«Мой любимый шут»

Анна Семироль МОЙ ЛЮБИМЫЙ ШУТ

Мама глядела с укором.

— Рита, ну когда это закончится? Тебе самой не надоела это затянувшаяся комедия?

— Я не шучу, — в сотый раз попыталась быть убедительной я.

Снова не помогло. Мама пожала плечами и вернулась к поливке цветов, а я нахлобучила ненавистный парик, мигом став похожей на овцу из детского спектакля, подхватила со стола пакет с залатанными джинсами, бочком, преодолевая пружинящее сопротивление обручей пышной юбки, протиснулась в дверь и постучала каблучками на выход.

— Ма-ам, закрой за мной! — крикнула я и зацокала вниз по лестнице.

— У всех дочери как дочери, — жалобно сказала мама мне вслед, — о принце мечтают, одна моя…

Щелчок замка откусил конец фразы. Бедная мамочка. Я очень плохая дочь. Нет, я не запойная пьяница, не курю анаши и не целуюсь с подружками. Я почти не ругаюсь. Я учусь в универе. Я даже самостоятельно устроилась на работу во дворец. Эх, всё гораздо хуже. Дело даже не в моей любви к панк-року, короткой стрижке и мечте о мотоцикле. К этому ты давно привыкла, мамочка. Тебя беспокоит другое: твоя единственная дочь мечтает выйти замуж за…

— Эй, поосторожнее! — гневно завопила я в спину стремительно удаляющегося странствующего рыцаря на пегой лошадке. Совсем эти бродяги распоясались! Правила дорожного движения для кого писаны?

Дурак. А я чуть не измазалась. Во был бы финт: королевская белошвейка по уши в грязи! И ещё раз: дурак. Чтоб тебе ни одного негодяя за месяц не попалось!

Часы на Здании Совета высвечивали без десяти восемь, и я заторопилась. Почти бегом добралась до ворот королевской резиденции, предъявила на входе паспорт усатому стражнику. На самом деле безусому: стражника звали Лео, по выходным мы вместе тусили в местном рок-клубе. Лео усы полагались по долгу службы. Я бы точно не выдержала: каждый божий день с утра сажать себе под нос завитые усищи на вонючем клею. Бедный Лео!.. Проехали. Точнее, прошли. Пропрыгала к служебному входу по мощёной дорожке, стараясь не угодить тонким каблучком в щель между камнями и на бегу раскланиваясь со знакомыми сослуживцами. Три ступеньки, массивная медная ручка внушающей трепет мощной двери… Ура! Я не опоздала!

В галереях дворца царило обычное утреннее оживление. Народ спешил по рабочим местам, сменялась стража, мелодично хихикали фрейлины (одни — потому что фрейлинам полагалось глупо хихикать, другие — оттого что просто были хорошенькими дурочками), на бегу лупцевали друг друга половниками разномастные толстощёкие поварята, шуршали перечитываемыми на ходу бумагами королевские статисты, бухгалтера, летописцы. На одном из поворотов меня чуть не сбила с ног знакомая прачка Лилия, на другом — поймал и принялся щекотать какой-то лакей. От неожиданности я едва не забыла об этикете, и вместо визга чуть не выдала непристойное трёхэтажное ругательство. Не совру, сказав, что вздохнула с облегчением, переступив порог своей рабочей комнаты. Подружки-сотрудницы Василина, Алиса, Симона и Лола уже сидели на своих местах и как обычно, вели бестолковый трёп. Трёп прервался для обмена приветствиями и спустя секунды возобновился. Я прислушалась: снова перемывали кости принцу Мартину.

— Ой, девоньки, я помру: он, когда зевает, так на миленького зверька похож! — тарахтела Лола, в избытке чувств закатывая глаза.

«Ага, похож. На выхухоля», — злорадно подумала я.

— Чудо! Диво как хорош! — заахала Симона, хлопая длинными ресницами, — Я так хочу, чтобы меня перевели во фрейлины! Так я смогу видеть его каждый день!

Она восторженно заломила руки и зажмурилась. Позёрка дешёвая… Тему подхватили Алиса и Василина:

— Я бы не смогла работать фрейлиной, — плаксиво протянула тощая томная Алиса, — Я бы каждый раз при виде Марта падала в обморок…

— А он бы заботливо и нежно приводил тебя в чувства, — мечтательно предположила Василина.

— И она бы опять вырубалась от волнения. Замкнутый круг, — вмешалась я, — Девочки, где план работы на сегодня?

Девки скисли и надулись. Лола с презрительным фырканьем протянула мне бумажный листок. Так, посмотрим: наволочка с вышивкой гладью (вычеркнуто), комплект батистовых носовых платков с королевским вензелем (вычеркнуто), ночная сорочка для Её Величества (тоже вычеркнуто), две пары кружевных манжет для принца (естественно, вычеркнуто). Остаётся рубашка для шута. Рубашка для Шута?!

Не веря своим глазам, раз десять перечитала эту несчастную строчку. Неподвластное разуму и оттого подверженное наивности глупое сердце затрепыхалось пойманной рыбой, уголки рта самопроизвольно поехали к ушам, растягивая губы в дурацкой улыбке. Я ощутила себя болезненно-счастливой.

— А у Ритки руки трясутся, — заметила Василина, — Такими руками только работу портить.

— Пусть портит! У неё из жалования вычтут, — влезла противная Алиса, — За университет платить будет нечем…

Волна счастья схлынула. Во мне зашевелилось раздражение.

— Сударыня, не соблаговолите ли Вы свернуть свой длинный язычок в рулон и засунуть его себе в задницу? — ледяным тоном спросила я.

Алиса взвизгнула, как сверло и бросилась на меня, и если бы её не схватили остальные, мы бы подрались. А что? Это я умею. Ну, раз нет, так и не надо… Я гордо удалилась в свой рабочий угол, а девки принялись утешать хлюпающую носом подружку:

— Душенька, успокойся! Ну, нашла с кем связываться! Ты же у нас умница-мастерица, а не эта криворукая курица… Оставь, Алисочка! Не плачь. Давай, садись за работу. Вышей манжеты для нашего прекрасного принца… Он увидит, порадуется, тебя похвалит… А этой гадине Ритке мы ничего не дадим для принца шить!

Я представила себе, как принц Мартин возит Алискиными манжетами в тарелке с мясом, потом вытирает с губ жирный соус… Стало смешно. А потом — жалко. И как мои бестолковые соратницы до сих пор не поймут, что принцу, королеве и всему Двору плевать на нашу работу? Мы для них всего лишь челядь. Грязь под ногтями. И не стоит обольщаться званием королевской белошвейки. Вряд ли Его Высочество принц Мартин задумывается о тех, кто шьёт те трусы, которыми он ежедневно обтягивает свой холёный зад…

Забавно. Для кого-то зад принца — фетиш. А на самом деле — обычная попа. Потому что наш принц — самый обычный человек. Только высокопоставленный. Или высокопосаженный? Обычный, обычный. Как и вдовствующая королева-регентша, пребывающая в состоянии хронической беременности от целого сонма своих любовников. Любовники — тоже люди из плоти и крови, каждый со своими слабостями, привычками, закидонами. Просто слава и власть делают человека сексуальнее в глазах других. А раз сексуальный — обожать! Вот принцип подавляющего большинства. Я к этому большинству не отношусь.

— У кого образцы тканей? — спросила я, вспомнив, что на работе принято заниматься делом, а не мечтать.

Естественно, серпентарий мой вопрос проигнорировал. Спасибо, сударыни, вы очень и очень любезны… без вас обойдусь. Я поднялась с креслица (неудобного, плетёного, хоть и очень миленького на вид), поправила чуть перекосившийся корсет и принялась за детальный осмотр комнаты. Так… на столе раскроя нет, на стеллажах с бижутерией нет, около швейных машинок тоже нет, у девчат на столах тоже не видно… ага, вот вы где, мои дорогие: лежат себе тихонечко на подоконнике.

Обожаю перебирать лоскутки материи. Я кинестет, для меня осязание — главенствующее в восприятии окружающей действительности. Прикосновение к различным лоскуткам рождает целый вихрь ассоциаций.

Батист — морозное утро, сахарный хруст снега под ботинками ранних прохожих…

Атлас — запах книжной пыли, молчаливые ряды старинных фолиантов в университетской библиотеке. Грызу карандаш над конспектами…

Хлопок — прийти вечером домой и со счастливым вздохом уткнуться носом в мамино плечо…

Плюш — толстые пушистые щенки на королевской псарне. «Хочешь, выбери себе любого.» — «Нет, ну что ты… Это королевские.» — «А я дарю их всех тебе. Королевских.» — «Смешной…»

Латекс — восторженные вздохи посетительниц ночного клуба: «Ах, принц, принц! Красив, как бог! А как танцует!» Лоск и глянец бесполезной мишуры…

Шёлк — шушуканье глупых фрейлин, надменные лица, длинные накрашенные ресницы, скрывающие пустоту кукольного взгляда…

Джинса — чуть заметная сеточка морщин в уголках насмешливых серых глаз, узкие губы, огонёк сигареты. «Дай мне.» — «Нельзя. Курящая женщина — это пошло.» — «А тебе, стало быть, не пошло?» — «Мне всё можно. Весь я — не всерьёз.»

Ситец — щедро выкрашенные зелёнкой коленки, облупившийся на солнышке розовый нос, мир, яркий, как радуга…

Кружево — распухший от насморка нос знатного вельможи, то и дело ныряющий в платок с вензелем…

Бархат — муаровые разводы сна, шёпот и бормотание где-то на зыбкой грани реальности и беспамятства, кошки, когти, царапины…

Замша — простенькая, но очень удобная курточка, купленная мной на первое жалование…

Парча — холодное, гордое, тяжёлое лицо, бесстрастный голос: «Работаете, девочки?», дружное обморочное блеяние: «Да, Ваше Величество…» Удаляющиеся шаги равнодушной, холёной власти…

Кожа — высокие сапоги на «молнии», поскрипывание седла, слегка покачивает — мерно, в такт шагам. Запах лошади — вроде бы и неприятный, резкий, но я почему-то вдыхаю его с удовольствием… «Мне хотелось бы иметь фотографию, на которой ты гарцуешь на лошади.» — «Это просто. В следующий раз я прихвачу с собой фотоаппарат.» — «Нет. Не надо. Изображения всегда врут. Воображение — никогда. Я запомню тебя такой…»

Лён — бабуля, жутко чопорная, сухонькая, важная, как придворная дама, юбка волочится по полу, я смеюсь, наступаю бабуле на «хвост», отпрыгиваю в сторону, она пальцем грозит…

Шифон — взгляд из-под опущенных ресниц, солнечный зайчик на потолке, долгий, щедрый утренний зевок, чай с запахом смородинного листа…

Кто-то из девчат уронил на паркетный пол напёрсток, и резкий звук вырвал меня из уюта фантазий. Ну, сударушка Маргарита, сегодня Вы невероятно медлительны, не находите?

Так. Пусть рубашка будет атласной. А цвет он выберет сам. Я взяла сколотые булавкой лоскутки-«пробнички», сантиметровую ленту, блокнот с карандашиком и отправилась в королевские покои.

Словосочетание «королевские покои» моя мама произносит с лёгким восторженным придыханием — словно речь идёт о святыне. Для меня же это всего лишь апартаменты моего начальства. Да, я чувствую себя тут немного неуютно, поначалу вообще робела, но никогда не относилась к данному зданию из дворцового ансамбля как к обители ангелов (а то и богов). Разве встретишь в раю монтёра, починяющего электропроводку? А молоденькую уборщицу, старательно выводящую с ворсистого ковра пятно от вонючей кошачьей мочи? А лакеев, натирающих какой-то мастикой паркет в бальном зале после того, как принц Мартин избороздил его роликами? И наконец, в каком таком раю можно увидеть Её Величество, выходящую из санузла? Я бываю в королевских покоях почти каждый день, и могу поклясться: жизнь тут идёт самая обычная, за исключением тех дней, когда во дворце проходят официальные приёмы или какие-либо торжества.

Поднимаясь по широченной лестнице из белоснежного мрамора, между третьим и четвёртым этажом я встретила королеву со свитой: Её Величество стояла у окна и задумчиво колупала ногтём краску на оконной раме. Отшелушенные кусочки краски падали на кудрявую макушку сидящего на подоконнике пятилетнего принца Георга (по слухам — сына от одного из королевских визажистов). Малыш увлечённо листал лежащую у него на коленях яркую книгу.

— Доброе утро, Ваше Величество, — присела в реверансе я и обратилась к Георгу: — Доброе утро, Ваше Высочество.

В этот момент сверху по лестнице съехал на скейтборде принц Мартин, заставив завизжать и броситься врассыпную доселе мирно сидевших на ступеньках фрейлин.

— Мартин, прекрати! — раздражённо воскликнула королева, — Довольно детства! Некуда девать энергию — покатайся верхом или сходи на теннисный корт!

— Что хочу, то и делаю, — невозмутимо отозвался наследник престола, — Тем более, это мой дом.

Её Величество резко отвернулась от окна, схватила принца за локоть.

— Постыдился бы людей!

Мартин дёрнул рукой, высвободился, презрительно скривил губы.

— Кого тут стыдиться? Их? — указал он на фрейлин, — Её? — кивок на меня, — Да они куклы безмозглые!

— Мартин!!!

— Отвяжитесь, маменька, — отмахнулся принц, и скейт загрохотал вниз по лестнице, унося хозяина прочь.

Я почувствовала себя оплёванной. С ног до головы. Хотелось пойти и хотя бы умыться. Я зачем-то посмотрела на королеву. Её Величество на миг показалась мне покрытой пылью фотографией. А потом наши взгляды встретились.

Точно также смотрела на меня мама, когда год назад я сообщила ей о своём новом романе. И так же она смотрела на отца, когда тот уезжал в очередную длительную командировку.

— Я не кукла, — вырвалось самопроизвольно.

— Я знаю, — улыбнулась одними уголками рта Её Величество, — Иди.

Жмущиеся к стене фрейлины вымученно хихикали. Маленький принц Георг задумчиво разглядывал осла на картинке. Этажом ниже что-то громыхнуло и покатилось. Я мысленно от души пожелала Мартину въехать в собственный портрет в галерее на втором этаже.

Раздумывая на тем, как портит людей власть, я добралась до апартаментов Шута. «Апартаменты»… две комнатки — спальня и маленький кабинет. И надо же — «апартаменты»! Дурацкая вычурность абсолютно во всём.

Шут сидел за массивным столом и что-то писал. Колокольчики на колпаке едва вздрагивали. Я тихонько подошла, уселась в креслице рядом со столом, поджав ноги, и медленно заскользила взглядом по такому знакомому лицу.

…Узкое, немного даже вытянутое. Острый подбородок, отчётливая линия скул, нос с лёгкой горбинкой. Тонкие бледные губы, над верхней справа — маленький, почти незаметный шрамик. Щёточки бровей, дуги ресниц. Глаза — спокойные, тёплые, большие, взгляд глубокий, с лёгким налётом грусти — словно море в штиль. Ну посмотри же на меня, мой любимый шут!

— Привет, — улыбнулся он, отрываясь от рукописи, — Я уж начал беспокоиться, куда подевалась моя дама сердца.

— Привет. Извини, что заставила поволноваться.

Он отложил рукопись в сторону и с наслаждением потянулся. Зазвенели бубенчики.

— Ты даже пишешь в этом дурацком колпаке, — с укоризной вздохнула я, кладя локти на стол, — Он тебе не надоел?

— Я на работе, Рита. Я же шут, помнишь?

— Но тут же тебя никто не видит!

— Не суть важно. Я просто шут. А ты немедленно рассказывай, где три дня пропадала.

Я молча теребила свой блокнот. Вообще-то последний раз выходя от Шута, я поклялась себе, что когда мы снова встретимся, я ПОПРОШУ… Встретились. Просить было почему-то страшно.

— Рита, эй… ты чего?

И действительно, чего это я? Вот же мой Шут — почти родной, любимый, понимающий, самый лучший. Кажется, он всю жизнь был рядом… Эх, была не была!

— Возьми меня замуж.

По-моему, вышло слишком тихо. Или слишком громко. В общем, слишком. И страшно стало от этого нахального «слишком». А потом я поняла, что мой Шут смеётся: по-доброму, с облегчением — будто ожидал от меня чего-то глобально-ужасного, а оказалось-то…

— Так возьмёшь? — совсем уж нагло спросила я.

Теперь наступила его очередь молчать. Надо думать, ошарашено. Или нет?..

— Послушай, ты, наверное, пошутила? — прозвучал воистину дурацкий вопрос.

— Нет.

— То есть, ты хочешь стать моей женой? — он покинул своё место и зашагал по комнате — от двери к столу, от стола к окну и обратно, — Ты хочешь стать женой шута?

— Да.

— М-маргарит-та!!! — воскликнул он, — Я же старый!

— Четырнадцать лет — не разница, — упавшим голосом сказала я.

— Я же некрасивый, не имею ни хорошего заработка, ни дома… Зачем тебе нищий шут, Рита?

И тут я жутко разозлилась. Подошла к Шуту, встала перед ним на цыпочки — чтобы глаза в глаза, а не в подбородок — и сказала:

— Зачем? Я, веришь ли, люблю тебя. А ты, кажется, говорил одно время, что любишь меня. Или нет?

— Да, — услышала я уже у двери, выходя.

Не остановилась. Не осталась. Не женское это дело…

* * *

Болела. Злилась. На работе угрюмо сидела в углу и не отвлекалась на посторонних (а они только и рады были), монотонно делала своё дело. Дома штопала к зиме шерстяные носки и помогала маме закатывать в банки лимонное варенье. Мама пела. Ей желтеющие в банках лимоны напоминали канареек и создавали солнечное настроение. Меня присутствие в холодильнике законсервированного солнца не спасало. Не грело.

Получили письмо от деда. Он наконец-то купил себе ишачка и очень радовался. Они с бабушкой поселили скотинку в чистой просторной пристройке к дому и всячески холили и лелеяли. Это хорошо. Дед давно мечтал об ишачке.

Кошка Пуфффа всласть повисела на моём рабочем платье и подрала оборку. Даже не обиделась: знала, что Пуфффа глупая и ей всё равно, что драть — платье ли, занавески, покрывало, мамину шаль…

Вечера были пресными, как плохой сыр. Приходила усталая из универа, без особого аппетита ужинала, потом подсаживалась с книжкой сказок на диван к маме. Мама смотрела телевизор. По телевизору молодёжь тащилась от принца Мартина и нового поп-идола, абсолютно неотличимого от всех предыдущих представителей древнейшей профессии (я о шоу-бизе, а вы что подумали?). Мама умилялась принцем, а я читала детские сказки. Сказки все были о принцах, принцессах или крестьянах, иногда — о животных. А мне хотелось сказок о шуте. Хотя бы одну и именно сказку, потому что, как мне казалось, реальностью я была сыта по горло.

Заходила соседка Адель, звала посмотреть на распустившийся у неё на подоконнике восхитительный цветок. Сходила. Посмотрела. Восхитилась. А про себя подумала, что он слишком яркий и аляповатый. А что якобы пахнет божественно… У меня всё равно насморк.

Обещала Адели вышить для неё портрет цветка на наволочке.

У всех свои идолы.

Через три дня мама догадалась, что я больна. Назначила лечение: мы в выходные прошлись по магазинам, прикупили мне сапожки, маме — сумочку, сходили в театр, но спектакль был модерновый, и я уснула в середине первого акта. После театра был модный салон, где я ультракоротко подстриглась и выкрасила оставленный ёжик чёрным. Мама была в шоке, но ничего не сказала.

Правда — какая разница, что я за образина, всё равно на работу во Дворец все парики надевают. Овечьи и не очень. Некоторым даже идёт. А Лео приклеивает усы.

Рубашку Шуту я сшила. Даже без мерок. По памяти. Мне ли не помнить… Отнести готовое попросила Василину. Васька немного поворчала чисто по инерции, но просьбу выполнила. Вернувшись, заявила:

— Этот паяц был со мной груб. А тебе велел передать, чтобы приходила сама, — и уже тише, чтобы не услышали другие: — Соскучился. Я бы даже сказала, что волнуется.

— Угу, — усмехнулась я, — Щаз побегу. Всё брошу и помчусь.

— За мужчинами бегать неприлично, — нарисовалась уж очень правильная Алиса.

«Кто бы говорил», — раздражённо подумала я, но смолчала. Сил на скандалы не было.

Два дня спустя к нам заглянула прачка Лилия, поманила меня пальцем в коридор, а когда я вышла, сказала, что Шут в лоскуты изорвал все свои рубашки и требует новых. Лично от меня. Услышав в ответ лаконичное и решительное «перебьётся», Лилия разразилась укорами:

— Ну не будь ты ребёнком! Дорожишь кем-то — засунь свой норов в сундук и защёлкни замком! Глупо даже думать о попытках переделать взрослого мужика!

— Никто и не собирается его переделывать. Вот ещё! — фыркнула я.

— Будь ты попроще!

— Не хочу. Надоело.

Да, наглая… Лилия смотрела пристально. Так смотрят на стрелку весов, прикидывая, хватит ли денег расплатиться за товар. Ну давай, спрашивай…

— Рит, у вас всё нормально?

Так и знала.

— Нет. Я болею, — призналась честно.

Лилия поправила выбившуюся из-под накрахмаленного чепца кудрявую прядь.

— Послушай, подруга, а ты уверена, что всё правильно поняла?

Ай да Лилия! Может, она мысли читает? Откуда ей тогда знать? А вопрос-то «в яблочко»… М-да.

— Вот и подумай, — подмигнула мне проницательная прачка и удалилась, шурша по полу юбкой.

Думала. Сперва на работе: так закопалась в дебри собственных мыслей, что чуть не пристрочила швейной машинкой собственный палец к шёлковому пододеяльнику. Затем по пути домой: кажется, не ответила на вежливые приветствия маминым знакомым. Думала дома: две ложечки соли в чай себе, одну — маме.

Наверное, я абсолютно тупая. Ну как можно по-другому понять фразу: «Зачем тебе нищий шут, Рита?» Для меня это значило только «Рита, ну на фига мне ты в качестве жены?» А как ещё?.. Как я должна была себя повести? Что обязана была ответить?

«Я люблю тебя, Шут. С самого сотворения моего мира, с самого детства, с той секунды, как я себя осознала чем-то отдельным от других и прочих. Я когда тебя впервые увидела — ещё по телевизору, много лет назад — я поняла, что ты — мой самый-самый. Ты тогда и в кадр-то попал случайно… таким настоящим. Без непременной улыбки и дежурного набора хохмочек, без рабочего костюма привычного веселья… Серьёзный, спокойный, умный человек. Ты мне нужен, Шут. Ты, а не избалованный Мартин, не кривляки из кино и со сцены, не простой, как блин на сковородке, Лео… да и никто другой. Я тебя выбрала, я полюбила тебя, а не дурацкий образ придворного острослова…»

Смяла исписанную зелёной ручкой салфетку, подтянула к себе другую, чистую. Мятый комочек краснел, синел, зеленел в свете рок-клубовских стробоскопов и дрожал на столе в такт ритмичному полумаршевому грохоту, несущемуся со сцены. Я пила водку с лимонным соком. Вторую.

«Я в универ поступила для тебя. Из-за тебя. Чтобы быть с тобой на равных. Знала же, что дурочка тебе не нужна. Надо мной в лицее смеялись: все девчонки коллекционировали вырезки из газет и журналов про принца, а я готова была всё отдать за единственную твою фотографию. Мама и та… думала, что я по отцу скучаю. Слово выискала где-то в энциклопедии: «сублимация». Потом автоматически перевела всё в разряд затянувшихся фарсов. Она и сейчас не верит. Даже после того, как я ей рассказала, насколько мы с тобой стали близки…»

Ещё один дрожащий бумажный комок. Глоток из бокала. Очередная чистая…

«Мой дед ишачка купил. А я сама себя таким вот ишачком чувствую. Ты — воплощение моего упрямства. Любимое, лелеемое, навязчивое… Шут, давай всё пошлём на хрен? Дуэтом. Тебе-то ничего… а мне тяжело будет отказаться. Ты — цель, мечта, фундамент для меня самой, такой, какая я есть. Какой я сама себя сделала. Ты — все мои победы. Потеряй я тебя — себя лишусь. Мне не хочется в общее стадо, к примитивным желаниям и розовому заискиванию. Шут, я рядом с тобой себя человеком чувствую… а ты спрашиваешь, зачем ты мне… Ты моё всё…»

Три. Жмутся друг к другу, как птенцы. Или зверушки замёрзшие… Неотправленные письма. Неотравленные мысли. Мне немного очень жаль. Где-то в глубине души мне ужасно хочется, чтобы мой Шут осторожно взял вас в ладони, нахмурился, бережно расправил, разгладил, прочёл, беззвучно шевеля губами и улыбнулся — глазами и уголками рта…

— Дорогая Маргарита, разрешите Вас ангажировать!

Ох, Лео, ну как ты непоправимо не вовремя!..

— Присаживайся, — предложила я, выдвинув носком ботинка стул из-под столика.

Лео поморщился.

— Пойдём потанцуем. Сидишь уже больше часа.

— Ну не прёт меня сегодня, — вздохнула я и покосилась на бокал с недопитым кислым коктейлем.

— Водка? — поинтересовался проследивший мой взгляд Лео.

— Угу. С лимонным соком, — уныло призналась я.

— Дрянь какая! Её же невозможно пить! — воскликнул «наставлятель на путь истинный», — А тебе просто необходимо растрястись. Пойдёшь сама или тебя волоком тащить?

С ума сойти: сколько внимания и трогательной заботы о моей скромной персоне! Пришлось оторваться от стула и следовать за коварным Лео в беснующуюся толпу на танцпол. Запрыгали. Я энергично трясла головой, надеясь, что если мысли не уложатся в правильные стопочки, то хотя бы вытряхнутся на фиг. Несколько минут спустя немного полегчало. Чудесно. Пора всё внимание переключить на Лео.

— Ты когда прыгаешь, на козла похож! — крикнула я ему в ухо. Глупо заулыбался, но прыгать не перестал. Потом на лице отразилась Мысль, и Лео завопил в ответ:

— Не оскорблять! Бодну!

Секундная пауза.

— Ты чего пьяная такая?

Ой, и правда. То-то я понять не могу, я пляшу или пол дрыгается, как припадочный. Я заулыбалась, чувствуя себя непревзойдённо-милой:

— Я праздную!

Лео припрыгал поближе, и я очень удачно свалилась ему на руки.

— Неси меня на место! — потребовала.

Он послушно закинул меня на плечо и донёс до стола. Я сцапала бокал и залпом выпила остатки «гремучей смеси». Последнее, что я запомнила — факт исчезновения салфеток со стола и свои идиотские мысли: «Если уборщица это прочтёт — прослезится…»

Память не сохранила, чем закончилась вечеринка и кто принёс меня домой. Утром мама ядовито-вежливо отметила, что я никогда ещё так безобразно не напивалась.

— У меня драма, — морщась от похмельной дурноты, пояснила я, — Кризис взросления. Пожалуй, начну я мечтать о принце.

Почему-то маму это не обрадовало. Она надулась и ушла в гости к тётке Эмме, оставив меня помирать от головной боли.

Хорошо, что сегодня выходной, думала я, бревном валяясь на диване. Если бы моё опухшее личико увидел кто-нибудь кроме мамы и зеркала, то меня бы либо отчислили из универа, либо выгнали с работы. Давайте посмеёмся, господа: перед вами королевская белошвейка, она же — студентка исторического факультета! Элита общества, ха-ха-ха.

В стекло клюнулся камушек. За ним второй, третий. Я с кряхтением сползла с дивана, открыла окошко и высунулась. Ого! Снизу медленно поднимался оранжевый воздушный шарик. Когда он поравнялся с моим лицом, я обратила внимание на нарисованную стрелку, указывающую вниз. Посмотрела — шарик нёс мне привязанную на ленточку ромашку. Бережно взяла «груз» вместе с «транспортом», впустила в комнату. Как-то сразу исчезло всё недомогание, всё стало хорошо и приятно… Легла животом на подоконник, поглядела на текущую под окнами улицу. Ни одного знакомого лица. Спасибо, где бы ты не был.

Ромашку пристроила в мамину любимую вазочку, шарик отпустила гулять под потолок — будет у меня персональное солнышко. Встала спиной к окну и позволила себе от души улыбнуться.

— Всё равно я к тебе первая не подойду, — заявила из вредности.

— Кар-ррр! — подтвердила пролетавшая мимо ворона.

Хотелось расхохотаться. Без причины.

Вечером вернулась мама, мы в четыре руки набацали оладушек с клюквенным джемом, зазвали на ужин Адель, и втроём сделали себя чуточку счастливее и беззаботнее. Все люди время от времени имеют на это право.

А через пару дней я прославилась на весь универ.

Сидела скучная на семинаре. Боролась с зевотой. Думала о том, что за окном стемнело, ползти домой в одиночестве грустно, и как-то неуютно становилось. У доски бубнил долговязый Влад — выдавливал из себя всё то немногое, что знал о нашей королевской династии. Его речь тянулась, как плохой клей. Профессор слушал из последних сил, и лицо его выражало жесточайшую зубную скорбь. Половина аудитории зевала, в открытую пялясь на часы над выходом. Сидящая рядом со мной жизнерадостная пампушка Элен украшала тетрадку с конспектами надписью «Снег идёт!» и вязью легкомысленных завитушек.

Снег, с тоской подумала я, идёт… А я, как назло, в осенних туфлях. С работы прискакала, только и успела, что сменить вычурное трёхэтажное платье на простенький костюмчик и цапнуть со стола пакет с приготовленными мамой бутербродами. Замёрзну теперь…

Сидящие вдоль окон вдруг оживились, по аудитории зазмеился возбуждённый шепоток. Студенты почему-то принялись оглядываться на меня.

Что? Ну чего мы пялимся, дорогие сокурсники? Не надо так откровенно таращиться, мне это совсем не нравится… Впервые пожалела о том, что не ношу с собой зеркальца. Рога проклюнулись? Тушь потекла? Прыщи высыпали величиной с вишню? И не поглядеть, вот ведь!..

— Элен, — позвала я шёпотом, — Элен!

— Чего? — радостно заулыбалась она.

Я подумала, что если бы не излишний вес, Элен запросто бы выдержала конкурс на должность фрейлины — с такими улыбкоспособностями.

— У тебя зеркальце есть? Дай на секундочку, пожалуйста!

Странно. С лицом всё в порядке. И рогов нет… Что тогда?

Быстро настрочила записку: «В чём дело? Маргарита» и отослала её в гущу событий. Ответ, присланный почти моментально, скорее напряг, нежели хоть что-нибудь прояснил: «Там ТАКОЕ!!!..»

Как-то по привычке рассердилась. Развели детский сад! Давайте Ритку разыграем, вот умора-то будет! Тьфу. А я купилась. А там — ТАКОЕ… Напустила на себя как можно более равнодушный вид. Типа я — взрослый, умный человек, мне не до ваших глупых шуток.

По окончанию пары не рванулась к окну, а нарочито медленно собралась и пошла на выход, то и дело ловя на себе заинтересованные взгляды. Следом змеился шепоток: «Это она, точно… Я говорю — она…». В голове крутила колесо любопытства белка-мысль: «А что там ТАКОЕ?» С трудом подавляла в себе вполне нормальное на мой взгляд желание стремглав нестись на улицу. «Спокойно, Рита, ребята пошутили на славу», — сказала я себе в последний раз, толкая тяжёлую бронзой окованную дверь Университета.

Холодный воздух. Снег. Студенческая братия, курящая на обледенелых ступенях. Фонари — до неузнаваемости непривычные за снежной кружевной завесой. И всё это — где-то на втором плане, фоном.

Здоровенные буквы прямо на дорожке перед универом: «Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ, МАРГАРИТА! ТЫ СОШЬЁШЬ МНЕ РУБАШКУ?» Мне так чудно, что я просто не знаю, как реагировать. Молча спускаюсь по ступеням, ближе подхожу. Понимаю, что слова выложены апельсинами. Маленькими смешными солнцами.

Шут сидит на печально жующем морковку пони. Пони — цвета шоколада, на нём пёстрая попона, напоминающая лоскутное одеяло. А мой Шут замёрз. Нос — ледяной. И сугробик на колпаке.

Студиозусы стоят и внимательно наблюдают, как я хрипло говорю: «Привет, мой любимый шут». У него в руках откуда-то появляется табличка: «А поцеловать?». Я целомудренно и как-то по-дурацки тычусь губами в небритую щёку. Нестройные аплодисменты.

— Мы с тобой перед всеми ломаем комедию, — говорю сурово, и губы тут же разъезжаются в нелепой улыбке.

— Зато КАК у нас получается! — не без гордости возражает Шут и нарочито громко вопрошает: — Прекрасная Маргарита! Я задал вопрос, на который жажду получить ответ! Я его дождусь?

— Да, — смеясь, отвечаю.

— И этот ответ…

— Да! — меня просто колотит от смеха. Кураж — дело заразное.

Почтенная публика в восторге. Шут ловко спрыгивает с пони, галантно кланяется — сперва мне, затем уважаемым студиозусам и простым уличным зевакам, давая понять, что представление окончено. Помогает мне сесть на лошадку, заботливо отряхивает от снега мои брюки и негромко говорит:

— Позвони маме, скажи, что будешь поздно… или совсем не придёшь. Ладно?

Я просто кивнула. Шут потянул за уздечку, и маленький шоколадный пони послушно потрусил за хозяином по заснеженной улице к телефонной будке. Я подпрыгивала в седле и тоскливо думала о том, насколько глупо выгляжу со стороны.

А, плевать. Ну кто сказал, что у панков и счастье должно быть панковское? Фигня это всё и дурацкие предрассудки, доложу я вам…

* * *

— Ну, куда пойдём? — поинтересовался Шут, отведя пони в конюшню.

— Может, к тебе? — предложила я, зябко переминаясь с ноги на ногу в промокших туфлях.

— Да ну… — поморщился Шут, — у меня жуткий бардак, мне стыдно. И дёргают постоянно.

— Твоё предложение?

— Я бы погулял по ночному городу.

— Только не это! — вырвалось у меня непроизвольно, — Понимаешь, я в осенних туфлях, а они со снегом в контрах…

И тогда мы решили пойти туда, куда неохота нам обоим. А так как подобных мест оказалось великое множество, выбрали ближайшее — вокзал.

Шут оставил меня на скамейке напротив касс, а сам ушёл в буфет за «чем-нибудь горячим». Я сиротливо поджала под себя замёрзшие ноги в мокрых чулках и осмотрелась по сторонам.

Громадное, гулкое здание. Снаружи похоже на готический собор — островерхие крыши, многоярусная постройка, каменные горгульи, стрельчатые окна… ни за что бы не стала размещать здесь вокзал. Мрачно провожает, мрачно встречает хищным взглядом исподлобья. Предвзято. И кто ж додумался создать такого монстра?.. И внутри не лучше: огромное, практически ничем не заполненное пространство, высоченные своды, шариком для пинг-понга бьётся растрёпанное эхо. Слишком мало света просачивается сквозь бойницы окон, и вокзал дополнительно освещают пауками спустившиеся на длинных тросах аляповатые люстры. Пол мозаичный: рисунок не самого одарённого художника, изображающий короля, сходящего с поезда. А люди его топчут ногами…

— Где логика?.. — пробормотала я, разглядывая покрытое грязью лицо монарха.

— Ты о чём? — спросил подошедший Шут.

— Место дурацкое. Проект безвкусный, хуже некуда, — проворчала я, морщась.

— А я вот супу тебе принёс куриного. Ты ведь голодная?

— Угу, — я почти выхватила у него поднос с тарелкой и ложкой, спохватилась и выпалила, устыдившись собственной бестактности: — Спасибо. А себе?

— А себе — антиникотиновую жвачку.

— Фу, — подытожила я и всецело отдалась поглощению супа.

Шут уселся рядом, пнул носком ботинка пивную пробку. Та прошуршала по мозаике и остановилась аккурат на носу короля. Бедняга, почему-то подумалось мне, в прямом смысле слова втоптан в грязь…

Супчик неожиданно оказался очень вкусным и наваристым, курятина превзошла все мои ожидания. Пока я трапезничала, Шут мрачно и напряжённо жевал жвачку и сверлил взглядом расписание поездов в южном направлении. Со стороны казалось, что он ждёт, когда ему на зуб попадётся спрятанный в жвачке маленький коварный камушек.

— И всё-таки, почему ты так не любишь это место? — неожиданно обратился Шут ко мне.

— Я уже говорила.

— Маргарита, я ж тебя знаю… это обычная отговорка. А в действительности?

И тут мне захотелось в кои-то веки не уводить его от темы. Ладно, пора, наверное, и поворошить прошлое.

— Знаешь, я раньше тебе не говорила, но… Именно с этого вокзала почти пятнадцать лет назад уехал мой отец. С тех пор мы с мамой ничего о нём не слышали, — глухо сказала я.

Помолчали. Потом Шут спросил:

— Что ты об этом думаешь?

— Не знаю… А что принято думать в таких случаях? Он нас бросил, наверное. Хотя мама до сих пор ждёт. Не верит в очевидное, зачем-то отбрыкивается от реальности. А он нас просто бросил. Вот и всё.

— Ты рассуждаешь как Мартин года четыре назад, — изрёк Шут, насупившись, — В этом вы похожи — бескомпромиссностью.

— Угу, давай, вали всё на возраст, — проворчала я, — А что, Март правда — сын короля? Не какой-нибудь графёнок, послёнок, стилистёнок, а…

— Язва. Почему ты злая такая, Маргарита?

— Не люблю я твоего дорогого наследника престола. Он избалованный бабским вниманием придурок.

— Ошибаешься.

— Хотелось бы, но я недавно воочию убедилась в том, что Мартик никого вокруг за людей не считает. Мажор.

— Это бремя власти, — в голосе Шута прозвучало граничащее со скорбью сожаление. Не понимаю.

— Это недостаток воспитания, — отрезала я и перекинулась на другую тему: — Слушай, ты правда все рубашки изничтожил?

— Истина. И сейчас на мне под курткой и свитером ничего нет!

— Ладно. С утра засяду шить тебе наряды…

Прогудел проходящий поезд. Встрепенулись и захлопали крыльями потревоженные голуби высоко под сводами. Прошло в сторону перрона несколько человек. Поздний вечер, почти пустой вокзал…

— Шут, расскажи мне, откуда ты родом…

— Н-ну… Оттуда, где море. Там круглый год лето и в каждом дворе растут громадные деревья с розовыми персиками. Там хорошо и спокойно. Добрые дети, счастливые семьи, симпатичные собаки… и прочая романтическая чушь.

— А зачем ты оттуда уехал? — спросила я, кладя голову на плечо любимому мужчине, — Если там так хорошо, то с чего ты вдруг сорвался с места, объездил полмира и ни с того ни с сего решил осесть у нас и стать шутом…

— Глупая. Я к тебе приехал, — сказал он с лёгкой укоризной и поцеловал меня в нос, — Я искал по всему миру девушку с щеками, похожими на персики с дерева у моего дома. И нашёл.

Стало приятно и спокойно.

— А я всю жизнь мечтала о шуте, — призналась тихо.

— Тут я, девчоныш. Такой вот нескладный, стареющий мужчинка, на которого ты периодически дуешься и которому каждый раз приходится идти на самые разные ухищрения, чтобы пооригинальнее вымолить у тебя прощение.

Я засмеялась.

— Ты чего? — удивился Шут.

— Вспомнила, как мы с тобой первый раз поругались. Ты тогда предложил подраться подушками, и в самый разгар жуткого бедлама влетел Мартин. Ну и личико у него было!

Шут усмехнулся, подышал теплом мне в ёжик на затылке. Вздохнул. Я поджала ноги, повозилась и улеглась к нему на колени. Хотелось уюта, одеяла и опущенных тяжёлых штор. Чего-то домашнего, мягкого, спокойного. Того, чего у нас с ним никогда не было. Нет, ну было, конечно… Но как-то спешно, напряжённо — из-за боязни быть застуканными вездесущими придворными (а пару раз Мартин без стука врывался). Шут раньше смеялся: «Служебный роман!», а потом однажды я вдруг заметила, что это его тоже тяготит. «Я — самое свободное существо во дворце с максимальным числом степеней несвободы», — признался он мне как-то, — «Я творю то, что, как им кажется, хочу я, а на самом деле — они. Я сам себе не хозяин…»

— Шу-ут… — выдохнула я мягко.

Звякнули бубенчики. Тонкие, артистичные пальцы провели по ободку моего уха. Мимо нас прошла невыразимо-грустная, но очень упитанная собака.

— Знаешь, о чём она мечтает? — спросил Шут задумчиво.

— Кто? — недопоняла я.

— Собака.

— О чём же?

— Уехать на поезде туда, где её не будут выгонять под дождь, шпынять и пугать… И грустит она от того, что собакам не продают билеты на поезд.

— Это несправедливо, — скуксилась я.

— Зато весьма закономерно. Каждому своё.

— А мне? — я даже привстала, — Мне что предназначено? Ты же умный, ты должен знать…

Он снова провёл пальцами по моему уху. Приятно…

— Тебе — счастье. Много-много.

— На халяву? — с надеждой вопросила я.

— Как скажешь, — усмехнулся он.

«Как скажешь ТЫ», — хотела поправить я, но не стала. Что толку набиваться-напрашиваться? Я для себя всё решила, теперь его очередь. Терпеть не могу навязываться. Да и не-свою свободу несвободы надо уважать.

Я поёжилась и вздохнула. Шут тут же встрепенулся:

— Устала?

— Угу, — согласно промычала я.

— Домой?

Кое-как приняв вертикальное положение, я предложила:

— Поехали вместе. Мама будет только рада, — и добавила тихо: — Пожалуйста.

— Маргарита, ну я не при параде, — уныло произнёс Шут, — И без подарков мне стыдно.

— Как хочешь, — сухо сказала я и уставилась в сторону.

Помолчали. Потом он решительно хлопнул ладонями по коленям и выпалил:

— Ладно! Едем! Не хочу больше сегодня тебя разочаровывать! Жди здесь, я пойду ловить кэб.

Он умчался на улицу, а я сидела и улыбалась, довольная. Наверное, со стороны это выглядело уморительно-глупо. Подошла невесть откуда взявшаяся старушка-попрошайка (не иначе как привлечённая моей безалаберной улыбкой), я механически сунула ей в ладонь несколько монеток, доселе дремавших в кармане пиджачка. Бабулька обрадовано позвенела денежками и вдруг подмигнула мне и прошамкала:

— Достойный выбор, очень достойный…

— Вы о чём? — растерялась я.

Но старушка уже шаркала к выходу. У дверей вокзала она пересеклась с Шутом, ухватила его за рукав и что-то сказала. Шут усмехнулся и кивнул.

— Чего она? — настороженно спросила я, когда он подошёл поближе.

Шут засмеялся:

— Да так… Мы ей понравились.

— Прикольно, — согласилась я.

— Пойдём. Я поймал для нас самый уютный кэб на свете…

В кэбе оказалось неожиданно тепло. Мы с Шутом размякли на пахнущих кожей удобных сидениях и закачались кораблями на волнах звонкого цокота копыт вороной лошадки. Минут через пять я вышла из оцепенения и цапнула с головы Шута его обожаемый колпак. Ласково погладила щёточку коротких волос.

— Откуда в твоём возрасте такая седина?

— Неудачно пошутил, — зевая, отозвался Шут.

— Перед кем же? — заинтересовалась я.

— Перед жизнью, — ответил он до неприличия серьёзно.

Кэб тряхнуло, и я с удовольствием повалилась в шутовы объятья. Он легко пристроил меня на колени и медленно провёл по моему лицу линию тонким указательным пальцем — от лба до подбородка.

— Ты зачем рубашки изорвал? — вспомнила я.

— Хотел, чтобы ты пришла.

— И для этого уничтожал чужой труд? — я старалась выглядеть максимально суровой и серьёзной.

— Надеялся, что ты либо разозлишься, либо пожалеешь меня и придёшь.

— А мне было по барабану.

— Нет. Просто ты упрямая.

— А ты? — вскинулась я, — Мог бы и сам прийти!

— Я пришёл.

— А раньше?

— Я за девушками не бегаю, — усмехнулся Шут.

Обиженно засопев, я попыталась слезть с его колен и пересесть на своё место. Не позволил. Прижал к себе, примирительно чмокнул в висок и виновато сказал:

— Не дуйся. Я совсем заработался.

— Угу. Круглосуточно смешил придворных, — фыркнула я.

— Отнюдь. Я заканчивал работу над детской пьесой. Хочу поставить её в городском театре к Рождеству.

— Добрый ты какой, — сказала я ядовитенько.

Лошадка звонко зацокала по мосту. Ага, значит, до дома осталось всего ничего.

— Рита, чего плохого в том, что я делаю что-то для детей? — напряжённо спросил Шут.

Я помолчала, обдумывая, и ответила:

— Ты готов распылиться на всех понемножку. А мне хочется хоть на йоту больше твоего внимания.

— Девочка моя, ну ты же знаешь… И сегодня я с тобой. И завтра — если захочешь.

Я отвернулась. Стена между нами стремительно обретала признаки материальности.

— Почему для того, чтобы ты обо мне помнил, я должна на тебя постоянно обижаться, дуться, злиться? Ну объясни мне!

— Маргарита, я элементарно занят! Я государственный служащий! Ч-чёрт!..

Не на шутку разозлившись, я пихнула Шута локтём, лягнула как следует и заорала извозчику:

— Остановите кэб!

Распахнула дверцу, выскочила, подвернула ногу. Заскрипела от боли зубами, зашипела злой кошкой, наскоро стёрла ладонью навернувшиеся слёзы, поспешно заковыляла прочь.

— Барышня, так не доехали же! — растерянно пробасил извозчик.

Я даже не обернулась. Злая досада гнала по тёмной скользкой улице, хотелось орать и психовать. Угу. Среди ночи, пугая сонные дома и без того стрёмных кошек. Как же меня всё достало!

Кэб прогрохотал мимо. Я не сдержалась — громко и протяжно всхлипнула. Казалось: только всё утряслось…

Эхо шагов за спиной. Спустя секунды моё плечо стиснула крепкая сильная рука.

— Марго, ну-ка стой!

Дёрнулась — безрезультатно. Ладно. Стою. Повернулась. К обороне готова.

— Ну? — кидаю ему в лицо дерзкое.

— Что «ну»? — опешил Шут.

— Говори давай. Что там у тебя осталось в арсенале аргументов?

Пальцы на моём плече разжались. Вот так-то. Не всё вам хватать, голубчики.

— Маргарита, что ты вытворяешь?

Ага, присмирел! Щас я тебе всё выскажу.

— Нечего больше сказать? Замечательно! Вали в свой сраный дворец и продолжай служить — у тебя отлично получается! А я остаюсь! Ты действительно шут — гороховый! С тобой никогда нельзя быть серьёзной! Ты всё втаптываешь в фарс! И любить ты не способен, клоун дешёвый! Иди к черту!!!

Было до одури приятно видеть в его обычно спокойных глазах какое-то подобие испуга. С трудом совладала с собой, чтобы не наговорить новых гадостей. Вдохнула-выдохнула-замолчала. Морщась от боли в ноге, поковыляла вверх по улице к дому.

Жуткий грохот бьющегося стекла заставил остановиться и обернуться. То, что прежде было огромной застеклённой витриной одного из магазинов одежды, с торжественной медлительностью распадалось на мелкие осколки и осыпалось на мостовую. В свет фонарей стекляшки феерически блестели и переливались. Шут, взъерошенный и полный решимости, взирал на дело рук своих — равно как и я.

Щёлкнула задвижка раскрываемого окна, и кто-то закричал в ночь завидным контральто:

— Стра-аааааа-жааааааааа!!!

Шут повернулся ко мне. Помедлил и бросил коротко:

— Ну?..

— Что «ну»? — невольно передразнила его я, — Сматываемся!

Взявшись за руки, мы помчались прочь. Я даже про подвёрнутую ногу позабыла — так стало вдруг весело. Мы неслись вприпрыжку по спящей улице, выбивая дробь по сонной мостовой, и довольно хохотали. Ничто так не роднит людей, как разрешившийся скандал!

Добежали до дома в считанные минуты. Прыгая через ступеньку, поднялись на мой этаж. Остановились у дверей, тяжело, возбуждённо дыша. Я захлопала по карманам.

— Я забыла ключи, — сообщила жалобно.

— Что делать будем? — вкрадчиво прошептал Шут, прижимая меня к шершавой стене и покусывая за ухо.

Помучить его немножко? Пожалуй, стоит…

— Будить маму! — ответила я и коварно нажала кнопку звонка.

Шут отпрянул с тоскливым вздохом. За дверью зашлёпали тапочки, и мамин голос сонно произнёс:

— Кто это?

— Я, мамуль…

Далее последовали короткие фразы в духе «Привет, мам, это Шут, мы спать, утром поговорим», и я увлекла Шута за руку в свою комнату. Повозились, расстёгивая друг на друге и стягивая одежду, и нырнули в тёплые недра моей постели. Сплетались животами руки, губы лёгкими ночными мотыльками по телам разгорячённым мелькали, ласки лились мёдом из бездонной кружки…

Расслабленная, прислушивалась к дыханию засыпающего Шута. Что-то толкнуло спросить:

— А что вдруг заставило тебя купить столько апельсинов?

— Там… в кармане… — пробормотал мой любимый Шут сквозь сон.

Протянула руку к висящей на спинке стула возле кровати куртке, залезла в карман. Чуткие пальцы нащупали три маленьких шарика скомканных салфеток. Не стала вынимать — и так поняла.

* * *

А через три недели наш городок словно упаковали в коробку с белой, пушистой ватой — наступила зима. Как-то сразу, без неустойчиво-плаксивого снегодождя и порывов сырого предзимнего ветра, без крошева ледяных осколков, образующихся на лужах к полудню. Будто кто-то взмахнул волшебной палочкой, даря сказку всем одномоментно.

Наверное, мы все это заслужили, думала я, спеша утром на работу. Все, наверное, так хорошо себя вели в последнее время, что неизвестный мне Главный Волшебник Страны решил не мучить сограждан капризами межсезонья. Эх, красота! Люблю свой город — он под снегом становится совершенно игрушечным, хрупким, нереальным. Кажется тронь — зазвенит тоненько и неподражаемо…

В спину ткнулся снежок. Вернее, не в спину, а пониже спины. Я остановилась, оглянулась, и тут же получила очередным снежком по шапке. Охнула, села в снег у обочины. Следующий «снаряд» больно ударил в плечо. Закрылась руками, боясь получить ещё и в лицо. В висках пульсировало: господи, ну кто ж такой обормот?! Матом бы его, да на территории Дворца ругаться строго запрещено.

— Вставай! — услышала смутно-знакомый голос, — Встать, говорю!

Взглянула сквозь пальцы — Мартин! Довольный, весь из себя… Ещё один снежок лепит. Замахнулся…

— Не надо! — крикнула я умоляюще, но опоздала.

Холодом обдало ладони, снег посыпался в рукава. Я по-настоящему испугалась. Что я против принца? «А ведь он так и забить может» — мелькнуло в голове.

— Глухая? — издевательски прокричал Мартин над ухом, — Встать, когда к тебе Наследник обращается!

Путаясь в длинной тёплой юбке и натягивая на уши подобранную шапку, я спешила подняться. Март стоял рядом и подгонял меня окриками.

— Кошмар какой! Где воспитывали такую медлительную и непочтительную челядь? Да тебе даже черепах пасти доверить нельзя! Спит на ходу, еле шевелится!

Встала, поспешно отряхнулась от снега, выпрямилась. Мартин больно взял меня за подбородок холодными пальцами.

— Ну, на меня смотреть! — рявкнул принц.

Наверное, так смотрят кролики на удавов, думала я, беспомощно моргая под взглядом презрительных серых, как сталь, глаз. Меня колотило — не то от холода, не то от страха перед чем-то неясным. Кажется, я ещё и зубами стучала.

— Это ты — Маргарита? — спросил Март.

Я с трудом кивнула. Принц ухмыльнулся.

— Чёрт, представлял тебя хоть немного поинтереснее. Деревня деревней. Вот что, девка, тебе тут больше не работать.

«Почему?» — хотелось прошептать мне, но не было сил даже на это. Властям не задают вопросов.

— Я тут сделал вывод, что ленивее и бесполезнее тебя во всём Дворце нет никого. Решил подсократить штаты. Иди в бухгалтерию, пиши заявление об уходе.

Пальцы принца разжались. Я плюхнулась в снег снова: ноги не держали.

— Тебе всё ясно?

— Нет.

Я не узнала своего голоса — настолько твёрдо он прозвучал. Мартин вопросительно выгнул бровь, склонился к моему лицу.

— Что ты тут пискнула, повтори?

— Нет.

Стало жутко противно. Откуда-то из глубины моего непослушного «я» поднялась волна негодования: перед кем я трясусь? Перед семнадцатилетним хлыщом? Перед кумиром глупых школьниц?

— Идите в задницу, Ваше Высочество.

Холёная мордашка Мартина расцвела багрянцем. Глаза округлились. Ой, да ему ни разу в жизни в ответ не хамили, успела подумать я, прежде чем получила наотмашь по лицу. Ткнулась в снег лицом, зажмурилась от боли и холода.

— Гадина! — орал Мартин, — Да я тебя на каторгу мигом определю! В казармы у меня пойдёшь, потаскуха! Солдатню развлекать будешь с утра до вечера! Да тобой…

Он внезапно смолк, всхлипнув. Послышалась непонятная возня, заскрипел снег под торопливо приближающимися шагами. Я протёрла от снега глаза, села. Чьи-то крепкие руки помогли подняться.

— Рита, солнышко моё… Ты как?

Шут был не бледный — абсолютно белый. Лео тоже. Его Высочество согнувшись, сидел в сторонке, хлюпая разбитым носом. Судя по крови на перчатке, последнее было делом рук Лео.

— Рита, — Шут осторожно меня встряхнул.

— Я… я… — губы не слушались.

Родные, тёплые руки прижали меня к мною же связанному прошлой зимой тёмно-синему свитеру. Под свитером гремело перепуганной симфонией сердце моего Шута. Хотелось стать маленькой и спрятаться — прямо в глубину этого сердца.

— Урод! — плаксиво выдал Мартин, — Я тебя под суд отправлю…

Шут повернулся к принцу.

— Тот, кто бьёт слабых женщин, сам заслуживает каторги, — и обратился к перепуганному не меньше нашего Лео: — Иди, Лео. Я тебе гарантирую — ничего тебе не будет. Иди на пост.

Лео поспешно удалился. Мы остались втроём. Шут и Мартин смотрели друг на друга врагами. Март размазывал рукавом кровь. «Опять новые манжеты шить», — подумалось мне.

— Ты хоть понимаешь, кто она? — с усмешкой обратился Мартин к Шуту, — Девка из народа, а ты…

— А я и есть народ, — спокойно сказал шут, не глядя на него.

— Я не потерплю её с тобой рядом, — зло проговорил принц.

— Твоего мнения никто не спрашивал, — ответил Шут, по-прежнему прижимая меня к себе, и прибавил язвительно: — Твоё Высочество.

— Да ты как со мной разговариваешь? — от возмущения Мартин даже вскочил, — Да ты кто есть-то, клоун!

— Заткнись и вытри лицо снегом, — голос Шута звучал пугающе-спокойно. — Посмотри на себя со стороны. Наследник.

В последнее слово было вложено столько ледяного презрения, что мне стало жутко. «Шут, что ты творишь?»- захотелось крикнуть. А у него руки стали, как каменные. Было страшно даже шевельнуться: вдруг запросто так раздавит?

Мартин просто кипел. Ловил ртом воздух, как рыба на противне. В глаза Шуту почему-то не смотрел.

— Я тебе сказал… — начал было принц, но Шут его тут же перебил:

— Это я сказал. А ты… Чтобы духу твоего рядом с ней — кивок на меня, — не было! Идём, Рита.

Мы быстро зашагали по дорожке к Дворцу. Дошли до развилки, я попыталась вывернуться и пойти к себе, но шут не позволил.

— Посидишь у меня сегодня. Выбью тебе отгул, не волнуйся.

Я поняла, что так надо. Робко кивнула и позволила вести себя дальше. Когда мы подошли к парадному крыльцу, меня вдруг как осенило: я, обычная белошвейка — через вход для членов королевской семьи?! Жалобно затрепыхалась, протестуя, но Шут покрепче обнял меня рукой за талию и провёл за инкрустированные золотом высшей пробы белые двери.

Поднялись по центральной лестнице, прошли через крыло, занимаемое апартаментами принца Мартина. Я была просто в столбняке от такой наглости шута. Молчала всю дорогу. И даже очутившись в комнатке, занимаемой моим любимым под спальню, не могла успокоиться и вернуться в состояние равновесия. Ознобом колотило предчувствие катастрофы.

Шут усадил меня на кровать, опустился на колени, принялся бережно расшнуровывать мне ботинки.

— Испугалась, лапонька моя, — ласково и тихо говорил мне шут, — Всё, всё… Прошло, всё позади. Ну, будет, будет, Ритуля… Расслабься. Никто тебя не тронет, я тебе клянусь. Гарантирую. Всё у нас с тобой будет хорошо. И никакие принцы нам тут не указ. И даже королева. Девочка моя перепуганная… ножки замёрзли… мордашка бледная… Ну оттаивай, оттаивай.

Он принялся аккуратно массировать мне действительно замёрзшие стопы. Спустя пару минут шок прошёл, я растаяла и потекла слезами.

— Ну ты чего? — грустно улыбнулся Шут.

— Ты себе представляешь, что теперь с нами будет? — всхлипнула я.

Ритмично двигающиеся лёгкие пальцы замерли на мгновенье. Шут снова улыбнулся.

— А ничего не будет, Марго. С чего ты вообще взяла, что с нами что-то случится?

— Ты только что оскорбил принца… и думаешь, что всё сойдёт с рук?

— Уверен. Я же просто шут. На меня, дурака, грех обижаться. А ты не при чём.

— Так уж и не при чём! — проплакала я, — Вообще весь конфликт из-за меня! Если бы ты не вступился… ты и Лео… меня бы просто уволили, и тебе бы ничего такого не…

— Рит, — с мягкой укоризной произнёс Шут, — ты мне вообще-то веришь?

— Верю.

— Тогда просто поверь: никаких последствий этого инцидента не будет. Даю тебе слово. Ну, иди ко мне. И хватит слёз. Мне тысячекрат дороже твоя улыбка.

Обнялись. Я постепенно успокоилась, согрелась и утешилась. Шут принёс откуда-то целую тарелку фисташек, и мы уселись их шелушить. Пытались говорить на отвлечённые темы — сперва натянуто, потом как-то нормально пошло. Обсудили мою грядущую сессию, прикинули планы на выходные и далёкие пока рождественские каникулы. Решили съездить покататься на санях (хоть я и настаивала на снегоходах). Потом фисташки иссякли, Шут уселся за рукописи, а я принялась ворошить его гардероб, мучаясь вопросом: чего бы ещё такого ультраклёвого сшить или связать своему мужчине?

В голову снова упрямо полезли мысли о принце. И в кого он такой идиот? «Бремя власти…» То есть, любого человека сделай наследником престола — до Мартина деградирует? А может Марту, как и мне, отца не хватает? Поделилась мыслью с Шутом.

— Да, наверное, — задумчиво сказал он, — Избаловали бабы да лакеи нашего принца.

— Чудно. Мой отец пропал так же внезапно, как и король. Иногда думаю: а вдруг они — одно и то же лицо? Хотя фигня это полная. Я папу помню. И король раньше исчез. А ты его помнишь?

— Ритуль, не мешай работать, — жалобно проговорил Шут.

— Ну поговори со мной, — заныла я, — У меня стресс…

— Тогда не помню.

— Я раньше часто пыталась вообразить себе, что с ним могло случиться.

— С отцом?

— Нет, с королём. С папой всё ясно. Он себе нашёл другую, ну и… Ладно! Про короля интереснее представлять.

Я разлеглась на шутовой кровати, принялась вертеть в руках какую-то безделушку типа брелка для ключей в виде надкусанного яблока.

— Мне кажется, его убили с целью захвата власти.

— Тогда почему никто не узурпирует трон? — вздохнул Шут, не иначе как дивясь моей наивности.

— Не знаю. Другой вариант: он мог погибнуть на тех самых военных учениях, с которых не вернулся.

— А где труп? Размазало танком по всему полю для манёвров?

— Может, его бомбой расфигачило… не обязательно танком.

Шут расхохотался, кинул в меня колпаком.

— Кровожадная моя фантазёрка! И откуда такие брутальные мысли?

Я сконфузилась.

— Блин… А у тебя какие варианты?

— Никаких. Меня эта тема не волнует.

— Ого! Ты — придворный шут… и не волнует?!

— Абсолютно. Не с чего волноваться. В стране порядок. Наследник справляется с помощью советников. Её Величество тоже замечательно управлялась до поры… На фига король-то?

— Тьфу! Какой-то ты непатриотичный! — надулась я.

— Вполне патриотичный. Просто не циклюсь на несущественных для меня вопросах.

Дальше мы переметнулись на более нейтральные темы. Обсудили предстоящий спектакль в городском театре по пьесе Шута, я попыталась зазвать любимого с собой в рок-клуб в ближайшее время, Шут принялся выяснять, что любит моя мама…

Когда облачко нависшей над нашими бедовыми головами угрозы почти бесследно развеялось, дверь в кабинет Шута распахнулась. Сердце ёкнуло: раз без стука — значит, начальство. Спустя мгновенье стало ещё более неуютно, ибо на пороге возникла Её Величество. Я поспешно присела в корявом реверансе (потому что второпях ногу подвернула) и испытала острое желание спрятаться под кровать. Выражение лица королевы не предвещало ничего хорошего. А это вам не принц-подросток.

— Александр, у меня к тебе серьёзный разговор, — начала она, едва прикрыв за собой дверь, — Что ты себе позволяешь?

— А это уже не Вашего Величества дело, — негромко ответил Шут, не отрываясь от письма.

— Ты мне не дерзи! — воскликнула королева.

— А вы мне не угрожайте. Не мальчик уже.

— Ты что, забыл своё место?

— Отнюдь. Прекрасно помню. Если надо будет — напомню и вам.

Её Величество открыла было рот для очередной гневной тирады, но тут Шут оторвался-таки от своей писанины и спокойно, не повышая голоса, произнёс:

— Маменька, займитесь лучше воспитанием сыновей. Хамами детки растут, моя королева. И не лезьте в мою жизнь. Не ваш это уровень, мадам.

Королева молча ушла, грохнув на прощанье дверью так, что в шкафу упала одна из книг. Шут шёпотом выругался, потом покинул рабочее место и подошёл ко мне.

— Забавно, — сказал он с деланным весельем, — Судьбы шутов с каких-то пор волнуют их господ!

Я смотрела в пол. Мне всё происходящее нравилось всё меньше. Может, правда написать заявление о добровольном увольнении? Шут со вздохом потрепал меня по волосам.

— Не трусь, леди Марго! Собаки лают — ветер носит.

«Короли и собаки — не одно и то же», — захотелось сказать мне, но я обошлась другими словами:

— Я, пожалуй, пойду работать. Прогул мне совсем не нужен. Прости.

Шут прищурился, покачал головой. Помедлил, снял дурацкий колпак, бросил его на стол. Бубенчики жалобно звякнули, словно больно ушиблись.

— Рита, ты думаешь, тебе вообще сегодня стоит расхаживать по Дворцу? Я же сказал, что сам оформлю тебе отгул. Если хочешь уйти — только домой.

— Хочу, — выговорила я одними губами.

Шут проводил меня до ворот и долго махал рукой вслед. Я плелась, не глядя на дорогу, и с тоской думала, как новость о случившемся воспримет мама. Представила себе её печальное лицо с тонкими чертами, и внутри взвихрился обжигающий стыд. Мама, у тебя абсолютно бестолковая дочь. Если бы я мечтала о принце, не было бы никаких причин волноваться, плакать, что-то скрывать от других.

— Ну что я должна была сделать, мамочка? — плакала я дома, — Мартину в ноги кинуться, умоляя простить?

Мама покачала головой.

— Твой шут бы не позволил, ты же знаешь. Что стряслось, то стряслось. Ничего уже не попишешь.

Милая моя мама, подумала я, одна ты мне всё прощаешь и всегда поддерживаешь. А от меня тебе одни неприятности.

— Рита, я тобой горжусь, — сказала мама и устало улыбнулась, — Что бы и как бы там не было… я тебя люблю, ты же мой ребёнок — самый-самый лучший. Всё образуется.

Хотелось на этом поставить точку и перестать беспокоиться. Однако всё вышло совершенно иначе.

Вечером, придя на учёбу, я была вызвана к ректору. Уже по дороге в его кабинет я представляла, что меня ждёт. Предчувствие не подвело.

— Вы отчислены без права восстановления, — ректорским голосом можно было дробить камни. — У Вас есть сутки, чтобы забрать документы.

— Можно хотя бы узнать причину? — ровно и спокойно поинтересовалась я.

— Распоряжение свыше.

Могла бы и не спрашивать. И так всё ясно. Интересно, чей был приказ — принца или Её Величества?

— Простите, ректор, можно последний вопрос?

Взгляд исподлобья — как на мокрицу, не более. Вздох одолжения — великого одолжения.

— Спросите.

— Мне осталось только защитить диплом. Нельзя ли это сделать заочно? Это очень важно для меня.

— Милочка, я не знаю и знать не хочу, чем Вы там провинились, но одно ясно как божий день: своим пребыванием в этих стенах Вы позорите честь нашего славного Университета! — загремел ректор, — Да как Вы вообще смеете думать о таком! Какая наглость! Вон!

Вылетела пулей. Как не нашлось желающих пнуть под зад для пущей скорости, не знаю. Добрела до таксофона, набрала номер Лео.

— У аппарата, — раздался знакомый голос.

— Лео, это Маргарита. Ты чего сейчас делаешь?

— Ничего. У тебя проблемы? — голос взволнованный, ещё бы… — Приезжай ко мне.

Так и сделала. Наняла повозку подешевле и поехала на другой конец города.

В тот вечер мы с Лео завалились в какой-то грязный кабак и напились с решимостью вынужденных самоубийц. В полной уверенности, что послезавтра для нас обоих не будет.

* * *

— Рита, куда ты?

— На работу, мам.

— В таком состоянии?

— Плевать.

Перед глазами всё плыло, пуговицы вертелись меж пальцев, не желая застёгиваться. Где-то обувь валяется, найти бы… Ноги заплетались и подкашивались. Тошнило — от души.

— Рита, ты же пьянющая… — жалобно всхлипнула мама, — Тебе мало неприятностей?

— Мам, я в порядке. На свежем воздухе мне быстро станет легче.

— Солнышко, не слишком ли часто ты стала…

— У меня личная жизнь на волоске. Не хочу даже думать… а алкоголь в больших дозах изгоняет все мысли. Прости, мам.

Мерзкое состояние — нелады с телом в сочетании с абсолютно ясной головой. И правда, куда я направляюсь? Надо, надо… Уволят со скандалом? Да пусть. И так уволят…

Мама попыталась придержать меня за рукав, но я дёрнулась и буквально вывалилась за дверь. Стекла по лестнице, по стеночке вышла на улицу. Тут и вправду легче. Морозно, ярко. Снежок свежевыпавший под полозьями саней и ногами прохожих поскрипывает… Медленно повлеклась в сторону Дворца, тщательно координируясь перед каждым шагом. На повороте чуть не попала под копыта пегого жеребчика в расшитой попоне. Знать, так её и разэтак… Прикольно было бы, если б лошадка меня всё же помяла: всаднику пришлось бы раскошелиться на солидную страховку. Маме бы точно надолго хватило… Блин, скользко! И уцепиться не за что. Только не упасть… не поднимусь же. А помощи просить — стыдобища…

Дойдя до Здания Совета, по привычке задрала голову вверх: часы констатировали очевидное — на работу я опоздала. Интересно, а Лео… Чёрт, Лео же ночью забрал патруль. Стало страшно. Увижу ли я своего приятеля ещё хоть когда-нибудь? Вдруг его сошлют на каторгу?! Да и меня могут… я же Мартина в жопу послала, красавца нашего, любимца малолеток и «синих чулков»…

Через час добралась до Дворца. Охрана меня, естественно, не пропустила. Поинтересовались документами, сообщили, что в личном деле моём всё будет зафиксировано (всё — это то, что королевская белошвейка Маргарита пришла с опозданием на полтора часа — раз, в дупель пьяная — два, требовала пропустить — три) и неприятностей мне не избежать.

— Ну и хрен с вами! — буркнула я и поплелась прочь.

Видел бы меня сейчас Шут…

Домой не тянуло, ибо меньше всего мне сейчас хотелось видеть мамино горестное лицо. Друзей-подруг, у которых можно было бы отсидеться до вечера, у меня не осталось (Лео же забрали…), и я решила гулять, пока совсем не замёрзну. Пошла в городской парк.

Побродила по дорожкам, купила себе на оставшуюся мелочь булочку, половинку съела, остальное скрошила птицам. Посидела на качелях, полазила по глубокому снегу под деревьями. Ноги окоченели. Повернула домой. Хуже уже не будет.

Проходя по мостику над каналом, остановилась. Вспомнила, что здесь Шут назначал мне первое свидание. Это было позапрошлой осенью, и по тёмной воде канала плыли не спеша, словно прогуливаясь, яркие кораблики опавших листьев. Я тогда жутко нервничала, старалась выглядеть не просто красавицей, но ещё и непревзойдённой умницей — оттого фальшивила и чувствовала себя ужасно неловко. А потом шут поймал в придорожных кустах котёнка, преподнёс мне его в своём колпаке, и я поняла, что можно — нужно! — расслабиться и быть проще. Котёнок вымахал в толстую глупую Пуфффу… и не хочется думать, что она — это всё, что у меня теперь остаётся в память о Шуте. Вряд ли меня вообще к Дворцу на пушечный выстрел подпустят…

Подпустят. Пойду забирать документы, увольняясь — подпустят. И будут мило улыбаться. Фрейлины просто обхихикаются.

— Ненавижу, — сказала я, глядя на чёрную гладь канала. Вода блестела, как блестели маленькие, заплывшие жиром глазёнки господина ректора.

А может, ночью перемахнуть через ограду и перебить стёкла в окнах Дворца? Или написать на стене речёвку погнуснее? Или распространить про Мартина гадостный слух? Опомнись, Маргарита. Не дитя уже, хоть и панкушка. У тебя всё серьёзно — по самое горлышко.

— Дура, ты хоть понимаешь, что имеешь все шансы никогда больше не увидеть любимого человека? — спросила я себя. И себе же ответила: — Нет. Но уже начинаю понимать.

Спустилась с моста, уселась в снег на берегу. Отрешённо подумала, что дорожки парка сплетены в сеть, где узелки — перекрёстки. И что этой сетью ловят птиц и таких замёрзших бродяжек, как я. А город похож на каменный лабиринт, в котором задыхается разбившийся об острые углы улиц ветер. И над городом висит небо, которое всё видит, но никогда не вмешивается. Небо — образец пофигизма. Подходит под идеологию и философию панка.

Я — панкушка. Мне во Дворце не место. Выгонят, несомненно. Теперь надо заморачиваться тем, где искать работу. И кто возьмёт меня к себе после такого вот инцидента? Может, разве только в тюрьму — полы мыть.

Разревелась. Сидящая на соседнем кусте парочка румяных снегирей живо обсудила меня, дуру, и улетела. Счастливые… вместе… в деньгах не нуждаются…

Шут! Я без тебя просто сдохну! Ну что мне теперь делать?..

Домой приплелась с температурой. Мама без излишних вопросов затолкала меня под одеяло и забегала по квартире в поисках лекарств. Я лежала, свернувшись в угрюмый комок, и отчаянно искала выход из ситуации.

Лучше всего было бы уехать. Чем дальше, тем замечательнее. Найти работу, высылать маме деньги. Если удалось бы свалить из страны — вообще замечательно. А Шут, возмутился внутренний голос. Защипало в носу. Какое может быть совместное будущее у опальной девицы и королевского острослова, неотрывно находящегося при дворе? Удастся ли хотя бы проститься?..

Внезапно я осознала, что мои основы основ рушатся по кирпичику — стремительно и необратимо. В памяти ясно вспыхнули слова, что я писала на салфетках дурацкими зелёными чернилами. «Ты моё всё…»

Зазвонил телефон. Мама взяла трубку. Я напрягла слух. Странным стал каким-то мамин голос после дежурного: «У аппарата…» Зашлёпали по коридору тапочки, скрипнула дверь в мою комнату.

— Рита, тебя, — позвала мама.

Шут?..

Босиком метнулась, трубку схватила. Спокойно, всё нормально, всё хорошо… не выдать себя, сдержаться…

— Слушаю.

— М-маргарита, что с тобой? Почему тебя сегодня на работе не было? Девчоныш, я волнуюсь…

Слёзы в горле солёным комом. Ресницы — хлоп-хлоп. Губы дрожат, кривятся ой как некрасиво… Знобит — еле трубку удерживаю.

— Привет, мой любимый Шут, — улыбаюсь слегка искажённому телефоном голосу, — Я чуть приболела. Завтра буду.

— Всё в порядке? — вот они, нотки недоверия…

— Да, всё чудесно. Я просто что-то простудилась. Ну, до завтра?

— Погоди…

— Что?

— Я тебя люблю. И хочу тебе завтра сказать что-то важное. Я сегодня готовился, но ты не пришла… Ну, пока.

Короткие гудки. Кап-кап-кап… Где-то на самой грани слышимости звенят бубенчики…

Стараниями мамы и тётки Эммы к утру меня поставили на ноги. Температура спала, насморк запугали каплями для носа, ломоту во всём теле я решительно игнорировала. Собралась на работу, как на решающий бой. Вышла так рано, что мама ещё спала. Прибыла на службу раньше всех своих напарниц. Подтянувшиеся позже Алиса, Лола, Симона и Василина откровенно удивились:

— Ты что тут делаешь?

— То же, что и вы — работаю, — невозмутимо ответила я.

— Так тебя уволили! — захлопала глазами Лола.

— Ой, правда? — поразилась я.

— Ага… — подтвердила Василина.

Я прошлась по комнате, картинно потягиваясь. Повертелась перед огромным зеркалом, поправила сантиметровую ленточку, кокетливо наброшенную на шею манекена.

— И кто ж посмел уволить такую умную, красивую, исполнительную мастерицу? — поинтересовалась дурашливо.

— Ну… Вчера секретарь начальника отдела заходила…

— Так это она? — сделала круглые глаза я, — Вот прошмандовка… простите, девочки. Ну, пусть сама явится и скажет. А я буду работать. Есть то, что никто из вас не хочет делать?

Уселась на место кроить подкладку для каких-то зимних брюк Её Величества. Змеи мои сбились в угол и оттуда напряжённо наблюдали за моими действиями, старательно создавая вид бурной деятельности. Часов в десять в приоткрытую дверь заглянула пресловутая секретарша (судя по всему, она когда-то явно метила в фрейлины, но тщетно — с таким-то баклажанным носом и рачьими зеньками).

— Маргарита, зайдите к начальнику отдела, — прощебетала манерно.

«Воображала», — вздохнула я про себя, встала с места и пошла на выход. Серпентарий за спиной шушукался. Ну, пока, девочки. Теперь никто не будет портить вам воздыхания по милашке Мартику.

С начальником отдела разговор вышел короткий. Он обычно не утруждал себя лишними словами в общении с подчинёнными.

— Вы уволены. Оформите бумаги в отделе кадров и бухгалтерии, получите в кассе расчет за текущий месяц и можете быть свободной.

Я почти обрадовалась. Ну, хотя бы без сюрпризов…

Шагая по коридору с приказом об увольнении, я встретила Шута.

— Ритка, — обрадовано улыбнулся он, — А я тебя ищу!

Тоскливо сжалось внутри. Вдох-выдох. Спокойно.

— Солнце моё, давай не сейчас. Мне в бухгалтерию надо.

— Зачем? — тонкие брови шута обозначили на лице недоумение.

Я улыбнулась как можно шире и очаровательнее.

— Просто я тут больше не работаю. Вот, — и протянула ему листок с приказом.

Выхватил, пробежался глазами по строчкам. Нахмурился. Посмотрел на меня, что-то прикидывая.

— Лео в кутузке, — между прочим сообщила я.

— Уже нет. Так, идём и быстро.

Он схватил меня за руку мёртвой хваткой и решительно поволок за собой.

— Куда? — заволновалась я.

— Расставлять точки над «i». Всё. Давно пора.

Мы домчались до его апартаментов, где Шут выволок из-под кровати какую-то дорожную сумку, и вновь куда-то понеслись. Предчувствие чего-то необратимо-катастрофического нарастало во мне снежным комом. Я пыталась протестовать и вырываться, но куда мне было против фанатично настроенного Шута. Он молча тащил меня за собой с выражением мрачно-торжественной решимости на лице.

На мраморной центральной лестнице меня охватила паника. Я принялась упираться, в итоге споткнулась, потеряла туфлю и чуть не упала.

— Шут! — выкрикнула отчаянно.

Он остановился. Посмотрел на моё перепуганное лицо. Мрачное торжество в глазах уступило место чему-то нежному и грустному.

— Ты что, боишься? Не дрейфь. Всё будет в порядке.

— Куда мы?

— В Тронный Зал. И поторопись. Сейчас там совещание государственного Совета, нам нельзя опоздать. Нужно застать всех.

— Шут, ты в своём уме? Что ты задумал?

Он улыбнулся одними уголками рта и твёрдо сказал:

— Если веришь мне — идём.

Дальнейшее вспоминалось спутано, разрозненно, смято. Дверь, открываемая пинком, скользкий паркет под ногами, десятки одинаковых вельможных лиц, помрачневшая королева, блеск, лоск, сумасшедшая мысль: «Я вижу это не по телевизору!»…

— А как же без меня? — заорал Шут во всю силу лёгких, — Забыли дурачка? — и расхохотался так, что мне стало не по себе.

Её Величество скривилась, как от зубной боли.

— Будь так любезен избавить нас от своего присутствия до конца заседания. Мы тут обсуждаем дела государственной важности, если ты забыл, — холодно проговорила она, обращаясь к Шуту.

Шут захлопал в ладоши, обернулся вокруг себя.

— Ха-ха-ха! Дела государства? Превосходно! Давайте обсудим вместе! Я, как главный государственный дурачок, также имею право сообщить свою важную новость.

Пауза. Шут обвёл взглядом всех собравшихся, подтолкнул меня вперёд.

— Господа, официально уведомляю вас о своём намерении в ближайшем времени жениться. Знакомьтесь, это моя прекрасная невеста Маргарита. Ну, где ваша реакция, где радость за ближнего?

Раздались вялые хлопки. Мне захотелось провалиться сквозь землю, сбежать, спрятаться, и я закрыла лицо руками. Боже, ну что ж ты творишь…

— Благодарю, очень ценю. Я запомню. А теперь прошу минуточку внимания. Я хочу сделать подарок своей будущей супруге.

Удаляющиеся шаги, шум закрываемой двери. В Тронном Зале повисла напряжённая, злая тишина, только метель тревожно билась в окно. Что-то негромко простонала королева. Я стояла посреди Зала под гнетущим взглядом множества глаз и с ужасом считала секунды. Шут, куда ты ушёл? Как посмел одну оставить? Меня же тут загрызут…

Снова шаги за спиной. По Залу прокатился общий вздох, на какие-то мгновения снова повисла тишина, потом кто-то крикнул:

— Да здравствует король!

И множество глоток подхватили:

— Да здравствует Его Величество!

Среди многоголосого хора я расслышала родное:

— Рита, ну посмотри же…

Медленно убрала от лица руки. Поворачиваться было страшнее самого страшного. С трудом пересилила себя.

— Теперь никто не посмеет тебя уволить.

Дорогой, тончайшего шитья парадный костюм. Золотой обруч в волосах. На ставшем чужим лице — холёное, аристократическое превосходство. Я сперва подумала, что ожил портрет из галереи на втором этаже. Потом зазвенели бубенчики на стиснутом в кулаке правой руки колпаке. Я в ужасе покачала головой, попятилась.

— Да здравствует Его Величество! Король вернулся! — орали со всех сторон.

— Рита, это же я…

Закусила пальцы, чтобы не завизжать, не в силах вынести безумства нелепого фарса. Сделала шаг назад, наступила на юбку, упала. Ползла прочь на коленях — как собачонка. Кто-то подал руку, поднялась, увидела рядом Мартина с его по-рыбьи холодными глазами. Бросилась вон, задыхаясь от нахлынувшей смеси ужаса и стыда.

— Маргарита, стой!

Он нагнал меня уже на улице, на полпути к дому, схватил за локоть, рывком развернул к себе.

— Что с тобой, глупая? Тебе не нравится подарок к свадьбе? Ритка, я дарю тебе целую страну!

Высвободила руку, собралась с мыслями. Ну же…

— У тебя жена и почти взрослый сын. А я мечтала всю жизнь выйти замуж за шута. Уходи.

— Я не за этим вернулся, Марго. Выслушай…

Он понёс какую-то чушь про то, что брак его считается недействительным, так как он признан был пропавшим без вести, что королева, когда его узнала, не захотела иметь с ним ничего общего, что не нужна ему власть, что он для меня… Я слушала и не слышала. Летел в лицо глупый снег…

А потом как-то само собой вырвалось у меня короткое слово-точка:

— Прощай.

И я ушла. А он не стал догонять.

* * *

В августе во всей деревне собирали яблоки. Дети лазили по веткам, уподобляясь птицам и белкам, взрослые складывали яблоки в огромные горы на траве. По вечерам было принято ходить друг к другу в гости и обмениваться яблоками. В воздухе носились ароматы яблочных пирогов, оладушек, компота, варенья и прочих съедобных прелестей из спелых ярких плодов.

Дед, бабушка и мама ушли к соседям пробовать пунш. Я осталась дома, потому что вчера так объелась яблоками у Петра, что с утра маялась животом. Вот и теперь сидела надутая в плетёном кресле на веранде и вязала бабушке безрукавку. Где-то в глубине сада хрустел нападавшими яблоками ишачок. Я украдкой от всех звала его Мартином.

Дома лежала на камине толстая пачка писем от Лео. Письма каждый раз привозила из города мама, когда приезжала к нам погостить. Лео назначили начальником королевской стражи, у него сразу завелась куча денег, отдельная квартира в хорошем доме и личная жизнь. Лео писал, что «личная жизнь» внешне чем-то похожа на меня: такая же круглолицая, веснушчатая, глаза вечно невыспавшиеся. Только волосы светлые и подлиннее. Я читала и улыбалась. Умница всё-таки Лео… не забывает и не выдаёт никому, где я живу вот уже полгода.

Я перед отъездом к нему зашла, всё рассказала, как есть. Лео тогда сказал, что наверное, я права. Так будет лучше. Я оставила ему все свои панковские феньки на память и уехала к деду последним ночным поездом.

Мне тут нравилось. Отсутствие телевизора и радио помогало побыстрее забыть всё то, что я решительно отчеркнула своим поспешным отъездом. О прежней жизни ничего не напоминало, кроме приносимых почтальоном газет. Там вовсю трубили о возвращении государя. «Сенсация! Пропавший король более десяти лет тайно управлял страной!», «Шут-оборотень», «Плакала ли надежда принца Мартина на наследование трона?» и прочая ересь и бредятина. Дед с бабушкой читали, охали. Я отмалчивалась и избегала даже смотреть на пестрящие истошным визгом газетчиков заголовки. Я так и не открыла своим родным истинную причину своего переезда к ним. Сказала просто, что соскучилась…

Сперва было тоскливо. Калёным железом жгла ложь Его Величества Александра, стыд перед Мартином, перед Её Величеством… Я бы не выдержала, если бы мой отец или муж у меня на глазах крутил роман с какой-то «девкой из народа». Когда вспоминала всё то, что мы пережили вдвоём с Шутом, становилось просто невыносимо. Решительно гнала прочь мысли о том, что он ради меня… нет, бред. Просто король решил вернуться. Вот и всё.

У ворот залаял Шмель. Кажется, кто-то пришёл. Я отложила вязание, встала с кресла, поправила юбку и пошла отгонять нашего ретивого сторожа. Заперла пса в сарае и только после этого открыла калитку.

Запылённые кроссовки, правый — с заплаткой. Заляпанные грязью джинсы, хлопает парусом на ветру мешковатая рубаха. Заросшее неопрятной щетиной лицо, тлеет в глазах тёплый огонёк…

— Доброго вечера, хозяюшка. Работу вот ищу… Помощник в доме не нужен?

Спрятала улыбку под ладонью. Подумала — и повисла на шее дорогого гостя, радостно болтая ногами.

— Привет, мой любимый шут…

8 ноября 2004 -1 июля 2005 года.

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg