнила все события, «двинулась» психически и, как и любой «нормальный», но неподготовленный человек, против воли вовлеченный в военные действия, захотела отомстить тому, кто, по ее мнению и добытой информации, оказался во всем повинен. И этим кем-то оказался Дэйн Эльконто — руководитель злосчастного уровня.

Все логично — не подкопаться. Чудовищно редкое совпадение и невероятное стечение обстоятельств. И при этом нет ни правых, ни виноватых — у каждого своя точка зрения, свои законы и свои причины обижаться. Великолепная по своей эпичности и красоте, конечно же, в кавычках, ситуация.

Вот только жаль эту Ани…

Стивен, который не поддерживал друга в выпивке — знал, что нужно будет вернуться сегодня к пациентке — в который раз за вечер ощутил сочувствие к лежащей наверху девушке. Мало того, что она прошла весь этот адский уровень, где ни один из них не рисковал находиться на открытом пространстве дольше минуты — шестьдесят четыре дня там провела, — так еще завтра услышит «объяснение». Шутка, это все, мол. «Война» — она для мотивации, так что все хорошо…

Хорошо.

— Слушай, я пошел, подлечу ее. Сращу перелом, подлатаю лицо, посмотрю, что с затылком, а ты утром поговоришь с ней. Расскажешь, что к чему.

Он посмотрел на Дэйна — тот, глядя в стакан, удрученно кивнул.

— Все будет нормально. Она… поймет. — В глупую, все-таки, они попали ситуацию из-за Дрейка. Неприятную. — Свозишь ее к кому-нибудь, кого она помнит — покажешь издалека, убедишь, что все в порядке. И все. Все на этом закончится.

Эльконто посмотрел на доктора мутными усталыми глазами. Еще раз кивнул, допил остатки виски, положил голову на мягкую спинку и закрыл глаза; Лагерфельд понял — уснет здесь.

Глава 6

Утро выдалось тусклым.

Серая пелена из облаков надежно скрыла солнце, знакомый двор и сад выглядели неприветливо и блекло, улица из-за унылой погоды казалась застывшей во времени, погруженной в раздумья. Как и Эльконто, который стоял у окна спальни, куда почти никогда не заходил — крохотной спальни на третьем этаже, где до сих пор, после ночных, продлившихся почти до самого утра бдений, доктора, спала «пациентка».

Уставший, проработавший почти до рассвета Лагерфельд, дремал в гостевой спальне этажом ниже.

Как легко накануне было бы соединить ее слова воедино, в целостную картину, если бы он хотя бы на секунду предположил, что кто-то способен выйти с «Войны». Насколько другим вышел бы диалог. И ни разбитой челюсти, ни сломанной руки.

Если.

Эльконто раз за разом прокручивал в голове детали предстоящей беседы — да, объяснение будет тяжелым и, скорее всего, излишне эмоциональным. Главное, успеть успокоить девушку до проявления новых всплесков агрессии, чтобы на этот раз уладить дело миром — если не полным, то, хотя бы, относительным.

Ани. Ани-Ра… Какое странное двойное имя.

Дэйн повернулся и посмотрел на спящую гостью, оставшуюся по воле доктора в трусиках и мятой блузке, но теперь хотя бы накрытую одеялом. Локоть перемотан бинтами, на щеке синеватой тенью лежал след от удара — наверное, Лагерфельду не хватило времени убрать его окончательно — занимался сращиванием костей. Эльконто в который раз задался вопросом, стоит ли спрашивать ее о том, кто дал на него наводку? Стоит? Или же уже оставить лишние детали за бортом, если через портал больше никому не пройти? Зачем лишние распри?

Устав бесцельно стоять у окна, снайпер тяжело опустился на стул, положил локоть на стоящий рядом стол, и устроил щеку на собственном кулаке. Прикрыл глаза.

Давай уже… просыпайся. Поговорить бы, да забыть обо всем.

Не обращая внимания на мысленные посылы, на кровати мирно посапывала накаченная успокоительным Ани.

Простыни зашуршали тогда, когда он уже успел задремать. Сначала раздался длинный тревожный выдох, затем полустон-полувздох, выдернувший Эльконто из забытья. Когда он открыл глаза, Ани сидела на кровати, опершись спиной на подушку, и смотрела на перебинтованную руку — в глазах читалось непонимание, удивление и страх.

— Что случилось?

Ее голос прозвучал хрипло и слабо. Как-то беспомощно.

— Не помнишь?

Она взглянула на него и застыла — так застывает птица, глядя на инопланетную крылатую машину — полная несовместимость видов. Выражение на лице стало растерянным.

— Где я?

Эльконто убрал локоть со стола, потер лоб и тяжело выдохнул.

— Нам надо поговорить — чем быстрее, тем лучше.

— О чем?

— О вчерашнем.

Девушка на кровати задумалась. Опустила лицо, долго молчала, хмурилась, пытаясь что-то вспомнить. Потом поморщилась и приложила пальцы к виску, ее губы задрожали, а между бровями залегла морщинка. Затем просительно и жалобно взглянула на него — на дне серо-зеленых глаз плескался ужас.

Эльконто напрягся. Меньше всего ему сейчас нужны слезы или истерики. Просто поговорить, просто объяснить, отправить домой и зажить спокойно.

— Все нормально? Готова к диалогу? Голова не болит?

— Болит. Сильно…

Кольнула вновь проснувшаяся совесть. А ножи — это игрушка? О них он должен забыть?

— Потерпи. Пройдет.

Он уже приготовился выдать первую заготовленную утром фразу: «Вчера мы недопоняли друг друга, но ночью, когда мы обнаружили на твоей ноге штрих-код, почти сразу же во всем разобрались…», когда услышал два следующих друг за другом вопроса, от которых замер, практически заиндевел изнутри и целую минуту, пока шло осознание случившегося, не мог ни выдохнуть, ни пошевелиться.

И первый звучал: «Где я?».

А второй и того хуже — от него Эльконто покрылся мурашками (Создатель, только не это…) — второй вопрос звучал: «Кто я?»

* * *

— Я что с ней должен теперь делать?

— Сам стукнул!

Эльконто кружил по комнате, словно цепной пес, а хмурый невыспавшийся доктор сидел на кровати; на его правой щеке виднелась красная полоса — след от подушки.

— Да, сам! И что? Вывалить теперь на нее всю правду? Давай, мол, вспомним? Ты — дура, которая четыре раза пыталась менять убить, а до этого ты прошла Войну, а до этого…

— Не надо так делать. У нее будет шок.

— Шок? А теперь, блин, шок у меня. Ты не мог вчера выяснить, что у нее потеря памяти?

— Не мог. Я восстанавливал физические ткани, а нейроны мозга слишком тонкая система, чтобы все углядеть. Где-то повредилось — так просто не увидишь.

Эльконто вдохнул и выдохнул четыре раза подряд. Затем пятый. Его выпученные глаза смотрели в одну точку.

— Она ничего не помнит… Ни меня, ни себя, ни того, где живет, наверное… Не могу же я так просто отвезти ее по адресу, указанному в досье и оставить.

— Не можешь. Так только последняя сволочь поступила бы…

— Заткнись!

Стивен отвел руки назад и оперся на ладони. Взглянул на кружащего по спальне коллегу исподлобья.

— Слушай, чего ты паришься? Наври ей пока чего-нибудь. Что угодно. Подержи у себя — она вспомнит через какое-то время, тогда и поговорите.

— Да сколько я ее здесь держать буду? И какую лапшу на уши вешать?

— Ну, придумай…

— Мне это надо? Халк… Мне срочно нужен Халк! Пусть он вернет ей все на место, пусть восстановит память… — Эльконто застыл на месте, как вкопанный. — А ты не можешь? Вернуть ей все?

— Не могу. Могу попробовать восстановить нейроны, но не гарантирую, что сращу их правильно. После моих манипуляций она может вообще никогда ничего не вспомнить.

— Тьфу, на тебя бл:%ь! Доктор, то же мне…

— Но-но! Сам был горазд кулаками махать!

Дэйн принялся вновь кружить по комнате с несчастным выражением лица — он даже не думал препираться.

— Ну, что бы думал, а-а-а? Халку, я позвоню Халку, он все исправит. А потом расскажу ей все, отвезу домой и тогда оставлю. Да? А сейчас ей что? Воды? Еды? Что ей говорить?

Вместо ответа, Стивен смотрел в окно и думал о чем-то своем. Долго думал; глядя на сосредоточенное выражение лица и ушедший вдаль взгляд, Эльконто начал беспокоиться.

— Скажи уже чего-нибудь?

— Слушай, — неожиданно очнулся тот и пронзительно посмотрел на друга. Не посмотрел — пришпилил. — Не говори ей пока ничего. Не надо Халка….

— Что?! О чем ты говоришь?

— Да ты сам подумай! Это же Божья благодать! Сейчас она все забыла, и у нее есть шанс начать все сначала, увидеть мир по-другому, научиться жить заново. Если ты сейчас вернешь ей память, она снова станет психологической калекой. А так, дней десять-двадцать, и будет по-другому. Даже если она вспомнит Войну, у нее будет у другие воспоминания — хорошие. Ей будет легче адаптироваться.

— Да ты охренел что ли? А эти двадцать дней с ней кто возиться будет? Я?! А если не двадцать дней, а тридцать, сорок или шестьдесят? Я с ней всю жизнь промаяться должен, чтобы она «адаптировалась»?

Глаза свежезаваренного чая под широкими рыжеватыми бровями смотрели серьезно и просительно.

— Не зови Халка. Не сейчас. Это самое малое, что ты можешь для нее сделать.

— Да пошел ты, друг! — Эльконто выглядел злым и непреклонным, но по взгляду становилось ясно, что на его шее затягивается ошейник. — Восемь раз мне все это не надо. Пусть все вспомнит и выметается отсюда. Твой совет, может, и умный, но я звоню Халку.

Стивен поджал губы и отвернулся в сторону.

— Тебе надо — сам с ней возись.

Дэйн зло хлопнул дверью, придавил собственную штанину, выругался и тяжело затопал по лестнице.

* * *

Она плакала и цеплялась за дрожащий стакан так крепко, будто это была единственная оставшаяся в мире стабильная вещь — знакомая и понятная — все остальное плыло: мир, дно под ее ногами, сдвинутое ударом сознание; Эльконто не мог на это смотреть.

— Вы помните свое имя?

— Нет.

— А где живете?

— Нет.

— Как попали сюда, тоже не помните?

— Ничего… Ничего не помню… Что-то очень давнее. Не могу, доктор, голова. У меня так болит голова…

— Это нормально после удара. Потихоньку пройдет. Я оставлю вам настойку из корня дерева Эбо и таблетки — они помогут успокоиться. Принимайте по одной каждые четыре часа.

Лагерфельд сидел у постели, а Ани плакала — вытирала бегущие по щекам слезы и не сползала с кровати. Она боялась всего: их, нового места, «ничегонепомнящую» себя. Ее глаза из серо-зеленых сделались яркими, почти бирюзовыми. Дэйна не просто кольнула совесть — она ткнула его в позвоночник остроконечным ржавым шипом — черт бы подрал вчерашнюю несдержанность.

— А почему у меня забинтована рука? Как я ударилась головой? Что случилось, доктор? Пожалуйста, скажите… Что это за место? Больница?

— Вы попали в аварию, когда ехали на машине. — Стивен грозно покосился на Дэйна и поджал губы — молчи, мол. Запоминай все, что я скажу, а потом додумывай историю. Эльконто незаметно для Ани — хвала Создателю, та смотрела в сторону — не менее грозно выпучил в ответ и провел указательным пальцем вдоль своего горла — зарежу, мол. Доктор даже глазом не моргнул. — Но уже все в порядке, я подлечил ваше сотрясение, перебинтовал руку — теперь поболит совсем немного.

— Я… ехала на машине? Я не люблю машины… Кажется. Не помню…

Она скуксилась, и Эльконто ярко вспомнил это выражение — он видел его в другом мире — мире Бернарды — на лицах у детей, когда те готовились разреветься. Ани-Ра не разревелась — удержала себя, но, из-за дрожащего подбородка и стоящей в глазах очередной порции непролитых слез, сделалась жалкой, совершенно несчастной; он шумно и тяжело вздохнул.

— Вы ехали на такси. — Тактично поправился Стивен, но продолжать скользкую тему не стал. Замолчал.

— Это больница? Вы будете приходить часто?

— Это не больница — это дом моего друга, но я буду приходить часто, не беспокойтесь.

Странно, как люди реагируют на докторов — даже люди в беспамятстве — как будто что-то говорит им: «Доктор — это хорошо. Можно верить, не навредит». Стивен моментально стал для нее точкой опоры, единственным другом в новом, незнакомом мире. А вот Эльконто им пока не стал и под вопросительным взглядом Ани откровенно тушевался.

— А что я делаю в вашем доме? Мы знакомы? Давно? Мы… — Она замолчала, будто решая, возможно ли такое — могла ли она в твердом уме и трезвой памяти решиться на какие-либо отношения с таким вот бугаем — белобрысым и с косичкой. Потом, наверное, ответила утвердительно, потому что спросила, — мы… вы мне…

И снова не смогла завершить фразу.

— Я ваш недавний знакомый. — Продолжил за нее снайпер и сжал зубы. Отвернулся к окну. Заиграл желваками. На выручку другу моментально пришел дальновидный Лагерфельд.

— Он вам все расскажет, но не раньше, чем вы поспите. Я проверил ваше давление и пульс — все стабильно, но вам нужно отдохнуть. Вот эти капли помогут вам провалиться в длительный и спокойный сон. Примите десять.

Он сам же накапал нужное количество в ложку и тут же сунул ее в покорно приоткрывшийся рот.

— Вот так, молодец. А я приду сегодня вечером. Проверю ваше состояние.

— Спасибо…

— Стивен.

— Спасибо, Стивен.

Ани притянула к себе одеяло, закуталась в него, как в спасительный плащ и сползла на подушке. Устало прикрыла глаза.

— Вы только приходите…

— Обязательно.

Эльконто фыркнул от окна; Лагерфельд жестом указал ему на выход из комнаты.

* * *

— Ну, ты и засранец!

— Я не засранец. Я ей почти ничего не сказал.

— А такси? Куда я его теперь приплету?

— Куда захочешь. Не такая уж важная деталь.

— Угу. Особенно вкупе с нахождением в моем доме.

— Придется тебе поскрипеть мозгами, что поделать…

Они стояли у порога и смотрели друг на друга — насупленный, недовольный Эльконто и деловитый, в третий раз поглядывающий на часы Стивен.

— Все, я в штаб. Там, поди, все кувырком без меня.

— Как обычно.

Дэйн злился. Сколько она проспит? Час, два, три? Сколько у него времени на нахождение и сборку удобоваримой истории для Ани? Для высасывания из пальца — выталкивания из заднего прохода — что ей наврать? Крутиться ему теперь, как ужу на сковороде. И не виноват, вроде. И виноват. Дурь, да и только.

— Скажи Грину, что он пока за главного. Не знаю, на сколько.

— Скажу.

— Пусть раздает юниты, смотрит за пересортировкой солдат, распределит выходные. Проследит, чтобы раздали новое оружие — сегодня должно было прийти…

— Скажу. Ни о чем не переживай.

— Ну, конечно!

Лагерфельд не стал отвечать; любой ответ — новая перепалка. Еще раз посмотрел на часы, потрепал по голове тихо сидящего у ног Эльконто пса и отбыл.

* * *

Будучи на нервах, он купил три пачки жареной картошки, пол-литра содовой и две упаковки крекеров с шоколадной крошкой — двойную порцию того завтрака, что обычно заказывал, высовываясь из машины и протягивая деньги в маленькое окошко, в забегаловке «У Ленни» по пути в штаб.

В этот раз путь колес черного внедорожника пролег не в штаб, а долго кружил и петлял по улицам, улочкам, проспектам, аллеям и в итоге окончился на пустой, расчерченной белыми линиями, парковке перед одной из спортивных городских площадок общего пользования.

В этот час — довольно ранний, когда стрелки часов едва приблизились к отметке в девять утра, ровно подстриженный газон был пуст. Ни гоняющих мяч обнаженных по пояс игроков — они появятся к обеду, — ни фитнес групп под руководством тренера из ближайшего клуба, ни праздно прогуливающихся, по окружающему газон длинному беговому треку, прохожих. Только один немолодой мужичок в голубом спортивном костюме и белых кроссовках бежал трусцой вдоль белых, кое-где стершихся линий. Медленно бежал, больше наслаждался погодой, нежели желал вспотеть — сам себе спортсмен. Поблескивали под вынырнувшим из-за облаков солнцем штанги застывших тренажеров; мокли от росы кожаные сиденья и спинки.

Эльконто вышел из машины, подошел к капоту, расположил на нем мешок со снедью и оперся задом на бампер. Долго рассматривал игру тени и света под деревьями, любовался синеватыми проблесками на небе и слушал раздававшуюся с соседнего стадиона далекую трель свистка. Жевал. Думал. Пытался сложить существующие «а» и «б» в правильную, подходящую всем участникам «спектакля» формулу.

Итак, что в наличии? Одна девушка, незнакомый ей дом и незнакомый мужчина, который представился другом. Доктор. Замотанная рука, ушиб головы. Она не знает его, он ее. Не знает, где она живет, но она у него дома. Такси.

Ядрит-твою-копалку, с этим такси… Как все это сложить воедино?

Она ехала на такси… Куда? К нему? Сразу домой? Но тогда как быть с его полным незнанием ее? Нет, она ехала не к нему… ехала куда-то. Но тогда как попала к нему домой? Почему к Эльконто? Вывод один. Она ехала, чтобы встретиться с ним где-то и для чего-то. Деловой беседы? В ресторан?

Белиберда получается.

Чем больше он думал над возможным объяснением, тем сильнее понимал, как сильно влип. Из любого варианта следовало, что они связаны какими-то отношениями — если не деловыми, то любовными, а снайпер меньше всего хотел, пусть даже ложно, сплетаться в любовных отношениях с незнакомой женщиной. Особенно той, которая в любую минуту может вспомнить, кто он есть на самом деле, и тут же попытаться вновь его убить. Это же все равно, что установить медвежий капкан на собственной кухне или в гостиной. В какой-то момент забудешь, выключишь свет и наступишь… Он себе враг?

Нет, надо звонить Халку — пусть прочищает ей мозги. Пусть заставит вспомнить, что она противная и вредная Ани-Ра «как-ее-там», которая сама напросилась на кулак, потому как часом ранее целила в него, Дэйна, на улице перед особняком, за что и поплатилась. Пусть вспомнит, как закладывала бомбу под джип, как до этого стреляла из снайперской винтовки. Пусть вспомнит Войну — все шестьдесят четыре дня, — своих друзей, свой поход и свой выход с нее. Дэйн объяснит, все ей объяснит — что не было смертей, не было того ужаса, который она видела, не было потерь…

Он поморщился от собственных мыслей: хорошо, были. Но кто ж виноват, что она вылезла через портал? Что столько держалась, не хотела умирать. Одна бы пуля… и все.

Но хотел бы он сам получить пулю, не зная того, что она не отправит его к смерти?

Нет.

Однозначность ответа резко сокращала желание дальнейших мысленных маневров.

— Вот чего не надо делать, так это ее «понимать». Еще хуже жалеть… — Вслух проворчал Эльконто и раздраженно закинул в рот сразу три крекера. Картошку он уже съел. Содовой тоже осталось на дне. Все ощутимее припекало, окончательно разогнавшее облака, солнце.

Халк заставит вспомнить, а он покажет ей, что ее Ивон… или как ее там — кого она упоминала так часто — жива и здорово. Покажет, понятное дело, издалека, поговорить не даст, но этого хватит, чтобы убедиться, что Война была иллюзией. Должна была стать иллюзией…

Тьфу! Такие поправки раздражали, потому что они напоминали о том, что он, все-таки, понимает ее — эту Ани-Ра. Хоть и не хочет. Да ему не надо ее понимать, черт возьми! Только отвезти после этого разговора домой и оставить там. Все! Баста. Дело закрыто.

В порыве нахлынувшей злости Дэйн достал из кармана телефон и набрал номер сенсора отряда — послышались длинные гудки; на стадион пришли двое ребят, принесли мяч, принялись его пинать. Тот, что был коротко стрижен, что-то прокричал длинноволосому с хвостом — товарищ ответил.

Наблюдая за неуклюжей, но азартной игрой, Эльконто против воли продолжал думать об оставшейся в спальне девушке. Остались ли у нее после этого «похода» друзья? А если был парень, не ушел ли? Все-таки шестьдесят четыре дня — не шутка. Время должно было вернуться назад, но для нее не вернулось — она отсутствовала дома и на работе больше двух месяцев. Чем ей это объяснять?

Он увидел ее, сидящую в пустой квартире, с грустным заплаканным лицом, на себе почувствовал, как натирают сознание насильно возвращенные воспоминания — о боли, ранениях, стрельбе… Потому что верхний слой забвения пришли и содрали — соскребли с помощью проникших в мозг серебристых глаз сенсора, потому что не дали поплавать в счастливой неге — заставили вспомнить.

— Алло… Дэйн? Дэйн?! Ты меня слышишь?

Сколько Халк уже кричал в трубку? Минуту-две?

Дэйн дернулся на капоте и едва успел поймать соскальзывающий вниз пакет. Прокашлялся и смущенно, с деланной веселостью, как привык уже давно, заговорил:

— О-о-о? Халки? Это ты там? Я, должно быть, спутал номер. Хотел набрать Стива и задумался. Да, да, все хорошо, друг. Ты прости, что я тут отвлекся. Да, не о чем волноваться, просто задумался. Спасибо.

Эльконто отнял трубку от лица и нажал «отбой». Долго, сжав зубы, мысленно ругался на себя и смотрел на погасший экран.

Он дурак, если позволит «спектаклю» начаться. Дурак, если даст вовлечь себя в это. Но он будет не меньшим дураком, если привезет ее в пустую квартиру — подавленную и едва способную жить дальше — и просто оставит там. Калеку, как сказал Стивен, инвалида…

Чертов доктор, он всегда прав или ему просто повезло оказаться таковым и на этот раз?

Дэйн резким жестом сгреб пакет с картофельными крошками и остатками крекеров с капота и швырнул его в ближайшую урну. Громко хлопнул дверью. Завел мотор.

Эта баба — бомба с замедленным механизмом в его собственной квартире, а он только что нажал «отбой» жизненно важному разговору и тем самым лишил себя права на легкий и безболезненный выход из положения.

Эта баба — ловушка, головная боль, напасть и проклятье.

И она, возможно, уже проснулась.

По асфальту парковки, заставив две головы (коротко стриженную и длинноволосую) удивленно повернуться в сторону внедорожника, протяжно и остро взвизгнули шины.

* * *

— На свидание?

— Да. Вы ехали со мной на свидание. На первое.

Больше всего его злило в ее глазах не удивление, а возникшее параллельно с ним выражение — а-ля «могла ли я быть такой дурой?», которое Ани тщательно и почти бесполезно пыталась теперь замаскировать.

Эльконто чувствовал себя не просто клоуном — клоуном-неудачником, стоящим перед улюлюкающей аудиторией в зале. «У-у-у, давай, уходи со сцены! Не смешно, плоско, глупо!» Он бы ушел, если бы ни сидящая на постели женщина, лапшу на уши которой он сам так тщательно пытался вешать.

— Мы познакомились позавчера на улице. Я к вам подошел, сказал, что вы мне понравились (улюлюканье в невидимом зале усилилось, превратилось в недовольный гомон), пригласил на свидание. Вы поначалу отказывались…

В ее глазах слегка распогодилось — значит, не такая дура, раз отказывалась; Эльконто теперь злился на обоих — на себя и на нее.

— …потом согласились. Я был настойчив.

— И на следующий день поехала в ресторан на такси?

— Да.

— И попала в аварию?

— Да.

— А как вы узнали о ней? Вам кто-то позвонил? Таксист? Врачи? У меня в телефоне был ваш номер?

Острый, несмотря на потерю памяти, ум; Дэйн нехотя восхитился.

— Я ее случайно увидел, потому что проезжал по тому же мосту. Увидел, остановился и забрал вас к себе.

— А почему просто не дождались врачей?

— Потому что у меня есть знакомый врач — Стивен. Он лучше всех других, и он, я знал это, приехал бы быстрее бригады медиков. К тому же, у вас могло не быть страховки или денег…

Она долго молчала. Жевала бледные безо всякой помады губы, смотрела в сторону. Пыталась вытряхнуть из давшей сбой памяти хоть одно изображение, соответствующее рассказу — собственные мысли, эмоции, обрывки картин, как собиралась на встречу, — но, как он видел, тщетно. Морщилась от вновь подступающей головной боли. Наконец, тихо произнесла:

— Это было очень… благородно… — Это слово она налепила ему на лоб, как бумажку, которая не желала клеиться — пришлось послюнить и прилепить вновь, подержать, прижав ладонью, — с вашей стороны забрать меня к себе. Только это очень… неудобно. Получается, вы не знаете, где я живу?

— Нет.

(Мог бы узнать по базам, но зачем говорить об этом — напоминать об издержках профессии?)

— Но… как же мне теперь найти собственный дом? Мне… Получается, я не знаю, куда идти…

— Вам не нужно никуда идти.

— Но как же? Я не могу вот так взять и остаться у вас.

— Можете.

— Нет! Поверьте, это действительно благородно с вашей стороны привезти меня сюда и оказать помощь, но меньше всего я хочу стать обузой… Мы друг друга совсем не знаем, и, возможно…

Она замялась, но он и без того знал продолжение фразы: «совсем не подходим друг другу» и даже был с ней согласен, но попросту не мог, не имел права озвучить это вслух.

— Может быть, вы знаете кого-то из моих знакомых? Друзей? Хотя бы что-то обо мне?

— К сожалению, нет.

— А мой телефон — где он?

— Потерялся. Видимо, остался на сиденье в такси. Простите, я не успел его найти.

Ани-Ра поджала губы; в ее глазах мелькнула та самая горечь, которая неизменно прожигала в его совести новые дыры. Растерянность, отчаяние, страх. Она одна с незнакомым мужчиной и в незнакомом доме. Она ничего не помнит; мир в ее зрачках снова поплыл.

— Послушайте, — для того, чтобы произнести следующую фразу правильно, Эльконто пришлось изрядно напрячься — натянуть на лицо доброжелательную и крайне терпеливую маску, а в голос добавить несуществующей теплоты и заботливости, — вы спокойно можете остаться здесь, пока что-то не вспомните. У меня много комнат. Если не хотите, я даже не буду вас лишний раз беспокоить — просто живите, отдыхайте и вспоминайте. Все в порядке. Это меня не напряжет, правда. Я обеспечу вас всем необходимым, а как только ваша память восстановится, вы вольны, сразу же уехать домой.

Она смотрела и молчала — бледная, неуверенная, потухшая, а он не знал, что еще добавить.

— Обещаю не приставать.

Шутка, несмотря на легкий и веселый тон, не удалась, а ответная улыбка не вернулась.

— Вы очень добры. — Ответила Ани-Ра сдержанно и опустила голову, спряталась. Вид дрожащего подбородка вновь заставил Эльконто неслышно вздохнуть.

* * *

Вызов от Стивена прозвучал, как только он прикрыл дверь спальни.

— Что еще? — Прошипел Дэйн в трубку и направился к лестнице. Вниз, на кухню. Нужно срочно чего-нибудь выпить, хотя бы воды.

— Слушай, я тут подумал. Тебе бы надо сменить машину. — Довольно вещал на том конце голос доктора. — Потому что если она выйдет во двор и увидит джип, под который крепила бомбу, может все вспомнить в экстренном порядке, а нам этого не надо. Так что, смени машину.

— Ты обалдел? — Эльконто не успевал справиться с одним приливом раздражения, как его эмоциональный берег тут же накрывал другой. — Машину сменить?! Может, мне еще волосы остричь и перекрасить в какой-нибудь, как у тебя, цвет солнечного говна?

В трубке выругались, но не зло, скорее, весело.

— Раз она не вспомнила тебя с косичкой, значит, этот параметр не сработал. А вот машина может.

— Блин, а дом? А Барт? Все сменить? И представиться ей Брюсом Попкиным?

— Тебе бы пошло…

— Стив!

— А я что? Купи, говорю, пока другую машину.

— Вот ты мне и купи! — Зло процедил Дэйн, добравшись до кухни. — Ты же у нас свободен, пока я тут связан по рукам и ногам. Бабки отдам. Но если выберешь мне дерьмовый драндулет, я прикачу его к твоему дому и оставлю взамен твоего. Понял?

Нет, этот несносный «рыжик» еще хохотал? Как он мог так хохотать в трубку, когда Дэйн по уши, да нет, уже по самую макушку, увяз в дерьме?

— Куплю. — Раздалось на том конце. — Вечером будет. Пока загони свой в гараж и ходи пешком.

«Яйца тебе откручу» — хотел сказать Дэйн, но не сказал. Все-таки помощь. Все-таки, это надо расценивать, как помощь.

Вода в стакане преломляла солнечные лучи и шла мелкой рябью, потому что подрагивали лежащие на столе ладони. Рядом лежал притихший телефон; пить не хотелось.

Глава 7

Он показал ей дом, представил Барту и заставил переодеться в одну из своих маек; Ани сидела на стуле в кухне, нахохлившись, и старалась не шевелиться, так как каждое движение оголяло то левое, то правое плечо; майка доходила до самых колен.

— Если подвязать пояском, получится платье. — Пошутил Дэйн. Вновь неудачно, так как гостья не улыбнулась — она явно чувствовала себя не в своей тарелке.

— Итак, начнем. — Эльконто смущенно прочистил горло, взял в руки шариковую ручку и придвинул один из чистых листов бумаги, что принес с собой. Напротив Ани дымился кофе; на блюдце нетронутыми лежали три печеньица с шоколадной крошкой — он бы давно их съел, она не касалась, стеснялась. Из-за падавших на стол солнечных лучей бумага казалась не белой — светящейся. Он неуклюже нарисовал на ней бюстгальтер. Присмотрелся, добавил кружевные лямочки и два цветочка на каждой чашечке; лицо Ани-Ра сделалось розовым.

— Я еду в магазин — за едой и одеждой для вас. Мне нужно знать размеры.

Ее щеки пошли ярко-красными пятнами.

— Не-е-е, мадам, так не пойдет. Если я не буду знать размеры, я просто скуплю все, что у них есть. Все трусы и все лифчики любых размеров. А вы же сами будете выбирать, что подходит. Так лучше?

— Не надо ничего покупать.

— Надо. Вам нужно будет менять нижнее белье. Или хотите ходить в моем? Пожалуйста, не жалко.

Он провоцировал ее и знал об этом. Ну, а как еще? Им придется найти общий язык и начать общаться. Чем быстрее они придут к взаимопониманию, тем быстрее научатся комфортно сосуществовать под одной крышей.

— Так какой размер?

Она выдавила из себя слова, словно остатки сока из застывшей корки лимона.

— В3.

Дэйн тут же сделал у картинки пометку. Дорисовал трусы с рюшечками, поднял голову.

— Тоже «В». — Быстро добавила Ани, не отрывая взгляд от окна; кожа на ее щеках не розовела — пылала. Глаза лихорадочно блестели.

— Послушайте, может, была сумочка? Моя сумочка? Там, в такси? Там могли быть мои документы, деньги, кредитки… Я могла бы сама все купить. А так я… Я — нахлебница!

Последнее слово прозвучало с такой горечью, что Эльконто вновь стало жаль одетую в безразмерную футболку девчонку; теперь и не скажешь, что вчера эта фурия пыталась его зарезать. Обычная, смущенная до крайней степени мадам. Нормальная. Очень даже нормальная.

Дэйн мягко произнес.

— Не было сумочки. Не знаю, почему. Послушайте, — добавил он радостно, — давайте представим такой сюжет и поверим, что так все и было на самом деле. Вы приехали ко мне на свидание, мы понравились друг другу, встретились еще несколько раз, а затем вы переехали ко мне жить. Я накупил вам кучу барахла, всячески холил и лелеял, затем надоел вам — начал раздражать дурацкими шуточками, стал храпеть по ночам, некрасиво выдавливать зубную пасту из тюбика, разбрасывать по дому носки и вы хлопнули дверью. Так вот, представьте, что сейчас как раз время стадии «накупил вам кучу барахла». Ну, как?

— И мы еще не дошли до стадии «начал храпеть»?

Ани вновь кусала губы, как делала это очень часто, только теперь она кусала их для того, чтобы не улыбнуться.

— Даже не дошли до стадии дурацких шуточек.

— А за это барахло я когда-нибудь смогу расплатиться?

— В любое время. Только я не приму деньги.

— Почему?

Напряжение начало спадать.

— Потому что во время стадии счастливого «вместепроживания», вы принесли мне массу положительных эмоций. Так что, овчинка стоила выделки.

Она поняла намек. И впервые улыбнулась открыто.

— Я, все-таки, расплачусь.

— Как хотите.

— Расплачусь!

— Можете попробовать.

— Вот вы вредный!

— Да, я тот еще упертый перец. Можете начинать изучать эту черту характера, чтобы побыстрее дойти до стадии «надоел».

— Но мы ведь только начали!

Теперь они улыбались оба. А, увидев это, столкнувшись взглядами, тут же отвели их в стороны, смутились. Он взялся за шариковую ручку, она за полуостывший кофе. В солнечной, тихой кухне повисло молчание, но на этот раз не тяжелое — скорее любопытное и щекочущее. Косился на сидящих за столом людей Барт — с появлением Ани он сделался тактичнее, настороженнее и тише, редко подавал голос, но часто наблюдал.

— Значит, майки среднего размера?

— Да, где-то сорок четыре.

— А штаны? Вы их любите?

— Ношу.

— А юбки?

— Тоже иногда.

— А платья?

— Зачем мне платья?

— Вдруг пригодятся?

Дэйну казалось — еще чуть-чуть, и Ани покажет ему свой маленький кулак — распустит, наконец, сдержанность и рассмеется в голос, но та пока держалась.

— Не надо платьев.

— Как скажете… Хотя, что накуплю, то и будете носить. Носки, мыльные принадлежности? Есть предпочтения в запахе геля для душа?

Теперь она смотрела на него, распахнув глаза.

— Вы что, каждую неделю это делаете?

— Что именно?

Дэйн выпучился в ответ.

— Приводите сюда незнакомок, отшибаете им память, а затем задаете все эти вопросы?

— Я похож на маньяка?

— Ну… Чуть-чуть.

— Вот, спасибо! Всегда думал, что похож на кого-нибудь получше.

Отшибает память? Она думает, что он отшиб ей память намеренно? Подозревает его?

— Просто у вас такой тщательно спланированный список вопросов, будто вы повторяете его каждую неделю.

— Нет, чтобы похвалить! Мол, заботливый, хороший, умный. Обо всем подумал…

— Ну, да, обо всем… Совсем обо всем.

— Еще не обо всем!

Эльконто притворно нахмурился.

— Вы что, не помните? Мы пока еще на стадии «накупил кучу барахла»…

— А долго эта стадия будет длиться?

— Что?

— Она начинает мне нравиться.

Дэйн откинулся на спинку стула, сложил руки на груди и проворчал:

— У-у-у… Женщины!

Спустя несколько минут они закончили определяться с размерами вещей и перешли к еде.

— Что вы любите в еде?

— Не знаю. — К Ани вернулось смущение. — Не помню.

— Ну, есть вы, любите?

— Издеваетесь?

— Значит, любите. Осталось выяснить «что». Предупреждаю, я готовить не умею, не могу даже яичницу пожарить. Как-то пробовал — вышло горелое дно и болтанка сверху — я выкинул ее в мусорку, так что не рассчитывайте на столовый сервис. Все, что я ставлю на огонь, становится несъедобным.

Она улыбалась так мило, что Дэйн засмотрелся. В зеленоватые глаза вернулись живые искорки, на щеках вместо пунцовых пятен красовался здоровый, приятный румянец. Пациентка явно шла на поправку — метод «шуток» работал. Значит, Стивен прав — через десять-двадцать дней Ани может полностью «выздороветь», а, значит, до этого момента необходимо продолжать в том же духе — возрождать в здоровом теле новые, счастливые воспоминания.

— Ну, мисс? Я могу купить вам йогурт, овсянку, сосиски, хлеб, сыр, джем или эти… как их? Которые заливают молоком…

— Кукурузные хлопья?

— Да, они самые.

— Их я люблю. Кажется.

— Отлично. С завтраком разобрались. Что на обед?

— Рыба? Курица?

— Я предупредил — готовить не умею, а вас спрашивать не имеет смысла. Предоставлю вам кухню, и будете вспоминать, умеете ли вы пользоваться утварью.

«— Ножами умеешь точно». Он прогнал эту мысль.

Ани-Ра растерянно огляделась вокруг — видимо, пыталась припомнить, владеет ли кулинарными навыками; между тонкими бровями прорисовалась морщинка. Дэйн тут же прервал ее мыслительный процесс, который, как он полагал, на этой стадии вновь приведет к головной боли.

— Слушайте, оставим это пока. В супермаркетах полно всяких полуфабрикатов. Пакетиков с готовой едой. Готовых пакетиков.

— Говнопетиков.

— Что?

Она снова улыбалась; казалось, солнце вплетается в ее улыбку, вторит ей. Его рука зависла над списком продуктов.

— Я подумала, что эта шутка была бы в вашем стиле.

В его стиле? Она уже пыталась предполагать, что в его стиле, а что нет? Хороший, живой ум. Эта мысль наряду с недавними воспоминаниями об Ани-Ра вызвала некий дискомфорт, показалась сюрреалистичной, но уже через секунду Дэйн рассмеялся.

— Вообще-то, да, в моем стиле. Так вы будете есть еду из говнопетиков?

— Супы, которые надо заливать кипятком и в которых плавает две горошины?

— И три листика укропа.

— И четыре лапшины?

— В лучшем случае…

— Не буду.

— Тогда нам придется ходить в рестораны. Каждый день. Я, в общем-то, не против, но придется заодно купить вам журнальчик.

— Зачем?

Босая нога Ани покачивалась над ковром; тонкие пальцы крутили против часовой стрелки опустевшую фарфоровую кружку.

— Чтобы вы могли в него уткнуться и не думать о том, что вам нужно постоянно созерцать напротив мою ряху. Быстро надоест ведь…

Шорох фарфорового дна по столу прекратился; кружка в пальцах остановилась, а взгляд серо-зеленых глаз застыл — Ани о чем-то задумалась. Интересно, о чем — о названии журнальчика или о его «ряхе»?

Чтобы не выдавать собственного смущения, Дэйн уткнулся в список, перечитал его, затем подписал внизу.

«Купить корм для Барта».

* * *

Он думал, будет сложнее.

Дискомфорт в общении, неудобные вопросы, постоянная натянутость, незнание, чего ждать друг от друга, попытки наладить хотя бы один ветхий мост, чтобы сделать навстречу робкий и никому не нужный, в общем-то, шаг. Не подруга — просто ненадоедливая соседка — это все, на что он мог рассчитывать, но она улыбалась. Ани улыбалась.

И это что-то меняло.

Она воспринимала его шуточки и шутила в ответ; Эльконто не мог припомнить представительниц женского пола адекватно реагирующих на его «болванное» поведение, но эта могла.

Говнопетики, надо же…

Поворачивая то влево, то вправо привычный кожаный руль (он не смог заставить пойти себя пешком — просто тайком вывел машину из гаража и так же тайком вернет ее на место), Дэйн поймал себя на мысли, что радуется. Непонятно чему. Нет, он не стал счастлив от пребывания в его доме убийцы, причем целенаправленного тренированного «обеспамятевшего» убийцы, но и тяготиться отчего-то перестал. Да, пусть просто соседи, пусть видятся лишь раз в сутки, зато и пошутить можно, и собой остаться, и не бояться, что ляпнет что-то не то. Он никому ничего не должен. Совсем. Ходит по дому баба, и пусть ходит. Улыбается? Так оно и легче на душе…

Не успел Эльконто прийти к каким-либо умозаключениям, как в кармане завибрировал телефон.

Звонил неугомонный доктор.

Красный или белый? — спрашивал он. — Белый, красный, белый, красный? Видите ли, модель, которую он хотел приобрести для друга, была представлена только в этих двух цветах. Эльконто ответил «белый» и положил трубку.

Интересно, что ему прикатят к порогу этим вечером?

Барт с появлением в доме Ани сделался непривычно тихим, почти бесшумным — перестал грызть полы и собственные мячики, изредка и деликатно цокал когтями по паркету, манипулировать скорбными выражениями на морде прекратил вовсе.

— Эй, ты чего, друг? — Спросил Дэйн сидящего на заднем сидении пса. Тот щурил карие глаза и подставлял лохматый нос ветру; трепались и топорщились на ушах короткие волосинки. — Она как пришла, так и уйдет. А мы останемся. И все будет как раньше.

Барт коротко тявкнул в ответ.

Эльконто поскрипел мозгами, но так и не понял, что означал этот задумчивый «гав».

* * *

Дом большой — хозяин богат.

Мебель современная, новая, не слишком, на ее взгляд, уютная — мужская, — но ковры добротные, цветастые, не аляпистые. Гостиная просторная, кухня тоже, все крупногабаритное, но масштабы любви к большому скрашены наличием кучи мелочей: фотографиями в рамках, картинами, книгами, статуэтками. И ни на одном фото мужчина с белой косичкой не обнимал женщину. Рядом только парни. Коллеги, наверное.

Ани курсировала по комнатам, потерянная — рассматривала интерьеры и то и дело застывала на месте, погруженная в разбросанные мысли.

Все чужое, незнакомое, непривычное, а в памяти одна большая дыра.

Кем она была? Где жила, с кем? Кого любила или не любила, чем занималась? Почему решилась на свидание с этим Дэйном, зачем взяла то такси, зачем…

Захлестывала досада: не взяла бы такси, не оказалась бы сейчас здесь.

Говорят, люди после удара помнят хотя бы что-то: события до определенного момента, себя много лет назад, лица, места, надписи, а она ничего. Вообще. Из доступных навыков остались только рефлексы, которые проявлялись сами собой — ходить, жевать, держать вилку. Что еще она умеет? Этот вопрос Ани-Ра задавала себе уже в сотый раз, но все никак не могла на него ответить.

Действительно ли она — Ани-Ра? Какая она? Веселая? Хмурая? Вздорная? Умная? Оказывается, оказаться «чистым листом» для самого себя не просто «непросто», а болезненно сложно. И даже понимая, что единственной достойной целью сейчас является наличие терпения, она-таки изнывала от собственной никчемности, смущения и скуки. Ни одежды, ни своего места в мире, ни сформированного характера — вообще ничего.

Новый шаг босой ноги по ковру — новая комната, на этот раз гостевая, судя по необжитости, спальня.

Какой он хозяин — этот Дэйн? Что она может сказать о нем после пары часов беседы? Деловитый, серьезный внутри — да, она заметила, несмотря на постоянный поток льющейся изо рта чепухи. Собранный, тактичный. Сказал: «не пристану», и она верила, чувствовала — не соврал. Веселый, наверное, когда в компании своих. Смеется раскатисто, громко, приятно. Смотрит вроде бы поверхностно, не давя, но в самую душу — как будто постоянно тестирует, собирает данные. Хоть и не показывает…

Кем, интересно, он работает? По интерьеру не скажешь — предметы обычные, по увлечениям не классифицируются. Обычные диваны, телевизоры, кухонные чашки. Пес спокойный, не чумной, воспитанный. Что-то связано в глубине памяти с этим псом, что-то далекое и близкое, — внутри царапало невидимым шипом, — но что?

Дыра в сознании напоминала космическую, ведущую в никуда воронку; Ани отвела от нее мысленный взгляд — не время, еще не время туда пристально смотреть. Вот придет вечером доктор, выдаст новые таблетки, успокоит, и она все вспомнит — должна вспомнить. А пока терпение.

Внизу, в подвальном этаже нашелся оборудованный по последнему слову техники тренажерный зал — стало понятно, каким образом хозяин дома нарастил на руках такие бицепсы. Наверное, занимается часто.

Рядом обнаружилась запертая дверь. Кладовая?

Ани задумчиво покрутила круглую латунную ручку, посмотрела на нее несколько секунд и отступила — развернулась и побрела обратно к лестнице, на ходу раздумывая, куда, все-таки, могла подеваться из такси сумочка. Украли? И могла ли она, по какой-то причине, выйти из дома — того дома, который она не помнит — без сумочки?

Слишком много вопросов. И слишком, просто чертовски мало пока ответов.

Прошел час, второй, неторопливо потек третий.

Тишина, комнаты, кружащие в солнечных лучах пылинки, третья кружка чая.

Она пыталась что-то читать, рассматривать, находить знакомые черты в линиях или предметах, ворошить память, но, в конце концов, устала от безделья. Вернулась в собственную спальню, приняла таблетку успокоительного и забралась в кровать; спать рано, полежать. От нечего делать принялась вспоминать лицо Эльконто — его фигуру, голос, взгляд, привычку переплетать пальцы или постукивать ими друг о друга подушечками. Из его ладоней получался большой «домик», почти гигантский — не то, что из ее — хлипкий, тонкий, с гнутыми стенами. Не такие плотные и сильные ладони, как у него, не такие широкие бревна-пальцы, нет. Но на то он и мужчина.

Интересно, она действительно могла им заинтересоваться на улице? Двухметровым мужиком с белыми волосами, косичкой и нагроможденными друг на друга мышцами? А если заинтересовалась, значит, не ждал дома другой парень? Была одна? И ждал ли там ее кто-то еще — кто-то, кого она не помнила? Может, остался кот или пес? Вот жаль, если так…

Ани надеялась, что домашних питомцев она не завела — отчего-то казалось, что не решилась бы. Работа не позволяла. Наверное. Или гипертрофированное чувство ответственности. Так или иначе, уверенность, что где-то в пустой квартире (или доме) не осталось за спиной кота или пса, позволила успокоиться, расслабиться, позволить себе прикрыть веки, сквозь которые все же лился внутрь яркий свет комнаты,… и незаметно уснуть.

Дэйн вернулся домой в шесть. Поднялся наверх, убедился, что пациентка мирно спит, и осторожно занес в комнату пакеты — оставил у стены.

В семь Стивен подогнал новую машину; не красную, как опасался Эльконто (Лагерфельд вполне бы мог сделать «назло» и свести все к шутке), а, как и было запрошено, снежно-белую. Красивую, да, чего уж врать — просто великолепную: большой и вместительный джип, но с куда более плавными «элегантными» формами. Эдакая акула-торпеда с хорошим движком, светскими манерами и сквозящим в каждом изгибе высокомерии. Мол, посмотри я какая — не чета твоему старому авто — гордая, мощная, независимая.

Эльконто почесал в затылке, подобрал отвисшую челюсть и одобрительно кивнул:

— Спасибо, старик.

— Не за что.

— Я боялся, что будет низкая подвеска.

— Не с твоим ростом.

В восемь они пили чай, краем глаза наблюдали за новой серией сериала «Враги» и обсуждали дела штаба — Стивен жаловался на необычайно большой приток раненых солдат, сетовал на утечку информации и полагал, что повстанцы снова отобрали у кого-то электронную карту и тепловой сканер местности — каждый раз, когда такое происходило, кровати в госпитале заполнялись моментально. И не только они — заканчивались так же места в местном морге, а это всегда, как ничто другое, расстраивало их обоих.

— Я давно говорю Дрейку — надо изменить схематику сканеров, чтобы те срабатывали только на отпечатки пальцев. Взял в руки другой — нет ни сигнала, ни картинки. Иначе всех перебьют… Новички, блин.

— Все жить хотят. — Философски качал головой Дэйн. — Новички тоже.

— Я заметил. Один такой у нас как раз наверху.

Эльконто бросил в сторону друга хмурый взгляд — тот пожал плечами, мол, я итак говорю тихо, нечего ворчать.

А в восемь пятнадцать, когда Лагерфельд отлучился в туалет, по лестнице, тихо, как кошка, зажав под мышкой несколько вещей, спустилась Ани. И, судя по лицу, это была крайне недовольная Ани.

— Это как понимать? — Начала она с порога, точнее, с последней ступеньки крытой ковром лестницы. — Пеньюар? С рюшками?

Эльконто учтиво поднялся с кресла, посмотрел на зажатый в руках полупрозрачный предмет и слегка порозовел.

— Ну… Надо же в чем-то спать?

— А в таком не спят. В таком услаждают взор собственными формами. Или чей-нибудь взор. Формами.

Несмотря на категоричность тона, он понял — она не столько расстроена, сколько смущена. Вещей он принес много — на все случаи жизни и, наверное, все существующие вкусы.

— А это? — В воздухе качнулось серебристое коктейльное платье. Короткое.

— А как же ресторан? Мы же будем ходить в ресторан?

— Его надевают на верхнюю часть тела или на нижнюю? Потому что на обе сразу оно не натянется.

Где-то позади щелкнул выключатель; из туалета вышел Стив. Дэйн смущенно переступил с ноги на ногу — покупать женские вещи он не привык и сегодня приложил массу усилий, чтобы в доставленных наверх пакетах обнаружилось все необходимое. Наверное, недостарался. Или перестарался.

— Но вот это — просто хит! Шортики и топик. На попе две клубнички, а на топике, который, судя по длине, тоже не прикроет и половину груди, почему-то ничего нет. Может, наклеить на него персики, чтобы было аппетитней?

— Чего она дуется, а-а-а? — Как только Лагерфельд ступил в комнату, спросил Эльконто. — Я старался, сверял размеры, выбирал…

— А о чем, собственно, речь?

Как только взгляд чинно вставшего рядом доктора уткнулся в обсуждаемый набор из двух предметов, второе мужское лицо стало розовее первого.

— Э-э-э… Кхм… Ани… Понимаете, это грубый мужской вкус, но никак не попытка вас обидеть…

Ани-Ра, сообразив, что Эльконто все это время находился в гостиной не один, а с гостем, который по иронии судьбы, стоило ей появиться и начать «выяснять отношения», удалился в туалет, тут же свернула тряпки в «валик» и смущенно залепетала.

— Простите, доктор. Я… не знала, что вы тут… Простите.

И, подвязанная ремешком, в длинной мужской майке, перепуганной ланью, поскакала вверх по лестнице.

— Ну, ты даешь! — Тихо прошипел Лагерфельд. — Не мог купить чего-нибудь подлиннее?

— Там… достаточно длинно.

— Извращенец. Я бы тоже обиделся.

Эльконто обиженно возвел взор к потолку и вздохнул, но не по-настоящему, без раскаяния.

— Может, она когда-нибудь наденет?

На этот раз круглыми стали глаза цвета чая.

— Ты вообще рехнулся? Идиотизм — это заразно, а-а-а? Если да, то я пошел. — Покупанец женских вещей, тоже мне. Покупец!

Стив хрюкнул от хохота и тут же зажал рот рукавом, испуганно посмотрел, не покажутся ли вновь голые женские пятки, но на лестнице, к всеобщему облегчению, было пусто.

* * *

Вопреки советам друзей, склонным иметь тотальный контроль над всем, что только можно контролировать, Эльконто так и не установил внутри дома камеры. А теперь не знал, жалеть или радоваться.

Половина двенадцатого ночи. Принесенные Стивом бумаги просмотрены, отчеты проверены, рекомендации и приказы отданы заведующему командующим штабом по телефону.

Все. Спать?

Доктор уехал полтора часа назад — перед этим поднялся наверх, заверил, что состояние «пациентки» нормальное, стабильное. Пациентки, которая перед этим трясла у них перед носом шортиками, в нужности покупки которых он так долго сомневался. Ну и что, что короткие? Ну и что, что с клубничками. Аппетитно, вкусно. В таких очень удобно ходить в своей комнате, лежать на кровати, задрав пятки к потолку, читать книгу, например…

Он почему-то вновь смутился от собственных мыслей. А после решил — к черту! Не нравится, пусть не одевает. Он старался, да, старался — это не преступление. А вкус, он, как жопа, у каждого свой, что поделать…

Дэйн откатился в высоком кресле от стола, тяжело оперся на подлокотники мощными руками, поднялся. Наверное, Ани уже спит. Ему тоже нужно хлебнуть прохладной воды и спать.

Погасив свет в кабинете, он вышел из комнаты и направился к лестнице.

* * *

Ани не спала.

Дэйн совсем не ожидал увидеть ее, сидящей на кухонном стуле, ссутулившуюся, смотрящую в пол. С завешенным волосами лицом, сцепленными руками, всем своим видом выражающую тихую горечь одинокого бытия. И когда он наткнулся на нее взглядом, застопорился на пороге, растерялся.

Снова нужны диалоги, шутки? Соседские беседы ни о чем? Он просто хотел воды, ничего более.

Она так и не переоделась — сидела в мешковатой, подвязанной ремешком, майке, будто за сутки привыкла к ней, как ко второй уже родной шкуре.

Эльконто осторожно прокашлялся; водопад нерасчесанных, соломенных волос качнулся, голова поднялась. На него взглянули большие, грустные и кажущиеся, в неверном свете единственной вкрученной над раковиной лампочки, бездонными глаза.

— Простите. Я тут мешаю, да?

— Нет-нет. — Он вновь прочистил горло, смутился. — Я просто зашел за стаканом воды. Захотел пить перед сном. Бывает.

— Да, бывает. — Она кивнула. — А мне не спится. Я выспалась днем. Зачем-то. Не знала, чем себя занять, а теперь сижу тут. Простите. Мешаю вам, наверное…

— Нет, не мешаете.

Он поверить не мог — всего лишь сутки назад он был готов придушить эту девку голыми руками, в лучшем случае сдать Комиссии и навсегда избавиться от проблем, а теперь утешает ее же. Сам. Заботится, тепло ли ей, холодно ли, покупает трусы, майки… Надо было, все-таки, позвать Халка, заставить его прочистить ей мозги. Ну и что с того, что собаке тоже больно рубить хвост, зато быстро и один раз. А после дворовая псина становится породистой…

Чувствуя себя гостем на собственной кухне, Эльконто не прошел — осторожно пробрался вдоль стойки до раковины, налил в стакан фильтрованной воды, выпил, собрался уходить.

— Спокойной ночи. — Пожелал довольно сухо.

Грустные, бездонные глаза вновь взглянули прямо в его, заставили остановиться.

— Я хотела извиниться. — Прошептала Ани тихо. — За сегодня. Я нервная, неблагодарная, не могу справиться с настроением, понимаете? А вы так старались. Вы купили мне все эти маечки, штаны, даже спортивные костюмы и кроссовки. Столько всего. А я даже не сказала спасибо. Упрекнула. Простите. Я не хотела. Честно.

Он стоял, смотрел на нее и чувствовал жалость. За нее, за себя, за все, что они сделали, за текущую ситуацию. За эти покатые сутулые плечи, за затянутые тоской глаза, за опущенные уголки ненакрашенных губ, за ее грустный взгляд в никуда, в небытие, куда-то туда, где, наверное, гораздо лучше, чем здесь. Теплее, роднее.

— Не стоит благодарности. Вам нужны эти вещи. А настроение? Это, наверное, сложно, я понимаю.

Но понимал ли он на самом деле? Понимал, каково ему было бы, проснись он с чистым в голове листом, в незнакомом доме, среди людей, где не знаешь, кому можно, а кому нельзя доверять? И так ли это просто — не помнить себя? Ни прошлого, ни дорог за плечами, ни характера. Быть там, где ничего нельзя назвать своим? Вот и сидит она в его майке, подвязанной ремешком, смотрит в никуда. Сидит на кухне, потому что ей все равно, где сидеть — в спальне, в гостиной, на кухне, потому что нет в этом мире «ее» места, потому что все места стали вдруг чужими, а свое…. Если оно и было, забылось.

Ему стало не просто грустно. Почти холодно. А Ани тем временем, глядя в окно, спросила:

— Как вы думаете, меня где-то там ждут? Ведь кто-то ждет?

— Конечно.

— И помнят?

— Обязательно.

— Меня ведь не мог никто не любить, да? Совсем никто.

Эльконто не смог ответить. Охрип. Кое-как выдавил из себя:

— Всех кто-то любит, как же иначе…

Ответил и задумался — есть ли такие, кого никто не любит? Никто не ждет, никто не помнит. И понял — есть. Он сам. Барт не в счет. Потеряй Дэйн память, да, его искали бы друзья, волновались бы, но они друзья, не любимые, не вторая половина. Но ей, Ани, нельзя сказать иначе — не сейчас, когда не во что верить.

— По вам скучают там, откуда вы ушли. Не может быть иначе.

— А они дождутся, как вы думаете? Если меня не будет месяц или два — дождутся?

Она смотрела так, что он внутренне разрыдался — смотрела с надеждой, с примесью жизненно важной веры, с хрипящей, придушенной ее собственной ногой тоской, смотрела с решимостью человека, готового идти до конца, даже если нет ботинок, нет теплой одежды, нет карты и нет дорог.

В этот момент Дэйн понял, что она могла пройти Войну до конца. Не зная, куда идет, не веря ни во что хорошее, проживая каждый день настолько хорошо, насколько возможно его прожить.

— Те, кто любит, всегда дождутся. Если любят. А остальные не нужны.

Он развернулся и зашагал прочь из кухни, оставив за спиной, сидящую на стуле и смотрящую ему вслед девчонку. Хорошую, в общем-то, девчонку. Только сильно несчастную.

На душе свербило, будто ее грызли изнутри стальные муравьи.

* * *

Получасом позже, не позволив себе размышлять, хорошо это или плохо, Эльконто повернул ручку гостевой спальни, из-под двери которой все еще лился свет. Вошел, держа в руках книгу. Спокойно отреагировал на удивленный взгляд Ани-Ра, пододвинул к ее кровати хлипкое — не чета двойнику в его кабинете — кресло, купленное под настроение на одном из аукционов, сел на протертую бледно-зеленую ткань задом — натружено заскрипели ножки — и спросил:

— Вам кто-нибудь когда-нибудь читал на ночь?

— Нет.

— А я буду. Помогает уснуть. Я так думаю, хотя мне тоже никто не читал.

Он никогда не видел, чтобы грусть в глазах уживалась с удивлением и смешинками.

— А о чем книга?

— Сейчас узнаете.

— Вы ее уже читали?

— Читал. И мне понравилась. Это не длинный роман, а сборник рассказов. Вы не против?

— Нет. Совсем нет.

Ани оживилась — уперлась спиной в вертикально поставленную подушку, подтянула к себе накрытые одеялом колени и приготовилась слушать. Его майку она так и не сняла — легла спать прямо в ней.

Эльконто улыбнулся. Маленькая спальня, ночь, прикроватная тумбочка, усыпанная оставленными Стивеном медикаментами, взъерошенная и снедаемая любопытством девчонка и он сам, сидящий в кресле с книгой. Как странно повернулась жизнь. А ведь прошло чуть больше суток. Он открыл книгу на первой странице и прочитал заглавие:

— «Скидка на счастье».

— Это так называется рассказ?

— Да.

— Какое странное название.

— Слушайте.

— Ага.

Она притихла. И он начал читать.

— «Алина шла по ночному проспекту мимо укутанных вечерними сумерками домов и заглядывала в окна. Она всегда в них заглядывала, силясь увидеть в комнатах отражение душевного, будто проникающего сквозь стены света, услышать голоса, смех, почувствовать чужую радость. В такие моменты она всегда чувствовала себя воришкой — прижавшейся носом к стеклу бродяжкой, старающимся слизнуть невидимым языком кремовую шапку со стоящего на столе торта, почувствовать на языке сладкий вкус ванили, ощутить несуществующий в ее мире запах. Запах праздника. Запах счастья.

Сегодня. И только три дня — скидка на Счастье достигла пятидесяти процентов — небывалая роскошь для тех, кто мог себе его позволить. Кто долгие годы копил, собирал, планировал, мечтал сделаться блаженным хотя бы на короткий период жизни. Им повезло. Многим, наверное, повезло. Ведь пятьдесят процентов! Целых пятьдесят процентов — эта цифра попросту не шла с языка — кому-то привалит вполовину больше бесплатно — ведь обычно бывало пять, десять, в лучшем случае пятнадцать, и всего на сутки, но не ей.

Не ей, и не сегодня. Увы.

В кармане позвякивала набранная за день с чаевых в кафе мелочь — восемь медных монеток и две серебряных. Последние она положит в копилку — в баночку, которая стоит на прибитой над кроватью полке. Сокровищница. Что она попросит, когда придет время, и хватит ли суммы хотя бы на несколько часов? Чтобы встретился парень? Чтобы на душе сделалось светло и хорошо? Чтобы за это крайне ценное и выстраданное годами время случилось что-то замечательное? Иногда счастье само решает, что именно должно произойти, и просить бесполезно. Вот так было с Ликой, которая хотела найти супруга, а вместо этого выиграла в лотерею. Была ли она счастлива? Все равно была. Так было и с Гретой, которая вместо повышения по службе вдруг нашла собаку. И теперь тоже счастлива.

Просить можно. Только счастье выберет само.

Алина до сих пор не знала, чувствовать ли себя обманутой. Ведь люди мечтают, люди строят планы, люди просят о конкретном, но иногда получают другое — честно или нет?

Хотя, чего ей думать? В баночке пока всего лишь сорок три серебряных монетки, золотых нет совсем, а медяки она не считала — зачем? Чтобы купить хотя бы час, нужно намного больше. Две таких баночки. Или три. И скидку в девяносто процентов, чего никогда не будет…

Ей уже семнадцать, а жизнь не стоит на месте, идет. Люди умирают в восемьдесят — некоторые и того раньше. В шестьдесят, иногда в сорок… Как глупо. Что, если она не успеет? Вообще никогда не успеет познать, что же такое счастье?…»

Ани, которая все это время слушала молча, но постоянно елозила по кровати, не удержалась и перебила:

— Какой странный мир! Нет, вы представляете себе — скидка на счастье? Это надо же!

Дэйн качнул головой — когда-то он думал о том же. Они счастливчики, что за чудесные моменты жизни не платят, что те — нет-нет, да приходят сами.

— И как мало они живут — эти люди. Это фантастика, да? Социальная фантастика?

— Да.

— Уму непостижимо… — От волнения кулачки Ани-Ра сжали край одеяла. — Всего восемьдесят лет — какая короткая жизнь. А счастье платно. Вот автор выдумал!

— Выдумала.

— А-а-а, она женщина? Надо же было такое придумать.

— Звучит кошмаром, не так ли?

— Точно. Если бы мне было уже семнадцать, а в восемьдесят умирать.

— А то и раньше…

— Да, может, и раньше… Я бы, наверное, рехнулась.

— Там дальше не все так плохо.

— Читайте. Пожалуйста, читайте.

Он улыбнулся.

— «…Она вернулась домой затемно. Поставила у порога стоптанные ботинки, повесила на единственный крючок застиранный плащ и тут же направилась к баночке. Отвинтила крышку, бросила внутрь две серебрушки — монетки тихонько звякнули, ударившись о кучу соплеменниц, — добавила медяки и вновь завинтила крышку. Поставила банку на полку и долго на нее смотрела: сегодня она вновь будет мечтать — представлять, как однажды вытряхнет содержимое копилки, ссыплет его в мешочек и отправится в центральный офис компании. Где сидят одетые в белоснежную форму представители, где всегда пахнет радостью, куда люди приходят одухотворенные, а выходят, сияя так, как, наверное, сияют только ангелы.

Именно поэтому к офису не подойти, именно поэтому по периметру колючая ограда. Чтобы такие, как она, не цеплялись пальцами за сетчатую решетку, не впечатывали в нее носы, не пытались стянуть — „отнюхать“, „отсмотреть“, оттянуть чужого…

Но она, Алина, снова будет мечтать. Этой ночью будет представлять, как идет по центральной, идеально ровной, выложенной кирпичиками аллее, как входит в белоснежное мраморное фойе, как гордо и радостно кивает на предложение о чашечке чае — ведь сегодня она королева! Сегодня она будет просить счастье и сегодня, улыбающиеся люди выдадут ей его. Пусть крошечку, пусть капельку, но выдадут…»

С полчаса Ани слушала молча, изредка хмурилась, кивала самой себе, морщила лоб — видела и переживала все те события, о которых он читал. Еще через десять минут начала клевать носом — ее веки начали склеиваться, наливаться тяжестью. А еще через пять минут Дэйн осторожно поднялся с кресла, погасил ночник и тихонько прикрыл за собой дверь спальни.

Вышел в коридор, какое-то время задумчиво стоял у верхней ступеньки, затем качнул головой — сбросил с себя непонятное чувство — и свистнул Барта.

— Пойдем, друг, прогуляемся, хочется вдохнуть свежего воздуха.

Прибежавший на оклик пес резво завилял хвостом и от радости поставил передние лапы Дэйну на живот.

— Ну-ну, слезь с меня. Пойдем, прогуляемся. Надо.

Эта ночь выдалась необычайно ясной, звездной, теплой.

Дэйн втянул носом густой и насыщенный аромат земли, смешанный с запахом растущих на соседнем дереве ярко-желтых цветков, что всегда распускались в конце лета, ближе к осени — их название он всегда благополучно забывал (не то «Лейперсы», не то, бишь «Леккерсы»…) — и уперся взглядом в притихшую, сонную улицу.

Неслышной тенью носился у стен Барт — чего-то вынюхивал или изредка рыл когтистой пятерней; стоял в гараже новый белый автомобиль, сесть за руль которого владелец так и не попробовал. Уже завтра.

Никак не уходило изнутри странное чувство, что он сам, как и потерявшая память Ани, раздвоился. Одна его часть осталась тем самым — логичным, грубоватым, прагматичным и прямолинейным Эльконто, а вот вторая — неизвестно откуда взявшийся фантом — приняла иную форму и иные черты характера — мягкость, хитрость, гибкость и терпимость. Излишнюю «понимательность».

И это то нервировало, то злило, то просто тревожило.

Он читает ей на ночь книги, следит, чтобы она была одета, обута и накормлена. Ждет, когда она вспомнит тот факт, что всегда желала и все еще желает его убить. Глупость. Полная и абсолютная глупость.

Но что делать? Он ненавидит врать, но врет. Не желает делать этого, но будет продолжать. Потому что из-за этой самой возникшей излишней «понимательности», он сам поместил себя в безвыходное положение, где, раз ты уже встал на определенный путь, продолжай по нему идти.

И единственное, чего Эльконто никак не мог понять, откуда у него этим вечером такое крайне спокойное, благостное и даже умиротворенное настроение?

Откуда?

Мистика.

Еще раз вдохнув запах Лейперсов (Леккерсов?), он тихонько свистнул Барту, а тот аккуратно гавкнул в ответ.

— Домой, говорю! Будешь мне еще гавкать….

На этот раз питомец послушался, подбежал и послушно ткнулся носом в колено — мол, вот он я. Прости.

— Так-то лучше. Пошли уже поспим… А то странный выдался денек. И долгий.

Через пять минут свет в окнах трехэтажного особняка погас.

Глава 8

— А кем вы работаете?

Он знал, что этот вопрос однажды прозвучит, ждал его. Даже, вроде бы, был готов, но почему-то полностью растерялся, когда она задала его.

— Я? Э-э-э… Кхм… Я… Я преподаю боевые искусства.

Так! Соврал, так соврал. Могуче и почти правдоподобно.

Ани ответ понравился, потому что она тут же восхищенно распахнула глаза и застыла на месте:

— Так вот откуда у вас такие бицепсы! И такой торс. И ноги…

И тут же смутилась, поправилась.

— Я имею в виду, вот почему вы такой… мощный.

— Ну, да. А как же иначе? Не хлюпику же тренировать бойцов…

Добавил, и тут же захлопнул рот. Спасибо, не покраснел. Сейчас он доврется почти до правды, до рассказа о полигонах, постоянных тренировках, а оттуда и до «Войны» недолго. И тогда, да здравствуй проснувшаяся память и прощай вкуснейшая яичница на завтрак.

Оказывается, она умела готовить.

Этим утром Дэйн впервые проснулся в собственном доме не в тишине, а под доносившиеся снизу звуки музыки. Кто-то нашел стоящую на подоконнике стереосистему и включил ее. Помимо звуков, это дивное утро привнесло с собой еще два радикальных отличия: наличие пьяняще вкусного запаха еды и отсутствие в комнате Барта, который к этому моменту успевал «исскулиться в плешь», как ласково называл сей процесс Дэйн.

Хм, ни пса, ни заглянувшего на кофеек Стивена, да еще этот умопомрачительный запах. Конечно же, едва успев натянуть штаны (а через секунду, чтобы не смущать гостью, и майку), Эльконто «сплыл» вниз по лестнице, где на столе уже ждала не только нормальная «негорелая» яичница, но и румяные, жирные, вкусные сосиски.

— Оказывается, я умею готовить! Видите? Не так и плохо для начала.

— Не плохо? — Он не ел — давился вкуснятиной. Заедал все это тостами с маслом, второй раз просил добавки и страшно переживал о том, что, наверное, попросит еще. Создатель, да он вчера столько сосисок не купил, сколько съел этим утром!

А Барт?

Этот обожравшийся увалень валялся, высунув язык, на полу и едва не хрипел от довольства, и все потому что «кто-то» положил ему сразу три вида корма, каждый из которых был приготовлен на особый случай в виде лакомств, доступных только за заслуги во время успешных тренировок. И теперь эта куча меха с толстым пузом прикидывалась распухшим половиком и не желала сдвигаться с места даже для того, чтобы пустить Ани к холодильнику. Вот лентяй!

— Нужно его вывести во двор и заставить побегать. А еще лучше сразу на стадион и привязать к велосипеду. Вы не давайте ему больше столько — собаку лучше держать в форме.

— Хорошо, не буду. — Ани покладисто кивнула и улыбнулась. Сегодня она завязала волосы в хвост, оделась в одну из аккуратных белых футболок «для ходьбы по дому» и новые спортивные штаны. Не самый выходной наряд, но куда лучше предложенного им ранее балахона. И все по размеру.

Под тонкой хлопковой тканью едва просвечивал контур кружевного лифчика, поддерживающего небольшую, но приятную на вид округлую грудь. Поймав себя на мысли, что зачем-то «пялится» именно туда, Эльконто тут же отвел глаза и уткнулся в тарелку. Яичница стремительно закончилась, остался только кончик третьей сосиски — на один укус.

— Может, вам еще?

Дэйн откашлялся.

— Наверное, хватит. Я и так большой.

— Но вам ведь нужны силы! Надо же, боевые искусства. Вы, наверное, огромное количество энергии тратите на занятиях. Давайте добавлю, все равно много приготовила.

Он не смог отказаться, а Ани, тем временем, положила оставшуюся в сковороде порцию яичницы себе и расположилась напротив. Ароматно пах свежемолотый кофе. Надо же, а Дэйн ведь ни разу не пользовался кофемолкой с того момента, как ее зачем-то в качестве подарка притащил в его дом Аарон.

— Какая хорошая у вас профессия… Нужная.

Ани-Ра ела аккуратно, даже красиво, а Дэйну некстати вспомнились другие ее слова:

«Вы думаете, существует профессия хуже вашей? Да, вы, правда, так думаете? Тогда нам с вами не о чем говорить…»

И почему он действительно не устроился работать преподавателем боевых искусств? Много времени бы теперь сэкономил на объяснениях. Да и вообще не встретил бы эту самую Ани — избежал бы стольких проблем…

— А у вас нет книг по кулинарии? Я приготовлю обед. Нет-нет, не отказывайтесь, это самое малое, что я могу сделать. Наверняка я смогу! Ведь вспомнила простые вещи, вспомню и сложные, только, мне бы книги…

Куплю. Он зачем-то сказал ей «куплю». Допил кофе, что-то промычал про необходимость послеобеденных занятий и смущенно, предварительно поддев Барта ногой, чтобы тот поднялся на прогулку, удалился с кухни.

* * *

Он почти два часа бродил по окрестным улицам и не знал, чем себя занять — нет, без Барта, один — того он завел домой после пятнадцатиминутной прогулки обратно в дом.

Что за напасть — незнакомый человек в доме? Что за проклятье, жить и бояться, что в любую минуту он может что-то вспомнить. И тогда что? Прирежет собаку? Заложит в доме очередную бомбу? Встретит у порога с ножом?

Вчера вечером казалось, что так можно жить — она обычная девчонка, с душой, эмоциями, настроениями, но этим утром Дэйн вновь протрезвел — она враг. Да, с хорошими эмоциями и с хорошими настроениями, пока ничего не помнит, но как только вспомнит, все ее настроения резко изменятся.

А ему что делать? Ехать за кулинарными книгами, которые он зачем-то пообещал? Выбирать их, как примерному семьянину, интересуясь у продавца, какие блюда вкуснее? Их, видите ли, попытается приготовить его вторая половина… Снова врать?

Ложь утомляла — теперь он понял это так ясно, как никогда раньше. Ни нормально съездить на работу, ни побыть дома, постоянно находиться начеку, постоянно следить за речью и за ней — за лицом, эмоциями, всколыхнувшейся памятью. А что, если она вспомнит в тот момент, пока он находится вне особняка? Успеет прийти в себя, сообразить, что сообщать о «новостях» вовсе ни к чему, успеет изучить его привычки, находясь «внутри» и подготовить новый план атаки — на этот раз беспроигрышный?

Прорезиненные подошвы кроссовок мягко пружинили по асфальту. Одна улица, другая, третья. Куда ему пойти? Где укрыться, где отсидеться, когда вдруг не стало «дома»?

Ложь утомляла, но каждую минуту быть «на стреме» утомляло куда сильнее. Так не должно, не может долго продолжаться. Стив был неправ, и нужно срочно что-то с этим делать.

* * *

Ани всерьез боялась, что вновь расплачется.

Снова одна, снова без единой мысли, чем себя занять. Читать чужие книги раздражало — они не приближали ее к возвращению памяти. Почти двухчасовой просмотр телевизора тоже не окончился ничем, кроме заученных наизусть рекламных слоганов. Новости, фильмы, сериалы, ведущие прогноза погоды, комедийные шоу. Несмешно, неостроумно, неполезно. И не помогает вспомнить.

Кто она? Чем занималась до этого? Куда могла себя приложить? Наверняка была полезнее, чем теперь, когда приготовить обед не может потому, что не помнит, как правильно заправлять мясо, да и специй в доме не нашлось. Совсем. Верно, одинокий мужчина, чего ждать?

Заедала тоска и чувство вины — ее кормили, одевали, дали приют, а она полностью бесполезна.

Прибраться? Порадовать хозяина дома? Но вдруг сдвинет с места какую-нибудь вещь и тогда вместо похвалы получит нагоняй? А нагоняй от единственного в мире знакомого тебе человека, это болезненно, очень болезненно — не к кому будет пойти поплакаться.

Заняться спортом? Она худа, как палка. Она вообще раньше занималась спортом? Может, бегала по утрам или отжималась на брусьях?

Осмотр тела в зеркале на предмет поиска выделяющихся рельефных мышц окончился неудачей. Судя по всему, если она когда-то и занималась спортом, это было в предыдущем столетии.

Пустая комната, еще одна пустая комната, пустая голова. То и дело провожали одинокую, слоняющуюся по дому фигуру, внимательные карие собачьи глаза.

Куда ей приложить себя? Зачем? И как долго теперь ждать?

Не справившись с эмоциями, Ани опустилась на первое, попавшееся в гостиной кресло, прижала пальцы к глазам и неслышно заплакала.

* * *

— Это была дурацкая идея, Дэйн.

Халк Конрад, опершись локтями в колени, сидел в кресле, свесив сцепленные руки, и смотрел на собственные кулаки. Пятнадцать минут назад он вернулся с тренировки из здания Комиссии — тренировки, которую Дэйн пропустил — да так и не успел переодеться. Сидел в черной майке из специальной впитывающей ткани с логотипом «Хронотекс» и в тон ей черных штанах с прорезиненными наколенниками.

И теперь молчал.

Эльконто прождал его почти час, а теперь чувствовал себя несчастным и беспомощным — поганая смесь — смотрел на сенсора с тоской в глазах и ждал хотя бы одного-единственного обнадеживающего слова.

Да, он мудак, что послушал доктора и что оставил девчонку в доме, но ведь с этим еще можно что-то поделать? Можно?

— Я бы на это не пошел, знаешь… Побоялся, что она вспомнит не вовремя. Слишком большой риск.

— Да я знаю! Я ему говорил, отказывался. Но Стив все твердил, что таким образом я дам ей шанс пожить хотя бы чуть-чуть, перед тем, как она вспомнит. Что это поможет ей восстановиться.

— Так-то он прав. В целом. Но риск, так или иначе, слишком велик. Не знаю, почему ты согласился.

Надежда таяла, как истлевший свечной фитилек. Если кто и мог помочь, то это он, Халк — специалист по работе с памятью — единственный человек, помимо Лагерфельда, способный вмешиваться в мыслительные процессы мозга.

— Так вот почему ты тогда звонил…

— Да. Только не смог сказать.

— Я теперь понял.

Меньше всего Дэйн желал сдаваться, как не желал и оставлять ситуацию в текущем состоянии.

— Халк, заставь ее вспомнить, а после сотри ей все — всю Войны. Оставь только то, что было до нее…

— Не могу.

— Что?

Этот единственный слово-вопрос прозвучал так недоверчиво-обреченно, словно вылетел изо рта нищего, которому только что отказали в бесплатной еде из фургончика помощи неимущим. Нет, дорогой, еда закончилась и больше ее не будет. Так решила Комиссия — нечего кормить, вас, дармоедов, хватит.

— Почему не можешь?

— А ты не помнишь, что было пару лет назад?

— Нет. А что? Что было?

— Была ситуация, когда солдатам раздали взрывающиеся сетки-ловушки, помнишь?

— Слабо. Что-то припоминаю краем уха, но давно это было.

— Да, давно. Ты тогда работал с Реном над делом Ацетти — им нужен был снайпер. Тебя замещал Грин. Так вот тогда ко мне обратился Стивен, сказал, что морг ломится от трупов, что солдаты мрут, как мухи, а все потому, что один товарищ-повстанец — не помню теперь его фамилию, помню только, что до «Войны» он работал инженером-программистом — разобрался, как активировать сетку. И научил пару-тройку своих «сослуживцев». Сетка не должна была попасть в руки повстанцев, но попала. Никто не думал, что они разберутся, как с ней работать, но они разобрались, и «инструкция» от них могла разойтись со скоростью снежной бури всем остальным. И вот тогда Стив пришел ко мне и попросил, чтобы я прочистил мозги этому программисту и его товарищам — двум другим парням. Они собирались отловить их, усыпить и привезти наверх, чтобы я поработал. Потому что сеть в руках повстанцев стала слишком опасной игрушкой.

— И что? Ты поработал?

— Нет, вмешался Дрейк. Не знаю, каким образом он узнал о планах Лагерфельда, но он тогда пришел ко мне и объяснил одну вещь: воспоминания с Войны не подлежат коррекции — того требует программа общей системы, которая закидывает их на Войну. Сказал, что если даже я попытаюсь их тронуть, сработает защита, которая в лучшем случае выжжет мне сетчатку, а в худшем повредит мозг. Воспоминания о «Войне» нужны для того, чтобы после возвращения… э-э-э, пробуждения повстанца в нашем мире, система могла сохранить их ясность, а в дальнейшем помочь с формированием правильных решений. Мол, если они быстро потускнеют, то человек может решить, что это был всего лишь сон — обычный сон — ничего не поменять и заново провалиться на «Войну»…

— Да е%*№! твою за ногу налево! — Взревел Эльконто басом. — В гробу я видел его сложные системы, в печенке они уже сидят. Напридумывал, б%я!

— Согласен. Но есть то, что есть. Я могу заставить ее вспомнить — если очень осторожно, чтобы ненароком не залезть, куда не надо…

— А если залезешь, себе башку взорвешь?

— Типа того. Но стереть их не смогу в любом случае. Там только объяснять. Рассказывать ей все, что было и корректировать функцию мозга на выдачу этой информации, как и говорил Дрейк.

— И после этого она останется такой же моральной калекой, о которой говорил Стив.

— Да, большая вероятность.

Снайпер выругался так смачно, что у просунувшейся в щель рыжеволосой девушки отвисла челюсть.

— Дэйн!

— Прости, Шерин. Я тебя не видел.

Та хихикнула.

— Я и не знала, что ты умеешь так… трехэтажно.

— Я «небоскребно» умею, если надо.

У женщины Халка Конрада всегда наличествовало чувство юмора — отличное по мнению Дэйна качество.

— Я хотела спросить, может, вам чаю или кофе?

— Кофе. — Мягко ответил Халк. — И принеси нам, пожалуйста, бутылку бренди — плеснем туда пару капель. Ты ведь не на машине?

На вопросительный взгляд пронзительно серых глаз Дэйн покачала головой.

— Нет.

— Я отвезу тебя обратно.

Когда Шерин вышла из кабинета, мужчины посмотрели друг на друга.

— Дерьмовая у тебя ситуация, друг, и я тебе тут не помощник.

— Да, я понял.

— Так что, держись, больше тебе ничего не остается. Следи за ней в оба.

— Да я уже зае№%ся за ней следить!

Как только очередной рык Эльконто отразился от стен и затих, они оба автоматически посмотрели на дверь, но Шерин там не было. Дэйн понизил голос.

— Я каждую секунду слежу, знаешь, как это напряжно?

— Догадываюсь.

— Твоя хоть слепая была временно, но не тупая, а это большая разница.

— Твоя тоже не тупая. Просто беспамятная и ненавидит тебя.

— Она не моя!

— Смотри, невзначай может стать. Понравится, пока наивная, как ангелок, хрупкая и ничего не помнит.

— Типун тебе на язык! Не становись, как Стив!

— А что, он уже?

— Он эту роль и не бросал!

— Узнаю дока…

Вернулась Шерин, поставила на стол две чашки кофе, установила ровно между ними пузатую бутылку бренди. Улыбнулась на «спасибо» Халка, хотела, было, уйти, но почему-то прикусила губу и задумалась.

— Дэйн…

— Да, милая?

— Я тут слышала часть беседы…

— Ну, не убивать же тебя за это?

Кудрявая девушка улыбнулась шире, но тут же снова смутилась.

— Так она у тебя совсем одна, да?

— Ани? Да, пока одна.

— Я подумала,… может, ей нужна подруга?

Фразы «Ты это думать забудь!» и «Ты мне это брось» прозвучали одновременно. Халк и Дэйн, словно, встрепенувшиеся всклокоченные петухи, сначала посмотрели друг на друга, затем на даму у стола. Первым предупреждающе зарычал Халк:

— Ни ногой к Дэйну, пока она там, ясно?

Кудряшки грустно качнулись.

— Ясно.

Эльконто тут же продолжил:

— Ты знаешь, что случится, если она вдруг очнется? Вспомнит? Она, скорее всего, использует тебя, как заложницу, чтобы заставить меня надеть на себя наручники и приковать к батарее. Затем выпнет тебя из дома…

— В лучшем случае.

— …а после закроет дверь, вернется и перережет мне горло. И если рисковать собой я, идиот, выбрал сам, то тобой не могу точно.

Лицо Халка стало грознее штормовой тучи; Шерин беспомощно промямлила:

— Ну, я только предложила…

— Даже мыслей чтобы таких не было!

— Уже нету!

— Не дай Господь, увижу, попытки с ней сблизиться…

— Не будет, не будет!

И Шерин, показав Халку язык, выскользнула из кабинета.

— Женщины. — Проворчал Эльконто.

— Да, женщины. А эта еще и альтруистка — всех бы спасла.

Они некоторое время молчали, думали каждый о своем; мирно дымился на столе горячий кофе. Затем сенсор спросил:

— Слушай, а она еще не спрашивала тебя о профессии?

Голова с белобрысым ежиком качнулась.

— Спрашивала. Сегодня утром.

— И что ты ей ответил?

— Что я преподаватель боевых искусств.

То был первый раз с момента прихода, когда Конрад громко и открыто рассмеялся.

— Не говори мне ничего, Халк. Я по уши в дерьме, сам знаю. И да, — глядя на трясущиеся плечи друга, подтвердил Дэйн, — я в курсе, что скоро залезу в него еще глубже, так что накапай мне лучше бренди. Супер-друг. Что вы вообще за друзья такие — вечно ржете надо мной? Что ты, что док?

— Скоро над тобой станет ржать весь отряд.

— Это еще почему?

— Потому что однажды она попросит тебя взять ее с собой на работу.

— Да второй типун тебе!

— Вот увидишь.

— Тогда капай мне в два раза больше…

* * *

Уже перед уходом он спросил, что же случилось с теми повстанцами.

— Их выловили — всех, кто знал, как активировать сеть — и убили.

— А саму ловушку?

— Ее сняли с производства и перестали выдавать солдатам. Не стали модернизировать датчик. Поэтому ты о ней почти ничего не помнишь.

Дэйн отказался от предложения «подбросить». Ушел пешком, дошел до ближайшего сквера, опустился на лавочку и тяжело протяжно вздохнул.

Это был хороший день, ласковый. Теплый, солнечный, мягкий; покачивалась еще зеленая трава — скоро она пожухнет, потускнеет, приобретет желтоватый оттенок и засохнет, но пока не пришла осень, зелень сочна, полна сил и прекрасна в своей простоте. Ей просто — траве — качайся себе под ветерком, подставляй спинки вытянутых листов, позволяй себя поглаживать. Наслаждайся солнцем, расти, радуйся голубому небу.

Если все было бы так просто у него, у Дэйна.

Он и сам не знал, для чего уходя, взял с собой тот браслет. Тот, что они использовали давно, казалось, годы назад, уходя на странный и пронизанный тоской, а ныне вовсе не существующий Уровень «F». Любая мигающая лампочка на этой прорезиненной ленточке, что он теперь держал в руках, означала, что один из друзей в беде, что срочно нужна помощь. По нему же они вызывали друг друга, сообщали о потерях, убеждались, что все в порядке.[3]

Увидит ли Бернарда сигнал теперь? Почему он просто не наберет ее мобильный? Наверняка, она давно уже закинула эту ленточку в угол, и лампочка будет одиноко гореть, никем не замеченная, пока батарейка не сядет. Может, и хорошо, что не увидит? Может, и не стоит к ней обращаться?

Но если не помог Халк, Ди оставалась единственным вариантом, и Дэйн, покрутив в руках старую игрушку, нажал пальцем на крохотную кнопочку, расположенную в самом низу.

Часом позже они все еще сидели на той же лавочке, но уже вдвоем.

Бернарда — девушка, специализирующаяся на различных областях, в таких, как телепортация или управление энергией материи, — смотрела вдаль — туда, где по узкой тропинке, держась за руки, прогуливались двое. Прогуливались неспешно, без особенной цели и направления, бросали друг на друга неловкие, будто сблизились совсем недавно, взгляды.

Знакомый голос звучал тихо, но Дэйн отчетливо разбирал слова. Теребил выбившиеся из-за уха длинные русые пряди волос ветер:

— Я не могу отмотать время, как сделала тогда. Рада бы… Только знаешь, я только потом поняла, какой это был риск, в той помощи. Я вернула жизнь Дэллу и Меган (события описаны в романе «Дэлл»), но я едва не оборвала ее миллионам других людей, сместив и запутав их временные линии. Это все сложно, правда. Я… дурочкой была, что решилась на такое. Никто не знал, как долго после этого Дрейк исправлял последствия, как долго работал над картой судьбы, прослеживал, чтобы ни у кого не случилось отхождения в сторону, случайной смерти, просто потому что где-то прозвучало нужное слово, а где-то оно не прозвучало. Люди разные, ведут себя в зависимости от настроения, а это все так сложно — они не понимают…

Наверное, в ее словах многого не понимал и он. Но, не понимая, просто сидел и слушал, потому что уже перестал ждать помощи, перестал надеяться, в какой-то мере устал от беспокойства. А потому и слушал, никуда не торопился.

— …Оказывается, существует столько факторов, чтобы жизнь одного человека сложилась определенным образом, и на нее влияет все: кто попался на пути, кто не попался, случилось ли наступить на улице на алюминиевую банку или же нет. Кажется, это все мелочи, да?

— Нет.

— Нет. Верно. Просто многие думают, что это мелочи. А когда ты отматываешь временное кольцо на месяц назад, чтобы дать шанс двоим, ты, возможно, забираешь его у сотен тысяч других. Потому что где-то не заиграет нужная мелодия, не упадет в бочку капля воды, не в ту сторону завихрится энергетический поток. А знаешь, почему так происходит?

— Нет.

— Потому что ничего в этом мире не идет по той же самой схеме. Никогда ничего не бывает одинаково. И никогда и ничего невозможно предсказать наверняка. Понимаешь?

— Да, понимаю.

Она была все той же — обычной веселой, но в этот момент серьезной, девчонкой с серо-голубыми глазами. Хорошей, отзывчивой, умной. Наверное, очень умной, раз стала спутницей жизни их начальнику. Но ему было приятно другое — она откликнулась. Увидела эту пресловутую лампочку, почему-то не выкинула браслет.

Дэйн пошевелил затекшими от длительного сидения на лавочке ногами, провел по штанам пальцами, подумал о том, что Барта давно пора выгуливать, что он и так подзадержался, и улыбнулся.

— А знаешь, я просто был рад тебя увидеть.

Бернарда мягко улыбнулась в ответ.

— Я тоже.

Нужно было уходить. День хороший, но полдень медленно превращался в ранний вечер; Дэйн начал подниматься.

— Только знаешь, — вдруг зачем-то добавила Ди, и он снова сел, посмотрел на ее серьезное лицо, даже умилился написанной на нем заботе, — если что-то случится… Если с тобой что-то случится, я найду способ тебя вернуть. Пойду к фуриям, узнаю, как Дрейк это сделал…

— Спасибо. — Ответил искреннее. — Я надеюсь, что этого не понадобится.

И похлопал ее по руке, благодарный за одно уже предложение.

* * *

Она сказала «Я уже не Машенька…», и он спросил, а кто такая Машенька?

«— Ну, это такая маленькая девочка, которая все время безмозгло лезет не туда. Она всегда готова с энтузиазмом взяться за любое дело, только мозги не включает. Поэтому и я говорю, я уже не „Машенька“. Это новые мультики из моего мира, называются „Маша и медведь“ Ты приходи, вместе посмотрим как-нибудь…»

Он шел домой и улыбался. Так же, как и в первый раз, отказался от «транспортировки», хотя едва ли кто-то мог доставить его домой быстрее, чем способная телепортировать в любую точку этого, да и не только этого мира, Бернарда.

Хороший день. Неудачный по результатам, но все равно хороший.

Барт встретил его у дверей отчаянным лаем истосковавшейся по хозяину собаки; Ани — заплаканным лицом.

Уже вечером он вновь сидел в ее спальне.

Их самодельный ужин прошел хорошо — простые и незамысловатые бутерброды, вопросы о том, хорошо ли прошли его несуществующие занятия.

Хорошо, ответил он, хорошо. А ее день? Плохо. Потому что она не знала, чем себя занять, куда приложить и что делать? Она ничего не помнит, и не знает, как этому помочь. Он знал, но не желал этого — только не ценой ее будущей моральной инвалидности и поврежденным мозгом коллеги сенсора.

А теперь зачем-то сидел у кровати. Странный своеобразный, не несущий под собой ничего плотского, ритуал.

— Как вы думаете, я могу заниматься спортом?

— Можете. Руки и ноги у вас есть.

— Но мышц нет. И я не помню, какие именно нужны программы, ее ведь составляет инструктор…

Тема поднималась опасная, скользкая, и она завернула именно туда, куда Дэйн не хотел, чтобы она завернула, однако он понимал — это неизбежно.

— Даже для того, чтобы просто бегать по утрам, мне нужно выходить на улицу, а я пока не могу, потому что боюсь захлопнуть дверь. А там пес… А так… я еще могла бы ходить за продуктами, покупать что-то, осматривать окрестности. Может, это поможет мне вспомнить?

Он знал, что она попросит, знал и боялся этого.

— Мне нужен ключ. Скажите, это можно? Вы дадите мне копию?

«Ведь иначе я буду, как пленница. Постоянно в четырех стенах, без идей о том, куда можно себя применить…» — ее глаза досказали именно это.

Он понимал. Знал. И был согласен, хоть всей душой сопротивлялся этому согласию.

— Да, я дам вам запасной ключ. Закажу его завтра. Нормально?

— Да.

— Тогда завтра же и съездим за вашими кулинарными книгами. Я не знал, какие выбрать.

Он смотрел в окно, за которым уже стемнело. Все, пора уходить.

Ани сидела на кровати, притихшая и напряженная — будто хотела, но боялась о чем-то спросить.

— Что? — Спросил он за нее.

— А… вы… мне почитаете? Тот же рассказ, что накануне?

Попросила. И покраснела.

«А вы не умеете читать? Тогда зачем вам кулинарные книги?» — хотел поинтересоваться он, но так и не сделал этого. Просто пересел в стоящее у стены скрипучее кресло, потянулся за книгой и открыл ее на той же странице, где вчера вечером прервал чтение.

* * *

Тем же вечером Халк Конрад набрал номер коллеги Аарона Канна и долго о чем-то с ним говорил. А разговор закончил фразой:

— Он сказал ей, что работает преподавателем боевых искусств. Нет, ты можешь себе это представить?

Усмехнулся, сел в кресло, выслушал ответ и улыбнулся еще шире:

— Не поверишь, но я тоже об этом подумал. Расскажи другим. Ага, все, отбой.

Затем положил телефон на стол, долго смотрел в окно и о чем-то думал; все это время хитрая улыбка не сходила с его лица.

Глава 9

Одно дело выводить на улицу Барта — тут все просто и понятно. Другое дело — из гаража новую машину — приятно, трепетно, замечательно. И третье — выводить на улицу Ани. Выводить впервые на ту самую улицу, где она провела часы, сидя в машине, наблюдая за его особняком, где закладывала под джип бомбу и где таилась за деревьями, целясь в него — Дэйна.

И именно этот третий процесс оказался неприятнее всего.

Узнает или не узнает? Вспомнит или нет?

Когда Ани-Ра, одетая в брюки и белую блузку, вышла из дверей особняка и направилась к ограде, Эльконто напрягся и почти моментально вспотел. Он наблюдал за всем — за ее походкой, за эмоциями на лице, за жестами рук, бровями (не начнут ли хмуриться?), за улыбкой (не погаснет ли?) и тем самым напоминал себе медбрата, решившего впервые выгулять самого «буйного» пациента клиники.

Так, подошла к ограде, открыла дверь, ступила на тротуар. Огляделась в одну и другую сторону, слегка нахмурилась, задумалась.

Дэйн вспотел еще сильнее.

— Кажется знакомой?

— Да, только не могу понять, почему. Что-то царапает память, но,… - она удрученно и виновато пожала плечами, — не выплывает на поверхность. Я стараюсь, правда, стараюсь… Но пока только головная боль…

— Ну и ничего. — Быстро успокоил Эльконто, обошел машину и услужливо распахнул перед дамой пассажирскую дверь. — Все придет. Мы ведь не торопимся, помните?

— Да, но, вы ведь понимаете — это тяжело — быть обузой.

— Вы не обуза. Садитесь.

Она вздохнула и села внутрь. Осмотрела салон, чему-то улыбнулась, а когда он занял водительское место, с восторгом заявила:

— Какая классная у вас машина. И белая, надо же! Просто очень, невероятно красивая. И пахнет, как новая…

Дэйн не ответил, прикинулся, что раздумывает над тем, куда поехать, хотя все давно решил.

— Рад, что вам нравится.

«Спасибо, старина Стивен. Женщине ты угодил точно. Посмотрим, угодил ли мне…»

Одновременно с зарокотавшим на Пайнтон авеню мотором, в квартире Рена Декстера раздался звонок, в котором Аарон Канн сообщил детали вчерашнего разговора с Халком. Декстер подтвердил желание участвовать в намечающемся действии.

Торговый центр «Глория» Дэйн выбрал сразу по нескольким причинам: там можно было заказать дубликат ключа — ремонтную мастерскую, притаившуюся на нижнем этаже перед выходом на подземную парковку, он приметил еще в прошлый визит; на втором этаже располагался книжный магазин «Страничка», а на третьем (как, впрочем, и на каждом), находился его любимый салон мобильной связи, где он собирался приобрести для Ани телефон. О чем и сообщил ей во время поездки.

— Лучше вам иметь мобильник, мало ли. Вдруг дома какое ЧП, или Барт обделался в гостиной или просто захотите поболтать.

— А он гадит в гостиной?

— Пока не гадил. Но вдруг вы его снова обкормите, и он обделается? Я же говорю, мало ли… Лучше быть на связи.

Ани кивнула. Езда на новой машине ей определенно нравилась — пассажирка с любопытством изучала приборную панель и кнопки на ней, осторожно (с разрешения водителя) переключала станции на магнитоле, открывала и закрывала, плавно скользящее в пазухе, окно.

Дэйн косился на ее восторженное лицо с умилением. Чистое, умытое, без грамма косметики лицо; он только сейчас понял, что совершенно не подумал об этом во время предыдущего шопинга — женщине нужна косметика, эта самая краска — туши, румяна, помады… Черт, стыдно. Но Ани, кажется, не стеснялась собственного отражения — улыбалась открыто и светилась довольством; ему это импонировало.

— Вы, кажется, говорили, что не любите машины.

— Не люблю. Но ваша — исключение. Вся такая… суперская. В ней здорово, удобно! Слушайте, Дэйн, я еще хотела попросить…

— О чем?

— Я тут подумала, что хотела бы бегать по утрам… Если вы не против.

— А с чего мне быть против? Бегайте.

— А вы могли бы купить мне плеер и наушники? Кроссовки у меня уже есть, костюм тоже, а вот без музыки как-то… Самый простой, конечно же.

Он улыбнулся и кивнул.

Ему нравилось, что она сумела не жаться и мяться неделю, а просто взять и попросить — хорошее качество, умница. Нравилось, что за окном снова светит солнце, а утренний ветерок пока еще прохладен и ласков. Нравилось, что на завтрак он вновь получил замечательную, не горелую яичницу с полтонной сосисок и жареные тосты с джемом в довесок.

И, черт возьми, ему определенно нравилась его новая машина — придется выразить Стиву дополнительное «спасибо».

Наблюдая за тем, как Ани листает толстые книги с разноцветными глянцевыми страницами, Дэйн понимал, что оказался прав. Она действительно периодически отставала, притормаживала за его спиной, заглядывалась на различные витрины. Всегда у отделов косметики, сумочек и иногда у отделов с парикмахерскими товарами.

Может, ей был нужен фен или какая-нибудь хрень для волос? Откуда мужчине знать такие тонкости? Придется это исправить, как-то исправить. Женщины — странные создания — им многое нужно: бигудюшки, финтифлюшки, лаки для волос, лосьоны, бритвы для ног (интересно, они отличаются от тех, которые используются для мужской щетины?), лаки для ногтей, крема для ступней… Блин, он попросту не мог сразу обо всем подумать, и теперь судорожно искал выход из положения. Понятно дело, сама она не попросит, придется ему найти способ…

Когда из перелистанных супер-гигантских толстых книг с вкусными картинками, от вида которых у него неизменно начиналось неконтролируемое слюноотделение, было выбрано финальных три, Дэйн вздохнул с облегчением.

Потому что к этому моменту он как раз придумал, как быть.

После покупки сотового телефона (спасибо не розового и без страз, хотя, он понял бы и такое) и лучшего музыкального плеера (на котором настоял он сам, сославшись на то, что это преступление — портить музыку плохим качеством электроники), Эльконто отвел Ани на мягкий пуф в центре прохода между бутиками, попросил посидеть пять минут, а сам отправился к банкомату.

Снял тысячу долларов, вернулся, сел рядом и протянул деньги спутнице.

— Возьмите.

— Что это? Зачем?

— Это деньги.

— Вы от меня откупаетесь? Уже?

Она отчаянно смущалась, но все же пыталась шутить — хорошее качество, редкое, схожее с его собственным.

— Я не откупаюсь. — Он всем видом пытался не показать, как сильно смущается сам. — Просто вам нужны деньги на мелкие расходы, на личные предметы гигиены или чего бы то ни было… Я ведь наверняка что-то упустил? Что-нибудь из предметов для волос, косметики, да?

Она покраснела и отвернулась. Мимо прошли две толстые тетки, жующие гамбургеры в полуспущенных обертках; пахнуло жареным мясом и луком. Дэйн тут же с голодным видом сглотнул, но заставил себя мысленно переключиться.

— Ани. Ани!

— Что? — Она все еще смотрела на собственные руки; щеки полыхали цветом недоваренной свеклы.

— Я же пока не храплю во сне? Не пержу под одеялом?

— Не знаю…

Он увидел, как она пытается сдержать расползающуюся по лицу улыбку.

— Не скручиваю тюбик зубной пасты так, как будто пытаюсь удавить его? Не забываю натянуть обратно колпачок? Не заляпываю мыло волосами?

— Я умываюсь в другой ванной…

— Не важно. Я вам еще не надоел?

Ее глаза удивленно распахнулись.

— Нет.

— Тогда, значит, мы еще не перешли к стадии «Убирайся вон, гнусный ублюдок, я собираю свои вещи!» и, значит, я пока о вас забочусь — холю и лелею. Вы помните?

Вместо ответа она открыла и закрыла рот, а он, пользуясь моментом, вложил пачку купюр ей прямо в ладошки.

— Мне… У меня даже нет сумочки, мне некуда это положить…

— Вот пойдите и купите ее. Какую захотите. У вас на все час — этого хватит? А я пока посижу на первом этаже в баре — выпью сока, посмотрю футбол. Позвоните мне, как закончите, ладно?

И он ушел, похлопав ее по руке и совершенно не беспокоясь о том, что кто-нибудь отберет у нее деньги. Отобрать деньги? У Ани? Шутите? Да она хребет переломает тому, кто попытается это сделать — даже посмотреть косо в ее сторону. И все вспомнит, все якобы зарытые, забытые и давно похороненные в недрах памяти навыки — в этом он тоже не сомневался.

Впервые мысль о том, что дама способна себя защитить, Эльконто понравилась, но он едва ли обратил на это внимание, потому как уже целиком и полностью сосредоточился на образе жареной картошки, которую собирался заказать.

Ах, да, перед походом в бар, неплохо бы заказать второй ключ.

* * *

— Ну, как дама?

— Хорошо. Гуляет по торговому центру, что-то выбирает.

— Ты вывел ее на улицу? Она ничего не узнала?

— Вроде бы пока нет.

Стивен позвонил тогда, когда Дэйн опустошил уже полмиски, с интересом наблюдая за футбольным матчем на широком, подвешенным к потолку экране. Мужики в белых майках откровенно уделывали мужиков в синих майках; Дэйн болел за «белых».

— А как в штабе? Соскучились по мне?

— Не особенно. Грин вполне прилично справляется, так что ни плохих новостей, ни сюрпризов.

— Зато я соскучился по работе.

Картошечка вышла у повара удачной — такой, как он любил: золотистой, хрустящей, посыпанной солью и укропом; Эльконто с наслаждением облизал пальцы.

— Ты что-то там жрешь, мне кажется…

— Не жру, а кушаю. Картошечку.

— Ты неисправим. — Доктор на том конце усмехнулся. — Слушай, я по какому поводу звоню — она еще не нашла у себя на ноге тату?

Дэйн на секунду подвис, нахмурился.

— Нет пока. По крайней мере, вопросов про нее не задавала.

— Если бы нашла — задала. Я приеду, сегодня вечером, пообщаюсь с ней, усыплю. Заодно привезу кожную краску, которая сведет этот штрих-код. Ни к чему нам пока проблемы.

— Точно.

Лагерфельд помолчал. Затем поинтересовался:

— Как твой день. В целом?

— Нормально. Я выдал ей денег, она что-то докупает. То, что я забыл.

— Надеюсь, это не нитроглицерин в аптеке…

— Типун тебе, Стив!

— Или что-то без клубничек…

— Шутник, блин.

Эльконто запихнул в рот сразу несколько хрустящих соленых ломтиков и принялся жевать.

— Слуфай, за тащку я хотел тебя отдельно поблагодарить…

— Прожуй сначала, увалень!

— Сам такой!

— Так понравилась, значит?

— Особенно даме.

— А тебе?

— Блин, не поверишь, и мне тоже.

— Я знал, знал. — Стив довольно помолчал. — А ты чего опять ешь-то? Голодный? Тебя не кормят совсем?

Эльконто поспешно сглотнул и радостно поделился:

— Кормят! Не поверишь — кормят, и очень хорошо. Яйцами, тостами, джемом, кофе варят свежий…

— Я знал, что ты быстро привыкнешь к семейной жизни. — И, прежде чем друг успел разъяренно взвиться на подколку, доктор быстро добавил. — Хорошо, что не шрапнелью, порохом и твоими собственными ляжками — это пока главное. Все, я побежал, буду у тебя вечером. Держи ухо востро и наслаждайся жизнью.

Эльконто ничего кроме «Уммхх… Амммхх…», «флуфай, ты…» и «фтой!» так и не успел добавить.

* * *

Он оказался прав.

Когда они вновь встретились у выхода из центра, Ани держала в руках четыре — ЧЕТЫРЕ — набитых под завязку пакета. В одном покоилась коробка с щипцами для завивки, из другого торчал кожаный ремень дамской сумочки, и только Создатель знал, что находилось еще в двух. Наверное, как он и предполагал, лосьоны, косметика и прочая дребедень.

Щеки дамы румянились, глаза сияли.

— Все успела?

— Да!

— И ты накупила это все на тысячу?

— Ты что! У меня еще много осталось…

Он, не спрашивая и зная, что с пакетами в руках она не сможет сопротивляться, засунул ей в кармашек на блузке еще несколько сотен.

— Пригодятся.

— Дэйн! Я тебе наоборот сдачу хотел отдать!

— Лучше булочек мне испеки.

— Каких булочек?

— Или печенья. У тебя же в этих книгах есть рецепты печенья?

Ани удивленно открыла рот.

— У меня целая книга по выпечке.

— Вот и порадуй старика. Согласна?

Она кивнула так браво, что ей на лицо упала длинная челка, которую он, замешкавшись, все же убрал за ухо.

— Давай сумки, шопоголик…

— Я все верну!

— В виде пустых коробок и баночек…

— В виде денег!

— Не вернешь — не возьму.

— Возьмешь, никуда не денешься!

— Сказал — нет!

— Да-а-а!

— Так, ты уже орешь на меня так громко, будто мы все-таки перешли на стадию «чувак, ты начал меня раздражать».

Ани запнулась, на секунду остановилась, грозно взглянула на него, а затем неожиданно звонко рассмеялась, чем привлекла заинтересованные взгляды проходящих мимо людей.

— Еще не перешли!

— Ну и, слава Богу…

Нет, она определенно нравилась ему тогда, когда ничего не помнила. Ни тебе ножей, ни злобной ненависти, ни сплошной дурости или неадекватности. Девчонка и девчонка — вполне себе нормальная. Если так пойдет и дальше, он, возможно, даже сможет начать наслаждаться их сожительством во время ее кратковременного периода «забвения».

Жизнь — странная штука. Не всегда понятная, но, по крайней мере, кормили его хорошо, а теперь пообещали и печенье. Теперь смотреть в будущее определенно стало веселей.

* * *

Машина вот уже час кружила по проспектам, улицам, аллеям, проезжала по площадям, колесила по спальным районам.

Так попросила она, Ани.

«— Повози меня, пожалуйста, по городу. Возможно, это поможет мне вспомнить…»

Возможно. Но он специально не проезжал мимо того отеля, в котором — он знал — она работала и мимо еще одного места — ее настоящего места жительства — восьмиэтажного неприметного блочного дома на 12й авеню. Незачем. Не сейчас. Когда-нибудь, когда вспомнит…

— А я могла бы жить здесь, представляешь? — Тонкий пальчик ткнул в монументальное строение с колоннами и лепным фасадом; глядя на ее профиль, он видел, как часто хлопали пушистые ресницы.

— Это музей киноискусства.

— Да? Тогда, например, вон там.

И она указала на возвышающийся вдали стеклянный синий небоскреб.

— Ого! Тогда ты была бы богачкой. Там сплошные пентхаусы!

— А, может, я и есть богачка?

— Может, кто же спорит?

— Вот возьму и узнаю — вспомню — что у меня миллионы в банке.

— Из-под крема для ног.

— Ты ведь не знаешь!

— Не знаю. — Миролюбиво согласился Эльконто. — Это хорошо, если так окажется. Ты порадуешься.

— А ты?

— А я что?

Он удивленно посмотрел на ее освещенное радостью лицо, которое сохраняло это выражение весь день, и ему почему-то было от этого приятно.

— Мне твои миллионы ни к чему. — Дэйн улыбнулся. — Я не Альфонсо, на женщинах не богатею, а ты найдешь, на что потратить.

— Так если я могла столько заработать, значит, я умная? — Деловито рассуждала, плавая в приятных ей фантазиях, Ани. — Значит, что-то умею на каком-то профессиональном поприще. Может, я банкир? Или инвестор? Или успешный агент по недвижимости?

— Или торговый агент? Директор какого-нибудь предприятия? Или автор книжных бестселлеров?

— Ух, ты! Было бы здорово! Думаешь, я умею писать?

— Не знаю, не уверен, но, все может быть.

Когда они перешли на «ты»? Кто-нибудь из них заметил? Эльконто задержался на этой мысли и отпустил ее прочь. Не важно — перешли и перешли.

— Знаешь, а мне бы понравилось — сидеть в пентхаусе и писать книги.

— Еще бы. — Он незло усмехнулся. — Кому бы ни понравилось?

— А фотографом? Я могу быть фотографом, как думаешь?

— Ани, ты можешь быть кем угодно.

— Танцовщицей, балериной, страховым агентом?

— Клерком, кассиршей, поломойщицей…

— Ну, тогда я не живу в пентхаусе.

Она ненадолго надулась, но быстро вспыхнула мечтами вновь.

— Ведь у меня могут найтись друзья — по-настоящему хорошие друзья! Или может статься, что я ведущая на телевидении? Или диджей на радио?

Он просто держал руль и молчал. Хороший руль, приятный на ощупь, тихий, но мощный мотор, удобные сиденья — спасибо, Стив. И надо бы уже давно выгулять Барта — он опять про него забыл.

— Знаешь, есть в этом что-то хорошее — в том, что ты не помнишь. Тогда существует шанс, что там, за пеленой, все окажется очень радужно.

Или очень грустно. Он не стал высказывать эту мысль вслух, но Ани, по-видимому, дошла до нее сама и на некоторое время погрузилась в молчание.

Продолжали плыть за окнами двух- и трехэтажные особняки, ухоженные сады, гравийные дорожки. Люди в этих домах знали, кто они — знали, что эти стены и крыши принадлежат им, что эти лужайки они стригут собственными руками, и им было от этого легко, потому что они помнили.

— Ты вспомнишь. — Мягко успокоил загрустившую пассажирку Дэйн. — Вспомнишь, и там окажется все хорошо.

Наверное, он привык врать, но в этот момент попросту не смог бы сказать иного. Хоть и знал — там, в ее воспоминаниях, все вовсе не так радужно, как ей хотелось бы. Совсем, если быть честным, не радужно. Но нельзя портить человеку момент счастья — пусть даже короткий, и пусть даже правдой, ведь правда тоже не всегда бывает полезной, потому что она, как любой пищевой продукт, хороша лишь дозированной и только хорошо очищенной. Приготовленной по определенному рецепту. А если правду не помыть, не поскрести, не оттереть, она ведь может и отравить…

Ани молчала еще несколько минут.

— А что, если окажется, что я — никто, Дэйн? Что у меня нет нормальной работы, что я живу на копейки, живу в трущобе.

— Тогда тебе придется это принять.

«Но у тебя к тому моменту буду я» — хотел бы соврать он, но на такую откровенную ложь при всем желании отважиться не сумел. Не дорос.

— Может, у меня никого нет? Возможно, я действительно не обладаю никакими особенными талантами и работаю уборщицей?

— Давай не будем пока о плохом. Время покажет…

— А почему ты обратил на меня внимание? — Вдруг спросила она, и он опешил. Откровенно стушевался, так как не ждал этого вопроса. — Почему? Ты что-то во мне увидел? Почему подошел?

Что ей ответить? Дэйн вновь напрягся, и это чувство отрезвило его, как нашатырный спирт, приложенный к носу, плавающего на вымышленных волнах ласкового моря, пьяницы. С реактивной скоростью вывело из забытья.

На уме, вопреки желанию срочно выдать что-нибудь умное, нужное и подходящее, крутились одни глупости.

«Потому что ты отлично выглядела?»

«Была такой хорошенькой? Искренней? Светилась от счастья?»

«Потому что отличалась от всех?»

«Потому что я люблю хорошенькие ножки? А у тебя еще и личико не подкачало…»

«Потому что… потому что я болван?»

— Потому что… — Прохрипел он вслух и едва не закашлялся; взгляд серо-зеленых глаз жег на его щеке дырку. — Потому что… захотел.

— Но ведь захотел почему-то?

— Не знаю, почему. — Выдавил он. Не сумел придумать ничего умного и не смог соврать.

И до конца дороги домой они — он, глядя прямо перед собой, она — в сторону, — молчали.

* * *

— Как ваша рука? Все еще болит?

— Гораздо меньше, спасибо.

— Голова?

— Иногда, когда пытаюсь что-то вспомнить.

— Это нормально. Спите хорошо?

— Сплю плохо.

Сидящая на кровати Ани замолчала — ушла в себя, спряталась.

Стив осмотрел руку: несколько раз ее согнул, прощупал пальцами ткани, мысленно просканировал место трещины на кости, убедился, что оно почти заросло, и успокоился. Поднял глаза на порозовевшую за последние дни пациентку, которая стала выглядеть лучше, гораздо лучше.

— А с настроением у вас как?

— Не очень.

Он и сам видел, что не очень; этим вечером Ани отчего-то грустила.

— Перепады? Резкие смены? Из-за головных болей?

— Да нет у меня резких смен. — Она вытащила руку из его пальцев; зашуршала одежда, скрипнула кровать. — Хорошо все.

Отстранилась.

— А что именно вам снится?

Впервые за время этого визита Ани-Ра посмотрела Лагерфельду прямо в глаза и вместо ответа на вопрос, спросила:

— Скажите, а вы настоящий доктор?

— Самый, что ни на есть. Хотите, чтобы я привез бумаги?

Ее взгляд лез ему под кожу, старался проколупаться ниже, узнать, выцарапать такую необходимую ей правду. Она чего-то боялась — Стивен видел это.

— Я нейролог, нейрофизиолог, хирург. Я привезу бумаги — дипломы, сертификаты, степени.

Он не обиделся, а вот она от искреннего и теплого ответа стушевалась.

— Я не хотела вас обидеть, простите…

— Я не обиделся, и я вас понимаю. Сам был бы недоверчивым ко всему, что движется, но, поверьте, я действительно врач.

— Я верю…

Она вновь осеклась, недоговорила что-то важное. То, что все это время не давало ей покоя, то, из-за чего в ее душе поселились сомнения насчет Стива.

— А что случилось, Ани? Почему вы вдруг спросили?

— Скажите,… - она встрепенулась на кровати; взгляд приклеился к окну, за которым уже стемнело, — а вы хорошо знаете Дэйна?

— Лучше, чем себя.

Внешне Лагерфельд ничем не выдал возникшего внутри напряжения — она что-то вспомнила?

— Понимаете… — Слова давались ей нелегко, но она все же выталкивала их наружу, пересиливала себя. Наверное, ей нужно было выговориться. — Мне кажется, я ему совсем не нравлюсь. А если так, не понимаю, почему тогда на улице он ко мне подошел? Зачем?

— С чего вы решили, что вы ему не нравитесь?

— Просто я спросила его сегодня, почему он решил со мной познакомиться, что его подтолкнуло…

— И-и-и?

— И он не смог внятно ответить. Промычал «не знаю».

У Стива отлегло на душе; картина прорисовалась довольно четкая — Дэйн, пойманный в ловушку неудобным вопросом, и расстроенная Ани, так и не дождавшаяся важного ответа — отсюда и сомнения. Ведь женщинам нужна определенность, четкость, ясность — почему понравилась? Когда полюбил? За что полюбил? Я хорошая?

— Ани. — Док мягко улыбнулся, откинулся на спинку стула и потер запястье под серебристыми часами. — У нас, мужчин, все немного иначе. Мы не умеем прямо отвечать на вопрос «почему я тебе понравилась?». И уж точно не на ранних стадиях отношений. Когда вспыхивает спонтанное желание к кому-то подойти, мы просто поддаемся ему, не анализируя собственных действий. Это потом, позже, придет ответ, почему именно «она»…

Он опять выгораживал «белобрысого», отдувался за него по полной программе. Но не бросать же друга в беде?

— Я вам одно могу сказать — Дэйн не подошел бы к вам, если бы не почувствовал того, что толкнуло его на этот шаг. Он вообще обычно не подходит к женщинам, а если для вас сделал исключение, значит, что-то разглядел. И, вероятно, много.

В этот момент док понял, что он обычный враль. Второй в этом доме.

— Да? Вы, правда, так думаете?

— Конечно.

Она успокоилась; внутренне расслабилась, утихла и перестала исходить дребезжащими волнами сомнений. Глядя на разгладившуюся на лбу морщинку, Лагерфельд решил простить себе эту маленькую ложь, но впредь быть со словами осторожней.

* * *

— Слушай, а ты врешь куда ловчее меня. Прямо мажешь без сучка и без задоринки!

Все это время круживший, как голодный волк под дверьми курятника, Дэйн, наконец, вошел в спальню — увидел, что Стив уже усыпил пациентку и принялся мазать той на ногу ватной палочкой какую-то вонючую жидкость.

— Я не вру, а сглаживаю углы после тебя, ушастого. Ты что, не мог ей сказать, что, мол, понравилась?

— Она мне не нравилась!

— Не важно. Для дела надо говорить другую «правду»

— Мастак ты, блин. Я так не могу.

Эльконто опустился в кресло у стола и принялся наблюдать за манипуляциями друга над женской лодыжкой. Прозрачная жидкость при нанесении на кожу быстро делала полоски «штрих-кода» заметно светлее; лежащая на подушке Ани мирно дышала — щеки розовые, веки закрыты.

— А как ты усыпил ее? Ладонь на лоб положил, я видел. Даже не колол ничего, не просил таблетку выпить.

— Я усыпил ее энергетически, с помощью воздействия на мозговые волны.

— Слушай, а ты не мог бы меня так усыплять? Приходить по вечерам, класть мне руку на лоб и колыбельную петь. А то я что-то стал плохо спать по ночам.

Лагерфельд саркастично крякнул; обмакнул ватный конец палочки в небольшой пузырек и вновь склонился над Ани.

— Может, мне еще с тобой рядом ложиться, нежно по бедру поглаживать, целовать в щечку?

— Слушай, да ты, может, точно гей? Чего я раньше не подумал?

— А ты прижмись ко мне сзади и услышишь, как я сладостно стону…

— Фу, гадость какая! — Эльконто принялся комично отплевываться — даже сделал вид, чтобы пытается стереть с языка налипшую на него гадость. Затем приостановил цирк, замер и заинтересованно посмотрел на доктора. — Слушай, но ведь бабы у тебя давно не было. Ты, наверное, «дрын» часто наяриваешь в ванной?

— Ну, конечно! Прямо без остановки его мацаю, а то стояк замучил. Ты забыл, что я доктор? Я, в отличие от тебя, умею временно приостанавливать ненужные физиологические процессы в мозгах, а вот ты, наверное, свой «дрын» точно без остановки «яришь».

— Блин, вот не поговоришь с тобой!

— Сам тему задал!

— У-у-у! Пойду я лучше стакан коньяка выпью, а то наслушаюсь тут тебя. Как закончишь, спускайся на кухню. — Эльконто задержался на выходе из спальни и грозно погрозил Стиву пальцем. — Но в спальню ко мне не заходи!

— Жди, дорогой, жди… Я скоро буду.

— Фу,… противный!

Сдавленный смех Лагерфельда слышался даже на лестнице.

Ах, если бы Дэйн знал, что док смеялся вовсе не из-за последнего диалога, а потому, что знал — в этот день прозвучало еще три звонка: от Рена к Маку, от Мака к Дэллу, и от Дэлла к Баалу. Все посвященные в заговор синхронно согласились, что идея Халка Конрада о том, что разыграть Эльконто, попросту гениальна.

Глава 10

Как можно не любить утро, когда город еще не проснулся, улицы укутаны мягким оранжевым светом, в воздухе свежо и так отчаянно приятно, щекоча легкие мятными искорками, пахнет травой, влажной землей, росой на листьях и смесью растущих на обочине цветов?

Ухоженные дома, подстриженные лужайки, облака, бегущие по небу за кронами шелестящих деревьев, над плоскими и треугольными крышами; этим утром Ани впервые решилась выйти на пробежку и теперь вовсю наслаждалась ей. Новыми, пружинистыми и мягкими кроссовками, шуршащей тканью легкой спортивной курточки, хлопающим по спине хвостом и ощущением бодрости во всем теле.

В недрах памяти нового плеера не хранилось записанной музыки, но зато в опциях нашелся щедрый выбор радиостанций, и теперь в наушниках звучал то голос ведущего, то приятная, поднимающая настроение, музыка.

Отличное утро, просто отличное. Конечно, бегать бы лучше не вокруг квартала — не вдоль чужих заборов и домов, но все и так хорошо. В кармане лежит ключ от дома, когда-нибудь найдется и стадион, а пока нужно смотреть по сторонам, чтобы вычислить, где находится ближайший супермаркет — вчера она вычитала прекрасный рецепт булочек с корицей «бон-бон» и страстно желала воплотить его на кухне.

Своей кухне.

Да, Ани потихоньку начала считать ее своей, надо же… Не свой дом, но кухня уже своя; жизнь — странная штука.

Медленная песня в наушниках сменилась ритмичной, и Ани побежала быстрее — квартал длинный, потом можно будет свернуть налево, затем еще раз налево, а при последнем повороте она как раз должна будет вернуться на Пайнтон авеню. По расстоянию — самое оно для пробежки.

Мысли в голове, встряхиваемые движущимися конечностями, то и дело сменяли одна другую. То она думала о странном сне, который видела уже в третий раз — каждую ночь один и тот же, — в котором сидела на холодных камнях в разрушенном здании с винтовкой в руках и боялась выйти наружу, то переключалась на Дэйна. Какой же он, все-таки, милашка. Нет, серьезный, заботливый, внутри строгий, наверное, но такой шутник. Наверное, она действительно могла поддаться на его уговоры о встрече и взять на следующий день такси. Могла оценить наличие чувства юмора, «купиться» на его очаровательную улыбку. Большой, смелый, но мягкий, даже уязвимый внутри, всегда прячется за шутками. Но никогда не забывает главного и не упускает мелочей — вчера, вот, дал денег, и теперь она может сходить в магазин, купить продуктов и порадовать его булочками — сделать в ответ хоть что-то приятное. Может, когда они узнают друг друга лучше, действительно окажется, что он подошел к ней не зря? Ведь они на самом деле неплохо уживались вместе. Совсем даже неплохо. Иногда приятно…

Она потихоньку начала привыкать и к Барту — к псу, который иногда казался ей более знакомым, нежели все остальное. Тот не кидался к ней по утрам с радостным лаем, как делал это всякий раз, стоило Дэйну утром показаться из спальни, не облизывал ладони, не подставлял для поглаживания пузо, но и не рычал.

Косился иногда, как ей чудилось, с подозрением, но еду принимал и даже позволял выводить себя на прогулку в сад. Понимал, когда надо идти домой, внимательно слушал ее голос, даже о чем-то думал — о своем, собачьем. Хороший пес…Никак не уходило ощущение, что она видела его раньше.

А про странный сон надо бы рассказать доктору…

Едва Ани вспомнила про свои вчерашние вопросы и подозрения, про то, что сегодня Стивен принесет диплом, как радость сменилась смущением — зачем она спросила? Помогает ведь? Выписывает нужные лекарства, заботится, следит.

Ладно, что ни делается, все к лучшему…

Смущение, однако, забылось быстро, и все потому, что в поле зрения в конце улицы попал магазин — небольшой, но так и зовущий внутрь, супермаркет. Отлично! Вот сюда она сегодня и направится, как только вернется домой, переоденется, примет душ и составит список нужных продуктов. Еще раз спасибо Дэйну, что дал денег.

Ани снизила темп, выровняла дыхание, вытерла со лба испарину.

Найти бы однажды способ отдать. Пусть он, судя по убранству дома, и богат — она не останется в долгу. Хоть и не помнит свой характер, но не привыкла быть должной, это точно.

Странная, тщедушная и крайне подвижная бабка, выгуливающая мизерную собачку, встретилась ей на обратном пути, на противоположной стороне улицы, уже на самом подходе к особняку.

Ани не стала бы тормозить и вытаскивать из ушей наушники-капельки, если бы кудрявая женщина не замахала руками.

— Вот видите! Я знала, что вы помиритесь. Знала. Я — мисс Летти. — Старушка бодро подбежала к Ани и затрясла той ладонь. — А то, сколько он мог жить один? Ну, сколько? А когда увидела, что вы спите в той машине, а после он начал про вас спрашивать — сразу поняла — вы просто поругались! А теперь живете вместе, ну не молодцы ли?

Ани-Ра опешила. Хотела, было, отступить, выдернуть руку из сухих, но цепких пальцев незнакомки, но подобный жест выглядел бы грубо — пришлось вместо этого улыбнуться. Выдавить что-то непонятное, мол, да, живем вместе, ладим…

О какой машине речь? Ани спала в какой-то машине? Зачем, спрашивается, помоги Создатель? Или бабка попросту сумасшедшая?

— И этот цвет волос идет вам куда больше! А то темный — девочка моя — не надо вам темный!

Ани часто и быстро закивала, не удержалась, вытянула собственную ладонь из старушечьих пальцев, пробормотала извинения, сказала, что должна идти — торопится, мол.

Требовательно тявкнула собачка; старушка посмотрела на нее, поправила сползшие с носа очки и вновь подняла глаза на Ани.

— Вы заходите, если хотите — я ваша соседка, вот, через дом живу. Всех на улице знаю, поболтаем…

— Конечно.

— И не спите больше в машине — гоните его самого из дома в шею, если напортачит! А то мужики, они такие, я-то знаю…

Домой Ани-Ра вернулась в полном замешательстве и с новым приступом головной боли.

— Старая маразматичка. — Именно этим словосочетанием одарил кудрявую старушку Дэйн. — Она из ума выжила. Ходит по улице, кому что рассказывает, ей общения не хватает.

Ани стало жаль мисс Летти — да, наверное, маразматичка, но зато милая, разговорчивая, приятная женщина. Жаль только, бредит. Потому что никогда Ани не ночевала в машине, никогда не красила волосы в темный цвет и никогда бы не позволила мужчине выставить себя из дома. Тем более, они с Дэйном познакомились совсем недавно…

— А у меня что, были темные волосы?

— Когда?

На нее смотрели удивленные, серовато-голубые глаза — наивные, искренние и безоблачные. Такие не могут врать, так?

— Я видел тебя только с такими, как сейчас — соломенными.

— А она сказала, у меня были темные волосы…

— Говорю же, бредит.

Спустя двадцать минут, сообщив, что идет вести занятия и будет отсутствовать до вечера, Дэйн покинул особняк. Барта он забрал с собой.

* * *

Он два часа кряду просматривал отчеты о трех предыдущих днях: статистику потерь среди солдат, количество оставшихся на складе юнитов, информацию о новом поступлении оружия, планировал его раздачу, собрание с командующими отрядов, готовил перепланировку стратегических наступлений. Эти вредные повстанцы крайне быстро учились — кто-то их вдохновил. Интересно, кто? Пришлось на всякий случай отправить десятерых лучших бойцов к порталу, установить на подходе к нему кордон — упаси Создатель, если тот все еще работает. Вдруг Дрейк ошибся, и со дня на день наружу выйдет очередная недовольная жизнью цаца, которая прямым шагом направится прямо к дому Эльконто?

А потом пикнул телефон. И на экране высветилось сообщение:

«Я пеку булочки J»

Рабочие мысли, будто вороны, вспугнутые выстрелом, тут же захлопали крыльями и разлетелись в стороны.

Дэйн оттолкнулся ногами и отъехал от широкого настенного экрана и от заваленного отчетами пульта. Долго смотрел на буквы, вчитывался в простые слова, переводил взгляд на номер — новый номер Ани, который она с особой тщательностью выбрала из сотни конвертов в магазине — и вновь возвращался к смс.

Ему никто никогда таких прежде не присылал, и на короткое мгновенье, всего лишь на секунду, Эльконто будто раздвоился, почувствовал себя не одиноким главнокомандующим Уровня: Война, а сытым, довольным существованием и удавшейся личной жизнью семьянином. Он на работе, вторая половина печет дома булочки…

Идиллия.

Нет, бред, быть такого не может. Ани не его вторая половина — она сумасшедшая баба, которая пришла лишь за тем, чтобы отомстить, а булочки… булочки, это издержки производства из создавшейся после ситуации.

Но, тот самый хитрый довольный жизнью Эльконто-двойник облизнулся, и Дэйн-оригинал был вынужден признать, что булочки — это хорошо, это вкусно, и уж точно не лишний атрибут хорошего вечера.

Блин, о чем он думает?

Все, телефон на стол, нужно вернуться к работе.

Экран, отложенного в сторону мобильного, погас, вновь зашуршали бумаги.

Наступление повстанцев на город нужно пресечь в восточном и западном районах, потому что путь через разбитый город — самый быстрый путь к нерабочему, о чем они, понятное дело, не знают, порталу. А как хотят наружу, просто ломятся…

Правильно говорил Дрейк — мотиватор — великая вещь.

Широкий экран после нажатия нескольких клавиш на пульте выдал северо-западный регион Уровня. Сегодня в этой области появились сразу четыре новичка. Интересно, как у них дела?

Дэйн внезапно поймал себя на попытавшейся ускользнуть мысли, что никогда ранее не думал о повстанцах, как о людях — до этого момента лишь как о рабочем материале системы. Они станут людьми позже, когда проснутся, а пока…

Теперь же он смотрел на крохотные, красноватые, медленно перемещающиеся по карте огоньки и не мог сдержать любопытства. Наклонился вперед, запросил не трехмерный слой, а фотографический — на карте вместо точек появились бредущие по дороге люди — и всмотрелся в лица.

Двое оказались совсем молодыми парнями, одна — немолодой женщиной и еще один — хромым угрюмым мужиком.

Вспыхнуло раздражение.

Чего им не сиделось дома, чего не жилось нормально? Зачем нужно было морально докатываться до «Войны», загонять себя в ловушку, терять веру во что-то важное? Теперь идите, да, идите… Ищите оружие, пытайтесь выбраться наружу, страдайте от голода, теряйте друзей, учитесь жить заново — не жить даже, выживать. Чтобы проснуться однажды новыми, свежими, повзрослевшими, способными принять нужные решения и способными нести ответственность за них.

Дэйн, — одернул он себя мысленно, — уймись, они всего лишь повстанцы. Просто повстанцы.

Точно — «просто повстанцы».

А это ничего, что один из них теперь печет в его доме булочки?

* * *

Штаб он покинул в половине восьмого вечера. К этому моменту успел выполнить большинство из намеченных дел: накидал новые схемы атак для солдат, пообщался с управляющими стратегическим центром, сообщил заместителю Грину, что завтра тот может взять выходной и даже перекинулся парой слов со Стивом о бабке Летти. Тот в ответ на рассказ лишь пожал плечами.

— Брать ее в оборот не имеет смысла. Куда проще убедить Ани, что твоя соседка сумасшедшая.

В общем, подтвердил мысли самого Дэйна, чем принес последнему немалое облегчение. Не хотелось «тереть» Летти с помощью Халка память — женщина старая, пусть живет, как живет, а риск — он всегда, когда нагорожена куча вранья, существует. Ничего, прорвутся.

Нордейл, как бывало всякий раз при выходе из портала, встретил полным отсутствием спертого воздуха, гари и дыма, яркими красками и зеленой, а не вечно жухлой и сухой, травой — приятный глазу контраст.

Дэйн вывел с парковки машину, сообщил лежащему на заднем сидении Барту о том, что скоро они будут ужинать, и сосредоточился на вождении.

Приятная машина… Такая модель могла бы выглядеть хорошо и в красном, но в белом, все-таки, лучше.

Пес негромко гавкнул; Эльконто обернулся, увидел мотающийся из стороны в сторону хвост и подбодрил питомца:

— Я знаю, что ты устал. Скоро. Уже едем домой.

* * *

Как раз в тот момент, пока Дэйн наслаждался ездой по трассе, отряд специального назначения, состоящий из восьми человек, проводил генеральную репетицию намеченного на завтрашнее утро действа. Примерялись заказанные специально для этого случая синие штаны с широким поясом, из динамиков, выставленного на стриженый газон Аарона Канна музыкального проигрывателя, лилась протяжная, с непривычной гармонией, музыка — Арейская. Именно она чаще всего использовалась для проведения практик по рукопашной, в стиле Сэн-Бо, борьбе.

— Так, хорошо! — Динамично хлопал в ладоши, подбадривая неторопливо и синхронно двигающуюся на лужайке босую группу Аарон. — Теперь правая нога на шаг в сторону, медленно-медленно, левая рука уходит вбок, четвертый и мизинец согнуты, большой палец прижат к ладони… Теперь полуприсели в коленях, развернули туловище…

Семь обнаженных торсов одновременно развернулись на сто восемьдесят градусов. Несмотря на тяжесть оттачивания техники синхронных движений, никто из присутствующих не роптал — шоу того стоило.

— Дэлл, чуть сильнее доверни. Вот! Теперь все смотрятся одинаково… Порадуем нашего учителя.

Улыбки на лицах проступили более отчетливо. Да, с рассветом лже-группа учеников по борьбе Сэн-Бо собиралась поприветствовать мастера Дэйна в его собственном саду. А как же? Ведь нужно выразить дань уважения за обучение…

Канн, в который раз вообразив эту картину, едва сдержал рвущийся наружу хохот. А затем предложил:

— А, может, после сменим музыку и просто потанцуем? Типа, под ту музыку, которую Бернарда привозила — где бабки поют?

— Под Бурятовских бабушек?

— Бурьяновских…

— Неважно.

Все согласно кивнули; приостановившийся Халк ухмыльнулся:

— Если к этому моменту он не прогонит нас с лужайки кайлом…

— Или винтовкой…

— Или еще чем.

— Зато мы успеем полюбоваться на его рожу.

Стив поправил сползающие с живота штаны, потуже затянул пояс и проворочал:

— И, конечно же, он подумает, что это все моих рук дело.

— Подумаешь, делов-то…

— Ага, я все время за всех отдуваюсь.

— Ладно-ладно, — миролюбиво согласился Халк. — Вали все на меня, пусть приходит — я угощу его пивом.

— Так, — призвал внимание группы Канн, — давайте попробуем еще раз, если все пройдет гладко, то по домам. И встречаемся у него в саду в семь утра. Рен, не забудь магнитофон.

Киллер кивнул.

* * *

Когда на ужин Ани выставила перед ним на стол тарелку с прекрасно прожаренным стейком и овощами, Дэйн обрадовался. Когда она принесла к дивану, на котором он сидел перед телевизором, на подносе гору теплых, покрытых мягкой карамелью, соусом и орехами булочек «бон-бон», воспарил от счастья. Когда добавила к этому открытую бутылку его любимой шипучки, попросту растаял от блаженства. А вот когда села рядом на диван, откуда-то достала бумагу и ручку и ласково улыбнулась, впервые заподозрил неладное.

— Что? Собираешься записывать, сколько штук я съем? Так я сразу говорю — много!

— Кушай, мне не жалко. Зря пекла что ли?

Ани весело рассмеялась, поправила выбившуюся из хвоста прядь волос за ухо, поджала под себя одну босую ногу.

Он заметил — она пока так и не воспользовалась косметикой. Не помнила, как ее наносить или не хотела представать перед ним в «смущающем» виде? Боялась спровоцировать что-то ненужное в отношениях? И одевалась очень просто — штаны-футболки, шорты-майки… И ни одной юбки или обтягивающей блузки — почему? Не то, что бы Дэйн разочаровывался, просто любопытствовал, ведь сказал — не тронет, значит, не тронет. Или же причина заключалась в чем-то ином, ему неизвестном?

И откуда у нее лист и ручка — не из его ли кабинета?

Он не стал напрягаться — все равно ничего важного дома не хранил, вместо этого вонзил зубы в нежную пышную мякоть выпечки, восторженно замычал от запаха корицы и с удовольствием облизнул налипший на губы сладкий соус.

— М-м-м! Фкуфнота-то какая! Обалдеть!

Она смотрела на него почти с нежностью. Старалась.

— Мне можешь не оставлять, я отложила себе парочку, подозревала, что тебе понравится и поднос быстро опустеет.

— Хитрюля ты!

— А то!

— Так что у тебя там, на бумаге?

Дэйн быстро покончил с первой булочкой, смачно причмокнул и потянулся за второй — откусил сразу половину, запил газировкой и блаженно прикрыл глаза.

— Я, вот, хотела тебя кое о чем попросить…

— М-м-м?

— Я пытаюсь вспомнить, кто я есть, но мне нужна в этом помощь.

— И какого рода?

Эльконто не стал волноваться — видел, она пока ничего не вспомнила, а если так, все спокойно.

— Я тут составила список… Ты мог бы купить мне журнал мод? Я бы хотела посмотреть, не всколыхнется ли у меня чего при виде одежды? Может, я была модельером?

— У всех женщин при виде нее чего-то колышется. Гарантированно.

Ани не стала спорить, лишь улыбнулась.

— Я бы и сама купила, но пока не знаю где — нашла только продуктовый супермаркет.

— Без проблем, куплю. — У него при озвучивании первой просьбы даже отлегло на сердце. Журнал, надо же, делов-то. — Что там дальше?

— Э-э-э… дальше у меня листы с бухгалтерскими отчетами. Можешь где-нибудь достать парочку?

— Это зачем?

— Чтобы я посмотрела на цифры и операции приходов и расходов. Может, покажутся мне знакомыми?

— Думаешь, могла быть бухгалтером?

— Не знаю.

— Ладно, достану.

— Еще мне нужны ножницы и парик… Или кукла. Хочу посмотреть, не была ли я парикмахером.

— Куплю куклу, лишь бы не на моей косичке…

Третья булка показалась ему не менее вкусной, чем первая и вторая; эта женщина однозначно умела готовить.

— А, мофет, ты была поваром? Ну, такие булофки! Пальфы объижешь…

— Не-е-е! Я уже подумала об этом. Готовка меня расслабляет и настраивает на хороший лад, но это точно не дело моей жизни.

— Тогда какое?

— Ну, я тут думала… Я не могу проверить, была ли я, например, банкиром или психологом, но еще несколько профессий проверить могу.

— Валяй.

— Чтобы узнать, не была ли я архитектором, мне нужно посмотреть на чертежи зданий. Достанешь?

— Непросто, но достану.

— И кусок ткани с иглами — может, я шила?

Следующее «угу» вышло совсем невнятным, так как в этот момент Дэйн запивал «бон-бон» шипучкой.

— И еще альбом с красками — проверю, умею ли рисовать.

— Хорошо.

— А дальше меня нужно будет кое-куда свозить. В ресторан, чтобы я посмотрела на официантов. А вдруг? Завести в какое-нибудь турагенство, чтобы я поняла — мое или нет? В музыкальный магазин — взглянуть на инструменты. И выгулять по парку — хочу посмотреть, не разбираюсь ли случайно в цветах.

— Думаешь, могла быть садовником?

— Да кто ж меня знает. — Худенькие плечи передернулись, и Дэйн подумал, что ей самой не помешало бы съесть пару сладких и липких «бон-бонов» — прибавить пару сантиметров на бедрах.

— Еще бы в фотостудию заехать, чтобы я посмотрела на аппаратуру.

— Понял. Это все?

Развалившийся у ног Эльконто Барт слушал человеческую речь, прикрыв веки; лохматые уши изредка подрагивали — он уже умял свою порцию собачьих лакомств и теперь откровенно наслаждался ленью и мягким ворсом ковра. Не пес, а весь в хозяина — увалень.

— Ну-у-у… есть еще кое-что… Но тут нужна твоя помощь. Совсем… помощь.

Ани-Ра замялась и даже покраснела.

— Э-э-э… я не буду проверять, не работала ли ты путаной и как хорошо…

— Фу, на тебя! Я же не об этом!

— А о чем?

— Ты… потанцуешь со мной? Один танец? Может, я была танцовщицей?

— Но я точно не был! Поэтому, какой тебе от меня прок?

— Вдруг тело что-то вспомнит? Какие-то движения?

— А в одиночку?

— Ну, пожалуйста!

Она глазела на него с такой наивностью и умилением, что он сдался.

— Хорошо. Один танец. Но я из танцоров, кому мешают не только яйца, но и все остальное. У меня как будто три ноги и отсутствует контроль баланса тела. Я отдавлю тебе все ноги.

Ани не удержалась и рассмеялась; Дэйн притворно нахмурился:

— Это все?

— Нет, еще одно…

— Что?

— Ты… прыгнешь со мной с парашютом?

— Что??? Нет!

— Ну, вдруг я была спортсменкой…

— Нет!

— Ну, пожалуйста-а-а! Вдруг у меня проснется память из-за адреналина или что-то покажется знакомым?…

— В третий раз повторяю — нет!

Соседка по дивану по-девчачьи надула губы и вздохнула — совсем, как ему показалось, не обиженно.

* * *

«…Алина долго не могла решиться на этот шаг — почти три месяца. А эта скидка, черт бы ее подрал, превратила ее сестру в настоящего нытика.

— Алька… ну, займи денег? Ведь у тебя есть? Тебе еще долго копить, а мне осталось всего чуть-чуть…

Машка и раньше постоянно канючила — мол, жалко тебе, для единственной сестры-то? Жалко? Да нет, не жалко, наверное, но ведь и Алина собирала в заветную баночку каждую монетку, откладывала каждый, потом и упорным трудом заработанный, медяк, а теперь все взять и вот так отдать? За час? Всего лишь за час — жалкий, короткий или самый лучший час?

И ведь не для чужого человека… Для сестры.

Она решилась тогда, когда до окончания действия скидки остались одни сутки — последние двадцать четыре часа. Ушла с работы пораньше, приехала домой и даже не пошла в душ. Как была в провонявшей жареной рыбой одежде, так и отправилась прямиком в спальню. Стянула с полки заветную банку, села на кровать и долго, поджимая губы, гладила прохладную гладкую поверхность пальцем. Господь, ей ведь не жалко? Нет в ее душе такого греха? Да, монетки такие красивые на вид, такие маленькие, чудесные и лежат плотными рядами, но ей ведь не жалко? Машка поделится потом впечатлениями, и они разделят эту радость на двоих. А потом еще долгие годы будут смаковать ее, вспоминая каждый момент, каждую минуту прожитого сестрой счастья.

Эх, Машка… Не понизь тебя в должности и не случись этой скидки, не видать бы тебе денег. А так…

Так пусть будет подарок.

Алина в последний раз погладила стеклянную поверхность, не стала отвинчивать крышку, чтобы еще хотя бы разок подержать на ладони горсть меди и серебра, а просто нашла пакет и замотала в него копилку. Жди сестра — она едет. Пусть будет тебе Счастье…»

В этот раз Дэйн не стал дожидаться, пока она смущенно попросит его продолжить — просто зашел в комнату, сел в кресло, раскрыл книгу и принялся читать.

Ему нравилось наблюдать за слушающей Ани: стоило словам зазвучать, щека сразу же подпиралась ладошкой, взгляд устремлялся вдаль, а разум принимался бродить по незнакомым местам, жить в них, чувствовать, переживать. Ани-Ра оказалась не просто хорошей — идеальной слушательницей. И перебила она к этому моменту только один раз, когда он дошел до слова «сестра».

— Это кто такая? Еще одна родственница?

Про «маму» он уже объяснил — рассказал, что в описанном мире рождаются, стареют и умирают люди. Каждая женщина, родившая ребенка, называется «мама», а ее ребенок, в зависимости от пола, зовется «сыном» или «дочкой». Беспокойная и пытливая Ани тут же спросила: «А рождается тот же ребенок? Тот же, который умер?»

Нет, ответил он, другой, и она надолго замолчала. Куда девается «тот» он пояснять не стал — сам не знал.

— «Сестра» — это девочка, родившаяся от той же мамы. То есть, если бы твоя мама родила еще одну дочку, кроме тебя, то она бы стала тебе сестрой.

Ани-Ра кивнула. Затем задумчиво добавила:

— Маму я бы, наверное, хотела. А вот сестру…

Дэйн несколько секунд смотрел на нее, затем уткнулся взглядом в книгу и перелистнул страницу.

«— Это мне? Правда, мне? — В сотый раз вопрошала Машка, глядя на банку выпуклыми, блестящими от радости, глазами. — Аленька, я отдам, когда-нибудь отдам. Обещаю, отдам!

Нет, наверное, не отдаст.

— Ты только поделись. Расскажи, как это было, ладно?

Пусть кому-то будет радостно, пусть будет хорошо, и, может, это когда-нибудь, где-нибудь зачтется — там, на небе. А, может, и нет — Господь решит.

Свернутый в мятый шуршащий комок, пустой пакет из-под сокровищницы отправился в карман куртки. Банку она не стала забирать — та как-то вмиг потеряла ценность, стала „не своей“. Она найдет другую — новую банку, красивую. Может, не банку даже, а коробку из-под дорогого чая или пластиковый бокс из-под печенья с выдавленными на крышке цветами, и тогда начнет собирать вновь. По одной, по две, иногда по три медяшки, иногда по полсеребрушки.

Ночь на выходе из подъезда встретила Алину хрустом тонкого льда застывших луж, холодным сквозняком и грустью оттого, что денег не осталось даже на проезд домой.

Что ж, не в первой… Придется пешком»

— А ты бы дал, Дэйн? Дал ей денег?

— Не знаю.

Он задумывался об этом и раньше, когда читал этот рассказ впервые. Заслужил ли подарок тот, кто к нему не готов, кто не сумеет его удержать? Стоит ли поощрять человека деньгами, не им самим заработанными?

— Слушай дальше, там сама решишь.

И взгляд зеленоватых глаз Ани вновь растворился где-то в глубине строчек, рассказывающих о чужом мире.

«…- Как ты могла так бездарно все профукать? Как!? Так по-дурацки… Я ведь не за этим давала!

Она нашла ее не дома с бутылкой шампанского, не на работе среди улыбающихся коллег, не в кафе среди разноцветных шаров, а в парке, сидящей на одинокой скамейке у покрытого рябью холодного пруда — всю в слезах, в потеках туши, с красными опухшими глазами.

— Ты, что же, вообще ничего не почувствовала? Ни секунды восторга, ни радости, ни хорошего настроения? Как такое может быть?

Машка огрызалась, как обезумевший пес — отчаянно и зло:

— Ты не понимаешь! Всего час — всего какой-то засранский час, а я все ждала, что сейчас что-то вот-вот произойдет — что-то чудесное, сногсшибательное, замечательное! А еще помнила о том, что совсем скоро все закончится, понимаешь? Ни на секунду не могла забыть об этом, ни на миг! Знала, что вот, стрелки пошли, и, значит, скоро конец…

— А о хорошем ты думать не могла? По сторонам смотреть?

— Я смотрела!

Они орали друг на друга, как неродные.

— И что? Совсем ничего не произошло? Ты никого не увидела? С тобой никто не заговорил?

— Заговорил. А при чем здесь это?

Дура. Ее сестра полная и беспросветная дура; пряча написанное на лице негодование, Алина отвернулась и стала смотреть на воду — серую, ершистую, некрасивую. У берегов плавали веточки, листья, сдутый ветром мусор.

— Подходила какая-то бабка, просила показать дорогу… Парень спрашивал время… Мне звонил с работы Дэн, но зачем мне этот прыщавый, вечно смеющийся невпопад, Дэн, объясни? Зачем сейчас, в мой заветный час, когда времени так мало? Он, поди, потерял бумагу для ксерокса, а я помоги ему найти? Зачем я буду тратить время на такую ерунду!

А, может, бабка подходила вовсе не затем, чтобы ей показали дорогу, а для проверки? Так делают ангелы в фильмах — всегда притворяются обычными людьми, просят на первый взгляд обычные вещи — тестируют, смотрят, и лишь потом принимают решение, достоин человек большего или нет….

И действительно ли тому парню хотелось узнать время?

„Машка, почему же ты не обратила на него внимания? — Хотелось кричать одетой в тонкую синюю курточку продрогшей сестре. — Может, не время ему нужно было, может, он судьбой твоей был?“

Нет же, пропустила. Недостойно для чуда. А звонок с работы? Действительно ли Дэну нужна была пачка бумаги для ксерокса? Или же его, чтобы не отвлекаться самому, попросил позвонить Машкин начальник — вдруг ее хотели вновь повысить в должности?

„Дура ты. Дура. Дура“ — беспрестанно крутилось в мыслях. А новую куртку Алина теперь уже не купит до весны — не на что.

— Ты, что?… — Машка все прочитала по лицу. — Думаешь, раз дала мне денег, то можешь упрекать? Думаешь, я теперь задолжала тебе на всю жизнь? Мало того, что я разочаровалась по полной — заплатила ни за что, так еще и тебе с такой рожей стоять позволено?! Уходи отсюда, вали! Пошла вон!

Алина вздрогнула; ей хотелось немногого — услышать пару радостных слов, почувствовать щедро разбрызганные в воздухе эмоции, взглянуть в счастливые глаза, впитать такую редкую, для Машкиного лица, улыбку…

А получилось совсем не так, получилось паршиво.

Она не стала пытаться никого успокоить, не стала сыпать гадостями и выплескивать на родного, пусть и злого в этот момент, человека горечь. Просто сунула руки в карман, втянула голову в плечи и зашагала по сырой от начавшегося дождя траве прочь.

Машка хотела счастья. Алина хотела унести от него в зажатой ладошке отголосок.

Но несчастными в итоге сделались они обе.

* * *

Может, чтобы почувствовать купленное счастье, нужно обладать особыми качествами? Уметь услышать его, увидеть в малом, почувствовать?…»

— Вот так я и думала, что не надо было Алине давать денег! Вот, как знала!

— Так, милочка, если будешь так бурно выражать эмоции, то не заснешь этой ночью.

— Засну!

— Лучше отложить продолжение до завтра.

— Не-е-е! — Знакомое лицо исказило капризное выражение. — Ну, еще чуть-чуть!

— Завтра. — С непреклонным видом отрезал Эльконто и захлопнул книгу. Затем поднялся с кресла, вытянул вперед руки, разминая их, и покачался на стопах. — Ты таблетки выпила?

— Выпила.

— Все?

— Все.

— Тогда спи.

— Но я пока не хочу.

— Зато я хочу.

Он погасил ночник, направился к выходу, но прежде чем успел переступить порог, услышал:

— А ты прыгнешь со мной с парашютом?

Вот ведь неугомонная!

Хмыкнул, покачал головой и запер за собой дверь спальни, так и не ответив.

Глава 11

Несмотря на то, что долго не могла уснуть ночью — все думала о странном вымышленном мире Алины: ее доме, квартире, сестре, медяках и воображала, как выглядит процесс старения, — Ани поднялась с постели, едва за окном занялась заря.

Оделась, умылась, причесалась и принялась готовить незамысловатый завтрак, состоящий из тостов с кусочками сваренной накануне курицы, огурцов и листьев салата. Залила кипятком свежесмолотые зерна кофе, поставила их вариться в медной чашке с узким горлом на плиту, отрегулировала огонь и насыпала сухого корма Барту — тот минуту назад вошел на кухню и неуверенно вильнул в знак приветствия хвостом.

— И тебе доброго утра!

Затем включила радиоприемник, почувствовала прилив удовольствия, когда из колонок донесся бодрый голос диджея, вытащила, найденную накануне за холодильником, щетку с длинной ручкой и приготовилась подмести пол.

Сегодня она не побежит вокруг квартала. Лучше сразу же после завтрака прогуляется пешком, посмотрит, нет ли поблизости стадиона, на котором можно бегать постоянно, не опасаясь невзначай встретить странных соседей. Потому что нет, Ани так и не вспомнила, что когда-либо была брюнеткой, как не вспомнила и ночевку в машине, а, значит, Летти, спутала ее с кем-то другим, и лишний раз встречаться с «двинувшейся» бабкой не имело смысла.

Хрустящий сухим кормом пес, бодрая мелодия, равномерные движения метлы, светлые и теплые мысли о предстоящем дне…

Все шло по плану ровно до того момента, пока кофе на плите не вскипел, а в песню, доносящуюся из стоящей на подоконнике стереосистемы, вдруг не вплелись незнакомые звуки.

Так… Чавкающий Барт, размеренное гудение холодильника, булькающая кофейная гуща. Но что за дробящая сознание какофония?

Ани остановилась посреди кухни, прекратила мести, прислушалась. Затем подошла к радиоприемнику и нажала кнопку «Выкл», но звуки не прекратились, так и продолжали нестись со стороны улицы.

С кухни они вылетели одновременно — Барт с лаем впереди, Ани с щеткой позади — оба кинулись в прихожую. Подлетевший к выходу первым пес тут же принялся скрести дверь лапой и скулить, Ани же бросилась к широкому, находящемуся справа от входа, окну, быстро отдернула прозрачную занавеску и… застыла в изумлении.

Еще никогда, НИКОГДА В ЖИЗНИ, она не видела одновременно так много полуобнаженных мужиков. Да каких мужиков! Всех, как на подбор, здоровых, рельефных, накачанных и, кажется… натертых маслом…

О-ля-ля! Ее челюсть отвисла до подоконника, а глаза превратились в блюдца — восемь! Их было целых восемь. Все в одинаковых широких штанах, подвязанные длинными, свисающими концами почти до самой земли тканевыми поясами, все, как один, с голой грудью.

Ее взгляд то метался от одного лица (и не только лица) к другому, то вдруг тормозил на деталях: шикарных распущенных черных волосах, мощных плечах, светлых бровях, рыжеватых колечках на груди…. Ой… Это же док? Боже мой, это же док, что он здесь делает?! Среди других незнакомцев, которые зачем-то синхронно двигаются по поляне…

Изумление моментально зашкалило к отметке «восхищенный шок»; Ани не заметила, как Барт перестал скулить, поставил передние лапы на окно и застыл рядом с ней, вглядываясь в человеческие фигуры. Теперь лохматый, мотающийся из стороны в сторону, хвост каждую вторую секунду бил ее по ногам, но ей было плевать.

Они танцевали — она поняла это только сейчас, — эти мужчины танцевали! Но не так, как это обычно делали на танцполе, а синхронно выводили некий боевой Току, используя медленные и сложные движения рук и ног. Блестела на солнце кожа мужских тел, лоб каждого перетянут лентой, пальцы рук согнуты в ритуальных жестах, босые стопы утонули в траве…

Кто это — ученики Дэйна? Почему они танцуют перед его домом — это показательные учения? Экзамен? Приветствие? Может, они делают так каждый вторник или четверг? Несмотря на то, что ее любопытство зашкаливало в красную зону, а ум дымился предположениями, в этот момент Ани-Ра ни за что не пошла бы будить Дэйна и задавать ему все эти вопросы, так как совершенно не желала, попросту не имела сил, оторваться от окна. Пропустить хоть секунду невероятного шоу? Уж нет, увольте! Пусть сбежит кофе, пусть остынут тосты, пусть хоть потолок над головой треснет — она должна все увидеть. Своими глазами. До самого конца!

Эльконто проснулся, когда снизу залаял и заскулил Барт.

Какого черта? Что там происходит? Откуда грохот и топот, куда все торопятся?

Как только сонный мозг переключился с домашних звуков на звуки внешние (а к ним относилась влетающая в приоткрытое окно напевная мелодия) и распознал в ней не просто музыку, а музыку, используемую для проведения большинства боевых практик Сэн-Бо, Дэйн тут же подскочил к постели.

Какого черта? Кто ее включил? Ани? Да где она могла ее найти, и почему та доносится с улицы?

Окно спальни выходило на растущие с торца особняка деревья — ничего не видно. Эльконто медведем вывалился из теплой спальни в прохладную и просторную гостиную, метнулся к широкому, от пола до потолка к окну, и застыл возле него, только теперь сообразив, что стоит на виду у всей улицы в полном ниглеже.

— А-а-а! — Бросив короткий взгляд на лужайку, заревел он на весь дом. — Е№%!ть вас, колотить…

Спустя секунду он кинулся в ванную, стянул с перекладины полотенце, обмотал им бедра и тут же, придерживая концы махровой ткани, заторопился вниз по лестнице, приговаривая:

— Вот я вам… засранцы, е№;ть-колотить, вот я вам…

У двери уже прилипли к стеклу девчонка и пес — оба одинаково распахнув рты и высунув языки, смотрели на развернувшееся действо.

— Это твои ученики? — Восторженно заверещала Ани, увидев Дэйна. — Твои ученики? Какие классные!

— Классные, ага… — Прорычал он и выхватил из ее рук метлу. — Щас я им…

К тому времени, когда он справился с дверным замком и вылетел на крыльцо, снаружи уже играла совсем другая мелодия — крайне заводная и веселая, а парни, разбившись на пары, отплясывали на сырой траве, совсем непохожий на первый, задорный танец.

— Это же бабки поют! Бабкин хор! — Удивленно прошептала Ани Барту. — Ты когда-нибудь слышал такое? Чтобы бабки пели?…

Барт не слышал ни пения, ни адресованный ему вопрос, потому что, как только входная дверь отворилась, он тут же вылетел наружу вслед за хозяином.

— Олухи! Я вам покажу, плясать под моими окнами! — Донесся ор Дэйна. — Разоделись, тут, засранцы! Штаны даже, я погляжу, сшили!..

Она хотела не смеяться, но не могла, а через секунду уже держалась за живот и хохотала так громко, как никогда в жизни.

Эльконто носился за разбегающимися в разные стороны «учениками», придерживая одной рукой расходящееся сзади полотенце, а в другой зажав щетку-метлу, и беспрерывно орал:

— Я вам жопу надеру, слышите? Жо-о-о-о-пу надеру…

И это в тот момент, когда из прорези постоянно показывалась его собственная, потому что впопыхах он, видимо, обмотался не банным полотенцем, а тем, что покороче — для лица…

С восторженным лаем скакал между людьми Барт — ему все равно, кто за кем, лишь бы играли, лишь бы весело; громко и задорно выпевали незнакомые слова бабки, подскакивал на траве «бумбокс», тут и там мелькали голые пятки.

Ани только теперь заметила, что вся улица заставлена дорогими машинами, а между ними и забором уже собрались праздно поглядеть на происходящее зеваки в количестве пяти человек.

Неизвестно, как долго бы все продолжалось и чем бы закончилось, если бы с Эльконто, в конце концов, полотенце не свалилось в траву, а как только это случилось, «ученики» моментально, словно по команде, выстроились в ряд и со словами «Приветствуем тебя, мастер Дэйн» одновременно поклонились.

Какими словами провожал нерадивых шутников вернувший полотенце на место «мастер», пока те выскакивали за забор и заводили машины, Ани не решилась бы передать ни тогда, ни теперь — уж слишком заковыристо они звучали. А вот, когда Дэйн развернулся и, опережаемый довольным наигравшимся Бартом, с грозным видом зашагал к дому, она моментально бросилась к лестнице и забежала сразу на третий этаж.

Лишь бы не попасться теперь на глаза. Не в ближайшие минут сорок — по крайней мере, пока не отсмеется сама.

«Мастер Дэйн» (а она теперь не могла называть его иначе), кружил по второму этажу и ворчал/бубнил/матерился еще битый час.

Хорошо, что есть книги и хорошо, что есть место, где их можно тихо почитать.

Когда же все, наконец, стихло, Ани спустилась вниз и обнаружила, что кофе выпит, недоделанные сэндвичи съедены, а дом пуст.

Чем бы ни решил заняться Эльконто — работой или надирать «жопы», — особняк он покинул.

У входной двери, одинокий и покинутый, сидел Барт; завидев Ани, он слабо вильнул хвостом, посмотрел на нее и отвернулся.

Она подошла к псу и неуверенно остановилась в двух шагах от него.

— С тобой никто не погулял, да? Снова оставили на весь день со мной?

Карие глаза взглянули на нее с вселенской грустью.

— Понимаю.

Ани-Ра впервые решилась на подобное — шагнула к собаке, опустилась на корточки и осторожно, ежесекундно ожидая предупреждающего рыка, погладила жесткую и одновременно пушистую голову между ушами.

— А ты бы пошел гулять со мной?

Барт вновь вильнул хвостом — понял.

— Так пошел бы?

Он сделал то, чего она не ожидала — аккуратно и коротко лизнул ее ладонь, и сердце неожиданно затопило радостное чувство. Она не одна — их двое.

— Хорошо. Я позвоню ему и спрошу. Вдруг, разрешит? И мы погуляем, да?

Телефонный звонок не дался ей легко — Ани всерьез опасалась, что раздраженный утренней выходкой, Эльконто ответит зло. Едва ли он захочет вникать в ее проблемы, тем более, занятый работой, но Дэйн, как ни странно, отреагировал на удивление спокойно.

— Хорошо, возьми его с собой. Он обучен командам, поймет, если скажешь «рядом» и не ослушается. Ты собираешься далеко от дома?

— Хочу поискать ближайший стадион.

— Такой есть, если на перекрестке свернешь налево, затем пройдешь два квартала. Барт не отойдет от тебя ни на шаг, будь готова.

— Так это же здорово! Спасибо, что не отказал!

— Не за что.

Эльконто дал отбой, а Ани-Ра радостно посмотрела на сидящего в дверях кухни пса.

— Мы идем на улицу, Барт! Ради Создателя, только никого не кусай и не вступай в схватки с другими псами, ладно? У меня ведь нет поводка, и я немного волнуюсь.

Вместо ответа, овчарка встала и выжидательно замерла; голова склонилась набок, во взгляде застыло нетерпение — я уже готов, мол. Мы идем?

* * *

В этот день никто, включая доктора, не смог вытянуть из Эльконто ни слова.

Начальник Уровня: Война работал в кабинете молча и сосредоточенно. Жевал печенье, едва удостаивал взглядом входивших в кабинет, планомерно, сконцентрировано, словно от этого зависела жизнь, жевал сухое печенье и постоянно хмурился. О чем-то думал.

Док пытался дважды.

— Эй, друг, ну это же была шутка! Все думали, посмеемся, похохочем да разойдемся, никто не хотел тебя…

Слово «позорить» зависло в воздухе, не прозвучав.

Взгляд серо-голубых глаз бил наповал. «Я отомщу, — говорил он, — я найду способ»

— Но Дэйн, с каких пор ты потерял чувство юмора?

Спустя минуту тягостного молчания Лагерфельд понял, что лучше уйти. Он обернулся уже от дверей, посмотрел на сидящую в кресле перед экраном фигуру и добавил.

— Это была не моя идея — Халка. Я сразу ему сказал — заложу.

«Но решил участвовать» — казалось, говорила широкая спина.

— Мы же только посмеяться…

«Вали, док»

Выходя из штаба, одно Стивен понял наверняка — Дэйн отомстит им всем. Будет думать весь день и всю ночь, если понадобится, но отыщет самый заковыристый и извращенный метод и отомстит.

Вот они вляпались.

* * *

Ани поняла, что не все в порядке не сразу: в семь вечера хлопнула входная дверь — она как раз перебирала в спальне носочки, пытаясь решить, какие лучше подходят для бега в кроссовках — услышала, как снизу радостно тявкнул Барт, как через минуту по лестнице мягко прошуршали шаги, как закрылась дверь кабинета. Постояла озадаченная, прислушиваясь к тишине, затем решила, что Дэйн, вероятно занят — принес работу на дом.

Ее подозрение о том, что не все в порядке, переросло в уверенность тогда, когда десятью минутами позже она обнаружила на кухонном столе два журнала мод, а через час Дэйн так и не спустился к ужину.

Почему? Что случилось? Не почувствовал запах мясного рагу и карамельного печенья? Им ведь пропах весь дом…

Через двадцать минут — резко и ясно, словно сознание осветила вспышка молнии, — она вдруг поняла, в чем дело. Ну, конечно — утренняя выходка. Он все еще не в себе, все еще зол — нет, не на нее, но на тех ребят и, наверное, на то, что Ани увидела лишнее — его мелькнувшую на поляне голую попу.

Конечно, кому такое понравится? Ей бы ни за что, особенно, если подобное наблюдали не только соседи с улицы, но и гостья в доме.

А она еще так громко смеялась…

Ани-Ра, поджав губы и нахмурив лоб, стояла и думала — думала долго, несколько минут, после чего, взяла со стола книжку со знакомым переплетом, толкнула дверь спальни и с решительным видом человека, готового к столкновению, отправилась исправлять ситуацию.

* * *

«— Машка тебе звонила, да?

Мама долго молчала, затем вздохнула; Алина напряженно сжала в руках телефонную трубку.

— Я не хотела, чтобы так получилось, правда. Не знала, что так выйдет…

— Я знаю, дочь.

— Она просила, просила эти деньги, и я принесла, думала, они ей помогут.

Теперь молчали они обе. На полке, где раньше стояла банка, было пусто. Ее место еще не заняла ни новая коробка из-под печенья, ни бокс из-под чая. Сначала нужно на него заработать. Алина и сама не знала, чего хотела больше — выговориться или услышать слова поддержки? Или просто, знать, что не одна. Что не виновата.

— Я всегда думала — это просто. Принес деньги, купил счастье и счастлив, но оказалось, что все не так. Почему, мам?

— Я не знаю. Наверное, система не для всех работает одинаково. Но ты хорошо поступила, ты молодец.

Она совсем не чувствовала себя „молодцом“ — скорее, маленькой потерянной девочкой, ищущей оплота, почвы под ногами. Устала от ощущения совершенной ошибки и колышущейся нетвердой земли.

— Мам, а расскажи мне еще раз, как ты встретила папу? Ты ведь не платила? Ты не покупала „час счастья“, даже минуту, а он пришел в твою жизнь. Расскажи мне еще раз.

— Дочь, я ведь тебе ее уже рассказывала сотню раз… — Не сотню, тысячу; мамин голос звучал устало, но тепло. Алька оживилась — так бывало всегда, когда рассказ, все же, имел шанс прозвучать.

— Пожалуйста, расскажи. Еще разок! Ну, хотя бы один!

И мама сдалась, начала рассказывать.

Алина слушала, затаив дыхание: про неожиданную встречу, про бедность, про случайно свалившееся счастье, про мамино в него поначалу неверие. То была не просто история — то была сказка на ночь, оставшаяся единственным маяком в жизни, потому что, несмотря на то, что Алине уже было не пять, и даже не двенадцать, она позволяла верить, что чудо возможно. Что не за все нужно платить, что это миф, навязанная системой иллюзорная реальность, что, вероятно, ощущение радости — вовсе не накопленные трудом, а после отданные не пойми кому деньги, а найденный в глубине души уголок внутреннего спокойствия. Или судьба, которую никакой системе не победить…»

Дверь кабинета отворилась несколько минут спустя; чтобы увидеть глаза Дэйна, ей пришлось задрать голову.

Ани отложила книжку на ковер и поднялась с пола, на котором сидела. Приготовилась к сражению — мирному, как она надеялась.

— Ты что здесь делаешь?

Эльконто, как она и предполагала, не выглядел ни веселым, ни довольным жизнью.

— Читаю.

— Почему здесь?

— Потому что я читаю для тебя.

— Для меня?

— Ну, да. Когда мне грустно, ты приходишь и читаешь мне, когда грустно тебе, читаю я.

Он смотрел на нее со странной смесью удивления и досады — не хотел, чтобы она приходила, и Ани, чтобы не потерять драгоценных секунд, вывалила на него все сразу — всю речь, что запланировала еще в спальне:

— Я знаю, мне бы тоже не понравилось, если бы ко мне пришли друзья… ученики… и устроили шоу, в результате которого меня бы увидели голой соседи. Это неприятно. И я тоже хороша — смеялась над этим, — ты прости, ладно?

И пока Дэйн не успел вставить ни слова, затараторила дальше:

— Еще я пришла сказать, что приготовила тебе ужин — очень вкусный ужин, ты попробуй, ладно? И спасибо тебе за журналы. И еще, если тебе понадобятся идеи, как отомстить ученикам, ты только свистни — мы придумаем бумажные бомбочки с водой, налепим им на сиденья машин жвачки или вырядимся привидениями и будем выть у них под окнами…

Он улыбался? Ведь улыбался, только тщательно пытался не дать уголкам губ приподняться.

— Я помогу, слышишь? Я тоже буду в этом участвовать! — От смущения и от того, что собиралась сказать дальше, Ани покрылась жаркими пятнами. — И еще… если бы у меня была такая попа, я бы в жизни ее не стеснялась. Очень… красивая.

Последние слова она выпалила, чувствуя, как полыхают щеки. А перед тем, как броситься вниз по лестнице, успела заметить, что улыбка прорвала-таки барьеры и вырвалась на свободу, однако лицо Дэйна при этом сделалось не менее розовым, чем ее собственное.

* * *

— Как твоя прогулка с Бартом?

— Хорошо. Он, как ты и сказал, бежал все время рядом, даже на стадионе по кругу семенил за мной, как приклеенный. И вообще, с ним… спокойнее.

— Отлично. Ему тоже полезно побегать, а то уже третье печенье слопал и сидит, будто сутки не ел.

Пес действительно выглядел манипулятивно несчастным — печенье, видимо, удалось на славу — сам Дэйн уминал четвертое, и это под чаек после огромной тарелки рагу.

Стратегия с чтением у двери удалась тоже; после пламенной речи хозяин квартиры спустился в кухню уже через двадцать минут. Обстановка разрядилась, стала легче, ровнее, спокойнее, хотя они оба, не сговариваясь, тему утреннего происшествия по молчаливому согласию решили не поднимать.

Кухню, с помощью косых оранжевых лучей, прощупывало солнце — трогало фарфоровые чашки, заливало поверхность стола, подкрашивало золотым белый пластиковый бок чайника.

Ани, как уже было с утра, вновь почувствовала смущение. Зачем она собирается об этом просить? Для чего? Могла бы обойтись, но почему-то свербит внутри странное желание попробовать — из-за чего оно пробудилось?

— Дэйн…

— Да?

— Скажи, а ты мог бы меня учить?

— Чему?

— Ну… — Она поправила рукой волосы и смутилась еще сильнее, внутренне сжалась почти в спираль. — Рукопашному бою. Ты ведь можешь?

— Зачем тебе?

Эльконто вдруг сделался жестким, даже подозрительным, откинулся на спинку стула и перестал жевать.

— Просто, я подумала… Я. — Слова никак не давались. — Я одна совсем. Никого не знаю, постоять за себя не могу. Может, ты мог бы показать мне пару движений для самообороны? Какие-нибудь простые. Я не хочу вместе с такими парнями в группу, я буду стесняться, а вот сама. Если ты не откажешь…

Он все сверлил ее взглядом и не отвечал.

— У тебя, наверное, и девочек-то нет. В смысле, не учишь таких. Но я не прошу многого, пару движений. По вечерам… Раз-два в неделю… Я буду прилежной.

* * *

Чего он не мог понять, так это причину собственного согласия.

Прохладная трава, закатный, пропитанный апельсиновыми искорками, воздух, стоящая напротив, в спортивной майке, штанах и кроссовках, Ани с высоко поднятым, затянутым резинкой почти у макушки, хвостиком.

— Нет, так ты не заблокируешь удар. Локоть выше. Учись чувствовать направление, откуда может прилететь, предугадывай траекторию движений противника. Я покажу тебе простые блоки, затем перемещение на ногах. Пока его не отточишь, не удержишь баланс ни при атаке, ни при обороне.

Она слушала и слышала. Училась. Поначалу неуклюже, но старательно выполняла то, что он говорил — совершала выпады, пыталась остановить плавную атаку его рук. Двигалась с просадкой в коленях, путалась в направлении перемещений, путалась в том, сжать ли пальцы в кулак или схватиться ими за майку напротив. Иногда морщилась от неудач и трудной задачи обдумывания собственных действий, но упорно сжимала зубы и пробовала вновь.

Удивительно, но даже после того, как он покинул лужайку, спустя двадцать минут, Ани-Ра все еще была там, в саду — медленно двигалась по траве, училась выстраивать блоки, помнить про мягкость ног и разворот ступней, пыталась бороться с невидимым противником.

А Эльконто стоял у окна гостиной второго этажа, смотрел на позолоченную закатным светом девчонку с хвостиком и думал о том, что когда-нибудь она вломит этим маленьким кулачком ему в челюсть.

За обучение. За вранье. За все хорошее.

Глава 12

Минуло ровно две недели с тех пор, как Ани-Ра Эменхайм появилась в его доме.

Две недели. Создатель, кто бы мог поверить?

И если в первые дни, вынужденный врать и играть свою роль, он относился к ней с опаской, раздражением и недоверием, а в последующие с любопытством наблюдал за каждым жестом, изучал черты характера, узнавал что-то новое, то теперь… привык.

Больше, чем просто привык.

В какой-то момент Дэйн поразился тому, как гладко и гармонично присутствие Ани влилось в его размеренную, одинокую и устоявшуюся жизнь. Ее утренние пробежки, вечерние сессии чтения, уютный запах домашней еды, свежее печенье вечером перед телевизором, горячие вкусные завтраки и свежесваренный кофе…

Она ничего не просила и не жаловалась — просто жила, боролась, пыталась вспомнить саму себя, и он восхищался этим.

Целыми днями, с тех пор, как он выдал ей все необходимое по списку, Ани увлеченно тестировала себя на предмет затерянных в памяти знаний: рисовала красками в альбоме — измазала ими шесть огромных листов, прежде чем поняла — нет, она не художник; борясь со скукой, изучала занудные ряды цифр в чужих отчетных документах, морщилась, пыталась уловить проблеск интереса к бухгалтерии, даже подняла имеющуюся у него дома малочисленную литературу по делопроизводству, но и это занятие отложила двое суток спустя.

Наголо остриженную куклу, теперь валяющуюся в гараже, он помнил до сих пор — симпатичную, с широко распахнутыми голубыми глазами, длинными ресницами и… остатками клочковатых прядей на пластиковой голове.

— Хорошо, что это был не я. — Подвел он итог тогда, и получил в ответ смущенный кивок.

— Я… просто пыталась… сначала одну стрижку, потом другую. Потом совсем короткую…

— Да-да, понял. Очень короткую.

Тема парикмахерского искусства больше не поднималась.

Журналы мод интереса не вызвали, куски привезенной из магазина ткани зачем-то были сшиты воедино, после чего вышвырнуты в мусорку, его сад оказался взрыхлен по периметру, смешан с удобрениями, засажен всевозможными цветами, после чего полит пестицидами и оставлен в покое. Видимо, до всходов.

Они, как она и просила, съездили в музыкальный магазин — Ани побренчала на всем, до чего смогла дотянуться, и Эльконто убедился, что мысль о том, что лучше не иметь в доме барабанную установку, оказалась крайне удачной. А ведь он когда-то хотел. Не приведи Создатель…

Ни турагенство, ни фотолаборатория, ни единственное занятие в танцевальной школе, куда Дэйн привез Ани после порции очередного нытья на тему «мне бы попробовать» тоже не колыхнуло ее застоявшуюся память.

Помнится, она тогда расстроилась, но быстро воспаряла духом.

— Ничего. Значит, у меня другие таланты. Да?

Он многозначительно, рассчитывая, что это прозвучит утешением, промычал что-то в ответ.

Упертая. Несгибаемая. Не желающая сдаваться.

Он не мог ей не восхищаться, не мог не уважать ее желание жить и выживать, снимал шляпу перед упорством.

К ней, как оказалось чуть позже, привык не только Дэйн, но и Барт.

Конечно, кто бы не привык к жратве, наваленной в миску с горкой? Однако все окупалась тем, что по утрам пес тоже бегал следом за бело-голубыми кроссовками по стадиону, поэтому Эльконто не роптал.

Надо же, он почти забыл, какая она пришла к нему в дом — злая, полная ненависти, пылающая жаждой мести, горящая единственным желанием убить его, чего бы это ни стоило. Постепенно из памяти стерлась та неадекватная истеричка с ножами в обеих руках — теперь в его доме жила просто Ани. Нормальная, обычная девушка — иногда грустная, иногда веселая, иногда задумчивая — нормальная во всех отношениях.

Док говорил — по ночам пациентку преследует сон — всегда один и тот же: ночь, разрушенное здание, в руках винтовка, и все пропитано страхом, паникой и нежеланием выходить наружу. Где-то там, рассказывала Стиву Ани, из темноты на нее смотрят лица — они кажутся ей знакомыми, но они все мертвые, откуда-то она знает это совершенно точно — мертвые. И она никогда не выходит из-за разрушенных стен…

Наверное, если хоть однажды выйдет, то ее память проснется. Дэйн ждал этого момента и одновременно боялся его.

Но еще больше он теперь опасался другого. Совсем другого.

Еще тогда, начиная с самого первого дня, он запретил себе смотреть на Ани, как на женщину. И не потому, что она была непривлекательной — иногда ему хотелось, чтобы ее грудь меньше вырисовывалась под майкой, а зад не так аппетитно округлился от съеденного за компанию печенья… Дело было в другом — Ани-Ра изначально была вычеркнута из списка женской половины населения мира Уровней, потому что по умолчанию являлась врагом. Пусть и временно «охромевшим» на голову врагом. Эльконто никогда, ни на секунду не забывал, что однажды ее память вернется, и ему вновь придется отбивать атаку, а то и не одну, а, значит, никаких «шашней».

Этому правилу удавалось легко следовать, пока Ани представляла собой маленького, недоверчивого, запуганного зверька, вечно трясущегося от страха, готового вступить в бой со всем миром, но дни шли, и что-то изменилось.

Когда, почему? — он не заметил. Но в какой-то момент она перестала всего бояться, расслабилась, успокоилась, расправила плечи и распустилась, как цветок. Запахла нежно и по-женски.

Следовать правилу стало тяжелее.

Раньше они обедали и ужинали, как соседи, как типичные нетребовательные друг к другу сожители — теперь же Дэйн изредка ловил на себе заинтересованный изучающий взгляд зеленоватых глаз, и взгляд этот неуловимо изменился тоже — стал глубоким, непонятным, тягучим, с примесью женской тайны. Обычный взмах ресниц, обычная смущенная улыбка, обычный разговор ни о чем, но все вдруг стало необычным.

И тогда он начал бояться. По-настоящему бояться, потому что осознал простую вещь — если Ани усилит напор, его химия откликнется — та самая, мужская химия. Реакция сработает, логика даст трещину, аналитика отправится в задницу…

И тогда случится первый поцелуй. Тогда он задерет на ней майку и впервые посмотрит, как же выглядят эти груди, освобожденные от чашек бюстгальтера, впервые позволит внутреннему асу сорваться с цепи.

Не приведи Создатель ему вляпаться в это. Убереги, лукавый, от своих шуточек. Позволь продержаться еще недолго, совсем недолго, еще неделю или две, а там, наверное, все и закончится.

* * *

— Давай, я заплету тебе косичку?

— Нет.

— Ну, почему? Я расплету, расчешу и вновь заплету.

— Я всегда сам.

— Почему?

Пока он читал автомобильный журнал, сидя на полу, она мягко трогала его волосы — касалась кончиками пальцев белого ежика, висков, теребила веревочку с бусинами. Эльконто не мог объяснить собственные чувства — все хотел сказать, чтобы она прекратила, но почему-то не делал этого.

— Эта косичка, — пояснил он вместо заготовленного «прекрати», — не просто часть прически, это — воинская традиция. Практически ритуальная часть. А без косички я чувствую себя…

— Что?

— Уязвимым.

Ани долго молчала. Затем спросила:

— Но ведь я не причиню тебе вреда? Со мной ведь можно быть уязвимым?

«Нельзя» — хотел ответить он, но вновь промолчал. Потому что в этот момент поймал себя на предательской мысли, что ему хочется быть уязвимым. Хоть иногда. Хоть с кем-нибудь.

* * *

Она сама не знала, когда начала чувствовать это.

Когда смотрела, как он с аппетитом уминает с утра приготовленный ей завтрак? Когда слушала по вечерам низкий глубокий голос, читающей ей о незнакомом мире? Когда они, иногда забыв о времени, дискутировали о счастье и плате за него до двух часов ночи? Когда он уходил на работу, а она прощалась с его спиной? Когда наблюдала, как по вечерам он играет на лужайке перед домом с Бартом — кидает ему палку, а тот радостно, виляя хвостом, несет ее назад? Когда смотрела, как широкие ладони ласково треплют лохматую голову? Когда поняла, что это так приятно — говорить на ночь «спокойной ночи»? Когда чувствовала, как теплые руки, если она неправильно выстраивала защитные блоки, корректируют положение ее локтей? Касаются, приподнимают, сдвигают их в сторону…

И начала чувствовать что? Что именно так щекотало изнутри желудок и голову.

Что?

Ани не могла внятно объяснить. Некую тягу побыть рядом, окунуться в атмосферу исходящего от Дэйна спокойствия, ощутить себя защищенной, отдаться этому чувству, просто плыть-плыть-плыть в растянувшемся времени незнакомого дома.

Когда-то Дэйн сказал, что «не тронет», и ни разу не нарушил данного слова. Раньше это казалось ей правильным, честным и разумным. А теперь…

Теперь она, словно выправившаяся после долгой болезни кошка, которая вновь стала пушистой, отъевшейся и заинтересованной в жизни, смотрела на находящегося рядом мужчину-кота с всевозрастающим любопытством.

Какой он? Там, глубже… В других областях? Такой же нежный? Сколько пластов в его душе, сколько слоев? И до которых из них можно дотянуться, потрогать? И зачем, спрашивается, их трогать? Для чего?

Ни логики, ни адекватности, ни объяснений собственным чувствам.

Вот только из головы все не шел образ склонившегося над газетой мужчины с коротким ежиком белых волос и вплетенных в косичку бусин, и Ани постепенно осознавала, что каждый вечер все сильнее ждет возвращения хозяина особняка домой.

* * *

Стив вытер вымытые руки о полотенце, сбросил с плеч белый халат и выглянул в светлый просторный коридор. С удовлетворением выдохнул — никого. Пластиковые стулья, пустые, покрытые чистыми простынями, каталки и выметенный серый бетонный пол. Операций на сегодня больше нет, новых раненых пока тоже. Перерыв.

Дэйна он нашел в штабе, склонившимся над разложенными по всему столу бумажными картами, которые прибыли этим утром.

Карты «расширения Уровня».

Именно эту надпись они оба прочитали, стоило развернуть почтовый тубус, и оба удивились. Хотя, удивились, мягкое слово, скорее, оказались шокированными, и в этом состоянии, стараясь не выказывать его прилюдно, пребывали до сих пор. Но солдаты уже прослышали (черт бы подрал «глухой телефон» и развязавшиеся рты), каким-то образом прознали о планах Комиссии, и теперь, то в одном, то в другом подразделении вспыхивали бунты.

Гудел кондиционер; на широком экране молчаливо, не подавая сигналов, перемещались точки. Под потолком горели все лампы, вычерчивая на полу резкие тени.

— Черт бы их подрал, — пробубнил Дэйн зло; его глаза недовольно сверлили схематичные линии и ряд сложных обозначений, — они собираются расширять Уровень, засылать сюда новых солдат, но пока не собираются строить дополнительные казармы. Чем думают вообще?

— Грин подавил восстание в четвертом секторе?

— Да, прислал отчет час назад, но народ недоволен. Никто не хочет делить свой жалкий квадратный метр еще с одним ссыльным. Их и так по шестнадцать человек в спальне, а если добавить еще столько же… Все злы, как псы.

Лагерфельд вздохнул. Больше солдат — больше лечить. А если не предоставить для этого новых условий и работников, жизнь, в обозримом будущем, станет на порядок труднее. Действительно, чем думают наверху?

— Я бы тоже был зол, если бы воевал с утра до ночи, а потом не мог протиснуться ни в душевой, ни к собственной кровати. Понятное дело, что они заключенные, но условия их содержания все равно должны быть соответствующие. Может, — доктор запнулся и неуверенно взглянул на руководителя Уровня, — обсудишь это с Дрейком?

Эльконто хмыкнул.

— Думаешь, он не найдет объяснения? По его важножопому мнению, все как всегда окажется продумано, обосновано и логично. Только бунты он не учел. Это же не люди — это псы. Они не убивают друг друга только потому, что кое-как стерпелись, свыклись друг с другом. Ты же знаешь, как относятся к новичкам?

Стив кивнул.

— А если этих новичков окажется слишком много…

— Вот и я о том же. А новые казармы они строить пока не планируют. Мол, потом.

— Блин, вот дерьмо-то. — Док позволял себе ругаться, только тогда, когда был действительно раздосадован. — Скоро все мои коридоры и морги будут завалены телами. Частично живыми, если повезет.

— Хочешь сам поговорить с Дрейком?

— Он расскажет мне, то же самое, что и тебе.

— А я-то надеялся…

Эльконто бросил карандаш, который держал в руках, на карту — тот прокатился несколько сантиметров и застыл; на новые территории, обозначенные пунктиром, пала такая же, как и от остальных предметов, резкая тень с острыми краями и вытянутым носиком.

— Надо с этим что-то делать. Одно восстание тянет за собой другое, когда они поймут, что срывать зло друг на друге, недостаточная мера, то придут за тем, чтобы резать глотки нам — их руководству.

— Ты шутишь?

— Увы. — Судя по выражению лица, Эльконто действительно не шутил. — Надо сказать Грину, чтобы усилил охрану бункера и портала. Нельзя допустить, чтобы солдаты решились пойти наружу.

— Там их убьют.

Дэйн какое-то время молчал, обдумывал сложившуюся ситуацию и возможные выходные последствия.

— Да, если только у них на руках не будет козырей.

— Ты о чем?

— Пока ни о чем. А ты зачем пришел, док? Хочешь постоять снаружи или больные кончились?

— Вообще-то, кончились. Минут на пять. Но пришел я не за этим. Ты уже слышал, что через три дня всех наших отправляют на задание?

Эльконто оторвался от изучения карты и нахмурился.

— Всех?

— Да, всех, кроме нас, понятное дело. Кто будет смотреть за госпиталем и штабом?

— И далеко отправляют? Надолго?

— Точно не знаю. Суток на трое. Опять прикрывать какую-то дыру в пространстве…

— Как зимой, что ли?

— Да, только зимой из нее так никто существенный и не вылез, а тут все, вроде как, хуже.

— Чертова Комиссия.

— Согласен. Но речь не об этом. Наши в пятницу собираются в баре — по традиции выпить, посидеть…

«Проводить» — они никогда не произносили это слово вслух, но всегда имели его в виду. Не приведи Создатель, конечно, пусть все вернутся живыми и здоровыми, но знать наверняка не дано никому, поэтому ребята предпочитали, все же, посидеть вместе «до». Пообщаться, посмеяться, пожить.

— Ты будешь? Ты ведь уже не обижаешься на них?

Эльконто не стал отвечать, что как только ему в голову пришел великолепный план мести, он тут же перестал обижаться на кого бы то ни было.

— Конечно, буду. Как я могу пропустить?

За мерным гудением кондиционера, шуршанием карт и разговором, ни Дэйн, ни Стив не могли знать о том, что по ту сторону приоткрытой двери, опасаясь дышать и шевелиться, притаился, обратившись в потную статую, Джон Грин, единственной задачей которого было распознать каждое сказанное в штабе слово и запомнить его.

* * *

Ани приходила сюда уже в третий раз.

Обычная улица — обшарпанная и неприветливая: высотки, пожарные лестницы, пыльные окна, мусорные баки в узких проходах. Почти полное отсутствие магазинов, редкие в дневные часы прохожие. Если свернуть после восьмиэтажного блочного здания направо, там будет еще одна, похожая на эту улица, а вдоль нее еще одна — такая же пустынная, неприветливая,… обычная.

Почему? Почему ей все казалось здесь странно и смутно знакомым?

Она нашла этот квартал несколько дней назад, когда гуляла. Подобные прогулки Ани в последнее время совершала часто — пыталась выбирать незнакомые направления, исследовала аллеи, бесцельно бродила вдоль проспектов, часто сворачивала, куда глаза глядят, шла по наитию.

И вот, в конце концов, нашла этот район.

Дома высокие, все, как один, крашенные в серый цвет, квартиры для тех, кто не в состоянии позволить себе роскошь. Тут, наверное, живут работяги — пьют по вечерам пиво, смотрят телевизор, ругаются…

В запертой части сознания что-то билось, пульсировало, желало вырваться наружу. Казалось, в голове слышатся далекие и незнакомые голоса: мужчина и женщина, они о чем-то спорят, ей не нравится, что он пришел поздно, он оправдывается, затем кричит, что она сама виновата. И Ани не может заснуть, долго не может заснуть, кладет руки под подушку, под которой что-то лежит, устало закрывает глаза…

Одновременно с появлением призрачных голосов начало ломить лоб и затылок.

Откуда этот кадр? Почему именно эта сцена? И почему так отчаянно кажется, что за ней, за этой сценой, вглубь, словно в бездонный колодец, уходят щупальца? Истлевшие веревки — ветхие и непрочные, словно пересохшие морские водоросли — они тянутся в бесконечную черноту, где скрывается что-то важное. Крайне важное — то, что нужно отыскать.

Она стояла, держась за виски, минут пять; слева над головой, отошедшая болтами от стены, поскрипывала ржавая лестница.

Часом позже по пути домой, уставшая от головной боли, Ани-Ра неожиданно вспомнила еще кое-что. Женщину. Странную, угрюмую и некрасивую женщину в кожаной куртке.

Как ее звали? И почему одновременно со всплывающим в воображении лицом просыпается и стойкая неприязнь? К кому, к женщине? К тому дому-магазину, в котором приторно-сладко, до одури противно пахло цветами?

Много цветов. Разных, но большей частью высохших, неухоженных, выставленных на продажу.

Кто покупает высохшие цветы? Кому такие нужны?

Дама из всплывшего обрывка воспоминания не выглядела продавщицей. Она выглядела, как… как незаконница. Грязные короткие ногти, полное отсутствие косметики, жесткий взгляд. И единственное, чего уставшая, и полностью разбитая неудачными попытками сложить дважды два, Ани никак не могла понять, так это то, почему незнакомка незримым, но совершенно четким образом ассоциировалась с безымянным, расположенным неизвестно где, цветочным магазином?

Бред. Наверное, это бред. А ведь она еще не начинала готовить ужин.

Взглянув на часы, Ани-Ра заторопилась вперед.

* * *

Дэйн любил этот особняк. Красивая улица — тихая и спокойная, застекленная дверь, клумбы по сторонам, а внутри два этажа, пропитанные вкусными запахами. Чудесными запахами, потому что неутомимая Клэр обожала готовить.

Чудесные часы, проведенные здесь за просмотром фильмов, чудесные воспоминания.

Бернарда открыла сразу же, как только прозвенел звонок — телепортировалась вниз или уже находилась в коридоре? — и, увидев снайпера, широко улыбнулась.

— Заходи! Ты почти вовремя к ужину. Через минут сорок будет готов.

Озираясь по сторонам и ежеминутно ожидая увидеть на полу кучку меховых комков, Дэйн переступил порог.

— Не-е-е, я к ужину не останусь, я по делу.

Одетая в домашнюю хлопковую футболку русоволосая девушка рассмеялась.

— Понимаю, у тебя теперь есть, кому готовить.

— Не язви. — Отозвался он добродушно. — Но от чашки кофе не откажусь.

— С печеньками?

— С печеньками. Если есть.

— Всегда есть!

Они сидели в гостиной наверху; через открытую балконную дверь с улицы долетал теплый ветерок, часы на каминной полке показывали начало восьмого; в кухне мелодично напевала Клэр. Пахло действительно изумительно. Он бы остался, точно остался бы поужинать — посидеть, пошутить в компании прекрасных дам, но время поджимало, да и зашел он не за этим.

Пока Бернарда, с высунутым от усердия языком, пыталась вскрыть белую картонную коробку с прозрачным верхом, он объяснил суть визита.

— Мне нужно всего восемь.

— Восемь Смешариков? Зачем?

Серо-голубые глаза с любопытством взглянули на него; неугомонные женские руки продолжали с упорством бульдозера отклеивать бумажные края коробки.

— Кто так пакует, блин? Фиг откроешь…

— Давай, помогу.

— Я сама.

Нет, иногда она точно напоминала мелкую девчонку — эдакую любопытную козявку, маленькую и любопытную, с вечным выражением «я сама» на мордочке.

— Мне только на сутки. Хочу попросить их помочь мне с одним розыгрышем.

— Подшутить решил над кем-то?

— Ну, типа того. Без их помощи не выйдет, а если уболтаю твоих яйцеглазых, тогда выйдет смешно.

— Хорошо, что они тебя не слышат, так бы уже запердели всю комнату в знак несогласия со словом «яйцеглазые».

Эльконто тут же огляделся, но фурий в комнате не обнаружилось, а Дина, увидев написанный на лице испуг, рассмеялась.

— Не бойся, их нет дома.

— Как нет?

— Так, нет. Дрейк забрал в лабораторию. Проводит там совместные эксперименты, изучает возможности открытия и закрытия каких-то коридоров. Часами там сидит.

— И смешарики с ним?

— Ага. Все до одного.

— А надолго он их забрал?

— Ну, дней на пять, как я поняла. Даже Мишка скучает. Но ничего, вернутся. А тебе срочно?

Дэйн постарался не выказать разочарования, лишь пожал плечами и улыбнулся.

— Да, ничего. Подожду.

Что ж, придется отложить месть до возвращения фурий домой. А там, глядишь, и ребята вернуться из очередного рейда. Он терпеливый, он умеет ждать.

— Хорошую же ты, должно быть, придумал шутку, если решил Смешариков вовлечь. Смотри, те любят повеселиться.

— А мне того и надо!

Он ночами спал и видел удивленные лица коллег, когда они обнаружат в своих домах сюрпризы. Ох, и будут же его проклинать! Ну, ничего, будут знать, как заставлять «мастера» Дэйна бегать по собственной лужайке с голой жопой. Шутники, блин.

— Ладно, зайду, когда вернутся, ты дай знать. Да что это у тебя в коробке?

Он насильно вытащил ее из рук Бернарды, когда та порезалась о край разломившегося пластика, и в два счет порвал пополам.

— Ты осторожней! Там супер новые навороченные гаджеты!

— Что?

Под его руками, упакованные в пенопласт, обнаружились обычные часы в размере двух штук — пластиковые, не особенно красивые, почти примитивные по дизайну.

— Часы? Зачем тебе часы?

— Да это не мне. Точнее, у меня такие уже есть — у меня и у Дрейка — это подарок от Комиссии, прислали из лаборатории. До сих пор не знаю зачем.

— Не пойму, а в чем их смысл?

Дина заправила длинные пряди за уши, ловко выхватила у него из рук пенопласт и вытащила кожаный ремешок из углубления.

— Смотри. — Она покрутила циферблатом у него перед носом. — Это не часы совсем. Это телефон, работающий без дополнительных станций по всему Уровню. Очень долгий запас батареи, мощный приемник, который ловит через любые препятствия, прекрасная чистая связь.

— Телефон? — Дэйн ощущал себя полным болваном. — А как здесь набирать номер? Куда смотреть, говорить?

— В том-то и дело, что номер набирать не нужно. Эти часы настроены друг на друга, поэтому их пара. Они — два связанных между собой переговорных устройства.

— Типа, рации?

— Да. Только рации действуют на короткие дистанции, а эти на длинные.

— Прикольно!

— А я о чем говорю? Теперь не знаю, куда деть. Возьмешь себе?

Возьмешь? Новый супер гаджет? Дэйн даже не стал раздумывать.

— Возьму, конечно!

Он действительно чувствовал себя очень довольным. Теперь осталось найти тестера и опробовать новое устройство. Интересно, будет ли действовать из бункера? Ведь оттуда нет выхода на внешнюю связь… Хотя, Уровни разные, а нужен один и тот же…

Вошедшая в комнату с подносами Клэр застала его с интересом вглядывающимся в примитивный циферблат и растягивающим, как гармошку, ремешок — тот, оказывается, тянулся.

— О-о-о, Дэйн! Добрый вечер! Останешься с нами поужинать?

— Не могу, радость моя. В другой раз. А сейчас уже должен бежать. — Эльконто посмотрел на Бернарду. — Ты позвони, как вернутся Смешарики, ладно?

— Конечно.

— Ну, все, буду ждать. И еще раз спасибо за это!

Он махнул часами, а она, глядя на его счастливое лицо, расцвела улыбкой.

* * *

Вечером они играли в «пожарников».

Откуда в доме появилась эта игра, Дэйн благополучно забыл — то ли принесли ребята из спецотряда, то ли когда-то закинула в качестве шуточной благодарности Бернарда? — и вспомнил о ней лишь в тот момент, когда Ани разложила в гостиной на ковре расчерченную ровными квадратами карту.

— Давай попробуем?

— Ну, давай.

И, за неимением другого более интересного занятия, они взялись играть.

Смысл игры был прост: выбрать из коробки одну из карточек, на которой нарисован закрученный влево или вправо шланг, и довести «воду» до финального поля — туда, где, улыбаясь во весь рот, красовался нарисованный пожарник, льющий воду на клумбу с цветами. Одни фишки можно было крутить по желанию, пытаясь состыковать рисунки, другие — где в левом верхнем углу находился колокольчик, — вращать запрещалось.

Поначалу играть было скучно: Ани и Дэйн тихо таскали из крышки картонные квадратики и сопели, силясь придумать, как побыстрее обскакать соперника, но как только шланг оказывался почти собран, и до финального поля оставалось три хода, тут же разгорался азарт.

Выяснив эту деталь, они (после плачевного поражения Дэйна, в запасе которого осталось шесть, никуда непримененных, карточек) принялись играть вновь. На этот раз с заметным интересом.

— Не мухлюй!

— Я не мухлюю!

— Ты пытаешься перевернуть шланг, а так нельзя!

— Почему это?

— Тут же колокольчик!

— Вот черт…

Дэйн снова проигрывал, но едва ли беспокоился об этом. Сытый, довольный и размякший, он думал о двух вещах: слишком глубоком вырезе на белой тонкой маечке Ани, в котором, стоило той наклониться, отлично просматривалась ложбинка между грудями и о рисунке. Том самом, что она показала ему за ужином.

— Дэйн, в городе есть такое здание?

Ему стоило огромных усилий протолкнуть почти застрявший в горле кусок мяса. Не закашляться, не выдать себя взглядом, не выказать на лице удивления. Конечно, в городе было такое здание — она нарисовала его с филигранной точностью — и именно мимо этого здания он намеренно ни разу не провез ее на машине.

Здание отеля «Левенталь».

Помнится, он сделал задумчивое, почти заинтересованное выражение лица — прикинулся, что изучает набросок.

— Не припомню, что видел его. А откуда это?

— Мне кажется, что-то в моей жизни с ним связано. Я иногда вижу его во сне — это большой дом, где-то в центре, перед ним площадь. Я помню все до единой колонны, детали окон, помню даже, как именно открывается дверь. Только название сверху не вижу — все плывет.

Эльконто отложил вилку и мягко ответил.

— Вспомнишь. Видишь? Она уже начинает возвращаться.

Прежде, чем отложить рисунок, Ани какое-то время смотрела на него.

— Знаешь, мне кажется, я даже знаю, что там внутри.

— И что же?

— Фойе. Большое высокое фойе и мраморный пол. Может, это какой-то театр?

— Не думаю. Я, вроде бы, знаю все театры города, и это не один из них.

— Тогда, что же?

— Мы выясним потихоньку. Ты выяснишь. — И, чтобы соскользнуть с опасной темы, выдал первое, что пришло на ум. — А нам передали маленький подарок.

— Нам?

Наверное, никогда еще соседка по дому не выглядела более удивленной. «Нам»? — читалось в ее глазах. Почему «нам»? Ведь «нас» еще нет…

Дэйн едва не поперхнулся вновь.

— Ну, передали мне, но я решил, что это «нам». Прикольная вещица. Она выглядит, как часы, но на самом деле это телефон, который работает в любых условиях и через любые препятствия.

— Правда? — Он думал, что девчонка не заинтересуется, ведь подобный гаджет — предмет мужского любопытства, но Ани, к его удивлению, моментально увлеклась. — А мы будет его пробовать? Какие из них твои, какие мои?

Мои.

Вообще-то, Эльконто планировал отдать вторые часы Стиву. Или Маку. Или Халку. Да кому угодно, в контакте с кем он периодически нуждался, но теперь, когда глаза Ани восторженно засияли, а злосчастный рисунок фронтона был наконец-то забыт, Дэйн вздохнул с облегчением.

Пусть будут «ее».

Лишь бы не отель. Лишь бы не колыхнувшаяся память — увы, но он пока не чувствовал себя готовым к этому знаменательному событию.

— Вот эти твои.

— Левые?

— Да.

Она моментально застегнула их на тонком бледном запястье и улыбнулась.

— А когда мы будет их пробовать?

Дэйн взял в руки вилку.

— Мясо доем, ладно?

Теперь, сидя на полу, он думал о разных вещах. О том, что она моментально прикипела к «подарку» и о том, как радостно пряталась за домом в кустах, наговаривая всякую чепуху в циферблат, после чего радостно выпрыгивала из-за кустов и спрашивала одно и то же — «слышно?»

Слышно, он отвечал с улыбкой, конечно, слышно. Она испробовала его с улицы, с третьего этажа, едва не подалась на крышу и не решилась бежать на стадион, и Дэйну стоило некоторых усилий убедить «бета-тестера» в том, что гаджет будет прекрасно работать и оттуда, и что нет смысла бежать три километра для того, чтобы это проверить.

Он думал о ее тонких запястьях и соломенных волосах, на которые часто смотрел, но которых ни разу не коснулся. Потому что, сложись обстоятельства иначе, может…

Нет, не может. Никак не может.

Она почти вспомнила — он чувствовал. Вот так неожиданно, спустя три без хвостика недели, как и предполагал Стив, вспомнила. Уже отель, дальше что-то еще…

Вторя его мыслям, Ани вытащила из коробки очередную «фишку», долго смотрела на нее, затем на карту, после чего положила у ног, мол, «не подходит — твой ход» и заговорила.

— Знаешь, я вспомнила кое-что еще. Ну, почти вспомнила.

В голове Дэйна тревожно звякнул колокольчик.

— Что именно?

— Некий район. Я наткнулась на него случайно, во время одной из прогулок, а после несколько раз приходила туда.

— Зачем?

Он тут же мысленно заткнул себя, упрекнул, что тон голоса прозвучал жестко. Ведь нужно спрашивать не «зачем», а «ну и как, дорогая, помогло?», но Ани не заметила грубости.

— Я пыталась понять, почему те дома кажутся мне знакомыми. Дома, балконы, подъезды. Даже пивные бутылки в тупичках и мусорные баки, заваленные до отказа. Как думаешь, может, я там жила?

— А что это за улица, ты запомнила?

— Это район пересечения седьмой и Криптон авеню.

Черт. Она почти нашла дорогу к своему жилищу. Сколько еще ему придется натягивать на лицо равнодушную мину, когда хочется вскочить и заорать «да е№ твою налево! Ты уже либо вспоминай, либо не компостируй мне мозг. А то усрался ждать, я ж ведь тоже живой!»

Но чудо выдержки пришлось проявить и в этот раз. Ленивый жест рукой к коробке, равнодушный и чуть разочарованный взгляд на фишку, ответный вопрос:

— Может, там жил кто-то из твоих знакомых?

Ани задумалась. Поставила оба локтя на ковер и уперла подбородок в ладони — Дэйну открылся вид как раз на то местечко, где груди расходятся в стороны, и все это в окружении водопада из волос.

Блин. Спасибо, что это не маечка с клубничками, а то вообще бы забыл, что разговаривает с «женщиной-бомбой».

— Не думаю, что знакомые. Потому что, мне кажется, я там засыпала. И не один раз.

Он взглянул на нее укоризненно.

— Нет-нет, одна! Там никого не было, я помню. Только кто-то ругался этажом ниже…

— Вот видишь, уже скоро… — Пробормотал он не то ей, не то себе. — Совсем скоро.

И, кажется, загрустил.

Она оказалась не такой, совсем не такой.

Не истеричкой, не грымзой, не злой неадекватной бабой, неспособной на добрые чувства. Стоило дням, проведенным на Войне, забыться, как невменяемая Ани с винтовкой в руках и холодным взглядом, почти моментально сменилась на Ани с лопаткой для жарки в руках, Ани с книжкой в постели, растерянную Ани в торговом центре, красную от смущения лишь потому, что не может заплатить сама. Эта новая Ани читала кулинарные книги, мазала кисточками ватман, гуляла по утрам с Бартом, кормила и даже расчесывала его, следила за двумя увальнями в доме — хозяином и его собакой.

Он видел каждый из тех моментов, когда ей было тяжело: долгие и грустные взгляды в окно, отраженную в глазах тревогу всякий раз, когда он покупал ей новые вещи — а сможет ли расплатиться? Растерянность и жажду узнать о себе хоть что-нибудь, а если не о себе, то узнать хотя бы одну улицу, дом или человека… Будучи на птичьих правах, она все равно пыталась искать в каждом дне что-то хорошее — не раскисала, не поддавалась унынию, тренировала силу воли. Чего стоят одни только утренние пробежки…

Наверное, не будь она столь робкой и, конечно же, не будь она той самой Ани, что пыталась убить его, а после лишилась памяти, Дэйн мог бы влюбиться. Вот так вот незаметно, просто и невзначай. В ту самую девушку с притягательной ложбиной между грудями, водопадом соломенных волос и грозным взглядом в тот момент, когда ей вновь попался «не тот» пожарник. Будь она пораскрепощеннее, понапористее, понаглее, что ли… И, конечно, не будь она «той» самой Ани-Ра, что пришла в его дом с пушкой наперевес, он отвел бы ее наверх, одел в штаны цвета хаки и короткую бледно-зеленую маечку, отвез бы на полигон, чтобы пострелять по мишеням, а после трахнул бы прямо на капоте собственной машины. Да, самое оно — Ани в высоких военных ботинках со шнуровкой вокруг тонких щиколоток. А как бы ей пошла кепочка….

— Дэйн…

Кажется, его кто-то звал.

— Дэйн! Дэйн!?

— А? Что?

— Твой ход.

— Давно?

— Да уже с минуту. Но ты, кажется, смотрел на мою грудь и витал в облаках.

Эльконто редко краснел, крайне редко, но тут не удержался — зацвел маком.

— Я… просто задумался…

— О чем? Обо мне?

На ее губах, словно вторя грешным мыслям, играла незнакомая ему смешливая и чуть дерзкая улыбка.

Этого еще не хватало.

— Нет. О работе.

Улыбка погасла.

Эх, редкая, ценная улыбка… Почти такая, как в его недавних мечтаниях. Ани смущенно убрала волосы за уши и сменила позу, подвернула одно колено, а второе согнула и потерла босую ступню руками. С каких пор она стала красить ногти на ногах красным лаком?

— Одна фишка осталась. Ну, где же этот поворот шланга направо?

В коробке осталось лишь четыре фишки.

— Твой ход.

Дэйн потянулся и вытащил пожарника, сидящего верхом на шланге — черт, опять не тот.

— А ты всегда работал тренером?

— Нет. — Эльконто, надеясь, что она не заметит, сунул только что вытащенную карточку себе под бок и потянулся за новой.

— А кем еще? Эй, ты куда ее запихнул?

Но он уже схватил новую — как раз ту, что была нужна, — и победно помахал ею в воздухе.

— Я выиграл! Вот!

Он попытался положить ее на поле, но вредная возмущенная девчонка тут же перелезла через карту, навалилась на него всем весом и попыталась дотянуться до спрятанной фишки.

— Враль! Эй, ты враль! У тебя была другая! Ну-ка, доставай!

Эльконто с хохотом принялся изворачиваться, а Ани припечатывала его сверху — прижала одну руку к полу, попыталась проделать это с другой и одновременно отыскать под боком карточку.

— Не было другой! Не было другой фишки!

— Я видела! Я ее найду, была!

Смеясь, они барахтались на ковре с минуту, прежде чем обнаружили себя в странной позиции: она распластана у него на груди, ее лицо прямо над его, губы слишком близко.

В этот момент Эльконто почти забыл — забыл все, что должен был помнить.

Какие розовые щечки, какие блестящие глаза, а как пахнет ее нежная шея. Почему никогда раньше он не чувствовал, как приятно пахнет ее кожа? Что это за духи?

Ей бы подняться, вновь смутиться, но время будто застыло для них обоих. По непонятной ему причине, Ани не двигалась с места — вместо этого она, зависнув в опасной близости от его лица, рассматривала его брови, ресницы, щетину, и смотрела на его губы так, будто хотела до них дотронуться.

Поцелуй… Еще секунда и случится тот самый поцелуй…

Дэйн моментально оторвал руки от пола и одной из них прервал начавшееся вперед неуловимое движение.

— Нет, Ани, нет.

— Почему?

Ее вопрос прозвучал тихо, почти неслышно, и короткая секунда волшебства, едва не оставшаяся без присмотра и не превратившаяся в не менее волшебное продолжение, тут же прервалась.

Она смутилась лишь теперь, внезапно осознав, что целиком лежит на мужчине — смутилась, и тут же переползла на прежнее место через карту, сместив коленом всеобщую получасовую работу по построению шланга. Стало не до игры, стало не до шуток.

— Ани…

— Все… все хорошо.

Он видел, как полыхают ее щеки — наверное, подумала, что совсем не нравится ему, что все это время жила в его доме зря, что он терпел рядом с собой некрасивую и неумную соседку… Как легко читаем женский взгляд.

— Ани, мы не можем перейти к этой стадии, пока ты все не вспомнишь.

— Но почему?

Ей хотелось уйти — он видел, — но она терпела, пыталась сделать вид, что все в порядке, и это несмотря на то, что только что она выдала нечто сокровенное — свое к нему влечение.

Создатель, как неудобно и как глупо, что все так вышло…

— Так будет правильно. Нам не стоит двигаться дальше, пока твоя память не вернется.

— Там что-то есть, да? — Взгляд зеленоватых глаз неожиданно сделался пристальным, почти рвущимся в его душу — отвори мне, отвори! — Что-то есть. То, о чем я не знаю, но о чем знаешь ты?

— Есть что?

Дэйну сделалось душно, жарко. Нехороший разговор — неправильный и невовремя.

— Ты знаешь о нас что-то, чего не знаю я? Мы познакомились не в тот день? Не в тот, когда я попала в аварию на такси?

«Или не на такси?»

Странно текущее время этого вечера вновь эластично растянулось и застыло. Что ей сказать — соврать? Или открыть часть правды. Ведь для этого самое время — самое оно. И Дэйн решился. Отвел воротник от горла пальцем, будто тот мешал дышать, и прочистил горло.

— Мы познакомились на сутки раньше.

— И? Что там было?

— Я бы хотел, чтобы ты это вспомнила сама. И только тогда мы сможем решить, куда и как стоит двигаться.

Она долго молчала — не истерила, как он боялся, не пыталась давить, не сделалась агрессивной — вместо этого, глядя в сторону, застыла.

Лежали на полу забытые «пожарники» — кто на шланге, кто возле него — с колокольчиками в левом углу и без него. Фишки сдвинулись: теперь вода уже никогда не дойдет до финальной точки, откуда радостный служащий в каске будет поливать клумбу…

— Дэйн… — На этот раз горло прочистила она. — Я сделала там что-то плохое, да?

— С чего ты взяла?

Он не ожидал этого вопроса, не ожидал подобного умозаключения.

— Мои воспоминания — те, что приходят, — они какие-то тягостные, они не приносят мне радости. Ни сны, ни тот район с восьмиэтажками, еще и это постоянное чувство тяжести. Я… как будто не хочу туда возвращаться. И поэтому…

Она посмотрела на него с глубоко запрятанной грустью, будто интуитивно чувствуя, что ту Ани, которая все это время пряталась в глубине, не стоит выпускать на свободу.

— Что бы там ни было, если я сделала плохо… Я, наверное, не хотела.

Три недели вранья. Три недели совместного проживания, и все это для того, чтобы однажды вылить на сидящего напротив человека неприглядную правду. На этот раз ком в горле встал у Дэйна.

— Ты вспомнишь. Не мне судить, что было хорошо, а что плохо, но я хочу попросить лишь об одном. Ани, ты запомнишь мою просьбу?

Он смотрел на нее пристально, будто пытался из своих глаз вложить важность сказанного в ее — через невидимый мостик, через канал, через мысленный поток.

— О чем?

— Когда ты вспомнишь,… что бы там ни было,… не делай резких телодвижений. Дай нам десять минут поговорить. Хорошо? Только десять минут. Это важно.

— Хорошо.

— Ты обещаешь?

Она кивнула; вся веселость ушла и из позы, и из улыбки.

— Я обещаю.

Уже стемнело, а он не шел ни в свою спальню, ни в ее — сидел на крыльце, смотрел на освещенную за забором пустую улицу и слушал равномерное дыхание Барта; тот лежал рядом, высунув язык. Набегался, устал.

Диалог, как ни крути, этим вечером вышел неудачным.

Зря он расслабился, зря они расслабились. И если для Ани подобный исход был предсказуем — она привыкла к Эльконто, начала ему доверять, даже привязываться, — то, как подобное мог допустить Дэйн? Тоже привык, что живет не один, привык к стабильности, забыл, что стоит ждать подвоха…

Что-то уже изменилось этим вечером, а скоро изменится еще сильнее. И закончатся эти радостные и спокойные дни, когда он шел домой из штаба, зная, что на ужин его ждет вкусная еда и десерт. Вообще кто-то или что-то ждет. У Ани начнется своя жизнь — та, настоящая, наполненная ее делами и ее заботами, а Дэйн… Что Дэйн? Будет жить, как жил. И всего лишь.

Чуть слышно скрипнула за спиной входная дверь; Барт обернулся и завилял хвостом.

Эльконто и так знал, кто там — ему можно было и не оборачиваться.

— Не спится? — Спросил он, когда она уселась рядом на ступеньку и потрепала пса по пушистой голове.

— Нет. — Отозвалась Ани. Сложила руки на колени, съежилась и притихла. Теперь на ночную улицу смотрели они оба. Где-то в кустах трещал сверчок, ему вторили соседи из-под дома; плыл в теплом воздухе тонкий аромат розовых бутонов.

— Как странно все, да? — Послышалось через минуту.

— Что странно?

Он не стал поворачиваться и смотреть на ее лицо — за эти три недели выучил на нем каждую черточку, мог определить настроение по голосу.

— Знаешь, у меня чувство, что заканчивается старая жизнь. И скоро начнется новая, какая-то другая.

Ее мысли вторили мыслям Дэйна.

Может, это и хорошо, что начнется? Может, пора уже вернуться к привычному укладу? Тишине в гостиной, вечной чистоте на кухне, когда утварь, висящую на стенах, никто не трогает годами. Избавиться от ее кроссовок в комнате, вернуть книги на место в шкаф, одиноко дремать после работы перед телевизором. С пачкой, купленного в магазине, печенья. Ведь было неплохо…

Да, неплохо, но частичка Дэйна грустила. Наверное, это нормально, грустить перед переменами. Люди не любят отпускать что-то из жизни, независимо плохим оно было или хорошим. Просто не любят, не верят, что впереди будет лучше. Что за природа?

— Иногда мне хочется растянуть это время, где все так хорошо и понятно. Нет, — поправила она саму себя, — непонятно, кем ты был, и что делал раньше, но зато здесь, в этом отрывке времени, все так спокойно. Нет лишних проблем, нет лишних забот. Не для тебя, конечно…

— Да и для меня их немного.

Он принялся возить тонким прутиком, что нашел под пальцами, по мелкой гальке у подошв.

— Знаешь, если бы можно было выбирать — помнить или нет…

— То что?

— Наверное, я бы всерьез задумалась, чтобы не вспоминать.

— Почему, может, там хорошо?

— Не знаю.

Когда Дэйн все же решился посмотреть на Ани, та сидела и смотрела в темноту прямо перед собой.

— Иногда я думаю, что лучше просто начать все заново. Не ворошить прошлое, а выбрать новую любимую профессию, взять жилье в аренду, завести новых друзей, постепенно приобрести новые привычки. Не те, что были, а те, что хочется иметь сейчас.

— Но так не выйдет. Ты все равно вспомнишь.

— Я понимаю. Вот и цепляюсь за эти деньки, как за какое-то спасительное убежище. Здесь мне тепло и уютно. Понимаешь?

Он понимал. Воспоминания часто тяготили людей, и если не врать, то тяготили всех без исключения. Никто не свят, у каждого за плечами осталось что-то, чего уже не изменить. Где-то слабовольный поступок, где-то грубое слово, не прощеная обида или злость на самого себя. Ани же пока была лишена этого «багажа». Попросту забыла, где оставила сумку с памятью, а посему не таскала ее повсюду с собой. Как он. Как они все.

Может, попросить Стива, чтобы хорошенько приложил другу по лбу? И тогда Эльконто тоже забудет, что когда-то руководил Войной, что возвращался в пустой дом и тяготился одиночеством? Забудет про Барта и про коллег, забудет прежние навыки и однажды — о чудо! — приобретет совершенно новый характер.

Может быть. Да, может быть, но маловероятно. Хотя бы потому, что коллеги не позволят ему себя забыть. И это ценно.

— Дэйн…

— М-м-м?

— А мы продолжим общаться, когда я все вспомню?

«Да ты едва ли помянешь меня добрым словом» — хотел ответить он, но вместо этого, чувствуя себя седобородым оракулом, умудренным вековым опытом, спокойно вымолвил.

— Все будет зависеть от нас, Ани. Все всегда зависит от нас.

Она заглянула ему в лицо — растеряно и чуть испуганно, будто опасаясь, что сидящий на крыльце человек уже отдалился, уже выбросил ее из новой жизни, откуда она еще не успела уйти.

— А пойдем, почитаем? — Мягкие и теплые пальцы накрыли его. Робко и трепетно. — Там уже самый конец остался, совсем чуть-чуть.

— А сама никак?

— У-у. — Ани-Ра помотала головой. — Хочу, чтобы ты. Так правильно.

* * *

«Алина приходила сюда уже в четвертый раз.

Добираться было тяжело, всегда тяжело: сначала обогнуть район, пересечь дорогу, за ней застывший на ночь рыночный павильон и торговые лотки — в этот момент не лотки с разномастной одеждой, а пустые фанерные стены и установленные вместо столов доски, — затем проскользнуть мимо освещенной заправки и выйти на тонкую, едва заметную в свете фонарика, окраинную тропку. Ту самую, что вела к реке.

По сторонам поля — их засеивали редко — а посему по обочинам лишь трава и буераки, слева и справа, в отдалении посадки деревьев, небольшие овражки и крыши домов. Такие дома позволяли себе богатые люди — не в городе, а за его чертой, — и их всегда окружали высокие заборы, поэтому ни света, ни звука, ни живой души. Отсюда, издали, ее не чуяли даже собаки, и путь в несколько километров всегда проходил в тишине.

Боялась ли она? Немного. Ночью боятся все, даже те, кто не показывает этого — ведь темнота — это то, где не видишь, где, наверное, водятся странные, мистические вещи, но Алина, несмотря на грязные поутру ботинки и штаны, несмотря на краткосрочные приступы паники, все равно каждый вечер собиралась и выходила из подъезда. Чтобы через рынок, чтобы мимо заправки, и на тропу…

Она и сама не знала, что тянуло ее сюда, к реке, но стоило выйти к воде, отыскать на земле не заросший травой, не сырой уголок и расположиться на нем, как в душе вдруг воцарялось спокойствие.

Она ничего никому не должна. Никому. Ни себе, ни маме, ни сестре, ни обществу. Она не принадлежит ни этим людям, ни городу, ни даже этой планете. Она принадлежит вечности. Откуда пришла и зачем? Неважно. Неважно, что забыла истинное место рождения и неважно, что забыла цель своего пути и его назначение. И, наверное, ее вовсе не зовут Алина…

Здесь, у воды, в окружении тихого стрекота насекомых, под ночным небом, не требовалось покупать счастье, даже думать об этом. Здесь оставался лишь плеск воды, касания ветра, сыроватый песок под подушечками пальцев. Здесь время застывало, рассеивались мысли и вдруг уходили куда-то далеко страхи. А когда нет страхов, наступает свобода.

Именно за ней и приходила Алина.

Как глупо… Люди гонятся за счастьем, лишенные возможности остановиться, а она вдруг перешагнула через все это. Просто сидит здесь, позволяя чувствам течь подобно речной воде, просто смотрит на, растворенный во мраке, противоположный берег, просто вдыхает свежий, отдающий илом и мокрыми камнями воздух, просто „пребывает“.

И ни новой банки на полке, ни медяков, ни вечного „надо“.

Кому надо? Зачем надо?

Зачем бежать, когда можно просто понять, что бежать некуда? Зачем следовать за остальными, когда они, обреченной на унылое существование толпой, следуют по кругу, совершают одни и те же ошибки, наступают друг другу на пятки? Зачем искать что-то снаружи, со страхом и восторгом глядя на обнесенный электрической проволокой забор, копить, пыхтеть, собирать, когда все внутри?

Мама, хотелось сказать в тишину, но таким образом мама бы ничего не услышала, и тогда Алина поделилась мысленно.

„Мама… А счастье не снаружи, оно внутри, мам. И за него не надо платить…“

Наверное, завтра, если она скажет об этом не тому, за ней начнется наблюдение. Ее нарекут мятежником, взломщиком системы, человеком, пытающимся сломать правила. Ведь это инакомыслие, это бунт, это новая, способная позвать за собой, религия. Но пока Алина еще не поделилась, и, может быть, никогда не поделится. Вместо этого она будет смотреть на толпу, зная, что все совсем не так, что это иллюзия, что никто не принесет тебе того, что можешь отыскать ты сам. Ни за тысячу медяков, ни за три тысячи, ни за сотню миллионов.

— Мам… — Повторила она тихо, и у берега плеснула волна. — Оно внутри»

Когда Дэйн закрыл книгу, Ани смотрела прямо перед собой сонным и мечтательным взглядом.

— Какой хороший рассказ, да? Замечательный рассказ…

— Да.

— И там есть другие?

— Есть.

— Когда-нибудь мы их все прочитаем. Все до единого. Будем читать по очереди — иногда ты мне, иногда я тебе…

«Если будет у нас на то время»

Он снова промолчал. Некоторые слова лишние, и они никогда не должны звучать. Уже перед выходом из спальни остановился, задержал руку на выключателе и обернулся.

— И вот еще что. — Добавил строго.

— Что?

Комок из одеяла зашевелился, зашуршал — человек под ним напрягся.

— Я прыгну с тобой с парашютом.

— Правда? — Одеяло тут же слетело на пол.

— Да. Если ты еще раз испечешь булочки «бон-бон»

— Договорились!!!

— А теперь спать…

И Дэйн тихо прикрыл за собой дверь.

Глава 13

— У вас будет три часа. Три часа вы должны будете продержать Дэйна и доктора с учетом неприбытия Комиссия. Если они успеют связаться с ней раньше, план рухнет. И тогда мне — трибунал, а вам — смерть. Это ясно? Это единственный шанс, и мы ждали его слишком долго, чтобы обосраться.

Четверо мужчин молчали.

Бородатый Пэт Элменсон, сложив мощные руки на груди, смотрел в пол; головорез Рики, сощурив и без того узкие глаза, сверлил напряженным взглядом лоб заместителя начальника штаба. Ульрих поигрывал длинным охотничьим ножом, и только Тод, сохраняя спокойствие и невозмутимость, не выказывал нервозности.

— Где машина?

— Уже ждет у входа. Тонированный грузовик с логотипом «Нортракс» — ключи будут в замке зажигания.

— Логистическая компания? — Хмыкнул Рик — он же Рики-проныра, прозванный так за исключительную врожденную ловкость.

— Так безопаснее всего. Она ни у кого не вызовет подозрений — на ней подвозят к порталу продукты.

— А охрана?

— Их я беру на себя.

Джон Грин знал, что играет с огнем. Не с огнем даже — с бомбами. И если одну часть боезапаса составляет сам Эльконто, наряду с Лагерфельдом, то вторую, не менее опасную — эти озверевшие и почти потерявшие человеческий облик солдаты, каждый из которых пробыл на Войне не менее шести лет. Он специально выбрал таких — готовых дерзнуть на что угодно, лишь бы выбраться из закольцованного ада. Готовых рвануть в последний бой, если не за свободу, то хотя бы за шанс получить ее.

Нет, Комиссия свободу не даст — она порежет их на мелкие кусочки, но зачем об этом вслух? Зачем портить гниловатым запахом сладкий вкус надежды? Они будут драться не за победу, а за возможность диалога с людьми в серебристых костюмах, которые, как Грин знал наверняка, не пойдут ни на какие компромиссы.

Комиссия. Он видел их однажды, но сразу понял — первая встреча, если ты оступился, это последняя встреча. Исключение составляют лишь великолепно тренированные бойцы специального назначения, место одного из которых он однажды собирался занять.

Место Эльконто. Место этой самодовольной гниды с косичкой, которая думает, что лучше него никто не может управлять «Войной». Нет, Грин не затем мотал на ус каждую деталь и каждую мелочь столько лет подряд — он справится, и справится куда лучше.

— Куда мы их доставим?

Бородач Элменсон выглядел крайне подозрительным. Если не убедить его, что овчинка стоит выделки, придется снять Пэта с дела — попросту заставить его замолчать. Но жаль, будет сильно жаль — Элменсон хороший боец.

— Адрес уже забит в спутниковый навигатор в кабине. В доме, куда вы их привезете, будет стоять блокиратор — оттуда не сработают ни сотовые, ни пробьются хитрожопые Комиссионные системы слежения. Я все подготовил. Как только три часа пройдет, а я все здесь устрою, как планировал, вы свободны делать, что хотите. Либо просто податься в бега, либо попробовать обменять Эльконто на свободную и счастливую жизнь.

— А какие шансы, что нас послушают и не грохнут на месте?

Элменсон не унимался в ненужных заму подозрениях.

Челюсти Грина напряглись.

— Главное, что они есть. Вы или беретесь за это, или остаетесь здесь, и все идет, как обычно.

— Нет, только не здесь. — Подал голос бледнокожий Ульрих; нож в его руках на мгновенье застыл. — Я давно не видел солнца, настоящего солнца. Я хочу проснуться и не идти на Войну. Я хочу жить.

Он высказал немые мысли всех — каждого солдата, когда-либо попавшего и не успевшего умереть на этом чертовом Уровне. Уровне, который Грин по-своему очень любил.

— Вот в четверг вечером вам и представится шанс.

Пламя опасной игры начинало жечь руки, но Джон не был готов отступиться. Он — некогда бывший заместитель, а скоро и главнокомандующий — докажет, что способен выстраивать сложные стратегические ходы, способен планировать многоманевренные и многоходовые замыслы, способен побеждать.

Интересно, если доктор останется в живых, получится ли впоследствии склонить его на свою сторону?

Лагерфельд — не смотрите на его вечно добродушный вид — тот еще баран. Куда более упертый, чем многим кажется. Но второго такого врача на Уровнях нет, а Грину бы он ох как пригодился. Ладно, об этом позже.

— Так что, все готовы? У вас два дня на подготовку.

Скрипнула дверь просторной и темной в этот час спальни — вошел тощий Калли — парень, проводящий большую часть жизни на Войне в местном стационаре (прикидушный паскуда, как сказал бы Рик) — бросил рюкзак на кровать, что-то вытащил из него и быстро покинул спальню — собравшихся в углу мужчин он не заметил.

— А что с оружием? — Прошептал потный Ульрих; лезвие ножа в его пальцах замелькало быстрее обычного.

— Сначала я хочу услышать, что все понимают, на что идут, и что все готовы это сделать. — Жестко отрезал Грин. — Мне нужно четыре «да». Только потом детали.

— Да. — Первым ответил бородач и сделался еще угрюмее.

— Да. — Кивнул Рик и почесал подбородок.

— Чего уж отступать? — Ровно спросил силач Тод, и на его лице вновь не шелохнулся ни единый мускул.

— Готов. — Нервно подтвердил Ульрих и тут же чертыхнулся — порезал палец.

* * *

Синева здесь резала глаза — очки не спасали. Трепались от тугих воздушных струй волосы, трепались края воротника и рукава, трепались, разъезжаясь в сторону, щеки, вертикальной шпагой стояла на затылке косичка. Казалось, одно неверное движение, и ты закувыркаешься в воздухе, потеряешь баланс и превратишься в, идущий к земле со скоростью кометы, камень.

Чтобы не накрениться влево, Эльконто отвел руку дальше в сторону и чуть поднял ее — тело тут же выровнялось, приняло идеальное горизонтальное положение. Спасибо тренировкам, спасибо сотне сделанных прыжков, спасибо аппарату «ЛиннWMD» и тому вентилятору, что гнал из-под земли теплый, но затхлый воздух двадцать четыре часа в сутки. Сколько они провисели в том агрегате всем отрядом, поначалу барахтаясь внутри прозрачных стен, как пиявки в сливном бачке? Зато результат того стоил…

Ани, летящая несколькими метрами выше, визжала так громко, будто ей в гланды впаяли два футбольных свистка. Ее истошный визг то переходил в звонкий, радостный от бурлящего в крови адреналина хохот, то в бессвязные выкрики.

— Дэйн! Это… Это так здорово! Мы падаем!!!

Ну, слава Создателю, падают с парашютом за плечами, а не просто так, и если Эльконто вызвался прыгать сам, то над Ани, прикрепленный к последней ремнями, словно сросшийся иланский близнец, летел, осоловевший от пронзительных визгов, инструктор.

Хорошо, что Дэйн не вызвался прыгать с ней в тандеме, и хорошо, что она согласилась на инструктора, а то ловить бы ее сейчас в этой синеве, судорожно вспоминая все аэро-маневренные навыки, некогда приобретенные в «Реакторе»[4].

— Ну, как? Нравится? — Напряг связки и проревел снайпер в направлении летящей выше пары.

— Нравится?!

Теперь ее голос доносился из часов, надетых на его запястье.

— Да я просто балдею! Балдю, Дэйн!

Ну, и хвала Богам. А то он всерьез опасался, что Ани сдрейфит на последнем шаге — настолько бледно-зеленоватым выглядело ее лицо перед тем, как он шагнул в невесомость. Но нет, она наслаждалась, на самом деле наслаждалась, а в какой-то момент — он и сам не заметил в какой именно — полетом начал наслаждать и он сам. Забыл, как это выглядит, как ощущается, когда земля стремительно несется к тебе, а ты к ней, когда тело парит, словно птичье, когда воздух кажется тугой многослойной подушкой, сердечный клапан сокращается с удвоенной скоростью, а мозг то и дело настойчиво просит руки дернуть заветный шнур.

Но нет, еще не время.

Впереди еще секунд сорок-пятьдесят свободного падения, впереди еще слишком далекие зеленые травянистые поля и отблескивающая под солнцем лента реки, еще есть время ощутить себя невесомым, свободным, легким. Лететь бы так до бесконечности, зная, что никогда не разобьешься, лететь по своему усмотрению, а не зависеть от гравитации, лететь с полным ощущением иллюзорного могущества, что можешь однажды взять и расправить несуществующие крылья.

Они раскрыли купол первыми; инструктор страховался.

Два тела одновременно вздрогнули, встали вертикали и резко дернулись обратно ввысь; Ани завизжала. Она, кажется, забыла, что ее снимает видеокамера — дуреха, потом будет укорять себя при многочисленных просмотрах памятного момента, и только тогда уже заметит красноту щек, растрепавшиеся, словно от взрыва, волосы, услышит, что вопила, как сбрендившая цапля. Ну, ничего, так у всех…

Чтобы не пугать девчонку, да и не рисковать понапрасну, Эльконто протянул руку, взялся за толстый надежный шнур с узлом на конце и, что было сил, дернул за него.

Резкое движение, шорох ткани, оттяжка вверх — как же больно плечам (столько раз ощущал, а так и не привык), и начался ровный спокойный полет-скольжение.

Теперь без страха. Теперь только любоваться.

* * *

— Ты боялась!

— Я не боялась!

— Да ты зеленая была перед выходом!

— Ну и что! Подумаешь… ноги тряслись. И руки. Но ведь все равно было здорово!

В этот момент ему казалось, что Ани останется розовощекой на всю оставшуюся жизнь. Коньяк, который она теперь поглощала в объемах, сравнимых с теми, что потреблял он сам, сделали ее глаза блестящими, как оттертые от горной пыли алмазы.

— Дэйн, я просто должна, ОБЯЗАНА записаться в какую-нибудь спортивную секцию или школу. Я жить не смогу без этого! Понимаешь, я, наверное, сумасшедшая, но за все то время, что я провела с тобой, больше всего мне понравились две вещи…

— Это какие?

— Тренировки перед домом на лужайке. И этот прыжок.

Он смотрел на нее в задумчивости. Вокруг гомонил на разные лады народ; бар к восьми вечера напоминал грохочущий музыкой тамбур поезда: сигаретный дым, покачивающиеся люди, разговоры по душам. На полированной стойке отражались цветные пятна подвешенной к потолку световой конструкции.

— А я-то думал, что все это время со мной в доме жила тихоня.

— Чего это вдруг?

— Ну, как с чего? Такая примерная во всех отношениях девушка-чистюля. Крема по утрам, пробежечки, маникюр…

— Одно другому не мешает.

— Чему это — другому?

— Тому! — Ани-Ра вдруг расхохоталась. — А, может, я все это время не в том направлении смотрела? Может, я — бывшая спортсменка-экстримальщица? Или преподавательница в тире? Или… вообще — телохранитель!

— Ух, ты!

— Кстати, мы еще не ходили в тир.

Она определенно напивалась, и делала это быстро.

Глядя на то, как соседка-экстрималка воодушевилась при мыслях об оружии и иже с ним, Дэйн вдруг подумал, что одного упорства и силы духа было недостаточно для того, чтобы пройти Войну. Требовалась еще одна деталь — любовь к процессу. Нет, не желание убивать, но наслаждение от обращения с оружием, любовь к жизни на грани, удовольствие от бурлящего в крови возбуждения. И если Ани такая (а она скорее всего такая), то…

Нет, лучше в том направлении не думать, потому что если Ани-тихоня — это не девушка для Дэйна, то Ани-Воительница — это… кхм-кхм… крайне возбуждающее зрелище. Представив ее лежащей на земле позади пулемета-автомата, он едва не поперхнулся коньяком. Не дай Создатель ей заполучить в руки прицел, приклад и магазин в одной конструкции, потому что тогда в мятежной душе проснется мятежный Дух, и его снова придется укрощать…

Эльконто вдруг почувствовал, как ему вдруг захорошело при этих мыслях.

Стоп. Нет. Нужно срочно представить ее в переднике, пекущей булочки. Да, в переднике… цвета хаки.

Он тоже определенно напивался.

— И, кстати, что ты имеешь против тихонь?

Вопрос был задан настолько категоричным тоном, что Дэйн едва не поперхнулся второй раз. Чтобы скрыть смущение, он набрал в кулак орешков, тут же закинул их в рот и принялся жевать. Не признаваться же ей, что ему нравятся «сильные» женщины? Об этом не знал даже Стив, а уж тот, казалось бы, знал обо всем на свете — вот бы в его репертуаре прибавилось извращенских шуточек.

— Ничего не имею в виду. Хорошие девушки. Тихие, спокойные…

— Занудные.

— Обычные…

— Тихие.

— Предсказуемые.

— Скучные.

— Ну, почему скучные? Просто предсказуемые. Без сюрпризов.

— А тебе нравятся с сюрпризами?

Ему казалось — она лезет ему рукой в штаны, потому что при мыслях о наглых, напористых и непредсказуемых девушках, у него тут же начинал оживать запрятанный в трусы орган.

— Да, какая разница, что мне нравится!

— Ну, как, какая? Это важно.

— С чего это?

— С того.

И оставив фразу без дополнительных пояснений, Ани запрокинула в рот остатки коньяка. Через секунду, когда пары алкоголя ударили в нос и обожгли горло, она поморщилась, сгребла, как он сам недавно, из тарелочки все орешки, закинула в рот и принялась жевать.

Нет, такая Ани ему определенно нравилась.

Бар казался слишком шумным, а улица наоборот слишком тихой, и поэтому они пели. Хором.

— Мы счастливы всегда! И жить мы будем долго! Кутить, как никогда…

— Мы тощие с иголку!

Закончила куплет Ани совсем не теми словами, что были в песне и рассмеялась.

Их шаги и голоса отражались от стен. Эльконто похрюкивал, шоркая подошвами, и то и дело выдавал все новые импровизации:

— Укроемся футболкой… с нас трезвых мало толку…

— Натянем парашют и будем падать с не-е-еба…

— В траву, чтобы не колко!

Они были пьяны и счастливы, как бывают счастливы люди, живущие в настоящем моменте — ни проблем, ни вчера, ни завтра, лишь легкие заплетающиеся ноги и такие же легкие, пустые от тягот и невзгод, головы. Впрочем, ноги Ани заплетались куда сильнее, нежели у ее спутника, поэтому после третьей почти удачной попытки упасть, она принялась канючить.

— Ну, понеси меня, Дэйн! Я не дойду!

— Понеси? Вот же, блин, нашла ишака…

— Ну, я же дама…

— И очень пьяная.

— Ну, понеси-и-и-и! Ты же большой и сильный!

— Вот говорил я тебе, что четвертая была лишней…

— Ну, Дэйн!

И он понес. Закинул нетрезвую Ани себе на спину, позволил ее рукам обвиться вокруг шеи, а ногам вокруг талии, и зашагал по направлению к дому, до которого, хвала Создателю, остался лишь один квартал.

— Косичка-косичка-косичка…

Она смеялась ему прямо в ухо и периодически елозила подбородком по короткому волосяному ежику на макушку.

— Как у тебя здорово пахнут волосы, Дэйн! У-у-уммм… Прямо, как цветочная клумба…

— Так, дамочка, таксиста не трогать и не отвлекать, а то в кювете окажемся оба. Поняла?

— Нет.

И женские руки сильнее обняли шею, а в ухо принялась звучать шутливая мелодия «А жить мы будем долго…»

Сидящий на крыльце Стив прождал хозяина дома почти час, прежде чем тот изволил появиться в воротах. Да и как появился — с ношей в виде смеющейся за плечами девушки — шатающийся, веселый и изрядно подвыпивший.

— Эй-эй-эй, ну, вы даете! Почти час вас жду! — Сообщил он, поднявшись, когда сладкая парочка по кривой дуге приблизилась к входу. — Вы, случаем, не поддали?

— Поддали, надодали и передали! — С важным видом сообщила Ани, сползая с широкой спины снайпера. — Док, если вы проведать меня, то у меня все замечательно. Только я спать… без пилюль. И без ансамбля… Одна, да…

Ани-Ра, упершись взглядом в косяк, проплыла мимо Лагерфельда на автопилоте. Отворила дверь, едва не упала, когда ее, поставив лапы на грудь, поприветствовал Барт, шукнула что-то типа «уйди, большой и волосатый» и скрылась в темном коридоре.

Эльконто, как ни странно, тоже попытался проплыть мимо, но Стив прихватил его за рукав.

— Эй, у тебя все нормально?

— Все.

— Точно? Может, протрезвить?

— Протрезвить? Зачем?

— Ну, чтобы ты спать мог…

— Я и так могу.

— Э-э-э, так не пойдет, давай-ка выветрим алкоголь из твоей крови…

— Нет, Стиви. Не тогда, когда я счастлив. Оставь меня наслаждаться жизнью.

И Дэйн, напоминая бульдозер, шагнул в дверной проем, едва не выломав плечом косяк.

Оставшийся в одиночестве доктор еще долго смотрел в окно темной прихожей, пытаясь определить, что именно сдвинулось — он или мир? А в свете луны на него, отражаясь в стекле, смотрела рыжеволосая физиономия с приоткрытым от удивления ртом.

Она кое-как стянула в темной спальне футболку, долго возилась с пряжкой на ремне, затем стащила со спинки стула майку и облачилась в нее. Рухнула в постель, какое-то время плыла среди стен вместе с постоянно возникающим под закрытыми веками эффектом «вертолета», после чего поняла — не заснет, не так скоро, — и, в конце концов, решила, что нужно сходить попить. Во рту стоял плотный запах съеденных орешков и осевшего в желудке коньяка.

На кухне у пустой миски лежал Барт — при виде Ани он заколотил хвостом по полу.

— Голо-о-одный… Псинка голодная…

Упаковка с собачьими консервами нашлась в шкафу. Крышка поддалась не сразу, но Ани-Ра справилась, отыскала глазами более темный, чем остальная темнота круг — собачью миску — и вывалила туда мясное ассорти. Судя по звуку, почти попала в цель.

— Черт, завтра уберу. Или ты слижешь, да, Барт?

Жажда в обезвоженном теле с помощью стакана воды унялась быстрее, чем жажда продолжения «банкета», а посему Ани решила, что неплохо бы осуществить давнюю мечту. Ведь хозяин спит? По-любому, спит…

Расческа нашлась в ее спальне, а Эльконто в собственной. Тускло горела у изголовья кровати лампочка; густой раскатистый храп сотрясал не только мебель в комнате, но и, казалось, весь этаж.

— Так я и думала, что ты храпишь… — Она завозилась у свисающих с кровати мужских ботинок. Долго шуршала, что-то мычала, пыталась подцепить пальцами узелки, после чего довольно выдала. — Ну, хоть носки не воняют…

Забралась на кровать, долго думала, как заставить мужскую, бесчувственную тушу перевернуться, затем глупо улыбнулась, осененная гениальной идеей. Перьев в подушке оказалось предостаточно, а одно из них, сунутое в нос, заставило Эльконто громко чихнуть и перекатиться на бок — идеально.

Напевая себе под нос мелодию, слова которой никак не могла вспомнить, Ани забралась на кровать, скрестила ноги и принялась с упоением расплетать белые волосы. Сначала тесьма с бусинами, затем косичка, теперь расчесать…

Она заплетет ее по-новому, по-своему, и ему понравится. Точно понравится! Отличный получится рисунок — новый и оригинальный.

Пропуская через пальцы мягкие, чуть вьющиеся пряди, Ани со слипающимися глазами и застывшей на лице улыбкой, приступила к ритуалу.

* * *

Ани проснулась в прекрасном, несмотря на ленцу и жажду, настроении — медленно потянулась, перевернулась на бок и зажмурилась. В окно ее спальни, наполняя комнату ярким светом, какой бывает только летними утрами — теми прекрасными утрами, когда холода еще далеко, и знаешь, что на улице можно гулять в майке — били солнечные лучи. Часы на тумбе показывали начало одиннадцатого.

Ого, сегодня пробежка отменяется! На стадионе, наверняка, уже полно народу, а проспекты заполонили машины, так что нет — сегодняшний день лучше потратить на что-то еще. На какое-нибудь прекрасное, сногсшибательное «еще».

И хорошо, что этой ночью она-таки добралась до своей спальни, а то просыпаться в чужой было бы крайне неудобно. Зато косичка получилась отменная!

При воспоминании о маленьких ночных бесчинствах Ани-Ра вновь улыбнулась.

Барт спал в прохладе коридора, растянувшись у входной двери — при звуке человеческих шагов он даже не пошевелился — значит, сыт.

На кухонном столе ждал сюрприз — три разваливающихся на части, но приготовленных с любовью, бутерброда и записка.

«Сегодня отдыхай, радость моя».

При виде неряшливо начертанных на бумаге слов — коротких, мужских и очень теплых — сердце наполнилось нежностью. Отодвинув рукой тонкую шторку, чтобы по привычке включить радиоприемник, Ани обнаружила, что денег в стопке рядом с ним прибавилось. Создатель, она ведь не тратила и десятой части того, что он оставлял, но Дэйн все равно продолжал докладывать купюры в укромный уголок. Для нее, для души, с умыслом «а вдруг понадобится?» Чтобы она не просила, чтобы просто могла взять, чтобы ни в чем себе не отказывала и ни в чем не нуждалась.

Дэйн… Дэйн… Дэйн…

Раньше она не верила, что такие мужчины существует, но сказка оказалась реальностью, и подобные маленькие, но значимые жесты, служили тому подтверждением.

Глядя на деньги, Ани неожиданно пришла к мысли, что хотела бы сделать что-то хорошее в ответ, что-то очень и очень приятное.

Торт? Прекрасный ужин? Точно — пусть будет необыкновенно вкусный торт и ужин при свечах, по случаю которого она впервые оденется в коктейльное платье. Ведь они вместе сколько — три недели? Чем ни повод отпраздновать?

* * *

Дэйн работал с самого утра, и все выглядело обычно: полутьма кабинета, мигающий, словно новогодняя елка, пульт, жужжащий под потолком кондиционер «Raynii», отбрасывающий на стену вытянутую тень чайник, застывшая и надорванная возле него пачка печенья…

Все обычно, да, вот только чувствовал он себя в этот день крайне необычно. Легким, теплым,… счастливым. Жизнь каким-то странным образом наладилась, и знакомые предметы вдруг сделались незнакомыми — ласковыми, приятными, нужными. Вот взять тот же чайник — как хорошо, что он каждый день стоит на тумбе. Захотел чайку, щелкнул кнопкой, и через минуту сидишь с горячей кружкой в руках. И как хорошо смотреть на экран, где каждая точка — это отдельный человечек, который куда-то идет, проходит свой путь, учится. Человек, которому можно сделать что-то хорошее, наделить лишним юнитом, немного облегчить дорогу. А пульт — какое изумительное и сложное творение Комиссии — как много можно сделать с его помощью: переформировать отряды, распределить ресурсы, отследить перемещения отдельно взятых лиц. Это же не просто высокие технологии — это креативно-гениальные технологии, и как приятно, что пальцы давно уже вслепую знают каждую кнопку.

Отчетные листы читались легко. Глаза скользили вниз по строчкам, а душа радовалась. Все идет хорошо, как обычно — стабильно и размеренно. Грин сказал, что прекратил толки о расширении Уровня среди солдат, и в казармах тоже стало тихо. Одни хорошие новости с утра.

Тихо пикнули на запястье часы; раздался знакомый голос:

— Дэйн, тебя можно отвлечь?

Часы — великолепный подарок Бернарды; Эльконто поднес их к губам и нажал кнопку.

— Говори, Ани.

— Во сколько ты вернешься сегодня домой? Я тут ужин готовлю, хочу все успеть…

— Не рано. Где-то в девять. Ребята сегодня собираются в баре, посижу с ними чуток, потом вернусь.

— Отлично, тогда у меня есть время. Но ты поторопись там, не засиживайся. — Добавил радостный и чуть ехидный голос Ани, после чего сигнал вызова погас.

Дэйн медленно опустил руку, пошуршал зажатыми в ладони бумагами и посмотрел в сторону экрана — не на него, а сквозь.

Странно, он всегда был уверен в одном — в том, как все закончится. Неважно, как пройдут их дни, и сколько их будет, но как только к Ани вернется память, состоится неприятный разговор, объяснение, рассказ об истинной сущности Войны и «показ слайдов». А после случайная соседка навсегда покинет его жизнь — как залетевший фантом, как птичка, которая не приносит особенных проблем, но для которой ты открываешь окно и ждешь, пока она вылетит наружу. Потому что человек и птичка — два разных существа, два разных мира, которым не сойтись в одно, как две дороги, которые никогда не пересекутся.

А теперь он сидел и ловил себя на мысли — странной, щекотной (прогнать бы, да не хочется) мысли о том, что не хочет, чтобы Ани уходила. Не вот так… Не на совсем. Ведь так много того, что еще они могли бы исследовать вместе, так много могли бы узнать друг о друге, столько мест посетить, столько интересных дел переделать. Ведь, если он прав, Ани — другая Ани — настоящая — могла бы найти прелесть в поездках на полигон, чтобы вместе тестировать новое оружие. Ее, возможно, увлекли бы сложные боевые практики или тренировочные вылазки для разработки стратегических планов по захвату «вражеских» групп, которые иногда организовывала в целях обучения бойцов Комиссия. Конечно, она не боец, но ей будет интересно, точно будет. Ему почему-то так казалось. Нужно просто объяснить ей про «Войну» — преодолеть разделяющее их препятствие изо лжи, закопать ров раздора, прийти к взаимопониманию — на этот раз настоящему, а не иллюзорному, как сейчас, и тогда все возможно…

Тогда можно двигаться дальше. Не по отдельности — вместе.

Подобные мысли одновременно раздражали, как прилипшая к рукаву ваниль, но вместе с тем издевательски приятно пахли, почти дурманили. Ведь может статься, что ей нравится одеваться в форму, нравится окунаться в околовоенную жизнь, нравится, как и ему, участвовать, планировать, разрабатывать, побеждать… Стрелять, читать журналы об оружии, восхищаться новейшими, разработанными Комиссией, электронными устройствами, пробовать их в действии, думать, куда и как можно применить. Ведь понравились же ей часы?

Нет, неожиданно обрубил себя Дэйн — таких женщин не бывает. Не в этом мире. Куда лучше и безопаснее думать, что Ани, как и большинству особ женского пола, нравятся украшения, безделушки-финтифлюшки, кафешки, подружки, магазины и просмотр передач о модных трендах. Хотя, последнее она сама не так давно отринула…

Мечты, стоит их отпустить на волю, начинают «мечтаться» самостоятельно — стремятся ввысь, сияют и бесконтрольно тянут за собой. Вот и теперь вышло то же самое. Вместо того, чтобы читать отчеты, просматривать статистику потерь и заниматься перепланировками атак, Эльконто сидел и думал о том, что он впервые почувствовал себя в команде. В той команде, в которой до недавнего времени находился один — друзья не в счет. О том, что кресло штурмана в его жизни до сих пор пустовало. Его не смог занять ни Стив — не предназначено оно для мужика, ни Барт, который вообще не был предназначен для кресла. Туда требовался второй пилот — веселый и надежный — человек, которому хотелось доверять и на которого хотелось бы смотреть. Нужный человек. Правильный. Свой.

Человек, который, как думал Дэйн, вообще не существовал в этом мире. Партнер-женщина. Женщина-друг. Женщина-штурман. Пекущая булочки женщина.

Просто женщина.

Стив зарулил в штаб около семи — подошел сзади и тут же взялся за косичку.

— Эй, старина, а ты знаешь, что у тебя в косу вплетен шнурок от ботинка?

— Мда-а?

— Точно. Не поверил бы, если бы сам не увидел…

Доктор, кажется, потерял дар речи, а Эльконто, задумчиво глядя на экран, ответил:

— А я все утро думал, куда он делся? Пришлось найти запасной.

— Слушай, так она переплела тебе ее, пока ты спал?

— Наверное.

— И ты позволил?

— Я же спал.

— Ну, ты даешь. Сначала ты спал, пока она косички плетет, потом будешь спать, когда нежно в щечку поцелует, затем проснешься и обнаружишь, что она уже сверху на тебе сидит.

Дэйн развернулся вместе с креслом и грозно взглянул на доктора.

— А ты что, ревнуешь?

— Я?!

— Ага. Ну, вот еще…

Лагерфельд на мгновение смутился, потоптался на месте, затем аккуратно сменил тему.

— Голова после вчерашнего не болит?

— Ты уже спрашивал с утра.

— И теперь не болит? А то, я смотрю, хорошо вчера повеселились. Так, смотри, и до интрижки недолго, а от интрижки до настоящих крепких чувств. Это ведь не туда клонится?

— Чего ты пристал ко мне, а-а-а?

— Я не пристал — я забочусь. Ты не забыл, что эта дама тебя ненавидит?

— Не забыл. А вот она пока забыла.

— Но вспомнит.

— Вот когда вспомнит, тогда и будем разбираться.

Непривычно раздраженный Дэйн поднялся и вытянул вперед руки, разминая пальцы.

— Ты так и скажи, что завидуешь тому, что Пират тебя расчесывать не умеет.

— Уже умеет. Когтями.

— Твою волосатую грудь?

— Яйца, блин… Снова отшучиваешься?

— Ты же знаешь, у меня есть два состояния: я или отшучиваюсь, или сворачиваю шею.

Стив задумчиво посмотрел на друга, затем хмыкнул.

— Тогда лучше отшучивайся. И давай уже закругляйся, пора в бар.

* * *

Он был с ними и будто не был.

Сидел вместе со всеми за столом, слушал разговоры, шутки, умеренно, так как еще за руль, выпивал и почти не участвовал в беседе. Рассматривал налитые до краев стаканы, ногти на собственных пальцах, ловил, словно доносящиеся из параллельного мира, голоса друзей и сам не знал, о чем думал.

— Дэйн, ну ты совсем притих. Неужто еще дуешься на нашу выходку?

Голоса сделались громче — волна происходящего в баре накинулась на тихий берег острова, где Эльконто мечтательно притих на песочке, и вынесла того в настоящий момент. По ушам ударили звуки: бубнеж телевизора, раскатистый хохот Баала, чье-то чавканье, лопанье пузырьков на пивной шапке в стакане напротив; на плечо легла рука Халка.

— Да, что ты, друг! Я уже давно придумал, как отомстить. Вот, жду подходящего момента.

— Ух! Боюсь-боюсь. Ты у нас изобретательный на шутки, лучше нам поостеречься.

— Точно. В этот раз я превзойду самого себя.

То был единственный диалог на данную тему, в остальном бравурно обсуждался завтрашний поход, подготовка к нему, вчерашний спортивный матч по риплингу, поломавшийся двигатель машины Дэлла, новая прическа Логана и последний рассказанный доком анекдот на тему: «Я такой, да, я могу…»

Он покинул бар первым: извинился за спешность, отбился от тысячи невидимых стрел и уколов по поводу вплетенного в косичку шнурка, пожелал всем удачи, кивнул Стиву, завтра, мол, увидимся, и ушел.

Домой, хоть часы и показывали начало девятого, поехал не сразу — зарулил на угол двадцать четвертой, нырнул и вынырнул в круглосуточный цветочный магазин, положил на заднее сидение букет роз и тогда вздохнул с облегчением.

Дама живет в его доме уже три недели, а он ни разу не сводил ее в ресторан и ни разу не купил цветов. Заводя двигатель, Эльконто надеялся на то, что его «косолапые» извинения будут приняты.

Он ожидал немногого: ее улыбки, робкого жеста, поправляющего выбившуюся прядь обратно за ухо, жалобы на то, что они давно не практиковались в борьбе на лужайке, хитрого и якобы недовольного взгляда, мол, ты, конечно, поздно, но, куда деваться, я все равно сервирую тебе стейк…

А вот чего он не ожидал точно, так это украшенного бархатной скатертью и лентами стола в гостиной, стоящих на нем фарфоровых приборов, зажженных свечей, заполненных до середины бокалов с белым вином, горячей и умопомрачительно пахнущей еды в количестве трех блюд и… одетую в темное с серебристыми вставками, открывающим плечи и спину, короткое платье Ани.

Ани с великолепной прической из вьющихся волос.

Ани с макияжем.

И Ани на шпильках.

Хорошо, что она не обвила его шею при входе и не поцеловала в губы, иначе бы точно атас. Полный и безвозвратный.

Прежде, чем сесть за стол, Эльконто поднялся наверх и долго мыл руки — настолько долго, что подушечки пальцев сморщились.

Она такая красивая, сногсшибательно красивая — мягкая, улыбчивая, податливая… Боже, все это время в его доме жила Женщина с большой буквы, а Дэйн простодушно считал ее пацанкой. Нет, с такими грудями и попой, конечно, не пацанкой, но все-таки. А теперь он боялся выйти из ванной, не оттерев с лица выражение растерянного идиота, неспособного перестать пялиться на ее бретельки, икать при попытке умно ответить и капать в тарелку слюной. Не от вида стейка.

А как бы ей пошли длинные лакированные сапоги — те, что заканчиваются ваше колена, у-у-у…

Он бы так и стоял у раковины, рассматривая собственное отражение, если бы женский голос не вывел его из ступора:

— Дэйн, у тебя там все хорошо? Еда остывает…

— Иду, Ани! Уже иду…

Ужин, во время которого Эльконто ощущал себя находящимся никак не в собственной гостиной, а в зале дорогого ресторана — не хватало только официантов, — даже Барт вел себя прилично. Не сидел у стула, не колотил хвостом по полу и не умилял мордой попрошайки со стажем, вместо этого чинно лежал в углу и одобрительно посапывал.

Салат с каперсами получился великолепным, насаженные на палочки кусочки ветчины и сыра таяли во рту, оливы прекрасно оттеняли вкус, а зажарка в панировке и с овощами — м-м-м, Дэйн едва удерживался от мечтаний о том, чтобы в самом конце облизать блюдо. Нет, перед красивой дамой так делать нельзя. Даже если она живет в твоем доме и знает тебя, как облупленного.

Хотя, Ани, судя по всему, была далека от мыслей, что знает сидящего напротив мужчину достаточно хорошо, а посему вопросы лились, как из ведра: давно ли он купил этот дом? Не скучает ли в нем в одиночку? Что обычно готовит сам? Почему всегда ходит в кроссовках или в военных ботинках, но никогда в туфлях? Есть ли у него в гардеробе хоть один костюм? Какие места в городе считает любимыми? Давно ли обосновался в Нордейле? Есть ли у него начальник, или же преподаватель боевых искусств — сам себе босс? Дорого ли обходится аренда помещения, где проходят тренировки?

Казалось, сегодня она решила узнать о нем «все». Спасибо, хоть не «любит ли он шелковое белье?», «предпочитает ли спать голым?» и не «как относится к нетрадиционному сексу?». Однако вечер еще не закончился, и подобные вопросы вполне могли прозвучать.

— Ани, зачем тебе все это знать обо мне? Я обычный мужик, ничем не примечательный.

— Ну, как же… Ты примечательный всем. Ты умный, хоть стараешься не показывать этого, серьезный, хоть постоянно прячешься за шутками, ты — человек слова и чести. Очень деликатен и вежлив, никогда не ставишь в неудобное положение, не забываешь о мелочах, заботишься о тех, кого любишь…

— Так, хватит. Ты решила меня окончательно смутить?

Ее губы, оттененные розовой помадой, многозначительно улыбались, а глаза казались бездонными. Почему-то «во всеоружии»: с прической, в элегантной одежде и с полным макияжем, Ани казалась ему более далекой — эдакой красивой незнакомкой, к которой он трепетно желал, но боялся приблизиться. Ани в кроссовках и с хвостиком — это знакомая и близкая Ани. Ани в вечернем платье — это глубокая мистическая натура, от которой непонятно чего ожидать.

— А давно ты состоял в серьезных отношениях?

Дэйн долго возил по тарелке кусочек свинины — если бы не поставивший в тупик вопрос, давно бы съел его.

— Такие вещи либо спрашивают в двустороннем порядке, либо не спрашивают вовсе.

Хозяйка «бала» улыбнулась и потупилась. Правда, вовсе не смущенно.

— Ну, я бы ответила тебе, если бы что-то помнила. А так могу только выдумывать. Давай предположим, что, если это и бывало, то очень давно, и ничего примечательного я оттуда не вынесла.

— Хитро. В таком случае, могу ответить, что я и сам очень разборчив, что означает, в этом доме до тебя никто не жил. Такой ответ тебя устроит?

— Более чем.

Она, действительно, выглядела довольной.

— А где ты нашел Барта? Почему вообще решил завести собаку?

Чтобы потянуть время, Дэйн притворился, что желает съесть сразу три канапе — вкусно, мол. Долго жевал, пытался придумать, как бы покороче, но поправдоподобнее наврать.

— Я нашел его на улице, роющимся в мусорных баках. Он был очень тощим, голодным и ничьим — я не смог пройти мимо, забрал к себе. — Почти правда. — Долго вымывал из его шерсти блох и учил вести себя прилично. В итоге получился хороший пес.

При звуках собственного имени, уши овчарки пошевелились.

— Очень хороший. Даже не верится, что такой мог найтись на улице.

— Может, сбежал? Или выкинул кто?

— Идиоты, если выкинули.

— А ты сама — кого бы завела, если бы была возможность? Ну, предположим, у тебя обнаружится приличная квартира и полное отсутствие животных. Взяла бы, например, кота?

— Они же стоят баснословных денег!

— Ну, если бы могла. Если бы были средства?

— Нет, наверное, я бы тоже взяла собаку. Не знаю, маленькую или большую — какую-нибудь. Мне очень нравится бегать по стадиону не в одиночку. А ты мне компанию не составляешь.

— Если я буду бегать по стадиону каждое утро, то быстро стану «дрищем», и кормить меня надо будет в три раза больше.

— Я согласна.

Это прозвучала так глубоко и так многозначительно, что Дэйн ощутил себя стоящим у ее стула на коленях, с протянутой в ладони коробочкой.

«Ани… Ты будешь моей женщиной? Навсегда? Насовсем? С таким идиотом, который не бегает с тобой по утрам по стадиону, но который безмерно ценит твое присутствие в своей убогой жизни…»

Эльконто не смог доесть последний кусок с тарелки, хоть и не чувствовал себя сытым — знал, что тот бы встал поперек горла, — как не смог и посмотреть после этих слов в ее глаза.

— Я что-то не так сказала? Да? Что-то не то?

— Нет,… просто…

— Что?

Его смущенное молчание затянулось, а Ани занервничала. Ее щеки порозовели, вилка в пальцах задрожала, а тело передернулось, будто короткое и обтягивающее платье вдруг показалось слишком открытым, слишком тесным. Им обоим вдруг захотелось свежего воздуха. И прекратить эту пытку не вовремя, судя по всему, устроенным ужином.

— Просто… Мы сидим тут… Ты задаешь вопросы, и ты такая… непривычная. В этом платье, с этим макияжем… Как будто незнакомая…

— Я тебе не нравлюсь?

Теперь она точно чувствовала себя не в своей тарелке — стала прежней Ани — не многозначительно улыбающейся, а смущенной, растерянной и подавленной. Дэйн видел, ей хотелось встать из-за стола, собрать тарелки, быстро все перемыть и удалиться к себе в спальню. Сделать вид, что ничего не было.

— Нравишься. — Ответил Дэйн честно, и ее рука, трущая плечо под бретелькой, застыла, а в глазах появилась надежда — не все еще испорчено, не все она сделала не так. — Просто я никогда не видел тебя такой… красивой. И я смущаюсь. Мне кажется, я не в своем доме и не знаю, как себя вести. Ты — новая для меня сегодня. И этот ужин — я не ожидал всего этого, честно. И не знаю, как тебя благодарить. Никто никогда не готовил для меня такие вкусные блюда и не сервировал стол при свечах.

— Ты можешь просто поцеловать меня. Разок. — Увидев, что на лице Эльконто тут же нарисовалось отчуждение, Ани быстро поправилась. — В щечку…

— Ани…

— Да-да, я помню.

Она потупилась, поникла, и он почувствовал себя, прости Создатель, козлом, и поэтому постарался ответить, как можно мягче.

— Нам не стоит двигаться в этом направлении, пока к тебе не вернется память.

Ани-Ра вдруг отбросила на стол вилку, неожиданно разозлилась, вся задрожала.

— Да, что же там такого, в моей памяти, что мы не можем один раз поцеловаться? Ведь ты же сказал, что я тебе нравлюсь, а ты — это очевидно — нравишься мне. Что в ней такого? Что?!

— Ты вспомнишь.

Меньше всего он хотел, чтобы в глазах сидящей напротив девушки блестели слезы. Только не это… Пусть вечер закончится не так, как-то иначе…

— Скорее бы!

— Помяни мои слова, Ани — не торопись с этим.

— А я хочу! Хочу, чтобы заполнился пробел, хочу вспомнить, что бы там ни было и хочу пройти через это, чтобы мы могли двигаться дальше…

— Но зачем тебе это, Ани?

— Затем, что мне нравится строить дальнейшие планы. И строить их с тобой! Неужели не ясно?

Она была готова разрыдаться — наплевать на чинный вид, на потекшую впоследствии тушь, наплевать на то, что королевы на шпильках не плачут.

Дэйн откинулся на стуле, опустил взгляд на собственные руки, покачал головой и прошептал:

— Беда…

— Что? Что ты сказал — беда? Потому что мне хочется строить планы с тобой?

Теперь она была готова кинуться в бой — мстить врагу кулаками, а он, прежде чем ответить, тяжело и долго смотрел на нее.

— Беда — это потому, что мне тоже хочется их строить. С тобой. Вот почему.

И ничего, несмотря на вспыхнувшую в зеленоватых глазах надежду и требовательность, добавлять не стал. Убрал с коленей белую хлопковую салфетку, молча поднялся и покинул тонущую в свете свечей гостиную.

* * *

(Iwan Rheon — Be my woman)

На следующий день, работая в штабе, он принял странное решение — он расскажет ей все. Вечером. Вернется домой, пригласит на кухню или в гостиную, посадит напротив и начнет рассказ. Все с самого начала: как Ани попала к нему домой, за что он ее ударил и почему решил оставить жить у себя. Разложит по полочкам причины, приведет весомые и логичные доводы Стивена, объяснит, что не желал врать, с самого начала не желал…

Дэйн смотрел на широкий во всю стену экран — смотрел и не видел движение отрядов — думал о том, как сильно за прошедшие три недели устал лгать. В словах, поступках, действиях.

Он не расскажет об этом даже доку — тот не поймет и не одобрит, — но, все же, сделает, как решил. Потому что, начиная с этого момента, их отношения с Ани начнут разваливаться и превратятся в тяжелую ношу для обоих. Слишком много недосказанности, слишком далеко все это зашло.

Да, ей будет сложно. Придется слушать и верить, принимать, если не вспомнит по ходу, рассказанное на слово. Однако после ей станет понятно, почему рука все это время рисовала фронтон отеля «Левенталь», откуда в ее снах Война, и почему в них она боится выйти из полуразрушенного дома наружу.

Даже если этим вечером Ани-Ра ничего так и не вспомнит, она однозначно перестанет любить Дэйна. Речь не о любви даже, а о простой симпатии. И она едва ли вспомнит все то хорошее, что он старался для нее делать, обидится на ложь, вскипит эмоциями. И трудно будет ее не понять. Но каким бы сложным ни вышел разговор, затянувшийся спектакль пора заканчивать.

Оставшееся время до семи вечера Дэйн работал (или очень старался), но, несмотря на принятое решение, не чувствовал себя лучше. Сегодня за его окнами пронесется ураган, а снаружи уже собираются тяжелые черные тучи. Шторм выбьет стекла, сорвет с петель дверь и перевернет внутри его души все предметы — накроет их грязью и пылью, разломает все в щепки, оставит после себя лишь осколки, а ему, Дэйну, потом убирать.

Долго убирать.

Но сам напросился. Знал, на что шел.

Чтобы подхватить Лагерфельда и добросить его до дома, как случалось несколько раз в неделю, Эльконто спустился на этаж ниже и зашел в чистый маленький кабинет со стоящим у стены столом, диваном с одной стороны и кушеткой с другой.

Док как раз перебирал в шкафу какие-то склянки.

— Готов выдвигаться?

— Всегда готов.

— Тогда давай, пошли. У меня намечается непростой вечер, и я не хочу задерживаться.

— Что собираешься делать?

— Потом расскажу. — Дэйн ухватил вопросительный и напряженный взгляд Лагерфельда и скрипнул зубами. — Не дави. Если сказал потом, значит, потом.

Стив пожал плечами. Спросил уже в коридоре:

— У тебя все нормально?

— Вот завтра и посмотрим. — Угрюмо, без тени улыбки, отозвался снайпер.

Коридор, лифт, узкий проход мимо входа в штаб — в кресле Эльконто уже сидел Грин — он помахал проходящим рукой — все, мол, под контролем — Дэйн кивнул ему в ответ. Негромкие шаги двух пар мужских ботинок, еще один лифт, нейросканер на выходе с этажа, построившаяся по стойке «смирно» охрана.

— До завтра, ребята. — Миролюбиво кивнул начальник. Шагнул через широкую металлическую рамку, услышал знакомый щелчок камеры, почувствовал запах озона — все, как всегда. Дождался, пока процедуру изучения содержимого карманов и внутренних органов пройдет доктор, еще раз кивнул людям в форме. До выхода остался один коридор, портал в конце него, затем пятьдесят метров пробуренного в скале коридора, а там и дневной свет.

Он каждый раз скучал по нему.

— Что будешь делать этим вечером? — Вернул Дэйн тот же вопрос доку.

— Ничего особенного. Зайду поем куда-нибудь, куплю пивка и сяду смотреть матч. Сегодня наши против «Зетрана».

— Продуют, поди?

— Понятное дело. Но на это всегда приятно смотреть.

Футбольная команда «Зетран», насколько помнил Дэйн, не выигрывала сезон уже лет шесть кряду — то слабые игроки, то травмы, то ленивый тренер. Как говорится, если не везет, то и у дамы в паху на гвоздь наткнешься. Да ну и леший с ними, он все равно не любил футбол.

Может, если сегодняшний разговор пройдет хорошо и — тьфу-тьфу-тьфу через плечо — Ани все поймет, и у них вечер сложится? Без обид, без лишних оскорблений, а как раньше — с тренировкой на поляне перед домом и с подносом печенья после ужина?

Хотелось бы. Вот только Дэйн не верил, что у беседы, которую он собирался провести, мог быть подобный исход. Хорошо, если ему снова не попытаются вскрыть ножом черепную коробку, шею или полость живота.

Только бы не снова связывать и не скотчем рот…

А ножи с кухни убирать бесполезно — она найдет, чем швырнуть.

Только бы выслушала и только бы поняла. Хотя бы отчасти.

Эльконто готовился к поистине плохому вечеру, но тот стал хуже прежде, чем они успели доехать до дома, и даже прежде, чем док и Лагерфельд достигли белой сверкающей машины. Шорох позади спины они услышали оба, и оба отреагировали — Стив моментально замахнулся на нападавшего, но ударить не успел — ему в нос ударила едкая и тугая струя слезоточивого газа, а Дэйн… Дэйн настолько ошалел от увиденного, что пару секунд банально не мог пошевелиться. Только открывался и закрывался рот.

Воспользовавшись заминкой, еще один невидимый враг подоспел сзади и приставил к горлу снайпера холодный охотничий тесак.

— Не шевелись, сучонок.

Дэйн слышал этот голос, точно слышал, но взгляд не желал отрываться от стоящего напротив, с газовым баллоном в руках, бородача.

— Пэт? Что ты тут делаешь? Зачем… ты… дока?

В свете закатного солнца взгляд Элменсона казался скользким, неуловимым, а бледная монолитная фигура отлитой из гипса.

— Ничего личного, патрон. Ничего личного. Но дергаться не советую.

— Эй, вы чего творите? Кто выпустил вас наверх?

Стив, прижимая руки к лицу, стоял коленями на песке — к его затылку было приставлено пистолетное дуло.

Не успел Эльконто оглянуться, как Бородач кивнул стоящему за его плечом невидимке — запястья за спиной тут же стянули защелкнувшиеся наручники.

— Ты за это поплатишься, Пэт. — Процедил начальник штаба глухо. — Ты ведь в курсе?

— В курсе, в курсе. — Делано добродушным тоном отозвался экс-солдат и тут же отдал приказ. — Грузите их в машину. Ульрих, Рики, вы поедете в кузове. Все по местам, живо! Времени в обрез.

На каждом ухабе оси среднегабаритного грузовика скрипели так, будто собирались развалиться на части, а каркас раскатисто звенел и лязгал. От бесконечного дребезжания у Эльконто ломило челюсти, а от осевшего на лицо дока протилена чесалась глотка. С них сняли пояса, оружие и забрали телефоны — на запястьях наручники, на ногах веревки.

Чудесный вечер. Лучше не придумаешь!

Отрешенные лица солдат в полумраке кузова казались восковыми; с момента похищения внутри не прозвучало ни слова. Лишь раздавалось раз в полминуты «Апчхи!», и Стив зло втягивал в нос беспрерывно текущие сопли.

— Суки. Обязательно было газ использовать?

Док был настолько зол, что Эльконто чувствовал исходящие справа волны жара, напряжения и гнева.

— Да я бы и сам пырнул тебя ножом, — отозвался Ульрих, — но пока ваши нежные шкурки портить нельзя. Таков приказ.

— Чей приказ?! — Выплюнул Стив. — Свихнулись вообще? Несанкционированно выбрались наверх, напали на начальника штаба и главного врача, и всерьез собираетесь после этого долго и счастливо жить?

Дэйн молча задавался тем же вопросом. О чем они думали? Чей это план? А, главное, зачем? Это же суицид, обречение на провал, заведомо фатальный исход.

— А ты не пищи, док. Выживем. Главное, теперь, выжить тебе.

Лагерфельд еще раз чихнул. Шестеренки в голове Эльконто вращались с бешеной скоростью. Кто-то затеял что-то глобальное, подбил солдат — хороших, матерых солдат — на полное нарушение законов Комиссии, сумел мотивировать на запрещенный выход наружу.

— Вас найдут. — Произнес он тихо, но не настолько тихо, чтобы дорожный грохот заглушил слова. — Вам не жить дольше пятнадцати минут. Зачем нужно было решаться на такое?

— Я тебя лечил! — Перебил его Стив, обращаясь к узкоглазому Рики. — Я семь раз вытаскивал из тебя пули, а теперь ты надел на меня наручники?!

— Прости, док. — Ответил тот ровно; его лежащие на коленях руки подпрыгивали в такт тряске. — Просто веди себя тихо, и ничего тебе не будет.

— Тьфу на тебя, выродок. Знал бы я… — Отвернулся в сторону и замолчал Лагерфельд.

Рики долго смотрел на связанного красноносого дока, затем скользнул взглядом по похожему на разъяренного быка Эльконто и тоже отвернулся.

Дальнейший путь в неизвестном направлении все проделали молча.

* * *

То был первый день, когда Ани не готовила ни завтрак, ни обед, ни ужин.

Хватит. Сегодня она сообщит Дэйну о том, что хочет съехать.

Куда?

Попросит взаймы денег, снимет квартиру, сходит в больницу — заверит диагноз «амнезия», после чего подаст заявление на новые документы. С ними получит кредит от Комиссии, выплатит долг Эльконто, устроится на работу и начнет новую жизнь.

Достаточно с нее непонятных отношений, чувства вины за собственную никчемность, еды за чужой счет и многозначительных слов «вот когда к тебе вернется память…». Она не виновата в том, что потеряла ее, не виновата, что оказалась в чужом доме, не виновата, что все время хотела, как лучше — что старалась, упиралась, пыталась быть полезной. И уж точно не провинилась в том, что потянулась к тому, кто заботился о ней — попросила крохотку тепла, с надеждой посмотрела в будущее, решила поверить, что и дальше все будет хорошо.

Не будет. Судя по всему, не будет, и она захотела слишком многого.

Дом, казалось, грустил вместе с ней. Застыла кухня и притихший на подоконнике приемник, нырнуло за облака солнце, будто ему не хотелось золотить комнаты, в которых скопилось так много печали. Барт целый день не поднимал головы, улегся на половике в коридоре и даже не шевелил ушами, когда она проходила мимо.

Здесь у нее не было ничего своего. Ни места, ни угла, ни занятия.

Почему она не подумала об этом раньше — об уходе? Боялась. Не знала, куда податься, ведь там, на улице, у нее так же никого — ни друзей, ни знакомых, ни одного человека, у которого можно попросить поддержки. Но ведь мир на этом не кончился, не застыл — он все так же продолжает вращаться.

Она найдет путь — свой путь — новый. Да, это страшно — начинать с нуля, но шагать в неверном направлении не легче. Раньше она думала — ей повезло — с ней в доме нашелся мужчина, с которым случайно по воле судьбы ей может стать хорошо, но… Как часто человек может заблуждаться? Верить в то, что хочет верить, желать, чтобы все наладилось даже тогда, когда на счастливый исход нет ни единого шанса. Слепая вера, тупая и вечная…

Как же надоело быть обутой в чужие тапки.

Пусть у нее будет двадцать долларов, и она купит самые дешевые кроссовки, но они будут «свои». Ее собственные, выбранные ею.

В какой-то момент Ани-Ра раздвоилась: одна ее часть вдруг принялась плавать по знакомым комнатам, цепляться за предметы, обнимать их и плакать — нет, давай не будем уходить, пожалуйста, Ани, давай не будем… Здесь ведь было хорошо, да, пусть не всегда, но было! Здесь мы спали, читали книжки, готовили на кухне, слушали музыку, здесь занимались на лужайке, здесь хоть немного, но были счастливы! Другая же часть смотрела на первую равнодушно — знала, уйти все равно придется. И не надо сантиментов.

Часы в гостиной показывали семь. Затем восемь. Затем начало девятого. В тихой, сделавшейся неживой кухне, догорел закат, и подоконник утонул в синеве.

Приходи, Дэйн. Не тяни.

Через полчаса заскулил Барт; Ани подошла к нему и потрепала по голове.

— Да, я тоже его жду. Пойдем, погуляем, друг.

* * *

Их разделили.

Место, у которого остановился грузовик, Эльконто ухватил лишь краем глаза: похожее на заброшенный склад строение, во дворе ржавые бочки из-под бензина, наваленные друг на друга ящики, водонапорная башня, вокруг на добрый километр поле — ни домов, ни дорог, кроме той, по которой они подъехали, ни цивилизации. Пустырь.

Стива увели вглубь помещения — Эльконто едва успел подбадривающее кивнуть ему на прощанье, мол, выберемся, друг, самого же его поместили в небольшую — три на три — комнату с бетонными стенами и земляным полом. Пнули по коленям, приковали к вделанной в углу ржавой трубе и оставили сидеть.

Дэйн злился так, что, казалось, дымились уши — нападавшие не предоставили ни единого шанса на сопротивление. Все спланировали четко, действовали умно и слаженно. Солдаты, ядрит их за ногу — профессионалы со стажем, которых он сам когда-то учил.

Прежде, чем толстая стальная дверь захлопнулась, к нему повернулся Элменсон.

— Посиди тут, старина. Не будешь рыпаться, ничего тебе не сделают. За Стива тоже не беспокойся, но лучше держать вас раздельно, мало ли. И вот еще что — на доме стоит блокировочная система от поисковых систем Комиссии, так что, не дури. Всего три часа… — Пэт согнул руку и посмотрел на надетые поверх волосатого запястья часы. — Уже два с половиной, и мы обменяем вас на собственную свободу.

— На свободу?! — Дэйн взревел и дернул руками, отчего цепь звякнула по ржавой трубе. — Кто тебе сказал, что за нас тебе дадут свободу?

— Ну, шанс есть шанс. Возможно, они обменяют вас на нашу свободу.

— Комиссия? Не верь тому, кто тебе это пообещал. Он врал! Комиссия сотрет вас за такое в порошок, они не идут на компромисс. Никогда не идут, поверь мне!

Бородач едва заметно побледнел, и от собственного страха разозлился еще сильнее.

— Это ты там сидел в штабе, жал на кнопочки и жил припеваючи! Ходил домой, жрал, что хотел, ходил, куда хотел, а мы жили, как звери. В казармах, полуголодные, вынужденные каждый день бороться за жизнь. Шесть лет, и я очень устал, Эльконто. И если Грин сказал, что есть шанс…

— Грин? — Дэйн настолько опешил от услышанного, что на секунду перестал дергать запястьями. — Это все план Грина?! Да он же вас подставил! Не знаю, что он там планирует, но он использовал вас, как пушечное мясо…

Пэт окончательно разъярился.

— Заткнись, ты! Заткнись и сиди, пока я не разукрасил твою осточертевшую морду…

— Эй, Элменсон, не дури! У тебя еще есть шанс — если отпустишь меня сейчас, я напишу прошение о смягчении тебе приговора…

— Смягчении? На каторгах? Или чтобы мне перед смертью завязали глаза? Они дадут нам свободу — за тебя, или не дадут? Да, еще и за дока. Шанс есть, а большего мне не нужно.

— Да нет у тебя шансов! — Проревел снайпер вслед захлопнувшейся двери. — Нету! Ноль! Вот же, сука…

Грин. Джон Грин. Он поверить не мог — старался, пытался примерить эту новую неприглядную правду на реальность, но та отставала от нее, как намазанные водой обои от деревянной стены. Неужели заместитель пошел против начальника? Чем думал, как мог? Эльконто, как ни старался, не мог понять ни мотивов, ни желания сместить командующего с поста. Что толкнуло Грина на кривой путь — деньги? — ему платили достаточно. Власть? У зама власти, как у владельца табачной лавки махорки. Тогда что?

— Джон-Джон… зря ты так… я тебе верил…

А док, наверное, до сих пор не знает, если не проболтался Тод или Рик. Вот же жопа…

Спустя минуту Дэйн призвал себя успокоиться. Надо выбираться, и выбираться, как можно скорее. Из комнаты существовал единственный выход — через запертую дверь. Окон нет, стены — плотный слой бетона. Телефон отняли, оружие тоже. Штаны теперь покрывал толстый слой желтовато-бурой пыли, на запястьях от наручников возникли кровоподтеки; его взгляд случайно упал на прорезиненный ремешок.

Часы.

Мысли зашуршали со скоростью лап, вспугнутых лучом фонаря, крыс.

Часы… Ани… Помощь…

Ани… Часы…

Звонок Бернарде. Больше некому — остальные не на Уровне. Черт, только бы получилось. И как хорошо, что она случайно не позвонила ему на браслет, не выдала себя и его, не выдала их тайное средство связи, о котором он в свете последних событий едва не забыл…

— Ани… Ани… ты меня слышишь? Черт, Ани, ответь!..

По циферблату спокойно бежала секундная стрелка; крохотный приемник молчал. Неужели она сняла их? Может, моется в ванной? Или положила на кухонный стол и ушла гулять с Бартом?

Пожалуйста, только не сейчас, только не в такой важный момент.

Согнувшись в три погибели, Эльконто почти вжался губами в собственные запястья, нажал на кнопку и, опасаясь, что его речь услышат снаружи, хрипло зашептал.

— Ани… Ответь мне, Ани… Это вопрос жизни и смерти. Ты меня слышишь или нет?! Прием!

* * *

Она сняла их, чтобы не забыть упаковать в коробку вместе с остальными вещими.

А то ведь уйдет и забудет на руке, будет неприятно. Вот только выгуляет Барта, поднимется наверх, сложит одежду в пакеты, чтобы Дэйн сам определился, что с ней делать дальше, а после оставит часы на тумбе у кровати.

Но пока они лежали на кухонном столе и пищали. Сквозь треск помех то и дело доносился знакомый голос, вопрошающий: Ани, ты меня слышишь? Ани, ну где же ты?

Тон показался ей необычным, встревоженным.

Едва захлопнув входную дверь, Ани-Ра скинула с ног кроссовки и бросилась на кухню, по пути прошипев Барту, чтобы не путался под ногами. Подбежала к столу, схватила ремешок, нажала кнопку и выкрикнула:

— Дэйн, это я! Что случилось? Ты где? Почему до сих пор не позвонил на телефон?

— Ани! Ани?! Наконец-то, солнце! Как хорошо, что ты пришла…

Солнце? Хорошо, что пришла? В этот момент она заволновалась по-настоящему.

— Дэйн, все в порядке? Что-то случилось?

Спустя несколько минут она узнала подробности: похищение, заброшенное здание, док в опасности, Дэйн тоже, нужна помощь, и закивала, забыв о том, что собеседник ее не видит.

— Что? Что я могу сделать? Говори.

— Позвони моей коллеге — ее зовут Бернарда. Я продиктую номер. Расскажи ей все, что я рассказал тебе, но предупреди, чтобы она не связывалась с Дрейком, потому что если сюда придет Комиссия, нас перережут…

— Комиссия? — Ани-Ра сглотнула; в углу из чашки жадно и шумно лакал воду Барт. — А ты как-то связан с Комиссией?

— Я расскажу, как приду.

— Хорошо. Диктуй номер.

Блокнот нашелся на подоконнике рядом со стопкой, оставленных на еду, денег; карандаш лежал сверху.

Она звонила на указанный номер шесть раз, слушала долгие гудки, выжидала до самого конца, но каждый раз электронный женский голос не объявлял о том, что абонент недоступен.

Черт… Черт…

После неудачной седьмой попытки, Ани вызвала Дэйна.

— Не отвечает твоя коллега. Я семь раз звонила. Что мне делать, Дэйн? Кому еще я могу позвонить — твоим ученикам? Они же здоровые ребята, может, помогут?

— Нет их в городе. — Раздалось сквозь помехи, и наступила тишина.

Чтобы занять себя чем-то полезным и привычным, Ани включила чайник и бросила в стакан пакетик с заваркой; поправила складки на полотенце, долго смотрела на окутанную сумраком лужайку за окном.

— Кто-то должен быть. Кому можно позвонить. Дэйн, — она запнулась, — тебя не били? Тебя не ранили?

Часы какое-то время молчали, затем раздалось короткое «нет».

— А со Стивом все в порядке?

— Не знаю.

Ее руки дрожали. Какой плохой вечер, исключительно плохой. Она думала, что худшим из свершившегося сегодня, станет ее уход. Если Дэйн не настоит на обратном, не убедит в том, что ей будет лучше остаться. Где-то в глубине души Ани отчаянно надеялась, что он настоит…

А теперь Дэйн в какой-то ловушке. Один, в комнате из бетона, и хорошо, что на его запястье эти часы — хоть какой-то мостик для связи с внешним миром и с ней, Ани…

Шумел чайник; от потонувшего в тишине браслета на сердце делалось муторно. А если его убьют, а она не узнает? Что, если враги заметят часы и будут пытать Дэйна? Не дадут тому сказать что-то важное, например, как же его все-таки спасти?

Они заговорили одновременно:

— Ани…

— Дэйн…

— У меня под кожу вшит чип. Он постоянно передает сигнал о моем местонахождении на специальный приемник. Ты должна сходить в подвал, найти навигатор и записать выдаваемую им частоту. После этого ввести ее в компьютер, чтобы получить точный адрес или хотя бы координаты этого места. Поняла? Сможешь?

Его голос казался далеким и чужим. Наверняка дело бы в страхе, что сочился от браслета к браслету, лился из бетонной комнаты с низким потолком, сюда, в кухню.

— Я… смогу. — Пакетик с заваркой так и остался лежать на дне сухого стакана — Ани забыла залить его водой. — Говори, где стоит навигатор? Куда мне идти?

Спускаешься в подвал, он сказал, и входишь в третью дверь слева, за ней окажется напичканный электроникой кабинет — ты сразу его узнаешь. Торопись, Ани, у нас мало времени…

Мало времени.

Именно об этом она думала, когда ступала на ватных ногах по ведущим в подвал ступеням.

От нервозности и страха мысли постоянно путались.

Зачем нужен вшитый под кожу чип? Это что, модно? Или это связанная с работой необходимость? Но какая такая необходимость в чипе может быть у преподавателя боевых искусств? Его часто похищают, чтобы учил приемам Сэн-Бо урийцев на далеком острове? Ну и муть лезет в голову. Наверняка, Дэйн все объяснит, когда вернется…

Так, какая дверь? Вторая или третья налево?

Памятуя о том, что комнату, под завязку набитую электроникой перепутать невозможно, Ани решила, что сначала зайдет во вторую дверь слева — на всякий случай ее проверит, а потом уже откроет третью… так надежнее…

Латунная ручка показалась ей смутно знакомой — кажется, в прошлый раз вход сюда был заперт. А теперь?

Ей повезло.

Замок второй слева двери оказался открыт.

Выключатель обнаружился слева; под потолком зажглась тусклая лампочка. Нет, электроники здесь не нашлось, да и вообще ничего не нашлось, кроме двух, стоящих друг напротив друга стульев и еще чего-то волосатого в углу.

Фу, мерзость какая…

Это ведь не енот? Не крыса? Не случайно заползшее и сдохшее от голода животное? Слушая взволнованный грохот собственного сердца, Ани осторожно втянула воздух — нет, вроде бы, разложением не пахнет.

Сама не зная для чего, она прошла мимо стульев и поддела неподвижную кучу в углу носком ноги — та сдвинулась в сторону и застыла. Не живая. Волосатая…

Это не животное… это что-то другое… парик?

Да это же парик!

У нее враз отлегло на сердце — всего лишь парик из темных, чуть вьющихся волос, а она уже, было, подумала…

Прежде чем осесть на пол с тяжелым хрипом, Ани успела развернуться и сделать два шага назад.

А потом это случилось — воздух кончился, в груди заболело, а мир, освещенный яркой вспышкой оттого, что трепыхавшаяся в глубине сознания пелена, наконец, спала, раскололся надвое.

И она неожиданно, почти захлебнувшись, в сменяющих друг друга картинках, все вспомнила.

Ее мозг горел, полыхал, а тело трясло в лихорадке.

Холодно, очень холодно… жарко…

На этом стуле она сидела, связанная… Сидела долго, мучилась жаждой, а вокруг давила, сводила с ума темнота. Потом зажегся свет, а напротив… напротив сидел он… Эльконто — самое ненавистное в жизни лицо…

Они хлынули все разом, будто внутреннюю плотину смыло, снесло невероятной силы штормом: война, война, Ивон… поход на работу в отель… война… Гранаты, выстрелы, раненная нога и единственное желание выжить — выбраться наружу, вылезти, если нужно, из кожи и отомстить…

Ани согнулась на полу, скорчилась, закрыла лицо руками и завыла.

Ее собственная квартира… Да, в том районе, рядом с тем домом, у которого стояли пустые пивные бутылки. Ругань соседей, нож под подушкой, лежащая под шкафом бомба — уже совсем готовая для того, чтобы крепить под джип…

Джип, Барт…

Ей не хватало воздуха, она задыхалась, боролась за каждый спасительный вдох, но в легкие забивалась лишь затхлая пыль — гнилая пыль, прогорклая, черная.

«А вы уже помирились?» — кудрявая бабка — соседка по улице. — «Черный цвет вам не к лицу, оставайтесь лучше блондинкой…»

Да, она была в той машине, ночевала в ней, выжидала правильного момента, чтобы, наконец, покончить со всем, но провалилась. Провалилась, как в тот раз, так и в последующий, когда целилась в Эльконто из-за деревьев… Тогда кто-то огрел ее по голове, а после она очнулась в этой самой комнате. В этой. Самой. Комнате.

Скребущие пол ногти, уткнувшийся в бетон нос и стоящая рядом ножка деревянного стула.

Что-то случилось позже, что-то… что же?!

Ее ударили… Он ее ударил… Ани помнила боль — адскую боль в локте и хруст собственных костей, но еще худшая боль танцевала внутри, потому что она проигрывала последний бой. Самый важный бой в своей недолгой и крайне неудачной жизни…

А потом она проснулась в спальне наверху.

И был доктор. И был совсем другой Дэйн — душка Дэйн, заботливый Дэйн, врущий Дэйн, Дэйн, который затеял сложный и душераздирающий спектакль «Ани, теперь я позабочусь о тебе».

Три недели — три недели она жила в доме собственного врага, готовила ему еду, старалась его развлечь, ныла о тренировках на поляне, выгуливала его собаку, строила планы…

Ей хотелось рыдать, кричать, но она все задыхалась — каталась по полу, зажимала голову руками, будто прижатые к затылку ладони могли заткнуть фонтан из адски болезненных воспоминаний, засунуть их все назад и задернуть порвавшуюся шторку.

Он читал ей книги на ночь…

Она рисовала красками…

Он играл с ней в «пожарников».

Она стригла куклу…

Он оставлял на подоконнике деньги…

Она ходила за продуктами, ждала его прихода…

В последний вечер он принес цветы…

Зачем? ЗАЧЕМ?!

Не выдержав боли, навалившегося ужаса, смешавшихся воспоминаний и отчаяния, Ани-Ра дрожащей рукой притянула к себе деревянную ножку стула, уткнулась в нее лбом, подобрала конечности под тело, словно это могло помочь укрыться от правды, а после разрыдалась. Сначала тихо, беззвучно, затем громко и душераздирающе. А еще через секунду стены тесной комнаты с лежащим в углу париком сотряс пронзительный, наполненный обидой и злостью, непохожий на человеческий крик.

Секунды, минуты… время перестало существовать.

Сколько она рыдала? Сколько проклинала его? Сколько проклинала себя за то, что не вспомнила раньше? Сколько сидела у стены, держа в руках парик, чувствуя, как по щекам прорисовываются жгущие кислотой дорожки, а грудь разрывает от боли.

Ее предали. Не просто предали — насмехались над ней, дурочкой, заставили жить под одной крышей с ненавистными ей людьми…

Да, она не помнила. Но они. Помнили.

Эльконто и доктор. Они помнили все от начала и до конца. С того самого дня, как она очнулась в чужой кровати…

Кормили ее пилюльками, рассказывали, что она поправится, что все вспомнит. Они всерьез надеялись, что когда память вернется, Ани пожмет им руку? Кивнет, поблагодарит и все поймет? Или хотели, чтобы она не вспомнила никогда?

Чего вообще они хотели?!

В этот момент, как никогда прежде, жизнь показалась ей несправедливой. Можно мстить честно, можно бить в грудь или даже по затылку, но зачем наматывать на кулак человеческие чувства? Зачем издеваться над инвалидом? Пользоваться случаем, врать ему, окружать фальшивой заботой?

Ани никогда не была паинькой — она жила, как умела — щадила или убивала, но всегда имела на то причины. Пусть ошибочные причины, и пусть в конце пути она за все поплатится, но чтобы вот так? Изощренно, бездушно, с умыслом…

Три недели… Три недели…

Она гуляла с его собакой…

Она училась готовить умеренно прожаренный стейк…

Радовалась, когда он улыбался…

Все то, что ожило внутри, распустилось и зацвело за последние три недели, вдруг почернело и увяло; цвета эмоций из ярких сделались земельно-серыми, а бледное лицо превратилось в застывшую маску.

Когда из часов раздался знакомый голос, вопрошающий, все ли в порядке, Ани не моргнула, не пошевелила рукой и не шелохнулась.

* * *

(Ange — Some Day (Perception Of Sound remix))

Она не отзывалась, казалось, целую вечность.

Десять, пятнадцать минут? За это время можно было обойти дом раза три сверху донизу — обшарить каждую комнату и благополучно вернуться с рукописно выполненным отчетом. Черт, ну, где же ты, Ани? Где? Что такого могло случиться, чтобы ни звука, чтобы могильная тишина?

— Ани? Где ты? Где? Куда ты потерялась?

Он чувствовал себя злым, бессильным и бесполезным. Звенел, как призрак, цепями, ранил собственные запястья, но все равно продолжал дергать наручниками, надеясь, что труба вывалится из стены. Хотя, что толку? Дверь все равно заперта.

— Ани, отзовись, Ани…

Может, сломались часы? Может, вопреки словам Бернарды о том, что заряда хватит на годы, в них села батарейка? Неужели, сейчас? Так не вовремя?

— Ани… Ани…

Почему она молчит? Почему?

— Ани, ядрит тебя за ногу! Да отзовись ты уже!

Дэйн почти подпрыгнул, когда от браслета раздалось знакомое шипение. Он тут же прекратил двигаться, застыл, даже перестал дышать, лишь бы не пропустить ни звука, прижался ухом к руке и с надеждой спросил:

— Ани, ты меня слышишь? Что случилось там, Ани?

Шипение повторилось, а затем раздались слова.

— Представляешь, мне даже делать ничего не нужно. Ты сгниешь там, а я останусь жить в твоем доме, с твоей собакой. Не ирония ли судьбы?

Он похолодел от макушки до кончиков пальцев, потому что узнал этот голос, этот тон… принадлежащий «другой» Ани. Почти наяву увидел ее остекленевшие глаза и равнодушное, совсем, как тогда, лицо.

— Черт, нет… Нет!!!

Очередной удар кулаком по стене не дал ничего, кроме ободранной кожи и желания выломать эту трубу с корнем. Создатель, нет, только не сейчас. Не сейчас, пожалуйста! Многие часы и дни он боялся этого момента — возвращения ее памяти, — но тот случился именно сейчас. Почему? Господи, за что?!

— Ани… это не то, что ты думаешь…

— Умри там.

— Нет, Ани… послушай…

— Очередную ложь? Ты тварь, Дэйн. Поганая сволочь… Ты не только испортил мне жизнь, ты еще и играл со мной три недели. Три недели, представляешь? Я жила и верила тебе, ждала тебя с работы, готовила тебе еду… — Последние слова она выплюнула с таким презрением, будто кормила не человека, а уродливого, вонючего и истекающего соплями монстра. — Использовал меня, Дэйн, да? Вот только зачем?

— Я не использовал…

— Да, расскажи мне теперь…

— Ани, я всего этого не хотел…

— А уж я-то как не хотела. Только, вот, у меня не было выбора. А у тебя был. Был.

— Это был не мой выбор!

— Плевать.

Никто не смог бы сказать «плевать» равнодушнее, чем она в тот момент. Сказать это настолько блекло, что Дэйн понял — не будет ни помощи, ни прощения, ни пощады. Внутри собственной головы она подписала ему приговор. Ему и, возможно, Стивену…

Создатель, почему, ну почему так?

Эльконто сидел, упершись спиной в холодную стену — на штанах грязь, на руках кровь, в голове вина. Жаль, что «новая» Ани вернулась так быстро, жаль, что заняла оборону так прочно — с ней не договориться, не объяснить. Теперь, даже если он выживет, она не даст ему ни единого шанса, не пустит к «старой» Ани. Там, в его доме сейчас находится незнакомая и недобрая женщина.

Без шансов. Погано.

Но он должен попробовать все объяснить, даже если это будет последним, что он сделает в жизни.

Они оба сидели, разделенные многими километрами, незримые в невидимом зеркале отражения друг друга — оба в пустых комнатах, оба на полу, оба истерзанные и раздавленные случившимся. И говорил Дэйн — говорил долго, почти без конца, сбивался, повторялся, но старался не умолкать. Главное, не умолкать, и тогда, может, слово, хоть какое-то слово…

— Если бы я понял тебя тогда, когда ты сидела связанная. Но я не понял, потому что ты говорила обрывисто и постоянно меня обвиняла. И я бы объяснил тебе все еще тогда. Что не было «Войны», точнее, что да, она была, но была по ошибке, что случился сбой в системе, что ты не должна была выйти наружу…

Черт, он плел не то, он путался и, кажется, сам рыл себе могилу.

— Нет, Ани, все верно, что ты вышла наружу, но все случилось не так. Бл№:я, если бы я понял тогда, не было бы всего того, что случилось позже, я не ударил бы тебя, а ты бы не потеряла память. Я просто показал бы тебе эту Ивон, доказал, что она жива, что все они живы… Это только ты стала исключением. Понимаешь, никто кроме тебя не доходил до портала, никто…

Ани-Ра, прижавшись затылком к бетону, слушала доносящиеся из крохотных часов слова, а мысли ее плавали где-то далеко — в черных ночах, наполненных грохотом и дымом. В этот момент она видела не стену, а собственные окровавленные руки, держащие винтовку, грязные на ногах ботинки, чувствовала холод в ступнях — они снова перебирались вброд, вымокли, а огня не было, огонь нельзя было зажигать — увидят солдаты…

— С Войны возвращаются не так, как вернулась ты… люди забывают, просто просыпаются на утро, но это случается только после того, как их убивают. А ты не умерла, дуреха, ты выбралась, ты дошла до самого конца, и поэтому не проснулась, ничего не забыла. И поэтому ты пришла ко мне, чтобы убить. А твоя Ивон жива… давно уже ходит на привычную работу и не помнит этот кошмар…

Ивон холодела на ее руках в свете закатного солнца. Рыть ту могилу было очень тяжело — земля не поддавалась лопате, приходилось руками. А когда яма была готова, Ани долго не могла столкнуть туда труп — понимала, что должна, но попросту не могла собраться с силами. Она помнила не только ее закрытые обездвиженные глаза, но и то, как на бледное лицо упала первая горсть земли…

— …никто не умирает там, понимаешь? Ни один человек, только солдаты. А все «повстанцы» возвращаются домой. И ты вернулась…

— Почему?

Голос на мгновение прервался.

— Почему вернулась?

— Почему я туда попала?

Дэйн какое-то время молчал — не знал, что ответить? Выбирал наименее лживый ответ? Да и какая теперь разница…

— Я не знаю, как работает система — она отбирает людей сама. Тех, кто морально устал, кому нужны серьезные перемены, встряска…

— Встряска. Значит…

— Ани, не я придумал систему!

— Но ты ей руководишь.

— Да. Я ей руковожу.

Кажется, он тоже устал. Иногда ей казалось, что он не врет, что он обычный человек — мужчина, которому бывает тяжело, который способен любить, которому можно доверять. Было можно.

— Зачем эти три недели, Дэйн?

Часы снова замолчали. Затем признались.

— Это все док. Он сказал, что, если мы сможем показать тебе другую жизнь, «нормальную», тебе будет проще адаптироваться после того, как воспоминания вернутся.

— Добрые дяди.

— А что я должен был сделать? Что? Выкинуть тебя на улицу? Просто оставить на перекрестке? Или отвезти в твою квартиру, чтобы, проснувшись, ты поняла, что понятия не имеешь, как там оказалась?

— Может, ты просто боялся, что когда я все вспомню, то снова приду за тобой?

— Я устал этого бояться.

Какое-то время они оба слушали тишину. Думали. Затем Эльконто добавил:

— Наша с тобой «война» была бессмысленна. Я не хотел бить тебя, но и не дался бы так просто. А ты… Даже если бы ты убила меня, тебе стало бы легче? Они бы назначили руководить штабом другого человека, и тебе так никто бы и не объяснил, что с тобой произошло на самом деле…

Он сказал ей все, что хотел. Почти все.

Осталось немного — добавить, что каким-то совершенно непостижимым образом, он привык к ней настолько, что стал скучать. Привык так сильно, что стал строить дальнейшие планы, надеяться на совместное будущее. Глупость. То была непозволительная — и он знал об этом — слабость.

— Ты когда-то пообещала, что дашь мне десять минут.

— Я уже дала больше.

— Если я выйду отсюда, то покажу тебе, что твои друзья живы. Докажу это.

— А мне есть разница? Я уже похоронила их всех.

— Да, Ани. Тебе есть разница.

Там, в доме на пустыре, окруженном бочками и пустыми ящиками, в тесной бетонной комнате, Эльконто отнял руку ото рта и устало закрыл глаза.

Может быть, он врал? Изворачивался, чтобы оправдать себя? Хотел выиграть время, а после найти метод «отбелиться»?

Ей было плевать.

Ивон жива? Мертва? А есть ли теперь разница? Она похоронила ее, похоронила их всех, она прошла все это, прошла даже больше, и теперь, наверное, пришло время перешагнуть через это. Она не убьет его только потому, что устала убивать, устала жить и ненавидеть, просто… устала. От всего.

Давно надо было начать новую жизнь, перестать обижаться на судьбу, разогнуться, встать с коленей и найти в себе силы идти дальше, но нет — мешала злость, обида, хотелось мести, хотелось справедливости. А есть ли она вообще — справедливость? Или у каждого всегда своя правда?

Наверное, сил не было и сейчас, но жить дальше все равно придется. Да, ее поимели во все дыры, даже в те, которых отродясь не было у нее на теле. Ее ударили, а после игрались с ней, как со щенком, три недели — ласкали чужими руками, подбадривали лживыми словами, а теперь еще и убеждали в том, что события, которые она помнит — иллюзия.

Хватит. Пора уходить отсюда, пора заканчивать со всем этим и двигаться дальше. Если со всем этим не покончит она, то не покончит никто.

Сегодня она покинет этот дом, как и планировала. Оставит все вещи, уйдет — благо теперь есть куда — и начнет с самого сначала. С чистого листа.

Вот только…

Уходить надо так, чтобы не было за себя противно. Надо уходить, зная, что ты сделал все, чтобы после, вспоминая прошедшие события, ты мог чувствовать себя человеком. И имел право называть себя человеком. Плохим, хорошим? Просто человеком.

Что там сказал Эльконто — в соседней комнате есть аппаратура, способная распознать сигнал с его датчика? Пришла пора на нее взглянуть.

Морщась от боли в затекших коленях, Ани неуклюже поднялась с пола.

* * *

— Какой из сигналов тот, что идет с твоего чипа? Здесь, в рот тебе ногу, сотни сигналов со всего уровня. А то и не с одного…

Дэйн ушам своим не верил. А когда поверил, понял, что сидит в затхлой проклятой комнатенке и улыбается так широко, как улыбаются только идиоты. Глупо, счастливо, до боли в щеках.

— В правом верхнем углу. Маленькое окошко, зеленые цифры… Там должно быть восемь цифр — это зашифрованные данные. Перепиши их на лист и отнеси ко мне в кабинет. Там на столе стоит компьютер, загрузи его, найди программу «Карты». Я скажу пароль для входа в систему.

Она не ответила, но он знал, чувствовал, что процесс запустился. Сейчас Ани — старая или новая — кто ее разберет — выходит из подвала, идет наверх с листочком и сосредоточенным выражением лица, поднимается по лестнице, толкает дверь комнаты, куда никогда не позволяла себе заходить. Наверное, сейчас ей все кажется знакомым и чужим. Наверное, она ненавидит его и Стива, ненавидит их всех — он бы понял. Да он уже понял.

И все равно улыбался.

Это его Ани. Она не сдалась, она вновь решила действовать. Она… молодец.

* * *

Странно, но после принятых решений она вдруг почувствовала облегчение.

Может, потому что скоро все закончится или потому что куски раздробленной мозаики встали, наконец, на место? Некрасивой мозаики, неприглядной, но правдивой — ее собственной жизни. А, может, чувство облегчения возникло от того, что у нее, все-таки, есть собственный дом, и она скоро туда вернется? Всего лишь квартира — простая и убогая, но не чужая, своя.

Будет сложно. Наверное, гораздо сложнее, чем ей кажется сейчас, но придется еще раз выжить, справиться.

Хотелось курить. Адски.

Она не курила почти месяц. И даже не помнила об этой пагубной привычке. Смешно.

Крохотная стрелка на экране мигала над прорисованным в деталях трехмерном ландшафте. А если быть точным, то над обозначенной прямоугольником группе строений.

— Итак, ты в жопе мира. На окраине Нордейла, и там, судя по всему, склады.

— Да, точно, склады.

— Сколько их? Захватчиков?

— Четверо.

— Ты с ними знаком?

— Да, это бывшие солдаты, поднятые на бунт моим замом.

— Твоим замом?

Ани ухмыльнулась. Не ей одной, судя по всему, не везет.

— И ты не знал о заговоре?

— Нет.

— Ладно. Что будем делать? Есть ли кто-то, кому я могу передать эти данные? Коллеги, друзья, Комиссия?

— Нельзя Комиссии. Если они тут появятся, нас со Стивом прирежут — таков приказ Грина. Ему нужно что-то успеть на уровне, он заготовил что-то масштабное, Комиссия ему помешает.

— Да уж… А кто такая эта Бернарда?

— Это коллега, она могла бы помочь…

— Могла бы, если бы ответила.

— А другие коллеги?

— Никого нет в городе — все на задании.

— Чудесный выбрал момент твой зам.

— Он на это и рассчитывал.

Дэйн замолчал.

Ани крутила в руках ручку. Она сидела в кресле Эльконто, почти тонула в нем, смотрела на экран компьютера и думала о том, как спасти человека, которого прежде хотела убить. Ей вдруг сделалось легко, почти весело. Жизнь всегда удивляет — иногда приятно, иногда неприятно, а иногда вдруг становится такой… тупой, когда пол с потолком меняются местами.

— Тогда, получается, спасать твой зад некому. Некому, кроме меня.

Идиотизм. Сюрреалистический театр абстракций. Хотите курнуть? Глотнуть вина? А то замысел останется неясен, нужно быть не в здравом уме, чтобы досмотреть пьесу до конца.

— Оружие у тебя есть?

— Что?

— Оружие, спрашиваю, в доме есть?

Браслет, как и человек на том конце, опешил, потому что умолкли оба.

— Есть.

— Много?

Ей становилось все веселее. Как же давно она не жила, как давно не действовала в одиночку — так, как хотела, а не так, как кто-то приказывал. Слишком долго была «хорошей» примерной девочкой — верила всей навешанной на уши лапше…

— Много. Ани, ты что собираешься делать?

— А у нас есть выбор? Говори, где взять оружие. И есть ли у тебя машина?

— Есть. В гараже стоит джип,… который ты так и не подорвала.

Чудненько. Она улыбалась, улыбалась душой — странное, забытое ощущение.

— А ключи где?

— В столе, там, где ты сейчас сидишь. Ани… это опасно.

— Вот именно. И мне это нравится. Дэйн, скажи, а что мне будет за пару убитых взбунтовавшихся солдат — смертный приговор от Комиссии?

— Грамота. — Ответил он после паузы. — Тебе выпишут грамоту.

— Не знаю, врешь ты или честен, но ответ мне нравится. В любом случае, прихвачу с собой пару уродов.

— Ты… — Браслет вдруг взревел басом. — Ты мне не думай умирать! Я тебе… Я тебя не для этого…

— Что? Растил?

— Выхаживал.

— Ах, да, точно. А для чего же? — Она посмотрела на собственную руку. — Молчишь? Вот и молчи. Только сначала расскажи, где боеприпасы, а потом жди в гости.

В багажник она погрузила самое необходимое: снайперскую винтовку, гранаты, два короткоствольных автомата, натяжные мины-ловушки, закинула сверху бинокль, подперла все коробками с патронами и осталась довольна. Потрогала висящие на поясе пистолеты.

Четыре человека — это не много, фигня, почти ничто. Надо лишь быть осторожной и осмотрительной — не привыкать.

Создатель, неужели она вновь сделалась монстром? Так быстро?

Нет, скорее, это довольство поднялось в душе, оттого что она идет на прощальный бал с собственным прошлым — ведь радоваться не запрещено? И подумаешь, что вместо красивого платья на ней кофта с капюшоном, вместо каблуков кроссовки, вместо колец кастет, а вместо волшебной палочки — палочка со спусковым крючком и патронами…

Барт накормлен и выгулян, входная дверь заперта и сейчас она покинет дом (Свой? Чужой? Свой?) на машине врага — вечер удался.

И хорошо, что когда-то она не подорвала этот джип. Пригодился.

Навигатор вел к югу от центра города — мимо лесополосы, по шоссе номер двенадцать. Жилые кварталы остались позади десять минут назад, теперь слева неслись закрытые на ночь одноэтажные коробки-магазины строительных товаров, монтажные мастерские, выставочные залы для мотоциклов, склады, склады и снова непонятного назначения склады.

Почти догорел закат — придется использовать тепловые сканеры и приборы ночного видения. Как удачно, что у того, кто почти без перерыва трещал теперь в браслет, в подвале нашлось все необходимое.

— Нельзя снимать постового первым — его придется обойти. И сделать это незаметно, иначе поднимется тревога. Дом, как я понял, небольшой, должен найтись черный вход — зайди внутрь и отыщи бородатого мужика — именно у него ключи от моей камеры. Но будь осторожна, с ним в паре работает здоровый лысый здоровяк по имени Тод…

Уперлось ей знать имена будущих трупов, но, чтобы не прерывать поток полезной информации, Ани молчала. Сжимала большой кожаный руль, смотрела на шоссе и состыковывала в голове все, что говорил Дэйн.

— Против Тода в ближнем бою идти бесполезно — он мастер рукопашки. Возможно, он где-то рядом со Стивом, а тот, вот уж я не знаю, где его держат. В общем, его только с дистанции и пулей. По периметру будет ходить или Ульрих или Рик. Если Рик, то тебе повезло, если Ульрих — нет. Тот мастерски владеет ножами — будь осторожна.

Ани-Ра, глядя вперед, холодно улыбнулась.

Какая искренняя забота — деточку расчесали, похлопали по голове и снарядили цветами — отдашь учителю.

— Я смогу с ним справиться.

— Не недооценивай противника!

— А ты не п%*ди без умолку.

— Ани!?

— Что, Ани?

— Рот вымою с мылом!

— Ах, да! Ани же все это время была хорошей. Послушной.

Эльконто какое-то время переваривал смену настроения собеседницы — теперь браслет носила не та, кого он знал, приходилось с этим мириться.

— Хорошо. У часового по-любому винтовка. Если засечет любой отблеск, сразу будет палить, так что…

— Так что я выключу фары, и не буду пользоваться зеркалами…

— Не только зеркалами!

— Все, Дэйн, умолкай. Я почти на месте.

— Опасайся того, кто на вышке! Не лезь в близкую дистанцию к Тоду, бородача лучше укладывать сразу, а Ульрих…

— Помню, мастер ножей. Лучше пожелай мне удачи.

Браслет не то хрюкнул, не то взволнованно фыркнул. Затем выдал сквозь помехи:

— Удачи. Ани.

— И тебе.

Она припарковалась вне пределов видимости, заглушила мотор — все-таки, ненавистно водить чужие машины, особенно такие тяжелые, урчащие и здоровые — и вышла из салона. Захлопнула дверцу, отперла багажник и принялась экипироваться.

Странно, но этот вечер оказался лучше того, который она для себя планировала. Синева сумерек, на поясе нож и кобура, в руках сумка с амуницией. Трава покрылась росой, розовело вдалеке небо, вокруг трещали сверчки и, едва слышно, шелестела листва.

Нужный дом-склад прямо по курсу — до него пятьсот метров.

Именно в этот момент, совершенно не подходящий случаю, Ани вдруг поняла, что «вернулась». К себе самой. А осознав это, процедила:

— С возвращением, Ани. Добро пожаловать в старое тело.

И они обе — старая и новая Ани — улыбнулись одновременно.

У патрульного постоянно трещала рация.

— Что там видно, Рики? Все тихо?

— Тихо. Показалось, что где-то проехала машина, но, вроде, никого. Значит, тихо.

— Хорошо.

Смотровой ее не заметил.

Дом пришлось обходить по кругу. Если сейчас она снимет Ульриха, то Рик моментально это обнаружит, так как задаст очередной тупой вопрос по рации, а напарник не ответит. А если она не снимет Ульриха, то тот, вероятно, вернется в дом в самый неподходящий момент — как раз в разгар веселья. Засада.

Неподвижно притаившись между ящиками в самой тени, Ани выжидала. Конечно, можно проскользнуть мимо них, но опасно, очень опасно оставлять их обоих в живых. И тихо убрать не удастся. Как лучше быть? В этот момент у бледнолицего мужчины вновь ожило переговорное устройство.

— Слушай, я в сортир хочу. Смени меня на вышке.

— Вот ты засранец. Ладно, слазь, постою. Нет, чтобы свеситься жопой с перил…

— И ронять говно с высоты третьего этажа? Смотри, попадет на голову. Кстати, где в доме сортир?

— Заходи с заднего входа, он как раз там направо.

— Понял.

Бинго. Лучшего момента не найти.

Пока Ульрих будет стоять на вышке, она займется Риком — кто знает, сколько человек может находиться в туалете? Может, у него запор или понос? В любом случае, она выиграет несколько минут, а притихшая рация не покажется бледному тревожным сигналом — ведь не тянуться же к ней с голым задом и зажатой в руке туалетной бумагой?

Дождавшись, когда оба солдата поравнялись на лестнице и принялись обмениваться скабрезностями, Ани-Ра выскользнула из-за ящиков и бесшумной тенью метнулась к дому. Хорошие, все-таки, Дэйн купил кроссовки — удобные, мягкие, тихие. Навряд ли она когда-либо теперь побегает в них по стадиону, потому что сегодня вечером, скорее всего, запачкает их кровью.

Неприглядный мужчина с вытянутым лицом и узкими глазами — Рик — умер некрасиво. С перерезанным горлом, держась за собственный, еще менее приглядный, член прямо во время мочеиспускания. Прежде чем его голова ударилась о край унитаза, он успел захрипеть и обоссать полстены.

Ани нагнулась, отключила звук у рации и брезгливо отступила от залитого мочой и кровью пола.

Кроссовки не запачканы. Минус один солдат.

Черт, может, ей добровольно вернуться на Войну? Чтобы просто ради удовольствия перестрелять всех, кого сможет обнаружить в прицел?

Стараясь не думать, а не свихнулась ли, она быстро закрыла дверь и вышла в коридор. Теперь не менее сложная задача — обнаружить еще двоих, пока те не обнаружили вышедший из строя туалет. Что там говорил Дэйн — лысый силен в ближнем бою?

Насколько он силен, она обнаружила всего минутой позже, когда едва увернулась от летящего в голову кулака.

Откуда он возник, тварь? Она ведь еще не добралась до нижнего этажа…

Тод бился отлично — зашел на кухню, чтобы налить воды/чая/пива, обнаружил там незнакомую вооруженную девку и тут же попытался сразу же заехать ей по кумполу. Размах, удар, ушла из-под руки… Схватил за края кофты, порвал ткань по шву, прежде, чем получил попавшейся под руку кастрюлей по лицу, но затем успел ударить Ани по ребрам. Гоняясь за ней, как за сбрендившей и постоянно уворачивающейся от его кулаков дикой белкой, он зацепил ее еще дважды — один раз по лицу и второй — пинком в колено. Спасибо, вскользь, и спасибо, что она успела выхватить пистолет…

Говорил же Дэйн, не бейся, деточка, на кулаках… Говорил.

Переступая через труп лысого мужчины, Ани краем глаза заметила, что у того на поясе прикреплена связка ключей — присела, стараясь не смотреть в остекленевшие глаза, отстегнула брелок. Интересно, услышал ли звук выстрела второй, бородатый? Или Ульрих? И не начал ли смотровой беспокоиться насчет друга?

Время, Ани, время! Торопись! Это не игра, тут не проснешься…

Хотя, она до сих пор сомневалась, что проснулась бы, умерев на Войне. Наверное, то была шутка. Плохая шутка.

— Дэйн, ты не помнишь, на каком ты этаже?

Браслет пикнул.

— Где-то в подвале. От входа мы свернули вниз, на лестницу.

— Иду.

Когда стальная дверь заскрипела и поддалась, Дэйн все еще боялся, что по ту сторону покажется Пэт. Один или, что гораздо хуже, с накрученными на кулак волосами Ани, труп которой он притащил за собой.

Нет… Нет… Создатель… Нет… Он не простит. Он и так уже проклял себя за то, что позволил ей сунуться в эту передрягу, за то, что не остановил, снабдил оружием… О чем думал вообще?

Но по ту сторону стоял не Пэт, а его бывшая «сожительница» собственной персоной. Грязная, с растрепанным хвостом, в порванной кофте, но, в целом, кажется довольная и сконцентрированная на деле. Не переступая порог, она кинула ему связку ключей и добавила.

— Бородатый еще в доме. Найди его и Стива, а я пока сниму часового.

Эльконто на секунду растерялся.

— Пистолетик не займешь?

— А без него никак?

— У тебя же еще автомат за плечом!

— Вот, нытик.

И она оставила у его ног «Тильтер» и охотничий нож.

Отстегивая наручники, снайпер бубнил, не переставая:

— И «это» жило со мной в одном доме? Да я чокнулся! Еще и булки ее жрал…

Стив оказался запертым в комнате в конце коридора. Его голос послышался из-за двери- близнеца сразу же, как только Эльконто выбрался из собственной темницы.

— Эй! Вы, там! Откройте, вашу налево…

— Иду, уже иду, люмбумсик. — Ласково проворчал он и принялся искать нужный ключ. «Напарница» тем временем растворилась. Вот же девка, вот фурия…

— Ты? Блин, это ты? Я уж думал, снова Элменсон!

Лагерфельда по какой-то причине не пристегнули к трубе, и тот прекратил колотить по двери только тогда, когда она распахнулась.

— А ты по нему скучал больше?

— Тьфу, на тебя! Как ты выбрался вообще? Как вышел?

— Ани.

— Ани?!

— Потом объясню.

Как раз в тот момент, когда доктор был готов завалить Эльконто вопросами, на лестнице показался бородатый мужик. Увидев, что оба пленника не сидят внутри темниц, а стоят снаружи, он на секунду замешкался, а после с невероятной для его плотного тела скоростью, рванул обратно по ступеням.

— Стой, сука!

— Не уйдешь!

Раздались мужские голоса хором, а через секунду коридор наполнился звуками проскальзывающих по бетонному полу подошв.

Когда после короткой автоматной очереди с вышки упало и глухо ударилось о землю тело, Эльконто покачал головой.

— Как в третьесортном фильме, б№дь.

— Кто стреляет, Комиссия?

— Если бы…

Лагерфельд тревожно вглядывался в темноту.

— Тогда кто стрелял?

— Я тебе уже говорил.

— Что говорил?

Когда из-за кучи разломанных ящиков вышла женская фигура с автоматом наперевес, Стив застыл, как вкопанный. Конечно же, он узнал и русые волосы, и невысокую фигуру и лицо…

— Ани? Ани?!

— Пошел в жопу, док. — Донеслось глухо.

И, чтобы Лагерфельд не дернулся в ее направлении, Дэйн придержал друга за рукав.

* * *

— Это все дело рук моего зама — Джона Грина. Он выпустил на поверхность солдат, и он же, судя по всему, собирается натворить на уровне бед. Я сейчас туда отправлюсь. Что? Их было четверо…

Хотя Эльконто стоял в отдалении, Ани-Ра слышала каждое сказанное им по телефону слово. Сотовый для звонка она только что заняла снайперу собственноручно, и теперь сидела на корточках, рылась в сумке и делала вид, что не замечает сверлящего ее взглядом дока. Им не о чем говорить. И незачем.

— Не ехать? Хорошо, если ты говоришь, что мое участие пока не требуется, буду в стороне. Да, Дрейк. Да. Нет, солдаты мертвы. Все. Со Стивом тоже все в порядке. Окей, понял, отбой.

К машине шли молча.

Лагерфельд нес сумку; уже у джипа Ани передала Дэйну ключи. Не дожидаясь приглашения, уселась на заднее сиденье, захлопнула дверцу, сложила руки на груди и отвернулась.

Завелся мотор.

— Как самочувствие? — Полуобернувшись, задал вопрос док, когда автомобиль вывернул на трассу.

— У тебя сигарет нет? — Отозвалась Ани встречным вопросом.

— Нет. И не начинай.

Она проигнорировала недовольный тон так же легко, как и укоризненный взгляд. Точнее, два укоризненных взгляда.

Кто они такие, чтобы колыхать в ней чувство вины? И кто она им — незнакомка с окрестной дороги? Собачка, которую две пары заботливых рук воспитали доброй и послушной? Несмешно.

— Я спросил, нормально ли ты себя чувствуешь?

Он определенно начинал ее злить.

— Отлично. Если не считать, что меньше всего я хочу сейчас видеть ваши морды.

— Ани…

— Что, Ани?!

— Следи за тоном.

— А ты еще поучи меня жить, мистер пилюлькин! Как чинно ты сидел, возле моей кровати, как убедительно рассказывал о том, что все будет замечательно. Ты такой же лживый урод, как и твой друг.

Переносица Дэйна в зеркале поморщилась.

— Могла бы просто сказать «спасибо». — Процедил Стив зло.

— Может, еще в ноги поклониться?

Мужчины спереди переглянулись. Док, в отличие от Эльконто еще не понял, с кем имеет дело, и Ани не собиралась прощать ему ошибок.

— До смерти будешь ждать моего «спасибо».

— Мы о тебе заботились! Хотя, могли этого не делать…

— Ботиночки теперь вам поцеловать? Ты тоже сегодня не получил между глаз пулю, хотя, мог бы.

— Стив…

Оборвал еще не начавшуюся фразу водитель.

— Что, Стив?

— Отстань от нее.

— Это еще почему?

— Она только что спасла наши задницы. Хотя, действительно, могла этого не делать.

Рыжий неохотно унялся. Сжал челюсти, поддал в салон напряженной атмосферы и отвернулся к окну.

Дальнейший путь все проделали в молчании.

— Надо же, и сумка моя сразу нашлась.

Ани чувствовала, что ее настроение хромает, как перебравший калека, но ничего не могла с этим поделать. Все пошло кувырком, все. А ведь этим вечером она просто хотела поговорить — мирно и спокойно — разложить все по полочкам, определиться с дальнейшими действиями, понять, как им двоим — ей и Дэйну — лучше всего быть.

А теперь, оказывается, никак. Вечер закончился не на мажорной ноте из-за того, что она, наконец, решилась изменить жизнь к лучшему, а плавно перетек в найденный парик, ночную езду, перестрелку, ругань с доком, а теперь еще в качающуюся на руке Эльконто дамскую сумочку. Ее сумочку.

Ключи от квартиры лежали внутри.

— Спасибо, что не выбросил. Ну, все, я пошла…

— Ани, подожди.

Он выглядел уставшим: одежда мятая и грязная (впрочем, она не лучше), запястья в потеках крови, под глазами глубокие тени.

— Ты можешь забрать всю ту одежду, которую мы покупали.

— Ты покупал.

— Неважно. Можешь забрать ее.

— Спасибо, обойдусь.

— Я бы настоял…

— А ты не настаивай.

Барт, которого этим вечером не поприветствовал ни один из хозяев, обиженно сидел у стены. Ани не собиралась гладить его и теперь — чужой дом, чужая собака.

— Я отвезу тебя.

— Не стоит.

— Стоит! На дворе ночь, если ты не заметила.

— Заботливый какой.

Эльконто сжал зубы и прошагал мимо нее к выходу — стало очевидно, что спорить с ним бессмысленно.

(Blank and Jones — Fallen)

Наверное, хуже ей было только там, в подвале, когда не хватало воздуха и когда руки цеплялись за ножку стула. И если там можно было кричать, рыдать и вести себя, как истеричка, то здесь, в джипе, Ани не могла себе такого позволить, а потому сидела тихо, крепко сжимала сумочку — единственный по-настоящему знакомый предмет — и смотрела в окно.

Знакомый город, знакомый салон машины и вновь незнакомая жизнь.

Ей казалось, что за спиной кто-то написал висящее над землей слово «Конец», и теперь оно смотрит ей вслед — холодно и равнодушно. Еще один жизненный ухаб, еще одно препятствие, которое придется преодолеть. Интересно, сколько испытаний может выпасть на долю одного человека? Бесконечное количество, или же есть предел? Она своего, в любом случае, еще не достигла.

— Я заеду к тебе на днях, когда найду адреса тех, с кем ты была на Войне. Покажу всех живыми…

Ей бы ответить «отвали» или «зря стараешься», но она просто молчала — старалась не плакать. Приедет, покажет, свозит, уедет… Все вдруг стало таким чужим и неопределенным. Последние три недели они были вместе — ели, читали, жили, гуляли с Бартом, занимались на лужайке, пили в баре… Быть может, та жизнь не была идеальной, но она была «ее» — жизнью Ани, — а теперь не осталось и ее.

Впереди снова пустота.

Придется выкладывать новый пол из кирпичей — найти бы их. Найти и притащить, собраться с силами и понять, зачем и для чего строить новый дом, найти силы верить. Наверное, она найдет их, позже, а сейчас не до жиру — лишь бы не расклеиться.

— Я знаю, что ты, наверное, попытаешься устроиться на работу — старую или новую, я не знаю, — но Стив обещал дать справку о болезни. Такую примут в любом учреждении.

Как мило. Рыжий наступил себе на горло и еще раз позаботился о грязнульке-Ани. А Дэйн… Как просто он теперь говорит о ней и ее будущей жизни уже в отсутствии себя. Как все, оказывается, легко…

Ей бы напиться или забыться, но ведь не поможет. Все придется самой, все через себя, на собственных плечах. Держись, маленькая Ани, держись…

На этот раз она отчетливо узнала темный провал подъезда и железную дверь — больше не путалась в хитросплетениях района. Болезненно колола мысль о том, что водитель все это время знал точное местоположение ее дома, но предпочитал держать «пациентку» в своем.

Зачем?

Ей отчаянно хотелось стать маленькой и растерянной, способной просто ухватиться за его колено и спросить «зачем»? Объясни мне, пожалуйста, погладь! Поддержи, скажи что-нибудь хорошее. Не уезжай, ведь все должно было быть не так… Я не хочу одна, не хочу, я боюсь…

Но водитель смотрел в сторону и молчал. Да и зачем говорить? Ведь «вспомнившая все» она вдруг стала для руководителя «Войны» отработанным материалом.

Черт…

А она? Что сказать на прощание? Ненавижу? Спасибо, что приютил? Опять съязвить? Спросить, когда встретятся опять?

Чем важнее момент, тем глупее кажутся слова, и поэтому Ани сжала зубы так же крепко, как и сумочку в руках, открыла дверь и, не прощаясь, вышла из машины.

Эта ночь далась ей тяжелее, чем все остальные.

Тысячи разрозненных кубиков мозаики, тысячи обрывочных воспоминаний и она одна. Одна, как и всегда, против всего мира.

В голове плыли слова, слышались чужие голоса, сменяли друг друга изображения — лица, места, города… Слишком много кусков лоскута — такие не сшить в красивое теплое одеяло, проще все выкинуть.

Как жить дальше? Куда двигаться?

Едкий дым рвал легкие, но губы тянулись к фильтру, а дрожащие пальцы раз за разом подносили сигарету ко рту.

«Не начинай…»

Все, док, ты в прошлом. Кого теперь интересует твое мнение?

Такой «использованной» она не чувствовала себя даже после того, как вернулась с «Войны». Тогда были иные чувства, иная цель — тогда хотелось отомстить. А теперь? Ради чего все? Живые, мертвые… Оказывается, «Война» была иллюзией, она была ненастоящей, никто не погиб… Удивительно, но даже эта мысль не приносила облегчения, ведь Ани уже все пережила, перестрадала, по полной пропустила через собственное сердце. А кто вернет нервы? Кто заплатит за них? Ах, издержки системы…

Маленькая, глупая, доверчивая, а теперь полностью потерянная.

Ничего, она сумеет оставить все позади. Встанет с утра новой — неважно, чего это будет стоить, — и начнет все в очередной раз заново.

Вот только это будет завтра. А сегодня…

За что? За что? — Кому адресовать этот вопрос — Себе? Жизни? Дэйну?

Выполоскали, выстирали и не повесили сушиться, не расправили, а просто выкинули мокрым смятым комком в кусты.

Ничего, есть руки и ноги, есть душа, а утро наступит уже через несколько часов. Поспать бы, просто заснуть, а там будет видно.

Она затушила третий окурок, потерла сухие глаза пальцами — слезы еще прольются, время наступит, — Ани знала это наверняка, — слезла с подоконника, поставила пепельницу на стол и направилась к кровати.

Создатель, если ты есть, просто помоги заснуть, ведь это такая малость… Просто помоги сразу уснуть.

* * *

— Знаешь, я только теперь понял, насколько небезопасно было оставлять ее с тобой. В этом доме.

— Мы с самого начала знали, кто она.

— А что, если бы она очнулась раньше и не в подходящий момент? И ты не успел бы ничего объяснить?

— Тогда она, возможно, убила бы меня.

Стив потер руками щеки; он устал, и, как и Дэйн, был вымотан и раздражен.

— Блин, я думал, она более шелковая. А она — грымза!

— Она не грымза.

— Надо было все время давать ей успокоительное!

— Не надо было. Ты же видел, она была нормальная…

— Ага, а потом превратилась в эту бешеную собаку.

— Стив…

— Что? Ты ее защищаешь? Нет, правда? Ты ее защищаешь?

— Мы сами все это затеяли, а могли бы объяснить ей раньше. Так что, давай, прекращай гундеть, и вали уже к себе, а то я от тебя уже устал.

Лагерфельд какое-то время смотрел на друга, затем фыркнул, стукнул ладонями по подлокотникам и поднялся с кресла.

— Как знаешь, я помочь хотел.

— Отдохни. Этим ты мне больше поможешь.

Он должен был радоваться, что все закончилось, а вместо этого чувствовал себя… брошенным.

Казалось бы, дом покинула дикая кошка, человек-бомба, опасный элемент — радуйся, но Дэйн не радовался.

Наверху осталась развешанная в шкафу одежда, на столе книги, на кухонном стуле передник, на подоконнике неистраченные деньги. Иллюзия, но ему чудилось, что в доме все еще витал запах булочек бон-бон и ее духов — тонких, свежих, почти неуловимых.

Ани… Странная, разная и непредсказуемая Ани. Сначала женщина-мститель, бездушный убийца, метящий в нарисованное в центре мишени лицо, затем тихий котенок — потерянный, недоверчивый и запутавшийся, затем Ани-солнышко, Ани-вкусная Еда, Ани-спортменка, Ани-«Моторчик в попе» — а-ля, скажите мне «кто я?». И вот, наконец, равнодушная Ани-спасительница. Ани-«Пошли вы в зад, идиоты». Ани-«Я теперь сама по себе…»

Да, ему бы радоваться: больше не придется ждать подвоха, ее внезапного «пробуждения», случайного ножа в спину или опустившейся на голову сковородки. Однако так же не придется возвращаться в дом, где ты не один, и где тебя с тихой нежностью, не показывая этого, ждут. В дом, где в ванной поют женским голосом, где пахнет лаком для ногтей, где посреди ночи никто не скажет Барту: «Когда ты успел все съесть, проглот?!»

Она была тихой и скромной поначалу, разбитой от случившейся «болезни», но медленно и верно на его глазах расцветала. А когда расцвела до прыжка с парашютом, бара, вечера при свечах, короткого платья и шпилек, он всерьез начал опасаться, что «попал», потому что нигде — ни дома, ни в штабе, ни с друзьями — уже не мог выкинуть ее из головы.

Не грымза, нет. И не бешеная собака, как сказал Стив.

Просто женщина, которая в очередной раз доверилась людям, и которой соврали. Нет, Ани, мы тебя так тут держали, ради цирка… Не выкидывать же? Пришлось покормить три недельки…

А как бы он чувствовал себя в подобной ситуации? Приласканный и неприласканный на самом деле? Если бы узнал, что все сверкающие грани доброты, которые, он верил, сделаны из хрусталя, оказались пластиковыми? Хрупкими, непрочными и ненастоящими. Что, если бы ему однажды сообщили друзья: «Ну, все, Дэйн — мы тебя терпели, сколько могли, а теперь проваливай, потому что нам надоело прикидываться…» Это же жизнь по шву, а сердце на половые тряпки.

Она их теперь ненавидела — и по праву, — а он грустил.

Что так и не сказал ей правду «до». Что согласился врать. Что так и не позволил себе ее коснуться — маленькой женщины-фурии.

Эльконто привык быть один — ничего нового. Жить один, решать один, коротать вечера в одиночку. Он мог совершенно спокойно существовать без людей, друзей или соседей. Выжил бы на необитаемом острове, прошел бы с палкой, котомкой и котелком по восточному горному кряжу, пережил бы, без поддержки извне, эпидемию или наводнение. Но вот чего он по непонятной причине НЕ хотел, так это продолжать коротать вечера… без Ани.

Ведь они слишком много не успели, слишком много не попробовали, а планов было так много.

Дэйн легко прощал свои и чужие ошибки, и лишь с одной из них не был готов смириться — если он так никогда и не узнает, предназначалось ли кресло штурмана для леди по фамилии Эменхайм? Если нет, так нет — он отступится, но внутреннее чутье твердило, что жизнь не закончилась — их совместная жизнь. И теперь осталось лишь убедить Ани, что им следует приступить к исследованию ее дальнейших стадий…

А еще, подумал он, засыпая, она, наверное, подружилась бы с Бернардой.

И это было бы здорово.

Глава 14

— Это ведь она, да? Ивон?

Ани не отвечала. Она смотрела на худощавую, работающую в саду перед домом, женщину и беззвучно плакала. Смотрела на ту, не отрываясь, растирала по щекам текущие слезы, а Дэйн едва сдерживался, чтобы не обнять худенькие трясущиеся плечи.

Вот и настал момент истины — все живы, все здоровы, и лишь одна, прошедшая Войну до конца, светловолосая девушка оказалась обманутой.

Чтобы не видеть жгущего душу заплаканного лица, Эльконто держал руки на руле и смотрел на дорогу. Солнечная улица, прекрасный день — ласковое золото лучей и зелень листвы. Мир во всем мире.

— Я могу показать тебе остальных.

— Не надо. — Прошептали справа. — Я уже все поняла.

Надо было что-то сказать: что он идиот, что ему жаль, что он тоже не хотел, чтобы все случилось именно так.

— Ани, я хотел бы извиниться…

Русая голова качнулась, а рука застыла в неуверенном жесте — молчи, мол.

— Я не хотел, чтобы ты думала, что тебя обманывали лишь для того, чтобы позабавиться — это не так…

— Отвези… — Хриплый голос прервался от слез. — Отвези меня домой.

Дэйн вздохнул и завел мотор.

— И я должен предупредить, что тебе нельзя к ним приближаться — к прежним знакомым с Войны, нельзя им рассказывать правду — это приказ Комиссии…

— Домой. — Повторила Ани, и водитель с тяжелой душой подчинился.

Тем же вечером она дошла до магазина, купила пачку сигарет, коробку шоколадных конфет и бутылку виски, а вернувшись домой, села на кровать, перед разложенными на столе продуктами и выключенным телевизором, и принялась «праздновать». Под шуршание посеревшей от пыли шторки, под влетающий в окно автомобильный гул с проспекта.

Вот и все — старая жизнь закончилась. Пребывание на Войне оказалось кошмаром лишь для нее — для всех остальных сном. Плохим, тревожным, страшным, но сном. Поутру все проснулись в своих кроватях, а Ани — Ани, которая не захотела умирать — пережила все это наяву.

Что ж, такова жизнь.

Долгой тебе жизни, Ивон. И тебе Рональд… Крепкого здоровья и счастливых дней всем остальным.

Виски оказался прогорклым — за цену в шесть долларов вряд ли можно было ожидать лучшего, а она морщилась всякий раз, проталкивая его в горло. От спиртового послевкусия не спасали даже конфеты. Те, к слову говоря, тоже оказались не высшего качества, и поэтому Ани, прикончив четверть бутылки и оставив в коробке три пустых выемки из-под трюфелей, сидела и курила.

Просто забыть… забыть все и всех — она сможет. Сделать вид, что кошмарного провала на другой уровень никогда не случалось — не было ни серого города, ни холодных ночей, ни формы повстанцев, вновь устроиться на работу и зажить «как все». Привычно, стабильно и размеренно.

Тускло.

Кровожадный зверь, что сидел внутри все это время, наконец, ушел. Может, причиной тому стал визит к невредимой Ивон, а, может, «изгнанию» поспособствовал тот факт, что монстр, наконец, наелся — убил четырех солдат, отомстил хоть кому-то и успокоился. Неважно. Он исчез, и в душе стало тихо.

В отеле ее, наверное, примут назад, ведь Лагерфельд прислал сверкающую голограммами справку, удостоверяющую в том, что она действительно теряла память и в том, что лечилась в лучшем медицинском учреждении города — «частном медицинском центре „Оникс“».

Ну, да, «Оникс», как же… «Мед-Эльконто-дом», а не никакой не «Оникс»…

А если не примут, она выберет что-то другое, ведь на ее личный банковский счет — Ани обнаружила это утром — почему-то вернулась внушительная сумма денег.

С пометкой «С любовью, от Кривозуба».

Интересно, кто заставил его расплатиться за несовершенное убийство — Дэйн? Заботливый же он, все-таки…

И, чтобы случайно не переключиться мыслями на двухметрового мужчину, косичку которого она не так давно заплетала, которому верила и с которым (так наивно и по-дурацки) хотела бы…

Блин, черт, все! Еще виски. А потом спать. И новая жизнь!

Сжатое дрожащей рукой горлышко пузатой бутылки, принялось прерывисто звенеть о край стакана.

* * *

На следующие двое суток Эльконто ушел в работу так глубоко, что забыл про еду и сон. Случилось многое: Комиссия, наконец, объяснила солдатам, для чего планировалось расширение уровня, и настоящая причина радостно шокировала многих — на «Войне» воздвигнут инфраструктуру для улучшения качества жизни «заключенных» — построят огороженную зону, которая включит в себя новые дома, тренажерный зал, бар, магазин и даже парк. И это под вечно серым небом…

Дэйн качал головой, но солдаты радовались, и он, глядя на их просветлевшие лица, не выказывая этого, радовался тоже. Им будут платить деньги, и те, как нормальные люди, смогут ходить в местный магазин, посещать бильярд, захаживать в небольшую библиотеку, общаться не в спальнях казарм, а в просторной светлой столовой. Такие изменения многим пойдут на пользу — молодец, Дрейк, голова варит.

Так и не успевший организовать полноценный бунт и свалить все на Эльконто заместитель начальника штаба, исчез в неизвестном направлении — растворился, и видимо, насовсем. Дэйн не имел никакого желания интересоваться его дальнейшей судьбой — им наверняка уже занимались люди в форме, а, значит, за последнего можно только помолиться.

Силы тебе в ногах, Джон, потому что ухабов будет много…

В связи с перестройкой многих объектов и расширением границ «Войны», в центре управления пришлось перезагружать все карты; Дэйн матерился — наблюдать за перемещениями групп на экране и одновременно править документацию стало почти невозможно — он выматывался. Срочно требовался помощник, Комиссия искала замену бывшему заму.

А в восемь вечера, когда пришло время отправляться домой, неожиданно позвонил Дрейк и нарушил планы на спокойный отдых.

— Я жду тебя у себя в офисе, Дэйн. Есть разговор.

— Сейчас?

— Сейчас.

Эльконто потер широкой ладонью ежик из волос и крякнул.

— Уже еду, шеф. Лечу.

Немногословный Начальник отключился.

Он выглядел, как и всегда: спокойным, отрешенным, почти равнодушным. Сидел в кресле за абсолютно пустым столом, в комнате, где не было ничего, кроме крашенных в ровный белый цвет стен — Начальник Комиссии Дрейк Дамиен-Ферно.

Дэйна всегда удивлял подобный минималистский антураж — хоть бы картины для красоты повесили, поставили бы ноутбук, водрузили перекидной календарик на стол. Хотя, зачем перекидной календарик тому, кто держит информацию о каждом жителе мира Уровней в голове, кто имеет доступ к мощнейшей информационной системе на кончиках пальцев, кто способен читать появляющиеся в воздухе символы?

— Вы хотели меня видеть?

— Хотел. Садись.

Дрейк указал на единственный пустой стул; Эльконто сбросил с плеча на пол сумку и опустился на жесткое сиденье. Сложил руки на груди, потом положил их на колени, затем снова сложил на груди. Шумно вдохнул, выдохнул и принялся ждать — мысли Начальника не имел права прерывать никто.

Спустя минуту, когда Эльконто начал думать, что Дрейк считает ворон или дремлет с полуприкрытыми глазами, раздался вопрос:

— Расскажи мне, что произошло во время похищения. Кто участвовал, как вы со Стивеном выбрались?

— С самого начала?

— Да, по возможности.

— Э-э-э… Нас похитили по приказу Грина четверо солдат. Пэт Элменсон, Рик Найджел, Тод Олуро и Ульрих Шмидт. Взяли у выхода из портала, когда мы, естественно, этого не ожидали. Все было отлично спланировано: грузовик, защита от систем слежения, вооружение на уровне. Они собирались держать нас на заброшенном складе, пока зам что-то проворачивал… До сих пор не знаю, что именно.

— Об этом я осведомлен. Как вы выбрались наружу? Вам кто-то помог?

— Да. — На этом месте Дэйн замялся — стоит ли рассказывать об Ани? Сверлящий взгляд человека напротив быстро подтолкнул к правдивому ответу. — Ани-Ра Эменхайм. Тот самый прошедший «Войну» повстанец, который выбрался наружу через портал.

— Как она узнала о вашем похищении?

— Я ей сообщил через браслет-часы, которые получил в подарок от Бернарды.

— Почему ей?

— Потому что не имел возможности связаться с коллегами в виду их отсутствия на четырнадцатом. Попытки дозвониться Бернарде тоже провалились, и Ани была единственной, кто находился в моем доме.

— А почему она находилась в твоем доме?

Все сложнее и сложнее.

— Потому что жила там последние три недели.

— Вот как?

В серо-голубых глазах Начальника мелькнул интерес.

— Да, она там жила с тех пор, как провалилось ее последнее на меня покушение и с тех пор, как я ударом отшиб ей память. Мы со Стивом выхаживали ее. В общем… это долгая история.

— Долгая? — Дрейк откинулся на спинку и взглянул на часы. — А у меня есть время, и я готов послушать все с самого начала.

— С самого начала? — Создатель… Дэйн не был к этому готов, а потому неслышно вздохнул и потер уголки губ пальцами. — Что, правда, с самого начала?

— Да, и во всех деталях.

Зашуршала серебристая форма, на губах Начальника играла едва заметная улыбка — он устроился в кожаном кресле поудобнее.

То была самая длинная сессия Дэйна один на один с руководством за последние несколько лет, и длилась она ровно сорок три минуты, пока рассказ не завершился словами: «Вот такая странная случилась история».

— Значит, несмотря на вернувшуюся память, Ани-Ра приехала за вами?

— Так точно.

— И она же убила солдат?

Силясь скрыть волнение, Эльконто кивнул.

— Ей ведь ничего не будет?

Начальник, забыв о подчиненном, молчал, думал о своем; по вискам Дэйна тек пот. Наконец, Дрейк вновь ожил и добавил.

— Хорошо, я услышал все, что хотел. Теперь у меня будет возможность кое над чем подумать.

Эльконто кивнул. Пересказ событий оживил в его памяти не только факты, но и, к сожалению, чувства. Улыбающуюся Ани и то, как она пыталась отобрать у него спрятанную под боком фишку с пожарником. А потом и плачущую Ани. Ее трясущийся подбородок, дрожащие пальцы, печальный взгляд умытых слезами глаз…

— Что-то осталось за кадром, да? — Оказывается, Начальник все это время наблюдал за его лицом. — Что-то, чего ты мне не сказал.

— Да, нет, в общем…

— Я задал вопрос, Дэйн.

— Это личное…

— Вот и поясни.

На этот раз драматичную паузу выдержал Дэйн — не для пущего эффекта, а потому что не знал, как собственные чувства объяснить даже себе, не говоря уже про Дрейка.

— Понимаете, шеф,… - он запнулся, понял, что слова легко не дадутся, — я всегда был очень осторожным с женщинами. Никого не пускал в свою жизнь, не стремился сразу натянуть кольцо, не тащил в постель. Боялся, что ли, что ошибусь? Для меня отношения — это сложно, я всегда хотел быть уверен, действительно уверен.

— И?

— А тут… Понимаете, тут у меня впервые появилось это чувство, но я не успел. Не успел понять. Все закончилось… слишком быстро.

— О каком чувстве ты говоришь, Дэйн?

Эльконто долго не мог произнести этого вслух, но, в конце концов, решился:

— Что это может быть «она».

Брови Дрейка приподнялись — совсем немного, всего на пару миллиметров, но и этой реакции было достаточно, чтобы снайпер окончательно смутился.

Начальник, тем временем, наклонился вперед, придвинулся, поставил локти на стол и сцепил пальцы в замок.

— Хочешь, я помогу тебе разрешить эту дилемму?

— Хочу.

Наверное.

Хотя, как? Что такого может сказать человек со стороны, если уж сам Дэйн…

— Это «она».

Спокойно произнес Дрейк, и сердце Эльконто пустилось в такой бешеный скач, что едва не выскочило наружу через горло. Только бы не сорваться со стула, только бы не вынестись из здания, как конь с яйцами, которому только что сообщили о том, что на ферму привезли «ту самую» кобылку…

— Теперь ты свободен. А я должен подумать.

Он ведь поблагодарил, прежде чем вылетел из кабинета? Да? Нет? Да?

Неважно, Начальник поймет… обязательно поймет!

* * *

Дэйн кружил по дому и все никак не мог заставить пятую точку прижаться к дивану. Он знал, чувствовал, что ничего не закончилось, верил своей интуиции, и поэтому не убирал ее одежду в шкаф. Вообще ничего не менял и не трогал — ни книги, ни обувь, ли разложенную в ванной косметику.

Дрейк лишь пояснил то, к чему он пришел бы сам — конечно, это «она». Да, будет непросто доказать это Ани, придется потеть и потеть много, потому что даму с таким характером проще взорвать, нежели на аркане притащить обратно в дом, но он справится. Каким-то образом, но справится.

Конечно, не все сразу… До ее финального «да» могут пройти недели или даже месяцы, но Дэйн не торопыга — он умеет ждать. Он же, в конце концов, снайпер. Пусть будет медленно, пусть постепенно, пусть сколь угодно долго, но теперь, когда на сердце вдруг запели соловьи и когда он сумел заглянуть в приоткрытую дверь собственной души (которую Начальник мягким пинком привел в положение «нараспашку») Дэйн не сомневался в одном — у него в жизни будет «штурман». Второй пилот, друг, товарищ, женщина…

И однажды она окажется с ним в постели…

От этой мысли кровь моментально прилила не к тому месту.

Черт… успокойся, друг, успокойся. Все придется делать постепенно — шаг за шагом, не спеша…

Не выдержав возбуждения, он, все-таки, опустился на корточки и потряс лохматые уши, взирающего на хозяина с любопытством, пса:

— Мы вернем даму домой, слышишь? Вернем.

В этот момент лежащий на столе сотовый разразился трелью, и хлопающего по полу хвостом Барта оставили в покое.

— Да, слушаю! А-а-а, привет, Ди, как дела? Что? — В комнате на несколько секунд повисла тишина. — Смешарики вернулись? Ух, ты! А я уже про них почти забыл… Нет-нет, обязательно зайду. Конечно, дам знать заранее. Ага, давай.

Он цвел и пах. Он почти парил над полом. И все потому, что сегодня осознал простую вещь — жизнь собирается быть не просто долгой, она собирается быть воистину замечательной, потому что отныне каждая ее минута будет наполнена волнительным и радостным предвкушением дальнейших событий. Он же стратег, он же отыщет подходы к любой цели, и тем более к такой чудесной, как Ани-Ра Эменхайм.

Осталось только, все же, припечатать пятую точку к дивану, открыть бутылочку пивка и приступить к составлению нового жизненного плана.

* * *

— Но мы с Томом празднуем годовщину совместной жизни, неужели ты не придешь?

— Нет, прости, не могу.

— Как же так? Подруга, ты всегда была с нами! Я заказала торт с фигурками сверху, тот самый, фруктовый, от «Хлои» — он же тебе нравился? Лиза и Мари будут со своими парнями, если повезет, придет и какой-то супер-красавчик Ник — друг Тома!

Ани сделала вид, что всматривается в экран компьютера — боялась, что если поднимет глаза, подруга прочитает в них раздражение и желание, чтобы та поскорее ушла.

— Не могу, у меня на вечер назначена встреча.

— С кем? И неужели эта встреча важнее нашего праздника?

Инесса, не замечая того, что ступает по опасной дорожке, продолжала усиливать напор.

— С кем ты встречаешься, а-а-а? У тебя появился парень, и я о нем не знаю?

Ты много о чем не знаешь, хотелось огрызнуться Ани, ты вообще ничего обо мне не знаешь. И никогда не знала. Но свой ответ она постаралась облечь в максимально вежливую форму — Инесса не со зла, она просто хочет помочь вернуться к нормальной жизни.

К этой самой «нормальной» жизни Ани-Ра ожесточенно сопротивляясь с собой, пыталась вернуться уже четвертый день — с тех самых пор, как вернулась на работу в отель.

Да, ее взяли.

Долго крутили справку Лагерфельда в руках, долго сомневались и заваливали вопросами, наподобие: «А не думаете ли вы, что ваша травма как-то повлияла на ваш характер? Не помешает ли это работе с клиентами? Вы полагаете, что за три месяца отсутствия вы не потеряли необходимую квалификацию?»

Нет, нет и нет — твердила она, как заводная. На все вопросы «нет». Я справлюсь, я смогу, я вернулась нормальная, не больная, я не инвалид. А теперь она стояла за стойкой и злилась на бывшую подругу за дотошность.

Ее почему-то раздражало не только это — все: остывший кофе, постоянный гомон в фойе, противный, бьющий прямо в глаз солнечный луч.

— У меня назначена встреча с доктором.

— Ой… — Глаза Инессы округлились. — Это все из-за травмы? Ты, наверное, встречаешься теперь с психиатром?

Иди, дура, — едва не сорвалась Ани, — Иди, иначе психиатр понадобится тебе.

Нет, она не изменилась, она всегда была такой, только раньше почему-то не замечала — точнее, не хотела замечать, что эта работа не для нее. Рвалась накопить денег на квартиру, пахала без отпусков и выходных, постоянно наступала себе на горло, а теперь не могла. Это место, обязанности улыбаться, быть вежливой, старый коллектив — все это не лежало к душе так же, как не лежат к ней старые, найденные в шкафу, туфли — устаревшие и разношенные. Ни комфорта ноге, ни радости глазам. А если еще приплюсовать постоянные вопросы «друзей» и начальства о ее самочувствии (Ничего не нужно, Ани? Голова не болит? А как это — оказаться без памяти? Не хотела бы испытать такое снова?), то о хорошем настроении речи идти не могло.

— Да, я встречаюсь с психиатром. — Изрыгнула Ани-Ра недобро. — Довольна?

— А я что? Я просто спросила…

Вот именно. Теперь в глазах Инессы читался скрытый упрек, мол, я же хотела, как лучше — чего ты на меня гавкаешь? И теперь она быстро позабудет о прежней дружбе, начнет распускать слухи о том, что «старая-новая» администраторша вернулась «измененной» — попорченной болезнью, как гнилью. Другой.

Нет, пора эту работу менять. На что-то другое, интересное, живое.

К стойке подошел очередной клиент — в шляпе и густо пахнущий резкой туалетной водой.

— Здравствуйте, я бронировал у вас номер.

— Добрый вечер, номер брони, пожалуйста…

Инесса удалилась растерянной и обиженной. Ее гордая спина, словно лодка, плывущая через Гелеон, пересекала не холл, а линию их дружбы — безвозвратно и навсегда. Да ну и черт с ней. Нет, конечно, Ани предоставят шанс извиниться — примут назад, как придурковатого щенка, с которым случился очередной приступ бешенства, даже позволят войти в квартиру, но всегда будут убирать ноги — на всякий случай, чтобы не тяпнул…

— Так, где ваш номер брони?

Мужчина в цилиндре недовольно проворчал.

— Он уже минуту лежит перед вами. На бумажке.

— Вижу. Сейчас все посмотрю…

И она застучала по клавишам.

До конца рабочего дня остался час.

Что именно так повлияло на нее?

Война? Или жизнь в доме Дэйна?

И если в первом месте она училась выживать, постоянно толкала себя вперед, знала, что если остановится, то погибнет, училась выносливости, то во втором была тихо и беспричинно счастлива. Да, потеря памяти причиняла дискомфорт, но наряду с этим Ани ощущала и кое-что еще — свободу. Полную свободу от старой себя, привычек, от кого бы то ни было — даже от Дэйна, потому что тот умел «не давить». Возил ей журналы, куклы, покупал книги, но оставался невидим и неощутим — никогда не мешал. Хочешь читать? Читай… Хочешь учиться рукопашному бою? Пожалуйста. Нужны бухгалтерские документы? Привезу.

Не мудрено, что она «прикипела» к бывшему врагу, который на деле оказался совсем неплохим человеком и… болезненно это признавать — заботливым мужчиной.

Живя с ним в одном особняке, она не занималась ничем другим, кроме поиска себя. Какая она — какая на самом деле? Что любит, к чему тянется, чем бы хотела заниматься, даже если пока не умеет?

То были счастливые времена — почему-то это стало заметно только теперь.

Кололо лишь одно — жаль, что все было «не по-настоящему». Что ее никогда не приглашали на свидание, никогда не подбадривали искренне, никогда не читали на ночь, потому что хотели. Ее просто терпели…

Но спасибо на том, что «терпели» так, что до поры до времени этого не было заметно.

В прикрепленном справа от двери почтовом ящике что-то белело — письмо, счет, газеты? Она не выписывала корреспонденцию.

Под пальцами хрустнула плотная бумага. Отперев нижний замок, Ани подхватила выскользнувший в руки конверт. Письмо? От кого?

Вошла в квартиру, заперла за собой дверь, разулась и повесила сумочку на стул. Тут же принялась вскрывать бумажную упаковку.

Первым обнаружилось фото: она, парящая в воздухе, с прилепившимся, словно пиявка, инструктором за спиной. Счастливая, с растрепанными волосами и широченной улыбкой во все лицо.

Прыжок с парашютом — их прыжок… А на обороте надпись: «Всегда гордился тобой. И всегда буду»

А когда в ладонях сверкнул диск — видеосъемка с того дня, — она быстро и часто заморгала. Не надо слез, не надо, это просто память. Хороший, добрый жест. Просто так и от души…

Не надо плакать, не надо.

Их снимали инструктора, и камера ухватила все: непрекращающийся шум ветра в микрофон, шорох синей с желтым ткани, когда они одевали костюмы, лязг карабинов, щелчки многочисленных застежек, ее до смерти перепуганное лицо, и это несмотря на то, что она казалась себе в тот момент храброй, очень храброй. Его лежащую на спине косичку — тогда еще с бусинами — шнурок в нее она вплетет позже, — синеву безоблачного неба, белозубую ухмылку Дэйна, подбадривающие слова Крейга — он поднимется с ней в самолет, а после будет долго убеждать, что сейчас надо прыгать. Что? Нет, не через минуту, сейчас…

В этот вечер Ани заездила видеозапись «до дыр» — проматывала ее то назад, то вперед и иногда делала паузы — всегда в тех местах, где лицо Эльконто оказывалось запечатлено крупным планом.

Здесь он смотрит на нее со смехом, здесь с восторгом, а здесь, кажется, даже с нежностью… Всегда открыто, всегда искренне, всегда так… честно. И ни разу за весь битый час перемоток у нее не возникло ощущения, что в тот день ее «терпели» — наоборот, по-своему любили, и даже наслаждались компанией…

И хорошо, и больно, и обидно.

Хороший подарок. Добрый.

Ани смахнула с щеки слезу и, несмотря на то, что пообещала себе, что не будет больше курить, и с утра следовала этому правилу — потянулась за сигаретой.

* * *

На следующий день, находясь на работе, она скисла полностью.

Постоянно делала ошибки в заполнении карт, не чувствовала вкуса кофе, не видела лиц тех, кто стоял перед стойкой, а все потому, что настроение сползло до отметки «так тебе и надо».

Эмоции вышли из-под контроля и теперь бушевали внутри, как пьяный и вольный ветер, чувства разрывали по швам, Ани «таращило» в противоположных направлениях.

И это все из-за видеозаписи.

Из-за нее и из-за фотографии с той надписью. А еще потому, что она скучала по нему — по Дэйну. Скучала отчаянно, до невозможного сильно, почти дошла до безумия, и от этого злилась.

Ну, что с ней произошло? Что? Откуда все это взялось, и почему именно вчера?

Да нет, не вчера, — шептал внутренний голос, — все это появилось гораздо раньше, только скрывалось под дымкой из других чувств. И так было проще.

Да, проще! — вела она борьбу сама с собой. — И пусть так будет и дальше. Пусть я навсегда забуду, что он существовал, пусть никогда больше не вспомню его лица. Хватит! Не хочу, не хочу, не хочу…

А душа тосковала. Душе было наплевать на слова, на чьи-то поступки, собственную логику, на доводы и бесконечно звучащие в голове голоса — душа плакала. Пусть он придет, пусть просто случится чудо — все равно как, — но придет. И будет «дальше». Хорошее, чудесное, несмотря на невозможность подобного, «дальше».

Целых три часа, плавая от левого края стойки к правому и шурша бумагами, она кляла себя, на чем свет стоит. Щелкала клавишами и называла дурой. Улыбалась клиентам и мысленно обещала себе, что если так пойдет и дальше, она собственноручно вставит себе в ухо шомпол и прочистит мозг ватным тампоном. Целых три часа маялась, скулила, ненавидела, изнывала от тоски, а потом увидела его и не поверила своим глазам.

Увидела. Дэйна.

В тот момент, когда высокая — на голову, а то и на две выше — мужская фигура возникла в дверном проеме, и Ани решила, что воображение сыграло с ней дурную шутку, она как раз выискивала причины для того, чтобы вновь объявится в его особняке.

Но что сказать? Что хотела бы забрать кроссовки — они были крайне удобными? Что решила попробовать испечь десерт из той книге, что осталась лежать на его подоконнике? Спросить, не займет ли Дэйн на время сборник рассказов, а то хорошую книгу так сложно в последнее время найти?

Она жалкая. Просто жалкая! Она ищет причины, чтобы вновь подкатить к тому, о ком должна была забыть еще несколько дней назад. Она не может справиться с собой, потому что слаба и глупа одновременно. Она, похоже, дала слабину и влюбилась — ну уж нет! — в того, кого должна ненавидеть до конца жизни.

Это период,… это накатила волна,… это пройдет.

Просто тот, на кого она смотрела в этот самый момент — Создатель, как он мог здесь очутиться? — в жизни оказался куда лучше, чем все те мужчины, которых она знала до того. Он оказался внимательным, нежным, заботливым, честным (относительно) и просто… замечательным. Лучшим для нее, несмотря на кровоточащую душу.

Она не просто жалкая, она спятила.

Эльконто — а вошедший в двери мужчина, она не ошиблась, оказался именно им — тем временем, остановился прямехонько у стойки, и, невзирая на стоящую рядом даму преклонных лет, расслабленно облокотился на прохладный мрамор и уставился на порозовевшую лицом администраторшу.

— Душно здесь, да? — Дама в манто обмахивалась газетой, и Ани подумала о том, что той не помешало бы снять меха в помещении, но вежливость — эта гребаная вежливость заставила согласиться.

— Да, сегодня немного душновато.

— Вот и вы, я смотрю, что-то покраснели…

Твою налево! Молчи, карга…

Эльконто улыбался. Сначала рассматривал Ани и ее форму, глазел на прикрепленный к ее груди значок с именем, затем таращился на даму в манто, а после принялся осматривать просторный, но к обеду заполнившийся людьми, холл отеля.

— Комната четыреста девять. Это на четвертом этаже.

На стойку перед клиенткой легли ключи.

— А где я могу найти лифт? Немолодая уже, бегать-то.

— Он находится справа от коридора, ведущего в ресторан.

— Спасибо.

— Обращайтесь.

Она уже хотела повернуться к нежданному визитеру, когда краем глаза увидела шагающую через фойе Инессу — Инессу, которая во все глаза пялилась на широкую спину Дэйна и даже не пыталась прикрыть удивленно распахнутый рот.

Что, не чета твоему Тому? У того задница тощая и косички нет…

Создатель, гром ее разрази! Да о чем она вообще думает?! Правильно говорят — мозг — самый злобный комментатор — ему плевать на благие потуги совести оставаться хорошим человеком, он сразу же выдает то, что первым приходит на ум.

— Мне кажется, или ты не подходишь этому месту? Ты и оно для меня — несовместимы.

Бинго. Озвучил ее собственную мысль. Но, несмотря на то, что звуки знакомого голоса ввели ее в состояние щенячьего восторга, Ани ответила предельно грубо.

— Ты зачем пришел? С Бартом некому гулять? Или булочки закончились?

— Ай-яй-яй, мисс «острые зубки». А знаешь ли ты о том, что, несмотря на попытки кусаться, твоя шейка все равно остается нежной, а волосы невероятно красиво блестят в свете ламп? Но форма и бэйджик тебе не идут.

Она фыркнула, потому что не нашлась с ответом. В этот момент Инесса — противная, вредная и навязчивая Инесса — зарулила за стойку, туда, где стояла Ани, и принялась деловито рыться в документах. Еще и напевать начала для отвода глаз — вот клуша любопытная!

— Так тебе нужна комната? Надоело жить в особняке?

— Нет, не надоело. Я пришел не за этим.

— Тогда зачем?

Дэйн взглянул на часы.

— Да вот, хотел пригласить тебя в ресторан — думаю, я задолжал тебе визит туда.

— Ты мне ничего не задолжал.

Пение прекратилось, шорох выдвигаемых ящиков тоже — кто-то превратился в уши. Нет, она точно удавит ее, как только Эльконто уйдет.

— Ани… — Дэйн сцепил пальцы в замок и придвинулся ближе. — Думаю, мы неправильно завершили последний разговор, и стоит попробовать еще раз.

— Если ты хочешь извиниться, мне неинтересно.

— Да, я хочу извиниться, но не только это…

В этот момент Ани-Ра не выдержала и резко обернулась к подруге, которая забыв о всякой вежливости, таращилась на «гостя» и ловила каждое сказанное им слово.

— Ты что-то здесь забыла? Не твоя смена сейчас!

— Я… Я…

— Захотела подслушать? Ну, так и скажи.

— Ты… больная! Рехнулась совсем!

И Инесса пулей вылетела из администраторской зоны. Ну, все, теперь точно распустит слухи среди коллег…

— Говорю же, тебе здесь не место. — Усмехнулся Эльконто.

— Молчи, Дэйн.

— Так вот, я пришел для того, чтобы пригласить тебя в ресторан и сказать, что ровно в семь моя машина будет ждать тебя перед входом.

— Кто сказал, что я в нее сяду?

— Можешь не садиться, но тогда я буду вынужден посадить тебя туда на глазах постояльцев и твоего начальства.

— Силу применишь?

— Очень нежно. Я же знаю, что с тобой жестко нельзя.

Несмотря на едкий тон, его глаза смотрели с глубинной теплотой — Ани плавилась.

Всего один раз… Она поедет и послушает то, что он хочет сказать, всего один раз. Пусть даже просто извинения, неважно — она позволит себе маленькую слабость, побыть с ним. Ведь сама просила об это небо всего несколько минут назад?

А потом будет страдать… сильно страдать. Чертова мазохистка.

— Снова выбрал момент, когда мне нечего надеть, и я не готова к выходу в свет?

— Нет того, в чем ты смотришься плохо, поверь мне. Все, жду в семь.

И Эльконто, оттолкнувшись от стойки, легко и широко для своей комплекции, зашагал к выходу. А ей почему-то казалось, что, у его обтянутой в джинсовую ткань ноги, рядом бежит незримая тень лохматого и ушастого пса.

* * *

Странно, но она вновь почувствовала себя свободной в его присутствии — наверное, сработала прежняя память о трех тихих и счастливых неделях, — и теперь Ани наслаждалась. Отпустила себя, отбросила тревоги, отворила внутреннее окно и выпустила туда страхи.

Пусть это будет просто хороший вечер.

Совсем, как тогда, когда еще ничего не случилось, когда она еще «не вспомнила». Пусть они сидят друг напротив друга, шутят, улыбаются, пусть наслаждаются едой и разговором, ведь это так здорово — притвориться, вернуться в мечту и ненамеренно, почти случайно, поверить в нее.

Ее шелковая с нарисованными цветами блузка, его хлопковая майка. Ее блестящие от радости глаза, и смешинки во взгляде напротив. Ее тревожно бьющееся сердце, и его мягкая улыбка. Два раскрытых меню, деревянный столик, решетчатая, увитая плющом перегородка за спиной и маленький горшочек с тремя белыми бутонами цветов на тонких стеблях.

Пусть не будет ни «до», ни «после», пусть будет «сейчас».

— Может, мы сегодня не будем говорить о серьезном? Пропустим все это, а-а-а?

Ей не хотелось признаний, не хотелось правды, не хотелось окунаться обратно и зачем-то терять ощущение легкость. Пожалуйста, просто хороший вечер. Два человека, пицца и пустая голова. Ведь нет ничего глупее, нежели сражаться тогда, когда душа просит мира.

— Будем, но, поверь, тебя этот разговор обрадует.

— Не верю.

— Вот же вредная дама! А я, между прочим, пришел с миром!

— Да ну?

— А как же? Заказывай пиццу побольше, потому что тебе придется меня слушать.

— Не хочу!

Она скуксилась так же, как когда-то — на мгновение стала прежней Ани и сама усмехнулась этой мысли. Какой из них? Которой? И когда же она, наконец, станет цельной?

Чтобы принять заказ от посетителей, к столику подплыл улыбчивый официант.

— Готовы?

— Знаешь, когда Стив предложил, чтобы ты осталась в моем доме, я был готов порвать его на кусочки. Спорил, не соглашался, практически рвал и метал. И даже понимая, что он может быть прав, все равно не хотел этого. И да, поначалу я тебя терпел.

— Ты, наверное, ненавидел меня?

— Ненавидел? — Дэйн вздохнул, погрузился вглубь воспоминаний; перед ним на плоской тарелке исходила и все еще потрескивала от печного жара Виранская пицца. — Нет, я тебя не ненавидел. Я тебя понимал.

— Я ведь стреляла в тебя.

— Да, стреляла. И я знал, что послужило тому причиной. Конечно, понял это не сразу — все сложилось воедино лишь тогда, когда мы обнаружили на твоей лодыжке тату. То самое, с Войны.

Точно, а ведь она и забыла, что штрих-код существовал, но она не видела его с тех самых пор, как…

Отвечая на немой вопрос, Дэйн продолжил:

— Мы свели его. Чтобы оно не послужило для тебя маяком — сигналом к преждевременному пробуждению памяти. Иначе бы вся затея пошла коту под хвост.

Тяжело. Ей было тяжело его слушать, несмотря на то, что все это осталось в прошлом. Нежные оливки, сыр, вяленые помидоры — все это было сейчас. Тату, сложные решения, чужой человек в доме — все это в прошлом, но все равно никуда не ушло.

— Знаешь, — Ани выковыривала вилкой грибы и смещала их на край тарелки — занималась конструированием маленькой пирамидки, — а я бы так не смогла.

— Как?

— Приютить в доме врага. Правда. Это, наверное, очень сложно, и меня бы не хватило. Я бы боялась, что в любой момент его «накроет», что внутри его головы что-то щелкнет, и мирная программа сменится «военной». Что он бросится на меня в любой момент, ударит со спины или, что еще хуже, войдет ночью в спальню с ножом. Это ведь страшно…

Эльконто не ответил, лишь подарил ей еще одну из своих мягких улыбок. Наверное, и ему было страшно, но зачем об этом вслух? Все это в прошлом.

— И я действительно тебя поначалу терпел. — От этих слов рука Ани, тянущаяся к куску тонкой чесночной лепешки, зависла в воздухе, а на сердце — пора бы уже привыкнуть — прошлого не вернешь — сделалось тяжело. Конечно, враг в доме, кому такого пожелаешь? — Но так было не очень долго.

— Правда?

— Правда. Когда я узнал о том, что ты прошла Войну, я был впечатлен, и этот факт сразу и навсегда выделил тебя из толпы. Но то, чем я был покорен на самом деле — это тем, как ты пыталась выживать после. Беспамятная, без друзей и знакомых, в чужом доме, ты продолжала бороться. Ты искала себя. Ты не ныла, не сдавалась, хоть было сложно, ты пыталась анализировать собственные пристрастия, сформировала новый план действий и следовала ему. Выработала новые привычки, постоянно искала маленькие радости, выгуливала чужую собаку…

Не чужую.

— Ты смогла найти с ней общий язык, вот что важно. А Барт — не простой характером, он очень избирателен.

— Я заметила.

— И знаешь, Ани, в какой-то момент я понял, что не испытываю к тебе негативных чувств. Нет, не пойми неправильно, я продолжал ненавидеть за вранье себя, потому что меньше всего хотел лгать, но ты… ты сменила мои убеждения о том, насколько сильным может быть человек в сложной ситуации.

Ей хотелось плакать. Эти слова говорил ей не кто-то, ей говорил их Начальник Уровня: Война — человек, знающий о сложностях не понаслышке.

— И постепенно я начал восхищаться тобой.

— Не надо… я… все в порядке.

— Нет, тебе придется меня дослушать, потому что так и было. Я знал достаточно многих людей, потерявших память — спасибо Стиву и его госпиталю, — и хотя те не жили у меня дома, — в этом месте они синхронно улыбнулись, — мне хватило нескольких минут, чтобы понять, насколько сильной болью в заднице они могут быть. Обиженные судьбой и всеми вокруг, постоянно жалующиеся и желающие, чтобы им кто-то помог, ты не просила ничего из этого. Почитать на ночь? Так это была моя идея.

— Я просила возить меня по городу…

— Ну, так, а кто бы ни просил? Ты же понимала, что, таким образом, возможно, вспомнишь быстрее.

— Но ты никогда не возил меня мимо отеля.

— Нет.

— Хотя знал про него.

— Знал.

Она понимала. Сама бы не стала по доброй воле наступать в медвежий капкан, если бы находилась на месте Дэйна.

— Тебе, наверное, было тяжело все это время. Знаешь, я все это время смотрела на вещи со своей стороны, но никогда с твоей, и зря.

— Нет, поверь, мне было гораздо менее тяжело, чем я ожидал. А когда ты стала вкусно готовить, печь и заниматься боевыми искусствами, мне стало вообще легко.

— А как же моя потерянная память?

— А мне стало наплевать. Потому что я тобой увлекся.

Ани-Ра покраснела. Если бы они смогли после всего случившегося остаться друзьями, она была бы на седьмом небе от счастья. А вот продолжать друг друга обманывать или льстить ради вежливости ни к чему.

— Дэйн…

— Ты думаешь, я вру?

— Не знаю.

— Тогда послушай. — Он сидел напротив такой большой, теплый, заботливый, спокойный и напоминал ей плюшевого медведя. С вшитыми в лапы автоматами. — Когда-то давно я пытался определить, существует ли на свете женщина, способная меня увлечь. Я имею в виду, по-настоящему увлечь — не на день или ночь, не на пару недель, а сильно… длиною в жизнь…

Почему-то Ани боялась услышать продолжение. Она вообще не хотела слушать про женщин, теоретически способных увлечь Дэйна.

— …и понял, что нет. Увы. Мне недостаточно, чтобы у женщины были красивые глаза, две титьки и округлая попа — уж прости за грубость, — на это можно запасть лишь в том случае, если ободрал ладони и потерял способность… обхаживать себя сам.

В этом месте она не удержалась и хихикнула, а после тут же откусила большой кусок пиццы — сделала вид, что увлечена едой больше, чем его рассказом.

— Чего я хотел бы от избранницы, так это тонкого ума, способности мыслить аналитически, думать вне пределов «коробки» и обладать неиссякаемой жаждой к жизни. Интересоваться разносторонними вещами, включая совершенно «не женские», уметь находить выходы из сложных ситуаций, не ныть, продолжать бороться, даже когда не остается сил, тянуть вперед не только себя, но и тех, кто рядом. В общем, бойца.

Пицца застревала в горле. Он только что описал либо того, кого не существует, либо… ее, Ани.

— И теперь ты понимаешь, почему некоторое время назад я оставил поиски?

— Отчасти.

— Я думал, что подобных женщин не существует.

— Их и не существует…

— Ошибаешься.

Теперь она смотрела в сторону.

— Знаешь, что еще я понял за последние дни? А думал я много.

— Что?

— Что «Войну» мог пройти только человек, который любит оружие.

— Неужели?

— Именно так. Любит разрабатывать стратегии, любит тактическую игру, любит побеждать, потому что ни под каким предлогом не готов умереть.

— Значит ли это, что он любит убивать?

Она тоже много думала об этом. Размышляла, зачем убила тех солдат, корила себя за это — могла бы попробовать оглушить, но ведь нет, злилась, выпустила монстра наружу.

— Совсем необязательно. Просто не во всех ситуациях можно сохранить врагу жизнь. Увы.

Ей стало немного легче. Чуть-чуть.

— Одно дело, если бы ты убивала ради удовольствия — тогда это болезнь, сдвиг по фазе. Другое, когда тебя к этому вынуждает ситуация — тут о любви речь не идет, тут приходится понимать, что либо ты, либо он.

Вспомнился огромный, пытающийся ухватить ее руками, Тодд. Он убил ее на той кухне, точно убил.

Из тяжелой, повешенной на сердце сетки с камнями, выпало еще несколько булыжников.

— Но любовь к оружию у тебя однозначно есть. К экстриму, адреналину, бурлящей жизни, сражениям…

— Нет, тебе, наверное, кажется.

— Нет, Ани, не кажется. Поэтому я и сказал, что тебе не место в отеле. Ты там чахнешь.

— Да где же мне найти такую работу, чтобы она удовлетворяла тому, что ты только что перечислил? Кем работать — телохранителем? Разведчиком? Вступить в некую вооруженную группировку? Я этого не хочу.

— И правильно. Потому что ты умница. И потому что обладаешь всеми теми качествами, которые я перечислил ранее.

Они сидели в маленькой пиццерии — сытые, довольные, расслабленные и просто общались. Ей почти не верилось в это. Хороший день, хороший вечер. Будет жаль, когда он закончится.

— Ты не стала заказывать вино — почему?

— Ты не пьешь, за рулем, а одна я не хочу.

— Зато хохотала бы сейчас, как в баре.

Она улыбнулась. Из бара остались хорошие воспоминания, да.

Впервые за вечер Ани позволила себе посмотреть на Дэйна прямо, не скрываясь и не пряча интерес. Ее всегда удивляла, что он мог занять собой полкомнаты — весь диван, кресло или большую часть кухни. Так и теперь — казалось, девяносто процентов кабинки занял собой Дэйн. Здоровяк с добродушной, но совсем непростой улыбкой, здоровяк с толстой шеей и огромными руками, здоровяк, при взгляде на зад которого, Инесса изошла пузырями у рта.

— Нравлюсь?

— Еще бы.

Пьяным можно быть и без вина.

— А есть те, кому ты не нравишься?

— А мне на это плевать.

Белозубая улыбка, ежик, трещащая по швам в плечах футболка.

— А ты знаешь о том, что в твою косу все еще вплетен шнурок?

— Знаю. Вот кто его туда вплел, тот пусть и выплетает.

Теперь ей хотелось вина. Отчаянно, много и быстро. Смущенная его пристальным взглядом, Ани прочистила горло:

— Так зачем ты пригласил меня в ресторан? Ты, вроде бы не извинился, да и разговор наш был ни о чем…

— Неправда. Наш разговор плавно подвел нас к тому, о чем я хотел сказать.

Не просто бокал вина — бутылку. А лучше две.

Она не смогла его подбодрить — продолжай, мол, — потому что в этот момент была готова сбежать. Он сейчас скажет что-то… такое… сложное/страшное/тревожное/волнительное/ — что-то такое, о чем она будет вспоминать всю оставшуюся жизнь (нужное подчеркнуть).

А, может, она дура? И он не скажет ничего серьезного? Женщины вообще любят приписывать мужчинам мистическую таинственность там, где они обычно ведут себя, как олухи.

«— О, дорогой! Ты ерзаешь, потому что у тебя есть тайна?

— Нет, дорогая, потому что я хочу в туалет…»

— Ани.

— А? — Она едва не подскочила на месте, задумавшись.

— Я хочу тебе предложить одну вещь.

— Какую?

«Туалет» или мистика? Мистика или «туалет»?

— Чтобы мы попробовали все заново.

— Что… заново?

— То, что хотели с самого начала. Во что играли. О чем врали друг другу, точнее, я врал тебе. Я бы хотел узнать тебя лучше, и для этого начать все с самого начала.

За окном темнело; в кабинке остался лишь желтоватый искусственный свет, синева меркла. На столе пустые тарелки, в них скомканные салфетки, сложены друг на друга ножи и вилки.

— Из-за потери твоей памяти, я не мог — не имел права к тебе приблизиться, как не мог и подпустить к себе тебя…

— Ну и правильно, нечего…

Кажется, вина не требуется. Она уже порет ерунду и волнуется так сильно, что готова, как в третьесортной комедии, то выдавать плоские шутки, то беспричинно хохотать.

— Но теперь я хотел бы попробовать все по-настоящему. Водить тебя на свидания, узнавать тебя, позволить тебе узнать себя…

У нее отчаянно сохло в горле.

— Все те стадии развития отношений, которые мы обсуждали — пусть они случатся на самом деле.

— Ты имеешь в виду до той, когда я начинаю считать, что «ты говнюк» и хлопаю дверью?

— Ну, до нее, надеюсь, мы не дойдем. А вот храплю ли я…

— Я и так знаю, что ты храпишь.

— Но ты все еще не знаешь, закрываю ли я колпачок от пасты и не разбрасываю ли я носки?

— А это важно?

— Важно. Потому что это я — мой мир. И я предлагаю тебе его узнать, потому что очень сильно хочу узнать твой. Я думаю, что теперь, когда мы оставили ложь позади и даже пережили так много, у нас может получиться. На самом деле получиться. Я готов возить тебя на парашютные прыжки каждую неделю, а по вечерам обучать рукопашному бою.

— И ты все так же будешь прятать пожарников у себя под боком и съедать по пять булок за раз…

— Каюсь. Но зато я покажу тебе, на что способен влюбленный мужчина по отношению к своей избраннице, если она того позволит. Конечно, она в довесок получит лохматого пса по имени Барт, которого постоянно надо кормить и редкие визиты в дом рыжего доктора, но на этом ее беды, клянусь, закончатся. Ты ведь дашь мне этот шанс, Ани? Дашь его нам?

Влюбленный? Избраннице?

Двух бутылок будет мало. Нужна цистерна, беруши в уши и гитара. Чтобы если уж сойти с ума, то орать самому себе песни, и никого вокруг не слушать.

— Ани, с тобой все в порядке?

— Да-да, в порядке…

— Так, что ты мне ответишь?

— Я подумаю.

На большее ее, в виду шокового состояния, не хватило.

* * *

Дама сдавала позиции медленно, а Дэйн балдел.

Она не говорила ни «да», ни «нет», а он ни на секунду не расстраивался — знал, что для того, чтобы собраться силами и поверить кому-то вновь, Ани потребуется время.

Он присылал ей на работу цветы, а домой конфеты с привязанными к ним игрушками — плюшевыми мишками, глазастыми пушистиками и иногда пластиковыми солдатиками — знал, — поймет.

В одной из бархатных коробочек он вновь отправил ей в качестве сувенира памятные часы, и теперь каждый вечер, лежа в своей спальне, зачитывал в циферблат главы из книги с рассказами — Ани слушала, не перебивая. Только раз в ответ на заданный вопрос: «ну, что красавица, на сегодня закончим?», он услышал мирное сопение, а после долго смеялся, что, мол, не единственный в этом мире, кто храпит — она смущенно смеялась в ответ.

Днями, когда у обоих находилось время, они ходили в кино, гуляли с Бартом в центральном парке или же пытались затащить того в лодку, чтобы догрести до маленького острова, прозванного горожанами «романтичным» — считалось, что пара, совершившая обход по его периметру, держась за руки, всегда связывалась невидимой нитью, — но тщетно. То ли Барт боялся воды, то ли не желал быть связанным непонятными ему «узами».

Будь то музей, акванарий, ресторан или же просто вечерняя поездка, чтобы выпить по чашке кофе, Дэйн всегда возвращал Ани домой еще дотемна и никогда не делал попыток наклониться, чтобы запечатлеть на ее щеке поцелуй.

Придет время — и все придет вместе с ним.

Он не роптал, потому что жил, дышал, потому что наслаждался каждой минутой. Терпение, и дорога обязательно приведет к вершине горы, если продолжать ступать. Не нужно подворачивать ступни, не нужно нестись, сломя голову, лишь бы прийти к финишу первым — на его пути не было и не могло быть конкурентов. Ани принадлежала ему — ему одному — и он мягко и неторопливо позволял ей осознать это. А пока шел процесс, Дэйн тихо, не показывая этого, собирал на хранение в память ценные моменты: развеваемые ветром во время прогулок у пруда волосы, нежный, освещенный закатным солнцем, овал лица, прикусываемые в смущении губы — она делала так всякий раз, когда он отпускал неуместную шутку или же их лица оказывались слишком близко, — пушистые, прикрывающие зеленые глаза, ресницы, дерзкий изгиб бровей. Фотографировал глазами ее изящную фигуру: ремешок на талии, тонкие пальцы, ласкающие собачью шерсть, накинутый на плечи шелковый платок, ремешки на сандалиях…

Он терпеливый. Всегда таким был. А ждать, когда твоя женщина подойдет и положит тебе в ладони теплые пальцы, не в тягость. И сколько бы Ани ни шла ему навстречу, каждый день будет в удовольствие и каждый день будет в радость.

Тик-ток. Тик-ток. Тик-ток. Шуршал страницами календарь; Эльконто переплывал из утра в вечер, а из вечера в утро, в незримой неге счастья.

* * *

Нервничать и радоваться — дурацкое сочетание, но именно этим и занималась Ани, начиная с самого утра. Радовалась, потому что они вместе едут на полигон испытывать новое оружие, а нервничала от того, что сегодня ей предстояла вторая в жизни встреча с «учениками» мастера Дэйна, а точнее, с его коллегами по работе — теми самыми ребятами, которых Эльконто некогда, сверкая голым задом, гонял по собственной лужайке.

Однажды во время прогулки, он рассказал ей все в деталях: про то, какую роль занимают в его жизни друзья, про то, как долго они работают вместе, обещал, что Ани обязательно познакомится с их девушками.

А теперь она взволнованно спрашивала его:

— Но ведь там-то не будет девушек?

— И что?

— Только вы… и я.

— Да.

— Дэйн… — Ани нервничала не на шутку. — Они меня засмеют!

— С чего бы это?

— Девушка, и с автоматом.

— А ты этого стыдишься? — Он вдруг стал серьезным; долго смотрел ей в глаза, будто пытался что-то в них прочитать. — Тебе есть разница, что о тебе скажут другие? Ты — это ты. И если тебе интересно стрелять из автомата, значит, и делай то, что тебе интересно. А остальные пусть прижмутся со своими комментариями!

После этих слов ей стало гораздо легче. Все верно — она Ани. Хорошая, плохая, правильная, неправильная… Женственная в глазах других или нет — кого это волнует? Она такая, какая есть. И она нравится Дэйну, а это единственное, что важно.

В машину она садилась уже почти без дрожи в руках и коленях.

Восемь, не считая Дэйна, профессионально тренированных — рослых, здоровых, все, как один, широкоплечих и совершенно недобрых, несмотря на редкие улыбки, — солдат. И еще никогда Ани не стеснялась ничего сильнее, чем собственного присутствия с этими людьми на одной поляне.

У одного черные длинные волосы, у второго шрам на виске, у третьего дымящаяся сигара во рту, у четвертого такой взгляд, будто он не прекращает убивать даже во сне… Создатель, вот это коллеги! Хотя, можно ли было ожидать другого от убийц из отряда специального назначения? Дэйн предупреждал, да, но реальность оказалась куда более красочной, нежели ее скудное воображение.

Нет, если понадобится, она до вечера простоит тут, одна-одинешенька, в стороне и ни на метр не приблизится к колоритной компании. И это несмотря на расположенные вдали мишени и аккуратно разложенные в ряд у белой линии чемоданы с оружием.

Что там, в одном из них? Гранатомет? А в другом винтовки? С таким коротким стволом она никогда еще не видела… А в третьем? Эх, черт, отсюда толком не видно…

Мужчины переговаривались, передавали друг другу стволы, шутили, дымили сигарами и сигаретами — в общем, чувствовали себя свободно.

Ани тоже хотелось курить, и это несмотря на то, что она вот уже пять дней не притрагивалась к смятой, лежащей на дне сумки, пачке. Ее шея вытягивалась, как у страуса: зачем у той пушки в рукоять вделан экран? Это ведь экран? А эта, которую держит в руках длинноволосый брюнет, из-за круглых отверстий на плоском конце вообще похожа на обрезанную ножом колбасу. Интересно, крутится ли во время стрельбы ствол? Если да, сильно ли греется?

В ее сторону непрерывно кто-то поглядывал — то Дэйн, то остальные, но открыто присоединиться никто не приглашал. Ани тушевалась.

Она, наверное, так и стояла бы на самом краю полянки, если бы через минуту не начали раздаваться то автоматные очереди, то взрывы — шоу началось.

Следующим поразившим ее воображение, после куда более угрюмой, нежели она полагала, внешности коллег, открытием, оказался сам полигон. Казалось бы, что тут может быть удивительного? Затерявшаяся в лесу поляна, деревянные мишени, ровная травка — пали и пали себе в удовольствие, пока не надоест — почти скучно. Ан-нет! На деле устройство лесного тира оказалось куда мудренее и интереснее: оказалось, мишени двигались! И не просто двигались — некоторые из них летали по воздуху, другие прятались и резко выскакивали из-под земли, третьи вообще появлялись из ниоткуда — попросту материализовались в воздухе, — а после исчезали, как не бывало. Невероятно — мишени-призраки!

Ани начала неслышно поскуливать от восторга. А после не выдержала и зашагала к одному из раскрытых чемоданов. Ну, уж нет! Она тоже должна узнать, зачем в новомодную винтовку вделан экран, крутится ли ствол у «колбасы» и для чего предназначена во-о-он та обыкновенная на вид палка. Ведь если не узнает, никогда себе этого не простит.

Эх, жаль, что ты всего этого сейчас не видишь, Ивон… Повеселились бы.

Полтора часа спустя Дэйн, стоя у джипа, наблюдал крайне умильную картину — перепирающуюся с Халком Ани. Дама доказывала сенсору, что пятидесятый калибр, если попасть в «летающую тарелку» — именно так она прозвала самый быстрый вид исчезающих в воздухе мишеней, — с легкостью пробьет деревянное крыло и заставит ту приземлиться еще до края поляны. Убеждала, что таким образом можно подбить любой дистанционно управляемый вражеский объект.

— Пятидесятый калибр? Да ты «тарелку» разве что сетью возьмешь. У тебя полторы секунды, и одиночный выстрел, даже не дробовой залп. Не верю.

— Полторы секунды хватит.

— Ты даже не знаешь, в каком месте она возникнет.

— Успею уловить.

— Я бы на это посмотрел.

— Вот сейчас и посмотрим.

За их спиной собралась целая толпа — ради того, чтобы увидеть, кто выиграет спор, все временно отложили оружие.

— Запускай тир!

— Запускаю… — Махнул рукой, стоящий в стороне, Декстер. — Вы хоть приз назначили?

— Да, Халк дарит мне сигару.

— Блин, она ведь ее еще и раскурит. — Проворчал Эльконто и хлебнул из бутылки воды.

— Слушай, где ты ее взял такую? Там еще одной не осталось? — Спросил стоящий рядом Канн.

— Не осталось.

— А то я бы тоже не отказался от красавицы-воительницы.

Они вместе смотрели на то, как Ани-Ра, зажав в пальцах огромный пистолет, метит куда-то прямо перед собой. Тонкие руки, широкие штанишки, коричневая курточка, светлый хвостик. Даром, что стройная, зато какая крепкая. И как давно Эльконто мечтал увидеть ее в военных ботинках…

— Нет, я однозначно хочу такую. Дерзкая девка.

— Ну, тогда запусти на Войну пару тысяч баб и заставь их воевать с солдатами. Которая дойдет до конца и выйдет через портал, твоя.

— Да ты извращенец! Ни одна не дойдет!

— Эта дошла.

В тот момент, когда Канн пробубнил «ну это шанс один на миллиард», прозвучал выстрел — ярко вспыхнула летящая по горизонтальной прямой «тарелка», ее бок окрасился красным цветом, а воздухе раздался пронзительный свист, характеризующий точное попадание в корпус.

Когда мишень упала на землю в метре от края поляны, раздался одобрительный мужской гомон.

Аарон причмокнул губами.

— Кажется, он только что проиграл ей сигару.

* * *

— Так на чем мы остановились?

— На том, как Коля спросил бабушку, могут ли они переночевать на чердаке с другом.

— Точно.

Зашуршали страницы; невидимый собеседник поворочался — скрипнул матрас — прочистил горло и принялся читать:

— «- Нет, мы не будем трогать ящики. Обещаю, бабушка, не будем. — Однако и он, и Толька знали, что будут. Они затем сюда и пришли, чтобы исследовать старый, запылившийся, таинственный, с узорной крышкой, сундук. Наверняка там хранились карты, а, может, те самые сокровища, которых их дед нашел во время своего путешествия на юг Арлании…»

Ани лежала в своей постели, слушала доносящийся из крохотного динамика голос и думала о том, что он всегда находил время для их маленького ритуала — прочитать на ночь хотя бы страницу или две — только самый чудесный на свете мужчина был на такое способен, только ее Дэйн.

А еще она думала о самом лучшем дне в своей жизни. О том, как она стояла сегодня на поляне, а мужчины — профессиональные солдаты — спрашивали ее мнение об оружии. Интересовались им с неподдельным интересом, слушали ее. А после показывали, как собирать и разбирать новые образцы — как чистить его, как ухаживать, настраивать. Да, замечательный вышел день, и тот, с длинными волосами, которого она поначалу нарекла «Вороном», оказался вовсе не страшным, просто немного угрюмым. И один раз он даже улыбнулся…

В приоткрытое окно гудел проспект; Дэйн, погрузившись в историю, читал о Толе и Коле, которые дождались ночи и забрались на чердак. Интересно, найдутся в том сундуке сокровища?

Она совсем не ожидала, что подойдет Стивен. Прости, сказал он просто, я не хотел быть с тобой грубым, и она извинилась в ответ — мол, тоже… тоже не хотела его посылать. Вот так — всего два слова, и сразу легче, и протянулась вновь невидимая нить дружбы и понимания. Спасибо ему за это.

Эльконто, сидя в далеком особняке, все продолжал читать.

— Дэйн? — Перебила его Ани.

— Что?

— Спасибо, что взял меня сегодня с вами в бар.

— Ну, а как я мог не взять? Ты ведь, как-никак, часть нашей команды.

Ей стало тепло, хорошо.

— Правда?

— Правда.

— И они… Знаешь, они общались со мной, как с равной, никто не смеялся. Это так важно.

— Они никогда не смеются над профессионалами.

— Я все равно… не ожидала.

Дэйн крякнул и перелистнул страницу. Но едва попытался начать читать, как она вновь перебила его.

— И ты позволил мне раскурить сигару…

Они пустили ее по кругу — ее трофей, — курили ее все вместе, по одной затяжке на каждого. Она и девять мужчин, действительно, как одна команда — Ани никогда не испытывала более приятного чувства. Происходящее не просто льстило ей — маленькой девчонке среди исполинов — заставляло наливаться гордостью и счастьем, испытывать совершенно неуместный восторг.

— Ты же выиграла ее, и она была твоя.

— Ну, все равно… — Ани смотрела в окно, за которым уже стемнело. Сегодня он снова довез ее до дома и не поцеловал. Каждый раз держался. — Другой бы сказал: «Не вздумай! Будешь потом плохо пахнуть…»

— Ты всегда хорошо пахнешь.

— Все равно бывают такие, которые гундят «не кури, не сори, картины руками не щупай…»

— Ани, я…

«…люблю тебя любую» — вдруг услышала она в тишине, в том месте, где голос в динамике прервался. Имел ли Дэйн в виду молчанием именно это? Эти ли слова недосказал вслух? Ей почему-то отчаянно захотелось услышать именно их.

— Что?… Ани?…

— Ничего. — На том конце усмехнулись. — Почитаем дальше?

— Ты хотел сказать что-то важное.

Эльконто молчал. О чем он думал? Между ними дома, дороги, кварталы, фонари, потоки машин и витрины магазинов, а она чувствовала его так же хорошо, как себя.

— Приезжай. — Неожиданно добавила она в динамик и затихла.

— Я…

— Что?

— Если я приеду,… - стук ее сердца вплетался в пульс ночи — жаркой, наполненной ожиданиями и нежными чувствами, ночи, — то уже не сдержусь. Особенно сегодня, после того, как я увидел тебя в военных штанишках.

— Дэйн…

— И тогда уже скажу все, что хотел сказать. Так что, в общем, если время для этой стадии еще не пришло…

— Дэйн…

— Да?

— Приезжай.

Он приехал лишь для того, чтобы отвезти ее в особняк. А после любил так нежно, как она едва ли могла ожидать. Под его горячими руками и жаркими губами, Ани чувствовала себя шелковым лоскутом, томимым негой облачком, бабочкой, крылья которой гладят чуткие руки волшебника.

Бархатное тепло кожи, ласковые прикосновения…

Ни веса тяжелого тела, ни казавшихся на вид грубых ладоней — лишь сплошное обожание в каждом жесте. Ее любили, ее ценили, ее холили и лелеяли, как прекрасный цветок, как единственную и самую красивую в раковине жемчужину. Ею восхищались, ее боготворили, на нее дышали с осторожностью, на нее смотрели с любовью.

— Дэйн…

— Да, моя милая…

— Ты со мной, со мной…

Их пальцы переплетались, взгляды проникали под кожу, вдохи смешивались, а души смотрели друг на друга.

Он наполнял ее, а она его. Она открыла ворота тому, кто въехал в них, глядя по сторонам с благоговением, и кто взирал на все с замиранием сердца. Такой никогда не обидит, всегда будет любить, уважать, защищать и оберегать. Такой человек использует каждую минуту своей жизни, чтобы показать, как сильно ценит вверенное в его руки сокровище…

Эта шея, плечи, мягкие волосы… Крепкие мышцы и такие ласковые руки… Невесомость и ищущие ее губы. Это невероятное чувство принадлежности друг другу и ощущение навсегда сошедшейся, из двух в одну, дороги.

— Мой…

— Твой, Ани. Только твой.

Часом позже она лежала на его груди, возила своим подбородком по его щекам, дурачилась и улыбалась. То и дело утыкалась носом в горячую шею, втягивала такой знакомый, такой родной запах и смеялась.

— Ты чего-то мне не сказал по «часам». Промолчал, помнишь?

Их пальцы все еще были сплетены, а через ладони, через соприкоснувшуюся кожу перетекало из одного тела в другое ощущение неземного блаженства.

— Вот ведь вредная девчонка…

— Можешь так и начать фразу. «Моя вредная девчонка, я хотел сказать тебе вот что…»

Дэйн тоже смеялся. Поглаживал ее руки, отворачивался, когда она пыталась нежно укусить его за нос.

— Говори-говори-говори! Говори уже…

— Моя вредная девчонка — ты самая лучшая на земле.

— Еще!

— Моя вредная девчонка — ты настолько чудесная, что мне ни на минуту не хочется тебя отпускать.

— Ой, как здорово… Еще! Пожалуйста, еще…

— Я бы свою вредную девчонку затискал так, чтобы она хохотала у меня в ладошках, не переставая…

— Еще!

— Свою вредную девчонку я никому и никогда не отдам.

— Правда?

— Правда.

— Никогда-никогда?

— Никогда. И все потому…

— Почему?

В этот момент оба сердца одновременно пропустили удар.

— …потому что я очень люблю свою вредную девчонку.

Ани затихла. На секунду успокоилась, прижалась к его груди щекой, зажмурилась от счастья, а после прошептала.

— Я тоже люблю тебя, Дэйн. Сильно-сильно.

Этим утром с кухни вновь доносилась музыка — кто-то включил радиоприемник.

Создатель, как это здорово, потянуться на теплых простынях, вдохнуть, пропитавший подушку, запах духов — ее духов — и просто лежать, слушая, как грохочет, перемалывая зерна, кофемолка. Просто знать, что все хорошо, и что дальше будет еще лучше.

Началась новая жизнь, и он чувствовал это.

Дэйн спустился вниз как раз к тому моменту, когда на столе уже стояла тарелка с яичницей, а одетая в знакомую белую футболку Ани разливала по кружкам горячий кофе.

— Доброе утро, соня!

— Доброе, любовь моя. И это однозначно самое доброе утро из всех, что я видел.

Еще бы — футболка и кружевные трусики. Стройные ножки, круглая попа и сверкающие на довольном лице глаза. Рай случился, и он случился прямо здесь, у него дома.

— Кушай, а мне надо быстро, через полчаса выходить на работу.

Эльконто уселся на стул, но вместо того, чтобы придвинуть к себе тарелку, поставил локти на стол и положил подбородок на сцепленные в замок руки.

— Может, тебе туда не надо?

— Надо, ведь сегодня моя смена.

— Там нет твоих смен, Ани. Там вообще не твое место.

Зеленоглазая пчелка, кружащая у плиты, улыбнулась.

— Но я ведь пока не нашла другого места…

— Да ну и черт с ним. Оно еще найдется. Не ходи туда.

— Но, как я могу не ходить?…

— Просто позвони и скажи, что тебя там не будет. Давай пропустим это, давай устроим счастливый день — один из самых лучших дней в нашей жизни.

Залив шипящую сковороду водой, Ани уселась напротив, взяла в руки чашку и улыбнулась шире.

— Не подбивай меня на плохие поступки, Дэйн, а то я и так едва держусь…

— Лучший день в жизни!

— Лучший? И что же мы будем делать?

— Что? О-о-о, это просто! Сначала мы позавтракаем, и будем долго валяться в постели…

— Но завтрак у нас только один, потому что продуктов в холодильнике нет.

— Я разделю его пополам и буду кормить тебя с ложечки.

— О-о-о! Мне нравится, продолжай…

— А дальше, как я сказал, мы будем валяться в постели — нежиться и наслаждаться друг другом, прерываясь только на то, чтобы спуститься на кухню за соком…

— Или погулять с Бартом…

— Голыми.

— Ну да, мисс Летти отнюдь не хватило разового просмотра твоей замечательной голой попы. Пусть она увидит и все остальное.

— Да пусть хоть умрет от сердечного приступа, глядя на такое богатство.

Ани поперхнулась глотком кофе, отставила кружку на стол и принялась со смехом фантазировать.

— Представляю, идет эта кудрявая бабушка-одуванчик со своим песиком, а тут ты — гоняешься, тряся внушительным размером, с Бартом наперегонки! Голый, бодрый и радостный. Чтобы на это посмотреть, не только Летти к твоему забору приклеится, но и половина района. А если еще и я присоединюсь…

— Тогда мы начнем гоняться друг за другом и обливаться из шланга.

— И аншлаг нам будет обеспечен, это точно. А что будет после?

— После? Мы голые, умытые и счастливые вернемся в дом, займемся любовью, а после обзвоним друзей и сообщим, что вечером устраиваем на лужайке вечеринку-гриль. Пусть приходят все — с пивом, закусками и тостами. А сами съездим за продуктами, купим и замаринуем мясо, вытащим на лужайку…

— Где у забора так и стоит пара сотен народа…

— …жаровню и начнем приготовления. Заодно попросим Дэлла захватить фейерверки, чтобы потрясти зрителей чумовым салютом, который увидят даже с дальних районов…

Звучало заманчиво. Не просто заманчиво — непреодолимо прекрасно. А на пути всего лишь один звонок на работу, откуда ее, скорее всего, выкинут за превышение количества взятых за последние две недели отгулов.

В тот самый момент, когда Ани размышляла об объяснениях с начальством, Дэйн думал о том, что в нижнем ящике его рабочего стола хранится маленькая коробочка. Он достанет ее этим вечером, достанет и отнесет вниз. Соберет всех в круг, поставит Ани в центре, попросит тишины и…

— Хорошо.

Он настолько глубоко погрузился в мечты, что не заметил, как она достала телефон и теперь взволнованно на него смотрела.

— Что?

— Я говорю — хорошо. Я позвоню на работу, и мы начнем воплощать сценарий идеального дня в жизнь.

— Давай, нажимай на эти кнопки быстрее!

— Но я, скорее всего, останусь безработной.

— Ты останешься моей, а эта самая главная в твоей жизни должность.

— И чем же она оплачивается?

— Бесконечным счастьем.

Зеленые глаза напротив лучились смехом и радостью.

— Меня устраивает. Беру!

Сценарий воплотился в жизнь с единственным исключением — по лужайке они бегали в шортах и майках, а у забора собралась не пара сотен человек, а всего лишь трое. И все трое, глядя на визжащую девушку и здоровяка со шлангом, улыбались — пытались заставить себя идти дальше, проявить вежливость и не глазеть, но никак не могли отлепиться от ограды. На них изредка беззлобно гавкал Барт.

Начальник Дрю Макентайн, как и Ани и предполагала, на очередной взятый отгул позитивно не отреагировал — пообещал, что в следующий раз у него в кабинете состоится «серьезный» разговор, на который она, наверное, не собиралась приходить. Зачем? Чтобы он прилюдно сделал выговор и лишил зарплаты? Она не доставит ему такого удовольствия, уж лучше сразу отправится на поиски новой работы. Да и невелика потеря, Дэйн был прав — не ее это место.

За едой они отправились усталые, довольные и… зверски голодные. Оказывается, одного только сока, когда в день вписано так много разнообразной активности, недостаточно, и теперь, глядя на продукты, которые желали, но не могли съесть глаза, оба истекали слюной.

— И сосиски!

— И кетчуп…

— Хочу вот эту рыбу…

— Еще овощи нужны. Нарежем их колечками, чтобы с мясом…

— И мороженого! Это на сейчас…

— Бери. И мне шоколадного.

— А пиво? Будем покупать?

— Пиво они принесут с собой, я уже договорился.

— Так, овощи, фрукты, зелень, куча баночек с готовой едой, консервы для Барта, закуски, нарезки, мясо… Что-то еще?

Они радостно посмотрели друг на друга.

— Конечно! Тележка еще пустая, давай возьмем чего-нибудь еще!

— Я тоже так подумала.

— Креветки! Стиву нужны креветки. Он же их любит, я чуть не забыл!

— Он любит креветки?

— О-о-о, и он, и его кот — Пират. Ты его еще увидишь…

— Жду — не дождусь!

И они, привлекая внимание счастливыми лицами, зашагали по проходу.

* * *

Все девушки оказались такими разными: Шерин веселой и общительной, Меган молчаливой, Лайза шумной, Элли очень мягкой, почти воздушной. Она и тот мужчина, про которого она на полигоне подумала, что он убивает даже во сне — Рен. Как странно складываются пары…

А сама Ани и Дэйн — разве кто-то мог подумать?

Несмотря на различные характеры, ей казалось, она сможет с ними подружиться. Может, не сразу, постепенно, но сможет. Было бы здорово иногда ходить в кафе, общаться, совместно выезжать на отдых…

Но больше всех прочих, ее удивила гостья, пришедшая без мужчины — Бернарда. Та самая коллега Дэйна, которой Ани в свое время так и не смогла дозвониться. Улыбчивая, красивая, сложная, глубокая. Вроде бы общительная, но, как будто, себе на уме. И теплая. Казалось, она светилась изнутри. И хоть в сумерках ночи этого не было заметно глазами, Ани постоянно ощущала исходящее от той тепло или, лучше сказать, свет… Какая многогранная личность.

— Это наш телепортер. И мастер по работе с материей.

Дэйн незаметно возник рядом из темноты. Пахло ночной прохладой, тлеющими углями, жареным мясом и луком. Постоянно хлопали пробки открывающихся бутылок; смеялся над шуткой мужчины со шрамом синеглазый красавчик — Логан. Подрывник копошился возле ящиков, устанавливал ракеты, проверял фитили.

— А что такое «материя»?

— Я и сам точно не знаю. Энергетическая субстанция, из которой все состоит.

— Как сложно. Надо же, кто-то умеет с таким работать.

— Каждому свое, Ани. Все что-то умеют.

— Наверное.

Звенели бокалы; в ящиках с жидким льдом крутились вертушки.

— А она пришла одна?

— Да.

— Почему? У нее нет мужчины?

Дэйн чему-то усмехнулся.

— У нее есть мужчина.

— Но он занят?

— Почти все время.

— Кем же он работает?

— Он Создатель Уровней, Ани. Глава Комиссии и мой Начальник — Дрейк Дамиен-Ферно.

— Шутишь?!

— Нет, любовь моя. Не шучу. Ты еще с ним познакомишься…

— Не хочу!

— А он навряд ли тебя спросит.

Теплые руки обняли ее за талию. Какое-то время они вместе смотрели на то, как Барт выпрашивает у Мака очередной кусочек мяса.

— Ты обожрешься, меховой сгусток! Вообще бегать не сможешь!

Правильное поскуливание, поставленные на джинсы когтистые лапы и умильный «гав» — все, готово! Мясо отправилось в собачий рот. Барт довольно чавкал, а Аллертон ворчал, что опять отдал непонятно кому половину шашлыка. Через несколько секунд Дэлл объявил о готовности фейерверков к полету.

— Будем запускать их сейчас? Или чуть позже? Кто что думает?

— Сейчас!

— Позже!

Мнения разделились. Вдруг из темноты, держа за руку Ани, выступил Дэйн.

— Друзья, прежде чем мы запустим ракеты, я хотел бы попросить секунду внимания и тишины…

Он держал в руках коробочку.

И он только что спросил ее, согласна ли она стать его женщиной.

Его. Женщиной.

И это при всех: при коллегах и их вторых половинах, при докторе, при черноволосом «Вороне», при Барте и даже торчащих на противоположной стороне улицы соседях. Прямо здесь, на лужайке.

И она кивнула. Смущенно прошептала «да» — голоса не хватило на большее, и почувствовала, как на палец скользнуло кольцо — его кольцо. Тишина взорвалась аплодисментами и криками «ура-а-а-а!» прямо во время их поцелуя. Они были счастливы — эти люди, — счастливы за них с Дэйном. Они не знали ее так хорошо, как знал он, но уже радовались — верили, он сделал правильный выбор.

Ани обнимали чьи-то руки, о край ее бокала постоянно звенели стенки чужих, а она делала вид, что не плачет — это просто дым, дым с мангала.

В этот самый момент, она, как никогда ясно ощутила, что стала частью семьи — одной большой семьи, где каждый готов встать горой за тех, кого любит, где всегда найдутся добрые слова, где всегда царит доверие, понимание и нерушимая крепкая дружба.

— Спасибо, Создатель. — Прошептала Ани-Ра мысленно. — За плохое, за хорошее и особенно вот за это. Спасибо.

Одновременно с ее мыслью, в небо поднялись разноцветные ракеты, а воздух взорвался хлопками, улюлюканьем и восторженными криками.

Небо, пронизанное лучами и искрами, дружные люди вокруг, счастливая собака, обнимающие за талию руки, ощущение своего дома, места, команды, мужчины — что еще нужно для счастья?

Ничего. У нее теперь есть все, абсолютно все, и отныне и далее она собирается этим наслаждаться.

Ани погладила на запястье Дэйна крохотные волоски, потрогала ремешок подаренных Бернардой часов и тихо, так, чтобы никто не услышал, прошептала «мой».

Ей в макушку уткнулись теплые мужские губы.

Эпилог

Пока Бернарда, Ани и Клэр наслаждались просмотром очередной серии мультфильма «Маша и Медведь» — из телевизионного экрана в гостиной то и дело долетал в спальню бодрый и звонкий голос главной героини, — Дэйн с кропотливостью хирурга объяснял восьми сидящим на ковре смешарикам суть важной задачи.

— Это будет шутка. Розыгрыш. Понимаете?

— Утка! — Подтвердил один из пушистиков.

— Рыгрыш. — Попытался повторить сложное слово второй, но так и не смог выговорить его.

— Да, розыгрыш. Вам нужно будет превратиться вот в это.

И он достал заранее напечатанные изображения.

— Ты, — Эльконто ткнул на первого смешарика, — превратишься в козу.

— Озу?

— Да. На сутки. И нужно, чтобы у тебя на рогах висела записка: «С любовью, от Дэйна».

— Онял! Озу!

— Да, в козу. Ты, — палец снайпера указал на следующую Фурию, — станешь вот этим.

— О-о-о! — Пушистик явно остался доволен. — От!

— Да, кот. Черный. И тоже с запиской, что это от меня. С любовью. Это для Стива.

— Ага…

— Следующий будет вот этим, а ты вот этим… а ты…

Зашелестели листки бумаги; Фурии внимательно взирали на картинки — запоминали, бубнили отрывочные слова, слушали пояснения и хихикали.

— Не давайтесь им в руки — никому! Чтобы они не попытались вас выкинуть, выставить во двор или сделать что-то еще.

Нет, настоящего вреда им никто не причинит — за это он не переживал. Ребята хоть и брутальные, но животных любят.

— Бегать?

— Да. Убегать. А через двенадцать часов вас всех тихонько соберет Бернарда. Подъедет за каждым, я с ней уже договорился. Вы отлично проведете время, а потом вернетесь домой. И все это будет отличной шуткой! Да? Поможете мне?

— Можем! Можем!

Возможно, Фурии никогда и никем не были до конца изучены и оставались загадкой даже для Дрейка, но шутки они любили — это точно.

— Ожно я ду оршок? — Вдруг спросил самый правый Смешарик, и Дэйн из этой фразы ровным счетом ничего не понял.

— Что?

— Я. Оршок. Ющий…

— В рот мне ногу. Ничего не пойму…

— Оршок!

— Что «оршок»? Что ты пытаешься сказать?

Смешарик почти обиделся.

— Я! Ющий оршок!

Пришлось пригласить в спальню Бернарду.

— Он спрашивает, можно ли он будет поющим горшком. Помнишь, они как-то притворялись вазами?

— И пердели?

— Да.

Дина не удержалась и захихикала, а Эльконто восторженно посмотрел на желтоглазого энтузиаста.

— Можно. И вообще, мне нравится! Будь горшком!

* * *

В ту ночь им с Ани выспаться не удалось.

Первым, — а это случилось ровно в час ночи, — раздался звонок от ассасина отряда — Рена Декстера, который кричал (они специально для этого случая поставили телефон на громкую связь), о том, что коза на кухне — это несмешно! Она цокает копытами, постоянно что-то жует и пугает Элли. И вообще, все эти круглые выпавшие с нее какашки Эльконто будет собирать сам. Собственноручно! И вообще, если он хотел этим подарком кому-то угодить, то угодил только Хвостику, который теперь постоянно висит на другом хвостике — козьем, счастливо скачет по дому и пытается играть с новым другом…

Вторым позвонил Мак — он был предельно лаконичен. Сообщил о том, что если этот чертов петух не перестанет орать на его кухне каждый час, Аллертон сварит из него суп. Конец сообщения.

Ани, уткнувшись в плечо Дэйна, икала от смеха.

Третьим был Стив. Док вообще не смог выдавить многого, и ограничился фразой: «Дэйн, убью. Приду утром и натру тебе рыло…»

Раздались короткие гудки.

— А кто у него?

— У него появился второй кот.

— Ты же говорил, что он и первого не хотел?

Эльконто скорчил злобно-мстительное выражение лица.

— Вот поэтому у него появился второй.

Нет, сон им в эту ночь не грозил — звонки раздавались один за другим.

— Дэйн! Сколько ты учил этого попугая говорить «Программист-пудурас!» Очень смешно. Позвони мне, как проснешься, и забери эту чертову птицу, — в трубке на секунду раздался шорох, хлопанье крыльев, выкрик «Логан-бабник! Бабник-пудурас!», а следом полилась нецензурная брань самого объекта птичьих насмешек. — Эльконто, блин,… черт,… утром поговорим.

Бип.

Следующий.

— ТЫ ПРИПЕР МНЕ ПИТОНА? Дэйн, повешу на ближайшем дереве! (Канн)

— Ха, у тебя получилось пошутить! Кстати, Шерин очень нравится эта обезьянка. Если мы приучим ее не таскать по дому все, что плохо лежит, то оставим себе. (Халк)

— Чем его кормят, Дэйн? Чем? Ну ты и болван… Вот скажи — нафига мне ежик? А если я или Меган наступим на него впотьмах? (Дэлл)

И лишь один звонок все никак не желал раздаваться — от Баала.

— Как думаешь, он уже догадался?

Ани смотрела в темный потолок, улыбалась и гладила его по руке.

— Если еще не догадался, то скоро догадается. Наверняка уже пытается понять, откуда по всей квартире запах…

— Нюхает углы…

— Носки, ботинки…

— Трусы…

Она хрюкнула.

— Заглядывает под кровать…

— И в холодильник.

— А когда он нюхнет горшок…

— То утром точно будет здесь. И очень злой.

— Как думаешь, отобьемся шваброй?

— Ну, еще бы! Спи моя радость. Спи. Мы свое дело сделали.

И Дэйн, довольный настолько, насколько может быть доволен полноценно и изощренно отомстивший друзьям человек, повернулся на бок, обнял любимую женщину и закрыл глаза.

Эпилог 2

На дворе стоял конец августа.

Улицу обнимал золотой вечер; струился сквозь кроны деревьев оранжево-розоватый свет, между стволами шелестела акация, покачивались растущие на клумбах вдоль стен дома розовые кусты. Одни бутоны успели увянуть, другие только набрать цвет; воздух пах травой, подступающими сумерками и бензином.

Ани сидела на крыльце и смотрела, как по ступеньке, у кроссовка, ползет муравей. Шумно дышал, пытаясь охладить тело под теплой шерстью, Барт. Когда у ворот показался хозяин, пес поднялся, потрусил вперед и радостно залаял.

Дэйн потрепал шумного любимца по голове, приблизился к крыльцу, сбросил с плеча сумку и чмокнул Ани в щеку. Спросил:

— Ну, что? Как прошла встреча?

— Ты знал? Знал, что он собирается мне сказать?

— Вообще-то, знал. Дрейк звонил мне утром. Обрисовал ситуацию в нескольких словах.

Эльконто несколько раз оттянул на груди футболку, провентилировал вспотевшую грудь и тоже опустился на ступеньки.

— И что? Что ты ему ответила?

— А что я могу ответить? Это так сложно… И так неожиданно.

— Но ты же сама хотела новую работу?

— Но… такую?

Она явно пребывала в замешательстве. Смотрела на ограду и изредка проезжающие за ней автомобили, покусывала губы и то и дело чесала укушенную мошкой ногу.

— Руководитель Повстанцев, Дэйн. Ты себе это представляешь?

— Я? Да. Он давно поговаривал, что эту должность неплохо бы ввести, но ждал подходящего для нее человека.

— Но я… разве я подходящий человек?

— Ты прошла Войну, и это был его тест.

— Да, он объяснил. Сказал, что только тот, кто смог продержаться, прожить все трудности, понять и преодолеть их, будет способен командовать остальными. Но зачем ими командовать?

— Чтобы они чувствовали поддержку, Ани. Чтобы им на пути встречались командиры групп, способные объяснить, что к чему, снабдить оружием, рассказать, куда и как стоит двигаться, научить хотя бы азам. И ты будешь тренировать этих командиров.

— Но ведь с Войны все равно никто не выходит.

— Это так. Но скажи, что лучше — быть стадом овец и брести без направления или же знать, что в некоторых точках есть пункты, где тебе помогут, где о тебе позаботятся, чему-то научат? Знать, что ты не один?

— Не знаю.

— Я командую солдатами. Планирую для них тактику наступлений, группирую, указываю, куда и в каком составе перемещаться. Если бы ими никто не командовал, вся «Война» давно превратилась бы в хаос.

— А так будет лучше? Если и у повстанцев появятся свои командиры?

— Думаю, лучше. У людей будет мотивация, интерес, хоть какая-то цель.

— К той же смерти…

— Даже к смерти можно прийти либо будучи тупо застреленным, либо со знанием того, что ты сражался, воевал, боролся, где-то оказался героем, что-то смог. Такой сон окажет менее разрушительное воздействие на психику, но сохранит свои встряхивающие и мотивирующие свойства. Просто это будет больше похоже на игру. Честную игру.

— Типа, я «беленькими», ты «черненькими»?

— Ну, да.

Ани какое-то время молчала. Пыталась понять, стоит ли возвращаться на Войну, пусть даже для благой цели. Что-то тянуло ее обратно, но что-то, в то же время, останавливало.

— Так что ты ему ответила?

— Сказала, что я подумаю.

— Вот и подумай. — Дэйн мягко улыбнулся. — Тебя ведь никто не торопит. Не захочешь, просто забудешь об этом предложении и найдешь то, что тебе по душе. А захочешь, так это место будет для тебя открыто.

— Не знаю, Дэйн. Не знаю…

— Подумай. Может быть, попробуешь и решишь, твое это или нет.

Он мягко притянул ее к себе и обнял за плечи, погладил по щеке.

— Не грусти, любовь моя. Все будет хорошо — так или иначе. — Через секунду серьезное выражение серо-голубых глаз сменилось озорным. — А как насчет завтра? Готова к своему второму прыжку?

— Не-е-ет! Я буду так же бояться и визжать, как и в первый раз!

— И тебя снова будут снимать на видео. Зато еще через несколько прыжков, тебе позволят прыгать со мной в паре. Хочешь?

Она рассмеялась.

— Хочу. Только с такой тушкой, как твоя, мы прилетим к земле раз в десять быстрее…

— А как же закон притяжения, который…

— Да знаю я, знаю! И шучу!

Они вместе сидели на ступенях перед домом, грелись в лучах теплого уходящего солнца, вдыхали вечерний воздух и улыбались. Вместе радовались настоящему моменту — слушали лай мелкой собачки Летти — та как раз вывела ее на улицу, — вместе провожали глазами редких пешеходов, вместе с оптимизмом и надеждой смотрели в невидимое отсюда, с крыльца, будущее.

— Кстати, о моей тушке… — Дэйн шумно шмыгнул носом и придал своему лицу почти такое же выражение, какое появлялось у Барта всякий раз при виде синего пакетика с надписью «Мясное ассорти». — Я бы не прочь съесть пару булочек «бон-бон». У нас случайно их нет?

— Случайно есть. Как раз в духовке стоят, чтобы не остывали.

— У-у-у, я тебя обожаю! — Большие ладони принялись активно ерошить длинные светлые волосы.

В ответ Ани, смеясь, попыталась отбиться от процедуры превращения ее прически в птичье гнездо.

— Мало же тебе для счастья надо!

— Мне? Мне очень много надо. Но прелесть в том, что у меня теперь все есть.

— Точно все?

— Точно. Все, и много больше.

— Чудо ты…

Он обнял и притянул ее к себе.

— Люблю-люблю-люблю-люблю…

— Медведь ты плюшевый!

— Люблю-люблю-люблю…

— Я тоже тебя люблю. Все, прекращай портить мне прическу и пошли есть булочки. Надо же силенок перед прыжком набраться, а то не решусь…

— Решишься.

— Не решусь!

— Тебя вытолкнут.

— Я им вытолкну!

Они поднялись со ступеней и, пропустив вперед, виляющего хвостом, Барта, вошли в дом.

В этот момент у ворот особняка остановилась, протерла стекла очков платочком и улыбнулась мисс Летти. Наклонилась к своей собаке и одобрительно произнесла:

— Душа в душу живут, любо дорого смотреть. Вот бы все так, да, Муся? Ну да ладно, не будем подглядывать, нехорошо это.

И старушка, прихрамывая и ведя на поводке низенькую, метущую асфальт шерстью, собачку, неспешно заковыляла дальше.

Примечания

1

Здесь имеется в виду ВаН-ДХ — учебная снайперская винтовка, используемая для подготовки и обучения армейских рекрутов. Здесь и далее примечание автора.

(обратно)

2

подробнее об этих существах можно прочитать в книге «Игра Реальностей». Том 2. Здесь и далее примечания автора.

(обратно)

3

Здесь идет речь о событиях, описанных в романе «Игра Реальностей». Том 2. Здесь и далее примечания автора.

(обратно)

4

Здесь и далее это слово может использоваться для обозначения здания Комиссии.

(обратно)

Оглавление

Пролог

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Эпилог

Эпилог 2 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg