«Последнее Рождество»

ВИКТОРИЯ КРЭЙН Последнее Рождество

Поземка кружила под ногами, обвивая щиколотки, поднимаясь выше, почти до колен, врезалась в стены домов, уносясь вдаль, чтобы выскочить из узкого переулка на площадь, встретиться с другими такими же вихрями и обрушиться на стоящую в самом центре переливающуюся разноцветьем огней елку.

После почти недели яркого, слепящего солнца, утро выдалось ветреным и резким. Люди жались к стенам, поднимали высокие воротники, надвигали на глаза шапки, заматывались шарфами по самые носы. С залива дул пронизывающий ветер, завывая на разные лады. Собаки и кошки попрятались по подворотням. Стихия разгулялась не на шутку, и даже вечно неугомонные птицы затихли, испугавшись метели.

Гулять сегодня совсем не хотелось, и я, быстро пробежавшись по магазинам, вернулась к себе. На белой входной двери красовался большой рождественский венок. Я улыбнулась. Миссис Коллинз, конечно же. Она мне целую неделю твердила, что только мой дом стоит ненарядным, и даже елки у меня нет.

Шагнув в холл и заглянув в гостиную, я не удивилась, обнаружив Кларка, сына миссис Коллинз, стоящего на стремянке посреди комнаты и с мечтательной улыбкой нахлобучивающего на макушку огромной красавицы-ели серебряную Вифлеемскую звезду. С кухни доносилось бормотание моей домоправительницы. Почтенная дама готовила обед и, как всегда, сопровождала это занятие пространными комментариями на тему «бедная деточка совсем одна, и какое счастье, что ее семья взяла над ней шефство».

Бедная деточка — это, конечно же, я, как снег на голову свалившаяся пару месяцев назад на голову миссис Коллинз. Добрая женщина, которая согласилась работать у меня и следить за моим домом, воспылала ко мне нешуточной любовью. По ее словам, она всегда мечтала о дочке, но Бог дал ей только сыновей-оболтусов, и вот теперь, когда с ней остался только младший, она обрушила на меня всю свою материнскую заботу. Я улыбнулась, помахала рукой Кларку и, стряхнув с шубы снег, пошла на кухню здороваться.

Не прошло и пяти минут, как передо мной уже дымилась чашка крепкого кофе, щедро сдобренного коньяком, а домоправительница сидела напротив, подперев подбородок пухлой ручкой, и уговаривала меня съесть пирожное, которое она только что испекла. Я не любила сладкое. Не то чтобы я боялась растолстеть, просто не любила, а миссис Коллинс убеждению не поддавалась.

— Кушай, дочка, кушай. Мне смотреть на тебя страшно: кожа да кости, бледная, под глазами синяки, тебя надо откормить, чтобы румянец на щечках расцвел! Два месяца стараюсь, и все зря. И куда только все девается? Тебя же соплей перешибешь, а ты чуть свет — на набережную, на ветра. Вот помяни мое слово, сдует тебя когда-нибудь в океан, если кушать не будешь!

— Не переживайте, миссис Коллинз, я крепкая и сильная, — рассмеялась я. — И не смотрите, что я такая худая, у меня мышцы вот какие.

Я закатала рукав свитера и согнула в локте руку, демонстрируя бицепс. Женщина снисходительно улыбнулась.

— Ну что ты мне показываешь, у меня рука в три раза больше твоей! Давай я тебе хоть омлет сделаю, что ты все кофе пьешь, чашку за чашкой, а потом сердце колотиться начинает как сумасшедшее. Вот точно как на прошлой неделе, давление снова подскочит. Хорошо, я рядом была, таблетку дала, а то ты так бы и сидела с пачкой сигарет.

Я щелкнула зажигалкой.

— Не беспокойтесь, ничего со мной не случится.

— Ну вот, опять. — Миссис Коллинз покачала головой. — Все куришь, куришь. Ну да что тебе говорить, взрослая уже.

— Мам, я закончил с елкой. Сейчас дров натаскаю и в камин подкину. — На кухню заглянул довольный Кларк и, подмигнув мне, посмотрел на мать и добавил: — Я буду готов минут через двадцать.

Женщина кивнула и, проводив глазами сына, снова переключила внимание на меня. Я докурила и затушила сигарету в пепельнице.

— Пойдем к нам, детка, ну что ты будешь опять одна сидеть весь вечер?

— Спасибо, миссис Коллинз, но у меня полным-полно работы, — отказалась я.

— Все работа, работа. Какая работа в каникулы? Отдохни уже!

— Да я уже наотдыхалась, сами знаете, гуляю целыми днями, на воздухе все время, надо же и делом, наконец, заняться.

— Успеешь к делам вернуться, после Нового Года с новыми силами. А сейчас отдыхать нужно, набираться этих самых сил, с Богом разговаривать, это же рождественская неделя!

— Да я только и делаю, что с Богом разговариваю, — рассмеялась я.

— Замуж тебе нужно, тогда меньше будешь разговаривать сама с собой, — пробурчала миссис Коллинз, ловко подкладывая мне под руку блюдце с пирожным, которое я машинально взяла и тут же надкусила.

— Ну что — вкусно же, скажи, — обрадовалась женщина.

— Конечно же, вкусно, — согласилась я. — Вы такая кудесница, может быть, когда-нибудь я рецептик у вас спишу и тоже что-нибудь испеку.

— Испечешь, испечешь, а потом будешь целыми днями у плиты стоять и печь, знаю я тебя, за что ни возьмешься — дело спорится, да только другие заботы сразу же на задний план отходят, только этим и занимаешься, пока на что-то другое тебя не переключить.

— Вот такая я, увлекающаяся натура. — Я доела пирожное и вытерла салфеткой губы. — Если что-то мне очень нравится, тут же погружаюсь и никак не могу отвлечься.

Домоправительница покачала головой и начала убирать со стола. Я поблагодарила за кофе с пирожным и направилась к выходу из кухни.

— Ты все-таки подумай, детка, может, зайдешь к нам попозже? — раздался мне вслед полный надежды голос пожилой женщины.

— Я позвоню вам, миссис Коллинз, но не ждите зря, я ничего не могу обещать.

Когда семья Коллинзов ушла, я поднялась на второй этаж и подошла к окну. Короткий зимний день близился к концу. И без того темный из-за метели, он пролетел совершенно незаметно, а теперь с океана наступала ночная мгла. Вдали, затуманенный снегом, чуть заметно светился маяк. Я долго смотрела, как его лучи разбивают темно-серую снежную муть, потом подошла к музыкальному центру, долго перебирала диски и, в конце концов, нашла то, что хотела. Запустив программу непрерывного воспроизведения, я подошла к камину и уставилась в огонь. Звуки вальса Доги из кинофильма «Мой ласковый и нежный зверь» разорвали тишину комнаты.

Правильно говорят, что человек до бесконечности может смотреть на воду и огонь. На пламя я могла смотреть часами, не замечая времени, забывая обо всем, отдыхая от мыслей. Но сегодня я чувствовала себя особенно усталой, хотя и не провела на ногах весь день, как обычно. Погода менялась, а мой организм почему-то стал реагировать на подобные вещи. Хотя, что меня удивляет? Я покачала головой. Это обычный порядок вещей, и так должно быть.

Я опустилась в кресло-качалку, вытянула ноги к огню и потянулась за пачкой сигарет.

То, что я уже не одна в доме, я почувствовала сразу. Не было ни грохота распахнувшихся ставней, ни шорохов, ничего. Просто я поняла, что в комнату вошел он. Я улыбнулась. Он приходил каждый день, с тех пор как я поселилась в этом старом красивом особняке на берегу океана. Бывало, что он проводил со мной целый день, а иногда не задерживался и на пять минут, просто проверял, как я тут. Я привыкла к этим визитам и, сама того не замечая, потихоньку начала их ждать.

Из-за спинки кресла появилась смуглая рука, которая тут же вытащила из моего рта только что прикуренную сигарету. Вот что за привычка — отбирать у меня сигареты! Сам курит, но мне не дает. Я фыркнула, но не смогла сдержать улыбку. Он обошел кресло, остановился передо мной и оглядел всю целиком, будто проверяя, цела ли я и невредима ли. Да что со мной сделается-то! Но его забота очень трогала.

— Привет, — улыбнулась я, и тут же его лицо расплылось в ответной улыбке.

Что это была за улыбка! Широкая, светлая, его лицо тут же засияло присущим только ему особенным золотистым светом, за который я и прозвала его «солнечным мальчиком», янтарные глаза сверкнули, и в них заискрились смешинки. Непокорные кудри упали на лоб, и он, откинув голову назад, попытался их убрать. Я рассмеялась — это никогда ему не удавалось!

Сегодня на нем был белый толстый вязаный свитер и черные джинсы. Я невольно скосила глаза на себя — такой же длинный теплый свитер и черные джинсы. Теперь мы смеялись хором. Ну что ты будешь делать!

Он уселся передо мной на корточки и взял мои руки в свои.

— Ты сегодня дома, я удивлен. — Мягкий завораживающий баритон проник в меня, пронесся по телу и согрел меня изнутри.

— Так за окном пурга, не нагуляешься особо, — я пожала плечами, — но утром я выходила на улицу.

Он потянулся за пультом дистанционного управления и выключил музыку. Тишина нахлынула на нас, заставляя завязнуть в ней, потеряться, увеличить плясавшие по стенам комнаты тени от пламени камина.

— Сколько можно слушать одно и то же? — проворчал он. — Это депрессивная музыка.

— Ничего не депрессивная, мне нравится. — Я с улыбкой повернулась к нему. — Это очень красивый вальс.

— Красивый, согласен, но он навевает тоску.

Я снова пожала плечами и улыбнулась. Мы замолчали. Я сидела, все так же уставившись в камин, он гладил мои руки и смотрел на меня снизу вверх. Затем он уселся на мягком ковре у моих ног и положил голову мне на колени. Я тут же протянула руку, погрузила пальцы в шелковую гриву его золотисто-каштановых волос и стала их перебирать. Мне показалось, я услышала, как он заурчал, словно довольный кот, только что скушавший блюдце густой ароматной сметаны. Я прикрыла глаза и, пригревшись, задремала.

Я встретилась с ним в один яркий солнечный день, когда медленно бродила по центру небольшого городка, в котором решила поселиться. Еще и недели не прошло, как я въехала в светлый уютный особняк на берегу океана, а теперь изучала место, где собиралась провести остаток своих дней.

Зима в этих краях начиналась рано, снег ложился в конце октября, и уже в ноябре город выглядел как моя далекая родина глубокой зимой — весь укрытый искрящимся от солнца покрывалом. Красивое тихое, спокойное место.

Я шла по узким старинным улочкам, разглядывая дома, людей, машины. Мороз щипал мои руки, и я прятала их в карманах короткой шубы. Я дошла до центральной площади и замерла, уставившись на раскинувшуюся передо мной шумную ярмарку. Подобное я видела только на фотографиях. С правой стороны расположились торговые ряды, между которыми бродили домохозяйки, носились дети, лаяли собаки. Слева крутились, ярко переливаясь всеми цветами радуги, карусели. Оттуда доносился визг и детский смех. А над всем этим — яркое небо и солнце, золотящее шпили здания Городского собрания и купола старинной церквушки.

Между каруселями и ярмаркой сверкал каток, на котором носились дети и взрослые, хохоча, врезаясь друг в друга, кидаясь подхваченными с высоких, сделанных изо льда, усыпанных снегом стен снежками.

Я, испытывая странную робость вперемешку с восторгом, подошла ближе к катку и остановилась, наблюдая за кружащимися фигуристами. И тут я услышала позади себя голос, показавшийся мне смутно знакомым. Я резко обернулась.

С минуту мы смотрели друг на друга, затем я снова вернулась к созерцанию кружащихся на льду людей.

Тяжелая рука легла мне на плечо, я не шевельнулась. Он встал рядом и развернул меня к себе. Я подняла к нему голову и улыбнулась.

— Привет, — сказала я. — Рада тебя видеть. Какими судьбами в этом городке?

Мне показалось, он несколько растерялся. Глаза его остро вглядывались в мое лицо, будто ища в них ответ на какой-то одному ему известный вопрос.

— Привет. Я тут проездом, но, скорей всего, немного задержусь, тут очень красиво. — Он помолчал, затем неожиданно спросил: — Ты меня узнала?

— Конечно, я тебя узнала, — я изумленно хмыкнула. — У меня все в порядке с памятью, и ты не из тех, кого можно просто взять — и забыть.

— Вот как.

Нет, ну точно, он растерялся, и я, не выдержав, расхохоталась.

— У тебя сейчас такое забавное выражение лица! Был бы у меня под рукой фотоаппарат, непременно бы тебя засняла, но я его оставила дома. Представляешь, я — и без фотоаппарата! Но ничего, это все переезд, еще денек — и я совсем тут освоюсь и больше никогда не забуду такую необходимую вещь дома. — Не дав ему вставить и слова, я схватила его за руку и потащила к будке проката коньков. — Давай-ка покатаемся. Ты хорошо катаешься? Я этого с детства не делала и буду сейчас как корова на льду, но раз ты здесь, я не упаду!

Он остановил меня перед самой будкой.

— У тебя уши красные от мороза, — проговорил он и обхватил мою голову своими большими теплыми ладонями, янтарные глаза оказались совсем близко от меня. — И руки у тебя как ледышки.

Он отпустил мою голову, взял мои руки и, наклонившись, дохнул на них, а затем начал растирать. Солнце золотило его небрежно падающие на поднятый воротник дубленки волосы. Некоторые пряди были светлее, мне показалось, что в них заблудились солнечные зайчики.

— Я не замерзла, — рассмеялась я, и вдруг с моего языка сорвалось: — Ты просто… солнечный мальчик. Всегда таким был.

Он замер и посмотрел мне в глаза. Я завороженно уставилась на него. Секунда — и наваждение прошло, а он уже вел меня за руку к торговым рядам, ловко лавируя между прохожими.

У какого-то ларька мы долго выбирали мне шапку. Остановились на смешной белой, с огромным помпоном и ушками с кисточками. Бабушка-продавщица с умилением наблюдала за тем, как он натянул мне на голову шапочку, вытащил из-под шубы косу и перекинул ее вперед, через мое правое плечо. В комплект к шапке были подобраны такие же белые вязаные варежки, которые он тоже надел на меня сам, и только потом повел меня обратно на каток.

Весь остаток дня мы катались. Я хохотала и падала, спотыкалась, снова падала, висла на своем спутнике и опять смеялась. Он улыбался одними глазами, пытаясь научить меня держать равновесие на скользкой ледяной поверхности. У меня не очень-то получалось, но нам было все равно. Катался он просто великолепно, казалось, он родился фигуристом, но я не сомневалась, что он мог делать все что угодно — и так же великолепно.

Стемнело. Вечер заиграл многоцветием иллюминации, а мы все катались, катались, пока нас не выставил с катка ночной сторож, напомнив, что всегда можно вернуться и снова кататься, пока держат ноги.

Потом мы, взявшись за руки, долго бродили по заснувшему городку и молчали. Я не хотела ни о чем говорить, мне было хорошо и спокойно вот так шагать — неизвестно куда, разглядывая дома, ночные огни, запрокидывать голову и погружаться взглядом в мерцающую звездами бесконечность ночного неба. Мы прошлись по набережной в сторону маленького, замершего на зиму порта, вернулись обратно к городскому парку, остановились ненадолго, чтобы рассмотреть ледяные скульптуры, а потом двинулись в сторону моего дома.

— Ты устала, — неожиданно отметил мой спутник, и в мгновение ока мы оказались прямо за окружающим мой особняк кованым забором, у входной двери.

— Зачем ты это сделал? — покачала я головой.

Он удивился, брови его поползли вверх. Я вздохнула.

— Мне нравится ходить пешком. Никогда так больше не делай. — Я запрокинула голову, чтобы узнать, не обиделся ли он, но он просто внимательно меня слушал. Глаза его светились в лунном свете желтым… Тигриные глаза. — Я даже такси никогда не беру, тут все очень близко расположено, и я просто гуляю.

— Я понял, извини, больше не буду.

Он наклонился, взял меня за плечи, заглянул мне в глаза. Я была уверена, что он хотел меня поцеловать, но он этого не сделал: отпустил меня и тут же исчез. Я стояла несколько секунд, глядя на пустое место, где только что стоял мой солнечный мальчик, а затем полезла в карман джинсов за ключами.

На следующий день я встретила его в кафе. Вдоволь нагулявшись по центру города и тщательно изучив экспозицию местного музея, я зашла перекусить, и тут звякнул дверной колокольчик, и появился он. За обедом мы опять смеялись, пробуя блюда местной кухни и расхваливая домашнее вино, которое специально для нас принес шеф-повар. Удивительное дело, везде, где бы я ни появилась, меня начинал кто-то опекать. Кафе не стало исключением, а мой улыбчивый любознательный спутник собрал вокруг нас целую компанию официантов, которые наперебой расписывали нам особенности местных традиций, а когда они узнали, что я здесь останусь навсегда, тут же решили, что этот столик отныне станет моим, и я всегда буду за ним обедать.

Выйдя из гостеприимной кафешки, мы долго смеялись.

— Нет, ну ты представляешь! — хохотала я. — Они меня задушат своей заботой, что за замечательные люди! Мне очень нравится этот городок, если я вчера еще в чем-то сомневалась, то сегодня последние сомнения исчезли: я здесь остаюсь!

Он на долю секунды замер, будто собираясь что-то сказать, но промолчал. Я скосила на него глаза, но на его лице, как всегда, играла улыбка, и я тоже улыбнулась.

День спустя, гуляя по набережной, я наткнулась на миссис Коллинз. Как выяснилось, она уже прознала о своей новой соседке (ну немудрено, городок-то маленький, все знали, что я купила особняк на берегу) и очень хотела со мной познакомиться. Когда я предложила ей работу, она тут же согласилась, и теперь моя голова была свободна от продуктов, готовки и прочих бытовых мелочей.

Я исходила весь городок вдоль и поперек, расспрашивая сначала миссис Коллинз, потом ее младшего сына, который несколько дней был мне самым настоящим гидом. Со временем я стала брать с собой фотоаппарат и снимала, снимала, снимала. Правда, на большинстве моих работ красовался закованный в толстый, крепкий зимний лед залив — я очень любила снимать природу, и поэтому однажды пошла в редакцию городской газеты и предложила свои услуги. Посмотрев пару моих фотографий, главный редактор озвучил весьма внушительную цифру, но я только рассмеялась. Деньги мне были ни к чему: на моих счетах лежало достаточно средств, чтобы я могла жить до конца своих дней, ни в чем себе не отказывая, путешествуя по миру и покупая дома, машины. Но мне просто хотелось чем-то себя занять, и чтобы моя работа тоже оказалась кому-то нужной. Мы с главным редактором ударили по рукам, и я пообещала ему серию репортажей об окружающей городок природе. Через неделю в моем гараже поселился огромный джип, и я собиралась после Нового года устроить небольшую вылазку в окрестности, а может, прокатиться километров за триста к горам, пики которых вздымались в туманной дали к западу от берега океана.

Когда я не гуляла и не фотографировала, я читала, сидя на ковре у камина или забравшись в огромное уютное кресло-качалку. Мне нравилось читать вслух, не знаю почему, и мне совсем не были нужны слушатели. Однако бывало, я приходила на кухню к хлопотавшей у плиты миссис Коллинз и читала ей. Иногда меня слушал он. Но чаще всего я тихонько включала классическую музыку и читала вслух самой себе.

Так проходили мои дни. Иногда ко мне присоединялся мой солнечный друг, и мы вместе бродили по городу и смеялись. С ним было легко и весело. Его улыбка никогда не мешала анабиозу, в который я впала, не нарушала пустоту в моей голове, ничем мне не угрожала. Я жила, гуляла, улыбалась. Всегда улыбалась и надеялась, что так буду жить долго, очень долго, пока не устану или пока мне не надоест…

Я не заметила, как задремала. Очнувшись, поняла, что мой солнечный приятель куда-то исчез. Не знаю, совсем ли он ушел, или бродил по дому, мне было все равно. Я зевнула и потянулась. Пора ложиться, завтра Рождество, в городе будут фейерверки, и я не собиралась пропустить ни минуты праздника только потому, что устану и захочу спать.

Я разделась и заползла под одеяло. Глаза мои слипались, еще чуть-чуть, и я усну крепко-крепко, и меня не потревожит никакой сон. Я делала все, чтобы каждую ночь вот так валиться в постель и отключаться.

— Сплошной океан, белые просторы, пустынные улицы, шпили церкви, устремленные в небо, — вот все, что ты снимаешь. Никогда людей, почему? У тебя есть фотография городской елки, но снята она ночью. Вот каток, который так тебе нравится, но снова ночью, пустой. Всегда пустота и тишина. На днях ты говорила мне, что звуки детского смеха согревают тебя, но нет ни единой фотографии с детьми. Почему? — Он швырнул пачку фотографий мне на одеяло. — Я знаю ответ на этот вопрос, и ты сама его знаешь.

— Не будь занудой, — фыркнула я беззлобно и рассмеялась. — Ты такой грозный, так на меня набросился. Что с тобой случилось?

Я высунула нос из-под одеяла и взглянула на него. Казалось, его пристальный взгляд сейчас прожжет меня насквозь. Я хмыкнула — на моего солнечного друга вдруг нашла тучка, и он нахмурился словно небо в преддверии ненастья.

Он молнией бросился на меня, одеяло отлетело в сторону, взгляд его замер на моей длинной байковой ночной рубашке, и он завис надо мной как грозное карающее божество, удивленное божество.

— Что это на тебе?

— Тепленькая ночнушка, никогда не видел такую? — Меня снова разбирал смех, но спустя мгновение мне стало не до шуток.

Одним движением он разорвал на мне рубашку, навалился на меня, его тяжелое сильное бедро грубо раздвинуло мои ноги, руки схватили мои, закинули за голову. Он крепко держал меня, не давая шелохнуться, и тяжело дышал. Глаза его были крепко зажмурены, тело натянуто, словно готовая лопнуть струна.

Я спокойно лежала и ждала, что он сделает дальше, на губах моих играла улыбка.

— Ну же, — прохрипел он, — давай, сопротивляйся, отталкивай меня!

Он отпустил мои руки, и я тут же откинула с его лба лезшие в глаза кудри. Он свирепо зарычал, потом склонился ко мне и ухватил острыми зубами сосок, сжал. Вторая рука — с длинными когтями — царапнула мой второй сосок.

— Я могу изнасиловать тебя, взять тебя, ты это знаешь! — Он открыл глаза и тяжело уставился на меня. — Прекрати улыбаться! Господи, я ненавижу твою улыбку!

Его длинный золотистый коготь провел у меня между грудями, показалась кровь. Я смотрела в его полыхающие янтарем глаза и… улыбалась.

— Я могу вырвать твое сердце.

— Если ты там его найдешь, — усмехнулась я.

Он вздрогнул, зрачки его превратились в маленькие точки, радужка плавилась, словно канифоль, затем он облизнулся, раздвоенный язык мелькнул и снова спрятался у него во рту, взгляд его оторвался от моих глаз и переместился на кровь на моей груди. Он сполз вдоль моего тела вниз, затем медленно слизнул кровь.

— Этот твой кроткий взгляд меня убивает! — Голос его больше не был голосом обычного человека, низкий, раскатистый, он отдавался где-то в самой глубине моего тела, пробегал между ребер. — Ты со всем соглашаешься. Ты ни разу со мной не спорила. Мы ходили, гуляли, если я предлагал тебе сменить маршрут, ты безропотно соглашалась, если я брал тебя за руку, ты не отнимала своей руки, ты позволяла мне все, в чем отказывала веками, ты разрешила мне бывать в своем доме, ты ни разу меня не прогнала. А когда-то давно, максимум, что я мог получить — это твой взгляд издалека или поданная на светской вечеринке рука для поцелуя.

Он сел на кровати, дернул меня на себя, и я оказалась лежащей на животе поперек его колен. Тяжелая рука легла мне на ягодицы, потом оторвалась, шлепнула, а я даже не дернулась.

— Я хочу выдрать тебя, чтобы вызвать хоть какую-то эмоцию, кроме этой чертовой улыбки и этого на все согласного взгляда, черт побери!

Его рука раздвинула мои ноги, скользнула между ними, длинные пальцы резко проникли в меня, начали двигаться вперед-назад. Я лежала, полностью расслабившись, чувствуя, как волна тепла поднимается откуда-то снизу, постепенно охватывая всю меня. Через мгновение я дернулась, меня накрыла волна наслаждения, а он не переставал двигать во мне пальцами, пока тело мое не перестало содрогаться. После он отшвырнул меня обратно на кровать. Я лежала на спине, улыбалась и смотрела на него. Я знала, что он видит в моих глазах нежность, видит перед собой лицо полностью удовлетворенной женщины.

Он запрокинул голову и чертыхнулся.

— Я только что тебя изнасиловал, а ты… ты…

— Что я?

— Нельзя так, как ты. Нужен выход! Плачь, кричи, бей посуду, круши дом, бейся головой об стену — все, что угодно, только прекрати улыбаться! Когда-то я обожал твою улыбку, нет, не улыбку, задиристую усмешку, что таилась в твоих глазах. Я любил и ненавидел тебя, ты меня подзывала и отталкивала, это была наша игра. Я… — он снова уставился на меня, — я не могу больше видеть тебя такой.

Я свесилась с кровати, ухватила одеяло за край и натянула на себя, затем свернулась клубочком и закрыла глаза. Мне нужно было поспать, а то завтра я не смогу встретить Рождество.

— Я умолял Владыку вернуть его тебе, — донеслось да меня сквозь одеяло, — он сказал, что это невозможно. Я просил Бога Смерти найти его, но Азраэль ответил, что его не найти никогда. Его нет, он перестал существовать.

Он долго молчал. Я решила, что он ушел, и я наконец-то начала проваливаться в сон.

— Ты знаешь, что я поклялся твоему мужу, что позабочусь о тебе, что не оставлю тебя ни на мгновение? Он благословил нас, прежде чем уйти.

«Знаю», — подумала я про себя и провалилась в спасительный сон.

Утро встретило меня доносящимися с кухни запахами. Я выползла из постели, подошла к зеркалу и долго разглядывала свое осунувшееся, с синяками под глазами — будто я всю ночь не сомкнула глаз — лицо. Взгляд мой скользнул вниз, к глубокой царапине между моими грудями. Я вздохнула и потянулась за халатом.

Еще с лестницы я заметила миссис Коллинз, которая стояла на своем вечном посту у плиты. Женщина держала над огнем плоскую сковороду, готовясь подбросить и перевернуть тонкий блин. Плечи ее были напряжены, и я мигом почуяла неладное. Шагнув на кухню, я тут же обнаружила причину нервозности моей домоправительницы: у дальнего окна стоял мой солнечный демон-хранитель и пожирал глазами раскинувшийся перед ним пейзаж. «А сегодня солнечно, как же хорошо!» — вскользь отметила я про себя, а вслух сказала:

— Всем доброе утро! Как же все замело-то… Миссис Коллинз, дверь, наверное, завалило, как же вы вошли?

— Мне помог молодой человек, — тихо ответила домоправительница и ловко поймала взлетевший кверху блин.

Упомянутая личность обернулась ко мне и мрачно меня оглядела. Редкий случай, он не улыбался, был спокоен, сосредоточен и очень серьезен. От цепкого взгляда не укрылись ни моя бледность, ни синяки под глазами, ни мелко трясущиеся руки, которые я тут же скрестила на груди, прислонившись спиной к дверному косяку.

Я приподняла брови, молча указав ему на спину моей помощницы. Он пожал плечами, затем в воздухе что-то пронеслось, и я увидела, как плечи женщины расслабляются: она могла чувствовать зловещую ауру моего гостя, она не понимала, в чем причина ее дискомфорта, но теперь он стал для нее обычным человеком, и она успокоилась.

— Вот и славно, что ты пораньше поднялась, деточка, — заохала миссис Коллинз, — как раз блинчики твои любимые готовы, а я и вареньица принесла, вишневого, как ты любишь, и чернику из запасов. Кларк сам собирал.

Мы уселись за стол, друг против друга, и женщина тотчас же бросилась накладывать нам на тарелки блины, от всей души сдобрив их сливочным маслом. Между нами оказалась полная тарелка черники, сметана и вишневое варенье. Я не успела даже вдохнуть запах ягод, как рядом появилась огромная чашка кофе со сливками.

— Я очень рада, что вы, молодой человек, приехали, а то у меня сердце кровью обливается всякий вечер, когда мне нужно уходить, и видит Бог, я звала ее к себе, уговаривала хотя бы один вечерок с нами посидеть, не торчать одной в таком огромном доме, а она все твердит: «Мне нужно работать, мне нужно работать». А то я не знаю, что она сидит тут вечерами у камина да музыку слушает или бродит словно приведение вдоль берега, потом вдруг остановится и смотрит на океан, и не шевелится, будто статуя какая! Ох, горюшко-горе! Я звала ее с нами Рождество отметить, но она отказалась! — Миссис Коллинз произнесла последние слова оскорбленно, на слегка повышенных тонах, но тут же словно опомнилась и запричитала, глядя на молча уставившегося в тарелку мужчину: — Нет, вы не подумайте, она такая вежливая, интеллигентная девочка, просто я очень переживаю, ведь она совсем одна на белом свете! Какое счастье, что вы приехали, и ей не придется отмечать праздник одной.

Вскоре, добавив еще парочку замечаний по поводу «несчастной деточки», миссис Коллинз вышла из кухни, оставив нас в молчании заканчивать завтрак.

В тишине я собрала тарелки, сунула их в посудомоечную машину и повернулась к двери. Он перехватил меня на пороге, распахнул на груди халат и уставился на оставленную им царапину, потом судорожно выдохнул и, обхватив руками за плечи, рванул меня к своей груди, крепко прижал и уткнулся острым подбородком мне в волосы.

Я тихо стояла, ожидая, когда он меня отпустит, и я смогу подняться к себе, чтобы привести себя в порядок и отправиться в город, гулять.

Внезапно он резко меня оттолкнул и исчез.

Уже часа три я бесцельно слонялась по центру города. Я встретила знакомых из редакции, и они затащили меня в кафе, где мы посидели немного, поздравляя друг друга с Рождеством, желая счастья и радости. Ребята, смеясь, вливали в меня виски, я пила и не пьянела, вызывая этим еще больший хохот, граничащий с восторгом. Я оставила их час спустя продолжать праздновать Рождество дальше, а сама достала из рюкзака фотоаппарат и пошла фотографировать… детей.

Две сестренки-близняшки с таким удовольствием мне позировали, что я согласилась на их уговоры и отправилась вместе с ними кататься на карусели, а их смеющиеся родители снимали нас на свою камеру.

Потом я купила себе огромный моток сладкой ваты, уселась на скамейку и начала медленно есть, глядя на сверкающую разноцветными лампочками рождественскую ель. В голове моей было пусто. Я смотрела на ель, а перед моими глазами вдруг возникла комната, пушистая елка… и музыка Чайковского. Я помотала головой, чтобы вернуть привычную и безопасную пустоту. Нет, я не буду тут сидеть.

Я встала и зашагала с площади. Мимо меня бежали дети, проносились санки, лаяли собаки, мне в спину ударил снежок, но я даже не обернулась, продолжая молча идти вперед. Внезапно я почувствовала сильную усталость и духоту. Мне захотелось, чтобы никого больше не было вокруг, чтобы было тихо и пустынно. Существовал только один способ — способ, которым я никогда не пользовалась, но я знала, если я пробуду здесь, в окружении смеющихся, празднующих горожан еще немного, я разобьюсь мелкими осколками упавшей с елки хрустальной звезды.

Через мгновение я стояла на пустынном берегу океана, и только луна серебрила снег вокруг меня. Так просто — раз, и я оказалась там, где хотела…

Я подошла к высокому бортику, перегнулась и посмотрела вниз. Морозы были жестоки, сковав льдом свободный океан, и даже теплые течения не могли разбить эти крепкие доспехи. Мои доспехи оказались не столь надежды, как мне хотелось, и я подняла голову к Небесам. Очень хотелось взвыть или заплакать. Ни то и ни другое у меня не получилось, я только начала дрожать, мелко-мелко, всем телом, и тогда я прикусила губу, сильно, до крови, и это мне помогло взять себя в руки. Я подтянулась и уселась на бортик верхом, свесив ноги вниз.

«Я отдаю тебе все, что у меня есть, всю свою силу, я возвращаю обратно твой Дар, я желаю, чтобы ты жила дальше, чтобы была счастлива. Поклянись мне, что ты не будешь ни о чем сожалеть, что не будешь меня уговаривать», — раздался у меня в голове спокойный тихий голос, голос, который я гнала от себя все эти месяцы, и я пошатнулась.

— Почему, — крикнула я во тьму ночи, — почему ты, отдавая мне все, лишил меня пустоты, которая была с тобой тысячелетия?!

Я спрыгнула вниз, на лед, и зашагала вперед, широко раскинув руки.

— Я не хочу ничего чувствовать, я не хочу ничего, я хочу пустоты и покоя!!!

«Ты этого не хочешь, ты никогда не поймешь, каково это, когда тебя поглощает пустота, когда ты живешь только за счет украденного тепла, я не желаю тебе такой участи».

— Ты не хотел бороться, мы бы что-нибудь придумали, но ты решил уйти!

«Ты сама знаешь, почему я решил уйти, я уходил счастливым, зная, что ты пронесешь сквозь века память обо мне, ты меня не забудешь, а это значит, что частичка меня всегда будет рядом с тобой, в тебе».

— Да, черт побери, я тебя не забуду! Ты ушел и оставил мне вечную боль! Я хотела уйти с тобой!

«Нет, я никогда бы не позволил тебе уйти. Время все лечит, родная моя, ты будешь жить дальше, ты выздоровеешь, и снова начнешь улыбаться».

— Я улыбаюсь, я всегда улыбаюсь.

«Вот и хорошо, я знаю, ты сможешь, я рассчитываю на тебя. Прощай, если я кого-то и любил, то это была только ты».

Я рухнула на колени, загребая пальцами снег, и прокричала:

— Господи, дай мне слезы, я больше не могу! Я хочу снова плакать кровавыми слезами, я хочу хотя бы издали увидеть Его! Господи, помоги мне! Сегодня святая ночь — Рождество, неужели я, которая никогда и ничего ни у кого не просила, не могу получить хотя бы это, хотя бы раз в жизни, неужели я так много и страшно грешила, что не достойна столь малой радости?! Какой жертвы ТЫ хочешь от меня? Что я должна сделать? Я сделаю ВСЕ! Помоги мне быть с Ним, помоги мне встретиться с Ним хотя бы за краем, возьми меня к Нему!

Поднявшийся ветер взвихрил вокруг меня снег, ледяная крупа с силой ударила мне в лицо, опрокидывая назад. Ветра завывали, прижимая меня ко льду. Я чувствовала, как океан оживает сквозь его толщу, как гудят запертые в плен волны. Я лежала, распростертая на бескрайнем просторе и взывала к Богу и Аду.

Ответ пришел в виде высокого существа с пылающими золотом глазами, двумя рядами золотистых рогов и крыльями цвета темного шоколада. Он остановился надо мной, ветер трепал его вьющиеся волосы, взгляд его пронзал мое сердце.

— Зачем ты разбудил меня? — простонала я, пытаясь перекричать ветер, но колючий снег заставил меня проглотить собственные слова.

— Неужели ты не понимаешь, что своим желанием уйти ты предаешь Его, саму память о Нем? — Голос его легко перекрыл ветер, не то что мой, и немудрено: кто такая я, а кто — он, а он продолжал: — Когда между измерениями вновь поднялись стены, мир изменился окончательно и бесповоротно, он никогда не станет иным, и стены уже никогда не падут вновь. Ты — одна из немногих, кто воочию видел Старый мир и шагнул в Новый. Только ты сможешь рассказать или написать, каким был твой муж на самом деле, рассказать тому, кто занял Его место, правду о Нем, и не качай головой, ты ведь прекрасно понимаешь, что баланс мироздания не позволит возникнуть белому пятну на своей карте. Ты — Носитель Знания, это твой долг перед мужем и перед миром.

— Долг! — Я закрыла руками лицо. — Чертов проклятый долг! Я спряталась здесь, чтобы найти пустоту в себе, чтобы отключить свой разум и чувства, и мне это почти удалось! Зачем ты выдернул меня из моего сна?

— Ты нужна нам, ты должна вернуться домой, ты должна вернуться в Замок и стать той, кем должно — Повелительницей Зимы. Этого требует баланс мироздания.

Он протянул мне руку. Я взглянула на нее, отвернулась и поднялась сама, без его помощи. Рука демона упала, больше попыток приблизиться ко мне он не делал. Я повернулась к берегу, его не было видно — лишь белый, сверкающий под луной, снежный простор. Я представила перед мысленным взором свой особняк и через долю секунды оказалась прямо в холле, ноги мои подкосились, и я рухнула на ковер и, наконец, разрыдалась — во весь голос, с надрывом, давясь и кашляя.

Чьи-то заботливые руки подняли меня, обхватили за плечи и повели, спотыкающуюся, в гостиную, к креслу и к огромному камину, где уютно трещали дрова. С меня сняли шубу, промокшие свитер и джинсы, растерли меня и завернули, обнаженную, в теплый плед. Я услышала оханье и причитания миссис Коллинз и подумала: сегодня Рождество, что она тут делает? Она же должна отмечать праздник со своей семьей. Домоправительница вдруг очутилась рядом — принесла мне подогретое вино со специями. Я лежала в объятиях моего солнечного друга, а он принял из рук искренне переживающей за меня женщины бокал и начал осторожно меня поить.

А потом он сидел и укачивал меня на руках, а я тихо плакала, уткнувшись ему в плечо.

Он отнес меня в спальню и уложил в постель, словно ребенка. В руках его оказалась давешняя байковая рубашка, целая, не порванная, и я улыбнулась сквозь слезы. Он заметил тень моей прежней улыбки, и глаза его засияли. И таким теплом повеяло от него, что я вдруг перестала плакать и, наконец, посмотрела на него по-настоящему. Я его не узнала. Куда делся мой милый солнечный мальчик, мой настырный поклонник, мой преследователь? Передо мной стоял красивый сильный мужчина. Но красотой меня не удивишь, я века провела подле нечеловечески прекрасных созданий мужского пола, которые могли лишь одним своим видом заставить женщину умирать от желания и обливаться кровавыми слезами — настолько непереносимо прекрасными они были. Сейчас передо мной в человеческой ипостаси стоял один из сильнейших и опаснейших, демонов, тот, кто имел огромную власть в своих пределах, которому поклонялись сами духи и который мог вызвать в любом существе любовь. И от этого демона исходила аура силы — сокрытой до времени, но не вызывающей сомнений силы. Я рассмеялась. Воистину судьбе нравилось шутить со мной, подбрасывая мне мужчин, подобных моему мужу и моему демону-хранителю. Но вот взгляд моего солнечного мальчика смягчился, огненные глаза погасли, приобретя мягкий золотистый, тигриный оттенок, который мне всегда так нравился.

Он надел на меня ночнушку, затем укрыл одеялом.

— Почему ты со мной нянчишься? — спросила я. — Потому что пообещал моему мужу?

— Да, я дал клятву твоему супругу. — Он не стал ломаться, выражаться иносказаниями, уходить от ответа, а просто сказал мне правду. Как есть. И вдруг добавил: — и потому что мне нравится заботиться о тебе, я люблю тебя.

Он выключил свет и собрался уходить.

— Стой, — окликнула его я, когда он уже шагнул за порог спальни. — Не уходи. Иди ко мне.

Я откинула одеяло. Он секунду глядел на меня, пытаясь прочесть в моих глазах ответ на интересовавший его вопрос, затем прекратил это дело — я умела прятать чувства не хуже его самого — и, скинув одежду, залез ко мне под одеяло и притянул меня к себе.

Я вдохнула его запах и коснулась губами его шеи. Он отстранился от меня.

— Я не могу. Не сейчас, — покачал он головой.

— Почему? — Не скрывала удивления я.

— Я терпелив. Я готов ждать момента, когда ты захочешь именно меня, а не бросишься в мои объятия, чтобы забыться, отвлечься, отключиться.

Несколько секунд я раздумывала над его фразой, затем кивнула, соглашаясь. Он перевернул меня на другой бок, поправил мою задравшуюся ночнушку и положил руку на мое бедро. Я глубоко вдохнула и почти сразу же уснула.

Утро встретило меня ощущением покоя и… меня обнимал мужчина. Сердце мое заколотилось, я заурчала в своем полусне-полуяви и погладила мускулистый мужской живот, моя рука скользнула ниже, наткнулась на то, что искала и… сильная рука перехватила мою уже готовую сжаться ладонь и подняла повыше. Я издала возмущенное фырканье, а затем вдруг замерла, полностью проснувшись.

— С Рождеством, — прошептал он и, повернувшись, взглянул на меня.

— Спасибо, и тебя. — Я рассмеялась. — Хотя, наверное, это не самая хорошая идея — поздравлять с Рождеством демона Высоких пределов.

— Мне нравится, как ты сегодня смеешься, — отметил он, а я пожала плечами и откинулась обратно на подушку.

Демон поднялся, на секунду показав свои крепкие ягодицы, на которые я и уставилась, пока он не натянул джинсы. Он перехватил мой взгляд, и его глаза довольно сверкнули. Но через секунду мою мечтательную улыбку как ветром сдуло: на ладони он держал черное ожерелье в форме ошейника. То самое, которое я не снимала веками, и которое исчезло в то самое мгновение, как моего супруга не стало.

— Это оно, твое обручальное ожерелье, — медленно произнес демон. — Я знаю, что оно для тебя значило, я попросил Владыку вернуть его тебе, и он выполнил мою просьбу. Ожерелье не имеет больше Силы, это просто красивое и изысканное украшение. Прими его в качестве моего дара на Рождество, хотя я понимаю, что только что сказал глупость, — он виновато улыбнулся, — это всегда было рождественским подарком, но ожерелье — память, и оно должно находиться у тебя.

Я приподняла волосы и повернулась к нему спиной. Второй раз в жизни мужчина застегивал на мне ошейник, но в этот раз это было просто дорогое моему сердцу украшение. Я подняла руку и провела ладонью по узору ожерелья, оно больше не нагревалось от магических токов, проходящих сквозь него, оно всего лишь потеплело от моей кожи.

— Спасибо тебе! — прошептала я, приподнялась и обвила руками шею демона.

Он обнял меня в ответ.

— Сегодня мы проведем день здесь, но нам пора возвращаться в наш мир. Тебе нужно в свой замок, тебе нужно учиться править землями твоего супруга, тебе нужно снова начинать жить, и это твое последнее человеческое Рождество.

Я вздохнула и молча уставилась перед собой, пока он медленно расчесывал мои волосы и заплетал мне косу. Он сам захотел причесать меня, и я отдалась во власть его заботливых рук. Мерные движения массажной щетки меня успокаивали…

Вечером я стояла, держа своего спутника за руку, и в последний раз окидывала взглядом белый особняк на берегу океана. Сквозь огромные окна второго этажа мигала лампочками елка, через приоткрытые ставни до меня доносились звуки вальса Евгения Доги…

Вдруг я оказалась во дворе своего замка, и прислуга выбежала на улицу, кланяясь и приветствуя меня. Мой демон в истинном обличье стоял рядом со мной и зорко оглядывал толпу.

Веками я оставалась человеком рядом со своим бессмертным мужем, но супруг мой ушел, оставив мне в наследство почти всю свою Силу. Теперь я больше не человек, и это было мое последнее Рождество.

***

Я оторвала голову от подушки и тут же уронила ее обратно. В висках стучали злобные молотобойцы и никак не хотели успокаиваться. Однако нужно было вставать и начинать заниматься делами.

Медленно одевшись, я вышла в пустынный коридор и побрела к лестнице. Замок казался вымершим, и немудрено: Невидимые, которые раньше так и шныряли туда-сюда, теперь сгинули навеки. Казалось, я должна была радоваться, но… мне их не хватало.

Впереди чернела черная двустворчатая дверь, которая вела в кабинет моего мужа. Я опустила голову, стараясь не смотреть на нее, прошмыгнуть мимо как можно скорее, но у самой двери я замерла и, не удержавшись, коснулась ладонью гладкой прохладной поверхности.

Под моим прикосновением дверь поддалась и распахнулась во всю ширь. На мгновение я застыла на пороге, боясь сделать последний шаг. Там меня ждали только темнота, тишина и боль, к которым я пока не была готова. Может быть, когда-нибудь потом.

Я уже было собралась уходить, как мое внимание привлекли едва слышные звуки, доносящиеся из-за дальней двери в углу комнаты. Там был оборудован небольшой кинотеатр, где мой супруг когда-то любил уединяться для просмотра так полюбившихся ему старых фильмов моего родного мира. Я нахмурилась. Кто посмел туда войти и включить аппаратуру без моего ведома? Я этого не потерплю!

Я рывком распахнула дверь и замерла на пороге. На стуле расслабленно сидел…

Я охнула и сползла на пол. Упасть совсем мне не дали сильные руки, подхватившие мое внезапно ослабевшее тело.

— Что случилась, родная? Ты такая бледная. Тебе плохо? Голова кружится? — Голос лился мне в уши как сладкий сироп, обволакивая, успокаивая, подчиняя.

Я не могла произнести ни слова, лишь раскрывала и закрывала рот; слезы брызнули из глаз и потекли ручьями по щекам.

«Да что с тобой такое? Двенадцать часов еще не минули, у тебя есть еще время, полно времени. Я заходил к тебе, когда вернулся, но ты очень крепко спала, и я не смог тебя разбудить». — Прохладная рука легла на мой лоб и откинула волосы, лезшие мне в глаза.

Я вдруг словно очнулась и вырвалась из его объятий. Несколько секунд я стояла и смотрела прямо ему в глаза, затем бросилась к нему, вцепилась в него что было сил, начала ощупывать, гладить, я дергала его за рубашку, потом подняла руку и потянула за черный локон.

— Ай, — произнес он вслух.

— Ты… почему ты здесь? — пробормотала я хрипло.

— Хм? — Его глаза снова сменили цвет и потемнели, словно штормовое море.

Меня затрясло. Я должна была его почувствовать, поверить, что он — настоящий, что он здесь, со мной, и никуда не денется. Схватив за руку, я потащила мужа к диванчику, дернула застежку его джинсов и начала судорожно расстегивать. И только когда я, сбросив на пол свои собственные джинсы вместе с трусиками, уселась на него верхом и почувствовала в себе его мощь, я прекратила дрожать.

Руки Смерти скользнули мне под свитер, задрали кверху лифчик, пальцы прошлись по тут же отвердевшим соскам. По губам мужа блуждала улыбка, которую я так любила. Он притянул меня к себе, заставляя лечь на него, а сам продолжал двигаться во мне, поднимая и опуская бедра. В момент, когда я была уже близка к оргазму, он взял в ладони мое лицо и пристально взглянул мне в глаза. Я почувствовала, что он внутри моего разума, читает меня, ищет ответы на вопросы, которые задавал, и на которые я так и не смогла внятно ответить.

Наслаждение нахлынуло на меня, я начала содрогаться и вскоре почувствовала, как он присоединился ко мне. И в этот момент его взгляд отпустил мою душу.

Я упала на мужа, обхватила его руками и уткнулась лицом в его шею. Рука его легла мне на спину и прижала к себе крепко-крепко, так, что я едва могла дышать.

«Вот значит как», — прозвучало в моей голове. — «А по-моему, ты просто слишком заигралась со своим демоном».

— Мне все приснилось? — Голос мой все еще дрожал. — Ты здесь? С тобой все хорошо? Стены не восстановлены?

«Да, приснилось». — Он чуть приподнял бедра, давая мне понять, что никуда и не уходил. — «Поэтому успокойся, пожалуйста, все хорошо».

— Сон был слишком реальным!! Я прожила во сне несколько дней! — почти что завизжала я и снова начала дрожать.

«Тихо!» — приказал Смерть. — «Прекрати истерику!»

Голос его хлестанул меня изнутри, тело немедленно послушалось отданного приказа, и я замерла. Муж вздохнул. Рука его легла мне на шею и погладила черную кожу ошейника, теплого — и не от моего тела, а из-за струящейся внутри магической энергии: ошейник был живым!

«Ты видела будущее». — Я опять вздрогнула от его слов. — «Ш-ш-ш, тихо, родная, успокойся. Это один из вариантов будущего, которое может и не произойти. Наш путь имеет множество ответвлений, перекрестков, поворотов, ситуаций, нас на каждом шагу ждет выбор. Чтобы произошло именно то, что ты видела, необходимо соблюдение массы условий. Тебе знакома теория вероятности?»

— Да. — Я выдавила из себя вымученную улыбку. — «Какова вероятность встретить посреди города мамонта? Пятьдесят на пятьдесят, или встретишь, или нет».

«Да, смешно, но тогда ты понимаешь, что, по крайней мере, пятьдесят процентов у нас есть, а это шанс немаленький». — Он хмыкнул.

— Смерть? — Я подняла голову и посмотрела на него в упор. — У меня к тебе просьба.

«Слушаю тебя внимательно, жена».

— Поклянись мне. Самой страшной своей эльфийской клятвой поклянись! — Я видела, как медленно приподнимается его левая бровь, но я продолжала: — Если вдруг так случится, что мой сон сбудется или произойдет нечто подобное, ты не выберешь такой путь, ты будешь бороться, и я буду бороться вместе с тобой.

«Я никогда не прекращал борьбы и не прекращу, моя дорогая, ты же знаешь меня».

— Знаю, но все равно поклянись, что если вдруг, по какой-то причине, ты решишь уйти, ты возьмешь меня с собой! Ты не оставишь мне вечность, ты сделаешь так, что мы уйдем вместе!

Он долго молчал, глаза его блуждали по моему лицу, рука то сжималась у меня на шее, то разжималась.

«Твой приятель-демон будет о тебе заботиться, этот твой «солнечный мальчик».»

— Нет! — Я попыталась отодвинуться от Смерти, но он меня не отпускал, я почувствовала, что он снова шевельнулся во мне — вверх-вниз — и не сдержала стона. — Нет! Поклянись! Сейчас поклянись!

«Хорошо, клянусь», — сказал супруг и резко толкнулся вглубь меня, и я едва не задохнулась.

Через мгновение я лежала на животе, на диване, в плену его сильных рук, придерживаемая его ногами, а он резко и мощно двигался во мне, не позволяя мне ни ответить, ни шевельнуться.

Позже я снова залезла на колени к Смерти и, глубоко вздохнув, обняла его. Муж повернулся ко мне, наши глаза встретились.

— Я люблю тебя, — произнесла я, наконец, то, что собиралась сказать ему уже очень давно.

Глаза Смерти полыхнули, он сжал меня в объятиях, губы его коснулись моего лба и обожгли, словно ставя печать. А затем он опять включил свой кинопроектор и уставился на экран.

Оглавление